316 пункт «B»

«Москито» аккуратно приземлил Дженкинса в «усадьбу». Вопреки всем правилам безопасности и привычкам самого Дженкинса, а также вопреки его крайней нелюбви к пишущей братии, в холле Метрополитен, в святая святых, его должны были ждать иностранные журналисты. Еще из Токио он приказал по видеотелефону Кэмпбэллу собрать как можно большее количество «этих ублюдков», как он выразился, «для пожирания падали». Нужно было торопиться. Следовало объявить о гибели Президента от рук террористов раньше, чем эти сведения дойдут до них по другим каналам. О гибели Президента знает уже, как минимум, японская разведка, и удерживать утечку информации долгое время будет невозможно.

Потому, лишь кивнув лейтенанту Тэйлору и быстро сунув руку Кэмпбэллу, выкрикнув не обращенное ни к кому лично, но ко всем: «Hello everybody!»[53] — Дженкинс заторопился в холл департмента. Толпа недоумевающих, заинтригованных журналистов ждала его уже полтора часа. Но никто не жаловался. Иностранные граждане не были исключены из числа имеющих право испытывать священный ужас при произнесении фамилии «Дженкинс». И то обстоятельство, что за все время своего нахождения на посту секретаря Департмента Демографии это был первый случай, когда Дженкинс вызвал к себе журналистов, заставляло их ожидать ОСОБЫХ СОБЫТИЙ.

Дженкинс появился крайне серьезный, как обычно, и трагический, как никогда, успевший в самолете сменить костюм и галстук на черные. Прижимая, как растерявшийся школьник, обеими руками к груди портфолио, он вышел из боковой двери холла, дошел незамеченным в сопровождении «бульдогов» до толпы — все они смотрели на дверь главного входа, — встал перед ними и просто сказал:

— Здравствуйте, господа! Трагический случай заставил меня изменить моим привычкам и вызвать вас сюда. — Телевизионные камеры числом с сотню тем временем нацелились на него. — Я исполняю сегодня трагический долг, мне достался страшный жребий объявить вам о гибели Президента Соединенных Штатов Америки Ирвинга Томаса Бакли Джуниора, верного сына своей страны.

Гул вздохов, ахов и возгласов неожиданности прошел над толпой подобно первому порыву урагана. Дженкинс продолжал просто и сдержанно. Почти без эмоций.

— Президент пал жертвой заговора врагов Америки вчера утром, когда его «крайслер» потерял управление на Парк-авеню близ Шестидесятой улицы, врезался в толпу, затем в стену дома и взорвался. Идет расследование. Мы уже знаем, что взрыв был организован, части взрывного устройства, найденные в останках автомобиля, исследуются.

Дженкинс остановился и облизал пересохшие губы. Он испытывал неподдельную скорбь и неподдельное возмущение совершившимся на Парк-авеню преступлением. Он подумал, что люди, совершившие его, достойны сурового наказания. Президент Соединенных Штатов — священная институция. Поднять на него руку — это как поднять руку на фараона в высокой тиаре. В том, что власть священна, Дженкинс не сомневался. То обстоятельство, что он, Дженкинс, организовал уничтожение фараона, однако, никак логически не нарушало стройности и серьезной значительности траурных эмоций Дженкинса. Дело в том, что самого себя, свою волю Дженкинс выносил из разряда человеческих. Высшая сверхчеловеческая сила не может быть преступной.

— Могу я задать вопрос? — Крупная, скорее даже толстая, девушка с ящичком видеотелефона на бедре тянула руку в направлении Дженкинса.

— Задавайте… — Дженкинс устало переступил с ноги на ногу и чуть-чуть поджал правую ногу: под штаниной, на икре у него заболел черный бугристый варикозный узел. «Что ей надо?» — подумал он с досадой. Шли бы по своим офисам. Бежали бы даже. Сообщать миру о преступлении в Америке. Это будет мировой новостью номер один. Это уже новость номер один. В конце концов, в Соединенных Штатах не убивали президентов с шестьдесят третьего года, с убийства Кеннеди.

— Не собираетесь ли вы, одна из ведущих силовых фигур… — девушка замялась, подыскивая слова… — точнее, самый сильный человек в стране, ведь вас боятся и уважают, не собираетесь ли вы занять место убитого Президента?

— Кого вы представляете? — Дженкинс был зол на эту толстую девочку с могучим задом. Девка положила палец точно на рану.

— «Германское информационное агентство I.G.A.». — Брунгильда направила на Секретаря Департмента Демографии раструб лазерной телекамеры.

Этот момент увидят их германские домохозяйки, рабочие и… Дженкинс не успел додумать, кто еще увидит его. Подошел быстрыми шагами один из «бульдогов» и передал Дженкинсу пакет. Секретарь Кэмпбэлл взял пакет из рук Дженкинса и открыл его, разогнув жестяные усики застежки. Оба молча склонились над вынутым Кэмпбэллом документом. Дженкинс, ознакомившись с текстом, выпрямился.

— Некая организация, именующая себя «Лигой Борьбы за Чистую Америку», взяла на себя ответственность за убийство Президента. В коммюнике Лиги, подписанном неким председателем Лукьяноф, сказано, что… — Дженкинс поднес документ ближе к лицу, — сказано следующее: «Президент Бакли казнен Лигой по желанию американского народа избавить страну от человеконенавистнического режима, установленного Дженкинсом и Турнером. Бакли являлся на деле лишь подставным лицом, реальная власть в Соединенных Штатах принадлежит зловещей двойке: Дженкинсу и Турнеру. Однако мы казнили Тома Бакли как фигуру символическую, олицетворяющую загнившую, пожирающую своих сынов американскую государственность. Придет время и придет черед Турнера. Кащей Дженкинс, конечно, главный. Он поплатится последним — он умрет медленной смертью».

Журналисты бормотали в видеотелефоны, двигались, создавали профессиональные шумы. Брунгильда пробилась к Секретарю Дженкинсу.

— Могли бы вы все же ответить на мой вопрос?

— Ответить на ваш вопрос может только американский народ. Если он сочтет, что его сын Дженкинс может послужить ему с еще большей эффективностью на посту Президента Соединенных Штатов, я буду ему служить. Я буду обязан ему служить.

— Как вы думаете, «Лига Борьбы за Чистую Америку» действительно существует, или же могущественные силы, убравшие Президента, сделали отвлекающий маневр, пытаясь уверить общественное мнение, что убийство организовано кучкой дилетантов?

Дженкинсу начала нравиться германская журналистка. Если бы он не знал, что она ничего не может знать, он подумал бы, что Брунгильда знает, что это он организовал переход президента Бакли в мир иной.

— Человек, именующий себя «председатель Лукьяноф» — реальное лицо. В Департменте Демографии на него существует досье. Существует ли «Лига», сказать пока не могу, я должен затребовать агентурные данные по этому поводу… Слушайте, я предлагаю вам сделать со мной после окончания пресс-конференции отдельно большое интервью. Я знаю, что в Германии меня не любят. А я хотел бы развеять это недоразумение. Кэмпбэлл, организуйте девушке пропуск…

Брунгильда вся зарделась. Она представила, какой скандал и шум произведет интервью с самим монстром Дженкинсом в ее родной стране. В том, что ей обеспечено звание королевы германского журнализма, нет сомнений. Дженкинс никогда никому не давал интервью. В лучшем случае он мог ответить на один вопрос. Или же его люди сортировали записки с вопросами, посланные журналистами, по темам, и затем Дженкинс, если хотел, выступал публично или в печати по этим темам. А тут интервью! Она отнесла это за счет шока от убийства Президента. Монстр задумался о своей собственной смерти и хочет выговориться… Интервью с самым зловещим человеком Соединенных Штатов. Ей повезло.

На ходу наговаривая в диктофоны тексты, журналисты бросились в свои офисы — связываться со своими странами, информировать мир об убийстве американского Президента «Лигой Борьбы за Чистую Америку». «Президент Бакли, Лукьяноф, Дженкинс… Дженкинс… Лукьяноф… Лига…» — шелестели диктофоны.

Проследовав в свой кабинет, Дженкинс отослал «бульдогов» и принял душ.

— Вы — массовый убийца, доктор. Улыбчивый очкастый кретин, поставивший себя выше Господа. — Дункан О'Руркэ с неподдельным отвращением оглядел внезапно вспотевшего Розена. Капли пота текли у доктора вдоль ушей и капали с бровей.

— Доктор Розен — служитель Господа. В свободное от насилия над природой человеческой время доктор служит духовным пастором в церкви Святой Троицы в Лос-Аламос, куда ходят за духовным утешением такие же ученые головастики, как он сам. Там он служит под именем отца Вильяма…

— Не профанируйте, как вас там… Лук что-то… — Розен отер пот с бровей и щек ладонью. — Моя вера в Христа неподдельна…

— Как же вы можете, веруя в сына Божия, перенесшего муки на кресте за человеков и для человеков, работать над созданием «человека бесплодного»?

— Не вижу противоречия. — Розен поднял очки с носа, куда они сползли, и исподлобья взглянул на Лукьянова. — Вы что, хотите для человека судьбы полчищ саранчи, которая, выжрав все зеленые поля, подыхает без пищи в пустыне, в каковую она же и превратила эти зеленые поля, и отвратительно воняет, подыхая? Этого вы хотите? Этого хотите для человека? Мое христианство — творческое и разумное, ваше и этих людей вокруг, — Розен презрительно показал рукой на троих О'Руркэ и Кристофэра, — архаическое, догматическое и лишенное смысла.

— Сейчас ты у меня лишишься смысла. — Виктор вскочил со стула и угрожающе занес руку над доктором.

— Stop it,[54] Вик! — без энтузиазма остановил сына Дункан.

Виктор послушался и убрал руку в карман джинсов.

— Ублюдок!

— Вик! — Старший О'Руркэ отделился от железного шкафа, где он стоял, облокотясь спиной о дверки. Когда-то шкаф служил для хранения одежды рабочих, обслуживающих одиннадцатиэтажный дом: техников, слесарей и уборщиков, сейчас же доржавевал свой железный век, молчаливо наблюдая за секретными встречами семьи О'Руркэ. — Вик! Не трать на него энергию. Эта формула в штанах неколебима в своей уверенности, в правоте своего желания лишить человечество детей.

— Пап, позволь мне отрезать ему яйца! — тихо попросил вдруг Вик.

— Дункан, в самом деле, раз уж он так хочет, начнем с него, — Кристофэр сиял, как черное солнце в экваториальной Африке, только что поднявшееся над нефтяным месторождением.

— Я подумаю. — Дункан нахохлился. Было похоже, что он и впрямь думает. Очевидно, так и было.

Лукьянов вдруг понял, что среди всех, оказавшихся в бейсменте вместе случайно, Розен, бесспорно, злодей. Законченный и отвратительный. Что никакие вымогательства, грешки, даже убийства бандитов семьи О'Руркэ, никакие прегрешения Синтии, если они у нее были, а тем паче его собственные, не могут сравниться с этой механической логикой убийцы во имя прогресса.

— Пожалуй, стоит отрезать ему их, — сказал он неожиданно для самого себя.

— Во, правильно, Лук, ты становишься одним из наших, — просиял Виктор. — Пап, я отказываюсь от своей доли, дай мне его наказать…

Без особого испуга, но очень серьезно Розен посмотрел на них снизу вверх. Он сидел, а они стояли. Судя по его взгляду, он не очень сомневался в решимости этих людей совершить то, что они декларировали. Было видно также, что просить и молить их он не будет. Возможно, в глубине души он находил наказание за свою деятельность справедливым и даже неизбежным. Ведь не зря во сне он называл себя слугою дьявола.

Сверху, неясные, раздались резкие и отрывистые звуки. Вниз по ступенькам, было слышно, бежали многие тяжелые ноги.

— Сваливаем отсюда! — отдал скорее бесполезный уже приказ Дункан О'Руркэ, пятясь и отыскивая тот шкаф, который служил доступом в тюремную клетку.

Виктор с револьвером в руках метнулся за шкафы, вслед за сестрой и Кристофэром. В бейсмент уже вбегали по двое, в тактическом приеме растекаясь по обе стороны от входа, солдаты. Дункан О'Руркэ, Розен и Лукьянов, получив каждый удар прикладом автомата, были тотчас взяты в наручники. В глубине бейсмента, там, где покоилась штабелями старая мебель, слышны стали погоня, выстрелы, вновь звуки погони. Спустя некоторое время были приведены и присоединены к трем «обнарученным» пленникам трое оставшихся. Виктор и Кристофэр были ранены. Лицо Синтии пересекала рваная длинная рана, сочащаяся кровью.

Ругаясь, солдаты вывели пленников наверх. На протяжении недолгого пути Лукьянову досталось, он тяжело подсчитал, шесть ударов прикладом и один болезненный тычок дулом автомата.

На поверхности солдат оказалось еще больше. Очевидно, штурмовать подземную тюрьму банды О'Руркэ прислали батальон. Лукьянов подумал, что хватило бы и десятка солдат. Обнаружилось, что двое людей О'Руркэ убиты. По всей вероятности, безо всякой необходимости. Просто согласно плану проведения операции разрабатывавший план офицер написал, что должны быть убитые. Пленных посадили в блиндированный автобус, они зашли туда по очереди. Каждого тщательно обыскал у двери сержант. Когда их посадили в автобус на самые задние сиденья, а на передних устроились лицом к ним солдаты, направив на пленных дула автоматов, в автобус вошел молодой черноволосый лейтенант. Он подошел ближе к пленным. Лукьянов узнал Тэйлора.

Лейтенант также узнал его и ухмыльнулся.

— О, старый Лук! Опять ты… Как два влюбленных, мы никак не можем расстаться. Но на этот раз ты влип прочно, надолго и окончательно. Как ты полагаешь?

— Я полагаю, что вы правы, лейтенант…

— Связался с дурной компанией… сам виноват…

Лейтенант, кажется, оправдывается, подумал Лукьянов. С чего бы это?

— Я не из этой дурной компании. Я доктор Розен. Они меня похитили с целью выкупа. — Доктор встал и сделал шаг к лейтенанту.

— Сидеть, — сказал Тейлор. — Мы выясним, из какой ты компании и доктор ли ты или больной. А сейчас сидеть. Мне было приказано взять живьем, я взял. А кого взял — разберемся.

Доктор сел.

Лукьянов закрыл глаза. В автобусе воняло казармой, грязью, пылью, сапогами и оружием. «Наверное, так же пахнет ад, если таковой существует», — подумал Лукьянов, и ему захотелось в его захламленную привычными вещами и книгами квартиру, снять ботинки, пить кофе. Снять ботинки, вернулся он к первому желанию и понял, что устал от всей этой детективной истории. Устал до такой степени, что, если ОНИ проводят свое УНИЧТОЖЕНИЕ более или менее быстро и при этом не очень делают больно, он бы скорее хотел, чтобы его уничтожили, чем ехать в грязном автобусе с солдатами и бандитами, взятыми солдатами в плен, и с обливающимся потом головастиком, изобретателем бессемянного человека. А может быть, это и великое изобретение, неожиданно пришло ему в голову. Изобретение, избавляющее от автобусов с солдатами, от шестидесяти пяти лет, от боли в правой икре, где набух толстый варикозный узел… Лукьянов открыл глаза.

Ему тотчас же стало стыдно своих жалких мыслей. Скалил зубы, скрипя ими, в улыбке озлобленный раненый Виктор. Солдаты лишь позволили сестре перетянуть ему торс его же разорванной рубахой. Непонятно было даже, сидит ли пуля у него в подмышке правой руки или, сковырнув мясо, лишь проскребла по ребру. Залитый кровью Кристофэр сплевывал густокровавую слюну и ругался на страшном негритянском слэнге, посылая солдат выебать их собственных сестер и матерей, угрожая, что сделает это сам. Синтия держала платок у разрезанного лица, и платок уже был мокр кровью, как губка. Молчал невредимый, но униженный легкостью, с какой он и его люди были схвачены, Дункан О'Руркэ. Как главнокомандующий, оказавшийся в лапах врага, не причинив врагу никакого, даже малейшего вреда…

Было ясно, что в живых ОНИ их оставят ровно настолько долго, насколько это понадобится ИМ. Сквозь мутные и пыльные, заляпанные и запотевшие стекла военного автобуса едва пробивались куски Нью-Йорка. Фрагменты стен облупленных зданий, соседние военные автомобили, очевидно, под их эскортом автобус пересекал город, фрагменты чахлой нью-йоркской зелени. Лукьянов не узнавал улиц. Однако, когда они остановились и сопровождающие их солдаты занялись открыванием не открывавшейся почему-то двери автобуса, он узнал место, куда их привезли, и назвал его остальным громко и внятно:

— Метрополитен-музеум, братья. Нас привезли в Департмент Демографии.

— Ты таки добился своего, Лук. Они ликвидируют тебя, и очень скоро. Тебя и твоих друзей — бандитов.

— Меня по закону триста шестнадцать, «B», а что натворили они? Похищение личности с целью выкупа — серьезное преступление, пока еще не карается смертной казнью… — пробурчал Лукьянов. Им полностью овладело безразличие.

Они находились в той же дежурной комнате, в какой впервые столкнулись, когда лейтенант Тэйлор со знанием дела до полусмерти избил незнакомца в черном костюме, обнаруженного у вертолетов охраны с музейным пистолетом в кармане. Лейтенант подумал об этом и, посмотрев на человека, называемого им «старый Лук», передал эту мысль ему.

— Ты добился своего, старый Лук. Сегодня ты встретишься с Дженкинсом. Но без твоего дурного пистолетика, увы для тебя. Насколько я понимаю, тебя и твоих друзей подозревают в убийстве Президента Тома Бакли. Тебе это должно нравиться, старый Лук. Шел убивать Дженкинса, а обвинен в убийстве Президента. Это даже круче, а, старый Лук?

— Президент убит? В нашей стране? — Лукьянов вопреки здравому смыслу улыбался, настолько абсурдной показалась ему мысль о политическом убийстве в строго контролируемой стране с подавленной волей к сопротивлению.

— Я не верю, что ты не знаешь об этом, Лук, кончай притворяться.

— Лейтенант, я чист, как младенец, и, ей-богу, не знал об убийстве Президента. Когда и где?

— Вчера на Парк-авеню его «крайслер» потерял управление, врезался в стену и взорвался.

— Я присутствовал там вчера, но я не знал, что это автомобиль Президента и был лишь случайным свидетелем.

— Ты никогда не убедишь в этом Дженкинса, Лук. И даже если убедишь, Дженкинс обязан найти виновных, вся Америка негодуя смотрит на него сейчас и ждет. И если он найдет не тех, виновных не в этом именно преступлении, никто не узнает. Америка ждет, чтобы свершилось правосудие. И оно свершится. А ты, ты несчастливо попал в эту историю извне. Кстати, как тебя занесло к бандитам?

— Я ушел под землю, underground. Где же мне еще было скрываться… — пробормотал Лукьянов. И добавил: — От ваших шакалов.

Лейтенант, по-видимому потеряв к нему интерес, набрал номер на клавишах телефона:

— Розика? Слушай, если все будет нормально, я освобожусь в шесть. За тобой заехать?

Лейтенант не заботится почему-то о том, что Дженкинс может узнать, что пару дней назад странный Лук Янов, этот Янов Лук уже побывал в здании Метрополитен в комнате дежурного офицера… Сказать ему об этом? Или предоставить событиям течь в том направлении, куда они текут… Внезапно Лукьянов вспомнил искаженное гримасой удивления лицо карлика-скульптора и его возглас: «Хэй, Лук, Лук, тебе когда-нибудь говорили, что ты похож на него… на самого Дженкинса?.. Гарри Джабс — скульптор, я знаю, что я говорю… я годами рисовал гипсы в арт-школе, я гляжу, Лук, на человеческое лицо как профессионал. Мне сразу все ясно — общее строение черепа, надбровные дуги, глазные впадины. У вас все это с Дженкинсом однотипное, если вас одеть в одну и ту же одежду, сбрить тебе волосы… вас родная мама не отличит…»

— Лейтенант, вы обратили внимание на. то, что если обрить мне волосы, то меня и вашего босса Дженкинса родная мама не отличит? — твердо сказал Лукьянов, когда лейтенант положил телефонную трубку. В конце концов, это был его единственный шанс на спасение. Слабый и тусклый.

Лейтенант встал со стула и подошел к Лукьянову. Наклонив голову, рассмотрел его лицо. Отошел, наклонив голову в другую сторону, потряс головой и, вернувшись, уселся.

— И что ты хочешь этим сказать, Лук? Что Дженкинс твой потерянный брат-близнец? И что первый раз ты приходил, чтобы убить брата?

— За меня говорит мое лицо. — Лукьянов вдруг стал спокоен. — Нет ли у вас, лейтенант, этого вашего отличного мерзкого пива, которым вы меня угощали?..

— В ваш первый визит ко мне? Да, уважаемый, досточтимый сэр, это пиво всегда у меня есть. — Лейтенант ловко выдвинул ящик стола, ловко выудил пиво, ловко одной рукой открыл и пододвинул бутылку. Все это время глаза его были задумчивы и нерадостны. Производя все эти операции, лейтенант тяжело думал.

— Ну, и что можно извлечь из факта? — спросил он наконец.

Лукьянов, в это время проглатывая первый глоток, ликовал. Выводя его из статуса арестованного, этот глоток переводил его в «нормальный» мир.

— То-то я все время чувствую себя в твоем присутствии как-то нелегко, Лук. Но меня сбивали волосы, твоя обильная полуседая растительность, художественный писательский беспорядок на твоей голове…

Лукьянов молчал и быстро высасывал с наслаждением пиво из бутылки. Что-то завязывалось, незримые частицы мыслей, догадок, черт лица его, Лукьянова, тоскливый взгляд лейтенанта, вынужденного думать, в то же самое время сознающего, что лучше было бы не думать, сдать этого беспокоящего человека на руки «бульдогам» и Дженкинсу, в шесть поехать за Розикой… Но старая реальность уже была разбита на куски и лежала, как мельчайшие осколки витрины, на асфальте, а новая реальность неумолимо собиралась из кусков, стягивалась, густела, дабы приобрести материальную форму.

— Вот что, — сказал Тэйлор, — я вызову парикмахера, и он лишит тебя, Лук, всех твоих излишеств.

— Угу, — согласился Лукьянов. — Может быть, вы пожертвуете для меня еще бутылкой, лейтенант? Я извиняюсь, но ваше пиво меня подкрепляет.

— Пожертвую. — Тэйлор проделал все тот же набор привычных движений и отдал бутылку. Нажал кнопку. Вошел и откозырял коренастый сержант. — Чарли, привези мне сюда парикмахера. Нашего. Ты знаешь, он тут в двух блоках. Хромого.

— Будсдел, сэр! — отчеканил сержант и скрылся.

Не зная, что сказать, Тэйлор открыл и себе бутылку пива. И стал пить. Молча. Его вопрос: «Ну, и что можно извлечь из факта?» — так и остался без ответа. Лук оставил его без ответа, но Тэйлор чувствовал, что он сам уже начал извлекать из факта.

Они провели в молчании несколько минут. Но молчание не было тягостным, оно было плодотворным.

— Отличное пиво! — Лукьянов высосал последний глоток из бутылки. — Когда мистер Дженкинс найдет время для арестованных бандитов, лейтенант? Если, конечно, вы сами знаете об этом.

— В этот момент Дженкинс выражает соболезнование матери Президента, — ответил Тэйлор.

В дверь постучали.

— Входи!

Вошел сержант.

— Сделано, сэр. Парикмахер прибыл. Сюда его?

— Извините, лейтенант, пару слов наедине. — Лукьянов почему-то вытянул руку, как будто студент на лекции просил слова.

— Чарли… — бросил лейтенант. Чарли вышел.

— Лейтенант, вы могли бы сделать эту работу сами? Не следует, чтобы меня видели лишние люди.

— Понял, Лук. Я сам обезображу твой череп. — Тэйлор вышел и вернулся с машинкой для стрижки и с бритвой — Давай, Лук, на стул, пока еще не электрический…

Через некоторое время серо-седые волосы литератора покрыли линолеум дежурки. Тэйлор взглянул на результат своих трудов. Закрыл глаза и открыл их. Сол Дженкинс, второе, а ныне, после смерти Президента, первое по могуществу лицо государства щурилось на лейтенанта.

— Кончайте работу, — надменно сказало лицо Дженкинса. — Вы должны еще побрить мне череп.

— А ноги я не должен тебе вымыть и высушить своими волосами, а, Лук? — рассердился лейтенант. Однако взялся за бритву…

Когда спустя час они закончили работу и Чарли повез парикмахера, в комнате опять воцарилась тишина.

— Ну и что мы со всем этим будем делать? — нарушил молчание лейтенант Тэйлор.

— Я предлагаю вам, лейтенант, пост военного министра в случае, если у нас с вами все получится… — сказал Лукьянов-Дженкинс. — Если этот кусок вас не удовлетворяет, скажите, чего вы хотите…

— У вас глаза иного цвета. Ваши — шоколадные, его — серые, — попробовал защититься от надвигающейся судьбы лейтенант.

— Эта мелочь исправляется в полчаса, достаточные для того, чтобы послать сержанта купить плоские контактные линзы с серыми хрусталиками. Вы боитесь, лейтенант?

— Я и не собираюсь скрывать этого, Лук.

Шел дикий дождь. Вонючий, миазматический, отдающий серой и паром подымающийся тотчас от старого асфальта, ливень. Нью-Йорк так и вонял, как старая квартира, которую подвергли дезинфекции. Гарри Джабс в ярко-желтых резиновых сапогах, в желтом комбинезоне с закрытым герметически ведром в одной руке, со складной алюминиевой лестницей на плече, плюс сумка с инструментами тяжело хлопает по заду и пояснице, портативным мулом упрямо продвигался навстречу стихиям. Далеко он не продвинулся. Всего лишь в сотне метров от дома за ним на большой скорости затормозил джип, из него выскочили два солдата и, не слушая его протестов, затолкали в машину. Сумку Гарри не выпустил из рук, но лестница и ведро остались на тротуаре, под дождем.

Запоры дверей автоматически защелкнулись изнутри. Джабс вздохнул и оглядел внутренности автомобиля. На переднем сиденье рядом с шофером вполоборота назад, к пассажирам сидел молодой лейтенант и, улыбаясь, разглядывал его, Гарри. Еще трое поместились на заднем сиденье: два солдата и тип в гражданском черном костюме и черной шапочке, надвинутой по самые брови. Тип улыбался.

— Вы что, парни, решили меня похитить и сдать в цирк? — оскалился маленький скульптор. — Уверяю вас, вы взяли не того. Я никому в этом fucking мире не нужен. Никто не даст за меня и «фудстемпа».

— Физиономист Гарри Джабс, скульптор-реалист, а вот, оказывается, ненаблюдателен, — тип в черном костюме подал голос. — Не узнал приятеля, Гарри, помнишь Парк-авеню, косящий под корень толпу «крайслер»…

— Лук? — Гарри всмотрелся в типа в шапочке. И отпрянул к двери джипа. — О, мистер Дженкинс, I am sorry, извиняюсь, мистер Дженкинс. — Но, увидев, что тип улыбается, попробовал осторожно: — Или это вы, Лук? Это все-таки вы, да?

— Считай, что и то, и другое верно… Слушай, нам нужна твоя помощь… А чтоб ты не сомневался, что я твой приятель Лук, вот тебе деталь: ты увидел на Парк-авеню человека-доску и…

— Абсолютно и позитивно, ты — Лук, — радостно сказал Джабс. — Человеку всегда приятно знать, что его умыкнули друзья, а не враги. Абсолютно и позитивно, — повторил он.

— Зря радуешься, маленький человек, — сказал лейтенант. — Мы намереваемся втянуть тебя в такую историю, что у тебя волосы дыбом встанут. Поехали, — приказал он шоферу.

— А мои инструменты… — дернулся Джабс.

— Через сутки ты сможешь иметь все инструменты Соединенных Штатов, какие понравятся. Или будешь мертв, — сказал лейтенант. — Что более вероятно…

По правде говоря, они не совсем представляли себе, как будет помогать им маленький скульптор. Они просто собирали людей, уже знающих о сходстве Лукьянова и Дженкинса. Дабы не расширять круг посвященных.

— Вот вам новый товарищ! — лейтенант подтолкнул карликового Гарри, и тот прошел и уселся в глубине камеры, рядом со старшим О'Руркэ.

— Мистер Дженкинс не будет счастлив знать, что вы держите меня как пленника вместе с врагами Соединенных Штатов Америки, лейтенант! Немедленно выпустите меня отсюда или хотя бы предоставьте отдельную комнату. — Доктор Розен был зол, и очень. Тупоголовый армеец никак не мог взять в толк, что он, доктор, лично знает Секретаря Департмента Демографии и что держать его под стражей, освободив из рук похитителей, есть преступное насилие над ним, которое Дженкинс не одобрит. — Мистер Дженкинс уволит вас, лейтенант, уволит немедленно, вы позорите армию!

Доктор кричал. Все остальные действующие лица драмы в камере при дежурке были скорее довольны, если можно было чувствовать что-либо помимо панического страха за свою жизнь, находясь в камере Департмента Демографии. Виктор и Кристофэр получили уколы и были перевязаны, резаную рану на лице Синтии закрыли, перевязав. Было ясно, что живыми они вряд ли выйдут отсюда, но их хотя бы не били и оказали первую помощь. Грубый солдафон, лейтенант оказался лучше полицейского, решили арестованные. То есть им в некоторой степени повезло, что операцию осуществляла армия.

Лейтенант насмешливо слушал доктора. Потом вдруг резко ударил его наотмашь ладонью в ухо.

— Заткнись, ты!

Повернулся и вышел. Задумчивый. У них с Лукьяновым до сих пор еще не было плана. Только в общих чертах была идея — подменить Дженкинса Луком.

До сих пор судьба лейтенанта Тэйлора всегда зависела от других, от решения начальства, от благоволения начальства, от впечатления, произведенного им на начальство. Сейчас ему предоставлялась возможность самому сделать судьбу. Старый Дженкинс относился к нему неплохо, но Дженкинс общается с сотнями таких, как лейтенант Тэйлор, и ему вряд ли видимо крайнее честолюбие лейтенанта. Лук, этому ничего другого не остается, его никто не помилует, и потому он не изменит, пойдет до конца. Лук зависит от лейтенанта, не сможет обойтись без него, и их всегда будет связывать общее государственное преступление. Оставалось определить детали плана. Двойник был, он находился на месте, следовало дождаться Дженкинса и совершить подмену, убив или изолировав Дженкинса. Разумнее убить… Пост военного министра? Лейтенант прошел к окну в конце коридора. Окно выходило на Централ-парк. Дождь перебирал кроны деревьев, серая даль с зелеными пятнами мутнела. Надвигался еще один вечер… «От всей этой обыденной гадости может помочь только пост военного министра», — подумал лейтенант и улыбнулся. Из его ребят десяток застрелит самого Дженкинса, если лейтенант даст команду. Все остальные, подавляющее большинство, застрелят лейтенанта, если Дженкинс даст команду. И было серьезное препятствие — «бульдоги» Дженкинса.

Поцеловав руку матери Президента, Турнер и Дженкинс вышли. Под зонтами. Зонты держали агенты.

— Сол, я хотел бы сказать тебе несколько слов с глазу на глаз. Проще, если мы уединимся в твоей или моей машине.

— В твоей, — согласился Дженкинс.

Мимо газонов со странной слабо-зеленой травкой по мокрым дорожкам они прошли к автомобилям. Сели в шестидверный вагон Турнера.

— Чем могу служить, Том?

— Можешь… — Турнер звучал задумчиво. — На основании того, что мне известно, твои люди арестовали обоих О'Руркэ и несколько человек из их окружения. На основании моего многолетнего опыта общения с тобой, Сол, я предполагаю, что ты собираешься обвинить О'Руркэ и K° в убийстве Президента Соединенных Штатов.

— Твои предположения верны. Собираюсь. Нужно успокоить нацию, дестабилизированную убийством главы государства. Я собираюсь выйти на экран, и все наши телеканалы донесут в каждую американскую семью мое сообщение о том, что подозреваемые в убийстве арестованы, что ведется следствие, что убийцы не останутся безнаказанными. Если хочешь, можешь и ты появиться со мною на экране, и действие на умы наших сограждан будет двойное: главы двух сильнейших служб государства, правая и левая руки правосудия заверяют нацию…

— Все понятно, Сол, не трать на меня красноречие. Ты всерьез считаешь, что эти О'Руркэ убили Президента?

— Я думаю, что не они, — ответил Дженкинс. — Но гражданам нашей страны хочется как можно быстрее успокоиться. Быстро успокоиться, Том, важно простому гражданину, он крайне взволнован…

— Президента убили те, кому это выгодно. Какая польза семье О'Руркэ от убийства Президента Бакли, спроси себя, Сол?

— Согласен, никакой, — невозмутимо процедил Дженкинс. — И что из этого? Нам всего лишь нужны виновные. Не заставляй меня, Том, читать тебе лекцию о сверхважности стабильности государства и сверхважности психического здоровья каждого гражданина. Ради этого можно отправить на электрический стул десяток негодяев, все равно виновных в убийствах и умыкании людей…

Ясно, что старый Дженкинс не простой сукин сын, ясно, что он истово верит в свою мощную идеологию, во все эти «стабильность государства», «психическое здоровье гражданина»… Однако Том Турнер имел сведения, что люди Дженкинса убрали Президента. Правда, Турнер не имел сведений, знал ли о действиях своих людей Дженкинс. Зато Турнер знал наверняка, что без приказа Дженкинса его, Дженкинса, люди НЕ ПОСМЕЛИ БЫ. Теперь перед Турнером стояла самая серьезная дилемма его жизни: выступить против могущественного Секретаря Департмента Демографии или смолчать. Во всей стране только Агентство Национальной Безопасности могло, если бы захотело, соперничать с Департментом Демографии.

— А что, если это другие? — смалодушничал Турнер.

— А ничего, — понял его Дженкинс. — Так ты появишься со мной на Ти-Ви?

— Уговорил, — вздохнул Турнер. Вздохнул по своей собственной трусости. — Когда?

— Завтра. Я заеду за тобой в Агентство, если хочешь. Сегодня нельзя, мы не иллюзионисты, люди не поверят.

Дженкинс вышел из автомобиля Турнера. Стоявший рядом с машиной «бульдог» взял его под обширный черный зонт.

Даже если Турнер и имеет какие-то сведения, он побоится их обнародовать, понял Дженкинс. Разговор в машине был попыткой восстания Турнера против него, Дженкинса. Попытка не удалась, у Тома не хватило храбрости. Второй попытки не будет. Дженкинс, сложившись, как сухие ножницы, сел в машину.

Том Турнер видел, как Дженкинс, подобно ножницам, сел в машину. Только выждав некоторое время после отбытия автомобиля Секретаря Департмента Демографии, он пробормотал шоферу: «Давай».

Президент Российского Союза Владимир Кузнецов получил сведения об убийстве Президента Соединенных Штатов Америки, находясь в джакузи. Бурлящая горячая вода вот уже с десяток лет как полюбилась русскому Президенту. Испробовав впервые удовольствие джакузи во время своего визита в Калифорнию, он сделал джакузи местом омоложения и отдыха. Сведения поступили из двух источников. Министерство иностранных дел Японии переслало своему послу шифрованную телеграмму. Источник номер два — российский посол в Соединенных Штатах. Перед голым Президентом новость предстала в виде листа бумаги на серебряном подносе, его, осторожно опустившись на корточки, поставил у края бурлящего бассейна слуга. Перескочив через подробное описание убийства, Кузнецов обратился к концу текста.

«Согласно агентурным данным, в Соединенных Штатах в настоящее время нет оппозиционной террористической организации, способной совершить подобное убийство. Андеграундные криминальные группы также исключаются, ибо маломощны и малочисленны. Более того, всегда избегают политики. Можно с уверенностью сказать, что убийство Президента задумано и осуществлено одной из могущественных спецслужб Соединенных Штатов, или армией, или полицией. Вероятнее всего, Президента могли свалить заговором внутри Агентства Национальной Безопасности (глава Том Турнер) или могущественный шеф Департмента Демографии Дженкинс. Следует ожидать жестокой борьбы за освободившееся место Президента».

— Полотенце! — Кузнецов взялся за перила и, огромный, розовый, с раздувшимся беременным животом и бледным отростком члена, полез, образовывая ручьи и роняя капли, из джакузи.

Слуга набросил на него полотенце. Шеф личной охраны Президента, он же его ближайший друг, собутыльник и советник, поднялся с мягкого дивана.

— Ну и что ты думаешь, Василий Петрович?

— От американцев ничего еще не поступало. Но, думаю, следует ожидать в ближайшие часы телевизионного сообщения. К вечеру, очевидно, явится посол с приглашением на похороны.

— Это все понятно, — поморщился Президент. — Кого нам поддерживать сейчас? Мертвого они похоронят, ясно, справятся, найдут первых попавшихся виновных, но дальше кого поддерживать?

— Дженкинса, Владимир Георгиевич. Он — неоспоримая кандидатура. Разве что сенаторы не захотят видеть у власти опасного Кащея семидесяти трех лет. Но даже и сенат с ним не справится. По нашим сведениям, у Департмента Демографии около двух миллионов сотрудников…

— Власть перешла, насколько я понимаю, к вице-президенту Уильяму Паркеру?

— Этот — пустое место. — Шеф охраны приблизился к президенту: — Дай помогу, Георгич, спина у тебя вся осталась мокрая. — И краем полотенца протер обширную спину Президента.

— Пустое или нет, но по конституции власть переходит в таких случаях к вице-президенту. А у нас к кому, я уже забыл? Кажется, к Председателю Всероссийского Собрания?

— У нас проблема запутана, все оформили, как вы велели… — Шеф охраны подал Президенту белую рубашку, и тот влез в рукава, сопя.

— Как ты считаешь, Петрович, я опять набрал веса?

— Я бы не сказал.

— Дипломат хуев, — выругался Президент. — Старость не радость, Василий. В тридцать лет я жрал все что придется, и все перегорало мгновенно в топке. Ты помнишь, какие мы были, старый черт?! — Президент, в трусах и рубашке, неожиданно схватил своего охранника за шею и потряс его. Потом несколько раз ударил друга в живот кулаками. — Какими были кобелями, а? Я ни одной секретарши не пропускал…

— Всякому возрасту — свое, — осторожно заметил суперохранник. — Нынче вам свойственна государственная мудрость.

— Кому можно позавидовать в этом смысле, так это старому аскету Дженкинсу. Сух, как щепка, физиономия — как набалдашник у тросточки — гладкая. И, судя по тому, как он жрал на последнем приеме в Собрании здесь, в Советске, нашу красную икру и осетрину, никакой ведь диеты не соблюдает. После осетрины с таким же удовольствием наворачивал жирную свинину. Вот пьет он, по-моему, слабо.

— Тут один их бизнесмен говорил мне в поддатом виде, что Дженкинс на самом деле дракон, то есть принадлежит к древнейшей цивилизации рептоидов, драконообразных, которые до сих пор контролируют Землю…

— Ха-га-га-га, — захохотал Президент. — То-то ты, Петрович, своего профессора Мальцева продвигаешь. Как твой Комитет по Сотрудничеству с Внеземными цивилизациями поживает? Всё столы вертите?

Охранник стал серьезным.

— Владимир Георгиевич, вы зря не хотите, пусть разок, но на заседание прийти. Перед вами, гарантирую, такое откроется…

— Мракобесие все это, Петрович. Но так как я тебя люблю, я тебе твою слабость к внеземным цивилизациям, твое мракобесие прощаю. Только с мертвыми не общайся… — Президент снова захохотал. — Лучше с девками…

— Не могу с девками. Варька узнает, без глаз останусь. Она и так за мной шпионит, подозревает.

Президент надел брюки. Покачал головой.

— Надо же, бабе уже сорок, а такая активная в ревности. Уже давно бы должна остепениться. Что ты с ней такое делаешь в постели, что она не хочет, чтобы ты с другими делал, а, Петрович?

Шеф охранников смутился:

— А черт его знает, Георгич, вроде ничего особенного. Дура баба, да и все тут. Чувство частной собственности слишком развито, наверное. «Мое», да и все тут…

— Ну да, скромничай… Мы с тобой немало погуляли — что я, не слышал, как от тебя бабы визжали аж, когда ты их натягивал?..

— Георгич, побойся Бога, обслуга услышит, — голос суперохранника звучал виновато.

— Во, какой важный стал, — удивился Президент. — Я тебя не для того генералом армии сделал, чтобы ты, Петрович, от уважения к самому себе млел. Расслабься. А то разжалую. — Президент рассмеялся, довольный, как ему показалось, остротой. Завязал галстук. — Как ты думаешь, не выразить ли нам сейчас соболезнование телеграммами в адрес сената, Дженкинса и в Агентство Национальной Безопасности?

— Но они ж еще не объявили о случившемся. Официально Том Бакли еще жив, хотя мертв уже тридцать с лишним часов.

Подошел слуга с тем же серебряным подносом. Президент взял с подноса бумагу. Прочитал. Босиком, в брюках, рубашке и галстуке. Задумчиво пошевелил пальцами ног.

— Уже мертв. Официальное совместное сообщение Правительства и сената Соединенных Штатов.

— Во! — удовлетворенно воскликнул генерал армии. — Теперь можно выражать что угодно. От соболезнования до негодования.

— Бакли был нормальный. — Президент надел пиджак, поданный слугой. — Нормальный мужик был и все понимал. Я хоть по-английски и не шпрехаю, но я его легко понимал. Все у него как надо было. Официантку взглядом разденет — уже ясно, не пидар какой-то там, к рюмке рука у него не запаздывала никогда. И вообще, не злой был. Смеяться тоже любил. Мизинец покажи — расхохочется…

— Так, может, дурак был? — предположил генерал армии.

— Может, и дурак, — согласился Президент. — Но мы ведь держава-соперник. Нам американский Президент-дурак в удовольствие. С Дженкинсом, если он станет, тяжелее будет иметь дело.

— Ты же, Георгич, говорил, что он жрет с удовольствием и аппетитом. То есть он выдержал твой экзамен.

— Не, не выдержал, — сказал Президент задумчиво. — Туфли! — крикнул он в направлении служб. — Где туфли? Дженкинс жрет, и все у него перегорает, как у злого кобеля. Ты заметил, Петрович, что злые собаки никогда не бывают толстыми? Сами составим соболезнование или секретарю поручим, а, Петрович?

— Шестопалову поручим и просмотрим… Вот ты зря не веришь во внеземные цивилизации, дорогой товарищ Президент. Дракон он, поджарый хищный Дракон — враг человечества.

— Так что ты хочешь предложить, будем играть против Дженкинса? Ты это хочешь сказать? — Президент Кузнецов поднял глаза на своего генерала. До этого он заинтересованно следил, как слуга на коленях надевает ему туфли.

— Будем играть против Дженкинса. У нас много карт в Соединенных Штатах.

Генерал армии пошел к настенному видеотелефону. Набрал номер. На экране появилось лицо совсем юного человека, блондина, по виду студента.

— Товарищ Шестопалов, мы получили сообщение о трагической гибели друга русского народа Президента Соединенных Штатов Тома Бакли. Подготовьте официальное соболезнование сенату и Правительству и отдельно шефу Агентства Национальной Безопасности Тому Турнеру. Подпишите: Президент Российского Союза В. Г. Кузнецов, народ и Правительство.

— Есть, товарищ генерал армии, — бесстрастно отчеканил Шестопалов. — Позволю себе напомнить, что следовало бы также…

— Нет, Дженкинсу ничего посылать не будем. Будем играть против него.

— Есть, товарищ генерал армии, — все так же бесстрастно отчеканил Шестопалов.

Владислав Игоревич Шестопалов не одобрил новой ориентации. Более того, Владислав Игоревич был подробно информирован о деятельности Департмента Демографии США и восхищался его деятельностью и лично Дженкинсом. Владислав Игоревич, очень молодой, но очень энергичный и эрудированный чиновник, взбежал по иерархической лестнице на секретарское место у самого Президента всего в несколько лет. И попал он так высоко именно по причине своей редкой эрудированности, в первую очередь в делах международных. Знающий шесть живых языков, обладающий великолепной памятью, суперпедантичный, исполнительный и работоспособный чиновник новой генерации, Вячеслав Игоревич с физиономией юного студента стоил целого научно-иссследовательского института. С научно-исследовательским институтом сравнил его не кто иной, как сам Президент Российского Союза.

Владислав Игоревич сел за компьютер и задумался. Ему предстояло составить важную бумагу, которая определит отношения России и Америки на многие годы вперед. Точнее, то обстоятельство, что знак соболезнования по поводу кончины Президента не будет послан самому могущественному лицу в Соединенных Штатах, определит отношения России и Америки. Допущена ошибка — в этом секретарь Президента не сомневался. Не сомневался он и в том, что убийство Тома Бакли организовано Дженкинсом, и в том, что Дженкинс станет новым Президентом Америки. Владислав Игоревич полностью оправдывал убийство, так как считал Дженкинса современным Макьявелли, теоретиком и практиком власти в XXI веке. Шестопалов считал Департмент Демографии самым эффективным политическим институтом на планете. Отечественный Институт Демографии не шел ни в какое сравнение с детищем Дженкинса, был малоэффективен и не являлся политической организацией. Шестопалов знал наизусть все статьи Дженкинса. И вот эти старые дебилы (простите, Владимир Георгиевич и Василий Петрович, но это так!) решили противостоять его кумиру. Вздохнув, Владислав Игоревич коснулся клавиш компьютера.

Когда Шестопалов закончил составление текста, он знал уже, что будет делать. Он ввяжется в судьбу отношений России и Америки, только что заданную невежественными людьми. Он будет действовать осторожно, но решительно. Он самовольно пошлет шефу Департмента Демографии соболезнование от лица русского народа и Президента. Более того, он активизирует сеть русских агентов в Соединенных Штатах, хотя бы для того только, чтобы продемонстрировать добрые намерения Российского Союза по отношению к Дженкинсу. В любом случае агентам, обыкновенно, не объясняется конечная цель их акций. Каждый из них знает лишь конкретное задание и выполняет его. Будут выполнять, но не будут знать ни того, кто отдал первичный приказ, ни конечной цели. Отлично! Владислав Игоревич встал. И выключил компьютер.