1938: Москва (СИ)

Он забрался в жаркую, пахнущую бензином и кожей, кабину.

Так… Тумблер сюда, тумблер сюда. Качнулись, оживая, стрелки на приборах.

— Запуск, холостые и малый газ!

— Есть…

Подкачали, тумблер вверх, на кнопки…

Стартер взвыл, заскреб железом по железу, из патрубков фыркнуло седыми струями распыленного бензина, еще полсекунды — справа, потом слева вылетел белый дым и вот он принялся, зарычал, ритмично выплескивая изо всех шестнадцати патрубков прозрачное сиреневое пламя — первая группа, третья группа, вторая, четвертая.

Убедившись, что двигатель прогрелся, Серебров посмотрел на обороты, снял обогащение смеси с автомата и подрегулировал его до нужного значения, проверил установку шага лопастей.

«Готово, можно писать показания». Пытаться перекричать работающий «Сапсан» было бесполезно, поэтому общались условными жестами.

Из ангара ответили так же жестами — «В норме, пишем. Поднимайте постепенно мощность».

Серебров плавно двинул ручку вперед. Стрелка тахометра поползла вправо, самолет задрожал, разгоняя пыльный шлейф. Появился фирменный звук А.300, низкий вой, который создают кромсающие воздух лопасти. Туда же, вправо, поползли стрелки, указывающие температуру. Вдоль кабины понеслись потоки горячего, пахнущего выхлопом, воздуха.

«Газ на половине», он высунулся из кабины и помахал рукой технику, управляющему продувкой радиаторов: «Давай, давай, поддай воздуху, греемся же!»

«Есть половина, продержите три минуты и снижайте газ».

Прогоняв двигатель положенное время и нагрев его, Серебров начал по миллиметру сдвигать ручку назад.

«Хорошо, хорошо, пишем. Подержите на холостом»

«Понял».

Рев начал стихать, превращаясь обратно в холостое рычание и пофыркивание.

Потом международное — ладонью по горлу, выключай движок.

Серебров перекрыл подачу топлива. Фыркнув несколько раз и встряхнув самолет, двигатель остановился, лопасти, качнувшись, замерли. Было слышно тиканье остывающих патрубков.

Подтянулся на локтях, вылез из кабины и спрыгнул на бетон.

— Ну, как?

— Как часы, товарищ летчик. Швейцарские, с репетицией. Завидую вам белой завистью

— Добро

Подошел Котов с белой лентой, которую разукрасил разноцветными волнистыми или ломаными полосками серебровский «Сапсан».

— Все в норме, можно летать. Подпишите, что сняты данные…

Серебров кивнул и поставил поданной ручкой подпись.

Ему, механику в прошлом, эти манипуляции с щупальцами-датчиками, пляшущими на круглых экранах кривыми и дергающимися огоньками на пультах, были не очень понятны. Как техник он «вырос» в те времена, когда двигатели слушали, рукой проверяли вибрацию, работу карбюраторов и фазы распределения зажигания в прямом смысле «вынюхивали» и «высматривали» и на все про все хватало головы, рук и комплекта гаечных ключей.

Но не верить этим премудрым «ламповым головам» тоже не было оснований, исправные приборы никогда не ошибались. И потому от каждого двигателя, произведенного в Советской России после 1935 года, не зря шел в кабину толстый жгут проводов от различных «геберов» и «мессфюлеров» производства Казанского электрозавода.

Да и насчет швейцарских часов с репетицией тоже все вполне верно. Время можно посмотреть и по советским армейским «ЧН-36» (говорили, что ими можно с одинаковым успехом забить гвоздь и человека насмерть, и они сохранят точность хода), а вот хочешь нежный перезвон и виртуозный мелкий гильош на циферблате — изволь раскошелиться.

Британский строевой «супермарин» стоит на выходе с завода в Кастл Бромвич девять с половиной тысяч фунтов. На эти деньги можно купить дом и год жить в нем семьей, если не безумствовать. Такие самолеты в сочетании с прекрасной выучкой строевых летчиков до сих пор позволяют Британии оставаться Британией. Точно такой же отличный строевой самолет — советский И-165, гроза небес, ни в чем не уступающий «супермарину». Стоимость на выходе с завода для частных лиц — с учетом курса около девяти семисот.

Лучше их были только отдельные «авторские» машины из бывших САСШ, выпускаемые по 2–3 штуки, под заказ, и мелкосерийная продукция «Праги» и «Аэро», собираемая в отдельных цехах вручную.

Чехословацкий младший брат «супермарина» А.300, был на двести кило легче и на двадцать пять километров в час быстрее своего оригинала. При этом у него был больший секундный залп и радиус действия. Он стоил, в пересчете с крон на фунты, двенадцать с половиной тысяч.

Сменить балансировочные болванки в крыльях на комплект вооружения обходилось еще в полторы тысячи. Замена «Праги тип 61» на советский «Сапсан» — еще тысяча (советский двигатель был чуть легче за счет другого сплава в картере двигателя и облегченной поршневой группы). Замена половины дюраля в обшивке дуроном, металлические или дуроновые лопасти винта особого профиля, радио на кристаллических элементах Лосева, усиленное за счет экономии массы бронирование из советских алюминиевых сплавов с дуроновым подбоем, специальная "ледяная", долго держащая полировку, краска и другие полезные практикующему воздушному пирату или наемнику нововведения, позволяющие отыграть бесценные километры, секунды, килограммы и литры — почти две трети стоимости нового самолета. И каждый раз — перебалансировка, проверка, облет и так далее.

Короче говоря, честным путем такие деньги добыть невозможно. Зато в прекрасном новом мире, который родился после «второй испанки», отягощенной финансовой катастрофой, родилось множество не совсем честных и даже совсем нечестных способов заработать себе на жизнь.

Было и кое-что еще, недоступное деньгам. Опыт и практика.

Великая война и множество мелких войн во всех уголках земного шара произвели такое количество безработных летчиков и практически бесплатных самолетов, что попробовать свои силы в небе мог практически каждый, у кого хватало желания и смелости. Разумеется, какой-нибудь «Авро» последних серий в Европе или в пропитанных кровью и порохом американских небесах смотрелся не грознее воздушного змея, но где-нибудь над Парагваем в руках ветерана эта машина могла дать шороху. И древние («свежестью» лет в десять) бипланы для многих именитых наемников и пиратов стал первой ступенькой к деньгам и славе.

Техники закрыли капоты и защелкнули замки. Самолет затащили обратно в ангар, электрики выдернули и смотали свои провода, а на крылья полезли оружейники.

Уже знакомый Сёмка на крыле, в специальных башмаках на замшевой подметке, чтоб не повредить полировку, открыв пулеметные отсеки, укладывал в них многометровую ленту девятимиллиметровых патронов, на всякий случай дополнительно обтирая ее тряпкой, а еще два человека ее подавали, держа на манер банных полотенец — через плечо.

«Семидесятку-то ему тяжеловато будет, не Геркулес мальчишка…».

Уложил, проверил оба спуска, обогрев патронных ящиков, вставил рукоятку в паз и затянул «голову» ленты в барабан, сперва на внутреннем пулемете, затем на внешнем. Старший оружейник навесил на стволы красные ленточки и крышки отсеков закрыли. Затем подогнали «столик» с лентой для тяжелого пулемета и поставили его вдоль крыла. Семка, пыхтя, двумя руками втащил тяжеленный хвост и уложил первые звенья в ящик. Донца у латунных гильз диаметром в пятак, а «головы» — красно-желтые и через каждые четыре — красно-серебряные. Проверенное временем сочетание: четыре патрона, с пулями, снаряженными несколькими граммами потентала и каленым сердечником и один патрон с бронебойно-зажигательно-трассирующей пулей.

Тоже немецкое изобретение — потентал, и тоже плод запрета на производство «военных» взрывчатых веществ на базе бензола. Запретители добились того, что немцы вместа тротила или октола разработали взрывчатку на основе мочевины, в полтора раза мощнее британской смеси «Марк 6», в которой не было ни следа бензола и его производных. Японцы называли снаряженные потенталом советские патроны «тэнгу» (горный демон), за то, что они как когтями рвали обшивку и набор самолета.

Уложив все в ящик, Семка завел ленту в приемник и, вставив в гнездо длинную стальную рукоять (выскочив из рук под воздействием пружины «березина» она легко ломала кости невнимательному механику) с усилием два раза лязгнул тяжелым затвором. Лента на месте.

На выпирающий из крыла ствол в обтекателе повесили не просто красную ленточку, а полосатый флажок — заряжено и заряжено взрывоопасными патронами. По такому случаю, рабочие растянули вдоль самолета четырехметровые ширмы из нескольких слоев грубой как брезент пуленепробиваемой и негорючей ткани.

Истребитель почти полностью готов к вылету — оставалось только зарядить его кислородом, подвесить баки и залить бензин. Два серебристых каплевидных бака уже лежали ближе к выходу на деревянных подпорках. Но это будет лишь через несколько часов, перед самым вылетом.

Серебров в задумчивости побарабанил пальцами по стабилизатору. Каждый миллиметр этой машины оплачен из его кармана. И хорошо, что так мало людей знает, какую цену ему пришлось заплатить за это чудо техники. В карьере любого наемника, серой, как дуроновая ткань, всегда есть несколько более темных или откровенно черных пятен…

1938 М-13

— Вектор?

— Сто тридцать пять. Держитесь мористее! Мы видим их в оптику.

— Дог вызывает Чарли, готовность ноль

— Шарло понял, готовность ноль — донеслось сквозь скрежет

Серебров закладывает пологий вираж, проводя самолет между скалами.

Океан внизу покрыт мелкой быстрой волной, разбивающейся о подножия каменных островов. Причуда природы — в нескольких километрах от берега, из моря торчал целый лес серых утесов-столбов, будто идущий строем парусный флот в мгновение ока превратился в расчерченный сеткой косых уступов камень. От взбитой у подножия пены до зеленой шапки кустов и кривых деревец на верхушке в каждом таком «корабле» было больше полукилометра.

Где-то на верхушке одного из них с рацией сидит человек Сяо Хуань и наблюдает за горизонтом в тридцатикратный бинокуляр. Его загодя доставили туда автожиром, и он уже почти отыграл свою роль в спектакле, который сейчас подойдет к самой интересной сцене.

— «Черное небо», через десять секунд пароль черное небо!

На север от островов, между ними и берегом под невысокими облаками, не торопясь идет транспортный «Марк VIII» — двухсотметровая сосиска горчичного цвета. Стандартный «тропический» оттенок полевой формы Британской империи, да еще подвыбеленный жестоким местным солнцем, с боков украшен трехцветными британскими кокардами, тоже потрепанными солнцем и временем.

Цеппелин как пастушьи собаки, по паре с каждого бока, ведут четыре «Болтон-Пола» тип 99: двухбалочные истребители с соосными толкающими винтами, а над самой сосиской — похожий на букву «Т», тяжелый двухдвигательный «Бристоль Бэджер», главное оружие которого — турель с двумя сверхтяжелыми пулеметами калибра.70. Истребители идут на своей минимальной скорости, тогда как дирижабль выжимает почти максимум.

Справа, почти незаметный на фоне воды из-за темно-изумрудной окраски, мелькает «уильям-кольт-370» Голуа. Он тоже крутится между островами-столбами, которые мешают британским пеленгаторам обнаружить его самолет. Флагман Сяо Хуань «Императрица Цы Си» держится пока за дальним мысом, так, чтобы его не могли засечь.

— Черное небо! Черное небо!

Это означает, что на дирижабле заработали на полную мощность генераторы, заполняющие весь коротковолновый диапазон шумом. Отныне и на ближайшие пятнадцать минут, а если не сгорят контуры — то и дольше, все в окружности десятка километров от «каменного флота» будет отрезано от коротковолновой связи и не сможет никого позвать на помощь. Серебров потянулся к тумблеру и проверил короткие волны — да, адовый треск, вой, хрюканье и писк помех. Взвел рычагами обе пары пулеметов.

— Дог — Чарли, черное небо!

«Мокё» Сереброва и «кольт» Голуа вырвались вверх как два камня из катапульты. Тут же с верхушки одного из островов дала единственный залп осколочными ракетами заброшенная туда ночью при помощи автожира легкая зенитная установка.

Выжимая всю мощность из двигателя, Серебров нацелился на крайний левый «болтон-пол». Вилообразный силуэт плавал в кольце прицела, стремительно увеличиваясь в размере. Он атаковал британца из «слепого пятна» спереди-снизу на встречных курсах.

Весь расчет был на панику, бардак в эфире и секундную дезориентацию, которая позволила бы нанести первый удар. Ракеты, обогнав стремительно набирающие высоту истребители, рванули плотными облаками черного дыма. Две с недолетом, а две — достаточно близко для того, чтобы один из англичан шарахнулся в сторону.

План сработал: тяжелый «бристоль» начал переваливаться с крыла на крыло, летчик пытался осмотреться и понять, откуда угроза.

«Болтон-пол» заполнил собой все кольцо, Серебров сильнее сжал рукоятку и в два коротких нажатия гашетки нашпиговал британский истребитель металлом изо всех стволов. Он успел увидеть, как цели отлетел какой-то кусок и рванул ручку еще круче на себя. «Мокё» затрепетал, угрожая срывом, по вставшему вертикально полу кабины посыпался песок, перегрузка мягко ударила в живот, потяжелели локти, потянуло назад и вдавило в плечи голову.

Он сработал ручкой и педалями, когда его вынесло метров на триста выше дирижабля, почти без скорости парируя срыв и выкручивая истребитель вправо, чтобы упасть вниз для второго удара. Назад-вправо — чисто, назад-влево — на фоне густо-аквамаринового океана жирный черный хвост.

— Шарло — Догу, есть один

— Дог — Чарли, у меня тоже

Крутя головой, Серебров пытался разглядеть атакованный им истребитель. Нету. Нету. Слева просвистела желто-белая струя. Кажется, опомнился стрелок «бристоля»… Педали… Осмотреться…

Так, вот Голуа, разворачивается.

Один «болтон-пол» наконец-то очнулся, резко перекинулся через крыло и устремился за «кольтом».

— Дог — Чарли, у тебя гости…

— Понял, вижу.

Главное сейчас — не дать британцам начать действовать совместно с дирижаблем, уходя под защиту его турелей и затягивая время.

Перевернув «мокё», Серебров увидел на аквамариновом фоне горчичную спину дирижабля, над ним — плюющийся пулеметным пламенем «бристоль» и светлый, над океаном, крест отворачивающего вправо второго «болтон-пола». Ошибочка. Надо было нырнуть под «сосиску» и выскочить с другой стороны, под прикрытием батарей дирижабля и турели тяжелого истребителя. А уже затем, используя превосходство в скорости, играть роль борзой, загоняющей наглый «мокё» в пасть к мастиффу, роль которого сыграет «бристоль».

Так, вот первый атакованный истребитель, позади «сосиски». Не жилец. Потерял скорость, идет со снижением, вихляясь, судя по следу — пробита система охлаждения. Он загнал второй «болтон-пол» под капот и открыл заслонки двигателя, чтобы, пользуясь моментом, охладить мотор.

Серебров недооценил противника: второй британец, заметив угрозу, бросил самолет скольжением влево и почти ушел из-под удара. Очереди «мокё» лишь царапнули по кончику крыла. Серебров тут же прекратил атаку на уровне своей несостоявшейся жертвы, выровнялся, выскочил за счет накопленной энергии выше и начал новый заход на атаку. «Болтон-пол» каким-то дьявольским пируэтом вывернулся в обратную сторону, погасив скорость и хлестнул по противнику очередью. Мимо — малинового цвета ливень трассеров из его шести пулеметов проскочил далеко впереди за правым крылом. Красиво, но неправильно, скорость потрачена. Размашисто двигая ручкой, Серебров пошел на ножницы, прием, который, если у оппонента не хватает ума сразу разорвать взаимодействие, обычно приносит победу тому, кто начинает его первым, да еще на более легкой машине.

Раз — истребители, оставляя за кончиками крыльев белесые струи, начертили свой первый икс.

Два — «мокё» за счет меньшей нагрузки на крыло начал выигрывать, разворачиваясь круче, ревущий соосными винтами хвост британского истребителя пронесся точно над кабиной японской машины.

Третий икс должен был стать решающим и закончиться очередью на проходе, но британец, едва Серебров начал заводить его в прицел, снова перевернулся кверху брюхом и бросил машину отвесно вниз. Так, этот временно вышел игры, надо выравниваться и осматриваться, основную задачу никто не отменял.

На дирижабле наконец-то очнулись и сыграли тревогу: вокруг воздушного корабля частокол из красных и сиреневых нитей трассеров. Стрелки на всех шести турелях заняли свои места, но толку пока маловато, палят в белый свет как в копеечку…

Где «бристоль»? Так, вот он, пытается выйти на подходящий для турели угол относительно «мокё». Интересно, он видит… нет, не видит. Сзади, полыхая как рождественская елка, двумя.40 и двуствольным.50, на него идет Голуа. Брызнул в стороны плексиглас, несколько пуль, кувыркаясь, ушли рикошетом от бронеплит, из левого двигателя вырвался огромный язык рыжего пламени, переходящий в жирный черный хвост.

— Шарло — Дог, этот готов

— Вижу. Отворачивай вправо, и резко на меня, сзади «лайми».

Самолет с «павлиньими глазами», несмотря на то, что в его крыле отчетливо виднелись полощущие краями дыры, упорно пристраивался за «кольтом» луизианца. Серебров наклонил нос и, проскочив над самолетом Голуа, дал заградительную очередь. Вряд ли в британца попало больше чем 2–3 пули — атака на косых встречных курсах не оставляет тому, кто открывает огонь, почти никакого времени. И, если стреляет хоть мало-мальски грамотный летчик, почти никаких шансов тому, в кого стреляют. Он обернулся, чтобы посмотреть на результат: объятый пламенем, рвущимся из-под капотов, «болтон-пол» метеором шел по дуге вниз. Отлетел сброшенный фонарь, Серебров почти с облегчением увидел раскрывшийся купол.

— Вот ведь… не понимает, что дырявое крыло это приглашение вон из боя…

— Дог — Чарли. Где-то внизу еще один.

— Шарло — Догу, не вижу.

Он опустил на левый глаз черное стекло — посмотреть, не зайдет ли британец от солнца. Нет, пусто.

— Дог — Чарли, видишь его?

— Шарло — Догу, нет. Нет, стоп, вижу. На четыре часа от меня, набирает высоту.

Серебров обернулся через левое плечо. Да, вот он.

— Понял, атакую. Забирай выше, прикрой меня.

— Прикрываю…

С последним истребителем все вышло почти в лучших джентльменских традициях САСШ: когда под огнем четырех пулеметов из британца полетели клочья, он счел за лучшее выпустить шасси («сдаюсь!») и отвернуть к берегу.

— Дог — Чарли. Готово, я с ним договорился.

— Да, я видел. Пристраивайся ко мне, будем обдирать «цеппелин».

— Дог — Сяо, начинаем второй этап.

— Слышу вас, удачи…

Из-за мыса поднялись два автожира и начала неторопливо выходить вся в разномастных латках, с определенным успехом заменяющих камуфляж, «Императрица Цы Си».

Голуа, не обращая внимания на летящие со стороны дирижабля трассеры, выпустил последовательно три дымовых ракеты — красную-зеленую-красную. Обычный пиратский сигнал: «Прекратить сопротивление, машины стоп и никто не пострадает!»

С британской «сосиски» на это ответили ливнем трассеров и залпом из сдвоенного легкого ракетомета на носу.

— Дог — Чарли. Я предупрежу их еще раз, а потом причешем…

Несмотря на то, что два истребителя могли раздеть любой «цеппелин», риск все-таки был: дирижабль мог поглотить полный боекомплект истребителя и худо-бедно продолжить движение. А вот для истребителя близкое знакомство с одной из шести огневых точек дирижабля, не говоря уже о попадании ракеты, могло оказаться фатальным.

Серебров вынул из расположенного на правой стенке кабины патронташа два заряда, открыл лючок и выпустил их в сторону британцев. Красная и оранжевые дуги прочертили небо — «Внимание! Ваш курс ведет к опасности!», последнее предупреждение перед тем, как открыть огонь.

Надо отдать должное британцам, они ответили точно так же, как и на предложение Голуа.

— Шарло — Догу. Они исчерпали свой лимит везения. Раздеваем «сосиску», на рожон не лезем.

«Мокё» и «кольт» разошлись в разные стороны, развернулись и пошли на дирижабль. Серебров с дальней дистанции изрешетил колпак ракетомета и, уходя от верхней турели под дирижабль, пропорол почти в упор гондолу правого переднего двигателя.

— Шарло — Догу. Я снял двигатель, турель и у них больше нет верхнего руля поворота. На следующем заходе, если они не заткнутся, я обработаю им весь борт. Займись двигателями.

Самолеты снова разошлись, сделали боевой разворот и теперь с разных сторон со снижением, заходили на дирижабль сзади, прикрываясь густым дымом из подожженного переднего двигателя. Обшивка с разорванного пулями «кольта» руля неряшливыми вымпелами хлопала на ветру.

— Работаю по двигателям.

Британцы встретили их сосредоточенным огнем задней и двух задних боковых установок — несколько пересекающихся дымных вееров, увенчанных огоньками трассеров, но «мокё» и «кольт» уже зашли в мертвую зону за дирижаблем, где их мог обстреливать только один пулемет, установленный в кормовой турели. Раскачиваясь на взбаламученном воздухе за огромной тушей воздушного корабля, Серебров разбил один из задних двигателей, теперь за «сосиской» тянулись уже два жирных дымовых хвоста. Между ними прошуршала сиреневая молния — стрелок на кормовой турели пытался нащупать мелькающие в облаках дыма силуэты противников. Очередью из всех стволов Голуа заткнул турель.

Сбросив газ и погасив скорость, Серебров нарезал вокруг и вдоль дирижабля медленную спираль — над фонарем несся горчичного цвета «потолок» — и выпустил очередь по левой передней турели. Глаз заметил движение, человек метнулся обратно в корпус за секунду до того, как плексигласовый колпак расцвел дырами от тяжелых пуль.

Цеппелин потянуло назад, с двумя разбитыми двигателями он уже не мог держать прежнюю скорость и постепенно замедлялся. Ручка послала «мокё» переворотом вверх, через «спину» дирижабля, и сноп желто-белых трасс покончил с еще одной гондолой.

— Ah merde! Меня зацепили! — потом, спокойнее, Голуа добавил — Ничего серьезного, кажется, маленькая дырка в стабилизаторе…

Серебров, проходя над теряющим ход дирижаблем и наблюдал: вот беспорядочно плюется огнем нижняя турель, рассыпая трассы то справа, то слева, вот мелькнул хвост «кольта» и с той стороны выметнулись красные и оранжевые трассеры, а за ними — Голуа. Переворотом через крыло он нацелился на левый передний двигатель и расстрелял его. В отличие от остальных он не вспыхнул, а остановился, заклинив, на пол-оборота, выпустив прозрачный серый хвост.

— Дог — Сяо, турелей нет, повторяю, с турелями всё. Сигнал «охотящийся сокол», повторяю — «охотящийся сокол»

— Сяо — Догу, слышу вас, начинаю «сокол».

Британцы показали традиционное упрямство: из рулевой гондолы и технических торчали несколько стволов, озаряемых редкими вспышками. Экипаж решил не сдаваться и отстреливался из винтовок и нескольких пехотных пулеметов.

Сбоку-сзади к дирижаблю подошел тяжелый двухроторный автожир, пошел боком, выравнивая скорости, и завис над спиной воздушного корабля. С него начали прыгать горбатые фигурки. Это штурмовая группа — в пуленепробиваемых жилетах и шлемах, с металлическими щитами, подбитыми дуроном, все в газовых масках, вооруженные револьверами, дробовиками и гранатами со слезоточивым газом. Еще одну восьмерку штурмовиков автожир высадил ближе к носу дирижабля. Теперь им предстоит вскрыть люки, ведущие вниз, под оболочку, между баллонетами, и подавить сопротивление команды. Оба истребителя пристроились параллельным курсом.

Серебров вообразил, что сейчас творится на борту: белесые волны «слезогона», выскакивающие из них глазастые резиновые хари с револьверами, крики, беспорядочная пальба…

Автожир отвалил и пошел рядом с дирижаблем. Из грузовой двери по гондоле дал несколько очередей спаренный пулемет. Через несколько минут наверх вылез один из штурмовиков и поджег два зеленых фальшфейера, размахивая ими накрест — в стороны.

— Внимание! Корабль наш. Повторяю, корабль наш!..

…После того, как «кольт» и «мокё» пристыковались к «Императрице Цы Си», а «Императрица» — к захваченному дирижаблю, стало ясно, что налет оправдал самые смелые ожидания.

Следует, однако, вспомнить, как они возникли.

Племянница одного из мелких контрабандистов, работавших в малайских водах, служила горничной в доме адъютанта британского командующего группой армий «Малайя» в Сингапуре. Она смогла снять копию с графика движения транспортных дирижаблей, снабжающих гарнизоны британских островных баз на Тихом океане.

Поскольку для контрабандиста такой куш был слишком велик, контрабандист поклонился этим графиком главе одной из гонконгских банд, которая, в том числе, поддерживала тесные контакты с маршалом Цзян Цзеши через его шурина. После этого график попал к Юлань (работавшей под псевдонимом, Сяо Хуань, «жена Хуань»), которая владела стареньким номерным легким авианосцем японской постройки, носившим на борту гордые иероглифы «Императрица Цы Си».

Агенты Сяо Хуань вышли на Сереброва и Голуа в Сайгоне, где Голуа лечился после легкого ранения, полученного в одном из боев затихающей Тихоокеанской войны между японско-гавайским союзом и Британией. Оба наемника искали легкий заработок, поскольку один летал на минимальном финансовом пайке, за формально родные Гавайи, а другой без контракта, просто потому что не повезло оказаться не в то время не в том месте. Серебров, бегло говоривший по-китайски, на время стал главным в их с Голуа паре и отвечал за взаимодействие с дирижаблем и переговоры с Сяо Хуань.

План был практически очевиден и родился почти сразу, а реализован был через неделю после рождения. Звено эскорта, состоящее из строевых летчиков второй линии (вся первая линия сейчас двовевывала с японцами над Полинезией и к югу от атолла Джонстон) имело мало шансов против двух профессиональных воздушных волков.

Дальше наемникам предстояло смыть с самолетов японскую изумрудную окраску и красные «хиномару» с крыльев и решить, что делать с двумя пудами золота. Сяо Хуань достались более ценные для Цзян Цзеши и ее самой вещи: полторы тысячи винтовок, сто пулеметов, патроны к ним, консервы и две тонны лекарств.

Для британского командования все было ясно — транспортник атаковал и выпотрошил одинокий японский рейдер. Дерзость дальнего рейда и сочетание «мокё» и «уильям-кольта» было вполне типичным для Императорских ВВС, закупавших техасскую технику вместе с техасским горючим. Все свидетели видели, что захват произвели азиаты (штурмовики Сяо Хуань действительно были японцами с Формозы). С пленными обращались весьма корректно, помогли отремонтировать два двигателя и оказали помощь раненым.

Японское командование имело, судя по всему, какие-то догадки относительно случившегося. Но пропажа вражеского дирижабля с вооружением почти для целой десантной бригады вполне примирила его с фактом противоправного использования японских опознавательных знаков.

Профсоюз придерживался политики «мы не спрашиваем — ты не говоришь». Формально и Голуа и Серебров до подписания мира выступали как добровольцы от лица гавайско-японского альянса, поэтому участие в захвате законной цели, британского дирижабля, невозможно было квалифицировать как пиратство. Они на тот момент не были связаны никаким контрактом или обязательствами перед Профсоюзом, а подробности их соглашения с третьей стороной, даже если бы они просочились, никого не интересовали. Кроме, возможно, англичан, но уж им точно никто не собирался ничего говорить.

Через две недели между двумя империями, как иронично выразилась «Паризьен», потерпевшими заслуженную боевую ничью, был подписан Сайгонский мир, а британские винтовки уже трещали на фронтах японо-китайской войны.

После этого Голуа вернулся через Сайгон и международный Панама-Сити в Новый Орлеан, а Серебров появился в Нагасаки, где сделал весьма внушительный вклад в местном отделении «Сосьете Женераль». Потом он добрался на Оаху, вручил солидный подарок к годовщине заключения контракта Судзуме-сан, получил от правительства короля Каланиана-оле наградные шнуры, продал откапиталенный «мокё» одному из местных асов и на флагмане гавайского пассажирского флота «Хаумеа» отбыл вместе с Судзуме в Швейцарию.

Все это время в одном из цехов в предместьях Праги собирался заказной А.300 (заказан через отделение Профсоюза в Шанхае, оплачен из Нагасаки), который ему вскорости предстояло опробовать в бою против поляков, во время Моравского Инцидента. А чуть позже — крылом к крылу с ВВС Советской России над Маньчжурией, уже на все деньги, против тех, кто пожаловал ему бело-оранжевую звезду за спасение экипажа и пассажиров «Принцессы Фукуда».

Серебров считал, что застрял в Советской России на слишком долгий срок. Он твердо решил, что, завершив завтрашнюю работу, он соберется и улетит к Судзуме-сан. И на полгода забудет о любых опасных приключениях, какие бы доходы они ни сулили.

1938 М-14

Надо бы поболтать с Голуа насчет завтрашнего вылета. Даже в пространстве Советской России приятнее добираться до точки встречи с авианосцем кучей, а не в одиночку, да и вероятный предстоящий бой тоже хотелось бы проиграть на пальцах. Понятно, что они друг друга знают, как облупленные, с манерой вести бой оба познакомились уже давно, но практика никогда не бывает лишней.

Он вышел из круга, образованного пуленепробиваемыми ширмами. На выходе уже стояли двое в голубой форме с автоматическими карабинами. Пусть это Ходынка, расположенная в сердце Советской России, но Устав есть Устав — самолет, заряженный и подготовленный к выполнению контракта, обязательно должен охраняться силами Профсоюза или силами суверенной территории, с которой у Профсоюза был заключен договор о силовом взаимодействии.

— Одиннадцатый ангар? Капитан Серебров. Мне нужен капитан Марсель Голуа, владелец «девуатэна»…

— Алло, это Голуа.

— Добрый день, Марсель, это Аржан. Не против, если я сейчас подойду обсудить предстоящий вылет?

— О чем речь, приходите. У меня как раз скоро начнут грузить ленты.

Положил трубку, в голове мелькнула мысль: странное дело человеческие взаимоотношения. Десять лет знакомы, не одну ленту вместе сожгли, но на земле они с Голуа были строго на «вы», хоть и по имени, по-английски и по-французски. В воздухе — на «ты» и, соответственно, только на французском. Странно, но, пока работает, зачем что-то менять?

В ангаре 11 царило такое же оживление: предвкушение боевого вылета, рабочий азарт и хорошо спланированная суета.

Техник с лентами оружейника на рукаве крутил ручку, а двое других направляли ленту, набитую пушечными снарядами. Двадцать миллиметров, увесистые маленькие демоны с набитыми потенталом черными головами, увенчанными алюминиевым колпачком самовзводящегося взрывателя, сто штук. Из-за того, что танковая автоматическая пушка была установлена в развале V 12-цилиндровой «Испано-Сюизы», подковообразный зарядный ящик дополнительно охлаждался или обогревался через маленькие заборники снизу и по бокам от основного радиатора.

Все это он видел, пока они с Голуа занимались «воздушной гимнастикой» — водили в воздухе руками друг за другом, отрабатывая на земле взаимодействие в будущем полете.

Зарядка оружия вообще была «любимой» для всех техников, обслуживавших «дэвуатэны» процедурой: ради экономии места и оптимальной развесовки самолета, обеспечивающей прекрасные пилотажные качества, вооружение прятали так, что для загрузки боеприпасов приходилось применять специальные миниатюрные конвейеры или раздевать целые секции фюзеляжа — казенные части длинноствольных пулеметов находились в районе ног летчика. Что приходилось делать для замены вооружения, лучше было не думать: машина, разработанная коллективом легендарного Жана Готье и молодого, но зубастого Марселя Дассо, по праву носила прозвище «мечта летчика — кошмар механика». Чисто французский подход к самолетостроению: мы будем делать машины, которые нравятся летчикам, которые отлично летают и стреляют лучше других, а какими средствами это будет обеспечено — не интересует никого.

Специальные замковые болты и быстро расстыковывающиеся панели немного упрощали задачу, но на фоне других машин со специальными люками, а то и просто с оружейными установками, которые отсоединялись и опускались вниз на специальном едином лафете, "дэвуатэн" проигрывал. Для строевой машины профессиональный инструмент наемника был не сильно удобен: слишком долгая оборачиваемость и к каждой машине нужно приславлять отдельную команду механиков, просто потому, что длинную капотную панель надо снимать хотя бы вдвоем, иначе погнется под собственным весом.

Поэтому многие прекрасные истребители, разработанные во Франции, строились в Луизиане и не состояли на вооружении Armee de l’Aire: они были слишком дороги как таковые и слишком дороги в обслуживании для прижимистого французского правительства. Да и с кем серьезно воевать в воздухе? С союзниками по Антанте англичанами или с нищими голодранцами бошами, которые сперва упрутся лбом в несокрушимую линию Мажино, а потом их раскатает в тонкий блин прошедшая через Бельгию бронированная орда французских танков?

Ручная выколотка из дюралевого листа, ручная клепка, детали из отборного ясеня, бальсы и дурона, ручная доводка поверхностей, вручную сшитые подушки на сиденье, швейцарские пулеметы и вручную вырезанная штихелем алюминиевая табличка — «Oeuvre nr. 177, pour M. Marceil Gaulois» на мотораму. В «текучих» линиях французской машины была видна старая школа, чутье, искусство, которые у других уже были заменены математикой. Длинный нос, изящный киль, узкие крылья, в которых чувствовалась динамика ласточки, «девуатэн» был произведением искусства, а не возведенной в абсолют крылатой функцией. Снизу самолет был окрашен светло-голубой, а сверху — отполированным как зеркало бледным цветом морской волны.

— В 4.45 строимся на западной дорожке и идем на Смоленск, используя запасные баки. Как у нас с кодовыми таблицами?

— Держите

Голуа сложил вместе две перфокарточки и посмотрел сквозь дырочки на свет — совпадает. Каждая такая карта, вставленная в прорезь шифратора, задавала ключ для шифровки-дешифровки переговоров: даже если противник садился на частоту радиообмена, он не слышал ничего — в эфир уходило маловразумительное бормотание, бульканье и свист, смысл которых был недоступен вне звена или эскадрильи с общим ключом. При этом код не был чем-то очень уж сложным, таким, например, как коды, которыми писались послания Профсоюза. Все-таки расшифровывать его предстояло не коллективу профессиональных дешифровщиков с электроламповыми счетными машинами, а простенькой приставке к радиостанции на кристаллических элементах. Но за полчаса, нужные для его взлома, в небе случалось многое и результат был бесполезен.

— Скажите, Марсель, если не секрет, что планируете после этого вылета? — Серебров сунув карточку обратно в карман

— Завершить кое-какие дела здесь в Москве и потом лететь в «пулеметную республику». Я слышал что «Аэро» хотят выпустить новую версию моей «Сюизы» из советских сплавов. Ну а потом — в Лиссабон, там зацеплюсь на рейс до Рио. Говорят, назревает какая-то заварушка с соседями у президента Хусто-Ролона, ему снова хочется «Великой Аргентины». Налетаю на весь аргентинский бюджет, а может еще и на бюджет кого-нибудь из соседей — как их там? Уругвай, Парагвай — не поймешь эти банановые республики.

— А на Востоке никакой работы не предвидится?

— Гонять турок и нанятых шейхами пиратов вместе с евреями?

— Нет, я имею в виду район между Порт-Морсби, Сайгоном и Гонолулу.

— Нет, нет, я туда пока не собираюсь. Надо чтобы пыль получше осела, вы знаете, о чем я. Работать я там пока не буду. Да и не намечается там ничего по моим сведениям. А вот в бывших САСШ… Но этот конфликт противоречит интересам Профсоюза.

— Да, я получил депешу. И все же я как-то неспокойно себя чувствую насчет Востока.

— Плюньте. Плюньте и разотрите. Кто будет воевать? Голландцы против французов или англичан? Это даже не смешно. Японцы? Вчера вся Ходынка смотрела съемки вашей милой возни с японцем. Да вы над ним просто издевались, признайтесь откровенно. И потом еще то, как он пустил «хвост» на посадке… Уверен, об этом уж доложат английскому военному атташе, хотя бы в форме слуха. Я не думаю, что у японцев хватит духу влезть в драку с кем бы то ни было из европейских держав на Тихом океане с такими самолетами. После того, как их отделали русские в Маньчжурии? Ставлю сто франков против одного су, они не решатся. Кто у нас еще? Англичане… В тот раз за Японию воевала вся гавайская вольница и войну за три месяца свели фактически к ничьей… Хотя от этих от этих можно ждать любых гадостей, но все же я не думаю, что дети Джона Буля будут затевать новую войну на Тихом океане. Не перед выборами. Ммм… Минуточку… Тут у меня одна интереснейшая статейка из Le Figaro.

Голуа ушел к своим ящикам и через минут вернулся с толстой пачкой листов — номер «Фигаро», пересланный по фототелеграфу.

— Вот, почитайте на досуге. Очередной выброс мыслительной энергии, как вы, русские, говорите, «сумрачного тевтонского гения». Профессор Хаусхофер на университетских чтениях в Мюнхене предложил модель нового мироустройства — ось Берлин-Москва-Токио. Он утверждает, что это «единственное средство спасения евразийской континентальной культуры от гибели под пятой атлантической англосаксонской диктатуры и ее сателлитов». Намек прозрачнейший. Вскоре, по его мнению, ей покорится и все восточное побережье бывших САСШ. Пусть его, очередной прожектер, но мне хотелось бы знать, куда в этой его «евразийской» системе помещается Антанта и, соответственно, Прекрасная Франция? Почитайте, как это приняли — «массовый восторг», «рукоплескания»…

Голуа вытряхнул из пачки сигариллу и энергично пошел к выходу, взмахом руки позвав Сереброва. Сел на ящик из-под каких-то деталей, пригласительно хлопнул рукой рядом — дескать, присаживайтесь. Ловко воткнул курево в мундштук, поджег, затянулся.

— Так вот, помяните мои слова Аржан — вот это, не дай бог, станет новостями, потому что это пахнет… Знаете, чем это пахнет?

Серебров не стал прерывать вдохновенного оратора.

— Это пахнет вторым изданием Вердена и Соммы, дружище. Гнилой человечиной, порохом и удушливыми газами. Разделом Польши. В том, что немцы, в конце концов, прибьют поляков, я, можно сказать, не сомневаюсь. Видел я этих поляков в Испании — дрянь народишко, бойцы никудышные, но спеси в них хватает на дюжину французов. Наш Бертье тоже хорошо, нашел себе союзников с английской подачи… Да с ними даже Наполеон ничего хорошего не добился! Отвага прямо пропорциональная управляемости. Так вот, когда немцы — заметьте, с помощью Советской России и опосредованно — нашего с вами Профсоюза — разберутся с поляками, годика через два, я думаю, все начнет идти под откос. Берлин и Москва уже в одной упряжке, англичане думают, что борются с ними, но в итоге только укрепляют объятия Германии и России. Польшу если не сожрут, то обкорнают и выведут со сцены эту английскую марионетку. Если Совет Инженеров думает так, как всегда — то есть прагматично — то договориться если не о союзе, то о разделе сфер влияния с Японией и противостоянии Великобритании ему раз плюнуть. И что же делать бедной Марианне? Снова служить чучелом для германских штыков, пока Британия делает вид, что помогает, а на деле обтяпывает свои делишки? Итальянцы — это вообще не подмога. Вот о чем я думаю все чаще. Чертова Антанта…

Серебров переваривал информацию. Интересная перспектива. Но это же, получается, вторая мировая война? Уж на такую-то глупость политики не пойдут, должны были выучиться. Им свои же избиратели головы открутят, пусть только заикнутся.

— Если бы я был на месте французского правительства, я бы объявил Францию второй Швейцарией. Окончательный и полный нейтралитет, принцип неприсоединения и прочие радости хорошо вооруженного миролюбия. Британия уже столько раз обманывала всех, что ее стоит хотя бы раз оставить лично разбираться с последствиями своих делишек. И никакой войны. А Эльзас с Лотарингией — объявить вольной территорией, чтобы ни нашим, ни вашим. И плевать на всех.

Голуа ответил раздраженным ворчанием

— Ваш здравый смысл, Аржан, надо выращивать в пробирках и три раза в день колоть всем в нашем сенате, как от сифилиса. Только они не согласятся. Я благодарен Франции за то, что она приняла американских французов, но я не хочу служить политиканам, которые, будьте уверены, втянут нас в войну. Вы же знаете, что в случае войны я обязан буду летать за Францию…

Серебров пожал плечами. Обязательства… Любой контракт из тех, что он подписал за последние несколько лет, содержал в себе больше здравого смысла, чем любые рассуждения политиканов, к чему бы те ни апеллировали. Причем, чем возвышеннее были цели и священней интересы, упомянутые в этих речах, тем, как правило, грязнее и мрачнее были истинные намерения и особенно результаты. Пламенные и одухотворенные речи политиков являются продолжением и инструментов воли тех, кто нанимает и Сереброва, и Голуа, людей с реальными деньгами и силой.

Промышленники, банкиры и финансисты (те, какие остались после Великого Краха, сильно заматерели) — вот кто заставляет крутиться этот маленький шарик, щедро политый кровью. Еще, конечно, "новая аристократия" — короля Каланиана-Оле газеты какое-то время называли ловким английским словечком warlord, но со временем и ростом реального влияния Его Гавайского и Тихоокеанского Величества, он как-то плавно перекочевал в категорию обычных азиатских владык, калибром лишь чуть поменьше японского тэнно.

И поэтому паспорт в понимании Сереброва был лишь книжечкой забавного цвета, которая иногда больше мешает, чем помогает. У него самого их было три, а если с бывшими, то штук пять. Любовь к конкретному цвету книжечки зависит только от удобства налогового режима, внутренних правил и количества штыков и моторов, которыми оная книжечка подперта.

— Смените подданство. Гавайи вас примут с распростертыми объятьями.

— Да, но я подписывал обязательства и клялся. La Patrie!

— Бросьте, Голуа, какая уж там la Patrie с подписями… Двадцать лет прошло с Мировой войны, а вы еще оперируете такими понятиями. Кончились все Родины, на той же Сомме. Вы же родились в Америке, а хотите воевать за дядю в Париже, который, глядя на вашу могилку, сыто икнет и отправится дальше считать проценты. На дворе уже новые времена и подданство… — Серебров пожал плечами и воздел очи горе, — вопрос выживания и удобства при нашем с вами рискованном способе заработка.

Голуа только вздохнул и махнул рукой, разогнав дым.

— Будем делать, что должно и будь что будет. Держите вот… — Серебров взял фотокопию парижской газеты, — почитайте на досуге

— Обязательно. Но я думаю, что «Фигаро» стоит дополнить «Мюнхенским Меркурием» или «Берлинер цайтунг». Интересно будет почитать, что по этому поводу думают сами немцы. Расскажите лучше, как ваш «роман о розе».

Луизианец подмигнул и триумфально выпустил вверх струю табачного дыма.

— А, это стоило того. Мы договорились завтра вечером продолжить после ужина в «Метрополе». И не говорите мне, «Homo proponit, sed Deus disponit». Еще не было случая, чтобы Марсель Голуа абонировал столик и не отужинал за ним. Даже, как вы помните, в «Шангри-Ла»…

— Да, «Шангри-Ла». Два сбитых, три удравших?

— И я все равно поужинал там

— Голуа, должен ли я напомнить вам…

— Бросьте. Это был первый и последний раз, такие мастерицы попадаются раз в сто лет. И пусть я остался с истребителем и тринадцатью фунтами в кармане одежды, что была на мне, я ничуть не жалею, что прожил те три месяца самым упоительным образом. И замечу, мне все равно хватило на бензин для следующего заработка!

1938 М-15

Зуд корпуса часов на запястье выдернул его в реальность. Серебров несколько секунд лежал, глядя в потолок ангара, пытаясь припомнить, что там, во сне, происходило. Нет, никаких снов, это было как выключатель: щелк — темно, щелк — светло.

Он провел еще несколько секунд, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Пресловутое «нутро» было спокойно, деловито и желало перекусить. Что ж, еще один прекрасный день для того, чтобы немного подзаработать.

Серебров встал и, как был, пошел к двери, проделанной в воротах ангара. Часовые проводили его скучающими взглядами, один зевнул и потянулся.

Снаружи был зыбкий холодок утра, на востоке ало-розовым веером над неровным силуэтом столицы Советской России поднимался рассвет. Он дошел до травяной дорожки, встал поудобнее, прикрыл глаза и сконцентрировался на пустоте, перетекая движениями из одной позы в другую. Неизвестно, как там обстояло дело со сложной субстанцией ци, о которой толковали многомудрые китайцы, но один факт был налицо: китайская гимнастика, похожая на плавание в воздухе, которой Серебров научился у одного седобрового старичка в Чанша, помогала наполнить силой мускулы, а голову — чувством прохладной отрешенной ясности, свежей как это самое утро.

Размеренным шагом он вернулся обратно, вымылся и начал одеваться: хлопковое белье, пропитанное специальным составом, который японцы разработали для дезинфекции и заживления ран, толстые носки плотной вязки, тонкий шерстяной комбинезон на молнии, в котором можно было выдержать мороз до -5. Поверх Серебров натянул новинку, недавно вошедшую в моду — верхний комбинезон с системой, помогающей предотвратить отток крови от головы при перегрузках, «сюршарж». Он был сшит из огнезащитной серо-зеленой ткани с дуроном, прошитой нагревательными нитями, с крестообразной шнуровкой вроде дамского корсета, вдоль рук, ног и на боках. Внутри комбинезона были особой формы трубки из синтетического каучука, заполненные сжатым воздухом, которые натягивали шнуры и, сдавливая ноги и живот, помогали значительно дольше выдерживать резкое маневрирование. Первыми такие костюмы придумали британцы, они работали на заполняющей их воде, но стесняли движения и реагировали с некоторым опозданием, а в воздушном бою это довольно много. «Пневматический» французский аналог не так мешал, хоть и не был полностью автономен. Грело это сооружение само по себе не хуже стеганой одежды.

И последний слой — легкий пуленепробиваемый жилет и набедренники из дурона, последний шанс, если осколок или пуля пробьют-таки бронированную кабину.

Серебров замотал шею шелковым шарфом, зашнуровал летные ботинки, подсоединил разъемы от ботинок к разъемам штанин комбинезона. Пока он поправлял и подтягивал шнуровку, подгоняя комбинезон, надевал через голову ярко-оранжевый надувной спасательный воротник и разбирался с подвесной системой, техники начали последние приготовления к вылету.

Взрывозащитные ширмы растащили, открыли ворота и выкатили самолет наружу, где уже ждал заправщик. Техники вчетвером подцепили под каждое крыло и под брюхо серебристые, похожие на сплюснутые капли, подвесные баки, подсоединили все нужные разъемы и штуцеры, расставили кругом оранжевые флажки. Заправщик зажег проблесковые огни и начал заливать баки.

Похлопав себя по бедру, Серебров убедился, что пистолет на месте. В планшет на колене он засунул карту южного побережья Балтики и, взяв шлем и перчатки, пошел к выходу. Завтрак пилота — кружка чая, шоколад, несколько «авиационных» галет с пеммиканом (яство, в котором, по мнению Сереброва, питательность была прямо пропорциональна возможности его прожевать).

Позвонил в диспетчерскую, доложил о готовности. Расписался за парашют, струбцины и триммеры, надел лямки, застегнул все замки и затянул ремни.

Если посмотреть со стороны, то он теперь не очень-то походил на человека. Скрипящее ремнями неуклюжее существо, обвешанное непонятными придатками, с болтающимся хоботом от кислородной маски, с карикатурным отвисшим задом в виде парашютного ранца и вылупленными глазами на лбу. Серебров превратился в деталь истребителя, его живой мозг и глаза, самую опасную и хрупкую деталь боевой машины.

Заправщик отъехал, на него грузили оранжевые флажки. Посмотрел направо — из одиннадцатого ангара выкатывали самолет Голуа.

Традиционно послал к черту старшего механика, залез в кабину и начал устраиваться в самолете. Воткнул и прикрутил разъем шлемофона, потом кислородную маску, надел перчатки, подключил их к манжетам, подсоединил питание к комбинезону и проверил нагрев. Пора оживлять самолет. Тумблер, тумблер, тумблер, карточку в прорезь. В наушниках — мягкое гудение прогревающегося радио. Аккумуляторы в норме.

Кольцом на рукоятке газа выбрал частоту Ходынки, включил кодирование в канале 1.

— Десна, я Браво-4, готовлюсь взлетать

— Десна понял вас, Браво-4, продолжайте.

Из-за шифровки и расшифровки голос оператора был слишком четким, со звенящими металлическими нотками на шипящих согласных.

Переключил топливную систему на расход из двух подвесных баков под крыльями в основной бак.

Топливный кран — открыт.

Зажигание выключено.

Газ — убрал на ноль.

Проверил как работает автомат шага винта — нормально, лопасти отклоняются, индикатор показывает. Выставил винты на автоматический режим.

Режим работы нагнетателя — авто.

Просигналил техникам, чтобы смотрели на совок радиатора. Принудительно вверх-вниз, все в норме. Воздушный фильтр включен.

Включил гирокомпас и радиокомпас.

Пощупал чеку на гашетках — на месте, после взлета можно сдернуть.

Поднял руку, постриг в воздухе пальцами: сигнал чтобы обобрали флажки с заряженных пулеметов. Техники, по привычке пригнувшись, быстро сняли трепещущие на утреннем ветерке яркие ленточки.

Перегнувшись через ручку, ухватился за грибовидную рукоятку ручного топливного насоса и накачал двигатель бензином, пока рукоятка не начала пружинить, сигнализируя о том, что в цилиндрах достаточно топлива.

Он глубоко вдохнул утренний воздух, пронизанный острым запахом бензина. Ну, посмотрим, что принесет нам этот день.

Щелкнул тумблером зажигания и двумя пальцами надавил на кнопки стартера и зажигания.

Стартер пискнул, лопасти лениво тронулись друг навстречу другу и тут же двигатель «поймал» искру. Из патрубков фыркнуло рыжим пламенем и белым дымом, винты растворились в сероватом мареве вращения, самолет подпрыгнул и завибрировал, оживая и наполняясь ровным гулом хорошо настроенного мотора.

Серебров принудительно открыл радиаторы и слегка, буквально на миллиметр, сдвинул газ вперед, чтобы прогреть двигатель. Тахометр, температура, датчики винтов. Нагнетатель в норме, оба магнето в норме, давление за и перед нагнетателем в норме. Подстроил альтиметр под уровень Ходынки. Давление в гидросистеме в норме, пневматика в норме.

— Десна, я «Браво-4», готов ко взлету

Потом переключил второе кольцо на общую частоту звена.

— Все 4, я Браво-4, готов ко взлету

Посмотрел вдоль правого крыла — «девуатэн» возле 11 ангара пыхнул дымом и его винт превратился в поблескивающий круг.

— Я Альфа-4, всем 4, готов ко взлету

Подал сигнал техникам — те проворно оттащили в стороны «башмаки».

Оглянулся.

Возле ворот ангара стояла, завернувшись в юкату и обхватив себя руками, журналистка, ветер от мотора трепал ее распущенные рыжие волосы.

«Так-так, нас провожают… Не самый лучший вариант, если я правильно о ней думаю, но как чертовски приятно, что ты все еще можешь быть небезразличен красивой женщине — пусть даже по профессиональным соображениям». Дал малый газ, трогаясь с места, он увидел, как Мосс зевнула во все зубы и, повернувшись, исчезла внутри ангара.

От самолета француза отбежали механики, таща за собой «башмаки», и Голуа направил свою машину вдоль по той же дорожке, что и Серебров. Оба пилота помахали друг другу сквозь плексиглас.

— С добрым утром, Марсель

— С добрым утром, Аржан

— Эээ, я Дог-4 всем 4. Хэлло, ребята, я уже взлетаю с Ред Вилледж, через минуту буду у вас…

— Понял, ждем…

— Всем 4, я Альфа-4, жду очереди на взлет.

— Браво и Чарли-4, я Десна. Готовность к взлету?

— Десна, я Браво-4, готов ко взлету.

Голуа показывает рукой — дай пройти на правую сторону дорожки, пропускаю тебя на повороте вперед, взлетаю за тобой.

Они вырулили на бетонную прямую, ведущую на северо-восток. Голуа — жестами — готов, доложил о готовности, взлетаем по команде.

— Десна, я Браво-4, к взлету готов.

— 4 на Ходынке, Дог-4, я взлетел, иду к вам

Серебров еще раз осмотрел все приборы — в воздухе варианта вернуться домой уже не будет — и подергал на груди замок привязных ремней. Нормально. Механизация, триммеры…

— Браво и Чарли-4, небо ваше.

— Я Альфа-4, взлетаю…

— Понял вас, Десна, небо мое, — и двинул вперед рукоятку газа, прижав хвост к взлетной полосе.

Загруженный самолет вел себя заметно инертнее, не так охотно отрывался от земли. Покосился вправо: Голуа уже поднял хвост и шел на основных стойках. Позволил хвосту оторваться от земли, стрелка спидометра показывает все возрастающую скорость. Легкая дрожь — и самолет по пологой линии сам отрывается от земли.

Убрав шасси, сделал спокойный круг над просыпающейся Ходынкой. Голуа шел крылом к крылу, справа.

— Хэлло, ребята, я Дог-4 вижу вас, сейчас пристроюсь…

— Альфа-4 всем 4, в виду Ходынки, но вас пока не вижу, здесь еще пара звеньев…

— Я Дог-4, качаю крыльями, видишь меня?

— Вижу, сейчас подойду…

Слева подошел похожий на серебристую помесь кинжала с рыбой-молот А.37. «Утка» с двойным толкающим пропеллером была отполирована и покрыта бесцветным лаком, по моде Гавайев. Единственными цветными пятнами на ней были черная антибликовая полоса, черные же законцовки крыльев, на левом крыле — узкая гавайская зелено-красно-желтая лента, цветов флага Камеамеа, с тремя белыми цветками-звездами и маленький череп с костями под кабиной.

Сразу за ним «упал» сверху и выровнялся И-165Ф, тускло-серый снизу, блекло-серо-голубой сверху, украшенный вокруг капота полосой в шашечку. Помимо обычных перегоночных 150-литровых под крыльями, под брюхом у него висел как надутая торпеда 450-литровый бак. Из-за этого самолет был похож на воробьиху, вздумавшую высидеть куриные яйца — неизбежная расплата за прожорливый двигатель.

Все четыре самолета выстроились в косую линию, эшелонированную по высоте, и дружно повернули на запад.

Серебров выставил частоты на радиокомпасе, чтобы база треугольника была побольше и задал вектор на Смоленск, а контрольные станции настроил на мощный радиомаяк Стокгольма, Рим и Казань. В звене он выполнял негласную роль штурмана, поскольку не поскупился в свое время на то, чтобы напичкать самолет всякими радиоигрушками. Типично «гавайская» особенность — маленькие самолеты, с навигационным оборудованием, предназначенным для длительных полетов над океаном, с автоматами управления и другими полезными на больших расстояниях приборами.

Звено забралось на 3000 и на установившейся скорости пошло на Смоленск. Поднимающееся сзади солнце подкрашивало облака желто-розовым, внизу, как припудренная утренним туманом, расстилалась покрытая темно-зелеными пятнами земля. Он лениво смотрел по сторонам, изредка поправляя самолет. Лететь было почти что скучно. В наушниках было слышно, как Бойингтон мурлычет себе под нос Aloha Oe. Да-да, скоро и он увидит Гавайи…

Над ними прошли транспортники, пару раз загоралась лампочка ответчика — кто-то большой, оснащенный радаром, интересовался кодами «свой-чужой». Некоторое время шли рядом со скоростным «юнкерсом» с чехословацкими трицветами, пока он не ушел виражом на зюйд-зюйд-вест. На подлете к Можайску обогнали темно-красную с продольной белой полосой сигару пассажирского дирижабля «Венский экспресс» и идущий за ним номерной транспортник с австрийскими треугольниками: маршрут был очень оживленный и, пусть они шли на некотором отдалении от основного «коридора», в воздухе ранним утром уже чувствовалось плотное движение.

— Десна, я Браво-4 и все 4, что там Волга?

— Волга ждет вас, высота 2,7 к западу от Можайска

Не отрывая руки от рукоятки газа, Серебров переключился кольцом на частоту авианосца.

— Волга, я Браво-4 и все 4, как слышите

— Волга слышит вас.

— Проходим по левому крылу Можайск. Прошу дать приводной пеленг.

— Видим вас на экране, 4, даю пеленг на частоте 7. Идем на высоте 2,7 с ветром норд-вест, скорость двести семьдесят.

Серебров повернул ручку приводного пеленгатора на 7 щелчков вправо. Прибор пискнул, помигал, покрутил картушкой и выдал направление.

— Внимание 4, я Браво-4, все за мной, приготовиться к стыковке с авианосцем, снижаемся до 2,7, приготовиться к сбросу малых баков перед стыковкой…

Четверка синхронно легла на курс, который указывал пеленгатор.

— Я Браво-4, как наблюдаете меня, Волга?

— Наблюдаем на экране, вы в тридцати километрах от нас, высота наша, вектор от нас сто семьдесят. Готовы вас принять, раздвигайтесь, переключаем вас на оператора, даем дым…

— Я Браво-4, всем 4 — раздвигаемся, нас готовы принять, ждите оператора.

В наушниках щелкнуло и коротко взвыло — авианосец переключил его на оператора причального узла.

— Я Волга-Браво, как слышите меня, Браво-4?

— Слышу отлично, готов следовать на стыковку

На горизонте показалась черточка, которая в действительности была побольше футбольного поля. За ней тянулся след красного дыма.

— Волга-Браво, вижу ваш дым

— Хорошо, Браво-4, отключаем генераторы. Бросайте баки и готовьтесь к стыковке в «вилку», скорость 250.

Серебров переключил питание на подфюзеляжный бак, отсёк крыльевые и потянул рычаг. Баки, вместе с пилонами, кувыркнулись вниз и стремительно ушли назад, подкинув машину вверх. Компенсировал подъем, обернувшись, увидел, как раскрылись два парашюта в оранжевую полоску: каждый нашедший баки после приземления мог позвонить по написанному на хвостовике бака номеру и сдать их вместе с парашютом в местное отделение Профсоюза за вознаграждение.

Правда, у хозяйственных мужичков некоторым бакам находилось свое применение и многие девки и молодки вокруг аэроузлов ходили в полосатом, зато шелковом белье и в юбках со шнурами, а уж алюминиевую бадью с остатками бензина и подавно можно было пристроить.

Он сбросил газ и постепенно начал снижать скорость, готовясь первым пристыковаться к авианосцу, который по мере приближения рос в размерах, превращаясь в махину из волнистого алюминия, восьмидвигательного летающего мастодонта К-7 с крылом, внутри которого, почти не нагибаясь, ходили люди. Верх воздушного исполина венчала черная с белой полосой тарелка, вроде гриба на ножке-пилоне — антенна, обеспечивающая ему круговой обзор всего, что творится в воздухе на полторы сотни километров.

Тряхнуло — прошел слой потревоженного авианосцем воздуха. 270…270… 260…стрелка ползет влево, 250… 250…

Из крыла самолета-дирижабля выдвинулась мигающая проблесковыми огнями «вилка», вроде той, которую ставят на погрузчики. Серебров начал аккуратно, метр за метром, сближаться. Задача не из легких, пусть и многократно отработанная — «вилка» находилась ниже крыла и была оборудована дефлекторами, которыми управлял оператор стыковки, так, что самолет попадал в конус спокойного воздуха, затягивающий и держащий до определенной степени внутри себя стыкующегося, как шарик в воздушной струе. Но жизнь пилота полна случайностей. Удар винтом по вилке, ошибка в управлении, секундная невнимательность или высотный шквал могут в несколько сотых долей секунды вызвать несколько десятков смертей.

На этот раз судьба была благосклонна к бревет-капитану, а навыки не подвели. Серебров медленно провел машину к стыковочному узлу, выдерживая правильное направление по прицелу и полосатому кресту на «вилке», а затем аккуратно, по сантиметру, положил самолет крыльями на пневматические подушки. Есть касание. Тут же опустился сверху и надулся гибкий рукав-фиксатор, будто черная ладонь гигантской гориллы захватила самолет, всю «вилку» вместе с истребителем воющая гидравлика подтянула вперед-вверх, ближе к крылу, потом сверху опустились узенькие решетчатые мостки, внутри зажглись зеленые огни. Стыковка завершена, двигатель выключить. В этот самый момент над его головой одни насосы перегоняли по трубам воду — балласт, который позволял выравнивать авианосец по крену, а другие — накачивали несгораемое масло в четвертую причальную станцию, куда должен был пристыковаться Бойингтон, со своей американской системой «крюк-трапеция». Для аэродинамики самолета-дирижабля К-7 истребитель был примерно что кленовый лист, прилипший к крылу истребителя, а вот вес надо было компенсировать.

Пристегнутый страховкой, к нему по невесомой ажурной лесенке спустился техник, одетый в утепленный комбинезон, пучеглазые очки и вязаную маску, показал большой палец, засунул самолету в короб радиатора спустившийся сверху толстый ребристый рукав с горячим воздухом, чтобы не допустить переохлаждения, и рукав потоньше — в заборник двигателя.

Серебров отсоединился от самолета — радио, обогрев, привязные ремни, все, за исключением кислорода, и двумя руками откатил назад фонарь. В щели между рукавом и телом «супермарина» свистел холодный ветер, и виднелась медленно плывущая пятнистая земля.

Техник опустил сверху трапецию с ременными петлями и кислородным шлангом, к которому летчик переподключил свою маску, а с ней и переговорное устройство. Лепестки индикатора ритмично качнулись, «погасли» и затем снова закрылись — воздух есть, хоть и пованивающий резиной. Серебров, зацепившись руками за петли, вытянул себя из кабины, встав обеими ногами на решетчатую подножку. Пожали друг другу руки

— С прибытием, товарищ

— Благодарю. Как со временем?

— Идем в графике, сейчас закончим стыковку и уйдем на крейсерскую высоту

Они, придерживая шланги, забрались в тесную шлюзовую камеру, размерами с платяной шкаф и техник повернул вверх рычаг. Камера плавно поехала вверх, затем зашипели прокладки, противно надавило на уши, и поползла по кругу стрелка вделанного в стену манометра: насосы выравнивали давление между внутренним объемом авианосца и стыковочной шлюз-камерой. Наконец стрелка замерла, загорелись зеленые огни. Техник открыл вторую дверь, отсоединил и снял свою маску.

— Готово

Они выбрались из «шкафа», стоя один за другим в узком почти вертикальном проходе с крутой лесенкой. Слева было кресло оператора стыковки, справа, в переплетении кабелей и силового набора — позиция нижнего воздушного стрелка с небольшим забранным плексигласом куполом, прицелом и рукоятками управления крупнокалиберным пулеметом, прикрывающим внутреннюю пару двигателей. Вверх, в расположенный на верхней поверхности крыла блистер, вел узенький скоб-трап.

— Нормально? — крикнул, свесившись в трубу, верхний стрелок

— Как по нотам. Проходите, товарищ, располагайтесь…

Оператор вернулся на свое место и махнул рукой в направлении лесенки. Опираясь на поручни, Серебров вскарабкался наверх, в расположенный в носке исполинского крыла коридор с узкими полосками забранных плексигласом окон. В полутораметровой высоты нишах по бокам стояли бок о бок четыре лежака, два из которых занимали сменщики оператора и стрелка. Вправо, по направлению от корня крыла уходил овальный в сечении коридор, двоим еле разминуться, ведущий к четвертому стыковочному узлу и двигателям номер 7 и 8. Влево — коридор чуть пошире, ведущий к центроплану, с лесенками, ведущими в двигательные отсеки 6 и 5, к баллонетам и топливным бакам.

Рев двигателей, встроенных в крыло, здесь воспринимался как монотонное гудение на довольно высокой ноте.

Теснота как на подводной лодке: на летучем авианосце все было подчинено только одной цели — больше горючего, больше газа и больше патронов.

Сравнение с подводной лодкой было не случайным: размеры диктовали свои условия, и чем больше был самолет, тем больше он походил на военный корабль. У летающего мастодонта даже оборонительное вооружение было сгруппировано по плутонгам. Верх и низ каждой плоскости, передние крыльевые турели, носовая 85-миллиметровка, носовая спарка и скуловые пулеметы, по две спарки на каждой хвостовой балке, на той же балке — верхняя и нижняя турели и пушечные турели на хвостовом оперении, «плечевые», «подбрюшные» и «наспинные» турели.

Все это могло в секунды заполнить воздух таким количеством свинца, стали и взрывчатки, что любая атака, даже силами целой эскадрильи, становилась оригинальным и очень дорогим способом массового самоубийства. Разумеется, авианосец можно было сбить, например, массированным обстрелом ракетами, для чего надо было еще войти в сферу уверенного пуска под огнем не менее чем 3 пулеметов с любой стороны. Можно было сбить его с помощью воздушных торпед, или, устроив артиллерийскую дуэль с боевым дирижаблем — если были какие-то шансы догнать. Но размен выходил настолько неадекватным, что «калинин» предпочитали просто не трогать. Особенно если учесть, что авианосец, помимо турелей, нес на борту шесть истребителей и часто вел за собой на сцепках-«бурлаках» пару штурмовиков.

В трубах, проложенных по потолку, заревела вода. Кто-то — Голуа или Алехин — цеплялся на крайнюю станцию левого крыла и операторы перегоняли балласт, чтобы уравновесить авианосец.

Из коридора справа вылез Бойингтон, уже успевший расстегнуть шлем.

— Нормально пристыковался, хотя, конечно не то, что на дирижабле. Ручка как вилка в плохом бифштексе. Эта советская штука с дефлекторами хороша, но меня она каждый раз заставляет понервничать, поток уж очень плотно держит машину. Пошли в салон?

Они, пригнувшись, углубились в коридор, ведущий в фюзеляж.

Там было просторнее, средняя палуба — около метра девяносто от пола до потолка. В центре — яма, в ней, друг за другом, два стыковочных узла и полулежачие кресла для летчиков «первого сброса», по бокам от них — проходы на нижнюю палубу, к цистернам с топливом и турелям «подбрюшного» плутонга. Над ними потолок вдавлен как ванна — верхняя палуба, место обитания второго штурмана и команды, обслуживающей радар.

Впереди по центру был расположен проход в кабину, похожую на небольшую оранжерею, со спуском к носовым турелям и кабине второго штурмана. По бокам прохода сидели радисты, первый штурман и два «канонира», операторы управления вооружением.

Из левого прохода показался Голуа.

— Алехин пошел на второй круг. Сейчас перестраивают дефлекторы, у него из-за центрального бака слишком сильная тряска при подходе к стыковочному узлу, — сказал он, расстегивая шлем.

Они подошли к иллюминаторам левого борта — И-165 скольжением подходил на второй заход, удерживаясь в аэродинамической «тени» крыла. На штангах стыковочного узла мигали красные огни, было видно, как стрелок в верхней турели делает руками крест, запрещая сближение.

Плоскости, окружающие стыковочную вилку, двигались как жабры, прилаживая воздушный поток так, чтобы он не мешал стыковке. Истребитель Алехина как приклеенный висел за крылом авианосца.

Но вот загорелись зеленые огни, вниз вывалилась черно-белая посадочная «мишень» и лобастая машина медленно пошла вперед, прицеливаясь так, чтобы лечь крыльями на широко расставленные лапы.

Алехин положил свой самолет на пневматические подушки с математической точностью. Авианосец слегка качнуло, пристыкованный истребитель выключил двигатель. Тут же сверху спустилась черная «штора» и стыковочный узел подтянулся к крылу.

— Все, он с нами. Можно и передохнуть.

Племянник великого шахматиста появился из левого коридора со шлемом в одной руке, а другой вытягивая шарф из-под воротника комбинезона.

— Не самая удобная стыковка. Что-то я взмок…

Из кабины, придерживаясь рукой за расположенный на потолке поручень, вышел летчик с нашивками первого помощника на груди и кубиками майора советских ВВС. Он говорил с сильным немецким акцентом.

— С прибытием на борт, товарищи, я командир корабля Бауэр. Сейчас мы забираемся наверх и идем через «литовский коридор». Ветер не мешает, так что рассчитываем выйти в район расстыковки в положенное время. Завтрак экипажу подадут в 8.30, можете присоединиться. Санузел — прямо назад. В советском, германском и литовском пространстве можете находиться здесь, в центральном отсеке, при выходе в нейтральное — прошу занять места в отсеке готовности по крыльям. В зоне расстыковки вас проинструктируют дополнительно. У меня все. Вопросы?

— Вопросов не имеем.

— Отдыхайте, товарищи, — майор развернулся и пошел снова в кабину.

Бойингтон откинул узкую полку, забрался на нее и уже воткнул штекер в разъем обогрева:

— Он говорит дельные вещи, ребята. Вот лично я так и сделаю, часик-другой поспать еще никому не мешало.

Авианосец плавно выровнялся, выходя из многокилометрового стыковочного круга, и развернулся на запад, в сторону Смоленска, на Литву и Пруссию.

Серебров не стал пренебрегать предложением и устроился на своей полке, подложив под голову сложенный шлем. Комфорт не ахти какой, но вытянуться, расслабиться и сэкономить силы до начала боевого задания помогает.

В этом полусонном режиме они провели время, которое потребовалось авианосцу, чтобы забраться на 4500 метров и пересечь границу воздушного пространства Литвы — единственного условного союзника Советской России в Прибалтике, в отличие от проанглийской (и, соответственно, пропольской) Латвии и финского федерата Эстонии.

Раздался пронзительный дробный звонок — тревога. Грохнули крышки люков, стрелки прильнули к прицелам, застонали приводы турелей, прокручивая пробные круги, летчики дежурной пары сели ногами в люки, сосредоточенно смотря на «светофоры» запуска.

— Товарищи летчики, просьба занять позиции готовности… У нас контакт с севера, по радиокодам — литовские истребители, подлетное время три минуты.

Бойингтон и Серебров пошли по коридору в крыле, чтобы в случае нападения быстро отстыковаться и принять бой.

Пара литовских И-156-Б появилась с «двух часов». Две выкрашенные в бледный оттенок серо-зеленого машины, украшенные двойными белыми «крестами Миндаугаса», подошли к авианосцу под бдительным присмотром почти всех стрелковых башен. Покачав в знак приветствия крыльями — Серебров смотрел через двойной плексиглас узкого окошка в крыле — летчики помахали руками.

Еще одна пронзительная дробь, все турели вернулись в исходное положение, а «пассажиры» перебрались обратно в центроплан и вернулись на свои полки.

Дружеская демонстрация флага и литовской гордости: пусть все литовские ВВС это 3 полных эскадрильи, натренированные немецкими и советскими инструкторами, с крайне разномастной «конюшней» не самых новых советских, германских и французских самолетов, но каждая эскадрилья — настоящие воздушные волки, стажировавшиеся в небе Германии против поляков.

Они пристроились сзади и немного выше, сопровождая авианосец, пока он пролетал сквозь пространство Литвы. Затем к двум истребителям советской сборки присоединились еще два сделанных во Франции серебристых, похожих на легкомоторные спортивные самолеты, Д-500. Несмотря на типично французское мощное вооружение, мотор-пушка и два пулемета, это были машины предыдущего поколения — подкосы, неубирающиеся шасси в каплевидных обтекателях, полуоткрытая кабина. Серебров поежился, представив себе на секунду, каково летчику на четырех с половиной тысячах, когда из модернизированной девятисотсильной «испано-сюизы» выжимается последняя лошадь. Но чего не сделаешь, чтобы не ударить в грязь лицом перед соседями.

1938 М-16

На подходе к стыку границ Литвы, Пруссии и Польши, с советского воздушного корабля дали залп тремя дымовыми ракетами, по цветам литовского флага. Литовцы ответили красными дымами и отвернули назад.

Снова раздалась дробь, судя по всему — сработали устройства, предупреждающие об облучении. В условиях войны на «калинине» заработали бы станции помех на сверхмощных резонансных элементах Дворковича-Гегечкори, превращающие сигнал в маловразумительную «кашу», но в текущей обстановке внимание польского радара (английской, разумеется, сборки) следовало воспринимать как что-то вроде соседского «Как поживаете?».

Англичане считались асами радиоэлектронной борьбы и производителями лучших на мировом рынке радаров и пеленгаторов. Именно на рынке. Самые последние и мощные разработки, созданные «Бритиш радио корпорейшн» и советским заводом № 17 держались в строгом секрете и применялись только военными.

Серебров знал, что всевидящее око воздушной войны можно не только подавить, но и обмануть. Кое-кто из гавайской вольницы, разбиравшийся в физике, придумал специальные контейнеры, набитые резаными полосками из фольги, выбросив которую можно было на время ослепить оператора радара и запустить из-под крыла разряженную ради дополнительного запаса топлива аэроторпеду, снабженную радиозеркалом. Пока операторы крутили ручки и щелкали тумблерами, вычищая сигнал, настоящий самолет нырял к самой поверхности океана и шел, скрываясь за ее кривизной, а аэроторпеда продолжала, как ни в чем ни бывало, следовать ложным курсом, сбивая с толку службы наведения и отвлекая перехватчики. Потом, когда из-за горизонта стремительной тенью вылетал нагруженный фугасными ракетами штурмовик, уже уточнивший направление на радарную станцию, делать что-то было уже поздно. Судя по простоте и изяществу трюка — корни его шли куда-то в район Сиэтла и «Боинг филд».

Авианосец вошел в зону, которая на авиационном жаргоне называлась «котлом». Происхождение названия было простым — в котлах часто заваривалась каша. Иной раз такая горячая, что без слез не расхлебаешь.

Здесь, на стыке Восточной Пруссии и Литвы находился «Кенигсбергский котел», арена, на которой периодически вспыхивали короткие и свирепые воздушные схватки между Лотництвом Войска Польскего и германскими Люфтваффе.

«Прусский вал», возведенный против агрессивного соседа еще в последнем благополучном 1926 году, оказался для сухопутных сил Польши непреодолимым препятствием. Потыкавшись пару раз в сплошные линии бетонных дотов, ощетинившиеся импортными чехословацкими стволами и германскими ракетометами, доблестные жолнежи предпочли войну в Силезии и Померании, где строительство оборонительных линий было запланировано на 1930й и, по понятным причинам, никогда не было осуществлено. Зато поляки периодически делали здесь небезуспешные попытки отыграться в воздухе за нешибкую войну на земле.

Конечно же, по меркам Великой Войны все это напоминало схватку двух гальванизированных трупов. Ни наступлений силами восьми десятков дивизий, ни мясорубок, вроде Верденской, ни столкновений двух-трех воздушных флотов как в Маньчжурии, когда в небе стреляло больше пулеметов, чем было у обеих сторон на земле. В европейской прессе это называли «Странной войной» — пусть жестокий, но весьма «медленный» и ограниченный по масштабам и объему задействованных сил конфликт.

Тем не менее, даже на борту советского авианосца, это была фронтовая зона и Сереброву, как и всем наемникам здесь автоматически закапали боевые коэффициенты и боевой налет.

Ожила громкая связь.

— Внимание, нас облучает польский радар. Передаем опознавательные коды. Стрелкам подготовиться к отражению атаки, летчикам занять позиции готовности к сбросу.

Центроплан мгновенно опустел.

Никто, разумеется, не предполагал, что поляки будут атаковать авианосец с красными звездами, слишком дорого это могло обойтись. Но летуны из патрульного звена, которое, по всей видимости, крутится где-то рядом, разумеется, не откажут себе в удовольствии устроить опасный пилотаж в непосредственной близости от советского самолета и будут всячески провоцировать стрелков.

Следующая дробь и сообщение о том, что теперь авианосцем заинтересовалась и германская сторона.

Серебров, скрючившись в нише рядом со стыковочным узлом, готовый по первому же сигналу ссыпаться в свой самолет, слушал, как по внутренней связи передавались векторы и высоты польских и германских машин относительно авианосца. Прикинул, кто подойдет первым — выходило что немцы, поскольку «калинин», пройдя стык границ, углубился в пространство Пруссии. Так и вышло — поляки, получив опознавательные коды, сняли сопровождение, а вот немцы наоборот, обозначили присутствие. Далеко на четыре часа появилась постепенно растущая точка, какой-то германский патрульный.

Минуты через полторы точка подошла ближе и превратилась в «Юнкерс Штертебеккер» — немецкий сверхлегкий авианосец, несущий под крыльями два легких морских истребителя BMW Mowe. Больше всего «чайки» напоминали байдарку, на которую кто-то приделал на пилоне крыло с отогнутыми книзу законцовками, а в месте соединения пилона и крыла поставил один двигатель с толкающим винтом в кольцевом обтекателе. Типичные «нитяные» самолеты, вооруженные двумя 13-мм «рейнметаллами». На носу у их тощего словно летающая буква Т носителя как вибриссы у кота торчал целый частокол антенн и излучателей: маломощный радар и радиостанция помогали обнаруживать противника и наводить на него более значительные силы.

«Штертебеккер» дал зеленую дымовую ракету в знак приветствия и пристроился на почтительном расстоянии к К-7. Серебров был готов биться об заклад на что угодно, что сейчас на соседе вовсю работает цейссовская оптика и щелкают затворы разнокалиберных фотокамер.

Немцы прославились в послевоенной Европе как мастера промышленного шпионажа и производители дешевых (и сравнительно качественных) товаров, от швейных иголок до паровозов. Шутили, что они могут построить автомобиль по газетному снимку и по цене самой газеты.

Еще один десяток фото советского самолета-сверхгиганта, который был не только больше «Геркулеса», но и высотнее любой модификации сверхтяжелого «Юнкерса», не был для них лишним.

Инстербург миновали под присмотром «Штертебеккера», затем он отвалил, его сменила пара FW-170. Очевидно, легкий авианосец курсировал вдоль границ Пруссии, а истребители были отряжены специально для сопровождения важного гостя. Пруссия сверху напоминала желто-зеленое лоскутное одеяло, то там то сям украшенное темно-зеленым каракулем лесов и расшитое серебряными блестками сотен мелких лесных озер. По пути, километра на полтора ниже, попался идущий на северо-восток шведский дирижабль и идущие с ним бок о бок номерной «Восток» и два советских серебристых Д-12. «Восток» приветственно отсигналил что-то на военном коде ратьером.

На горизонте неприветливой серо-зеленой дымкой замаячила Балтика, показалась большая серая клякса, расчерченная блестящими нитками речек — Кенигсберг, в который треугольником вторгалось устье реки Прегель и пока туманный узкий клинок вытянувшейся поперек залива косы. Самолеты с черными крестами сопровождали «Калинина» примерно на десять минут лета в море от границ Пруссии и потом отвернули к дому.

Бойингтон оторвался от соседнего окошка:

— Все, мы в нейтральной зоне. Можно ждать неприятностей… Я прямо задницей чую, что вылет будет горячий

Серебров поморщился — так-то оно, может, и так, но кто знает, как оно будет на самом деле.

Авианосец дал плавный крен и довернул, чтобы выйти на Кристиансё и Рюген. По внутренней связи прошел звонок и объявление — летчиков ждут в центроплане на короткий брифинг перед расстыковкой.

Совещание вел Бауэр, помечая на большом стеклянном планшете, разбитом на 360 секторов, ярко-желтым восковым карандашом.

— В настоящий момент мы идем на Кристиансё по приводному маяку Рённе. Погода в точках сброса и встречи отличная, видимость почти без ограничений. Здесь, на нашем векторе 3 часа дистанция примерно девяносто, находятся шведская рыббаза и транспортный конвой из Ирландии на Петроград. На семь часов — шведский почтовик, идет на Данциг, на девять — польский авианосец «Жолкевский», бреет побережье, на десять и одиннадцать две датских рыббазы и танкер. Мы будем держать вас в курсе воздушной обстановки, отсчитывая векторы по самолету «Браво-4». Помните, что с момента расстыковки и до обратной стыковки для нас вы являетесь «группой 4», буквенный код с первой по четвертую и используете кодирование в прежнем канале. Для нанимателей вы являетесь позывными с ключом 4, с «Альфы» по «Дог», кодирование по каналу 2. Через полчаса мы входим в зону сброса и готовимся вас отстыковать. После чего поворачиваем на северо-северо-восток и идем в район Моонзунда параллельным курсом на удалении, в готовности вас подобрать. У нас есть достоверная и постоянно уточняемая информация о том, что нас очень внимательно пасут с «Жолкевского», но наши радары пока не фиксируют потенциальных противников и мы не можем запеленговать никакого подозрительного радиообмена, ни сигналов радара, которые могут принадлежать кому-то из пиратской команды…

Оставшееся до входа в зону сброса время тянулось откровенно скучно. Все еще раз проверили костюмы и оборудование, нанесли на карты сегодняшнюю картину ветров над Балтикой, лишний раз по очереди сходили на оправку в сортир (занавеска и чашка на шланге).

Серебров чувствовал всеми жилами тот самый «нарзан», бодрый покалывающий холодок в каждой клеточке, что может превратиться в расчетливое и веселое боевое настроение, которое дополнительно подогревалось ощущением скорого и желанного «отпуска». «Не зарываться» — строго приказал он себе — «Не то работа станет последней».

Точно так же, как и попал на борт, через «шкаф», он спустился к своей машине, залез в выстуженную кабину и не торопясь проверил приборы. Двигатель не переохлажден, температура и давление охлаждающей жидкости в норме, электричество в норме, кислород в норме, с топливом полный порядок, высота 4500 метров.

Монотонный голос по внутренней связи отсчитывал пятиминутные интервалы.

Серебров подключился к самолету и начал подготовку двигателя к запуску.

Объявили, что оборудование «калинина» засекло несколько отраженных от моря всплесков на частотах, характерных для британских радаров на предельной дистанции обнаружения. Это значит, что их источник находится вдвое дальше предельной дистанции. Кто-то крался параллельно шведскому берегу, соблюдая радиомолчание и включая радар в активном режиме на короткие промежутки времени. Что ж, если это не швед на учениях, работа будет «горячей», как и обещали.

Судя по манере, это был тот самый пиратский «Трайдент». Интересно, каких усилий стоит агентуре и службам радиоперехвата Профсоюза добывать ту информацию, которую летчикам преподносят на блюдечке с голубой каемочкой? И какого искусства стоит оставаться при этом совершенно нейтральной стороной, работающей при выполнении всего трех условий — кодекс чести, относительная лояльность сторон и относительная легальность операции. Серебров размял пальцы, лишний раз проверил, как сидит шлем и как пристегнута кислородная маска.

Еще через два пятиминутных интервала объявили готовность к сбросу. Ну, вот тут точно зевать не придется. Спустился техник, вытащил оба шланга подачи теплого воздуха, постучал по фонарю, полил лобовое стекло специальной жидкостью от обледенения, показал большой палец и пополз по лесенке наверх в крыло.

На штангах замигали оранжевые огни, лестница втянулась.

Серебров почувствовал, как вся конструкция дернулась и плавно пошла вниз.

— Готовность три…

С громким шипением ушла вверх пневматическая штора, открыв вид на, кажется, что бесконечное крыло «калинина» и серое в редкой сетке золотистых блесток море под его брюхом. Справа на угловатой «лапе» трапеции висел, сияя полированным алюминием «А.37» Бойингтона, впереди туманными ореолами кружились винты авианосца. Ворвавшийся в кабину яркий свет заставил заморгать, ветер подхватил самолет и наполнил его дрожью.

— «Волга-Браво», доложите «Волге» о готовности два

— К запуску двигателя готов, состояние машины штатное, самочувствие нормальное, готов к расстыковке.

— Понял вас, «Волга-Браво». Готовность один, начинаю обратный отсчет…

Серебров сжал зубы и подобрался, готовясь к этому привычному и каждый раз новому моменту — сбросу истребителя с авианосца.

— Пять… Четыре… Три… Два… Один…

Грохнули пиропатроны, отбивающие посадочные лапы вниз-вперед, чтобы они никак не могли задеть истребитель. Внутри скакнуло вверх, наполнив все его существо веселым ужасом. Серебристый потолок — крыло авианосца — мягко ушел вверх, ремни надавили на плечи, ожила, дернулась и наполнилась упругой силой ручка.

Заверещали сигналы — потеря потока на неподвижных лопастях, угроза срыва, Серебров, дав ручку от себя, выровнял машину, дав ей минимальное снижение по прямой.

Двумя пальцами на кнопки, прогретый двигатель фыркнул и завелся с пол-оборота. Красная лампочка на индикаторе шага винта погасла, тахометр бодро нагонял обороты, а стрелка спидометра дрогнула вправо. «Калинин», выше без малого на полкилометра, только что уверенно шедший вперед и уменьшавшийся в размерах, вдруг встал на месте и начал понемногу расти. Он в воздухе.

— Я «Браво», расстыковался штатно, все системы работают нормально, готов приступить к выполнению задания.

Одновременно с ним справа и слева провалились вниз и выровнялись остальные самолеты четверки. Выстроившись в две пары этажеркой, наемники пошли на запад, в сторону Рюгена.

Включил шнюффель — прощупать все сверхкороткие частоты в «военном» диапазоне и коротковолновые станции, которые могли передавать в радиусе двухсот километров.

Вот к северу бубнит координаты косяков разведчик шведской рыббазы… Нет, не наш случай… треплются два ясновельможных пана на патрулировании… тоже не наш случай…

Внезапно загорелась лампа близкой передачи и в эфир ворвалось:

— Achtung! Amerikanische Bomber am zwei Uhr! Adler-3, ich greife an, pass Mustangs auf!

Серебров чуть было не отработал ручкой и педалями «отрыв» и начал озираться в поисках источника передачи. Сомнений быть не могло — это был голос, звучащий на фоне работающего мотора, уверенный, с командными интонациями. Ближняя дистанция, если верить шнюффелю, на которой нельзя не увидеть чужой самолет.

Но что перехватывать в пустом небе? И какие могут быть американские бомбардировщики, когда на левом траверзе Германия, а до Америки несколько тысяч километров? Да и какая, к чертовой матери, Америка?

Он подкрутил ручку прибора, заставив еще раз прогнать через контуры странную частоту. Шипение. Эфир, в котором только что звучали слова неизвестного летчика, был заполнен белым шумом.

— Что за дела, Браво-4? — зазвенел в наушниках голос Голуа, заметившего, как озирается Серебров.

— Не знаю. Шальная волна, шнюффель поймал радиоэхо на сверхкоротких. Какая-то радиопьеса из Германии наверное — про американские бомбардировщики…

— Чертовы эфирные хулиганы… — проворчал луизианец.

В Германии, несмотря на войну, буйным цветом цвело почти никем не контролируемое радиовещание, а молодая и громкая электрическая музыка забивала мировой эфир. Весь этот хаос в основном производила богемная шайка ÄDJ (э-дэ-йот Äther-Disc-Jockey) — авангардистов от радио и музыки.

Во главе «идиотов» (если можно было вообще говорить о какой-либо структуре в этой своре "уникальных талантов" и "людей будущего"), находилась личность почти легендарная: бывший доктор философии Гейдельбергского университета Пауль Гёббельс. В прошлом — неплохой публицист, писатель и драматург, а ныне — радио-пророк, поэт и электромузыкант.

В Средневековье сказали бы, что ему было откровение, а в ХХ веке даже неспециалисту было ясно, что герр доктор на пятом десятке повредился умом. Он расплевался со всеми и всяческими властями и партиями, отрастил торчащий утиным хвостом напомаженный чуб, оделся подобно поэту д’Аннунцио в дикое подобие военной формы ничьей армии, увешанной знаками несуществующих орденов. Затем выдал заумный манифест, не поленившись опубликовать его в центральной прессе, и стал кумиром всех молодых бездельников Европы, большинству которых годился в отцы.

Радио «Короля идиотов» не затыкалось уже лет восемь или девять, изрыгая круглые сутки смесь антивоенных памфлетов, оглушительного звука независимых германских электро-оркестров, проповедей новой философии, модных стихов, свежайших сплетен и мировых шлягеров. Новости специально подбирались так, чтобы звучать откровенной дичью, а кое-что еще и присочиняли, отчего в немецком и родственных языках появилось устойчивое выражение "lügen wie Goebbels". Унять Его Полоумное Величество было никак невозможно, поскольку формально он не нарушал никаких законов ни на чьей территории: его мощная радиостанция находилась на борту крейсирующей в нейтральных водах яхты «Магда», где он жил вместе со скандальной шведской актрисой Царой Леандер и постоянно меняющейся сворой «идиотов» рангом пониже, везущих ему свежие пластинки или живых музыкантов.

Жирная метка, орущая на коротких волнах левее по курсу — это, скорее всего, и есть «Магда». Плавучий дурдом в радиоэфире перебивал Стокгольм и соперничал с Гамбургом.

Через несколько минут самолеты наемников вышли на дальнюю дистанцию обнаружения в мощные дальномеры, спаренные с пеленгаторами, которые были установлены на дирижаблях.

— Дог-4, пробуй вызвать «Винкельрид» или «Вагнер»

— Пробую, пока нет сигнала, Альфа-4

— Понял. Волга, я Браво-4, какова дистанция до конвоя?

— С текущей скоростью через тридцать секунд будете на границе уверенного обнаружения в оптику.

Обратно на частоту звена

— …снизиться и представиться нашим подопечным

— Думаю, не стоит, ничего кроме испуга мы не добьемся. Установим радиконтакт и будем плавно подходить.

— Дог-4, у тебя самое мощное радио, есть контакт с подопечными?

— Нет, пока молчок.

В наушниках ленивый металлический голос:

— Я «Волга», группа 4 внимание. На вашем векторе 20 на дальнем рубеже вижу две низкоскоростные крупные цели. Передаю координаты «Десне», подтверждаю активную операцию.

Вот оно. Затикали часики, закапали уже полные коэффициенты. Совсем скоро могут полететь пули и ракеты.

1938 М-17

Слева-спереди показался туманным краем материк — еще не видимый, по ощутимый по иному цвету неба. Где-то там идут, курсом в нейтральные воды, два дирижабля. Серый с республиканскими триколорами немецкий и серебристый, как бонбоньерка перепоясанный красными лентами с белыми крестами на боках, швейцарский.

Прошло еще несколько минут. Расстояние между дирижаблями и звеном истребителей сокращалось с суммарной скоростью летательных аппаратов.

— Я Дог-4, есть контакт с подопечными, передаю опознавательные коды!

— Ну, слава богу… Сколько до них?

— Две минуты.

Серебров накренил самолет. Внизу-спереди, в туманящей глаз пропитанной светом дымке прямо под скулой «супермарина» едва виднелись на фоне зеленовато-серой воды как два рисовых зернышка, двухсотметровые транспортно-пассажирские гиганты. Он опустил на очки поляризующие фильтры, чтобы избавиться от сияния воды. С той стороны тоже, наверняка смотрят в стереотрубы, похожие на рога улитки.

— Я Дог-4, наши подопечные в общем канале 6.

— Добрый день, господа, я Георг Альтерматт, капитан-владелец воздушного судна Швейцарской Конфедерации «Винкельрид»… Добрый день господа, капитан Йоханнес Беккер, Дойче Люфтфлотте, цеппелин «Рихард Вагнер»…

— От лица группы 4 приветствуем вас, господа. Надеемся, что наш вояж пройдет без происшествий. Следуйте избранным курсом, мы прикроем вас сверху.

Четверка наемников, сохраняя строй «этажерки», заняла позицию над дирижаблями и развернулась по курсу на Моонзундский архипелаг и Петроград, рисуя над дирижаблями широкую змейку. Близкая к максимальной скорость для воздушного корабля была около минимальной на высоте для истребителя.

Сбросив газ, Серебров перевел двигатель в «экономный» режим, изменив распределение на цилиндрах и теперь 16-цилиндровый двигатель работал, переключая цилиндры, как условный восьмицилиндровый, сокращая расход бензина, который мог быть ой как полезен в неопределенном будущем.

Серебров перебросил диапазон и, несколько раз щелкнув кольцами выбора каналов, вышел на частоту коротковолнового приемника Ходынки и отстучал кнопкой “B4-A-S-C” — «Я «Браво-4» приступил к выполнению задания».

В ответ пришли две точки, тире, две точки. Принято, желают удачи.

Морозец весьма ощутимо пощипывал за щеки — высота хоть и не рекордная, но довольно ощутимая. И ее лучше сохранить, поскольку от этого могут зависеть и жизнь, и успех контракта, и судьба людей, вверившихся защите.

Потолок дирижабля (если это не был германский HVZ или советский ДВ) значительно ниже самолетного. Для атаки неповоротливого воздушного судна самолеты были вынуждены снижаться, тем самым отдавая заведомое преимущество тем, кто сохранил высоту и мог использовать накопленную энергию для атаки. Дальше была уже чистая война нервов и скоростей — одной стороне было бы желательно подойти и нанести первый парализующий удар как можно скорее — потеряв высоту и инициативу, но немного набрав скорость. Для этого пираты обычно подвешивали под крылья две пары осколочных ракет, которыми при определенной степени удачи можно было вывести из строя сразу несколько уязвимых мест — двигатели или огневые точки.

Задача другой стороны — максимально обезопасить конвоируемые воздушные суда и ни в коем случае не дать стащить себя вниз, но — теряя инициативу, потенциально пропуская первую атаку и, наконец, «упав» на первую волну пиратов, подвергая себя риску попасть под удар второй, высотной волны атакующих.

— Дог и Чарли — следим за обстановкой, Альфа и Браво сосредоточиться на приборах.

Таким порядком прошли примерно сто километров от точки встречи. Под крыльями расстилалась нейтральная Балтика. Серебров где-то в глубине души уже понадеялся, что пиратам хватило благоразумия догадаться, что интенсивный кодированный радиообмен может вестись только на дорогих и хороших машинах, которыми владеют опытные наемники. И, сложив два и два, отказаться от атаки.

Внезапно ожила картушка шнюффеля: двойная быстрая передача в сверхкоротком диапазоне, с неожиданного вектора. Прибор зацепился за самую сильную волну — источник сравнительно близко. Не бессвязное хриплое, смешанное с кваканьем и свистом бормотание речи, перевранной кодировщиком, не прямое вещание — две группы цифровых позывных, переданные дважды, на пределе действия СКВ-радиостанции.

— Группа 4, у нас кто-то на одиннадцать часов строчит морзянкой, дальний сигнал… Волга, я Браво-4 что видите?

— Пока ничего нового. Засекли передачу кодом Морзе, «Т-Е». На вектор 340 от вашего курса облачность, возможно, они держатся под облачностью.

«Т-Е» — если предположить, что потенциальный противник пользуется британскими военными кодами, то это может быть обрывок передачи сигнала «цель выделена для атаки». Британцы. Значит «Трайдент». Если сложить вектора и прикинуть скорости сближения, ближайшие несколько минут могут стать последними спокойными. Или вообще последними.

Перехват и атака одного цеппелина другим в теории, да и на практике сводилась к простейшему построению треугольника, совсем как у подводной лодки, выпускающей торпеды. Только вместо торпед были истребители и штурмовики, выпущенные с атакующего воздушного судна. Скорость атакуемого дирижабля могла нарушить геометрические экзерсисы противника и превратить идеальную атаку — в борт под прямым углом или с острого угла на встречных курсах, в не самую желанную атаку на догонных курсах, когда скорость нападающего уменьшается на величину скорости цеппелина, а в лицо ему жгут порох четыре-пять крупнокалиберных пулеметов. Никто не отменял и такую ситуацию, когда у перехватчиков просто не хватало горючего для того, чтобы вовремя догнать «сосиску» и вернуться на свой авианосец. И тогда атаку приходится отменять.

Серебров выкрутил чувствительность до предела, хотя это было уже почти необязательно. Все шло к неизбежному столкновению, если, конечно, все на сложится так удачно, что «Трайдент» из-за сложения скоростей и углов не сможет построить треугольник. Шнюффель снова выдал вектор на дальний сигнал — группа точек и тире, но уже ближе. Серебров отметил частоту и задал поиск в узком диапазоне, теперь шнюффель «сел на волну» и пеленговал сигналы по направлению. Так, сектор 335–350. Ну, это понятно.

— Группа 4, у меня зацепка на 340, смотрим в ту сторону. Заодно посматривайте в другую сторону, там может быть молчащая группа, чтобы взять нас в клещи.

— Принято.

Ни через поляризующее стекло, ни через обычное пока ничего не было видно. Шнюффель пока молчал, большая картушка качалась по последнему пойманному сигналу. Оглянулся в противоположную сторону — чисто. Бойингтон в кабине показывает пальцами, он ничего не заметил вокруг.

Замигала частота авианосца:

— Внимание, группа 4, я Волга. Мы принимаем слабый сигнал, излучение по спектру соответствует «Марк В»…

— Понял вас.

— Группа 4, наши гости прогрели радар, сейчас начнется потеха. Кто первый заметит — тому шоколадка, как обычно.

Британский радар был вполне закономерной частью вооружения британского пиратского дирижабля. На шнюффеле ожила вторая, «зеленая» картушка, закачалась в секторе работы источника радиоволн — пошел активный двусторонний обмен. Судя по всему, авиагруппа сброшена, начали строиться и планировать удар. В первой волне, предсказуемо, истребители, во второй пойдут ударники. Аэроторпед не будет, нужен приз и заложники, а не сгоревший дирижабль.

Километр над дирижаблями, запас высоты есть, спускаться пока не нужно. Ждать и выбрать момент и бить наперерез, срывая атаку и ломая рисунок боя.

— Я Альфа-4, у меня сработал пеленгатор, они на 9 часов вышли на рабочий режим и видят нас. Самолетов пока не вижу

Тут уже не приходится думать, все и так ясно. Если не произойдет какой-то дикой случайности, остались считанные минуты спокойствия. Сейчас все пойдет вдрызг наперекосяк.

— Браво-4, я Волга, подтверждаю, они от нас на 11 часов, дальность километров шестьдесят

— Я Чарли-4, я чувствую, что нам сегодня предстоит поработать…

Вклинилась передача с дирижаблей:

— Я «Рихард Вагнер», фиксирую с 9 часов работу чужого радара. Наши действия?

— Группа 4, я Дог-4, наши подопечные засекли работу чужого радара, видят их со своих 9 часов. Они спрашивают, что делать. Подтверждаем, что дело пахнет жареным?

— Что тут делать… Им выжать все из дизелей, людей на пулеметы, усилить наблюдение и идти прежним курсом, построившись для отражения атаки и максимальная скорость, сохраняя строй. Нам все как мы умеем.

— Чарли-4, поддерживаю.

— Альфа-4 согласен.

— Господа капитаны, группа 4 рекомендует вам дать полный газ, привести все батареи в боевую готовность и действовать по протоколу 2.

— Герр Беккер, несмотря на то, что Швейцарская Конфедерация является нейтральной страной, в соответствии с законодательством Конфедерации и кантона Берн, гражданином которого я являюсь, я открою огонь по любым летательным аппаратам, которые могут представлять опасность для воздушного судна Конфедерации и союзных судов и прикажу всем гражданам Конфедерации на борту взять оружие. Приготовьте свои пулеметы, держитесь не далее чем в тысяче пятистах метрах от меня и да поможет нам всемогущий Господь!

— Благодарю вас, герр Альтерматт. Со своей стороны я приложу все усилия, чтобы защитить себя и ваш корабль, груз и пассажиров от нападения пиратов. С нами Бог!

Серебров на мгновение закатил глаза — от всех этих велеречий со швабским акцентом в эфире несло конями и лязгом рыцарских забрал. Но надо отдать должное, капитаны этих двух «коров» вели себя не хуже, чем капитаны увешанных ракетометами линкоров.

— Я Дог-4. Ребята, если я в этой жизни что-то понимаю, то нас уже засекли, но не посчитали. Может быть я высыплю немного фольги, Браво включит какую-нибудь модную песенку на генераторе и сведем все к честной драке безо всяких радаров и прочих новомодных штучек?

— Я Альфа-4, боюсь поздно, вопрос только в том, что они нас не посчитали и что о нас думают. В таком составе будем работать только от обороны. Когда посчитают, они могут сосредоточиться на нас, и попытаться втянуть нас в оборону "сосисок" и тогда уже реализовать количественное преимущество.

— Чарли-4, предлагаю сбивать их по мере поступления и «качать маятник» — двое сверху, контролируют обстановку, двое снизу.

— Браво-4, поддерживаю… Волга, есть что-то по обстановке?

— Я Волга, они запускают генераторы помех на коротких волнах

Командир «Трайдента» начал атаку по классической схеме. Что ж, это развязывает руки сразу всем — запуск генераторов-глушилок столь же однозначен, как трассеры, по всем традициям и обычаям ведения воздушной войны означает начало враждебных действий. Интересно, кто у них поведет атаку и ведет общее руководство операцией… Серебров дернул рычаг сброса баков (там оставалось примерно треть) и перевел мотор в полный боевой режим.

— Не терять бдительности!

— Группа 4, я «Рихард Вагнер», наблюдаю с вектора 345 выше меня группу неопознанных самолетов!

— Началось. Группа 4, приготовиться к атаке, противник на 10–11 часов!

Пираты не стали тратить время на цветные дымы и ракеты на видимой дистанции. Безбожно коверкая французский, они обратились непосредственно к капитанам дирижаблей на открытых частотах, еще не показавшись на горизонте:

— Германский цеппелин! Германский цеппелин! Отключить бортовое вооружение! Заглушить двигатели, лечь в дрейф и приготовиться к приему призовой партии!

— Я капитан воздушного судна Швейцарской Конфедерации Георг Альтерматт. Следует ли мне расценивать ваши действия как акт беззакония, совершаемый также против граждан и имущества граждан Конфедерации?

— Расценивай как хочешь, но лучше уматывай со своей дойной коровой куда подальше, пока тебя малость не поджарили.

К чести швейцарца, он не смутился:

— В таком случае не жалуйтесь, если корова поднимет вас на рога. Я подам на вас в Женевский Трибунал по статьям Воздушного кодекса 40 с подпунктами и 61 с подпунктами. Остановитесь и не отягощайте свою участь. Открытие огня или сближение будет расценено как акт агрессии против Конфедерации! Боевая тревога, выдать оружие гражданам, пассажиров в защищенный объем!

Капитан Беккер был гораздо лаконичнее и, следуя заветам классиков, дал вольную цитату из Гёца фон Берлихингена.

Пока шел этот диалог, четверка наемников развернулась на северо-запад и разделилась на две пары, удерживая визуальный контакт.

— Волга, я Браво-4, что у нас в воздухе?

— Я Волга, у вас по курсу ноль четыре отметки и что-то еще.

Серебров вгляделся вперед. Ничего. Нет, есть — сквозь туманный диск винтов прямо, едва-едва левее по курсу характерная вспышка, солнечный зайчик, отразившийся от остекления кабины или от полированной плоскости.

— Чарли-4, я вижу цель, на полдвенадцатого.

— Прикрываю тебя, Браво-4.

Поиграл пальцами на рукоятках. Покрутил головой, разминая шею, покрутил колесики на прицеле, настраивая дистанцию и проверяя гироскоп. Вот они, булавки для Судзуме-сан, сами летят в прицел, сближаясь со скоростью пистолетной пули.

1938 М-18

Серебров поднырнул под паническую длинную очередь ведущего, не атакуя — противник явно был дурак, а таким может и повезти. Четверка пиратов уклонилась от лобовой атаки, рассыпалась на две пары и начала маневренный бой.

«На чем летают-то? А, «Хокер Торнадо», неплохая машина».

— Чарли-4, цел?

— Да, держу твой хвост…

Он дернул самолет вверх, одновременно уходя в сторону, так, чтобы следующим движением зайти в хвост намеченной им паре. Выровнялся, осмотрелся — Бойингтон и Алехин навязали своим визави драку на вертикалях.

Ведомый пират запаниковал и дернул ручку на себя, послав свой «торнадо» почти прямо вверх. С вертикальной маневренностью А.300 от такого подарка грех было отказываться…

— Чарли, ведущий твой.

Тут же пришел доклад от Алехина:

— Я Альфа, первый издырявлен и выпустил шасси, ушел с дымом.

«Гуманист, мать его так! Но счет открыл» — про себя отметил Серебров.

Небо за плексигласом, повинуясь движению ручки, повернулось на прямой угол и почти почернело. Пират пытался завалить самолет на спину или отработать педалями, но скорость стремительно угасала, управление теряло цепкость. Серебров вытащил гудящий и раскачивающийся в воздушном потоке истребитель в хвост «торнадо». Тот сделал еще отчаянную попытку уйти в сторону, руль поворота и плоскости хлопали почти по стоячему воздуху — и поэтому первая трасса свистнула на полметра мимо под его левым крылом. Серебров выправил свою машину и почти четвертьсекундной очередью, чувствуя, как работающие пулеметы раскачивают самолет, вспорол «торнадо» по всему размаху. Понеслись клочья, тут же — жирный черный дым, левое крыло треснуло в двух местах и оторвалось.

Мимо фонаря пролетел довольно крупный обломок. Вися вверх ногами на высшей точке, он видел — оставшийся с одним крылом огрызок «торнадо» закрутился как взбесившаяся кленовая летучка, затем исчез в облаках. Ни одного парашюта.

— Я Браво-4, один наглухо.

Поискал взглядом «девуатэн». Голуа успешно сел на хвост ведущему и сейчас они мелькали как два маятника, пытаясь переиграть друг друга на ножницах. Как показалось, луизианец истратил всего один снаряд и не более десятка пулеметных патронов: во время очередного скоростного размена сторонами англичанин на долю секунды запоздал, ухнула, выплюнув длинный язык пламени и трассер, пушка и тут же фюзеляж «торнадо» слева вспух, лопнул, показав растерзанные куски набора, и выдал длинный хвост клубящегося оранжевого пламени. Самолет перевернулся через себя и посыпался вниз, беспорядочно крутясь в каком-то подобии штопора и разбрасывая обломки. Открылся купол.

— Я Чарли-4, один есть.

В драке наступило временное затишье, продлившееся самое большее десять-пятнадцать секунд.

— Я Чарли-4, двое на три часа выше. Браво, помогай.

— Понял, прикрываю…

«Девуатэн» вошел в вираж, начал набор высоты, Серебров пристроился сзади и чуть выше. На этот раз противниками оказались два Уэстленд-«уиндспаута». Машина напоминала рогатую Т, вылизанная до предела, с двумя двигателями Роллс-Ройс в изящных гондолах и Т-образным же хвостовым оперением. Благодаря обдуву винтами управляющих плоскостей и запредельной мощности двигателей по отношению к весу (говорили, что «уиндспаут» способен «висеть» на винтах, задрав нос вертикально вверх) тяжелый истребитель в опытных руках мог задать жару в бою с более легкими противниками. Необычное для Британии вооружение — 4 крупнокалиберных пулемета в коротком носу — позволяли легко разделаться даже с самой «толстокожей» добычей.

Противники не стали бросаться в атаку друг на друга. Вместо этого они, как фехтовальщики, нацелившие друг на друга блестящие острия шпаг, сделали несколько широких кругов, присматриваясь и оценивая возможности врага.

— Я Дог-4, у нас на подходе целая орава, идут к цеппелинам!

— Альфа-4, иду на перехват, Дог-4, смотри, слева!

Серебров посмотрел назад-вниз — пусто, через другое плечо — так… Внизу параллельными курсами шли два цеппелина. Дальше, на запад от них, до предела форсируя моторы так, что за хвостом тянулись следы сажи, шли еще четыре «Торнадо», за которыми на некотором удалении следовали «уиндспауты».

Глянул на пиратов, с которыми они продолжали выписывать плавный круг над основной схваткой. На месте.

С галереи, проложенной по верху «Винкельрида», вытянулись в сторону атакующих два тонких дымных шнурка: швейцарцы бесстрашно открыли огонь из ручных ракетометов. Трассы увенчались двумя клубками дыма, скорее разозлив, чем напугав атакующих. В ответ «торнадо» дали синхронный залп осколочными ракетами, пытаясь поразить двигатели швейцарского дирижабля. К счастью для «Винкельрида» и его команды — недолет, разрывы клочьями бурой ваты возникли за несколько десятков метров от борта дирижабля. С «Рихарда Вагнера», высунувшегося на полкорпуса из-за «швейцарца» длинными очередями крыл крупнокалиберный пулемет на носовом вертлюге.

«Уиндспауты»… на месте, все еще присматриваются.

Сбоку наперерез, рискуя подставиться под атаку, серебряным кинжалом метнулся А.37 — один из «торнадо», выбросив с дальнего от атакующего борта хвост конфетти из обшивки, посыпался вниз как кирпич: судя по всему залп перебил ему рулевые тяги.

— Ха, я в игре! Гори, крошка!

Но лихость не прошла безнаказанно — за Бойингтоном пристроились два британца с явным намерением зажать его в клещи.

— Дог, я Альфа, полный газ и уходи вправо.

— Понял.

— Сейчас я его сниму… По сигналу — резко вправо.

— Браво-4, я Чарли, их сейчас зажмут.

— Понял, уходи, я справлюсь.

Голуа перевернулся через крыло и спикировал вниз. Ведомый британцев сунулся было за ним, но Серебров ткнул из «девяток» перед его носом — «Не суйся!».

Радио на открытых частотах захрипело.

— Наемный «супермарин»! Отвечай!

Серебров подумал секунду и промолчал.

— Наемный «супермарин», я флайт-лейтенант Дуглас Эдвард Этертон, предлагаю тебе честный бой, один на один. Мой ведомый не будет вмешиваться.

«Сегодня у всех определенно какое-то рыцарское помешательство. Вызовы, где он такого нахватался? Фу ты, у него еще и смерть с косой на фюзеляже. Пошлость какая». Ответил по-английски:

— Этертон из шайки «Ред Лайонз», который расстрелял безоружных людей на «Амазонке» в шанхайской зоне?

В эфире послышалось ворчание.

— Да-да, мой друг, на открытых частотах нас сейчас слышит пол-Европы. Нет тьмы, ни тени смертной, где могли бы укрыться делающие беззаконие.

Британец сделал секундную паузу.

— Будем считать, что вызов принят. Сдохни как получится. Прикрой меня, Алан.

Вот и кончилось рыцарство. Ведомый принял в сторону и чуть выше, будто приглашая на прорыв, рассчитывает зажать наемника в клещи. Ага, щас, купился уже, два раза.