А в городе звёзд не видно…

История 1. Ошибка.

Он стоит на углу дома и курит уже четвёртую сигарету подряд, не обращая внимания на то, как внутри рта всё сводит от горечи. Воздух холодный и влажный, легко проникает сквозь тонкую тельняшку и касается разгорячённого тела, так приятно и волнующе. Несколько раз возникает мысль застегнуть куртку, ведь простудиться будет проще простого, но в итоге это отходит на задний план, сменяясь проблемами поважнее.

С другой стороны, ему сейчас не помешает немного остыть.

В заветном окне три раза моргает тусклый свет настольной лампы, давая долгожданный сигнал: путь свободен. Однако, вопреки желанию тотчас сорваться с места, он не торопится, докуривает сигарету до конца и только тогда размеренным шагом идёт к цели.

На окнах первого этажа очень кстати стоят решётки, они кованые и с большим количеством пошловатых завитушек. Смотрится отвратительно, зато ладони легко цепляются за них, подтягивая тело наверх, а ступни в слегка обшарпанных кроссовках находят надёжную опору.

Пока он ловко карабкается вверх, — не впервой, они с другом прямо маниакально стремятся залезть куда-нибудь, где их не всегда ждут, — створки на втором этаже открываются, и в лицо ударяет идущее из комнаты тепло с самым уютным в мире запахом книг, табачного дыма и персикового чая. Этот аромат дурманит и влечёт к себе, действуя как концентрированный афродизиак, проникает в затуманенный алкоголем мозг и спускается к низу живота, где который раз за вечер ощущается лёгкое возбуждение.

Она помогает ему перебраться с карниза на подоконник, хотя это совсем не требуется, и быстро закрывает окно, замирает на пару мгновений и явно прислушивается, не разбудили ли они кого-нибудь. Её бабушка спит за стеной, но ту не поднимешь даже сиреной; значит, беспокоиться стоит только о соседях снизу.

— Хочешь чай? — спустя несколько минут тишины спрашивает она, пока он аккуратно снимает кроссовки, оставляя их под подоконником, а потом стаскивает с себя шляпу, позволяя рыжим волосам блеснуть под падающим через окно светом Луны. Вскользь оглядывает её, задерживается на нижней кромке платья, острых коленках и кокетливых рюшах белоснежных гольфов. Не успела снять костюм или не захотела?

— Чай? Это как-то несерьёзно, — хмыкает он, замечая лёгкий кивок головой в ответ. Её глаза не рассмотреть в сумраке, но нет сомнений: они растерянно бегают из стороны в сторону, как и всегда, стоит ей задуматься о чём-то.

— Тогда я принесу всё, что осталось, — уверенно говорит она и ускользает в коридор прежде, чем он успевает заметить. Всегда такая тихая, быстрая и неуловимая. Ему почему-то кажется, что рано или поздно она точно так же просто ускользнёт из его жизни и это пугает, хотя не должно. По-честному говоря, у него и сейчас её нет.

Возвращается она сразу же, как он успевает скинуть с себя куртку. Странно, но ощущения такие, словно стоит перед ней голышом, но ему при этом весело и лишь немного волнительно, а вот ей не по себе. Суетится, шуршит пакетом, вынимая из него бутылки с колой, разбавленной виски. В нём уже приличная доза, но хочется ещё.

Для смелости.

— В городе вообще бывает видно звёзды? — её вопрос ставит в тупик своей неожиданностью, но он не спешит отвечать, принимая из её рук прохладную на ощупь бутылку и любуясь тем, как она задумчиво смотрит на небо. Для каждой красоты находится свой почитатель, и пока она рядом, ему становится плевать на всё остальное.

— Тебе нужен ответ с научной точки зрения? — спрашивает он и улыбается, понимая, какую чушь сейчас несёт. Это же понимает и она, фыркает и смеётся, пушистые волосы забавно подпрыгивают в воздухе. Ему снова приходится почувствовать себя полным дураком, что становится уже настоящей традицией, когда они оказываются вместе. — Нет, на твоём месте я бы не рассчитывал полюбоваться звёздным небом из этого окна.

Разговор как-то сам собой затухает, и они ещё долго молча пьют, бросая друг на друга взгляды украдкой. У него очень много предположений, зачем и почему она позвала его к себе, но вряд ли хоть одно из них оказалось бы верным. У этой девушки точно ветер в голове, вот только когда он думает так касаемо неё, фраза обретает совсем отличный от общепринятого смысл. Просто с ней легко, хорошо и пугающе непостоянно.

У них удивительно много общего: вкусы в фильмах, книгах и еде, интерес к французскому, взгляды на жизнь, очаровательная небрежность по отношению к чужому мнению и даже матери-одиночки, не особенно интересующиеся детьми, когда приходится круглосуточно пахать, зарабатывая им на жизнь. Вот только его радует возможность вольной жизни, а ей, казалось, суждено быстро зачахнуть без ласки и заботы.

Он смотрит за тем, как она наматывает на палец тонкую прядку светлых волос, медленно прикладывает горлышко бутылки ко рту, сначала касается нижней кромки кончиком языка и только потом обхватывает губами. Первые несколько дней с их знакомства все эти жесты казались очень наигранными, но потом не осталось сомнений, что она такая и есть. Загадка, прикрывавшаяся толстым слоем защитных чешуек, постепенно сросшихся с телом и уже неотделимых от него.

— Мне точно нужна крепкая опора под ногами, — тягуче произносит она полушёпотом и идёт к кровати, впрочем, не выпуская из рук ещё наполовину целую бутылку. Он дёргается следом, потом отчего-то в нерешительности замирает, терзаемый сомнениями, но всё равно решает подойти. Мало того, что постоянно чувствует себя дураком рядом с ней, так ещё и слишком часто думает, заслуживает ли этой дружбы? Раньше подобные вопросы никогда не возникали в его мыслях.

С улицы раздаются чьи-то крики и смех. Вечером пятницы в этом районе лучше не высовываться из дома без веской причины, чтобы ненароком не нарваться на пьяную вхлам гопоту.

Они сидят плечом к плечу: она прижала согнутые колени к груди, отчего подол платья полностью съехал на бёдра, а он, напротив, вытянул длинные ноги, почти упершиеся в противоположную спинку кровати. Говорить совсем не хочется, зато хочется пить. Ещё и ещё, пока не захочется упасть или проблеваться.

В ушах слегка шумит, кончики пальцев леденеют, а пол неторопливо покачивается под ними, надеясь убаюкать. Окно не закрыто шторой, поэтому свет фонарей во дворе и желтоватое мерцание луны освещают комнату достаточно, чтобы рассмотреть не только силуэты окружающих вещей. Например, он отчётливо видит родинку прямо над её левой коленкой, и очень хочет провести по ней языком, стоит лишь сделать очередной глоток.

— Я никогда не видела звёздного неба, представляешь? Один только раз выезжала из города, летом, в лагерь, но ни разу за те две недели не догадалась просто поднять голову и посмотреть наверх, — её речь заторможенная, прерывистая, но смысл сохраняется удивительно чётко. Ему вообще страшно произнести хоть слово в таком состоянии, зато становится так просто положить ладонь ей на плечо, заодно наслаждаясь попавшими под пальцы волосами. Они и правда такие же мягкие, как казалось со стороны. — Упущенные возможности. Вся наша жизнь череда упущенных и реализованных возможностей.

Он успевает заглянуть ей в глаза и увидеть в них влажный блеск. Какое к чёрту звёздное небо, когда рядом находится настолько завораживающее зрелище?

Ему хочется много всего сказать. О том, сколько ещё возможностей будет в будущем. О том, что мог бы показать ей то звёздное небо, на которое сам смотрел каждое лето, в деревне, раскинувшись на прохладной и слегка покалывающей голую кожу траве. О том, как все прежние ощущения меркнут перед близостью по-настоящему желанного человека. Но он молчит, находя всё это неуместным. Он ведь пришёл сюда совсем за другим.

В более трезвом состоянии у него и сомнений не возникло бы, что они просто друзья. Родственные души. Почти как брат и сестра.

Молчание совсем не угнетает. Оно ощущается единственным верным решением, чтобы максимально забыть, кто он и что из себя представляет. Словно ничего не происходит. Словно в комнате никого на самом деле нет, и еле слышный шелест — от последних сухих листьев на деревьях, беспощадно треплемых порывами ветра, а не от сминаемого подклада платья.

Она сползает вниз, ложится на кровать, сворачивается калачиком и отворачивается лицом к стене, но ему удаётся отчётливо расслышать своё имя, произнесённое одними лишь губами. Её голос всегда такой тихий, с соблазнительной хрипотцой, пробирающийся под кожу. Волосы разметались по подушке, и у него появляется возможность несколько раз накрутить прядку уже на свой палец, чувствуя как кровь стремительно приливает к паху.

Голова кружится, перед глазами всё плывёт, как в тумане, вызывая полную эйфорию. Дело вовсе не в алкоголе, хотя иногда ему нравится обманывать себя. Тело не слушается, немеет от слишком большой дозы выпитого, зато все границы напрочь стираются, а от стеснения и сомнения не остаётся и следа.

Он опускается рядом, прижимается к её спине, упирается лбом в затылок, шумно вдыхает запах волос и почти высовывает язык, чтобы лизнуть их и узнать ещё и на вкус, пока это кажется допустимым и даже нормальным. Они просто ложатся спать, немного перебрав. Ей будет спокойнее, если кто-то будет рядом.

И пока у него еле выходит находить никому не нужные оправдания грядущей ночи, руки жадно шарят по телу, исследуя каждый изгиб. Он представлял себе это десятки раз, но реальность всё равно приятно удивляет.

Пальцы цепляются за пояс тонких капроновых колготок и тянут их вниз, опуская почти до коленей. Этого вполне достаточно, чтобы добраться до самого интересного, тем более платье уже собрано комком на талии. Её кожа мягкая и неожиданно прохладная, зато чем выше по бедру скользит ладонь, тем ближе чувствуется столь желанный жар.

Она дёргается и елозит, сильнее упираясь ягодицами прямо в болезненно напряженный член, неприятно сдавливаемый брюками. Наверное, снимает колготки вместе с сексуальными гольфами, потому что спустя минуту ноги раздвигаются неожиданно широко, позволяя его ладони беспрепятственно проникнуть под трусики.

У него не хватает смелости произнести хоть слово, пока можно сделать вид, словно ничего не происходит. Не хочется даже развернуть её к себе, потому что подсознательно страшно взглянуть ей в лицо и увидеть в нём то, что заставит остановиться.

Они просто друзья. Просто… не сегодня.

Пальцы хаотично исследуют горячее пространство между её ног, ощупывая, надавливая, слегка проскальзывая внутрь и тут же перескакивая на клитор, принимаясь тереть его, размазывая повсюду обильную смазку. Там настолько влажно и желанно, что он судорожно поглаживает её сразу двумя ладонями, пытаясь отхватить максимум доступного.

Губы беспомощно упираются ей в первые позвонки, пока ему слишком хорошо и плохо одновременно, чтобы хотя бы попробовать поцеловать тончайшую кожу. Не имеет смысла расстёгивать и снимать платье, слишком долго, и совсем не нужно, когда его ладони уже настолько мокрые от неё, что тело вот-вот сведёт судорогой от возбуждения.

Он расстёгивает ширинку и, не теряя драгоценного времени, протискивается внутрь неё настолько глубоко, насколько позволяет не самая удачная позиция. Первые несколько толчков выходят хаотичными и насквозь пропитанными паникой: ему до сих пор кажется, что вот сейчас она вывернется из крепкой хватки вцепившейся в талию руки и куда-нибудь исчезнет, оставит лежать одного на смятой кровати, с ноющим от желания членом и своей смазкой, почти стекающей по пальцам.

Возможно, подобные мысли не имеют ничего общего с реальностью, но его они злят и заводят, вынуждая двигаться в ней быстрее и резче. Два пальца он настойчиво толкает внутрь её рта, достаёт наружу, касаясь мягких и сухих губ самыми подушечками, а потом опять проталкивает внутрь, немного замедляясь только в тот момент, когда она начинает усердно водить по ним языком, даря восхитительное ощущение власти.

Другая ладонь перемещается с талии на бедро, со всей силы сжимает, мнёт, пощипывает, наверняка своими грубыми касаниями оставляя следы. Это вовсе не случайность: ему нужно задержаться подольше рядом с ней, отпечататься в памяти хотя бы так. Всего на один короткий миг хочется содрать с неё кожу и забрать себе, чтобы иметь возможность трогать её всегда, когда это покажется остро необходимым.

Она не издаёт ни звука даже когда рот оказывается свободным от пальцев, только прерывисто и поверхностно дышит, задыхается с каждым новым толчком внутрь себя, сильно сотрясающим маленькое и почти невесомое тело. Ему тоже становится слишком мало воздуха, и охватывает желание задохнуться прямо здесь и сейчас, чтобы не чувствовать ничего, после того, как всё закончится.

Внутри неё до сих пор очень узко, и напрягаясь, он слышит шлепки, с которыми резко соприкасаются их бёдра. Вместо того, чтобы помочь отвлечься, эти звуки заводят ещё сильнее, подталкивая к пределу терпения. Кровь стучит в висках, зубы в отчаянии цепляются за основание шеи, чтобы погасить рвущийся наружу звериный рык и её имя, так и перекатывающееся на языке приятной кислинкой.

Руки мечутся по ней в поисках опоры, и в тот момент сквозь пелену страсти и опьянения он понимает, что не надевал презерватив — было совсем не до того. Успевает вытащить член и кончает прямо в складки платья, будоражащего его воображение весь минувший вечер.

Способность соображать возвращается спустя несколько минут, а нарастающая тревога в мыслях свидетельствует о том, что алкоголь начинает улетучиваться из организма. Ещё бы: он насквозь мокрый от пота, так же как и сбившееся под их телами покрывало.

Пальцы сами собой расстёгивают молнию, а она покорно присаживается и поднимает руки вверх, позволяя стянуть с себя испорченную и давно ненужную одежду. Ему хочется скорее заснуть и выкинуть все сомнения из головы, отдавшись приятной обволакивающей неге, но среди мыслей настойчиво мигает яркий красный огонёк опасности, которому никак не выходит найти объяснение.

Несколько новых глотков не дают никакой ясности, зато подталкивают довести начатое до конца, и он снова поглаживает бёдра, теперь уже горячие и слегка влажные от пота и размазавшейся повсюду смазки. Трусики всё ещё сдвинуты в сторону, и оказывается достаточно слегка раздвинуть половые губы, чтобы коснуться набухшего клитора. Ему просто нужно убедиться, что ей тоже хорошо.

Пальцы водят по кругу, соскальзывают вниз и проникают внутрь неё всего на одну фалангу, захватывают новую порцию влаги и тут же возвращаются обратно, осторожно усиливают давление на самое чувствительное место. Вторая рука зарывается в растрепавшиеся волосы, наматывает их на кулак и властно оттягивает, заставляя её сильно прогнуться в спине. Так намного легче двигать ладонью между слегка подрагивающих ног и наконец получается навалиться на неё и дотянуться губами до острых ключиц, целуя и посасывая их.

Ему кажется, что это длится несколько часов. Глаза слипаются, пока язык и пальцы продолжают двигаться в заданном темпе по чистой инерции. Заснуть не позволяют только её приглушённые всхлипы, действующие невероятно отрезвляюще, и ощущение впивающихся в предплечье ногтей. Страх атакует его, парализует и постепенно замедляет все действия, подталкивает немедленно прекратить и спросить, в порядке ли она. Они ведь всё ещё друзья?

Но прежде, чем он успевает задуматься, что и как делал последний час, её тело снова выгибается дугой, теперь уже по своей воле, а ноги плотно смыкаются, с силой сжимая оставшуюся между ними ладонь.

***

Он открывает глаза и замечает, что на улице уже светает. Память отказывается помогать и подсказывать, почему вокруг незнакомая обстановка, а голова болит так сильно, будто вот-вот расколется на части.

Ему удаётся опознать комнату только по её хозяйке. Она мирно посапывает рядом, пропахшие алкоголем и табачным дымом светлые пушистые волосы лезут в глаза и щекочут лицо. Но даже так они кажутся приятными и маниакально притягательными, и он протягивает руку и снова касается пальцами самых кончиков, хотя в голове настойчиво пульсирует мысль о том, что не имеет на это право.

Следовало бы поскорее собраться и уйти: сейчас все поедут на работу и придётся постараться, чтобы проскочить незамеченным мимо прохожих, снова вылезая через окно. Почему-то идея впервые воспользоваться дверью кажется настоящим предательством.

Вся одежда на нём, но нет уверенности, что получится твёрдо стоять на ногах с таким головокружением и подступающей тошнотой. Взгляд невольно снова скользит по ней: из-под одеяла выглядывает оголённое хрупкое плечо с врезавшейся в него светлой лямочкой белья, которую тут же хочется стянуть, даруя полную свободу полупрозрачной коже.

Он не может вспомнить, как и когда они уснули, трёт слипающиеся глаза и массирует пальцами виски, надеясь немного прояснить события ночи после того, как она спрашивала что-то про звёзды. Его губы расплываются в улыбке: подобные разговоры всегда в её стиле, независимо от того, где они находятся и сколько уже выпили.

Аккуратно отодвинувшись подальше от прижимающегося к нему и источающего тепло тела, он слезает с кровати, покачивается, хватается рукой за изголовье, чтобы не упасть. Давно не приходилось напиваться до такого состояния, но судя по тому, как спокойно и приятно на душе, оно того стоило.

По пути к кроссовкам и куртке, валяющимися под подоконником, он наступает на скомканную голубую тряпку, кажущуюся смутно знакомой по прошлому вечеру. Платье с нелепыми рюшами и бантиками, совсем кукольное, но ей невероятно шло, — нестерпимо хотелось залезть под него, несмотря на то, что обычно подобного рода мысли он сразу же отгонял. У них ведь не те отношения, где можно разок потрахаться, а потом прикинуться, будто ничего не случилось.

Платье быстро оказывается в руках, повисает в воздухе, распрямляется, удерживаемое его дрожащими ладонями за рукава. Ему не приснилось. На светлой ткани отчётливо видны пятна засохшей спермы и кровавые разводы вокруг. Взгляд падает на собственные пальцы, отмечает багряную кромку под ногтями и оранжево-красные разводы у костяшек.

Она на кровати, спит по прежнему крепко: грудь размеренно поднимается и опускается под одеялом, а он вспоминает, как долго не мог его найти, потом — как тщательно и усердно подтыкал края под её пышущее жаром тело.

Зато никак не выходит вспомнить другое, более важное. Не сопротивлялась ли она, не говорила ли что-нибудь, прежде чем принять его в себя? Ему хотелось бы с уверенностью сказать, что такое не осталось бы незамеченным, но реальность намного прозаичней, а выпитая доза алкоголя способна была исказить происходящее до неузнаваемости.

Он понимает, что не готов к такому. Не может взять ответственность за свои желания и поступки. Не хочет рушить то, что уже имеет: странную дружбу между ними.

Решение приходит сразу. Оно самое логичное и правильное из всех, что пробираются в голову, поэтому приходится действовать очень быстро.

Снова комкает и забрасывает платье под кровать, на тот случай, если её бабушка встанет первой и решит зайти в комнату. Быстро надевает кроссовки и накидывает куртку, выдвигает слегка поскрипывающую щеколду на раме, чтобы открыть окно. Воровато оглядывается назад, на кровать, но не сомневается в этот момент, скорее чувствует сожаление о том, что всё вышло именно так.

На стоящем рядом с подоконником столе мельком замечает заколку в виде голубого бантика, дополнявшую вчера её костюм, нерешительно тянет за ней ладонь, отгоняя голос совести куда подальше. В конце концов, он уже забрал кое-что ему не предназначавшееся, так есть ли смысл останавливаться теперь?

Из окна он буквально выпрыгивает, торопясь и мандражируя, потратив время только на то, чтобы максимально прикрыть за собой рамы и не пустить по комнате сквозняк.

Идти до дома недалеко, ему нет смысла торопиться. Утро серое и хмурое, вопреки ожиданиям холод совсем не унимает ощущение распространяющегося по венам пожара. Ладонь в кармане куртки со всей силы сжимает заколку, так, что железные зубья больно впиваются в кожу, пока не прорывают её до крови.