361

Глава 2

Смутно помню, как меня куда-то везли. Потом доктор говорил, что это невозможно и называется «ложная память», но я и вправду помню. И голос:

— Посмотри на его ногу!

Потом на меня навалилась темнота, и, хотя я понимал, что лежу на больничной койке, мне было все равно. Шуршание накрахмаленного халата медсестры, позвякивание стекла, шорох бумаги — казалось, все это происходит где-то далеко, в каком-то другом мире. То же самое и с движением — белое на белом, люди проходят мимо.

Потом я понял, что не вижу правым глазом. Все белые поверхности казались плоскими — чувство перспективы полностью отсутствовало. Когда я закрывал левый глаз, все исчезало.

Я застонал, и это прозвучало ужасно. Послышалось торопливое шуршание, и надо мной навис расплывчатый шар с двумя мутными точками.

— Мы проснулись? — приветливо спросил женский голос.

Я промолчал — боялся вновь услышать этот звук. Я моргнул левым глазом, потом попробовал моргнуть правым, но ничего не вышло, я вообще ничего не чувствовал в этом месте.

Шар куда-то исчез, а когда возник вновь, мне уже было чуть полегче.

Каждый раз, когда я моргал, левый глаз видел все лучше и лучше. Я сумел разглядеть стену, железный таз в ногах кровати и верхний правый угол двери, выходившей в коридор. Когда туман рассеялся, я сообразил, что два шара, склонившихся надо мной, — это медсестра и доктор.

Я медленно потянулся к голове, чтобы выяснить, что с моим правым глазом, но доктор схватил меня за руку и опустил ее на простыню.

— Тихо, тихо, — сказал он. — Не надо напрягаться.

— Глаз, — простонал я и, подумав, что, может быть, он не понял, добавил:

— Видеть.

— Мы еще к этому вернемся, — кивнул он. — Как вы себя чувствуете?

— Видеть! — прохрипел я.

— Мы еще точно не знаем. Вам больно?

Да, мне было больно. До этого я ничего не чувствовал, но стоило ему спросить, как я понял, до чего же мне больно. Страшно болели ноги от лодыжек до колен. И правая сторона головы — боль накатывала волнами.

— Сейчас мы вам что-нибудь дадим.

Наверное, они дали, потому что вскоре я заснул.

Каждый раз, когда я просыпался, то чувствовал себя все лучше, а открыв глаз в пятый или шестой раз, увидел Билла. Мне еще не разрешали садиться, и я снова почувствовал себя как мальчишка, который попал в больницу, а его пришел навестить старший брат.

— Туго вам пришлось, Рэй, — сказал Билл улыбаясь.

— Что с отцом?

Он перестал улыбаться и покачал головой.

— Убит.

Но я и так это знал, потому что никак не мог забыть этой жуткой картины — отец заваливается на меня, глаза словно раскрашенные куски гипса, по подбородку течет кровь. Когда машина слетела с дороги, он был уже мертв.

— Давно я здесь?

— Больше месяца. Завтра будет ровно пять недель.

— Значит, уже август?

— Вторник, шестнадцатое. — На этот раз его улыбка получилась куда менее веселой. — Да, дружок, тебе досталось. Было неизвестно, выживешь ли ты.

— Слушай... они мне ничего не говорят. Мой правый глаз... я ничего не вижу, все забинтовано.

Он взял стул, подошел к кровати и сел. Наши лица оказались на одном уровне. Я уже начал привыкать рассчитывать перспективу только левым глазом.

Два-три дня назад Билл казался бы мне то меньше, то больше: теперь его лицо то приближалось, то отдалялось.

За три года он здорово изменился — рыжие волосы стали гуще, лицо бледнее, веснушки поблекли, щеки пополнели — в общем, надежный и здравомыслящий парень. Даже не верилось, что когда-то это был шалопай и пьяница.

— Они разрешили мне сказать, но только если ты сам спросишь. И если я решу, что ты это выдержишь.

— Глаза нет?

Он кивнул.

— Ты вылетел через ветровое стекло, и осколок...

— Боже мой. — Я в изнеможении откинулся на подушку и задумался. Я лишился глаза. Навсегда. У меня больше никогда не будет глаза. И до конца жизни я буду видеть окружающий мир совсем не так, как его видят другие.

С другой стороны, могли ведь пропасть и оба. Черт, да что там, я вообще мог погибнуть, а тем не менее жив и сохранил зрение.

Интересно, на кого я сейчас похож? Я спросил об этом Билла.

— На ощипанную индюшачью задницу, — он расхохотался. — Но с каждым днем ты все больше идешь на поправку. Доктор сказал, что заметных шрамов у тебя не останется, а я уже договорился с одним парнем насчет стеклянного протеза.

Он тебе его примерит, как только доктор даст добро.

— Господи боже!.. А ноги? Болят, как черт знает что. — Впрочем, я знал, что они по-прежнему при мне. Однажды я подсунул правую руку под подушку левая еще не слушалась — приподнял голову и посмотрел на ноги. Они были на месте, под простыней, похожие на толстые бревна, обмотанные гипсовыми повязками. Больше всего я боялся ампутации, потому что в армии наслушался жутких историй о людях, страдавших от болей в ногах, которых уже не было.

— Перелом обеих лодыжек, — коротко пояснил Билл. — Тебя зажало между машиной и опорой моста. Пришлось делать пересадку костей.

— Я поправлюсь?

— Спрашиваешь! — Он искоса посмотрел на меня и улыбнулся. — Еще будешь бацать ногами рок-н-ролл на пианино.

Я попросил у него сигарету, но он не дал. Тогда я выпросил одну у детектива, который пришел ко мне вечером. Его фамилия была Кирк, и он работал в отделе по расследованию убийств. Он заставил меня подробно рассказать, как все было, хотя особо рассказывать было нечего. Я не узнал никого из сидевших в «крайслере», не знал, что означает «Кэпп» и зачем двум незнакомцам понадобилось убивать моего отца.

Едва Кирк ушел, как мисс Бенсон, тощая как доска сиделка, отобрала у меня сигарету.

Примерно неделю Билл навещал меня каждый день, а потом вдруг не пришел.

Я спросил у мисс Бенсон, что случилось — Ему пришлось уехать в Бингхэмптон.

— Зачем?

Она попыталась отделаться отговорками, но я не отставал — Мне очень жаль, мистер Келли, — наконец сказала она, не глядя на меня, — но жену вашего брата сбила машина. Она погибла.

— Да? — тупо переспросил я. — А я так хотел с ней познакомиться.