+35° Приключения двух друзей в жаркой степи (Плюс тридцать пять градусов)

ГЛАВА ВТОРАЯ

Напрасно я старался. В лагере никого не было. Археологи еще не вернулись с раскопок или, может быть, ушли купаться.

Я поставил чемодан на землю, присел на него. И тут появился первый обитатель лагеря, маленькая рыжая собачонка. Она выскочила откуда-то из-за палаток, увидела меня и быстро-быстро завиляла коротким, похожим на сосиску хвостом. Почувствовала, наверное, что я человек собаколюбивый.

Собачонка легла на брюхо и, тихо поскуливая, поползла ко мне, оставляя на песке широкую дорожку. Но только я протянул руку, чтобы ее погладить, она как взовьется, как лязгнет зубами — чуть за палец не ухватила. Отскочила в сторону и залилась на самой высокой ноте. Не лает даже, как порядочная собака, а визжит, словно поросенок.

Я нагнулся за камнем, чтобы поучить ее хорошим манерам. Но услышал голос:

— Так его, Бип! За штаны, за штаны хватай!

Я обернулся. Позади меня стоял голый человек. На нем были одни плавки и еще очки.

Ничтожная собачонка почувствовала поддержку и закружила вокруг меняя, отыскивая незащищенное место.

— Вы ее не науськивайте! — крикнул я, выставляя ей навстречу ботинок.

— А ты здесь не шляйся. Посторонним вход строго воспрещен. Особая, зона — знаешь, что такое?

— Я не посторонний… Но-но!

Собачонка все-таки попробовала прыгнуть и получила ботинком. Весь ее воинственный пыл мигом испарился. Не прекращая визга, она умчалась за палатки со скоростью звука.

— А кто ты? — Голый звонко шлепнул себя ладонью по лбу

— Приехал вот. — Я показал на чемодан.

— Турист-индивидуалист? — Он опять шлепнул себя, на этот раз по волосатой груди, и поморщился. — Разве это комары? Это же настоящие леопарды!

— У меня «Тайга» — хотите?

— Намажь ее на хлеб вместо масла. Вот если бы репудин.

— Репудин мама не достала. Его ни в одной аптеке города нет, — пояснил я.

— А-а, теперь я знаю, кто ты! — воскликнул голый. — Ты у нас сегодня весь план раскопок сорвал.

— Ничего вы не знаете! Я только что приехал.

— Ну, правильно. Владимир Антонович ездил за тобой на станцию, а ребята без него не решились вскрыть пятно.

— Какое пятно?

— Не знаешь? — он накачал головой. — А Владимир Антонович говорил: едет крупный специалист по пятнам.

— Где он сам? — спросил я.

— На почту вызвали, к телефону.

— А вы кто у него?

— Я? — голый снисходительно улыбнулся, и я понял, что дал маху. — Он у меня кто — вот правильная постановка вопроса.

— Ну, он у вас кто?

— Мой зам — и без всяких «ну». Просто зам. Понятно? Шутит или серьезно? Папа говорил — дядя Володя возглавляет археологическую экспедицию.

Неожиданно раздался веселый смех. Полог одной из палаток откинулся, и наружу вылезла девушка, вся в веснушках. Две смешные косички торчали по сторонам ее головы, как рожки.

— Слушай больше! — сказала она мне, все еще смеясь. — Он же самый известный трепач на всем четвертом курсе.

— Студент? — обрадовался я. — Простой студент?

Голый поморщился:

— Простых студентов не бывает. Студенты все люди сложные…

— Особенно троечники, — ехидно вставила девушка.

Голый человек поднял на лоб очки, посмотрел на меня прищурившись.

— А мы, кажется, коллеги. Он тоже знает, что такое тройки, — я вижу по его носу. Ведь знаешь, верно?

Девушка взяла меня за плечи.

— Ладно, хватит трепаться… Есть хочешь?

И только тут я почувствовал, как страшно проголодался. Ведь я сегодня даже не обедал.

Девушка повела меня в «Общественную столовую «Рот пошире!» — такая табличка висела на дереве, под которым стоял шаткий, сколоченный из ящиков, длинный стол.

Скамьями служили прибитые к кольям длинные жердины — на них было очень неудобно сидеть.

Зато гороховая каша, которой я получил целую миску, показалась мне необыкновенно вкусной. Она пахла дымом и почему-то хвоей.

Они оба сидели напротив и смотрели мне прямо в рот; девушка с явной радостью, голый — с удивлением.

— Ну, Козлик, — сказал он, — один — ноль в твою пользу. Но остальные все равно есть не будут — вот увидишь!

— Съедят, как миленькие… Тебе еще?

Я кивнул. Мне хотелось сделать ей приятное.

— Только немного.

Голый хлопнул себя по плечу. Нарочно. Никакого там комара не было — я видел.

Добавка, пошла куда труднее. Теперь мне казалось, что каша здорово пригорела. Но я все-таки справился с ней. Потом спросил:

— Откопали уже что-нибудь?

— Гробницу Гая Юлия Цезаря, — тотчас же ответил голый.

— Цезаря здесь никогда не хоронили! — Думают, я не заметил, как они переглянулись.

— А где? — голый сделал вид, что ужасно поразился.

— В древнем Риме — где еще? Он там был царем.

— Не царем, а императором, — поправила девушка.

— Какая разница? — я торжествовал. — Даже само слово «царь» сделалось из слова «Цезарь».

— О, да ты отрок образованный! Пойдем к хранилищу, покажу кое-что.

Голый повел меня к одной из палаток. Возле нее стоял большой сундук. Я его сразу узнал. Он валялся у нас в сарайчике, и мама хранила в нем всякую ерунду: сношенные ботинки, мои сломанные игрушки. Потом дядя Володя увидел его, когда помогал папе колоть дрова, и выпросил. И теперь этот облезлый сундук возведен в высокий чин хранилища.

— Вот, смотри! — голый снял замок и откинул крышку.

В сундуке стояли три старых, потрескавшихся глиняных горшка. Один большой, кривобокий, два поменьше, с ровными боками. Между горшками лежали, аккуратно сложенные, черепки, таких же глиняных горшков.

И решил, что голый меня снова разыгрывает, и сказал насмешливо:

— Да, богато!

— Ты, малявка! — он рассердился, кажется, по-настоящему. — Ну-ка, встать! Руки по швам!.. Этим горшкам шесть тысяч лет, понимаешь! Шесть тысяч! Вся Европа еще жрала сырое мясо, а из этих горшков уже ели вареное. Древний Египет еще только раздумывал, стоит или не стоит начинать свою историю, а здесь уже жили мыслители и художники. Ты посмотри, какие богатейшие орнаменты. Видишь?

Я присмотрелся, но не увидел на горшках ничего, кроме выдавленных черточек и кружков. Подумаешь, богатство! А вот у голого за очками восторженно блестели глаза.

— За четыре тысячи лет до твоего Гая Юлия Цезаря! За шесть тысяч лет до Вячеслава Самоварова!

Я чуть было снова не попался и не спросил, кто такой Вячеслав Самоваров. Но меня опередила девушка. Она скомандовала:

— Слава, за водой!

Ах, он Слава? Тогда все ясно!

— Да погоди же, Козлик… Дай объяснить человеку.

— Нет, ты пойдешь сейчас за водой. За весь день принес всего два ведра. Ребята вот-вот вернутся с раскопок, а бак совершенно пустой.

— Гм… Пошли, отрок, поговорим по дороге.

— Не ходи! — остановила меня, девушка.

— Но почему, Козлик?

— Потому, что ты лодырь! Тебе бы только взвалить на чьи-нибудь плечи.

— Ах, так!..

Через минуту, громыхая ведрами, Слава несся по тропинке в сторону домов. За ним, опустив свой сосисочный хвост и опасливо косясь в мою сторону, трусила подлая собачонка.

— Почему он вас так зовет? — спросил я девушку.

— Козлик? — она рассмеялась. — У меня фамилия такая — Козлова. А имя — Вера.

— А что? Очень хорошее имя.

— Ну, зови Верой, если тебе так больше нравится. Но только на «ты».

— Так вы же… ты… старше…

— Подумаешь, на какие-нибудь шесть-семь лет. Это только сейчас заметно. А лет через сто — никакой разницы. Ну скажи: сто три или сто десять — не все ли равно?

Забавно!.. Я попытался представить ее и себя через сто лет — и не смог. Наверное, такие вот старички, как сегодня в машине. Иди разбери, кто старше, кто младше. А может, к тому времени выдумывают уже таблетки от старости и вообще никаких стариков не будет.

Слава принес два полных ведра, вылил в бак.

— Хватит… Куда ты?

Он не ответил, ушел снова, сопровождаемый собачонкой — она не отставала от него ни на шаг.

— Теперь будет таскать, пока весь бак не наполнит, — смеялась Вера. — Заядлый!

С Верой просто. Не надо быть все время настороже и гадать: разыгрывают тебя или нет. Пока Слава таскал воду, она рассказала мне, как экспедиция ехала сюда на двух грузовиках, как устраивались на новом месте.

Вот где я по-настоящему пожалел о своей ангине! У них столько было всяких приключений. И колесо у машины по дороге спустило, и автоинспектор их останавливал. А потом, уже здесь, на месте, только начали ставить палатки — и дождь. Ночевали в одной большой палатке все двадцать человек. А еще печь складывали — кирпич тащили ночью со стройки. А еще стенгазету выпустили со смешным таким названием: «Неандертальские новости»…

Как не вовремя я заболел! Теперь уже, конечно, не так интересно. Теперь у них все устроено: и столовая есть, и даже душ — старая бочка из-под бензина с продырявленным дном.

Слава наносил уже почти полный бак воды и отправился за последними двумя ведрами, когда вдруг я услышал далекое пение. По полю в нашу сторону двигалось много людей.

— Наши идут с раскопок. Чай надо ставить. — Вера побежала к печке и стала раздувать огонь.

Я прислушался. Мотив, кажется, знакомый.

— Что они поют?

— «Едут, едут по Берлину наши казаки»… Значит, нашли что-то, несут.

— А если бы не нашли?

— Тогда бы пели «Снова замерло все до рассвета». Это наши условные сигналы…

Первыми вбежали в лагерь деревенские мальчишки разных калибров: от писклявых малышей до нескладных здоровенных ребят с бритыми наголо головами — позднее я узнал, что здесь, в клубе, крутили недавно фильм «Шайка бритоголовых». Мальчишки все тащили что-нибудь, кто рейку, кто лопату, кто лом.

Потом появились сами археологи, парни и девушки. Позади всех, тоже окруженные ребятней, как акулы стаей лоцманов, торжественно вышагивали двое в соломенных шляпах. На вытянутых руках они несли, осторожно, как драгоценность какую-нибудь, по глиняному горшку.

Опять горшки! Неужели горшки — это все, что они здесь находят? А где же воинские доспехи? Где копья и кинжалы? Где золотые украшения?

Я уже не говорю о каких-нибудь необычных находках. Остов космического корабля, прилетевшего на нашу землю с другой планеты, когда еще здесь людей не было. Или гигантский скелет бронтозавра метров двадцать длиной.

Поздно вечером, — все уже поужинали, — вернулся с почты дядя Володя. Его, оказывается, вызывали из музея, а он думал, что звонит мой папа, хочет сообщить, почему я не приехал.

Я спросил, у него:

— Золото разве мы не будем искать?

— Да ведь мы, Толюха, не золотоискатели, мы археологи, золото не ищем. Попадется — возьмем, в земле не оставим. Нет — тоже не беда. А горшки разве тебе не понравились?

Я честно признался, что нет. Если бы они хоть покрасивее были. Он произнес «м-да!» и спросил совсем некстати:

— Марки почтовые собираешь?

— У меня уже три тысячи.

— Вот дадут тебе старенькую, серенькую марочку, скажем, Англию какого-нибудь восемьсот пятьдесят третьего года…

— Ого!

— …и Англию новенькую, яркую, красочную, пальчики оближешь. И скажут: выбирай! Какую возьмешь?

— Что вы, дядя Володя! — я рассмеялся. — Конечно, старую. Она же редкость. А новых — их сколько хочешь!

— Вот и у археологов так. Мы не клады ищем, не золото, не алмазы, мы ищем свидетелей древней жизни. Чем древнее, тем важнее, тем интереснее для нас. И эти неказистые горшки я не сменяю ни на какое золото более поздних времен. Понял теперь?

И все-таки он меня не убедил!

— А что, в древних могилах золото разве не попадается?

— Случается. Серьги, украшения всякие…

Вот я их и найду! Начну копать — и найду. Тогда посмотрим, что дядя Володя скажет: интереснее золото, чем какие-то глиняные горшки, или не интереснее!

Давно уже стемнело. Мы сидели вокруг костра. Пацаны притащили из деревни аккордеон, археологи пели под него разные песни. Про любовь, про всякие там страданья мне не понравились. Зато одна древняя песня — очень. Смешная такая:

И дальше — как они вдвоем сжевали целый хобот мамонта. Вот аппетиты были, в древнее время! А Вера со Славой удивлялись, когда я миску каши с добавкой умял!

Вера сидела рядом со мной и тоже пела. Славу я не видел, — он был где-то сзади, — но зато очень хорошо слышал, как он хлопал себя ладонью: с темнотой комаров стало еще больше.

Спать дядя Володя взял меня в свою палатку. Я залез в спальный мешок, он задернул молнию до самого моего носа — и готово.

— Дядя Володя, — спросил я, — почему Слава все время ходит голый?

— А как по-твоему?

— Загорает?

— Ночью? — хмыкнул дядя Володя.

— Закаляется?

— И это тоже.

— А еще что?

— Еще фасонит — знаешь такое слово? Тут у него одна симпатия есть, вот он и старается. — Дядя Володя возился, устраиваясь в своем спальном мешке; у него был хуже моего, не на молнии, а на пуговицах. — А вообще, он парень ничего, только детства много.

— А это разве плохо? — спросил я. — Папа говорит, что у меня тоже детства полным-полно.

— Папы и мамы всегда преувеличивают. По-моему, ты весьма солидный мужчина.

— Вы шутите, дядя Володя, я знаю.

Как узнали, что здесь, в Малых Катках, было древнее поселение?

Однажды жена совхозного механика полезла в погреб. За кислой капустой или огурцами — точно не знаю. Взяла, что нужно, и уже хотела уйти, как вдруг фонарик высветил в стене погреба что-то белое. Она подошла, копнула: человеческий череп!

Выскочила наверх, полумертвая от страха, и такой крик подняла — все соседи сбежались. Мужчины сразу в погреб. Поскребли стену лопатой, а оттуда кости и какие-то вещи вывалились. Кто-то говорит:

— Дело нечистое. Айда за участковым!

Пришел милиционер, посмотрел:

— Эти кости, старые, мы за них не отвечаем.

Стал механик искать, кто же все-таки за старые кости отвечает. В рабочком сходил, в сельсовет. Нет ответственного за кости, никому они не нужны. Механик позвонил в город, в музей. Срочно прислали археолога — дядю Володю. А к тому времени у совхозной конторы стали рыть траншею для водопровода и нашли еще один скелет, а рядом — наконечники стрел. И другие находки были. Тогда дядя Володя решил, что так оставить нельзя, место очень уж скелетами богатое, надо приезжать с экспедицией…

Утром, когда я пришел вместе со всеми на место, то даже не поверил своим глазам. Что такое? Неужели вот они и есть археологические раскопки?

Однажды я видел в кинохронике, как работают археологи где-то на юге, в пустыне. Тракторы, вездеходы, даже вертолет у них свой был. Кругом все разрыто. В больших ямах торчат остатки каменных стен, вокруг них возятся рабочие. А главный археолог в темных очках и шортах стоит на вершине холма, как полководец, наблюдает, все ли делается, как нужно.

А здесь?

Две жалкие канавки, даже полторы, потому что одна еще не закончена. Кое-где в канавах ямки вырыты, неглубокие, двух метров не будет — в них нашли горшки. И ни тракторов, ни вездеходов, абсолютно никакой техники, если не считать ломов и лопат. И то, лопат в обрез, ни одной лишней, даже мне не хватило.

И дядя Володя на главного археолога нисколечко не похож. Шляпу напялил на себя какую-то рваную, копает наравне с другими, как будто он простой студент. Хоть бы очки противосолнечные надел, они же у него есть.

Кругом народ ходит — в совхозной конторе начало рабочего дня. Останавливаются, смотрят, посмеиваются. Но к самим траншеям им не попасть: вокруг места раскопок на кольях натянуты веревки. Мальчишки, конечно, с веревками не очень считаются, ныряют под них — и к ямам, где работают студенты. Но долго не задерживаются. Глянут — и сразу обратно за веревку. Потому что у нас есть своя добровольная охрана: двое здоровых деревенских ребят. И начальник охраны тоже есть. Ростом поменьше тех двоих, но такой глазастый — все замечает. Он утром приходит раньше всех, натягивает веревки на колья. Дядя Володя с ним за руку здоровается, как со взрослым, я сам видел.

К нам заявляются не только любопытные. Многие приходят по делу. Приносят дяде Володе на консультацию всякие железки, кости, даже тряпочки.

— Вот, нашли вчера на огороде.

Дядя Володя осматривает внимательно:

— Сдайте в утильсырье.

И предупреждает:

Только сами ничего не копайте. Заметите что — мне скажите. Я приду и посмотрю.

У них здесь, в деревне, настоящая эпидемия — дядя Володя мне еще утром говорил. Все копают, все ищут, особенно мальчишки. А что ищут — сами не знают.

Пришла старушка одна. Сгорбленная вся, но веселая.

— Ах, детки, детки, почему я в ваше время не родилась? Вот бы я вам накопала костей! Как слышу по радио песню геологов, не могу, сердце вперед просится. А вот ноги не пускают, ноги старые… Вы в воскресенье работать будете или отдыхать?

— Поработаем, бабуся.

— Вот я к вам в воскресенье приду и накопаю. В будни, мне нельзя, в будни Феньке на работу, а мне с дитями. А в воскресенье Фенька дома. Приду к вам в воскресенье. И дядю своего приведу. Он хоть и не молодой уже, девятый десяток пошел, а еще бодрый. Поможем вам.

— Спасибо, бабуся, приходите, ждем.

— Эх, не в то время я родилась, не в то. Малой была, стали мы с мальчишками Чертов курган капать, вон тот, отсюда видать, кустарник на нем. Отец узнал — ремнем отодрал; не тревожь, мол, покойничков. А ведь кто знает, что в том кургане было? Еще дед, помню, сказывал, давным-давно там уздечку золотую выкопал один человек, богатый-пребогатый стал!

Дядя Володя рассмеялся:

— Ну, это сказки, бабуся!

— Нет, милый, не сказки — чистая правда. Только далеко она от нас, эта правда, вот и сказкой нам представляется.

Старушка ушла, а я все не мог забыть ее слова о сказках. Они странно перекликались со вчерашним разговором с Сашкой в поезде.

Я спросил дядю Володю:

— Разве в том кургане не могли быть золотые вещи? Он усмехнулся:

— Могли. Но уже и так все в деревне копают. А узнают еще про бабкино золото — представляешь, что будет?.. Вот кончим здесь, останется время — вскроем два-три кургана. Только я не очень надеюсь на ценные находки.

— Почему?

— В большинстве курганов уже до нас побывали. Не археологи — могильные воры, авантюристы всякие. Еще в восемнадцатом веке, в начале девятнадцатого. Сибирским могильным золотом вовсю торговали на российских ярмарках…

Тут его перебил Слава — он рыл яму неподалеку от нас, вместе со студенткой Ритой, — маленькая, молчаливая, тихая, никогда не смеется.

— Владимир Антонович! Еще один!

Я побежал к ним. Интересно, как они родятся, эти древние горшки?

Из земли выступал еле заметный круг. Дядя Володя нагнулся, посмотрел:

— Чуть расчистите — и накройте бумагой.

Если горшок сразу из сырой земли попадет на солнце, он рассыплется. Это я уже знал.

И вот Слава с Ритой принялись за горшок. Легли рядом с ним на землю и давай ковыряться. Ножичком, щеточкой. Осторожно, дыхнуть боятся. Потом сфотографировали горшок, замерили яму, план нарисовали, записали размеры.

Столько возни с простым горшком!

Наконец вытащили. Дядя Володя присел у ямы на корточки, наморщил лоб:

— И опять никаких костей! Что за могилы такие! Сожжение, что ли?

— Остались бы следы, — сказал Слава.

— А вы внимательно смотрели?

— Владимир Антонович! — Слава укоризненно покачал головой. — Слава богу, не первый уже год. Каждую песчинку перебрали. Верно, Рита?

Рита кивнула.

— Загадка! — дядя Володя тер подбородок. — Горшок есть, а его хозяина нет. Третий случай. И все на одном пятачке. Вот, вот и вот, — показал он. — Почти рядом.

Слава предложил:

— Надо объявить конкурс. За первое место — двойная порция щей, за второе — пачка «Казбека» из ваших запасов. Согласны, Владимир Антонович?

— Заметано!

— Братва! Перекур! — крикнул Слава. — И шевелите мозговыми извилинами.

Перестали капать. И тут же поступила первая идея:

— Летаргический сон. Горшок уже положили в могилу, а покойник взял да проснулся.

— Не пойдет! — сказал дядя Володя. — Тогда бы и горшок вытащили. По тем временам — слишком большая ценность.

Встал Слава, оперся о лопату:

— Сделано специально, чтобы создать трудности для будущих археологов. Претендую на второе место. Не гордый.

— Оригинально, но бездоказательно.

— Особый, еще неизвестный науке обряд, — тут же сделал Слава еще одну заявку.

— А по-моему, покойник просто исчез.

— О! Кто сказал? — спросил дядя Володя.

— Я, — подняла руку Вера.

— В этом что-то есть, Козлова. Остается только додумать, в каких случаях покойники исчезают.

Все стали думать; и я тоже. Но ничего путного никто так и не придумал. Снова взялись за работу.

Время приближалось к полудню, стало очень жарко. Нашли еще один горшок, еще. Мне было все равно, а они радовались.

— Ты счастливый! — шлепнул меня по спине Слава— мало ему своей спины. — Приезжай почаще.

— А я не собираюсь уезжать.

Перекуры становились все длиннее. Студенты устало валились в тень у забора, тянули из кружки ледяную колодезную воду, за которой бегали ребята из охраны.

Из-за угла совхозной конторы, тарахтя, выскочил мотоцикл. Подъехал к траншее, стал. За рулем сидел немолодой краснолицый мужчина, с аккуратно подстриженными усиками под вздернутым носом.

— Здравствуйте, товарищ начальник. — Он широко улыбался.

Дядя Володя шагнул из тени навстречу.

— Здравствуйте… Погодите, погодите… Савелий… Савелий…

— Кузьмич! — подсказал мужчина довольно. — Помните, значит.

— Как же! Я наших помощников никогда не забываю. Какими судьбами?

— Да ведь я здесь живу, в Малых Катках.

— Позвольте, но тогда… Это было на Стремянке. Километров тридцать отсюда.

— Тридцать пять ровно. От совхоза меня туда посылали.

— Вот что…

Они подошли к траншее, дядя Володя объяснил, как ведутся раскопки.

Савелий Кузьмич спросил:

— Значит, только здесь рыть будете, так — нет?

— Еще не знаю. Посмотрим, как со временем…

Потом дядя Володя, попрощавшись, вернулся к нам, а Савелий Кузьмич стал возиться с мотоциклом; что-то он никак не заводился.

Слава сказал:

— Вас тут, оказывается, знают.

— Да вот, четыре года назад с ним познакомились. Он нарывал бульдозером насыпь у речушки и наткнулся на богатое захоронение. Мужик сообразительный, не стал дальше рыть, сообщил в совхозную контору, оттуда нам. Много что там нашли: и утварь, и оружие. Кое-какие украшения из золота. По-видимому, вождь племени, начала нашей эры. Тогда вождей часто хоронили в устьях рек. Рыли канал, отводили воды…

Он начал подробно рассказывать. Мне стало неинтересно, я побежал к мотоциклу: он все еще капризничал.

Савелий Кузьмич вытащил из кармана какой-то обломок, ковырнул им замок инструментального ящика, достал новую свечу. Покосился на меня, улыбнулся:

— Подсобить хочешь? На, держи, пока я старую сниму.

Свеча была теплая-теплая; мотоцикл стоял на солнце.

— Ты ему сынок, так — нет?

— Что вы!

— Племяш?

— Нет, просто он друг. Не мой, — сразу же спохватился я. — Моего папы.

— Вон они какие дела…

Он быстро сменил свечу, нажал стартер. Мотор завелся с пол-оборота.

— Вот негодяй, свечечки новой захотел! Старая его уже не устраивает, жадину такого… Садись, сынок, прокачу.

Ему не пришлось долго упрашивать.

Савелий Кузьмич провез меня через мост, к клубу, и обратно. Прощаясь, спросил:

— Мед, небось, уважаешь, так — нет?

— Ничего, — сказал я из вежливости, хотя точно знал, уважаю мед или не уважаю.

— Забегай в гости — угощу. У нас с жинкой своих ребят нет — чужим всегда рады. Вон, видишь, дом с красной крышей?

— Рядом с Николаем Сидоровичем?

Он удивился:

— Знаешь Яскажука? Скажи пожалуйста, до чего известный человек! Ну, приходи, сынок.

Мотоцикл укатил, таща за собой хвост пыли.

После обеда по распорядку дня полагалось два часа отдыха. Все пошли на речку. Я тоже. И горько пожалел. Потому что никаких сил не хватало сидеть на берегу и смотреть, как они ныряют, плещутся, плавают. Вода так и манила к себе, так и манила. Но я ведь дал маме слово…

Нет, нельзя мне ходить с ними на речку! Не пойду больше, никогда! Пообедаю — залезу сразу в палатку и заткну уши, чтобы не слышать, как они зовут друг друга купаться. А потом, когда они все уйдут, можно встать под старую ржавую бочку и открыть заслонку у дырявого дна — там хоть теплая и противная, а все-таки водичка…

— Что ждешь? — дядя Володя зачерпнул ладонью воду и плеснул в меня. — Залезай скорей в речку!

— Не хочется!

— Плавать не умеешь?

— Что вы, Владимир Антонович, — вступился за меня Слава. — Чемпион — разве не видите? — И добавил: — Второе место… после топора.

Все засмеялись.

Я просто не знаю, как бы я выдержал. Скорее всего, не выдержал бы и прыгнул в речку прямо с обрыва, вниз головой. И поплыл бы! Сначала брассом, потом кролем, патом стилем баттерфляй. Вот бы они все рты поразевали!

Но я не прыгнул. Потому что вдруг увидел Сашку. Он стоял недалеко, на дороге, и смотрел, как студенты дурачатся в воде

— Сашка! — крикнул я. — Сашка!

Он вроде и не слышал. Тогда я встал и побежал к нему, босиком, по горячему-горячему песку.

— Здорово!

— Здорово, — Сашка смотрел на меня недоуменно, словно увидел впервые.

— Что, своих не узнаешь? — сказал я весело.

А он спрашивает:

— Откуда ты меня знаешь?

Я подумал: опять за свои фокусы принялся. Скажет, что вчерашняя поездка в поезде мне только приснилась или еще что-нибудь. Но тут я вспомнил: брат-близнец!

— А, знаю! Ты Васька, да?

— Предположим, — отвечает он и хмурится. — А ты кто?

— Толька. Мы с Сашкой вчера вместе ехали — он тебе не говорил?

— Говорил. Ну, здравствуй, Толя.

Подает руку, смотрит на меня пристально, словно изучает, что я за человек. И я на него смотрю во все глаза. Надо же, как на Сашку похож! Ну, может, чуть повыше ростом. Ну, может, посерьезнее. Одет еще по-другому. А так — не отличишь. Такие же белые волосы, такое же румяное лицо.

— Сашка где?

— Уехал утром с дядей в Большие Катки.

— Не вернулся еще?

— Не знаю. Я в клуб ходил.

— В киношку?

— Какое здесь днем кино! В шахматы дулся с завклубом. Здорово играет! Один раз даже у Ботвинника выиграл, на сеансе одновременной игры.

— А ты?

— Так себе, — сказал он скромненько. И глаза опустил.

— Я редко у него выигрываю… Айда к нам, может, Сашка уже вернулся.

Я сбегал за своими кедами, и мы пошли берегом речки. Какая здесь уйма гусей и уток! Вспугнутые нами, утки, неловко переваливаясь, ковыляли к реке, а гуси, вытянув шеи, как пики, и шипя, устремлялись к нам, вот-вот бросятся, но круто сворачивали в сторону за несколько шагов.

Гуси напомнили мне про другую птицу.

— Слушай, — сказал я смеясь, — Сашка трепался вчера, что превратил тебя в аиста.

— Почему — трепался?

Я разинул рот.

— Как?! Ты хочешь сказать…

— Это правда.

Я остановился:

— Вы сговорились!

— Можешь не верить. — Он пожал плечами. — Никто не заставляет. Ты спросил — я ответил.

И заговорил совсем о другом. О каком-то миниатюрном радиоприемнике, который он монтирует. Видно, интересы у братьев. близнецов совсем разные. Один больше на сказки налегает, другой — на технику.

Но я не мог просто взять да и забыть об аисте.

— Как же так: человека превратить в птицу? Тебе просто показалось.

Васька неожиданно согласился:

— Вполне возможно. Он внушил — и мне показалось. Гипноз или как это называется. Я видел крылья вместо своих рук, даже махал ими, взлететь хотел. А на самом деле у меня были руки как руки.

— Если только так…

И все равно — здорово! Ну, Сашка! А я думал — он нафантазировал от начала до конца.

— Обожди здесь. — Васька остановился возле зеленого штакетника; за ним стеной высился густой кустарник, даже дома не было видно. — Я сейчас.

Калитка открылась и закрылась сама, Васька даже пальцем не притронулся. Я нисколько не удивился. Братья Яскажуки уже приучили меня к чудесам.

За соседним забором бушевал огромный пес. Его глухой басистый лай напоминал рык льва — я слышал однажды в зоопарке. Я подошел поближе и уставился на пса не мигая. Ничего не вышло. Лишь на глаза навернулись слезы. Пес лаял по-прежнему, даже, пожалуй, еще пуще. Не гожусь я в гипнотизеры!

— Собака друг человека, — сказал я с досадой. — А ты на меня лаешь. Тоже мне друг!

Скрипнула калитка. Вышел Сашка. Его-то я узнал сразу: вчерашняя куртка на молнии. И улыбается во весь рот. Васька, пока мы шли, ни разу не улыбнулся.

— А, ты… Мы с дядей только вернулись, двенадцатичасовым автобусом. Ну, как раскопки?

— Ничего особенного. Одни горшки глиняные. Хочешь — покажу?

— Погоди, я за Васькой сбегаю. Он такими делами больше меня интересуется.

Опять я остался один у калитки.

Соседский пес перестал вдруг гавкать, заскулил образованно. Наверное, хозяин вышел из дома.

Так и есть! А, знакомый! Бульдозерист, Савелий Кузьмич. Точно! Он же говорил, что живет рядом с Яскажуком.

Он тоже увидел меня, улыбнулся:

— Давно с тобой не встречались, сынок!

— Я к ним, — торопливо сказал я. Еще подумает, что к нему в гости, за медом.

— К Сашке Яскажуку, так — нет?

— И к Сашке, и к Ваське.

Он удивился, поднял одну бровь.

— Васька? Кто такой?

— Сашкин брат.

Бровь поднялась еще выше.

— У Сашки брат? Ты что! Никогда у него ни братьев, ни сестер не было.

— А тот, близнец?

Савелий Кузьмич смотрел на меня, словно на чудо какое-нибудь. Потом как расхохочется.

— Ай-яй-яй! — Он вытер рукавом глаза. — Верь ему больше! Он тебе наговорит. Яскажуки — они все выдумщики, что старые, что малые.

— Савва! — позвали из дома.

— Иду!.. Жинка кличет. Заходи к нам, сынок, не стесняйся, мы люди простые…

Только Сашка из калитки — я в нее.

— Куда ты? — спрашивает.

— За Васькой.

— Постой, — забеспокоился он. — Васька все равно не пойдет.

— Почему?

Он долго не размышлял:

— Дядя наказал. А дядя такой: сказал «не пущу», расшибись — не пустит.

— Ничего, я его уговорю.

— Погоди! — держит меня за рукав. — Сказано — нельзя!

Я возликовал.

— Ага, нельзя! Знаю, почему нельзя. Никакого Васьки нет на свете. Ты его сам выдумал. Артист! Только я не дурней тебя. Я сразу понял, но решил: ладно, пусть поиграет, посмотрю, как у него получится.

— Догадался? Эх, жаль! — Сашка был искренне огорчен. — А я думал с Васькой, по крайней мере, дня три протянуть.

— Ну зачем тебе нужно? Зачем?

Сашка сник весь, сделался таким печальным, даже побледнел и похудел прямо у меня на глазах.

— Ах, Толик, ничего ты не знаешь! У меня, правда, был брат Васька, близнец. Мы с ним так любили друг друга.

— Куда ж ты его подевал? — спросил я насмешливо. Нет, больше я на его крючок не нацеплюсь!

— Пошли купаться, он поплыл на другую сторону, а я барахтался у берега. И вдруг вижу, всплывает маленькая подводная лодка. Ну, метра четыре в длину, не больше. Помнишь, как в фильме «Юнга со шхуны „Колумб“»? Точь-в-точь такая. Хватают Ваську, борьба — и все кончено. Я бегом в милицию. Оттуда целую машину водолазов послали, штук двадцать. Шарили, шарили, так ничего и не нашли. Пропал Васька. Наверное, пожертвовал собой и потопил лодку со шпионами в каком-нибудь глубоком месте.

Теперь уже Сашка был не просто бледный, даже зеленоватый какой-то. И глаза… Вот-вот заплачет.

У меня от жалости заныло сердце, хотя я твердо решил больше не верить ни одному его слову. Вероятно, он опять пустил в ход свой гипноз. Говорил же мне Васька…

Хотя что я! Никакого Васьки нет и не было. Это же все Сашкины выдумки…

Мы сходили с ним на раскопки, он даже выпросил у Славы лопату и поработал с полчаса. Потом, когда возвращались домой, уверял меня всю дорогу, что на том месте, где он копал, спрятан золотой клад, он точно знает, есть верные приметы, только до него надо еще дорыться.

Сашка был снова румяный, веселый и о Ваське даже не вспоминал.

А я не мог забыть. У меня было такое чувство, что вот, познакомился с хорошим парнем, а он взял и пропал навсегда. Правда, Сашка тоже парень неплохой, но Васька все-таки лучше. Не такой выдумщик, спокойный, рассудительный. Мне бы с ним только и дружить. А то я заводной, Сашка тоже. Наделаем мы с ним еще дел, чует мое сердце!

Даже когда мы спать улеглись, я все еще о несуществующем Ваське думал, о его трагической гибели. Дядя Володя сидел у выхода, докуривал последнюю папиросу, пускал дым в щелочку.

— Дядя Володя, — спросил я, — если человек умер, а его не нашли, как тогда хоронить?

— Куда же он делся?

— Ну, скажем, утонул. А тело не нашли.

— Тело не нашли?

Он перестал курить и уставился в одну точку.

— Дядя Володя!

— Повтори, что ты сказал! — повернулся он ко мне.

Что с ним такое?

— Я сказал: дядя Володя.

— Нет, раньше.

— Человек утонул, а тело не нашли. Как тогда хоронить?

— Вот! — Он вдруг схватил меня и поцеловал. — Вот! Выскочил из палатки и как закричит:

— Подъем!.. Экспедиция, подъем!

Нет, что случилось? Я перепугался, выполз наружу вместе со спальным мешком. Из всех палаток высунулись удивленные лица.

— Толюхе первая премия! — объявил дядя Володя. — Поздравьте его, товарищи, с научным открытием. Завтра ему два борща, слышите, дежурные? А захочет, так три… Знаете, почему в тех могилах одни горшки, и нет ни костей, ни сожжений? Потому что это символические могилы. Человек утонул, бурная река унесла его тело. Человек пошел на охоту и не вернулся, растерзали дикие звери. И вот родичи хоронят его условно. Могила есть, горшок есть, а костей нет… Толька, ты гений!

Я не стал опровергать.

— Чудак! — шипел рядом со мной Слава. — Плюнь на борщи! Проси лучше «Казбек».

— Зачем? Я некурящий.

— Сменяемся на компот…

Вот я и сделал свое первое научное открытие.

Никогда бы не подумал, что они делаются так просто.

Утром меня разбудил негромкий разговор возле нашей палатки.

— …а если их встретить теперь? — спрашивал чей-то знакомый голос. — Топаешь по дороге, а они навстречу. Приветик, говорят, земляк, мы тоже из Малых Катков.

Отвечал дядя Володя: — Ты бы их не сразу отличил от любых других прохожих. Ну, лицо пошире, массивнее череп, низкие орбиты. Не очень заметно.

— Сделать бы машину времени, посмотреть, как они жили.

Как только я услышал про машину времени, сразу понял, чей это голос. Конечно же, Сашка!

Дядя Володя сказал:

— Давай, делай скорее! Буду твой первый пассажир. Мне к первобытным людям вот так нужно. Столько всякого для проверки скопилось…

Я выбрался из палатки. Еще было совсем рано, часов около шести. Все спали, даже Бип лежал, свернувшись в рыжий клубок на своем мешке возле палатки Славы. Только дежурные по кухне, зевая, разводили огонь в очаге.

Дядя Володя и Сашка сидели рядышком за шатким обеденным столом. На нем была расстелена длинная полоса бумаги — второй номер стенгазеты «Неандертальские новости». Сашка что-то рисовал цветными карандашами.

— А, поднялся, спящий красавец. — Дядя Володя подвинулся. — Садись! Смотри, какие тут у нас таланты открываются.

— Что так рано? — спросил я Сашку, усаживаясь и зябко ежась — прохладно, вся трава в росе.

— Дядя встает, и я с ним.

Он отошел на шаг и, прищуря глаз, критически оглядел свою работу.

Нарисовано здорово. Древние люди, таясь за стволами деревьев, с удивлением и страхом наблюдают за археологическими раскопками. И хотя холм, на котором идут работы, далеко и фигурки людей на нем совсем маленькие, я различаю дядю Володю в его старой выцветшей шляпе, полуголого Славу. А эти двое кто? Да мы же, мы с Сашкой!

— Ух, здорово! — вырвалась у меня. — Вот бы мне! А то по рисованию одни трояки.

— У меня тоже, — сказал Сашка.

Тут не только я, но и дядя Володя удивился:

— Как? Ты же здорово рисуешь!

— Павел Сергеевич говорит, мало хорошо рисовать, надо еще и тему правильно выбрать. Вот перед концом четверти он нам свободную задал. Я нарисовал встречу наших космонавтов с людьми из другого мира. У них там совсем не так, как у нас. Вся планета в воде. И города, и леса, и поля подводные. И люди тоже подводные, дышат жабрами, как рыбы. А так совсем на нас похожи — не отличишь, одеваются только иначе. И у меня на рисунке наш космонавт в водолазном костюме пожимает руку вот такому подводному человеку.

— Интересно! — сказал я.

— А Павел Сергеевич написал: «Неясная идея»— и трояк. Зато у Гутьки Иванова одни пятерки.

Дядя Володя спросил:

— А он что рисует?

— Чемоданы.

Сашка посмотрел на наши вытянутые лица, засмеялся и повторил:

— Да, чемоданы. Одни чемоданы. Так наловчился их рисовать — прямо загляденье. И замочки, и пупырышки на коже — все есть. Как свободная тема, он — раз! — и чемодан. И — раз! — пятерка. Чемодан — пятерка, чемодан — пятерка. У нас многие в классе стали чемоданы рисовать.

Дежурный заколотил молотком по рельсу, подвешенному к дереву:

— Подъем!.

К завтраку Сашка кончил рисовать стенгазету, и дядя Володя усадил его за стол вместе с нами. Он быстро освоился и, глотая горячую кашу, стал рассказывать про какие-то космические водоросли: и воздух в ракете они сделают пригодным к дыханию, и питаться ими можно будет в полете.

Я вертелся, словно сидел на гвозде. Нашел кому врать! Они же студенты, они все знают. Засмеют, и меня вместе с ним. Скажут: «Ну и дружок у тебя!»

Но никто не смеялся, все слушали. Лишь Миша, наш завхоз, вредно улыбался и хихикал.

Миша тоже студент, только совсем из другого института и никакого отношения к археологии не имеет. Но его мама, директор музея, упросила дядю Володю взять Мишу в экспедицию завхозом; у него что-то там такое со здоровьем, и ему полезен сухой степной воздух. Посмотришь на него, не поверишь: здоровяк, мускулы, как деревяшки, и какой-то воздух особый ему нужен. Врачи, наверное, напутали. Со мной тоже однажды было. Сделали прививку против оспы, а через несколько дней погнали снова. Потом, когда уже опять привили, оказалось, они меня с другим Кубаревым спутали, из десятого класса. А он даже не Анатолий— Серега.

Миша хихикал, хихикал, а потом сказал Сашке:

— Достал бы нам этих водорослей по блату.

Слава сразу добавил:

— Хоть бы раз наелись досыта!

Все стали смеяться над Мишей, потому что он — прижимистый завхоз. С ним каждое утро дежурные ругаются, что мало продуктов дает, а он кричит: «Хотите, чтобы у меня недостача была!»

Позавтракали, стали собираться на раскопки. Уже подошли из деревни наши вечные спутники — нести инструмент. Поднялись из-за стола и мы с Сашкой.

Путь к раскопкам. не близкий. Шли не деревней, а напрямик, полем. Шествие растянулось, наверное, на целый километр. Впереди мальчишки с лопатами. Потом основная группа с дядей Володей во главе: он что-то рассказывает, все слушают. Там и Рита, и Слава, конечно — я заметил, он от нее ни на шаг. Потом Миша с рюкзаком на спине, с ним Вера и еще несколько девушек. Мы с Сашкой идем замыкающими, позади нас один только Бип. Все эти дни он ластится ко мне, искупая свой грех. Все равно напрасно! Терпеть не могу ехидных собак.

Наш путь пересекает довольно широкая канава, через нее переброшена доска. Когда идешь по ней, она чуть покачивается под ногами. Вниз лучше не смотреть, внизу мутно-зеленая жижа.

Мы с Сашкой подошли к канаве в тот момент, когда здесь шел веселый спор. Миша утверждал, что перейдет по доске с закрытыми глазами. Девушки не верили, смеялись.

— Ах, так!

Он подошел к доске, расставил руки, зажмурился крепко. И пошел. Медленно, маленькими шажками. По его напряженной спине было видно, как ему трудно. И страшно тоже.

Он перешел на ту сторону. Повернулся к нам, веселый, счастливый. Девушки зааплодировали.

— А ну, теперь вы! — крикнул нам с Сашкой Миша. — Что, слабо?

Я посмотрел вниз. И пропал! Не надо было смотреть! Тогда еще можно было попробовать. А теперь…

Девушки, улыбаясь, ждали, что мы ответим. Я растерянно топтался на месте. Было стыдно. Но что я мог сделать? Я точно знал, что свалюсь, как только сделаю первый шаг по доске с закрытыми глазами.

А Сашка сказал:

— Нет, не слабо!

— Пойдешь? — спросил Миша ехидно.

— Пойду.

Миша перебежал по доске на нашу сторону, вынул из кармана платок.

— Поворачивайся! — скомандовал он Саше.

— Зачем платок? Я смотреть не буду.

— Ага, ага, испугался!

— Завязывайте! — махнул рукой Сашка.

Миша завязал ему глаза.

— Подведите к доске, — попросил Сашка.

— Сейчас, обожди, вот только камни с дороги уберу, споткнешься еще.

Миша подскочил к доске и, сделав нам всем знак, чтобы мы молчали, поднатужился, приподнял ее и развернул от канавы в другую сторону. Теперь доска лежала на земле. Он подвел к ней Сашку.

— Не раздумал?

— Нет, — ответил Сашка каким-то сдавленным голосом.

— Ставь ногу. Вот сюда… Готово! Пошел!

Сашка стоял на доске, балансируя руками. Постоял — немного, потом сделал скользящий шажок вперед. Еще один. Закачался вдруг, теряя равновесие, но все же устоял.

Это было очень смешно. Мы корчились от едва сдерживаемого хохота. Сашка прилагал все силы, чтобы не свалиться с доски, которая лежала… на земле!

Еще два крошечных шага — и он уже на середине. Миша — стал рядом с ним, нагнулся и, растянув рот до ушей, заквакал, словно лягушка, и так похоже — не отличишь от настоящей.

Девушки смеялись, зажимая руками рты. А мне вдруг стало обидно за Сашку. Я представил себя на его месте. Я иду по доске, уверенный, что внизу грязь, что каждую секунду могу в нее вляпаться. Мне страшно, но я преодолеваю страх, двигаюсь потихоньку вперед. А, оказывается, все это комедия, все это только для того, чтобы посмеяться надо мной.

— Сашка! — крикнул я. — Доска лежит на земле.

Он пошатнулся и упал. Сдернул повязку, вскочил. Посмотрел на нас, на канаву, губы у него дрогнули и, ни слова не говоря, он повернулся и пошел обратно, к деревне.

Первой опомнилась Вера.

— Ой, товарищи! — она взялась руками за голову. — Ой! Как некрасиво! Мы же будущие педагоги!

— Если человек шуток не понимает… — хихикал Миша.

— Что ты стоишь! — крикнула мне Вера. — Беги за ним! Ну, беги же!..

Я догнал Сашку и зашагал рядом с ним. Ни он, ни я ничего не говорили. Так, молча, дошли до шоссе. На обочинах, с двух сторон, в пыли, лежали мальчишки. Один из них держал черную, как сапог, кошку. Ей совали под нос кусочек мяса, но не отдавали, а перебрасывали на другую сторону. Кошка, облизываясь, бежала за мясом через дорогу.

— Зачем они?

— Игра такая, — сказал Сашка. — Видят мотоцикл или машину, пускают черную кошку и спорят: остановится или нет. Я в прошлом году тоже играл.

— И останавливаются?

— Редко… А еще такая игра есть. Когда дождь и развозит дорогу, пацаны считают застрявшие машины и тоже спорят: где больше засядет — перед мостом или за мостом. Делать нечего, вот и придумали…

Позади остался клуб, магазин. И я понял, что мы идем не просто так, без цели. Сашка куда-то меня ведет.

— Куда мы?

— Увидишь, — прозвучало загадочно.

На окраине деревни, довольно далеко, в стороне от других стоял одинокий дом, обнесенный высокой оградой. Мы направились к нему.

— Осторожно, — предупредил Сашка. — Сейчас на нас кинется Волк.

— Лучше уж сразу тигр, — засмеялся я.

Но он не шутил. Это я понял в следующий же миг, когда вдруг из-за ограды метнулась стремительная тень и раздалось свирепое рычание.

Я шарахнулся в сторону. Есть такой сорт собак, которым доставляет удовольствие пугать прохожих. Часами прячутся где-нибудь в засаде, у забора, не шелохнутся. А зазевается кто-нибудь, подойдет близко — прыгнут на всю длину цепи и так напугают, что будешь потом целый час отплевываться.

Вот Волк и был из этой хулиганской породы. Сделав свое некрасивое дело, он встал лапами на забор и смотрел мне вслед, ухмыляясь, вывалив из пасти длинный красный язык. Я, отводя сердце, молча погрозил ему кулаком.

За домом, примыкая одной своей стороной почти вплотную к забору, высился холмик, обсаженный кустарником.

— А, знаю! — вспомнил я. — Чертов курган.

Сашка взбежал на вершину:

— А почему он так называется — тоже знаешь? Я рассмеялся.

— Сейчас ты скажешь: потому, что здесь водятся черти.

— Не черти, а привидения, — поправил он спокойно.

— И ты их, конечно, видел?

— Нет. — Он с сожалением покачал головой. — Сюда надо ночью приходить. После двенадцати.

Я огляделся. Пустырь, за ним небольшое, без ограды кладбище. Неприглядно здесь ночью!

— А кто видел?

Не верил я в Сашкины привидения! Такая же выдумка, как с Васькой.

Не ответив, он подошел к забору:

— Тетя Поля! Тетя Поля!

Тетя Поля не отозвалась. Зато Волк примчался мгновенно — он был не на цепи, бегал свободно по двору. Лай у него точно такой же, как у пса Савелия Кузьмича: глухой, рыкающий. И масть похожая. Сразу видно: близкие родственники.

Появилась и тетя Поля. Худая, вся в черном, с плотно сомкнутым ртом совсем без губ.

— Здрассте, тетя Поля. Вам от мамы привет.

— А, Санька! — она не выказала особой радости. — Приехал уже? Рано что-то нынче.

— Тетя Поля, — перешел к делу Сашка, — вот он не верит, что на кургане привидения.

Ее маленькие глазки укололи меня.

— Что тут верить-не верить, когда вся деревня знает.

— Не может быть! — невольно вырвалось у меня. — Их же на свете нет.

— На свете, может, и нет, а здесь есть.

— Какие они?

— Кто их знает… Белые, как туман, все наскрозь видать. И мычат, тихо-тихо… Бр-р-р! — Она содрогнулась, словно вспомнила что-то очень неприятное. — Хватит! Нельзя о них говорить. Накличешь еще… Ну, мамка-то как?..

— Откуда ты ее знаешь? — спросил я, когда тетя Поля, сопровождаемая Волком, опять ушла в дом.

— Они с мамой в детстве подружками были. А потом она в бога стала верить, из школы ушла.

— Вот потому она и видит привидения. Намолится…

— А другие? — возразил Сашка. — Два года назад один дядька даже в обморок грохнулся, доктора вызывали… Опять не веришь? Савелия Кузьмича знаешь? Спроси у него.

У Сашки самые невероятные вещи сразу становились вполне возможными. Подумаешь, привидения — что здесь такого особенного?

Мы посидели немного на кургане.

— Слушай, Толька, — начал Сашка, и я уже знал, что он предложит. — Давай…

— Давай, — сказал я.

— Когда?

— Хоть сегодня! — Я хотел показать ему, да и себе тоже, что ничего не боюсь.

— Нет, так сразу нельзя. Дядя не пустит. Когда дома его не будет — вот тогда.

— А что мы на кургане делать будем?

— Не знаю. Посидим в кустах, посмотрим. Вдруг что увидим — вот будет здорово!..

Потом, уже на обратном пути в деревню, я признался:

— Знаешь, Сашка, я думал, ты обидишься на меня, что я крикнул. Ведь ты из-за меня упал. Если бы я не крикнул, ты бы прошел по доске — точно!

Сашка сказал:

— Если бы ты не крикнул, я бы никогда больше не стал с тобой дружить. Ты был бы все равно как предатель.