39 ступенек

Глава первая Убийство

Я вернулся из Сити около трех. Веселый месяц май кружил всем голову, и, вероятно, лишь я один не чувствовал себя счастливым. Не прошло и трех месяцев, как я прибыл в добрую старую Англию, и за этот короткий отрезок времени жизнь островитян осточертела мне донельзя. Если бы год назад кто-нибудь сказал мне, что все будет именно так, я бы расхохотался ему в лицо. Все вызывало мое раздражение: погода, разговоры, собственное сибаритство, хотя развлечения, предлагаемые столицей, вызывали у меня ощущение вроде того, когда выпьешь содовой, долго стоявшей на солнце. «Ричард Ханней, — не раз говорил я сам себе, — ведь прекрасно понимаешь, что попал в западню — давай-ка выбирайся из нее поскорее».

Когда я вспоминал о планах, которые строил год назад там, в Булавейо, то готов был кусать ногти от злости. Я скопил значительную — разумеется, не миллион — сумму денег и рассчитывал пожить в свое удовольствие, быть может, до конца дней в стране, которая представлялась мне в воображении страной сказок тысячи и одной ночи и которую я покинул вместе с отцом, когда мне было всего шесть лет.

И вот, прожив на родине три месяца, вдруг понимаю, что роль праздношатающегося зеваки мне совершенно не подходит, что рестораны, театры и скачки надоели мне так, будто я провел в них всю свою жизнь. Наверное, все было бы иначе, если бы у меня были друзья, а не знакомые, которые приглашали меня в гости только затем, чтобы узнать, как обстоят дела в Южной Африке, и которым было совершенно все равно, как обстоят дела у меня лично. Особенно же выматывали душу встречи с непременным чаепитием в конце, организованные супругами строителей империи, когда я выступал то перед учителями из Новой Зеландии, то перед издателями из Ванкувера. Здоровый как бык тридцатисемилетний мужчина, не испытывающий недостатка в средствах, я чуть не выл от скуки и всерьез начинал подумывать о возвращении в свои африканские дебри.

Помню, в тот день, недовольный доходами от размещенного капитала, но, главным образом, недовольный самим собой, я задал головомойку брокерам, что, мне кажется, хорошо подействовало на мой, пребывающий до этого в спячке, мозг. По дороге домой я завернул в клуб, который очень смахивал на пивную и в который принимали всех, кто служил или работал в колониях. Я потягивал пиво и перелистывал газеты. Почти в каждой говорилось о напряженности на Ближнем Востоке. В одной из газет я обратил внимание на статью о премьер-министре Греции Каролидесе. Мне нравился этот политик хотя бы уже тем, что он никогда не передергивал, чего нельзя было сказать о других. Нравилось, что британское правительство поддерживало его и что в Берлине и Вене его ненавидели черной ненавистью. В газетной статье, между прочим, говорилось, что только благодаря стараниям Каролидеса в Европе еще не разразился новый Армагеддон.

Отложив газету в сторону, я подумал, что в Греции или в Албании мне легко было бы найти работу, а не сидеть сложа руки, да зевать от скуки.

Около шести я зашел домой, переоделся и, поужинав в кафе «Ройал», отправился в мюзик-холл. Дрыгающие ногами девочки и обезьяньи ужимки их партнеров заставили меня тотчас ретироваться. Вечер был тих, небо ясно, и я решил пройтись до дома пешком. Мимо меня сновали туда-сюда клерки, продавщицы из магазинов, иногда попадался денди или шествующий с важным видом полисмен — и я искренне завидовал им; у них была какая-то цель в жизни. Встретив зевающего бродягу, я подал ему пол-кроны, чувствуя в нем родственную душу. Выйдя на площадь Оксфорд-серкус и взглянув на зеленоватое весеннее небо, я дал себе зарок, что куплю завтра вечером билет на пароход, идущий в Кейптаун, если следующие сутки пройдут так же скучно, как и предыдущие.

Моя квартира была на первом этаже нового жилого дома позади Лангам-плейс. Поднявшись по ступенькам, я вошел в холл, где меня встретили портье и лифтер. Дом был так спланирован, что на лестничную площадку выходила только одна квартира. Я жил совершенно один: терпеть не могу слуг — уборку делал утром знакомый портье.

Я вставил в замок ключ и вздрогнул от неожиданности — рядом со мной, точно из-под земли, появился человек. Присмотревшись, я признал в нем жильца с одного из верхних этажей, хорошо сложенного, небольшого роста мужчину с кашатановой бородкой и маленьким голубыми глазками, пронизывающий взгляд которых мне показался неприятен. Этого человека я встречал раза два на лестнице.

— Впустите меня на минутку, — сказал он с трудом, как будто поднялся пешком на десятый этаж, и стиснул рукой мое запястье, — мне надо поговорить с вами.

Я открыл дверь и жестом пригласил его войти. Он стремительно промчался по коридору к самой дальней комнате, которая была моей курительной и одновременно кабинетом.

— Вы заперли дверь на цепочку? — спросил он, когда я вошел в комнату. — Простите за неожиданное вторжение, но у меня не было другого выхода, да и вы мне показались человеком, достойным доверия. Не могли бы вы оказать мне одну услугу?

— Говорите, — сказал я довольно сухо, — слушаю вас. Не люблю нервных, взвинченных людей.

Мой гость, заметив на столе поднос с бутылкой и стаканчиками, налил себе виски и залпом выпил. Потом поставил стаканчик на стол с такой силой, что стекло треснуло.

— Простите, — сказал он — нервы ни к черту. Но, думаю, вы меня поймете — я только что был на волоске от смерти.

Я уселся в кресло закурил трубку.

— Вы так считаете? — ледяным тоном спросил я, давая понять, что имею дело с сумасшедшим.

— Вы ошибаетесь. По крайней мере, до этого еще не дошло, — вымученно улыбнулся он. — Я вас совершенно не знаю, но вы мне показались, во-первых, человеком хладнокровным, а во-вторых, безупречно порядочным, но, простите, с авантюрной жилкой. Я нахожусь сейчас в таком положении, которое вам трудно себе представить, и хочу довериться вам и просить вас о помощи.

— Я готов выслушать вашу историю, там посмотрим.

С трудом преодолев волнение, он начал свой рассказ. Я многое пропустил мимо ушей: трудно слушать со вниманием какие-то нелепицы, но постепенно увлекся, стал задавать вопросы и, в конце концов, понял, в чем суть дела.

Мой гость родился в Америке, в штате Кентукки. Окончив колледж, он решил повидать свет, благо не был стеснен в средствах. Он владел пером, и одна из чикагских газет послала его в Южную Африку, где тогда шла война, а затем он провел несколько лет в странах Юго-Восточной Европы. Я сообразил, что он хороший лингвист: его профессия требовала знания людей и обстановки. В самом деле, он упомянул несколько имен, которые мне попадались на страницах газет.

Он давно интересовался политикой и, когда предоставилась возможность, ушел в нее с головой. По своему опыту знаю, что люди подобного типа не успокаиваются, пока не раскопают дело до самых корней. И я также знал, насколько это опасное занятие.

Всем нам известно, что государство — это прежде всего правительство и армия, но лишь немногие знают о той невидимой сети, которая создана весьма опасными людьми, ненавидящими и правительство, и армию. Как бывает зачастую, случай помог моему собеседнику наткнуться на одно из звеньев организации. Он стал копать дальше, и в том, что произошло, мог винить себя или, если хотите, судьбу.

Как я понял с его слов, организация состояла из революционно настроенных интеллигентов, которым оказывали поддержку финансисты. Создать в Европе заварушку было на руку и тем и другим: разваливающаяся экономика — большие деньги. Благодаря моему собеседнику мне многое стало ясно в только что закончившейся Балканской войне[1]. Стало ясно почему вдруг распался союз государств и почему вместо него возник другой. Наконец-то я понял подоплеку событий. Вначале это было так ошеломительно, я ему не поверил: по его словам, главная цель этой войны — столкнуть лбами Россию и Германию.

На мое недоуменное «неужели?», собеседник отвечал, что только в этом случае мир в Европе рушился, как карточный домик. На развалинах революционеры собирались построить новый мир, ну а финансисты собирались грести серебренники лопатой, скупая за бесценок национальные богатства.

— Капитал, — сказал мой собеседник, — не знает ни отечества, ни укоров совести. Главное, за всем этим стоят евреи, а они ненавидят Россию до мозга костей. Хотят отыграться, наконец, за погромы. Удивлены?

— Вообще-то, — продолжал он, — вы их найдёте повсюду, надо только пройти за кулисы. Возьмем, к примеру, какой-нибудь немецкий промышленный концерн. Если у вас есть какое-нибудь дело, то вас проводят к управляющему, какому-нибудь барону фон или ну «Не знаю что», элегантно одетому молодому человеку, говорящему по-английски так, словно учился в Итоне или Харроу. Но он всего лишь красивая вывеска. Если у вас миллионное дело, вас проводят не к нему, а к вестфальцу с лбом и челюстью неандертальца и манерами, которые хороши лишь на скотном дворе. Именно такие, как этот вестфалец, хотят задушить английскую промышленность. Но если ваше дело измеряется уже не миллионами, а гораздо-гораздо больше, вас проводят к настоящему хозяину, и — десять против одного — вы увидите маленького бледного еврея в кресле-каталке со взглядом, как у гремучей змеи. Вы мне не поверите, но именно такие, как этот еврей, управляют сейчас миром и именно они хотят развалить на куски империю царя, поскольку над его теткой надругались, а отца выпороли кнутом в каком-нибудь местечке на Украине.

Тут уж я не выдержал и не без яда заметил: все эти евреи и революционеры пока не видны невооруженным глазом.

— Так-то оно так, — согласился он, — но их цель не только в том, чтобы добиться финансового могущества, но и в том, чтобы разрушить идеалы и привычки, которые веками живут в душе народа. Ведь люди с радостью умирают за свою страну и, пока есть солдаты, готовые постоять за свой флаг, самые хитроумные планы, задуманные в Берлине и Вене, останутся на бумаге. Правда, у них на руках есть несколько козырей, которые они собираются разыграть. Но если не сумеют разделаться со мной в течение месяца, им не поможет даже козырный туз в рукаве.

— Из вашего рассказа, — заметил я сухо, — следует, что вы уже давно покойник.

— Movs janua vitae[2], — улыбнулся он. Между прочим, это была единственная латинская цитата, которую я знал. — Как раз подхожу к самому главному вопросу. Все, что вы слышали, было подготовкой. Если вы, конечно, читаете газеты, вам должно быть известно, кто такой Константин Каролидес?

Я насторожился — ведь я только что читал о нем в газете.

— Этот честный и, пожалуй, самый умный из современных политиков стоит им поперек горла. Они решили убрать его еще год назад. Конечно, любой дурак мог об этом догадаться, — но, я узнал главное, как они собираются это сделать. И поскольку им известно обо мне, то я, конечно, потенциальный покойник. Вот почему я хочу поступить так, как сейчас вам расскажу.

Он опять налил себе виски в стаканчик, и я добавил ему немного содовой. Мне начинал нравиться этот человек.

— Убить его в Афинах они не могут, потому что его охраняют горцы из Эпира, которые спустят шкуру с самого черта, попадись он им. Вот почему они выбрали 15 июня — день, когда Каролидес прибывает в Лондон на международную конференцию.

— Ну, совсем просто, — сказал я. — Надо предупредить его, чтобы он сюда не ездил.

— Им это как раз на руку, — отрезал он. — Каролидес, единственный, кто может распутать клубок заговора.

— Тогда надо предупредить британское правительство, — сказал я. — Оно не допустит, чтобы высокий гость был убит в столице империи.

— Ничего хорошего из этого не выйдет. Правительство удвоит наряды полиции, на каждом углу будет стоять переодетый сыщик, но они все равно добьются своего. Господа хотят разыграть спектакль на глазах у всей Европы. Каролидеса убьет какой-нибудь австриец, и, хотя это и не соответствует истине, все подумают — как же иначе — дело задумано в Берлине или Вене. Вот тут-то и вспыхнет пожар, мой друг. Мне посчастливилось разгадать дьявольский план, и могу с уверенностью заявить: со времен Борджиа не было придумано ничего гнуснее. Есть, правда, один человек, который может помешать им — ваш покорный слуга, Франклин Скаддер. Его маленькие голубые глазки, взгляд которых взвинчивался в меня, словно буравчик, сияли боевым огнем. «Человечек он вроде бы неплохой, — думал я, — но его история чудовищно неправдоподобна». — Расскажите, с чего все началось.

— Подслушал разговор в одной тирольской гостинице, потом побывал в меховом магазине в Буде — здесь мне тоже удалось кое-что узнать. Затем я стал членом клуба в Вене, потом мне рекомендовали посетить книжную лавочку на Ракниц-штрассе в Лейпциге и наконец десять дней назад я поставил точку, завершив расследование в Париже. Не хочу утомлять деталями, скажу только, что я долго думал, как исчезнуть из Парижа, не оставив следов. Я выехал из Парижа в Гамбург под видом богатого американца, поселившегося во Франции. В Гамбурге я сел на пароход, отправляющийся в Норвегию, как еврейский коммерсант, торгующий алмазами. В Норвегии я уже был английским филологом, собирающим материал для диссертации об Ибсене. Отплыл из Бергена в Шотландию как кинорежиссер, снимавший в Норвегии фильм о горнолыжном спорте. Ну и в конце концов я прибыл сюда из Эдинбурга под видом коммерсанта, поставляющего бумагу для лондонских газет. До вчерашнего дня мне казалось, что я замел все следы и тревожиться не о чем. И вдруг…

Он замолчал и, протянув руку к стаканчику, сделал большой глоток.

— И вдруг однажды подойдя к окну, я заметил на противоположной стороне улицы человека, который показался мне знакомым. Обычно я выхожу из дома лишь поздно вечером, да и то ненадолго. И вот узнаю от портье: тот человек разговаривал с ним и оставил для меня свою визитку. Имя, написанное на ней, уже не давало мне больше покоя.

Я видел, как побледнело лицо моего собеседника, и у меня исчезли последние сомнения в правдивости его рассказа.

— Что вы собираетесь делать?

— Как вы понимаете, я на крючке. Единственное, что остается, сделать вид, будто я покинул этот бренный мир. Тогда мои ищейки станут спать спокойно.

— Думаете, это возможно?

— Я сказал слуге, что скверно себя чувствую. При этом у меня был такой вид, словно я вот-вот испущу дух, Мне, как вы уже могли заметить, легко удаются всякого рода маскарады. Затем я нанял грузового извозчика и доставил с его помощью сундук, в котором находился труп — при желании вы всегда можете найти в Лондоне такого рода предмет. Затем я лег в постель, попросив слугу дать мне воды запить таблетку, и отпустил его. Слуга хотел было пойти за доктором, но я рассердился, накричал на него, и он ушел. Едва захлопнулась дверь, как я вскочил с постели. Умерший был моего роста и в его лице было что-то отдаленно напоминавшее мое. Он умер, по-видимому, от алкогольного отравления, так что я позаботился, чтобы в квартире нашли несколько бутылок из-под спиртного. Я надел на него свою пижаму и перетащил на кровать. Потом переоделся в костюм, который сейчас на мне, и с нетерпением стал поджидать вас.

Он замолчал и выжидающе смотрел на меня. Выслушав за свою жизнь немало крутых историй, я пришел к выводу, что о достоверности рассказа надо судить не по деталям, а по характеру человека.

— Дайте-ка мне ключ от вашей квартиры, — сказал я. — Хотя я вам и верю, но посмотреть своими глазами никогда не мешает.

— Вы, конечно, имеете на это право, но, — покачал он головой, — ключ должен был остаться в кармане пиджака, иначе бы никто не поверил. Подождите всего одну ночь, завтра во всем убедитесь сами.

— Хорошо, — сказал я после секундного раздумья. — Переночуете в этой комнате, но я запру вас. Если же попытаетесь ускользнуть, предупреждаю, мистер Скаддер, пистолетом я владею так же хорошо, как вы пером.

— Я был в вас уверен, — сказал он, вскакивая из кресла с юношеской энергией. — Хотя вы до сих пор не представились мне, сэр, я никогда не ставил под сомнение способности белого человека. У меня просьба. Не могу ли я воспользоваться вашей бритвой?

Я провел его в ванную и оставил одного. Через полчаса оттуда вышел безбровый, тщательно выбритый джентльмен, который, судя по выправке, манере говорить и торчащему в правой глазнице моноклю, был находящимся в отпуску британским офицером, служащим в Индии. Я не заметил в его речи ни малейших следов американского акцента.

— Боже! — воскликнул я. — Да вас не узнаешь, мистер Скаддер!

— Мистера Скаддера больше не существует, — строго заметил он мне. — Перед вами капитан Теофилиус Дигби, которому которому командование предоставило отпуск по семейным обстоятельствам. Прошу вас не забывать об этом, сэр.

Постелив ему на диване, я запер дверь на ключ и прошел в свою комнату. Уже засыпая, я вдруг улыбнулся — бывает же на свете такое!

Меня разбудил шум — кто-то стучал кулаком в дверь. Я сообразил, что это пришедший делать уборку Паддок ломится в курительную комнату. Паддок был ленив и глуп, как гиппопотам, но именно поэтому я мог быть уверен, что он не проболтается.

— Да перестаньте же, наконец, — сказал я, выходя из своей двери. — У меня остановился мой друг капитан… — я тотчас осекся, потому что забыл его имя. — Приготовьте-ка нам лучше завтрак.

Я сообщил Паддоку, что врачи рекомендовали моему другу полный покой и его не должны беспокоить ни чиновники министерства по делам колоний, ни даже сам премьер-министр — иначе его здоровью будет нанесен непоправимый ущерб. Монокль и неподражаемая манера цедить сквозь зубы слова произвели на Паддока настолько сильное впечатление, что он говорил Скаддеру то и дело «сэр», и я с усмешкой подумал, что не удостоился этой чести ни разу в течение месяца.

Позавтракав, я отправился по делам в Сити и вернулся домой только к обеду. Я заметил, у лифтера было вытянутое, словно он проглотил какую-нибудь гадость, лицо.

— Скверные дела, сэр, сообщил он мне. — Джентльмен из пятнадцатой дал дуба. Тело только что увезли в морг. Полиция осматривает квартиру.

Я поднялся наверх. Инспектор и двое бобби деловито осматривали квартиру. Я задал несколько идиотских вопросов и они быстро выпроводили меня вон. Мне удалось также поговорить со слугой Скаддера. На все мои вопросы он плаксивым голосом отвечал, что ничего не знает. Он был глуп и скучен, как церковная служка, Я дал ему полкроны в утешение.

На следующий день я посетил открытое слушание о дознании, проводившемся полицией. Представитель одного из издательств утверждал, что покойный был американцем, пожелавшим заключить контракт на поставку бумаги для издательства. В ходе дознания было решено: смерть от слишком большой дозы алкоголя. Все данные по делу передавались американскому консулу. Когда я рассказал о дознании Скаддеру, он внимательно выслушали улыбнулся: «Жаль, меня там не было. Наверное, испытываешь такое же острое ощущение, словно читаешь собственный некролог».

Два дня он сидел в своей комнате, много курил, о чем-то сосредоточенно размышляя и делая пометки в записной книжке. Вечерами мы играли в шахматы. У него были большие способности — мне ни разу не удалось выиграть. Казалось, его нервы немного успокоились, но уже на третий день я увидел, что он постоянно листает календарь, видимо подсчитывая и рассчитывая свои действия вплоть до 15-го июня, и его глаза опять блестят тем же лихорадочным блеском. Он часто подходил на цыпочках к входной двери и стоял возле нее, прислушиваясь. Несколько раз задавал мне один и тот же вопрос, можно ли доверять Паддоку? Становился капризным и раздражительным, как больной ребенок, и тотчас же извинялся. Я нисколько не обижался: при такой работе, как у него, вообще легко сойти с ума. Он признался, что думает не столько о себе, сколько об успехе дела. Как-то вечером, после шахмат, он сказал мне:

— Ханней, вам следует поглубже познакомиться с этим делом. Мало ли что со мной может случиться. Если я уйду, вы сможете продолжать борьбу вместо меня.

Он начал втолковывать мне премудрости высокой политики. Я слушал его очень невнимательно, потому что люблю действия, а не рассуждения. Сказать по правде, меня не интересовал и сам Каролидес — в конце концов, какое мне до него дело? Я хорошо помню, Скаддер особенно подчеркивал тот факт, что опасность начнет угрожать Каролидесу только тогда, когда он приедет в Лондон, причем исходить она будет из самых высоких сфер, так что у него не возникнет никаких подозрений. Почему-то моя память цепко удержала одно женское имя: Юлия Сеченьи. «Наверное, она выступает в роли приманки», — подумал я. Помню также, что Скаддер говорил о каком-то черном камне, о каком-то пришепетывающем человеке, но с особенным отвращением и, мне показалось, даже со страхом говорил о старике, у которого молодой голос, а глаза, как у ястреба. Никогда не забуду его последние слова.

— Смерть похожа на сон после тяжелого трудового дня. Наутро вы просыпаетесь, а в открытое окно врываются запахи скошенной травы и ослепительные лучи солнца. Я каждое утро благодарю Бога за еще один прожитый день и молю Его только о том, чтобы Он разбудил меня на другом берегу реки Иордан.

На следующий день он был в хорошем расположении духа. После завтрака он взял почитать биографию генерала Джексона[3]. У меня было в этот день много дел, вечером я ужинал в ресторане с одним горным инженером, что, по существу, было тоже деловой встречей.

Я вернулся домой в одиннадцатом часу и решил зайти к Скаддеру, чтобы поболтать с ним и сыграть в шахматы, Я сунул в рот сигару — и открыл дверь курительной. Там было темно. Я включил свет и выронил от неожиданности сигару — на ковре, раскинув руки, лежал Скаддер. В груди его торчала рукоятка ножа. Я почувствовал, что у меня по спине поползла струйка холодного пота.