А что кошки-то?

А ничего — кошки. Кошки как кошки. Дело житейское.

Я из этого проблемы не делаю.

Мурку давно знаю, вместе росли. Своя в доску, но с заморочками, конечно. Вообще-то, все мы с заморочками. Даже — Он, не говоря уж…

Она же маленькая, Мурка. Нежная. Стоит взглянуть — я щенком больше был, чем она сейчас… тяжелее, живого тела больше, а она что ж? — воздух один, тоненькие косточки, пух. Ее лизнешь — пух прижмется к тельцу, сразу видно, какая крохотная. В чем душа держится… зато умеет с людьми, надо отдать ей должное.

Я так не умею. Он на работе пашет целый день, придет никакой — подойдешь посочувствовать, толкнешь плечом, морду на колено положишь. Ничего, мол, мужик, все путём. Прорвемся. Может, во двор на часик, а? Воздухом подышишь, пока я там того-этого…

Иногда и выйдет. А иногда Он гаркнет: «Пошел прочь! Место!» — ну, пойдешь. Все понятно, устал. Я не в претензии.

Мурка — она не так. Она урчит. Легонькая такая, как перышко. На колени к Нему запрыгнет — Он и не заметит. Мурлычет, бодается — Он ее гладить начнет, машинально, за ушком чесать. Она же мягкая такая, теплая — приятно. Тоже понимаю. Сгонит только, когда она уже все ноги оттопчет. «Ух, — скажет, — хитрюга! Подлиза… кушать хочешь, небось?» Поесть ей положит, потом и мне. Хорошее дело.

Мурка — баба добрая. Нервная — известно, аристократка, породистая — но добрая. Бывает, конечно, психанет на пустом месте, в нос уколет — но тоже понятно: боится. Понимает, что тельце ее мне — на один клык. Если пойдет всерьез — она, положим, глаз мне может выколоть, но я её убью. Легко. Прижать челюстями — и нет её. Это не может хоть иногда на нервы не действовать. Нет, она знает — я не буду, но маленькая… понимает.

И пользы от нее мало. Психологическая разгрузка, разве что. Это она может, кто спорит — приятно слушать, как урчит, тепленькая, тельце вибрирует от мурлыканья, рожица такая умильная… Но мышей не ловит — нет мышей, и были бы — не ловила бы. Она — по птичкам, а птичек нельзя трогать вообще-то. И опасно: сорвется с подоконника — поминай, как звали. Прыгает, конечно, здорово — куда нашему брату! — но смотреть все равно боязно. Потому Он форточку закрывает, когда уходит, а Мурка через стекло наблюдает за этими попрыгушками с крылышками — аж подбородок от азарта трясется. Она маленькая, но птички и вовсе крохотные — ей иногда тоже полезно осознать факт существования жертвы под её размерчик.

Смотрит на птичку и думает: я, мол, легко убью. И съем. И отпускает нервы-то — хотя вывалился ей этот комок перьев. Её кормят паштетиком, нежненьким. Иногда еще она любит кусочек помидора — или даже сырой картошки тоненький ломтик выпросит, когда Он картошку чистит — гурманствует. Так что птичка — чистая психотерапия, ничего больше. Как бумажный шарик на ниточке — спорт с элементами релакса.

Я так люблю попрыгать через оградку на газоне — туда-сюда. Или на детскую горку забраться — если площадка вечером пустая — поглядеть сверху. Я сверху люблю смотреть не меньше, чем она; тоже выглядываю из окна, или, если на балконе сидим — я снизу смотрю через решетку, она — сверху. Мир-то велик, не одна наша бетонная клетушка — это тоже полезно помнить.

Мне в этом смысле проще. Моя территория — весь микрорайон; я везде отмечен — и каждый день возобновляю, так что все окрестные мужики в курсе. А Мурка из квартиры не выходит — у нее одна радость поглядеть в окно. Обычная вещь. Дорогая штучка, да и не в деньгах дело. Красотка. Даже мне понятно.

Иногда строит из себя охрану. От меня нахваталась. К двери подходит, рычит… ну, гудит этак, тихонько. Пушит воротник, усы нацеливает. Дурочка.

Знаю я. Я всегда в курсе, что там, на лестнице. Соседка справа выходила, стерва, своей дверью врезала по нашей — гавкнул, чтоб знала. Не фиг. И оскалюсь, когда встретим. Противная тетка, всегда-то от нее разит раздражением плюс страхом, значит, стоит оскалиться. А сейчас сосед слева там на проходе сидит на корточках, курит. Жена его на лестницу выгоняет, чтоб дома не вонял своим дымом — вот он и сидит, как всякий, кого шуганули. Не из доминантов: меня боится, жену боится, Его побаивается… Повоняет — и уйдет. Забава для Мурки — чтоб ей поизображать сторожевую.

Принципов у нее, конечно, никаких. Для неё «нельзя» не бывает. Она на стол запрыгивает, если Его нет поблизости — ха, ну да, запрыгивает. Может и колбасу стырить, может. Безбашенная баба. Разве ей съесть столько маленьким ротиком-то? Так, пообкусывает и мне отдаст. Я доем, чтобы её не подставлять. Меня, положим, щёлкнут по носу, будут выговаривать, будто это я эту колбасу… а ведь пора бы Ему и знать — никогда я со стола не возьму. Просто — не хочу, чтобы Он с Муркой цапался лишний раз.

Она же нервная. Аристократка. Обижается. Он её — тапком, а она потом в этот тапок нагадит. Знает, что отшлепают, а всё равно… Гордость, видите ли, гонор. Не удержаться — надо отомстить. Несломленный дух продемонстрировать. Он её из постели прогонит — а она ко мне на подстилку спать придет. Да и пусть, жалко что ли? Я, опять же, всё понимаю. Ей надо кому-то высказаться — почему не мне?

Я ей тоже свой.

Когда ей любви надо — она мне всё от и до расскажет. Про всех своих хахалей из важных особ: что рыжий — мямля, а серый — хамло, а от цвета шиншилла она ни в жисть никаких детей — ему и лапой-то по морде от такой крали за радость… А котят потом будет прятать, нос колет, кроет, как последнего — но всё от того же. Боится за детей.

Дети у неё — как одуванчики. Один пар.

А у меня детей нет. У меня только и любви, что Он да Мурка — а я что, мне хватает…

Человек — это понятно, без человека нельзя. А к Мурке я уже привык, сроднился, можно сказать. Ну да, кошка — и что теперь?

Не так уж много на свете своих, я вам скажу.