300 вылетов за линию фронта

Евдокимов Григорий Петрович

300 вылетов за линию фронта

Аннотация издательства: Записки штурмана бомбардировочной авиации о боевых действиях летчиков-однополчан 449 БАП в годы Великой Отечественной войны, об их мужестве и героизме, высоком боевом мастерстве, самоотверженной борьбе с немецкими захватчиками в воздушных боях.

Содержание

Введение

Мы - лейтенанты

Первое боевое задание

Мы теряем боевых друзей

На боевом курсе

В разведке

Задание будет выполнено

Встреча с другом

На учебу

Уполномочен особо

Снова в небе Украины

Удар по аэродрому Краматорск

Задания были разные

Боевая работа продолжалась

В воздухе только один экипаж

На горящем самолете

"Охота"

Закрыто туманом

Сын полка

С новым командиром

Граница остается за бортом

Под крылом Болгария

Курс на порт Салоники

Цель по курсу

В небе Югославии и Венгрии

Самолеты врага не взлетят

Победоносное завершение войны

Самолет к полету готов

Последний раз за линию фронта

И снова Кремль

Где же вы, друзья-однополчане

Слово об авторе

Введение

"Комсомолец, на самолет"! - этот призыв прозвучал в 30-х годах на IX съезде ВЛКСМ. "Отныне судьбы Ленинского комсомола, - говорилось в Обращении съезда к советской молодежи, - неразрывно связаны с судьбами Военно-Воздушных Сил РККА".

Тысячи членов ВЛКСМ горячо откликнулись на этот призыв. Прямо из-за школьной парты, со станка, от плуга по комсомольской путевке они пришли в летные и технические школы Военно-Воздушных Сил. Многие из них стали замечательными мастерами своего дела. Успешно прошли испытание огнем в годы Великой Отечественной войны, завоевав славу и признательность советских людей.

О тружениках неба, моих товарищах по оружию, плечом к плечу с которыми мне довелось разделить нелегкую судьбу воздушного рабочего войны, я хочу рассказать в этой книге.

К сожалению, память не сохранила ни всех имен, ни всех событий тех огненных лет, достойных того, чтобы о них узнал читатель.

При работе над рукописью использован также материал коллектива авторов военно-исторического очерка "17-я Воздушная армия в боях от Сталинграда до Вены".

Выражаю сердечную признательность моим боевым друзьям, поделившимся своими воспоминаниями: К. С. Дубинкину, В. Ф. Тюшевскому, П. И. Компанийцу, Н. С. Визиру, И. З. Черникову, Г. И. Голованенко, О. А. Берднику, Е. А. Мясникову, а также Ю. П. Баскову за его весьма полезные для меня советы и пожелания.

Мы - лейтенанты

На нас новенькое с иголочки обмундирование темно-синего цвета, белая с синим галстуком рубашка, в петлицах по два кубика, на фуражке - "краб". На левом рукаве френча золотистого цвета знак в виде крыльев птицы. Френч перетянут широким офицерским ремнем с портупеей через правое плечо; (и ремень, и портупея еще пахнут свежевыделанной кожей). На ногах - начищенные до зеркального блеска хромовые сапоги.

Мы - вчерашние курсанты Челябинского авиационного училища - стоим в четком строю. На импровизированной трибуне начальник училища комбриг Ф. Е. Емельянов. Среднего роста, с широкими, чуть покатыми плечами. Он выделяется среди окружающих его офицеров своей красивой парадной формой, на которой ярко блестели несколько боевых наград. По тому времени это было редкое явление, и мы с восхищением смотрели на него, уже сумевшего доказать свою преданность Родине.

Комбриг зачитал приказ наркома обороны о присвоении нам воинского звания "лейтенант", тепло нас поздравил с этим офицерским званием, всем пожелал успехов в нашей будущей работе. После этого нам зачитали приказ Главнокомандующего ВВС о назначении нас по строевым частям. Перед окончанием училища каждый загадывал - где ему придется начинать службу - вблизи ли родных и знакомых мест или в дальних и необжитых гарнизонах?

И вот слышу, как начальник отдела кадров читает: "Лейтенант Антонов, лейтенант Белов, лейтенант Евдокимов, лейтенант Синьков, лейтенант Ярунин 168-й резервный авиационный полк, Дальневосточный военный округ".

Мысленно напрягаю память, но никак не могу припомнить, чтобы когда-то встречал такое название поселка.

После команды "Разойдись" я спрашиваю Ваню Синькова:

- Ты не знаешь, где этот поселок?

- Не имею представления.

- Пойдем, поищем на карте.

Некоторые посочувствовали нам: "Не повезло же вам с назначением". Но мы не жалели. Мы были молоды, здоровы, полны желания служить там, где найдет нужным командование. В одном, быть может, нам не повезло. Западникам (тем, кто получил назначение в западные округа) предоставили месячный отпуск. Нам же в отпуске отказали. На другой же день поезд увозил нас к новому месту назначения. О чем только мы не передумали и переговорили за время нашего длительного путешествия. Но вот, наконец, мы прибыли в Хабаровск, центр Дальневосточного края. К сожалению, подробно ознакомиться с городом не пришлось: поезд отправлялся через два часа.

На станцию мы прибыли рано утром. Никто нас не встретил. Узнав от местных жителей, что аэродром недалеко, мы отправились пешком. Было тихое июльское утро.

В лесу еще держались сумеречные тени. Вдруг тишину нарушил все нарастающий гул и вскоре над кромкой леса появился серебристый красавец моноплан. Мы остановились и, как по команде, подняли головы, провожая восхищенным взглядом скоростной бомбардировщик СБ, на котором нам предстояло летать. Полк был вооружен самолетами СБ конструкции Архангельского. Это был первый советский фронтовой бомбардировщик, цельнодюралевый, с хорошими аэродинамическими формами. Первый бомбардировщик с убирающимися шасси, с двумя моторами водяного охлаждения М-105 мощностью по 860 л. с., максимальной скоростью 424 километра в час, с дальностью полета до 1000 километров, бомбовой нагрузкой 500 килограммов. Боевое крещение самолет получил в Испании, где хорошо зарекомендовал себя. Экипаж самолета состоял из 3-х человек: летчика, штурмана и стрелка-радиста. Мы прибыли на должности штурманов, хотя именовались летчиками-наблюдателями. Мы долго ждали этой встречи. Допоздна засиживались за конспектами, сдавали зачеты, летали на учебных самолетах и жили мечтой о полетах на боевых машинах.

И вот мечта сбывается.

- Потопали, братцы, дальше, а то мы так и до вечера не доберемся, произнес все время молчавший до этого Белов. И мы продолжали путь.

За разговорами незаметно добрались до аэродрома. Снова конспекты, схемы, тренировки. И вот он первый полет на боевом самолете.

Эти 60 минут полета, которые я провел не как курсант, а как равноправный член экипажа, запомнились мне надолго. Но летать приходилось мало - сказывалась нехватка самолетов.

Наступил октябрь, а с ним и холода. Уже в первую декаду месяца снегу намело столько, что мы еле успевали его отгребать. В один из таких дней, когда я очищал снег возле общежития, ко мне подошел Синьков. Лицо его сияло.

- Бросай свою лопату и пляши, - выпалил он мне одним духом. "Наверное письмо из дома?" - подумал я. Прикуривая папиросу, он продолжал: "Пляши, пляши - не пожалеешь". Пришлось притопнуть сапогами о мерзлую землю.

"Тебя, меня, Антонова и Ярунина направляют в 55-й бомбардировочный полк, который базируется на Востоке".

Радости нашей не было предела. Наконец-то нас направляют в строевую часть. На другой же день к вечеру мы прибыли к месту назначения. После невзрачной станции город нас очаровал: небольшой, зеленый, уютный. Штаб полка располагался недалеко от аэродрома. Принял нас заместитель командира полка майор К. С. Дубинкин и тут же распределил по эскадрильям. Антонов и Ярунин остались в городе, а нас с Синьковым направили в 1-ю эскадрилью капитана Орлова, которая располагалась в 10-12 километрах от города. Дубинкин далее рассказал нам, что полк был сформирован в 1938 году, на базе эскадрильи, летавшей на самолетах Р-5.

Аэродром не имел твердого покрытия и представлял обширное поле с густым травяным покровом. Летом же, в период интенсивных полетов, самолеты своими колесами при взлете и посадке начисто выбивали траву, оставляя шлейф коричневой пыли.

Я был очень доволен, что попал в одну эскадрилью с Синьковым, с которым мы крепко подружились еще в училище. Даже кровати в училище стояли рядом. В классе, на аэродроме, на тренажере, в кино - мы всегда старались быть вместе. Он тоже, как и я, прибыл в училище из деревни и это нас сближало. Оба трудно и долго привыкали к строгим армейским порядкам. В авиацию и он, и я прибыли по призванию и часто спорили о ее будущем.

Поселили нас у одной пожилой женщины, потерявшей мужа в гражданскую войну. Относилась она к нам по-матерински, называя "сыночки". И когда бы мы ни вернулись, на столе для нас стояло свежее молоко.

Меня включили в экипаж летчика Ивана Ромахина, а Ивана - в экипаж Степана Стефаненко. И Ромахин и Стефаненко входили в одно звено. Командиром звена был лейтенант П. И. Компаниец. Мы много летали, отрабатывая групповую слетанность, приемы бомбометания на авиаполигоне, стрельбу по воздушным и наземным мишеням. К июню 1941 года мы полностью закончили подготовку к полетам днем в простых метеоусловиях. В июле наше звено планировалось в отпуск, чтобы с августа приступить к полетам в сложных метеоусловиях и ночью.

Но немецкое командование рассудило иначе. Утро 22 июня выдалось солнечным и ясным. После завтрака мы с Ваней поехали в город. Я в составе футбольной команды должен был играть на первенство эскадрилий, а друг мой ехал просто так - "поболеть" за меня и эскадрилью. Вернулись мы в 12 или 13 часов. Не прошло и часа, как по селу раздались звуки сирены - сигнал боевой тревоги. Боевые тревоги объявлялись часто, и мы как-то привыкли к ним. Мы не сомневались, что тревога будет учебной и на этот раз. По сигналу тревоги летный состав собирался в штабе, а технический состав обязан был прибыть на стоянки и готовить самолеты к боевому вылету. Так было и на этот раз.

Через несколько минут мы собрались в штабе. Самолеты уже растаскивались тягачами в разные концы аэродрома, каждый на свое, предусмотренное заранее место. Там их маскировали.

Командир эскадрильи капитан А. Т. Орлов объявляет: "Сегодня, рано утром, немецко-фашистские войска вероломно, без объявления войны, напали на нашу страну". Война! Так, зловещее слово - война, про которую мы знали только по рассказам, стала реальностью. Это было так неожиданно, что на какое-то время все оцепенели. Адъютант эскадрильи тут же раздал нам пакеты, в которых хранились карты на предполагаемый район боевых действий. Поступил приказ командира полка: подготовить самолеты к полетам и ждать дальнейших распоряжений. Шагая вместе с экипажем на стоянку, мысленно успеваю побывать дома. Но разве сейчас до этого. А как бы хотелось хоть несколько дней побыть дома, где прошло босоногое детство, побродить босиком по теплому и влажному берегу журчащего в ивняке ручейка, что течет под горой и именуется звонким и красивым именем Курчумка. Дойти до пруда, что у мельницы, и искупаться в теплой, пахнущей водорослями, воде. Повидаться с отцом, матерью, встретиться с друзьями детства, с кем гоняли лошадей на выпас, и, сидя у ночного костра, рассказывали друг другу разные небылицы.

Мои мысли прервал И. Ромахин.

- Как думаете, хлопцы, нас могут послать туда? - И на его смуглом, цыганского типа лице, и особенно в глазах, можно было прочесть внутреннюю убежденность - без нас не обойтись.

- Почему бы и нет? А ты очень хочешь на фронт?

- Еще как. Была бы моя воля, я бы сегодня же вылетел... - И, немного подумав, добавил: - И воевать стал бы так, чтобы "или грудь в крестах, или голова в кустах".

Техник самолета В. И. Зверев доложил, что самолет к боевому вылету готов. Нам осталось только ждать дальнейших указаний. Проходят дни за днями, а мы сидим в "боевой готовности". Часами по карте изучаем предполагаемый район боевых действий. Находясь вблизи от Японии и зная вероломный характер ее тогдашнего руководства, мы не только не исключали возможность нападения на нас с ее стороны, но, наоборот, предполагали, что в самое ближайшее время такое нападение состоится.

Наш штурман эскадрильи В. Г. Чернявский требовал от нас, чтобы мы на память могли нарисовать любой район островной Японии, обозначить наиболее важные цели, указать курс и время полета до них. Мы понимали, что в боевом вылете, под огнем противника, не будет времени на счисление карты с местностью и отыскивание целей.

А радио приносит с запада невеселые вести... Наши войска, ведя кровопролитные бои с превосходящими силами врага, все дальше и дальше отходят на восток, оставляя один населенный пункт за другим. Но приходили и радостные вести - это вести о мужестве и героизме наших воинов. Уже в первые часы войны, ранним утром 22 июня 1941 года, летчики Ленинградского фронта Петр Рябцев, Дмитрий Кокарев, Леонид Бутелин, Иван Иванов совершили воздушный таран. Мы много между собой обсуждали этот прием воздушного боя. Некоторые рассуждали так: "Зачем летчику идти на такой большой риск - ведь формально летчик прав, если, например, после того, как будут израсходованы боеприпасы, он выйдет из боя". "Да, формально он прав, - отвечали ему, - так могли поступить и те летчики, которые совершили таран, но в том и величие их подвига, что они руководствовались не пустой формальностью, а чувством воинского долга. Они сознательно шли на риск, не жалея своей жизни ради победы над врагом. Но это не безрассудный риск, а точно рассчитанный прием это героизм, помноженный на мастерство". Так думало абсолютное большинство наших летчиков.

Много лет спустя, прославленный летчик, трижды Герой Советского Союза А. И. Покрышкин по этому вопросу скажет так: "Где, в какой стране мог родиться такой прием атаки, как таран? Только у нас, в среде летчиков, которые безгранично преданы своей Родине, которые ставили ее честь, независимость и свободу превыше всего, превыше собственной жизни".

Всего в годы Великой Отечественной войны было совершено воздушных таранов: 404 - летчиками-истребителями, 18 - штурмовиками, 6 бомбардировщиками, один таран был совершен на самолете Р-6. Только в первый день войны, 22 июня 1941 года, было совершено 12 воздушных таранов.

Советские летчики применяли различные способы тарана: рубили винтом хвостовое оперение или крыло вражеской машины, били по ней крылом или выпущенными шасси, шли в лобовую атаку. Некоторые летчики воздушные тараны совершали по нескольку раз. Герой Советского Союза летчик Хлобыстов трижды таранил вражеские самолеты, а летчик Б. Ковзан, с которым мне впоследствии довелось познакомиться лично, совершил 4 тарана. Во время последнего тарана он потерял глаз, но и после этого продолжал летать и громить фашистских стервятников.

В начале июля был получен приказ - к 4 июля быть готовыми к перелету на запад. Мы очень обрадовались, и с воодушевлением стали готовиться к нему. Сняли бомбы, загрузив вместо них самое необходимое для перелета техническое имущество, собрали личные вещи, проложили маршрут полета до Хабаровска. Это сейчас, чтобы перелететь с Дальнего Востока до Москвы достаточно одного летного дня, тогда же для такого перелета требовалось сделать 9-10 промежуточных посадок, затратив на это 35-40 летных часов.

5 июля для проводов полка на аэродром прибыл командующий ВВС Дальнего Востока генерал-майор авиации Сенаторов. Состоялся митинг с выносом полкового знамени. И вот эскадрилья в четком строю ложится на расчетный курс. Внизу остается утопающий в зелени город, для многих ставший родным и близким. В этот же день, покинув гостеприимный Хабаровск, мы прибыли в другой город, где и заночевали. А утром снова в полет. По всему маршруту, насколько хватает глаз, внизу простирается могучая сибирская тайга, которой мы несколько месяцев назад любовались из окна поезда. Перед вылетом одеваемся в теплые доспехи - реглан, меховые унты, так как лететь предстоит на высоте 4000 метров.

Через 30 минут полета начинает трясти левый мотор. Затем послышался треск, самолет резко развернуло влево, словно он левой плоскостью налетел на какое-то препятствие. Скорость упала. В мгновение из-под левой плоскости вырвалось желтое пламя.

- Командир, горит левый двигатель, - докладывает радист И. Рябов.

- Вижу, но что будем делать?

- Надо садиться.

- Легко сказать садиться, а куда?..

Доложили об этом командиру эскадрильи, тот ответил:

"По возможности садитесь на пригодную площадку. Если сесть невозможно, покидайте самолет на парашютах".

Стараемся держаться железной дороги. Впереди показался город Ачинск. В 3-4-х километрах от города замечаю обширную прогалину молодого сосняка и завожу туда летчика.

- Перекрой пожарные краны и не забудь выключить зажигание перед посадкой, - напоминаю Ромахину.

- Краны уже перекрыты, - отвечает он.

Когда до земли оставалось метров 100, вижу, что сосняк на поляне не так уж и молод: стволы по 10-15 сантиметров, а высота 3-4 метра. Но деваться некуда. Еще мгновение - и самые высокие верхушки деревьев начинают царапать по днищу фюзеляжа. Наконец сплошной треск.

Очнулся я уже в больнице города Ачинска. Экипаж, за исключением стрелка-радиста И. Рябова, получил различные травмы и ушибы. Рябов и рассказал нам, что при посадке сначала отлетело хвостовое оперение, затем отвалилась левая плоскость, после чего самолет, пробуравив полосу метров 100, остановился.

На наше счастье, недалеко от места посадки работала бригада по вывозке леса. Они и помогли. Вытащили нас из кабин и на машине отправили в больницу. Потянулись длинные дни и ночи томительного безделья. Вставать нам не разрешали. Не пострадавший при аварии Рябов исполнял роль сиделки, уборщицы, официантки и еще многих других побочных обязанностей. Всех четверых нас поместили в одну палату. С нами летел техник самолета В. Зверев, получивший травму шейного позвонка. У нас с И. Ромахиным были повреждены ноги.

Однажды, когда мы уже могли передвигаться самостоятельно по комнате, Ваня Ромахин, самый, пожалуй, непоседливый из нас, завел такой разговор:

- Послушай, Рябчик (так иногда величали мы своего стрелка-радиста за его малый рост), можешь ты ради общего дела поговорить с сестрой хоть один раз не на любовную тему? Сделай одолжение, попроси ее, чтобы наши документы и обмундирование она выдала нам, а то мы здесь до конца войны можем проваляться.

Мысль всем понравилась (мы знали, что врачи раньше, чем через 15-20 дней, нас не выпишут).

- А за это нам... не того?.. - Рябов показал на шею.

- Не от фронта же мы бежим, а на фронт, - постарался я его успокоить.

План наш удался. Через два дня мы снова двигаемся в сторону фронта, правда, в десять раз медленнее, чем раньше. Поезд шел с частыми остановками, пропуская вперед эшелоны с боевой техникой и людьми.

Погода в июле в этих районах стояла необычайно жаркая. И нередко, выйдя из вагона прогуляться в своих меховых унтах, слышали за своей спиной чей-нибудь ребячий голос: "Смотри, смотри, дядьки, наверное, с неба спустились".

Занималось погожее летнее утро, поезд остановился на станции Челябинск, товарищи еще спят. Мысли уносят меня к событиям трехгодичной давности.

...Стояло такое же погожее утро августовского дня 1938 года.

Паровоз дал протяжный гудок, несколько раз фыркнул, выпустив под колеса облако белесого пара, и тронулся с места. Вскоре перрон опустел. Во внутреннем нагрудном кармане моего видавшего виды пиджака (ношеного-переношенного моим старшим братом Семеном) лежало направление в Челябинское военное авиационное училище летчиков-наблюдателей (так тогда именовалось училище, готовящее авиационных штурманов). Перед глазами промелькнуло окно моего купе и за стеклом - совсем белая борода деда - моего спутника по вагону. На прощание мы помахали друг другу руками. Я хорошо помню, когда я поздним вечером на станции Сюгинская (так тогда называлась станция Можга) сел в вагоне рядом с дедом. Он долго и подозрительно косил в мою сторону, переводя взгляд то на меня, то на мой ободранный с боков, фанерный чемодан. Лишь на другое утро, когда я на какой-то станции сбегал и принес для него кипятку, он разговорился. Узнав, что я еду поступать в военное авиационное училище, дед спросил:

- Летать, что ли, будешь?

- Собираюсь, если получится.

- А не страшно? Говорят, что каждый третий летчик разбивается.

- Кто это говорит?

- Так в народе гутарят.

Дед рассказал и про себя: что он живет в деревне, а сейчас вот едет в гости к сыну - командиру Красной Армии.

- Шпалу он носит у меня, - не без гордости заявил он.

И вот состав увез моего попутчика дальше, а мне предстояло добраться до училища. В таком большом городе, как Челябинск, я оказался впервые. Здесь все мне было в диковинку: и широкие, покрытые асфальтом улицы, и оживленные гудки автомашин в перемежку с трамвайным перезвоном. Особенно меня поразила масса людей, снующих (как мне тогда казалось) без дела в разных направлениях.

До авиационного городка я добрался в середине дня. Вокруг массивного П-образного здания размещалось несколько жилых домов и подсобных помещений.

В тот же день нас распределили по отделениям, отрядам. Сводили в баню и выдали солдатское обмундирование зеленого цвета - хлопчатобумажную гимнастерку и брюки, кирзовые сапоги, портянки, пилотку, ремень. Так началась моя солдатская жизнь. В первое время мы изучали уставы, занимались строевой и физической подготовкой.

Хорошо запомнился мне ритуал принятия военной присяги, так много значивший для юноши, вступающего в Красную Армию. Накануне нам выдали выходное обмундирование: зеленую суконную гимнастерку, синего цвета брюки и пилотку. Объявили порядок принятия присяги. Было это 22 февраля 1939 года.

- Курсант Евдокимов, для принятия военной присяги выйти из строя, объявляет командир роты.

- Есть, - отвечаю и выхожу из строя.

Когда я повернулся лицом к строю, мне вручили текст военной присяги: "...Я, гражданин Советского Союза, вступая в ряды Красной Армии, клянусь..."

Глухим от волнения голосом читаю я (хотя содержание военной присяги я накануне выучил наизусть). По окончании чтения, против своей фамилии ставлю свою подпись. С этого дня все требования воинских приказов, распоряжений, уставов в полной мере относятся ко мне, как к полноправному воину нашей славной Красной Армии.

Описанный порядок принятия военной присяги был введен впервые. До 1939 года воины приносили клятву на верность Родине коллективно в строю во время парада в день 1 Мая. После принятия военной присяги круг наших обязанностей расширился - нам доверили нести караульную службу.

В расписание занятий были включены такие дисциплины как самолетовождение, бомбометание, воздушная стрельба, метеорология, связь, материальная часть самолета, аэродинамика, авиационная картография, воздушное фотографирование, авиационная астрономия.

До мая мы изучили материальную часть, оборудование таких самолетов, как У-2, Р-5, ТБ-3, то есть тех самолетов, которыми располагало на этот период училище. Наконец, нам объявили: "Назавтра ознакомительные полеты на У-2". Волнуемся. Была команда: "Отбой", но что-то не спится, и не потому, что сомневаюсь в выполнении задания - оно было более, чем скромным - по требованию инструктора докладывать показания приборов и опознать в полете характерные ориентиры в районе аэродрома, а скорее всего из-за боязни плохого самочувствия в полете (о том, что многие начинающие летать курсанты первые полеты переносят плохо, мы не раз слышали от старшекурсников и преподавателей), результатом которого, как правило, было отчисление из училища.

Рядом с моей кроватью стояла кровать Синькова. Слышу, как под ним скрипит сетка. Поворачиваюсь в его сторону, и шепотом спрашиваю: "Не спишь?"

- А что?

- Волнуешься?

- Да брось ты, - успокаивает он меня, - не мы первые и не мы последние.

И, видимо, поняв, что меня волнует, добавил:

- Зря, что ли, мы занимаемся с тобой спортом. Все хорошо будет. Спи.

Утро в день полета выдалось тихое и ясное. После завтрака, надев летные комбинезоны и захватив-с собой шлемофоны и планшеты, заправленные картой и бортовыми журналами, мы двинулись на аэродром. Моя очередь лететь была за Н. Беловым. Вот самолет, на котором он летал, коснулся колесами земли, пробежал метров 200, развернулся на 180° и подрулил к месту старта. Подбегаю к самолету и жду, пока Н. Белов освободит кабину.

- Ну, как? - спрашиваю его.

В ответ он поднимает вверх большой палец. Инструктор мотор не выключает. Забираюсь в кабину, пристегиваю парашют, подключаюсь к переговорному устройству и докладываю: "Курсант Евдокимов к полету готов".

Вижу, как сектор газа с левой стороны кабины плавно двинулся вперед. Мотор запел на высоких нотах, и самолет тронулся с места, все убыстряя свой бег. Вот колеса перестали стучать о неровности аэродрома, и самолет перешел в набор высоты. Встречный поток воздуха, огибая прозрачный козырек кабины, больно хлещет незаправленным концом шлемофона по щеке. Заправив конец шлемофона, осмотрелся. Аэродромные пристройки уменьшились в размерах. На горизонте появилось много других ориентиров. На запрос инструктора докладываю:

- Высота 400 метров, скорость - 120, курс - 180°.

Самолет делает левый крен. Оба правые крыла закрывают синеву неба, а левые - опустились к земле.

- Покажите, где находится аэродром, - слышу голос инструктора.

Мысленно прикидываю - аэродром должен быть сзади слева. Обшариваю горизонт с левой стороны, сквозь расчалки, стягивающие крылья, вижу маленькое с высоты белое полотнище на зеленом фоне в виде буквы Т. Выбрасываю в сторону аэродрома левую руку, но ее тут же отбрасывает встречным потоком назад. Инструктор оглянулся и, улыбнувшись, кивнул головой.

- Докладывайте по переговорному устройству, а то останетесь без рук, слышу его голос.

После непродолжительного полета летчик переводит самолет в планирующий полет в направлении аэродрома. Когда самолет касается земли, я с облегчением вздыхаю. На линии старта по знаку инструктора покидаю самолет. Мое место занимает курсант Гареев.

Второй полет был выполнен по треугольному маршруту, неизвестному для курсанта. В задачу курсанта входило - опознать поворотные ориентиры и записать в бортовой журнал их название, время прохода, показания высоты, скорости и курса. За оба эти полета я получил отличные оценки.

После этих полетов нас допустили к полетам на учебное бомбометание с самолета Р-5. Это был двухместный биплан деревянной конструкции с матерчатой обшивкой крыльев конструкции Поликарпова (1928 г.), с мотором водяного охлаждения М-17. Самолет имел максимальную скорость 230 километров в час, что по тому времени было немало. Выпускался самолет в качестве разведчика. Надежность конструкции, хорошая устойчивость и управляемость, простота в пилотировании снискали ему большое уважение среди летного состава. В сентябре 1930 года звено таких самолетов выполнило полет по маршруту Москва - Анкара - Тбилиси - Тегеран. Принимал самолет участие и в боевых действиях против немецко-фашистских войск в начальный период войны.

Для учебных бомбометаний промышленность выпускала практические бомбы весом 50 и 100 килограммов, корпус которых выполнялся из цемента. По внешнему виду и баллистическим данным они ничем не отличались от боевых бомб такого калибра. Чтобы не перепутать, кому принадлежат сброшенные на полигоне бомбы, на перьях стабилизатора каждой бомбы курсант перед полетом гвоздем выцарапывал присвоенный ему номер.

После того как очередная смена заканчивала бомбометание, у командного пункта вместо разрешенного сигнала - буква "Т" - выкладывался сигнал запрещения бомбометания - белый крест. Полигонная команда шла в это время в район цели и по свежевыброшенной от взрыва земле отыскивала стабилизаторы бомб. После чего замерялось направление и расстояние от центра цели. Конечно, каждый курсант мечтал попасть бомбой в самое перекрестие цели, но это никому не удавалось. Были отклонения 3-5 метров, но ближе не было. В связи с этим мне вспомнился такой случай. Как-то в курилке в свободное от занятий время между курсантами зашел такой разговор:

- Как вы думаете, братцы, можно ли попасть бомбой прямо в самый центр цели? - спросил кто-то из курсантов.

- Нет, невозможно, - ответили ему. - Ведь нужно, чтобы все слагаемые элементы, влияющие на точность бомбометания (а их немало), с абсолютной точностью совпали с расчетными величинами. Практически этого не может случиться, так что попадание в центр цели надо считать случайностью. По теории вероятности получалось так.

Вскоре после этого разговора автор этого рассуждения, будучи назначенным на полигон, при очередном обмере отклонений бомб с цели не ушел, а остался. Улегшись в центре мишени на спину, стал наблюдать, как его товарищи старательно наводят самолеты в расчете на точное попадание. Несмотря на невольный страх от каждой сброшенной бомбы, пролежал он так до очередного обмера. Об этом стало известно командованию - и как результат несколько нарядов вне очереди.

...А поезд тем временем, хотя и медленно, но продвигался все дальше на запад. Перед глазами мелькали уже знакомые пейзажи: поляны, озера и ручейки, перелески, реки.

Постоянных попутчиков в вагоне оставалось все меньше и меньше. Чем ближе мы продвигались к фронту, тем больше появлялось в вагоне пассажиров в военной форме. Большинство пассажиров были сосредоточенны и молчаливы, а если и говорили, то на военную тему. Особенно было тяжело на душе, когда навстречу попадались санитарные поезда с ранеными воинами.

На рассвете поезд должен прибыть на станцию Сюгинская, где я три года учился в педтехникуме и откуда ушел в военное училище. Всего в 35 километрах от города проживают мои родные: отец, мать, сестра. И мысли вновь унесли меня в недалекое прошлое...

Мне исполнилось 15 лет, когда я вместе с сестрой Нюрой окончил школу колхозной молодежи, или ШКМ, (как тогда сокращенно она именовалась) в селе Волипельга. Встал вопрос: пойти ли учиться дальше или остаться в родном колхозе и помогать родителям. Вопрос с сестрой решился быстро - она оставалась в колхозе, так как не захотела учиться дальше.

Взгромоздив на нос перевязанные веревочкой очки, отец долго и внимательно читал мое свидетельство об окончании школы, затем он снял очки и, протирая их подолом рубахи, произнес: "Молодец, однако, - и, обращаясь к матери, продолжил, - ты послушай, мать, что пишут про нашего-то мальца... При отличном поведении обнаружил следующие знания..." Преждевременно потускневшие от нелегкой крестьянской жизни глаза мамы покрылись влагой. "А дальше-то как?" - спрашивает меня отец.

- Хотелось бы учиться дальше, тять (так в деревне называли своих отцов).

- И на кого же ты выучишься?

- На учителя.

- Ну, валяй, может, и вправду "человеком" станешь.

В понятие "человек" отец вкладывал образование. До этого никто в нашей деревне еще "человеком" не стал. Сельские ребята и девчата обычно заканчивали 3-4 класса и оставались помогать родителям в их нелегком труде.

В середине июля 1935 года, когда поспела малина и стала наливаться чернотой ягода черемухи, родители собрали меня в "дальнюю" дорогу. Наутро мне предстояло отправиться в город. Отец подробно рассказал, через какие села и деревни я должен проходить. И вот я впервые в городе. На мне были новые лапти, сплетенные отцом по такому случаю накануне; изрядно поношенный, но еще не дырявый костюм старшего брата Семена; черная с косым воротом рубаха; видавший виды картуз. За спиной - объемистая с картошкой и хлебом холщовая сумка - запасов в ней на неделю. В очередную субботу я отмерю 35 километров до родной деревни Ожги, чтобы в воскресенье вернуться тем же путем и с таким же запасом провианта.

И вот я - студент Можгинского педагогического училища. Те, кому довелось проезжать по железной дороге через станцию Можга, не могли не заметить в 300 метрах от вокзала большое красивое здание. Это и есть основной учебный корпус первого в Удмуртии педагогического училища. Учеба у меня подвигалась успешно, и в начале июня 1938 года уже перед самым окончанием училища, меня вызвали в комитет комсомола, где состоялся такой разговор:

- Товарищ Евдокимов, решение съезда комсомола ты читал?

- Читал.

- Что там сказано насчет Военно-Воздушных Сил?

- Комсомол должен взять над ними шефство.

- Правильно. А как ты лично к этому относишься?

- Если нужно, то я готов.

- Тогда возьми вот это направление и на днях сходи в военкомат. Там тебе расскажут, когда и что требуется.

Так я попал в Челябинское авиационное училище...

Наконец, мы в Москве. До этого никто из нас здесь не бывал, и мы с любопытством смотрели на дома, улицы, площади, про которые раньше слышали или читали. Суровый быт войны наложил свой отпечаток и на столицу: на улицах было больше военных, чем гражданских, на окнах домов - бумажные крестики, в небе парили пузатые аэростаты-заграждения. В главном штабе ВВС нам выписали предписание в г. Тамбов. Выдали сапоги и денег на дорогу. К этому времени наш полк был разделен на два самостоятельных полка. Один полк под номером 55 в составе 3-х эскадрилий под командованием Юкалова убыл под Ленинград, а второй под командованием майора Дубинкина, пополнившись молодым летным составом, проходил доучивание в Тамбове. Именовался он 55А.

Перед отъездом мы побывали на Красной площади и площади Свердлова, на которой лежал, распластавшись, сбитый фашистский стервятник Ю-88. У самолета полно народа. Но близко подойти нельзя: вокруг него веревочное ограждение, возле самолета - солдат.

- Всех бы их так, - кто-то произносит в толпе, и мы мысленно соглашаемся с ним. На нас летная форма и многие уступают нам дорогу - слава наших братьев по оружию, сбивших в небе столицы этого пирата, косвенно коснулась и нас. Через день мы были в Тамбове. Наше прибытие было полной неожиданностью для командования и наших товарищей - нас считали погибшими при аварии. Скоро нам выдали новый самолет, и мы были готовы к отлету на фронт.

Первое боевое задание

5 августа полк в составе 3-х эскадрилий произвел посадку на Полтавском аэродроме, где он вошел в состав 18-й дивизии дальнего действия, дивизия входила в состав резерва Главного командования. В оперативном отношении она подчинялась Главнокомандующему Юго-Западного направления Маршалу Советского Союза С. М. Буденному и командующему ВВС Юго-Западного направления маршалу авиации Ф. Я. Фалалееву.

На аэродроме, кроме нас, базировался 93-й дальнебомбардировочный полк на самолетах ДБ-3 и истребительный полк на самолетах И-16. Разрулив самолеты по стоянкам, отправляемся к новому месту жительства - в одну из школ, которая располагалась неподалеку от аэродрома.

В августе 1941 года на Юго-Западном фронте развернулись ожесточенные сражения. Немецко-фашистские войска захватили Фастов, Белую Церковь и рвались к Киеву, но с ходу город взять не смогли. Немецкое командование отдало приказ о переходе своих войск к обороне на Западном (Центральном) фронте с тем, чтобы основные усилия направить на ликвидацию Киевского узла обороны, сковавшего продвижение главных сил группы армии "Юг". В последующем оно рассчитывало наступлением вдоль Днепра захватить Кременчуг. И, повернув на север, соединиться с войсками Центрального фронта, а затем окружить и уничтожить советские войска Юго-Западного фронта. Но об этом мы узнаем намного позднее, уже после окончания войны.

Утром, 7 августа, получен первый боевой приказ - нанести бомбовый удар по моторизованной колонне противника в районе Корсунь-Шевченковский, Богуслав. Запуск - по сигналу зеленой ракеты. Прокладываем маршрут полета. По расчетам, время полета до цели - 45 минут. Прибыв на стоянку, проверяем готовность самолета к полету. Впервые в фюзеляже не учебные, а боевые бомбы. Ждем сигнала на вылет. Каждый из нас волнуется по-своему: я - уточняю расчет полета, хотя помню на память все данные расчета; стрелок-радист И. Рябов подгоняет давно уже подогнанные лямки парашюта; летчик И. Ромахин о чем-то разговаривает с техником В. Зверевым.

Вот в воздухе с шипением взрывается ракета и ярко-зеленые брызги ее, опускаясь, гаснут одна за другой, оставляя в синем небе дымный след. Быстро надеваем парашюты и занимаем свои рабочие места. Сразу принимаюсь за работу: привожу к нулю стрелки высотомера. Электросбрасыватель - на серийное сбрасывание бомб, рычаг бомболюков - на "закрыто", закрываю входной люк, пристегиваюсь ремнями к сиденью, после чего докладываю И. Ромахину о готовности к полету. Летчик запускает моторы, и через минуту-две лопасти винтов сливаются в сплошные золотистые круги. Вслед за командиром звена выруливаем на взлетную полосу. Флажок стартера - и самолет, груженный смертоносным грузом, нехотя набирает скорость. Стрелка указателя скорости медленно ползет вправо: 50, 100, 150, 180 км в час. Земля проваливается вниз. Самолеты выстраиваются по кругу на высоте 1000 метров. Группу ведет командир полка майор К. С. Дубинкин. В полк он прибыл в январе 1941 года с должности командира эскадрильи 36-го бомбардировочного полка этой же дивизии. Освоив сам полеты в сложных метеоусловиях и ночью, за короткий период сумел обучить этому искусству большую часть летного состава полка. На все ответственные боевые задания в качестве ведущего группы вылетал сам.

Был он невысокого роста, худощав, всегда подтянутый и собранный, пользовался большим уважением среди всего личного состава. Авторитет его был высок и непререкаем.

Константин Дубинкин родился в 1911 году в селе Шершово Перевозского района Горьковской области в семье крестьянина-бедняка. В 1925 году семья Дубинкиных переезжает в город Арзамас. Здесь он приобретает специальность электромонтера и затем поступает работать на завод "Красное Сормово" (г. Горький).

Как отличного производственника и комсомольского активиста, его избирают секретарем комитета комсомола. В 1931 году Дубинкин был принят в члены ВКП(б) и по рекомендации партийной организации направлен в Оренбургскую военную школу летчиков. По окончании школы Дубинкин проходил службу в отдельной разведывательной эскадрильи ВВС Ленинградского военного округа, где он прошел путь от младшего летчика до командира эскадрильи.

Опережая события, скажу, что уже после войны, в 1948 году, мне посчастливилось летать с ним в одном экипаже в качестве старшего штурмана полка. И каждый полет с ним доставлял экипажу истинное удовольствие. Уже одно то, что ведущим шел сам командир полка, вселяло в нас уверенность в успешном выполнении поставленной задачи.

Летний погожий августовский день был полон очарования: над головой клочья пушистых, как вата, облаков, внизу золотая скатерть неубранных хлебов вперемежку с зелеными луговыми травами и фруктовыми садами. И на этом золотисто-зеленом фоне белобокие (словно нарисованные рукой искусного художника) милые украинские хатки-мазанки. Разум не хочет мириться с тем, что все это может быть растоптано вражьим сапогом. Еще трудней примириться с тем, что кто-то из нас, может быть, видит это в последний раз. Самолеты идут плотным строем. Сквозь остекление кабины отчетливо вижу сосредоточенные лица своих товарищей. Это успокаивает - рядом надежные друзья.

Идем без сопровождения своих истребителей, и это нас тревожит. Змейкой проплыла внизу река Псёл, а несколько минут спустя и река Хорол, затем нитка железной дороги Кременчуг - Дубны, а еще 10 минут спустя слева стали различаться контуры реки Днепр. Вот и Днепр остался позади. Ведущий начинает разворот на цель. Наступают самые ответственные минуты полета, ради которых нас учили в школах, военных училищах, строили для нас самолеты, изготовляли дорогостоящее оборудование, боеприпасы. За это короткое время (2-3 минуты) нужно отыскать цель, выбрать точку прицеливания, провести группу так, чтобы бомбовый удар был наиболее эффективным. На боевом пути группа не может изменить ни высоту, ни скорость, ни курс полета, а должна следовать строго по прямой, иначе цель будет не поражена. И все это под огнем противника.

В поле зрения прицела медленно вползают окраинные домики пункта Богуслав, и в ту же минуту в небе появляются десятки разрывов. Но маневрировать уже нельзя - впереди цель - вереница танков, автомашин. Нам, ведомым, нужно не прозевать и сбросить бомбы по сигналу ведущего (по отрыву бомб из люков). Вот из люков ведущего посыпались вниз каплевидные стокилограммовые бомбы. С силой (хотя сила здесь и не требуется) нажимаю кнопку электросбрасывателя, тут же дублируя рычагом аварийного сброса. Освободившись от бомб, самолет взмывает на несколько метров вверх. На душе полегчало - самолет перестал быть пороховой бочкой. С высоты нам не видно, как взрывная волна опрокидывает в кюветы вражескую технику, как от осколочного дождя на шоссе остаются десятки вражеских трупов, как стонут и корчатся в предсмертной судороге фашистские завоеватели, но мы знаем, что это так. Лишь спустя некоторое время, специалисты из фотолаборатории по результатам дешифрирования снимков вынесут заключение: уничтожено или повреждено столько-то вражеских танков, автомашин и другой техники, но даже они не скажут, сколько мертвых врагов осталось там, где нанесен удар.

Дело сделано. Мы закрываем люки и ложимся на обратный курс, оставляя в районе цели облако дыма и пыли. Группа уходит со снижением. Скорость все больше нарастает, приближаясь к цифре 400. Надрывно воют работающие на полных оборотах моторы. Бегло осматриваюсь - как будто все на месте.

Голубая лента Днепра, промелькнувшая под нами, казалась нам краше и милее всех рек мира - за нею была территория, еще не занятая врагом. Идем на малой высоте. С высоты птичьего полета хорошо видно, как на северном берегу Днепра наши бойцы готовятся к обороне: углубляют траншеи, готовят позиции для артиллерии, связисты тянут провода. Некоторые солдаты, увидев на крыльях красные звезды, приветственно машут руками.

Самолеты, израсходовав часть горючего и освободившись от бомб, стали легкими и послущными. Обратный путь поэтому показался нам намного короче, чем при полете на цель. Зарулив на стоянку, мы горячо и долго обсуждали все эпизоды первого боевого вылета. И хотя мы в этом полете потерь не имели, некоторые самолеты получили серьезные повреждения. Дежурный по стоянке передал, чтобы летный состав прибыл на КП.

- А как ты думаешь, штурман, почему над целью не было истребителей противника? - спрашивает меня И. Рябов, когда мы направились к КП.

- А ты жалеешь об этом?

- Лучше, если бы их вообще не было.

- А не было их скорей всего потому, что наше появление для них явилось неожиданным. А встретиться с ними нам еще придется не раз и не два.

Когда летный состав собрался, командир полка сказал: "Поздравляю вас, товарищи, с успешным выполнением первой боевой задачи! А замечание у меня к вам, товарищи летчики, одно - не жмитесь вы так близко к своим ведущим в зоне зенитного огня. Вы этим затрудняете маневр группы и подвергаете себя большой опасности - быть сбитым".

Здесь же была поставлена новая боевая задача. Во второй половине дня полк совершил второй боевой вылет, который, как и первый, обошелся без потерь. Так началась наша боевая деятельность на фронте.

Не успел приземлиться последний пришедший с задания экипаж, как над аэродромом появился немецкий самолет, по-видимому, разведчик. "Не иначе, как за нами увязался, гад, - замечает только что покинувший кабину И. Ромахин. Теперь жди "гостей". Мы молча соглашаемся с ним. Шел он на высоте 2000-2500 метров. Самолет уже удалялся от аэродрома, когда наши зенитчики, догадались открыть огонь. Разрывы снарядов ложились далеко за хвостом самолета.

"Мазилы", - выругался кто-то в сердцах.

"Лафа, а не жизнь была бы нам, если бы немецкие зенитчики стреляли, как наши", - замечает И. Рябов.

Истребители и не пытались взлететь, понимая бесполезность этой затеи, так как скорость И-16 была примерно одинаковой со скоростью немецкого самолета. Обидно, что проворонили. А вскоре вибрирующий звук двигателей вражеского самолета стих совсем. День уже был на исходе, когда за нами пришли две полуторки, чтобы отвезти на ужин. Кормили нас гостеприимные украинцы очень хорошо, помимо обильных мясных блюд, к столу всегда подавались и свежие овощи, и фрукты.

В самый разгар ужина до нашего слуха донеслась уже знакомая вибрирующая звуковая волна работающих на больших оборотах авиационных двигателей. "Кажется, накаркал я тогда на аэродроме на свою голову, - скорее про себя, чем вслух произносит Ромахин. - Надо спуститься вниз, там есть полуподвал".

Большинство покидает столовую, только несколько человек как ни в чем не бывало остаются на своих местах и продолжают трапезу. Я так же остаюсь в столовой. Столик, за которым мы ужинали, стоял у окна, и мне хорошо видно, как один наш товарищ без пилотки с противогазом на левом боку и вилкой в правой руке мечется в поисках более надежного, чем полуподвал, убежища. Наконец, его взгляд уперся в проем открытого люка, но, опасаясь, что люк глубокий, он взял подвернувшийся под руку обломок кирпича и бросил в люк. Из люка (как потом выяснилось) он услышал несколько непечатных слов - там находился уже другой наш товарищ. И, обрадовавшись, тут же прыгнул ему на плечи. Можно только догадываться о содержании их дальнейшего разговора. Так он и просидел на плечах другого до конца бомбежки.

Истошно выла сирена - сигнал воздушного нападения, а лавина звука приближающихся самолетов все нарастала. Где-то в стороне заухали зенитки. Вдруг сильные взрывы заглушили все остальные звуки - это немецкие бомбовозы Ю-88 сбросили свой бомбовый груз. К счастью, этот налет не причинил нам большого вреда.

Командование на это отреагировало так: вторую эскадрилью капитана В. Ф. Тюшевского решено было посадить на полевой аэродром Парасковея, что находился в 15 километрах от Полтавы, на окраине свиноводческого совхоза.

Мы теряем боевых друзей

День 9 августа 1941 года выдался в Полтаве на редкость погожим. Солнце еще не взошло, а ртутный столбик термометра показывал уже 20 градусов тепла.

Полку была поставлена боевая задача - нанести бомбовый удар по автоколонне противника западнее Киева. Это был наш третий боевой вылет. Полковую колонну в составе двух эскадрилий вел командир полка майор К. С. Дубинкин. Для прикрытия в воздух поднялось 6 истребителей И-16. Первым оторвался от земли командир полка. Набрав высоту 400 метров, он встал в круг, ожидая, когда взлетят и пристроятся остальные экипажи. Когда бомбардировщики были в сборе, взлетели истребители прикрытия. Одно звено прикрывало левый фланг замыкающий эскадрильи, другое - правый.

Нам было известно, что в районе предстоящих боевых действий противник держит в воздухе большие группы своих истребителей и на каждого нашего приходится 3-4 самолета врага. Но мы надеялись на опыт, высокое мастерство, мужество и отвагу наших летчиков. Маршрут наш проходил южнее железной дороги Полтава - Дубны - Киев. Внизу - желтизна созревших, но неубранных хлебов, а по шоссейным, грунтовым и проселочным дорогам с запада на восток и на север повсюду тянулись беженцы со своим немудреным скарбом - кто на повозках, а кто пешком. От этой безрадостной картины к сердцу подступала жгучая ненависть к врагам. Хотелось немедленно появиться над их головами и нанести смертельный удар. Мы над территорией, занятой врагом. Поля здесь почернели от пожарищ. Вместо деревень - одни печные трубы.

Внизу блеснули десятки желтых язычков, и вокруг самолетов появились темно-бурые клубы дыма. Наиболее плотный огонь пришелся по звену, которое вел П. Компаниец. Младший лейтенант Компаниец в 1939 году окончил 1-ю Качинскую школу летчиков-истребителей и был направлен на Дальний Восток. События на озере Хасан потребовали увеличения бомбардировочной авиации, и Павел Компаниец вместе с другими 13 летчиками прибыл в наш полк.

Забегая вперед, скажу, что экипаж Компанийца первый в полку сделал 100 боевых вылетов, на борту его самолета было написано: "Лучший экипаж полка". Его родным была выслана похвальная грамота за подписью командира и комиссара полка.

... Звено усиленно маневрировало, но от попадания уйти не удалось. Загорелся самолет П. Компанийца. Получили различные повреждения и его ведомые. Звено сразу отстало от общего строя, но продолжало полет к цели. Впереди, на горящем самолете, командир, а по бокам на поврежденных машинах его ведомые.

До цели оставалось 1-2 минуты полета, когда зенитки прекратили огонь, и тут же в наушниках раздался голос радиста: "Впереди справа истребители противника. Очень много, не сосчитать...

Одно звено И-16 отвалило от строя бомбардировщиков и бросилось навстречу противнику. Завертелась воздушная карусель. Застучали пушки и пулеметы. Но силы были неравны. Сковать всех истребителей противника нашим "ястребкам" не удалось. И армада фашистских стервятников набросилась на идущих по боевому курсу бомбардировщиков. Летчики сумели довести поврежденные машины до цели и сбросить бомбы на механизированную колонну. Заметались, заклубились огненные вихри на земле. Опрокидывались подброшенные взрывной волной автомашины, бронетранспортеры, многие из которых загорелись и вскоре были скрыты черным покрывалом дыма и пыли.

Освободившись от бомб и закрыв бомболюки, майор Дубинкин резко увеличил скорость и со снижением повел свою группу обратным маршрутом. Немецкие истребители ожесточились - они продолжали наносить удары со всех направлений. Штурманы и радисты отбивались до последнего патрона. Уже не один самолет, прочертив дымный след по синему небу, устремился к земле, чтобы через несколько секунд взметнуться к небу последней огненной вспышкой.

Тоскливым взглядом проводил Павел Компаниец удаляющуюся группу. Машина продолжала гореть. Огонь охватил всю левую плоскость. Едкий дым от горевшего дюраля и резины проникал в кабину штурмана и летчика. Стало трудно дышать. Ведомые летчики не покидали своего командира. Но вот кончились патроны у стрелков-радистов и беззащитные машины были поражены огнем истребителей с коротких дистанций. Три огненных факела устремились к земле. Павел предложил экипажу покинуть самолет на парашютах н тут же услышал:

- А Вы покинете самолет?

- Нет, я буду тянуть за Днепр и попытаюсь посадить на "живот".

- Тогда и мы остаемся с вами.

А "мессеры" не отставали. В одну из очередных атак был ранен штурман. Днепр Павел перелетел на честном слове и на одном крыле (как поется в песне) и тут же "притер" машину к земле. Вытащив раненого штурмана через астролюк (астрономический люк), они побежали от самолета, отбежав 50-60 метров, услышали взрыв: взорвались бензобаки. Горячая волна опрокинула их на землю.

Четверо суток добирался экипаж до своего аэродрома. Похудевшие, изнуренные, с почерневшими лицами, они не могли сдержать слез радости от встречи с боевыми товарищами. В штабе полка, как и на многих других, не вернувшихся из этого полета, уже готовили на них "похоронки" для отправки родным. Очень многих боевых летчиков не досчитался тогда полк, в том числе не вернулся никто из ведомых экипажей звена Компанийца.

В этом полете наш экипаж летел в звене младшего лейтенанта Кубко (слева летчик И. Ромахин, справа летчик Л. Линьков). На боевом курсе в самолет Л. Линькова угодил снаряд, самолет загорелся, словно был сделан не из дюраля, а из сухого дерева. Пламя объяло всю левую плоскость, но самолет продолжал идти к цели, оставляя за собой густой черный шлейф дыма. Ф. Кубко дает отмашку правой рукой - "отваливай скорей", но летчик Л. Линьков не реагирует на этот сигнал. И мы понимаем: экипаж решил отомстить за гибель самолета и свою (теперь уже очевидную) смерть, так как каждый из них понимал, что при таком сильном пламени машина должна взорваться с минуты на минуту. После сбрасывания бомб самолет Линькова вываливается из строя. Отбиваясь от наседавших со всех сторон истребителей, мы не заметили, что стало с его самолетом и экипажем - никто из них на аэродром не вернулся ни в тот, ни в последующие дни. В одной из атак огненная струя одного фашистского стервятника попала и в наш самолет, но, к нашему счастью, она не была роковой.

Зарулив на стоянку, летчик выключил моторы. Мы долго не покидали своих кабин, чтобы немного прийти в себя после такого тяжелого боя и я подумал тогда про себя: "насколько же может хватить нас, если и последующие бои будут такими же трудными".

А надеяться на то, что они будут легкими, не приходилось - противник имел на нашем участке фронта тройное превосходство в авиации. Настал черед показать свое искусство техническому составу, так как все без исключения самолеты, участвовавшие в этом полете, имели пулевые или осколочные пробоины - одни больше, другие - меньше. У каждого самолета имеется свой экипаж, который подразделяется на летный и технический состав. Летный состав летает, а технический готовит самолет и его оборудование к полету. За подготовку самолета в целом отвечает техник самолета. Под его руководством работают: моторист, отвечающий за работу моторов, вооружейник, готовящий к полету стрелковое и бомбардировочное вооружение, приборист и электрик специалисты по приборам и электрооборудованию. За техническую подготовку самолетов звена отвечает техник звена, в эскадрильи - ст. инженер эскадрильи, в полку - ст. инженер полка.

Не могу не отметить самоотверженную работу наших техников и специалистов: В. И. Лебедева, М. Т. Ердякова, В. И. Зверева, С. С. Бугрова, М. Н. Борзенкова, В. П. Котова. А. С. Мошкина, Ф. Г. Клепач, А. И. Сахарова, Н. И. Люберец, Б. И. Луговкина, Ф. Д. Двойнишникова и многих других, которые не уходили от самолетов ни днем, ни ночью, пока не поставили самолеты в строй. Посильную помощь техническому составу оказывали все: и летчики, и штурманы, и стрелки. Парторги и комсорги выпускали тут же на стоянке "боевые листки", показывая в них лучших техников, механиков, специалистов.

На боевом курсе

Эскадрилья В. Ф. Тюшевского, посадив свои самолеты на площадку Парасковея, рассредоточила и замаскировала их. Для организации боевой работы сюда при-, были начальник штаба полка майор А. Н. Угольников и старший инженер полка Н. А. Кузьмин. Приземистый, бледнолицый Угольников был прирожденным штабистом. Несмотря на кажущуюся медлительность в движениях, он успевал всюду: его можно было видеть и в штабе, и на старте, и на стоянке самолетов. Доброжелательность к личному составу, мягкая подкупающая улыбка, а иногда и заразительный смех - все это делало встречу с ним и желанной, и, приятной. Многие удивлялись, когда он успевал делать, свои многочисленные штабные дела. Вот и сейчас, прибыв на полевой аэродром, он успел организовать КП эскадрильи, установить связь с КП полка, и на его рабочей карте имелись самые последние данные о наземной и воздушной обстановке противника. А данные эти были не утешительными для нас: враг, наращивая силу удара, вплотную подошел к Киеву. Его мощные танковые клинья, вгрызаясь в боевые порядки наших войск, устремились на юг в направлении Белая Церковь Первомайск.

День клонился к вечеру, а боевая задача эскадрилье не ставилась. Личный состав, поужинав в совхозной столовой, расположился на отдых в копнах сена, здесь же вблизи стоянок своих самолетов. Пахло разнотравьем и вызревшими хлебами. Трудно было представить, что где-то в 200 километрах шли кровопролитные бои и каждая минута уносила сотни и тысячи молодых жизней.

Проверив охрану самолетов, Тюшевский вместе с комиссаром эскадрильи Вахлаковым также ушли на отдых. Вскоре в небе показались крупные и яркие звезды, а на краю аэродрома повис узкий серп луны. Было уже за полночь, а командир с комиссаром не могли заснуть: сначала поговорили о делах эскадрильи, а потом вспомнили казавшуюся такой далекой мирную жизнь. Виктор Фролович Тюшевский родился в г. Куйбышеве (бывшая Самара) в семье рабочего железнодорожника. Босоногое его детство прошло в нужде и лишениях. Семья была большая - 7 детей (5 девочек и 2 мальчика).

В 1929 году, окончив 8 классов, поступил в железнодорожный техникум. Став комсомольцем, он активно включился в кипучую комсомольскую жизнь. В 1932 году комсомольская организация рекомендовала его в военную школу летчиков - так Виктор Тюшевский стал курсантом Сталинградской школы военных летчиков, которую успешно закончил в 1934 году и был направлен для прохождения службы в 55-й бомбардировочный полк в г. Спасск. Вскоре, как перспективного летчика, его назначают командиром звена, затем заместителем командира аэ, командиром аэ. В этой должности В. Ф. Тюшевскому довелось принимать участие в боевых действиях в районе оз. Хасан. И вот Юго-Западный фронт. Только под утро командир с комиссаром забылись в коротком сне.

На рассвете 11 августа его, комиссара аэ Вахлакова и штурмана аэ И. Н. Смирнова вызвали на КП, где Угольников поставил эскадрилье боевую задачу нанести бомбовый удар по скоплению живой силы и боевой техники противника в районе населенного пункта Боярки. Сборы были недолгими, и в 4 часа 30 минут колеса самолета ведущего группы оторвались от росистой зелени травы. Остальные восемь летчиков пристроились к ведущему на маршруте. День выдался ясный. На небе ни облачка.

Когда группа на высоте 1200 метров подходила к Киеву, стало видно, как чуть в стороне от маршрута полета группы, над городом кипит воздушный бой. Клубок наших и фашистских юрких, вертящихся истребителей, изрыгающих из своих пушек и пулеметов смертоносные струи огня, то поднимался высоко в поднебесье, то опускался как пчелиный рой до самой земли. До заданного времени нанесения удара остаются считанные минуты - ни отвернуть, ни подождать, пока стихнет воздушный бой. Была слабая надежда, что, увлекшись воздушным боем, фашистские летчики не заметят группы, и ей удастся отбомбиться с ходу. Так и случилось.

Когда широкая лента Днепра уплыла под плоскость самолета, Тюшевский услышал в наушниках взволнованный голос штурмана: "Командир, цель вижу. На развилке трех дорог скопилось много танков. Держите курс... высоту... скорость..."

- Понял. Бомбить будем с ходу. Радисты, внимательно следите за воздухом.

А небо по-прежнему оставалось чистым - ни одного облачка, ни одного разрыва вражеского снаряда.

По взмыванию самолета командир понял, что бомбы сброшены, и через несколько секунд голос штурмана: "Цель накрыта, командир, разворот". И в тот же миг в наушниках прозвучал взволнованный голос стрелка-радиста Ф. Михеева: "Командир, нас атакуют 7 истребителей МЕ-109".

Сквозь ровный гул моторов послышался дробный стук скорострельных пулеметов ШКАС. Первая пара немецких истребителей нацелила свою атаку на ведущего, но на пути их огненных трасс встал самолет младшего лейтенанта Токарева, и смертоносная струя огня хлестнула по нему. По-видимому, сразу же был убит летчик. Самолет, вспыхнув ярким пламенем, почти отвесно устремился к земле.

При выходе из атаки оба немецких летчика попали под перекрестный огонь наших пулеметов и за это поплатились: один истребитель, загоревшись тут же, устремился к земле, а второй, оставляя за хвостом дымный след, покинул поле боя. Остальные пять фашистских летчиков с остервенением набросились на строй наших самолетов.

Вот окутался дымом самолет командира звена старшого лейтенанта Г. И. Боровкова. Когда языки красно-оранжевого пламени стали лизать прозрачные колпаки кабин, экипаж покинул самолет на парашютах. Первым выбросился стрелок-радист Селиверстов, минуту спустя выпрыгнул штурман, а за ним и летчик Боровков. Как потом стало известно, летчик и штурман приземлились на окраине села Подгорцы в расположении немецких войск. На какое-то время летчикам удалось укрыться в прибрежных камышах, но кто-то предал их, и немцы стали окружать то место, где они укрылись. Вскоре завязалась перестрелка, но фашистов было много и у них были автоматы, а у наших летчиков только пистолеты "ТТ". На предложение немцев сдаться кто-то из летчиков ответил: "Советские летчики в плен не сдаются", и перестрелка вспыхнула с новой силой. Первым был убит штурман. Г. Боровков отстреливался до последнего патрона. Чтобы не попасть в плен живым, последнюю пулю он оставил для себя. Много лет спустя следопытам школы села Подгорцы удалось восстановить имена погибших и подробности их последнего боя. Останки героев были перезахоронены вблизи школы.

Ветераны нашего полка, приехавшие в Полтаву на первую послевоенную встречу в августе 1967 года, посетили места захоронения боевых друзей, в том числе и могилу экипажа лейтенанта Г. Боровкова. Мы увидели, как заботливо ухаживают за ней ученики школы, директором которой работает многие годы Ткачев Петр Терентьевич - неутомимый труженик и организатор всей военно-патриотической работы в школе.

Получили повреждения и самолеты, которые вел заместитель командира эскадрильи старший лейтенант Н. В. Козлов. Еле дотянув до Днепра, они совершили посадку на аэродроме Бровары. Летчик Докукин сумел дотянуть до аэродрома Миргород, где и совершил вынужденную посадку. В строю осталось два самолета. По самолету командира эскадрильи пришлись две очереди снарядов, выпущенных с самолетов МЕ-109, одна очередь прошила консоль правой плоскости, а вторая угодила в правую стойку шасси, пробив при этом колесо. Без повреждений остался только один самолет командира звена лейтенанта Кривошеева. Немцы потеряли в этом бою 4 самолета. Техники были поражены, когда на наш аэродром из 9 самолетов вернулось только два. Первым произвести посадку командир приказал Кривошееву и, выждав, когда его самолет срулил с посадочной, стал заходить на посадку сам. Сажать самолет пришлось на одно левое колесо. Уже в конце пробега, погасив скорость, самолет коснулся разбитым колесом земли и, круто развернувшись вокруг него, остановился.

Со стоянок к самолету бежали люди. Подъехала машина с красным крестом на борту, а Тюшевский все оставался в кабине. Мокрая рубашка его прилипла к лопаткам, и теплые струйки пота стекали за воротник. Ноги и руки стали непослушными, словно они были налиты свинцом. "Где и в чем мы дали промашку?" - в который раз задавал себе вопрос командир и не находил ответа. "С кем и на чем воевать теперь будем?" - продолжал он казнить себя.

Тяжело переживал личный состав свою первую и такую большую потерю летчиков и самолетов. Правда, вскоре летчики, совершившие посадку на своих аэродромах, один за другим стали возвращаться в свою родную боевую семью, а самолеты отремонтированы и были готовы к новым боям и сражениям. Никто не вернулся из экипажей лейтенанта Токарева и старшего лейтенанта Боровкова. Летчик Докукин посадил свой самолет на аэродроме Миргорода, выключил работающий мотор и вылез из кабины. Покинул свою кабину и стрелок-радист. Каково же было их удивление, когда они обнаружили открытый люк штурмана, а заглянув в кабину, убедились, что штурмана нет. Когда Докукин дозвонился до своего аэродрома и доложил, что штурмана не оказалось в самолете, оттуда ответили: радист Тюшевского Ф. Михеев видел, как Кох выпрыгнул и приземлился на своей территории. Только через несколько дней штурман Кох вернулся на свой аэродром. Вот что он рассказал:

"Когда летчик на одном и то подбитом моторе перетянул линию фронта, связь между членами экипажа, по-видимому, была перебита, так как на мой вызов не откликнулись ни летчик, ни стрелок-радист. В какой-то миг самолет сделал резкий клевок вниз, и я подумал, что он неуправляем. Земля была близко и раздумывать было некогда - я сбросил люк и выбросился из кабины. Приземлился я на лугу, где женщины скирдовали сено. Побросав работу, они взяли меня в окружение.

"Колоти его бабы, чего смотрите", - предложила одна из них и, учуяв поддержку других, продолжала? "Налетался, гад", - и, угрожающе выставив вилы, двинулась на меня. Мне стало не по себе. "Влип как кур во щи". - "Свой я, женщины, свой, советский летчик", - пытался объяснить я. "Ах, гад, он и по-русски научился говорить. Советский летчик со своего самолета не прыгает", - и в тот же миг я почувствовал как чьи-то грабли прошлись по моему правому плечу. Нетрудно себе представить конец этой истории, если бы не раздался чей-то старческий голос: "Вы что, бабы, нешто сдурели. Проверить надо. Может, и, правду, наш". - "А ну, бери у него оружие", - и тут же чьи-то проворные руки вытащили мой пистолет.

"А ну, пошли в село. Там разберемся. Советский ты или немецкий", продолжал тот же голос. И я, окруженный "эскортом", с удовольствием пошел к видневшемуся невдалеке селу. Когда деду удалось дозвониться до Полтавы и оттуда подтвердили, что в том районе выпрыгнул наш летчик по фамилии Кох, дед вышел из хаты и, подойдя ко мне, спросил:

- А как твоя фамилия?

- Кох, - отвечаю я.

- Ай вправду, бабоньки, это свой.

- Извеняй, коли что.

И тут же мои бывшие "враги" стали предлагать свои услуги. Как мне лучше добраться до Полтавы.

Вернулся Кох в одном унте - второй у него слетел при раскрытии парашюта.

В разведке

К середине августа 1941 года немецко-фашистское командование все настойчивее стремилось форсировать Днепр на участке Кременчуг Днепропетровск, чтобы в дальнейшем, продвигаясь в северном направлении, соединиться с войсками Центрального фронта. Имея большое преимущество в живой силе и технике, оно стремилось поддерживать высокий темп наступления. Для переброски на левый берег реки большой массы войск они строили переправы.

В большинстве это были подвижные переправы (понтонные или лодочные). Наш бомбардировочный полк уже не раз получал задачу на их уничтожение. Но переправы строились вновь. Чтобы разрушить переправу, нужно прежде всего знать ее точное местонахождение. Эту задачу, как правило, выполняли воздушные разведчики. Полет на разведку - это один из сложных и ответственных заданий. Экипаж летит в одиночку - рядом с ним нет боевых друзей, всегда готовых прийти на помощь. Нет и истребителей для прикрытия (как правило, разведчик выполнял полеты на большую дальность, и ограниченный радиус действия истребителей не позволял использовать их для этой цели). Противник же знал, что на борту разведчика имеются ценные данные о нем, стремился во что бы то ни стало его уничтожить.

Было еще темно, когда наш экипаж был вызван на КП.

- Что бы это могло означать? - недоумевал летчик Ромахин.

- Наверное, пошлют на разведку, - ответил стрелок-радист Рябов.

Я с ним соглашаюсь. Несколько таких полетов наш экипаж уже выполнял. На КП, кроме дежурного по части, был наш командир эскадрильи капитан Б. В. Андреев и заместитель начальника штаба по разведке. На столе лежала развернутая карта. Нам объяснили задачу - с рассветом вылететь в район Днепра и на участке Днепропетровск - Канев определить наличие немецких переправ. При обнаружении сфотографировать. Данные разведки передавать на КП немедленно. Оторвавшись от карты, командир добавил: "Задача очень трудная, пойдете без прикрытия, противовоздушная оборона немцев в районах переправы, вы знаете сами, какая".

Да, мы знали, что каждый наш самолет, появившийся над переправой, враг встречал шквалом зенитного огня, немало было и истребителей противника, барражирующих в этих районах. Задача усложнялась тем, что заданный участок разведки представлял из себя 300 километров, а не 10-20, какой обычно дается воздушному разведчику для фотографирования. А это значило, что целый час экипаж вынужден находиться под огнем противника. Для заданного масштаба съемки высота полета должна быть в пределах 1000-2000 метров. На такой высоте наиболее эффективен огонь зенитной артиллерии и пулеметов врага.

- Одна надежда на облачность, - хмуро, скорее для себя, чем для кого-то, произносит обычно всегда жизнерадостный и веселый И. Ромахин.

- Откуда ты ее возьмешь, если все небо усеяно звездами, - отвечаю ему. - Нет, тут нужно что-то другое.

Мы тут же сели прокладывать маршрут по карте. По расчетам выходило, что весь полет займет примерно два с половиной часа.

- А что, если весь участок разведки пройти на самой малой высоте бреющим полетом по левому, нашему берегу реки, а при обнаружении переправы боевым разворотом набрать заданную высоту и, сфотографировав переправу, вновь перейти на бреющий полет, - предложил я. - В этом случае горючего у нас останется в баках примерно на 30 минут полета. До дому дотянем.

Доложили командиру. Наш план он одобрил, хотя и он, и мы отлично понимали, насколько сложен сам но себе длительный полет на бреющем с точки зрения пилотирования самолета и особенно ведения визуальной ориентировки, без которой теряет смысл любой полет на разведку.

В данной ситуации было бы намного безопаснее, перспективное фотографирование. Тогда экипажу не нужно появляться над целью, а достаточно пройти в стороне, имея малую высоту, но в ту пору на бомбардировщиках еще не ставили фотоустановок для такого вида съемок.

Самолет отрывается от земли, когда утренняя полоска зари лишь обозначила горизонт. До первого (входного) ориентира решаем идти на высоте 200 метров - это позволяло летчику пилотировать самолет не напрягась, а штурману - детально ориентироваться.

Весело и звонко поют свою песню еще не натруженные моторы. Внизу все ярче выделяются поляны, перелески, хутора - все, кажется, дышит покоем. А наши мысли целиком заняты тем, как лучше выполнить это ответственное задание.

На небе ни облачка. А на востоке все ярче разгорается утренняя заря. По нашему расчету, через 30 минут (время, необходимое для полета к первому ориентиру,) должно взойти солнце и, построив свой маневр с востока на запад, мы надеялись затеряться в его ярких лучах. По мере приближения к цели нарастает волнение. Но мы молчим: каждый занят своим делом.

Вот и Ново-Московск (20 километров севернее Днепропетровска), слева по борту, словно по заказу, над краем земли выкатилось солнце. Выполняем разворот в направлении северной окраины Днепропетровска. Минуту спустя еле заметным движением штурвала летчик "прижимает" самолет к земле. Увидев впереди по курсу Днепр, делает доворот вправо, в дальнейшем стараясь повторять все его причудливые изгибы. Сейчас для нас главное - не оторваться от русла реки, в противном случае придется увеличить высоту полета. В 3-4-х километрах западнее города, за очередным поворотом реки, где начинались широкие плавни, взору открылась освещенная лучами солнца понтонная переправа врага. А по ней, поблескивая краской, двигалась колонна автомашин и мотоциклов с колясками. Некоторые из солдат, одетые в мундиры мышино-грязного цвета, подставили ладони к глазам и смотрели на наш самолет, но никакого беспокойства не проявляли, считая, надо полагать, что это летит свой.

Сердце забилось учащенно. Как захотелось нам резануть по этой нечисти из всех своих пулеметов (бомб с собой мы не взяли). Но этого делать нельзя. Немцы откроют ответный огонь, и тогда вряд ли нам удастся выполнить свое основное задание, ради которого мы и пришли сюда - сфотографировать цель.

- Приготовиться к маневру! - передаю летчику по переговорному устройству. Тотчас моторы перешли на предельно большие обороты.

- Набор! - и небо перекосилось. Самолет, резко подняв нос и опустив левое крыло, за считанные секунды поднял нас на расчетную высоту.

- Горизонт! - Стрелки высотомера и компаса замирают. Открываю люки, и когда коричневая паутина, протянутая поперек реки, подошла на расчетный угол, включаю фотоаппарат. Замигал зеленый глазок командного прибора, указывая на то, что фотоаппарат работает - идет нормальная перемотка пленки.

- Снижение. Съемку закончил, - передаю летчику, одновременно закрывая бомболюки. В тот же миг небо усеялось рваными клочьями разрывов. Забушевал настоящий огненный смерч. Казалось, не было места, где бы можно было проскочить, не рискуя быть сбитым. Самолет энергично переходит в угол пикирования, на который явно не рассчитывали конструкторы. Стрелка высотомера судорожными рывками поползла в левую сторону циферблата, отсчитывая за секунду десятки потерянных метров. Контуры земли как бы разбухают, с каждым мгновением увеличиваясь в размерах.

- Вывод! - И огромная многопудовая тяжесть наваливается на плечи и грудь. В глазах плывут разноцветные круги, но полет продолжается. Сообщаю данные разведки стрелку-радисту, он передает их на наш КП. Долго молчим, каждый про себя переживает этот эпизод.

- Кажется, на этот раз пронесло, - слышу голос Ромахина.

- Хорошо, что не было истребителей, а то бы дали нам "прикурить", отвечаю ему.

Переправ пока не видно. Летим десять - пятнадцать минут. Изредка прочерчиваются с противоположного берега светлые строчки пулеметного огня.

- Сзади вверху самолет. Идет к нам, - торопливо сообщает стрелок-радист. Потом спокойнее добавляет: - Вроде свой, "Миг", наверное.

"Зачем, - думаю, - нашему самолету, да еще истребителю, в одиночку идти вдоль линии фронта?.." Не успел поделиться своими мыслями, как слышу в наушниках: "Смотри, смотри, штурман, по-моему, впереди слева переправа. - А ну, поверни влево". И правда, впереди по курсу четко обозначились контуры переправы.

- Будем фотографировать с ходу, - говорю и тух же командую: - Набор! Все повторяется как 20 минут назад. Только самолет вышел на прямую и я приготовился включить фотоаппарат, как в уши резанул дробный перестук немецкой пушки. В то же мгновение зеленым фонтаном взбугрилась дюраль правого крыла, а перед глазами промелькнул черно-желтый крест на фюзеляже "своего" истребителя.

Самолет сбился с курса.

- Вот тебе и "Миг"! - выругался вслух Ромахин. - Смотри лучше, Рябов, а то такой "Миг" быстро загонит нас в землю.

Правый мотор стал давать перебои. А нам нужно было сделать повторный заход.

- Да, этот "друг" Рябова теперь от нас не отстанет, - произнес И. Ромахин, разворачивая самолет для повторного захода.

Я промолчал, зная, что немецкий летчик не откажется от мысли сбить нас. Начали делать съемку заново, но истребитель не показывался. Вероятно, у него кончилось горючее, и он ушел на заправку.

Вокруг самолета вновь замаячили знакомые кляксы разрывов. Включаю фотоаппарат. Проходит 1, 2, 5, 10 секунд - съемка закончена. Самолет идет в сильном месиве дыма. Не успел я подать команду на снижение, как послышался резкий удар. Самолет затрясло. Затем он медленно, как бы нехотя, заваливается на правое крыло и, опустив нос, устремляется к земле.

- Ваня, ты жив? - кричу что есть мочи.

- Я-то жив! В мотор угодил, подлец... - отвечает он.

Мельком посмотрев вправо, вижу, что лопасти пиитов как крылья ветряной мельницы еле вращаются. Выйдя из зоны огня, летчик переводит самолет в горизонтальный полет. Высота 600 метров. Рябов доложил о случившемся на КП. И оттуда ответили: "Немедленно возвращайтесь". Когда нервное напряжение спало, я почувствовал, что правую ногу жжет, словно кто-то приложился к ней каленым железом. Потрогав ногу, понял, что ранен - липкая теплая кровь уже просочилась сквозь материю комбинезона. Где-то в голове также гнездилась тупая сверлящая боль. Секундой позже я ощутил, как теплые струйки стекают мне за воротник О ранении молчу, чтобы не волновать экипаж, особенно летчика, который с трудом ведет израненный, с одним неработающим мотором самолет. Думаю: раз сознание не теряю, значит, ранение не опасно. С запада надвигалась облачная пелена, успеют наши нанести удар по переправе или помешает облачность?

На подходе к аэродрому, когда мне стало дурно, я попросил Ромахина сесть с ходу.

Итак, я снова на госпитальной койке. На другой же день где-то к вечеру меня навестили друзья. Они сказали, что осколки снаряда, разорвавшегося под моей кабиной, застряли в шелку парашюта - это меня и спасло. Техники насчитали в самолете около 20 осколочных и пулевых пробоин. А самую приятную для меня новость они оставили напоследок - весь наш экипаж за успешное выполнение задания (снимки оказались отличного качества) представлен к правительственным наградам.

Тогда я не мог и предполагать, что некоторых из своих друзей вижу в последний раз. Через два дня мне сообщили, что с боевого задания не вернулся экипаж Ивана Ромахина. С ним были И. Синьков и И. Рябов. Их горящий самолет при отходе от цели упал и взорвался. Не хотелось верить, что их не стало. На душ было горько от сознания, что ты не можешь сейчас же, немедленно отомстить фашистским выродкам за гибель боевых друзей.

Задание будет выполнено

Обнаруженную переправу нужно было уничтожить. И такая задача не заставила себя ждать. Командир полка К. С. Дубинкин и начальник штаба А. Н. Угольников задумались - как лучше ее выполнить. Чтобы разбить эту узенькую ленточку, какой она представляется с воздуха, нужно было выслать на цель большую группу самолетов или самолеты, способные выполнять бомбометание с крутого пикирования. Ничего этого з распоряжении командования полка не было. "Константин Степанович, я не вижу другого выхода, как собрать наши лучшие экипажи и поставить им задачу на бомбометание с малой высоты, - рассматривая лежавшую перед ним крупномасштабную исчерченную красными и синими линиями карту, произнес начальник штаба. И, не дождавшись ответа командира, продолжил: - Тем более, что синоптики на ближайшее время ждут ухудшения погоды. В случае чего, экипажи прикроются облачностью".

"Я и сам думал об этом, - ответил К. С. Дубинкин и тут же, как бы отвечая сам себе, продолжил, - а что, если потеряем и эти экипажи? Кто воевать будет?.. Но Вы правы - другого здесь ничего не придумаешь. Вызывайте немедленно на КП все экипажи командиров эскадрилий и их заместителей".

Когда вызванные экипажи Тюшевского, Андреева, Никитина и их заместителей: Чемериса, Епанчина, Козлова собрались на КП, командир полка сказал: "Товарищи командиры, вот здесь, - указка командира из обструганного прутика уперлась в р. Днепр в районе Кременчуга, - противник вблизи железнодорожного моста навел понтоны и начал переправлять свои войска и боевую технику на левый берег Днепра. Переправа прикрыта несколькими батареями зенитной артиллерии и истребительной авиацией. Командующий фронтом приказал - переправу разбить и в дальнейшем держать под контролем. Не допустить, чтобы противник использовал ее для переброски своих войск. Приказываю: задание выполнить с малой высоты одиночными экипажами с интервалом 10 минут. Минимальная высота бомбометания - 300 метров.

Для внезапного выхода на цель используйте облачность. Истребителей прикрытия не будет. О выполнении задания передавать на КП немедленно по радио. Подробный доклад после посадки. Первым вылетает Тюшевский. Вылет тотчас по готовности. Если вопросов нет - по самолетам. Желаю удачи".

Экипажи разошлись по своим стоянкам. А на аэродром в это время уже стали наползать мощнокучевые мохнатые шапки облаков, отбрасывая на землю плотные тени.

"Как, штурман, мыслишь выполнять эту задачу?" - обратился Тюшевский к Василию Чернявскому. Василий - молодой, обаятельный блондин, посмотрев на небо, ответил: "Если над целью будет сплошная облачность, лучше идти в облаках, из которых выйти перед самой целью". - "Все верно, но надо учесть, что фрицы нас ждут именно с этого направления, и, кто знает, хватит ли нам времени отбомбиться". И уже тоном приказа продолжил: "Сделаем так - до цели пойдем в облаках, но с обратного направления. Думаю, что пока немцы разберутся, чей это самолет, мы задачу выполним".

Несколько минут спустя, Тюшевский вырулил на старт. По знаку флажка стартера летчик двинул секторы газа до упора вперед. Нагруженный бомбами самолет медленно набирал высоту. Экипажу приходилось до этого выполнять много разных заданий: бомбить скопление танков, автомашин, железнодорожных станций, но все это были площадные цели, а сейчас предстояло нанести удар по узенькой переправе, которая смотрелась с высоты, как натянутая балалаечная струна. Хорошо бы, если в районе цели, как и в прошлый раз, когда бомбили скопление вражеских эшелонов на станции Потоки, оказалась сплошная слоистая облачность. Тогда экипаж был атакован четырьмя истребителями противника, но Тюшевский умелым маневром успел завести самолет в облачность. Выждав время, когда, по расчетам, у истребителей должно было кончиться горючее, экипаж вышел из облаков и, не обнаружив их, нанес меткий удар по заданной цели.

По мере приближения к цели кучевая облачность сменилась сплошной слоистой, нижняя кромка которой все более понижалась - 700, 600, 400 метров. Яркие краски земли поблекли. Резко ухудшилась горизонтальная видимость. Штурман вынужден был непрерывно вести детальную ориентировку. На участке Новые Сенжары - Козелыцина Василию удалось определить направление и скорость ветра, рассчитать данные для бомбометания. Под крылом самолета проплыл железнодорожный мост через реку Псёл. Спустя 3 минуты должна быть цель, а ее все не видно... Через минуту томительного полета на горизонте стал вырисовываться железнодорожный мост на реке Днепр, а в 2-3-х километрах от него - еле заметная нить переправы.

"Командир, цель вижу, уходите в облака", - услышал Тюшевский в наушниках взволнованный голос штурмана. Тюшевский и сам заметил то, что через несколько минут им предстояло разрушить. Послушный поле летчика самолет зарылся в облака. В кабине сразу стало по-осеннему сумрачно и неуютно, лишь многочисленные стрелки застекленных приборов, как живые, продолжали жить своей напряженной жизнью, подсказывая летчику положение самолета относительно горизонта и состояние различных агрегатов и механизмов. Пройдя в облаках 15 минут, Тюшевский развернул самолет на 180° и слегка отжал штурвал от себя. Минуту спустя впереди по курсу, как на проявляемой фотобумаге, стали появляться земные ориентиры. Под самолетом обозначилась развилка железных дорог. "Александрия", - определил штурман. Уточнив данные бомбометания, экипаж вновь укрылся в облаках.

"До цели одна минута. Снижение", - скомандовал штурман и тут же открыл бомболюки. Самолет из облаков вышел на высоту 270 метров - ниже безопасной высоты для данного калибра бомб. В трех километрах впереди четко обозначилась переправа, забитая боевой техникой. "Будем бомбить", - решил командир и сообщил о своем решении экипажу. "Почему не стреляют? - подумал командир и тут же ответил сам себе, - не ожидают, что русские рискнут бомбить в такую погоду и с такой малой высоты". И в тот же миг вокруг самолета запрыгали вихрастые облачка взрывов. Резкий удар - и самолет стал опрокидываться на правое крыло. Затем самолет потянуло влево. Летчик с трудом выравнял его. Беглого взгляда было достаточно, чтобы определить: левую, консольную часть плоскости пробил крупнокалиберный снаряд, оставив на ней зияющую дыру величиной с человеческую голову.

- Влево пять градусов, - раздалось в наушниках, и летчик нажал левую педаль. Когда пятое деление картушки компаса ушло от компасной стрелки вправо, выравнял педали. "Сбросил", - доложил штурман, но летчик и не почувствовал, когда самолет, освободившись от груза, устремился вверх. Прошли считанные секунды, и командир услышал радостные возгласы штурмана Чернявского и стрелка-радиста Феди Михеева: "Переправа разорвана". В тот же миг второй снаряд угодил в хвостовую часть самолета - самолет задергало, как в лихорадке. К счастью для экипажа, снаряд миновал рулевое управление. Летчику с трудом удалось выравнять самолет и перевести на малый угол набора.

"Штурман и радист, - передал по переговорному устройству летчик, - в случае, если самолет завалится, покидайте его немедленно". Набрав 1200 метров, летчик перевел самолет в горизонтальный полет. При подходе к аэродрому в облаках появились отдельные просветы. Самолет пошел на снижение. Летчик решил выпустить шасси на высоте 600 метров, чтобы в случае неуправляемости самолета успеть его покинуть. Руки и ноги летчика от длительного напряжения деревенели - на всем протяжении полета от цели израненный самолет с трудом слушался рулей. Высота 600 метров - рычаг выпуска шасси на "Выпуск". Вспыхнули зеленые лампочки, сигнализируя, что шасси встали на замки. Тряска самолета резко возросла. С большим трудом летчику удалось подвести самолет к земле и плавно посадить на колеса. В конце пробега, когда хвостовое колесо самолета коснулось посадочной полосы, часть хвостового оперения отвалилась, самолет, задрав в небо нос, пробежал по инерции несколько метров и остановился. А к нему уже мчались пожарная и санитарная машины. Спустя несколько минут подъехал к самолету командир полка. Приняв рапорт о выполнении задания, он спросил Тюшевского: "Почему не покинули самолет, он же мог развалиться каждую минуту?"

"Очень мало осталось самолетов, товарищ командир. Было бы жаль, если бы мы потеряли и этот", - ответил ему Тюшевский. Через несколько дней умелые руки техников восстановили и этот, казалось, безнадежно поврежденный самолет. И он еще послужил экипажу. Когда приземлился последний, вылетевший на выполнение этого задания экипаж, стало известно, что переправа была разрушена еще в двух местах.

И на этот раз приказ был краток: разбомбить автоколонну врага, змейкой извивающуюся от местечка Павлыш на Кременчуг. В полет ушло и звено Павла Компанийца. Погода была ясная. Чистое голубое небо казалось бездонным. Раскаленное солнце успело так нагреть выкрашенную в темно-зеленый цвет металлическую обшивку самолета, что до нее было больно дотронуться. Но Павлу было не до этого - его мысли уже были там, над целью, где его звену через несколько секунд предстояло прорвать плотную завесу из огня и нанести прицельный удар по вражеской колонне, рвущейся с ходу форсировать реку Днепр. Удар наносился малыми группами без сопровождения своих истребителей. До цели оставалось еще 10-15 километров, а по курсу самолетов и выше и ниже их трассы полета голубая скатерть неба была уже усеяна дымными клубками. Павел знал, что при таком плотном зенитном огне над целью истребителей противника поблизости быть не должно, и это немного успокаивало. Искусно маневрируя, Павел вводит звено в зону огня. "Цель вижу, - услышал он штурмана. И тут же: - Прямая". Еле заметными движениями рук и ног летчик поставил на приборах рассчитанные штурманом величины и мельком взглянул на ведомых - оба были на месте. Открыты бомбовые люки. Вдруг машину швырнуло вверх, и Павел с горечью отметил - машина перестала слушаться руля глубины. Отмашкой рук Павел как бы сказал ведомым: "Идите на цель самостоятельно". Ведомые, поняв командира, вышли вперед.

"Хорошо, что нет истребителей", - подумалось Павлу. Само собой напрашивалось решение - сбросить бомбы и попытаться довести самолет до своей территории. А как же цель? Вдруг ведомые промажут. Нет, во чтобы то ни стало нужно дойти до нее. "Будем бомбить по цели!" - сообщил он штурману и, подобрав заданную штурманом высоту триммером руля высоты, продолжал полет.

"Бомбы сброшены по цели", - доложил штурман, и Павел "блинчиком" с большим радиусом развернул самолет в сторону своих войск. Вложив в этот полет все свое мастерство, летчик привел самолет на свой аэродром. Выслушав доклад летчика, руководитель полета отдал команду: "Экипажу покинуть самолет". Покинуть почти исправный самолет? И Павел упросил руководителя полетов - разрешить ему попытаться сесть. Около 10 раз примерялся он, выбирая точку, с которой, прибавив газ обоим моторам, самолет смог бы попасть в начало посадочной полосы - и Павлу это удалось. После остановки самолета в конце пробега, летчик, не заруливая на стоянку, выключил моторы. К самолету подъехали командир, санитарная машина и специалисты инженерно-технического состава. Когда открыли люки, то увидели: сорвавшаяся с верхнего замка бомба смятыми лопастями ветрянки взрывателя уперлась в стойку держателя замка, а хвостовым оперением заклинила тягу руля глубины. Специалисты оружейной службы под руководством Ф. Капралова осторожно сняли ее, и, вынув взрыватель, отвезли на свое место, чтобы в следующем полете вместе с другими сбросить на голову врага.

Встреча с другом

Рана моя быстро затянулась, и я уже самостоятельно ковылял по палате. Правда, два маленьких осколка, глубоко врезавшиеся в черепную кость, так и остались там (хирурги не смогли их удалить), но они не причиняли мне какого-либо беспокойства.

В один из дней конца августа ко мне в палату врывается Иван Синьков, в накинутом на плечи белом халате, до неузнаваемости похудевший, с белым инеем на висках. Это было так неожиданно, что я растерялся (все в полку считали его погибшим вместе с экипажем). Мы обнялись. Вот что он рассказал мне тогда:

- Задание было обычным - нанести бомбовый удар по скоплению техники противника в районе Канева. Мой летчик заболел, и меня включили в боевой расчет твоего экипажа. Шли без истребительного прикрытия. Над линией фронта были атакованы 8 истребителями противника. Завязался воздушный бой. Стрелки-радисты отражали натиск вражеских истребителей, но те как ошалелые посылали в нас одну очередь за другой.

"Только бы успеть отбомбиться", - думаю про себя. Вот один фашистский стервятник от чьей-то меткой очереди задымился и, оставляя за собой хвост черного дыма, пошел к земле. Осталось семь, но они не отстают. Взоры всех устремлены на машину ведущего. Все с нетерпением ждут, когда из люков ведущего посыплется смертоносный груз.

Но вот бомбы сброшены, и внизу забушевал огонь, превращая боевую технику врага в груды исковерканного металла. На развороте от цели одному фашисту удалось сзади вплотную подойти к нашей машине и выпустить длинную очередь. Самолет наш вспыхнул и, опустив нос, стал падать. Я крикнул Ромахину и Рябову, но никто не отвечал. Оглянувшись, увидел сквозь отверстие от снаряда, пробившего приборную доску, залитое кровью лицо летчика.

Сбросив люк, с трудом выбрался из самолета. Упругая струя встречного потока воздуха перевернула меня, и я полетел головой вниз. Что есть силы дернул вытяжное кольцо. Сильный рывок - и парашют раскрылся.

Осмотрелся. В небе вроде никого нет. Раздался глухой взрыв - это где-то в километре взорвался, по-видимому, наш самолет. Что стало с Ромахиным и Рябовым мне неизвестно. Скорей всего они погибли.

Внизу лес и небольшая поляна с развилкой дорог. У опушки леса несколько машин и батарея немцев. За лесом - болото. Ветер уносит меня именно туда. "Только бы подальше от немцев", - думаю про себя. Над батареей меня пронесло в метрах 400-500. Было хорошо видно, как несколько солдат открыли по мне огонь. Одна очередь прошила купол парашюта. Потом солдаты вскочили в машину, и она стала разворачиваться. "За мной", - промелькнуло в голове. Лес оказался небольшим. Спустя минуту, ломая камыши, я приземлился в болото. Погрузившись по пояс в вонючую жидкость, ногами нащупал дно. Отстегнув лямки парашюта, я скомкал его и утопил. Вынул из кобуры пистолет, дослал патрон в патронник и стал ждать, когда появятся фашисты. "Живым все равно не дамся", - решил я.

Через несколько томительных минут послышалось тарахтенье автомобильного мотора. Потом я отчетливо услышал чужую речь. Голоса разделились - одни стали удаляться вправо, другие влево. В то же время отовсюду послышалась дробная трель автоматных очередей. С сухим треском падал подкошенный камыш. Пришлось погрузиться глубже, по самую голову.

Не знаю, сколько прошло времени, когда вновь заурчал мотор и солдаты уехали. На болото опускались сумерки. Меня стало знобить. Дождавшись темноты, осторожно выбрался из болота и по звездам пошел на север. Прошел с километр и натолкнулся на одинокий домик. Хотел его обойти, но залаяла собака. Скрипнула дверь, и тут же раздался мужской голос: "Цыц, окаянная!" Я понял, что меня заметили и решил не скрываться. Подошел вплотную, поздоровался и сказал: "Я советский летчик. Есть тут немцы?"

"Заходи", - последовал ответ. При свете керосиновой лампы я увидел пожилого мужчину лет 60, нижесреднего роста с окладистой, давно нестриженной и нечесанной бородой. Он рассказал, что видел падающий горящий самолет и опускающегося на парашюте летчика. Слышал и стрельбу на болоте. Сделав самокрутку и прикурив от лампы, продолжал: "Я здесь лесником был. Жена умерла уже 3 года назад. Единственный сын сейчас в Красной Армии. Немцы у меня еще не появлялись, но их здесь много, и все двигаются в сторону Днепра". Я попросил у него гражданский костюм. Вынимая его из сундука, старик сказал: "Это костюм моего сына, ношеный, правда, да тебе, чай, не в гости, ходить в нем". Дал он мне и сухое нательное белье. Я переоделся. Оставил у гостеприимного старика реглан, шлемофон и, расспросив, как лучше идти, продолжал свой путь.

По словам старика, севернее Канева в 8-10 километрах к реке вплотную подходили камыши. Я шел в этом направлении. По дороге несколько раз натыкался на немецких солдат. Два раза был обстрелян. Старик оказался прав к утру я вышел на заболоченный берег с высоким камышом. С полчаса отдохнув, скинул костюм, ботинки, спрятал пистолет и пустился вплавь. Около своего берега был обстрелян своими. К счастью, пуля только задела мякоть - он показал на забинтованную выше локтя руку.

Мы долго проговорили с ним в тот раз. Он сказал, что в полку осталось всего 5 исправных самолетов и поговаривают, что скоро нас должны послать на переучивание. На этом мы с ним и расстались. "Да, чуть было не забыл - тебе письмо", - произнес он, уже подходя к двери. И положил мне его на тумбочку. Письмо было от отца.

Это первый треугольник, полученный мною на фронте. Отец пишет, что в деревне осталось мало мужиков, справляться с работой становится все трудней и трудней и в конце наказ - бить фашистскую нечисть по первое число.

На учебу

...Шел сентябрь 1941 года. От часто навещавшего меня Вани Синькова стали известны подробности гибели последних самолетов полка. Когда в полку осталось всего три самолета, из дивизии поступило распоряжение - нанести удар по скоплению техники противника в районе Кременчуга. Вместе с Никитиным и Стефаненко в этот полет был назначен и Федор Кубко. К тому времени он имел больше всех вылетов в полку - 30. Федя окончил в 1939 году вместе с Компанийцем Качинскую школу летчиков-истребителей. Вместе они прибыли в наш полк, успешно закончили переучивание на бомбардировщиках и часто вместе летали на боевые задания. В свободное от полетов время их всегда можно было видеть вдвоем. В отличие от своего высокого и стройного друга, Федя не вышел ростом, был круглолиц, но светло-серые глаза всегда смотрели весело и дружелюбно. Как с отличным летчиком, хорошим и верным товарищем, с ним охотно летали и штурманы, и стрелки-радисты.

Такой малой группой, без прикрытия своих истребителей, полку еще не приходилось выполнять боевые задания. Зная насыщенность истребительной авиации противника над полем боя, приходилось сомневаться в успешном исходе этого полета. Ставя звену задачу, майор К. С. Дубинкин предупредил: "Погода над целью ясная, заход выполните со стороны солнца, после сбрасывания бомб немедленно уходите со снижением до бреющего полета".

В районе цели звено было атаковано большой группой истребителей врага. На один наш самолет приходилось 4-5 вражеских самолетов. Сначала враг подбил ведомые машины. Некоторые члены экипажа покинули самолеты на парашютах, но были расстреляны в воздухе. Федор Иванович Кубко остался в воздухе один. Стрелок-радист и штурман отстреливались до последнего патрона. В очередной атаке снаряд, посланный вражеским истребителем с короткой дистанции, угодил в рулевые тяги, и неуправляемый самолет врезался в землю. Никому из экипажа спастись не удалось. Это случилось в районе Новые Сенжары. Так наш полк в сентябре 1941 года стал "безлошадным", то есть остался без боевых машин. В ночь с 12 на 13 сентября на специально выделенном для нас эшелоне мы покинули Полтаву - отправились на восток. Догадывались, что едем на переформирование, хотя куда, точно не знали.

В ту же ночь эшелон подвергся налету немецких самолетов. Покинув вагоны, мы залегли кто где успел. С противным свистом неслись бомбы и ухали на земле, раскидывая вокруг смертоносные осколки.

За войну десятки раз приходилось попадать под бомбежки, но особенно неприятны они ночью, когда не видно маневра самолета и, кажется, что каждая бомба, сброшенная немецким летчиком, предназначена именно для тебя. И каждый раз думалось: "Насколько приятнее сбрасывать бомбы на головы врагов, нежели прятаться от них". К счастью, на этот раз потери были незначительные, и вскоре поезд тронулся дальше.

В селе, куда мы прибыли после длительных мытарств, нам предстояло переучиваться - водить самолеты Пе-2 (Петляков-2). Самолет был сконструирован В. Петляковым в 1940 году и предназначался для бомбометания с пикирования, при котором намного повышалась точность удара.

Полк пополнился молодыми летчиками, штурманами, стрелками-радистами. Переучивание затянулось до июня 1942 года. После того как стало известно, что промышленность к тому времени не могла обеспечить всех нуждающихся в этих самолетах, нам было приказано прибыть в Азербайджанскую ССР и приступить к новому переучиванию, теперь уже для полета на американских бомбардировщиках.

Жаль было покидать гостеприимное село и расставаться с полюбившимся всем самолетом Пе-2, но приказ есть приказ. В июне 1942 года мы прибыли в город, где поначалу нас поражало все: и плоские крыши домов, и узкие-преузкие улочки на окраинах города с толстыми, сложенными из глины и камня стенами по обеим сторонам, и незнакомая речь, и журчащие мелководные арыки, обилие овощей и фруктов.

Вскоре состоялось и первое знакомство с американским бомбардировщиком "Бостон", на котором нам предстояло принять участие в боевых действиях. Самолет Б-20, так именовался в инструкции этот самолет, не имел таких изящных и стремительных форм, каким обладал Пе-2. Своими формами он напоминал большую птицу, присевшую отдохнуть после утомительного перелета. Бомбардировщик имел и ряд существенных отличий от отечественных машин, как в конструкции двигателей и планера, так и в оборудовании его приборами и агрегатами.

Все надписи на рычагах, тумблерах, лючках были выполнены на английском языке. Нужно все это было изучать. Особенно трудно доставалось тем, кто раньше не изучал английский язык. Экипаж самолета составляли 4 человека: в кабине стрелка-радиста размещался еще один стрелок.

Самолет в полете понравился. Довольно легкий в управлении, надежно работающие двигатели, хороший обзор и неплохие аэродинамические качества самолета - все это придавало полету ощущение легкости и надежности. В течение двух месяцев весь летный состав полка освоил на нем полеты в простых метеоусловиях.

Предстояло освоить полеты в сложных метеоусловиях и ночью. С выполнением этой задачи руководящий состав полка справился легко и быстро, а с молодыми летчиками, прошедшими, как правило, ускоренный курс обучения в летных школах, пришлось повозиться. Не обошлось здесь и без тяжелых происшествий.

Как-то глубокой осенью над аэродромом низко висели облака и моросил дождь. Я уже сидел в кабине самолета, ожидая сигнала на вылет, как услышал голос Вани Синькова:

- Гриша, ты что пригрелся уже? Вылезай. На этом самолете сейчас я полечу с Цыпленковым.

- Если хочешь скрыться от дождя, то залезай, разместимся вдвоем, ответил я.

- Нет, я вполне серьезно...

Тут подошел летчик Цыпленков, и я понял, что Ваня не шутит. Самолет, оторвавшись от земли, тут же растворился в дождевой сетке, а спустя 3-4 минуты раздался громадной силы взрыв. Я увидел бегущих по направлению к взрыву людей и побежал тоже. Нас обогнали пожарная и санитарная машины и на "виллисе" - командир полка. Когда мы добежали, то увидели жуткую картину: самолет горел десятками разбросанных частей, а в санитарную машину несли изуродованное тело Синькова: он покинул самолет уже на малой высоте, и парашют не успел раскрыться. Заключение комиссии было такое: молодой летчик не справился с управлением машины и потерял пространственное положение. Так полк сразу потерял четырех человек, а я своего лучшего друга Ваню Синькова. Оказавшись в 1957 году по делам службы в Кировабаде, я пытался найти место его захоронения, но, к сожалению, мне это не удалось.

Не могу не вспомнить происшествия, которое на долгое время стало темой для разговоров.

Как-то в один из летних солнечных и жарких дней летчику Майорову было приказано облетать самолет, вышедший из ремонта. Полетов в этот день, кроме этого, не планировалось (полк готовился к ночным полетам). Принял из ремонта и готовил самолет к облету техник звена старший техник-лейтенант В. И. Лебедев.

После выпуска в полег самолета Лебедев собрался пойти на стоянку, куда должен был после облета отрулить самолет Майоров. Стоянка эта располагалась недалеко от старта. Рассчитывая на то, что по инструкции летчик был обязан после выруливания на линию исполнительного старта остановить самолет, осмотреть взлетную полосу, после чего запросить у руководителя полетов разрешение на взлет, он, не предупредив летчика, встал ногами не небольшую боковую стремянку, выступающую за фюзеляж, и, взявшись руками за два углубления в боковой части фюзеляжа (стремянкой и углублениями летчики пользуются, чтобы забраться в кабину), стоял в таком положении, пока летчик выруливал на старт. Поскольку полетов не было и взлетная полоса была свободна, летчик в нарушение инструкции останавливаться на старте не стал. Запросив разрешение на взлет во время выруливания, он с ходу пошел на взлет. Лебедев, не предвидя такого маневра, спрыгнуть не успел. На первом развороте Лебедева заметил стрелок-радист и передал об этом летчику, тот плавно развернул самолет на противоположный курс и, не делая положенного круга, мягко приземлил самолет. Когда самолет остановился, то подбежавшие товарищи долго не могли разжать "намертво" вцепившиеся посиневшие руки Лебедева. За этот короткий полет голова его поседела.

* * *

22 ноября 1942 года полк, почти полностью укомплектованный самолетами и личным составом, во главе с новым командиром полка Маловым Иваном Ивановичем, прибывшим к нам вместо убывшего к месту новой службы Дубинкина К. С., получил задание перегнать самолеты в Москву на перевооружение. Перелет проходил в очень сложных погодных условиях. На всем маршруте нас преследовали частые туманы, снегопады, метели. Видимость иногда достигала нескольких сот метров. Летный состав, подготовленный к полетам в сложных метеоусловиях и ночью, с заданием справился успешно.

Закончив переворужение, полк следовал на аэродром Миллерово с промежуточной посадкой на аэродроме Тамбов. При подходе к аэродрому Тамбов, где нам надлежало окончательно доукомплектоваться личным составом и недостающей техникой, у одного экипажа при выпуске шасси они не встали на замки. Высота полета была 400-500 метров. Опасаясь за исход посадки, летчик приказал экипажу покинуть самолет на парашютах. Первым выпрыгнул штурман Джикия. Наблюдавшие с аэродрома товарищи видели, как темная точка, отделившись от самолета, устремилась к земле... Прошло 1, 2, 3 секунды, а парашют не раскрывается. "Что он сдурел, что ли?! С такой высоты делать затяжку!" - произнес кто-то. А точка все продолжала свой стремительный полет к земле. Вот она скрылась за зубчатой стеной леса. "Все! Каюк!" - продолжал тот же голос.

К месту падения немедленно выехала санитарная машина. Каково же было удивление товарищей, прибывших на место, когда они увидели как ни в чем не бывало шагающего им навстречу штурмана с парашютом, перекинутым через плечо. Джикия рассказал, что после отделения от самолета все его попытки найти вытяжное кольцо парашюта ни к чему не привели: на положенном месте его не оказалось... И тут удар... Сначала о верхушки елей... Потом высокий снежный сугроб...

"Долго я лежал не шелохнувшись, - продолжал он, уже лежа на носилках в санитарной машине, - не верилось, что остался жив, только боль в левой части подреберья подтверждала, что самое худшее уже позади..." Оказалось, что подогнанные на земле лямки парашюта, задев за что-то в кабине при прыжке, перекосились, и вытяжное кольцо оказалось в стороне от того места, где его тщетно искал штурман. Отделался Джикия на этот раз трещиной одного ребра. Вскоре он вылечился и продолжал летать.

На аэродроме (под Тамбовом) полк вошел в состав 244-й бомбардировочной авиационной дивизии. Командовал дивизией Герой Советского Союза генерал-майор авиации В. И. Клевцов. 8-го февраля по приказанию В. И. Клевцова полк перелетел на фронтовой аэродром Старая Станица под Миллерово.

Уполномочен особо

В нашем авиаполку, как и в любом другом, было много разных имен: Васи, Пети, Миши... но больше всего было Иванов. Четверо из них были дважды Иванами. Это Иваны Ивановичи, об одном из которых и пойдет речь.

Как-то на одном из построений, рядом с командиром полка появился молодой, высокого роста, офицер в летной форме. "Наверное, новый летчик", подумалось нам.

Каково же было наше удивление, когда, представляя его, командир сказал: "Иван Иванович Тендряков - оперуполномоченный особого отдела. Прошу любить и жаловать". - "Лишние уши прокурора", - шепчет кто-то в строю.

"Не говори, а кто шпионов и диверсантов ловить будет - мы с тобою, что ли? - откликается его сосед. "Откуда они у нас?". - "Война - соображать надо!"

О том, что среди личного состава нашего полка могут быть трусы или изменники Родины - мы начисто отбрасывали. И жизнь подтвердила это.

Больше из книг, чем из жизни, мы знали, что офицеры такого рода службы, как правило, знают себе цену.

Прошло не так уж много времени и мы убедились, что наш Иван Иванович приятное исключение. Скромный, отзывчивый, общительный и веселый - он, как и все мы, легко мирился с бытовыми неурядицами военного времени: кушал что было, спал где придется. Днем и ночью, в дождь и стужу - его всегда можно увидеть среди личного состава. Смело и мужественно переносил он вражеские обстрелы и бомбежки. Но, несмотря на то, что мы часто общались с ним, его функциональные обязанности остались для нас загадкой. Лишь много лет спустя, после войны, в общих чертах, нам довелось узнать, как много им было сделано для обеспечения успешной боевой работы полка.

Родился И. И. Тендряков в 1918 году в лесной деревушке Леушинская Волгоградской области. Многодетная их семья постоянно испытывала нужду и Ивану с раннего детства пришлось познать тяготы нелегкого крестьянского труда. По окончании школы он поступает в училище НКВД, после успешного его окончания в 1942 году прибывает к нам.

За годы войны им была проделана большая и опасная работа по поимке оставшихся в нашем тылу немецких лазутчиков, обезвреживанию освобожденной от гитлеровских захватчиков территории от нечисти, мешавшей вести нормальную боевую работу полка.

В венгерском городе Папа, куда полк перебазировался в апреле 1945 года им была раскрыта и обезврежена диверсионно-террористическая группа, готовившая взрывы, поджоги, убийства, с целью вывода из строя личного состава и боевой техники. Нетрудно себе представить трагические последствия деятельности этой вражеской группы, не будь она вовремя раскрыта и обезврежена. Будучи комендантом югославского города Апатии, ему вместе с югославскими товарищами удалось обезвредить крупное гнездо немецкой разведки. С его помощью были ликвидированы вражеские группировки на территории Румынии, Болгарии.

Каждая такая операция требовала от ее участников не только выдержки, огромного риска, но нередко и самопожертвования. Помимо этого, Иван Иванович ограждал личный состав от проникновения враждебных слухов, настроений, толкований, провокаций. Вместе с командованием и политотделом поддерживал боевой дух и воинскую доблесть всего личного состава. Руководил переброской нашей агентуры во вражеский тыл.

В годы войны, помимо своих основных задач - нанесение бомбовых ударов нам нередко ставилась задача по выброске в тыл противника лиц в гражданской одежде, и мы не знали тогда, что все эти Саши, Маши - как они "условно" именовали себя перед вылетом проходили через руки И. И. Тендрякова.

Закончилась война. Напряжение военных лет сказалось на его здоровье. Уволившись из армии, Иван Иванович поселился в станице Георгиевская Георгиевского района Ставропольского края, где до 1951 года он руководил трестом совхозов, а в 1951 году был избран председателем укрупненного колхоза "Путь к коммунизму", которым бессменно руководил 22 года.

С 1973 года по настоящее время Иван Иванович работает председателем межколхозного объединения "Комбикормовый завод", одновременно исполняя обязанности председателя совета директоров межколхозных комбикормовых заводов.

В канун своего 60-летия Иван Иванович полон сил и энергии, новых планов и замыслов. Друзья-однополчане, бывая в тех краях, не обходят стороной его дом, им есть о чем вспомнить и чего рассказать. Нередко навещает его и бывший командующий 17-й Воздушной армией Герой Советского Союза, Народный герой Югославии, маршал авиации В. А. Судец.

Иван Иванович часто выступает перед молодежью, рассказывая о суровых днях войны, о героических подвигах своих фронтовых товарищей. Под стать отцу и ело три сына. Двое из них - Валерий и Владимир - офицеры Советской Армии, третий сын Сергей, отслужив свой срок в ВМФ, вернулся к родителям и остался в колхозе. Он - ударник девятой пятилетки, депутат сельского Совета, ему доверено было подписать рапорт краевой комсомольской организации XXV съезду КПСС.

Снова в небе Украины

Развивая наступление на Ворошиловоградском направлении, войска Юго-Западного фронта, в состав которого влилась наша 244-я бомбардировочная авиадивизия, к концу января 1943 года вышли к Северскому Донцу. Наступление войск фронта днем и ночью поддерживалось мощными бомбовыми и штурмовыми ударами.

Первый бомбовый удар на самолетах нового типа полк нанес по железнодорожному узлу Горловка. Станцию противник прикрывал плотным огнем зенитной артиллерии, как, впрочем, и весь район Донбасса, и мощным заслоном истребительной авиации.

Чтобы обезопасить себя от огня малокалиберной зенитной артиллерии и пулеметов, мы, не имея на борту кислородных приборов, забрались на высоту 6000 метров. От недостатка кислорода было трудно дышать, стучало в висках. Первым не выдержал такой высоты летчик В. С. Пышный. На миг он потерял сознание. Самолет завалился в глубокий крен и стремительно начал падать. На высоте 3000 метров летчик пришел в себя и вывел самолет в горизонтальный полет. Вскоре он догнал группу, но высоту пришлось снизить до 5000 метров.

Обрушив бомбовый груз на скопление эшелонов, группа, маневрируя, легла на обратный курс. В районе Дебальцево - Артемовск были атакованы шестью истребителями противника. Однако мощное стрелковое вооружение наших самолетов держало их на почтительном расстоянии. Сделав две безуспешные атаки, они отстали. Нам было ясно: Московская и Сталинградская битвы научили их больше заботиться о собственной шкуре, нежели об атаке, как это было в начале войны.

Первым полетом были удовлетворены вполне: по снимкам дешифровщики установили, что мы уничтожили несколько эшелонов. При этом группа вернулась без потерь. Помнятся мне и успешные налеты на аэродром Щегловка (около города Сталино, ныне Донецк). Поскольку аэродром был в 150 километрах от линии фронта, немцы считали его недосягаемым для нашей фронтовой авиации, тем более, что, прежде чем достигнуть его, нужно было преодолеть ряд мощных узлов сопротивления, снабженных средствами противовоздушной обороны. Поэтому на данном аэродроме они сосредоточили множество разнотипных самолетов.