главы о 4 мужчинах

3 Вразья Тайный дневник Биби

До старшей школы я вообще целовалась только однажды – с Колтоном. Он был из тех адски симпатичных плохих парней с торчащими волосами, и я встречалась с ним в восьмом классе. Когда я говорю «встречалась», я имею в виду, что мы перезванивались, держались за руки в школе и на Хеллоуин вместе украшали дом туалетной бумагой. Колтон напоминал мне мужскую фею – не в смысле гея, а в смысле такое остроухое существо со взъерошенной копной волос и злобным блеском глаз.

Черт. Погодите, это же я представляю себе Питера Пэна.

Ну да, Колтон напоминал мне Питера Пэна, такого секси, шкодливого Короля Потерянных Мальчиков.

Колтон жил вместе со своей замызганной, печальной матерью-одиночкой Пегги, которая, кажется, никогда не работала меньше чем на четырех работах. Пегги была тощей как жердь, с длинными, мутно-сероватыми светлыми волосами. Она без проблем помещалась в свой облегающий, приталенный гардероб 1983 года. В ее тонких, трясущихся пальцах всегда была такая же длинная сигарета «Вирджиния слимс», а голос был таким хриплым, как будто она проводила целые дни, не обмолвившись ни с кем ни словом.

На Пегги было буквально написано, что в восьмидесятые она была музыкальной фанаткой, так что, насколько я знаю, отцом Колтона был один из основателей группы «Whitesnake». Но, кем был он ни был, его дом в Лас-Вегасе наверняка в разы лучше той дыры, где жила Пегги. И поэтому Колтон никогда не оставался с ней дольше чем на несколько месяцев подряд.

Во время последнего пребывания Колтона у Пегги, они практически усыновили Рыцаря – отчасти потому, что жалели его за несчастную жизнь дома, но еще и, как я подозревала, потому что у него была машина.

А потом, по своему обычаю, всего через два месяца после начала второго учебного года в старших классах, Колтон уселся в международный автобус и отвалил в Лас-Вегас, оставив Пегги одну. И, поскольку ей нужен был сын, а Рыцарю – другая мама, он так и продолжал после школы возвращаться туда, как будто бы Колтон никуда не девался.

Вообще-то это было довольно мило. Рыцарь гулял с престарелой овчаркой Пегги и чинил все прогнившие, заплесневелые места в ее доме, пока она работала на одной из своих сорока семи временных работ. Он никогда не просил ничего взамен, но получил… ключ от ее дома.

Это было круто – не сам дом, ясное дело. Дом представлял собой разваливающийся кусок дерьма. Но он весь был в распоряжении Рыцаря, и Рыцарь позволял нам тусоваться там после школы. Холодильник Пегги был набит дешевым пивом, мы могли курить прямо в доме, и там был кабельный телевизор. Это был подростковый рай.

Каждый день вся наша панк-рок-компания отправлялась прямо к Пегги, разваливалась на ее колючих бесформенных диванах семидесятых годов (я старалась устроиться поближе к Лансу), открывала пиво и орала во всю силу своих легких, глядя на какого-нибудь безногого транссексуала или там байкера-лилипута, которого показывали в тот день в передаче Джерри Спрингера. Попутно распихивая бычки от «Кэмела» в уже и так переполненные пепельницы.

Рыцарь обычно проводил первый час этого дела, гуляя с собакой или ремонтируя что-то в доме. За это время я успевала надраться и всласть пофлиртовать с тем, у кого на коленях в тот момент сидела – не то чтобы это имело значение. Когда же Рыцарь заканчивал со своими делами, он плюхался в обтянутое серо-коричневой тканью кресло с откидывающейся спинкой с бутылкой пива в руке и пронзал несчастного придурка, с которым я в этот момент разговаривала, таким убийственным взглядом, что он вылетал за дверь еще до того, как моя костлявая задница касалась пола.

Так продолжалось неделями, пока в один прекрасный день я не осознала, что тут остались только Рыцарь и я. Я, в общем, понимала, что толпа как-то редеет, но не понимала насколько. Я всегда приезжала к Пегги, потому что: а) мне было пятнадцать и у меня не было машины, и б) если меня предлагал подвезти кто-то другой, Рыцарь тут же заламывал ему руку за спину и тыкал его лицом в ближайшую машину до тех пор, пока он не отзывал свое предложение.

Я даже не могла вернуться домой на школьном автобусе, потому что жила не в прилегающем к школе районе.

К ноябрю нашего второго года в старшей школе Рыцарь как-то незаметно стал единственным способом моего передвижения после школы.

Каждый день, после звонка с последнего урока, хотела я того или нет, меня втягивало в толпу подростков, покидающих здание, крутило и вертело там, как одинокий лист в потоке, и выносило на переднюю лужайку, прямо к ногам Рыцаря. Он стоял, прислонившись к флагштоку, со сложенными на груди руками, и выглядел точно как скинхед по версии «Аутсайдера» – узкая белая майка, классические 501-е «ливайсы», перехваченные тонким красным шнурком, черные высокие ботинки со стальными носами и злобный блеск в глазах. Единственное, чего недоставало, – пачки сигарет, торчащей из-под завернутого рукава. Ну и волос, конечно.

Даже несмотря на то, что весь этот классический образ, уверенность в себе и явная склонность к насилию создавали достаточно сексуальную картину, Рыцарь все еще не нравился мне. В основном, наверное, потому, что подсознательно я понимала – он вполне может меня убить. Но, надо признаться, мне нравилось внимание. Сознание того, что вся школа видит, как этот современный Брандо ждет именно меня, давало мне возможность чувствовать, что я тоже хотя бы немного крутая.

Я всегда была такой странной, забавной, типа возвышенной девицей с безумной прической и одеждой в стиле Гвен Стефани. Меня все знали, потому что я выделялась из толпы своими ярко-красными, оранжевыми или лиловыми кудрями, блестящими тенями или штанами в леопардовых пятнах, заправленными в белые «мартенсы», – но я не имела никакого существенного влияния.

А теперь… Теперь я была неприкасаемой.

Я постепенно становилась драгоценностью Рыцаря. Его внимание ко мне было настолько сфокусированным, что я чувствовала себя под его взглядом, как букашка под увеличительным стеклом. Казалось, он стремится запомнить точную форму, размер и расположение каждой веснушки и каждого прыщика на моем лице. Господи, от этого меня просто корчило. До того как я встретилась с Рыцарем, у меня никогда не было проблемы с тем, чтобы смотреть людям в глаза.

Сейчас, шестнадцать лет спустя, я все еще ловлю себя на том, что разговариваю с чьей-нибудь рубашкой.

Сперва мне было довольно страшно находиться с Рыцарем вдвоем, но я понятия не имела, как этого избежать. Не было автобуса, не было машины, и не было никого, кто рискнул бы связаться со скинхедом Скелетоном, предложив подвезти меня, а мои родители были на работе (ладно, один из моих родителей был на работе, а второй спал с похмелья). Так что Рыцарь вполне успешно стал моей единственной опцией.

И я ею пользовалась, потому что, собственно, не понимала, что еще мне делать. Я никогда раньше не общалась ни с кем настолько злобным, агрессивным и мощным. Мои родители были просто мирными хиппи, курящими травку. У нас дома никто никогда не подымал ни голоса, ни рук. Господи, да мои родители не всегда могли толком поднять веки.

Так что я пыталась вести себя как будто так и надо. Именно так себя и ведут с крупными, страшными, непредсказуемыми тварями, которые могут убить, да? И я каждый божий день ездила с Рыцарем к Пегги, чтобы он был доволен, да и вообще старалась делать все, что только могла придумать для того, чтобы держать его строго во френдзоне.

И знаешь что, Дневник? Это работало.

Там, у Пегги, проводя долгие часы наедине за куревом, пивом и телевизором, мы с Рональдом МакНайтом по-настоящему подружились.

Когда мы были только вдвоем, Рыцарь становился совершенно другим человеком. Он был милым, искренним и заботливым. Он носил мой рюкзак, и открывал мне пиво, и давал мне прикурить, как джентльмен. Поймав меня врасплох, он щекотал меня до слез. А однажды, когда я пожаловалась, как дико у меня болят ноги из-за новых ботинок, он поднял мои ноги к себе на колени, осторожно снял с меня этот десятикилограммовый кошмар из кожи и стали и принялся растирать мне ступни своими большими, грубыми руками.

Именно в такие, непривычно интимные моменты я иногда могла заставить Рыцаря немного раскрыться. Так я узнала и про его отчима, которого он ненавидел, и про череду мерзких приятелей, которые были до него, и про ярость, которую вызывала у него мать, и про тайное желание найти своего родного отца. Для начинающего психолога интенсивность этих разговоров была почти непереносимой. Я не только была потрясена бесконечной толщиной слоев тех доспехов, которые этот веснушчатый мальчишка вынужден был носить для своей защиты, меня к тому же страшно вдохновляло то, что я была единственным существом на планете Земля, которому было дозволено под них заглянуть.

И все то время, пока я думала, что разрушаю заградительные стены Рыцаря, он постепенно сносил мои. Он заставлял меня ощущать себя особенной. Он создавал у меня иллюзию безопасности.

А затем произвел захват.