А почему бы и нет

Глава 1 Самые, самые мои детские годы. Трудности и преодоления

Я не раз спрашивал свою любимую, покойную маму:

— Это правда, что, когда я появился на свет, то через минуту я открыл один глаз и, как бы прищуривая другой, начал осматривать окружающую обстановку?

Мама сама однажды сообщила мне такую новость. Она говорила это в контексте какого-то разговора, то ли в шутку, то ли с целью приукрасить значение моего появления для нашей последующей жизни. Не знаю, но теперь уже спросить не у кого.

— Ну, может быть, и не через минуту, а через десять, или через день, не помню я точно этого, — уже более ответственно она отвечала, когда я позже во второй или в пятый раз задавал ей каверзный вопрос.

А мне очень хотелось узнать подробности о моём «любопытстве» в первые минуты своего земного пребывания. Отец тоже не вносил ясности в интересующую меня ситуацию и только загадочно улыбался, приговаривая при этом:

— Да, да! По-моему, ты уже народился с открытыми глазами. Ну, и потом тоже, они у тебя не закрывались никогда. Всё высматривали что-то, выпытывали, запоминали. Да и поступки твои, поэтому были загадочными и необъяснимыми, а приносили они нам немало хлопот.

В общем, как бы то ни было, толком я так ничего и не узнал о начале своего жизненного пути. Но где-то там, в «закромах» моего серого вещества зародилось и сохранилось убеждение в том, что жизнь — это интересная штука, и надо идти по ней с открытыми глазами. Или, хотя бы, с одним из них.

Были предвоенные годы. Я ещё ничего не понимал, но лёжа в своей «зыбке» — так называлась подвешенная к потолку, качающаяся деревянная коробка-кроватка — я видел молодую, красивую маму. Она была очень добрая, ласковая, счастливая.

Но временами, своими, широко раскрытыми, глазами я замечал на её счастливом лице непонятную мне озабоченность и тревогу. Я начинал плакать, высвобождать свои ручки из аккуратно скрученного одеяльца. Однажды, помню, мама наклонилась ко мне, и крупная слеза упала мне на щёчку. Резко дёрнув рукой, я освободился от плена и ладошкой вытер эту слезу. Как большинство детей, я тоже любил всё пробовать на вкус. Мамина слеза оказалась горько-солёной и в чём-то очень значащей. Я всю жизнь потом помнил этот вкус и всегда, в предчувствиях каких-то неприятностей, он ощущался у меня на языке. Много-много лет я не мог объяснить связь своих жизненных неудач или их ожидания с горько-солёным вкусом, и только потом, имея за плечами ворох прожитых лет, я понял источник таких ощущений.

Наверно мне тогда ещё не было года, но необычайность маминой слезы заставила меня подняться, сесть внутри качнувшейся зыбки и дотянуться ручкой до мокрой полоски на щеке.

— Мама, не плачь, — прошепелявил я эти три слова, или что-то похожее на них.

Молчаливое удивление на несколько минут застыло на родном мамином лице.

— Не плачь, — повторял я, как мне казалось, самые важные и нужные в то время слова.

Наконец мама ожила, улыбнулась и вытащила меня из тёплого лежбища. Она прижала к себе и начала целовать моё лицо. Я всё помню, и это, кажется, был первый эпизод моей жизни, который сохранился в памяти до самых последних лет.

У родителей был ещё сын Слава, на целых три года старше. Да и до него были ещё дети — два сыночка и дочка. Они в голодные годы тридцатых годов умерли от болезней и голода. Естественно, что их я не могу помнить, а говорю об этом только потому, чтобы представить маму уже опытной, видавшей виды женщиной.

— Не плачу я, родненький. Это слеза счастья упала на твою щёчку. Отец, иди сюда, послушай, как говорит твой сыночек, — обратилась мама к моему отцу.

Не знаю, с этого момента, или до него, мои любящие родители называли друг друга не по имени, а просто «отец» и «мать». Наверно, им это нравилось и казалось, так лучше всего проявлялась их взаимная любовь. Ну, что ж, пусть будет так, ведь главное не в словах, а в чувствах, которые они отображают.

А я не выдал более ни одного слова, когда мои родители восхищались и просили меня произнести ещё что-нибудь.

Только вот память такая странная штука, что важные, этапные события через некоторое время стираются, тускнеют, а совершенно незначительный эпизод в моей жизни остался в ней навсегда и, как я теперь понимаю, на уровне подсознания формировал мой характер, поступки и действия.

Сейчас, вспоминая и описывая эпизод моего первого «разговора» с мамой, я пытаюсь осмыслить и пояснить тот печальный или тревожный образ родного лица. Все мои последующие годы жизни, личный опыт, общения, и другая обширная информация позволяют теперь предположить, что в предвоенный год среди народа уже чувствовалось приближение большой беды. Разговоры об этом не велись, но каждый человек по-своему ощущал витающую в воздухе тревогу. Думаю, такой момент я и уловил на лице своей матери и впервые почувствовал, что слёзы даже родной матери имеют горьковато-солёный вкус.

После этого запомнившегося мне эпизода не случалось в моей жизни ярких событий. Знаю только, что я чувствовал любовь своих родителей и совершенно необъяснимую тягу к старшему брату Славику.

Приближалось лето сорок первого года. Я, помню, беспричинно стал плакать, не имея на то никаких оснований. Не могу объяснить такое тогдашнее поведение, но сейчас чётко понимаю, что был полностью здоров, а слёзы и капризы появлялись без видимых на то оснований. Я уже крепко стоял на своих ногах, и настойчиво, но безуспешно пытался догнать или убежать от Славика. Лето было тёплое, и зелёная травка во дворе придавала детям ощущение всеобщего удовольствия и счастья. Мама позволяла нам с лихвой получать это счастье, хотя сама не принимала в этом участия и всё чаще и чаще оставалась в доме.

Она была беременна и, видимо, чувствовала себя не совсем комфортно. Я не понимал тогда её состояния, но, всё равно, мы с братом чего-то от неё требовали и получали необходимую ласку и заботу.

Грянул июнь сорок первого, который в корне изменил всю нашу жизнь и детство сделал суровым, пасмурным, голодным и безрадостным.

Папа работал на ткацкой фабрике и, не имея специального образования, сумел приобрести профессию красильщика и завоевать авторитет хорошего мастера своего дела. Он в первый же день войны был призван в армию и вместе с другими людьми мужского пола был направлен на фронт. Отдельными штрихами всплывают у меня в памяти события тех дней. Слёзы, душераздирающий плач женщин, крики детей и бесшабашные, под гармошку, песни подростков. Всё это создавало в моей детской головке полный хаос и неразбериху.

Больше всего, действовали на моё сознание и поведение беззвучный плач и крупные слёзы на щеках мамы. Она, провожая отца, придерживала руками округлившийся живот, что-то шептала ему, сделав полностью мокрым его лицо. Слов родителей мы со Славиком не слышали, но понимали, что в эти минуты рушится наш привычный, счастливый мир. А тревога и печаль взрослых прочно входили в наши детские головки.

Несколько дней после отъезда отца в доме стояла гнетущая тишина, и любые неуклюжие детские попытки, хоть что-то, вернуть из прошлого в сегодняшний день заканчивались неудачей и ещё, более убийственной, печалью на родном лице.

Мама несколько дней ходила работать на фабрику, откуда почти всё мужское сообщество ушло на фронт. Но фабрика должна была работать и выпускать качественное сукно, так необходимое теперь для пошива шинелей, портянок, одеял. Работа была тяжёлая, изнурительная, и организм мамы не выдерживал двенадцатичасового издевательства над собой. Однажды, к концу рабочей смены, ей стало плохо, и она упала возле ткацкого станка. Руководство фабрики разрешило ей больше не выходить на работу и оформить декретный отпуск. Теперь мама была всё время с нами дома. Мы с братом, особенно я — мне исполнилось два годика — были довольны такой переменой в нашей жизни. Но были в этом и отрицательные моменты. Дело в том, что на фабрике, работающим по двенадцать-четырнадцать часов труженикам, давали на обед нечто съедобное. Я помню сейчас это «нечто», потому, что мама съедала половину, или даже меньше, такого обеда, а остальное приносила нам — голодным малышам. Это была какая-то перетёртая, полужидкая субстанция, название которой я и теперь я не могу подобрать. Тем не менее, мы с братом всегда набрасывались на недоеденную мамой порцию и с превеликим удовольствием её поглощали.

А теперь, когда мама перестала ходить на работу, исчезла и эта наша радость. Весной сорок второго года у нас появился братик. Мы, или я буду говорить о себе, не совсем понимали, откуда и зачем появился этот кричащий комочек. Но он занимал почти всё свободное мамино время, а мы со Славиком потеряли часть её любви и внимания. Сначала нам было обидно от такой потери, но потом, со временем, видя, как мама хлопочет вокруг появившегося у нас человечка, наша с братом обида и недовольство стали исчезать. Мы чаще стали подходить, смотреть на его любопытное личико и качать, перешедшую к нему по наследству, зыбку.

Трудно сказать, что испытывала тогда мама от появления нового члена семьи: любовь, радость, а может быть, разочарование от неудачного времени для вхождения в этот мир. Малыш был слабеньким, плаксивым и, возможно, чем-то больным. Мама не могла полноценно накормить его, так как и сама всегда была полуголодной, а поэтому малыш — назвали его Шуриком — часто плакал и медленно набирал вес.

Мне, в два с половиной года, трудно было понять, почему этот человечек постоянно кричит. Но память моя, обострённая трудностью существования, до сих пор хранит моменты, как жарким, летним днём мы со Славиком гладили его оголившиеся ножки и ручки. Они были тёплые, мягкие и очень тонкие. А у мамы в такие моменты, глядя на нас, глаза почему-то становились влажными и грустными.

Летом мама опять пошла на фабрику, и мы со Славиком остались одни на хозяйстве. Она оставляла нам еду для братика и давала подробную инструкцию, как и когда его надо кормить. Мы и сами должны были чем-то питаться, поэтому дополнительно к крохам, которые оставляла мама для нас, мы использовали дары лета. Щавель, «конёвки» — конский щавель, грибы — луговки и что-то ещё в сыром виде. Всё это прямо с корня шло в наши животы. Мы набивали их так, что чувство голода исчезало, зато появлялось постоянное ощущение боли в животе. Мне долго потом казалось, что бурчание и непрерывная боль — это непременное состояние человеческого организма, без которого никто не обходится.

Когда мы со старшим братом и такими же друзьями — одногодками выходили в поле или на луг за добычей, за младшим братиком присматривала наша двоюродная сестра Нюра, которая была старше Славика лет на пять и жила по соседству с нами.

Мама уходила часов в шесть утра и приходила только вечером — уставшая, молчаливая, но также любящая и ласковая. Она тут же делила пополам принесённое для нас со Славиком хлёбово, и мы с удовольствием, после дневной зелёной диеты, вмиг поглощали его. А вот с Шуриком у неё возни было гораздо больше. Молока, как я теперь понимаю, у неё не было, или почти не было, и она умудрялась что-то для него сделать. Но это «что-то», видимо, ему не очень нравилось, и он выплёвывал его, сопровождая это действо очередным повышением громкости плача. Мама уговаривала его, снова давала ему отведать приготовленную еду, но успехов не всегда добивалась.

Сейчас я вспоминаю эти процедуры, удивляюсь и восхищаюсь терпением матери, её изобретательностью. Она, уставшая до изнеможения на работе, изготавливая тёплые солдатские портянки, которые, может быть, по счастливой случайности, достанутся и её мужу, нашему отцу, умела ещё и нас, троих малышей, приласкать и как-то накормить.

А завтра в пять утра надо вставать, чтобы снова повторить прошедший тяжёлый день.

Оставаясь дома вдвоём, мы — два малолетних «няня», не зная ещё ничего о детском воспитании, пытались разговаривать с Шуриком. А он, пялив на нас свои бессмысленные глазки, наверное, думал: «Оставьте меня в покое». Или ничего не думал, просто смотрел на нас и хотел кушать и пить, пить и кушать. Мы давали ему бутылочку с какой-то жижей, которую он не полюбил с «самого глубокого» детства.

Время шло, наступила осень, и зелёная полевая подкормка исчезла из нашего рациона. Живот стал болеть меньше, зато голодное журчанье, как музыкальное сопровождение, постоянно напоминало нам о том, что жизнь продолжается и надо терпеть и ждать.

Ножки и ручки у нашего Шурика не становились толще, и мы, по крайней мере я, не испытывали по этому поводу беспокойства. Плакать он стал меньше, видимо понимая, что плачем от нас ничего не добьёшься. Это я сейчас, на склоне лет так шучу, а тогда каждый из нас жил той жизнью, которая нам досталась.

Ближе к зиме мама пыталась научить Шурика, если не стоять на ножках, то хотя бы сидеть на диване. Она обкладывала его со всех сторон подушками, надеясь на то, что так окрепнет его спинка и шейка, и он постепенно сам сможет садиться. Но успехов не было. Как сейчас, помню, мы повторяли процедуру укрепления позвоночника обкладыванием подушками, но через некоторое время Шурик умудрялся раздвинуть все ограничения. Он падал на диван боком или носом в подушку. Нам со Славиком стоило большого труда и внимания, чтобы не потерять бдительность, сразу поднять его и не дать задохнуться в подушках.

Когда наш отец был дома, мы жили, как все рабочие семьи — не бедно и не богато. Всё, самое необходимое в доме было — и надеть, и поесть. А теперь, в тот единственный выходной день в воскресенье, когда маме надо было набраться сил и заняться детьми, она что-то собирала в узелок и с другими женщинами шла в ближайшие деревни, чтобы это «что-то» поменять на еду. Она приносила немного муки, какой-то крупы, чаще всего пшена и, если удавалось, кусочек сала. К вечеру она возвращалась усталая, но довольная. Обнимая нас, она всегда в таких случаях говорила:

— Вот теперь мы заживём, отъедимся.

При этих словах у нас почему-то наполнялся рот слюнной, и мы радостно предвкушали будущее «отъедание».

Надо ещё сказать, что жили мы в частном доме, и у нас был огород. Не знаю, когда и как, может быть, с помощью Нюры, мама умудрялась в огороде что-то посадить: немного картошки, свёклы, капусты, тыквы. Одним словом, не богатые, но какие-то продовольственные запасы на предстоящую зиму она делала.

В тёплые летние дни мы со старшим братом, успокоив и накормив Шурика, выходили на улицу поиграть с такими же мальчишками. В этих наших прогулках таилась одна опасность, о которой нас всё время предупреждали взрослые соседи и наша мама. Дело в том, что раз в неделю, а может быть, и чаще, по улицам, заглядывая в каждый дом, ходили группы цыганок. Они были ярко одеты, шумные и непредсказуемые. Подходя к дому, они стучали в окно, приглашая хозяев к разговору. Они предлагали женщинам погадать, за что надеялись получить награду. В домах были, чаще всего, одни старушки, которые, несмотря на бедность, часто соглашались послушать цыганок, узнать от них что-нибудь о своих мужьях, сыновьях. Обычно цыганки говорили женщинам, что их мужики живы, хорошо себя чувствуют и скоро вернутся домой. Женщины хотели это услышать, верили всему и благодарили цыганок, отдавая всё, что можно было оторвать от своего стола: кто-то даст одно-два яичка, у кого ещё осталась корова, тот угощал молоком или творогом. Вот такое взаимовыгодное существование образовалось в те сложные времена.

А нам, малышам, взрослые, в том числе и наша мама, говорили, что цыганки воруют детей и уносят к себе в табор. Что там цыгане делают с детьми, никто не знал, но нам было достаточно и этой информации.

Мы, малышня, только завидев издалека разноцветные, непонятные для нас одеяния, разбегались по домам и прятались там, пока цыганки не пройдут в обратном направлении.

Однажды мы потеряли бдительность, и я, не успев забежать в дом, спрятался в зарослях крапивы, которая выросла возле дома высотой в рост человека. Цыгане были страшнее крапивы, поэтому я, не ощущая боли от ожогов, притаился, дрожа всем телом. Мне хотелось плакать от того, что страшно, больно и обидно — все разбежались, а меня оставили на «съедение» цыганам.

Подойдя к нашему дому, одна из цыганок, которая была постарше, увидела мои голые ноги, торчащие из зарослей крапивы. Она подошла ко мне и таким ласковым, какого я не ожидал услышать от цыганок, голосом сказала:

— Не бойся, сыночек, вылезай оттуда. У тебя ножки и ручки горят красным пламенем.

А я, не доверяя её вкрадчивому голосу, залез ещё дальше в заросли, надеясь, что оттуда меня она не достанет.

«Вот и всё, — думал я — сейчас она вытащит меня и засунет в свою большую сумку, висевшую у неё за плечами».

Что будет со мной дальше, я не пытался угадать. Мне было достаточно представить только первый шаг, который сделает эта страшная цыганка.

Она вынула откуда-то из складок своего обширного платья одно яичко и удивительно соблазнительно пахнувшую лепёшку. Сил моих не было, чтобы отвести глаза от такой приманки.

— Возьми вот, поешь, сыночек, — протянула она мне, видно, только что у кого-то полученную за гадание награду.

Дрожащими руками, ещё не вылезая из крапивы, я попытался взять угощенье, потеряв на время страх от возможности цыганского плена.

Цыганка наклонилась и нежно рукой провела по обожжённым крапивой моим ногам.

Такой второй материнский жест полностью меня обезоружил, и я потихоньку начал выползать из убежища. Странным образом от нежного прикосновения женской цыганской руки мои ноги перестали гореть от ожогов. Я не смотрел ни на свои ноги, ни на цыганку, а видел только протянутые мне «вкусняшки» и, преодолев страх, осторожно взял всё, что было у неё в руке.

— Не бойся меня, дорогой. Мы не едим детей. У меня самой в таборе трое таких малышей, как ты.

Эти слова ещё больше меня обезоружили, и я с жадностью начал есть лепёшку, оставляя яичко на закуску.

Съев половину лепёшки, я, наконец, посмотрел в глаза цыганки, которая стояла рядом и по-матерински глядела на меня. Я увидел в её глазах нежность и слезу, тихо ползущую по щеке.

Положив яичко в карман штанишек, я окончательно вылез из зарослей крапивы и стоял, не понимая, что делать дальше. Знал теперь я только одно: цыганы не страшные, и я больше не буду их бояться.

Погладив меня по головке, цыганка улыбнулась и поспешила догонять своих коллег по «бизнесу».

А я стоял долго, глядя ей вслед и крепко сжимая в кармане ещё не съеденное яйцо.

Событие, только что происшедшее со мной возле крапивных зарослей, не представляет собой какого-то особенного значения и не стоило бы того, чтобы вспоминать о нём, но оно, в каком-то смысле, перевернуло мои детские восприятия жизни и предопределило дальнейшие мои поступки, образ мышления и многое-многое другое.

Я больше не бегал в потайные места, чтобы спрятаться при появлении цыган и, даже наоборот, ждал их и выходил навстречу. Несколько раз я потом ещё встречался с той волшебницей, которая изменила моё поведение и понимание жизни.

Мои друзья-мальчишки и старший брат долго не могли понять меня и удивлялись моей смелости.

Между тем, пришла осень, потом и зима нагрянула. Мы со Славиком по совету мамы долго пытались поддержать Шурика, обкладывая его подушками на диване. Но он не только не становился крепче, но и слабел с каждым днём. Была ли у него какая-то болезнь, или нет, мне это неизвестно. Знаю только, что мама неоднократно приглашала доктора на дом (тогда не было понятия «вызвать» врача или скорую помощь), но он не мог определить причину болезненного состояния малыша и только выписывал какие-то порошки, микстуры. Всё было бесполезно. Шурик не мог самостоятельно сидеть, головка у него плохо держалась. Мама, как белка в колесе, билась, металась между работой на фабрике и домашними проблемами. Зная о состоянии младшего ребёнка, на фабрике ей сначала сократили рабочий день, потом вообще освободили от работы, предоставив отпуск по семейным обстоятельствам.

Была зима, снегу намело по колено, морозы разукрасили волшебными узорами окна в доме.

Может быть, мой старший брат Слава что-нибудь знал, но я ни о чём не догадывался, когда пришли к нам бабушка с дедушкой и тихо с мамой о чём-то переговаривались. Лицо у мамы было красное, опухшее от слёз. Бабушку нашу мы все внуки почему-то называли мамой старой (мамстара). А внуков у бабушки было много — человек двадцать. Да и детей было семеро: двое мальчиков и пять девочек. Старший мальчик — мой дядя Евгений — был танкистом и потом, как выяснилось позже, сгорел живьём в танке. Бабушка, как, и другие матери и жёны, тоже часто пользовалась услугами цыганок, чтобы узнать какие-нибудь сведения о судьбе дяди Жени. От них же она узнала, что он погиб в бою, а смерть была мучительной. Позже было официально подтверждено о жуткой кончине старшего сержанта Расторгуева Евгения Васильевича.

Бабушка была строгой и решительной женщиной. Я её, позже, для себя называл Вассой Железновой. Она в общении с нами — внуками не часто опускалась до сюсюканья. А сегодня нас со Славиком она обнимала, гладила по головкам, чем-то угощала. Потом пришли тётя Мотя и тётя Даша. Нас они тепло укутали и хотели на санках отвезти к бабушке. Но тут пришли двое соседских мужиков — оба были инвалидами — и я увидел, как они взяли с маминой кровати какой-то свёрток и понесли на улицу. Мама громко заплакала, бабушка на неё прикрикнула, и все заспешили на выход. Когда люди вышли, а мы с братом остались в комнате, он мне шепнул:

— Шурик умер, — и больше не проронил ни слова.

Только теперь я понял причину маминых слёз и появления у нас в доме такого количества родственников.

Я понял слова брата о смерти Шурика, но сейчас не помню, были ли у меня тогда какие-то чувства, или нет. Знаю точно, что я не плакал и даже не переживал, видно, ещё не до конца понимая, что такое смерть, и, что Шурика больше не будет с нами никогда.

Мужики положили маленький свёрток на санки и куда-то повезли. Несколько женщин, вслед за ними и за сгорбленной, заплаканной мамой по узкой, протоптанной в глубоком снегу тропинке, молча, пошли. Мы с братом смотрели им вслед и не знали, что делать нам — сидеть одетыми или раздеться и ждать их возвращения. Наконец, раздевшись, Слава подошёл к опустевшей зыбке и, обращаясь ко мне, сказал:

— Нет. Смерть.

— Что нет? — задал я ему глупый вопрос.

— Шурика нет.

Вот только теперь дошёл до моего сознания смысл слова «смерть» и, что мы сейчас навсегда потеряли нашего младшего братика.

Кажется, в эту минуту я второй раз после встречи с цыганкой перешагнул некую грань между детством и взрослой жизнью.

Спустя некоторое время мама с нашими тётками и бабушкой вернулись и все расселись вокруг обеденного стола. Вскоре пришли и двое мужиков, которые увезли завёрнутого белым материалом Шурика.

На столе появились две тарелки с едой и бутылка какой-то жидкости. Один из мужиков, молча, налил в стаканы жидкость из бутылки, и все, опять же без единого слова, подняли эти стаканы. Мужики выпили, крякнули, утёрлись, что-то взяли из тарелки и начали усердно жевать. Женщины поднесли стаканы ко рту, но никто из них не сделал ни глоточка. Выпив ещё по стакану или полстакана жидкости, мужики встали и вышли из комнаты.

— Ну, дочка, крепись — обратилась «мамстара» к нашей матери, — у тебя вон ещё двое. Их надо вырастить. А завтра отправь их ко мне. Пусть поживут у нас с дедом. Да и ты приходи. Чего тебе здесь одной в холодной избе куковать? Места у нас хватит.

Мама ничего не ответила на предложения бабушки, но было видно, что они ей понравились, и мы переедем к ней жить.

В связи с нашим семейным горем, маме на фабрике предоставили один день отпуска, чтобы прийти в себя и оформить кое-какие документы. Тётя Даша пришла за нами, и мы повторили вчерашнюю процедуру одевания, рассчитанную на приличный мороз.

С этого дня мы стали жить у мамы старой, осваивая новые условия и правила жизни. Дедушка, или как мы его звали «тятя», тоже работал на ткацкой фабрике, так что дома мы бывали в основном с бабушкой и двумя тётками — мамиными сёстрами — Дашей и Мотей. Они были близнецами, и исполнилось им по семнадцать лет. На фабрику их почему-то ещё не брали, и занимались они делами по дому. Вечерами они выходили с подругами погулять и частенько пели молодёжные, популярные в то время песни. Мой, ещё не забитый всякой всячиной, мозг запомнил некоторые песни и, как сейчас помню, когда меня укладывали спать, мне почему-то очень хотелось пропеть одну — другую песенку. Всем присутствующим, видимо, нравилось моё исполнение. Они усмехались, дослушивая мои излияния до конца, пока я не сбавлял свою голосистость и окончательно не замолкал, засыпая.

Жилось у бабушки нам со Славиком неплохо, и вскоре я стал забывать о младшем братике, недавно ушедшем в мир иной.

Ткацкая фабрика, где работали почти все местные жители, как и любое производство, таило в себе разные неприятные неожиданности. Однажды наш дедушка, тятя, появился дома не поздно вечером, как обычно, а в середине дня. Дедушка был среднего роста, худенький, с красивой, седой бородой. Его привезли на санях две молодые женщины. Мы, молча, смотрели, на них, ничего не понимая. А женщины положили тятю на кровать и, взяв под руку бабушку, сообщили ей новость:

— Опрокинулась бутыль с кислотой, а дед ваш стоял рядом. Бутыль разбилась и съела ему ногу.

— Как? Что значит, съела? — только и успела спросить бабушка.

— Сами увидите. Доктора пригласите, — не вдаваясь в подробности, ответила одна из женщин. Они, не прощаясь, молча, вышли из комнаты.

Бабушка подошла к тяте, откинула покрывало, и мы увидели лоскуты штанины и, кем-то наложенные окровавленные тампоны, прилипшие к обожжённой от паха до колена ноге. Дедушка застонал, а тётя Даша взяла нас со Славиком за руки и отвела в другую комнату.

Так в очередной раз за короткое время, жизнь преподнесла нам негативный урок, закаляя нашу детскую психику.

Мама приносила с работы несколько кусочков хлеба, которые давали ей для поддержания сил и здоровья семьи. Хлеб был выпечен из ржаной и овсяной муки и на треть состоял из длинных, острых овсяных колючек, которые, как я позже узнал, имеют название «ость». Эти колючки давали хлебу дополнительный вес и объём, но были совершенно непригодны для еды.

Однако я с удовольствием потреблял положенный мне по возрасту кусочек такого хлеба, долго пережёвывал его, как бы подсознательно понимая, что еды у меня очень много и удовольствия тоже будет достаточно. Но это удовольствие частично уменьшалось оттого, что острые овсяные колючки вонзались в горло, больно его царапая. С трудом же, проглотив кусочек, мы обрекали себя на предстоящее мучительное и долгое сидение на туалетном горшке. Но это нас не останавливало, и мы с братом всегда с нетерпением ждали прихода мамы с работы.

Хочется ещё отметить, что мучительное наслаждение овсяным хлебом иногда, но очень редко, прерывалось появлением пеклеванного хлеба. Мама его приносила и долго раздумывала над тем, как же его поделить между всеми. Это был желтоватый, мягкий, как вата, вкусный до умопомрачения хлебушек. Кусочек, который доставался мне, наверное, весом грамм пятьдесят, я ел целый день. Откусывая по крошке, я старался долго держать его во рту. Но он, почему-то не подчинялся мне и быстро таял, оставляя приятное послевкусие. Вот с таким мучительным наслаждением и предательски исчезающим жёлтым кусочком я проводил долгие зимние будни.

Мы со Славиком росли, познавая суровый мир и, всё-таки умудряясь наслаждаться мелкими детскими радостями.

Я стал забывать папин образ, и все военные события проходили, не оставляя в моей памяти важных, значительных моментов.

В один прекрасный день вернулся с фронта муж тёти Насти, старшей сестры моей мамы. Он потерял пальцы на правой руке и был комиссован по причине непригодности. Первые дни после его возвращения у них в семье было много радости. Тётя Настя где-то находила самогонку и каждый день, на радостях, приносила её вернувшемуся мужу. Она была довольна тем, что вот муж, хоть и без пальцев, но живой, вернулся домой, и теперь им легче будет прокормить двоих детей.

Но время шло, а муж не хотел заканчивать праздник возвращения и требовал всё больше и больше веселящего напитка, пока тётя Настя не сказала ему:

— Хватит, дорогой муженёк. Пора браться за работу.

Она думала, что её слова будут правильно восприняты, но реакция оказалась совершенно противоположной. Оставшаяся невредимой левая рука была настолько «работоспособной», что без труда справлялась с сопротивлением тёти Насти. Бывший солдат так успешно использовал нерастраченную на фронте злость, что его жена после этого несколько дней лежала, не имея сил подняться. Такие воспитательные процедуры повторялись довольно часто, и мы, родственники, почти не видели тётю Настю без синяков и кровоподтёков, а её мужа в, более или менее, приличном состоянии. Даже после того, как у них один за другим родились ещё двое сыновей, моих двоюродных братьев, покалеченный на войне отец не смог найти себя в мирной жизни.

Глава 2 Неординарные поступки

Война продолжалась, забирая сотни тысяч воинов и мирных жителей. Мы, малышня, постепенно начинали понимать трагедию современной жизни, хотя и не были непосредственными участниками или свидетелями ужасающих событий.

Слава пошёл в первый класс. Мама, как могла, одела его и снабдила самодельной сумкой для учебников и тетрадей. Но ни того, ни другого, в полном смысле этих слов, у него не было. Учебники были довоенные в количестве одного для нескольких учеников, а вместо тетрадей использовали любые материалы, пригодные для письма. Как счастливое исключение, откуда-то появились тетради в косую линейку для первого класса. Они мне так понравились, что я часами сидел возле Славика, глядя на то, как он старательно выписывал буквы в этой тетради. Я очень хотел заняться таким же увлекательным делом, но… не было у меня тетрадки. Я брал исписанные братом листочки и карандашом вычерчивал косые линии, как бы, создавая тетрадь для первого класса.

После уроков по письму Слава начинал учить арифметику. Вот тут уж я совсем терял голову. Всё, что делал брат, я повторял за ним и получал от этого неописуемое удовольствие. Цифры и счёт я освоил очень быстро, арифметические действия по программе первого класса для меня не представляли трудностей. Выходя на улицу, я везде — на дороге, на стенах и заборах — записывал какие-нибудь примеры и тут же решал их. Взрослые люди, которые видели в то время меня — четырёхлетнего пацана, решающего «сложные» задачки, — собирались в кружок, наблюдали за решением, восхищались мной. А я гордился этим и всё больше и дальше продвигался в деле освоения уличной арифметики.

Слава никогда не отказывал мне в помощи и в освоении новых знаний. Можно сказать, что я вместе с ним учился и закончил первый класс.

Но не только математика была предметом моих интересов. Все сказки и детские книги, которые по счастливой случайности попадались мне в руки, я читал и перечитывал неограниченное число раз.

Не знаю, откуда появилась во мне любознательность к неизвестному. Я тогда не задумывался над этим. А вот намного позже я не раз вспоминал слова мамы о том, что сразу после рождения я открыл один глаз и с интересом рассматривал всё, что меня окружало. Я, конечно, не воспринимал это всерьёз, но интерес ко всему новому был во мне с тех пор, сколько я себя помню.

Закончилась война. Выжившие в ней мужчины возвращались к своим семьям: кто-то на одной ноге, а кто-то целый и только в шрамах. Но всё же они были дома, и здесь их с радостью принимали такими, какими они стали. Большинство же женщин с повзрослевшими детьми стояли поодаль и с болью наблюдали за немногочисленными процедурами долгих поцелуев. Слёзы радости встречающих женщин отзывались слезами горести и зависти у тех, кому некого было встречать, к кому не приехал и не приедет муж, сын, брат.

Я видел все эти церемонии и не понимал тогда, зачем, почему всё так происходит, кому это нужно, кто виноват в том, что у одних детей снова есть папа, а другие никогда не произнесут такого слова.

Не помню, какие чувства и мысли были у меня по поводу возвращения нашего отца, но отчётливо до сих пор вижу посветлевшее в последние дни лицо мамы. Она нам ничего не говорила, ждала, но не знала, приедет отец или нет, и, если приедет, то когда это будет. Но надежда у неё была, и она изнутри освещала её лицо.

Было лето, и мама, в каком-то неизвестном мне красивом платье, то выбегала на улицу, то снова возвращаясь в дом, крутилась перед зеркалом и нежно гладила по головкам, потом, поцеловав нас со Славиком, снова выбегала на улицу. У неё было ощущение, что вот сегодня или завтра приедет наш папа, и, главное, не пропустить бы этот момент, быть начеку.

А я, вспоминаю, был в каком-то «разбрызганном» состоянии: вроде бы чего-то ждал и в то же время не представлял себе, кто такой папа, как он выглядит и как он появится возле дома: пешком, на машине или как-то по-другому? Будет ли он один или с каким-нибудь другим солдатом?

И вот тот памятный момент: подъехал грузовик, остановился чуть поодаль от нашего дома. Мама смотрела в окно и не знала, что делать — идти встречать мужа или ждать подтверждения, что приехал именно он. Мы со Славой тоже прильнули к оконным стёклам и ждали, ждали, ждали. Несколько минут никто не выходил, из кабины тоже никто не выпрыгивал.

Наконец показалась одна военная фуражка, потом другая, и через борт лихо спрыгнули двое молодцов. Мама вскрикнула и выскочила на улицу. Слава — за ней, а я впал в ступор. Как стоял, прижавшись лбом к стеклу, так и продолжал я наблюдать за происходящими событиями. Пошатываясь, лёгким шагом от машины отделился один солдат и направился навстречу маме. Я видел только долгие объятия, никаких слов мне слышно не было. Освободившись от маминых рук, папа шагнул к Славику и, погладив по голове, как будто только вчера с ним расстался, прижал к себе его тельце. Я, как заколдованный, всё ещё не мог оторваться от оконного стекла. Папа стал оглядываться по сторонам, что-то спросил у мамы. Она ему ответила, и Славик мигом побежал в дом. Он силой вытащил меня на улицу, что-то приговаривая, а я упирался, как баран, которого ведут на бойню. До сих пор я не могу пояснить своего поведения. Испугался я или застеснялся, но вёл себя препротивно. Папа взял меня под мышки и легко вскинул над головой. После двух трёхкратного повторения таких манипуляций он поставил меня на землю и крепко прижался своей небритой щетиной к моему растерянному лицу.

— Ну что, сынок, — обратился он ко мне, — ты не рад нашей встрече? Я, молча, уткнулся лицом в его гимнастёрку, не зная, как вести себя с неизвестным мне родным отцом.

Приехавший вместе с папой солдат, стоявший до сих пор в сторонке, подошёл к нему и, хлопнув по плечу, сказал:

— Я рад за тебя, старший сержант. Всё у тебя нормально. А я поеду дальше, к своему дому. — Они обнялись. Солдат, как я потом узнал, жил через несколько домов от нас. Он откуда-то достал фляжку, налил из неё в металлические кружки дурно пахнувшую жидкость и, сначала обнявшись, они выпили её. Крякнув и утёршись, солдаты с удовольствием закинули в кузов машины эти, ненужные теперь атрибуты солдатской жизни.

Мама не отпускала отца ни на секунду, то держа его за руку, то просунув руку за широкий солдатский ремень.

— Ну что, родные мои! Пошли домой, я соскучился.

Он подхватил тяжёлый чемодан и солдатский вещмешок. Мы двинулись к дому, навстречу своему семейному счастью. Слава шёл рядом с отцом, солидно шагая и держась за ручку чемодана. Ну, что ж, он был уже солидный, закончил с отличием первый класс. Я — ещё малышня — рядом бежал то с одной, то с другой стороны, тайком заглядывая в лицо отцу, пытаясь признать в нём долгожданного, родного человека.

Несколько дней у нас в доме царила полная эйфория. Приходили родственники, соседи. В основном, это были женщины, которые ещё ждали своих родных мужчин, или те, у которых уже не было никакой надежды на встречу с ними. Но они приходили к нам, чтобы хоть краем глаза поглядеть на счастье нашей семьи, порадоваться за нашу маму и, на минутку представить себя в такой же обстановке, со своими, уже не ожидаемыми мужьями.

Приходили и другие, вернувшиеся чуть раньше, солдаты. Они обнимались, пили водку и долго вспоминали пройденные дороги и испытанные при этом ужасы и муки, ранения и смерти.

Нам, пацанам, особенно мне, вся эта круговерть казалась нереальной и бесконечной. Я не находил себе законного места — то сидел в уголочке, слушая солдатские рассказы и, временами наблюдая их слёзы и всхлипывания, то выбегал на улицу поделиться услышанным с мальчишками, которые постоянно были возле нашего дома и ждали моих рассказов.

Но увы! Время неумолимо. Оно катится дальше, оставляя только в памяти людей прошедшие события и, требуя от них соответствующих, сегодняшних действий.

Мама уволилась с работы, а папа снова вернулся на фабрику, на своё рабочее место. Его там встретили с восторгом, так как требовались такие специалисты, а возвращались туда далеко не все. Женщины ещё долгое время будут составлять основную часть рабочего коллектива, пока молодое поколение, народившееся после возвращения солдат, не подрастёт и не займёт места своих матерей.

В эмоциональном плане послевоенные годы были насыщены позитивной энергией, но в материальном — было ещё тяжело. Еды не хватало, в магазинах всё продавалось по карточкам и в ограниченном количестве. Да, и ассортимент продаваемого товара, заставлял, желать лучшего. Не помню, по сколько, но точно знаю, что хлеб продавали в строго определённом количестве, в зависимости от состава семьи. Да и того не всегда доставалось каждому. Очереди за хлебом были безразмерные, растягивающиеся на десятки и сотни метров. Чтобы завтра купить хлеб, мы сегодня со Славиком и другими мальчишками вечером шли к магазину, занимали там очередь и всю ночь оберегали её, чтобы утром гарантированно купить привезённый, свежий хлеб. Ночи бывали прохладными и, чтобы согреться, мы, по одному, по двое, выходили из жужжащей толпы и бегали с мальчишками по пустынным, ночным улицам.

Ближе к утру очередь почему-то уменьшалась по длине, но укреплялась по плотности. В определённое время появлялась машина или повозка с хлебом, и от очереди оставалось только название. Нас, малышей, затирали, прижимали, сминали, но мы твёрдо держались за своё место, несмотря на помятые рёбра и затруднённое в толпе дыхание.

Привезённый свежеиспечённый хлеб издавал такой умопомрачительный аромат, что он забивал тошнотворный запах пота зажатых в толпе людей. Если рядом, в так называемой очереди, оказывался безразмерный человек, раза в два выше нас ростом, то, как мне помнится, даже при дурманящем запахе хлеба, жить не хотелось. Опять же, при этом, часто вспоминалось и то, какое удовольствие в военные годы доставлял нам колючий овсяный хлеб. Ради этого, сегодняшнего, хлеба, можно теперь выдержать любые муки.

Это сейчас я так философски оцениваю свои чувства и состояние, но тогда была великая цель — купить хлеб, во что бы то ни стало: умереть, но не сдаваться. Ведь не зря же была потрачена целая ночь, чтобы теперь отступить!

Была ещё одна очередь. Тоже всю ночь, мужики дежурили возле пекарни, чтобы утром, сразу из печи загрузить хлебушек на транспорт, привезти его в магазин, потом разгрузить и, гарантированно, в числе первых купить положенную им порцию. Рано или поздно, и мы со Славиком, сжимая в потных руках карточки, приближались к продавщице, которая с точностью до грамма, отвешивала нам нашу долю. Часто, или почти всегда, эта доля состояла из одного большого куска, и нескольких кусочков, разных размеров, словно пирамида, лежащих друг на друге. Как правило, верхние кусочки в пять-десять граммов тут же нами съедались, а более крупные — надёжно прятались в сумку. Не выспавшиеся, но довольные победой, мы возвращались домой, чтобы отдохнуть и приготовиться к завтрашнему дежурству. Так продолжалось почти каждый день, до тех пор, пока лето не заканчивалось, и погода уже не позволяла нам ночи проводить на улице.

Естественно, что никаких деликатесов или сладостей мы в детстве не пробовали, не видели и не знали об их существовании.

Жаркое, сухое лето сорок седьмого года запомнилось мне и наложило отпечаток на мою психику во всей последующей жизни. В один из ветреных, жарких дней загорелся соседний дом, и через несколько минут пламя бушевало сразу на ряде других домов. Наших родителей не было в то время дома, и мы со Славиком, впервые оказавшись в такой ситуации, не знали, что делать. Соседи, что смогли, выносили вещи на улицу. Мы ничего вынести не могли и только с ужасом наблюдали за страшным, всё пожирающим пламенем. Произошло какое-то чудо — ветер внезапно поменял направление, и дом наш уцелел среди кромешного ада.

Шёл сорок седьмой год. Несмотря на постоянное недоедание, мы, дети войны, были беззаботны и шаловливы. В животе опять всё время раздавалось голодное журчанье. Сначала я не понимал, почему мама стала поправляться при таком постоянном недоедании. И только потом кто-то из более смышленых друзей шёпотом сообщил мне:

— У тебя скоро появится братик или сестричка.

— Это о чём ты? — не сразу сообразив, что он говорит, спросил я его.

— Ты что, не видишь, у тебя мама беременная?

Я долго молчал, переваривая только что услышанную новость.

«Ах, вот в чём дело!» — наконец, я сообразил и побежал домой.

Я залетел в комнату и долго смотрел на маму, занимающуюся своими делами.

— Ты чего, сыночек? — спросила она удивлённо.

— Это правда?

— О чём ты?

— У нас будет братик?

— Правда, правда. Только вот я не знаю, братик или сестричка.

Я не был готов к такому повороту событий, к появлению в нашей семье ещё одного или одной…

— Когда? — задал я глупый вопрос, не зная от растерянности, что же ещё спросить.

Мама тихо, как-то по-особенному, нежно засмеялась, погладила меня по голове и ответила:

— Скоро, сыночек, скоро. Будет у нас малышка.

Я выбежал из комнаты и с глупым видом подошёл к своим, более осведомлённым друзьям.

— Ты чего такой размазанный? — спросил кто-то из них. — На тебе лица нет.

Не поняв от растерянности этих слов, я неуклюже потрогал свой нос и, убедившись в том, что моё лицо на месте, я «сморозил» ещё одну глупость:

— У меня есть лицо. А скоро у нас ещё будет брат.

Все засмеялись, начали трогать мои щёки, уши, лоб.

— Действительно, у него лицо. А мы думали, это картошка.

— Сам ты картошка, — огрызнулся я и толкнул остряка так сильно, что он неожиданно отлетел в крапиву.

Хохота было на всю улицу.

Когда Слава пришёл из школы, я сразу решил его огорошить новостью.

— А у нас скоро будет братишка. Или сестричка.

— Ну и что? — равнодушно отреагировал он на мою новость.

— Тебе что, не интересно знать?

— Я уже давно об этом знаю.

Второй раз за сегодняшний день я оказываюсь в дураках.

— Ты знал и ничего мне не говорил?

— А ты что, сам без глаз?

— Причём тут мои глаза? — опять я высказал глупость.

— Притом, что это уже давно все видят, кроме тебя.

Дурачком я себя вроде бы не считал, но сейчас я выглядел именно так и с обиженной физиономией ушёл от брата.

Одним весенним тёплым днём папа взял на работе машину и отвёз маму в больницу.

Через два дня он радостно сообщил нам со Славой:

— Ну, что, братья-кролики? Вы готовы встречать пополнение в нашей семье?

— Как?.. Где?.. Что, уже есть? Как его зовут? — один за другим посыпались вопросы.

— Уже есть. И зовут его пока никак, — со смехом отвечал отец. — Скоро сами увидите.

Так появился у нас ещё один мальчишка. Маленький, сморщенный и очень голосистый.

Он занял когда-то бывшую нашу со Славой зыбку, которую накануне папа подвесил и закрепил на потолке. Назвали его Алексеем — Алёшенькой.

Не скажу, что с появлением братишки круто изменилась наша мальчишеская жизнь, но всё-таки свободного времени поубавилось. Когда мама занималась домашними делами, она приспосабливала нас со Славиком к воспитательному процессу. Мне, как имеющему больше свободного времени, чаще, чем Славику, доставалось получать удовольствие от качки зыбки, кормления из бутылочки голодного крикуна и замены мокрых пелёнок.

Иногда, чтобы для семьи добыть дополнительное питание, мы с друзьями выходили на речку или на пруд ловить рыбу. Снасти у нас были немудрёными. При ловле мелких рыбёшек в реке — это была даже не река, речушка — мы пользовались намётом. Это такая мешкообразная сетка, прикреплённая к длинной жерди. Удавалось наловить за день килограмма два на всю нашу ватагу. Делить на всех этот улов не было смысла, поэтому мы в старом, видавшем виды, котелке варили вкуснейшую уху и тут же, на реке, съедали прямо из котелка. Иногда мы выходили на более серьёзную рыбалку. Рано утром, ещё до рассвета, с удочками мы отправлялись на пруд. В пруду водился карп, и поймать такую еду считалось большой удачей.

Однажды мы с ребятами договорились выйти на такой промысел, и чуть только забрезжил рассвет, мы уже расположились на берегу пруда. Мы — человека четыре или пять — выстроились в рядок на берегу и ждали хорошего клёва.

Утро было прохладное, безветренное. Пруд, как волшебное зеркало, завораживал своей неописуемой красотой. По берегу кустистые вётлы опускали в воду свои ветви.

Карп не хотел в такое утро помирать и совсем не набрасывался на нашу наживку. Мы терпеливо стояли и, не спуская глаз, смотрели на неподвижные поплавки. Эта напряжённость, тревожная с ожиданиями ночь и утренняя прохлада действовали магически успокаивающе на наше состояние. Хотелось спать.

Берег был обрывистый, высотой примерно метр. Рядом со мной расположился Петя Щёкин. Он, как и все мы, напряжённо следил за своим поплавком. Чтобы комфортнее себя чувствовать, Петя руки спрятал в карманы рваных штанов, а удочку засунул под мышку.

В какой-то момент Петя задремал и полетел прямо по направлению своей удочки.

Начало этого акробатического нырка, устремив свой взор на поплавок, я не видел. И только услышав в утренней тишине возле себя нешуточный всплеск, я подумал, что Петя поймал громадного, килограммов на десять, карпа, но, повернув в его сторону голову, не увидел ни карпа, ни Пети. И через мгновение я заметил бултыхающегося в воде соседа. Руки из карманов при падении он вытащить не успел, а моментально намокшие штаны крепко их прихватили.

Пытаясь вытащить руки и, видимо, спросонья, ещё не понимая, что с ним случилось, он неуклюже барахтался, высовывая из воды голову и, выплёвывая изо рта струи воды.

В какой-то момент, я своим детским умом понял, что тут дело не шуточное, и, быстро положив свою удочку, прыгнул на помощь своему соседу. Глубина у берега была не более одного метра, так что, при своём росте я смог, стоя по грудь в воде, схватить за штанину Петра и подтянуть его к себе. Наглотавшись воды, с вытаращенными от испуга глазами, да, так и оставшимися в карманах, руками, Петя оказался на берегу. Ребята подбежали к нам, вытащили на сухой берег ныряльщика, и помогли мне вылезть на сушу.

Когда всё успокоилось, и Петя уже сидел на берегу, снимая мокрую одежду, ребята начали подшучивать и смеяться над ним:

— Как там в водичке? Есть рыба?

— Ты не мог схватить одну за хвост?

И так далее. Я тоже выжимал свои мокрые штаны, присоединившись, при этом, к подшучиваниям ребят над незапланированным нырянием Петра.

В мокрой одежде дальнейшая утренняя рыбалка мне показалась не комфортной, и я предложил всем свернуть свои удочки.

Мой относительно свободный учебный режим облегчал учителю решение других школьных проблем. Надо выбрать старосту класса или выпустить классную, а потом и школьную, стенную газету. Я для этого — самая подходящая кандидатура. Я не стремился этим заниматься, но перечить учителю и сопротивляться ему — тогда было не принято. Как ответственный за выпуск стенгазеты, я сначала просил учеников написать какую-нибудь заметку, но все эти мои просьбы оставались без ответа. Я сам всё писал и, при зачатках художественного таланта, красочно оформлял газеты, особенно праздничные выпуски.

В старших классах — с пятого по десятый — меня привлекали для оформления и изготовления других материалов. Помню, в пятом классе учительница литературы предложила, или попросила меня, подготовить и выпустить школьный, молодёжный журнал «Юность». Я с удовольствием занялся творческой работой. Там были разделы прозы, поэзии и художественных произведений. Журнал произвёл фурор в учительской среде и очень нравился ученикам. Всё свободное время я посвящал этому журналу. Без ложной скромности отмечу, что несколько лет спустя после окончания школы, я посетил её и на почётном месте увидел старые журналы «Юность» моего выпуска.

В шестом классе та же учительница литературы Анна Георгиевна решила подготовить с нами школьный спектакль. Она просила нас, учеников, подыскать и принести в школу какую-нибудь детскую пьесу. Ни у кого, да и у меня тоже, ничего подходящего не нашлось. Недолго думая, я написал сам пьесу в нескольких действиях и принёс её преподавателю на рассмотрение. Я не сказал ей, что это моё произведение и с нетерпением ждал реакцию художественного руководителя. Естественно, она знала мой стиль письма, и сразу догадалась, кто автор этого шедевра. Несколько раз в классе было обсуждение моего произведения, даже были расписаны роли и назначено время репетиции и постановки, но не помню, почему, сама постановка не состоялась. Сейчас я с ужасом и смехом вспоминаю, какую галиматью я тогда мог написать. Единственное, что я могу сказать в своё оправдание — это были мои первые серьёзные литературные попытки, и они заложили в меня любовь к литературе и ещё больше — к сочинительству.

Картины, или просто рисунки, я тоже творил, очень старался сделать их красивыми, но они мне давались с трудом и даже самому не нравились, хотя другие зрители говорили, что у меня есть талант. Это, безусловно, было величайшее преувеличение, и я об этом прекрасно знал.

Забегая вперёд, скажу, что неполная моя загруженность в учебном процессе, продолжалась до выпускного вечера. Кроме литературных и художественных творений, я участвовал в самодеятельности и, где-то в восьмом-девятом классах, был руководителем танцевального кружка. И это при полном отсутствии у меня танцевальных данных!

Вот так, жизненное колесо докатилось до десятого класса. При этом, хотелось бы отметить, что я любил учиться, учёба давалась мне легко, и я всё время ходил «в отличниках».

Сейчас я написал всё это, и мне кажется, что я уж слишком расхвалил себя. Но потом подумал: ничего сверх нормы я не написал, а вспомнил и отразил лишь то и только так, что и как оно было в жизни!

Между прочим, кроме учёбы и школьных нагрузок, у меня была и личная, весьма интересная и забавная жизнь. Я уже описывал свои детские годы и запомнившуюся встречу с необыкновенной цыганкой. Эта встреча, время от времени, всплывала в моей памяти и привела меня в третьем, или четвёртом, классе к абсурдному решению.

На окраине нашего населённого пункта однажды расположился цыганский табор и заставил меня решиться на отчаянный шаг.

Если в младенчестве я боялся цыган и прятался от них, чтобы меня не украли, то теперь я, вдруг, захотел этого. Я, бывало, прогуливался неподалёку от цыганского табора с одной только целью, чтобы цыгане меня украли. Я сейчас не могу вспомнить, и тогда не знал, зачем мне это надо было. Может быть, воспоминания о доброй цыганке, которая доставила мне своим угощением незабываемое удовольствие, надежда на новую встречу с ней, толкали меня на неординарный, сумасшедший поступок.

Почти каждый день я крутился возле цыганского табора и надеялся, в противоположность прошлым, детским мыслям, что цыгане меня украдут, и у меня будет сказочная, свободная, интересная жизнь. Я видел их быт, грязных бесшабашных детишек и думал: «Вот это жизнь. Никаких у них забот. Свобода. Разнообразие».

Мама замечала частое моё отсутствие в толпе бегающих друзей, часто у меня спрашивала, где я пропадаю. Но я выкручивался, как мог, каждый раз придумывая новый ответ. Слава знал о моих походах, но он был занят своими делами и совсем не придавал значения моим причудам.

Сколько бы я ни ходил вокруг табора, изредка стоя рядом с ним, мне так и не удавалось увидеть ту цыганку, которая навсегда засела у меня в памяти. Может быть, с нею что-то случилось или это был другой табор.

Осмелев, однажды я зашёл на территорию табора. Неразбериха, грязь, беготня цыганят очаровали меня.

«Вот это романтика! Это настоящая свободная жизнь!» — думал я, проходя по территории табора, спотыкаясь о многочисленные, незнакомые мне предметы.

Цыганята, наконец, обратили на меня внимание. Они окружили, дёргали меня за волосы, рубашку, штанишки. Я, честно говоря, даже не пытался сопротивляться. Я смотрел на ребят, на их веселье и ещё больше понимал, что всё это моё.

— Оставьте мальчонку, — прикрикнул на ребят вышедший из палатки чёрный, лохматый цыган. Дети вмиг разбежались в разные стороны. Цыган потрепал меня по голове и сказал:

— Ты не бойся их, они не тронут. А ты ищешь кого-нибудь?

— Я, я, — не нашёлся я, что мне ответить.

— Ну, иди, гуляй, — ещё раз грязной рукой потрепал меня цыган и снова нырнул в палатку.

По дороге домой я думал об одном:

«Я хочу жить с цыганами».

Мы и раньше в летнее время с пацанами подолгу пропадали где-нибудь в лесу или на речке. Родители не переживали за меня и не замечали моего долгого отсутствия. Военное время внесло свои коррективы в правила воспитания и наше поведение. Это ободряло меня всё больше и больше, и подталкивало к принятию сомнительного и абсурдного решения.

Ночь я провёл с открытыми глазами. Я задумывался о том, как лучше сделать, чтобы цыгане или выкрали меня или взяли с собой на добровольных началах. Я уже был готов напроситься к ним или, в крайнем случае, спрятаться среди их барахла, когда они будут менять место своего базирования. Единственное, что меня беспокоило, и не находилось правильного решения — это проблема, как сказать родителям об этом. Если же уйти тайком, как сделать, чтобы они не сильно переживали. Вот так, при всех моих школьных успехах и правильных поступках, в голове у меня засела глупая, совершенно абсурдная идея.

О поиске и надежде встретить ту запомнившуюся цыганку я уже и не помышлял. Я думал о романтике, преодолении трудностей жизни: скакать на лошадях, спать на земле, видеть новые места. Эти и другие атрибуты романтической жизни тревожили мою детскую душу и манили куда-то в неизвестность.

Я уже давно прочитал поэму А. С. Пушкина «Цыганы» и хорошо помнил главного героя Алеко. Я в душе восхищался его романтизмом, свободолюбием. Помню, я плакал, когда читал, как он убил свою возлюбленную Земфиру. Этот его поступок тогда на какое-то время принизил в моих глазах образ свободолюбивого цыгана.

Теперь, при посещении табора, я забыл про Алеко, и все пушкинские, цыганские перипетии казались мне выдуманными, не настоящими.

Ближе к концу лета табор начал готовиться к переезду. Я в таборе уже был своим человеком. У меня среди цыганских мальчишек появились друзья, а взрослые принимали меня за цыганёнка, хотя внешне я совсем не был похож на такого.

Не знаю, чем я понравился женщинам, но они относились ко мне уважительно, мне даже казалось, с материнской любовью. Они угощали меня традиционными цыганскими пирогами с курагой, орехами и творогом. Особенно мне нравился самоварный чай с яблоками. Если дома у нас не часто было на столе мясо, то цыганы всё время где-то его добывали и ели, макая хлеб в мясное варево. Мне нравились цыганские песни и музыка. Девочки танцевали, развевая цветные юбки.

Однажды мне пришлось видеть слёзы и плач совсем молодой девчушки. Я тогда ещё не знал и не понимал, как люди женятся или выходят замуж. А тут, когда я услышал девичий плач, я спросил одного цыганёнка, почему она так громко плачет. Мне объяснили, что отец выдаёт её замуж, а она этого не хочет. Я ничего не понял, но девочку было жалко. Я подходил к ней, говорил утешительные слова, но она после этого только ещё сильнее рыдала.

— Хочешь, я попрошу твоего отца, чтобы он не выдавал тебя замуж?

— Он тебя не послушает, — замолчав, вдруг сразу, она внимательно посмотрела на меня.

— Почему?

— Потому, что у нас всегда так делают.

— Я скажу, что, когда я подрасту, я женюсь на тебе.

Секунду молчания и раскатистый девичий смех прокатился по табору.

Вышел цыган — папа девочки — и подошёл ко мне.

— Молодец, парень. Только ты смог развеселить мою дочку. Прямо, как в сказке. Заходи к нам.

Я не знал, как разговаривать с отцом, да и о чём можно с ним говорить.

Один цыган, звали его, как и моего отца, Петром, предложил покататься мне верхом на лошади. Я испугался, но желание приобщиться к романтизму цыганского быта победило страх. Пётр легко подсадил меня на лошадь, и я впервые почувствовал силу животного, его послушность, покорность. Пётр сунул мне в руку поводок, а сам отошёл в сторону. Страх и восторг охватили меня, когда лошадь шагом пошла вдоль табора. Я никого не видел вокруг, крепко вцепившись двумя руками в поводок, стараясь сдержать лошадку от быстрого хода. А она и не думала этого делать — шла себе и шла, как будто понимая, что седок у неё на спине не знает, как ею управлять. Цыганята шли сбоку, криком и смехом пытаясь привести меня в чувства.

Долго ли, коротко ли я объехал вокруг повозок, палаток, раскиданных кругом тряпок, котелков, обрезков досок и всякой цыганской утвари. Лошадь остановилась возле Петра, словно обученное цирковое животное, и я попытался слезть с её вспотевшей подо мной спины. Надо сказать, что и у меня спина, да и не только она, но и лоб и отпустившие, наконец, поводок, руки были мокрые от напряжения. Дети ржали, видя мои попытки слезть с лошади. Они что-то, по-цыгански кричали — я думаю, не лестные в мой адрес слова.

Откуда-то появившееся у меня чувство собственного достоинства заставило меня принять решительные действия. Я сполз по влажному лошадиному боку на землю. Взрыв хохота заставил меня быстро подняться и я, не чувствуя боли в левой ноге, вскочил и захохотал вместе с ватагой цыганят. Девчонки, при этом, пританцовывая, хором запели какую-то цыганскую песню, подбадривая меня. Из всей песни я слышал и понимал только одно: «Ай, да ну. Да ну».

Теперь я чувствовал себя совсем своим членом цыганского табора. Время клонилось к вечеру и я, радостный, уставший побежал домой. Там меня, наверное, заждались и, сейчас будет взбучка от мамы и папы за то, что, не сказав ни слова, я целый день пропадал в неизвестности.

Так оно и случилось. Молча, я выслушал все «ласковые» слова от мамы и с покорностью готовился принять «награду» в виде ремня от папы. Но всё закончилось только угрозой, и я, поужинав, отправился в кровать.

Я заснул моментально. Всю ночь мне снилось, что я уже, как прирождённый цыган, живу в их таборе, кочую вместе с ними по всем городам и весям.

Под впечатлением ночных видений я, проснувшись утром, лежал с открытыми глазами, упёртыми в ещё тёмный потолок. Думы были одни: приняв окончательное решение о перемене места и образа жизни, я не знал, как поступить с самыми близкими мне людьми: мамой, папой и братьями. Все они любят меня и, конечно, так просто не отпустят ни в какое, хоть самое распрекрасное, романтическое путешествие. Это в двенадцать-то лет! Да и разговора не может быть. Но я тоже имею кое-какой характер. И, если уж предстоит какое-то дело, то надо искать выход и делать задуманное без оглядки.

К сожалению, приближается осень, а вместе с нею и моя любимая школа. Это тоже проблема! Я не хочу бросать учителей, школьных друзей.

Короче говоря, так ничего конкретного и не придумав, я принял абсурдное решение: никому, ничего не говоря, сегодня вместе с табором уйду, если, конечно они меня возьмут. Да, если возьмут! Ведь там у меня с ними тоже не было никакой договорённости.

Ближе к обеду, я надел свои лучшие сандалеты, новую рубашку и, пока мама была в огороде, я выбежал на улицу. Я рассчитывал уйти только на неделю, оставшуюся до начала школьных занятий, а родителям об этом сообщу через кого-нибудь из цыган, которые ещё остаются в этом лагере для наведения после снятия табора надлежащего порядка.

Всё! Решение принято. Глупое, несуразное, но оно окончательное!

Когда я появился перед цыганским табором, все уже были готовы к отъезду, отходу. Детвора подскочила ко мне и засыпала меня вопросами:

— Какая красивая рубашка. Куда ты нарядился?

— А сандалии! Дай померить.

Я, не отвечая на бесконечные вопросы надоедливых цыганят, прошёл прямо к уже разобранному шатру старого цыгана. Мой решительный вид удивил его, и он сразу спросил:

— У тебя неприятности?

— Нет. Я хочу уйти с вами. Возьмите.

Старый цыган прожил долгую жизнь, много видел, поэтому не проявил никакой реакции, Видно, бывали в его бытности и такие повороты человеческих судеб.

— А как твоя мама? — только и спросил он. — Ты поссорился дома?

— Нет, не ссорился. Она ничего не знает.

— Тебя будут искать.

— Тётя Клара зайдёт к маме и всё ей расскажет. — Я знал, кто остаётся в лагере. Тётя Клара среди них.

— Всё равно будут искать, а мы далеко переезжаем.

— Пусть, она скажет, что я скоро вернусь.

— Зачем тебе это нужно? Ты не сможешь жить так, как мы.

— Я хочу попробовать. Вот Алеко тоже пробовал, — снова вспомнил я Пушкина.

— Хочешь романтики?

— Очень. Очень хочу, — поспешил я ответить, обрадовавшись подсказке цыгана. Мне казалось, что такая веская причина является неопровержимым доказательством правильности моего решения.

После коротких раздумий и дополнительных вопросов дядя Роман, так звали цыгана, сказал:

— Ну, оставайся, будешь цыганёнком.

Моё сомнительное желание и неожиданно быстрое решение вопроса не вызывали в моей глупой голове понимания того, что вся эта авантюра не закончится для меня добром.

Мама с папой вечером этого же дня, не дождавшись моего возвращения, домой, забили тревогу. Они обошли всех моих друзей, спрашивая их обо мне. Никто меня не видел и не догадывался о месте моего пребывания. Кто-то высказывал предположение, зная о том, что я частенько бывал возле цыганского табора.

— Может быть, его цыганы украли. Они сегодня снялись и уехали неизвестно куда, — высказал робкое предположение мой лучший друг Алексей.

— Да какие цыганы? — возмутился мой отец. — У них своих дармоедов, хоть пруд пруди.

— Не знаю, я нынче его не видел.

— И я не встречал.

— Он уже три дня не был с нами.

Один за другим друзья подтверждали своё неведение о моих мечтах, планах, действиях.

До самого утра в доме у нас горел свет. Родители не находили себе места. Телефонов тогда не было, звонить куда-нибудь не представлялось возможным.

Только появились на востоке первые лучики солнца, отец стал одеваться.

— Я поеду в милицию, — сказал он.

— Куда же ты в такую рань? — неуверенно спросила заплаканная мама.

— Пока доеду, будет в самую пору, — не отступал отец.

Несколько позже всё это мне рассказал Слава, который тоже волновался и не спал всю ночь.

Наверно не стоит здесь рассказывать о стандартном, в таких случаях, поведении милиции, соседей, друзей. Было много советов, предположений и предложений о помощи.

Вскоре возле нашего дома появилась цыганка Клара и рассказала маме и папе историю с исчезновением их сына.

Беспокойство родителей несколько уменьшилось, но появилось чувство злости и наказания.

Я чувствовал себя на седьмом небе. Всё, о чём я часто грезил, получил сполна. Езда в кибитке, цыганские песни, ночные костры и еда, не похожая на привычную еду, домашнюю. И свобода, отсутствие обязанностей! Хотя конечно цыганские ребята занимались какими-то делами и помогали взрослым. В основном, это были: уход за конями, их выпас, купание, ремонт сбруи. Я постоянно набивался к ним в помощники, но мне твёрдо отказывали, разрешая иногда подержать поводок. Я не знаю, почему они так поступали, но мне было обидно, и у нас часто по этому поводу возникали споры. Моя новая рубашка стала чёрной от дыма костров или от грязи тряпок, на которых мне пришлось спать. Новые сандалеты я где-то потерял, а может быть, их кто-то присвоил, и ходил я босиком, часто накалываясь на что-то острое.

Мы переместились довольно далеко от того места, где я стал «цыганом». Мне было неизвестно название населённого пункта, возле которого цыганы разбили свой лагерь и я начал размышлять, как теперь я буду возвращаться домой.

Через три дня к табору подкатил мотоцикл с коляской, на котором сидел милиционер и мой родной отец.

Рассказывать долго о том, как произошла встреча, не стоит.

Я с группой моих грязных сотоварищей, молча, стоял, не догадываясь о том, что сейчас со мной будет.

— Ну, выбирай, отец, — обратился к моему отцу милиционер. А папа, то ли, не узнав беглеца, то ли ещё не придумав, как со мной обойтись, осматривал меня с головы до ног.

Милиционер зашёл внутрь палатки и долго там общался с цыганом. Разговор с Романом сначала был спокойным, потом перешёл на повышенные тона. После нескольких минут затишья из палатки вышли милиционер с Романом и, пожимая друг другу руки, начали прощаться. Я не знаю, как они разрешили ситуацию с моим «оцыганиванием», но разговора между ними больше не было.

— Ну что, отец, — обратился к папе милиционер, — будешь сыночка забирать домой?

— Надо забрать, — ответил тот, — может быть, ещё пригодится.

Я не знаю, что передумал мой отец за те несколько минут, пока милиционер был в палатке, но он не сказал мне ни слова: не ругал, не упрекал, не спрашивал.

Я смотрел на его лицо и ожидал услышать крепкое словцо или даже получить хорошую оплеуху, но увидел там странное и непонятное перевоплощение чувства злости в умиротворённое состояние. Он взял меня за руку и посадил в коляску. Цыганята запрыгали вокруг, пытаясь дотронуться до моего тела. Они полюбили меня и так выражали свои чувства. Один из них откуда-то принёс мои сандалеты и сунул их мне в руки.

На удивление мирно прошло моё возвращение домой — ни папа, ни мама не проявили, ни гнева, ни недовольства. Это их поведение сильно повлияло на мои чувства и опять же, на мою психику. Если бы они ругались, или побили меня, я бы считал это заслуженным, правильным и вскоре бы всё забыл. Но они предоставили мне возможность самому казнить себя, что гораздо сильнее, ощутимее и, наверно, более правильно.

Эпопея с цыганской дружбой сделала меня старше, разумнее и оставила след в моей голове на всю жизнь. Во-первых, я понял, что свобода, риск и решительность определяют образ и смысл человеческого существования. Во-вторых, родительское поведение однозначно предопределило моё отношение к воспитанию своих будущих детей.

Последние дни лета задали мне много поводов для осмысления своего настоящего и будущего существования.

Пришёл сентябрь, а вместе с ним и школа раскрыла свои объятья для встречи любимых и нелюбимых учеников.

Глава 3 Интересен процесс взросления

Я не знаю, в какую категорию этих учеников определила меня школа, но мне точно известно моё отношение к школе. Я был влюблён в неё. В школу! И ходил туда с радостью и удовольствием. В связи с тем, что учёба давалась легко, и мне не надо было тратить время на дополнительные занятия, я не пренебрегал любой возможностью дольше бывать в школе.

Расстояние от школы до моего дома составляло двести метров, поэтому, сейчас я с уверенностью могу сказать, что школа и дом были для меня чем-то одним целым, неразделимым.

Всевозможные кружки, спортивные мероприятия занимали в моей жизни всё оставшееся от уроков, время.

Вспоминаю сейчас свою и жизнь, пишу эти строки и ловлю себя на мысли, что будто бы я был каким-то идеальным мальчиком. Конечно, нет. Я был «мальчишкой» со всеми, присущими этой категории людей и этому возрасту чертами характера и поведения.

В шестом классе я впервые в жизни влюбился в девчонку из нашего класса. Она была красива, энергична, весёлая, шумная. Одним словом — самая лучшая.

Так как учителя любили меня и, как лучшего ученика, сажали на первую парту, чтобы в нужный момент увидеть и попросить меня помочь классу. Моя «любимая» сидела, обычно, на третьей парте. Для меня было невыносимо трудно не видеть её в течение целого урока. Вот она — детская любовь! Я крутился на своём почётном месте, и стал всё чаще и чаще получать замечания от учителей.

Однажды, без разрешения учителя, что в те времена приравнивалось к «криминальному школьному преступлению», я пересел на третью парту, рядом с ней!

Не увидев меня на законном месте, учительница заволновалась — не заболел ли я — потом остановила свой взгляд на моём лице и строго произнесла:

— А кто это разрешил тебе, Наумов, пересесть на новое место?

Я молчал, не зная, что ответить на этот убийственный вопрос. К тому же, мне совсем не хотелось менять решение о нахождении возле объекта своего обожания.

— Займи своё место, Наумов, и больше не проявляй самодеятельности.

— Я с первой парты плохо вижу, что написано на доске, — вдруг, пришла мне в голову глупая мысль, и я решил твёрдо придерживаться этой версии.

— Вот как? — удивилась учительница. — Почему же ты раньше об этом не заявлял? Приведи завтра в школу своих родителей, поговорим об этом. И всё же, прежде чем пересаживаться, надо было попросить разрешения у учителя.

Вот такие строгие правила были в те времена.

С этого момента я сидел рядом с обожаемой девочкой и чувствовал себя на седьмом небе оттого, что теперь возле меня «она», и ещё потому, что я ощущал себя победителем. Каждую секунду, которая не требовала учебного внимания, я смотрел на неё, конечно, не помышляя о каких-либо планах — просто чувствовал себя хорошо. Большего мне ничего не требовалось.

Ни на следующий день, ни позже родители в школе не появлялись. Надо сказать, что я сам был причиной такого поведения моих родителей. Их никогда не приглашали для беседы из-за моей успеваемости, не было необходимости. И на этот раз они решили проигнорировать приглашение.

Мало-помалу, инцидент с моей самовольной пересадкой забылся, но мне он дал повод снова, как и дело с цыганами, чувствовать себя победителем. Вся моя дальнейшая жизнь строилась на основе принятия решений и достижений положительных результатов. Я всегда анализировал разные варианты и останавливался на том, который казался мне правильным.

«Лучше попробовать так, — думал я, — а почему бы и нет»!

Наступило время весенних экзаменов. Мы сдавали экзамены по семи-восьми предметам. Я с удовольствием помогал своей девочке готовиться и успешно всё преодолевать с первого захода. Наконец, лето. Счастливая пора. Я не помню, когда я объяснился своей ненаглядной в своих чувствах, знаю только точно, что мы провели всё лето вместе.

Мои товарищи, видя наши отношения, расценивали это по-разному. Одни завидовали мне, другие, с постоянным ехидством, дразнили, высмеивали нас. Постепенно я привык к разным подковыркам и гордился тем, что сумел выстоять против насмешек и издевательств.

Я не драчливый и никогда не любил силовые методы решения каких-либо вопросов, но тогда, перед окончанием летних каникул, случилось непредвиденное и, до сих пор непонятное мне, событие.

Когда двое из особо назойливых пацанов остановили нас с девочкой и, в довольно обидной форме, начали издеваться над нами, злость моя возникла моментально. Я, не рассуждая о последствиях, моментально набросился на них. Это была детская драка, без намерения нанести друг другу боль и увечье, но я смог доказать в неравной борьбе, что они не правы и, что нас надо оставить в покое. Спустя много-много лет, изредка вспоминая этот случай, я так и не смог припомнить имена побеждённых тогда обидчиков.

И вот снова школа. Мы — всё те же дети, чуть повзрослевшие, но всё же ещё дети, пришли в седьмой класс. Так как летом со многими одноклассниками мы встречались, у нас не было бурных эмоций и объятий.

Учёба — дом, учёба — дом. Вот и осень пролетела. Приближался Новый год и зимние каникулы. Школьные, учебные дела шли успешно, без каких-либо запоминающихся событий. А вот в голове моей произошёл переворот. Без всяких причин у меня, вдруг, пропал интерес к моей девочке. Бывало, по нескольку дней мы не общались с ней один на один, а я на её вопросительные и завлекающие взгляды отвечал спокойным равнодушием. Позже я упрекал себя за такое поведение, но оправдания не искал. Дело в том, что другая девочка, учившаяся с нами с первого класса, вдруг, неожиданно повзрослела и, чертовски похорошела. Моя голова, без моего ведома, часто поворачивалась в её сторону и думала о чём-то своём.

Эх, бесшабашная молодость!

Новогодние праздники. Готовился школьный бал-маскарад. Мы, участники, ждали его с нетерпением.

Пришли все учителя и ученики старших классов — а седьмой класс в нашей школе был завершающий, выпускной — не захотели пропускать такое мероприятие. Мы все были в масках. Кто во что был горазд, тот и напялил на себя всякую дребедень. Учителя тоже принимали активное участие в праздничном веселье. После игровых номеров начинались танцы. С первыми аккордами танцевальной музыки все ринулись «в бой». Мы, ещё неопытные танцоры, мешая друг другу, пытались кружиться, попадать в такт, но не всегда всё удачно получалось.

Я искал ту маску, которая скрывала желанный мне танцевальный объект. Да, вот он, то есть она. Но была она занята другим танцором — учеником с нашего класса и моим же другом. Вот это номер! Надо что-то предпринимать! Один танец, другой. Настроение моё портилось. Во время одного из игровых мероприятий я выбрал момент и увлёк желанную маску в весёлую круговерть. Следующий танец я был уже с новой подругой и танцевал с ней, пытаясь изобразить из себя хорошего танцора. Мой друг заскучал и удалился.

До сегодняшнего дня мне не было знакомо чувство ревности, хотя, конечно, я читал об этом и знал, что ревнуя, человек может совершать непредсказуемые поступки. И вот здесь, на новогоднем празднике, я впервые почувствовал нечто, похожее на ревность. Смешно было позже, во взрослом состоянии оценивать и признавать возникшее тогда чувство, как настоящую мужскую ревность. Но всё же, видимо, это была она.

Стыдно сейчас признавать за победу то маленькое происшествие, но тогда я гордился собой, что не заробел и смог добиться желаемого.

Эти воспоминания и описанные здесь события я привожу не для того, чтобы представить себя маленьким Дон Жуаном, а только потому, чтобы ещё раз показать, что в любом деле надо ставить цель и упорно её добиваться.

Со своим одноклассником, у которого я отбил девочку, по этому поводу мы не дрались, не враждовали, а, наоборот, ещё больше сдружились. Мы были хорошими друзьями ещё много-много лет и после окончания школы, пока не разъехались в разные места и не потеряли друг друга. А то наше увлечение, как часто бывает в жизни, вскоре исчезло, и мы с улыбкой вспоминали конфликтную ситуацию.

Очень важным и запоминающимся событием в последних трёх классах было знакомство с преподавателем физкультуры. Это был неординарный человек — специалист своего дела. Александр Дмитриевич! Он был уникален тем, что сочетал в себе так необходимые для преподавателя черты: любил детей, умел с ними общаться, свой предмет физкультуру знал досконально, мог рассказать и показать любой приём в каждом школьном виде спорта. При всём этом, он был требователен и строг, не прощал лени, разгильдяйства. Учителя его уважали, а мы — ученики любили, тянулись к нему и с удовольствием с ним занимались. Урок физкультуры был для нас любимым и самым ожидаемым.

Как нашему физруку удавалось создавать команды по разным видам спорта — лёгкая атлетика, плавание, волейбол, баскетбол, лыжный спорт — не знаю, но почти всегда на районных, областных соревнованиях мы занимали призовые места. Он воспитал много мастеров спорта.

Я особенно любил лыжный спорт, всегда участвовал во всех соревнованиях и в девятом классе уже был мастером спорта. Любимая моя дистанция — десять километров.

У меня был друг Вовик — такой же, как и я, любитель, который предложил в летнее время, на каникулах, сделать в лесу, на Саранцевой горе, примитивный стадион. Мы каждый день ходили с ним в лес, соорудили там легкоатлетическую площадку для прыжков, бега, толкания ядра, метания копья. У нас там был турник, брусья и особенно ценна была трасса для бега на длинные дистанции. Эту же трассу в зимнее время мы использовали, как лыжню на пять километров.

Как-то летом я шёл по улице и, вдруг, увидел улыбающегося, идущего навстречу старого цыгана Романа и Клару.

Прошло несколько лет с тех пор, когда мы расстались, и я, честно говоря, уже подзабыл этих милых цыган. Но сейчас, видя их, я сразу всё вспомнил, тем более, что они, в отличие от меня, совсем не изменились.

— Ну, здравствуй, сынок — подошла и обняла меня цыганка. — Как ты вырос! Мужчина!

— Те авес бахтало, — протянул ко мне большую, чёрную руку Роман. Я не понял, что он сказал, но с удовольствием ответил на его рукопожатие. — Здравствуй, здравствуй, красавец. Когда придёшь к нам? Твои цыганские друзья часто тебя вспоминают. Они тоже выросли.

— Да, да, — поддержала его Клара. — Они помнят тебя. И после твоего ухода из нашего табора все потребовали от нас сандалетки, такие же, как у тебя. Пришлось искать для них. До сих пор многие носят такую обувку.

Мне стало грустно и смешно, услышав такие слова от цыган. По сути, я ведь мало времени был у них в таборе и вот такую память оставил о себе. С другой стороны, мне стало стыдно за то, что меня до сих пор помнят в цыганском таборе, а я не часто вспоминал о своём странном, детском поступке и о самих мальчишках с цыганского табора.

— Ты как живёшь, сынок? — спросил Роман.

— Да, как все. Школа, дом, друзья, — скромно ответил я.

— Друзья, это хорошо, — одобрила мою жизнь Клара. — А мы вот всё так же. Бежим, спешим, не знаем своего места.

— Вы интересно живёте, — попытался подбодрить и похвалить их способ существования.

— Ну, ладно, сынок. Счастья тебе и удачи, — опять ласково погладила меня по голове Клара.

— Спасибо.

— Душа у тебя вольная, свободу любит. Новые места, новые впечатления и приключения ждут тебя. Будет тебе временами трудно, но это твой выбор, и ты всё преодолеешь.

Я не знал, о чём говорит Клара, но мне было приятно слышать такие слова.

— Эта цыганка не ошибается, она не угадывает. Она знает. Что она предскажет, всё сбывается, — как-то небрежно ткнув пальцем Клару, сказал Роман.

— Спасибо, — только и вымолвил я в ответ на слова Клары и Романа.

— Тэ яв Эс бахтало, — сказал Роман и пошёл прочь.

— Что он сказал? — спросил я у Клары.

— Он попрощался с тобой.

— До свиданья, Роман, — прокричал я вдогонку удаляющемуся, чуть сгорбленному, но ещё уверенно шагающему Роману.

Цыганы так же, как и появились передо мной, быстро удалились. Я стоял с грустью, провожая их взглядом.

Слова Клары о вольной душе и свободе запомнились мне и вызывали неоднозначное толкование. Всё-таки я ещё был мал, чтобы правильно расценить их смысл, но где-то в тайнике моего мозга они сохранились и оттуда управляли моими действиями, поступками всю мою жизнь. Знать, не зря цыганы встретились на моём пути!

У меня были два независимых друг от друга увлечения. Первое и оставшееся на всю жизнь — это книги. Я любил читать и читал много, часто, по ночам, прикрыв полотенцем настольную лампу, чтобы свет её не мешал спать моим родителям. Мама, просыпаясь часа в два-три ночи и, видя мою склонившуюся голову, говорила:

— Ложись, сынок, спать. Уже скоро утро.

— Да, да, мама, скоро ложусь. Осталось ещё немного.

Но ложиться не всегда удавалось. Дело в том, что чтением книг увлекались многие мои товарищи. И не только товарищи. Хорошую книгу в библиотеке трудно было поймать. Мы записывались в очередь, с нетерпением ожидая того момента, когда такие же любители, как я, насладятся чтением очередного шедевра. Бывало, что библиотекарь, выдавая книгу, говорила:

— У тебя только два дня, чтобы прочитать книгу. Не задерживай. Очередь большая за ней.

Поэтому и приходилось за два дня и две ночи выполнять данное библиотекарю обещание. Если же по какой-то причине не успел прочитать за отведённый срок, надо было прийти в библиотеку, сдать книгу и снова записаться в очередь или ещё на день-два, по милости библиотекаря, продлить себе удовольствие.

У нас с друзьями, помню, были соревнования, кто быстрее прочитает книгу в триста-четыреста страниц. Самым успешным в этом виде спорта был мой друг Вовик. Он за сутки мог прочитать любую книгу и содержание, при этом, знал во всех подробностях.

Вторым увлечением был спорт: детский, не профессиональный. Как я уже отмечал, зимой мы любили лыжи. Однажды, учась в девятом классе, мы, под руководством нашего любимого преподавателя Александра Дмитриевича, поехали на областные соревнования в другой город. Три дня пролетели быстро и удачно. Мы заняли первое место.

Вечером, счастливые, сели в поезд и поехали домой. Был январь месяц, мороз стоял градусов пятнадцать. Что нам, пацанам, надо было! Мы дурачились, веселились. Часов в одиннадцать вечера на одной из станций поезд остановился и мы, как сидели в вагоне в одних спортивных костюмах, так и выбежали на перрон. Мы гурьбой забежали внутрь вокзала, всё, рассматривая и обсуждая. Наше внимание привлёк книжный киоск, и мы окружили его, забыв о времени и о стоянке поезда. А машинист поезда был аккуратнее нас, не забыл о времени и дал гудок отправления.

Выбежав на перрон, мы с открытыми ртами и растерянными физиономиями, смотрели вслед уходящему поезду. Через пять-семь минут мы все замёрзли и заскочили обратно внутрь вокзала. Спрашивая у дежурного, что теперь нам делать, мы услышали исчерпывающий ответ:

— Ждать следующего проходящего поезда, но он будет только утром.

— Но там же наши вещи. Как же мы теперь?

— Не знаю. Единственное, что я могу сделать — позвонить начальнику вашего поезда, чтобы ваши вещи сняли на вашей станции.

— А мы как? Здесь же холодно.

— Вам ехать до вашей станции два часа. А вот через десять минут будет проходить товарняк. Он здесь остановится на полчаса, и вы можете в тамбуре одного из вагонов — на ваш выбор — доехать до дома.

— Там холодно. Тамбуры открытые.

— Да уж, там не жарко, — съёжившись от предполагаемого удовольствия, равнодушно оценил ситуацию дежурный.

Действительно товарняк пришёл вовремя и мы — пятеро полураздетых спортсменов — пошли выбирать себе «купе», то есть тамбур для комфортной поездки.

Все они были без дверей и могли спасти только от встречного ветра. Никакого другого выхода у нас не было. Мы забрались на открытую площадку с таким расчётом, чтобы при езде встречный ветер не обдувал нас «свежачком».

Поезд тронулся, и наши расчёты о безветренной поездке моментально были опровергнуты. Поезд набирал скорость, и ветер всё сильнее выдувал из нас оставшееся тепло и надежду на благополучное окончание зимней прогулки. Через несколько минут мы, прижавшись, друг к другу, дрожали, как осенние листочки на ветру. Почти замёрзшие, еле ворочающие языками, но все живые, доползли мы до своей станции, где нас уже ожидал наш тренер с дежурным по вокзалу. Они быстро отвели нас в тёплое помещение, чтобы, хоть как-то отогреть и предотвратить серьёзное заболевание. Удивительно, но молодость и наша спортивная закалка не позволили простуде и другим болезням захватить наши организмы. Вспоминая позже об этом инциденте, я удивлялся такому завершению нашей тамбурной поездке, а также тому бездушному и безответственному решению дежурного по станции, который со спокойной совестью разрешил и даже посоветовал нам ехать зимой в открытом тамбуре товарного поезда.

Ещё очень важное событие в моей жизни, о котором я пока не упоминал, произошло в то время, когда послевоенная жизнь налаживалась. Тотальный голод прекратился, острая боль от потери родных и близких притуплялась, хотя и не исчезла до конца.

Нашему третьему, уже послевоенному, братишке было уже почти пять лет, когда наша семья пополнилась ещё одним маленьким человечком. Родители захотели завести ещё одного ребёнка. Они мечтали и ждали девочку, но… не получилось. Снова мальчик, ещё один брат! Это удивительно! Это чудесно! Родился Володя, Вовочка. Четвёртый, младший, самый любимый сын и брат. Теперь нас четверо! Четверо родных братьев! Все живы и здоровы! Думаю, кроме приятных, но не лёгких забот, мы не доставили родителям ничего.

Мы, двое довоенных братьев подрастали и уже кое-кто, я имею в виду Славика, готовился вылететь из родного гнезда. Поэтому, чтобы жизнь в семье не замирала, родители правильно решили её подкрепить новым членом, четвёртым ребёнком.

Мы со Славиком любили своих младших братьев, но, будучи уже повзрослевшими и, живя своими, юношескими заботами, меньше стали уделять им времени и внимания.

В далёком пятьдесят четвёртом Слава закончил обучение в школе и уехал в другой город учиться. Не знаю, сам или по чьему-то совету, он решил поступить в ремесленное училище. В то время таких образовательных заведений было много, а рабочие профессии ценились и приветствовались. Надо было восстанавливать разрушенную страну, возрождать жизнь.

Вскоре я закончил школу и готовился поступать в высшее учебное заведение. Имея неплохие знания, я решил идти в химико-технологический институт. Подготовив все необходимые документы, я однажды, тёплым июльским днём пошёл на почту, чтобы отправить их в приёмную комиссию института.

Не дойдя до почтового отделения, со мной произошёл случай, который в корне изменил мои планы и всю последующую жизнь. Этот случай является одним из тех многих, происходящих в жизни со мною, и о которых я потом могу уверенно говорить, что такое может произойти только раз в тысячу лет.

Я встретил своего троюродного брата Витю Шкирдова, с которым в начальных классах мы учились вместе, потом он куда-то исчез, и больше нам общаться не приходилось.

Мы обнялись, похлопали друг друга по спине и провели небольшой экскурс в наше прошлое.

— Куда же ты теперь идёшь? — спросил он у меня.

— Иду на почту, подаю документы для поступления в институт.

— Если не секрет, в какой?

— В химико-технологический институт, — без тени секретности и гордости за выбранное мною направление, — ответил я ему.

Секунда молчания, и мой собеседник воскликнул:

— Как скучно. Ты готов сидеть целыми днями с пробирками?

— Там видно будет, — ещё не подозревая, чем закончится наш разговор, неопределённо ответил я.

— Я тебе предлагаю кое-что более интересное, — загадочно произнёс братишка, — правда, не высшее образование, но специальность достойная.

Я ещё не проявлял никакого интереса к его словам и, с определённой долей уверенности в правильности моего выбора, сказал:

— Да я решил, и вот моё заявление готово.

— Послушай, я три года жил на Урале. Там есть геологический техникум.

Видел я студентов, потом общался с выпускниками. Вот у них житуха! Интереснейшая работа, жизнь полна приключений. Путешествия! Всё время новые места. Это тебе не в лаборатории с пробирками сидеть. У меня там был друг, студент-геолог старшего курса, я с ним ходил в поход по Уралу. Это что-то необъяснимое. Кругом природа, горы, реки, озёра. Ночлег в палатке! С друзьями! Костёр, песни. В общем, не жизнь, а сплошное удовольствие.

Я, молча, слушал, пока не зная, как реагировать на только что услышанные слова.

— И я бы тоже хотел там учиться, но пока не получается. Моя попытка поступить в техникум была неудачной.

Не получив никакого ответа на свои слова, брат продолжал что-то говорить. Я стоял рядом, слышал его слова, но до моего сознания их смысл уже не доходил. Он как-то благополучно скрестился в моей голове с давно уже мною забытыми словами старой цыганки Клары и вызрел в виде уже готового решения о своей будущей учёбе, свободной и интересной жизни, путешествиях, о новых городах и странах.

— Ну, ты чего? Остолбенел? — толкнув меня в бок, спросил брат. — Поступай, советую. А потом, может быть, и я к тебе подвалю.

— Но я вот, — промямлил, показав на папку с бумагами, подготовленными для подачи в химико-технологический институт.

— Да, плюнь ты. У тебя сейчас единственный шанс сделать первый шаг к свободной, интересной, счастливой жизни.

Те же слова, которые говорила цыганка, предсказывая моё будущее! Ещё минута и я принял решение, кардинально изменившее мою жизнь по сравнению с тем, о которой я размышлял сегодня утром.

— У тебя есть адрес, телефон приёмной комиссии геологического техникума? — уверенным голосом спросил я у брата.

— Я помню его наизусть, так как там бывал не раз. Записывай, — и он продиктовал мне адрес техникума. Я быстро записал его и, ударив брата по плечу, сказал:

— Спасибо. Тебя сегодня судьба послала ко мне. Пока.

Не заходя домой, я побежал не на почту, а к своим друзьям, которые вместе со мной размышляли над вопросом, куда пойти учиться. Никто из них не выразил желания ехать со мной в химико-технологический институт. Каждый думал над своим будущим, но решения до сих пор ещё никто не принял.

Прибежав к лучшему другу Геннадию, я с ходу выстрелил в него одной фразой:

— Я придумал. Мы с тобой поедем вместе в геологический техникум.

Он оторопел от моих слов и от решительности, с которой их я произнёс. Помолчав минуту, он, наконец, сказал:

— В какой ещё техникум? Ты что, с дуба свалился?

— Не в какой, а конкретно, в геологический.

— Но мы же хотели поступать в институт, а не в техникум.

— Тебе что важнее, название учебного заведения или полученная специальность, будущая жизнь и интересная работа?

Гена задумался, переваривая в голове полученную от меня эмоциональную информацию.

— Я не знаю. А где это?

Всё, что я услышал от брата и, добавив кое-что от себя, я без остановки, чтобы добиться положительного эффекта, выпалил ему.

— Откуда у тебя эта информация?

— Это неважно. Главное — какая информация! Ты согласен?

— Надо подумать, — ещё не приняв, в отличие от меня, решение, уклонился Гена от прямого ответа.

— Пошли к Вовке и Саше, — предложил я Геннадию в нашу компанию ещё двух друзей, которые тоже до сих пор не выбрали себе будущую жизнь.

До вечера этого дня мы с Геной нашли ещё не определившихся в своей судьбе одноклассников и предложили им подумать насчёт геологического техникума. Сами мы с Геннадием уже на сто процентов были уверены в правильности нашего выбора и написали заявление в приёмную комиссию геологического техникума.

У меня где-то внутри свербело, словно свежая полученная рана. В голове была полная каша, а тело всю ночь не знало покоя. Я крутился в кровати, искал удобное положение для сна, но сон не шёл. Ночь казалась бесконечной, хотя было лето, сезон коротких ночей. Эта ночь была коротка для тех, кто мирно спал, но не для меня.

Я уже представлял, что я — геолог и у меня каждый день новые геологические маршруты, бесконечные удовольствия и великие открытия.

Только появились в окне первые проблески дня, как я вскочил с постели — измученный и полный надежд на прекрасное будущее. Мама, которая обычно вставала раньше всех, чтобы приготовить завтрак, увидев меня на ногах, удивилась.

— Ты что, сынок, заболел?

— Нет, мама, я здоров. У меня сегодня много дел. Важных дел!

— Чем же ты планируешь сегодня заняться?

— Я нынче сделаю первый шаг в свою будущую счастливую жизнь.

— Судя по тому, что ты встал спозаранку, шаг этот будет очень большой.

— Не большой, мама, а решительный!

— И всё-таки, что ты собираешься делать?

— Я сегодня отошлю документы в приёмную комиссию.

— Но ты же вчера отсылал документы.

— Нет, мамочка. Вчера у меня получился промах.

— Я не понимаю. Отец, ты что-нибудь знаешь об этом? — попросила мама отца, который уже собирался на работу, расшифровать мои загадочные слова.

Так как, я вчера сам принял решение, ни с кем не советуясь, то и папа об этом ничего не знал.

— Я еду в геологический техникум. На Урал, — ошарашил я родителей неожиданным сообщением.

Они не очень представляли, что такое геология и геологический техникум, поэтому и реакции на мои слова никакой не было. Родители уже давно не давали мне жизненных советов, а полагались на правильные мои решения и поступки.

— Но ты же хотел стать химиком, — вспомнил отец о моём намерении поступать в химико-технологический институт. Надо отметить, что он не имел специального химического образования, но был в этой области неплохим специалистом. Он всю войну воевал в составе взвода химиков и, после возвращения с фронта, работал на фабрике красильным мастером, работа которого связана непосредственно с химией. Высшее образование по химической специальности казалось ему достойным мужчины, и он с одобрением признавал моё решение поступать в химико-технологический институт.

— Но ты же хотел… — что-то пытался отец сказать по поводу моего нового решения.

— Я уже всё переиграл, — перебил я его мысль, — я еду учиться в геологический техникум.

Мама, молча, смотрела на меня, потом на папу, но вмешиваться в разговор не стала.

— Ну, тебе виднее, — сделал заключение папа, видимо не желая за неимением времени, больше обсуждать эту тему. — Геологический, так геологический. Ты уже взрослый — сам решаешь.

Такие слова в последние годы я часто слышал от родителей. Меня это, с одной стороны, не всегда устраивало: хотелось услышать совет взрослого, а с другой — приучило самому думать и принимать решения.

Вот и сегодня я сообщил родителям о радикальном изменении своих планов на будущее не для того, чтобы услышать от них совета, а только потому, что они об этом спросили.

Когда солнце было уже на горизонте, мы встретились с Геннадием и пошли к своим друзьям, чтобы окончательно договориться с ними о совместной поездке. Мы, как могли, рекламировали будущую счастливую жизнь геолога, хотя сами, кроме романтизма, ничего не знали, и многое на ходу придумывали, чтобы рассеять все сомнения.

Ровно в три часа двадцать пятого июля пятьдесят седьмого года — не знаю, почему это время и дата врезались в мою память — мы, четверо друзей, молодых, красивых, надеюсь, ещё не оперившихся, завалились с пачками бумаг в почтовое отделение. Так много молодых людей вместе здесь почти никогда не собиралось, поэтому девушка — почтовая работница — уделила нам много внимания. Все бумаги были проверены, надёжно и правильно упакованы и приняты для отправки по назначению.

А мы — четверо друзей — почувствовали, что сбросили гору со своих плеч и, весело балагуря, стали обсуждать только что свершившееся событие. Главным его пропагандистом и защитником был, конечно, я. Можно сказать, что Гена тоже встал на мою позицию, а вот Саша с Володей до сих пор были в растерянности, хотя пути назад уже не было.

Дни пролетали в ожидании вызова на экзамен и подготовки нашего отъезда. Волнение с каждым днём нарастало. Вот уже конец июля, потом первое, второе августа — приёмные экзамены начались, а вызова для нас всё нет и нет. Мы опаздываем, а это грозит крахом наших и, особенно моих, планов.

Четвёртого августа моё терпение кончилось, и я предложил друзьям ехать на экзамены без вызова. Гена и Вова согласились с моим предложением, а Саша категорически отказался.

— А ты уверен, что есть смысл ехать без вызова? — всё снова и снова возникали у Гены сомнения в правильности такого решения.

— Я уверен, смысл будет, если мы все вместе будем добиваться. Надо пробовать. А почему бы и нет!

Через день мы втроём предстали перед приёмной комиссией, которая отказала нам в рассмотрении документов по причине опоздания на несколько дней.

Нам ничего не оставалось делать, как пойти на приём к директрисе техникума и, апеллируя к ней с доказательством того, что мы вызова не получали, просим принять у нас экзамен. Надежды на положительное решение было мало, но наша настойчивость, честность и справедливость директрисы сделали своё доброе дело. Нас допустили до вступительных экзаменов, но сказали, что мы уже не сможем влиться в общий поток и будем без подготовки по сокращённому графику сдавать все экзамены. Это трудно, но у нас не было другого выхода. Мы после десятого класса поступали сразу на третий курс, а экзамены пришлось сдавать вместе с группой после седьмого класса. Мы с Геной и Вовой быстро, задолго, до окончания, отведённого для письменной математики времени, всё решили и, чтобы не скучать, тайно помогали семиклассникам.

Не размусоливая дальнейший ход экзаменов, скажу сразу, что мы с Геной успешно преодолели все препятствия вступительной экзаменационной сессии и стали студентами геологоразведочного техникума. Володя не смог преодолеть представшую перед ним преграду и, расстроившись, поехал домой.

Я так подробно описал процесс нашего с Геной поступления в техникум не потому, что мне захотелось похвалить себя, а лишь для того, чтобы показать, что от его положительного или отрицательного исхода зависела вся наша дальнейшая жизнь.

Глава 4 Начало свободы — сомнительное счастье

Начало нашей свободной и счастливой жизни оказалось совсем не таким безмятежным. Из-за того, что мы, как опоздавшие абитуриенты, всё же были приняты в техникум, мы, по мнению руководства, каким-то образом должны быть наказаны. Эта карательная мера была применена к нам в виде отказа места в общежитии. Мы с Геной возмущались таким отношением, но всё-таки были вынуждены искать съёмную квартиру. Не удалось нам найти подходящую квартиру, и сняли только уголок в маленьком частном доме.

Хозяйка дома тётя Нюра — милейшая женщина и двое её детей, одинакового с нами возраста, стали нашей новой семьёй. Символическая плата за проживание, получаемая тётей Нюрой от нас с Геной, не была равноценной той доброте, заботе, вниманию и обслуживанию, которые мы получали от новой семьи.

Конечно мы с Геной не были неблагодарными нахлебниками, а помогали хозяевам во всём и участвовали в их хозяйственной деятельности. Вот так жизнь поворачивается к людям то одной, то другой стороной, и мы после наказания в виде лишения общежития, получили счастье жить и общаться с хорошими людьми.

Однажды в конце сентября, мы всей только что сформировавшейся группой геологоразведчиков, на воскресенье решили выехать с ночёвкой в горы к озеру Тургояк. Мы взяли с собой палатки, резиновую лодку и всё необходимое для суточного пребывания в лесу. Девочек и мальчиков в группе было примерно поровну и мы, молодые, любвеобильные, были рады знакомиться, общаться с только что приобретёнными друзьями.

Тургояк — горное озеро, с вечно холодной водой. В конце сентября температура воды была градусов десять. «Моржей» и просто купальщиков среди нас не нашлось. Был уже вечер, мы разожгли костёр, готовили шашлычок, пели песни, дурачились. Дни становились короткими, и вечер неминуемо наступал на нас осенней темнотой.

Готовясь к ночи, ребята ставили палатки, запасались на ночь дровами и помогали девочкам благоустроить свой быт. Геологи мы были ещё молодые, неопытные, поэтому любая работа требовала привычки, сноровки.

Трое из наших молодцов решили прогуляться по озеру на резиновой лодке. Они быстро её накачали и спустили на воду. Ночь уже вступала в свои права и мы, сидя у костра, уже не видели отплывшей от берега лодки. Думаю, что отплывшие от берега, лодочники хорошо видели наш костёр. Ветра не было, озеро оставалось спокойным. Ребята наслаждались ночным озером, что-то кричали нам, смеялись, шутили, дурачились.

Изредка, сквозь потрескивающий шум костра, мы улавливали шутливые слова «тонем», «спасите». Сначала они нас насторожили, потом мы перестали на них реагировать и занимались своим делом.

Прошло время, пловцы удалились от берега. Через некоторое время мы снова услышали «спасите», «помогите». На этот раз истеричный крик и многократное повторение просьбы о помощи нас насторожило. Мы притихли, несколько ребят подбежали к воде и поняли, что это точно не шуточки. Плеск воды, захлёбывающийся голос призывали нас к действию. На чёрной воде осеннего озера нельзя было ничего рассмотреть. Только истошный голос давал нам некоторую ориентацию в осенней темноте.

Кто-то из ребят, по-моему, это был Саша Редченко, оценил трагичность ситуации и громко приказал:

— Идём рубить сосну, на бревне поплывём спасать ребят.

Два раза такого приказа повторять было не надо.

Мы быстро — откуда только брались силы — срубили большую сосну, очистили её от сучьев и бревно, длиной метров восемь, спустили на воду.

— Два человека со мной, — всё тот же командирский голос призвал желающих плыть на помощь, — верхнюю одежду снять.

Я не знаю, откуда у меня появилась смелость, но я был одним из тех двоих, которые присоединились к уже раздетому и спускающемуся в воду Александру. Это он увереннее всех держал себя в руках и подавал команды к действию.

Холодная вода обожгла меня, но не остановила. Мы втроём — Саша, Юра и я — зацепившись одной рукой за бревно, другой рукой стали грести. Дерево было сырое, тяжёлое и медленно продвигалось в темноту. Мы старались прислушаться к голосам и направляли бревно в сторону истошных криков и плеска воды.

Сколько времени мы висели на бревне, трудно сказать. Пылающий на берегу костёр отдалялся от нас всё больше и больше. Тело не могло и не хотело осознавать трагичность ситуации и отвечало дрожью на каждый гребок рукою. В какой-то момент я почувствовал, что одна нога мне не подчиняется.

— У меня свело ногу, — послышался голос Юрия.

— И у меня тоже, — крикнул я, пытаясь свободной рукой ущипнуть себя за ляжку.

Бревно почти остановилось, и в это время из темноты вынырнул один из плавающих на лодке. Он был обессилен и еле держался на воде.

— Держись за бревно, — помог я ему зацепиться за дерево. — Где другие двое?

Он не отвечал, пытаясь отдышаться и одновременно выплёвывать попадающую в рот воду.

— Где твои товарищи? — спросил Юра.

Ответа не было.

— Плывём к берегу, к костру, иначе мы останемся здесь, — скомандовал Саша. — Другая тройка ребят поплывёт вместо нас.

Мы с трудом повернулись и поплыли к берегу, толкая бревно и висящего теперь на нём человека. Костёр манил нас и придавал силу.

Добравшись до берега, мы вытащили полуживого любителя острых ощущений. Девочки взяли над ним шефство, завернули в тёплую одежду и перетащили ближе к костру. Мы старались оживить свои, обездвиженные судорогой ноги, согреваясь возле костра.

Новая тройка ребят приняла от нас эстафету и поплыла на поиски ещё двоих лодочников.

Крики и всплески воды в темноте прекратились, а плыть в неизвестность стало опасно и бесполезно.

Когда вторая тройка, никого не обнаружив в тёмном озере, вернулась на берег, прозвучал только один вопрос:

— Нет?

Ответа не требовалось, и дальше мы все, на берегу у костра сидели, молча, не зная, что делать. Никто уже не подбрасывал в огонь дров, и костёр начал гаснуть, оставляя нас в темноте.

Девочки жались друг к другу, стараясь успокоиться и немного согреться. Саша Казаков, которого мы на бревне вытащили из холодной темноты, лежал возле угасающего костра. Он с ног до головы был укутан одеялами, смотрел на окружающих его людей и, судя по осмысленному взгляду, начал понимать, из какой трагической ситуации он только что выбрался.

Время от времени мы подходили к самой воде, надеясь на то, что услышим ещё голоса из темноты с призывом о помощи. Мы ещё не знали о том, что случилось там, как ребята оказались в воде, куда делась резиновая лодка. Переговариваясь между собой, мы высказывали разные предположения: может быть, лодка перевернулась или не выдержала тяжести трёх людей и пошла под воду. Были и абсурдные предположения о том, что лодка напоролась на какую-нибудь корягу и получила пробоину, или, что ребята поссорились и в драке перевернули лодку. Однако, никто точно сказать не мог. Казаков до сих пор ещё молчал, и мы, зная его состояние, не пытались что-то выяснить.

Удивительная «каша» мыслей была у меня в голове. Впервые в жизни, столкнувшись со смертью людей, с которыми только несколько минут тому назад мы общались, смеялись, весёлые лица которых стояли перед глазами, я не осознавал, что их больше нет, что они там где-то в чёрной холодной бездне. Это для семнадцатилетнего подростка было непостижимо. Неожиданный трагизм каким-то непонятным образом накладывался в мозгу на, уже давно сформировавшееся ожидание геологического быта в виде бесконечного удовольствия и счастья. Причём, надо понимать, что по времени оба эти чувства были близки и разрывали голову своим противоречием.

Негромко переговариваясь, мы рассуждали о том, что делать дальше. Одни говорили, что надо срочно сообщить в милицию о происшествии. Другие скептически отнеслись к такой идее, понимая, что тёмной ночью, не зная местности, мы только заблудимся и до утра ничего не найдём.

— Надо ждать до утра, потом принимать решение.

— Правильно, мы не знаем, куда идти по скалистому берегу.

— Вон светятся огоньки, туда и надо идти.

— Ты знаешь, что это за огоньки и, какое расстояние до них?

— Сегодня воскресенье и, если бы мы сейчас пошли и добрались до этих огоньков, то неизвестно, нашли бы там милицию?

— Ребята, давайте успокоимся. Утро вечера мудренее. Завтра, при свете дня что-нибудь придумаем.

Вот такие разговоры мы вели, всё время, ожидая от Казакова, когда он придёт в себя, и сможет рассказать о том, что там произошло, и как он оказался в воде.

Кто-то из ребят подбросил в костёр дров, стало немного светлее и теплее. Девочки шептались между собой, не вмешиваясь, в наши мужские разговоры.

Ближе к полночи, мы, совсем измученные неизвестностью поглядывали на установленные с вечера палатки с надеждой и желанием залезть в спальный мешок, согреться и на время забыть происшедшее.

— Ребята, смотрите, Саша что-то хочет сказать.

Все мы ближе подвинулись к лежащему у костра Казакову. Он шевелил губами и слабым голосом пытался произнести какие-то слова.

— Как себя чувствуешь? — спросил я.

Ответа не было, но мы видели, что Саша что-то хочет сказать.

— Где ребята? — наконец, разобрали мы два слова.

Не зная, что и как сообщить Казакову о трагической судьбе его товарищей по лодочной прогулке, мы промолчали и начали задавать свои вопросы:

— Ты помнишь, что там у вас произошло?

— Мы, мы плыли…

— Это мы знаем, — у кого-то из нас не хватило терпения ждать.

— Не перебивай, — остановили его.

— Вдруг. — сказал Саша и замолчал, видимо вспоминая, что произошло там на озере.

— Ну, что, вдруг, Саша?

— Выскочила пробка, — произнёс Казаков.

— И что?

— В темноте, в мы пытались её найти и вставить на место. Лодка быстро начала спускать. — понемногу, слово за словом мы стали понимать тихую речь Казакова.

— А потом?

— Тут кто-то из нас, я не видел, прыгнул в воду. Лодка накренилась, и все мы оказались в воде. Дальше я ничего не помню.

— Понятно. А почему ты оказался один? Почему не вместе?

Саша молчал.

Дальнейшие вопросы были излишни. Мы и так уже понимали всё о сути происшедшего.

— Так, девчата, — обратился Редченко к притихшим девочкам. Располагайтесь на ночлег, идите в палатки. А мы, ребята, тоже должны отдохнуть. Завтра у нас тяжёлый день. По два человека остаёмся на дежурство у костра. Через два часа меняемся. Костёр должен гореть всю ночь. Кто будет дежурить первым?

— Мы с Игорем, — высказался Юра.

— Хорошо. Кто следующий?

По два человека сформировалась очередность дежурства.

Девочки дружно, желая друг другу «спокойной ночи», стали расходиться по своим местам. Не знаю, спал ли кто-нибудь в эту ночь или нет, но тишина в лагере была мрачной и зловещей. Слышно было только шёпот из той или иной палатки.

Обозначились через полотно палатки первые проблески осеннего утра. Было холодно, и вылезать из спальника совсем не хотелось. Выспавшись или немного «отойдя» от вчерашних событий, мы стали по одному вылезать наружу.

Не было среди нас ни одного счастливого или радостного лица. Все были хмурые, разочарованные, как будто именно мы, каждый из нас, был виноват в том, что два человека, которые вчера вместе с нами испытывали радость от встречи с озером Тургояк, сегодня исчезли из этой жизни. У меня тоже на душе было мрачно, горестно. Вчерашний вояж по ночному озеру сегодня отзывался у меня обильным насморком и странной «тянущейся» болью в мышцах. Другие спасатели тоже не остались без последствий, но каждый из них отреагировал по-своему.

Однако такие индивидуальные неприятности не были для нас главными, мы не обращали на них внимания.

— Теперь надо решить, куда нам идти, чтобы сообщить в милицию о нашем происшествии.

— Мне кажется, — сказал я, — надо всё-таки идти в ту сторону, где вчера светились огоньки.

— Да, только туда, в другой стороне не видно признаков присутствия людей.

— Вон там, где светились огоньки, поднимается дымок.

— Но туда, по прямой — километров пять. А по берегу придётся отмахать все десять.

— Другого варианта у нас нет, — подтвердил наш выбор и определившийся среди нас лидер. Это был Александр Редченко. — Кто пойдёт туда?

— Я готов, — сказал Юра, самый крупный и сильный среди нас. Глядя на него, можно было быть уверенным, что этот дойдёт.

Я тоже изъявил желание выйти с Юрой на поиски человеческого жилья. Гена, мой лучший друг и земляк, не захотел оставаться безучастным.

— Хорошо, перекусите и выдвигайтесь вперёд, — по-военному, кратко одобрил, не приказал, а одобрил наше решение Александр.

Саша Казаков, отдохнув за ночь, тоже вышел из палатки и, молча, виноватым взглядом смотрел на хлопоты товарищей.

Девочки, одевшись и совершив минимальный макияж, готовили завтрак. Понемногу обстановка оживилась, вчерашняя молчаливость исчезла. Не договариваясь, каждый из нас украдкой или, в открытую, время от времени бросали взгляд на озеро, может быть, надеясь на чудо — увидеть плывущих наших товарищей. Но холодная озёрная вода, так же, как и вчера, плескалась, набегая на прибрежную гальку.

Идти по берегу было трудно — камни, деревья, впадающие в озеро ручьи, сильно замедляли наше продвижение. Сначала мы шли, разговаривая, потом усталость заставляла нас временно помолчать. Затем мы совсем замолчали, думая каждый о своём.

Я не знал, как расценивать случившееся несчастье, но упорно и настойчиво пытался понять, что это? Исключительное происшествие, каких больше не будет в моей геологической жизни, или это то, что ещё будет не раз встречаться у меня на пути.

«Это что? Плата, которую надо давать за свободу, за удовольствия и интересную жизнь? — думал я. — Нет, я не хочу такой свободы. Я не хочу интереса и удовольствий рядом с несчастьем и смертью. Может быть, я ошибся в выборе профессии? Нет, этого не может быть. Несчастья могут случаться и в химической лаборатории и по дороге на работу».

Думая о своей жизни, о будущей профессии и, вообще, о делах, судьбах, удачах и провалах, я всё больше и больше приходил к выводу, что вчерашний случай не имеет никакого отношения к работе, к специальности человека. Скорее всего, это несчастье является результатом невнимательности, безответственности людей.

Через несколько часов мы добрались до небольшого посёлка и постучались в первый попавшийся дом.

— Хозяева, — постучали мы в дверь. — Есть, кто-нибудь дома?

Внутри что-то загремело, упало и покатилось по полу. Через минуту с банкой в руках вышел старичок и, щурясь на незнакомых людей, тонким голоском спросил:

— Кто такие?

— Нам нужна милиция. Есть в посёлке милицейский пункт?

Старичок, услышав слово милиция, испугался и хотел перед нашими носами захлопнуть дверь. Юра подставил ногу, дверь остановилась.

— Не бойся нас, дедуля, — как можно спокойно, обратился я к хозяину. — Нам срочно нужен кто-то из органов. Подскажите, куда нам пройти?

Старичок внимательно посмотрел на всех и, убедившись в отсутствии угрозы, доложил:

— Вот за этим домом свернёте направо и на следующей улице двухэтажный дом. В одну дверь — поселковый Совет, а с другой стороны и есть милицейский участок.

Поблагодарив старичка, мы удалились по указанному направлению и вскоре подошли к двухэтажному дому. Рядом стоял мотоцикл с коляской и молоденький милиционер.

— Стоять! Не с места! — вдруг закричал он и наставил на нас пистолет. От неожиданности мы остановились, наблюдая за действиями милиционера. Он, не опуская наставленного на нас пистолета, закричал в сторону открытой двери милицейского участка.

— Товарищ лейтенант, выйди сюда. Вот они сами пришли.

Мы, молча, стояли и в недоумении смотрели друг на друга.

Лейтенант выскочил с фуражкой в руках, увидел сержанта с пистолетом и обратился к нам:

— Вы, вы. За что? Кто вы такие?

Мы, ещё ничего не понимая, думали, что отвечать на непонятные нам вопросы. Наконец, Гена собрался с мыслями и спросил:

— У нас несчастье, с кем можно пообщаться? Нам нужна помощь.

В это время молодой сержант вынес три пары наручников и попытался их на нас надеть.

Когда он подошёл к Юрию Веткину и взял его за руку, тот легонько повернулся так, что сержант отлетел в сторону и упал в коляску мотоцикла.

Не ожидая такого быстрого разворота событий, сержант крикнул:

— Всем лечь на землю лицом вниз.

Мы — ещё молодые, неопытные «преступники» — послушно исполнили приказание.

— Сержант, звони майору Гуренко, пусть срочно подъезжает. Скажи, что мы их поймали. Всех троих. Я их здесь постерегу.

— Есть, товарищ лейтенант, — поднявшись с коляски, поспешил сержант исполнять приказание.

Мы лежали на земле, не понимая и не ожидая такого поворота событий. Юра попытался поднять голову, чтобы выяснить, в чём дело, почему к нам такое отношение.

— Лежать, не разговаривать, — приказал лейтенант и коленкой прижал Юру лицом к земле.

После пасмурной осенней ночи земля была ещё холодной, и лежать нам ней было не совсем уютно.

— Товарищ лейтенант, — вспомнил я форму обращения к офицеру, — позвольте нам встать и объясните причину нашего задержания.

Я старался говорить, как можно, более культурно, чтобы опровергнуть мнение о нас, как о преступниках.

— Сейчас приедет майор и всё вам объяснит, — услышали мы ответ, — а пока полежите, отдохните и придумайте речь в своё оправдание.

— Нам холодно, — снова вступил я в разговор, — и вообще, мы пришли сюда за помощью.

— Скоро согреетесь. Вам там будет жарко.

— Но объясните, хоть, в чём нас подозревают.

Юра попытался повернуться лицом к лейтенанту, но снова получил удар коленкой по затылку. Офицер не отходил от Юрия, видно, боясь, что такой громила может вскочить и наделать здесь много шуму.

Через несколько минут подъехал ещё один старенький мотоцикл и, видно, равный ему по возрасту, майор легко выскочил из коляски. Водитель мотоцикла, совсем юный милиционер, тоже быстро оставил своего «коня» и, вслед за майором, подошёл к нам, всё ещё лежащим на земле.

За эти минуты у меня в голове снова возник сумбур мыслей:

«Вот такая бывает свобода, — думал я — и удовольствия, и разнообразия, и счастья, хоть отбавляй. Видно, в геологической профессии наслаждений бывает больше, чем я ожидал. А всё-таки, в чём мы виноваты?»

— Ведите их в темнушку, — приказал майор, — по одному, без насилия.

Что такое темнушка, я понял, когда, вслед за Юрой, вошёл в небольшой, без окон, пахнувший плесенью, чуланчик.

Сняли с нас наручники и, мы, дрожащие от холода, расположились на деревянной скамейке, которую с трудом обнаружили в темноте.

— Вот так. Покупались вчера в «тёплом» озере, теперь будем ещё и загорать, — попытался я шуткой немного снять с товарищей психологическое напряжение.

— И всё-таки, за что они нас так? — то ли нам, то ли себе, задал Юра, мучивший всех нас вопрос.

— Видно здесь произошло какое-то криминальное событие, и они нас подозревают в этом, — более трезво стал оценивать Юра ситуацию.

— Наверно, — поддержал я Юру. — Попали, как, кур во щи, — вспомнил я выражение, которое когда-то вычитал у Чехова.

— Во щи попасть сейчас было бы хорошо, — оценил мой сарказм Гена.

Послышался скрежет ключа в замке, который, наверно, уже много лет не запирался и не отпирался. Дверь открылась и, сержант, напустив на себя презрительную по отношению к нам строгость, приказал:

— Вот, ты, большой, — обратился он к Юре (как он увидел его в темноте?), — руки за спину и, за мной.

Юра встал и медленным шагом последовал за милиционером. Мы с Геной остались вдвоём, ожидая дальнейших событий.

Время шло, а обстановка в темнушке не менялась. Голодные и дрожащие от холода, мы сидели на скамейке, как можно, теснее прижавшись, друг к другу.

Без света, без свежего воздуха и без ощущения времени мы продолжали пребывать в неизвестности. Ни с улицы, ни из коридора не доносилось ни звука.

Снова обращаясь к своим мыслям, я вспоминаю любимого мною Александра Дюма и его героя Эдмона Дантеса. Темница у него и наша темнушка, чем-то схожи между собой. Единственное, что мне хотелось бы, чтобы, по времени пребывания, наши сроки у него и у нас были разными. Сделав мысленно такое сравнение и аналогию, я немного повеселел, принимая это недоразумение за первое, но не последнее, ожидающее меня в будущем удовольствие геологической жизни. Гена сидел рядом со мной и что-то говорил мне тихим голосом, видимо, думая, что нас могут услышать и разговор этот обратить против нас. Я не очень понимал его слов, наводя порядок в своих мыслях.

Прошло некоторое время, может быть час, а может быть, и целый день. Опять заскрежетал ключ, дверь открылась, осветив нас лучом от, единственной, только что включённой в коридоре лампочки, висящей прямо перед нашей дверью. Я сказал глупость, назвав дверь «нашей», как будто теперь сырая темнушка и её дверь уже стали надолго нашими.

В приоткрытую дверь втолкнули Веткина. Молоденький милиционер, который привёз майора, громко крикнул:

— Вот ты, который с краю, выходи, — обратился он к нам с Геной. Мы не знали, к кому он обращается, так как мы оба были с краю.

— Ну, чего ты сидишь? Выходи, — ткнул он рукой в мою сторону.

Я поднялся, шепнув Юре два слова:

— Что там?

Ответа получить я не успел. Или Юра не услышал меня, или был удручён, обескуражен встречей один на один с майором.

Через два шага от нашей каморки открылась металлическая дверь и меня ввели в, как мне показалось, в очень светлую, чистую и тёплую комнату. Передо мной сидел майор, расставив широко и положив руки на старенький, но большой стол. В углу стоял лейтенант и ехидно улыбался, глядя на меня.

— Рассказывай, — наконец, после минутного молчания и пристального рассматривания «злостного преступника», обратился ко мне майор.

— О чём? — искренне удивился я, хотя по прочитанным книгам знал о методах работы органов дознания.

— Он ещё спрашивает! — вступил в разговор лейтенант.

— Рассказывай всё подробно. Фамилия, имя, отчество. Кто ты? Откуда? Адрес места проживания. Что ты тут делаешь?

— Я студент геологоразведочного техникума. Третий курс, — я подробно рассказал всё, что требовал от меня майор. — А здесь мы все по делу, по несчастному случаю.

— Да, уж куда более счастливым может быть случай, — снова лейтенант вставил своё веское слово, — сейчас он наплетёт нам!

— Помолчи, лейтенант, — остановил его майор Гуренко, — пусть рассказывает, а ты, лейтенант внимательно слушай и запоминай.

— Мы втроём — я, Гена и Юра — прибыли к вам за помощью. Наша группа геологов пришла вчера на озеро Тургояк. Девочки, мальчики, всего, кажется, двадцать четыре человека. Мы нашли подходящее место для отдыха и для ночёвки в палатках.

— А ещё накануне этого, вы втроём приходили на разведку, встретили в лесу хорошенькую девочку, познакомились… и…

— Лейтенант Корушин, я тебя прошу помолчать. Итак, вы прибыли вчера вместе со всей группой?

— Да. Я уже сказал, двадцать четыре человека. Перед выходом сюда на озеро, нас всех переписал руководитель группы.

— И на разведку вы сюда не приходили? Никакую девочку в лесу не встречали? И никого не насиловали? — не мог успокоиться лейтенант.

От неожиданной информации я чуть не поперхнулся. Я начал понимать причину нашего задержания.

— Я же сказал, мы всей группой выходили из техникума. Это можно проверить по списку у нашего руководителя.

— Проверим, проверим. А сюда вы зачем пришли?

Я подробно рассказал о ночном плавании нашей троицы, об аварии на резиновой лодке, о нашем трагическом рейде на бревне и о спасении Саши Казакова.

Майор слушал внимательно, не перебивая и что-то записывая у себя в блокноте.

— Сюда мы пришли, чтобы сообщить милиции, то есть вам, о несчастном случае и просить об организации поиска пропавших.

— Так, так. А где все остальные?

— На том же месте, на озере, где мы в палатках ночевали.

— Почему вы не пришли к нам вчера?

— Было уже поздно, темно, и мы не знали, куда идти.

— А сегодня вы, вдруг, узнали и сразу нашли нас! — не мог успокоиться лейтенант. — Складно у вас получается. А вот предыдущий рассказчик говорил по-другому.

— Этого не может быть, — удивился я, — мы вместе с ним плавали на бревне, чтобы спасти ребят.

— Где же вы взяли бревно? Неужто с собой привезли? Что-то не складывается ваша история.

— Да там же на берегу взяли, — начал я терять терпение, выслушивая каверзные вопросы лейтенанта.

— Предыдущий ваш соучастник сказал, что вы его срубили.

— Да, конечно, срубили. У нас был, то есть, есть топор.

— Был, есть. Хватит уж врать, — майор последние минуты молчал и слушал вопросы лейтенанта и мои ответы.

— Что у вас был топор, мы знаем. Мы нашли его там, недалеко от того места, где…

— Лейтенант, остановись, — наконец, майор сказал своё слово, — уведи его и давай сюда третьего.

Меня грубо втолкнули в темноту, где ребята ожидали моего возвращения.

— Следующий, на выход, — вызвал лейтенант Геннадия.

— Ну, что там? — успел Гена спросить меня перед выходом.

— Ничего не ясно, — ответил я, но он уже не услышал ответа. Дверь захлопнулась, и мы с Юрой остались вдвоём.

Глаза мои понемногу привыкали к темноте. Юра сидел на скамейке, ожидая моего появления. То ли нервный тик, то ли полное равнодушие Юрия к происходящему, заставляли его ногам выбивать чечётку.

— Я тоже ничего не понял, — Юра прекратил пританцовывать и обратился ко мне. — Кажется, они нас с кем-то перепутали. Видно, у них произошло нечто вон из рук выходящее, что они готовы любой ценой раскрыть это «нечто».

— И мы тут как раз подвернулись, — поддержал я версию Юры. — Но всё-таки надо разобраться, а потом сажать людей в КПЗ.

— Посмотрим, что наш Гена скажет.

— Но нам же надо свой вопрос решать. Я думаю, он не менее важен, чем тот, который их волнует больше всего. Да и ребята там ждут нас, пребывая в неизвестности.

— Да, обстановочка у них — не из приятных, — Юра снова застучал каблуками по полу.

Я тоже замолчал, не зная, что говорить и что думать в нашей ситуации.

Время шло, а Гена всё не появлялся в нашей «гостинице». Мой мозг продолжал «перемалывать» мысли, которые до сих пор не укладывались в какой-нибудь порядок. Снова и снова я ловил себя на явных противоречиях о правильности или неправильности выбора профессии. То я думал, что вчерашнее и сегодняшнее происшествия — это всего лишь случайности и к профессии геолога не имеют никакого отношения. То, наоборот, мне казалось, что если на первом этапе геологической жизни пришлось встретиться со смертью и тюремной камерой, то это означает, что и дальнейшая жизнь не будет гладкой. Стоит ли мечта о свободе, новых городах и странах таких переживаний? В который уже раз навязчивые мысли и путаные выводы забивали мои мозги, не получая однозначного ответа.

Наконец мы услышали знакомый скрежет ключа, дверь открылась, и в светлом проёме появился Геннадий с повязкой на голове. Его под руку, неуклюже, поддерживал лейтенант, выполняя, как мне показалось, непривычную для себя функцию.

— Они тебя били? — задал я Геннадию вопрос, когда лейтенант вышел и закрыл эту ненавистную дверь.

— Нет, нет, — слабым голосом ответил Гена.

— А что с головой? — Юра тоже хотел знать причину появления повязки на голове Геннадия.

— Устал я, голова закружилась, и я упал, ударившись головой о край стола, — наконец, прояснил ситуацию Гена. — Пришёл врач, сделал повязку, хотел забрать меня в лазарет.

— Вот поэтому тебя там так долго держали. А как сейчас ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Терпимо, — неопределённо ответил Гена.

— О чём они спрашивали? — Юра вернулся к вопросу о нашем деле.

— Спрашивали о какой-то девочке, которую, видно, убили несколько дней тому назад. Подозревают, что там были три молодых парня. Они их ещё не нашли. А тут мы подвернулись.

— Ничего себе, раскладочка, — возмутился Юра, — попались мы на удочку. Видно, надолго здесь застряли.

Гена, скромный парень, не стал нам рассказывать истинную причину появление повязки на его голове. Только позже, на следующий день узнали мы подробности.

Хоть Геннадий Королёв и скромница, но оказался решительным и смелым. Кабинет майора, в котором происходил допрос, располагался на первом этаже. Гену посадили напротив окна, так, чтобы было видно его лицо. После ряда вопросов и нелепого обвинения, которого, почему-то нам с Юрой не предъявляли, Гена не выдержал, выскочил из-за стола и бросился к окну. Майор не ожидал такого поступка от Королёва и не помешал ему вскочить на подоконник. Лейтенант оказался проворнее, подскочил к Геннадию, когда тот открыл только внутреннюю раму. Наружная рама предусмотрительно была забита гвоздями.

Схватив за ногу, лейтенант рванул её на себя, и Гена упал на пол, ударившись, при этом, о стул майора.

Время приближалось к вечеру, хотя в нашей «гостинице» был постоянный вечер. Мы и так и сяк обсуждали наше положение. Воспользоваться прошлым опытом мы не могли — у нас его просто не было. Вспоминая книжную судьбу Эдмона Дантеса, я и близко не мог предположить что-нибудь, подобное его действиям, для нашей ситуации.

При очередном, уже надоевшем нам скрежете дверного ключа, мы снова насторожились и замерли, ожидая нового коварного шага милицейского начальства. Но на этот раз сюрприз оказался совсем другого свойства. В двери стоял наш Саша Редченко. Он всматривался в темноту и, увидев первым вскочившего Юру Веткина, воскликнул:

— Вот они где, пропащие, Нашли место, где прятаться от дождя. А ну-ка по одному выходи.

Майор, стоявший сзади Александра, не возражал против нашего выхода, но на лице его не было видно ни раскаяния, ни радости.

Мы вышли в коридор, жмурясь от непривычного света, и не зная ещё причину такого поворота дел.

— Вот два мотоцикла с колясками, — показал нам майор, — по двое усаживайтесь на них. Поедем в ваш пионерский лагерь.

До сих пор мы были в неведении о происходящем исходе нашей судьбы, но, видя Сашу Редченко, понимали, что всё разрешилось благополучно.

Взревели, выпустив клубы дыма, старенькие мотоциклы. За рулём одного из них был майор, другим управлял лейтенант. Я сидел в коляске рядом с Редченко, а Гена с перевязанной головой ехал в коляске вместе с Юрой.

Во время тряски и рёва мотоциклов трудно было разговаривать, но всё же я выяснил у Саши, что, не дождавшись нашего возвращения, ребята, изнемогая от неизвестности, решили послать гонца на поиски пропавших, то есть, нас. Саша, как более решительный и рационально мыслящий, сказал:

— Я пойду. Мне сопровождающий не нужен.

Никто против этого возражать не стал. Только одна девочка, которой судя по всему, нравился Саша, несмело прошептала:

— Может быть, я составлю компанию? Вдвоём веселее.

— Веселиться здесь нет повода, — возразил Редченко, — я пойду быстро, и тормоз мне не нужен.

Рима, так звали девочку, застеснялась и быстренько отошла в сторону.

Так Александр пришёл к нам на помощь, и майору Гуренко ничего не оставалось делать, как отпустить нас и поехать решать нашу озёрную проблему.

Время приближалось к вечеру. Последний сентябрьский день выдался серым, пасмурным. Услышав треск мотоциклов, которые с трудом продвигались по усыпанному камнями берегу, наши студенты повыскакивали из палаток и махали руками, словно на необитаемом острове. На их молодых лицах отражались усталость, радость и все другие чувства, которые только могли возникнуть от переживаний, ожиданий и полной неизвестности.

Мотоциклы подъехали к палаткам, остановились, ребята тут же окружили приехавших и, молча, ждали какой-либо информации.

Майор прошёл вокруг палаток, постоял у потухшего костра. Потом он, так же молча, подошёл к бревну-спасателю, попробовал ногой сдвинуть его с места, осмотрел комель, потрогал рукой место рубки. Лейтенант ходил вслед за ним, повторяя все его следственные действия.

— Что скажешь, лейтенант? — обратился к нему Гуренко.

— Надо людей допросить, товарищ майор.

— Ну, давай, начинай.

Лейтенант подошёл к девочкам, которые сбились в отдельную группу и ждали вопросов.

— Расскажите, девочки, — обратился Корушин ко всем сразу. В ответ — полное молчание.

— Вот вы, — указал лейтенант на ту, которая стояла ближе всех, — что вы знаете? Что видели вчера?

Людмила Рожина начала рассказ. И тут уж девочек было не удержать. Всё, что они видели, пережили за прошедшие сутки, наперебой стали пересказывать.

— Подождите, подождите. Не все сразу. Вот я попросил эту девочку. Вас как зовут?

— Людмила Рожина, — представилась та.

— Рассказывайте, Людмила.

Вчерашние события всем были известны, и рассказ Людмилы постоянно перебивался, уточнялся, дополнялся.

Майор, молча и загадочно, смотрел вдаль на озеро.

— Никаких следов сегодня не видели на воде? — обратился он сразу ко всем.

— Обувь какая-нибудь, одежда, головной убор, может быть, весло.

— Нет, ничего не видели, — отвечали все вместе.

— Кто был третий, который спасся? — спросил майор.

— Я. Это я — вышел из толпы Саша Казаков.

— Расскажи, Саша Казаков, всё по порядку.

— Решили мы с ребятами.

— С кем вы решили? Конкретно.

— Я, Карелин и Бекешкин решили на резиновой лодке поплавать по озеру.

И Казаков начал подробно рассказывать всё, что окружающим уже было известно. Тем не менее, все внимательно слушали, как будто могли узнать что-нибудь новое.

Когда Саша закончил свой рассказ, майор попросил уточнить, как получилось, что Казаков остался один и спасся, а те были вдвоём возле лодки и спастись не смогли.

— Этого не знаю. Как только лодка начала тонуть, я сразу поплыл к берегу. Я видел огонь костра, и всё время плыл в его сторону. Ребят я потерял сразу, слышал только крики и несколько раз звал их.

Когда Казаков закончил рассказ, майор спросил:

— Кто-нибудь, что-то хочет дополнить, уточнить?

Желающих сделать дополнение не было.

Во время этого разговора лейтенант делал записи в своём блокноте и только изредка спрашивал имена говоривших.

— Ну, вот что, ребята, — обратился, наконец, майор к нам, — вы сегодня наверно, ночевать здесь не будете, так что собирайте вещи и отправляйтесь домой. Скоро будет темно, надо спешить, чтобы не заблудиться.

Все сразу сделали облегчённый выдох, как будто только и ждали этих слов.

— Думаю, что нам ещё не раз придётся встретиться, а завтра здесь поработают спасатели, водолазы, может быть, появится что-то новенькое.

— До свиданья, — вразнобой защебетали девочки и начали складывать походные вещички. Ребята свернули палатки, потушили догорающий костёр и, по-военному были готовы к снятию лагеря.

Дорога домой не была такой весёлой, оживлённой, как дорога к озеру.

Кто-то между собой обсуждал интересующую их тему, а кто-то рассказывал историю, которая с ним, или с близкими людьми случалась в прошлом. Никто, ни мальчики, ни девочки не вспоминали вчерашний день, будто бы и не произошёл у них на глазах смертельно несчастный случай.

Через два дня тела обоих погибших всплыли, их прибило к берегу, где они были обнаружены местными рыбаками.

Прошло несколько дней, когда в техникуме появились представители органов правопорядка: милиция, прокуратура, следователи. Всю нашу группу, будущих геологов-разведчиков, по одному, приглашали в свободный кабинет, где происходил разговор с глазу на глаз, выяснялись подробности происшествия, уточнялись разногласия в мелких деталях.

Главное внимание уделялось тому, как проверялась лодка на предмет соответствия её назначению, кто был ответственным за саму организацию и, почему старший — представитель администрации — не присутствовал в составе группы.

О результатах следствия нам не рассказывали, и мы постепенно стали забывать нашу первую групповую прогулку.

Людское несчастье у каждого из нас оставило след на долгие годы и теперь, по прошествии времени, можно однозначно сказать, что оно сплотило нашу группу. Мы, объединённые общим человеческим горем, стали связанными какой-то невидимой нитью и дальнейшую жизнь во многом строили вместе.

Замечено, что в человеческой жизни и вообще в земном существовании бывают периоды, когда всё происходит мирно, успешно, благополучно. Как говорят — живи и радуйся. И, наоборот, в некоторые отрезки времени неудачи, несчастья, трагедии следуют одни за другими.

В конце сентября этого же года произошло одно страшное, трагическое событие, которое лично, каждого из нас студентов, будущих геологов, не затронуло, но отозвалось в сердце, в голове. Произошла ядерная Кыштымская трагедия на одном из крупных заводов, расположенных совсем недалеко от того самого озера Тургояк, где мы в это же время переживали личную трагедию. Как-то мало тогда, открыто, говорили об этой трагедии, но она была рядом, и многих людей коснулась непосредственно.

Я вспомнил сейчас об этом случае потому, что мне показалось, оба происшествия, случившиеся в один день, для дальнейшей нашей или, по крайней мере, моей судьбы, могли быть символичными, предупредительными. А, впрочем, всё это — мои домыслы.

Годы учёбы в техникуме стали для меня самыми счастливыми, незабываемыми не только потому, что был расцвет молодости, но и по многим другим причинам.

Появились новые друзья, мы были все равны, несмотря на разные характеры. У нас были общие интересы — возрастные, учебные, житейские. Как я уже отмечал, несчастный случай на озере так сплотил нашу группу, что очень часто по любому поводу мы стали собираться вместе. Это были и учебные мероприятия, и отдых, и решение разных, возникающих у кого-нибудь проблем.

Кроме таких коммуникационных качеств нашей группы, следует отметить и разнообразие талантов. Были у нас музыканты, художники, танцоры, спортсмены. В дополнение ко всему нашлись хорошие организаторы и ораторы, которые вскоре стали возглавлять общественные мероприятия.

В завершение общих хвалебных слов хочется отметить, что важно для дальнейшей жизни всех нас, преподавательский состав полюбил нашу группу и много времени с удовольствием проводил с нами.

Многие из ребят, так же как и мы с Геной, по воле случая оказались в среде будущих геологов. Но были и такие, которые со знанием дела шли сюда для продолжения знакомства с геологией, которое они получили ранее. Техникум расположен в уральском городе Миасс, в центре Ильменского природоведческого и геологического заповедника. Живя здесь, нельзя не знать и не полюбить геологию.

Наряду с техническими, сопутствующими геологии, предметами, которые нам преподавали, было глубокое, доскональное изучение геологии, как науки и, как практической необходимости в нашей будущей жизни.

Геологов-разведчиков и поисковиков готовили только в единственной нашей группе, поэтому все преподаватели, основные специалисты — геологи с уважением и надеждой относились к нам.

В бесснежное время мы, почти каждую неделю, ходили в Ильменский заповедник и с помощью преподавателей изучали породы и минералы, которых там было великое множество: турмалины, цирконы, малахиты, сапфиры, ильмениты и другие. В уральских горах, в частности в Ильменском заповедник, много старинных поисковых и эксплуатационных открытых горных выработок — копи. Мы очень любили эти выработки, так как в них всегда можно было найти интересные и ценные минералы. Мне больше всего нравились малахитовые копи, в которых ярко-зелёный малахит сразу переносил нас в сказки Павла Бажова с его «Малахитовой шкатулкой».

Крупные чёрные кристаллы турмалина, кварцевые друзы, ярко красные гранаты и много-много других интересных минералов увлекали нас и утверждали нас во мнении, что мы находимся в стране чудес, и, что мы правильно выбрали профессию.

Не хотелось бы вспоминать об этом, но и в этой стране чудес я умудрился попасть в неприятную историю. Однажды, я по крутому уклону спустился в малахитовую выработку, глубиной метра три и, находясь на дне её, не мог оторвать взгляд от сказочной красоты. Накануне прошёл небольшой дождь, и капли влаги на стенках копи придавали им такой изумрудно-зелёный цвет, что я, как загипнотизированный, стоял, мысленно переносясь в сказочную страну Бажова. На одной из стенок копи золотым цветов высвечивались кристаллы пирита и какого-то другого голубоватого минерала.

Рассматривая волшебную красоту, я не заметил, что моя группа, как в плохой истории, закончив здесь работу, и, не предупредив меня, перешла к следующему объекту.

Постепенно придя в себя от волшебной красоты, я почувствовал всем телом ещё и умиротворяющую тишину. Я решил по уклону подняться наверх, но скользкая стенка была другого мнения по этому поводу. Я с трудом поднимался на метр вверх и тут же легко соскальзывал вниз. Долго и понапрасну тратил я свои силы, но выбраться наверх не смог. Хоть я уже и похвастался сплочённостью нашей группы, в данном случае она оказалась не на высоте. Они были увлечены красотой и рассказами преподавателя, что им было не до меня.

Сделать без инструмента в глинистом уклоне ступеньки было невозможно. Я был грязный, вспотевший, растерянный. Не хотелось звать товарищей на помощь, чтобы не выглядеть растяпой, посмешищем. Но выхода другого не было. Сначала тихо, потом всё громче и громче, я стал звать друзей — товарищей.

— Ребята! Эй, кто там есть, наверху?

Молчок в ответ. Только эхо сообщило мне, что я живой и должен в одиночестве пытаться выбраться из этой красавицы-ямы.

В какой-то момент я подумал, что наши весельчаки решили пошутить надо мной, но через некоторое время я понял, что шутками здесь и не пахнет.

Обессилев от напрасных попыток выбраться и от бесполезных призывов о помощи, я присел на корточки и стал размышлять о том, каким образом я смогу самостоятельно покинуть эту красоту, хотя постепенно она перестала казаться мне очаровательной, притягательной. Она всё больше и больше стала напоминать мне о Хозяйке Медной горы. Да, видно, зря я, читая в детстве сказки, не верил в существование защитницы уральских минералов. Вот, она решила доказать мне, что я был неправ и теперь на своей шкуре могу убедиться в этом.

День заканчивался, мне становилось холодно во влажной от вчерашнего дождя яме, то есть в горной геологической выработке. Я всё ещё надеялся, что ребята хватятся и заметят моё отсутствие — ведь в группе я не самый плохой студент.

А руководитель группы должен привести в техникум столько же студентов, сколько он получил под свою опеку.

Такие мысли чуть-чуть согревали меня, но не настолько, чтобы быть довольным своим положением. Мне хотелось заплакать от обиды и безысходности. Сдерживали мои слёзы только воспоминания о том, что я уже не двухлетний мальчик, который боится и плачет при виде цыган, и, что я — будущий геолог — должен терпеть и преодолевать всякие трудности профессии.

Трудно предположить, что потеря в пути одного человека ни у кого не вызвала желания проверить, посчитать всех вернувшихся в техникум студентов. Хотя, была одна причина для этого — мы с Геной ещё жили у тёти Нюры, и моё отсутствие не было таким заметным, как оно было бы со студентом, живущим в общежитии. Но Гена? Он — то должен был заметить моё отсутствие, но не сегодня. Вчера он заболел, и руководитель геологической практики разрешил ему не присутствовать в сегодняшнем походе. Только вечером, когда Гена, глядя на часы, понял, что я где-то застрял, стал немного беспокоиться. Хотя, может быть, я зашёл к ребятам в общежитие, такое бывало раньше, и вернусь домой позже, или заночую у кого-нибудь в комнате. Поэтому Геннадий и не очень сильно переживал.

Когда совсем стемнело, я запаниковал. Совы, вылетевшие на охоту, нарушали вечернюю тишину. Какие-то другие противные и пугающие звуки, незнакомые мне, дополняли хоровое совиное пение.

«Неужели, так никто и не обнаружит мою пропажу? — уже с раздражением и злостью думал я о своём положении. — Ну, должны же они прийти мне на помощь».

Свернувшись в комочек и прижавшись в самый сухой угол ямы, я покорно принял удар судьбы и приготовился заночевать здесь в одиночестве. На небе появились немногочисленные звёздочки, и тусклый свет ночного неба, пробивавшийся сквозь редкие сучья деревьев, отсвечивался в редких вкраплениях жёлтого пирита. Сейчас они уже вызывали у меня не восхищение, а скорее — раздражение, как будто это они, кристаллы пирита, виноваты в том, что я проведу эту ночь с ними.

Последние годы я, почти всегда, в сложных и неблагоприятных ситуациях вспоминал цыганку Клару. Она была для меня, как талисман, как палочка-выручалочка, которая давала мне силы, советы, поддержку. Вот и сейчас образ и её слова возникли у меня в голове и помогали преодолевать страх, холод и давали надежду на завтрашнее моё освобождение. Конечно, завтрашнее! Сегодня уже никто не пойдёт на поиски, даже, если обнаружат моё исчезновение.

Позже я вспоминал, что у меня тогда ни на минуту, ни на секунду не появлялась мысль, что это мой конец, что я закончил свою жизнь в этой приготовленной кем-то для меня яме.

«Тебя ждёт интересная, счастливая жизнь. Да, будут и трудности, но ты всё преодолеешь» — вот это предсказание помогало мне жить и решать разные проблемы. Так же и сейчас я расценивал своё положение, как трудность, которую я успешно преодолею.

Со временем, совы, насытившись добычей, или, убедившись в том, что их напевы мне не интересны, смолкли и оставили меня самостоятельно преодолевать холод, скуку, сонливость.

Рано или поздно, всё заканчивается. И этой злосчастной ночи пришёл конец. Из своего уголка я заметил слабый проблеск утреннего неба.

Я дремал ночью и всё время, разными способами старался утихомирить свою дрожь. Всякие слова и мысли не помогали и, время от времени, я менял положение, прижимаясь спиной или другим боком к, чуть нагретой мною стенке.

Когда Гена утром, придя в техникум на занятия, и, обнаружив моё отсутствие, поднял шум и тревогу, началась паника.

— Как так? — удивлялся один.

— Кто видел Бориса вчера после возвращения? — другой вторил ему.

— Я не видел его и по дороге после выхода из леса.

— А в заповеднике на документировании в разных выработках он присутствовал?

— Да, он был всё время с нами.

Вспоминания и разговоры ни к чему не привели.

Когда руководитель нашей вчерашней вылазки узнал об исчезновении одного из студентов, он сразу организовал два отряда из мальчиков нашей группы и, возглавив их, вышел на поиски пропавшего человека.

Дорога до места моего ночлега заняла у ребят около двух часов и, примерно, в десять — начале одиннадцатого, я услышал знакомые голоса и понял, что спасение пришло. Откуда? Почему? Снова вспомнилась цыганка со своими предсказаниями, которые я сегодня я интерпретировал так:

«Трудности, неприятности приходят и успешно преодолеваются».

Вся неделя оказалась насыщенной событиями. Моё ночное дежурство в древней горной выработке закончилось благополучно. Меня успешно обнаружили, с помощью верёвки вытащили, напоили горячим чаем, и ребята, почти, что на руках, довели — донесли до техникума. Я отделался лёгким насморком, нравоучениями от руководителя и твёрдым убеждением в том, что я — не слабак и готов к испытаниям и трудностям в будущей геологической жизни.

Кстати, надо несколько слов сказать о нашем руководителе и преподавателе по главному предмету для геологов «поиск и разведка полезных ископаемых». Это был ещё довольно молодой человек с непривычным для нас именем Капитон Евстахиевич, грамотный, умный, к тому же весёлый и добрый. Он очень любил нас — будущих геологов и знал почти все секреты каждого из нас. Он давал нам полезные житейские советы и казался ещё одним студентом нашей группы. Мы за его человечность отвечали ему откровенностью и с удовольствием изучали его предмет. Всё, сказанное о нашем преподавателе, не только знаменательно для нашей студенческой жизни, но и сыграет в будущем немаловажную роль.

Итак о событиях на этой неделе. Нас с Геннадием на следующем курсе пообещали поселить в общежитие, чем, с одной стороны, порадовали, с другой — огорчили.

За год жизни мы для семьи тёти Нюры стали почти родными. Её дочь Валентина была нашей ровесницей, и мы считали её сестрой. Она работала на стройке и познакомила нас с подругами, девочками, имеющими разные строительные специальности. Мы быстро сдружились с ними, много времени проводили вместе на природе, встречали общие праздники.

В субботу на этой неделе у одной из девочек, звали её Катюша, будет день рождения. Мы с Геной с удовольствием приняли приглашение, подготовили подарки и рассчитывали на славу погулять в приятной компании.

Катюша работала крановщицей и в пятницу должна была пораньше освободиться, чтобы привести в порядок свои дела. Однако, ни ей, ни нам не суждено было осуществить свои ожидания и её планы.

Кто-то из работников — строителей не проявил должного внимания и нагрузил стрелу крана излишним весом. Кран сначала приподнял его, потом каким-то образом покатился по рельсам и, не удержавшись, рухнул на землю. Вместе с краном управляющая им Катюша упала на строительную конструкцию. Казалось бы, при падении с такой высоты никаких шансов на выживание не было. Но повезло нашей Кате, кабина оторвалась, и это смягчило силу удара. Катюша получила увечья и попала в реанимацию. Вот такой подарок ко дню рождения приготовила ей судьба. Мы не находили себе места от горя. Девочки плакали, мы, как могли, их успокаивали, старались вселить надежду на лучший исход этой трагедии.

Неделя с приключениями заканчивалась и, как бы для компенсации негатива, полученного мной, к концу дня в пятницу я получил хорошую порцию позитива.

Во-первых, нам с Геной дали направление на поселение в общежитие к ребятам нашей группы. Это хорошая новость, хотя, ещё раз повторю, в этой части позитива был и неприятный момент. Мы должны уйти из нашей новой, приобретённой семьи тёти Нюры. Грустно, печально, оставалось одно утешение, сглаживающее, эту неприятность — возможность в любое удобное время посетить их, принести подарки.

Кстати о наших возможностях. Мы жили на студенческую стипендию в сумме триста шестьдесят рублей. Это не богато, но нам хватало на пропитание, делать кое-какие покупки и, куда-нибудь, сходить с девочками на развлечение. Обед в студенческой столовой стоил не более трёх рублей, а в городском кафе на пять рублей можно было от души порадовать свой желудок.

Во-вторых, нам сообщили о летней, производственной геологической практике и даже о конкретных адресах её прохождения. Мы знали заранее перечень всех предлагаемых нам мест практики, и в специальном документе для дирекции мы выразили свои пожелания. Мы, вместе с Геной захотели поехать на Алтай. В нашем дуэте я снова выступил в качестве инициатора и убедил Гену в том, что это чудесный, экзотический край и так же, как Урал, богат полезными ископаемыми, что для будущего геолога является раем земным. Гена не сопротивлялся и с радостью согласился с моим выбором.

И вот сегодня в пятницу, в конце этой самой сумбурной недели, мы узнали, что наше пожелание учтено, и в начале июля мы едем на Алтай, на полиметаллический рудник. Конкретный адрес не был определён, потому, что это должны решать местные руководители. Кроме нас с Геннадием, туда же согласились ехать ещё двое наших ребят и две девочки. Компания неплохая, мы были на седьмом небе от счастья.

Кажется, начинает сбываться моё представление о счастье, об удовольствиях и о красоте геологической жизни.

— Вот видишь, Гена, — обратился я к другу после известия о будущей нашей поездке, — мы едем на Алтай, в страну шаманов и талантливых людей. Удовольствие!

— Откуда ты знаешь, что там нас ждёт?

— Это новый, неизвестный нам мир. Это горы — повыше Уральских.

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, — Гена был более, чем я, прагматичным и рассудительным. Он в душе тоже был рад нашему выбору, но не хотел раньше времени представлять всё в розовом цвете. И, как выяснилось позже, он был прав.

— А я и не говорю «гоп». Я говорю «гоп», «гоп», «гоп», — не сдавался я. Мне не хотелось предавать свою мечту. Я верил и, буду верить до конца в то предсказание цыганки Клары, которое, как путеводная звезда, всегда звало меня, давало надежду и уверенность в моём счастливом будущем.

У нас оставалось три дня для сборов, оформления документов и других личных дел. Ну, какие у нас, студентов, сборы? Час времени и мы уже в полной готовности. Но порядок — есть порядок, и мы излишки этих трёх дней, в меру своих возможностей, решили использовать для развлечений.

За прошедший год техникумовской учёбы мы хорошо узнали каждого студента и студентку нашей группы. Уже определились или сформировались несколько пар молодых людей, которые всё время проводили вместе. Относительно некоторых из них было мнение, что «эти» и дальше по жизни пойдут вместе.

По секрету, я должен признаться, что такой пары я не создал, но одна девочка мне нравилась больше всех и «О, чудо!» — она была в числе тех двоих, которые поедут вместе с нами на Алтай. Такая радость окрыляла меня и давала надежду и уверенность в безграничном алтайском счастье.

В то время в маленьком уральском городке не было разнообразных вариантов для проведения культурного досуга. Редкие кафе — это практически те же столовые, только с ценами повыше и с возможностью, кроме еды, выпить одну-т две кружки пива.

Мы с Геной не были завзятыми выпивохами, но по стечению таких счастливых событий, мы решили зайти в ресторан. На студенческую стипендию много не погуляешь, но цены и в ресторане были такими, что на пятьдесят-шестьдесят рублей можно было нормально, вдвоём посидеть.

— Гулять, так гулять, — решили мы с Геной и пригласили двух наших будущих алтайских спутниц, рассчитывая и на командировочные деньги, уже полученные в кассе техникума. Сумма этих денег казалась нам настоящим богатством.

Наши девочки оказались слишком занятыми, или, очень скромными и на наше предложение ответили отказом. Ещё раз хочу отметить, что мы не были избалованы многочисленными развлечениями и женским полом, и данный отказ на нас, особенно на меня, подействовал, если не оскорбительно, то просто обидчиво.

Наши намерения с рестораном частично провалились, тем не менее, ближе к вечеру, мы с другом, уже без девочек, всё же решили посетить это заведение. Дни были летние, тёплые и длинные. Часов в восемь мы подошли к ресторанному входу, но швейцар нас не признал за «своих» и не впустил.

— В безрукавках — футболок тогда ещё не было, — нельзя. Не положено, — сказал он, и закрыл у нас перед носом дверь.

Я снял рубашку и стал настойчиво стучать в стекло.

Снова швейцар приоткрыл дверь, и, увидев меня, оголённого, в одних брюках, не смог произнести ни слова. Я мимо него проскользнул внутрь и позвал за собой Гену. Тут швейцар опомнился и схватил Геннадия за рубашку.

— Я же сказал, нельзя в рубашке.

— Ну, вот он же прошёл, — Гена поняв мой сарказм и юмор, решил подыграть мне в этом.

— Он не в рубашке, — ответил швейцар, всё ещё не понимая нашего над ним издевательства.

— Тогда и я буду без рубашки, — сказал Гена и тут же снял безрукавку.

Швейцару теперь было не за что схватить Гену, так же, как и меня. Не будет же он брать нас за штанину!

Держа в руках снятые рубашки, мы двинулись в центр заведения. Откуда-то выскочила женщина — заведующая или официантка — и с криком прямо к нам:

— Это что ещё за комедия? — выталкивать или выводить двух полуголых людей ей ещё не приходилось, и она, кроме криков, не знала, что делать.

— Выйдите отсюда немедленно, алкоголики. Здесь приличное заведение.

Мы, не зная, как вести себя дальше, сели за первый попавшийся столик и стали надевать рубашки.

— Нельзя в рубашках быть в ресторане, — несколько смягчив свой тон, сказала нам ресторанная женщина. — Можно только быть в пиджаках. Вон, посмотрите на всех.

Мы оглянулись и увидели, что все, давно здесь сидящие, нагревшись от внешней ресторанной жары и от внутреннего алкогольного тепла, поснимали свои пиджаки.

— Они же все здесь без пиджаков, — привёл я убийственный довод в пользу того, что мы теперь здесь, как все, в рубашках.

— Но они же не в рубашках зашли в ресторан, — не сдавалась рестораторша.

Она буквально выполняла инструкцию по посещению таких заведений.

Мне становилось смешно, но я с серьёзным видом продолжал разыгрывать ситуацию.

— И мы тоже не в рубашках зашли сюда, — подхватил тему Гена.

— Но вы зашли, как бы это помягче сказать, не одетыми.

— А в инструкции сказано, что в рубашках входить нельзя. Покажите, пожалуйста, где написано, что без рубашек входить нельзя.

Хозяйка начала понимать, что мы над ней издеваемся и, с помощью разговора, ей разрешить ситуацию не получится. Она решила применить силовой метод.

— Семёныч, — крикнула она стоявшему в дверях и понимавшему свою оплошность швейцару, — выведи их отсюда.

— Молодые люди, — виноватым голосом, подойдя к столу, обратился к нам швейцар, — попрошу вас выйти.

Он аккуратно взял Гену за короткий рукав рубашки и потянул его к выходу. Подошла ещё одна официантка и присоединилась к Семёнычу.

Видя, что силы стали неравными, мы уже хотели выходить. Однако, бывают в жизни неожиданности.

Несколько человек, такие же, как и мы в рубашках, вышли из-за своих столиков и подошли к нам. Они уже успели принять не одну рюмку алкоголя, поэтому чувствовали себя уверенно и задиристо.

— Оставьте их в покое, — обратился один к главной распорядительнице, — они же не хулиганят, ведут себя спокойно.

— Но они без пиджаков, — не уступала хозяйка.

— И мы без пиджаков, — привёл убедительный аргумент другой. — И нам надо уходить?

— У вас вон пиджаки, — махнула она рукой в сторону зала.

— Секундочку, — и пошёл к своему столику один из мужчин.

Он снял со своих стульев два пиджака и принёс их к нашей компании.

Повесив на наши стулья принесённую спасительную одежду, он обратился снова к строгой женщине:

— Вот теперь они тоже, как мы. Пиджаки у них на стульях. Все так сидят, посмотрите.

Не зная, как поступить дальше, она свой гнев перенесла на Семёныча:

— Ты смотри у меня! Доработаешься!

После этих слов, распорядительница, гордо развернувшись на каблуках, нырнула куда-то в служебную дверь.

В ресторане раздался хохот и бурные аплодисменты.

— Проходите за наш столик, — пригласил нас один из спасителей. — У нас есть свободные места. Вы, видать, хорошие шутники, так что у нас скучно не будет.

Мы с Геной не ожидали такого поворота событий и не знали, как поступить дальше. По своим финансовым возможностям мы не могли составить компанию этим подвыпившим молодцам, поэтому мы вдвоём стали благодарить их и отказываться от приглашения.

— Нет, нет, ребята, спасибо вам за всё: и за спасение наших душ и за приглашение. Мы только выпьем по кружке пива и всё. У нас дела.

— Дела подождут, — не отступали хозяева столика. — Завтра суббота, короткий рабочий день. Успеете ещё сделать свои дела.

Силы были не равны. Горячительные напитки придавали мужичкам напористости и уверенности в своей победе. Мы, в конце концов, сдались и присели на свободные стулья.

— Вот это по-нашему, — одобрили они наше решение. — Официант, принесите нам ещё две рюмки.

Дальнейшие события были ещё более неожиданными.

Только мы с Геннадием сели на предложенные нам стулья и взяли в руки наполненные водкой рюмки, как, откуда ни возьмись, пред нами во всей ресторанной красе предстал один из наших, не буду называть, кто, преподавателей. Он был в рубашке, расстегнутой почти на все, пуговицы, и, от «усталости» с трудом выговаривал слова.

— Так вот, вот вы, где проводите время, мои дорогие. И компания у вас неплохая, — я написал эти слова культурно и без заминки, совсем не так, как они были произнесены.

Мы с Геной, переглядываясь, смотрели на него, потом друг на друга, не зная как себя вести в такой ситуации. Этот преподаватель читал у нас новый предмет, мы не серьёзно к нему относились, лишь бы сдать и — с плеч долой. Но он — преподаватель — считал совсем не так. Он требовал по предмету доскональных знаний, которых у нас не было и, вряд ли, когда-нибудь будет. Не называя имени, ещё раз напомню об этом, преподаватель не ставил нам зачёты, заставляя по нескольку раз пересдавать материал, жаловался в деканат о плохой дисциплине и успеваемости.

Представ перед нами в расстегнутой рубашке и, уверенно стоя, как былинка на ветру, он решил напомнить нам, кто мы такие и почему мы в пьяной компании сидим в ресторане в то время, когда, по его мнению, мы должны зубрить его предмет.

— А чем тебе не нравится компания? И кто ты такой, что читаешь нам права? — возмутился один из наших спасителей.

— Оставь нас в покое, — поддержал второй. Мы сами с усами Преподаватель тоже не лыком шитый, да ещё и накачанный градусами, решил, всё-таки доказать своё превосходство над нами.

— Я требую, чтобы вы немедленно покинули аудиторию, — видно, немного подзабыв, где он находится, сморозил он явную глупость. Услышав её, хозяева стола на мгновенье опешили, но быстро оправились и встали на нашу защиту:

— Никуда они не пойдут. Это наши друзья. Мы отмечаем юбилей нашей дружбы.

— Да, — поддержал второй.

— Как говорится, дружба дружбой, а денежки врозь! — не сдавался наш учитель и продолжал нести всякую ересь.

В течение всего этого потешного концерта мы с Геной сидели, молча, не понимая, как себя вести в этой ситуации.

— Если вы сейчас же не выйдете из заведения, завтра вы предстанете перед деканом.

— Да не пошёл бы ты сам куда-нибудь к декану, — встал один из наших «друзей» и схватил преподавателя за полурастёгнутую рубашку. Несколько пуговиц рассыпались по полу, а сама рубашка треснула, оставив в руке нашего защитника кусок материала.

— Ах, вы так! — обидевшись и, кажется, начиная трезветь, вскочил преподаватель. — Вы группой на меня одного! Вы завтра же вылетите из техникума. Да ещё и под суд попадёте за избиение и порчу моего имущества.

— Никто вас избивать не собирается, — попытался я разрядить обстановку. — Где ваш пиджак? Давайте я вам помогу одеться.

Гена молодец, быстро сообразил, принёс пиджак и помог преподавателю надеть его.

— Не надо мне помогать. И вообще, твоя любезность не поможет сохранить вам всем. — не знаю я, что, по его мнению, мы должны потерять.

В это время подошла та самая женщина, буду называть её хозяйкой, с двумя милиционерами и, указав им на нас с Геной, сказала:

— Вот они эти двое. Ворвались в ресторан, нарушив наш этикет, и теперь вот затеяли драку.

Дело, кажется, стало принимать неожиданно серьёзный оборот.

— Заберите их, — обратилась она к милиционерам. — Вот и этот товарищ подтвердит. Они его избивали, — указала она на преподавателя.

Как говорил герой какого-то фильма, «вечер перестаёт быть томным», так и у нас одна неожиданность сменялась другой.

Милиционеры ещё не предприняли никаких действий, а преподаватель, опережая их, сказал:

— Никто меня не бил. Мы просто беседуем. Встретились вот здесь старые знакомые.

— А вот директор говорит, что вы тут дебоширите.

— Мы? — удивлённо произнёс один из наших «друзей». Он поднялся, обнял нашего преподавателя, поцеловал его в щёку и так убедительно добавил, — если мы не виделись много-много лет, то имеем полное право сидеть в ресторане и вспоминать наше прошлое.

— Да, да, он прав, — поддержал говорившего преподаватель, закинув свою руку тому на плечо.

Мы с Геной присутствовали на таком бесплатном представлении, и не знали, как на всё реагировать, и, что ожидать дальше.

— Пошли, ребята, — обратился к нам преподаватель, — больше тут делать нечего. Нас здесь не уважают.

Достав из кармана деньги, он отсчитал какую-то сумму и небрежно бросил их на стол.

— Вот за ваше угощенье, — сказал он хозяйке.

Немая сцена из пьесы «Ревизор». Наши спасатели обиженно смотрели на преподавателя. Милиционеры были в полной растерянности, только хозяйка осторожно потянулась за деньгами.

— Нет, нет, подождите, — наконец, вымолвил один из сидящих мужичков, — мы хотим продолжения.

— А вы продолжайте, мальчики, мы скоро придём, — успокоил их преподаватель. Он подхватил нас с Геной под локоточки и спокойно повёл к выходу.

Мы продолжали молчать, ожидая от него какого-то нового подвоха.

— Ну, вот, теперь мы друзья. А друзья не ссорятся. Вы меня здесь не видели и я вас тоже не встречал. До свиданья, встретимся на паре.

Он повернулся и пошёл в неизвестность. Пока мы присутствовали на этом концерте, вечер уже стал встречать ночь, а мы, довольные, направились к нашей тёте Нюре.

Глава 5 Работать, так работать — получать удовольствие

Случилось так, что билетов на один поезд с нашими коллегами — и мальчиками и девочками — мы купить не смогли, поэтому на следующий день только мы с Геной, счастливые отправились на Алтай.

Трудно сейчас выразить словами те чувства, которые мы ощущали, глядя в окно вагона на мелькающие полустанки, поля и леса, горы и долины. На больших станциях мы старались выйти и вдохнуть воздух неизвестности и свободы.

Может быть, и не стоило бы теперь об этом говорить, но для нас ещё неопытных путешественников, все мелочи казались значимыми. Проехали мы города Барнаул, Рубцовск, Семипалатинск, Усть-Каменогорск. Во время пересадки с поезда на поезд в одном городе, по-моему, в Рубцовске, нам с Геной целую ночь пришлось провести на вокзале. Народу там было много, не думаю, что все ехали на геологическую практику, но присесть и отдохнуть, там было негде. Вокзальный воздух, специфичный для всех вокзалов страны, мутил сознание и требовал от наших лёгких, чтобы обеспечить организм кислородом, работать в полную силу. Мы, то выходили на улицу, то возвращались обратно в зал ожидания, надеясь найти место для ночного бдения. И только глубокой ночью, часть людей сорвалась со своих насиженных мест, и рванулась на проходящий транзитный поезд. Тут нам с Геной повезло, мы нашли даже два свободных деревянных дивана с высокими спинками. Не теряя времени, мы их заняли, растянувшись в полный рост и получая неописуемое удовольствие после длительного брожения по вокзальным просторам.

Ничто не предвещало каких-либо встрясок или происшествий. Я крутился с боку на бок, давая отдохнуть примятой деревянным диваном части тела. Но всё-таки даже так лежать лучше, чем стоять или ходить из угла в угол.

Незадолго до этой поездки, я на сэкономленные студенческие деньги купил неплохие наручные часы. Давно мечтал я об этом и, наконец, получил полное наслаждение от их тиканья. Надо, или не надо было, но я часто поднимал руку с часами и любовался бегающей секундной стрелкой.

Во сне я был, конечно, не такой наблюдательный, и руку с часами опустил вниз так, что она висела, показывая всем мои часики. А они тикали себе и тикали.

Жулья на этом вокзале, так же, как и на всех других, было полно, и они бдительность не теряли — замечали всё, что плохо лежит или хорошо висит. А моя рука была именно в таком висячем положении. Бдительный воришка, увидев мои часы, с противоположной стороны залез под мой диван и нацелился оставить меня без предмета удовольствия. Только он намерился срезать или отстегнуть ремешок, как маленькая девочка на противоположном диване заплакала, мама проснулась и увидела, как под моим диваном лежит человек и пытается бритвой с моей висячей руки срезать часики. После долгой вокзальной и привокзальной беготни я бы не почувствовал хирургической операции на моей руке. Спасибо девочке, она знает, когда надо просыпаться. Мама, не отдавая себе отчёта о последствиях, закричала истошным голосом.

— Воры, держите их.

Проснулись все, кто нашёл себе ночлег на соседних диванах. Я тоже услышал этот устрашающий крик, быстро поднялся, оставив часы в руке поддиванного «хирурга». Я почувствовал, что моя рука совсем не такая, с какой я засыпал на этом ложе — чего-то не хватает.

— Вон он, вон вор, — указала она мне на воришку, который понял, что операция была неудачной, швырнул часы на междиванное пространство и выкатился на другую сторону.

Дежурный милиционер, стоя дремавший возле соседней колонны, быстро подскочил и скрутил руки, ещё не успевшему встать, воришке. Дальнейшая процедура проходила без нашего участия. Я взял часы, но надеть их на руку с помощью подрезанного ремешка, не удалось.

Гена не видел начала операции по снятию часов и оперативного скручивания умелых ручек. Он подошёл ко мне и спросил:

— Что это было?

— Вот, — протянул я ему руку и часы на разрезанном ремешке.

— Что вот? — не понял Гена моего жеста.

— Меня ограбили. Ремешок на часах порезали.

— Зачем? — Видно Гена стоял возле меня, ещё пребывая в сонном состоянии.

— А затем, Геночка, что я — раззява. Хотел подарить свои часики одному местному умельцу. Советую и тебе внимательно следить за своими вещами. Кстати, где они у тебя?

— Вон у того дивана, — показал он в сторону. — Ой, подожди, а где же они? Я только что, проснувшись от крика, видел их, а теперь нет.

Гена быстро шагнул к своему ночному лежбищу и закричал:

— Украли мои вещи! Милиция! Меня обворовали!

Тот милиционер, который забрал любителя наручных часов, отвёл его в дежурку и подбежал к кричащему моему другу.

— Мои вещи три минуты тому назад стояли вот здесь, — объяснял Гена. — Я только вот отлучился на секунду и.

— На секунду или на три минуты? — милиционер оказался не без юмора.

— Да вот подошёл к другу, у которого хотели часы снять.

— Это твой друг? Вы, оказывается, под пристальным надзором у местной шпаны.

— Что теперь делать? — Гена не на шутку был расстроен и умоляющим взглядом уставился на милиционера.

— Я скажу так, — спокойно начал милиционер объяснять Геннадию, — тут у нас шпаны, хоть пруд пруди. Работают и днём и ночью. Выслеживают вот таких.

— Каких таких?

— Таких ротозеев, как вы, — уточнил дежурный.

— Мы не ротозеи, — обиделся Гена на такую характеристику.

— А кто же вы?

— Мы студенты, будущие геологи.

— Ну, будущие, может быть и геологи, но пока — ротозеи…

Мне тоже было обидно за такое отношение к нам, и я тоже пошёл в наступление.

— Так делайте же что-нибудь. Найдите его вещи, раз вы знаете местную шпану.

— Что у вас было, в чём?

— В чемодане, — пояснил Гена.

— Итак, что у вас было в чемодане?

— Бельё, одежда верхняя и.

— И ещё что?

— Всякая мелочь, щётка зубная, паста, бритва.

— Ложка, кружка, — язвительно продолжил милиционер.

— Да, и это тоже.

— Документы целы?

— Бумаги все при мне.

— Тогда нечего волноваться. Вы куда едете?

— На практику. Геологическую.

— Надолго?

— На полтора месяца.

— Тогда переживёте. Походите в этой одежде, постираете, погладите.

— Почему вы не ищите воров? — снова решил я вступить в интересный разговор.

— Их уже не найти. Вещи давно уплыли.

— Куда уплыли? — не отступал я.

— Может быть, на практику. Геологическую, — съязвил милиционер.

— Мы будем жаловаться, завтра.

— А когда вам надо прибыть на место практики?

— Завтра.

— Тогда выбирайте: или вы завтра начнёте свою практику, или вы с завтрашнего дня и до конца этого, а может быть, и следующего месяца, приступите к поиску шантрапы, которая утащила у вас зубную щётку и что-то там ещё.

Я понял, что дальнейшие разговоры с милиционером бесполезны, и позвал Гену присесть на мой диван.

— Ну, что, друг? Раззявы мы и есть раззявы. Как-нибудь перебьёмся без твоих шмоток. Кое-что у меня возьмёшь, а не хватит — прикупим. Деньги командировочные целы?

— Я же сказал, все бумаги у меня при себе.

— Слава богу, хоть это ты догадался сделать.

Гена со скорбной физиономией, и я, скромненько усмехаясь, сидели, подрёмывая на моём диване.

Дальнейший путь до места назначения мы преодолели без приключений.

Странно, что моя память часто возвращается к предсказаниям цыганки Клары, на всю жизнь вселившимся в мою голову. Все последующие действия и выводы из этих предсказаний не оставляли в покое меня и здесь. Как-то трудно было вокзальное происшествие назвать очередным проявлением счастливой судьбы геолога, тем не менее, оно совсем меня не огорчило и не разочаровало в выборе своей профессии.

Я с большим чемоданом — другого у меня не было — и Гена, с пустыми, словно он вышел в парк погулять, руками, появились в Зыряновском геологическом управлении.

— Здравствуйте, — дружно произнесли мы с Геной, зайдя в отдел кадров.

— Здорово. Кто такие? — не поднимая головы, неуважительно для будущих геологов, спросил седой, располневший старичок.

— Здравствуйте, — ещё раз напомнил я, что мы пришли для делового разговора, а не для выслушивания пренебрежительного к себе отношения.

Хозяин большого старинного стола изволил поднять на нас глаза и, приспустив на нос очки, более вежливо спросил:

— Здравствуйте. Кто и зачем вы здесь? Неужели хотите у нас работать?

— Мы студенты Миасского геологоразведочного техникума. Приехали к вам на геологическую практику.

— А-а-а — пропел старичок. — Тогда это не ко мне. Идите к начальнику производственного отдела. Кабинет номер восемь, прямо и потом налево.

— Спасибо, — опять дружно мы с Геной поблагодарили старичка за ценную информацию и, на всякий случай, захватив чемодан, вышли из Отдела кадров.

Начальник производственного отдела был значительно вежливее, выслушав нас о цели нашего приезда и, как мне показалось, с радостью произнёс:

— Очень хорошо. Вы как раз, кстати. — Эти слова удачно вписались в мои геологические размышления, и мне стало приятно сознавать, что мы, геологи — ценные работники и, кстати, появляемся в нужное время и в нужном месте.

— Давайте ваши направления и командировочные удостоверения.

Внимательно рассмотрев всё, что мы ему передали, он подумал минуту-другую, встал и торжественно сказал, словно отправлял нас в космос:

— Поедете в Путинцево на полиметаллический рудник. Там для вас работы хватит. Счастливого вам пути и удачной практики. Автобус на Путинцево отправляется вон с той площади.

Написав на наших направлениях резолюцию, он передал нам бумаги и по-детски, очень дружелюбно, сделав прощальный жест, присел на своё кресло.

Автобус нам долго ждать не пришлось и вскоре по каменистой дороге мы помчались к месту нашей первой производственной практики.

На наших лицах было полное удовлетворение. Забылись вокзальные неприятности, и размышляли мы теперь только о нашем ближайшем будущем.

— ЗдОрово, — бросил я для Гены многозначительное слово, как только мы выехали за город.

— Что здОрово? — не понял мой друг, о чём я говорю. — ЗдОрово трясёт автобус?

— И трясёт хорошо, — выговаривая слова между скачками на полуразвалившихся сиденьях автобуса, говорил я, — и прекрасно, что нас направили на полиметаллический рудник.

— Не знаю, там посмотрим, — более осторожный в рассуждениях, не согласился со мной Гена.

— Как же! Ты представляешь? Рудник! Шахта! Мы побываем под землёй. Не знаю, на какую глубину нас опустят, но всё же это так интересно.

Я снова сел на свою любимую геологическую колесницу, которая завезёт нас в волшебную страну. Павел Бажов предстал пред моим мысленным взором, и я вспомнил всё, что он писал о хозяйке медной горы.

— Ты фантазёр, — не то похвалил меня, не то осудил Гена, но я с благодарностью принял его оценку.

— Да, без мечты и фантазии не интересно жить, — согласился я с другом. — Главное в жизни — надо не только мечтать, но и добиваться исполнения своих мечтаний. Я не хочу быть мечтателем Достоевского, я хочу быть мечтателем-прагматиком.

Гена не ответил мне на мои рассуждения о жизни. Он, вцепившись в спинку впереди расположенного сиденья, наверно мечтал, чтобы поскорее закончилась эта трясопляска.

Ну что ж, это тоже мечта, пусть и мелковата, но всё же мечта человеческая и требующая своего исполнения.

Кроме тряски на неровностях дороги, были ещё и повороты-виражи. Пятнадцать обещанных километров показались нам полигоном для подготовки космонавтов. Это я сейчас так говорю, а тогда ещё ничего не было известно о жизни космонавтов. И честно признаюсь, я с каким-то самоистязательским удовольствием воспринимал автобусную тряску. В дальнейшей жизни у меня ещё не раз будут ситуации, когда я физические истязания буду воспринимать, как удовольствие.

Минут через сорок-пятьдесят, за неимением часового ремешка, я спрятал часы в чемодан, мы прибыли в наш рудничный посёлок Путинцево.

Без труда мы нашли геологическую контору, вошли в полутёмный коридор и, о чудо! Кого мы там встретили! Двое наших студентов — Петя и Юра — сидели на стульях, перед кожаной дверью.

Сначала я не понял, галлюцинация это или мне в темноте померещилось что-то. Я протёр глаза и подошёл ближе к сидящей паре. Увидев нас с Геной, они заулыбались довольной улыбкой: «вот, мол, мы вас сделали».

— Привет, — сказал я, протянув руку, — вы что, самолётом прилетели?

— Конечно, был заказан спецрейс Миасс — Путинцево, — принял мою шутку Петя, — и вот уже сутки мы сидим здесь, ждём, когда вы появитесь. Без вас не могут найти работу для студентов.

— Молодцы, — похвалил Гена ребят, — и всё же, вы давно здесь?

— Часа два — два с половиной сидим, ждём, когда придёт главный геолог управления.

Юра объяснил, чем они ехали, и как получилось, что оказались здесь раньше нас.

Вот с минуты на минуту должен быть главный геолог, да только затянулись эти минуты.

Я подошёл к секретарше и, представившись, спросил, долго ли ещё ждать главного геолога.

— Должен скоро быть. В одном забое у нас произошёл обвал, и он срочно туда отправился.

Информация, преподнесённая нам обыденным, совсем не тревожным голосом, произвела на нас ошеломляющее впечатление. Увидев наши растерянные лица, секретарша решила нас успокоить.

— Всё обошлось без жертв. Так у нас иногда бывает.

Что она имела в виду? — Что «иногда» бывают в забое обвалы или, что «иногда» эти обвалы происходят без жертв.

Я не хотел уточнять этот момент и, сказав только «Спасибо», предложил Геннадию выйти в коридор.

Через некоторое время наши ожидания закончились. Появился главный геолог в серой робе и с каской на голове.

— Мы к вам, почти одновременно поднявшись, обратились мы к нему.

— Через десять минут заходите. Секретарь вас пригласит. Вы все по одному вопросу?

— Да. Мы все вместе.

Войдя в кабинет главного геолога, мы увидели ещё молодого, красивого и опрятно одетого человека.

— Вот теперь, здравствуйте, — обратился он, выйдя из-за стола, и крепко пожал каждому из нас руку. — Мне секретарь сказала о цели вашего визита. Я вас поздравляю с приездом и с первой производственной геологической практикой.

— Спасибо, спасибо, — отвечали мы.

— Будете работать коллекторами в разных забоях.

Мы знали, что коллектор занимается документированием свежего забоя после проведения взрывных работ. Надо точно знать все виды минералов и руд, замерять их размеры и точно зарисовать на проходческой карте. От точности документирования забоя зависит правильность планирования и проведение дальнейших работ.

— Ожидайте в коридоре, вас заберут горные мастера. Потом вы получите адреса, где вы можете поселиться для проживания.

Мы с Геной приветливо были приняты молодой хозяйкой. Она в частном доме предоставила нам отдельную комнату и обеспечила чистым бельём. После дорожных испытаний условия жизни в этом доме нам представлялись раем.

На следующий день мы пришли к шахте рудника, в которой нам предстояло превращаться в квалифицированного геолога.

Нас с Геной определили в разные забои, на разных горизонтах.

Переодевшись в полученную брезентовую робу, нацепив на голову шахтёрскую каску с фонарём, я со своей бригадой забойщиков отправился на работу. Я не могу точно описать те чувства, которые владели мной в тот момент, когда мы, человек десять, зашли в шахтную клеть.

— Опускаемся на глубину тысяча сто метров, — наклонившись ко мне, сказал бригадир.

После этих слов я совсем онемел, пытаясь привести в порядок свои чувства и ожидания.

Меня распирала гордость оттого, что вот сейчас я стал тем, кем давно мечтал стать. Я почти достиг своей цели. С другой стороны, было некоторое ощущение страха оттого, что вчера сообщила нам секретарша и ещё оттого, что моё сознание отказывалось принимать реальность глубины в километр, на которой нам придётся работать.

Клеть опускалась, как мне показалось, с сумасшедшей скоростью. Все внутренние органы непроизвольно поднимались к горлу, когда клеть после остановки и высадки людей начинала двигаться дальше вниз. Сверху нашего «трамвая» была крыша, но защищала она пассажиров только от падения камней, но не мешала делать своё мокрое дело крупным каплям и даже струям воды, которая неизвестно откуда капала на наши робы, попадала за шиворот.

Наконец клеть остановилась на нашем горизонте, двое забойщиков и я вышли на свободу.

— Теперь мы на тысячу сто метров ниже нормальной человеческой жизни, — сказал мне Николка, как он представился мне во время езды по вертикали. Второго забойщика звали Яша.

— А не заметно! — преодолевая чувство восторга и страха, попробовал я пошутить.

— Да, вот на авеню двадцать, есть указатель номера дома и его координаты, — в ответ на мою шутку, более удачно, пошутил Яша.

— По этому штреку, знаешь, что такое штрек? — завёл со мною разговор Николка.

— Да. Мы это уже учили. Это горизонтальная горная выработка без выхода на поверхность.

— Вижу, грамотный. Так вот, по этому штреку мы на поезде поедем к месту нашей работы.

— Шутите? — усмехнулся я, хотя видел аккуратно уложенные рельсы.

— Купейных вагонов нет, но всё же помчим с комфортом.

— Там, куда мы приедем и есть наше место работы, наш забой. Обязанности свои знаешь? — спросил Яша.

— Конечно, — с некоторым чувством обиды ответил я. — Буду документировать всё, что увижу.

— Ну, всё не надо документировать. А только ту поверхность, которая появляется после взрыва.

Тут всё загрохотало, и по рельсам к нам приблизился состав. Весь поезд состоял всего из двух вагонов. Хотя и вагонами их можно называть условно-так — крытые тележки на колёсах. Из одного вагона вышли четыре человека — грязные, пыльные, усталые, но весёлые, улыбчивые.

— Привет, кроты — обратился к нам один из прибывших, и все, по очереди, поздоровались за руку.

— Крепильщики скоро закончат своё дело и можно приступать к бурению. Удачи вам.

— И вам хорошо отдохнуть, — ответил Николка, и мы разошлись в разные стороны. Они — в клеть, мы — в вагон поезда.

— Длина этого штрека около километра, — Яша продолжал знакомить меня с подземным городом. — Так мы всё дальше и дальше уезжаем от родного дома. Не заскучаешь?

— Постараюсь, — скромно ответил я.

Человек — не знаю, как назвать его: машинист, водитель или вагоновожатый — сидел в кабине первого вагона и готовился к отправлению поезда по расписанию. Объявления об отправке не было, и мы вскоре рванули вперёд по звенящим, стучащим, вибрирующим рельсам.

Штрек представлял собой улицу с односторонним движением. Он изгибался, сужался, расширялся. Временами вправо и влево отходили от него другие выработки — тёмные и узкие.

— Когда-то мы здесь работали, добывали золото, — поймав мой заинтересованный взгляд, сказал Яша.

— Золото? — удивился я. — Здесь и золото есть?

— Да шутит он, — более серьёзный Николка остановил завравшегося напарника. — Золота на руднике нет.

— А какие минералы есть? — поинтересовался я у Николки, хотя, в общем-то я представлял, что такое полиметаллический рудник.

— Ты спрашивал о золоте. Есть и золото, но у нас оно не имеет промышленного значения. А так: пирит, халькопирит сфалерит, галенит, кварц и другое. В основном свинцово-цинковая руда.

Я помнил всё, о чём говорил Николка, из техникумовских лекций. Но меня сейчас больше интересовало окружение.

Штрек становился всё уже и менее привлекательным. По правой стенке висели редкие фонари, а крепёжные конструкции казались менее надёжными.

— Ну, вот мы и дома! — воскликнул Яша, спрыгивая до остановки поезда из вагона.

Впереди стояли, ожидая нашего поезда, крепильщики. Они сделали своё дело, подготовив для нас фронт работ.

Опять приветствия, короткий обмен репликами, и мы разошлись в разные стороны.

Когда я подошёл вместе с ребятами к забою, я обалдел от волшебной красоты. Влага, оставшаяся после промывки забоя от пыли, делала его новогодней ёлкой. Свет от моего фонаря, направленный на него, отражался от влажных кристаллов пирита, галенита, халькопирита и других минералов. Всё это, словно гирлянда на ёлке, украшалось жилами и прожилками зелёного малахита и белого кварца.

Мне было не до работы. Я очарован и практически обездвижен. Сейчас я полностью понимаю Бажова, который увидел в аналогичной красоте сказочное королевство.

— Хватит любоваться, — вывел меня из ступора Николка. — Приступай к работе.

Я подошёл к забою, с помощью рулетки и геологического компаса нанёс на бумагу размеры, углы залегания и точные названия всего, что я видел на поверхности забоя.

Мои спутники готовились к бурению шпуров для закладки взрывчатки и дальнейших взрывных операций.

Закончив работы по документированию, я с интересом наблюдал за действиями горных мастеров.

Несмотря не страшную запылённость воздуха и специфичную смесь запахов от бурения, я поймал себя на мысли, что вот оно здесь моё геологическое счастье.

Несколько часов потребовалось рудным проходчикам, чтобы пробурить в твёрдой породе необходимое количество шпуров и заправить их взрывчаткой. Я всё это время был свободен, любовался шахтно-рудными красотами и слаженной работой забойщиков.

Когда всё было подготовлено для взрыва, Николка собрал всё оборудование и приказал мне собираться к эвакуации. Особых сборов у меня не было, и я вместе с уставшими от тяжёлого труда забойщиками покинул красивое, но опасное место.

Взрыв был такой силы, что мои уши, хоть я и прикрывал ладонями, минуту-две отказывались что-либо слышать.

— Скоро приедут крепильщики, нам надо ликвидировать следы нашего «преступления», — шутник Яша был в своём репертуаре.

— Какого преступления? — не понял я шутки.

— Мирового уровня.

— Не понял, — я выглядел перед Яшей глупеньким мальчишкой.

— Надо смыть следы, которые мы здесь наследили.

Я и теперь, ещё не всё, понимая, вопросительно смотрел на Николку.

— Надо забой помыть, чтобы пыль освободила красоту для твоего обозрения. Ты же должен зарисовать новую картину.

— Наши товарищи по бригаде отгрузят руду, а крепильщики закрепят штрек от обвала.

— Ну, а мы вместе с тобой — шутил Яша, — поедем в санаторий.

Струя воды, которой Николка поливал забой, прибила пыль и обнажила то, что вызывает восторг у любого наблюдателя. Я вторично за смену наслаждался, рассматривая сверкающую руду.

Когда приехал поезд с людьми для продолжения работ в забое, мы сели на освободившиеся скамейки и по рельсам загремели в обратную сторону.

Клеть поднимала нас на поверхность и мы, молча, наслаждались её скоростью. Ребята стояли рядом со мной спокойно, а я чувствовал болезненное давление в ушах. Яша видел мою скривившуюся физиономию и решил шуткой отвлечь меня от неприятных ощущений.

— Чтобы не лопнули уши, Боря, выйди на следующей остановке, отдохни, а мы позже за тобой приедем.

Действительно, время от времени клеть останавливалась, входили рудокопы с других горизонтов.

— Следующая остановка будет последней, — продолжал Яша шутки, — ты можешь выйти и пойти пешком. Там от ствола идёт штольня. Она сейчас не рабочая. Если пойдёшь по ней, всего метров триста, то выйдешь на склон горы. Очень красивый пейзаж.

— Действительно, — поддержал Яшу Николка, — после долгого первого пребывания под землёй, тебе не помешает подышать свежим горным воздухом.

— Выйдешь из штольни и по дороге прямиком спустишься в посёлок. Посмотришь сверху на наши алтайские красоты. Не всё же тебе любоваться подземельем.

Слова Яши я принял бы за очередную шутку, розыгрыш, но если уж и Николка подтвердил его предложение, я, с некоторым сомнением, всё же согласился на необычную прогулку.

Клеть затрещала и рванула вверх, на свободу.

Я минуту постоял на площадке, освещённой слабым светом от одной лампочки. Увидев чёрный проём в стенке, я понял, что это и есть вход в ту самую заброшенную штольню.

Луч от моей лампы освещал дорогу, но мрачноватая темнота по сторонам и сзади вызывала некоторую тревогу. Где-то в закоулках моего серого вещества затаилась мыслишка.

«Как-то необдуманно я согласился на прогулку по заброшенной штольне. Да, и Николка с Яшей рискованно предложили мне такое путешествие. Это, по меньшей мере, несерьёзно. Наверно, они не раз ходили этим путём, поэтому для них такая прогулка кажется не стоящей обсуждения. Но я-то впервые! И в одиночестве!».

Так я думал, шагая в сторону предполагаемого выхода. Почему предполагаемого? Другого-то пути здесь нет. Триста метров всего, а я всё иду и иду.

Вдруг впереди, вместо дневного просвета, я увидел нечто странное. Это были под лучом моего фонаря две, еле заметные, точки. Я, ничего не понимая, остановился, а они медленно приближались всё ближе и ближе. Мне хотелось бежать от этой неизвестности, но ноги не слушались. Я в растерянности стоял и ждал решения своей судьбы. Через минуту в свете моего луча появились, кто бы мог подумать, очертания коровы. Корова в шахте! Это достойно анекдота! Я не могу припомнить, был ли у меня прежде когда-нибудь такой испуг и полная растерянность?

«Корова в шахте. Не может этого быть! — мелькало в моей голове. — Или ребята специально подстроили такой розыгрыш? Или я уже на том свете?».

Больше не могу припомнить, чем была занята моя голова. Корова, решив окончательно добить меня, произнесла своё длинное «Мууу». Может быть, она обрадовалась, встретив здесь хоть кого-нибудь, и таким образом, приветствовала меня.

Услышав нормальный человеческий, то есть обыкновенный коровий, голос, я понял, что я ещё жив, и надо как-то разрешать ситуацию.

Я медленным шагом стал приближаться к «подземному зверю» и заметил позади него слабый просвет, предположительно, выхода из штольни.

Скорее всего, корова гуляла, щипая травку на склоне горы, потом решила проверить наличие подземной жизни, заодно и освежиться в заманчивой прохладе.

Я приближался, и животное сообразило, что впереди ему грозит опасность. Надо убегать подальше от неприятности. С трудом развернувшись в неширокой штольне, оно рвануло в сторону дневного просвета.

Через пару минут я тоже оказался на выходе из штольни. Меня встретил дурманящий запах горных трав и цветов. Свежий воздух быстро привёл меня в чувство. Свобода! Но мысли мои до сих пор крутились возле шахтной коровы. Сначала я спокойно, потом, с некоторым чувством самоиронии, переживал только что происшедшее со мной недоразумение.

«Если сказать кому — не поверят. Будут смеяться и издеваться. Скажут, в темноте в штаны наложил, вот и померещилось. Нет, лучше никому не буду рассказывать. Только Гене. Он меня поймёт, и подтрунивать не будет».

Уже вечерело. Первый мой рабочий день в качестве шахтного коллектора заканчивался.

Я пришёл домой, в съёмную квартиру. Гена был уже на месте. Он тоже сегодня работал коллектором в другом забое и на другом горизонте.

Так много хотелось рассказать другу о своём первом геологическом рабочем дне. Мысли распирали голову, не зная, с чего начать. Но всё, о чём бы я ни вспоминал, отступало на второй план после яркого впечатления от коровы в горной выработке.

— Как у тебя дела, Гена? — решил я поинтересоваться о начале его геологической деятельности. — У тебя что-то случилось?

Гена продолжал молчать, вызывая у меня полное недоумение. Судя по его «кислому» выражению лица, первый день не принёс ему наслаждения.

— Ты можешь сказать, что произошло? Почему ты такой угрюмый? — продолжал я допытываться, на время, забыв о намерениях поделиться своими впечатлениями.

— Я не пойду больше в забой, — только и произнёс Гена загадочную фразу.

Я замолчал, ожидая от друга дальнейших подробностей. Мне хотелось, чтобы он успокоился и сам созрел для дальнейшего разговора.

Вошла Нина — хозяйка нашего дома.

— Ребята, вам что-нибудь надо?

— Нет, спасибо.

— Чаю? Покушать?

— Нет, нет, сейчас ничего, — с некоторым раздражением, я, таким образом, попросил её удалиться.

Геннадий всё ещё загадочно молчал. Я тоже поддерживал молчаливую атмосферу.

— Ты понимаешь, Боря? Я сегодня шёл на работу в качестве коллектора, как и обещал нам главный геолог.

— Да, это так и было.

— Но спустившись в шахту вместе с бригадой, я увидел, совсем другое. Мне предложили работать крепильщиком. У них не хватает людей, и они посчитали, что я прикреплён к их бригаде. Когда я отказался выполнять их указания, они с криком и со злостью попытались меня выгнать.

— И что дальше?

— Что дальше? Это же не на поверхности, где можно было бы плюнуть и уйти. А там… куда я пойду? Короче говоря, просидел я без дела целую смену, пока они не закончили крепить весь участок. Я бы и мог, может быть, помочь, но не при таком обращении ко мне.

— Да, это действительно, возмутительно. Иди завтра в контору и расскажи об этом главному.

— Конечно, пойду.

— Думаю, что вопрос решится положительно.

После рассказа Геннадия о проведённом им в темнице дне, мне совсем не хотелось насыпать ему соль на рану и похвастаться о моих положительных эмоциях. Через некоторое время я, всё-таки подумал, что рассказ о корове в штольне его немного отвлечёт от грустных мыслей, и тогда можно будет общаться с ним «на равных».

— Не дури мне голову, Боря. Такого не может быть.

— Ну, доказательств у меня нет. Не могу же я в качестве свидетеля привести корову.

— Нет, так и нечего мне мозги замыливать.

— Гена, ты что? Мне не веришь?

— Я же сказал, что такого не бывает. Корову в штольню силой не загонишь.

— Откуда ты можешь знать? Ты что, бывал раньше в штольнях?

— Бывал — не бывал, у меня сейчас другие мысли.

Вот так, неожиданно отрицательно воспринял Гена мою попытку отвлечь его от грустных мыслей и переключиться на позитив.

Снова открылась дверь, и Нина без разрешения вошла к нам в комнату с подносом в руках.

— Я хочу угостить вас чаем. И покушать надо после работы. У нас шахтёры хорошо питаются.

— Мы не шахтёры, — ещё не смирившись с пропавшим рабочим днём, не очень вежливо ответил Гена на предложение хозяйки.

— А я, пожалуй, не откажусь, — чтобы не обижать Нину и поблагодарить за искреннее предложение.

— Вот и хорошо, — обрадовалась она, — у нас здесь на Алтае люди очень добрые и приветливые, всегда готовы помочь один другому.

Я с удовольствием поглощал бутерброды, запивая их чаем. Давно не было на моём столе вкусной, хоть и незатейливой, еды. Гена тоже, нехотя, присоединился ко мне.

Нина, женщина лет двадцати пяти, приятной наружности, с соблазнительным грудным голосом. Она сидела с нами за столом и смотрела на меня, пододвигая бутерброды.

— Бери ещё, Борис, — сказала она. Мне очень приятно смотреть на жующего мужчину.

Я засмущался, во-первых, оттого, что она назвала меня мужчиной, хоть мы были, как бы, не совсем мужчины. Во-вторых, есть некоторое неудобство, когда кто-то смотрит тебе в рот во время еды.

— Я уже сыт. Спасибо.

Гена ел неохотно — всё переживал из-за неудачного рабочего дня. Не помню, о чём, Нина всё время тараторила, не обращая внимания на нашу реакцию.

Кто-то постучал в дверь, и Нина пошла, встречать гостя. Дальше моё изумление было не меньше того, когда я повстречался с коровой в штольне.

За спиной Нины стояли наши однокурсники, командированные в эти же края: Петя Булкин и Юра Катушкин. Они оба улыбались, наслаждаясь нашей растерянностью от их неожиданного появления. Я меньше бы удивился, если в двери появилась корова.

— Ну, что земляки, не ожидали? — спросил Петя, сполна удовлетворившись нашим непониманием.

— Привет, студенты, — подавая руку, поздоровался Юрий.

Оба они, будучи старше нас на восемь и десять лет, уже успели отслужить в армии и поработать на заводе.

— Привет, привет, — отвечали мы и приподнялись, чтобы пожать им руки. — А как вы здесь? Как вы нас нашли?

— На вертолёте. Вот только что приземлились возле вас, — пошутил Петя так же, как они раньше пошутили по поводу самолёта.

— Мы после вас зашли к главному геологу, он поставил нас на буровые.

— А как вы узнали, что мы здесь остановились? — спросил Гена.

— Мы оформлялись в конторе, зашли в отдел кадров отметить прибытие в командировках. А там вот Нина работает. — Петя рукой потрогал Нину за плечо, показывая этим жестом, что они с Ниной уже давно знакомы. Нина резко отдёрнулась, произнеся:

— Только без рук.

— Да я же уважительно, без задних мыслей, — примирительно сказал Петя, не ожидая такой реакции хозяйки.

— И без задних, и без передних. Я не люблю фамильярности.

— Хорошо, хорошо, Ниночка, учтём на будущее.

Нина ничего не ответила и обратилась ко мне:

— При разговоре с ними на работе я неосторожно сказала, что у меня живут двое студентов. Так, слово за слово, выяснилось, они с того же техникума, что и вы. Вот они и напросились в гости, чтобы повидаться с вами.

— Как вы доехали? — спросил я.

— Да, всё нормально, не впервой.

— Где же вы будете проходить практику?

— Есть здесь разведочные буровые установки. Производится глубинное бурение для определения стратиграфии и поиска рудных пластов.

— Так вы будете на поверхности? На буровых установках? — спросил Гена.

— Да, коллекторами на разных скважинах.

— Что там будете делать?

— При подъёме керна будем его документировать и отмечать глубину залегания.

— У-у-у, — вырвалось у меня. — Это не интересно. Вот под землёй — другое дело.

— Под землю мы ещё успеем, — старую присказку произнёс Юра.

Во время учёбы мы — молодёжь — видели отсутствие у Юры интереса к геологии и втайне удивлялись его поступлением в техникум.

Ответ Юры нас удовлетворил, и мы перестали спрашивать о перспективе их работы.

Петя откуда-то достал бутылку принесённого им вина и под возглас «Ура» поставил её на стол.

— Ниночка, рюмки сюда, пожалуйста, — то ли попросил, то ли приказал Пётр.

Нина посмотрела на меня и, не поняв моей реакции, не спеша, вышла из-за стола. Мне показалось, что она была не в восторге от визита наших старших товарищей, но открыто показывать этого не стала.

— А почему только четыре рюмки? — Петя обратился к хозяйке.

— Я не употребляю. Только по праздникам чуть-чуть.

— Ну, вот у нас сегодня праздник — встреча друзей после долгой разлуки, — Петя проявлял неподдельную весёлость и хотел поделиться ею со всеми нами.

Нина не хотела поддержать застолье. Я чувствовал себя неуютно, стеснённо, и мне хотелось смягчить, разрядить напряжённую обстановку.

— Нина, поддержи нашу компанию. Капельку пригуби, — ласково обратился я к хозяйке.

Она долгим взглядом посмотрела на меня, взяла у Пети бутылку и сама себе налила полрюмки.

— Вот это по-нашему, — весело произнёс Юрий.

— Ну, за дружбу! — сказал Петя первый тост.

— Нет, за встречу — перебил его Юра и начал чокаться со всеми по кругу.

— Ладно. За встречу, так за встречу! Тоже неплохой тост, — Петя, не вступая в полемику, тоже чокнулся с нами.

Нина не выпила того, что налила себе и осторожно поставила на стол рюмку. Она, не сказав нам ни слова, вышла из комнаты.

Оставшаяся мужская компания без труда сумела опорожнить бутылку кислого вина. Основную питейную силу представляли, более старшие и опытные товарищи.

Нина не появлялась в нашей компании, а мы, обговорив условия и режим завтрашней работы, не захотели больше засиживаться за столом.

— Завтра, надеюсь, увидимся, — неопределённо высказался Петя.

— Конечно, куда мы денемся? — так же неопределённо подтвердил я.

По причине разницы в возрасте, мы с этими ребятами не были близки, и в любой обстановке вели себя несколько отдалённо. Мы считали их уже полноценными мужчинами, а себя — ещё молодёжью. Они тоже не тянулись к нам и всегда в общей компании образовывали отдельную группу.

После выхода ребят, Нина зашла в комнату со словами:

— Я приберу здесь, если вы не против.

— Да, Нина, я помогу, — вызвался Гена на подработку.

— Нет, нет, я сама, — Нина села на свой стул и стала медленно собирать посуду в одно большое, продолговатое блюдо.

Часть посуды Гена вынес в кухню, а хозяйка продолжала собирать всё оставшееся. После каждой, бережно поставленной чашки, она смотрела на меня, словно ожидая оценки её работы.

Я, конечно, не новичок на любовном фронте и понимал её взгляд. Видно, я был ей симпатичен, и она хотела бы завести со мною дружбу. Но я уже говорил, как мы относимся к двадцатипятилетним студентам, также и женщины такого возраста казались мне очень старыми и заводить с ними дружбу и, тем более, флирт или любовь у меня не было желания.

На случайные прикосновения Нины к моей руке я отвечал, не резкими, но решительными действиями.

Когда Гена вернулся из кухни, Нина встала и, укоризненно глянув мне в глаза, вынесла блюдо с посудой.

— Ты что, заигрываешь? — что-то заметил во мне Геннадий.

— С ума сошёл? — решил я сразу прекратить ненужный разговор.

— Ладно, ладно. Передо мной можешь не выпендриваться. Я тебя слишком хорошо знаю.

— Гена, она же взрослая женщина. Кто я для неё? Несмышлёныш. Судя по твоим словам, действительно это так. Тем более, если ты меня хорошо знаешь, то тебе должно быть известно, что у меня есть девушка.

— Ну и что? Командировочные романы ещё никто не отменял.

— А ты откуда это знаешь? Бывал в командировках?

— Нет, не приходилось. Но кое-что слышал.

На этом разговоры о девушках и романах мы прекратили. Да и Нина, видно, забыла об этом и больше в нашей компании не появлялась.

Второй рабочий день у нас с Геной начался так же, как и первый. И всю смену я провёл в таком же режиме, как и вчера.

Любование и наслаждение красотой забоя вызывали только положительные эмоции. Картина площади забоя и состав его минералов были другими, но не менее очаровательными.

После работы я не захотел повторять вчерашний эксперимент по самостоятельному выходу через штольню и вместе с бригадой поднялся в клети до самого верху. Я никому из нашей бригады, ни Николке, ни Яше не рассказывал о встрече с коровой. Может быть, как-нибудь позже, будет повод всё обнародовать, а пока… будем знать только мы с Геной.

Рассказ Геннадия о втором рабочем дне был не такой печальный, как вчерашний. Гена был оживлён, с интересом и азартом всё мне доложил.

— В общем, у тебя сегодня день был удачным, — похвалил я друга, — и, как положено, отвечал всем критериям работы коллектора.

— Если убрать твою любимую словесную эквилибристику, то можно сказать — всё, как надо!

Рабочий день закончился, но природный, летний день ещё продолжался. Мы решили прогуляться по посёлку, познакомиться с его достопримечательностями.

Особенного выдающегося мы ничего не обнаружили. Серые, грязноватые улицы, старенькие одно- и двухэтажные дома. Но особо надо отметить: посёлок окружают горы, сплошь покрытые зеленью. Деревьев мы видели мало, но трава и цветы, словно ковёр ручной работы.

— Послезавтра будет выходной день, предлагаю отправиться в горы, подышать свежим воздухом и нетканой красотой цветов, — сказал я Геннадию, когда мы приближались к дому.

— С удовольствием, — принял он моё предложение.

При входе в дом мы сразу встретились с хозяйкой. Она была чем-то расстроена, неприветлива, суматошная.

— Что-то случилось, Нина? — спросил я у неё.

Она сначала ничего не ответила. Потом, помолчав, быстро, быстро выдала целую возмутительную речь.

— Вы представляете? Пришёл сюда сегодня утром, после вашего ухода, этот. Петя, который ваш друг. Я гнала бы таких друзей поганой метлой. Пришёл, стучится. Я тоже на работу собираюсь. Он, ни слова не говоря, подходит ко мне и начинает приставать. Я ему говорю: «Ты что? Опомнись. Я не шлюха, чтобы обслуживать всяких командированных». «Но ты же взяла на квартиру двоих не просто так». Я отвечаю, «Ну взяла. Какое твоё дело? Да ты моим квартирантам и в подмётки не годишься. Иди, откуда пришёл». «Я не прощаюсь, ещё увидимся» — сказал он, гордо повернувшись на одной ноге, и исчез из моего дома.

— Он что был пьяный с утра? — спросил я.

— Нет, трезвёхонький, побежал на работу.

У Петра и Юрия режим работы на буровых вышках был более свободный, чем у нас с Геной. Им можно было приходить в любое время: керн, добытый из скважины, выкладывался в ящики. Коллектору, придя в любое время, легко можно всё найти и провести документирование. Мои друзья сразу это поняли и не преминули воспользоваться предоставленной свободой.

— Вот это да, — сдержанно высказал своё возмущение Гена.

— Я такого не ожидал от наших студентов, — только и мог я так оценить поступок Петра. — Да не бери ты в голову, Нина. Ты отшила его и правильно сделала.

— Спасибо за поддержку, — более спокойно ответила Нина и спросила:

— Как работалось?

— Отлично, — почти одновременно мы с Геной оценили сегодняшний день.

— Вас покормить? — Нина перестала нервничать и восстановила свой обычный уважительный образ.

— Нет, нет, мы сыты, — отказался Гена от приятного предложения.

— А я бы выпил чайку, — скромно согласился я, скорее для того, чтобы окончательно успокоить Нину.

— Вот и хорошо. Я сейчас.

Нина вышла из комнаты и через пару минут вернулась с подносом и горячим чаем.

Прошёл ещё один рабочий день. Мы с Геннадием уже полностью освоились на своих участках — сами получали удовлетворение от работы и партнёрам не доставляли лишних хлопот.

Сославшись на недомогание, Гена освободился от работы раньше обычного.

Вечером я неторопливо шёл к своему дому, наслаждаясь летней теплой погодой. Свернув в переулок, я увидел идущего мне навстречу Петра.

— Привет, Петя, — протянул я ему руку.

Он с размаху, вместо приветствия, ударил меня по руке.

— Ты сегодня не работал?

— А тебе что за дело? Ты следишь за мной?

— Надо мне очень — следить за тобой, — я понял, что Петя настроен агрессивно по отношению ко мне и спросил: — я тебя чем-то обидел?

— Ты? Да, обидел и сейчас за эту обиду будешь расплачиваться.

Петя прижал меня к забору, дохнул мне в лицо перегаром и начал разъяснять мне своё поведение.

— Если ты будешь мешать мне, общаться с Ниной, то можешь до техникума не доехать. Она мне нравится и будет моей.

Мужчина в его возрасте, в отличие от нас — ещё мальчишек — имеют свои взгляды на жизнь, на женщин и, соответственно, совершают свои поступки.

Я не испугался угроз более высокого и сильного мужчины и спокойно ответил ему:

— Нина уже взрослая женщина. Она вправе поступать так, как ей захочется. А мне она совершенно не подходит, и я не собираюсь с ней иметь какие-либо отношения. Она для меня только хозяйка, приятная, обходительная женщина.

— Я видел, как она на тебя засматривалась, — не отступал Пётр.

— Да отпусти ты мои руки, — рванулся я и освободился от цепкого захвата его мощных ладоней.

— Отпущу, но предупреждаю — мне не мешай.

— Я буду вести себя с Ниной так, как я считаю нужным. Она хозяйка нашего с Геной приюта и больше ничего.

— Вот так, ты меня понял, — окончательно освободив меня, сделал Пётр последнее, как ему показалось, решающее предупреждение.

— Советую тебе, Петя, пойти поспать. Завтра ты будешь раскаиваться в своём поведении со мной.

— Завтра — будет завтра, — не очень понятное заключение сделал Петя и пошёл в противоположную сторону.

Пережив за последнее время ряд нестандартных событий, я уже начал привыкать к такому разнообразию жизненных ситуаций: тут смерть и любовь, грязь и красота, неожиданность и расчёт.

Расставшись с недружелюбным ко мне однокурсником, я снова включил свою рассудительность и понимание того, что моя будущая геологическая жизнь будет разнообразной: и красивой, и трудной, и опасной. Путеводной нитью в моих рассуждениях и ожиданиях постоянно являлось напутствие цыганки Клары.

Мне было противно, и я не видел необходимости рассказывать Гене о поведении Петра.

Я поздоровался с Ниной и подошёл к лежащему на кровати другу.

— Как себя чувствуешь? — спросил я его.

— Лучше стало. На работе было тяжеловато. Воздуха не хватало.

— Полежи. Завтра выходной у нас. Помнишь, мы договорились с тобой пойти в горы? Там оздоровительного воздуха больше, чем надо.

— Хорошо, Борис. Давай доживём до завтра, тогда и решим.

— Нечего откладывать на завтра. Сегодня надо решать. Мы с тобой не один год вместе. Я тебя знаю — всё будет нормально.

Но не так сталось, как думалось. На следующий день Гена чувствовал себя ещё хуже, чем вчера, и отказался куда-либо выходить из дому.

Солнце заливало своим светом и теплом всё вокруг. Горы выглядели такими красивыми и заманчивыми, что я не смог сдержать себя и не пойти на прогулку.

— Жалко, Гена. Ну, полежи, выпей — вот Нина дала тебе лекарство. А я быстренько сбегаю в горы и вернусь, принесу тебе пахучих трав.

— Хорошо, возвращайся живым и здоровым.

Гена сказал последние слова формально, не вкладывая в них конкретного смысла. Но они оказались неожиданно пророческими.

Я вышел за околицу посёлка и по грунтовой, больше каменистой, тропе стал подниматься в гору.

Дышалось очень легко. Утренний воздух был настолько свеж, что казалось, лёгкие у меня сейчас лопнут от избытка кислорода.

Птички распевали свои утренние песни. Красивые бабочки, осы, пчёлы и множество других живностей сопровождали меня и не давали скучать в одиночестве.

Поднявшись по тропинке до середины горы, я решил свернуть в сторону и пройтись по целине. Травы и цветы были неестественно густыми и высокими. Моя голова была вровень с верхушками многих цветов. Даже наклоняться не нужно было, чтобы понюхать то или иное соцветие. Трудно приходилось в некоторых местах пробраться сквозь заросли зелени, но аромат всё манил и манил меня вперёд. Несмотря на припекающее солнце, утренняя роса ещё отливала крупными жемчужинами на ярко зелёных листочках и травинках. Я собирал эти шарики в ладошку, потом подбрасывал их вверх, наблюдая за рукотворной радугой.

От обилия кислорода закружилась голова. Я смотрел по сторонам и удивлялся, почему люди не пользуются дарами природы и не выходят сюда, в горы, чтобы здесь поправлять своё здоровье.

Солнце всё выше поднималось над горизонтом, становилось жарко. Чтобы немного охладиться и, заодно принять солнечные ванны под ласковыми лучами, я снял рубашку. Влажная трава хлестала меня по всему голому телу, заодно и обмывая божьей росой.

Более часа пробирался я по склону горы, пока не набрёл на узкую тропинку.

«Ну, что ж, хорошего понемножку. Пора и домой» — думал я, спускаясь по склону. Постепенно тропинка стала шире, трава не хлестала больше по телу, и я надел свою рубашку. Я шёл, не спеша, растягивая удовольствие.

Всё было прекрасно, душа и тело отдыхало. Но в какой-то момент я почувствовал зуд на руках, на шее, по всему телу под рубашкой. Сначала я пытался чесаться, потом посмотрел на кожу рук и, о, боже! Кожа сплошь покрылась красными волдырями. Засучив рукав, я увидел полностью красное, словно обожжённое кипятком, тело.

«Что за фокусы? Я же не влезал в крапивные заросли. Да и вообще там крапивы не было. Откуда ожоги?» — размышлял я над увиденной краснотой. А зуд становился всё сильнее и нетерпимее. Он превращался в сплошную обжигающую боль. Появилась одышка и полный упадок сил. Еле добравшись до дому, я снял рубашку и попросил Гену посмотреть на моё тело.

— Что там, Гена? Всё тело чешется, горит.

— Да, ты весь красный. Ты перегрелся? У тебя краснуха? Нина, — позвал Гена хозяйку. — Посмотри, Нина, что это у него?

Нина подошла ко мне и воскликнула, всплеснув руками:

— Ты что, в горы ходил?

Я молчал.

— Да. Он был в горах, может быть, по крапиве лазил, — Гена не знал, что ещё придумать.

— У меня есть настой ромашки и лечебная мазь. Я попробую тебя спасти, — Нина была растеряна и очень встревожена.

Видя суматошную беготню Нины, я стал понимать, что состояние моё нешуточное. Зуд и болезненность усиливались. Мне хотелось залезть куда-нибудь в холодную воду, чтобы погасить пожар моей кожи.

Нина зашла в комнату, принесла кучу бутылочек и баночек и скомандовала:

— Быстро ко мне. Не чешись, хуже будет.

Она, молча, обтёрла меня чем-то прохладным, мокрым.

Мне становилось легче, но горение продолжалось. Набрав в ладошку мазь, Нина кругом обтёрла меня, приговаривая:

— Вот так, дорогой. Потерпи. Скоро тебе полегчает, хороший мой.

Прикосновение нежных пальцев Нины и, почти забытые мамины слова, действовали не хуже, чем лечебное вещество.

— Как? Легче становится? — спросила Нина, ещё поглаживая мне спину.

— Да. Лучше стало, — тихо ответил я. — Меньше печёт.

— Ты ходил в горы? — спросила она.

— Да, он был в горах, — вместо меня ответил Гена.

— Кто же тебя надоумил сделать такую глупость? И никто не предупредил тебя?

— О чём, Нина?

— Мы уже несколько лет не ходим в горы. И цветов не собираем. А хочется не меньше твоего. Может быть, даже больше.

— А почему?

— Да, потому, солнышко моё, что здесь всё заражено. Улицы, дома кое-как помыли — можно жить. А трава…

— Что же всё-таки произошло в горах? — Гена поднялся на подушке, заинтересовавшись рассказом Нины.

— Здесь недалеко семипалатинский полигон. Там уже давно проводят испытания каких-то бомб. Нам начальство ничего не говорит, а народ шепчется, обсуждает.

— Ядерные? — Гена совсем сел в постели, услышав такую новость.

— Вот, вот, они самые.

Нина снова начала мазать мне кожу, где было особенно сильное покраснение.

— Ничего, ничего. Всё пройдёт, ты молодой, красивый. Вон тело-то, какое крепкое.

У меня не было ни слов, ни чувств, чтобы правильно понять ситуацию.

«Как же так? Красотища неописуемая, — думал я, вспоминая недавнее моё путешествие. — Только живи и наслаждайся. А тут рядом отрава и, может быть, смерть. Две противоположности вместе. Так не должно быть. Хотя, с другой стороны, испытания тоже надо проводить».

Я был ярым сторонником построения хорошей, счастливой жизни в независимой, богатой стране. А чтобы построить такую страну и счастье для всех её людей, надо уметь защищаться от врагов, которые окружают нас со всех сторон.

Так нам говорили каждый день и каждый час, и выросли мы с намертво засевшими такими понятиями у нас в головах.

Не мог совместить я эти противоречия, и мысли мои превратились в полный сумбур и хаос.

— Полежишь сегодня, всё заживёт, надеюсь, а завтра я пойду на работу и скажу там, что ты заболел.

— Нет, нет, я не хочу пропускать работу. Я отлежусь, и всё будет в порядке.

— Не знаю, у нас такие ожоги лечили неделями. Только здоровое тело может помочь тебе. Да огромное желание и воля.

Завернув в чистую простынь, Нина уложила меня в кровать.

Только один рабочий день я пропустил, не имея сил преодолеть продолжающееся жжение. К вечеру я уже встал, ощупал ноющие места кожи, и сказал Нине, которая только что пришла с работы.

— Всё, Нина, я готов к труду и обороне.

— Что ты имеешь в виду?

— Завтра пойду на работу.

— А я сказала вашему бригадиру, что тебя завтра на работе не будет — ты ещё болен.

— Нет уж. Я сюда приехал не отлёживаться, а получать знания, опыт.

— Какой герой!

— Герой — не герой, а отлёживаться больше не буду.

— Ну, решай сам. Я тебе приказать не могу. Если бы у меня в такой ситуации был муж, я бы его не пустила.

— Хорошо, что я не муж, Нина. Тебе же от этого легче.

— Как сказать, Боренька. Никто не знает, где легче, а где тяжелее.

Высказав несколько загадочных фраз, Нина бросила на меня вопросительный взгляд и вышла из комнаты.

На следующее утро мы с Геной готовились к выходу на работу. Нина неожиданно вошла без стука в комнату и сразу ко мне:

— Ну-ка покажись, герой, — повернула она меня вокруг вертикальной оси, подняв мою рубашку до самого горла. — Ничего, ничего. Но можно было бы ещё денёк полежать.

— Спасибо, Нина, но я уже говорил, что, не лежать я сюда приехал, а работать и учиться. Ты очень добрая и хорошая женщина, — похвалил я её за заботу.

— Наконец-то, я услышала от тебя приятное слово, — она улыбнулась и вышла из комнаты.

Несколько дней я почёсывался и поглаживал наиболее поражённые, да не зажившие места.

Вторую тайну, после встречи с коровой, я не смог скрыть от своих напарников по забою. Они увидели на руках, шее, лице пятна покраснений и сразу сообразили, где и как я их заработал.

— В горы наведывался? Спросил Николка.

— По травке соскучился? — добавил Яша.

— Было дело, — не оправдывался я, — прогулялся по утряночке.

— Бывает. Мы тоже когда-то были разукрашены, повеселее твоего. Но теперь ни-ни.

— Я же не знал, что тут у вас делается.

— Конечно. А кто тебя упрекает? Только надо советоваться со старшими товарищами.

— Я же будущий геолог-разведчик и поисковик, так что судьбой мне намечено бороться и искать, найти и не сдаваться.

— Ух, ты! Он Саньку Григорьева знает, — признал Яша цитату Григорьева из романа «Два капитана».

— Кто же не знает Каверина, — похвалил меня и Николка.

Мне же было очень и очень удивительно и приятно, что вот они, наши горняки, грязные и к концу смены измученные, домой еле доползающие, а грамотные, начитанные.

Хочется сказать, что дальнейшая наша командировочная жизнь протекала без каких-либо знаменательных или просто запоминающихся событий.

Я не знаю, каким образом, но наша Нина отбила у Петра желание приближаться к ней. Сам же он, однажды подошёл ко мне и, пожав руку, сказал:

— Ты молодец. Хвалю. Продолжай в том же духе. Останемся друзьями.

— Друзьями, так друзьями, — ответил я на рукопожатие, хотя мне совсем было неизвестно, почему я в его глазах стал молодцом и, что я должен продолжать в каком-то духе, — дружить всегда лучше, чем ссориться.

Честно говоря, мы никогда раньше не были с ним ни друзьями, ни врагами, ни соперниками. Просто однокурсники, или даже одногруппники. А теперь он предложил дружбу. Молодец Нина: в один момент перевоспитала человека.

Прошли три недели нашей практики на полиметаллическом руднике. Не скажу, что мне надоело быть там, в забое, но некоторое однообразие и частичная временная загруженность, требовали чего-то новенького, интересного.

Чтобы внести какую-то новизну в подземную жизнь, однажды, поднимаясь с ребятами после работы, мне пришла в голову сумасбродная мысль. Ну, вот такой я!

— Яша, — обратился я к другу, — мы с ним уже стали почти друзьями — а на какой глубине от поверхности клеть может остановиться в последний раз?

— Зачем тебе это?

— Я хочу подняться наверх пешком.

— Это как, — удивился Николка, слыша наш с Яшей разговор.

— Ножками, по лестнице.

В шахтном стволе, на всю глубину параллельно пространству для клети, проложена лестница. Видно, для всяких аварийных случаев.

— Что, ищешь приключений? — Николка, похоже, был не очень доволен моей идеей.

— Молодость. Кровь бушует в жилах, — кажется, поддержал меня Яша. Или, по крайней мере, не сопротивлялся. — Двести метров будет от последней площадки доверху.

— Вот и отлично. Я выйду, остановите клеть, — попросил я Николку.

— Это не положено по технике безопасности.

— Но мы никому не скажем, — такой «убийственный», но преступный аргумент убедил Николку, и он после предупредительного звонка остановил клеть.

Когда я вышел на площадку, друзья, оставшиеся в клети, помахали мне руками и медленно поползли вверх.

Я несколько минут стоял, привыкая к темноте, потом, освещая своим шлемным фонарём пространство, осмотрел лестницу, зовущую меня к свободе.

Лестница была деревянная, совсем не новая, с большими расстояниями между ступеньками.

Я, не спеша, двинулся наверх. Шагать было нелегко, поднимая ноги с одной ступеньки на другую. Откуда-то капала вода, затекая мне за шиворот, и постепенно «отрезвляла» меня своим холодком. Лестничные ступеньки тоже были мокрые и скользкие. Поднявшись, как мне показалось, метров на пятьдесят, я понял абсурдность своей затеи, одновременно удивился попустительству Николки, ответственному за мою шахтную жизнь.

Ну ладно! Мужик сказал — мужик сделал!

Передохнув несколько минут, я осторожно двинулся дальше. Сердце колотилось, как заячий хвост при быстром беге.

Через следующие пятьдесят метров мне уже захотелось преодолевать оставшееся расстояние в клети. Но это только моё хотение. Практически оно уже было неосуществимо, так как, даже если бы сейчас и поднималась клеть, она остановиться, по причине отсутствия площадки, уже не могла бы.

Да я и не поехал бы! Я должен осуществить задуманное.

Сделав по пути ещё одну остановку, я выбрался наверх. Дневной свет неприятно давил на глаза, пока я к нему не привык.

Уже переодетые в нормальную одежду мои напарники встретили меня бурными аплодисментами.

— Ура! Слава победителю!

— Молодец, спортсмен!

— Не подкачал!

— Ты у нас первый, захотевший по доброй воле попрыгать по мокрой шахтной лестнице.

— Я теперь буду всё время и туда и обратно перемещаться своим ходом, — поддержал я шуткой общий настрой нашей бригады.

— Опять же экономия электроэнергии, — продолжил Яша.

— И тренировка для мышц хорошая! — и Николка туда же!

— Вернёшься в свой техникум, студенты не поверят, что ты был на геологической практике, а не в тренировочном зале.

— Хватит, мужики. Дайте мне помыться и переодеться, надоело мне быть в мокрой робе и выслушивать шуточки.

Так успешно закончилось моё подземное, авантюрное путешествие.

На следующий день главный геолог пригласил всех нас на беседу и сообщил следующее:

— Мне известно, что все вы хорошо освоили технологию работ на тех участках, куда были определены. Но у нас, как вы знаете, разнообразные геологические методы разведки и добычи. Поэтому с завтрашнего дня вы меняетесь местами. Вы двое — он показал на Петра и Юру — пойдёте в забой вместо этих двоих — и он снова ткнул пальцем на меня и Гену.

— А вы, — продолжил он, — будете работать на поверхности на буровых скважинах и, может быть, на шурфах. Вот так будет правильно для вашего образования, и материала для отчёта наберёте больше.

Сопротивляться против решения руководителя нам не положено, поэтому мы смиренно приняли его к исполнению.

Следующий рабочий день мы с Геной начали не со спуска вниз, а с подъёма на гору, где были установлены копры. Когда мы достигли плоской вершины, мы увидели вдалеке буровые установки и направились к ним. Расстояние было немалое, так, что мы, шагая, с удовольствием вместо шахтного воздуха вдыхали горный аромат трав и цветов.

Ряд выложенных ящиков с керном уже ожидал нас, и мы приступили к его документированию. Эта работа для нас сложностей не представляла. Мы хорошо знали название пород и минералов — спасибо нашим преподавателям: геологу-разведчику Карюткину Александру Дмитриевичу и минералогу Анне Викентьевне — поэтому с удовольствием узнавали их не в музее, а в природных залежах.

День за днём приближалась к концу наша практика. Несколько раз мы работали на шурфах, узнавая те же породы не в виде керна, а в качестве натуральной руды.

Последние два дня пребывания на алтайских рудниках мы оформляли, компоновали, дополняли материалы для будущего написания отчётов.

И вот, попрощавшись с нашими наставниками по работе, а также, поблагодарив приютившую нас Нину и обменявшись с ней адресами, мы отправились в обратную дорогу. Наравне с чувством грусти, мы ощущали и радость, предвкушая встречу с друзьями и преподавателями.

Глава 6 Отпускные, и не только, приключения

Впереди ещё полтора года учёбы — срок, отделяющий меня от ожидаемого полного счастья свободы, наслаждения новыми впечатлениями и удивительными местами.

А пока, после защиты отчёта и курсового проекта по результатам производственной геологической практики, каникулы и поездка домой, на малую родину.

Встреча с родителями всегда приятна — слёзы счастья, долгие разговоры и воспоминанья. Наша разлука была недолгой, но для любящих людей она кажется бесконечной и томительной.

Два моих младших братика подросли и встретили меня, с удовольствием общаясь и расспрашивая о далёких и ещё незнакомых для них краях, о которых они могли только прочитать в книгах. Мне тоже было интересно узнать об их делах, о мальчишеской жизни.

Не менее интересны встречи со школьными друзьями, которые остались на родине, или с теми, кто также приехал навестить своих родителей.

— Как цыгане? — однажды спросил я у мамы, — появляются здесь или нет?

Мне хотелось бы повидать Клару и старого цыгана Петра, поделиться с ними своими успехами и спросить об изменениях в их жизни.

— Давно их не видно, уже два года или больше.

«Жалко», — подумал я, но сообщение мамы оставил без ответа.

В те далёкие годы, да и вообще, всю свою жизнь я жил так, как подсказывало и позволяло время и определяли обстоятельства. Теперь, спустя много лет, я поймал себя на мысли, что каждый отдельный отрезок времени в обязательном порядке обозначался какими-то характерными событиями.

У меня был двоюродный брат, мой одногодок Коля Сартанов. Я уже упоминал о нём. Это тот самый мальчишка, который вырос в семье дяди Кости Сартанова — хулигана, пьяницы, дебошира, постоянно избивающего жену Настю и своих собственных детей.

С Колей мы учились в одном классе. Особой близости у нас с ним не было, но родство частенько нас объединяло в той или иной ситуации.

Вот и теперь мы с ним встретились, обнялись по-братски, поговорили о своих делах и, вообще, о жизни. Не видя с детства ничего другого, кроме пьянства отца, избиения матери и постоянных её слёз, Коля вырос озлобленным на весь мир, рано пристрастился к спиртному и всегда искал повод, чтобы с кем-нибудь поссориться, а ещё лучше, подраться.

После длительной разлуки мы с ним прекрасно поладили и решили преподнести сюрприз нашей бабушке — сделать совместный визит. Два внука, почти никогда вместе у них не появлялись, а тут вдруг.

Действительно, дедушка и особенно, бабушка, были нам рады и после объятий и первых, самых важных «Как ваше здоровье? Как вы живёте? Что у вас нового?» — вопросов, бабушка замельтешила по комнате, загремела чугунками — кастрюль у неё не было — чашками, ложками. Тятя, как и, было принято, достал стограммовые гранёные стопки и, хитро прищурившись, улыбнулся сквозь свои красивые усы и бороду.

— Ну, что ж, внуки, — сказал он, когда два блюда с закусками мамстара поставила на стол, — давайте за встречу.

В стопки он налил какую-то мутноватую жидкость, резко ударившую в нос отвратительным запахом.

— Не часто вы появляетесь в нашей избе, тем более, вместе.

Мамстара пустила слезу и тоже взяла в руки стопку с чуть-чуть налитой в неё жидкостью.

— За встречу и за вас, дорогие наши предки, — присоединился я к тятиному тосту, добавив в него несколько приятных для стариков слов.

Все, кто, сколько смог, выпили и, крякнув по обычаю, поставили стопки на стол.

— Ой, крепкая, зараза, — то ли похвалил, то ли обругал Коля выпитый напиток. Все дружно, кроме бабушки, заработали ложками.

Я не могу сказать, что я был любителем выпить, но при случае, иногда приходилось употреблять. После одной стопки этой «заразы» у меня зашумело в голове. Братишка, привыкший к подобному зелью, налил ещё по полной стопке и был готов произнести, видно, свой любимый тост: «после первой и второй — перерывчик небольшой».

— Нет, брат, я больше не буду, — отстранил я свою стопку.

— У нас так не принято, — не взял во внимание Коля мой отказ. — Сколько лет мы не виделись? Очень много. Так что, братишка, давай наверстаем упущенное.

— Не хочет, не заставляй его, — вступилась за меня бабушка.

— Ну, ещё по одной-то можно, — тятя высказал своё мужское мнение. Это сыграло решающую роль в нашем застолье.

— Только по одной, — скривив рожу, согласился я на такой подвиг. Отвратительная жидкость побежала по нашим внутренним органам.

Коля раскраснелся, почувствовал себя в своей тарелке. Голос его крепчал, а речь украшалась его любимыми словцами. Третий тост он не предлагал, а просто налил в свою стопку и залпом выпил в одиночестве.

Бутылку с оставшейся жидкостью мамстара незаметно убрала со стола и подвинула ближе к нам блюдо с оставшейся едой.

— Закусывайте, дети, закусывайте.

Я ковырялся ложкой в салате и слушал разглагольствования брата. Он начал размахивать руками, что-то говорил о моём физическом состоянии, потом предложил мне:

— Давай померяемся силой. Кто кого!

— Успокойся, Колька, — сказал тятя, — Борис пришёл к нам в гости повидаться, а не равняться с тобой силой.

— Вот повидались, теперь можно и померяться.

Он отодвинул, оставшуюся на столе, посуду в сторону и схватил мою руку.

— Не дрейфь, брат. Давай покажи, как там, на чужбине откармливают.

В такой ситуации мне показалось бы обидным отказаться от настырного предложения, и я ответил:

— Давай.

Мы сцепились с ним в дружественной, и я бы сказал, «в братской» схватке.

Коля был силён, но я, занимаясь несколько лет разными видами спорта, не был хилым.

То ли выпитая братом лишняя стопка, то ли реальное соотношение сил, позволили мне почти без труда положить его руку на стол.

— Давай ещё, — предложил он, обидевшись и, располагаясь на стуле в более удобную позицию.

Второй раунд был таким же, как первый. Моя полная победа разозлила брата, он ударил меня в плечо. От неожиданности я покачнулся, но на ногах устоял. Ему понравился такой результат, и он захотел в борьбе доказать своё превосходство.

— А давай поборемся, — предложил он, наступая на меня.

Я был не до такой степени пьян, чтобы в комнате бабушки и дедушки устраивать кавардак.

— Успокойся, брат. Ты не на ринге и даже не в саду на поляне.

— Ничего, мы аккуратно.

— Колька, веди себя прилично, — хотела приструнить его бабушка и взяла за руку. Но не таким человеком был Николай, чтобы не попытаться силой доказать своё превосходство.

Я последние годы занимался и боксом и борьбой, так что кое-какой опыт в борьбе уже имел. Коля такого опыта набрался в уличных боях.

Не буду описывать процесс единоборства, но уверенно скажу, что и здесь я одержал победу.

— Всё. Ты выиграл, отпускай, — обратился он ко мне, когда лежал подо мной на полу.

Тятя крутился возле нас, стараясь успокоить, чтобы эта шуточная борьба не переросла в настоящую, кровавую.

Два стула валялись под кроватью, стол был сдвинут к стенке. Мамстара кипела от возмущения. Из-за такого характера Коли, она не любила этого внука и не привечала его, когда он неожиданно появлялся в её доме.

— Всё, всё, хватит, забияка, — тятя пытался своими силами разнять нас, но Коля больше не проявлял агрессии.

Мы встали, как могли, прибрали беспорядок. Мне было стыдно и обидно за испорченный визит, но здесь уже ничего не исправишь.

Бабушка сунула в карман мне два пирожка и сказала:

— Приходи ещё.

Коля заметил неравное отношение бабушки к нам — равноценным внукам — и хлопнув дверью, выскочил на улицу.

Продолжая визиты по родственникам, мы зашли к дяде Володе, маминому брату, и тёте Дуни. Там, естественно, тоже было организовано застолье и угощенье. Для приличия я выпил грамм пятьдесят. А брат старался работать за нас обоих.

Когда мы, попрощавшись с дядей Володей и тётей Дуней, спускались со второго этажа, на площадке первого этажа стояли трое ребят, примерно нашего возраста. Николай случайно или умышленно, толкнул одного из них и вызвал ответную реакцию. Втроём они навалились на обидчика и пытались научить его уму-разуму.

Я считал, что Коля неправ и заслуживает наказания, но, как брат, я не мог равнодушно смотреть на избиение. Я схватил одного, отбросил его, потом второй отлетел от моего удара и, казалось бы, конфликт завершён. Но увы!

Ребята убежали, а мы, обнявшись, пошли в клуб.

Киносеанс уже давно начался, и нам ничего не оставалось делать, как ждать следующего. Выйдя на улицу, мы прохаживались, вспоминая небольшую драку с парнями. Честно говоря, мне это не доставляло удовольствия, а Коля смаковал всё, преувеличивая свои заслуги.

Я уже был почти трезв, а у брата в голове ещё оставалась дурь, которая звала его на подвиги.

Тут из-за угла вышли двое ребят и направились к нам. В одном из них я узнал того, которого я отбросил во время драки.

Василь, они здесь, идите сюда, — крикнул второй куда-то за угол, и оттуда вышли ещё трое ребят.

Ситуация становилась понятной. Пригласив друзей, побеждённые пацаны решили найти нас и отомстить.

Мы с братом прижались к забору, чтобы не дать возможности подойти к нам сзади и стали отбивать атаки: он — справа, я — слева. Вдвоём против пятерых отбиваться было сложно, и они начали нас теснить. Я оторвал от забора доску и стал отмахиваться ею, то в одну, то в другую сторону.

Я не знаю, сколько времени происходил неравный бой, но мы не отступали. Когда один из противников тоже вооружился доской, Коля не выдержал такого напора и бросился наутёк. Двое ребят помчались за ним.

Видя, что наши силы не равны, я собрал в кулак волю, злость, напор. В неравной борьбе уже не разбираешь, прав ты или нет, соответствуют твои поступки ситуации, или нет, а действуешь только так, как можешь.

Я думаю, минут пятнадцать каждая сторона пыталась завершить бой своей победой. И тут произошло то, что запомнилось мне надолго. Я, защищаясь, с размаху ударил доской одного из нападавших. Он упал и не пытался подняться. Его напарник испугался и, бросив своего товарища, сиганул в сторону.

Где мой брат и что с ним, я не знал. Закончился сеанс, люди выходили из кинотеатра. Двое мужчин подошли ко мне, спрашивая, что здесь произошло. Быстро, в двух словах я объяснил причину и наклонился к поднимавшемуся молодому человеку.

— Как ты? Живой? — спросил я у него.

— Живой. Только один глаз ничего не видит.

Беспричинная злость исчезла и у меня и у него. Хмель вышел из головы, и я стал осознавать глупость всего происшедшего. Только к своему брату, затеявшему всю эту возню и внезапно исчезнувшему, я стал, мягко говоря, испытывать неуважение.

Мужики забрали пострадавшего парня, а я пошёл искать брата. Был уже вечер, а я всё ходил и ходил по улицам и переулкам, но всё было бесполезно.

Только тут я заметил потерю, или точнее сказать, ущерб, понесённый мною в борьбе за. — за что же мы дрались? За правду? За свободу? Нет, это была борьба за глупость — человеческую глупость. Чтобы её никогда не было!

Итак про ущерб. Мой старший брат Слава, отслуживший в морском флоте четыре года, вернулся домой, успел заработать какие-то деньги купить себе хороший костюм.

Моя мама, провожая меня к бабушке, захотела одеть меня красиво и предложила надеть новый костюм брата. Так вот, после драки я заметил, что левый рукав надорван, а с правой стороны полностью оторван отворот. Короче говоря, я выглядел, как бездомный пёс — помятый, искусанный, местами разодранный.

Домой идти мне не хотелось. Мало того, что я принял участие в бессмысленном, унизительном действе, но и нанёс ущерб своему любимому брату Славе и поставил свою мать в неловкое положение.

Зачем я всё это происшествие так подробно описал? Оно не стоило бы того, если бы не одно «но».

Это «но» состоит в том, что у меня в мозгу осталась такая зарубка, что всю последующую жизнь перед свершением большого или даже малого поступка, я всегда старался оценить справедливость и необходимость его свершения. Мне не надо было для этого садиться и раздумывать. Это происходило само собой, как будто мой мозг был запрограммирован. Это программирование произошло после той грязной, бессмысленной драки.

Мне сейчас трудно вспомнить реакцию мой мамы, когда я в таком растерзанном виде явился домой от бабушки.

— Это что произошло? — только и могла она вымолвить три слова.

У меня не хватило ни смелости, ни запаса нужных слов, чтобы правильно прояснить ситуацию. Я, молча, снял пиджак, положил его на скамейку и долго на него смотрел.

— Я куплю.

— Не переживай, — мама всё поняла. — Главное, что ты жив, а это всё — наживное.

Я присел поближе к ней, обнял за плечи, и мы, молча, сидели, думая каждый о своём.

Конечно я сильно преувеличил свои переживания за ущерб, нанесённый брату. Он, по-моему, даже и не вспомнил о своём новом костюме, который ни разу не надевал. Как-то через много лет — вот как сильно я тогда переживал — я вспомнил этот костюм и попросил у Славы прощения. Он долго морщил лоб, вспоминая, о чём идёт речь, да так и не вспомнив, просил меня забыть об этом.

Встречи с друзьями детства, с одноклассниками и бывшими подругами — это те приятные моменты отпускного времени, о которых можно вспоминать и рассказывать много и долго. Но приятно, в основном, это для меня или для тех, с кем происходила встреча. Описывать здесь всё это не имеет смысла, потому что постороннему человеку покажется такое описание нудным, ординарным.

Единственно, о чём хотелось бы мне упомянуть — это встречи и разговоры с Володей и Сашей, которые хотели вместе с нами поступить в техникум, но не удалось им это сделать. Вова не сдал вступительный экзамен, а Саша даже не стал подавать документы. Мне запомнилось печальное выражение лица Володи, когда он слушал наши рассказы о том, как мы, студенты, проводим свободное время, как проходят занятия и сколько у нас появилось хороших друзей. Он слушал и молчал, переживая за свою судьбу, которая не дала ему шанса испытать с нами все эти прелести жизни. По его молчанию и выражению лица было видно, насколько он жалеет о том, что не с нами проводит свои молодые годы. Мы с Геной тоже искренне переживали за неудачную судьбу нашего друга. Саша был более закрыт в этом отношении, он тоже с удовольствием слушал наши рассказы, но не показывал свои разочарования, ошибки и неудачи. Ну что ж, каждый выбирает себе судьбу сам и по-своему наслаждается жизнью.

Приходит осень, а с ней и начало нового учебного семестра четвёртого курса.

Постепенно все наши однокурсники съезжались после каникул. В общежитии был круглосуточный галдёж и неразбериха. Кто-то поселялся в общежитие впервые, искал людей своей группы и выделенные для них комнаты. Другие, вроде нас четверокурсников, уже зная расположение комнат, встречались в определённом месте и с конкретными друзьями. Рассказы о прошедшей геологической практике были интересны всем. Одни были в Сибири, другие — в Казахстане, третьи — в Узбекистане. Кто-то оставался на Урале и продолжал изучать его природные богатства. Выслушать рассказы каждого, и рассказать о своих приключениях в первую же встречу было невозможно. Приходилось многое оставлять на вечернее время, на завтра и другие, более отдалённые дни.

Начались лекции по основным геологическим дисциплинам. Мы с пониманием дела относились теперь, после работ в естественных условиях, к изучению наших, специальных предметов. Преподаватели тоже старались дать нам столько знаний, что мы не успевали разложить их по полочкам нашего серого вещества. И всё же, постепенно всё складывалось так, как нужно было для формирования из нас настоящих специалистов своего дела. Несколько человек из нашей группы были среди отстающих студентов и, чувствовалось, что эти люди отсиживают свой срок, на который сами себя обрекли.

Хотелось бы вспомнить ресторанный инцидент с преподавателем и отметить, что он оказался человеком слова — ни одного разу не напомнил нам об этом происшествии. Как ни странно, ко всем студентам он стал относиться более терпимо и уважительно.

Мы с Геной, проживая теперь в общежитии, иногда заходили к тёте Нюре. Встречи наши были довольно приятными, почти родственными. Более того, дружба с хозяйскими детьми — Валей и Толей — возникшая у нас во время нашего у них проживания, продолжалась. Мы часто встречались со многими приобретёнными тогда друзьями: ходили в театр, на разные молодёжные мероприятия. Крановщица Катюша выздоровела и оставалась в нашей компании.

Естественно, мы были молодые и у всех нас возникали отношения, флирт и, может быть, любовь.

Новый пятьдесят девятый год мы с Геной тоже встречали не в компании студентов, а с друзьями Вали в квартире одной из подруг. Это была симпатичная, я бы сказал, красивая и очень привлекательная девочка. Звали её Лида. Знакомы мы были давно, с тех самых пор, когда мы с Геной поселились у тёти Нюры. Также давно между нами возникла взаимная симпатия. Бывая в общей компании с друзьями Вали, мы с Лидой старались быть всё время вместе, поближе друг к другу. Однако, я и тогда понимал и, сейчас вспоминая её, должен признать, что у меня к ней любви не было. Была просто симпатия. Но она меня преследовала и ожидала более тёплых отношений.

Новогодняя ночь была тихая, морозная и снежная. Встретив Новый Год, мы всей дружной компанией вышли на улицу, там веселились, валялись в снегу, смеялись, радовались.

В домах светились окна, отовсюду раздавались песни, музыка, смех. Сейчас трудно поверить в реальность нашего поступка, но он был, и был таким, каким мне сейчас вспоминается.

Зайдя в первый ближайший дом, мы открыли дверь — она не была запертой — квартиры, и всей компанией с песнями, новогодними поздравлениями завалились внутрь. Сидевшие за столом весёлые люди, увидев нас, громко закричали:

— О! Нашему полку прибыло!

— Заходите к нам, располагайтесь.

— Мы вас давно ждём!

Все эти возгласы не были враждебными или недовольными и мы, поставив на стол принесённые бутылки шампанского, органично влились в местную компанию.

Мы, естественно, не собирались садиться за стол и продолжать здесь новогоднее веселье.

Кое с кем познакомившись и выпив по бокалу новогоднего напитка, мы так же, как и пришли, со смехом и песнями удалились из этого дома.

Выйдя на улицу, мы встретили такую же группу весёлых людей, любящих поваляться в снегу в морозную погоду. Снова, без проблем мы объединились с ними, как будто целый вечер, или более того, провели вместе.

Мне вспомнились все эти, в общем-то, незначительные события потому, что с высоты прожитых лет видится, насколько сильно и не в лучшую сторону, изменились времена и люди. Трудно предположить, что теперь незнакомые люди так свободно без предупреждений и предубеждений могут зайти в открытую дверь и присоединиться к веселящимся там людям. Впрочем, может быть, я сужу слишком строго или вообще ошибаюсь.

Продолжив воспоминания о нашем вне техникумовском коллективе и дружбе, было бы несправедливо завершить этот рассказ, не вспомнив о девочке Лидии и о кончине нашего с ней флирта.

Как-то мы с Геной пригласили несколько ребят из нашей группы на молодёжную вечеринку, которую мы организовали вместе с Валей у нас, то есть, у неё дома. Познакомились, общались, всем было весело. Время перевалило далеко за полночь. Идти в общежитие было слишком поздно.

Ближе к утру, тётя Нюра, адекватно понимая ситуацию, постелила на полу для всех общую постель. Это было очаровательное зрелище. Вполне легально несколько молодых людей разного пола лежали под общим одеялом. Тётя Нюра и на этом фронте оказалась вполне понимающей и не ханжеской натурой.

Естественно, никакого разврата не было, но кое-что изменилось в людях, оказавшихся в такой тесной обстановке.

Красавица Лида обратила на себя внимание всех мальчиков, которые оказались этой ночью в нашей компании. Не исключением был и Вася Шахтёров — очень симпатичный, умный, приятный и талантливый молодой человек. Не берусь сейчас рассматривать, анализировать скоротечный процесс возникновения чувств между Лидой и Васей. Знаю точно, что утром, после подъёма, их связывало нечто большее, чем проведённая ночь под общим одеялом в тесной компании товарищей и подруг. Иногда впоследствии, вспоминая ту ситуацию, я старался понять метаморфозу, которая за короткое время произошла с чувствами Лиды. Или притяжение и энергия Василия были настолько сильны, что смогли за одну ночь возродить между ними взаимную симпатию, или Лида, видя бесперспективность наших с ней отношений, решила завоевать сердце другого молодого человека. Надо признать, что я совсем не переживал и не был против создания такой красивой пары. В дальнейшем они долго были вместе, я даже думал, что они смогут создать неплохую, дружную семью, но что-то пошло не так. Я не знаю, что там произошло, но они расстались.

Забегая вперёд, скажу, что мы с Василием работали вместе на Чукотке, жили в одной комнате в семейном общежитии. Затем наши пути разошлись, мы потеряли друг друга и, только потом — страшно подумать — через пятьдесят лет, благодаря интернету, мы встретились заочно и изредка поддерживаем связь. О моём жизненном пути за это время можно узнать здесь, в этой книге. Вася стал известным геологом, доктором геологических наук, профессором. Вот такие основы заложили в нас наши техникумовские преподаватели.

Весна пришла неожиданно. После сильных уральских морозов резкое потепление за несколько дней растопило снежные сугробы. Птички, животные и, главное, люди радовались обновлению природы.

Весеннее тепло вызывает не только обновление природы, но и провоцирует, формирует у людей новые чувства. Люди легче и чаще влюбляются, предаются чувственным эмоциям.

Праздник Первого мая был удивительным, светлым, солнечным, тёплым. Мы с Геной решили навестить и поздравить семью тёти Нюры с праздником и помочь ей чем-нибудь в части домашних работ.

Однако с «помощью» дело не сложилось, потому, что, как только мы вошли во двор, тётя Нюра со словами «Вот какие вы молодцы, что решили навестить наше семейство» схватила нас за руки и потащила в дом. Не успев уточнить, почему мы молодцы, как сразу догадались, в чём тут дело. За столом сидели Валя с Толиком и старший их брат с женой. Они жили отдельно своей семьёй и не часто навещали отчий дом.

На столе стояла бутыль с мутной самогонкой. Это хозяйка выставила свою продукцию в честь праздника и дорогих гостей, не имея в виду нас с Геной. Ну, а мы, раз уж пришли, тоже оказались кстати.

Мы обнялись со всеми членами дружного семейства, так как искренне были рады встрече.

Застольная обстановка, когда все присутствующие с большим уважением относятся друг к другу, положительно сказывается на настроении и мирном характере застолья.

Мы не заметили, как за разговорами пролетело время и только далеко за полдень попрощались с хорошими людьми.

Рассуждая о том, о сём, мы с Геной направились в парк, чтобы узнать о вечерних, праздничных мероприятиях, которые будут там проводиться.

Проходя мимо заводского женского общежития, мы в окне первого этажа увидели смеющихся девчонок. Остановив свой взгляд на одной из них, я в течение двух-трёх минут не мог оторваться от чарующей красоты. То ли весна, то ли мутная жидкость тёти Нюры, или необыкновенная женская красота вызвали у меня непонятное жгучее чувство. Девочка тоже сначала смотрела на меня, потом, засмеявшись, помахала рукой и скрылась в комнатной темноте.

Дальнейший ход событий до самого вечера прошёл у меня под воздействием навязчивых, как наваждение, мыслей о девочке в окне.

Вечером мы с Геной пошли в парк на танцплощадку.

Я, надеясь ещё раз увидеть привлекательное личико в окне, попросил Гену снова пройти мимо заводского общежития. Окна были закрыты, и моя надежда превратилась в ощущение потери и разочарования.

Как бывало раньше на танцплощадках, одна группа наиболее активных людей танцевала, а другая — заторможенная, стояла по кругу, рассматривая танцующих и ожидая чего-то необыкновенного.

Я с Геной оказался во второй группе. Мы стояли, без особого интереса рассматривая вертящиеся пары. Настроение у меня было не на высоте, танцевать не хотелось.

Вдруг искра! Я почувствовал направленный на меня с противоположной стороны площадки женский взгляд. Не сразу я понял, от кого исходил этот взгляд, но его энергию я чувствовал и искал точку исхода. И… О, боже! Это она — девочка с окна! Она стояла и смотрела, не отводя взгляда, на меня.

В этот момент я ещё не понимал и не чувствовал, что это любовь с первого взгляда.

Следующий танец я уже не стоял во второй группе, а быстро подскочив к девочке, перехватил её от танцора, приглашающего её на танец. До конца танцевального вечера мы с красавицей не расставались. Звали её Катей, Катюшей.

Катя работала на заводе, слава богу, что не крановщицей. Вот и думай теперь, существует любовь с первого взгляда, или это только временное наваждение. Я не берусь анализировать и расшифровывать это чувство, но могу совершенно точно сказать, что оно украшает жизнь и помогает наслаждаться ею и свои поступки согласовывать с ним.

Последующие майские дни и начало июня мы с Катей не расставались. Только её работа и мои занятия прерывали наши встречи, доставляя нам немало страданий от ожидания следующего свидания. Мы ходили в кино, гуляли, наслаждаясь природой, катались на лодке по озеру, ходили в горы. Нам казалось, вот оно счастье человека, которое будет длиться бесконечно. Мы его не искали, оно нашло нас.

Глава 7 Непредвиденные приключения негеологического свойства

В любви и согласии дожили мы до летних дней пятьдесят девятого года. Мы были вместе и не задумывались о расставании на длительное время. Но жизнь сложная штука и предлагает свои варианты её продолжения. В середине июня по нашим учебным планам должна начаться вторая производственная геологическая практика длительностью полтора месяца. Перед нами опять стоял выбор — куда ехать. В техникуме давно существовало правило — для успевающих студентов, да ещё и принимающих активное участие в общественной жизни, предоставлять преимущественное право выбора из предложенного списка место будущей практики. Я входил в число первых претендентов на выбор.

После некоторых раздумий и анализа преимуществ и недостатков разных предложений, я выбрал центральный Казахстан, Джезказганскую область. Не могу сейчас точно сказать, какие аргументы повлияли на такое решение, но оно состоялось и больше не обговаривалось. На этот раз судьба разлучила нас с Геной. Он поехал в Узбекистан, а у меня напарником оказался Юра Веткин. Мы с ним тоже были дружны, жили в одной комнате общежития и часто свободное время проводили вместе. Более того, мы с ним делились прошлыми и настоящими секретами. Он теперь был для меня другом номер два наравне с Геной Королёвым.

Итак, состоялась успешная сдача экзаменов за четвёртый семестр и утверждение деканатом и руководителем практики программы поездки в Казахстан. Также нам была рекомендована преимущественная тематика будущего курсового проекта и, соответственно, сбор материала для подготовки и написанию дипломной работы в следующем, заключительном семестре.

Сборы к поездке в Джезказган происходили так же, как и прошлогодние сборы к поездке на Алтай. Отличие было в одном — предстояло первое расставание с Катюшей после полугодичной «совместной» жизни. Совместность жизни нашей подразумевалась в том, что мы вместе проводили всё свободное время. Тем не менее, расставание нам представлялось как нежелательное испытание на прочность наших чувств и, соответственно, будущих отношений.

Пожелания для Кати с моей стороны и, как всегда, женские наставления со стороны Кати, закончились, и мы с Юрой сели в вагон поезда, направляющегося в центральный Казахстан.

Я не много знал о тех местах, куда нам предстояло ехать, что, кстати, и было решающим фактором, в соответствии с моим жизненным кредо, при выборе этого региона для своей практики. Новые, неизвестные мне места, новые люди, даже другие обычаи казахского народа — вот что меня интересовало и привлекало.

Юра Веткин интересный человек, простой парень из сибирской глубинки, сильный, красивый, большой, безотказный. Ехать с ним было приятно, безопасно. Я знаю, что ему очень нравилась одна прекрасная девочка из нашей группы, но он, несмотря на огромное желание, так и не осмелился подойти к ней и высказать ей всё о своих чувствах. Более того, он своим поведением никак не показывал своё особое расположение к ней. Я, как более опытный человек в этом смысле, пытался давать ему советы, рекомендации, поддержку. И вот теперь, сидя в вагоне и глядя в окно на пробегающие мимо просторы нашей страны, у нас основной темой разговора была тема прошлого и будущего отношений Юры к своей желанной.

Говорили мы, конечно, и о том, что нас ожидает в жарком, степном Казахстане. В то время нам не было известно ни о джезказганских лагерях и тюрьмах, ни о построенном космодроме Байконур. Такие сведения оставались за пределами наших знаний, и мы говорили только о природе, людях, известных нам полезных ископаемых и будущей геологической практике.

Пересадка на автобус в Караганде дала нам первое представление, может быть, ошибочное, о другой, неизвестной нам республике, о местных людях. Несколько часов свободного времени мы посвятили походам по близлежащим улицам, магазинам, немногочисленным скверам. Жара и уличная пыль, наверно, не позволили нам составить правильное представление о городе и людях. В конце наших прогулок мы — уставшие, потные, голодные — отыскали необходимый автовокзал и, молча, заползли в старенький автобус в надежде там отдохнуть и перекусить в тишине. Но очень скоро исчезла наша надежда и вместе с ней предвкушение некоего комфорта. Длительная стоянка автобуса под палящими лучами солнца так раскалила металлическую крышу, что прогулка по улицам нам показалась оазисом жизни. Мы пытались открыть окно, чтобы впустить хоть малую порцию воздуха, но оно было так замуровано, словно было подготовлено к завтрашней суровой зиме.

Но мы — будущие геологи — люди молодые и готовые к любым испытаниям, не стали бузить, высказывать недовольство. Не знаю, как расценивал Юра автобусный дискомфорт, но для меня он вписывался в моё представление о жизни геолога, о преодолении трудностей и, в конце концов, о свободе и счастье выбора.

Автобус тронулся, откуда-то потянуло сквознячком. Чувствовалось некоторое облегчение. За окном было однообразие, бесконечная серая степь.

— Ты представляешь? — говорил я Юрию, глядя в окно, — несколько лет тому назад сюда приезжали такие же молодые, как мы, люди поднимать эту целину.

— Представляю, очень хорошо. Я собирался после десятого класса тоже поехать сюда, но домашние дела не дали возможности совершить мне трудовой подвиг.

— Да, это хорошо, — искренне ответил я ему.

— Почему хорошо?

— Потому, что, если бы ты поехал, то мы с тобой не встретились бы. Это, во-первых. А во-вторых, ты не получил бы прекрасной специальности геолога.

— Может быть, ты прав, — после небольшой паузы ответил Юра. — Но в любой жизненной ситуации есть плюсы.

— Какие же? — Я не ожидал от друга таких глубоких философских выводов.

— Здесь на целине я, может быть, тоже нашёл хороших друзей.

— Это верно. Согласен с тобой. Но мы бы не знали друг друга.

— Если бы и ты приехал на целину, то, может быть мы здесь и встретились.

Я посмотрел на Юру и подумал, что он тоже мечтатель и фантазёр.

— А работа геолога? — продолжил наш разговор Юра. — Не все же люди работают геологами. И другие специальности интересны и полезны.

— Для кого?

— Для всех, кто не геолог.

Никогда не слышал от Веткина подобных рассуждений о жизни и не думал, что он способен глубоко и правильно мыслить.

— Юра, — обратился я к нему после минутного перерыва, — мы никогда не говорили с тобой об этом, но я хочу спросить тебя, ты как закончил школу?

— В каком смысле?

— В смысле оценок.

— Отличником я не был, но в аттестате троек не было.

Я по-новому посмотрел на друга и, улыбаясь, сказал:

— ЗдОрово.

— Что здОрово?

— То, что я рад знакомству с тобой, и что вместе с тобой мы будем проходить производственную практику.

— Я тоже рад.

Его ответ порадовал меня. И мы стали, молча, смотреть на пробегающие мимо окон просторы, думая, наверно, об одном и том же.

Автобус подъехал к станции Джезды, мы вместе с немногочисленными пассажирами вышли на грязный перрон. Мне не хотелось бы, в который раз, повторять принятую мною жизненную позицию. В соответствии с нею я с интересом рассматривал окружение: старенький вокзал, серые дома и бегущих куда-то людей, разговаривающих на незнакомом мне казахском языке.

В командировочном удостоверении было указано, что мы направлены в посёлок Джезды, где расположено геологическое управление. Я спросил у одного казаха, как добраться до нужного нам управления. Он меня сразу понял и на корявом русском языке ответил:

— Вот там, за автостанцией прямо.

Мы с Юрой пошли в указанном направлении и вскоре увидели одноэтажный домик, типа сарай, на котором было написано крупными буквами «геол. Управление».

Ну ладно, мы приехали сюда не надписи на домах рассматривать и корректировать, а работать и учиться во имя будущей профессии.

— Где можно найти кабинет главного геолога? — спросили мы, зайдя в прохладный коридор, заставленный ящиками с кусками породы, а также множеством стеллажей с образцами керна разного диаметра.

— Там, по коридору.

Здесь, видимо, принято указывать направление на разыскиваемый объект взмахом руки, сопровождаемым словами: «вон там по коридору и направо». Мы с Юрой улыбнулись, одинаково подумав о методе показа нужного адреса.

Женщина, по внешнему виду казашка, даже не взглянула на нас, как будто здесь ежедневно появляются не загоревшие ещё студенты.

Постучав в приоткрытую деревянную дверь, мы услышали хриплый мужской голос:

— Да, ладно выстукивать, заходи уж, — видно, хозяин ждал не нас, а кого-то другого.

Юра зашёл первым, а я за его широкой спиной — вторым.

— Ты кто? — спросил Юру маленький, сидящий за столом, человек. Похоже, что меня он не увидел. Не удивительно — спина у Юры могла и двух человек сразу скрыть.

— Мы, вот, — повернулся Юра ко мне, показывая хозяину стола второго человека. — Приехали на практику. Мы студенты четвёртого курса геологического техникума.

— А-а-а — Искренне радуясь нашему появлению, произнёс сидящий за столом главный геолог. — Знаем, знаем. Давно ждём. Почему опоздали?

— Не опоздали мы. Вот наши командировочные. Тут и дата есть и подпись.

— Ну, ладно. Приехали, значит всё хорошо. Пойдёте в партию к Потапочкину Виктору Михайловичу. Он завтра выезжает в поле. Вам надо срочно пойти к нему, представиться.

Главный геолог, посмотрев наши документы, рассказал, где найти Потапочкина и ещё раз поторопил нас:

— Сейчас, не откладывая это дело, найдите его, он всё вам расскажет.

Выйдя во двор, мы увидели группу людей, собирающих в кучу ящики, инструменты, мешки, чем-то полностью набитые.

— Где можно увидеть Потапочкина? — спросил я щупленького казаха, судя по руководящим указаниям, какого-то начальника.

Казах отвлёкся от своей руководящей работы, посмотрел на нас, больше на Юру, чем на меня, и спросил вежливо:

— А кто вы такие, извините?

— Мы студенты геологического техникума, приехали на практику.

— Ну, здравствуйте, студенты. Рады вас видеть. Ждём. Сейчас я доложу о вас Михалычу, посидите здесь.

Он нырнул в дверь какой-то каморки и через пару минут вышел вслед за мужчиной, уверенным, красивым, начальственного вида.

— Потапочкин, Виктор Михайлович, — протянул руку красивый человек. Я начальник поисково-разведочной партии. Будете работать у меня. Сегодня пойдёте в нашу гостиницу, расположитесь, помоетесь, отдохнёте, а завтра к обеду сюда. Будем выдвигаться. Степаныч, оставь всё здесь, проведи ребят до гостиницы, покажи, расскажи им, где поесть, помыться, ну, ты всё знаешь.

К нам подошёл небольшой, толстенький, уже не молодой человек и сказал:

— За мной, ребятишки. Меня зовут Иван Степаныч, по фамилии Ляпич. Я шофёр у Потапочкина.

Дом, в который привёл нас Степаныч, трудно было назвать гостиницей — одноэтажный, с несколькими окнами и разбитой входной дверью барак.

— Вот наш отель, — вытащив связку ключей, пошутил Степаныч.

Идя по коридору, он нам показывал двери и говорил:

— Вот здесь умывальня, рядом уборная. Душа нет, к сожалению.

Мы, молча, слушали и запоминали, куда нам бегать по необходимости, где помыть свои потные телеса.

— А где можно поесть? — спросил Юра.

— Выйдите из гостиницы, свернёте налево, через сто метров найдёте буфет. Вот ваш номер-люкс, — открыв одним из ключей дверь, пригласил нас экскурсовод. — А это ключ от двери. Отдыхайте и завтра, как говорится, просим милости к нашему шалашу. В двенадцать часов выезжаем.

Всё происходящее я воспринимал с каким-то смешанным чувством. Это было и удивление, и восхищение, и сомнение, и радость, и недоверие. Сложив всё это, я бы назвал суммарное чувство — удовлетворение неизвестностью.

В комнате стояли две железные кровати, аккуратно застеленные, стол деревянный, стульев или табуреток я не обнаружил. Большое достоинство — приятная прохлада и чистое бельё.

Добравшись, наконец, до предполагаемого места насыщения, то есть, до буфета, мы с кислыми физиономиями сели за стол, ожидая официанта или просто продавца.

Вышел к нам мальчик в грязном халате и, не ожидая нашего заказа, сразу нас огорошил:

— У нас есть только холодная конская колбаса.

— И всё?

— И всё.

— А она съедобная? — спросил я.

— Лучшего здесь ничего не найдёте.

— Ну, давай, неси две порции.

— У нас не бывает порций.

— А что бывает? Как она продаётся?

— Целым куском.

Капризничать и крутить носом в нашей ситуации не стоило.

— Ну, куском, так куском. Неси, — глядя друг на друга, согласились мы.

На полугрязной или получистой тарелке лежал кусок приятно пахнущего местного деликатеса. Скажу честно, проглотили мы его с удовольствием. А что нам оставалось делать? Чай, на удивленье, был горячий и ароматный.

Так произошло наше знакомство с казахской кухней.

На следующий день, надев свои, заранее приготовленные походные костюмы, мы явились перед очами всего коллектива нашей будущей геологической экспедиции.

— Здравствуйте, — дружно мы с Юрой поздоровались с коллегами.

— Здрасте, — одни ответили на наше приветствие, другие просто показали рукой своё отношение к нам.

— Знакомьтесь, — решил Потапочкин подключиться к нашему внедрению в коллектив, — это студенты Юрий и Борис. Будущие полноценные геологи. А пока у нас будут работать коллекторами.

«Опять коллекторами? — подумал я с некоторым недовольством. — В прошлом году коллекторы. И в этом тоже? Можно было бы уже техником-геологом зачислить».

У Юры, видно, такие же мысли появились, хотя я не знаю, кем он был в прошлом году.

Ну и ладно. Потапочкин по очереди представил нам каждого члена нашей команды. Всего было десять или одиннадцать человек, включая жену начальника партии Лизу и их сыночка Лесика. Они тоже будут в нашем коллективе, хотя мне не был понятен смысл их присутствия. Впоследствии я узнал, что Лиза является техником-геологом и имеет соответствующее образование. А Лесик так… не с кем оставить его дома, пусть привыкает к будущей геологической жизни. Преемственность поколений.

— Это Хаким Галиевич, — представил Потапочкин щупленького казаха, который вчера встречал нас. — Он мой заместитель, ведущий геолог нашей партии, умный, знающий специалист.

После этих слов щупленький казах сразу вырос в моих глазах и не казался неказистым.

— Хаким, — протянул он для приветствия нам с Юрой тонкую, смуглую руку.

Так, по очереди познакомившись со всеми, мы стали полноценными членами поисково-разведочной партии Потапочкина.

Был ещё в команде молодой, красивый украинец Толя Кравец. Он геофизик — главный специалист в партии по этому профилю.

С остальными членами команды будем знакомиться позже.

Ляпич подогнал старенькую, грязную машину ГАЗ-51, и все, включая семью Потапочкиных, стали грузить в неё подготовленное имущество. Палатки, походная мебель, раскладушки, столы, стулья, геологическое и геофизическое оборудование заняли почти полностью кузов автомобиля. Лиза с Лесиком разместились в кабине рядом с Ляпичем, а мы — все остальные — расположились, кто, как смог, поверх погруженного имущества партии.

Путь нам предстоял неблизкий, от посёлка Джезды в сторону Байконура. Мы тогда не знали, что такое Байконур, поэтому информацию о маршруте и направлению приняли равнодушно.

Солнце стояло уже высоко, температура, я думаю, поднялась градусов до тридцати. Встречный ветер немного обдувал нас в кузове, но всё равно было жарковато. Степная дорога была ровная, бесконечная. Вслед за нашим автомобилем на версту висел пыльный шлейф.

Разговаривать в такой обстановке никому не хотелось. Все сидели, молча, каждый по-своему наслаждаясь степным путешествием. Я тоже не чувствовал ни комфорта, ни удовольствия, но отсутствие этих ощущений компенсировалось моим позитивным настроем и, давно уже укрепившимся в моём сознании, пониманием счастья от преодоления трудностей, наслаждением пространственной свободой, новизной и красотой новых мест.

Через некоторое время пыльного путешествия Ляпич остановил машину и выдал нам чёткую команду.

— Пятнадцать минут на перекур. Мотор моей ласточки перегрелся. Слезайте, прогуляйтесь, посидите в тени машины.

Мы охотно исполнили его команду, спрыгнув с запылённого кузова на ещё более пыльную дорогу. Сразу же возле колеса я увидел диковинную живность, какую прежде никогда не встречал.

— Кто это? — спросил я у Лизы, намереваясь взять её в руки.

— Стой. Ты что, с ума сошёл? — резко остановила меня Лиза. — Это же скорпион, у него смертельный укус.

Я сразу отдёрнул руку и тут же возле ноги увидел второго смертельно опасного животного. Несмотря на то, что я был обут в хорошие, крепкие ботинки, мне почему-то захотелось побыстрее залезть в кузов машины.

Юра наступил на такого же насекомого, раздавил его, но ничего не почувствовал — ни удовольствия, ни радости, ни жалости. Это придало мне уверенности, что при случае, с таким врагом можно бороться.

Хотелось спрятаться в тень, — она была только у борта машины, но там все козырные места были уже заняты. Я сомневался, что ласточка Ляпича сможет охладиться в этой жаре за пятнадцать минут. Ну, ему, водителю, виднее. Степень охлаждения он определял гарантированным, испытанным способом. Он открыл капот и смачно плюнул на двигатель.

— Всё, друзья, не закипает, значит, можно ехать.

Мы, не спеша, один за другим, стали забираться в кузов.

— Удобно рассаживайтесь, — советовал нам Потапочкин, — ещё ехать нам часа полтора, и мы — у цели.

Такая информация взбодрила нас и мы, разместившись по своим насиженным местам, стали более оживлённо обмениваться своими ощущениями от путешествия. Все, кроме нас с Юрой, уже не раз совершали такие переезды, поэтому они не реагировали бурно по поводу жары, или длинного хвоста пыли, оставленного машиной. Мы же с Юрой совсем по-другому обсуждали и то и другое, да ещё и скорпионов на дороге, чем вызывали снисходительные улыбки на лицах бывалых степных путешественников.

Когда солнце уже далеко перешло зенит, Потапочкин посмотрел на карту и дал команду Ляпичу:

— Сворачивай влево, там будет большой плёс, возле него и будем располагаться.

Первым на землю спрыгнул Толя, когда мы подъехали к плёсу и с облегчением вздохнули, почуяв запах воды, прохлады.

«Вот оно преимущество, счастье геологической жизни» — не подумал, а ощутил я всем своим нутром: после испытания жарой, тряской, скорпионами получай прохладу, береговую зелень, чистую водичку.

Однако ожидание наслаждения было преждевременным. Когда я, вслед за Юрой подошёл к берегу, туча комаров, величиной с дорожного скорпиона, набросилась на наши потные тела. Видно, давно никого здесь не было, и вся эта жужжащая свора сильно проголодалась.

Размахивая руками и сильно колотя себя по всем оголённым местам, мы с Юрой побежали к нашим, более опытным, товарищам. Они знали, что ждёт человека возле воды и камышей, но не предупредили нас об этом и теперь хохотали и, по-доброму, издевались над нами. Ну, что ж, всё познаётся с опытом!

— Вот ваша палатка, устанавливайте её вон там, — выдал нам с Юрой наше будущее жильё один из членов нашей команды по имени Серж — геофизик, помощник Анатолия Кравца.

Двухместную палатку мы установили быстро — научились в походах по уральским горам. Раскладушки и столик в палатке были уместны, так как жить здесь нам предстояло долго, в отличие от двух и трёхдневных походов по Уралу, когда мы пользовались только спальными мешками.

Расстояние от нашего лагеря до плёса составляло метров двести, и жуткое комарьё не решалось сюда долетать. Знает Потапочкин, что делает! Не впервой Толя Кравец со своим помощником установил некую растяжку между двумя столбиками, и на этой растяжке зафиксировал метки через каждые полметра. Не знаю, для чего всё это, но меня оно радовало и интересовало. Я не стал расспрашивать Толика, видя, что они с Сержом скрупулёзно, с точностью до миллиметра замеряли отрезки, потом пересчитывали расстояние на растяжке. Кравец достал из деревянного ящика тяжёлый металлический, с пробкой наверху, цилиндр, диаметром сантиметров пятнадцать и высотой до колена. Он вручил его Сержу, дал лопату и сказал:

— Не менее ста метров отойди в ту сторону, выкопай яму, глубиной в полметра, и спрячь туда. Вот этой крышкой накрой.

Я, молча, наблюдал и слушал, не встревая в их разговор и дела, и, наконец, не выдержал:

— Что это такое? — спросил я у Анатолия.

— Эталон, — короткий был ответ, но я опять ничего не понял.

— Эталон чего? — решил я добить до конца это мероприятие.

— Потом увидишь и всё узнаешь.

Ладно, не хочешь говорить — не надо. Я не приставучий. Но неясность, всё равно, меня терзала. Я пошёл вслед за Сержем, помог ему в твёрдом грунте выкопать яму и, заодно, выведать тайну всего этого действа.

Юра продолжал благоустраивать быт нашего двухместного жилища. Он поставил на стол портативный преемник, фонарик возле него, а на стенке возле приоткрытого оконца прикрепил фотокарточку своей, ещё не объяснённой девочки. Где он достал её портрет — для меня осталось загадкой.

Виктор Михалыч собрал всех за общим обеденным столом в центре нашего лагеря, ещё раз познакомил нас и рассказал о планах на завтрашний рабочий день, а также об общем объёме работ на весь полевой сезон.

— А теперь обед, и все до вечера свободны. Желающие могут сходить на плёс покупаться.

В нашем коллективе была Рая — женщина среднего возраста, тихая, молчаливая. Команда, похоже, знала её давно и не приставала к ней с вопросами и предложениями. Геофизики поставили для неё отдельную двухместную палатку чуть в стороне от общего лагеря. Как я узнал позже, это была повариха, не раз путешествующая с Потапочкиным.

Ближе к вечеру мы с Юрой взяли полотенца и пошли к плёсу, чтобы помыться после дороги и поплавать в тёплой воде. Ребята в лагере, как-то с улыбкой смотрели на нас, не говоря при этом ни слова.

Только мы разделись, как полчища летающих вампиров сплошным ковром покрыли наши тела и вонзили в них свои кровососущие приспособления.

Юра прыгнул в воду, чтобы потопить, или хотя бы, смыть, этих гадов. И я, следом за ним, нырнул в воду с головой. Проплыв под водой метра два, я высунул голову из воды. Жужжащая туча кровопийц уже ждала меня. Они знали, что долго в воде быть я не могу. Юра тоже на секунду вынырнул, как сразу же, не размышляя, снова погрузился в воду.

Получить удовольствия от купания нам не удалось. К тому же, когда мы, размахивая руками, подплывали к берегу, увидели над поверхностью воды голову змеи, приближающуюся к нам, и, как мне показалось, с большим интересом и жадностью нас рассматривающую. С криком ужаса мы выскочили из воды и, не одеваясь, вместе с тысячью облепивших нас комаров побежали в сторону лагеря. Скорость была такая, что не всем насекомым удалось вонзить в нас свои жала. Слава богу, что ещё змея за нами не погналась, а то бы удовольствие было полным.

Когда мы прибежали в лагерь, толпа наших коллег со смехом и аплодисментами встречала нас.

— Как прошло купанье? — спросил Толя.

— Такая холодная вода, что вы бегом решили согреться?

— Наоборот, — ответил Юра, — так горячо там, что тело обжигает.

Толпа не переставала ржать и издеваться.

— Мы чуть-чуть, не попались в пасть змее, — сообщил я и об этом удовольствии.

— Змею можно было не бояться. В воде они не жалят, а вот на земле лучше не попадаться. Змей здесь очень много. Ядовитые.

— А если она ночью в палатку заползёт? — спросил я.

— Да, такое бывает, — ответил Виктор Михалыч, — поэтому мы взяли верёвку.

— Зачем верёвку? Чтобы отбиваться от змеи?

— Шутки шутками, но лучше верёвкой на ночь окружать палатку.

— Зачем?

— Замечено, что змея не любит переползать через верёвку, — разъяснил геофизик. — По крайней мере, так говорят старожилы этих мест. Да и у нас ни разу не было печального случая.

Вот такой насыщенный событиями получился у нас первый день практики. Всего один день! А столько новостей мы узнали, да и не только узнали, но и испытали на своей шкуре.

Наступил вечер, тёплый степной вечер. Небо было усыпано крупными звёздами, а в степи гремел хор поющих цикад. Если добавить к этому ещё и запах степных трав и цветов, то получится полный комплект удовольствий, о которых я всегда мечтал и, с которыми ассоциировал будни геологической жизни.

С утра после завтрака Виктор Михайлович дал нам с Юрой карту, геологический компас и подробную инструкцию по поводу нашего маршрута.

— Пойдёте вместе. Студенты. Надеюсь, справитесь с заданием. Образцы будете брать не более десяти сантиметров. Аккуратно записывайте, где взят образец, как залегает порода. Всё отмечаете на этой карте. Понятно?

— Да, Виктор Михайлович, нам всё это известно.

— Вот и отлично. Возвращение не позже семнадцати. Еду, питьё не забудьте взять с собой. Геофизическую часть сейчас вам покажет Анатолий.

Кравец с помощью эталона, который хранится в цилиндре, провёл калибровку радиометров и один из них выдал нам с Юрой.

— В процессе всего вашего маршрута замеряйте уровень радиации радиометром. Через каждые триста метров результаты записывайте вот в этот журнал, — и он показал нам работу радиометра.

Солнце уже начинало припекать и мы с Юрой, довольные полученным чисто геологическим заданием, выдвинулись в свой первый маршрут. Никаких трудностей в предстоящей работе мы не ожидали. Только геофизическая часть её нам была не знакома, и первое время требовала особого внимания. Постепенно всё выровнялось, и мы спокойно, со знанием дела, выполняли задание начальника партии.

Через несколько часов жара стала нестерпимой — на небе не было ни облачка. Даже под нашими широкими соломенными, предусмотрительно привезёнными нами с собой шляпами, было жарко и душно.

— Давай присядем, передохнём, — предложил Юра.

— С удовольствием, — согласился я и, сбросив с плеч рюкзак с образцами, растянулся на сухой степной траве, прикрыв лицо шляпой.

— Как тебе здешняя работёнка? — спросил Юра.

— Отличная работа. Ни гор, ни ущелий. Иди, себе, вперёд, изучая геологию Казахстана.

— Изучать геологию — это прекрасно, только вот жарковато.

— Да, ничего, вернёмся домой, искупаемся в плёсе, — полушутя отреагировал я на сетование Юры по поводу климата. — Водичка там, что надо!

— Только змеями приправленная.

— Тебе же сказали: они в воде не жалят.

— А про летающих живодёров ничего хорошего не говорили.

— Это точно, от них надо спасаться самостоятельно.

Мы позволили себе небольшой обед и, подкрепившись, двинулись дальше.

Маршрут наш был построен так, чтобы не делать обратного холостого хода, а с пользой провести всё предусмотренное время.

У нас обоих рюкзаки за спиной были прилично наполнены образцами пород, которые мы собирали в контрольных точках. На карте тоже был аккуратно отмечен наш путь.

Потапочкин показал Хакиму результаты нашей работы и, улыбаясь, сказал:

— Ну, что, Галиевич? Боевое крещение прошло нормально. Всё сделано в лучшем виде. Неплохо готовят геологов в Миасском техникуме.

— Согласен, Михалыч. Значит, будем работать дальше. Как у тебя Толя?

— Всё нормально, результаты замеров точек всего маршрута есть, — положительно оценил нашу работу и геофизик.

Мы с Юрой скромно молчали, внутренне радуясь положительной оценке нашего труда руководителем партии.

Несколько дней подряд мы с Юрой ходили в маршруты по намеченным направлениям. Надо сказать, что природа степного Казахстана не радовала глаз — серое однообразие с небольшими скалистыми возвышенностями. Однако, геологическая часть наших маршрутов доставляла нам удовольствие, конечно, красота и разнообразие минералов не могли сравниться с той красотой, которую я в прошлом году видел на Алтае.

Красивы в степи тёплые звёздные вечера. Недалеко от нашей базы расположился лагерь геологов московского геологического института. У них коллектив был более многочисленным и, в основном, состоял из студенток.

Познакомившись с соседями, мы с Юрой каждый вечер проводили с молодыми московскими геологинями. Никаких интрижек мы не заводили, но музыка, песни под гитару и танцы в полутёмной степи — это верх романтики. Наш Потапочкин как-то в шутку сказал:

— Вы, молодые люди, не собираетесь ли перебираться в московскую партию?

— Да они бы с удовольствием, только мы их не отпустим, — успокоил начальника Хаким Галиевич.

— Не собираемся, — высказался по этому поводу я. — Мы там набираемся сил и энергии для следующего рабочего дня.

— Если набираетесь, это хорошо. Главное, чтобы не оставляли там свою энергию, — двусмысленно высказавшись, поддержала Лиза своего мужа.

Всё, что я сейчас говорю, как раз соответствует тому, о чём я думал и мечтал при поступлении в геологический техникум. В который раз хочу подтвердить правильность моего выбора, в чём не раскаиваюсь и не сомневаюсь.

Я должен похвастаться тем, что я каждый вечер, ровно в одиннадцать часов встречаюсь и разговариваю со своей Катюшей. Похоже, что я схожу с ума или просто говорю глупости? Нет, в этом плане у меня всё нормально. Просто раньше, перед отъездом в эту командировку мы с Катей договорились, что каждый вечер, в одиннадцать часов, мы одновременно будем смотреть на луну и мысленно разговаривать. Получается, что, глядя на один и тот же предмет, мы как бы находимся в одном месте, рядом друг с другом. Главное, чтобы этот «предмет» не скрылся за тучами, или за горизонтом.

Прошла уже половина нашей практики. Мы полностью освоились и понемногу готовили материал для будущего дипломного проекта.

Однажды ночью мы, вдруг, услышали раздирающий женский крик. Выскочив в темноте из палатки, мы увидели таких же полуголых, ничего не понимающих членов нашей партии.

Крик прекратился, а со стороны крайней палатки прибежала всегда тихая, запыхающаяся повариха.

— Что случилось?

— Почему кричала?

— Сон приснился плохой?

— Там, там, — переводя дух, говорила повариха, — там змея.

— Где змея?

— Там, в спальном мешке.

— У вас в мешке?

— Да. Холодная такая. Большая, — рассказала повариха. — Она ползала у меня по животу.

Мы не знали, что делать. Смеяться или сочувствовать.

— Она уползла? — спросил начальник.

— Не знаю, я убежала.

Взяв фонарик и большую палку, мы вслед за Хакимом пошли в палату Раисы. Вокруг палатки, как советовал Потапочкин, кольцом лежала верёвка. Повариха дрожала и шла следом за нами.

Посветив фонариком и палкой пошевелив спальный мешок, Хаким вышел со словами:

— Никаких змей там нет, вам приснилось.

Рая обиделась.

— Ничего не приснилось. Я её рукой нащупала, она такая холоднющая. Я больше не буду спать, я боюсь. — впервые за время нашей работы повариха произнесла так много слов.

Не знаю, как провела остаток ночи испуганная женщина, но мы разочаровались в словах Потапочкина о надёжной защите от змеи с помощью закрученной вокруг палатки верёвки.

Закончилась первая половина нашей производственной практики. Казалось, что идеальные условия и результаты работ продолжатся до самого конца.

Но я уже приводил народную присказку и скажу её ещё раз: «Не так сталось, как думалось».

Сегодня пятничный день. Виктор Михайлович написал нам короткий маршрут, который мы закончили до двенадцати часов дня.

Употребив приготовленный молчаливой женщиной вкусный обед, мы с Юрой после получасового отдыха, с разрешения начальника партии, отважились сходить в областной центр Джезказган. Его дымящиеся трубы были видны от нашего лагеря — ориентир для похода надёжный.

— К вечеру вы должны быть здесь на базе, — строго предупредил нас Михалыч, — расстояние до города пятнадцать километров, так что — два часа туда и — столько же обратно.

У Юрия ноги длинные и, он быстро продвигался, вышагивая ими на полную длину. Мне приходилось, чтобы не отстать от него, чаще перебирать ногами. Но я — человек упёртый и о снижении скорости его не просил.

Приближаясь к малоизвестному тогда городу, мы в полную силу почувствовали меднорудное производство. Был разгар дня, но солнце еле-еле пробивалось сквозь толщу чёрного, белого, красноватого дыма. Дышать было не совсем приятно.

— Что это за трубы дымят? — спросили мы у встречного казаха, когда вышли на околицу города.

Он или не понял нас, или не захотел выдавать секреты, как-то странно посмотрел и, не говоря ни слова, быстро засеменил в узкий переулочек с одноэтажными домиками.

— Город, надо сказать, так себе, — сделал Юра заключение о красоте областного центра.

— Мы же ещё до центра не дошли, — решил я успокоить его.

— Думаю, что и не дойдём.

— Почему ты так думаешь?

— Потому, что даже не у кого спросить, все бегут от нас, как от чумных.

— Это казахи бегут. Они, наверно боятся нас. Вот встретим русского, он нам всё расскажет.

Так или иначе, до центра города мы не добрались и, пройдя мимо длинных, деревянных бараков, решили вернуться.

— Мы только ради этого, — указав на бараки, спросил Юра, — сюда три часа топали? Надо хоть где-то магазин найти, что-нибудь купить.

Мы нашли небольшой магазинчик с надписью «нан», зашли в него, рассматривая ассортимент товаров на полках. Деликатесов, к сожалению, мы не увидели, но купить всё же пришлось: две большие лепёшки, бутылку кумыса, конфеты карамель в виде засахаренных подушечек, и самое главное, кусок конской колбасы. После длительного степного перехода набор этих товаров устроил нас вполне. Ведь мы не изнеженные маменькины сыночки, а геологи, почти настоящие!

На скамейке возле магазина мы прилично перекусили и, довольные обзорной экскурсией, двинулись в обратный путь.

Пройдя половину пути, мы вдалеке увидели поезд, который вёз какие-то громадные металлические конструкции, Так как в этом районе не было никакого железнодорожного сообщении, мы были удивлены, пытаясь рассмотреть странные сооружения на платформе вагона. Издав протяжный гудок и, выпустив клубы черного дыма, паровоз дальше потащил свой груз.

Наступивший воскресный день был полностью в нашем распоряжении. Накануне я, вспомнив о грузовом поезде в степи, спросил у начальника:

— Виктор Михалыч, а что это за железная дорога в степи и поезд с какими-то громадными грузами?

Потапочкин долго на меня смотрел и молчал.

Я повторил свой вопрос.

Наконец он что-то решил, взял меня за руку и отвёл в сторону.

— Ты это видел?

— Да.

— Больше не увидишь. Никому ничего не говори.

— Почему?

— Здесь расположен Байконур. Космодром, с которого запускают спутники.

Я был ошеломлён: «Мы рядом с тем местом, откуда запускаются спутники. Вот это да! Нам повезло быть в таком месте!».

В воскресенье с утра я предложил Юре выйти в степь, погулять и посмотреть космодром с близкого расстояния.

— Ты понимаешь, — говорил я, — быть рядом с Байконуром и не увидеть космодром, хотя бы издалека. Это непростительно.

— А зачем тебе это?

— Будет что потомкам рассказать.

— Да брось. Думаешь о потомках! Надо ещё дожить до них.

Несмотря на мои уговоры, Юра так и не захотел посмотреть космодром. Я сидел, сидел, потом выдал ему:

— Я пойду один. Никому не говори. Я быстро. Туда — и обратно.

Выбрав момент, когда рядом никого не было, я вышел «в степь широкую».

Направление в сторону космодрома я запомнил, так что искать дорогу мне не приходилось.

Пройдя километров пять, я стал замечать следы строительства: какие-то предупредительные знаки, столбы, валялись пустые железные бочки, обломки рельсов и много разного хлама.

Где-то вдалеке показались вышки, дома. Я дошёл до одноколейной железной дороги и присел отдохнуть.

Засвистел гудок, и паровоз без вагонов приблизился ко мне. Отойдя от дороги метров на сто, я присел и стал наблюдать. Паровоз остановился. Два человека соскочили на землю и направились ко мне. Не бывая раньше в подобных ситуациях, я не успел испугаться и ждал, что скажут мне эти — двое.

Оказалось, что говорить они ничего не хотели, зато быстро надели на меня наручники и приказали:

— Пошли.

— Куда? Я ничего не сделал. Я здесь отдыхаю.

— Отдохнёшь у нас. Иди.

Я вспомнил слова Потапочкина и постепенно начал понимать, в какую ситуацию я попал.

Паровоз свистнул, и мы поехали в обратную сторону. Мне завязали глаза и нос так плотно, что я с трудом смог дышать. Ехали мы недолго, минут пятнадцать, не более, но отсутствие свежего воздуха и жара сделали эту поездку мучительной. Наручники не позволяли мне хоть немного приподнять повязку, приходилось дышать только ртом.

Меня привели в милицейское отделение и сняли повязку.

— Вот, товарищ майор, привезли того наблюдателя, который шатался вокруг, всё высматривая, — доложил обо мне один из ловцов шпионов.

— Кто такой? — не поднимая головы от бумаг, спросил майор.

— Говорит, отдыхал он здесь.

— Отдыхал? И всё? — он положил ручку на стол и пристально посмотрел на меня. Окно было сзади майора, свет падал на его затылок и на моё лицо.

— Я тут проходил мимо, устал, присел отдохнуть, — я понимал, что говорю глупость, но другого ничего придумать не мог.

— И давно ты тут проходишь мимо?

— Нет, недавно.

— Откуда взялся?

— Я геолог. Будущий геолог, а пока студент.

— И как же ты, будущий геолог, сюда забрался? — майор понимал нескладность моих ответов и, видимо, решил позабавиться.

— Я здесь… мы работаем в этих местах.

— А-а-а, так ты здесь не один?

— Я не один, у нас целая партия.

— Как называется ваша партия? Демократы? Лейбористы?

— Нет, у нас поисково-разведочная партия. Мы ищем уран и другие полезные ископаемые.

— Уран? Зачем же вам уран? Уж не бомбу ли вы собрались делать?

— Мы ничего не собирались делать. Мы только ищем его.

— А сколько членов в вашей партии?

— Десять или одиннадцать, — я не знал, можно ли Лесика считать членом партии.

— То есть десять членов и один, примкнувший к ним?

Стоявшие рядом милиционеры тихо хохотнули.

— Я не знаю, как считать. — кажется, я совсем растерялся, говорил несуразицу, но не понимал, как выпутаться.

— Ну, так вот, ещё не геолог, сейчас пойдёшь в наш гостиничный номер, ночь там посидишь, отдохнёшь, раз уж ты сюда отдыхать пришёл, а завтра, завтра тобой займутся соответствующие органы. Лейтенант, в одиночку его проводи.

Грубо схватив за руку, лейтенант развернул меня и толкнул к двери.

— Пошёл, — только и сказал он.

Я едва не упал от такого сопровождения, но спортивные навыки помогли мне удержать равновесие.

Втолкнув меня в пустую, тёмную комнатку, лейтенант шумно захлопнул дверь.

Я, присмотревшись, увидел у стенки широкую скамейку, которая, видимо, служила постояльцам кроватью.

Посидев несколько минут, я, наконец, стал серьёзно оценивать своё положение, в которое попал по своему незнанию и легкомысленности. Я не представлял, как выкрутиться из него, каким образом сообщить Потапочкину о месте моего пребывания.

Ночь наступила незаметно. В этой конуре и ночь — ночь, и день — почти ночь. Чтобы быстрее пролетело время, я решил уснуть. Полежав на одном боку, я почувствовал тупую боль. Повернувшись на другой бок, через некоторое время я снова ощутил неприятное давление с другой стороны. На спине долго отлёживаться мне тоже не удалось. Мне приходилось ездить в плацкартном вагоне на третьей полке без постели, но там я, почему-то не чувствовал такого издевательства. Возможно, вагонная тряска помогала мышцам разминаться. Но здесь тишина, тряски нет, и у меня даже возникло подозрение, что скамейка-кровать сделана из особо твёрдого дерева. Одним словом, к утру я так «отдохнул», что захотелось сидеть, бежать, стоять, хоть на одной ноге.

Я представлял себе, что творилось у нас в лагере, когда Юра сообщил Михалычу о моём исчезновении. Одни мысли об этом так угнетали меня, что я начинал рычать от злости. От злости на себя, на майора и, даже на космодром Байконур.

Как потом рассказал мне Юрий, он до самой темноты ждал, молчал и надеялся на моё возвращение. Наконец, не выдержав, он пошёл к палатке Потапочкина и попросил Лесика позвать папу.

— Виктор Михалыч, у нас ЧП.

— Что такое? Почему-то я Наумова не вижу.

— Вот я об этом и хочу сказать.

— Говори, — насторожился начальник партии.

— Сегодня утром он решил пойти в степь, посмотреть на космодром.

— Вот дурень, а я и не понял, зачем это он меня выспрашивал. Не подумал я. Даже мысль такая не возникла.

— Он захотел поближе подойти, сфотографировать, чтобы потом показывать друзьям. У него фотоаппарат «Смена». Он взял его с собой, обещал к вечеру вернуться.

— И что? Вернулся?

— Пока нет.

— Да-а-а. Он может схлопотать себе кое-что за любопытство. Ещё и фотоаппарат взял с собой! Вроде бы не глупый парень, а на такое решиться.

— Он очень любопытный, Виктор Михалыч. Всегда пытается до всего докопаться.

— Да, уж. Настоящий геолог. Ему бы лучше археологом или хотя бы палеонтологом быть. Там была бы возможность докапываться.

— Как вы думаете, куда он мог деться? — стал Юра нервничать.

— Да, куда угодно. Может быть, его змея или скорпион укусили. Лежит где-нибудь, корчится от боли, ожидая смерти. А может быть, ногу подвернул — идти не может. Вот поэтому геологи в маршрут по одному не ходят. А, скорее всего, — продолжал Михалыч, — не зря он выпытывал у меня о космодроме, притормозили его там органы и кусают, не хуже скорпионов.

— Скорее всего, он там, — предположил подошедший Хаким. — Два года тому назад был такой случай. Тогда арестовали нашего, случайно зашедшего на территорию, рабочего. Он охотился на зайцев и сам попался в клетку.

— И чем дело закончилось? — спросил Юра.

— Подержали неделю в КПЗ, выясняли личность, потом отпустили.

— Надо связаться с ними, — высказался Михалыч. — Степаныч, готовь на завтра машину. Поедем на разведку. К сожалению, не геологическую. И ты, Юрий, готовься, со мной поедешь. Паспорт не забудь взять.

— Хорошо, я готов.

Мой друг был расстроен и огорчён больше всех. Он корил себя за то, что не удержал меня, легкомысленно отнёсся к моей идее.

Но на следующее утро поехать моим коллегам не пришлось.

Пока я корчился на своей лежанке, о моём задержании было доложено полковнику — начальнику охранной службы полигона. Ему так преподнесли информацию обо мне, что, мол, какой-то молодой человек кружил возле полигона, потом с фотоаппаратом зашёл на территорию, где его, то есть меня, и взяли.

Полковник круто знал своё дело, он тут же приказал своим подчинённым узнать, о какой геологической партии я говорю, и где она базируется. Рано утром, когда я пытался размять затёкшие мышцы, дверь моего номера открылась. Вошёл майор с картой в руках и строго сказал:

— Подойди сюда, геолог, на свет.

Он стоял в двери, за ним — лейтенант. Майор развернул карту и приказал мне:

— Давай показывай, если можешь, где стоит ваша партия?

Я в картах хорошо ориентировался, поэтому тут же ткнул пальцем в точку возле большого плёса.

— Вот этот плёс и двести метров от него мы стоим.

— Кто начальник партии?

— Потапочкин Виктор Михайлович.

— Кто?

Я повторил информацию о своём начальнике.

Майор тут же сложил карту и вместе с лейтенантом, быстро закрыв дверь, удалились.

Что там за стенами камеры творилось, мне не известно. Хотелось пить, есть и заняться другими делами. Мой настойчивый стук какое-то время оставался без ответа. Потом под конвоем мне дозволили совершить утренний моцион по коридору и снова впихнули в ту же камеру. О еде и питье никто даже и не задумывался.

Полковник, ни свет, ни заря, приказал своему заместителю взять его машину и мчаться по указанному мною адресу.

— Быстро возьми моего шофёра и, не задерживаясь, гони прямо по степи. Пока партия не разбежалась по своим маршрутам, бери начальника партии и вези его ко мне. Понял?

— Так точно, товарищ полковник.

— Не задерживайся. Иди.

По степи езда на машине, как по первоклассной трассе, доставляет одно удовольствие — ни бугров, ни ям, ни светофоров, ни поворотов.

Потапочкина и Юру привезли к полковнику, когда солнце уже начало пригревать.

— Товарищ полковник, начальник партии Потапочкин и ещё один геолог ждут в приёмной, — доложил помощник своему шефу об исполнении приказания.

— Начальника ко мне, а этот — пусть ждёт там.

Потапочкин вошёл, а Юра остался сидеть в ожидании. Дверь в кабинет осталась приоткрытой и Веткин, как он мне потом рассказывал, услышал следующее:

— Привет, Витя, сколько лет, сколько зим!

— О, здорово, Ромочка. Вот уж не ожидал встретить тебя здесь.

— Да, уж, да, уж! Как говорится: «Не было бы счастья, несчастье помогло».

— О каком несчастье ты говоришь, дорогой?

Юра едва не упал со стула, услышав эти слова. Мысль о том, что со мной случилось что-то самое страшное, сразу возникла у него в голове.

— Да есть одно дело. Расскажи лучше, как ты живёшь? В начальниках ходишь. Молодец, поздравляю!

— И ты тоже в люди выбился! Полковник! Сколько лет мы не виделись! А как мы с тобой дружили!

— Есть, что вспомнить!

— Погоди, давай о воспоминаниях потом, — догадался Михалыч, по какому поводу его сюда привезли. — Расскажи, что стряслось такого, что ты пригнал за мной свой катафалк?

— Не обижай, Витя. На катафалках пока, слава богу, не езжу.

— Давай, не тяни. Что-нибудь с моим геологом?

— А что может быть с твоими геологами? Ты начальник и всё должен знать о них. Где они! Чем занимаются!

— Рома, не тяни уж. Говори по делу.

— Вот так. После такой разлуки ты не можешь просто посидеть и поговорить со мной.

— Да поговорим, поговорим ещё. Скажи, что произошло?

— Ну ладно, Попался тут нам один молодчик. Ходил по территории нашего полигона, высматривал, фотографировал. Ты понимаешь, на что это смахивает? Срок, и не малый! Говорит, что он работает у тебя в партии.

— Наумов?

— Да, да, Наумов. Я понимаю теперь, что это твой человек. Но он попался к нам на запретной для входа территории. И я должен поступить с ним так, как говорит инструкция.

— И как она говорит?

— Посылаем в центр, идёт проверка по всем фронтам: в техникуме, где он учится, по месту жительства семьи, сведения о родителях, обо всех родственниках и так далее. И о твоей партии тоже придётся доложить.

— Да, сложно всё у вас.

— Дело не простое. Объект у нас сверхсекретный. Мышь не должна проскочить на его территорию. Понятно?

— Понятно, Ромочка. Слушай, а давай забудем про вашу инструкцию и примем нормальное человеческое решение.

— Это как?

— Поговорим с тобой, как друзья и забудем об этом студенте. Молодой ещё, глупый. Но не враг он.

— Говорят мои люди, что он совсем не глупый. Сфотографировал кучу кадров с расположением всякого… Хорошо, что издалека снимал, не всё чётко видно.

— Ну, вот. Настоящий шпион не будет так снимать.

— Не знаю, Витёк. И не хочется с тобой после стольких лет в конфронтацию идти. И по-другому не могу.

— Ромчик, мы знаем друг друга, как облупленных. Ты что, хочешь, чтобы мы с тобой сегодня поссорились и ещё лет двадцать не встречались? Давай — по стопочки, беленькой. Надеюсь, у тебя есть заначка?

Полковник долго ходил по кабинету, мысленно, в своей голове решал мою судьбу. В прямом смысле, определял мою дальнейшую жизнь.

Я сейчас рассказываю об этом спокойно, но описать те переживания, которые я тогда испытывал, не хватит слов. И не только я, но и Юра Веткин, мой хороший друг, который сидел в приёмной полковника. Он знал больше, чем я, о моей возможной судьбе и задыхался от её неизвестности.

А Михалыч! Он боролся за меня, как лев с бегемотом, бросался в атаку, отступал, лавировал. Но противник был мощный — настоящий тяжеловес. Вроде бы у Михалыча не было особого смысла бросаться в атаку, жертвуя своим положением, но он это делал снова и снова. Вот это настоящий начальник! Да что начальник? Человек. Настоящий мужчина!

Наконец какое-то решение в голове у полковника вырисовалось, и он медленно подошёл к шкафу, открыл его и достал оттуда наполовину наполненную бутылку коньяка. В те времена, да ещё в далёком Казахстане, достать хороший коньяк — большая проблема.

— Так, Витенька, — обратился он к Потапочкину так тихо, что Юра почти не слышал следующих слов. — Мы с тобой, как братья, и столько лет были в неизвестности друг о друге. А теперь я не могу допустить, чтобы это повторилось. Рискну своей карьерой. Ради нас с тобой.

У Потапочкина глаза стали влажными от счастья, от благодарности, от понимания слова «дружба».

Они, молча, сблизились и обнялись крепко, по-мужски.

Юра тоже кулаком вытер повлажневшие глаза.

— Ты забираешь своего бедолагу, который сегодня избежал больших неприятностей, а я… надеюсь на скорую, в более дружественной обстановке, встречу.

— Ну, давай, Ромочка, по грамулечке. За тебя, за твоё нужное дело! За доброе сердце!

— За нас! За нашу дружбу, Витёк! — они выпили и ещё раз обнялись. Потом полковник выглянул в открытое окно и крикнул, — Красоткин, выпусти этого студента и отвези его вместе с нашими гостями обратно на геологическую базу.

Моё несостоявшееся приключение закончилось к середине дня. Мы ехали молча. Мне говорить было нечего. Любые раскаяния и извинения не были бы приняты ни Потапочкиным, ни Юрой. Поэтому, время от времени, я смотрел исподлобья, то на Михалыча, то на Юру, ожидая от них каких-нибудь ругательных слов, от которых мне было бы легче. Но молчание! Оно давило на мою психику, на моё терпение.

Наконец я не выдержал и с остервенением произнёс:

— Ну, простите меня. Не молчите. Я виноват. Наказывайте меня, только не молчите.

— Значит так, Наумов. Сегодня, понятно, маршрутная работа уже не состоится. Будем считать, что у нас камеральный день. У тебя камералка. Закончишь до вечера приводить в порядок все образцы. Рассортируешь, упакуешь, разложишь по ящикам. А ты, Веткин, будешь на подхвате. Поможешь, если попросит. Если не попросит, готовьтесь с Кравцом к ночной охоте. Как стемнеет, поедем охотиться на сайгаков. У нас заканчиваются продукты, нам нужно мясо.

— Ночью на охоту? — удивился Юра, — что же можно ночью увидеть в степи?

— Всё, что надо, увидим. Там поймёшь.

После некоторого молчания я спросил Потапочкина:

— Извините, я поеду с вами?

— Поедешь, если справишься с камералкой. Если нет, будешь до утра сидеть с фонариком. — Кравец зычно хихикнул и толкнул меня локтем в бок. Главный геофизик был молодым человеком лет тридцати, высокого роста, красивым на лицо, с крепким мужским голосом.

Я тут же бросился к отведённому для камералки месту, но Потапочкин меня остановил:

— Не спеши. Подкрепиться надо, чтобы хорошо работалось. Садись за стол. Рая, покорми сотрудников. Мы сегодня дома.

Камеральную работу я хорошо знал и поэтому после обеда с энтузиазмом за неё взялся, чтобы показать, что я не совсем пропащий человек и умею, не только пакости делать.

На самом деле, после того, как я успокоился, передумал многократно обо всём, что вчера и сегодня со мной случилось, я немного по-другому стал расценивать свой поступок. В общем, ничего противозаконного я не совершил. Ну, забрёл на территорию запретного полигона! Ну и что? Я же не знал об этом. Да и ничего криминального я там не сделал. Сфотографировал какие-то железяки. И что? Их во всех газетах печатали. Единственное, о чём я жалею — доставил Михалычу и другим товарищам кучу переживаний и, вдобавок к этому, сорвал один поисковый день.

Оправдывая себя и в то же время, частично раскаиваясь, я закончил все работы без помощников и доложил об этом начальнику. Михалыч вместе с Хакимом Галиевичем внимательно всё проверили и остались довольны моей работой.

— Вот так, — сказал с иронией Хаким, — нам давно надо было устроить какое-нибудь происшествие, чтобы привести в порядок все наши наработки.

— Ты пошути мне ещё, — не поддержал его начальник. — Надо вовремя всё делать, тогда не понадобятся авральные процедуры.

Начинало темнеть, мужчины готовились к ночной охоте. У нас было два ружья: одностволка и двустволка двенадцатого калибра. Кроме того, бывалые охотники взяли два больших ножа, бросили в кузов машины шмат дерюги, сухую траву. Под конец сборов Толя принёс прожектор и, подсоединив его с помощью кабеля к автомобильному аккумулятору, проверил на работоспособность. Мощный луч ослепил нас, любопытствующих новичков — меня и Юру.

— Всё готово, Михалыч, — крикнул Толя начальнику.

— Скажи Ляпичу, чтобы машину заправил, — ответил тот.

Уже стемнело, когда мы окончательно собрались. Начальник сел в кабину к Ляпичу, все остальные — в кузов.

— Мы с Сержем берём ружья, а вы, студенты — ножи, — распределил роли Кравец. — Будем ехать по степи с ближним светом. Когда увидим стадо сайгаков, я включаю прожектор. Сайгаки от яркого света дуреют и останавливаются, не зная, что делать. Мы с Сержем в это время стреляем и смотрим, куда может убежать раненый сайгак, если такой будет. Хорошо, когда первый выстрел бывает удачным. Если будут только раненые, вы — Юра и Боря — с ножами спрыгиваете с машины и бежите за раненым сайгаком. Когда он упадёт, вы его по шее и. Мы к вам подбегаем и всё там заканчиваем. Нам нужно сделать не более двух выстрелов, лишнее нам не нужно.

— Мне такое не нравится. Это убийство, — сказал я.

— Это охота, а охота — всегда убийство, — твёрдо возразил Толя. — Нам разрешено за сезон двух-трёх сайгаков убить. Есть лицензия. Это наша еда, другой — нам никто не предоставляет.

— Но всё же жалко.

— Жалеть будешь, когда перед выходом в маршрут, тебе на тарелку положат кусок мяса, — поддержал Анатолия его коллега Серж.

— И всё же, — не зная, как защищать свою точку зрения, неопределённо сказал я.

— Юра, а ты что скажешь?

— Всё нормально, не мы первые, не мы последние.

— Хватит лясы точить, выезжаем.

В это время Потапочкин сел в машину и Ляпич завёл свой газик.

С малым светом мы ехали по степи. Когда прибыли на место предположительного пастбища сайгаков, весь свет был выключен. Ехали в темноте по ровной, как стол, степи. При свете звёзд просматривалось скопление животных.

Когда подъехали ближе к стаду, Анатолий дал нам с Юрой команду.

— Приготовьтесь, сейчас будете спрыгивать. Смотрите внимательно, куда побежит стадо. Включаю прожектор.

Сердце у меня заколотилось. Я увидел сотни светящихся глаз сайгаков. Они остановились и не понимали, что происходит. Прозвучали два выстрела, и стадо в испуге бросилось врассыпную.

Я спрыгнул с борта на землю, споткнулся и упал. Нож отлетел в сторону. Когда я его нашёл и поднялся, стадо уже металось в другой стороне от машины.

Кравец с помощью прожектора нащупал одного, отставшего от стада сайгака.

— Вот он, Юра, раненый. Беги к нему.

Юра рванулся и быстро догнал жертву. Прожектор продолжал шарить своим лучом в тёмной округе. Наконец, он нащупал ещё одного раненого или уже убитого сайгака, который лежал на земле.

— Боря, смотри, ещё один. Вот справа, беги туда.

Я, действительно, увидел животного и побежал к нему. В это время стадо выскочило откуда-то из темноты и появилось в поле зрения охотников, стоящих в кузове машины. Не знаю, что произошло — или охотничий азарт, или случайный выстрел, — кто-то нажал на курок. Скорее всего, это сделал тот, у кого в руках была двустволка.

Дробь хлестнула по степи, пытаясь найти жертву. На этот раз жертвой мог стать я, потому, что всем своим нутром почувствовал, как дробинки ложились и взрыхляли землю вокруг меня. Я не управлял в этот момент своими чувствами и действиями и закричал, что было мочи.

— Стойте, не стреляйте. Здесь я. Не стреляйте.

Выстрелов больше не было. Луч прожектора осветил меня, сидящего возле уже мёртвого сайгака.

— У тебя всё нормально, Борис? — первым приблизился Михалыч.

— Вроде бы, да — пролепетал я, ещё не зная, действительно ли у меня всё в порядке.

— Вставай, Боря. Понесём добычу в машину, — предложил Юра.

Я медленно поднялся. Как ни странно, в этот момент я думал не о сайгаке, а о том, что удача меня не оставляет. За два дня я дважды попадал в экстремальные, если не сказать — смертельно опасные — ситуации, и оба раза судьба, или кто-то другой удачно оберегали меня. Значит, и дальше меня ждёт опасная, но счастливая геологическая жизнь. Позже я вспоминал этот момент выхода из стрессовой охотничьей ситуации и сам себе говорил: «Ты — идиот, Боря, если в тот момент, когда надо было думать о счастливом спасении своей души, ты по-прежнему считаешь, что родился под счастливой звездой, и она уверенно поведёт тебя дальше, минуя все, подстерегающие опасности».

Мы с Юрой взяли несчастного сайгака и понесли к машине. Он был не тяжёлый, килограммов шестьдесят, но темнота и охотничий нож в руках, мешали нашему передвижению.

Как и было запланировано, общей добычей были два сайгака, которые лежали в кузове на сухой траве, покрытые дерюгой.

Не знаю, о чём думали Юра, Толя и Серж, находящиеся рядом со мною в кузове машины, но, кроме нескольких отвлечённых фраз, ни слова не было произнесено за всю дорогу.

Ляпич уверенно вёл машину по степной равнине, ни разу не сбившись с правильного направления к нашему лагерю.

Потапочкин вышел из кабины, Ляпич включил яркое освещение.

— Так, ребята, поздравляю всех с удачной охотой. Теперь до конца нашего полевого сезона мы будем с мясом. Толя, — обратился он к Кравцу, — ты руководишь разделкой туш и обеспечением их сохранности при хранении. А ты, Борис, не переживай, успокойся. Два дня для тебя были суматошными, но всё осталось позади. У геологов в жизни всякое бывает. Так, что ты и Юра занимайтесь работой с Анатолием. Удачи вам, завтра утром — все в маршрут.

Виктор Михайлович взял под руку, вышедшую навстречу Лизу, и пошёл в свою палатку.

Я с умилением смотрел вслед, в очередной раз мысленно благодаря его за умение выходить из сложных ситуаций, за способность руководить людьми, не показывая своего превосходства.

Итак, наше с Юрой боевое крещение охотой прошло благополучно. Мы получили ещё один урок выживания в сложных условиях геологической жизни.

На следующий день, когда солнце уже пригревало степную землю, мы с Юрой были готовы к очередному маршруту, разработанному для нас Хакимом Галиевичем. Плотно заправившись, свежей олениной, приготовленной красавицей Раей, мы с радиометром через плечо, с геологическими молотками и прочей амуницией выдвинулись в степь.

После первых сделанных шагов у меня ёкнуло сердце, напомнив мой минувший поход на Байконур, так как направление нашего маршрута сегодня, по иронии судьбы, почти совпадало с тем же направлением на секретный полигон. Но Хаким бывалый геолог и хорошо знает, где запретные зоны, поэтому совершенно правильно выбрал азимут нашего маршрута.

— Как ты пережил вчерашнюю катавасию? — спросил меня Юра, как только мы удалились от лагеря.

— Ничего, всё в порядке, — без всякого хвастовства ответил я, — думаю, что это не самый страшный вариант. Бывают, наверно, и похуже.

— Ну, не строй из себя бывалого геолога.

— Да всё нормально, Юрик. Было дело и прошло. Я вот, знаешь, о чём сейчас вспомнил?

— О чём?

— Завтра наши соседи-москвичи последний день базируются на этом месте. Ты знаешь об этом?

— Да, конечно. А куда они перемещаются?

— Не знаю точно, но, вроде бы, куда-то по другую сторону Байконура, так, что больше не придётся с ними встретиться. Мы так сдружились с ними, что мне немного жалко расставаться. Они замечательно украшали наши тихие, тёплые вечера. Без них нам, наверное, было бы скучновато.

— И что ты предлагаешь? — спросил Юра.

— Что я могу предложить? Магазинов тут нет, шампанское или конфет купить негде. Так что придётся, если попадутся нам сейчас цветы, собрать хороший букет.

— Ты знаешь, по-моему, у Михалыча есть какое-то спиртное. Может быть, попросим?

— Нет, я не буду просить. Мне он точно после вчерашнего события не даст. Мы не сообразили утром попросить Раю, чтобы она, если сможет, приготовила нам какой-нибудь тортик.

— Ну, ты даёшь! Тортика захотел. Она всё равно бы, без разрешения Михалыча ничего делать не стала.

— Скорее всего, так. Согласен. Тогда придём просто так. Попрощаемся, может быть, обменяемся адресами.

— Зачем тебе это надо? — удивился Юра. — У тебя в Миассе любовь, ты каждый вечер с ней общаешься.

— Не знаю. Я просто так сказал.

Рабочий день у нас с Юрой прошёл отлично. Маршрут оказался не сложным, выходов горных пород было мало, поэтому основной нашей деятельностью были замеры радиационного фона и фиксирование всех показаний радиометра. Рюкзаки оставались полупустыми. Но с цветами нам повезло: встретился высохший плёс, вокруг которого осталась растительность и небольшое количество неизвестных нам, но красивых цветов. Так, что не с пустыми руками явимся мы сегодня в лагерь москвичей.

— Это что за явление? — удивился Потапочкин, когда мы явились пред его очами с букетом цветов.

— Пойдём прощаться с нашими соседями. Они сегодня обитают здесь последний день.

— А-а-а, я знаю. Переезжают в «ложную» долину, — сказал Михалыч. Он знал, что мы с Юрой были частыми гостями у соседей и одобрил наши намерения. — Правильно, там много девочек, так, что цветы им будут в удовольствие. Попрощайтесь, только не уезжайте вместе с ними, а то я знаю ваши таланты устраивать сюрпризы, и передавайте от всех нас добрые пожелания и больших успехов.

— Спасибо, передадим обязательно.

С приближением темноты мы с другом, надев свои чистые рубашки, отправились в гости.

Полкилометра разделяли наши базы, так что через семь минут мы приблизились к цели. Праздничную обстановку мы заметили издалека. Горел костёр, народ мельтешился вокруг стола, установленного прямо возле огня. На вертикально установленной жерди ярко горела лампочка. Громкие разговоры и смех были явным признаком молодёжного веселья.

Нас сразу заметили, и несколько человек женского пола бросились к нам навстречу, явно выражая свою радость по поводу нашего визита.

— Ой, мальчишки, какие вы молодцы, что зашли к нам на огонёк. Мы очень рады видеть вас здесь.

Среди встречающих были две студентки четвёртого курса геологического института: Зоя и Лариса. В процессе наших прошлых посещений, мы с ними сдружились и чувствовали явное неравнодушие Зои ко мне и Ларисы — к Юре. Честно говоря, и я и Юра принимали на свой счёт женское внимание, бывали даже поцелуи, но оба мы не были готовы к более близким и, тем более, к длительным отношениям. И моё сердце и Юрино были заняты.

Мы вручили букет полевых — плёсовых — цветов сразу обеим нашим девочкам, и они потащили нас к столу. Он был уже давно накрыт, и было заметно, что торжество здесь продолжается уже давно. Нас приветствовали и начальник их партии — его тоже Виктором звали — и другие члены их команды. На столе, к нашему удивлению, стояли бутылки шампанского, много рыбной и овощной закуски.

— Витя, наливай, — крикнула в сторону начальника Лариса. Они были одного возраста, поэтому их отношения отличались демократичностью. — Гостям по полному бокалу. А, может быть, вам спирту? У нас есть.

— Нет, нет, — почти в один голос отказались мы с Юрой от крепкого напитка, — а вот шампанского — с удовольствием.

Лариса и Зоя наполнили и свои бокалы, Другие члены партии, которые ещё оставались за столом, присоединились к нам.

— За дружеские отношения между двумя нашими партиями, — произнесла Лариса тост.

— И даже больше, чем, дружеские между отдельными членами этих партий, — дополнила тост Зоя.

Обе девочки были уже навеселе, поэтому могли позволить себе некоторую вольность. Многие москвичи знали о наших лирических отношениях. Тем более, что мы частенько удалялись парами в ночную степь, наполненную музыкой цикад.

— Можно мне сказать пару слов? — поднялся я, когда один из мужчин наполнил снова бокалы.

— Просим, просим.

— Мы сегодня здесь в последний раз и, наверно, больше не встретимся с вами. Судьба случайно свела нас, и так же эта самая судьба нас теперь разводит.

— У нас ещё некого разводить, — двусмысленно пошутила Лариса.

Я решил не реагировать на её дополнение и продолжил свой тост:

— В жизни бывают разные чудеса, и, может быть, когда-нибудь и где-нибудь доведётся нам ещё повстречаться.

— Всё зависит от нас, — Лариса после последнего выпитого бокала чувствовала себя совершенно расковано.

Я продолжил:

— Так вот, проведённые вместе с вами вечера позволили узнать вас с самой лучшей стороны. Без всякого чванства, зазнайства вы с нами были на равных. Я хочу пожелать всем вам успехов и удачи. Оставайтесь всегда такими. За вас, за вашу партию и ваших милых женщин!

— Ура! За нас, за всех и за вас тоже, — поддержал мой тост Виктор.

— Вам привет от нашего начальника партии Виктора Михайловича, — вспомнил Юра наказ Михалыча, — он желает вам успехов и всего самого лучшего.

— Спасибо. Привет ему тоже и удачного полевого сезона.

После застолья все потихоньку стали расходиться, потом снова появляться и наливать шампанское в бокалы. Кто-то пошёл в палатку отдыхать, а кто-то, как говорится, требовал «продолжения банкета».

Зоя сидела за столом возле меня. Я чувствовал её тепло и призывные прикосновения к моей руке.

Но увы. Какое бы уважительное отношение ни было у меня к ней, я не чувствовал тяги, увлечения и не хотел её обнадёживать и давать повод к дальнейшим близким отношениям.

Костёр уже не горел пламенем, но угли красиво, романтично подсвечивали окружающее пространство.

Лариса и Юра удалились, ни с кем не попрощавшись.

Зоя взяла меня за руку и потянула в темноту. Мне было хорошо, и я без сопротивления поддался её приглашению.

Шампанское немного ударило в голову, хотелось лирики, приятного общения, физических удовольствий. Мы гуляли по степи, сидели на траве среди цветов, любовались звёздами и наслаждались хоровым пением цикад.

Когда мы вернулись на базу, за столом уже никого не было, кроме Юры и Ларисы, которые вернулись незадолго до нас.

— О-о-о, вы что, следили за нами? — спросила Лариса, — только мы пришли и вы тут же, следом за нами.

— Мы не только следили, но ещё и контролировали, чтобы вы не наделали глупостей.

— Вот такие вы! — Юра решил поддержать нашу шутливую беседу.

— А мы наоборот, убегали подальше, чтобы не мешать вам.

— Когда вы отчаливаете отсюда? — спросил я девочек.

— Мы уже всё сложили, упаковали, так, что часов в девять-десять будем сниматься с якоря.

— Куда вы теперь?

Километров сто отсюда на северо-восток, там, говорят, неисследованные геологические просторы. Богатый край, много марганца, меди. Других полезных ископаемых.

— А когда у вас заканчивается полевой сезон? — спросил Юра.

— В сентябре-октябре мы обычно возвращаемся в Москву.

— Какие у вас личные планы на будущее?

— Весной у нас — защита диплома, а там — по распределению.

— О, как и мы, тоже защищаемся в феврале. И в путь-дорогу! — сказал я о своём будущем.

— Куда вас обычно распределяют? — спросила У Юры Лариса.

— По всей стране: север — юг, запад — восток. В Москву, наверно, не будет направления.

— Ну, ладно. Мы тоже оттуда куда-нибудь отчалим.

Долго мы ещё сидели возле потухшего костра и притихшего лагеря. На востоке начал светиться горизонт, предвещая о начале нового дня. Июльская ночь была тёплая, но, к сожалению, короткая. На всякий случай, без какой-либо надежды на будущее, мы обменялись с девочками адресами и разошлись по своим лагерям.

Закончился определённый этап в нашей жизни, закончился и не предусматривается его продолжение. Самым главным здесь является то, что прерываются человеческие отношения, которые были стимулом для хорошего настроения, для чувства жизни и желания продолжать жить.

Трудно сказать, наверное, поэтому наступивший день, проведённый нами в походном режиме, был грустным. Мы с Юрой шли по своему маршруту, почти молча, делая на карте и в журнале соответствующие геологические и геофизические отметки. Несколько слов информации и столько же слов в ответ, дальше снова молчаливый режим. Тогда я не понимал, и Юра, наверное, тоже, отчего появилось и держалось грустное настроение. Если говорить о расставании, то можно уверенно сказать, что нас с московскими девочками ничего не связывало. Мы понимали, что ни нам, ни им не нужно в дальнейшем искать контактов. Но грусть в сердце оставалась.

И только теперь, спустя много лет, я чётко сознаю причину такого состояния. Мы прожили здесь кусочек нашей геологической жизни, той самой жизни, которая у меня всегда ассоциировалась с ощущением постоянного наслаждения, счастья и ещё чего-то светлого, хорошего. Возможно, у Юрия Веткина было нечто похожее.

К концу рабочего дня мы присели отдохнуть перед обратной дорогой. Я сказал другу:

— Ну, что, Юрок, с сегодняшнего дня начинаем новую жизнь?

— Это как?

— Не будет у нас вечерних прогулок, встреч, объятий.

— Рано или поздно, всё заканчивается, — сделал философское заключение Юрий, — начнём жить по-другому.

— Ты прав. Прожили мы кусочек отмеренной нам жизни и забудем о нём.

— Забудем. Нам другого ничего не светит. Через десять дней заканчивается наша практика. За это время нам надо определиться с темой будущей дипломной работы и собрать материал для неё.

Мы помолчали, потом я сказал:

— Я с Михалычем как-то завёл разговор о моей теме, и он предварительно определил её. Но надо будет сегодня вечером, уже более предметно, поговорить с ним.

— Согласен. Десять дней не так уж и много.

Поговорив с Потапочкиным, мы узнали от него, какие возможные и интересные направления наших дипломных работ может он нам предложить.

— Я думаю, картографическую, поисковую тему вам будет сложно раскрыть, — рассуждал Михалыч.

— А что же тогда? Ведь в этом направлении мы здесь работаем, — не понял Юра хода мыслей начальника. Да и я тоже пока не сообразил, о чём хочет он сказать.

— Самый лучший, интересный и полезный для будущего вариант — это геологическая разведка перспективных месторождений. Вы возьмёте разные районы и проведёте детальную их проработку на предмет содержания марганцевых руд. Я вам сообщу о таких районах. Дайте мне ночь на обдумывание. Завтра детально поговорим об этом.

Виктор Михайлович — обязательный человек и ответственный начальник. Он переговорил на эту тему с Хакимом Галиевичем — умным и грамотным геологом — и на следующий день к вечеру выдал нам с Юрой всю инструкцию о будущих темах наших дипломных работ.

Казалось бы, оставшиеся дни пройдут размеренно, без каких-либо стоящих внимания, событий. Действительно, мы заметно ознакомились с геологией центрального Казахстана и готовы были полученные здесь знания использовать при будущем выполнении дипломного проекта.

Однако жизнь всегда полна неожиданностей. Стоит вспомнить об одном таком неприятном происшествии, во-первых, потому, что оно может оказать заметное влияние на всю дальнейшую нашу с Юрием жизнь, а во-вторых, оно, видно, заложило в моём мозгу очень мощный сигнал о том, что никогда не надо терять чувство реальности и быть предельно ответственным при выполнении любой работы.

В один из дней Толя Кравец вместе с Ляпичем по своим делам до вечера выехал в посёлок Джезды. Его помощник Серж заболел. Перед выездом Толя обратился к нам с Юрой:

— Вы уже знаете, что каждую субботу надо калибровать радиометр.

— Конечно, мы в курсе дела, — сразу ответил я.

— Вот завтра перед выходным днём самостоятельно проведёте эту работу.

— Хорошо, сделаем всё, — подтвердил Юра.

На следующий день я достал из ямы свинцовый цилиндр, вынул из него калибровочный эталон и принёс к месту проведения проверочных работ.

Юра стоял на нулевой точке с радиометром и делал замеры радиационного фона при разном удалении эталона. Я переносил его в мерные точки, сообщая об этом своему напарнику.

Когда замеры закончились, Юра попросил меня помочь ему свернуть мерную полосу. Я согласился это сделать и, положив эталон в наружный карман палатки, стал сворачивать ленту.

Когда мы закончили укладку мерного приспособления, я забыл о том, что положил эталон в карман палатки, а не в свинцовый цилиндр.

С чувством выполненного долга и с калиброванным радиометром мы ушли в очередной маршрут.

Рабочий день закончился успешно. Радиометр работал без отклонения, показания всех точек были занесены в журнал. Образцы, которые мы отобрали в местах выходов породы, разделили пополам и уложили в наши рюкзаки.

Ни разу, ни я, ни Юрий не вспомнили о том, что мы сделали грубейшее нарушение инструкции по проведению калибровочных работ. Чёткая работа самого радиометра не дала нам повода вспомнить о проделанной калибровке и правильной её завершении.

Только разгрузившись и, как всегда искупавшись в жужжавшем комарином плёсе, я увидел возле палатки свинцовый цилиндр. В один момент пот покрыл моё тело, и я с ужасом вспомнил, что эталон оставлен в кармане. Одно хорошо, что днём в лагере никого не было, а мы с Юрой возле эталона провели не более одного часа.

Не знаю, как это облучение подействует в дальнейшем на наше здоровье, но чувство вины и опасности, я тогда остро почувствовал.

Глава 8 Шаг в новую жизнь с авантюрным сопровождением

Вернувшись в Миасс после завершения преддипломной геологической практики, я сразу побежал к Кате. Несмотря на то, что в Казахстане у нас было женское окружение и общение, а также достаточно внимания со стороны прекрасной половины, мне очень хотелось поскорее увидеть мою Катюшу.

Дождавшись окончания рабочей смены, я встречал Катю возле входа в общежитие.

Прошли полчаса, потом — час, а Катя не возвращалась. Волнению моему не было предела. Сначала я волновался, предвкушая встречу, потом — стал переживать из-за неизвестности. Телефона в общежитии не было, поэтому получить какие-либо сведения можно было бы, только встретив кого-нибудь из подруг Кати и поговорив с ними.

Я знал, в какой комнате проживали лучшие подруги и решительно направился по известному адресу.

Осторожно постучавшись в дверь комнаты, я ждал реакции жильцов. Ещё несколько минут моих настойчивых попыток также не дали положительного результата.

«Буду ждать, — думал я, — другого выхода у меня нет».

Только через два часа к двери подошли две женщины с ключом и стали её открывать.

— Скажите, пожалуйста, здесь жила Антонина. Где можно её увидеть?

Женщины долго меня рассматривали, видно оценивая, нужно ли давать мне информацию. Потом одна из них соизволила сообщить:

— Нет Антонины.

— А где её можно найти?

— Долго искать придётся. А ты кто такой?

— Я вообще-то разыскиваю Катю, подругу Антонины. Она жила в девятой комнате. Сейчас там закрыто.

— Понятно, что закрыто.

— Вы что-нибудь знаете про неё?

— Мы всё знаем, только рассказывать ничего не будем. Не ищи её. — Этот ответ мне показался весьма странным и загадочным.

— Ну, я прошу вас, скажите мне. Что это за тайна? Мы любим друг друга.

— Они любят! — ехидно улыбнувшись, произнесла одна из них. — Где же ты был со своей любовью?

— Я был на практике в Казахстане, два месяца. Я студент геологического техникума.

— Понятно. Кончилась ваша любовь!

— Не говорите загадками. Что с Катей?

— Зайди в комнату, — открыв, наконец, дверь, пригласила меня женщина, которая постарше.

Хозяйки вошли внутрь. Пахло дешёвыми духами. В комнате было чисто, уютно.

У меня колотилось сердце в ожидании каких-то страшных откровений по поводу Антонины и Кати.

— Садись, — пригласила меня женщина, что помоложе.

Я сел на краешек кровати, сложив руки на коленях и превратившись в слушающего истукана.

— Говоришь, любил Катю?

— Почему любил? Я и сейчас люблю.

— И Антонину знал?

— Почему вы говорите «любил», «знал»? Что-нибудь случилось?

— Как тебя зовут?

— Меня зовут Борисом, — представился я и снова превратился в слух.

— Говоришь, Боря, Антонину знал?

— Да, мы с Катей и Антониной ездили на озеро кататься на лодке. Ходили вместе в парк на танцы.

— Танцевать она любила, только не со всеми.

— Конечно, не со всеми. Это так важно?

— Да, Боречка, это важно.

— Ну, рассказывайте уж. Чего вы меня терзаете?

— Не подгоняй нас. Тяжело рассказывать.

Я замолчал, надеясь так быстрее подтолкнуть их к рассказу.

— Меня зовут Мария, — представилась та, которая постарше.

— И меня тоже кличут Мария. Мы две Марии. Антонина жила с нами, но дружны мы с ней не были. Она больше общалась с Катериной, почти всё время проводила у неё в комнате. Потом, когда Катя вышла замуж…

— Как замуж? — вскочил я с кровати, — когда она успела? Ведь мы любили друг друга.

— Мы это уже слышали.

— И она говорила, что очень меня любит.

— Ну, говорить мы все можем. Только слушать нас надо не всегда.

— Я ничего не понимаю.

— Замуж она вышла два года тому назад, на заводе, где они вместе работали. Там и познакомились.

— Я ничего не понимаю. Зачем же она со мной встречалась? И почему жила в общежитии, а не вместе с мужем дома?

— Выпить он любил, но красив был паразит. Антонина тоже на заводе работала с ними. Она раньше Кати была с ним знакома и были они вместе, пока этот хмырь не перекинулся на Катюшу. Они с Катей начали встречаться. А Катя даже не знала о том, что раньше он ходил с Антониной.

— И что?

— Через некоторое время он предложил Кате выйти за него замуж. У меня, мол, дом свой, вот здесь на горке. Зачем тебе в общежитии кантоваться? Отдельное жильё всегда лучше. Ну, Катя сначала не соглашалась: «Рано мне ещё» — говорила. Потом, когда она забеременела, согласилась переехать к нему.

— У них родился ребёнок?

— Нет, не родился. Он не хотел никакого ребёнка. Говорил ей, чтобы аборт сделала. Она ни в какую. Буду рожать и всё. Выросла Катя в большой семье и считала, что у неё тоже будет много детей.

— Да, я это знаю.

— Он начал бить её. Сильно бил. Хотел, чтобы ребёнок не родился. А тут Антонина, змеюка, стала тайно с ним встречаться. Всячески настраивала его против Кати. Ну, Катюша не выдержала, ушла в общежитие. И здесь Антонина повела свою игру, сблизилась с Катей и «считала» её лучшей подругой. Не знаю, что она задумала, но много времени проводила вместе с Катей.

— Я знаю, что они считались близкими подругами.

— Вот, вот. Все так считали, кто не знал Антонину.

— Потом этот, Катин муженёк, заскучал, стал звать её обратно, просил прощенья.

— Преследовал Катю всюду. Сначала умолял вернуться, мол, у нас будет дитя, потом стал угрожать.

— Мне Катя говорила, что она была замужем, — вставил я слово в их рассказ, — развелись, или просто разошлись они, но о ребёнке она не сказывала.

— Наверно, она хотела уехать с вами. Вы техникум заканчиваете в этом году? Антонина, как-то,? Антонина об этом проговорилась.

— Да, заканчиваю, только не в этом, а в следующем.

Антонина хотела привязать к себе этого, Катиного бывшего. Бегала она к нему, гадости про Катю рассказывала, грязью обливала.

— Откуда вы всё это знаете?

— Да на следствии или на суде же всё всплыло. Не знаю.

— На суде? А кого судили?

— Его, благоверного. У-у, изверг. Может быть, его ещё и не судили. А так, разговоры.

— Я ничего не понимаю, поясните.

— Ну, как только ты уехал, Тоня рассказывала, хоть с нами она и не была в хороших отношениях, но, как выпьет, язык у неё развязывается.

— Вот, она и говорит, что приехал через неделю, или дней десять, после вашего отъезда, этот молодец на «Москвиче». У кого-то одолжил, или украл, не знаю. Прямо к общежитию подогнал, подарки какие-то привёз и на коленях просил у Кати прощения. Уговаривал, обещал жить с ней по-человечески. Долго Катюша отказывалась, потом что-то в голове у неё перемкнуло, и она согласилась. Быстро собрала свои вещички и, до свиданья. Антонина ходила сама не своя. Однажды, она приняла грамм двести.

— Может быть, и больше. Пьяная была и пошла в дом, где жила Катюша со своим, не знаю, зачем. Только сильно она разозлила мужика. Он, вроде, трезвый был, но не выдержал нахального поведения Антонины и ударил её по лицу. У них такое крылечко, ступеньки на четыре. Ну, и полетела она вниз головой, ударилась то ли о камень, то ли о бревно. У них возле дома лежит куча брёвен. Не знаю, зачем. Или ремонт какой-то он планировал, или продать хотел. Не знаю, болтать не буду.

— Ну, вот, говорят, пьяному море по колено. Но на этот раз море оказалось глубже и Антонину не пожалело.

— Сильно она головой ударилась, — продолжила рассказ другая женщина, — потеряла сознание и вот уже, говорят, в коме лежит в больнице, наверно, целый месяц.

— Или даже больше.

— А его арестовали.

— Катя появляется здесь в общежитии? — спросил я.

— Да чего ей появляться здесь? Она в своём доме, на работу не ходит. Говорят, живот уже большой.

— Хотелось бы с ней увидеться, — высказал я пожелание.

— Зачем же теперь тебе с ней видеться? Ты молодой, найдёшь ещё себе хорошую девочку. А Катя, она хорошая. Но с ребёнком, зачем она тебе? — рассказчицы говорили со мной то на «ты», то на «вы». — Тем более что, ты скоро уедешь. Обуза. Оставь её в покое. Может быть, этому много не дадут и будут они с Катей своего ребёночка воспитывать.

Я был ошеломлён всем услышанным. Такое настроение, такая радость была на душе, когда я шёл сюда. И такое услышать! Прямо обухом по голове.

— Ну, спасибо, — только и смог сказать я рассказчикам.

— Подумай, Борис, не делай поспешных выводов, — посоветовали мне вслед эти милые женщины.

Юра не узнал меня, когда мы встретились после моего возвращения.

— Что случилось, Боря? На тебе лица нет.

— Не только лица на мне нет, но и сердца у меня нет, — попытался я отшутиться. Но кривая улыбка всё равно выдавала моё скверное настроение.

Юра знал, что я пошёл на встречу с Катериной и не ожидал быстрого возвращения, тем более, с такой кислой физиономией.

— Катя твоя за полтора месяца вышла замуж?

Провокационный вопрос Юры оказался таким удачным, что от неожиданности у меня перехватило дух.

— Чего молчишь? Скажи что-нибудь, может быть, я помогу тебе.

— Ничего, Юра. Всё в порядке. Я свободен. Завтра еду на родину, на каникулы. — Больше себя, чем друга, я пытался успокоить в этот момент.

Юра удивился и тихо произнёс:

— Я угадал?

— Почти, Юрок. Давай закончим этот разговор. Пойдём, лучше, в ресторан, выпьем по кружке пива, размочим казахстанскую засуху.

Я очень рад, что у меня есть хороший друг, который может понять и, если нужно, поддержать.

— А куда Гена поехал на практику?

— В Узбекистан, куда конкретно, не знаю.

— Когда он возвращается?

— Практика у всех закончилась, так что Гена тоже должен вернуться.

Мы зашли в ресторан, помня о прошлом инциденте. Нас встретила милая уютная обстановка. Хозяйка ресторана внимательно посмотрела на нас, напрягая свои умственные способности и, пытаясь вспомнить, где встречалась с нами раньше. В мирной обстановке с Юрой, с моим хорошим другом, мы сидели в полупустом зале, планируя удачно провести свои каникулы…

С подарками для своих младших братьев и с большой радостью на сердце приехал я на родину в родительский дом.

Младший брат Вова заметно вырос и готовился в этом году пойти в первый класс. Он за два года моего отсутствия немного подзабыл меня и вёл себя скромно, я бы, даже сказал, стеснительно.

Лёша, брат постарше, чувствовал себя более уверенно, держался всё время рядом со мной и пытался задавать вопросы о той, неизвестной ему, геологической жизни.

Ну и о маме нельзя не сказать! Она не плакала, не улыбалась, не мучила меня вопросами. Она светилась! Она светилась так, как может это делать только мама. Конечно, я не на войне был, и, тем не менее, радость от встречи переполняла её сердце. Я старался в паузах при общении с братьями, задавать маме вопросы, на которые она с удовольствием отвечала. Сама она мало, о чём спрашивала, ей было важнее видеть меня и чувствовать моё присутствие. Я в её мысли не мог заглянуть, но представляю, что главной её радостью было видеть живыми, здоровыми и родными сразу трёх сыновей вместе.

Ну а папа? Мужчина был на работе, и наша встреча с ним должна произойти только вечером после его возвращения. Он всегда был сдержанным и свои вопросы не пытался задать сразу при первой встрече, а распределял их на всё время моих каникул. Я очень любил своих родителей, любил маму, обожал отца.

Я забыл обо всех своих неприятностях, я вернулся в детство. Не знаю, как можно объяснить то, что творилось у меня на душе. Это спокойствие, это любовь, это беззаботность, полная защищённость от всех внешних раздражителей — всё вместе, в сумме, ощущалось каждой клеточкой организма.

Было лето, конец августа. Стояла прекрасная тёплая погода, которая делала ещё более тёплыми наши встречи с друзьями, с одноклассниками. Приехал на каникулы и Гена Королёв. С ним наши объятья и разговоры были особенно тёплыми, интересными и длинными.

— Ты когда обратно едешь? — спросил я в одну из встреч.

— Так же, как и ты, — отвечает он, — на занятия к первому сентября.

— Вот, хоть теперь мы в дороге будем вместе.

— Завтра поедем на вокзал, надо заранее купить билеты.

Кроме встречи и разговоров с родителями, меня очень радовало общение с братишками. Постепенно они освоились, забылось некоторое отчуждение из-за перерыва близкого общения, и мы часто втроём или вдвоём ходили в лес за грибами, за ягодами или за орехами. Вова не отходил от меня и, мне казалось, он хочет после школы повторить мой «подвиг». Впрочем, надо ещё дожить до этого времени.

Купание в пруду было для нас вторым, настоящим удовольствием, в котором мы не отказывали себе. Пруд расположен возле, или, можно сказать, внутри старого, огромного сада, принадлежащего когда-то помещику Протопопову, потом графу Румянцеву. Я с самых первых послевоенных лет помню, как в этом саду собирались люди семьями, с друзьями, отдыхали там и праздновали разные личные, народные и государственные праздники. Нам, детям, эти встречи взрослых людей приносили столько радости, что они надолго остались в памяти, как нечто доброе, хорошее и, казалось, вечное. Мои родители больше всего были дружны с семьёй дяди Васи и тёти Клавы, маминой сестры, Черпаковых. Это были прекрасные люди, отличные друзья, надёжные родственники. Мы дружили и любили встречаться с детьми Черпаковых — Серёжей и Танюшечкой. И сейчас уже во взрослом состоянии, мы дружны и стараемся поддерживать контакты.

Не могу не вспомнить о важном для меня событии — встрече с одноклассниками. Особенного на этой встрече ничего не происходило — как обычно, застолье, воспоминанья, объятья, слёзы счастья. Важно другое — это возвращение в самое далёкое детство и наполнение души, сердца и всего организма чем-то таким, что понять разумом невозможно. И это наполнение происходило не отдельно у каждого человека, а сразу у всех вместе одним общим чувством. Мы, по большому счёту, уже взрослые люди, плакали, обнимались и так сидели, обнявшись, долгое-долгое время.

Каникулы закончены, мы с Геной благополучно, на верхних полках плацкартного вагона добрались до города Миасса. Верхние полки в переполненном вагоне, без постели — это часть настоящей геологической жизни. Твёрдо, неудобно, жарко, но другого для нас тогда ничего не приготовили.

Последний, пятый курс у нас был укороченный, только в один семестр: с сентября по декабрь — учебный процесс, январь и февраль — написание дипломного проекта и защита его. Потом ту-ту! На работу по распределению в разные концы нашей страны.

Учебный процесс последних месяцев был особенно напряжённым. Наши преподаватели по основным дисциплинам: геология и разведка, минералогия геодезия, картография отдавали все свои силы и время, чтобы передать нам — их любимцам — знания, которыми они обладали и, которые в скором времени пригодятся нам. Они говорили:

— Вы выйдете из техникума, имея подготовку, не слабее, чем институтская.

Действительно, большинство студентов нашей группы отлично владели всеми методами поиска и разведки, знали минералогию и палеонтологию. Мы не боялись, пусть не сразу, а в будущем оказаться на низких ступенях геологических работ.

В связи с интенсивным графиком и учебной нагрузкой у меня не было времени для грустных воспоминаний и психологического нытья.

Любовь к Катюше ушла куда-то в дальние уголки моего сознанья и не изводила меня своим прошлым.

В нашей группе была одна девочка — Лилия, которая нравилась мне с самых первых дней учёбы. Я пытался, особенно после тяжёлого случая на озере Тургояк, был поближе к ней. Не могу сказать, что я её безумно любил и души в ней не чаял. Нет. Но мне было приятно и интересно с ней общаться, как с девушкой, женщиной. Многие из сокурсников знали о наших, или лучше сказать, о моих чувствах и о наших отношениях и считали нас в будущем неплохой парой. Я до сих пор не понимаю, что и у кого из нас было то неизвестное, которое за два с половиной года мы не смогли обнаружить и преодолеть. Хотя, взаимная симпатия всегда присутствовала между нами.

А тут ещё и случайная первомайская встреча с Катюшей, которая надолго отдалила меня от Лилии!

Кстати, я несколько раз пытался встретиться и поговорить с Катей, заходил в общежитие, чтобы узнать что-нибудь новое о ней. Но каждый раз я терпел неудачу. Никто из бывших её подруг мне ничего не сообщил и даже адреса не дал. Может быть, они его не знали, а может быть знали, но не хотели давать, чтобы не травмировать её и не привносить в её жизнь тяжёлого воспоминанья.

Где-то в конце ноября, или в начале декабря, как мне, случайно, рассказали, были преждевременные роды у Кати. Ребёнок был очень слаб, видно, был травмирован папашей на первых сроках беременности. Он прожил несколько дней и умер. Отцу его за издевательство над женой и нанесение тяжелейшей травмы Антонине присудили семь лет.

Обо всём этом мне рассказала девочка, которая раньше жила в одной комнате с Катей и которую я случайно встретил на улице.

Не знаю, рассказала ли эта девочка Кате о нашей встрече, или нет, только случилось так, что однажды, незадолго до Нового года, дежурная общежития, в котором я жил, пришла ко мне в комнату и сообщила, что кто-то ожидает меня внизу.

Не имея ни малейшего представления о посетителе, я медленно спускался к вестибюлю на первый этаж. Вдруг, я остановился, как вкопанный, увидев на диване Катюшу. Не думал и не гадал я, что когда-нибудь мне доведётся встретиться с ней и, тем более представить её в моём общежитии.

— Здравствуй, как ты живёшь? — спросила Катя, когда я подошёл к ней и, молча, смотрел ей в лицо.

— Здравствуй, Катя, — не ответив на её вопрос, я спросил её о жизни. — А ты как? Здоровье как?

— Спасибо, ничего.

— У тебя, я знаю горе. Соболезную.

— Спасибо. Что у тебя?

— Да, всё нормально. Вот заканчиваются лекции. В феврале защита.

— А-а-а. А потом что?

— Потом поедем на работу.

— Куда?

— Пока не знаю. Куда направят.

Мы помолчали.

— Что у тебя нового? Работаешь?

— Да, пошла в то же цех, где работала раньше.

— Хорошо.

— Меня вспоминаешь? Скучаешь? — неожиданно она сменила тему.

— Ну, как сказать? Некогда скучать, много занимаемся. Надо готовить дипломный проект. Да, и так, лекций много. По три-четыре пары в день.

— А я тебя часто вспоминаю.

— Что уж теперь!

— Может, встретимся?

— Вот мы встретились.

— Нет, не так. В кино сходим, или ещё куда.

— А зачем, Катя?

— Ну, нам же было хорошо вдвоём.

— Было. Почему ты меня обманывала?

— Я боялась, не знала, что делать. Да, и этот, мой бывший, меня преследовал.

— Помню, ты говорила. Но о ребёнке ни слова.

Катя замолчала, и тоже не знал, о чём говорить.

— Я сейчас свободна, если захочешь, заходи. Вот мой адрес. Может быть, Новый год вместе встретим?

— Не знаю, не знаю.

Катя встала, накинула на плечи красивый шарфик, который я когда-то ей подарил, и пошла к выходу.

— До свиданья.

— До свиданья, — ответил я ей и смотрел вслед, пока было видно через окно её удаляющийся силуэт.

Непонятное чувство охватило меня: с одной стороны ощущение душевной пустоты, потери чего-то близкого, родного, а с другой — необъяснимая надежда на новые, чистые, счастливые мгновенья.

На Новый год, как всегда, у нас в актовом зале должен состояться карнавальный вечер. Мы с друзьями готовились вместе пойти и, в последний раз, провести его с нашими девочками. Я уже говорил, что наша группа была очень дружной. Мы часто в какой-нибудь комнате общежития устраивали совместные мероприятия. Надо сказать, что у нас были хорошие музыканты, они играли на баяне, аккордеоне, гитаре. Многие неплохо пели.

Мы с Геной и Юрой перед выходом на карнавал встретили заранее Новый год, выпили бутылочку шампанского.

Как обычно, в такие праздничные дни, перед увеселительными мероприятиями состоялась торжественная часть, поздравления, напутствия и пожелания на будущий год.

На сцене актового зала стоял большой стол и за ним сидели шесть человек представителей администрации во главе с директрисой. Эта прекрасная, уже не молодая, лет пятидесяти, женщина, сидела в центре широкого, накрытого красным материалом, стола.

Актовый зал был прекрасно оформлен по новогодней тематике. Надо отметить, что сам зал был великолепно построен — высокие, метров семь потолки, большущие окна, на стенах и на потолке алебастровая лепнина. Украшения на потолке представляли собой алебастровые кольца разных диаметров. Одно из колец, самое большое и красивое, диаметром метра два, было расположено над сценой.

Мы — студенты сидели в зале на мягких, красивых, деревянных с подлокотниками и резьбой стульях. По старой традиции передние ряды занимали мы, будущие выпускники.

Директриса выступила с небольшой поздравительной речью. Потом она села за стол, и стали выступать другие, заранее записанные, уважаемые люди.

И вдруг, в полной тишине раздался грохот. Мы замерли, ничего не понимая и ничего не видя. Всё впереди нас и на сцене, было словно в густом тумане. Мы не видели выступающего оратора за трибуной, не просматривались и сидящие за столом люди. Трудно было что-то предпринимать, не понимая, что же произошло. Только минут через пять пылевой туман рассеялся, и мы увидели пять белых фигур, которые, словно манекены, неподвижно сидели за столом. Шестой — стоял возле трибуны. Оказалось, что большой алебастровый круг не выдержал очередного взрыва аплодисментов и упал прямо на стол, кольцом надевшись на директрису. Он не задел её и, только разбившись на мелкие кусочки о стол, всех покрыл белой алебастровой пылью. Сама директриса оставалась живой и невредимой, но от испуга и большого слоя пыли была белее, чем скатерть на столе. Кто-то из людей на сцене опомнился, подскочил к директрисе, что-то говорил ей на ухо и бережно подхватив, повёл её за кулисы. Помаленьку ситуация разрядилась, послышались разговоры, комментарии. Вскоре сцену почистили, прибрали осколки круга, и новогодний вечер продолжился.

Шутники говорили, что алебастровый круг не выдержал издевательства скучными речами над новогодним праздником. Главной виновницей он, якобы, посчитал саму директрису, эту прелестную, добрую старушечку. Мы тоже хороши! Молодые, бесшабашные, неразумные, хихикали в кулак, обсуждая почти несчастное событие.

Вскоре весь зал освободили от стульев, превратив его в хорошую танцевальную площадку. Ёлка стояла перед сценой в углу, не занимая много свободного места. Два танцевальных тура закончились. Мы с Юрой и Геннадием стояли, выбирая себе партнёрш для танцев.

Вот так начало Нового года! Дважды за вечер, мне пришлось пережить нервное потрясение! Мой взгляд, вдруг, остановился на одной красавице, и я минуту не мог его отвести. Фигурка девочки была неповторимая, платье шикарное, новогоднее. Я, открыв рот, стоял, пока Юра не толкнул меня в бок.

— Стой, — сказал я ему. — Это кто?

Юра тоже не сразу сообразил, что ответить на мой вопрос. Потом он шёпотом, мне на ухо сказал:

— Это же твоя Катя.

— Точно она?

— Смотри сам, тебе лучше знать.

Действительно недалеко от входа в актовый зал, среди девочек стояла она. Я не знал, что мне делать в данной ситуации. Она пришла с каким-нибудь парнем или искала меня? Я решил постоять в течение одного танца, чтобы посмотреть, что будет делать Катя. Она стояла так же одиноко и, кажется, заметила меня.

Делать нечего, я подошёл к ней и задал глупый вопрос:

— Как ты здесь оказалась?

— Пришла.

— Как пришла?

— Вот этими ножками.

Ноги у неё точно были «ножками». Это я знаю.

— Ты одна?

— Вот теперь с тобой.

— Танцевать будем?

Катя вместо ответа посмотрела на меня, и больше ничего не надо было.

Красота Катюши и выпитое шампанское помутили моё сознание. Я перед первым знакомством с ней так не волновался, как теперь. Я очень бережно взял её руку и повёл в круг. Я неплохо танцевал модный в то время танец. Звучал прекрасный «Школьный вальс», и мы плавно вписались в круг танцующих пар.

Разговаривать было незачем. Мы танцевали, как бывало раньше на танцплощадке в летнем парке, и чувствовали друг друга без слов.

«Что это? Вернулась любовь? Временное помрачнение?». Не могу объяснить те чувства, которые переполняли меня во время танца.

Мои однокурсники, и мальчики и девочки, которые стояли у стенки, не сводили с нас своих глаз. Я бы сказал, не сводили они взгляд с моей партнёрши — меня-то они видели каждый день!

Как непредсказуема жизнь! Всего три танца мы крутились в экстазе. Дальше произошло нечто необъяснимое. Мне дальше вспоминать об этом тяжело. Третье за сегодняшний вечер потрясение!

Катя, не говоря мне ни слова, пошла из круга в угол к ёлке. Я следом за ней, стараясь поймать её за руку. Наконец, она остановилась и обратилась ко мне:

— Боря, иди, потанцуй с кем-нибудь.

— Не хочу я ни с кем танцевать. У тебя что-то болит?

— Нет, всё в порядке. Я не хочу танцевать.

— Объясни мне, в чём дело? Почему ты не хочешь танцевать? Что-нибудь я не так сделал?

— Я хочу постоять и посмотреть на тебя. Иди к девочкам. Вон их сколько стоит. Пригласи кого-то из них.

— Катюша, я не хочу ни с кем, кроме тебя, танцевать.

— А я прошу тебя, потанцуй.

В таких пререканьях мы пропустили несколько танцев.

— Вон, гляди, какая девочка, молодая, красивая. Смотрит на тебя. Иди, пригласи её.

В какой-то момент, чувствуя обиду и растерянность, я сказал:

— Ну, хорошо, я пойду к этой девочке, раз ты так хочешь, но только один танец.

— Иди, иди.

Заиграл оркестр. Я подошёл к навязанной мне партнёрше, и она охотно пошла со мной танцевать.

После этого танца я вернулся к стоявшей в том же углу Катюше и спросил:

— Ты довольна?

— Нет, я хочу, чтобы ты ещё раз станцевал с ней.

Мне абсолютно было непонятно поведение Кати. Что она хочет? Наказать меня? За что? Только за то, что я столько времени не счёл нужным найти её, помочь ей выйти из стрессового состояния? Теперь я только так могу пояснить её поведение. Но тогда в тот момент, я готов был всё исправить. Надо только, чтобы она поняла это и пошла навстречу. Однако, не так всё получилось.

— Почему ты не идёшь? — спросила она меня. — Смотри, девочка ждёт тебя. Я уже не на шутку рассердился и сказал:

— Хорошо, пусть будет по-твоему.

В следующем танце я познакомился с девочкой, которая стала моей постоянной партнёршей. Её звали Юлей, она только закончила первый семестр третьего курса и была очень интересной собеседницей. Я, как «старый морской волк», заканчивающий обучение, с удовольствием отвечал на все её вопросы.

Танец закончился, но не закончились наши вопросы-ответы. Мы с Юлей подождали следующего танца и закружились в вальсе.

Изредка поглядывая на Катю, я заметил, что она начинает нервничать. А у меня взыграла мужская гордость: вот, мол, ты хотела, чтобы я танцевал с кем-нибудь, так я и исполняю твою волю.

Я, конечно, обнаглел и танцевал с Юлей четыре танца подряд. После того, когда оркестр пригласил танцоров в круг, и я пошёл в пятый раз, Катя быстрым шагом направилась к выходу. Через пару минут я извинился перед Юлей и побежал вдогонку за Катей. Она в гардеробе уже получила пальто и одевалась.

— Катюша, подожди меня, я возьму свою одежду и пойду вместе с тобой.

В это время к ней подскочил один не совсем трезвый человек и схватил её за рукав. Я знал этого нахала. Это был студент пятого курса параллельного с нами потока Виктор Котов — красивый, привлекательный, самоуверенный бабник. Он не раз попадал в истории, связанные с нашими студентками, но всё время ему удавалось выйти из воды сухим.

— Постой, не уходи, я оденусь, и мы рванём куда-нибудь вместе, — кричал он Кате и тянул за рукав пальто. — Или пойдём ещё потанцуем. Ты прекрасна и мне очень нравишься.

— Отпусти её, — подбежал я к ним и ударил по руке Котова. Тот крепко держал рукав, и пальто упало на пол.

— Ты что делаешь, гад? — сильно толкнув его, я стал поднимать пальто. Котов воспользовался моим положением и ногой ударил меня в зад. Я смог устоять, и мы с Котовым схватились в драке. Катя подняла своё пальто и, не надевая его, выскочила на улицу. Не могу сказать, сколько времени происходило наше выяснение отношений, но явного превосходства не было ни у кого из нас. Мы, то лежали на полу, то вставали и снова мутузили друг друга. Подбежала к нам гардеробщица и громко закричала:

— Прекратите, что вы здесь затеяли?

Она пыталась разнять нас и всё время что-то говорила.

Подошли двое ребят из группы Котова и смогли развести нас в разные стороны. Я быстро взял у гардеробщицы свою одежду и выбежал на улицу. Кати нигде не было видно. Пройдя в одну, потом в другую сторону, я не смог предположить, куда исчезла Катюша.

Помятый и озлобленный я вернулся на второй этаж в зал, где продолжался карнавальный бал.

У меня больше не появилось желание танцевать. Один раз Юля вытянула меня на дамский танец, но кислая моя физиономия отбила у неё дальнейшее желание кружиться со мною в паре.

Новогодний вечер ещё продолжался, когда я в одиночестве побрёл в общежитие.

— Ты что, уже смываешься? — спросил Гена, увидев мои намерения покинуть веселящуюся массу студентов.

— Голова болит, пойду, полежу, — решил я сразу, без объяснения причины, отбить дальнейшие расспросы друзей.

— Ну, ладно, мы скоро придём, — как-то неуверенно успокоил меня Юра.

На следующий день голова моя уже не «болела», и я включился в нормальный режим студенческого общежития.

Лекции закончились, мы приступили к тому главному делу, о котором все, студенты и преподаватели, говорили в последние дни прошлого года.

Материалов, которые я привёз из Казахстана от Потапочкина, было вполне достаточно, чтобы оформить вполне серьёзную дипломную работу. Мой руководитель одобрил тему, которую я предложил для будущей моей защиты.

Как-то в коридоре общежития встретилась мне Юля, которая вместе со своими «однокашниками» жила на пятом этаже общежития, а мы — выпускники, привилегированная каста — уже жили на самом престижном третьем этаже.

— Здрасте, — скромненько приветствовала меня Юля.

— О, здравствуй, Юля, — я, занятый своими мыслями о дипломе, не сразу увидел и признал Юлю в полутёмном коридоре. — Как ты поживаешь?

— Нормально. На каникулы никуда не поехала. Буду здесь коротать десять дней.

— Что так?

— Обстоятельства.

— Жаль. Отдыхать тоже надо, — банально посоветовал я ей и хотел пройти дальше.

— Может быть, сходим после обеда на каток? — взяла «быка за рога» Юля.

— Это идея. Такая погода отличная. Голова раскалывается от этой работы. С удовольствием принимаю предложение.

— Встречаемся через полчаса возле дежурной на первом этаже.

— Принято.

Юля радостная побежала к себе на пятый этаж. Похоже, что наша встреча была не случайной. Возможно, Юля специально ходила по нашему коридору в надежде встретить меня. Впрочем, это всё мои самонадеянные предположения.

Народу на катке было немного. Мы приобрели напрокат коньки и, взявшись за руки, стали вспоминать и восстанавливать свои конькобежные способности.

При всём разнообразии видов спорта, которыми я занимался ранее, конькобежный спорт как-то прошёл мимо меня. Хотя, совсем уж дилетантом я себя назвать не могу.

Юля тоже была где-то посредине между начинающих и продолжающих любителей катанья на коньках, поэтому сначала мы долго, взявшись за руки, поддерживали друг друга и помогали мягко, без ушибов, падать на лёд.

Раскрасневшись от мороза, движений и приятного общения, мы, опять же, взявшись за руки, шли в наш общий дом — студенческое общежитие. Спасибо этой девочке, она отвлекла меня от геологических размышлений и остаточных воспоминаний о прошедшем Новогоднем бале.

Как-то без всяких мыслей и планов наперёд, по крайней мере, с моей стороны, мы стали часто встречаться с Юлей. В свободное время, договорившись заранее, я приходил в комнату к девочкам-третьекурсницам. Юля познакомила меня с подругами, которые с уважением и завистью смотрели на меня — выпускника того самого факультета, на котором учились и они. Понятно, что вопросов у них ко мне было много, и я с удовольствием делился с ними своим опытом и знаниями.

А тем временем, дни мелькали один за другим. Мы ожидали распределения нас для работы молодыми специалистами после защиты дипломного проекта.

Однажды сидели мы с ребятами, разговаривая на эту тему. В связи с тем, что, как я уже не раз говорил, наша группа была дружной и спаянной, в разговоре всё время витала мысль о том, что хорошо бы поехать нам куда-нибудь вместе.

— Кто же нас направит всех в одно место?

— Да, это проблематично.

— Ну, не всех, а хотя бы половину.

— А как же ты выделишь эту половину?

— Будем решать.

Примерно такие разговоры велись каждый день.

— Слушайте, ребята, — высказал я предложение, — вот мы с Сашей говорили на эту тему и подумали: а не написать ли нам письмо министру геологии, чтобы нам всем дали направление в одно место?

— Ну, ты даёшь.

— Будет министр геологии заниматься этим вопросом!

— А почему бы и нет!

— Мы же не будем просить, чтобы нас в Москву или Подмосковье направили, — поддержал Саша Редченко.

— А куда же?

Тут взыграло укоренившееся в моём сознании чувство свободы, новизны, трудности и всего, что привело меня в геологическую сферу.

— Вот Саша уже предлагал и я поддерживаю его, чтобы направили нас в самое отдалённое, трудное место, куда не очень много охотников поехать.

— Например?

— Ну, например, на Камчатку, в Магадан или за полярный круг.

— Ты даёшь! — не то с одобрением, не то с пренебрежением отнеслись некоторые собеседники к такому предложению.

С такой идеей согласились, кроме Саши, ещё Юра, Гена, Вася, Рита и ещё некоторые девочки. Многие взяли время на раздумье.

— А что, ребята, это хорошая идея.

— Давайте сейчас же и напишем.

Я должен, по правде сказать, что идею поехать на Север ранее высказывал кто-то из моих друзей, а я её озвучил и привлёк к ней общее внимание.

Мы разыскали адрес министра геологии и написали ему толковое, аргументированное письмо. После дополнительных обсуждений идею о совместной поездке и о коллективной просьбе к министру геологии поддержало большинство наших выпускников. Но были и такие, кто имел по этому поводу свои взгляды и планы. Мы их понимали и не собирались спорить и уговаривать, ведь такое решение очень важное, серьёзное и кардинально определяющее всю дальнейшую жизнь. Это — не просто, разногласие по вопросу: какое шампанское вкуснее — сухое или полусладкое.

Не знаю, каким образом, но о нашем послании стало известно преподавателям, дирекции. С их стороны было высказано осторожное сомнение, частичное одобрение. Никогда раньше в техникуме таких прецедентов не было.

Оформляя свои дипломные работы, мы ежедневно, по нескольку раз ходили в канцелярию, спрашивали о письме из Москвы.

Приближалась дата защиты дипломных работ. А ответа всё нет и нет! Не было также и официального, независимого от нас, предложения о местах нашего распределения.

Через день, пятнадцатого февраля назначена дата первой защиты. А четырнадцатого числа куратор нашей группы пришёл к нам в общежитие и просил всех собраться в одной из комнат.

— Вот, ребята, будущие молодые специалисты. Пришло из Москвы распределение, — он многозначительно помолчал, глядя на нас, изнывающих от ожидания новостей. — Первое. Министерство рассмотрело вашу заявку и предложило двадцать пять мест в Магадан.

Мы, дав волю своим эмоциям, захлопали в ладоши. Куратор молчал. Потом более спокойным голосом продолжил:

— Для тех, кто не захочет ехать в Магадан, есть пятнадцать мест, в другие регионы страны.

— А куда? — кто-то из «немагаданцев» попросил уточнить.

— Здесь есть и Урал, и Казахстан, и Грузия, и Сибирь.

— А Украина есть?

— Украины нет, там своих специалистов много. Так что, думайте. К завтрашнему дню ваши пожелания должны быть в деканате.

— Спасибо, спасибо, — расслабились мы, переживая и осознавая только что полученное сообщение. Саша Редченко тут же взял лист бумаги и сказал:

— Записывайтесь, ребятишки и девчонки, я — первый.

— Куда ты записываешь?

— В Магадан. В другие места каждый подаёт свою фамилию самостоятельно.

Итак, один из этапов нашей геологической судьбы решился. Девятнадцать человек из группы попали в список Редченко. И я, конечно, записан одним из первых. Примерно, пополам разделился список по половому признаку: десять ребят и девять девчонок. Вот они — настоящие энтузиасты, душой и сердцем геологи, не боящиеся трудностей, любители романтики и свободы!

Следующий этап начинается завтра и через три дня мы все — дипломированные специалисты! Сердце колотится, в голове рой всяких мыслей.

Моя защита прошла успешно. С оценкой «отлично» я закончил обучение в геологоразведочном техникуме.

После завершения защитной кампании у нас была неделя для отдыха, оформления документов, снятия со всех учётов, получения денег и проездных билетов.

Конечно же, как и положено, неофициально, мы организовали в одном из залов городского общепита прощальный вечер. Были приглашены все преподаватели, но пришли только наши любимые, уважаемые.

Как говорится, со слезами на глазах, на этом вечере мы общались, смеялись, разговаривали, вспоминали, строили свои жизненные планы. Выступления ведущих геологов, главных специалистов нашей профессии, которые все годы были особой дружбой привязаны к нашей группе, были выслушаны с огромным вниманием.

Ермилов больше всех с нами общался и знал нас лучше всех. Всегда весёлый, он в данной обстановке был несколько зажат и, мне даже показалось, что слеза прошибла и его. В течение вечера он подходил к каждому из нас и персонально желал успехов с учётом характера и способностей. Я не ожидал, но мне он, в открытую, при всех, пожелал всё-таки найти подход к той самой девочке из нашей группы, к которой я всегда питал симпатию. К сожалению, она не изъявила желания поехать с нами на Север.

Итак, всё завершено.

Восемь человек — четверо ребят и столько же девочек — сформировали первую группу отъезжающих в Магадан.

Я попрощался с Юлей, пожелал ей успешно закончить учёбу и, может быть, присоединиться потом к нам. Не было у нас с ней особых отношений, но при расставании слёзы на глазах были у обоих.

С Катей я больше не виделся и взял с собой только фотокарточку и память о хороших временах и отношениях. Это была не просто память о прошедшем этапе жизни, это был глубоко засевший осколок разбитой любви, который постоянно, где-то там, внутри давил острым краем на живую ткань и напоминал об этом этапе.

Шесть дней поезд до Хабаровска провёз нас, предоставляя возможность через окно вагона рассмотреть Уральские горы, Казахстанские степи, Сибирские просторы, озеро Байкал, Восточную Сибирь с её могучей тайгой и много-много другого.

Я не ехал, а летел на крыльях. Осуществлялась моя мечта. Всё, что я видел, казалось мне сказкой. Где-то в глубине души, в сердце, в сознании я ощущал, понимал, что я правильно поступил, выбирая себе жизненную дорогу.

В Хабаровске мы свободно купили билеты на самолёт до Магадана. У нас оставалось несколько часов до вылета, и мы решили погулять по городу, любовались величественным памятником Ерофею Хабарову. Был конец февраля, на улице трещал сибирский мороз.

— Ну, и как, пацаны? Не передумали ехать в Магадан? — имея в виду морозную погоду, спросил Юра.

— Я меняю направление с Магадана на Грузию, — ответил я шутливо.

— Только помечтай об этом, — кто-то из девочек высказал чёткое сомнение в замене направления.

— Ничего, сейчас напишем министру геологии письмо и будем ждать положительного ответа. Теперь он наш друг, не откажет, — Гена был всегда солидарен со мной, и в серьёзных делах, и в шутках. На то мы и лучшие друзья.

— Где? Под этим памятником будете ждать?

— А это уже детали.

Самолёт отправлялся строго по расписанию. Мы заняли свои места и ожидали взлёта. Это был мой первые полёт, поэтому я с некоторым волнением смотрел в иллюминатор и ждал новых чудес, приятных ощущений.

Самолёт поднялся в воздух и, здравствуй Магадан. Внизу мелькали заснеженные горы и леса. Красота, несравнимая ни с чем, ранее мною виденным. Я, почти не отрываясь от иллюминатора, смотрел вниз, изредка переговариваясь с Геннадием. При подлёте к Магадану, стюардесса объявила, что нас ожидает на земле минус тридцать пять. В Хабаровске было минус двадцать, поэтому данное сообщение вызвало у нас некоторый восторг и переполох. Выдержим, наверно, каждый из нас подумал об этом.

Приземление было точным, профессиональным. В будущее я узнаю, что на Севере работают лётчики только высшего класса.

Мы вышли из самолёта и гуськом, вместе с другими немногочисленными пассажирами потянулись в аэровокзал. Внутри было жарко, немноголюдно и непривычно тихо.

В справочном бюро мы узнали, как добраться до Северо-восточного геологического управления, куда были выписаны наши направления на работу.

Когда мы вошли в здание управления, сотрудники его смотрели на нас, как на инопланетян. Мы были одеты совсем не по-северному: у кого-то были лёгкие куртки и обувь — не по сезону.

— Вы откуда, ребята? И, главное, куда? — обратился к нам один из проходящих мимо нас мужчин, начальственного виду.

— Мы, вот, на работу, — кто-то из нас сообщил ему о цели нашего визита в их учреждение.

— На работу? А откуда? Кто вы?

Я более детально рассказал ему о направлении геологов, выпускников техникума в город Магадан.

— Сколько же вас направили?

— Всего девятнадцать человек, а здесь сейчас восемь.

— Где же остальные?

— Они едут отдельно, будут сегодня-завтра.

— Понятно, идёмте со мной.

Он провёл нас до широкой двери, на которой было написано «Отдел кадров» и через некоторое время вышел оттуда со словами:

— Сидите здесь, по одному будете заходить, — и ушёл.

Первым зашёл Саша Редченко.

Через несколько минут он вышел оттуда, держа в руках кипу бумаг.

— Следующий — буркнул он нам, глядя в свои бумаги.

Я пошёл следом за ним.

— Здравствуйте, — сказал я.

— Давайте ваши бумаги.

Посмотрев моё направление, паспорт, диплом, женщина спросила:

— В Магадане вы работать не будете. Есть места в разных районных геологических управлениях. Куда желаете?

Я не знал, какие есть районные управления и, минуту помолчав, уверенно сказал:

— В самое северное управление. Туда, где наиболее трудно и интересно.

Работница ОК усмехнулась, как-то по-матерински посмотрела на меня и предложила:

— Есть места в Певек, самый северный посёлок, в Анадырь на востоке, в Билибино.

Я не стал больше ждать перечисления свободных мест и твёрдо сказал:

— Хочу в Певек.

— Ты уверен?

— Да, хочу в Певек.

— Ну, ладно, так и запишу.

Получив свои бумаги и направление в Певек, я вышел радостный и ошеломлённый.

«Сбывается моя мечта», — так же, как и Редченко, глядя в бумаги, прошёл мимо товарищей.

— Ну, что? — спросил меня Гена, но, не успев получить ответа, зашёл в кабинет.

Остался в коридоре Вася и четыре девочки.

Когда Гена вышел из кабинета, я спросил его:

— В Певек?

— Какой Певек? Меня направили в Анадырь.

— Почему Анадырь? Мы же вместе с тобой хотели.

— Хотели, но не получилось. Я спросил у неё, куда направили тебя. Она мне сказала, что ты едешь в Певек. Но мне предложила Анадырь, потому, что там очень срочно требуется техник-геолог.

— И ты согласился?

— Да, согласился.

— Жалко, лучше было бы вместе.

— Но уже всё, вопрос решён.

— Может быть, можно переиграть?

— Нет, Боря, всё равно будем работать на одной Чукотке.

— Аргумент убийственный. Ладно, будем ездить в гости друг к другу.

В Певек получили направление ещё Василий и три девочки. Одна девочка поедет в Анадырь вместе с Геной.

Когда мы все определились с будущей работой, хозяйка отдела кадров вышла в коридор и сказала:

— Сегодня нет начальника отдела кадров, некому подписать ваши направления. Он будет через два дня, или через три. Поэтому вам придётся пару дней пожить в гостинице. Вот вам бумага, с ней вы поселитесь в гостиницу.

— А где находится гостиница?

— Автобус проходит мимо нашего управления, здесь же остановка. Доедете до остановки «Четвёртый километр», сойдёте и увидите гостиницу. В понедельник к концу дня приходите сюда за направлениями. Заодно получите у нас деньги и авиабилеты к вашим рабочим местам.

— Понятно, — дружно ответили мы, и вышли на улицу.

Определившись со своим ближайшим будущим, мы расслабились и спокойно начали искать автобусную остановку.

Ждать, к счастью, пришлось недолго. Мороз пробирал нас до самых костей.

Едва втиснувшись в переполненный маленький автобус, мы рванули по морозцу к гостинице «Четвёртый километр».

Настроение было бодрое, всё устраивается, как нельзя, лучше. Встретили нас хорошо, предоставили места в гостинице!

— Остановка «Четвёртый километр», кто спрашивал? — объявил водитель автобуса.

— Колымская трасса, — добавил кто-то из пассажиров.

Дверь автобуса открылась, и мы осторожно, чтобы не провалиться в сугроб на обочине, вышли. Было четыре часа дня, но темнота кромешная.

Оглядываемся по сторонам, чтобы увидеть шикарное гостиничное здание. Но увы! В темноте мы не увидели даже светящиеся окна гостиничных этажей. Метрах в ста справа вдоль дороги мы увидели приземистый деревянный барак с небольшими окнами. Сквозь занавески пробивался слабый свет.

— Может быть, вот это гостиница? — высказал предположение Василий.

— Не шути так, — ответила ему одна из девочек.

— По-моему, нас завезли куда-то не в ту сторону, — сказал и я своё слово.

— Действительно, женщина в отделе кадров говорила о четвёртом километре, но про колымскую трассу она не вспоминала, — Саша, как всегда, делал существенные замечания.

— Что делать, ребята? Кроме этого барака тут ничего не видно, поэтому пойдём туда на разведку, — я тоже могу высказывать полезные предложения.

Мы от остановки, которая, кстати, никак не была обозначена, гуськом поплелись в сторону желанной гостиницы.

Невысокое, деревянное, чёрного цвета строение, кроме как бараком, не назовёшь. Длина его метров пятьдесят, и по всей длине светились маленькие квадратные окна.

Мы постучались в дверь. Никто не отозвался. Саша приоткрыл её, оттуда пахнуло жаром. На морозе в тридцать градусов это явление было положительным.

Потихоньку открывая, мы все вошли в помещение.

Я никогда в жизни, до сегодняшнего момента, не жил в гостиницах. Поэтому только по фильмам имел некоторое представление о таких заведениях, об отдельных номерах, о горничных, администраторах.

То, что мы увидели здесь, нас повергло в шок. Саша повернулся и говорит:

— Пошли отсюда, ребята, это какой-то притон.

— Подожди, Саня, — остановил я его — куда мы сейчас пойдём? На улице будем ночевать или по морозцу четыре километра пешком до города, а там кто нас ждёт?

— Действительно, — вступился за мою версию всегда рассудительный Василий, — надо спросить, всё узнать.

Пока мы рассуждали, одновременно рассматривали этот гостиничный номер, в который вползли прямо с улицы.

Справа и слева от входа стояли две круглые, металлические печки чёрного цвета, высотой от пола до потолка. Внутри и той, и другой полыхало пламя, которое чуть ли не докрасна раскалило оба эти чуда. От них шёл такой жар, что стоять рядом было невыносимо. Перед нами простиралось помещение длиной метров двадцать и шириной метров десять-двенадцать. Всё это пространство было заставлено железными кроватями, больше половины из которых были заняты мужчинами, или, лучше сказать, мужскими телами. На нескольких кроватях сидело по несколько человек, они играли в карты и безбожно курили. На кроватях, которые были ближе к выходу, и, соответственно, к излучающим жар чудовищам, сидели голые по пояс мужчины. Дальше к противоположной стене от входа, где, видно, было прохладно, сидели и лежали люди в тёплых одеждах, или были укрыты одеялами. Всего в помещении было человек сорок. Вот это номер-люкс!

Там, где люди были одеты, сверху донизу висело белое полотно, вроде побеленной стены. На самом деле, это полотно являлось разделительной стеной между мужским и женским «номерами» гостиницы. С той стороны раздавались визгливые женские крики и крепкие матерные слова.

К нам подошёл мужчинчик небольшого роста с китайской реденькой бородой.

— Вы к нам? — спросил он.

— Мы в гостиницу хотим попасть. Это здесь?

— Это самая лучшая гостиница в нашем районе.

— А что, есть ещё, какие-нибудь?

— Пока нет.

— Вот у нас направление к вам из геологического управления, — протянул Вася бумагу.

— Не надо, и так возьмём. По десять рублей за ночь. Девочки, заходите в дверь с той стороны. А мужики сюда.

У нас другого выхода не было.

— Где можно расположиться? — спросил я.

— Две кровати вот здесь, поближе к печке, а две другие свободны с другой стороны возле окна, чуть подальше. Но там тоже тепло, располагайтесь. Оплата при выезде.

Когда мы с Геной нашли две свободные кровати возле окна, стало чуть-чуть легче. Жара здесь не чувствовалась. На соседней кровати лежал молодой, но давно не бритый постоялец.

— Вы давно здесь? — спросил Гена, застилая не первой свежести постель.

— Третий день, больше деваться некуда.

— А что это за гостиница такая благоустроенная?

— Раньше это был барак для заключённых. С тридцать седьмого по сорок седьмой сюда пачками привозили «врагов народа». Здесь они жили, прокладывали дороги и тут же умирали от холода и голода.

Больше ни о чём спрашивать не хотелось. У меня было одно оправдательное, успокоительное чувство — это то, чего я бы никогда не увидел при другой работе и никогда, никому не поверил бы, что такое — было возможно в те времена, но всё ещё остались чудовищные условия для жизни сегодня.

Раздеваться полностью, чтобы спать на давно не стираных простынях, мы с Геной не захотели. Мы сняли верхнюю одежду да обувь и легли на кровать.

Спать не хотелось, был ещё ранний вечер, и убийственное чувство нереальности прогоняло прочь желание сна.

Мы с Геной сначала меж собой обсуждали ситуацию, ужасались и критиковали, потом понемногу успокоились и начали посмеиваться над всем этим содомом: и над собой, и над людьми, которые чувствуют себя здесь, как дома — играют, пьют спирт, курят, смеются.

Я всё это так подробно описываю потому, что не каждому посчастливится в жизни, не будучи «врагом народа», пожить несколько часов или дней в тех стенах, где они жили, страдали и умирали.

Кто-то скажет, ничего в этом хорошего нет. Согласен. Но увидеть и прочувствовать на своей шкуре обратную сторону цивилизованного мира весьма познавательно. Это совсем не то, что ощущаешь, когда читаешь об этом в книгах.

Мы почти два дня наслаждались красотами Колымской трассы, трескучим морозом и двухметровыми сугробами по сторонам дороги. Работница отдела кадров в Магадане просила нас прибыть к ней за документами через два или три дня. Во исполнение этого пожелания или приказа мы вынуждены были ещё один день и одну ночь побыть в шкуре Зека тридцатых годов. Однако, справедливости ради, надо отметить, что мы, хоть и были в этой неуютной шкуре, всё же нам было легче её носить, так как её не драли, как Сидорову козу, и мы не гнули спину по четырнадцать часов в сутки.

Получив документы с направлениями на работу, мы, счастливые, поехали в аэропорт. Билеты в Певек и Анадырь мы купили, но рейсы откладывались в связи с закрытием аэропортов по причине плохой погоды. Что такое «плохая погода» мы представляли только по меркам центра страны: это туман, снегопад, сильный ветер. Сидящие, видно не один день, люди в аэропорту были довольно приветливы, разговорчивы и с удовольствием отвечали на вопросы новичков, то есть нас.

— А давно самолёты не летают? — хотели мы услышать утешительную новость.

— Да, вот уже три дня. Это в Певек. В Анадырь — первый день.

— И сколько времени бывает нелётная погода?

— Когда как. Бывает и неделя, и пару дней.

— А что там? Сильный снег?

— Да какое, снег? Вы здесь впервые?

— Первый раз. На работу нас направили. Вот мы. — я показал на Сашу, Васю и трёх девочек, — в Певек летим. А вот эти — в Анадырь.

— Что это за работа? Оленеводы что ли? — издевательски усмехнулся мужчина на соседнем кресле.

— Геологи мы. После техникума.

— А-а-а, геологи! Хорошая работа. А сколько времени посидеть вам здесь придётся — никто не знает.

— Здесь же, какая погода? Как заметёт ураган со снегом — вытянутой руки не видно. С ног ветер сбивает. И так может целую неделю продолжаться.

— А где чаще и сильнее дует? В Певеке или в Анадыре?

— И там, и там хорошо. Сами увидите.

— Здесь все эти люди летят тоже в Певек и Анадырь?

— Да нет, в разных направлениях. В Сусуман, в Берелёх. Может быть, ещё куда-то.

— Так удивительно, — перешёл Вася на другую тему, — люди уходят, их и не видно. А вещи без надзора кругом стоят.

— Да, здесь так. В Магадане ещё много ссыльных осталось. Некуда им ехать, вот и живут здесь. Сюда высылали всяких людей — и воров, и убийц. Эти уже давно отсюда смылись. Но больше всего тут жизнь свою гробили честные люди: учёные, артисты, учителя, врачи. Вот они и остались здесь. Ни воровать, ни обманывать они не умеют. Часто даже квартиры в Магадане не запираются. Шпана поразъехалась, а честные люди… они везде — честные, и на улице, и в аэропорту.

Рассказ разговорчивого соседа был удивителен. Мы и верили, и не верили, но увиденное здесь подтверждало его теорию.

Наш рейс в Певек отложен до утра. По поводу Анадыря для Гены информации пока не было.

Мы — ребята — попросили девочек посидеть на вокзале, покараулить наши вещи: всё же мы не решились полностью доверять полученной от соседа информации. Хотелось, для сокращения времени, пойти прогуляться и посмотреть город. Девчонки запротестовали.

— Мы тоже хотим, — загомонили они — а то скажут: «были в Магадане, а города не видели».

— Кто вам скажет?

— Да все скажут.

Уговаривать было бесполезно, и мы решили разыграть на спичках.

— Кто вытащит короткую спичку, тот и остаётся.

Судьба распределилась справедливо по отношению к нам — ребятам. Две девочки выдернули короткие спички.

Гуляя по центральному проспекту, мы не могли сказать, что здесь всё запущено, разбито, неухожено. Дома по обеим сторонам кирпичные, двух и трёхэтажные, дороги от снега расчищены. Нам нравилось. Если бы не сумасшедший мороз, то всё было бы хорошо.

От дворца горняков мы по проспекту поднялись вверх. И перед нами открылось море. Знаменитая бухта Нагаева, красивая, вытянутая среди гор. На память приходило всё прочитанное об этих местах: и о великих мореплавателях, и о гидрографе Нагаеве, а самое главное, вспоминалось то малое, что было известно о старых баржах и ржавых пароходах, забитых полностью арестантами, будущими каторжниками.

Мы вернулись в аэропорт и услышали приятное сообщение — Певек открыт для приёма самолётов.

Когда мы прилетели в Апапельгино, аэропорт Певека, нас поразила белизна вокруг здания аэропорта. Многодневная пурга обновила свежей краской всё вокруг.

От аэропорта до посёлка пассажиров перевозила грузовая машина. Но это был не просто грузовик, а оборудованное соответствующим образом пассажирское транспортное средство.

Мы закинули свои вещи в покрытый добротным брезентом кузов и забрались туда сами. Нас удивило ещё одно северное чудо. Посреди кузова стояла почти докрасна разогретая железная печка, так называемая буржуйка. Печь излучала такое приятное и необходимое здесь тепло. Возле печи, обслуживая её, сидел специально предназначенный для этого человек, как бы правильно сказать — бортпроводник. Нам сообщили, что на улице было тридцать пять градусов мороза, так что буржуйка здесь в машине была совсем не лишней.

И вот мы добрались до цели. Певек — один из самых северных больших населённых пунктов страны. Расположен он за Полярным кругом, на берегу Северного Ледовитого океана.

Лицо, руки, ноги — всё, что было не внутри моего организма, испытывали ужасный холод. Хотелось прислониться к какой-нибудь тёпленькой буржуйке и радоваться жизни. Хотя, нет, я и так, без буржуйки очень рад. Моё сердце и мой мозг пели песню, они получили то, о чём «мечтали» с того момента, когда я неудачно собрался отправить документы в химико-технологический институт.

Был конец рабочего дня, если можно назвать днём кромешную темноту на улицах. Мы с трудом нашли Певекское (Чаунское) районное геологическое управление. Быстро заскочив внутрь двухэтажного деревянного здания, мы стали искать кабинет главного геолога управления. И нашли! Предстали перед ним в полном составе — свеженькие, новоиспечённые геологи-энтузиасты. Мы, по очереди, представились и услышали приветливо, им произнесённое: Илларионов — главный геолог Чаунского районного геологического управления.

— Почему Чаунского?

— Потому, что оно так называется в честь Чаунской губы, на которой расположен наш славный Певек.

— Ясно, — коротко ответили мы, хотя ещё не совсем чётко представляли, что такое «губа».

— Давайте сделаем так, — сказал Илларионов после взаимного знакомства, — сегодня уже поздновато, трудно кого-нибудь из хозяйственников найти, поэтому, не примите это за унижение, но сегодня вам придётся переночевать, как говорят, в городской гостинице. Она тут рядом, на соседней улице, прямо на берегу океана, а точнее, Чаунской губы. Думаю, для вас будет престижно первую ночь сразу переночевать на берегу Северного Ледовитого.

Мы снисходительно улыбнулись.

— Да, это так, — скептически произнёс Саша, — мы только для этого и ехали сюда.

— Не ёрничай, Редченко. Я от чистой души говорю и совсем не хочу вас обидеть. Вы нам, очень нужны, мы рады, что вы приехали к нам. Для нас это полная неожиданность. Заявки в министерство и магаданское СВГУ — Северо-восточное геологическое управление — мы направляем каждый год, но приезжают один-два человека раз в пятилетку. А тут! Такая удача! Где-то, что-то с неба упало! Итак, сейчас идите в гостиницу, комфорта особенного там нет, но одну ночку там переконтуетесь. А завтра с утра — ко мне. Будем думать, куда вас расселить.

Гостиницу мы нашли сразу. Это такой же одноэтажный барак, какой мы уже две ночи обживали в Магадане. Рассказывать ничего не буду потому, что эта гостиница — точная копия магаданской, только чуть поменьше габаритами.

На следующее утро, полусонные, полубодрые, мы явились к главному геологу. Он приветливо встретил нас и сказал:

— Посидите здесь в кабинете, я приглашу начальников партий, которые уже много лет здесь, на Севере, работают и, у которых вы будете набираться опыта в этом полевом сезоне.

Минут через десять в кабинете собрались «старые морские волки», то есть геологи, прошедшие здесь, на Чукотке, огонь, воду и медные трубы. Они были очень шумные, весёлые, жизнерадостные.

— Тихо, тихо, товарищи начальники, — попробовал их успокоить Илларионов. — Вот у нас гости, то есть, пока гости, но в дальнейшем, думаю, будут для вас надёжные помощники.

Начальники понемногу угомонились и с интересом стали нас рассматривать, как своих будущих сотрудников.

— Я тут подумал, поразмышлял, — продолжал Илларионов, — и предлагаю следующее распределение.

С чувством, с толком, с некоторой аргументацией Илларионов вручал нас начальникам партий.

— Наумов Борис, — сказал главный геолог, глядя на меня, — Игорь Иванович, пойдёт к тебе. Начнёшь с него укомплектовывать свою немногочисленную партию. Согласен?

Игорь Иванович прищурился, долго смотрел на меня, потом спокойно высказал своё решение:

— А чего же нет? Конечно согласен. Будем укомплектовывать.

Всех остальных ребят тоже с удовольствием разобрали начальники партий.

— А теперь, товарищи начальники, ищите для своих подопечных жильё, чтобы сегодняшнюю ночь они ночевали в более-менее приличных условиях.

— Пойдём со мной, Борис, — взяв меня за руку, сказал мой будущий начальник.

Мы пришли в небольшую комнату, заставленную снизу доверху стеллажами, на которых лежали и стояли папки с бумагами и ящики с образцами пород.

— Меня зовут Игорь Иванович. Фамилия Акраминский. Я — начальник Теюкуульской поисково-съёмочной партии. Правда, партия до сего момента состояла только из меня. Теперь вот увеличилась вдвое. Это приятно. Если такие темпы сохранятся, то в следующем месяце у нас будет полный комплект.

— А комплект планируется быть большим? — спросил я, поддерживая несколько ироничный ход разговора.

Акраминский снова прищурился, видимо, он был близоруким, подумал и сказал:

— Ну, так, человек шесть. Инженера-геолога надо найти, может быть, гидрогеолога, ещё одного техника и пару человек рабочих партии.

— А когда начинается полевой сезон?

— В апреле мы уже должны быть в поле.

— Чем я буду заниматься до апреля?

— Давай об этом позже. Сейчас надо устроить тебя на ночлег. Тут у меня пару лет назад работал один человек, инженер-геолог. Он живёт здесь рядом. У него одна комната, но и живёт он один. Думаю, он может тебя приютить для начала, потом будем думать. Сейчас я ему позвоню, у меня в кабинете нет телефона, я пойду к главному и от него позвоню. Посиди здесь. У тебя, где вещи?

— В камере хранения.

— Хорошо, подожди меня.

Акраминский вышел, чуть прихрамывая на одну ногу. Я стал рассматривать образцы пород и минералов на полках стеллажей.

Минут пятнадцать Акраминского не было, потом он появился с одним небритым мужчиной.

— Познакомьтесь, это — Борис, а это — Григорий. Я договорился с ним. Ты, Борис, можешь пожить у него. Ему будет веселей, и тебе на работу ходить недалеко. Согласен? — спросил он, хотя выбора у меня не было, и я подтвердил:

— Согласен.

— Вот и хорошо. Забирай его, Гриша. Там устрой его поприличней.

— Всё будет нормально, Игорь. У меня для него есть раскладушка.

Я забрал свой чемодан в камере хранения, и мы с Григорием пошли на моё новое место жительства.

Комнатка была совсем маленькой, метров десять. Кроме кровати, стоял небольшой столик и шкафчик. В углу, на стенке, на гвоздях висели куртка и старенькое пальто, а внизу валялась грязная обувь.

Условия меня не впечатлили. Хозяин из-за шкафа достал раскладушку и разложил её возле стола.

— Кушать можно за этим столом, разогрев на плитке. А вообще, лучше ходить в управленческую столовую. Там неплохо кормят, и не дорого.

— Хорошо, посмотрю.

— Я должен уйти, а ты располагайся. Если захочешь выйти, дверь прикрой и защёлкни её крючком.

— На замок не закрываешь? — спросил я.

— Тут воровать нечего, так, что сюда никто не зайдёт, не бойся.

— Ладно, я всё понял.

Когда я разложил свой небольшой скарб, решил выйти на улицу, пройти по посёлку, посмотреть на море. Посёлок небольшой и одного часа мне хватило, чтобы увидеть все достопримечательности: клуб, кинотеатр, пара магазинов и замёрзший Северный ледовитый океан. В порту стояли «мёртвые» портовые краны, людей на улице было мало — мороз к вечеру крепчал. Я прошёл мимо вчерашней гостиницы и в порту обнаружил ещё одну, более благоустроенную гостиницу. Будучи не очень довольным жилищем Григория, я решил зайти в портовую гостиницу и узнать там о наличии мест и, вообще, об условиях жизни в ней. Оказалось, что зимой у них всегда есть свободные места, так как порт не работает, и людей нет. Девушка — администраторша сразу захотела меня оформить и предложила кровать в зале, немного меньшим по площади, чем вчерашний номер.

— Я сегодня не буду поселяться, — сказал я, предполагая, что поживу у Григория день-два, потом решу, что делать.

— Ну, приходите, когда захотите. Места всегда есть.

— Договорились.

Я в магазине кое-что прихватил для ужина и вернулся «домой».

Мне снился уже третий сон, когда входная дверь с шумом открылась, появился Гриша в сопровождении незнакомца. Оба были навеселе и, раздевшись, сели за стол, предварительно поставив на него бутылку и стаканы.

— Тихо, — говорил товарищу Гриша, — у меня квартирант.

Я, конечно, уже не спал и старался не шевелиться, чтобы они думали, что я сплю, и вели себя скромнее.

После первого выпитого стакана сдерживающего их чувства уже не было, и они в полный голос вели свою пьяную беседу.

— Тихо, Вано, разбудишь мне жильца, — говорил Григорий.

— Да я и так тихо, — отвечал тот и крепко стукнул кулаком по столу.

Я крутился на раскладушке, закрывал уши подушкой, но все эти мероприятия помогали мне мало.

— Григорий, — обратился я к хозяину, — уже скоро утро, может быть, пора закончить гулянку.

— Всё, всё, Борис, мы будем тише воды, ниже травы.

Несколько минут был слышен только стук стаканов и шёпот ночных выпивох. Свечка, освещавшая ночное застолье, догорала и начала испускать чадный смрад.

Я, не выспавшийся, и, уже не надеявшийся это сделать, спокойно встал и пальцем затушил свечу.

— Э, ты чего? — не понял Григорий моего подвига.

— Я ничего, — ответил я, сдерживая раздражение, — свечка догорела, пора заканчивать.

— А-а-а, ну, ладно, — на удивление, спокойно, согласился Вано. — Я пойду домой, уже поздно.

— Уже рано, — поправил я высказывание гостя.

После его ухода, мне пару часов удалось поспать, но осталось неприятное чувство усталости.

На работу я пришёл вовремя. Моего начальника ещё не было, и я снова начал рассматривать природные богатства.

— Это труды нашего прошлого и позапрошлого сезонов, — войдя в кабинет, сказал Акраминский. — БОльшая часть обработана, но кое-что осталось. Может быть, с твоей помощью закончим это дело. Как спалось?

— Никак, — неопределённо ответил я.

— Что, не можешь на новом месте? У меня тоже такое бывает.

— Да, что-то не спалось, — не хотел я сразу обострять обстановку, «поживём-увидим», решил я и спросил:

— С чего мне начать?

— Подожди, ты всё оформил в отделе кадров, в военном учётном столе?

— Я пока нигде не был.

— Вот, с этого и начинай. Бумагу на твоё зачисление в мою партию в качестве техника-геолога я вчера в отдел кадров передал. Так, что — вперёд. Потом я познакомлю тебя с обстановкой.

Оформление официального признания меня работником Теюкуульской поисково-съёмочной партии заняло много времени. Не могу не упомянуть здесь об одном удивительном и смешном факте. Когда я сдавал паспорт на прописку, работница паспортного стола спросила, где я буду жить. Так как, у меня пока не было ни постоянного, ни временного адреса моего места проживания, она спросила у Акраминского, где мы летом будем работать, тот совершенно точно и безапелляционно ответил:

— Мы всё лето будем работать на листе двадцать девять.

Паспортистка, не вдумываясь, записала в карточку и в паспорт адрес прописки: лист двадцать девять.

Номер листа, который назвал мой начальник — это определённая площадь, квадрат на геологической, и на географической тоже, карте, где нам и придётся проводить съёмку.

Потом долго, пока я не поменял паспорт, все люди, которые его видели, издевались надо мной:

— Вот куркуль, целый лист подмял под себя. Выдели кусочек.

Я, конечно, не обижался и ржал вместе с ними.

Вторую ночь я собирался провести тоже у Григория. С вечера я с ним договорился, что ночь будет спокойной, и он уйдёт к товарищу. И он ушёл! Часов до двенадцати ночи.

Я уже спал богатырским сном, как, вдруг, открылась дверь комнаты, и мой благодетель вместе с новым сотоварищем явился на чаепитие.

— Мы попьём чайку, — тихо прошептал в мою сторону Гриша, надеясь, что я его не слышу, — и всё.

— Да, и всё, — подтвердил его сочаёвник.

Я не стал раньше времени возмущаться, решив узнать о намерении этих ночных любителей чая.

Кипятить воду для чая они не стали, решив, что питьё может быть и холодным. Не знаю, что-то — я не присматривался — забулькало в стаканах.

— Ну, с богом, — шёпотом прохрипел друг Григория.

— Да, с ним! И с нами! — ответил сам хозяин.

Я не знаю, что это были за тосты, но они помогли им легко употребить холодный «чай».

Было уже около трёх часов ночи, когда крепкие мои нервы не выдержали. Я встал и, молча, стал одеваться. От уличного фонаря через грязное окно свет немного проникал в комнату.

— Борис, ты куда собираешься? На работу?

— Нет, я сбегаю в магазин за «чаем».

— Магазины закрыты. Куда ты? Ложись, спи дальше.

Я не стал больше отвечать на глупые вопросы, собрал свои вещи в чемодан.

— Уезжаю в Магадан, — решил я грустно посмеяться над своим благодетелем.

— Как? — спросил Гриша.

— Как в Магадан? — совершенно не поняв моего сарказма, удивился второй, — сегодня туда уже не улетишь. Поздно.

— Вам гулять не поздно, а в Магадан — поздно? Считайте, что вы пришли провожать меня. Пока! — я взял свои пожитки, открыл дверь и юркнул в морозный ночной туман.

Должен сказать, что такой исход пьянки был мною с вечера продуман.

«Пойду в портовую гостиницу» — решил я и зашагал по пустынным улицам в сторону порта. Мороз не только щипал за нос и щёки, но, и просто, без зазрения совести, залезал под пальто, дальше в штаны, в ботинки. Хотелось поскорее убежать от него и прислониться к разогретой буржуйке.

Сонная хозяйка портовой гостиницы открыла дверь, и без удивления впустила меня в зал.

— Что, щипает? — только и спросила она меня.

— Нет, хватает.

— Давай документ. Или нет, ложись вот сюда, отдыхай. Завтра покажешь бумаги.

Остаток ночи и часть утра я спал мертвецким сном. Когда проснулся, глянул на часы и обомлел. Рабочий день уже начался, хотя, по степени уличной освещённости днём это время назвать было трудно. Полярная ночь всё ещё не хотела уступать временные владения полярному дню.

Акраминский был за своим рабочим столом, прищурив глаза, без тени упрёка спросил:

— Проспал? Без привычки трудно адаптироваться. Девять часов разница с Москвой. Хотя, вы не из Москвы. А на Урале сколько сейчас?

— Разница с Москвой на Урале два часа, или три. Не помню.

— А я вот москвич. Первое время, как приехал сюда, не мог привыкнуть. Днём дремал, а ночью книги читал.

— Ничего, привыкну, я ещё молодой.

— Да, да. А чего же ты сегодня припозднился?

— Ушёл я от Григория. Спать не даёт, и не потому, что он не может адаптироваться, а потому, что дела у него срочные есть, ночные.

— Пьёт?

— Не перестаёт. Одной ночи мне хватило. Вторую я уже не выдержал. Ушёл в портовую гостиницу.

— Говорил, что завязал. Он и у меня в партии пил. Хороший геолог, но пришлось его выгнать. А как там, в портовой?

— Жить можно.

— Я тебе вот что скажу. Есть у нас тут райгрувский дом приезжих. Комнаты на трёх-четырёх человек. В одной из комнат жили двое моих друзей. Они вчера выехали. В Магадан. Там остался один человек в номере. Вроде, он завтра тоже должен уехать. Советую сегодня пойти туда и поселиться, а то может занять кто-нибудь.

Зайди сейчас в отдел кадров, там есть комендант, распоряжается расселением нашего брата. Попроси у него направление в этот дом.

Моё поселение в дом-гостиницу нашего управления стоит особого воспоминанья.

Второй этаж. Предложенная мне койка — в комнате номер восемь. Стучусь — тишина. Я осторожно открыл дверь, боясь кого-нибудь разбудить. Тут трудно понять режим сна и бодрствования у местных жителей. Три часа светлого времени, остальное — тёмная ночь.

Я зашёл в комнату. Горел очень яркий свет, все лампочки включены. Комната площадью метров двадцать пять, по углам четыре кровати. Напротив двери, между двумя окнами стоял большой деревянный стол, полностью заставленный бутылками и закуской. В основном, там была красная рыба и икра. За столом сидел мощный, крупный, седой мужчина. Шевелюра на голове весьма представительная, седые, ухоженные усы и борода. Был он в белой, красивой рубашке с засученными по локоть рукавами. Руки, широко расставленные, лежали на столе.

Он, молча, смотрел на меня, видимо, пытаясь понять, что это перед ним за явление с чемоданом? Я прочитал много книг о богатых купцах, о промышленниках Демидовых, Строгановых и других. Все они представлялись мне мужскими глыбами, именно такими, какого я увидел за столом среди бутылок и всевозможных яств. Мне на секунду почудилось, что я в позапрошлом веке стою в кабинете какого-то хозяина тайги или повелителя гор.

— Садись, — густым басом он сказал первое слово и показал пальцем на стул перед ним.

— Здравствуйте, — несмело произнёс я в ответ на приглашение.

— Я сказал, садись, — снова, не меняя позы и повелительного тона, приказала мне глыба.

— Я сыт, — попытался я каким-то образом выйти из глупого положения.

— Выпьешь спирту, потом будем определять, сыт ты или нет.

— Извините, я никогда спирт не пил, — до сих пор я стоял возле двери, держа в одной руке чемодан. Уже минут десять прошло с тех пор, как я зашёл в комнату. Не знаю, дрожали у меня колени или нет, но точно помню, очень хотелось присесть, ноги плохо держали меня. Седой человечище не менял положения. Если бы я не слышал его, мог бы подумать, что передо мной картина талантливого художника.

Он налил полный стакан из бутылки, на которой была наклейка «Спирт питьевой» и протянул его мне. Хотелось повернуться и бежать отсюда.

— Ну, иди сюда! — приказал мне грозный визави.

Я, наконец, заметил, что он живой, шевелится, и даже глаза его меняют выражение. После этих слов они стали страшными, бескомпромиссными.

Ничего другого, как только сесть на указанное мне место, не оставалось мне делать. Так, с чемоданом в руке я подошёл к столу и сел на стул.

— У тебя в чемодане золото? Ты золотоискатель? Старатель?

— Нет, я техник-геолог, — не знаю, для чего я представился техником, как будто после этого, он сделает мне маленькую поблажку, и не будет заставлять выпить стакан спирта.

— Ну, если геолог, тогда давай знакомиться. Я — Филипп, — он протянул мне могучую руку с пальцами, украшенными какими-то кольцами.

— Борис, — подставил я ему свою, в два раза меньшую, ручонку.

— Да, поставь ты свой сундук с золотом, бери стакан.

Понемногу я стал приходить в себя, взял стакан и поднёс его ко рту.

Мне приходилось пробовать, и не раз, раньше водку, я помнил её вкус и запах, но этот, наполненный доверху спиртом стакан, сразу чуть не свалил меня со стула.

— Смелее. Залпом, — он подвинул ко мне большую вазу с красной икрой и шмат белого, свежайшего хлеба. — Вот ложка, ешь не стесняйся. В геологии такого не подают.

Наконец я силою воли приказал себе: «выпей», и я, закрыв глаза, потянул из стакана эту страшную жидкость. На целый стакан моей силы воли не хватило, но четверть, может быть, больше, я одолел. Я закашлялся и начал задыхаться.

— Вдохни и выдохни, — приказал Филипп.

Минуты мне хватило, чтобы снова увидеть белый свет. Я схватил ложку и вонзил её в гору, торчащую из большой вазы.

Через минуту я осмелел и начал говорить обычным человеческим голосом.

— Мы закончили геологоразведочный техникум, и вся наша группа приехала сюда на работу. И ребята, и девчонки. У нас была дружная группа, мы всегда были вместе, — развязался у меня язык. Не знаю, для чего это я начал ему рассказывать о наших ребятах и о группе, но в этот момент, сидящий напротив меня, человек стал казаться милым, добрым старичком.

— Где вы будете работать?

— Все в разных партиях. Некоторые поехали в Анадырь, а другие собрались в Билибино, в Бараниху.

— Знакомые места, — расслабился Филипп. — Я эту Чукотку, как свои пять пальцев знаю. Нет уголка, где бы, я не был. Тридцать лет я топтал эти места.

Филипп наполнил стаканы.

— Давай, геолог, за нас — северян.

Я снова осторожно поднял стакан. Второй раз жидкость не казалась уже такой противной. Я глотнул раз, потом второй — полстакана, как не бывало. Я опять закашлялся, глубоко вздохнул — выдохнул, рука сама потянулась за ложкой.

— А вы кто? — после второго стакана дедусь не казался таким уж страшным, совсем, наоборот.

— Я с тридцать седьмого здесь. Отец родной — Иоська сделал меня врагом народа за недостачу в одном из магазинов. Я ревизором был, вот мне и пришили дело. Тринадцать лет я оттрубил на рудниках и драгах. Потом меня освободили без права жить в центральных районах страны. Вот я и оказался здесь. Снова стал ревизором, объездил всю Колыму и Чукотку. Магадан для меня, как дом родной. Я был главным контролёром по всем золотодобывающим, дорожным, строительным и рыболовецким конторам. У меня до сих пор знакомства! Все они, — Филипп пальцем показал куда-то вверх, — у меня вот здесь.

Он постучал пальцем по своему виску и снова наполнил стаканы.

— Нет, Филипп, я больше не могу.

— Ну, нет, так нет. Принуждать не буду. Ты мне нравишься. Живи здесь. Завтра я уезжаю, вот и устроил себе прощальный ужин. Ты, как раз, подвернулся кстати. Хотя я и один могу без скуки время проводить. Север научил. Завтра еду в Магадан. А потом? Не знаю, куда.

Я стал видеть Филиппа в розовом тумане, всё вокруг поплыло, и голова моя упала на стол. Я этого не помню, но мне казалось, что Филипп, как котёнка, меня одной рукой взял и перенёс в кровать.

Утром я проснулся, перед глазами всё кружилось, расплывалось. Филиппа в комнате уже не было. На столе стояла, аккуратно сложенная, вчерашняя закуска — много красной рыбы, икры, колбасных изделий. Я уже потом, когда понял, что Филипп уехал, с трудом осознал, что всё это добро он оставил мне.

Полежав часа два, я набрался сил, чтобы пойти на работу. В голове стучала одна мысль: «Никак по-другому Акраминский не будет меня рассматривать, как начинающего алкоголика. Был у него уже один такой — Гриша, так, что в алкоголиках, думаю, он разбирается».

Но все мои предположения и опасения были напрасными. Всё получилось, как раз, наоборот.

— Ну, что, Борис, новоселье было удачным?

Я молчал и смотрел виноватым взглядом на прищуренные глаза начальника.

— Вот и хорошо, новоселье состоялось, я уже знаю. Удивительный человек! Всё он понимает и знает обо мне без моих рассказов.

Мне повезло с будущим начальником. Начинается та самая жизнь, о которой я мечтал с детства.

— Поживёшь месяц, может быть, полтора, а потом у нас будет сдаваться семейное общежитие. Там же, рядом. Получишь там комнату, я позабочусь об этом.

Бросаться с объятьями к мужчине, как-то не принято, но желание у меня такое возникло.

— Спасибо, — коротко и ёмко я выразил ему за всё свою благодарность.

Глава 9 Счастье надо рассмотреть, свободу любить

Закончились приключения, связанные с полной переменой и вступлением в новый этап жизни.

Уходил февраль шестидесятого года, полярная ночь потихоньку сдавала свои позиции.

Мы с Акраминским сидели в кабинете вдвоём, разгребали последние недоработки прошлого полевого сезона. Игорь Иванович толково вводил меня в суть полевых геолого-съёмочных, картографических и поисковых работ на Чукотке. Я не знаю, с кем он в прошлом году трудился, но тот объём, который был выполнен им и его коллегами, переоценить было трудно. Он заканчивал отчёт по прошлому полевому сезону, сам печатал на машинке текст, вклеивал туда схемы, карты, аэрофотографические снимки. Получалась монография из трёх толстенных книг. Одновременно с формированием отчёта, он всё время что-нибудь мне показывал, объяснял, учил. Я уже мог с уверенностью сказать, что я вполне готов к полевому сезону в команде Акраминского.

По техникумовской программе я хорошо знал горные породы, руды и минералы. Мне теперь не сложно было понимать геологическое строение просторов Чукотки. Образцы, расположенные в кабинете на стеллажах, я рассортировал в соответствии с концепцией Акраминского.

В марте сквозь тучи начало проглядывать солнышко, но тепла оно пока не давало, зато, настроение у людей, не видевших его, месяцев пять, поднималось. Морозы ослабли до пятнадцати-двадцати градусов. Мне в управлении выдали баранью шубу, пыжиковую шапку, тёплые штаны, рукавицы, обувь. Одним словом, обеспечили мне полную согреваемость при любом морозе. Март, хоть и весенний месяц, на Чукотке он ещё самый настоящий представитель зимы. Двадцатиградусное потепление может вмиг смениться тридцатиградусным похолоданием. За один месяц жизни я полностью освоился и с погодными и с временными особенностями.

На зимних улицах Певека по земле пройти невозможно — снег, сугробы. Поэтому в качестве тротуаров там приспособились пользоваться так называемыми коробами, проложенными по всем улицам. Короба — это деревянные конструкции, которыми накрыты трубы парового отопления. Трубы в условиях вечной мерзлоты в канавах проложить нельзя, поэтому их укладывают по поверхности земли, предварительно обматывая теплоизоляционным материалом, внутри короба, высотой до одного метра и шириной в метр-полтора. В этих коробах зимой, возле тёплых труб, умудряются жить бездомные. Да, есть там и такие люди, которые летом работают на сезонных работах, а зимой, пропивая заработанные за лето деньги, приспосабливаются жить в этих условиях.

Надо отметить, что в безветренную погоду по коробам ходить очень удобно — чисто, сухо. Но при ветреной погоде, или, того хуже во время урагана…

На окраине Певека есть сопка, которая является индикатором, предвестником приближающегося урагана. Если над сопкой собирается туман или завирюха, то, как уже давно замечено, через два часа будет сильнейший ветер — пурга. В это время скорость ветра достигает сорока и более метров в секунду. При таком ветре человек на земле и, тем более, на коробе устоять не может. Поэтому в Певеке официально принято, получив предупреждение о надвигающейся пурге, закрывать все школы, магазины, общественные заведения и разные учреждения. Люди срочно отправляются по домам.

Однажды в конце марта случилась такая ситуация, На сопке закружилась снежная метель. Было объявлено, что надвигается «Южак» — южный ветер, пурга. Все сотрудники нашего управления начали разбегаться по домам.

Игорь Иванович сказал мне, чтобы я тоже немедленно шёл домой.

— Сам я останусь здесь, у меня много работы, в крайнем случае, я здесь заночую.

— Хорошо, — ответил я и вышел из конторы.

Я, ещё молодой, не закоренелый северянин, люблю всё новое проверять на своей шкуре. Вот я и решил проверить, неужели человек не может устоять при таком ветре. Я дождался начала пурги, которая в течение получаса набрала такую силу, что видимость сократилась до одного метра.

Дорогу до дому я, конечно, знал прекрасно и по коробу мог дойти даже при такой видимости. Прикрываясь руками от снега и песка, я пошёл, побрёл в сторону дома. Перебежками, иногда, сопротивляясь ветру и чуть ли не ложась на дорогу, я медленно продвигался вперёд. Ветер при пурге не дует непрерывно, он чуть-чуть затихает, потом с новой силой рвёт всё на своём пути. Я старался короткие затишья использовать для перебежек между домами. Но мне не всегда удавалось перехитрить этого зверя. Как-то, я не успел использовать затишье для очередной перебежки между домами и получил за это «награду». Следующий порыв ветра, как пушинку, сдул меня с короба и швырнул к, близстоящему дому. Мне повезло, что входная дверь не была плотно закрыта, и я моментально оказался лежащим на ступеньках лестницы внутри парадного подъезда.

Отдышавшись и стряхнув с лица прилипший грязный снег, я решил идти дальше. Кое-какой опыт у меня появился и я, более расчётливо стал использовать краткие перерывы ветра. Мне удавалось медленно приближаться к дому. Но «Южак» — не дурак. Он стал всё короче делать моменты затишья, а моя скорость продвижения сильно уменьшилась. Сил бороться с ним у меня не хватало. Я запаниковал. Что делать? Ничего другого делать мне не оставалось. Надо бороться и идти дальше. Оставалось метров сто до моего спасения — дом впереди. Но на этих ста метрах не было короба и ни одной защищающей меня от ветра стены. И тут ещё одно испытание выпало на мою голову. Сквозь завывания ветра я услышал или ощутил всем телом свист пролетающего над головой листа кровельного железа. Какой-то дом остался без крыши, а я, мне повезло, — с целой головой.

Пригнувшись почти до земли, я, закрыв лицо, на ощупь стал пробираться дальше. Кажется, кто-то там наверху, кто управляет погодой, решил на первый раз простить меня и не наказывать по полной программе за глупость, которую я проявил, решив проверить на себе справедливость человеческого опыта. Избитый и измученный я добрался до моего дома.

Говорят, что «Южак», всегда дующий в сторону океана, уносил туда людей без всякой надежды на спасение.

И вот я дома, в той самой комнате, где у меня появился друг Филипп. Сейчас я живу здесь один, и мне очень удобно. Я разделся и стал усердно вычищать песок из ушей, носа. Всё это во время пурги приносится с сопки в посёлок. Большое окно было плотно закрыто, заклеены все щели, но мелкая пыль и даже песок каким-то образом проникали внутрь и даже оказывались на столе и на стульях возле двери.

В марте Акраминский предложил мне заняться подготовкой к полевому сезону.

— В апреле мы должны будем выезжать в поле, поэтому сейчас надо оформлять заявку и получать всё необходимое для жизни и работы имущество, палатки, питание. Ориентировочный перечень всего возьми в отчёте за прошлый год. Объём и количество надо вести из расчёта на семь человек.

— А где эти семь человек? — спросил я.

— Геолог из Москвы уже выехал. Будет у нас со дня на день. Ещё двое рабочих скоро будут здесь. Они выезжают из Магадана. Ещё об одном человеке пока ничего не известно.

— Я понял, Игорь Иванович. Куда отдавать заявку на всё имущество?

— Давай всё будем узнавать и делать по мере готовности.

Я взял прошлогодние заявки, ведомости, калькуляции, отчёты. От увиденного там, у меня голова пошла кругом. Хоть это хозяйственная, а не геологическая работа, но я понимал, что без такой рутинной деятельности геологическая партия функционировать не может. Я — человек, который никогда не занимался подобной работой, должен вникнуть во все детали, чтобы потом, в поле, не обнаружилась какая-нибудь моя оплошность.

Через день у нас в партии появился геолог — житель Москвы, много лет работающий, в разных районах страны и Китая.

Появление третьего человека в нашей Теюкуульской партии оживило и работу, и настроение. Это был человек весьма грамотный, опытный, с колоритной фигурой. Тараканский Лев Владимирович — так его звали-величали — высокий, худой с рыжими волосами, усами и бородой. На него смотреть и слушать его, было очень приятно и забавно. Он был живым, разговорчивым, умным, с большим кругозором. Этот человек много видел, читал, пережил, и сразу очаровал меня своим поведением, общением.

С Акраминским они были одногодками, лет на восемь старше меня. По всем параметрам я, конечно, уступал этим двум моим новым товарищам. Слушать их разговор на любую тему было для меня превеликим удовольствием.

Я не помню, где и как Тараканский устроился жить, но вопрос жилья не отвлекал его от работы, и он сразу же на следующий день включился в её процесс. В комнате у нас стало веселее, оживлённее. С первого же дня у меня сложилось впечатление, что с этим человеком работать будет приятно и успешно. Осталось только одно — сделать качественно порученную мне работу.

Через три дня наша партия пополнилась ещё двумя членами, прибыли из Магадана двое ребят — наша рабочая сила. Звали их Боря и Володя. Оба они уже раньше работали в таких геологических партиях, поэтому, как я полагаю, пришли к нам не случайно, со знанием дела.

Кроме палаток, геологического снаряжения, белья и продуктовых запасов, в нашей партии должна быть живность — лошадь и собака.

В мои обязанности также входила организация воздушных транспортных средств — самолёта и вертолёта.

И вот наступило время для выезда, а точнее, для вылета на поиски и организации удобного места дислокации нашей партии. Этим должны заняться мы вдвоём с Борисом. Я сделал заявку на самолёт АН-2, который нам обещали на завтра в десять часов утра. С Акраминским мы согласовали маршрут и примерную точку будущего базирования.

На следующий день к десяти утра мы с Борисом подвезли на аэродром палатки, строительные материалы, кое-что из продуктов и в назначенное время поднялись в воздух.

Транспортный самолёт АН-2, или «Кукурузник», по назначенному маршруту летел плавно на небольшой высоте. Я смотрел в иллюминатор, любуясь бесконечной белизной Чукотской тундры. Чистый снег так на солнце отдавал своей белизной, что даже через иллюминатор трудно было на него смотреть без очков.

Две речки — Ичувеем и Паляваам — были названы Акраминским, как возможные места для будущего базирования нашей партии.

Прилетев в указанный район, мы сделали несколько кругов над берегами обеих рек и, выбрав подходящее место, я попросил пилота приземлиться, или, вернее, приснежиться, возле излучины на реке Ичувеем.

В течение часа мы установили одну палатку, закрепили её на случай возможного ветра, и сели передохнуть. Вторую палатку мы устанавливали дольше на деревянном каркасе и с более надёжным креплением в расчёте на длительное её использование в качестве продовольственного склада. В эту палатку мы сразу поместили сахар, галеты, сгущённое молоко и, кое-какое имущество, привезенные нами на самолёте.

Тундра в это время пустая, люди не ходят, воров можно не бояться. С такой оценкой ситуации мы к вечеру этого же дня вернулись в Певек.

Я доложил Акраминскому о месте будущей дислокации нашей партии, о состоянии берегов реки, на которой мы установили палатки. Начальник одобрил наш выбор и предложил для перемещения на базу всего имущества на завтра заказать тот же самолёт, а сегодня подготовить весь наш груз для перевозки его на аэродром.

Кроме самолёта, надо было сразу заказывать и машину для подвозки груза до аэропорта. Мне удалось всё сделать, и я предупредил Бориса и Володю, чтобы они были готовы на завтра перевозить наше имущество в аэропорт и далее на самолёте всё перебросить на Ичувеем.

Рано утром мы втроём всё повезли в аэропорт.

До сего момента всё шло хорошо. Груз перевезён в Апапелино, но далее получилась загвоздка. Самолёт, который нам зарезервировали, оказался неисправен и к вылету не готов.

Из аэропорта по городскому телефону я позвонил Акраминскому и доложил ему о сложившейся ситуации. Он был расстроен и возмущён вынужденной задержкой и тут же предложил мне:

— Чтобы не оставлять без присмотра на длительное время те палатки, которые вы оставили в тундре, надо попытаться сегодня же взять одноместный вертолёт МИ-1 и с Борисом лететь туда. Через день-два, когда самолёт будет в строю, Володя привезёт оставшийся в аэропорту груз.

Мы прилетели на нашу будущую базу вышли из вертолёта и в шоке застыли на месте. Палатка, которую мы строили, как будущий базовый склад, была разорвана в клочья. Кругом валялись разбитые ящики от сгущённого молока и помятые, покореженные жестяные банки. Мешок с сахаром был растерзан, а содержимое перемешано со снегом по всему берегу.

— Медведь повеселился, — констатировал бывалый северянин Боря. — Вот и следы его. Неплохо он здесь попировал с нашей сгущёнкой и даже сахаром закусил.

Мы передали с вертолётчиком информацию для Акраминского. Вскоре вертолёт, окутав нас снежной пылью, поднялся, оставив нас с небольшим запасом недоеденного Мишкой сгущённого молока и, собранного нами на снегу, потоптанного им сахара.

Рассчитывая на прибытие через день-два самолёта с продуктами, мы не особо были расстроены нашим положением. В уцелевшей палатке, которую мы поставили для временного пребывания, пришлось из оставшихся досок выстелить пол и разложить на него кукули — спальные мешки из оленьей шкуры.

Ночь прошла без происшествий. В желудке от съеденного вечером сгущённого молока творилось нечто непонятное. Изжога и тошнота мучила нас обоих.

Был конец апреля, солнце уже прилично припекало целый день, на пригорках по всему берегу появились проталины.

В целях самозащиты в дикой тундре, мы были вооружены. У нас было ружьё, двустволка двенадцатого калибра и патроны с дробью и жаканами. Кроме того, Акраминский посоветовал взять мелкокалиберную винтовку и охотничий нож. Я ещё неопытный северянин и во всём полагался на своего тёзку, набираясь у него опыта. Боря на пару лет старше меня, но уже пятый год работал на Чукотке в полевых партиях. Весёлый, неунывающий мужичок был незаменим для удалённой от цивилизации жизни.

— Ну, что, тёзка? Будем ждать гостей? — спросил у меня Боря.

— Каких гостей? О ком ты говоришь?

— О Михаиле Потапыче, естественно. Может быть, ночью он явится сюда с семьёй.

— Не шути так, тёзка. Нам не надо таких гостей.

— Это от нас не зависит. Надо ружьё зарядить жаканами.

— А мелкашка зачем?

— Воробьёв будешь гонять.

— Ты уже встречался с медведем?

— Конечно. И не один раз.

— И как он?

— Ну, как? Поздоровается и уходит.

— Всё шутишь. А если всерьёз?

— А если всерьёз, то лучше бы с ним не встречаться, особенно сейчас, когда он проснулся после зимней спячки. Голодный, лютый.

— Если он к нам придёт доедать сгущёнку, мы стрелять должны?

— Лучше его не трогать. До поры, до времени.

— Ты меня очень успокоил, тёзка.

— Вот такой я. Люблю людей успокаивать.

— А ты медвежатину ел?

— Много-много раз.

— Какая она на вкус?

— Жёсткая, но на голодный желудок очень даже ничего!

— Попробуем, — я выдал неуместную шутку, — всё равно нам два дня есть нечего, кроме вот этих уцелевших банок с тушёнкой, да сахарок со снегом.

— Когда Игорь обещал прибыть сюда с грузом?

— Если самолёт, как говорят, будет на ходу, то завтра-послезавтра должны прилететь.

— Я слышал, что у нас будет лошадь и собака?

— Да, Акраминский мне говорил.

— Они тоже самолётом прилетят?

— Издеваешься?

— А как же? Пешим ходом?

— Здесь километрах в двадцати есть большая стационарная база. Там драга стоит на реке, золото моют. Так вот, у них есть наземное сообщение с Певеком. Акраминский общался с ними и договорился, чтобы привезли сюда животных.

— Ну, поживём, увидим. А ты уже ездил на лошади верхом?

— Да, приходилось пару раз.

— А я вот уже четыре года мыкаюсь по разным партиям, но ни в одной не было лошади. А хочется разок проехать.

— Проедешь, тёзка. А ты откуда родом?

— Я — ленинградец. Во время войны нас с мамой эвакуировали на Урал. Потом мы вернулись обратно в Питер. После освобождения. Наверно, с тех времён у меня появилась тяга к путешествиям. И я рванул сюда. Мне нравится.

— Я тоже люблю путешествовать, бывать в новых, неизвестных местах.

— Выходит, мы не только по именам тёзки, но и по своим склонностям к путешествиям.

— Выходит так. Ну, ладно. Давай поработаем. Снег почистим возле палатки и надо подготовить площадки для установки тех палаток, которые прибудут завтра.

— Хорошо, что Володя нам лопаты положил.

— Он тоже работал в тундре, уже несколько лет. Опыт имеет. Акраминский знает, кого надо брать в партию. Грамотный мужик во всех отношениях.

— Я слышал о нём, но как-то не доводилось вместе работать.

Мы сняли свою, ранее установленную палатку, почистили снег, вынесли на солнышко кукули для проветривания.

Один час работы, и наш брезентовый домик стоял, как вкопанный.

— Для утепления, потом мы изнутри обошьём палатку белым полотном. Получится двухслойный полярный дом.

— Думаю, что если ещё вернутся морозы, то и в двухслойной палатке будет не курорт, — высказал я свои предположения о комфортной жизни в палатке.

— Мы поставим буржуйку, когда привезут весь груз.

— Где, в палатке?

— Нет, возле входа.

Мы усмехнулись хорошей шутке Бориса.

— И всё-таки, как буржуйку устанавливать внутри? Куда дым будет выходить?

— Ну, ты наивный, тёзка. Конечно, на улицу. Ставится на буржуйку труба и выводится наверх.

— А палатка от трубы не загорится?

— Не имеет права. Возле трубы мы положим лист железа. И всё будет, как надо!

— ЗдОрово!

Для начала мы устроились неплохо, морозов пока нет, значит, выдержим, в кукулях не замёрзнем. Вот только с едой небольшая проблема. Сгущёнка, сахар, галеты — вот и всё наше богатство.

К вечеру, вопреки моим ожиданиям, апрельская погода проявила свой нрав — стало резко холодать, ветер усиливался. Температура упала ниже нуля. Кукули — великолепное изобретение. И при минусовой температуре спать было тепло. Кукуль шьётся из оленьей шкуры, шерстью внутрь. Волосы у оленя полые, трубчатые и очень хорошо удерживают тепло. Местные жители веками используют оленя, как источник еды, жилья, одежды, транспорта.

Спать в промёрзшей палатке не было холодно, только к утру входное отверстие спальника покрылось инеем от замёрзшего выдыхаемого воздуха. Совсем не хотелось вылезать наружу, но дневной свет уже давно проникал сквозь полотно палатки.

— Борёк, — слышу голос тёзки.

— Я здесь, — отвечаю, — доброе утро.

— Не только доброе, но ещё холодное и голодное.

— Будем, есть галеты со сгущёнкой.

— Я сейчас вылезу из своей норы, вскипячу на нашей спиртовочке воду и…

— Где ты воду возьмёшь?

— Чудак, да везде вокруг нас вода, только белая, скрипучая, очень гигиеничная, даже лечебная.

— Понятно, но у нас и чайника нет.

— Зато есть котелок.

— Мне не хочется вылезать.

— Лежи пока. Я потом тебе горячий завтрак в постель принесу.

Мы хохотнули. Настроение постепенно улучшалось.

Через несколько минут Боря поднёс мне кружку с кипятком и галету с намазанным сверху сгущённым молоком.

— Царский завтрак, государь.

— Шути, шути, холоп. Сам тоже выпей, угощаю тебя с государева стола.

Прорвавшись сквозь заиндевевший лаз, я принял угощение и с удовольствием прогрел внутренности кипятком.

— А мороженая сгущёнка неплохо глотается с галетой — похвалил я царский завтрак.

— Главное в этом деле — кипяточек.

— Да, уж, мне даже жарко стало, я вылезаю.

Закончив завтрак, мы — сытые и довольные вылезли на свет божий. Солнце снова пригревало, прогоняя ночной холод.

— Переделали вчера всю работу, высказался я о предстоящем дне, — а теперь и делать нечего.

— Будем дорожки расчищать, танцплощадку сделаем, чтобы весело встретить завтрашних прибульцев.

— Не прибульцев, а прилётцев.

Так шутливо ведя беседу, мы тогда ещё не предвидели ожидающих нас неприятностей.

К вечеру мы услышали рычанье и увидели важно вышагивающего в нашем направлении косолапого гостя. Мишка, видно, надеялся, что, оставленное ранее, лакомство ожидает его с нетерпеньем и шёл, не спеша. Он подошёл и остановился на расстоянии сотни метров, потом, подняв морду кверху, стал принюхиваться.

— Дай мне патроны с дробью, — попросил меня Боря. — Я один ствол заряжу дробью, другой — жаканом.

— Зачем дробью? Может быть, оба ствола жаканами?

— Нет, я сначала попробую его отпугнуть выстрелом дробью вверх.

— А потом?

— Потом будем смотреть по обстоятельствам. Жаканы тоже не убирай. Пусть здесь лежат. Может быть, два раза придётся в него стрелять, если он не испугается первого выстрела и пойдёт на нас.

Странно, но у меня не было ни страха, ни уверенности в положительном исходе нашей встречи. Было какое-то чувство обыденности, будто с медведями мы встречаемся каждый день. Даже больше скажу, где-то внутри зарождался интерес и желание получить наслаждение от этой ситуации.

Мишка стоял на том же месте, крутил головой, как будто размышлял, стоит ли оставшаяся сгущёнка риска нарваться на пулю.

Медленно гость начал приближаться к нашей палатке. Боря сделал выстрел вверх. Звук в ещё морозном воздухе прогремел угрожающе. Медведь замедлил шаг, но не остановился. Шаг шагом он приближался к тому месту, где раньше стояла палатка со сладким угощеньем. Уцелевшие банки мы с Борисом забрали к себе в палатку, а банки, помятые сладкоежкой ранее, валялись на снегу и всё ещё излучали манящий запах.

Борис снова зарядил дробью патрон. Он, всё-таки надеялся на благоразумие зверя и ждал мирного с ним расставанья.

Да, я бы не смог так терпеливо ждать и не провоцировать медведя на смертельный шаг. Смертельный — для нас или для него!

Опыт и расчётливость моего тёзки разрешили опасную ситуацию бесконфликтно.

Как будто понимая наше состояние и решимость, Миша подошёл к пустым помятым банкам, попробовал достать оставшуюся в них сгущёнку, потом, хитро посмотрев на нас, пошёл прочь от лагеря.

Я, хоть и вёл себя спокойно, надеясь на друга, всё же после удаления пришельца почувствовал прилипшую к спине влажную рубашку.

— Вот так мы здесь и живём, тёзка, — сказал Борис, положив двустволку на снег.

— Как думаешь, придёт он снова?

— Трудно сказать. Судя по его мирному поведению, у него не осталось надежды поживиться здесь ещё чем-нибудь.

— Главное, чтобы он ночью не явился.

— Да, это была бы более серьёзная встреча. Насколько мне известно, медведи ночью не выходят на охоту. Хотя… чем чёрт не шутит!

— Когда бог спит, — Продолжил я известную поговорку.

— Ну, в общем, мы с честью вышли из этой ситуации. Это первый наш с тобой успех в геологической работе.

Мы собрали оставшиеся банки, отнесли их ближе к реке и закопали в снег.

— Боря, как ты думаешь, найдёт он их?

— У него нюх звериный, может и унюхать.

— Я вот думаю, как он банки вскрывал, зубами что ли?

— Думаю, что лапами сдавливал, силища у него нечеловеческая.

Солнце снова стало ласково пригревать. Проталины на пригорках становились всё больше и больше.

К вечеру мы ещё раз вскипятили «чай» и, вместо медведя, наслаждаясь галетами со сгущёнкой, устроили себе сладкий ужин.

— Завтра мы наверстаем упущенное, — после ужина сказал Боря.

— Что ты имеешь в виду?

— Поедим нормальную еду. Тушёночку с макаронами. Ты ел когда-нибудь китайскую свиную тушёнку «Великая стена»?

— Нет, не доводилось.

— Ох, вкусняшка. Мясо свиное кусками, жиру не много.

— Ты только один день сидишь на галетах, а уже бредишь вкусной едой, — не то упрекнул, не то одобрил я слова коллеги о мясной тушёнке. Я не так часто в своей жизни пробовал мясную тушёнку, тем более, «Великую стену», никогда.

— А что нам ещё делать? Света нет, тепла нет, хоть, в мечтах себя побаловать!

— Да, уж, я согласен с тобой. Слова иногда согревают, особенно ласковые.

— Когда завтра появится наша еда, ты уже не будешь мечтать о китайской тушёнке?

— Нет же, Боря. Я не имею образования, но в душе я — геолог, мечтатель, путешественник. Так, что я могу жить и припевать в любых условиях: и в комфортных, и в суровых.

— Я тебе верю. Вот как здорово ты с медведем сегодня разобрался. Один выстрел! И то — холостой! И вопрос решён!

— Ну, ты тоже молодец, — похвалил он меня, — первая встреча с косолапым, и ты без паники. Я видел новичков в подобных ситуациях, которые сразу наложат в штаны, и медведь от их запаха нос воротит.

Я одобрительно заржал, снова переживая сложную ситуацию.

Ещё один день закончился. Когда стемнело, мы полезли в свои «норы» — спальные мешки. С вечера они были ещё мягкие, приятные, не обрамлённые инеем и сосульками.

— Спокойной ночи, дружище, — пожелал мне Борис и положил ружьё, заряженное жаканами возле себя.

Я ничего не сказал, кроме пожелания «спокойной ночи», только одобрительно кивнул в сторону ружья.

Через минуту, когда Боря забрался в кукуль, я спросил:

— Думаешь, придёт?

— Ничего я не думаю. Это я так, на всякий случай. Должно же где-то лежать ружьё. Вот и пусть лежит возле меня. Если прикажешь, ведь ты мой начальник, отдам его тебе.

— Не финти, друг. Ты мой подчинённый, вот и охраняй меня.

После нескольких малозначащих фраз мы замолчали и погрузились в зимнюю, на одну ночь, спячку.

Начало следующего дня прошло спокойно, без тревоги и психологического напряжения. Когда солнце «перевалило» — какое слово, совсем не заполярное — за полдень, мы непроизвольно стали прислушиваться и поглядывать на горизонт.

— Не спешат наши коллеги, — вымолвил Борис, когда мы уже начали тревожиться.

— Ну, пока всё погрузят в самолёт! Ведь Володя там один силовой работник. Скоро появятся.

— Согласен, это со стороны кажется легко, а на деле всё намного сложнее.

После этого, мы снова стали, молча, смотреть на небо, понемногу теряя надежду на наше «спасение».

Наступил вечер третьего выжидательного дня. Разговаривать не хотелось. Каждый из нас думал и предполагал свои варианты задержки самолёта.

— Как всё хорошо у нас — медведь не пришёл, самолёт не прилетел, погода не испортилась, — решил Боря шуткой разрядить напряжённую обстановку.

— Ты знаешь, — поддержал я его, когда человек всё дольше и дольше чего-то ждёт, тем дороже будет исполнение и приятнее встреча.

— Знаю, знаю, не первый год замужем.

— Кстати, Боря, а ты женат?

— Был женат. Всего один месяц.

— Всего?

— Да. Мне этого хватило. Больше я туда ни ногой!

— Туда — это куда?

— Да, вот туда, о чём ты спросил.

Я не стал дальше развивать тему семейственности, с расчётом, что нам ещё целый сезон быть вместе, будет возможность обоюдно поделиться секретами.

Снова вечерний «чай» со сгущёнкой, и на «сытый» желудок — нырок в тёплое оленье гнездо.

Ночь опять морозная, хотя можно уже сказать — не заполярная. Градусов десять, двенадцать!

Ещё день, и ещё другой, и третий, и четвёртый. Мы продолжали свой курортный отпуск, почему-то потеряв надежду на долгожданную встречу. Галеты со сгущёнкой в горло уже не хотели идти. С голоду мы не умирали, но аппетиту не было никакого.

Однажды, выйдя на солнечную поляну, я увидел на соседней проталине странного чукотского жителя. Тушканчик — не тушканчик, хорёк — не хорёк. Он стоял на задних лапках и во все стороны крутил головой.

— Боря, иди-ка сюда, — позвал я тёзку, — смотри-ка, что это за чудо севера?

— О-о-о, это же евражка. Проснулся. Здравствуй, дорогой. Ты весну нам принёс.

— Кто такая евражка?

— Не такая, а такой. Это местный грызун, суслик. Они живут в норах, а с наступлением тепла они вылезают оттуда. Здесь их называют евражками.

— Почему евражка? Европейская ажка?

— Не знаю. Задашь этот вопрос своему начальнику. Он давно в этих краях по тундре шастает. Слушай, у меня идея.

— Какая? Расскажи. Пока делать нечего, будем разводить евражек?

— Нет, мы можем теперь перейти на мясную диету.

— Это как?

— Берёшь мелкашку, прицеливаешься и, бах, жаркое есть.

— Нет.

— Почему нет?

— Мне жалко. Он так мило лапки сложил, оглядывается по сторонам.

— И мне жалко. Но себя ещё более жалко.

— Всё равно, я не буду стрелять.

— Ну, тогда я. Давай, неси мелкашку. Но и жаркое я буду есть сам.

— Хорошо, договорились.

Я принёс мелкокалиберную винтовку и Борис, прицелившись в выползшего на дежурство суслика, нажал на курок.

Ближе к вечеру в котелке на спиртовой горелке варился этот евражка. Боря его убил, сам снял шкурку, разделал, сварил. Очень возбуждающий запах разносился по всей округе.

— Жаль, что соли у нас нет, — пожаловался Боря.

— Надо было, прежде чем стрелять, спросить у него, нет ли у них в норе соли.

— Давай, давай, издевайся. Посмотрим, как ты будешь облизываться, когда я буду наслаждаться свежатинкой.

Тарелок у нас не было. Борис слил воду и поставил передо мной котелок с евражкой.

— Пробуй, — сказал он, глядя на моё скривившееся лицо.

— Нет, ты ешь.

— Хорошо. А ну иди сюда, наш спаситель, иди ко мне — не будешь есть, цинга тебе будет обеспечена.

Я, молча, сидел, подтверждая свои, недавно сказанные, слова.

Боря оторвал лапку и стал смачно чавкать, откусывая кусочки мяса. Я глотал слюнку, не решаясь присоединиться к этому настырному соблазнителю.

Нет, не хватило мне прочности моих убеждений, чтобы не взять кусочек не солёного, но очень вкусного мяса.

Я не помню, какой это был день недели, но он запомнился мне, как праздничный день. Никогда не задумывался ранее над тем, какое значение имеет в жизни человека еда. Детские голодные годы в счёт не идут, потому что тогда голодание было на уровне инстинкта. А теперь оказалось, что еда имеет очень большое значение в сознательной жизни человека.

Сначала отварной, не солёный евражка вызывал у меня чувство жалости, потом — чувство сопричастности и, в завершении обеда — благодарность и удовлетворение. Я не хотел вспоминать живой, стоящий на пригорке столбик, но, время от времени, он появлялся у меня перед глазами.

Мы с Борисом в неизвестности и сытости прожили ещё один день.

Наконец солнечным апрельским днём в небе появилась «Аннушка» — так мы называли самолёт АН-2. Сделав один круг над заснеженной тундрой, самолёт уверенно приземлился и подкатил на своих лыжах почти к палаткам.

Нашей радости с примесью чувства возмущения не было предела. Акраминский, прихрамывая, вышел первым и сразу направился к нам. Он без слов, сначала меня обнял, потом подошёл к Борису и похлопал его по плечу.

— Спасибо, дорогие. Как вы тут?

Видя искренность в прищуренных глазах начальника, нам не хотелось высказывать свои недовольства и обиды.

Следом подошли Тараканский и Володя. С ними тоже были короткие объятья. Лётчик стоял в стороне, молча и сочувственно, наблюдая за нашей встречей.

— Игорь Иванович, — наконец, я не выдержал, — что-то случилось?

— Случилось, но об этом потом. Сейчас надо выгружать всё из самолёта. Простой этой машины дорого стоит.

Действительно, время не остановилось, а катилось и катилось дальше.

Мы с Борисом, не скрывая радости, дружно стали помогать Володе, вытаскивать из «Аннушки» привезённое хозяйство. Продукты, палатки, буржуйки и многое-многое другое складывалось в отдельные кучки, чтобы потом всё распределить по местам. Лев Тараканский пришёл к нам на помощь и вчетвером мы быстро справились с работой. Наши мышцы и кости, не знавшие за время простоя двигательной тренировки, быстро почувствовали усталость, но отдохнувший мозг приказывал: «работать, работать».

Что-то в поведении начальника изменилось с тех пор, как мы расстались с ним. Он стал медлительным и, мне показалось, чем-то расстроенным. Я не хотел сейчас тревожить его своими вопросами и только, когда закончили разгрузку, я подошёл к Тараканскому и тихо спросил:

— Что произошло, Лев Владимирович? Почему такая задержка?

Он отвёл меня в сторону и всё рассказал.

На второй день после нашего с Борисом вылета был назначен вылет самолёта с грузом и тремя людьми. Всё, что оставалось в Певеке, погрузили в грузовую машину, чтобы отвезти в аэропорт. Но случилась беда.

Дорога была хорошая, ровная, очищенная от снега. Автомобиль ехал быстро. Акраминский сидел в кабине водителя, Тараканский и Володя были в кузове. Случилось непредвиденное. На одном из поворотов — лопнула шина переднего колеса. Машина стала неуправляемой и, съехав в кювет, перевернулась на правый бок. Груз из машины рассыпался по обочине, кое-что поломалось, помялось и, самое главное Акраминский повредил ногу и получил травму головы. На попутной машине его доставили в больницу, где он пробыл целую неделю. Его ногу, которая и ранее была повреждена, подремонтировали, наложили шину. Сотрясение мозга и наружная травма черепа ещё требуют длительного лечения.

Машину с помощью крана подняли, колесо заменили, вещи собрали.

— Всё это время, — рассказывал Лев Владимирович, — мы потратили на восстановление испорченного имущества — что-то ремонтировали, не подлежащее ремонту, вновь выписывали и получали. Неделю Игорь был в больнице. Без него мы не могли выехать, а сообщить вам о нашем положении было невозможно. Как вы тут?

— Да, так. Неплохо, — не стал я рассказывать о своих подробностях. — Один раз приходил к нам Мишка. Ну, мы с ним поговорили, подружились и мирно разошлись.

— Даже так? Хорошо, что всё мирно закончилось.

— Питались свежим мясом, не голодали.

Тараканский не пытался узнать подробности о мясе, воспринимая моё сообщение, как шутку.

— Евражки оказались очень вкусными, только почему-то не солёными.

— Вот как? Это с их стороны нечестно.

Мы оба улыбнулись.

— Как сейчас Акраминский? — спросил я. — Вижу, что хромает.

— Всё пройдёт, первое время в маршрут не будет выходить. Будем работать двумя парами: я с Володей и вы — два Бориса. Как у тебя, есть опыт съёмочных работ?

— Да, я в Казахстане был на практике.

— Отлично. Ну, сегодня надо поставить три палатки: одну — для нас с Акраминским, вторую — для вас троих, и третью — под склад.

— А мы остались без сгущёнки и сахара. Мишка взял с нас дань за мирный исход нашего с ним общения.

— Вот оно что! Придётся кому-то ехать в Управление, добиваться восстановления потерянного продукта. Акраминский составит акт об уничтожении этих вещей, и кто-то со временем полетит в Певек. Скорее всего, придётся тебе этим заняться. Ну, начальник решит потом.

— А на чём же лететь?

— Акраминский получил и привёз рацию, так что он сможет связаться с управлением.

— ЗдОрово. Жаль, что у нас не было такой штуки.

Вчетвером работать было легче и сподручнее: кто-то раскладывал палатку, а кто-то забивал колья. Поставить палатку на севере не так легко, как мы когда-то ставили на Урале. Здесь сначала строится деревянный каркас, потом на него натягивается полотно палатки и закрепляется с расчетом на сильный ветер. А затем, на тот же каркас изнутри прибивается полотно, которое выполняет функцию внутренней утеплительной стенки. Затем из досок настилается пол, сооружаются нары, стол, устанавливается буржуйка с выводом трубы наружу.

Акраминский старался помочь нам, то физически, то советом. На его советы мы не обижались, зная, что он не совсем здоров, а опыт в строительстве таких сооружений у него огромный.

Только к вечеру мы справились с работами по сооружению всех полевых домов с укладкой продуктов и имущества.

Обычно в такие партии продукты завозятся сразу на весь сезон, поэтому все они являются долго хранящимися: картошка и все овощи, как лук, капуста и свёкла в сухом варианте. Мясные и рыбные изделия поставляются только в виде тушёнки, молоко и яйца в виде сухого порошка. Вот только со сливочным маслом бывают проблемы. До середины-конца мая ночи ещё морозные, и масло сохраняется прекрасно. А дальше, кто как сможет Мы, например, долго масло сохраняли в снежных остатках по берегу реки.

Вечером, после завершения всех работ начальник партии собрал всех нас в своей палатке, поздравил с открытием полевого сезона в нашей партии и достал две бутылки вина.

— Хорошие мои сотрудники, — начал свою поздравительную речь Акраминский. Прищурив глаза, он внимательно посмотрел каждому в лицо. — Я вас поздравляю со знаменательным событием. Начинается новый полевой сезон Теюкуульской поисково-съёмочной партии. Коллектив у нас немногочисленный, но работа предстоит огромная и важная. Мы за лето должны полностью покрыть геологической съёмкой лист двадцать девять.

Я усмехнулся при этих словах, вспомнив, что я теперь прописан здесь, это мой дом, моё жилище.

Акраминский продолжал:

— Работать будем двумя, иногда тремя группами. К нам должен приехать ещё один техник. Ну, а если не будет, то будем решать по ходу дела. Вы знаете, что в маршруты можно выходить только по двое, не меньше. В каждой группе будет ружьё или винчестер. Здесь дикие места, есть медведи, волки. У меня есть пистолет и охотничий нож. Не забывайте, без оружия на работу не выходить.

Кроме съёмки и сбора образцов породы, нам предстоит заниматься промывкой шлихов с целью обнаружения золотой россыпи или хотя бы следов золота.

Будут у нас большие, дальние маршруты, поэтому нам должны доставить лошадь, а для охраны лагеря — собаку. Все подробности будем обсуждать каждое утро, или вечер на предстоящий маршрут. Итак, ещё раз поздравляю и надеюсь на успешную работу.

Красное венгерское вино «Токай» было изумительно красиво в высоких, прозрачных, неизвестно откуда Акраминским взятых, бокалах.

— За всех нас, за нашу партию, — поддержал тост Тараканский, — вы знаете, за какую!

— Теюкуульскую, — уточнил я.

— Вот именно, за неё!

Приятным холодком прокатилось вино внутрь организма.

— Ох, хорошее винцо, — похвалил Борис божественный напиток.

— Да, умеют венгры делать это питие, — согласился и молчавший до сих пор Владимир.

— Здесь северяне пьют и едят только качественные напитки и продукты. Всякое дешёвое барахло сюда ввозить не выгодно. Авиатранспорт очень дорогой, — дополнил информацию о вине мой тёзка.

— Да, есть здесь ещё вино «Узбекистон», тоже приличное, ну, и, конечно, шампанское — чисто северный напиток, — Акраминский немного расслабился, повеселел.

— А спирт питьевой, это что, не северный напиток? — высказал я информацию, полученную от Филиппа.

— Да, без спирта здесь в морозное время бывает тяжеловато, — Тараканский добавил свою информацию о спирте.

— А тебе приходилось бывать в таких тяжёлых ситуациях? — спросил Акраминский.

— Здесь на Чукотке я не бывал, зато несколько лет работал в Китае, в северных, горных краях. Там тоже морозы бывают — будь здоров!

— Какие? — Заинтересованно посмотрел Володя на Льва.

— До тридцати и сорока с минусом.

Акраминский открыл вторую бутылку вина и разлил его по бокалам.

— Я хочу сказать тост, — попросил слова Тараканский. — Не один сезон я работал в разных партиях, во многих местах нашей страны и за рубежом. Геологическую трудную жизнь знаю не по рассказам. Бывали у меня сезоны разные: и удачные, и трудные, но всегда было важно сохранять весь состав партии до конца. Поэтому предлагаю тост «За наш небольшой коллектив, за то, чтобы мы понимали, поддерживали друг друга, не оставляли в трудную минуту. За нас, друзья!»

Я с удовольствием поддержал этот тост и с не меньшим удовольствием выпил ещё бокал приятного вина.

Мы долго ещё сидели в «командирской» палатке — ели, пили, разговаривали о нас, о геологах вообще, о предстоящей работе и ещё о всякой-всякой ерунде.

Следующий день Акраминский объявил днём адаптации:

— Вчера у нас был смешанный день: прилёт, знакомство с местностью, великое строительство и, наконец, торжественное открытие нового полевого сезона Теюкуульской партии. Сегодня, как вы понимаете, мы ещё не будем выходить в маршруты. Объявляю сегодняшнюю среду днём адаптации.

— Что это значит? — спросил я.

— Это значит, что мы будем адаптироваться, — опередил с ответом начальника инженер-геолог Тараканский.

— Каким образом? — заинтересовался перспективой белорус Володя.

— Значит, вот что, — взял Акраминский в свои руки дальнейший разговор. Посмотрим сначала по карте возможные ближайшие маршруты. После этого пройдём по намеченным направлениям, чтобы узнать состояние снежного покрова и возможность проведения качественной геологической съёмки. Если снег ещё лежит сплошным ковром по тундре, то придётся пару-тройку дней подождать. Сейчас солнце стало хорошо пригревать, и таяние будет интенсивным.

— Ориентируясь на прошлые годы, скажи, когда окончательно обнажались геологические структуры? — спросил Лев Владимирович.

— Бывало по-разному. Один год уже первого апреля мы начали свои работы. Ну, и надо понимать ещё одно природное северное явление. В холмистой тундре снег сходит быстрее, в низинах и, особенно, в руслах рек, он лежит до июня и даже до июля.

— А здесь как? — захотел Борис узнать нашу ближайшую перспективу.

— Как видно на карте, здесь рельеф благоприятный — есть и холмистая местность, но и низина тоже присутствует.

Предстоящую ночь мы с Борисом и Володей будем спать, как короли — на деревянных нарах и в натопленной палатке.

— Так, ребятки, — сказал самый опытный среди нас полярник, — печку мы с вечера протопим, будет жарко. Но тепло до утра не продержится, поэтому нам надо установить очерёдность утреннего подъёма. Кто-то должен первым встать, затопить буржуйку и приятным теплом встретить своих «сокамерников».

— Кофе в постель, — опередил я Бориса.

— Нет, кофе будет потом, а сначала надо нагреть наши хоромы. Десять минут и, пожалуйста, господа геологи, вставайте, атмосфера готова для приёма кофе или чая.

— Ты всё знаешь, поэтому будешь первым дежурным, — высказал своё предложение Володя.

— Хорошо, я согласен. Только не дежурным, а утренним дневальным, — не возражал Борис против предложения Володи.

Мы влезли в свои кукули, но в палатке было жарковато, пришлось оголять руки и тело до пояса.

Разговоры у нас продолжались ещё полчаса, пока из левого угла не раздался храп белоруса. Вскоре и мы — два Бориса — отошли ко сну.

После тщательного анализа наши старшие геологи наметили ряд возможных направлений будущих маршрутов. Я тоже участвовал в рассмотрении планов на ближайшие дни. Акраминский, как опытный руководитель и знающий специалист старался не отделять меня от любых геологических обсуждений. Я с удовольствием подключался к разговору и нередко давал дельные предложения. Не буду раньше времени хвастаться своей полезностью среди инженеров-геологов, но отмечу ещё раз: техникум дал нам обширные знания в объёме, вполне достаточном, для качественной работы в любом направлении.

Объединившись в две пары — Тараканский с Володей и я с Борисом — мы вышли в первые маршруты. Начальник остался в лагере по причине неполного выздоровления.

Хоть весна уже давала о себе знать приятным теплом, мы были одеты и, особенно, обуты с расчётом неожиданных природных колебаний. На ногах в обязательном порядке у всех были болотные сапоги, надетые на суконные портянки. Тёплые куртки, рукавицы, шапки и ещё в дополнение ружьё да запасы еды на день и водичка были нашим исходным грузом при выходе из лагеря. Тараканскому с Володей достался американский винчестер — автоматическое ружьё с нарезным стволом. Откуда он взялся в нашем управлении — никто не знает. Скорее всего, он остался от американских предпринимателей прошлого века, пробиравшихся через Берингов пролив на русскую Чукотку за пушниной. Как говорили специалисты, мощность выстрела винчестера такова, что спокойно пробивает череп медведя. Наше ружьё, заряженное жаканом, тоже справится с грозным зверем, если владелец его не промахнётся и не даст дёру.

Очень непривычно и тяжело шагать по мокрой тундре в болотных сапогах. Но зато безопасно и удобно идти и по ещё рыхлому снегу, и по обнажившейся тундре, с кочками, высотой до тридцати сантиметров, и с водой между ними. Любая другая обувь уже с первых шагов была бы наполнена холодной водичкой.

Мы, по геологическим правилам, старались идти по тем местам, где были видны выходы коренных пород, чтобы можно было замерять азимут и угол залегания пластов породы. Всю информацию я отмечал на карте, получая геологическую обстановку нашего маршрута.

Борис шёл рядом со мной и, почти всю дорогу, что-то говорил, рассказывал. Я его слушал, но не всегда улавливал смысл слов, основное внимание, уделяя работе, фиксированию текущей геологической обстановке. Мне бы не хотелось в своём первом маршруте допустить брак или просто пропустить что-нибудь существенное. Но Боря молодец, он не обижался на меня за то, что я не отвечаю ему. Скорее всего, он говорил сам с собой, чтобы не было скучно. Его рюкзак за спиной не очень быстро наполнялся образцами пород, которые мне, с помощью геологического молотка, удавалось добыть в редких выходах коренных пород.

Наш маршрут, как и было запланировано, продолжался часов пять с небольшим. Мы вернулись, с непривычки, уставшие, но довольные. Ноги, навихлявшиеся по скользким кочкам, гудели от усталости и требовали немедленного освобождения и отдыха.

Когда мы подошли к лагерю, увидели там Тараканского и Володю, уже возвратившихся с маршрута.

— Здравствуйте, трудяги, — Встретил нас Акраминский с редко появляющейся улыбкой на его лице. В прищуре его глаз я заметил удовлетворительный блеск. Видно, он немного волновался, отправляя нас в первый самостоятельный маршрут.

День заканчивался удачно. Игорь Иванович, неожиданно для всех нас, приготовил еду. Я не могу сказать, что это был изысканный обед, но сам факт заботы начальника о подчинённых без показа малейшей гордыни, стоит очень дорогого. Мне вспомнились слова Тараканского в его тосте о взаимовыручке и понимании людей в коллективе. Поступок начальника явился подтверждением такого поведения.

Дни становились всё длиннее и теплее. Снег быстрыми темпами исчезал не только на пригорках, но и в низинах. Талая вода интенсивно заполняла в тундре все пространства между кочками. Ходить стало, совсем трудно, перешагивая с кочки на кочку и периодически соскальзывая в талую воду. Сквозь вечную мерзлоту она не впитывалась в почву, а ждала длительного испарения. Вот теперь я понял и оценил удобство и необходимость болотных сапог. При выходе на очередной встретившийся пригорок, где десятками чернели норы наших любимых евражек, мы с удовольствием садились на тёплую землю и отдыхали, подняв уставшие ноги кверху.

К середине мая день уже перестал быть сменой ночи. Солнце крутилось по кругу, то поднимаясь, то опускаясь по отношению к горизонту.

Однажды Акраминский позвал меня в себе в палатку и сообщил мне новость:

— Только что я говорил по рации с главным геологом Управления Илларионовым. Он сам мне позвонил и сказал, чтобы ты завтра прилетел в Певек и непременно зашёл к нему для разговора.

— Что-то случилось?

— Мне он об этом не сказал.

— Как я могу прилететь?

— Завтра вертолёт будет лететь в геофизическую партию и на обратном пути завернёт к нам, чтобы тебя забрать.

— Даже так? Почему такая срочность?

— Не знаю, Борис, не знаю. Заодно, при возвращении заберёшь два ящика сгущёнки и мешок сахара на замену подарка Михаилу Потапычу.

— Вот это сервис!

— Да, да! Величина ты, оказывается, в геологическом мире! Поэтому любой транспорт — в твоём распоряжении.

Шутки шутками, но вызов меня в срочном порядке, да ещё с предоставлением вертолёта, меня сильно озадачил. Когда я рассказал об этом своим соседям по палатке, они были удивлены не меньше меня.

— Такое бывает только в случае смерти близкого человека, — не корректно предположил Боря.

— Или пожара в твоём доме, — не менее уважительно высказал своё мнение Володя.

— Ни того, ни другого у меня в Певеке нет, поэтому ваши домыслы совсем не обоснованы.

— А ты сам, что думаешь?

— Если бы надумал что-нибудь, я бы к вам не обращался.

— Да, задал ты нам загадку. Без пол литра не разберёшь.

— Ладно, привезу я вам пол литра. Вам что лучше, вина или шампанского?

— Да, не надо ничего, сам только возвращайся. А то, думается, что при таком экстренном вызове тебя куда-нибудь хотят перевести.

— Нет, он бы сказал, и обратный рейс со сгущёнкой и сахаром не планировал.

— А что, сгущёнка и сахар без тебя не могут долететь?

— Могут, могут. Вы, хоть не нагнетайте обстановку, мне и так тошно.

Всё произошло так, как и сказал Акраминский. Вертолёт опустился невдалеке от палаток. Пилот не выключал двигатель, ожидая моего прихода.

Прилетев в Певек, мы приземлились даже не на аэродроме, а на стадионе недалеко от нашего Управления. Я сразу побежал к Илларионову, чтобы скорее разгадать загадку. Главный геолог был на обеденном перерыве в поселковой столовой. Ещё полчаса у меня было для приведения в порядок своих нервов.

Наконец я увидел, медленно шагающего по коридору, хозяина кабинета, возле дверей которого я нервно дефилировал туда-сюда.

— Здравствуй, Наумов, — протянув мне руку, сказал Главный. Я удивился, что он в полутёмном коридоре, да ещё после одной-двух коротких встреч, узнал меня без вопросов.

— Здравствуйте.

— Заходи, присаживайся. Я знаю о вашей зимовке без нашей помощи, но, так уж получилось, не смогли… помочь.

— Ничего, всё обошлось, — ответил я, но сам думал о другом: зачем я здесь и кому понадобился.

— Завтра полетишь обратно. Я распоряжусь, чтобы продукты погрузили в вертолёт. Завтра в десять.

— Хорошо, я буду готов.

— А вызвал я тебя вот для чего, — медленно говорил Илларионов.

Дыхание у меня спёрло. Не моргая, я смотрел на него и на то, как он из своего стола достал бумагу и рассматривал её, словно видел в первый раз.

Второго пока не присылают. Итак, Борис, вот эта повестка у меня. Ты её не видел и я её в руках не держал. Ты всё понял?

Я не мог ничего ответить, пока не успокоится моё стучащее сердце и не восстановится дыхание.

— Да, мне всё понятно. Я ничего не получал, и ничего не знаю.

— Ты в полевой партии, и связи с вами нет.

— Как сейчас нет, так и не предвидится.

— Ты сообразительный. Молодец. Ценю таких.

— Послужу потом, после возвращения на камералку.

— Я так и рассчитывал. Всё. Вопросы решены. Иди до вечера погуляй. Кстати, семейное общежитие сдано, тебе выделено место в комнате с твоими дружками.

— Какими? — не сразу я сообразил.

— Есть такие Редченко, Шахтёров. Знаешь?

— Конечно. Мы учились в одной группе и приехали сюда вместе.

— Вот, вот. В таком случае вам не будет скучно. Ордер на поселение можешь сегодня получить в отделе кадров. А заселишься… после возвращения.

— Спасибо, спасибо, — больше я ничего сказать не мог, — чувства переполняли меня, хотелось что-то делать.

— До свидания, помни договор, — так же по-доброму, как и встретил, попрощался со мной Главный геолог.

Не стоит рассказывать, как я провёл остаток дня. Помню только, что до самого вечера я не подумал о том, что не только сердце и голова, но и желудок тоже хочет чего-нибудь хорошего.

Вертолёт был загружен, и я успешно вылетел в свою Теюкуульскую партию.

Меня встретили, как героя, вернувшегося с поля боя. Акраминский и Борис стояли возле палатки и махали нам руками. Володи и Льва на базе не было, видимо, вышли в очередной маршрут.

— Ну, как? — первый вопрос задал начальник партии.

Я не знаю, что на меня нашло, похоже, я чуть-чуть сошёл с ума. Я не спешил с ответом. Как я мучился целые сутки, так пусть и они пять минут поволнуются!

— Боря, давай выгрузим сладости. И сгущёнку, и сахар доставили в полной сохранности.

— Ты скажи сначала, для чего тебя вызывали?

Акраминский понимал моё состояние и поведение. Поэтому больше вопросов не задавал.

— К ордену представили нас с тобой, Боря. И меня и тебя за успешную зимовку и длительную голодовку.

— Да, брось ты. Шутишь! — у Бориса не сразу сработала соображалка, и он, нехотя, поверил в мою неправдоподобную шутку.

— Что брось? Вот сейчас перенесём вещи на склад, и я передам тебе орден.

С минуту Борис переваривал небылицу, потом поняв её, громко захохотал.

— Ну, ты даёшь, тёзка. Так можно и дуба дать!

— Ладно, вместо ордена получишь банку сгущёнки. Согласен?

Акраминский, видимо, всё-таки знал причину моей поездки, поэтому он больше не задавал вопросов.

— Ладно, молчишь? Молчи. А от сгущёнки не откажусь.

Прибывшие из маршрута Лев Владимирович и Володя, ни о чём меня не спрашивали, видно, думая, что я летал специально за сгущёнкой и сахаром.

У меня ещё несколько дней, нет-нет, да и появлялась нехорошая мысль о том, что если бы Главным геологом был другой человек, то, вполне возможно, я сейчас уже был бы в гимнастёрке и кирзовых сапогах, вместо моих любимых, болотных.

Заполярный май в полную силу старался напомнить о себе всем — и людям, и животным и растениям, и насекомым. Солнце продолжало целыми сутками радовать нас своим теплом. Старожилы северного края спокойно подстраивали свою жизнь под условия круглосуточного светового дня. Для меня это явление было удивительным, непривычным и одновременно интересным.

Тундра зазеленела и зацвела разными красками. Снег оставался только в оврагах, руслах рек, за крутыми подъёмами скал.

Мы с Борисом с удовольствием шли в маршрут, стараясь больше использовать «ночное» время. В такие часы не было жарко в наших одеяниях и сапогах.

Мне часто стали вспоминаться казахстанские плёсы с обилием голодных комаров. Эти воспоминания всегда заканчивались одной мыслью:

«Эх, хорошо было бы, если бы здесь, на Чукотке, было бы столько же комаров, как в Казахстане». А думалось мне так потому, что здесь комаров в десятки, сотни раз больше, чем там, вокруг плёсов. Полчища комаров тучами кружились над нами, застилая дорогу и звеня в ушах непрестанным, надоедливым писком. Конечно, если бы не применять защитные средства от комаров, то работать было бы невозможно. Перед выходом в тундру мы натирали все открытые части тела антикомариным средством «репудином», а на голову надевали накомарник. Дышать в таком уборе было трудно, приходилось время от времени сетку поднимать, чтобы глотнуть порцию свежего воздуха. Комары не упускали такого момента и, вовсю пользовались минутной возможностью залезть в уши, рот, нос, чтобы отхватить свою порцию свежей человеческой крови. Часто нервы не выдерживали такого издевательства. Хотелось куда-то зарыться, чтобы не слышать комариного писка. Если такое происходило в середине дня, когда становилось по-настоящему жарко, и пот струйками стекал по искусанному лицу, то всё это «удовольствие» достигало своего апогея.

Однажды и мои железные нервы не выдержали комариного издевательства. Наш маршрут заканчивался, мы с Борисом были измотаны до предела. Идти не только не хотелось, но и, как говорят, не моглось. Оставалось километра три до базы. Мы шли вдоль ручья, собирая последние образцы породы. За спинами у Бориса и у меня уже было килограммов по десять груза. Кроме того, как всегда, было ружьё, геологическое снаряжение, кое-какая посуда. Идти было тяжело, жарко и психологически невыносимо от комариного жужжания вокруг головы.

В конце концов, Боря не выдержал, лёг на землю лицом вниз, закрылся от комаров и заявил мне:

— Всё, я дальше не пойду, иди без меня.

— Да, ладно, давай отдохнём минут десять и потихоньку двинем дальше. Осталось идти не больше часа.

— Пропади всё пропадом, никуда я не пойду.

Он снял с плеч рюкзак, отбросил в сторону ружьё, поднял накомарник и, молча, продолжал лежать.

— Хватит, Боря, вставай, — говорил я ему, спустя некоторое время, — не будем же мы здесь ждать зимы, когда комары исчезнут.

— Я никуда не пойду.

Нервы у него полностью исчерпали запас прочности, он не управлял уже своими мыслями, действиями. Мне тоже было не легче, но с трудом я ещё держал себя в руках.

Прошло ещё десять минут.

— Боря, я пошёл, оставайся. Ружьё я забираю, пусть медведь подойдёт к тебе познакомиться.

— Ну, и пусть, лучше медведь, чем эти. — он подумал, как бы, пострашнее обозвать комариную свору. — кровопийцы.

И тут мои нервы тоже сорвались с тормозов. Я был старшим, ответственным за маршрут, за наши жизни.

— Если ты сейчас не встанешь, я застрелю тебя, — схватил я ружьё и наставил на Бориса. Он на миг поднял голову, увидел ствол ружья, нацеленного на него, испугался и.

— Встаю, встаю, опусти пушку. В этот миг я, вдруг, понял, что я не пугал его и мог совершить самое страшное. Действия мои были неосознанными и неконтролируемыми.

Когда Борис стал подниматься, я присел не корточки. Мои ноги не держали измученное тело. Нервный взрыв отнял все силы, нужно было срочно восстановиться.

Боря встал, надел свой рюкзак, осторожно вытащил из моих рук ружьё.

— Хватит сидеть, пошли, — сказал он.

— Извини, друг, сорвался.

— Я тоже не сдержался. Извини.

Заглушив обоюдный срыв, мы, молча, пошли дальше. При подходе к лагерю, мы почувствовали себя увереннее, появились резервные силы организма.

Начальник партии встретил нас у своей палатки. Он уже начал выходить в маршруты, то с Тараканским и Володей, то, вместо Тараканского, с Володей.

Начало июня. Природа ожила в полную заполярную силу и сплошным покровом разноцветья раскрасила тундру. Насекомые спешили опылить цветы, помочь им сохранить своё очарованье ещё на долгие годы.

В маршрут мы выходили всё в тех же болотных сапогах — между кочками, поросшими травой, ещё сохранялась талая вода. Растаявший снег был идеально чист. Здесь нет ни коптящих заводов, ни автомобилей, загрязняющих среду. Мне нравился вкус этой воды, похожий на родниковую, очищенную природой воду. Я частенько прикладывался к ней, чтобы утолить свою жажду. Холодная, свежая и чистая, как слеза, водичка доставляла удовольствие.

Как-то Акраминский увидел меня, стоящего на четвереньках между кочками и сказал:

— Не советую пить эту воду.

— Почему? Она чистейшая. Одно удовольствие.

— Я знаю, но дело не в этом. Ты идёшь разгорячённый и пьёшь ледяную воду. Рано или поздно ноги напомнят тебе об удовольствии и ненасытности. Они объявят тебе забастовку.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Не захотят больше носить тебя.

После этого я перестал наслаждаться такими дарами тундры. Акраминскому я верил во всех его делах и словах.

Снег отдельными островками лежал в русле нашей реки Ичувеем. Мы перенесли оставшийся ящик масла в один такой островок-холодильник.

В некоторых местах, где русло глубокое, снега за зиму собирается столько, что он может не растаять за всё чукотское лето. Мне вспомнился случай, который произошёл со мной в конце мая или уже в июне. Снег в тундре в основном уже сошёл, но оставался по руслам рек. Мы с Борей возвращались на базу после завершения маршрута — уставшие и довольные проделанной работой. Оставалось пройти метров пятьсот-шестьсот. Впереди был массив снега в глубоком русле реки. Мы решили пересечь эту речку по снегу, рассчитывая на то, что снег за зиму уплотнён ветрами и по нему, как по асфальту, можно ходить, не оставляя следов. Но оказалось, что талая вода, протекая по руслу под верхним слоем снега, сделала его рыхлым и ненадёжным. Я смело шагнул по снегу, сделал несколько шагов и, провалившись, быстро пошёл в снежную пучину. Рюкзак за спиной помог мне за пару секунд провалиться по самую шею. Барахтаясь, я крикнул Борису, чтобы он протянул мне ружьё. Мне повезло, что я недалеко от берега совершил снежное купание и сумел ухватиться за ствол ружья, поданный мне Борисом. Он тянул меня несколько минут, опасаясь соскользнуть в снег по мокрому берегу. Картина спасения была, наверно, достойная кисти Репина, под названием «бурлак на Ичувееме». В конце концов, всё закончилось благополучно, даже рюкзак с камнями остался при мне. Мокрый, холодный, замученный через полчаса я предстал перед начальником партии и доложил ему об успешном и полном завершении сегодняшнего маршрута.

Я не обижался на издёвки товарищей, которые несколько дней потом вспоминали мне купание в снежной каше.

Мне вспоминаются разные случаи из нашей полевой жизни — это и курьёзные, и смешные, и страшные происшествия, но, конечно же, не только из них, я бы даже сказал, совсем не их них, состояла наша жизнь и работа. В основном, всё было прекрасно. Отношения в партии сложились доброжелательные, деловые. Геологические данные, которые мы получали в процессе ежедневных маршрутов, уверенно раскрывали белые пятна на геологической карте Ичувеемского региона.

Периодически наши маршруты проходили по ручьям, впадающим в реку Ичувеем. Эти ручьи и речушки стекали с окружающих гор и сопок, которые по предварительным данным могли содержать запасы золота.

Мы с собой брали промывочные деревянные лотки и в определённых точках промывали осадочный материал в русле этих речушек. Часто в шлихах обнаруживались золотые вкрапления, по количеству которых мы определяли место, откуда были принесены водой эти мелкие частички золота.

И вот здесь уместно вспомнить об одном, не страшном, а приятном случае, не только в моей геологической жизни, но и в моей судьбе в целом.

Мой маршрут проходил по реке, на которой раньше было найдено золото в промышленном масштабе. Там уже несколько лет стояла драга и добывала драгоценный металл.

Я впервые увидел, как работает драга, намывая для страны золото. Мне было очень интересно увидеть технологический процесс от начала до самого конца.

Мы с Борисом зашли на участок добычи, представились и попросили познакомить нас с процессом работы драги. Местные добытчики знали о партии Акраминского, лично были знакомы с ним и поэтому с удовольствием откликнулись на нашу просьбу.

После посещения работающей драги нас пригласили в лабораторию, где добытое золото сортировалось, взвешивалось, упаковывалось.

Кроме золотых изделий, я никогда раньше не видел живого золота в виде слитков или россыпи. И вот оно — смотри, любуйся! У меня не возникло чувство восхищения или желания владеть этим золотом. Просто блестящий металл, не самого красивого вида.

Более интересное, что мне понравилось и запомнилось, было впереди.

Не знаю, каким образом и для чего в эту лабораторию попал один человек, с которым я познакомился.

Это был, тогда начинающий, писатель Олег Куваев. Мы были с ним почти одногодками и, познакомившись, почувствовали некое родство душ. По образованию он, по-моему, тоже был геологом, и мы очень много и долго беседовали с ним на разные темы. По призванию Куваев был писателем и в будущем напишет много книг, одна из которых, знаменитая «Территория» получила мировую известность и переведена на десятки иностранных языков.

Олег приглашал меня работать в эту лабораторию, хотя сам был неудовлетворён такой деятельностью и оставался здесь потому, что было много свободного времени для литературной работы. Видимо, были и другие плюсы, которые соблазняли и держали его здесь. Я рассказал ему, что меня всю мою сознательную жизнь увлекала литература и писательское ремесло. Он обещал мне поддержку, сотрудничество, если я всерьёз возьмусь за это дело.

Чудеса на дражном участке на этом не закончились. Когда мы стояли возле лаборатории и вели беседу с Куваевым, вдруг, кто-то крепко сзади схватил меня за обе руки. Вырваться я не мог — силы не хватало. Олег, улыбаясь, сказал:

— Отпусти его, это мой коллега. Будущий.

Я повернулся и замер, не поверив своим глазам. Передо мной стоял в полной красе и в полевой одежде Юра Веткин.

— О-о-о, — только и произнесли мы оба, крепко обнявшись, как будто не виделись лет десять.

— Ты откуда здесь? — спросил я.

— А ты?

— Я первый спросил. Давай отвечай.

— Он здесь работает, — опередил Юру с ответом Олег, — на драге — ведущим геологом.

— Вот как? — удивился я, — хорошо, что не ведущим драги.

— А ты как здесь оказался? — спросил Юра.

— Я в поисково-съёмочной партии Игоря Акраминского. Вот наш сегодняшний маршрут пересёкся с дислокацией вашей золотодобывающей машины.

— ЗдОрово! Я вот здесь окопался возле золота. Честно говоря, надоело. Хочется чего-то новенького. Там у вас в партии не найдётся свободного местечка?

— Ты знаешь, как раз нам нужен техник-геолог. Я скажу Акраминскому, но, думаю, уже поздно теперь что-то поменять. Только в следующем году можно будет об этом разговаривать. Мне бы очень хотелось быть с тобой рядом, как когда-то мы работали в Казахстане.

— Да, было дело.

— Надеюсь, что нам в следующем году повезёт, и мы будем снова рядом. — Пророческие слова — произнося эти слова, не думал и не предполагал я, «как нам повезёт» и где мы окажемся вместе!

— Жалко, ну, я всё равно очень рад нашей встрече.

— И я тоже. — и я снова по-мужски обнял его. Олег пригласил нас с Юрой и моего спутника Бориса к себе в небольшую каморку, где он жил и занимался творческой работой. Он достал бутылочку красного вина, и мы с удовольствием выпили за нашу неожиданную, но очень приятную встречу.

Позже я прочитаю, ещё сегодня не написанную книгу «Территория» и буду гордиться тем, что был знаком с этим талантливым человеком, писателем.

Мы почти до вечера провели время на золотодобывающей драге, где имели неожиданные встречи и приятные разговоры.

Хорошо летом в заполярье, где день не кончается, так что мы не боялись, что ночь застанет нас в пути по дороге на базу. Как интересно — во всём можно найти свои плюсы.

Когда мы сидели за бутылкой вина у Олега в каптёрке, Юра рассказал нам о необычном происшествии на одном из приисков. Он вспомнил, что в то время, когда ему довелось быть на этом прииске, там произошла трагедия. Муж застал свою молодую жену с любовником и был весьма и весьма разгневан. Его можно понять! Он до полусмерти избил любовника — сила и злость мужа позволили ему это сделать. После этого, а время, хоть на улице было светло, было позднее, он раздел жену догола, вывел на улицу и привязал к столбу. Утром люди обнаружили мёртвую, привязанную к столбу, обескровленную женщину. Варвары-комары с благодарностью приняли такой подарок и высосали из несчастной всю кровь. Сам я не был свидетелем, поэтому за достоверность не ручаюсь.

В наших планах на июль месяц были запланированы большие, многодневные маршруты. Акраминский по рации связался с Илларионовым и попросил его содействовать доставке из соседней стационарной базы предусмотренную для нас лошадь и собаку. Через два дня это милое животное было уже возле наших палаток. Так как летом в тундре можно спокойно на подножном корму содержать табун лошадей, то за нашу красавицу мы не волновались — возле реки травы столько, что хоть на зиму заготавливай.

Так как никто из нас раньше с лошадьми дела не имел, то в первое время мы учились надевать на неё уздечку, потом пытались забраться на неё и удержаться на её скользкой спине. Сначала у нас всё получалось плохо, но, как говорится, при желании всему можно научиться.

На следующий день нам с Борисом повезло. У нас был первый длительный маршрут с ночёвкой на удалённой точке. Маленькую палатку, спальники и всё походное имущество мы погрузили на спину лошади, а сами пошли рядом налегке.

Было довольно занятно и приятно двигаться без привычных грузов на спине. Я строго следил по карте, где должен начинаться наш маршрут, и в каком направлении дальше двигаться. Местность была холмистая, с большим количеством естественных выходов коренных пород. В каждой такой точке я досконально производил все замеры азимута, углов падения и толщину пластов, а также делал предварительный анализ пород и всё это записывал в журнал и наносил на карту.

Пока я занимался геологической частью работы, Боря кормил нашу помощницу. Он держал её за повод и с удовольствием следовал за ней.

Мы были на склоне невысокой сопки, где трава была сочная и высокая. Весь этот склон был усыпан голубикой. Сплошной ковёр из крупных и сочных ягод так был соблазнителен, что не только наша лошадка, но и мы с наслаждением перешли на подножный корм. Можно было спокойно сесть или лечь на этот ковёр и, не двигаясь с места, набить витаминами свой желудок.

Вдруг наша красавица подняла голову, непривычно для нас фыркнула, и потянула Бориса за повод. Мы в этом её действии не ожидали какого-либо подвоха, думали, что комары до предела исчерпали терпение лошади.

Оказалось всё гораздо серьёзнее. Справа по склону сопки, метрах в двухстах от нас медведь лакомился голубикой и не обращал на нас никакого внимания. Услышав фырканье лошади, он решил отвлечься от приятного процесса, поднял голову и на своём медвежьем языке что-то угрожающе прорычал. Лошадь испугалась, ещё раз заржала и рванула вдоль склона. Боря не смог удержать повод, наша поклажа, непрочно закреплённая на спине лошади, свалилась и рассыпалась по склону. Ружьё, тоже находившееся на спине лошади, сорвалось и отлетело далеко вниз. Мы с Борисом были в полной панике — ни лошади у нас, ни ружья, а медведь совсем близко.

Я побежал за лошадью, надеясь догнать её, и, видя растерянность тёзки, крикнул ему:

— Ружьё! Найди ружьё и стой здесь.

Конечно мои намерения догнать испуганную лошадь были тщетны. Я пробежал метров двести, когда лошадь остановилась. Похоже, ей было стыдно за то, что бросила нас в беде, и она, развернувшись, медленно пошла в мою сторону. Забыв о причине своего побега, лошадка стала спокойно щипать зелёную траву. Не убежала она от меня, когда я взял её за повод, погладил по морде, приговаривая:

— Не бойся, лошадушка. Мы с тобой.

Ей понравилось моё обращение, и она покорно пошла в обратную сторону. Борис за это время собрал всю поклажу, успел упаковать рассыпанные образцы пород и ожидал нас с ружьём в руках, словно часовой на посту.

Во время решения наших проблем мы не увидели, куда исчез Мишутка и терялись в догадках.

— Может быть, он притаился там где-то в лощине, — предположил я.

— Да, ждёт нас, хочет кониной закусить.

— Шутить хорошо в любом положении, но сейчас, всё-таки, нам надо серьёзно отнестись к этой ситуации.

— К чему уж относиться? Нет Мишутки, испугался он нас.

— И всё-таки, надо бы узнать, где он.

— Давай поднимемся по склону на вершину. Оттуда будет видна вся округа. Заметим и нашего медведя.

— Хорошо, Боря, пошли наверх.

Мы стали подниматься по склону. Борис крепко за повод держал лошадь.

Ничто не предвещало осложнений. Мы поднялись почти до самого верху, оставалось ещё шагов двадцать. И, вдруг, с другой стороны, с противоположного склона, прямо напротив нас, высунулась любопытная морда медведя. Ни мы, ни косолапый не ожидали такого свидания, и от неожиданности замерли, глядя друг на друга. Даже наша лошадь не проявила никакого беспокойства и мирно стояла, мотая головой.

Секунды растерянности, и Боря взвёл курок двустволки.

Скорее всего, в этой комичной ситуации, Топтыгин тоже взялся бы за ружьё, если бы оно у него было. Но… он сначала пренебрежительно медленно развернулся, потом резко дал дёру вниз по склону.

Такого поведения мы от хищника не ожидали. Борис опустил ружьё и сказал первые после шока слова:

— Трус ты, косолапый.

Мы нервно захохотали, а лошадь, трудно в это поверить, заржала, поддержав нашу реакцию.

В дальнейшем пути нашего маршрута нам трудно было настроиться на рабочий лад. Мы долго обсуждали встречу с медведем, предполагая разные возможные варианты её исхода. Среди всех предположений мирный вариант мы считали наименее вероятным.

— Не верится, чтобы дикий зверь, учуяв запах лошади, и даже увидев её, не попытался напасть на нас, — говорил Борис.

— Наверно, он был сыт по горло.

— Всё равно, свежее мясо — это не ягода-голубика.

— Значит, увидел ружьё и испугался, — высказал я предположение.

— Ружьё-то было привязано на холке у лошади.

— Ну, запах ружья учуял. Порохом далеко пахнет. Это мы с тобой его не ощущаем. А он — зверь! Ты попал бы в него, если бы он побежал на нас?

— Не знаю, мне ещё не приходилось стрелять в медведя. А будем рассказывать нашим об этой встрече?

— А почему бы и нет!

— Да, потому, хотя бы, что начнут проверять чистоту наших штанов.

— А что, есть причина сделать это?

— Вроде бы, нет.

Так, обыгрывая в разных вариантах событие, мы продолжали наш маршрут.

Добравшись до конечной, установленной для нас Акраминским точки маршрута, мы на длинной верёвке привязали, к вбитому в землю колу, лошадь. Поставив палатку, мы развернули спальники и прилегли отдохнуть.

— Ты есть не хочешь? — спросил Боря.

— Хочу, но сначала надо что-то сварганить.

— Разогреем на спиртовке тушёнку, вскипятим чайку, и со сгущёнкой так попируем, что ни в одном ресторане такого наслаждения не получишь.

— Не знаю, я не часто посещал рестораны, сравнить не могу.

— Я тоже больше по столовкам, да вот по полевым кухням специалист. Так, что о горячей тушёнке в металлической банке я знаю всё. Особенно вкусна «Великая стена».

— Да, китайцы на этот счёт молодцы.

— Они молодцы не только по «стене», но и по обуви тоже. Их кожаные ботинки можно весь сезон носить. Не истирается подошва на чукотских камнях, а наша обувь — месяц, и всё. Можно выбрасывать.

— Не могу с тобой спорить, ты — старожил. Тебе виднее, а я пока что в болотных сапогах хожу.

— Давай вставать, отдохнули, теперь надо и подзаправиться.

Через несколько минут две банки горячей тушёнки были на нашем «столе», мы с удовольствием с галетами их уничтожали.

Попив чайку после еды, мы расслабились, глядя на мирно пасущуюся лошадку.

Боря, как всегда, после обеда закурил папиросу. Он курил только «Беломор», других папирос в продаже на севере, кажется, не было. Нет, правда, ещё «Казбек» в твёрдых пачках продавался, но курили его только изысканные курцы.

— Боря, а для чего ты куришь? — спросил я его.

— Для удовольствия, — ответил он и со смаком выпустил струю дыма.

— А в чём же смак? — допытывался я.

— Не знаю. В доставании из пачки папироски, в прикуривании её, потом в затяжке, в пускании струйки дыма.

— Да, хитро, мне этого не понять.

— Конечно, если бы ты курил, то не стал бы спрашивать.

— А бросить ты можешь?

— Не знаю, наверно, нет, не смогу.

— Пробовал?

— Не пробовал.

— А ты попробуй.

— Зачем?

— Чтобы доказать, что у тебя есть сила воли.

— Вот ты попробуй покурить, потом бросишь.

— Ну, и брошу. А сколько времени надо, чтобы так втянуться в эту гадость, а потом сказать «нет, не могу бросить».

— Хотя бы год.

— Давай поспорим, что если я начну сегодня курить, то через год брошу.

— Давай. На что будем спорить?

— На ящик шампанского.

— Согласен. Давай спорить.

Мы тиснули друг другу руки, я с этой минуты считал себя курцом.

— Давай мне папиросу, — попросил я — начинаю курить.

Боря достал пачку «Беломора», дал её мне и говорит:

— На тебе, дарю. В лагерь придём, возьмёшь на складе себе, сколько захочешь.

Я вынул одну папироску, размял её по примеру Бориса и прикурил её от пламени спиртовки.

Сделав для начала небольшую затяжку дымом, я долго не мог откашляться. Боря усердно стучал меня по спине, приговаривая:

— Ничего, ничего, у всех сначала так бывает.

— Фу, какая гадость!

— Я хочу услышать твои слова через год.

— Услышишь: «всё, это моя последняя папироса».

— А я надеюсь услышать: «забери свой ящик шампанского».

Забегая вперёд, скажу, что этот спор выиграл мой визави. Я принёс ему ящик, который мы с удовольствием, приглашая друзей, опорожняли несколько дней.

Завершив двухдневный маршрут, мы с Борисом прибыли в лагерь. Встречал нас только начальник партии.

— С приездом! Как маршрутик? Удался?

— Спасибо, — ответил я Акраминскому, — всё сделали, как и планировали. С лошадью легко, не надо эти камушки на горбу таскать.

— Это не камушки, Боря. Это наш производственный товар. Если токарь на заводе гайки, шайбы, болты выдаёт, то мы производим эти «камушки».

— Ну, если по правде сказать, их произвела природа-матушка, а мы только отсортировали, облагородили и предъявили потребителю.

— Ладно, ладно, сейчас не время разглагольствовать. Давайте лучше привяжите лошадь, переодевайтесь, да — обедать. Сегодня у нас хороший борщ с тушёнкой.

— Я люблю борщ со свежими овощами, а не с сухарями, — Боря высказал и мою мысль, но я всё-таки, поддался соблазнительному предложению Акраминского и начал приводить себя в порядок.

Как и многие начинающие геологи мужского пола, я не отступил от негласного правила, и уже давно не брал в руки бритву. При моих русых волосах на голове борода у меня почему-то выросла чёрного цвета. Я каждый день старался помыть её, расчесать для порядка, и, изредка, с помощью ножниц, наводил красоту.

Одновременно с Борисом мы подошли к столу, на котором начальник партии поставил тарелки. Запах от борща был, действительно необыкновенно аппетитным. Было непривычно видеть начальника партии в качестве обслуживающего кухонного персонала, но, глядя на его фартук, засученные рукава рубашки, казалось, что кухонная работа ему доставляет удовольствие.

— Ох, вкуснотища! — запричитал я хвалебную песню, — только вот почему-то очень горячий борщечок-то, в рот не возьмёшь.

— Да, соглашусь с тёзкой, Игорь Иванович, — поддержал меня Борис. — Если вы не против, то мы с удовольствием вам доверим нас откармливать.

Акраминский, прищурив глаза, молча, выслушивал наши хвалебные слова и наслаждался ими.

— Ну, а теперь рассказывай, Борис, успешно ли прошёл маршрут? Где и как заночевали?

— Немного тяжеловато два дня с небольшим перерывом идти по сопкам. А если по делу, то скажу, что всё прошло удачно. На маршруте много выходов коренной породы, образцов набрали — лошадь еле-еле дотащила. Без неё нам бы не справиться.

— На карте все точки отмечены?

— Всё, как положено, и журнал заполнен.

— А почему ты говоришь, что перерыв у вас был небольшой?

— Да, всё в порядке, Игорь Иванович, наелись голубики, спать не хотелось.

— Сегодня отдыхайте, завтра в маршрут пойдём втроём. Я буду с вами. На три дня рассчитывайте. По пути зайдём в геофизическую партию, у неё база на нашем направлении. Переночуем у них одну ночь. Там начальник Гусин, мой хороший товарищ.

— Как скажете, Игорь Иваныч, три, так три дня.

Был уже август месяц. Полярный день сократился. Солнце устало беспрерывно кружиться по небу, и уже, сначала несколько минут, потом — часов, пряталось где-то за горизонтом.

К трёхдневному маршруту готовились основательно: надо еды брать с собой больше и палатка требуется трёхместная и снаряжения должно быть, соответственно, на троих. Тараканский с Володей будут три дня в лагере, им мы оставляем винчестер и мелкашку. У нас будет ружьё, пистолет и охотничий нож.

В который раз у меня появлялась мысль о том, какая умная голова придумала идею выделить нам лошадь — без неё нам было бы совсем тоскливо.

Вышли мы рано утром, попрощавшись с друзьями, словно уходили на полгода. Стройным рядом, мы двигались вдоль реки, не спеша, экономя силы на длительный переход. Впереди, как и положено командиру, шёл Акраминский, за ним — Борис с лошадкой, потом — я.

У меня почему-то было легко на душе. То ли отсутствие на мне груза ответственности, то ли восторженное ожидание дальнего маршрута, или что-то другое. Не знаю. Я шёл замыкающим, разговаривать было не с кем, оставалось только думать о своём.

У меня снова, как и раньше, а теперь особенно, в голове крутилась одна мысль. Как хорошо я сделал, что выбрал профессию геолога. Вот я получаю сполна и новизну впечатлений, и трудности, и опасности, и всё, о чём я мечтал. А главное, наверное, это свобода. Свобода в пространстве, свобода в режиме рабочего дня и свобода в понимании того, что ты делаешь. Хорошо этому нас научили преподаватели в техникуме.

Мы шли с переменным темпом — то ускоряли движение, то замедляли его, останавливаясь по команде ведущего. Нога у Акраминского ещё болела, поэтому требовались ему интервалы в движении.

Мне было интересно наблюдать за опытным геологом и учиться у него методике замеров, диагностики, фиксации и планированию процесса прохождения маршрута. Когда мы останавливались возле очередного скального выхода или отложения осадочных пород, он старался рассказать и показать мне главные моменты в этом геологическом сегменте. Я благодарен Акраминскому за науку проведения поисково-съёмочных работ.

— Вот скоро мы будем на базе геофизиков, — сказал Акраминский и остановился на отдых.

Боря, как всегда, воспользовался остановкой, достал пачку любимого «Беломора» и с удовольствием затянулся дымком. Он хитро смотрел на меня, ожидая и моего перекура. Я ещё не курил после выхода из лагеря и, честно говоря, меня совсем не тянуло к этому процессу. Мне не хотелось при начальнике задыхаться от противного дыма, поэтому я не спешил подчиниться мысленному приказу или приглашению тёзки.

Показалась в долине ручья база геофизиков. Мы непроизвольно ускорили шаг. Акраминский, видимо, спешил встретиться с другом — начальником партии геофизиков Гусиным. Их база была значительно больше нашей — около десяти палаток стояли в ряд вдоль ручья. Две палатки были большие, рассчитанные на восемь-десять человек.

— О! Кого я вижу, — громко встречал нас человек, вышедший из новенькой двухместной палатки. Это и был начальник Гусин — высокий, стройный, улыбающийся сквозь большие рыжие усы.

— Здравствуй, дорогой мой, — Акраминский по-мужски обнял друга, и они ещё долго кружились, хлопая друг друга по спине.

Мы с Борисом занялись нашим грузом, лошадью, намереваясь дать ей достаточный ночной отдых.

— Это мои сослуживцы, Борис и ещё Борис, — представил нас Акраминский своему другу. Мы тоже поздоровались с Гусиным.

— Ты что, в партию набираешь только Борисов? — усмехнулся начальник геофизиков.

— Да, ещё бы парочку таких Борисов и всё, у нас была бы борисовская геологическая партия.

— Это что-то новенькое в подходе к комплектованию партии.

— Времена меняются, и методы тоже изменяются.

Вышли несколько человек из другой палатки. Мы представились друг другу.

На земле возле одной большой палатки валялось, или, может быть, так и должно быть, всякое геофизическое оборудование. Чувствовалось, что этот коллектив ведёт здесь основательные геофизические работы.

— Заходите к нам в столовую, — пригласил нас Гусин в большую палатку, — наш шеф-повар угостит вас вкуснятиной.

Когда мы подошли к палатке-столовой, мы почувствовали соблазнительный запах мяса. Вспомнились наши обеды из несолёного мяса евражек.

— Вам сказочно повезло, — продолжал он, — двое моих работников проводили измерения электромагнитного поля, и там к ним в помощники пришёл косолапый Мишка. Он, как рассказывают ребята, был совсем неадекватный — несмотря на предупредительные выстрелы, он приближался и угрожающе рычал.

— Может быть, он был под воздействием ваших электромагнитных импульсов, — высказал предположение Акраминский.

— Не думаю. На поверхности земли наши электромагнитные волны не ощутимы.

— Для нас не ощутимы, а Мишка, может быть, почувствовал их и пришёл к вам с требованием прекратить издевательства над местным населением.

— Ну, так или иначе, только когда он подошёл на опасное расстояние, ребята применили оружие на поражение. Как раз, кстати, у нас образовался некоторый дефицит с тушёнкой.

— Вам повело! — повторил Акраминский фразу Гусина, сказанную нам ранее.

— И вам тоже. Угостим вас свежей медвежатинкой.

Мы с Борисом слушали этот разговор и думали об одном и том же. Не тот ли это медведь, с которым мы нос к носу встретились на вершине сопки?

— Большой медведь-то? — спросил я.

— Хватит на всех нас. Ещё и останется. Его надо быстро оприходовать, иначе он испортится. Это не тушёнка.

— Как же вы его сюда приволокли? — спросил Борис.

— Никто его сюда не тащил. Он весом, говорят ребята, килограммов двести. Я сам его не видел. Короче говоря, пришли помощники, разделали Михаила и готовое мясо принесли на базу.

— Осталось много? — снова заинтересовался Боря.

— Хочешь пойти забрать?

— Нет, я просто так спрашиваю.

— Ладно, заходите в палатку.

Мы вслед за хозяином вошли в столовую, где был установлен большой деревянный стол. На столе, на двух кирпичах стояла огромная сковорода, доверху наполненная скворчащим мясом. Манящий соблазнительный запах, какого я не ощущал со времён жизни у тёти Нюры, кружил голову и вызывал целые потоки слюны.

— Садитесь, ребята, — пригласил нас шеф-повар, — берите прямо со сковороды. Предупреждаю, не переусердствуйте, а то медвежатина, с непривычки, может вызвать расстройство желудка.

Видя и чувствуя это лакомство, нам трудно было не переусердствовать, тем более, что мы обедали часов шесть тому назад.

Вкусное, но жестковатое мясо поглощалось без наших, особых, усердствований.

Акраминский сидел напротив меня и, мне показалось, скромничал, или исполнял совет шеф-повара.

У нас с Борисом не хватало скромности, чтобы удержаться от натурального мяса. Большая сковорода, несмотря на наше усердие, почти не опоражнивалась — так только, чуть-чуть горка сверху убавилась.

Вот так, неожиданно, впервые в жизни пришлось попробовать медвежатину.

Когда мы вышли из палатки, Боря закурил и тихо спросил:

— Как ты думаешь, это медведь тот самый?

— Судя по вкусу, это не наш товарищ, — решил я шуткой отвлечь Бориса и себя тоже, от назойливой мысли.

На ночь нас поселили в одной из палаток, Акраминский остался с другом. Им хотелось пообщаться, а то, всё одни и те же люди круглые сутки перед глазами — надоедает.

Я в очередной раз зарубил себе на носу — надо всегда прислушиваться к словам знатоков, специалистов. Часа через три-четыре, ночью какие-то неведомые силы подняли меня с постели и погнали «до ветру». Навстречу мне откуда-то вышел мой тёзка.

— Ты откуда? — спросил я его. Он правильно понял мой вопрос и указал рукой направление.

— Оттуда. — Когда я вернулся в палатку, Боря встретил меня вопросом:

— Как ты? Живой?

— Не знаю, похоже, что живой.

Мы дружно захихикали, понимая смысл вопроса и ответа.

— А ничего медвежатинка, — сыронизировал Борис.

— Ты хочешь ещё? — поддержал я его иронию.

— А что, там ещё осталось?

— Чуть-чуть, но нам, думаю, хватит.

— Нет, уж. Не надо. Давай отложим это дело до следующего раза.

— Отложим, давай спать.

В палатке Гусина ещё горел фонарь. Беседа друзей, кажется, затягивалась.

Скорее всего, и Гусин и шеф-повар были в курсе наших ночных прогулок, но утром деликатно все промолчали.

Наш трёхдневный маршрут был интересным, полезным, но достаточно утомительным. Более того, я бы сказал, что он превратился в цепочку приключений, встреч и знакомств. Кроме встречи с Потапычем в виде жареных кусков мяса, а также знакомства с геофизиками, у нас состоялась ещё одна знаменательная и памятная для меня встреча.

Однажды мы решили отдохнуть часа три и поставили палатку возле самой речки. Разогревая тушёнку на спиртовке, мы блаженствовали под лучами ещё тёплого солнца.

— Смотрите, там, на пригорке стоит яранга, — показал Боря на стоянку чукчей.

— Пастухи, должно быть, — прокомментировал это сообщение Акраминский.

— Если пастухи, то где же олени? — заинтересовался я.

— Не знаю, пойди, спроси, — пошутил начальник.

— А что, это интересно. Вот пойду и спрошу.

— Ты что? Делать тебе нечего? Отдыхай, — не принял всерьёз моё желание Борис.

— Я хочу, — продолжал я, — сейчас сбегаю, познакомлюсь. Я быстро. Одна нога там, другая — здесь.

— Ты серьёзно? Пойдёшь? — не поверил мне и Акраминский.

— А почему бы и нет?

— Давай иди. У тебя час времени на всё про всё.

— Отлично, я успею.

Метрах в двухстах от нас стояли две, а не одна, яранги.

Мною двигало всё то, же, засевшее во мне с детства, чувство новизны, необычности, знакомства с чем-то экзотичным, доселе неизвестным.

Я, не спеша, шёл в сторону яранги, как будто, наслаждаюсь голубикой. На самом деле, весь склон представлял собой сплошной голубой ковёр, и, чтобы досыта насладиться этой вкусной ягодой, не надо было делать и трёх шагов.

— Однако, здравствуй, — вышел из яранги чукча и, протягивая свою маленькую руку, вышел навстречу мне. — Я вижу, что вы на реке остановились, и думаю, кто это? А ты вот сам пришёл познакомиться.

Чукча достаточно хорошо говорил по-русски.

— Заходи, будешь желанным гостем. Я здесь с братом и дочкой. Меня зовут Лелекай.

— Я Борис, — в свою очередь, представился я. — Что вы делаете здесь?

— Мы разыскиваем хорошие, новые места для зимних пастбищ. Находим их, отмечаем, чтобы зимой пригнать сюда стадо.

— И долго вы их ищите?

— Когда как получается. Вот здесь мы поставили две маленькие яранги, и ходим по всей округе. Дочка ко мне приехала, Галя. Она живёт и учится в Анадыре. Раньше она любила с нами оленей пасти. А теперь вот соскучилась, приехала на отдых. Заходи, однако. Дочка, к нам гости, принимай.

— И долго вы здесь будете? — спросил я.

— Ещё дня два. Как Галя захочет.

Из яранги, откинув полог, вышла девочка, невысокого роста, довольно приятного вида. Она была одета, в отличие от отца, в нормальную, цивильную одежду. По её внешнему виду мне трудно было определить её возраст.

— Галя, — без тени смущения, представилась она мне.

— Борис, — ответил я и вслед за ней вошёл в ярангу.

Внутри было темно и прохладно. На полу лежали оленьи шкуры и разные постельные принадлежности: подушки, простыни и что-то ещё.

— В этой яранге я живу, а там мой папа и дядя.

Лелекай тоже вошёл в «дом» к дочери. Он остановился у входа и что-то пытался сказать.

— Галя, напои чаем нашего гостя. И вяленой оленины дай ему. Он не пробовал такого.

— Нет, нет, спасибо, — пытался я отказаться, — я ненадолго. Мы скоро уходим.

— Однако у нас так не принято. Гость должен сесть с нами, чай попить.

— Я сейчас, — замельтешила Галя, — чай у нас готов.

Дочка налила кипяток в алюминиевую кружку и насыпала туда заварку. В помещении распространился ароматный запах чая.

— Вот тебе вяленая оленина, — предложил хозяин. — Мы гостей любим, всё, что у нас есть, предлагаем.

— Не надо, Лелекай. Я скоро буду уходить. Время. Начальник будет сердиться.

— О, начальник. Жалко. А я думал, заночуешь у нас. Вот в яранге у дочки места много.

— Спасибо, спасибо.

— У нас так принято, — не слушая меня, продолжал говорить отец, — есть дочка без мужа, можно спать с ней.

— Пей чай, ешь оленину, — подвигая ближе ко мне кружку и кусочки вяленого мяса, говорила Галя. Она смотрела на меня и, видно, вполне была согласна со словами отца.

— Как вы зимой в этих ярангах живёте? Наверно, холодно? — решил я отойти от гостевой темы.

— Нет, тепло. Олени дают нам шкуры. Это еда, одежда, дом.

— Надоедает длинная зима?

Хозяин засмеялся, похлопал меня по плечу и продолжил свою тему гостеприимства.

— Зима, хорошо. Мы привыкали. Летом комары, а зимой нам хорошо, шкура греет, — он поднял расшитую дочкину летнюю кухлянку и прислонил её к моей щеке.

— Вот видишь? Хорошо!

— Да, приятное ощущение, — согласился я со словами хозяина.

— Вот. Оставайся, дочка твоя будет. Мы любим белый человек.

— Нет, нет, спасибо, — не придумав ничего более весомого, я сказал глупую в данной ситуации отговорку, — мы так не делаем.

— Оставайся, ты мне нравишься, — очень просто и без всяких церемоний повторила Галя приглашение отца.

— Ну что ты, Галя? Ты молодая, красивая. Найдёшь себе хорошего парня. У вас в Анадыре есть парни?

— Есть, есть.

— Ну, вот! Ты где учишься?

— Я учусь в художественном училище и работаю в косторезной мастерской.

— Ты будешь художницей?

— Косторезом.

— На чём ты делаешь свои рисунки?

— На моржовых клыках.

— ЗдОрово, хотелось бы посмотреть.

— Здесь у меня нет. Приезжай в Анадырь, там увидишь.

— Хорошо, если получится, приеду. Спасибо. А сейчас мне надо идти.

— Жалко, надеюсь, увидимся. Приезжай в Анадырь.

Мне было интересно, приятно и немного смешно от наивности этих простых, добрых людей. Хотелось бы ещё поговорить об их жизни, но время неумолимо бежало вперёд.

Я попрощался с семьёй оленеводов, взял вяленую оленину, которую Галя аккуратно свернула в рулончик, и пошёл вниз к своей палатке.

— Ну, что там? — спросил меня Боря. — Чукчи тебя не съели?

— Хорошие, добрые люди. Оленеводы. Они здесь готовят зимние пастбища. Ищут богатые травой и ягелем места.

— Не предлагали тебе стать оленеводом? — спросил Акраминский. Он прекрасно знал обычаи местных жителей и мог предположить всё, что угодно.

— Нет, не предлагали, — поскромничал я. — Они сегодня-завтра переезжают на новое место.

— И нам надо сворачиваться. Ты не голоден? — спросил начальник.

— Нет.

— Конечно, наевшись таких деликатесов, теперь долго не захочется есть. Оленина вкусная?

— Попробуйте сами.

— Потом, потом. Собираемся.

Геологические маршруты бывают разные: короткие и длинные, интересные и серенькие, трудные и лёгкие. Мне особенно нравились маршруты запоминающиеся, в которых происходит нечто неожиданное. Надо сказать, что мне везло на неожиданности, о некоторых из них я уже рассказывал. Интереснее всего, когда такие случаи связаны с человеческими встречами, о которых никогда не мечтал, не ожидал и даже не представлял, что такое может быть.

У меня в жизни было множество встреч, о которых обычно говорят: «такое случается один раз в тысячу лет».

Я впервые шёл по короткому, одиночному маршруту. Обычно Акраминский не допускает такого нарушения правила геологической работы в полевых условиях. Но сегодня стечение обстоятельств позволило ему это сделать. Две пары ушли по своим, намеченным им, направлениям. Мне достался короткий, несложный маршрут на три-четыре часа.

Была вторая половина августа, погода была довольно прохладная, пасмурная. Трава уже давно пожелтела, от голубики остались одни воспоминания.

Было скучновато. Я медленно продвигался вперёд, спешить было некуда. Сначала понемногу, потом всё обильнее пошёл мокрый снег. Тундра медленно стала превращаться в белый ковёр. Жалко! Только недавно мы любовались зелёными и голубыми цветами радуги под ногами.

Особого геологического интереса в маршруте не было. Попадались редкие скальные выходы коренных пород.

Я накинул на голову капюшон и шёл, не оглядываясь по сторонам.

И вот он! Один из тех, «раз в тысячулетних» случаев.

Прямо впереди, по направлению моего движения, навстречу мне приближались две фигуры. Встретить в, пустынной на сотню километров, тундре человека — явление редкое. Чаще встречаются животные — медведь, волк или лисица, но человек реже. А тут! Два человека, да ещё какие! Это были две молодые девушки. Они тоже закрылись от снега платками или капюшонами и шли, не разговаривая. Я не могу сказать, что мы столкнулись лбами, но всё же при встрече мы остолбенели. Передо мной стояли две геологини. Две девочки, с которыми мы учились в техникуме в одной группе: Кашкина и Томина. Они тоже были в составе тех девятнадцати человек, которые попали в министерский список студентов, направленных на Север, и приехавших немного позже нас.

— Здравствуйте, — сказал я, когда мы почти вплотную подошли друг к другу, — вы, случайно не из Миасского геологического техникума?

Они не поняли моей шутки, пребывая ещё в шоке от необычности такой встречи. Более того, по-моему, они меня, под капюшоном, даже не узнали, и на мой вопрос дали ответ, над которым мы потом долго смеялись:

— Да, это город на Урале. Там техникум. Мы там были.

— А что вы там делали? — я ниже на глаза опустил капюшон. Кроме того, как я уже говорил, я не брился всё лето, и борода делала меня полностью неузнаваемым. Таким они в техникуме меня не видели.

— Мы учились. А вы кто?

— Я Наумов Борис. Я тут живу.

Минуту, вглядываясь в то, что было свободно от капюшона и бороды, они, наконец, заметили что-то знакомое.

— Ты? Боря?

— Ну, да. Это и есть я. Бывший студент геологического техникума.

— Как ты здесь оказался?

— Я же сказал, я здесь живу на листе двадцать девять.

— Вот это да! — воскликнула, более эмоциональная, Кашкина.

— Как это возможно? — спросила Томина.

— Я этой дорогой всё время хожу, — продолжал я дурачиться.

— И все-таки?

— Недалеко отсюда стоит наша поисково-съёмочная партия Акраминского. Вот сейчас я на работе.

— ЗдОрово. Мы тоже.

Девочки рассказали немного о себе, и мы разошлись, договорившись встретиться в Певеке после возвращения из поля.

Весь ход наших восторгов, удивлений, вопросов и ответов каждый может представить себе сам. Скажу только одно, что мой четырёхчасовой маршрут значительно увеличился по времени и стал пятичасовым.

Полевые работы приближались к завершению, но со мной были ещё два запомнившихся мне происшествия, о которых тоже стоит рассказать. Мы были в маршруте с Тараканским и Борисом, шли через сопки, фиксируя геологическую информацию и собирая образцы для дальнейшего изучения.

На нашей карте не было отмечено исключительное для тундры явление. Мы попали на хорошую автомобильную дорогу. Это не была асфальтированная трасса, но проезжая, в хорошем состоянии дорога из щебня.

Чуть в стороне метров за двести мы увидели большой, одноэтажный дом, построенный из местного камня.

— Смотрите, — крикнул Борис, — дом!

— Вот это чудо! — сказал я.

— Надо зайти посмотреть, что там, — предложил Тараканский, и мы свернули влево от намеченного нами маршрута.

Дверь была закрыта, добротные чистые доски и замок на двери говорили о том, что дом не заброшен, и кто-то в нём живёт. Мы обошли вокруг дома, заглянули в окна, постучали в стекло. Никто не отозвался. Мы снова вернулись до крылечка, подёргали за ручку, результат всё тот же — никого!

— Что будем делать, Лев? — спросил я у Тараканского. Мы все уже давно называли его на «ты» и без отчества.

— Подождём немного, у нас время есть. Может быть, кто-то подойдёт. По всем признакам, дом жилой.

Через полчаса наши ожидания увенчались успехом. Из-под склона, от протекающего внизу ручья поднимался человек с ведёрком в руке. Увидев его, я сразу вспомнил Филиппа, того человека, который сидел за столом в предложенной мне комнате для временного проживания. И этот человек своими габаритами, седыми волосами на голове и бороде, всей своей статью был похож на того самого северного ревизора.

— Здравствуйте, — почти хором приветствовали мы подошедшего человека. Тот не отозвался на наше «Здравствуйте» и вёл себя так, как будто бы перед ним никого нет. Он поставил на крыльцо ведёрко с рыбой, достал ключ от висячего, громадного, под стать хозяину замка и вошёл в тёмный коридор.

Когда внутри зажглась свечка, мы услышали голос:

— Входите, чего стоите?

Мы медленно, один за другим протиснулись в заставленный ящиками и бочками коридор. Хозяин сидел в полупустой, с одной кроватью и столом, комнате.

— Здравствуйте, — снова повторили мы свои приветствия. — Мы геологи, проводим в этих краях геологическую съёмку.

— Здравствуйте, — наконец, соизволил человек ответить на наше двукратное приветствие. — Сильвестр Афанасьевич.

Аккуратно вытерев небольшим грязным полотенцем мощную руку, он каждому из нас протянул её, повторяя:

— Сильвестр Афанасьевич.

— Вы здесь живёте? — спросил Тараканский.

— Не живу, а доживаю. И это моё жилище.

— И зимой и летом?

— Круглогодично.

— Чем вы занимаетесь? — спросил я.

— Ловлю рыбу, дом охраняю.

— А чей это дом? Зачем его охранять?

— Здесь жили дорожные строители, когда вели эту трассу. Здесь же была строительная контора.

— Теперь дорогу не строят?

— Нет, она никому уже не нужна. Здесь сложили свои головы тысячи заключённых, которых «отец нации» загнал сюда на двадцать пять лет. От болезней, холода и голода больше двух-трёх лет никто не выживал. Одни умирали, других на их место пригоняли. Строительное руководство жило здесь, в этом доме, а работяги — там, возле ручья в землянках.

— А вы тоже работали?

— Да, только я работал здесь. Я был поваром, мог питаться. Поэтому и выжил. Двадцать лет мне дали за «измену родине». Я никогда никому не изменял. Попал в плен к фашистам, потом, после освобождения Польши, я хотел вернуться домой. А там уже никого и ничего нет. Через день пришли за мной и без всякого суда дали двадцатку. Вот я и очутился здесь.

— Почему же после смерти «отца» вы не уедете отсюда? Ведь никто дорогу уже не строит.

— Моя семья вся сгорела при пожаре после прихода в село фашистов. У меня никого не осталось. И дома у меня нет. Куда мне ехать? Некуда. А здесь дом, крыша над головой. Здесь я свободен. Сам по себе.

— Чем же вы питаетесь?

— Летом ягоды, грибы, рыба, зайчатина. Иногда убиваю оленя. Осталось у меня ружьишко, патроны тоже есть. Когда кто-то проезжает по дороге с очередной инспекцией, оставляют мне еду, курево, порох, дробь. Они меня уже знают.

— Скучно, наверно?

— Весёлого — мало, но я привык. Зимой бывает тоскливо. А летом благодать — курорт.

— Медведи не беспокоят?

— Медведи? Нет, они со мной дружат. Я вам про медведя расскажу. Видели у меня возле крыльца бочка помятая стоит?

— Да, видели.

— Только она с дыркой в днище.

— Зачем бочка с дыркой? Да ещё и помятая.

— Мне она не нужна, но с ней связана одна история. Если хотите, расскажу.

— Конечно, расскажите. Очень интересно.

— Среди дорожников был какой-то, то ли дрессировщик, то ли просто любитель зверей. Вот однажды забрела сюда медведица с малышом. Весной это было. Кто-то из начальства захотел медвежатины, ну, и застрелил медведицу. Малыш остался без матери. Чтобы не дать ему погибнуть, этот дрессировщик взял его к себе. Он его кормил, чем мог, частенько забирал у меня очистки. Ну и воспитал его, как дитя своего. Когда этот малыш подрос, наш дрессировщик решил научить его таскать из ручья воду в бочку, которая стояла здесь возле крыльца. Эту воду мы пили и использовали для хозяйственных нужд. Тяжело нам было таскать воду из ручья сюда в гору. Ну, дрессировщик и придумал, как облегчить нам работу. Он научил медведя этому делу, давал ему два пустых ведра, и тот с удовольствием бегал туда-сюда. Не успеешь оглянуться, как бочка уже полная. За это Миша получал свой деликатес — тухлую рыбу. Этой рыбой у нас кормили арестантов, но не все её ели, вот она и накапливалась, вонючая такая, пройти мимо столовой было невозможно. А тут Миша со своей страстью. Спасибо ему.

Сначала это всем доставляло удовольствие, потом кто-то из вертухаев решил позабавиться и приказал сделать в днище бочки дыру.

— И что?

— Как всегда, медведь таскает воду, надеясь на вкусное угощенье. Принесёт два ведра, выльет в бочку и бежит косолапый вниз к ручью за следующей порцией. Приносит, выливает, а бочка всё пустая. У него уже инстинкт выработался — сходить восемь-десять раз и всё, бочка полная. А тут нет. Выбился он из сил, еле ползает по косогору. А бочка пустая. Ну, хоть он и зверь, а сообразил, что его надурили, издеваются над ним. Схватил он эту бочку и давай её корёжить. Вышел к нему дрессировщик, чтобы успокоить, рыбу тухлую принёс, но медведь был уже на полном взводе. Он схватил своего воспитателя и швырнул его так, что тот долго лежал со сломанным хребтом. Так и умер бедолага. Лечить-то здесь некому было, и лекарств никаких не было.

— А дальше что?

— Дальше медведь схватил эту бочку, как консервную банку смял её и швырнул вниз по склону, а сам с рёвом побежал следом. Не знаю, куда потом подевался этот умный зверь, только здесь он больше не появлялся. Когда всех отсюда забрали, увезли по разным лагерям, дорогу уже больше никто не строил.

Меня отправили в Магадан, там я отсидел ещё почти год. Потом вернулся сюда. Бочку, как память об умном звере, принёс и поставил возле крыльца.

— А где вы сидели? — спросил я.

— Да там же в Магадане, как дорожника, меня направили на строительство Колымской трассы. Никто не спрашивал меня, кем я был здесь на Чукотке. Повар или кто другой. Не важно, дорожник и всё, будешь Колымскую трассу доводить до ума. Вот год я там и доводил её до этого самого ума.

— Если не секрет, где вы жили там, в Магадане? — спросил я.

— В лагере, на четвёртом километре Колымской трассы.

Я открыл рот от удивленья. Вот какое совпадение — в одном и том же бараке один человек отсиживал свой срок, а другой, то есть я, ночевал там, как командированный в гостинице. Было бы совсем удивительно, если бы оказалось, что мы ещё и спали на одной и той же кровати. Но этого уже никто не докажет.

— Интересная история, — сделал Боря заключение.

— Это вам она интересна, а у меня слёзы вызывает.

У нас с собой оставались кое-какие продукты, которые мы обычно берём с запасом: пачка чая, галеты, тушёнка, у Бориса — пачка «Беломора». Всё это мы оставили Сильвестру Афанасьевичу. Как видно, ему было приятно пообщаться с нами, обмолвиться словом с живым человеком.

Он вскипятил на спиртовке водички, заварил чай, и мы все вместе выпили «за дружбу».

Мы долго и по-всякому обговаривали случайную встречу, жизнь и смерти заключённых, а также судьбу Сильвестра Афанасьевича.

Много нового по этому поводу рассказал нам Тараканский. Он был старше нас и жил в столице, где больше новостей витает в воздухе, поэтому знал множество историй на эту тему. Если учесть, что Лев Владимирович был прекрасным рассказчиком и очень начитанным человеком, то, понятно, слушать его было одно удовольствие. Когда у нас было свободное время, и мы собирались за чашкой чая, то разговор наш превращался в монолог. Рассказчику было приятно, что его с интересом слушают, а нам всё, о чём он говорил, казалось сказками Шахерезады из книг «тысяча и одна ночь».

Тем временем, всё быстро катилось к завершению и осенним холодам.

Мы в начале сентября подчищали начатые, но не завершённые маршруты или делали первые камеральные оформления и подведение итогов для написания отчётов.

Ночи становились холодными, морозными, а речки покрывались льдом. Скоро выпал снег и сделал тундру опять малопригодной для передвижения. Тем не менее, мы, геологи, должны работать при любых условиях и не бояться трудностей.

В одном из последних выходов в маршруте были Акраминский и Лев Владимирович. Конец их маршрута отстоял от нашей базы километров на пятнадцать. В конечной точке они, как обычно, перед возвращением решили передохнуть. Они развели костёр, чтобы немного согреться, вскипятить чайку, пообедать и подсушить одежду.

Акраминский открывал банку тушёнки своим охотничьим ножом. Этот нож был изготовлен из качественной стали, острый и удобный в обращении. А самое главное, он номерной, подлежал регистрации и был подотчётным.

В обратный путь ребята собирались, когда уже начинало темнеть, и посыпал обильный снег.

При спешке и в сумерках начальник потерял бдительность и оставил свой нож где-то возле потухшего костра. До лагеря они добрались уже поздно, уставшие, но довольные. Последние штрихи наших планов были сделаны.

Рано утром следующего дня Акраминский пригласил меня и Бориса к себе в палатку и выдал нам «особое», как он сказал, задание.

— Борис и Борис, обращаюсь к вам с особой просьбой. Если не захотите её выполнять, то, совершенно без последствий для вас, можете отказаться.

— Что вы, Игорь Иванович, — почти в один голос, сразу согласились мы.

— Просьба такая: вчера мы были вот в этом месте, — он показал на карте точку, — это была наша последняя остановка. Там мы разожгли костёр, отдыхали. И вот возле этого костра я потерял или, просто забыл, свой нож.

— Ничего себе, — удивился Борис.

— Этот нож подотчётный. После возвращения я его должен сдать в хранилище. Просьба к вам, пойти туда, попытаться найти этот нож. Это не близко, к тому же выпал обильный снег, идти будет трудно, да и найти под снегом потерю тоже нелегко.

Мы молчали, обдумывая реальность выполнения этой просьбы.

— Что скажете? Согласны на подвиг? — ждал нашего решения начальник.

— Хорошо, Игорь Иванович, мы пойдём. Как ты Боря? — высказал я своё решение.

— Пойдём, — коротко высказался тёзка. По его краткости ответа и не очень уверенной физиономии было видно, что просьба ему не очень нравится.

Учитывая то, что ночью был мороз градусов пятнадцать, и тундра покрылась снегом, мы оделись по-зимнему: болотные сапоги, ватные штаны, куртка, рукавицы.

При движении, возможно, будет жарковато, но пройти тридцать километров без отдыха трудно — придётся посидеть и не один раз. Поэтому тёплая одежда нам не помешает.

Естественно, мы взяли ружьё, запас еды и спиртовку для разогрева тушёнки и заварки чая.

Наше путешествие было рассчитано часов на восемь-девять.

Сначала мы шли бодро, уверенно, но со временем стала появляться усталость. Ноги соскальзывали с припорошённых кочек и проваливались в мокрую, снежную жижу. Это постоянное вихляние ног выматывало нас раньше времени.

Мы старались идти по компасу, но река часто делала такие большие изгибы, что, обходя их, мы накручивали дополнительные километры.

Скажу по себе, что когда мы добрались до назначенного места, сил оставалось мало. Перед обратной дорогой надо сделать хороший отдых.

— Вот, Акраминский, угораздило же его потерять этот проклятый нож! — высказался Борис по поводу всего этого мероприятия.

— Ну, что ж, Боречка, с кем угодно такое может случиться, — попытался я немного притушить возмущение тёзки.

— С каждым, да, но с начальником такого не должно быть.

— Не скажи! Вот посмотрим, как ты будешь себя вести, когда будешь начальником, — эта моя шуточная фраза немного успокоила Борю, и он предложил:

— Давай искать потерю.

Всё было под снегом, но остатки костра нам удалось найти без труда. Мы сапогами разгребали снег, надеясь сразу обнаружить нож. Но получасовая работа в качестве грейдеров не давала результатов.

— Может быть, он потерял его где-нибудь в другом месте, — отчаявшись найти нож, возмущался Борис.

— Всё может быть. Но ведь, этим ножом он открывал здесь консервные банки.

— Точно? Он так говорил? Я что-то не слышал.

— Точно, точно, — утверждал я, хотя после слов тёзки стал сомневаться, говорил ли это Акраминский.

— Давай тогда, ещё поищем, — примирительно сказал Боря.

Мы снова начали разгребать снежный покров, всё больше и больше расширяя площадку поиска.

Наконец я закричал:

— Эврика!

— Что ты орёшь? — спокойно спросил Боря.

— Я не ору, я говорю, что нашёл его.

— Где?

— Да вот, у меня под ногой.

Нож оказался возле самого кострища, где мы, не особенно внимательно разгребали снег. Он даже был немного присыпан золой, что и не позволило нам обнаружить его сразу.

— Ох, наконец-то. Наверно, они его не заметили, когда тушили костёр перед уходом, — предположил Борис.

— А зачем надо было его тушить, если кругом снегу полно?

— Не знаю. Для порядка. Мысли и дела начальников нам не угадать.

— Ну, ты философ. Интересно, а где же они брали дрова для костра? — размышлял я вслух.

— С собой принесли.

— Да? Ты думаешь? — Я стал оглядываться вокруг, надеясь найти хоть что-нибудь, похожее на дрова.

Когда я подошёл к самому обрыву, где торчали названные нам ориентиры — два кустика, я увидел там щепки, ошмётки какого-то дерева.

— Да, похоже, что ты прав.

Мы дружно засмеялись, и Боря закрыл эту тему:

— Я же говорил, начальство нам не понять.

— Ладно, давай готовить себе обед, — примирительно предложил я не обговаривать действия начальника.

Мы достали из рюкзака спиртовку, тушёнку, котелок и разожгли наш спасительный камин.

Предварительно открытая банка тушёнки разогрелась на спиртовке в течение пяти минут. Набрав свеженького снегу в котелок и, поставив его на спиртовку, мы с огромным аппетитом начали уплетать «великую стену», закусывая её отечественными галетами. Сидя на рюкзаках, мы давали отдых ногам и работу желудкам.

После отдыха мы рванули в обратный путь.

Чувство исполненного долга и вкусный обед на свежем воздухе придавало нам силы.

— Как, Боря, дойдём до лагеря за три часа? — спросил я напарника.

— Ну, ты даёшь, тёзка. Дай бог, чтобы дойти за четыре. Вон уже темнеет. Не заблудимся в темноте?

— У меня компас и карта в руках, — успокоил я его.

Мороз крепчал, темнота сгущалась. На небе мерцали звёзды.

— Слушай, Боря, уже который день такой мороз стоит? — обратился я к спутнику.

— Дней пять, — ответил он.

— А зачем, в таком случае, мы будем петлять по изгибам реки? Давай срезать их. Вода замёрзла, можно по льду переходить, речка-то не широкая.

— Не провалимся?

— Осторожненько. Надо не шагать по льду, а скользить по нему.

— Как же ты будешь скользить? Снегом лёд занесло.

— Да, это уже хуже. Ну, всё-таки, давай попробуем.

Следующий изгиб реки заставил нас задуматься — обходить его, значит, увеличить свой путь на полкилометра.

— Рискнём? — обратился я к тёзке.

Сначала Борис задумался, потом подошёл к самому краю реки, и ногой испытал лёд на прочность.

— Можно идти, кажется, лёд прочный.

— Ну, давай, вперёд!

— Нет уж, ты предложил, ты и начинай.

Я осторожно спустился к реке и мелкими шажками стал переходить на другой берег. Всего метров десять, но экономия времени огромная.

Переход получился удачным. Следом за мной и Боря медленно присоединился ко мне.

— Вот видишь? — похвастался я, — а ты боялся. Надо было и дорогой в ту сторону переходить по льду, а не накручивать километры.

— Задним умом мы всегда хороши.

— Пошли дальше.

На следующем изгибе реки у нас уже не стоял вопрос — переходить по льду, или делать крюк в полкилометра.

Я опять выступил в качестве испытателя. Осторожно, как и в предыдущий раз, я двигался навстречу счастью. Пройдя половину пути, я остановился, повернулся лицом в сторону ещё стоящего на берегу Бориса, и, слегка, притопнул ногой по льду.

— Давай, иди. Лёд крепкий, вот видишь?

И в этот момент Боря увидел то, чего я не хотел ему показывать. Лёд треснул, и я медленно, но уверенно пошёл ко дну. Всё моё обмундирование: ватные штаны, болотные сапоги, рукавицы наполнились свежей, но не очень приятной холодной водой. Моё счастье, что глубина реки оказалась не более метра. Спасенья ждать было неоткуда. Борис, видно, ещё не осознал серьёзности моего положения. Он ржал и, что-то кричал, типа «я же говорил, не послушался меня… давай обратно… я тебе руку подам». Его советы из темноты мне не совсем нравились. Промокшие ватные штаны и куртка, а также наполненные водой сапоги увеличили мой вес раза в два и тянули меня туда, в пучину. Я всё же решил выбираться на другой берег — расстояния одинаковы, а результаты разные.

С трудом, ломая лёд, я дошёл, или доплыл, не знаю, как правильно сказать, до противоположного берега. Высота его была не более метра, но поднять намокшую ватную одежду и болотные сапоги мне было не под силу. Стараясь изо всех сил, я выполз на равнину и, лёжа, думал, что делать дальше. Я перевернулся на спину, потом сел на снег и начал снимать сапоги. Когда мне удалось это сделать, я вылил воду и стал выкручивать портянки. Затем, чтобы теплее было стоять, я расстелил выкрученные портянки на снег и поднялся на ноги. Я с трудом снял куртку, ватные штаны, и, по возможности, выкрутил их. Нижнее бельё, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не увидел меня, я не стал снимать, а просто, как мог, на теле отжал его.

Холодные, мокрые и, начинающие леденеть, ватные штаны никак не хотели налезать на меня обратно. В конце концов, всю одежду я вернул на своё место, а сказать, что мне стало теплее, не могу. Словно в бочке с холодной водой по самую шею я ощущал себя, пока не начал двигаться.

Всё это время Борис стоял на берегу, раздумывая, что теперь ему делать.

— Я пойду в обход, — кричал он мне из темноты, — подожди меня здесь. Он, наверное, не представлял, что значит для меня ждать здесь, на месте. Я чувствовал себя клиентом древних инквизиторов и не знал, чего я сейчас хочу больше всего — стоять, сидеть или бегать, чтобы согреться.

Пройдя метров сто, я так думал, судя по голосу, Борис крикнул мне изумительную фразу:

— Здесь русло реки совсем сузилось, я могу его тут перейти по льду. Иди сюда поближе, встретишь меня на том берегу.

Я с радостью зашагал в его сторону, но, совершенно без всякого восторга, воспринял его слова.

Действительно, подойдя к месту, где Борис собирался выйти на берег после перехода, я согласился, что в этом месте русло наполовину уже, чем то, где искупался я.

— Будешь переходить? — всё ещё не веря в правильность решения Бориса, спросил я его.

— Я быстро, четыре шага и я там.

— Ну, давай. Осторожно, не спеши.

Ступив на лёд, Боря одну ногу держал, на всякий случай, на суше. Я подсвечивал ему фонариком, который по счастливой случайности, остался сухим.

Постояв минуту в такой позе, Борис полностью перенёс на лёд своё тело. Потом он осторожно, шаг за шагом, двинулся в мою сторону, вот он берег, осталось ему благополучно вылезти на сушу. Я протянул ему руку, но в этот момент случилось то, чего мы уже не ожидали. Только одну ногу Боря поднял, чтобы шагнуть на берег, как под другой ногой лёд треснул, и он оказался по грудь в воде. Русло здесь сужено, но, соответственно, и глубина увеличена.

Потянувшись к нему рукой, я поскользнулся и, едва во второй раз, не оказался в ледяной купели. Мне повезло — то ли камень, то ли корень остановили моё сползание.

Боря дотянулся до моей свободной ноги и, с трудом, держась за неё, вылез на берег.

— Вот так, друг, никогда не смейся над неудачей или несчастьем другого, — без всякого ехидства или нравоученья проговорил я известную народную истину.

При свете моего фонаря Борис проделывал всю процедуру, которую исполнял я ранее, только в полной темноте.

Дрожь во всём теле, стук зубов сопровождали наше дальнейшее передвижение. Вскоре мы увидели огоньки нашей палатки и палатки Акраминского.

Трудно представить, как мы преодолели последние сотни метров. Скажу только за себя. Когда я открыл дверь нашей палатки, и на меня пахнуло теплом от раскалённой буржуйки, я потерял сознанье и упал на пол возле стола. Борис тоже сел обессилевшим и не мог двигаться. Прибежали Акраминский и Тараканский. Вместе с Володей они нас разули, раздели, обтёрли спиртом и уложили в постель.

Удивительное дело. Казалось бы, утром нас надо было срочно везти в больницу, но через двенадцать часов мы оба проснулись здоровые и, даже без всяких признаков простуды.

Несколько позже я спрашивал врача о феномене нашего здоровья после тотального переохлаждения. Он удивился, но попытался объяснить это тем, что организмы наши, борясь за выживание, мобилизовали все явные и скрытые резервы, что и позволило нам обойтись без последствий.

Акраминский, боясь за наше здоровье и жизнь, забыл о цели нашего похода, и исполнили ли мы его просьбу.

Только на следующий день, когда мы были уже в сидячем и стоячем положениях, он осторожно спросил:

— Как успехи? — что он имел в виду, не знаю. Скорее всего, он так аккуратно хотел узнать, нашли ли мы нож.

— Всё в лучшем виде, — сказал Борис и вытащил нож из рюкзака. — Вот он голубчик, лежал под снегом, ждал нас.

— Спасибо вам обоим.

Одежда наша ещё долго сушилась над горячей печкой, а мы отдыхали и играли в карты два дня.

Глава 10 Камералка, камералка — суровая зима

Полевые работы нашей Теюкуульской партии закончены. Мы собирались к выезду в Певек. Все документы, образцы пород самым тщательным образом описывались, упаковывались и укладывались в отдельные ящики.

Настроение было переменчиво. После пятимесячной полудикой жизни хотелось появиться в людном месте, сходить в магазин, в кинотеатр, в нормальную столовую и просто пройти по твёрдому подножью, то есть по коробу.

Незадолго до нашего отъезда пришёл человек с соседней базы, которая одалживала нам на лето свою лошадь. Грустно было расставаться с членом нашей команды, любимой лошадкой, верно служившей нам и исполнявшей возложенные на неё обязанности. Мы с Борисом нежно погладили её мордочку и пожелали ей хорошей и сытной зимовки.

Вертолёт прилетел за нами рано утром. Распыляя снег своим пропеллером, он приземлился прямо в том месте, где стояли наши палатки. Груза у нас было значительно меньше того, что весной мы привезли сюда на реку Ичувеем.

Грусть на сердце и слёзы в глазах появились у меня, когда вертолёт медленно поднимался над заснеженной тундрой. Отрезок жизни и частичка сердца остаются здесь навсегда. Было тут много хорошего и немало трудных и опасных моментов. Думалось мне, что долго я буду с благодарностью вспоминать всё то, что я получил и пережил здесь. Местом приземления вертолёта был стадион, расположенный недалеко от Районного геологического управления.

Когда мы на грузовой машине привезли имущество партии на склад, я получил там приятное сообщение. Один из работников хозотдела принёс и, молча, передал мне бумагу. Я не ожидал каких-то новостей личного характера, спокойно развернул бумагу и, от радости чуть не выронил её из рук. Мне дали ордер на получение комнаты в семейном общежитии, о котором мне говорил Илларионов.

Это был новый двухэтажный деревянный дом рядом с тем зданием, в котором я встретился с Филиппом и жил там до отъезда в полевую партию.

Сложив свои вещи в рюкзак, и отдельно связав тёплое, зимнее обмундирование, я пришёл в свой законный дом.

Комендантша выдала мне ключ, назвала номер комнаты на втором этаже и сообщила ещё одну приятную новость. Эта комната рассчитана на трёх молодых специалистов. Кроме меня, там будут жить ещё двое: Редченко и Шахтёров. Их в комнате пока нет — не вернулись из экспедиции.

Я не знал что делать — радоваться или разочаровываться.

С одной стороны хорошо, что я буду жить вместе со своими друзьями, однокурсниками, а с другой — хотелось бы получить отдельную, хоть и маленькую комнату. Ну, и ладно. Всё же это не место у Григория в собственном доме.

Комната была большая с одним огромным окном. Там стояли три кровати, стол, стулья, умывальник. Туалет в коридоре. Спартанское жильё.

На следующий день мы встретились в кабинете у Акраминского. Там три рабочих места: начальника, Тараканского и моё. Двое наших хороших ребят — Боря и Володя были уволены, как сезонные работники. Обычно такие люди или оставались жить в Певеке возле труб отопления под коробами, или уезжали в Магадан и там устраивались на подработки. Некоторые, наиболее мобильные и имеющие на «большой земле» жильё, а может быть, и семью, уезжали совсем с Севера.

Получив северные удовольствия и заработок, значительно больший, чем там, дома, они не жалеют о потере работы здесь, на Севере.

У нас — геологов зарплата слагалась из следующих составляющих: должностной оклад, северный коэффициент — два, полевые — шестьдесят процентов и десять процентов надбавки за каждые полгода работы. У меня в начале работы получалось более двух тысяч рублей (денежной реформы ещё не было) а это довольно приличная сумма для тех времён, когда средняя зарплата на Большой земле была семьсот-восемьсот рублей.

Началась камералка. Это работа по подведению итогов работы партии в прошедшем полевом сезоне, составление отчёта, анализ и рекомендации районному управлению для будущих полевых сезонов.

Дни становились всё короче и холоднее. В октябре зима уже лютовала в полную силу.

Приехали из экспедиции мои соседи по квартире. Все довольные, возмужавшие, самостоятельные.

Мы купили шампанское и с превеликой радостью отметили встречу и завершение полевых работ.

— О-о-о, — воскликнул Саша, обращаясь ко мне, — а ты знаешь приятную новость?

— Для меня сейчас все новости приятные.

— Ну, нет, — подхватил тему Василий, — эта новость, всем новостям — новость!

— Давайте уж, выкладывайте свою новость, не томите.

— Выкладываем, — торжественно начал Саша, — следом за нами, за нашей группой геологоразведчиков, сюда на Север приехали наши любимые преподаватели.

— Как? — не сразу понял я такое сообщение.

— Вот так. Не выдержали разлуки с нами, уволились из техникума и приехали сюда.

— В Певек?

— Нет, пока. Ермилов на руднике Валькумей — двадцать километров от Певека. Карюткин, вроде бы, в Билибино. Точно не знаю. С ним же его жена и наша любимая минералогиня Анна Викентьевна.

— Вот это да! — ещё не веря своим ушам, высказал я восхищение.

— Как были мы у них любимой группой, так и остались, — более спокойно разъяснил Василий.

— А как они ехали? Тоже через министерство? — хотел я уточнить.

— Не думаю, они же не молодые специалисты. Захотели уехать, уволились, взяли билеты, и вот они здесь.

— Я в шоке, — комментировал я своё состояние. — Только трое приехали?

— Ну, Ермилов с женой. А из преподавателей, вроде бы, здесь ещё Васюткин и ещё кто-то, но это не подтверждённые данные.

— Ребята, надо как-то встретиться с ними, — предложил я.

— Надо бы, мы об этом уже думали.

— И что придумали?

— Дело в том, что все они в разных местах, и со всеми сразу встретиться невозможно. Для начала можно навестить Ермилова. До Валькумея здесь недалеко, автобус туда ходит.

— ЗдОрово. А когда?

— Вот все наши девчонки приедут с поля, тогда решим.

— А кто ещё здесь, кроме нас, в Певеке? Я ничего не знаю, — попросил я уточнить данные о наших выпускниках.

— Здесь Рита, две Людмилы — Рожкова и Рогожина.

— А Кашкина и Томина?

— Про этих не знаем.

— Не поверите, я с ними встретился в поле во время маршрута. В какой они партии, не знаю, я не уточнил.

— Поживём, увидим.

— О, ребята, здесь и Юра Веткин. Я с ним тоже встречался в поле, возле прииска Комсомольский.

— И его подождём, всех соберём и рванём.

— Вот для Ермилова будет сюрприз!

— А Игорь Щуров где? В Певеке?

— Нет, он, по-моему, в Баранихе.

Такая радостная и приятная беседа происходила у нас, за столом, в нашей комнате.

Василий Шахтёров был хорошим музыкантом. Он играл на баяне, аккордеоне, гитаре. Все техникумовские групповые посиделки проходили с его музыкой и геологическими песнями.

— А баян у тебя с собой? — спросил я.

— А как же я без него? — вопросом ответил Вася на мой вопрос.

— Вот возьмём и его в Валькумей.

— Этого я не обещаю. Погода, автобус. Тяжеловато будет.

После нашей беседы мы ещё неоднократно общались на эту тему, но, по разным причинам, поездка откладывалась.

В нашем семейном общежитии вскоре поселились три наших девочки. Вот такой филиал техникумовского общежития образовался в Певеке.

Декабрь показал нам свою суровую красоту. Морозы были свыше тридцати градусов. Без специального северного одеяния выходить на улицу было опасно.

Несколько раз «Южак» угощал нас своим южным настроением. После прошлогоднего моего эксперимента я больше не пробовал испытывать его на мощность и благожелательное настроение. В комнате у нас было относительно тепло, но во время ураганного ветра сквозь заклеенные окна проникал не только воздух, но и пыль с мелким песком. Каждый раз после «Южака» приходилось делать чистовую уборку. Одна из девочек, Люда Рожкова, вышла замуж за молодого, красивого парня и поселилась с ним в комнате на первом этаже, прямо под нами.

Я больше не встречал Филиппа, хотя желание увидеть этого колоритного, незабываемого человека было огромное.

Тёмные декабрьские сутки заставляли искать для себя развлечения и хобби. Мне очень нравилась музыка, которую Василий извлекал из своего баяна или аккордеона. У меня не было ни слуха, ни музыкального таланта, но, получив за летний полевой сезон огромную сумму денег, я решил заняться музыкой и купил себе аккордеон. Первоначально я много времени проводил, изучая азы игры на этом музыкальном инструменте. Вася, взявшись учить меня, увидел отсутствие музыкальных данных, постепенно бросил это дело. Он очень деликатный и отзывчивый человек, не мог сразу сказать мне, чтобы я перестал понапрасну мучить аккордеон и соседей по квартире. Но рано или поздно, я сам пришёл к такому выводу.

Во дворце культуры, долгими вечерами, ребята занимались в разных секциях. Я, с детства любящий спорт и спортивных людей, с удовольствием записался в секцию борьбы и регулярно посещал вечерние занятия.

Кроме этого развлечения, мы часто посещали кинотеатр «Чукотка» наслаждаясь старыми и новыми фильмами.

Мне однажды пришлось присутствовать, наблюдать и наслаждаться, присущим только для Севера, явлением — северным сиянием. Я шёл на поздний киносеанс, но по дороге увидел северную красоту. Такого чуда я раньше никогда не наблюдал, а к рассказам и книжным описаниям относился равнодушно. Но здесь! Мне не нужно было никакого кино, и я не пошёл в кинотеатр. Я не меньше часа стоял на улице и наблюдал за переливами, всплесками, перекатами разноцветных штор, языков пламени и ещё чего-то необъяснимо красивого, завораживающего. Оторвать взгляд было невозможно. Кто не видел такого чуда, можно сказать, на Севере не бывал. Когда я насладился сполна, побежал домой, ноги мои были деревянными. Тёплые зимние ботинки не спасли меня от холода. Вот тут я понял буквально поговорку «красота требует жертв».

Наконец наступил тот день, когда мы все певекчане, бывшие студенты геологи Миасского геологоразведочного техникума собрались вместе и поехали в посёлок Валькумей на встречу с Ермиловым. Он работал там уже несколько месяцев и занимал высокую должность. Позже мы узнали, что за это короткое время работы он сумел завоевать авторитет не только у руководства, но главное — среди рядовых работников предприятия.

Узнав на проходной предприятия адрес Ермилова, мы всей гурьбой ввалились к нему в квартиру. Это был выходной день, хозяин находился дома. День только начинался, и Ермилова мы застали в таком виде, в каком раньше никогда не видели. Домашний красивый халат, мокрые волосы и тапочки на ногах — вот каким предстал пред нами наш любимый преподаватель.

— Капитон Евстахиевич здесь живёт? — позвонив в дверь, скромно мы решили обратиться к тому, кто топал и покашливал там за дверью.

— Да, да. Кто там? Одну минуточку. Сейчас открою.

— Здравствуйте, — по одному выходя из-за двери, представлялись мы ему.

Ермилов ничего не понимал и рассеянно смотрел на каждого появляющегося из-за двери, человека. Наконец, он признал нас и громко, по-мальчишески, закричал;

— Привет! Привет! Мои дорогие. Проходите, проходите.

Он так был рад неожиданному сюрпризу, что начал рукой помогать нам, быстрее втиснуться в прихожую комнату.

— Ой, как приятно, Я рад, я рад. Проходите в комнату, раздевайтесь. Рассаживайтесь. Я сейчас приведу себя в порядок.

Нас было семеро. Когда зашёл последний человек, Ермилов высунул голову в коридор и спросил:

— Все? Больше нет желающих?

Мы весело заржали, приговаривая:

— Пока все, в следующий раз будет больше.

Он продолжал говорить:

— Раздевайтесь, проходите. Разуваться не надо. Я пока живу один, так что особой чистоты у меня нет.

Мы прошли в комнату. Большущий зал казался нежилым. Мебели было мало: кровать, стол, два стула и шкаф.

— Присаживайтесь на кровать, вот стулья, садитесь. Как я рад вас видеть! Скоро будет год, как мы расстались.

— Когда вы приехали?

— В августе я приехал. Потом в сентябре приехали Карюткин и Анна Викентьевна.

— А где они?

— Их направили то ли в Билибино, то ли в другое место. Я точно не знаю.

— Как вы решились? Что вас заставило?

— Вы же и заставили. Своей спаянностью, коллективизмом, любовью к геологии, молодостью, задором вы вселили в меня, потом в Карюткиных, желание вспомнить молодость, быть поближе к вам.

— Это здОрово. Вы не представляете, какой подарок вы нам сделали своим приездом.

— Больше никто там не надумал сюда приехать?

— Были разговоры ещё с тремя людьми. Не знаю, как там у них получилось.

— Пусть приезжают.

— Вы хотите сделать здесь филиал нашего техникума?

Мы опять дружно посмеялись.

— Значит, так ребята, — обратился к нам Ермилов, — я до самого вечера с вами, потом извините, меня пригласили на свадьбу. Выходит замуж дочка нашей главной бухгалтерши. Я сейчас попрошу соседей принести мне стулья, и мы посидим за столом. Времени до вечера ещё много. Я вижу у вас ящик шампанского, так что скучно нам не будет. Закуску я тоже попрошу купить.

— У нас и закуска с собой.

— Отлично. Настоящие геологи, хоть этому мы вас не учили.

Ермилов надел костюмчик, туфли и вышел из комнаты. Через минуту весёлая толпа молодых ребят занесла стулья, посуду и кое-что из еды.

— Приятного вам дня, — сказали они и удалились.

Мы по кругу расселись за столом, оставив центральное место хозяину. Настроение у всех было чудесное. Ещё не выпившие, мы вели себя шумно и радостно. Так как мы летом работали в разных партиях, в разных условиях, то рассказывать каждому из нас было что.

Тут зашёл Ермилов — чудесный, молодой, красивый и, не менее чем мы, радостный.

— Так, коллеги, — обратился он к нам. Мы все сразу притихли, слушая своего кумира, — сейчас мы будем отмечать нашу встречу, не спеша. Посидим, вспомним молодость.

Своей шуточной риторикой он всё больше поднимал нам настроение и уважение к себе.

— Вспомним наши техникумовские подвиги, — продолжал Ермилов, — вы расскажете о первом в вашей жизни полевом сезоне.

— Да, многое мы узнали нового, есть, что рассказать, — сказал Редченко, — рассказать и послушать.

— Я уверен, что мы не зря потрудились за партами техникума, а также на учебных и производственных практиках. Ну, об этом потом. А сейчас начнём с шампанского. Борис, открывай. Да, забыл главное сказать — нас всех только что пригласили на свадьбу, которая состоится этажом ниже в пять часов вечера.

— Нет, это неудобно, — возражали девочки.

— Кто мы для них? — сказал я, — им и нам будет неудобно, стеснительно.

— Об этом даже и не думайте. Это очень хорошие люди. Горняки. Они меня уважают, и я их тоже. Они очень обидятся, если я вас не приведу туда.

— У нас и подарков с собой нет, — скромно сказал Василий.

— Подарок от всех нас сделаю я, — прервал наши возражения Ермилов. Всё. На эту тему больше не говорим. Решено.

— А как же мы доберёмся до дому поздно вечером? — ещё один аргумент против свадьбы высказала Людмила.

— Кто сказал, что вы вечером поедете домой? — уверенно и безапелляционно возразил Ермилов. — Будем гулять до утра. У нас два очень важных события: встреча друзей и свадьба. Наливайте, я здесь перед вами уже не преподаватель, поэтому делаю такое предложение.

Мы не были ни алкоголиками, ни завзятыми любителями спиртного, но сейчас, после многомесячного отрыва от цивилизации и при очень желанной встрече друзей, коллег, никто из нас даже не задумывался о том, что выпить привезённый нами ящик шампанского — это похоже на коллективную пьянку.

— Я хочу произнести тост, — подняв бокал и торжественно встав, начал говорить хозяин дома. — Нет в жизни ничего более святого, чем семейные узы и настоящая дружба хороших людей. Ваша группа в техникуме была уникальной. За все годы моей работы преподавателем я не знал более спаянной, ответственной, понимающей, трудолюбивой группы. После того несчастного случая в начале вашей учёбы мы — преподаватели — пытались, старались отвлечь вас, заставить забыть трагическое событие. Но оказалось, что вы и без нас смогли преодолеть тяжёлые воспоминания и создать такой коллектив, который может преодолевать трудности вместе. Не только я, но и другие преподаватели понимали это и полюбили вас, как своих детей. Вот поэтому нам не хотелось расставаться, забыть вас, и мы, преподаватели, каждый по отдельности, приняли решение присоединиться к вам и посмотреть на ваши успехи и ростки наших вложений в ваши головы, души, сердца. Я с удовольствием поднимаю этот бокал и вместе с вами выпью за геологов, за вашу дружбу, за успехи в трудовой и семейной жизни.

— Спасибо. И за вас тоже. За ваше человеческое отношение к нам. За вашу память, с благодарностью. За вас!

С такими тостами любое вино покажется вкусным, но на этот раз шампанское было превосходным. Все бокалы вмиг оказались порожними.

Рассказывать все подробности о том, как проходила встреча с нашим преподавателем, нет смысла. Скажу только одно, что каждому из нас она запомнится надолго.

Ближе к пяти часам вечера внизу, на первом этаже, с каждой минутой усиливался гомон, крики, смех, поздравления.

Мы ещё были в восторженном настроении от нашей дружественной встречи, когда дверь открылась, и двое незнакомых людей уверенно вошли в комнату, схватили из-за стола Ермилова и понесли на выход.

— Думаем, что вы все сами спуститесь к нам без посторонней помощи. Жених и невеста приглашают вас на своё торжество. А нашего дорогого шефа мы уже не отпустим, — мне показалось, что эти двое здоровяков начали свадебные мероприятия намного раньше назначенного срока.

— Ну, что, ребята, — обратился Юра Веткин к нам, — надо идти, а то они там растерзают нашего Евстахиевича.

Молодые сидели за столом, улыбались каждому поздравителю и приглашали садиться за стол. Все гости были примерно одинакового возраста и, видно, знали друг друга не один день. Только по именам, или даже кличкам, обращались они между собой. Глядя на эту компанию, я предполагал, что здесь будет весело и шумно.

Ермилова посадили по правую руку от жениха. Уважение к нему было неподдельное. Нам было приятно видеть, как человек, недавно пребывающий здесь на новом месте, сумел стать для всех своим, уважаемым членом их общества. У меня возникла некая гордость за то, что и мы, его воспитанники, можем приписать себе частичку этого уважения, потому, что, как говорят, не только преподаватели учат воспитанников, но и сами они учатся у них. Выходит, мы внесли лепту в становление Ермилова Человеком с большой буквы.

Мы не сидели за столом отдельной группой, расселись между «аборигенами» на свободные места. Это позволило нам сразу же вписаться в общество друзей и родственников «молодых». Темы для разговоров находились сразу, так, что любой, вновь прибывший, не смог бы сразу выделить из общей массы людей, только сегодня появившихся здесь.

Мне показалось, что невеста не очень благоволит к своему избраннику и больше времени общается с гостями, чем со своим женихом, который, видя, и, зная это, наливал себе полную рюмку и выпивал всё без провозглашения тоста.

Время пролетало очень быстро, никто на часы не смотрел. Несколько раз Ермилов произносил тосты и, каждый раз они были уместны и оригинальны.

Приходилось и нам высказывать свои пожелания молодым, что ещё больше нас сблизило с веселящимся обществом.

Ближе к полуночи все уже были заметно, навеселе. Наши девочки спели любимую песню геологов, которая раньше, в обязательном порядке, звучала на каждом нашем торжестве.

Ещё пару рюмочек и жених полностью «отключился». Он упал головой в свою тарелку и уже был больше не в состоянии проявлять к невесте свои жениховские знаки, жесты, слова и действия. Вот тут случилось то, что было мне совсем не понятно. Невеста не стала ни будить своего суженого, ни приводить его во вменяемое состояние.

— Внимание, — громко произнесла невеста, — у меня ключи от клуба. Я предлагаю, всем пойти туда. Я включу музыку, потанцуем.

Как выяснилось позже, невеста, звали её Людмилой, была заведующей этого клуба.

Весёлая компания, молодая и задорная, вмиг приняла предложение Людмилы и начала надевать на себя всё, что попадалось под руку — чужие пальто, неизвестно, чью шапку.

— Братва, за мной, — скомандовал один из них.

И братва высыпала на улицу. Жених в одиночестве остался за столом — допивать и доедать всё, что там оставалось.

Я видел, что у наших ребят не было большого желания сейчас, в морозную ночь, идти куда-то в клуб. Но это отсутствие желания было компенсировано настойчивостью новых друзей.

Ермилов поднялся к себе на второй этаж, сказав нам перед этим:

— Я вас жду, приходите.

В клубе было прохладно и нам ничего не оставалось делать, как согреваться в быстром танце. Невесту приглашали все, кто мог ещё танцевать, и она никому не отказывала.

Так получилось, что очередной танец с Людмилой достался мне, и мы танцевали, мило беседуя. Тут, вдруг, влетает в клуб проснувшийся жених и, не долго, думая, подбегает к нам. Он схватил меня за руку и швырнул в сторону с криком:

— Вы кто такие? Вы что здесь делаете?

Юра подбежал ко мне и обхватил двумя руками.

— Не трогай его, он пьяный вдрызг.

Я, честно говоря, ничего и не хотел с ним делать: как-никак, он — жених, а мы — его гости.

Людмила подошла к нему, что-то сказала не ушко и увела в сторону.

Мы не стали ждать окончания пьяной оргии, а, договорившись, пошли домой. Ермилов сидел за столом и беседовал с какой-то женщиной.

— О-о-о, танцоры — геологи мои пришли. Повеселились?

— Да, Капитон Евстахиевич, мы натанцевались.

— Скоро уже утро будет. Вот мама невесты приглашает нас спуститься вниз и продолжить веселье.

— Нет, нет, — дружно ответили мы, — спасибо, мы уже устали.

Дальнейшие уговоры приятной женщины не увенчались успехом, мы остались с Ермиловым.

Пару часов, которые остались до утра, — хотя, утра, как такового и не будет, круглосуточная ночь — мы провели, сидя на стульях. Кто-то беседовал с хозяином, а кто-то откровенно дремал.

Перед расставанием Ермилов сказал:

— Приезжайте ко мне весной перед выездом в поле. Я приглашу Карюткина, он приедет вместе с женой Анной Викентьевной. Они в Билибино работают. Может быть, к тому времени здесь уже будет Васюткин и… ещё кто-нибудь.

— С радостью, — согласились мы.

Визит к нашему любимому преподавателю надолго оставался в памяти, но вторично, к сожалению, нам встретиться не пришлось.

Как я уже говорил, свободные вечера каждому приходилось проводить так, как только можно. Я три дня в неделю ходил во дворец культуры, занимался там борьбой. В другие дни недели я посещал курсы радиотелеграфистов, где быстро освоил морзянку и неплохо работал на ключе. Оба эти мои занятия принесли мне в дальнейшем огромную пользу.

Приближался новый шестьдесят первый год.

За три дня до Нового года Акраминский вошёл в наш камеральный кабинет и сказал:

— Борис, тебя ждёт Главный, сейчас иди к нему.

— Зачем?

— Там узнаешь, он тебе всё расскажет.

Я постучал в дверь и услышал голос:

— Да, да, Борис, заходи.

Никогда Главный геолог не называл меня по имени. Это меня удивило. Я вошёл и остановился возле двери.

— Здравствуйте, — говорю.

— Здорово, здорово. Проходи, садись. Тут такое дело, — он загадочно помолчал, не глядя на меня, потом продолжил. — Ты знаешь, что с первого января будет проводиться обмен денег?

— Да, я знаю.

— Так вот. Банк Чаунского района обратился к нам, чтобы мы выделили им человека для помощи в проведении этого мероприятия. Мы тут с начальниками поговорили и решили тебя командировать в банк на два месяца. Будешь ездить, летать по району и заниматься обменом денег у местных жителей.

— Но я же не банкир и в этом деле.

— Там ничего сложного не будет. Старые возьми, новые отдай. Поездишь на вездеходе, на собачках или полетаешь на самолёте. Увидишь, как живут чукчи. Это же интересно. Согласен?

— Не знаю, — колебался я, хотя какой-то интерес появился. — Когда надо дать ответ?

— Только сейчас, ни минутой позже.

— Почему такая спешка?

— У них в банке сейчас, в три часа, состоится совещание и оформление кандидатов. Так, что через полчаса надо быть там.

— Хорошо, я согласен.

— Поздравляю, банкир, будь аккуратен.

Я прямо из кабинета Главного геолога отправился на собеседование в банк.

На совещание собралось человек двенадцать. Я представился.

— Присаживайтесь, — сказали мне. — Сейчас зайдёт управляющий, и мы начнём.

Кроме меня, было ещё человек пять или шесть прикомандированных к банку для проведения обмена денег.

Вступительная речь управляющего была обычной и не интересной. Конкретная и персональная часть относилась лично ко мне:

— Так, Борис Петрович, — подсел ко мне инструктор, — как вы знаете, с первого января, в стране начнётся обмен старых денег на новые, в масштабе один к десяти. Вы будете работать в самом северном участке в посёлке Янранай. Севернее вас уже никого не будет — как эти слова легли мне на сердце — это самый сложный участок. Ваша команда будет состоять из пяти человек. Вы — старший, у вас будет два кассира и два милиционера для сопровождения и охраны. Они будут всегда с вами и днём, и ночью с самого начала и до конца командировки. Жить вы будете в Янранае, в помещении почтового отделения. Начальник его будет одним из двух ваших кассиров. Кроме него, заведующая местным клубом будет вторым кассиром.

Со всеми уже есть полная договорённость. К вашей бригаде будет прикреплён самолёт АН — 2. По первому вашему требованию самолёт к вам прибывает для полётов по чукотским оленеводческим стойбищам и пастбищам для обмена денег у местных пастухов. Вот в этой папке у вас будет подробная инструкция по порядку и времени вылетов. В зависимости от погоды, может быть корректировка графика вашей работы. Это вы решите на месте и по согласованию с авиаслужбой. Самолёт предназначен только для дальних стойбищ, а на ближайшие точки вы будете ездить на собачьих упряжках. С местным совхозом это тоже согласовано. Начальник вашего почтового отделения будет держать с ними связь, и вызывать собачьи упряжки.

Вы получите сто тридцать тысяч новых рублей. Соответственно, при полном обмене, у вас должен быть один миллион и триста тысяч рублей. Думаю, что до полного обмена дело не дойдёт. Вот банковские мешки, где нужно будет хранить деньги. Для постоянного хранения начальник почты выделяет вам сейф. Вы вместе с милиционерами ночевать будете тоже на почте. Вот так, вроде бы всё. Более подробно можете ознакомиться с инструкцией, которая здесь в папке. Всё ясно?

— Да, как будто, всё понято, хотя и непривычно.

— Это государственное задание и должно пройти без сучка и задоринки.

— Постараюсь.

— Командировочные деньги получите после возвращения.

— Хорошо, понял.

— Первого января в восемь утра вы должны быть здесь. Вас будут ждать вездеход и два милиционера. Вы получите деньги и на вездеходе отправитесь в Янранай. Инструкции начальнику тамошней почты и заведующей клубом отправлены.

— Ясно.

— Счастливой дороги и удачного обменного процесса.

На следующий день я сообщил Акраминскому, что с первого января меня здесь не будет.

— Я в курсе дела, — сказал он, прищурившись, и добавил, — удачи в финансовых делах.

— Спасибо, думаю, не подведу.

Новогодний вечер я провёл вместе с командой борцов во дворце культуры. Чего-то выдающегося на этом вечере не было, и через час после наступления Нового года, когда в Москве было четыре часа дня, мы разошлись по домам.

Первое января, морозное утро, градусов тридцать с минусом! Я получил в банке мешок с деньгами и, в сопровождении одного из милиционеров, сел в кабину вездехода. Взревел мотор и мы, попрощавшись с Певеком, отправились в суровые северные края Чаунского района. Познакомившись с охраной, мы с милиционерами тут же перешли на «ты», так как нам предстояло и днём и ночью быть рядом и творить «государственное дело».

Водитель вездехода знал куда ехать, а я сидел, не видя и не зная ориентиров, по которым можно было бы определить наше местонахождения.

Спустя несколько часов, мы прибыли в самый северный посёлок страны Янранай. Несколько деревянных домов, клуб, начальная школа, почта, магазин — вот всё, чем был богат этот населённый пункт.

Мы подъехали к почтовому отделению, начальник почты встречал нас у открытых дверей. Погода здесь в заполярье в середине зимы, когда круглые сутки ночь, стабильно северная, температура выше минус тридцати не поднималась. Близость Северного ледовитого океана, несмотря на сплошной ледяной покров, делала воздух влажным и тяжёлым.

Клубы пара через открытую дверь почты валили навстречу нам, словно в жаркой сауне.

— Виктор, — представился хозяин почты, — ждём вас, заходите.

Мы — два милиционера и я — назвали свои имена. Захватив с собой драгоценный мешок, тулупы из оленьей шкуры и продуктовые запасы, мы вошли в жарко натопленное помещение и оказались в небольшом зале почты, где стояла железная печь. В ней игриво и приятно плясали языки пламени. От этого чуда исходил такой горячий воздух, что хотелось тут же присесть рядом и смотреть-смотреть на весёлые язычки пламени. В дальнем углу стоял огромный сейф, который на ближайшие недели или месяцы будет хранилищем нашего богатства. Слева было маленькое окошечко с поднимающейся, на высоту просунутой руки, створкой.

Справа от входа была внутренняя дверь в спальное помещение, где стояли две кровати и железная двухсотлитровая бочка, наполненная снегом.

— Это что за бочка? Вместо холодильника? — спросил я у Виктора.

— Нет, так мы добываем здесь питьевую воду. Снег растает и вода готова к употреблению.

— А почему она в спальне?

— Другого места нет в этом заведении. У нас печка горит круглые сутки, так, что холод от бочки мы не ощущаем.

— А где же вы дрова берёте для буржуйки?

— Дрова мы используем только для растопки, а дальше горит всё время уголь.

Мы уже разделись, в помещении было уютно. Виктор поставил на стол сковородку с какой-то заманчиво пахнувшей едой. Он нас ждал и захотел удивить своим гостеприимством.

— Присаживайтесь, угощайтесь. Чем богаты, тем и рады.

Мы выложили свои привезённые продукты, с удовольствием, после мороза, поели горяченького угощенья и выпили свежего чая.

— Вот так, — сказал Виктор, когда мы, сытые и довольные вышли, из-за стола. — Вот через это окно будем проводить обмен. На дверях магазина и клуба мы повесили объявления о начале обменных операций. Деньги будут лежать в этом сейфе. Вот ключ от него.

Виктор передал ключ Ивану — одному из моих охранников.

— А здесь на раскладушке можно спать.

— Как ты думаешь, — спросил я у Виктора, — когда люди будут приходить к нам?

— В любой момент, сегодня они могут появиться.

— Здесь много жителей? — свой профессиональный вопрос задал Серёжа, второй милиционер.

— Взрослых здесь человек триста. Есть ещё младшие школьники. Дети постарше учатся в интернате в Певеке.

— Кто эти триста взрослых, — уточнял я, — местные жители? Чукчи или другой национальности?

— Наполовину, и те и другие.

— А где можно увидеть заведующую клубом Надежду?

— Клуб вот тут рядом, метров двести вверх по косогору. В этом клубе она и живёт и работает. Я пойду, приглашу её сюда.

— Хорошо. Надо с ней познакомиться и обговорить порядок работы.

Виктор, одевшись, вышел на улицу.

— Так, ребята, — обратился я к охране, — здесь на этих кроватях спим мы вдвоём, а один из вас, по очереди, будет спать в той комнате на раскладушке.

— Разберёмся, — сказал любимое милицейское слово Серёжа.

— Деньги для обмена надо приготовить заранее. Частично. Все деньги вынимать из сейфа не надо, — начал я рассказывать технологию нашей будущей работы так, как меня инструктировали в банке. — В столе, в этой коробке будет лежать мелочь, а здесь — бумажные купюры. Вы иногда будете подменять кассиршу Надю и меня. Так, что вы тоже финансовые работники.

— Разберёмся, — снова выступил Серёжа.

В это время вошли Виктор и следом за ним молодая, симпатичная девушка.

— Надя, — представилась она и протянула руку, — я к вам.

— Борис, — подал я в свою очередь руку для знакомства, — а это наша охрана: Иван и Сергей. С Виктором знакомить вас не буду.

— Знаю этого джентльмена, — ответила Надя.

— Вот и отлично.

Я вкратце повторил всё то, что уже рассказывал своим работникам охранной службы.

— Будете приходить сюда, когда у нас будет наплыв клиентов.

— Думаю, что особого наплыва здесь не будет никогда.

— Почему так?

— Потому, что больших денег здесь нет ни у кого.

— Небольшие тоже надо обменять.

— Посмотрим. Я разговаривала с чукчами, они не особенно доверяют этому обмену.

— Почему?

— Потому, говорят, что сегодня так поменяют, а завтра снова вернут.

— Надо провести с такими неверующими дополнительную беседу, — я хотел с Надеждой всё подробно заранее обговорить, чтобы потом не было недоразумений.

— Как я узнаю, когда мне приходить?

— Потом, по ходу дела всё решим.

— Ладно, мне здесь недалеко. Буду с утра приходить и узнавать.

Часам к трём к нам пришёл первый посетитель. Это был русскоязычный, белый человек. Он постучал в окно, которое я тут же открыл, приподняв створку вверх.

— Здравствуйте, — сказал он, скромненько протянув руку в щель, — тут у меня собралось несколько бумажных купюр и мелочь. Хочу обменять.

— Добрый день, — ответил я, — сколько у вас денег?

— Посчитайте сами.

— Нет, вы обязаны назвать сумму, чтобы потом не предъявлять к нам претензий.

Человек взял обратно своё богатство и через минуту объявил:

— Триста сорок семь рублей и сорок две копейки.

— Понятно, — пересчитав его деньги, я сказал, — вам мы должны тридцать четыре рубля и семьдесят четыре копейки. На две копейки у нас нет обмена.

— Хорошо, давайте.

Когда я отсчитал нужную сумму и просунул её в окно, человек оторопел и не захотел забирать причитающиеся ему деньги.

— Забирайте, — сказал я.

— Это всё?

— Да. Один к десяти меняем деньги. Вы грамотный? Считать умеете?

— Умею, но здесь так мало.

— Я же сказал, в десять раз меньше, чем вы принесли.

Наконец он успокоился, бережно взял деньги и не знал, что с ними делать. Он принёс три больших сотенных купюры, ещё две пятёрки и кучу мелочи. Новые бумажные деньги были гораздо меньше размером, поэтому не производили должного впечатления.

В первый день по правилам мы меняли и одну, и две, и три копейки на новые деньги. И только на другой день Виктор принял телефонограмму из Певека о том, что обмен старых копеечных денег не производится. Они остаются на руках у людей и будут в торговле использоваться наравне с новыми деньгами. По этому вопросу у нас на почте на следующее утро второго января произошёл небольшой казус.

Часов в пять утра, когда мы ещё все спали, раздался громкий стук в дверь. Иван, спавший на раскладушке, первым проснулся от стука. Он вскочил, схватился за пистолет и начал нас будить. Я тут же поднялся с постели, накинул шубу на голое тело и вышел в операционное отделение.

Стук в дверь повторился. Иван вышел в коридор, держа пистолет наготове, и спросил:

— Кто?

— Деньги. Обмен, — послышалось из-за двери.

— Чего так рано? Почта ещё не работает. Закрыто. Приходите после восьми.

— Денге надо, сказал бригадир обмен.

— Хорошо, но мы работаем с восьми часов. Сейчас только пять.

— Старый денга давай бригадир. Теперь надо новый денга.

— Хорошо, подожди, я спрошу начальника, — поддался Иван железным аргументам посетителя.

— Сейчас я оденусь, — сказал я Ивану, — выйду, а ты открой сейф.

Пока я одевался, приводил себя в рабочее состояние, в коридоре ещё несколько раз раздавался мощный стук.

— Вот, нетерплячка, — прокомментировал ситуацию проснувшийся Серёжа.

— Открывай, — приказал я Ивану. Тот с пистолетом всё ещё стоял в коридоре. Он отодвинул два мощных засова и в дверь просунулся чукча, весь покрытый инеем, в кухлянке и надвинутой на глаза оленьей шапке.

— Вота, давай новый денга. Старый денга не надо. Сказал бригадир. Он дал мне свой денга.

— Сколько у вас денег? — задал я свой обязательный вопрос.

— Вот бригадир денга. Не сказал, сколько.

Он протянул в окно мешочек и высыпал на прилавок кучу мелочи. На первый взгляд там было килограмма два, в основном, по одной, по две и три копейки. Были там и монеты других достоинств. Мы переглянулись с подошедшим Виктором и усмехнулись, понимая комичность ситуации. Но делать было нечего, мы обязаны поменять все деньги. В это время мы ещё не знали об отмене обмена мелких монет. Пришлось мне заняться тренировкой в умении счёта.

Я аккуратно пересчитывал принесённое добро. Витя с Иваном иронично комментировали происходящее.

— Успокойтесь, — попросил я их, — вы мне мешаете. Я могу ошибиться. Потом надо будет снова пересчитывать.

Если бы это действо происходило где-нибудь на материке, то я сейчас бы сказал: «до самого рассвета я занимался пересчётом чукчанского добра», но здесь рассветов в январе не бывает, поэтому правильнее будет говорить: «целую ночь я занимался счётом накопленного богатства».

Наконец завершив процедуру подсчёта, я назвал посетителю получившуюся сумму:

— У вас здесь одна тысяча пятьсот двадцать семь рублей и одиннадцать копеек.

— Давай новый денга, — соглашался чукча.

Я отсчитал несколько купюр и монет, затем просунул их в окно ожидающему посетителю.

— Получите, пожалуйста, — вежливо обратился я к чукче.

— Однако мала денга, — в ответ сказал он, глядя на выданные мною деньги.

— Мало потому, что в десять раз меньше. Меняем один к десяти, но купить на них можно столько же, сколько и на ваши — старые.

— Моя бригадир сказал мне мала денга.

— Ничего он не скажет, — поддержал меня Иван, — он у вас грамотный?

— Он сказал мало денга. Он говорит ругается меня, денга дал много, принёс мало.

— Тогда пусть приходит сам, мы с ним побеседуем.

— Он не приходит денга, он пастбища олень.

Мы переглянулись, не зная, как поступить. Виктор тоже решил подключиться к решению сложной задачки.

— Давай сделаем так, — предложил Витя, — у меня есть почтовые пакеты для бандеролей. Положим деньги в этот пакет, заклеим и поставим сургучную печать. Пакет большой и будет казаться, что там денег много.

— Молодец, Витя, — мне понравилось предложение начальника почты, — давай свой пакет, я сложу туда это богатство. Кстати, он так лучше не потеряет деньги.

— Да, да, именно так, — Виктор достал пакет из плотной бумаги, мы всё упаковали, сделав из него бандероль.

— Так, так. Карашо. Бригадир скажи спасибо.

— Не потеряй по дороге.

— До свиданья, — поблагодарил оленевод нас за правильно выданные деньги и вышел на улицу.

— Вот смешной чукча, — сказал я. — Теперь все так будут приходить? Ночью, утром, днём?

— Да у них всё время день. Они живут и не следят за временем.

— Счастливые люди, часов не наблюдают.

— Верно, они счастливые, только в последние годы к спирту пристрастились. А жалко, жили они и горя не знали. Со времён американской концессии Чукотки чукчи и другие северные народы узнали об огненной жидкости. И теперь потомки тех чукчей не могут жить без спирта.

— А дети их тоже потребляют?

— Сейчас многие дети живут в Певеке в интернате, привыкают к цивилизации. Хотя и там они знакомятся с пьянством, а когда, на лето приезжают сюда к родителям, то закрепляют полученные там привычки.

— Здесь в посёлке много чукчей?

— Я уже говорил: середина наполовину, но многие на месяцы уходят в тундру пасти оленей.

Через день был ещё эпизод непонимания обменной процедуры.

Пришёл старенький чукча и принёс горсть монет номиналом одна, две и три копейки.

— Поменяй мне деньги, — говорит он, — мне надо новый деньги.

Я посмотрел на кучу мелочи и говорю:

— Дедушка, эти деньги менять не надо, уже отменили обмен таких номиналов. Все они будут годиться и для дальнейшего использования.

— Нет, надо менять, — настаивает он.

— Дедушка, не надо этого делать. Поймите, что вы стали в десять раз богаче, чем, если бы эти деньги поменяли на новые.

— Однако надо менять.

— Не могу я поменять эти деньги. Возьмите их обратно.

— Моя будет жаловаться.

— Куда вы будете жаловаться? Вы только время потеряете.

После наших общих усилий мы уговорили старичка забрать свою мелочь. Он всё высыпал в кожаный мешочек и недовольный ушёл жаловаться.

Так проходили обменные дни. В воскресенье Надежда пригласила нас в свой клуб.

— Приходите вечером к нам в клуб, я протоплю печку, будет тепло.

— А что мы будем делать в клубе? — спросил Иван.

— Танцы будут. У меня есть пластинки, будет весело.

Вечерами нам делать было нечего, и мы приняли приглашение заведующей клубом.

Когда мы пришли в небольшое, наполовину занесённое снегом деревянное здание, там была полная иллюминация и музыка «гремела» на полную мощность, которая определялась проигрывателем с большой Надиной пластинкой. Думаю, что, если бы там было человек десять-двенадцать, то из-за шума никто бы не услышал прелестной танцевальной мелодии.

— Здравствуйте, — сказали кавалеры. А кавалеров было всего трое — я и ещё два милиционера. Впрочем, и этого количества было многовато, потому, что дам было ещё меньше: Надя и ещё единственная в посёлке учительница школы.

Тем не менее, поддавшись энтузиазму заведующей клубом и, по совместительству, нашей сотрудницы, мы, с удовольствием кружились парами. Один человек у нас был запасной, который приходил на выручку выбившемуся из сил танцору и подхватывал терпеливую даму. Спешить нам было некуда и, мы от души веселились, создав для местных красавиц танцевальный праздник.

На следующий день нам предстоял вылет на самолёте по оленеводческим бригадам. Виктор накануне через телефонограмму сделал заявку в банк, чтобы они организовали прибытие к нам АН-2.

Ровно в десять утра самолёт приземлился на местной, специально оборудованной, посадочной площадке.

Маршрут полёта у нас был согласован ещё в Певеке. Пилот был информирован об этом и не требовал от нас дополнительных разъяснений.

Погрузив в самолёт необходимое денежное состояние и, на всякий случай, обеды, мы с Надеждой и Иваном вылетели в свой первый обменный маршрут.

Самолёт был грузовой, без каких-либо удобств для пассажиров. Мы сидели на узких вдоль борта скамейках, смотрели в иллюминаторы, наслаждаясь бесконечными белыми просторами. На первый взгляд, панорама казалась однообразной и скучной, но, присмотревшись внимательно, можно было разглядеть и красоту гор, и очаровательные равнинные просторы с извилистыми руслами замёрзших рек. Продираясь между сопок, иногда самолёт делал такие крены, что мне казалось, вот сейчас мы крылом пропашем снежную целину.

Приземлились мы недалеко от пастушьих яранг и огромного оленьего стада. Нас встретили двое пастухов и несколько собак. Мы поздоровались, представились и по приглашению хозяев вошли в ярангу. Там было темно и жарко. Посреди яранги горел костёр, и над ним был подвешен чёрный, закопчённый котелок, наполненный снегом.

— Мы прилетели, чтобы обменять ваши старые деньги на новые. Вы в курсе того, что с первого января в стране происходит обмен денег?

— Однако знаем.

— Вот и отлично. Деньги меняются один к десяти. За десять рублей старых, мы даём один рубль новых денег. Но на этот рубль вы сможете купить столько товара, сколько и на десять старых рублей. Это вы понимаете?

— Однако понимай.

— Те деньги, которые у вас есть сейчас, в магазине больше приниматься не будут. Поэтому всё, что у вас есть, надо обменять. Давайте, несите всё, что вы накопили.

Нести было неоткуда, кроме этой яранги, других сооружений у них не наблюдалось. Один из пастухов достал мешочек из оленьей шкуры, развязал ремешок из кожи и высыпал всё, что там было.

— Вы должны сказать, сколько тут у вас денег, — попросила Надя выполнить обязательный ритуал обменной операции.

— Однако вы считай.

Надя взялась за ответственное дело, которое быстро и закончила. Она отсчитала положенную сумму новых денег, заполнила обменную ведомость и передала деньги пастуху.

— Однако, мало, — сказал он, разглядывая полученную сумму.

— В десять раз меньше, чем было у вас. Но купить на них вы сможете столько же, сколько и на старые ваши деньги.

— Однако, хорошо, — он сунул полученную сумму в мешок и бросил его в сторону. — Сейчас кипит чай, будем пить.

— Хорошо. — Мне было интересно что-нибудь узнать о жизни пастухов. — Вы всё время живёте здесь?

— Однако, не всегда. Мы перегоняем стадо в другое место, когда здесь ягель закончится.

— Как часто это бывает?

— Однако, по-разному. Одна неделя, два неделя, месяц.

— Как вы узнаёте, когда заканчивается здесь ягель?

— Однако олень знай.

— Сколько у вас оленей?

— Однако не считай.

— Ну, примерно.

— Пятьсто, или, шестьсто.

— Как вы справляетесь?

— Вот помогай нам, — он показал на собак.

— А медведи не трогают оленей?

— Медведи зима спать, а вот волки часто задирай. Собаки не всегда успевай нас сказать.

— И что вы делаете?

— Однако пугай или убивай. Вот у нас ружьё.

— Не скучно здесь?

— Однако наша работа. Наша жизнь. А жить — не бывай скучно.

Хорошо сказал чукча о жизни: «жить не бывает скучно».

Закипела в чайнике вода, хозяин налил в алюминиевые кружки кипяток и бросил туда по щепотки чая. Мы достали галеты, сгущённое молоко и поставили на «стол» свои деликатесы.

Посидев в яранге ещё полчаса, мы полетели в следующее стойбище. Там операция обмена происходила аналогично.

В посёлок мы вернулись ближе к вечеру. Немного промёрзшие, уставшие, но довольные проведённым в тундре временем.

— Звонили из банка, — доложил Виктор, когда мы разделись, — сказали, что следующие несколько дней вы будете ездить по ближайшим стойбищам на собачьих упряжках. Банк договорился с местными охотниками, чтобы те выделили для нас упряжки на несколько дней.

— Отлично, — обрадовался я возможностью получить новые ощущения от поездки на собачках. — Надо Надежду предупредить, чтобы она была готова к завтрашней поездке.

— Я схожу в клуб и скажу ей, — предложил Серёжа, — на какое время назначить выезд?

— Не знаю, когда подгонят нам транспорт, — сказал я, — думаю, часам к девяти.

Ночь прошла быстро. Мне снились гонки на собачьих упряжках. Я был водителем — каюром — на одной из них. Нарты были длинные и не всегда вписывались в повороты. Однажды они перевернулись, и я оказался под полозьями нарт. Выбраться мне не удавалось, я кричал и дёргался. Собаки поняли мои крики по-своему и рванули вперёд. Я оказался один среди белого поля. Все участники соревнований давно обошли меня. Испугавшись, я пытался встать со снега, было холодно, и я проснулся. Одеяло сползло с кровати, я дрожал и не понимал, как я очутился здесь в постели. Но всё обошлось благополучно. Спасибо, что всё это был лишь сон.

Две упряжки собак стояли возле нашей почты, когда мы в полной готовности вышли на улицу.

На первой упряжке ехали трое: каюр, Надя и Иван. На вторых нартах были только двое: каюр и я. Снег от первой упряжки мелкой пылью летел нам в лицо. Было морозно, темно и приятно. Я вспомнил ночной сон и мне, вдруг, стало радостно оттого, что сны не бывают вещими, и мы уверенно несёмся вперёд.

Виктор вчера вечером передал мне полученную по телетайпу инструкцию и маршруты по стойбищам пастухов оленьих стад. Я ознакомил каюра первой упряжки переездов от одного стойбища к другому. На все переезды нам отводились три дня и две ночи.

Проехав первые километры, я с удовольствием наблюдал за действиями каюра. Он умело управлял упряжкой из шести ездовых собак. Мы мчались со скоростью двенадцать-пятнадцать километров в час.

— Хэк, хэк, — изредка покрикивал наш «водитель», хотя, мне кажется, необходимости погонять нашего вожака не было. Он чётко следовал за впереди бегущей упряжкой.

Мне стало немного скучновато, молча, следить за дорогой и за бегом ездовых собак. Я похлопал по плечу каюра и спросил:

— А мне можно сесть на твоё место?

— Зачем, однако?

— Хочу попробовать управлять «машиной».

— Это не машина, однако. Здесь права на управление так просто не выдают. Надо много ездить, учиться.

— Жалко. Так хочется сесть за руль. — Я ещё не понимал ответственности каюра за собак, за себя. Неужели, мой сон, действительно, мог стать былью? Мои слова о машине и руле обижали каюра, и он, как-то остервенело, закричал:

— Хэк, хэк.

Собачки прибавили в скорости, и мы стали догонять первую упряжку. Видя моё недовольное лицо, каюр снисходительно сказал:

— Однако ладно. Садись рядом, я тебе дам «порулить». — Это слово он нарочно иронично произнёс, чтобы ещё раз напомнить мне, что упряжка — это не машина. Она — живой механизм, и её передвижение и скорость зависят не только от каюра, но и от вожака. Он должен чётко понимать сигналы каюра и выполнять его команды. Как поведёт себя вожак, так и будут бежать его помощники. Говорят, что если где-то в поле зрения появится заяц, то вожак не должен на это реагировать. И все собаки в упряжке тоже не побегут за несчастным зайцем. Если же вожак рванёт в сторону и погонится за добычей, то и вся упряжка немедленно побежит за ним.

С волнением в сердце и дрожью в руках я взял у моего каюра бразды управления и почувствовал силу, мощь, скорость и покорность «водителю» всей упряжки.

— Однако, надо держать скорость, мы отстаём, — сказал мой наставник.

Не более десяти минут я был в роли каюра, но удовлетворение почувствовал сполна. Не могу сказать, что я был горд своим поступком, но всё это действо, событие вписывается в мою жизненную концепцию — надо увидеть и попробовать всё.

Наконец мы увидели белый домик и две яранги. Рядом была серая туча, масса чего-то двигающегося. Подъехав ближе, я рассмотрел огромное стадо оленей, которые были окружены деревянным забором.

— Что это такое? — спросил я у каюра, когда мы остановились возле одной яранги.

— Однако это кораль.

— Зачем он нужен?

— Это такой загон, где олени отдыхают. Они не могут убежать. Здесь пастухи выбирают и отлавливают нужных оленей.

— Зачем их отлавливать?

— Олени для нас, однако, всё. Это и еда, и одежда, и дом. Без оленей мы не смогли бы жить. Вот здесь мы находим подходящих животных и пускаем их на убой.

Мы познакомились с хозяевами яранг, рассказали им о цели нашего визита и попросили:

— Соберите все деньги, которые у вас есть. Мы будем их менять на новые деньги, из расчёта один к десяти.

— Это как, однако?

— Вы даёте десять рублей, мы вам взамен даём один рубль.

— Это, однако, обман. Мы ничего не будем менять.

— Но это постановление правительства. Слишком много бумаги тратится на изготовление старых денег, — пытался я примитивно объяснить цель обмена. — На один новый рубль вы сможете купить столько же еды, сколько-на десять старых рублей.

Я попросил Надю показать новые деньги — бумажные и металлические.

— Вот видите, какие большие были банкноты старые, и какими они стали маленькими. Экономия! — продвигал я свою версию обмена.

Женщина вынесла из яранги кожаный мешочек с деньгами и передала мужчине, наверное, мужу. Они оба и два других подошедших чукчи, молча, рассматривали новые купюры, но говорить ничего не хотели.

— Однако заходите в ярангу. Там тепло, — пригласил хозяин.

Я уже бывал в ярангах и в летнюю, и в зимнюю пору. Всегда я видел в центре горящий костёр, над которым подвешивался котелок или, как здесь, целый котёл. В котле была горячая вода от растаявшего снега. Пологом яранга была разделена на два отделения — «спальня и кухня». Так я условно назвал эти две части жилища.

— Садитесь, однако, — снова хозяин проявил своё гостеприимство, — идите ближе к костру, здесь уютнее. Будем пить чай.

Мы, раздевшись, присели на расстеленные шкуры. В отдельном котелке поменьше, чукчанка сделала чай и, как заведено, в металлические кружки, налила нам согревающего напитка.

— Оленина кушать будешь? — спросил хозяин.

— Хотелось бы попробовать оленину натуральную.

— Оленина вся натуральная, однако.

— Ну, бывает свежая оленина, или мороженая, как в Певеке.

— Мороженый тоже свежий. Здесь зима, мороз и свежий мясо олень сразу мороженый.

Конечно, мы жители Севера, все ели оленину. Здесь другого мяса не бывает. Оно похоже на говядину, только имеет специфичный вкус и запах, который, со временем не замечаешь и привыкаешь к ней, как к говядине.

Хозяйка на большой тарелке принесла куски жареного мяса, которые она, видимо, недавно приготовила. Приятный запашок возбуждал аппетит.

Надежда из рюкзака достала галеты, сгущённое молоко и банку китайской тушёнки.

— Это вам, — сказал я, передавая еду хозяйке, — для разнообразия.

Мы вкусно поели и выпили горячего, крепко заваренного чая. После этого пиршества уже и не очень хотелось говорить на тему обмена денег. Но дело — есть дело.

— Ну, что с деньгами? — спросила Надя.

— Однако надо думать, — ответил хозяин, всё ещё не понимая цели обмена.

— Не переживайте и не бойтесь, — снова я начал разъяснять истину и необходимость замены старых денег на новые. — Вы ничего не теряете. Наоборот, если у вас есть монеты в одну, две или три копейки, то вы выиграете, потому что эти монеты не меняем, и вы потом можете на них купить продуктов в десять раз больше, чем сейчас.

Прошло ещё пятнадцать минут, пока мы не пришли к положительному решению.

Хозяйка на подстилку высыпала кучу мелочи, увидев которые, мы с Надеждой в один голос воскликнули:

— Вот это да! Да вы теперь — богачи!

На подстилке были, в основном, монеты достоинством в одну, две и три копейки.

— У вас стало денег в десять раз больше.

— Однако и бумажные надо менять? — спросила хозяйка.

— Да, бумажные мы меняем по курсу обмена. Вот за эту десятку мы даём один рубль.

— О-о-о, такой малый. Совсем ничего не стоит.

— Нет, нет, на него вы купите столько же, сколько на эту десятку.

Так или иначе, с большим трудом, нам удалось убедить чукчей в равноценности обмениваемых денег.

— Сейчас мы пойдём в кораль выбирать оленей. Хотите посмотреть?

— Конечно, очень хотим, — согласился я.

Мы оделись и вышли наружу. Чукчи взяли арканы и пошли в загон. Мы с Надеждой и Иваном шли за ними, ожидая увидеть удивительное зрелище. Хотя, это для меня оно было удивительным, а двум другим членам моей команды, как постоянным жителям севера, наверно, уже не раз приходилось видеть нечто подобное.

Мы зашли внутрь загона и наблюдали за действиями оленеводов. Чукча взял аркан, как-то, по-своему его сложил на левой руке, и пошёл выбирать жертву.

Крупный рогатый самец оказался первым, кто должен попасть под ликвидацию.

Нужно иметь особый талант, или колоссальный опыт, чтобы бегущего на расстоянии пятнадцати-двадцати метров оленя с первого раза заарканить. Верёвка надёжно закрепилась на ветвистых рогах и позволила двум оленеводам подтянуть жертву к себе. Тут же подбежали другие два человека, повалили оленя на снег и сделали своё кровавое дело. Кровь струёй побежала из раны животного, который ещё пытался сохранить жизнь, дёргая ногами и головой. Но увы! Специалисты умело делали свою работу. Тёплая кровь лилась в мешок, подставленный под струю.

— Что вы будете делать с этой кровью, — спросил я у одного оленевода.

— Пока она тёплая, мы её пьём, или замораживаем в этом мешке. Потом мороженую кровь употребляем в пищу.

Я не стал уточнять, каким образом они употребляют замороженную кровь. Мне всё это зрелище казалось диким и жестоким, хотя несколько минут тому назад мы с аппетитом уплетали части тела такого же, недавно убитого, оленя.

Тем временем, на рога ещё двух оленей были успешно наброшены арканы.

— Хотите попробовать заарканить одного сохатого? — спросил меня каюр, который привёз меня к этому стойбищу.

— Нет, мне жалко этих страдальцев.

— А мясо есть не жалко? А тепло спать этим оленеводам не надо?

— Это их жизнь. Я их не осуждаю, — отговаривался от предложения каюра.

— А мясо, которое готовят для вас в столовой, не застревает в горле, когда вы его в жареном или отварном виде покупаете и едите?

— Я тогда не думаю об этом насилии. Да и того оленя, которого я ем, я не видел живым. А здесь вот он, живой. И через минуту-две он уже дёргает ногами.

— Да, это так. Ну, просто для тренировки, или для развлечения, можете накинуть аркан на оленя, которого вам покажут пастухи. Вы же всё равно не попадёте без тренировки.

— Попробовать для интереса могу, но, если я заарканю оленя, то сразу уйду, чтобы не видеть печальный исход моего интереса.

— Правильно, так и поступай.

Мне дали аркан в руки, показали, как его нужно уложить, чтобы он не запутался при броске. Один из оленеводов показал мне красавца-оленя с крупными рогами и сказал:

— Сейчас он будет пробегать мимо, ты сразу бросай.

Не знаю, почему бегают олени по кругу — или они чувствуют потенциальную смерть, или у них выработалась за сотни лет привычка так вести себя в корале.

Я выбрал момент, когда предложенный мне олень пробегал мимо и бросил верёвку, почти не глядя на жертву. Почувствовав рывок, я выпустил из рук верёвку и увидел, что аркан находится на рогах оленя. Тут же оленеводы поймали убегающий от меня конец верёвки и подтянули жертву к себе.

— Молодец, — похвалил меня мой каюр, — тебе надо идти в пастухи. У тебя талант. С первого раза набросил аркан! Это редко кому удаётся.

— Я бы лучше каюром стал работать, это интересно и приятно. Собачки такие милые, послушные. Вы их с самого детства воспитываете?

— Да щенки вырастают вместе с родителями, учатся у них.

— А что это за порода? Специально ездовые?

— Конечно. Это порода — сибирские хаски. Чисто ездовые.

— Красавцы! Разные глаза. Голубой и коричневый. У всех так бывает?

— Все разноглазые.

Я не стал больше смотреть и, тем более, участвовать в кровавом процессе ловли оленей.

— Надо ехать, — сказал я каюру, — у нас на сегодня в плане ещё одно стойбище.

— Едем, едем, — подтвердила Надежда, которой, по-видимому, тоже не очень нравилось происходящее в корале действие.

Нам удалось выполнить всё, намеченное на сегодня и на завтра, с использованием собачьих упряжек.

Морозный январь подходил к концу, но нам предстояло быть свидетелями и участниками ещё двух событий: одного приятного, другого трагического.

Двадцать четвёртого января я увидел на здании почты, клуба и школы вывешенные красные флаги. Я спросил у Виктора:

— Кто повесил флаг на нашем доме?

— Это сделал я, — ответил он.

— Что за праздник сегодня? По какому поводу флаг?

— Завтра двадцать пятое января.

— Я знаю об этом. И что же?

— Для нас это самый важный день в году.

— Новый год по чукотски?

— Нет, важнее.

— Не томи, Виктор, скажи, в чём дело?

— Завтра будет день Солнца.

— Это как?

— Впервые после полярной ночи солнце на несколько секунд покажет свой первый лучик. Это начало движения к полярному лету. У нас — полярников — по этому поводу устраивают застолья, как у вас на Большой земле по поводу Нового года.

— Мы тоже должны присоединиться к этому? — спросил я.

— А как же? Я уже всё, что надо к столу, закупил. Так, что завтра мы не работаем.

— А что там по графику?

— По графику?

— Да.

— Встреча солнца, — заглянув для приличия в календарь, ещё раз подтвердил свои слова Виктор.

Действительно, в полдень следующего дня люди вышли на улицу и с улыбками ожидали открытия летнего сезона. На востоке горизонт посветлел, и краешек солнечного диска заглянул к нам в Янранай.

Мы с удовольствием присоединились и поддержали нашего начальника почты в соблюдении северных обычаев.

Наша обменная деятельность несколько затормозилась, хотя, ещё были объекты для посещения.

В самом начале февраля произошло страшное событие, которое осталось в памяти о моих янранайских каникулах.

Было воскресенье, и мы, по приглашению Надежды Шуваловой были на танцевальном вечере у неё в клубе.

Ровно в одиннадцать часов в клуб с криком и плачем забежала женщина.

— Помогите, пожалуйста. Мне больше не к кому обратиться.

— Что случилось? — спросил Иван.

— Мой муж… — снова плач.

— Что с вашим мужем?

— Он работает в местной кочегарке.

— И что?

— Взорвался котёл и придавил ему обе ноги. Помогите вытащить его.

Мы бросились в кочегарку. Хорошо, что посёлок маленький, и все заведения находятся близко друг от друга. Забежав в кочегарку, мы увидели лежащего на полу мужчину, наполовину придавленного развороченным котлом. Пострадавший не подавал признаков жизни, не издавал звуков, хотя дыхание прослушивалось.

Ребята, берите вон те деревянные ваги, — скомандовал Иван, — и подсовывайте под котёл. А ты, Надя, попробуй потихоньку вытягивать его, когда мы приподнимем котёл.

Мы с Серёжей взяли ваги и пытались подсунуть их под чугунный котёл, весом, наверное, килограммов двести.

— Возьмите ломик, — продолжал командовать сержант милиции, — и осторожно сделайте лунки, чтобы подсунуть ваги.

Через некоторое время нам удалось приподнять упавшую махину, и Надя с трудом вытянула пострадавшего. Его жена прекратила свои причитанья, когда увидела результаты падения котла. Обе ноги были раздавлены, кровь сочилась через мокрые, грязные штаны.

Медпункт в посёлке в последнее время не работал из-за увольнения врача. Иван с помощью каких-то тряпок сделал перевязку для остановки кровотечения.

— Надя, беги к Виктору, — попросил я, — пусть он в район даст срочную телефонограмму, чтобы прислали скорую помощь. Через полчаса Надя вернулась и сообщила, что получен ответ из больницы Певека. Они организовывают вылет самолёта с врачом на борту.

— Хорошо, придётся ждать, — сказал Иван.

— Единственная загвоздка, — продолжала давать информацию Надя, — сейчас тёмная ночь, и посадочную полосу пилот не увидит. Поэтому они посоветовали по всей длине нашей посадочной полосы с двух сторон развести костры и поддерживать их до тех пор, пока не прилетит самолёт.

— Дрова есть за котельной, — начала понемногу отходить жена от шока. — Берите, сколько надо.

Все, находящиеся в котельной люди, кроме жены пострадавшего, взялись за организацию посадочной полосы. Мы очень спешили, чтобы до прилёта самолёта успеть развести костры. По три костра с каждой стороны вдоль посадочной полосы нам удалось разжечь и поддерживать до прилёта скорой помощи. Мы не покидали площадку, надеясь вот-вот увидеть снижающийся самолёт.

На улице был мороз градусов тридцать пять, а, может быть, и сорок. Ни шубы, ни огонь костров не спасали нас от холода. Нам приходилось не только бегать от костра к костру, но ещё и танцевать, чтобы хоть немного согреться. Ближе к утру к нам на помощь пришли ещё два человека: Виктор и Люба — учительница начальной школы, которая оставалась в клубе после нашего срочного ухода.

Виктор принёс бутылку водки и предложил:

— Давайте, ребятки, по пятьдесят грамм для согрева.

— Нет, не хочется на морозе пить холодную жидкость, — все отказались от заманчивого предложения.

Витя вынул из кармана шубы бутылку и, внимательно глядя на неё при свете костра, медленно сообщил удивительную вещь:

— Смотрите, а водка-то замёрзла, значит, мороз — больше сорока градусов. Первый раз такое вижу.

Мы подошли поближе и увидели в закрытой бутылке белые кристаллы льда.

Привезённые и принесённые нами дрова догорали, а самолёта всё не было. В перерывах между согревающими танцами и бегом мы прислушивались, надеясь услышать звук приближающегося в темноте спасительного самолёта. Но время шло, а он не появлялся.

Серёжа с Иваном снова начали на тачке подвозить дрова, а мы — полуживые, всё ещё пытались согреться танцами, бегом и объятиями с девчонками, эффект от этого был больше эмоциональный, чем физический.

— Ещё раз предлагаю по пятьдесят, — снова прошепелявил Виктор не слушающимися от холода губами, и вытащил из кармана бутылку с каким-то беломутным веществом.

— Водка замерзает, и самолёт по дороге замёрз, — пролепетал я тоже замёрзшими губами такой же «замороженный» юмор.

И второй тачки дров не хватает, мороз нас побеждал.

— Виктор, иди в свою контору и давай повторно срочную телефонограмму. — Виктор с удовольствием и незамедлительно пошёл выполнять мою просьбу.

— Как там больной? — спросил я Ивана, который только что вернулся с кочегарки с новой партией дров.

— Лежит.

— Дышит? Живой?

— Вроде бы живой. Жена сидит возле него.

Я не мог сориентироваться, сколько времени прошло с момента нашего появления на посадочной полосе до того момента, когда, наконец, появился самолёт. Мозги человека на холоде, видно, работают в замедленном режиме. Ситуация неприятная и труднообъяснимая. Хотя, конечно, в небольшом аэропорту, ночью, в лютый мороз организовать незапланированный полёт очень сложно. Да ещё при этом надо учесть, что найти в это время работоспособного и отважного доктора — тоже задача не из лёгких. А крайними в этой ситуации оказались мы.

Ну ничего! Мы — молодые, крепкие, задорные — всё выдержим. Хочется сказать, что, как и ранее, при купании в ледяной воде в полном обмундировании, так и теперь, после тотального промерзания, у меня не было ни простуды, ни насморка.

Уезжая в конце февраля в Певек, я через Надю поинтересовался у жены кочегара о состоянии здоровья мужа. Она передала, что тот лежит в больнице, одну ногу ампутировали, а другую пытаются спасти.

После двадцатого февраля не осталось ни одного населённого оленеводческого пункта, где бы мы не провели обмен денег. Только один адрес в моей банковской программе остался не вычеркнут и не снабжён словом «выполнено». Это был остров Врангеля. Он расположен километрах в ста пятидесяти от материка. Там нет постоянно живущего населения, есть люди приезжающие туда на временное проживание. Есть там даже село Ушаковское, где живут метеорологи, учёные, военные. Им тоже необходимо обменять деньги.

Добраться до острова можно только на вертолёте, но зимой там погода очень неустойчивая и надо поймать удачный для полёта день. Мне говорили, что, прилетев туда однажды, можно надолго там застрять всё из-за той недружелюбной погоды. Поэтому мой вылет на этот остров должен быть строго согласован с авиаторами, метеорологами, военными.

Я мечтал посетить остров Врангеля, который находится в Чукотском море и расположен на сто восьмидесятом меридиане, являющимся границей между Востоком и Западом. Отсюда начинается отсчёт времени суток, с нуля часов до двадцати четырёх.

Мы сидели в Янранае практически уже без дела. Наконец, мы получили телеграмму, что завтра возможен вылет на остров Врангеля. Я целые сутки был в нервном ожидании: сорвётся — не сорвётся.

Состоялось. Вертолёт прибыл к нам утром. Погода была морозная, но спокойная. Пилот торопил нас, говоря, что надо спешить, пока метеорологи дают добро на вылет.

— На острове, к удивлению, и на ваше счастье, — говорил он, — тишина, но как долго продлится штиль, пока не известно. Собирайтесь, летим.

Вылетели мы втроём с Иваном и Надеждой. Сердце у меня выпрыгивало из груди: «Я лечу на самый северный и восточный остров, где даже люди не живут постоянно. Моя мечта сбывается. Я счастлив».

В иллюминаторе я видел заснеженные скалы с понижением рельефа у берегов омывающего моря. Похоже, что были на острове и реки, но в зимнюю пору трудно различить реки и долины.

Приземлились мы возле деревянных домиков. Пограничный патруль проверил у нас документы, и мы в сопровождении офицера прошли в единственный двухэтажный дом.

Проблем с обменом денег у нас не было. Здесь жили люди грамотные и политически образованные. Они очень приветливо нас встречали, шутили, приглашали остаться у них. Особенное внимание было уделено Надежде. Свежих людей, особенно девушек, здесь видели редко, поэтому все молодые люди: метеорологи, учёные, военные были в ударе, общаясь с нашей Надеждой.

— Наденька, — говорили они, — мы вас ждём уже больше месяца, останьтесь с нами.

— Нет, уж, — отшучивался я вместе с Надей, — нам и в Янранае хорошо. Угостив нас красной рыбой и медвежатиной, ребята начали расставаться со своими сбережениями, а было их не мало.

— Вот, в придачу, возьмите с собой медвежатинки, — предложил местный шеф-повар. — У нас тут роддом белых медведей, так, что мы иногда, особенно настырных и опасных медведей убиваем, чтобы они нас не съели.

Пилот поторапливал.

— Ребята, спешите, может испортиться погода.

— Всё, спасибо за угощенье, — прощался я. — Было очень приятно побывать у вас. Это мечта всей моей жизни.

— Пожалуйста, у нас здесь курорт, так, что прилетайте на лето в отпуск.

Не хотелось выходить из жарко натопленной комнаты, но всё когда-то заканчивается. Надя взяла презент в виде замороженного куска медвежатины, и мы пошли к вертолёту.

Пилот не глушил мотор, чтобы на таком морозе не иметь с ним проблем. Закрутился пропеллер, поднимая вверх снежную пыль. Примерно, через час благополучно закончилось врангелевская эпопея, о которой я мечтал с первых дней командировки.

Других мест, не охваченных нами обменными делами, больше не было. Мы собирались к обратному выезду, ждали вездеход, сидели в полной боевой готовности и с полным мешком старых денег. Мелочь и банкноты, а также оставшиеся от обмена новые деньги, упакованы в отдельные пакеты. Надя всё аккуратно оформила, а я подписал ведомости.

Виктор приготовил нам прощальный обед, и мы сидели за столом, вспоминая разные курьёзы последних недель.

— Иван, — спросил я, — как у тебя теперь будут дома дела? С женой будешь мириться?

— Я не ругался. Чего же мне мириться?

Дело в том, что примерно через две недели после нашего приезда сюда, Ивану понадобилось сменное тёплое бельё и бараний полушубок. Он через Виктора послал жене телеграмму такого содержания:

Не знаю, зачем ему всё это было нужно, и, как скоро здесь сработает почтовая служба, но, тем не менее, такую телеграмму он отправил.

Жена его не поняла просьбу мужа и вместо посылки отправила свою телеграмму:

Вместе с Иваном мы смеялись несколько дней над этим казусом. Он не стал больше вести переписку, сказав нам:

— Проживу и так.

Вездеход с рёвом развернулся возле почтового отделения, и мы, попрощавшись с Виктором, Надеждой и Любой, отправились в обратный путь.

Я получил в банке премию за отлично проведённую работу. В Управлении, с подачи Тараканского, дали мне кличку «банкир».

Камеральным работам в Теюкуульской партии не было видно конца и края. Морозы, хоть и не ослабевали, всё же у людей было более радостное настроение. Солнце иногда выглядывало из-за туч и показывалось уже не на пару секунд, а на целую вечность — минут на десять, пятнадцать.

Акраминский торопил нас с Львом Владимировичем:

— Ребята, надо интенсивнее работать.

Он писал сводный отчёт о прошлом полевом сезоне, а мы готовили отдельные главы, таблицы, схемы.

Мы очень сдружились в своём малюсеньком коллективе и понимали друг друга с полуслова.

Как-то летом в одном из маршрутов, я набрёл на торчащий из болотистой почвы странный предмет, похожий на бревно, толщиной сантиметров двенадцать-пятнадцать, и имеющий полукруглую изогнутость. Мы с подошедшим ко мне Борисом с интересом его рассматривали, удивляясь:

— Откуда взялось здесь это бревно? — говорил я.

— Вот и я думаю то же.

— Давай попробуем его вытащить.

Мы вдвоём стали раскачивать его из стороны в сторону. Вода хлюпала, но понемногу отпускала это чудище. Нам удалось поднять «бревно» на ладонь-полторы. Дальнейшее раскачивание ничего не давало. Борис пробовал отколупнуть щепочку, «дерево» не поддавалось.

— Слушай, Боря, — говорил я, — это же не дерево.

— А что может быть?

— Это — кость, похожая на мамонтов бивень.

— Да, брось ты, — не соглашался Борис. Он так же, как и я, даже больше, был далёк от археологии и палеонтологии.

— Точно, это — бивень мамонта. Почему его здесь никто раньше не обнаружил? Сфотографируй меня возле него, — я дал Борису фотоаппарат, и он зафиксировал бивень вместе со мной.

И вот теперь я вспомнил об этом и показал снимок своим коллегам. Они посоветовали отправить снимок в Магаданский природоведческий или исторический музей, указав координаты и описание самого предмета. Я так и сделал, но до сих пор никакого ответа не было.

— Что там с твоим бивнем? — как-то спросил меня Тараканский.

— С моим бивнем всё нормально, а вот с бивнем мамонта пока ничего не известно, — Тараканский и, присутствующий здесь, начальник, посмеялись над моим ответом.

В начале марта Акраминский зашёл в кабинет, где мы с Львом Тараканским трудились над заключительными главами отчёта.

— Борис Петрович, — непривычно официально, обратился ко мне Игорь Иванович, — тебя срочно требует к себе Илларионов.

— Зачем я ему понадобился?

— Не знаю. Думаю, он тебе всё расскажет.

— Наверное, в банк отправляет, — сыронизировал Лев.

Я вошёл в кабинет Главного геолога, поздоровался и стою.

— Садись, чего стоишь?

— Спасибо.

— Как тебе работается? — вдруг задал он непонятный мне вопрос.

— Хорошо.

— С Акраминским ладите?

— Вполне.

— Хочешь и дальше работать в его партии?

— Конечно.

— Жаль.

— Что жаль?

— Жаль, что придётся перевести тебя в другую партию.

— Почему? Меня здесь всё устраивает.

— Я понимаю, но ты нужен в другой партии.

— В какой?

— В поисково-разведочной парии у начальника Карпа Леонида Петровича. Знаете такого?

— Наглядно знаю, но лично мы не знакомы.

— Познакомишься.

— Я могу не согласиться?

— Нет, приказ я уже подписал.

— Вот теперь мне жаль.

— Ничего, привыкнешь. Начальник он хороший, коллектив большой. Будете вести разведку на золото в бассейне реки Паляваам.

Я молчал, не зная, что дальше говорить.

— Закругляйся с работой у Акраминского и со следующей недели переходи к Карпу. Его кабинет в конце коридора.

— Хорошо, спасибо. Можно идти?

— Да, банкир, иди, — решил в заключение Главный пошутить, чтобы мне было не совсем грустно.

— Я уже не банкир, а разведчик.

— Вот как быстро ты перековался в Карповского разведчика.

— До свиданья.

Я вернулся у Акраминскому, который о моём переводе уже сообщил Льву.

— Убегаешь от нас? — ёрничал Тараканский.

— Да, надоело мне тут у вас в бумагах колупаться, — с таким же сарказмом ответил я ему.

— Когда будешь переходить? — с прищуром серьёзных глаз спросил меня Акраминский. Ему не хотелось отпускать меня и, как я понял по его интонации, он по этому поводу поспорил с Илларионовым.

— Со следующей недели.

— С тебя отвальная, — продолжал издеваться над моими чувствами Тараканский.

— В субботу принесу.

Тогда у нас в стране была шестидневная рабочая неделя, и я намёк Тараканского понял буквально.

— Нет, нет, ничего не надо, — отказался Акраминский. — У нас работы по горло. Попробуй закончить свою часть последней главы.

— Хорошо, с удовольствием.

Я взялся за работу, а голова была занята совершенно не отчётными мыслями. Увидев мой отсутствующий взгляд, Акраминский сказал:

— Иди, Боря, пообедай, успокойся, а после обеда приходи, поработаем.

— Хорошо.

Я вышел и направился в столовую, где сегодня был рыбный день.

Глава 11 И разведчиком быть не плохо

Десятого марта шестьдесят первого года я перешёл к Карпу. Слово «перешёл» здесь имеет двойной смысл — перешёл в другой кабинет и перешёл на новую работу. Леонид Петрович был приятной наружности, общительный и уважительный человек.

— Заходи, тёзка, — поздоровался он со мной, когда я вошёл в его кабинет, хотя кабинетом это помещение назвать было трудно. Скорее всего — это была комната-склад, где стояло много ящиков с образцами пород и большими цилиндрами керна. Там же, за столами сидели люди в коричневых и синих халатах.

— Почему тёзка? — не понял я начальника.

— Потому, что ты — Петрович и я — Петрович.

— А-а, ну, да, тёзки.

— Знакомьтесь сами, без представления, у нас демократия.

Я подходил к каждому и, здороваясь за руку, мы провели процедуру знакомства.

— Борис, — говорил я одному.

— Петрович, — говорил другому.

— Борис Петрович, — третьему я сообщил полные свои данные.

— Вот здесь есть местечко, положи свои вещи и подходи ко мне, побеседуем, — Карп решил сразу взять быка, то есть, меня, за рога.

— У нас поисково-разведочная партия. Вот с этим коллективом мы уже работаем несколько лет. Есть ещё несколько человек инженерно-технического персонала. Всего пока двенадцать человек. Кроме того, в поле у нас будет человек десять рабочих. Сейчас они оформляются. Пятнадцатого марта мы выезжаем в поле. Рабочие будут бить разведочные шурфы, а мы — геологи, параллельно будем выходить в маршруты, основная цель которых — по рекам промывать пески для определения золотоносных участков.

— Промывка песков с помощью лотков? — спросил я.

— Да, ходить с лотками и лопатой по притокам реки Паляваам. Детали узнаешь потом. Придётся ещё заниматься документированием разрезов шурфов по породе, выброшенной из шурфа. Короче говоря, поисково-разведочные работы, прямо по твоему профилю образования.

— Это интересно.

— Интересно, но трудно. Готовься, через несколько дней на двух тракторах с санями выезжаем в поле.

— Но там же ещё снегу полно, и морозы зимние трещат.

— Так-то оно так, но время не ждёт. Поставим палатки с обогревом, начнём бить шурфы. В апреле уже можно будет выходить и на реки.

— Хорошо, я подготовлюсь. У меня сборы не долгие.

— Тёплую одежду, шубу, валенки, кукули, печки, уголь, дрова мы завезём на всю партию сразу же первым трактором. В одни сани всё не поместится, поэтому выезжаем двумя тракторами. Время выезда позже уточним.

А морозы совсем не предполагали, что поисково-разведочная партия Карпа готовится к выезду в поле. Кажется, к середине марта они пытались наверстать упущенное и достичь вершины, предназначенной для середины зимы. Тридцать, тридцать пять, сорок градусов было в тот день, когда мы были погружены в сани и готовились к отбытию до места нашей будущей дислокации. Время в пути предполагалось часов десять-двенадцать. Кроме трактористов и по одному пассажиру в кабине, в санях поверх размещённого там груза, должны ехать ещё по три-четыре человека. Открытые сани и мороз сорок градусов — езда на пределе экстрима. Все мы оделись так, как только можно одеться человеку: ватные штаны, валенки с суконными портянками, новые овчинные шубы, шапки ушанки и меховые рукавицы. Мне казалось, что внешне я похож на куклу «Ванька-встанька», но в отличие от этого Ваньки подняться практически было невозможно.

— Ничего, зато не будет холодно, успокаивал нас начальник партии. Действительно, когда мы забрались поверх груза и нашли удобное расположение, нам было жарко. Примерно, в девять часов мы отчалили от складов Управления в холодную неизвестность. Трактор впереди тарахтел, выпуская белые дымовые кольца. Сани плавно скользили, не доставляя нам никаких неудобств.

Первое время после выезда мы общались, обговаривая будущее трудовое лето. Кто-то из сидящих и лежащих в санях пассажиров, уже бывал в таких экспедициях, а кто-то, вроде меня, впервые готовился к полевым разведочным работам.

Часа три пути и неподвижное наше состояние начало давать нам почувствовать, что мы едем не на южный курорт в купейном вагоне. Один из моих попутчиков соскочил с саней и пошёл следом за ними. Я решил повторить его подвиг и тоже спрыгнул вниз. Скорость движения трактора и скорость пешехода примерно равны, но в данной ситуации, чтобы не отстать от саней, нам — «ванькам встанькам» — требовалось приложить немало усилий. Через полчаса такого хода становилось жарко, только пар клубами валил из-под надвинутой на лоб шапки. Потратив запас сил, мы догнали сани и снова залезли наверх.

Ближе к вечеру стало темнеть, и выходить на послесанную прогулку было опасно. Но мороз крепчал, сидеть в санях, даже в образе Ваньки, становилось холодно. Мы развернули кукули и прямо в валенках залезли в них. Ожидаемого утепления не чувствовалось.

— Кукули согревают человека, когда он догола раздетый, а так — никакого эффекта, — это объясняла нам одна торчащая из соседнего кукуля голова бывалого полярника.

— Нет, уж, — возразил я, — мне почему-то раздеваться сейчас не хочется.

— Тогда жди прихода весны, — пошутил он.

Наверно весной он называл тот период времени, когда мы своими телами обогреем сам кукуль.

Действительно, со временем холод отступил, и стало приятно и тепло. Одно неудобство было в этом положении — не поступал в кукуль свежий воздух, а вокруг его выходного отверстия образовались сосульки и мороженое обрамление.

При свете фар трактора мы устанавливали временные палатки, чтобы было, где провести время до утра.

Следующие два дня были полностью посвящены благоустройству базового лагеря. Мы установили несколько больших и малых палаток для жилья коллектива, палатки «столовая» и «кухня», потом палатку «пекарня» и совсем маленькую, одноместную палаточку для пекаря и шеф-повара. В связи с тем, что в партии Карпа людей значительно больше, чем у Акраминского, и рабочий период длиннее, то всё базовое строительство было значительно основательней и капитальней.

Следующие дни были посвящены работам по разметке и установке оборудования для будущих шурфов. Приходилось прокладывать дорожки в снегу и расчищать площадки. Мороз не ослабевал, поэтому длительное пребывание на воздухе было трудным и опасным. Приходилось, чтобы не останавливать работы, время от времени менять людей. За восемь часов светового дня каждому работнику приходилось работать по четыре часа.

Леонид Петрович имел большой опыт в проведении таких работ и знал, кто, чем и когда каждый должен заниматься. Он пригласил инженерно-технический персонал к себе в палатку для разработки планов, объёмов работ на лето и для распределения маршрутов по рекам региона.

Данная местность по оценкам прошлых экспедиций богата золотоносными месторождениями, жилами в горных массивах. Чтобы точно установить места, расположение и мощность золотоносных жил, нам нужно было обследовать все ручьи и реки, промыть шельфовые пески, и по количеству золотого остатка в лотках ориентировочно наметить истоки появления этих золотых вкраплений.

Но это всё будет после таяния снегов и освобождения рек ото льда.

В первых числах апреля погода преподнесла подарок в виде солнечных и достаточно тёплых дней. Работа на базе закипела ударными темпами. Появился материал для геологического анализа в виде породы, вынутой из первых шурфов. Работа однообразная, тяжёлая, нудная. У меня не было большой охоты выходить на документирование отвалов, но без него нельзя — для этого и бились шурфы глубиной до десяти метров. Рыхлые отвалы брались на лотки для промывки.

И всё-таки, у меня было много свободного времени. Карп, видя мою кислую физиономию, сказал:

— Десятого числа у нас будет вертолёт, привезёт кое-какое оборудование для бурения мини скважин, полетишь этим же вертолётом в Певек, оформишь документы на доставку дополнительных продуктов, вот список. Зайдёшь к Илларионову и напомнишь ему о наборе и оформлении рабочей бригады для бурения, а также для сопровождения вас, геологов, в маршрутах по рекам. Скоро будут выходы.

— Хорошо, я с удовольствием, — согласился я, — а как я обратно?

— Это с Илларионовым тоже решишь.

Как и предполагалось, через три дня грузовой вертолёт МИ-4 привёз оборудование для скважин. После разгрузки я быстро занял местечко в грузовом отсеке и с «комфортом» вылетел в Певек.

В этот же день я зашёл к Главному геологу.

— Ну, здравствуй, банкир, — опять вспомнил он мою шуточную кличку, — как долетели?

— Нормально, без происшествий.

— Вот это радует. А то два дня назад у нас случилась беда.

— Какая беда?

— Вертолёт, на котором летел наш главный инженер, при посадке на стадионе с высоты десять метров рухнул на землю.

— Ой-ой-ой. Жертвы были?

— Слава богу, обошлось. Нашему Главному поломало руку, и были ушибы головы.

— Ужас, неприятное сообщение.

— Так, ладно. Я в курсе дел о цели твоего приезда. Люди уже оформляются, через неделю-полторы я постараюсь их вам доставить. Заявку на продукты пускай в ход через бухгалтерию. Ну, ты знаешь. Потом на складе всё получишь и подготовишь к отправке. Вместе с рабочим коллективом отправим всё вам.

— Хорошо, я этим займусь. Как мне улететь обратно?

— Я закажу на двенадцатое число вертолёт, маленький, Ми-1. Ты без груза, хватит и такого. Столько керосина жрут!

— Я всё понял, спасибо.

— Давай, действуй, банкир.

Два дня у меня было для всех моих дел. Сложилось всё удачно, я за один день справился с заданием.

Вечером явился я в своё жилище. Мои соседи по комнате Саша Редченко и Вася Шахтёров были ещё в Певеке, но собирались послезавтра выезжать со своей партией в поле. Я обрадовался встрече с друзьями, довольны были и они.

— Привет, Боря, — обнял меня Саша, — ты уже закончил полевой сезон?

— Да, конечно. Теперь я до осени свободен. Буду гулять!

— Может быть, с нами рванёшь в поле? Завтра или послезавтра выезд.

— Я бы с удовольствием, но место начальника у вас, наверно, занято. Приятно с шутками общаться с друзьями.

— Здорово, геолог, — обнялись мы и с Василием, — ты только на место начальника согласен?

— Ниже не хочу.

— Быстро растёшь. Так к осени и Илларионова выгонишь.

— Ну, уж, нет. Хороший мужик.

Пообщавшись некоторое время, мы расстались. Ребята ушли по своим делам, а я остался дома. Я взял аккордеон и начал пиликать на нём. Набирая разные аккорды, которые заучивал зимой, я понял, что музыка — это не совсем моё. Пальцы забыли движения, начинать вспоминать их мне не хотелось. Я поставил на место инструмент и решил исполнить свою мечту, которая мучила меня уже несколько месяцев.

Отработав год на крайнем Севере, почувствовав прелесть морозов, снегов, ураганов и, полюбовавшись Северным сиянием, мне захотелось теперь поехать работать в жаркие страны. Почему-то у меня в голове всё время крутилось слово Индонезия. Не могу объяснить странность своей головы, но Индонезия стала моей мечтой.

Сидя в одиночестве, никто не мешает, я решил написать письмо министру геологии с просьбой дать мне направление на работу в Индонезию. А почему бы и нет! Хочу в Индонезию! У меня где-то сохранился адрес с того времени, когда мы писали письмо министру с просьбой о направлении нас в Магадан. Надо найти. С трудом, но мне удалось разыскать адрес министерства геологии, и я тут же написал письмо с просьбой направить меня в Индонезию. Почтовый ящик висел возле дверей нашего общежития.

Дело сделано. Наивный я человек! Мечтатель! Со стопроцентной уверенностью я надеялся на положительное решение. А почему бы и нет! Ведь так легко в министерстве согласились с нашим решением о поездке в Магадан!

К вечеру вернулись Саша и Вася, принесли две бутылки шампанского и коробку конфет.

— Ну, что, коллега, — обратились они ко мне, — тебя с приездом, а нас с отъездом! Завтра отчаливаем. Садимся за стол.

— О! Это вы здОрово придумали, — одобрил я поступок друзей, — а я вот не додумался. Правда, я не рассчитывал встретить вас дома.

Мы с удовольствием выпили самого популярного, кроме спирта, здесь, на Севере, напитка.

Я рассказал ребятам о начале полевого сезона в моей поисково-разведочной партии. Они мне поведали о предстоящем, втором для них, геологическом сезоне. О своём письме в министерство геологии я умолчал, чтобы не вызывать отрицательной реакции и отговорить меня от фантастической идеи. Они хорошие ребята, отличные друзья и фанатично влюблённые в геологию, но у них своё мнение и, возможно, не совпадающее, с моим.

На следующий день я проводил ребят и пошёл оформлять свою заявку на продукты. Удивительно, но геологическая хозяйственная машина отлажена отлично. Всё, что было задумано, выполнено. Я вечером доложил Илларионову о готовности к обратному моему полёту и получил подтверждение.

— Завтра будет вертолёт, приходи к десяти на стадион.

В авиации тоже бывают сбои в работе. Намеченный на двенадцатое апреля вылет по непонятной мне причине не состоялся, и я получил ещё один свободный день для прогулок по Певеку. Мысли в голове путались от безделья. Стыдно признаваться в своей наивности, но, больше всего, я размышлял о том, как я смогу бросить партию Карпа в разгар сезона, когда придёт мне из министерства вызов для оформления поездки в Индонезию. Это будет некрасивый поступок с моей стороны, я подведу своего начальника, который рассчитывает на моё активное участие в работах партии. Я не находил правильного решения в данной ситуации.

В следующий момент мне очень хотелось пройти по Певеку, пока у меня есть такая возможность, и вспомнить, а может быть, попрощаться, с теми местами, которые мне запомнились за год жизни.

День был солнечный, и я с удовольствием прошёл по коробам вдоль улиц всего посёлка. Я проходил мимо первого моего пристанища в этом населённом пункте, вспомнил проведённую ночь в номере «люкс» и с удовлетворением признал, что я достойно пережил гостиничные издевательства над человеком.

Я зашёл в порт и заглянул в портовую гостиницу. Дежурная администраторша узнала меня и приветливо пригласила:

— Вы снова к нам? Милости просим.

— Здравствуйте и спасибо, — ответил я на приглашение. — Я зашёл к вам просто так. Приятно вспомнить приветливое, человеческое отношение к посетителю.

— Вы нашли себе постоянное место?

— Да, я геолог, работаю в геологической партии. Худо ли, бедно ли жильём я обеспечен.

— Вот и хорошо, желаю вам удачи.

— Спасибо, и вам всего хорошего.

Я не захотел посещать ещё один приют — «гостиницу» у Гриши… да, и с Григорием встречаться тоже не было никакого желания.

Мне захотелось зайти в гастроном, где, в одном из отделов, работала очень милая, симпатичная еврейка Люда. Мы с Юрой Веткиным зимой частенько заходили, покупали шоколадки и подружились с ней. Никаких личных отношений у нас с ней не было, но, как с хорошим человеком, приятно было поговорить. Мы были знакомы с её отцом, частенько общались с ним, пытались выяснить, как и зачем приехала сюда еврейская семья. Здесь, в Певеке, это были единственные евреи, очень культурные, работящие, добрые люди.

Я проходил мимо кинотеатра, где демонстрировался фильм «Разные судьбы». Раньше я уже видел эту картину, но, чтобы убить время, я решил скоротать его в кинотеатре.

Вечером я пришёл в, уже опустевшую после выезда друзей, свою комнату и сразу завалился спать.

Утром тринадцатого апреля шестьдесят первого года я уже был на стадионе, где меня ждал маленький вертолётик Ми-1. Я сел в кабину рядом с пилотом, потому, что другого отсека там не было. Он дал мне наушники и сказал:

— Надевай.

— Это зачем? — спросил я пилота, когда он и себе стал надевать такие же.

— Здесь сильно шумит, уши закладывает без наушников. Да и для общения могут понадобиться. Ведь, мы будем в полёте общаться?

— Наверно.

— Тогда экипируйся.

Мы взлетели часов в одиннадцать или чуть позже.

Вертолёт затрясло, словно машину на грунтовой дороге. Когда мы поднялись на полётную высоту, лётчик долго сосредоточенно молчал, потом снял гарнитуру, повернулся ко мне и что-то сказал.

— Я ничего не слышу, — ответил я на его обращение.

Он ближе наклонился к моему уху и прокричал:

— Наши запустили космонавта.

— Да?! Вот здОрово!

— Он уже приземлился.

— ЗдОрово! — не нашёл я других слов для выражения восторга. — А кто он? Как фамилия?

— Гагарин, — ответил пилот.

— Татарин? А фамилия какая? — не расслышав пилота, снова спросил я.

— Гагарин, — снова повторил он, почти уткнувшись губами в моё ухо.

— Понял, — прокричал я в ответ.

В связи с плохой слышимостью, я не стал ни о чём больше спрашивать или комментировать. Чувство какого-то совершённого чуда и гордости переполняло меня.

Вот так, находясь почти в «космосе», я впервые услышал о полёте Юрия Гагарина.

Удачный и плодотворный полёт в Певек оставил у меня очень приятные воспоминанья и благодарность за встречу с друзьями и за расслабленность в течение последнего дня.

Когда я с восторгом рассказал коллективу о полёте Гагарина, я не почувствовал ответной эмоциональной реакции. Все здесь уже знали об этом эпохальном событии и успели пережить соответствующие эмоции. Радиоприёмники, работающие в палатках почти круглосуточно, уже донесли сюда информацию раньше меня.

После моего возвращения природа решила взять реванш за отпущенные ею несколько солнечных дней. Закрутилась метель, остались одни воспоминанья о весенних денёчках. Прекратились работы на шурфах, буровые установки так и не заработали. О выходе геологических бригад в маршруты речи не могло быть.

Вынужденные рабочие простои актировались, но не приносили никому удовлетворения. Люди сидели в палатках, играли в карты, домино, шахматы. Палатки полностью покрылись снегом и выглядели как зимовки на Северном полюсе.

Дни шли, я всё с большим и большим нетерпением ожидал ответа из министерства на моё обращение. Обратным адресом я указал Районное геологическое управлении, так, что о получении письма мне могли бы сообщить по рации.

Начальник партии узнав, что я закончил курсы радистов и могу работать как морзянкой на ключе, так и в разговорном режиме, выдал мне радиостанцию и поручил наладить связь с Управлением и с соседними партиями, работающими в этом районе.

Мне доставляло удовольствие выходить в эфир в любое время суток и узнавать новости от соседей или из Певека.

К концу апреля и в начале мая после таяния снегов все работы возобновились, и жизнь в лагере оживилась.

В выходные дни я с одним геологом Максимом я выходил на охоту. Максим — мастер спорта по классической борьбе и был тренером в секциях борьбы, которые я посещал в зимние вечера.

Охота на Чукотке — это что-то особенное. Она отличается от охоты на сайгаков в Казахстане и от охоты в Сибирской тайге.

В весеннее время перелётные птицы — гуси, утки, журавли — тучами летят на гнездованье и выведенье птенцов. В это время можно никуда не ходить, птицы сами прилетают в любое место. Мы делали так: разжигали костёр, кипятили воду и, поднимая ружьё дулом кверху, нажимали на курок. Гусь или утка падали прямо в котелок с кипящей водой. Это, конечно, шутка, но, как говорят, в каждой шутке есть доля правды. А если быть точным, то, безусловно, так можно одним выстрелом убить не одну утку или гуся. Но мы, чаще всего ходили охотиться на озеро. Тут появляется возможность не только запастись мясом, но и удовлетворить охотничий азарт. Признаюсь честно, мы не злоупотребляли количеством потенциальных жертв, а стреляли только по необходимости.

Полярный день вступил в свои права, солнце круглосуточно отдавало тундре своё тепло. Опять ковром голубики покрылось всё видимое пространство. Цветы и травы создавали такой уют, что не только травоядным животным, но и нам, людям, хотелось, как можно, дольше наслаждаться дарами природы.

Однажды Алексей — один из горных рабочих — после трудового дня решил развлечься охотой. Он взял ружьё, пачку папирос, галеты и флягу воды.

— Я часа через три-четыре вернусь, — сказал он своим товарищам и пошёл в сторону моря. Прибрежная линия представляла собой невысокие сопки и горы с крутым, скалистым спуском к морю.

Прошло четыре, пять, потом и шесть часов, но Алексей не появился. Начальник партии забил тревогу, организовал три поисковые группы по два человека и отправил их на поиски пропавшего человека. По времени, это была ночь, но солнце продолжало делать своё доброе дело.

Поисковые группы веером от базы разошлись по тундре и начали подниматься по склону сопки. Время шло, ребята прочесали пространство до самого берега, но Алексея не встретили. Они вернулись на базу, доложили начальнику о результатах поиска.

— Мы на вершине нашли окурок папиросы и следы человека в сторону долины, противоположной нашей базе. Если это его следы, то, скорее всего, он потерял ориентир — здесь все сопки одинаковы — и направился в другую сторону.

— Кто ещё что-то заметил?

— Нет, следов мы не видели, — доложили ребята из другой группы.

— Значит, так, — говорил Карп, — ты, Борис, давай радиограммы всем партиям, расположенным в нашем районе. Доложи обстановку и запрос о срочном сообщении каких-либо новостей по поводу нашей пропажи. Отдельно телеграфируй в Управление, пусть высылают поисковый самолёт.

— Я всё понял, — принял я распоряжение начальника, — пойду работать.

На четвёртый день рано утром прилетела в наш район «Аннушка» — самолёт Ан-2. Он облетел все сопки, побережье, долины. После двухчасового полёта пилот принял решение о бесполезности дальнейших поисков с воздуха и улетел обратно в Певек.

На следующее утро я принял неоднозначное сообщение от радиста соседней партии. Там было всего два слова: «нашли рабочего». Связь была неустойчивой и больше я ничего не услышал. Я доложил об этом начальнику, который, естественно, был рад и принял поспешное решение сообщить в Управление просьбу — выслать доктора к нашим соседям. Расстояние до базы геологов, приславших нам сообщение, километров сто, поэтому физически пойти или поехать туда нам было трудно.

К вечеру я принял сообщение от того же радиста, где снова были только два слова, но со знаком вопроса: «нашли рабочего?». Я тут же отбил ему наш код радиста РПТ, то есть, просьба повторить сообщение. Оказалось, что и утром радист не сообщал, а спрашивал о результатах наших поисков, но некачественная связь внесла свои нежелательные коррективы.

Леонид Петрович попросил меня срочно отправить в Управление телеграмму об отмене запроса на выезд доктора.

Наши поиски Алексея продолжались и дальше, хотя, и не столь интенсивно. Находились следы его пребывания то в одном месте, то в другом.

Только на восемнадцатый день рано утром я вышел из палатки и стоял, наслаждаясь ласковыми лучами солнца. И тут я увидел, идёт к нашему лагерю человек, одетый в какую-то старую кухлянку. У него на пояснице была большая палка и перекинутые через неё руки. Я знал, что у чукчей это любимая поза передвижения — им почему-то так легче ходить на большие расстояния.

«Чего это чукча в такую рань к нам идёт?» — подумал я.

Между нами было расстояние метров четыре-пять, когда я неуверенно произнёс:

— Алексей, это ты?

Он, молча, подошёл ко мне. Протянул руку и тихо сказал:

— Это я. Не ждали?

Обросший чёрной, кучерявой, совсем не чукчанской бородой, с измождённым лицом, но счастливыми глазами, Алексей бросил палку и сел на землю.

Я быстро позвал начальника партии и, следом за ним, к нам присоединились несколько человек. Все радовались, обнимали Алексея, задавали вопросы. Интересно было в это время смотреть на его поведение. Он молчал, каждому подавал руку и не отвечал ни на один вопрос.

В конце концов, кто-то сообразил и предложил Алексею чаю и какую-то еду.

— Много есть ему нельзя, пусть постепенно привыкает.

После маленького завтрака Алексей повалился и прямо здесь на земле уснул.

Позже, когда Алексей выспался, помылся, побрился, начал рассказывать о восемнадцатидневном путешествии по сопкам Чукотки.

В тот день, когда он пошёл на охоту, на прибрежные сопки неожиданно опустился туман. Алексей, вместо того, чтобы остановиться и ждать улучшения видимости, пошёл, как он думал в сторону нашей базы. Он спустился по склону и, вместо наших палаток, увидел впереди ещё одну сопку. Он полностью потерял ориентацию, растерялся и не знал, что ему делать. Он рассказывал:

— Знаю, что надо идти от моря через сопку вниз к речке. Спускаюсь, а внизу никакой реки нет и базы тоже не видно. Снова поднимаюсь на сопку. Выхожу к берегу моря, и опять всё повторяется.

— А что ты ел, пил?

— Ты брал с собой какой-нибудь запас?

— Не было у меня ничего, кроме папирос, пачки галет и полкоробки спичек.

— А патроны были?

— У меня было несколько патронов, заряженных дробью, и один жакан.

— И всё же, чем ты питался?

— Попадались гнёзда с яйцами. Разорял. Выпивал. Ел ягоды.

— Ничего не удавалось подстрелить?

— Попался однажды какой-то олень, отшельник. Один ходит, что-то щиплет. Я к нему, а у меня оставался всего один патрон с дробью. Жакан я не хотел тратить. Вдруг, медведь встретится.

— И что с оленем?

— Я к нему потихоньку приближаюсь. Он не боится меня. Подпускает на сто метров, на восемьдесят.

— Надо было стрелять.

— Боялся, не попаду, а патрон-то один. Хитрый олень, посмотрит на меня и уходит в сторону, как будто заигрывает со мной. Так я ходил за ним часа два. Убежал. Поднимался я в скалистые сопки, там гнёзд больше, ел яйца. Теперь яичницу, года два есть, не буду.

— Где ты спал?

— Там же, в сопках.

— Самолёт тебя искал, — поинтересовался Карп, — ты видел его?

— Да, я понимал, что меня ищут, но в то время я был как раз среди серых скал. Трудно было меня увидеть. Я махал руками, кричал. Всё бесполезно.

— А костёр зажечь не пробовал, чтобы дым был?

— Кругом одни камни, ни одной палочки не было.

— Как же ты выбрался? Как нашёл нас?

— Набрёл я на пастушью ярангу. Пастухи приняли меня, накормили. Я рассказал, кто я и откуда. Потом они вывели меня на сопку и показали направление, куда я должен идти. И вот я здесь.

— Ну, ты герой. Мы уже не надеялись тебя живым увидеть.

— Думали, упал куда-нибудь в расщелину, а выбраться не смог. Поэтому и самолёт тебя не обнаружил.

Так закончилась эпопея с исчезновением человека.

Рассказывая сейчас о происшествии с пропажей Алексея, я вспомнил, что в прошлом году, когда я работал у Акраминского, со мной был похожий случай, но с более счастливым концом.

Как-то, во второй раз, вопреки обязательным правилам по запрету одиночных выходов в маршрут, Акраминский попросил меня сделать двух трёхчасовой маршрут до соседнего ручья и взять там пробу на золото.

Погода была отличная: солнце, слабый ветерок и день круглосуточный. Я взял ружьё, лоток для промывки песка, компас, пару галет и водичку. Комары тучами вились надо мной. Накомарник ограничивал дыхание и круговое обозрение.

Работая на ручье, я брал пробы в разных точках, спускаясь вниз по течению. Я не обратил внимания на небольшой изгиб ручья и спокойно шёл дальше. За это время изменилось направление ветра, и густой туман накрыл долину. Я закончил всю работу, сложил шлихи в рюкзак и направился к дому. Я помнил, что надо идти от ручья вверх на сопку, «перевалить» её и там дальше, внизу будет наша база. Но из-за поворота ручья я стал подниматься на сопку в другом направлении. Прошёл час времени, я уже должен быть на вершине сопки, а её всё нет и нет. Тут я понял, что заблудился и, пока не развеется туман, я не смогу сориентироваться. Я принял решение остановиться и ждать ясной погоды. Часов шесть я сидел на месте, и только потом, видя рельеф местности, я смог правильно определить своё местонахождение и найти дорогу к лагерю.

Два месяца работы в партии Леонида Петровича были напряжёнными, но для меня без каких-либо приключений. Я работал на два фронта — на документировании отвалов шурфов и керна на скважинах, а также на поиске золотоносных водных артерий. Мне нравилась старательская работа, я научился хорошо работать с промывочным лотком, и не раз попадал на участки, содержащие заметные вкрапления золота в шлихах.

До фиксирования промышленно значимых месторождений дело не дошло, потому, что однажды всё обернулось не так, как хотелось бы. Случилось то, что в корне изменило всю мою дальнейшую жизнь.

Глава 12 Не ходил бы ты, Ванёк, во солдаты

Двадцать первое июля, воскресенье. У нас в партии выходной день.

Я стоял возле своей палатки, укреплял завалинку, готовясь к предстоящим осенним дождям и ветрам.

Неожиданно в небе загудело, и вертолёт спустился недалеко от нашего лагеря. Порыв ветра от пропеллера поднял пыль над моей палаткой.

Из вертолёта вылез солидный, в полном обмундировании офицер. Он, не подходя к лагерю, крикнул зычным командирским голосом:

— Наумов Борис у вас есть?

Я от неожиданности, не знал, что отвечать: то ли есть у нас такой, то ли нет его.

Из своей командирской палатки вышел Карп и направился к вертолёту.

Три минуты разговора и Леонид Петрович возвращается обратно. Он подошёл ко мне и говорит:

— Ну, что, Борис Петрович, у тебя есть четверть часа на сборы. За тобой прилетели. Повестка в армию на двадцать пятое июля. Сейчас я оформлю на тебя табель и другие документы. Деньги получишь в кассе. Илларионов в курсе дела, он завизировал повестку.

Я давно не был в таком ступоре. Мне бы сейчас часа два, а не четверть часа, только для того, чтобы прийти в себя, и уж потом один час на сборы. Но увы, вертолётный двигатель работает!

От неожиданности, у меня пересохло в горле. Сказать «нет» я не могу, «спасибо» — здесь тоже неуместно.

Я собрал свои походно-полевые пожитки в сумку, попрощался с руководством. Со всеми работниками партии индивидуально попрощаться не успел. Старший лейтенант торопил.

— Скорее, Наумов. Каждая минута простоя вертолёта стоит тысячи.

— В новых рублях? — решил я пошутить.

— Нет, в старых копейках, — офицер тоже оказался не без юмора.

Я помахал всем, кто вышел на проводы, рукой и услышал вслед:

— Приезжай, Наумов, будем тебя ждать, — раздались дружные рукоплесканья. Не знаю, почему, но у меня на глазах выступили слёзы.

Вот так и закончилась моя геологическая эпопея.

Я сидел на железной скамейке в грузовом отсеке военного вертолёта, молча, глядя на притопывающий сапог старшего лейтенанта, сидящего, напротив меня в стареньком кожаном кресле.

Не знаю, почему, но меня всю дорогу мучила мысль: «теперь я три года буду находиться под прыгающим сапогом старшего по званию».

С аэродрома до посёлка меня довезли на вездеходе, который очень своевременно подкатил к самому вертолёту.

Я зашёл в пустующую комнату, бросил сумку под стол, и сам свалился мешком на кровать. Мне не хотелось ни есть, ни пить, ни думать о себе, о своём прошлом или будущем. В голове была странная, гудящая пустота.

Отлежав положенное в таком состоянии время, я встал и начал, не спеша, разбирать сумку.

«Где сейчас мои сокурсники и сокамерники Саша и Василий? Где Юра Веткин? Приедут сюда осенью, а меня и след простыл. И никто не узнает, где казарма моя. А где мой лучший друг детства Гена Королёв? Он уехал в Анадырь. Как он там? Может быть, судьба так распорядится, что встретимся где-нибудь на военных ученьях» — собираюсь и думаю думы на разные темы.

«А как же теперь быть с Индонезией? Пришлют мне вызов, а меня тут — ищи-свищи. Не забыть бы завтра в Управлении узнать, нет ли почты для меня».

Ночь прошла в каком-то странном кошмаре: то я просыпался и бесцельно ходил по комнате, то, через некоторое время мне сильно хотелось спать. Мне становилось жарко, и я отбрасывал одеяло. Потом, вдруг мне снился зимний выезд куда-то в тундру на санях с грузом. Вроде бы, я лежал голый сверху на санях, и меня посыпает снегом на морозе в минус тридцать градусов. Я искал одежду, спальник и, не найдя ничего, просыпался.

Затем снова хождение по комнате из угла в угол, и снова — в постель. Следующий этап сна со сновидением о моей службе в армии. Будто вывел старшина призывников на спортивную площадку и приказал подтягиваться на турнике. Кто не подтянется пятьдесят раз, будет целый месяц делать уборку в туалете. Я подошёл к турнику, с трудом залез на верхнюю перекладину, а подтянуться не могу ни одного разу. Я оказался первым кандидатом на месячную стажировку по уборке солдатского туалета. Старшина взял меня за руку и легко повёл к месту работы.

— Будешь здесь тренироваться, пока не накачаешь мускулы, — грозно сказал он мне и, так пнул ногой тряпку, лежащую на полу, что она отлетела прямо мне в лицо.

В страшном поту с головы до ног я проснулся и уже до утра больше уснуть не мог.

Я сидел на кровати, успокаивая свои нервы и, думая о будущем.

«Жалко, что не получилась у меня поездка в Индонезию. Три года армейской жизни перечеркнут все мои планы. Каким я буду после демобилизации? Трудно предположить. Да и какими будут сами эти три года службы?»

Потом я переключался на другие темы, и снова размышления, думы, мысли, планы, вопросы.

Раннее утро застало меня одиноко сидящим на кровати в пустой комнате. Солнышко заглянуло в окно, и луч скользнул по моим коленям. Свершилось какое-то чудо — позитивная энергия солнечного луча сразу изменила все мои размышления. Ушли куда-то страхи, все вопросы исчезли, и в голове осталась одна мысль: «Чего это я переполошился? Не я первый, не я последний. Все служат, и я послужу. Везде можно нормально жить и чувствовать себя превосходно. Я думаю, что и эти годы дадут мне много положительного. Надо только не ныть, и во всём находить пользу. Это у меня получится. А почему бы и нет!»

Быстро вскочив с кровати, я начал приводить себя в порядок. Умыться было нечем, водопровода в Певеке нет. Вода только привозная, а, в связи с отсутствием жильцов в моей комнате, соответственно, и водой запастись было некому.

Вот с этого момента я и начал претворять в жизнь свои ночные рассуждения, выводы. Не ныть, искать выход, и всё будет отлично!

В соседней комнате жил молодой специалист — гидрогеолог. Он приехал из другого города тоже в прошлом году, но решил обосноваться здесь, на севере, основательно. Он привёз сюда мать и младшего братика. Одним словом — там жила семья.

Я зашёл к соседям, дома были только мама с младшим сыном. Мы зимой с этой семьёй подружились, заходили друг к другу, в гости. Рассказав о своей проблеме, я тут же получил воду и приглашение приходить в любое время с любым вопросом.

К началу рабочего дня, собрав все документы, я отправился в Райгру.

В первую очередь я решил зайти к Главному геологу и поднялся на второй этаж.

— Здравствуйте, — наигранно весело поздоровался я с ним.

— А-а-а, заходи. Ну, жаль, обошли меня военные. Так, что, извини.

— Да, ладно, не я первый, не я последний, — вспомнил я ночную мысль.

— Вот именно. Ты никогда не боялся трудностей. Справишься и теперь. Да не забывай, возвращайся. Место тебе будет всегда.

— Куда же я денусь? Вот, — и я протянул документы на подпись.

— Там тебе премия положена за прошлый сезон. Зайдёшь в бухгалтерию, в кассу. А за этот сезон будет начислена только осенью. Перечислим тебе туда, — и он поднял палец кверху, намекая на то, что я теперь буду не в тундре, а где-то там.

— Зайдёшь в отдел кадров, — продолжал Илларионов, — возьмёшь трудовую книжку, потом загляни в бухгалтерию и в хозяйственный отдел по поводу общежития. Кстати, там тебя ждут несколько писем.

— Спасибо, до свидания.

Илларионов встал из-за стола, подошёл и обнял меня за плечи.

— Удачи тебе и везенья!

Оформление заняло у меня несколько часов. За это время я успел не только оформить документы, но и получить, как позитивные, так и негативные сообщения.

В письме из министерства была благодарность за мой интернационализм, но в поездке на работу в Индонезию отказали, обещав исполнить мою просьбу после отработки трёхлетнего срока геологом на Родине. Мне стало ясно, что с этой мечтой мне, скорее всего, придётся расстаться. Хотя, в жизни всякое бывает. Отработаю три года после армии и поеду в Индонезию. А прочему бы и нет! Я любил завершать свои желания, планы или сомнения этой фразой. Она меня поддерживала, вдохновляла и давала надежду.

Ещё четыре письма были личного характера: из дому от папы и мамы — самое приятное и дорогое, второе письмо из Германии от девочки, с которой я переписывался уже много лет. Тогда было модно заводить дружбу заочно с кем-нибудь из дружественных нам стран. Переписка моя с немкой была не только, по-молодёжному, интересна, но и очень для меня полезна. Я в школе и в техникуме изучал немецкий язык и знал его неплохо. Мы переписывались только на немецком языке, и это было для меня неплохой практикой.

Третье письмо было от Юли, от той девочки, с которой я когда-то познакомился на новогоднем балу. Я с ней поддерживал отношения до самого моего отъезда в Магадан. В письме она написала приятную для меня вещь. Оказывается, что производственную практику она проходила на том же полиметаллическом руднике на Алтае, где когда-то работал и я. Более того, она работала в той шахте и с теми же людьми, с которыми и мне пришлось работать. Меня там помнили, передавали привет и приглашали приезжать к ним на работу. Вот такое необычное, приятное совпадение. Кстати, у меня в жизни нередко бывали такие совпадения, о которых можно было бы сказать, что такое может случиться только один раз в тысячу лет! И последнее письмо было от Кати, с которой я тоже переписывался чисто по-дружески, без всяких планов ни с моей, ни, думаю, и с её стороны.

Закончив в Управлении с бумажными делами, я решил всё остальное оставить на завтра. Мне оставалось получить расчёт и посетить военкомат.

Друзей в это летнее время у меня в Певеке не оставалось, все работали в полевых партиях. Я решил сходить в кафе, посидеть там в последний раз, как белый человек, без спешки и с удовольствием выпить одну-две кружки пива.

Мне это удалось сделать. После переживаний в последние два дня и ночных сказочных перипетий, обстановка в кафе мне показалась верхом счастья, исполнением лучших мечтаний человека. Я никуда не спешил, у меня впереди ещё была пара свободных дней.

На следующий день я явился в военкомат, где встретили меня не совсем дружелюбно, видимо, считая, что в прошлом году я специально отлынивал от призыва. «Ну, вот и попался» — наверно, думали там, а, может быть, и не думали — это всё мои домыслы.

«В субботу двадцать девятого числа, с ложкой, кружкой, в соответствующей одежде явиться сюда в военкомат» — в приказном порядке сообщили мне, хотя, я ещё не был военнослужащим, и к категоричным приказам прислушиваться не привык.

Тем не менее, суббота — переломный день в моей жизни. Вместе с другими такими же двенадцатью «счастливчиками» мы ожидали приказаний военного начальства. Теперь всё у нас в жизни будет построено только на основе приказаний и их исполнении. На военном вездеходе нас отвезли на аэродром, не выдав, даже намёком, тайну — куда нас отправят. Мы все перезнакомились, стали почти кровными друзьями и покорно ждали решения нашей общей судьбы.

Когда мы загрузились в самолёт, встречающий нас сержант, наконец, проговорился, куда мы будем держать путь.

— Летим в бухту Провидения, — сообщил он, — там есть военный городок Урелики. Вот там, в мотопехотном батальоне и будете служить. Это почти на границе с Америкой. В зимнюю морозную погоду, когда воздух чист, как слеза младенца, видно американский остров, их аэродром, самолёты, снующих там лётчиков, их имена и фамилии.

Шутником оказался сержант, но его информация нас заинтересовала.

— А их семьи, детей, жён тоже видно? — кто-то из нашей компании тоже в шуточной форме решил поддержать разговор.

— Нет, для получения таких сведений вам придётся сбегать в разведку.

— Прямо по морю?

— Там моря нет. Там Берингов пролив. Да и тот шесть месяцев в году покрыт льдом. Вот пешочком и можно по льду туда сгонять.

— А вы сколько раз туда наведывались? — поддержал я своим вопросом продолжающийся шуточный разговор.

— Я практически там живу, утром — оттуда на службу, а вечером — обратно домой. Вот так.

— Нравится?

— Слов нет, — уже с серьёзным видом ответил сержант. — Может быть, с кем-то из вас будем в одном подразделении. Я — танкист, вот по эмблемам видно.

Он показал маленькие танки, закреплённые в петлицах кителя.

Мне по наивности показалось, что он выдаёт нам какие-то военные тайны, нам — ещё гражданским и неизвестным ему, мальчишкам. Нет, «мальчишкой» себя я назвал необдуманно, ведь я призываюсь в тот самый год, когда мои сверстники, одногодки будут демобилизоваться. Да, к тому же, я уже прошёл серьёзный жизненный путь, в отличие, думаю, от сидящих здесь пацанов, призываемых в свой срок.

Мы приземлились в бухте Провидения на военном аэродроме. Сержант построил нас в колонну по двое и повёл туда, куда дорогу знал только он — в военный городок Урелики. Мы строем шли по улице, с интересом разглядывая всё по сторонам. По дороге в основном шли военные люди разных род войск: и пехотинцы, и моряки, и лётчики, и пограничники, отличающиеся друг от друга формой и даже поведеньем. Чувствовался форпост на границе с Америкой. На многих зданиях были вывешены государственные и другие, незнакомые мне, флаги. Неизвестно откуда звучала бравурная музыка.

— Что за праздник здесь сегодня? — спросил я сержанта.

— Завтра будет день военно-морского флота.

— Жаль, а я думал, что это в честь нашего приезда музыка и флаги, — пошутил я. В нашем разношёрстном строю раздался хохот.

Сержант привёл нас к длинной деревянной казарме. Он открыл дверь и скомандовал:

— Здесь вы будете в течение месяца жить. Карантин. Скоро сюда пригонят ещё салажат, — он так и сказал: «пригонят».

— До принятия присяги вам отсюда ни шагу! Понятно?

Мы молчали, не выражая особого восторга месячной перспективой.

— Занимайте койки. Вам привезут бельё, постельное и нательное. Свои личные вещи потом в подразделении сдадите в каптёрку.

Смеху было много, когда какой-то солдатик привёз нам кальсоны и рубашки. Все они были большого размера, часто без пуговиц и подвязок. Мы надевали их, пытаясь подобрать по размеру, но редко кому удавалось это сделать. Наверно, все призывники, впервые надев нательное солдатское бельё, выглядели, как ночные привидения или огородные пугала — белые с головы до ног, часто ни на ногах, ни на руках не было видно пальцев. Со временем, всё уладилось, мы надели солдатские хлопчатобумажные (х/б) гимнастёрки и такие же штаны. Всё стало на свои места.

Когда в казарме набралось человек сто, тот же самый сержант взялся нас воспитывать. Все знают о скоростном отбое и подъёме в течение тридцати секунд или, за время, пока горит спичка. Было у нас и такое тоже. Если отбой получался только за тридцать одну секунду, мы всей толпой, не по своей воле, выходили на свежий воздух и полчаса, а иногда и больше, по команде сержанта изучали хоровое пение популярных песен. Иногда сержант доводил нас, салаг, до белого каления. Мы бастовали, не изъявляли желания петь, не хотели ходить. А он оказался «битым волком» и добивался своего. Не зря его посылают за новобранцами и ставят воспитателем их на время карантина.

Понемногу всё налаживалось, мы притирались друг к другу и с сержантом иногда находили общий язык.

Там, в карантине, на старте армейской трёхлетки нашлось несколько человек, которые и по возрасту и по образованию и, даже по складу характера оказались мне близки. Мы были всё время вместе, нам было о чём поговорить.

Сержант, призванный в армию в восемнадцать лет, отслуживший три года срочной и два года сверхсрочной службы, практически понимал только армейский образ жизни. Для нас, переростков, уже повидавших гражданскую жизнь, его требования часто казались дикими или просто глупыми.

Через месяц перед нами впервые появился командир нашего батальона подполковник Дубинский и замполит Шапошников. Нас поострили перед казармой на плацу, поставили оркестр из пяти музыкантов и стали превращать нас в полноценных защитников Родины.

В целом слова присяги нам были известны, мы не раз штудировали их под руководством сержанта. Но здесь мне, почему-то всё казалось таким игрушечным, несерьёзным, что меня разбирал смех, когда я вышел читать присягу. Но всё обошлось, я выдержал, и всё время был серьёзен.

На следующий день нас, уже полноценных солдат, повели распределять по подразделениям.

Мы прошли центральной улицей, с интересом разглядывая места, где нам предстояло провести три самых лучших года жизни. Нам встречались группами и поодиночке солдаты, одетые иногда в парадную форму — китель, фуражку и, конечно, сапоги — или в серую солдатскую гимнастёрку и штаны с, чуть застёгнутым, солдатским ремнём. Многие из них, встречая наш разношёрстный отряд, смеялись и кричали нам всё, кто, во что был горазд:

— Привет, салаги.

— Строевым шагом марш!

— Носок тяни, не отставай!

— Левое плечо вперёд!

И так далее. На нас не действовали эти примитивные издёвки. Мы продолжали топать к своей судьбе, ведомые сержантом-шутником.

Мы подошли к одноэтажному зданию, по внешнему виду, напоминающему сельскую школу или клуб.

— Стой, — скомандовал наш командир, — это штаб нашей части. Занимайте удобные места и ждите. Будут выходить офицеры, и забирать вас в свои подразделения.

— А какие здесь есть подразделения? — спросил кто-то из наших.

— Огласите весь список.

— Разные, — отвечал сержант, — танкисты, разведчики, химики, связисты, пехота и другие. Потом всё узнаете.

Мы расположились цыганским табором — кто-то сидел, кто-то лежал на земле, некоторые разместились на невысоком каменном заборе.

Из штаба никто не выходил. Появился капитан, который направлялся в штаб. Он медленно шёл, разглядывая нас, словно товар на базаре. Возле меня он остановился, осмотрел с ног до головы и спросил:

— Радист? — и показал на значок радиста, который я получил после окончания курсов радиста в Певеке.

— Да, телеграфист, — ответил я.

— Морзянку знаешь?

— Конечно, я работал в геологической партии. У меня была рация.

— Как фамилия?

— Наумов, — представился я.

— Будешь служить у меня во взводе связи, — определил капитан мою трёхлетнюю судьбу.

— Хорошо, я согласен, — не то равнодушно, не то радостно и, совсем не по военному, ответил я капитану.

— А тебя никто и спрашивать не будет, — без тени унижения и злости, я бы сказал, ласково, прокомментировал капитан моё согласие.

Ещё через полчаса из штаба вышел старший лейтенант — молодой, стройный и очень красивый с большими глазами. Я сразу дал ему кличку «Кадочников».

— Наумов, — подошёл он ко мне, — следуй за мной.

Метров за двести от штаба стояло одноэтажное здание, типа барака — видно, на севере барак любимое архитектурное сооружение.

— Это взвод связи, — повернувшись ко мне, сказал «Кадочников», — отныне тут твой дом.

— Смирно! — произнёс наиболее популярное в армии слово стоявший возле тумбочки солдатик с красной повязкой на руке и надписью «дневальный». Кроме него никого больше в коридоре не было, так что, можно было бы и не кричать команду «смирно».

— Позови замкомвзвода, — приказал старший лейтенант дневальному.

Тот, не отходя от тумбочки, приоткрыл дверь и кого-то позвал:

— Башкин на выход.

Вышел невысокий невыразительный сержант.

— Принимай, Башкин, пополнение. Радист, радиотелеграфист, — рекомендовал, или приказал, «Кадочников», сержанту.

Так началась моя чукотская, провиденская, солдатская жизнь.

В те годы, спустя полтора десятка лет после окончания войны, в народе и в стране ещё сохранялось уважение к солдату. В армии и, в частности, у нас во взводе связи, были солдаты трёх призывов. Одни, как я, например, только начинали службу, другие считали себя «стариками» и готовились к демобилизации. Такого понятия, как «дедовщина» тогда не было, хотя, конечно, «старики» снисходительно к нам относились и нередко пытались свалить на нас белее тяжёлую работу. Но это происходило без насилия и издевательств.

Один из приобретённых мною в карантине товарищей Виктор Цырульников тоже оказался во взводе связи. По образованию он был гидрометеоролог, грамотный человек, мой одногодок и очень хороший товарищ, весёлый, общительный человек. Мы с ним всё время проводили вместе: и на занятиях, и в столовой, и везде в свободное время. До армии Виктор не был знаком с морзянкой и с работой на ключе. Я ему помогал, тренировал и вскоре он добился заметных результатов.

Я уже говорил о неожиданностях, о непредсказуемых происшествиях, и здесь тоже такое событие произошло. Мой техникумовский друг Юра Веткин, с которым я был в Казахстане и которого я однажды, уже здесь, на Чукотке, случайно встретил в поле, тоже был призван в армию в этом году, но месяцем позже меня. Так вот, и он попал служить в бухту Провидения, в военный городок Урелики. Более того, он оказался в той части, что и я, только в другом подразделении. Он стал танкистом. Наши казармы были на расстоянии ста метров друг от друга.

Если продолжить рассказ о непредсказуемых событиях, то следует сказать ещё об одном. Игорь Щуров — наш однокурсник, в Магадан приехал позже нас и был направлен не в Певек, а в Бараниху. Я об этом не знал, но однажды, уже, будучи бывалым служакой, я шёл по посёлку Урелики и встретил там, на улице, трудно поверить, Игоря Щурова в форме пограничника. Он служил в другой части, но в одном гарнизоне, что и мы с Веткиным. Мы втроём, время от времени, в увольнении или в самоволке, бывало и такое, встречались. Посидеть в ресторане было невозможно, но в кафе мороженым баловались, вспоминая годы молодые.

Мы задавали Игорю вопрос относительно его любви. Он отмалчивался, оставляя нас в неведении. Дело в том, что, когда мы в Миассе жили у тёти Нюры, Валя имела подругу Тосю — девочку с виду мужского пола, высокую, рыженькую с редкими, никогда не причёсанными, волосами. Думается, что за свою долгую восемнадцатилетнюю жизнь она ни разу не чувствовала прикосновения какого-нибудь мальчика. Так вот, наш Игорь влюбился в неё так сильно, что где-то по дороге потерял голову. Для всех нас, его друзей, это было такой приятной неожиданностью, что в компании с ним у нас разговоры были только о ней и о нём. Он, Игорь, так защищал свою любовь, что нам всем, параллельно со смехом, было даже немного завидно.

Итак, служба продолжалась. Военная специальность у меня называлась радиотелефонист, то есть, вместе с работой в качестве телеграфиста, я вполне серьёзно привлекался для обслуживания телефонной связи. Мы, как основной и единственный центр связи батальона с командованием округа, имели три функционирующие одновременно точки: главный управленческий узел, передающий и приёмный центры. Оперативная связь между этими тремя точками осуществлялась по телефонной линии. В Провидении, так же, как и в Певеке, зимой были морозы и ураганы, заметающие снегом доверху четырёхметровые столбы, и обрывающие проводные линии. Чтобы обеспечивать круглосуточную связь со штабом округа, часто приходилось ночью, в тёмное время выходить на поиски и ремонт повреждённых линий. Мы одевались так, словно нас отправляли на северный полюс.

В меховых штанах и куртках, в таких же рукавицах и в валенках, мы вставали на лыжи и ехали искать повреждение. А как же ночью его найти, если часто столбы и сами провода были под снежным заносом? Это большая проблема. А ветер сбивает с ног и полностью снегом забивает лицо. В такие моменты в голове стучит только одна противная мысль: да пропади всё пропадом, не хочу я ни связи, ни работы, ни службы, ни жизни. Хочется только сесть где-нибудь под сугробом и тихо умереть, никому не мешая.

Но выходили на такие поиски мы целой бригадой человека четыре или пять и находился кто-то более сильный, который не давал другим расслабиться. Поиски повреждённой линии продолжались до тех пор, пока не находилось аварийное место. Надо было проложить новые провода между столбами и тогда, если они не были под снегом, с проводами и инструментом лезешь на этот столб. А ветер свистит, как будто хочет сказать: «куда же ты, безумец, лезешь в такую погоду, я тебя сейчас сдую, как пушинку, и прощай любимый взвод связи». Сидя на самом верху столба, надо было произвести соединение и закрепление проводов. Меховые штаны и куртка, словно марлевое бельё, совершенно не задерживают холодного напора ветра, и сидишь, словно, голый, на этом столбе и замёрзшими бесчувственными руками пытаешься скрутить между собой провода. Ну, так или иначе, никто вместо тебя эту работу не сделает, а связь должна быть беспрерывной. И делали мы, и выполняли свои прямые обязанности без ошибок и нареканий.

А утром, бывало, после ночной пурги выходишь из казармы, а выйти невозможно. Дверь снаружи на полную высоту подпёрта снегом. Замкомвзвода тут же одного, второго солдата с лопатой выставляет на расчистку и освобождение дверей. Ветер такой силы дует снаружи, что всё, что удаётся лопатой бросить наверх, тут же падает снова в то же место. Бывало, часами солдаты откапывают казарму, а выхода всё равно, нет. Сизифов труд.

Когда наши нервы не выдерживали, мы давали лопату сержанту Башкину и говорили:

— Покажи, товарищ сержант, как надо копать.

У него нервы были крепкие, он возвращал лопату со словами:

— Вперёд, солдаты, мы всё преодолеем!

Мы тоже старались сохранить спокойствие и после одного-двух бросков лопатой останавливались, закрывали дверь и стояли себе в удовольствие.

В конце концов, конечно, мы солдаты преодолевали трудности, и к приходу во взвод старшего лейтенанта «Кадочникова» вход в казарму был освобождён.

Всё-таки работа радиотелеграфиста и мне и моему другу Цырульникову нравилась больше. Мы тренировались и готовились к тому, что в перспективе, через год службы, когда демобилизуются «старики», мы займём их места, и перейдём на передающий или приёмный центр. Вот тогда мы будем армейскими интеллигентами, и ходить на поиски и ремонт линий связи не будем.

В штабных ученьях я участвовал в качестве личного связиста командира взвода «Кадочникова». Если ученья проходили зимой, то все участники — и офицеры и солдаты — были на лыжах. Естественно, я тоже имел лыжи и, с удовольствием, как бывший спортсмен лыжник-гонщик, принимал участие во всей этой вакханалии. Кроме солдатского снаряжения — автомата, противогаза, сумки — я имел ещё за спиной радиостанцию, весом двадцать один килограмм, и сумку радиста.

Ученья проходили в горах, покрытых снегом, который под действием ураганного ветра превращался в волнистую, твёрдую, как асфальт, поверхность. Мой командир взвода имел на плечах только командирский планшет и автомат. Он по снежным волнам скользил, как слаломист. Я старался не отставать от него, как мне и предписывалось по уставу. Тяжеловесная радиостанция на поворотах по инерции тянула меня в сторону, а лыжи на снежных волнах были неуправляемы, потому что, крепления были не жёсткими, а мягкие, ремённые, рассчитанные для валенок. Мы спускались по склону градусов тридцать и длиной с полкилометра. И тут случилось то, что уставом было не предусмотрено. Одна лыжа пошла влево, а другая с ней поссорилась и решила идти вправо. Радиостанция тоже потянула меня вправо, а автомат — влево. Это всё я только потом вычислил, а тогда, на горе мне анализировать было поздно. Я кубарем катился под гору, радиостанция сорвалась с моих плеч и кувыркалась по своим законам. Автомат тоже куда-то поехал по своим делам. Одним словом, все мы были в разных местах и в разном расположении духа. Я, на удивление, оставаясь живым, валялся на снежном «асфальте» метрах в ста ниже радиостанции.

Подъехал командир, поднял меня на ноги и смотрел своими огромными, «кадочниковыми» глазами на меня и на, разбросанные по склону, мои части.

— Как ты? — только и спросил он.

У меня не было сил ни ответить, ни попросить о помощи.

— Ехать можешь?

— Не знаю. Где мои лыжи?

— Они ждут тебя внизу.

— Целые?

— Кажется, да.

— А рация?

— Сейчас пойдём подбирать автомат, рацию и всё, что тебе может пригодиться.

Мне нравилась юмористично-снисходительная, совсем не командирская манера говорить, и я начал приходить в себя.

Другим подразделениям нашего батальона было не до какого-то там растерявшегося связиста. Они уже далеко ушли вперёд.

Эти ученья запомнились мне надолго.

Спустя неделю после этого, мне пришлось снова вспомнить катание с горки по снежным волнам.

В три часа ночи нас подняли по тревоге. Пока мы одевались, во взводе появились начальник связи капитан Дугин и командир взвода связи старший лейтенант «Кадочников». Оба они были при полной амуниции и имели очень серьёзный встревоженный вид.

— Что-то случилось? — спросил я, у замкомвзвода сержанта Башкина.

— Пограничники засекли в горах группу неизвестных людей. Похоже, что посланники с той стороны.

— Как ночью их могли засечь?

— Погранцы имеют соответствующие средства.

— А мы что будем делать?

— Подняли по тревоге весь гарнизон.

Я и после слов сержанта не очень понимал, что можно ночью в горах делать связистам.

— Взять лыжи, быть всем наготове, — приказал Дугин.

— Автоматы должны быть с полными рожками, — добавил «Кадочников».

Мы сидели в казарме полусонные и готовые выступать на поиски американских шпионов.

Наконец команда поступила. Мы в спешке, напялили на себя походные бушлаты, взяли автоматы и на лыжах двинулись вслед за старшим лейтенантом.

Строем вышли мы за пределы военного городка и, вглядываясь в серую заснеженную даль, пытались первыми увидеть американцев, потом погнаться за ними, непременно обезоружить и скрутить их.

Это я сейчас вспоминаю об этом с таким лёгким юмором, а тогда всё выглядело серьёзно, и каждый из нас был настроен на героический подвиг.

Левее нашего взвода прошла рота пехотинцев, а справа и чуть впереди, шли пограничники. Они точно знали, где были обнаружены пришельцы с той стороны и определяли направления движения для всех частей, участвующих в погоне.

На этот раз я был без радиостанции, поэтому не страшился быть рядом с «Кадочниковым». Поднимаясь вверх по тому склону, где я недавно выделывал акробатические финты, я с опаской поглядывал вниз, понимая, что туда тоже придётся спускаться.

Голодные и обессилевшие часа через четыре, не найдя не только перебежчиков, но и их следов, мы двинулись в обратный путь. На этот раз всё обошлось без падений.

— А как могли здесь оказаться люди оттуда? — спросил я у «Кадочникова», когда мы оказались рядом.

— Очень легко. Перейти пролив по зимнему льду ничего не стоит. Чукчи всё время на собачках в пургу ездят туда-сюда. У них там родственники. А ночью, да в пургу их никто не видит.

— А шпионы раньше с той стороны переходили?

— Да, однажды было такое. Двое, тоже зимой и тоже ночью.

— Поймали?

— Долго гонялись по сопкам. Не догнали.

— Почему не стреляли?

— Не было приказа. Они спустились на ту сторону сопки и потерялись.

— Удрали?

— Скорее всего, ждали их там, на собачьей упряжке.

— А что же они бы здесь делали?

— Разные задания могут быть, например минирование кораблей. А скорее всего, их интересует дислокация наших частей, численность вооружения и так далее.

Стало немного светлее, когда мы сняли свои скороходы и приготовились идти в столовую.

Наступило лето, нам стало веселее жить, даже в ограниченных казарменных условиях. Изредка нас, связистов, не знаю, для чего, выводили на плац и учили ходить строем. Успехов в этом деле у нас не было. «Кадочников» даже не старался сделать из нас строевиков.

Однажды во время таких тренировок на плацу появился замполит части полковник Шапошников. Это был невысокий, полтора метра ростом, но довольно амбициозный служака. Он любил свои приказы дополнять словом «поняете».

— Вы должны ходить, «поняете», как на параде, а вы идёте, словно баба деревенская с вёдрами воды, «поняете».

Мы так и говорили: «вон „поняете“ пошёл».

Интересный, связанный с ним, произошёл случай. Осенью шестьдесят второго года, когда был карибский кризис, мы с Виктором Цырульниковым решили, как истинные патриоты Родины, оказать помощь в победе над американцами. В разговоре с другими солдатами мы думали, что нам сделать, чтобы оказать хоть какую помощь кубинцам.

— Давай попросимся, чтобы нас отправили на Кубу, — полушутя, сказал я Виктору.

— У кого будем отпрашиваться, у старшего лейтенанта? — тоже полушутя, ответил Витя.

— Ну, хоть у Дугина, — повысил ставку я. — Слушай, а давай напишем письмо министру обороны Малиновскому.

— Зачем?

— Будем просить, чтобы нас направили туда.

— Ну, глупость, так он и будет решать этот вопрос.

— А почему бы и нет! Мы же не в шутку, а всерьёз будем это просить. Ты же знаешь, кто добивается, тот и получает.

Написали мы письмо в министерство обороны и стали ждать ответа. Удивительно, но этот ответ не заставил себя ждать.

Однажды я был во взводе дневальным. Ночью я не стоял возле тумбочки, а прилёг на диване.

Вдруг среди ночи раздался стук. Я открыл дверь и, о Боже! Передо мной стоял в полной форме «поняете» и на вытянутых руках держал большой серый пакет с множеством сургучных печатей.

— Наумов здесь? — спросил он. Полковник при такой должности не обязан знать всех солдат своей части. Не знал он и меня.

— Я — Наумов, товарищ полковник.

— Ты? — глядя на меня снизу вверх, не поверил он своему счастью.

— Как ты? — ещё раз задал он тот же вопрос.

— Дневальный, — рядовой Наумов, товарищ полковник, — представился я, приложив руку к пилотке.

Как держал он письмо двумя руками, так и протянул его мне.

— Это что?

— Не знаю, товарищ полковник, — ещё не понимая, что происходит, совершенно честно ответил я.

— Тебе письмо из Генштаба. Ты что, жалобу писал?

Я начинаю понимать, о чём идёт речь и ответил:

— Никак нет, товарищ полковник. Я писал Малиновскому.

Дальше была немая сцена. Фамилия Малиновского повергла «поняете» в шок. Я думал, что сейчас он упадёт и поспешил его выручить:

— Давайте письмо, товарищ полковник.

Он отдал мне письмо, облегчённо вздохнув, избавившись от неподъёмного груза.

Я объяснил полковнику, в чём дело, что никакой жалобы я не писал, а только просил отправить меня на Кубу.

— Мы с Цырульниковым просились в состав наших войск, отправляемых на Кубу.

Шапошников больше не произнёс ни одного слова, он поправил съехавшую набок шапку, повернулся и пошёл. Я понимал его: после такого стресса неожиданная развязка лишила его сил.

Потом дежурный по штабу рассказал мне, что пакет прямо с, только что прибывшего самолёта, курьером был доставлен к нам в штаб. Как и положено, дежурный по штабу тут же позвонил командиру части, а тот, недолго думая, разбудил замполита Шапошникова и приказал ему разобраться, в чём дело.

Мы долго смеялись всем взводом над ночным визитом «поняете», дополнив уже существующий арсенал ещё одним безобидным поводом для насмешек над маленьким полковником.

Перед новым шестьдесят третьим годом меня с Виктором Цырульниковым, как мы и ожидали, перевели на службу в приёмный центр. Он находился в тундре на расстоянии пяти километров от посёлка Урелики. Кроме нас, в этом центре ещё было два человека: сержант Пеунов Валера и рядовой Пономаренко Толя.

Мы жили в финском фанерном домике, состоящем из трёх помещений — спальни, кухни и рабочего отделения. В наши прямые обязанности входило круглосуточное дежурство на приёме радиосообщений из штаба округа, расположенного в Хабаровске.

Распорядок дня нашей команды был следующий: один человек в течение суток находился на дежурстве, второй — на отдыхе после суточного дежурства, третий — дежурный по кухне, и четвёртый — в свободном плавании, то есть отдыхает.

Старшим в нашей команде был сержант Пеунов — очень приятный, грамотный, умный человек и отличный товарищ. Он не кичился своим положением, и все обязанности по службе выполнял наравне с нами. Одним словом, мы жили, как на курорте, и были вполне довольны своей службой. Начальство нас почти не посещало. Бывало, что зимой целыми месяцами никто из части к нам не приезжал.

Один раз в месяц на тракторе привозили нам продукты, из которых мы готовили всякие деликатесы, кто, во что был горазд.

Однажды мы с Виктором решили пойти в самоволку в посёлок Урелики и там узнали, что в «Чукотторг» требуются временные работники, то есть, грузчики, для перевозки продуктов на вездеходе из центрального посёлка Провидения в наш военный городок. Работа без официального оформления документов и не ограничивалась каким-либо сроком. Можно было работать один день или целую неделю и больше. Оплата за работу — в конце недели.

Конечно, мы, как военнослужащие, не имели никакого права работать самовольно где-нибудь в гражданской организации. И они — руководство «Чукотторга» — тоже не имели права принимать нас на работу. Но здесь сошлись обоюдные интересы и обе стороны решили нарушить все запреты. Мы решили оформить, то есть, записать фамилию, одного человека, например меня, а на работу будет приходить каждый день другой, свободный человек. Всё получилось, как мы и запланировали. Посёлок Провидения расположен на другой стороне бухты от нашего военного городка и доехать туда можно только в объезд этой бухты. Расстояние, километров пять, вездеход преодолевал зимой за двадцать минут. Гражданской одежды у нас, естественно, не было, поэтому приходилось рисковать и выходить на работу в солдатском обмундировании. Основным грузом, который мы перевозили, были замороженные оленьи туши.

Как-то я ехал в кузове вездехода за грузом в Провидения. Я сидел один, скучал, думал. Это был уже не первый мой рейс, поэтому я был спокоен и не ожидал какой-либо неожиданности. После пятиминутного пути от «Чукотторга», вдруг остановился вездеход, открылась задняя створка кузова, и кто-то стал пытаться залезть внутрь ко мне. Я не заметил человека, а видел только шапку и руки, зацепившиеся за борт. Чтобы помочь пассажиру залезть в кузов, я вскочил с места, подал руку, и… о, Боже! Я увидел внизу полковника Шапошникова. Он по своей должности занимался в части не только воспитательной работой, но и хозяйственными делами. Чаще всего он в посёлок Провидения ездил на своей служебной машине, а тут, видно, машина была неисправна, и он решил ехать на попутном транспорте. Таким транспортом и оказался мой «личный» вездеход.

Я помог полковнику забраться в кузов, потом надвинул шапку почти на самые глаза и сел в дальний тёмный угол, чтобы «поняете» меня не узнал. Он сел на скамейку рядом со мной, так, что его глаза были направлены в противоположный от меня борт. Не знаю, признал он меня, или нет, но за всю дорогу не было произнесено ни одного слова.

Мне повезло, полковник слез раньше того, как мы подъехали к складу-холодильнику. Я на этот раз успешно погрузил все туши и благополучно привёз их в «Чукотторг». Когда я рассказал Виктору о моём путешествии в одном вездеходе вместе с «поняете», мы целый вечер не могли сдерживать свой смех.

Но радоваться и смеяться мне, было рано. Через три дня была суббота — день выдачи заработной платы работникам «Чукотторга». Как раз я был свободен и поехал туда, чтобы получить заработанные нами деньги. Касса организации находилась в тёмном коридоре на первом этаже. Перед окошечком кассы вдоль стенки стояла очередь работников, громко разговаривающих между собой. День зарплаты для них был, видно, праздничным днём, и они не сдерживали свои эмоции перед таким событием. Кассирша не раз выглядывала из маленького окошечка и просила немного уменьшить накал страстей. Сразу после этого, становилось чуть-чуть тише, а через минуту всё повторялось снова. Я стоял в очереди, никого не зная и ни с кем не разговаривая. Оставались передо мной три человека, очередь перед окошечком разворачивалась на девяносто градусов. Кассирша в очередной раз крикнула, успокаивая своих клиентов.

— Ну, вы там можете успокоиться, я не слышу человека возле кассы.

Снова небольшое затишье и, вдруг, я слышу знакомый и «любимый» голос полковника.

— За кем я буду в очереди?

Я оглянулся, не поверив своим ушам, и глаза подтвердили, что уши мои не ошиблись. «Поняете» опять же по своим служебным делам, пришёл в кассу получить или внести какие-то деньги. Мне везёт на неожиданные контакты с полковником. Мне кажется, что он меня уже должен по запаху замечать, а не только с помощью глаз. Я повернулся в сторону окна и стоял так до тех пор, пока не всунул свою нахальную физиономию в маленькое оконце.

— Фамилия? — попросила меня назваться кассирша.

— Наумов, — еле слышно, чтобы «поняете» не услышал, ответил я ей.

— Громче, я ничего не слышу, — снова попросила она меня.

— Наумов, — чуть прибавив громкости, повторил я.

— Наумов? — поднявшись к отверстию окна, крикнула она. — Вас что, сегодня в части не кормили?

— Да, — ответил я.

— Что, да? Да — Наумов, или да — не кормили?

Очередь захохотала.

Я не знал, как себя вести дальше.

— Получите ваши деньги, — она отсчитала мне положенную сумму.

Я тут же сунул деньги в карман, чтобы ОН не увидел и не подумал, что я в кассе получал какую-то зарплату. Спасибо полутёмному коридору. Я прошёл мимо полковника, так и не поняв, узнал он меня, или, как всегда сделал вид, что не узнал.

У меня возникла мысль, что между нами существует какая-то мистическая связь, которая не даёт нам надолго расставаться.

Зима в шестьдесят третьем в бухте Провидения выдалась снежной и ветреной.

Однажды за одну ночь наш одноэтажный финский домик так занесло снегом, что из-под снега торчал только конёк нашей крыши. Выйти из дома было невозможно — дверь не открывалась. Окна снаружи тоже были завалены снегом, и внутри дома была кромешная тьма.

Ну что ж, нам не привыкать! Приходилось раньше откапывать казарму взвода связи. Взяв лопаты, мы стали откапывать тоннель для выхода в белый свет. Дежуривший в эту ночь Валера, пришёл после смены домой и еле нашёл наш домик.

Хорошо, что дверь открывалась внутрь-молодцы финны, всё продумали при постройке этого шедевра. Впрочем, мы не очень беспокоились за своё будущее. Мы могли бы и не откапываться, а оставаться в домике, пока не придёт весна, и снег не растает. Продукты, как я уже упоминал, нам привозят на целый месяц, так что голодная смерть нам не грозила. Вот только как Валерий там, в аппаратной будет жить — это вопрос.

У нас в кладовке-сарае лежала целая замороженная туша оленя, двухсотлитровая бочка с красной рыбой. Мы не успевали использовать рыбу, поэтому она у нас накапливалась, и мы уже не знали, что с ней делать. В зависимости от поварского таланта, мы из рыбы готовили всё: уху, котлеты, тушёные блюда, пирожки и многое другое. Когда весной появлялись проталины, мы изготавливали коптильню и делали горбушу и кету холодного копчения.

Мы уже отслужили половину положенного срока и были, как там называли служащих второго срока, «фазанами».

Ну «фазаны», так «фазаны». Мы пользовались почти полным отсутствием контроля со стороны начальства, и так обнаглели, что стали часто бегать в самоволку. А куда там бегать? Появиться в военном городке в Уреликах, не считалось самоволкой. Поэтому мы ходили в гражданский посёлок Провидения на другой берег бухты. Ширина её километра полтора, и, чтобы туда попасть, надо идти вокруг неё, увеличивая расстояние, раз в пять. Но в зимнее время, когда бухта замерзает, мы ходили напрямую по льду. На пути к месту перехода через бухту, нам приходилось проходить через территорию авиаполка. Помню, снега наметало столько, что мы проходили не мимо казарм и домиков, а просто по крышам этих зданий.

С замёрзшей бухтой мне вспоминается два случая: один — анекдотичный, другой — трагичный.

Как-то однажды Виктора Цырульникова на несколько дней перевели во взвод связи. Там заболели телефонисты, и надо было вместо них подежурить на коммутаторе, который соединял абонентов всего гарнизона и гражданского посёлка.

В один из вечеров, когда абонентов уже было мало, а Виктор был на дежурстве, отпал блинкер на коммутаторе. Это была больница посёлка Провидения. Виктор соединил её с требуемым абонентом, но ответа не было.

Витя, как и положено, сообщил об этом звонившему из больницы человеку. Это была женщина с очень приятным, бархатным голосом. Как человек общительный, Виктор завёл с ней разговор. Оказалось, что она была медсестрой и сейчас находилась на дежурстве. Разговоры с медсестрой у Виктора происходили ещё пару раз, и закончилось это тем, что он договорился с ней о встрече.

После того, как Витя уже вернулся к нам в финский домик, он сообщил мне, что на сегодня у него назначена на вечернее время встреча с незнакомкой с бархатным голосом.

— Я сегодня встречаюсь с той Ниной.

— Да? А кто это? — я уже забыл о той даме с Провидения, о которой он мне не раз рассказывал.

— Это медсестра с ангельским голосом.

— А-а-а. Ну, удачи тебе.

— Спасибо. Слушай, Боря. Мне так не хочется одному идти к ней. А ты сегодня свободен. Давай пойдём вместе.

Мне не очень хотелось в вечернее время идти куда-то «к чёрту на кулички». Идти по льду, скользко, и ветер насквозь продувает.

Витя долго уговаривал, и всё-таки «уломал» меня.

Мы опять пошли в самоволку, пересекли по льду бухту и вышли на прибрежную улицу.

— Стойте. Ко мне, — услышали мы из темноты голос.

Мы оглянулись — патруль, офицер и два солдата.

— Ваши увольнительные, — приказал нам лейтенант.

Мы хлоп-хлоп по карманам, нет, нет. Забыли взять. Он узнал, из какой мы части и подразделения. Всё он записал и приказал:

— У вас один час времени, чтобы вернуться в часть. Доложите командиру, что вас задержал патруль в самоволке и приказал наказать вас. Я проверю.

— Есть вернуться и доложить.

Мы расстались с патрулём, и пошли по полутёмной улице.

— Что будем делать? — спросил я.

— Пить шампанское, — ответил он.

— В каком смысле?

— В том, рискнём и пойдём на свидание. Я не могу не узнать, кто же обладает ангельским голосом. А кто рискует, тот и пьёт шампанское.

Я согласился с ним, и мы пошли искать нужный нам адрес.

Больницу мы нашли быстро, спросили на входе, как нам найти медсестру Нину.

— Сейчас у них заканчивается дежурство, они будут выходить.

Через десять-пятнадцать минут мы уже входили в квартиру медсестры. Она всё время шла впереди, мы — за ней. В течение этих минут мы с Виктором не могли сдерживать смех, удивление, разочарование и ещё какие-то сомнительные чувства. Девушка, медсестра, действительно обладала чарующим голосом, но её наружность трудно было описать точно. Это была Квазимодо в юбке.

— Пойдём отсюда, — шептал я Виктору по дороге.

— Почему?

— Тебе приятно будет с ней?

— Посмотрим.

Мы зашли в квартиру на втором этаже. Обычное, аккуратное, женское жильё. Всё чистенько, светло.

— Вот здесь я живу, — сказала Нина, снимая шубку. — Раздевайтесь, у меня очень тепло.

Действительно, необычно для Севера, в комнате было жарко.

— Я сейчас приготовлю ужин. Посидите здесь.

Она отлучилась. Мы остались одни. Слов мы не находили, чтобы выразить своё впечатление.

— Пойдём отсюда, — снова предложил я Виктору. — Зачем тебе нужна такая?

— А голос! Голос!

— Да, голос, действительно, то, что надо.

— Останемся, — отговаривал Витя меня, — хоть, поедим домашней пищи. Давно не ели.

— Убедил, остаёмся.

Из коридора донёсся соблазнительный запах, и в дверях появилась «королева» в прекрасном фартуке со сковородкой в руках.

— У нас кухня общая, поэтому я там…

— Ничего страшного, — успокоили мы её.

Я старался не смотреть в её сторону, чтобы не испортить аппетит.

На сковородке была свежая, не сушёная, как у нас, картошечка с кусками мяса. Видно, она подготовилась заранее к свиданию с Виктором.

— У меня есть немного медицинского спирта, хотите?

— Ну, только чуть-чуть, мы же солдаты, на службе.

— Я понимаю. Этажом выше у меня живёт подруга. Я её сейчас пригласила к себе. Вы не против?

— Наоборот, — сказал я, ожидая хоть чуть-чуть освежить женское общество.

Медсестра принесла полный графин с обещанным «немного» медицинским спиртом.

Без стука в дверь зашла соседка с третьего этажа.

— Здравствуйте, меня зовут Светлана, я подруга Нины, — показала она на хозяйку.

— Здравствуйте, — по-военному ответили мы, вставая, — Виктор, Борис.

— Присаживайся, Света. А вы, ребята, можете снять гимнастёрки. У меня очень жарко.

Действительно, температура в комнате зашкаливала, и мы покорно последовали её совету.

— Вот теперь по-домашнему. Наливай, Витя, попросила хозяйка.

Сковородка соблазняла, и поэтому Виктор тут же разлил жидкость по стопкам.

— За знакомство, — предложил я.

— За знакомство, — поддержали мой «необыкновенный» тост дамы.

Я уже давно не употреблял спиртное, и чистый медицинский спирт ошарашил меня своей крепостью и «приятностью».

Мы с Виктором, не долго, думая, принялись утолять свои аппетиты.

После второй стопки стало совсем жарко, мы поснимали сапоги и сидели, разморённые жарой и спиртом. Нам было весело, сытно и приятно в женском обществе.

Наверное через час после начала нашего пиршества, раздался стук в дверь. Хозяйка пошла, посмотреть, кто это осмелился нарушить наше, почти семейное, общество.

— Света, это к тебе, Николай, — обратилась к подруге Нина. Мы с Виктором, хотя уже и были под хмельком, автоматически подтянули под себя свои босые ноги и схватились за гимнастёрки. В дверях стоял лейтенант, тот самый патруль, который дал нам один час, чтобы вернуться в часть. Он узнал нас и, видя за столом в белых рубашках с босыми ногами, полностью онемел. Наверное, минуту стоял лейтенант, не вымолвив ни слова.

— Что хотел, Коля? — прервала Света немую сцену.

— Я… я… это…

— Что тебе? — спросила Нина.

— Я зашёл к Свете, хотел спросить, когда её муж Серёжа будет дома. А она вот тут.

— Он будет завтра, что передать?

— Ничего. Я сам.

— Коля, хочешь сто грамм? — спросила Нина.

— Нет, нет, я на службе.

— Ну, смотри. Есть вкусная закусочка.

Мы с Виктором ещё больше поджались, реагируя на приглашение Нины.

— Я пойду, — сказал он, окинув нас долгим оценивающим взглядом.

— До свиданья, Коля, — сказали девочки.

— До свиданья, — автоматически произнесли мы.

— Ну, мы тоже пойдём, — сказал я больше для Виктора, чем для хозяйки.

— Да, да, Нина, нам пора, — подтвердил Виктор моё желание.

— Куда же вы пойдёте? Уже поздно. Ночь на дворе, — возразила Нина.

— Ничего, дойдём. Нам завтра на службу.

— Выспитесь и завтра раненько пойдёте. Мне тоже к восьми на работу. Вот для Бориса я поставлю здесь раскладушку, а Виктор там, — Нина показала на перегородку, где была её спаленка.

Мы переглянулись с Виктором и по выражению глаз, поняли друг друга.

— Ладно, остаёмся, — сказал я, — а мы не будем вас стеснять?

— Ничего, в тесноте, да не в обиде.

— Ниночка, я пойду, — сказала Света. — Хорошо, подружка. Спасибо за компанию.

После приятного вечера хорошо спалось. По крайней мере, мне. Не знаю, как другим.

Рано утром мы с Виктором, чтобы не встретиться с патрулём, быстрым шагом двинулись по ледяной дорожке в сторону своего дома. Мне, не известно какие шаги предпринимал патрульный Николай, но для нас с Виктором всё обошлось без последствий.

Ещё один страшный случай, связанный с замёрзшей бухтой, произошёл со мной.

Вездеходы, которые ездили из Провидения в Урелики и обратно, часто, в зимнее время сокращали свой путь, съёзжая с каменистой дороги на гладкий край ледяной бухты.

У меня был очередной рейс из Провидения в Чукотторг. В кузове вездехода, кроме меня, был ещё десяток замороженных туш оленей. Машины и вездеходы уже давно опробовали лёд на прочность и сновали по его краю и в ту и в другую сторону.

Мой водитель — вездеходчик не учёл перегруза нашего транспорта и тоже съехал на ледяную бухту. Когда мы повстречались с таким же вездеходом, возможно, тоже перегруженным, лёд под обеими машинами не выдержал, и мы провалились под лёд. Я сидел в кузове на боковой скамейке, а туши навалом лежали на полу. Я ничего не понял, когда наш вездеход остановился и начал крениться на одну сторону. Мотор работал, и я не слышал ни треска льдин, ни всплеска воды. Чтобы не упасть, я вцепился руками в скамейку и выглянул в маленькое оконце.

Потом мотор заглох, и я услышал голос водителя:

— Выпрыгивай, вылезай скорее, утонешь, — это, оказывается он, выскочив из кабины, кричал мне.

Даже после этого я ещё ничего не понимал. И только потом, когда у меня под ногами появилась вода, я запаниковал. Я бросился к заднему выходу, но открыть дверь в перекошенной машине не смог.

Олени уже плавали в воде, а я, чтобы не стоять в холодной луже, залез на скамейку и начал кричать. Конечно, мой крик никто услышать не мог, да, и слушать-то было некому. Мой водитель куда-то побежал, а встречная машина полностью оказалась в воде.

Мне повезло, что глубина в этом месте была небольшая. Вездеход, накренившись, застрял в таком положении.

Водитель сбегал в близлежащую пожарную часть и привёл оттуда людей. Через полчаса они вызволили меня из железного плена, а потом и вездеход вытащили с помощью тягача.

Я передал все бумаги водителю, а сам на попутном вездеходе доехал до военного городка.

Подходило к концу моё второе армейское лето, которое доставляло нам много удовольствия. На улице тепло, зелено, красиво. У нас не было ни строевых, ни учебных занятий. Три человека нашей команды, кроме одного суточного дежурного, были относительно свободны. Мы много времени проводили возле, протекающей недалеко от нас, реки. На склоне сопки было ещё много вкуснейшей голубики.

В начале сентября взводное командование устроило для нас довольно неприятное мероприятие. Так как наша четвёрка радистов была одного года призыва, то, понятно, что и будущая демобилизация будет одновременная. Поэтому командование вполне разумно, решило уже в этом году сделать замену одного из нас на более молодого радиста, следующего года призыва. Командир взвода связи решил пожертвовать моим лучшим другом Виктором и направил его в танковую роту. Как-то на очередных ученьях всего нашего батальона меня, как опытного радиста, направили участвовать в ученьях в качестве радиста у командира танковой роты. Я впервые был в танке, гарцующем по каменистым сопкам. Шум и грохот в нём был таким, как в том вертолёте МИ-1, а качка переворачивала все внутренности. После этих учений я встретился с новоиспечённым танкистом Витей Цырульниковым, с которым мы обсуждали и сравнивали условия службы связиста и танкиста.

Вместо Виктора к нам в группу четверых пришёл новый радист Толя Шаронов.

Оставался один год службы, и мы уже начинали думать о своей будущей гражданской жизни. Я и Валера Пеунов решили поступать в институты. Не знаю, почему, но мои взгляды на жизнь претерпели значительные изменения. Я уже не столь восторженно относился к свободной, геологической жизни. Что-то надорвала армия во мне, что я стал, более прагматичным, приземлённым. Хотя не могу даже и сейчас, спустя десятки лет, сказать, что моё геологическое начало было ошибочным. Нет, я не потерял интереса к романтике, новизне, путешествиям. Не могу объяснить, какие струны моей души надорвались за два года службы в армии, что я стал рассудительным, взвешенным, другим.

Командование части для будущих «демобилизантов» устраивало подготовительные курсы по школьным предметам для поступления в ВУЗ. От нашей оставшейся тройки был принят на курсы только один человек — Валера Пеунов. Я не расстраивался по этому поводу, так как я ещё хорошо помнил все школьные предметы и не боялся поступать в любой институт без армейских подготовительных курсов.

В конце ноября состоялись выпускные экзамены подготовительных курсов, к которым допускались все желающие, в том числе и солдаты, не посещающие эти курсы. Валера и я успешно сдали все экзамены и получили право в следующем году, ещё до окончания срока службы, поехать сдавать вступительные экзамены в любой институт страны.

К сожалению, Витя Цырульников, тоже не ходивший на подготовительные курсы, экзамены провалил и не получил права на выезд до окончания срока службы.

Всё, кажется, закрутилось в правильном направлении. Я буду поступать в институт. Теперь мне только надо выбрать то учебное заведение, где бы мне хотелось учиться. По инерции я ещё стремился продолжать начатое геологическое образование, я не думал о другой судьбе, кроме судьбы геологической. Это моё, хотя с прибавлением прагматики, взвешенности, научного обоснования. Валера не отговаривал меня от института геологии, но, одновременно, как-то обоснованно пропагандировал технические ВУЗы, говоря, что наступила эпоха развития радио, электроники и прочей высокой техники.

Часто я соглашался с ним, мне всё это нравилось, и я колебался всё больше и больше. Я, как-то размышляя на эту тему, приходил к выводу, «тектонический сдвиг» в моей душе произошёл в то время, когда так резко оборвалась моя мечта при отказе в поездке в Индонезию. Другого убедительного доказательства у меня не нашлось. Но это только предположения и больше ничего.

Командир службы связи батальона капитан Дугин подал командованию батальона мою кандидатуру на предоставление мне десятидневного отпуска для поездки на родину, к родителям. Я знал об этом предложении Дугина и не особенно надеялся на положительное решение командира части, потому, что я знал об участии полковника Шапошникова в обсуждении кандидатур на отпуск, а мнение его обо мне у него однозначно отрицательное.

Когда я зашёл на палубу, потом спустился внутрь «Новгорода», я удивился тому, что там пассажиров почти не было. Нас двенадцать человек на весь гарнизон, да ещё рота новобранцев ехала в учебный полк. Были там ещё человек двадцать гражданских лиц, уезжающих в тёплые края.

Для информации пару слов о грузопассажирском пароходе. Там было четыре больших трюма для сухого груза и пять твиндеков, то есть, по-другому сказать, пять больших кают, каждая из которых рассчитана на сотню человек. Я зашёл туда и подумал: «вот так вывозили на каторгу заключённых в тридцатых-сороковых годах».

Мы, все отпускники, друзья по счастью, сразу перезнакомились и поселились в одном твиндеке.

Путь из Провидения до Владивостока был рассчитан, примерно, на десять суток. Всё зависело от погоды и состояния моря.

Мы, как сорвавшиеся с цепи щенки, почувствовав свободу, бегали по всему пароходу. Там ничего такого особенного и не было, чтобы вызывало у нас интерес, но делать было нечего, а время надо было чем-то заполнить.

Работники, обслуживающие пассажирские места, говорили, что вот через двое суток мы будем в Петропавловске Камчатском, и там к нам подселится множество пассажиров, человек шестьсот. В основном, это будут пассажирки, завербованные ранее женщины, отработавшие здесь свой срок, и возвращающиеся домой.

— Вот нам будет весело, — комментировали такие сообщения наши отпускники.

— Будет, где нам разгуляться!

— Повеселимся!

Так, в шутку и всерьёз, говорили мы, отпускники, по два года не общавшиеся с женским полом.

В Петропавловск мы прибыли поздно ночью, пришвартовались и стояли там часов двенадцать. Нас на берег не выпускали, поэтому мы встречали гостей, рассказывали им, как старожилы, где лучше выбрать место, чтобы меньше укачивало на буйных тихоокеанских волнах. Правда, надо признать, что, почти все женщины работали по полгода на рыболовецких судах и морской качки не боялись.

В наш твиндек мы постарались направить девочек, помоложе и поинтереснее, чтобы было с кем общаться.

Утром пароход отчалил от причала и пустился в далёкое плавание.

Первое время петропавловские пассажиры долго отсыпались, видно, пришлось им помотаться, прежде чем попасть на этот пароход.

Когда все проснулись и встали, в твиндеке начался такой дикий гомон, словно это были чайки на скалистом берегу.

Мы познакомились с пассажирками нашего и соседнего, так называемого купе, где были мы — трое ребят и четыре молодые женщины. Они доставали свои пищевые и питьевые запасы и всё выкладывали на стол. Мы, как бедные родственники, могли угостить только галетами, сгущёнкой и тушёнкой. Девочки везли домой большие банки с селёдкой, которую они сами обрабатывали, солили, мариновали, закрывали, упаковывали. Что касается выпивки — ничего кроме спирта у них не было. Бывалые женщины!

Попробовав селёдку, которую из одной банки девочки выложили на стол, я, привыкший к красной рыбе, «проглотил язык». Она была малосольная, свежая и, в прямом смысле слова, таяла во рту.

Веселье продолжалось целый день, спешить было некуда. Обед чередовался с прогулками по палубе, прогулки сменялись кратковременным сном. Такого продолжительного развлеченья, отдыха и разнообразья я ещё не видел. Здесь в одном месте и в одно время сошлось всё: способствующая «отдыху» территория, отсутствие необходимости куда-то спешить или уходить, наличие полного комплекта еды и питья и, главное, компания из молодых парней и женщин, долгое время не общающихся с противоположным полом.

Охотское море встретило нас штормом в семь балов. Не знаю, как было в жизни у наших компаньонок, работающих месяцами в морских условиях, но у меня не было представления о том кошмаре, которое возникает на пароходе в таких штормовых условиях. Наше старенькое судно так качало и подбрасывало на волнах, что не только было невозможно пройти по палубе, но и просто нельзя было спокойно усидеть на одном месте. Мне хотелось испытать буйство природы на себе, как, когда-то в Певеке, я испытывал на прочность мощность «Южака».

Вестибулярный аппарат у меня в то время был в отлично настроенном состоянии, и я, держась за стенки и за все выступающие корабельные конструкции, поднимался на палубу. Меня поливало холодной морской водой и бросало из стороны в сторону. Особенно мне было интересно выходить на корму или в носовую часть парохода, где были подъёмы и опускания на высоту, наверно, метров десять. Дух захватывало от таких качелей, и пяти минут было для меня достаточно, чтобы насладиться этим удовольствием. Я снова, держась за леера, проходил вдоль борта до спуска в наш твиндек. Не раз мне приходилось испытать броски и удары возмущённого парохода на разных частях своего тела. Многие пассажиры всё время лежали на полках, не перенося всех прелестей от морской качки.

Я на третий день присоединился к таким, страдающим пассажирам. Меня начало тошнить, есть, совсем не хотелось. Моя партнёрша по «купе», раньше попадала в такие ситуации и говорила, что лучшим способом сохранить жизнеспособность при такой качке является употребление солёной селёдки. Может быть, это было внушение, но я, действительно, почувствовал себя лучше после съеденного куска божественного продукта.

— Ешь, — говорила она мне, — это самое лучшее средство для сдерживания тошноты. Поверь мне, я испытала его на себе сотню раз.

Четыре дня мы шли по бушующему Охотскому морю. Уже не хотелось ни ходить по палубе, ни любоваться набегающими волнами, ни наслаждаться многометровыми взлётами и провалами на корме парохода.

На десятый день мы подошли к порту Находка, где всех наших спутниц высадили на берег, чтобы дальнейший путь, кому надо, они продолжали на поезде. Мы нежно попрощались, обменялись адресами.

У нас билеты были выписаны до Владивостока, поэтому мы продолжали свой путь на пароходе «Новгород». Дальше наша группа из двенадцати человек распалась, и каждый продолжал свой путь индивидуально.

Через пять часов я сел в поезд Владивосток-Киев.

В плацкартном вагоне мы оказались вместе с одним солдатиком, с которым я познакомился ещё в порту Провидения перед выходом в море.

Мне уже приходилось говорить, что в жизни бывают события, происходящие один раз в тысячу лет. Вот и в этом отпуске мне приходилось встречаться с такими событиями.

Через сутки наш поезд прибыл на узловую станцию Угольная. Там происходит перезаправка и смена поездной бригады, поэтому остановка была длительной. Мы с товарищем ходили по перрону, разминая свои ноги. Смотреть на этой станции было нечего, было скучновато. Вдруг я услышал голос:

— Боря, Боря, — особого внимания на этот крик я не обратил. Ну, мало ли на свете людей с таким именем. Мы шли дальше, как, вдруг, толчок, и я, еле устоял на ногах. Меня сзади кто-то обхватил руками и стал кружить по перрону. Вырвавшись из объятий, я увидел Любу, с которой сутки тому назад мы попрощались в Находке.

— Как ты здесь? — недоумевал я.

— У нас здесь пересадка. Мы дальше поедем в одном поезде с вами. — Она жила где-то, то ли в Новочеркасске, то ли в Новороссийске.

Люба была вместе с двумя девочками, тоже из нашей новгородской компании. Все они ехали в одном направлении и в одном вагоне, который был через два вагона после моего.

— Переходи к нам, Боря, — предложила Люба, — у нас почти весь вагон пустой.

Мы с товарищем взяли свои вещи и тут же, не долго, думая, перенесли всё к Любе. Проводница этого вагона посмотрела на нас, проверила наши билеты и сказала:

— Ради бога, ребята, переходите. Нам будет веселее.

Так, новгородская компания продолжала свой увеселительный путь в одном вагоне. Честно сказать, пароходная, двухнедельная жизнь нас сдружила. Казалось, что мы всю жизнь были вместе, никаких тайн у нас не оставалось, и в дальнейшем наши жизненные пути будут совместными, или, по крайней мере, параллельными.

По инерции после пароходной жизни и вагонное наше существование было прелестным и запоминающимся. Пассажиров в первые двое суток езды, в вагоне было мало, практически, весь наш плацкартный вагон был в нашем распоряжении. Даже проводница, которая приняла нас к себе, присоединилась к нашему обществу и почти всё время была в нашей компании. Я не могу сказать, что здесь мы вели себя так же безобразно, как в твиндеке на пароходе, всё-таки условия здесь менее демократичны, чем там, но, при всём этом, мы были дружны, беззаботны, веселы и не чувствовали проходящего времени и, пробегающих мимо окон, километров.

Расставание было грустным, слезливым и очень, как мне показалось, нежелательным, для Любы. Я выходил раньше её и уже вынес на перрон свой чемодан. Она стояла в тамбуре, вытирая слёзы на щеках. Когда паровоз дал прощальный гудок отправления, Люба, вдруг исчезла из тамбура и через минуту появилась снова со своим чемоданом в руках. Она бросила чемодан на перрон, когда поезд уже тронулся, и сама соскочила с подножки. Поезд медленно набирал скорость, я пытался догнать его с Любиным чемоданом в руках. Она не спеша шла за поездом и кричала мне:

— Оставь мой чемодан. Я остаюсь с тобой.

Я догнал свой вагон и вбросил чемодан на площадку тамбура, где стояла наша проводница.

— Что ты делаешь? — нервно спросила она меня, — Люба вон, где осталась, она уже не успеет догнать вагон.

— Стоп кран, стоп кран сорви, — просил я проводницу, — Люба не может здесь остаться — я через десять дней уеду обратно.

Проводница поняла меня и, рискуя своей репутацией, а может быть, и работой, рванула ручку стоп крана.

Мы с трудом впихнули упирающуюся Любу в тамбур, который проводница тут же закрыла. Поезд снова тронулся с места, а я шёл за ним, махая рукой удаляющейся, заплаканной Любе.

Я приехал домой, к родным — к маме, папе и любимым младшим братишкам Лёше и Вовочке. Я приехал неожиданно и, как гром среди ясного неба свалился к ним перед самым Новым годом. Опять вокруг меня слёзы и объятья, только теперь уж они с привкусом счастья. С отпуском мне повезло вдвойне: во-первых, он был неожиданный, во-вторых, считаясь десятидневным, а я мог его увеличить на несколько дней за счёт трудности правильного расчёта длительности дороги. Кроме всего прочего, можно бы к плюсам добавить и совпадение отпуска с Новым годом. Вот, понимая всё, только что перечисленное, я с чистой совестью, позволил себе сделать свой отпуск немного больше, чем было мне предписано командованием части.

Дома было много разговоров о моей службе, о трудностях, которые, якобы, встречались мне в суровых условиях Севера. Мама, да и папа тоже, не очень чётко представляли себе, что такое Чукотка, и где она находится. Но младшие мои братишки, особенно Лёша, уже кое-что знали об этом и своими вопросами возбуждали тревогу у родителей за моё военное существование. Естественно, я не только не рассказывал им о каких-то трудностях, а, наоборот, старался всё представить в облегчённом варианте.

Дни пролетали с молниеносной быстротой, и я, не только не успевал встретиться с друзьями, но и не всегда мог узнать о том, кто здесь, на родине есть, и кто, чем занимается. Мне не хотелось прерывать отпуск и снова отъезжать в суровые края — тепло родного дома расслабляет волю, лишает уверенности в нужности и правильности дальнейших действий.

Только двенадцатого января я смог собрать свой чемодан, небольшие семейные, мамины, подарки, а, главное, волю, и попрощаться со всеми, кто захотел меня проводить.

Обратный путь у меня немного отличался от дороги сюда, в родные края. Я поездом должен ехать до Хабаровска, а оттуда самолётом — до самого Провидения. Как хорошо сказано: поезд — прямой до Хабаровска, а дальше — опять прямо самолётом до конечного пункта.

Хочется опять повторить поговорку — не всё так делается, как думается.

Я сидел в вагоне, перебирая в мыслях всё хорошее, что было у меня в дороге и на отдыхе в родных пенатах. На душе было как-то пасмурно, одиноко, тоскливо. Дорожные дни тянулись долго и уныло. Смотреть на пробегающие станции и полустанки, заснеженные поля и леса надело. Я нехотя, где-то в районе города Омска, встал и побрёл в вагон-ресторан. Мне нравилось сидеть за столиком в ресторане, не спеша попивать холодное пиво и смотреть на, проплывающие мимо, зимние пейзажи. Мысли в голове заторможенные, успокаивающие. Вот в такой обстановке и с таким нейтральным настроением проезжал я таёжные просторы, пересекал сибирские реки.

Через один столик впереди меня, ко мне спиной сидела женщина, одиноко проводя дорожные часы и минуты. Ну, сидит и сидит. Мне-то какое до неё дело!

В какой-то момент она оглянулась и, о, Боже! Это была Татьяна, одна из тех трёх спутниц, с которыми мы ехали на «Новгороде» и в поезде до самого нашего грустного прощания. Она, вместе с Любой, поехала в сторону Новороссийска и вместе с ней же договаривалась в следующем году снова ехать на тихоокеанский рыболовецкий промысел. Две недели тому назад мы расстались и разъехались, как в море корабли.

Я протёр, немного затуманенные от кружки пива, глаза и не поверил им. Татьяна тоже уставилась на меня, не зная, что сказать и что делать.

— Танечка, это ты? — решил я всё же уточнить правильность информации от моих глаз.

— Это я, точно. А вот это ты, Боря? — в свою очередь, показав пальцем на меня, спросила Таня.

— Да, уж, как ни странно, это тоже я.

Вот произошло второе неординарное, не подпадающее ни под какие жизненные правила, событие.

Я взял свой бокал и пересел за столик Татьяны. Мы заказали ещё пива, и повели приятную беседу.

— Ты же уехала вместе с Любой в Новороссийск, а почему же теперь?

— Да, Боречка, я ехала домой, надеялась встретить там семью, но, увы, семьи у меня не оказалось.

— Что произошло?

— Давай не будем об этом говорить, мне тяжело.

— Принято, — не настаивал я на уточнении. — А куда же ты теперь?

— Еду обратно в Находку, а там посмотрю, что делать.

Мы сидели в полупустом вагоне-ресторане. Моё угнетённое настроение улетучилось. Время уже не казалось таким ползучим, бесконечным.

Расставаясь в Хабаровске, мы ещё раз договорились о переписке и о продолжении знакомства и дружбы.

Ещё до встречи в ресторане с Татьяной я послал телеграмму Ирине, девочке, живущей в Хабаровске, и, с которой я через хабаровских радистов познакомился заочно год тому назад. В телеграмме я указал время прибытия в Хабаровск моего поезда и номер вагона. Зная её по фотографиям, которые она мне присылала, я сразу узнал её на перроне. Произошло очное знакомство.

Мы заехали в кассы аэрофлота, я приобрёл билет до Провидения на завтрашний вечер.

— Поедем ко мне домой, — пригласила меня Ирина, — позавтракаем, я познакомлю тебя с мамой и братишкой.

— А стоит ли? — ещё, не будучи уверенным в необходимости этого знакомства, засомневался я.

— Конечно, а что же ты в такой мороз будешь делать два дня?

— Хорошо, уговорила.

— Я не уговаривала, а просто пригласила. Ты же ко мне приехал, а как по-другому?

Я удивился логике и настойчивости Ирины, поэтому, без особого сопротивления согласился с её предложением.

На улице было жутко холодно. Я с удовольствием решил продолжить знакомство в более тёплой обстановке.

Не буду описывать моё знакомство с семьёй Ирины по причине банальности и отсутствия необычных слов и действий. Весь день мы были дома, не придумав, куда можно пойти в лютый мороз. Ирина показывала мне свои и семейные фотоальбомы, от которых у меня закружилась голова, и хотелось спать. Я сидел рядом с ней на диване, из уважения рассматривая фотки и, прикрывая рукой непроизвольно открывающийся рот. Кроме фотокарточек в ход пошли открытки, какие-то письма, детские рисунки, школьные тетради и что-то ещё. Чтобы сократить затянувшийся день знакомства, я предложил:

— Ира, давай пройдём до магазина, возьмём бутылочку вина, посидим, до вечера ещё далеко.

— Ой, Боря, не надо никуда ходить, у меня есть дома вино. Я не осмелилась предложить, думала, солдаты не употребляют.

— Солдаты не употребляют, но я же сейчас не солдат, а отпускник.

— Да, да, я сейчас всё приготовлю.

Ира убежала на кухню, а я остался в одиночестве, рассматривая разбросанные картинки. Тишина и домашнее тепло так успокаивающе действовали на меня, что я незаметно прилёг на диван и уснул крепким солдатским сном.

Не могу точно сказать, сколько времени я провёл в обществе Морфея, но, когда открыл глаза, увидел Ирину, сидящую на диване рядом со мной.

— Извини, Ира, я тут.

— Да, ничего, всё нормально, ты с дороги, устал. Я не сержусь на тебя. Пойдём на кухню, там, на столе есть бутылка вина, закуска.

— Ещё раз извини. Я умоюсь, можно?

Мы долго сидели в кухне, пили, ели, разговаривали. Остаток дня и ночь я провёл у Ирины. На следующий день мой самолёт должен вылетать в семь часов вечера, так что, у меня ещё целый день был свободным.

Утром Ирина предложила:

— Пойдём на улицу, погуляем. Я покажу тебе город, — я с удовольствием согласился с предложением Ирины.

Мы ходили, ездили в автобусе, потом снова ходили, смотрели какой-то фильм в кинотеатре.

Когда мы вышли из кинотеатра, мне показалось, что мороз стал сильнее и неприятней. Чтобы не отморозить себе уши, я развязал и опустил на шапке наушники. Я нарушил воинский устав ношения формы, но, ради целостности ушей, пришлось это сделать. Время неумолимо приближалось к той крайней точке, когда мне нужно было отправляться в аэропорт. Но как же может быть без неожиданностей и приключений?

Меня остановил военный патруль.

— Ваша увольнительная, товарищ солдат, — потребовал офицер.

— Я в отпуске, товарищ лейтенант, лечу в свою часть, — спокойно отреагировал я на просьбу патруля.

— Предъявите ваши документы.

Я всё показал, что от меня требовалось.

— Вас в части не учили, как надо носить форму? — не обнаружив ничего крамольного в моих документах, видимо, решил показать лейтенант свою значимость перед солдатом с какого-то крайнего Севера.

— Учили, товарищ лейтенант, но холодно тут у вас, вот я.

Не успел я придумать какое-нибудь веское оправдание, как он неожиданно сказал:

— Пройдём с нами в дежурную часть, там разберёмся.

Я не знал, в чём надо разбираться, снял шапку и, на всякий случай, поднял наверх наушники.

— Извините, товарищ лейтенант, но мне уже надо ехать в аэропорт.

— За пререкания можете посидеть на гауптвахте.

Ирина вступилась за меня, приведя убийственный довод моей невиновности.

— Товарищ лейтенант, сейчас будет автобус, который едет в аэропорт. Со следующим — он уже опоздает. Извините его, пожалуйста.

Последнее слово прозвучало так нежно эмоционально, что даже такой убеждённый уставник, как этот лейтенант, сдался. Он всё-таки захотел оставить за собой последнее слово и назидательно произнёс:

— На первый раз прощаю, в следующий раз будешь сидеть на губе.

— Спасибо, товарищ лейтенант. Теперь всегда и везде буду носить шапку с поднятыми наушниками.

Патрульный уловил мою иронию, хотел что-то в ответ произнести, но тут подошёл автобус с надписью «Аэропорт». Я быстро взял, предусмотрительно взятую с собой, сумку, попрощался с Ириной и «махнул» на подножку автобуса.

В ясную морозную погоду я быстренько забежал по трапу в самолёт и с удовольствием уселся в удобное кресло.

Мой полёт должен был быть на двух самолётах с пересадкой в Магадане. Первая часть пути осуществлялась на самолёте Ан-10. Как выяснилось позже, это был один из самых неудачных самолётов этой серии, который вскоре был снят с производства.

Полёт проходил над тем самым Охотским морем, где некоторое время тому назад, я при семи бальном шторме наслаждался качелями на пароходе «Новгород».

Оказалось, что над этим морем можно получить не менее яркую качку и в самолёте. Постоянные воздушные ямы так швыряли наш самолётик, что только ремни удерживали пассажиров, чтобы они не стали летать по салону. Внутренности подкатывали к горлу, потом опускались, словно очень хотели вырваться наружу.

Всё обошлось нормально, мы приземлились благополучно в столице колымского края Магадане. Удача — через два часа наш вылет до любимого посёлка Провидения.

Северная погода капризная и непредсказуемая. Только что мы отстегнули привязные ремни, приняли удобные позы для отдыха, как нам сообщили приятную новость: Провидения не принимает из-за нелётной погоды. Летим в Анадырь.

Ну что ж, Анадырь, так Анадырь, как говорится: «солдат летает, служба идёт».

На календаре уже девятнадцатое января. По всем расчётам финансово-хозяйственного отдела нашей части я уже давно должен приступить к службе.

Мы приземлились в Анадыре. Маленький аэровокзал был переполнен пассажирами. Не только Провидения, но и Уэлен и другие аэропорты были закрыты. Сесть и отдохнуть на аэровокзале, было негде. Я повстречался с другими солдатиками, с которыми мы вместе в прошлом году отбывали в отпуск. Вот так встреча! Рассказы, воспоминанья! Нам было не скучно до тех пор, пока по радио не объявили, что в Анадыре быстро ухудшается погода, и аэропорт закрывается на взлёт и посадку.

Перспектива не радостная. Посидеть и отдохнуть негде.

Было воскресенье. Мы увидели афишу: «В ближайшем клубе Анадыря сегодня танцы. Начало в восемь вечера». У работников аэропорта мы узнали, как далеко находится клуб.

— Не более километра. Вот идти прямо вниз, под горку, — ответили нам.

Мы, трое солдат, решили вечером пойти в клуб. Всё равно, приходилось, из-за отсутствия сидячих мест в порту, непрерывно «танцевать» по залу взад-вперёд.

Через час непогода разыгралась, началась пурга, снег застилал очи, ветер сносил с ног. Сам аэропорт находится на возвышенности по отношению к посёлку. Мы своего решения не отменяли, пошли в клуб. Снег был такой обильный, что дороги не было видно, попутный ветер дул в спину, подгоняя нас к цели.

На «ощупь» мы быстро нашли посёлок Анадырь. Даже клуб, на удивленье, обнаружили сразу, без проблем. Как «снежные бабы» ввалились мы в клуб и обомлели. Музыка играла, а танцующих было только три пары, да и то, все — женского пола. Ни одного кавалера! Похоже, что таких любителей танцев, как мы, в Анадыре не нашлось. Ну, и ладно, как говорится: «нам больше достанется».

Не зря мы пришли — измотали нас девчонки до предела. Оказалось, что они местные, но учатся в Магадане, а сейчас они приехали на каникулы к родителям, то есть они тоже, как мы, в отпуске.

Часам к одиннадцати танцы всем надоели, клуб закрывается. Пурга усилилась, на улице — ни зги!

Я с товарищами попрощался и пошёл провожать партнёршу. В связи с усиливающимся ветром и метелью, я понимал, что никаких вылетов в ближайшее время не предвидится. Чтобы в такую страшную ночь не идти в аэропорт, я тайно надеялся на то, моя новая знакомая подруга смилостивится и приютит меня до утра в своей квартире. Подходя к дому, я попробовал выяснить обстановку:

— В аэропорту столько народу, что не только сесть, но и стоять негде. Если можно, я где-нибудь до утра подремлю у вас в доме. Даже, сидя могу переночевать, — говорил я девушке.

— Я бы с радостью, но у меня дома только одна маленькая комнатка, а там, кроме меня, мама и младший братишка. Так, что, извини.

— Жалко.

— Мы можем с тобой посидеть здесь в коридоре, возле батареи тепло. Я всё время буду рядом.

Другого, лучшего, варианта у меня не было. Предложение принято, и мы удобно устроились на подоконнике возле батареи.

Часов до пяти мы сидели, болтали, грелись, поглядывали в окно на бушующую снежную круговерть.

Так или иначе, здесь не будешь сидеть вечно, и мне надо идти вверх до аэропорта целый километр. Дойду, не впервой!

Я был одет в шинель, на ногах — сапоги.

Бодро выскочив из тёплого подъезда, я уверенно шагнул в прорву. Ориентира никакого не было, кроме направления встречного ветра и подъёма в гору. Через расчётные полчаса аэропорт, почему-то не предстал передо мною. Ветер продувал насквозь мою шинель, как полотняную тряпку. Снег набивался во все возможные щели в одежде. Сапоги стали «деревянными», ноги мои уже не чувствовали холода. Я понял, что заблудился, а помощи ждать неоткуда.

Ещё полчаса моего курсирования в разных направлениях ничего не дали. Впереди уже не было ни подъёма, ни спуска. Вдруг, я вытянутой рукой упёрся во что-то твёрдое, неподвижное. Я ощупал препятствие и понял, что стою на взлётной полосе и трогаю самолёт. Это для меня был уже ориентир.

«От самолёта надо идти влево, и я попаду в аэровокзал», — размышлял я, стоя возле спасительного самолёта.

Ещё через пятнадцать минут я окунулся в жаркое, галдящее, перенаселённое помещение аэровокзала.

Словно сомнамбула, я шёл куда-то в поисках свободного места, чтобы присесть. Я ничего и никого не видел, шёл, почти на ощупь.

— Борис, — услышал я голос свыше.

«Всё, я уже на том свете, меня здесь ждали» — то ли подумал я, то ли, кто-то донёс мне в ухо эти слова. Меня взяли за руку, я оглянулся — возле меня стояли двое солдат-танцоров, ушедших без меня вчера из клуба.

— Ты когда пришёл? — спросил один из них.

Я ничего не отвечал, пока не понимая, о чём меня спрашивают.

— Да он же горячий, как сковорода, — пощупав мой лоб, сказал второй.

— У него, наверно, сорок. Надо его куда-то посадить.

— Где сейчас найдёшь место?

— Давай его вон туда за печку положим.

Они разложили мою шинель между стеной и раскалённой печкой и положили меня на неё. Я ничего не соображал и безумными глазами смотрел на крутящихся вокруг меня людей. Я терял сознание, потом снова оживал, но жизнь казалась мне законченной.

Наступил момент третьего за мой отпуск невероятного события.

Я увидел наклонившееся надо мной женское лицо.

— Борис, Боря, — показалось мне, — ты меня слышишь?

Я не отвечал, потом почувствовал на лбу мокрую, холодную тряпку и открыл глаза.

Передо мной стояла на коленях Галя Анахак. Это та самая чукотская девочка — косторезчица из Уэлена, которую я пару лет тому назад встретил в пастушьей яранге с её отцом и, которую он, её отец, предлагал мне в спутницы жизни.

Она поила меня каким-то раствором, чаем с ягодами, делала растирание груди, клала примочки на лоб.

Все её процедуры, какая-то необычная еда, да ещё женская нежность и приятные воспоминанья сделали чудо. Я ожил, пытался сидеть на шинели.

Галя много рассказывала о своей жизни в Уэлене. Она стала ведущей художницей в своей косторезной мастерской. Её работы часто направлялись на выставки в Магадан и другие города. Она рассказала, что недавно по пути в Москву из Америки заезжал в Уэлен знаменитый американский художник Севера Рокуэлл Кент. Он был поражён красотой картин Гали на моржовых клыках и попросил у неё одну из её работ, чтобы показать Хрущёву в Москве, встреча с которым у него была запланирована.

Галя летела самолётом из Магадана в свой Уэлен, и случилось так, что в Анадыре мы оказались в одно время.

Через два дня мне стало легче, я уже сидел на досках за печкой и благодарил бога за очередное чудо. К вечеру, как по мановению волшебной палочки, открылись все аэропорты, и самолёты начали вылетать по своим маршрутам. Первой улетела Галя, увозя с собой бесконечную мою благодарность и надежду на следующую волшебную встречу. Забегая вперёд, скажу, что через некоторое время она состоялась, правда, только заочно. В одной из телевизионных передач о Севере, посетивший, по приглашению руководства, нашу страну, Рокуэлл Кент — знаменитый американский художник — рассказывал о красотах Севера и о талантливых людях этих мест. Он показал моржовый клык, который вёз в подарок Хрущёву, называя, при этом, автора резьбы Галю Анахак. Не знаю, подарил он клык с рисунком Гали Хрущёву, или нет, но признание её таланта было очевидным.

В самолёте при наборе высоты мне пришлось пережить страшнейшую боль обоих ушей. Словно острыми предметами кто-то с двух сторон одновременно в оба уха пытался сделать сквозную пробоину. Я вставал, ходил, рычал, прикрыв рот шапкой, и мечтал об одном — скорее бы посадка.

После приземления я распрощался с друзьями и пешком со своей сумкой по бездорожью пошёл в свой приёмный центр. Бушевавшая здесь два дня, пурга намела такие сугробы, что иногда мне приходилось на пятой точке спускаться вниз и потом снова преодолевать подъём. Благо, что сейчас здесь, в отличие от Анадыря, погода была весёлая.

Когда я добрался до своей финской избушки, я разделся и сказал сержанту Пеунову:

— Валера, вызывай скорую, мне плохо.

— Какую скорую? Ты что, спятил? Здесь скорых, отродясь не было.

— Какую хочешь, хоть скорую, хоть, не очень, вызывай любую.

Валера потрогал мой лоб и, без слов, попросил наш коммутатор соединить его с госпиталем.

Через два часа к нашему дому подъехала «скорая» в виде трактора и забрала меня с собой. Шум мотора трактора и тряска на каменных перекатах, где ветром весь снег сдуло, доконали меня окончательно.

В госпитали определили у меня двустороннее воспаление лёгких, воспаление среднего уха с обеих сторон, обморожение пальцев ног.

Валера доложил командованию о моём прибытии и о состоянии моего здоровья.

Итак, чуть больше месяца продлился мой активный незабываемый отпуск. Впереди у меня длительное и изнурительное лечение. Закончилось оно благополучно, я полностью вылечился и вышел из госпиталя только в начале марта.

После возвращения здорового, отдохнувшего солдата на свою службу, у меня началась активная подготовка к демобилизации, и основной частью этой подготовки был выбор специальности дальнейшего обучения. Я долго мучился и колебался между геологическим и радиотехническим направлениями. Мой трёхлетний перерыв в моей геологической жизни и настойчивая агитация моего напарника Валеры Пеунова за активно развивающуюся радиотехническую отрасль сделали своё чёрное дело. Мы отослали заявления и документы в Киевский политехнический институт.

Я по ночам мучился, укорял себя за слабость духа и за измену любимой геологии. Но дело сделано, документы в пути! Небольшим и единственным оправданием у меня была глупая ссылка на то, что геология сама меня отвергла, не допустив в Индонезию!

Глава 13 Хороша ли ты взрослая, семейная жизнь

Первая половина июля шестьдесят четвёртого года. На Чукотке лето в разгаре. Как люблю я его! Какая прелесть, настроение на самом высоком уровне! Да и как может быть иначе? Кругом зелень — тундра цветёт, а горы из чёрного сланца кое-где украшены полосками белого снега.

Мы с Валерой чистили, примеряли, выбирали, укладывали всё, что нам надо было взять с собой. Небывалую грусть оставляло на сердце предстоящее прощание с Виктором Цырульниковым, Юрием Веткиным, Игорем Щуровым, с ребятами из взвода связи, с командирами. Да всех и не перечислишь! Три прошедших года жизни запомнятся не только, как бесконечные, суровые зимы и летние временные оазисы, но и как общение с приобретёнными друзьями. Мысли об этом оказались наиболее горестными потому, что, несмотря на бравадный, мужской оптимизм, мозг понимал и подавал сигнал, что расставание происходит навсегда.

На этот раз мы покоряли буйные воды Охотского моря не в твиндеках грузопассажирского парохода «Новгород», а в двухместной каюте пассажирского круизного теплохода «Байкал».

Летний месяц июль, это не декабрь, и море тоже учитывал существенную разницу, поэтому не мучил нас многосуточными, изнурительными штормами. На палубе «Байкала» сравнительно тепло, волнующаяся морская даль, как «бальзам на душу», успокаивала и, я хотел сказать, «звала в Индонезию», но не стоило понапрасну тревожить душу и сердце.

Прибыли мы с Валерием во Владивосток на восьмые сутки. Эта часть нашего путешествия прошла тихо, мирно, благополучно. За эту неделю, мне кажется, всё прошлое забылось, ушло куда-то из памяти, из сердца, полностью — из организма, и его место заняло хорошее настоящее и прекрасное будущее.

У нас был один свободный день, который во Владивостоке мы провели с чувством полного удовлетворения и наслаждения. Мы ходили по городу, посещали много разных магазинов, даже умудрились побывать в цирке Шапито, в природоведческом музее и на пляже в бухте «Золотой рог». Это полноценное начало нашей будущей свободной жизни.

Вечером мы заняли наши законные места в плацкартном вагоне поезда Владивосток-Москва, и — в путь-дорогу!

В Москве нам представился тоже один день для отдыха, который мы успешно использовали для знакомства с городом и общего культурного развития. Вот только ноженьки наши были совсем не рады этому дню и просились скорее всё закончить, да сесть на полку в поезде Москва-Киев. Пришлось нам уступить их просьбам и с радостью занять свои законные места в вагоне. Ночь промелькнула незаметно, мы снова должны покидать свои насиженные и налёжанные места на вагонных полках. Киевский вокзал! Только уже не в Москве, а в самом Киеве! Здравствуй Киев!

Брест-литовский проспект, дом 39 с нетерпением нас ожидал, и мы на трамвайчике с радостью к нему подкатили. Через полчаса мы уже, на время вступительных экзаменов, были жильцами общежития номер 2 на улице Полевой.

Проходя по прохладным коридорам политехнического института, мы с интересом и некоторым превосходством рассматривали малолеток, только что окончивших школу, с которыми, возможно, нам придётся учиться.

Нам было всё ново и занимательно. Военную форму мы не снимали потому, что, во-первых, не имели права это делать, а, во-вторых, подспудно мы понимали, что к нам будет особое отношение со стороны приёмной комиссии. Это, если так можно сказать, был наш дополнительный бонус, по сравнению со свежими знаниями вчерашних школьников.

Не хотелось бы лишний раз об этом вспоминать, но нашего бонуса и кое-каких позабытых знаний не хватило, чтобы сполна ими воспользоваться. Результат экзаменационной борьбы был таков: Валера не сдал физику, то есть провалил вступительную сессию, а я сдал все экзамены, но мне не хватило одного балла, чтобы по конкурсу пройти на популярный тогда радиотехнический факультет.

В результате этого, мой хороший друг, напарник и сослуживец Валера Пеунов забрал свои документы и через военкомат был направлен в часть дослуживать свой оставшийся срок.

У меня, в целом, был неплохой общий экзаменационный балл, и поэтому мне предложили учиться на, менее престижном, приборостроительном факультете, куда по полученной сумме оценок я свободно проходил по конкурсу. После небольших раздумий я согласился с предложением и стал студентом политехнического института.

История иногда повторяется, как когда-то в геологическом техникуме, мне — человеку, отдавшему Родине три своих лучших года жизни, не хватило места в общежитии. Хорошо, что стипендия была мне назначена, и я смогу как-то существовать в столице Украины. Правда, у меня и здесь был некий бонус, только финансовый. Незадолго до демобилизации, мне из Певека, с задержкой почти в три года, прислали невыплаченную в своё время зарплату и премию в сумме, около, тысячи рублей. Это для тех времён была немалая сумма.

Я подружился с одним студентом из нашей группы, Славой Рында. Он тоже в этом году демобилизовался из армии, где служил моряком-подводником. Вместе с ним мы сняли комнату на двоих на улице Малой Подвальной, в центре города и были довольны своей судьбой. Кроме нас, в группе был ещё один демобилизованный воин Саша Девлиш, все остальные однокурсники были семнадцати-восемнадцати летние бывшие школьники. Поэтому сразу же нас, как особо заслуженных, выбрали старостой, профоргом. Уважение! Ничего не скажешь!

Естественно, хоть мы и были заслуженными, всё, присущее молодёжи, нам было не чуждо. Мы ходили на прогулки, бывали в парках, кафе, на танцплощадках.

В сентябре месяце была отличная осенне-летняя погода. Нас, как тогда было принято, «погнали» в колхоз для оказания помощи сельскому хозяйству. Я уже отвык от земельных, сельскохозяйственных работ, но с удовольствием выходил в поле и выполнял всё, что нам предлагалось делать руководством этого колхоза. Может быть, моя прошлая чукотская суровая жизнь, или возрастное качество человека, заставляли меня трудиться на земле и получать от этого удовольствие. Ребята помоложе, бывшие школьники, не с таким рвением помогали колхозу выполнять трудовые планы по заготовке сельскохозяйственной продукции. Но всё равно, мы дружно жили, вечерами отдыхали, веселились, притираясь и узнавая, друг друга. Две недели колхозных работ показались мне отпускным периодом, к каким я в своей жизни ещё не привык.

Одним из запомнившихся мне событий того времени было сообщение об отставке Никиты Хрущёва от руководства страной. Я, слушая такие новости, почему-то вспомнил Галю Анахак, которая упоминала Хрущёва в связи с передачей ему Рокуэллом Кентом моржового клыка с резьбой на нём картины Гали. Это ни о чём не говорит, просто произнесённая фамилия вызвала некую ассоциацию.

С небольшой грустью, а кто-то и с радостью, покидали мы сельскохозяйственные поля и снова готовы были начинать грызть гранит науки. Дальше пошли тяжёлые и однообразные дни труда над книгами, конспектами.

Как-то после первой зимней сессии, успешно нами преодоленной, мы со Славиком лежали на арендованных кроватях в арендованной квартире и размышляли о жизни. Была середина января, зима, хоть, и не чукотская, но всё же морозцем за нос щипала. Делать было нечего, хотелось как-то развеяться, отдохнуть.

— Давай, Слава, сходим куда-нибудь, — предложил я, пока не выдвигая ничего определённого.

— Может быть, на танцы сходим, — как-то неуверенно сказал Слава.

— А почему бы и нет! — ухватился я за прозвучавшую в словах друга, мысль.

— Куда сейчас можно пойти? Все площадки закрыты.

— Площадки закрыты, а вот Октябрьский дворец открыт. Пойдём туда. Сегодня там танцевальный бал, я днём видел объявление.

Было воскресенье, семнадцатое января шестьдесят пятого года. Я называю эту дату потому, что она явилось переломным моментом в моей жизни.

Недолго думая, мы собрались и рванули на шикарный бал в один из лучших в то время дворцов города.

Народу было много, но сам бальный процесс происходил, как и обычные танцы, на площадках. В зале оставались ещё новогодние атрибуты, и они придавали мероприятию торжественный смысл.

Мы со Славиком периодически танцевали, потом отдыхали где-нибудь возле колонны. Был объявлен небольшой перерыв, и все стояли по кругу танцзала. В один момент я почувствовал на себе чей-то взгляд и не мог избавиться от этого ощущения. Я начал искать источник мощного энергетического воздействия и встретился с немигающим взглядом одной черноволосой красавицы. Мы смотрели друг на друга, обмениваясь необъяснимыми чувственными сигналами.

Когда заиграла музыка, я, ни секунды не раздумывая, направился в противоположную сторону зала. Танцующие пары толкали, оттесняли меня в сторону. Непреодолимая сила вела меня к цели.

Оставшуюся часть вечера мы не расставались. Я познакомил Славу с моей партнёршей, и, извинившись перед ним, сказал, что домой сегодня он пойдёт без меня.

На следующий день утром я позвонил Великовской Алине — так звали мою вчерашнюю партнёршу — и мы договорились о сегодняшней вечерней встрече.

— Где встречаемся? — спросила она. — Куда пойдём?

— Давай встретимся у твоего дома, потом решим, — ещё не зная желаний и предпочтений Алины, — уклончиво ответил я.

На улице была зима, поэтому вариантов для красивого времяпрепровождения было немного, да и мои финансовые возможности в то время не позволяли думать о разнообразиях зимнего досуга. У меня до вечера оставалось время для размышлений.

— Слушай, Боря, приходи ко мне домой часов в пять, я познакомлю тебя с моей мамой, — она назвала свой адрес, озадачив меня таким стремительным развитием событий.

Хотя один день общения, действительно, малый срок для знакомства с родителями, но всё равно, я целый день был в радостном ожидании и не мог думать ни о чём другом.

Слава, сидевший на лекциях рядом со мной, не один раз толкал меня в бок, возвращая в учебную действительность. Он не придавал особого значения моему вчерашнему поступку — мало ли раз и ранее случалось нечто подобное — и ехидно подкалывал целый день.

Первая встреча и знакомство с семьёй Алины проходили в довольно благожелательной обстановке. Вся её семья состояла из матери и двух её сестёр, то есть тёток Алины. На мой вопрос об отце Аллы женщины, как-то странно отреагировали и ответа мне не дали. Да я и не настаивал, понимая, что здесь есть какая-то тайна.

Жили они в коммунальной квартире, в одной, громадной по площади и по высоте потолка, комнате. Книжными шкафами с книгами комната была разделена на три раздельных, вроде бы изолированных, помещения.

Кроме семьи Аллы в квартире жили ещё две семьи.

С этого дня я стал частым, почти постоянным, гостем семьи Великовских, проводя много времени с Алиной. Скажу честно, что я уже не мог прожить дня, чтобы её не увидеть. Я влюбился, я жаждал и мечтал, я стремился каждую минуту быть с любимой. Без ложной скромности скажу, что я чувствовал и обратное такое же отношение к себе. Мы были влюблены.

Слава остался без моей дружеской поддержки, и свободное время он проводил по своему графику. Надо сказать, что тот, кто распоряжается судьбами людей, почувствовал одиночество Славы и руками институтского руководства предоставил ему место в общежитии. Я ещё жил на Малой Подвальной и в комнату, вместо ушедшего моего друга, подселился другой человек, студент третьего курса нашего факультета. Когда нам удавалось быть вместе, я к нему испытывал двойне чувство: с одной стороны, я завидовал ему в том, что он прошёл два курса и много уже знает, а с другой — мне не нравились его заносчивость и высокомерие.

Второй семестр закончился, сессия успешно преодолена.

Летнее время мы с Аллой не расставались. Перерывы в общении были только по двум причинам.

Первая причина очень важная и нужная. Я ездил на малую родину к своим родителям. Надо было повидать маму и папу, а также увидеть младших братьев: Алёшу и Володю. Они незаметно для меня выросли, стали самостоятельными. Алёша закончил школу, и работал на фабрике вместе с отцом. У него была мечта стать журналистом. Часто в письмах, которые он мне присылал, спрашивал моё мнение по этому вопросу. Я, как любитель с ранних лет литературную деятельность, всегда приветствовал его стремление и желал успехов на этом поприще.

Другой братик Володя закончил седьмой класс, был любознательным и сообразительным. Мы часто с ним ходили в лес, где он мучил меня своими вопросами. Конечно, я старался доходчиво ему объяснить всё, что его интересовало, таким образом, укрепляя нашу братскую связь, ослабевающую за время нашей разлуки.

Удивительное открытие для себя я сделал. Когда ребёнок вырастает на глазах, его взросление незаметно, а если не видеть его некоторое время, то кажется перед тобой другой человек, и к нему надо привыкать снова. Это истина всем известна, но я её почувствовал очень ярко на примерах своих братьев и даже переживал, чувствуя определённую отдалённость братьев.

Вторая причина нашего периодического расставания состояла в том, что Алла была влюблена не только в меня, но ещё — и в шашки. Она была мастером спорта по шашкам, чемпионкой страны и часто ездила на соревнования разного уровня. Она работала в страховой компании, которая называлась Госстрах. Режим работы там был более свободным, чем во многих других организациях, и позволял ей относительно свободно распоряжаться своим временем. Главным условием было требование выполнения квартального плана по страхованию.

Шестьдесят пятый год был богат на события, приятные для меня.

В августе месяце мы с Аллой поженились и оба стали Наумовыми.

Мы расписывались в знаменитом Шоколадном доме, а свадьба состоялась в ресторане гостиницы Украина, теперь Премьер-палац. Гостей было человек семьдесят. Кроме наших родственников и друзей, там были известные спортсмены-шашисты страны, которые участвовали в проходящем в Киеве турнире, и жили в данной гостинице.

Наши соседи по квартире были очень милые люди, так, что никаких напряжений, конфликтов и споров между жильцами не было.

Новый шестьдесят шестой год был у нас знаковый. Мы ожидали ребёнка, который родился в апреле месяце. Это был мальчик, красавец, умница, по имени Женечка, Евгений Борисович.

После окончания второго курса я понял, что, если я стал отцом, то должен кормить свою семью. Я перешёл на вечерний факультет по той же специальности — гироскопические приборы и устройства. На работу я устроился в Госстрах, где можно было заработать неплохие деньги, и легче выкроить время для учёбы.

Я уже полгода не состоял в группе дневного обучения, но связь с бывшими сокурсниками осталась очень крепкая. Новый шестьдесят седьмой год я решил встретить вместе с ними и пригласил всю группу к себе домой. Заодно, я хотел совместить встречу Нового года с праздником рождения нашего сына Женечки. И, хотя, этот коллектив был совсем не похож на мою бывшую техникумовскую группу, всё же мне хотелось, чтобы и в дальнейшем, пусть и без меня, они чувствовали единство, взаимную поддержку и старались быть вместе в праздничные дни и отмечали памятные даты. Не знаю, удалось мне это сделать или нет, но тот Новый год мне запомнился надолго. Рядом была любимая жена, родной сынок, милые родственники и две семьи соседей. Вот в это общество влились молодые люди — мальчики и девочки, которые ещё не узнали своего семейного счастья. Но здесь они увидели, почувствовали, что их сокурсник, пусть немного постарше, но вместе с ними начинающий проживать институтские будни, стал семейным человеком, мужем, отцом. Мне показалось, что почти у каждого из них промелькнула мысль о таком же, в недалёком будущем, новом статусе. Все они, особенно девочки, нежно отнеслись к моему Женечке и подарили ему деда Мороза, величиной с него самого.

Стол был накрыт со вкусом. Я больше никогда не видел соседей в таком милом расположении к нам и к моим институтским гостям. Не знаю, отличали ли ребята, где моя семья, а где всего лишь соседи по квартире. Борис Давыдович и Ольга Исааковна, вечная им память. Пусть и там им будет так же хорошо, как в тот новогодний вечер в нашей коммунальной квартире.

Дальше год пошёл по своему расписанию: работа, учёба, дом, семья, ребёнок.

Лето в этом году мы с Алиной решили провести на юге, на берегу Чёрного моря. Своего сыночка с тёщей я отвёз к себе на родину, к моим родителям, пусть бабушки познакомятся и, хоть немного, вместе будут воспитывать своего первого внука.

Мы с Алиной «навострили лыжи» в город Сочи. Там она отдыхала три года тому назад, ещё задолго до нашего знакомства. Она в то время уже была знаменитой шашисткой, чемпионкой страны, и в разных санаториях города она читала лекции и проводила сеансы одновременной игры на десятках досок. Многие директора домов отдыха и санаториев были настолько довольны проводимыми мероприятиями, что приглашали её и в будущем приезжать к ним, они с удовольствием её встретят и примут.

Это будущее наступило. Алла Великовская (Наумова) к ним приехала, только не одна, а со мной.

В санатории для министров, секретарей разных уровней и других высокопоставленных лиц простому человеку доступ был закрыт. У Аллы сохранились телефоны директоров санаториев «Светлана», «Заполярье» и других. После первого же звонка ворота открывались и мы оказывались на фешенебельном пляже, где, то тут, то там ходили, сидели и лежали, извините, пузатые вельможи. В некоторых местах располагались группами любители играть в шахматы, шашки. Мы с Аллой приближались к группе шашистов, некоторое время смотрели, потом, после чьего-то поражения, Алла подходила ближе и застенчиво говорила:

— Можно мне попробовать?

Выигравший предыдущие партии человек, презрительно на неё смотрел и искал другого, равного себе, партнёра.

— Можно, хотя бы одну партию? — снова Алла вежливо просила разрешения сесть за доску.

— Ну, ладно, садись, — небрежно бросал тот «мастер», — всё равно пока никого другого нет.

Партия начиналась. Через четыре-пять ходов он принимал серьёзный, задумчивый вид и долго разбирался в ситуации.

Ещё несколько ходов и получивший разгром противник с растерянным видом предлагал:

— Здесь я где-то проморгал, давай ещё.

Пришедшие посмотреть на неравный бой самоуверенного нахала с какой-то «пичужкой», начинали подзуживать:

— А на интерес, шеф, слабо?

— Какой может быть интерес? — возмущался игрок.

— Да, любой, хоть на пиво.

— Давайте на пиво, — соглашалась Алла.

Тот пристально смотрел на противницу и неуверенно соглашался.

— Давай. Только я люблю чешское, тёмное.

— Хорошо.

Чешского тёмного пива в свободной продаже тогда днём с огнём было не сыскать.

— Две бутылки — партия, — разохотился любитель пива.

— Пусть будет так.

Народ вокруг игроков собирался в неимоверном количестве. Каждый хотел высказать своё мнение по поводу партии. Большая часть любителей намеревалась подсказать девочке.

К сожалению, для игрока мужского пола партия закончилась неожиданным проигрышем.

— Давай ещё, — потребовал он.

— Вы пиво несите, — говорили наиболее смелые.

— Иван, — крикнул кому-то игрок — принеси пять бутылок тёмного.

Человек, которого звали Иваном, тут же бросился выполнять приказание, а новая партия началась под ещё более азартные возгласы. Пиво, принесённое Иваном, логическим образом, перекочёвывало ко мне. Я, не долго, думая, открывал бутылку и начинал дегустацию, никогда не потребляемого мною тёмного чешского пива. Вскоре, все пять бутылок были у меня в сумке.

Вызвался сыграть ещё один, очень энергичный, весёлый, приятный человек.

— А ну-ка, красавица, давай повеселимся, — предложил он Алине.

Мне сначала не понравилось фамильярное обращение к моей жене, но после я увидел, что он со всеми общается свободно, без особых соблюдений этикета.

— Давайте сыграем. На пиво?

— Пять бутылок за партию.

— Попробуем.

— Попробуем, когда ты принесёшь пятёрочку.

Начался «матч века». Соперники надолго задумывались над каждым ходом.

Через несколько ходов сквозь возгласы и хохот толпы я услышал голос моей любимой:

— Финиш. Ваш проигрыш.

Противник долго не мог понять, как наступил финиш и, вдруг, резко произнёс:

— Это не честно. Давай ещё. Сейчас я верну пять бутылок.

Вторую партию разъярённый, но не обозлённый, игрок, проиграл ещё быстрее.

— Ну, ты молодчина, — сказал он Алине, — как тебя зовут?

— Меня зовут Алла.

— Красиво, Аллочка. Где так играть научилась?

— Дома. Во дворе. По-разному, где придётся.

— Талант. Два мата мне поставила. Слушай, пиво за мной. Я предлагаю вариант. Меня зовут Иван Кожедуб. Завтра мы с компанией едем на автомобиле, на грузовике, отдыхать в одно хорошее местечко. На природу. Приглашаю тебя. Там и будем пить пиво.

— Спасибо, но я здесь с мужем.

— С мужем? Это хуже. А где он?

— Да, вот здесь, рядом, — Алла взяла меня за руку и нежно улыбнулась.

— Тоже красавец. Ну, ладно, с мужем, так с мужем. Ну, что едем?

Алла поднялась и предложила мне принять приглашение на поездку. Я задумался.

— Не бойтесь, Я — Кожедуб, Иван Никитович. Я тоже буду с женой, Вероникой.

— Поедем — согласился я.

— А Вы — тот самый Кожедуб? — удивлённо посмотрела на весельчака Алла, не веря, что перед ней знаменитый лётчик, трижды герой Советского Союза.

— Тот, тот самый, — смеясь, подтвердил Кожедуб.

— Ну, тогда едем, — окончательно подтвердила Алла наше согласие на поездку.

— Иван Никитич, — протянул мне руку Кожедуб.

— Борис, — представился я, — мы едем с вами.

— Договорились, завтра в десять у ворот «Светланы».

Мы снимали квартиру недалеко от моря. Медленным шагом, с сумкой на плече, заполненной чешским пивом, мы шли домой, обсуждая неожиданную встречу с известным, знаменитым человеком.

Нас во дворе дома встречала хозяйка с малышом девяти месяцев отроду. «С малышом» — это я погорячился так сказать о человеке, сидящем на руках у мамы. Это был плотный карапуз, весом килограммов десять. Мама с трудом его удерживала, когда кормила грудью. Тот сопел, наслаждаясь маминым молочком.

— Добрый день, — вдвоём сразу произнесли мы с Аллой, — приятного аппетита.

— Спасибо. Отсутствием его мы не страдаем.

Было очень интересно наблюдать за крупным «малышом», который только-только пытается ходить по чистому, ухоженному двору.

На следующий день в назначенное время мы были у ворот санатория. Появился Иван Никитович с женой и свитой из четырёх человек.

— Вероника — моя жена, — представил он нам спутницу. — А это Алиночка — моя очень хорошая знакомая, чемпионка мира по шашкам. А это — Борис, её муж.

По поводу чемпионки мира он немного перегнул, не была Алла в то время чемпионкой мира.

Мне нравилось неманерное поведение Кожедуба, но было неприятно, когда он так безапелляционно, обнимая за плечи, представлял её своей жене.

Я старался быть между Кожедубом и Алиной, чтобы уменьшить возможность «случайных» прикосновений.

Мы успешно забрались в кузов грузовой машины, где были установлены и покрыты ковриками деревянные скамейки.

— Так, — командовал маршал авиации, — мы с Алиной садимся на первую скамейку, а ты, Борис, с моей женой — на вторую.

Он, почти силой, усадил Аллочку спиной по ходу движения, а мы с Вероникой сидели лицом к ним на второй скамейке.

Я должен сказать, что во время движения автомобиля у меня полностью пропала ревность и неприязнь к маршалу. Он был на «высоте», шутил, рассказывал анекдоты. Мы все хохотали без перерыва.

Когда машина остановилась, Кожедуб, видя у меня в руках фотоаппарат, предложил сфотографироваться.

— Делаем фото, Борис. Сними нас с Аллочкой, потом — я вас с Вероникой.

У меня был примитивный, но популярный в то время фотоаппарат «Смена». Мы сделали снимки, как и предложил Иван Никитич. До сих пор эти фотокарточки у меня в альбоме.

Спустя некоторое время, я спросил у Кожедуба:

— Я приеду в Киев, сделаю фотки. Куда вам отправить их?

— Пересылай по адресу: «Москва, Кремль, Кожедубу».

— И дойдёт так? — удивился я.

— Я на этот адрес ежедневно получаю мешки писем, — похвастался он, — будете в Москве, звоните, вот телефон.

Забегая вперёд, скажу, что фотки я сделал, но так и не удосужился их отослать.

Поездка на природу была неимоверно удачной, весёлой, запоминающейся. Кожедуб проиграл ещё десятка два бутылок чешского пива, но я категорически отказался их брать.

— Нет, Иван Никитич, — сказал я, — не надо никакого пива, правда, Аллочка? Проигрыш пойдёт в счёт отличной поездки на природу в прекрасной компании.

За время нашего сочинского отдыха мы побывали ещё в некоторых санаториях, везде получая море эмоций и удовольствий. Было сделано много фотоснимков и, на будущее, взято кучу адресов и приглашений.

Как только мы вернулись в Киев, я тут же поехал в Ульяновск, чтобы забрать там сыночка с тёщей и привезти их домой. За три недели Женечка заметно повзрослел, научился уверенно стоять на ногах и бегать без падений по зелёной лужайке.

Лето шестьдесят седьмого года было для меня удачным, запоминающимся и богатым на события. О двух из них я уже рассказал, а самое важное было впереди.

Мы получили двухкомнатную квартиру на Водопарке, позже это место стало называться «массив Лесной». Несмотря на то, что наша жизнь в коммуналке была не просто сносной, но даже, в какой-то степени, приятной и не скучной, всё же перейти в новую, изолированную квартиру — событие не рядовое, знаменательное. Мы даже не особенно расстраивались из-за того, что жилой массив «Водопарк» только начинал застраиваться и состоял из нескольких домов среди песков. Любой ветерок поднимал песчаную пыль и чуть-чуть омрачал нашу квартирную радость. Кроме того, недалеко от нашего дома был лес, озеро, куда мы с ребёнком постоянно ходили отдыхать и наслаждаться чистым, не загаженным автомобилями, воздухом.

В соседней с нами квартире жили Охмакевичи Николай и Наташа, образованные и культурные люди. У них было много друзей из артистической и литературной среды, которые часто приходили к ним в гости и устраивали весёлые вечера. Мы с соседями жили дружно и не раз бывали у них на этих незабываемых вечерах. Позже Николай занимал высокую должность председателя Гостелерадио.

Ещё одним приятным событием этого года был неожиданный, после трёхлетней разлуки, приезд ко мне Валеры Пеунова, с которым мы поступали в политехнический институт. Он, после «дослуживания» небольшого срока в армии, уехал во Владивосток. Чтобы приехать, ко мне на два-три дня в гости из Владивостока в Киев, надо было быть хорошим человеком и надёжным другом. Мы с Валерой были такими друзьями. Его приезд для меня был непревзойдённым подарком и запомнился на долгие годы. Я постарался, как можно больше, достопримечательностей Киева показать другу, так как в прошлый раз, когда мы приехали в Киев и сдавали вступительную сессию, нам было не до экскурсий по городу. Спасибо, Валера, за твой замечательный подарок, за твою память и дружбу.

Мне нравилось работать в Госстрахе. Там платили неплохие деньги при выполнении плана, был относительно свободный режим и, что немаловажно, сформировался хороший коллектив. Люди разных возрастов и взглядов на жизнь были как-то сплочены, помогали друг другу. Все праздники мы были вместе, нередко выезжали на природу на пикники. Может быть, мне везёт в жизни, что удаётся трудиться в хороших коллективах, или, может быть, я просто не замечаю, или стараюсь не замечать всё плохое. Ну и ладно, будем считать, что я счастливчик.

Я учился в институте на вечернем факультете, и мне хотелось начинать работать по своей будущей специальности, не ожидая окончания обучения. Я уволился из Госстраха и пошёл работать в военное представительство научно-исследовательского института гидроприборов. Моя деятельность была связана с разработкой новой техники и внедрение её, как тогда было везде распространено, в военное производство.

К сожалению, проработал я там чуть больше года и уволился не по своей воле. Однажды моя Алла уехала на соревнования, и в это время, как назло, заболел наш Женечка. Няня, которая приходила к нам помогать, не справлялась, и мне пришлось взять больничный лист по уходу за ребёнком. Когда я вышел на работу после выздоровления Жени, мне мой начальник сказал:

— У нас с детьми сидят матери, а не отцы, и они же оформляют себе больничные листы. Если ещё раз такое повторится, пиши заявление на увольнение.

Мне такое отношение показалось обидным и унизительным, и я ответил:

— Могу прямо сейчас написать заявление об уходе.

В те годы проблем с получением работы не было, я не переживал, что останусь на улице. На следующий день я уже в институте не работал.

Ровно через три дня я, ещё не получив высшего образования, был принят на работу инженером на один из киевских заводов.

Друзья говорили мне:

— Как ты можешь работать инженером, ещё не имея диплома?

— Ты «завалишь» всю нашу военную технику.

— Не переживайте, всё будет нормально. Не боги горшки делают.

— Ты хочешь получать знания сразу из двух источников?

— А почему бы и нет! — уверенно отвечал я, произнося свой любимый девиз. Я уже не раз в своей жизни получал подтверждение тому, что, если, ставишь перед собой цель и стремишься её достичь, то обязательно это сбудется.

Летом шестьдесят восьмого года мне судьба приготовила ещё один дорогой подарок.

Витя Цырульников — ещё один мой дорогой армейский друг, отслужив свой срок, решил остаться там, на Дальнем Востоке, хотя родом он был с Крыма, из города Джанкоя. Спустя четыре года после нашего расставания, он не выдержал и приехал ко мне в гости, в Киев. Мне трудно было даже предположить, мог ли бы я получить тогда от кого-нибудь, более дорогой подарок? Думаю, что нет. Разве что только моя дорогая жена подарит мне ещё одного ребёнка, и не просто ребёнка, а дочку!

Я встретил Виктора, открыв дверь квартиры по звонку. Слов у меня сейчас нет, чтобы описать то состояние, в котором я несколько минут находился, увидев перед собой лучшего друга. Это и удивление, и онемение, и недоверие глазам и всё, чем можно было бы описать тот ступор, из которого я целый вечер не мог выйти.

Много раз потом я жалел и ругал себя за то, что не смог сохранить адреса этих двух людей — Валеру и Виктора — и связаться с ними, хотя бы через почтовую переписку. Я не раз позже в семидесятые и восьмидесятые годы приезжал во Владивосток и другие дальневосточные города, искал их через справочное бюро, но всё было понапрасну. Ещё позже, когда появился интернет, искал я их и таким образом. Не получилось.

Весной семидесятого года я успешно защитил дипломный проект и стал уже дипломированным инженером.

Как просто сказано: «успешно защитил». Мне иногда вспоминается, как происходила эта успешная защита.

Я работал на секретном заводе, в так называемом «ящике», и дипломный проект, соответственно, у меня был секретный. Руководителем у меня был профессор с политехнического института. Он из-за сложностей, связанных с секретностью, не часто встречался со мной, и мне, в основном, почти всё приходилось делать самостоятельно. За две недели до защиты он пришёл ко мне на работу, где я ему и показал уже готовую дипломную работу. Я, как будущий гироскопист, должен дипломную работу писать о гироскопах и их применении в технике. Я так и сделал, но название работы было такое: «Тепловые головки самонаведения ракет с гироскопической стабилизацией». Профессор прочитал название и сказал:

— Я работу читать не буду.

— Почему? — удивился я такому заявлению.

— Потому, что ты — будущий гироскопист, и название твоей работы должно звучать так: «Гироскопическая стабилизация тепловых головок самонаведения ракет». Соответственно и содержание должно быть переделано с этим акцентом.

— Но времени у меня уже нет, чтобы всё переделать.

— Это уже не моя, а твоя забота. Через неделю я приду, чтобы всё проверить. И ушёл профессор, оставив меня у разбитого корыта.

Неделю я не спал, не ел и не делал ничего другого, кроме переделки дипломного проекта. И переделал. Успел! Защита прошла очень успешно, руководитель остался доволен.

Я продолжал работать на этом же заводе, куда был принят ещё не имеющим диплома инженера. Мне показалось, что защитив проект, я автоматически должен был бы получать более высокую оплату труда. Но этого не случилось, и я, уволившись с этого завода, сразу же перешёл работать на другой, тоже секретный завод, как тогда называли — «ящик».

Так, вспоминая и рассматривая свою прошлую жизнь, всегда находятся и отмечаются различные счастливые её моменты или периоды.

Вот и семидесятый год хотелось бы отметить не только успешным завершением учёбы в институте, но и более значимым и счастливым событием в нашей жизни. У нас родилась дочка Оксаночка — крохотулечка, красавица, умница! Нашей радости не было предела! В нашей семье пополнение, продолжение нашей жизни. Да, не только продолжение, но и украшение сегодняшнего нашего существования.

Оглядываясь назад, с высоты прожитых лет человек может по-другому, не так, как раньше, оценивать события и какие-то незначительные моменты может считать решающими. Но вот рождение наших детей — это события в нашей жизни, которые не изменяют своей ценности и всегда являются главными, решающими.

Завод не во всём устраивал меня, как место приложения своих сил и способностей.

Чего-то хотелось, более творческого, свободного, самостоятельного. Дух свободы, вселившийся в меня в детстве и закрепившийся во времена геологической деятельности, не исчез. Он сидел во мне всегда, и требовал, если не возвращения в область геологии и нового наслаждения её прелестями, то, хотя бы иметь свободу мышления, творчества, преобразования.

Снова судьба заставила меня покинуть заводскую стабильность положения, уйти от ежедневного повторения одних и тех же действий, от полного отсутствия движения мысли и стремиться получить, увидеть что-то новое. Дух геолога сидел во мне крепко, пусть даже и в несколько изменённом виде.

Это заставило меня снова вернуться в научно-исследовательский институт гидроприборов, только теперь уже на научную работу в качестве инженеронструктора.

Удачное стечение обстоятельств, и я оказался на том месте, где моя работа стала связанной с творчеством и изобретательством. Это меня устраивало вполне, и я больше не пытался искать поворотов судьбы. Не вдаваясь в подробности, скажу коротко, что здесь моё стремление к свободе и новизне воплотилось в свободу мышления, творчество и получения нового, не существовавшего ранее объекта. Это не геологическая новизна, но близкая ей по духу сущность. Свои идеи, мысли я воплотил во множество изобретений и практическое применение их в жизни. Я много ездил по стране, проверяя и внедряя свои идеи в разных местах и изделиях. По иронии судьбы я, как бы возвращаясь в прошлое, много плавал на кораблях, слава богу, что не на «Новгороде», по Охотскому морю, иногда вспоминая, те сумасшедшие, «укачивающие и выворачивающие» дни. Я часто бывал во Владивостоке, ходил по знакомым улицам, бывал на пляже в бухте «Золотой рог». Искал я там своих друзей Пеунова и Цырульникова, но поиски были безрезультатны. В качестве отступления хочется рассказать об ещё одном, встречающемся «раз в тысячу лет», случае. Я жил в гостинице «Владивосток», стоящей на возвышенности, и как-то, однажды вечером, когда уже стемнело, возвращался домой. Чтобы не делать круг по автомобильной дороге, я решил сократить путь и дворами пройти более короткое расстояние. Таким образом, мне удалось бы выиграть минут пятнадцать. Дворы были плохо освещённые, и я шёл почти «на ощупь». В одном месте на столбе висела лампочка, чуть-чуть, освещавшая дорогу. Чудеса случаются, видимо, только при свете, поэтому именно здесь мне повстречалась пара — мужчина и женщина. При слабом свете я бросил взгляд на мужчину и остановился в изумлении.

— Толя, это ты? — спросил я неуверенно.

— Толя, это ты? — спросил я не уверенно.

Он тут же встал, пристально в меня вглядывался, и, наконец, бросился ко мне в объятья.

— Привет, Борис. Как ты здесь?

— Случайно приземлился на летающей тарелке, — пошутил я и долго, обнимая, хлопал его по спине.

Вот такой дикий случай — в проходном полутёмном дворе я встретил человека, радиста, который там, на Чукотке, пришёл к нам на приёмный центр вместо ушедшего Виктора Цырульникова. Я совершенно случайно принял решение идти этим двором, а он, Толя, вообще никогда не бывал здесь. И такая встреча! Как оказалось, он живёт где-то в маленьком городке и только на один день приехал во Владивосток.

Кстати, была ли эта встреча в натуре или это мне почудилось, я не могу утверждать. Дело в том, что мы с Толей договорились на завтра в шесть часов вечера встретиться в ресторане «Золотой рог». С обеих сторон было желание побыть вместе, посидеть, вспомнить армейскую жизнь, и обоими нами было дано твёрдое обещание, прийти на встречу. Но увы! Не знаю, по какой причине Толя в ресторане не появился. Телефонами и адресами мы накануне не обменялись, надеясь на обязательное свидание.

Кроме работы в нашей жизни, были и хорошие, приятные, желанные моменты, которые называются отдыхом. Мы чаще всего ездили семьёй отдыхать на базу отдыха «Ракитное». Каждый год по одному или по два месяца мы поправляли своё здоровье там, в лесу, на реке, собирали ягоды, грибы, катались на лодке, купались, загорали. Там выросли мои дети Женя и Оксана, там же внуки Саша и иногда Миша, росли, набираясь здоровья. Удовольствия, полученные там, и детская память настолько срослись с их судьбой, что они и теперь, уже, будучи взрослыми, с большим желанием туда стремятся съездить, хотя бы на один-два дня.

Я любил конструкторскую работу. Очень важный эмоциональный подъём ощущал, когда мысль, воплощённая в чертёж, потом становилась реальностью в виде изделия.

У меня появилось много изобретений, и все разработки стали основой для кандидатской диссертации, которую я успешно защитил.

Важную роль в моей жизни играла семья. Дети росли и воспитывались при постоянном моём участии.

Мой сын Женечка учился и защитил дипломную работу в Московском Государственном университете. Жизнь его после этого сложилась не так, как он планировал. Рано женившись и, народив сына Мишу, он не смог сохранить семью и уехал за границу. Впоследствии там у него родились ещё двое деток Эдик и Алисочка, с которыми мне довелось увидеться всего один раз. Не могу сказать, насколько счастлив Женя, живя вдали от бывшей Родины, но его жизнь — это целая жизнь самостоятельного человека, она полна разными, неизвестными мне, счастливыми моментами и неудачами, достойными отдельного описания.

Дочка Оксаночка закончила в Киеве педагогический институт. Способная, трудолюбивая, талантливая девочка, получив высшее образование, не смогла реализовать себя в условиях полной неразберихи и разрухи в стране. Конец восьмидесятых и начало девяностых годов покорёжили судьбы миллионов молодых людей, не дав им возможность реализоваться и добиться успехов в жизни. Среди них была и моя дочка. Выйдя замуж, Оксаночка родила сына Сашеньку, который вырос и здесь в Киеве закончил Национальный университет пищевых технологий.

Не могу сказать точно, что помешало Саше найти себе достойное место работы с применением полученных в университете знаний. Скорее всего, этому способствовали анархия и развал экономики и страны в целом. Саша встретил прекрасную девочку Яночку, они полюбили друг друга и создали свою семью.

Жена Аллочка стала международным гроссмейстером, многократной чемпионкой страны.

Внедряя свои разработки в изделия морского назначения, я часто ездил в командировки по разным городам страны. Это, как бы являлось для меня продолжением геологического прошлого, и реализацией моих детских и юношеских мечтаний и планов.

К сожалению, или к счастью, взрослая жизнь предполагает определённый набор правил и обязанностей, которые встречаются в жизни и преодолеваются большинством людей. Также, наряду с удовольствиями и счастьем, к сожалению, жизнь полна неудачами и горем. Моя жена Аллочка добилась больших успехов в своём любимом виде спорта и стала международным гроссмейстером. Прожив с ней рядом сорок три года, я не переставал удивляться цельности её натуры. Она отдавалась полностью тому делу, чем она занималась и которое ей нравилось. Если она любила, то любила без оглядки и целиком. Она имела феноменальную память, поэму «Евгений Онегин» со школьных лет наизусть помнила всю жизнь, и сама писала неплохие стихи. Художественную литературу — отечественную и зарубежную она отлично знала и прочитала сотни книг.

В разные периоды своей жизни Алла увлекалась разными делами. Будучи страстной грибницей, она досконально изучила все грибы и любила их собирать. Был такой период, когда её приглашали работать микологом в институт биологии, а дома у нас все полки были заставлены банками с грибами. В начале двухтысячных годов мы с ней увлекались решением кроссвордов. Алла и здесь не могла работать вполсилы и достигла поразительных успехов, завоевав звание «мастера спорта» по кроссвордному спорту. Но жизнь, увы, бывает коварной и никто у неё не имеет привилегий. Раньше времени ушла Аллочка из жизни, не увидев, взросления внуков и правнуков.

Старший внук Миша, закончив математическую школу, и потом — Киевский национальный университет, приобрёл интересную и престижную специальность. Встав твёрдо на ноги, он женился и побывал в разных странах. Это дало ему возможность позаботиться о продолжении рода и произвести на свет двух деточек — моих правнуков Леонида и Андрюшу.

Тем не менее, годы проходят, память притупляется, и навсегда остаются в прошлом и счастливые мгновенья, и горькие, тяжёлые события. Дети и внуки скрашивают жизнь стариков и не дают возможности зачахнуть в одиночестве и скорби. Хорошей поддержкой во всём являются как друзья, так и родные, близкие люди. Среди всех прочих, я не могу не упомянуть здесь о прекрасной, доброй женщине Валентине, которая последние годы была рядом со мною, украшая и в быту и на отдыхе мою жизнь и, вдобавок, подарив мне приёмную дочку Алёночку.

Можно много и долго рассуждать, вспоминать о своих прожитых годах, о людях близких, дорогих, но, всё-таки, напоследок хочется сказать, что жизнь свою человек должен строить так, как он её понимает, и насколько она соответствует его уму и сердцу. И в таком случае всё получится! А почему бы и нет!