900 дней в тылу врага

Бригада особого назначения

В июне сорок третьего года наш отряд «Земляки» после отдыха прибыл из Кувшинова в деревню Шатры, расположенную на берегу небольшого озера близ города Торопца. Стоял солнечный день. Над водой низко носились ласточки, на краю деревни голосисто распевал петух, и квакала в осоке лягушка. Здесь шла мирная жизнь.　

Ребята разделись, разлеглись на пологом зеленом берегу.　

— А ну, Павлик, ныряй сюда! — звал из воды пулеметчик Василий Беценко.　

Павел Поповцев подошел к берегу, поплескал ладонью прохладную водицу.　

— Пусть Петя Зеленый нырнет, он на озере родился.　

Ребята, поеживаясь, один за другим плюхались в воду.　

Над озером раздались смех и радостные голоса.　

В это время на берегу появился Сергей Иванович Павлов. Он подошел ко мне, присел рядом, посмотрел с усмешкой на бултыхающихся в воде партизан и тихо проговорил:　

— Из Торопца прибыл связной. Велено нам с тобой, Виктор, прибыть в горотдел НКВД.　

От деревни Шатры до Торопца четыре километра. По дороге я поинтересовался, не знает ли капитан о предстоящем задании. Павлов высказал предположение, что в тыл противника, возможно, будет направлено более крупное подразделение.　

По указанию партийных органов Калининское областное управление НКВД с первого дня войны приступило к осуществлению мероприятий, которые предусматривали организацию и подготовку чекистских групп и отрядов для выполнения специальных заданий на оккупированной врагом территории области. Эти группы и отряды формировались, как правило, на добровольных началах из коммунистов, комсомольцев и молодежи, прошедших военную подготовку в армии или в организациях Осоавиахима. В тылу врага чекистские группы и отряды выполняли разведывательные и контрразведывательные задания, уничтожали фашистских пособников и предателей Родины, совершали диверсии на коммуникациях врага, распространяли советски газеты и листовки, обеспечивали переправу через линию фронта и сопровождали на оккупированной территории ответственных партийных работников и представителей крупных штабов, выводили с временно захваченной территории семьи партийно-советского актива, детей, родители которых были замучены фашистами.　

В просторном кабинете начальника городского отдела НКВД собралось более десяти человек. Здесь находились уже знакомые мне чекисты: заместитель начальника областного управления НКВД М. В. Крашенинников, работники управления В. А. Максимов, В. Д. Котлов, Г. К. Рассадов и еще несколько товарищей. Рядом со мной на стульях сидели командиры партизанских групп Игорь Венчагов и Александр Лопуховский.　

Совещание открыл Михаил Васильевич Крашенинников. Он ознакомил присутствующих с военной обстановкой, пояснил, что фронт в районе Невеля и Новосокольников стабилизировался. Гитлеровцы создали здесь глубоко эшелонированную оборону. Партизанским формированиям, в том числе и чекистам, стало крайне трудно переходить линию фронта без боя.　

Исходя из многих соображений, руководство областного управления НКВД, и в частности его начальник генерал-майор Дмитрий Степанович Токарев, приняло решение о создании в Торопце специальной чекистской партизанской бригады. В ее состав должны были войти бойцы и командиры групп, неоднократно выполнявших задания в тылу врага. Бригада должна состоять из двух хорошо вооруженных, немногочисленных мобильных отрядов.　

Крашенинников тут же зачитал приказ о назначении командиром бригады старшего лейтенанта госбезопасности Александра Владимировича Назарова, занимавшегося до этого переброской спецгрупп через линию фронта. Комиссаром бригады назначался капитан Вениамин Яковлевич Новиков, также выполнявший ранее ответственные задания в тылу противника, начальником штаба — бывший командир разведывательно-диверсионной группы Игорь Ильич Венчагов, культурный, душевный товарищ из Вышнего Волочка.　

Надо заметить, что Венчагов по состоянию здоровья не подлежал призыву в армию. Но горячее сердце патриота не мирилось с бездействием, и он настоял, чтобы ему дозволили взять в руки оружие.　

Командирами отрядов назначили Александра Лопуховского и меня.　

Я знал Лопуховского как человека предприимчивого и очень веселого. Он был старше меня лет на двенадцать. За выполнение боевых заданий Александр Александрович (или Сан Саныч, как звали его партизаны) был удостоен ордена Красной Звезды.　

То, о чем рассказал М. В. Крашенинников, заставило нас задуматься. В кабинете воцарилась минутная тишина.　

— Что притихли? Если вопросов нет, то приступайте, товарищ Назаров, к своим обязанностям. Забот много, да и время не терпит, — сказал Крашенинников.　

Чекиста Назарова я дважды встречал до этого. Осенью сорок второго года он присутствовал при разработке боевого задания нашему отряду и переводил нас через линию фронта. В другой раз мы встретились с ним, когда наш отряд вырвался из окружения.　

Невысокий ростом, смугловатый на лицо Назаров держал себя исключительно просто. Он разговаривал спокойным, ровным голосом. В его глазах светились ум, хитринка и доброта.　

Назаров рос в шахтерском поселке Буденновского района Донецкой области. С четвертого курса Рубежанского химико-технологического института его направили на службу в органы госбезопасности. По окончании спецшколы получил направление в Калинин. Здесь и застала его война. Когда фашисты вторглись в пределы Калининской области, было принято решение направить чекиста Назарова в тыл противника. Его появлению в оккупированном городе Нелидове предшествовал короткий, но напряженный курс подготовки к работе в тылу врага — обучение тайнописи, вживание в роль антисоветского элемента-уголовника. Назаров кропотливо заучивал детали легенды, привыкал к новой фамилии, к документам, по которым ему предстояло жить.　

Никому из покупателей райцентра и в голову не приходило, что продавец хлеба одного из нелидовских магазинов сухощавый молодой парень Александр Петров был не кто иной, как чекист Александр Назаров. Позже Назаров возглавил партизанский отряд.　

Учитывая его практический опыт и способности, руководство управления госбезопасности, надо полагать, и решило поставить во главе спецбригады чекиста Назарова, выбрав теперь для него псевдоним Руднев.　

Забегая вперед, хочется сказать, что мужественный разведчик и командир Александр Владимирович Назаров, пройдя через горнило военных испытаний, стал генералом, ответственным работником органов госбезопасности.　

В городе Торопце началось формирование отрядов спецбригады. Костяк нашего отряда «Земляки» состоял в основном из кувшиновцев. В нем находились Василий Беценко, Василий Ворыхалов, Виктор Колокольчиков, Николай Орлов, Павел Поповцев, Виктор Соколов, Павел Чернышов, Василий Бертов и другие ребята. Это были уже опытные, обстрелянные партизаны.　

Некоторых бойцов пришлось оставить в Кувшинове. После апрельского окружения они сильно заболели. Оставили мы там и Толю Нефедова. После я узнал, что Анатолий, вылечившись, пытался найти в тылу врага наш отряд, примкнул к какой-то партизанской группе, но во время перехода линии фронта пал смертью храбрых. За боевые дела юный боец отряда «Земляки» Толя Нефедов посмертно награжден орденом Красного Знамени.　

Оставшихся в живых польских товарищей мы передали в сформированную на советской земле дивизию имени Тадеуша Костюшко. Дальнейшая их судьба осталась нам неизвестной.　

Политруком нашего отряда и одновременно комсоргом бригады назначили Георгия Павловича Богданова — молодого симпатичного белокурого парня, чуть постарше нас возрастом. Биография Богданова нас заинтересовала. Оказалось, что до войны он проживал в буржуазной Эстонии, в Нарве. Его отец, бывший путиловский рабочий, связанный с коммунистическим подпольем, был арестован охранкой после возвращения из Ленинграда, куда тот ходил нелегально. Он погиб. Георгий с момента установления в Эстонии Советской власти стал комсомольцем, работал по окончании школы в газете «Советская деревня» и ездил агитировать крестьян за коллективизацию.　

Когда гитлеровская Германия напала на нашу страну, Георгий Богданов добровольно вступил в формируемую эстонскую дивизию. Вскоре его направили в тыл врага для подпольной работы. Там он встретился с группой партизан, которой командовал смелый комсомолец Александр Щеголев. Георгий стал пулеметчиком и комсоргом. И вот теперь Богданова назначили к нам в отряд. Мы приняли в свой коллектив Георгия радушно и звали его попросту Юрием. Богданов стал нашим надежным другом.　

В бригаду прибыл старший радист Михаил Иванович Кудрявский — высокообразованный, добрый человек. Он был вскоре избран секретарем парторганизации. Следом за ним с радиостанциями «Север» приехали из Ярославля радисты Сергей Курзин и Павел Куликов, молодые толковые парни.　

Радистам мы были особенно рады, смотрели на них как на волшебников и стремились опекать их всюду.　

Нашу спецбригаду вооружили щедро: дали несколько десятков автоматов, шесть пулеметов, противотанковое ружье, бесшумное оружие и много гранат и патронов. Ребята от радости ходили козырем.

Летим в тыл противника

Вечерело. Щедрое июльское солнце, нещадно палившее днем израненную землю, клонилось к закату. Мы только что прибыли на прифронтовой аэродром, расположенный близ поселка Старая Торопа, и, сложив среди деревьев свои пожитки, стали ждать темноты, чтобы улететь в тыл противника. Косые лучи солнца, пробиваясь сквозь ветви развесистых сосен, окаймлявших обширное поле аэродрома, освещали укрытые от вражеской авиации самолеты. Было безветренно и душно. Стояла удивительная тишина, и лишь высоко в безоблачном небе слышался далекий рокот охранявших аэродром истребителей.　

Пока комбриг Назаров с комиссаром Новиковым улаживали дела с авиаторами, мы от нечего делать пели песни. Мало кому из нас не приходилось бывать в тылу врага, и большинство ясно представляло себе, что ждет его впереди, а поэтому напоследок давали сердцу отдушину. Ведь там, за линией фронта, будет не до песен.　

Солнце уже скрылось за макушками сосен, а комбриг с комиссаром что-то не появлялись.　

К нашему кругу подошел командир второго отряда Александр Лопуховский — Сан Саныч.　

— Ну что? Поем? — спросил он, поглаживая усы.　

— Все песни перепели, сейчас частушки начнем, — сказал находчивый Коля Орлов. Николай знал, что плясун и весельчак Сан Саныч был большим любителем частушек.　

— А ну давай для смеха! — улыбнулся и хлопнул себя по коленям Лопуховский.　

В это время из-за деревьев показались комбриг с комиссаром. Они отозвали нас с Лопуховским в сторону.　

— Порядок, товарищи, такой, — сказал Назаров, — переправляться будем в несколько приемов. Поскольку самолеты небольшие, перелет займет не одну ночь. Вам, командирам отрядов, необходимо сегодня же перебраться в тыл противника. Вас доставят с посадкой на партизанский аэродром Селявщина Россонского района Витебской области. Вы расположитесь в деревне Горяне, на берегу Селявского озера, и организуете прием людей и грузов бригады. Оставьте здесь своих заместителей и — в добрый путь. Отправка начнется через час. Мы с комиссаром прилетим туда позже, когда все уладим, — заключил комбриг и обвел нас взглядом: — Все ясно?　

— Ясно, — ответили мы в два голоса.　

Стемнело, когда нас стали размещать на старенькие самолеты Р-5. Машина, в которой я летел, взяла четверых. Двоих уложили в люльки на нижних плоскостях, одного, небольшого партизана, втиснули в отсек между мотором и кабиной пилота, а меня уложили в фюзеляже за спиной штурмана. Парашютов нам не выдали, ибо в нашем замкнутом положении они были ни к чему. Когда поднялись в воздух, я, подложив под голову вещмешок, стад посматривать вниз сквозь узкое отверстие.　

Самолет шел на большой высоте. Стояла светлая летняя ночь, и я различал леса, поля, реки. Ближе к линии фронта стали видны огни осветительных ракет и извилистые контуры окопов. Милая, истерзанная земля!　

От монотонного гудения мотора и усталости от дневных забот меня стало клонить в сон, и я немного вздремнул. Разбудила меня неприятная тряска. Самолет бросало из стороны в сторону. Рядом светилось огненное зарево. Штурман, поднявшись с места, поправлял лямки парашюта. Спросонья мне показалось, что самолет горит и падает, а летчики собираются прыгать с парашютом. Но в это время штурман обернулся и крикнул:　

— Вставай! Прибыли в Селявщину!　

Я облегченно вздохнул, увидев, что самолет трясло по неровному полю, а зарево исходило от сигнальных костров и ракет, освещавших место посадки.　

Едва мы ступили на землю, как нас окружила группа местных партизан.　

— Вы из Москвы? — поинтересовался один из них.　

— Разве заметно? — переспросил с улыбкой Виктор Соколов.　

— Сразу видно по оружию и одежде.　

Мы засмеялись, но возражать не стали. Было ясно что нас приняли за москвичей. Это обрадовало.　

Разместившись поблизости от партизанского аэродрома, в деревне Горяне, мы с Лопуховским ночей десять принимали из советского тыла людей и багаж: тол, патроны, гранаты, питание к радиостанциям, разное снаряжение! Сан Саныч в это время проявил свои незаурядные хозяйственные способности, взяв на себя роль коменданта партизанского аэропорта. Он принимал самолеты и разгружал их, а я с ребятами отвозил на лошадях груз в деревню Горяне и размещал там вновь прибывших партизан нашей бригады.　

Лопуховский был одет довольно странно: на голове морская бескозырка с надписью «Тихоокеанский флот», фуфайка цвета хаки, синие кавалерийские галифе, отороченные светлой парусиной, и хромовые сапоги в гармошку. Темпераментный, с лихо закрученными усиками, Сан Саныч был похож на матроса времен революции.　

Партизанский аэродром в Селявщине способен был принимать крупные самолеты типа «Дуглас». Сюда каждую ночь прибывали по нескольку машин для белорусских, латышских и русских партизанских подразделений, которые плечом к плечу сражались с фашистами. Одни везли людей, другие — оружие, боеприпасы, медикаменты. На обратном пути самолеты забирали раненых и больных партизан, осиротевших детей, пленных немцев и разные ценные вещи и документы, захваченные партизанами в боях.　

Гитлеровцы систематически бомбили посадочную площадку, воздушные хищники — ночные истребители — стремились перехватить и расстрелять советские транспортные самолеты, но, несмотря ни на что, полеты не прекращались. Аэродромная служба партизан работала слаженно и четко.　

Через неделю в Селявщину прибыл комбриг Назаров с радистами. А вскоре наша спецбригада в полном составе собралась на берегу Селявского озера. К сожалению, операция по переброске не обошлась без потерь. Часть людей переправляли сюда планерами. Когда один из них отцепили от буксирующего самолета, планер почему-то завибрировал, планерист не справился с управлением, и он　потерпел аварию. В ней погиб молодой боец, комсомолец из города Торжка Миша Пожарский. Пять человек получили ранения.　

Итак, мы прибыли в тыл противника, в свободную от врага зону, которую все жители и партизаны называли братским краем. Братский партизанский край, созданный дружными усилиями белорусских, калининских и латышских партизан, раскинулся с востока на запад почти на сотню километров. Северная граница партизанского края подходила к Идрице и Себежу, западная — к Освее а Дриссе, с юга достигала города Полоцка, а на восток простиралась почти до самого Невеля.　

Фашистских порядков население здесь не признавало. В деревнях были воссозданы колхозы и сельсоветы. Партизанские киномеханики демонстрировали доставленные самолетами фильмы — «Разгром немцев под Москвой», «Чапаев», а также другие ленты кинохроники.　

Эта партизанская зона была отбита у врага дорогой ценой.　

Гитлеровцы не могли мириться с таким положением, когда в тылу их хваленой армии хозяйничали советские люди. Над партизанским аэродромом и другими районами освобожденной земли в дневное время постоянно висела «рама» — вражеский двухфюзеляжный самолет-корректировщик «фокке-вульф». Сновал также из одного конца в другой маленький горбатый самолет-разведчик «хеншель» по прозвищу «костыль». Эти противные, недосягаемые для партизанской противовоздушной обороны «рамы» и «костыли» сильно досаждали людям. Они часто вызывали по радио свои бомбардировщики и штурмовики, и те нагло разрушали и жгли беззащитные от воздушных пиратов деревушки. Стоило нашей бригаде обосноваться в Горянах, как вражеский самолет дважды сбросил над деревней кассеты с десятками мелких зажигательных бомб. К счастью, эти фосфорные зажигалки высыпались в озеро.　

Трудно было определить, каким образом фашисты узнали о дислокации нашей бригады в этой деревне. То ли на немецких самолетах была установлена очень сильная оптическая аппаратура, то ли оперативно работали вражеские шпионы.　

Когда с очередным рейсом доставили к нам противотанковое ружье, Лопуховский предложил использовать его против немецких стервятников, назойливо круживших днем на небольшой высоте.　

— Давай пальнем для смеха по аэропланам. Авось сшибем, для смеха, нахалюгу-гитлеровца, — говорил Сан Саныч, как всегда употребляя полюбившуюся ему вставку «для смеха».　

Мы решили испробовать свое грозное оружие. При появлении вражеской «рамы» два наших богатыря — начхоз Евгений Крашенинников и пулеметчик Сергей Алексеев, пристроив ружье на колесе от телеги, сделали по самолету несколько выстрелов. «Раму» сбить не удалось, но, очевидно, повредили ее. После этого она стала летать значительно выше.　

Несмотря на сложную обстановку, жизнь в Россонском партизанском крае шла своим чередом: колхозники сеяли и убирали хлеб, работали различные мастерские, в деревнях ребятишки ходили в школу. Возрожденные Советы решали гражданские дела. Все органы Советской власти во вражеском тылу работали под руководством партийных организаций, которые, в свою очередь, получали постоянную помощь от центральных комитетов своих республик.　

Мирный труд людей освобожденного края зорко охранялся силами партизанских бригад и отрядов. В южной и юго-западной частях находились белорусские бригады под командованием Г. П. Герасимова, И. К. Захарова, Р. А. Охотина, А. В. Романова, М. С. Прудникова, в западной — латышские партизаны под командованием В. Самсонса, О. Ошкална, П. Ратыньша. Северную и восточную части края защищали калининские бригады под командованием В. И. Марго, А. М. Гаврилова, Ф. Т. Бойдина, С. Д. Буторина, В. М. Лисовского, В. Г. Семина, П. В. Рындина.　

Мы не стали долго засиживаться на берегах Селявского озера. Кроме личного желания скорее взяться за боевые дела, нас поджимали сроки. Бригаде поручалось вести разведывательно-диверсионную и контрразведывательную работу в оккупированных врагом западных районах Калининской области и в сопредельных районах Белоруссии и Латвии. В нашу задачу входило также установление связей и контактов с чекистскими группами и отдельными разведчиками, действовавшими в тылу врага по заданию органов госбезопасности.　

Перед самым вылетом в тыл противника комбригу　

Назарову поручили еще одно сюрпризное задание. Оно касалось розыска пресловутого изменника-генерала　А. А. Власова, который подло переметнулся в стан врага летом сорок второго года на Волховском фронте в районе Новгорода. С его именем связаны отвратительные дела. Кто из фронтовиков и партизан не слышал о власовцах, этих презренных предателях, получивших название по фамилии их гнусного командующего!　

Рассказывали, что, попав в сложную обстановку на лужском направлении, Власов забрался в избу в деревне Туховежи Оредежского района и стал спокойно поджидать прихода немцев. Когда гитлеровцы вошли в избу, он поднял руки и громко сказал. «Не убивайте, я — генерал Власов!»　

Встав на путь предательства, Власов организовал и возглавил с благословения Гитлера так называемую «Русскую освободительную армию» — РОА.　

По данным разведки, Власов, его начальник штаба Малышкин и весь штаб РОА пристроились в районе Витебска.　

Нам удалось обнаружить след фашистского прислужника. Мы даже получили фотографию, на которой предатель с физиономией маньяка-самурая в очках бесстыже позировал в кругу гитлеровцев на перроне станции Себеж, где он побывал однажды проездом на Ленинградский фронт.　

Нам, однако, не пришлось взять подлеца. Он оказался в другом районе действий. Его схватили в 1945 году наши воины в Чехословакии. Они и передали Власова в руки советского правосудия. Изменник был приговорен к смертной казни.　

Мы много раз встречались с перебежчиками из власовского обманутого войска. Нам не раз приходилось выслушивать горькие рассказы людей, принявших однажды по недомыслию оружие из рук врага. Честные люди при первом удобном случае сразу переходили на нашу сторону. У Власова оставались служить лишь бывшие преступники, авантюристы и прочий сброд.

В деревне Двор Черепето

Перелет бригады был завершен. Первым делом нам следовало войти в контакт с партизанами, дислоцирующимися в северной части братского края. Мы знали, что не так далеко, возле райцентра Россоны, в деревне Двор Черепето, располагалась оперативная группа по руководству боевыми действиями партизан Калининской области. Возглавлял эту группу наш старый знакомый батальонный комиссар Алексей Иванович Штрахов. Там же, в Черепето, стоял штаб 3-й Калининской бригады Алексея Гаврилова.　

Мы с Назаровым и начальником штаба бригады Венчаговым побывали там.　

Место, выбранное партизанами, оказалось уютным и красивым. Старинный барский парк и сама небольшая деревня Двор Черепето были опоясаны лесом. До войны эти земли принадлежали колхозу «Авангард». Теперь же здесь, на белорусской земле, разместился крупный партизанский штаб. Сюда в Черепето приезжали командиры белорусских и латышских подразделений, прибывали представители штабов партизанского движения и разведотделов фронта, сюда верхом на конях мчались с донесениями связные и посыльные, стекались со всех сторон для решения своих насущных вопросов местные жители. Каким образом калининские бригады обосновались здесь, в северной части Белоруссии, на Витебщине?　

На осень 1942 года штаб охранных войск фашистских армий группы «Север» готовил карательную экспедицию против местных партизан. В это время Калининский обком ВКП(б) и оперативная группа при Военном совете 3-й ударной армии сформировали в селе Урицком под Невелем партизанский корпус из нескольких бригад и отрядов. Командиром корпуса был назначен капитан Василий Разумов, тот самый Разумов, который в январе сорок второго года под Великими Луками на наших глазах разгромил фашистский карательный отряд и отомстил за гибель разведчиков и расстрелянных мирных жителей. Это был отважный воин.　

В августе 1942 года в журнале «Огонёк» была помещена его фотография с надписью:

Комиссаром корпуса стал батальонный комиссар Штрахов.　

В сентябре, проникнув с боем на оккупированную врагом территорию южнее города Невеля, партизанский　корпус устремился к железной дороге Невель — Полоцк, где с ходу разгромил ставшие на его пути фашистские гарнизоны на станции Новохованск и разъезде Железница. Партизаны взорвали здесь все железнодорожные сооружения и мосты.　

Попытки трехтысячного вражеского войска окружить и разбить основные силы корпуса не увенчались успехом. Больше того, в середине сентября белорусские и калининские партизаны, объединившись, начали наступление на немецкий гарнизон, расположенный в районном центре Россоны. После упорного боя партизаны ворвались в поселок и водрузили красный флаг над зданием райисполкома.　

Партизаны Калининского рейдового корпуса за короткое время провели свыше пятидесяти боев с противником. Были разгромлены гарнизоны в Долосцах, Дубровке, Щукине и других населенных пунктах.　

Численный состав корпуса вырос почти вдвое. Его рейд сыграл большую роль в создании братского партизанского края, показал возросшую силу народной борьбы с врагом.　

Выполнив свою задачу, корпус был расформирован в конце сорок второго года. К сожалению, на заключительном этапе нелепый случай оборвал жизнь командира корпуса Василия Разумова. Во время боевого перехода случайно выдернулась чека гранаты-лимонки, висевшей на его ремне. Услышав щелчок, Разумов попытался освободить и отбросить гранату, но не успел. Раздался взрыв. Отважного воина схоронили с почестями у деревни Двор Черепето Россонского района.　

После расформирования корпуса входившие в него бригады согласно приказу члена Военного совета Калининского фронта С. С. Бельченко стали действовать под руководством оперативной группы. Ее начальником был назначен А. И. Штрахов, который имел постоянную радиосвязь со штабом партизанского движения.　

Некоторые из калининских бригад после двух крупных вражеских карательных экспедиций располагались теперь здесь, возле Россон.　

Когда мы прибыли в Двор Черепето, Штрахов и Гаврилов стояли на крыльце штаба, о чем-то разговаривая. На ступеньке крыльца грелся на солнышке бывший разведчик нашего отряда Володя Баранов. Он заметил нас издали.

— Смотрите, кто прибыл! — радостно воскликнул Владимир.　

Штрахов с Гавриловым сошли с крыльца, и мы крепко пожали друг другу руки. 　

— Каким ветром занесло? — с улыбкой спросил Штрахов.　

— Родным, московским, — ответил я.　

— Вижу, вижу. А ведь мы с тобой, Витя, одним указом награждены, — сказал Штрахов, дотронувшись до моего ордена.　

Назаров отрекомендовался. Состоялось дружеское знакомство боевых командиров.　

— Много о вас наслышан. Очень рад воочию познакомиться, — говорил Назаров, внимательно посматривая то на Гаврилова, то на Штрахова.　

— А не вас ли люди считают здесь москвичами? — поинтересовался Гаврилов.　

— Нас, — улыбнулся Назаров.　

— Это хорошо.　

— Ну а раз так, Алеша, скажи — пусть ставят самовар, — посоветовал Штрахов, присаживаясь с Назаровым на бревнах возле дома. Им было о чем поговорить.　

Мы с Венчаговым поднялись следом за Гавриловым на крыльцо штаба. Не отходил от нас и Володя Баранов — адъютант Штрахова. Он донял меня вопросами:　

— Как там наши ребята? Давно ли были в Кувшинове? Как воюет Колька Горячев?..　

Владимир с болью воспринял известие о гибели своего верного друга. На его лице угасла улыбка, и он, опустив голову, присел на ступеньку крыльца.　

Мы с Гавриловым вошли в избу. Алексей Михайлович не без гордости сообщил, что в его бригаде теперь насчитывается семь хорошо вооруженных отрядов. Недавно они разгромили гарнизоны противника в селе Аннинском и на разъезде Посин. Участвовали в подрыве крупного железнодорожного моста у деревни Савкино на стратегической магистрали Рига — Новосокольники.　

Теперь же отряды вернулись с участка железной дороги Идрица — граница Латвии, где по приказу штаба партизанского движения совместно с другими бригадами проводили боевую операцию «Рельсовая война». Как выяснилось, недавно сюда прилетал начальник штаба партизанского движения Калининской области Степан Григорьевич Соколов, который непосредственно ставил задачу по массированному удару партизан на вражеских железнодорожных магистралях.　

За столом Алексей Иванович Штрахов рассказал, что партизаны за одну ночь разрушили 135-километровый участок железной дороги Рига — Москва между узловой станцией Новосокольники и латвийской границей. Помимо рельсов партизаны уничтожили путевое хозяйство: стрелки, семафоры, указатели. А это ведь была основная действующая вражеская магистраль на Калининском фронте.　

Прежде чем выйти на боевую операцию, десятки партизанских групп провели учения на выведенной ранее из строя и захваченной партизанами железной дороге Идрица — Полоцк возле станций Нища и Россоны.　

Противник был настолько ошеломлен, что в течение трех дней не приступал к восстановлению дороги. Гитлеровцы приняли мощное нападение партизан за начало наступления Советской Армии.　

Разгневанное немецкое командование сняло за проявленное ротозейство и бездействие с постов комендантов станций в Себеже, Идрице, Пустошке.　

Вдоль полотна гитлеровцы срочно стали сооружать дополнительные дзоты и блиндажи с пулеметами. Резко увеличилось количество патрулей.　

Штрахов доложил по рации представителю Центрального штаба партизанского движения И. И. Рыжикову о результатах «Рельсовой войны».　

Мы засиделись в Черепето до ночи. Особенно плодотворной оказалась беседа для комбрига Назарова. Александр Владимирович сделал немало ценных пометок в своем блокноте.　

В Черепето мне вновь пришлось повстречаться с Григорием Батейкиным, Иваном Черновым, Андреем Чайкиным, Семеном Лукашовым. Здесь мы познакомились с отважным командиром пятого отряда Иваном Григорьевичем Либой. Путь к партизанам для него оказался сложным. Перед самой войной он окончил танковое училище. В одном из боев его танк был подбит, а сам Иван Либа, получив серьезное ранение, угодил в плен. Бежал из елгавского лагеря в Латвии, но был схвачен и доставлен в лагерь Саласпилс под Ригой, где царил жесточайший режим. Однажды летней ночью 1942 года ему с капитаном Зубехиным посчастливилось совершить побег. После трудных скитаний они добрались до Опочецкого района Калининской области и здесь случайно встретились с партизанами. В первых же боях с карателями Иван Либа и Александр Зубехин показали пример отваги. Через некоторое время лейтенант Либа стал командиром партизанского отряда, а бывший слушатель Военной академии имени Фрунзе капитан Зубехин был назначен начальником штаба бригады.　

К сожалению, здесь мы узнали о гибели командира отряда Алексея Степановича Петрова, который в начале сорок второго года старался с помощью деда Симана приобрести для нас коней. Петров погиб от вражеской пули при разгроме гарнизона на разъезде Посин.　

Когда мы стали прощаться, в горницу вошел Володя Баранов. На его гимнастерке поблескивал орден Красной Звезды. Владимир отозвал меня в сторону, тихо спросил:　

— А может, жив Колька-то?　

— Нет, Коля погиб по-геройски, — подтвердил я невеселую быль.　

— Попрошусь на «железку». Надо отомстить за дружка, — твердо заявил Владимир.　

Вскоре мы узнали, что Баранов действительно уговорил Штрахова отпустить его на боевое задание. Во время диверсии на железной дороге близ станции Заваруйка Володя был сражен очередью вражеского пулемета.

Непокоренная земля

На другой день после нашего визита в Черепето в бригаде было проведено партийно-комсомольское собрание.　

На нем выступали многие бойцы и командиры. Ставились задачи укрепления дисциплины и повышения боевой подготовки. Особое внимание уделялось надлежащему уходу за оружием, совершенству овладения им, правильной и зоркой организации караульной службы, а также вопросам конспирации. На собрании было решено в каждом подразделении создать комсомольские группы. В каждом взводе стали проводиться политинформации по сводкам Совинформбюро, которые получали в штабе у радистов, а также по материалам советских газет, доставлявшихся самолетами в тыл врага.

Скоро мы покинули место своего приземления. Наш маршрут лежал на запад, в Освейский район, к латвийской границе. Мы двигались туда проселочными дорогами по многострадальной белорусской земле. Всюду нашим взорам открывалась горькая картина разрухи. Это были следы зимних карательных экспедиций противника. По печным трубам пожарищ и множеству свежих могил мы представляли себе весь тот кошмар, который царил здесь зимой во время налета карателей.　

Стояла пора уборки урожая. Тяжелые колосья зерна клонились к земле. Крестьянские нивы были засеяны озимыми осенью прошлого года, до карательной экспедиции. Теперь же эти поля осиротели. Тех, для кого выросло это волнующееся хлебное раздолье, не было в живых. Особенно бесхозными выглядели поля севернее станции Бигосово. Партизанские отряды там не базировались, но и немцы побаивались захаживать туда.　

В районе Кохановичей мы задержались в расположении Освейской партизанской бригады. Ее командир Иван Кузьмич Захаров до войны работал директором Чапаевской МТС. Машинно-тракторная станция обеспечивала техникой мирные поля Освейщины.　

Сын белорусского крестьянина, прирожденный хлебороб Иван Захаров в суровый для Родины час взял в руки оружие, организовал партизанский отряд. За уважаемым человеком потянулись сотни людей. Так была создана партизанская бригада. Простой, душевный, мужественный человек стал прославленным командиром. Он же был одновременно первым секретарем подпольного райкома партии.　

По нашей просьбе Иван Кузьмич обстоятельно поведал о героической жизни борющегося народа. Нельзя было без волнения слушать трагическую повесть партизанского командира.　

В конце января из соседних бригад поступили сообщения о том, что каратели, сконцентрировав большие силы, начали наступление от Невеля и Дретуни, стремясь рассечь партизанскую зону на части.　

Замысел врага заключался в том, чтобы разъединить партизанские отряды и поочередно расправиться с ними.　

К деревне Турки-Перевоз прибыло около полка пехоты противника. Свыше трех тысяч солдат с артиллерией и танками сосредоточилось на станции Идрица. Немецкие части вышли из Невеля к озеру Язно. В Идрицу прибыло еще шестьдесят девять вагонов с войсками.　

Пленные гитлеровцы давали разноречивые показания. И все же партизанам удалось составить некоторое представление о характере готовящейся карательной экспедиции. Она проводилась под кодовым названием «Шнеехазе» («Снежный заяц»). Руководил ею командир 201-й охранной дивизии генерал-майор Якоби. Карателей поддерживали не только танки, но и авиация.　

Обстановка сложилась так, что потребовалось участие всех бригад русских, белорусских и латышских. В это тревожное время представитель Калининского штаба партизанского движения батальонный комиссар Алексей Штрахов и член бюро Витебского обкома партии Борис Можайский срочно созвали совещание руководителей партизанских сил в селе Ровное Поле.　

Россонскую бригаду представляли Р. А. Охотин и Е. П. Василевич, Дриссенскую — Г. П. Герасимов и A. И. Лисовский, бригаду имени Рокоссовского — А. В. Романов и П. М. Машеров, Освейскую — И. К. Захаров, калининские бригады — А. М. Гаврилов, Ф. Т. Бойдин, С. Д. Буторин и В. М. Лисовский, латышских партизан — B. П. Самсонс, О. П. Ошкалн, В. Я. Лайвиньш и А. М. Гром. От ЦК Компартии Латвии прибыл К. М. Озолинь. На совещании был выработан план совместных действий. Основная задача заключалась в том, чтобы не допустить рассечения партизанского края. Каждой бригаде был отведен определенный район действия. Уполномоченный Калининского штаба партизанского движения А. И. Штрахов и командир Белорусской бригады имени Рокоссовского А. В. Романов должны были координировать действия всех партизанских подразделений в период экспедиции. Заместитель Романова Георгий Казарцев и командир 3-й Калининской бригады Алексей Гаврилов свели воедино усилия партизанских разведчиков.　

Представитель Центрального штаба партизанского движения, член Военного совета фронта С. С. Бельченко и начальник Калининского штаба партизанского движения С. Г. Соколов, одобряя совместные действия партизан, старались оказать всяческую поддержку нашим отрядам.　

Однако обстановка осложнялась. Крупные силы карателей упорно продвигались в глубь партизанской зоны. Около трех суток продолжались бои у деревень Павлово и Прохорово. Особо стойко держали оборону отряды Ботова и Савиткова под руководством начальника штаба 1-й Калининской партизанской бригады Дмитрия Халтурина и латышский отряд под командованием Вилиса Самсонса.　

10 февраля утром каратели численностью до восьмисот человек с тремя танками, пушками и минометами пошли в наступление на деревню Павлово. Бой длился весь день. Противник потерял до двухсот человек. Партизаны подбили передний танк, который перекрыл дорогу двум другим танкам. К вечеру каратели все же овладели деревней. Партизаны вынуждены были отойти на два километра в соседнюю деревушку Прохорово, а с рассветом пошли в атаку на Павлово, занятое противником. Здесь врагу был нанесен решающий удар.　

Основная группировка немцев, участвовавшая в операции «Шнеехазе» в районе Клястицы — Долосцы, начала пятиться назад. Дриссенская бригада П. Г. Герасимова отрезала карателям путь отхода на линии Россоны — Альбрехтово. Калининские бригады Гаврилова, Бойдина, Буторина, Вараксова, Семина, Рындина, перейдя в наступление, не допустили подхода резервов противника из Невеля, Идрицы и Себежа. Бригада «Неуловимые» Прудникова задержала врага на дороге Дретунь — Краснополье.　

План фашистского генерала Якоби по уничтожению партизан не осуществился. Немцы потеряли в этих боях не одну сотню солдат и офицеров. Но и партизаны понесли немалые потери. Фашисты воевали не только с партизанами. За время боевых действий «Шнеехазе» в одном Россонском районе было убито свыше двух тысяч жителей — женщин, детей, стариков. Свыше трехсот человек гитлеровские изверги сожгли живыми. На местах многих деревень остались торчать одни печные трубы.　

Но этим дело не кончилось. В феврале наступление карателей возобновилось с другой стороны. С территории Латвии начал разворачивать свои войска обергруппенфюрер СС Еккельн. Его группировка носила более изящное название — «Винтерцаубер» («Зимнее волшебство»). Он учел ошибки своего коллеги генерала Якоби. Действовал медленно, но упорно. На партизан шли полицейские, жандармские части, разномастные предатели своего народа. Карателей насчитывалось больше двенадцати тысяч. В их числе пять эсэсовских полков и четырнадцать полицейских батальонов. Были привлечены части 3-й танковой армии, авиация и артиллерия.　

Еккельн ставил задачу не только уничтожить партизан, но и ликвидировать весь партизанский край с его населением.　

Силы партизан были к этому времени ослаблены. Часть партизанских отрядов ушла за Себеж, несколько латышских групп отправились громить врага на свою территорию.　

Главные удары фашисты нанесли в трех направлениях: на Красово наступали части под командованием полковника Кнехта; на Юралово — части под командованием полицейского полковника Вейса; на Кохановичи — части бригаденфюрера СС Шредера. Партизаны дрались упорно.　

16 февраля фашисты начали наступление из района Свольна — Бениславский разъезд. У деревни Климовщина их встретили отряды имени Калинина и имени КИМ Дриссенской бригады. В жестокой схватке противник был отброшен. На поле боя осталось немало солдат и офицеров врага. Партизаны отряда имени Симацкого трое суток сдерживали наседавших на них карателей.　

Партизанам всячески помогала Большая земля. Отряды постоянно держали радиосвязь с представителем Центрального штаба партизанского движения Сергеем Саввичем Бельченко и ответственными работниками Белорусского штаба партизанского движения.　

Ночью самолеты доставляли партизанам в Селявщину и на лед озера Лисно оружие, боеприпасы и медикаменты. Обратным рейсом самолеты забирали с собой тяжело раненных партизан.　

Помощь Родины укрепляла ряды народных мстителей, вселяла уверенность в победе.　

Группенфюрер СС Еккельн привлек дополнительные силы.　

Партизанам пришлось изменить тактику борьбы. Они взрывали мосты, минировали дороги, устраивали с помощью населения завалы. Отряды маневрировали, били по флангам наступающих немецких частей, заходили в тыл, укрывались в лесах, чтобы нанести карателям неожиданный удар в новом месте.　

Фашисты грабили и сжигали деревни, а жителей, которые попадали им в руки, зверски убивали. Подпольные райкомы партии разъясняли населению положение в районе, подсказывали, куда безопаснее уйти от врага.　

Узнав о приближении карателей, жители деревни Ладалево Сеньковского сельсовета начали собираться в лес, но фашисты скрытно оцепили деревню, и многие крестьяне не успели уйти. Двадцать человек были расстреляны и сожжены в домах.　

Двое эсэсовцев схватили глухонемого Адольфа Антоновича Пилюшина и потащили к горящему сараю, но он, обладавший большой физической силой, втянул их за собой в огонь, а сам чудом сумел выбраться. Эсэсовцы сгорели, а Пилюшин явился в партизанский отряд. Он был страшен. Обгоревший, измученный после перенесенных страданий и долгой дороги. Адольф Антонович упал и потерял сознание.　

В одном из боев партизанам удалось захватить немецкий танк. За его рычаги сел бывший танкист Александр Ангудович.　

На рассвете каратели пошли в атаку. В деревне вспыхнули дома. Артиллерийский и минометный огонь не давал возможности поднять головы. Казалось, еще мгновение — и партизанские ряды дрогнут, не выдержав боя с численно превосходящим противником.　

В этот момент из укрытия вынырнул трофейный танк. Он устремился на врага. Послышалось партизанское «ура!» Фашисты отступили.　

Однако после трехдневных изнурительных боев наши отряды все же вынуждены были отойти.　

Обстановка осложнялась тем, что вместе с бойцами находились местные жители, которых нельзя было бросить даже во имя спасения боевых сил: женщинам, детям и старикам грозила гибель.　

В деревне Ровное Поле, в штабе бригады имени Рокоссовского, партизанские командиры собрались еще раз. Вторично было решено создать оперативную группу для координации действий всех бригад Россонщины. В нее вошли уполномоченный Белорусского штаба партизанского движения А. Ф. Бардадын, представитель Калининского штаба партизанского движения А. И. Штрахов, руководитель опергруппы ЦК КП(б) Латвии К. М. Озолинь и секретарь Россонского райкома партии Я. П. Василевич.　

Для отпора врагу было задействовано тринадцать партизанских бригад и четыре отряда.　

Все партизанские силы были разделены на три группы, которые должны были взаимодействовать между собой под общим командованием А. Ф. Бардадына. А. В. Романова и А. И. Штрахова.　

На совещании решили разгромить карателей во встречном бою, а если это не удастся, то отойти к реке Свольне, закрепиться и стоять насмерть.　

Так планировали. Но даже тщательно разработанные планы на войне не всегда осуществляются. К сожалению, партизаны опоздали. Инициатива на этот раз оказалась в руках у врага, который сумел закрепиться в занятых населенных пунктах и стал развивать наступление.　

Начались тяжелые бои. Партизаны мужественно оборонялись. На десятки километров южнее реки Свольны раскинулся лесной массив. Сюда и рвались каратели.　

На дороге от Урагова к Освее началось большое движение: противник перебрасывал боеприпасы и вооружение войскам карательной экспедиции. И вдруг то там, то тут начали греметь взрывы. Это действовал латышский отряд под командованием отважного командира Вилиса Самсонса. Партизаны-латыши заминировали важнейшие участки шоссе. Действия минеров задержали гитлеровцев.　

Фашисты вынуждены были бросить против отряда Самсонса крупное подразделение войск. Подвергнув бомбовому удару местность, где располагался отряд, батальон гитлеровцев пошел в атаку. Народные мстители стойко держали оборону и, собрав силы у деревни Василевщины, неожиданно для карателей перешли в контрнаступление. Враг отступил, оставив на поле боя около семидесяти убитых. Понесли потери и партизаны. Погибли двое бойцов, получил ранение парторг отряда Имант Судмалис. Был тяжело ранен в обе ноги и командир Вилис Самсонс. Под огнем врага с поля боя его вынесла санитарка Велита Апсит.　

В эти же дни удары по врагу на западе Освейского района наносили латышские отряды П. Ратыньша, А. Поча и другие. Упорно сдерживал натиск карателей отряд И. В. Жукова у деревни Церковно. На жгучем морозе, лежа на снегу, полуголодные бойцы калининских бригад отбивали атаки врага и выстояли.　

Старики и дети, люди, которые не могли держать в руках оружие, помогали партизанам создавать оборонительные рубежи.　

В тылу партизан был Россонский район, где собрались, спасаясь от расправы, тысячи мирных граждан.　

Заболоченная местность перед Свольной, приведенные в негодность дороги, взорванные мосты и завалы не позволяли врагу использовать танки и другую тяжелую технику. В тыл противнику направлялись десятки летучих групп, которые совершали диверсии, наносили внезапные удары по карателям.　

Пятнадцать суток пытались гитлеровцы сломить оборону партизан. Все это время не утихал бой.　

В середине марта партизанские отряды, накопив силы, начали наступление. Мелкие группы, подобно осам, сильно жалили врага. От них некуда было спрятаться. Карателей залихорадило. Они стали покидать партизанскую зону. Два месяца упорных боев остались позади.　

Земля, освобожденная от оккупантов, начинала обычную жизнь. Но как трудно было ее восстанавливать! Фашисты оставили после себя страшные следы разрушений и смерти.　

В деревне Купоровщине среди многих изуродованных трупов местных жителей удалось установить личность и нескольких человек. Евгения Путро была избита и расстреляна, а ее семилетней дочери гитлеровцы выкололи глаза.　

На опушке леса возле Микулина было найдено пятьдесят шесть трупов жителей деревни Подгайские Хутора. Опознать удалось только пятнадцатилетнего Владимира Подгайского и его восемнадцатилетнюю сестру Лиду. Наталья Кудла лежала, прижав к себе трупик двухлетней дочери.　

В деревне Ардавской изверги сожгли живьем в сараях сто пятьдесят человек, в Задежье — двести пятьдесят, в Залещине — шестьдесят. Жителей деревни Мозалевщины и беженцев из других деревень согнали в сарай и в дома и подожгли. Многие пытались бежать, выламывали окна, но гитлеровцы расстреливали их из автоматов. Живыми в огне тогда погибло более ста женщин, стариков и детей.　

Зрелище массовых убийств было настолько страшным, что партизан Лаврентий Чапук, найдя место казни своих родных, за одну ночь стал совершенно седым.　

Всю эту ужасную быль народ назвал освейской трагедией…　

Вот что мы узнали от командира партизанской бригады Захарова. Вспомнив пережитое, он разволновался, вытер платком повлажневшие глаза, встал и, облокотившись о ствол березы, тихо проговорил:　

— Я рассказал историю так подробно потому, чтобы вы знали, какой ценой отвоеван у врага этот край.　

— Еще дымились сожженные карателями деревни, свежи были могилы убитых, а перед нами уже стояли новые задачи, — говорил Иван Кузьмич. — Вот и теперь в разгаре уборочная пора. Сначала уберем хлеб на тех полях, которые ближе к немецким гарнизонам. Постараемся не отдать врагу ни одного снопа.　

Обстановка сложная. Каратели при каждом удобном случае стремятся вклиниться в партизанскую зону. То в одном, то в другом месте возникают стычки, гремят бои.　Часто появляются вражеские лазутчики и шпионы. Но, несмотря ни на что, жизнь здесь идет по советским законам. Одно из условий нашей силы и уверенности в успехе — это боевое содружество партизанских отрядов, действующих на стыке трех братских республик.　

— После войны в этих местах следует соорудить добротный памятник боевой дружбы наших народов. Пусть он напоминает потомкам о славных делах русских, белорусских и латышских патриотов, — сказал в заключение Захаров.　

Да, Иван Кузьмич был прав. В совместной борьбе росла и крепла боевая дружба партизан. Ярким примером этому являлась еще одна из многих операций.　

В местечке Вецслобода Лудзенского уезда Латвии расположился гарнизон противника. Партизаны решили разгромить его общими усилиями. Ночью 12 января 1943 года после хорошо продуманных и подготовленных действий Вецслобода была внезапно атакована.　

С севера по вражескому гарнизону ударил Освейский отряд под командованием казаха Галима Ахмедьярова, с юга — отряд белоруса учителя Петра Машерова, с востока — латышский отряд Вилиса Самсонса и отряды под руководством русских Владимира Дорменева и Василия Лисовского. Руководил боевой операцией командир Белорусской бригады Александр Романов, человек инициативный и храбрый.　

Вражеский гарнизон был разгромлен. Партизаны загрузили трофеями около трехсот подвод и увезли на свои базы.　

Весть о разгроме вражеского гарнизона, где участвовало около тысячи партизан, всколыхнула жителей округи. Вецслобода стала светлым огоньком для тех, кто хотел сражаться против фашистов. Приток людей в партизанские отряды заметно возрос.　

Когда Назаров заговорил о более тонких делах, интересующих сугубо нашу бригаду, Кузьмич оживился. Оказалось, что недавно в Себеж прибыл невооруженный батальон власовцев, который проходил специальное обучение в Германии. Партизанские разведчики не замедлили связаться с прибывшими. Выяснилось, что многие из них вступили в батальон с целью остаться в живых и готовы при первой возможности сдаться советским войскам. Власовцы давали согласие перейти к партизанам, но Захаров решил повременить, пока немцы их вооружат. Однако гитлеровцы тянули с вооружением батальона. А вскоре немцы заподозрили власовцев в неблагонадежности и стали вызывать одного за другим на допрос. Многим из батальона удалось бежать.　

— Могу показать вам двоих, свеженьких. Недавно прибыли к нам по доброй воле — полковник с подполковником, — неожиданно сказал Захаров.　

Назаров решил тут же с ними поговорить.　

Александр Владимирович долго, один на один, беседовал сначала с подполковником Леусовым, затем с полковником Писчацем. Оба они дали ценную информацию. Как только о них радировали на Большую землю, за ними сразу прибыл самолет.　

Забегая вперед, скажу, что после войны нам посчастливилось побывать на Кургане дружбы, насыпанном руками бывших партизан Белоруссии, Латвии и России на стыке границ трех братских республик. Там мы повстречали славного сына белорусского народа И. К. Захарова. На его груди красовалась Золотая Звезда Героя Советского Союза　

— Ну что, Иван Кузьмич, — сказали ему, — вот и сбылась ваша мечта о сооружении памятника в честь совместной борьбы с врагом.　

— Сбылась, — удовлетворенно ответил Захаров.

На горячих рубежах

Наш путь лежал на юго-восток к городу Полоцку. Мы двигались вдоль границ братского партизанского края. Здешние места особо интересовали наше командование. По донесениям, поступившим ранее в военные разведорганы, можно было судить, что в полосе Витебск — Полоцк — Даугавпилс находились воинские штабы противника, гнезда, где готовились шпионы и диверсанты, а также различные гитлеровские учреждения, призванные всячески укреплять фашистскую диктатуру на местах.　

Возле Полоцка усердно поработали наши разведгруппы, руководимые комиссаром бригады Вениамином Яковлевичем Новиковым и парторгом Михаилом Ивановичем Кудрявским.　

С помощью белорусских партизан, а также местных жителей наши товарищи заполучили нужные сведения о наличии немецких формирований и их действиях.　

Большую помощь в разведделах оказал нам партизанский отряд «Неуловимые», возглавляемый опытным чекистом Михаилом Сидоровичем Прудниковым. Отряд находился в этих краях давно, и Прудникову многое было известно.　

Здесь под Полоцком нам пришлось столкнуться с непредвиденной ситуацией. Мы предпочитали засылать своих разведчиков в строго конспиративной обстановке, но пропускной режим партизанских пограничных застав оказался настолько строгим, что нам невольно пришлось согласовывать вопросы об отправке и возвращении наших людей с комендантами пограничной службы. Иначе они не гарантировали безопасность от партизанских пуль. Боевые товарищи были правы. В сложной, напряженной обстановке без строгого пропускного режима обойтись было нельзя.　

Помню, как от имени нашей бригады комбриг Назаров торжественно вручил новенький автомат лучшему бойцу партизанской пограничной заставы. Высокий, красивый, средних лет белорус поцеловал оружие и громко заявил:　

— На том участке, где я стою, враг может пройти только через мой труп!　

Контактируя со многими партизанскими отрядами и бригадами, мы обратили внимание на то, что каждое партизанское подразделение с гордостью носило свое название: отряд имени Чапаева, «За Родину», бригада имени Фрунзе, имени Котовского…　

Однажды на партийно-комсомольском собрании было решено выбрать наименование и для нашей бригады. Предложений на этот счет было немало. Кто-то посоветовал назвать бригаду именем прославленного партизана Отечественной войны 1812 года поэта Дениса Давыдова. Предложение пришлось всем по душе. Вдобавок к этому местные жители окрестили нас «москвичами». Так и закрепилось за нами наименование Московская бригада имени Дениса Давыдова.　

Мне, недавно побывавшему в Москве, нередко приходилось выступать среди партизан и населения. Рассказ о Кремле, о беседе с Михаилом Ивановичем Калининым и его наказе вызывал большой интерес у людей, и они засыпали меня вопросами: как выглядит Москва? цел ли Кремль? Работает ли в Кремле Сталин? как выглядит всесоюзный староста Калинин? что он говорил? когда прогонят с нашей земли фашистов? Чувствовалось, что народ с нетерпением ждет светлого часа своего освобождения.　

В юго-восточной зоне братского партизанского края мы расположились на большаке в деревне Морозово, у озера Язно. Отсюда до Невеля, где дислоцировались гитлеровские воинские подразделения, было тридцать километров. В мирное время, чтобы преодолеть это расстояние на автомашине, потребовалось бы меньше часа. Но большак Невель — Россоны, на котором стояла деревня Морозово, не действовал. Мосты через болотистые и глубоководные речки Язницу и Ущу были взорваны, а сама дорога в сторону Невеля густо заминирована и поросла бурьяном.　

В пяти километрах от нас, в деревне Ерастовке располагался штаб 21-й Калининской партизанской бригады. Мы решили побывать там. Окруженная со всех сторон сосновым лесом деревушка в двадцать изб охранялась зорко. У опушки нас задержали дозорные. Они выяснили, кто мы такие, затем проводили до околицы, где сдали начальнику караула. Осматриваясь вокруг, мы засекли на брустверах пару пулеметных точек, охранявших дорогу.　

— Не дремлют партизаны, — с улыбкой заметил Назаров.　

Командир бригады Ахременков и комиссар Карговский были на месте. Когда мы отрекомендовались, Георгий Петрович Ахременков и Владимир Степанович Карговский посвятили нас в боевую обстановку.　

— Позиция у нас горячая, — говорил Ахременков. — Недалеко, за Невелем, линия фронта. Возле города всюду хорошо вооруженные фронтовые части противника. На шоссе Пустошка — Невель и вдоль железной дороги Невель — Полоцк — гарнизоны. Здесь под Невелем, как нигде больше, местность засорена полицейщиной. Сюда, в нашу сторону, часто вторгаются каратели. Жгут деревни, расстреливают людей. Мы, в свою очередь, ведем постоянную борьбу с гитлеровцами. Не проходит дня, чтобы наши бойцы-партизаны не завязали стычку с врагом. Фашисты не перестают устанавливать березовые кресты над могилами палачей, уничтоженных партизанами. В этом нам помогает местное население. Но враг хитер и коварен. В борьбе с фашистами нужны осмотрительность, смекалка и действие. Промахи приносят и нам немалые жертвы.　

Партизанские позиции под Невелем действительно были горячими. Помимо охранных частей, карательных отрядов и полицейщины район был наводнен различными войсками вермахта. Присутствие в прифронтовой зоне партизан выводило из себя командование гитлеровской армии, поэтому на пассивные действия противника рассчитывать не приходилось.　

После затянувшейся беседы мы покинули Ерастовку. Вместе с нами в Морозово направился с группой бойцов комиссар бригады Карговский. Ему нужно было побывать у озера Язно. Он объяснил нам, что через это узкое, но вытянутое в длину на восемнадцать километров озеро у них налажена паромная переправа, которая зорко охраняется партизанами и служит кратчайшим путем для боевых действий в северной части района. Карговский шел туда, чтобы проверить работу парома.　

Высокого роста, сухощавый, серьезный, но простой, человечный комиссар бригады был значительно старше нас возрастом. В пути мы разговорились с ним. Карговский рассказал, как нелегко ему было стать партизаном. Уже год гремела война на советской земле, а он занимался мирным трудом — работал мастером ремесленного училища в поселке Максатиха, районном центре Калининской области. На все его просьбы послать на фронт первый секретарь райкома отвечал коротко:　

— Жди!　

А в июле сорок второго года Карговский услышал от него:　

— Пора, Родина зовет!　

В тыл противника ушел с семнадцатью комсомольцами своего училища. Это были еще не парни — совсем юные мальчишки. В конце августа максатихинское пополнение стало частью партизанского отряда имени Калинина, которым командовал Василий Шаранда.　

Осенью 1942 года, будучи начальником штаба отряда, Карговский принял активное участие в разгроме гарнизона на станции Нащекино. Это был партизанский подарок к 25-й годовщине Октября. Под покровом темноты партизаны подошли вплотную к железной дороге. Вражеская охрана, застигнутая врасплох, успела сделать всего лишь две-три пулеметные очереди. В окна и двери вокзала полетели гранаты. Раздались взрывы. Вслед за этим партизаны с криком «ура!» ворвались в здание вокзала, превращенного немцами в своеобразную крепость.　

После боя партизаны обнаружили кроме вражеских трупов два пулемета, пятнадцать винтовок и большое количество гранат и патронов. Погрузив на повозки трофеи, они подожгли вокзал, взорвали стрелки, рельсы, семафоры и скрылись в лесу.　

Вскоре Карговского назначили командиром партизанского отряда, а чуть позже комиссаром бригады. Зимой они устраивали засады и совершали диверсии на шоссе Невель — Усвяты и железной дороге Витебск — Невель. Теперь их бригада действовала здесь, в этой части Невельского района, и держала под контролем восточную границу братского партизанского края в пространстве между участками железных дорог Идрица — Новосокольники и Полоцк — Невель.　

Путь до деревни Морозово за разговорами прошел незаметно. Из-за деревьев показались избы, а за ними на солнце блеснула ясная полоса озера Язно. Возле полуразрушенной церкви мы остановились.　

— Хотите посмотреть нашу переправу, идемте со мной, — предложил Карговский.　

— Спасибо. Она завтра как раз нам понадобится, — сказал Назаров.　

— У нас их две. Большая — через озеро и малая — через речку Язницу. Если вам в сторону Невеля, подойдет малая, она здесь недалеко, возле деревни Уставны, — пояснил Карговский.　

На следующий день мне с группой автоматчиков нужно было сопроводить агентурную разведку, которую возглавил комиссар нашей бригады капитан Новиков. У него имелись рекомендательные письма к некоторым церковнослужителям Невельского района. Необходимы были встречи с ними. Дело в том, что священникам было проще, чем другим, передвигаться по оккупированной территории. Они могли, к примеру, под предлогом заказов и покупок церковного инвентаря беспрепятственно съездить в Невель, Городок, Витебск, Полоцк, могли также доставить в тот или иной пункт агитационную литературу, передать по нужному руслу письма и разные другие бумаги. Через своих прихожан служители культа были осведомлены о прибытии важных чинов рейха, войсковых и карательных частей, а также создании всякого рода фашистских организаций. Вражеские органы СД и гестапо не так зорко следили за церковнослужителями, считая их опорой новой власти.　

Вениамин Яковлевич Новиков и направлялся на встречу с семидесятилетним священником, который должен был выехать по «церковным» делам в Витебск. Встреча, разумеется, должна была быть строго конспиративной и безопасной. Конспирацию в этом деле обеспечивал сам Новиков, безопасность — мы с ребятами.　

День был на исходе, когда наша небольшая группа подошла к неширокой речке Язнице. Здесь, в трех километрах от Морозова, возле полусгоревших деревень Уставны и Артемовка, располагался партизанский заслон. Мост через реку давно был разрушен, а большак — заминирован. Для переправы, о которой говорил Карговский, партизаны пользовались небольшим паромом. По сути дела, это был простой плот из связанных бревен и досок. От одного берега к другому тянулась проволока, привязанная к толстым соснам. Плот находился под охраной партизан. Они, обговорив время нашего возвращения, быстро переправили нас на другой берег и предупредили, чтобы мы держали оружие наготове: впереди — опасная зона.　

Эти места были нам немного знакомы. Мы проходили здесь летом сорок второго года и поэтому запомнили населенный пункт Турки-Перевоз на реке Уще и деревню Видусово, где постреливали тогда полицейские.　

В нужное место мы добрались лишь за полночь. На возвышенности увидели обычную деревенскую церквушку, окруженную несколькими избами. Провели разведку, выставили охранение. Новиков постучал в окно. Повременив, он вошел в дом священника. Мы стали ждать. Кругом стояла тишина, лишь слышались петушиные голоса да где-то в стороне лениво гавкала собака.　

Начинало светать. Я решил зайти в дом, чтобы поторопить Новикова. Он сидел за столом напротив седого бородатого человека. Между ними шла беседа. На столе стояла кринка молока, а возле нее лежали ломти хлеба.　

— Сейчас кончаем. Иди попей молочка, — сказал мне Новиков, свертывая какие-то бумажки.　

Когда мы вышли на крыльцо, священник перекрестил нас и тихо сказал:　

— Да храни вас бог!　

— Ну как, удачно? — спросил я Новикова.　

— Все хорошо, но придется еще раз наведаться сюда, — ответил он.　

Переправой через озеро Язно и речку Язницу нам пришлось воспользоваться не раз.　

Однажды, ожидая возвращения одной из наших разведгрупп, мы засиделись на берегу Язницы. Пожилой партизан из города Бежецка, коммунист с 1918 года, Илья Миронович Миронов рассказал нам о памятном эпизоде, произошедшем на этом месте осенью прошлого года.　

Гитлеровцы большими силами начали наступление на партизан со стороны Невеля. Двое суток шли ожесточенные бои за эту переправу через Язницу.　

Командир партизанской бригады Василий Георгиевич Семин приказал подрывникам Степану Казаку и комсомольцу Геннадию Зайцеву взорвать паром, чтобы не дать возможности врагу использовать его для переправы. И вот двое смельчаков, один постарше, другой совсем юноша, поползли к парому. У каждого по фугасу взрывчатки, связки гранат. Фашисты заметили их, открыли огонь. Но подрывники уже успели укрыться за сваями разрушенного моста. Фугасы были прилажены к парому. Сильный взрыв разметал его. Дело сделано, можно отходить. Но гитлеровцы отрезали пути отхода пулеметным и минометным огнем. Как быть? Проходит минута, другая. Стрельба не утихает. Дело плохо — под сваями моста не отсидишься. Подрывники решили прорываться перебежками. Стремительный бросок — и камнем на землю. И вновь вскакивают, бегут, ложатся.　

Вдруг Зайцева сразила очередь. Степан вернулся, схватил Геннадия, стал волоком тянуть в укрытие. Это были роковые минуты. Шаг, еще шаг. Вот и Казак упал, раненый. Им на помощь бросились ребята из взвода Миронова. Партизаны обрушились на врага всеми огневыми средствами. Раненых удалось наконец затащить в партизанский окоп. Отрядный фельдшер Петр Тропунов и медсестра из Нелидова Варя Воронькова спешно оказали первую помощь.　

У Геннадия Зайцева ранение оказалось тяжелым. Была пробита правая рука, повреждена челюсть. Разрывная пуля разворотила верхнюю часть бедра, порвала мышцы и сухожилия. Через некоторое время нога посинела, рана загноилась, вздулась. Начиналась газовая гангрена.　

Прибывший к раненому начальник партизанской медслужбы военврач 3-го ранга В. Д. Щеглов, осмотрев Зайцева, велел срочно отвезти его в партизанский лазарет, в деревню Шерстово, расположенную невдалеке на белорусской территории. Этот примитивный лазарет по предложению комиссара 3-й Калининской бригады Васильева был назван госпиталем.　

Госпиталь звучит весомо. Партизаны, зная, что у них за спиной имеется госпиталь, не так боятся тяжелых ранений, — рассуждал комиссар Васильев. И он был прав: близость госпиталя приободряла людей, идущих в бой.　

Зайцева увезли в этот госпиталь. Надежд на его спасение было мало. Кто-кто, а опытный врач Вадим Дмитриевич Щеглов знал, что газовая гангрена ведет, за редким исключением, к роковому исходу. Но он настойчиво боролся за исцеление отважного паренька, и смерть отступила.　

Геннадий Зайцев за свой подвиг был отмечен тогда медалью «За отвагу».　

Находясь в деревне Морозово, я время от времени посматривал на карту, туда, где синяя змейка реки Язницы подходила к точке с названием Лепешиха. Это была та самая деревня, где летом прошлого года полицаи обстреляли наших ребят и убили бойца Смирнова. Улучив момент, я спросил у Назарова разрешения сходить в Лепешиху, чтобы наказать полицаев. Со мной отправились одиннадцать человек. Вместе с нами шли и потерпевшие тогда ребята Павел Поповцев и Виктор Соколов. Им особенно не терпелось навестить те места. От нашей деревни Морозово до Лепешихи по прямой было не больше пятнадцати километров, но дорога туда оказалась на редкость тяжелой. День выдался дождливый. Мы шли по компасу напрямик сквозь сосновые леса, колючие ельники и густые заросли кустарников. Сильно вымокли. В одном месте залезли в такую вязкую хлябь, что едва выбрались оттуда. У Лепешихи пришлось перебраться через Язницу. Река неширокая, но с топкими, заросшими осокой берегами, где кисла рыжая, подернутая ряской вода. Мы по очереди залезали в трясину и с помощью взятых на берегу кольев осторожно переправлялись на противоположную сторону.　

Когда подошли к деревне, уже стемнело. В избах тускло поблескивал свет керосиновых ламп и коптилок.　

Мы решили действовать под видом невельских полицейских. Зашли к старосте и приказали позвать старшего полицая. Староста, невысокого роста толстяк, угодливо улыбнулся. Живые глазки его потонули на жирном розовом лице. Он тотчас отправился исполнять приказание. С ним пошли трое наших: Павел Чернышев, Дима Кантовский и Петя Зеленый. Возле одной избы староста попросил ребят обождать, а сам скрылся в темноте.　

Через несколько минут в деревне поднялась стрельба, и тут мы поняли, что хитрость наша не удалась. Староста, как выяснилось, исполнял обязанности старшего полицейского. Он знал в округе всех полицаев в лицо, а поэтому, увидев незнакомцев, догадался, кто мы такие. Ему не стоило труда собрать часть своих людей. Они и открыли беспорядочную стрельбу с целью отпугнуть нас.　

Но мы не растерялись. Заметив огоньки выстрелов, быстро зашли в тыл полицейским. В короткой схватке было убито четыре негодяя. Остальные, в том числе староста, сбежали.　

Мы написали предателям устрашающую записку. Виктор Соколов приколол ее на видном месте.　

— Пусть дрожат сволочи! — гневно проговорил он и добавил: — Я сейчас тоже одного ухлопал.　

Позже стало известно, что после нашего визита полицаи не осмеливались больше ночевать в Лепешихе.　

Под Невелем хорошо потрудились наши разведгруппы, возглавляемые Василием Беляковым, Анатолием Нейманом и Альбертом Храмовым.　

Отважной и неутомимой разведчицей показала себя выносливая, стройная и симпатичная девушка-партизанка Тася Васильева. Мы, ребята, не без гордости наблюдали за исполнением ею трудной роли разведчицы и относились к Тасе с нескрываемым уважением.　

Тася в предвоенные годы усиленно занималась спортом, а в начале войны закончила на «отлично» курсы инструкторов стрелкового дела. Физически закаленная девушка неоднократно участвовала в подрыве вражеских поездов и в засадах на шоссейных дорогах.　

В эти дни немало пришлось поработать и нашим радистам Сергею Курзину и Павлу Куликову. Старший радист Михаил Кудрявский подносил для передачи все новые и новые зашифрованные материалы. Сергей и Павел выстукивали на ключе замысловатую морзянку, выходя на связь с Большой землей даже глубокой ночью. Часто устраивались дополнительные сеансы связи.

У тихого озера Осына

В сентябре наша бригада покидала деревню Морозово. Мы оставляли здесь лишь несколько своих товарищей для связи с нужными людьми. Проводить нас пришли местные партизаны. Прибыли на проводы и командир бригады Ахременков с комиссаром Карговским.　

Во время войны в таких случаях было модным меняться чем-либо друг с другом на память. «Махнем не глядя, как на фронте говорят». Здесь также не был забыт такой ритуал. У комиссара Карговского висел на боку десятизарядный маузер в деревянной колодке. У меня оттягивал бок тяжеленный кольт крупного калибра.　

— Сменяем? — предложил я Карговскому, нахваливая свою увесистую пистолетину.　

— Можно, — согласился Карговский, нежно погладив деревянную кобуру маузера.　

Было ясно, что каждый из нас знал пороки своего оружия, и, говоря образно, мы меняли тогда «шило на мыло», но обмен состоялся.　

Уже после войны я повстречался с Карговским вновь. Он работал председателем райисполкома в Калинине, а затем начальником одного из управлений облисполкома. Уважаемый в области человек, награжденный многими боевыми и трудовыми орденами, Владимир Степанович Карговский напомнил мне о «кольте».　

— Нигде я не мог достать к нему патронов, — с улыбкой сетовал он.　

— А у маузера оказался раздутым ствол. Пули летели кувырком, — пожаловался я.　

Мы оба от души смеялись.　

Переправившись на пароме через озеро Язно, наша бригада имени Дениса Давыдова взяла курс на северо-запад, к Себежскому району. Путь длиной в восемьдесят километров оказался нелегким.　

Мы двигались сначала вдоль недостроенной до войны железной дороги Невель — Нища, а затем по разрушенной партизанами железнодорожной магистрали Идрица — Полоцк. Все сооружения на них были взорваны и уничтожены. Многие ручьи и речки приходилось форсировать вброд. Преодоление всяких препятствий отняло у нас немало сил и времени.　

Лишь на третий день мы, усталые, выбрались на большак Себеж — Клястицы возле разоренного войной поселка Долосцы.　

— Ух, дальше идти нет мочи! — присаживаясь возле придорожной канавы и вытирая вспотевший лоб, проговорил Лопуховский.　

— Давайте подыскивать ночлег…　

— Рано, — взглянув на часы, сказал Назаров.　

Он объявил привал и расстегнул планшетку с картой. Мы окружили комбрига.　

— Вот наша цель, — указал командир на голубой овал с надписью: «Озеро Осына».　

— Ого! До него еще добрый десяток верст, покачал головой Анатолий Нейман.　

— К вечеру дойдем, — браво сказал Богданов.　

— Предлагаю остановиться на южной стороне Осыны, в деревне с громким названием Крепость Сталина. Она расположена почти на берегу. Там сполоснемся и отдохнем, — посоветовал начальник штаба Венчагов.　

Назаров улыбнулся.　

— Ну Игорь Ильич, пусть будет по-твоему. Нечасто на пути встречаются такие деревни — Крепость Сталина. Кто такое удивительное название дал ей?　

С заходом солнца мы притащились к желанному месту. Деревушка оказалась разбросанной и разбитой.　

— Вот так крепость! — усмехнулся Виктор Соколов.　

Мы свернули к одной избушке. На крыльце плел лапти высокий, сухой старик. Он проворно орудовал пальцами, перебирая лыко. Старик не обращал на нас никакого внимания.　

— Батя, дай попить. Вот пришли к вам, уморились, — обратился к деду Коля Орлов.　

Старик взглянул исподлобья на Колю, забрюзжал:　

— Вижу, что пришли, а не на аэроплане прилетели, чертовы лодыри. Надо в поле работать, а они гурьбой шляются с ружьями по деревням. Управы на вас нет…　

Дед монотонно клял нас, а мы с улыбкой слушали его ругань.　

— Отец, мы из Московской бригады, фашистов бьем, — пробовал объяснить Орлов.　

Но старик еще пуще взъерошился, стал доказывать, что Московский — это он, а все остальные просто «жулябия», иначе давно бы прогнали бандюгу Гитлера.　

Выяснилось, что чудаковатого деда Калистрата Устиновича в округе все величали Московским. Это ему нравилось. Старик яро ненавидел гитлеровцев и поэтому сердился на партизан за то, что, как он считал, слабовато били фашистов.　

Водой он нас все же напоил. Принес полное ведро.　

— Только зря вы сюда пришли, — сказал дед Московский. — Деревня наша порушена, к постою не годится, такую ораву не разместить…　

Деревня в самом деле не приглянулась нам. Проезжавшие по ней разведчики из бригады Гаврилова посоветовали лучше занять деревню Новиково, расположенную с восточной стороны озера Осына.　

— Там рядом, в Ковалевке, стоит наш отряд, — сказал низкорослый шустрый разведчик со смешной фамилией Пузиков.　

До деревни Новиково было чуть больше двух километров.　

— Ну что, махнем в «мою» деревню? — сказал комиссар Новиков.　

— Пошли, — согласился Назаров.　

Позже мы узнали: когда в те места явились каратели, дед Московский не побоялся обозвать и их «жулябией». Калистрат Устинович выругал оккупантов за то, что они бессовестно грабят и топчут чужую землю, и за это был расстрелян.　

Стало совсем темно, когда мы, едва волоча ноги, молча вошли в добротную деревеньку. Все облегченно вздохнули. Наш квартирмейстер Евгений Крашенинников принялся размещать людей по избам. Начальник штаба Венчагов выставил караулы.　

Утром мы осмотрелись. Место здесь оказалось удобным, красивым и относительно безопасным. До самого крупного немецкого гарнизона, который размещался в городе Себеж, было около двадцати километров.　

Вечером следующего дня к нам прибыли разведчики из соседней бригады. Среди них оказался наш земляк Коля Ершов. Это его весной сорок второго года мы видели раненого под Насвой. Теперь этот веселый коренастый паренек снова воевал в тылу врага. Николая перевели к нам в бригадную разведку. Мы, кувшиновцы, были рады ему.　

Стояли теплые, солнечные дни бабьего лета.　

Пока наши разведчики Василий Беляков, Виталий Гребенщиков, Валентин Разгулов, Альберт Храмов и другие товарищи занимались серьезным делом, мы, пользуясь затишьем, не упустили момента испытать рыболовецкого счастья.　

Рослые пулеметчики Алексей Окунев и Николай Иванов, прозванный в шутку Колей Маленьким, изготовили крючки из проволоки, свили лески из конского волоса и, срезав в прибрежных кустах удилища, уселись на берегу озера. В первый вечер принесли только одного красноперого окуня. Ребята посмеялись над ними:　

— Лешка Окунев окуня притащил!　

Но утром Алексею и Николаю повезло: они наловили рыбы на большую сковородку.

Скоро нашлись и последователи. В свободный час любители рыбалки, держа в одной руке автомат, а в другой удочку, уходили к воде. Однажды пожилой мужчина из местных жителей, дядя Егор, сказал нам:　

— Эх вы, рыболовы! Хотите посмотреть настоящий улов? Хорошую уху я вам сварганю.　

Мы обрадовались. Кому не хотелось вкусной ухи?　

— А колы мы почнэмо ловыты? — поинтересовался пулеметчик Василий Беценко.　

— Вечерком.　

Под вечер дядька Егор хлопотал возле лодки. На корме лежал аккуратно сложенный невод, а рядом толстый заостренный кол и топор. Когда лодка, опоясав круг, уткнулась в берег и ловцы дружно потянули невод, раздались радостные возгласы:　

— Ого, сколько рыбы!　

В сетке трепетало с десяток серебристых окуней, пяток шустрых щук, пара больших плоских лещей, один налимчик, десятка три колючих ершей да одна лягушка.　

— Э-э-э, маловато, — покачал головой хозяин. — Вон даже зеленую лягушку споймали, чтоб ей здоровой быть…　

— Что вы, дядя Егор, куда же больше? — возмутился старший радист Михаил Кудрявский.　

— Улов хороший, что зря говорить, — раздался за спиной голос Назарова.　

Комбриг с комиссаром тоже, не утерпев, пришли к озеру. Ребята моментом разожгли костер, принесли из деревни два ведра, очистили рыбу, вбили у костра колышки.　

— Так, так, молодцы. Лучок у нас есть, соль есть. Вот перчику маловато, а лаврового листика вовсе нет, — приговаривал хозяин, раскладывая рыбу по ведрам.　

Солнце уже село. На угасающем небе появились первые звезды. Их становилось все больше, и они мерцали, отражаясь в зеркальной глади озера. Кругом было тихо, тепло и красиво. Когда уха поспела, рыбак положил на траву весла, посыпал лопасти солью и стал накладывать на них беловатые, разваристые куски рыбы. Здесь же нарезали ломтями свежий ржаной хлеб. Оставшуюся в ведрах юшку пили через край. Вкусная была ушица!　

Через два дня отсюда, от озера Осына, наши подрывники направились на железную дорогу Москва — Рига к станциям Осетки и Заваруйка. Согласно приказу Центрального штаба партизанского движения все отряды были задействованы на продолжение «Рельсовой войны». Теперь по вражеским коммуникациям наносился удар под условным названием «Концерт».　

Не осталась в стороне и наша бригада. Группа, возглавляемая смелым вышневолоцким парнем Василием Беляковым, пустила под откос вражеский поезд, а мы, кувшиновцы, взорвали метров семьсот железнодорожных рельсов.　

Операция «Концерт» нанесла противнику не только очередной материальный ущерб, но она в сильной степени удручающе подействовала на моральное состояние врага. Едва немцы успели восстановить пути после первого удара «рельсовой войны», где было перебито только калининскими партизанами более пяти тысяч рельсов, и здесь же последовал второй удар.　

Во время операции «Концерт» партизаны главные усилия направили не на подрыв рельсов, а на организацию крушений вражеских поездов.　

Когда я был в Москве на совещании в Центральном штабе партизанского движения, мне хорошо запомнились слова его начальника П. К. Пономаренко. Он говорил:　

— Пехотная или танковая часть врага — грозная сила в бою. Но когда та или другая часть передвигаются по железной дороге в вагонах, она может быть уничтожена небольшой группой партизан. Задача партизан — уничтожить врага, пока он не успел выгрузиться из эшелона. Путь эшелону — под откос…　

Калининские, белорусские и латышские партизаны действовали на стратегически важных коммуникациях врага: Рига — Великие Луки, Новосокольники — Ленинград, Невель — Витебск, Невель — Полоцк, Полоцк — Даугавпилс. Операция «Концерт» продолжалась до полного освобождения советской земли от оккупантов.　

Наши разведчики приносили сведения о новых административных преобразованиях гитлеровцев в районе, а также дополняли список имен военных и гражданских чинов, ревностно оберегавших фашистский «новый порядок».　

В свое время военный комендант Себежа майор Мюллер приказал разбить район на пять отдельных зон. Он назначил для руководства этими зонами определенных лиц, которые должны были держать дела в своей власти. Но жизнь внесла коррективы в план Мюллера, и теперь Глембочинский, Забельский, Лавровский и Осынский сельские Советы, расположенные южнее Себежа, находились под контролем партизан. Ясно, это никак не могло устраивать оккупационные власти. Они силой оружия старались восстановить положение.　

Как-то ранним утром к нам в избу вбежал запыхавшийся адъютант Назарова Саша Николаев, боевой, горячий парень.　

— Вас с Богдановым срочно вызывает командир! — выпалил он скороговоркой.　

Мы поспешили в штаб.　

— Дело есть, — сказал комбриг, склоняясь над картой.　

— Вот разведка доложила о выходе из Себежа карательного отряда, — Назаров кивнул головой на стоявших у стола Валентина Разгулова и Бориса Хаджиева. — Необходимо встретить врага в районе Рудни Себежской.　

— Много их? — спросил я Разгулова.　

— По всем сведениям, сотни полторы, — ответил Валентин.　

До Рудни было километров десять. Туда пролегал ничем не защищенный большак. Если каратели пойдут по нему, они скоро будут здесь.　

Нужно было поторопиться, чтобы достичь перекрестка дорог возле Рудни и залечь там в засаду.　

— Сколько тебе, Виктор, нужно людей? — спросил Назаров.　

— Человек тридцать, — ответил я.　

— Давай действуй!　

Через несколько минут мы направились к Рудне. Впереди на почтительном расстоянии от отряда двигались трое наших автоматчиков. Рядом со мной шагали пулеметчики Василий Беценко, Николай Иванов (Коля Маленький) и Алексей Павлов, тот самый Леша Павлов, который был свидетелем героической гибели Николая Горячева. За нами с небольшими интервалами спешили автоматчики. Наше оружие было наготове. Враг мог повстречаться в любую минуту. Вместе с нами шагал и Борис Хаджиев из бригадной разведки. Это ему с Разгуловым стало известно о предстоящем выходе карателей. Хаджиев был старше нас возрастом. При обороне Москвы он лишился глаза. Когда рана зажила, Борис надел повязку и попросился в партизанский отряд. Это был отважный воин.　

Часа за два мы добрались до намеченного рубежа. Отряд быстро занял удобную для обстрела позицию. Условившись о порядке ведения огня, мы залегли в засаду. Наш политрук Георгий Богданов договорился с пулеметчиком Павловым на время боя обменяться оружием. Богданов установил на пригорке пулемет, а Павлов залег с автоматом у толстого дерева. Рядом с пулеметчиками пристроились с дисками их вторые номера Алексей Федоров, Дмитрий Кантовский, Виктор Колокольчиков.　

Меж ветвей по косогору замаскировались Юрий Соколов, Николай Орлов, Павел Поповцев, Виктор Соколов, Павел Чернышов, Игорь Чистяков, Борис Ширяев и другие наши ребята.　

Дорога просматривалась в обе стороны метров на триста. Перед нами находилась сожженная Рудня. Каратели, вероятнее всего, должны были идти через нее со стороны деревни Мальково, но, поскольку мост через речку Чернею разрушен, немцы могли появиться на большаке с другой стороны, от деревни Селище.　

Стоял тихий, теплый денек. Сентябрьское солнце еще хорошо пригревало. Его лучи озаряли безмолвный, украшенный осенними красками лес. В воздухе среди ветвей поблескивали серебристые кружева паутинок. Кругом царила тишина, и вокруг не видно было ни души. Время шло томительно медленно.　

— Наверно, соврал Валька Разгулов насчет карателей, — с усмешкой проговорил рассудительный Вася Бертов.　

— Разгулов зря не скажет, — защитил своего земляка из поселка Брусово Петя Бычков.　

Прошло не менее трех часов нашего ожидания, когда со стороны Себежского озера на большаке появилась одинокая повозка. Мы различили в бинокль трех мужчин, одетых в гражданское. Повозка приближалась.　

«Надо спросить насчет карателей у крестьян», — подумал я и, взяв с собой автоматчиков Станислава Авдеева и Василия Ворыхалова, вышел на дорогу.　

Резвый, упитанный конь звонко цокал копытами по мощеному булыжнику. Увидев нас, мужички неожиданно спрыгнули с повозки. Они стремглав бросились к лесу, придерживая в руках оружие. Мы заметили на их рукавах белые повязки и открыли огонь, но промахнулись. Полицейские, а это оказались именно они, успели скрыться в кустарнике. Мы с досады даже выругали себя.　

— Эх вы, мазилы! — упрекнул нас Борис Хаджиев.　

— Мы были уверены, что на повозке едут мирные люди, — сказал в оправдание Авдеев.　

Никто больше на дороге не появился. Каратели, как видно, ушли в другом направлении. До нашего слуха доносилась стрельба справа. Где-то вдали шел бой.　

— Чего зря сидеть, не лучше ли самим поискать противника? — предложил Павел Поповцев.　

Эта мысль нам понравилась. Решили разведать подходы к Себежскому озеру. Мы знали, что в прибрежные деревни Копаново и Сафоново, со стороны села Глубочица, часто наезжает команда городской комендатуры. Хотелось захватить грабителей. Оставив здесь на всякий случай двадцать бойцов во главе с Богдановым, я с небольшой группой направился по шоссе в сторону озера.　

— Бурьянчиком поросла дорога, — сказал шедший со мною рядом добродушный Борис Годин.　

— Так ведь по ней ни немцы, ни партизаны не ездят, — объяснил паренек из Калинина Володя Смирнов.　

— Разговорчики! — сердито вмешался командир отделения Чистяков.　

Ребята смолкли. Мы прошли по шоссе около пяти километров, а затем свернули в право к Сафонову. Было странно: на большаке среди белого дня мы не встретили ни одного человека. Здесь, как видно, сказывалась близость большого вражеского гарнизона. Мы знали: где рядом гитлеровцы, там нет жизни.　

Место вокруг Себежа холмистое. Выбрав близ Сафонова господствующую высотку, мы залегли на ней. Нашему взору открылась живописная панорама города. Мы впервые видели Себеж. До него было по прямой через озеро не больше двух километров, и он возвышался перед нами в лучах солнца, тихий и красивый.　

— Хороший городок захватили гады, — проговорил Николай Орлов.　

— Живут и рыбку ловят небось. Вишь, кругом вода, — позавидовал Борис Ширяев.　

Все мы с любопытством и сожалением глядели на оккупированный фашистами русский городок. Хорошо были видны простым глазом костел и отдельно стоящая высокая колокольня, каменные и деревянные дома. А в бинокль ясно просматривались между постройками одиночные автомашины, повозки и небольшие группы немецких солдат, бродивших вдоль берега. На самом высоком месте в городе толпилась масса людей. Гитлеровцы кого-то хоронили. Оттуда с горы доносились звуки траурной музыки.　

— Закапывают помаленьку своих завоевателей, — посмеиваясь, говорил пулеметчик Вася Беценко, — а Борька Ширяев сказал, что они рыбку ловят. Ха-ха.　

— Давай стрельнем, — предложил Боря Ширяев.　

— Из автомата не достать, здесь нужна пушка, — проговорил Женя Луковников.　

— А ведь примерно с этой высоты партизанские артиллеристы уже обстреливали Себеж, — вспомнил Николай Орлов.　

Дело было так. В середине декабря 1942 года командир партизанского отряда имени Калинина Эдуард Малаховский приказал молодому смекалистому бойцу Мартыну Валласу пробраться с группой партизан в южную часть Опочецкого района, где, по сведениям разведки, в деревнях проживало много парней призывного возраста, и провести там мобилизацию в отряд.　

В субботу вечером группа партизан была у намеченного пункта возле деревни Есенники. Там, по довоенной традиции, в клубе собиралась молодежь. На улицу долетали звуки гармошки, топот танцующих.　

Оставив товарищей в боевом охранении, Мартын Валлас и Иван Михайлов с автоматами на груди и гранатами за поясом вошли в клуб. Иван подал команду:　

— Парни вправо, девчата влево!　

На середину зала вышел Мартын Валлас.　

— Ребята, — обращаясь к парням, сказал он, — сейчас не время веселиться. Фашисты глумятся над нашим народом. Ваши сверстники воюют с врагом, и вам не к лицу сидеть дома. Отныне именем Советской власти вы считаетесь призванными в партизанский отряд. Выходи строиться!　

Более тридцати парней образовали колонну.　

— Товарищ командир, — послышался голос из строя, — мы давно ждали момента, чтобы начать бить врага. У нас для этого кое-что припасено, и, если разрешите, мы сбегаем домой и вернемся с оружием.　

Ребята вернулись в установленное время. Они принесли девять винтовок, много гранат и четыре ящика патронов. Один паренек сказал, что у них в лесу спрятана пушка. Партизаны двинулись в сторону Шемелинковского леса.　

В густом ельнике аккуратно замаскированные лежали ствол, колеса, замок и восемь ящиков со снарядами. Все это уложили в сани и двинулись к деревне Лисно, где располагался отряд.　

— Вот что, друзья, — сказал командир отряда, — вы добыли пушку, вам из нее и бить фашистскую нечисть.　

Первым номером орудия назначили Мартына Валласа, заряжающим — Михайлова, на подачу снарядов — Семенова. Пушку скоро собрали, испытали и пристреляли.　

Партизанам не терпелось скорее применить ее по настоящей цели. Обратились с предложением в штаб отряда. «Разрешите нам на Новый год обстрелять город Себеж. Попугать фрицев. Пусть ночку посидят и померзнут в окопах». Предложение было принято.　

31 декабря днем двинулись в путь. В одиннадцать часов ночи орудие установили на одной из высот за деревней Сафоново. Отсюда в эту лунную ночь Себеж был виден как на ладони. Начали брать прицел. Через канал ствола хорошо просматривалось здание начальной школы, оборудованной гитлеровцами под казарму. Ровно в полночь один за другим прогремели шесть выстрелов. Четыре снаряда угодили в цель.　

— Да, была бы у нас пушка, сейчас бы долбанули по духовому оркестру, — слышался голос плечистого парня Андрея Пятницына.　

В это время из-за холма показались разведчики Борис Хаджиев, Владимир Комков и Федор Кривцов. Они были посланы к большаку понаблюдать за возможным появлением немецких заготовителей из городской комендатуры.　

Хаджиев доложил, что у деревни Капаново они заметили повозку с двумя полицейскими, попытались их взять, но полицаи бросились в кусты. Одного из них застрелили, другой удрал.　

Было ясно, что немецкие заготовители в этот день не появятся. Их предупредит сбежавший полицай.　

В целях разведки мы прошли около двух километров вдоль берега, выбрались к шоссе, а затем направились к Рудне.　

— Как дела? — спросил Богданов.　

— Пусто, — ответил я.　

— И здесь пусто, — сказал Георгий и добавил: — Обидно, что упустили тех гадов-полицаев.　

Досадно было и мне. Но на войне всякое бывает, успокаивал я сам себя.　

Наши разведчики вскоре узнали, что возле Рудни нам удалось прострелить лишь ухо старшему полицейскому, подручному начальника гражданской полиции Себежа Вильгельма Буса.　

Мы погрузили на трофейную лошадь тяжелое снаряжение и не спеша тронулись в обратный путь, к бригаде.　

У развилки дороги, ведущей к деревне Аннинское, нам повстречалась одинокая повозка. Мужчина, озираясь по сторонам, вел лошадь под уздцы. В телеге, придерживая узлы с пожитками, сидела женщина с двумя малышами. Мы остановили повозку.　

— Кто такие, откуда и куда?　

Мужчина растерялся. Он с тревогой во взгляде старался определить: кто же мы, партизаны или полицейские?　

В это время из-за кустов верхом на лошади выехал крепкий парень с автоматом на груди. Мы задержали и его.　

Это оказался калининский комсомолец Владимир Заболотнов — разведчик бригады Гаврилова, а повозка принадлежала активному партизанскому подпольщику Петру Ефименку из деревни Толстухи. Владимир Заболотнов, выполняя очередное разведзадание, еще накануне узнал о предстоящей вылазке карателей и о том, что по доносу предателя-старосты семье патриота грозит расправа. По совету Заболотнова Петр Ефименок запряг ночью лошадь и покинул родную деревню.　

Поскольку Заболотнову еще предстояло добраться до «почтового яшика», который находился под елью у деревни Мальково, они договорились встретиться вечером здесь, близ развилки дорог. Заболотнов, как он выразился, едва унес ноги от карателей. Когда Владимир, вынув из-под дерева пакет с информацией, утром возвращался обратно, он близ деревни Толстухи, на большаке, столкнулся с немцами. Каратели заметили партизана, попытались схватить его. Шестеро вражеских всадников, разделившись на две группы, намеревались взять Владимира в клещи у деревни Старое Луково. Только благодаря хорошему знанию местности партизану удалось ускользнуть от преследователей. Гитлеровцы, выпустив несколько очередей ему вдогонку, вернулись к большаку.　

— Так вот где орудуют «наши желанные», — сказал политрук отряда Георгий Богданов.　

— Да. А мы их возле Рудни ждали, — в тон ему молвил Павел Поповцев.　

— Враг хитер. Он не докладывает партизанам о своих замыслах, — заключил Юрий Соколов, серьезный, смелый парень из Ржева.　

Владимир Заболотнов направился сопровождать семью Ефименка в деревню Ковалевку, где стояла разведгруппа бригады, а мы вернулись на берег озера Осына.

За магистралью Идрица — Резекне

Время поджимало. Мы прошли вдоль всей границы братского партизанского края, провели необходимую разведку и стали готовиться к походу на север, за железную дорогу Идрица — Резекне. В одну из осенних ночей бригада успешно перешла по Зуевскому переезду сильно охраняемый путь, проскользнула меж вражеских гарнизонов и двинулась к селу Томсину, расположенному на шоссе Идрица — Мозули.　

Нам было известно, что в той стороне хозяевами так же являются партизаны. Это подтвердилось в первые сутки похода. На рассвете мы с радостью повстречались возле села Дубровка с конной разведкой 5-й Калининской бригады. Среди разведчиков оказались наши кувшиновские ребята Рэм Кардаш и Алексей Андреев. Мы виделись с ними еще весной сорок второго года под Насвой, когда небольшой отряд под руководством учителя истории Владимира Марго и его комиссара Андрея Кулеша направлялся в тыл противника. И вот теперь Леша и Рэм, став боевыми разведчиками, очутились перед нами. Они соскочили с разгоряченных коней, и мы, земляки, крепко обнялись　

— Что за оказия, куда ни пойдешь, всюду кувшиновцы, — смеялся комбриг Назаров.　

Приятно было слышать такое.　

Нам часто вспоминались слова комсомольского вожака — секретаря райкома ВЛКСМ Николая Курова, которыми он осенью сорок первого года напутствовал нас в дорогу.　

— Вам, ребята, — говорил он, — предстоят суровые испытания в борьбе с фашистами. Уверен, что вы не посрамите своего родного города.　

И комсомольцы-кувшиновцы старались достойно исполнить этот наказ.　

Из рассказа разведчиков нам стало ясно, что отряд Владимира Ивановича Марго давно вырос в крупную партизанскую бригаду, которая именовалась в списках Калининского штаба партизанского движения под номером «пять». Учитель школы Марго наглядно преподавал чужеземным захватчикам назидательный урок истории: «Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет».　

Партизанская бригада Марго была закреплена за Себежским районом. На стыке границ Идрицкого и Себежского районов действовала также 4-я бригада Федора Бойдина, а севернее, близ латвийской границы, — 10-я партизанская бригада, возглавляемая Николаем Вараксовым. Так что здесь оккупанты «обжигались» от такого соседства и, во всяком случае, не чувствовали себя хозяевами на захваченной территории.　

7 октября 1943 года войска Калининского фронта под командованием генерал-полковника А. И. Еременко освободили важный опорный пункт немцев — город Невель. Нам рассказывали о мошной вражеской обороне Невеля, поэтому мы восхищались героизмом советских воинов, когда узнали, что наши войска так быстро и неожиданно овладели городом. Много страха нагнали на немцев советские танкисты внезапным налетом. Следом за ними в город вошла наша пехота. Враг поспешно отступил, но вскоре укрепился на рубеже Дретунь — озеро Нещердо — Сутоки — Новосокольники. Таким образом, район озера Язно, где недавно пришлось нам побывать, был освобожден. Бригада Ахременкова и некоторые отряды, находившиеся восточной части партизанского края, оказались в советском тылу.　

Нас радовали победы на фронте. В них была частица и нашего ратного труда. Данные партизанской разведки способствовали успешным операциям советских войск.　

Осваивая новые районы, мы облюбовали для стоянки деревню Морозовку. Отсюда в сторону Идрицы, Опочки и Себежа были высланы наши разведгруппы. Назаров с Новиковым побывали в соседних партизанских отрядах. Командиры местных бригад и отрядов также постарались посетить нас. Мы с удовольствием встречали товарищей по оружию. Каждое партизанское подразделение имело свои успехи, своих героев.　

На другой день к нам в Морозовку верхом на коне прибыл командир партизанского отряда Рыбаков — человек плотного телосложения, с добрыми чертами лица. Сняв с головы меховую шапку, он вежливо поздоровался с нами.　

— Я слышал, с питаньицем у вас, мальцы, неважнецко, — сказал Рыбаков, лукаво обводя взглядом всех, кто находился в штабе.　

— Сущая правда, — в тон ему ответил Назаров.　

Разговорились. Оказалось, что Василий Филиппович　

Рыбаков еще в сентябре сорок первого года в составе небольшой группы был послан Калининским обкомом партии в западные районы области для организации партизанских отрядов и подпольных групп. Когда группа Рыбакова после трудного пути достигла нужного района, враги выследили ее в лесу. Завязался неравный бой. Рыбаков в это время находился в разведке и чудом избежал западни. После гибели товарищей ему пришлось остановиться в деревне Пыжики под видом сапожника, благо он умел ремонтировать обувь с детства. К сапожных дел мастеру потянулись люди. Григорьич — так все звали сапожника — тонко делал свое дело. Соседи наперебой приглашали его к себе, потянулись к нему люди из других деревень. Молодой паренек Мартын Валлас вскоре стал надежным курьером Григорьича. Всячески поддерживал сапожника староста деревни Пимон Прокофьев, взявший на себя роль прислужника «нового порядка» по заданию первого секретаря Себежского подпольного райкома партии Федоса Алексеевича Кривоносова. Подпольная деятельность сапожника Григорьича проходила так, как было задумано. Как только наступил благоприятный момент, Григорьич-Рыбаков, став во главе партизанского отряда, вышел из Прихабского сельсовета на боевую операцию. Когда отряд походной колонной проходил по знакомым деревням, люди с удивлением восклицали:　

— Это же наш сапожник! Вот так Григорьич, молодец!　

Все мы с уважением посматривали на Василия Филипповича, стараясь представить его в роли сапожника. Перед нами стоял плечистый богатырь выше среднего роста, перепоясанный крест-накрест ремнями, с автоматом на груди.　

Назаров взял Рыбакова за локоть:　

— Ну что ж, Григорьич, делись продовольствием.　

— Поделюсь. Как же не поделиться?! Ведь вы — мальцы свои, — говорил Василий Филиппович, употребляя местное выражение «мальцы», которым попросту называли здесь весьма почтенных по возрасту мужчин. — Дам пару коров, мешка три гороха, хлеба и еще чего-нибудь.　

— Вот спасибо, — поблагодарил Назаров.　

— Недавно мы разгромили вражеский гарнизон в Заверняйке. Там на нашу сторону перешла большая группа бывших власовцев. Они помогли нам вывезти оттуда с полсотни подвод награбленного немцами ячменя, ржи и овса. Теперь у нас много зерна и гороха, да вот как ею сберечь, спрятать, — рассуждал Рыбаков. — Не дай бог каратели нагрянут, пропадет добро.　

— А вы укройте зерно в могилах, — посоветовал наш начхоз Евгений Крашенинников. — Недавно нам об этом рассказывал командир отряда Иван Либа из бригады Гаврилова. Их хозяйственники нашли надежный способ хранения хлеба. Они роют на сухих местах ямы, загружают их мешками с зерном, укрывают еловыми лапками и зарывают землей. Сверху над бугром земли ставят большой крест. Получается вроде могилы, а на самом деле — хранилище. Немцам невдомек, что там спрятан партизанский хлеб. Удобно и надежно.　

— Так ведь сгниют мешки, — усомнился Рыбаков.　

— Не сгниют. Опробовано, — успокоил его начштаба Венчагов.　

— Попробуем и мы изобразить такой маскарад, — с улыбкой проговорил Василий Филиппович.　

Рыбаков сдержал слово: он не только помог нам продовольствием, но и выделил пять верховых коней.　

Нам долгое время потом пришлось действовать совместно с партизанским отрядом Рыбакова, который среди местных жителей пользовался завидной репутацией.　

Забегая вперед, хочется рассказать о своей послевоенной поездке с Василием Филипповичем по боевым памятным местам. От дня Победы нас отделял тридцатилетний срок. Мы ехали с корреспондентами на автомашине. Рыбаков посоветовал заглянуть к его бывшему адъютанту Ивану Павловичу Михайлову. Уже давно стемнело, когда машина свернула с большака и запрыгала по ухабам проселочной дороги. Свет автомобильных фар осветил деревенские избы. Мы остановились.　

— Надо спросить. Где-то здесь, — сказал Рыбаков.　

Он направился к черневшей у дороги избе и негромко постучал в окно. Скрипнула дверь, женский голос спросил:　

— Кто здесь?　

— Это я, Рыбаков… Помните, был у вас командиром партизанского отряда.　

— Ох, лихо мое. Детеныш ты мой!　

Послышались поцелуи. Старушка пригласила нас в дом, но мы не хотели ее беспокоить и попросили только показать дорогу к Михайлову.　

— Вот по этой стежине так и идите, родные. Здесь теперь просохло, не намокнете. Вон его дом…　

Рыбаков вернулся к машине. Его высокая, крепко сбитая фигура загородила дверцу. «Ничего себе детеныш», — подумал я.　

Иван Павлович встретил нас радушно. Его жена, бывшая партизанка, ныне учительница, принялась готовить ужин.　

— Накорми ребят получше, Маруся, — наказал ей хозяин.　

На столе тотчас появилась коврига свежего деревенского хлеба, огромные куски сала, яйца, сметана, молоко — видимо, все, что было в доме. Эта ночная сцена напомнила нам годы войны. Точно так же от всей души угощали нас тогда местные жители, и разница лишь в том, что теперь хозяева не занавешивали окна и стол был накрыт несравненно богаче.　

На другой день, проезжая мимо деревни Лавищи, мы решили сделать короткую остановку. Рыбаков рассказывал корреспондентам об обстановке военной поры. Рядом косил траву одинокий пожилой мужчина. Он заинтересовался нами, положил на землю косу, подошел, прислушался к разговору.　

— А я ведь тоже воевал в партизанах, — сказал мужчина.　

— В каком отряде? — спросили мы.　

— Я был у Рыбакова. Мы тогда с ним захватили здесь, возле Лавищ, немецкий мотоцикл с люлькой.　

Мы переглянулись.　

— Так вот же перед вами стоит Рыбаков! — весело проговорил один из корреспондентов.　

Рыбаков в это время, сняв соломенную шляпу, вытирал пот с бритой головы.　

Мужчина внимательно осмотрел Василия Филипповича и отрицательно повел головой.　

— Нет. Это не Рыбаков. Рыбаков был молодой, интересный и весь в ремнях.　

Мы захохотали.　

— Милый человек, так это было тридцать лет тому назад, — посмеиваясь, объяснил Василий Филиппович и, в свою очередь, спросил: — А вас-то как величают?　

— Морозов.　

— Василий?　

— Да, Василий.　

— Ну, здравствуй, Вася. Я — Рыбаков.　

Мужчина нерешительно подал руку, растерянно проговорил:　

— А ведь и вправду Рыбаков!　

Он обнял Василия Филипповича, а затем с радостным криком пустился к своей избе:　

— Нюра! Нюра! Смотри, кто к нам приехал!　

Эти два трогательных момента еще раз подтверждали, каким уважением пользовались здесь отряд Рыбакова и его командир.　

Однажды проездом из деревни Церковки остановился у нас комиссар 10-й Калининской бригады Павел Гаврилович Романов. Смелый в боях, хороший организатор, он пользовался большим авторитетом у партизан. Романов рассказал о боевых делах своей бригады, которая была закреплена обкомом партии за Красногородским районом. Только за последнее время она разгромила сильно укрепленный неприятельский гарнизон в Сутоках, совершила нападение на немецкую часть в селе Балтине, провела десятки диверсий и отважных вылазок. Ведущий отряд под командованием И. В. Жукова действовал в Красногородском районе до полного освобождения Калининской области от фашистских захватчиков. Совместно с частями Советской Армии партизаны вошли в районный центр и водрузили там красный флаг. За смелые боевые действия Илья Владимирович Жуков награжден орденом Ленина. 　

Когда уехал комиссар Романов и мы собрались вместе помозговать о своих делах, Назаров с восхищением сказал:　

— Видите, какие мужественные люди к нам наведываются! Могут ли одолеть их фашисты? Никогда!

Не только удачи

Деревня Морозовка, где мы разместились, была удобной для стоянки, но опасной из-за близости двух большаков, ведущих к Идрице и Себежу. Из того или другого гарнизона гитлеровцы могли нагрянуть в любое время.　

И они не заставили себя долго ждать. Враги пожаловали к нам ранним утром. Пришлось держать бой. Карателям мы всыпали и прогнали их, но и у нас были потери: убит политрук второго отряда Федор Спиридонович Новиков, трое ранено. Вместе с нами отважно сражалась группа бойцов из отряда имени Суворова во главе с политруком Михаилом Павловичем Павловым.　

В один из ясных октябрьских дней бригадная разведка принесла тревожную весть: в нашу сторону с большака от деревни Выгородки двигался крупный карательный отряд гитлеровцев.　

Назаров срочно вызвал нас с Лопуховским в штаб. Пояснив, что к чему, комбриг согласовал с нами план операции по встрече карателей.　

— Ты, Сан Саныч, выдвинешься вперед к лесу за деревню Симаново, к Горюшину, а ты, Виктор, займешь оборону в деревне Ермолова Гора. В случае чего прикроешь отряд Лопуховского.　

Лопуховский с отрядом вышел первым, а несколько минут спустя двинулись и мы. Уверенные в успехе предпринятого маневра партизаны пришли к намеченному рубежу.

Деревня Ермолова Гора, дотла сожженная гитлеровцами, оправдывала свое название. Не без усилий взобрались мы на высокий косогор. Слева в полукилометре стояли разбросанные по лугам крестьянские избы. Справа простиралось огромное болото, поросшее хилыми желто-зелеными сосенками. Оно было похоже на мягкий ковер гигантских размеров и выглядело отсюда довольно красиво.

За болотом зеленел бескрайний лесной массив под названием Лоховня. Лесное урочище Лоховня было известно здесь каждому человеку. В нем находили приют и отсюда отправлялись на боевые дела многие партизанские отряды. Впереди, в полутора километрах от нас, за голой равниной возвышался поросший соснами холм. Там перед деревней Горюшино должен быть отряд Лопуховского. Оттуда мы ждали противника.

Рассыпавшись цепью по горе, отряд быстро занял оборону. Рядом со мною, укрывшись за фундаментом сгоревшего дома, залегли Георгий Богданов, Павел Поповцев, Виктор Соколов и Владимир Соловьев — Академик, как окрестили его бойцы за сконструированную им мину для подрыва поездов. Отсюда нам надлежало выслать связного в отряд Лопуховского.

— Кто пойдет? — спросил я.

Никому из ребят не хотелось покидать отряд. К тому же и задание не ахти какое важное. Добровольцев не нашлось. Все молчали.

— Пойдет Колокольчиков.

Виктор поморщился, поднялся с земли, сбросил вещевой мешок и, вскинув на плечо автомат, стал спускаться по косогору.

— Будь осторожен! — крикнул ему вдогонку Богданов.

— Ладно, доберусь! — ответил Виктор.

Привлекательный щупленький парнишка из Кувшинова, Колокольчиков Витя прибыл к нам в отряд из ремесленного училища. Скромный, исполнительный и неунывающий, он всегда тихонько напевал разные мелодии из песен и как бы оправдывал свою фамилию. Мы заметили: где бы ни стояли, на него всегда с интересом посматривали молоденькие девчата, и бойцы немного завидовали ему. Из разговоров можно было понять, что Виктору очень хотелось совершить какой-либо подвиг. Но благоприятный случай никак не подходил. В тот день Колокольчиков был почему-то грустным и молчаливым.

Сидя в обороне, мы осматривали в бинокль местность, однако ничего тревожного не замечали. Отряда Лопуховского тоже не было видно. От нечего делать Владимир Соловьев стал объяснять нам устройство нового подрывного механизма, над которым вот уже восьмой день он кропотливо трудился. Со слов Академика мы поняли, что им задумана заманчивая, но слишком сложная конструкция.　

— Давай делай, — сказали мы ему.　

Колокольчиков между тем миновал равнину, стал приближаться к возвышенности, поросшей соснами.　

Вдруг оттуда донеслись автоматные очереди. Мы отчетливо увидели бегущего обратно Виктора.　

Что такое? Неожиданно из лесу выбежала и погналась за Колокольчиковым группа людей. Это были немцы. Они вели огонь из автоматов.　

Мы видели, как Виктор упал. Тут же из лесу показалось пять танков. Один из них на всем ходу устремился к тому месту, где лежал партизан. Там уже толпились вражеские солдаты. Танк затормозил, немцы открыли люк и бросили Виктора в машину. Все это произошло так быстро и неожиданно, что мы даже растерялись, не зная, что предпринять. Стрелять с дальнего расстояния не было смысла. Вслед за танками из лесу вышли цепи автоматчиков. Каратели полумесяцем охватили две ближайшие деревушки — Сляново и Симаново. Танки открыли огонь из орудий, и вскоре обе деревни заволокло дымом.　

Мы стали готовить гранаты. Все волновались: еще бы, ведь нам никогда раньше не приходилось встречаться с танками. Расстояние между нами сокращалось. Каратели, занятые кровавым делом, нас не замечали. Все пять танков осторожно вползли в объятые пламенем деревни, скрывшись в дыму. Фашисты поливали из автоматов бегущих прочь жителей. Основные вражеские силы находились от нас не более чем в пятистах метрах. Далековато, но мы все же открыли огонь из пулеметов и автоматов: ведь каратели могут уйти безнаказанно.　

Забегали, засуетились гитлеровцы, несколько человек, сраженные, упали на землю. Из-за треска собственных автоматов и рева танковых моторов немцы не слышали наших выстрелов, поэтому сначала ничего не могли понять. Только спустя несколько минут они определили, откуда идет стрельба. Тогда их танки один за другим вышли из дымовой завесы и неглубоким оврагом двинулись в обход Ермоловой Горы.　

Танки шли гуськом. Все они были одинаковые, и мы не знали, в каком из них за толстой броней находится наш товарищ. Каким образом освободить его? Мы понимали что Виктор не убит, а ранен, иначе зачем бы он понадобился фашистам.　

Танки заходили с тыла, намереваясь ворваться в Ермолову Гору с пологой стороны. Гитлеровские танкисты рассчитывали запугать нас своей мощью, вытеснить в чистое поле и там уничтожить из пулеметов, подавить гусеницами.　

— Ну, держись, ребята! — громко крикнул Богданов.　

Тогда мы впервые пожалели, что во всем отряде оказались лишь три противотанковые гранаты. Не носили их потому, что они были очень громоздкие и тяжелые. Создалось угрожающее положение. Партизаны как будто вросли в землю.　

— Смотрите, кто-то на конях скачет! — воскликнул Академик.　

По краю болота к нам мчались два всадника.　

— Так это же Сан Саныч на своей Машке, — узнал Лопуховского Бычков.　

Действительно, это был он и командир отделения Анатолий Нейман. Пригнувшись к седлам, они изо всех сил погоняли лошадей.　

— Связного выслали? — крикнул Сан Саныч издали.　

— Выслали. А где твой отряд, дьявол полосатый? — сердито спросил я.　

— Э-эх! — с досадой полоснул он плетью по голенищу. — Он же к немцам угодит…　

— Уже угодил, — хмуро сказал Богданов.　

Выяснилось, что отряд Лопуховского занял оборону в назначенном месте, но, когда со стороны деревни Горюшино неожиданно показались вражеские танки, Лопуховский решил сменить позицию. Он повел отряд в обход к Ермоловой Горе, чтобы обороняться совместно с нами. Лопуховский надеялся совершить такой маневр быстро, однако на пути отряд попал в трясину. Пока бойцы переправлялись через нее, было потеряно много времени.　

Обстановка складывалась опасная. В этот момент на большаке со стороны Томсино показалась повозка с тремя всадниками впереди. К нам спешили комбриг Назаров, Валентин Разгулов и Саша Николаев. На повозке сидели, придерживая противотанковое ружье, Евгений Крашенинников и Евгений Луковников.

— Не робеть ребятки! — громко сказал комбриг. — Будем держаться!　

Все обрадовались. Крашенинников с Луковниковым быстро потащили ружье на возвышенность, к фундаменту сгоревшего дома. Вместе с ними расположился и Назаров. Они долго, как нам казалось, выбирали цель. Наконец раздался громкий выстрел　

— Мимо! — сказал Назаров.　

Последовали еще три выстрела. Танк, по которому били, остановился.　

— Вроде попал! — обрадовался Крашенинников. Каратели между тем продвигались к большаку между деревнями Каменка и Ермолова Гора. Силы у врага были немалые — человек шестьсот с пятью танками. Если они выйдут на большак, нам — крышка. Мы окажемся в западне.　

— Отойти за дорогу! — скомандовал комбриг. Это было правильное решение.　

Когда мы, миновав ближайшую деревушку Афанасьева Слобода, вышли на поросший кустарником пригорок, немецкие танки с грозным урчанием вырвались на большак. Один из них устремился с пологой стороны к Ермоловой Горе и стал утюжить покинутую нами высоту.　

Вечером каратели повернули обратно. Назаров послал Разгулова в разведку по горячим следам. Нужно было знать, куда немцы повезли Колокольчикова.　

Танковые следы тянулись к Себежу.　

На другой день бригада вышла к деревне Лиственке и остановилась там. Обстановка заставляла принять экстренные меры к розыску Колокольчикова. Что с ним? Как он ведет себя в плену, что говорит на допросах? В Себеже у нас были свои люди. Капитан Новиков должен был узнать через них, где находится попавший в беду товарищ, установить с Виктором связь.　

На проведенном совещании командиру отряда Александру Лопуховскому было сделано соответствующее внушение за неосмотрительность и неоперативность, повлекшие за собой беспрепятственное продвижение противника и пленение Колокольчикова.　

Упрек был сделан также и разведчикам за то, что вовремя не заметили немецкие танки.　

Этот вопрос обсуждался позже на партийно-комсомольском собрании.　

Пока разведчики занимались своим делом, мы снарядили две диверсионные группы для подрыва вражеских поездов. Одну группу возглавил Альберт Храмов. С ним на задание ушли Василий Верещагин, Николай Жуков, Сергей Мочалов, Андрей Пятницын, Юрий Соколов, Алексей Федоров, Иван Хабаров, Федор Шилин, а также недавно вступившая к нам в бригаду обаятельная, храбрая девушка Нина Пастухова. Нина трижды ходила с группой на подрыв вражеских эшелонов.　

Другую группу к железной дороге повели мы с Виктором Соколовым. Виктор отличался смелостью и хорошей сообразительностью. Он умел правильно разместить у рельсов заряд и вовремя рассчитать момент взрыва.　

Вместе с нами пошли Павел Поповцев, Петр Бычков, Василий Беценко, Владимир Соловьев, Борис Ширяев, Павел Чернышов, Петр Иванов (Петя Зеленый) и молодой белокурый паренек Эдуард Талин. Весной Эдик воевал в бригаде имени Лизы Чайкиной. Немцам удалось схватить его, но он сумел бежать из лап врага. Сначала примкнул к отряду «Баянист», которым командовал Евгений Давыдкин, а затем попросился к нам. Он был нашим земляком со станции Брылево Кувшиновского района. Талин сразу вызвался на боевое задание. Наша подрывная группа в составе десяти человек шла на участок железной дороги Себеж — граница Латвии. Мы не раз ходили к линии и знали, как бдительно охраняют ее гитлеровцы. По обеим сторонам железной дороги они вырубили лес, заминировали подходы, устроили волчьи ямы и натянули проволоку, привязанную к ракетницам. Помимо всего охрана периодически обстреливала и освещала ракетами подозрительные места. Безлунной осенней ночью подходили мы к железной дороге у деревни Логуны. Стояла безветренная, но свежая погода. Из Логунов, где расположился немецкий гарнизон, доносился злобный лай собак. Хорошо в такую ночь прислушиваться, но плохо подходить — не шумит ветер. Каждый охотник знает, как трудно в тихую погоду подкрадываться к зверю, а зверь здесь был пуганый, настороженный.　

Зная о том, как сильно охраняют немцы лесные подходы, мы решили подобраться к полотну со стороны поля. Незадолго до этого в сторону Латвии прошел поезд. Нам издали были видны вспышки ракет, пушенных патрулями. Мы сориентировались и прямо по пашне направились к железной дороге. В сотне метров от нее выставили прикрытие. Быстро приготовили взрывчатку и шнур, которым нужно было выдернуть чеку взрывателя. Раньше мы подрывали поезда с помощью подложенных под рельсы мин. Теперь нашелся более надежный способ — ручной. Для этой цели крестьяне специально вили нам прочную длинную тонкую бечевку. Мы привязывали ее к чеке взрывателя. Когда приближался вражеский поезд, ребята подкрадывались к рельсу, клали возле него тол и, отойдя в сторону, дергали за конец бечевы. Это был опасный, но зато верный способ «ловить эшелоны на удочку».　

К полотну пошли Соколов, Ширяев и Талин. Ребята тут же растаяли в темноте. Потянулись минуты напряженного ожидания. Время перевалило за полночь, и все кругом, кроме беспокойных вражеских патрулей да нас, партизан, давным-давно спало.　

Немцы мало пропускали поездов в темное время, а в эту ночь, нам казалось, движение замерло совсем. Вернулся Борис Ширяев. Он доложил, что к взрыву все готово. Прошел час, другой — тишина. Наш слух и зрение настолько перенапряглись, что начались галлюцинации. То нам слышался шум поезда, то мы отчетливо видели приближающиеся огоньки. Но вот наконец все услышали настоящий паровозный гудок. Едва уловимым писклявым эхом донесся он издалека, а через некоторое время мы услышали нарастающий шум поезда. Он то исчезал, то появлялся вновь, с каждым разом все усиливаясь, и вскоре тихая ночь была разбужена глухим грохотом идущего на большой скорости состава. Поезд мчался со стороны Латвии на всех парах. Мы приободрились.　

Нам не видно Соколова с Талиным, но мы представляем, как торопливо подкладывают они под рельсы взрывчатку. Медлить нельзя, близость эшелона заставляет спешить, иначе он уйдет к фронту.　

Поезд уже близко. Слышно, как сбавил он скорость и, тяжело вздыхая, стал подниматься в гору. Ффу, Ффу, Ффу! — пыхтел паровоз, извергая вверх из трубы тысячи красных искр. Вот состав поравнялся с нами и стал проползать черепашьим шагом мимо. Взрыва не последовало, правильно поступили хлопцы. На тихом ходу нет смысла это делать, — в лучшем случае подорвутся один-два вагона. С трудом преодолев подъем, поезд пошел дальше.　

— Вот ведь, ёха-маха, как получается. Там, где к линии не подойти, эшелоны прут быстро, а здесь, пожалуйста, как назло, — ворчал Борис Ширяев.　

Близится утро. Восточная сторона неба заметно светлеет. Поглядываем на часы и на небо. Светает все больше и больше. Мы уже решаем сниматься, но тут Василий Беценко радостно шепчет:　

— Идет!　

Действительно, со стороны Себежа слышен отчетливый шум паровоза. Вот уже рядом раздается протяжный его гудок. Поезд идет быстро, под уклон. Различаем груженные военной техникой платформы, пяток пассажирских ва　

гонов…　

Полыхнуло пламя, грянул взрыв, заскрежетали вагоны.　

— Порядок! — радостно сказали подрывники, подбегая к нам.　

Быстро уходим прочь. Достигнув ближайшего кустарника, останавливаемся. Положение у нас незавидное. Уходить дальше нельзя: светло, заметят. Остаться вблизи железной дороги — может быть погоня. Но делать нечего, остаемся в кустарнике.　

Когда совсем рассвело и над горизонтом зарумянилось солнце, мы увидели следы своей работы. Оставшиеся в живых солдаты робко осматривали исковерканные вагоны и лежавший вверх колесами паровоз. Время от времени над разбитым составом взлетали красные ракеты — немцы давали сигнал тревоги. Часов в десять со стороны Себежа подошел вспомогательный поезд. Вскоре такой же поезд подошел из Латвии. Подразделения солдат, оцепив место крушения, принялись за расчистку пути. В ход были пущены тракторы и мощные краны. Лишь под вечер немцы смогли восстановить разрушенный путь.　

Когда тронулись на базу, где-то далеко, у Себежа, раздался сильный взрыв. Видимо, и там подорвали немецкий поезд. В нашей партизанской жизни происходили и такие случаи. Бывало, ждешь вражеский эшелон, и вдруг рядом, на соседнем перегоне, — взрыв. Это другая группа, опередив нас, сводит счеты с гитлеровцами. На первых порах досадно, диверсию надо откладывать. Но подумаешь, и досада пройдет: главное — врагу нанесен урон.　

Следом за нами с задания вернулась группа подрывников Альберта Храмова. Ребятам удалось пустить под откос поезд с техникой и живой силой врага.　

Вскоре после этого группа, возглавляемая начштаба бригады Венчаговым, подорвала еще один эшелон.　

На участок дороги Себеж — граница Латвии мы ходили потом часто. В деревне Васильково у нас были свои люди — девушка Надя и пожилой крестьянин по фамилии Березка. Они помогали нам всеми средствами.　

Комсомолка Надя не раз рисковала жизнью, выполняя наши задания. Помню, мы пришли к ней ночью втроем: Поповцев, Беценко и я. Она, как всегда, встретила нас приветливо, поставила перед нами миску вкусных маринованных рыжиков. О нашем приходе пронюхали полицейские. Окружили дом. Надя быстро потушила свет, и мы увидели через окно темные фигуры преследователей. Шел густой снег. У нас мелькнула мысль воспользоваться этим. Мы осторожно вышли в сени, прислушались. Затем рывком открыли дверь, швырнули в темноту гранаты и, строча во все стороны из автоматов, выскочили во двор. Снегопад скрыл нас от глаз растерявшихся полицейских. Перед уходом из Василькова мы пробовали уговорить Надю идти вместе с нами, но она отказалась, заявив, что ее не тронут.　

В ту же ночь Надю арестовали и увезли в Себежскую комендатуру. Четыре дня гестаповцы допытывались, что она знает о партизанах, но комсомолка сумела убедить немцев в своей непричастности к партизанским делам. Ее отпустили под надзор старосты. Не прошло недели, как Надю арестовали вновь. Ее задержал немецкий патруль при входе в город. Во время обыска у Нади обнаружили наши листовки. Когда ее, избитую, привели в комендатуру, следователь сразу узнал старую знакомую. Надю посадили в камеру и после длительных истязаний расстреляли.　

Мы очень жалели о гибели славной русской девушки. Стойко претерпев все мучения, она не выдала тайну и умерла истинной патриоткой Родины.　

Такие отважные наши помощники были почти в каждой деревне. Но попадались люди, которые презирали оккупантов, а вступать в борьбу с ними боялись.　

Там же, недалеко от Василькова, была расположена деревушка Бондарево. От нее до железной дороги четыреста метров. В Бондареве жил обходчик путей дядька Никифор. Ненавидел он гитлеровцев всей душой. Как-то в разговоре мы предложили ему несколько магнитных мин. Рассказали, как на тихом ходу поезда «приклеить» их к цистерне с горючим. Обходчик мины взял. Прошла неделя. Мы явились к нему.　

— Ну как? — спрашиваем.　

— Боюсь, — отвечал он, — вдруг увидят.　

Мы стали уговаривать Никифора — он опять согласился. Через пять дней наведались к нему снова.　

— Нет, ребята, не могу… боюсь, — откровенно признался обходчик.　

— Эх и трус же ты, дядя Никифор, — с упреком сказал Борис Ширяев.　

Так и не хватило смелости у Никифора.　

Между тем капитан Новиков усиленно занимался поиском схваченного карателями Виктора Колокольчикова. Не надеясь полностью на своих агентов, пришлось обратиться за содействием к командиру 5-й партизанской бригады Марго. Назаров и Новиков знали, что Владимир Иванович давно «оброс» надежными осведомителями. Как стало известно позже, недалеко от станции Себеж, в деревне Свидерщине, проживала учительница Нина Васильева — надежная партизанская связная. Молодая, привлекательная и находчивая барышня, носившая странную кличку Крокодил, сумела расположить к себе не только солдат пропускного пункта при входе в город, но и «заворожила» нужных ей фигур из числа комендантской и полицейской службы в самом городе — Вилли Шутта и Курта Алекса.　

Нина держала тесную связь с подпольщицей — машинисткой городской управы Маргаритой Ляшкевич, врачом Георгием Чайковским и медсестрой Верой Минаевой. Через них Васильева и узнала, что Виктор Колокольчиков находится в лазарете при себежской тюрьме. Начальник штаба Игорь Ильич Венчагов зачитал нам копию протокола допроса. Колокольчиков ни словом не обмолвился о бригаде и заявил фашистам, что его вместе с группой в семь человек сбросили с самолета три дня назад. Он якобы отбился от группы, стал искать своих, но наткнулся на немцев. Дальше Виктор называл вымышленную фамилию командира группы и цель задания — агитировать германских солдат и офицеров добровольно переходить на сторону Советской Армии и партизан.　

Неплохо придумал Колокольчиков. Оказалось, что Виктор был ранен в бедро навылет. Его перевели временно в больницу, где он находился под охраной полицейского. Первое время Виктор отказывался от пищи, молчал, злобно смотрел на врачей и походил на подстреленного орленка, попавшего в неволю. Когда медсестра Вера Минаева тихонько сунула ему записку, Колокольчиков повеселел. Рана быстро заживала. И хотя к узнику в больницу то и дело наведывался для допросов следователь, который издевался над ним, Виктор держался мужественно и не падал духом. Через несколько дней полицейский, охранявший Колокольчикова, был подкуплен нашими людьми. Оставалось организовать побег.　

В первых числах ноября все было готово к побегу. Комбриг Назаров поручил секретарю партийной организации Михаилу Кудрявскому возглавить группу партизан, которая должна была встретить Колокольчикова в условленном месте под Себежем. В группу входили Игорь Чистяков, Борис Ширяев, Павел Чернышов, Алексей Окунев, Василий Бертов, Дмитрий Кантовский, отважная разведчица Тася Васильева и другие товарищи.　

Наши люди из города планировали подвезти Колокольчикова в полночь к деревне Барановщине.　

Кудрявский с группой прождал Виктора всю ночь. Он не появился. Только потом мы узнали, что гитлеровцы заподозрили его в побеге, вернули в тюремный лазарет, а затем увезли за город в Петуховщину и там расстреляли. Все мы переживали за своего товарища. Было досадно, что так получилось — ведь освобождение его казалось таким близким.　

— А может быть, он сумел бежать из-под расстрела? — высказал надежду Вася Ворыхалов.　

— Все может быть. Но вряд ли. Из-под расстрела уйти не просто, — рассуждал Коля Орлов.　

Нам приходилось слышать о редких счастливчиках, бежавших от казни, но это были случаи чрезвычайные. Один из них произошел в начале того же года с подпольщиком из бригады Марго Дмитрием Исаковичем Трофимовым. Агенты тайной полевой полиции заподозрили его в связях с партизанами, арестовали и долго пытали, стараясь получить нужные сведения. Но патриот держался стойко. Ничего не добившись, двое гитлеровцев повели Трофимова на расстрел к оврагу возле кладбища. Там палачи заставили его снять обувь и одежду и приказали идти на край обрыва. Обреченный сделал несколько медленных шагов по снегу и вдруг бросился в сторону кустарника. Конвоиры растерялись. Они едва успели сделать торопливые выстрелы.　

Трофимов мгновенно миновал овраг и словно тень исчез за деревьями. Девять километров бежал Дмитрий Исаков босиком по снежному зимнику. В партизанском лазарете ему ампутировали обмороженные ступни, но находчивый подпольщик остался жив.　

Одна девочка из Пустошки рассказала нам иной случай. Она видела своими глазами, как двое немцев вели на расстрел двух мужчин, державших в руках лопаты. Немцы привели их на кладбище, заставили вырыть могилы, а затем поставили на колени и застрелили. Смертники явно не воспользовались случаем. Ведь лопаты в их руках могли превратиться в сильное оружие против врага.　

У Виктора Колокольчикова таких шансов не было. Его привезли на казнь в тюремной машине опытные палачи. Пятеро вооруженных молодчиков подвели партизана к крутой горе, как к стенке, и тут же в упор изрешетили автоматными очередями.　

О последних минутах жизни Виктора Колокольчикова нам рассказала после войны жительница Себежа Фаина Корнеевна Громова. Она, будучи шестнадцатилетней девушкой, была арестована за связь с партизанами. Гитлеровцы заставляли ее производить уборку в тюремном лазарете. Там она видела Виктора.　

Колокольчиков сидел у окна, когда во двор въехала крытая автомашина, увозившая арестованных на расстрел. В это время стали раздавать обед-баланду. Виктор не притронулся к миске. Он с тревогой сказал:　

— Пока не уедет машина, есть не буду.　

Тут же явился конвойный. Виктору было приказано срочно следовать в машину. Прежде чем залезть в фургон, Колокольчиков повернулся и громко крикнул:　

— Прощайте, товарищи!

Вечером конвоиры бросили в угол какой-то сверток. Это была одежда Виктора Колокольчикова.　

Под маской народных мстителей

В конце ноября холодным, хмурым днем к нам прибыл командир Себежской бригады Владимир Иванович Марго. Он, как и Назаров, отрастил в партизанах бороду и выглядел значительно старше своих лет. Эти два бородача сошлись вместе, закрылись в комнате и долго о чем-то толковали. По их лицам можно было судись, что разговор состоялся серьезный. Когда уехал Марго, Назаров собрал нас в штабе.　

— Получена нехорошая новость, — начал он. — В здешних местах появился очень опасный враг — лжепартизанский отряд с мудреным названием. — Назаров взял в руки блокнот, заглянув в него, прочитал: — «Ваффен СС ягд фербанд Ост», что по-нашему значит «Истребительное подразделение войск СС Восток». Численность отряда до двухсот человек. Возглавляет эту банду некто Мартыновский — матерый уголовник. Его сподручный — Решетников. Отряд создан фашистами из отборных молодчиков, в основном изменников нашей Родины. У врага хитрая, подлая тактика. Одеты и вооружены эти люди так же, как партизаны. Один носит фуражку советского пограничника, другой — нашу серую шинель, третий — матросскую тельняшку. Некоторые даже имеют советские ордена и медали. В задачу отряда входит поимка партизан, за что немцы выдают предателям щедрые награды. Кроме того, они мародерствуют, издеваются над местным населением, стараясь таким путем скомпрометировать в глазах народа советских партизан. Я хочу предупредить вас о бдительности. Надо распознать врага и вовремя дать ему решительный отпор.　

Весть о появлении в нашем районе лжепартизанского отряда насторожила нас. Действительно, это опасный противник. Встреча с ним может быть трагической. Как таких «партизан» отличить от настоящих?　

Некоторые местные партизанские отряды пытались устраивать засады против коварного противника, но всякий раз такая попытка оканчивалась неудачей. Лжепартизаны заранее распускали ложные слухи о пути своего продвижения, а появлялись обычно там, где их никто не ожидал. Почти в каждый свой выезд им удавалось схватить двух-трех партизан, после чего они снова уходили под крылышко вражеских гарнизонов.　

На другой день после приезда Марго мы, группа подрывников, пошли к железной дороге. Накануне наш радист Сергей Курзин принял радиограмму за подписью начальника Калининского штаба партизанского движения С. Г. Соколова, в которой говорилось, что исходя из обострившейся обстановки на фронте необходимо всеми средствами задержать движение вражеских поездов. Такой приказ получили, видимо, и другие отряды. Назаров сразу среагировал на радиограмму. Еще не стемнело, а я с группой ребят был послан к железной дороге. Мы торопились, чтобы нас никто не опередил из других отрядов. Со мной пошли Виктор Соколов, Петр Бычков, Борис Ширяев, Евгений Иващенко, Алексей Павлов, Владимир Соловьев, Дмитрий Кантовский, Владимир Артемьев, Василий Ворыхалов, Эдуард Талин и Петр Иванов (Зеленый).　

Мы пробирались к железной дороге почти всю ночь. Ранним утром, когда было еще совсем темно, подошли к цели близ станции Кузнецовка и укрылись на поросшей соснами высотке.　

Когда рассвело, осмотрелись. Отсюда хорошо просматривался вьющийся змейкой железнодорожный путь. Слева виднелись сквозь деревья станционные постройки Справа краснела вдали железная крыша казармы. Прямо перед нами в сотне шагов проходила вражеская магистраль Немцы вели себя неспокойно: слышалась ружейная стрельба. За день мы насчитали девять вражеских поездов, большая половина которых следовала на запад, в Германию. Нам нужен был эшелон, идущий в сторону фронта. Мы определили, что наибольшую скорость поезда развивают правее от нас. Там и наметили произвести взрыв.　

Вдоль железной дороги на очень низкой высоте то и дело пролетали трехмоторные транспортные «юнкерсы», и наш пулеметчик Леша Павлов угрожающе наводил на них свой пулемет.　

— Разрешите долбануть разок? — просил он.　

— Нельзя, — отвечал я.　

Еще засветло мы изучили подходы к железной дороге, выбрали удобный участок.　

Смеркалось. Проверив подрывное снаряжение и распределив обязанности, стали ждать ночи.　

Немцы опять открыли стрельбу, давая знать, что идет поезд. Из-за синевшего вдали леса показался дымок паровоза. Поезд шел со стороны Идрицы. По мере его приближения стрельба нарастала. В это время в воздухе опять появился «юнкерс». Он летел низко, прямо на нас. Павлов умоляюще посмотрел на меня.　

— Пусть стукнет, — подзадорил Виктор Соколов.　

— Бей, — сказал я.　

Павлов вскочил с земли, поставил пулемет на высокий пень и, прищурив левый глаз, дал короткую очередь в пузо «юнкерса». Самолет качнулся, взвыл моторами и медленно пошел вниз, оставляя за собой шлейф черного дыма. Два летчика успели выброситься с парашютами, но разбились, а «юнкерс» грохнулся на землю возле самого поезда. Стрельба патрулей и шум идущего эшелона заглушили пулеметную очередь Павлова. Поэтому немцы даже ухом не повели в нашу сторону. Поезд пошел дальше, самолет сгорел.　

— Ай да да Леха, меткач! — хвалили Павлова ребята. Все восхищенно смотрели на него, жали руки, поздравляли со столь необычным успехом.　

Вскоре стемнело, и мы стали выбираться к железной дороге.　

Подкладывать под рельсы тол пошли Виктор Соколов, Петя Бычков и Эдуард Талин. Когда подрывники приблизились к невысокой насыпи, на линии появился вражеский патруль, человек семь. Ребята залегли и замерли: заметят или нет? Охранники были рядом. Вот они поравнялись. Немецкие солдаты, бренча оружием, стали проходить мимо. Один из них, шедший последним, свернул на обочину и вдруг остановился. Он долго всматривался в черневших у откоса партизан, потом что-то громко сказал, выстрелил и стал догонять своих. Патруль скрылся из виду.　

На этот раз сидеть долго не пришлось. Через час со стороны Себежа послышался шум поезда. Немецкий состав шел к фронту. Вот из темноты, пыхая паром, выскочил паровоз с прицепленными спереди платформами с балластом. Немцы специально цепляли их, чтобы сохранить от взрыва паровоз. Они были уверены в том, что партизаны подрывают поезда минами.　

Пропустив платформы, Соколов дернул шнур. Ослепительная вспышка озарила небо. Грянул взрыв, загрохотало по сторонам раскатистое эхо. Вагоны взгромоздились на окутанный паром и дымом паровоз.　

Дождавшись подрывников, мы сразу ушли прочь. Пробираясь в потемках по густому кустарнику, вдруг услышали шум другого поезда. С недоумением остановились. Поезд пыхтел рядом. Он тоже спешил к фронту. Вскоре раздался грохот и треск. Через несколько минут в той стороне небо вновь озарилось светом ракет. Застучали пулеметы, по лесу засвистели пули.　

Мы не знали, что произошло, но догадывались о новом крушении. У немцев вошло в практику посылать поезда друг за другом. Делали они это с определенной целью: если с первым поездом что случится, то второй должен остановиться. На этот раз машинист, видимо, зазевался и второй эшелон наскочил на подорванный состав.　

Подмываемые любопытством, мы решили переждать день на перепутье, чтобы выслать разведку к линии. Хотелоь скорее узнать результаты своей работы. Когда стемнело, Эдуард Талин, Василий Ворыхалов и юный боец Дима Кантовский пошли к железной дороге.　

Мы устроились в избе знакомого пожилого крестьянина, который одиноко жил в небольшой деревушке Бычково на берегу озера. Он по нашей просьбе бывал в Идрице и Себеже, откуда привозил кое-какие новости. Едва сняли с плеч оружие, как услышали невдалеке частую беспорядочную стрельбу. Мы быстро выбежали из избы. Стреляли в полутора километрах, у деревни Гаспорово, куда ушли наши ребята.　

Вскоре выстрелы смолкли. Мы с беспокойством стали ждать товарищей. Если немцы их не убили, они должны вернуться сразу. Первым прибежал Эдуард Талин. Мы без слов поняли, что случилось.　

— Кантовский убит, а Ворыхалов, пожалуй, успел уйти, — сказал Талин.　

Ворыхалов вернулся на рассвете. Василий рассказал нам, как, спасаясь от пуль, он провалился в темноте в картофельную яму, и это помогло ему остаться в живых. Преследователи пробежали мимо, не заметив партизана. Сидя в яме, Василий слышал их крики. Они разговаривали по-русски. Это были лжепартизаны.　

Когда рассвело, мы пошли к деревне Гаспорово. Нужно было взять тело Кантовского. Хоть Ворыхалов и сказал нам, что враги покинули деревню, мы шли туда не без риска. Ночью выпал снежок. Кругом все белело. Чернели лишь мы, и нас могли заметить издали. Запорошенная снегом проселочная дорога привела к редкому кустарнику. За ним лежало небольшое, в белом саване поле, примыкавшее к кладбищу с высокими тополями. За кладбищем виднелись деревенские крыши. Мы долго топтались у закрайки кустов.　

Хотелось кого-нибудь встретить, чтобы узнать о немцах. Но кругом не было ни души. Стояла глухая тишина, и лишь на кладбищенских тополях, надрываясь, каркала ворона.　

Взяв автоматы на изготовку, мы вошли в деревню. На улице пусто. Люди, видимо, напуганы ночным происшествием. На дороге, возле покосившегося сарая, лежал труп Димы Кантовского. Мы попросили у крестьян запряженную лошадь и положили тело товарища на повозку.　

Бригада в это время стояла в деревне Рубаны, километров за двадцать отсюда. Мы прибыли туда под вечер. Тело Кантовского внесли в дом. Утром деревенский столяр сделал гроб. Собралась вся бригада, чтобы попрощаться с Димой, павшим смертью солдата в самом начале своей жизни.　

Вскоре пришла нехорошая весть. Трое наших партизан во главе с командиром отделения агентурной разведки Василием Беляковым, следуя к Себежу, повстречались в пути с лжепартизанами. Конная разведка предателей, заметив партизан, встретила ребят и дружески пригласила их в деревню, где якобы остановилась Белорусская партизанская бригада. Беляков поверил провокаторам. Когда партизаны вошли в деревню, предатели окружили их плотным кольцом.　

— Руки вверх! — скомандовал один из них.　

Ребята пустили в ход автоматы. Завязалась схватка. Вместе с пятью убитыми предателями на землю упали тяжело раненные Василий Беляков и Виталий Гребенщиков, отважный парень из Торжка, школьный друг Миши Пожарского, погибшего при перелете в тыл противника. Вражеская пуля насмерть скосила Сергея Мочалова.　

Наглые действия изменников возмутили нас. Комбриг дал приказ немедля выступить и преследовать вражеских лазутчиков. Двигались туда быстро, прямо среди белого дня. Вот и деревня, где недавно разыгралась трагедия. Мы оцепили ее, но местные жители, заметив нас, закричали:　

— Не стреляйте, они ушли!　

Крестьяне показали труп убитого партизана. Он лежал на огороде, уткнувшись лицом в землю. Это был Сережа Мочалов. Раненых Белякова и Гребенщикова лжепартизаны забрали с собой.　

На всякий случай ребята обошли все дворы, но никого из предателей не обнаружили. Гнаться же за ними в Себеж было безрассудно.　

Деревня, где мы находились лежала близ железной дороги. В тот момент, когда мы искали врагов, бойцы увидели идущий поезд. Назаров дал команду обстрелять его. Подпустив эшелон, партизаны обрушили на него шквал огня, но машинист успел увести состав в выемку. Тревожные гудки паровоза долго еще неслись в воздухе.　

Вернувшись из похода, мы похоронили Сережу Мочалова, комсомольца из Вышнего Волочка. На русской земле появился еще один холмик..　

Наши верные спутницы — медсестры Женя Крымская и Лена Ловикова, племянница погибшего недавно политрука Ф. С. Ловикова, плакали над могилой. Многие из ребят вздыхали, сдерживая слезы. Но, как говорится, горю вздохами не поможешь.　

На войне о погибших долго не скорбят. Разговоры о них　заканчиваются в день захоронения. И если на завтра кто-то вдруг вспомнит погибшего, его на полуслове остановит осуждающий взгляд товарищей. Чем ближе был погибший, тем дольше длится молчание. Только в сознании и сердце своем носит каждый образ друга, вслух не говоря о нем, словно боясь, что вместе со словами уйдет и часть доброй памяти. Пройдет немало времени, прежде чем боль утраты утихнет и бойцы снова заговорят о своем собрате, заговорят как о живом, будто отлучившемся на время, и по-прежнему вспоминая все, за что его любили и уважали.　

В погожий ноябрьский день группа наших бойцов привела в бригаду одного немца и двух русских военнопленных. Пришельцы были вооружены новенькими немецкими автоматами, имели при себе большие запасы патронов. Их появление заинтересовало всех.　

Произошло это так. Выполняя задание близ Идрицы, Николай Жуков, Юрий Соколов, Николай Орлов, Сергей Алексеев, Виктор Корольков и Тася Васильева зашли в одну из деревень, чтобы договориться со старостой насчет хозяйственных дел. Там к ним подошла пожилая женщина.　

— Сынки, — спрашивает, — вы немцев к себе берете?　

Ребята удивились:　

— Как так немцев?　

— Да так, — отвечает женщина. — Вот они, в том доме молоко пьют. Говорят, хотели перейти к партизанам, да не нашли их.　

Едва женщина успела сообщить новость, как на улице показались трое незнакомцев. Они шли навстречу.　

— Вы партизаны? — спросил ребят высокий блондин, одетый в немецкую форму.　

— Да, — ответили бойцы.　

— Ну, тогда здравствуйте и принимайте нас к себе, — сказал он.　

И вот все трое в штабе бригады. Высокий блондин, немец лет тридцати по имени Адольф, — обер-ефрейтор, переводчик 4-го железнодорожного полка. До войны жил и работал в Берлине. Месяца за два перед войной он был мобилизован в армию. Сначала служил в Австрии, затем его перебросили в Восточную Пруссию, на германо-советскую границу. 22 июня 1941 года, когда гитлеровские полчища ворвались на нашу территорию, Адольф, как он объяснил, находился во втором эшелоне. Солдаты его части были уверены, что проводятся большие маневры, и о войне якобы узнали лишь тогда, когда ступили на советскую землю и увидели убитых красноармейцев. Таким образом Адольф стал оккупантом. Имел медаль «За холодную зиму на Востоке». в одном из боев с партизанами под Шимском был ранен. Разгром фашистских войск под Сталинградом и на Курской дуге сильно подействовал на него, как, впрочем, и на многих немецких солдат и офицеров. Адольф понял: крах гитлеровской армии неизбежен. Мысль перейти на сторону Советской Армии или партизан давно не покидала его. И как только представился случай, он исполнил свой замысел, взяв с собой заодно двух военнопленных, которых вооружил в последние минуты перед побегом.　

Мы встретили перебежчика хорошо, но, честно говоря, поначалу не очень доверяли ему. Лишь после того как он с группой партизан убил гитлеровского чиновника, стали считать его своим.　

Приняли мы в бригаду и бывших военнопленных Бориса Штокмара и Алексея Швецова, пришедших вместе с Адольфом. Они вместе с другими интересными новостями рассказали о том, что на днях между Идрицей и Себежем партизаны подорвали фашистский эшелон. Не успела опомниться охрана дороги, как в хвост этого поезда врезался другой. Два паровоза и двадцать три вагона с солдатами, офицерами и техникой были разбиты вдребезги. Ясно — это была наша работа. Комбриг поздравил нас с удачей. На другой день к нам явились бежавшие из фашистского концлагеря Петр Олисов и Степан Сережкин — они были оборваны и сильно истощены.　

Вскоре в бригаду пожаловал еще один интересный гость — командир комендантского взвода лжепартизанского отряда Жорка Молев, как отрекомендовался он. Появление его нас удивило больше, чем приход немца.　

Прежде всего спросили Молева о судьбе наших разведчиков. Он сказал, что Беляков умер от ран, а Гребенщиков расстрелян. Изменникам не удалось вырвать у ребят партизанских тайн. Жорка рассказал подноготную банды предателей. Основной костяк ее состоял из бывших уголовников, осужденных советским судом за тяжкие преступления перед народом. Молев подтвердил, что командует этой шайкой отпетый аферист Мартыновский, уроженец города Луги. Отряд был сформирован в Германии и недавно переброшен на оккупированную часть Калининской области. Сам Молев до войны проживал в поселке Сокол близ Вологды. В начале войны воевал в Красной Армии, попал в плен. После долгих мытарств в лагерях поддался　фашистской агитации, стал полицаем, а позже его зачислили в отряд к Мартыновскому. Там Молев увидел истинное лицо лжепартизан. Его стала мучить совесть, и, хотя он боялся нас, все-таки решил явиться с повинной.　

Мы не знали, как с ним поступить, и на первых порах посадили в баню под арест. На четвертые сутки Назаров решил поговорить с ним.　

Когда мы вошли в баню, Молев лежал на соломе. Он быстро вскочил, вытянулся по стойке «смирно» и с тревогой посмотрел нам в лицо. Он был бледен. Под правым глазом дергался нерв. Скулы крепко сжаты.　

— Здравствуй, Жорка, — сказал комиссар Новиков.　

— Здрасте, — ответил Молев.　

Мы все закурили, сели кто на что мог и с минуту молчали.　

— Как чувствуешь себя, Молев? — спросил Назаров　

— Посадили в баню и спрашиваете о настроении, — с иронией ответил арестованный. — Я же пришел к вам с чистой душой. Дайте возможность, и я докажу это в бою против фашистов.　

— А как бы ты поступил на нашем месте? Ты думал, что партизаны сразу увенчают тебя лавровым венком? Нет, так у нас не бывает. Ведь ты пришел к нам не из хорошего стада. На слово верить мы не можем…　

— Правильно, дайте мне задание, и я покажу себя в деле, — перебил комбрига Молев.　

— Нет. Принято решение отправить тебя обратно в отряд к Мартыновскому…　

— Как?! К Мартыновскому?! — с испугом и возмущением воскликнул Молев. — Нет, уж лучше расстреляйте меня, — дрогнувшим голосом сказал он.　

Мы видели, как от волнения заходила могучая Жоркина грудь. Наступило молчание.　

— Скажи, Молев, у тебя надежные друзья там остались? — спросил Назаров.　

— Да. Один хороший друг есть. Владимиром звать.　

— Сможешь связаться с ним?　

Молев пожал плечами:　

— Как же я могу это сделать?　

— Письмо напиши ему.　

— А кто передаст?　

— Передадим.　

Бывший лжепартизан был выпущен из-под ареста. Ему позволили называть себя бойцом партизанского отряда.

На следующий день Молев написал письмо своему другу:　

Разговор, который состоялся между нами и Молевым, был подготовлен заранее. Письмо тоже преследовало определенную цель: связаться с мартыновцами, чтобы потом нанести им смертельный удар. Наш человек сумел передать письмо адресату и получить от него ответ.　

Встреча намечалась в деревне Гаспорово в субботу, в девять часов вечера. Ответ был получен во вторник. За четыре дня до встречи наша бригада провела две крупные стычки с карательными отрядами. Вместе с нами бил врагов и Жорка Молев.　

Наступила суббота. Нас интересовало предстоящее свидание с лжепартизаном. О нем знали немногие, и те, кому положено было знать, высказывали каждый свое предположение. Не все верили в честные намерения Жоркиного друга. Кое-кто говорил, что приятель Молева придет туда со всем отрядом, чтобы накрыть нас. Однако большинство командиров было уверено в успехе этой встречи.　

Сам Молев клялся и уверял, что его товарищ не подведет.　

— Ладно, увидим, — говорили ему.　

День между тем клонился к вечеру. Назаров вызвал меня в штаб.　

— Слушайте, орлы Дениса Давыдова, — сказал он, обращаясь ко мне и начальнику штаба Игорю Ильичу Венчагову, — вам предстоит провести встречу с лжепартизаном. Действуйте обдуманно и не забывайте, что вас могут ждать любые неприятности.　

Комбриг проинструктировал нас, крепко пожав на прощание руку. Все операции он разрабатывал тщательно, советовался с подчиненными, по-отечески заботился о них.　

До деревни Гаспорово идти часа три-четыре. Туда еще раньше направился с разведчиками Валентин Разгулов. Он должен посмотреть, что делается в самой деревне и вокруг нее.　

В начале девятого, вечером, мы с группой партизан подошли к Гаспорову. Было очень темно, шел холодный дождь со снегом, и мы не без труда нашли своих разведчиков. Они доложили, что ничего подозрительного не обнаружено. Группа расположилась вдоль деревни, взяв под контроль дороги. Темень и ненастье затрудняли наблюдение.　

— В такую годину не прийдэ, — сказал пулеметчик Беценко.　

К дому, где должна произойти встреча, выслали Игоря Чистякова, Ивана Хабарова и Жорку Молева. Не прошло и десяти минут, как Хабаров вернулся обратно.　

— Пришел, — объявил он.　

Венчагов дернул меня за ремень автомата:　

— Пошли.　

Двое партизан остались у крыльца, а мы с Венчаговым вошли в избу. Перед нами стоял высокого роста детина. При слабом мигании коптилки мы различили в его руках автомат, а сбоку на ремне кобуру парабеллума. Лжепартизан был одет в немецкую форму.　

— Знакомьтесь. Мой друг Владимир, — выступил вперед Молев.　

— Садитесь, — предложил Венчагов.　

— Благодарю. Я не устал, — ответил гость.　

Так и стояли мы до конца встречи.　

— Хотите партизаном стать? — спросил Венчагов.　

— Да, я решил перейти к вам.　

— Вы готовы остаться у нас сегодня?　

— Могу сегодня, но мне, по-видимому, сначала нужно что-то выполнить для вас.　

— Совершенно верно. Есть решение дать вам боевое задание.　

— Пожалуйста, я готов.　

Мы закурили и некоторое время молчали. Венчагов собирался с мыслями.　

— У вас друзей много в отряде? — спросил Игорь Ильич после продолжительной паузы.　

— Друзей? — переспросил гость и, немного подумав, ответил: — Конечно, есть.　

— Так вот, если хотите быть с нами, организуйте переход отряда на нашу сторону. Всех заведомых и убежденных предателей можете уничтожить на месте, а если сумеете — ведите к нам, мы разберемся. На подготовку даем пятнадцать суток. Когда получим от вас сигнал, постараемся встретить у самого гарнизона. Вот пока и все, — закончил Венчагов.　

Гость долго обдумывал ответ.　

— Что ж, — наконец сказал он, — поручение трудное, но выполнить его можно.　

Мы поговорили еще кое о каких деталях задания и хотели было расходиться, как вдруг недалеко от дома грянул выстрел. Лжепартизан, не простившись, выскочил первым, за ним поспешили и мы.　

Как выяснилось, стрелял наш боец, которому показалось, что кто-то крадется по огородам.　

На следующий день после встречи с лжепартизаном в расположение нашей бригады прибыл еще один неожиданный гость — немец Иозеф. Доставила его к нам женщина из деревни Горбово, которая ездила продавать соленые огурцы и солому на станцию. Перебежчику на вид было лет двадцать пять, по-русски он не говорил ни слова. С помощью Адольфа мы узнали, что Иозеф — артиллерист-зенитчик. За отличие по службе ему был предоставлен отпуск на родину. Побывав дома, в Германии, он был сильно обижен на местные фашистские власти, которые не оказывали материальной помощи семьям фронтовиков. За открытое высказывание недовольства Иозефа крепко избили и посадили на гауптвахту. По дороге в часть он многое передумал. Он знал, что на латвийской границе действуют партизанские отряды. Когда прибыл в Себеж, сумел каким-то образом договориться с женщиной, чтобы та доставила его к партизанам. Женщина, сообразив, что к чему, незаметно уложила немца в сани, получше укрыла соломой, а сама села сверху. Стоявшие на контрольном посту солдаты хорошо знали эту тетку. Она ради хитрости часто угощала их домашней снедью. Привыкшие к ней постовые пропустили повозку без досмотра. Так в нашей бригаде появился еще один немец.　

Адольф, пришедший в отряд первым, стал как бы начальником по отношению к Иозефу. Немецкую форму им сохранили, только по собственной инициативе на левых　рукавах френчей они пришили красные нашивки с надписью: «Свободная Германия».　

Адольф освоился у нас быстро, зато Иозеф, не зная русского языка, долго не мог привыкнуть к новой обстановке. Однажды ему посчастливилось найти где-то шахматы. Заядлый игрок, он с тех пор никому не давал прохода, приглашая сыграть с ним партию. Бывало, возьмет под мышку шахматную доску и ходит по деревне — ищет себе напарника. Желающих играть оказывалось мало — не до шахмат было в то время.　

Комбриг долго думал, куда определить немцев. Потом велел начальнику штаба зачислить их в разведку. Там они неплохо показали себя.　

В конце ноября сильно похолодало. С севера подул студеный ветер. Закружили метели.　

Наша разведка сообщила, что в Себежском тупике немцы поставили три вагона со взрывчаткой. Мы написали Жоркиному приятелю письмо, в котором обязывали его подорвать эти вагоны в день перехода на нашу сторону. «Будет выполнено», — заверил тот.　

В это время бригада перебазировалась в деревню Козельцы, расположенную в восьми километрах от латвийской границы. Места здесь были открытые, и в погожий день отсюда можно было видеть, как идут вражеские поезда из Резекне к фронту и обратно, отчетливо вырисовывалась гора у деревни Заситино, господствующая над округой. Там на горе круглосуточно сидели немецкие наблюдатели. Там же были вырыты траншеи, построены бункера и установлены пулеметы.　

На второй день нашего прихода в Козельцы разведчики Борис Годин и Павел Чернышов поехали верхом на лошадях до границы и обратно. Мы всегда практиковали контрольные выезды разведчиков по тем ближним путям, которые считались наиболее опасными. Когда дождь или снег затрудняли видимость, такие выезды учащались. Ведь враг мог тоже воспользоваться непогодой, а поэтому мы были начеку.　

В тот день как раз шел густой снег. Годин и Чернышов выехали в поле и через несколько минут достигли соседней деревни Борисенки. Как только разведчики въехали на деревенскую улицу, они сразу столкнулись с большой колонной людей, идущих маршем в нашу сторону. Все они были одеты в белые костюмы, и различить их можно было только вблизи. Ребята с трудом остановили　и вздыбили резвых коней, пытаясь быстро развернуть их. Борису Годину это удалось, но Павел Чернышов не успел. Уздцы его лошади крепко ухватил вооруженный человек в белом халате. Рядом загалдели на немецком языке. Чернышов вскинул автомат. Резко полоснула очередь, испуганная лошадь рванулась прочь от кричавших людей и понеслась обратно к Козельцам. Павел видел, как державший лошадь немец упал в снег, он слышал, как неслись вдогонку выстрелы и свистели пули. Партизан почувствовал жгучую боль в теле и еще крепче припал к лошади.　

Когда разведчики примчались в бригаду, мы уже начали занимать оборону. Они доложили нам о приближении карательного отряда.　

Чернышов был ранен несколькими пулями в бедро, но неопасно. Когда медсестра Лена Ловикова перевязала ему ногу, он даже просился в бой, но комбриг не разрешил.　

А командир карательного отряда, выпустив из рук партизанских разведчиков, принял решение прервать намеченную операцию. Он выслал по следам свою разведку, которая была разбита нами на подходе к Козельцам. Карательный отряд, не приняв боя, повернул обратно. Вообще-то обстоятельства для нас были опасные. Не разведай Годин с Чернышовым подступы к Козельцам, тяжелого боя не миновать бы. И неизвестно, чем бы он кончился. Теперь, когда внезапный налет врага провалился, можно было надеяться, что каратели в ближайшее время не сунутся. Их повадки мы изучили.　

Однако к утру следующего дня начштаба Венчагов усилил дозоры. Чем черт не шутит, фашисты любят нападать на рассвете.　

В полдень к нам явился адъютант комбрига Саша Николаев. Он пригласил нас с Богдановым в штаб. Когда мы пришли, там кроме Назарова, Новикова и Венчагова сидели на лавках у стола Лопуховский, Разгулов, Храмов, Нейман и наш начхоз, здоровяк Евгений Крашенинников.　

— Присаживайтесь, мужички, будем говорить о деле, кивнул нам Назаров и, обращаясь к Венчагову, спросил: — Хозяйка ушла к соседям, Игорь Ильич?　

— Ушла, — ответил начштаба.　

— Ну, тогда начнем.　

Комбриг расстелил на столе карту и, ткнув в нее карандашом, сказал:　

— Вот здесь, в двух километрах южнее деревни Гаспорово, сегодня в полночь мы должны будем встретить лжепартизанский отряд. На встречу пойдут все, за исключением хозяйственного взвода и больных. Время выхода — шестнадцать ноль-ноль.　

Назаров объяснил порядок операции, предупредил о возможных провокациях со стороны врага.　

— Какой у них пароль? — спросил Богданов.　

— В двенадцать часов ночи на станции Себеж должен произойти большой силы взрыв — это и будет служить паролем, — ответил комбриг.　

До выхода оставалось около трех часов. Мы знали, что нам придется шагать добрых двадцать верст, а поэтому посоветовали каждому проверить свою обувку. Но главное заключалось в надежности оружия. Мы разрешили автоматчикам произвести в подполе по одной короткой очереди. Задача предстояла рискованная, враги могли подстроить западню, и в этом случае оружие должно действовать безотказно. Мы готовились к походу основательно, без суеты. Под вечер вооруженные бойцы собрались кучками, строили догадки о предстоящем деле. Никто, кроме командиров, не знал, куда и зачем идет бригада. Но вот наступило назначенное время, отряды двинулись в путь.　

В одиннадцатом часу ночи бригада тихо миновала деревню Гаспорово, где недавно враги убили Дмитрия Кантовского. Для встречи лжепартизан мы выбрали высотку возле деревушки Белькино. Отряды расположились по обеим сторонам большака: Лопуховский с ребятами — слева, я — справа. Здесь же, выставив дозоры, объявили бойцам о цели нашего похода. Ребята оживились, стали подбирать поудобнее позиции. Особо выгодные места заняли наши пулеметчики Василий Беценко, Сергей Алексеев и Николай Иванов. Возле них залегли вторые номера с дисками.　

Назаров с Венчаговым давали последние указания. Возле нас прохаживался Жорка Молев. Он волновался.　

Ночь выдалась светлая. Тянувшаяся к Себежу дорога хорошо просматривалась с пригорка, а деревья скрывали партизан в темноте.　

Как было условлено, командир комендантского взвода лжепартизан со своими сообщниками уничтожит штаб Мартыновского и наиболее опасных предателей. После этого они обратятся ко всему отряду с призывом перейти на сторону партизан и уже тогда поведут людей по направлению к Гаспорову. План рискованный. Как-то он осуществится?　

— А что, не оглушит нас случайно тем взрывом? — с беспокойством спросил Юрий Соловьев. — Как-никак, три вагона по двадцать тонн… Шестьдесят тонн взрывчатки! Так долбанет, что только пух посыплется. А ведь мы недалеко и к тому же на самой горке сидим.　

Бойцы насторожились.　

Все хорошо знали у нас Соловьева, шустрого, сообразительного паренька, выросшего в рабочей казарме калининской фабрики «Пролетарка». Казарма эта была построена еще до революции фабрикантом Морозовым и носила прозвище «Париж». Когда началась война, Юрию исполнилось всего четырнадцать лет. В сорок втором году с группой партизан ему удалось уйти в тыл врага. Он попадал в опасные переделки, но неизменно выходил из них целым и невредимым. Юрий Соловьев имел склонность подражать блатным манерам и в разговоре употреблял множество неблагозвучных слов.　

Ребята, посмеиваясь над Юрой, в шутку прозвали его Гопой. И вот этот самый Юра Соловьев неожиданно высказал свои опасения насчет взрыва.　

— А ведь Гопа правильно говорит, — послышался голос из темноты, — такой взрыв за десять верст достанет.　

— Убить не убьет, а барабанные перепонки лопнут, — вставил запевала бригады Федя Шилин — паренек из Вышнего Волочка.　

Разговор о мощном взрыве обошел по цепочке всех. Кое-кто спустился с пригорка ниже, чтобы не захватила взрывная волна.　

— Лучше побыть три минуты трусом, чем стать навсегда покойником, — говорил Петя Зеленый.　

— Что за паника? — послышался голос комбрига. — До станции целых три километра, а вы прячетесь. Здесь и двести тонн не достанут. А ну марш на места!　

Послышались шорох и кряхтенье. Отступившие назад заняли прежние позиции. До двенадцати оставалось минут пять. Все, у кого имелись часы, следили за большой стрелкой.　

— Сейчас шарахнет, — шепнул Вася Ворыхалов.　

Стрелка достигла верхней точки циферблата. Взоры партизан впились в темноту. Люди затаили дыхание, сжались в напряжении. Воцарилась могильная тишина.　

Большая стрелка часов подползла к пяти минутам первого, но взрыва не было. Теряясь в догадках, мы прождали полтора часа. Пусть не удалось Жоркиному другу подорвать вагоны с толом, но если он сделал все остальное, то давно　привел бы сюда лжепартизанский отряд. Значит, что-то случилось.　

Когда бригада двинулась обратно, послышались острые словечки в адрес Молева и его друга:　

— Здорово рванули. Только пятки понапрасну стерли…　

— А у Юрки Соловьева барабанная перепонка лопнула… сзади… ха-ха…　

Сам Молев молчал всю дорогу. Когда бригада вернулась на базу, Жорка пришел к Назарову.　

— Подвел нас, паскуда! — сказал он.　

Дня через два нам стала известна причина срыва операции.　

Владимира, друга Молева, предали. Предводитель банды Мартыновский самолично застрелил его. После зверских пыток были расстреляны еще пятеро замешанных в мятеже инициаторов. В отряде лжепартизан ужесточилась слежка. Подручные Мартыновского не спускали глаз со строптивых подчиненных. Для острастки они пустили слух, что перешедший на сторону партизан командир взвода Егор Молев был якобы без суда и следствия повешен на дереве большевиками.

«Фюрер доволен работой партизан!»

Воспользовавшись относительным затишьем, наше командование решило снарядить две подрывные группы для уничтожения вражеских эшелонов. Хотелось отомстить врагу за понесенные нами жертвы, а также компенсировать время, потерянное из-за неудавшейся операции по ликвидации лжепартизанского отряда. Одну из подрывных групп повели Альберт Храмов с Василием Верещагиным, другую я с Виктором Соколовым. Вместе с нами пошли Петр Бычков, Павел Поповцев, Василий Ворыхалов, Владимир Соловьев, Эдуард Талин и пулеметчик Николай Иванов со своим вторым номером Алексеем Федоровым.　

Для подрыва поезда много людей не требовалось — восемь-десять человек. Причем само дело делали два-три подрывника, остальные помогали смельчакам и охраняли их. Следует напомнить, что подойти к железной дороге и совершить диверсию было далеко не просто. Даже опыт подрывников не гарантировал успеха. И каждая операция была связана с риском для жизни.　

Отказавшись от мин различного устройства, которые трудно было устанавливать и маскировать и которые часто не срабатывали, мы вынуждены были перейти к более надежному, хотя и рискованному, ручному способу, названному нами «ловлей поездов на удочку».　

Я уже рассказывал, какие меры принял противник по охране железных дорог. Если бы несведущего человека подвести было ночью к вражеской магистрали во время следования по ней очередного эшелона, он бы определенно сказал, что это линия фронта. Вдоль полотна трещали пулеметы и автоматы, палили винтовки. В воздух взлетали десятки осветительных ракет. А сколько у гитлеровцев было настроено всяких ловушек против партизан! И все же ничто не могло уберечь их поезда. 　

Помню, когда вышли из Козельцов, у меня ныло колено правой ноги. На самой чашечке появилась краснота, сгибать ногу было больно. Я думал, что все это пустяк и скоро пройдет. Всю ночь провели в походе. Наутро, когда остановились в лесу, мне сделалось хуже. Нога распухла, посинела. Прошел день. Ночью нужно подрывать поезд, а я еле двигаюсь. Ребята срезали мне крепкую палку, но и это мало помогало. Решили переждать еще день. 　

— Может быть, пройдет, — говорили бойцы.　

Сидеть двое суток на заснеженной земле, без костра — удовольствие не из приятных. К тому же от холода ногу ломило сильнее. Пришлось пробраться в один недалекий хуторок. Место уютное, но опасное — рядом проходил большак. Через сутки на моем колене появился огромный фурункул. Решили распарить его и здесь же произвести операцию. Когда соответствующие приготовления были кончены, двое ребят зажали в руках ногу, а третий сильно сдавил колено. Брызнул черный фонтан крови. Жуткая боль пронзила тело. 　

— Ну, вот и все, — сказал Ворыхалов.　

Через некоторое время я почувствовал себя лучше. Из-за проклятого фурункула пришлось потерять почти трое суток. Спасибо хозяевам — они принимали нас, как родных.　

У хозяев избы Павел Поповцев увидел большой, красочный портрет Гитлера.　

— Зачем он вам? — поинтересовались мы.　

— Ради хитрости держим, сынки. Как приходят немцы, мы его на стену… Фрицы увидят своего главаря, улыбнутся и говорят: «Гут, гут». И уже неудобно им грабить наш двор. А как уйдут, мы его опять за сундук, — посмеиваясь, объяснил хозяин.　

Мы осмотрели портрет. На лице остроносого фюрера с прилизанной челкой расплылась довольная улыбка.　

— Возьмем его с собой, — сказал Поповцев.　

— Зачем это? — спросили мы.　

— Потом узнаете.　

Хозяин охотно отдал нам портрет Гитлера.　

Павел прибил его к палке, затем крупно написал: «Фюрер доволен работой партизан!»　

— Я воткну портрет в землю там у линии, где мы взорвем поезд, — объяснил Поповцев.　

Затею Павлика единодушно одобрили.　

На рассвете мы были у железной дороги, чуть правее того места, где прошлый раз наш пулеметчик Павлов сбил вражеский транспортный «юнкерс». Мы вышли как раз к казарме, крышу которой видели тогда справа.　

Маскируясь среди невысоких сосенок и кустарника, наша группа, одетая в белые халаты, под цвет снега, расположилась на невысокой возвышенности. Здесь нам необходимо было провести весь день, чтобы осмотреться и выбрать удобный участок для диверсии.　

Дул колючий пронизывающий ветер, стегая в лицо снежной крупой, выбивая из глаз слезы. За день мы так промерзли, что нижняя челюсть ходуном ходила. Наши лица от холода приняли синий оттенок. Чтобы как-то согреться, ребята перекатывались, лежа на снегу, с живота на спину и обратно. Но самое главное — нам нужно было следить за движением немецких поездов. Хотелось выбрать такой участок пути, где поезд шел бы с наибольшей скоростью. Каждый знает: выше скорость — больше эффект крушения. За день в обе стороны прошло несколько составов. Мы установили, что наибольшую скорость развивают поезда при выходе из выемки, когда идут со стороны Себежа на фронт. Место удобное, но нас смущало одно — рядом казарма с десятками солдат охраны. Мы видели, как входили и выходили из нее патрульные группы с овчарками. Дело между тем шло к вечеру. Как быть? После некоторых прикидок решили подрывать эшелон у выемки вблизи казармы.　

— Если взорвем здесь, то разбитые вагоны закупорят выемку. Пусть фашисты попробуют извлечь их оттуда, — заключил Виктор Соколов.　

— Да, это, пожалуй, лучше, чем пустить поезд под откос, рассудил Петя Бычков.　

— И кобыздохи ихние — псы остроухие не учуют нас. — стараясь улыбнуться посиневшими губами, говорил Вася Ворыхалов. — Немцы наверняка не мыслят даже, что партизаны осмелятся взорвать поезд у них под носом.　

Итак, решено было действовать у выемки.　

Начало смеркаться. Теперь мы могли встать во весь рост. Линия хорошо просматривалась. Видно было, как прохаживались патрули. Слышались голоса немецких солдат.　

Поглядывая на казарму, белокурый паренек Эдуард Талин посоветовал:　

— Командир, давай так взорвем эшелон, чтобы он сойдя с рельсов, раздавил и казарму с охраной.　

— Правильно. Вот будет здорово! — в два голоса поддержали Володя Соловьев и Леша Федоров.　

Такая мысль всем понравилась, но осуществить ее не удалось. Поезд тогда рухнул не в ту сторону.　

Когда стемнело, мы подошли поближе к линии. У нас все было отлажено. Каждый знал свою роль: кто подкладывает взрывчатку, кто протягивает шнур к взрывателю, кто при появлении паровоза дергает этот шнур, кто прикрывает подрывников на случай их обнаружения патрулями и так далее. Главный исполнитель диверсии Виктор Соколов поцеловал взрыватель: сработай, милок, безотказно!　

И вот наступил ответственный момент. Наш слух и зрение напряжены. Каждому скорее хочется услышать шум поезда, а его все нет и нет. Проходит час, полтора. Порою порыв ветра принимается за шум поезда — ребята встают, готовые приняться за работу. И вот наконец-то мы все отчетливее слышим противный писклявый гудок вражеского паровоза. Вот уже слышен и приближающийся шум поезда.　

Состав совсем близко. Пора начинать работу.　

Василий Ворыхалов бежит с увесистым пакетом взрывчатки к линии, кладет тол у рельса, Владимир Соловьев — Академик — вставляет взрыватель, Эдуард Талин протягивает к нему шнур. Теперь дело за Виктором Соколовым. Он пропустит платформы с балластом, что прицеплены впереди паровоза, и дернет под паровозом. Мы не сводим глаз с пути. Как и следовало ожидать, в воздухе повисли осветительные ракеты, раздались автоматные очереди. Это немецкие патрули отпугивают партизан.　

Пышущим жаром и дымом паровоз стремительно выкатывается из выемки. Подобно молнии сверкнула желтоватая вспышка огня, раздался громкий взрыв, за ним скрежет металла, грохот, лязг… Зрелище неописуемо волнующее. Ко мне подбегает Виктор Соколов. Сматывая на руку шнур, он радостно восклицает:

— Все в порядке!　

— Вижу, — отвечаю я.　

На радостях мы обнимаемся с ним и тут же всей группой уходим прочь от железной дороги. Там, как ни странно, воцарилась минутная тишина. Охрана ошеломлена. Но вот через две-три минуты в воздух взвилось сразу несколько ракет, заработали пулеметы и автоматы. Сотни трассирующих пуль понеслись во все стороны. Это патрули пришли в себя. Они злобно строчили по невидимым целям.　

— Пусть беснуется враг, — сказал Володя Соловьев.　

Первый короткий привал сделали в километре от железной дороги. Под прикрытием леса приводим себя в порядок. Виктор Соколов прячет в вещевой мешок смотанный шнур, которым выдергивал чеку взрывателя. Второй номер пулемета Алексей Федоров бережно перекладывает круглые, похожие на сковороды диски с патронами. Коля Маленький смахивает снег с ручного пулемета. Эдуард Талин спрашивает Поповцева:　

— Павел, ты установил там кол с портретом Гитлера?　

— А то как же, — отвечает Павлик.　

Мы представляем себе, как вознегодуют фашисты, когда, растаскивая разбитые вагоны, вдруг увидят своего улыбающегося фюрера с язвительной надписью.　

Совершив диверсию, мы всю ночь петляли по перелескам, запутывая следы, чтобы избежать возможной погони.　

Когда совсем рассвело, зашли передохнуть в одинокий домик к знакомому пожилому латышу. Хозяин, как всегда, встретил нас радушно. Он сразу захлопотал возле старенького самовара, принялся готовить небогатую закуску, а сам на ходу рассказывал о новостях.　

Дом латыша стоял на возвышенности у небольшого леса. Из окон далеко просматривалась холмистая, покрытая еще неглубоким снегом местность. Едва мы уселись за стол и успели выпить несколько глотков чаю вприкуску с сушеными кусочками сахарной свеклы, как увидели вдали большую группу всадников, едущих от железной дороги. Всадники и их кони одеты в белые маскхалаты. Мы насчитали более сотни верховых.　

— Это Мартыновский едет со своей бандой, — догадался Эдуард Талин.　

Конники приближались. Мы знали, что всего в двух　километрах отсюда, в деревне Виселки, стояли партизаны отряда Бабанина, группа Подгорного, а чуть дальше — бригада Марго, отряд Рыбакова и наша бригада.　

— Ну что, ребята, ударим по предателям? — спросил я.　

— Обязательно, — сказал пулеметчик Коля Иванов.　

Выбрав пригорок с сохранившимся на нем фундаментом от сгоревшей постройки, мы залегли. Ждать пришлось недолго. Лжепартизаны быстро сближались с нашей засадой. Впереди мчались три всадника.　

— Разведка. Красиво скачут, — сказал Павел Поповцев.　

Леша Федоров, приготовив запасной диск, сказал пулеметчику Иванову:　

— Коля, стреляй метче. Не жалей патронов.　

— Ладно, — хмуро ответил тот.　

Вражеские разведчики миновали неглубокий овраг и, дико улюлюкая и свистя, выскочили на равнину. Всадники были уже рядом. Припавший к пулемету Коля выпустил очередь, вторую… Первый всадник кубарем рухнул вместе с лошадью, второй взмахнул руками, затем скорчился в седле и медленно свалился на дорогу. Третьего испуганная лошадь унесла обратно.　

— Молодец, — похвалили мы Николая.　

В это время основная лавина противника рассыпалась по оврагам. Бандиты спешно искали удобную позицию для атаки. Они засекли место, откуда стрелял наш пулемет, и прошло немного времени, как вокруг нас вздыбились фонтаны земли и снега. Мы ответили, но вызвали на себя еще более мощный минометный огонь. Прибежал хозяин-латыш. Он, с тревогой указывая в сторону, крикнул:　

— Вас окружают!　

Старик был прав: нас обходили с двух сторон. Чтобы не оказаться в ловушке, мы вынуждены были отходить к лесу. Лжепартизаны это заметили. Человек двадцать верховых бросились за нами в погоню. Они нагнали нас прежде, чем мы достигли ближнего сосняка. Всадники не стреляли. Они кричали:　

— Стой! Стой! Сдавайтесь!　

Им хотелось взять нас живьем, но приблизиться к нам они боялись.　

Лжепартизаны сопровождали нашу группу до деревни Виселки. Она оказалась пустой: Бабанин с Подгорным ушли, жители, услышав приближающуюся стрельбу, поспешно скрылись в ближайшем лесу. Предатели наседали. Через　несколько минут из сосняка показались основные силы их отряда. Противник, рассредоточившись мелкими партиями, осторожно подходил к деревне.　

Мы решили уйти, потому что бой не мог принести успеха. Дальше Виселок бандиты нас не преследовали. Они сожгли несколько изб и умчались куда-то. Это была наша последняя встреча с опасным врагом.　

Вскоре мы получили сообщение из Себежа, что отряд Мартыновского отправили на север, в сторону Пскова. Предполагали, что Мартыновский повез банду в свои родные места, под город Лугу, откуда и начинался ранее ее кровавый путь.　

Наши радисты не замедлили связаться с Центром, чтоб предупредить ленинградских партизан о коварном отряде. Банда провокаторов совершила немало коварных дел на Псковщине. Отсюда лжепартизаны перекочевали в Белоруссию, а затем в Польшу. Там эти озверевшие подонки перегрызлись между собой. Сподручный Мартыновского Решетников застрелил вожака шайки. В начале 1945 года бандиты попали в руки наступавших бойцов Советской Армии и были приговорены судом к расстрелу.

Боевые будни

Шла третья военная зима. Наши бойцы пообносились и командование бригады обратилось в Центр с просьбой обеспечить нас обмундированием. Радисты Сергей Курзин, Павел Куликов и Михаил Кудрявский вскоре порадовали нас. Нам велено было найти удобное место для приема самолетов. Здесь уж мы приложили все свое старание. Выбрали хорошую площадку, расчистили ее, приготовили огромные кучи хвороста для костров и сообщили об этом на Большую землю. Днем и ночью на подступах к аэродрому выставляли боевые заслоны, чтобы в случае посадки самолетов не допустить к ним противника. Бригадная разведка тоже не дремала, она кружила возле вражеских гарнизонов и зорко следила за дорогами.　

Как нарочно, в первую же ночь ожидания самолетов поднялась злейшая пурга. Несмотря на это, дежурство на аэродроме не прекращалось.　

Так продолжалось три ночи. Вьюга с визгом облизывала окна. На землю густо валил снег. На утро четвертого дня буран стал утихать. Ветер заметно устал и нехотя гнал поземку.

В стылом небе сквозь разорванные кудлатые тучи выглянуло робкое бледно-оранжевое солнце. 　

— Вот сегодня обязательно прилетит, — убежденно сказал начальник штаба Венчагов.　

Ребята складывали кучи хвороста для костров. За это время их не раз поджигали, а потом забрасывали снегом.　

В тот момент, когда мы собрались идти обедать, кто-то из партизан зычным голосом вдруг крикнул:

— Жужжит!　

— Я тебе пожужжу, — пригрозил ему Назаров. Но это время многие уловили шум приближающегося самолета. 　

— Летит! Летит! — закричали кругом.　

Из облаков вынырнул советский бомбардировщик.　

— Это не к нам, — провожая самолет взглядом, сказал парторг Михаил Кудрявский.　

Однако бомбардировщик развернулся, спустился пониже и еще раз пролетел над нашим полем.　

— Костры! — крикнул комбриг.　

Ватага партизан бросилась наперегонки к кучам хвороста. Задымила одна куча, вторая — и вскоре обе сигнальные полосы полыхали большим огнем.　

Бомбардировщик стал делать гигантские круги. Очевидно, летчики рассматривали площадку. Самолет заметили в близлежащих деревнях и в недалеких вражеских гарнизонах. Всюду на улицы высыпал народ.　

Бомбардировщик еще раз пролетел над кострами и, развернувшись, стал сбрасывать груз. Три мешка медленно спускались на парашютах, а четвертый со свистом устремился вниз и шлепнулся на землю. Мешок лопнул, а его содержимое — концентраты, патроны, медикаменты — превратилось в кашеобразное месиво. Среди этого груза оказалась и необычная посылка-сюрприз. Товарищи с Большой земли послали нам канистру спирта. Канистра разбилась от удара, и драгоценная влага небольшой лужицей поблескивала на мерзлом грунте. Земля быстро поглотила спирт. Кто-то, оказавшийся в числе любопытных, от сожаления аж вздохнул.　

Бомбардировщик сбросил на парашютах еще два мешка, но их так далеко занесло, что они чуть не угодили к немцам.

Мы привезли багаж в деревню и под любопытными взглядами партизан стали осторожно распечатывать мешки. Там были валенки, маскировочные халаты, патроны, крупа, взрывчатка. Все, что мы просили, только очень мало. Нужно было в три раза больше.　

При распаковке одного из брезентовых тюков мы к всеобщей радости обнаружили письмо экипажа бомбардировщика. На тетрадном листке карандашом было написано: 　

Это письмо долго ходило из рук в руки. Оно согревало нас.　

В этот день самолет больше не прилетел. Ночью мы также не дождались его, а через сутки получили радиограмму: «Грузов не ждите».　

— Ну что ж, и на этом спасибо, — сказал Назаров.　

В зоне наших действий помимо Себежского района был другой не менее важный район — Опочецкий. Он являлся опорным пунктом 16-й немецкой армии. Через город Опочку проходило важное в стратегическом отношении шоссе Ленинград — Киев, а также железная дорога Идрица — Псков, которую партизаны постоянно выводили из строя.　

Учитывая шаткое положение на фронте, гитлеровцы решили построить здесь оборонительную полосу под названием «Пантера». Ее строительство привлекло внимание советского командования, а поэтому мы решили перебраться восточнее в деревню Бокланицу, — оттуда удобнее было вести разведку.　

В этих местах, вокруг урочища Лоховня, сосредоточились многие калининские бригады и отряды. Главным хозяином этой зоны считалась 5-я партизанская бригада Марго. Ее комиссар Андрей Семенович Кулеш являлся секретарем Себежского подпольного райкома партии, и всюду, куда бы мы ни пошли, чувствовалась благоприятная работа коммунистов. Контролируемая партизанами местность была разграничена на участки во главе с комендантами. По их рекомендации во всех деревнях назначались старосты из числа преданных Советской власти людей. Общее руководство поддержанием порядка в партизанской зоне райком партии возложил на секретаря Себежского райисполкома Павла Силантьевича Васильева. Таким образом, он стал исполнять роль председателя подпольного исполкома.　

Члены бюро райкома, и особенно его секретарь Кулеш постоянно проводили политическую работу среди населения. Агитаторы знакомили местных жителей со сводками Совинформбюро, читали газеты, вели беседы, направленные на неустанную борьбу с врагом.　

Большой вклад в политическую работу вносили коммунисты 4-й бригады, дислоцирующейся здесь же. Ее неутомимый отважный комиссар Владимир Николаевич Вакарин умел убедить и вдохновить людей.　

Навсегда останется в памяти солнечный декабрьский день сорок третьего года. Георгия Богданова, Сергея Курзина, Виктора Соколова, Альберта Храмова и меня принимали в партию. Не только у нас, но и у всех присутствующих торжественное настроение. Стол в штабе покрыт красной материей. К нам в бригаду прибыли секретарь подпольного райкома партии Кулеш и члены бюро райкома. За столом сидели Марго, Назаров, Новиков, Венчагов и наш парторг Михаил Кудрявский. Мы, волнуясь, рассказывали короткие автобиографии, отвечали на вопросы. После приема вся бригада поздравила нас. Было приятно сознавать, что здесь, в тылу врага, нам посчастливилось стать коммунистами. Нам, молодым партизанам, было оказано большое доверие, и мы гордились этим.　

Помню, когда все вышли на улицу, ко мне подошел невысокого роста мужчина. Его лицо было знакомо, но я не мог вспомнить, где встречался с ним.　

— Не узнаешь меня, парень? — сказал он с улыбкой.　

Это был участник рейда 2-й особой бригады Освальд Андреевич Югансон. С ним вместе нам пришлось быть в тылу противника в первую зиму войны. Мы вспомнили легендарного командира Литвиненко и его боевых товарищей.　

Теперь Освальд Андреевич воевал в бригаде Марго. Он тепло поздравил меня с вступлением в партию и, пожелав скорой победы над врагом, сказал:　

— Так держать!　

Командование нашей бригады приступило к осуществлению разведработы в наводненном гитлеровцами Опочецком районе.　

В десяти километрах к северу от Бокланицы, на границе Себежского и Опочецкого районов, на возвышенности, в небольшой деревне Острилово, расположился немецкий гарнизон. Неизвестно, из каких соображений немцы выбрали эту деревню, находящуюся в стороне от больших дорог и других гарнизонов. Непонятны нам были и задачи этого гарнизона. Противник возвел там укрепления, оборудовал дзоты, бункера, опоясав все это колючей проволокой. Засевшие здесь гитлеровцы никаких действий против партизан не предпринимали. Более того, когда днем партизанам случалось проходить по открытой местности вблизи Острилова, противник молчал. Посмеиваясь, мы прозвали этот гарнизон «сонным царством». Сведения о нем поступали отрывочные, но вскоре стало известно, что основной состав гарнизона — австрийцы.　

Опекать «сонное царство» Назаров назначил Михаила Кудрявского. Боевую поддержку ему должен был обеспечить отряд Лопуховского.　

Сан Саныч, узнав об этом, посмеялся:　

— Пойду будить спящих фрицев.　

Наш политрук Георгий Богданов с группой бойцов направлялся непосредственно к городу Опочке. С ним шли Николай Орлов, Евгений Иващенко, Владимир Соловьев, Евгений Козлов, Владимир Комков и Эдуард Лайзан.　

Богданов только на днях вернулся с разведгруппой из-под Идрицы. Он принес данные о немецких частях, расквартированных в поселке и военном городке, а также о наличии самолетов на идрицком аэродроме. В этом ему помогли подпольщики, связанные с местным отрядом, который возглавлял опытный командир Иван Константинович Никоненок.　

Выполняя боевое задание, горячий по натуре Георгий Богданов, увлекшись разведкой, пренебрег своей безопасностью и чуть было не угодил в гестаповский застенок в Идрице, который фашисты окрестили «отелем «Воркующий голубь». Богданову самому захотелось взглянуть на вражеские бомбардировщики, укрытые под соснами на краю летного поля. Когда партизаны подходили к цели, у поселка Верхний Мост их заметили гитлеровцы. Немцы не стали стрелять, а попытались захватить горстку храбрецов. Помог им случай: откуда-то вынырнувший мальчишка предупредил партизан о грозящей опасности, и они едва успели унести ноги.　

И вот новое задание.　

Богданову ставилась нелегкая задача: найти по адресам подпольщиков, оставленных в начале войны, наладить с ними контакты и, действуя с учетом обстановки, попытаться внедрить советских патриотов в созданные немцами административные учреждения и военные формирования.　

Анатолию Нейману, недавно раненному в руку, поручалось добыть сведения о вражеском гарнизоне в селе Глубоком. Там кроме роты вермахта расположилась, укрывшись в особняке, обнесенном глухим забором какая-то секретная служба СС или СД.　

С ним уходили Сергей Алексеев, Федор Шилин, Борис Годин, Виктор Корольков и наша славная разведчица Тася Васильева.　

В один из дней была поставлена задача и мне с группой партизан. Мы должны были проверить район станция Ессеники — Мякишево и асфальтированное шоссе на участке Мякишево — Алоль. Дошел слух, что гитлеровцы подтянули свежие части, начали там какое-то строительство.　

Со мной пошли Петр Бычков, Павел Поповцев, Эдуард Талин, Василий Ворыхалов, Николай Иванов, Алексей Федоров, Игорь Чистяков, Борис Ширяев, Василий Беценко, Андрей Пятницын, Петр Иванов, немцы-перебежчики Адольф и Иозеф, а также другие партизаны.　

Ночью отряд приблизился к железной дороге Идрица — Псков. Впереди, уминая глубокий сугроб, осторожно двигались разведчики Бычков, Талин, Ширяев вместе с Адольфом и Иозефом. Вдруг в ночной тишине раздалась автоматная очередь. С железнодорожного полотна донесся крик вражеского патруля.　

Мы припали к земле. Залегла и наша разведка. Только среди разведчиков маячила на снегу чья-то одинокая фигура. Наблюдая, мы заметили, как возле нее поднялась еще одна. До нас донеслись шлепки и приглушенный голос:　

— Хинлэген! Ложись!　

Тогда мы поняли: Адольф учит Иозефа правилам перехода через железнодорожную линию, охраняемую немцами.　

Патрульная служба, по-видимому, услышала шорох и на авось открыла огонь. Автоматная очередь и окрик немецкого солдата, раздавшиеся с линии железной дороги, ненадолго задержали нас. Мы свернули немного вправо и перешли на другую сторону полотна.　

К утру погода переменилась. Подул сильный ветер. Завыла вьюга. В течение двух суток наш отряд кружился возле станции Ессеники. Жители деревень сообщили нам, что немцы собираются строить железнодорожную ветку, для чего завезли рельсы, шпалы и стрелочные крестовины. Гитлеровцы, видимо, замышляли строительство какого крупного объекта.　

На дороге Ессеники — Мякишево из-за больших снежных заносов движение немецких машин приостановилось. Мы осмотрели трехкилометровый участок большака, проходившего по лесной, пересеченной оврагами местности, и нашли, что участок очень удобен для засады.　

День мы провели в лесу. Дождавшись темноты, выбрались на санную дорогу. Она пролегала по берегу озера Велье, где стужа гуляла вовсю. Даже быстрая ходьба не согревала. Ветер гнал с озера снежную крупу, обжигал лицо, забирался и шарил холодной ощупью под одеждой. Несмотря на холод и темень, ребята пробовали шутить.　

— Борьке-Кочешку такая завируха нипочем. Он к своей кухвайке меховой воротник пришив, — смеялся Беценко над Ширяевым.　

— А Коле Маленькому аж жарко. Он вчера смастерил себе жилетку на рыбьем меху. Теперь идет нараспашку, и грудь колесом, — хохотал Ворыхалов.　

Ершистый, смелый пулеметчик Николай Иванов, шагавший молча впереди добродушного Васи Ворыхалова, как будто только этого и ждал.　

— На хрена волку жилетка — по кустам ее трепать? — сказал Коля и, довольный, добавил с десяток не подходящих для печати слов.　

Что касается одежды, то партизаны действительно шли на всякие хитрости, чтобы уберечь себя от холода. Как говорится, голь на выдумки хитра. К фуфайкам пришивали овчинные воротники, прилаживали к подкладке кусок полушубка, пытались удлинить стеганку.　

Самым экипированным в эти холодные дни был, пожалуй, Петя Зеленый. Он единственный владел полушубком, правда, поношенным и залатанным. Полушубок до этого сменил не одного хозяина. Сначала его отобрал немец у крестьянки, с убитого немца полушубок попал к партизану, но, когда тот погиб, полушубок захватил другой немец, и вот совсем недавно, в бою у деревни Борисенки, Петя снял его снова с убитого гитлеровца. Полушубок у Пети был подпоясан немецким ремнем, на алюминиевой бляхе которого читалась надпись: «Гот мит унс» — «Бог с нами».　

К утру мы подошли к асфальтированному шоссе Пустошка — Опочка. Было еще темно, и машины не ходили. Немцы боялись партизан в темное время. Когда рассвело, мы с Игорем Чистяковым и Борисом Ширяевым приблизились вплотную к дороге, чтобы понаблюдать за вражескими перевозками. Автомобили шли колоннами в обе стороны. Мимо нас мчались грузовики и лимузины, автобусы и крытые брезентом фургоны. Изредка проползали бронемашины с белыми крестами на броне.　

В полдень в сторону Опочки прошла вереница фашистских тягачей с пушками. Среди них наше внимание привлекли огромные длинноствольные орудия на гусеничном ходу. Они двигались тяжело и медленно.　

— Это «фердинанды», — настороженно проговорил Чистяков.　

— Откуда ты знаешь? — спросил Ширяев.　

Нам приходилось слышать об этих немецких пушках, на которые фашистские вояки возлагали большие надежды. В газетах часто упоминались устрашающие названия грозного оружия — «тигр», «пантера», «фердинанд». Появление на этом участке фронта новой техники могло что-то значить.　

Во второй половине дня к шоссе подошли остальные ребята. Мы намеревались подстеречь возле деревни Максим Погост легковую автомашину, обстрелять ее, взять в плен офицера или, в крайнем случае, воспользоваться штабными документами. Ждать пришлось долго. Машины шли колоннами, и бить по ним было рискованно. Лишь к вечеру движение стало реже. Наконец со стороны Опочки появилась легковая машина. Когда она поравнялась с нами, партизаны короткими очередями ударили по двигателю и колесам. Автомобиль запетлял и уткнулся в сугроб. В это время на дороге показалась колонна немецких грузовиков. Немцы слышали стрельбу и теперь, увидев перевернутый автомобиль, поняли, в чем дело. Над нашими головами засвистели пули. Мы вынуждены были уйти в глубь леса.　

Когда стемнело, отряд вышел на санный след, который вывел нас к деревне Гаврильцево. Решили сходить туда в разведку. Мы условились выдать себя за немцев и власовцев. В деревне было спокойно. Постучали в избу, где горела керосиновая лампа.　

— Керосин палят, не иначе, как семья полицая здесь обитает, — сказал Петя Бычков.　

Злобно залаяла собака, а потом дверь отворила женщина.　

— Наши германские солдаты есть в деревне? — спросили мы.　

— Были днем. Ушли в Вербилово.　

— Матка, давай хлеб, масла, — сказал Иозеф.　

— Заходите, заходите, дорогие гости, — угодливо заговорила хозяйка.　

Бычков угадал: дом, куда мы попали, принадлежал полицейскому. Встретившая нас женщина, жена предателя, приняв нас за гитлеровцев, рассказала, что ее муж служит в Алоле и по воскресеньям наведывается домой.　

— Зря сегодня не воскресенье, а то бы мы облобызались с ним, — подмигнув нам, сказал Ворыхалов.　

— Теперь, слава богу, будет приезжать чаще.　

— Это почему же?　

— А вы разве не знаете? В наш район едут казаки. Они перевешают всех партизан, и нам некого будет бояться.　

— Какие казаки?　

— Ваши, власовские.　

Пока мы расспрашивали хозяйку, в избу вошел Иозеф обшаривший с карманным фонарем двор.　

— Комендант, — сказал он, обращаясь ко мне, — там маленькая карофка. Закуска, закуска…　

Мы не сразу поняли, в чем дело. Адольф, перебросившись с Иозефом несколькими фразами, растолковал нам, о чем говорил его друг. Оказалось, Иозеф увидел в хлеву теленка, которого он и надумал превратить в закуску. Узнав о намерении немца, хозяйка возмутилась:　

— Как же так, пан камрад, мой муж служит вам, а ты хочешь забрать теленка…　

— Молчать! Доннерветтер![2] — зыкнул на нее Адольф.　

— Мы вот ему послужим, — поднес кулак к ее носу Поповцев.　

— Сегодня вы нам служите, а завтра будете служить большевикам да партизанам. Знаем мы полицейское отродье!　

Теленка мы, конечно, не тронули. А что касается крепкого разговора с женой предателя, то сделали мы это умышленно: пусть подумает со своим муженьком, фашистским прихвостнем, стоит ли служить гитлеровцам.　

На другой день утром мы остановились в деревне Данилово, в которой было всего восемь домов. Выставив часовых, улеглись спать. Тем временем Адольф с Иозефом взяли у хозяйки мешок и тихо, чтобы нас не тревожить, вышли из дома в поисках пропитания. В одном из дворов Иозеф увидел гулявшую курицу и пытался ее поймать. Бедная хохлатка от страха вылетела на улицу. Вскинув автомат, Иозеф дал по ней очередь из шмайсера.

Услышав выстрелы, мы моментально выбежали из избы. Заметив нас, Иозеф растерялся и выпустил из рук добычу. Ему крепко досталось от партизан за вредную самодеятельность.　

Вскоре в Данилово пожаловал вражеский лазутчик — придурковатый на вид парень лет двадцати двух. На допросе он сначала утверждал, что шел к своей невесте, но, когда Павел Поповцев поговорил с ним один на один, признался, что послан немцами узнать, кто здесь стрелял.　

Оказалось, вражеский гарнизон находился от нас недалеко. Мы понимали, что немцы, прежде чем напасть, попытаются узнать о наших силах, а поэтому пришлют сюда еще человека. Так и вышло. Во второй половине дня они подослали к нам женщину под видом нищей.　

— Зачем пришла? — спросил у нее Поповцев.　

— Немцы послали, — откровенно призналась она. — Сперва парня направили, а потом меня заставили идти.　

— Много там немцев?　

— Человек двести.　

До вечера в деревню больше никто не пришел. Гитлеровцы, видимо, поняли, что посылать к нам людей — пустая затея.　

Женщину мы решили перед своим уходом отпустить. А как быть с парнем? По законам войны его следовало расстрелять как шпиона. Но ведь он умственно неполноценный.　

— Что делать с тобою, жених? — спросил Чистяков.　

— Мне домой надоти, — ответил парень.　

— Тебя расстрелять треба, а ты домой тикать поспешаешь, — возмутился Вася Беценко.　

— Меня расстрелять? Я больше сюды не пойду. Я лучше тому немцу глаз выколю.　

Партизаны засмеялись.　

— Ладно, жених, иди и вырви глаз тому фашисту. А к нам больше не являйся, иначе получишь девять граммов свинца, — сказал Поповцев.　

— Ладно! — крикнул, убегая, парень.　

Ночью наша группа подошла к деревне Курилово. На закрайке леса мы остановились. Вдали чернели избы. Кто-то из ребят заметил мелькнувший огонек. В сознание вселилась тревога.　

— Командир, давай перекурим, — предложил Петр Бычков.　

Укрывшись в сосняке, мы устроили короткий привал.　

Когда подошли к первой избе и постучали, вышел напуганный дед. Он догадался, что мы партизаны.　

— Чего дрожишь, дедушка? — спросил Эдик Талин　

— Ой, мальцы. У меня три минуты назад стояли немцы. Они держали здесь засаду против вас.　

— Много их было? — спросил я.　

— Много. С пулеметами.　

— Куда пошли?　

— Вроде к Гужову направились.　

— Это мне надо сказать спасибо, что не напоролись на засаду. Я предложил перекурить, — высказался Бычков.　

Да, иногда спасали жизнь и такие, казалось бы, пустяковые моменты. Засада — дело страшное, не позавидуешь даже врагу попасть под ее неожиданный, губительный огонь.　

В эту ночь мы постарались обходить стороной населенные пункты, расположенные вблизи железной дороги.　

Сведения о строительстве железнодорожной ветки, движении вражеской техники, а также о прибытии «казаков» в дальнейшем были перепроверены и доложены командованию.　

Михаилу Кудрявскому с Александром Лопуховским в скором времени удалось связаться с австрийцами из гарнизона Острилово. Те соглашались на нейтралитет, отказавшись перейти на сторону партизан до более благоприятного времени. Они выдвинули условие: «Нас не трогай — мы не тронем». Этот неписаный договор, как ни странно, в последующем выполняли аккуратно обе стороны.　

Анатолию Нейману пришлось неоднократно побывать в селе Глубоком, где за глухим забором немцы разместили один из филиалов разведывательно-диверсионной школы. Его курсанты в количестве восемнадцати человек готовились для заброски в советский тыл. Нейману предстояло выяснить их клички, приметы и, самое главное, время и район выброски. Задача была не из простых.　

От Георгия Богданова пока сведений не поступало. По времени от него должен был прибыть связной, но он почему-то не появлялся. Назаров тревожился: не случилось ли чего с ребятами?　

Все мы стали тоже беспокоиться о товарищах.　

Однажды к нам в Бокланицу пришли женщины — жительницы села Томсина. Село это каратели сожгли дотла. Кроме печных труб, торчащих из-под снега, да одинокой полуразрушенной церкви, ничего не осталось. Мы часто проезжали мимо пепелища и никогда не думали, что здесь мог кто-то обитать. Но люди, чудом оставшиеся в живых, укрылись под церковью, в тесных, сырых и темных склепах　

Склепы случайно обнаружил Лопуховский. Проезжая мимо церкви, Сан Саныч услышал доносившийся из подземелья плач ребенка. Он остановил лошадь, подошел ближе прислушался и крикнул:　

— Эй, кто здесь прячется, выходи!　

Из черного проема вышел старик, истощенный до предела.　

— Чего надо, сынок? — спросил он, протирая драным рукавом слезившиеся, отвыкшие от дневного света глаза.　

— Ты как попал сюда, отец?　

— Судьба загнала, сынок. Я не один здесь. Нас человек пятнадцать. Мал да стар собрались под святым местом, вот и ждем кончины своей. Зайди посмотри, как мы живем, — позвал старик Лопуховского.　

Сан Саныч вошел и не сразу разглядел при тусклом свете лучины обитателей необычного жилища. Встретивший Лопуховского дед оказался единственным мужчиной среди них. Детишки, мал мала меньше, боязливо выглядывали из-за материнских юбок.　

— Угостить-то тебя нечем, сынок. Живем хуже нищих. Кроме мерзлой картошки, ничего нет, — говорил старик. — Видишь, и сам-то я согнулся, как старый крест на кладбище.　

— А почему вы сидите тут? Идите к нам в Бокланицу, там вас приютят, — сказал Лопуховский.　

— Нет, сынок, мы пробовали скитаться. Только придем куда, а там, глядишь, каратели: жгут, грабят, стреляют. Лучше уж здесь, на месте сидеть. Воля не наша. Хоть бы Красная Армия скорее приходила.　

Лопуховский пообещал помочь этим людям. И вот теперь они пришли.　

— Нам Сашу-моряка, — сказала часовому одна из женщин.　

Пришедших пригласили в штаб бригады. Назаров приказал выдать жителям склепа несколько буханок хлеба, мешок муки и килограмм соли — все, чем мы могли поделиться в то время.　

Партизанские владения в северной части Себежского района были обширны, но настолько истерзаны частыми набегами гитлеровских карателей, что редко можно было встретить не тронутую огнем деревню. Гитлеровцы жгли, грабили, убивали. Оставшиеся в живых ютились в холодных, сырых землянках. Люди не имели ни хлеба, ни соли.　

Мы тоже стали испытывать продовольственные затруднения. Решено было послать группу партизан на заготовку продуктов в менее разоренные районы, но осуществить это мероприятие помешали каратели. Они явились к нам в Бокланицу ранним утром, когда было еще темно. Хватая на ощупь оружие, мы выбежали на улицу. Каратели уже успели подойти вплотную к деревне. Несколько осветительных ракет рассеяли утренний сумрак. Мы не видели гитлеровцев, стреляли, ориентируясь по ракетчикам. Немцы усилили огонь по деревне. Выставив вперед прикрытие из автоматчиков, бригада, отстреливаясь, стала отходить группами по огородам к оврагам. Когда рассвело, мы успели занять оборону на поросшей мелким кустарником высотке. В оставленной деревне горели избы. Густой дым низко стлался по земле, скрывая противника. Около десяти часов утра справа и слева были замечены скопления вражеских войск. Немцы открыли артиллерийский огонь. Мы обстреляли ближние цепи неприятеля и отошли дальше, к лесному массиву.　

— Много их, черт побрал бы, — поправляя кубанку, сказал Назаров. — Давайте посоветуемся, куда двинем.　

Стрельба между тем не утихала. Особенно жаркие бои разгорелись справа от нас, у сожженной деревни Горюшино, и слева, возле Костучихи. Там сражались бригады Марго, Гаврилова, Буторина и Халтурина. Временами слышались глухие разрывы мин и громовые залпы вражеских орудий. Посвистывали пули и над нашими головами.　

Мы решили занять оборону возле деревни Афанасьева Слобода, а в случае чего отойти к Заварзину — деревне, расположенной на берегу реки Веть.　

Неожиданно в наше расположение прискакали верхом на конях трое разведчиков из бригады Гаврилова.　

— Эй, парень, здравствуй! — узнав знакомого, крикнул я.　

— О, москвичи! — обрадовался он.　

Это был разведчик 3-й бригады Владимир Заболотнов, тот, который, уйдя от карателей, встретился нам осенью на дороге Рудня — Осына. Владимир объяснил, что командир бригадной разведки Григорий Батейкин послал их узнать обстановку в районе Томсинского большака. Два отряда их бригады под командованием Ивана Либы　и Ивана Чернова вступили в бой с карателями у деревень Ямищи и Костучиха, бригада же во главе с Гавриловым расположена на территории Матвеевского сельсовета в деревнях Стаклина Гора, Лопатино и Фетьково.　

— Мы сейчас быстро доскочим с Кореховым и Пузиковым до Симанова. Там должен находиться отряд Щербины из бригады Марго.　

— А я с вами тоже встречался. Помните деревню Крепость Сталина возле озера Осына? — не слезая с коня вступил в разговор разведчик Павел Пузиков.　

В это время рядом с нами разорвался снаряд. Над головами полетели комья земли. Недалеко раздались пулеметные очереди.　

— Айда! — крикнул Пузиков, и разведчики умчались вперед.　

— Приготовиться к бою! — скомандовал комбриг.　

Пересеченная местность, поросшая кустарником, скрывала нас от глаз противника, но и мы пока не видели гитлеровцев.　

Ребята выбирали позиции поудобнее. Рядом со мной установил пулемет Василий Беценко, чуть дальше примостился с «дегтярем» Алексей Окунев. В стороне, справа, слышалась ругань Коли Маленького. Он бранил за что-то своего друга Лешу Федорова. Тот, как видно, лег с дисками неправильно. Сзади мне в затылок дышал Петя Зеленый.　

— Сейчас придут, сейчас покажутся, — шептал он.　

Назаров послал Валентина Разгулова с тремя разведчиками к большаку. Через некоторое время вернулись Николай Ершов и Борис Годин.　

— На большаке значительное скопление немцев, — доложил Ершов. — Они, похоже, устанавливают возле Ермоловой Горы пушки. Разгулов с Хаджиевым наблюдают за карателями. Если они повернут сюда, Валентин предупредит.　

Вскоре прибыли Разгулов с Хаджиевым.　

— Идут! Человек двести! — сообщили разведчики.　

Взоры партизан устремились в сторону большака. Вот на фоне темнеющего кустарника показались фигуры гитлеровских солдат, одетых в белое. Они двигались осторожно, редкой цепью. Это, как видно, была разведка.　

— Огонь! — скомандовал Назаров.　

Пулеметные и автоматные очереди застрекотали, сливаясь в сплошной гул. Видно было, как передние ряды карателей попадали на снег. Оставшиеся в живых немцы стали отползать назад, но некоторые из них отстреливались. Но вот стрельба прекратилась.　

— Что, получили по зубам?! — сказал Вася Бертов.　

Однако вскоре немцы открыли минометный огонь и стали обходить нас с двух сторон. Нам пришлось отойти к Стаклиной Горе.　

Вечером встретились с комбригом Алексеем Гавриловым.　

— К нажиму карателей нам не привыкать, — посмеиваясь, сказал он. — Выдержим.　

Командир бригадной разведки Григорий Никанорович Батейкин сообщил нам, что каратели начали прочесывать лесной массив урочища Лоховня. Севернее Томсина враг продвинулся до деревень Адеревы и Острилово.　

— Завтра с рассветом мы их встретим на льду речки Веть, — уверенно проговорил комиссар бригады Васильев. — Пусть знают наших.　

На ночь мы разместились в битком набитых партизанами избах. В течение дня никто из нас не взял в рот ни крошки. Хозяйки хлопотали возле русских печей. Варили щи, картошку, парили свеклу, брюкву. В доме, где разместились наши разведчики, пекли даже ржаные лепешки. Изба наполнилась душистым ароматом хлеба.　

Когда я вошел в дом, то увидел, как десятки глаз нетерпеливо поглядывали на высокую стопку румяных лепешек, которые успела напечь добрая хозяйка. Женщина пекла их на горячих углях в одной сковородке, и дело продвигалось медленно. А Валентин Разгулов решил так: пока не будет испечено каждому по лепешке, не трогать их. В доме остановилось на ночлег больше тридцати человек. Хозяйка уже закончила стряпать, как под окном кто-то громко крикнул:　

— Тревога! Немцы!　

Бойцы бросились с оружием к двери, при этом каждый, прежде чем выбежать, успел схватить лепешку.　

Тревога оказалась ложной. Стали искать виновника. Им оказался Гопа. Ребята прижали его к стенке:　

— Ты чего, плут, панику поднимаешь?　

Гопа виновато оправдывался:　

— Простите, ребята, это я от голода крикнул. Думал, со страха вы забудете про лепешки…　

Гопе, конечно, влетело. Он лег спать голодный. Потом над ним долго смеялись ребята.　

На рассвете следующего дня каратели предприняли наступление на партизанские рубежи со стороны деревень Адеревы и Дубровы. Они подошли к реке Веть и здесь, как выразился накануне комиссар бригады Васильев, «узнали наших». Побросав трупы своих солдат, гитлеровцы откатились обратно. Лишь в полдень, перегруппировав силы, каратели возобновили атаку. Но это уже была робкая видимость наступления. Враг вел огонь с дальних позиций, а приданная ему артиллерия била не по целям, а по площадям. Партизаны от такого обстрела потерь имели мало. Во второй половине дня каратели, преследуемые боевыми группами партизан, поспешно стали отходить по большакам в сторону Идрицы и Себежа.　

Обстановка заставила нас вернуться вновь к латвийской границе. Мы заняли знакомую нам деревню Ноглово. Рядом с нами, в Козельцах, стоял отряд Рыбакова, чуть дальше, в деревнях Машнево, Ломы, Рубаны, расположенных на берегу реки Иссы, дислоцировались отряд Александра Щербины из бригады Марго и отряд Федора Ботова из недавно сформированной 15-й Калининской бригады. Эта бригада была создана по указанию обкома партии в июле на базе партизанской группы. Она предназначалась для деятельности в Пушкиногорском районе. В ее отряды были выделены из первой бригады опытные командиры и комиссары — Ботов, Муравьев, Таланцев и другие товарищи. Возглавил бригаду Дмитрий Александрович Халтурин.　

Мы чувствовали крепкий локоть товарищей по оружию, а поэтому уверенно держались вблизи вражеских гарнизонов, расположенных вдоль латвийской границы и по железной дороге Идрица — Резекне.　

Приближался новый, 1944 год. Всем нам очень хотелось положить на алтарь победы новогодний подарок. Было решено выслать подрывную группу к железной дороге. Комбриг Назаров разрешил возглавить ее мне. Со мной пошли испытанные подрывники: Виктор Соколов, Игорь Чистяков, Борис Ширяев, Василий Беценко, Эдуард Талин, Василий Ворыхалов. Взяли мы с собой и перебежчика Жорку Молева. Он за это время сумел показать себя смелым бойцом. Ребята дали ему кличку Мушталер.　

Как-то за разговором Молев признался, что весной, когда он служил полицаем в Новоржеве, ему пришлось выезжать в село Гривино на выручку немцев, подвергшихся нападению со стороны партизан.　

Мы опоздали, — рассказывал Молев. — Партизаны　разгромили казарму и увели мобилизованных немцами поляков. Видно, опытные были налетчики.　

— Так то ж были мы, — сказал, посмеиваясь, Беценко.　

Молев не сразу поверил, а поверив, удивился такому совпадению.　

Облачившись в белые маскировочные халаты, мы шли старыми тропами к знакомому перегону, расположенному восточнее станции Себеж.　

К утру, когда было еще совсем темно, наша группа приблизилась к железной дороге. Впереди оставалась лишь небольшая деревня Гусево, за ней лесок и наша цель — «железка». Зима в этот год выдалась снежная, и нам, уставшим от ночного похода, не хотелось обходить деревню стороной по сугробам. Решили идти напрямик по санной дороге. Тем более нам и нужно-то было миновать лишь две избы, стоящие на краю деревни. Сверху падал небольшой снежок, было тихо и безветренно. Впереди с автоматами шли Молев и Чистяков. За ними метрах в двадцати шагали мы. Замыкал группу Боря Ширяев. Ему на этом участке пути досталось тащить пудовую ношу взрывчатки. Нам хорошо было видно, как Молев с Чистяковым миновали одинокий сарай, направились по неширокому прогону к избам.　

Вдруг у крайнего дома раздался громкий испуганный оклик:　

— Хальт!　

Молев успел что-то крикнуть в ответ, но автоматные очереди заглушили его слова.　

Часовой оказался не один. Происходила, как видно, смена караула. Мы ответили на огонь немцев и, стараясь уйти от вражеских пуль, метнулись в сторону.　

Едва достигли неглубокого оврага, как в воздух взвились осветительные ракеты.　

Нам повезло. Все мы остались живы.　

— Откуда черт принес немцев? — удивлялся Соколов, осматривая порванный маскхалат.　

Местность беспрерывно освещалась ракетами, недалеко слышались выстрелы. Враги могли организовать погоню. Мы молча двинулись в лес. Просидев весь день на холоде, без сна, вечером мы вновь попытались пробраться к железной дороге, но опять были обстреляны.　

Взорвать эшелон на этот раз не удалось.　

Пришлось с понурой головой возвращаться в бригаду. Неудачи подчас тоже бывали нашими спутниками.　

В канун Нового года состоялось комсомольское собрание. Оно, как и всегда, прошло бурно. Отметили ребят, которые отличились в боевых операциях. Те скромничали, смущенно улыбаясь под взглядами партизан. Но тем, кто в чем-либо проштрафился, крепко досталось. Не обошли здесь и нас.　

Новый год мы встретили тихо. Пожелали друг другу благополучия и скорой победы над врагом, но песен не пели. К этому были причины.　

От политрука нашего отряда Георгия Богданова до сих пор не было никаких вестей. Что-то случилось под Опочкой с ребятами.　

Посоветовавшись, Назаров решил послать туда разведгруппу.　

Здесь, у латвийской границы, обстановка накалялась. Наши разведчики Борис Xаджиев и Николай Ершов получили сведения о готовящейся новой немецкой карательной экспедиции.　

Несмотря на тревожную обстановку, молодость взяла свое: ребята не обошлись без новогодней шутки. В отряде Лопуховского имелась дойная корова. Было решено увести ее к себе. Поздней ночью, бесшумно проникнув в хлев, накрыли корову белыми халатами, напялили ей на ноги рукавицы, чтобы не оставалось следов копыт на снегу, и осторожно повели ее огородами в свой двор.　

Спохватились лопуховцы лишь утром, когда хотели подоить корову. Они гурьбой бросились на розыски, но их Пеструхи и след простыл. Она стояла у нас, заботливо напоенная и накормленная. Мы даже успели попить молочка. Сан Саныч взбудоражил всех.　

— Корову стащили! — кричал он.　

Когда почти все дворы были проверены, Лопуховский пришел к нам.　

— Это вы, наверное, подчудили, — сказал он.　

— Зачем она нам? У нас молоко никто не любит, — серьезно ответил я.　

— Брешешь, Витя.　

— Не веришь — обыщи.　

Лопуховский хотел было уходить, но в это время во дворе замычала корова.　

— Ага! — встрепенулся Сан Саныч. — А это что?　

— Батюшки! — удивились ребята. — Как это она сюда попала?　

Все захохотали, а лопуховцы, чертыхаясь, повели Пеструху на свой двор.　

Опочецкая эпопея

В начале января, когда нами была подготовлена разведгруппа для отправки в Опочецкий район, оттуда явились посыльные Владимир Комков (Фогель) и Эдуард Лайзан. Их появлению все были рады, но ребята оказались настолько измученными, что, коротко поведав нам о делах группы Богданова, тут же улеглись на пол и уснули мертвым сном.　

Как выяснилось, местом своего базирования Богданов выбрал сосновый бор близ села Рясина, в двадцати километрах от Опочки. Там, недалеко от старой мельницы, находили убежище от фашистских карателей местные жители и небольшие партизанские группы.　

Разведоперации проходили довольно удачно. В Опочке работал часовщиком свой человек под псевдонимом Профессор Рыжик. У него была явка, оттуда осуществлялась связь со многими подпольщиками. От него Богданов получил подробный план города с указанием мест расположения немецких войсковых частей и огневых точек. В декабре наши товарищи встретились с подпольщиками Яшиным из Заречья, Зуевым из Наволок, Василием Ивановым из деревни Смешова и Нонной Эрдман из Киселева. От них были также получены сведения о расположении немецких частей в Опочке и о работах на строительстве оборонительной полосы «Пантера». Сразу после Нового года Богданов намеревался вернуться в бригаду, но гитлеровцы выследили разведгруппу. В завязавшемся у деревни Авденково бою Богданов и боец Евгений Козлов были тяжело ранены. Боевым друзьям удалось вынести их и укрыть в лесной землянке. Николай Орлов и Евгений Иващенко срочно начали искать в деревнях перевязочные средства и лекарства. Владимир Соловьев стал за фельдшера.　

Обстановка сложилась трудная. Разведчики знали, что немцы не оставят их в покое. Решили послать двоих бойцов с донесением к нам в бригаду. Как и ожидали ребята, в Рясино нагрянули немцы. Они блокировали лесной массив и начали его прочесывать. Перенести раненых в более безопасное место уже было нельзя. Пришлось оставить их в землянке под присмотром Владимира Соловьева. Укрытие надежно замаскировали.　

Евгений Иващенко и Николай Орлов сумели вырваться из кольца, но, плутая по лесу, они потеряли ориентировку. Морозной ночью, продрогшие до костей партизаны неожиданно для себя вышли к занятому врагом селу Рясину. К счастью, немцы их не заметили. Хозяин одной избы, куда они постучались, предложил им укрыться в сарае с сеном. Мучительно долго тянулась для них эта ночь. Но ребятам повезло: с рассветом немцы покинули село. Иващенко и Орлов вернулись к землянке. Велика была их радость, когда они обнаружили ребят живыми.　

Назаров, учитывая обстановку, принял решение передислоцироваться в район села Рясина. Надо было выручать из беды Богданова и его бойцов. К тому же там, под Опочкой, надлежало собрать сведения о появившемся секретном подразделении противника, а заодно и выявить, в каких масштабах ведется строительство линии «Пантера».　

Отряды стали основательно готовиться к переходу. Мы предвидели, что гитлеровцы будут атаковать нас, а поэтому еще раз проверили оружие и боеприпасы, привели в порядок одежду и обувь.　

Перед нашим выходом в отряде Лопуховского случилось ЧП: бойцы Николай Жуков и Николай Емельянов, напившись пьяными, устроили в одной из деревень дебош со стрельбой. Когда их арестовали, оружия у них не оказалось, видимо утеряли.　

Жуков и Емельянов ранее в боях показали, что не были трусами, но дисциплины они не признавали.　

Учитывая тяжесть содеянного, командование бригады приняло решение расстрелять дебоширов.　

Вечером бригада выстроилась за околицей. Туда привели и Жукова с Емельяновым. Они не предполагали, что так круто обернется дело. Первый с улыбкой подмигивал ребятам, второй подражал ему. Их поставили перед строем. Когда вперед вышли четверо бойцов с автоматами, воцарилась мертвая тишина. Начальник штаба зачитал приговор…　

Тяжело было на душе, но суровый закон войны требовал железной дисциплины.　

Некоторые люди представляют партизана в образе неорганизованного, анархически настроенного человека с бородой и винтовкой. Это глубокое заблуждение. В действительности все обстояло иначе. Ряды народных мстителей состояли в основном из молодежи, а порядок и дисциплина в партизанских отрядах были строжайшими и даже суровыми.　

Морозным январским вечером бригада снялась с места и　двинулась на северо-восток, к Опочке. Шагая по безлесной　возвышенности, мы уловили в звездном небе гул самолетов. Они шли на Идрицу. Вскоре в той стороне, над городом, вспыхнули осветительные шары. Задрожала земля от и взрыва авиабомб. Советские самолеты бомбили железнодорожный узел и гарнизон. Мы невольно остановились, чтобы полюбоваться внушительной иллюминацией. На путях горели эшелоны противника, подобно молнии, вспыхивали разрывы бомб, по небу бегали яркие лучи прожекторов, блистали разрывы зенитных снарядов, и десятки разноцветных трассирующих нитей от вражеских пушек-эрликонов тянулись вверх, стараясь попасть в невидимую цель. А самолеты смело летали над морем бушующего огня, сбрасывая бомбы на вражеский узел.　

В организации налета авиации была и наша частица: ведь это разведчики бригады представили командованию Советской Армии план идрицкого гарнизона　

Стараясь скорее добраться до назначенного пункта, бригада почти без отдыха двигалась по заснеженным дорогам. На пути изредка попадались полусгоревшие деревушки, и мы ненадолго останавливались, чтобы узнать у жителей о расположении неприятельских гарнизонов и их численности.　

К исходу второй ночи бригада приблизилась к шоссе Опочка — Пустошка. Утро застало нас в пятистах метрах от крупного гарнизона противника. Раздумывать некогда — надо действовать быстро. Выдвигаем вперед автоматчиков во главе с Разгуловым. Вместе с ними идут немцы Адольф и Иозеф. В случае необходимости они должны задержать движение вражеского транспорта. Бригада подтягивается вплотную к дороге. Сквозь деревья мы видим, как мелькают проезжающие автомобили, тягачи с пушками. Они движутся бесконечным потоком, и в нас закрадывается предчувствие неминуемого боя. Все ждут сигнала.　

Уже совсем рассвело. И здесь нам повезло. Шум автомобильных моторов на время стихает.　

— Пошел! — звучит команда.　

Преодолевая глубокие сугробы, партизаны бросаются вперед. Миновав укатанную полосу шоссе, мы вклиниваемся в густой ельник и, с треском ломая сухие сучья, не останавливаясь, пробиваемся вперед по снежной целине.　

Все сильно устали, но настроение хорошее: самый опасный рубеж позади. Мы выходим на широкую просеку. Над вершинами деревьев, ярко подрумянивая высокие перистые облака, в морозной дымке поднимается оранжево-красное солнце. Пора отдохнуть. Просека выводит нас на небольшое поле, где виднеется деревня. Заманчиво клубится над избами дымок. Мирно кукарекают разноголосые петухи. Никаких признаков неприятеля.　

— Деревня Бабинино, — говорит Назаров. — Вот здесь и отдохнем.　

Выставив часовых, расходимся по домам. Со мной идут Поповцев, Беценко, Ворыхалов, Талин. Ребята, не раздеваясь, укладываются на пол, а я ложусь на широкую лавку у окна.　

Хозяйка деловито копошится у русской печи, ворошит кочергой пылающие поленья. Из топки бьет светом пламя, оно красит лицо женщины ярким румянцем. От домашнего тепла невольно закрываю усталые глаза. Сон гасит мысли.　

Звон упавшей на пол металлической миски заставляет вздрогнуть. С трудом раскрываю тяжелые веки, смотрю на занятую хлопотами хозяйку и невзначай спрашиваю ее:　

— Кто с вами живет, хозяюшка?　

— Мы с доцкой живем, — смешно цокая, охотно отвечает она местным опочецким говорком.　

— А где же дочка?　

— В школу утром пошла. Она в первом классе.　

— А где школа?　

— В Звонах, на большаке.　

— Немцы есть там?　

— Есть.　

— А далеко до Звонов?　

— Нет, недалеце.　

В это время в избу вошла девочка. Она подошла к матери, и, озираясь по сторонам, стала что-то шептать. Хозяйка с испугом на лице обратилась ко мне:　

— Ой, лихо! Уходите скорей, мальцы, немцы в Звонах запрягают лошадей. Сейчас приедут сюда.　

Медлить нельзя. Пришлось разбудить товарищей и тотчас доложить обо всем комбригу. Минут через десять бригада была на ногах. Когда мы покидали деревню, с другого края в нее въезжал огромный обоз с немцами.　

Мы направились по лесной дороге к группе Богданова в деревню Авденково. Здесь всюду чернел лес, и это нас радовало. В Авденкове решили остановиться. Сам Богданов с двумя бойцами находился в землянке в лесу, и мы встретились с ним только утром. Георгий чувствовал себя неважно. Ходить он не мог. Рана сильно гноилась. Бригадные медсестры Женя Крымская и Лена Ловикова принялись за перевязку раненых Богданова и Козлова.　

Днем из Авденкова к Бабинину, где были накануне немцы, мы выслали на лошади разведку. Поехали Эдуард Лайзан и веселый парень Владимир Комков (Фогель). Прошла ночь. Наступил следующий день, а они не возвращались.　

В полдень наше боевое охранение заметило большую группу вооруженных людей, пробиравшихся по краю леса к Авденкову. Вскоре выяснилось, что это вражеские лыжники. Сильный автоматный огонь рассеял отряд фашистов. Неприятель даже не пытался отстреливаться. Зато из густого ельника, куда тянулась зимняя дорога, застрочили сразу два пулемета. Они прикрывали отход немецких лыжников. Вражеские пулеметчики били неточно и скоро замолкли. Враг поспешно уходил. Вслед за противником мы выслали двадцать автоматчиков. Немцев партизаны не догнали. На одном из хуторов бойцы нашли тело Эдуарда Лайзана.　

Хозяйка дома, пожилая женщина, рассказала, что накануне вечером на санях подъехали двое партизан. Они зашли обогреться. Один из них, очевидно Комков, много шутил. Когда партизаны вышли на крыльцо, раздались выстрелы и крики. Дом был окружен. Лайзана убили на месте, а раненого Комкова немцы увезли в Звоны. После мы узнали, что его подвергли страшным пыткам, а затем расстреляли.　

Обстановка заставляла нас покинуть Авденково. Ночью мы сделали ложный маневр и остановились возле Рясина, в деревнях Казаморово и Лаврихино, расположенных недалеко от леса.　

На северной стороне от нас простиралось поле с разбросанными на нем избами. За полем виднелась часовня рясинского погоста. Мы решили выставить боевые охранения в Рясине и в деревне Смешове.　

Не теряя времени, наши разведгруппы приступили к делу. Вместе с нами в разведывательных и боевых операциях участвовали немцы Адольф и Иозеф. Они сами просились на задания и действовали добросовестно, смело. Все мы скоро к ним привыкли. Поскольку Адольф говорил по-русски, ребята стали называть его Адольфом Иванычем, и это ему очень нравилось. Он считал себя полноправным партизаном.　

Там под Опочкой Адольф Иваныч отличился. Одна из боевых групп бригады, возглавляемая Евгением Крашенинниковым, вышла к шоссе Пустошка — Опочка для захвата «языка». Все предпринятые ранее попытки кончились неудачей. Наши засады из-за укрытий гранатами и автоматным огнем иногда подбивали легковые автомашины, шедшие на большой скорости. Но такие операции давали только документы. Нам же следовало взять «языка». Для этой цели и была выслана — в который раз! — группа захвата. Вошел в нее и немец Адольф.

Вдоль шоссе на расстоянии нескольких метров друг от друга еще засветло разместились три засады партизан: средняя — захватывающая и две крайние, обеспечивающие успех в случае появления вражеских автомашин слева и справа.　

Движение в тот день было интенсивным, и ребята, как говорится, не могли высунуть носа на шоссе. Дождавшись вечера, когда поток машин схлынул, Крашенинников выслал на дорогу Адольфа Иваныча. Тот, одетый в немецкую форму, должен был остановить легковую машину. Ждать пришлось недолго. Вскоре на шоссе появился шикарный «мерседес», мчавшийся с бешеной скоростью. Когда автомобиль приблизился, Адольф поднял руку.　

— Хальт! Хальт! — закричал он.　

Водитель нажал на тормоза, но машина скользнула мимо и остановилась в нескольких десятков метров от основной засады. Адольф побежал к машине. Он увидел там высокое начальство, и это заставило его по привычке стать «на вытяжку». В «мерседесе» кроме шофера сидели генерал, подполковник, гауптман — капитан и два обер-лейтенанта в форме войск СС с автоматами наготове.　

— Что случилось? — высокомерно спросил генерал.　

— Герр генерал, там за поворотом бандиты обстреляли　машину, — взволнованно сказал Адольф. — Все убиты. Мне чудом удалось спастись…　

— Когда это произошло?　

— Минут десять назад, герр… Вперед ехать опасно. Я советую сдать машину назад. — Адольфу очень хотелось приблизить машину к засаде.　

— А почему у вас русский автомат? — вдруг спросил обер-лейтенант.　

Адольф не растерялся:　

— Я захватил его у советских партизан. У нас многие имеют такое оружие.　

— Какой вы части? Где расположен ваш гарнизон? — спросили из машины. Разговор затягивался. Партизаны, заметив неладное, подползли ближе и ударили из автоматов по «мерседесу». С первых же выстрелов были убиты шофер и генерал. Остальные гитлеровцы поспешно выскочили из машины в кювет. С ними побежал и Адольф. Немцы стали отстреливаться, но партизаны наседали. Потеряв обер-лейтенанта и подполковника, оставшиеся два гитлеровца вместе с Адольфом сумели укрыться в придорожном ельнике.　

Группа захвата вернулась с задания ночью. Ребята принесли взятый в «мерседесе» багаж, документы и оружие убитых. Они сообщили нам тревожную весть об исчезновении Адольфа. Это быстро стало известно бригаде. Каждый по-своему истолковывал причину ухода нашего немца. Многие предлагали держать теперь ухо востро.　

— Приведет сюда карателей, тогда увидим своего Адольфа Иваныча, — говорили партизаны.　

Иозеф с недоумением смотрел на всех и не мог понять случившегося.　

— Подвел нас твой землячок, — с обидой говорил ему Коля Ершов.　

На всякий случай мы приготовились к появлению неприятеля.　

Утром, когда над лесом поднялось солнце, партизаны, сидевшие в дозоре, увидели человека. Из лесу шел Адольф. Ребята не верили своим глазам, а Иозеф от радости захлопал в ладоши. Адольф рассказал, что произошло с ним.　

Когда гитлеровцы стали у машины его допрашивать, он решил расстрелять всех, кроме генерала. Адольф нажал на спусковой крючок автомата, а выстрелов не последовало — перекосило патрон. В это время партизаны ударили по машине. Чтобы не быть убитым, он вынужден был бежать с двумя гитлеровскими офицерами.　

Сидя в кустах, Адольф слышал, как Евгений Крашенинников крикнул несколько раз:　

— Адольф Иваныч! Адольф Иваныч!　

Он испугался: фашисты могли догадаться, что партизан кричит ему. Долго он сидел в кустах с немецкими офицерами. Когда стемнело и они трое изрядно промерзли, фашистский гауптман спросил:　

— Кто сходит к автомашине?　

Адольф, не задумываясь, вызвался первым.　

За стволами деревьев догорал «мерседес». Адольф смело　вышел на дорогу и, оглянувшись на кусты, где он оставил гитлеровских офицеров, приблизился к автомашине. Дверцы были распахнуты настежь. Внутри тлели перевернутые сиденья. Возле машины валялись убитые. Адольф с трудом в темноте нашел партизанский след и благополучно вернулся в бригаду. Позже, когда вспоминали этот случай, Адольф признался: в ту ночь он больше всего боялся волков, потому что у него плохо работал автомат.　

Гибель гитлеровского генерала и офицеров взбудоражила вражеские гарнизоны. Немецкое командование поставило задачу во что бы то ни стало разыскать и уничтожить нашу бригаду. По настоянию начальника отделения СД капитана Крезера в Опочку прибыл крупный карательный отряд. Наши заслоны ежедневно задерживали подозрительных лиц, которые оказывались фашистскими лазутчиками. Они шли к нам с подлыми намерениями, и мы были к ним беспощадны.　

15 января разведчики сообщили: неприятель большими силами охватывает район дислокации бригады. Немцы рассчитывали потеснить нас дальше на северо-восток — к Пушкинским Горам, Новоржеву или Кудевери. Там стояли крупные вражеские части.　

Рано утром 16 января противник напал на наш заслон в селе Рясине. Там стояли опытные бойцы, которые наступление карателей отбили. Но вскоре враги вновь пошли в атаку. Они пустили в ход тяжелые минометы. На помощь рясинскому заслону вышла группа автоматчиков во главе с Альбертом Храмовым. Автоматчики преодолели снежное поле, соединились с партизанами, находившимися в Рясине, и, не останавливаясь, контратаковали вклинившихся в село карателей. Партизаны сражались с большой отвагой. Они отбросили неприятеля за околицу села.　

Утром другого дня, когда над полями поднялось солнце, мы увидели вражеские цепи. Тремя колоннами немцы охватывали Рясино. Назаров распорядился эвакуировать больных и раненых в лес, а в Рясино послал верхового с приказом оставить село.　

В это время со стороны деревни Терехово донеслась ружейно-пулеметная стрельба, а вскоре верхом на взмыленной лошади примчался связной. Он доложил, что с хутора Кобыльи Горы движется вражеская колонна. Неприятель сжимал бригаду в клещи. Партизаны подготовились к бою.　

По цепи передается команда:　

— Без приказа не стрелять!　

Из Рясина двумя колоннами выходят каратели. Фашисты прикрывают движение своих сил пулеметно-минометным огнем. Мины противно шуршат над головами. Они с треском рвутся где-то за спиной, у леса. Свистят пули, бороздя искрящийся на солнце снег.　

В этот напряженный момент слева, от деревни Терехово обрушивается на нас шквал пулеметного огня. Оттуда прибегает посыльный. Он сообщает, что заслон в Терехове смят и бойцы, отстреливаясь, отходят. Положение становится опасным. Комбриг принимает решение бить врага с расстояния, а затем повзводно отходить к лесу. Громко и неумолчно строчат наши пулеметы и автоматы. Огромная колонна одетых в белые халаты карателей растекается по снежному полю. Наступающие вынуждены залечь. Из Рясина усиленно бьют минометы. Не прекращая стрельбы, партизанские отделения одно за другим отходят к лесу. Последняя группа, дождавшись бойцов тереховского заслона, среди которых есть раненые, покидает деревню.　

Мы уходим в лес, к землянкам. Петляя между деревьями, оставляем за собой противопехотные мины. Выставляем двойной заслон из автоматчиков.　

— Ну, пусть теперь сунутся, — говорит комиссар Новиков.　

В тот день немцы действительно к нам не сунулись, но зато на следующее утро, чуть свет, в лесу раздались частые очереди автоматов. Один из наших заслонов завязал горячий бой с противником. По интенсивности огня можно было определить, что враг силен и настойчив. Туда срочно выслали подкрепление во главе с Анатолием Нейманом. Комбриг приказал погрузить на повозки раненых.　

Стрельба не прекращается. Она то затихает, то вновь разгорается. Вражеские пули цокают уже над лагерем. С деревьев падают срезанные ими ветки, отлетает на снег сосновая кора. Лошади, запряженные в сани с больными и ранеными, испуганно водят ушами и вздрагивают от близких хлопков разрывных пуль. Раненые, поднимаясь на локтях, с беспокойством прислушиваются к стрельбе, настойчиво требуют дать им на всякий случай гранаты.　

Подхожу к повозке, где лежит Богданов.　

— Как самочувствие, Юра?　

Богданов подбрасывает на ладони гранату-лимонку и, подмигивая, говорит:　

— Есть еще порох в пороховницах…　

Мимо нас навстречу немцам торопливо проходят лопуховцы. Лица у них хмурые, сосредоточенные. Оружие наготове. Впереди за Сан Санычем шагает с пулеметом Сергей Алексеев — Душечка, за ним, сжимая в руках автоматы, идут Альберт Храмов и его боевые товарищи Василий Верещагин, Иван Хабаров, Федор Шилин, Виктор Корольков и другие.　

Стоящий поблизости Владимир Соловьев говорит, обращаясь к ним:　

— Вы там поднажмите, ребята. Дайте фрицам по зубам…　

В это время завязывается перестрелка в другой стороне. Туда спешно уходят разведчики Валентина Разгулова и часть моего отряда во главе с Павлом Поповцевым. С ним идут пулеметчики Николай Иванов и Алексей Павлов, автоматчики Василий Ворыхалов, Николай Орлов, Эдуард Талин, Владимир Смирнов, Игорь Чистяков, Станислав Авдеев и другие ребята.　

Каратели, получив подкрепление, не считаясь с потерями, продолжают нажимать. К землянкам с неутешительными вестями возвращаются раненые.　

— Виктора Королькова убило, — говорит один из них.　

— Эсэсовцы, полицаи, жандармерия с трех сторон лезут, — добавляет другой.　

— Там их ть-ть-тьма, — заикаясь, сообщает боец Бабаев, прибывший за патронами.　

Бой приближается к лагерю. В коротких паузах между выстрелами слышны крики сражающихся людей. Немцы пускают в ход минометы. Но лес мешает врагу вести прицельный огонь. Мины падают то сбоку, то сзади. Гулкое эхо минных разрывов несется по лесу, создавая впечатление кругового боя. Туда, где слышны крики, в сопровождении Саши Николаева верхом на коне мчится Назаров. Его долго нет. Вернувшись, приказывает немедленно отправить раненых и радистов к небольшой речушке Кудке, под прикрытие крутого берега.　

— Остальным занять оборону, — командует комбриг.　

Каратели наседают, охватывая нас полукольцом. К штабу бригады то и дело подбегают взволнованные, мокрые от пота связные. Они докладывают обстановку и просят подкрепления. Трое бойцов несут на руках убитого. Момент наступил отчаянный. Следует приказание: всем отойти к лагерю. И когда партизаны, сдерживающие натиск врага, соединяются с нами, а каратели, окрыленные успехом, выскакивают из-за деревьев, комбриг командует:　

— Огонь!　

Как будто разорвался кусок крепчайшей парусины: так дружно ударили десятки автоматов и пулеметов.　

— Кроши их! — кричит Николай Ершов.　

— Бий гадив! — слышится голос Васи Беценко.　

Немцы в панике откатываются назад. Их словно ветром сдуло. Шум боя скоро стихает. Оборону мы не снимаем до вечера. Каратели еще раз пытаются пробиться к землянкам, но получают достойный отпор.　

К исходу дня, когда снег начал отливать вечерней синевой, а каратели оставили нас, чтобы утром продолжить бой, мы тихо ушли из лагеря. На берегу реки Кудки соединились с бойцами, охранявшими раненых. Обстановка заставляла срочно покинуть эти места.　

После короткой остановки двинулись по лесным просекам. Началась долгая дорога без троп, без следа, среди высоких сосен и елей. Глубокие сугробы, сучья и коряги выматывали силы. В потемках люди спотыкаются, падают. Лошади едва тянут нагруженные сани. Приходится часто останавливаться, протаптывать путь. Где-то недалеко воют голодные волки, чуя запах усталых, потных коней. К полуночи бригада выбирается на открытое место. По сторонам то здесь, то там мерцает свет вражеских ракет.　

За долгую зимнюю ночь мы исколесили по глубокому снегу километров тридцать. Утро застигло нас возле неприметной деревеньки, окруженной мелколесьем. Кругом полнейшая тишина. Здесь можно расположиться на отдых. До обеда половина людей спит, другая половина бодрствует. Мы знаем из опыта: если немцы до обеда не появятся, после они уже не придут. Но на этот раз гитлеровцы нарушили свое правило. Они нагрянули сюда во второй половине дня. Это были вчерашние каратели. Путь, который мы проделали за длинную ночь, фашисты легко прошли днем за пять часов.　

И опять закипел бой. Он длился до вечера.　

Едва стемнело — мы опять в путь. Снова всю ночь идем по плохо наезженным дорогам. В деревни заходят лишь разведчики.　

На следующий день командование бригады созвало совет командиров. Начальник штаба Венчагов доложил обстановку. Она хуже, чем мы предполагали. Решено было перебазироваться в Себежский район. Похоронив боевых друзей, поздним вечером тронулись в путь. За ночь мы успели перейти шоссе Пустошка — Опочка, перебрались через железную дорогу Идрица — Псков и, выйдя из　лесной зоны, увидели впереди на горизонте зарево пожаров. Горели сразу несколько деревень.　

— Что это? — удивленно спросил комиссар бригады Новиков.　

— Наверняка карательная экспедиция действует, — ответил Валентин Разгулов.　

Невольно все остановились и долго молча глядели на пожар.　

Получалось так, что мы шли из огня в полымя.　

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — проговорил Лопуховский.　

— Что делать будем? — спросил Назаров, собрав в круг командиров.　

Мнения были разные, но сошлись на одном — идти вперед. Логика была такая: раз каратели спалили деревни, значит, их там уже нет.　

— Жми, Валентин, вперед, — сказал комбриг командиру разведки Разгулову.　

На рассвете бригада остановилась в деревне Дубровы Себежского района, близ знакомого гарнизона Острилово. Здесь мы встретились с разведчиками 4-й Калининской партизанской бригады. Командир бригадной разведки Василий Проскуров, энергичный, подтянутый, рассказал нам о крупной карательной экспедиции против калининских бригад. Оказалось, что гитлеровцы сожгли Борисенки, Козельцы, Ломы — всего тринадцать деревень. Партизаны всячески старались противостоять сильному противнику, обстреливали колонны из засад, минировали дороги, но враг напирал. Мы, в свою очередь, сообщили разведчикам, что нас тоже преследуют каратели и, возможно, они придут сюда.　

— Много их? — спросил Проскуров.　

— Сотенок пять, — ответил Назаров.　

— Ну что ж, будем вместе бодаться, — улыбнулся Василий и вскочил на коня.　

Проскуров раньше был штурманом самолета. В начале войны немцы подбили машину, и он оказался у партизан. Став разведчиком, Василий смело воевал с автоматом в руках.　

В этот день каратели не пришли. Вечером мы сняли оборону. Напряженные стычки с врагами, тяжелые походы по бездорожью, бессонница вымотали людей. Нужен был хороший отдых, и мы решили задержаться в деревне. Назаров выслал разведку к большакам Себеж — Опочка и Мозули — Идрица. Все, кроме часовых, быстро разошлись по домам: люди сильно прозябли, хотелось в тепло.　

Под утро вернулись наши разведчики Валентин Разгулов и Борис Хаджиев. Они доложили, что крупная карательная экспедиция под названием «Хорек» по всем признакам прекратилась. Как выяснилось, в экспедиции против партизан участвовали 107-й и 640-й охранные полки 281-й пехотной дивизии; 283-й, 343-й, 591-й, 797-й охранные батальоны, резервный полицейский полк (полевая почта № 47158), а также отряды себежской, красногородской и опочецкой полиции. Здесь, как и всюду, выпала нелегкая доля для местного населения. Гитлеровцы не только жгли деревни, но и расстреливали всех, кто попадал им на глаза. Они не щадили ни старых, ни малых. Тяжко было людям. Огненно-кровавые акции фашистов в здешних местах совершались часто, в разные времена года. По соседству с нами находилась сожженная карателями деревня Адеревы. Часть жителей ютилась в лесных землянках, а некоторые семьи — в землянках на месте пожарищ. Узнав, что прибыли «москвичи», люди обрадовались.　

— Кого только у нас не было! — рассказывал горбатенький старичок. — Останавливались русские партизаны, и латвийские. Бывало, и немцы ночевали, и даже каратели, черт побрал бы их. Однажды остановились передохнуть латыши, командир у них был вроде Самсонов[3]. Тут нагрянули каратели. Латыши не растерялись, всыпали вражьим душам. Фашисты в отместку сожгли сначала нашу школу, а летом спалили всю деревню, двадцать пять дворов, — пояснил старик, утирая влажные глаза.　

Несмотря на тревожную обстановку, одна из наших боевых групп вышла к большаку Мякишево — Ессеники в засаду. Ребятам удалось подбить две автомашины и взять ценные трофеи. Гитлеровцы, за исключением одного офицера, в перестрелке были убиты. Офицер же бросился бежать. За ним погнался Саша Николаев, чтобы взять его живым, но тот, видимо, от страха потерял разум, и, хотя шансов на спасение у него не было, он на требование Николаева остановиться не среагировал. Пришлось фашиста пристрелить.

За продовольствием

Дня через два мне с группой ребят пришлось побывать в бригаде Алексея Гаврилова. Ее штаб находился в деревне Стяклина Гора.　

Среди боевого коллектива гавриловцев находился и начальник опергруппы Калининского штаба партизанского — движения батальонный комиссар Алексей Иванович Штрахов. Мы встретились с ним в отряде, где проходил митинг, посвященный победе воинов Ленинградского фронта. До нашего прихода уже выступили комбриг Гаврилов, командиры отрядов Либа и Филиппов. Теперь выступал горячо встреченный партизанами Штрахов. Просторная изба была до отказа заполнена бойцами. Из раскрытой настежь двери валил пар, доносился радостный шумок и аплодисменты.　

Штрахов увидел нас.　

— Вот вам, товарищи, живой пример. Мы здесь говорили о героических делах нашей молодежи. Так вот, посмотрите на них, — указал он в сторону столпившихся у двери наших ребят. — Многие их этих юношей третью зиму борются с оружием в руках против фашистов. Они перенесли много лишений, видели смерть в глаза, но ничто не поколебало их воли. И никогда не сломить врагу богатырский советский народ. Все сильнее трещит хребет фашистского зверя. Скоро он будет переломлен, друзья мои…　

Одобрительные возгласы заглушили слова комиссара.　

По окончании митинга наружу стали гурьбой выходить партизаны-гавриловцы.　

— Привет, москвичи! — громко воскликнул, увидев нас, разведчик Владимир Заболотнов. — Григорий Никанорыч! Наши друзья прибыли! — позвал он начальника бригадной разведки Батейкина.　

Мы обнялись. Стали делиться горестями и радостями, Батейкин с Заболотновым рассказали о недавних стычках с карателями в Себежском районе, мы — о горячих опочецких днях.　

— А нам как раз идти к Рясину, под Опочку, — сказал Батейкин.　

— Не торопитесь, проверьте сначала, что там творится, — посоветовал я.　

— Здесь теперь стало тихо, но отсиживаться некогда, — высказался начальник разведки.　

Однако обстановка в здешних местах, прилегающих к латвийской границе, выглядела довольно мрачной. Фашистские карательные отряды становились все агрессивнее и наглее. Большинство деревень они сожгли, а уцелевшие разграбили начисто. Не только партизаны, но и жители оказались без хлеба и соли. О мясе забыли и думать.　

Наша бригада тоже испытывала большие продовольственные затруднения. Мы питались лишь картошкой, горохом да пареной брюквой.　

Назаров поручил мне с группой партизан направиться в Пустошкинский район на заготовки продуктов питания. Путь предстоял немалый, километров восемьдесят в один конец. Дорога опасная.　

— Сегодня изучите маршрут, подготовьте коней, а завтра в путь, — сказал комбриг.　

Конечный пункт нашего маршрута находился за шоссе Пустошка — Опочка, между реками Великая и Алоль. Мы направлялись туда, где нам пришлось уже побывать в первую и вторую военные зимы.　

Под вечер следующего дня наша заготовительная группа, около двадцати человек, вышла на задание. Предстоящая работа являлась нисколько не легче боевой операции, а, может быть, была даже важнее. Вместе со мной направились пулеметчики Василий Беценко и Алексей Окунев, а также Петр Бычков, Василий Ворыхалов, Николай Орлов, Павел Поповцев, Виктор Соколов, Эдуард Талин, Борис Ширяев, Игорь Чистяков и другие ребята.　

Впервые после ранения шел вместе с нами наш политрук Георгий Богданов. Наши старательные медсестры Женя Крымская и Лена Ловикова сумели залечить его рану. Молодой, темпераментный человек, он был бесконечно рад, что наконец вновь взял в руки оружие, оставив позади горькие дни вынужденного бездействия.　

На всякий случай мы взяли с собой тройку запряженных в сани коней: если на месте не добудем подвод, повезем хлеб на своих.　

Всю ночь отряд провел в походе. Хотелось к рассвету добраться до лесной зоны, чтобы там дать недолгий отдых людям и коням, а затем посветлу двигаться лесом дальше. Дороги были сильно заметены снегом. Чтобы не устали лошади, на каждой повозке ехало попеременно не более двух человек. Таким образом, за ночь каждый из нас смог поспать часа два в санях.　

К утру достигли лесного урочища Горелая Мельница. Углубившись в сосновый бор, расположились на привал.　

— А ну закуривай, Макарка, табаку ведь нам не жалко! — трясет кисетом Петя Зеленый.　

— Кто желает крепачка? Махра — первый номер, один курит — трое падают! — говорит пулеметчик Леша Окунев.　

Светать еще не начало. По темному лесу разносятся гомон и смех партизан.　

Слушая шутки бойцов, невольно — в который уж раз! — вспомнился светлый образ Николая Горячева. Уж он-то любил посмеяться, умел соблазнить и табачком.　

Утренний воздух чист, свеж и звонок. Бойцы разжигают костер. Весело потрескивает сухой хворост. Огонь освещает лица партизан.　

— Давай, Сережкин, расскажи, как ты ходил на кабанов, — просят все бывалого охотника.　

— А ну вас к лешему. Вы все равно не верите.　

— Верим, рассказывай! — упрашивают бойцы.　

— Расскажи, видишь, как народ просит, — говорит Богданов.　

— Ну что ж, ладно. Только слушайте внимательно… Был я тогда молодой и красивый. Теперь-то, как видите, я остался только красивый, — с достоинством начинает Сережкин, рыжеватый остроносый партизан, бежавший из фашистского концлагеря вместе с Петром Олисовым.　

Ребята весело прыснули, а рассказчик невозмутимо продолжал повествовать о том, как во время охоты на кабанов ему удалось подстрелить огромного секача. При этом «пуля попала кабану в пятку, а вылетела в левое ухо».　

— Брешешь, — не удержался кто-то.　

Сережкин не смутился. Укоризненно посмотрев на сомневающегося, он сказал:　

— Эх вы, чудаки, да ведь кабан-то в это время копытом за ухом чесал.　

У костра раздался дружный хохот.　

— Ух и врать мастак, — похвалил Сережкина Ворыхалов.　

Рассказчик примолк, выждал время, когда люди отсмеются и продолжал:　

— Сказать вам по правде, ребятки, охота на кабанов очень опасна, но охота на людей куда опаснее. И странное　дело, фашистского зверя в облике человека мне не так жалко, как какую-нибудь зверюшку или птицу. Был у меня случай, так я прямо плакал.　

— Наверное, когда лук чистил? — буркнул кто-то из-за спины.　

— Ничего подобного. Если вам рассказать, то сразу прикроете свои хохотальники.　

— А ну, расскажи, — попросил Чистяков.　

Сережкин, свернув козью ножку, закурил и стал рассказывать какую-то трогательную историю, а мне почему-то вспомнилась смешная быль из детства. Недалеко от нашего дома, у Малашовского переезда, стоял большой деревянный дом-казарма. В этом доме жила многодетная семья Захаровых. Жили они бедновато и просто. Дверь их квартиры была открыта для всех. Нас, пацанов, всегда тянуло сюда. Возле их дома устраивались разные игры и забавы. Веселей места мы не находили. Средний сын Захаровых Сергей был мастак на всякие выдумки. Когда к ним провели электричество, он придумал потешную небылицу, которую выдал нам, первоклассникам, за чистую правду.　

— Вы знаете, что по проводам течет ток? — спрашивал Серега и тут же начинал врать: — Вчера, как только ушла из дома мать, мы с Генкой Ульяновым обрезали провод. Из него ручьем хлынул ток! Натекла большая лужа. Мы испугались, давай скорее подтирать тряпкой.　

— А какой он, ток-то? — спросили мы.　

— Ха, — хмыкнул Серега, — ясное дело, желтый.　

И мы, несмышленыши, поверили ему.　

Как давно это было!　

Бойцы поели, покурили, отдохнули, и кое-кто хотел уже прилечь, но раздалась команда собираться в путь.　

— Пора, ребятки. Делу — время, потехе — час, — сказал Богданов.　

Место кругом лесистое, глухое, и мы двигаемся по хмурому урочищу днем. Ветерок раскачивает вершины сосен, и лес шумит, как океан. Впереди, как всегда, шагает разведка. Она идет по кем-то протоптанной и уже здорово запорошенной снегом тропке.　

В полдень устраиваем трехчасовой привал. Здесь и костры, и пахнущий дымком скудный обед, и крепкий короткий сон. Однако как ни хорошо на привале, а нужно двигаться дальше. К вечеру вышли к сожженной деревне Белевице на реке Великой. Здесь нужно перейти на другую сторону, а это не так просто: река в этих местах не замерзла, и нам　оставалось воспользоваться неглубоким бродом метров пятнадцать шириной. Будь то летнее время, перебраться через реку пустяк. Но лезть в ледяную воду зимой никому не хотелось. По снежным берегам, по черной воде гулял колючий ветерок. Брр!　

Разведчики разделись первыми. Придерживая оружие и одежду у самой головы, осторожно вошли в воду и, преодолевая течение, торопливо перебрались на противоположный берег. Там, прыгая на месте, чтобы согреться, оделись и направились к разрушенным постройкам хутора Калинки. Мы ждали их сигнала. Разведчики обошли постройки и остановились, долго что-то обсуждали, размахивали руками. Затем от них отделился связной, который спешно направился обратно к реке. Навстречу ему вышел один партизан.　

— Что случилось? — спросил он.　

— Скажи командиру: наткнулись на свежие следы. В случае чего — прикройте нас! — прокричал с того берега связной.

— Ладно! Идите, не бойтесь.　

Сообщение разведчиков нас насторожило.　

Выставив надежное прикрытие, мы с Петей Бычковым и Витей Соколовым переправились через реку. Снег вокруг строений был плотно утоптан. Кругом валялись окурки сигарет. Остались и отпечатки ножек ручного пулемета. Нетрудно было догадаться: здесь сидела неприятельская засада, которая убралась с заброшенного хутора перед нашим приходом. Но далеко ли ушли немцы? Может быть, до того леса, который стеной чернеет в километре отсюда?　

Путь наш совпадал со следом врага. Идти по нему было опасно, а тащиться без дорог, по глубоким сугробам тяжело. Разведчики прошли до леса, осмотрели его закраек и ничего подозрительного не обнаружили.　

Смеркалось. Отряд переправился через реку, прошел километров пять по лесу, а потом вышел к развилке дорог, где свернул вправо, к озеру Езерище. Вражеский след остался левее. Затем мы наткнулись на укатанную автомобилями дорогу. Немцы, видимо, возили по ней из лесу дрова: то здесь, то там валялись в снегу метровые чурки. Идти было легко, и мы двигались быстро.　

В пути неожиданно столкнулись с большой группой вооруженных людей. После настороженных переговоров выяснилось, что это идрицкие партизаны из местной бригады Никоненка. Ох уж эти непредвиденные опасные ночные　встречи! Никто не мог гарантировать, что даже ночью не повстречаются немцы или полицейские, а поэтому бывали трагические случаи. В сложной, напряженной обстановке некогда разводить дебаты. Во многом судьбу решали секунды. От того, кто первый откроет огонь, зависел исход боя. Вообще-то мы знали, что ночь отдана партизанам, но все же… Встретив иногда в походе неизвестный отряд, разойдешься молча с ним бок о бок и скроешься в тумане, не зная, откуда он идет и куда.　

Повстречавшуюся нам группу местных партизан возглавлял сам командир бригады Иван Константинович Никоненок — среднего роста человек с пытливыми глазами на сухощавом лице. Мы много слышали об этом мужественном и мудром командире. Нам рассказывали, что гитлеровцы очень боялись его и сулили за голову комбрига большую сумму денег и хуторской надел. Поймать же вожака местных партизан было сложно. Он был хорошим следопытом, прекрасно знал этот край и интуицией угадывал коварные замыслы врага. Получалось так: немцы за ним охотились, а трофеи доставались Никоненку.　

Выслушав нас, Иван Константинович сказал, что за Ленинградским шоссе находится группа, которую возглавляет товарищ с необычной фамилией Сковрода. Никоненок написал ему записку, но предупредил нас, чтобы мы держали ухо востро, потому что в тех местах активизировали свои действия враги.　

Дорога вывела отряд к шоссе Пустошка — Опочка. Ночью оно пустынно. Никаких звуков. Только сонно перешептывались верхушки сосен, сливаясь с общим шумом хвойного леса. Миновав два километровых столба, свернули с расчищенной магистрали. Река и шоссе остались позади. К утру вышли к деревне Зуи. Немцев в ней нет. Жители, узнав о прибытии партизан, обрадовались. В Зуях нам пришлось побывать еще в первую военную зиму, и, хотя сейчас нас никто не признал, мы чувствовали себя как дома.　

Местные жители рассказали деревенские новости, ввели в курс предпринимаемых немцами мер по удержанию оккупационной власти. Из разговоров становилось ясно, что положение в районе напряженное, хотя дела складывались не в пользу оккупантов. Все теперь твердо верили, что в ближайшее время сюда придут советские войска. Даже продажные шкуры-полицейские заметно изменили свое поведение. Из местного населения никто не поступал　на службу к оккупантам, и немцы вынуждены были привозить откуда-то власовцев, выдавая их за вольных казаков. В Зуях нас предупредили: немцы и власовцы заняли почти все крупные села. Они отрядами ездят по деревням, выискивают партизан и коммунистических агитаторов.　

С группой Сковроды мы встретились на другой день в деревне Стайки.　

Откровенно говоря, Сковрода не очень обрадовался нашему приходу. В его глазах появились озабоченность и тревога.　

— Немцы не засекли ваш путь? — спросил он.　

Получив успокаивающий ответ, Сковрода стал сетовать на бандитские действия гитлеровцев:　

— Слетелись в наш район, как воронье. Каждый день аресты, расстрелы. И нам неудобно действовать. Где мы появимся, фашисты обвиняют население. Правда, народ на нас не в обиде, понимает, что война есть война, но оккупанты хотят сыграть на этом. Жертвами невинных людей они пытаются сковать деятельность партизан.　

Сковрода рассказал о мужестве советских людей и их ненависти к врагу, а потом заключил:　

— Чувствую, немного осталось прыгать гитлеровскому зверю, потому он и бесится.　

Ночью местные партизаны провели наш отряд замысловатыми путями в лес, к землянкам. Мы долго петляли по густому заснеженному ельнику, пока наконец добрались до места. В лесу, недалеко от реки Алоль, еще с осени были вырыты три землянки. Одну из них занимали сковродовцы, две другие предоставили нам. Жилища, где предстояло нам обосноваться, походили на погреба, в которых хранят овощи. Внутри тесно и, кроме поставленных на попа́ бочек, служивших печками, да снопов ржаной соломы, густо разбросанных по земляному полу, ничего не было. Однако землянки понравились всем. Ветер не дует, и ладно.　

Бойцы затопили печь, смастерили светильники-коптилки, жизнь пошла своим чередом. В углу под соломой Петя Зеленый обнаружил гармонь-хромку.　

— Ого! Живем, ребята, — сказал он, растягивая мехи.　

Все очень обрадовались находке, но здесь же выяснили, что играть на гармони никто не умеет. Она переходила из рук в руки, издавая писклявый нескладный звук.　

— А ну-ка, Леха, потурлыкай ты. Может, что-то получится, — предложил Петя Зеленый пулеметчику Окуневу.　

— Не-е, я только на пулемете турлыкать могу, — отказался тот.　

В этот момент мы невольно вспомнили погибших гармонистов, отважных партизан Федю Попкова и Володю Волкова. Вот если бы они были с нами!　

Так и пришлось бы отложить инструмент в сторону, если б в землянку не пришли трое парней из сковродовской группы. Один из них взял гармонь в руки, набросил ремень на плечо и, склонив голову набок, быстро провел пальцами по клавиатуре. Партизаны, услышав мелодию, притихли. Гармонист взял на слух несколько отрывков из песен и, найдя нужное, запел:　

Мелодичные звуки гармошки, задушевные слова песни пленили присутствующих. Все будничные заботы рассеялись вмиг. Люди мысленно оказались в советском тылу, увидели родной дом, дорогие сердцу лица. И по-разному реагировали бойцы на эту простую, задушевную песню, одни хмурили брови, проклиная фашизм, у других светились теплотой глаза при воспоминании о близких людях.　

Гармонист сыграл еще три песни, а потом встал, погладил хромку ладонью и тихо, с болью проговорил:　

— Эта гармонь — моего друга Сережи. Он погиб в прошлом месяце, в разведке. Эх, ребята, как он играл! Теперь вот иногда я играю, да куда там! Далеко мне до Сереги.　

Спали в землянках, плотно прижавшись друг к другу. Было очень тесно, и, если кто поворачивался на другой бок, переворачивались все. Чтобы не простудиться, спали в одежде и в валенках. Так было и удобнее, потому что ночью по очереди через каждый час ходили в караул. В целях безопасности выставляли на подступах к землянке двойные посты: в случае внезапного нападения наша гибель была бы неминуема.　

На другой день утром к нам зашел Сковрода.　

— Как спалось, что снилось? — весело спросил он.　

— Спасибо. Лучшего не желаем, — хором ответили бойцы.　

В тот же день устроили совместный обед. Хозяева вынули из тайников лучшие припасы.　

— Ешьте, хлопцы, от пуза, — угощал нас лесной повар.　

И проголодавшиеся хлопцы, разумеется, нажимали вовсю. Дней девять провели мы вместе. Нам полюбился этот небольшой, спаянный коллектив. Интересно, что у половины его бойцов была такая же фамилия, как у командира. Даже когда мы поехали с самим командиром в его родную деревню, то и там столкнулись со многими Сковродами.　

— У нас здесь почти все партизаны, — пояснил он.　

Помню, как один рослый парень при всем народе пел похабные частушки про Гитлера. Люди от души смеялись.　

Сковрода хорошо знал, где какой староста подготовил для сдачи немцам хлеб и мясо. По ночам мы навещали эти деревни и там на месте «переадресовывали» продукты… Деревенские старосты просили нас выдать им для оправдания соответствующий документ, что мы с удовольствием и делали. Вот, например, какие расписки оставляли для оккупантов:

Находясь как-то в разведке, пришлось проходить вблизи знакомой деревни Кряковки. Мы побывали в ней прошедшими зимами, хотелось заглянуть туда в третий раз. Пусть знают люди, что мы не погибли и продолжаем борьбу с врагом. Несмотря на то что деревня была окружена плотным кольцом немецко-власовских гарнизонов, решили сходить туда. Поздним вечером, миновав заставы противника, мы подошли к знакомому дому. Хозяева еще не спали. В избе тускло горела лучина, и внутри был слышен глухой шорох. Тихо постучали в окно. В сенях скрипели половицы.　

— Кто здесь? — спросил знакомый женский голос.　

— Принимай гостей, мамаша. Старые знакомые пожаловали, — сказал Вася Ворыхалов.　

Звякнула щеколда. Отворилась дверь.　

— Кто такие?　

Мы вошли в избу. Первое, что бросилось в глаза, — в узком проходе, освещенном светом лучины, стояли жернова. Догадались, почему был слышен в доме шорох, — здесь работала самодельная мельница.　

— Господи, сынки родные! Да неужели живы! — всплеснула руками Мария Васильевна.　

— Пока живы, — улыбнулся Ворыхалов.　

Хозяйка тотчас принялась занавешивать окна, собирать угощение.　

— Как же так? Третью зиму деретесь с проклятыми и живы-здоровы? Уж не молитва ли вас хранит?　

— Мы заколдованы, мамаша. Пули нас стороной обходят, — с улыбкой ответил Павлик Поповцев.　

— А где же тот паренек, который повеселиться любил?　

— Коля Горячев?… Погиб…　

— Ой, лихо! Вот, поди, мать плачет.　

— Нет у него матери. Сирота он.　

Хозяйка утерла выступившие слезы, сказала:　

— Когда война кончится, на могилку сходите к нему, цветов снесите…　

— Мы школу назовем его именем, а может быть, и памятник поставим на родине. Пусть люди гордятся своим комсомольцем, — сказал Павел.　

Мы рассказали хозяйке о новостях и велели передать всем односельчанам, что войска наши скоро придут сюда.　

— Ох, скорей бы, сынки мои. Надоело мытариться. То немцы, то полицаи, а то вот наехали какие-то казаки-власовцы, изменники. Житья нету. Убивают да грабят. Вот видите, по ночам украдкой зерно мелю. А днем, чтоб антихристы не заходили, больной притворяюсь. Они больных боятся.　

Пока разговаривали, поспел самовар. Хозяйка поставила на стол блюдо с лепешками и банку с малиновым вареньем. Мы с удовольствием выпили горячего чая. На прощание Мария Васильевна сунула нам по большой румяной лепешке.　

— Помоги бог вам остаться в живых.　

— Спасибо, мамаша. После войны увидимся…　

Забавный случай произошел на следующий день. Мы выехали в разведку вверх по реке Алоль. Резвая пегая кобылка подвезла нас к большаку Глубокое — Красное. Только сошли с саней, чтобы осмотреть дорогу, как вдруг увидели немецкую грузовую автомашину. Она медленно　удалялась, оставляя за собой на обочине толстый резиновый шнур, черной змейкой ложившийся на землю. Немецкие солдаты тянули между штабами кабель. Едва машина скрылась за поворотом, мы принялись рубить его. Но этого показалось мало.　

— Давайте смотаем, — предложил Коля Орлов.　

Не прошло и двух минут, как наша лошадь бежала по большаку, а мы, сидя в санях, подбирали кабель. Получалось довольно смешно. Немцы впереди разматывали, а мы следом сматывали его. Так проехали около километра, кабеля набралось полные сани. Мы обрубили его и отвезли в лес. Кабель хороший, многожильный. Но что делать с ним? Не везти же с собой. Взяли да сожгли.　

— Пусть теперь немцы связью попользуются! — смеялись ребята.　

Живя в лесных землянках, мы здорово запаршивели и даже приобрели вшей. Откуда они брались, нам было непонятно. На морозе было еще терпимо, но стоило присесть к печке, к теплу, они сразу начинали докучать. Василий Беценко в этом деле оказался слабее всех. Он не выдержал и, рассердившись, сбросил с себя рубашку, затоптал ее в снег.　

— Что ты делаешь, Вася? — спросили его.　

— Замораживаю вшей — союзников фашистов, — ответил тот.　

Мы удачно заготовили зерно, муку, мясо. Теперь оставалось доставить ценный груз до места. Для этой цели раздобыли еще тройку коней.　

Помня о переправе через реку Великую и о засаде, которая там была, мы решили избрать другой путь. Километрах в двух от лагеря, в деревне Ермолово, через реку Алоль был мост. Если переправиться по нему, не нужно переходить вброд реку Великую. Загвоздка состояла в том, что в Ермолове часто останавливались немцы.　

Рано утром мы выслали к деревне наблюдателей, а сами начали готовиться к ночному походу: погрузили на повозки заготовленный провиант, увязали мешки. Лошади в этот день вместо сена получили овес — им нужно было набраться сил. Сковродовцы ходили грустные: за это время они подружились с нами и не хотели расставаться.　

В три часа дня пришли связные от наших наблюдателей. Они доложили, что в деревне противника нет. Мы тепло распрощались с друзьями, в последний раз окинули взглядом лесное пристанище и, понукая коней, тронулись в дорогу.　

Хотелось засветло подтянуть обоз к Ермолову, чтобы с наступлением темноты проскочить по мосту.　

Смеркалось, когда лесная дорога вывела отряд к широкой балке, тянувшейся к реке. Здесь нас встретили Беценко, Ворыхалов и Петя Зеленый, высланные вперед.　

— Как дела? — спросили мы.　

— Всэ в порядку. В дэрэвне тыхо, — ответил Беценко.　

Еще раз проверили исправность саней и упряжи, разрешили людям перекурить и, как только совсем стемнело, выслали на мост разведку. Пошли Поповцев, Соколов, Бычков и Талин. До моста метров пятьсот. Дорога туда идет полем и лишь у самой реки петляет по редкому низкому кустарнику, занесенному глубоким снегом. Ночь наступила звездная, холодная. Из балки дул пронизывающий ветер, и нам не терпелось стронуться с места: в походе куда теплее.　

Мы было тронули свой обоз, но тут же остановились. В той стороне, где находился мост, неожиданно раздалась яростная стрельба. Бил пулемет и несколько автоматов. Пули, злобно посвистывая, летели в нашу сторону.　

— Засада, — сказал Богданов.　

В Ермолове взвилось сразу несколько ракет. Мы с трудом развернули в сугробах коней, чтобы уйти под прикрытие леса. Вскоре прибежали посланные на мост ребята.　

— Немцы… — сдерживая дыхание, сказал Виктор Соколов.　

Подошел смущенный Беценко.　

— Их там не было. Мы ж дотемна дивилися. Никого не бачили, — виновато оправдывался он.　

К счастью, внезапная встреча с противником закончилась благополучно, не считая одной потерянной шапки да простреленного пулями маскхалата. Каратели, видимо, только что прибыли в Ермолово. Они еще не успели выставить заслоны, иначе не сдобровать бы нашим хлопцам. Путь через ермоловский мост закрыт. Решаем идти по старому маршруту. Ночь еще впереди, и мы вполне можем успеть пройти наиболее опасные места.　

— Слышат ли стрельбу сковродовцы? Надо их предупредить, иначе утром они погибнут, — говорю я Богданову. — Каратели приехали за этим.　

— Да, возможно, они сидят в землянке и не слышат, — соглашается Георгий.　

Троих ребят срочно посылаем к землянкам. Туда пошли Борис Ширяев, Юрий Соколов и Володя Смирнов.　

Они скоро возвращаются.　

— Предупредили, — докладывает Соколов.

Трогаем коней. Скрипят от натуги оглобли, хрустит пол полозьями сухой от мороза снег. Отряд медленно движется среди ночного мрака. Кругом непроглядная темень, лишь высоко над головами, в просветах между мохнатыми ветвями деревьев, нет-нет да и мелькнет далекая звезда. Глубокий снег затрудняет движение. Порою кажется, что не будет конца этой изнурительной дороге.

В полночь подходим к большому полю. На небосклоне среди звезд крутым серпом сияет месяц. Где-то лает собака, чуть слышно доносится пение петухов. Заходить в деревни нельзя: почти всюду стоят вражеские части. Километра два движемся полем вдоль густых деревьев, затем опять сворачиваем в лес и останавливаем усталых лошадей. Привал. Люди курят, попыхивая самокрутками. Кони, пофыркивая, хрумкают овес и сено.

Рассвет застает нас за шоссе у озера Езерище. Место лесное, малонаселенное, и, если не будет погони, можно отдохнуть и двигаться не торопясь дальше. К обеду добираемся до хутора Калинки, где поджидала партизан в прошлый раз вражеская засада. Группа бойцов во главе с Богдановым, взяв оружие на изготовку, подходит к постройкам. На хуторе ни души. Подтягиваем обоз к берегу и начинаем переправу. Двое бойцов, раздевшись, заводят в воду первую лошадь. Дойдя до середины реки, она сильно фыркает и останавливается.

— Но! Но! — кричат наперебой коноводы, но лошадь не в силах сдвинуться с места. Раздеваются еще четверо. Ребят знобит от стужи, но надо терпеть. Бойцы начинают таскать мешки с повозки на противоположный берег. Так происходит с каждой повозкой. Закончив переправу, гоним коней что есть мочи, а сами бежим возле саней, чтобы не простудиться. От нас, как и от лошадей, валит пар. Но недолго длится такая зарядка. От усталости заплетаются ноги, хочется ткнуться в снег. Волей-неволей сбавляем ход и в одной из лесных балок останавливаемся. Люди ломают сучья, разжигают костры, ложатся возле огня и на санях. Усталость сморила даже самых неутомимых.

На следующий день к вечеру отряд прибыл в свою бригаду. Товарищи встретили нас с радостью, да и мы тоже не скрывали своего ликования. Вместе быть куда складнее.

Оставив себе необходимый запас провианта, командование бригады раздало хлеб голодающим жителям. Население горячо благодарило партизан.

Позже мы узнали, что ранним утром каратели окружили землянки, в которых мы жили. К счастью, они оказались пустыми. Сковрода в полночь увел группу в другое место.

В Лубьевском лесу

В конце февраля обстановка заставила нас уйти ближе к латвийской границе, в урочище Костино Поле. Там, между речками Исса и Синяя, раскинулся заболоченный хвойный массив, называемый Лубьевским лесом. К юго-востоку от него, за рекой Иссой, находилось знаменитое партизанское урочище Лоховня. Название это понравилось нам больше, и мы решили распространить его и на Лубьевскую зону. Этот малонаселенный небольшой район в летнее время был недоступен ни конному, ни пешему. Большое количество незамерзающих топких хлябей требовало и зимой особой осторожности.

Болотистый лесной массив тянулся от районного центра Красногородское к Себежу. Западная его часть, где почти не имелось населенных пунктов, вклинивалась и уходила в Латвию. В лесу по старой границе между буржуазной Латвией и нашей страной сохранились огромные доты, представлявшие в свое время грозную силу. Война обошла их стороной, и они, утратив свое значение, стояли теперь пустыми и никому не нужными. Прилегающие с востока к лесному урочищу деревни Лубьево, Ломы, Рубаны, Поповка, Опросово, Мироеды были сожжены немцами. На их месте стояли опаленные огнем деревья да развалившиеся печные трубы. Оставшиеся в живых люди скрывались от врагов в тесных лесных землянках.

Бригада выбрала место в густом лесу, в двух с половиной километрах от бывшей деревни Лубьево. Было оно удобное, сухое. Достали у погорельцев-беженцев пилы, топоры, лопаты и стали мастерить землянки. Три дня долбили мерзлую землю, пилили деревья, возводили венцы стен, накатывали бревна на потолок, стлали пол, ставили на попа старые бочки и выводили от них дымовые трубы. На четвертый день землянки были готовы.

Иозеф, посматривая на заклубившийся из труб дымок, в шутку сказал:

— Штадт[4] Лоховня.

Так и закрепилось это название за партизанским поселением на долгое время. Лубьевский лес стал братом гостеприимной Лоховни.

Первый вечер в новых землянках мы провели как в раю — тепло, светло, уютно. Люди разделись по-домашнему. Правда, кухня еще не была налажена, но мы не горевали: резали кружочками сырую картошку и, посыпав солью, клали на верхнее днище горячей бочки. Получались румяные вкусные ломтики, которые в шутку прозвали «рябчиками». «Рябчиков» пришлось сделать не одну сотню. Их аппетитно уплетали вприкуску с ржаным хлебом. А на следующий день наш повар — это был бежавший из плена сержант Штокмар — сварил для всех щи и гречневую кашу из сохранившихся концентратов.

— Прошу, друзья, отведать суворовские харчи. Александр Васильевич всегда обожал щи и гречневую кашу, — сказал Штокмар.

Любимую суворовскую еду подчистили в момент.

К общему удовольствию партизан радисты Михаил Кудрявский, Павел Куликов и Сергей Курзин устроили коллективное слушание московских радиопередач. Затаив дыхание слушали мы концерт с родной земли. Передавали песню «Скажите, девушки, подружке вашей…». И не верилось, что в глухом лесу, в тылу противника, звучала знакомая мелодия из далекой родной столицы.

Почти каждый вечер наш радист Сережа Курзин (Горностаев) проводил сеанс радиосвязи. Он разворачивал радиостанцию «Север», выбрасывал наверх антенну и начинал работать ключом. «Я — профессор Горностаев, я — профессор Горностаев…» — летели в эфир его позывные, а затем цифры, цифры, цифры… За цифрами шифрованной радиограммы стояли номера гитлеровских частей и другие сведения.

Закончив сеанс связи, Сергей обязательно настраивался на прием последних известий из Москвы. Каждый успех Красной Армии и тружеников тыла вселял в нас уверенность в скорой победе над гитлеровской холерой.

Курзин до 1942 года учился в ремесленном училище в Ярославле и одновременно занимался в драматическом кружке. После премьеры спектакля «Любовь Яровая», в котором ему, шестнадцатилетнему юноше, пришлось профессора Горностаева, Сергея пригласил незнакомый военный и предложил поступить на курсы радистов. Кто же из ребят не мечтал тогда попасть на фронт? Конечно же он сразу согласился. В беседе тот военный в шутку назвал Сережу профессором Горностаевым, а позже имя персонажа из пьесы Тренева «Любовь Яровая» стало его псевдонимом и позывным.

Близ нашего лагеря находилась большая ровная поляна. Проезжая как-то мимо нее, Назаров сказал:

— Вот и Тушинский аэродром под боком.

Все понимали, что авиасвязь нам необходима. В штабе скопилось много ценных документов, добытых у немцев. Кроме того, у нас были тяжелобольные и раненые партизаны. Их следовало отправить на Большую землю. В этот же день наиболее сведующие в авиации товарищи осмотрели поляну.

— Если срубить вот эту березу, то «кукурузнику» здесь будет раздолье, — показал рукой Лопуховский.

— И те две сосны, — добавил Евгений Крашенинников.

После долгих прикидок наша неофициальная комиссия решила, что использовать поляну для посадки самолетов можно. Мы запросили по рации Центр, а дня через два в штабную землянку вбежал Сергей Курзин.

— Ночью будет самолет! — радостно объявил он.

Лагерь зашевелился. На расчистку посадочной площадки вышли все. До вечера мы успели срубить не только березу и две сосны, но свалили и десятка три других деревьев, которые, на наш взгляд, могли помешать посадке и взлету самолета.

— Теперь здесь четырехмоторный бомбардировщик сядет, безапелляционно заявил начальник штаба Венчагов.

По краям поляны ровными рядами разложили кучи хвороста для сигнальных костров, на посадочную площадку выделили дежурных. Все подступы к поляне перекрыли заслонами на случай нападения карателей.

Около полуночи над лесом раздался знакомый рокот самолета По-2. Партизаны быстро зажгли костры, в воздух взвилась сигнальная ракета. А через несколько минут мы уже окружили приземлившийся самолет. Не выключая мотора, пилот вылез из кабины.

— Ну и площадку выбрали! На ней только вороне садиться, — сердито молвил он и велел спилить еще несколько деревьев. — Ведь я часто буду к вам летать, — уже более миролюбиво пояснил летчик Серегин.

Мы выгрузили из самолета багаж и положили туда свой. Летчик сел за штурвал, дал двигателю обороты. Машина, обдавая нас снежным вихрем, помчалась по поляне. Мы долго смотрели в звездное небо, пока не растаял гул мотора, а потом все разом бросились к оставленному на снегу багажу. Каждому хотелось потрогать его. Ведь только сегодня эти свертки находились в руках советских людей по ту сторону фронта, и они были дороги нам.

Наутро погода испортилась: небо затянуло тучами, подул сильный ветер, повалил густой снег.

Наша разведка по-прежнему действовала активно. Не дремали и подрывники. Группа, возглавляемая Виктором Соколовым, ушла на латышскую территорию, к станции Зилупе. С ним направились Василий Бертов, Василий Ворыхалов, Николай Орлов, Владимир Соловьев, Егор Молев и Петя Иванов (Зеленый).

Мы с Назаровым в целях разведки двинулись в Латвию к населенным пунктам Конгольцы и Рейки.

В группе Соколова поезд подрывал наш одноклассник — кувшиновец Василий Бертов. Из-за сильного ветра ребята услышали шум приближающегося поезда с опозданием. Когда увидели огни, Бертов бросился к рельсам, положил тол и едва успел вылезти чуть ли не из-под колес паровоза. Грохнул сильный взрыв, осветив, подобно молнии, ближние кусты и низкие тучи. Ночная тьма на мгновение расступилась. Резкая взрывная волна свалила Василия с ног, оглушила. Едва партизан сумел отскочить в сторону, как следом за ним под откос сползли черные громады вагонов, готовые раздавить смельчака — виновника крушения.

Бертов вернулся в Лоховню оглохшим, однако глаза его светились радостью. Велико было сознание превосходства над сильным врагом. Через некоторое время Василий стал слышать.

Разгулялась февральская метель. Занесло все пути и дороги. Передвигаться без лыж стало невозможно. У нас их и не было, поэтому мы дней пять сидели в бездействии. Беспрерывно сыпавший снег так замаскировал наши землянки, что их можно было обнаружить только по курившемуся из труб дыму. Чтобы уберечь от разыгравшейся стихии лошадей, мы, борясь со снегом, срочно принялись мастерить из еловых ветвей трехстенный навес.

В долгие зимние вечера в теплых и уютных землянках, коротая время, рассказывали, пели, мечтали о будущем. Любой разговор всегда сводился к послевоенному времени. Все жаждали жизни мирной. И на этот счет суждения были разные. Кое-кто рассуждал легко и просто: вот кончится война, и начнется беззаботная, веселая жизнь — хлеба будет вволю, сбросим «кирзуху», наденем модные полуботинки и будем щеголять в них по гостям.

— Не так-то легко сбросить сразу кирзовые сапоги, — говорила разведчица Тася Васильева. — В них еще немало придется топать, чтобы одолеть разруху.

— Ничего, Тасенька, справимся. Года не пройдет, как ты наденешь модельные туфельки на высоком каблуке и зафорсишь перед ребятами, — говорил, симпатизируя ей, Евгений Крашенинников.

Положив руку на плечо Тасе, Евгений тихо с улыбкой запел:

— Нет, друзья, вы слишком большие оптимисты и рассуждаете по-сказочному, — не соглашалась Тася. — Вы видели, во что превратили фашисты наши города? Взять хотя бы Великие Луки или Ржев. Там же сплошные развалины, ни одного целого дома. А сколько таких городов?!

— Построим, если дружно возьмемся за дело, — сказал Евгений Луковников.

— Вот именно, если дружно возьмемся и по-честному, — вставил пулеметчик Леша Павлов.

С места поднялся Георгий Богданов:

— Вот здесь кто-то говорил, что после войны будет ходить в гости в модных ботинках. А кто их сделает, эти ботинки, из чего? Чем угощать будут тебя, из каких запасов? Давайте рассуждать реально: чтобы жить в раю, сначала нужно его построить. И строить новую жизнь придется нам с вами, — говорил политрук.

Каждый знал о тяжелых ранах, нанесенных войной нашей стране, и о том, как трудно будет залечить их. Но у всех была полная уверенность в том, что советский народ, руководимый Коммунистической партией, сумеет вывести свою Родину на путь радости и счастья. Иначе быть не могло. Здесь не лишним будет сказать, что наши ребята, оставшиеся в живых, внесли посильный вклад в трудовую жизнь страны. Георгий Богданов, Юрий Козлов, Сергей Курзин, Виктор Соколов стали кандидатами наук. Многие стали офицерами Советской Армии, строителями, врачами, квалифицированными специалистами.

За эти дни, пока бушевала вьюга, немало было спето песен. Соберутся ребята в кружок и начинают:

Песни любили все. С ними легче шагалось по суровым дорогам. Песни были жизненные, связанные с войной. И у каждого партизана имелась своя любимая. Наш лучший запевала — кудрявый добродушный паренек из Вышнего Волочка Федя Шилин почти всегда пел песню «Облака, разорванные в клочья». Его звонкий, задорный голос частенько доносился вечерами из землянки:

Георгий Богданов и Виктор Соколов с большим мастерством исполняли «Бородино»:

Хор с чувством подтягивал.

продолжали солисты.

Партизаны дружно подхватывали:

Эти Лермонтовские строки об Отечественной войне 1812 года звучали и в наши дни патриотическим гимном.

Песни были у нас на вооружении. Очень часто не только попавшие в оккупацию люди, но и враги наши слышали грозные напевы народных мстителей.

Помню, зимой 1943 года мы проходили мимо большого вражеского гарнизона. Стояла тихая морозная ночь. Кто-то предложил спеть: «Пускай все слышат!» Мы запели «Священную войну»:

Мощное многоголосое эхо разносилось по округе, нарушая и без того неспокойный сон оккупантов.

Позже нам рассказывали о переполохе у немцев, который поднялся в селе.

Подчас такие сцены действовали на врага сильнее партизанских пуль. Само близкое присутствие партизан возле коммуникаций, баз и гарнизонов противника накаляло нервы гитлеровцев до предела, и сон у них был тревожный.

Так берут «языков»

Добыть «языка» несложно, если операция хорошо продумана и подготовлена. И методы при этом применяются самые разные, порой даже юмористические.

Забавную историю рассказал нам однажды политрук взвода из отряда Рыбакова Мартын Мартынович Валлас.

Их взводу дали задание добыть «языка». Долго думали, как это сделать. И вот Саша Марченко предлагает командиру взвода Токареву:

— Пошлите нас с Сергеем Севрюковым.

— Ну и как вы возьмете «языка»?

— А так, — ответил Саша. — Я сам из Логунов. Там сейчас фашистский гарнизон. В стороне от деревни, у самых кустов, стоит сарай. Мы с Сергеем ночью проберемся туда, а на рассвете, когда время петухам петь, он и проявит свой талант. Не может быть, чтобы немцы не клюнули на такую затею.

Все во взводе знали о способности Севрюкова имитировать с большим искусством крик петуха. Командир предложение Марченко принял, а в помощь ему и Севрюкову назначил еще и Михаила Горбунова.

Ночью партизаны дошли до Логунов, пробрались в сарай и стали ждать. На рассвете на крыльцо одной избы вышел в нижнем белье гитлеровец. И сразу же Севрюков прокричал по-петушиному. Через некоторое время в ближних деревнях ему ответили петухи, но фашист все свое внимание сосредоточил на сарае. Затем шмыгнул и избу и вскоре появился, надевая на ходу френч. Озираясь по сторонам, фельдфебель приблизился к сараю, открыл ворота, а партизаны ему: «Хэнде хох!»

А то был и другой случай. Два партизана (это были физически сильные ребята) нарядились в деда и бабку и отправились в санях на охраняемый железнодорожный переезд. Невысокого роста немец остановил лошадь и потребовал документы. «Дед» стал рыться в карманах, а «бабка» набросилась сзади на обер-ефрейтора и уложила его в сани. Так немец Вернер с винтовкой был доставлен в партизанский лагерь. Он рассказал в штабе все, что было нужно.

В район станции Ессеники вышли на свободную охоту на врага две наши группы. Одна, возглавляемая начальником штаба Венчаговым, выбрав удобное место у шоссейной дороги Ессеники — Мякишево, уничтожила из засады две автомашины и одиннадцать гитлеровцев, следовавших в отпуск в Германию. Примечательно, что в чемодане у одного из отпускников ребята обнаружили пуховую подушку и колун. Грабителям годилось все.

Другая наша группа под руководством Альберта Храмова решила действовать под видом немцев и полицаев. Храмовым пошли Новомир Малыгин, Степан Сережкин, Петр Олисов, Михаил Иванов, а также Адольф и Иозеф, одетые в немецкую форму. Они должны были исполнять главную роль в захвате пленных. Упросил комбрига пустить его на это задание и адъютант Назарова Саша Николаев. Этот смелый парень из города Бежецка стал партизаном еще в первую зиму войны, он участвовал во многих боевых операциях и всегда вызывался идти на опасные дела.

После освобождения Калининской области от фашистов Александр вступил в ряды действующей армии. В январе 1945 года под городом Радом в Польше его экипаж бронетранспортера вступил в схватку с гитлеровцами, прорвавшимся к армейскому медсанбату. Более двухсот наших раненых солдат и офицеров были спасены. Сам Николаев был ранен и грудь. За этот подвиг Сашу наградили орденом Ленина.

Храмов сначала планировал остановить на дороге машину и захватить «языка», но потом у него созрел более дерзкий план.

Вот как он осуществлялся. Прихватив с собой пару бутылок самогона, партизаны с белыми повязками полицаев на рукавах прибыли в деревню Лобово, где остановилась небольшая немецкая часть, двигавшаяся в сторону фронта. Они явились в первый же дом, в котором находились два молодых обер-ефрейтора, и, разыгрывая из себя гуляк, завели с немцами разговор насчет шнапса, меда и хорошеньких девчат. Партизаны выставили на стол бутылки самогона, разложили закуску. Особенно усердствовал Адольф Иваныч. Он шутил, смеялся и даже хлопал по плечу обер-ефрейторов, щедро наливая им в кружки крепкого зелья. Самогон и свиное сало пришлись тем по вкусу. А потом Адольф предложил доехать до соседней деревни Полихново, где, по его словам, можно полакомиться медком. Гитлеровцы согласились. Саша Николаев любезно усадил их в сани. Когда же веселая компания въехала в лес, обер-ефрейторов обезоружили и доставили в бригаду, где хмель у них сразу выветрился.

Пленные Антон и Герберт, молодые парни, на допросах показали, что до армии они состояли в организации гитлерюгенд, а когда фашистская Германия напала на Советский Союз, добровольно вступили в ряды вермахта. Герберт выразил желание остаться в партизанском отряде. Антон же со слезами упрашивал нас отпустить его обратно в часть. Он показывал пачку измятых писем и твердил: «Муттер, муттер».[5] Мы попросили Адольфа Иваныча перевести письма. Их писала мать пленного:

Когда Адольф кончил читать, мы долго молчали. Все смотрели на пленного Антона. Он сидел жалкий и сгорбленный.

Да, война не щадила и немецкие семьи…

Гитлеровец клялся, что никогда не сделает ни одного выстрела в наших людей, будет агитировать других солдат против фашистов.

Кто-то из наших сердобольных ребят пожалел немецкого обер-ефрейтора, предложил завязать ему глаза, увести подальше от лагеря и отпустить. Так уж скроен русский характер — мы беспощадны в бою и душевны в мирной жизни.

Гуманную идею нашего товарища многие не поддержали.

— Немец пришел на советскую землю с оружием в руках, и поэтому надо считать его врагом, — сказал парторг Михаил Кудрявский.

Несмотря на всю сложность обстановки, мы старались сохранить жизнь пленным фашистам, рассчитывая при удобном случае переправить их в советский тыл.

Несколько дней немцы жили в землянке вместе с нами. По вечерам они учились говорить по-русски, мы же совершенствовали свои знания в немецком языке. Большинство из нас изучало его в школе, но тогда мы относились к этому легкомысленно, о чем позже, в войну, очень жалели.

Помню, у Виктора Соколова были немецкие войлочные сапоги с кожаными головками. Наши пленники носили точно такие же. Как-то Соколов, греясь вместе с немцами у печки, решил блеснуть знанием их языка. Он вытянул вперед ногу, хлопнул ладонью по голенищу и громко проговорил:

— Их хабе… тоже такие сапоги!

В землянке засмеялись, но никто из нас не мог вспомнить, как по-немецки называются сапоги.

Мы обращались с пленными хорошо.

Однажды к нам в землянку вошел бывший старшина Красной Армии Матвеев, здоровый плечистый мужчина. Он пристал к нашей бригаде, вырвавшись вместе со своими товарищами Осокиным, Труновым, Савченко и другими из фашистского лагеря. Старшина приглянулся нам, и комбриг назначил его помощником по хозяйственной части. Матвеев наладил сапожную и швейную мастерские, оборудовал кухню, баню, прачечную. Старшина долго и молчаливо посматривал на наши взаимоотношения с пленными, а потом со злостью сказал:

— Смотрю на вас я, братцы, и, прямо сказать, противно делается. Нюни развесили с этими «камрадами», как самые последние бабы. Они вам такого в уши надуют! Видели бы вы, что фашисты творят над советскими военнопленными…

Выругался, хлопнул дверью и ушел. Как будто холодной водой облил нас. В землянке сразу стало тихо-тихо. В тот вечер спать легли раньше обычного.

— Каменное сердце у этого Матвеева. Такими сердцами только улицы мостить, — сказал Борис Ширяев.

Днем наши радисты расшифровали радиотелеграмму из Москвы: «Ночью ждите самолет». Когда машина приземлилась, мы с радостью узнали знакомого пилота Серегина. Посадочная площадка ему на этот раз понравилась, и теперь он весело пожимал руки партизанам. Бойцы быстро разгрузили машину. Летчик подошел к комбригу.

— А где же ваш груз? — спросил он.

— Груз у нас необычный, — сказал Назаров и, указав на стоящих поблизости Антона и Герберта, добавил: — Вот каков он, без всякой упаковки!

Серегин с нескрываемым удивлением осмотрел пленных и, почесав затылок, запротестовал:

— Такой груз взять не могу. С ними нужно посылать охрану, а у меня для этого самолет не приспособлен.

— Как же быть? — спросил Назаров.

— Переправляйте в Белоруссию. Туда транспортные летают.

Вместо пленных мы отправили раненого партизана и почту. Немцев пришлось вернуть в партизанский лагерь. Несмотря на хорошее обращение, Антон ходил печальный и не переставал упрашивать нас отпустить его к своим.

— Скажи спасибо нам за мягкий характер. Фашисты не стали бы так церемониться с нашим братом, — сказал Венчагов.

Вскоре произошла неожиданная развязка. К границе нашего аэродрома подошел карательный отряд немцев. Партизанский заслон встретил его дружным огнем, а через несколько минут туда подоспели и мы. Каратели ретировались. Когда отряды вернулись в лагерь, бойцы охраны рассказали нам о подозрительном поведении пленных. Услышав стрельбу, Антон и Герберт насторожились. По мере того как стрельба нарастала, оба они подмигивали друг другу и радостно улыбались. И наоборот, когда выстрелы удалялись, их лица выражали сожаление. На следующий день опять пожаловали каратели. Антон, а за ним и Герберт пытались бежать к своим…

Так немецкая мать потеряла последнюю свою надежду.

Вскоре прилетел к нам летчик Кулагин. Но погода подвела его. Ветер подул с юга, хлопьями повалил мокрый снег. Летчик с большим трудом нашел площадку. При посадке самолет сломал правую лыжу.

— Вот теперь и я партизан, — вылезая из кабины, сказал Кулагин.

Бойцы с трудом откатили самолет в кусты и замаскировали ветками. Летчик пошел с нами в землянку. Радисты сообщили о случившемся на Большую землю. Партизаны тесным кольцом окружили пилота. Каждому не терпелось узнать о последних событиях в мире. Летчик охотно рассказал об успехах Советской Армии, о жизни людей на Большой земле и даже спел нам новые песни: «Шаланды» и «Темная ночь».

На следующий день бригада начала готовиться к походу в Латвию. Там следовало провести несколько разведывательных операций.

Свои действия на территории Латвии мы постоянно согласовывали с командиром Латышской партизанской бригады Вилисом Петровичем Самсонсом. С этим мужественным человеком мы познакомились еще осенью. Его бригада размещалась по соседству, в деревнях Ноглово и Козельцы.

Перед выходом из Лубьевского леса к Назарову подошел Кулагин.

— Товарищ командир, возьмите меня с собой на задание, — попросил он.

Комбриг пожал плечами:

— Пожалуйста.

Так летчик Николай Кулагин в ожидании, когда привезут лыжу, стал партизаном.

Еще было светло, когда мы вышли к одинокому дому лесника, расположенному в густом ельнике близ границы. В приграничных деревнях стояли отряды айзсаргов[6], охранявшие рубежи бывшего буржуазного государства. Они имели телефонную связь с гитлеровскими гарнизонами и стремились не пропускать на территорию Латвии никого. Поэтому мы и ждали ночи.

Немецкие оккупанты сулили латышам полную самостоятельность и хорошую жизнь, а на самом деле уничтожили всякую государственность Латвии. Фашисты покрыли латышскую территорию сетью концлагерей и тюрем. Страну включили в состав имперской провинции Остланд. В нее входили Прибалтика, часть Белоруссии и России до реки Ловать. Рейхскомиссаром Остланда назначили гаулейтера Лозе, а матерого фашиста Дрекслера поставили генеральным комиссаром Латвии. Руководил ими имперский министр по делам оккупированных восточных областей грабитель Альфред Розенберг. Полицейские и карательные органы Остланда были подчинены обергруппенфюреру СС генералу полиции Еккельну. Народы Белоруссии и Прибалтики никогда не забудут зверств карателей, которыми руководил палач Еккельн.

Ожидая темноты, партизаны столпились вокруг летчика. Всех интересовал вопрос об открытии второго фронта. Из рассказа пилота мы поняли, что американцы и англичане не спешат с боевыми действиями и умышленно тянут время.

— Все они, эти господа, одного покроя, — молвил Эдуард Талин.

— Капиталисты — це тижь фашисты, тильки, мабудь, клыки у них корочши, — сказал пулеметчик Василий Беценко.

— Второй фронт остается пока за партизанами, — высказался Ваня Хабаров.

Незаметно сгустились синеватые мартовские сумерки. На землю легла темень.

Партизаны из бригады Самсонса провели нас незаметной тропой через границу, и скоро мы шагали по территории Латвии. На пути то здесь, то там попадались многочисленные хутора, называемые мызами.

— Вот она, столыпинщина, — кивал в сторону одиноких домиков комиссар Новиков.

Айзсарги — члены военизированных формирований типа гитлеровских штурмовых отрядов. Они были опорой фашистской диктатуры Ульманиса, а в годы Великой Отечественной войны — фашистского гестапо в оккупированной Латвии.

По сторонам изредка раздавались винтовочные выстрелы. Айзсарги давали знать о себе.

В полночь приблизились к реке Зилупе близ волостного центра Бриги. Отсюда комбриг выслал разведку к железнодорожной станции Нирза, к Бригам и к местечку Лиель Пикова. С одной из разведывательных групп пошел и летчик Кулагин.

К утру все сошлись в условленном месте — в хвойном лесу. Здесь было безветренно и не так холодно. Мы разожгли костры и, наломав еловых веток, расположились вокруг огня. Пригревшись, люди засыпали.

Один Кулагин не мог заснуть долго, все рассказывал кому-то о ночной вылазке. Он восхищался смелостью партизан, которые на его глазах перебили охрану волостного центра, а затем забрали там документы.

В Латвии мы провели еще три ночи. Наши разведывательные группы побывали у железнодорожной станции Лудза и возле местечка Карсава на железной дороге Резекне — Псков. Их возглавили Василий Верещагин и Анатолий Нейман.

Группа Верещагина, следовавшая в Лудзу, оделась под вражеских солдат и полицейских. С нею шел Адольф Иваныч. Собрав нужные сведения, партизаны заглянули на вокзал. Им очень хотелось прихватить с собой такого пассажира, за которого сам комбриг сказал бы спасибо, но как на грех в зале ожидания таких не оказалось. К утру партизаны покинули Лудзу.

Наши разведчики донесли, что в населенные пункты стали стекаться шуцманы и айзсарги. Мы ушли на свою базу.

Пока ожидали летной погоды, пока другой самолет доставил лыжу, прошло восемь дней. Вечером отремонтированную машину выкатили из кустов. Партизаны отступили от самолета и с интересом стали наблюдать, как пилот заведет двигатель. Евгений Луковников с трудом поворачивал винт, но мотор фыркал, а не заводился.

— Давай на буксире попробуем, — предложил Юрий Соколов.

— Не получится, — сказал летчик, — ты лучше крутани.

— Я слабоватый, вон пусть Андрюха Пятницын попробует.

Пятницын плюнул на ладони и, взявшись обеими руками за винт, рванул его вниз. Двигатель чихнул раз, другой, пропеллер качнулся из стороны в сторону и вдруг закрутился быстрее, пока не слился в сплошной серебристый круг.　

— Ура! — закричали партизаны. — Молодец, Андрюха! Легкая у тебя рука!　

Самолет улетел.　

А на следующее утро со стороны Борисенок мы услышали частую ружейно-пулеметную стрельбу. Туда срочно выслали разведку. Следом за ней наш отряд выдвинулся к сожженной деревне Лубьево, чтобы встретить там оккупантов.　

Когда мы подходили к Лубьеву, навстречу отряду выбежали из землянок местные жители.　

— Немцы идут! Каратели! — кричали они в панике.　

— Не бойтесь, товарищи. Мы не пустим их сюда, — пробовал успокоить их Богданов.　

Но уговоры не помогли. Люди, столько натерпевшиеся от карателей, искали спасения в лесу. Одетые кое-как, они тащили свой немудреный скарб. Даже маленькие детишки несли ведра, лукошки, ухваты. Худенькая черноглазая девочка лет восьми запихивала за пазуху крохотного котенка. Напуганный, он не слушался хозяйку, норовил выскочить и убежать.　

Километрах в двух застрочили автоматы. Невдалеке начали рваться мины. В Лубьево верхом на конях примчались наши разведчики.　

— Что там? — спросили мы старшего из них, Бориса Хаджиева.　

— Идут по двум дорогам. Сотни три… не меньше. Слышали, как сейчас из минометов стукнули?　

Разведчики поскакали в бригаду. Немцы прочесывали ближний лес, но мы их еще не видели из-за деревьев. В Лубьево верхом на коне прибыл Назаров, а следом за ним подошел отряд Лопуховского.　

— Ты что, Витя, скучаешь здесь? — с озорной улыбкой спросил Сан Саныч. — Обожди, сейчас заставим фрицев танцевать полечку. А не захотят полечку, пусть пляшут цыганочку для смеха. Ха-ха!　

Едва Лопуховский сказал это, как с противоположной стороны поляны показались люди в белых халатах.　

— Идут, — пронеслось по цепочке.　

— Вот тебе и цыганочка, — сказал Павел Поповцев.　

Несколько гитлеровцев вышли вперед и, достигнув поляны, остановились, решая, куда двигаться дальше. Это была фашистская разведка. Через некоторое время стали скапливаться и основные силы. Немцы идти прямо боялись.　Они двумя группами охватывали поляну. Мы не стали ждать, пока каратели подойдут вплотную к Лубьеву. Комбриг дал сигнал, и сразу заговорило наше оружие. 　

Немцы укрылись за деревьями, а через некоторое время из-за леса ударили вражеские минометы. Противник получил подкрепление и, видно было, собирался нас атаковать. Усиливался минометный огонь. С ближних дистанций заговорили вражеские пулеметы. 　

Каратели пытались обойти нас, но шквал автоматных очередей заставил их отступить. К месту боя начали подтягиваться другие партизанские отряды. Во фланг неприятелю зашел отряд Григория Заритовского. Вступил в бой отряд Рыбакова, а когда немцы собрались занять оборону, прибыли бригада Марго и большая группа латышских партизан.　

Карателей общими силами прогнали, но они начали частенько тревожить нас. Товарищи из Себежа передали, что гитлеровцам стало известно о неоднократных посадках советских самолетов. Немецкие разведчики высказали своему начальству предположение о прибытии в Лоховню представителей командования советских войск. Вот почему так упорно лезли к нам каратели. Они вертелись близ Лоховни, как коты возле горячей каши.

Операция «Дети»

Весной 1944 года, перед своим отступлением, гитлеровцы особенно озверели. Они не щадили никого. В каждом советском человеке им чудился пособник партизан, и расправлялись они с людьми крайне жестоко. Местные жители прятались от карателей в заболоченных лесах. Находили сухой островок, строили землянки, шалаши и жили там, стараясь стерпеть все невзгоды и лишения, лишь бы избежать смерти.　

Но беда разгуливала вдоль и поперек. В конце марта большая группа карателей, прочесывая местность возле Лубьевского леса, наткнулась на лагерь мирных жителей. Гитлеровцы выгнали всех из землянок и стали сортировать людей в отдельные группы. Дети не поняли, какая участь их ожидает, а взрослые догадались сразу. Первую партию подростков пулеметная очередь скосила на глазах у родных. Матери крепче прижали к себе детишек. Малыши цеплялись за подолы, плакали от страха. Старушки падали на колени перед палачами, срывали с себя нательные кресты, умоляли о пощаде, но тщетно. Гитлеровцы хладнокровно творили свое черное дело. На слезы, мольбы и рыдания они отвечали усмешками. Кто-то из девушек пытался бежать, но автоматная очередь скосила их тут же. И вновь строчил пулемет. Падали на землю, обливаясь кровью, старики и дети, гасли от пуль жизни ни в чем не повинных людей. Палачи добивали стонущих…　

В партизанский отряд 3-й Калининской бригады вернулся из разведки отважный боец Денис Иванович Карпов. Он плакал. Выяснилось, что его семья — жена и двое маленьких сыновей — пряталась в лесу близ деревни Девицы Идрицкого района. Каратели обнаружили две землянки, где ютилось более пятидесяти человек. Старики и женщины стали упрашивать гитлеровцев не убивать их. Немецкий офицер с остроносой лисьей физиономией, ехидно улыбаясь заявил:　

— Стреляйт не будем!　

Солдаты тем временем долго что-то копались в землянках. Они якобы искали спрятавшихся партизан. Когда солдаты вылезли из землянок, офицер приказал жителям вернуться в них. Не предчувствуя подвоха, люди стали благодарить офицера за милосердие, а тот, зная, что его солдаты заложили в землянки заряды взрывчатки, отвечал, ухмыляясь:　

— Гут! Гут!　

Жители, радуясь благополучному исходу дела, вновь набились в тесные землянки. Стали приводить в порядок перевернутые немцами пожитки. Матери укладывали поудобнее детишек…　

Через несколько минут в лесу громыхнули сильные раскатистые взрывы. Вверх взметнулись бревна, комья земли, куски разорванных человеческих тел.　

Денис Карпов, не зная о трагедии, добрался до землянок на другой день. Ему очень хотелось повидаться с семьей, утешить жену, обнять сынков, а заодно передать жителям немного соли, найденной в подбитой немецкой автомашине.　

То, что он увидел, заставило его обомлеть. Среди развороченных ям валялись изуродованные трупы односельчан. Денис смотрел на эту жуткую картину, и кровь стыла в его теле. Среди погибших он попытался разыскать родных, но тщетно — все было смешано. Денис присел с горя на поваленное дерево, достал кисет с махоркой, закурил и　уставился в раздумье в одну точку. Ему еще не верилось в то, что произошло… Он выкурил подряд три самокрутки, как вдруг его взгляд заметил под елкой дорогое сердцу личико. Там валялась бледная, залитая кровью головка меньшого сына. Денис подполз к ней, взял в руки, поцеловал и свалился без памяти на землю. Когда очнулся, был уже вечер. Денис Иванович вырыл кинжалом ямку, устлал ее хвойными лапками и закопал кудрявую головку сына　

В апрельскую экспедицию только в Себежском районе каратели расстреляли и сожгли заживо около трехсот мирных граждан, из них много детей.　

Партизаны пытались вывести людей за линию фронта, но противник перекрыл все пути. Чтобы облегчить участь населения, партизаны помогали людям всем, чем было возможно. Они укрывали семьи возле своих лагерей, но это демаскировало расположение отрядов и являлось большой помехой для ведения боев с карателями. Действия партизан были скованы. Обстановка сложилась крайне неблагополучная, критическая.　

И тогда начальник штаба партизанского движения Калининской области С. Г. Соколов доложил партийным органам о сложившейся ситуации и внес предложение оказать помощь населению западных районов, особенно детям.　

Калининский областной комитет партии вошел с ходатайством в ЦК ВКП(б) по данному вопросу. Вскоре Центральный Комитет партии принял решение выделить калининцам нужное количество легких самолетов из 15-й воздушной армии. Тогда и была незамедлительно разработана операция «Дети». В Невеле организовали и хорошо оборудовали детприемник. Детдомы Вышнего Волочка, Кашина, Бежецка и других городов подготовились к приему ребятишек.　

Воздушную переброску должны были осуществить пилоты 13-го полка ГВФ, возглавляемого майором Седляревичем. Командование авиаполка провело большую подготовительную работу по подбору и тренировке летчиков к ночным полетам. Некоторые пилоты уже летали к партизанам и обладали достаточным опытом, чтобы поделиться им с товарищами.　

Партизанские отряды, в свою очередь, готовили надежную охрану своих аэродромов и вывезенных к ним людей. Надо признаться, не все верили в реальность задуманного дела.　

И вот сложная и рискованная работа началась. К выполнению операции приступили сразу двадцать экипажей самолетов По-2. Они летели на запад к Лубьевскому лесу и урочищу Лоховня.　

Партизаны, матери, дети — все с нетерпением ждали самолеты. Каждому хотелось уловить гул мотора, и вот этот радостный момент настал.　

— Костры! — звучит команда. В воздух взвивается сигнальная ракета.　

Одна за другой приземляются легкие машины. Первыми совершают посадку опытные мастера полетов в тыл противника Петр Курочкин, Николай Кулагин, Иван Тутаков, Виктор Козлов, Рустам Лобженидзе. Некоторые из них знакомы партизанам давно. Они прилетали сюда не раз. Летчики были все молодые, не старше двадцати лет. Партизаны тепло обнимали их и здесь же принимались за разгрузку и погрузку самолетов. Выгружали патроны, взрывчатку, медикаменты; грузили детей и тяжелораненых. У самых маленьких детишек пришиты карманчики с записями их имен, фамилий и мест рождения. В самолет сажали сразу по несколько ребят. Они худенькие, маленькие. Пилоты торопили. До рассвета им предстояло сделать еще по рейсу.　

Буквально на другой день случилась непредвиденная заминка. У посадочных площадок оказалось совсем мало детей, но и их родители не очень охотно соглашались сажать в самолеты. Мать троих детей из деревни Лиственки Анастасия Яковлева заявила, что она лучше умрет с ребятишками здесь, чем отправит их неизвестно куда. Оказалось, что гитлеровцы, узнав об эвакуации детей, сумели распространить ложные слухи, что советские самолеты с детьми сбиты над линией фронта. Это вызвало переполох среди населения. Как быть? Выручили летчики. Следующей ночью они привезли родителям письма от детей, в которых те передавали трогательные и радостные впечатления о своем пребывании на Большой земле. Тамара Михайлова из деревни Лиственки писала:

Митя Моисеев из деревни Козаново написал письмо на всю тетрадную страницу:

Такие письма немедленно были показаны родителям прочитаны в уцелевших деревнях и лесных лагерях. Люди не скрывали радости. Они благодарили Родину и партию за огромную заботу о детях. Из болот и лесов в сопровождении партизан к посадочным площадкам тянулись десятки малышей. Желающих улететь стало столько, что возникло сомнение: удастся ли всех отправить? Ведь кроме детей хотелось погрузить в самолеты и тяжелораненых партизан, больных жителей.　

А гитлеровцы между тем нагло лезли к площадкам, и партизанам нелегко было их сдерживать. Порой стрельба приближалась настолько, что пули посвистывали над головами собравшихся на аэродроме.　

— Дяденька летчик, возьмите нас с собой, мы из Боровухи, мамку нашу убили… — со слезами упрашивали две худенькие девочки. Летчик Кулагин — смелый, волевой человек, только что посадивший в свой самолет шесть малышей, — не смог отказать девочкам. Он молча поднял их на руки и запихал куда-то в заднюю часть фюзеляжа.　

На крыло самолета к летчику Козлову взобрался ловкий тощенький мальчуган. Ухватившись руками за кабину, он звонким голосом закричал:　

— Дядя, возьми! Я из деревни Симаново, а живу на болоте у Красной Будки!　

— Как звать тебя? — спросил пилот.　

— Витя! Витя Совершаев!　

Пилот усмехнулся и, сделав паузу, сказал:　

— Я тоже Витя.　

Так летчик Виктор Козлов посадил в свой перегруженный самолет еще одного девятилетнего мальчишку. Самолет с трудом поднялся в воздух.　

Несмотря на огонь вражеских зениток и дежурство немецких ночных истребителей, операция «Дети» прошла без жертв. Авиаторы потеряли лишь один самолет, который потерпел аварию при посадке на партизанском аэродроме. Его пришлось сжечь. За двадцать напряженных ночей из тыла врага было вывезено около 1600 детей, 93 женщины и 105 раненых партизан.　

Велико было политическое значение этого мероприятия. Оно подняло моральный дух людей в борьбе с врагом. За выполнение этой операции летный состав 13-го полка ГВФ был награжден медалями «Партизану Отечественной войны» II степени.　

На стыке границ трех республик

В середине марта радисты приняли неожиданную радиограмму. Нам предлагалось выйти в Белоруссию. Для похода нужно было срочно заготовить запас провианта. Мы знали, что белорусская земля, граничащая с нашей Калининской областью, была опустошена и разграблена гитлеровцами начисто. Здесь, в Себежском районе, тоже было не легче. Не было ни мяса, ни хлеба, ни соли. Взять продукты можно было лишь на территории Латвии, где фашисты заигрывали с отъявленными националистами. Айзсарги, выкормыши правительства Ульманиса, сильно охраняли рубежи бывшей буржуазной Латвии. Возле их застав шли ряды колючей проволоки, из амбразур дзотов смотрели черные глазки пулеметов.　

По установившемуся неписаному порядку решено было обратиться за советом и поддержкой к командиру Латышской партизанской бригады Вилису Самсонсу. Все мы считали его полномочным представителем Советской власти в приграничном районе Латгалии.　

Вилис Петрович встретил нас приветливо, но настороженно. Он сразу «раскусил», зачем мы к нему пожаловали.　

Когда комбриг Назаров рассказал о нашем положении, вожак латышских партизан предложил нам отовариться продуктами в пограничной заставе Ловушки. Там, как он пояснил, у айзсаргов имеется скот, свиньи, хлеб и соль. Дело за небольшим: нужно было разбить укрепленную заставу и конфисковать все это.　

Мы задумались. Легко сказать, «возьмите у айзсаргов». Но ведь за такие продукты нужно было расплачиваться кровью ребят. А что делать? Вилис Петрович был прав. Не отбирать же продовольствие у крестьян. Это дискредитировало бы нас среди местного населения и пустило бы недобрую молву далеко в глубь Латвии. Разгром же вражеского гарнизона был оправдан во всех случаях.　

Самсонсу кто-то в шутку дал кличку Дадзис. По-русски это означало Репейник. Такое имя пристало к нему, очевидно, по той причине, что Вилис Петрович, несмотря на свою молодость, умел цепляться за боевые дела крепко, продуманно и действовал неотступно.　

Прозорливый, мудрый человек этот Дадзис, — говорил наш парторг Михаил Кудрявский.　

За день до выхода на операцию к нам приехал командир 15-й партизанской бригады Дмитрий Халтурин. Узнав о нашем намерении, он сказал:　

— Будем бить вместе. Вы нападете на заставу в Ловушках, а я с отрядами Ботова и Муравьева — на заставу в Конгольцах.　

Обе заставы находились в двух километрах друг от друга. Налет договорились произвести одновременно. Вечером следующего дня мы вышли из лагеря. В полночь приблизились к границе. Халтурин со своими отрядами свернул налево, а мы направо. Дальше двигались без дороги, по крепкому мартовскому насту. Ночь стояла морозная, тихая. В вышине мерцали яркие звезды. Проводник-латыш из отряда Самсонса подвел нас к цели.　

— Вон казарма… — указал он на громоздкую постройку, темневшую среди большого снежного поля. — Только будьте осторожны, там у них колючая проволока, укрепления и пулеметы.　

Отряд Лопуховского остался на краю леса. Вместе с Сан Санычем находился и комбриг. Я со своими ребятами пошел в обход. Нам поручалось первыми начать бой.　

Идти пришлось более километра. Светлая ночь не позволяла выйти в чистое поле, там могли нас заметить. Пробираясь по краю леса, отряд приблизился к дороге Ловушки — Конгольци. Остановившись, мы заметили группу людей, идущих по дороге от заставы к лесу прямо на нас. Мы стояли не двигаясь. Вот они подошли к закрайку леса. Послышалась непонятная команда, а следом за ней лязг винтовочных затворов. Это были айзсарги. Хотели здесь же отправить их к праотцам, но вовремя спохватились. Стоило нам открыть огонь, как застава поднялась бы по тревоге, и тогда мог сорваться план операции.　

Мы пропускаем айзсаргов. Их всего семь человек. Они проходят мимо, не замечая нас. Но вот шаги удаляются, и мы идем дальше. Отряд, скрываясь за домами, выдвигается на исходный рубеж.　

Два часа ночи. Пора начинать. Даем дружный залп из пулеметов и автоматов. Через некоторое время ответным огнем бьет проснувшаяся застава. Оттуда злобно строчат пулеметы. Нам приходится залечь.　

В этот момент с восточной стороны вступают в бой наши товарищи. Оттуда доносится партизанское «ура».　

От зажигательных пуль загорается одна из построек за колючей проволокой. Айзсарги бросаются тушить огонь, но мы не даем им этого делать. Пламя жадно пожирает сухие доски и вскоре перебрасывается на казарму. В стане врагов паника. Меткие партизанские выстрелы и пожар заставляют фашистов искать спасения. Они скапливаются возле главных ворот, намереваясь прорваться к реке Зилупе, что в переводе на русский язык значит Синяя. Вот один из них бежит к прибрежным кустам. Огонь из автомата — и айзсарг валится в снег. Другие не решаются следовать его примеру.　

Со стороны Конгольцев доносятся разрывы гранат. Там полыхает огромное зарево. Это отряды Дмитрия Халтурина ведут бой с гитлеровцами.　

Гарнизон заставы уничтожен. Продукты для похода в Белоруссию отвоеваны. Но достигнуто это дорогой ценой. Потерял свою кубанку с молодой кудрявой головой песенник и боевой товарищ Федя Шилин. Ранен в бедро помощник комбрига по хозяйственной части Матвеев. Его нога распухла, почернела, и через несколько часов Иван Иванович Матвеев умер от заражения крови. В отрядах Халтурина погибло трое бойцов.　

На другой день мы хоронили погибших. Для могилы выбрали самое лучшее место — на небольшой полянке, под двумя могучими соснами. Стояла торжественная тишина. Падали редкие снежинки на обнаженные головы партизан и холм свежей земли.　

Товарищи из Себежа сообщили о готовящейся против нас карательной экспедиции. Немцы разрабатывали продуманную операцию под названием «Пробуждение весны». Мы стали поторапливаться к походу в Белоруссию. В течение трех дней закончили свои дела по разведке, хозяйственники напекли в дорогу хлеба, насушили сухарей и закоптили много свинины. Копченость, правда, получилась не первого сорта, но есть можно. Копченое мясо шутники прозвали «гужами». И не без основания: оно было нарезано длинными узкими полосками и тянулось, как сыромятина.　

Накануне похода разведчики донесли, что немцы занимают ближайшие деревни. Весть о карательной экспедиции подтвердилась. К этому времени бригада Гаврилова ушла под Опочку, а Самсонс повел своих бойцов в Латвию. Мы тоже ночевали в лесных землянках последнюю ночь. Утром со стороны Козельцев донеслась ружейная стрельба. Через некоторое время выстрелы послышались еще с двух направлений: со стороны деревни Брод и от Опросова. Разведка доложила о передвижении противника. Комбриг приказал мне выдвинуться с отрядом к Лубьеву и во что бы то ни стало задержать карателей до темноты.　

Мы быстро преодолели небольшое расстояние и вскоре заняли приготовленные ранее позиции близ сожженной деревушки. Только на днях мы отбивались здесь от карателей и вот они снова пожаловали сюда. От Лубьева к нашему лагерю петляла основная наезженная дорога. Ее нужно было прикрыть. Мы быстро рассредоточились меж сосен по обеим сторонам зимника и замаскировались. Перед нами белела открытая двухсотметровая поляна. По ней как раз и пролегла дорога. За поляной темнел кустарник. Оттуда мы ждали противника. Никто из нас не двигался, стараясь не упустить нужного момента. То в одной, то в другой стороне слышались пулеметные и автоматные очереди, но возле нас было тихо. Думалось: неужели нас обходят? Время перевалило уже за полдень, когда мы заметили гитлеровцев. Они осторожно пробирались по кустарнику к поляне. Ясно, что это была лишь разведка. Мы молчали.　

Неожиданно от них вскочил вспугнутый заяц и бросился в нашу сторону. Косой подбежал вплотную к нам, сделал настороженную стойку, повел длинными ушами и пустился наутек опять к немцам. С их стороны раздалась короткая очередь, и раненый зайчишка долго трепыхался в снегу. Подобрать его немцы не осмелились.　

Время шло, но основные силы карателей не появлялись. Они, очевидно, заняли исходные рубежи и готовились к утреннему большому наступлению.　

— Пусть завтра посмотрят пустые землянки, — говорил Николай Орлов.　

— Им в страхе дня два придется пробираться туда. За каждым деревом будут мерещиться партизаны, — рассудил Борис Ширяев.　

На землю опустился вечер. Наконец пришли связные от начштаба Венчагова.　

— Бригада на марше, можно сниматься, — сказали они.　

Мы прошли по санной дороге через невысокий сосняк　к своему аэродрому. Всего два дня назад улетел отсюда наш самолет. Ему незачем теперь прилетать в Лоховню и расчищенная нами площадка навсегда останется лишь поляной, которую, быть может, после войны колхозники вспашут и засеют хлебом. Мы невольно остановились. Богданов обернулся в сторону лагеря и громко сказал:　

— Прощай, штадт Лоховня!

Здесь уместно сказать, что после войны наш поэт партизан Виктор Хомяченков сочинил прекрасные слова для песни:　

Эту песню поют теперь многие.　

Колонна миновала аэродром, втягиваясь в густые заросли кустарников. Вместе с нами в Белоруссию шел отряд Заритовского. Сам Григорий лежал раненый на одной из повозок. Предстояла трудная и опасная дорога. Враг занял все ближние деревни и коммуникации, поэтому приходилось двигаться по бездорожью. Всюду то здесь, то там разливался заревом мерцающий свет осветительных ракет. Каратели отпугивали партизан.　

Колонну вел недавно откомандированный к нам из бригады Марго боевой командир Иван Степанович Бабанин. Он хорошо знал местность.　

Главная наша забота — благополучно перейти железнодорожную линию на участке Себеж — Зилупе. Мы знали, как сильно охраняют ее немцы, и поэтому беспокоились: ведь с нами было несколько повозок с больными и ранеными. До железной дороги — около двадцати километров. Мы двигались осторожно, минуя населенные пункты.　

Перевалило за полночь, когда колонна уткнулась в шоссе Заситино — Мигели. До железной дороги — один километр. Остановились, чтобы осмотреться и подумать, как лучше перейти линию. Вражеские гарнизоны Мигели и Дылново расположены у самого полотна, в восьмистах метрах друг от друга. Пройти между ними не так просто. Ночь светлая, морозная, подходы открытые: чистое поле. В ночной тишине далеко слышен каждый шорох.　

Советуемся и решаем ждать поезда. Под его шум легче подойти к железной дороге. Время третий час ночи. Кругом стоит тревожная тишина, лишь изредка донесется близкий хлопок ракетницы, и снова все молчит. Мы лежим на возвышенности, и нам хорошо видно, как в той и другой стороне железная дорога освещается мерцающим светом осветительных ракет. Порой они слабо светятся далеко-далеко, а иногда яркий свет вспыхивает совсем рядом, давая знать, что немцы близко. Все молчат. Каждый старается первым уловить шум паровоза. Одни лошади беззаботно хрупают сено. Безмолвное звездное небо хранит печать унылой таинственности. Ждать томительно и холодно.　

Наконец со стороны станции Зилупе доносится паровозный гудок.　

— Приготовиться! — звучит команда.　

Издалека слышен шум идущего поезда. Выдвигаем вперед заслон из автоматчиков. Они первыми должны достигнуть железной дороги и пропустить бригаду через линию. Грохот приближающегося поезда нарастает с каждой минутой, и шум его настойчиво разливается по безмолвным окрестностям.　

— Вперед! — командует Назаров.　

Возницы хлещут лошадей, партизанская колонна спешит к линии. По сторонам движутся боковые заслоны. Мы не идем, а бежим по крепкому мартовскому насту. Справа видны приближающиеся огни паровоза. Они быстро перемещаются в нашу сторону. Мы устремляемся им наперерез. Шум и грохот поезда заглушает топот многочисленных ног, бряцание оружия, скрип повозок. Мы хорошо видим справа и слева неприятельские гарнизоны, и немцы тоже наверняка видят нас на голом снежном поле.　

Со взводом автоматчиков бегу в голове колонны. Рядом со мною Павел Поповцев, Виктор Соколов, Эдуард Талин, Николай Ершов, Василий Бертов, Иван Хабаров и другие партизаны. Нам видно, как штурмовая группа наших бойцов уже ломает, валит на землю снегозадерживающие щиты, расчищает дорогу обозу. Темная лента вагонов, лязгая колесами на стыках рельсов, пробегает мимо. Не теряя времени, передний заслон выскакивает на железнодорожное полотно и там неожиданно сталкивается лицом к лицу с немецким патрулем. В воздухе повисает осветительная ракета, слышатся крики, стрельба из автоматов. Гитлеровцев немного — человек десять. Некоторые из них успели залечь и свирепо отстреливаются.　

Караульная служба Мигелей и Дылнова, заслышав стрельбу, подняла тревогу. Оттуда веером взлетают ракеты, слышатся выстрелы. Мы спешим на помощь заслону. С ходу бьем по вражеским солдатам. У самого уха оглушающе ударил пулемет. Это Вася Беценко стоя выпустил очередь по врагу.　

— Переправить обоз! — раздается голос комбрига.　

Но это не так просто. Крутая двухметровая насыпь — немалое препятствие на пути обоза. Кони скользят, падают, разрывая упряжь и ломая оглобли. При всем нашем старании мы вынуждены все же оставить под откосом двое саней. Раненых быстро, но бережно переносим на другие подводы. Над головой чаще начинают посвистывать вражеские пули. Тем временем обоз переваливает через железнодорожный путь. Боковые заслоны, ведя перестрелку с гитлеровцами, тоже переходят линию. Впереди лес. Позади нас огромный фейерверк ракет. Всполошенные немцы ближних гарнизонов палят из оружия.　

— Главная преграда преодолена, ворота в Белоруссию открыты, — говорит Бабанин, наш ведущий.　

Около часа идем лесом вдоль латвийской границы и там случайно натыкаемся на пограничную заставу айзсаргов. Может быть, обошлось бы без перестрелки, но один из наших бойцов случайно выстрелил. Залаяла сторожевая собака, взвилась осветительная ракета, и сразу же полоснула пулеметная очередь.　

Дружным огнем заставляем врага замолчать.　

Медленно наступает рассвет. Попавшийся на пути сосновый бор манит своей тишиной. Стройные стволы высоких сосен мирно пламенели в лучах восходящего солнца. У самого леса виднелся почерневший стог прошлогоднего сена. Возле него мы с удовольствием и устраиваемся на привал. Кто-то вспомнил о карателях, которые утром должны атаковать наш партизанский лагерь в Лубьевском лесу.　

— Какой смысл закрывать клетку, когда птица уже выпорхнула, — сказал комиссар Новиков. — Их замыслы сгорели, как стружки в костре.　

Немало верст пройдено за ночь, много волнений и тревог выпало на долю каждого, но признаков усталости почти не чувствуется. Коля Орлов даже запел шуточную песенку. Ребята вполголоса подхватили:　

Сдержанные шутки, смех слышатся повсюду. Молодость брала свое, и, где можно, смеялись. Смех порождал силу.　

— Эй, Гопа, хватит петь, доставай «гужи», подзаправимся! — кричит Петя Зеленый.　

— Какие «гужи»? Они у тебя в «сидоре».　

— Ты что, рехнулся?　

Юра и Петя Зеленый обычно таскали один мешок на двоих. Понадеявшись друг на друга, они оставили его на той стороне железной дороги, когда ждали поезда.　

— Эх вы, горемыки, — качает головой Богданов, — все-то вам не везет.　

— Точно, не везет, — согласился Гопа. — Ведь у нас там жратвы больше, чем у всех, было. Теперь поневоле придется перейти на пищу святого Антония.　

Хорошо придумали наши хозяйственники, что закоптили мясо и заготовили на дорогу продукты. Следуя по разоренной фашистами местности, мы нигде не могли найти ни хлеба, ни соли. Вот здесь-то и пригодились нам копчено-соленые «гужи». И не только нам. Мы делились ими с больными крестьянами. Туго приходилось людям в этих краях. Кругом царил голод. Гитлеровцы так опустошили местность, что на десятки километров не встретишь ни одной деревни. Оставшиеся в живых люди ютились в тесных, сырых землянках и питались чем придется.　

Мы находились на стыке границ трех республик — Белоруссии, Латвии и России. На одном из привалов, который был организован на месте сожженной деревни, недалеко от поселка Прошки, случайно обнаружили жителей. Быть может, их и не заметили бы, если б из-за сохранившегося забора не показалась белобрысая голова любопытного мальчугана. Партизаны позвали паренька, но тот моментально скрылся где-то под снегом, как будто провалился сквозь землю. Осмотрев то место, где исчез мальчуган, мы нашли хорошо замаскированную землянку, а в ней четверых ее обитателей: сгорбленную седую старушку, девочку лет пяти и двух ребят школьного возраста. Старший из них — четырнадцатилетний паренек, тот, который выглядывал из-за изгороди, — скорбно, по-взрослому сказал нам:　

— Хаты фашисты спалили еще по осени. И тятьку с мамкой застрелили и бросили в огонь. Немцы почти всех людей расстреляли в нашей деревне.　

На вопрос, чем они питаются, мальчуган молча указал на небольшую кучу свеклы. Когда мы поделились с ним кое-чем из продуктов, мальчик проговорил:　

— Это отдадим бабушке, она у нас слабенькая.　

Больно было смотреть, как люди горе мыкали в костлявых объятиях голода.　

Двигаясь по обездоленной земле, мы вышли к Освейскому озеру. В здешних местах было много белорусских　партизан. Встречаясь с нами, они рассказывали о тяжелом положении в районе. Главная беда — отсутствие продовольствия. Действия местных партизанских отрядов в последнее время ограничивались в основном операциями по защите населения. Спасаясь от озверевших палачей, к партизанам сбегались тысячи советских людей — стариков, женщин, детей. Их нужно было приютить, накормить и уберечь от расправы.　

Из-под Освеи наши разведгруппы сходили на задание к станциям Дрисса и Бигосово, а также к латвийскому местечку Штяуне.　

Неожиданно мы получили радиограмму, в которой бригаде предписывалось возвратиться на Большую землю. Вскоре радист Сергей Курзин принял новое сообщение: о подготовке посадочной площадки. За нами должны были прилететь самолеты.　

Как раз в это время в Белоруссии начиналась очередная карательная экспедиция против партизан под кодовым названием «Пасхальная чистка». Учитывая трудное положение белорусских товарищей, Назаров попросил у командования разрешение в случае отлета передать вооружение и боеприпасы местным партизанским отрядам. Такое разрешение было получено. Для посадки самолетов мы выбрали небольшое озеро Страдное, расположенное между белорусскими поселками Освея и Юховичи.　

Наступила оттепель, на льду появились лужи. Лед почернел. Следовало торопиться, чтобы не утопить самолеты, но низкая облачность не давала им возможности вылететь.　

Каратели между тем сжимали кольцо. Мы предупредили об этом штаб партизанского движения. Оттуда радировали: «Ждите». В один из вечеров, когда совсем уже стемнело, мы услышали шум моторов. Дежурные бросились было поджигать костры, но над головой пронеслась немецкая «рама».　

Около полуночи мы уловили знакомый рокот нашего «огородника». Запылали костры, вверх взвились две зеленые ракеты. На лед опустился сначала один По-2, а за ним село еще несколько машин. Так продолжалось несколько ночей. Когда лед на озере совсем размяк, а подоспевшие каратели стали доставать пулями наш аэродром, в воздух поднялся последний самолет. В нем летел комбриг Назаров.　

За девять месяцев пребывания нашей немногочисленной бригады в тылу противника была проделана немалая　работа по сбору и передаче органам госбезопасности различных сведений о мероприятиях противника. Наши товарищи установили местонахождение многих фельдкомендатур, команд ГФП и СД, определили их руководящий состав и структуру. Нами были выявлены сто двадцать агентов, работавших против партизан, а также готовившихся для заброски в советский тыл.　

Помимо этого бойцы бригады взрывали эшелоны с живой силой и техникой противника, проводили диверсии на шоссейных дорогах, вели бои с карательными отрядами, внедряли советских патриотов в созданные немцами учреждения, а также занимались агитацией во вражеских формированиях.　

Читатель, надо полагать, обратил внимание, что вся эта нелегкая и опасная работа легла на плечи совсем юных ребят, большая часть которых сознательно пожертвовала своей молодой жизнью ради независимости Советской страны и благополучия ее народа.　

В большинстве своем партизанами становились люди молодые, горячие, но не всегда осмотрительные и расчетливые. Суровая жизнь не прощала оплошностей, беспощадно наказывала и учила каждого. Однако всего не предусмотришь. На войне случалось всякое. Вломившись в человеческие судьбы, война создала множество всяких самых невероятных ситуаций, а подчас сыграла со многими не одну злую шутку. Такова война. Она обнажала характеры людей. Иной раз ломала волю, отнимала разум. Но чаще всего закаляла.　

Силой, которая помогала партизанам вести борьбу в необычайно трудных условиях, явилась горячая преданность советской Родине и ярая ненависть к врагу.　

Велико было желание народа поскорее освободить родную землю от фашистской чумы. К сожалению, одного желания для победы над врагом было недостаточно. Требовались неисчислимые жертвы советских воинов и партизан. Смерть миллионов бойцов попрала нависшую угрозу рабства.　

…В мае 1944 года бригада имени Дениса Давыдова была вновь послана в тыл врага. Совместно с частями Советской Армии партизаны приняли участие в изгнании фашистов из пределов Калининской области. В июле ее территорию полностью очистили от оккупантов. Многие народные мстители дошли с советскими войсками до логова агрессора и отпраздновали там Победу.　

Память не меркнет

На оккупированной фашистами западной части территории Калининской области вели борьбу против агрессора 14 тысяч народных мстителей. Большую часть из них составляли юноши и девушки, ушедшие в партизаны добровольцами по направлению комсомола. Не случайно поэтому в послевоенную пору при Калининском обкоме ВЛКСМ стал действовать избранный на слете бывших народных мстителей совет ветеранов калининских партизан. Вот уже 30 лет его бессменно возглавляет Иван Семенович Борисов, бывший секретарь Ленинского подпольного райкома ВКП(б), а затем секретарь областного комитета партии, удостоенный звания почетного гражданина города Калинина. Это его, комиссара партизанского отряда, повстречали мы на фронтовых дорогах в первую военную зиму.　

Совет ветеранов немало делает для патриотического воспитания молодежи. С рассказами о боевом прошлом бывшие партизаны выступают в трудовых коллективах предприятий и учреждений, в воинских частях и учебных заведениях. По их инициативе в местах сражений, которые вели народные мстители, установлены памятные знаки, а на могильных плитах высечены имена павших товарищей.　

Один из обелисков высится недалеко от села Шейно Торопецкого района, где в годы лихолетья находились штабы белорусских, латышских, литовских и калининских партизан, руководившие действиями отрядов в тылу врага. Обелиск стоит на холме, склоны которого украшают березы, сосны и лиственницы. Эта роща — а ухаживает за ней школьное лесничество — поднялась здесь по замыслу бывшего партизанского подрывника Геннадия Михайловича Зайцева. Он посвятил лесному хозяйству всю послевоенную жизнь.　

Рядом, у деревни Пожни, на придорожном столбе укреплен щит с надписью: «Путник, остановись! Эти места поведают тебе о героическом прошлом…» В деревне в одном из домов находится Музей партизанской славы, открытый в 1973 году. Его экспозиции, разместившиеся в трех залах, рассказывают о стойкости и мужестве народных мстителей в смертельных схватках с ненавистным врагом.　

Калининские бригады и отряды действовали совместно с белорусскими и латышскими партизанами. В память об　этом недалеко от города Себежа, что в Псковской области,　там, где сходятся границы братских Республик — РСФСР, БССР и ЛССР, — у речушки Синей, на лесной поляне, насыпан невысокий курган, а на нем посажен молодой кудрявый дубок — символ крепкой дружбы наших народов. Этот искусственный холм люди так и назвали —　курган Дружбы. По установившейся традиции ежегодно в первое воскресенье июля здесь проходит торжественный праздник — встреча боевых друзей-партизан с населением округи. В этот день сюда стекается многотысячный людской поток. Вместе с ветеранами войны к кургану Дружбы приезжают пионеры и комсомольцы, учащиеся школ и училищ. Сюда едут люди разных возрастов и национальностей. Они едут со всех концов страны по зову сердца.　

Делегация калининских ветеранов партизанского движения на эту встречу отправляется, как правило, за три дня до ее начала, чтобы иметь время побывать на боевых тропах, посетить могилы погибших товарищей. Выехав из Калинина, ярко-красный «Икарус», на бортах которого крупно написано: «Партизан Николай Горячев», миновав многострадальный город Ржев, мчится по автотрассе мимо нелидовских и западнодвинских лесов, меж полей и холмов Псковщины, останавливается в деревнях и поселках. И всюду нас встречают букетами полевых цветов нарядные шеренги пионеров, молодежи.　

Севернее Великих Лук, в деревне Алексеевское Локнянского района, находится братская могила партизан, погибших в боях весной 1943 года. Здесь покоится прах наших товарищей — Героя Советского Союза Николая Горячева, Дмитрия Веренича, Федора Яковлева, Исмаила Алиева, Виктора Дудникова, Федора Попкова, других патриотов советской Родины… Бывший разведчик 3-й Калининской партизанской бригады Владимир Петрович Заболотнов (это мы с ним после долгих поисков нашли здесь захоронение) как-то заметил:　

— Мне кажется, что, когда мы приезжаем на могилы боевых друзей, им, лежащим в сырой земле, становится теплее.　

И это, пожалуй, верно: память согревает могилы погибших. Сопровождавшая нас в поездках по местам боев врач Фаина Георгиевна Соколова написала трогательные слова песни «Партизанские сны»:　

На родине Николая Горячева, в селе Прямухине, после войны было построено великолепное здание средней школы, названной его именем. Мебель для нее прислали белорусские ветераны партизанского движения. В навигацию на волжских просторах можно увидеть трудягу-буксир «Николай Горячев», приписанный к порту Калинина, а в районном центре Кувшиново есть улица Николая Горячева. Там же другая улица — Партизан — названа в честь нашего отряда.　

…К юго-западу от Локнянского района, через города Великие Луки и Невель, путь ведет нас к озеру Язно. Здесь справа от дороги, возле деревни Уставны, возвышается монумент. На развернутом знамени его, выполненном из бетона, надпись: «Калининские партизаны и местное население насмерть сражались в этих местах с немецко-фашистскими захватчиками в 1941–1943 годах».　

Здесь проходил рубеж партизанской зоны.　

А впереди у нас — дорогие сердцу поселки Витебщины: Россоны, Верхнедвинск, Освея. Тяжкая доля досталась этому краю. Белорусский народ мужественно боролся с гитлеровцами против рабства, велики были его жертвы, о чем напоминают братские захоронения.　

Близ Идрицы, на берегу озера Белое, в сосновом лесу высится еще один обелиск. Он поставлен по инициативе совета ветеранов калининских партизан, которую поддержали Себежский райком и Псковский обком партии. Обелиск отмечает то место, где летом 1944 года были расформированы партизанские отряды. Здесь закончили свой долгий и трудный боевой путь народные мстители Калининской области.　

А обелиск у хутора Островно, недалеко от озера Белое, где проходит железнодорожная магистраль Москва — Рига, сооружен стараниями бывшего партизанского командира Ивана Константиновича Никонёнка и полковника в отставке Андрея Ивановича Полукеева. Надпись на нем гласит: «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен». Это могила безымянного партизана, погибшего осенью 1943 года у станции Заваруйка во время «рельсовой войны». Позднее останки советского патриота были перенесены из низины сюда, на сухой бугор, под многолетние сосны. Лесная могилка всегда ухожена, к ней постоянно несут цветы люди. Близ Себежа еще одно захоронение. Здесь, на Петуховщине, как окрестили это место жители, в годы фашистской оккупации гитлеровские палачи расстреливали людей. На скромном обелиске имена наших товарищей: Василий Беляков, Виталий Гребенщиков, Виктор Колокольчиков. Они так и остались навек восемнадцатилетними: Вася из Вышнего Волочка, Виталя из Торжка, Витя из Кувшинова.　

Поздним субботним вечером наша делегация прибывает в Себеж. Здесь собираются ветераны войны, и они нас ждут. Трогательные минуты встреч. Этот удивительный по красоте городок, окруженный с трех сторон живописными озерами, стал для нас родным порогом к кургану Дружбы.　

Воскресным утром вереницы автомашин направляются к заветному месту. Расстояние около 30 километров. Наш автобус движется среди хвойных деревьев. Впереди, в лесу, звучит музыка. Всюду празднично одетые люди. Встречи, объятия. Меж сосен и елей видны походные кухни, в искусно выстроенных торговых рядах — книги, сувениры, соки, пироги и прочие товары.　

Со стороны каждой из республик к кургану ведут три аллеи из берез, лип и кленов. В одиннадцать часов по этим аллеям сходятся делегации братских республик. Устроители праздников чередуются: каждый год ими становятся представители одной из трех республик. Сценарий праздников разнообразен, но смысл их один — чтить память защитников советской Родины и делать все для сохранения мирного труда и дружбы наших народов.　

Торжественная часть глубоко впечатляет. А после прекрасного концерта долго еще звенят песни у партизанских костров. Здесь можно услышать удивительные рассказы из боевой жизни — героические, драматические, смешные и грустные. В войну бывало всякое. Чтобы победить сильного и коварного врага, требовалось многое. Кроме уничтожения живой силы и боевой техники противника, на партизан, верных помощников нашей армии, легла ответственная　миссия — не позволить фашистам стать хозяевами на захваченной советской земле, вселять в попавшее под оккупацию население веру в нашу победу.　

Встречаясь у кургана Дружбы, ветераны народной войны в своих рассказах возвращаются в молодость. Вот мужественный командир Белорусской партизанской бригады имени Рокоссовского Александр Васильевич Романов и отважный вожак латышских партизан Вилис Петрович Самсонс. Им особенно памятна одна из совместных боевых операций по разгрому вражеского гарнизона Вецслобада на территории Латвии. А Иван Григорьевич Либа и Дмитрий Александрович Халтурин ярко помнят о том, как весной 1943 года объединенными силами калининских партизан был взорван железнодорожный мост через реку Неведрицу близ Идрицы. В результате магистраль Рига — Новосокольники была парализована на много дней. В это же время партизаны разгромили гарнизоны противника в населенных пунктах Сутоки, Могильно, Савкино. Есть что вспомнить Владимиру Степановичу Карговскому и генерал-майору Георгию Ивановичу Казарцеву… Первый рассказывает о ночном налете на станцию Нащекино, другой повествует про взорванный в августе 1942 года мост через реку Дриссу у Бениславского разъезда на магистрали Даугавпилс — Полоцк. По ней двигалось до 30 вражеских поездов в сутки. Партизаны уничтожили многочисленную охрану, подтащили на плотах взрывчатку, и фермы огромного моста рухнули.　

В рядах народных мстителей находилось немало девушек. Они были медсестрами и подрывниками, разведчицами и политруками.　

Вот одну из них плотно обступили пионеры. Это бывшая разведчица Надежда Константиновна Бойдина, ставшая по окончании войны верным спутником жизни командира партизанской бригады Федора Тимофеевича Бойдина. Семнадцатилетней девушкой Надя Козинцева в суровое время, в феврале 1942 года, была послана партизанами в разведку в немецкий гарнизон, расположившийся на станции Опухлики под Невелем. Надо иметь в виду, что враги не были простачками и визит к ним разведчицы мог стоить ей жизни. Она шла к зверю в пасть.　

Положив в корзину пару кур, плохо одетая худенькая девчушка, добравшись с трудом до вражеского гарнизона, подошла сразу к штабу, но гитлеровцы направили ее к зданию школы, где находился госпиталь. Навстречу ей вышел офицер. Он понял, что Надя просит в обмен на кур «для дедушки табаку». Офицер пригласил девушку в помещение и крикнул кому-то. Появился обер-ефрейтор, взял кур и принес пачку табака.　

— Мало, — не согласилась Надя.　

Офицер усмехнулся, посмотрел на девушку и, указывая на портрет фюрера, висящий на стене, спросил:　

— Гитлер гут?　

— Гут, — ответила Надя.　

— Сталин капут?　

— Капут, — согласилась разведчица.　

Довольный, офицер тут же приказал обер-ефрейтору принести еще пачку табака.　

Когда Надя вышла во двор, там для кухни колол дрова пленный советский солдат. Девушка спросила его, много ли на станции немцев.　

— Надо срочно сшить 260 зимних шапок, — шепотом ответил военнопленный.　

Разведчица поняла, что он назвал ей численность расквартированных на станции гитлеровцев.　

К сожалению, на этот раз малочисленному партизанскому отряду оказалось не под силу напасть на вражеский гарнизон.　

Едва отдохнув и согревшись от стужи, Надя отправилась в другой фашистский гарнизон. Нужно было перепроверить показания пленного немца, какими силами противник охраняет мост через реку Балаздынь на железной дороге Невель — Великие Луки. Партизаны подвезли Надю на санях до окраины леса. Держа в руках железную банку из-под керосина, она направилась полем к полотну железной дороги. А вот и мост. Часовой понял, зачем пришла девушка. Он пропустил ее к вагону, вкопанному в землю, где толпились фашистские солдаты. Рядом, на бруствере, разведчица заметила пулемет. Она подошла к немцам и попросила у них керосин в обмен на десяток яиц, сказав, что дома лежит больная мать и не на чем согреть воду. Рослый солдат в каске сердито взглянул на Надю, но позвал ее внутрь вагона, где плеснул в банку немного керосина. Разведчица насчитала в вагоне двадцать пять нар. Значит, столько солдат охраняют мост.　

Ночью партизаны разогнали охрану, а мост взорвали.　

Много интересных боевых эпизодов услышали ребята из Уст Клавдии Ивановны Тяпиной, Лидии Александровны Тарановой и других партизанок.　

Здесь, у кургана, звучат рассказы и о трудовых подвигах наших советских женщин в годы войны. Павел Поповцев на всю жизнь запомнил девушку — кочегара паровоза Шуру Гудкову, которая вместе с машинистами локомотива доставляла к фронту воинские эшелоны. Разве это не подвиг?! Женщины трудились на самых тяжелых участках тыла, заменив мужчин, ушедших в армию. Поклон вам, дорогие труженицы!　

Как-то корреспонденты местных газет спросили бывшего комиссара Шестой партизанской бригады Николая Ивановича Макарова, ныне доктора исторических наук:　

— Не угаснет ли со временем людской поток к кургану Дружбы?　

— Нет, не угаснет! — твердо ответил он. — Молодежь стремится побывать у кургана. И движет ею не простое любопытство…　

Трудно описать все, что происходит у кургана. Это надо видеть своими глазами.　

К сожалению, ряды ветеранов редеют. Ушли из жизни Герой Советского Союза И. К. Захаров, А. И. Штрахов, И. Н. Кривошеев, В. И. Марго, В. Ф. Рыбаков… Не стало многих наших боевых товарищей, чьи имена с уважением вспоминают люди.　

Курган Дружбы являет собой не только историческую веху прошлого, он стал поистине источником вдохновения жизни грядущих поколений. Люди верят, что кудрявый дубок, посаженный на его вершине, вырастет в могучее многовековое дерево — символ доброй памяти о героической борьбе нашего народа за честь и независимость советской отчизны.