400 дней угнетения

Наши переводы выполнены в ознакомительных целях. Переводы считаются "общественным достоянием" и не являются ничьей собственностью. Любой, кто захочет, может свободно распространять их и размещать на своем сайте. Также можете корректировать, если переведено неправильно.

Просьба, сохраняйте имя переводчика, уважайте чужой труд...

Рэт Джеймс Уайт "400 дней угнетения"

Это был последний день в школе. Прозвенел звонок, возвещая об окончании учебного года и о начале трех радостных месяцев лета. Дети хлынули из старого здания средней школы из красного кирпича, словно муравьи из отравленного гнезда. Улыбки были доминирующим выражением на лицах, но не у всех. Были драки, дети в полной мере использовали свою последнюю возможность свести счеты за год, затравленные лица тех, кто получил плохие табели успеваемости и были в ужасе от мысли о том, что их родители сделают с ними, когда они вернутся домой. Сочетание эмоций от возмущения до апатии вырисовывало черты учеников, которые узнали, что им нужно посещать летнюю школу, чтобы закончить класс, и тех, кто узнал, что они не перейдут в следующий класс, независимо от того, что они сделали.

Девочки и мальчики обменивались телефонами, обещая оставаться на связи в течение лета. Было несколько слезных прощаний у детей, которые уже окончили школу и перешли в другие школы. Кеньятта был одним из последних. Ему исполнилось четырнадцать в этом году. Осенью он поступит в девятый класс в “Школу творческих и исполнительских искусств”. Это был его последний шанс рассказать Кристи, как он к ней относится, иначе он больше никогда ее не увидит.

Кеньятта был влюблен. Его подростковые гормоны и эмоции вызывали в нем бушующий лесной пожар. Ему казалось, что он сходит с ума. Последние шесть или семь недель он провожал Кристи домой из школы каждый день. С тех пор, как он узнал, что она сказала кому-то, что, если бы она когда-нибудь встречалась с темнокожим мальчиком, это был бы он. Он был глубоко польщен, но это было нечто большее. Он был заинтересован, и вскоре этот интерес стал навязчивой идеей.

Кристи была хороша, очаровательна, и так отличалась от этих шлюх по соседству. Она была тихой и стеснительной. Все девочки, с которыми он вырос, были громкими и противными по сравнению с ней. Она не носила золотые цепочки или большие серьги с ее именем на них. На ее одежде не было дизайнерских ярлыков. Она была простой, милой, больше похожей на девушек, которых он видел по телевизору, которые были такими невинными и... белыми. Он не мог не задаться вопросом, одержим ли он ею только из-за цвета ее кожи. Вот, что подумают его мать и его тети. Они ненавидели идею, что белые суки забирают всех хороших чернокожих мужчин. Была ли его привязанность к Кристи отражением его собственной ненависти к себе? Он не знал. Все, что он знал, это то, что с тех пор, как он узнал, что она интересуется им, он больше не интересовался кем-то еще.

Кеньятта был одним из самых популярных детей в школе. Он был президентом студенческого совета, студентом почетного списка, а также был капитаном баскетбольной команды. Он встречался с самыми популярными девочками в школе. В Тафтской средней школе не было ни одной черной девушки, которая бы не согласилась на свидание с ним, и многие из них были намного сексуальнее, чем Кристи. Но никто из них не заставлял его чувствовать себя так раньше. Ей нравилось читать столько же, сколько и ему, разговаривать о выпуске следующего романа Стивена Кинга, которого он любил, любилa Принца и Стиви Уандера, а также поэзию и поездки в художественный музей, и на пикники. Она была романтичной, и поэтому он не чувствовал себя идиотом, думающим о ней романтично. Он никогда раньше не думал встречаться с белой девушкой. Не то, чтобы он когда-либо был против этого или видел что-то плохое в этом. Он просто в прошлом никогда не развивал эту мысль. Это никогда не приходило ему в голову как вариант. Как бы сильно ни изменился мир в 1995 году по сравнению с тем, когда его мама училась в средней школе, в разгар движения За гражданские права, в Филадельфии он не изменился так сильно. Расовые различия были теперь отмечены уличными знаками. На одной стороне Франкфорд-авеню были районы, заполненные черными и пуэрториканцами. С другой стороны - были бедные белые, а дальше по Франкфорд-авеню были белые среднего и высшего среднего класса. Эта область была не столько “плавильным котлом”, сколько ареной с командами, отмеченными акцентами и цветом кожи.

Тогда вся Филадельфия была разделена таким же образом. ОСЫ[1] в Северо-Восточной Филадельфии. Итальянцы и евреи в Южной Филадельфии. Ирландцы во Франкфорде и Фиштауне. Чернокожие и пуэрториканцы в Северной и Западной Филадельфии. Тафтская средняя школа былa расположенa прямо на границе между чернокожим, пуэрториканским и белым соседством среднего класса. Все они ходили в одну школу, играли в одних командах, вместе болтались в школе. Но после школы они разошлись. Даже в 90-х годах межрасовые отношения в Филадельфии были редкостью.

Кеньятта считал, что юная итальянка была самым красивым существом, которое он когда-либо видел. Он не мог перестать думать о ней, и он знал, что она чувствовала то же самое по отношению к нему. Он видел это в ее глазах, когда они обнимались каждый день перед тем, как расстаться на Франкфорд-авеню, прямо на краю ее квартала. Это была не просто дружба. Она была влюблена в него. Сегодня был последний день в школе, и Кеньятта знал, что он должен что-то сказать ей, должен был сказать, что думает о ней.

В горле у него завязался узел, пока он шел с Кристи по длинному холму. Он протянул руку и взял Кристи за руку, и она сжала ее, неловко улыбаясь ему. Они шли до конца, держась за руки и обсуждая, что она собирается делать летом, как он будет жить в новой школе, что, если он вернется, чтобы навестить всех своих друзей в Тафте. Кеньятта едва мог закончить мысль. Его разум был озабочен стоп-сигналом впереди. Там они обычно обнимались и прощались. Только сегодня это будет в последний раз.

- О чем ты думаешь? - спросила она, улыбаясь ему с глубокими ямочками, которые выглядели так, словно он мог упасть в них, и с серo-зелеными глазами, с коричневым ореолом вокруг радужных оболочек, похожих на рот вулкана.

В горле Кеньятты образовался комок, и он проглотил его. Его нога дрожала.

- Э-э. Эм. Я просто думал о тебе.

- Я буду скучать по тебе, - сказала Кристи, все еще улыбаясь ему, взмахивая своими длинными ресницами, без малейшего понятия, что она с ним делает.

- Я люблю тебя.

Слова просто выскользнули. На лице Кристи появилось шокированное выражение, и Кеньятта сделал что-то еще, чего он точно не планировал делать. Он поцеловал ее, прежде чем она смогла ответить. Когда их губы встретились, пульс Кеньятты взлетел до небес. Он ждал, чтобы увидеть, ответит ли она на поцелуй или оттолкнет его и даст пощечину ему, «насильнику». Он не знал, чего ожидать. Когда он почувствовал ее руки на затылке, ее губы раздвинулись, а язык высунулся, чтобы встретить его, каждый мускул его тела почувствовал, как будто он вдруг потерял сплоченность. Он чувствовал, что у него нет веса, как будто он плывет прямо с тротуара или вдыхается в легкие Кристи с ее следующим вдохом. Затем внезапно она прервала поцелуй. В ее глазах были слезы, когда она смотрела на него. Она попрощалась и побежала за угол, через Франкфорд-авеню, и вырвалась из его жизни. Боль в груди была сильнее, чем боль, которую он испытывал, когда умер его дедушка, и хуже, чем когда его собака, Принц, убежала. Это было похоже на смертельную рану, от которой он никогда не оправится. Он смотрел ей вслед с открытым ртом, чувствуя ее губы, которые все еще горели на его губах, вкус ее рта преследовал его язык. Он повернулся и пошел вниз по склону к дому.

Кеньятта не выходил из своей спальни, когда его мама пришла домой той ночью. Он сидел в комнате в темноте. Он не спускался на ужин, не смотрел телевизор. Он просто сидел там, думая о Кристи и сдерживая слезы. Если он позволит себе заплакать, он не был уверен, что когда-нибудь остановится. Когда его мать постучала в его дверь, просунула голову в его комнату и спросила, в порядке ли он, он проиграл битву со своими эмоциями, и слезы хлынули из его глаз, как шторм.

- О, детка, что случилось?

Он не мог остановить рыдания достаточно долго, чтобы ответить. Его мать держала его в своих руках, покачивая его, как она делала, когда он был ребенком, до тех пор, пока не упали последние слезы.

- Я больше никогда не увижу Кристи. Я люблю ее, мама.

Его мать одарила его одной из этих мудрых, знающих улыбок, улыбкой, которая говорила: «Ты должен был спрашивать меня все время. У меня есть ответ.»

- Почему ты просто не позвонишь ей?

И он так и сделал.

- Кристи?

- Кеньятта?

- Да, это я. Почему ты убежала?

- Мне было страшно, я имею в виду обиду. Почему ты меня так поцеловал? Почему ты сказал мне, что любишь меня? Я уже скучала по тебе. Это было просто подло. Теперь я больше никогда тебя не увижу.

- Это необязательно должно быть так. Мы все еще можем видеть друг друга. Ты можешь быть моей девушкой. Я буду видеть тебя каждый день.

На другом конце телефона было долгое молчание.

- Мои родители убьют меня. Они не верят в это.

Они не верят в это.

Не было необходимости говорить, чeм было “это”. Они оба знали. Черные парни встречаются с белыми девушками. Смешение рас. Смешанные браки.

- Но…- Кеньятта не знал, что сказать.

- До свидания, Кеньятта, - теперь она плакала. - Я буду скучать по тебе.

- Я-я… люблю тебя, Кристи.

На этот раз это звучало как мольба, так и было на самом деле. Он не мог поверить, что это конец.

- Я тоже тебя люблю, Кеньятта.

- Тогда…

Телефон отключился. Она повесила трубку. Кеньятта была ошеломлен, сломлен. Это был первый раз, когда он влюбился, и он не знал, что должен был делать с этой болью. Было так больно, что казалось, что его разум рассыпается на миллионы маленьких зазубрeнных осколков. Он встал и вышел из своей комнаты. Он прошел мимо мамы на кухне.

- Как прошло?

Он не ответил. Он просто вышел за дверь. Он прошел всю дорогу до Франкфорд-авеню и пересек ее. Час спустя он вернулся домой, побежал в свою комнату, разделся и прыгнул в душ. После душа он взял свою одежду и выбросил ее в мусорное ведро. Он вернулся наверх, снова пройдя мимо своей матери, которая посмотрела на него с беспокойством.

- Ты в порядке, Кеньятта?

- Я в порядке.

- Хочешь что-нибудь поесть?

- Я не голоден.

- Как дела с твоей маленькой подружкой?

Он покачал головой и закрыл дверь спальни. Кеньятта держал в руке маленький клочок бумаги, на котором он написал адрес и номер телефона Кристи. На нем было темное пятно, и он смазал его большим пальцем. Ее не было дома, когда он постучал в ее дверь. Ее мама и папа сказали ему, что она пошла в дом друга, уставившись на него глазами, полными подозрения. Наверно, лучше, что ее там не было. Может быть, это не так. Может быть, все было бы иначе, если бы она была там. Он не знал. Было трудно удержаться от желания позвонить ей, но он подождет. Он даст ей несколько дней для скорби, прежде чем снова обратится к ней.

Меня зовут Наташа и я рабыня, собственность. Так или иначе, я была в собственности столько, сколько себя помню. Я была рабыней зависимости, рабыней своего прошлого, рабыней моих низких ожиданий от мужчин, и даже более низких ожиданий от себя. Теперь, я отбросила все претензии. Нет больше самообмана. Узы так же реальны, как и потребность в них. Они честны, правдивы, делают метафору конкретной, и в этом есть свобода в духе, если не в плоти.

Моего Господина зовут Кеньятта, и я люблю его. Я люблю его всем сердцем, больше, чем мою собственную гордость и чувство собственного достоинства, больше, чем всю боль и унижение. Больше, чем дискомфорт и неудобство. Я люблю его и хочу выйти за него замуж когда-нибудь, очень скоро, и именно это делало все это терпимым.

Я запаниковала, когда мое собственное влажное дыхание отразилось от внутренней части крышки гроба. Давление соснового ящика на мои бока и удручающая жара обострили мою клаустрофобию. Я сморгнула пот с глаз и кашлянула, вдыхая больше горячего, влажного воздуха. Трудно было поверить, что в нем вообще есть кислород. Невыносимая жара, запах моей собственной мочи и дерьма, доносившийся из ведра всего в нескольких ярдах от меня, делали дыхание все более затрудненным. Тошнотворные испарения закипели в моих легких, когда я подавилась ими. Я старалась не думать об этом, боясь, что размышления о ситуации вызовут приступ паники. Я изо всех сил старалась не волноваться.

Все, что мне нужно было сделать, это сказать одно слово, и мое угнетение закончится. Я была бы свободна. Я могла бы вернуться в свою теплую постель, вернуться к обычному питанию, принимать регулярный душ и пользоваться туалетом всякий раз, когда захочу. Все, что мне нужно было сделать, это сказать стоп-слово. Но я не могла. Этого просто не было во мне. Несмотря ни на что, я просто не могла сказать это слово.

Я обняла свои груди и начала всхлипывать, с некоторым раскаянием отмечая, что похудела больше, а мои груди стали по крайней мере на целую чашку меньше. Я чахла, медленно теряя все, что делало меня привлекательной для него.

Длинные ручейки пота и крови стекали по моим предплечьям, когда я одержимо царапала крышку гроба, морщась, когда мои ногти ломались, врезаясь в дерево, и осколки пронзали мои кутикулы. Теперь это стало почти нервной привычкой. У меня не было реальной надежды на побег.

Железные кандалы глубоко врезались в мои ключицы, запястья и лодыжки, придавливая меня. Малейшее движение разрывало медленно заживающие раны там, где металл царапал мою кожу. Красные струйки запятнали мою грудь.

Я хотела уйти, просто сказать, что все, нахуй, и закончить этот глупый эксперимент. Но я знала, что останусь. Я бы вытерпела все, что бы он ни придумал, потому что я любила его.

Я знаю, это заставляет меня звучать жалко, как одну из тех глупых шлюх из трейлерного парка, которые остаются с мужчинами, которые напиваются и бьют их каждую ночь, и да, я тоже раньше была одной из этих глупых сучек, но это не так. Кеньятта любит меня, и я добровольно вызвалась на это. Это было то, что я хотела, то, что нам было нужно. И прекращение эксперимента означало бы прекращение наших отношений.

Покачивающийся гроб вызывал у меня тошноту, когда я раскачивалась взад-вперед, незаживающие раны царапались по твердой древесине. Ящик была подвешена в трех футах[2] над бетонным полом цепями, закрепленными в центре, так что мое малейшее движение раскачивало гроб, создавая эффект корабля, качающегося в бурных водах. Я сменилa позу, и гроб накренился и закачался. Меня укачало. С огромным усилием я подавила желание выблевать то дерьмовое месиво, которым он кормил меня последние пару дней, подавив его, когда в горле встал ком. Я была голодна и хотела пить, и мои кишки были полны и угрожали облегчиться. Я и представить себе не могла, что буду так несчастна.

Трубы гремели надо мной, когда Кеньятта принимал утренний душ. Я позавидовала. Я тоже хотела принять душ. Даже ужасный запах моего ведра/туалета не был достаточно сильным, чтобы скрыть запах моего собственного тела. Я пахла потом и рвотой. Я с тоской слушала душ, подавляя себя еще больше. По крайней мере, теперь у меня было некоторое представление о времени. Он скоро придет за мной.

Я поменяла положение и быстро вздохнула, когда струп у меня на локте поцарапался о грубую древесину. Наверху хлопнула дверь. Загремели горшки и кастрюли. Из кухни доносился запах жареного бекона. Мой желудок скрутило. Я бы убила за блинчики с маслом и большим количеством сиропа или омлет со шпинатом и сыром фета, как тот, который он сделал для меня в первую ночь, которую я провела у него дома, когда он разбудил меня на следующее утро с завтраком в постели, a затем жестко трахнул меня на своих атласных простынях, прежде чем уйти на работу и оставить меня там одну, чтобы закончить завтрак на досуге. Тогда я чувствовала себя королевой. Сегодня я просто надеялась, что он не забудет накормить меня.

Я почувствовала запах вареного мяса, которое вместе с редкими горшком конской фасоли, отваренной до кашицеобразной массы, стали моим постоянным источником пропитания. При моем голоде даже эта отвратительная каша казалась привлекательной. Даже при том, что мои кишки угрожали сдаться, мой голод победил. По крайней мере, это означало, что он не забыл меня.

Я оглядела себя, внезапно почувствовав неловкость и смущение, когда лежала, дрожа и обливаясь потом, изо всех сил стараясь не помочиться в свою маленькую сосновую коробочку. Я чувствовала себя отвратительно. Я не хотела, чтобы Кеньятта видел меня такой. Я хотела бы, чтобы мне позволили принять душ, завить волосы, накраситься и надеть нижнее белье, как я делала, когда мы только начали встречаться. Я хотела быть красивой и чистой для него.

Я громко заскулила, когда шаги Кеньятты спустились по лестнице в подвал. Я чувствовал себя каким-то нелепо преданным псом, с нетерпением ожидающим возвращения хозяина, который хлестал и пинал его. Глупые маленькие игры в рабство, в которые я играла со своими прошлыми любовниками, ничего не сделали, чтобы подготовить меня к этому. Я уже подвергалась эксплуатации и оскорблениям со стороны мужчин. Анонимныx мужчин, которые не заботились обо мне. Здесь все было по-другому. Это был мужчина, который должен был любить меня, мужчина, с которым я хотела провести остаток своей жизни. Я была совершенно беспомощна, но было слишком поздно. Если бы я отступила сейчас, он бы никогда не женился на мне.

- О Боже, детка, я не могу сдержать это! Меня чертовски мутит! Я чувствую, что меня вырвет, - закричала я.

Я вжалась в крышку гроба, слезы текли из уголков моих глаз в надежде, что Кеньятта услышит меня и поспешит на помощь. Надеясь, что если я буду звучать достаточно жалко, у него не хватит духу продолжить это безумие. Стоп-слово снова пришло мне в голову, и я поигралась с ним, задаваясь вопросом, смогу ли его произнести. Интересно, как плохо все должно было бы стать, чтобы это слово потеряло свое отвращение. Я произнесла это слово одними губами, но отказалась произнести его вслух, понимая с некоторым ужасом, что никогда не смогу. Хотя это был единственный способ вернуть мою жизнь в нормальное русло, я не собиралась произносить это отвратительное слово. От одной мысли об этом я почувствовала себя виноватой. Конечно, Кеньятта с самого начала знал, что я не cмогу этого сказать. Вот, почему он выбрал именно это слово в качестве нашего стоп-слова. Слово, которое ясно указывало, что я его отвергаю. Слово, которое положит конец нашим отношениям навсегда. Он знал, что я умру в этой проклятой коробке, прежде чем произнесу его.

Когда Кеньятта открыл крышку гроба, я чуть не закричала. Он стоял, уставившись на мою наготу, а я свернулась калачиком, пытаясь скрыть свое жалкое состояние от его глаз. Я ненавидела, что он видел меня такой. Но, в этом был смысл, не так ли? Это был единственный способ понять.

Он включил свет, чуть больше света, чем от голой лампочки, прикрепленной к стропилам над нашими головами, и 100 ватт пронзили мои сетчатки, невыносимые после почти десяти часов сплошной темноты. Я отшатнулась от этого, временно ослепнув, но больше всего мне было стыдно. Я знала, как должна выглядеть в его глазах: голой и немытой. Он продолжал смотреть на меня сверху вниз, а я прищуривалась от яркого света. Он улыбнулся, и на моем сердце внезапно стало легче. Затем его голос прозвучал громко и строго:

- Выходи оттуда. Время упражнений.

О, Боже. Как я могу тренироваться, когда мой мочевой пузырь вот-вот лопнет?

Он поставил мою еду из вареного мяса и риса на табуретку, и взял маленький барабан и палку.

- Вылезай сейчас же! Танцуй!

Он принялся колотить в барабан. Если бы я не танцевала, он вскоре пошел бы за кнутом. У меня не было выбора, кроме как подчиниться. Я выползла из своей деревянной шкатулки и неуверенно опустилась на бетонный пол. Мой живот дрогнул, когда гроб качнулся и наклонился, выкинув меня наружу. Мои ноги задрожали, и комната пошатнулась, как будто все еще колебалось вперед и назад. Я боролась, чтобы сохранить равновесие и успокоить головокружение, стоя перед ним, залитая потом и кровью. Вскоре комната перестала качаться, и тошнота в моем животе превратилась в тупую боль от голода.

Я смотрела в пол, боясь встретиться с ним взглядом, что было запрещено, но так сильно желая увидеть его красивое лицо и изящное тело. Кеньятта был впечатляющим физическим образцом, шесть футов шесть дюймов[3] с толстыми поперечными мышцами, свернутыми, как поршни, под его эбеновой кожей. Его голова и лицо были гладко выбриты, а сильная челюсть, высокие скулы и напряженные черные глаза придавали ему сходство с африканским королем. Он был для меня олицетворением мужественности, и я обожала каждый его сантиметр, как я доказывала много раз, как я сейчас доказывала, выдерживая его ужасный урок.

За неделю, прошедшую с начала моего испытания, я сильно похудела. Я знала, что Кеньятта предпочитает, чтобы я был пышнее. Теперь мои бедра стали меньше, а грудь и задница не такими тяжелыми. Моя задница, которая идеально подходила вкусам Кеньятты, превратилась в ничто, и я смутилась, стоя перед ним. Его тело все еще было идеальным.

Я начала танцевать, пытаясь отстраниться от необходимости срочно пописать. Барабанная дробь пронзала меня, пока я вращала бедрами, топала, шевелилась и хлопала в ладоши. Я была не очень хорошим танцором, и это было одним из его любимых унижений для меня. Возможно, если бы он включил музыку кантри… Я зналa, как сильно Кеньятта ненавидит кантри, но я могла бы что-то сделать, если бы на заднем плане играл маленький Тоби Кит[4]. Может быть, старая школа - два шага и поворот. В этот барабан, который играл сам по себе, было трудно попасть, особенно когда я была голодна и нуждалась в мочеиспускании. Кеньятта назвал это “упражнением”, но я знала, что это просто еще один способ еще больше унизить меня. Я была благодарна, когда он направил на меня шланг.

- Продолжай танцевать!

Я танцевала в прохладных брызгах из шланга и свободно мочилась, надеясь, что вода замаскирует то, что я делаю. Это не сработало. Кеньятта выключил шланг, встал и швырнул меня на пол. Я знаю, я снова начинаю походить на оскорбленную трейлерную жену. Но мне нравилось, когда он шлепал меня... обычно... когда он делал это во время секса. Но не сегодня, когда я выглядел как дерьмо, и я была несчастна и голодна.

- Это не сексуально, Наташа. Теперь танцуй снова, без “водных видов спорта”.

Я снова начала плакать. Это было намного сложнее, чем я могла себе представить, и это было всего за неделю. Одна неделя постоянных пыток. Одна неделя бесконечного безумия. На мои уроки оставалось еще триста девяносто три дня. Я была сильной. Я могла бы сделать это. Моя жизнь была адом с тех пор, как я себя помню, и я пережила это. Я переживу и это.

Я знаю таких мужчин, как Кеньятта... да... чернокожие мужчины, они думают, что у красивых белых девушек, вроде меня, легкая жизнь. Но это фигня. Моя жизнь никогда не была легкой. Я выросла в бедности. Я выросла в жестоком обращении, и мужчины так или иначе издевались надо мной с тех пор, как я впервые позволила этому индейскому мальчику из резервации трахнуть меня в кузове грузовика его отца. Мне было двенадцать лет, и это был не первый раз, когда я занималась сексом, просто первый раз, когда я согласилась на это. От этого лучше не стало. Он относился ко мне ничуть не лучше, чем остальные.

Кеньятта закончил поливать меня из шланга, а затем мне было приказано стоять там и высыхать. Цепи были тяжелыми. Это затрудняло положение, особенно с учетом того веса, который я потеряла на диете из бобов и батата. Несмотря на сильную жару, я начала дрожать. Наконец, Кеньятта бросил тарелку с едой у моих ног и стал наблюдать, как я жадно закидываю еду в рот голыми руками. Он превратил меня в какое-то недостойное животное, но я не могла его ненавидеть. Я знала, что его народ страдал гораздо хуже от рук моих предков. Он быстро напомнил мне, насколько хуже было бы, если бы я делила свои тесные помещения с шестьюстами другими, дыша, потея и испражняясь в том же сыром влажном воздухе, который я вдыхала. Они лежали так тесно прижавшись друг к другу, что некоторые задыхались от тесноты тел, а другие умирали от дизентерии и малярии. Я знала, что он избавил меня от этих ужасов не из-за своей доброты, а только из-за непрактичности попыток заставить еще шестьсот рабов добровольно подчиниться испытанию, на которое я вызвалась добровольно.

С тех пор как я начал преподавать английский язык семиклассникам и восьмиклассникам, мне приходилось иметь дело с Месяцем черной истории[5], и каждый год я старалась не подвергать своих учеников ужасам трансатлантической работорговли. Я бы пропустилa его, как если бы это была простая сноска в истории черных людей, а не один самый впечатляющий момент в черной истории. Я не стала бы говорить об избиениях, повешениях, разлученных и разрушенных семьях, и просто торопилась бы поговорить о Гарриет Табман[6] и Фредерике Дугласе[7], а затем о докторе Мартине Лютере Кинге-младшем[8]. Теперь я задавалась вопросом, защищала ли я детей или себя.

Еда была на вкус как теплое дерьмо. Я былa так голодна, что это не имело значения. Кроме того, я ничего не могла с этим поделать. Я либо съем эту мерзкую хрень, либо буду голодать. Не то, чтобы Кеньятта должен был приготовить мне стейк и яйца. Это то, что ели рабы, так что это то, что буду есть я, пока Кеньятта не решит иначе.

Я рискнула взглянуть на него, продолжая набрасываться на свою еду. Выражение его лица можно охарактеризовать только как выражение абсолютного отвращения. Там было что-то еще. Жалость? Сочувствие? Печаль? Это был взгляд, который вы бы бросили на бездомного инвалида, который помочился на себя. Я просто не была уверена, это предназначалось для меня или для его предков. Я подозревала, что это было немного и того, и другого. Если раньше я не чувствовала себя несчастной и отвратительной, то теперь этот взгляд все решил. Я опустила голову обратно к своей миске, стараясь не подавиться едой, когда снова начала рыдать.

Знание того, что я могу положить этому конец в любое время, еще хуже. Все, что мне нужно было сделать, это сказать это ужасное слово, и он немедленно освободил бы меня и отпустил. Конечно, Кеньятта, будучи таким человеком, сделал стоп-слово столь же предосудительным, как и обращение, которому я сейчас подвергалась. Чтобы выйти на свободу, все, что мне нужно сделать, это крикнуть: «Hиггер». Не просто сказать это. Он не хотел, чтобы я прошептала это извиняющимся тоном. Он ясно дал понять. Я должна была крикнуть во всю силу легких. Он знал, что я никогда этого не сделаю. Это только умножило бы мою «белую вину», как называл это Кеньятта. Так что вместо этого - я терпела.

Я ненавидел Кеньятту, стоящего надо мной с выражением жалости и отвращения, искажающим его черты, когда я сгребал кашицу в лицо, стоя на четвереньках, как животное. Я чувствовала себя отвратительно и мерзко, и мне стало интересно, любил ли он меня, видя меня такой. Я боялась спросить, хотя знала, что он мне ответит. Я боялась услышать ответ. Иногда, в дни, когда избиения были самыми жестокими, он на некоторое время нарушал характер и шептал мне, что все еще любит меня и гордится тем, что я прошла через это ради него. Он прижимал меня к себе, пока я рыдала, истекала кровью и промывала раны уксусом и спиртом, прежде чем положить обратно в ящик. И моя любовь, и моя приверженность возобновились на некоторое время, я лежала в своем ящике, мечтая быть с ним, когда все это закончится. Я представляла, как лежу с ним в постели, прислонившись к его мощному телу, моя голова на его груди, прислушиваясь к его сердцебиению и успокаивающему звуку его глубокого мелодичного голоса, когда он гладит мои волосы и целует мое лицо.

Кеньятта был единственным человеком, с которым я когда-либо чувствовала себя в безопасности. Он был единственным мужчиной, который когда-либо покупал мне хорошие вещи и водил меня в красивые места, единственным мужчиной, который когда-либо говорил мне, что я красивая, и показал мне разницу между любовью и траханьем. Я представляла, как он говорит, что снова любит меня, когда мы занимались любовью, любовью без боли Я представляла, каково это - быть его невестой. В те ночи жара, тьма и жесткие клаустрофобические границы моего ящика, даже тяжесть железных цепей вокруг лодыжек и запястий, и шеи стали более терпимыми. Все было терпимо, если бы это означало, что он будет любить меня.

Я закончила есть, и Кеньятта убрал тарелку и провел меня наверх. Я чуть не упала, борясь с весом цепей. Я ходила с ним покупать их. Мы купили их во время поездки в Сан-Франциско в магазине фетишей на Фолсом-стрит, в котором работал штатный сварщик. Кеньятта показал им фотографии железных кандалов, найденных на “Генриетте-Мари”, самом старом из когда-либо обнаруженных рабовладельческих кораблей. К концу выходных кандалы были готовы. Мы смеялись над тем, что подумают обработчики багажа в аэропорту, когда наш багаж пройдет через рентгеновский аппарат. Теперь я невольно рассмеялась. Кеньятта оглянулся на меня с беспокойством на лице, проверяя, не сошла ли я с ума. Это заставило меня смеяться сильнее.

Он привел меня на кухню. К этому моменту я уже ползла на коленях от веса железных цепей. Во всяком случае, сейчас Кеньятта предпочитал меня такой. Он бросил мне ведро и щетку и приказал вымыть пол, пока он стоял над мной со своим хлыстом. Я покорно взялась за работу. Я была благодарна за возможность просто побыть на солнце. Я знала, что Кеньятта скоро изнасилует меня. Наблюдение за тем, как я голышом скребу пол, стоя на четвереньках, всегда возбуждало его, плюс я знала, что ему скоро придется идти на работу, и это будет его последней возможностью. Мышцы шеи пульсировали под тяжестью моих кандалов. Я не могла поднять голову, как бы я ни хотела. Я хотела увидеть лицо моего прекрасного Господина. Я закончила драить кухонный пол, и Кеньятта опустил хлыст на мой зад, приказывая мне выйти в коридор, чтобы вымыть фарфоровую плитку. Едва я начала мыть, как почувствовала дыхание Кеньятты на своей шее, его грудь на моей спине, верхнюю часть его бедер на моей спине. Я вздохнула, когда вес его тела обрушился на меня сверху.

В детстве меня домогался двоюродный брат. Я говорю это не для того, чтобы объяснить, почему я с Кеньяттой. Я не ненавижу всех белых людей из-за одного выродка. Я говорю это, чтобы объяснить все долбаные неправильные решения, которые я сделала до встречи с ним.

Это правда, что я ненавижу своего отца. Не потому, что он был пьяницей и мудаком, который избивал мою мать (хотя он и был таким), а потому, что все, что он сделал с моим кузеном - это надрал ему задницу. Это решило все, по его мнению. Полицию не вызывали. Я никогда не ходила к психологу. Мои родители никогда даже не говорили со мной об этом. Они никогда не говорили мне, что случившееся не было моей виной. Они сунули это под коврик, превратили в грязную тайну и посоветовали мне сделать то же самое. Я так и не cмогла. Я все еще просыпаюсь с криком, ощущая его вкус во рту. Мои родители никогда не говорили мне, что случившееся не сделало меня плохим человеком. Но, оно сделало.

Я начала спать с кем попало, забеременела, потеряла ребенка, начала принимать наркотики, меня выгнали из дома, я стала употреблять больше наркотиков, переехала в Лас-Вегас, там устроилась на работу и начала посещать UNLV[9], встречалась со многими мужчинами и переспала с большинством из них, затем отказалась от наркотиков, при этом стала больше пить. Каким-то образом, несмотря на все эти пьянки и вечеринки, мне удалось проскрипеть свой путь через колледж. Я получила степень бакалавра английского языка с гарантированным студенческим кредитом, с погашением в течение пяти или шести лет, получила свои преподавательские полномочия и начала преподавать английский язык в средней школе в Грин-Вэлли. Я продолжала пить, веселиться и спать не с теми мужчинами, едва успевая вытаскивать свою уставшую задницу каждое утро, чтобы преподавать правописание, грамматику и литературу детям, которые не хотели слышать ничего поэтичного, если это не сопровождалось барабанным боем и не включало слова “сука” и “xо”, чередующиеся через равные промежутки времени. Потом я встретила Кеньятту. Все остальное перестало иметь значение. Вот тут-то и начинается история.

С того момента, как я встретила его, я не думала, что достаточно хороша для него, что было странно, учитывая, что я из семьи, которая считает, что вежливое слово для афроамериканцев - «цветные», a они не используют вежливое слово часто. Кеньятта отличался от всех, кого я когда-либо встречала. В нем было что-то такое царственное, что-то королевское. Его глаза были мудрыми и сильными, временами жестокими, но даже это было сексуально. Его голос был глубоким, как у Лу Роулзa[10]/Барри Уайтa[11], типа “бассо профундо”. Знойный, гладкий и чувственный, но все же сильный и властный. Мне неприятно говорить это, но он был удивительно красноречив. Я знаю, это звучит как некое бесцеремонное расовое оскорбление. Как будто я намекаю, что большинство чернокожих мужчин не такие. Те, кого я трахала в прошлом, определенно не были такими, равно как и быдло, наркоманы и белое отребье трейлер-парков. Я пришла не из мира красноречивых людей. Мне потребовалось четыре года учебы в колледже, чтобы исправить свое собственное тягучее произношение. Так что, это было первое, что поразило меня в нем. Его голос, его слова, его глаза. Это было то, что заставило меня думать, что я могу полюбить его. Его тело было тем, что заставляло меня хотеть трахнуть его.

Мы познакомились в ночном клубе шесть лет назад, когда он еще был женат. Я поднималась в бар, а он спускался по лестнице. Он был одет в обтягивающую черную нейлоновую рубашку, которая обтягивала его грудь и бицепсы так, что большинство мужчин выглядели бы женоподобно, но на нем она выглядела чертовски сексуально. Мышцы, казалось, выпирали отовсюду. Моя подруга и я смотрели на него, улыбаясь от уха до уха, потому что он был чертовски огромен и великолепен, и он посмотрел на нас. Мы прошли по лестнице, и его глаза уставились на меня. Он не улыбался, просто смотрел, смотрел так, чтобы его намерения были абсолютно ясны. В этом взгляде была такая грубая сексуальность, что температура в комнате подскочила, а влажность на моем теле увеличилась, особенно между бедер. Я почувствовала, что должна что-то сказать, но не находила слов, поэтому я просто смотрела на него, нервно улыбаясь и потея.

Он обернулся и посмотрел на нас, продолжая спускаться по лестнице, а мы посмотрели на него сверху вниз. Его взгляд переместился с моей подруги Тины на меня, а затем снова на Тину. Я знала, на что он смотрит. Он решал, кого из нас преследовать. Я готова была поспорить, что он не выбрал бы меня, особенно когда рядом стояла Тина.

Моя подруга Тина была худой, красивой, легкой и пьяной. У нее были искусственные груди, которые все еще едва увеличивали ее размер бюстгальтера до C-чашки. Она была одета в облегающий топ, чтобы показать работу хирурга и ее тонкую талию. Мини-юбка, которую она носила, едва прикрывала ее тугую попку, а ее ноги были длинными и стройными. Она одевалась как шлюха, потому что это именно то, чем она была, и она хотела, чтобы каждый мужчина в клубе знал это. Я была уверена, что она будет сосать его член на парковке, если он этого захочет. Когда он начал подниматься по лестнице к нам, я была уверена, что вечер закончится тем, что ее голова будет покачиваться на его коленях, пока я буду ждать ее в баре. Когда он прошел мимо нее и взял меня за руку, я чуть не потеряла сознание. Тогда я была толстой, но не жирной, не такой, чтобы это заставляло людей жалеть меня. Я был немного пухленькой, ляжки были толще, чем хотелось бы, бедра шире, задница больше. Моя талия была довольно маленькой для большой женщины, хотя у меня все еще была эта неприглядная выпуклость там, где должен был быть мой нижний пресс. Тина когда-то назвала это моей ЖВОК – “Жирной Bерхней Oбластью Kиски”. Я ненавидела ее за это, хотя посмеялась, когда она это сказала. Смех - это то, что толстых девушек учат делать, когда их оскорбляют. Это самый распространенный защитный механизм в мире. Вот почему я была так удивлена действиями Кеньятты. Я знала, что я толстая, и мужчины не часто отказываются от женщин, похожих на мою подругу Тину, в пользу женщин, которые были похожи на меня.

- Здравствуйте, дамы. Меня зовут Кеньятта.

Его голос был глубоким и теплым, и он продолжал держать меня за руку и смотреть мне в глаза, когда говорил со мной, все еще игнорируя мою, похожую на Барби, подругу, все еще глядя на меня, как будто я была чем-то на подносе с десертами.

- М-меня зовут Наташа, а это - моя подруга Тина.

Он даже не взглянул на нее. Ни разу. Он не сводил с меня глаз все это время.

- Вы, дамы, хорошо проводите время этим вечером?

- У нас все отлично, - вмешалась Тина.

Кеньятта повернулся к ней, оглядел ее с ног до головы и повернулся ко мне. Мне даже не пришлось смотреть на Тину, чтобы понять, что она оскорблена. Я вопросительно посмотрела на него, гадая, в какую игру он играет. Затем я повернулась к Тине и пожала плечами. Я не знала, что я могла бы сделать, чтобы выделить себя для его внимания, что могло бы заставить меня выделиться на фоне Тины. Тина была в бешенстве. Она скрестила руки под твердыми, хирургически укрепленными грудями, подталкивая их еще дальше, чтобы не ошибиться в том, что она могла предложить, и начала нетерпеливо постукивать ногой, ожидая, когда он ее заметит. Кеньятта, похоже, с удовольствием игнорировал ее. Я начала задаваться вопросом, не использовал ли он меня, чтобы подцепить ее.

Он стал расспрашивать меня о себе, откуда я родом, чем я зарабатываю на жизнь, чем занимаюсь ради удовольствия, почему я сегодня в клубе. Он не отпускал мою руку и не нарушил зрительный контакт.

- Я учительница. Я преподаю английский в седьмом и восьмом классе.

- Здорово. Тебе нравятся дети?

- Большую часть времени. Иногда это может быть жестоко. Когда я училась в колледже, я работала в приюте для девочек. Единственная причина, по которой я пошла в школу, была в том, чтобы я могла получить работу, чтобы помогать детям. Я подумала, что хочу на время стать социальным работником или детским психиатром.

- Это действительно здорово, что ты так помогаешь детям.

- Да, но после года работы в приюте я бросила учебу и переключилась на английский. Мне снились кошмары каждую ночь. Я просто не могла оторваться от этих детей. Я слишком чувствительна к такой работе. Я была в депрессии все время. Ты будешь удивлен тем, что пережили некоторые из этих девушек: насилие, жестокое обращение, изнасилование, я просто не могла этого принять. Половина чернокожих девочек, которые находились там, были крэковыми наркоманками, а половина белых - страдала фетальным алкогольным синдромом или матери, которые торчали на “мете”. У них не было ни единого шанса в аду. Иногда я чувствовала, что кто-то должен просто сбросить бомбу на все гетто.

- Что за хуйню ты несешь?

Лицо Кеньятты изогнулось в рычании, когда он в гневе выплеснул свои слова на меня. Я отступила, испугавшись на секунду, что он собирается напасть на меня. Он почувствовал мою тревогу и сделал все возможное, чтобы расслабить свои черты лица и позу. Когда он снова заговорил, голос его звучал спокойно и размеренно.

- Я из одного из этих гетто, и не все там курят крэк.

- Да, но ты - исключение. Большинство из них таковы.

И снова я понялa, что он собрал все силы, чтобы не потерять самообладание.

- Нет. Большинство из них не наркоманы. Большинство людей в гетто - трудолюбивые честные люди, которым просто дали меньше возможностей, чем большинству. Когда вы живете в среде, где насилие, наркотики и банды повсюду, в сочетании с наихудшей системой образования, которую только можно вообразить, требуется исключительный человек, чтобы вылезти из этого беспорядка. Я не был исключительным человеком. У меня просто была исключительная мама, которая позаботилась о том, чтобы я никогда не ходил в соседние школы. Она подделала наш адрес и дала мне билет на автобус, чтобы я мог ходить в школы в преимущественно “белых районах”, где качество образования было лучше. Если бы она этого не сделала, я бы, наверное, застрял в гетто с остальными детьми, с которыми я вырос.

- Ты не можешь винить образование во всех бедах гетто.

- Ты учитель, и ты не веришь, что образование оказывает такое большое влияние? Знаешь ли ты, что каждый мой знакомый ребёнок, который ходил в среднюю школу по соседству, а не в пригородную школу или в католическую среднюю школу, или что-то еще, прямо там, в гетто, и у большинства из них есть тяга к наркотикам, судимость или и то, и другое? Можно проследить 75% тюремного населения Окленда до трех средних школ. 80% тюремного населения в Америке никогда не заканчивали среднюю школу. Вместо того, чтобы взорвать гетто или ввести военное положение, им нужно потратить все те деньги, которые они в настоящее время тратят на большее количество полиции и более крупные тюрьмы, и направить их на строительство лучших школ, с лучшими учителями. Я имею в виду, без обид, но когда я рос, учителя не были детьми, только что закончившими колледж. У меня были те же учителя, которые учили моих родителей. Тогда преподавание было карьерой, а не работой. Не то, что ты делала какое-то время, пока не появилось что-то лучшее. Я имею в виду, если ты не веришь, что образование имеет значение, почему ты этим занимаешься?

- Потому что я люблю детей. Но ты не знаешь, каково это - учить детей в наши дни. Я не то, чтобы работаю в какой-то проблемной школе в центре города, но у меня довольно много детей, и можно определить уровень дохода каждого ребенка по тому, как хорошо он учится в школе. Я не могу себе представить, на что это было бы похоже, если бы мне приходилось каждое утро проходить через металлоискатель, а охрана провожала меня до машины каждый день после работы. Как, черт возьми, можно в таких условиях учить детей?

Ноздри Кеньятты раздулись.

- Я могу понять, что ребенку будет легче сконцентрироваться, когда у него будет полный желудок, когда он идет в школу, не просыпаясь среди ночи под звуки стрельбы и будучи вынужденным прятаться в ванной, потому что шальные пули пробивают стены, когда он не слушает полицейские вертолеты, грохочущие над головой всю ночь напролет, когда он не уворачивается от членов банд, наркоторговцев, наркоманов и шлюх, каждый день идя в школу и обратно. Бедные дети вынуждены проходить через это, но это не делает их менее умными или более жестокими. Это просто означает, что учителя должны работать немного усерднее, чтобы держать их на правильном пути.

- Я действительно много работаю. Я даю этим детям все, что у меня есть, каждый день!

- Как ты можешь, когда каждый раз, когда ты видишь, как какой-то бедный черный парень входит в твой класс, ты уже помечаешь его в своем уме, как безнадежное дело?

- Это не имеет ничего общего с черным или белым. У нас есть белые дети из трейлерных парков, которые находятся в одной лодке.

- Да, но разве ты относишься к ним так же? Не потому ли, что можешь общаться с детьми из трейлерных парков на равных. Ты хорошо маскируешься, но я все еще слышу слабый намек на на реднековский говор "белых отбросов" в твоем голосе. Должно быть, это была тяжелая работа, чтобы избавиться от этого акцента. Я знаю. Я должен был сделать это тоже. Моя “тень гетто”. Гангстерский протяжный звук. Итак, ты можешь понять "белых отбросов", но не черных крыс гетто, я прав? Не отвечай сейчас. Прямо сейчас ты будешь защищаться. Ты не ответишь честно. Ты скажешь мне, что думаешь или надеешься на правду, а не то, что ты знаешь, что это правда. Возвращайся на работу завтра и просто проверь себя. Посмотри, как общаешься с каждым ребенком, и скажешь мне, уделяешь ли им одинаковый уровень внимания. Я думаю, ты будешь удивлена.

Я выпятила подбородок и закатила глаза в самодовольном негодовании. Кто этот парень, чтобы говорить со мной так, будто он меня знает? Он ни черта обо мне не знал. Как он смеет называть меня чертовым расистом? Я ткнула пальцем в его грудь.

- Я так и сделаю. Все нормально. Но позволь мне спросить тебя кое-о-чем. Как ты думаешь, насколько хорошо люди, подобные тебе, воспитывают этих детей, будучи их апологетами[12]? Оправдывая их и обвиняя их окружающую среду, или образовательную систему, или институционализированный расизм, или правительство, или рабство, или что-то еще? Как ты думаешь, насколько хорошо вы растите их со всем этим?

Он ухмыльнулся и покачал головой.

- Гораздо больше, чем те, кто их игнорирует. Слушай, у тебя трудная работа. Вопросов нет. И я приветствую тебя и всех учителей за то, что вы делаете. Мириться с этими упрямыми детьми не может быть легко. Но если бы в каждой школе было достаточно квалифицированных учителей, если бы у них было достаточно книг, компьютеров, классных комнат, меньших размеров классов, чтобы они могли выполнять свою работу, если бы мы изменили сценарий и начали тратить столько же или больше на то, чтобы дать ребенку образование, как мы делаем для того, чтобы запереть их задницы, как только они проскользнут между трещинами закона, ты не думаешь, что твоя работа была бы проще?

- Да, да, это так. И ты прав. И я, вероятно, звучу для тебя, как какой-то неприязненная расистская мудачкa.

- Нисколько. Неприязненная? Возможно. Расистка? Нет. Если ты не оттуда, откуда ты знаешь, каково это?

- Что ж, ты был прав. Я выросла в трейлере. Я была так же бедна, как и любой ребенок в гетто, поэтому я немного знаю о бедности.

- Да, но преступность в трейлерном парке сильно отличается от того, что происходит в переполненном районе города.

- Отличается, но не лучше и не хуже. Ты также не увидишь, чтобы многие дети покидали трейлерный парк ради школ “Лиги плюща”.

- Не сомневаюсь.

- Слушай, извини. Я знаю, что, вероятно, полностью тебя отвлекла...

- Я не отвлекся. Я не ожидал, что белые люди будут иметь представление о черном опыте. Все ваши мнения созданы СМИ, a американские СМИ заинтересованы в демонизации черного мужчины. Монстры продают газеты, и молодой темнокожий мужчина стал американским монстром.

- Да, и черные люди также заинтересованы в демонизации белого мужчины и белой женщины, если на то пошло. Из нас получаются отличные козлы отпущения.

Я не могла удержаться от улыбки, сказав это. Трудно было поверить, что я стою посреди переполненного танцевального клуба с самым красивым чернокожим мужчиной, которого я когда-либо видела в политических дебатах о расе. Это было слишком сюрреалистично.

- Сейчас ты просто дразнишь меня. Смотри, у меня нет никакой враждебности по отношению к белым женщинам. Вы можете не осознавать этого, но белые люди притесняют вас так же, как и наших людей. Женщина - негр мира.

- Ты цитируешь Джона Леннона?

- На самом деле, я думаю, что это была Йоко Оно. Я мог бы процитировать Малкольма Икс[13], если бы ты предпочла?

- А теперь кто кого дразнит?

- Ты начала это.

Он снова улыбнулся, и снова мое сердце вздрогнуло. Я не могла вспомнить, чтобы мужчина когда-либо влиял на меня таким образом. Это было чертовски неприятно.

- Конечно, хорошо, женщинам тяжело. Черным людям тяжело. Так что же нам делать? Плакать над стаканом и обвинять всех остальных, пока наша жизнь продолжает превращаться в дерьмо?

- Нет. Мы преуспеваем и процветаем, несмотря ни на что. Успех - лучшая месть.

Он подмигнул мне, когда сказал это, как будто мы были заговорщиками. Я снова улыбнулась, а затем засмеялась.

- Ладно, мне это нравится.

- Тем не менее, как только мы получим свое, мы должны вернуться, чтобы помочь тем, кто, возможно, не добился такого же успеха. Как я уже сказал, я сбежал из гетто, потому что не ходил в соседнюю школу, и поэтому я получил достойное образование. Мне повезло, чисто и просто. Но эта школа выпускает шестьсот учеников в год. Шестьсот! Те, кто не попадают в тюрьму или не принимают наркотики, попадают на социальное обеспечение или на работу с минимальной заработной платой, то есть прямо в гетто. И по всей стране сотни таких школ. Мы не можем просто повернуться к ним спиной или спустить в унитаз целое гетто. Они заслуживают кусочек американской мечты так же, как и другие люди. Мы должны помочь, потому что разочарованный и игнорируемый студент сегодня - наркоторговец, убийца-наркоман завтрашнего дня. Поверь в это.

Я кивнула в знак согласия. Блин, мне понравился этот мужчина.

- Ты должен быть политиком.

- Черный политик, который болтается по ночным клубам и цепляет белых девушек, не слишком-то преуспеет.

- Наверное, это правда. Тебе придется отказаться от белых девушек.

- Ты будешь скучать по мне?

Его улыбка теперь выглядела почти хищной, когда он наклонился ближе ко мне и протянул руку, чтобы погладить мою щеку тыльной стороной ладони.

- Мы еще не так близко знакомы.

- Познакомимся, - сказал он, наклонившись ближе и убрав волосы с моего уха.

- Да, неужели?

Я пыталась казаться дерзкой, но мои колени дрожали.

Его похотливая ухмылка снова превратилась в широкую уверенную улыбку. Его взгляд смягчился, потом он покачал головой и усмехнулся. Он слегка сжал мою руку и притянул меня ближе, пока наши тела не соприкоснулись.

- Ты прекрасна, - прошептал он мне на ухо.

- Прекрасная, невежественная расистка?

Я покраснела, подумав о некоторых вещах, которые я сказала ранее. Я не знаю, какого черта я думала. Если когда-либо и было время для политкорректности, то это было при разговоре с чернокожим мужчиной шесть-шесть[14], двести шестьдесят фунтов[15], особенно когда тебя влекло к нему.

- Нет. Просто прекрасна.

То, что Кеньятта не мог быть оскорблен некоторыми вещами, которые я сказала, было невероятно. Я продолжала задаваться вопросом, хотел ли он просто трахнуть меня так сильно, что подавляет желание дать мне пощечину каждый раз, когда я говорю какую-нибудь глупость. Но если все, что ему было нужно, это какая-то задница, то почему он не приставал к Тине?

Он стоял, уставившись на меня, не говоря ни слова, когда я посмотрела на него, затем отвернулась и покраснела, потом снова оглянулась, но обнаружила, что он все еще смотрит на меня, заставив меня отвернуться и снова покраснеть. Это был самый сексуально заряженный момент, который у меня когда-либо был в ночном клубе, a у меня был секс в ночных клубах и раньше. Но это было как-то более интенсивно, чем любое из пьяных ощупываний и толчков, которые я делала ранее. Все, что он делал, это держал меня за руку и смотрел мне в лицо, но я чувствовала его по всему телу. Я забыла о Тине. Я забыла, что находилась в ночном клубе, и забыла, что Кеньятта был незнакомцем, с которым я только что познакомилась. Я чувствовала, что влюбляюсь. Но я не верила в любовь с первого взгляда.

- Мне скоро нужно будет уходить. Почему бы тебе не дать мне свой номер, и я тебе позвоню.

- Почему ты так интересуешься мной? Я знаю, что просто разозлила тебя этим небольшим разговором, и моя подруга, вероятно, трахнула бы тебя прямо сейчас.

Он отступил и посмотрел на меня. Улыбка исчезла, но в его глазах все еще был теплый утешительный взгляд и игривый намек на озорство.

- Кто сказал, что я хочу ее трахнуть? Она пьяна и тщеславна, а ты красива и мила, и да, немного наивна, когда дело доходит до рас, но кто не такой?

- Я тебя разозлила, не так ли?

- Да, ну, я обычно немного завожусь, когда речь заходит о расовых проблемах. Какой черный человек в этой стране не заводится?

- Так зачем тогда вообще трахаться с белыми девушками? Почему бы просто не придерживаться чернокожих женщин? Я уверена, что они тебя лучше поймут.

- Для меня это намного больше, чем просто цвет моей кожи. Просто потому, что женщина черная, не обязательно означает, что она поймет меня лучше, чем ты. Конечно, это будет расово верно. Но, для меня это намного больше. Кроме того, это будет рискованно, не так ли? Как было бы весело, если бы мы все оставались в наших зонах комфорта? Я верю в расширение своих горизонтов. Кроме того, я принимаю советы Дика Грегори[16] и пытаюсь уничтожить белую расу, занимаясь сексом со всеми белыми женщинами, с которыми могу. Я собираюсь вычеркнуть вас прямо из существования.

Я засмеялась.

- Ты сумасшедший.

- Но это может сработать. Это единственный “крестовый поход”, который я мог бы начать, не выглядя лицемером. Я мог бы убедить каждого чернокожего мужчину в стране спать с белыми женщинами и создать главную расу смешанных детей.

- С тобой что-то серьезно не так.

Я смеялась так сильно, что слезы текли из моих глаз.

- Ты права. Сестры определенно возненавидят меня. Тогда у них не останется ничего, кроме белых парней. Это будет самоубийство для меня. Так что ты думаешь? Думаешь, я должен придерживаться своего вида? Тебе не нравятся братья?

Я уставилась в пол, нервно переступая с ноги на ногу. Кеньятта протянул руку и приподнял мой подбородок, так что я снова посмотрела в его напряженные глаза.

- Мне нравишься ты, - ответила я, пожимая плечами. - Мне нравится все, что кажется правильным.

- И я прав?

Я посмотрела на его массивные плечи и выпуклую грудь, его толстые бицепсы и безупречную улыбку, наполненную совершенно прямыми, безупречно белыми зубами, высокими скулами и тлеющими черными глазами. Он был умен, и у него было чувство юмора. Мне было все равно, какого он цвета. Он был чертовски близок к совершенству.

- Да, ты прав.

- Тогда дай мне свой номер, чтобы я мог позвонить тебе когда-нибудь.

Он снова притянул меня к себе, обхватил за талию и обнял, все еще глядя мне в глаза.

- Ты странный. Я не могу понять, в чем твой интерес. Но хорошо, я дам тебе мой номер.

Я записала свой номер телефона, он взял его и положил в карман. Затем он снова взял меня за руку и притянул к себе.

- Обними меня, прежде чем я уйду.

Я улыбнулась, и почти засмеялась.

- Ты серьезно?

- Ты не хочешь меня обнять?

Я обняла его, и он наклонился и поцеловал мою шею и плечи, затем, тяжело дыша мне в ухо, он произнес своим глубоким роскошным голосом:

- Я тебе позвоню.

- Да, конечно…

Он позвонил. Он позвонил мне с работы два дня спустя, когда я сидела дома в своей футболке с чем-то похожим на море счетов, разложенных передо мной, задаваясь вопросом, как я собираюсь погасить два кредита, которые я взяла несколько недель назад, не взяв еще один. Когда зазвонил телефон, я чуть не подпрыгнула к нему, стремясь найти что-то, что отвлекло бы меня от финансов, даже если это звонила Тина, чтобы похвастаться своим последним сексуальным завоеванием или поплакать о своем последнем разбитом сердце.

- Наташа?

- Да? Кто это?

Я уже улыбалась. Я узнала голос.

- Это Кеньятта.

Мое сердце сделало сальто. Я знала, что Тина держала пари, что он не позвонит. Она все еще была уверена, что он просто издевался над ней и что в следующий раз, когда она пойдет в клуб, он будет там, пытаясь забраться в ее хорошо соскальзывающие трусики. Я не могла дождаться, чтобы сказать ей, что она была не права.

- О, привет. Я не думала, что ты позвонишь.

Последовала долгая пауза.

- Где ты живешь?

- Прошу прощения?

- Я хочу навестить тебя. Где ты живешь?

- Я даже не знаю тебя.

Я чуть не хихикнула, разговаривая, как какая-то застенчивая школьница. Что-то в его голосе сводило меня с ума.

- Ну, по телефону ты меня точно не узнаешь. Я ненавижу разговаривать по телефону.

- А мне не нравятся парни по-вызову.

- Тогда давай не будем этого делать.

Я даже не поняла, что, черт возьми, он имел в виду. Он мог сказать мне что угодно, и это сработало бы. Мне было все равно, будет ли это секс на одну ночь или нет. Мне просто хотелось еще раз взглянуть на него. Я хотела, чтобы он снова посмотрел на меня, как в клубе, как будто я была самой желанной женщиной на земле. Я должна была быть невосприимчивой ко всему этому. Я видела насквозь мужчин, которые просто хотели проникнуть в меня, а затем выйти с наименьшими хлопотами, насколько это возможно. Мужчин, которые однажды называли тебя девушкой своей мечты, а потом вообще не звонили тебе, после того как ты впустила их в свою постель. Но, сколько бы раз меня ни трахали мужчины, какая-то часть меня всегда надеялась, что в следующий раз - все будет по-другому. Поэтому я дала ему адрес своего дома.

Я чуть не рассмеялась, когда он появился у моей двери в костюме и галстуке. Я никогда не спрашивала его, чем он зарабатывает на жизнь, но то, что я предполагала, конечно же, не включало деловой костюм.

- Здравствуй! Заходи.

Он вошел в мою квартиру, снял пиджак, огляделся, повесил пиджак на спинку одного из моих кухонных стульев, затем небрежно откинулся на диване. Если бы вы не знали его лучше, то могли бы поклясться, что он был там тысячу раз.

- Иди посиди со мной.

Он протянул руку, и я взяла ее. Его ладони были грубыми и мозолистыми, но тыльная сторона рук была гладкой, как у женщины. Даже это мне показалось странно захватывающим. Он продолжал держать меня за руку, когда я обошла спинку дивана и села рядом с ним. Я чертовски нервничала. Он казался таким небрежным. Не то нервное возбуждение, которое обычно бывает у парней, когда они впервые входят в квартиру женщины и там есть возможность секса. Он либо был уверен, что я его трахну, либо ему было все равно. Я снова начала потеть.

Я села рядом с ним, и он обнял меня и снова поцеловал меня в шею.

- Я хотел поболтать с тобой и немного узнать тебя. Просто не обижайся, если я усну. Это не относится к твоей компании. Вчера я работал шестнадцать часов подряд, а сегодня утром провел два часа в спортзале, прежде чем вернуться на работу сегодня. Я изможден.

- Чем ты занимаешься?

- Я хорошо зарабатываю. Я не богат, но мне удобно.

- Не будь таким скрытным. Всякий раз, когда парень в этом городе загадочно говорит о своей профессии, это обычно означает, что он либо торговец наркотиками, либо сутенер.

- Я не сутенер.

- Наркоторговец?

- Это соответствовало бы стереотипу, не так ли? Но нет, извини, что разочаровал тебя. Я брокер по недвижимости и владелец боксерского зала.

- Я имела в виду не только чернокожих. Есть и белые наркодилеры. Моего брата арестовали за то, что он управлял лабораторией “мета”. Он тоже скрывал свою профессию.

- Хорошо, теперь больше нет никакой тайны.

Каждый раз, когда я открывала рот в его присутствии, я, казалось, наступала на какую-то расовую мину. Я должна была что-то сделать, чтобы перевернуть разговор.

- Ты боксируешь?

- Немного. Ничего серьезного. Я не профессионал или что-то типа того. Меня больше интересует деловая сторона вещей. Я совладелец небольшого тренажерного зала в “Сахарa и Рейнбоу”. Это не похоже на спортзал настоящего боксера. Это такие парни, как я, которые хотят научиться боксировать, но на самом деле не хотят драться. Главным образом руководители, которые хотят выпустить небольшую агрессию и почувствовать себя крутыми парнями, и домохозяйки, пытающиеся похудеть. Я нахожу там много контактов для моего бизнеса в сфере недвижимости. Любой, кто покупает дом у меня, получает один месяц бесплатного членства в моем спортзале. У нас там также много полицейских, военных и даже федералов. Из-за этого места я никогда не получаю талоны на превышение скорости.

Иногда все сводилось к тому, чтобы задавать правильные вопросы.

- Значит, ты вроде предпринимателя? Это круто. Я бы никогда не догадалась. Я имею в виду, я подумала, что ты какой-то спортсмен, судя по твоему виду, может быть, баскетболист или футболист. Я просто никогда не думала, что ты владеешь собственным бизнесом и продаешь дома.

- Ты просто решилa, что я какой-то тупой качок, да? Либо сутенер, торговец наркотиками, либо баскетболист. Ты просто полна предрассудков, не так ли?

Еще одна мина успешно взорвалась.

- Я не буду лгать. Обычно я не встречаю таких парней, как ты, гуляющих по ночным клубам.

- Тогда зачем идти?

Я пожала плечами.

- А куда еще ты можешь пойти? Почему ты там был? Как, черт возьми, ты находишь время на все, что делаешь?

- Я ненавижу спать один.

- У тебя нет девушки?

- Нет, сейчас нет.

- Почему?

- Я слишком занят, и моя жизнь достаточно сложна. Это то, что я говорил себе в любом случае, но теперь я думаю, что наличие подруги может немного облегчить мою жизнь. Это, по крайней мере, удержит меня от ночных клубов.

Парень сказал все правильно. Богатый, умный, хорошо сложенный, ищущий обязательств. Должно быть, с ним что-то не так.

- Итак, если ты ненавидишь спать один, то почему не попытался заставить меня пойти с тобой домой в субботу?

- А еще я ненавижу делать ошибки. Ты не девочка на одну ночь. Ты тот тип женщины, в которую мужчины влюбляются. Но, твоя маленькая подруга-блондинка, вот она - девочка на одну ночь. Я сделал выбор и решил, что мне лучше влюбиться, чем получить минет на парковке.

- Ты понял все это, просто глядя на меня?

- Я увидел большую часть этого. Разговор с тобой подтвердил это.

- Почему? Потому, что мне нравится спорить?

- Потому что у тебя на уме больше, чем вчерашний эпизод «Отчаянных домохозяек»[17] или что такое новейший дизайнерский наркотик, и потому, что у тебя есть мужество, но ты также очень чувствительная, очень милая и очень одинокая. Я мог видеть твое одиночество, как маяк, в том ночном клубе. Некоторые мужчины могут воспользоваться этим. Я не такой человек. Я был таким человеком, но я больше не такой. Я знал, что у меня больше шансов подружиться с такой женщиной, как ты, чем использовать ее и отказаться от нее.

- Я даже не знаю, что сказать на это. Похоже на предложение.

- Я предлагаю нам лучше узнать друг друга и доказать, что я серьезен.

Я колебалась. Это было чертовски странно.

- Сначала ты звонишь мне и говоришь так, будто хочешь просто развлечься немного, а теперь приходишь и говоришь мне, что, если звезды сойдутся правильно, а луна окажется в Плутоне, сможешь влюбиться в меня, даже если этого не понимаешь, даже не знаешь меня? Но все, что ты действительно хочешь сделать, это просто заснуть на моем диване?

Он рассмеялся.

- Да, примерно так. В смысле, я бы предпочел заняться с тобой любовью. Я просто не хочу торопить события. Ладно, я хочу поторопить события. Я просто чертовски устал.

Тогда я тоже рассмеялась.

- Я бы не позволила тебе в любом случае. Я не такая девушка... больше нет. Я была без отношений почти год, и я наслаждаюсь своей жизнью без мужчин... так меньше дерьма в жизни. Я слишком часто обжигалась. С этого момента я буду действовать медленно.

Кеньятта улыбнулся, и что-то блеснуло в его глазах. Я узнала этот взгляд. Он был готов принять вызов. Я была одновременно взволнована и разочарована этим. Это был такой типичный мужской ответ. Но я тоже хотела его.

Он протянул руку и погладил мои волосы, отбросив их от моего лица обратно за уши. Затем он поцеловал меня. Это был медленный страстный поцелуй. Его губы коснулись моих один раз, два, прежде чем он прижал их ко мне и высосал мое дыхание.

Мы целовались и гладили друг друга больше часа. Он деликатно ласкал мои шею, спину и руки кончиками пальцев. Мурашки покрывали кожу, где бы он ни касался меня, и покалывание и озноб разносились по всему телу. Он поднял мою рубашку и потер лицо о грудь и живот, принюхиваясь, как котенок. Я потеряла всякий контроль над собой. Мне было безразлично то, что надо быть хорошей девочкой и не заниматься сексом на первом свидании. Меня больше не волновало, подумает ли он, что я шлюха. Я просто хотела его. Он засосал мои соски в рот, и я бессознательно застонала, когда он провел языком по ним, осторожно кусая, пока я не закричала, чтобы он занялся со мной любовью.

Как только эти слова слетели с моих губ, Кеньятта оторвался от моих грудей и откинулся на спинку дивана, удовлетворенно улыбаясь. И тут я поняла, что облажалась. Для него дело было не в сексе, а в контроле. Теперь, когда я вернулась к тому, что только что сказала ему о том, чтобы не торопиться, ему не нужно было трахать меня. У него была своя победа, свое завоевание. Я бы не удивилась, если бы он встал и ушел.

- Почему бы тебе не рассказать мне больше о себе?

Мой таз делал маленькие круги, и я на самом деле хныкала. Я так сильно хотела его. Я не могла поверить, что он не собирается меня трахать.

- Но… Но разве ты не хочешь…

- Вероятно, мы должны делать это постепенно, как ты сказала. Кроме того, я все еще уставший.

Я хотела убить его. Вместо этого я затеялa еще один спор.

- Ты был прав.

- Прав насчет чего?

- Насчет того, что я отношусь к бедным белым детям иначе, чем к бедным черным детям. Когда я была сегодня в моем классе, я обратила внимание на то, как я общалась с каждым из детей, и у меня определенно есть предвзятость. Это неправильно, но она есть. Я действительно не думаю, что этого можно избежать. У каждого свои предрассудки.

- Да, но некоторые из них более разрушительны, чем другие. Эти дети могут смотреть на тебя и думать, что ты какая-то избалованная белая женщина, которая выросла вместе со своим отцом, который давал ей все, что она хотела, и это может быть самой далекой вещью от правды, но тебе не мешает думать, что они не имеют власти над тобой. Ты находишься в положении власти над ними, поэтому твои предубеждения более разрушительны.

- Я согласна с тобой, что для меня неправильно думать так, но также неправильно, если какой-то ребенок в моем классе смотрит на меня и полагает, что я какой-то излишне избалованный испорченный ребенок. Здесь нет степеней предубеждений.

- Существует оправданное предубеждение.

- Что? Теперь ты говоришь, как расист.

- Я говорю, что из-за того, что в этом обществе угнетают черных людей, понятно, что они чувствуют определенную враждебность по отношению к вашей расе.

- Это абсолютная фигня. Ты пытаешься сказать мне, что из-за того, что я белая, я не могу испытывать негативные чувства по отношению к чернокожим, но нормально, что чернокожие ненавидят меня за мой цвет?

- Не очень хорошо сказано, но понятно.

- Так ты пытаешься сказать, что черные люди не могут быть расистами?

- Конечно, нет. Это было бы абсурдно. Все, что я пытаюсь сказать, это то, что легче понять ненависть, которую вызвала ненависть. Легко понять, почему обездоленный ребенок, у которого ничего нет, обижается на привилегированного ребенка, у которого есть все и который получил это потому, что он такой. Трудно понять, как привилегированный ребенок может ненавидеть обездоленного ребенка. Это просто чистое зло.

- Черт, я не привилегирована! Мне пришлось много работать ради всего, что я получила в жизни. На меня нападали и избивали так же, как и всех остальных.

- Это просто метафора. Когда я говорю о “привилегиях”, я имею в виду права, которые должны быть у каждого, но которых нет у меньшинств в стране. Право не быть лишенным работы, продвижения по службе, равной оплаты труда, справедливого обращения в соответствии с законом, равного представительства в правительстве, права ходить в магазин и не сопровождаться охраной каждую секунду, водить хороший автомобиль, не останавливаясь и не подвергаясь преследованиям со стороны полиция, чтобы предстать перед судьей и не получить более суровое наказание, чем члены расового большинства, все из-за цвета вашей кожи. Когда речь идет об этих основных правах, белые люди являются привилегированным большинством.

- Значит, это нормально, что ты нас ненавидишь?

- Нет, это нe нормально, но понятно. Белые люди находятся в таком положении власти, которого у нас нет. Как и в случае с детьми, которых ты учишь, твой расизм может причинить им гораздо больший вред, чем их. Ты оцениваешь их задания, ты определяешь, какими будут их задания, ты решаешь, к каким студентам ты приложишь больше усилий, а к каким – нет. Аналогично этому, правящее большинство, белые люди в этой стране, определяет, сколько налоговых долларов будет потрачено на улучшение образования и предоставление возможностей для меньшинств. Корпоративные лидеры, преимущественно кавказских стран, определяют, насколько высоко они позволят подняться наемным работникам. В основном белые присяжные заседатели по всей Америке, и преимущественно белые судьи и законодатели определяют, какое обращение получит меньшинство, когда он войдет в зал суда. Ваше предубеждение способно причинить нам гораздо больший вред, чем мы могли бы когда-либо причинить вам.

- Все предрассудки по-прежнему ошибочны.

- Тут не поспоришь. Я не потворствую чьим-либо предубеждениям. Я бы хотел, чтобы о каждом можно было судить только по его личным заслугам, вне зависимости от всей расы. Это нечестно по отношению к кому-либо. Но когда это дерьмо исходит от белого человека, оно в сто раз более разрушительно.

Я могла сказать, что Кеньятта все еще дымился, когда выходил из моей квартиры. Он даже не обнял и не поцеловал меня - просто улыбнулся, помахал рукой и вышел за дверь. Я бы не удивилась, если бы никогда больше не увидела его. Когда он вернулся на следующий день, я решила не начинать с ним еще один спор. Мне не нужно беспокоиться.

Кеньятта вошел, схватил меня в объятия и крепко поцеловал, грубо разрывая мою ночнушку пополам. Мне было все равно, что я заплатила почти пятьдесят долларов за неё в "Victoria's Secret" и, вероятно, никогда её не заменю. Я просто хотела этого мужчину. Входная дверь все еще была открыта, когда он положил меня на пол и трахнул, как какую-то шлюху, которую вырвал из-за угла - жестко и агрессивно. Так, как мне нравилось. Он прикусил мне лицо и шею так сильно, что оставил синяки. Моя задница также была татуирована отпечатком его руки в багрово-красном и фиолетовом цветах. В какой-то момент он даже использовал свой ремень на мне, оставив рубцы на спине и ягодицах, когда я встала на четвереньки, и он жестко трахнул меня сзади. Я закричала, когда кончила. Тогда я стал умолять его о большем.

- О, Боже мой! Это было невероятно! Не останавливайся. Трахни меня снова, папочка!

Внезапно, без малейшего предупреждения, Кеньятта положил меня животом на колени, лоб был на полу, а задница в воздухе. Он никогда не спрашивал меня, нравится ли мне, когда надо мной доминируют или шлепают. Он просто сделал это. Прежде чем я успела сказать хоть слово, его ладонь опустилась на мою задницу.

- Что за…

Он шлепал меня снова и снова, заставляя краснеть мои ягодицы и оставляя рубцы. Затем он укусил меня. Он наклонился и схватил мои, все еще болевшие и пульсирующие, ягодицы ртом и сильно прикусил.

- А-а-а! Бляяяяядь! Стой!

Я не могла поверить, что он просто укусил меня. Это было как-то более тревожно, чем порка. Тем не менее, я была сильно возбуждена всем этим. Он скатил меня с колен и встал. Я все еще лежала на полу в гостиной, у меня дрожали ноги, и у меня перехватывало дыхание короткими быстрыми взрывами. Пот и сперма Кеньятты высыхали на моем животе, когда он наклонился, поднял одежду и начал одеваться.

- Ты уходишь?

- Я вернусь.

- Когда?

- Завтра.

- Так что же это было? Почему ты меня укусил? Зачем эти шлепки? - спросила я, все еще пытаясь отдышаться.

- Веселуха. Я вернусь.

Он повернулся и вышел за дверь, оставив заметное отсутствие, как будто он взял часть меня с собой. После долгих лет одиночества я вдруг почувствовала себя невероятно одинокой. Если Кеньятта никогда не вернется, я знала, что буду скучать по нему всегда. Я не могла вспомнить, чтобы когда-либо чувствовала себя так по отношению к кому-либо. Я протянула руку и потерла задницу там, где меня отшлепал Кеньятта. Она былa все еще теплая, сырая и воспаленная, чувствительная к прикосновению. Когда я убрала руки, кончики моих пальцев были красными. Он пролил кровь. Я встала и заперла входную дверь, затем побежала в ванную. Кеньятта, возможно, ушел, но он оставил мне кое-что - свою подпись. Его следы от зубов остались на моей левой ягодице. Он прокусил кожу, и след каждого зуба был хорошо виден. Кровь стекала по моей ноге. Я улыбнулась, вспомнив ощущение губ, которые причинили мне боль. Я мечтала о нем весь вечер, потирая свою израненную задницу и задаваясь вопросом, было ли со мной что-то не так, что я наслаждалась болью, наслаждалась подчинением этому человеку, которого я едва знала.

Он отбросил мое ведро со шваброй, и оно скользнуло по полу, брызнув пеной и водой на плитку. Я сжала влажную тряпку в руке, когда он ударил меня по голой заднице. Я знала, что будет дальше.

Я застонала в экстазе так же сильно, как и от боли, ожидая, что его длина заполнит меня. Я почувствовала, как его грубые руки схватили меня за бедра, его сильные пальцы разминали плоть, крепко сжимая, когда он ввел в меня твердый член. Он вошел легко. Я была уже мокрой от ожидания. Тем не менее, мое дыхание остановилось у меня в горле, когда его плоть вошла в мою. Его член был таким длинным, что он все еще причинял мне боль даже после всех этих месяцев. Этот первый толчок был таким, как будто головка его члена ткнулась мне в грудную клетку. Я задохнулась от шока, затем снова застонала, когда дрожь прошла между моих бедер до самого позвоночника. Он делал мне так хорошо, что я хотела кричать. Я чувствовала его твердую грудь на моей спине, его бедра на моей пояснице, его дыхание на моей щеке, когда он толкал этот великолепный орган во всю глубину в меня.

- Я люблю тебя, Господин. Я люблю тебя, - сказала я.

Его единственным ответом был рывок моих волос, и его зубы вонзились мне в плечо, когда он пронзил меня глубже. Я рухнула на плиточный пол, не в силах удержать себя на четвереньках, так как его вес и вес цепей давили на меня. Он продолжал трахать меня еще сильнее. Он сильно прижал мои бедра к себе, чтобы встретить его толчки. Наш ритм был теперь чем-то жестоким и мощным. Он шлепал меня по заднице снова и снова, пока трахал. Я почувствовала, как его большой палец, смазанный слюной, скользнул между моих ягодиц и в мою задницу, и я знала, что будет дальше. Он был таким большим, что мне всегда было трудно принять его таким образом. Поэтому, конечно, он сделал анальный секс постоянной частью нашей любовной игры. Теперь он был еще менее нежным, чем обычно. Сначала он входил медленно, ослабляя еe дюйм за дюймом, поднимаясь на своих могучих руках и постепенно опускаясь, пока вся его длина не скользнула внутрь меня. Это было мучительно. Я почувствовала спазмы в животе, когда его эрекция запульсировала и заколотилась в моей раздвинутой прямой кишке. Затем он стал более жестким, агрессивно вбивая свой толстый член в мою задницу, словно пытаясь вдавить меня прямо в пол. Он протянул руку и обернул один из своих массивных бицепсов вокруг моего горла и сжал, пока моя трахея не захлопнулась.

От боли в моем анусе и внезапной потери кислорода я начала паниковать. Перед глазами у меня заплясали пятна, я билась и брыкалась, паникуя и пытаясь освободиться, когда все вокруг начало темнеть. Я царапала его руки и попыталась оторвать его руку от моего горла, но это было все равно что попытаться согнуть железо. Затем он дотянулся до другой руки подо мной, сбросив весь вес на мою спину, все еще безжалостно долбя.

Его пальцы легко нашли мой клитор, и он сначала сунул указательный палец внутрь меня, чтобы смочить его моими соками, прежде чем быстро водить его вперед и назад по моему опухшему клитору. Боль, потеря кислорода, а теперь безумные ощущения, исходящие от моего влагалища, привели меня к самому взрывному оргазму, который я могла вспомнить. Каждая мышца сокращалась, как будто она была поражена шокером, а затем вибрировала и содрогалась, когда волны экстаза пронзали мое беспомощное тело. Мои руки и ноги бились и пинались. Моя спина выгнулась, и из горла вырвался крик, когда Кеньятта наконец ослабил свою хватку. Мой анус сжался вокруг члена моего Господина, и я снова кончила, пока Кеньятта продолжал трахать мой воспаленный и опухший задний проход своим мезоморфным органом, все еще теребя мой набухший клитор. Он укусил меня за шею и зарычал, и я знала, что он вот-вот кончит. Он резко вытащил свой член из моей задницы. Мне показалось, что он вывернул ее наизнанку. Я закричала от боли, и мои внутренности снова свело судорогой. Моя прямая кишка была так сильно натерта, что казалось, будто она горит. Кеньятта схватил меня за руку и перевернул.

- Посмотри на меня!

Он держал свой член в руке, крепко сжимая его, встал на колени надо мной, оседлав мою грудь c этим великолепным органом, свисавшим в нескольких дюймах от моих губ. Наконец я смогла взглянуть на его лицо. Он был так великолепен. Я улыбнулась, когда его семя полилось на мое лицо. Я слизала его с моих губ, наслаждаясь соленым вкусом его спермы, когда она капала с моих щек на губы.

- Ты так красиво выглядишь, - сказал Кеньятта, улыбаясь.

Одним пальцем он зачерпнул немного спермы с моего подбородка и отправил ее в рот. Я высосала ее из кончика пальца, вращая языком вдоль кончика пальца, как я делала, когда высасывала его член. По его телу пробежала дрожь.

- Высунь язык.

Я сделала, как мне сказали, и Кеньятта выдавил последнюю каплю его спермы на мой вытянутый язык.

- Это - моя плоть. Это - моя кровь, - сказал он с серьезностью и торжественностью, которая была бы смешной для всех, кроме него.

Однажды он сказал мне, что глотать его сперму для него было все равно, что принимать причастие Бога. Он почувствовал себя сильным, когда увидел, как я слизываю его семя с моих губ. Это заставило меня чувствовать себя настолько покорной, что я всегда хотела заняться любовью сразу же после этого, или чтобы меня обнимали его сильные руки, или свернуться калачиком у ног моего Господина, как комнатная собачка, на что я обычно соглашалась. На этот раз он просто вернул мне ведро и пошел наверх одеваться на работу.

- Убери этот пол к тому времени, когда я буду готов уйти.

Мне было запрещено даже говорить: «Да, Господин». Никто из похищенных на борту рабовладельческих кораблей не говорил по-английски, и мне тоже не разрешили. Вместо этого я кивнула головой и взяла чистящую щетку. Чувствуя его отсутствие, как пустое место в моем сердце и в каждом отверстии, в которое он входил.

Кеньятта спустился вниз как раз в тот момент, когда я заканчивалa коридор. Он выглядел потрясающе в своем темном деловом костюме и белой рубашке с серым галстуком в полоску. Он всегда одевался, как будто он баллотировался на пост президента, и это работало на него. Он выглядел таким красивым, стоя вот так, что мое собственное чувство несчастья усилилось. Я знала, как должна была выглядеть в сравнении с ним.

- Спускайся вниз.

Я поползлa, волоча за собой цепи. Железный ошейник на моей шее глубоко врезался в кожу, когда вес других цепей, прикрепленных к нему, волочился за мной. Кровь с моей шеи капала на кафельный пол, который я только что оттирала последний час, чтобы на следующий день у меня было меньше работы. Влажность в подвале ошеломила меня после того, как я былa наверху, даже в течение этого короткого периода. Мне показалось, что я прошла сквозь стену влажного тепла, когда переступила порог. Кеньятта стоял надо мной, наблюдая, как я ползу. Я знала, что наблюдение за моим ползанием было одной из вещей, которые, казалось, возбуждали его больше всего. Он бы снова трахнул меня, прямо там, на лестнице, если бы он не испачкал его костюм и не опоздал на работу. Ступеньки царапали мне колени, когда я спускалась по ним. Я начал стонать, а затем плакать, когда тащилa свое сломанное тело вниз в подвал, по твердому бетонному полу.

- Теперь вернись в свой ящик.

Его голос был не злым или резким, а таким, как будто он просто давал указания ребенку, которому нужно было напоминать о таких вещах, как почистить зубы или помыть руки перед обедом. Я заползла в ящик, Кеньятта запер его на висячий замок и вышел, не сказав ни слова. Он закрыл дверь подвала, и жара и темнота удвоились.

Я постоянно испытывала жажду, постоянно голодала, чувствовала себя несчастной от рассвета до заката, за исключением тех коротких моментов, когда Кеньятта выводил меня, чтобы трахнуть или избить, или и то, и другое. Его член внутри меня был единственной радостью в моей жизни. Возможно, это был другой урок, который он пытался преподать мне, что я нуждалась в нем.

Давнишний вкус спермы Кеньятты напомнил мне яркое воспоминание о том, как я впервые взяла его мужское достоинство в свои губы. Кеньятта был первым человеком, которому я сделала минет с момента моего первого минета. Я ненавидела это. Когда я была изнасилована в детстве, вкус и текстура спермы моего обидчика, запах его немытых яичек, застряли во мне на долгие годы. Я просыпалась с криком, ощущая этот вкус на губах. В первый раз, когда Кеньятта попросил меня пососать его член, я отказалась, мне была противна сама идея этого.

- Я… я этого не делаю.

Кеньятта поднял бровь и с любопытством уставился на меня.

- Женщина, которая не берет в рот, это только половина женщины. Покажи мне женщину, которая не сосет член ее мужчины, и я покажу тебе мужчину, который ищет любую возможность обмануть ее. Я не стану говорить тебе, что ты должна сделать это, если любишь меня. Не потому, что это неправда, а потому, что это слишком банально. Я скажу, что если ты хочешь остаться единственной женщиной в моей жизни, ты должна научиться доставлять мне удовольствие.

Он откинулся на спинку стула с поднятой бровью с самодовольным выражением лица, ожидая моего ответа.

- Даже если женщина - лучшая любовница, которая у тебя когда-либо была? Если она делает все остальное отлично, так, как тебе нравится, но просто не сосет твой член, этого недостаточно?

Кеньятта ухмыльнулся и покачал головой, глаза все еще сверлили мой череп, словно он пытался прочитать мои мысли.

- Женщина, которая не берет в рот, никогда не станет моей лучшей любовницей, и она не станет моей любовницей надолго.

Кеньятта не был человеком, склонным к угрозам. Он сказал это как простой факт. Если я не сделаю ему минет, он получит его от кого-то другого. Мысль о том, что я потеряю его из-за какой-то жадной до спермы шлюхи, чуть не вызвала слезы на моих глазах.

- Я... я не знаю, как это сделать.

- Я покажу тебе.

Кеньятта был терпеливым учителем. Он спокойно встал, расстегнул брюки, расстегнул молнию и позволил им упасть до лодыжек. Он носил шелковые боксеры, черные, с маленькими красными и золотыми блёстками на них. Он также позволил им соскользнуть к его лодыжкам. Он мягко поставил меня на колени, слегка надавив наманикюренными пальцами на плечи, пока мой нос не оказался на уровне головки его набухшего органа. Он схватил меня за подбородок своей сильной рукой и сунул большой палец мне в рот.

- Соси его.

Я сделала, как было велено, посасывая его большой палец.

- Покрути языком вокруг кончика.

Я повиновалась.

- Теперь пощекочи нижнюю сторону языком.

И снова я повиновалась, глядя на него снизу-вверх, отчаянно нуждаясь в его одобрении.

- А теперь засунь его себе в глотку.

Я взяла его большой палец так глубоко в рот, как только могла.

- Туда и обратно.

Я сунула его большой палец внутрь и вытащила изо рта, мои глаза поочередно смотрели на него и на его эрегированный член, который все еще качался в воздухе, в нескольких дюймах от моего лица.

- Я не чувствую твой язык.

Я снова обвила языком кончик его большого пальца, продолжая втягивать его и вынимать изо рта. Я провела языком по нижней части его большого пальца, как он велел мне сделать раньше.

- Теперь вытащи его изо рта и оближи с обеих сторон.

Я повиновалась еще раз.

- Теперь повтори. Делай все, что я тебе говорил, в точности так, как я тебе сказал, но теперь я хочу, чтобы ты сделала это с моим членом.

Я почувствовала дрожь страха и короткий момент отвращения, но затем подчинилась. Я просунула его набухшую плоть между губами и начала качать головой вверх и вниз, скользя его членом во рту. Я щелкнула по нему языком, а затем закрутила языком вокруг головки, словно облизывая леденец на палочке. Я облизала сверху и снизу и, наконец, засунула его так глубоко в горло, как только могла без рвоты.

Это так сильно отличалось от воспоминаний о моем нападении. Кеньятта не засовывал свой член мне в глотку, не душил меня им. Я всё контролировала. Я чувствовала, как пульсирует его орган, приближаясь к оргазму, и каждый раз я вырывала его из горла и лизала его вверх-вниз.

- Погладь его рукой и оближи кончик. Просто так, как будто ты лижешь мороженое. Пососи кончик.

Я сосала, лизала и гладила, пока не почувствовала, что он вот-вот кончит.

- Я собираюсь кончить и хочу, чтобы ты выпила каждую каплю. Понимаешь?

Я кивнула, поднимаясь, продолжая покачивать головой вверх-вниз по его распухшем мужском достоинстве. Я пыталась скрыть свою панику от мысли о том, что он наполнит мой рот своей спермой и я буду вынуждена проглотить это. Я почувствовала, что начинаю задыхаться. Я должна была вернуть себe контроль. Я начинала чувствовать тошноту и боялась, что меня вырвет, когда сперма Кеньятты наполнит мое горло. Я боялась, что это наверняка положит конец нашим отношениям.

Я пыталась отвлечь себя другими мыслями. Я думала о том, как прекрасен Кеньятта. Я вспоминала, как его губы работали на моих сосках, как его язык лизал мой клитор. Это было честно, что я отвечаю взаимностью. Кеньятта был совсем не похож на толстого кузена, который изнасиловал меня в подвале моего отца. Я задавалась вопросом, будет ли его сперма на вкус другая, возможно, я могла бы даже наслаждаться этим. Я взяла его член глубже, проталкивая его за миндалины, задыхаясь, но не заботясь об этом, желая угодить своему мужчине, и когда я почувствовала, как напряглось тело Кеньятты, услышала его низкий, рычащий, гортанный стон, ощутила густой, теплый, соленый всплеск извержения через мои миндалины, я сделала, как попросил Кеньятта. Я проглотила все это. Тогда я поняла, как сильно я его люблю. Вскоре после этого Кеньятта поднял тему ящика.

К тому времени я уже посвятила себя эксперименту, хотя внутри у меня все бурлило при мысли о том, что я буду заперта в деревянном гробу, неизвестно, как долго - поэтому я не могла отступить. Мне нужно было довести это до конца. Но Кеньятта хотел, чтобы я точно знала, во что я ввязалась и почему. Он вытащил книгу, которую нашел в библиотеке, когда был мальчиком. Я была удивлена глубиной его эмоций, когда он открыл книгу.

- “Корни”[18] только появились на телевидении, и я был настолько поражен этим, что хотел узнать больше о работорговле и о том, что случилось с нашими людьми двести лет назад, когда они приехали в Америку. Я спросил об этом у моей мамы, и она отвела меня в библиотеку, чтобы я сам посмотрел.

Он сделал паузу. Его сильное царственное лицо треснуло и задрожало, скривившись в гримасе, когда то, что он чувствовал внутри, вырвалось на поверхность, и слезы хлынули из его глаз. Он посмотрел на потолок и глубоко вдохнул, борясь, чтобы контролировать свои эмоции. Я могла сказать, что это было болезненное воспоминание для него. Вены на его шее вздулись, когда его тело напряглось, борясь за контроль. Когда он посмотрел на меня сверху вниз, его лицо было твердым и стойким. Он заставил себя посмотреть мне в глаза, но я знала, что ему потребовалось немало усилий для этого. Я знала, что он хотел опустить голову или спрятать лоб в свои руки - что угодно, чтобы не смотреть на меня. Но это был его способ не показать слабость передо мной, и поддаваться эмоциям означало для него показаться слабым. Я подозреваю, что он также знал, что мне будет больно видеть боль на его лице, которую он изо всех сил пытался подавить.

- Это была книга, которую я взял. Она называлась «400 лет угнетения». В ней, среди прочего, содержатся подробные описания жизни на борту невольничьего корабля, собранные по кусочкам из различных источников и исторических документов, большая часть которых рассказана бывшими рабами, путешествовавшими по Cреднему Проходу[19]. Она содержит рабские повествования вплоть до провозглашения эмансипации. Она прослеживает жизни афроамериканцев с момента их похищения из их домов в Африке, до движения “За гражданские права”, вплоть до сегодняшней борьбы с наркотиками, преступностью и бедностью. Я плакал, когда читал это. Я громко плакал и не мог перестать плакать, даже когда моя мать держала меня на руках. Я понятия не имел, насколько это было плохо. Я понятия не имел, сколько африканцев они украли из их домов и привезли сюда. В этой книге они подсчитали, что около пятнадцати миллионов рабов были привезены сюда из Африки, и, по крайней мере, еще пять миллионов не перенесли поездку из-за болезней, недоедания, самоубийств, убийств и восстаний рабов. Затем весь ад, который они пережили в этой стране на протяжении более четырехсот лет, пытаясь найти свободу и равенство. Я понятия не имел. Ты не можешь себе представить, что мой народ пережил на этих кораблях.

Кеньятта открыл книгу, и я приготовилась к худшему. Но также, как и двадцать пять лет назад, когда он взял в руки книгу, он был не готов к этому. Я была полностью ошеломлена тем, что услышала. Я никогда не могла предположить, что люди могут быть способны на такую ​​жестокость друг к другу.

-…Во время переправы с африканцами обращались, как со скотом, их теснили под палубой так плотно, как только могли, сковывали цепями и запихивали в узкие отсеки высотой в три фута[20], слишком низкие для того, чтобы стоять. В большинстве этих отсеков не было ни света, ни свежего воздуха, кроме тех, которые находились непосредственно под решетками люков. Удушающая жара была невыносимой, а влажный воздух почти невозможно было вдыхать…

Он продолжил:

-…В конце 18-го века большинство рабовладельческих кораблей были «плотными упаковщиками», сжимая столько рабов, сколько они могли вместить в свои грузовые трюмы, теснившись в пространствах меньше могилы, теснившиеся в местах меньше могилы, сложенные друг на друга, как ложки, вдыхая запах пота и тела друг друга. Заболевания и удушье под палубой были обычным явлением. Мужчины часто были прикованы парами, скованы по два и по три; скованы запястьем к запястью или лодыжкой к лодыжке. Они были вынуждены лежать на спине, положив голову между ног других людей. Это означало, что им часто приходилось лежать в поту, кале, моче и, в случае дизентерии, даже крови, покрытыми с головы до ног вшами и другими паразитами, причем многие из них находились в разных стадиях удушья; у многих изо рта шла пена, и в последних муках они умирали от недостатка кислорода. Пол трюма корабля напоминал бойню, залитую кровью и слизью. Ограниченный воздух стал ядовитым из-за пота, мочи, кала, крови и рвоты, которые вышли из их тел и которыми они неоднократно дышали...

Я не хотела больше слышать. Я хотела зажать руками уши и закричать.

То, что он описывал, было слишком ужасно, чтобы быть возможным. Не было возможно, чтобы люди могли делать такие вещи друг с другом. Но я знала, что Кеньятта не приукрашивает. Я зналa, что все, что он говорил - было правдой, и я сомневалась, что он сможет приблизиться к любому из ужасов, которые он описывает, или смогу ли я вынести это, если он сможет.

-…Такие болезни, как оспа и желтая лихорадка, распространялись, как лесной пожар, и рабов, которые заболели, часто выбрасывали за борт, чтобы предотвратить массовые эпидемии…

-…Некоторые капитаны периодически заставляли свою команду чистить «промежуточные палубы» горячим уксусом. Большинство этого не делали. Работорговцы использовали железные намордники и кнуты, чтобы контролировать рабов, которые превосходили их по численности на переполненных кораблях. Женщины были изнасилованы и подвергались сексуальному надругательству со стороны офицеров и членов экипажа, которым было разрешено по желанию потворствовать своим страстям, а иногда они были виновны в таких жестокостях, которые перевернули бы жизнь опытной проститутки. Часто после жестоких сексуальных надругательств женщины прыгали за борт и тонули…

-…Но постоянная нехватка свежего воздуха былa самым мучительным из всех ужасов на этих кораблях. Чтобы доставить свежий кислород, большинство рабовладельческих кораблей имели пять или шесть воздушных портов с каждой стороны, около пяти дюймов в длину и четыре в ширину. У некоторых было то, что они называли “ветряными парусами”. Но всякий раз, когда море было бурным и шел сильный дождь, экипаж закрывал эти и все другие отверстия на корабле, и жилое пространство рабов вскоре становилось невыносимо жарким, а из-за того, что там было мало кислорода, было почти невозможно дышать…

-…Рабы часто падали в обморок от невыносимой жары и недостатка кислорода, и их выносили на палубу, где многие из них умирали и выбрасывались за борт. Здорового раба иногда вытаскивали на палубу прикованным к трупу; иногда из троих, привязанных к одной цепи, один умирал, а другой был мертв. Задыхающиеся рабы пытались вырваться, уничтожая друг друга в своей ярости и отчаянной жажде кислорода и пространства. Мужчины душили тех, кто стоял рядом, а женщины рвали друг друга на части…

К тому времени, когда он закончил читать, я знала, что должна была сделать это. Тем не менее, я понятия не имела, как он надеялся воссоздать такие зверства или как я собиралась справиться с этим, но если я любила его, я знала, что должна попытаться. Именно тогда он рассказал мне о своей идее насчет “ящика”.

«Ящик» был сосновым гробом, который Кеньятта купил в местном морге. Он был четыре фута[21] в ширину, три фута[22] в глубину и шесть футов[23] в длину. Кеньятта купил несколько длинных цепей и несколько толстых металлических петель, которые он вкрутил в деревянные фермы на полу в потолке подвала. Затем он подсоединил к нему цепи и, ввинтив несколько других петель в гроб, подвесил все это на расстоянии трех футов от пола. Он держал цепи длинными и свободными, чтобы из-за малейшей вибрации все это колебалось. Затем он подключил к нему мотор, который тянул шкив вверх и вниз, неуклонно покачивая ящик, как движение спокойных волн, мягко качающих лодку.

- Это даст тебе ощущение, что ты в море. Я не могу нанять кучку обнаженных африканцев, чтобы посадить вас сюда, поэтому этот гроб будет имитировать то же чувство клаустрофобии, которое они, должно быть, испытывали, плотно упакованные с сотнями других рабов. Я собираюсь поставить обогреватели по всей комнате и увлажнитель, чтобы было так жарко, как между палубами без окон или вентиляции. Это будет ужасно. Но просто помни, что независимо от того, насколько ужасно и некомфортно это происходит, независимо от того, насколько я испорчен и жесток, чтобы показывать тебе это, помни, что это ничто по сравнению с тем, что перенесли мои предки. У них не было стоп-слова.

- Хорошо. Я сделаю это.

- Тебе придется бросить работу. Отпуск или что-то в этом роде. Просто скажи им, что это по личным причинам. Они не будут задавать вопросы. Тогда возвращайся сюда, и мы начнем это дерьмо. Я люблю тебя, детка. Я действительно люблю тебя. Но я предупреждаю, что как только это начнется, я буду полностью предан идее. Я стану твоим угнетателем, и я не буду жалеть тебя. Никакой пощады. На четыреста дней. И этот ящик - это только начало. Путешествие моего предка через Средний Проход было только первой частью “испорченной Oдиссеи”, которая ведет вплоть до сегодняшнего дня. Я говорю о четырехстах днях, в течение которых будут все те трудности, что мой народ испытывал за последние четыреста лет. Ты уверена, что сможешь это сделать?

- Я уверена.

- Я не буду относиться к тебе хорошо. У тебя есть стоп-слово, если решишь, что больше не можешь это принимать. Hо если все же справишься с этим… Если ты продержишься все четыреста дней...

Он вытащил маленькую коробочку с кольцом и медленно поднял крышку, уставившись на мое лицо и ожидая моей реакции. Это было обручальное кольцо. Бриллиант королевской огранки, не менее двух карат, с платиновой лентой и двумя маленькими бриллиантами, вставленными с обеих сторон. Это было прекрасно.

- Ты пройдешь через это дерьмо, и я буду знать, что ты действительно понимаешь, что это такое, через что прошли мои люди, через что я прохожу каждый день. Я знаю, что ты нечто большеe, чем просто какая-то реднековская сука-фрик с низкой самооценкой, которая устала от белого отребья, с которым она сталкивалась всю свою жизнь. То, что тебе не просто скучно и ты решила попробовать что-то немного странное и побыть в трущобах с каким-то негриллой. Я буду знать, что ты действительно любишь меня и понимаешь. Тогда мы сможем быть вместе как муж и жена. Тогда, каждый раз, когда какая-то чёрная сестра посмотрит на тебя криво и скажет, что ты никогда не поймешь чернокожего человека, ты будешь знать другое, потому что сможешь сказать, что прошла через все, как и мы.

Каким-то образом все это имело смысл, когда он так выразился. У него был такой способ излагать вещи, чтобы они звучали совершенно разумно, независимо от того, насколько они были ужасными, рационализируя свою чушь настолько хорошо, что он мог убедить сделать что угодно. То, как он это выразил, звучало так, будто залезть в этот ящик - самое благородное, что я могла сделать. Как будто это было бы бесчувственно, если бы я этого не сделала. Я почти чувствовала, что если бы я не хотела подвергать себя всему этому, это сделало бы меня расисткой или, по крайней мере, трусихой. Кроме того, мы уже довели нашу игру в S&M[24] до крайности, которую я никогда не могла себе представить, пока не встретила его. Он научил меня наслаждаться вещами, которые еще несколько месяцев назад вызвали бы у меня отвращение. Насколько хуже это может быть? Я чувствовала, что могу вытерпеть все что угодно. А потом было кольцо. Я мечтала выйти замуж за Кеньятту много-много раз, даже до того, как мы начали встречаться, но это всегда была просто детская фантазия, которую я выбрасывала из головы почти так же быстро, как и представляла ее. Я не из тех девушек, на которых мужчины женятся, особенно такие, как Кеньятта, у которых может быть любая женщина, которую они захотят. Просто упоминание о возможности, что он и я когда-нибудь можем быть вместе навсегда, просто тот факт, что он даже думает об этом, это сделало невозможным для меня сказать «нет».

- Я сделаю это.

Это было две недели назад.

Пот непрерывным потоком стекал со лба на лицо. Я сморгнула с глаз крошечные капельки пота. Соленые ручейки потекли к уголкам моего рта, и я слизнул их с губ, пытаясь утолить жажду. Пройдет несколько часов, прежде чем я снова смогу пить. Кеньятта работал восемь часов каждый день, а иногда девять или десять. Затем он идет в спортзал еще на два часа. Это означало, что я иногда была заперта в своём ящике на двенадцать часов подряд. В большинстве случаев он приходил домой в обеденный перерыв, чтобы покормить меня, или заходил по дороге в спортзал. Но иногда он оставлял меня там без еды, воды и ванной, пока он не приходил домой на ночь.

Поначалу жара была хуже всего. Я постоянно потела. Моя кожа прилипала к влажной древесине и между ней и цепями, каждое движение натирало больше кожи. Из-за жары и влажности стало так трудно дышать, что я неизбежно начинала паниковать и царапать свой ящик, пытаясь освободиться, что заставляло его сильно раскачиваться и порождать новую проблему. Морская болезнь. Я пыталась лежать неподвижно, но то, как он повесил ящик от центра, а не на концах, малейшее изменение положения заставляло коробку наклоняться и шататься. Жары и клаустрофобии было слишком много. Я чувствовала, как в животе поднимается тошнота, а желчь обжигает горло. Много дней я лежалa в гробу, тяжело дыша и раскачиваясь взад-вперед, меня одолевала тошнота и рвота, не оставляя мне иного выбора, кроме как лежать в собственной блевотине часами, пока не вернется Кеньятта. Разжиженные куски кабачков и конских бобов медленно сворачивались на жаре, наполняя кипящий воздух отвратительным зловонием, пока меня снова и снова не рвало, тошнота усиливалась запахом моих собственных отходов. Я не хотела проходить это снова. Я попыталась втянуть обжигающую желчь, поднимающуюся из моего горла, обратно в живот и лежать ровно, чтобы успокоить покачивание ящика. Это работало, по крайней мере, некоторое время.

Жажда пришла почти сразу. С того момента, как ящик закрыт, потребность в прохладном напитке становится настойчивой заботой. Поначалу это всего лишь потребность в некотором освежении от удушающей жары и зловония моего собственного пота, рвоты и дыхания, запертых в этом замкнутом пространстве. Затем, когда все больше и больше моих жидкостей выходило через потовые железы, потребность в жидкости превращалась в бушующую, сводящую с ума жажду. Я начинала считать секунды, минуты, часы до возвращения Кеньятты. Он был всем, о чем я могла думать. Теперь моя жизнь вращалась вокруг него. Без него еда, вода, воздух, солнечный свет, свобода не существовали. Я отвлекалась от своей жажды, представляя его гранитную грудь и руки, когда он крепко прижимает меня к себе. Я представляла его член внутри меня и его губы на моих. Я сжимала и разжимала мышцы Кегеля, пытаясь довести себя до оргазма, не используя руки и не заставляя ящик качаться, я фантазировала о том, что Кеньятта снова трахает меня. Я кончила, маленький тихий оргазм, который все еще заставлял ящик наклоняться и раскачиваться, когда я представляла, как Кеньятта держит меня на руках лицом к лицу, подняв меня с пола, пока еще внутри меня, скользя вверх и вниз по его члену, поддерживая меня на руках. Потом я тихо лежалa, чувствуя, как жар и жажда возвращаются, напоминая мне, где я нахожусь.

Шли часы. Я подсчитала, что прошло около пяти часов, четырнадцати минут и двадцати пяти секунд с тех пор, как ушел мой Господин. Я была голодна, испытывала жажду и жар, и мне нужно было пописать. Это была еще одна постоянная пытка. Кажется, мне всегда хотелось в туалет. Я не знаю, где мое тело находило влагу со всеми жидкостями, которые я постоянно выделяла. Но каждый день я испытывала дискомфорт, когда часами держала мочу в ожидании возвращения моего Господина, чтобы я могла воспользоваться туалетом, и в большинстве случаев я терпела неудачу и ходила под себя в ящике. Запах мочи, добавленный ко всем другим запахам тела, кипящим в тесном деревянном ящике, усиливал чувство клаустрофобии и мое собственное страдание, пока я не чувствовала, что схожу с ума. Вскоре воздух стал настолько отвратительным из-за запахов, что дышать было невозможно, но у меня не было выбора. Я лежала там, борясь с тошнотой и считая оставшиеся часы до возвращения моего Господина.

Через два часа меня вырвало. Запахи и морская болезнь стали, наконец, слишком сильными, и я вырвала мой завтрак и чуть не задохнулась. Я перевернулась в гробу, продолжая извергаться, и покачивание ящика заставляло все это капать вниз, пока я не покрылась с ног до головы собственной рвотой. Вот тогда-то и вернулся мой Господин. Мне было стыдно, когда он открыл ящик, я увидела выражение отвращения на его прекрасном лице. Я закрыла лицо руками и неудержимо зарыдала. Я думала о том, чтобы сказать стоп-слово в первый раз, но я знала, что не сделаю это. Прошло всего две недели, и я бы почувствовала себя неудачницей. Кроме того, я никак не могла заставить себя сказать это слово.

Кеньятта вытащил меня из ящикa и помыл. Я не смотрела на него все время, не желая снова видеть отвращение на его лице. Я держала голову низко опущенной и мои глаза смотрели в пол, пока он поливал меня из шланга. Я снова начала плакать, наблюдая, как он поливает из шланга мой ящик, сморщив нос от запаха. Он наполнил ведро водой, и я опустилась на четвереньки и принялась лакать ее, как собака. Затем он принес миску с переваренной фасолью с несколькими кусочками свинины и рисом. Я была накормлена, когда он, наконец, положил меня обратно в ящик, и я испугалась, что меня снова вырвет и придется валяться в собственной грязи еще два часа.

- Пожалуйста. Пожалуйста, не клади меня обратно в ящик! Пожалуйста. Просто останься со мной. Пожалуйста!

- Ты еще не умеешь говорить по-английски, помнишь? Ты будешь наказана за это, когда я вернусь.

Он закрыл крышку ящика, запер ее на замок и ушел. Я снова начала плакать. Казалось, прошла еще одна вечность, прежде чем он вернулся. Мой разум повернулся внутрь и начал пожирать себя. Я думала о Кеньятте в спортзале, как он занимается спортом, делая его красивое тело еще более совершенным, в то время как я становилась еще более отталкивающей. Я вспомнила отвращение на его лице, когда он открыл ящик, чтобы найти меня там, покрытую моей собственной рвотой. Я громко застонала, жалея, что у меня нет средств покончить с собой. Я начала задаваться вопросом, действительно ли он в спортзале, может быть, он встречается с другой женщиной. Ярость кипела во мне, когда я думала о том, как он трахает какую-то шлюшку, делясь этим замечательным членом с кем-то другим, пока я здесь страдаю за него. Я пыталась выбросить эту мысль из головы, но она не уходила.

Почему бы ему не трахнуть кого-то еще? Мужчины - это мужчины, и после того, как он увидел меня такой, он, вероятно, подумает, что я слишком отвратительна, чтобы трахаться. Он не может иметь никакого уважения ко мне. Я просто его рабыня, его собственность. Может, он даже не любит меня? Я чертовa дура! Как я позволила себя уговорить на это?

Прошел еще час, и я начала думать о собственной безопасности. Интересно, не забыл ли он запереть входную дверь? Интересно, запер ли он дверь в подвал? Мне показалось, что я слышу, как открывается окно, как кто-то робко крадется по полу наверху. Я задавалась вопросом, что сделает грабитель, если он найдет меня прикованной таким образом. Я начала паниковать. Пока я задыхалась в своем удушающем, гнетущем горячем гробу, я думала, что произойдет, если у меня будет сердечный приступ или что-то другое, требующее неотложной медицинской помощи, пока я заперта в ящике, а Кеньятта в спортзале или трахается с какой-то шлюхой или что он там делает. Моя паника превратилась в настоящий ужас. К тому времени, когда я услышала, как ключи Кеньятты стучат в дверь подвала, я уже истерически рыдала. Я бросилась в его объятия, когда он выпустил меня из ящика.

Кеньятта на этот раз не оттолкнул меня. Он не кричал, не бил и не ругал меня. Он поднял меня из ящика, без проблем справившись с моим весом, даже с добавлением в него сорокa фунтов железной цепи. Он понес меня по лестнице в свою спальню. Он положил меня на кровать и полез в карман за ключом от моих цепей. Он поцеловал каждое запястье, снимая с меня наручники, а затем сделал то же самое, когда расстегнул мои лодыжки и, наконец, толстый ошейник на моей шее. Я была удивлена тем, насколько он был нежным. Он поцеловал покрытую коркой и разорванную плоть вокруг моей шеи и лизнул кровь, которая сочилась оттуда. Затем он поцеловал мои губы глубоко и страстно, крадя дыхание из моих легких.

- Я люблю тебя, Кеньятта.

Он улыбнулся мне своими идеальными белыми зубами, затем встал с кровати и пошел в ванную. Я слышала, как он набирал ванну, и мое сердце пело. Я не принимала ванну так долго, что это было не более чем воспоминание о далекой жизни. Он зажег ароматические свечи и наполнил ванну лавандовым маслом. Затем он вернулся за мной и медленно опустил меня в горячую воду. Жар обжег мои рубцы и шрамы, и я издала крошечный визг. Когда мое тело начало приспосабливаться к температуре, и тепло просачивалось в мои уставшие мышцы, я со вздохом откинула голову назад. Я смотрела, как Кеньятта раздевается передо мной, и я чувствовала себя так, будто я сплю. Все это было так далеко от того ужасного дня, который я провела в ящике, тошнотворная и несчастная. Я оглядела комнату, посмотрела на свечи, на чудесные ароматные пузырьки, а потом снова на Кеньятту, когда он снял с себя нижнее белье и встал. Его грудные мышцы, плечи и бицепсы распухли от напряжения. Вены проступали повсюду, кровь приливала к его переутомленным мышцам. Мне всегда нравилось, как он выглядел после тяжелой тренировки, когда его мышцы все еще были так накачаны. Я так сильно хотела его. Он выглядел великолепно.

Я протянула ему руки, он взял их и вошел в ванну вместе со мной. Он сел позади меня и намылил мне спину и плечи, целуя и массируя, пока очищал поры от дневной грязи. Он вымыл мои руки, лаская их нежно, а затем мою грудь, нежно потирая и зажимая мои соски, пока они не стали твердыми, и я была готова взорваться. Затем он велел мне встать и вымыл мои ноги, задницу и промежность между бедрами, тщательно, но осторожно очищая все вокруг. Когда я полностью очистилась, он усадил меня на край ванны и раздвинул мои ноги.

Он начал с того, что поцеловал мои колени. Я вздрогнула, когда его горячее дыхание прошлось по нежной плоти моих бедер. я застонала, когда он слизывал воду с моей кожи, прокладывая свой путь вниз по моим бедрам туда, где они соединялись в центре меня. Он потер щеку о мои лобковые волосы, как котенок, и я промурлыкала. Затем он засунул свой язык внутрь меня, и я ахнула. Он занимался любовью своим ртом, вращая и щелкая языком по моему клитору, затем посасывая и покусывая его, пока я не почувствовала, как кричу, умираю, как будто я уже умерла и переродилась в каком-то раю греха. Его язык снова погрузился в меня, и я выгнула спину и толкнула бедра вперед, схватив его за затылок, чтобы втолкнуть его глубже. Я чувствовала его внутри себя, мокрого и скользкого, когда он трахал меня своим языком. Мои ноги начали дрожать. Он отодвинулся и втянул мой клитор в рот, проводя по нему языком и вращая его, как он когда-то приказал мне сделать с его членом. Я действительно закричала тогда, когда катастрофическое извержение прорвалось через меня, и мое тело дрожало, дергалось, брыкалось и дрожало от одного оргазма за другим. Я держала его голову там, прижимая его лицо к моему клитору обеими руками, пока он продолжал облизывать и сосать, пока один оргазм не слился с другим, и вскоре кульминация за кульминацией обрушились друг на друга, и мое тело двигалось судорожно, как будто у меня были судороги. Это стало уже слишком, я попыталась оттолкнуть его, но он обхватил руками мои бедра и начал лизать еще яростнее. Я кончала снова и снова, боль и дискомфорт смешивались с удовольствием, которое было почти невыносимо. Кеньятта мог превратить что угодно в пытку, даже это. Каждый момент с ним был экстремальным. Я снова закричала, и мое тело сжалось, все мышцы напряглись и завибрировали, когда последний оргазм потряс меня до глубины души.

Кеньятта встала между моих бедер и поцеловала меня в губы. Затем он снова поставил меня на ноги, все еще дрожащие от самых сильных оргазмов, которые я когда-либо испытывала в своей жизни. Он развернул меня, и я почувствовала его влажные поцелуи и парное дыхание на своих ягодицах. Его язык прошелся по моей попке, и мои ноги снова задрожали. Потом его язык оказался внутри меня. Он трахал мою задницу своим длинным скользким языком, и это было самое невероятное ощущение, которое я когда-либо испытывала. Я кончила сразу. Еще раз потянулась, чтобы схватить его за голову и притянуть его глубже. Мои ноги подкосились, и я рухнула обратно в ванну, дрожа всем телом.

Кеньятта вытащил меня из ванны и поставил на полотенце в ванной. Он вытер меня одним из больших кашемировых полотенец, висевших на перекладине над ванной с вышитыми его инициалами. Он еще раз поцеловал каждое пятнышко, вытирая его насухо, начиная с моих ног, целуя каждый палец, а затем лодыжки и икры, проводя языком по моим икроножным мышцам и щелкая им в ложбинке за каждым коленом. Он поцеловал меня в бедра, и я удивилась, что снова хочу его. Он поцеловал мои лобковые волосы, а затем высушил их, прежде чем поцеловать снова и быстро скользнуть языком внутрь меня. Он развернул меня и вытер мою задницу, целуя каждую ягодицу. Затем он поцеловал меня в спину, вытирая и воду из ванны, и свою собственную слюну, пробираясь к задней части моей шеи, а затем вниз по моей груди, потёршись лицом между моими грудями и посасывая каждый сосок. Он поцеловал меня в живот, а потом встал и поцеловал в лицо. Он слизывал воду с моих век, а затем с губ и щек. Потом он вытер мне лицо.

Кеньятта поднял меня на руки, отнёс назад к своей кровати и положил на живот. Он наполнил ладони смесью розовой воды и миндального масла и начал массировать меня. После ванны, секса, а теперь и массажа мое тело полностью расслабилось, когда он проскользнул внутрь меня. Мы нежно и страстно занимались любовью, говоря всем телом то, что он никогда бы не выразил словами. Затем он снова начал массировать меня. Как только я была полностью покрыта ароматическими маслами с головы до пят, он вытащил пудренницу и осторожно посыпал меня ароматическим тальком, который сделал мою кожу еще белее, чем была. Затем он надушил меня духами и отступил, чтобы полюбоваться своей работой.

- Ты прекрасна.

В тот момент я чувствовал себя прекрасно. Совершенно безопасно, совершенно комфортно, прекрасно оцененной, прекрасно любимой моим идеальным мужчиной.

- Оставайся прямо там.

Кеньятта вошел в свой гардероб и вернулся с длинным белым пальто из шиншиллы, которое он купил мне на день рождения, а также с кошачьим ошейником с бриллиантами, поводком и парой черных кожаных сапог. Он купил мне наряд после нашего первого визита в Общество «О» - одно из старейших и крупнейших групп БДСМ в стране. Он взял меня на одну из их вечеринок всего через несколько недель после того, как мы начали встречаться, чтобы познакомить меня с образом жизни, с которым он уже был хорошо знаком. В ту первую поездку мы просто наблюдали, как доминанты и их рабы играли в разных тематических комнатах темницы, где проходило мероприятие. Мы наблюдали, как мужчины и женщины были избиты, заклеймлены, пронзены, изрезаны и порезаны, и мы наблюдали, как они трахались во всех мыслимых позах от гетеро до гомосексуализма с бисексуальными тройками и откровенными оргиями. Казалось, что единственное правило заключалось в том, что никакие телесные жидкости не могли быть заменены, поэтому латекс и смазка текли свободно.

Я никогда не слышала о таких местах раньше. Все это было так дико, опасно, завораживающе и запретно для меня, так сексуально. Меня удивило то, как все это не впечатлило Кеньятту. Я могла только представить, какой была его сексуальная жизнь.

- Как давно ты знаешь об этом месте?

- Мне было около двадцати лет, когда я впервые приехал сюда. Я встречался с женщиной, которая была намного старше меня, и она читала много эротики S&M, но она никогда не пробовала, поэтому мы решили попробовать это вместе. В то время я был готов на все, и чем хуже, тем лучше. Я хотел сделать все это. Мы вместе нашли это место в конце журнала S&M. Тогда нельзя было просто заплатить и войти, как ты можешь сейчас. У каждого должно было быть членство, и все участники были предварительно отобраны для интервью, и не все были приняты. Они изо всех сил старались не пускать самых опасных извращенцев вместе с чудаками, которые хотели совсем не того, что предлагалось. Я помню, как ждал у телефона, чтобы узнать, справились ли мы, а потом получил наши членские карточки по почте. В ту ночь мы бросились прямо в подземелье. Мы сразу же попали в наши роли “сверху” и “снизу”.

- Cверху и снизу?

- Доминирующий и покорный, господин и раб. Один из завсегдатаев показал мне, как пользоваться “кошкой”, и я тут же повесил Тони на эту стойку и отодрал до покраснения ее задницу.

Его глаза были задумчивы, когда он вспомнил это, и приступ ревности ударил меня из ниоткуда. Мне не хотелось думать, что он наслаждался каким-либо удовольствием с кем-то, которого я ему не давала. Я хотела испытать все вместе с ним.

- Почему бы тебе не пристегнуть меня туда?

- Не сейчас. Как-нибудь в другой раз. Это твой первый раз. Давай просто осмотримся.

Я была разочарована, но я знала, что даже тогда ничего не сказала об этом. Это привело бы только к ссоре, которая привела бы к тому, что Кеньятта не разговаривал бы со мной в течение нескольких дней, пока он не почувствовал бы, что я достаточно наказана, поэтому я позволила себя отговорить от этого. Кроме того, он был прав. Нужно было так много увидеть.

Он сказал, что не хочет торопить меня ни с чем. Я подозревала, что у него были другие мотивы. Он хотел дать мне время подумать об этом, помешаться на нем и, в конце концов, попросить его об этом.

- Весь этот образ жизни довольно интенсивный. Это может оттолкнуть тебя, и я не хочу, чтобы ты меня оттолкнула из-за всего этого. Я еще не закончил развлекаться с тобой. А может, и впрямь впишешься. Этo место может стать действительно захватывающим. Было время, когда я был здесь каждый вечер с другим подчиненным. Это было много лет назад. Почему бы тебе не выделить время и не подумать, действительно ли это то, чем ты хочешь заняться?

- Разве мы не можем просто попробовать немного, чтобы посмотреть, нравится ли мне это?

- Я ничего не делаю наполовину. Ты уже должна это знать. Все или ничего, дорогая.

Мы прошли через множество комнат, где пары развлекались все более и более замысловатыми способами. Мы наблюдали, как гей-пара клеймит члены друг друга. Мы остановились на мгновение, чтобы посмотреть на лесбийскую тройку, использующую огромные фаллоимитаторы и какой-то тип электрического механизма, заталкивая их друг в друга. Мы наблюдали за скарификацией, выполняемой высокой великолепной черной женщиной, вырезающей нечто на спине старой белой женщины и втирающей пепел в порезы, как объяснил мне Кеньятта, чтобы сделать какой-то викканский оккультный дизайн рельефных рубцов.

- Это навсегда?

- О, да.

Каждая новая комната открывала что-то еще более странное. Мы видели старика с седлом, в то время как молодая темноволосая женщина в латексе гарцевала на его спине и полосовала его ягодицы хлыстом. Мы вошли в комнату, которая была влажной от женского мускуса и запаха "Астроглайда"[25]; несколько женщин (и даже несколько мужчин) сидели вокруг комнаты, привязанные к причудливым машинам, которые выглядели как стоматологические кресла с фаллоимитаторами, прикрепленными к какому-то велосипедному аппарату, так что они трахали тех, кто сидел на этих сиденьях. Кеньятта засмеялся и покачал головой. Я была счастлива, что он нашел сцену такой же нелепой, как и я.

Мы все еще смеялись, когда Кеньятта затащил меня в комнату, где происходила какая-то встреча по обмену. Мы просмотрели все виды атрибутики S&M: кнуты, лопатки и цепы, кошачьи девятихвостки, фаллоимитаторы, вибраторы, ошейники и ограничители всех видов и описаний. Той ночью он купил мне шипованный ошейник вместе с модными ботинками и латексным бельем, и мы пошли домой и потрахались, как маньяки. Пальто появилось намного позже. Он подарил его мне как подарок, но я уже тогда могла сказать, что это было частью его фантазии. Каждый раз, когда я его надевала, он заставлял меня носить с ним ошейник и сапоги, или белье, или какое-нибудь обтягивающее облегающее платье, или вообще ничего, если мы собирались на мероприятие S&M. Я подумалa, что сейчас мы должны пойти на что-то подобное. Я была взволнована, потому что для нас это было возвращение к нормальной жизни.

- Одевайся. Мы идем гулять.

- В самом деле? Куда?

- Мои предки никогда не знали, куда они идут - и ты не должна.

Мое сердце упало, и страх, который я испытывала в течение последних двух недель, с тех пор, как начался наш эксперимент, вернулся обратно. Я почти забыла о нашей маленькой игре, но он, очевидно, этого не забыл. Я посмотрелa на пальто, сапоги и ошейник и подумала: как это может сочетаться с притеснением чернокожих. Я не могла представить, что он запланировал для меня на этот раз, и незнание этого казалось еще более ужасным. Я пыталась убедить себя, что он не был бы так мил со мной и не занимался бы со мной любовью так нежно и страстно, если бы собирался сделать со мной что-то ужасное. Он не стал бы меня купать и не надушил.

- Я сказал, одевайся. Cейчас же. Мы не можем опоздать.

Я взяла сапоги из его рук, надела их и застегнулa на молнию. Затем я взяла алмазный ошейник и пристегнула его к горлу. Я встала, и Кеньятта передал мне мое пальто. Шелковая подкладка была роскошью после того, как в течение последних четырнадцати дней я ощущала только железо и дерево. Я провела руками по мягкому меху. Это было потрясающе. Я чувствовала себя красивой и сексуальной, и по выражению глаз Кеньятты я поняла, что он тоже так думал.

Я вспомнила, как он занялся со мной любовью в тот первый вечер после того, как купил мне пальто. Он не позволил мне снять его и заставил меня спать у подножия кровати, свернувшись калачиком у его ног после того, как он закончил. На следующее утро он подал мне завтрак из миски для домашних животных с блюдцем молока рядом с ним и заставил меня ползти на руках и коленях и лакать молоко из миски. Это настолько его возбудило, что он стоял надо мной, мастурбируя, пока я лакала молоко, а затем приказал сделать ему минет. Он кончил почти сразу же, и я слизала сперму с головки его члена, когда он выплеснулся на меня. Я слизала каждую каплю с его ствола, а потом облизала губы и промурлыкала. Именно тогда он стал называть меня котенком.

Кеньятта надел мне на шею ошейник и прикрепил к нему поводок. Затем он заставил меня стоять неподвижно, пока он одевался. На нем был темный костюм с черной водолазкой, что делало его абсолютно зловещим. Мне понравился этот наряд. Он носил его в основном, когда мы собирались на мероприятия S&M. Он добавил пару темных солнцезащитных очков, усиливающих зловещий вид. Совокупный эффект заставил его выглядеть как наемный убийца мафии и помог ему выделиться среди других одетых в кожу в Обществе «О». Когда он закончил одеваться, он вывел меня из спальни и спустился по лестнице. Я хотела спросить его еще раз, куда мы идем, но вместо этого я опустила голову и послушно зашагала за ним, следуя туда, куда меня вели.

Мы забрались в его машину, черный «Крайслер 300» с тонированными стеклами, и молча помчались. Было здорово находиться снаружи после того, что казалось бесконечными днями в удушающей жаре и темноте подвала. Я смотрела, как проносится город, с чувством восторга. Меня почти не волновало, что впереди: ванна, духи, секс, массаж, а теперь ощущение роскошного меха на моей обнаженной коже, а также вид и звуки города, когда он мчался у моего окна, заставили меня испытать головокружение от радости. Я чувствовала себя невероятно.

Мы остановились возле небольшой картинной галереи, в которой, как я знала, было довольно обширное подземелье, где проходили мероприятия Общества «О», и я расслабилась. Это было более чем нормально. Что бы ни задумал Кеньятта, это не могло быть хуже маленькой безобидной секс-игры. Общество «О» было настолько же безопасным и здравомыслящим, насколько это возможно для S&M, поэтому я знала, что он не сможет сделать что-то слишком жестокое, не потеряв членства и доступ в это общество. И не было никакой боли или унижения, которым он мог бы подвергнуть меня, что могло быть хуже, чем то, что я уже перенесла в ящике. Или мне так казалось.

Кеньятта развернул машину и заглушил двигатель. Затем он снова вытащил книгу, ставшую его Библией о том, как относиться ко мне в наших новых ролях - «400 лет угнетения». Меня пробрала дрожь. И все же я была уверена, что, что бы он ни задумал - я выдержу. Когда он начал читать, осознание того, что он собирался сделать, поразило меня, и я заплакала.

-...Когда корабли с рабами прибыли в Америку, те рабы, которые пережили поездку и не совершили самоубийство, не были убиты командой или другими отчаявшимися рабами, или не скончались от удушья или болезней, были сняты с корабля и помещены в загон. Там их мыли и их кожу покрывали темной смазкой или дегтем, чтобы придать цвету лица более здоровый оттенок и скрыть порезы и шрамы, которые уменьшали их ценность. Шрамы на спине раба считались свидетельством мятежного или недисциплинированного духа и отрицательно влияли на его или ее ценность на аукционе. Затем рабов маркировали горячим железом, чтобы идентифицировать их как собственность, а затем выводили по одному и заставляли стоять на импровизированной сцене, чтобы их могли видеть потенциальные участники торгов. Перед началом торгов потенциальным покупателям было разрешено пройти на платформу для проверки товара перед покупкой. Рабы должны были терпеть, когда их тыкали, подталкивали и заставляли открывать рты и показывать свои зубы и десны так, как осматривают лошадей и крупный рогатый скот перед продажей на рынке. Аукционист устанавливал минимальную цену для каждого раба, более высокую для здоровых, молодых рабов и более низкую для пожилых, очень молодых или больных рабов. А потом начинались торги…

-…Их заставляли поднимать головы и быстро гарцевать взад и вперед, а клиенты ощупывали их руки и тела, заставляли их делать повороты, а иногда даже гимнастику и акробатику, чтобы показать свою физическую форму…

-…Душераздирающие сцены продажи мужей и жен разным хозяевам, сыновей и дочерей, проданных отдельно от родителей, и разделение семей навсегда - были обычным явлением. Не понимая, что происходит, африканские рабы умоляли, плача и крича в панике, когда их семьи разрывались на части. Невозможно представить, насколько было ужасно видеть, как тех, кого ты любишь, уносят враждебные чужие руки, пока ты сидишь, не в силах спасти их, видя, что твоего супруга, твоих детей, твоих мать и отца, вырывают из твоих объятий, чтобы никогда больше не видеть. Потрясенные и испуганные лица детей, вырванных из объятий их родителей и переданных в объятия их новых хозяев, были совершенно душераздирающими, как и слезы и отчаянные объятия мужей и жен, прощающихся в последний раз, когда их продали разным хозяевам…

К тому времени, когда он закончил читать, я неудержимо плакала. Не нужно быть гением, чтобы понять, что планирует сделать Кеньятта. Hо, даже когда его намерения стали понятны мне, я не могла в это поверить, не могла смириться с тем, что он сделает такую ​​вещь, что он зайдет так далеко.

- Нет, Господин! Нет! Пожалуйста! Пожалуйста, не продавайте меня! Пожалуйста, не отдавайте меня. Я буду хорошо себя вести. Клянусь, я сделаю все, что вы хотите! Я никогда не буду жаловаться! Я все сделаю. Пожалуйста, не продавайте меня. Пожалуйста!

Я была в панике. Мысль о том, чтобы быть переданной в руки другого Xозяина, никогда не приходила мне в голову. То, что Кеньятта продаст меня, как будто я была не более чем его собственностью, было чем-то, о чем я никогда бы не подумала.

- Больше ни слова, или мне придется тебя наказать.

- Пожалуйста, Кеньятта… Я имею в виду… Г-Господин! Вы можете бить меня! Ты можешь бить меня так сильно, как хочешь! Пожалуйста, детка! Пожалуйста, я не хочу покидать тебя! Пожалуйста, не отсылай меня!

- Все, что тебе нужно сделать, это сказать стоп-слово, если ты хочешь, чтобы это прекратилось. Но это то, через что прошли мои предки: их продали подальше от своих близких, продали незнакомцам, о которых они ничего не знали, тем, кто был бесчеловечно жестоким. Наблюдая за тем, как их жен и детей отрывают от них и позволяют странным белым людям делать, Бог знает, что с ними. Большинство из них даже не понимали, что происходит и почему. Это то, через что им пришлось пройти, и это то, через что ты собираешься пройти, если не хочешь, чтобы это прекратилось немедленно. Если только ты не хочешь сказать стоп-слово и покончить с этим? Тогда мы можем разойтись прямо сейчас. Выбирать тебе. В любом случае, ты меня потеряешь.

Я думала о том, чтобы произнести это слово. Я думала о том, чтобы сдаться и увидеть этот разочарованный и полный отвращения взгляд в глазах Кеньятты, когда он уйдет навсегда.

- Я этого не скажу. Я все еще готова пройти через это.

Кеньятта одобрительно кивнул, все еще с подозрением глядя на меня. Он схватил меня за поводок и потянул меня вперед.

- Тогда больше не плачь. Больше никаких просьб. Ты пойдешь туда и сделаешь все, что я скажу, без вопросов. Ты встаешь на этом аукционном блоке, будешь улыбаться своей лилейно-белой задницей и подчиняться.

Говоря это, он дернул мой поводок, вытаскивая меня из машины. У меня не было возможности ответить, но в этом и не было необходимости. Он знал, что я подчинюсь.

Кеньятта проводил меня до заднего входа в художественную галерею, время от времени дергая мой поводок, чтобы я не останавливалась. За дверью был длинный лестничный пролет, который вел на огромный чердак, где проходили торжества. Большой волосатый мужчина в коже стоял наверху лестницы, похожий на Ангела Ада, за исключением кожаных ремней, которые он носил без джинсов, чтобы его гениталии были свободно обнажены. Он носил шипованное кожаное кольцо для члена, чтобы поддерживать болезненную эрекцию. Он уже начал багроветь, и мне стало интересно, как долго это продолжалось. Завершал образ кожаный жилет без рубашки. И его член, и его соски были проколоты. У него была густая борода с пестрой серой шерстью, а на шее у него был шипованный собачий ошейник. Его грудь, руки и плечи были огромными, как у пауэрлифтера, а его волосатый живот был пропорционально таким же большим. Он выглядел так, будто мог сломать мне шею одной рукой, но Кеньятта все еще возвышался над ним, когда встал рядом. К собачьему ошейнику была прикреплена длинная цепь, а на другом конце цепи была тонкая и поразительно красивая женщина средних лет с копной седых волос, свисавших до талии. На ней были красное кожаное бюстье и корсет, длинная черная кожаная юбка и красные кожаные туфли на шпильках, длиной не менее шести дюймов[26]. Ее макияж глаз был впечатляющим: темные тени для век и подводка для глаз, бордовые румяна, чтобы сделать ее острые скулы почти трупными, и темно-красная помада. Несмотря на все это, ей удалось выглядеть несколько приятной и даже дружелюбной, когда она попросила наши членские билеты.

Кеньятта полез в карман куртки за бумажником, и женщина рассмеялась.

- Я просто шучу, Король. Все тебя знают. Сегодня сорок долларов на аукцион. Это благотворительное мероприятие. Если только ты не принес нам что-нибудь на аукцион?

Она протянула руку и распахнула мое пальто так, чтобы мое обнаженное тело было полностью открыто как ее глазам, так и глазам ее большого волосатого подчиненного. Так иногда бывало в этом месте. Как только они узнавали, что ты “нижний”, каждый доминант в этом месте вел себя так, как будто ты принадлежал ему. Я ненавидела это, и я знала, что это беспокоило и Кеньятту. Поэтому я была удивлена, что он ничего не сказал, когда женщина провела руками по моей груди, по моему животу, потянулась и похлопала меня по заднице.

- Она прекрасна. Она обучена?

Ее глаза сузились, когда она увидела ошейник, впивающийся в поврежденную кожу вокруг моего горла. В отличие от аукционов, которые проходили столетия назад, когда рабы прибывали из Африки, мои раны увеличивали цену продажи. Подчинённая, которая уже была обучена уважаемым доминантом, высоко ценилась в сообществе S&M, а Кеньятта, или Король, как они его знали - был очень известным и уважаемым доминантом, который меня обучил.

- Конечно.

- Ммммм, замечательно. Так она на продажу?

- Минимальная ставка должна быть не менее пятисот. Она не похожа на изношенные старые задницы, которые вы, ребята, обычно вытаскиваете на сцену. И она недавно обучена.

Я хотела снова заплакать, наблюдая, как он пишет прозвище, которое он дал мне, в списке аукциона. «Котенок». Мне потребовались все силы, чтобы сдержать слезы.

- За неё, вероятно, дадут вдвое большую сумму. Я могла бы даже сама сделать на нее ставку. Просто иди и поставь ее на сцену. Мы начнем через минуту. Я закрываю дверь в десять часов. Мне не хочется пропустить аукцион. Я спонсирую это дело.

Мы вошли, и я уставилась на знакомую обстановку, которая теперь казалась мне чужой и враждебной. Столб для битья и распятие в центре комнаты, вешалка на стене у окна, кресло дантиста и огромная кровать с балдахином, в два раза больше "California King", стоявшая в дальнем углу, возле которой, казалось, толпилось больше дюжины человек. Все взгляды были устремлены на сцену, где рабов готовили к аукциону. Мое сердце подскочило к горлу, когда Кеньятта повел меня туда, под свет. Он вытолкал меня среди других рабов, а затем сорвал с моих плеч меховую шубу, оставив меня полностью обнаженной и выставленной на всеобщее обозрение под светом софитов. Толпа ахнула, а потом раздались аплодисменты. Я попыталась прикрыться, но Кеньятта приказал мне встать по стойке смирно, и я подчинилась. Затем он велел мне ходить взад и вперед по сцене вместе с другими рабами. И снова я сделала то, что мне было сказано.

Cофиты на сцене стали красными, и пульсирующая техно-музыка, грохочущая по чердаку, исчезла, оставив только глухой звук шаркающих ног и несколько разрозненных аплодисментов. Огромная кожаная "дамба", женский эквивалент большого байкера, охраняющего дверь, поднялась на сцену с кнутом в одной руке и микрофоном в другой. Макияж у нее был такой же строгий, как и у хозяйки заведения, темные тени от век размазаны почти до висков, а вокруг каждого изумрудно-зеленого глаза - густые бусинки подводки. Ее губы были большими и пухлыми, как будто в них закачали коллаген, но один взгляд на нее опровергал такое тщеславие. Густая копна огненно-рыжих волос была стянута в тугой пучок на макушке, а ее гигантские груди были затянуты в тугой корсет и подняты к декольте, все еще ухитряясь при каждом шаге волнообразно двигаться и трястись, несмотря на свой бондаж. Женщина каким-то образом умудрялась быть красивой, даже сексуальной, несмотря на свой титанический обхват. Вся толпа затихла в ожидании, когда она прочистит горло и объявит начало шоу.

- Добрый вечер, рабы и доминанты, садисты и мазохисты! Я - Госпожа Делия. Добро пожаловать на наш шестнадцатый ежеквартальный благотворительный аукцион рабов в пользу “Фонда исследований СПИДа”. Я надеюсь, что вы принесли много денег, потому что сегодня вечером у нас на аукционе “мясо” высшего качества! Правила просты. Любой, кто желает принять участие в торгах, должен купить билеты у Леди «О» на входе по цене $10 за каждую сотню. Это благотворительное мероприятие, поэтому пять долларов из каждых десяти, которые вы потратите, пойдут в “Фонд исследований СПИДа”. Наши прекрасные рабы будут выходить один за другим на сцену, и любой желающий сможет подойти к краю сцены для более тщательного осмотра. Как только торги начнутся, у вас будет двадцать секунд, чтобы сделать встречную ставку или выиграть самую высокую ставку. Некоторые из рабов сегодня вечером будут вашими на весь вечер, а некоторые - намного дольше, в зависимости от контракта, который они или их владельцы подписали. Помните, что это всего лишь фэнтезийный аукцион, и эти рабы имеют право отказаться идти с вами даже после того, как вы их приобрели. Это, однако, не означает, что вы получите свои деньги обратно. У нас есть несколько однолетних контрактов на продажу и даже парочка пожизненныx. Минимальная ставка для любого раба составляет $100, хотя некоторые могут быть выше в зависимости от молодости раба, красоты и общей родословной. Так что приготовьте свои бабосики! Я дам вам несколько минут, чтобы оплатить билеты на торги, а мы заключим несколько контрактов, а затем начнутся торги по нашему первoму рабу!

Я задрожала, услышав слова «пожизненный контракт». Я выразила надежду, что Кеньятта продаст меня только на одну ночь, и я не стану чьим-то постоянным рабом. Я знала, что я все еще могу отказаться от ухода с моим новым хозяином даже после того, как меня продадут, но я не была уверена, как Кеньятта ответит на мой отказ. В моей голове было так много мыслей, когда Госпожа Делия подошла к нам и спросила, какой тип контракта мы заключим. Я посмотрела на Кеньятту, умоляя его молча. Я хотела плакать, умолять и кричать, но я знала, насколько это смутило бы его. Он бы никогда не простил меня за это. Итак, вместо этого я стояла молча, пока Кеньятта брал планшет из больших мясистых рук Госпожи Делии, с накрашенными ногтями, такими длинными, что они загибались на концах, и начал заполнять его, пока я напрягалa зрение, чтобы увидеть, какой вариант он выбрал.

- Ты сегодня выглядишь потрясающе, Делия. Ты все еще “меняешься”? Я бы с удовольствием поиграл с тобой еще как-нибудь.

- Это так заманчиво. Ты даже не представляешь, как это соблазнительно, но я боюсь, что у меня и моей новой “нижней” моногамные отношения. Но, может, ей было бы здорово, если бы ты мог взять нас обеих?

- Это было бы забавно. Помни, однако, я не просто о порке. Я трахаю кого угодно только когда я сверху. Твоей новенькой нравится член?

- Не позволяй шумихе одурачить тебя. Большинство лесбиянок любят член время от времени. Просто то, что к нему прикреплено, нас отталкивает. Вот почему мы выбираем вибрирующий пластик вместо этого. Кроме того, тогда мы можем выбрать размер, который лучше всего нам подходит, тогда как с мужчинами ты застреваешь на том, что у тебя есть, и большинство мужиков совсем не так сложены, как ты, дорогой. Я определенно буду иметь в виду твое предложение. Я уверена, мы могли бы что-нибудь придумать.

Они говорили о том, чтобы трахнуть друг друга, как будто я даже не стоялa там, и моя ревность бушевала. Я хотелa выцарапать сучке глаза, но Кеньятта слишком хорошо меня обучил. Я послушно стояла с опущенной головой, наблюдая, как Кеньятта ведет светскую беседу с огромной лесбиянкой, пока я ждала, потеряю ли я его навсегда или только на один вечер.

- Какого размера эти великолепные сиськи, Делия? - спросил Кеньятта, взяв их обеими руками, все еще держа ручку и бумагу.

- F-чашка, если тебе интересно, - ответила Делия, гордо выпячивая огромные груди.

- Боже мой, женщина, я даже не знал, что они такие большие.

- У меня была чашечка G, прежде чем я похудела.

- Я могу потеряться между этими сиськами. Обязательно позвони мне.

Кеньятта небрежно выбрал пожизненный контракт в середине своего игривого флирта и вернул бланк Делии, как будто он не сделал ничего более значительного, чем продал ей коробку печенья девочек-скаутов. Я хотела закричать, но снова промолчала, потому что человек, которого я любила, готов был отдать меня другому.

Госпожа Делия вернулась на сцену в своих сапогах на шпильках, с контрактами для дюжины или более рабов, готовых к участию в торгах. Я оглянулась на других рабов, которых собирались выставить на аукцион. По возрасту они варьировались от пенсионеров до детей, едва достигших возраста, достаточного для легального употребления. Некоторые из них были новичками на сцене, начинающими рабами в поисках своего первого хозяина. Некоторые из них были ветеранами, которых в то или иное время возглавлял почти каждый доминант этого места. Как и следовало ожидать, гомосексуальных мужчин было больше, чем женщин, а пресыщенных старых задниц - больше, чем новеньких со свежими лицами. Все они казались взволнованными и испуганными. Некоторые из них даже выглядели скучающими. Я была, пожалуй, единственным подавленным и испуганным лицом в толпе. Я была единственной, кто не хотел быть там.

- Разве это не захватывающе? - спросил молодой филиппинец голосом, который был раздражающе игривым, почти легкомысленным.

Я повернулась к нему спиной и опустила голову, чтобы скрыть внезапный взрыв слез. Я подошла ближе к Кеньятте и заплакала, пряча слезы на его груди.

- Пожалуйста, Господин. Пожалуйста, не продавайте меня. Пожалуйста, не отдавайте меня, - прошептала я ему, пока плакала.

Кеньятта достал из кармана пиджака носовой платок и промокнул им слезы, вытирая их с моих глаз, а затем нежно поцеловал меня в обе щеки.

- Хватит об этом. Не позорь меня сегодня вечером. Иди туда и покажи им, какая ты хорошо обученная, дисциплинированная рабыня.

Я видела, что он нервничает. Он не знал, что я буду делать. Он боялся, что я поставлю его в неловкое положение, выйду и развалюсь на части, может быть, начну кричать и плакать, драться до самой сцены. А может, он боялся, что я сбегу со сцены и откажусь идти с тем, кто меня купил. Это было мое право, но это был бы его позор. Другие ревнивые доминанты, которых пугала его сравнительная молодость, приятная внешность и статное телосложение, смеялись над ним за его спиной и сплетничали без остановки в течение многих лет. Я проглотила слезы и успокоилась. Я никогда не смогла бы так смутить его. Я посмотрела на него и позволила ему увидеть решимость на моем лице. Он улыбнулся мне, и мое сердце забилось так, словно оно качало бритвенные лезвия. Моя нижняя губа тряслась, а колени дрожали. Слезы навернулись мне на глаза, и я изо всех сил старалась сдержать их, когда смотрела на его красивое лицо, на эту красивую улыбку, и у меня мелькнула мысль, что я, возможно, никогда больше его не увижу, по крайней мере, до конца этих 400 дней. Я вытерла глаза тыльной стороной ладони, чтобы поймать слезы, прежде чем они упадут, и повернулась к сцене. Я бы не стала плакать. Я бы не стала устраивать сцену. Кеньятта хорошо обучил меня, и я хотела, чтобы все знали, какой хороший доминант был моим Господином. Я гордилась им и хотела, чтобы все остальные тоже им гордились. Я хотела, чтобы он гордился мной.

Хозяйка Делия вернулась на сцену. Ди-джей включил музыку на несколько децибел, так что Делия должна была слегка повысить голос, чтобы ее услышали. Первый раб вышел с высоко поднятой головой, гордый, как павлин. Он был молодой блондин с небольшим животиком и без мышечного тонуса. Он был похож на офисного руководителя, который как раз вовремя покинул свою кабинку, чтобы вытащить кожаную одежду из своего сундука и выскочить на сцену. Я могла представить, как он выглядел в рубашке и галстуке и, вероятно, в очках, которые он навязчиво чистил. Я знала этот тип. Я работала с ними каждый день, и большинство из них нуждались в хорошей порке. Офисный парень наклонился, чтобы показать свою задницу, которая была чудесным образом раздута. Он вставил большую анальную пробку, которая была примерно с окружность банки с газировкой, и заявки пришли быстро и яростно. Он ушел за шестьсот долларов.

Затем на сцену вышла тучная женщина, почти такая же большая, как госпожа Делия, и начала отсоединять вешалки для одежды по всей своей титанической груди. Торги по ней были медленными. Она ушла к первому же претенденту за двести долларов.

Человек, которого все на сцене называли просто как «Старый Джордж», вышел на сцену, и я была перемещена, чтобы следовать за ним. Старый Джордж был хорошо известен на сцене. В пятьдесят семь лет он был одним из старейших членов Общества «О» и, безусловно, самым пресыщенным. Ходили слухи, что ему требовались тиски на сосках и энергичные порезы, чтобы его возбудить. Однажды Кеньятта признался, что боялся, что испытал так много в раннем возрасте, что притупил свои чувства к удовольствию и боли, и кончит так же, как старый Джордж, когда станет старше. Идея испугала его. Это напугало и меня. Толпа была явно напугана глубинами мазохизма Старого Джорджа, потому что он стоял там почти целую минуту без единого предложения. Наконец молодой доминант, который не знал ничего лучшего, сделал ставку на милость, и Старый Джордж покинул сцену в компании своего нового хозяина по цене в $50. Потом настала моя очередь.

Госпожа Делия жестом пригласила меня сопроводить ее на сцену, и мои ноги снова начали дрожать. Каждая мышца застыла и отказывалась двигаться. Комната начала качаться и наклоняться, как будто я вернулась в свой ящик, и все стало серым, начиная чернеть. Удар кнутом по моей голой заднице вернул меня обратно. Я вскрикнула и вскочила на сцену, обернувшись, чтобы увидеть, как Кеньятта возвращает кнут забавному кожаному доминанту, у которого он позаимствовал его.

- Эта красивая рабыня была обучена нашим собственным Господином Королём. Она молода, красива и опытна во всех аспектах боли и удовольствия. Ей нравятся шлепки, порка, рабство, унижение и легкая кровавая игра. Вау! Она настоящий знаток для такой юной особы. За эту красивую молодую задницу торги начнутся с пятисот долларов.

Ставки взлетели, как я и предполагалa. Я была свежим “мясом”, и я была первым pабом, которого Кеньятта выставил на торги за все годы, когда он был участником. Он покинул сцену, как только начались торги, и вышел в толпу. Мое сердце бешено колотилось, я боялась, что он уйдет с чердака, а я все еще буду на сцене, идя к тому, кто больше заплатит. Вместо этого он занял место в глубине комнаты на огромной кровати, зажатый между другими рабами и доминантами, некоторые из которых уже трахались. Я просто смотрела на него. Наши взгляды встретились на расстоянии, и Кеньятта снова улыбнулся, когда цена быстро поднялась с пятисот до семисот, до тысячи и, наконец, до двух тысяч.

- Две тысячи - раз. Две тысячи - два…

В панике я посмотрела на старого седого доминанта, который поставил две тысячи долларов за право пытать и унижать меня. Он был почти таким же старым, как Старый Джордж, и, вероятно, таким же пресыщенным и развратным. Его голова была выбрита, а кожа головы была сморщена и покрыта шрамами от слишком долгого пребывания на солнце, и слишком большого количества драк в баре в его юности. Он был одет в черную футболку и черные джинсы, а его тело было худым и морщинистым, но все еще твердым и спортивным. Его лицо было худым и угловатым. Жесткие линии глубоко врезались в кожу вокруг глаз и рта, а острые скулы выступали даже более заметно, чем у Кеньятты, только его веки глубоко опущены под лоб, что делало его зловещим и трупным, а не царственным. Его тонкие губы были окружены козлиной бородкой, которая превращалась из серого в белое. В его глазах было что-то жестокое, что пугало меня так же сильно, как и мысль покинуть Кеньятту. Я снова посмотрела на своего Господина, когда он поднял руку…

- Три тысячи долларов.

Я чуть не упала в обморок. Я была так рада, что слезы брызнули из глаз, и я начала громко смеяться. Мне было все равно, что я возвращаюсь домой к тому маленькому ящику в подвале. Меня волновало только то, что я иду домой со своим Господином. Он не продал меня.

- Ну, вот и победитель. Господин Король делает ставку на своего собственного раба. Три тысячи - раз. Три тысячи - два. Продано! Королю за три тысячи долларов. Вы можете потребовать свою рабыню, сэр, - торжественно произнесла госпожа Делия, расцветая.

Кеньятта пересек комнату и поднялся на сцену. Все зааплодировали, когда я пробежала через сцену и бросилась в его объятия. Я безудержно рыдала, когда он снова завернул меня в шубу.

- Давай, котенок. Пойдем домой.

Он зацепил поводок обратно на мой ошейник и вывел меня со сцены, когда из зала раздалось бурные аплодисментов. Это было, вероятно, самой романтичной вещью, которую любой из этих развратников видел за последние годы. Я поцеловала полные губы моего Господина и погладила его мощную челюсть, затем наклонила голову к его груди, когда он обернул мощную руку вокруг моих плеч и вытащил меня из комнаты. Мы быстро пошли к выходу, сделав паузу только для того, чтобы Кеньятта оплатил приобретенный им товар.

- Ну, это было довольно миленькое шоу. Зачем платить за свою собственность? Не говори мне, что становишься мягче? - сказала женщина среднего возраста в красном бюстье с саркастической усмешкой, когда Кеньятта вытащил из своего кармана три тысячи долларов в “бондаж-баксах”. Примерно эквивалент трехсот долларов.

- Это для благотворительности. Просто немного повеселился в поддержку хорошего дела.

Он повернулся ко мне спиной, и мы вместе спустились по ступенькам и вышли на стоянку, а я крепко держалась за своего Господина и думала, что никогда не отпущу его.

Домой мы ехали молча. Я не отпускала своего Господина всю поездку, моя голова прижималась к его сильной груди, одна из его массивных рук, обхвативших мои плечи, притягивала меня к нему, и я чувствовала себя в безопасности и защищенности теперь, когда меня не продали. Я была близко так близка к тому, что потеряю его, что теперь знала, что люблю его больше всего на свете. Теперь я знала больше, чем когда-либо, что сделаю все, чтобы удержать его. В тот вечер он преподал мне два урока.

Мы въехали в гараж, и Кеньятта выскочил и вытащил меня из машины за поводок. Он повел меня на кухню, и я уже повернулась к подвалу, когда он дернул меня за поводок и повел прочь от подвальной двери на задний двор.

Во дворе был деревянный сарай. Я не могла вспомнить, чтобы видела его там раньше, но он выглядел старым, поэтому, должно быть, он был там все время, и я просто упустила это из виду. Кеньятта снял с меня шубу и приказал мне снять сапоги. Наконец он снял ошейник и пошел обратно к дому, оставив меня голой во дворе. Я стала стесняться соседей и быстро огляделась, заметив, что шестифутовые[27] кирпичные стены, которые окружали двор, были недавно подняты еще на три и теперь достигали почти десяти футов[28] в высоту. Никто не сможет увидеть двор сейчас.

Я повернулась, чтобы посмотреть на Кеньятту, когда он открыл дверь внутреннего дворика и вернулся в дом. Он ничего не сказал мне, даже не обернулся на меня. Он без единого слова закрыл раздвижную стеклянную дверь, оставив меня стоять, размышляя, что я должна была делать.

Я хотела спросить его, хочет ли он, чтобы я следовала за ним в дом или ждала его во дворе. Он всегда давал мне инструкции, и теперь без его приказов я была потеряна и растеряна. На мгновение я испугалась, что он бросит меня. Потом я успокоилa себя тем, что если бы он меня выгонял, то раздел бы меня прямо во дворе и вышвырнул на обочину. Это было что-то другое.

Но что?

Освещение внутреннего дворика погасло, затем включился кухонный свет, и через несколько мгновений свет зажегся в спальне Кеньятты. Я все еще не знала, что я должна была делать. Я могла только надеяться, что он вернется, чтобы сказать мне, что делать. Мне было все равно, вернется ли он с кнутом, лишь бы что-нибудь сделал, лишь бы вернулся ко мне.

Был ли в сарае столб для битья? Может быть, Кеньятта вернется и отведет меня в сарай, чтобы хорошенько выпороть кнутом? Но для чего? Я сделала все, что он просил меня сделать сегодня вечером. Я должна была следовать за ним до спальни?

Я не знала, что делать. Я постояла там еще немного, пока в спальне Кеньятты не погас свет. Я все еще думала, что он спустится по лестнице с кнутом, поэтому я осталась стоять там, где он оставил меня, пока не прошло еще пять минут, а он не вернулся. Затем мой собственный страх перед кем-то из соседей, который мог заглянуть за стену и увидеть, что я стою там голая, преодолел меня, и я подошла к сараю и вошла внутрь.

В сарае был грязный пол с большой кучей сена, уложенного в углу, и на нем лежало шерстяное армейское одеяло. Там был камин на дровах и чугунная кастрюля, которую, я предположила, использовали для приготовления пищи. Дыра в земле и ведро с водой в задней части сарая должны были служить моим туалетом. Я огляделась с открытым ртом. Я не могла поверить, что он выгнал меня из дома. Я почти хотела заплакать, прежде чем поняла, что это означало, что с ящиком в ​​подвале покончено. Аукцион символизировал мое прибытие в Америку, и теперь я была в доме моего хозяина. Теперь официально его собственность, официально - рабыня.

Я понятия не имела, какими должны быть мои обязанности. Я сразу поняла, как мало я знала о жизни раба. Почти все мои знания пришли из просмотра мини-сериала «Корни» на PBS. Я не знала, собирается ли он отправить меня куда-нибудь в поле и заставить собирать хлопок или табак, или же он позволит мне работать в большом доме, готовить, убирать и делать все, что он от меня потребует. В ту ночь я не могла уснуть. Я слишком нервничала и волновалась, гадая, что же Кеньятта запланировал для меня на следующий день. Луна переместилась с одного конца неба на другой, прежде чем я, наконец, проснулась от звука открываемой двери.

- Иди на кухню и приготовь завтрак. А потом помоги Xозяйке с прической и макияжем.

Кеньятта стоял в дверях моей маленькой хижины в халате с зубной щеткой в ​​руке, глядя на меня, как будто я каким-то образом подвела его.

Xозяйка? Какая Xозяйка? Какой новый ингредиент Кеньятта добавил в смесь? Он привел новую женщину в дом, чтобы помочь в моих мучениях, и если да, то он ее тоже трахал?

Я зажмурилась от утреннего солнца и уставилась на него, приподняв бровь, гадая, что он задумал, потом вспомнила свою роль и опустила голову, чтобы посмотреть на его ногу, которая нетерпеливо постукивала по грязному полу, пока он ждал, когда я выползу из постели.

Кеньятта бросил одежду у моих ног, когда я поднялась с кровати, затем скрестил руки на груди, ожидая, когда я оденусь. Два простых платья, одно коричневое, одно серое, передник, пара белых чулок и несколько простых коричневых туфель. Очевидно, он выбрал их где-то в благотворительном магазине, потому что там были места, где платья порвались и были заштопаны. Он также купил их в начале эксперимента, прежде чем я похудела. Одежда теперь свободно свисала с моего костлявого тела, и я поспешила влезть в нее, пока глаза Кеньятты ползали по всему моему телу. Я могла сказать, что он хотел меня, но что-то сдерживало его.

Кто была эта Xозяйка?

Я не посмела спросить. Я знала, что скоро узнаю.

Кеньятта лукаво улыбнулся, потом повернулся и вернулся в дом.

Я закончила одеваться и помчалась за ним, теперь почти такая же испуганная и злая, как на аукционе прошлой ночью.

Что за женщину Кеньятта привел в дом?

Я открыла сетчатую дверь и нервно зашаркала на кухню, опустив голову, но мои глаза смотрели вверх и метались повсюду в поисках этой странной женщины, которую я должна была обслуживать. На кухне никого не было, поэтому я начала вытаскивать кастрюли и сковородки, чтобы приготовить завтрак. Я доставала бекон и яйца из холодильника, когда кто-то сильно шлепнул меня по заднице. Я подпрыгнула, и одно из яиц выскочило из коробки и раскололось на полу, когда я развернулась.

Позади меня стояла маленькая стройная черная женщина в коротком шелковом халате, который едва прикрывал ее трусики. Ее руки были скрещены на ее крошечных грушевидных грудях, и сардоническая улыбка разверзлась на ее прекрасном лице. Ее ногти были длинными и идеально ухоженными, пальцы ног тоже накрашены, ее ноги были длинными и стройными, а ее кожа была цвета безупречной карамели, гладкой и безупречной. За исключением того, что одна сторона была примята, на которой она явно спала, ее волосы все еще выглядели так, как будто она только что покинула салон красоты. Все в ней говорило о «высокий уровень обслуживания», и я сразу узнала ее, хотя никогда раньше не встречала. Она была бывшей женой Кеньятты.

- Эта задница уже не такая большая, правда? Я уверена, что Кеньятта должен быть ужасно разочарован.

Она осмотрела меня с головы до ног, презрительно нахмурившись.

- Убери это дерьмо. Я хочу, чтобы мои яйца были средней прожарки, а бекон был хрустящим. Ох, и поторопись, сделай мне кофе. Две ложки сливок, один сахар.

Я все еще смотрела на нее с открытым ртом от удивления, когда она обернулась и подошла к кухонному столу. Она села и скрестила ноги, ее одежда распахнулась, и под ней она была почти голой. Ее тело было идеальным, на нем не было ни грамма жира. Ее грудь была маленькой, но круглой и упругой, с большими темными сосками, похожими на “Hershey’s Kisses”[29]. На ней были стринги, и было очевидно, что у нее недавно была “бразильская” эпиляция. Глядя на нее, было трудно понять, что Кеньятта увидел во мне. Я была полной противоположностью этой женщины. Она была твердой, стройной и смуглой; я была мягкой, мясистой и белой, по крайней мере, тогда, когда Кеньятта впервые встретил меня, прежде чем лишил меня сил. Каждая женщина, которую я знала, убила бы за ее тело. У нее был почти идеальный “six-pack”[30]. Но все же Кеньятта оставил ее ради меня, и теперь она вернулась, и я должна была стать ее рабом так же, как и его.

Она нетерпеливо жестом велела мне приступить к работе, вытянув руки ладонями вверх перед собой и направив их в мою сторону. Затем она закатила глаза и покачала головой. Больше, чем когда-либо, я хотела послать к черту этот эксперимент. Ни один мужчина не стоил этого. Я думала о том, чтобы снять свой фартук и бросить его прямо в лицо этой суке, а затем пройти прямо вверх по лестнице и сказать Кеньятте, каким жестоким извращенным ублюдком я его считаю. Но я знала, что он просто вытащит главу из этой чертовой книги и заставит меня думать, что я бесчувственная. Кроме того, это означало бы, что я никогда не стану его женой, хотя его бывшая жена, находящаяся в доме, все равно поставила это под вопрос. Мне бы пришлось подождать, пока Кеньятта объяснит это мне, хотя я подозревала, что он этого не сделает, предпочитая оставить меня со своими собственными страхами и сомнениями.

Неужели они снова вместе? Он что, трахал ее? И если они снова вместе, зачем ему продолжать игру? Был ли это всего лишь какой-то извращенный план, который они оба придумали, чтобы заставить меня влюбиться, а затем унизить и опозорить меня как какое-то наказание для всех белых людей... или, может быть, просто наказать белых женщин, которые встречаются с черными мужчинами? Но, он встречался со мной месяцами до начала эксперимента и всегда относился ко мне, как к королеве. Если это все еще только часть эксперимента, как, черт возьми, он заставил ее согласиться на это? Из всех женщин, которые могли бы сыграть эту роль, почему именно она?? Почему не одна из доминанток, которых он знал со сцены?

Я обнаружил, что меня парализовало сомнение. Моя голова дрожала от урагана вопросов, поднимающихся по моему черепу. Мои ноги начали дрожать, и слезы навернулись на глаза. Я хотела рухнуть на пол и заплакать. Я хотела напасть на эту суку и разорвать ее прекрасное лицо в клочья. Я хотела выйти за дверь и никогда не оглядываться назад. Я хотела выйти замуж за Кеньятту. Я хотела, чтобы он любил меня и защищал меня вечно.

- Ты собираешься это убрать?

Она постукивала ногой и смотрела на меня, словно разговаривала с идиоткой, которой я, наверно, выглядела, стоя посреди кухни с открытым ртом и разбитым яйцом, сочащимся около моих ног.

Наконец я отвела взгляд, вытерла слезы, грозившие пролиться, закрыла разинутый рот и повернулась, чтобы взять губку из раковины. Краем глаза я видел, как она торжествующе улыбается, когда я опускаюсь перед ней на четвереньки, оттирая пол. Я почти пожалела, что не вернулась в подвал, чтобы быть запертой в том маленьком ящике. У меня было предчувствие, что иметь дело с этой сукой будет намного хуже.

Фильм только начался, когда я почувствовала, как руки Кеньятты скользнули между моих ног. Он мастурбировал меня до оргазма, пока мы смотрели "Марш Пингвинов" в глубине кинотеатра, в то время как класс восьмилетних детей сидел у экрана, восхищенный звуком голоса Моргана Фримена. Я захихикала, когда кончила, и крепко обняла Кеньятту, улыбаясь от уха до уха, прижимаясь к его груди.

- Не влюбляйся сейчас.

Мне в лицо словно плеснули холодной водой.

- Что?

- Мы всего лишь развлекаемся. Не влюбляйся в меня. Я не тот парень, в которого можно влюбиться.

- Я… Я не влюбляюсь.

Но я была влюблена, и мне было больно и стыдно, что он поймал меня на этом. Это было только наше пятое или шестое свидание. Слишком рано было думать о браке и детях. Слишком рано начинать думать, что, возможно, он был идеальным мужчиной для меня, которого я ждала всю свою жизнь. Но я думала об этих вещах. Я - белое отребье, жесткое, измученное, воспитанное на улице. Меньше чем за две недели я влюбилась в человека, которого едва знала.

- Нет, влюбляешься.

Он подмигнул мне, затем снова повернулся к экрану, как будто его действительно интересовали эти проклятые пингвины.

- Пошел ты, Кеньятта. Ты - мудак!

- Да уж. Может быть. Но ты все еще любишь меня.

Я не знала, что сказать, и поэтому продолжила смотреть фильм, пока пингвины маршировали по экрану, а какой-то маленький ребенок в первом ряду уронил свой попкорн и заплакал. Я знала, что он чувствовал. Я тоже хотела плакать. А еще мне хотелось смеяться, кричать и снова заниматься любовью. Я былa влюблена!

И я все еще влюблена. Даже когда я подавал этой злобной суке яичницу с беконом, и смотрела, как она пьет кофе, я все еще любила мужчину, который поставил меня в это неловкое, неудобное положение.

- Эти яйца на вкус как дерьмо!

Хозяйка швырнула свою тарелку на пол, и я быстро послушно выхватила из раковины мочалку и опустилась на колени, чтобы навести порядок. Я заметила, что она съела большую часть еды на тарелке, прежде чем выразить свое драматическое недовольство. Она хмуро смотрела на меня, пока я скребла кафельный пол.

Кеньятта вошел в комнату, одетый в элегантный черный спортивный костюм “Brooks Brothers” и розовую рубашку с черным вязаным галстуком от “J-Crew”. Он перевел взгляд со своей бывшей жены на меня, стоящую на коленях, пока я собирала холодные яйца, кусочки бекона и осколки фарфора в руку. Затем он прошел мимо меня, к своей ненавистной бывшей жене, и поцеловал ее в губы. Не долгий, затяжной, страстный поцелуй. Просто чмокнул ее, но мое сердце сразу упало, и я почувствовала себя дурой.

- До свидания, Анжела. Хорошего дня. Увидимся после работы.

Я встала, дрожа, готовясь к штурму, задаваясь вопросом, настало ли время для того, чтобы выкрикнуть стоп-слово во всю силу легких, и боясь, что они оба сделают со мной, если я сделаю это. Я знала, что Кеньятта просто выкинет меня, но Анжела, его бывшая сука, возможно, нападет на меня. Затем Кеньятта наклонился ближе ко мне и произнес несколько предложений, которые, очевидно, запомнил из книги. Он прошептал их мне, подразумевая их исключительно для моих ушей, как будто мы были соучастниками или прелюбодеями, вовлеченными в какое-то скандальное и тайное дело.

- Вопреки распространенному мнению, к домашним рабыням часто относились хуже, чем к их коллегам на табачных и хлопковых полях. Их часто насиловали их хозяева, и у них рождались дети-полукровки от хозяина. Эти дети вместе со своими матерями подвергались презрению и издевательствам со стороны своих сводных братьев и сестер и, что еще хуже, хозяек дома, для которых они были напоминанием об измене хозяина. Избиения были почти ежедневным явлением. Жизнь в доме была своеобразным адом для домохозяек-рабынь.

Вот и все, что он сказал, потом похлопал меня по сильно уменьшившейся попке и вышел за дверь, оставив меня на милость новой хозяйки дома. Я постояла немного, глядя, как за ним закрывается дверь, когда он входит в гараж. Я слышала, как он завел "Крайслер", как взвизгнула и заскулила дверь гаража, а потом с грохотом опустилась за ним, когда Кеньятта выехал из гаража и поехал на работу.

- Ты еще не закончила.

Голос Анжелы пробудил меня от моего мгновенного оцепенения. Я обдумала последние слова Кеньятты, прежде чем он ушел. То, что он создал здесь, ничем не отличалось от того, через что прошли его люди. Я не могла сдаться сейчас.

- Д… Да, Xозяйка?

- Я сказала, что ты еще не закончила! Яйца все еще на полу!

Я посмотрела на беспорядок, затем опустилась на колени, чтобы закончить уборку. Я подобрала оставшиеся яйца и осколки разбитой тарелки, и выбросила их в мусорную корзину. Когда я оглянулась, Xозяйка смотрела на меня, улыбаясь так, что моя кожа покрылась мурашками. В выражении не было ничего теплого или приятного. Я почти могла видеть отвратительные мысли, скользящие перед ee глазами, как личинки по трупу.

Я сказала себе, что просто слишком остро реагирую, но в ее глазах сверкали жестокость и похоть, словно обнаженное электричество. Это было выражение, которое я видела на лицах стольких мужчин, когда они выкрикивали грубые комплименты из проезжающих машин и изображали похотливые действия, которые они хотели произвести со мной. Такое же выражение я видела на лицах мужчин, которые слишком увлекались в баре и следовали за мной на парковку, заставляя меня доставать перцовый баллончик из сумочки и время от времени применять его. Такое же выражение я видела на лицах мужчин, которые становились жестокими после того, как я совершала ошибку, приглашая их в свою постель.

- Иди сюда, белая сука, - прошипела Xозяйка.

Я съежилась от звука ее ненавистного голоса. Была дюжина мерзких имен, которыми я хотела обозвать ее в ответ, дюжина саркастических реплик. Вместо этого я подошла к ней, нервно ломая руки и уставившись на ее крошечные педикюрные ступни.

- Да, Xозяйка?

- Скажи мне, как такая уродливая, дряблая, бледная тварь, как ты, оказалась с моим мужчиной? Ммм? Скажи мне, как?

- Я не знаю, Xозяйка.

Она презрительно фыркнула.

- Иди, сделай мне чертов напиток, “Кровавую Мэри”, и поторопись, блядь.

Кеньятта удачно подобрал эту часть эксперимента. Анжела не должна была притворяться враждебной ко мне. Ее вражда была подлинной. Я чувствовала, как она исходит от нее волнами, исходя из ее кожи, как августовские солнечные лучи с асфальта. Анджела была настоящей сукой, и я скоро обнаружу, что ее воображение жестокости зашло так далеко, насколько я могла ожидать от Кеньятты. Она была бессердечна и ненавидела меня. В конце концов, я трахала ее мужа. Неважно, что они развелись. Он был у нее первым, и в ее сознании он все еще принадлежал ей, и она, без сомнения, знала, что если я выдержу это испытание, то стану его новой женой.

Я вошла в столовую, вытащила бутылку из бара и налила два стопки водки в стакан. Я добавила томатный сок, вустерширский соус, брызнула лимон, хрен, острый соус из Луизианы и немного соли с перцем и сельдереем. Мне хотелось плюнуть, но я боялась, что она на меня смотрит. Я вернулась на кухню и протянула ей напиток. Она сделала глоток, закрыла глаза и вздохнула.

- Xорошо.

Она искоса посмотрела на меня, когда я стояла посреди кухни в своем потрепанном домашнем платье, сложив руки перед собой и отводя глаза от ее пристального взгляда.

- Почему ты это делаешь? Ты хоть представляешь, насколько безумно это дерьмо? Почему ты позволяешь ему втягивать тебя во все это дерьмо? Он болен, ты это знаешь? Он извращенный ублюдок, а ты чертова дура, раз терпишь все это. Ты должна убежать как можно дальше от его сумасшедшей задницы.

Я стояла там, не двигаясь, склонив голову в молитве, не отвечая, держась за память о том прекрасном бриллиантовом кольце, которое Кеньятта протянул мне в тот день, когда предложил мне этот эксперимент.

- Ты чертовски жалкая, ты это знаешь? Ты позоришь женщин, когда позволяешь мужчине вот так вытирать об себя ноги.

Она плюнула в меня, а я стояла и терпела это, не вздрогнув. Ее слюна ударила меня по лицу и стекала по моей щеке. Я не ответила, даже не удосужилась стереть ee. Я знала, что это и мое непоколебимое послушание разозлит ее еще больше. Мое послушание будет моим вызовом, и она каждый день будет тратить на то, чтобы сломать меня, пытаясь заставить меня нарушить свои обязательства перед Кеньяттой.

- Вытри лицо.

Она бросила полотенце к моим ногам. Я подняла его и вытерла с лица ее плевок.

- Сними это платье. Ты хочешь быть рабыней - к тебе будут относиться, как к рабыне. Положи руки на эту стену.

Я молча подчинилась.

- Стой там, блядь!

Сомнения росли, как одуванчики, в моем сознании, множась, пока не заполнили каждую мою мысль, пока я стоял, ожидая возвращения Анджелы с каким-нибудь новым наказанием. Впервые я усомнилась в своем желании продолжить эксперимент, а не в своей способности его выдержать.

Я почувствовала щелчок кнута за долю секунды до того, как услышала его. Он глубоко врезался в мою кожу, словно нагретый нож, вонзился в мышцы и вызвал брызги испаренной крови. Я сжала зубы и стала ждать следующего.

- Не двигайся и не оборачивайся, мать твою!

Она снова ударила. Было очевидно, что она уже пользовалась им раньше. Ты не щелкаешь так кнутом, когда взял его в руки в первый раз. Я задалась вопросом, сколько раз они с Кеньяттой “играли”, когда были женаты. Возможно, это то, что она имела в виду, говоря, что Кеньятта больной урод. Возможно, он заставлял ее принимать участие в его садистском образе жизни, когда они были еще вместе, и теперь она испытывала некоторую вину за то, что она сделала. Если да, то ее вина была, очевидно, отчасти потому, что ей это нравилось. Я могла слышать ее быстрое дыхание, и это было не только из-за того, что я старалась справиться с этим. Она наслаждалась этим.

Кнут снова щелкнул, и я заскулила. Боль была невыносимой. Кеньятта много раз хлестал меня кнутом, и он явно относился ко мне снисходительно. Я не представляла себе, что есть что-то нежное в порках, побоях и шлепках, которые я терпела от Кеньятты, но мне было не с чем сравнивать. Теперь я знала, что он сдерживался, потому что эта сука не сдерживалась, и боль была настолько сильной, что мне было трудно оставаться на ногах. Я чувствовала, что вот-вот потеряю сознание.

Анжела тяжело дышала, теперь она почти задыхалась. Я слышала ее ворчание каждый раз, когда она хлестала меня по спине. Она вкладывала все силы в каждый удар, стараясь уничтожить меня, но в ее ритме все еще было что-то своеобразное. Я почти могла представить, как она мастурбирует одной рукой, покрывая мою спину кровоточащими рубцами.

Кончик кнута обвился вокруг моего тела и врезался в живот. Мои колени подкосились. Мне пришлось держаться за холодильник, чтобы не упасть. Кнут снова щелкнул, и на этот раз она полностью обернула кнут, чтобы кончик врезался в мою грудь. На этот раз я упала. Я упала на колени, истекая кровью и потом, дрожа от боли, ожидая следующего удара в безмолвном страхе, но он так и не последовал. Я все еще слышала, как Анжела тяжело дышит позади меня. Наконец я осмелилась повернуться посмотреть.

Халат Анжелы был распахнут, и под ним она была совершенно голой. Ее тело было произведением искусства, твердым, стройным, выбритым и блестящим от пота. Но не ее телосложение вызвало резкий вдох. Как я и предполагала, она яростно мастурбировала и смотрела прямо на меня.

- Иди сюда, сука.

Я поняла, что «сука» было моим новым именем. Я сделала так, как она приказала, и подползла к ней на коленях. Я все еще была в агонии от порки и не могла ходить, если бы даже захотела. Анжела все еще неосознанно теребила свой набухший клитор. Она села за кухонный стол, повернула стул ко мне и закинула ногу на стол, обнажив свою промежность передо мной. Она поманила меня.

- Я сказала, иди сюда. Иди сюда!

Я подползла ближе, и она вытащила свой палец из своей киски и потерла его о мои губы.

- Открой рот.

Я открыла рот, и она скользнула пальцами, влажными от вагинальных соков, между моих губ. Я послушно высосала ее пальцы. Мне показалось, что я чувствую вкус спермы Кеньятты внутри нее. Возможно, мне это только показалось, но я бы ни за что не пропустила этот момент. Она трахала его и хотела, чтобы я это знала.

- Тебе нравится мой вкус, сука?

Я не ответила. Я не знала, что сказать.

- Лижи мою киску.

Я знала, что так будет, но это все еще шокировало, как будто мне в лицо плеснули холодной водой. Только что она выбивала из меня дерьмо, ненавидя меня за то, что я укралa ее мужа, а в следующую минуту она просила меня ласкать ее. Она положила руки по бокам моего лица и направила меня между бедер. Она пахла, как Кеньятта. Не то чтобы она занималась с ним сексом, но она была с ним. Он пах точно так же. Когда я засосала ее набухший клитор между губ и щелкнула по нему своим языком, было легко представить, что я доставляю удовольствие Кеньятте. Мне показалось, что я сосу его член, когда закрутила язык вокруг маленького куска и услышала глубокие стоны Анжелы. Ее ноги дрожали, а ее длинные ухоженные ногти ворвались в мои волосы, подтягивая меня глубже, втиснув ее киску в мое лицо.

- Ox, дерьмо! Ох! Дерьмо! Лижи эту киску, сука! Блядь, как хорошо!

Я не знала, что происходит, что это значит. Я не была уверена, должно ли это быть очередным унижением, или Анжела действительно была лесбиянкой, если она занималась этим. Я просунула язык внутрь нее, напрягаясь, чтобы найти ее точку G кончиком языка. Анжела сильно прижала мое лицо к своему клитору, пока практически не задушила меня. Я вернулась к сосанию и облизыванию ее клитора, заменив язык пальцами. Я трахала ее двумя пальцами, проводя языком по ее набухшему бугорку. Ноги Анжелы задрожали от первого оргазма.

- Боже ты мой! Вот дерьмо! Ох, блядь!!!

Я подняла ее ноги на плечи и стала лизать еще быстрее, затем я сделала то, что Кеньятта много раз делал со мной, но такого я никогда ни с кем раньше не делала. Я лизнула расстояние между ее влагалищем и ягодицами. Я облизала маленький кусочек плоти, вызывая еще более громкие стоны у Анжелы, затем опустила язык в ее прямую кишку, вставляя его туда-сюда. Анжела сошла с ума. На этот раз она закричала, когда кончила.

Когда все закончилось, Анджела сидела, уставившись на меня. Выражение ее лица было уже не выражением гнева, а простого любопытства. Интересно, как это вписывается в план Кеньятты? Я задавалась вопросом, описывала ли его книга такой сценарий между хозяйкой дома и домашней рабыней. Мне было интересно, что скажет Кеньятта, когда узнает. Я нарушила какое-то правило? Я не знала.

Анджела покачала головой, потом протянула руку и погладила меня по груди. Потом вниз между моими бедрами. Она все еще терла мои сиськи, когда начала говорить со мной. Она соскользнула со стула на пол ко мне.

- Мы с Кеньяттой расстались не из-за тебя. Во всяком случае, не только из-за тебя. Мы расстались потому, что после бесчисленных оргий с десятками разных женщин, я поняла, что предпочитаю женщин ему. Я поняла, что я не бисексуалка. Я была лесбиянкой.

Я была потрясена. Кеньятта знал? Какое это, черт возьми, имеет отношение к угнетению чернокожих?

- Я уверена, что такого рода вещи происходили все время во времена рабства. Лесбиянка должна была быть осторожной в те времена. Она не могла просто пойти в местный бар и подцепить телку, но здесь были эти прекрасные беспомощные рабы, которые должны были делать все, что она скажет. Думаешь, они этим не пользовались? И геи тоже.

Конечно, это имело смысл, но я знала, что она просто рационализировала свою собственную ситуацию, сложившуюся между Кеньяттой и мной, а теперь и всеми тремя. Дерьмо только что стало намного сложнее.

- Что я скажу Кеньятте?

Анжела пожала плечами.

- Говори ему все, что хочешь. Мне все равно, что думает этот ниггер.

Она рассмеялась, увидев мое потрясенное лицо.

- О, это слово тебя оскорбляет? Ниггер? Ты что, никогда этого не говорила?

Я покачала головой.

- Чушь собачья, - сказала она. - А если ты этого не произносила, то, черт возьми, ты так думала. Разница в том, что мне можно это сказать. Тебе - нет. Мне все равно, через что Кеньятта тебя заставит пройти, ты никогда не опустишься настолько, чтобы произнести это слово. Ты никогда не заработаешь право использовать его. Потому что в любое время ты можешь просто сказать «нахуй это» и вернуться в свой маленький привилегированный мир “белых лилий”. Ничто из этого дерьма не реально. Ты просто притворяешься. Видишь, мы не выбирали это дерьмо, как ты. Никто не давал нам выбора или стоп-слова, которое мы могли бы использовать, чтобы убежать в любое время, когда захотим. Для нас - это реально.

Подлая, ненавистная Анжела вернулась. Вкус ее киски все еще ощущался на моем языке. У нее все еще была одна моя грудь в руках, и она уже вернулась к разговору о дерьме.

- Через что ты прошла, чтобы получить это право? Ты никогда не была рабыней. Тебя никогда не угнетали, - сказала я прежде, чем смогла остановить себя.

Ласковые руки Анжелы превратились в тиски, сжимающие и скручивающие мою грудь, пока я не завизжала и не стала умолять ее.

- Ой! Ай! Прекрати!

- Это я не страдала? Я не страдала? Сука, да что ты, блядь, знаешь обо мне?

Как всегда, я сказала что-то не то, но это был не Кеньятта, всегда владевший своими эмоциями, это была нестабильная лесбиянка с кнутом, которую я только что разозлила.

- Я… я… я ничего о вас не знаю.

- Черт возьми, ты не знаешь обо мне ни хрена. Я боролась и страдала с самого рождения из-за цвета моей кожи. На тебя смотрят свысока заносчивые белые сучки вроде тебя, за тобой следят охранники универмагов, тебя игнорируют при повышении, тебя игнорируют все хорошие черные мужчины, которые охотнее гоняются за белой киской!

Я хотела указать на очевидный факт, что она была явно лесбиянкой, и спросить ее, какая разница, поскольку она все равно больше не интересовалась мужчинами. Я хотела сказать ей, что ни один мужчина не был обещан ни одной женщине. Что это не было похоже на то, что она подала свое заявление и была проигнорирована в пользу менее квалифицированного белого заявителя, как своего рода обратное положительное действие. Все мужчины пытаются кого-то подцепить, независимо от расы. Вместо этого я молчала.

- Убирайся нахуй обратно во двор. Прочь с глаз моих, тупая сука!

Она встала и начала бить меня по ребрам и рукам, а потом пнула каблуком мне в задницу, когда я выбралась из двери в свою маленькую хижину на заднем дворе. Я не устала физически, но мысленно чувствовала себя так, словно только что пробежала марафон с пятидесятифунтовым[31] рюкзаком. Я была так растеряна, так раздражена, рассержена, расстроена, взволнована, возбуждена и потеряна, и полностью брошенa на произвол судьбы. Весь мой мир был отнят у меня. Земля ушла у меня из-под ног, и я плыла в космосе с Кеньяттой в качестве единственного якоря на земле, но его здесь не было, а сучка, которая была его женой - была. Я знала, что Кеньятта все исправит, когда вернется домой. Он должен был это сделать, потому что я не знала, как долго смогу еще выдержать это дерьмо.

Ночь была прохладной и сырой. Туман сгустился и поглотил звезды. Темнота была абсолютной. На мгновение я запаниковала, представив себя снова в ящике, в сыром, влажном подвале, но холодный ветерок, пробивающийся сквозь щели в шаткой лачуге, которую я теперь называла домом, напомнил мне, где я нахожусь. Дрожа, я натянула на себя шершавое шерстяное одеяло. Вся такая жалкая. Интересно, когда вернется Кеньятта, придет ли он в хижину или проведет вечер с Анжелой. Быть его рабыней было одно, но сидеть в старом сарае для инструментов, дрожа в темноте на своем соломенном ложе, пока он трахает свою бывшую жену на простынях, которые я помогала ему выбирать, было уже слишком.

Вокруг раздавались брачные звуки цикад, в темноте пел хор влюбленных насекомых. Свет от домов по обе стороны двора излучал слабое свечение, создавая зловещие тени, которые мерцали на лужайке, заборе и стенах сарая. Я наблюдала за ними, ожидая в любой момент, что одна из теней окажется Кеньяттой, который придет, чтобы спасти меня от этого страдания, возьмет меня на руки, отнесет наверх, в свою кровать. Но был также страх, что незнакомец может воспользоваться моей беспомощностью. Сосед, который видел меня, зайдет во двор. Грабитель решит ограбить дом. Какой-то случайный извращенец, проходящий мимо.

Мое дыхание участилось, и я оглядела сарай, чтобы найти что-то для защиты, если до этого дойдет. Я схватила ветку, которая лежала в грязи у моей кровати из соломы, и прижала ее к груди. Я закрыла глаза, пытаясь уснуть. Мое тело было истощено. Рубцы на моей спине болели, и я все еще дрожала. В конце концов истощение победило, и я впала в сон без сновидений.

Солнечный свет пронзил мои веки. Суставы болели, и многочисленные рубцы, порезы и синяки напомнили мне об их присутствии с новой силой. Я проспал до самого утра, и Кеньятта не пришел навестить меня. Я прищурилась, прикрывая глаза от света. Пришло время готовить завтрак.

На заднем дворе был шланг. Этого должно хватить для душа. Я задавалась вопросом, смогу ли я дотянуть его до сарая, где я, по крайней мере, смогу использовать продуваемое ветром старое строение, чтобы защитить свое тело от любопытных соседей. У меня не было сменной одежды, так что мне придется надеть те же грязные лохмотья, что и накануне.

Я открыла внешний кран, протянула шланг к сараю и разделась. Рубашка прилипла к моей спине, и, стянув ее, я разорвал несколько струпьев, открывая раны. Кровь стекала по моей спине, и я боялась ощущения воды на кровоточащих ранах так же, как приветствовала идею стать снова чистой. Я держала шланг над головой и позволила воде стекать по моему обнаженному телу. Я закрыла глаза и забыла обо всем, кроме холодной воды. Даже боль от моих ран и порезов не беспокоила меня. Когда я открыла глаза, Кеньятта стоял там, безупречно одетый, как всегда, в темном костюме и черной водолазке. Это был костюм, отличающийся от того, который он надевал на аукцион рабов, но внешний вид и эффект были такими же. Я не могла не думать, что выбор был осознанным.

- Ты опоздала. Завтрак должен был быть на столе час назад. Твоя Xозяйка расстроена из-за тебя, и я тоже. Она думает, что ты должна быть наказана. Как думаешь?

Я бросила шланг в траву и стояла там, голая и дрожащая, не зная, что сказать. Глаза Кеньятты бродили по моей обнаженной плоти, и я уставилась на его промежность, чтобы посмотреть, понравилось ли ему то, что он увидел. Видимо, ему понравилось. В его штанах была заметная выпуклость. Я подошла к нему и взяла его твердую плоть в руки, поглаживая еe сквозь штаны.

- Я прошу прощения. Позвольте мне загладить свою вину.

Я провела его в сарай, надеясь, что эта сука наблюдает. Пусть она сама себе готовит ебаный завтрак. Дверь сарая захлопнулась за нами, и руки Кеньятты обвились вокруг меня, сжимая мои груди, перекатывая мои набухшие соски между пальцами. Он поцеловал мою шею, между лопаток, в поясницу. Я почувствовала его горячее дыхание на расщелине моих ягодиц, а затем его губы, нежно целующие каждую ягодицу, его язык прошелся по трещине моей задницы и скользнул глубоко внутрь меня. Его рука потянулась между моих ног, а пальцы нашли мой клитор, потирая его, пока он трахал мой анус своим языком. Я кончила так быстро, так внезапно, что едва успела насладиться этим. Мои ноги ослабли, и я чуть не рухнула. Затем Кеньятта встал позади меня, расстегнул ремень и расстегнул молнию на штанах. Я ощутила это первое страстное вторжение. Мой красивый любовник, мой Господин, воткнул в меня свою распухшую плоть. Я закричала, когда его длина наполнила меня, тяжело пульсируя. Его тяжелое дыхание обжигало затылок.

- Кончи в меня. Я хочу, чтобы у меня были твои дети. Я хочу быть твоей навсегда.

- Да! - ответил он, ускоряя свой ритм, толкая сильнее, глубже, быстрее.

Его пальцы впились в плоть моих бедер, заставляя меня снова прижаться к нему.

- Кончи в меня! Я хочу, чтобы твое семя было во мне, Господин! Я хочу родить твоих детей!

Я не знала, разозлила ли я его, но я говорила правду. Я хотела, вынашивать его детей. Я хотела быть матерью его наследников. Его движения стали более быстрыми, более агрессивными, и было трудно определить, была его возросшая страсть гневом или восторгом. Он перевернул меня, положил на спину и снова погрузился в меня. Теперь лицом к лицу я повторила свое заявление.

- Я люблю тебя, Кеньятта. Я хочу быть матерью твоих детей. Ты любишь меня?

Он толкнул сильнее, вдавливая меня в землю.

- Ты любишь меня? Хочешь кончить в меня, Господин? Хочешь, чтобы я родила тебе детей?

- Да!

Я не зналa, на какой из них он отвечает. Я знала, что он любит меня, но хотел ли он, чтобы я воспитывала его детей? Я слышала, как он однажды сказал, что всякий раз, когда он слишком сильно влюблялся в женщину, он представлял, как она воспитывает его детей, и это обычно отрезвляло его.

- С женщиной может быть весело развлекаться, устраивать вечеринки, заниматься сексом, но это не значит, что ты хочешь, чтобы она воспитывала твоих детей. То, что она хорошо трахается, не означает, что она будет хорошей мамой, - сказал он однажды.

Мне было интересно, думает ли он обо мне так же, но если спросить его сейчас - это убьет настроение, a я хотела почувствовать, как он кончает в меня. Мне было нужно это. Это было смешно, но я чувствовала, что это как-то подтвердит его любовь ко мне. Это отнимет его у злой суки, которая сейчас спит в моей постели.

Глаза Кеньятты впились в мои. Выражение его лица было напряженным, сосредоточенным. Я поцеловала его, и он крепко прижался своими губами к моим, оставляя на них синяки от своей страсти. Его язык метнулся в мой рот, и я пососала его так же, как часто сосала его член. Когда он оторвался от меня, я прошептала:

- Я люблю тебя.

И я увидела, как его глаза смягчаются. Затем его голова откинулась назад, его тело напряглось, и он испустил рев. Я схватила его твердые ягодицы и потянул его глубже, удерживая его там, пока он испытывал оргазм. Воображение, что его семя разливается во мне, вызвало мой собственный кульминационный момент, и вскоре мои крики экстаза присоединились к его гортанным стонам. Он упал на меня сверху, и я держала его там, удерживая его внутри себя, не желая, чтобы он уходил. Я хотела умереть там с ним наверху, внутри меня. Я была бы полностью удовлетворена и довольна, чтобы умереть в руках человека, которого я любила. Это означало бы конец моих испытаний. Но этому не суждено было случиться.

Кеньятта встал, натянул штаны, застегнул молнию и застегнул ремень. Он застегнул пиджак и поправил лацканы.

- Твоя Xозяйка проснулась. Убедись, что она завтракает. Больше не опаздывай. Когда солнце встает, ты должна быть на ногах.

Он повернулся и вышел из моей маленькой хижины, оставив меня в отчаянии и растерянности. Я поднялась на ноги и глубоко вздохнула, готовясь снова противостоять этой ненавистной суке. Я разгладила морщины на своем простом платье, сунула ноги в оставленные мне туфли и пошла в дом. Анжела уже ждала.

- Какого хуя ты так долго? Я хочу кофе и яйца, немедленно! Хочешь еще одну порку, как вчера? Это заводит твою чокнутую задницу или что? Так вот почему Кеньятта любит твою вонючую задницу? Потому что вы оба, ублюдки, - извращенцы?

- Я не знаю, мэм.

Она снова сидела за столом, одетая в тот же махровый халат, обнаженная под ним, слегка приоткрытая, открывая безупречное атлетическое телосложение. Я старалась не пялиться на нее и стала варить кофе и готовить яйца.

- Уберешь весь дом сегодня. Я хочу, чтобы ты вычистила полы, стены, плинтусы, вычистила все лампы и потолочные вентиляторы, со всех этих ебаных вещей. Cлышишь?

- Да, мэм.

Я включила одну из конфорок, вытащила большую тефлоновую сковороду и разбила на нее два яйца.

- Глазунью!

- Да, мэм.

Я собиралась заговорить этим «да, мэм» эту суку до смерти. Я отказывалась быть сломленной. Закончив с ее яйцами, я положила их на тарелку с помощью лопатки, стараясь не повредить желтки. Я принесла тарелку и кофе Анжеле. Затем повернулась, чтобы начать уборку на кухне.

- Э-э-э... Стой прямо здесь, пока я не закончу есть. И разденься. Я хочу смотреть на тебя.

- Да, мэм.

Как и было приказано, я сняла свое платье, а затем лифчик и нижнее белье. Я стояла перед кухонным столом, опустив руки по бокам, чувствуя себя застенчивой и слегка нелепой.

- Ты сексуальная сучка, не так ли? Мое почтение этому ниггеру. Он знает, как их выбрать. Ты думаешь, что выглядишь так же хорошо, как и я, сука? - сказала Анжела, вытирая рот салфеткой, проглотив еще одну вилку, полную яиц, затем поднялась и позволила своему халату соскользнуть на пол.

- Нет, мэм.

- Посмотри на меня, сука! Ты думаешь, я сексуальная?

Я позволила своим глазам поблуждать по ее обнаженной фигуре, ее мускулистым рукам и плечам, плоскому животу со скульптурным прессом, маленьким бойким грудям, мускулистым бедрам, тугой маленькой заднице.

- Да, мэм.

- «Да, мэм», что?

- Да, мэм. Я думаю, что вы сексуальны.

- Хочешь снова облизать эту киску? - сказала она, пробежав пальцами по бедрам, а затем между ними, виляя бедрами, словно танцуя в медленном ритме регги.

Она была абсолютной красоткой. Это заставило меня снова задуматься о том, что Кеньятта увидел во мне, когда он мог трахать Анжелу каждую ночь. Даже если она была лесбиянкой. Тогда я подумала, трахал ли он ее каждую ночь. Я хотела спросить ее, но боялась ее ответа.

- Скажи это! Скажи, что хочешь лизнуть эту киску.

У меня не было другого выбора. Пока я была частью этого эксперимента, она контролировала ситуацию. Не повиноваться ей - значит потерять Кеньятту. Я задалась вопросом, знал ли Кеньятта, что Анжела заставляла меня делать.

- Я хочу лизнуть вашу киску, - сказала я монотонным голосом, уставившись в точку прямо через плечо Анжелы, избегая зрительного контакта.

Кажется, ей было все равно. Соучастница, восторженный партнер был не тем, кем она была. Она хотела унизить и оскорбить меня. Мое нетерпеливое согласие разрушило бы весь кайф.

- Встань на колени, белая сука, - сказала она с улыбкой.

Я встала на колени перед Анжелой, и она подошла и положила одну ногу на стол, раскрыв бедра и открыв мне беспрепятственный обзор на ее аккуратно выбритое влагалище. Она схватила меня за затылок и сунула мое лицо в свою промежность. Желая, чтобы это закончилось как можно скорее, я сосала и облизывала ее клитор, агрессивно подталкивая ее к оргазму со скоростью сто миль в час.

- Помедленнее! - сказала она, но я уже чувствовала дрожь в ее ногах, видела, как у нее сжался живот, слышала, как ее дыхание учащается и углубляется, пока я глотала соки, вытекающие из ее половых губ.

Она была близкa. Я быстро провела языком по ее клитору, дразня его, колотя по нему, как по боксерской груше, пока не почувствовала, как ее ногти вонзились мне в голову, и стон застрял в ее горле, низкий и страстный, прежде чем превратиться в крик чистейшего экстаза. Пока я могла сделать это с ней, я владела этой сукой больше, чем она могла владеть мной.

Она рухнула на кухонный стол, разлила кофе и чуть не опрокинула тарелку на пол. Я быстро встала, схватила тряпку и начала убирать беспорядок. Я чувствовала на себе взгляд Анжелы.

- Ты ненавидишь меня, не так ли?

Я не ответила. Я закончила вытирать ее кофе, убрала тарелку, сполоснула ее в раковине и поставила в посудомоечную машину. Я все еще чувствовалa, как Анджела сверлит меня взглядом. Я налила еще одну чашку кофе и протянула ей. Ее глаза сузились, ноздри раздулись, а губы искривились в злобном оскале. Анжела покачала головой, когда взяла кофе у меня. Она сделала глоток и посмотрела на меня с самым любопытным выражением лица. Очевидно, я былa для нее чем-то вроде загадки, и ее неспособность разобраться во мне расстраивала ее.

- Я не та, кого ты должна ненавидеть, - сказала она. - Ты думаешь, что Кеньятта не знает обо всем этом? Ты думаешь, он не знал точно, что делал, когда привел меня сюда? Ты тупая сука. Вот увидишь. Вот увидишь…

Она запахнула халат и вышла из комнаты.

Я провела остаток дня, выполняя в точности то, что приказала Анжела. Я вымыла полы, выстирала белье, вытерла стены, вытерла все приборы и светильники, почистила туалеты и ванны, а затем приготовила ей обед: ветчину с сыром на ржаном хлебе и салат из шпината с нарезанными яблоками, клюквой, красным луком, голубым сырoм и бальзамическим уксусом. Я прислуживал ей в столовой, чтобы быть подальше от нее, пока она ест. Я хотел избежать повторения сегодняшнего утра.

На кухне я приготовила собственный салат и быстро поела, убедившись, что закончила раньше, чем Анджела, чтобы я могла убрать ее блюда. Она свирепо смотрела на меня, пока я входила и выходила из комнаты. Время от времени она обращалась ко мне со своими мыслями о моих отношениях с Кеньяттой.

- Ты, должно быть, получаешь удовольствие от того, что тебя используют, как кусок мусора. Я говорю, Кеньятта собирается вытереть тобой задницу и отбросить в сторону. Он никогда не женится на тебе, девочка. Тебе лучше остаться с этими белыми парнями. Ты знаешь, ниггеры не дерьмо. Единственная причина, по которой такой парень, как Кеньятта, заинтересован в тебе, заключается в том, что он может делать с тобой все, что захочет, и ты с этим смиришься. Он знает, что не может так обращаться ни с одной сестрой.

Потребовалось много усилий, чтобы удержать мой язык. Очевидно, тот факт, что если он использовал меня, то он использовал ее тоже, еще не пришло ей в голову. Он привел ее в этот дом, чтобы помочь подготовить ее преемника, проводить каждый день с женщиной, которую он трахал, женщиной, которую он трахал, даже когда Анжела была прямо там, в доме. Это должно было быть больно. Я могла видеть ее боль каждый раз, когда она пыталась убедить меня уйти, каждый раз, когда она пыталась меня сломать, даже когда она наказывала меня или использовала для секса. Тот факт, что Кеньятта выбрал другую женщину, белую женщину, было открытой раной в сердце Анжелы.

Я была на кухне, готовилa ужин, когда Кеньятта вернулся домой. Я сразу поняла, что что-то не так. Он улыбнулся мне, пробегая мимо, достал пиво из холодильника и пошел с ним в спальню. Я так хотела спросить его, что его беспокоит. В обычной ситуации я бы так и сделала, но с Анджелой я не осмелилась.

В духовке была запеченная курица, а на плите стояло картофельное пюре и кукуруза. Я на мгновение забеспокоилась, что это пропадет. Несмотря на все мои тревоги, я продолжала готовить еду. Я накрыла обеденный стол, сложила салфетки и разложила столовое серебро и тарелки. Я остановилась, чтобы не зажечь свечу. Я не собиралась готовить романтический ужин для своего мужчины и его бывшей жены.

Было странно думать о Кеньятте как о «моем мужчине», но я чувствовала себя более связанной с ним с самого начала эксперимента, чем когда-либо в наших отношениях. Я не была уверена, что это значит для наших отношений. Уже несколько недель он был моим Господином. Уже трудно было вспомнить, когда я не была его собственностью, когда я не была рабыней. Я задавалась вопросом, насколько успешно мы сможем возобновить наши обычные роли, когда придет время. Если это время придет.

Кеньятта спустился вниз в халате и черно-белых клетчатых пижамных штанах. Он сел за стол и посмотрел прямо перед собой, избегая зрительного контакта с Анжелой и со мной. Он, казалось, едва заметил, что мы были в одной комнате. Анжела села за стол напротив Кеньятты, но не попыталась поговорить с ним. Она нервно ерзала на стуле, переставляя столовое серебро и пытаясь поймать взгляд Кеньятты. Что бы он ни думал, Анжела знала об этом не больше, чем я, и было ясно, что она не может справиться с этим, находясь в неведении.

Он доел ужин, и я быстро убрала co столa. Когда он посмотрел на меня, в его глазах появилась грусть, которая усилила мое беспокойство до нервного уровня. Он собирался сказать мне, что все это было большой ошибкой? Что эксперимент окончен, и он возвращается к Анжеле? Я хотела спросить его, о чем он так напряженно думал - это убивало меня.

Он повернулся к Анджеле с мрачным выражением лица и велел ей идти наверх.

- Почему?

- Потому что я так сказал.

- Так ты можешь трахать эту рабыню в нашем доме?

- МОЁМ доме, и я буду делать в нем все, что захочу. Ты здесь гость. А теперь иди наверх!

Отчаявшись и явно испугавшись его, Анжела вышла из комнаты, бросив на меня последний ненавистный взгляд, обещавший возмездие. Я никогда раньше не видела Кеньятту таким жестким с ней, никогда бы не подумала, что она одобряет подобное. Я полагаю, что поддалась стереотипу о том, что чернокожие женщины ни от кого не потерпят дерьма. Видеть, как Кеньятта прогоняет ее так прямо, было откровением. Я знала, что Анжела заставит меня страдать из-за этого, но я гораздо больше беспокоилась о том, что терзало мысли Кеньятты.

- Иди сюда, котенок.

Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как он называл меня “котенком”. С той самой ночи, когда состоялся аукцион рабов. Мое сердце растаяло от этих слов, но почему-то, услышав такие ласковые слова из его уст, я еще больше испугалась. Почему он был так добр ко мне, если только не пытался смягчить удар? Я только надеялся, что удар будет физическим.

- Да, Господин?

Кеньятта улыбнулся

- Будь моим котенком сегодня вечером.

Я знала, что он имел в виду. Я быстро разделась, отбросила одежду и упала на четвереньки. Я помурлыкала, потерлась лицом о его штанину и свернулась калачиком у его ног. Он похлопал себя по бедру, и я поднялась на колени, прижимаясь лицом к его шее, продолжая мурлыкать. Я слегка царапнула его спину через рубашку. Кеньятта провел рукой от макушки головы до поясницы, лаская меня, держа меня на коленях. Его глаза оставались сосредоточенными на какой-то далекой мысли, глядя через комнату на голую стену.

Он держал меня так почти час, прежде чем погладить по голове и отправить обратно на кухню, чтобы закончить уборку. Я поползла туда на четвереньках, зная, как его обычно возбуждает, когда он видит, как я ползаю голая по полу. Его глаза следовали за мной, и я могла видеть в них похоть, но это было почти скрыто беспокойством, все еще омрачавшим его выражение. Что-то определенно с ним было не так. Он все еще наблюдал за мной, когда я начала мыть посуду. Я все еще была раздета, и, как правило, смотреть, как я делаю домашние дела, было для него удовольствием, но не сегодня вечером. Когда я повернулась и посмотрела на него, поставив последнее блюдо в посудомоечную машину, он уже вышел из комнаты. Все еще сбитая с толку и глубоко обеспокоенная, я собрала свою одежду и вернулась в свою хижину.

Меня разбудило утреннее солнце, пробивавшееся сквозь деревянные перекладины моего сарая. Сверкающий бело-желтый блеск вторгся в мои веки и сны, вырывая меня из фантазий о домашнем блаженстве обратно в мой маленький ад на заднем дворе.

Я едва спала и чувствовала себя измотанной. Тревога прошлой ночи отягощала меня. Я не могла перестать думать о Кеньятте, задаваясь вопросом, какие ужасные новости беспокоили его и скоро будут беспокоить меня. Быстро отряхнувшись, я набросила свои старые тряпки и бросилась на кухню, чтобы приготовить завтрак.

Было слышно, как наверху спорят Кеньятта и Анжела, но я не могла слышать достаточно хорошо, чтобы понять, о чем они спорили. Я несколько раз слышала свое имя, за которым следовали восклицания, такие как «Нахуй эту суку!» и «Кого волнует, куда она пойдет!» Последнее испугало меня больше всего. Кого волнует, куда она пойдет? Куда я пойду? Кеньятта выгонял меня? Из-за этой суки?

Спор закончился, и я услышала, как включился душ. Я также услышала звук шагов, спускающихся по лестнице. Я вытерла неожиданную слезу из моих глаз и попыталась остановить дрожание в губах, когда я перевела взгляд на блины и жареный бекон. Анжела села за стол с самодовольным выражением лица. Сначала я решил, что она выиграла спор, но потом заметил боль в складках ее улыбки, ревнивый блеск в глазах и понял, что, чего бы она ни хотела от Кеньятты, она не добилась своего. В ее выражении было столько откровенной ненависти, что я не могла смотреть на нее и отвела глаза.

Следующим спустился Кеньятта в темно-синем костюме в тонкую полоску, светло-синей рубашке и красном галстуке. Он выглядел, как политик. Это почти заставило меня засмеяться. Тем не менее, он выглядел чертовски хорошо.

Он поцеловал меня в щеку и игриво ударил по заднице, а потом сел за стол напротив Анжелы. Она была в ярости. У меня сложилось четкое впечатление, что она хотела убить меня перед ним, прямо на кухне. Я протянула ей чашку кофе и приготовилась к тому, что она бросит мне ее в лицо. Предупредительный взгляд Кеньятты был единственным, что спасло меня от ужасного ожога. Но Кеньятта уйдет через несколько минут, и как только мы с Анжелой останемся одни, я знала, что мне пиздец.

Кеньятта поцеловал Анжелу в щеку и попрощался, затем он сделал то же самое со мной. Он остановился и убрал волосы с моих глаз. Я улыбнулась и опустила взгляд на пол. Он положил палец под мой подбородок и поднял мою голову, чтобы я посмотрела ему прямо в глаза. Знакомый трепет вернулся в мой желудок. Он был такой красивый.

- Держись, котенок. Я скоро буду дома.

Та же печаль была в его глазах, когда они встретились с моими. Что бы ни беспокоило его, это еще не было решено. Было также ясно, что он так же, как и я, боялся оставить меня наедине с Анджелой.

- Позаботься о своей Хозяйке сегодня, - сказал Кеньятта. - Она встала не с той ноги этим утром.

Он поцеловал меня в лоб, затем еще раз предостерегающе посмотрел на Анджелу, прежде чем схватить свой портфель и направиться к двери. Я уставилась на закрытую дверь, как будто это была запертая дверь гробницы или тюремной камеры. Узел в моем животе сжался еще сильнее, когда я услышала, как машина Кеньятты завелась и выехала с подъездной дорожки.

- Идем со мной.

Голос Анжелы вызвал холодный холод в моих костях. Когда она хотела, чтобы я подошла что-то посмотреть или сделать, это было болезненным и/или унизительным. Отказ от этого, однако, не был вариантом. Я последовала за ее тугой маленькой задницей вверх по лестнице. Когда она прошла спальню хозяев, гостевую ванну и спальню для гостей, я знала, куда она ведет меня... в игровую комнату. Подземелье.

Мы построили его год назад, когда наша «игра» стала более серьезной. В нем находились частокол, порка, распятие, кресло стоматолога и наше ценное имущество: стол для родов со стременами и кожаными подлокотниками. В этой комнате не было ничего, что я хотела бы испытать с Анжелой.

- Ты была плохой девочкой, Наташа. Или я должна называть тебя “котенком”? Ммм?

Я отказалась проглотить наживку. Я опустила голову и сложила руки перед собой в самой покорной позе, на какую только была способна.

В дальней части комнаты находился «сундук с игрушками» - стол, заваленный кнутами, цепами, тростями и лопатками разных размеров и описаний. Некоторые были сделаны из резины, некоторые - из дерева, а некоторые - из кожи. Некоторые были завязаны, а у некоторых были шипы. На маленьком подносе для инструментов из нержавеющей стали возле стола для родов были металлические фаллоимитаторы, щипцы, зажимы, катетеры и зеркало из нержавеющей стали.

Зеркало было моей идеей, как и родильный стол. С самого моего первого посещения OBGYN[32] в четырнадцать лет я мечтала встретить красивого гинеколога, который соблазнил бы меня, пока мои ноги были в стременах, и поэтому Кеньятта согласился сыграть эту роль.

- Расслабьтесь, мисс. Это не займет много времени.

Он щелкнул латексными перчатками, надевая их по одной за раз. Затем он брызнул смазкой в ​​руку и ввел палец внутрь меня. Я ахнула и сжалась, стиснув его палец моими мышцами Кегеля.

- Расслааааабься, - повторил он своим глубоким душным голосом.

Он начал тереть мой клитор большим пальцем, затем ввел в меня еще один палец, потом еще один и, наконец, еще один, пока практически не начал фистинговать меня. Затем он просунул свой большой палец внутрь меня, одновременно используя другую руку для работы с моим клитором. Я застонала, мои ноги задрожали, когда он снова и снова трахал меня рукой. Первый оргазм поразил меня, и я забилась в оковах. Но Кеньятта не закончил. Он взял зеркало, смазал его и ввел в меня.

Он трахал меня им. Засовывая его в меня и вынимая. Затем он взял металлический фаллоимитатор и использовал мои собственные соки, чтобы смазать его, прежде чем вставить в мою прямую кишку, все еще трахая меня зеркалом.

Он сжал ручку, открывая меня пошире. Холодный металл причинял дискомфорт, и я почти отключилась, пока не почувствовала губы и язык Кеньятты на моем клиторе, всасывающие и облизывающие мое тело до следующего сильного оргазма.

- О, Боже! Блядь!!! О, Боже!!!

Кеньятта достал зеркало, но оставил фаллоимитатор в моей заднице, когда встал и начал раздеваться. Он пожал плечами в своем лабораторном халате, расстегнул штаны и позволил им упасть на пол.

- По-моему, там все выглядит идеально. Давайте посмотрим, каково это, ок?

Я с энтузиазмом кивнула головой, практически пуская слюни, когда он достал свою массивную эрекцию из своих штанов.

- Да! Трахни меня, доктор!

Мои ноги все еще были привязаны к стременам, мои руки прикованы к столу, а фаллоимитатор из нержавеющей стали все еще был у меня в заднице, как анальная пробка, Кеньятта вбивал меня внутрь и жестко трахал меня, схватившись за края стола и почти поднимая его с пола, когда входил в меня.

Воспоминание вызвало у меня небольшие заряды в чреслах. Лабораторный халат все еще висел на крючке рядом со столом. Мне хотелось прижать его к груди, поднести к носу и вдохнуть, надеясь, что он все еще будет пахнуть Кеньяттой. Что бы ни задумала Анджела, я знала, что это будет далеко не так приятно. Я попыталась представить, что бы сделала Анжела, если бы она привязала меня к стременам, и со скальпелями и зеркалом в своем распоряжении. Я содрогнулась от этой мысли.

К счастью, Анжела была не очень креативной. Я сомневаюсь, что она знала, для чего использовалась половина инструментов, или что у нее хватило бы на это мужества. Вместо этого она схватила девятихвостку. Как бы болезненно это ни было, плетка была, по крайней мере, знакомой болью.

- Сними одежду!

Я позволила платью упасть к моим ногам. Я чувствовал на себе пристальный взгляд Анджелы.

- Иди туда! Положите руки на тот столб!

Столб для битья представлял собой толстый столб высотой в семь футов и окружностью напоминал телефонный столб. С обеих сторон к нему были прикреплены две металлические петли, две сверху и две снизу, и к каждой из них была прикреплена полоска кожи. Я повернулась и ухватилась за металлические части. Анджела шагнула вперед и привязала мои запястья к петлям.

- Я действительно начинаю понимать это дерьмо, - прошептала она мне на ухо.

Ее дыхание пахло ополаскивателем для рта и сиропом.

Я знала, что она хотела, чтобы я хныкала, умоляла ее. Этого не случится. Я могла принять все, что она могла дать, и даже больше. Все дерьмо, через которое я прошла в своей жизни. Меня домогались и насиловали, когда я была совсем подростком. Я была сломленной, бездомной, голодной. Была избитой парнями, обманутой, брошенной, использованной и похищенной. Эта сука ничего не могла сделать, чтобы сломать меня. Нахуй это все!

Анжела с силой ударила плеткой по спине! Шлепающий звук ударил одновременно с плетеной кожей, рассекающей мою кожу, и болью, которая, казалось, прорезала мышцу до кости. Воздух со свистом вырвался из моих легких. Я стиснула зубы, чтобы не закричать.

Снова и снова Анжела изо всех сил взмахивала плеткой, проделывая глубокие борозды в моей плоти и превращая мою спину в кровавое месиво, украшая стены моей кровью. Я знала, что эти раны останутся на всю оставшуюся жизнь. Я закрыла глаза и представила, что плетку держал Кеньятта вместо его злобной бывшей жены. В некотором смысле так и было. Анжела была немного больше, чем его доверенное лицо. Независимо от того, поняла она это или нет, он держал кнут. Она была просто еще одним инструментом для моего образования в “черном опыте”, как ящик в подвале или сарай на заднем дворе, или столб для избивания. Даже когда я лизала пизду этой суки, это было по воле Кеньятты.

- Я люблю тебя, Кеньятта, - прошептала я.

Кнут снова щелкнул.

- Я люблю тебя, Кеньятта, - сказала я громче, когда плетеная кожа снова впилась в меня. Мои ноги ослабли, боль начала одолевать меня.

- Я люблю тебя, Кеньятта! - закричала я.

На этот раз кнут не приземлился.

Я услышала, как плетка упала на пол, а затем шаги Анджелы направились ко мне. Она встала передо мной. Я видела ее сквозь головокружительный туман чистой боли. Измученная, я тяжело дышала. Мое тело дрожало от агонии. Я была на грани обморока. Анжела схватила меня за подбородок своими длинными ногтями с французским маникюром. Мне было так больно, что я не могла поднять голову без посторонней помощи.

- Я люблю тебя, Кеньятта, - прошептала я.

- Заткнись-Блядь-Шлюха!

- Я люблю тебя, Кеньятта, - прошептала я снова.

Удар прозвучал внезапно и неожиданно. Ее ладонь треснула меня по щеке с громким хлопком, как выстрел. Комната закрутилась, а затем оказалась в четком фокусе. Яростный взгляд Анжелы парил в нескольких дюймах от моего лица.

- Ты, блядь, просто чокнутая.

Она натянула кожаный капюшон на мою голову. У него была молния сзади и молния там, где были глазницы. Отверстие для рта представляло собой жесткий пластиковый круг. Анжела взяла маленький гибкий прозрачный фаллоимитатор и поднесла его к отверстию рта капюшона, прижав его к моим губам.

- Открой рот!

Я открылa рот, и она просунула желеобразный маленький фаллоимитатор между моими губами и частично в мое горло. Как раз тогда, когда я почувствовала, что начинаю давиться, это прекратилось. К счастью, он был всего шесть дюймов[33] в длину, и, сосав член Кеньятты в течение нескольких месяцев, я привыкла, по крайней мере, еще к двум дюймам.

Она прошла через комнату и взяла в руки страпон с фаллоимитатором. Это было новое дополнение, то, что она принесла с собой. Привязь была сделана из черного латекса и кожи, и в нее был прикреплен девятидюймовый[34] розовый гибкий фаллоимитатор, больше того, который в настоящее время наполнял мое горло. Анжела взяла маленький флакон с маслом и намазала им дилдо. Она закрыла щель, не позволяя мне выплюнуть фаллоимитатор, затем закрыла две щели, оставив меня ослепленной, взволнованной и немного испуганной.

Я почувствовала руки Анжелы на моей груди, затем ее губы, сосущие мои соски. Она не торопилась, жадно сосала каждый из них, а затем встала позади меня. Я почувствовала ее руки на моих бедрах, медленно ласкающие их. Она потерла мою задницу, покачала мои тучные ягодицы, сильно ударила по каждой ягодице, а затем поцеловала их с любовью. Я почувствовала, как ее язык скользнул по щелке моей задницы, прежде чем она укусила и пососала их. Затем ее руки вернулись к моим бедрам, медленно раздвинув мои ноги.

Ее тело прижалось к моему. Ее дыхание было горячим и влажным на задней части моей шеи, а ее руки были мягкими, но жестокими, когда они снова обнаружили мою грудь, сжимая ее, щипая соски. Она шепнула мне на ухо хриплым голосом, полным страсти:

- Я собираюсь выбить всё дерьмо из тебя.

Ее смазанные пальцы скользили между моих ног, внутри меня. Они были прохладными и скользкими от смазки. Она раздвинула мои половые губы и прижалась бедрами к моей заднице, вставляя фаллоимитатор в мою киску. Я ахнула, когда жесткий, похожий на желе фаллос наполнил меня, и Анжела начала агрессивно толкаться. Она стонала мне в ухо, как будто это была ее собственная плоть во мне, а не резина.

Она развязала меня, и я рухнула. Анжела выбежала из комнаты и оставила меня дрожать на полу. Я чувствовала, что мое здравомыслие начинает ослабевать, но я подумала о Кеньятте и сдержалась. Я держалась за образ нас - как семьи, воспитывающей детей вместе. Это был мой спасательный круг в этом море безумия.

В последующие недели Кеньятта становился все более привязан ко мне. Когда он увидел ущерб, который Анжела нанесла мне, он угрожал выгнать ее из дома, если это когда-нибудь случится снова. Со своей стороны, Анжела больше никогда не использовала кнут, переключившись на лопатки и розги, и следя за тем, чтобы использовать их на моей заднице и бедрах, которые восстановили большую часть своего прежнего веса теперь, когда я ела объедки со стола, вместо конских бобов и ямса. Я бы никогда не призналась ей в этом, но на самом деле я начинала наслаждаться поркой.

Я пылесосила гостиную, пока в соседней комнате Анжела работала над своим безупречным телом. Я могла слышать, как она делает приседания и выпады с парой огромных гантелей Кеньятты. Ее обычная тренировка пристыдила бы половину мужчин, которых я знала. Она жала сто фунтов[35], могла приседать c двумястами[36] и качать пресс c семидесятью пятью[37]. Там также была тяжелая груша, и, закончив последний выпад, она натягивала перчатки и начинала отрабатывать комбинации, хрипя с каждым ударом. Если уж на то пошло, хоть она и была миниатюрной, я не думала, что смогу одолеть ее. Каждый раз, когда ее кулаки стучали по груше, я вздрагивала, представляя, как те же кулаки врезаются в мое тело.

Я почти закончила убирать гостиную, когда Анжела вошла в обтягивающих черных штанах для йоги и розовом топе без рукавов, который доходил ей до груди и подчеркивал ее невероятные мышцы живота. Она села в кресло Кеньятты, все еще тяжело дыша, вытирая пот с лба полотенцем. В ее руках былa лопатка. Мне не нужно было ждать, чтобы мне сказали. Я сбросила платье и нижнее белье, подошла к ней и легла на ее бедра.

Анжела улыбнулась.

- Думаю, тебе это понравится, - промурлыкала она, поглаживая мою обнаженную задницу. Она дотронулась рукой до моих ног. Я была уже влажной. Я ахнула, когда она сунула палец внутрь меня, вытащила его, затем слизала мои соки с кончика пальца. - Мммм. Тебе нравится это, не так ли?

Она сильно ударила меня по заднице голой рукой.

- Не так ли?

- Да, Xозяйка. Мне это нравится.

Она погладила мою голую задницу в том месте, где только что ее ударила, и я заерзала, ожидая следующего удара.

- Может быть, я могу помочь тебе насладиться этим немного больше.

Анжела раздвинула мои бедра и начала тереть мой клитор. Я застонала, закрыла глаза и снова представила, что это руки Кеньятты между моих бедер. Затем она тяжело опустила лопатку на мою задницу.

- Ой!

- Тебе это нравится?

Она провела кончиками пальцев по моему клитору, потерла его, вращая указательным пальцем вокруг набухшего бугорка. Я застонала громче, мои бедра задрожали, и я заерзала у нее на коленях.

- Да, Xозяйка. Мне это нравится!

Она снова опустила лопатку, на этот раз сильнее, посылая шок через мои бедра и приближая меня к оргазму. Кеньятта проделал замечательную работу, научив меня наслаждаться болью. То, что Анжела делала сейчас, было почти таким же, как в первый раз, когда он шлепал меня. Я была уверена, что она научилась технике от него. Я почувствовала приступ ревности, представив, как Анжела склонилась над коленом Кеньятты, пока он ее трахал пальцем. Но пальцы Анжелы были настолько талантливы, что я вскоре погрузилась в волны роскошного удовольствия. Эта сука знала, как обслужить какую-то киску.

Я был на грани оргазма, когда Анжела перевернула меня, положила меня на диван с ногами в воздухе и спрятала лицо между ними. Она агрессивно сосала и облизывала мой клитор, обхватив своими мощными руками мои бедра и удерживая меня на месте, пытаясь приблизить меня к кульминации.

Американские горки оргазмов пронеслись сквозь меня со скоростью сто миль в час. Я кричала и царапала диванные подушки. Когда Анжела подняла голову с моих бедер, слизывая мои соки со своих полных губ в форме сердца, на ее лице появилась торжествующая улыбка. Я знала это чувство. Заставить кого-то кончить было силой. Это была единственная власть, которую я имела над Анжелой, и она только что вернула ее. Но была разница, у меня все еще был Кеньятта.

Она скользнула руками по моему телу, по моему животу и по моей груди, которая также приобрела большую часть своего прежнего размера. Они наполнили ее руки, она пощипывала каждый сосок, перекатывая их между пальцами.

- У тебя чудесная грудь, - сказала Анжела.

Она скользнула по моему телу и сунула в рот один из сосков. Я глубоко вздохнула, схватив ее за затылок и прижав к груди, а ее язык обвился вокруг моего соска. Медленно она поцеловала свой путь обратно по моему телу. Я открыла глаза, когда почувствовала, как ее язык скользнул внутрь меня. Именно тогда я увидела Кеньятту, стоящего над нами.

- Вот дерьмо!

Я отползла прочь от Анжелы. Она подняла взгляд, и когда она заметила Кеньятту, страх в ее глазах был искренним и глубоким. Мне было интересно, что Кеньятта сделал с ней, чтобы Анжела так боялась его.

- Приятно видеть, что вы так хорошо ладите, - сказал он, насмешливо улыбаясь. - Не останавливайся только потому, что я здесь. Продолжай.

- Я… Извини, Кеньятта. Я не хотела...- Анжела запнулась.

- Я сказал, продолжай. Полагаю, что ты лизала киску моей рабыни. Итак, вылижи ее киску. Сделай это! Сейчас же!

Он схватил Анжелу за затылок и заставил ее снова опуститься между моих бедер.

- Как часто, по-твоему, Xозяйка дома вылизывала киску своей рабыни? Ты далеко от сценария, Анжела. Ты пытаешься все испортить? Ты пытаешься саботировать мое дерьмо?

- Нет! Я бы не стала этого делать, Кеньятта! Клянусь! Я просто... тогда тоже были лесбиянки, и у некоторых из них были рабы. Могу поспорить, что это дерьмо случалось все время.

Кеньятта пригнул голову между моих бедер, прижав рот к моему влагалищу. Я чувствовала, как ее губы дрожат на моем клиторе.

- Я сказал тебе - продолжать лизать! - проревел Кеньятта.

В его глазах было безумие. Холод страха также прошел через меня. Я не знала, что он собирается сделать с нами.

- А ты! У меня есть еще кое-что для тебя.

Кеньятта снял с себя костюм. Он сложил спортивную куртку, брюки, рубашку и галстук и аккуратно накинул их на спинку своего стула. Затем он снял штаны, и я с большим облегчением увидела, что его член твердый. Если он был возбужден, то он не был так зол на меня.

Он подошел к дивану, его напряженный член подпрыгивал в воздухе перед ним. Анжела начала яростно лизать, сосать и даже кусать мои распухшие половые губы. Мой страх уступил место удовольствию, когда талантливый язык Анжелы жестоко ударил мой налитый клитор. Я увидела пульсирующий удар эрекции Кеньятты в лицо и открыла рот, чтобы принять его. Он не был нежным, поскольку сунул свой член между моих губ и начал насиловать мое горло. Его твердые пальцы сжали мой затылок, и он толкнул бедра вперед, трахая мое горло. Я чувствовала, как его эрекция скользит мимо миндалин, и я изо всех сил старалась подавить рвотный рефлекс. Слезы потекли из моих глаз, когда я изо всех сил пыталась удержаться от отрыжки по великолепному пенису Кеньятты.

Кеньятта вытащил член из моего горла, подошел к концу дивана позади Анжелы и разорвал ее шорты.

- Нет! Нет, Кеньятта, не надо! - умоляла я.

Анжела подняла взгляд между моих ног, и в ее глазах было незнакомое выражение сочувствия. Затем она поморщилась, когда Кеньятта ввел свой член внутрь нее и начал долбить ее влагалищe, пока она продолжала сосать мой клитор, и слезы текли по моим щекам. Кеньятта посмотрел на меня. Его глаза были свирепы. Он был зол, но он наслаждался, наслаждаясь моей болью. Хрипы и стоны Анжелы наполнили мои уши, и я закричала, чтобы заглушить их.

Мы поменялись местами. Кеньятта вышел из Анжелы, перевернул ее, затем наклонил меня так, что мое лицо оказалось между ее ногами, а ее - между моим, затем он несколько раз шлепнул меня по заднице, пока язык Анжелы трепетал по моему клитору, как крылья колибри. Когда он обхватил мои бедра своими сильными руками и ввел свой член внутрь меня, ощущение языка Анжелы на моем клиторе и огромного члена Кеньятты, толкающегося глубоко внутрь меня, довело меня до кульминации настолько мощной, что казалось, что каждая мышца в моем теле спазмировала одновременно. Удовольствие было настолько подавляющим, что я даже не думала, что смогу его выдержать. Я рухнула на лицо Анжелы, и она продолжала сосать мой клитор, доводя меня до другого оргазма, еще и еще. Я опустила голову и вонзила язык в мокроту между бедер Анжелы, возвращая услугу, облизывая ее распухший клитор, пока она не закричала от удовольствия во всю глотку.

Кеньятта вытащил член и приказал нам встать на колени. Он скользнул своей пульсирующей эрекцией между моих грудей, трахая мою ложбинку, в то время как Анжела лизала головку его члена. Теперь моя ревность исчезла, испепеленная первым взрывным оргазмом. Теперь они оба были моими любовниками. Я хотел угодить им обоим, в равной степени. Когда Анжела начала сосать член Кеньятты, давясь и задыхаясь, вдавливая его в горло, я не колебалась. Я наклонилась и начала сосать и лизать его яйца.

Его пальцы ног сжались. Его мускулистые бедра дрогнули. Я знала, что он вот-вот кончит. Я перестала облизывать его яйца и села прямо, приподняв свои груди, чтобы он мог кончить на них. Анжела перестала сосать его член, как только он собирался взорваться, и начала облизывать мои соски. Кеньятта эякулировал на мои груди, губы и язык Анжелы одновременно, и Анжела слизала его, каждую каплю, собирая сперму с моих сосков, кончика его члена и ее собственных губ. Это было удивительно, но я не была уверена, что это значило для игры, для эксперимента. Все должно было пойти совсем не так. Игра была нарушена? Неужели все кончено? Я не знала, и это заставляло меня нервничать.

Кеньятта оставил нас обеих на полу и начал одеваться. Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но Анжела приложила палец к моим губам и покачала головой. Я должна была признать, что она знала его лучше меня, поэтому я последовала ее совету и держала рот на замке.

- Ужин должен быть готов, когда я вернусь.

- Ты уезжаешь? - cпросила Анжела.

Кеньятта хмуро посмотрел на нас и покачал головой.

- Я должен вернуться на работу. Мне нужно повидаться с клиентами. Я пришел домой только потому, что знал, чем вы, суки, занимаетесь. Мы поговорим об этом, когда я вернусь.

Он провел линию пальцем от Анжелы ко мне на диван, когда сказал «об этом». Затем он повернулся и вышел за дверь, оставив Анжелу и меня наедине с сотней вопросов, что было именно тем, что он хотел. Он хотел, чтобы мы сводили себя с ума, задаваясь вопросом, что он собирается делать. Я надеялась, что он позволит этому тройничку продолжаться, но я не могла себе представить, что он думает о том, чтобы сделать что-то такое приятное.

- Прости, Наташа. Я действительно не хотела подставить тебя. Ты мне вроде как нравишься. В самом деле. Даже если ты трахаешь моего мужа. Надеюсь, я не все испортила. Наверно, я немного воспользовалась ситуацией.

Я ничего не сказала. Я не знала, что сказать. Все, что я могла сделать, это надеяться и молиться, чтобы Кеньятта дал мне еще один шанс.

Анжела и я вместе работали на кухне, готовя все любимые блюда Кеньятты. Я приправила грудинку и медленно готовила ее в духовке при температуре 300 градусов, в то время, как Анджела делала картофельное пюре с васаби и брокколи с чесноком и маслом. Затем я бросила кучу крабовых лапок в кастрюлю и довела до кипения. Мы обе были вызывающе одеты в корсеты, шелковые трусики, подвязки и чулки в сеточку. Мы решили попытаться получить расположение Кеньятты через его желудок и его либидо.

Когда Кеньятта вошел, он взглянул на нас и покачал головой. Не удержавшись, я опустился на колени и начал расстегивать его брюки.

- Пусть ваш котенок расслабит вас, Господин.

Анжела упала рядом со мной, и мы обе вытащили его член и начали лизать его сверху и снизу. Это сработало, я видела, как решимость в глазах Кеньятты начала таять.

- Я принял решение.

Слова повисли в воздухе, как грозовая туча. Я пыталась игнорировать их и сосредоточиться на сосании его члена, но слезы уже начали образовываться в моих глазах. Анжела не останавливалась. Она дрочила ему, все еще облизывая головку его члена.

- Как вы думаете, что случится с рабыней, если хозяин вернется домой и увидит, что она трахается с его женой? - спросил Кеньятта, и я начала дрожать.

Я знала. Я знала, что он собирался сказать, еще до того, как он это сказал.

- Он бы ее выпорол, - сказала Анжела, все еще поглаживая пульсирующую эрекцию Кеньятты. - Он бы выпорол их обоих.

- А потом? - спросил Кеньятта, глядя на нас сверху вниз.

- Он убьет ее? Ты не можешь убить ее, Кеньятта!

- Не глупи! Рабы были дорогими. Ты не уничтожишь дорогую собственность, если нет другого выбора.

- Он продаст ее, - сказала я. - Если хозяин поймал свою рабыню в лесбийском акте со своей женой и не убил, он продаст ее.

Кеньятта кивнул, и слезы потекли из моих глаз.

- Нет, - выдохнула Анжела. - Я думала, ты сказал, что не продашь ее?

- Я говорил вам, что эксперимент не был бы реальным, если бы я этого не сделал. Это только подтверждает это.

Он все это спланировал. Он собирался продать меня кому-то еще, новому Господину. Я чувствовала, что мое сердце медленно разрывается. Я обезумела и почти потеряла сознание.

- Пожалуйста, Господин! Пожалуйста, не продавайте меня! Избейте меня кнутом! Забейте меня до смерти, но не продавайте!

- Уже. Госпожа Делия заберет тебя утром.

Я завопила и бросилась к его ногам.

- Нет! Нет, Господин! Пожаaaaaaaлуйста!

- Как я уже сказал, дело уже сделано. Это должно быть сделано.

Он вытащил свой, теперь уже вялый, член из рук Анжелы и спрятал его обратно в штаны, затем наклонился и взял книгу. Kнигу, с которой все началось, книгу, которую я боялась, "400 лет угнетения". Я не хотела слушать, что он скажет.

- Нет. Нет. Нет.

Я говорил о книге не меньше, чем о том, что меня продадут этой огромной кожаной лесбиянке из Общества «О». По крайней мере, это была женщина. Мысль о том, что Кеньятта продаст меня другому мужчине, была бы слишком мучительной для меня.

-…Мятежные рабы часто отделялись от своих семей и продавались на другие плантации. Часто меняя доброжелательного владельца на более строгого, и часто - более жестокого хозяина. Некоторые рабы полюбили своих хозяев, и когда их продавали, они были травмированы как потерей семьи и друзей, так и потерей своих любимых хозяев и плантаций, которые они считали своим домом. Жены рабовладельцев, которые рожали детей от рабов, часто были зачинщиками, которые требовали, чтобы рабы хозяина были проданы, оставив своих детей…

Я хотела сказать ему, что мне уже все равно. Меня не заботили рабы, которых продали вдали от своих семей, до тех пор, пока меня не продали, до тех пор, пока мне не пришлось терпеть потерю моего Господина. Я не хотела уходить, но я знала, что это не имеет значения. Я ничего не могла сказать, чтобы изменить его мнение, кроме стоп-слова, которое я бы никогда не смогла произнести.

- Господин?

- Да?

- Может вы займётесь со мной любовью в последний раз?

Анжела и я все еще были на коленях. Рот Кеньятты открылся, чтобы ответить, казалось, он передумал, закрыл рот и кивнул. Анжела обняла меня, затем встала. Она поцеловала Кеньятту в щеку и вышла из комнаты.

- Займите спальню. Вы двое должны побыть наедине. Я посмотрю телевизор.

В ту ночь я плакала в объятиях Кеньятты. Мы занимались любовью медленно, с любовью. Я шептала ему о своей любви, задыхаясь от удовольствия, вжимаясь в матрас под его мускулистым телом. Его голос был напряженным, хриплым, когда он прохрипел ответ:

- Я тоже тебя люблю, котенок.

Я не могла видеть его глаза в темной спальне, даже при свете лунного света сквозь открытые жалюзи, но подозревала, что он тоже плачет.

Груди Госпожи Делии были больше моей головы. Это была моя первая мысль, когда я увидела, как она подошла к входной двери с этими титаническими грудями, сжатыми в корсет, который вталкивал их под подбородок, словно две бледные дыни. Она выглядела мягкой и рыхлой. Когда она шла, жир на ее руках трепетал, как крылья, и ее бедра, легко окружавшие всю талию, терлись от промежности до чуть выше колена. Ее задница заставляла мою выглядеть позитивно миниатюрной. Она была размером с тыкву - две тыквы - спрессованная и сжатая в красную латексную юбку. Ее живот торчал почти так же, как ее грудь. Все на ее теле покачивалось, когда она шла. Рядом с ней я выглядела практически истощенной.

Я не могла не задаться вопросом, видел ли меня так Кеньятта. Я знала, что он был близок с круглой Госпожой. Я не была уверена, кто над кем доминировал, но я знала, что они играли раньше. Я не знала, трахал ли он ее когда-либо, но для Кеньятты этот кнут мог быть таким же интимным, как и его член. Если он нашел эту огромную женщину привлекательной, и он нашел меня привлекательной, что это говорит обо мне? Мы выглядели одинаково в его глазах? Я знала стереотип чернокожих мужчин, встречающихся с толстыми белыми цыпочками. Мне не хотелось думать, что мы оправдывали этот конкретный стереотип. Однако ее лицо сделало все это неуместным.

У нее были самые красивые глаза, которые я когда-либо видела, блестящие изумрудно-зеленые, которые выглядели почти как у рептилии и контрастировали с ее пылающими рыжими волосами. Ее губы были окрашены в кроваво-красный цвет, а улыбка обнажала идеально ровные, сверкающие белые зубы с длинными клыками, что делало ее похожей на вампира. Эта толстая сука была горячей. Я должна была признать это. Тем не менее, я не хотела быть ее рабыней. У меня был только один Господин – Кеньятта, но я сделаю так, как он сказал. Если он хочет, чтобы эта сука владела мной - значит, я принадлежу ей.

Кеньятта пригласил ее войти, взял за руку, поклонился и поцеловал костяшки пальцев.

- Госпожа Делия, вы прекраснее, чем когда-либо.

Она сделала то же самое, сделав небольшой реверанс и поцеловав его перстень.

- Здравствуй, Король. Ты по-прежнему самый ебабельный мужчина на сцене БДСМ. И твой вкус в рабах безупречен, как никогда. Я не могу поверить, что ты действительно расстаешься с этим прекрасным образцом.

Кеньятта наклонился и поцеловал Госпожу Делию в губы. Я видела, как он сунул язык ей в рот, а она сосала его, как будто это был член. Ревность вспыхнула во мне. У меня перехватило дыхание, пока их губы не разомкнулись. Кеньятта похлопал ее по большим ягодицам, затем сжал ее титанические груди и снова поцеловал.

- Не заводи меня так, Король. Я могу выместить это на твоем маленьком Kотенке.

Она шлепнула меня по заднице своей мясистой лапой и сжала ее. Я пассивно улыбнулась. Использование прозвища, которое Кеньятта дал мне, было странным. Она не имела никакого права называть меня так, но мое возмущение было бесполезным. Оно сидело у меня в животе, как плохая мексиканская еда, взбалтываясь и не перевариваясь.

- Не беспокойся, Kотенок. Я не сделаю тебе больно... слишком сильно, - подмигнула Делия.

Я повернулась к Кеньятте, глаза наполнились слезами, в последней отчаянной попытке спасти себя. Я увидела Анжелу, сидящую на диване, качающуюся вперед и назад, кусающую нижнюю губу и сжимающую руки между колен, отчаянно пытавшуюся вмешаться, но молчаливую. Я не могла рассчитывать на ее помощь. Насколько я знаю, все это было ее рук дело.

Анджела улыбнулась мне и одними губами произнесла "Прости", когда Кеньятта поставил старый чемодан, заполненный моими скудными вещами, на переднее крыльцо. Кеньятта повернулся и убрал волосы с моего лица, благословляя меня, как будто в последний раз, своей лучезарной улыбкой. Я видела печаль в его глазах. Беспокойство. Он тоже не хотел, чтобы я уходила. Это точно. Так какого хуя он меня отсылает? Было ли это просто игрой, чтобы я испыталa то, что испытали его предки, или он ревновал к Анджеле? Он не мог всерьез думать, что я брошу его ради этой мерзкой сучки. Даже при том, что она лизала мою киску так, будто была рождена для этого, я не забыла тот ад, через который она заставила меня пройти. Я не доверяла ей.

- Делай то, что тебе говорит Госпожа Делия, хорошо? Теперь ты принадлежишь ей, - сказал Кеньятта таким тоном, словно отправлял ребенка в колледж, а не отдавал женщину, которую, по его словам, любил, другому.

У меня на шее был ошейник c поводком, который я надевала в последний раз, когда Кеньятта брал меня с собой на аукцион рабов. Кеньятта вложил поводок в руки Госпожи Делии. Мне казалось, что мой мир начал рушится. Воздух вдруг стал слишком густым, чтобы дышать. Моя грудь сжалась, а сердце бешено заколотилось. Я начала задыхаться.

- Нет. Нет, Господин! Пожаaaaлуйста! - заскулила я, чувствуя себя несчастной, все самоуважение исчезло. Я упала на колени и обхватила его лодыжки, целуя ботинки. Кеньятта поднял меня на ноги и изо всех сил старался успокоить, прижимая к себе, гладя по волосам и тихо шепча, но я была безутешна.

- Шшшш. Все будет хорошо, Kотенок. Обещаю. У Госпожи Делии есть небольшой виноградник и фруктовый сад в Напе. Там очень красиво. Тебе понравится. И там будут другие рабы, чтобы ты не чувствовала себя такой одинокой.

Я яростно замотал головой.

- Я не чувствую себя одинокой! У меня есть вы! Мне больше ничего не нужно. Я не хочу быть чужoй рабыней!

Удар последовал внезапно и неожиданно, Застав меня врасплох и отбросив к стене. Кеньятта дал мне пощечину. Мое лицо горело от удара. Я была потрясена. Да, меня царапали, хлестали, шлепали, пороли и даже били палкой, но я не могла вспомнить, чтобы Кеньятта когда-либо наносил удары, кроме одного или двух раз во время секса. Он схватил меня за горло и притянул к себе так, что его яростные глаза горели в нескольких дюймах от моих собственных.

- Ты - рабыня. Ты что, не понимаешь? Я должен напомнить тебе? Ты - имущество, собственность, как домашнее животное. Я могу сделать с тобой все, что захочу. Я могу купить тебя, продать или отдать. Понимаешь?

Я молча кивнула. Слезы хлынули из моих глаз.

- Теперь я отдал тебя Госпоже Делии и ожидаю, что ты будешь вести себя хорошо. Понятно?

Я снова кивнула, вытирая слезы и борясь с приступом истерического рыдания, грозящего вырваться на свободу. Госпожа Делия дернула меня за поводок, и я, споткнувшись, упалa на нее. Она потащила меня вниз по ступенькам к ожидающей ее “Эскаладе”, открыла задний люк и швырнула меня на заднее сиденье вместе с сумками из химчистки и покупками.

Я прижала колени к груди и заплакала, когда мы выехали с подъездной дорожки моего Господина. Идея провести следующие несколько дней (Недель? Месяцев? Я не знала.) вдали от Кеньятты меня ужасала. Он был моим всем последние несколько месяцев, а теперь просто исчез. Это было почти немыслимо.

Это был прекрасный день. Солнце было ярким, блестящим, небо - бледно-лазурным, с примесью тонких перистых облаков. Город проносился мимо нас в красочном размытом пятне эклектичных обитателей города, напряженных пассажиров, спешащих к метро или ожидающих автобуса, бегунов, потеющих в дизайнерских костюмах для тренировок, велосипедистов, плетущихся по пробкам в центре города или мчащихся по набережной, покупателей, таскающих сумки, набитые дизайнерскими лейблами, туристов с широко раскрытыми глазами, развлекающихся и фотографирующих все достопримечательности, которые местные жители считают само собой разумеющимся, уличных артистов, развлекающих толпы с неистовым энтузиазмом, хиппи, хипстеров, гомосексуалистов от ярких до консервативных, чернокожих, мексиканцев и филиппинских бандитов, и десятков бездомных на каждом углу. Люди любого размера, формы и цвета заполняли каждый доступный уголок города. Я чувствовала себя такой оторванной от всех них. Их жизни были мирами, далекими от моего.

Мы пробирались по узким улочкам, по пышной зелени “Golden Gate Park” и, наконец, поразительной красоты самого моста “Golden Gate Bridge”, выходящего на залив Сан-Франциско. Мост всегда наполнял меня благоговением и удивлением. Я вспомнила описание, которое я читала о нем в старшей школе: «Ожерелье превосходной красоты вокруг прекрасного горла Сан-Франциско». Это описание всегда казалось мне каким-то зловещим. Даже тогда это приносило образы удушения. Вместо драгоценного ожерелья я всегда представляла себе гарроту[38], перекрывающую поток крови и кислорода в город, изо всех сил пытающийся дышать. И теперь, даже когда я наблюдала спокойный поток парусных лодок, моторных лодок, рыбацких лодок, яхт, гидроциклов и серферов над темными водами, я чувствовала, как та же самая гаррота сжимается вокруг моего собственного горла.

Я изо всех сил пыталась дышать. Мои собственные бурные эмоции бурлили в отличие от спокойной воды внизу. Свежий чистый воздух душил мои легкие, когда я наблюдала за туристами, которые стояли на мосту и позировали для фотографий, бегунами и байкерами, мчащимися к мысу Марин, влюбленными, идущими рука об руку, улыбающимися, целующимися, смеющимися, нежащимися на солнце. Я чувствовала себя более одинокой, чем когда-либо могла вспомнить. Даже когда я часами сидела в ящике, я всегда знала, что Кеньятта скоро будет дома, чтобы спасти, покормить, трахнуть меня. Сейчас я ехала неизвестно куда, чтобы делать неизвестно что. Впервые за несколько недель я подумала о том, чтобы закончить “игру”. Я подумала, не зашло ли это слишком далеко? Я не знала, хватит ли у меня сил продолжать, не видя Кеньятту каждый день.

Через час после того, как я покинула дом Кеньятты, меня отвезли к дому Госпожи Делии в долине Напа. Я никогда не видела ничего подобного этому огромному поместью площадью в двадцать два акра[39]. Это было как попасть в голливудский фильм. Виноградник Каберне Совиньон на одиннадцать акров[40] раскинулся позади пяти тысяч квадратных футов[41], построенного на заказ, двухэтажного дома с шестью спальнями и гаражом на пять машин, гостевым домом, площадью 1200 квадратных футов[42] и двухэтажным сараем, площадью 4500 квадратных футов[43] в задней части. Пышный розовый сад заполнял внутренний двор. Это было действительно великолепно.

Там была конюшня и загон с тремя лошадьми и двумя обнаженными по пояс мужчинами в обтягивающих синих джинсах. Один был белым, а другой - филиппинцем. Они оба были атлетически сложены, не такие мускулистые, как Кеньятта, меньше ростом, стройнее, но приятные...очень симпатичные.

Я не мог оторвать взгляда от двух конюхов, когда Госпожа Делия открыла люк "Эскалады" и выпустила меня. Они оба носили толстые кожаные ошейники на шеях и запястьях, давая понять, что они - "нижние", собственность Госпожи Делии. Интересно, сколько у нее еще рабов?

- Пошли. Констанс покажет твою комнату. Там будет новая одежда для тебя.

Она подвела меня к входной двери, и высокая, стройная, светлокожая негритянка открыла дверь, одетая так же, как и два парня во дворе. Она была топлесс, в длинной, струящейся белой кружевной юбке и таком же черном кожаном воротнике. Груди у нее были среднего размера, как два больших яблока, чуть больше горсти, но с большими темными сосками. У нее были широкие бедра и небольшой животик, который почему-то делал ее еще сексуальнее. Просто еще один изгиб ее гибкого, чувственного тела. Ее волосы были собраны в две большие афро-косички по обе стороны головы. Ее улыбка была широкой и искренней, с безупречным рядом сверкающих белых зубов, обрамленных мягкими, пухлыми губами. Она поклонилась Госпоже Делии, которая улыбнулась и поцеловала ее в губы. Затем женщина повернулась ко мне и улыбнулась.

- Привет. Я - Констанс. Следуй за мной.

Она не стала дожидаться, пока я представлюсь, а повернулась и пошла прочь, обнажив тугую и мускулистую, но все еще удивительно сладострастную попку, которая покачивалась высоко на ее спине, заставляя меня стыдиться. Наверное, она уже знала, кто я такая и почему я здесь. Я посмотрела на Госпожу Делию, которая кивнула и жестом пригласила меня следовать за Констанс. Меня провели в маленькую, скудную комнату с двумя двухъярусными кроватями, двумя комодами и одним шкафом. Там была смежная ванная комната, но мало что еще мешало уединению.

- Сколько человек здесь живет? - спросила я.

Констанc пожала плечами.

- Зависит от выходных. Я единственная, кто остается здесь постоянно. Все остальные - туристы.

«Турист» был термином БДСМ для тех, кто был менее хардкорным, кто играл время от времени, но не вел этот образ жизни двадцать-четыре-часа-семь-дней-в-неделю. Большинство людей, которых я знала, включая меня до начала игры, соответствовало бы этому определению. Я всегда ставила под сомнение мудрость и часто здравомыслие людей, у которых не было четкой грани между реальностью и ролевыми играми БДСМ-фантазий, но теперь я была одной из них.

- В некоторые выходные у нас бывает аншлаг. Мужские комнаты вмещают около пяти человек, и они могут вместить пять или шесть здесь, если мы удвоимся. Есть те, кто приходит только на день. Время от времени у нас появляется кто-то, кто остается на целую неделю или две, а иногда и месяц или больше. Это, как правило, действительно богатые люди, европейцы на отдыхе, японские бизнесмены и случайные скучающие миллионеры, которые хотят немного пошалить. У нас здесь также много пар.

- Значит, это не просто виноградник? Она как бы превратила это в маленький рабский бизнес? Убежище для покорных?

Констанc кивнула.

- И доминантов. Если они платят достаточно. Но не волнуйся. Все, что здесь происходит, безопасно, разумно и по обоюдному согласию. Даже если клиент платит, это не гарантирует ему или ей, что можно играть с кем угодно. “Нижние” все еще выбирают, с кем они хотят пойти. Иногда люди приходят сюда, и все, что им нужно сделать, это посмотреть, но они продолжают возвращаться.

Я попыталась представить, что кто-то платит сотни? Тысячи? Чтобы воплотить в жизнь свою мечту о доминировании над добровольным рабом, только чтобы быть отвергнутым каждым подчиненным в этом доме. Я была бы в ярости. Но я никогда не любила зрелищные виды спорта. Мне всегда нужно было быть в действии. Это было лучшее в покорности. Истинная сила, в конечном счете, находилась в руках “нижних”, как бы сверху, как говорится. Доминант не мог делать ничего, чего не хотел или не позволял раб. И, как правило, хороший доминант делал все, что хотел pаб, исполнял все желания. Если они были совместимы, их фантазии и желания совпадали. Когда они не совпадали, всегда было стоп-слово, чтобы прервать игру. Я задавалась вопросом, получу ли я стоп-слово, кроме того, которое дал мне Кеньятта.

Я сняла свои простые тряпки, и Констанc передала мне мою новую «униформу»: пару черных латексных чулок, стринги из красной кожи, черный, кожаный корсет, с открытой чашкой под грудью, который поднимал мою грудь до ключиц. Она дала мне один из толстых черных воротничков, которые, казалось, носили все, кого я видела, и длинную прозрачную белую юбку, похожую на ту, что носила Констанc. Интересно, была ли она так же одета под своей юбкой?

Констанc встала, чтобы помочь мне надеть мою новую одежду, применяя огромное количество талька, чтобы латекс не прилипал к моей коже. После того, как я сжалась, заправилась и растянулась, я должна была признать, что чувствовала себя более сексуально, чем в течение последниx нескольких месяцев. Моя грудь была приподнята, задница вытянута, и талия сжалась. Все, что мне теперь нужно было, это кто-то, чтобы восхищаться всем этим. И снова мой разум переместился к Кеньятте, гадая, думает ли он обо мне и что бы он подумал обо мне в моем новом наряде. Я почувствовал острую боль в глубине души, боль в сердце. Я так по нему скучала, что было больно думать о нем, и поэтому я решила выкинуть Кеньятту из головы, пока я была гостем в доме Госпожи Делии.

Констанc окинула меня оценивающим взглядом с головы до ног, оглядывая с неприкрытым восхищением, озорной улыбкой на лице и непристойным блеском в глазах.

- Ты прекрасно выглядишь. Действительно, Наташа. Правда. Я бы сама тебя трахнула, если бы у меня был член.

Я покраснела, как невинная школьница, и издала смущенный пронзительный смешок, который заставил меня почувствовать себя подавленной собственной глупостью.

- Спасибо, - пробормотала я.

Констанc улыбнулась, хлопнула в ладоши и потерла их вместе, затем указала на дверь.

- Время идти на работу.

Я посмотрела на свой наряд.

- Что я должна делать?

- Ты сегодня работаешь со мной на кухне. Не привыкай к этому. Завтра ты выйдешь в поле.

Это был странный наряд для работы на кухне, но не более, чем Кеньятта, настаивающий на том, чтобы я вытирала пол обнаженной. Несмотря на историческую достоверность, на которой настаивал Кеньятта, существовала дополнительная доза его собственного извращения и фетишизма. Я должна была поверить, что даже его решение продать меня Делии было еще одним аспектом его собственного фетиша. Идея отдать меня под милость Делии была для него возбудителем, расширением его контроля. Как рабыня, которой я должна была быть, я была его собственностью, которую можно покупать и продавать. Если он не использовал эту силу, она была потрачена впустую, просто гипотетически. Чтобы это было правдой, чтобы весь этот эксперимент был чем-то большим, чем другая извращенная секс-игра, Кеньятте пришлось продать меня. Я должна была быть чужой рабыней. Я понимала это разумом, хотя это разбивало мне сердце.

Кухня была размером с ресторан среднего размера, и так же хорошо оборудована. Все было из нержавеющей стали с приборами “Sub-Zero” и “Jenn-Air”. В соседней столовой два молодых доминанта пили вино и громко говорили о подчиненных, которых они хотели трахнуть. Трахаться обычно было последним, что происходило в подобных местах. Вы играли, и если вы могли выйти из игры, чтобы вас не избили, то вы не принадлежали никому. Я знала, потому что я не была уверена, что принадлежу. Кнуты и шлепки были хороши, но мне был нужен жесткий член или язык, чтобы отвлечь меня.

Констанc дала мне большую кастрюлю из нержавеющей стали для приготовления чили. Я наполнила ее фаршем, черными бобами и острым перцем, помешивая его огромной деревянной ложкой, пока два молодых доминанта смотрели на меня и двух других девушек, которых Констанc привела, чтобы готовить со мной. Одна из них, шеф-повар, была высокая, сладострастная шведская девушка с широкими бедрами, большими полными грудями и широкой улыбкой. Она была одета точно так же, как я, как и маленькая филиппинка с крепким атлетическим телом, которая делала всю подготовительную работу.

Шведка готовила так, словно это было лучшее время в ее жизни, эта радостная улыбка редко покидала ее лицо. Ее огромные груди качались в корсете с открытой чашкой. Ее соски были размером с леденцы, и я не могла не смотреть на них. Это были самые красивые соски, которые я когда-либо видела.

- Ты можешь потрогать их, если хочешь, - сказала она, все еще улыбаясь своими идеальными белыми зубами.

- Ч-что?

- Мои сиськи. Они тебе нравятся, да?

- Они прекрасны.

Она повернулась ко мне лицом, подталкивая свои огромные задорные груди ко мне. Я видела краем глаза, как двое мужчин, сидящих в столовой, зашевелились. Они оба были молодыми типами с Уолл-стрит. Вид безрассудных инвесторов, которые разрушили всю экономику, рискуя всем, чтобы разбогатеть. Они были самодовольными и уверенными в себе, и оглядывали каждую женщину, которая проходила мимо. Я сомневалась, что любая из “нижних” позволила бы кому-либо из них подойти к себе. Их неопытность излучала ауру вокруг них. Они были из тех, кто заходит слишком далеко и игнорирует стоп-слова. Из тех, что извиняются после того, как оставляют неизгладимые шрамы. Из тех, что втайне ненавидят женщин. Если бы не сцена S&M, они, вероятно, избивали бы проституток.

Я нарочно встала перед статной шведской девушкой, загораживая обзор двум доминантам-любителям, пока ласкала ее идеальные груди. Они были прекрасны на ощупь. Женщина улыбнулась и кивнула, когда я сжала ее массивные груди.

- У тебя отличные соски, - сказал я.

- Ты можешь пососать их, - ответила она, кивнув с энтузиазмом.

- В самом деле? У нас не будет проблем?

- Все в порядке. Все OK.

Я наклонилась, все еще держа в руках одну из ее огромных грудей, и засосала большой розовый сосок. Я провернула по нему языком и щелкнула, чувствуя, как он застывает во рту. Она тихо застонала и взяла меня за затылок, толкая мое лицо в ее большие мягкие сиськи.

- Укуси его, - сказала она, и я прикусила ее сосок.

Она издала стон и откинула голову назад.

- Сильнее!

Я укусила немного сильнее, пока не почувствовала вкус крови.

- Так хорошо. Xорошо!

Она издала глубокий хриплый стон. Ее тело напряглось и задрожало, и она еще сильнее прижала мое лицо к своей груди, пока я практически не задохнулась. Мне потребовалось мгновение, прежде чем я поняла, что она мастурбировала все время, пока я сосала ее массивные сиськи. Ее рука была между ног, потирая клитор быстрыми, агрессивными движениями, как будто она наказывала себя, а не ублажала. Она вздохнула с долгим удовлетворенным звуком, затем отпустила мой затылок. Ее тело обмякло, расслабилось, и она с благодарностью улыбнулась мне.

- Спасибо, - сказала она, затем повернулась и продолжила работать над куском говяжьих ребрышек, которые она приправляла.

- Не стоит благодарности, - ответила я, возвращаясь к приготовлению чили.

- Как тебя зовут? - спросила я.

- Сюзанна, - ответила она, все еще улыбаясь.

- Меня зовут Наташа. Я думаю, ты - мой должник, Сюзанна.

Сюзанна повернулась и подмигнула.

- В любое время.

Следующие несколько часов мы провели на кухне, готовя ужин. В дополнение к ребрам и чили мы приготовили кукурузный хлеб с халапеньо, зеленую капусту и черный горох. Правильная деревенская еда.

Рабы ели все вместе на крытой площадке для пикника с большими деревянными столами и скамейками, в то время как доминанты ели внутри, в главной столовой. Там было десять pабов и восемь доминантов. Pабы были в возрасте от двадцати двух до пятидесяти семи лет. Пять женщин и три мужчины. Я была удивлена, узнав, что трое из “нижних” также платили, чтобы быть там, за привилегию подвергнуться постоянному насилию со стороны профессионалов. Одна женщина лет сорока пяти сказала, что приезжает сюда каждые выходные в течение более трех лет. Это была стройная, атлетически сложенная женщина с коротко остриженными, выгоревшими на солнце светлыми волосами и глубоким загаром. У нее были строгие, серьезные глаза, и было легко сказать, что она занимала важную должность в ее обычной жизни.

- Я была на фермах, в темницах и замках в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Лондоне, Париже и даже в Токио. Этот, безусловно, мой любимый. Не говоря уже о том, что он близко к дому.

Был мужчина лет пятидесяти, который также приходил на ферму в течение многих лет, и мне потребовалось время, чтобы понять, что они были парой.

- Оба подчиненные? Каково это?

- Хорошо. Мы сменяем друг друга сверху, а затем приезжаем сюда, когда можем. У нас прекрасные отношения.

Он был в унижении, его не только били и заставляли лизать женские ноги, он также наслаждался тем, что его держали в неволе, связывали и заставляли смотреть, как другой мужчина трахает его жену.

- Ничего себе…

Это было все, что я могла сказать. Все это казалось таким странным.

Там были два студента колледжа, которые работали на ферме, готовясь в аспирантуру. Видимо, фэнтезийный бизнес хорошо оплачивается. Я задалась вопросом, платит ли Кеньятта за меня, чтобы я была там. Теперь это казалось вероятным, и это заставило меня чувствовать себя лучше. Это означало, что он все еще был частью моей жизни, все еще контролировал меня.

После ужина я помогла Сюзанне и тихой филиппинской девочке по имени Патриция убрать и вымыть всю посуду. Потом мы разошлись по нашим комнатам. Перед тем как лечь спать, я принялa душ. Я была так истощена, что заснула с включенным светом, а остальные четыре девочки болтали, как подростки.

Утро принесло новый сюрприз. Констанc прибыла с узкой кожаной одеждой, в комплекте с кожаными шортами и кожаным корсетом с открытой чашкой. Вместо высоких каблуков на этот раз она передала мне пару черных ботинок “Doc Marten”. Я быстро оделась, а Констанс стояла рядом, нетерпеливо постукивая ногой и улыбаясь какой-то тайной шутке, в которой я, очевидно, была замешана. После того, как я оделась, она повела меня на виноградные поля, где стоял серый осел, пристегнутый к старомодному конному плугу с двумя ручками и огромным угловым зубилообразным лезвием. Он располагался в центре двух-трех-акрового участка земли, который выглядел твердым и сухим, как будто на нем никогда ничего не выращивали и никогда не будут.

- Госпоже нужно, чтобы ты вспахала это поле. Ты больше не работаешь на кухне. Теперь ты - полевой негр. Убедись, что линии прямые.

С этими словами она повернулась и направилась обратно в дом.

- Подожди! Я никогда не делала это раньше. Я не знаю, как.

- Ну, тебе лучше разобраться. Держи, - oна протянула мне кнут. - Сеймор иногда бывает немного упрямым. Просто время от времени давай ему затрещину, чтобы он продолжал двигаться. Ряды должны быть на расстоянии от девяти до десяти футов[44] и глубиной двадцать четыре дюйма[45]. О, и через несколько часов придет пара надзирателей, чтобы проверить тебя. Развлекайся.

Я осталaсь стоять там с кнутом, уставившись на осла и плуг, не зная, что делать с кем-либо из них. Я подошла и взяла плуг. Я врезала ослу кнутом, и он начал двигаться вперед, плуг упал и потащил меня с собой.

- Черт! - громко воскликнула я, поднимаясь на ноги и вытирая грязь с рук и ног.

Я изо всех сил пыталась поднять тяжелый плуг назад, и на этот раз я крепко держалась, напрягаясь, чтобы держать его прямо, пока осел двигался вперед. Мои руки дрожали, когда я изо всех сил пыталась выровнять плуг. Мои плечи и спина почти мгновенно заболели от напряжения. Хуже того, я не могла держать плуг прямо. Он подпрыгивал и дергался, сотрясая все мое тело, моя грудь подпрыгивала и шлепалась, как будто я бежала без лифчика, и рябь пробегала по моей заднице и бедрам. Я едва могла удержать плуг. Линии в почве образовывались повсюду. Плуг был настолько тяжелым, что я должна была напрячь все силы, чтобы он снова не упал.

Я закончила первый ряд. Это был беспорядок, который больше напоминал круглую скобку, чем прямую линию. Я начала следующий ряд, решив на этот раз сделать лучше, но добилась лишь немного большего успеха. Я спотыкалась о взрыхленную землю и камни, карабкаясь за ослом, сражаясь с плугом, изо всех сил стараясь удержать его на прямой линии, когда он прорезал грязь. Плуг дергался и толкался, когда осел тащил его, ударяясь и грохоча по камням и твердой утрамбованной земле, сотрясая все мое тело, угрожая вырваться из моей хватки.

После более чем часа за плугом, я, наконец, освоилась с ним, сумев сделать ряды, которые были относительно прямыми. Вот тогда-то два молодых придурка-доминанта из столовой, у которых текли слюни, пока я ласкала грудь Сюзанны, подъехали на лошадях, размахивая плетью-девятихвосткой.

- Какого хера ты делаешь? Это похоже на дерьмо!

Парень, который говорил, был самым белым мальчиком, которого я могла вообразить, олицетворением белых англосаксонских протестантских яппи, даже в черной коже. Когда он не играл в доминанта, он представлялся в рубашке поло, кардигане и носках с рисунком. У него были аккуратно причесанные светлые волосы, голубые глаза, широкий рот с тонкими губами, которые выглядели так, словно кто-то прорезал дыру в его лице, слабый подбородок, узкие плечи и никаких заметных мышц. Его тело было худым там, где оно должно было быть толстым, и толстым там, где оно должно было быть тонким, с худыми руками и ногами, и c брюшком.

Он смотрел на меня так, словно я былa чем-то в его игрушечной коробке. В его глазах не было никакого признания моей человечности. Его жестокое выражение и похотливые глаза ясно говорили, что он думал обо мне и, вероятно, обо всех женщинах. Я была объектом, чем-то, что нужно трахнуть и оскорбить, а потом убрать, пока не пришло время снова трахаться. Насколько мне было известно, он подходил только к самой слабой интерпретации слова «человек».

Парень, ехавший позади него, был с оливковой кожей и спортивного телосложения с короткими, волнистыми, черными волосами.

- Тебе придется делать это снова и снова, - сказал он с резким ближневосточным акцентом, который выявил все мои собственные предрассудки, автоматически предполагая, что он был консервативным мусульманином, который думал, что все женщины подчиняются ему.

Но что будет делать консервативный мусульманин на фантазийной плантации S&M? У меня не было ответа.

Я оглянулась назад на работу, которую я сделала, и было невозможно отрицать это. Земля выглядела так, словно на ней были шрамы, а не борозды. Я посмотрела на соседний участок земли, где виноградные лозы росли аккуратными, упорядоченными рядами, затем снова на извилистые ряды, которые я вырезала на земле. Это действительно было похоже на дерьмо. Я оставила шесть неровных рядов, которые в некоторых местах были расположены на расстоянии пяти или шести футов друг от друга, а в других - на расстоянии двенадцати футов, и я полностью выбилась из сил, делая это. Тем не менее, я хотела сказать этим двум придуркам, чтобы они отвалили и трахнули друг друга, но я была не в том положении. Это было бы равносильно просьбе о порке. Я склонила голову и отвела глаза.

Я глубоко вздохнула, взмахнула кнутом и подняла концы плуга. Именно тогда Сеймор решил показать свою упрямую натуру. Он сел в центре поля.

- Ах! Да ладно, Сеймор! Ну же, глупый осел! Не делай этого со мной!

Два придурка спустились с лошадей. Я закатила глаза, ожидая насмешек и надругательств.

- Ты слышала, что мы сказали? Иди и исправь эту мерзость!

Белый англосаксонский протестант хлестнул плеткой, которая прошлась по моим подколенным сухожилиям. Хвосты обвились спереди, оставив на моих бедрах красные следы. Я стиснула зубы и снова попыталась заставить Сеймора двигаться. Мусульманин подошел ко мне с выражением глубокой ярости на лице, которое должно было напугать, но только заставило его выглядеть еще более нелепо, как будто мальчик притворялся мужчиной. На нем был полный кожаный костюм, сапоги и все такое, поверх синих джинсов и белой футболки. Он ткнул плеткой мне в лицо и рявкнул:

- Я сказал, приступай к работе и исправь это дерьмо! Хочешь, чтобы я рассказал Госпоже Делии, что ты сделала с ее землей?

Я не сомневалась, что ей все равно. Если бы ей было не наплевать на этот конкретный участок земли, она бы точно не отдала его в мои неопытные руки. Я не отвечала и не смотрела на смешного парня/мужчину. Вместо этого я попыталась представить себе африканского раба на южной плантации, столкнувшегося с той же дилеммой, сложной и незнакомой задачей и угрозой сурового физического наказания, если оно не будет выполнено идеально. Вероятно, это пережили миллионы рабов, и я тоже это переживу.

Я снова попыталась заставить Сеймора двигаться, и снова он упорно остался стоять. Белый англосакс начал безжалостно бить меня, избивая мою спину, руки, задницу и бедра плеткой. Он так разошелся, что Сеймор наконец встал и начал двигаться вперед. Я схватила рукоятки плуга и отвела его обратно на ту же землю, которую мы только что пахали, но два придурка не были удовлетворены. Парень-мусульманин схватил меня за руки, a второй попытался сорвать мой корсет.

- Отстань от меня! Что ты делаешь?

- Мы еще не закончили с тобой, сука! Ты должна быть наказана. Но вот что я тебе скажу: ты отсосешь нам обоим, мы устроим тебе хороший душ букакке[46], и мы тебя отпустим, - сказал мальчик, ухмыляясь своему приятелю-мусульманину, как мальчишка из братства с дикими глазами, которым он, вероятно, был не так давно

- Ты, должно быть, под кайфом! Отвали от меня нахуй!

- Держи ее, Фаррад! Держи ее крепче!

- Она сопротивляется, чувак. Я не думаю, что она играет.

- Мне все равно. Мы заплатили деньги - мы кого-то трахаем! Никто не будет переживать из-за изнасилования в клубе S&M. Это будет смешно. Я трахну эту пизду, нравится ей это или нет! Теперь держи ее крепче!

Его руки были повсюду, лаская мою грудь. Я пнула его, и он ударил меня так сильно, что я увидела звезды. Вот тогда я и закричала:

- Помогите! Насилуют! Насилуют!!!

На этот раз он ударил меня кулаком. Его кулак врезался мне за левым ухом, и мир развернулся. Я обнаружила, что смотрю в небо. Кто-то стягивал мои шорты, и я подняла голову, чтобы увидеть, что блондин стоит надо мной, расстегивая молнию на своих штанах. Я попыталась снова закричать. Мусульманин зажал мне рот рукой, и я укусила ее. Я закусила и отбросила голову в сторону, вырвав кусок из его руки чуть ниже его мизинца. Он закричал и отпрыгнул назад. Я быстро села, все еще чувствуя себя одурманенной, и вслепую схватилась за член блондина, как только он высунулся из его молнии. Мужчина отпрыгнул назад, но было уже слишком поздно. Мои ногти впились в его член. Я глубоко вонзила их, схватила член и вывернула его. Мужчина взвыл и снова ударил меня по голове. Я наклонилась вперед и подтолкнула его к себе, волоча за член.

- Блядь! Отпусти! Отпусти, ты, ёбаная сука! - крикнул он, когда я притянула его ближе, дергая и выворачивая его член, выжимая его, как тряпку для мытья посуды.

Я вонзила зубы в его мошонку, сильно прикусила и почувствовала, как его яички разрываются у меня во рту, как сваренные вкрутую яйца. Его крики были ужасающими. Он ударил меня по голове, и я почувствовала, что начинаю терять сознание, но пришла в себя. Я укусила сильнее, прокусывая его мошонку. Я слышалa торопливые шаги, идущие к нам, пока разрывала и рвала вялые половые органы блондина, отрывая его яички от его тела и пытаясь оторвать его член. Кровь, моча и сперма полились по его бедрам и закапали с моего рта, пока я жевала его яички и выплевывала их в грязь.

- Что происходит?

Я услышала чей-то крик, за которым последовал безошибочно узнаваемый, глухой удар костяшек пальцев о плоть и тело, упавшее в грязь с громким: БУХ!

Я оглянулась на своего спасителя. Это была Констанc вместе с двумя мужчинами с прекрасными телами, которых я видела в конюшнях в тот день, когда приехала.

- Они пытались меня изнасиловать!

Парень-мусульманин, Фаррад, стоял на коленях рядом с Констанc в окружении двух “подчиненных”. Он сжимал свою израненную руку. Глаза у него опухли, губы были разбиты, а челюсть отвисла под странным углом. Они надрали ему задницу еще до того, как узнали, что он сделал. На его лице было жалкое выражение, похожее на загнанную в угол крысу.

- Я… Я ничего не cделал! - запротестовал он.

Констанc повернулась лицом к запуганному мусульманину, и он съежился. Без малейших колебаний она пнула его в грудь, нацелив свой четырехдюймовый каблук-шпильку в его сердце, словно пытаясь пронзить его. Он откинулся назад в грязь и остался там, держась за грудь и морщась. Из-под его пальцев сочилась струйка крови.

Блондин лежал на спине и дрожал. Его глаза закатились назад, затем на мгновение сфокусировались, прежде чем снова закатиться. Он выглядел так, словно вот-вот умрет.

Здорово! - подумала я и плюнула на него. Два раба подошли и начали бить его ногами и топтать по лицу своими ковбойскими сапогами с острыми носами, пока кровь не потекла изо рта и ушей. Констанc уставилась на него жесткими, бесчувственными глазами, затем наклонилась и взяла меня за руки.

- Не волнуйся, он еще долго никому не причинит вреда.

Госпожа Делия отвезла меня в больницу на своей “Эскаладе”. Моя голова и челюсть болели там, где этот мудак ударил меня, и медный, мясистый вкус его крови и плоти остался на моем языке.

- Не беспокойся ни о чем. Я рассказала полиции, что случилось. Этих придурков обвиняют в попытке изнасилования. Извини, я не добралась туда раньше. Ничего подобного на ферме раньше не случалось, - сказала Госпожа Делия.

Она была консервативно одета в джинсы и толстовку, которая скрывала всю ее чувственность и делала ее похожей на очередную толстую цыпочку. Я чувствовала себя виноватой перед ней и, что любопытно, защищала ее даже в моем собственном поврежденном состоянии. Я не хотела, чтобы люди думали, что моя Госпожа была чем-то меньшим, чем красивая женщина, которой я ее знала.

- Они хотят, чтобы ты прошла освидетельствование изнасилования.

- Но… но меня не изнасиловали.

- Ты сказала, что потеряла сознание на секунду и, когда пришла в себя, один из них удерживал тебя, а второй держал свой член. Возможно, ты была в отключке дольше, чем думаешь. Что-то могло случиться. Полиция забрала твою одежду, чтобы проверить на наличие спермы.

Я посмотрела на себя и только потом поняла, что на мне другая одежда. На мне был простой белый сарафан. Только тогда я поняла, сколько времени прошло с тех пор, как Кеньятта и я начали эту игру. Была осень, когда он привел меня на аукцион рабов, а теперь весна была в полном расцвете. Я едва заметила прохождение времен года, попав в свой личный ад.

- Они спросят о винодельне, о том, чем ты там занималась в одиночку. Вспахивала поле, одетая в кожаный корсет. Они попытаются превратить это в какой-нибудь извращенный секс. Что ты им скажешь?

- Я скажу им, что помогала вам с хозяйством. Я была одета так, потому что я была на частной собственности, и я могу одеваться так, как мне заблагорассудится, и то, как я одеваюсь, не должно иметь никакого отношения к тому, почему эти два засранца пытались меня изнасиловать!

Госпожа кивнула.

Мы подъехали ко входу в отделение неотложной помощи больницы, и полицейский открыл мне дверь. Они последовали за нами в больницу. Судя по всему, Госпожа Делия настояла на том, чтобы сопровождать меня, и не позволила им посадить меня в машину скорой помощи. Я могла только предположить, что она хотела убедиться, что я ничего не скажу, чтобы поставить под угрозу ее бизнес, пока буду вне ее поля зрения. Я предпочитала верить, что она делала это из-за меня.

Когда я пересела из большого внедорожника Госпожи в инвалидное кресло, она прошептала мне:

- Хочешь, чтобы я позвонила Кеньятте?

Это был странный вопрос. Конечно, я хотела, чтобы Кеньятта узнал, что я в больнице. Я хотела, чтобы он пришел и обнял меня своими могучими руками, позволил мне поплакать на его сильных плечах. Я хотела, чтобы он наказал этих двух придурков. Одного избиения Констанc и ее головорезов было недостаточно. Я хотелa видеть их униженными. Я хотела, чтобы мой мужчина показал им, что такое настоящий мужчина. Но что-то в том, как она спросила, заставило меня задуматься. Будет ли Кеньятта злиться на меня за то, что случилось? Будет ли эксперимент закончен, и что это будет значить? Будет ли он все еще хотеть жениться на мне или нет? Я понятия не имела, что ответить.

- Мм. Может, нам стоит немного подождать?

Госпожа кивнула, когда медсестра увела меня вместе с полицейским.

Я чувствовала оцепенение, физическое и эмоциональное, когда медсестра брала мазки с моего рта, влагалища и ануса, собирая образцы ДНК, и осматривала каждое отверстие на наличие синяков. Мои порезы и ушибы были обработаны, а затем сфотографированы адвокатом жертвы из полицейского управления. В конце концов меня отвели в комнату, чтобы я пришлa в себя.

Прежде чем мне разрешили отдохнуть, меня допросил полицейский детектив из отдела по борьбе с сексуальными преступлениями SFPD вместе с адвокатом жертвы, пухлой и приятной латиноамериканкой, лет двадцати пяти.

- Bы можете говорить? - спросила женщина.

Я молча кивнула.

- Меня зовут Эйлин Гонсалес, а это детектив Уоткинс из отдела по борьбе с сексуальными преступлениями. У нас есть к вам несколько вопросов, а затем мы оставим ваc в покое и дадим немного отдохнуть. Bы многое пережила сегодня. Не могли бы вы рассказать нам, что случилось?

- Я помогала Госп… мисс Делии вспахать поле для новых виноградных лоз, когда двое ее других гостей приехали верхом на лошадях и начали дразнить меня и предлагать заняться с ними сексом.

Я видела, как детектив обменялся с Эйлин взглядом, который был полон осуждения. Он знал, в каком месте жила Госпожа Делия, и уже решил, что меня попросили сказать об изнасиловании. Это была моя вина. Он, вероятно, думал, что два придурка, которых я укусила, были настоящими жертвами.

- И что же они говорили? - спросил детектив Уоткинс.

Детектив был чернокожим мужчиной средних лет, похожим на пожарный кран, с толстыми мускулистыми руками и плечами, большим животом и растущей лысиной в центре коротко остриженных волос, цвета соли с перцем. На его лице не было морщин, но морщины вокруг рта и на лбу были глубоко врезаны годами беспокойства.

- Они сказали, что я испортила поле, что это было похоже на дерьмо, и я должна сделать им обоим минет, чтобы компенсировать дерьмовую работу, которую я сделала, работая с плугом. Я впервые работала с плугом, и я не выровняла ряды. Я пыталась, но у меня ничего не получалось.

- Ничего страшного. Все хорошо, - сказала Эйлин. - Что случилось потом?

- Я сказал им, чтобы они шли нахуй, а потом они напали на меня. Они начали щупать мою грудь, а затем попытались сорвать мою одежду. Когда я сопротивлялась, меня ударили. Белый парень сбил меня с ног. Я думаю, что ненадолго отключилась.

- Отключилась? Вы имеете в виду, что вы потеряли сознание? - сказал детектив.

- Да.

- Когда он надругался над вами?

- Что? О, я очнулась после того, как он меня нокаутировал, а он стоял надо мной, вытаскивая свой член из штанов.

- Тогда что вы сделали?

- Я звала на помощь, кричала, что меня насилуют, но этот арабский ублюдок положил руку мне на рот. Так что я укусила его. Я укусила его за руку.

- Что случилось потом?

- Затем я оглянулась на белого парня, у него полностью выскочил член из его штанов, и он шел на меня с ним, поэтому я схватила его и попыталась оторвать его. Потом он снова начал бить меня, поэтому я укусила его. Я пыталась откусить его яйца.

- Вы откусили, - ответил детектив, не отрывая взгляд от своего блокнота, где записывал мой рассказ о нападении.

- Что?

- Яйца парня, вы откусили их полностью. Bы почти оторвала его член. Ему понадобится операция. Я сомневаюсь, что он когда-нибудь снова заработает.

- Нахуй этот кусок дерьма. Я надеюсь, что этот мудак получил по полной, - прошипела я, мои годы образования ускользали, и мое происхождение из белого отребья возобновилось.

Эйлин, адвокат жертвы, кивнула. Не в согласии, но в понимании. Я не была уверена, покровительствовала она мне или нет.

- Почему ты надела это, чтобы вспахать поле? - спросил детектив, держа в руках негабаритную сумку с кожаным корсетом и короткими шортами, в которые я была одета.

Я ухмыльнулась и покачала головой.

- Мне было интересно, когда вы спросите. Вы знаете, что это за место. Люди приходят туда, чтобы осуществить свои сексуальные фантазии.

Детектив кивнул, затем посмотрел мне в глаза.

- И разве это не то, что делали эти парни? Разве они не воплощали свои фантазии?

Я нахмурилась и покачала головой.

- Нет. Есть правила. Все должно быть согласовано. Эта политика строго соблюдается. Мы все подписываем контракт. Вы не можете просто взять кого-нибудь и изнасиловать только потому, что на нем сексуальный наряд. Это чушь!

Детектив снова кивнул.

- А какой именно была ваша фантазия?

Я открыла рот, чтобы ответить, а затем передумала. Правда вряд ли поможет моему делу. Скорее всего, это еще больше оттолкнет детектива от меня, убедит его, что я сумасшедшая.

- Это личное.

Адвокат вздохнула.

- Мы спрашиваем, потому что, если вы предъявите обвинения этим двум, и я думаю, что вы должны это сделать, они будут спрашивать вас обо всем этом.

- Моя фантазия не была о том, чтобы быть изнасилованной в грязи двумя яппи, если вы об этом спрашиваете.

Эйлин покраснела.

- Я… нет… это не то, что я имела в виду.

- Она имеет в виду, что что-то вроде желания быть частью группового секса или даже некоторых видов грубого секса, может помочь им доказать, что их спровоцировали.

- Спровоцировали? Как будто я хотела, чтобы меня избили?

- Откуда у вас эти рубцы на спине? Некоторые из этих шрамов выглядят довольно старыми.

- О, так вы говорите, что, если мне нравится, когда меня бьют, меня кто угодно может бить? Может быть, я просила об этом? Идите к черту, детектив! Убирайтесь отсюда!

- Мы должны были спросить.

Это все, что сказал детектив, закрывая блокнот и вставая.

- Убирайтесь! Вы оба!

Эйлин улыбнулась и положила свою визитку рядом со мной на тумбочку.

- Позвоните мне, если вам нужно будет поговорить.

Я схватила ее карточку со стола, разорвала пополам и бросила в нее. Затем зазвонил телефон. Я схватила его, надеясь, что это Кеньятта, готовая излить на него мои страдания и заставить его исправить все с помощью нескольких успокаивающих слов. Чтобы он сказал, что спасет меня, отвезет домой. Что он любит меня. Но это был не он. Это был злобный голос, голос человека, который пытался трахнуть меня против моей воли.

- Лучше скажи им, что это не было изнасилованием, сука! Ты слышишь меня? Ты знаешь, сколько я стою? Сколько стоит моя семья? У меня лучшие проклятые юристы в городе, а что за хрень у тебя? Ты была на гребанной фетишистской ферме! Присяжные скажут, что ты просила об этом, потому что это так и было. Ты знаешь, что ты чертова шлюха! Ты этого хотела. За каким хуем ты еще там была? Чего ты ожидала? Они все будут называть тебя шлюхой! Шлюхи заслуживают изнасилования. Вот что они скажут.

Я не знаю, почему мне понадобилось так много времени, чтобы повесить трубку. Когда я это сделала, у меня дрожала рука, и по лицу текли слезы. Я должна была сказать полиции о звонке. Нужно было, чтобы они снова арестовали его и отменили залог, но я чувствовала себя такой истощенной и пристыженной. Было очень стыдно. Какого черта я там делала? Почему Кеньятта послал меня туда? Почему я это делала? Я думала о том, что сказал мудак по телефону. Они все будут называть тебя шлюхой. Шлюхи заслуживают изнасилования. Я думала о предстоящем процессе. И все, что я хотела сделать, это уснуть. Где Кеньятта? Где мой защитник? Я закрыла глаза и плакала, пока не погрузилась в темноту.

Кеньятта не мог поверить своим ушам. Кто-то осмелился прикоснуться к его женщине, к его собственности.

- Кто они? Где они живут? Они завсегдатаи?

- Это был их первый раз на ферме.

Кеньятта положил обе руки на плечи Делии и мягко, но уверенно сжал ее, заставляя Делию встретиться с ним суровым взглядом.

- Делия. - Кеньятта ослабил черты лица, избавившись от напряжения на лице, заставив себя улыбаться, когда он убрал волосы с ее лица и поласкал ее щеку ладонями и кончиками пальцев. Он нежно обхватил ее лицо руками, словно держал в руках что-то нежное, драгоценное, бесценное. Он облизнул губы. Затем слегка поцеловал ее в губы. Он чувствовал, как Делия дрожит в его руках. Жестокость она могла выдержать. Она была частью индустрии инсценированного, согласованного фэнтезийного насилия. В ее мире насилие было чем-то страстным, даже романтичным, но она знала, что он видел это в ее глазах, она знала, что жестокость в его глазах, хотя и страстная, не будет ни романтичной, ни согласованной. - Скажи мне.

- Я… Я не знаю, что ты хочешь.

- Да, ты знаешь. Ты не позволишь незнакомцам остаться в доме, пока не проверишь их.

- У меня есть их имена и кредитные карты, а также адрес для выставления счета, но…

- Дай их мне.

- Король…

- Дай их мне!

Фаррад Али сидел в баре, в том же баре, который он и его братья по “братству” часто посещали в колледже. Стол на другой стороне комнаты был заполнен ребятишками из его старого “братства”. Он не знал ни одного из них, и они не знали его. Самый старший из них, вероятно, еще учился в школе, когда Фаррад закончил ее. Тем не менее, он чувствовал родство с ними. Он и его друзья сидели за тем же столом и говорили об одних и тех же учителях, классах, вечеринках, о том, каких девушек он трахал, каких будет трахать, сколько денег он заработает, когда закончит школу, как он купит квартиру с видом на залив, и каким магнитом для сучек будет его авто, и какие классные киски он получит из-за этого. Все дерьмо, которое эти дураки громко кричали друг другу. Фаррад опрокинул еще одну порцию текилы.

В любой другой день он мог бы подойти к этому столу и показать им греческие буквы на своем бицепсе. Он сказал бы им, что именно он поставил медного Будду с надписью “Жирный Хрен” на животе в “Жирной Комнате” и сделал традицией выставлять его за дверь всякий раз, когда там трахал кого-то, и никто не хотел бы связываться с ним. Затем они обменивались историями о шлюшках, которых они имели в той комнате. Но не сегодня. Сегодня он сидел в баре, опустив голову, сгорбив плечи, нервно поглядывая на телевизор за стойкой бара, надеясь, что его фото не вспыхнет внезапно на экране с надписью: ”Oбвиняемый насильник в скандале на секс-ферме”.

Не могу поверить, что позволил Майклу втянуть себя в это дерьмо, - подумал Фаррад. - Моя жизнь разрушена!

- Бармен! Еще один шот!

За барной стойкой напротив него сидел большой темнокожий мужчина. Он был одет во все черное; черная рубашка с короткими рукавами, застегнутая на пуговицы, черные джинсы, даже черные кожаные перчатки и темные солнцезащитные очки, которые обвивали его голову, как у Терминатора. Его мышцы распирали рубашку, как у Арнольда Шварценеггера, и мужчина, казалось, смотрел прямо сквозь Фаррада, но он не мог быть уверен из-за непрозрачных солнцезащитных очков. Фаррад попытался отвести взгляд, но когда мужчина не отвернулся, Фаррад отвел глаза. Он не хотел быть тем, кто начнет дерьмо с таким огромным парнем. У него было достаточно проблем, не хватало ему еще облажаться в баре.

Фаррад продолжал пить, чувствуя все более настороженность к человеку в темных очках. Он чувствовал, как с каждым глотком текилы его храбрость растет.

Я должен спросить этого парня, в чем его чертова проблема, - подумал Фаррад, но он был недостаточно пьян для этого. Он попросил у бармена свой счет и расплатился и, пошатываясь, направился к двери. Он бросил взгляд назад, открыл дверь и вышел в ночь. Крупный чернокожий мужчина в темных очках повернул к нему голову. Теперь уже не было сомнений, смотрит ли на него парень.

- Ты на что, блядь, уставился? - закричал Фаррад, повернулся и выбежал на улицу, прежде чем мужчина успел ответить, опасаясь, что огромный человек бросится за ним.

Оказавшись на парковке, он удивился, почему решил, что здесь будет безопаснее, чем внутри, где есть свидетели. Спотыкаясь, он подошел к своей машине, вытащил из кармана ключи и сунул их в дверцу, оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что мужчина не преследует его. Как только Фаррад открыл машину и плюхнулся за руль, чувствуя, как безумие дня и алкоголь сливаются в глубокое экзистенциальное недомогание, он испустил изнеможенный вздох и оглянулся на бар. У него подскочило давление. Он чувствовал, как сердце колотится у него в ушах.

Большой черный парень стоял возле бара и смотрел через парковку прямо на него. Мужчина направился к нему.

- Вот дерьмо!

Фаррад вставил ключ в замок зажигания и завел машину. Мужчина в темных очках потянулся к дверце машины. Фаррад нажал на педаль акселератора, выплевывая кусочки гравия и асфальта с шин, когда выезжал со стоянки, и щелкнул по пальцу здоровяка в темных очках, выезжая на улицу. Он вздохнул с облегчением, когда увидел, что мужчина в зеркале заднего вида становится все дальше. Спортивный автомобиль “BMW Z4” с откидным верхом пронесся по дороге, и Фаррад поднял вверх оба средних пальца.

- Пошел нахууууууй!

Он не видел, как мужчина залез в черный «Крайслер 300» и последовал за его машиной по дороге.

Когда Фаррад въехал в подземный паркинг в своем многоэтажном кондоминиуме, он не заметил, как «Крайслер» заехал за ним, свернув в электрические ворота, прежде чем они закрылись. Фаррад все еще сожалел о своей неудаче, участии в попытке изнасилования, аресте, задаваясь вопросом, как он объяснит все это своим работодателям, если потеряет работу. Когда он вышел из машины, он пытался придумать историю, чтобы рассказать его невесте, которая не знала о его склонности к садизму, но думала, что он на рыбалке со старыми приятелями из колледжа. Затем что-то ударило его по затылку, земля бросилась ему навстречу, и все стало черным.

Фарраду приснился прекрасный сон, в котором он и Майкл не пытались изнасиловать девушку с огромными сиськами, но вместо этого она охотно отдалась им, подползая к ним с кнутом, стиснутым между зубами, умоляя их использовать его на ней, так же, как он хотел на ферме. И после того, как ее наказали, она умоляла их обоих трахнуть ее, и они взяли ее в обе дыры, двойное проникновение, Фаррад насиловал ее жопу, в то время как Майкл трахал ее спереди. Это был довольно чудесный сон, пока Фаррада не разбудил шлепок по лицу.

- Проснись, ублюдок! Время играть!

Фаррад был голым и связанным. Ему потребовалось время, чтобы сориентироваться. У него болела и кружилась голова, но он чувствовал все кожей и не мог двигать руками и ногами. Его запястья и лодыжки были связаны, но это было не самое худшее. Он был завернут с головы до пят в пластик; мумифицирован.

- Чт…- попытался он заговорить.

Но что-то его заткнуло. Он ощутил вкус латекса и почувствовал, как что-то длинное и толстое заполняет его рот, почти касаясь задней части горла до того места, где его бы стошнило и, вероятно, вырвало и утопило в собственной рвоте. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять, что это было у него во рту - фаллоимитатор. Кто-то засунул ему в рот фаллоимитатор.

Что-то было у него на глазах, и это усилило ужас Фаррада. Обездвиженный, с “кляпом” во рту и с завязанными глазами, он слышал голос, который его разбудил, и он звучал не дружелюбно. Он звучал совершенно бешено.

- Ты и твой приятель любите насиловать женщин? Ну, сегодня ты - моя женщина!

Это тоже звучало не очень хорошо.

Фаррад ничего не чувствовал. Пластик, обернутый вокруг него от запястий до лодыжек, притуплял все ощущения, по крайней мере, до тех пор, пока его похититель не прорезал маленький шестидюймовый квадрат в пластике прямо под пупком. Затем он безошибочно ощутил укус лезвия бритвы. Его и раньше ранили, но никогда не было так больно. Все другие ощущения на коже были притуплены, и у него не было выбора, кроме как сосредоточиться на боли, боли и злобном рычании своего похитителя. Фаррад попытался закричать, но усилие, казалось, заставило фаллоимитатор скользнуть дальше в его горло, и он чуть не задохнулся. Резка продолжалась, казалось, что он был выпотрошен. Боль была мучительной, его кишки скручивались в узлы, и Фарраду показалось, что его мучитель разрезал ему живот и сжимал его кишки голыми руками. Затем было вскрыто еще одно место. На этот раз на его груди, прямо там, где был его сосок или, скорее, там, где он был раньше. На этот раз Фаррад действительно закричал, несмотря на фаллоимитатор во рту. Он опустошил свои легкие, вдохнул, затем снова закричал; это был высокий, пронзительный звук, который он никогда не мог себе представить. Это совсем не соответствовало его представлению о себе, как о сильном, успешном альфа-самце, у которого была возможность достичь успеха на расстоянии вытянутой руки. Это был звук, который издавала женщина. И он сделал это снова, когда его мучитель срезал еще один квадрат пластика, прямо над его пахом.

Фаррад не был обрезан. Это не было тем, что делали в его культуре. Но в течение нескольких мучительных минут, которые заставили Фаррада пожалеть, что он все еще не без сознания, все еще не заперт за решеткой или даже не мертв, его мучитель избавил его от крайней плоти. Он превратил его из мусульманина в еврея, но, к счастью, не евнуха. Затем Фаррад почувствовал что-то еще, что заставило его закричать еще громче, чем прежде, что заставило его молиться Аллаху о спасении. Большой квадрат был вырезан вокруг его ягодиц, и что-то прохладное, мокрое и скользкое было намазано на его прямую кишку. Смазка. “Астроглайд”, судя по запаху. Его нельзя было принять это за что-то еще.

- Я же сказал, что сделаю тебя своей женщиной. Посмотрим, как ты скажешь копам, что я с тобой сделал. Скажешь им, что тебя похитили и изнасиловали. Затем каждый раз, когда кто-то - друг, коллега, работодатель, подруга - проведет поиск в интернете по твоему имени, всплывет, что тебя изнасиловал другой мужчина. Видишь ли, если бы я просто надрал тебе задницу, ты мог бы сказать кому-то, что тебя избили. Ты мог бы сказать им, что тебя избила кучка парней.

Фаррад почувствовал, как мужчина склонился над его плечом, затем он почувствовал руки мужчины на бедрах, почувствовал, как что-то твердое, длинное и толстое раздвинуло его ягодицы и глубоко вонзилось в его кишки. Фаррад заплакал. Он плакал от боли и унижения, когда его ритмично насиловали.

- Но скажешь ли ты им, что тебя изнасиловали? Cкажешь ли ты им, что мужчина кончил тебе в задницу? Это то, что ты хочешь, чтобы тебя преследовало всю оставшуюся жизнь: обвиняемый насильник и жертва изнасилования? О, а что если тебя осудят и отправят в тюрьму? Знаешь ли ты, что будет с тобой, если все эти заключенные будут знать, что ты был изнасилован? Тебя будут изнасиловать каждый день. Но если хочешь пойти в полицию, я позабочусь о том, чтобы было достаточно образцов ДНК, если действительно захочешь выдвинуть обвинения. Я позабочусь, чтобы не было никаких сомнений в том, что с тобой сделали.

Он почувствовал, как член мужчины утолщается, почувствовал, как твердое тело, прижатое к его спине, напряглось, а затем почувствовал теплый взрыв в чреслах, когда нападавший кончил в него. Фаррад не мог перестать плакать. Когда насильник начал избивать его, бить руками и ногами, Фарраду было все равно. Он надеялся, что этот человек убьет его.

- Нахуй эту суку! Мои адвокаты сожрут ее живьем. Эта чертова шлюха не получит от меня ни копейки!

- Она не просит деньги, Майкл. Она выдвигает уголовное обвинение. Тебя будут судить за попытку изнасилования.

- Это чушь собачья! Мы были в секс-клубе! На чёртовой ферме S&M! Ее бы не было там, если бы она не хотела трахаться!

Отец Майкла покачал головой, положив ладонь на лоб и закрыв глаза.

- С тобой что-то не так, Майкл.

Майкл ухмыльнулся.

- Я в порядке, папа.

- Нет, это не так. Тебе нужно обратиться к психотерапевту, психиатру. Я не допущу, чтобы мой сын превратился в какого-то насильника или серийного убийцу, или что-то в этом роде!

- Ты слишком остро реагируешь, пап. Мы с Фаррадом просто поехали на фетиш-ферму, чтобы посмотреть, что там такое. Цыпочки идут туда, чтобы воплотить в жизнь свои фантазии о том, что их подавляют и доминируют. Я просто давал этой суке то, что она хотела. Кто знал, что она так разозлится? В любом случае это не имеет значения. Я сказал тебе, у меня уже есть адвокат по этому вопросу. Ничего не случится. Вот увидишь. Я мог бы даже подать в суд на эту суку за то, что она сделала с моими балабонами. Пришлось снова их пришивать!

Майкл Эванс-старший посмотрел своему сыну в глаза, положил ладонь на щеку парня, затем провел рукой по своим редеющим волосам, прежде чем уронил голову на ладони и испустил вздох, который, казалось, полностью лишил его жизненных сил. Он вжался в коричневое кожаное кресло, в котором сидел, и выглядел так, словно за несколько секунд постарел на тридцать лет.

- Может быть, что-то должно было случиться. Может, тебе стоит сесть в тюрьму?

- Папа! - Майкл посмотрел на своего отца. - Ты это серьёзно имеешь в виду?

Майкл-старший, казалось, уменьшился еще больше, свернувшись в мягком коричневом кожаном кресле, рухнув туда всем телом.

- Может быть, и нет.

Майкл кивнул. Он похлопал усталого отца по сутулым плечам.

- Все будет хорошо, папа. Вот увидишь.

Майкл наклонился и поцеловал лысину на склоненной голове отца, повернулся и вышел из комнаты. Он схватил с вешалки тонкую ветровку, защищающую от холодного ветра и ночного тумана. Его все еще удивляло, что днем температура может достигать семидесяти градусов[47], а ночью, когда надвигается туман, опускается до сорока[48]. Для Майкла погода в Сан-Франциско была такой же непостоянной, как и его жители. Он схватил с барной стойки бутылку водки "Grey Goose", сделал большой глоток и понес ее к своей машине.

Сотовый Майкла зазвонил, когда он вышел из квартиры и поспешил к черному “Porsche”, припаркованному у тротуара.

- Да?

- Это Фаррад.

Его голос звучал хрипло, слабо. Фаррад дрожал, подавляя рыдания. Майкл никогда не слышал, чтобы его друг казался таким… слабым, таким побежденным. Размазня. Некоторые парни просто не выдерживали давления. Пригрози им тюрьмой, и они развалятся на куски.

- Что случилось, братан? Ты все ещё пуканиш по поводу ареста? Я тебе сказал, мои адвокаты - лучшие в своем деле. Они справятся с этим.

Последовала пауза. Сдавленный всхлип. Потом раздался шепот:

- Кое-кто... большой черный парень... он напал на меня. Он... он... кое-что сделал со мной.

- Что сделал? О чем ты говоришь? Где ты?

- Я в больнице. Берегись, чувак. Быть осторожен. Я… Я думаю, что он может прийти за тобой тоже. Я думаю, это как-то связано с этой шлюхой с фетиш-фермы. Я должен идти. Копы уже здесь.

Телефон отключился, и Майкл тут же повернулся, ожидая, что кто-то подкрадется к нему сзади. На улице было пусто. Он забрался в машину, захлопнул дверцу, запер ее и завел двигатель “Porsche”. Только тогда он почувствовал холодный ветерок на затылке. Волосы у него встали дыбом, а ледяные щупальца страха впились в позвоночник.

Майкл обернулся и одновременно заметил две вещи. Заднее пассажирское стекло было выбито, и на заднем сиденье кто-то сидел... кто-то очень большой с ножом. Паникующий Майкл дернулся вперед. Он потянул за ручку дверцы и ступил одной ногой на тротуар. Вот и все, что ему удалось сделать. Мужчина схватил его за волосы и рывком усадил обратно на сиденье. Майкл завопил. Его крик внезапно захлебнулся, когда он почувствовал холодную сталь на своем кадыке.

- Заткнись и поезжай.

- Не убивай меня!

Лезвие вонзилось в его кожу, и Майкл вскрикнул. Теплая, влажная струйка стекала по его шее.

- Если не захлопнешь эту чертову дверцу и не поставишь ногу на газ, я сделаю тебе вторую улыбку. Ты понял?

Голос был глубоким, серьезным, злым. В нем не было намека на блеф. Во всяком случае, казалось, что человек делал все возможное, чтобы удержать себя от перерезания горла Майклу.

Майкл повиновался, закрыв дверцу и поехал дальше в парк. Мужчина быстро и грубо обыскал его. Майкл плакал, как ребенок.

- Без пистолета? А ты дерзкий сукин сын, не так ли? Насилуешь женщину, и тебе даже не приходит в голову, что кто-то может захотеть отомстить?

- Н-н-не д-д-д-елай мне больно, ч-ч-увак. Это было... это было просто недоразумение. Я не хотел причинить ей боль. Мы все просто веселились. Она хотела этого. Говорю тебе, она этого хотела.

На заднем сиденье воцарилась тишина. Майкл посмотрел в зеркало заднего вида и увидел только темный силуэт, тень, которая была темнее и плотнее, чем другие тени.

- Ты слышишь меня, чувак? Я не хотел ничего плохого!

- Не называй меня “чувак”. Поверни налево прямо здесь, ублюдок.

Мужчина провел его через серию поворотов по знакомым улицам, и, наконец, привел его в Golden Gate Park.

- Ни за что, чувак. Я не поeду туда!

- Я собираюсь сделать это очень просто, Майкл. Если ты сделаешь, как я говорю, я не убью тебя. Я собираюсь сделать тебе больно. Я собираюсь сделать тебе очень больно. Но, я не убью тебя. Но, если ты начнешь сопротивляться… Если не сделаешь именно то, что я говорю, я выпотрошу тебя, как рыбу. У тебя есть всего несколько секунд, чтобы решить, как это будет происходить. Потом я начну пускать тебе кровь. Я не убил твою маленькую “подругу”, но мог бы. Но я обещаю, если ты не сделаешь в точности так, как я говорю, я отрежу тебе чертову голову, разрежу живот и украшу этот красивый спортивный автомобиль стоимостью восемьдесят тысяч долларов твоими внутренними органами. Теперь поезжай!

Майкл надавил на акселератор и направил “ Porsche” в парк.

- Выключи фары.

- Но... я не смогу увидеть дорогу.

- Там полная луна. Ты сможешь видеть просто отлично. Выключи ёбаные фары.

Майкл начал дрожать. Он почувствовал легкое облегчение, зная, что этот человек не убил Фаррада. Что бы ни делал с ним этот человек, Фаррад был еще жив. Прошло меньше часа с тех пор, как Майкл говорил с ним. Но Фаррад сказал, что человек сделал с ним «кое-что». Так выразился Фаррад. «Kое-что…» Как будто все, что было с ним сделано, было слишком ужасно, чтобы выразить словами.

Рыдания сорвались с дрожащих губ Майкла. Он начал хныкать и рыдать, когда его воображение вызвало видения кастрации и других, более ужасных форм генитальных пыток. Однажды он увидел в журнале модификаций тела фотографию человека, у которого пенис был разрезан пополам, ряд колец вставлен с каждой стороны. Яички Майкла крепко сжались, с его губ вырвалось хныканье.

- Останови машину.

Они были в районе парка, который не был виден с главной дороги. Плотные деревья и другая листва сформировали толстый навес, который блокировал звезды и луну. Уличные фонари не доходили так далеко, поэтому тьма была абсолютной. Никто не увидит и не услышит их. Майкл слышал звуки грохочущих волн из залива Сан-Франциско. Это был изолированный, одинокий звук. Безнадежный звук.

- Пожалуйста, не делай этого. Не делай этого!

Задняя дверца открылась, и Майкл заплакал, когда огромный темнокожий мужчина с очень большим ножом рванул водительскую дверцу и вытащил его из машины за волосы, несколько раз ударив по лицу, уронив его в грязь. Лицо Майкла было изранено, кровоточило, покрыто синяками и опухло.

- Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Нет. Нет. Нет. Неееееет!

Удары были не самым страшным. Выйдя из машины, мужчина начал срезать с Майкла одежду. Майкл пытался сопротивляться, но каждая попытка защитить себя была встречена ударами, которые заставляли мир вращаться. Майкл несколько раз терял сознание. В последний раз, когда он пришел в себя, то обнаружил себя голым, лицом вниз, с клейкой лентой вокруг запястий и лодыжек, а огромный черный мужчина вторгся в его задний проход рукояткой огромного охотничьего ножа. Майкл закричал, когда мужчина вонзил, обтянутую кожей, рукоятку ножа глубоко в его внутренности без всякой смазки, кроме собственной грубой силы. Было такое чувство, что его анус вырезали, как яблоко. Кровь хлестала из его прямой кишки и стекала по ягодицам, а мужчина продолжал насиловать его ножом. Клейкая лента вокруг рта Майкла заглушала его мучительные крики, хотя вряд ли кто-нибудь услышал бы его так глубоко в Golden Gate Park.

Мужчина вытащил из машины большую спортивную сумку и достал бейсбольную биту, затем он вернулся и вынул бутылку Серого гуся, которую Майкл привез с собой из бара отца. Он вытащил нож из ануса Майкла и заменил его бутылкой, все глубже и глубже вставляя ее, используя собственную кровь и кал Майкла в качестве смазки. Кишки Майкла сжались, когда он почувствовал, как прохладная стеклянная бутылка наполняет его покалеченную прямую кишку. Затем мужчина встал, поставил ногу на поясницу Майкла, чтобы удержать его на месте, и поднял биту. Майкл закричал и попытался уклониться, зная, что должно было случиться дальше. Человек сильно ударил, вбив бутылку в толстую кишку и разбив ее вдребезги.

То, что ощущалось, как сотня осколков стекла, глубоко проникло в геморроидальную ткань Майкла. Затем человек использовал рабочий конец биты, чтобы глубже вдолбить стекло, работая плечами и громко хрипя от усилия. Он засунул биту как можно глубже, сумев проникнуть почти на шесть дюймов[49] в анус Майкла, разрывая кровеносные сосуды, когда зазубренные осколки глубоко врезались в его прямую кишку. Прежде чем залезть обратно в машину, мужчина помочился по всему Майклу, стараясь направлять теплый поток в его лицо.

Майкл все еще был в сознании, крича от адской неописуемой боли, когда мужчина наклонился и прошептал ему на ухо. Лицо мужчины было полностью в тени. Глаза и рот окружены тьмой, которая текла в окружающую ночь. Майклу потребовалось время, чтобы понять, на что он смотрит. Лыжная маска. Его нападающий был одет в какую-то черную лыжную маску из лайкры.

- Я мог бы кастрировать тебя навсегда. Я должен был кастрировать тебя. Ты ничего не будешь доказывать в суде. Даже если ты расскажешь полиции, что я с тобой сделал. Даже если они поймают меня, один из моих хороших друзей приедет к тебе в гости и заберет у тебя все, что я захочу, чтобы он взял. Отрежет это и принесет мне. Понимаешь?

Майкл кивнул, все еще рыдая и хныкая.

- Если будешь оспаривать обвинения в суде. Если попытаешься выставить Наташу какой-то шлюхой, которая попросила себя изнасиловать. Я рассержусь. Я приду за тобой снова. Понимаешь?

Майкл снова кивнул.

- Теперь, когда доберешься до телефона, я хочу, чтобы ты позвонил в больницу, cпросил Наташу, и я хочу, чтобы ты извинился перед ней. Я хочу, чтобы ты умолял ее простить тебя. Если ты этого не сделаешь, я приду за тобой снова. Ты понимаешь, кусок дерьма?

- Да! Да, я понимаю! Больше не делай мне больно! Не убивай меня!

Мужчина в черной маске забрался в машину Майкла и уехал, оставив Майкла голым в парке с бейсбольной битой, все еще торчащей из его кровоточащей задницы.

Зазвонил телефон, и каждый нерв завибрировал в такт этому звуку. Мне хотелось кричать. Моя голова была затуманена от болеутоляющих таблеток, но боль все еще была там, стуча как гром между ушами. Мигрень величиной с гору Сент-Хеленс.

Я вспомнила, где находилась. Почему я была там. Попытка изнасилования. Это была старая история, но я решила оставить ее в прошлом. Встреча с Кеньяттой должна была означать конец пьяных изнасилований на свиданиях. Он должен был охранять меня, но его не было рядом, чтобы защитить меня.

Шли часы. Медсестры приходили и уходили, проверяя мои жизненные показатели, спрашивая меня, как я себя чувствую и нужно ли мне что-то для нервов. Я смотрела сериалы и игровые шоу. Пришел психиатр, посмотрел на мою карту, затем спросил меня, есть ли у меня ночные кошмары, проблемы со сном, боюсь ли я покинуть больницу и пойти домой, и, наконец, главный вопрос:

- Были ли у вас какие-нибудь суицидальные мысли?

Я засмеялась. Я не знаю, почему. Я просто подумала, что это смешно. Мысль о самоубийстве посещала меня почти каждый день. Мне даже было приятно сознавать, что всегда есть выход из этого безумия, если оно становится слишком грубым. Но не сейчас. Каким бы безумным это ни казалось, Кеньятта дал мне то, ради чего стоит жить. У меня была цель. Мысль о том, чтобы "уйти", прежде чем достичь этой цели, была самой далекой от моего разума.

Психиатр ушел, и я попыталась уснуть. Все мои мечты были фантазиями, когда я погружалась в те сумерки между пробуждением и глубоким сном; я мечтала о том, чтобы Кеньятта пришел, чтобы спасти меня, отвез меня обратно к себе домой и принялся купать, как в ту ночь перед аукционом рабов. Залечил мои раны, натер меня лосьонами и ароматизированными порошками и одел в меха. Я улыбнулась и заплакала. Затем зазвонил телефон. Я быстро схватила его, надеясь, что это Кеньятта. Я почти произнесла его имя, пока этот отвратительный голос не заскулил по телефону. Только на этот раз он был менее бесцеремонным, лишенным всякой угрозы. Он звучал слабо. Изранено. Это был едва шепот, но я все равно узнала его.

- Мне жаль. Я так виноват. Я… мы… не хотели тебя обидеть. Пожалуйста... скажи ему остановиться. Ладно? Скажи ему, что мы признаемся. Ладно? Скажи ему... нам очень жаль. Просто отзови его. Нe... не позволяй ему... не…

Я повесила трубку. Не было никаких сомнений, кто это был - тот самый мудак, который звонил и угрожал мне раньше. Только сейчас кто-то угрожал ему. Он звучал совершенно сломленным. Испуганным. И я знала, кто это сделал. Я улыбнулась. Я даже засмеялась. Слезы радости текли по моему лицу. Кеньятта все еще любил меня. Он все еще присматривал за мной, защищал меня. Сон стал легким. Я перевернулась на бок и свернулась в позе зародыша. Я думаю, что я все еще улыбалась, когда заснула.

- Котенок? Ты в порядке?

Он был здесь.

Я проснулась, и он улыбнулся мне. Я обняла его, притянула к себе в кровать и заплакала на его груди.

- Ты здесь. Я думала, что ты не придешь. Я так по тебе скучала.

- Я тоже скучал по тебе, котенок.

Я прижала его руку к своей груди, потом посмотрела на нее. Костяшки пальцев были разбиты и распухли. Я поцеловала их и прошептала ему:

- Спасибо.

Он улыбнулся в ответ и кивнул.

- Они выписывают тебя. Они сказали, что у тебя нет серьезных травм. Просто небольшой синяк. Нет сломанных костей или чего-то еще. Они также не нашли никаких доказательств изнасилования. Нет вагинальных или ректальных кровоподтеков, или разрывов. Должно быть, Делия добралась до тебя раньше, чем они смогли...

- Отвези меня домой, папочка. Я хочу домой, - заскулила я, прижимая руку Кеньятты к лицу, пока плакала.

Кеньятта отпрянул, оторвав руку от меня. Выражение его лица было шоком и отвращением. Он смотрел на меня так, словно поймал меня, когда я раздвигала ноги для другого мужчины. Я почувствовала, как напряглось его тело. Атмосфера в комнате изменилась. Казалось, что весь кислород был внезапно высосан. Я была смущена. Мое тело дрожало.

- Ты что, прекращаешь? Ты сдаешься?

- Я…

- Тогда скажи стоп-слово, если хочешь, чтобы все закончилось.

- Кеньятта, я… ​​ меня чуть не изнасиловали!

Это, казалось, разозлило его еще больше. Я ничего не понималa. Что происходит? Почему он относился ко мне таким образом? Я смотрела на него, открыв рот, и незаданные вопросы вертелись у меня на языке. Делия вошла в комнату, и я посмотрел на нее, мои глаза умоляли ее о помощи, но она не смотрела на меня. Как будто из воздуха Кеньятта достал книгу «400 лет угнетения». Мое сердце упало, зная, что сейчас произойдет.

-…В Африке, - начал он, - главная роль женщины заключалась в том, чтобы воспитывать детей. Матери занимали почетное место в большинстве африканских обществ. На американских плантациях этa роль была извращена, когда африканские женщины принуждались вступать в сексуальные отношения с другими рабами и даже с самим рабовладельцем, чтобы увеличить ценную рабочую силу и удовлетворить похотливые желания своего белого хозяина. Дети, рожденные от спаривания с владельцами плантаций и их рабынями, автоматически были порабощены. Средняя рабыня рожала своего первого ребенка в девятнадцать лет, и рожала по крайней мере одного ребенка каждые два с половиной года, пока она оставалась плодовитой. Многие из этих детей были рождены после изнасилования. Закон запрещал рабам защищать себя от физического и сексуального насилия, и подвергал жестокому избиению со стороны их хозяев или любовниц за это. Поэтому изнасилование их рабовладельцами и другими белыми мужчинами было постоянной реальностью для женщин-рабов, реальностью, которая игнорировалась белым христианским обществом…

Делия отвернулась и уставилась в пол, когда Кеньятта захлопнул книгу - последнее слово в споре, который по-настоящему не начался.

- Это часть реальности моих предков. Все это! Ты не можешь принять это? Ты знаешь, что сказать, если хочешь. Скажи это!

Его глаза были злы. Это напугало меня, смутило меня еще больше.

- Ты хочешь уйти?

Я опустила голову. Моя нижняя губа дрожала, и слезы текли из моих глаз в бесконечном потоке горя.

- Нет. Я все еще здесь.

Делия передала мне мой наряд. Сунув сарафан, который я надевала во время поездки в больницу, в пластиковый пакет, она вытащила латексный и кожаный корсет, подвязки, леггинсы и шипованный собачий ошейник, который стал моей униформой на ферме. Я заплакала, когда снова их надела.

- Пора идти, - сказал Кеньятта, и мы вместе покинули больницу.

Я держалась за Кеньятту, когда он шел по коридору. Я уткнулась головой в пространство между его грудью и его плечом, сжимая его так, будто могла удержать его там силой и не дать ему снова покинуть меня.

Я вернулась к плугу, и дни и недели потянулись медленно. Госпожа Делия не делала поблажек после моего испытания, и любая лень с моей стороны сопровождалась поркой. В некоторые дни я поливала поля и сажала виноградные косточки. В другие я собирала виноград до заката и приносила его на винодельню в корзине. Неизбежно меня вернули к плугу.

Мое тело стало сильнее, стройнее. Я соблюдала диету из моркови, тыквы, лука, перца, окры, ямса, помидоров, листовой зелени, кукурузы, черноглазого гороха, риса, картофеля, арбуза, грейпфрута, яблок и винограда, много-много винограда. Мясо любого вида было редкой роскошью и обычно состояло из очень небольшого количества свинины, курицы и говядины, из частей свиньи, коровы и курицы, которых я никогда раньше не считалa съедобными. Мозги, языки, кишечник, глаза, челюсти и копыта были не редкостью при скудном рагу, которое мне предоставляли. Я не знала, была ли эта, почти веганская, диета и отвратительные куски мяса, которые мне давали, еще одной главой в моем образовании о жизни африканских рабов или в плане Кеньятты - преобразовать мое толстое пышное тело в еще одно, в соответствии с современной американской женской эстетикой. То есть - в тощее. Я спросила об этом Госпожу Делию и была удивлена, когда она вытащила свою собственную копию книги, которая стала моей Библией. Это был первый раз, когда я видела ее с ней. Она вышла из комнаты и вернулась с ней подмышкой. Все время, пока она говорила, я смотрела на книгу, гадая, откуда она ее взяла, может быть, Кеньятта где-то в доме, наблюдает за мной и дал ей почитать мне книгу. Я была так погружена в свои мысли, что мои глаза, должно быть, остекленели. Госпожа Делия привлекла мое внимание сильным ударом тыльной стороной ладони, от которого у меня покраснела щека и заслезились глаза.

- Будь внимательнее!

- Да-да, Госпожа, - пробормоталa я, внезапно очнувшись от своей фуги.

-…Рис и овощи были основным продуктом рациона на Юге. Мясо было относительной роскошью и выдавалось только небольшими порциями, состоящими в основном из отходов, оставленных со стола Xозяина. Эти столовые отходы были частями животного, которые рабовладельцы и их семьи считали непригодными для употребления. Ноги, копыта, челюсти, глаза, мозги, ребра, языки, органы, череп и кишечник убитых животных были отданы рабам в качестве дешевой формы питания. Лучшие нарезки были зарезервированы для стола хозяина. Эти нежелательные порции были приготовлены с любыми травами, специями и овощами, которые были распространены в этом районе, и их можно было легко найти. Изобретательные рабы превращали эти отходы животных во вкусную еду. Некоторые блюда, приготовленные первыми рабами, такие как свиная кишка (читтерлинг) и куриная печень (гиззард), теперь считаются южными деликатесами…

Я кивнула и больше никогда не жаловалась на еду. Я была рабыней, и это дерьмо было тем, что ели рабы. Мне нужно было быть такой же изобретательной, как те первые рабы, и попытаться сделать что-нибудь вкусное из этих ужасных клочков мяса, костей и органов. Я начала готовить еду самостоятельно, экспериментируя с разными травами и специями, пока не смогла создать рецепты почти для каждого странного кусочка животного мяса, который был брошен передо мной. Это помогло сделать мое рабство более терпимым.

Однажды на ферму пришла полиция, чтобы узнать о двух мужчинах, которые напали на меня. Два офицера возникли у нашего порога, и Госпожа Делия позвала меня с поля, чтобы поговорить с ними. Мне нужно было время, чтобы переодеться. Я все еще была почти без одежды. Я присоединилась к двум детективам в семейной комнате. Один был высокий мужчина азиат, в рубашке и галстуке с короткими рукавами, и невысокий черный парень, который напомнил мне Дэнни Гловера минус пять или шесть дюймов в высоту. Они стояли, когда я вошла они встали и представились. Я забыла их имена через несколько секунд.

- Похоже, что оба мужчины, напавшие на вас, подверглись жестокому сексуальному насилию со стороны неизвестного нападавшего. Они оба решили признать себя виновными в нападении на вас, в обмен на сделку о признании вины. Вы что-нибудь знаете об этом?

- О чем? Кто на них напал? Нет, детектив. Я не знаю, кто это сделал. Я лежалa в больнице, приходя в себя после того, как эти два ублюдка надрали мне задницу.

- И вы никому не звонили - ни своему парню, ни родственнику, ни кому-нибудь еще? - спросил высокий детектив-азиат.

- Нет. Вы можете проверить мои телефонные записи. Я никому не звонила.

- О, мы проверим. И если что-нибудь найдем, мы вернемся.

- Детектив? Вы спрашивали их, кто это сделал? Они дали вам описание?

- Мы их спрашивали, но они молчат. Кто бы ни был тот парень, который это сделал, он напугал их до усрачки. Они ничего не скажут.

- Что он... что тот злоумышленник сделал с ними? - спросила я.

Тут заговорил двойник Дэнни Гловера:

- Никто ничего не сказал, кроме того, что один был частично обрезан и избит до полусмерти. Другой был изнасилован, сначала бутылкой, которая была разбита в его прямой кишке, а затем бейсбольной битой. Его покалечили довольно сильно. Я не думаю, что его кишечник когда-нибудь снова будет функционировать как следует. Он будет в подгузниках для взрослых до конца своей жизни.

Они ушли, и я больше никогда их не видела. Двое парней, которые напали на меня, получили по пять лет вместе с штрафами и испытательным сроком. По общему мнению, они выйдут через два с хорошим поведением. Мне было все равно. Я уже получила отмщение. Кеньятта позаботился об этом.

Я собирала виноград в тот день, когда Госпожа Делия подошла ко мне и объявила о моем освобождении. Я бы не поверила ей, если бы не увидела Кеньятту позади нее, стоящего на крыльце главного дома. Он выглядел как мираж для меня. Я видела его так много раз в своих снах и фантазиях, мне было трудно убедить себя, что он настоящий.

- Ты свободна, девочка.

- Я… Я, что...?

Мой разум не мог понять слова, исходящие из уст Госпожи Делии. Как будто она говорила на каком-то иностранном языке. Что она имела в виду, говоря, что я была свободна? Слова не имели смысла.

- Твое рабство окончено. Ты свободна!

Госпожа Делия выглядела взволнованной. Я была все еще смущена. Я хотела поделиться с ней волнением. Я чувствовала, что должна была быть счастлива, но все, что я чувствовала, это глубокий страх и неуверенность. Я больше не знала, что означает свобода в моей новой жизни. Я не знала, что это значит для Кеньятты и меня. Я сделала это? Вернусь ли я к жизни с Кеньяттой? Я пережилa только половину из четырехсот дней угнетения. Это не могло быть закончено, но на крыльце стоял Кеньятта. Я уронила свою корзину с виноградом и подбежала к нему, споткнувшись, порезав босые ноги о камни и ветки, не заботясь об этом, только желая снова оказаться у него на руках. Слезы текли из моих глаз и брызнули по моим щекам, когда я мчалась против ветра. Я рыдала, улыбалась и смеялась. Я чувствовала, что схожу с ума. Я была так счастлива. Все мои страхи и неуверенность ненадолго покинули меня, когда я сосредоточилась на Кеньятте, и единственной мыслью было достичь его. Мир снова обретет смысл, вся моя боль исчезнет, ​​если я смогу просто добраться до этого подъезда и вернуться к Кеньятте.

Кеньятта улыбнулся, когда я добралась до него. Я была истощена, тяжело дышала. Он протянул руки и поднял меня, как пучок листьев, который можно было бы унести легким ветерком, если бы не его объятия.

- Ты возвращаешься домой.

Мои ноги ослабли. Я рухнула в его объятия, заплакала в его мощную грудь. Кеньятта без труда подхватил меня и отнес к своей машине.

Поездка домой была сюрреалистичной. Мир казался мне уже совсем другим. Все выглядело больше, ярче, громче, быстрее, чем я помнила. Это было ошеломляюще, пугающе. Я цеплялась за руку Кеньятты, чувствуя себя в безопасности от его толстого бицепса. Я закрыла глаза и сосредоточилась на звуке его дыхания, запахе его одеколона, его пота, его свежей, только что выстиранной одежды. Прошло почти два месяца с тех пор, как я ездила в машине. После моей поездки в больницу и обратно. Теперь я возвращалась домой, чтобы быть со своим любовником, моим Господином, моим мужчиной.

В тот вечер Кеньятта приготовил нам ужин. Лосось на гриле и креветки в креольском соусе. Анжелы там не было. Вся ее одежда исчезла из шкафа. От нее не осталось и следа. Я приняла душ, сделала прическу и даже сделала макияж впервые почти за год. Я была одета в мою старую одежду. Все снова стало нормальным.

- Я так счастлива сейчас. Так приятно быть дома.

- Я скучал по тебе, - ответил Кеньятта, беря мою крошечную руку в свою.

- Мне было так грустно без тебя. Я не знала, что делать. Hе могу поверить, что все кончено.

Мы сидели за кухонным столом, ели, держались за руки и улыбались друг другу. Кеньятта все еще улыбался мне, когда вытащил книгу.

-…В 1865 году, после окончания Гражданской войны, президент Соединенных Штатов Авраам Линкольн разработал план реконструкции Юга. Бюро Фридмана было создано, чтобы помочь тысячам бывших рабов осуществить плавный переход в общество. Бюро по делам беженцев, вольноотпущенных и заброшенных земель было одним из ранних агентств социального обеспечения, предоставляющих продовольствие, кров и медицинскую помощь черным и белым, нуждающимся после Гражданской войны. Однако наибольший успех был достигнут при создании 3000 школ для чернокожих и самых первых колледжей для чернокожих в Америке. По оценкам, 200000 афроамериканцев, которые ранее были лишены права на образование, учились читать и писать…

-…Закон о гражданских правах 1866 года объявил всех афроамериканцев гражданами США, что противоречило решению Верховного суда 1857 года по делу Дреда Скотта, в котором было заявлено, что ни раб, ни потомок раба не могут быть гражданами США. В 1868 году была предложена 14-я Поправка, согласно которой все люди, родившиеся или натурализованные в США, были гражданами, обязывала все штаты уважать права граждан США, независимо от расы, вероисповедания или цвета кожи, предоставляя всем гражданам равную защиту в соответствии с Законом, и обеспечить всех граждан надлежащей правовой процедурой. 15-я Поправка была предложена в 1869 году. Она запрещала любому штату отказывать гражданину в праве голоса по признаку расы, цвета кожи или предыдущего состояния рабства. Закон о гражданских правах 1875 года был последней из реформ в области гражданских прав, начатых в эпоху Pеконструкции. Он гарантировал равное размещение в общественных местах, таких как гостиницы, железные дороги, театры и т.д., и запретил судам исключать афроамериканцев в качестве присяжных заседателей. Северные солдаты были размещены на Юге, чтобы обеспечить соблюдение законов о восстановлении и защитить права освобожденных рабов, а также защитить их от нападений белых на Юге...

У меня отвисла челюсть. Я никогда не слышал ни о чем подобном. Если все это правда, то что же произошло? Когда все пошло не так? Америка, похоже, все сделала правильно. Они сделали все, чтобы обеспечить чернокожим равные права, хорошее образование, свободу от дискриминации. Что случилось?

Кеньятта продолжал читать. Я ловилa каждое слово, не испытывая того же страха, который обычно испытывала, когда Кеньятта читал книгу. То, что я чувствовала, было волнением, любопытством и чем-то большим, чем замешательство. Почему я не знала всего этого?

-…Жизнь бывших рабов значительно улучшилась во время Pеконструкции. Многие афроамериканцы были поражены своими новыми правами. Теперь они были полноправными гражданами. Они могли голосовать, ходить в школу, работать за честную зарплату и даже баллотироваться на государственные должности. Хирам Ревелс был первым афроамериканцем, избранным в Сенат Миссисипи. Афроамериканцы были избраны на государственные должности в городах по всей стране. Там были черные шерифы, черные мэры и черный руководитель образования…

Кеньятта внезапно закрыл книгу, взял вилку и возобновил трапезу, оставив меня в подвешенном состоянии.

- Но что случилось? Этого не может быть! Что насчет Джима Кроу[50]?

Кеньятта улыбнулся, положил вилку, вытер рот салфеткой и снова взял меня за руку. Он смотрел на меня глазами, полными тепла, терпения и понимания. Моя душа упала в эти глаза.

- Давай не будем портить день. Для всего этого достаточно времени.

И вот тогда я понялa, что мое обучение черному опыту в Америке еще не закончилось. Это была лишь передышка, так как 14-я и 15-я Поправки были краткой передышкой в ​​истории чернокожих американцев. Я пыталась наслаждаться остальной частью моей еды, но я не могла. Мой разум продолжал возвращаться к книге, удивляясь, как “законы Джима Кроу” учитывают то, что Кеньятта только что прочитал мне, и как они будут влиять на нашу жизнь, что, я была уверена, будет в самом ближайшем будущем.

Прошло ровно три дня нормальности и блаженства. Мы ходили по магазинам вместе, как пара. Ходили ужинать в дорогой французский ресторан в центре города. Однажды мы даже оделись и пошли посмотреть, как балет в Сан-Франциско исполняет «Дракулу» Брэма Стокера. И, конечно же, мы занимались любовью. Мы занимались любовью каждый день, два или три раза в день.

В последний день моей отсрочки я проснулась от прикосновения языка Кеньятты к моему клитору и его мощных рук, обхвативших мои ягодицы, как будто он держал большую чашу и пил из нее, как дикарь, жадно поглощая ее содержимое. Судя по его энтузиазму, чаша, образованная его руками, содержала что-то необычайно сладкое и опьяняющее. То, что это «что-то» было мной, заставило меня чувствовать себя еще более особенной, любимой, желанной. Его язык закрутился, щелкнул и вонзался мне в клитор. Я стонала, пока этого было недостаточно, чтобы выразить экстаз, который я испытывала, и затем я закричала, выдыхая свою душу в эфир и вдыхая ее следующим вдохом, когда маленькая смерть одолела меня. Первый оргазм за день я испытала сразу после пробуждения. А потом Кеньятта трахнул меня.

Он забрался на меня и погрузился в меня. Я все еще была напряжена после столького времени без него, и это было так больно, как никогда не было больно с тех пор, как я была девственницей. Но Кеньятта был нехарактерно нежным... сначала.

Он прошептал мне на ухо, раздвигая мои половые губы головкой своего члена. Я поморщилась и захныкала.

- Я люблю тебя, Kотенок. Как хорошо, что ты вернулась домой. Я скучал по твоей милой улыбке. Я скучал по твоему смеху. И я скучал по этой замечательной киске.

Все мое тело содрогнулось при звуке его голоса, Павловского отклика, который резонировал до глубины души. Каждый комплимент был как пища для голодных, возлияния для усталых и обезвоженных. Я проглотила их, наслаждаясь его словами так же, как и его членом.

Слюна Кеньятты и мой собственный оргазм сделали меня скользкой и мокрой, и он легко скользнул в меня. От боли у меня перехватило дыхание, прежде чем смениться смазывающей волной удовольствия, когда Кеньятта начал медленно молотить и толкать, двигая бедрами медленными полукругами, когда его член, казалось, касался моего позвоночника. Он схватил меня за полные бедра, используя их в качестве рычага, поднимая меня с матраса, чтобы встретить каждый толчок, когда его любовные ласки становились менее нежными.

Он закинул обе мои ноги себе на плечи, поддерживая зрительный контакт, когда долбил внутри меня, зверствуя над моей киской. Я ущипнула его соски, пытаясь заставить его кончить, прежде чем он сломает меня, но обнаружила, что моя собственная плоть отвечает на его грубые ласки толчками удовольствия. Неожиданный оргазм охватил меня, когда Кеньятта откинул голову назад и заревел. Его тело напряглось, когда он выстрелил своим семенем глубоко в меня. Мое влагалище чувствовало себя разбитым и опухшим. Мой клитор чувствовал себя так, словно его использовали в качестве боксерской груши, тем не менее, я жёстко кончила. Мое тело дернулось и забилось в конвульсиях от силы внезапного оргазма. Кеньятта все еще смотрел мне в глаза, наблюдая, как я кончаю. Когда я лежала неподвижная и измученная, он улыбнулся мне.

- Я люблю тебя, Kотенок.

- Я тоже тебя люблю, Кеньятта.

В тот день мы пошли в ювелирный магазин. Мы выбрали обручальное кольцо, чтобы оно соответствовало обручальному кольцу, которое все еще было у Кеньятты. Мы пошли в магазин для новобрачных, и я примеряла платья. Я сияла, пока продавщицы жужжали вокруг меня, рассказывая, как мило я выгляжу в этом платье или в том платье, и какую прекрасную пару мы создали. Я не могла представить себе более идеальный день. Все, что я пережила за последние 300 дней, казалось воспоминанием. Потом мы пошли домой, и реальность дала жесткого пинка моей наивной заднице.

Мы только что вошли, когда я заметила, что мои сумки были упакованы и стояли у двери. Следующим, что я заметила, была Анжела, лежащая на диване с индийской женщиной в красивом красно-золотом сари, которую я никогда раньше не видела. Я предположила, что женщина была новой девушкой Анжелы. Но это не объясняло, почему все мое дерьмо было упаковано.

- Привет, Анжела. Что происходит? - я повернулась к Кеньятте и указала на свои упакованные сумки. - В чем дело?

На этот раз, когда Кеньятта открыл книгу, я знала, что мне не понравится то, что он собирался прочитать.

-…Только через десять лет после принятия 14-й и 15-й Поправок, предоставляющих освобожденным рабам полное гражданство и равные права, федеральные войска отошли с Юга, вернув его местному белому правлению. Республиканская партия, которая тогда была борцом за права на восстановление и свободу, утратила контроль над национальной властью. С конца 1870-х годов законодательные собрания южных штатов, которые больше не контролировались "мешочниками" и вольноотпущенными, приняли законы, требующие отделения белых от «цветных людей» в общественном транспорте и школах. Любой, кто сильно подозревался в “чёрном” происхождении, был для этого «цветным человеком». Парки, кладбища, театры и рестораны были отделены друг от друга, чтобы предотвратить любой контакт между черными и белыми на равных с обществом. В 1890 году, несмотря на то, что 16 чернокожих в то время занимали свои посты и голосовали по этому вопросу, Генеральная Ассамблея Луизианы приняла закон, запрещающий черным и белым людям ездить вместе по железной дороге. Дело, оспаривающее закон, “Плесси против Фергюсона”, было передано в Верховный Cуд США в 1896 году. Закон, наряду с аналогичными законами на уровне штатов и на местном уровне, был кодифицирован Верховным Cудом, постановившим, что общественные учреждения для черных и белых могут быть «отдельные, но равные». Непосредственным результатом решения было то, что на всем Юге они должны были быть отдельными. Южные штаты начали ограничивать право голоса тем, кто владел собственностью или умел хорошо читать, тем, чьи деды могли голосовать, тем, у кого были “хорошие рекомендации”, тем, кто платил подушные налоги или мог пройти любое количество тестов, не требуемых от белых избирателей. В 1896 году в Луизиане было зарегистрировано 130334 чернокожих избирателей. Восемь лет спустя только 1342 – 1% - смогли принять новые правила штата…

-…Эти новые законы, отделяющие чернокожих от белых, были известны как «Законы Джима Кроу», уничижительный эпитет для чернокожих, произошедший от песенки «Прыгай, Джим Кроу», спетой в 1828 году Томасом Райсом, эмигрантом из Англии, исполнявшим её с вымазанным жжёной пробкой лицом, наряду со многими подражателями. “Законы Джима Кроу” распространились по всему Югу и быстро стали образом жизни. В Южной Каролине многие компании не разрешали черным и белым сотрудникам работать в одной комнате, входить в одну дверь или даже смотреть в одно и то же окно. Многие отрасли вообще не нанимают черных. Профсоюзы приняли правила, прямо запрещающие чернокожим работникам вступать в профсоюз, которые затем исключили их из профсоюзов, положив начало циклу хронической безработицы и экономического бесправия, который продолжается и по сей день…

-…В Ричмонде черные не могли жить на той же улице с белыми. К 1914 году в Техасе было шесть целых городов, в которых не было чернокожих жителей. В Мобиле, штат Алабама, черные не могли покинуть свои дома после 10 часов вечера. Знаки «Только для белых» или «Цветные» стали обычными достопримечательностями по всему Югу, разделяя бассейны, ванные комнаты, рестораны, театры, кассы, фонтанчики для питья, даже входы и выходы. Были отдельные парки, телефонные будки, тюрьмы, больницы, детские дома, церкви, школы и колледжи. Черные и белые студенты должны были использовать отдельные наборы учебников. Некоторые юрисдикции не позволяли даже хранить книги вместе. Суды хранили отдельные Библии для присяги в качестве свидетеля: однa - для черных свидетелей, и однa - для белых…

-…Штаты на Севере также не остались без влияния “Джима Кроу”. Дискриминация распространялась, как рак. Неписаные правила запрещали чернокожим работать на белых работах в Нью-Йорке и не допускали их в белые магазины в Лос-Анджелесе. В 1915 году Ку-Kлукс-Kлан был возрожден, и линчевания и сжигания на крестах "наказывали" чернокожих, которые не подчинялись "законам Джима Кроу", используя страх насилия, чтобы удержать чернокожих "на их месте"…

Я покачала головой. И снова радость сменилась болью, восторг - разочарованием. Несколько часов назад мы выбирали обручальные кольца, a теперь моя жизнь, мой мир снова перевернется с ног на голову

- Это - Шакила Гити. Она художник-Мехнди.

- Мехнди?

- Татуировщица. Она делает татуировки хной.

- Татуировки хной?

Я посмотрела на женщину в разноцветном сари. Потом на Анжелу, которая улыбнулась мне. На ее лице не отразилось ни капли враждебности, которую она проявила ко мне при нашей первой встрече, до того, как мы трахнулись. То, что я увидела, было что-то новое, что-то похуже... жалость.

- Кто будет делать татуировку?

Кеньятта улыбнулся. Это было ужасное зрелище. В выражении не было ничего теплого. Впервые я распознал в нем намек на озорство и злобу. Он получал удовольствие от этого.

- Ты. На твоем лице.

- На моем лице? Почему?

- А как еще ты узнаешь о дискриминации? Ты хочешь знать, каково это темнокожим людям ходить на собеседование, подавать заявление на получение банковского кредита, ходить в универмаг, а их будут судить, увольнять, презирать в ту минуту, когда они смотрят на твое лицо? Твое лицо сделает тебя гражданином второго сорта, таким же, каким мы были семьдесят лет после провозглашения эмансипации, свободным, но не свободным, эмансипированным, но все еще угнетенным. Куда бы ты ни пошла, люди один раз посмотрят на тебя и прикрепят к тебе с полдюжины негативных стереотипов.

Я покачала головой. Слезы капали из моих глаз.

- Пожалуйста, Кеньятта. Нет. Я… Я не могу этого сделать.

Кнуты, цепи. Тяжелый труд. Ужасная еда. Боль. Я могла бы пережить все это снова, если бы мне было нужно, но выходить на публику, чтобы на меня смотрели свысока, высмеивали, отвергали. Это было уже слишком. Прошло всего несколько дней с тех пор, как мне дали свободу, а теперь это новое унижение... Это было слишком.

- Ты хочешь бросить?

- Нет... но... не это. Пожалуйста, Кеньятта. Это слишком. Я не могу этого сделать.

- Ты знаешь, что сказать, если хочешь, чтобы это закончилось.

Я посмотрела на него, на Анжелу, на индийскую женщину, и эта мысль пришла мне в голову. Это слово пришло мне в голову.

- Почему мои сумки упакованы?

- Ты свободна. Ты не можешь больше жить в доме Господина. Ты должна устроиться на работу и найти собственную квартиру.

Я опустила голову и недоверчиво покачала ею.

- С ебаной татуировкой на лице?!!

Я практически кричала на него. Я была в истерике. Это было чересчур.

Кеньятта все еще улыбался, когда ответил:

- Да. С ебаной тату на лице. Это не навсегда. Она исчезнет через две-три недели. Обещаю.

Я чувствовала, что меня тошнит. Все, что мы делали до сих пор, было частным, между ним, мной и другими людьми на сцене БДСМ. Людьми, которые бы поняли. Выходить на публику, на это я не рассчитывала. Я пыталась представить себя на собеседовании с моим лицом, покрытым татуировками. Без шансов. Как я буду содержать себя?

Как будто в ответ на мой невысказанный вопрос, Кеньятта прочел из книги. Я хотела вырвать ее из его рук и разорвать на куски.

-…13-я Поправка означала свободу для четырех миллионов афроамериканских рабов. Однако, столкнувшись с подавляющей дискриминацией, большинство из них вскоре оказались бедными и безработными. Для афроамериканцев найти работу в северных городах было трудной, а иногда и невозможной задачей. Дискриминационная практика труда, требуемая европейскими иммигрантами, часто лишала афроамериканцев квалифицированной работы. Южные мигранты оказались в особенно неблагоприятном положении, поскольку они чаще, чем чернокожие северного происхождения, имели профессиональные навыки. Многие освобожденные рабы были вынуждены отказаться от своих профессий из-за неослабевающих расовых предрассудков и устроиться на черновую, низкооплачиваемую, неквалифицированную работу. Отчеты о трудоустройстве в Филадельфии показывают, что в течение этого периода менее двух третей [чернокожих работников], которые занимались торговлей, последовали за ними…

-…В Нью-Йорке официальные лица отказались от своего обещания «выдавать лицензии всем, независимо от расы», и под давлением белых рабочих напряглись, чтобы лишить афроамериканцев работы, требующей специальных разрешений. Один иностранный посетитель сообщил, что почти не видел черных квалифицированных рабочих на Севере. За редким исключением были: «один или два работали в качестве печатников, один кузнец и один сапожник». Афроамериканцы считали практически невозможным получение лицензий, лишив их важных возможностей стать мелкими предпринимателями и повысить свой экономический статус. Многие бывшие рабы были вынуждены вернуться на плантации, с которых они были освобождены, и работать на своих бывших владельцев на сельскохозяйственных работах за очень небольшую компенсацию…

-…В попытке заработать достаточно, чтобы избежать голода, целые семьи заключали контракт с землевладельцем, чтобы возделывать землю ради прожиточного минимума или доли урожая. Часто их белые работодатели продолжали обращаться с ними как с рабами и пытались контролировать их приходы и уходы, ограничивать или запрещать посетителей и диктовать их поведение. Борьба между бывшими рабами, пытающимися, зачастую безуспешно, дифференцировать свою занятость от своего прежнего рабства, и бывшими рабовладельцами, привыкшими к полному контролю над своими работниками, привели к созданию “послевоенных рабочих мест”, которые были напряженными и часто насильственными. Многие бывшие рабы не получали зарплату, обещанную в их трудовых договорах, в то время как другие вообще никогда не находили работу и были вынуждены просить милостыню на улицах, совершать преступления и заниматься проституцией…

Он закрыл книгу и уставился на меня.

- Как ты думаешь, тебе будет труднее этих освобожденных рабов?

- Нет.

- Итак, что это будет? Ты за или против?

Я снова посмотрела на Шакилу, на Анжелу, а затем снова на Кеньятту, который нетерпеливо постукивал ногой. Я глубоко вздохнула и вытерла слезы с глаз.

- Я в деле.

Кеньятта взял меня за руку и подвел к креслу напротив Шакилы.

- Расслабься, - проворковала она, обхватив мое лицо двумя невероятно гладкими мягкими руками.

Она повернула мое лицо влево, затем вправо. Затем взяла маленькую бутылочку со шприцем, наполненным темной пастой. Ей понадобилось два часа, чтобы нарисовать рисунок на моем лице, и еще шесть часов, чтобы выполнить его, в течение которого она время от времени посыпала пасту лимоном, водой или эвкалиптовым маслом, чтобы она оставалась влажной.

Мне не разрешалось смотреть на свое лицо в зеркале, пока татуировка не будет завершена. Я представила себе, что Кеньятта боится, что я уйду и смою все это, прежде чем она успеет закрепиться. Когда все было готово, я поняла по выражению лица Анжелы, широко раскрытым глазам, нахмуренным бровям, скривившимся губам, что Кеньятта сделал со мной что-то ужасное. Он повел меня в ванную и наблюдал, как я впервые увидела мерзость, которую она нарисовала на моем лице. Это было все, что я могла сделать, чтобы не закричать.

- Нет. Нет!!! Какого черта ты сделал со мной?!!

На моем лбу, щеках, подбородке, носу, под моими глазами, даже на веках, были цветы, пейсли, листья и различные линии и закорючки, образующие геометрические узоры в темно-ржаво-красном цвете. Но заставило меня хотеть кричать тo, что я видела в этих узорах, в линиях и загогулинах... в словах. Они не были сразу заметны, скрытые в высоко стилизованной каллиграфии, среди цветочных узоров и рисунков, ненавистных, подлых слов. «Ленивая». «Глупая». «Жестокая». «Воровка». «Шлюха». «Лгунья». «Преступница». «Наркодилер». «Групповушница». «Наркоманка». Чем ближе я смотрела, тем яснее и отчетливее становились слова. Я была помечена каждым негативным стереотипом, которым общество клеймило чернокожих американцев. Они покрывали мою кожу, как клеймо Каина, и останутся там на несколько недель.

- Первое, чему научились черные дети по всей Америке за почти четыре столетия - это ненавидеть собственную кожу, свои собственные лица. Это - часть опыта. Твое отвращение, когда смотришь в зеркало, видя, что ты не похожа на красивых людей по телевизору, вот и все. Другой частью будет подозрение, ненависть, отвращение и недоверие, которые другие выскажут тебе из-за твоей кожи. Вот так ты действительно узнаешь, на что это похоже.

Кеньятта расплатился с индианкой и проводил ее до двери. Потом он и меня проводил до двери.

- Я дам тебе двадцать четыре часа, чтобы найти работу и квартиру. Теперь ты должна идти.

Он мягко подтолкнул меня на крыльцо, поцеловал в лоб, потер, сжал, потом шлепнул по моим пышным ягодицам и захлопнул за мной дверь. Я стояла на крыльце, рыдая несколько мгновений, которые показались мне часами, прежде чем глубоко вздохнуть и снова вытереть слезы с глаз. Я должна была по крайней мере попробовать.

Поймать такси было моей первой трудностью. Я подошла к ближайшему минимаркету, глаза проходящих мимо людей следили за мной. Дети хихикали и указывали на меня пальцем. Старая белая дама нa красном мотороллере насмешливо посмотрела на меня и покачала головой. Я чувствовала себя абсолютно несчастной. Это было хуже, чем ящик в подвале.

Подросток, работающий в магазине, достаточно долго отрывал взгляд от своего компьютерного игрового журнала, чтобы взглянуть на меня, ухмыльнуться, цыкнуть и покачать головой, прежде чем немедленно протянуть руку к своему смартфону, по-видимому, чтобы написать своим друзьям о татуированном уроде, который только что вошел в его магазин. Иронично и немного лицемерно с его стороны рассматривать драконов, зомби и сексуальных дьявольских цыпочек, которые бежали вверх по его левой руке. Но, конечно, существовала пропасть между антиобщественным поведением, которое заставляло татуировать дьявола в черном бикини верхом на китайском драконе на руке, и безумием, которое заставляло женщину позволять мужчине татуировать оскорбления по всему лицу.

- Привет... э-э... ты знаешь, где здесь лучше всего поймать такси?

- Классная татуха.

Я покраснела и отвернулась, не уверенная, шутит он со мной или нет.

- Э-э... спасибо... xм...

- Такси, верно? Время от времени они проезжают, но тебe лучше позвонить одному из них. Я позвоню одному из них для тебя.

Он достал свой смартфон, вынул желтую визитку из-за стойки и быстро набрал номер. Я осмотрела магазин в рядах нездоровых закусок: чипсы, конфеты, упакованные кексы и печенье, так называемые энергетические и «питательные» батончики, все из которых были упакованы достаточным количеством консервантов, чтобы гарантировать, что они выдержат целое поколение. Рядом со стационарными, бумажными товарами, туалетными принадлежностями и несколькими странными предметами супермаркета, находились хлеб, смесь для тортов, корм для домашних животных, суп, бобы, равиоли и другие консервы. Другой проход содержал автомобильные принадлежности, аспирин, аллергические и синусовые лекарства и различные другие фармацевтические препараты. Раньше мне и в голову не приходило, насколько странными бывают круглосуточные магазины.

- Они сказали, что будут здесь через двадцать минут, - сказал парень за стойкой.

- Спасибо.

Двадцать минут. Это означало, что я застряну здесь без дела, кроме как побродить по проходам и ждать, пока следующий человек не придет и не испугается меня. Первые клиенты не заставили себя долго ждать. Вошла группа филиппинских подростков со спущенными ниже пояса брюками, чтобы были видны их разноцветные боксеры, одетые в спортивные футболки ”49ers”. На их лицах были привычные презрительные усмешки, которые становились искренними только тогда, когда они смотрели на меня. Один из них рассмеялся. Я былa подавлена.

- Гляньте на татуированную цыпочку, - прошептал один из них.

- Это безумие, йо!

Я вышла из магазина, схватив бесплатную еженедельную газету co стойки у входной двери. На этот раз я прикрывала лицо рукой, пока шла. Мое смущение было запечатлено в моей коже глубже, чем чернила татуировки. Я подошла к углу и села на скамейку, пытаясь прочесть объявление сквозь завесу слез.

Там были объявления для учителей, репетиторов, нянек, все работы, на которые я была готова, но вообразить, что я приду на собеседование с «Шлюхой», «Bоровкой», «Hаркоманкой» и «Hаркодилером», нарисованными на лице, заставило меня пропустить эти вакансии. Когда я нашла коктейль-официантку и приготовилась позвонить, мне стало интересно, поступают ли темнокожие точно так же, пропуская работу, на которую они имеют право претендовать, из страха быть отвергнутыми. Тогда я пересмотрела все. Я выбрала самую высокооплачиваемую работу из перечисленных: учитель английского языка в частной школе для девочек, и использовала свой смартфон, чтобы отправить им по электронной почте свое резюме. Я отправила его в семь других мест, в том числе в Беркли, на вакансию живой няни. Это решило бы обе мои самые насущные проблемы: деньги и жилье. Я решила позвонить им. Я глубоко вздохнула, вытерла последние остатки слез и набрала номер.

- Алло? - сказала женщина хриплым голосом, как будто она выкуривала пачку в день с рождения и чередовала её с самогоном.

- Здравствуйте, меня зовут Наташа Талуса. Я звоню по поводу вашего объявления насчет няни. Эта вакансия еще доступна?

- Да. Да. Мы проводим собеседования сегодня. Во сколько вы можете приехать?

- Я буду добираться БАРТом[51], так что это займет у меня как минимум час.

- Окей. Все нормально. У меня сегодня нет других встреч. Надеюсь, вы будете той, кого мы ищем. У вас есть какой-нибудь опыт?

- Я преподавала английский в седьмом классе в течение пяти лет, и у меня есть степень в области детского образования.

- Звучит неплохо. Hе могу дождаться встречи с вами.

Я позволила себе надеяться, когда ехала в БАРТe через залив в Окленд, и всю дорогу до Беркли. Я игнорировала взгляды и хихиканье, и вместо этого сосредоточилась на том, что я скажу своему потенциальному работодателю. Я должна быть чертовски обаятельной, чтобы компенсировать свою внешность.

Поезд БАРТ был переполнен, как обычно. Это позволило мне спрятаться среди давки человечества. Хмурые взгляды отвращения были ограничены теми, кто находился в непосредственной близости от меня, но чем больше толпа редела, когда мы направлялись в Беркли, тем больше эти хмурые взгляды множились, расшатывая мои нервы и заставляя сомневаться в моей решимости. Возможно, мне следовало бы работать официанткой на коктейлях или даже официанткой на стоянке грузовиков.

- Кто будет писать «шлюха» на лбу? Это то, что там написано, не так ли? - сказал студент колледжа смешанного происхождения.

Одна из тех необычных комбинаций расы, которую создал только Беркли; черный, самоанский, филиппинский и ирландский, или что-то подобное. У него была кожа цвета корицы, раскосые карие глаза, широкий нос, толстые губы и толстый шерстистый “афро”. Его друзья, трое из которых разделяли его экзотические черты, но, вероятно, не были родственниками, дружно захихикали. Один указал на меня. Я пересела в следующий вагон, а они смеялись мне в спину, когда я выходила. Я вытерла слезы. Это был, пожалуй, самый либеральный город в Америке. Если меня здесь высмеивали, у меня было мало надежды.

Следующий вагон был практически пуст, и я сидела одна сзади, ожидая конца поездки. Я позвонила еще по двум объявлениям о работе в районе Беркли, пока была в поезде. Одно было для воспитателя в университете, а другое - для репетитора. Наконец поезд остановился на станции “Беркли”. Я встала и вышла из вагонa, когда другие бросились вперед. Женщина с коротко подстриженными волосами, в черной кожаной мотоциклетной курткe и c татуировкой «SAN FRANCISCO» на шее, большими готическими буквами, улыбнулась мне и сказала:

- Крутая татуировка!

Затем выражение недоумения появилось на ее лице, и она продолжала смотреть на рисунки, нарисованные на моей коже, без сомнения, увидев слова в первый раз. Я поблагодарила ее и поспешила пройти.

Я вызвала такси, дала водителю адрес и опустилась на заднее сиденье, скрывая свое лицо и пытаясь избежать зрительного контакта с водителем, или сделать что-нибудь еще, что могло бы стимулировать разговор. Это было напрасное усилие.

- Что это у тебя на лице? - спросил водитель.

Это был молодой нигерийский мужчина с сильным акцентом. Я не подняла глаза, чтобы прочитать его имя на приборной панели его машины. Я не хотела, чтобы он видел мое лицо.

Он смотрел на меня в зеркало заднего вида. Я отвела взгляд.

- Пожалуйста, следите за дорогой, - ответила я, и мы проехали остаток пути в тишине.

Дом находился в Беркли-Хиллз, одном из самых дорогих районов в районе залива, сравнимым с Пасифик-Хайтс в Сан-Франциско или «Особенным Белым», как называл его Кеньятта. Таксист высадил меня перед огромным викторианским домом с большими колоннами и крыльцом, размером с мою последнюю квартиру. Я подошла к крыльцу на дрожащих ногах.

Дверной звонок прозвучал как гонг. Вся влага на моем теле, казалось, удвоилась, пока я ждала ответа. Дверь широко распахнулась, и элегантная женщина лет сорока, одетая в брючный костюм от “Шанель”, стояла в дверном проеме, широко улыбаясь в знак приветствия. Улыбка быстро сползла с ее лица, и вся радость исчезла из глаз.

- Могу я вам помочь?

- Здравствуйте, я - Наташа Талуса. Я звонила по поводу работы.

Я протянула руку, и женщина посмотрела на нее так, словно она всплыла из унитаза.

- Извините, должность занята, - сказала она и закрыла дверь, оставив меня стоять на переднем крыльце с протянутой рукой, на лице у меня все еще была фальшивая улыбка.

Я повернулась и спустилась с крыльца, рыдая. Я понятия не имела, что буду делать дальше.

Я провалила две другие работы с похожими результатами. В университете женщина, проводившая собеседование, начала смеяться, увидев меня.

- Ты, что, издеваешься надо мной? Кто-то подговорил тебя на это?

- Нет, мэм, я…

- Это ведь шутка, да? Кто тебя на это подговорил? Одна из девушек?

- Нет, мэм. У меня есть степень в области детского образования. У меня есть степень по английскому языку. Я работала в школьном округе Сан-Франциско пять лет…

- Стоп. Позволь мне остановить тебя. Дорогая, я не могу нанять женщину с татуировками на лице, независимо от того, сколько у вас степеней. Извини, но ты просто не можешь учить детей с помощью «Вора», «Наркоманки», «Преступницы» и… там написано «Шлюха»? Это просто невозможно.

- Я понимаю. Спасибо, что уделили мне время.

Я вышла, чувствуя себя ниже, чем когда бы то ни было, в любое другое время эксперимента. На этот раз препятствие, которое Кеньятта поставил передо мной, было непреодолимым. Я ехала на поезде БАРТ домой в слезах. Что, черт возьми, я собиралась делать? Кеньятта хотел, чтобы я покинула его дом через двадцать четыре часа.

Я вернулась в дом Кеньятты через десять часов после того, как уехала тем утром. Кеньятта был там, ожидая меня, как и Анжела.

- Как прошло?

- Это невозможно! Никто меня такую не наймет. Я не могу устроиться на работу. Так как же мне арендовать квартиру?

Кеньятта наклонился вперед и погладил меня по волосам, затем положил руку мне на щеку.

- Тогда делай то, что делали до тебя десятки тысяч освобожденных рабов. Возвращайся на плантацию.

На следующее утро я решила попробовать еще раз. На этот раз я понизила свои ожидания. Теперь я могла устроиться на работу официанткой и всегда могла продолжать искать более высокооплачиваемую работу, которая бы соответствовала моему образованию, пока я работала.

Я сидела за кухонным столом с Кеньяттой и Анжелой. Вчера вечером я снова спала в сарае, снова отправленная в рабские помещения, пока Анжела наслаждалась всеми домашними удобствами. После моих трудных поисков работы это второе оскорбление и мысль о том, что Кеньятта, возможно, трахал ее, было слишком тяжелым, чтобы это принять. Я была спокойна, когда ела яйца с беконом, кипя в безмолвной ярости. Кеньятта снова и снова пытался втянуть меня в разговор.

- Это твой последний день. Что ты решила сделать? Возвращаешься на плантацию или снова попытаешься найти работу?

Я не ответила, даже не подняла глаза от тарелки.

- Ты слышишь меня?

Я кивнула.

- Так что?

- Я не собираюсь возвращаться.

Я все еще не смотрела на него.

- Что ж, удачи тебе в поисках квартиры.

Я проигнорировала комментарий и продолжила есть. Я слышала, как Анжела прочистила горло, чтобы привлечь внимание Кеньятты. Краем глаза я увидела, как она качает головой, пытаясь дать сигнал Кеньятте отступить. Она ясно чувствовала, что я вот-вот потеряю контроль.

- Ну, мне пора на работу. До свидания, Kотенок.

Я ничего не ответила. Кеньятта протянул руку и схватил мою тарелку, оттаскивая ее от меня. Другой рукой он схватил меня за подбородок и приподнял мою голову, пытаясь заставить посмотреть на него. Я старалась не смотреть на него.

- Я сказал, до свидания! Посмотри на меня!

Я посмотрела на него со всей ненавистью, на которую была способна. Я злилась и хотела, чтобы он знал это, но он также знал, что я не ненавижу его. Моя любовь была намного сильнее любого гнева, который я испытывала к нему. Я встретилась с ним взглядом.

- Все почти закончилось, Kотенок. Держись. Ты слишком много пережила, чтобы позволить этому сломить тебя.

И он, конечно, был прав. Я слишком много пережила. Это не должно было быть так плохо после всего, что я пережила, но именно потому, что я так много страдала, эта последняя часть была такой трудной. Как эта женщина посмотрела на меня, когда сказала, что работы нет, и закрыла дверь у меня перед носом. Как эта женщина прямо сказала мне, что никогда не наймет женщину с татуировкой на лице. Кеньятта преуспел. Если это то, что чувствовали чернокожие, предубеждение, с которым они сталкивались, когда пытались найти работу, чтобы прокормить себя и свои семьи, неудивительно, что так много людей стали преступниками или томились на государственной помощи. Это было совершенно деморализующим.

- Ты все еще хочешь быть моей женой? - спросил Кеньятта.

Весь гнев во мне мгновенно поутих от этой перспективы.

- Да, конечно. Конечно, хочу, - сказала я.

Неожиданная слеза потекла из моих глаз, и Кеньятта наклонился и поцеловал ее. Он поцеловал оба века, поцеловал меня в лоб, а затем подарил один долгий, одухотворенный поцелуй в мои губы, от которого у меня подкосились колени.

- Удачи тебе сегодня, Kотенок. Я люблю тебя.

- Я тоже тебя люблю, Кеньятта, - ответила я.

Я чувствовала себя лучше, более решительной. Когда Кеньятта вышел за дверь, я уже готовилась к битве на рынке труда. Тогда Анжела заговорила и все испортила:

- Ты - дура, ты знаешь это, не так ли?

- Анжела, не надо.

Я подняла руку, чтобы заставить ее замолчать.

- Он играет с тобой. Ты знаешь, что ты не первая белая женщина, с которой он так поступил?

Я в шоке посмотрела на нее.

- Он не сказал тебе? Ты не первая, но ты продвинулась дальше других. Большинство сдалось в ящике. Он должен был быть по-настоящему креативным, чтобы продолжать бросать тебе вызов. Он никогда не ожидал, что ты зайдешь так далеко.

Я отрицательно покачала головой.

- Я не верю тебе.

Но то, что она говорила, имело смысл. Почему я должна была быть первой? Неужели я думала, что была первой белой женщиной, с которой он встречался? Неужели я думала, что была первой, кого он полюбил?

- Он когда-нибудь говорил тебе о первой белой женщине, в которую влюбился? Что он сделал с ее семьей?

Я отрицательно покачала головой. Я не думала, что хочу это услышать.

- Она сказала ему, что не может видеть его, потому что ее родители были с предубеждениями, поэтому Кеньятта взял нож, пришел к ней домой и убил их обоих. Он ранил мать девочки около двадцати раз, а ее отца - больше пятидесяти. Он перерезал горло мужчине так глубоко, что чуть не обезглавил его. Ему было всего четырнадцать, поэтому он был осужден как несовершеннолетний и объявлен безумным. Его поместили в психиатрическую больницу, пока он не стал взрослым. В свой двадцать первый день рождения он был освобожден, и его несовершеннолетняя запись была опечатана. Он убил двух человек и вышел оттуда с чистым личным делом.

Мои руки дрожали, когда я встала и начала мыть посуду после завтрака. Я не знала, что думать. Как Кеньятта мог кого-то убить? Это не имело смысла. Но настоящая проблема заключалась в том, что в этом было слишком много смысла. Это ответило на слишком много вопросов.

Я швырнула тарелки в раковину, разбив их вдребезги.

- Какого хрена ты говоришь мне это сейчас? Почему не сказала раньше?

Анжела встала и попыталась обнять меня. Я оттолкнула ее.

- Почему сейчас? Ответь мне!

- Потому что у тебя может получиться. Я никогда раньше не думалa, что ты это сделаешь, но ты можешь это сделать. И выйти за него замуж было бы самой большой ошибкой в ​​твоей жизни. Кеньятта не любит тебя. Он не знает, каково это - любить кого-либо. Все, что у него внутри - это ненависть. Он хочет, чтобы все, каждый белый человек, чувствовали боль, которую он испытывал, когда ему было отказано в четырнадцать лет. Вот для чего он это делает, и он не остановится, когда все не закончится. Это не остановится, когда ты наденешь кольцо на палец. Тебе нужно подумать об этом, девочка.

И я это сделалa. Я думала об этом, когда шла к автобусной остановке. Я думала об этом, когда ехала на автобусе к поезду БАРТ. Я думала об этом, когда выезжала на БАРТe на Маркет-стрит, и даже когда шла на свое первое собеседование. Это было все, о чем я могла думать. Неужели все это было напрасно? Анжела просто сказала все это, потому что она хотела его отбить? Но это не имело смысла. Анжела была лесбиянкой. Это могло быть чушью. Она была определенно “би”, но только потому, что ей нравилась киска, не значит, что она не любила и член.

Собеседование было для работы официанткой в ​​закусочной на Маркет-и-Черч-стрит. Я откинула голову назад, подняла подбородок и вошла внутрь. Закусочная была спроектирована так, чтобы выглядеть, как вагон-ресторан старого поезда. Находясь в Сан-Франциско, можно было предположить, что когда-то так и было. Она была черно-зеленая, с маленькими зелеными занавесками на окнах и золотыми кистями. Все места были заняты, и официантки выглядели усталыми, но компетентными, когда они спешили вверх и вниз по проходам, принимая и доставляя заказы на еду. Я могла легко представить себя среди них. На самом деле было бы облегчением иметь работу, на этот раз, которая заканчивалась, когда ты выходишь за дверь. Никаких тестов или работ для оценки или заданий для планирования. Нет стресса по поводу какого-то сложного плана урока или проблемы студента. Просто прими заказ и принеси еду. Никаких мыслей. Это было бы облегчением.

Я подошла к кассе и улыбнулась.

- Здравствуйте. Я здесь, чтобы подать заявку на должность официантки.

У женщины за стойкой были густые светлые кудри и ярко-красная помада. Она была одета в обтягивающий кашемировый свитер кремового цвета и черную юбку-пудель с рыжим котенком на ней, словно сошла со съемок «Счастливых дней». Но она была слишком молода, чтобы когда-либо видеть это шоу, разве что в повторных показах. На ее лице было какое-то странное сочетание улыбки и хмурого взгляда, которое должно было быть сексуальным, судя по тому, как она стояла с одной рукой на бедре, грудь заметно выпирала, закручивая волосы вокруг пальца и подмигивая клиентам, когда они заходили.

- Эмм, ладно. Ты когда-нибудь раньше работала официанткой? - спросила она, взглянув в мою сторону только для того, чтобы передать мне заявление, прежде чем снова улыбнуться и подмигнуть клиентам. Она даже флиртовала с гомосексуальными парами.

- Нет... хм... не совсем.

Она повернулась и посмотрела на меня, впервые по-настоящему посмотрела.

- Это навсегда? - спросила она, указывая на мое лицо пренебрежительным движением руки.

Я хотела схватить ее за волосы и ударить ее лицом о кассу. Вместо этого я удержала фальшивую улыбку на моем лице, как будто она была прикована ко мне.

- Нет. Это держится всего две-три недели.

Она оглядела меня с головы до ног, а затем повернулась, чтобы послать воздушный поцелуй старику, которого я приняла за завсегдатая. Он ответил тем же жестом, сияя от уха до уха.

- Возможно, через три недели мы все еще будем нанимать людей, - сказала она, даже не обернувшись, чтобы посмотреть на меня.

Я стояла там почти целую минуту, в течение которой она больше не смотрела на меня. Наконец я вышла из закусочной, отказываясь заплакать, решив не сдаваться. Я села на автобус до Хейт-стрит и спустилась в район Нижний Хейт, где были причудливые магазинчики и бары, которые были привычны для людей со странными татуировками и пирсингом.

Там был бар под названием «Безумный волк», который искал коктейльную официантку. Это было прямо в центре квартала. Что-то вроде бара с салунными дверями, бильярдными столами, досками для игры в “дартс” и редкой горсточкой одиноких пьяниц, впервые выпивающих за день, когда большинство людей все еще переваривали свои “Froot Loops”[52].

Я подошла к бару. Парень за ним был большим, шестифутовым городским жлобом/панком в черной ковбойской шляпе, черной футболке “Sex Pistols”[53] с оторванными рукавами, черных джинсах и черных боевых ботинках со шпорами. У него были седые волосы и гусиные лапки по углам глаз и губ. Он был достаточно взрослым, чтобы видеть Сида Вишеса[54] вживую.

- Чё, как?

- Я здесь по поводу работы официантки.

- А для чего эта татуировка?

- Это долгая история.

Он перегнулся через стойку и встретился со мной взглядом.

- Если ты хочешь работать здесь, я думаю, что мне нужно это услышать.

- По сути, мой парень хотел, чтобы я посмотрела, смогу ли я получить работу в таком виде.

Он не сводил с меня глаз, и выражение его лица оставалось невозмутимым. Я почувствовала себя так неловко под его пристальным взглядом, что чуть не повернулась и не ушла.

- Ты когда-нибудь работала в баре? - наконец спросил он.

- Нет. Я была школьной учительницей. Я преподавала английский в седьмом классе.

- Но ты не можешь учить детей с татуировками «Шлюха» и «Лгунья» на лице, поэтому пришла в бар, надеясь, что мои стандарты достаточно низки, чтобы нанять тебя?

Я улыбнулась и кивнула.

- Полагаю, что так.

- Что ж. Тебе повезло. Мои стандарты действительно настолько низки. Добро пожаловать в “Безумного Волка”!

Он широко развел руками и показал рукой на почти пустой бар.

- Спасибо! - сказала я слишком энергично.

- Зарплата $9 плюс чаевые. Большинство девушек зарабатывают на чаевых по $100 за ночь. $200 - в напряженные ночи. Это устраивает?

- Звучит превосходно.

Я потянулась через бар и пожала ему руку, затем повернулась, чтобы уйти, но он не отпустил.

- Ты спешишь? Позволь мне показать тебе бар.

Он погладил мою руку другой рукой, и я быстро отдернула руку.

- Я... xм... Я…

Он улыбнулся широкой хищной улыбкой.

- Позвольте показать, где мы храним все кеги и ящики с пивом, - oн наклонился достаточно близко, чтобы я почувствовала запах марихуаны и пива в его дыхании. - У нас там есть кровать.

- Нет. Я так не думаю, - сказала я.

- Давай. Почему нет? Я же сказал, что найму тебя.

- Значит, я должна трахнуться с тобой ради работы?

Он усмехнулся.

- Ты шлюха с татуировкой «Шлюха» на лбу, - сказал он.

- Иди нахуй! - закричала я.

Мой голос эхом отозвался в почти пустом баре. Несколько пьяниц засмеялись. Остальные едва оторвались от своих напитков.

- Чертов мудак! - я показала средний палец, выбегая наружу.

- Ты уволена! - закричал он в ответ, а потом я услышала его смех.

Его смех был хуже любого оскорбления, которое он мог бросить мне. Я хотела заползти в нору и умереть.

Я выбежала из бара. Вот и все. Последняя капля. Нахуй это. Я вернулась к автобусной остановке. Я была подавлена. Я должна была принять решение. Я могла либо вернуться на плантацию, как предложил Кеньятта, либо сказать, что бросаю все это, как предложила Анджела.

Час спустя, когда я поднялась по ступенькам дома Кеньятты и открыла входную дверь, я все еще не определилась. Там раздавался звук изголовья кровати, ударявшего о стену, стоны и крики, исходившие из спальни Кеньятты, которые определили мое решение.

Он трахал ее. Я вошла и поймала его, трахающего его бывшую жену. Трахающего ее жестко и яростно. Вдавливая ее в матрас с каждым ударом. Его задница была в воздухе, готовясь к удару вниз, эта прекрасная мускулистая задница, которую я так любила, застыла там. Её ноги были закинуты ему на плечи, её стоны боли и удовольствия эхом отражались повсюду.

Он трахал ее все это время. Я не знаю, почему я была удивлена. Я должна была быть дурой, чтобы думать, что он не делал этого. Но я была такой дурой. Даже когда я лежала на соломенной кровати на заднем дворе, меня били и чуть не изнасиловали на ферме госпожи Делии, пока я тянула плуг и собирала виноград. Хоть меня изо дня в день унижали, заставляли гулять по улицам с этой проклятой татуировкой на лице, я каждую секунду верила, что Кеньятта и я будем вечно счастливы. Я верила, что он будет любить меня и защищать, и делать все те вещи, которые мужчина должен делать согласно романтическим романам и романтическим комедиям.

Анджела заметила меня первой, и выражение вины на ее лице подтвердило все.

- Вот дерьмо!

Она оттолкнула Кеньятту от себя и натянула простыни до подбородка в какой-то нелепой демонстрации ложной скромности. Я трахала эту женщину. Я лизала ее киску, а она лизала мою. Что, по ее мнению, она скрывает, чего я еще не виделa? Но она не прятала свое тело, она держала щит, защищая себя единственной вещью, которая у нее была, тонкой простыней. Кеньятта, однако, был невозмутим. Он стоял голый, член все еще был твердый и качался в воздухе, как жезл прорицателя. Он протянул ко мне руки.

- Присоединяйся к нам.

Вот тогда-то я и обрелa дар речи.

- НИИИИГЕЕЕЕР!!!

Я кричала это громко и долго. Затем я снова закричала. Я брала с комода все, что могла найти, и швыряла в него, повторяя это снова и снова:

- НИГЕР! НИГЕР! НИИИИИИИГЕЕЕЕЕЕЕР!!!

Кеньятта бросился через всю комнату, влепил мне пощечину и швырнул меня на пол. Он не дал мне пощечину, как хозяин, ударивший своего добровольного раба. В этом не было ничего безопасного или вменяемого. Возможно, никогда не было. Мне уже доводилось получать подобные пощечины от мужчин. В его глазах и в его сердце был гнев. Это ранило меня больше, чем все остальное, что я вытерпелa за эти долгие трудные месяцы рабства. Я повернулась и вышла, Кеньятта преследовал меня, извиняясь и умоляя остаться. Я думаю, что стоп-слово больше не имело значения.

- Ладно! Ладно! Подожди! Забудь об эксперименте. Все кончено. Мне плевать на стоп-слово. Я женюсь на тебе, хорошо? Я женюсь на тебе!

Он стоял там, в дверном проеме, когда я вышла на крыльцо, спустилась по ступенькам вниз и направилась к своей машине. Он был голым, красивым, но каким-то жалким, уменьшенным, и не только потому, что его член сжался. Теперь я могла ясно видеть его тем, кем он был - печальным, одиноким, злым человеком, полным ненависти к самому себе.

Его предки пережили ужасы и зверства, которые большинство людей едва могли себе представить, не говоря уже о том, чтобы выжить. От трансатлантической работорговли и “Джима Кроу”, через “Движение за гражданские права”, вплоть до коварного узаконенного расизма, который до сих пор удерживает так много его людей в экономических темницах. Чернокожие в Америке пострадали от того, что ни одна раса людей не должна была вытерпеть, но он не страдал. Кеньятта никогда не был рабом. Он никогда не проходил через сегрегацию. Он был красив, успешен и должен был быть счастлив. Но этого никогда не случится, потому что он явно ненавидел себя. Теперь я жалела его и никогда не смогу выйти за него замуж.

- До свидания, Кеньятта.

Я отвернулась, качая головой, и слезы потекли у меня из глаз. Я держала голову высоко поднятой, пока шла по дорожке к тротуару, открыто рыдая, убитая горем. Я чувствовала себя опустошенной внутри, разбитой и выпотрошенной. Но я снова была собой. Я больше не была рабом. Я не была гражданином второго сорта. Татуировка исчезнет. Я получу работу, и моя жизнь возобновится. Я возвращалась из душевной боли, после боли в сердце. То, через что Кеньятта заставил меня пройти, всегда будет частью меня. Нравится мне это или нет, но он научил меня многому о расе и расизме. То, что я никогда не забуду. Он буквально вонзил эти уроки в мою плоть. Возможно, я была должна ему за это... но нахуй его.

Я не знала, где мои ключи от машины. Кеньятта забрал их у меня, когда мы впервые начали эту садистскую игру. Мне было все равно. Я продолжала идти мимо своей машины по улице до ближайшей автобусной остановки. Я сидела там, покачиваясь от облегчения, гнева и всепоглощающей печали. Я не знала, что мне делать дальше, затем осторожно прощупала щеку кончиками пальцев. Она была опухшей и все еще чувствовала тепло от прикосновения, куда Кеньятта ударил меня. Моя губа тоже распухла, и я почувствовала вкус крови во рту. Я глубоко вздохнула, вытащила свой мобильный телефон и набрала 911.

Я сидела в кафе на открытом воздухе в Саут-Бич, потягивая “Мимозу”[55] и ожидая коктейля из креветок. Татуировка исчезла несколько месяцев назад. Я вернулась на работу в школьный округ после короткого перерыва. Моя жизнь почти вернулась к нормальному ритму.

Я выдвинула обвинение против Кеньятты за то, что он дал мне пощечину, и против него был вынесен судебный запрет. Анжела звонила мне несколько раз, умоляя передумать. Она даже не раз угрожала мне, пока я не записала один из ее более враждебных телефонных звонков, и ee не арестовали за террористические угрозы. Это было четыре месяца назад, и с тех пор я ничего о них не слышалa.

Официантка принесла мне коктейль из креветок, и я сделала мысленную пометку, чтобы оставить ей большие чаевые. Я сделала еще один глоток “Мимозы” и уже собиралась покопаться в коктейле из креветок, когда знакомый силуэт привлек мое внимание. Он был через улицу в букинистическом магазине. Он был одет в белую рубашку с закатанными рукавами и красный галстук, как политик на предвыборной кампании. Под руку с ним шла женщина, высокая блондинка с большими сиськами, широкими бедрами и большой круглой задницей. Тип Кеньятты. Он протянул руку и похлопал женщину по заднице. Я слышала ее хихиканье через улицу.

Когда я увидела ошейник на ее шее, такой же, какой был на мне, я почувствовала приступ ревности. Затем я заметила книгу в его руке. Я не могла прочитать название с места, где я была, но мне и не нужно было этого делать. Я видела это так много раз раньше. Когда он открыл ее и начал читать высокой блондинке, по моей коже пробежал холодок. Он делал это снова. Он нашел еще одну жертву для своих извращенных интеллектуальных игр, еще одну дуру.

Я полезла в свой кошелек и вытащила две двадцатки, чтобы оплатить счет, затем встала и прошла через улицу. Я полезла в сумочку еще раз. Жить одной в городе иногда было страшно. Я уже давно привыкла носить с собой защиту. Приближаясь к ним, я ощутилa знакомую тяжесть в руке. Я слишком долго была покорной. Настало время закончить игру по-настоящему. И на этот раз не будет никакого стоп-слова.

перевод: Григорий Андреев

Бесплатные переводы в нашей библиотеке

BAR "EXTREME HORROR" 18+

https://vk.com/club149945915