Абиссинец

Глава 3. Белый Арап

Закончив доклад, стал ждать вопросы. Но их не было. Зато все наперебой высказывали свою точку зрения, часто невпопад и по три человека сразу – вроде, кто кого перекричит, тот и прав! Ай да Военный Совет, мой переводчик просто не успевал переводить за одновременно оравшими господами генералами. Подождав, пока азмачи[16] накричаться вдоволь, Менелик поднял руку и произнес:

– Спасибо, я понял, что у всех у вас разные цели войны. Кто-то хочет просто выгнать врага за старую границу и сесть за стол переговоров, до недавнего времени к таким относился и ваш негус, кто-то хочет быстрее домой, надеясь отсидеться в горах или дальней провинции, куда враг не дойдет, кто-то вообще хочет только повоевать ради трофеев, а если этого не произойдет, откупиться малой ценой. Но фитаурари Александр открыл мне глаза на цель итальянцев. Вы сами ее знаете, если не глупые люди, а мужчины, способные признать правду, а, я надеюсь, других здесь нет.

Постепенно глухой ропот что-то продолжавших ворчать генералов смолк, и Менелик продолжил в полной тишине:

– Так вот, верные мои военачальники, – негус сделал паузу и обвел глазами лица всех замолкших азмачей, – пока хоть один итальянец есть на этой земле, война не закончена, итальянцы пришли сюда взять всё и сделать Абиссинию своей колонией, как это уже случилось со всей Африкой. Поэтому мы должны их изгнать совсем, в этом и будет наш план и цель войны, переговоры будут только тогда, когда последний итальянский солдат покинет этот берег. А сейчас мы будем ждать вестей от раса Мэконнына и готовиться к большим боям.

Когда последний генерал покинул шатер, мы с Букиным оставались стоять возле песочницы. Негус подошел к нам и поблагодарил за доклад, сказав, что никогда не видел своих генералов в таком возбуждении, оказывается основной смысл их высказываний заключался в том, что не надо доверять этим иностранцам (имелись в виду мы), что они заодно с врагами, сами враги, чуть ли не демоны из преисподней, что без них храбрые ашкеры всех побеждали и будут побеждать и не нужны нам все эти штучки-бумажки. Еще Менелик сказал, чтобы я был осторожен, так как сегодня заработал десяток сильных врагов, пока он – негус, никто не посмеет меня тронуть, так же как и геразмача Андрэ, но случись что с ним, он не даст за наши головы и поддельного медного талера.

Вот так успокоило меня ваше величество, а я тут собирался заводы ставить да железные дороги строить. Умрет Менелик, ведь все мы смертны, так мне срочно бежать придется, пока горло не перерезали… Ладно, все же попробуем потрепыхаться и попрогрессорствовать.

– Ваше величество, позвольте сказать (ага, царь-батюшка не вели казнить, вели слово молвить), – и, когда Менелик кивнул, продолжил: – Я думаю, что это реакция от недостатка воспитания, а недостаток воспитания идет от недостатка образования. Если вы хотите построить мощную державу и передать ее потомкам так, что они рядом с вашим именем будут ставить прилагательное «Великий», то начать надо даже не с железной дороги, это, в конце концов, дело денег, а деньги всегда можно найти.

Начинать надо с образования, со школ, с открытия университета в Аддис-Абебе, чтобы туда ехали учиться со всей Африки и мечтали об этом. Это сплотит народы против колонизаторов не хуже, чем сила оружия. Другое дело, что если навалиться всем миром, то железную дорогу или большой завод, электростанцию можно построить за год-два, а вот стать образованным и культурным – на это уйдут десятилетия, но чем раньше мы посеем эти семена образования и культуры, тем раньше они дадут всходы и тем раньше Абиссиния встанет в ряды промышленно-развитых цивилизованных держав и заставит считаться с собой весь мир.

– Хорошо, Александр, это красивые слова, а что ты конкретно предлагаешь?

– Ваше величество, для начала надо открыть школы, где просто бесплатно обучать детей грамоте, письму и арифметике, трех классов достаточно и для крестьянских детей. Учителя сами увидят, у кого есть способности и задатки, и предложат им учиться дальше за государственный счет, предположим еще три года, а дальше – уже по специализации: кто склонен к технике (а такие нам нужны в первую очередь), кто – к медицине, кто – к гуманитарным наукам, а кто – и к армейской службе, но служить – грамотным офицером, а не пальцы загибать при счете. Дальше – обучение в колледже 3–4 года по этим направлениям. После колледжа многие уже будут способны работать техниками на заводах, понимать и чертить чертежи машин, работать с ними или работать помощниками врачей, или учителями начальных школ, или пойдут в двухгодичные военные училища и станут младшими офицерами в новой армии. То есть это 10 лет обучения гражданских и 12 лет – младших военных специалистов. Если начнем сейчас, то первый урожай новых специалистов-абиссинцев будет в 1902 году, и дальше каждый год число их будет расти. Самые способные из выпускников колледжей могут поступить по результатам экзаменов в университет и закончить его через 4–5 лет, но преимущество будет тем, кто уже отработал средними специалистами после колледжа два года. В армии для поступления в академию, являющуюся военным аналогом университета и готовящую высшие военные кадры, нужно будет командовать ротой хотя бы год, а всего отслужить младшим офицером не менее трех лет, вот тогда не будет азмачей, считающих на пальцах, сколько у них солдат и удовлетворенно кивающих, видя, что больше, чем у соседа. Но случится это через 17 лет и более.

– Да, семнадцать лет это долго, можно и не дожить, – задумчиво произнес Менелик. – А нельзя ли ускорить этот процесс вдвое?

– Ваше величество, ну какие ваши годы? При современной медицине 70–80 лет правителю страны прожить не проблема. Ускорение обучения только ухудшит его качество, не говоря уже о том, что младшие офицеры будут 12-летнего возраста. Нет, минимум 10 лет обучения для гражданских специальностей среднего уровня и 12 – для военной службы младшим офицером. И начинать нужно уже сейчас, с младших школ. В стране найдется тысяча грамотных людей, способных работать учителями? Тогда через шесть лет у вас будет 30 тысяч выучившихся, и если каждый десятый станет учителем, то уже новые три тысячи учителей продолжат учить детей. Нужно создать министерство образования, дать ему полномочия и деньги на строительство школ и жалованье учителям на уровне среднего чиновника. Если вы это не сделаете, то все равно, выгоним мы сейчас итальянцев или нет, но без грамотных абиссинцев Европа все равно завоюет Абиссинию, пусть даже бескровно.

– То есть как бескровно? Завоевание – это война, а войны без крови не бывает.

– Хорошо, представьте себе, что мы прогнали итальянцев, но ничего не поменяли. Без образования даже земледелие теперь правильно вести нельзя, значит, придут иностранные специалисты, привлекут деньги своих купцов и промышленников, и вы моргнуть не успеете, как окажетесь им должны кучу денег, а они будут привозить свои товары и машины, продавая их в вашей стране, только Абиссиния будет получать всего лишь малую толику от прибыли, а все основные капиталы уйдут за рубеж. Вот европейцы и завоюют вас без пролития крови – на их полях и заводах будут гнуть спину за гроши абиссинцы, а жить в красивых домах с удобствами и пользоваться благами жизни будут иностранцы. Чем не завоевание?

– Можешь идти, рас Александр, в чем-то ты меня убедил, но над этим надо хорошо подумать.

Вышел из шатра и пытался забраться в седло, и чуть не грохнулся вместе с седлом, которое свалилось на меня, едва я вдел ногу в стремя и попытался подняться (ну, просто как «бурнаши» в «Неуловимых»[17]).

Приладив седло на спину коняшки и ведя ее в поводу, заметил, что она хромает, в темноте не разберешь, почему, поэтому решил дойти до казачьего «куреня». Казаки, сидящие у костра, дали мне место у огня, принесли чистую миску и ложку и налили варева из гороха, который им привез интендант, после того как они наотрез отказались от местного проса. Так что, пока ел густой гороховый суп с бараниной и луком (необычайно вкусно!), пришел казак, что увел лошадку, и показал какой-то шип, вроде от растения, но довольно длинный. В руки он мне его не дал и сам держал за толстый кончик, сказал, что шип может быть ядовитым – они посмотрят за лошадкой, которой какая-то сволочь воткнула этот шип прямо в сухожилие, ну и подрезала седло. Как же так, я уже привык к этой смирной лошадке, ее-то за что, скотинку бессловесную?

Казаки, увидев, что я расстроился, стали меня утешать:

– Не беда, ваше скородие, мы вам такую же смирную лошадку подберем, у нас их много после артиллеристов осталось.

Сказал, что пусть пока у них лошадки побудут, а утром привяжите у моего шатра новую и капитану Букину подберите получше, под седло – он все же лучший наездник, чем я, гражданский.

– Э, знаем, какой вы гражданский, когда надо, то мчитесь, как ветер (это где это они меня видели мчащимся, как ветер, или я уже что-то про себя не помню?).

Укладываясь спать, положил под подушку заряженный «Штайр».

Утром Ефремыч принес с негусовой кухни (я теперь там столовался) яичницу, вяленое мясо (вроде как козлятину), фрукты и пшеничные лепешки с тмином. Спросил, не забыл ли он про себя, – ответил, что тоже подхарчился. Попросил кофейку сделать, взбодриться. Пока пил кофе, пришел Букин, чуть не в слезах: оказывается, неизвестные ночью (несмотря на охрану) прорезали дырку в шатре, проникли внутрь, изорвали карты, повалили песочницу и растоптали бумажных солдатиков. Интересно, они валили песочницу три на четыре метра бесшумно и рвали бумагу тоже? Пошли жаловаться Ильгу. Спросил, есть ли здесь министр тайной полиции или лицо, исполняющее эти функции? Оказывается, есть, но он в Аддис-Абебе и занимается тем, что ловит воров и хулиганов (и у каждого раса есть такой человек, иногда сам из бывших воров). А в лагере никакой комендатуры и военной полиции нет. Понятно, кто что хочет, тот то и творит – средневековье…

– Альфред, это непорядок. Насколько я помню, в римском военном лагере был префект лагеря. Обычно из старых центурионов, и он следил за порядком и наказывал провинившихся. Что делать? Не к негусу же идти?

Альфред сказал, что разберется, и точно – появился командир гвардейцев, что несли стражу у шатров, посмотрел, что творится внутри, и скоро мы услышали свист плетей и вопли наказываемых стражей, впрочем, мне показалось, что они кричат как-то уж больно театрально и плети со свистом рассекают воздух, но бьют не по мягкому, а по жесткому, похоже, как по бревну. Не приказал ли самим стражам какой-то большой местный генерал перевернуть все вверх дном, чтобы «али» неповадно было свои порядки вводить?

Пришел начальник стражи и сказал, что наказанные получили по сто плетей, я захотел на них взглянуть, пусть приволокут сюда. Вскоре, подталкивая копьями, показались две фигуры в шамах, их поставили на колени, и я спросил у начальника стражи, что, правда, им вломили по сто плетей? Тот важно кивнул, тогда я подошел к одному из стоящих на коленях и сдернул шаму, на белой рубахе наказанного не было следов крови, и я попросил дать мне кинжал. Гвардеец сделал вид, что не понял, тогда я рванул ворот рубахи, разорвав ее, – на спине был один не сильно вздувшийся рубец. Тогда я достал пистолет, передернул затвор, так, чтобы тот лязгнул, дослав патрон в патронник, приставил ко лбу провинившегося и через переводчика спросил, кто приказал все перевернуть в шатре? Молчание, тогда я посмотрел, нет ли кого за стоящим на коленях передо мной, и, переведя ствол со лба на мочку уха, выстрелил. Мочка отлетела, наказанный повалился на землю и завыл. Я взял его за ворот и, тряхнув, что было силы, заорал: «Кто?» Бах, и второй мочки уха нет, похоже, у него еще и барабанные перепонки вылетели – пошли тонкие струйки крови из ушей. Сбежалась на выстрелы стража, Ильг пришел с негусом, а я продолжал допрос второго через переводчика:

– Что, и тебе дали сто плетей?

– Нет, не стреляйте, я не виноват, нам приказали!

– Кто приказал?

Стоящий на коленях только мотнул головой в сторону начальника стражи. Я быстро повернул пистолет на него, увидев, что тот выхватил саблю, выстрелил практически в упор, попав в живот. Подошел к нему и сказал, естественно, говорил переводчик:

– Я велю отвезти тебя к русским врачам и тебе спасут твою никчемную жизнь, если ты скажешь правду – кто тебе приказал сломать все в шатре Совета? – наклонился я к корчившемуся начальнику стражи, зажимавшему двумя руками дырку в животе. Я ударил его по рукам ногой и встал ей на живот. Раненый заорал нечеловеческим голосом. Я убрал ногу и велел перевести, что если он сейчас же не скажет правду, я отстрелю ему яйца. «Говори, сука», – заорал я по-русски, сунув ему стволом в нос, чтобы он вдохнул пороховую гарь (читал когда-то в «В августе сорок четвертого»).

Стражник что-то тихо произнес.

– Громче! – теперь уже перевел переводчик, и начальник стражи достаточно громко произнес чьё-то имя.

Я обернулся к Ильгу, Менелик, услышав имя, повернулся и пошел в шатер.

– Альфред, разреши, я отвезу эти два куска дерьма в русский госпиталь, я обещал, если они скажут правду.

– Александр, это сделают без тебя, пойдем со мной, – сказал Ильг по-немецки.

Мы отошли достаточно далеко, и Ильг произнес: «Я не ожидал, что ты так можешь допрашивать, на ученого-математика ты все же не похож».

– У нас говорят: «нужда научит и зайца на барабане играть», – ответил я. – А чье имя он произнес?

– Главнокомандующего, то есть дэджазмача, поэтому негус и ушел. Похоже, Военного Совета у нас сегодня не будет. А ты всегда носишь с собой пистолет, да еще так незаметно?

– Нет, только вчера достал, когда, вернувшись от казаков, лег спать, положил его под голову и сегодня взял, потому что вчера мне подрезали седло и испортили лошадь, пока мы говорили после Совета. Наверно, нам с Букиным, да и вообще, русским, следует перебраться жить вместе после случившегося? Всё же дэджазмач – это большой и сильный враг.

– Это ты так думаешь, а я за него не дам теперь и сантима. Здесь все решает негус. Сегодня ты – дэджазмач, а завтра – конюх. А где жить – это ты сам решай.

Так дошли до шатра Ильга.

– Альфред, у тебя полстакана коньяку не найдется? Думаешь, мне приятно людям уши отстреливать? Я же не палач, но разобраться надо было быстро… Ты же не слышал и не видел, какой цирк этот начальник стражи, который на меня с саблей полез, устроил до этого? Они якобы наказывали плетьми стражников, а сами били ими по бревну – звук другой, а стражники визжали на разные голоса. Вот я и решил взглянуть на результат полученных ста плетей. Остальное ты видел.

Потом пошел к себе и лег спать: коньяк подействовал – расслабил. Проснулся от выстрелов и криков в лагере. Мгновенно вскочил и схватил пистолет, выскочил из шатра – не затеял ли дэджазмач военный переворот? Нет, все радуются победе при Амба-Алаге! Мэконнын наголову разбил Аримонде! Вопли, стрельба в небеса, в общем, Новый год! Умылся, поехал к казакам узнать новости от «братов», что ушли в поход. Казаки сами новостей не знали и были озадачены переполохом в лагере и даже выкатили пулемет, думали, что напали итальянцы. Успокоил, что это празднуют победу, и отправился к Ильгу, я так понял, что он здесь не только глава МИДа и «ближний боярин», а и премьер-министр, и вообще, отвечает за все, кроме войны, которую не знает и не любит. Оказывается, прискакал курьер с известием, что итальянцы разбиты, сам Аримонди попал в плен[18], причем отличились «Георгис ашкеры»: они и генерала пленили с его офицерами, и пушки взяли, и не дали местным ашкерам устроить резню пленных и обобрать их до нитки. Теперь Мэконнын движется сюда и завтра с утра будет в лагере.

Потом пришел слуга от Менелика и попросил нас к негусу. Менелик сидел задумчивый и не в настроении. Я подумал, что надо бы свалить под каким-нибудь предлогом, но тут Менелик спросил меня:

– Рас Александр, для меня стало откровением, что ты так же, как и мои люди, можешь пытать, вот Альфред на это точно не способен и большинство европейцев-аристократов, кого я видел, тоже бы этого не стали делать. Из-за чего ты вдруг пришел в такую ярость, как мне сказал Альфред – ты ученый-математик, а они тихие и задумчивые люди, погружены в свои цифры и не тронут даже муху. Может, ты сказал ему неправду, я ведь подозревал в тебе военного.

– Ваше величество, по поводу того, что я отстрелил кончик уха стражнику после его фальшивого наказания – я просто хотел узнать правду, а меня нагло обманули, мол, «али» все дураки и обвести вокруг пальца их может даже младенец. Второе, узнав, что я знаю правду, начальник стражи выхватил саблю и мог меня просто убить, поэтому я защищался, а потом решил выяснить, кто же стоит за всем этим, и не остановился перед тем, чтобы причинить боль раненому. Да, я его пытал, но ведь он не хотел сказать правду, а так я узнал имя своего и твоего врага, которого надо опасаться.

– Уже не надо опасаться. Новым дэджазмачем будет твой тесть, рас Мэконнын: если он сумел разбить одного генерала, значит, справится и с другим. А прошлый дэджазмач боялся итальянцев как огня и предлагал уступить им Тиграи, лишь бы они не шли дальше. Кроме придворных интриг, он ни в чем другом не был силен, это ставленник консервативных сил, которые не хотят перемен, лишь бы им жилось сытно.

– Надеюсь, ваше величество, что раненого гвардейца отправили в госпиталь, я ведь вынужденно его пытал (а вот убить меня он пытался не вынужденно, потом бы наврал, что «али» хотел негуса застрелить, вот и пистолет скрытно носил. Потом бы его покровитель в генеральских одеждах выгородил и еще и наградил за предотвращенное покушение). Да что говорить, ваше величество, вот наш великий реформатор царь Петр не остановился перед тем, что пытал своего сына, а по слухам, и убил его, когда того подговорили консерваторы встать против реформ отца.

– Да, ты говорил о царе Петре, это он воевал со Швецией за выход к морю, а потом построил у моря новую столицу – Петербург, ту, что я видел на картинках в подаренном альбоме.

– Петр не только построил новую столицу, ваше величество, он создал новую армию и флот, чеканил новые деньги по европейскому образцу, велел всем учиться, поощрял развитие отечественной промышленности и науки, а также ещё многое сделал, чтобы Россия встала в ряд с ведущими мировыми державами. Я рассказываю о нем, потому что вижу много общего у вас, ваше величество, и у нашего царя-реформатора, которого теперь все называют Петром Великим.

Потом пошел к артиллеристам, орудия почистили, боеприпасы переложили в ящики, чтобы не было полупустых. Осталось половина шрапнельных зарядов и четверть фугасных, пулеметные ленты набили патронами, оставив по сотне на винтовку и это все, что у нас осталось. В общем, на длительную войну не хватит, только на скоротечную, на, так сказать, блицкриг. Надо при случае спросить, а как в армии Менелика с боеприпасами, что-то лихо сегодня ашкеры в воздух палили, может, у них у каждого по мешку патронов? Спросил своего главарта[19] Новикова, может ли он обучить местный расчет. Новиков ответил, что, конечно, заряжающими и подносчиками снарядов местные могут быть, а вот наводить орудия и стрелять в цель – это вряд ли за неделю научишь, да и нет у нас учебных зарядов, жалко тратить оставшиеся на бесполезную стрельбу. С пулеметами проще – целься как в прицел винтовки и нажимай гашетку, а ленту менять быстро научатся, вот если патрон переклинит, то это уже проблема, тут всякие варианты возможны.

Зашел к Букину, он пытался склеить клочки карт. Утешил его, как мог, сказав, что страна эта варварская и дикая, это как в России до Петра. Представь, Андрей, что ты попал к молодому Петру, а тебе строят козни всякие бояре, да еще ты, скажем, голландец, чужак. И ты пытаешься им о военном деле что-то рассказать и чему-то полезному научить, и вдруг выясняешь, что, кроме царя и пары его приближенных, этого никто не понимает и никому дела ни до тебя, ни до твоей штабной науки, нет.

На следующий день в лагерь триумфально возвратился отряд моего тестя и названого отца – раса Мэконнына. Въехал он, действительно, как римский триумфатор, под пурпурным значком, сзади человек двести ближней гвардии, за ним на лошади со связанными сзади руками и поддерживаемый с двух сторон абиссинскими гвардейцами, чтобы не упал, ехал генерал Аримонди и шли человек шестьсот – семьсот пленных итальянцев, половина из них – берсальеры в шляпах с петушиными перьями, спускающимися вниз, те, которые гоняли по пустыне Лаврентьева. Итальянцев охраняли казаки, по четыре с каждой стороны с пиками, выравнивая их тычками строй, сзади ехал на лошади раненый казак с перевязанной рукой и Бяков, за которыми шли наши вьючные лошадки с пулеметом и припасами, затем мулы, навьюченные всяким добром до предела. Потом еще нестройной толпой ехало верхом и на мулах тысячи три всадников. Я обеспокоился, – отряд, который уходил неделю назад, был в два раза больше, кроме того, я не видел еще одного казака… Подъехав к Менелику, рас спешился, поклонился и бросил к его ногам итальянское знамя и шпагу, видимо, принадлежавшую генералу Аримонде, потом гвардейцы стащили с лошади самого генерала и, развязав, толкнули к ногам властителя, тот встал и, разминая затекшие кисти, сказал Негусу что-то обидное, тот, скрививши рот, дал знак, и гвардейцы уволокли генерала.

Мэконнын с негусом скрылись в шатре под приветственные крики ашкеров, а ко мне подъехал Бяков и, спешившись, отрапортовал, что враг разбит наголову, потери – двое раненых, один легко, другой средней степени тяжести, но оставлен в госпитале, где они встретили нашего фельдшера. (Я велел фельдшеру Семиряге обменять полпуда СЦ на всякие нужные в походе порошки и мази, научиться давать масочный наркоз хлороформом или эфиром и взять с собой пару склянок средства для наркоза). Казаками взяты богатые трофеи: захвачены в плен генерал, пятеро офицеров, 12 унтер-офицеров и три сотни рядовых, 18 лошадей, из них три легко ранены, около сотни мулов; захвачено два горных орудия во вьюках, собрано более тысячи исправных магазинных винтовок Манлихер – Каркано с патронташами и подсумками, 24 револьвера различных моделей, 10 офицерских шпаг и так еще кое-что по мелочи. Хорунжий спросил, куда сдавать трофеи под запись? Отправился узнавать, Ильг велел вызвать интенданта и принять «товар» под запись и роспись, деньги обещал выплатить сегодня же, как интендант принесет ведомость. Попросил не забыть включить туда приз за генерала Аримонди.

Потом негус собрал всех генералов на Совет. Негус сидел на помосте, застеленным ковром. Справа от него сидел Мэконнын в большом золотом воротнике по самые края плеч поверх шамы – новый дэджазмач. Слева – скромно одетый Ильг в белой шаме с пурпурной оторочкой, прошитой золотой вышивкой.

Букин с помощниками уже восстановил песочницу и диспозицию, на стену повесили склеенную мучным клейстером карту. Я увидел, что вокруг форта Мэкеле расположены всадники на мулах раса Микаэля а всадники на лошадях обошли его с севера, то есть форт блокирован. Были еще изменения: части Баратьери оставили Аксум и Адуа и сосредоточились в районе севернее Мэкеле и западнее Адди-Гра. В ящике с песком вся диспозиция была сдвинута вниз, так что наши позиции были у самого ближнего к выходу края, зато добавилась обстановка в районе порта Массауа. Возле вырезанных из бумаги корабликов на берегу было сосредоточено 5 пехотинцев, орудие со знаком вопроса и генеральский флажок. Похоже, высадилось подкрепление. Корабликов было целых семь! Похоже, что капитан получил разведданные, но неполные, неизвестно количество орудий и что это за корабли? Возможно, боевые, судя по силуэту или все же небольшие пароходы? Два, что возле берега, обозначенного широкой синей лентой, большие и пузатые – это явно транспорты.

Сегодня докладывал Букин в абиссинской форме с золотой вышивкой на воротнике рубахи и по краю белой шамы. Я довольно точно угадал диспозицию, войска раса Микаэла уже четыре дня отстреливают водоносов, но не исключено что майор Гальяни послал гонца с просьбой о помощи и передвижение Баратьери связано с деблокадой форта Мэкеле, тогда сил кавалерии не хватит и нам придется отступить. Дальше геразмач Андрэ, как теперь стали называть штабиста, рассказал об успехе операции возле Амба-Алаге, проведенной согласно разработанному фитаурари Александром плану – тут все посмотрели на меня, а я поклонился публике. Букин продолжил, перечислив трофеи и потери – свои и противника, все удивленно зашушукались, и уж когда объявил о решающей роли в сражении горстки «Георгис ашкеров», то общему удивлению не было конца. Многие поворачивались к Мэконныну, но тот лишь кивал головой, соглашаясь со словами геразмача Андрэ. Дальше Букин перешел к предполагающимся действиям. Негус остановил его и дал по очереди высказаться азмачам.

Большинство было за то, чтобы немедленно послать гонца к Баратьери о начале переговоров. Несколько человек было за то, чтобы отойти к горам Гондора и соединиться с армией императрицы Таиту Бетул. Цель – собрать все силы в один кулак и быть готовыми отступить в горы, если не удастся сдержать наступление итальянцев.

– А что думает фитаурари Александр? (Ну прямо тов. Сталин: «А что думает товарищ Жюков?»)

Товарищ Жуков, то есть я, ответил:

– Если мы пошлем гонца с просьбой о переговорах, значит мы не уверены в своих силах и наша победа при Амба-Алаге – случайность (мы вроде как сами это признаем). Отношение будет соответствующим: либо «выкручивание рук» с требованием невозможного (а вдруг согласятся), либо затягивание переговоров и сбор подкреплений. Еще пару пароходов с подкреплением из Италии, и противостоять этой силе будет невозможно. Судя по всему, на берег уже выгружена бригада с артиллерией, причем неизвестно какой. Пока у противника были горные орудия малого калибра, впрочем, как и у нас, а если это будут полноценные полевые орудия – их шрапнель снесет наши отряды лучше, чем это сделают пулеметы.

Поэтому я предлагаю – немедленно выступать навстречу силам генерала Баратьери. Форт Мэкеле обойти, отставив его в блокаде силами резерва, все равно резерв надо подтянуть к основным силам, не оставлять же его на расстоянии недельного перехода.

Северная армия будет прикрывать нас слева и тоже выдвинется вперед, чтобы у противника не возникало желания обойти нас с нашего левого фланга. С правого фланга нас прикрывает пустыня, но туда тоже надо посылать дозоры, вдруг итальянцы совершат невозможное и обойдут нас по пустыне – недооценивать противника нельзя, пусть многие господа генералы и считают европейцев изнеженными, но они уже показали свое желание отступать от этих неженок вглубь страны, оставляя свою территорию, которую еще потом надо будет отвоёвывать кровью.

Один из генералов спросил, почему я так спешу, люди раса Мэконнына устали, им надо отдохнуть и набраться сил.

– Люди дэджазмача Мэконнына устали, спору нет, там были и мои люди, на которых легла основная тяжесть боя, но спроси я их, и они завтра утром готовы выйти со мной вперед, и я готов возглавить авангард, что и означает мое воинское звание фитаурари. И мои казаки, которых вы называете «Георгис ашкеры», все пойдут за мной – и те, кто вернулся из похода, тоже, кроме раненых, конечно. Но остальная абиссинская армия, которая здесь уже месяц ничего не делает, тоже сильно устала сидеть на заднице? Не пора ли размяться в чистом поле, господа генералы? Меня больше сейчас интересуют две вещи. Первое, как бы Баратьери не смял заслон раса Микаэла у форта Мэкеле и второе – как бы перехватить высадившуюся бригаду на марше, не дав ей развернуться. Потому что бригада свежих войск, усиленная артиллерией, это не сомалийско-эритрейские черные батальоны, которые разбегутся, услышав пулеметы, а гораздо хуже, несколько выстрелов из орудия – и пулемет с расчетом замолчал навсегда. Поэтому я бы просил негуса Менелика разрешить мне с моими людьми глубокий рейд в тыл противника вместе с расом Микаэлом, чтобы перехватить подкрепление врага и не дать ему усилить генерала Баратьери. В случае успеха мы вообще можем окружить противника, отрезав его от путей снабжения и заставить сдаться. Но, в любом случае нам нельзя допустить объединения сил итальянцев и высадки новых подкреплений.

Я закончил свою речь и поклонился сначала негусу и дэджазмачу, а потом и господам генералам, стоявшими в молчании вокруг стола. На этот раз повисла тишина, которую нарушил негус:

– Приказываю – быть посему. Расу Александру со своими людьми завтра выступить в поход к форту Мэкеле, вслед за ним резервным силам сменить осаждающие форт части. После объединения сил раса Александра и раса Микаэла командовать отрядом будет фитаурари Александр. Остальная армия снимается из лагеря и следует по дороге к форту Мэкеле. К Северной армии послать гонца, чтобы они выступали на направление Аксум – Адуа.

Закончили, и я поехал к казакам – там делили деньги. По традиции деньги за трофеи получали все, даже те, кто в бою не участвовал: сегодня повезло тебе, а завтра с тобой поделятся те, кому повезет завтра. Деньги делились на доли или паи: атаман получал пять паев, есаул – четыре, офицеры – по три, унтера – два, рядовые казаки – один пай. Семьям убитых полагалось десять паев, тяжелораненым – пять, средне- и легкораненым – два. Кроме того, взявшим особо крупные трофеи, а к ним относились генерал и пушки, выделялась ровно половина той суммы, что была заплачена, еще до деления на паи, и уже трое казаков получили по горсти золотых. После этого паи складывались, и общая сумма делилась на количество паев. Всего получилось 1420 золотых, которые делились на 69 паев – получалось по 20 монет на пай, разница в десятых долях шла на «чихирь обчеству», то есть на выпивку, которой не было, но я принес с собой «набулькать» спирту, уже разведенного – хватило грамм по семьдесят. Выпили за удачный поход, что все живы вернулись и с трофеями. Потом поели жареной баранины с лепешками, запив чаем.

– Колючку завариваем, – пожаловался один из казаков, – нет тут чаю, наш кончился, а купить негде, кофею вон мешок притащили, а куда нам этот кофей, мы его не пьем.

За чаем Прохор, которому я вынимал пулю из спины, оказывается, это он взял в плен генерала, в десятый раз рассказывал, как все было. А было вот как: «Ну прямо как тогда, в пустыне, когда против дикарей воевали», – вспомнил Прохор достопамятный эпизод.

Заняв позицию у выхода из распадка Амба-Алаги, казаки и спешенные с мулов пехотинцы Мэконнына полдня ждали итальянцев.

– Намаялись уже по солнышку-то лежать, – вспоминал Прохор, – зато солнышко с юга светило нам в спину, а итальянцам – в глаза.

Конница раса прошла ущелье и рассредоточилась по сторонам, замаскировавшись (да спать они легли, подумал я). Через три часа на горизонте показалась пыль – шли батальоны Аримонди. Казаки с гранатами полезли на кручу и заняли позиции сверху с обеих сторон, чтобы итальянское охранение не прошло, но охранение у итальянцев отсутствовало: впереди они видели орду дикарей, преграждавших им выход из ущелья. Аримонди дал команду изготовиться к стрельбе. В это мгновение ашкеры Мэконнына дали залп и упали на землю, перезаряжая винтовки, когда пороховой дым рассеялся по изготовившимся к стрельбе берсальерам ударил пулемет, спрятанный до этого за спинами «дикарей». Для итальянцев это было полной неожиданностью, да еще сверху полетели гранаты, прямо в гущу основной толпы итальянской пехоты, заорали раненые люди и мулы.

Общей паники еще добавил второй залп «муловых ашкеров» Мэконнына: стреляли они неточно, зато кучно и пули летели прямо в итальянцев не хуже, чем из пулемета. За это время Бяков успел зарядить новую ленту и, когда дым стал пореже, опять начал косить берсальеров, и они побежали назад, к входу в ущелье, а там их начали забрасывать дротиками собравшиеся всадники, не давая покинуть поле боя. Видя безвыходность ситуации, итальянцы подняли руки, но тут местные их стали резать кривыми саблями. Пришлось вступиться казакам, и они встали кругом, защищая пленных, – к этому моменту гранатометчики уже спустились с горы. Воспользовавшись суматохой, Аримонди с двумя офицерами попытались улизнуть. Одного офицера ранили дротиком, другой сдался, когда Прохор на скаку из винтовки ранил его лошадь, после чего Прохор и еще один кавалерист Мэконнына стали преследовать Аримонди, у которого была хорошая лошадь, и он, скорее всего, оторвался бы от преследователей. Но в какой-то момент Прохор оказался рядом с генералом, и тот выстрелил в него из револьвера, а потом пальнул и в гвардейца раса, после чего гвардеец отстал: дротики кончились, а стрелять на скаку из своего «мультука» он не умел. Прохор повис в стременах, перекинув тело на другую сторону, имитируя, что он – убит, и тем самым спасся от второй револьверной пули. Генерал решил перехватить поводья лошади казака – без запасной лошади в пустыне уйти сложнее, особенно если будет погоня. В этот момент Прохор подтянулся в стременах и ударил рукояткой шашки Аримонди по темечку.

– Я уж думал, прибил старика, – закончил свой рассказ Прохор, – а потом чую – дышит, а тут и браты подоспели. Зато и лошадь генеральская мне досталась, а вот шапку генеральскую конями потоптали, я уж думал, что снизят оплату за трофей – некомплектный «енерал» оказался, не по всей, значитца, форме, ан нет, все до монетки заплатили – вот, половина выкупа: пятьдесят два кружочка.

Тут и дележка подошла к концу – мне подвинули на столе увесистый узелок с монетами и еще преподнесли отличный цейссовский бинокль в качестве подарка. Я поблагодарил и сказал, что завтра утром выступаем на Мэкеле для соединения с оставшейся там кавалерией, будет опасно, но весело, я сам с ними пойду, не пойдут только раненые.

– Пошлите за фельдшером, пусть соберет свой инструмент и не забудет взять то, что получил в госпитале – пойдет с нами. Артиллеристам Новикова передайте, пусть тоже собираются и берут две пушки и все заряды – коней, сколько надо, пусть возьмут здесь. После продажи трофеев, надеюсь, лошади у нас остались? Взять их надо и под фураж и воду (бурдюков взять с собой достаточно, хотя, судя по карте, «сухих» переходов будет один-два (речки уже пересохли) – кормиться придётся тем, что сами возьмем, а взять у итальянцев, я думаю, есть что. Остальные выходят позже с основными силами и опять будут стоять на позиции, а мы пойдем в рейд: если повезет – дойдем до моря.

Потом пошел к Нечипоренко и обговорил с ним и офицерами детали похода. Берем четыре пулемета во вьюках и все ленты, гранат – сколько поднимем, и еще надо взять больших гранат штук пятьдесят. Патроны забираем все.

Пошел в шатер, там меня дожидался Букин. Он спросил, как же так, я уйду в поход, а его здесь оставлю.

– Да, геразмач Андрэ, ты теперь – начальник штаба самого негуса, справишься, у тебя просто отлично получается штабная работа, а уж здешние старые пердуны вообще такого не видели. После того как тихо исчез старый дэджазмач, они будут сидеть как мыши под веником – ты же слышал сегодня полную тишину. Здесь все как негус велит, как у нас при Алексее Михайловиче было, бояре сидели в палате и в этом их работа и заключалась. И вообще, остаешься здесь за старшего, а то артиллерийский поручик Петров впал в депрессию, лежит целыми днями на койке, хотел я с ним поговорить, а он одно: домой хочу, в Россию. Старика Артамонова с тобой оставляю, скажу, чтобы он тебя обихаживал, как меня, и кофе готовил по утрам. На новом месте не разбредайтесь, лучше живите кучно, что казаки оставшиеся, что артиллеристы.

А казакам сказал, чтобы русские русских не обижали, а то насильно в арапы запишу. Тут за мной пришли и сказали, чтобы я шел к дэджазмачу расу Мэконнену. Зашел в шатер к расу, он был один, мы обнялись, как родственники, давно не видевшие друг друга, хотя расстались меньше чем две недели назад.

– Что же ты, сын, покидаешь меня, – спросил рас, – зачем ты вызвался идти в этот рейд, под пули.

– Это война, отец, а я тут уже многим в зубах навяз, – ответил я, – пойду, проветрюсь. А если серьезно, ты же слышал, что я сказал: если мы дадим соединиться подкреплению с основными силами, у нас возникнут проблемы, лучше уж бить итальянцев по частям.

– Да, пока меня не было, ты вызвал ненависть всех старых военачальников, мне негус рассказал, как ты вел допрос. Я бы ни за что не поверил, что это может сделать утонченный европеец, вот абиссинец, вроде меня, да еще рас – может. Может, ты скрытый абиссинец, помнишь, ты мне говорил про вашего поэта Пушкина, в котором была абиссинская кровь, вы не родственники?

– Наверно, нет, – ответил я, – просто я – Белый Арап[20].

– Да, говорят, белый арап на нас поднимается. Двести миллионов войска ведет за собой!

– А откуда же он? Белый арап?

– Из Белой Арапии!