–1945. Священная война

Глава 6. Кадровый разведчик Ганс Зильберт

Пережив столько за последние дни, решили больше не рисковать и придерживаться железной дороги. В Смоленске должны были окончиться их скитания. Для них он был путеводной звездой.

Солнце уже сравнялось с горизонтом и его последние прощальные лучи, весело играя, озарили все вокруг необыкновенно ярким багряно-красным закатом. Что-то в нем было заключено зловещее. Но им было не до любования небесной красотой заката. Вот сейчас погорит заря и наступит темная ночь. Надо было дотемна остановиться где-нибудь на ночлег. Решили заночевать в лесу, который плотной стеной обступал железную дорогу с обеих сторон.

Свернули в лес. Но чем дальше они углублялись в него, тем сильнее из глубины тянуло сыростью и болотной гнилью. Под ногами зачавкала болотная жижа. В довершение на них напали полчища голодного комарья, от которых не было никакого спасенья и вынудило их снова возвратиться к железной дороге.

За целый день ходьбы сильно устали. Но как не гудели ноги, пришлось им идти дальше в надежде, болото скоро кончится, они заночуют в лесу без сырости, зловонного запаха, главное без комарья.

С наступлением темноты стало трудно идти. Не хотели слушаться ноги. Цеплялись за все, что попадалось на пути. Когда взошла на небосклоне Луна, идти стало легче, но в мерцающем лунном свете от набегавших на нее облаков, обступавший их лес приобретал причудливые, зловещие очертания. Это вызывало чувство страха, подстерегавшей опасности, одиночества.

Где-то на западе шла война. Но там было все более понятным, а здесь из-за любого дерева, куста мог раздаться выстрел или неожиданно появиться немецкие десантники.

Они были хорошо вооруженными карателями. Их в первые дни войны забросили к нам в тыл за сотни километров от линии фронта. Одетые в форму красноармейцев, они сеяли панику среди мирного населения, взрывали, убивали, превращая глубокий тыл в тот же фронт, где не было никому пощады.

Это породило массу всевозможных слухов, порой неверных, доходящих до небылиц, граничивших с абсурдом, порождавших страх, недоверие у людей. В любом могли подозревать десантника и не было ни к кому веры.

Дорогой им несколько раз попадались немногочисленные группы людей, одетые в форму красноармейцев, но они старались избегать встречи с ними и обходили стороной.

Пройдя еще километра полтора, они, в буквальном смысле, уткнулись в небольшую станцынюшку, скрытую от глаз растущими вокруг высокими деревьями и густо разросшимся кустарником. Вокруг ни одной горящей электрической лампочки. Полная светомаскировка.

Темная, одинокая станция на забытом всеми полустанке, она казалась заброшенной и вызывала ощущение пустоты, поспешного бегства. Вокруг ни одного огонька. Темное небо, на котором ещё не взошла Луна, близко подступавший к станции такой же тёмный лес, вызывали ощущение пустоты, поспешного бегства.

В такую теплую летнюю ночь, если бы здесь были люди, кто-то же должен быть снаружи, хотя бы для того, чтобы перекурить под ясным, усеянном звездами, ночном небе.

Обсудив, решили войти в вокзал, узнать у дежурного о движении поездов на Восток. Если поездов не будет, можно будет отдохнуть, а рано утром снова в путь.

Небольшой вокзал, какие обычно бывают на полустанках, показался им брошенным.

Осторожно обошли вокруг здание снаружи, заглядывая в окна. Они, как пустые глазницы, были такими же темными без единого проблеска огонька изнутри. Сквозь светомаскировку наружу не пробивался свет. Не обнаружив ничего подозрительного, что бы их заставило отказаться от мысли провести здесь ночь, подошли к двери. Прислушались. Вокруг тишина. Решили войти во внутрь. Отказаться от мысли провести здесь ночь, было выше их сил. Пять суток они шли. За это время сильно вымотались. Ногам, всему телу требовался отдых. Тянуло поскорее растянуться на деревянных лавках, как на самой прекрасной постели, и проспать до утра.

Входная дверь, ведущая в зал, оказалась не запертой. Буянов осторожно приоткрыл ее и заглянул внутрь. Кромешная темнота. Свет от зажженной спички на какое-то мгновенье разогнал темноту. Этого было достаточно, чтобы убедиться, в зале никого нет, что он в спешке был покинут, о чем свидетельствовали в беспорядке стоящие скамейки. Возможно, что до них здесь была воинская часть, пока состав стоял на полустанке.

Войдя в зал, Буянов тут же с шумом плюхнулся на скамейку. За ним остальные.

– В темноте, да не в обиде, – перефразировал Буянов на свой лад известную пословицу.

Для безопасности попробовали закрыть дверь изнутри. Не получилось.

Тихо вокруг. Только слышно, как пищат мыши.

Поели в темноте и расположились на ночлег. На душе повеселело. Неожиданно тишину взорвал возбужденный мужской голос, доносившийся откуда-то из глубины, заглушаемый плотно закрытой дверью. Он не говорил, а громко кричал в телефонную трубку. Возможно, его не было слышно на другом конце провода, а может быть связь постоянно прерывалась. Он паниковал. Объяснял, что на разъезде остался он один без охраны. В любой момент сюда могут нагрянуть десантники. В таких условиях дальше на разъезде он не останется.

На станции, показавшейся им покинутой, оказывается оставался дежурный. На душе повеселело. Надо было дождаться, когда закончатся выяснения и узнать у него насчёт поезда, а потом перекусить. Буянов достал папиросы, закурил и предложил остальным. Они отказались.

Выяснение по телефону, продолжавшееся довольно долго, неожиданно оборвалось. Наступила тишина, не нарушаемая ничем.

Только где-то снизу под полом было слышно, как скреблись мыши.

– Пошел к дежурному, – приглушенно проговорил Буянов. Он поднялся. Сильно затянувшись папиросой, свет которой служил ему фонариком, громко закашлялся и пошел к двери, откуда до этого слышался голос.

В этот момент дверь с шумом распахнулась. В проёме высветились размытые, плохо угадываемые контуры человека. Увидев по огоньку папиросы, что в зале еще кто-то есть кроме него, дежурный перепугался и пулей выскочил из зала наружу, громко хлопнув за собой входной дверью.

– Сволочь, гад! – только и успел послать ему вдогонку Буянов.

Такой неожиданный поворот вызвал у них прилив неприятного ощущения и тревоги, а Саше передался еще испуг и страх дежурного. На него это повлияло сильнее, чем на остальных. Сказалась пережитая бомбежка и нервное перенапряжение, которое пришлось пережить ему, помогая раненым.

На покинутом и всеми забытом разъезде, теперь кроме них никого больше не было.

– Плохи наши дела, если даже дежурный сбежал, – прервал наступившее молчание Буянов.

– А что с нами будет, если десантники по пятам за нами идут и придут сюда? Что тогда будем делать? – заволновался Саша. – Может уйдем отсюда. Там хоть бежать есть куда, а здесь и спрятаться негде. Отсюда не убежишь.

– Там то же самое, – и Буянов машинально кивнул головой, не придав значения, что в темноте никто этого не видит. – Похоже, десантников здесь нет, иначе бы они заняли станцию. Идти сейчас еще хуже. Ночью в темноте быстрее нарвемся на них. Перестреляют. Что будет, то и будет. Давайте останемся здесь, а рано утром с восходом Солнца уйдем отсюда.

– Зачем только мы пришли сюда? Надо уходить отсюда, пока не поздно. У меня нехорошее предчувствие, – шепотом, словно боясь, что его могут услышать, продолжил Саша. Он не в состоянии был преодолеть нахлынувший на него страх, близкий к ужасу.

Один Владимир не принимал участия в разговоре. Он крепко спал.

– Я за то, чтобы остаться, – поддержал Василий. Ему не хотелось отсюда уходить. Горели ноги, растертые до крови. Они были словно в огне. За малоношеные полуботинки, которые он надел в дорогу, теперь пришлось жестоко расплачиваться за это.

Сейчас война воспринималась им совсем по-другому. Он посмотрел на себя, как бы, со стороны. От прежнего представления о войне, в которой нашлось место шляпе, макинтошу, рубашке с отложным воротничком под галстук, полуботинкам, не осталось и следа. Может быть и оделся бы он попроще, но ничего другого у него не было. А идти до Смоленска было еще далеко. Если мерить днями, то три-четыре, если они когда-нибудь дойдут дотуда.

На него напала апатия, безразличие от пережитого за последние дни. Вокруг все растворилось и он не заметил, как заснул. За ним Михаил.

Саша бодрствовал. Сидя на лавке, гнал прочь от себя сон. Боялся заснуть. Сонных их могут прикончить парашютисты. Он впал в состояние срыва и ожидания неминуемой беды, не пропускал ни единого звука. Прислушивался к каждому шороху. Когда под полом начинали скрести мыши, вздрагивал.

«Скорее бы кончилась эта ночь и мы уйдем отсюда», – эта мысль была для него как заклинание, крепко засевшая у него в голове. Она преследовала его, не оставляла ни на минуту, доведя до исступления. Если бы остальные не спали, он не был так одинок, как сейчас. Нервы не выдержали, сдали. Он разбудил Буянова.

– Ты чего? – спросонья вскочил Михаил, не поняв, что произошло, готовый разбудить Василия и Владимира.

– Не могу оставаться здесь. Не-мо-гу! Это гнетущая тишина вокруг, а за ней мне постоянно кажется, что мы здесь ни одни. У меня нехорошее предчувствие. Здесь кто-то есть, кроме нас! Пойдемте отсюда, – умолял он. – Здесь так страшно!

Саша уже не мог скрыть своего состояния, в котором находился.

– Не терзай себя, приляг, нам еще идти и идти, – попытался успокоить его Буянов. – Потерпи. Осталось до утра совсем немного. Скоро рассветет и мы уйдем отсюда. Что здесь, что там, один хрен!

– Если вы не хотите уходить, тогда не удерживайте меня, – взмолился Саша.

Бесполезно было уговорить его оставаться до утра. Поняв, что слова не доходят до Сашиного сознания, махнул на него рукой, как на безнадежного.

– Поступай, как знаешь! – сорвался он.

– Меня не ищите. Я буду здесь, недалеко, на лавочке. Увижу вас первым, когда будете выходить, – проговорил Саша.

– Только далеко не уходи, – предусмотрительно предупредил его Буянов.

Тихо за ним скрипнула входная дверь и снова наступила тишина.

Буянов, как более опытный и старший по возрасту, понимал, что у Саши произошел нервный срыв, когда он помогал раненым под бомбежкой. Безрассудно отчаянный, когда нужна была его помощь другим, но самый молодой из них, возможно и физически более слабый, он не выдержал нагрузки и сломался. Утром по-дружески посмеемся над ним, как он ночью в штаны наложил, – и Буянов, впервые за последнее время, улыбнулся. Страха, какой мучил Сашу, у него не было. Он был уверен, на разъезде, кроме них, никого нет. И крепкий сон снова сковал его.

И снится ему нехороший сон, будто снаружи вокзала кого-то бьют и он страшно, не своим голосом кричит. И так от этого ему стало нехорошо. Он проснулся. Это был не сон. Все происходило наяву.

Вопль отчаяния, душераздирающий предсмертный крик, переходящий в хрип, доносился снаружи здания. Там за стеной душили человека. Он понял, Сашку. Крик то затихал, то становился громче. Мурашки побежали по коже, холодный пот выступил на лбу.

Он растормошил Василия и Володю. Они вскочили.

– Что произошло?

– Десантники! Сашку душат, – прошептал Буянов, – бежать надо, может успеем.

Звонко, словно удар бича, прозвучал одиночный выстрел и все смолкло.

Спрятаться в зале было негде. Оказавшись в ловушке, из нее для них был только один выход, как у Саши.

Они не успели выбежать. С шумом распахнулась снаружи входная дверь. Дорогу им преградили несколько человек. Жесткий яркий свет карманного фонарика, направленный в лицо, ослепил, заставил отступить, опустить голову и закрыть глаза. Сомнений не было, десантники.

– Кто такие? Что здесь делаете? – с акцентом, из темноты, задал вопрос десантник. Их не было видно. Голос шел из темноты. Яркий луч фонарика слепил глаза, не позволяя открыть их.

В минуту наивысшей опасности у Василия мгновенно возник план возможного спасения. Только бы успеть раньше, чем ответят Михаил и Владимир, – промелькнула в сознании тревожная мысль.

– Германский офицер (нем), – мобилизовав всю свою волю, стараясь держаться как можно спокойнее, на хорошем немецком языке ответил он, хотя внутри все было готово разорваться. Кровь прилила к вискам и они стучали как два больших паровых молота. Только бы не сорваться, не подвели бы нервы.

Дальше весь разговор шел на немецком языке.

Свет фонарика скользнул вниз и он смог отвести руку от глаз.

– Ганс Зильбер из Берлина, – продолжил он, вспомнив имя и фамилию немца, с которым ему пришлось общаться в Германии.

– Документы, – приказал десантник.

– Бите, бите, – ответил Елисеев, полез в карман, достал документы и протянул их десантнику.

Буянов и Орочко оказались в полной растерянности. Стояли молча, не понимая, что происходит. Немецкого оба не знали, поэтому не могли понять происходящее. Буянов, уловив одно единственное слово «официр», понял, Василий немецкий шпион, выдававший себя за красного командира. Потому он улегся спать и не хотел уходить из вокзала. Как он раньше его не распознал? Волна ненависти охватила его. Он был готов схватить его за горло и задушить мертвой хваткой. А там все равно, каким будет конец для него и Владимира. Он все понял и был готов к этому.

Десантник раскрыл военный билет.

Второй десантник, светивший в лицо, перевел луч фонаря на документ.

– Елизев Василий Ильич, старший лейтенант, – в свете карманного фонарика, читал вслух десантник. У него было крупное лицо с выделяющимися на нем скулами. В нем чувствовалась натренированность, сила.

Теперь, когда свет фонарика не светил в глаза, можно было рассмотреть десантников. Их было трое, одетые в красноармейскую форму. С ними была женщина в темном платье с вуалью на голове. Кем она была, какую выполняла роль, зачем она здесь, было непонятно?

– Направление в Брест, – продолжал читать десантник.

– Цель? – задал вопрос десантник.

– Выполняю спецзадание по внедрению в Красную Армию, разложению красноармейцев, распространению слухов о неминуемой нашей победе.

– Когда оказался в Советском Союзе?

– Несколько лет назад как кадровый разведчик. Скрывался под фамилией Елизев. По поддельным документам советского офицера получил направление в Брест. Ночью подавал нашим летчикам с последнего вагона сигналы фонариком. Охрана поезда обнаружила. Пришлось прыгать на ходу.

– А это кто такие? – десантник больно ткнул пальцем в Буянова и Орочко.

– Мои помощники. Завербованные мною советские офицеры.

– А сейчас куда идете?

– В Смоленск на переформирование, чтобы там внедриться в Красную Армию.

– В Смоленск? – сделав ударение на букве «о», переспросил десантник.

– В Смоленск, Смоленск, – повторил Елисеев с ударением на той же букве.

Десантник не торопился с допросом. Чувствуя себя хозяином положения, продолжил.

– Господин офицер, ты утверждаешь, что жил в Берлине, – десантник перешел на обращение «господин».

– Да, – подтвердил Елисеев.

– Берлин я неплохо знаю. На какой улице жил, только быстро!

В Германии большую часть времени Елисеев прожил в Берлине. Вечерами, гуляя по освещенным рекламами улицам, заходил в магазины, подолгу останавливался возле встречавшихся памятников, каких было немало в городе и неплохо изучил город. Жил в центре в гостинице Савойя на улице Карл Маркс штат. Гостиница была, он не забыл, под номером 34. Рядом с ней большой жилой дом, который должен быть под номером 36. Счет номеров шел от площади «Гамбургской».

– Улица Карл Маркс штат, 36, – без запинки ответил он.

Десантник промолчал на это, обдумывая очередной вопрос.

– А чем еще можешь доказать, что ты немецкий офицер, а не советский шпион?

В памяти лихорадочно возник один эпизод. В Берлине он купил часы, которые на другой день поломались. Когда пришел с ними к хозяину магазина, тот долго перед ним извинялся, очень просил никому не рассказывать об этом неприятном для него случае. Часы были дорогие в корпусе из нержавеющей стали, которая входила в моду и вытеснила золото. Других часов той же марки в магазине не оказалось. Хозяин попросил оставить купленные часы, а утром в магазине будут новые. Прощаясь, дал ему свою визитную карточку, на которой было написано Вильгельм Лонге. И вот теперь этой фамилией он решил воспользоваться.

Он протянул руку с надетыми на ней часами.

– «Лонжин». Купил их в часовом одноэтажном магазине недалеко от ресторана Берлин. Хозяином этого магазина был Вильгельм Лонге, с которым я хорошо знаком.