900 дней в тылу врага

Прерванные каникулы

Отзвенел последний школьный звонок. Опустели классы. Начало каникул мне хотелось провести в Торжке у старшей сестры Марии. Я любил бывать у нее, нравился мне и сам город, старинный, красивый.　

В субботу 21 июня вечерним поездом я приехал в Торжок. За ужином сестра долго рассказывала о последних новостях, о том, что многие поговаривают о приближающейся войне.　

В воскресенье мы отправились в городской центр. В торговых рядах купили мне модную по тем временам футболку. Возле чугунного Тверецкого моста мужчина в белом фартуке продавал мороженое. Мы взяли две большие порции. Никогда не забуду вкус того довоенного мороженого.　

Был полдень. Припекало солнце. Мне не терпелось искупаться. Сестра пошла к портнихе, а я — на берег Тверцы.　

Над рекой слышались веселые голоса, смех. Никто не предчувствовал беды. Никто не думал, что этот безоблачный день станет черным днем для нашей страны. Искупавшись, я прилег на траву загорать. Вдруг на берег прибежали мальчишки. Перебивая друг друга, они громко кричали: «Война! Война!»　

Смех над рекой сразу стих, отдыхающие стали поспешно одеваться, и через несколько минут берег опустел. Я тоже побежал к площади, где возле репродуктора стояла толпа. Передавали сообщение о вероломном нападении фашистской Германии на нашу страну.　

Гневу и возмущению людей не было предела.　

Объявили мобилизацию. На следующий день десятки мужчин с вещевыми мешками за плечами потянулись к　военкомату. Их провожали родные. Женщины плакали. Старик с буденновскими усами заверял всех, что война будет недолгой, все скоро кончится. Никто не предполагал тогда, что выпавшее на долю нашей страны тяжелое испытание продлится годы, что далеко не всем удастся прийти обратно к родному порогу.　

Вечером по булыжной мостовой к железнодорожному вокзалу строем шли мобилизованные. Среди них я узнал мужчину, который вчера торговал мороженым. Вперед, раздувая щеки, шагали музыканты. Духовой оркестр играл старый походный марш. Хотелось подбежать, встать в ряды этих людей и идти с ними сражаться против фашистов.　

В тот же день я решил вернуться домой в Кувшиново.　

Темнело, когда состав медленно тронулся. Прильнув к окну, я видел, как сестра, стоя на перроне, долго махала рукой вслед уходящему поезду. Но вот Торжок с церковными куполами остался позади. Тревожные мысли не давали покоя. Думал о развязанной фашистами войне, о родном городе, ребятах, с которыми учился и дружил.　

Наш городок Кувшиново (в прошлом — Каменка), расположившийся в пойме рек Негочь и Осуга, делился в довоенную пору на две половины — городскую часть и рабочий поселок Пёнышки (так жители ласково окрестили его, поскольку он был построен на месте вырубленного леса). Кувшиново было известно старинной фабрикой, выпускавшей бумагу, картон и ученические тетради. В годы первых пятилеток коллектив предприятия славился новаторскими починами. Рабочие фабрики с особой ответственностью отнеслись к правительственному заказу — выпустили партию высококачественной бумаги специально для печатания Собрания сочинений Владимира Ильича Ленина.　

Раскатистый, прекрасного тембра фабричный гудок был слышен за десяток верст и регулировал трудовой ритм жителей всей округи. Этот купленный за границей еще в прошлом веке пароходный гудок неоднократно слышал Максим Горький, побывавший в Каменке у приятеля-лаборанта во время работы над своим романом «Мать». Кувшиновский гудок исправно служит по сей день. Он прервал свой бархатистый голос лишь однажды, в период фашистского нашествия.　

В середине тридцатых годов в Кувшинове построили две добротные кирпичные школы. Одна из них находилась у нас на Пёнышках. В ней учились не только городские　ребята, но и школьники ближних деревень. Это была трудолюбивая, не избалованная жизнью молодежь.　

В то время важное значение придавалось военно-спортивному воспитанию. Ребята и девушки хорошо ходили на лыжах, умели метко стрелять, метать гранаты, делать перевязки, пользоваться противогазами. Класс соревновался с классом, школа со школой. Помню, как однажды на большой перемене наш девятый «Б» встревожила новость: смежный класс «А», в котором учились в основном девчонки, каким-то образом сумел превзойти нас не только по успеваемости, но и по военно-спортивной подготовке.　

— По учебе они, может быть, не хуже нас, — возбужденно говорил староста класса Виктор Соколов, — а вот что касается стрельбы из малокалиберной винтовки и спорта — это дудки! Не верю, что они перещеголяли нас.　

— Верь не верь, а они нацепили сегодня по четыре значка: «Ворошиловский стрелок», БГТО, ПВХО и БГСО, — развел руками рассудительный Витя Моисеев.　

— Даже фотографироваться собрались, козы безрогие, — с иронией сказал Ваня Попков.　

Ребята загалдели. Каждый старался перекричать другого. Больше всех возмущался озорной Костя Кузьмин, для пущей убедительности потрясая в воздухе кулаками.　

На другой день Коля Орлов и Вася Ворыхалов переписали всех наших значкистов. Выяснилось, что лишь четверо не имели полного комплекта. Среди них были три девушки, а четвертым, к общему удивлению, оказался Костя Кузьмин, который не имел сразу двух значков: «Ворошиловский стрелок» и «Будь готов к санитарной обороне». Ему крепко досталось. В ближайшие дни Костя пообещал сдать необходимые нормы и получить два недостающих значка.　

В ту ночь в поезде мне вспомнилось, как совсем недавно, в последний день учебы в школе, был организован самодеятельный концерт. Нарядные парни и девушки заполнили просторный спортзал. Пели, плясали, декламировали стихи, исполняли акробатические этюды. После концерта, пожелав друг другу весело провести каникулы, мы расстались.　

Расстались со многими навсегда.　

Вскоре после моего возвращения в Кувшиново я встретился со своим другом и одноклассником Павлом Поповцевым. У каждого из нас к тому времени уже созрело твердое решение идти на фронт. На следующее утро мы направились в военкомат. По дороге детально Продумали предстоящий разговор. Но, к нашему разочарованию, военком даже не стал выслушивать нас.　

— Идите домой, ребята, придет ваше время — повоюете, — сказал он и повернулся к мужчине в военной форме, сидевшему за соседним столом, тем самым давая понять, что разговор окончен.　

Мы вышли на улицу в полной растерянности.　

— Что делать? Не сидеть же сложа руки, — сдавленным голосом проговорил Павел. Некоторое время мы шли молча.　

— Давай зайдем в райком комсомола, — предложил я. — Может быть, там нас поддержат.　

— Пошли, — согласился Павлик.　

Скорым шагом мы направились к зданию райкома.　

— Вот и кандидаты явились, — увидев нас, сказал секретарь райкома Николай Куров.　

Мы недоуменно переглянулись. Он объяснил, что пришла разнарядка в авиационное училище, и предложил нам срочно оформить документы, чтобы уже завтра выехать в Ржевский аэроклуб.　

— Согласны? — спросил секретарь.　

Мы от радости потеряли дар речи. Еще бы — такая удача!　

Утром отправились в Ржев. Вместе с нами ехали кувшиновцы Николай Забелов и Борис Пескарев. Добирались на перекладных: поездом, пешком, на грузовике. В Ржев прибыли поздним вечером и не без труда нашли аэроклуб, здание которого стояло на высоком берегу Волги. Зарегистрировавшись у дежурного, мы вышли на крутой берег полюбоваться красивой панорамой города. Никто из нас не предполагал, что вскоре здесь разгорятся долгие кровопролитные бои, в которых погибнут более ста тысяч наших воинов, и этот верхневолжский город будет превращен в руины.　

Мы заночевали в ближайшем сквере под открытым небом. Долго не могли уснуть. Каждый из нас уже представлял себя боевым летчиком, сидящим в кабине самолета.　

Но мечтам не суждено было сбыться. Мы с Павликом 　не прошли медкомиссию по возрасту. Позже мы узнали, что из нашей четверки лишь одному Борису Пескареву удалось стать летчиком. Он погиб в конце войны в Германии.　

На другой день после возвращения в Кувшиново мы собрались с ребятами-одноклассниками. Всех мучил вопрос: что делать? Попытались еще раз сходить в военкомати вновь получили отказ. Николай Орлов предлагал сесть впервый же эшелон и ехать на фронт, но все понимали, что это нереально. Сидеть без дела также было невмоготу. Бои шли уже под Смоленском и в районе Великих Лук. Призванный в армию мой старший брат Леонид получил тяжелое ранение под Ельней и теперь находился в госпитале.　

Над нашим городом стали появляться вражеские самолеты-разведчики. Немцы бомбили Ржев и Торжок. Под Селижаровом тысячи людей спешно рыли противотанковые рвы, строили оборонительные сооружения. Враг приближался.

Обстановка побуждает действовать

Еще в начале войны по радио выступил И. В. Сталин. Он раскрыл перед нашим народом всю глубину нависшей над Родиной опасности, указал на огромные трудности и испытания, которые предстояло преодолеть в борьбе с сильным и коварным врагом. Это выступление глубоко вошло в сознание советских людей, сплотило их в единый боевой и трудовой лагерь.　

Моя мать хранила газету с речью Сталина. Как-то днем я случайно обнаружил ее и еще раз внимательно перечитал. Особенно запомнилось то место, где говорилось о необходимости организации партизанского движения на захваченной врагом территории. И мне подумалось: «Если вдруг фашисты захватят Кувшиново, здесь тоже будут нужны партизаны. Не создать ли и нам свой отряд из молодежи?»　

Наш дом стоял на восточной окраине города, рядом протекала речушка Малашовка, а за ней начинались лесные заросли. Утром мы с Павликом ушли в лес. Я рассказал ему о своей задумке. Павлику мое предположение пришлось по душе.　

— Это дело! — радостно сказал он.　

Мы не спеша вышли на лесную поляну и здесь услышали монотонный гул самолета.　

— Чужой, — определил Павел.　

Самолет летел невысоко, и мы отчетливо различали кресты на его крыльях. Следом за ним клубилось белое переливающееся облачко. Мы не сразу догадались, что это листовки. Прежде чем опуститься на землю, они долго кружились в воздухе. Одна упала к нашим ногам. Первое что бросилось в глаза, — большой орел, держащий в своих когтистых лапах свастику. Ниже было напечатано воззвание немецкого командования к русскому народу и армии. В листовке предлагалось не оказывать сопротивления гитлеровским войскам. Текст изобиловал выпадами против Советской власти. Разумеется, в листовке не говорилось, как учредители «нового порядка» жгут советские города и села, убивают ни в чем не повинных стариков, женщин и детей.　

Мы скомкали листовку, бросили наземь и растоптали.　

Вечером собрались у реки Виктор Моисеев, Костя Кузьмин, Анатолий Нефедов, Николай Орлов, братья Иван и Федор Попковы, Виктор Соколов и другие ребята. Все были угрюмые, неразговорчивые.　

— Ну, что приуныли? — спросил Павел Поповцев.　

— Будешь унылым, когда фашисты прут, а мы сидим — не чешемся, — проговорил Виктор Соколов.　

Ребята зашумели.　

— Да тише вы, — сказал я, стараясь придать своему голосу солидность. — Вот слушайте, что говорит Сталин:　

Закончив чтение, я обвел взглядом ребят:　

— Ну как, подходит нам такое дело?　

— Очень даже подходит! — решительно ответил за всех Виктор Моисеев.　

— Правильно, надо создавать отряд, — поддержал Коля　Орлов.　

— Давай, Виктор, записывай меня, — сказал Ваня Попков.　

— И меня! И меня! — послышались голоса.　

Кто-то быстро сбегал за бумагой и карандашом. Составить список поручили Николаю Орлову. Он присел на огромный камень-валун, послюнил чернильный карандаш и вывел на тетрадном листке: «Список бойцов отряда»　

— Добавь слово — «партизанского», — подсказал ему Павел Поповцев.　

— Правильно, — согласились все.　

Когда список был составлен, Николай объявил, что записалось четырнадцать человек, из них комсомольцев — одиннадцать, пионеров — два, беспартийных — один.　

— Надо избрать командира, — предложил Иван Попков.　

— Пусть Виктор станет командиром, — в один голос сказали Костя Кузьмин и Толя Нефедов.　

Проголосовали за решение назначить меня командиром, а Павла Поповцева — заместителем.　

— Командуй, Виктор, — сказал Коля Орлов.　

Поначалу я стушевался. Хотелось сказать что-то важное, самое необходимое. Ребята терпеливо ждали.　

— Отряд создан, — начал я, — а оружия нет. Завтра в определенный час каждый должен принести в условленное место все, что может стрелять, резать и колоть.　

Договорившись о сигналах оповещения и сбора бойцов, мы разошлись по домам. А утром случилось непредвиденное. Я еще спал, когда к нам в дом нагрянули две мамаши наших новоиспеченных партизан. Они ругались, жаловались моей матери, будто я собрался вести их сыновей на верную гибель. Уверяли, что если немцы придут сюда, то сожгут их дома и всех расстреляют.　

— Где он, ваш Витька-заводила? — кричали женщины.　

Было ясно, что ребята проболтались. Встав с постели, я кое-как объяснил, что, мол, у нас была просто игра, а их сыновья пошутили насчет партизанского отряда. Мои слова вроде убедили женщин. Они утихли, но все же, когда стали уходить, одна из них погрозила мне пальцем:　

— Смотри, парень, достукаешься!　

Ясно было, что вчера мы допустили непростительную оплошность: не предупредили ребят, чтобы создание отряда держать в тайне.　

Пришлось срочно собрать отряд. Я рассказал о случившемся.　

— А теперь давайте решать, что будем делать с болтунами?　

— Гнать в три шеи, — категорично заявил Костя Кузьмин.　

Ребята не спускали глаз с провинившихся. Они стояли с покрасневшими от стыда лицами, и нам стало жалко их.　

— Давайте присягу сочиним. Как в армии, предложил Виктор Соколов.　

Здесь же нашлись тетрадка и химический карандаш. 　

— Пиши, Орлов: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в партизанский отряд по борьбе с фашистами, клянусь быть храбрым, дисциплинированным и строго соблюдать тайну отряда. Если я нарушу эту присягу, пусть суровая кара товарищей не пощадит меня!» Написал? Теперь читай.　

Николай Орлов громко, с расстановкой стал читать. Пестро одетые, безоружные ребята, подтянувшись в строю, слушали текст присяги. Мой взор невольно остановился на Косте Кузьмине. Мне вспомнилось, как досталось ему от ребят за то, что не имел двух значков. Теперь этот невысокого роста паренек стоял в строю, и на его неширокой груди поблескивали все четыре значка.　

Когда Орлов кончил читать, я спросил:　

— Все согласны с присягой?　

— Все! — хором ответили ребята.　

Каждый поставил под присягой свою подпись.　

С этого дня мы взяли себе за правило ни с кем из посторонних не говорить об отряде и наших планах.

Подозрительные люди

На вооружении нашего отряда числились на первых порах всего одна винтовка, два охотничьих ружья, четыре гранаты, три кинжальных штыка да старый полевой бинокль. С таким боевым комплектом много не навоюешь. Предстояло искать оружие.　

В городе было немало военных, в госпиталь прибывали раненые бойцы и командиры. Наши ребята не дремали меняли хлеб, картошку, табак на гранаты и патроны.　

Однажды к нам в дом с винтовкой за плечом явился подозрительный человек в грязной, прожженной шинели и обмотках. На сером обросшем щетиной лице бегали маленькие глазки. Он потребовал у матери ведро картошки. Мать спросила:　

— Вы с фронта?　

Пришелец невесело усмехнулся:　

— Теперича фронта нету, мамаша. Гитлер аннулировал его.　

Взяв картошку, он вышел, хлопнув дверью.

У меня сразу родилась мысль последить за ним. Неизвестный перешел речушку, оглянулся и быстрым шагомнаправился в сторону кустарника. Эти места мне были давно знакомы. Там в кустах был глубокий овраг. Туда наверняка и шагал неизвестный.　

Я решил бежать скрытно ему наперерез. Осторожно подкрался к оврагу. Когда раздвинул ветви олешника, увидел спящего человека в замусоленной военной форме. На суку березы висели винтовка и солдатский котелок. Вскоре подошел и тот, с картошкой. Он повесил на сук свою винтовку, разбудил спящего приятеля, и они, посмеиваясь, стали разговаривать. Было ясно: передо мной дезертиры. Когда они разожгли костер, я бросился за Павликом. Перед моими глазами неотступно маячили висевшие на суку березы винтовки. Их непременно нужно было взять. Но как?　

Вечером, прихватив на всякий случай гранату, мы с Павликом крадучись подошли к оврагу. Дезертиры, похрапывая, лежали возле затухшего костра. Оружие висело на прежнем месте, в двух метрах от спящих. Я с гранатой на всякий случай стал с одной стороны, а Павлик скользнул к винтовкам. Через минуту они оказались в наших руках. Дезертиры продолжали беспечно спать. Мы неслышно отошли от оврага.　

— Может, арестуем их? — посоветовал Павел.　

— А ну их к черту. Приведем в НКВД, а там и винтовки у нас отберут. Поймают без нас, — сказал я.　

— Да, это точно, — согласился Павлик.　

Через день мы столкнулись еще с одним подозрительным типом. Он крутился возле железнодорожного моста. Рыжий, мордастый старшина с четырьмя треугольниками в петлицах был одет щеголевато: фуражка с красным околышем, командирская шинель с новенькой портупеей и хромовые сапоги. На ремне висели две гранаты-лимонки, на плече — карабин.　

Старшина, видимо, пил из речки, на шинели еще висели капли воды.　

— Здравствуйте! — поздоровались мы.　

— Здравствуйте, — нехотя ответил он и ожег нас взглядом.　

— Товарищ старшина, подарите нам «лимонку», попросил Павлик.　

— Зачем она вам? — хмуро спросил военный.　

— Немцев бить, — в два голоса ответили мы.

— Зачем их бить? Немцы, как и русские, тоже люди, — медленно и важно произнес рыжий.　

— Ха, люди! Хорошие люди не творят такое! — вспылил Павлик.　

— Мы говорим о фашистах, — пояснил я.　

— Ну и что из этого следует?! Красная Армия бежит, а вы… тьфу… — ехидно проговорил рыжий и сплюнул.　

— Постой, постой! — вскипел Павел. — Ты что? за фашистов?　

Старшина осекся, фальшиво хихикнул:　

— Оказывается, с вами поговорить в шутку нельзя патриоты!　

— Говорить можно, только не ерунду, — ответили мы.　

— Лады, — согласился военный и тут же, как бы раздобрев, снял с плеча карабин. — Берите, дарю вам новенький.　

Мы с Павликом переглянулись. Шутит, что ли, старшина? Но рыжий не шутил. Он вынул из магазина обойму с патронами, положил ее в карман и протянул мне карабин. Я взял.　

— А патроны? — спросил Павел.　

— Патроны сейчас ни к чему. Можете случайно застрелить кого не надо, — посмеиваясь, сказал рыжий и, приложив указательный палец к губам, добавил: — Никому об этом ни гугу, иначе нам с вами попадет.　

Опасаясь, как бы старшина не передумал и не взял назад карабин, мы постарались скорее уйти. Когда дошли до моего дома, сообразили, что перед нами был не дезертир, а настоящий вражеский лазутчик. Что же делать? Ребят собирать долго, военных или милиции близко нет. Мы быстро зарядили карабин, взяли в карманы по гранате и бросились к мосту. Там уже никого не было. Рыжего и след простыл.　

— Ловко он нас обвел, — сказал Павел. — Пожертвовал карабином, чтобы самому смыться.　

Нам было досадно, что так глупо упустили настоящего, переодетого врага.　

В тот же день принес винтовку Николай Орлов. Оружие накапливалось. Не считая охотничьих ружей, у нас имелось уже семь винтовок, два десятка разных гранат, несколько кинжальных штыков и множество патронов. Мы выкопали в лесу тайник и тщательно все это спрятали.

Николай Горячев и другие прямухинцы

Однажды Павел Поповцев предложил организовать запасную базу отряда на его родине в селе Прямухине. Оно находилось в двадцати километрах от города. Место для партизанской базы было удобное — вдали от больших дорог, кругом лес. К тому же Павлик знал там всех ребят. В зимние каникулы мы ездили туда на лыжах, и я тоже познакомился кое с кем из прямухинцев.　

Мы явились в Прямухино во второй половине дня и долго бродили по безлюдной сельской улице в поисках ребят. Когда-то здесь было имение видного представителя революционного народничества Бакунина. До войны в этом прекрасном уголке размещался пионерский лагерь, трубил горн и у яркого костра звенели детские голоса. Теперь же здесь было тихо.　

Через некоторое время мы увидели пылившую по улице повозку. На ней, размахивая вожжами, стоял парень. Мы махнули ему рукой. Ездовой заметил нас и остановил лошадь. Это был Павка Турочкин. Мы по секрету рассказали ему о своих планах. Павка обрадовался и пообещал выполнить наше поручение.　

— Сейчас найду Кольку Горячева, он быстро соберет ребят.　

Не прошло и часа, как к нам верхом на лошади примчался невысокого роста шустрый парень с круглыми щеками и озорным взглядом голубых глаз. Он был одет в простенькую рубашку навыпуск, из-под помятых штанин виднелись босые ноги в цыпках.　

— Колька Горячев, — отрекомендовался паренек. — Я воду на ферму подвозил. Мне Павка Турочкин про вас шепнул.　

Что-то простое и открытое было в этом парне, и я сразу проникся к нему доверием.　

Николай не колеблясь предложил собраться у него в доме. Он был сиротой и жил вдвоем с сестрой Надей. Все хозяйские дела они делили поровну.　

Поздно вечером к Горячевым начали подходить ребята. В комнате стало шумно. Неожиданно появились две девушки лет шестнадцати. Едва они присели на лавку, как Коля спросил их:　

— А вас, голубушки, кто сюда звал?　

— Сами явились, — звонко ответила одна из девчат.　

— Ступайте взад пятками.

— Это почему?　

— Без вас обойдемся.　

— Ты что, Колька, рехнулся? — обиделись девчата.　

— Здесь дело военное, мужское, а вы идите коров доить.　

— Сам иди доить! Подумаешь, герой нашелся! Он хочет воевать, а чем мы хуже вас! — громко затараторила девушка с косичками. — Пошли отсюда, Женя, — сказала она, потянув за руку подругу.　

Прежде чем закрыть дверь, та, что с косичками, обернулась, показала Николаю язык и с обидой произнесла:　

— У, черт белобрысый!　

Ребята захохотали. Засмеялся и Горячев.　

— Да ну, с бабами связываться, — махнул он рукой. Пришлось уйти и троим подросткам лет тринадцати.　

Ребятишки сопротивлялись, доказывали, что они пионеры и уже написали заявление в комсомол, но уж очень молодыми да щупленькими они выглядели.　

Позже, когда мы действовали в тылу врага, мне часто вспоминалась эта сцена с девчатами и пионерами. Я понял тогда, как не правы мы были, не приняв их в отряд. Жизнь показала, что девушки воевали не хуже ребят, а пионеры становились незаменимыми разведчиками.　

Первым взял слово Павел Поповцев. Он прямо спросил прямухинцев, что они собираются делать, если сюда нагрянут немцы.　

Ответ был один: станем драться! Этого было достаточно. Все оживились, когда разговор зашел о партизанах. Каждому захотелось высказаться. Когда стали составлять список добровольцев, Горячев подошел к столу.　

— Меня пишите первым, в разведку, — категорически заявил он.　

Следом за Николаем стали записываться остальные ребята: Володя Баранов, Леша Савватеев, Саша Романов, Павка Турочкин, Вася Шарапов, Володя Русаков и другие. Набралось тринадцать бойцов. Первым по списку был Николай Горячев. Против его фамилии стояло слово «разведчик».　

Мы предупредили прямухинцев, чтобы они хранили тайну, искали оружие и ждали сигнала о начале действий. Николая Горячева назначили старшим здешней группы.　

Как-то днем вражеский бомбардировщик сбросил бомбы на станцию Ранцево. Это было совсем рядом. Некоторые из наших ребят ходили туда посмотреть воронки. Они вернулись с осколками от бомб, и все мы внимательно рассматривали рваные куски стали.　

— Вот такой штукой шмякнет по башке — и голова долой, — трогая осколок, говорил Толя Нефедов.　

Тревога нарастала. Население прятало в ямы свои пожитки на случай пожаров или грабежей. Окна заклеивали бумагой крест-накрест. Строго соблюдали светомаскировку.　

С бумажной фабрики вывозили эшелонами на восток технологическое оборудование и ценные материалы. Покидало город и население. В один из дней смолк бархатный голос знаменитого фабричного гудка. Кувшиновцы словно осиротели без него.　

Вместе с родителями эвакуировались и наши ребята из отряда: Виктор Соколов, Николай Орлов, Костя Кузьмин и еще кое-кто.　

Через Кувшиново проходили части Красной Армии. Бойцы шли угрюмые, молчаливые. Многие были ранены. Бинты чернели от запекшейся крови.　

Наблюдая за этой невеселой картиной, невольно думал: неужели конец, поражение?　

В наших юных сердцах кипела ярая ненависть к фашистским захватчикам.

Мы — партизаны

Фронт приближался подобно грозовой туче. Мы серьезно готовились к бою с врагом. Однако меня тревожила мысль: не лучше ли своевременно сообщить о нашей затее в районный комитет комсомола или райком партии?　

После долгих раздумий мы вместе с Павлом Поповцевым и Николаем Горячевым решили идти в райком комсомола. Будь что будет.　

Моросил осенний дождик. Под ногами хлюпала грязь. В городе по булыжной мостовой тарахтели военные повозки, тяжело урча, двигались крытые брезентом грузовики. Неожиданно мы увидели на дороге пленного немца. Его конвоировал рослый, в плащ-палатке, красноармеец. Немец, низенький, тощий, в разорванном френче и сапогах с широченными голенищами, семенил по обочине. Прохожие останавливались и, кто с любопытством, кто с ненавистью, смотрели на гитлеровца.　

— Довоевался, сукин сын! — крикнула ему вслед пожилая женщина.

Мы с интересом осматривали немца.　

— Неужели у них все такие замухрышки? — удивлялся Горячев.　

— Придет время, увидим, — отвечал Павлик.　

Прежде чем войти в здание райкома, мы посовещались. Решили оставить Горячева на всякий случай на улице. Если нас задержат, он должен сообщить ребятам, чтобы действовали самостоятельно. В райкоме пришлось ждать долго. В кабинете секретаря шел бурный разговор о каком-то истребительном отряде, который по ошибке обстрелял из винтовок советский самолет.　

— Кто давал право стрелять? — громко спрашивал чей-то сердитый бас.　

— Он кружил над городом, — оправдывался другой голос.　

— А звезды на крыльях видели?　

— Видели. Но ведь звезды могут и немцы нарисовать.　

— Паникуете, товарищи! — гремел бас.　

Слушать чужой разговор стало неудобно, и мы с Павликом вышли на улицу.　

— Ну как? — встретил нас Горячев. — Я уж думал, забрали вас.　

Прошло еще не меньше часа, когда мы втроем вошли в кабинет секретаря. Там густым облаком висел табачный дым. У окна стоял военный с двумя рубиновыми шпалами в петлицах. Покосившись на майора, мы молча подошли к столу. Секретарь райкома Николай Куров, улыбнувшись, спросил:　

— Что, членские взносы пришли платить?　

— Мы по важному делу, — сказал я.　

— Теперь все дела важные, — усмехнулся Куров.　

— А у нас особо важные. Мы хотим вступить в партизаны и бить фашистов, — объяснил я и почувствовал, как на лбу выступил пот.　

— В партизаны? — удивился секретарь райкома. — Товарищ Митьков, — обратился он к военному, — это как раз по вашей части.　

Майор закурил папиросу, окинул нас строгим взглядом и сел в кресло.　

— Так что там у вас?　

Мы догадались, что раздававшийся из кабинета сердитый голос принадлежит ему. Заметив наше замешательство, военный улыбнулся:　

— Говорите смелее.

— Мы партизанами решили стать, — сказал Поповцев.　

— Партизанами? — сделал удивленное лицо военный. — А с родителями посоветовались, не возражают?　

— Посоветовались. Они одобряют, — приврал Горячев Майор долго рассматривал внимательно каждого из　нас, а затем сказал:　

— Хорошие бойцы нам нужны, но куда вас определить? В городе нет партизанских отрядов.　

— Отряд есть, товарищ майор. Дело за вашей поддержкой, — сказали мы.　

— Какой отряд?　

— Наш… Сами организовали.　

— И много вас?　

— Человек двадцать.　

— Занятная вы публика, молодежь. Вот ты, — обратился майор к Горячеву, — не испугаешься в бою?　

— Я, товарищ майор, в борьбе всегда первый и здесь не подведу, — смущенно проговорил Горячев.　

— На войне убить могут.　

— Это как сказать… А убьют… что ж…　

— Смелый ты парень. Это хорошо. Ну а с дисциплиной как у тебя? Что такое дисциплина, знаешь?　

Николай, немного подумав, скороговоркой выпалил:　

— Дисциплина — такой порядок: ел не ел — кончай, спал не спал — вставай.　

Митьков засмеялся.　

— Это ты правильно сказал. Ну что ж, секретарь, ребята вроде бы стоящие, надо определить на дело таких орлов.　

— Я знаю их, товарищ Митьков. Надо взять, — поддержал секретарь райкома.　

После мы узнали, что Григорий Артемьевич Митьков был работником областного управления НКВД. Он прибыл в Кувшиново специально для подготовки и засылки людей в тыл противника.　

Проверив наши комсомольские билеты, Митьков подробно расспросил о семьях и велел завтра же явиться в райком всем отрядом.　

Обратно почти всю дорогу бежали. Хотелось скорее сообщить товарищам радостную весть: отныне мы — настоящие партизаны.　

В этот же день Павел Поповцев и Николай Горячев отправились в Прямухино. Я остался готовить ребят в Кувшинове. На следующий день в городе собрались обе　наши группы. Здесь состоялось первое знакомство будущих боевых друзей. Отряд выстроился у здания райкома. Майору ребята понравились. После осмотра нашего «войска» он распорядился разместить отряд в отдельном общежитии, а также поставить нас на довольствие.　

Узнав, что у нас есть оружие, майор нахмурился. Он сделал нам серьезное внушение, сказав, что по законам военного времени нас могли бы судить, но потом словно в наше оправдание добавил:　

— В такое время всякое действие против врага лучше бездействия. Иногда нужно проявить инициативу на свой страх и риск…　

Однажды к нам в общежитие прибыла другая группа молодых партизан. Многих мы знали, а некоторые учились с нами в одной школе: Вася Ворыхалов, Саша Семенов, Изот Удалов, Саша Соболев. Командовал группой тоже знакомый нам парень — Владимир Веселов. До войны он учился заочно в пединституте и работал учителем в сельской школе. Сухощавый, среднего роста, одет он был необычно: на голове лихо, как у Чапаева, красовалась папаха; короткая фуфайка защитного цвета перепоясана крест-накрест ремнями; у одного бока висел наган, у другого — палаш; широкие, как у запорожца, брюки заправлены в хромовые, в гармошку, сапоги. Веселов был близорук и носил очки. Их группа уже пыталась перейти линию фронта, но успеха не имела.　

Такая встреча нас обрадовала. Мы быстро нашли общие интересы, сдружились и попросили майора Митькова объединить наши группы в один отряд. Разрешение было получено. Веселов, как старший по возрасту, стал командиром, я — комиссаром. Отряд к общему одобрению получил название «Земляки».　

Как-то под вечер, когда я проходил мимо вокзала, меня окликнул заросший щетиной мужик:　

— Эй, парень, подойди сюда! Тебя, я слышал, Витькой звать?　

— Витькой, — ответил я.　

Мужик, хитро прищурив глаза, попыхивая махоркой, заговорил:　

— Слушай, малец, не думай, что о твоей затее никто не знает. Ваша комсомольская игра в партизаны кончится печально. Немцы близко, может быть, завтра нагрянут сюда. Сматывайся, пока не поздно, не то заодно с тобой батьку с маткой повесят.　

Кем был тот мужик, я не знаю. Но его предупреждение заставило меня призадуматься. Я уговорил родителей, которые были простыми рабочими, уехать на всякий случай к знакомым в деревню.　

Вскоре нас перевели из городского общежития на хутор Хорькино.　

Отряд вооружили десятизарядными канадскими карабинами, револьверами, кинжалами, гранатами и бутылками с горючей смесью. К нам прикрепили опытного инструктора — старшину по фамилии Серый, и мы с увлечением стали изучать военное дело: стреляли по мишеням, взрывали специально поставленные рельсы, бросали в цель гранаты и бутылки с горючей смесью. Занятия проходили успешно. Многому нас научили еще в школе. Труднее обстояло дело со снятием часовых. Никому из ребят не хотелось исполнять роль вражеских солдат.　

Снять часового очень не просто. Занятия проходили ночью. Часового выставлял сам инструктор, и никто не знал, где он стоит. Нападающий должен был найти часового и без шума схватить его. А поскольку «фашист» знал о нападении и не дремал, получалась порой обратная картина: часовой хватал нападающего и мял ему бока. Как всегда а таких случаях, неудачника поднимали на смех. А кому хотелось быть осмеянным? Поэтому операции с часовым была не очень приятной, и выполнить ее удавалось не каждому.　

По утрам мы выбегали во двор без рубашек, делали гимнастику и, соревнуясь друг с другом, растирали себя снегом.　

Старший по возрасту Аркадий Цветков, получивший от ребят прозвище Арамис, весело приговаривал:　

— Снежок холодит, снежок и молодит!

Боевое крещение

В тревожную осень 1941-го рано подули колючие северные ветры. Землю сковало морозом. Повалил снег. Он густо покрыл поля, запорошил деревья и кустарники.　

На фронте между тем складывалась сложная обстановка. Гитлеровцы захватили Ржев, Старицу, Селижарово и находились всего в двадцати километрах от Кувшинова. Отчетливо была слышна орудийная канонада. По ночам багровое зарево освещало горизонт. Фашистская разведка часто наведывалась к городу. Сводки Совинформбюро сообщали о тяжелых боях за Калинин и Москву. Шла смертельная битва с коварным и сильным врагом.　

Кувшиново стало прифронтовым городом. Здесь разгружались воинские эшелоны. Дальше пути не было. Железную дорогу западнее станции специально разрушили, мосты взорвали. Немцы, встретив упорное сопротивление советских войск, вынуждены были остановиться и занять оборону. Передовые позиции протянулись по глухой заболоченной местности, где в летнюю пору было трудно пройти: множество болот и опасных трясин могли поглотить навсегда и зверя и человека.　

Передвижение наших войск к передовым позициям проходило в основном ночью. Немцы это поняли. В темное время суток над городом появлялись вражеские самолеты-разведчики. Они сбрасывали на парашютах огромные осветительные фонари и долго безнаказанно кружили над городом, высматривая то, что нужно. Осветительная бомба спускалась к земле медленно, оставляя за собой шлейф дыма. Становилось светло, как днем. Город замирал. Картина была не из приятных.　

Мы ежедневно тормошили своего инструктора, чтобы он посодействовал нашей скорейшей отправке на боевое задание. Едва он появлялся из города, мы плотно окружали его и спрашивали: когда?　

Инструктор разводил руками:　

— Время не пришло.　

Ребята сходили домой за лыжами. Мало кто взял казенные лыжи, большинство предпочли свои, домашние, на которых катались в мирное время и к которым привыкли. Нам выдали теплое обмундирование и белые маскировочные костюмы.　

И вот настал долгожданный день. На хутор Хорькино с нашим инструктором Серым пришли два лейтенанта — Владимир Филиппович Шипиков и Иван Степанович Деревянко. Они собрали нас в пустом просторном доме и провели небольшой инструктаж.　

— Вы слышали когда-нибудь свист пули? — спрашивал Шипиков и здесь же объяснял: — Та пуля, которая свистнула, уже не опасна, а ту, что настигает, не услышишь.　

— Главное — не волноваться и не трусить, — вступил в разговор Деревянко. — Волнение — признак неуверенности. А неуверенность в боевой обстановке равна трусости.　

— Не струсим! — громко буркнул Горячев.　

— Вот и хорошо, — сказал Серый.

Деревянко и Шипиков, видимо, имели хороший боевой опыт. Они немало дали нам дельных советов и заявили, что, прежде чем идти в глубокий тыл врага, нужно пройти необходимую практику на фронте.　

— Сегодня вечером вас свезут на передний край, — сообщили они.　

Инструктор предупредил Веселова и меня, чтобы к семнадцати часам отряд был готов к отправке.　

Несмотря на то что мы с нетерпением ждали этого момента, приказ о выезде застал нас врасплох. Ребята суетились, что-то искали, шумели.　

— Колька, где моя «лимонка»? — орал грубоватый Саша Соболев.　

— А я почем знаю! — торопливо отвечал Горячев.　

— Володька! Баранов! Ты куда дел мои лыжные палки? — беспокоился добродушный Саша Романов.　

— Кто взял мой вещмешок? — писклявым голосом подвывал Алексей Савватеев.　

Такая канитель продолжалась долго. Командир отряда Веселов молча наблюдал за сбором молодых партизан. Наконец терпение его лопнуло, и он сердито сказал:　

— Если всегда будем так копаться, нас перебьют, как щенят. Кто вовремя не управится, оставим здесь.　

Угроза Веселова подействовала. Через несколько минут все надели маскхалаты и выстроились под хуторскими березами. На лицах ребят светились довольные улыбки.　

— Ну, вот и дождались, — сказал Веселов, протирая очки. — Сегодня ночью будем на передовой. Кто боится — говорите прямо, не стесняйтесь. Еще не поздно остаться.　

Даешь передовую! — крикнул Володя Баранов.　

Все одобрительно зашумели.　

— Патронов маловато, — сказал Арамис.　

— Патроны и продукты сейчас подвезут, — пояснил подошедший к строю инструктор Серый.　

Вскоре на хутор приехали две полуторки. Мы получили провиант, боеприпасы и медикаменты. Нам, как фронтовикам, выдали по большой пачке табаку.　

— А нельзя заменить табак на что-нибудь другое? — спросил худенький в теле Изот Удалов.　

— Нельзя, — ответил старшина, ведавший раздачей продуктов. — Там все сгодится.　

Автомашины повезли нас в сторону города.

У Народного дома отряд выстроился в две шеренги. Подошел майор Митьков, поздоровался, оглядел строй и, сделав продолжительную паузу, поздравил нас с первым боевым заданием. Сказал, что нашему отряду выпала большая честь участвовать в обороне своего родного города. Майор пояснил, что работать мы будем совместно с фронтовыми разведчиками и они дадут нам уроки боевых действий в ближнем тылу противника.　

Темнело, когда мы выехали из города на Селижаровский большак. До линии фронта было не больше двадцати километров. Стоял жгучий мороз, и езда в открытом кузове скоро охладила наш пыл. Ребята сильно озябли. Когда свернули с большака на проселочную дорогу, грузовики стали застревать в снегу. Приходилось толкать их. Не дойдя до намеченного пункта, машины забуксовали.　

— Дальше не проехать, — сказал шофер.　

Мы встали на лыжи. Лесная дорога вывела нас к большой поляне. Неожиданно рядом взвилась осветительная ракета. Она описала дугу и скрылась за черневшим впереди кустарником. Когда ракета погасла, раздались пулеметные очереди. Затем вновь взлетела ракета. Оказывается, линия фронта проходила совсем близко.　

Сопровождавшие нас лейтенанты Деревянко и Шипиков запретили громко разговаривать и курить. Нас дважды останавливали оклики дозорных, на что сопровождающий отвечал паролем. Привал объявили перед большим бугром. Это оказалась запорошенная снегом землянка. Мы сняли лыжи и поочередно влезли в черный проем. В землянке было холодно, темно и сыро. Я посветил по углам электрическим фонариком. У стены заметил заготовленную кем-то поленницу дров. На земляном полу чернели угли потухшего костра.　

Мы разожгли костер. Землянка вскоре наполнилась дымом, от которого выедало глаза и трудно было дышать. Дым выходил через дверной проем. Снаружи белым облаком сюда устремлялся холод. Но, несмотря на неуютную обстановку, никто не унывал. Временами мы выбирались наружу подышать свежим воздухом. Стояла глубокая ночь, а легкими облаками проглядывался светлый диск луны. Кругом царила тишина, и было даже трудно представить, что здесь проходит линия фронта.　

Спать нее хотелось. Парни один за другим рассказывали разные истории и случаи из жизни. Примостившись у дымного костра, неугомонный говорун и шутник Коля Горячев увлекательно заливал байки об Украине, где перед войной ему довелось побывать.　

— Пойдешь, бывало, на бахчу — это вроде нашего огорода, только там арбузы растут, кавунами называются. Выберешь самый большой, вот такой, — разводил Николай руками. — Ножом его раз, два. Ломти красные, сочные. Ешь, только семечки выплевываешь.　

Сидящий рядом Саша Семенов тыльной стороной ладони вытер губы.　

— Что, Саня, слюнки потекли? — засмеялся Изот Удалов.　

Горячев, довольный тем, что его внимательно слушали, продолжал рассказ.　

— Был я на сахарном заводе. Возле Харькова много таких заводов. Сахара там — горы.　

— А из чего там сахар-то делают? — спросил Вася Ворыхалов.　

Горячев пожал плечами:　

— Сам не знаю. Наверняка из варенья.　

Всем было ясно, что Николай привирает, но бойцы с удовольствием слушали его. И странное дело: дым казался не таким едким, в землянке вроде бы потеплело, и на душе становилось веселее.　

— Давайте, братцы, закурим, — неожиданно предложил кто-то из темного угла.　

— О, идея! — поднялся с пола Володя Баранов. — На фронте, говорят, без курева нельзя.　

Владимир развязал вещмешок, вынул из него пачку табаку с надписью «Филичевый».　

— У нас в Прямухине такой табак мужики зовут «Шапшала», — пояснил Саша Романов.　

Курить многие не умели, но каждый потянулся к пачке. Стали вертеть самокрутки. Бумага рвалась, табак сыпался на пол. Кое-как закурили, закашляли, закряхтели.　

— Ядовитый, зараза, — вытирая слезы, бурчал Вася Ворыхалов.　

Табачный дым, смешанный с дымом костра, густо стлался под потолком землянки. Ребята невозмутимо коротали ночь. Все было так, как на фронте.　

С рассветом к нам прибыли на лыжах двое военных разведчиков из 179-й стрелковой дивизии.　

— Выходи, ребята! Сейчас командир прибудет, громко сказал в дверной проем один из них.　

Мы вылезли наверх и ахнули от своего крайне необычного вида. Все были похожи на трубочистов. Наши беленькие маскхалаты превратились в грязные балахоны.　

Горячев, у которого на черном лице белели одни зубы, хохотал над таким же чумазым Володей Барановым.　

— Товарищ Баранов, вы из Африки явились?　

— А ты, черт копченый, откуда вылез? — в свою очередь, смеялся тот.　

Разведчики тоже не могли удержаться от смеха.　

— Вы, ребята, не умывайтесь. Так больше страху нагоните на фрицев, — пошутил один из них.

Вскоре к землянке подошел на лыжах старший лейтенант — командир разведки.　

Он с интересом посмотрел на нас, улыбнулся и велел Веселову построить отряд. Потом спросил:　

— Стрелять все умеете?　

Получив утвердительный ответ, старший лейтенант прошелся вдоль строя.　

— Подгоните свои причиндалы. Ничто не должно греметь и звенеть. Протрите смазку на затворах винтовок. Оружие должно быть начеку. Пойдете с нами. Будете делать все, что скажу.　

Старший лейтенант объяснил, что накануне была обнаружена группа немцев возле одинокого сарая на лесной поляне. Как видно, гитлеровцы сооружали там наблюдательный пункт. Их следовало окружить и попытаться взять в плен или, в крайнем случае, уничтожить.　

Мы наскоро погрызли мерзлых сухарей со снегом и стали прилаживать лыжи.　

Едва тронулись по снежному полю, как услышали над головой непонятный шуршащий звук.　

— Вражеские минометы бьют, — объяснили разведчики.　

Мы оглянулись и увидели фонтаны земли и снега. Мины разрывались возле землянки, где мы только что были. Значит, немецкие наблюдатели засекли нас.　

Хотя мины летели высоко над головой, все мы невольно пригибались. Неожиданно две мины разорвались рядом с нами. Кое-кто лег на снег.　

Вот и лес. Разведчики разделили нас на три группы. Одни должны идти прямо, другие — вправо и влево. В моей группе семь человек. Мы обходили наблюдательный пункт слева. В лесу лежал глубокий снег. Двигаться было трудно, лыжи постоянно проваливались.　

Пробившись сквозь чащу, мы выбрались к поляне.

Сквозь тяжелые лапы елей различили сарай с вышкой.　

— Вон где они засели, — шепнул Горячев.　

Чтобы оказаться в тылу у гитлеровских наблюдателей, мы решили обойти поляну левее.　

Вдруг со стороны вышки раздались две автоматные очереди. Мы остановились. Прислушались. И в этот момент увидели четверых вражеских солдат в зеленых шинелях. Они убегали от нас в противоположную сторону. Разинув от удивления рты, мы стояли и смотрели на бегущих. До того было странно видеть так близко настоящих врагов, что мы даже растерялись.　

— Это же немцы! — проговорил Павлик Поповцев.　

Мы опомнились, когда гитлеровцы подбегали уже к кромке леса. Ребята бросились в погоню. Впереди всех Горячев. Он встал на колено, прицелился и выстрелил. Бежавший позади здоровенный верзила в каске застыл на месте, повернулся вполоборота и, раскинув руки, рухнул в снег. Мы дружно стреляли по трем удиравшим солдатам. Все видели, как упал еще один.　

Увлеченный азартом погони, Горячев внезапно остановился.　

— Окопы! Назад! Там окопы! — кричал он.　

На лесной вырубке виднелась темная полоса недавно вырытой земли. Там суетились немцы. Они все же успели открыть огонь. Хлопки винтовочных выстрелов гулко отдавались в морозном воздухе. Слышно было, как застрочил пулемет. Пули, срезая ветви деревьев, противно свистели где-то рядом. Укрываясь за стволами толстых елей, мы отходили к сараю, где был устроен немцами наблюдательный пункт.　

Сарай уже полыхал пламенем. Его подожгли разведчики. Оказалось, что одна из наших групп, возглавляемая командиром разведки, сумела пленить немецкого наблюдателя. Гитлеровец не успел спуститься с вышки. Он был укутан в женскую шаль и обут поверх сапог в соломенные чеботы. Его увели в штаб для допроса.　

Коля Горячев, разрумянившийся, возбужденный, говорил:　

— Удачно, братва, получилось! Двоих ухлопали. Они нас тоже могли отправить в Могилевскую губернию. Смотрите, у меня лыжу пулей остригло.　

Слово «братва» было любимым у Горячева. Николай всегда употреблял его в радостные моменты. Мы понимали, что сделали не всё, как надо, но зато услышали свист вражеских пуль, видели удирающих фашистских солдат и даже убили двоих. Это вселяло в нас уверенность.　

Все хвалили Горячева за отвагу.　

— Молодец, Колька! Не растерялся! — хлопали его по плечу ребята.　

Николай, делая вид, будто ничего особенного не произошло, хвастал:　

— Я не такого еще уложу.　

Когда отряд вернулся к землянкам, командир армейской разведки поздравил нас с боевым крещением.　

— Молодцы! — похвалил он.　

Фронтовики, пожалев нас, решили переселить из дымной землянки в уцелевшую деревушку. Она находилась в двух километрах от передовой. Мы заняли там две небольшие избы. В деревне, как выяснилось, стояла конная казачья часть, и нам интересно было видеть настоящих казаков с широкими лампасами на шароварах и саблями на боку. С казаками мы тогда быстро поладили. Они оказались веселыми, добрыми людьми и храбрыми воинами.　

На передовых позициях наш отряд «Земляки» пробыл ровно месяц. Мы ходили по ближним тылам противника сначала вместе с фронтовыми разведчиками, а потом одни. Были у нас успехи, были и ошибки. Главное, отряд выдержал первый боевой экзамен, давший право выполнять новые, более серьезные задачи органов госбезопасности.

В Осташкове

В декабре 41-го года стояли лютые морозы. Но, несмотря на холод, на фронте чувствовалось заметное оживление. Вскоре мы с радостью узнали о наступлении наших войск под Москвой.　

Помню, как в помещение, где располагался наш отряд, влетели возбужденные Николай Горячев и Володя Баранов. Размахивая газетой, Горячев крикнул:　

— Увага! Увага! — Николай часто произносил это украинское слово, означавшее «внимание», когда хотел сообщить что-то особо интересное. — Братва! Красная Армия пошла в наступление! Вот слушайте: «После ожесточенных боев наши войска 16 декабря освободили город Ка-ли-нин!» — Лицо Горячева сияло от счастья.　

Услышав такое известие, все дружно закричали «ура!». Это был радостный день.

Пришел майор Митьков, а с ним двое военных из штаба. Они поздравили нас с освобождением Калинина, а затем дали команду на построение.　

— Сейчас примете военную присягу, — сказал лейтенант Сергей Иванович Павлов.　

Мы давно знали, что такое присяга, но, когда коснулось самим давать клятву, все даже как-то повзрослели. Отряд построился во дворе. Раздалась команда: «Смирно!»　

Майор Митьков читал текст присяги, а мы торжественно повторяли врезавшиеся в память слова.　

Каждый с волнением подписался под текстом присяги. Отныне мы становились настоящими воинами.　

Вечером мы с Веселовым явились в штаб. Там нас встретили чекисты Павлов и Деревянко, а также незнакомый военный со шпалой в петлицах. Они сразу повели разговор о боевом задании. Говорил в основном капитан.　

Нам предстояло перейти линию фронта в районе Осташкова, углубиться до трехсот километров в тыл врага для сбора сведений о фашистских формированиях, совершить диверсии на железных и шоссейных дорогах, а также распространить среди населения листовки. Мы с Веселовым слушали и посматривали друг на друга — наконец нам поручают настоящее дело.　

В кабинет вошел майор Митьков и молча сел на диван. Капитан советовал, как лучше передвигаться по оккупированной территории, устанавливать связь с подпольщиками и населением.　

С дивана поднялся майор Митьков.　

— Подойдите сюда, — сказал он, указывая рукой на висевшую на стене карту. — Здесь Осташков. Вот линия фронта. Пересечь ее вам помогут фронтовые разведчики. Капитан сведет с ними.　

Только сейчас мы заметили на шее капитана глубокий шрам. Как видно, он уже бывал в переделках.　

— Перейдя линию фронта, — продолжал Митьков, — вы следуете на лыжах проселочными дорогами на запад. Слева от вашего маршрута Андреаполь, Торопец, Великие Луки, Новосокольники, Пустошка. Там, ближе к латвийской границе, вы кроме боевых операций займетесь агитационной работой среди населения. Это очень важно. Гитлеровские пропагандисты сейчас неустанно кричат о разгроме Красной Армии, захвате Москвы и ликвидации Советской власти в России. Народ, попавший в неволю, должен услышать правду. Надо разоблачить фашистскую　брехню. Пусть люди знают, что наша армия громит гитлеровские полчища, а Москва как была столицей Родины, так и осталась.　

Майор Митьков отошел от карты, сказал:　

— Учтите, ребята, путь предстоит трудный и опасный. Всего что может случиться, не предусмотришь, но имейте в виду: гитлеровцы партизан не щадят. Отберите самых выносливых и смелых парней. Там, в тылу врага, сейчас мало партизанских сил. На помощь в бою рассчитывать не приходится. Будьте находчивыми, бдительными, хитрыми.　

Когда Митьков закончил, Веселов спросил:　

— Товарищ майор, карту дадите?　

Митьков невесело улыбнулся:　

— Чего нет, того нет. Это единственная пятикилометровка.　

— Выделим пару компасов, — сказал капитан.　

— А как насчет мин? — спросил я.　

— Мин тоже нет. Дадим тол, гранаты и бутылки с горючей смесью. Все это получите в Осташкове.　

Здесь же в кабинет пригласили двух девушек. С ними вошел и Горячев. Оказалось, что девчата вернулись из тыла противника и могут поделиться интересующими нас сведениями. Это были комсомолки из Пеновского района Зоя Баринова и Вера Бочарова. Они побывали с разведзаданием в оккупированных Великих Луках, Торопце и Андреаполе. Мы внимательно выслушали рассказ девушек о порядках на захваченной врагом территории. Ведь нам предстояло передвигаться по ней. Рассказ девчат был полезным.　

— Комсомольские билеты брать с собой? — спросил Горячев майора.　

Немного подумав, Митьков сказал:　

— Возьмите. Комсомолец всегда должен быть комсомольцем.　

— Коля, а почему ты записал себя в анкете беспартийным? — поинтересовался Веселов.　

— А потому, что я пока комсомолец, — ответил Горячев.　

Учитывая сложность задания, в дальний рейд отобрали всего одиннадцать человек. Это были Владимир Веселов, Виктор Терещатов, Николай Горячев, Павел Поповцев, Изот Удалов, Владимир Баранов, Василий Ворыхалов, Василий Ворыхалов, Александр Семенов, Иван Попков, Александр Соболев и Аркадий Цветков. 　

У других ребят нашего отряда судьба сложилась по-разному: кому дали другое назначение, кому пришлось вернуться домой.　

Через два дня мы ехали на полуторке в Осташков. Стоял трескучий мороз, чтобы не окоченеть, дважды останавливались в деревнях для обогрева.　

Город встретил нас очередным налетом фашистской авиации. Гулко стреляли зенитки, зловеще выли пикирующие бомбардировщики, противно визжали и рвались бомбы. Дым заволакивал вечернее небо.　

В прифронтовом Осташкове формировались партизанские группы и отряды.　

Нас разместили в неотапливаемом просторном зале какого-то учреждения, расположенного против высокой колокольни с часами. Часы не работали. Застывшие стрелки показывали половину первого.　

— Располагайтесь на столах, на полу, кто как может. Через день-два отправитесь по назначению, — говорил капитан.　

В Осташкове мы пробыли не день-два, а значительно дольше. По неизвестным причинам переход через линию фронта откладывался.　

В одну из бомбежек пламя зажигательной бомбы сильно обожгло лицо Ивану Попкову. Идти в тыл врага он уже не мог. Досадно было в такой момент лишиться товарища. Да и сам Ваня переживал. Когда стали отправлять его в госпиталь, он сказал:　

— Вместо меня придет в отряд мой брат Федя.　

Иван и Федор учились до войны вместе с нами в одном классе. Ребята их уважали за простоту и честность. Когда стали создавать отряд, Иван вступил сразу, а Федя по семейным обстоятельствам вынужден был остаться дома.　

После войны мы узнали, что Иван, подлечившись от ожогов, вступил в другой отряд. Он погиб в бою с карателями.　

На смену Ивану Попкову капитан привел к нам незнакомого светловолосого парня.　

— Возьмите с собой этого товарища.　

Мы с Веселовым с недоверием посмотрели на новичка. Одет легко и щегольски: немецкая пилотка, короткое демисезонное пальто, хромовые сапоги. На плече русский карабин.　

— Кто такой и откуда? — спросил Веселов.　

— Пылаев Виктор из отряда Алексея Баскакова, ответил новичок. — Отстал по болезни.　

Пылаев рассказал, что в период оккупации Калинина он с группой сверстников всячески вредил немцам: резал телефонные провода, прокалывал шины автомобилей, расклеивал написанные от руки листовки. На улице Вольного Новгорода он убил вражеского офицера, был арестован гестапо, но за недостатком улик его выпустили.　

— Как же ты по морозу пойдешь в такой одежонке? — спрашивал Пылаева Веселов.　

— Где-нибудь достану теплую одежду, — отвечал тот　

— На лыжах хорошо ходишь? — спросил я.　

— Хожу, — нетвердо ответил парень.　

Мы хотели отказать Пылаеву, но увидели у него карту Калининской области. На ней были обозначены города, крупные населенные пункты, железные и шоссейные дороги, реки и озера вплоть до латвийской границы. Мы попытались сначала выпросить у Пылаева эту карту в обмен на что-либо, но он не отдавал ее. Пришлось включить его в отряд.　

Однажды к нам явился молодой, лет двадцати трех, лейтенант. Он был одет в фуфайку защитного цвета, ватные брюки и серые армейские валенки. Небольшого размера шапка-ушанка очень шла к его симпатичному лицу. На ремне лейтенанта висел пистолет «кольт».　

— Алексей Боровской, — представился он.　

Лейтенант сразу расположил нас товарищеской простотой и особенно тем, что оказался бывалым воином. Боровскому, как выяснилось, было по пути с нами. Он с девятью бойцами-партизанами направлялся в глубокий тыл врага для связи со 2-й особой партизанской бригадой разведотдела Северо-Западного фронта.　

Бригада под командованием майора Литвиненко одной из первых на советско-германском фронте совершила трехсоткилометровый рейд в глубокий тыл противника. Она внесла значительный вклад в развитие партизанского движения в западных районах Калининской области.　

Боровской и его бойцы уже успели повоевать, и у некоторых из них был открыт счет уничтоженным фашистским захватчикам.　

Боровской с увлечением рассказывал о своем комбриге, и мы поняли, что Литвиненко — командир опытный и смелый. Лейтенант хранил за пазухой небольшой пакет в голубом конверте, врученный ему в разведотделе штаба фронта для передачи Литвиненко. Его бригада действовала в Пустошкинском районе, у реки Великой.　

Вслед за наступающими войсками

В первых числах января 1942 года части Красной Армии двинулись из района Осташкова в наступление. Мы выехали на двух грузовиках следом за нашими войсками. Путь лежал по заснеженной дороге. На обочинах, в глубоких сугробах, чернели застрявшие вражеские машины и орудия. Дорога была усыпана брошенными противогазами, касками, коробками и ящиками из-под патронов и снарядов. Часто попадались замерзшие трупы убитых.　

Всюду дымились пепелища. Возле них лежали тела расстрелянных фашистами мирных жителей. Близ поселка Пено мы узнали о трагедии, разыгравшейся в деревне Ксты. В этой тихой деревушке, стоявшей на берегу озера, кроме стариков, женщин и детей, никого не было. Люди занимались обыденными делами: кололи дрова, расчищали возле домов снег, варили обед, старики подшивали валенки и чинили сети. Никто не чувствовал надвигающейся беды. Но вот утром 9 января жители деревни заметили колонну гитлеровцев, двигавшуюся по льду из поселка Пено. «Опять грабители едут, — с тревогой говорили люди. — Будут отбирать теплые вещи».　

В деревню прибыла рота эсэсовцев. Фашисты врывались в избы, выталкивали и гнали к сараю одну семью за другой. Матери пытались оставить детишек дома, но гитлеровцы заставляли нести даже грудных младенцев.　

У входа в сарай эсэсовцы снимали с людей одежду, а загнав их внутрь помещения, расстреливали. Таким образом от рук фашистских палачей погибли около восьмидесяти человек, в том числе тридцать восемь детей и подростков. Каратели облили трупы и стены сарая бензином и подожгли. Спалили дотла и всю опустевшую деревню.　

В поселке Пено наши машины задержались на площади. Кое-где догорали постройки, лежали убитые. Люди показали нам водокачку возле железнодорожного моста, где гитлеровцы расстреливали советских патриотов. Здесь мужественно приняла смерть секретарь Пеновского подпольного райкома комсомола Лиза Чайкина.　

Вечерело, когда наши грузовики подъехали к разбитой узловой станции Соблаго. С большим трудом удалось найти место для ночлега. Это был полуразрушенный пустой дом. Все наши попытки натопить помещение оказались напрасными. В стенах не хватало нескольких бревен, а сквозь огромные дыры в крыше виднелось зимнее небо. Мы прижались друг r другу плотнее и так прокоротали длинную ночь.　

В полдень наши грузовики добрались до станции Охват. Здесь совсем недавно прошел жаркий бой. На дороге лежал перевернутый набок немецкий штабной автобус. Стекла были разбиты, а вокруг разбросаны пачки разных документов. У переднего колеса валялся убитый немец. Окровавленная голова его была укутана большим женским платком. Дальше у околицы стояли брошенные как попало вражеские грузовики и бронемашины. Возле них лежали трупы гитлеровцев.　

На станции несколько бойцов рыли братскую могилу для погибших красноармейцев.　

Наши войска вели бой за Андреаполь. В той стороне грохотала артиллерия. Дальше ехать по фронтовой дороге нам не разрешили. Машины вернулись назад, а мы стали прилаживать лыжи, чтобы идти дальше на запад.　

В Охвате нам удалось приобрести лыжи и теплую одежду для Пылаева. Мы с Боровским разработали маршрут. Он пролегал по проселочным дорогам и упирался в реку Ловать севернее Великих Лук.　

— А там составим новый, до штаба бригады нашего батьки, — говорил лейтенант.　

Батей Боровской и его бойцы называли своего комбрига Литвиненко. Лейтенант служил, оказывается, под его началом в кавалерийской части еще в мирное время.

Коммунисты-комиссары

На другой день рано утром наш отряд покинул станцию Охват. Мы пересекли на лыжах обширное озеро, лед которого был изуродован снарядами. Кругом чернели воронки. На льду валялись трупы гитлеровских вояк. Это наши артиллеристы накрыли их метким огнем.　

Наш путь лежал по снежным дорогам Ленинского района. В деревне Одоево подошел к нам старичок. Узнав, что мы партизаны, сказал:　

— Вы, ребята, осторожнее. Я вчера вечером видел недобитую группу немцев. Туда пошли, — махнул старик в сторону темневшего леса.　

— Недобитых добьем, — посмеялся Павел Поповцев.　

На одной из проселочных дорог мы неожиданно повстречались с большой группой вооруженных людей. Та и другая сторона ощетинилась оружием. Выяснилось, что перед нами были андреапольские партизаны. Возглавлял группу комиссар партизанского отряда, секретарь подпольного райкома партии Иван Семенович Борисов. Это был высокого роста человек лет тридцати пяти, в шапке-ушанке, полушубке и валенках. На его груди висел вороненый немецкий шмайсер. Обветренное лицо комиссара выглядело усталым.　

Ради встречи мы устроили общий привал с перекуром. Завязалась оживленная беседа. Комиссар рассказал:　

— Фронт отодвинулся на запад. Нам посчастливилось вместе с частями Красной Армии освобождать Андреаполь. Но в лесах еще скрывается много вражеских солдат. Сейчас у нас ведется «малая война». В деревнях созданы группы по вылавливанию оккупантов. Вооруженные трофейным оружием старики, подростки, женщины прочесывают леса. За эти дни изловили сотни две фашистов. В зимнем лесу им несладко.　

Еще в самом начале войны, выполняя директиву Центрального Комитета партии и Советского правительства, Калининская областная партийная организация сумела в короткий срок провести большую работу по вовлечению широких народных масс в борьбу с врагом на случай временной оккупации районов области.　

В западные районы выехали секретари и заведующие отделами обкома партии, которые на местах вместе с работниками райкомов создавали партизанские отряды и партийное подполье. На оккупированной территории секретари райкомов одновременно являлись комиссарами партизанских отрядов и бригад, что давало возможность сочетать руководство боевыми действиями партизан с политической работой среди населения.　

В партизанских формированиях области сражалось более трех тысяч коммунистов, которые составляли ядро, вокруг которого в ходе войны сплотилась могучая армия народных мстителей. Партизанским движением в Калининской области руководил областной комитет партии, его первый секретарь Иван Павлович Бойцов, являвшийся членом Военного совета Калининского фронта.　

Партизанское движение против гитлеровских захватчиков становилось поистине всенародной борьбой. Советские люди осознавали опасность, нависшую над страной, а поэтому высоко было их стремление защитить социалистический строй и отстоять независимость Родины.　

В борьбе с врагом велика была роль коммунистов-комиссаров. Один из них — Иван Семенович Борисов — и повстречался нам на боевом пути.　

Некоторым из нас выпала доля сражаться в тылу противника около трех лет. И мы всегда чувствовали ведущую роль коммунистов. Опытными партийными руководителями зарекомендовали себя многие секретари подпольных райкомов партии. Особо хочется сказать о секретарях Опочецкого и Себежского подпольных райкомов партии Николае Васильевиче Васильеве и Андрее Семеновиче Кулеше. Являясь комиссарами партизанских бригад, они вели кропотливую организаторскую работу по развертыванию партизанской борьбы и подполья. Кроме винтовок и гранат у партизан имелось и другое оружие — живое слово партии. Комиссары всегда находились вместе с бойцами — в походах и боях. Они были душой народных мстителей. Многие из них сложили свою голову.　

Вспоминая годы партийного подполья и партизанской борьбы, преисполняешься чувством гордости за верных сынов ленинской партии, не покорившихся врагу и создавших в тяжелую для Родины годину непреодолимый фронт в тылу захватчиков. Сила и жизненность партийного подполья и партизанской борьбы заключались в том, что они всеми своими корнями уходили в народ.　

Нам много раз потом приходилось встречаться с мужественными людьми, прекрасными партийными работниками, но бойцы Андреапольского партизанского отряда и его комиссар Борисов как-то особо врезались в память. Видимо, потому, что они были одними из первых.

По снежным проселкам

Первые километры пути показали, что движемся мы крайне медленно. За спиной у каждого висел тяжело нагруженный вещмешок. Там лежали тол, гранаты, патроны, бутылки с горючей смесью, пачки листовок… Второй причиной, сдерживающей движение, был Пылаев. Он, оказалось, совсем не умел ходить на лыжах — плелся в хвосте, постоянно падал и отставал.　

— Слушай, Пылаев, ты говорил, что умеешь держаться на лыжах. Зачем обманывал? — выговаривал ему Веселов.　

— Я думал, вы не найдете для меня лыж, — признался Пылаев.　

— Сними их и неси в руках, пока движемся по дорогам. На больших привалах осваивай лыжи, — посоветовал я.　

Пылаев так и поступил. Отряд стал двигаться быстрее.　

Мы продолжали идти проселками на запад через Сережинский и Торопецкий районы. На радость нам, все деревни, куда заходил отряд, были свободны от немцев. Местные жители рассказывали, что осенью вражеские солдаты часто разъезжали по большакам. Они складывали в обозы награбленные у населения теплые вещи и продукты. В нескольких селах фашистские каратели расстреляли людей за неподчинение заготовителям. Теперь же в стороне от большаков гитлеровцы боялись появляться — всюду активно действовали местные партизаны.　

При встрече боец Сережинского отряда Николай Федорович Никольский рассказал, как однажды жители деревни Защарье пожаловались партизанам, что их волостной старшина рьяно выслуживается перед немцами и не дает житья людям. Четверо партизан под видом полицейских прибыли на повозках в деревню Марково.　

— Здесь волостная управа? — спросил женщину старший группы Холин.　

— Тут, — хмуро ответила она.　

Возле дома стояло несколько лошадей, запряженных в сани. Двое партизан остались у входа в здание. Холин и Докучаев вошли в дом.　

— Здравствуйте, господа. Кто из вас волостной старшина? — обратился Холин к сидящим вокруг стола мужчинам.　

— Что нужно? — сухо спросил лысый мордастый тип.　

— Вам срочно следует прибыть в уездную управу, сказал Холин.　

— У меня совещание со старостами отстающих деревень. Срываются поставки мяса для нужд немецкой армии, — объяснил старшина.　

— Отпустите их. А вас мы обязаны сопроводить до места, — сказал Холин.　

Старшина развел руками и вынужден был отпустить собравшихся. Когда все разъехались, Холин подошел к нему и строго спросил:　

— Где у вас хранится оружие, предназначенное для организации полицейского участка?　

— Под замком. Вот в этой комнате, нехотя ответил фашистский прислужник.　

— Открывай. Мы партизаны, — объявил побледневшему предателю Холин.　

Погрузив на повозку станковый пулемет, восемь винтовок и ящики с патронам, партизаны взяли с собой старшину и уехали в отряд.　

Во время фашистского нашествия следом за вражескими войсками тянулись и бывшие помещики, хозяева фабрик и заводов, бежавшие после революции за границу. Они спешили вновь завладеть потерянным богатством, заставить работать на себя советских людей.　

С такой целью прибыл в Сережинский район бывший адъютант известного царского генерала Куропаткина. Напуганный активными действиями местных партизан под командованием Климова и Синицына, белый офицер отправил срочную депешу в Торопецкую военную комендатуру с просьбой немедленно выслать карательный отряд. Вскоре незваный предприниматель получил партизанскую пулю.　

В поддень, когда наш отряд подходил к селу Волок, расположенному на реке Сереже, разыгралась сильнейшая вьюга. Жгучий ветер хлестал в лицо хлопьями колючего снега. Пурга заволокла все вокруг белой пеленой. Мы с трудом различали друг друга. Приходилось часто останавливаться, чтобы не сбиться с дороги.　

— Во дает! — громко говорил Вася Ворыхалов.　

— Да-а, метелище. Как в молоке бредем, — поправляя капюшон маскхалата и задыхаясь от ветра, бормотал Саша Семенов.　

— Лейтенант! Далеко до деревни? — спросил Веселов.　

— Должно быть, близко. Сейчас придем, — отвечал Боровской.　

Село в самом деле оказалось рядом. Следом за разведкой мы подошли к избам. На улице — ни души.　

— Может, погреемся часок-другой, пока завируха утихнет? — предложил Веселов.　

— А пока мы греемся, пусть Пылаев осваивает лыжи. В такую погоду не стыдно падать, никто не увидит, — посмеиваясь, сказал Николай Горячев.　

Решили: не раздеваясь, обогреться, а заодно узнать обстановку. Выяснилось, что немцы были здесь четыре дня назад. Дом, куда мы вошли, был просторным, чистым и теплым. Его хозяин — седой щупленький старик — сначала принял нас за полицейских. Когда же узнал, кто мы такие, моментально преобразился.　

— Вот это да! Вот это гости! — приговаривал, суетясь,　хозяин. — Сейчас я вам картошки сварю, огурчиков принесу. Жаль только — жена захворала…　

Старик оказался бывшим учителем истории Он клял гитлеровцев, которые недавно сделали у него обыск и отобрали дорогую для сердца библиотеку.　

— Что же творится! — возмущался старый учитель. — Грабят, издеваются, расстреливают, жгут, и никакой управы на них нет?.. — Старик даже заплакал с досады. Смахнув с седой бороды слезинки, он гневно произнес: — Этого бандюгу Гитлера нужно было уничтожить еще тогда, когда он с соской во рту сидел на горшке. Простите меня, милые товарищи, за грубость.　

Хозяин поставил на печку-времянку чугун картошки и, пока она варилась, рассказывал о своем селе:　

— Место у нас чудесное. Лес, речка Сережа, грибы, ягоды… Здесь когда-то находилась усадьба Луки Кошелева. Его отец был сенатором при царском дворе. А вот дочь Луки Лиза еще в юные годы решила посвятить свою жизнь борьбе за дело трудового народа. Вступив в фиктивный брак с полковником Томановским и получив от него необходимые документы, а с ними и свободу, она уехала в Женеву. Там Елизавета Томановская примкнула к кружку русских революционеров. Она была близко знакома с Карлом Марксом, сражалась на баррикадах Парижской коммуны… Так что наш Волок знаменит, — заключил хозяин.　

Картошка сварилась. Старик принес в миске соленых огурцов, мы нарезали хлеба и окружили чугунок.　

Метель между тем не утихала.　

— Отец, с какой стороны появляются у вас немцы? — спросил я хозяина.　

— И с Торопца приезжали, и с Подберезья, и с Холма. Мы сидим с хозяйкой дома, нам не видно, откуда они едут. Другой раз глянешь, а они уже под окнами.　

— Горячев, смени на посту Баранова, распорядился Веселов.　

— Есть сменить Баранова! — отозвался Николай.　

В избу вошел лейтенант Боровской.　

— Что делать будем? — спросил он.　

Веселов пожал плечами. Боровской разложил на стол карту.　

— Эх, Волок, Волок, далековато на север нас заволок, надо южнее брать, к Великим Лукам.　

В это время на улице послышалась стрельба.　

— В ружье! — скомандовал лейтенант.　

Мы выскочили на улицу, бросились туда, где стреляли. Выстрелы вдруг смолкли. Навстречу бежал Владимир Баранов. Переводя дыхание, он возбужденно объяснял:　

— Когда Горячев меня сменял, показались две повозки. Мы окликнули. Они развернулись и — деру. Колька выстрелил. Они громко заорали что-то и стрельнули по нас. Тогда мы оба стали палить им вдогонку…　

— Где Горячев? — спросил Веселов.　

— Он там… Я бежал вас предупредить.　

— Надо занять оборону. Это была немецкая разведка — сказал Боровской.　

Мы залегли у крайних домов по обе стороны дороги. Сильный ветер гнал снежные волны, дорога просматривалась лишь на несколько десятков метров. Стало смеркаться.　

— Теперь не придут, — сказал Боровской и похвалил Горячева с Барановым: — Молодцы, не растерялись.　

Мы с Веселовым зашли в дом к учителю попрощаться.　

— Когда же насовсем-то придете? — с тоской проговорил старик.　

— Не горюй, отец, через пару дней здесь будут наши.　

Нам хотелось как-то отблагодарить хозяев. Лучшим из того, чем мы располагали, был сахар. Несколько кусков отдали больной жене учителя.　

Мы пересекли речку и направились по берегу в южном направлении. Ветер не ослабевал. Буран поднимал груды снега, крутил, вертел и снова бросал на землю. Заночевали в деревушке Малиновке.　

Днем лейтенант Боровской взял у старосты пару лошадей с повозками.　

— Поеду вперед, буду у вас вроде разведки, — пояснил он.　

Мы с Веселовым не одобрили решение лейтенанта, но Боровскому не терпелось поскорее добраться до бригады. Он оставил нам свой маршрут, взял с собой на повозки пятерых бойцов и уехал. Мы условились встретиться с ним в деревне Власково, что на реке Ловать.　

В Малиновке нам удалось помыться в бане. Топилась она по-черному — дым выходил через открытую дверь. Жару-пару хоть отбавляй, но прикоснуться к стене нельзя, к телу прилипала копоть, подобная гуталину. Дым резал глаза. Несмотря на это, мы испытывали нескрываемое блаженство, наперебой хлестали друг друга душистыми березовыми вениками, а когда от жары захватывало дух, выбегали наружу и ныряли в сугроб. Потом опять парились и обливались студеной водой.　

Не обошлось и без приключения. Стоявший на посту Пылаев вдруг крикнул: «Немцы!» Парившиеся разом бросились в предбанник, где находилось оружие и одежда. Возникла суматоха. Горячев, надев на босу ногу валенки и накинув на голое тело маскхалат, выскочил с карабином первым. Поднявший тревогу Пылаев помирал со смеху:　

— Братцы, я пошутил!　

Ребята в негодовании окружили его. И тут посыпались такие выражения, что он сразу сник. Володя Баранов гневно сунул под нос Пылаеву кулак:　

— Да ты… ты понимаешь, дурья твоя башка… К стенке тебя за это!　

Виновник оправдывался, просил прощения. Ребята молча вернулись в баню.　

О случившемся стало известно Веселову и мне. Пылаеву крепко влетело за ложную тревогу. Извлекли урок и мы. Партизаны, мывшиеся в бане, сложив в беспорядке одежду, в случае настоящей опасности не были способны действовать быстро.　

Помню, ребята заметили на стене бани застывшую кровь и следы от пуль.　

— Что тут случилось? — спросили мы женщин.　

— На прошлой неделе фашисты расстреляли здесь семью.　

— За что?　

— Сказывают, накормили окруженцев или партизан.

Кровавый след карателей

Когда мы пересекли реку Кунью и направились к Ловати, из Великих Лук вышел карательный отряд под грозным названием «Череп». Он насчитывал две сотни вооруженных до зубов гитлеровцев. Его формированием занимались начальник гарнизона полковник Раппард и ортскомендант майор Зонневальд.　

Снаряжение отряда карателей не было случайным. Красная Армия наступала с востока к Великим Лукам, а севернее, совсем рядом с городом, активно действовали великолукские партизанские отряды под командованием Ивана Мартынова и Алексея Петрова, а также истребительный армейский отряд Василия Разумова. Фашисты делали очередную попытку ликвидировать партизан, а заодно устрашить местное население. Оберст Раппард поставил перед карателями задачу очистить от партизан зону, лежащую между реками Ловатью и Куньей.　

Основной маршрут вражеской колонны пролегал по большаку Великие Луки — Овечкино — Власково — Рожковичи — Лосево. Ранним утром, когда было еще совсем темно, фашисты на повозках выехали из города. Каратели двигались осторожно. Впереди на значительном удалении верхом на конях ехали шестеро разведчиков, за ними пять подвод со станковым пулеметом и автоматчиками, а уж потом следовали основные силы карателей.　

Первыми, кого встретили гитлеровцы, были девушки. По заданию старосты они нарубили хвойных веток и ставили их по сторонам дороги как ориентиры на случай метели или снежных заносов. Однако командиру карательного отряда гауптштурмфюреру Шторку эти вешки показались подозрительными.　

— Условные знаки для партизан, — заключил он и здесь же приказал расстрелять девчат. Четыре трупа остались лежать у дороги. Чуть дальше бандитам встретилась женщина с десятилетним сынишкой. Она посторонилась, пропуская обоз с вооруженными людьми. Неожиданно с повозки раздалась короткая автоматная очередь. Мальчик дернулся и, заливаясь кровью, упал к ногам матери. Женщина в ужасе закричала. Полоснула другая очередь. Мертвая мать упала возле убитого сына.　

В полдень гитлеровцы остановились в деревне на короткий отдых. Солдаты пообедали и, бряцая оружием, стали выходить на свежий воздух. Вдруг их часовой, стоявший у крайнего дома, заметил вдали пару подвод. Это ехал лейтенант Боровской со своими бойцами. Каратели затаились.　

На партизанские подводы были направлены дула вражеских пулеметов.　

Впоследствии нам удалось восстановить картину гибели группы Боровского. Местные жители, очевидцы разыгравшейся трагедии, подробно рассказали об этом.　

Приблизившись к околице, Боровской решил понаблюдать за деревней. Он долго всматривался, но ничего подозрительного не заметил. Улица была пуста.　

Когда до крайней избы оставались считанные метры, раздался оклик:　

— Xальт!　

Лейтенант и его товарищи увидели, как большая группа　вооруженных людей, одетых в белые халаты, бросилась им навстречу.　

— Хэнде хох! — орали фашисты.　

Обстановка сложилась критическая. Единственный выход — отстреливаясь, уходить к лесу. Спрыгнув с подвод, партизаны дали залп и, пользуясь замешательством фашистов, один за другим стали отходить. Бежать по снегу было трудно. Боровской находился в середине группы. Его прикрывали трое бойцов. Немцы сначала не стреляли, но, убедившись, что партизаны не сдадутся, командир карателей приказал открыть огонь.　

Первые очереди сразили сразу двоих. Боровской задержался возле одного из упавших, но, увидев, что тот уже мертв, побежал дальше. До леса оставалось метров шестьдесят. В этот момент вражеская пуля скосила еще одного бойца. До спасительных деревьев было не больше сорока шагов. Лейтенант оглянулся — два партизана бежали следом. И тут Боровского сильно ранило. Он упал, а когда с трудом приподнялся, увидел лишь одного из своих бойцов.　

— Беги, беги! — крикнул ему лейтенант.　

Пальба, казалось, стала еще злобнее. Свинцовый дождь хлестал по человеку, который почти добрался до леса и вскоре мог быть в безопасности. Но партизана сразила пуля.　

Враги между тем направились к Боровскому. Он приготовил кольт. Что думал в эти горькие минуты патриот? Гитлеровец подошел к нему и с силой ударил ногой. Лейтенант выдержал удар, но как только фашист нагнулся, выстрелил тому в живот. В это время выросли еще четыре фигуры в белом. Боровской несколько раз выстрелил. Двое гитлеровцев свалились, другие отпрянули назад. Фашисты, видимо, решили взять партизана живым и крадучись стали окружать его. Одному из них удалось подползти сзади. Лейтенант, вскинув пистолет, нажал на спусковой крючок. Но выстрела не последовало. В этот момент прогремела очередь вражеского автомата. Когда фашист со злостью ударил партизана прикладом по лицу, Боровской был уже мертв.　

Наш отряд двигался на юго-запад, придерживаясь условленного маршрута. К исходу дня мы остановились на ночлег в неприметной деревушке. Кругом простирались укрытые снегом поля, и лишь вдали темнела какая-то роща.　

— Там поселок Погост, — объяснили нам жители.　

Веселов распорядился часовых не выставлять.　

— Немцев поблизости нет, можно спать спокойно, — сказал он.　

Изба, где мы устроились с Павлом Поповцевым, была третьей от околицы. Хозяйка, приветливая старушка, затопила времянку, принялась готовить ужин. Мы подсели к огню и с удовольствием стали подбрасывать в топку колечки золотистых стружек, лежавших кучкой на полу.　

— Чья это работа, бабушка? — спросил Павел, указывая на стоявшие у стены новенькие кадушки.　

— Старик мой мастерит, Сидор.　

— А где же он?　

— Позвали в Погост делать гроб, да вот до сих пор нету.　

После ужина хозяйка постелила нам в боковой комнатушке. Мы поставили карабины у изголовья, сунули наганы под подушку и завалились на кровать.　

— Спите, сынки, — сказала старушка, завесив кровать цветастой ситцевой занавеской.　

Еще засветло, окончив работу, дед Сидор собрался домой. В это время в поселок ввалились каратели. Они задержали Сидора и учинили допрос. Затем шестеро автоматчиков в белых маскхалатах направились вместе со стариком в его деревню. Фашистам нужно было знать, нет ли поблизости партизан.　

Ночная улица была пустынна. В окнах изб — ни огонька. Люди спали. Дед Сидор постучал в дверь. Хозяйка ждала его. Она поднялась с постели, по привычке принялась бранить старика за опоздание, но, заметив вооруженных людей, смолкла. Двое следом за хозяином вошли в избу, четверо остались у крыльца.　

— Зажги свет, — робко сказал Сидор.　

Хозяйка зажгла на кухне лучину. Горела она тускло, слабый свет освещал ухваты возле печи, кухонный стол с самоваром, деревянные ведра и кадушки. Фашисты молча осмотрелись.　

— Пить, вода, — сказал длинный в каске, старушка зачерпнула ковшиком воды из ведра. Тот выпил, утер рукавом рот и медленно обошел кухню. Затем проговорил:　

— Твои муж берем.　

— Оставьте меня, старого, ведь ночь на дворе, — стал упрашивать Сидор.　

Старушка запричитала.　

— Он провожайт нас, — сказал длинный, дергая за рукав Сидора.　

Не обнаружив ничего подозрительного, каратели покинули деревушку.　

Утром я проснулся первым. Не желая тревожить Павла, осторожно оделся, взял карабин и вышел наружу. Было тихо. Лишь кое-где пели запоздалые петухи. Все белело от пушистого инея. Спустившись с крыльца, я увидел утоптанный сапогами снег. Осмотрев следы, уходившие в поле, понял, что здесь явно были немцы.　

— Ой, мальцы. Кажись, неладное стряслось, — всплеснула руками старушка. — Ночью приходили вроде бы супостаты, а с ними мой старик, шибко напуганный. Он положил инструмент, и они увели его с собой. Злые. Так глазищами по сторонам и шнырят.　

От рассказа хозяйки на меня повеяло холодком.　

— Вот так номер! — вскакивая с постели, проговорил Павел.　

Оказывается, он слышал, как ночью в доме кто-то разговаривал. «Вроде Васька Ворыхалов пришел», — подумал Павел, перевернулся на другой бок и снова уснул. Было ясно — мы уцелели чудом.　

Отыскав Веселова, рассказали ему о случившемся.　

— Не может быть! — испуганно проговорил командир.　

В это время у Погоста разгорелась стрельба. Били пулеметы, хлопали винтовочные выстрелы. Заряжая на ходу карабины, мы бросились к околице. Что это могло быть? Заняли оборону. В той стороне, где шла стрельба, виднелись несколько изб и высокие тополя. Между деревьями метались фигурки людей. Но вот стрельба прекратилась, и спустя некоторое время из поселка выполз большой обоз. Повозки двигались в сторону леса и скоро скрылись в нем.　

— Надо узнать, в чем дело, — сказал Веселов.　

Встав на лыжи, мы направились к Погосту.　

— Может, Сидора моего увидите, гоните его домой. Он в полушубке и заячьей шапке! — кричала нам вслед старушка.　

Мы шли по следу, оставленному ночью фашистскими разведчиками. Близ деревни, уткнувшись лицом в снег, лежал убитый. Он был раздет. В стороне валялась окровавленная пушистая заячья шапка…　

— Вот он, Сидор, — сказал Поповцев, перевертывая застывшее тело.　

У кладбищенской ограды лежали трупы расстрелянных мирных жителей. Возле убитых горько плакали женщины и дети. Люди приняли нас сначала за немцев. Они испуганно смотрели в нашу сторону. Узнав, что мы партизаны, женщины рассказали о случившемся.　

Оказалось, час назад в поселок въехала красноармейская разведка. Здесь произошла горячая стычка. Наши бойцы уничтожили два десятка карателей, но и сами — все семеро — погибли в бою.　

Озлобленные фашисты учинили расправу над жителями и, опасаясь возмездия за свои зверства, повернули обратно в Великие Луки.　

Этот случай послужил нам серьезным уроком. Караульная служба стала для нас святым делом.　

Мы еще не знали о гибели Боровского. Маршрут, составленный лейтенантом, совпадал со следом карателей, а поэтому мы шли осторожно.　

Близ густого ельника мы наткнулись на убитую лошадь с перевернутыми санями, сидя на которых протяжно выла большая черная собака. При нашем приближении она отбежала в ельник и затаилась.　

— О ком это пес горюет? — спросил Аркадий Цветков.　

Мы подняли сани. Под ними, обхватив двух крохотных девочек, лежал седой, худенький старик. Все они были прошиты автоматной очередью. Озноб прошел по телу при виде этого страшного зрелища.　

— Видно, дед с внучками, — сказал Володя Баранов.　

Когда мы отошли, собака бросилась к трупам и завыла пуще прежнего.　

На одном из хуторов нам повстречался обросший инвалид на деревянной ноге. Он предупредил:　

— Осторожнее, ребята. Здесь недавно уложили шестерых. Вон они на поле лежат.　

Мы всмотрелись. Вдали, между деревней и лесом, чернели темные точки.　

— Немцы далеко ушли? — спросил Веселов.　

— Не знаю, — ответил инвалид.　

— Надо проверить. Не Боровской ли попался? — сказал Веселов.　

По дороге идти было опасно. Решили приблизиться к убитым со стороны леса. Со мной пошли Горячев. Поповцев, Ворыхалов и один боец из группы Боровского. Первый труп лежал совсем близко к лесу. Мы подошли к нему, но узнать не смогли. Лицо разворочено разрывной пулей, одежда обледенела. Второй лежал дальше. Горячев смахнул снег с лица убитого.　

— Связной Боровского… — тревожно произнес Николай.　

Третьим был сам Боровской. Лейтенанта мы узнали только по одежде. Лицо его было обезображено. Нижняя челюсть выбита прикладом. Снег вокруг был сильно утоптан. Рядом валялись стреляные гильзы от пистолета «кольт», изорванный конверт от пакета.　

Немцев в деревне не оказалось.　

Идти дальше по маршруту Боровского стало рискованно, и мы изменили путь. Шли молча. Настроение было у всех подавленное. Конечно, будь нас больше, мы сумели бы отомстить карателям за все. Но нас — горстка, а врагов две сотни. У нас винтовки — у гитлеровцев автоматы и пулеметы.　

Неожиданно нас нагнал лыжный истребительный отряд красноармейцев. Мы рассказали о зверствах карателей. Командир отряда старший лейтенант Василий Разумов приказал преследовать фашистов.　

— На то мы и истребители, чтобы уничтожать гадов, — сказал он и добавил: — Это они подкараулили моих ребят в Погосте.　

Мы попросили Разумова взять нас с собой.　

— Пристраивайтесь, если не трусите, — согласился он.　

В тот же день нам повстречалась группа великолукских партизан из отряда Алексея Петрова. Возглавлял ее Семен Лукашев. Он уже знал о бандитских действиях карателей и тоже присоединился к отряду Разумова.　

Вечером фашисты были обнаружены в деревне, на большаке. Близость города вселила в карателей беспечность. Они считали себя в безопасности. Когда под покровом темноты мы приблизились к их ночлегу, из деревни доносились хмельные голоса. Разумов быстро разработал план действий. Он велел нам с группой Лукашева открыть по сигналу стрельбу с северной стороны.　

— Ваша задача — напугать гитлеровцев и выгнать их из деревни. Когда они побегут, я встречу их на поле. Бейте повыше деревенских крыш и меж домов, чтобы не пострелять жителей, — предупредил Разумов. — Вам будет подсвечивать ракетами наш сержант.　

Заняли позиции. Вскоре к нам прибыл связной от Разумова.　

— Начинайте, — сказал он и выпустил осветительную ракету. Мы открыли дружную стрельбу. В деревне поднялся переполох. Послышались беспорядочные выстрелы. Через некоторое время гитлеровцы в панике бросились удирать в сторону города, но дорога была перекрыта засадой Разумова. Мало кому из карателей посчастливилось уйти.　

Позже нам стало и известно, что по инициативе командующего Калининским фронтом И. С. Конева были созданы отряды охотников-истребителей оккупантов. Такие отряды насчитывали от 15 до 50 человек. Они уничтожали отдельные вражеские подразделения, взрывали мосты и склады, совершали налеты на штабы, захватывали пленных и документы. Нередко они действовали совместно с партизанами. Одним из таких отрядов и командовал Василий Разумов

Beликолучане

Семен Лукашев сопроводил нас до деревни Сидоровщины, где и располагался Великолукский партизанский отряд. Его командир Алексей Степанович Петров, стройный симпатичный человек, до войны возглавлял конный взвод городского отдела милиции. С приходом гитлеровцев он по указанию командира батальона ополчения Федора Никитича Муромцева стал во главе конников партизанского отряда. Сам местный, из деревни Крутовраг, что в двенадцати километрах севернее Великих Лук, Петров скоро показал себя способным и находчивым командиром. Подпольный горком партии поручил ему организовать самостоятельный партизанский отряд, получивший название «За советскую Родину».　

Когда мы завели речь о карателях, Алексей Степанович пояснил:　

— Этот район полностью контролируют партизаны. Немцы обычно совершают наезды и Низы — местность, расположенную между железной дорогой Новосокольники — Дно и рекой Ловатью. На этот раз они неожиданно появились восточнее Ловати, поэтому мы узнали о карателях поздно.　

Великолучане обрисовали обстановку на участке железной дорогой Новосокольники — Насва, которую нам предстояло пересечь. Днем по ней ходили немецкие поезда, ночью железнодорожный путь охранялся патрулями и подходить к нему было небезопасно. Там всюду стояли вражеские гарнизоны.　

— Почему вы не обзавелись лошадьми? — спросил Петров. — На конях быстрее передвигаться. А лыжи положите в сани.　

— Но где взять лошадей? Не у крестьян же отбирать, — ответил Веселов.　

— Как найти лошадей, мы вам подскажем, — усмехнулся Петров. — Елисеев! Александр! — позвал он начштаба отряда. — Когда дед Симан вернется от Мартынова?　

— Ночью, — ответил Елисеев.　

— Ну так вот, друзья, здесь за рекой — большая деревня Гороховье. Располагайтесь там на ночлег. Утром сообразим, что делать, — сказал Петров.　

На другой день к нам в Гороховье на повозке приехали партизаны — двое молодых парней и мужчина преклонного возраста.　

— Командир велел для вас коней найти. Кто с нами поедет? — спросил рослый парень.　

— Далеко? — поинтересовался я.　

— К Насве. Километров пятнадцать отсюда. Мы сами еще не определили, в Сопках или в Овсищах немцы мобилизовали лошадей для своей армии. Надо проверить. Дед Симан дорогу туда укажет, — объяснил партизан, кивнув головой на пожилого мужчину.　

На операцию отправилось одиннадцать человек. Следом за повозкой ехали верхом на трофейных конях Николай Горячев и Владимир Баранов, а за ними на лыжах скользили Поповцев, Удалов, Ворыхалов, Семенов, Соболев и я. Дед Симан предупредил, чтобы оружие мы держали наготове — немцы туда часто наведываются. Рядом находились железная дорога и большой вражеский гарнизон на станции Насва.　

Когда мы прибыли в Сопки, знакомый Симану мужик рассказал, что немцы действительно забирали лошадей с повозками, а где их сосредоточили, он тоже не знал.　

— Если не боитесь, съездите в Ровни, — посоветовал мужчина.　

— А кого нам бояться? — сказал Горячев. Где они, эти Ровни?　

— У железной дороги, на большаке.　

Николай взглянул на меня.　

— Надо разведать, — сказал я.　

— Айда, Володька! — сказал он Баранову и помчался галопом.　

Горячев с Барановым побывали в Ровнях. Они узнали, что в конюшне у большака стоит больше трех десятков добрых коней. Охраняют их пять-шесть полицейских, вооруженных винтовками. А управляющий, бывший уголовник, живет в доме тут же.　

Когда мы прибыли к конюшне, полицейские спрятались или разбежались. В дверях нас испуганно встретили два конюха. Мы приказали им вывести лучших лошадей и быстро запрячь. Удалов, Семенов и Соболев стали помогать им. Поповцев, Ворыхалов и я пошли к управляющему. Решили взять его с собой. В доме горела керосиновая лампа. Мы постучали в освещенное окно. Управляющий приник к стеклу и, увидев вооруженных людей, открыл дверь.　

— В чем дело? — басом спросил он.　

— Срочно собирайтесь в Насву, вас ждут немецкие офицеры, — сказал я.　

— Утром могли бы вызвать, — недовольно пробурчал управляющий. — Сейчас оденусь.　

Партизаны между тем запрягли в повозки шесть лошадей. К каждым саням привязали по две незапряженные лошади.　

— Почему коней без спроса берете? — строго спросил управляющий, подходя к конюшне.　

— Так велено, — сказал Поповцев.　

Управляющий в недоумении сел в сани.　

— Что, товарищ комиссар, трогаем? — спросил Горячев, подъезжая верхом на коне.　

Управляющий встрепенулся:　

— Что за товарищ, что за комиссар?!　

— Сиди не брыкайся, — с усмешкой проговорил Ворыхалов.　

Управляющий понял свою промашку. Он неожиданно дико заорал, пытаясь вырваться из саней:　

— Караул! Бандиты!　

В деревне залаяли собаки. Кто-то выстрелил. Предателя пришлось расстрелять на месте.　

Когда выехали из деревни, осмелевшие полицаи открыли вслед нам стрельбу.　

Утром в Гороховье приехал Петров.　

— Ну вот, теперь вы на вороных. Вечером дед Симан проводит вас до железной дороги, а там глубокий тыл врага. В тех районах партизан мало, надейтесь на себя, — говорил Петров.　

Лишних коней мы передали в отряд великолучан. Себе оставили шесть повозок и две верховые лошади.　

Весь день мы готовились к переходу через железную дорогу. За ней, где-то у реки Великой, должна была действовать 2-я особая партизанская бригада майора Литвиненко. К сожалению, ни Петров, ни мудрый дед Симан не могли сказать, где найти нам эту бригаду. Они слышали о ней месяц назад, а где теперь воевал Литвиненко, не знали.　

— Слушай, дед, а как же мы с повозками переправимся через железную дорогу? — спросил Симана Веселов.　

— Просто: прямо по Фефеловскому переезду, — ответил тот.　

— Разве переезд не охраняется?　

— Немцы стоят в Недомерках, рядом с переездом. Охрана на ночь покидает переезд. Сторожевая будка обычно пустует.　

— А другого места нет?　

— Еще один переезд в Заболотье, у полустанка Киселевичи, но там опасно.　

— Дед Симан знает здесь каждую тропку, — сказал Петров.　

Как выяснилось, в июле сорок первого года в этих местах партийными органами был сформирован другой конный партизанский отряд под командованием председателя Сидоровщинского сельского Совета Андрея Дорофеевича Петрова. В него зачислили и одного из организаторов первых колхозов коммуниста Арсентьева. Однажды он сам попросил командира не величать его Семеном Арсеньевичем, а называть дедом Симаном. Он оказался отличным следопытом и надежным проводником. Знание здешних мест позволяло ему приводить партизан в точно назначенное место в любое время суток и в любую погоду. Благодаря толковому проводнику партизанский отряд совершил много удачных боевых операций. Немцы охотились за Симаном и даже сулили тому, кто его схватит, большую сумму денег и хуторской надел. Охотились гитлеровцы и за Петровым. Участник гражданской войны, смелый и опытный командир немало хлопот доставил фашистам. Он в числе первых калининских партизан был удостоен ордена Красной Звезды. Вместе с Петровым в составе отряда были и его два сына — Игорь и Саша. Игорь потом погиб, прикрывая в бою товарищей.　

Мужу, сыновьям и в целом отряду активно помогала Марфа Ивановна Петрова. Гитлеровцы, понимая, что самого Петрова поймать не удастся, решили выместить злобу на жене командира. Они приказали кучке полицаев во главе с предателем по кличке Киргиз уничтожить патриотку. Однажды полицаям удалось выследить ее и схватить. После зверских пыток палачи решили сжечь женщину. Они связали Марфу Ивановну, навалили на нее куму соломы и подожгли. Довольные казнью, фашисты отправились пьянствовать.　

Марфа Ивановна чудом спаслась. Солома внизу оказалась плотной и сырой. Люди помогли обожженной женщине выбраться и бежать.　

Осенью отряд Петрова ушел за линию фронта на переформирование. Легкий на ногу дед Симан остался на родной великолукской земле. Он был незаменимым проводником для многих партизанских отрядов и армейских разведывательных групп.

На конях через линию фронта

Смеркалось. Партизаны старательно подкармливали лошадей. Предстоял трудный и опасный путь. В сани постелили душистого сена, уложили лыжи и тяжслые вещмешки.　

— Пора, — сказал дед Симан, поглядывая на угасшую вечернюю зарю.　

Сытые кони резво тронулись с места. Поскольку мост в Гороховье был разрушен, пришлось спускаться с крутого берега на лед реки Насвы.　

— В прорубь не угодите! — крикнул разведчикам Симан.　

Перебравшись на противоположный берег, кони рысью понесли нас вдоль реки на запад.　

— Ну как, комиссар, хорошо на лошадях? — посмеиваясь, спросил Веселов.　

— Не худо, — ответил я.　

Повозки быстро катились по наезженной зимней дороге. Из-под копыт коней летели комья снега. Стояла тихая морозная погода. На небе мерцали яркие звезды. На голой местности нас было видно издалека. Морозный воздух предательски разносил по округе скрип повозок и фырканье лошадей.　

Это нас тревожило. Ведь впереди находилась действующая вражеская магистраль, стояли немецкие гарнизоны и посты.　

В деревне Амосово сделали короткую остановку. Дед Симан подошел к низенькой избушке и трижды стукнул пальцем по оконному стеклу. На стук кто-то вышел на крыльцо. Слов мы не слышали, но догадывались, что дед интересуется обстановкой.　

— Здесь поедем потише. Оружие держите на изготовке, — сказал он, вернувшись к нам.　

Впереди верхом на конях двигались наши разведчики Горячев и Баранов. За ними ехали на повозке Симан с молодым партизаном из отряда Петрова, за Симаном двигались остальные. Ехали молча, прислушиваясь и приглядываясь ко всему подозрительному.　

Вскоре прибыли в деревню Альхимово.　

— Амба, ребята! Здесь я с вами расстаюсь. До железной дороги две версты. Вот по этому зимничку езжайте. Если на переезде будут часовые, они примут вас за своих, пропустят. Вас много и едете туда к ним, а не наоборот, — напутствовал дед Симан.　

Попрощавшись с проводником, мы не торопясь тронулись дальше. В трехстах метрах от переезда остановились в поле. Прислушались. В ближней деревне слышался лай собак, доносились голоса. Кто-то ругался или отдавал команды.　

— Немцы лопочут, — тихо сказал Веселов.　

Долго маячить в поле близ гарнизона было опасно. Разведчики помчались к переезду. Мы напряженно ждали, прислушиваясь к каждому звуку. Где-то в стороне мерцающим светом засветилась ракета. Оттуда донеслись хлопки винтовочных выстрелов, грохнул взрыв.　

— А вдруг сейчас поезд пойдет? — шепнул Саша Семенов.　

— Пусть идет, — ответил я, внимательно вглядываясь в сторону переезда.　

Прискакали разведчики.　

— Увага! Путь свободен! — доложил Горячев.　

— Гони, — сказал Веселов державшему в руках вожжи Василию Ворыхалову.　

Лошадей пустили в галоп. Вот и переезд. Слева чернеет сторожевая будка, но охраны не видно. Сразу за железной дорогой — деревня Фефелово. Быстро проезжаем по ее сонной улице. Кони переходят на рысь, и мы, не выпуская из рук оружия, движемся по ровной безлесной местности. Здесь находился тыл противника. Первую остановку сделали в деревне Фалютино, расположенной километрах в одиннадцати от железной дороги.　

— Кони должны немного остыть и отдохнуть, — по-хозяйски поучал нас Арамис — Аркадий Цветков.

Здешние места нам были незнакомы. Карта административно-территориального деления Калининской области, которую пожертвовал отряду Пылаев, давала весьма скудную информацию. Оставшиеся от группы Боровского бойцы тоже не знали этого района. Они посоветовали взять местных проводников до реки Великой. Где-то там должна была действовать бригада майора Литвиненко.

— А вдруг проводник окажется предателем? — высказал сомнение Веселов.

— Давайте пустим проводника с нашей разведкой, — предложил я.

Постучались в избу. Дверь отворила женщина лет сорока.

— Кто такие? — спросила она с тревогой.

— Разведчики Красной Армии.

— Милые мои! — всплеснула руками женщина. — Как же вы сюда попали?

Хозяйка пригласила нас в избу, зажгла керосиновую лампу и плотно завесила окно.

— Муж у меня в Красной Армии. Вдвоем с дочкой живем. Лихо нам стало теперь, — говорила женщина, приводя себя в порядок после сна.

— Далеко ли стоят немецкие гарнизоны? — спросил Веселов.

— Их здесь много. В Насве, в Киселевичах, в Сокольниках…

— А вы не слышали о партизанах? — поинтересовался я.

— Были здесь, сказывают. В Лехове они день стояли. Оттуда ходили в Насву немцев трепать, а потом исчезли…

Женщина сообщила нам все, что было ей известно. Стало ясно: вражеские гарнизоны размещены в крупных населенных пунктах, в основном по железным дорогам и большакам. Налет на станцию Насву определенно совершил Литвиненко. Но где его искать? Хозяйка проводила нас до повозки. Я вручил ей несколько советских листовок.

— Раздайте потихоньку людям.

— Спасибо, родные. Обязательно раздам, — сказала женщина и перекрестилась.

До рассвета мы проехали еще километров двенадцать. На дневку остановились в местечке Хряни. Местные жители встретили нас тепло. Каждому хотелось взглянуть на невиданных гостей. Всех интересовало положение дел на фронте. Мы, несмотря на усталость, старались рассказать о наступлении наших войск под Москвой и в районе Великих Лук. Каждый с интересом читал советские листовки, чувствовалось, как люди приободрялись.

Завязалась откровенная беседа.

— Выходит, брешут немцы, что Москву и Ленинград взяли, — говорил коренастый бородатый мужчина без руки.

— Может, пока не захватили, а придет лето — захватят. Армия у немцев сильная, — высказывал свои соображения горбатый человек в очках.

— Тяжеловато с ними бороться, — поддерживал горбатого рыжий мужик в рваном полушубке.

— Э-э, обождите, милые. Россия большая. Соберет народ силенки да как двинет — только пух полетит от проклятых, — махнул пустым рукавом безрукий.

— Правильно товарищ говорит, — вмешался я в разговор. — Борьба против фашистов только разгорается.

— Вот так-то, — обвел взором присутствующих безрукий. — А здесь у нас собираются полицию создавать для поддержки чужой власти. Ха!.. Скажи на милость, Егор Кузьмич, — обратился он к сидевшему в углу под иконами деду.

— Есть такие, околпаченные, ядрена корень, — сказал, усмехнувшись, дед.

— Это ты на кого намекаешь, Кузьмич? На моего Ваньку? Так ведь он записался в полицию не ради службы, а чтоб в Германию не угнали, — с обидой объяснил горбатый.

— Не в Германию и не в полицию, а вот куды надо, — указал дед на сидевших у окна партизан. — Этот путь хоть опасный, а верный. Ты Ваньку свово одерни, пока не поздно.

Горбатый заерзал на скамейке:

— Так я ж согласный с тобой, Кузьмич. Ваньку не пущу служить немцу.

— Ну и правильно, — сказал дед, подводя черту под разговором.

Когда народ разошелся, мы разговорились с безруким мужчиной. Федор Матвеевич, так звали его, оказался участником войны с белофиннами. В бою потерял руку. За храбрость был награжден медалью «За отвагу». Я спросил:

— Не боитесь так смело и открыто говорить против немцев?

— Кого мне бояться? Здесь все свои, деревенские. К тому же я говорю сущую правду, — сказал Федор Матвеевич

— Хорошо, что вы убеждены в нашей победе, но действуйте осмотрительнее. Люди всякие могут быть… Взять этого горбатенького. Сын в полицию собирается, да и сам он незнамо что молол, — предупредил Веселов.

— Я надеюсь, что в нашей деревне предателей не будет. Вот потеплеет, тоже возьмемся за винтовки. Есть у нас кое-что, — подмигнул Федор Матвеевич.

Мы вручили ему большую пачку листовок.

— Спасибо, мальцы, — сказал он, пряча их за пазуху.

Потом Федор Матвеевич рассказал, что немецкие

гарнизоны стоят в Скокове, Алушкове и на станции Маево, а также сообщил, что слышал краем уха и о партизанах. Будто бы какой-то смелый казак орудует против фашистов возле Ленинградского тракта.

— Наверняка Литвиненко, — радостно проговорил боец из группы Боровского.

До реки Великой оставалось не больше тридцати километров. Там мы надеялись встретиться с бригадой Литвиненко. Вечером, когда усаживались в сани, проводить нас собралась толпа народа.

— Смотрите, даже Ванька пришел, — сказал Федор Матвеевич, махнув пустым рукавом.

Возле саней стоял тощий парень с бледным лицом и длинным острым носом. Он глядел на партизан бегающими глазами.

— Тоже мне полицейский, — улыбнулся Веселов, оглядывая парня.

— Я не полицейский. Я отдумал… — смущенно сказал Ванька.

Первые встречи с населением в глубоком тылу врага убедили нас в том, что советские люди, попавшие в неволю, ненавидели оккупантов, были готовы вести с ними борьбу и с нетерпением ждали прихода наших войск.

Встреча с комбригом Литвиненко

Четверо суток петляли мы по снежным проселочным дорогам в поисках бригады Литвиненко.

Веселов хмуро посматривал на бойцов из группы Боровского.

— Где же ваш хваленый батька?

Те виновато отвечали:

— Если б лейтенант не погиб, он нашел бы сразу.

Как-то в полдень мы остановились на хуторе Макавейцево. Неожиданно услышали вдали перестрелку. Сразу выслали в ту сторону разведку. А часа через два на хутор примчался Горячев.

— Увага, братва! Принимайте партизан батьки Литвиненко! — восторженно объявил Николай.

Когда партизанские сани въехали на хутор, радости не было границ.

— Андрей Мигров — командир разведгруппы, — представился старший.

— Что за стрельба там была? — спросил Веселов.

— Немецкая разведка нагрянула из Щукина. Пугнули их, — с улыбкой ответил Мигров.

— А Литвиненко где? — не сдержал я любопытства.

— Недалеко. Но сегодня вы с ним не встретитесь. Вам придется оседлать вот эту дорожку, — указал Мигров на санный путь, ведущий к лесу. — Сегодня немцы вряд ли придут, а завтра утречком могут пожаловать. Так что вы не спите.

— А вы где будете?

— Будем ждать их на большаке. Если все обойдется, завтра к вечеру встретимся здесь, — объяснил Мигров, залезая в сани.

Мы долго стояли молча, поглядывая на удаляющихся партизан.

— Вот тебе и увага, — огорченно заметил Павел Поповцев.

— Да, не особо приятную новость привез нам этот Мигров, — задумчиво сказал Веселов.

— Зато батьку Литвиненко нашли, — с гордостью вставил Николай Горячев.

Коней решили не распрягать. Для засады подобрали место на поросшем соснами пригорке в стороне от построек. Дорога пролегала по открытому полю и хорошо просматривалась. Поскольку кругом лежали глубокие сугробы, пришлось всем стать на лыжи. Каждый из нас выбрал себе удобную позицию для стрельбы. Карманы набили патронами. На случай быстрого отхода накатали от места засады до хутора невидную с дороги лыжню.

— Пулеметик сюда бы, — сказал сидящий рядом со мной Василий Ворыхалов.

Я согласно кивнул головой.

В засаде сидели до темноты, но немцы не появились.

— Черт с ними. Пошли по домам греться, — сказал командир.

Все с радостью направились к хутору.

— А это что за штуковина висит здесь? — проговорил Володя Баранов, срывая со стены какую-то бумагу. — Почитай, комиссар, что там написано.

Мы вошли в избу. Хозяйка зажгла лучину, и я, расправив смятую бумагу, увидел отпечатанный крупным шрифтом заголовок: «Воззвание!» Вот что в нем говорилось:

— Как нравится, мамаша, вам такое воззвание? — спросил я хозяйку дома.

Женщина усмехнулась:

— Давно нужно было бросить его в печку.

Спали по очереди, не раздеваясь. Задолго до рассвета опять заняли свои места в засаде. Мороз пробирал до костей, лица посинели. Просидели на снегу до трех часов дня. Кругом ни души, ни одного выстрела.

Когда стало смеркаться, на хутор примчались трое всадников.

— Мы за вами, — сказал один из них. — Батя ждет.

Штаб партизанской бригады находился в деревне Морозово в восьми километрах от Макавейцева. Мы приехали туда поздним вечером. Часовые окликнули, а затем пропустили нас. При лунном свете просматривалась деревенская улица. У крайнего дома мы заметили станковый пулемет «максим». Кое-где возле изб стояли распряженные кони. Нас направили к штабу. Едва мы спрыгнули с саней, как с крыльца спустился высокий плотный мужчина в кубанке, кавалерийском полушубке, обутый в унты. Это и был Литвиненко. Придерживая деревянную колодку маузера, он крепко пожал наши руки, затем сказал, обращаясь к своим бойцам:

— Дывитесь, добры люди, какие гарные хлопцы к нам прилетели.

В доме, где размещался штаб бригады и куда Веселова и меня пригласил Литвиненко, горели на столе две коптилки. Неяркий свет освещал смуглое симпатичное лицо комбрига. Мы с интересом рассматривали этого человека, о котором так много были наслышаны. Густые брови вразлет, немного раскосые большие глаза и чуть выступающие вперед скулы делали его похожим на цыгана.

Литвиненко стал подробно расспрашивать нас об отряде. Узнав, что мы прибыли из Осташкова, он обратился к сидящему у стола за какими-то бумагами комиссару бригады:

— Бачишь, а воны шли нашим шляхом.

Владимир Ильич Терехов поднялся со скамейки и приветливо поздоровался с нами. Он обрадовался, когда услышал, что мы имеем большой запас листовок-обращений к населению оккупированных фашистами районов Калининской области.

— Это сейчас не менее ценно, чем взрывчатка, — заметил комиссар.

Известие о гибели лейтенанта Боровского и пятерых его бойцов вызвало у Литвиненко и Терехова чувство большой скорби.

Начальник штаба бригады Белаш предложил расположить наш отряд в деревне Кряковке, которая находилась в двух километрах отсюда. Согласившись с ним, Литвиненко сказал:

— Что ж, хлопцы, будем робыть разом!

В Кряковке дислоцировался один из отрядов бригады, которым командовал молодой лейтенант артиллерист Виталий Тарасюк. Въезжая в деревню, мы обратили внимание на стоящий у дороги в боевом охранении пулемет «максим». Дорога эта выводила к Щукину, населенному пункту, где, как нам стало известно, квартировало воинское подразделение гитлеровцев.

Нам отвели два просторных дома, стоявших на пригорке, за ручьем. Выставили часового, прежде чем разойтись на отдых.

Дом, где мы вшестером поселились, принадлежал одинокой женщине. Перед войной она схоронила мужа, а ее единственный сын был призван в Красную Армию на второй день после вероломного нападения гитлеровцев на нашу страну. О его судьбе она ничего не знала. Мария Васильевна, так звали хозяйку, предоставила в наше распоряжение большую светлую комнату и тут же собрала на стол все, чем была богата, — хлеб, сало, картошку, молоко.

За ночь мы хорошо выспались, хотя каждому из нас пришлось по нескольку раз стоять на посту: несли караул по полчаса — на дворе было морозно.

В полдень, когда мы с Веселовым собрались ехать в штаб бригады, в Кряковку неожиданно прикатили на санях два немецких солдата. Были они под хмельком. Гитлеровцы поначалу приняли нас за своих и, даже когда им скомандовали: «Хэнде хох!» — продолжали улыбаться. Лейтенант Тарасюк отобрал у них автомат и винтовку. Один из захваченных в плен немцев довольно сносно говорил по-русски. Оказывается, они и мысли не допускали, что здесь могут находиться партизаны. Из предварительного допроса пленных мы выяснили, что в деревню Ключки, которая находилась километрах в шести от Кряковки, прибыл из районного центра Пустошки отряд немцев-заготовителей в сопровождении охранников. Пока гитлеровцы грабили жителей Ключков, эти двое вояк решили порыскать в поисках самогона по ближайшей округе. Уехали они самовольно, их непосредственное начальство могло лишь только догадываться, куда те подевались.

Пленных доставили в штаб бригады.

— Вот це дело, — оглядев немцев, сказал Литвиненко. Но, узнав про вражеский отряд, тут же выговорил нам за то, что мы сразу же не сообщили о нем в штаб. — Эх, можно было ударить по заготовителям, а теперь время упущено, — с досадой сказал комбриг.

Пленных поочередно допрашивал начальник разведки бригады Александр Герман. Он задавал тому и другому одни и те же вопросы: откуда прибыли, с какой целью, номер войсковой части?.. Хмель у гитлеровцев выветрился, они, поняв, что шутить с ними не будут, сникли и стали давать показания. Когда допрашивали того, который говорил по-русски, Литвиненко порывисто встал.

— Шо цэ таке? — спросил он, указывая на кокарду с черепом.

— Это есть знак — эмблем. Каратель, так говорят ваши руски, — ответил немец.

— Значит, вы, каратели, убиваете русских?!

— О найн. Мы смиряем, усмиряем…

— Ясно. Душегубы вы, вот кто!

Когда пленных увели, Литвиненко сказал:

— Сидайте, хлопцы, побалакаем.

Комбрига интересовало, чем мы намерены заняться в ближайшее время.

— Приступим к выполнению задания. Сходим на железную дорогу, там рванем, — ответил Веселов.

— Шустрые вы. Триста верст отмахали — и сразу в бой, — засмеялся начальник штаба Белаш.

— Пора действовать. Чего же зря сидеть, — поддержал я Веселова.

— Вы прежде всего осмотритесь. Александр Викторович подскажет вам, где жарко, а где холодно, — сказал Белаш, взглянув на Германа.

Тот согласно кивнул головой. В разговор вступил Литвиненко.

— Прогуляйтесь к железной дороге, которая ведет из Риги на фронт, к Великим Лукам. Там немцы еще не слышали взрывов. Ваша диверсия всполошит фашистов в Идрице и Пустошке. Шеф гестапо полковник Родэ ожидает нашего нападения на станцию Забелье, к востоку от Пустошки, а мы появимся западнее. Пусть он перебросит карателей подальше от нашего района, — прохаживаясь по комнате, рассуждал комбриг. После продолжительной паузы майор попросил положить на стол нашу карту.

— У нас нет карты, — тихо сказал Веселов.

— Как же вы шли сюда? — с недоумением спросил комбриг.

Веселов вынул из потайного кармана пылаевскую карту.

— Вот по этой двигались.

Литвиненко, Терехов, Белаш и Герман склонились над разноцветным мятым листом и рассмеялись:

— Гарные вы хлопцы, дюже гарные. С закрытыми очами явились в тыл противника, — удивлялся майор.

— Покажем, Алексей Михайлович, на своей, — предложил комбригу начальник штаба.

Белаш развернул на столе карту-километровку, где видны были каждая деревенька, каждый ручеек и каждая тропка.

— Бачите шоссе Ленинград — Киев? Махнете через большак и — к железке. Где-то здесь, у станции Нащекино, или здесь, возле разъезда Брыканово, вы и рванете…

— Нам все равно, здесь или там, лишь бы получилось, — сказал я.

— Правильно. Как говорит наш командир, ваше дело маленькое, подпалыв, та тикай, — сказал комиссар Терехов.

Все засмеялись.

Возвратившись в Кряковку, мы стали готовиться к выходу на операцию. И здесь произошел незначительный на первый взгляд эпизод. Дело в том, что по договоренности с нами лейтенант Тарасюк решил не выставлять на ночь у дороги, ведущей к Щукинскому большаку, свой пулеметный расчет, поскольку рядом находился наш пост. Только Тарасюк успел убрать свой «максим», как появился Литвиненко.

— Где ваш пулемет? — строго спросил лейтенанта комбриг.

Щеки Тарасюка залил румянец. Он стал ссылаться на наш уговор. Я подтвердил его слова. Литвиненко молча посмотрел на дорогу, затем на лейтенанта.

— Немедленно установите пулемет. Усильте бдительность, — приказал комбриг. — Эту дорогу нельзя оголять ни днем ни ночью.

Литвиненко по боевому своему опыту знал, что беспечность в тылу противника чревата тяжелыми последствиями, в чем мы не раз позднее убедились. С Тарасюком мы завязали дружбу. Это был смелый командир. Бойцы его уважали. Незадолго до войны Виталий окончил Ленинградское артиллерийское училище, а в пору летних боев сорок первого года он уже стал командовать батареей.

Здесь, в особой партизанской бригаде, мы познакомились с Михаилом Ганевым, Иваном Сергуниным, Михаилом Воскресенским, Григорием Быковым и другими замечательными людьми. У каждого из них была своя судьба, разные тропки привели их в трудный для Родины час в особую партизанскую бригаду, созданную по инициативе генерала Н. Ф. Ватутина.

С тяжелыми боями отходила из пограничного района Шакяй часть воентехника 1-го ранга Виктора Александровича Паутова. В районе Невеля их небольшая группа бойцов и командиров 78-го строительного участка оказалась в окружении. А фронт тем временем откатывался все дальше на восток. В Невельских лесах Паутов случайно повстречался с группой красноармейцев во главе с политруком Пенкиным. Они тоже попали во вражеское кольцо при отходе от Каунаса, но сумели вырваться из него. Паутов и Пенкин сразу нашли общий язык. Они решили организовать партизанский отряд и действовать против гитлеровцев.

Коммунисту Пенкину было под сорок. Волевой по натуре, крепкий телосложением, в прошлом чекист, он возглавил отряд. Паутов стал его заместителем. Отряд рос быстро. Ему дали имя прославленного летчика Чкалова. Чкаловцы взрывали мосты, встречали огнем из засад вражеские машины. Народная молва не замедлила разнести весть о смелых налетах партизан. По эху взрывов нашел отряд лейтенант Дмитрий Худяков, пробиравшийся из окружения с одиннадцатью товарищами. Присоединилась к Пенкину и группа бойцов во главе с Павлом Кумриди. Нашел партизан зенитчик сержант Сергей Лебедев, скитавшийся долгое время по вражескому тылу…

Чкаловцы действовали самостоятельно до глубокой осени сорок первого года. Они одними из первых зажгли огонь партизанской борьбы на калининской земле. В ноябре отряд повстречался с бригадой Литвиненко и влился в ее состав.

Приступаем к диверсиям

Подготовка к походу на железную дорогу не заняла много времени. С Литвиненко, Белашем и Германом мы согласовали вопрос о проведении двух операций. Первая заключалась в том, чтобы выйти на участок магистрали Идрица — Пустошка, близ разъезда Брыканово, и пустить под откос вражеский поезд. Вторая — взорвать мост через реку Великую на шоссе Ленинград — Киев у деревни Холюны.

В состав группы вошли: Владимир Веселов, Виктор Терещатов, Николай Горячев, Павел Поповцев, Изот Удалов, Василий Ворыхалов, Владимир Баранов и Александр Семенов. Все хорошо владели лыжами и могли преодолевать большие расстояния. К реке Великой, до деревни Ломоносы, нас должны были подвезти на лошадях.

Вечером, когда мы были готовы к походу, в Кряковку прибыли Литвиненко и Герман.

— Ну, хлопцы-лыжники, в путь добрый, — напутствовал комбриг. — Действуйте смело, но будьте начеку. Там партизан наших нет.

Темнело. Вскоре мы были уже на Щукинском большаке, а через два часа прибыли в Ломоносы. Дальше путь лошадям преграждала подернутая слабым льдом река Великая. Пришлось встать на лыжи и взвалить на спину тяжелые вещмешки.

— Стойте здесь, пока не переправимся, — сказал ездовым Веселов.

Река Великая в верховье была неширокой, но переправиться на другой берег оказалось непросто. Всюду чернели промоины, слабый лед проваливался под лыжами. Мы впервые видели реку, не скованную льдом даже зимой. В момент переправы повалил густой снег, началась вьюга. Темень и метель осложняли движение. Шли на ощупь. Двое из наших ребят искупались в ледяной воде. Нужно было скорее просушиться. К счастью, наткнулись в потемках на крестьянский двор. Постучались. Из подворотни сонно залаяла собака. Загремел засов, дверь открыл рослый мужик.

— Кто здесь? — спросил он сердитым голосом.

— Партизаны, — ответил Веселов.

Мужчина, видимо, растерялся. Потоптавшись, он спросил:

— Что за партизаны?

— Обыкновенные, советские.

Оставив у избы часового, мы вошли внутрь. Хозяин зажег семилинейную керосиновую лампу, стал пристально разглядывать нас.

— Занавесьте окна, — попросил я и подумал: «Крепко живет мужик, даже керосин имеет».

Пожав плечами, хозяин стал возиться с занавесками. Мы тем временем осматривали жилье. Стены и переборки были оклеены листами из иллюстрированных немецких журналов. Чего там только не было: цветные фотографии остроносого, с прилизанной челкой и усиками Адольфа Гитлера, толстомордого, пузатого рейхсмаршала Геринга, самодовольного «правителя» оккупированных восточных областей Розенберга, многочисленные снимки марширующих гитлеровских солдат, колонны танков, сотни орудий и самолетов. На фотографиях были запечатлены также большие группы советских военнопленных, разрушенные города, горящие села, виселицы с повешенными… И всюду — хвастливые фашистские надписи.

Хозяин уловил наши взгляды.

— Бороться с ними тяжело, — как бы невзначай заметил он.

— Ничего, поборемся. На нашей стороне правда, — сказал Володя Баранов.

— На правде далеко не уедешь, — проговорил хозяин. — У них сила.

— Наша сила сильнее, — вмешался в разговор Изот Удалов.

— Уж не себя ли вы считаете силой? — посматривая на наши безусые лица, с ехидством спросил мужик.

— А хотя бы и себя! — сердито обрезал Веселов.

Хозяин замолчал. Было ясно, у этого мужичка сломлен дух. От такого всего можно было ожидать.

Когда ребята обсохли, мы вышли на улицу. Вслед за нами появился и хозяин. Метель стихала. Мы надели лыжи и, чтобы скрыть свой действительный маршрут, направились в противоположную сторону. Разговор в избе оставил неприятный осадок.

— Есть подлецы на белом свете! — возмущался Павел Поповцев. — Лежит себе на печке и ждет хорошей жизни от новых хозяев.

В те времена много разного люда проживало в деревнях на оккупированной территории. Одни летом сорок первого приехали в отпуск да так и остались у родных и знакомых, другие не сумели уйти в армию, третьи, попав в окружение или вырвавшись из немецкого плена, спрятались и ждали момента, чтобы перебраться через линию фронта к своим. Немало гнездилось по деревням и преступников, выпущенных гитлеровцами на свободу. Ненавидя советский строй, они шли на всякую подлость, выдавали врагу местных активистов, семьи партийных работников и военнослужащих, а также всех, с кем имели личные счеты.

Немцы спешили укрепить свою власть на местах. Они назначали деревенских старост, волостных старшин, районных бургомистров. Создавали сеть полицейских участков и комендатур. В тылу врага нам пришлось увидеть фашистский «новый порядок». Там мы услышали слова, о которых когда-то читали лишь в книгах по истории: управа, община, земский двор. Многое вернули гитлеровцы из времен крепостного права. Неповиновение новым порядкам грозило расстрелом или повешением, а в лучшем случае — избиением розгами. Но среди назначаемых немцами старост и чиновников было немало лиц, помогавших советским патриотам в борьбе с оккупантами. На службу в немецкую администрацию внедрялись люди, специально оставленные на оккупированной территории партийными и советскими органами, армейскими штабами. Какой выдержкой, силой воли должны были обладать они, постоянно встречая презрительный взгляд односельчан, выслушивая слова проклятий в свой адрес!

Встречались и такие, вроде этого мужика, готовые безропотно склонить голову на милость врагам и ничего не сделать для защиты Родины.

Вскоре мы вошли в густой ельник. Двигаться стало тяжело. Лыжи проваливались в глубокие рыхлые сугробы. Когда приблизились к Ленинградскому шоссе, спрятали в укромном месте предназначенный для взрыва моста тол. Мы планировали вывести из строя мост через реку Великую на обратном пути. При подходе к шоссе пришлось маскировать лыжню: идущий последним волочил за собой небольшую елку. Немцы в своих приказах предупреждали, что всякий человек, замеченный на лыжах, считается партизаном, а лыжный след — партизанским.

Один за другим мы вышли на укатанную вражескими автомашинами дорогу. Ночью на шоссе было тихо. Кругом ни души. Только уныло шумели могучие сосны да гудели телефонные провода. Прошли сотню метров в южную сторону, затем круто свернули вправо и вновь скрылись в лесу. Двигались по компасу. Идти ночью по лесным дебрям и сугробам трудно. В четвертом часу утра устроили привал. Потные ткнулись в снег. Сон и усталость сморили всех. Однако вскоре холод заставил подняться. Кругом стояла непроглядная темень. Ветер раскачивал деревья, сыпал сверху колючую крупу. Нас всех знобило. В подобном положении нам пришлось бывать потом часто. Но все невзгоды и лишения переносились нами относительно легко. Благодаря спорту и привычке к нелегкому домашнему труду мы оказались жилистыми, выносливыми ребятами.

В эти невеселые минуты мне невольно вспомнилось, как незадолго перед войной, в зимние каникулы, мы с Павлом Поповцевым решили проверить свою выносливость и закалку. Положив в карман по куску хлеба, ушли на лыжах далеко в лес на двое суток. Была сильная вьюга. Мы шли, не обращая на нее внимания, пока не стемнело. Забравшись в чащу леса, где меньше гулял ветер, разожгли костер, соорудили шалаш, завалились спать. Поднялись от стужи. Костер погас, где-то недалеко выли волки. Мы стояли с Павликом в потемках и так же, как теперь, дрожали от стужи. Но тогда мы имели возможность разжечь костер. Здесь же огонь разводить было опасно. Кругом враги.

— Эх, сейчас бы под одеяло, — вздохнул Вася Ворыхалов.

Никто не ответил, но каждый, наверное, подумал в эту минуту о теплом домашнем уюте, о своих родных.

— Пошли, — коротко приказал командир.

Промокшая от снега одежда быстро покрылась ледяной коркой. Маскхалаты напоминали грубую брезентовую робу. Идти стало еще труднее. Выбравшись из лесу, мы пересекли по льду какое-то озеро, поднялись на возвышенность и различили силуэты строений. Решили зайти обогреться. Выбрали большой дом. Постучались. В дверях показался человек с фонарем в руках.

— Вам кого? — спросил он.

— Да вот в гости заехали, — сказал Веселов.

— Вы не туда попали. Здесь управа. А ваша полиция расположена дальше, — объяснил мужчина, приняв нас за полицейских.

Начинало светать. Необходимо было уйти отсюда подальше. Мы держались в стороне от деревень. Поземка усердно заметала наш лыжный след. В полдень остановились в хвойном лесу, достали из вещмешка сухари.

— Сухарики у меня белыми стали, — похвастался Вася Ворыхалов.

— И у меня такие же, — обрадовался Саша Семенов. Он откусил сухарь и, сморщившись, выплюнул. Ух, горечь какая!

Оказалось, сухари лежали вместе с толом и стали поэтому горькими. Но что делать? Поскоблили и начали грызть их.

— А сами-то мы не взорвемся? — спросил Володя Баранов.

— Может сдетонировать, — пошутил Павел Поповцев. Разжигать костер не решились. Наломали веток, сели на них и, прижавшись плотнее друг к другу, задремали. Потом снова шли. Темнело, когда до нас долетел протяжный паровозный гудок. Близость цели ободрила всех. Веселов надел запасные очки (он всегда надевал их в ответственные моменты).

— Ну, ребята, держись, — сказал командир.

Мы долго еще пробирались по мелколесью, часто останавливались, прислушивались.

— Кто-то стоит, — с тревогой прошептал Веселов, показывая на темный силуэт.

Изот Удалов, всматриваясь зорким глазом в потемки, тихо проговорил:

— Куст можжевеловый стоит.

Веселов чертыхался, проклиная плохое зрение:

— Ночью каждая собака на волка смахивает.

Мы уже начали сомневаться, был ли это паровозный гудок, как вдруг увидели движущуюся ленту огней. Поезд, замедляя ход, приближался к разъезду. Вот он остановился, загремев буферами. Мы подошли ближе. В освещенных окнах пассажирских вагонов мелькали фигуры гитлеровцев. С разъезда доносились голоса.

— Сюда бы батьку Литвиненко с бригадой, он дал бы им прикурить, — шепнул Горячев.

Неожиданно в воздух взлетела ракета, осветив все кругом. Мы успели залечь. Каждый думал: «Заметили или нет?» Раздался винтовочный выстрел. Пуля прошла высоко над головами. Как видно, немцы стреляли наугад. Мы осторожно подались в сторону. Решили перехватить этот состав.

— Сейчас мы его поймаем, — протирая очки, сказал Веселов.

Торопливо прошли на восток вдоль линии около двух километров. Остановились в глубоком овраге.

— Надо накатать лыжню до насыпи, — посоветовал я.

Распределили обязанности, Веселов послал троих ребят прокладывать лыжню. Это надо было сделать на случай быстрого отхода. Взрывать рельсы со мной пошли Николай Горячев и Изот Удалов. Приготовили пять четырехсотграммовых шашек тола, детонаторы и бикфордов шнур.

— Мы вас прикроем, — сказал нам вдогонку командир.

Насыпь оказалась высотой метров пять. Оставив лыжи, мы стали карабкаться вверх, придерживая в руках взрывчатку. Только взобрались на откос, Горячев предупредил:

— Увага! Кто-то идет!

Затаились. Мимо с фонарем проследовал патруль. Когда он удалился, мы поднялись на насыпь. Железная дорога оказалась двухпутная. Мы внимательно осмотрели рельсы. На одном пути они оказались ржавые, рельсы другого поблескивали. Значит, немцы использовали один путь.

Удалов усердно стал долбить кинжалом лед у рельса, Горячев укладывал рядком шашки тола.

— Удачно получилось с патрулем, — тихо говорил Удалов. — Могло бы все сорваться.

В шашку вставили детонатор с удлиненным бикфордовым шнуром. Удалов прикрыл меня от ветра маскхалатом, и я зажег спичку. Бикфордов шнур со свистом выбросил струйку пламени. Мы быстро покатились кубарем под откос. Спустя минуту раздался приглушенный ветром взрыв. Немцы, видимо, не среагировали на него: ни ракет, ни выстрелов не последовало. Притаившись в кустарнике, мы с нетерпением стали ждать поезда. Порывы ветра то и дело доносили до нашего слуха какие-то звуки. Порою казалось, поезд рядом. Но проходила минута за минутой, а его все не было.

— А вдруг самого Гитлера ковырнем? — дуя на озябшие руки, говорил Удалов.

Неожиданно справа от нас раздался пронзительный вой сирены. Из-за поворота, лязгая на стыках рельсов, выскочили два странных вагона. Они стремительно неслись к месту взрыва. Первый был похож на мотодрезину, другой — обычный длинный пассажирский вагон. В нем светилось несколько окон. И вдруг раздался сильный удар и скрежет металла. Мотодрезину развернуло влево. Она быстро нырнула под откос, увлекая вниз за собой длинный вагон. Полетели искры, послышался грохот и звон битого стекла. Возле телеграфных столбов перевернутые дрезина и вагон вспыхнули и загорелись. Все примолкли. Подъехал на лыжах Веселов.

— Вы что, черти, натворили? — в шутку спросил он.

Мы тихо засмеялись.

— Надо уходить, пока немцы не очухались, сказал я.

Кругом почему-то было тихо. Лишь продолжал завывать ветер да горели перевернутые вагоны.

Тогда мы не знали, почему не поезд, а эти два странных вагона попались в ловушку.

— Это, наверно, особая мотодрезина, моториссой называется, — уже на привале сказал Саша Семенов. — Я однажды видел, как к нам на станцию приезжал большой начальник в такой моториссе. Это вагон с мотором, пояснил он.

— А что, если и вправду Гитлера пришибли? — потирая от удовольствия руки, смеялся Горячев.

— Тогда товарищ Сталин тебе руку пожмет, — сказал Володя Баранов.

В это время со стороны железной дороги раздались частые выстрелы. Мы поспешили скрыться в лесу.

Спустя несколько дней разведчики из бригады Литвиненко принесли данные о результатах нашей диверсии близ разъезда Брыканово. Оказалось, что в ту ночь по станциям дали приказ немецкого командования незамедлительно пропустить специальную литерную бронедрезину с пассажирским вагоном, где ехало на фронт около пятидесяти гитлеровских офицеров. Во время крушения большинство из них погибло.

На железной дороге дело прошло удачно. Мы, окрыленные успехом, возвращались обратно. Шли смело даже днем. Кое-где заходили в деревни, узнавали у жителей о немцах и распространяли советские листовки. Люди принимали нас как родных, с интересом разглядывали партизан, спрашивали, скоро ли придет Красная Армия.

Теперь нам предстояло взорвать мост через реку Великую на важной для противника автомагистрали Ленинград — Киев.

И вот ночью наша группа приблизилась к шоссе. Стояла тишина: пока мы наблюдали, по дороге не прошло ни одной машины. Видимо, гитлеровцы опасались ездить в эту пору суток. Но, судя по тому, что шоссе было расчищено от снежных заносов, а полотно сильно укатано, днем здесь движение военного транспорта было интенсивным.

Мы вышли к реке Великой. Берега ее соединял деревянный мост длиной метров тридцать. Внизу под ним чернели промоины. Решили подрывать главные переводы с двух сторон. Возле береговых опор держался лед, и снизу можно было приладить шашки тола. Ребята откопали спрятанную нами взрывчатку — пятьдесят килограммов тола — и притащили к мосту. Началась кропотливая работа. Не все ладилось. Один впопыхах выронил в воду шнур с детонатором, другой оступился и плюхнулся в реку, третий загнал в руку занозу.

— Быстрей, быстрей, — торопил Веселов. — Вроде мотор гудит.

Сначала мы прислушивались, не идут ли машины, но потом так увлеклись работой, что забыли, где и находимся. В нескольких местах вместе с толом положили противотанковые гранаты. Бикфордов шнур нарезали подлиннее, чтобы можно было до взрыва подальше отойти.

— Ну, господи, благослови, — проговорил Володя Баранов.

— Поджигайте шнуры! — велел Веселов.

Мы отъехали на лыжах в сторону и встали за деревьями. Взрывы прогремели почти одновременно.

— Пошли посмотрим, — сказал я Веселову.

— Стоит ли?

— Надо поглядеть, — поддержал меня Горячев.

Мост оказался основательно изуродованным. Проехать по нему было невозможно, и восстановить не так просто. Основные лаги рухнули в воду, настил разбросало по сторонам, перебитые сваи торчали огрызками.

— Вон то бревно надо убрать, на нем держится настил, — показал стоящий рядом Изот Удалов.

У Поповцева сохранилась противотанковая граната. Я решил перебить ею бревно. Когда размахнулся, лыжи разъехались, и граната взорвалась совсем рядом. Меня сшибло с ног, в голове зазвенело. Подбежали ребята, подняли меня. Они что-то говорили, но я не слышал. Потом долго мучился с ушами.

Взорвав мост, мы стали сбивать со столбов немецкие дорожные указатели. Потом решили устроить на шоссе засаду. Выбрали удобное место и стали ждать. Только начал проклевываться рассвет, как со стороны Опочки появилась автоколонна. Машины затормозили у взорванного моста. Вверх взвилась красная ракета. Немцы подняли тревогу…

Вместе со 2-й особой

На другой день после возвращения с операции мы встретились с комбригом Литвиненко и начальником штаба Белашем.

— Дывись на них, начштаба. У хлопцев еще усов нема, а воны що вытворяют…

— Нужно взять их в Поддубье, — сказал Белаш.

— Во-во! Пускай сходят, отберут у немцев свининку, — согласился Литвиненко.

Оказалось, что отряд Загороднюка и группы Гвоздева и Синяшкина должны были совершить налет на немецкую экономию, расположенную в поселке Поддубье, в нескольких километрах от районного центра Пустошки. Там в бывшем совхозе гитлеровцы сосредоточили большое количество лошадей, скота и птицы для снабжения армии. Партизанские разведчики сообщили, что немцы в срочном порядке стали готовить к отправке под Ленинград новую партию мяса.

Было решено сорвать хозяйственное мероприятие оккупационных властей.

— Надо оставить фрицев без мяса, — заявил комиссар бригады Терехов.

Узнав, что операцией будет руководить сам Литвиненко, мы не раздумывая согласились идти в Поддубье.

Операцию провели успешно. Разогнали охрану, нарушили связь и оседлали дорогу со стороны Пустошки. Партизаны раздавали жителям ближних деревень упитанных буренок и свиней.

— Берите всё, сколько хочется, — объявил комбриг собравшимся людям.

— Так ведь немцы отберут после вашего ухода, добрый командир, — рассуждала рослая женщина.

— А вы будьте похитрей. Барашков да поросяток сразу на мясцо пустите. Зимой его спрятать и сохранить несложно. А если обнаружат у вас лошадку или коровку, скажите, что партизаны под страхом принудили взять, — поучал Терехов.

Немецкая экономия, находившаяся под опекой шефа ГФП при группе армий «Север» полковника Родэ, опустошалась быстро. Довольные, крестьяне забирали зерно, муку, свиней, овец, коров и лошадей. Люди благодарно кланялись комбригу, а он, стоя у главных ворот экономии, громко повторял:

— Бывайте здоровы! Бывайте здоровы!

Многим крестьянам мы вручали советские листовки. Партизаны тем временем грузили в сани замороженное мясо, выводили из конюшни лучших лошадей.

Весть о нападении партизан на экономию тотчас долетела до начальника полевой полиции Пустошки гауптмана Вагнера. Тот вынужден был доложить своему шефу полковнику Родэ о совершившемся факте. Как нам стало позже известно, Родэ в ярости колотил кулаком по столу. Он готов был растерзать Вагнера за ротозейство и тут же приказал выслать в Поддубье сотню карателей для уничтожения «красной банды какого-то батьки-казака».

Когда наш тяжело груженный обоз покинул Поддубье, на хвосте у нас показалась большая группа гитлеровцев.

— Эге, хлопцы, треба отучить врага ходить по нашим следам, сказал комбриг. Он приказал командирам групп Гвоздеву и Синяшкину нанести удар по преследователям.

— Эй, Закиров! — крикнул Гвоздев командиру миномета. — Заводи свою «гавайскую гитару»!

Закиров уложил мины в гущу карателей. Одновременно заработал партизанский «максим». Часть гитлеровцев перебили, остальные, утопая в сугробах, скрылись в густом ельнике.

— Так, так их, басурманов! — подбадривал бойцов Литвиненко.

После похода в Поддубье мы два дня отдыхали. Кругом было тихо, как будто и войны нет. Ребята усердно хлопотали возле коней, добытых в немецкой экономии. Наша хозяйка Мария Васильевна напекла пирогов с брусникой, наладила баню. Аркадий Цветков достал из вещмешка машинку для стрижки волос.

— Эй, увага, садись, я сделаю из тебя, лохматого, шик модерн, — позвал он Горячева.

Цветков быстро постриг Николая «под запорожца». Коля сбросил с плеч полотенце, пошарил ладонью по голой макушке и тут же набросился на Аркадия:

— Ты что, Арамис, отчубучил? На дворе зима, а ты меня без волос оставил?!

— Как без волос? Целый пук торчит спереди, — успокаивал Горячева Аркадий.

Ребята хохотали до слез. Обиженный Коля молча сел у окна, принялся чистить револьвер.

— Колька, ты никак хочешь застрелиться? — смеясь, спросил Володя Баранов. — Не переживай, без кудрей лучше — вши не заведутся.

— Пошел ты к черту, — невесело ответил Николай.

За время, прошедшее со дня выхода отряда из Осташкова, все мы сильно обросли, и Цветкову пришлось потрудиться, чтобы постричь каждого под один и тот же фасон.

После бани пили чай с пирогами, потом пели песни. Всем очень нравился голос Саши Семенова — ровный и душевный. Особенно он хорошо исполнял песню, где были слова:

Но каждый раз, когда Саша доходил до слов: «Сорвешь цветок, а он завянет», — его обрывал Веселов.

— Слушай, завянь ты со своим цветком…

Саша обижался и выходил из комнаты. Ребята сердились на Веселова.

Все мы знали много разных песен, и у каждого была своя любимая. Николай Горячев постоянно напевал «Письмо в Москву», Павел Поповцев — «Степь да степь». Мне очень нравился «Синий платочек». Владимир Веселов мог исполнять арии и романсы. Голос у него был артистический.

Наши разведчики докладывали о стараниях начальника гражданской полиции Пустошки Михаила Шумского разыскать исчезнувшие из экономии продовольственные запасы. С группой полицейских он рыскал по деревням вокруг Поддубья. Кое-что им удалось вернуть, но это не удовлетворяло интендантов группы армий «Север». Они требовали от полковника Родэ выполнения запланированных поставок. Проявляя служебное усердие, начальник ГФП Вагнер и Шумский распорядились изъять из личных крестьянских хозяйств все, чего недоставало. Однако заготовителям пришлось туго. Местные жители, чувствуя поддержку партизан, саботировали это грабительское мероприятие. Не подействовали и угрозы Шумского. Удачные действия партизан воодушевляли народ на борьбу с врагом. Люди вытаскивали из тайников припрятанное оружие, сколачивали партизанские группы.

Как-то в Кряковку прибыл от Литвиненко командир группы Александр Пахомов. Мы уже слышали об этом отважном человеке. Пахомов в первые дни войны попал в окружение, был ранен, добрался до глухой деревни, недалеко от здешних мест, вылечился и осенью организовал для борьбы с гитлеровцами небольшую группу. Она устраивала засады на дорогах, жгла вражеские автомашины.

Когда здесь появилась бригада Литвиненко, Пахомов сразу же присоединился к ней. Он ходил на опасные операции, возглавив одну из разведгрупп бригады.

— Хлопцы-лыжники, дело есть, — сказал басовито Пахомов, расстилая на столе обрывок карты. — Смотрите сюда.

Мы обступили его и стали слушать.

— Видите синюю змейку? Это река Ципилянка. А здесь, — Пахомов ткнул пальцем в кружок с зубцами, — водяная мельница. Сегодня вечером тут намечается гулянка. Соберутся старосты деревень, приедет волостной старшина, а главное, там появится старший ревизор районной сельхозуправы господин Вязанка со своей возлюбленной. Вот вы и наведайтесь туда. Этот Вязанка повинен в подлых делах. Ну, вы понимаете…

— Ясно, — сказал Веселов, — Доставить живым его?

— Желательно живым.

Мы отправились на задание. Впереди, как всегда верхом на конях ехали наши разведчики Баранов и Горячев, за ними на санях — мы. Ночь была светлая. Двенадцатикилометровый путь проделали быстро. Дорога вывела нас к Ципилянке и дальше пошла по ее крутому берегу. Вскоре в низине зачернело большое строение.

— Мельница, — сказал Горячев.

Оставив сани на берегу, мы бесшумно подошли к мельнице, двухэтажному деревянному зданию. Во дворе у коновязей жевали сено распряженные лошади. Окна верхнего этажа светились. Оттуда доносились звуки гармошки. Часовых у здания не было. Наверху гуляли беззаботно. Но как проникнуть в помещение? Ведь собравшиеся там наверняка вооружены.

— Надо вызвать их на улицу, — предложил я Веселову.

— Не понял, — ответил тот.

— Дадим пару выстрелов вверх и предложим выйти по-хорошему.

— Пожалуй, верно, — согласился Веселов.

Ребята, держа карабины наготове, выстроились полукругом перед зданием.

— Стреляй, Ворыхалов, — приказал Веселов.

Василий поднял карабин и нажал на спусковой крючок. Осечка.

— Соболев, стреляй!

И у того выстрела не получилось.

— В чем дело? — сердито спросил Веселов.

— Они оружие каким-то жиром смазали, объяснил Александр Семенов.

Оказалось, смазка на морозе загустела, и боек не пробивал капсюль патрона. Это был наглядный урок для всех. Ребята быстро протерли затворы. Громыхнули выстрелы. В окнах замелькали силуэты людей, смолкла гармошка, погас свет, что-то со звоном полетело на пол…

— А ну, выходи по одному! — крикнул Веселов.

Послышалась возня на лестнице, и во двор выскочили двое мужчин с винтовками.

— Друзья! — бросился к нам с пьяными объятиями один из них. — Не стреляйте, здесь все свои.　

— Бросай оружие! — скомандовал я.　

Один за другим выходили во двор захмелевшие гости. Мы выстроили их и обыскали.　

— Кто из вас господин Вязанка? — спросил Веселов.　

В ответ — гробовое молчание. Потом кто-то из задержанных выкрикнул:　

— Нет тут такого!　

— Мы точно знаем, что Вязанка здесь, — сказал Веселов.　

Задержанные зашушукались. Одна из женщин, всхлипывая, показала на мельницу:　

— Там он.　

Вязанку нашли Ворыхалов и Семенов. Он спрятался в одном из закутков. Гитлеровский прислужник оказался человеком рослым и тучным.　

— Ой, лихо мне, ой, лихо! — стонал он, дрожа от страха.　

Вязанка был одет в красивую дорогую шубу. Пытаясь спастись от возмездия, он стал упрашивать нас:　

— Возьмите шубу, только не трожьте меня.　

Вязанка, а вместе с ним и другие фашистские холуи были доставлены в штаб бригады.　

Боевые действия партизан в тылу немецкой армии не могли не тревожить гитлеровцев. В штаб бригады все чаще стали поступать сведения от наших агентов, говорящие о том, что полковник Родэ стягивает силы, готовясь сомкнуть кольцо вокруг партизан. Учитывая складывающуюся обстановку, Литвиненко решил сменить место дислокации бригады. У нашего отряда не оставалось иного выбора, как следовать вместе с ней.　

Накануне выхода две наши разведгруппы побывали в деревнях Мутовозово и Лужи. Там у нас были осведомители. Они сообщили данные о наличии вражеских войск в Щукинском гарнизоне и Пустошке. Разведчики, в свою очередь, снабдили подпольщиков листовками.　

Покидая Кряковку, я не думал, что в две последующие зимы придется вновь побывать здесь.　

Почти всю ночь наша партизанская колонна, насчитывающая более трехсот человек, двигалась на восток. Мы не знали, какое место для новой стоянки выбрал Литвиненко, и, хотя были уверены, что оно будет таким же удобным и относительно безопасным, все же жалели о покинутых деревнях. В Морозове, Кряковке, Васькове, Волочагине,　Макавейцеве мы знали людей, и они знали нас, а это было немаловажно.　

Светало, когда мы, пройдя сорок километров, прибыли в деревню Чурилово. Здесь расположился штаб и основной состав бригады. А мы вместе с отрядом Тарасюка размесились в деревне Бессоново, стоявшей на дороге, которая в Скоково, где находился крупный немецкий гарнизон.　

Приближался День Красной Армии. Литвиненко вместе комиссаром бригады Тереховым и начальником штаба Белашем издали приказ, в котором говорилось, что 23 февраля в ознаменование праздника будет проведен парад 2-й особой партизанской бригады в поселке Скоково.　

Десятки экземпляров приказа были расклеены в деревнях. Это вызвало переполох у врага. Полковник Родэ позвонил в штаб охранных войск, чтобы в Скоково немедленно направили подкрепление.　

Парад, задуманный комбригом Литвиненко, все же состоялся, только не в Скокове, а в Чурилове, в десяти километрах от вражеского гарнизона. Ровно в одиннадцать 23 февраля на льду небольшой речушки выстроились три сотни бойцов особой бригады. Раздалась команда «смирно!». Над строем вспыхнуло красное полотнище флага. Взоры всех устремились к прибрежному холму, на котором стояли Литвиненко, Терехов, Белаш, Герман, Кумриди, Пенкин… Оба берега реки были запружены жителями ближних деревень. С речью выступил комиссар бригады Терехов. Он говорил громко и убежденно:　

— Свирепое лихо наползло на советскую Родину. Страдания и смерть принесли людям фашисты. Дым пожарищ окутал нашу землю. Но враги не поставят на колени наш народ, свершивший Великую Октябрьскую революцию. Оружие народного гнева, как видите, уже обрушилось на захватчиков. Красная Армия гонит фашистов на запад. Гибель врага неминуема!　

Люди плакали от радости. Довольные, старики говорили:　

— Спасибо вам за доброе дело. Мы словно в Москве побывали.

В обратный путь

Почти всю зиму наш отряд действовал совместно с бригадой Литвиненко, громя полицейские участки и волостные управы. Но часто мы ходили по вражескому тылу и одни совершали диверсии, карали судом народа фашистских прихвостней, распространяли советские листовки. Выполняя задания калининских чекистов, вели разведку, собирали данные о дислокации немецких войск и разных вражеских служб.　

Срок нашего задания подходил к концу. Требовалось на короткое время вернуться в свой тыл. Мы не без грусти расставались с отважным партизанским комбригом майором Литвиненко и его бойцами. Нам надолго запомнились преданные советской Родине, прекрасной души люди: комиссар Терехов, начальник штаба Белаш, начальник бригадной разведки Герман, командир отряда Тарасюк, заместители командиров отрядов Бурьянов и Паутов, разведчик Мигров, медсестра Руфина Андреева и многие другие.　

Мы многому научились у них. Проводя в дальнейшем боевые операции против гитлеровцев, часто вспоминали бригаду Литвиненко и благодарили его воинов за преподанные нам уроки.　

Собираясь в обратный путь, мы решили вывести за линию фронта окруженцев, которые осели в деревнях под разными легендами. Их здесь называли примаками. Это значило, что человек принят вроде родного вдовушкой, семьей или деревней. Примаки старались одеться похуже, отпустить бороду, чтобы выглядеть намного старше своего возраста: на стариков гитлеровцы меньше обращали внимания. Большинство этих людей ждало момента, чтобы включиться в борьбу против захватчиков. За неделю нам удалось собрать около двадцати человек — бывших бойцов и командиров Красной Армии. Среди них были танкисты, артиллеристы, летчики.　

Слушая рассказы окруженцев, мы не всегда испытывали к ним сочувствие. Помню, как распекали одного лейтенанта-артиллериста, который летом сорок первого года, попав в окружение, бросил батарею (он сам признался), а потом угодил в плен. В лагере для военнопленных бывший советский офицер ощутил на себе все прелести «нового порядка». Бежал, добрался до своей деревни. Здесь переоделся в штатское и, лежа на печке, стал ожидать лучших времен.　

— Как же ты оросил батарею? — спросили его наши бойцы.　

— Нас окружили. Тогда все бежали кто куда, — оправдывался артиллерист.　

— Но вы имели оружие, даже пушки…　

— Да поймите, нас окружили…　

— Во дает! — не выдержал Поповцев. — А мы, по-твоему, сейчас не в окружении? Посмотри, кругом немцы. Может, и нам на печку залезать?　

— Скажи, струсил тогда, — пристыдил артиллериста Николай Горячев.　

— Вообще-то да. Мозги у нас тогда оказались немного набекрень, — согласился он.　

Лейтенант охотно решил идти с нами через линию фронта.　

На хуторе близ села Рунова мы отыскали двух вооруженных карабинами людей. Это были лейтенант Алексей Алексеев и Григорий Батейкин. Они рассказали, что не так давно в деревне Юрьева Гора из окруженцев был создан партизанский отряд, командиром которого стал лейтенант Николай Бондарев, а комиссаром — Андрей Ромаков. Немцы прослышали про них, выслали карателей. В завязавшемся бою небольшой и слабо вооруженный партизанский отряд был рассеян. Часть бойцов погибла. Алексееву вместе с Батейкиным удалось укрыться на хуторе.　

На подходе к линии железной дороги Новосокольники — Дно решили выслать в разведку одного из своих товарищей. Нужно было узнать, как у деревни Фефелово охраняется переезд, который мы когда-то переезжали. На опасное дело вызвался Николай Горячев. Запрягли для него косматую лошаденку. Коля надел длинный домотканый армяк в заплатах, такие же худые штаны и стоптанные дырявые валенки. В плохонькие сани положили сена, куда Горячев упрятал две гранаты и наган.　

Он благополучно добрался до Фефелова. Проехал по всей деревне почти до самого переезда и вдруг столкнулся с немцами. Они ехали на повозке навстречу. Николай сообразил свернуть к ближайшей избе. Он взял из саней охапку сена и поднес ее к лошади. Четверо гитлеровцев, громко разговаривая, проследовали мимо. Они остановились через два дома. Каждый из них держал в руках мешок или корзину. «На заготовки приехали», догадался разведчик. Немцы бродили из дома в дом, возвращались к повозке, складывали в нее добычу и опять уходили.　

В это время появился поезд. Николай подбежал к переезду. Локомотив обдал его паром, а машинист-немец скорчил Коле сердитую рожу. Разведчик пропустил состав, осмотрел заколоченную сторожевую будку и не спеша вернулся к лошади. На крыльце он увидел бедно одетую женщину. Она спросила:　

— Ты к кому, парень?　

— Не к вам. Староста послал на станцию Киселевичи, да вот лошадь уморилась…　

— А ты издалеча?　

— Неблизко отсюда, — буркнул Коля и, поправляя вожжи, дал понять, что ему некогда разговаривать.　

— Может, проголодался? Иди щей похлебай, — не отставала женщина.　

— Нет, спасибо, — отказался было Николай, но, заметив, что немцы заготовители идут к ним, сказал: — А впрочем, горяченького я похлебал бы с морозу-то.　

К дому подошел мясистый обер-ефрейтор. «Во, отожрался на чужих харчах», — подумал Коля.　

— Матка! Хлеп, сала нада, — потребовал фашист.　

Женщина, как видно, не впервые встречала этих «гостей». Она показала на свой бедный наряд и развела руками:　

— У меня ничего не осталось. Все забрали.　

Немец сердито посмотрел на женщину, плюнул и выругался похабным русским словом.　

В доме хозяйка налила Николаю щей.　

— Ешь, сынок. Ну их к черту, — сказала она.　

Через некоторое время немцы покинули деревню. Горячев развернул лошадь, вскочил в сани и поехал в отряд.　

— Охраны на переезде нет, — доложил он.　

— А поезд что вез? — поинтересовался Павел Поповцев.　

— Вагоны закрытые, а на двух платформах стояла пара изуродованных танков. Наверно, наши под Ленинградом их расколошматили, — пояснил Горячев.　

Мы похвалили Николая за находчивость. Когда стало смеркаться, тронулись в путь. Примерно через полчаса наши разведчики остановились в поле. Подъехав к ним, я спросил:　

— В чем дело?　

— Вот встретились двое подозрительных, — объяснил Баранов.　

— Перед нами стояли двое обросших мужчин в лохмотьях.　

— Кто такие? Откуда и куда идете? Почему ночью? — забросали мы их вопросами.　

Те сначала говорили, что местные, но скоро запутались.　

— Товарищ командир, они врут, — сказал Горячев.　

Неизвестно, что стало бы с ними, если б Николай не произнес слова «товарищ командир». Мужчины сразу воспрянули:　

— Так вы наши, свои?　

— Мы партизаны, — объяснил Веселов.　

— А мы летчики. Сбили нас. Я пилот, а это мой штурман, — сказал невысокого роста мужчина.　

Он тут же снял старый валяный сапог, достал оттуда документы и протянул нам. Мы убедились, что это действительно советские летчики. Потом они рассказали, что подбитый немцами их самолет совершил вынужденную посадку в Локнянском районе. Сели удачно на лесной поляне. Самолет Р-5 пришлось сжечь. Летчики поняли, что в меховых комбинезонах и унтах далеко не уйдешь. Во-первых, тяжело, во-вторых, опасно. Решили зайти ночью в какую-нибудь деревню переодеться. В Хилькове угодили прямо к старосте. Тот встретил летчиков враждебно и предал бы их, но его удержала жадность. Староста взвесил: если выдать летчиков немцам, ничего, кроме «данке шён», не получишь, если же он оденет ночных гостей в лохмотья, то завладеет добротной меховой одеждой. Староста сходил в сени и вынес оттуда охапку замусоленного, грязного барахла. Он даже предложил летчикам наскоро выпить молока и сунул в дорогу буханку хлеба. Его тревожило лишь одно: как бы кто из односельчан не увидел пришельцев.　

— Ну, идите отсюда скорее, — поторопил он летчиков и предупредил: — Если немцы поймают, не говорите про меня.　

На всякий случай я записал название деревни, где переоделись летчики, и в следующую зиму мы побывали там. Но об этом рассказ пойдет позже.　

Линию фронта, которую условно определяла железная дорога Новосокольники — Дно, мы миновали благополучно. Остановились на отдых в нейтральной полосе в деревне Залесье. Решили заночевать.　

Утром, когда стали запрягать лошадей, послышался гул моторов. Вскоре мы увидели приближающийся транспортный самолет. Он летел очень низко, и мы отчетливо видели не только кресты на крыльях, но и немецких летчиков и даже лица пассажиров в иллюминаторах. Ребята стали палить по фашистскому самолету, но он продолжал полет, удаляясь от нас.　

— Помирать полетел, — усмехнулся Веселов, протирая очки.　

Было очень досадно, что мы не сбили его.　

В Залесье наш отряд немного задержался. Неожиданно в деревню прибежала взволнованная девочка. Она плакала и о чем-то рассказывала попавшейся ей навстречу женщине с коромыслом. Выяснилось, что в соседнюю деревню Тулубьево пришли каратели. Когда немцы начали сгонять людей, девочка сумела убежать. Помочь жителям Тулубьева могли только мы. По рассказу девочки карателей насчитывалось не больше тридцати.　

— Надо выгнать их в поле, как в прошлый раз это сделал Разумов, — предложил я Веселову.　

— Быстро на лыжи! — скомандовал командир.　

Мы обошли деревню, скрываясь за низкорослым кустарником. По команде открыли стрельбу выше крыш. Как и ожидали, скоро из деревни выехали три повозки и человек двадцать лыжников в белых халатах. Они уходили в сторону ближнего гарнизона. Гитлеровцы нас заметили, стали отстреливаться. Мы рванулись наперерез, залегли и открыли прицельный огонь. Убить удалось семь или восемь фашистов, но зато сарай, куда они согнали людей, уцелел от поджога. Жители наперебой благодарили нас за спасение.　

Однако фашисты успели расстрелять двух молодых окруженцев, пробиравшихся к советским частям. Они лежали с открытыми глазами на высоком берегу речки Насвы.　

Через сутки мы соединились с частями Красной Армии. А вскоре вернулись в родное Кувшиново. Там дислоцировался штаб Калининского фронта, а также штаб 22-й армии. Там же находилось и наше руководство. Гитлеровцам об этом было известно, и они часто бомбили станцию и город. Как-то вражеские самолеты сбросили бомбы на нашей улице. Родительский дом изрешетило осколками. Вылетели рамы, сорвало с петель двери. Да и сам я случайно уцелел.　

Однажды днем на город налетели девятнадцать самолетов. Наши зенитчики сбили сразу пять стервятников. Уже после войны я узнал от полковника милиции Я. В. Переверзева, бывшего наводчика орудия, что в том бою отличились охранявшие Кувшиново зенитчики 4-й отдельной артиллерийской батареи РГК под командованием капитана Василия Клименко. В одном месте упали рядом два вражеских «юнкерса». Вокруг собрался народ. Как сейчас, помню: у обломков самолета валялась в снегу оторванная голова фашистского летчика. Какой-то старичок швырнул в нее комок снега и сердито сказал:　

— У, паразит…　

В толпе кто-то захихикал, а старик со скорбью проговорил:　

— Они у меня крохотную внучку убили…　

В одну из бомбежек мы потеряли своего боевого товарища Сашу Семенова. Его сразил осколок бомбы на крыльце родного дома. Случай был нелепый. Человек прошел опасный путь по тылам врага, вернулся домой и погиб. Мы надолго сохранили в памяти образ спокойного, смелого партизана и его любимую песню «Не для меня придет весна…».　

Солнечным весенним днем мы схоронили с почестями своего друга.

Под Насвой

В середине апреля сорок второго года наш отряд «Земляки» вновь направился в тыл врага. Вместо убывших из отряда по разным причинам Виктора Пылаева, Александра Соболева и Аркадия Цветкова наши ряды пополнили вернувшиеся из эвакуации школьные товарищи: Владимир Арефьев, Константин Кузьмин, Николай Орлов и Александр Цветков — брат Арамиса.　

Товарный поезд доставил нас в Торопец. Город был освобожден три месяца назад, но кругом еще видны были следы фашистского нашествия. На улицах стояли разбитые немецкие машины, танки, орудия. На многих домах пестрели намалеванные краской чужие надписи. В центре главной площади торчали еще не спиленные столбы виселицы — символа гитлеровского «нового порядка».　

В здании городского отдела НКВД нас встретили работники управления госбезопасности подполковник Василий Дмитриевич Котлов и знакомый нам чекист Сергей Иванович Павлов. Они недавно прибыли из Кувшинова. Им была поручена работа по отправке разведывательно-диверсионных групп в тыл противника.　

В Торопце мы пробыли недолго. Задание было ясным, и вопросов не было, но нам опять не выдали карту.　

— Без карты плохо, знаю, ребятки, но помочь ничем не могу. Поэтому вынужден посылать в знакомые вам места, по-отечески говорил Котлов.　

Вечером мы получили боевое снаряжение, небогатый сухой паек, а утром пошли на станцию. До линии фронта нас сопровождал энергичный лейтенант Григорий Рассадов. Он долгое время занимался переброской отрядов в тыл противника. Ехать поездом пришлось недалеко. Великие Луки все еще были заняты врагом, поэтому мы выгрузились на станции Великополье. Дальше пошли пешком на северо-запад в нейтральную фронтовую зону.　

Снег всюду почти стаял. Увязая по колено в грязи и воде, мы с трудом пробирались по раскисшей, непроезжей дороге. Каждый из нас тащил за спиной увесистый рюкзак, поэтому мы часто вынуждены были отдыхать. Ребята на чем свет стоит бранили этот заболоченный глухой край, носивший меткое прозвище Низы. Даже деревни в этих местах имели какие-то странные и невеселые названия Плаксино, Трясухино, Ямно, Тараканиха, Лопатники, Гарь…　

— Ничего, ребята, скоро выйдем на большак, там в деревне Санники заночуем, — подбадривал нас лейтенант Рассадов. Он и сам пошатывался от усталости. Досадно было в своем тылу так трудно мерить версты.　

Вечерело, когда мы выбрались к заброшенному узенькому большаку. Навстречу попались две бедно одетые женщины.　

— Далеко ли до Санников? — спросил Веселов.　

— Так вот они, горемычные Санники, — показала женщина на голое место с торчащими печными трубами.　

Оказалось, что месяц назад, ранним утром 18 марта, фашистский карательный отряд на лыжах подкрался из леса к деревне. В Санниках находилась небольшая группа местных партизан. Завязалась перестрелка. Горстка партизан вынуждена была отойти. Каратели оцепили деревню, заживо сожгли всех жителей в их собственных домах. Такая же судьба постигла в тот день и соседнюю деревню Малиновку.　

Мы нашли на отшибе одинокий сарай с сеном и там заночевали. К вечеру следующего дня отряд добрался до реки Чернушки. Там в деревне Замошье нас поджидали разведчики 257-й стрелковой дивизии во главе с командиром разведроты капитаном Филимоненковым.　

После суточного отдыха темной апрельской ночью тронулись к железной дороге Новосокольники — Дно. Под ногами булькала вода. Мы часто останавливались, прислушивались. Иногда из-под ног взлетали вспугнутые чибисы. Они подолгу кружили над головами, нарушая тишину тревожным предательским писком.　

— Вот твари продажные, — ругали птиц разведчики.　

По громким голосам чибисов немцы могли догадаться, что птиц ночью могли спугнуть только люди. С приближением железной дороги нарастала и напряженность Наконец показались телеграфные столбы и темная насыпь. Остановились.　

Командир разведки Филимоненков подозвал нас с Веселовым к себе. Указывая на запад, зашептал:　

— Вот так и жмите. Справа находится станция Насва — гнездо немцев и полицейских, слева — станция Киселевичи. Впереди, по ту сторону линии, увидите село Назимово. Там церковь. Обойдите село слева. Ну а дальше… Бог знает, что дальше.　

Мы попрощались с разведчиками, но попросили их не уходить до тех пор, пока не перейдем железную дорогу. Как раз в тот момент, когда мы стали переходить линию, неожиданно появился вражеский бронепоезд. Он двигался на нас темной громадой, медленно и почти бесшумно. Отряд оказался разделенным на две части. Мы залегли, держа наготове гранаты. Попыхивая паром, бронепоезд растаял в ночной мгле. Все облегченно вздохнули.　

Сразу за железной дорогой началась глинистая вязкая пашня. Ноги засасывало в грязь, двигаться было трудно. Как назло, рядом вспыхнул пожар. Зарево осветило окрестность. А вокруг — ни кустика, чтобы укрыться. Неожиданно впереди показалась группа вооруженных людей. Это были полицейские. Пришлось лечь на землю, чтобы не заметили. Вдруг Сашка Соболев разразился громким кашлем.　

— Тихо, черт, — зашикали ребята.　

Полицаи, не заметив нас, прошли к станции.　

Уже забрезжил рассвет. Усталые от ночного похода, мы вышли к спящей деревушке. Горячев подбежал к столбу и долго не мог прочитать название деревни, написанное по-немецки.　

— Ар-ти-мо-ново, — наконец произнес он.　

Становилось совсем светло. Дальше идти было опасно. В двухстах метрах от деревни, на отшибе, стоял заброшенный большой дом. Мы торопливо зашли внутрь. В полуразрушенном помещении сильно пахло плесенью. Здесь нам предстояло провести долгий и тревожный день. Только уснули, часовой разбудил нас.　

— На дороге немцы, — доложил он.　

Мы с Веселовым забрались на чердак. Оттуда хорошо просматривалась местность. В сотне метров от нас проезжал вражеский обоз. Около сорока гитлеровцев шли и ехали, громко разговаривая.　

— Местечко выбрали ходовое, — сказал Веселов.　

До обеда мы еще дважды видели немцев, а во второй половине дня случилось непредвиденное. К нашему дому, играя в лошадки, бежали деревенские дети — мальчик и девочка. Этот дом, наверное, служил местом их игр. Нельзя было допустить, чтобы дети обнаружили отряд.　

У Горячева быстро созрело решение. Он оставил оружие, схватил в руки попавшуюся веревку и как ни в чем не бывало сел на завалинку. Детишки подбежали к крыльцу. Девочка, заливаясь смехом, крикнула:　

— Тпру!　

Раскрасневшийся мальчуган готов был подняться на крыльцо, чтобы шмыгнуть в избу, но тут поднялся Горячев:　

— Ребята, вы лошадь здесь не видели?　

Дети удивленно посмотрели на Николая и переглянулись.　

— Не видели, — сказал мальчик.　

— А я видела, а я видела, — запрыгала девочка. — Ее вчера немец угнал вон туда, — махнула она рукой по направлению станции Насва.　

Николай несколько минут разговаривал с детьми, а потом, вскинув на плечо веревку и хлопнув парнишку по плечу, сказал:　

— Пошли по домам.　

Дети убежали. Горячев вернулся в избу.　

— Вроде обошлось, — сказал он.　

Время тянулось мучительно долго. Минуты казались часами. По дороге проехали две автомашины с немецкими солдатами. Вскоре наблюдатель сообщил, что видит опять знакомых нам детишек. Они вновь решили наведать заброшенный дом.　

Горячев вышел на крыльцо. Дети, увидев его, круто повернули и бросились наутек.　

— Обождите, куда же вы? — крикнул Николай, но остановить их было уже невозможно. Настроение у всех стало еще хуже.　

Время подходило к пяти вечера. Мы молча сидели в своей ловушке, страстно желая, чтобы скорее стемнело или разыгралась непогода. Но на небе светило яркое солнце, и дотемна ждать было долго.　

— Мужики идут! — предупредил наблюдатель.　

— Ну, начинается, тревожным голосом сказал Веселов.　

Все взялись за оружие. В доме воцарилась мертвая тишина. Мы видели, как четверо мужчин без оружия, разбившись по двое, стали обходить дом. Рослые Поповцев и Баранов повязали на рукав белые повязки, вышли навстречу мужикам под видом полицаев.　

— Эй! Не видели здесь парня с лошадью? — спросил басом Баранов.　

Мужики остановились.　

— Чего молчите? Вас спрашиваем! — сердито крикнул Павел.　

— Никого не видели, — ответил за всех длинный мужчина. — Мы в поле идем.　

Мужики, потоптавшись на месте, повернули. Они на самом деле пошли в поле и долго там ковырялись, может быть, для вида.　

Веселов взглянул на часы. Терпение его лопнуло.　

— Время семь. Давайте трогать, — сказал он.　

И, хотя дотемна было еще добрых два часа, мы решили покинуть это беспокойное, опасное место. Далекая полоска леса у горизонта манила нас к себе как магнит. Мы шагали по открытым лугам и полям напрямик. Кое-где нам попадались местные жители. Они равнодушно посматривали в нашу сторону, определенно принимая нас за полицейских.　

До леса оставалось совсем немного, когда неожиданно сзади мы заметили погоню. Человек сорок вражеских солдат на повозках старались опередить нас и отсечь от леса. Мы разгадали их замысел. Началась перестрелка. Гитлеровцы остановились, залегли. Мы тем временем перебежками приближались к лесу. Он был совсем рядом. Остались какие-то метры. И здесь падает наш боец Владимир Арефьев. Его подхватили под руки, понесли. Лес скрыл нас от неприятеля.　

Мы осмотрели ногу Арефьева. Рана оказалась пустяковая, но он сильно вывихнул ногу. Ступня вспухла. Сам идти не мог.　

— Надо искать лекаря, — сказал Николай Орлов.　

Вышли к какой-то деревне, послали туда Горячева и Ворыхалова, но их там обстреляли. Прошли еще немного. Направили в другую деревню Поповцева, Кузьмина и Цветкова. Они постучались в избу. Залаяла собака, вышел испуганный хозяин.　

— Кто вы? — спросил он робко.　

— Партизаны, — ответил Павел.　

— Уходите живее, ребята, — замахал руками мужик. — Кругом немцы. Карательные части ищут партизан.　

Мы молча выслушали тревожную весть. На сердце осел неприятный осадок. Долго думали, как быть? В который раз пожалели, что нет карты.　

— Надо двигаться обратно, — сказал вдруг Веселов.　

Все с удивлением посмотрели на командира.　

— Шутишь? — спросил я его.　

— Никаких шуток. Иначе худо будет.　

— Пошли в Кряковку, к реке Великой. Может, там батьку Литвиненко найдем… — вмешался в разговор Горячев.　

— Молчи, лопато… — обрезал Веселов.　

Ребята приуныли. Еще бы! С таким трудом добрались до вражеского тыла и вдруг — назад.　

— Давай дня на два, на три укроемся в лесу. Никто нас не найдет. Сухари есть, концентраты тоже. Проживем, — посоветовал Володя Баранов.　

— Концентраты варить нужно. Костер здесь не разожжешь, фашисты наш дымок быстро засекут, — стоял на своем Веселов.　

Долго спорили, как поступить в сложившейся ситуации, но к единому мнению не пришли.　

— Как я решил, так и будет, — заявил Веселов.　

Наш обратный путь оказался нелегким. Мы несли Арефьева, сбились с пути и, когда на рассвете перешли железную дорогу, попали в болото. Костю Кузьмина с трудом вытащили из трясины.　

Отряд вышел в нейтральную зону к реке Чернушке. Зона эта считалась нейтральной лишь потому, что немцы наведывались сюда реже обычного.　

Деревня Борки, где мы остановились, располагалась на сравнительно высоком берегу речки, и от нее до вражеских гарнизонов было в три раза ближе, чем до наших войск. Части Красной Армии стояли у реки Ловать. Кроме нас и великолукских партизанских отрядов Мартынова и Петрова, в этих сырых местах никого тогда не было. Уже на следующий день к нам с визитом пожаловал уважаемый дед Симан.　

— Где же ваши лошадки? — поинтересовался он.　

— В Красной Армии служат, — сказал я.　

— Отдали военным?　

Пришлось отдать.　

Пока мы разговаривали с Симаном, подъехали на лошадях командир отряда Иван Мартынов с тремя бойцами. Великолучане познакомили нас с обстановкой и предупредили, чтобы мы сохраняли бдительность. Здесь часто появлялись вражеские лазутчики. Особенно коварно действовал старший полицейский по прозвищу Максим.　

— Этот многих людей погубил. Поймать бы его, сукина сына!.. — гневно сказал Мартынов.　

В Борках оказалось много ленинградцев. Они приехали сюда, чтобы снять дачи, еще прошлым летом. Здесь их и застала война.　

Люди в Борках жили простые, добрые. По вечерам мы собирались все вместе. Дачники-неудачники выносили на улицу патефон, и всем было весело, особенно нравилась пластинка «Память цветов». Приходили к нам на огонек ребята и девчата из соседних деревень Замошья, Алхимова, Чулинина. Война войной, а жизнь продолжалась.　

Однако мы не забывали, что находимся на передовой линии. Между Борками и Насвой, где располагались сотни немцев и полицейских, расстояние было невелико. Никаких преград или заграждений не было. При желании нам ничего не мешало добраться до Насвы, а немцам — до Борков.　

Деревни Замошье и Алхимово находились в километре от нас, за речкой. Местные жители сообщили, что ночью в Алхимово дважды наведывались вооруженные люди, интересовались нашим отрядом. Мы решили устроить засаду. Ребята не смыкали глаз всю ночь. Но никто не пришел.　

…В Торопце нам выдали несколько самозарядных винтовок СВТ. Как-то один из бойцов отряда Мартынова посоветовал переделать такую винтовку в пулемет и показал, как это делается. Перевернул механизм спуска, и все десять патронов выстрелили очередью. Нам это новшество понравилось.　

На другой день мы перевернули механизм у винтовки Кости Кузьмина. Я решил испробовать ее сам. Вышли во двор. На сплошном дощатом заборе невысоко от земли повесили старое ведро. Я отошел метров на двадцать и дал очередь. Вдруг по ту сторону забора раздался короткий визг.　

— Мать честная, человека убил! — крикнул кто-то.　

От неожиданности я даже не мог сдвинуться с места. Вдруг из-за забора появился пожилой мужчина, сосед.　

— Кто сейчас стрелял? — спросил он.　

Я, опустив голову, ткнул себя в грудь.　

— Спасибо тебе, сынок, — радостно сказал сосед. — Давно хотелось прикончить обжору…　

— Кого прикончить? — не понял я.　

— Да свинью свою семипудовую…　

Оказалось, по ту сторону забора гуляла свинья, и, выстрелив, я угодил ей прямо в голову.　

— Прошу на печеночку, родимые, — пригласил нас хозяин.　

Вечером мы с удовольствием отведали жареной печенки.　

На другой день жители деревни Алхимово вновь нам сообщили, что ночью приходили неизвестные и опять интересовались нашим отрядом. Один из них сказал, что в Борках слышны пулеметные очереди, просил узнать, кто там объявился.　

Мы еще раз сделали засаду и опять просидели напрасно. Вскоре в Борки прибыли двое вооруженных мужчин, а с ними несколько девушек лет по восемнадцать-двадцать. Командир группы Сорокин объяснил нам с Веселовым, какое задание они получили от своего командования. Девушки должны пойти в прифронтовую зону неприятеля дней на пять и, получив необходимые сведения, вернуться обратно. Девчата были одеты во все казенное.　

— Как же они пойдут? Все одинаково одеты, — заметил я.　

— Ну и что? Они же не вместе пойдут, — ответил Сорокин.　

— Все равно поймают. Лучше переодеть, — посоветовал Веселов.　

— Пожалуй, верно. Надо одеть их похитрее, — согласился Сорокин.　

Девушек переодели. В деревне нашли напрокат верхнюю одежду, а нижнюю оставили. Девчата ушли ночью. Их было шестеро. К утру они оказались в расположении противника. Одну из них задержали полицаи, как только рассвело. Обыскали, раздели, увидели новенькое, выданное со склада трико с фабричной этикеткой. Неподготовленная к допросу девушка стала выдумывать наивную легенду, объяснять, что она беженка. После удара по голове заплакала. Когда кисть ее руки зажали в дверь и захрустели кости пальцев, она запросила пощады. Ей пообещали сохранить жизнь и даже освободить, если она расскажет правду. Девушка поверила палачам, призналась, что является разведчицей, послана с подругами, которые носят такое же белье. В этот же день гестаповцы схватили еще троих девчат и сразу провели очную ставку.　

Провал был полнейший.　

Старший над девушками Сорокин, неискушенный в военном деле человек, еще не знал о случившемся. Он был уверен, что девчата принесут ему нужные сведения о численности и расположении немецких войск и можно будет вернуться в штаб для доклада. Ожидая разведчиц, Сорокин нашел где-то в избе балалайку и стал развлекать жителей и партизан частушками. Частушек он знал много, играл тоже мастерски.　

Через неделю вернулись только две девушки. Их трудно было узнать, так они осунулись. Неопытные разведчицы случайно не попали в лапы гитлеровцев. Остальных девчат после мучительных пыток фашисты расстреляли в Насве. Напрашивался вопрос: какой канцелярист готовил их для такой работы? Всегда следовало помнить, что враг коварен, хитер и жесток.　

Однажды к нам в руки попал отчет обер-фельдфебеля Шраде из 35-го полка 286-й охранной дивизии. Вот что он писал: 　

Однажды днем нам дали знать, что в Алхимово пришли те самые люди, которые ночью интересовались Борками. По приметам это был старший полицейский Максим с дружками. Мы решили схватить их. Но, пока пробирались закрайками заболоченного леса и переходили вброд речку Чернушку, нам удалось только увидеть вдали спины полицаев. Мы обстреляли их, но, попали или нет, неизвестно. Максим же после этого больше не появлялся.　

В конце апреля из вражеского тыла в деревню Алхимово вышли отряды Николая Бондарева и Анатолия Бухвостова. Бондарев, молодой энергичный человек, бежал из плена и за короткое время сумел сколотить из окруженцев　большой, сильный отряд. Несмотря на многодневные бои с карателями, отряд сохранил боевой дух, имел немало трофеев, в том числе одно противотанковое орудие, отбитое у противника под станцией Маево. Это орудие и его расчет носили странное название — «Чапаевский осколок». Командовал артиллеристами симпатичный лейтенант из окруженцев Алексей Гаврилов.　

К нашему удивлению, в отряде Бондарева мы встретили своих старых знакомых, выведенных нами из тыла врага в марте, — лейтенантов Батейкина и Алексеева. Оказалось, что они сразу же были направлены обратно в тыл противника для организации партизанских формирований. Вместе с Бондаревым они и создали этот отряд.　

Отряд Бухвостова по численности был значительно меньше бондаревского. Он состоял в основном из молодежи города Вышний Волочек. Командир отряда Бухвостов был уже в годах, держался высокомерно, был перепоясан крест-на-крест ремнями и носил на боку шашку, хотя вряд ли ему доводилось сидеть верхом на лошади.　

Ребята у Бухвостова были боевые. Как и мы, вступили в партизаны добровольно. Их отряд совсем недавно ушел в тыл врага и сразу столкнулся с карателями. После жаркого боя вместе с Бондаревым они вынуждены были выйти в нейтральную зону. Позже нам довелось воевать совместно. Сергей Алексеев, Василий Беляков, Василий Верещагин, Александр Голубев, Иван Хабаров, Альберт Храмов, Аркадий Черноморцев, Анатолий Широков, Борис Павлов, Вениамин Чуркин и другие вышневолоцкие ребята оказались отважными воинами.　

В отряде Бухвостова мы повстречали также своих земляков-кувшиновцев Виктора Моисеева и Николая Ершова. Ершов, небольшого роста паренек, был ранен в грудь в бою с карателями. Мы окружили повозку, где он лежал. Николай открыл глаза, узнал нас и, превозмогая боль, чуть улыбнулся.　

— Ничего… заживет, — тихо проговорил он.　

— Его спас вышневолоцкий паренек Саша Голубев, — сказал Моисеев, — вынес из-под огня на себе.　

Ершова отправили в госпиталь, а Моисеева после долгих уговоров Бухвостова мы приняли в свой отряд. Это был наш школьный товарищ.　

Я посоветовал Бондареву перевести отряд из Алхимова в деревню Жары, на другой берег Чернушки. Там было безопаснее. Бондарев попросил показать эту деревню. Он　направил со мной в Жары Григория Батейкина и командира орудия Алексея Гаврилова.　

Деревня Жары находилась по соседству с Борками. Ее окружал болотистый лес, и подойти к ней в летнюю пору было не просто. Деревня понравилась моим спутникам, и бондаревский отряд занял ее. Так стали мы жить рядом.　

Вскоре отряд Бухвостова направился в город Торопец, а к нам в Борки прибыла небольшая группа молодежи, тоже из Вышневолоцкого района Калининской области. Возглавляли эту группу Иван Егоров и политрук Валентина Кузьминична Борисова. Вместе с группой пришел к нам уполномоченный 3-й ударной армии старший политрук Штрахов. Этот человек сыграл значительную роль в организации партизанского движения на калининской земле.　

Сын простого рабочего-железнодорожника, Алексей Штрахов в тридцатых годах окончил институт, был послан на дипломатическую работу в Испанию и некоторое время работал в советском консульстве в Барселоне. Он вернулся на родину перед самой войной. Когда фашисты напали на нашу страну, Штрахов попросил зачислить его в ряды действующей армии. И вот он прибыл к нам в деревню Борки.　

Мы с Веселовым рассказали старшему политруку о бондаревском отряде и предложили сопроводить его в деревню Жары. Штрахов согласился. В штабе нас настороженно встретил Бондарев. Когда разговорились и Штрахов пообещал помочь его отряду оружием и боеприпасами, Бондарев воспрянул духом, велел накрыть стол. В штаб пришли Батейкин, Гаврилов, Алексеев, Чернов. Беседа прошла в деловой откровенной обстановке.　

В Борки мы вернулись одни. Алексей Иванович Штрахов остался в Жарах.　

Через несколько дней в отряд Бондарева по инициативе Штрахова привезли новое оружие: автоматы, винтовки и даже два ротных миномета. Радость была большая. Авторитет Штрахова сразу вырос. В Жары потянулись новые бойцы, ряды партизан росли. В деревне стало тесно. Штрахов с Бондаревым решили передислоцироваться в близлежащие деревни Брутово и Чулинино.　

Помню, когда мы пришли в Брутово, Штрахов и Бондарев в сопровождении других командиров были на лугу у околицы деревни. Там проводились учебные стрельбы из миномета. Никому, кроме лейтенанта Алексея Гаврилова,　не приходилось стрелять из него. Гаврилов быстро наладил угломеры, определил дистанцию и с третьей мины точно поразил цель — вбитый в землю кол.　

— Молодец, товарищ Гаврилов, — похвалил Штрахов.　

Лейтенанту потребовалось немало усилий, чтобы обучить партизан стрельбе из миномета.　

Там в Брутове однажды произошел драматический случай. Как-то под вечер партизанский разъезд задержал двух неизвестных. Не обыскав их, начальник караула привел задержанных в штаб, где кроме Бондарева находились Батейкин, Алексеев и командир группы Чернов. Бондарев с Батейкиным сидели за столом в рубашках, а Чернов с Алексеевым, одетые в немецкие френчи, стояли у стены.　

Бондарев так повел допрос, что задержанные не могли догадаться, к кому они попали: к партизанам или к полицейским? Они смотрели то на Бондарева, то на Чернова с Алексеевым.　

— Знаете, кто перед вами? — спросил Бондарев, причесываясь расческой.　

— Знаем, — сказал неуверенно один из неизвестных.　

— Хорошо знаете? — дунув на расческу, переспросил Бондарев.　

— Очень хорошо, — ответил другой задержанный и, выхватив из-за пазухи пистолет, почти в упор выстрелил в голову Бондарева. Бондарев упал. Остальные от неожиданности растерялись. Неизвестные выпрыгнули в открытое окно, бросились бежать к лесу. Но караульная служба открыла по ним меткий огонь. Так и не удалось узнать, кто были эти люди, откуда.　

Бондарева в бессознательном состоянии срочно отправили в госпиталь. Врачам удалось его спасти.　

Бондаревский отряд, получивший наименование «Смерть фашизму», принял лейтенант Алексей Гаврилов, смелый, способный командир, который впоследствии возглавил партизанскую бригаду, действовавшую до полного освобождения Калининской области от фашистских захватчиков. Затем Гаврилов в звании майора был зачислен в Красную Армию. Алексей Михайлович геройски погиб под Берлином, не дожив нескольких дней до победы.　

Первое мая сорок второго года мы встретили в Борках. В честь праздника решили провести торжественное собрание. Отряд расположился на небольшой лужайке. Сюда же пришли жители деревни. Кто-то принес кусок красной материи, накрыли ею поставленный стол. Все сразу приободрились, повеселели.

— Президиум будем избирать? — спросил Моисеев.

— А как же, — серьезно сказал Костя Кузьмин. — По всем правилам, как раньше…

Это «как раньше больно задело наши сердца. Вспомнился довоенный первомайский праздник. Накануне Выставлялись зимние рамы, все в доме мылось и обновлялось. Пекли пироги, готовили разные вкусные блюда. Ожидание праздника было нисколько не хуже, чем сам праздник. Наконец наступал долгожданный день. Задолго до демонстрации мы собирались возле школы. Развевались алые полотнища флагов, звучала музыка, песни. Кругом смех, улыбки. Девчонки несли в руках искусно сделанные из тонкой бумаги цветы, мальчишки держали транспаранты. Стройными рядами праздничные колонны двигались по улицам к клубу, где находилась трибуна. Затем открывался митинг… Так было. А скоро ли опять так будет?..

С докладом поручено было выступить мне, комиссару отряда. Незадолго до этого нам посчастливилось достать у разведчиков Красной Армии свежую газету с обзором боев на фронтах. Она и послужила главным материалом для моего выступления. После доклада приняли решение — преподнести боевой подарок Родине. В то время у нас имелось несколько мин с электрическими взрывателями, и нам не терпелось применить на деле новинку. В первомайскую ночь Ворыхалов, Горячев, Моисеев, Поповцев и я вышли к железной дороге Новосокольники — Дно. Идти туда было недалеко. За дни пребывания в нейтральной зоне мы бывали под Насвой не один раз и хорошо знали местность и деревни Полутино, Чирки, Щенайлово, Тимохово, Федорухново. Основная опасность, которая могла подстеречь нас, — вражеская засада.

Мы двигались осторожно, держа оружие наготове. В полночь подошли к линии на участке между станциями Насва и Самолуково. Взобравшись на откос, начали быстро выгребать из-под рельсов песок, чтобы заложить туда мины и взрывчатку. В момент нашей работы немцы неоднократно обстреливали и освещали ракетами местность. Приходилось ложиться на шпалы. Когда минирование закончили, недалеко от этого места, на краю насыпи, воткнули прибитую к палке небольшую фанерку с надписью: «Да здравствует 1 Мая!»

Мы отошли в сторону к кустам и стали ждать поезда. Сидели до рассвета. Ничего нет. Но вот наконец услышали шум, а через три-четыре минуты увидели дым паровоза. Поезд приближался. Состав был очень короткий, шесть-семь вагонов с непонятными очертаниями.　

— Увага, хлопцы! Так это же тот самый бронепоезд, который недавно чуть нас не задавил, — сказал Горячев.　

Действительно, на бронированных площадках был видны стволы орудий. Наверху стояли солдаты-наблюдатели. До места, где заложены мины, бронепоезду оставалось пройти совсем немного. Взорвется или нет? Блеснула вспышка, столб черного дыма взметнулся вверх. Эхо взрыва долетело до нас и ушло куда-то вдаль. Мы видели, как платформы и сам паровоз накренились набок. Хотелось крикнуть громкое «ура». Но пришлось отойти в лес. Гитлеровцы открыли яростную стрельбу.　

— Хорош первомайский привет фрицам! — смеялся Василий Ворыхалов.　

Через два дня наши разведчики обнаружили небольшой неохраняемый железнодорожный мост между станциями Насва и Самолуково. Решили взорвать его, но для этого не хватало взрывчатки. И здесь порадовал нас Коля Горячев.　

— Увага! Есть взрывчатка!　

— Где? — обрадовались мы.　

— На дороге валяется, — с улыбкой ответил Николай.　

Оказалось, он недавно обнаружил установленные кем-то на бездействующем большаке противотанковые мины. Но их нужно было обезвредить и снять. Работа, прямо скажем, не каждому по плечу. Малейшая оплошность могла стоить смельчаку жизни. Мы задумались.　

— Кто пойдет разминировать? — спросил Веселов.　

— Кто нашел мины, тому и брать их, — решительно заявил Горячев.　

Вместе с ним на повозке поехали Ворыхалов и Кузьмин. К вечеру ребята вернулись усталые, но довольные.　

— Вот полюбуйтесь, — указал на телегу Костя Кузьмин. — Это Колька наковырял.　

Мы окружили телегу. В ней лежало штук двадцать больших круглых мин, похожих на караваи хлеба. На следующие сутки Поповцев, Горячев, Баранов, Орлов, Ворыхалов, Арефьев и Цветков этими минами разрушили железнодорожный мостик. Немцы приостановили движение поездов.　

в середине мая мне с бойцом Сашей Цветковым пришлось направиться в село Шейно Торопецкого района. Мы узнали, что Алексей Иванович Штрахов берет оружие и взрывчатку для отряда Гаврилова там. Мы тоже решили попытать счастья. Для этой цели наши ребята привели из-под Насвы двух резвых верховых лошадей. Кавалеристы мы с Цветковым были неважные, с трудом проехали половину пути. В одной деревне остановились на ночлег. Лошадей стреножили и пустили на луг щипать свежую травку, утром встали — нет лошадей. Украли.　

До села Шейно мы все же добрались. Нам сразу бросилась в глаза необычная обстановка, которая царила там. В двух соседних селах, Шейно и Пожня, расположенных на большаке Торопец-Холм, скопилось внушительное число военных и гражданских лиц. В стороне от населенных пунктов беспрерывно громыхали взрывы, слышалась пулеметная и ружейная стрельба. По сельским улицам строем и в одиночку ходили вооруженные, пестро одетые люди. Слышались голоса команд.　

Только потом нам стало известно, что здесь были сосредоточены многие штабы по руководству партизанской борьбой в тылу противника. Это место являлось кузницей и мозговым центром партизанских формирований. Здесь обучали боевому делу бойцов и командиров, создавали из них группы и отряды, вооружали и направляли в тыл врага с определенной задачей.　

Раньше все эти штабы, опергруппы, курсы находились возле нашего города Кувшинова. Теперь они передвинулись сюда, на освобожденную от гитлеровцев территорию, и еще с большим размахом повели организационную работу по борьбе с фашистскими захватчиками.　

Здесь располагались Северо-Западная оперативная группа ЦК Компартии Белоруссии и Совнаркома БССР во главе с секретарем ЦК Г. Эйдиновым и оперативная группа Латвии, которую возглавлял один из секретарей ЦК Компартии республики Э. Америк.　

В селе Шейно находилась также оперативная группа при 3-й ударной армии по руководству партизанским движением в Калининской области. Во главе этой группы стоял опытный партийный работник, батальонный комиссар И. Н. Кривошеев.　

Здесь же в Торопецком районе дислоцировался штаб партизанского движения Литовской ССР, руководимый первым секретарем ЦК Компартии республики А. Ю. Снечкусом.　

В Шейно и Пожне бывал начальник Центрального штаба партизанского движения при Ставке Верховного Главнокомандования П. К. Пономаренко.　

С появлением на оккупированной земле первых советских партизанских формирований фашистское командование развернуло беспощадную вооруженную борьбу с ними, а гитлеровские спецслужбы организовали засылку своей агентуры в ряды народных мстителей. Это обстоятельство требовало быстрых и решительных мер со стороны советского руководства.　

На чекистов партия возложила задачу помочь партизанам и подпольщикам организовать свою активную разведывательную и контрразведывательную работу.　

В этих целях в Северо-Западную оперативную группу, дислоцировавшуюся в Шейно, был командирован заместитель начальника Особого отдела Западного фронта майор госбезопасности[1] С. С. Бельченко. В тесном взаимодействии с командованием Калининского фронта, чекистскими и партийными органами Калининской области при его участии были проведены необходимые меры по ограждению партизанских отрядов и подполья от проникновения в их ряды вражеской агентуры. Особое внимание было обращено на усиление конспирации в рядах народных мстителей. В сентябре 1942 года согласно решению Государственного комитета обороны С. С. Бельченко был переведен с должности начальника Западного штаба партизанского движения на Калининский фронт и назначен представителем Центрального штаба партизанского движения и членом Военного совета этого фронта, где он осуществлял координацию боевой деятельности партизанских формирований и их взаимодействие с частями Красной Армии. С. С. Бельченко внес весомый вклад в развитие партизанской борьбы против немецко-фашистских захватчиков в Белоруссии на калининской земле. А штаб партизанского движения Калининского фронта, руководимый им, оказал существенную помощь штабам партизанского движения Латвии и Литвы в период их становления. Несомненно, успешной деятельности С. С. Бельченко способствовал опыт, приобретенный им в довоенное время на службе в пограничных войсках и на руководящей работе в чекистских органах, в борьбе с басмаческими бандами в Средней Азии с антисоветским националистическим подпольем и бандитизмом в Западной Белоруссии. В апреле 1943 года Сергей Саввич был назначен на должность заместителя начальника Центрального штаба партизанского движения при Ставке Верховного Главнокомандования и работал там до его расформирования.　

Прибыв в село Шейно, где так много находилось разных подразделений, я не сразу сориентировался, к кому лучше обратиться. Один военный, выслушав меня, посоветовал подойти к батальонному комиссару Кривошееву.　

В рабочую комнату Кривошеева постоянно заходили люди. Я потоптался у порога, но зайти к нему не посмел. Решил узнать, где он живет, и там обождать его.　

Долго сидели мы с Цветковым на крыльце. Ждали Кривошеева.　

Из дома вышла пожилая хозяйка, спросила:　

— Вы к Ивану Николаевичу?　

— К нему, мамаша, — ответил я.　

— Он должен скоро прийти. Уже смеркается.　

— А как он, не очень сердитый?　

— Что вы, это душа человек… Вон он идет.　

К крыльцу не спеша подошел среднего роста военный с двумя шпалами в петлицах. На его усталом лице появилась добрая улыбка.　

— Вы откуда, ребята? — спросил Кривошеев.　

Я рассказал батальонному комиссару суть дела. Он выслушал внимательно и без всяких отговорок сказал:　

— Помогу!　

Так получилось, что Кривошеев даже определил нас на постой к себе в избу. Мы жили на его харчах целых пять дней. Иван Николаевич распорядился обеспечить нас взрывчаткой, гранатами, минами и патронами. Нам выдали даже ракетницу с сигнальными ракетами. Вопрос стоял о доставке груза. Кривошеев и здесь помог. Для нас нашли лошадку с телегой.　

Когда мы на прощание благодарили его, он сунул мне в карман три толстых металлических патрона.　

— Это панические канадские ракеты «свинья». Возьмите, кого-нибудь напугаете, — сказал Иван Николаевич.　

Радостные и окрыленные, мы двинулись прямиком к своему отряду. Дорога была дальняя, и на пути встречалось много препятствий. Пришлось форсировать широкую реку Ловать, преодолевать минные поля, разные ручьи и топи.　

Наша небольшая выносливая лошадка упорно тянула поклажу по немыслимому бездорожью. Усталые и изголодавшиеся, мы наконец добрались до Борков.　

Стоял тихий майский вечер. Из деревни доносились звуки патефона и веселые голоса людей. Было ясно, что ребята наслаждаются отдыхом.　

— Комиссар, давай пустим канадскую «свинью», — сказал Цветков.　

Саша как будто прочитал мою мысль. Мне тоже не давали покоя ракеты. Хотелось скорее их испробовать.　

Мы остановились метрах в ста от деревни. Я достал ракетницу, сунул в нее ракету, поднял руку с наклоном к Боркам и выстрелил. Трудно описать, что произошло. Ракета взвилась вверх, гулко хлопнула, затем устремилась вниз и зигзагами стала метаться из стороны в сторону между нами и деревней. Она издавала такой пронзительный визг, точно резали сразу сотню настоящих свиней. В деревне поднялась паника, мы с Цветковым бросились на землю, чтоб не зацепила «свинья». Наша испуганная лошадь рванулась и понеслась галопом к лесу…　

Это продолжалось считанные секунды. Ракета сгорела и смолкла. Мы с Цветковым, обалдев, лежали на траве, посматривая друг на друга. Когда догнали лошадь и въехали в деревню, все жители толпились в недоумении у своих изб. Партизаны сидели в обороне. Скоро все выяснилось. Ребята от души смеялись.　

На следующий день мы с Владимиром Барановым пошли проведать Штрахова с Гавриловым. По дороге Володя рассказал, что они с Веселовым не могут найти общего языка. Баранов просил меня посодействовать о его переводе к Штрахову. Я посоветовал ему не покидать родной отряд.　

В нейтральной зоне, на берегах реки Чернушки, где впоследствии рядовой Александр Матросов закрыл своим телом амбразуру вражеского дзота, был создан партизанский район, служивший перевалочным пунктом на пути к фашистским тылам. Отсюда летом сорок второго года повели под Себеж свой отряд бывший учитель истории Владимир Марго и его комиссар Андрей Кулеш. С берегов Чернушки отправились в тыл врага Штрахов с Гавриловым. Вместе с ними ушел и один из лучших разведчиков нашего отряда Владимир Баранов. Веселов удовлетворил его просьбу.　

Началась летняя пора. Нам не приходилось нигде видеть такое обилие комаров, как здесь, в болотистых Низах. Они не щадили ни людей, ни животных.　

Под станцией Насва мы пробыли целый месяц. За это время пустили под откос два поезда, взорвали два моста, сотни метров железнодорожных рельсови провели несколько стычек с немцами и полицейскими. Во время одной из схваток группа наших партизан, возглавляемая Поповцевым, спасла около тридцати девушек от угона в Германию. Многие завидовали Павлику, когда девчата в знак благодарности принялись целовать его в щеки.　

Во время боевых действий в ближнем тылу противника мы израсходовали почти весь боезапас. Отряду пришлось вернуться в Торопец.

Вокруг Невеля

В Торопце к нам прибыло пополнение. В отряд вступили наши школьные товарищи из Кувшинова: Виктор Дудников, Анатолий Нефедов, Федор Попков, Виктор Соколов, Павел Чернышов, Леонид Поляков, Анатолий Семенов и другие ребята. Почти все они вернулись в родные места из эвакуации.　

— Ну, вот теперь почти весь класс в сборе во главе со старостой, — говорил Костя Кузьмин, хлопая по плечу Виктора Соколова.　

Когда все было готово к выходу на задание, Веселова вдруг откомандировали в другой отряд. Уже после войны мы узнали, что он погиб в тылу врага зимой 1943 года.　

Меня назначили командиром отряда. Я был сильно обеспокоен. Знал, как нелегко водить отряд по фашистским тылам, держать на высоте дисциплину и порядок, заботиться о питании и здоровье бойцов, а самое главное, принимать в сложной обстановке единственно правильное решение.　

— Не робей. Ведь ты и был у нас первым командиром, — подбадривали меня Николай Горячев и Павел Поповцев.　

Комиссаром отряда мы сами предложили назначить Виктора Моисеева. Это был наш проверенный школьный товарищ. Виктор имел спокойный характер, светлый ум и хорошие организаторские способности. Заместителем командира отряда, как и при Веселове, остался Поповцев.　

В один из жарких июньских дней мы прибыли на станцию Кунья. Оттуда перебрались к реке Ловать, в местечко　Купуй. Нам предстояло перейти линию фронта между Великими Луками и Невелем, у станции Чернозем.　

Село Купуй служило перевалочным пунктом партизан и разведчиков, направлявшихся в тыл противника и обратно. Оно чем-то походило на Запорожскую Сечь. Кого здесь только не было! И бородатые старики, и безусые вроде нас ребята, и женщины-партизанки. И в этом боевом лагере можно было встретить людей розных национальностей: русских, белорусов, эстонцев, украинцев, грузин, латышей и даже… немцев. И одеты все были по-разному: кто в военной гимнастерке, кто в немецком френче или просто в крестьянской рубашке. Один был и сапогах, другой — в обмотках или вообще босиком.　

Село Купуй было потрепано войной. Мы подошли к уцелевшему двухэтажному зданию, чтобы познакомиться с партизанами. В нем разместились бойцы формируемой 2-й Калининской партизанской бригады. Возле здания за дощатым столом сидели над картой командир бригады Георгий Арбузов, комиссар Петр Лекомцев, командир отряда Петр Рындин и командир разведки Филипп Тяпин. Это были уже опытные командиры. Все они участвовали в боях с белофиннами. Нас удивило лишь то, что у них в отрядах было много девчат из Калинина. Здесь мы повстречали двух подружек — молоденьких ткачих с фабрики «Пролетарка» Клаву Барсукову и Клаву Бахенскую, а также Валю Карасеву, Инну Константинову, Тамару Ильину, Машу Порываеву и других девчат. Многие из них впоследствии погибли, выполняя боевое задание.　

Командир разведки Тяпин пояснил положение дел близ станции Чернозем, где нам надлежало перейти линию фронта. Было ясно: враги не дремлют, и гарантии, что мы не попадаем в засаду, никто дать не мог.　

Чтобы не мешать другим, мы отошли к пологому берегу реки, где занялись последними приготовлениями к ночному походу в тыл врага. На этот раз нам выдали два листа карты-километровки западной части Невельского района. Теперь мы внимательно изучали ее и прокладывали по ней свой маршрут.　

В Торопце нам было дано задание достигнуть железных дорог Невель — Полоцк и Невель — Витебск, произвести разведку и совершить там диверсии.　

Неожиданно к нам пришла небольшая группа вышневолоцких ребят из отряда Бухвостова. С ними мы уже встречались весной в Борках. Командовал группой Альберт Храмов — смелый и толковый парень. Решили переходить линию фронта вместе.　

Вечером паромщики переправили нас на другой берег Ловати. Скрываясь оврагами, мы засветло вышли к исходному рубежу, откуда хорошо просматривалась водонапорная башня станции Чернозем. Нас предупредили, что днем на башне сидит немецкий наблюдатель с биноклем.　

Скоро стемнело. Выстроившись цепочкой, отряд тронулся в путь. Летняя ночь коротка, а маршрут у нас дальний. Учтена каждая минута, мешкать нельзя. Шли без проводника, пользуясь картой и компасом. Наиболее опасный участок — железная дорога Великие Луки — Невель. Она зорко охранялась, к тому же там могла быть засада. Долго пробирались низкорослым кустарником, затем вышли к сожженной деревне. Где-то высоко в небе был слышен гул советского самолета. Он летел с востока на запад. Недалеко от нас стали бить вражеские зенитки. В небе были видны вспышки снарядов.　

— Не попадут, — уверенно сказал Храмов.　

Железная дорога рядом. Впереди ровной линией чернели елочки снеговой защиты. Выслали разведку. Каждый напряженно сжимал в руках оружие.　

— Путь свободен, — сообщил разведчик.　

Быстро, без шума перешли железную дорогу. У станции Чернозем мерцали осветительные ракеты, невдалеке пронеслась лента трассирующих пуль, выпущенных из пулемета. Гитлеровцы отпугивали невидимых партизан.　

На востоке зарозовело небо. Мы выбрали поросшую кустами высотку. Здесь пришлось провести долгий летний день. Мы находились в треугольнике Невель — Новосокольники — Великие Луки. Кругом были враги.　

После полудня проселочной дорогой проехали с песнями на двух подводах пьяные полицейские. Их было всего семь человек, но стрелять мы не решились. Слишком невыгодная была для нас обстановка: впереди находилась железная дорога Невель — Новосокольники, которую мы должны перейти ночью.　

Чуть стемнело, тронулись дальше. Железнодорожный путь перешли рядом с разъездом Власье. Здесь у дороги нам следовало задержаться. Необходимо было выявить суточное движение поездов и определить, по возможности, их грузы. Вышневолоцкие ребята пошли к железной дороге Идрица — Новосокольники.　

Двое суток мы наблюдали за движением немецких поездов. За это время прошло всего восемь составов: три на фронт и пять — с фронта. На фронт шли большие крытые вагоны, на платформах стояло лишь несколько грузовиков и один автобус. Еще везли рельсы, бревна и всякую дребедень. С фронта прошел санитарный поезд, очевидно с ранеными, два состава крытых вагонов и два сборных — на платформах стояла разбитая техника, навален щебень и кирпич. В общем картина была ясна: дорога не основная, движение небольшое, грузы пустяковые.　

Пошли дальше. Высоко в небе горели звезды. Летняя ночь ласкала своей теплотой. Казалось, все вокруг спит спокойным, мирным сном. Но мы знали, что тишина эта обманчива, и двигались осторожно, держа оружие наготове. Близился рассвет, все явственнее проступали очертания окружающих предметов. По низине клубился белесый туман, застилая пеленой неширокую речку и прибрежные кусты ивняка. Где-то в кустах гулко кричал дергач.　

Впереди различили постройки. Вместе с Горячевым пошли огородами в деревню узнать, нет ли поблизости гитлеровцев. Тихо постучали в окно избы. Только бы не залаяли собаки! (Ох уж эти деревенские псы! Как часто подводили они партизанских разведчиков!)　

На стук к стеклу прильнула лохматая голова.　

— Кто здесь? — спросил женский голос.　

— Матка, какой деревня? Наш германский зольдат есть деревня? — спрашиваю на ломаном языке.　

— Видусово, деревня Видусово. Ваши солдаты вечером были здесь, вечером. Ушли в Турки-Перевоз к реке. Одни полицаи остались.　

В кустарнике с помощью электрического фонарика мы нашли на карте Видусово и здесь же сориентировались, куда двигаться дальше.　

Не каждый из нас в то время хорошо разбирался в карте. Лучше других читал ее Витя Соколов. Его отец до войны работал в земельном отделе райисполкома, и Виктору приходилось участвовать в составлении плана местности и копировке карт.　

На рассвете мы выбрали сухое, удобное место для дневки. Все, кроме часовых, моментально улеглись на мягкую траву, подложили вещмешки под голову и заснули. В полдень выслали разведку из четырех человек проследить за населенным пунктом и, если нет там ничего подозрительного, узнать подробнее обстановку. В разведку пошли Моисеев, Поповцев, Соколов и Смирнов.　

Прошло чуть больше часа. Вдруг в той стороне, куда ушли наши товарищи, поднялась беспорядочная винтовочная стрельба. Мы прислушались. «Неужели ребята на немцев напоролись?» — подумал я. Выстрелы вскоре смолкли, а наши все не возвращались. Наконец прибежал встревоженный Виктор Соколов.　

— Что случилось? — спрашиваю его.　

— Полицейские обстреляли. Одного нашего убили　

Отдышавшись, Виктор стал рассказывать:　

— Подошли к деревне Лепешихе, кругом никого не видно, только мужики косят траву да бабы белье в речке полощут. Зашли в избу…　

— Все зашли? — перебил я.　

— Все.　

— Ну, чудаки!　

— Зашли, значит, в избу, напились воды. Разговорились с хозяйкой. Баба дура какая-то попалась, больше молчит. Решили пойти в другой дом. Только вышли, а по нас как дадут… Мужики, которые косили траву, оказались полицейскими. Пока мы разговаривали в избе, враги засели с винтовками. Когда они открыли огонь, ребята, отстреливаясь, побежали к речке, а я спрятался под крыльцо. Слышу, полицаи мимо проходят и говорят, что они одного комсомольца убили. Когда они прошли, я шмыгнул в пшеницу и сюда…　

Соколов принес невеселую весть: одного убили, двое неизвестно где. «Только бы в плен не взяли», — мелькнула мысль.　

— Кого же убили?　

— Не знаю, — ответил Виктор и добавил: — Я тоже одного ухлопал.　

В этот день ребята так и не вернулись к нам. Не пришли они и ночью. В целях безопасности решено было сменить стоянку. На прежнем месте оставили лишь двух человек — может быть, придут ребята.　

Утром по густому хвойному лесу мы вышли к болотистой реке Язнице и там, выбрав укромное место, расположились на берегу. На поиски пропавших товарищей выслали Горячева, Дудникова, Орлова, Кузьмина, Арефьева, Полякова и Семенова.　

В лесу тихо. Утренний туман пеленой повис над рекой, и сквозь его кисею едва заметен противоположный берег, поросший могучими соснами. Над нами совсем низко пролетели, курлыкая, вспугнутые кем-то журавли. Может　быть их спугнули те, кого мы ждем? Над верхушками деревьев поднялось солнце. Из предосторожности в двух направлениях выставили посты. Кругом царила тишина, и лишь изредка где-то в стороне слышались винтовочные выстрелы.　

Время перевалило за полдень, когда мы услышали на том берегу чей-то смех. Здесь же увидели улыбающегося Николая Горячева.　

— Увага, братва! — не без гордости произнес он свои любимые слова. — Принимайте пропавших друзей.　

Среди посланных на поиски ребят мы увидели Виктора Моисеева и Павлика Поповцева. Мы крепко обняли своих боевых товарищей. На их глазах блестели слезы радости.　

Я не стал спрашивать о бойце Смирнове: было ясно, что он убит. Смирнов вступил в наш отряд в Торопце, где проживал со своей матерью. На задание он шел впервые, для него оно стало последним. Молодой застенчивый юноша не успел еще совершить боевых подвигов, но сам факт, что он пришел в отряд добровольцем, говорил о многом.　

Когда все улеглось, я попросил Моисеева рассказать о вчерашнем случае. Виктор посмотрел на Павлика, вздохнул и начал говорить:　

— О том, что мы, дураки, все четверо вошли в избу, вам известно, — сказал Моисеев. — Когда полицаи устроили засаду и начали палить из винтовок, мы, отстреливаясь, стали отходить к речке втроем. Виктор Соколов отстал. Мы подбежали к берегу, там стояла лодка. Прыгнули в нее и поплыли на тот берег. Вместо весел пришлось использовать приклады винтовок. Плывем, а полицаи стреляют вовсю. Разрывная пуля угодила Смирнову в грудь, он свалился в воду и утонул, а лодка перевернулась. Мы с Павликом поплыли к прибрежным кустам. Полицейские громко кричали. Мы видели, как они устремились к берегу, а некоторые бежали по мосткам наперерез. Мы едва дотянули до берега, но выходить из воды было поздно. Полицейские были рядом. Мы решили укрыться под густыми, свисающими над водой ветками ивняка. Там мелко и вязко. Легли на спину. На поверхности воды остались одни лица, чтобы можно было дышать и не захлебнуться. Полицейские подошли вплотную.　

«Где они?» — громко спросил один из них.　

«Там смотрите. Они в кустах спрятались, — раздался голос с противоположного берега. — Берите их живьем.»　

МЫ слышали и чувствовали, как чавкают в воде ноги полицаев. Легкие волны от их сапог заливали наши лица.　

«Эй, большевички-комсомольцы! Выходите по-хорошему!» — скомандовал один и» них.　

«Куда же они исчезли? Может, утонули?» — сказал басом другой.　

Один из полицейских раздвинул ветки ивняка и долго шарил глазами. Ну, думаем, все… Но он тоже не заметил нас.　

«Удрали, наверное, мать их так», — выругался полицай.　

В это время на берегу раздался плач женщины:　

«Ой, лихо! Они ж Степу убили!»　

«Как убили?» — удивился полицай и побежал к деревне. За ним, сделав несколько выстрелов по прибрежным кустам, ушли и другие.　

Мы едва вылезли на берег, тела занемели, одежда намокла. Зашли в кусты, выжали белье. Потом не знали, куда идти. Ночь провели и лесу. Чувствовали, что отряд где-то недалеко и вы будете нас искать. Потом увидали, как меж сосен пробираются какие-то люди. Узнали Кольку Горячева…　

Когда Моисеев закончил рассказ, мы долго молчали. Случай был тревожный и поучительный. Было понятно, что место, куда мы попали, опасное. Ухо следовало держать остро. Очень хотелось отомстить за убитого бойца Смирнова, и мы решили при первой возможности нанести свой визит в эту деревню. Позднее мы осуществили задуманное.　

Ночью отряд переправился через реку Язницу. Мы держали путь на юг. Следовало проверить наличие вражеских гарнизонов, узнать их численность.　

Оказалось, что мы зря огулом обвинили этот район в неблагонадежности. Население многих деревень гостеприимно встречало нас и оказывало всяческую поддержку. С помощью жителей удалось выявить некоторые пункты, ставшие оплотом полицейских. Это были поселок Усть-Долыссы, расположенный на Витебском шоссе, село Трехалево и деревня Топоры (Топорщина — так нарицательно называли ее люди).　

Нам стало известно, что после массового истребления евреев, проживавших в Невеле, немцы при помощи полиции продолжали выявление и уничтожение еврейского населения, скрывающегося в деревнях Невельского района.　

Так, по доносу полицейского Кухтина и писаря Трехалевской волости Селезнева и при их участии в селе Трехалеве карательным отрядом было расстреляно шесть еврейских семей.　

Полицейским отрядом Топорской волости, который возглавлял предатель Ласточкин, были сожжены деревни Ступицы, Заречье, Ровный Бор, а отдельные жители этих селений арестованы и переданы немецким властям.　

Руководил отбором арестованных и их расстрелом шеф Невельского отделения СД Фриц Шторк. Это был тот самый палач, который командовал карательным отрядом, разгромленным прошлой зимой севернее Великих Лук. Ему тогда удалось бежать.　

Ведя борьбу с партизанами, посылая против них карательные отряды и не имея в большинстве случаев успеха, фашисты вымещали свою злобу и ненависть на мирных жителях, заподозренных в связях с народными мстителями. В этом гитлеровцам охотно помогали прихвостни из числа уголовников, осужденных в довоенное время Советской властью. Проводя работу под Невелем, мы сожалели, что взяли с собой мало листовок. Здесь они были крайне необходимы.　

Согласно заданию нашему небольшому отряду нужно было проанализировать поток вражеских поездов на железных дорогах Невель — Полоцк, Невель — Витебск и совершить там диверсии. Таким образом, мы обходили город Невель кругом.　

Ночью у нас случилось ЧП, которое стало известно только утром. В отряде не оказалось Владимира Арефьева. Стали вспоминать, кто и когда видел его в последний раз.　

— На первом привале он сидел рядом со мной, — сказал Александр Цветков.　

— Когда разведчики ходили в деревню, где подняли лай собаки, Володька попросил у меня табачку, — вспомнил Николай Орлов.　

Выяснили, что Арефьев отстал на третьем привале, который был устроен нами на рассвете близ моста через реку. Там, пока разведка проверяла мост, мы лежали возле кустарника, окаймлявшего ржаное поле. Арефьев, видимо, нарушил установленный порядок, сел не вплотную с другими бойцами, а отошел немного в сторону и уснул там. Мы выслали две поисковые группы. Разыскивали Владимира весь день, побывали на том месте, где он отстал, но безуспешно. Мы все невольно прислушивались к каждому звуку: не идет ли Арефьев? Кругом было тихо. Только рядом куковала беззаботная кукушка, да где-то в деревне пел еще не сожранный немцами петух. Арефьев пропал. В войну гибли и так. Безвестно, бесследно.　

Поздней ночью отряд подошел к железной дороге Невель — Полоцк, близ станции Новохованск. Тут нам нужно было задержаться минимум на двое суток. Мы спустились в лесной овраг, где журчал крохотный ручеек. Место удобное, скрытое. Здесь и решили обосноваться.　

На рассвете с Ворыхаловым, Кузьминым и Нефедовым я пошел к железнодорожному полотну. Улеглись на закрайке леса, замаскировав себя папоротником. Сначала мимо нас проехала дрезина, потом прошел патруль из пяти немцев. Примерно через час услышали шум поезда. Он шел со стороны Полоцка, на фронт. Вот поезд поравнялся с нами, и мы начали считать вагоны, а заодно смотреть, что он везет. Я помечал себе в тетради характер грузов.　

Двери двух вагонов были раскрыты. В их проемах плотно стояли и покуривали немецкие солдаты. Значит, два вагона с живой силой. На платформах стояли три пушки среднего калибра, санитарный грузовик с брезентовым верхом, танкетка или легкий танк. Одна платформа с большими ящиками-контейнерами.　

Это первый поезд. А за сутки на фронт и с фронта прошло их двенадцать, и каждый из них был нами зафиксирован.　

В следующее утро на смену нам пришли Дудников, Орлов и Чернышов.　

За двое суток наблюдения мы изучили движение вражеских поездов. Это были обычные воинские перевозки, которые осуществлялись при малоактивных действиях войск на данном участке фронта.　

На прощание с железной дорогой Полоцк — Невель наши подрывники подготовили пару неизвлекаемых мин, которыми в этот раз нас снабдили в Торопце. Когда стемнело, подошли вплотную к железнодорожному полотну. В ночное время поезда здесь ходили редко, однако путь зорко охранялся. Часто взлетали ракеты, освещая местность, слышались автоматные и пулеметные очереди.　

В тот момент, когда собрались подняться на откос, на путях появился патруль. Солдаты прошли, громко разговаривая между собой.　

Пропустив патруль, мы стали переходить стальную магистраль. У рельсов осталась лишь группа минеров — Соколов, Попков, Кузьмин и Ворыхалов. Они работали дружно и слаженно. Один рыхлил финкой уплотненный под рельсом песок, другой выгребал его и укладывал в мешок, третий относил и сторону. Когда ямки были готовы, туда заложили толовые шашки, а на них, плотно под рельс, контактные электромины. Мины замаскировали так искусно, что вряд ли их заметит даже опытный глаз путевого обходчика или патруля. К тому же неизвлекаемые мины не любят того, кто их тревожит.

Дело сделано. Можно уходить, но у нас имелись два десятка новых взрывателей «на время», и нам не терпелось испытать их.

Комиссар Виктор Моисеев посоветовал заминировать телеграфные столбы с таким расчетом, чтобы они сработали в полдень. И если нам удастся подловить эшелон, должна произойти занимательная сценка. В момент расчистки пути рухнут столбы связи.

Предложение приняли. Заминировали несколько столбов напротив того места, где должно произойти крушение поезда. От железной дороги уходить далеко не стали Хотелось посмотреть поближе, как все получится. Для этого выбрали пригорок с невысоким кустарником.

Восточная часть неба светлела. Занималась утренняя заря. Все, кому положено, уже спали. Задремал и я. Около шести часов меня разбудил Толя Нефедов.

— Командир, поезд идет.

Моисеев, Поповцев, Соколов и еще несколько ребят тоже проснулись. Каждому хотелось узнать результаты своего труда. До боли в глазах всматривались вдаль, где виднелась растянутое облако белого дыма. Вершины деревьев скрывали от глаз идущий состав, но стелющийся дым паровоза указывал местонахождение поезда и его большую скорость. Он быстро приближался к заминированному участку. Моисеев больно сдавил мой локоть.

— Сейчас грохнет, — прошептал он.

Вспышка взрыва. Паровоз окутался черным облаком. Вагоны громоздились друг на друга. Грохот и лязг металла эхом прокатился по лесу. Через две-три минуты взахлеб застрочили пулеметы железнодорожной охраны.

— Пусть бесятся, — проговорил довольный Горячев, скручивая козью ножку.

— Посмотрим, что дальше будет, — сказал комиссар.

Спустя час из Невеля к месту крушения подошел восстановительный поезд. Немцы усердно стали восстанавливать путь. Они разгрузили с платформы тракторы с помощью которых начали растаскивать разбитые вагоны.

Время медленно подходило к обеду. Мы с интересом ждали, когда взлетят вверх и повалятся заминированные нами телеграфные столбы. Возле них работали бригады ремонтников-немцев.

— Осталось ждать немного, — сказал Василий Ворыхалов.

И вот загрохотали взрывы, столбы заплясали среди белого дня. Немцы в панике засуетились, забегали. Представляем, сколько страху нагнали мы своей выдумкой!

Теперь у нас впереди железная дорога Невель — Витебск. Расстояние невелико, и мы особо не торопились. Все сильно проголодались. Нужен был хлеб и другая еда. Опять надо было идти в деревню к старосте, брать продукты в счет плана поставок немецкой армии или же обращаться за помощью к населению.

— Командир, я пойду, — вызвался Горячев.

С ним ушли Орлов, Попков, Чернышов и Цветков. Мы долго ждали своих заготовителей.

— Наверно, молочко попивают, — сказал Толя Нефедов.

В потемках послышался разговор и сдержанный смех. Засветился огонек папиросы.

— Вон идут раскуривают, — сердито пробурчал Ворыхалов.

Ребята сложили продукты: хлеб, вареную картошку, свиное сало, куриные яйца, лепешки — все, чем могли снабдить их радушные крестьяне. Горячев положил на траву пучок табачных листьев и тут же вытряхнул из кармана огромную горсть табаку-самосада.

— Курите, злодеи, — засмеялся Николай.

Все бойцы сразу повеселели, заговорили, принялись за еду.

— Костя, ты как будешь картошку есть — стоя или всухомятку? — подсмеивался Федя Попков над Кузьминым.

— Сидя, да еще с молочком, — бодро парировал Кузьмин.

Хочется сказать несколько слов о нашем питании. Для рейдирующего отряда это было серьезной проблемой. Мы постоянно находились в движении. Редко когда задерживались на одном месте на трое-четверо суток. Нам приходилось двигаться в тылу противника по незнакомой местности, мы не имели ни родных, ни знакомых в них, нам нельзя было создавать свою базу и даже набрать продуктов впрок. Поэтому приходилось требовать от старост переадресовки продуктов питания вместо немецкой армии в наше партизанское войско. Нередко мы обращались за помощью и к населению. Люди нам не отказывали.

На рассвете мы подошли к железной дороге Невель — Витебск. Справа находилась станция Езерище. Вновь подыскали удобное место для стоянки. Как и прежде, выставили двухсуточное наблюдение за проходящими немецкими поездами. Здесь нам тоже предстояло подловить вражеский эшелон. Все шло хорошо, но случилось непредвиденное. Александр Цветков, подготавливая мину, случайно замкнут провода электродетонатора. Раздался гулкий взрыв, похожий на винтовочный выстрел. Мелкими осколками детонатора Цветкова ранило в руки, ноги и живот. Раны не смертельные, но идти он сам уже не мог. Как смогли, перевязали его и уложили на самодельные носилки. Задумались, как быть? Если возвращаться с носилками обратно, это слишком далеко, да и путь небезопасный. Идти на восток к нашим передовым позициям тоже рискованно: места были незнакомые, и обрез карты как раз проходил по линии железной дороги.

Решили узнать обстановку у местных жителей. Вечером со мной в разведку пошли Горячев и Чернышов. Мне удалось побеседовать с двумя молоденькими парнишками — довоенными пионерами. Нам всегда помогали молодые ребята. Это был народ любознательный. Они знали не меньше взрослых. Выяснилось, что партизаны иногда приходят сюда, но их зона находится километрах в тридцати от железной дороги, у поселка Межа, на белорусской территории. Это не так уж далеко. Мы решили идти вперед.

Некоторые из наших товарищей считали, что в целях безопасности отряда не следует минировать железную дорогу. Но задание есть задание, и мы стали действовать.

Ночью бойцы перенесли Цветкова на другую сторону магистрали, а оставшиеся на ней подрывники во главе с Виктором Моисеевым заложили мины под рельсы.

За линией местность оказалась открытой. Следовало поторапливаться, чтобы до рассвета укрыться в надежном месте. Носилки с Цветковым несли поочередно. Я шел впереди отряда. Когда мы двигались по узкому перешейку меж двух озер, передо мной что-то метнулось. Я увидел свежевырытые окопы и блиндаж. Здесь же чернела сторожевая будка. Сразу понял — это вражеский рубеж обороны города. Часовой, увидев нас, струсил и сбежал. Он даже не поднял тревогу, когда мы удалились. Это нас спасло.

Приближался рассвет. К счастью, на пути попалась высотка, поросшая кустарником и низкорослыми сосенками. Как будто кто специально подсунул нам этот островок.

С возвышенности простым глазом хорошо был виден оккупированный врагом город Невель. Мы долго рассматривали его в бинокль. Видели, как ходили там немецкие машины, маневрировали поезда, взлетали и садились возле города самолеты.

— Увага! Слышите? — привстал с земли Горячев.

— Что?

— Поезд шумит, — сказал Николай.

Едва Горячев проговорил, как с той стороны, где заложили мины, донеслось раскатистое эхо взрыва.

— Неужели и этот поймали? — проговорил Виктор Соколов.

— Везет нам, молодцам, — улыбнулся комиссар Моисеев.

— Ну, мы ж не шапки шить сюда шли, — серьезно сказал Толя Нефедов.

Днем мимо нас проследовал немецкий обоз. Он двигался к железной дороге, где наскочил на мины поезд. Гитлеровцам было невдомек, что всего в нескольких шагах находятся партизаны.

Под вечер мы остановили пару подвод. Ездовые — старик и молодой парень — рассказали, что утром их мобилизовали для переброски немецких солдат к месту крушении поезда. Ездовые сами видели перевернутый паровоз и много разбитых нагонов. Немцы вытаскивали из-под обломков трупы своих солдат.

Ночью тучи затянули небо. Накрапывал дождь. Мы медленно шли на юго-восток, то и дело поглядывая на светящуюся стрелку компаса. Вышли к картофельному полю. Невдалеке чернели избы. Горячев, Ворыхалов и Дудников пошли огородами к постройкам. Постучались в ближайшую избу. Злобно залаяла собака. В доме поднялась возня, но никто не откликнулся. Постучали еще раз. Послышались сразу несколько мужских голосов.

— Немцы! — предупредил Ворыхалов.

Едва разведчики достигли поля, как взвилась и рассыпалась искрами осветительная ракета. Ребята залегли в картофельной ботве. Из деревни донеслись непонятные крики команд и злобный лай собак. Пригибаясь, разведчики стали уходить по борозде. Их заметили, открыли стрельбу.

Бойцы подняли носилки с Цветковым, и мы торопливо пошли прочь. Лай собак приближался. Он был уже слышен на том месте, где мы только что устраивали привал.

— Погоня! — сказал Моисеев.

Четверо бойцов унесли носилки с Цветковым в глубь леса, остальные приготовились к встрече противника. Но преследование прекратилось. Враги не знали наших сил, а поэтому не решились рисковать. Сидя в засаде, мы еще больше намокли. Было прохладно, но ходьба согрела нас.

Утром отряд вышел к живописному месту. Перед нами красовалось внушительных размеров лесное озеро. После прошедшего дождя воздух был насыщен свежестью и запахом хвои. Кругом царила мертвая тишина. Все мы, кроме охраны, улеглись среди мшистых кочек и скоро уснули крепким сном.

Под вечер заметили на озере рыбачью лодку. Я навел бинокль. Бородатый крестьянин выбирал из воды сеть. Решили переговорить с ним. Чтобы не напугать старика, к берегу я вышел один. Услышав мой голос, рыбак выпрямился в лодке и, приложив ко лбу ладонь, стал вглядываться в мою сторону. Он увидел меня. Лодка пристала к берегу. В ней лежала сеть. В ее ячейках поблескивала плотва.

— Отец, нет ли закурить? — попросил я для начала.

— Есть. Только дрянной у меня табачишко.

— Сойдет.

Старик вышел на берег. Он не спеша вынул из кармана кисет, дал клочок бумаги, вырванный из какого-то учебника, насыпал махорки.

— Свой? — спросил я.

— Ты обо мне спрашиваешь? — поднял глаза дед.

— Нет, о табаке…

Мы оба рассмеялись.

— Табачок у меня свой, сынок. Где ж другого взять?

— А у немцев разве нет?

— Есть. Только он нам не по вкусу, поганый дюже, — открыто сказал старик.

Поговорили о рыбалке. Издалека я завел разговор о партизанах. Дед был себе на уме. Он уклонялся от такого разговора и старался перевести беседу на другую тему. Но я не отставал.

— Партизан полно кругом, а где они располагаются — неизвестно никому, — уклончиво отвечал мой собеседник.

— Слушай, отец, брось притворяться. Ведь ты своих обманываешь, — не выдержал я.　

Старик прищурил глаза.　

— Знаем мы своих… — с ехидством молвил он.　

Я решил показать свой партизанской документ, отпечатанный на водостойкой бумаге. Дед долго крутил и перечитывал мое удостоверение.　

— Дела-а… — вздохнул он. — Все верно, парень-командир, однако помочь ничем не могу.　

— Да ты что, отец? Не веришь мне, что ли? — возмутился я.　

И только после того, когда я подвел его к нашему костру, рыбак, увидев носилки с Цветковым, убедился, что мы настоящие партизаны.　

— Вот что, мальцы, — сказал он. — Идите в Рудню Серванскую. Найдете там хромого Ваську. Скажите ему, что дед Семен с озера прислал. Он знает…　

Старик предложил нам свежей рыбы, но мы откатались. Некогда с ней возиться. Хотелось скорее добраться до Рудни.　

— Идите по этой стежинке, она выведет вас к проселку, а там и Рудня… — говорил старик.　

Мы распрощались с дедом, и он неторопливо заковылял к своей лодке.　

Рудня стояла в пяти километрах от озера. Мы на всякий случай выслали туда разведку во главе с Горячевым. Ваську хромого нашли скоро. Тот принял ребят любезно и даже силком усадил за стол. Пока разведчики трапезничали, дом окружили вооруженные люди. Дело чуть не дошло до инцидента, но выяснилось, что это были белорусские партизаны. Хромой специально вызвал их условным сигналом.　

Мы были рады встрече с ними. Горячеву, как помнится, я тогда сделал внушение за то, что ребята опять вошли все в дом. А если бы этот Васька оказался полицаем?　

— Виноват, — согласился Коля.　

Здесь, в бригаде Дьячкова, мы привели себя в порядок и отдохнули. Раны Цветкова обработала медсестра. Сашу пришлось оставить в партизанском лазарете. Вместе с местными партизанами мы совершили две ночные разведывательные вылазки под Невель для выяснения системы вражеской обороны с юго-восточной стороны города.　

Через несколько дней белорусские партизаны сопроводили нас в Усвятский район Смоленской области. Этот район был связан узким коридором с советскими передовыми позициями, и нам не стоило труда выйти к своим.

Южнее Пустошки

Лето было на исходе. Пока держалось тепло и не опали листья с деревьев, мы спешили еще раз пробраться в глубокий тыл противника. С этой целью наш отряд «Земляки» прибыл вновь на перевалочный пункт в местечко Купуй. Место было нам знакомое, и мы не сомневались в удачном переходе линии фронта. С нами шло несколько новичков. О троих хочется рассказать немного подробнее. Все они до поступления в отряд работали на железной дороге и имели броню от призыва в армию. Первый из них, Дмитрий Веренич, был жителем города Лунинец Пинской области. Высокий ростом, стройный, физически развитый, энергичный, Веренич был старше нас возрастом. Судя по его рассказам, ему немало пришлось испытать всякого в жизни. Долго работал батраком у панов, потом служил в польской армии. В 1939 году, когда Гитлер направил свои дивизии на Польшу, Веренич попал в плен. Немцы увезли его в глубь Германии. В Гамбурге ему удалось бежать из лагеря военнопленных. После долгих скитаний по чужой земле Дмитрий добрался до новой советско-немецкой границы, сам того не зная, перешел ее и случайно наткнулся на советских пограничников. Пройдя соответствующую проверку, Веренич вернулся в Лунинец, где жили все его родственники. Вскоре началась война. Поскольку Дмитрий работал на железнодорожном транспорте, его эвакуировали в Калининскую область, выдав броню. Так он оказался на станции Кувшиново. Узнав о нашем отряде, Веренич добился разрешения стать партизаном и вместе с двумя товарищами прибыл к нам.

Другим новичком был Василий Стогов — полный, приземистый, совсем лысый мужчина лет сорока. Родом он был из-под Ржева. С появлением Стогова в отряде стало как-то оживленнее. Он знал огромное число различных рассказов, анекдотов, шуток и коротких песен, которые сочинял, как нам казалось, прямо на ходу. На привалах бойцы окружали Стогова тесной толпой. И о чем бы ни заходил разговор, он постоянно был готов говорить на любую тему. Если, к примеру, вопрос касался вагонов, то Стогов здесь же классифицировал их по типам, размерам и осям. Если же заводили разговор о молоке, он и тут знал пределы его жирности, качество, срок и способы хранения. У Василия Стогова можно было консультироваться по любому житейскому вопросу. Ему сразу дали кличку Батя.

Третьим новеньким был скромный паренек, уроженец города Богодухова Харьковской области Василий Беценко. Он с нескрываемым уважением относился к партизанам и считал, что ему еще многое следует сделать, чтобы стать равноправным членом отряда. Беценко был душевным, добрым и, как мы сразу определили, смелым человеком.

На первых порах кое-кто из наших ребят отнесся к новичкам с недоверием, особенно к Вереничу.

— Не подвел бы нас этот поляк. Перейдем линию фронта, он и смоется в свою Польшу, — говорили мне.

Но Дмитрий Веренич оказался исключительно преданным, смелым воином. Мы в этом скоро убедились. Помню, как-то проходили мимо бывшего барского имения. Вереничу захотелось пить. Он попросил нас обождать, а сам пошел к дому. Там оказались пятеро немцев. Гитлеровцы бросились к Дмитрию, пытаясь схватить его живым. Веренич не растерялся. Выскочив из помещения, он быстро снял с себя автомат. Короткой очередью был сражен первый немец. Перебежав за угол, он уложил второго. Услышав стрельбу, мы поспешили на помощь, но Дмитрий успел справиться сам. На дворе лежали пятеро гитлеровцев. Последнего из них Веренич отправил к праотцам прикладом автомата.

В ту минуту Дмитрий был немного бледен. Он тяжело опустился на лежавший камень-валун и, утирая рукавом потное лицо, проговорил:

— Попить спокойно не дали, швабы.

Перед выходом из Купуя погода испортилась. Небо заволокло тяжелыми черными тучами. Хлынул дождь. Ночь выдалась на редкость темной. Наши надежды пройти без ошибки по старому пути не оправдались. Пришлось брать проводника. Еще в Купуе нам рекомендовали воспользоваться помощью проверенного старичка из деревни Мамонькино. Нас предупредили, что старик слеповат, но местность знает лучше любого зрячего. Мы отыскали дом проводника. Хозяин быстро вышел на стук, словно давно поджидал нас. Седая борода его белела на темном ватнике, густые брови закрывали подслеповатые глаза.

Старик повел нас сначала огородами, потом полем. Он шел так быстро, что мы едва успевали за ним. Недалеко от железной дороги Невель — Великие Луки старик сошел с тропки.

— Так идите, правее деревни Седурина, — указал палкой на запад и, сняв картуз, по-отцовски благословил: — Помоги нам бог.

В два ночных перехода отряд пересек действующие железные дороги Невель — Великие Луки и Невель — Новосокольники и снова оказался в глубоком тылу врага Ребята сразу преобразились: подтянулись, стали серьезными. Говор и смех сменили на сдержанный шепот.

По прошлому рейду мы знали, что в Невельском районе было немало полицейских. Усть-Долысская, трехалевская, топорская сволочь по-прежнему гнездилась в полицейских участках, расположенных в этих поселках.

В то время из-за своей малочисленности, а также конкретных заданий, стоящих перед отрядом, мы не могли нападать на гарнизоны, но у нас имелось множество листовок, которые наносили немцам и их прислужникам ощутимый моральный удар. Поближе к полицейским участкам мы и решили распространить листовки. Раздавали их людям, клеили в деревнях на избах, на придорожных столбах. Из всех листовок, адресованных полицейским, нам больше всех нравилась такая. На лицевой стороне крупным планом был нарисован немецкий офицер в мундире, но без штанов. Позади офицера стоял на коленях плюгавый человечишко и угодливо лизал длинным языком голый зад фашиста. Внизу лаконичная надпись:

А на обороте жирным шрифтом напечатано:

Такую ядовитую листовочку мы специально подобрали в Торопце. Очень хотелось, чтобы ее содержание дошло до ума тех, кому она адресована. Местные жители с большим удовольствием помогали нам подбрасывать листовки фашистским прихвостням.

Наступил сентябрь. Начиналась самая чистая лесная пора — без комаров, с тонкими запахами увядающей листвы, с тихими вечерами и красивыми зорями. В ветвях деревьев поблескивали на солнце серебристые кружева паутинок. Под ногами шуршали опадавшие листья. Лес стоял в безмолвном спокойствии. Птицы покинули свои места. Только одинокие синицы — предвестники первых заморозков прыгали с ветки на ветку, перекликаясь писклявыми голосами.

Нам, партизанам, осень приносила свои преимущества. Если в короткую летнюю ночь мы успевали проходить лишь десяток километров, а весь долгий световой день вынуждены были коротать где-либо в укрытии, то теперь не торопясь мы покрывали за ночь более значительные расстояния.

В летнюю пору, особенно в конце лета, немало хлопот доставляли нам грибники и ягодники. Они часто натыкались на наши лагеря, а ведь среди них могли быть и специально подосланные шпионы. С наступлением холодов людям в лесу делать нечего. Вражеские засады тоже уходили с троп и дорог в населенные пункты, ближе к теплу. И как ни странно, хоть говорят, что летом каждый кустик ночевать пустит, осенью и зимой передвигаться и действовать было легче.

Ведя разведку и распространяя листовки, мы не забывали проводить диверсии. В первых числах октября две группы наших подрывников вышли на железную дорогу Новосокольники — Идрица. Одна, возглавляемая Виктором Моисеевым, направилась западнее станции Пустошка, другая, во главе с Павлом Поповцевым, восточнее ее. С Моисеевым ушли Николай Орлов, Виктор Соколов и Костя Кузьмин, с Поповцевым — Василий Ворыхалов, Николай Горячев и Федя Попков. (Федя был родным братом Ивана Попкова, которому в Осташкове зимой обожгло лицо немецкой зажигательной бомбой).

Я с группой партизан направился в засаду к Витебскому шоссе на участок Пустошка — Невель. Сосновый бор укрывал нас от чужих глаз, и мы шли днем. Возле шоссе залегли, замаскировались у придорожной полосы. Осмотрелись. Справа дорога просматривалась далеко. Слева, за небольшим мостиком, она волной поднималась в горку и там скрывалась, затем опять виднелась вдали на более высокой возвышенности.

Недалеко от нас, у моста, в высоких пожухлых камышах валялся обгорелый остов отечественной трехтонки, а возле нее находилась одинокая могила. Было ясно, что машина сгорела летом сорок первого года. Кто знает, может быть, неизвестный советский солдат совершил здесь подвиг.

— Немцы! — вдруг предупредил Дмитрий Веренич.

Из-за пригорка вразброд вышла большая группа вражеских солдат в сторону немецкого гарнизона Устъ-Долыссы. Топот кованых сапог, громкий говор и смех эхом разносились по лесу. Солдаты проходили мимо. Они были вооружены винтовками и автоматами.

Веренич, сжимая в руках канадский карабин, прошептал:

— Уйдут, командир, уйдут… Бить надо.

— Лежи, — ответил я.

Один солдат сошел на обочину прямо против нас, остановился, справил легкую нужду и, бросив окурок, посвистывая, пошел дальше.

— Почему не стреляли? — тихо спросил Веренич.

— А сколько, по-твоему, мы могли убить из карабинов? — задал я встречный вопрос.

Веренич подумал и неуверенно назвал цифру:

— Ну, человек двенадцать-пятнадцать.

— А потом что? Их же больше полусотни. Ты не подумал о наших подрывниках? Куда они пришли бы с задания, если бы немцы устроили погоню? — объяснял я Дмитрию.

— Это верно, — согласился Веренич. — А все-таки жаль, что они ушли.

Возле шоссе мы просидели весь день. Мимо нас прошла колонна крытых автомашин-дизелей, туда-сюда двигались одиночные грузовики, раза четыре промчались патрульные мотоциклисты с колясками и пулеметами.

Нам хотелось подловить легковую автомашину, в которой могли быть ценные документы. Но легковых не было, и мы стали выбирать себе любую цель.

Веренич незаметно проник под мост и укрылся там.

Мимо проехал порожний «газик», попавший к немцам в начале войны. Потом пропыхтел неуклюжий трактор-тягач. Веренич посмотрел в нашу сторону и недовольно махнул рукой.

Уже под вечер мы увидели приближающуюся от деревни Таланкино груженую автомашину. В кузове на брезенте, распевая песню, сидело несколько гитлеровцев.

«Веселые ребята едут», — подумал я и дал знак Веpеничу.

Дмитрий не спеша вышел из-за моста и, изогнувшись, с силой метнул гранату. Эхо взрыва громом покатилось по лесу. Едва рассеялся дым, партизаны подбежали к перевернутому грузовику. Трое уцелевших немцев попытались отстреливаться, но тут же были убиты. На обочине и в кювете валялись новые автопокрышки, разбитые ящики с какими-то блестящими никелированными приборами. Василий Беценко и Виктор Дудников чиркнули спичками. Вспыхнул бензин, длинные языки пламени охватили машину и груз. Павел Чернышов забрал несколько солдатских книжек, флягу и котелок.

— В нашем хозяйстве сгодится, — сказал он.

Через несколько минут мы углубились в лес. Неожиданно на лесной дороге повстречали старичка на повозке. Остановили его. В повозке оказалось полно свежей рыбы.

— Это ты кому везешь, папаша? — спросил Веренич.

Старик, как видно, принял нас за полицейских.

— Вам везу, в Усть-Долыссы, — ответил он и добавил: — Утром комендант приказал накормить всех солдат рыбой.

Мы переглянулись.

— А ну, отец, быстро сваливай рыбку в эту яму, — показал я на глубокий овражек. — Скажи коменданту, что партизаны запретили питаться свежей рыбой.

— Ах, елки-моталки, неужто вы в самом деле партизаны? — удивился старик. — Ей-богу, впервые вижу…

— Ну и как? Понравились? — спросил Веренич.

— Ничего, справные мальцы. И с немцами, слышу, царапаетесь крепко, — ответил старичок, направляя повозку к яме. Он даже сам помог опрокинуть телегу. Серебристая рыба соскользнула в овраг.

— Взяли бы рыбки, — предложил старик.

— Ладно, батя, езжай, — сказал Веренич. — Нам варить некогда.

Старик вывел лошадь на дорогу и, прежде чем сесть на повозку, проговорил:

— Вы германских супостатов того… покрепче, — сжал он свой кулачок.

Интересно было бы посмотреть па физиономию немецкого коменданта после известия о несбывшейся ухе.

На рассвете вернулась группа Поповцева. Вид у Павлика был хмурый, недовольный.

— Что случилось? — спрашиваю.

— Да… — махнул он рукой. — Хотели взорвать эшелон, а попала дрезина со шпалами.

— Не переживай, — успокоил Павла Верениц, — как говорят, маленькое дело лучше большого безделья.

— А это кто? — указал я на незнакомого молоденького парня.

— Доброволец… Ночью зашли в деревню Гудец, что на озере Ущо. Пристал к нам. Возьмите, говорит, с собой… Ну, мы и взяли.

Вид у парнишки был необычный и даже потешный. На голове надета мятая военная фуражка с красным околышем, рваная фуфайка подпоясана узким сыромятным ремнем, холщовые штаны заправлены в стоптанные дырявые валенки. За плечами на веревке ржавая русская винтовка. Паренек с улыбкой глазел на меня. Я подозвал его к себе. Придерживая рукой винтовку, он сделал несколько неуклюжих шагов.

— Ты зачем пришел?

Доброволец улыбнулся до ушей, посмотрел на партизан, но, увидев серьезные взгляды, покраснел и уставился глазами в землю.

— Ну, чего молчишь?

— Воевать пришел, — невнятно буркнул парнишка.

— С кем?

— С кем вы, с теми и я.

— А с кем мы?

— Не знаю.

— Мы, например, фашистов бьем.

— Я тоже буду их бить.

Выяснилось, что Петя, так звали паренька, недавно входил в состав какой-то вооруженной банды, которая грабила население и пряталась в лесах как от немцев, так и от партизан. Там ему не понравилось. Чувствуя, что связался с нехорошими людьми, Петя сбежал. Родителей у него не было. Побродив один по лесу, он пришел к тетке в деревню Гудец, а когда там появилась наша группа, со слезами упросил Поповцева взять с собой.

— Выходит, ты «зеленый»? — рассмеялись мы.

— Ага, — смущенно согласился паренек.

Павла я пожурил за то, что он без всякой проверки привел незнакомого человека, но Петю в отряде оставили. Он чем-то приглянулся нам. Да и жаль стало мальца. Как бы сложилась его судьба, если бы мы не приняли его в отряд? Парню объяснили наши порядки, взяли с него подписку-присягу, и он остался у нас. С тех пор редко кто называл его по фамилии Иванов, все звали паренька Петя Зеленый.

С этого места пора было уходить, но мы ждали группу Моисеева. На сердце было неспокойно: со стороны шоссе, где мы подбили машину, доносилась частая стрельба. Иногда казалось, что выстрелы приближаются, и тогда наши руки невольно тянулись к оружию. Время шло, а ребят все не было. Мы сидели в ожидании.

— Эх, сейчас бы чайку горяченького, — неожиданно проговорил Василий Стогов — Батя.

— Тебе как подать, с шоколадными конфетами или просто с пряниками? — сдерживая улыбку, спросил Вася Ворыхалов.

— С сахарком, — сказал Стогов.

— Батя, а ты знаешь, что горячий чай пить нельзя? — проговорил Горячев.

— Это почему же?

— А потому, что мочевой пузырь лопнет и ты свои ноги ошпаришь.

Взрыв хохота всколыхнул тишину.

— Ну, ты и чертенок, Колька, — сказал, посмеиваясь, Стогов. — Нет бы спеть мою любимую «У самовара я и моя Маша», так он еще и насмехается над порядочным человеком.

Мы молча смотрели на этих балагуров, и на душе становилось теплее. Наконец вернулся Моисеев с ребятами.

— Эшелончик подловили, — коротко сообщил комиссар.

— С чем? — спросил я.

— Разглядеть не удалось. А то, что свалился на сторону, это точно. Сами видели. Вот здесь, — сказал Виктор Соколов и показал на карте место, где они спустили под откос вражеский поезд.

— Интересно! Это же почти на том самом месте, где мы прошлой зимой поймали бронедрезину с вагоном гитлеровских офицеров, — объяснил я ребятам и пожал им руки. — Молодцы!

Когда группа Моисеева немного отдохнула, мы снялись с места. Петя Зеленый знал здесь все тропки. Он уверенно повел нас по лесам и перелескам на восток. «Хорошо бы иметь постоянно местных жителей в отряде. Могли бы действовать энергичнее», — подумал я.

Мы заинтересовались разъездом Власье на железнодорожной линии Новосокольники — Невель. Дважды ночью приходилось переходить эту линию у самых семафоров и почему-то никто нас там не потревожил. Хотелось осмотреть разъезд днем.

— Может, живут там два паршивых фрица, а мы обходим их стороной, — говорил Горячев.

Ранним утром, оставив отряд в лесу, я вместе с Вереничем, Дудниковым и Нефедовым отправился в разведку. Мы пробрались сквозь осинник и, укрываясь за луговыми кустами, вышли к защитным лесопосадкам железнодорожного полотна. Справа от нас за линией возвышалось здание вокзала с островерхой крышей. Рядом с ним находилась казарма. Вдоль пути — от семафора до вокзала и обратно — ходил часовой.

— Скучное у него житьишко, — высказался совсем еще юный Толя Нефедов. Анатолий — мой кувшиновский сосед; наши дома стояли рядом на одной улице. Помню, как долго он уговаривал взять его в отряд.

— А вот еще один идет, — разглядел Веренич.

Немец, длинный как жердь, в стальной каске и короткой шинели, шагал от вокзала. Он очень походил на огородное чучело. Мы видели, как часовые сошлись вместе. Нарушая устав караульной службы, они закурили и стали громко разговаривать между собой. А на пригорке за вокзалом поблескивал винтовочный штык третьего часового. Нет, на разъезде, как видно, жили не «два паршивых фрица».

Ровно в семь утра ударил колокол. Из казармы высыпали полураздетые солдаты. Они начали заниматься физзарядкой, умыванием. Мы насчитали шестьдесят четыре гитлеровца. Потом солдаты уселись завтракать за дощатые столы, стоявшие под открытым небом. Здесь же дымилась походная кухня. Повар в белом колпаке и переднике что-то накладывал в котелки и миски.

— Наверно, кашу кладет, — сказал Дудников, проглатывая слюну.

— Масленую, — добавил Нефедов.

— Может быть, попросим? — пошутил я.

— Не дадут, бандюги, — серьезно сказал Толя.

Вскоре на станцию прибыл воинский поезд. Из вагонов

выпрыгнуло много солдат. Они засуетились, побежали за кипятком.

За день через разъезд прошло в оба конца семь составов. Гитлеровцы везли орудия, машины и даже несколько танков.

Ко мне прижался Веренич.

— Ночью бы так ехали, гады! — сказал он в сердцах. Однако в темное время по этой дороге поезда не ходили.

Однажды ночью отряд проходил мимо большого села. Разведчики доложили, что в одном из домов гуляют полицейские. Приняли решение уничтожить их. Дом окружили и после короткого штурма разгромили полицаев. Все бы кончилось хорошо, но в последний момент вражеская пуля тяжело ранила в грудь комиссара отряда Виктора Моисеева. его вынесли в нейтральную зону, в Купуй. Мы очень жалели нашего школьного друга. Виктору не пришлось больше партизанить. Выздоровев. он добровольно вступил в армию, дошел с советскими войсками до Германии и встретил там день победы. Его грудь украсили два ордена Красной Звезды.

Вторая зима

Наступила вторая военная зима. Наш отряд «Земляки» в конце декабря сорок второго года вновь шел к станции Насва, чтобы пересечь там линию фронта. Вместе с нами в тыл врага двигались Торопецкий отряд Федора Яковлева, Вышневолоцкий отряд Анатолия Бухвостова и партизанская группа во главе с командиром 8-й Калининской бригады Михаилом Карликовым.

Пока мы, тяжело нагруженные, в сопровождении проводника-чекиста Григория Рассадова шагали от станции Великополье к исходному рубежу, валил густой снег. Он толстым слоем покрыл землю и крепко помешал нашему движению. Отряды с трудом добрались до реки Чернушки, где весной нас так гостеприимно встречали жители деревни Борки. Но Борков больше не было. Немцы спалили деревню. Из-под снега сиротливо торчали полуразрушенные печные трубы. Фашисты сожгли также Замошье, Алхимово и Жары. Мы с печалью глядели на закопченные от пожарища печные трубы и невольно вспоминали недавнее прошлое. Вспомнили Штрахова, Гаврилова, Бондарева. Вспомнили, как проводили первомайское торжественное собрание, как играл патефон полюбившуюся нам пластинку «Память цветов». Вспомнили даже канадскую «свинью», которая наделала тогда столько переполоха. Нас волновала судьба жителей этих деревень. Где-то они теперь? Живы ли?

В ожидании вечера партизаны укрылись в ближайшем лесу. Противник не должен заметить прибывшие отряды, а поэтому, несмотря на холод, костры не разжигали. Здешняя местность нам была хорошо знакома, мы даже не смотрели на карту. Маршрут разработали заранее и знали, что железную дорогу Новосокольники — Дно будем переходить по переезду возле деревни Маноково.

На этот раз нас неплохо вооружили. Мы имели больше десятка автоматов и даже ручной пулемет, который освоил Василий Беценко. Виктору Соколову вручили снайперскую винтовку. Стрелял он отлично. Партизаны бережно ухаживали за оружием, протирали тряпочкой, сдували с него снежок. Только бы не подвело в бою. Бойцы кучками собирались возле веселых рассказчиков, слышался сдержанный смех. Мы невольно вспомнили неутомимого балагура Батю — Стогова, который из-за болезни не смог пойти с нами на задание.

Большая группа партизан окружила Дмитрия Веренича. В этот рейд он был назначен комиссаром отряда вместо выбывшего по ранению Виктора Моисеева. Держа в руках изрядно потертую газету, Дмитрий читал вслух стихи Константина Симонова.

Землю медленно окутывали сумерки. Разобравшись, один за другим отряды пришли в движение. Вперед вышла наша разведка. Там подобраны самые отчаянные ребята. До железной дороги около 10 километров. Не так много, но и немало, если учитывать глубокие сугробы, темную ночь, тяжелый груз и опасность вражеских засад. Двигались медленно и молча.

Вдруг разведчики остановились. Остановились и мы. Недалеко вспыхнула вражеская ракета.

— Подходим к «железке», — передали по цепочке. — Приготовить оружие.

Щелкнули предохранители. Наступил ответственный и опасный момент. На переезд выслали боевое охранение. Через несколько минут последовала команда: «Вперед!»

Железная дорога осталась позади.

Перед нами простиралось снежное поле. Все мы, за исключением людей Карликова, были одеты в белые маскировочные халаты. Его же бойцы заметно выделялись на снегу, и партизаны ругали их за демаскировку. Слева просматривались темные силуэты строений. Деревня Монаково. В ней стояли немцы. Вдруг раздался резкий хлопок, верх взлетела яркая ракета, за ней другая. Расстояние между немцем-ракетчиком и нами — несколько десятков метров. Ракеты, не успев догореть в воздухе, падали в снег прямо возле наших ног. Нервы были напряжены до предела. «Будет стрелять или побоится?» Ведь часовой один, а нас много. Но пока он поднимет своих и пока гитлеровцы спросонья примут решение, мы будем далеко.

Потные и усталые люди, утаптывая рыхлые сугробы, спешили до рассвета уйти подальше от передовой. Сзади доносились беспорядочные выстрелы. Это гитлеровцы поднялись по тревоге. Но стреляли они уже наугад, для острастки.

За полночь устроили привал у стогов необмолоченного гороха. Через полчаса снова в путь. Скоро рассвет. Мы напрягли последние силы. Чтобы запутать след, вышли на дорогу, сделали крюк и остановились в еще спящей деревне Алексино.

Все, кроме часовых, разошлись по избам и, не раздеваясь, легли вповалку на пол. Утомленные тяжелым походом, партизаны тут же уснули.

Мне тоже хотелось спать, но беспокоила мысль: «Что предпримут немцы? Будет ли организована погоня?»

Вышел на улицу проверить посты. Часовые стояли на своих местах.

— Как дела? — спросил Дудникова.

— Пока тихо.

— Посматривай за дорогой.

— Не провороню, — улыбнулся Виктор.

Постепенно светало. Кое-где из труб потянулся дымок — хозяйки затопили печки.

Я зашел к Карликову. Он тоже не спал. Перед ним была разложена карта.

— Ну как, комбриг, продержимся до вечера?

— Сомневаюсь, — покачал головой Карликов. — Недалеко ушли.

В это время за окном раздались выстрелы.

— Тревога!

Мы выбежали на улицу. По дороге, ведущей в центр деревни, въезжал обоз карателей. Немцы, как видно, не рассчитывали повстречаться с партизанами в Алексине. Они случайно наткнулись на нас и от неожиданности растерялись. Дудников первым пустил в ход оружие. Когда мы подбежали, с ним было уже несколько партизан.

Немцы в панике разворачивали лошадей, но сделать это было нелегко. Кони вязли в сугробах. Карателям пришлось бросить часть подвод и бежать. Им вдогонку летели партизанские пули. Несколько партизан бросились к оставленным врагами подводам. На трофейной лошади, со станковым пулеметом в санях, возвратился Поповцев. За ним тянули такой же пулемет, установленный на лыжах, бойцы отряда Бухвостова. Несли захваченное оружие Горячев, Орлов, Кузьмин. Все радовались успеху. Но не рано ли? Ведь день еще впереди.

Когда рассвело, мы снова увидели карателей. Теперь они осторожно пробирались к Алексину с трех сторон. Немцы шли по глубокому снегу одетые в белые костюмы, но на фоне темных кустарников их хорошо было видно. Расстояние между нами сокращалось.

— Стрелять по сигналу! — раздался приказ.

— Держись, ребята! — проговорил командир отряда Федор Яковлев.

Каратели открыли огонь. Они стреляли разрывными и зажигательными пулями. Вскоре загорелась одна соломенная крыша, другая. В деревне начался пожар. Положение складывалось тревожное.

Трофейные пулеметы (это были наши «максимы», видимо захваченные где-то немцами) оказались исправными и имели достаточный боезапас.

— У нас в польской армии на вооружении тоже были «максимы». Я неплохо стрелял, — сказал Веренич.

— Попробуй.

И вот комбриг Карликов подал команду открыть огонь по врагу. Веренич навел пулемет на цепочку карателей, дал короткую очередь. Несколько гитлеровцев упало.

— Ага, сейчас наладим, — сказал он, устраиваясь поудобнее.

Дмитрий скосил еще нескольких гитлеровцев. Остальные залегли.

А в деревне полыхали уже четыре дома, плакали ребятишки, голосили женщины, спасая от огня добро. Во дворе протяжно и дико мычала корова. Партизаны пытались тушить пожар, помогали жителям спасать пожитки.

Тем временем группа карателей стала заходить перебежками к нам в тыл. Я показал на них Вереничу. Он понимающе кивнул головой. Его руки словно приросли к гашетке «максима». Гитлеровские солдаты поднялись и кучкой побежали вперед. И тут раздалась длинная пулеметная очередь Веренича.

— А ну, Витек, испробуй снайперку, — сказал я Соколову.

Виктор лег, положил винтовку на чурбан, прицелился и несколько раз выстрелил. Трое карателей остались лежать на снегу.

Атака гитлеровцев захлебнулась, но пожар в деревне продолжал полыхать. С треском рушилась кровля домов. Едкий густой дым застилал от нас противника, резал глаза, мешал вести обзор и прицельный огонь. Оценив обстановку, мы решили отойти в соседнюю деревню.

Партизаны смотрели друг на друга и не могли сдержать улыбки: грязные халаты, черные от дыма лица. У юного бойца, гармониста Володи Волкова, одна щека в саже и словно нарочно намалеванные усы. Павел Турочкин, наш санитар, молоденький паренек, бегал среди партизан, предлагая индивидуальные пакеты с бинтами. Володя и Павел впервые участвовали в бою. Они недавно вступили в отряд. Оба — наши земляки: первый из Кувшинова, второй из Прямухина.

Незаметно куцый зимний день кончился.

— Теперь фрицы не сунутся, — сказал Поповцев.

Мы стали приводить себя в порядок и готовиться к походу. Нужно было дальше уйти от этих мест, иначе несдобровать.

Крестьяне потчевали нас молоком и хлебом. Днем было не до еды. Теперь мы с аппетитом уплетали все подряд.

Перед погорельцами деревни мы чувствовали себя неловко: как-никак, а из-за нас немцы сожгли несколько изб. Но пострадавшие не укоряли партизан. Они понимали, что война есть война. Жители говорили: «Лишь бы остаться в живых, а там все наладится».

В этом бою партизаны потеряли трех человек убитыми. Девять бойцов были ранены. Похоронив погибших товарищей, мы двинулись дальше на запад. Вторые сутки шагали по вражескому тылу без сна и отдыха, но люди не жаловались. Многим из нас не раз приходилось совершать такие переходы, а кто шел впервые — терпел.

Всю ночь хлопьями валил снег, маскируя наши следы. Наутро, миновав укутанную снегом рощу, выбрались к небольшой деревушке. Все обрадовались и прибавили шагу. Каждому хотелось поскорее попасть в тепло и выспаться.

Как выяснилось, немцев в деревне давно не было. Они стояли гарнизонами не ближе девяти километров отсюда.

— Боятся ехать к нам, — нараспев сказал бородатый крестьянин, первый, кого мы встретили в деревне.

— Почему? — спросил Яковлев.

— Тиф лютует.

Мы переглянулись.

— Вот так отдохнули, — сказал Веренич, прикрывая ладонью обмороженное ухо.

— Что будем делать? — спросил Карликов.

— Пошли дальше, — посоветовал я.

Крестьянин пояснил, что тифозные больные лежат в трех домах, а до ближайшей деревни Макавейцево километров пять.

— Только не пройти вам туда скоро. Вишь, сколько снега набросало, — добавил он.

Положение нерадостное, люди шатались от изнеможения. Взвесив, мы решили остановиться на отдых в домах, где нет больных. Проинструктировали бойцов. Только бы не подцепить страшную болезнь. В избы набились битком. После изнурительного похода партизаны, разморенные теплом, моментально заснули.

Снова знакомые места

Преодолевая снежные заносы, отряды прибыли в Пустошкинский район. Мы расположились в знакомой нам деревне Морозово, где прошлой зимой стоял штаб 2-й особой партизанской бригады. Жители узнали нас и встретили очень тепло. Мы заняли просторный дом, где когда-то квартировал Литвиненко. Здесь сохранилась та же скромная обстановка, стоял тот же широкий стол, на котором развертывали карту начальник штаба бригады Белаш и командир разведки Герман. Люди рассказывали, что, по слухам, бригада Литвиненко била фашистов где-то под Псковом.

На следующее утро Михаил Прокопьевич Карликов распрощался с нами. Ему необходимо было разыскать костяк бригады и принять командование. Мы с отрядами Яковлева и Бухвостова остались в Морозове. Требовалось изучить обстановку. С этой целью три группы партизанских разведчиков ушли в разные стороны. Вскоре из их донесений мы узнали, что немцы стояли гарнизонами лишь по железным и шоссейным дорогам и пока не предпринимали активных действий против партизан, которых становилось с каждым днем все больше.

Николай Горячев принес нам из очередной разведки приятную новость. Оказалось, что на другой день после боя в Алексине в село Скоково, где дислоцировался вражеский гарнизон, прилетел небольшой немецкий самолет. На нем прибыло гитлеровское начальство. Наших неудачников-карателей выстроили на плацу. Штабной офицер зачитал короткий суровый приказ. Командованию карательного отряда приписывалась умышленная сдача оружия партизанам. Командир отряда и трое офицеров были расстреляны на месте, а отряд расформирован.

Мы обрадовались такому известию.

— Пусть больше убивают друг друга — скорее война кончится, — смеялся Веренич.

Дмитрий был неравнодушен к захваченному у карателей «максиму». Поглаживая кожух ствола и броневой щит пулемета, он говорил:

— Хороший, надежный друг. В одной ленте двести пятьдесят патронов.

Так и пришлось закрепить за комиссаром отряда станковый пулемет. Лучше Дмитрия им никто не владел. Вторым номером назначили Толю Нефедова.

Наши разведчики работали без устали. Еще бы! Теперь они были на конях, которых нам удалось отбить у противника. Мы узнавали все новые и новые сведения о вражеских формированиях. В этом нам активно помогало местное население. Несмотря на гнусную фашистскую пропаганду, люди встречали нас как желанных гостей. Женщины дарили шерстяные шарфы, носки, рукавицы. Народ видел в партизанах мужественных патриотов, преданных защитников советской Родины.

Как-то командир отряда Федор Яковлев предложил совершить совместный налет на небольшой немецкий гарнизон, расположенный в местечке Слободка на шоссе Опочка — Пустошка. Мы подготовились к нападению, но непредвиденное обстоятельство помешало осуществить намеченное. В отряде Яковлева начался тиф. Тяжелая болезнь свалила сразу четверых бойцов. Мы всполошились. Ведь у нас ни доктора, ни лекарств. Что делать?

На следующий день заболели еще трое, а к вечеру слег сам Федор.

Мы знали, что северо-западнее Кудевери, в районе Пушкинских Гор, находятся более крупные силы партизан. Решили перебраться туда. Больные метались в жару. Яковлев лежал без сознания, часто бредил. Мы ничем не могли им помочь и только гнали коней, стараясь поскорее прибыть к месту. По дороге слегло еще несколько человек. Наша разведка наконец встретилась с партизанами. К счастью, мы нашли там врачей и медикаменты. Больных изолировали. Все партизаны прошли санитарную обработку: вымылись в бане, белье от вшей прожарили на каменках.

Дня через четыре Яковлеву стало лучше. Мы попрощались с ним. Бухвостов после долгих колебаний решил остаться со своим отрядом в партизанском районе.

В то время у нас в отряде насчитывалось тридцать бойцов. Ребята семнадцати-восемнадцати лет, почти все комсомольцы. Лишь Веренич выделялся возрастом. У него было больше жизненного опыта и мудрости. Он часто помогал нам разумными советами. Не будь отряд «Земляки» разведывательным, мы могли бы очень скоро увеличить его численность и действовать шире. Желающих вступить в отряд было много, но их приходилось направлять в ближайшие местные отряды, которые были закреплены партийными органами и штабом партизанского движения за определенными районами. Мы же выполняли задания чекистских органов и находились в постоянном движении по захваченным врагом районам Калининской области.

В течение двух недель наш отряд прошел через Пушкиногорский, Кудеверский, Пустошкинский, Идрицкий районы, побывал в десятках сел и деревень. Кроме разведывательной работы мы распространяли листовки и брошюры, обращенные к населению оккупированных районов. Правдивое печатное слово вселяло в людей веру в неминуемую победу нашей страны над врагом. В ответ на ядовитую гитлеровскую пропаганду мы отвечали своей: честной, мобилизующей народ на разгром чужеземных захватчиков.

В один из дней группа подрывников в составе Поповцева, Ворыхалова, Турочкина, Кузьмина, Попкова, Дудникова и Чернышова пробралась на железную дорогу Идрица — Новосокольники, где среди белого дня вывела из строя большой участок пути.

Однажды, рассматривая топографическую карту, я задержал взгляд на названии деревни Хильково. Вспомнил весну, двух летчиков в лохмотьях, которых мы перевели через линию фронта. Они переоделись у старосты этой деревни.

Позвал Горячева. Объяснил ему задачу. Он с ребятами поехал в Хильково. Ночью Николай вернулся с багажом — привез меховые комбинезоны и безрукавки, летные шлемы и унты.

— Вот вам с комиссаром подарок от разведчиков, — посмеиваясь, сказал Горячев.

Самого старосту они дома не застали: он поступил на службу в полицию. Жена его объяснила, что уже несколько месяцев не живет с предателем и собирается уехать куда-нибудь подальше от позора. Она сама отдала Николаю одежду летчиков.　

Вскоре мы вернулись в Морозово. Там я отдал знакомому портному-скорняку комбинезоны, и он сшил из них два добротных полушубка.　

Находясь в Морозове, мы решили проведать в деревне Кряковке Марию Васильевну, у которой останавливались в первую военную зиму. Со мной поехали Поповцев, Ворыхалов и Горячев.　

Увидев нас, Мария Васильевна запричитала:　

— Милые мои! Да неужто это вы, живые…　

Она рассказала, что тогда зимой сразу после нашего ухода в деревню нагрянули немцы и грозили убить ее за то, что приютила партизан.　

— А почему Саши нет с вами? — вдруг спросила она. — Того, который пел песню «Не для меня придет весна»?　

— Саша погиб… весной, — сказал Ворыхалов.　

— Ой, лихо мне! Совсем молоденький погиб…　

Пользуясь затишьем, мы выслали к железной дороге Идрица — Новосокольники диверсионную группу в составе Веренича, Соколова, Орлова и Виктора Иванова — молчаливого паренька. Вместе с ними ушел на задание и Петя Зеленый.　

Незадолго до нашего появления в Морозове поблизости, в деревне Ципилина Гора, расположились штаб 6-й Калининской партизанской бригады Рындина и входивший в ее состав отряд под командованием Филиппа Тяпина. Мы наведывались туда. У дома, где находился штаб, нам бросилась в глаза радиоантенна.　

«Ничего себе живут», — подумал я.　

Комбриг П. В. Рындин (оказалось, мы встречались с ним в Купуе, когда он еще был командиром отряда), невысокого роста человек средних лет, встретил нас приветливо. Мы с ним долго толковали, заодно у него попросили медикаментов и поужинали. В комбриге чувствовались уверенность и цепкий ум. Но Петр Васильевич прибыл сюда недавно и ничего нового нам об обстановке сообщить не мог.　

Едва мы вернулись вечером в Морозово, как меня поднял начальник караула.　

— Какой-то Шиповалов прибыл, — доложил он.　

— Зови, — сказал я.　

Распахнулась дверь, и вместе с клубами морозного воздуха в избу вошел рослый, белый от инея человек.　

— Командир 2-й партизанской бригады Шиповалов, — отрекомендовался он.　

— Присаживайтесь, — предложил я табуретку.　

— Сидеть некогда. Немцы на хвосте, — с тревогой сказал гость. — Случайно вышел на вас, решил предупредить.　

Шиповалов рассказал, что на днях он с небольшой группой партизан перешел линию фронта и наткнулся на немцев. Гитлеровцы их обстреляли и начали преследовать.　

— Много их?　

— Не меньше сотни.　

Близилась полночь. Пришлось поднять отряд. Шиповалов пошел с группой дальше, а мы стали готовиться к встрече с противником. Меня беспокоило то обстоятельство, что в случае нападения немцев нам придется оставить Морозово. Но тогда где будет искать нас Веренич? Как правило, мы всегда назначали запасные места встречи, а в этот раз понадеялись на затишье и не договорились.　

Когда мы с Поповцевым вышли на улицу, отряд уже собрался. Запряженные кони, пофыркивая, жевали сено. Было тихо. Лишь где-то вдали бесновались собаки. Там, видно, и были немцы.　

Мы подготовили на всякий случай коней, а сами расположились в засаде. Беценко установил свой пулемет у сарая, возле дороги. Остальные с винтовками и автоматами устроились рядом. Я пожалел, что ушел Веренич. Его «максим» стоял на одной из подвод. Возле него сидел Толя Нефедов, но он стрелять из пулемета пока не научился.　

Близился рассвет. Яркая ракета внезапно осветила местность. Мы увидели на дороге с десяток всадников, а за ними черную ленту обоза. Это были гитлеровцы.　

Враги приближались. И вот они рядом.　

— Огонь! — последовала команда.　

Выбрасывая из ствола языки пламени, гулко заработал пулемет Васи Беценко. Захлопали винтовочные выстрелы, застрекотали автоматы. Вздыбились вражеские кони, несколько верховых упали в снег. Громкое ржание раненого жеребца заглушило испуганные крики карателей. Мы ударили по обозу. Над околицей снова вспыхнула осветительная ракета. С обоза застрочил вражеский пулемет. Мы, как и было условлено, быстро отошли к запряженным лошадям.　

— А ну, вороные, давай! — крикнул Горячев.　

Сытые кони сорвались с места, быстро помчались прочь.　Зимняя дорога вывела нас на лед озера Ципиля. На берегу чернела деревня. Мы знали, что там Рындин со штабом бригады и одним отрядом. Надо предупредить их об опасности. Но что это? Вспыхнула ракета, и над нашими головами свистнули нули. На заснеженном льду взметнулись столбы огня и дыма. Наши кони и испуге шарахнулись в сторону.　

— Минометы бьют! — крикнул кто-то.　

Было видно, как к озеру бежали одетые в белое люди, стреляя на ходу.　

— Командир, меня ранило! Командир…　

Мы погнали лошадей к противоположному берегу, с трудом выбрались со льда и укрылись в ближнем лесу. Убитых, к счастью, не оказалось. А на озере, как выяснили, кричал Нефедов. Пуля, рикошетом отскочим от щитка пулемета, попала ему в ногу. Толя лежал, облокотившись на пулемет, и охал. Мы осмотрели ногу. В валенке виднелось пулевое отверстие. Ребята осторожно сняли сапог и рассмеялись: пуля вывалилась из валенка, а на ноге чернел лишь синяк.　

— Эх ты, раненый, — нахлобучив на Нефедова шапку, сказал Ворыхалов.　

Оставалось загадкой, почему в Ципилиной Гope оказались немцы. Позже мы встретились с командиром отряда Филиппом Тяпиным. Он объяснил, что они были вынуждены срочно выехать на помощь одному из своих отрядов, который вел бой с карателями. И тут в Ципилину Гору нагрянули фашисты. Нам же чудом удалось уйти невредимыми с озера.　

Остаток дня мы кружили по глухим проселочным дорогам, запутывая свои следы. Где-то в стороне то здесь, то там слышались пулеметные очереди и отдельные выстрелы. Каратели, разыскивая партизан, прочесывали местность.　

Чтобы ввести немцев в заблуждение, мы решили вернуться, как только стемнеет, в Морозово, полагая, что гитлеровцам и в голову не придет искать нас именно там.　

Узнав о нашем возвращении, жители Морозова высыпали на улицу. Они наперебой рассказывали нам, как напуганные фашисты долго окружали деревню, а войдя в нее, поверили людям, что нас было не менее трехсот человек.　

Крестьяне приглашали партизан к ужину.　

— У меня щи горячие в печке стоят. Заходите, сынки, похлебайте, — слышался женский голос.　

— Коней распрягать? — спрашивал седобородый дед.　

Следующей ночью вернулся с задания Веренич со своей группой. Они приехали на трофейной лошади, запряженной в красивый возок. В нем была расстелена шуба. Веренич доложил, как им удалось подорвать вражеский поезд.　

— Нашли удобное место, но рядом оказалась сторожевая будка с немцами, — рассказывал Дмитрий. — Подыскали другое, вечером выбрали из-под рельса смерзшийся песок, поставили и замаскировали мину. А за ночь ни одного эшелона не прошло. Утром слышим, идет поезд. Мы обрадовались, но мина не сработала. Потом Виктор Соколов поставил другую мину, и с его легкой руки свалили под откос локомотив и вагонов двенадцать. Остальные побились, но уцелели.　

— Молодцы! — похвалил я и спросил: — А сани откуда?　

— Возвращаемся, а навстречу подвода. В ней двое, впереди кучер или полицай, а сзади какой-то боров в шубе «Куда путь держите?» — спрашиваем. «В Пустошку», — отвечает кучер. «Оружие при себе?» — «А то как же», — с фасоном говорит он и достает из-под ног новенький винторез. «Давай сюда», — говорю. А он вдруг как заорет: «Господин управляющий, карабин отбирают!» Тогда толстяк в шубе поднимается и на нас: «Что за насмешка? Не видите, свиньи, кто едет? Арестую!» Пришлось фашистских лакеев успокоить.　

Разведка стала приносить нам тревожные вести. Жители рассказывали, что неизвестные люди расспрашивали в деревнях о каких-то комсомольцах. Было ясно, что вражеские лазутчики интересовались нашим отрядом. Мы решили уйти отсюда километров за сорок. Поздним вечером отряд покинул Морозово. Резвые кони повезли нас зимними дорогами на север. В воздухе кружились пушистые снежинки. Они ложились на лицо, залетали за воротник, и было приятно ощущать их холодок.　

Глубокой ночью наши разведчики, ехавшие впереди отряда, обнаружили на дороге свежие санные следы. Затем они увидели убитого человека, лежавшего на снегу. Из карманов его пальто торчали две гранаты РГД.　

— Вроде партизан, — сказал Поповцев.　

Труп еще не успел окоченеть. Видимо, смерть наступила часа полтора назад. Проехав километра два, разведчики наткнулись еще на один труп. Это был мальчик лет одиннадцати. Я осветил электрическим фонариком его обнаженную　голову, и мы увидели красивое личико с крупными открытыми глазами. Тело мальчика еще сохраняло тепло.　

В одной из деревень след привел нас к старому дому. Видно было, что лошади здесь останавливались, им давали сено, а люди заходили в избу. На наш стук заспанная женщина открыла дверь и, переступая босыми ногами по заснеженному крыльцу, спросила:　

— Кто такие?　

— А ты как думаешь? — задал встречный вопрос Горячев.　

— Полицаи, а можа, партизаны, — сказала неуверенно женщина.　

— Кого встречали сегодня ночью? — спросил я.　

— Никого не було.　

— А это что? — показал ей на свежие следы.　

Хозяйка растерялась, не зная, что сказать.　

— Кто был, тебя спрашивают? — зыкнул на нее Поповцев.　

— Васька с Лешкой были. Кудеверские. В полиции раньше служили, а теперь, сказывают, в партизанах. Они только уехали. Выпили самогону и поехали. Я им говорила, что самогонка-то у меня вонючая, а они ладят: нам все одно, лишь бы с ног сшибала.　

— Сколько их было?　

— Впятером, кажись. На трех санях.　

Мы решили задневать в деревне, а в погоню за подозрительными типами выслали группу партизан во главе с Поповцевым. Ребята скоро настигли неизвестных и всех пятерых доставили в отряд.　

Первыми допрашивали Ваську с Лешкой. Оба откормленные, хорошо одетые. Белобрысый, с прилизанной челкой Васька и рыжий, весь в прыщах Лешка, еще не протрезвевшие, смотрели тупыми взглядами куда-то в сторону.　

— Неплохо вас немчура вырядила, — сердито говорил Поповцев. Ноздри его орлиного носа гневно раздувались. — Выкладывайте, за что людей убили?　

Сначала они молчали, трясясь в ознобе страха. А осознав, что попались с поличным, стали давать показания. Мы узнали мерзкую историю падения этих выродков. В сорок первом году, бросив винтовки, сдались в плен. В начале сорок второго поступили на службу к врагу. Полтора месяца назад два предателя, получив инструктаж начальника кудеверской полиции Леона, примкнули под видом бежавших из плена красноармейцев к одному из местных партизанских отрядов. Командир отряда поверил им, послал на задание с четырьмя другими партизанами. Воспользовавшись моментом, они застрелили командира группы. Затем выбросили в снег взрывчатку, которая предназначалась для подрыва рельсов. Троих малодушных бойцов просто запугали　

«Скажите командиру, что на железной дороге нас обстреляли, — наказывали им предатели. — Кто пикнет, тому крышка».　

Вместе с ними ехал на санях мальчик-проводник. Он, приняв подлецов за настоящих партизан, добровольно вызвался показать дорогу, но скоро понял, что попал к плохим людям. Паренек стал проситься домой. «Дяденьки, не губите меня», — плакал он. Но мерзавцы столкнули его с саней и тут же пристрелили. «Болтовни меньше будет», — сказал при этом Лешка.　

И вот теперь настал час расплаты.　

— И что вы рассчитывали получить в награду от своих хозяев? — с гневом спросил Веренич.　

— Деньги. А где деньги, там и счастье… — нагло ответил один из предателей.　

Обычно спокойный Веренич вскочил с табурета.　

— А знаешь ли ты, дубина, что счастье рублем никогда не мерилось? — сказал Дмитрий и вмазал тому и другому по крепкой пощечине.　

Мы зачитали короткий приговор, вывели предателей на огород и расстреляли. Трех смалодушничавших партизан под конвоем отправили в местный отряд.

Врагу нет покоя

Вскоре отряд «Земляки» прибыл в Новоржевский район. Здесь мы повстречались с немногочисленной бригадой имени Героя Советского Союза Лизы Чайкиной, которой командовал капитан Сергей Максименко, награжденный орденом Красной Звезды за участие в боях против японских самураев у озера Хасан. Бригада состояла в основном из молодежи, и, что символично, в ней было немало девушек. Хорошо запомнились политрук отряда Лида Бахтюкова, медсестра Маша Шаталина и совсем юная партизанка Женя Малышева.　

К нам в деревню не замедлил приехать начальник штаба бригады капитан Исмаил Алиев — молодой, симпатичный, с черными усиками азербайджанец. Он был одет в немецкий офицерский мундир, на котором виднелись гитлеровские орденские планки. Исмаил объяснил, что в руки партизан попался фашистский офицер. Его мундир теперь использовали дли маскировки по время разведывательных действий, проводимых вблизи вражеских гарнизонов.　

Алиев сообщил, что пришли они сюда из-за линии фронта недавно, но благодаря активной работе разведчиков командованию бригады многое стало известно об этом районе. Исмаил охотно обрисовал окружающую обстановку. Оказалось, что кроме калининских партизан невдалеке, в северной части Новоржевского, Ашевского и Бежаницкого районов, действовали ленинградские партизанские полки и бригады.　

Мы вскоре встретились с ленинградцами и были приятно удивлены, когда увидели Александра Германа, того самого, который был начальником разведки в бригаде Литвиненко.　

Александр Викторович рассказал, что в мае сорок второго года 2-я особая бригада, выполнив задачу командования Северо-Западного фронта, была расформирована, а на ее основе создана 3-я бригада, руководить которой поручили, по рекомендации Литвиненко, ему, Герману. Самого Алексея Михайловича отозвали в армию. Подробнее узнать о нем мне довелось лишь спусти сорок лет после окончания войны. Будучи в 1985 году участником парада Победы на Красной площади в Москве, я встретился с племянником легендарного комбрига Степаном Кириленко — бывшим партизаном-ковпаковцем. Он рассказал, что Литвиненко родился в селе Воргол Глуховского уезда Черниговской губернии в семье крестьянина-казака. Получив образование, связал свою жизнь с Красной Армией. После партизанских рейдов воевал на фронте. День Победы встретил в Берлине, а затем проходил службу в Потсдаме, где вскоре умер от сердечного приступа. Там он и похоронен.　

Воспитанники легендарного батьки Литвиненко с честью несли теперь боевую эстафету. Герман рейдировал из Осташковского района к Порхову. Подразделения его бригады наносили существенные удары по вражеским коммуникациям в четырехугольнике Дно — Псков — Остров Чихачево.　

В бригаде Германа мы повстречали нескольких знакомых партизан. Среди них командира штабного отряда Николая Бурьянова. Он не без гордости добавил к рассказу своего комбрига, что на днях их 4-й полк под командованием Ефимова взорвал железнодорожный мост, сотни метров полотна, разгромил все путевое хозяйство и сжег вражескую казарму на разъезде Уза. Движение немецких поездов на участке Карамышево — Порхов было парализовано на неделю.　

Однако действия партизан проходили в сложных условиях. Противник был силен и коварен. В жестоких схватках с карателями, как выяснилось, погибли знакомые нам товарищи: Виталий Тарасюк, пулеметчик Павел Лебедев и многие другие воины.　

На четвертый день после нашего приезда в эти места боевая группа отряда под руководством Веренича подкараулила на шоссе близ села Духнова три вражеские автомашины. Партизаны убили шестнадцать гитлеровских солдат.　

Мы вели разведку и одновременно сделали несколько боевых вылазок к гарнизонам противника. Севернее города Опочки находился Пушкиногорский район Калининской области. На нашей топографической карте были отмечены села с пленительными названиями — Михайловское, Петровское, Тригорское. Они знакомы были каждому из нас с детства. Здесь, на берегах петляющей по лугам и лесам реки Сороти, черпал творческое вдохновение великий Пушкин. Нам очень хотелось побывать в этих местах, но попасть туда не удавалось.　

Однажды, будучи в разведке у села Жадрицы, на шоссе Новоржев — Опочка, мы встретили пожилую женщину, которая шла из райцентра Пушкинские Горы к родственникам. Она рассказала, что фашисты разворовали, сожгли и уничтожили почти все памятные реликвии, вырубили множество деревьев в рощах и аллеях Михайловского и Петровского. Пьяные вражеские солдаты оскверняли могилу поэта в Святогорском монастыре.　

Рассказ женщины мы выслушали с горечью.　

Наступил март. Небо стало нежно-голубым и высоким. Солнце с каждым днем пригревало все сильнее. Особенно это чувствовалось на припеке возле домов. В такие дни вспоминались родные места, близкие люди. Вспоминались девчата, в которых тайно влюблялись в школе. Из моей головы не выходила песня «Синий платочек», которую до войны пела девушка-одноклассница. Куда бы я ни шел и ни ехал, песня всюду преследовала меня.　

С каждым днем все тяжелее становилась дорога. Наступала пора расставаться с санями. Мы решили усиленно тренироваться в верховой езде. Инструктором в этом деле　был наш комиссар Веренич. Пожалуй, только еще двое в отряде могли по-настоящему называться хорошими наездниками — Горячев да Турочкин. Веренича научили верховой езде в польской армии, а Горячев с Турочкиным — ребята деревенские, с детства были приучены ходить за лошадьми. Мало-помалу все овладели навыками езды, и вскоре партизаны как заправские кавалеристы носились на конях взад-вперед по деревенской улице. Седла мы мастерили сами из валенок и овчины, а стремена гнули из проволоки. Особое усердие проявил Виктор Дудников. Он сделал себе такое прекрасное седло, что все ахнули от изумления. Ездок, правда, из него был сначала неважный. Он никак не мог подладиться под такт бега лошади. Трух, трух, трух… — трусила, подбрасывая седока, ленивая кобыла. Горячев, глядя на Дудникова, хохотал:　

— Увага, братва! Смотрите, джигит промчался. Однажды стало известно, что Дудников собирается демонстрировать высший класс верховой езды. Ребята собрались на гумне. Виктор уже гарцевал там. Он попросил отойти всех в сторону, отъехал подальше, разогнал лошадь и помчался к невысокой изгороди. Мы ожидали красивого прыжка, но лошадь, подскочив к препятствию, встала на дыбы и резко свернула в сторону. Кто-то хихикнул. Дудников успокаивающе похлопал кобылу по шее, выбрал изгородь еще ниже и повторил попытку. Опять неудача. На пятом заезде Виктор свалился с лошади. К нему подбежали ребята:　

— Ну как, не ушибся?　

— Да нет, пустяки, — вытирая грязное лицо, говорил Дудников, — что-то сегодня волнуется моя красавица. Вчера легко барьер брала.　

Свободные часы коротали мы в кругу местных жителей. Помню, как наш солист Виктор Соколов пел песню «Трансвааль», а мы подпевали:　

Люди сидели, внимательно слушая. Под Трансваалем все подразумевали свою Родину, которая тоже была объята пламенем войны. Песня звала на священную борьбу с врагом. Веселый, компанейский Виктор часто любил исполнять арию из оперетты «Сильва», и ребята прозвали его Сильвой. Это был наш школьный товарищ. Худенький, светловолосый, он оказался выносливым, смелым воином.　

Были у нас и свои гармонисты — Федя Попков и Володя Волков. Володя пришел к нам прямо со школьной скамьи из седьмого класса. Он был самым юным бойцом отряда. Как и везде, гармонистов у нас уважали особо. Мы достали им гармонь, и они играли по очереди.　

Однажды, когда на импровизированной сцене Павел Поповцев читал горьковского «Буревестника», вернулись из разведки Соколов с Горячевым. Не осмеливаясь нарушить тишину, Николай подал мне знак. Мы вышли. Сдерживая радостное возбуждение, Коля рассказал, что в селе Гривине близ Новоржева стоит небольшая немецкая часть, где служат сорок насильно мобилизованных поляков, которые, как шепнул ребятам один крестьянин, давно ищут связи с партизанами.　

Сообщение разведчиков нас заинтересовало. К Гривину была послана группа бойцов во главе с Вереничем. Дмитрию очень хотелось поговорить с поляками насчет перехода на нашу сторону. Весь день Веренич бродил с ребятами возле села, но никто из гарнизона не показался. Вечером Вереницу повстречался местный паренек, от которого он узнал, что небольшой гарнизон Гривина располагался в двухэтажном здании бывшего барского имения. Нижний этаж занимали немцы, верхний — поляки. На ночь из Новоржева в село иногда приезжали на автомашине полицейские.　

Уточнив кое-какие моменты, мы решили напасть на этот гарнизон. Своих бойцов у нас оказалось маловато, пришлось попросить десяток партизан у Яковлева.　

Время давно перевалило за полночь, когда мы остановились в редком лесу в полутора километрах от Гривина. Привязав к деревьям коней и оставив с ними охрану, мы направились к селу. Кругом стояла тишина, только хрустел под ногами непрочный ледок да из ближних деревень доносилось разноголосое пение петухов. Было четыре часа утра. У людей в такое время самый крепкий сон. Мы шли по лощине. Перед нами на высокой горе черной громадой вырисовывался силуэт гривинской церкви. Под горой стояли три небольшие избы. Чтобы еще раз удостовериться, не изменилась ли обстановка в гарнизоне, тихо постучали в окно. Дверь открыла пожилая женщина.　

— Матка, наш германский зольдат есть деревня? — спрашиваем на ломаном русском языке, пытаясь выдать себя за немцев.　

Но провести женщину не удается. Она сразу определила каким-то шестым чувством, кто мы такие, и с мольбой проговорила:　

— Гоните, милые, их отсюда. Гоните иродов!　

Гарнизон находился в сотне метров от большака Новоржев — Сущево. Туда в тыл немцам, мы выслали группу партизан во главе с Николаем Горячевым. Расчет был такой: когда ударим по казарме, оставшиеся в живых гитлеровцы будут непременно искать спасения в той стороне. Там их встретит свинцовыми гостинцами Горячев.　

Отряд быстро поднялся по крутой горе к церкви. Виктор Соколов снял из бесшумной винтовки дремавшего часового. Теперь было все в наших руках. Веренич с Нефедовым подтащили к колючей проволоке, опоясавшей казарму, свой тупорылый «максим», расправили змейку пулеметной ленты. Немного в стороне от них установил «дегтярь» Беценко.　

— Огонь!　

Дрогнула тишина. Загрохотали и слились в общий гул выстрелы. Звякнули разбитые стекла первого этажа. Внутри здания послышались крики. На втором этаже вылетела рама, выбитая ударом ноги. Несколько голосов сверху закричали:　

— Мы поляки! Мы с вами!　

— Еще польска не згенела! — крикнул в ответ Веренич.　

В это время из подвала раздалась очередь вражеского пулемета. Пули сразили молодого бойца из группы Яковлева.　

— Сейчас я его гранатой! — крикнул нам Костя Кузьмин.　

Сверкнули огненные вспышки, эхом отдались взрывы двух гранат. Фашистский пулемет умолк.　

Немцы и полицейские оказались в тисках: поляки били их сверху, мы — снаружи. На улицу вырвалась группа гитлеровцев. В нижнем белье, босиком они бежали к большаку, скользили голыми ступнями на льду и падали. Тех, кому удалось прорваться к шоссе, поджидал Горячев с хлопцами.　

И вот из распахнутых дверей выбежали поляки. Многие из них тащили с собой сундуки и чемоданы. Наши бойцы смотрели на этот скарб с усмешкой: ведь у нас, партизан, все вещи помещались в вещмешке да карманах.　

Занялась пожаром казарма, горели склады, автомашины, повозки. Дело сделано. Пора уходить. Начинался рассвет. Проходя на обратном пути мимо церкви, я заметил блеклую надпись на стене. Осветив фонариком, прочитал　слова: «Ленка — дура. Витька — молодец!» Эта надпись заставила меня невольно улыбнуться. Она явно были сделана еще до войны. На какое-то мгновение передо мной встали картины мирной жизни.　

Отряд покинул освещенное заревом пожара село. Едва мы удалились на полкилометра от Гривина, как различили вдали вражеские автомашины. Из Новоржева ехала запоздалая подмога гитлеровцам. Мы прибавили шагу. Поляки с тяжелым багажом начали отставать, и партизаны дружно им помогали. Вражеское подкрепление успело открыть нам вслед стрельбу из пулемета и винтовок. Упали убитыми двое поляков.　

Отделение Соколова вынуждено было залечь для прикрытия отряда.　

А вот и наши лошади. Бойцы складывали в повозки вещи польских товарищей, захваченные трофеи. Бережно положили в сани одного убитого и одного тяжело раненного партизана. Какая досада, что нет у нас ни врача, ни медсестры! Мы понимали, что рана смертельная — в живот. Нашли в деревне фельдшера-старичка. Тот сделал перевязку.　

— Выживет? — спросили мы.　

— Нет, — ответил фельдшер.　

Так мы потеряли двух партизан. Оба они были из группы Яковлева.　

Только когда совсем рассвело, мы смогли рассмотреть своих польских товарищей. Их было тридцать восемь человек. Путая польские и русские слова, они, улыбаясь, пожимали руки партизанам.　

Я подозвал расстроенного командира группы из отряда Яковлева, сказал ему:　

— Прими к себе шестерых польских товарищей. Пусть воюют взамен погибших.　

Тот согласился.　

У нас в отряде остались тридцать два поляки. Они оказались общительными, веселыми людьми. Мы быстро нашли общий язык, подружились с ними, а потом плечом к плечу сражались против фашистов.　

Помню, в первый день ко мне подошел пан Ящинский и спросил:　

— Не разумею, где у вас есть казарма или камера хранения багажа?　

Я улыбнулся и, как мог, объяснил ему, что ни того, ни другого не имеем. Сказал, что мы часто ездим и возить　вещи тяжело. Посоветовал сшить вещевые мешки и сложить в них самое необходимое.　

— Добже, пан комендант. Дзенькуе. Нам вшиско едно, — ответил понимающе Ящинский.　

Несколькими днями позже к нам в отряд пришло еще несколько поляков. Особенно запомнились братья Тадеуш и Ян Раковские, Морозовский, Коршляк, Люка, Фиевлек. Почти все они были из города Млава.　

Старшим по возрасту и по званию среди поляков был одноглазый Сигизмунд Ящинский. Бывший офицер польской армии, он, чувствовалось, имел отличную военную выучку и, несмотря на то, что когда-то на учениях потерял левый глаз, стрелял превосходно.　

Братья Раковские — молодые веселые парни всегда просили нас взять их на боевое задание. Из Гривина мы тогда принесли в качестве трофеев два патефона. Утром Раковские заводили пластинку с веселой песней «По улице, улице…» и это служило сигналом к подъему.　

Отряд наш стал интернациональным. Больше половины бойцов составляли поляки. У Веренича появилась мечта совершить рейд в оккупированную врагами Польшу.　

— Пошли к Бресту, к Варшаве, до самой Германии дойдем! — мечтательно говорил Дмитрий.　

Как-то сидя с Вереничем на крылечке, мы грелись на весеннем солнце. Огромные проталины исходили паром.　

— Погодка-то какая, благодать! — жмурясь от солнца, заговорил Дмитрий. — Скоро у нас крестьяне хлеб будут сеять.　

Было ясно, о чем он думал. Дмитрий молчаливо уставился глазами вдаль.　

— Знаешь, командир, как хочется взглянуть на родные места! У меня ведь дом там и невеста Марина. Красивая, любимая…　

К первому апреля почти весь снег стаял. Мы раздали крестьянам своих лошадей с повозками, оставив себе лишь пару тачанок для пулеметов да несколько верховых лошадей.　

Однажды утром к нам в деревню верхом на коне прискакал шустрый паренек Степка.　

— Фашисты пришли! Грабители! — кричал он.　

Парнишка примчался из деревни Кожино, которая находилась от нас в четырех километрах. По словам Степки, гитлеровцев там было не меньше сотни. Малец очень торопил нас. Он даже отругал Нефедова за то, что тот　медленно вставлял в пулемет ленту. Не прошло и десяти минут, как отряд был в сборе. В Кожино отправилось человек сорок, кто верхом на лошади, кто пешком. С нами пошли пятнадцать поляков. Как мы ни спешили, немцы успели уйти, разграбив деревню. Мы настигли их возле разлившейся речки. Часть гитлеровцев уже успела переправиться на другой берег по разрушенному мосту, несколько солдат с кольями в руках гуськом переходили по выступавшему из воды бревну, другие, ожидая очереди, стояли на этой стороне.　

Под прикрытием кустарников мы приблизились к переправе. Сюда же успели прибыть партизаны из бригады имени Лизы Чайкиной во главе с отважным командиром разведки Аркадием Шороховым.　

Когда открыли огонь, среди гитлеровцев поднялась паника. Фашисты бросались в воду прямо в одежде, барахтались, кричали, цеплялись друг за друга. Вниз по течению плыли брошенные корзины с курами, солдатские ранцы.　

С противоположного берега фашистский пулеметчик попробовал прикрыть своих, но вскоре был сражен метким огнем Веренича. Немцы потеряли не менее сорока солдат и офицеров.　

Степка, который сообщил нам о приходе грабителей, наблюдал всю картину боя. Когда стрельба стихла, паренек даже нашел среди убитых того гитлеровца, который грабил их дом.　

— Вот он! кричал мальчишка, указывая на лежавшего у воды солдата. — Это он застрелил нашего петуха и мамку стукнул в живот!　

Кроме винтовок мы подобрали брошенный немцами легкий миномет и пять мин к нему. Потом эти мины Петя Зеленый носил в корзинке с сеном, как пасхальные яйца.　

Когда мы уходили из деревни, ко мне подбежал Степка.　

— Товарищ командир, возьмите меня с собой, — тоненьким голоском попросил он. Здесь подошла мать Степки.　

— Наверно, в отряд просится постреленок? Не берите его, милые люди, он у меня золотухой страдает. Мальцу всего одиннадцать годов.　

— Ладно тебе, мамка! Любишь ты жаловаться, — обиделся Степка.　

Хоть и жалко было паренька, но пришлось ему отказать.　

Здесь же к нам подошел пожилой цыган, обросший густой с проседью бородой. Он тоже стал упрашивать нас взять его В отряд. Мы знали, что фашисты уничтожают цыган так же, как и евреев, но зачислить старого человека в отряд не решились. Обиженный цыган пошел к своей семье, укрываемой жителями деревни. Веренич, посмотрев ему в след, сказал:　

— Мне нравятся цыгане. Это загадочное племя. Костер и солнце вселяют в их жизнь бодрость духа.　

На другой день мы отдыхали. Стояла чудесная солнечная погода. Уже прилетели скворцы. Похлопывая крылышками, они заводили причудливые трели. Смелые белоносые грачи важно разгуливали по деревенской улице.　

Деревня, где мы стояли, была расположена на возвышенности, и из нее хорошо просматривались окрестности. Используя затишье, мы решили проверить свое оружие. Стреляли в основном одиночными. Берегли патроны. Помню, нашей стрельбой заинтересовался девяностолетний старик — бывший снайпер царской армии. Он поделился одним секретом: чтобы стать метким стрелком, нельзя брить усы. К такому выводу, как он уверял, пришли в давние времена психологи. Словам бывалого снайпера поверили. Только многим из нас нечего было брить: усы еще не выросли.　

Вечером мы решили навестить отряд Федора Яковлева. Он стоял в двух километрах от нас.　

Яковлева вместе с его помощником Егором Филиным застали на месте.　

— Вот здорово! Как раз к ужину угадали. — сказал Федор.　

— Мамаша, доставай щи! — крикнул хозяйке Филин.　

Та захлопотала у печки, загремела ухватом и вытянула большой чугун.　

Хозяйка налила ароматных, жирных щей в большое блюдо, и мы, сев за стол, стали орудовать деревянными ложками. На второе была тушеная картошка с солеными огурцами. За ужином говорили о наших успехах и неудачах, о немцах и старостах, об оружии и боеприпасах. Когда интересующие нас вопросы были обговорены, я обратился к Филину:　

— Ну, Жора, расскажи, как сдавался ты в плен фашистам.　

Эту занимательную историю, случившуюся с Филиным, смелым и бойким на язык старшиной, я знал давно, но мне хотелось услышать рассказ из его уст. Филин стушевался. Было видно, что воспоминания не вдохновляли его.　

— Расскажи, расскажи про свою невеселую быль, — подзадорил Яковлев.　

— Расскажу, только водички попью… Значит, так, — начал Егор. — Какая летом сорок первого года была обстановочка, вы знаете. Я служил в одном автобате под Каунасом. Недалеко от старой границы нас так расколошматили, что я каким-то образом остался один. Стал метаться из стороны в сторону. Кругом стрельба, ихние десанты, лазутчики. В общем, фронт пошел на восток, а я спрятался в лесу. Одному страшновато. Ночью какие-то тени бродят, люди друг от друга прячутся. Недолго и пулю схлопотать. Зашел как-то в одну деревню, а какая-то баба и говорит: «Сегодня пленных много вели по дороге. Говорят, Советской власти конец пришел…»　

Помотался я еще денька два, дай, думаю, и я в плен сдамся. Снял с себя петлички с треугольничками, помазал грязью гимнастерку и пошел к большаку сдаваться. Сел там на камушек у придорожной канавы и сижу. Глядь, едут немецкие велосипедисты, человек шестьдесят. Ну, думаю, мои избавители катят. Смотрю, а они мимо меня с песнями. Дай, думаю, поближе к дороге сяду. Перепрыгнул через канаву и сел на обочину. Гляжу, машины идут ихние с солдатами. И опять мимо меня. Что за черт? Потом увидел я четыре мотоцикла с колясками и пулеметами. Только встал, хотел поднять руку, а они сами ко мне подъехали. Тут из люльки вылазит здоровый фашист в стальной каске с рожками и с автоматом в руках. Подошел ко мне, взял за подбородок и что-то спрашивает по-своему. «Тракторист я», — вру ему. «Трак-то-рьист?» — повторил немец по слогам. Он зло осмотрел меня с головы до ног и как хряснет мне по физиономии. Я едва на ногах удержался. «Ты юде! Жид!» — говорит и сажает меня на задок мотоцикла. Вот, думаю, влип. А я и в самом деле немного на еврея похож.　

Привезли они меня в какое-то село и бац за колючую проволоку. «Ничего себе уха», — думаю. А там нашего брата скопилось порядочно, на голую землю лечь негде.　

Спрашиваю одного горемыку: «Давно здесь?» — «С неделю, — говорит, — палками дубасят. А многих застрелили». «Ну, — думаю, — братцы-кролики, надо сматывать отсюда». Заночевал я там, сидя под открытым небом. Утром пошел за похлебкой, хотел попросить посудинку у немца, а он, зараза, как треснет мне по горбу дубиной.　

«Так тебе и надо, мать-перемать, Жора Филин, — корю я сам себя. Не будешь добровольно в плен сдаваться»　

Дня через два погнали нас, небольшую группу, мост деревянный восстанавливать. Там лесок рядом, он и спас меня. Удрал я от них. С тех пор поклялся: никогда не поднимать руки перед врагом. Вот и вся эта некрасивая история, — закончил рассказ Филин.　

— До сих пор не пойму, как ты смог сдаться гитлеровцам. Ведь испокон веков плен считался позором для настоящего воина, — сказал Яковлев.　

Филин молча развел руками.　

В первых числах апреля Горячев, Орлов и Соколов, вернувшись из разведки, доложили, что в селе Прокопове остановилась немецкая войсковая часть. Около трехсот гитлеровцев прибыли с фронта на отдых. По рассказам населения, немцы-фронтовики вели себя нагло и самонадеянно. Когда их предупредили, что рядом действуют русские партизаны, они громко захохотали: мол, на фронте уцелели, а здесь, в своем тылу, и опасаться нечего. Сообщение подтвердили две девушки, Тася и Вера, пришедшие к нам из тех мест. Они сообщили, что фашисты выгнали жителей села в бани, а сами третьи сутки напролет пьют вино и гуляют.　

— Я знаю, где у них штаб, — сказала Тася.　

Мы изучили по карте подступы к селу, наметили план нападения. Силы были неравные. Нас, боеспособных партизан, набралось всего тридцать девять. Троих бойцов нужно было оставить для охраны лошадей, четверых — для прикрытия отряда. В ударной группе оставалось тридцать два человека на сорок домов. Маловато! Но нам помогали внезапность нападения и ночная темнота.　

У Яковлева мы помощи просить не стали. В его отряде было много больных. А Бухвостов, узнав, в чем дело, наотрез отказал: «А вдруг убьют?» Мы поняли, что говорить с ним дальше не имело смысла.　

Только вышли мы из деревни — навстречу верхами на конях Филин и два партизана-разведчика.　

— Далеко ли собрались? — с улыбкой спросил Егор.　

— Так, на разминку идем, — соврал я.　

— Ну, счастливой прогулки.　

— Спасибо! Передавай привет Яковлеву.　

Весенняя ночь темна, хоть глаз выколи. Лошади чутьем находили раскисшую дорогу. Встречавшиеся деревни мы обходили стороной. Время давно перевалило за полночь.　

Отряд остановился возле кустарника. Здесь было объявлено о предстоящем налете на немецкий гарнизон. Бойцы встретили это известие с одобрением. Кто-то из ребят с задором сказал:　

— Дадим концерт фрицам. Ничего, что их в десять раз больше.　

К селу подходили со стороны огородов. Когда в потемках показались очертания построек, все залегли. План был такой: отряд занимает одну сторону деревни от штаба до околицы. Мы забрасываем гранатами спящих гитлеровцев, затем расстреливаем уцелевших и быстро отходим.　

Первым делом требовалось снять часовых. Виктор Соколов, Василий Ворыхалов и Виктор Дудников, проверив бесшумное оружие, быстро скрылись в темноте.　

Ребят ждали долго. Прошло около часа, когда они вернулись. Соколов доложил, что сияли двух часовых, но у штаба охраны не нашли. Мы рассыпались в цепь и быстро пошли огородами к чернеющим избам. Каждая пара партизан приближалась к «своему» дому. Гранаты и оружие наготове.　

Мы шли за Тасей. Со мной Веренич и Поповцев. Мы должны начать первыми.　

Вот и деревенская улица. Она пуста и молчалива. Все кругом спит.　

— Штаб в этом доме, — показала Тася.　

В окне мелькнул бледный огонек. Видимо, внутри кто-то не спал. Поповцев осторожно обогнул дом и, вернувшись к нам, подтвердил:　

— Верно сказали ребята. Часового у штаба нет.　

Мы подошли к вражескому штабу. Остановились у слабо освещенного окна. Через неплотно завешенное окно заглянули внутрь. На полу — шестеро развалившихся гитлеровцев. Седьмой, в годах, с усиками, офицер, перебирал на постели белье. На стенах висели френчи, оружие, бинокли.　

— Господин офицер клопов гоняет, — прошептал Павел.　

В этот момент из-за угла появился верзила в каске, с винтовкой в руках. Он вплотную подошел к Вереничу и удивленно стал разглядывать его. Ясно было, что это и есть часовой. Видимо, он куда-то отлучался. Дмитрии даже немного опешил.　

— Немец! — воскликнул он.

— Бей! — крикнул я.　

Beренич в упор выстрелил из автомата. Гитлеровец захрипел, выронил винтовку и упал к нам под ноги. В окно штаба полетела граната. Зазвенели разбитые стекла. Полыхнуло пламя. Взрывная волна вышибла переплеты. Неприятный запах дыма вырвался клубом из окна.　

Взрыв гранаты послужил сигналом к бою.　

Разгромив штаб, мы двинулись по улице. Встретили Беценко и Нефедова.　

— Как дела? — спросили их.　

— Гарно зробили. Хлопцы вже тикают, як условлено. — сказал Беценко.　

— Возьмите с собой Тасю и уходите отсюда, — приказал я.　

В центре села послышались крики немецких солдат. Мы вышли к широкой площади и при свете ракеты различили штук тридцать повозок с фургонами и несколько автомобилей.　

— Сожжем? — предложил Веренич.　

Быстро чиркнули зажигалками. Вспыхнула солома, заклубился дым. Я не утерпел, чтобы не заглянуть внутрь одного из фургонов. Что там лежит? Едва взобрался на повозку, как услышал голос Веренича:　

— Немцы!　

К нам приближалась группа гитлеровцев. Не растерявшись, Дмитрий и Павел швырнули в их сторону гранаты и, отстреливаясь, стали отходить. Я спрыгнул с повозки, но угодил ногой между тягой и оглоблей, запутался и упал. Когда поднялся, товарищей уже не было видно. Крикнул им, но в ответ услышал только чужую речь.　

Стрельба усиливалась. Взяв автомат на изготовку, я быстро пошел вперед. Мне нужно было перейти улицу, чтобы попасть к своим ребятам, отходившим из села. Когда миновал ее, наткнулся на высокий плетень и здесь же услышал оклик немецкого солдата. Он неожиданно вырос передо мной. Гитлеровец, здоровый и сильный, схватил меня рукой за шею и рванул к себе. Я вырвался, но поскользнулся и упал. Солдат почти в упор выпустил короткую очередь из автомата. В лицо пахнуло порохом. К счастью, пули задели только рукав, а у немца что-то случилось с автоматом. Он нервно задергал затвором, но выстрелов не было. Зато мой автомат стоял на взводе, и я прошил фашиста снизу вверх. Все это случилось в одну минуту.　

Раздвинув колья забора, я стал уходить огородами. В темноте из какой-то ямы доносился немецкий говор. Очевидно, здесь спрятались от партизан несколько солдат. Я обошел их. В деревне уже бушевал пожар.　

А вот и наши ребята.　

— Пришли все, кроме Веренича и Поповцева, — сказал Горячев.　

Мы прислушались. В селе все сильнее разгоралась стрельба. Это немцы били друг друга. Наш план осуществился. Но где же Дмитрий с Павлом? Не случилась ли с ними беда? Мы стали строить всякие догадки, как вдруг из темноты послышался голос Поповцева:　

— Эй, ребята! Командир не пришел?　

— Здесь он. Где вы-то пропали? — спросил Костя Кузьмин.　

Оказывается, Дмитрий с Павлом искали меня в деревне. Швырнув в гитлеровцев гранаты, они думали, что я отхожу вместе с ними, но потом спохватились и вернулись обратно. Их осветили ракетой, они залегли и долго отстреливались. Им с трудом удалось прорваться сюда.　

В отряде был только один раненый.　

На другой день по всей округе разнеслась молва о ночном бое. Люди говорили по-разному. Одни уверяли, что налетели советские десантники, другие говорили, что это партизанская работа, третьи рассказывали, что немцы по пьянке побили друг друга.　

Фашистские газеты, выходившие на русском языке, обвиняли партизан в том, что они воюют не по правилам. Рейхсфюрер СС Гиммлер даже дал указание именовать партизан бандитами. Злобствуя, гитлеровцы заявляли:　

Фашистские писаки были недалеки от истины. Безграничная преданность своему народу, любовь к Родине, жгучая ненависть к врагу — вот что вело нас в бой, помогало переносить тяготы и лишения суровой партизанской жизни. Летели под откос груженые поезда, полыхали пламенем вражеские гарнизоны, от метких партизанских пуль гибли тысячи гитлеровских солдат и офицеров.　

А сколько было сковано и отвлечено неприятельских сил для охраны различных объектов и борьбы с партизанами!　Народные мстители были надежными помощниками Красной Армии.　

Одно упоминание о партизанах наводило ужас на завоевателей. Вот, например, что писал в дневнике убитый партизанами немецкий офицер.

Операция «Весенняя обработка»

Наступила пора нашего возвращения на Большую землю. Мы выполнили свое задание, отдали местным партизанам коней, пулеметы, лишние боеприпасы и стали готовиться к переходу линии фронта. Вместе с нашим отрядом решил выйти в советский тыл и отряд Федора Яковлева, в котором было много больных людей.　

За зиму границы партизанских владений расширились. Здесь стояли бригады под командованием Бабакова, Карликова, Максименко, Рындина, Шиповалова. Немцы побаивались заглядывать в эти места, и лишь изредка по ближним партизанским тылам рыскала их разведка.　

Не предчувствуя опасности, которая уже нависла над нами, бойцы шутили, смеялись, радуясь весне и скорому возвращению за линию фронта. Никто не думал, что через несколько дней многие наши товарищи погибнут в жестоких боях с карателями.　

15 апреля 1943 года мы простились с местными партизанами и жителями деревень. Наши отряды стояли здесь долго, население привыкло к нам, поэтому расставание было трогательным. Старики, женщины, детишки вышли на улицу. Каждому хотелось сказать доброе слово, пожать руку и обнять полюбившихся бойцов. Не обошлось и без слез. Крестьянки совали партизанам на дорогу вареные яйца, лепешки, хлеб, просили выполнить наказ — передать советским воинам, чтобы они скорее освободили от врага их деревни.　

К вечеру наши два небольших отряда миновали последний партизанский опорный пункт — деревню Бокалово, занятую отрядом Григория Заритовского. Когда стемнело, подошли к разлившейся весенним половодьем речке. На карте значился мост, и мы сразу выслали туда разведку. Вскоре выяснилось, что мост и деревня, расположенная за рекой, заняты немцами, которые прибыли сюда вечером с обозом.　

— Наверное, заготовители. Дадут храпака ночку, а утром пойдут деревни грабить, — высказал предположение Яковлев.　

Мы посоветовались и решили сутки обождать. Другой переправы поблизости не было, а вступать в схватку с гитлеровцами, не зная их сил, неразумно. Отряды отошли назад на два километра и расположились в деревне Вережье. Пока там размещались, наши разведчики задержали какого-то парня.　

— Ходил здесь, вынюхивал, — сказал Горячев. Незнакомец назвался партизаном, но какого отряда — сказать не мог. Вид у задержанного был подозрительный. Брюки навыпуск, ботинки. В одной руке ржавая трехлинейка, в другой — белый узелок с вареными яйцами, салом и хлебом. Нам некогда было заниматься задержанным. Мы обыскали его, отобрали оружие и посадили в подпол. Нас интересовал враг, преградивший путь отрядам.　

Спали не раздеваясь. Утром, едва блеснули первые лучи солнца, поднялись по тревоге.　

— Немцы идут! — доложили наблюдатели. Поднявшись на пригорок, мы с Яковлевым увидели большой обоз. Он двигался стороной в соседнюю деревню. Породистые битюги тяжело тянули фургоны на автомобильных шинах. Следом за повозками кучками, человек по десять-пятнадцать, шли солдаты, всего около двухсот. В бинокль отчетливо виднелись их лица, стальные каски, винтовки, автоматы. Немцы шли спокойно, разговаривая друг с другом.　

— Богатый обоз, — сказал Яковлев. — Может, стукнем?　

— Можно бы на прощанье, да патронов маловато, — ответил я.　

— Ничего. Когда ударим, они побросают все, — заверил Федор.　

— Ну, давай, — согласился я.　

Позиция для нападения была выгодной. Веренич с группой автоматчиков быстро устремился вперед к голове вражеской колонны. Он должен был отвлечь внимание гитлеровцев, а мы тем временем внезапно атаковать их с фланга и тыла. Сначала все шло так, как было задумано. Группа Веренича вовремя открыла огонь, и мы увидели, как заметались фашисты. Выждав момент, партизаны выскочили из укрытия.　

— Ур-ра-а! — понеслось в воздухе.　

Мы бежали к обозу, стреляя на ходу в гитлеровцев. Успех боя был очевиден. Мы видели, как расстроились вражеские ряды, как немцы бросились врассыпную прочь от повозок. Но вдруг все кругом загрохотало. Рядом взметнулись огненные разрывы, полетели вверх комья земли. Неожиданно ударили тяжелые минометы и орудия. Мы не знали, что ночью в соседней деревне, куда направлялся обоз, расположились крупные силы немцев.　

План нашей операции срывался. Мы вовремя спохватились, чтобы без потерь отойти к оврагам. Это нам удалось. Отряды заняли оборону. Гитлеровцы не преследовали, но продолжали нащупывать нас минометным огнем.　

Через несколько минут вернулся в сопровождении автоматчиков Веренич. Он сообщил, что большая группа немецких солдат сосредоточивается у деревни и, возможно, будет нас атаковать.　

— А этот тип хотел убежать к фашистам, — сказал Дмитрий, указывая на парня, который был задержан нами вчера вечером. Утром, в связи с тревогой, мы забыли о нем. Воспользовавшись суматохой, незнакомец выбрался из подпола и решил незаметно пробраться к немцам. Наши автоматчики случайно перехватили его. Он оказался предателем и шпионом. Мы здесь же построили бойцов, зачитали короткий приговор и расстреляли подлеца на месте.　

Решено было немедленно уходить, чтобы оторваться от неприятеля. Но не тут-то было. Гитлеровцы настойчиво преследовали нас по пятам. Дважды мы пробовали выставить заслоны, чтобы огрызнуться, но враг вновь пускал в действие минометы и артиллерию.　

Настроение у всех было подавленное.　

— Вот тебе и обоз! Выходит, зря связались с ним, мать его за ногу, — проговорил Яковлев.　

Ему никто не ответил. Мы молча обдумывали сложившуюся ситуацию. Теперь-то ясно было, что перед нами оказались не просто обозники-заготовители, а сильные карательные или войсковые части вермахта, затеявшие поход в глубь районов, контролируемых партизанами.　

Вечером остановились в деревне, расположенной на возвышенности. Было еще светло, и мы увидели, что по направлению к нам движется отряд гитлеровцев численностью до сорока солдат. Мы собрались было его встретить огнем, но немцы вошли в кустарник и затерялись. Видимо, их послали на ночь в засаду.　

Рано утром около трехсот гитлеровцев приблизились к деревне. Мы обстреляли их, но из-за сильного минометно-пулеметного огня противника вынуждены были отойти. К полудню наши отряды пришли к партизанским рубежам в деревню Бокалово, где стоял Заритовский. Не успели мы рассказать о случившемся, как из дубравы, подступавшей к деревне, застрекотали сразу два вражеских пулемета. Засвистели над головой пули, полетела с крыш расщепленная дранка. В отряде Заритовского оказалось много больных и раненых. Пока запрягали для них коней и укладывали в повозки, нам пришлось сдерживать натиск неприятеля. Патронов у нас было мало, и мы впервые пожалели, что отдали пулеметы и боеприпасы другим отрядам. По Бокалову враг вел огонь уже с другой стороны. Гитлеровцы брали деревню в клещи.　

Григорий Заритовский попросил нас выдвинуться вперед для прикрытия его обоза, ибо предстоящий путь лежал по голой, как ладонь, равнине. С большим трудом удалось нам достигнуть небольшого хвойного леса. Часть повозок с больными и ранеными увязла в непролазной грязи, и бойцы Заритовского вынуждены были оставить их на милость неприятеля. Однако милости со стороны фашистов не последовало. Мы видели, как враги окружили повозки и стали расстреливать лежавших в них партизан. Эта сцена нас потрясла.　

Мы выбрали старую вырубку и, пользуясь короткой передышкой, начали перевязывать раненых.　

— Интересно, осмелятся ли немцы пойти за нами в лес? — спросил, ни к кому не обращаясь, Веренич.　

И сразу же совсем рядом разорвался вражеский снаряд. Испуганно вспорхнула стая лесных пичуг. Партизаны тревожно встали с земли, напряженно прислушиваясь.　

— Смотрите! — вдруг воскликнул Федя Попков.　

К вырубке, взяв автоматы на изготовку, шли эсэсовцы. Партизаны открыли по ним огонь и стали отходить.　

— За мной! — крикнул Яковлев, увлекая всех в сторону густого ельника. Несколько человек упало от вражеских пуль. Здесь же погибла и Тася, показавшая нам штаб фашистской части.

К вечеру заросшая проселочная дорога привела нас к лесной деревушке, до отказа заполненной партизанами из разных отрядов. Командиры говорили, что всюду завязались тяжелые бои с гитлеровцами. Немцы бросили против партизан пушки, танки, авиацию. Не оставалось сомнения, что фашисты проводят против нас крупную карательную экспедицию.　

Перед заходом солнца над деревней низко пролетел немецкий разведывательный самолет — «костыль». Он рассыпал над крышами сотни листовок. На розовых бумажках было напечатано:　

Разведчики привели пленного обер-ефрейтора. Он сообщил, что против партизан ведут борьбу части 16-й немецкой армии, подразделения СС и полиции.　

Поздней ночью вражеский самолет повесил над деревней осветительную ракету и сбросил четыре фугасные бомбы. Никто из нас почти не спал. Утром, еще затемно, мы покинули деревню. Наши отряды уходили в лес вместе с местными партизанами. Леса здесь были бедные, все больше оголенные от листвы осинники да совсем мизерные еловые рощицы, разделенные голыми полями.　

Несколько подвод с больными и ранеными двигались в середине колонны. Сзади шли специально выделенные люди, которые умело маскировали след. Мы знали, что немцы будут искать нас в густых зарослях, и поэтому выбрали редкий орешник и остановились там. Соблюдали особую осторожность. С самого рассвета поблизости раздалась пулеметная и автоматная стрельба. Где-то долбила землю артиллерия. Около десяти часов утра рядом пролетел вражеский самолет-разведчик. Партизаны зло проводили его глазами. «Заметил или нет?» — подумал каждый.　

В полдень с поста прибежал связной.　

— Немцы идут по следу! — доложил он.　

Мы приготовились к встрече. Прошло около часа, а немцы не появлялись. Вместе с Поповцевым, Горячевым и Соколовым я пошел проверить обстановку. Через сотню метров увидели большое поле и на нем немцев. Гитлеровцы группами бродили возле леса, но заходить в него боялись. Вернувшись, мы рассказали, что видели. Люди немного повеселели. Но тревога не улеглась. Все ждали неминуемого боя. Некоторые беспрестанно курили, другие не спускали глаз с кустов, откуда могли появиться каратели, третьи тихо переговаривались.　

Во второй половине дня из местного отряда были посланы в наблюдение двое бойцов. Не прошло и десяти минут, как раздался треск сучьев и из кустов выбежал один из них. С исцарапанным в кровь лицом, с испуганными глазами, он в страхе повторял:　

— Немцы! Немцы!　

Бойцы моментально повскакали с мест, тревожно засуетились. Мы бросились к паникеру и сбили его с ног. Трус закрыл голову руками. Когда пришел его напарник, он рассказал, как, увидев немцев, его товарищ сломя голову бросился бежать прочь. Здесь же по отрядам был дан приказ: «За панику — расстрел». Все понимали: в такой момент паника — самый страшный враг, а страх — брат смерти.　

Вечером на совете командиров решили поотрядно разойтись в разных направлениях. Так тяжелее врагу будет бороться с нами, да и маневренность наша улучшится.　

Мы с Яковлевым договорились идти вместе. Двое суток наши отряды уходили из расставленных карателями ловушек. Шли только ночами, избегая населенных мест. Как назло, установилась тихая, безветренная погода. В небе сиял круглый диск луны. Лунный свет был большой помехой. Подчас долго приходилось сидеть у большаков, чтобы выбрать удобный момент для перехода. Движение вражеских войск не прекращалось ни днем ни ночью. Мы шли без дорог, по компасу. Разведчики изредка заглядывали в деревни и каждый раз приносили невеселые новости. Кругом рыскали карательные отряды, жандармерия и полиция. На избах были вывешены строгие приказы, местным жителям вменялось в обязанность немедленно сообщать немецкому командованию о местонахождении партизан. Указывался перечень наград за выдачу партизанских командиров. Немцы сулили населению огромные суммы денег и хуторские наделы, но не так-то легко было найти предателей среди советских людей.　

Ранним утром после трудного и опасного пути наши отряды остановились в бокаловской дубраве, там, откуда несколько дней назад били немецкие пулеметы. Усталые и голодные, упали мы на ворохи прошлогодних листьев и крепко уснули. Но скоро нас разбудили часовые. Сюда пришли другие отряды, сумевшие также выйти из окружения. Среди партизан было много раненых. Дубрава наполнилась говором людей, треском ломаемых сучьев. Кое-где зажглись небольшие костры. Медсестры кипятили воду для раненых и больных. Сизые дымки, пронизанные лучами солнца, повисли среди ветвей многолетних дубов.　

Тепло пригревало весеннее солнце. На припеке заметно зазеленела свежая трава. За эти дни мы впервые разулись. Сбитые, натруженные ноги отдыхали.　

Наши разведчики еще утром сходили в деревню Бокалово и узнали, что каратели ушли оттуда только вечером. За эти дни гитлеровцы расстреляли много местных жителей лишь за подозрение в сочувствии партизанам. Теперь здесь было тихо. Лишь где-то вдали слышались пулеметные очереди и приглушенные разрывы снарядов. Там шел бой. И кто знает, может быть, в эти самые минуты гибли наши товарищи, а мы были бессильны помочь им.　

Комкая в руках поношенную, белого меха кубанку, ко мне подсел Коля Горячев.　

— Знаешь, командир, о чем я сейчас думаю? — заговорил он, подставляя солнцу босые ноги. — Вот если бы кончилась сейчас война, вышли бы мы из лесу, пришли в деревню, вымылись в бане, наелись вволю, а потом с песней поехали домой… Хорошо у нас в Прямухине — лес, речка, раздолье…　

Николай долго говорил о том, какой он представляет послевоенную жизнь, как и кем будет работать, с юношеской мечтательностью строил радужные планы на будущее.　

Глядя на его безусое лицо, я не мог подумать, что через три-четыре дня навсегда потеряю этого славного человека.　

Помню, в тот момент с нами рядом сидел помощник Яковлева Егор Филин. Он молча слушал Горячева и как бы невзначай спросил Колю:　

— Слушай, мечтатель, а пришлось ли тебе хоть раз в жизни испытать поцелуй девчонки?　

Николай смутился.　

— Ну, ну, скажи.　

— Не-е-а… — признался Коля.　

— Вот видишь, как нехорошо получается. Убьют нецелованного, — сказал Филин.　

— Не каркай, что не следует, — с упреком возразил я.　

— Это так… Вырвалось. Пусть живет сто лет ваш храбрый юноша, — оправдываясь, ответил Филин.　

— Меня не убьют. А если убьют, то на том свете фашистам тошно станет. Я им и там покоя не дам, гадам ползучим, — с усмешкой сказал Николай и тихо добавил: — Я умирать не страшусь, только обидно будет, что никогда не увижу солнца и ребят наших.　

Мы не стали засиживаться в дубраве и, как только стало темнеть, ушли дальше. Утро застало нас уже под Вережьем, где недавно мы столкнулись со злосчастным вражеским обозом. В небольшом лесу скопилось много партизан, вышедших из окружения. Расположив людей на привал, мы с Яковлевым стали разыскивать кого-нибудь из комбригов. В кустах местами еще белел нерастаявший снег. На сырых проталинах, подстелив под себя наломанные сучья, группками сидели и лежали усталые люди. Нам повстречался начальник штаба бригады имени Лизы Чайкиной капитан Исмаил Алиев. Несмотря на довольно неблагоприятную обстановку, он был, как всегда, строен и подтянут.　

— О, какими путями?! — пожимая наши руки, радостно проговорил начштаба.　

— Такими же, как и вы, — невесело усмехнулся Яковлев.　

— Э-э, дарагой, ты крепко пахудел… — с сильным акцентом, блеснув белыми зубами, проговорил Исмаил.　

— Похудеешь, если фашисты с пушками да с самолетами будут гоняться, — ответил Федор.　

— Да, крепко они взялись за нашего брата. Мы для них — как кость в горле. Слышали, что замышляют? Нет? На, читайте… Вчера вот наш Аркаша привез, — кивнул Алиев чернявой головой на стоявшего рядом молодого командира бригадной разведки Аркадия Шорохова.　

Алиев порылся в планшетке и протянул нам вчетверо сложенную бумагу. В приказе командующего войсками по тыла северо-восточной группировки немецких войск генерал-лейтенанта Шпеймана командиру одной из частей говорилось:　

— Где достали приказ? спросил я Шорохова　

— Вчера офицерика штабного ухлопали. Наш переводчик перевел, — пояснил Аркадий.　

Мы и раньше знали этого стройного, жилистого, смелого парня, возглавлявшего бригадную разведку. Шорохов окончил организованную на родине Горячева, в селе Прямухине, партизанскую спецшколу и вместе с нашим земляком-кувшиновцем Эдуардом Талиным удачно взорвал мост на реке Сороть, затем спустил под откос вражеский эшелон, участвовал вместе с нами в бою у деревни Кожино и, не слезая с коня, проникал со своими удалыми разведчиками в самые опасные места, снабжая бригаду ценными разведданными. Вот и теперь, захватив этот приказ, Шорохов вручил Алиеву новые данные о проводимой крупной карательной экспедиции врага.　

Из приказа было видно, что немцы давно и тщательно готовились к борьбе с партизанами.　

— Да-а, — проговорил задумчиво Яковлев. — Если бы раньше знать об этом!　

— Э-э, друг любезный, если все знать, война скоро кончится, — усмехнулся Алиев.　

Вслед за первой карательной волной гитлеровцы подготовили вторую. Во всех ближайших районных центрах: Новоржеве, Бежаницах, Локне, Кудевере, Новосокольниках — они сосредоточили крупные части для уничтожения партизан и ликвидации партизанской зоны.　

Здесь, в лесу под Вережьем, были собраны на совет командиры только что вырвавшихся из окружения бригад и отрядов — Бабаков, Карликов, Максименко и мы с Яковлевым. Было принято решение перейти линию фронта совместно. Общее руководство возложили на комбрига Бабакова. Он же со своими бойцами должен был возглавить партизанскую колонну. Нам с Яковлевым выпала задача прикрывать ее в арьергарде.　

— Все шишки достанутся нам, — сказал мне Федор.　

В ночь на 25 апреля партизаны тронулись к линии фронта. Было нас не менее семисот человек. Вместе с партизанами уходили из опасной зоны местные жители старики, женщины, дети. Бойцы несли на носилках тяжело раненных партизан. Длинной зигзагообразной лентой вытянулась разношерстная людская колонна. Приказ дан строгий — не отставать, не задерживать движения.　

Люди понимали серьезность и ответственность перехода. Каждый теснее жался друг к другу. Все знали, что впереди — густая сеть вражеских гарнизонов, засад и патрулей. Надо соблюдать строжайший порядок и быть начеку. В середине колонны двигались раненые, больные, семьи местных партизан. Отряды шли в кромешной темноте без дорог, по влажной целине и топким полям. То справа, то слева изредка попадались деревушки, которые обходили стороной. Между тем небо заволокло тяжелыми, черными тучами, земля еще больше окуталась непроглядной тьмой. Кругом ни звука, ни огонька. Люди шли на ощупь, спотыкались, падали. Но сбавлять хода было нельзя. Впереди долгий путь. До рассвета нужно обязательно перейти железную дорогу Новосокольники — Дно, а до нее по прямой тридцать километров. От быстрой хотьбы становилось душно, тело мокло от пота. Как хотелось остановиться, сбросить с себя одежду и отдохнуть хотя бы несколько минут!　

Небо вдруг полыхнуло ослепительным светом. Люди от неожиданности даже пригнулись. Что это?　

— Гроза, гроза! — послышались голоса.　

Ударил с перекатами гром, и вновь сверкнула молния, озарив оголенные дали. Вспышки молний становились все чаще. Партизаны и радовались грозе, и тревожились: при ярком свете колонну легко заметить. После очередной вспышки и без того непроглядная ночь становилась еще темнее. Чтобы не потеряться, люди держали друг друга за руки, за одежду.　

Заморосил мелкий дождик. Колонна пошла быстрее. Разгоряченные бойцы сбрасывали с себя зимнее обмундирование: шубы, полушубки, фуфайки, шинели. Все верили, что отряды непременно перейдут вражескую линию обороны, и поэтому ничего не жалели, лишь бы скорее дойти до своих.　

С приближением железной дороги все чаще стали попадаться немецкие гарнизоны. Проводники старались обходить их стороной. Время близилось к рассвету, а до железной дороги оставалось еще добрых пять километров.　

— Давай, давай, ребята! — слышались подбадривающие голоса командиров.　

Но как мы ни спешили, рассвет пришел раньше, чем отряды достигли цели. Напрягая силы, шатаясь от изнеможения, партизаны с трудом карабкались по крутому железнодорожному откосу, переваливали через насыпь.　

Наш отряд шел замыкающим. А идти сзади хуже всего: ни обстановки не знаешь, ни точного местонахождения, плетешься втемную вместе со всеми и ничего не ведаешь, что делается вокруг. Помню, я устал, как никогда. Павел Поповцев с Василием Ворыхаловым даже помогли мне перебраться через линию.　

Когда переходили железную дорогу, справа от нас открылась высокая колокольня. Оттуда немцы выпустили по колонне несколько пулеметных очередей. Пули пролетели высоко над головой, никого не зацепив. Меня мучила страшная жажда. Я поднял под откосом попавшуюся под ноги ржавую консервную банку, видимо брошенную немцами из вагона, и, не обращая внимания на стрельбу зачерпнул из кювета воды. Выпил три банки подряд и потянулся за четвертой, но тут Ворыхалов дернул меня за рукав:　

— Смотри, командир, какие-то мужики.　

Недалеко от кустов стояла группа людей. В утренней дымке трудно было различить одежду, но мы хорошо видели, что люди указывали руками в нашу сторону.　

— Так это же немцы! — воскликнул Толя Нефедов.　

Прибавив шагу, мы стали догонять колонну, успевшую скрыться в густых зарослях ивняка. Рядом с нами шел старик партизан с вещмешком за плечами. Опираясь на суковатую палку, он тяжело передвигал ноги. Горячев взял его под руку.　

— Держитесь, старина, сегодня дома будем, — подбодрил он его.　

Старик заговорил с нами:　

— А знаете ли, ребятки, почему немцы так просто пропустили нас? Сегодня ведь пасха. Не хотят, видимо, фрицы вести бой в христов день.　

Мы обрадовались такому известию. Религиозный праздник и в самом деле мог быть нам на руку.　

Километрах в двух за железной дорогой путь колонне преградила река. По нашему предположению, это была Смердель. Мы были уверены, что на том берегу — нейтральная зона, а чуть дальше — передовая советских войск. Быстро смастерили плоты, привязали к ним веревки и стали переправляться. Плоты, подобно челнокам, засновали с одного берега на другой. Мы с Яковлевым переплыли последними, обрезали веревки и оттолкнули плоты от берега. Бурная вода подхватила их, понесла по течению.　

— Ну, Федя, теперь мы дома, — сказал я.　

В знак дружбы и благополучного возвращения на Большую землю мы с Яковлевым обменялись пистолетами. Я подарил ему трофейный парабеллум, а он мне — отечественный ТТ.　

Хвост колонны медленно втягивался в темный еловый лес. Утомленные ночным переходом, люди больше не торопились. Все были уверены, что опасность миновала. Впереди должны быть наши.　

— Махорочки сейчас закурим у красноармейцев, — потирая от удовольствия руки, говорил Костя Кузьмин.　

И в это время в глубине леса затрещали взахлеб пулеметы, загремели взрывы гранат. Над головой противно завизжали пули. Неприятный холодок пробежал по телу. Мы видели, как замешкались впереди идущие бойцы. Несколько человек побежали обратно к реке.　

— Назад! — крикнул им вслед Яковлев.　

Из глубины болотистого леса, где шел жестокий бой, бежали партизаны.　

— Немцы! Кругом немцы! — кричал рыжий парень.　

Мы остановили его.　

— Говори толком, — сердито сказал Яковлев.　

— Что говорить, они там наших столько положили, сейчас идут сюда, — сдерживая дыхание, затараторил боец.　

— Брось молоть, паникер! — оборвал его Яковлев и громко скомандовал: — А ну, вперед все!　

Неожиданный губительный огонь вражеской засады вызвал панику среди гражданских людей и некоторой части партизан. Все в один миг перемешалось. Люди бросились врассыпную. Никакие команды и приказания уже не действовали. Гитлеровцы косили бегущих пулеметным огнем.　

К счастью, сюда подоспел комбриг Бабаков. Размахивая пистолетом, он во всю мощь легких закричал:　

— Стой! Куда прешь!.. Застрелю… Мать твою в три попа! Назад!　

Бабаков вынужден был сделать два выстрела вверх.　

Это был критический момент. Не послушай люди комбрига, продолжай они бегство — тогда конец, полный разгром. Но человеческий разум, здравый смысл и сильная воля командира победили животное чувство страха. Люди опомнились, остановились, начали отстреливаться.　

— Не отступать, товарищи! Бейте смелее фашистскую сволочь! — гремел голос Бабакова.　

В гитлеровцев полетели партизанские гранаты. Наступил　перелом. Немцы отпрянули. Бойцы собирались отрядам. Многие от стыда не смотрели в глаза друг другу. Да, все могло кончиться иначе, не подоспей вовремя Бабаков. Теперь комбриг стоял в кругу командиров, приказывая занять круговую оборону.　

Стрельба помаленьку утихла. К нам подошел Исмаил Алиев, бледный, хмурый.　

— Дороги перегорожены. Здесь, оказывается, проходит линия немецкой обороны, — сказал он.　

Выяснилось, что часть людей прорвалась сквозь заслон, но основная масса партизан осталась отрезанной.　

Неожиданно мы увидели двух женщин-проводниц. Подозвали их.　

— Почему вы оказались в хвосте колонны? Что за церковь стояла у железной дороги? — стали задавать вопросы проводницам.　

— Нам велено было ждать у реки, пока все переправятся. А церковь — это Погост Заклюка, — ответила одна из женщин.　

Мы с Яковлевым склонились над картой, нашли там Погост Заклюку и с недоумением посмотрели друг на друга. Ясно было, что наши отряды находились теперь между линиями немецкой обороны. Река, которую мы форсировали, была не Смердель, а Пузна.　

Что это — предательство, ошибка или простая неосведомленность ведущих? К сожалению, мы не узнали об этом. Пока рассматривали карту, женщины-проводницы куда-то исчезли.

Через тяжелые испытания

Немцы притаились, что-то задумывая против нас. Необходимо было искать выход. Решили выслать разведгруппы в двух направлениях: на северо- и юго-восток. Северо-восточное направление вызвался разведать наш испытанный воин Николай Горячев. С ним пошли четверо автоматчиков.　

— Будь осторожен, Коля, — предупредил я его.　

Перебарывая усталость, Николай улыбнулся:　

— Не беспокойтесь, комсомол не подведет!　

Это была его любимая фраза. Слова «Комсомол не подведет» в его устах звучали, как пионерское «Всегда готов!».　

В минуты наступившего затишья мы впервые за много часов вспомнили о еде. Бойцы старательно проверяли вещевые мешки, вывертывали карманы с надеждой найти там завалявшуюся корку хлеба. Но съестные запасы мы израсходовали еще за железной дорогой, и теперь у нас почти ничего не было, кроме изобилия болотной воды. Несмотря на бессонную ночь и сильную усталость, спать не хотелось. Все с нетерпением ждали вечера и положительных результатов разведки. Только хорошо разведанный путь и темнота могли помочь нам уйти из этого болотистого мешка, вокруг которого плотно засел неприятель. Мы постоянно прислушивались к каждому выстрелу, к любому звуку.　

В той стороне, куда ушел с разведчиками Горячев, вдруг завязалась яростная стрельба. Она продолжалась недолго. Потом раздался приглушенный взрыв, и скоро все смолкло.　

Мы поднялись с земли. "Неужели наши попались?» — мелькнула и голове тревожная мысль. Вскоре прибежал боец яковлевского отряда Леша Павлов — парень из Торопца. Он был послан в разведку вместе с Горячевым. Одежда на нем изодрана, лило испуганное.　

— Что случилось?　

— Наткнулись на немцев… Ребята погибли… И Горячев ваш… погиб…　

— Не может быть! — вырвалось у меня.　

В это время совсем рядом раздались автоматные очереди. Начался бой. Небольшая группа немецких разведчиков хотела проверить наличие и боеготовность партизан. После недолгой перестрелки гитлеровцы отошли назад.　

Мы никак не могли смириться с гибелью Николая Горячева. Не верилось, что нет в живых одного из лучших бойцов отряда, нашего друга, неугомонного говоруна и весельчака. Перед моими глазами возникал светлый образ Николая. Его улыбка, манеры, привычки глубоко запали в сердце. До боли было жаль этого доброго, жизнерадостного паренька из села Прямухина.　

Я нашел Алексея, чтобы расспросить о подробностях гибели Горячева. Где-то в глубине души я еще надеялся, не показалось ли Павлову все это и не ушел ли Николай куда-нибудь от пуль в сторону?　

— Расскажи, как было дело? — попросил я сидящего под толстой елью Павлова.　

Алексей долго молчал, о чем-то раздумывая. Видно, ему нелегко было вспомнить о гибели ребят. Наконец он собрался с духом и заговорил:　

— Вышли мы из кустов на вырубку. Осмотрелись — никого нет. Дай, думаем, пройдем дальше. Только на середину вырубки, а нам из-за поваленных деревьев: «Хальт! Хэнде хох!» Мы залегли, стали стрелять. Да куда там! Фашистов, как собак нерезаных. Мы поднялись и, отстреливаясь короткими очередями, стали отходить назад. Троих наших ребят сразу свалило насмерть. Я добежал до леса, а Николай не успел. Его, видать, шибко ранило. Он упал. Я укрылся за деревом, хотелось прикрыть его. Но у меня кончились патроны. Я видел, как кучка фашистов стала окружать Горячева. Николай выпустил по ним очередь, и автомат его смолк. А немцы приближались. Горячев приподнялся, встал во весь рост. Гитлеровцы, видно, решили взять его живым. С десяток солдат с автоматами подошли к Николаю, протянули к нему свои ручищи. Вдруг возле них сверкнула вспышка желтого огня, взметнулся столб дыма, раздался сильный взрыв. Гитлеровцев отшвырнуло в сторону. Они попадали на землю… Горячев подорвал себя и фашистов гранатой…　

Павлов замолк. В горле у меня встал комок, на глаза навернулись слезы. Где-то в густых зарослях звонко заливалась, радуясь весне, птица. Над вершинами деревьев медленно проплывали тучи. На душе была тоска и досада. «Не беспокойтесь, комсомол не подведет», — вспомнились последние слова Николая.　

От грустных мыслей меня оторвал политрук взвода бригады Бабакова Иван Шейнин.　

— Вас комбриг зовет, — потряхивая меня за рукав, сказал он.　

Под вечер собрались на совет командиры, разработали план дальнейшего продвижения. В голову колонны выделили наиболее отважных и опытных партизан-автоматчиков. Когда стало смеркаться, двинулись в путь. Вскоре над лесом нависла кромешная тьма. Хлюпая по ледяной воде, люди натыкались в потемках на коренья, кочки, пни и, падая, сдержанно бранились. Всем хотелось скорее выбраться из этой чащобы. Казалось, все пойдет теперь хорошо. Но колонна внезапно остановилась.　

— В чем дело? — спрашиваем у передних.　

Никто ничего не знает. И вдруг по цепочке из уст переходят страшные слова: «Колонна разорвалась». Какой-то ротозей, зазевавшись, сбился с пути и повел нас совершенно в противоположном направлении. Когда спохватились, было уже поздно. Мы с Яковлевым перешли в голову колонны. Теперь нам самим пришлось вести отряды. Ориентируясь по компасу, осторожно шли вперед. В лесу кое-где раздавались винтовочные выстрелы.　

Два часа ночи. Люди выбились из сил. С трудом пробираясь по лесному завалу, неожиданно попали в воду. Решили ждать до утра. Едва забрезжил рассвет, мы были уже на ногах. От сырости знобило. Где-то в тумане слышалась немецкая речь. Все насторожились. То здесь, то там раздавались какие-то сигналы. Слышен был рокот моторов, визг циркульных пил. Гитлеровцы строили оборонительные сооружения.　

Путь нам перерезала лежневая дорога. Меж деревьев видны были зеленые шинели вражеских солдат. Пришлось сидеть у дороги долго. Гитлеровцы тянулись беспрерывным потоком. По настилу тарахтели колеса повозок, стучали по бревнам кованые сапоги солдат.　

— Видно, важная артерия, — сказал Веренич.　

В ожидании удобного момента для перехода мы проверили своих людей. Их оказалось не больше половины. Часть ушла в голове колонны с Бабаковым, часть погибла. Отбились от отряда Павел Поповцев и Виктор Соколов. Где-то они теперь, наши друзья?　

Сидеть на холодной болотистой земле несколько часов подряд было неприятно. Лица у людей осунулись. От долгой ходьбы по болотам, кочкам и лесным чащобам обувь развалилась. У многих бойцов босые ноги от ледяной воды посинели, кровоточили ссадины. Беспокоило и то, что не было боеприпасов. У некоторых осталось всего по нескольку патронов.　

Днем мы вдруг услышали музыку. По лесу разносились звуки мощных репродукторов. Фашисты передавали обращение к партизанам. Диктор уговаривал нас выйти из лесу и сдаться в плен. Он умолял, обещал, хвастал и стращал. Рядом со мной, облокотившись на автомат, сидел Дмитрий Веренич.　

— Спишь? — тронул я его.　

— Нет. Вот думаю… Листовки гитлеровцы отпечатали, радио пустили в ход… Сдавайтесь… Будет вам гарантирована хорошая жизнь и сытный харч. Даже «Роза Мундэ» завели… Пусть фрицы поищут простачков в другом месте. Как говорят: «Раб покоряется, а человек борется». Хоть мы и похожи сейчас на орлов без крыльев, но будем твердо соблюдать наш девиз: «Свобода или смерть!»　

После неоднократных попыток пробиться на восток приняли решение идти назад, в глубокий тыл врага. Что делать, если к своим пути перекрыты?　

На другой день мы вновь форсировали реку Пузну и, когда совсем стемнело, приблизились к железной дороге Новосокольники — Дно. Миновав редкий кустарник, по болотистому лугу подошли к телеграфным столбам. Неожиданно взлетели две осветительные ракеты. Стало светло как днем. Чуть слева от себя мы увидели небольшой железнодорожный мост, возле которого суетились немцы. Заметив нас, они быстро залегли и тут же открыли огонь. Мы тоже пустили в ход оружие. В это время с двух сторон вспыхнули и осветили нас ослепительные лучи прожекторов. Заработало несколько вражеских пулеметов. Мы стали искать укрытие, но, не считая единственного небольшого стога сена, который сразу же был подожжен пулями, вокруг был голый, покрытый водой луг.　

С большим трудом и с жертвами нам удалось отойти назад. Здесь у моста мы потеряли многих боевых друзей: Виктора Дудникова, Костю Кузьмина, Федю Попкова, помощника Яковлева Егора Филина и других товарищей. Здесь сложил свою голову и наш совсем юный боец — гармонист отряда Володя Волков. В этом же бою погиб и Дмитрий Веренич, наш комиссар, лучший пулеметчик отряда, человек беспредельной храбрости и отваги. Не довелось ему дойти до родного края, не пришлось повстречаться с любимой невестой. Сколько трудных дорог прошел наш комиссар, сколько раз смотрел в глаза смерти! Дмитрий бросился на вражеский пулемет, в упор расстрелял гитлеровцев, но и сам не уцелел. Его подвиг позволил сохранить жизнь многим партизанам.　

Мы не смогли подобрать и схоронить павших боевых друзей, и от того на душе было еще горше. Заметно поредели наши ряды. Укрывшись в болотистых кустарниках на день, вечером мы вновь попытались перейти железную дорогу.

— Давай левее брать. Туда, где выходили из немецкого тыла общей колонной, — предложил Яковлев.

Лицо Федора осунулось, поросло щетиной.

В полночь вышли на старый след, осторожно приблизились к железной дороге. Слева вдали немецкая ракета высветила колокольню Погоста Заклюка. Мы остановились. Чтобы не рисковать всеми, я взял с собой трех бойцов, пошел вперед проверить, нет ли засады. При подходе к линии оставил ребят для прикрытия, а сам направился к насыпи.　

Вспыхнувшая ракета осветила трех солдат в касках и с пулеметом, сидящих у телеграфного столба. Послышалась чужая речь и приближающиеся шаги. Я прижался к земле и положил палец на спусковой крючок. Долговязый гитлеровец, шлепая сапожищами по воде, прошел совсем рядом от меня. У другого столба тоже послышались разговоры. Там также стоял вражеский пулемет.　

В эту ночь мы еще дважды в разных местах провели разведку, но всюду натыкались на выставленные вражеские заслоны.　

На день вновь укрылись в ближайшем заболоченном лесу. Обстановка была тревожной, отчаянной. Кругом сновали гитлеровцы, близко раздавались выстрелы, слышался злобный лай овчарок. Люди жевали почки деревьев, пили из луж воду, крутили из прошлогодних листьев цигарки. Дым курева немного согревал и притуплял голод.　

Едва стемнело, отряд цепочкой потянулся к железной дороге. Нужно было обязательно ее перейти.　

В неглубоком овраге случайно наткнулись на двух парней. Они приняли нас за немцев и пытались поднять оружие. Один из них объяснил, что они с Чирой — такая кличка была у его товарища — партизаны из бригады имени Лизы Чайкиной, ходили в разведку и потеряли свой отряд. Это были молодые ребята из Лихославля Юра Козлов и Леша Кузнецов. Особенно мне запомнился выносливый паренек Козлов. Всего несколько дней назад, будучи в отряде Большакова, он был ранен в грудь и вот теперь, попав в такое трудное положение, держался стойко и смело. Ребят пришлось взять с собой. В ту же ночь к нам присоединилось еще несколько одиночных партизан. Среди них выделялись двое: один прихрамывал, ругал и немцев, и наших командиров, а другой, Костя, добродушно успокаивал его.　

Теперь мы взяли курс вправо и снова шли к железной дороге. Но на этот раз не успели подойти даже к телеграфным столбам, как из темноты остановил нас гортанный окрик:　

— Хальт! Хэнде хох!　

Ночную тишину потрясли взрывы гранат. Опять вспыхнули лучи прожекторов, и вновь началась ожесточенная схватка. Под шквальным огнем неприятеля мы, отстреливаясь, отступили. В этом бою погибли командир отряда Федор Яковлев, прямухинский паренек Павел Турочкин и многие другие бойцы. Несколько польских бойцов тоже сложили здесь свою голову. Не вернулся из этого боя и Костя, час назад примкнувший к нам. Ни фамилии его, ни места рождения никто из нас не успел узнать.　

Мы оказались в западне. Немцы накрепко перекрыли все пути отхода. Осталась последняя и решающая попытка вновь прорваться к частям Советской Армии.　

Ночью в третий раз с трудом переправились вплавь через знакомую Пузну. Приближался рассвет. Нам нужно было дальше уйти от места переправы. Ориентируясь по компасу, шли, мокрые, без отдыха, по густым болотистым зарослям на юго-восток. В утренних сумерках наткнулись на свежую вырубку. Устроились под пушистыми ветками елок и заснули беспокойным сном. Часов в девять меня поднял Толя Нефедов.　

— Немцы ходят, — сообщил он.　

Сквозь раздвинутые ветки было видно, как в сотне метров от нас прохаживаются вражеские солдаты. Группа немцев пилила деревья. Лесорубы не представляли для нас большой угрозы, как и мы для них. Лишь у немногих партизан осталось по два-три патрона, у большинства же хранился лишь последний заряд для себя.　

Мы лежали тихо, ничем не выказывая своего присутствия. Перед глазами, подобно кинокадрам, проходили последние события. Вот статный, волевой комиссар Веренич. Запали в душу его слова: «Мы будем соблюдать девиз: «Свобода или смерть!» Да, Дмитрий, ты остался этому верен. Мы не забудем о твоей стойкости. А как забыть Федора Яковлева, замечательного товарища и большой души человека! Он много принес пользы Родине. А теперь его нет… И Коля Горячев, наш отрядный орленок… «Не беспокойтесь, комсомол не подведет!»　

На сердце было тяжело. Впереди полная неизвестность.　

В полдень немецкие солдаты разожгли костер. Запахло чем-то вкусным. Видимо, немцы варили обед. Мы почувствовали острый голод. Закружилась голова — организм требовал пищи. Вид у всех страшный: осунувшиеся, посиневшие лица, воспаленные глаза. Ведь сколько дней уже вот так!　

— Сейчас бы кусман черного хлеба, — мечтательно проговорил Толя Нефедов.

— Да с солью, — поддержал Ворыхалов.　

Моментально представилась большая краюха ароматного хлеба, и сразу появилась неудержимая слабость. Почему-то очень хотелось и соленого. Казалось, каждый из нас мог бы тогда жадно выпить по нескольку литров соленой воды. Здесь в окружении мы узнали настоящую цену соли, и в дальнейшем все, кто остался в живых, носили ее в карманах про запас.　

Мы поняли, что разговоры о еде только расслабляли наши силы, а поэтому запретили говорить на эту тему вслух.　

День клонился к вечеру. Немцы-лесорубы, выполнив свою работу, ушли. В лесу стало совсем тихо. Окрашивая розоватым цветом верхушки деревьев, из-за белесых облаков выплыло огромное вечернее солнце. Высоко над головой послышался далекий гул самолета. Партизаны потухшими взглядами проводили его.　

— Наш, — улыбнулся боец яковлевского отряда Петр Бычков. — Вот прилетит сейчас на аэродром, сядет на родную землю, и все…　

— Да, ему легче, — вздохнул Ворыхалов.　

Солнце еще висело над горизонтом, когда мы с трудом поднялись и медленно потянулись в болотистый ельник. Когда миновали участок леса, перед нами раскинулась просторная равнина с извилистой речушкой и пологими, поросшими камышом берегами. В камышах увидели людей, которых сразу приняли за партизан. Бросились было туда, но вовремя заметили зеленые мундиры: немцы строили через речушку мост.　

Мы свернули в сторону и скрылись в камышах. Пройдя вдоль берега около километра, обнаружили на противоположном берегу одинокий дом. Впервые за эти дни мы натолкнулись на постройку. Домик манил нас своим мирным видом. «Может быть, там нет гитлеровцев?» — подумали мы и представили, как встретит нас гостеприимный хозяин, объяснит, где лежит безопасная путь-дорога, а потом возьмет в руки большую буханку свежего хлеба и начнет отрезать толстые ломти. А на столе в огромной солонке соль. Макай — не хочу.　

Мы долго, не отрываясь, наблюдали за домом, не обнаруживая там никакой опасности. Мечта о гостеприимном хозяине с каждой минутой укреплялась в нас. Мы бы незамедлительно направились туда, но нам мешали немцы. Справа, метрах в трехстах, двигался большой обоз, сопровождаемый множеством солдат. Едва они скрылись за камышами, мы вышли на открытый берег. Но только застигли воды, как зацокали, засвистели пули. Фонтанами вздыбилась влажная земля. С обоза нас заметили. Возвращаться назад поздно. На счастье, чьи-то заботливые руки положили через неширокую речку два толстых бревна. Мы быстро проскочили по ним на другой берег. Когда же приблизились к дому, увидели немецкого солдата. Прижавшись к углу, он с колена стрелял в нас из карабина. Пришлось свернуть к лесу.　

Вскоре наступила ночь. Которая это была ночь наших скитаний, никто не мог сказать — сбились со счета. В полночь залезли в такую трясину, что едва выбрались на сухое место. Решили двигаться только днем, потому что ночью идти уже не могли: босые ноги сбили так, что у некоторых они походили на кровоточащее мясо. Кроме этого, мы убедились, что идти в потемках нисколько не безопаснее, чем в светлое время. Здесь, на ночевке, ко мне обратились два бойца:　

— Командир, у нас давно кончились патроны. Как быть с оружием? Может быть, утопить или закопать? Лишняя тяжесть…　

— Не надо, — сказал я. — Когда фашисты видят оружие, они опасаются…　

Мой автомат тоже был пуст. Последнюю гранату-лимонку я случайно уронил в воду во время переправы через Пузну. Теперь оставалась лишь обойма в пистолете.　

Поднялись рано утром. Отряд тихо подошел к лесной просеке. Остановив людей, я пошел проверить, нет ли там немцев. Держа по привычке автомат на изготовке, выбрался на просеку. Посмотрел по сторонам — никого. Хотел вернуться, но оторопел: метрах в пяти-шести у толстого дерева стоял гитлеровец с направленной на меня винтовкой. Мне удалось разглядеть испуганное лицо солдата и трясущийся ствол в его руках. Немец целился мне в голову. Я не сводил с него глаз. Рука инстинктивно потянулась к пистолету, хотя было уже поздно.　

В это роковое мгновение в мыслях промелькнула вся моя короткая жизнь. Последнее, о чем подумал, — дойдут ли ребята до своих.　

Грянул выстрел. Свистнула у виска пуля. Я метнулся назад. Развесистые ели укрыли меня от глаз фашиста. Ребята в тревоге ждали меня, и мы быстро стали уходить в сторону. Сзади неслись крики и выстрелы.　

Пройдя метров двести, отряд неожиданно натолкнулся на небольшую группу немцев, строивших блиндажи. К нашему счастью, в руках у них оказались лишь пилы да топоры. Они опешили, выпустили из рук инструмент и раскрыв рты от удивления и испуга, уставились на нас — оборванных, босых, обросших, страшных. Один из солдат хотел было за чем-то нагнуться — пришлось пригрозить ему кулаком. Мы прошли мимо и молча скрылись в болотистой чаще.　

Уходили по лесному завалу, устроенному неприятелем. Двигаться было невыносимо тяжело. Когда остановились, чтобы передохнуть и прислушаться, прихрамывающий приятель Кости, погибшего накануне, с апатией заговорил:　

— Не видать нам своих. Хана нам всем.　

— Не хнычь, — сердито оборвал его Толя Нефедов. Сам он еле шел.　

— Устал? — спрашиваю Нефедова.　

— Устал, да что же поделаешь, — пытался улыбнуться посиневшими губами Анатолий.　

Когда двинулись дальше, из-под ног вылетела большая серая птица.　

— Гнездо! — воскликнул Юрий Козлов.　

В траве меж веток лежало штук семь крупных яиц. Мы обрадовались и здесь же распределили их среди наиболее ослабевших бойцов. Яйца оказались насиженными, но люди не брезговали этим.　

Шли по краю ельника, придерживаясь едва заметной тропы, протоптанной кем-то по пушистому зеленому мху. Справа от нас просматривалась просторная, залитая солнцем поляна. Невольно сделал к ней несколько шагов, но в голове застучала беспокойная мысль: «Не ходи, нельзя».　

Засмотревшись на поляну, я потерял тропу. Начались поиски, но тропа бесследно исчезла. Пошли так. Впереди чернело несколько вывороченных с корнем деревьев. Вдруг оттуда раздался непонятный крик, блеснули огоньки выстрелов. Упал с пробитой грудью Виктор Иванов. Послышался чей-то стон. Немцы били почти в упор. Лес сразу наполнился синеватым пороховым дымом. Люди на мгновение растерялись.　

— Сюда! — крикнул я, увлекая ребят в сторону болотистого кустарника.　

Удаляясь от засады, мы увидели в кустах на земле несколько обнаженных изуродованных трупов.　

Стрельба не смолкала. Сзади и сбоку слышались голоса　гитлеровцев. Ясно, что кустарник разбит на квадраты, которые усиленно охраняются. Немцы, безусловно, слышали, как мы плескались в воде, трещали сучьями, и били по этим звукам. Положение было трудное. Пришлось остановиться.　

Между тем стемнело. Чтобы не утонуть в болоте, я уперся ногами в корягу и ухватился рукой за свисавший сук.　

От усталости закрыл глаза. В голове каруселью закружились разные мысли. Вспомнился дом, родные. Подумал: «Хорошо, что мать не знает этого». События последних дней вновь прошли перед глазами. Последнее, что ярко удержалось в сознании, — трупы раздетых людей, только что виденные в кустах. Тропу, по которой мы шли, видимо, проложили такие же, как и мы. Немцы встретили их и обстреляли. Вот почему оборвалась тропа. Теперь гитлеровцы поджидали новую группу партизан, и мы наткнулись на их засаду. Но зачем они раздели убитых? Для чего им понадобилась небогатая партизанская одежда?　

Хлопок разрывной пули вернул меня к действительности. Немцы, догадываясь, что мы здесь, всю ночь методически простреливали этот квадрат. Возле нас то и дело свистели и щелкали разрывные пули. В темноте я с трудом различал сидящих в разных позах бойцов. О чем думал каждый из них?　

Неожиданно рядом грохнул выстрел. Послышался плеск воды. Все напряженно насторожились. Что такое?　

— Приятель Кости застрелился, — зашептали кругом.　

Случай самоубийства неприятно подействовал на каждого. Это была, пожалуй, одна из самых ужасных ночей в нашей партизанской жизни. Гибель казалась неминуемой.　

Время тянулось медленно. Ледяная вода сводила ноги, лихорадило от холода. Больше невозможно было терпеть. Я с трудом поднялся. Дал знак приготовиться к походу. Объяснил план, подбодрил ребят, и мы тронулись в обратную сторону. Пробирались осторожно, медленно, след в след. Так, шаг за шагом, петляли до рассвета. Замкнутый немцами круг остался позади. Настроение поднялось, на душе стало веселее. Но это был лишь временный прилив сил. Скоро все вновь почувствовали страшную усталость. От слабости подкашивались ноги. Люди стали отставать. Отряд растянулся. Пришлось устраивать привал. Ослабевшие бойцы утоляли голод молодой травой и липкими почками с деревьев. Кое-кому удалось нащипать заячьего щавеля. Это нежное трехлепестковое весеннее растение было знакомо нам с детства. Заячья кислица приятно бодрила и одновременно вызывала еще большую тягу к съестному, а есть было нечего.　

Но не так страшен был голод, как слепое блуждание под пулями врага. Мы находились в сетях противника. Все возвышенности вдоль и поперек были заняты гитлеровцами, местность простреливалась.　

— Вот нам и крышка, — проговорил хриплым голосом партизан из яковлевского отряда.　

Ко мне подошли трое.　

— Не увернуться нам от плена, командир, — сказал один из них.　

— Стреляться надо, — добавил другой.　

Я окинул взглядом партизан:　

— Живьем нас не возьмут. Будем идти еще сколько можно. Попытаемся прорваться к своим. А помереть всегда успеем.　

В этот день двигаться дальше не хватило сил.　

И опять на землю спустилась ночь. В голове неотступно звучали слова песни: «Не скажет ни камень, ни крест, где легли во славу мы русского флага…»　

Ночью снились сны. Был какой-то праздник, и мать пекла пироги. Сел к столу, а вместо пирогов лежит много гранат-лимонок. Чья-то волосатая рука катает их по столу, и они вот-вот упадут, взорвутся…　

Проснулся. Рядом спорили два бойца, кому из них нужнее последний патрон.　

Наступило утро. С огромным трудом поднялись с земли. Долго стояли, чтобы собраться с силами, а потом потихоньку тронулись. Поняли: отдыхать больше нельзя. На привале тело наливалось свинцом, пухли ноги. Весь день мы медленно продирались сквозь заросли кустарника, держа направление на юго-восток. У всех теплилась надежда увидеть заветную речку Смердель, за которой должны были стоять части нашей армии.　

Однообразие чахлой болотистой поросли угнетало. Кругом над кочками стояли одни невысокие сосенки, оголенные от листвы березки, и всюду между ними светилась талая вода. Возле небольшой высотки опять наткнулись на трупы убитых и вновь подверглись неприятельскому обстрелу. Мы даже как-то привыкли к свисту пуль, ведь попадали под обстрел в среднем не менее пяти раз в сутки. То и дело приходилось вилять и обходить стороной опасные места. Поэтому наш путь к реке Смердель оказался чрезмерно длинным.　

Уже днем, миновав заболоченный лесной бурелом, мы вдруг увидели извилистую ленту разлившейся мутными водами реки. Это была долгожданная Смердель. Впервые за много дней на лицах бойцов мелькнули улыбки. Мы с трудом сдерживали себя, чтобы не броситься к реке. Хотелось скорее перебраться на противоположный берег и увидеть там своих, хотя мы не совсем были уверены, были ли там свои.　

— Смотрите, провода, — настороженно сказал Юра Козлов. Близ прибрежных кустов тянулась паутина разноцветных телефонных жил. Провода явно принадлежали　

врагу.　

— Вот и немцы идут, — упавшим голосом проговорил разведчик яковлевского отряда Валентин Разгулов.　

В двадцати метрах от нас шли немецкие солдаты. Их было человек двенадцать. Все с автоматами. «Патруль», — догадались мы.　

Гитлеровцы поравнялись с нами и стали не спеша удаляться. Едва фашисты скрылись в кустарнике, мы бросились к реке. Не раздеваясь, прыгнули в ледяную воду. Стремительный поток подхватил нас, закружил и понес по течению. Кое-кто едва не утонул в разлившейся речке. Тяжело дыша, выбрались мы на берег и тут же в изнеможении повалились на землю.　

Впереди, в нескольких метрах от реки, пролегал большак, а сразу за ним стоял сосновый лес. По разрушенному мосту можно было определить, что дорога бездействует.　

Мокрые и обессиленные, вскарабкались по крутой насыпи. На шоссе у самого моста неожиданно увидели множество голубых листовок и совсем свежие отпечатки русских кирзовых сапог. Я поднял одну листовку. Она была напечатана на немецком языке и, следовательно, подброшена для гитлеровских солдат.　

— Красноармейская разведка сюда приходила, — сказал Василий Ворыхалов.　

Большак просматривался противником. Чтобы идти по нему, нужно было дожидаться вечера. Решили укрыться пока в лесу и хоть немного выжать одежду. Как на грех покрепчал северный ветер, пошел дождь со снегом. Все дрожали так, что не попадал зуб на зуб. Хотели разжечь костер, но зажигалки не работали, а спички размокли в воде.

Пользуясь снегопадом, вышли на шоссе. Мокрый снег таял на влажной земле, и на дороге виднелись растрескавшиеся бугорки песка. Видимо, большак был заминирован еще с осени. Двигаясь по следу, мы вышли к сожженной деревне, остановились. Долго всматривались вдаль. У одинокого дерева стоял часовой. Чей часовой? Определить было трудно. Форму не различили из-за продолжавшегося снегопада.　

Каждый из нас понимал, что наступила решающая минута. Если это наши — остаемся жить, если немцы — здесь наша погибель.　

— Вот и пришли, — сказал я.　

Все собрались в тесный круг. Мы дали клятву умереть, но не сдаваться. Каждый приготовил на всякий случай оружие: кто пистолет, кто чудом сохранившуюся гранату, кто просто нож. В автоматах и винтовках патронов не было. И никто из бойцов в эту трагическую минуту не смалодушничал, не захныкал. Даже кто-то нашел в себе силы пошутить:　

— Помирать — так с музыкой!　

Впереди, в нескольких метрах от нас, шли Василий Ворыхалов и Петр Бычков. Они первые должны были распознать часового и дать нам сигнал. Каждый шаг израненными босыми ногами по холодной земле приближал нас к развязке. Трудно представить, с каким вниманием и напряжением следили мы за впереди идущими! Мы видели, как ребята подошли на несколько метров к часовому и остановились. Остановились и мы.　

И вот Ворыхалов машет нам шапкой и исступленно кричит:　

— Свои! Свои!　

Мы долго топтались на месте. Просто не верилось, что вышли наконец к своим. Кое-кто от радости стал обниматься друг с другом. Жизнь шла нам навстречу!　

Красноармейцы некоторое время держали нас под прицелом своего оружия. Таков был воинский устав — доверяй, но проверяй. К счастью, у меня сохранился документ, выданный нашим командованием. После его предъявления и щепетильного опроса нас подпустили к землянкам, где располагался небольшой гарнизон советских бойцов. Оказалось, что наш отряд вышел к сожженной деревне Харайлово, где разместился отряд передового охранения.　

Наш необычный вид привлек внимание всего гарнизона. Даже видавшие виды фронтовики качали головами:　

— Ого, хлопцы, видно, крепко досталось вам. Узнали, почем фунт лиха…　

Выяснилось, что от харайловского гарнизона до передовых позиций наших войск около семи километров непроезжей дороги. О всяком транспорте здесь давно забыли. До передовой можно было добраться лишь пешком, и то не без риска. Места болотистые, топкие, да к тому же простреливались противником.　

Когда мы заговорили о еде и ночлеге, начальник гарнизона старший лейтенант, как бы извиняясь, объяснил нам, что в Харайлово четвертый день не доставляли продукты и что его бойцы подтянули поясные ремни на последнюю дырку. Он приказал старшине выделить нам из НЗ по полному сухарю на человека, а ночевать, как мы ни упрашивали, не разрешил. Посоветовал идти на передовые позиции.　

— Сами понимаете, товарищи, — сказал начальник гарнизона, — не можем мы оставить вас у себя. Там безопаснее, да и помощь окажут.　

Делать нечего, двинулись дальше. Было уже темно, когда фронтовики проводили нас за пределы гарнизона.　

— Будьте осторожнее. Немецкие разведчики здесь крепко пошаливают, — предупредили они.　

Но нам, пожалуй, сам черт был уже не страшен. Пробираясь босыми, израненными ногами по дремучему болотистому лесу, мы поверили, в каком положении находится харайловский гарнизон. Ох как трудна была для нас эта дорожка! Мы шли по снежному месиву почти всю ночь, и, если бы не сознание того, что это завершающий этап, едва ли у нас хватило сил для этого перехода. Некоторых приходилось вести под руки, а кое-кого несли на плечах.　

После долгого пути мы наконец услышали окрик часового. Пока проверяли да выясняли, кто такие и откуда, прошел добрый час. Отряд впустили за линию обороны. Командование воинской части распорядилось предоставить нам единственное и самое хорошее деревянное помещение фронтовой полосы — баню. Ее вечером топили, и мы очутились в тепле. Спали без просыпу часов двадцать, а когда нас разбудили, никто не мог подняться на ноги — опухли.　

Бойцы помогли нам выйти на улицу. Там стояла походная кухня. Вкусный запах съестного действовал одурманивающе. К общему разочарованию, повар налил нам всего лишь по неполной миске супа.　

— Сейчас много нельзя, — сказал он. — Врач запретил.　

Где-то в землянке заиграла гармошка. Глаза людей засветились радостью. К нам возвращалась жизнь.　

Мы узнали, что находимся на месте бывшей деревни Замошье, где весной сорок второго года мы встретились с соединением Бондарева. Прежние знакомые места трудно было узнать. Кругом все было сожжено и перекопано снарядами и минами.　

На другой день после нашего прихода в Замошье мы получили скорбную весть о гибели бойцов харайловского гарнизона. Рассказывали, что гитлеровцы, совершившие налет на боевое охранение в Харайлове, были наряжены в партизанскую одежду. Они под видом партизан подошли на рассвете к землянкам и напали на горстку наших бойцов. Только после этого нам стало понятно, почему там в лесу лежали обнаженные трупы партизан. Враги специально готовились к этой операции.　

12 мая отряд «Земляки» прибыл в Торопец. В партизанском штабе уже не числили нас в живых. Вышедшие ранее из окружения товарищи доложили о нашей гибели, и, когда мы появились на пороге штаба, все были радостно удивлены.　

В Торопце мы с волнением повстречались со своими друзьями, отбившимися от отряда, — Павлом Поповцевым, Василием Беценко, Николаем Орловым и другими ребятами. Испытав не меньше нашего, они прибыли в Торопец всего двумя днями раньше.　

Потом выяснилось, что комбригу Бабакову с большой группой партизан удалось вырваться из вражеского кольца. Комбриг Максименко и его начальник штаба Исмаил Алиев геройски погибли в окружении, комбриг Карликов, будучи раненным, сумел выпутаться с отрядом из вражеских сетей. Но много наших людей погибло. Часть раненых и больных партизан попала в плен. После зверских пыток все они были расстреляны.

В Кремле, у Михаила Ивановича Калинина

Многие бойцы нашего отряда, в том числе и я, после окружения чувствовали себя неважно. Болели. Командование распорядилось предоставить нам отпуск с выездом в Кувшиново. Казалось бы, радоваться нам, и только. Но было не до веселья. Мы ехали в товарном вагоне воинского поезда хмурые, молчаливые и раздраженные. Из головы не выходили страшные дни окружения. Перед нами неотступно вставали живые лица Дмитрия Веренича, Николая Горячева, Федора Яковлева и других погибших товарищей.　

Со станции Соблаго мы добирались до Кувшинова на тендере паровоза. Машинист взял нас с условием, что мы на полустанке поможем набросать в тендер дров. Мы согласились.　

В Кувшиново прибыли под вечер. Я не торопясь направился по булыжной мостовой к родительскому дому. Навстречу понурив голову шла женщина. Когда всмотрелся, узнал свою мать. Она медленно шла и не замечала меня.　

— Мама! — окликнул я.　

Мать остановилась и от удивления всплеснула руками.　

— Боже мой! Витя! Живой!　

Мы крепко обнялись. Мать от радости плакала. Оказывается, ее уже кое-кто известил о нашей гибели.　

В один из дней, когда мы находились на отдыхе, из областного центра сообщили, что меня вызывают в Москву, в Центральный штаб партизанского движении, на совещание. Я сразу даже растерялся. Во-первых, чувствовал себя неважно, во-вторых, не во что было нарядиться, а в-третьих, я никогда не видел Москвы.　

В Калинине вместе с начальником управления госбезопасности Д. С. Токаревым мы побывали на беседе у первого секретаря обкома партии И. П. Бойцова, а затем мне выдали командировочное удостоверение и объявили, что в Москве вручат награду.　

И вот — Москва! В Центральном штабе партизанского движения собралось много людей. На совещание прибыли командиры партизанских отрядов, бригад и соединений из Белоруссии, Украины, Прибалтики, Крыма, Молдавии и других мест.　

Совещание открыл ответственный работник Центрального Комитета партии. Перед собравшимися выступили К. Е. Ворошилов, П. К. Пономаренко и ряд других руководителей партизанского движения. Они рассказали о сложившейся на советско-германском фронте обстановке, дали рекомендации на усиление борьбы с оккупантами на местах и указания о необходимости нанесения ударов по важным коммуникациям противника.　

После совещания мне и некоторым другим товарищам сказали, чтобы на следующий день в десять часов утра мы прибыли в Кремль за получением правительственных наград.　

Утром я проснулся рано. От волнения не спалось. Москву-то увидел впервые, а здесь вдруг в Кремль. Помню, за нами пришли легковые машины, но мы решили выйти пораньше пешком. Хотелось получше осмотреть столицу. Никогда не забудется этот майский день сорок третьего года. Весеннее солнце, голубое небо. На широких улицах десятки автобусов, грузовых и легковых автомашин. Звенят трамваи. В скверах — веселые голоса играющих детишек. Фашисты болтали, что Москва в руинах. Здесь же — никаких следов войны, только на улицах много военных. Невольно вспомнилась песня, которую так часто напевал наш отрядный орленок Коля Горячев:　

Да, не пришлось Николаю повидать Москву, не увидел он и той прекрасной жизни, о которой так мечтал. Значительно позже, после войны, находясь на работе в Афганистане, я с большой радостью узнал о присвоении Николаю Горячеву высокого звания Героя Советского Союза. Родина достойно оценила подвиг юного разведчика.　

Вот и Кремль! 　

Получив пропуск в комендатуре Кремля, я прошел меж часовых в ворота Спасской башни. Эту башню с курантами и Мавзолей Владимира Ильича видел раньше только на картинках.　

В помещении, куда я вошел, собралось более двадцати человек. Там были люди в гражданской одежде вроде меня и военные, в основном генералы. 　

В назначенное время нас пригласили в просторный, освещенный люминесцентными лампами зал. Работник Президиума Верховного Совета СССР сообщил нам, что награды будет вручать М. И. Калинин. Нас также попросили, чтобы мы не очень крепко жали руку Михаилу Ивановичу.　

Спустя несколько минут в зал вошел сам Калинин. Мы стоя приветствовали его, а он, прищурив глаза, отвечал нам доброй улыбкой.　

Первыми получали награды воины Советской Армии. Затем после небольшой паузы секретарь президиума Верховного Совета А. Ф. Горкин объявил:　

— Товарищи! Сейчас ордена и медали будут вручены народным мстителям, нашим партизанам.　

В зале зааплодировали. Назвали мою фамилию. Робея, я пошел к столу.　

Михаил Иванович пошутил:　

— Смелее, смелее, не трусь…　

Он протянул мне красную коробочку, сверху которой лежал орден Красного Знамени, пожал руку и по-отечески похлопал по плечу.　

После вручения наград нас пригласили сфотографироваться на память. Обратив внимание на мою молодость (мне тогда было девятнадцать лет), Калинин, улыбаясь, спросил:　

— Ты откуда же будешь, партизанчик?　

Узнав, что я из Калининской области, Михаил Иванович обрадованно заговорил:　

— Земляк, значит! А ну, рассказывай, давно ли из вражеского тыла? В каких районах действует отряд? Как настроены там советские люди? Как ведут себя оккупанты?…　

Я едва успевал отвечать на его вопросы. Фотокорреспонденты забеспокоились. Им хотелось сделать общий снимок.　

— Михаил Иванович, одну минуточку! — просили они.　

Но Калинин так увлекся разговором, что не сразу выполнил их просьбу.　

Время приема истекало. Михаил Иванович, придерживая меня за рукав, сказал на прощание:　

— Передай, дружок, привет землякам. Скажи, пусть бьют врагов без пощады. Победа не за горами.　

Наказ Михаила Ивановича я исполнил. Вскоре нас вновь послали в тыл противника, и мне довелось рассказывать партизанам разных отрядов и населению деревень о встрече в Кремле. Люди внимательно слушали рассказ, всем любопытно было узнать из первых уст подробности о Москве и тем более о встрече с М. И. Калининым.