Абсент

Глава 8. После запрета

Как только абсент ушел в прошлое, началась настоящая ностальгия; по крайней мере, некоторые стали вспоминать его с любовью. Абсент, который до запрета якобы привел парижан к краю окончательного вырождения и гибели самого народа, стал восприниматься как средство для хорошей беседы. Барнаби Конрад приводит слова Робера Бюрнана об исчезновении абсента как симптоме культурного упадка:

Но абсент ушел навсегда, по крайней мере на весь двадцатый век; даже на анисовую водку «pastis» правительство Виши в 1940 году наложило запрет, который сняли в 1949 году. На место абсента пришла более молодая американская культура коктейлей в стиле «эры джаза», ранний шаг к американизации и глобализации Парижа. Постепенно французы забыли абсент.

Джеймс Джойс упоминает его в романе 1922 года «Улисс» (действие происходит в 1904 году), где питье абсента – одна из частей эстетства и континентальных привычек молодого Стивена Дедалуса, как и его шляпа в стиле Латинского квартала. Его парижские воспоминания включают «ядовитый зуб зеленой феи» и «полынь цвета лягушки», а также тост на латыни, произнесенный, когда он пил абсент с закадычными друзьями-студентами:

Позднее Леопольд Блум вынужден извиниться за Стивена, который пил «зеленоглазое чудовище». Упоминается абсент и в кружащемся сне «Поминок по Финнегану», тесно связанных с Парижем, когда «брат Интеллигентус» «забыл по рассеянности свой парижский адрес» [56].

В это время в Америке с абсентом начали связывать совершенно особые культурные значения – он стал особенно роковым, мрачным и порочным. Возможно, на американское ощущение абсента повлияло то, что он обладает некоторым, хотя и отдаленным, сходством с «парегориком», давно забытой панацеей, состоявшей на 90% из спирта, а на 10 – из анисового масла, камфары и опиума. Как и абсент, парегорик смешивали с водой, от которой он становился мутным.

В 1930 году в Америке был опубликован короткий рассказ Кулсона Кернахана «Двое нищих с абсентом на уме» («Two Absinthe-Minded Beggars»). Герои – два молодых человека, начитавшиеся о парижской жизни и почувствовавшие потребность глубже изучить абсент. В конце концов, «мы писатели, или надеемся ими стать, и в один прекрасный день можем дать миру произведение искусства, в котором нам придется изобразить человека, пристрастившегося к абсенту, или просто описать воздействие этого напитка. Тем самым мы должны все знать из первых рук». Стремясь узнать секрет верленовского вдохновения и испытать «магическое», веселящее душу воздействие абсента, они его заказывают:

Им пришлось просить помощи у официанта, который, ничего не ответив, молча продолжает свое дело:

Они заказывают абсент снова и снова, в надежде ощутить обещанное возбуждение, но чувствуют лишь уныние. Независимо от своих литературных достоинств, рассказ изображает применявшийся в 20-е годы «метод двух стаканов», описанный Джорджем Сентсбери, а кроме того, дает причудливый образ абсента, жидкого зла. Абсент не клубится, скорее так бывает, когда нальешь молока в чай. Абсент не гуще воды, а жиже и легче, так как он состоит в основном из спирта, поэтому, медленно добавляя воду, можно добиться того, что нижняя часть напитка будет мутной, а верхняя прозрачной.

Фантастично экспрессионистическое описание абсента – смесь фильмов «Чайнатаун» и «Замок Дракулы»: поклон безмолвного официанта, адское «зелье», хищный питон, насилующий невинную воду, зловещие признаки вязкости и слизи и, прежде всего, знакомые образы движущихся колец и спиралей. Чем не афиша фильма Романа Полански «Китайский квартал» с его порочно извилистым дымом? Кернахан изображает абсент так, как Сакс Ромер мог бы описать его в одной из своих книг о докторе Фу Манчу.

Более ранний рассказ, «Над бутылкой абсента» Уильяма Чамберса Морроу, тоже не особенно талантлив, зато в нем намного больше зловещего. Таинственный незнакомец приглашает голодающего юношу в отдельный кабинет, чтобы выпить немного абсента и поиграть в кости. У незнакомца очень много денег, но он старается не привлекать внимания, и вскоре мы начинаем понимать, что он грабитель банков, скрывающийся от полиции. Он посылает молодого человека к стойке за напитками, потом они играют в кости. Когда полицейские открывают дверь, они видят, что оба мертвы.

Эдгар Алан По, любитель абсента и вообще алкоголик, часто пил смесь абсента и бренди со своим издателем Джоном Сартеном, который тоже пристрастился к абсенту. На недолгое время, к концу жизни, По смог полностью отказаться от пьянства, но приятели снова соблазнили его, и вскоре он умер в больнице Вашингтонского университета, страдая галлюцинациями и белой горячкой.

Помимо зловещих ассоциаций, значение абсента в Америке было в большой степени связано и с образом Нового Орлеана. Именно там несколько увядшая элегантность франко-американской культуры – осыпающаяся штукатурка и изогнутые балконы из кованого железа – соединялась с болотистой порочностью Луизианы. В своей книге «Абсент, кокаин девятнадцатого века» Дорис Ланье подробно пишет об этой культуре. Абсент не был слишком распространен в Америке за пределами Нового Орлеана, но его лучше узнали благодаря популярной песне «Absinthe Frappe» [57], текст к которой написал Гленн Макдона:

Ясно, что все это происходит утром. «Absinthe Frappe», то есть абсент с накрошенным льдом, был фирменным напитком кафе «Старый дом абсента». Автор статьи «Зеленое проклятие в США», появившейся в «Харпер’з Уикли» (1907), обвинял Макдону в том, что его стихи (исполнявшиеся под «заразительную мелодию» Виктора Герберта) рекламируют абсент, и сообщал при этом, что абсент «почти столь же опасен, как кокаин, и для души и для тела».

В книге «Муза, томимая жаждой», великолепном исследовании американского литературного алкоголизма, Том Дардис замечает, говоря о Юджине О’Ниле, что в ряду алкогольных напитков абсент считался пределом, «дальше некуда». О’Нил проучился в Принстонском университете один-единственный позорный год (1906-1907), с удовольствием шокируя однокурсников своим пьянством. «Выпивка для общения, – пишет Дардис, – главным образом ограничивалась пивом и вином, а более крепкие напитки оставляли тем, кого студенты почитали бездельниками. Когда виски перестало шокировать, О’Нил решил показать приятелям, как воздействует абсент, который в те дни обычно считали самым крепким напитком»:

То, что, возможно, вначале было позой, стало серьезной проблемой. Однако О’Нил осознал свой алкоголизм и, в сущности, бросил пить, хотя никак не был доволен жизнью и стал употреблять в больших дозах хлоралгидрат и нембутал (снотворные и успокоительные средства). Он сочинил эпитафию для собственной могилы, предлагая, чтобы под его именем выбили:

Еще до того, как в 1919 году опрометчиво ввели американский Сухой закон, особое беспокойство по поводу абсента уже привело Сенатский комитет к заключению, что это «действительно яд», и в 1912 году, еще до французского запрета, Сенат проголосовал за запрещение «всех напитков, содержащих туйон». Американцы, как известно, пили и при Сухом законе, и, по крайней мере, некоторое время абсент и анисовая водка, возможно, были здоровее самогона. Прибавим южноамериканскую элегантность и вызов вашингтонской директиве. Дардис ссылается на друга Фолкнера, который описывает вечеринки 20-х годов в квартале «Vieux Carre’» Нового Орлеана: «Самым популярным напитком в то время был „Перно“, который производили прямо там, в Новом Орлеане, и стоил он шесть долларов за бутылку. Мы покупали его как можно больше для всех наших вечеринок».

Элизабет Андерсон, жена Шервуда Андерсона, вспоминала: «Тогда мы очень много пили, но редко напивались. Мы как бы считали Сухой закон личным оскорблением и полагали, что наш моральный долг – его подрывать… Главным напитком был абсент, еще более противозаконный, чем виски, из-за полыни… Его пили с тертым льдом и, так как в этом виде он почти терял алкогольный привкус, в больших количествах».

Конечно, убедительней всех американских писателей и с самой большой ностальгией писал о достоинствах абсента Эрнест Хемингуэй. Пил он его через много лет после французского запрета, из-за близости к испанской культуре в Испании и на Кубе. Абсент никогда не запрещали в Испании, и в 1912 году компания «Перно» перенесла производство в Таррагону. Некоторые из лучших марок абсента, доступных сегодня, – испанские, и английский писатель Роберт Элмс очень точно рассказал о своей встрече с абсентом в начале 90-х годов XX века в известном барселонском квартале «Barrio Chino» [58].

Хемингуэй всегда много пил, и Дардис замечает, что долго казалось, будто у него – особый талант, «несмотря на признаки того, что все не столь уж благополучно». В 1928 году он пострадал от первого из длинной серии несчастных случаев, происходивших по его собственной вине: он дернул за цепочку унитаза, по крайней мере – он дернул за какую-то цепочку, и обрушил на себя стеклянный потолочный люк. От этого происшествия у него остался шрам на лбу. Неясно, какую роль в этом и многих других случаях сыграло пьянство, пишет Дардис, но Хемингуэй, «кажется, много пил практически перед каждым из них».

Когда Хемингуэй жил во Флориде, он получал абсент с Кубы, где у него был дом и куда он ездил ловить рыбу. Барнаби Конрад цитирует его письмо 1931 года: «Напился вчера абсента и делал трюки с ножом. Получилось очень хорошо, когда бросал его из-под руки в рояль». Что до ущерба, он говорил, что «это все древоточцы» [59].

Хемингуэй много жил в Испании, он очень любил корриду. В своей книге «Смерть после полудня» он объясняет, почему уже не участвует в бое быков: «С возрастом было все сложнее выходить на ринг, не выпив три или четыре абсента, который, распаляя мою храбрость, несколько расстраивал рефлексы».

В романе Хемингуэя о гражданской войне в Испании «По ком звонит колокол» есть истинная ода абсенту. Одно из немногих утешений Роберта Джордана, американского партизана, получившего задание взорвать мост, – это абсент, «жидкая алхимия», способная заменить все остальное, и даже заместить, как часть – целое, ту прекрасную жизнь, которую он знал в Париже:

Джордан пьет с Пабло, ненадежным предводителем партизан, которому абсент кажется слишком горьким. «Это абсент, – объясняет Джордан, – а в настоящем абсенте есть полынь. Говорят, что от него мозги сохнут, но я не верю. По-другому смотришь на жизнь, вот и все. В абсент надо наливать воду, медленно, по нескольку капель». Позднее мы находим и окончательное суждение: виски с водой – «чистый и чуть обжигающий» напиток,

Хемингуэй пишет об абсенте с замечательной, абсолютной достоверностью, вплоть до мельчайших деталей, к примеру – Роберт Джордан чувствует «нежную анестезию» языка. Другой известный американец, Гарри Кросби, был одинаково влюблен и в абсент, и в идею абсента, точно так же как был одержим идеей Бодлера.

Кросби, молодой американский миллионер, путешествовал в 20-е годы по Европе со своей женой Caresse [60] (которая когда-то была самой первой девочкой-скаутом в Америке) и собаками Narcisse Noire и Clytoris [61]. В основном они жили в Париже, на острове Сен-Луи, и здесь же основали известное издательство «Блэк Сан Пресс» на улице Кардиналь, дом 2. Кросби обладал необычайной смесью энергии, наивности и тяги к крайностям, и Малькольм Коули романтизирует его образ как часть американского Парижа 20-х годов в своей книге «Изгнанники возвращаются». Гарри и Каресс, которую до встречи с ним звали Полли Пибоди, вместе принялись за необычайное и, в конце концов, губительное самосозидание. «Мы можем, – говорил Гарри, – усовершенствоваться и стать очень культурными людьми».

Казалось бы, у Кросби было все – внешность, деньги, ум, красивая жена, но он был глубоко психически неуравновешен и одержим декадансом и смертью, носил в петлице черный цветок и старался строить жизнь по роману «Портрет Дориана Грея». Его психическую неуравновешенность усугубил тяжкий опыт Первой мировой войны (он получил французский Военный Крест), когда в машину скорой помощи, которую он вел, попал артиллерийский снаряд. Сам он каким-то чудом не погиб, а товарищ, сидевший рядом, умер у него на глазах.

В «Черном солнце», прекрасной биографии этого трагического, но довольно нелепого человека, Джефри Вулф приводит список слов, составленный Кросби для своих стихов, который явно говорит о влиянии Бодлера, Гюисманса, По и Уайльда. Например:

И так далее. Многими трудностями Кросби обязан чрезмерному чтению Бодлера, в особенности его безнадежно мрачного стихотворения «Сплин IV». Несложно, говорит Вулф, увидеть, как оно влияло: «Он узнавал его красоту, сверкающую, как черная жемчужина в бокале мертвенно-зеленого абсента».

Каждый год в день рождения Бодлера Кросби покупал черные ирисы, а в 1925 году написал стихи, творение современного Сомса, примечательные (по словам Вулфа) своим «несообразным, утрированным, беспричинным унынием».

Кросби опубликовал эти стихи в своей книге «Красные скелеты», иллюстрации к которой создал запоздалый декадент, художник Аластэр (Ханс Хеннинг Войт, который до этого работал с Джоном Лэйном в издательстве «Бодли Хэд»). В эту книгу вошли, кроме того, «Черный саркофаг», «Тщета», «Отчаяние», «Орхидейный сонет», «Танец в сумасшедшем доме» и «Некрофил», и она вызвала похвалу стареющего Артура Саймонса («странное своеобразие, нечто мрачное, неистовое, болезненное, зловещее», а также – «тени только что из ада»). Но вскоре книга, с ее эпиграфами из Уайльда и Бодлера и иллюстрациями в духе Бердсли, стала казаться автору слишком вторичной, и он расстрелял оставшиеся экземпляры из дробовика.

Конрад лукаво замечает в этой связи, что для Кросби напиток Бодлера, Уайльда, Тулуз-Лотрека, Рембо и других «был океаном ассоциаций, мрачным зеленым раем» <курсив мой. – Ф. Б.>. В дневниках Кросби есть несколько характерных упоминаний абсента. Однажды в 1927 году он встречал Каресс на Северном вокзале, и она «бежала по платформе с двумя массивными томами Обри Бердсли и двумя бутылками абсента». Кросби, который всегда был большим библиофилом, находил в книжных магазинах редкие и любопытные вещи. В 1928 году

Позже он перешел от абсента к опиуму, который, в конце концов, стал его любимым наркотиком. Один его друг вспоминал, что Гарри и Каресс хранили опиум, напоминавший банку черничного джема, в коробке для игрушек, а незадолго до его появления «устроили попойку в честь Верлена, поэтому в квартире было очень много абсента».

Кросби были знакомы с Хемингуэем, который представил Гарри Джеймсу Джойсу, и он вроде бы начал перерастать декаданс. Он вошел в редакционную коллегию авангардного журнала «Transition» («Переход»), а его издательство, в котором до этого печатались Уайльд и По, стало более современным и начало публиковать Джойса, Хемингуэя, Харта Крейна и Д. Х. Лоуренса. Но Кросби все еще был одержим идеей смерти и в последней дневниковой записи выразил свое кредо: «Вы не влюблены, если не хотите умереть вместе с возлюбленной».

Однажды вечером в 1929 году Кросби должен был встретиться с Каресс и своей матерью и пойти в ресторан, а потом в театр, прихватив поэта Харта Крейна, которого Кросби пристрастил к абсенту. Вместо этого он отправился со своей любовницей Дж. Биглоу (которая, что очень интересно, была удивительно на него похожа) в нью-йоркский «Hotel des Artistes» [63]. Они разулись, полежали одетые на кровати, Кросби выстрелил ей в висок и пролежал еще часа два, глядя на заход солнца, прежде чем выстрелить себе между глаз. Эзра Паунд писал, что Кросби умер от «чрезмерной жизненной энергии» и что его смерть – «вотум доверия космосу». Возможно, так оно и было, но нелегко отделаться от мысли, что в расправе над ним участвовало и проклятие литературы.

Абсент, все еще запрещенный в послевоенной Америке, был прежде всего памятью о старом Новом Орлеане, пока не приобрел нового обличья благодаря особой зловещей субкультуре. Редактор одного из лучших современных сайтов об абсенте – женщина, называвшая себя «Mordantia Bat» [64]. Абсент упоминается в романе Анны Райс «Беседа с вампиром» (1976), но не так, как можно было ожидать. Вампиру приходится плохо. Некая Клаудия, из своих соображений, находит и опаивает наркотиками двух ангелочков-сирот для вампира Лестата, но, испив крови, он как-то странно себя чувствует:

Да, нехорошо…

В фильме Фрэнсиса Форда Копполы «Дракула» (1992) граф (актер Гэри Олдмен) влюбляется в невесту Джонатана Харкера Мину, которая напоминает ему давно усопшую возлюбленную. Он следует за ней в откровенно американский Лондон времен Виктории и заговаривает с ней на улице. Они идут в бар, садятся за столик, берут бутылку абсента, и граф выполняет ритуал с ложкой и сахаром. «Абсент – это афродизиак для души, – говорит он Мине. – Зеленая Фея, живущая в нем, жаждет твоей души, но со мной ты в безопасности». Сотрудники Копполы превзошли себя, взяв напрокат чрезвычайно красивую ложку для абсента, которая появляется на экране на долю секунды. Ложка с извилистым растительным орнаментом принадлежит Мари-Клод Делаэ, ключевой фигуре во французском возрождении абсента [65].

К этому времени абсент занял свое место среди других соответствующих веществ в некоей склонности к эксцентричному викторианству, характерной для Сан-Франциско и вообще Западного побережья. В журнале «Ньюсуик» за 1994 год сообщалось, что «в мансардах тихоокеанского северо-запада изысканные люди начинают сдувать пыль с наркотиков, которые вошли в моду благодаря их праотцам». Опиум, опиумный чай и настойка опия возвращались вместе с абсентом и стилем одежды, который лондонская газета «Тайме» назвала «викторианским гранджем». В том же году молодая писательница из Нового Орлеана, Поппи 3. Брайт, напечатала готический рассказ «У его губ – вкус полыни» в сборнике «Болотный недоносок»:

Стиль этот понравился не всем (хотя многое можно простить за название рассказа «Как ты сегодня, мерзок?»), но в лондонском метро я видел девушку, возможно – туристку, в черном кружевном платье и солдатских ботинках, которая читала «Болотного недоноска» с явным удовольствием.

Абсент еще прочнее утвердился в господствующей линии контр-культуры после появления клипа на песню «Совершенный наркотик» темной и мрачной американской группы «Наин Инч Нэйлз» [66]. Песня существует в двух версиях – «Микс Подавление» и «Микс Абсент», а в клипе Трент Резнор готовит абсент на фоне пейзажа в стиле Эдварда Гори, возможно сожалея о том, что только что убил девушку. Как и в «Ногтях», готический рок-певец Мэрилин Мэнсон тоже, по слухам, выписывает абсент ящиками из Англии. В романе «Полынь» Д. Дж. Левьен пишет, что подпольные «клубы абсента» растут в Америке, как грибы; что ж, это вполне возможно, ведь абсент до сих пор запрещен в США. Такой его статус вызвал споры в американском обществе после того, как Хилари Клинтон, первую леди, сфотографировали в Праге со стаканом абсента. Правда, он просто стоял перед ней. Пила она его, спрашивали люди, или подражала мужу, который в молодости курил марихуану, «не затягиваясь»?

Тем временем в Англии абсент имел совершенно иное значение. Здесь его никогда не запрещали, главным образом – потому, что, как мы видели, он оставался напитком интеллектуалов, не «пошел в народ», как во Франции, и потому не становился «проблемой». Он тихо существовал среди коктейлей 20-х годов, к неодобрению автора статей в медицинском журнале «Ланцет» (30-е годы). В начале статьи «Абсент и его употребление в Англии» К. У. Дж. Брашер сообщает своим читателям, что абсент, запрещенный во Франции, Бельгии, Швейцарии, Италии, Германии и Болгарии, все еще импортируют в их страну.

Доктор Брашер ссылается на свидетельства трех состоятельных джентльменов, которые, как можно догадаться, лечились от алкоголизма:

Брашер довольно подробно обсуждает доводы против абсента, главным образом – из французских источников, добавляя несколько собственных устрашающих пассажей.

Такое мнение близко к мнению французских врачей, но существует и более умеренный взгляд. Брат Ивлина Во, Алек дает нам возможность взглянуть на эру коктейлей в своей книге «Восхваление вина». Он вспоминает, как пил абсент в «Комнате Домино» лондонского «Cafe Royal»:

В романе Ивлина Во «Упадок и разрушение» (1928) абсент появляется как комический символ жизни, «быстрой» и достаточно испорченной. С честным молодым человеком по имени Поль Пеннифезер, исключенным из Оксфорда за непристойное поведение (в котором он совершенно невиновен), приключаются одно за другим странные несчастья, начиная с кошмарной работы в школе и кончая тюрьмой. Он попадает в тюрьму из-за влюбленности в Марго Бист-Четвинд, которая жила изысканной жизнью, как выясняется, за счет публичного дома в Аргентине. Читатель, скорее всего, должен догадаться, что все это плохо кончится, после того как Марго предстает перед ним «глядящей в опаловые глубины своего абсент-фраппе», который к тому же приготовил ее десятилетний сын.

Абсент играет мрачно-комическую роль и в другом романе Во «Сенсация», на этот раз – благодаря своей «предельности». Уильям Бут, журналист английской газеты «Зверь», пьет «настоящий шестидесятипроцентный абсент» с угрюмым датчанином Эриком Олафсеном:

Олафсен опасен, когда он пьян.

В достоверных и ностальгических описаниях эмигрантского пьянства у Малькольма Лоури, англичанина в Мексике, и Сэмюэля Беккета, ирландца в континентальной Европе, меньше тонкого комизма и британского здравого смысла. Лоури был алкоголиком всю свою сознательную жизнь и страдал, по его же словам, «delowryum tremens» во время своего «Tooloose Lowrytrek» [68]. Обычно он просил у друга разрешения «немного отпить от его хереса» и выпивал всю бутылку. Пил он и лосьоны, которые употребляют после бритья, а однажды выпил целую бутылку оливкового масла в надежде, что это – средство для укрепления волос. В Сохо ему мерещились слоны, на его умывальнике – грифы, и он так сильно дрожал, что ему пришлось соорудить целую систему блоков, чтобы доносить бокал до рта.

В его мексиканском романе «Под вулканом» (1947) второстепенный персонаж мсье Ларюэль пьет анисовую водку, потому что она напоминает ему абсент: «Его рука немного дрожала, держа бутылку, с этикетки которой цветистый дьявол грозил ему вилами». Основное упоминание абсента появляется в ассоциативной серии цитат, в которых жизнь пьяницы представляется фантасмагорическим вихрем плохо проведенного времени:

«Oxygenee» – известная марка абсента, на рекламе которой изображен цветущий мужчина, с невероятной подписью «C’est ma sante» [71].

Кружащий эффект этого перечисления похож на воспоминания молодого Сэмюэля Беккета в его раннем романе «Мечты о женщинах, красивых и средних», где между делом упоминается та же марка абсента: «От синих глаз дома пришли деньги, и он потратил их на концерты, кино, коктейли, театры, аперитивы, в особенности на крепкий и неприятный Mandarin-Curasao, повсеместный Fernet-Branca, который сразу ударял в голову и успокаивал желудок, а видом своим напоминал рассказ Мориака, „Oxygenee“…» Это описание сильно отличается от столь же ностальгического рассказа о пьянстве в родной Ирландии, где он пил «крепкий портер, который помогал раздувать грусть грустных вечеров».

После Второй мировой войны, много позднее того, как завершилась джазовая эра коктейлей, репутация абсента в Англии стала еще хуже. Он продолжал существовать лишь как бледный символ 90-х годов XIX века или Парижа. В этом качестве он предстает на наивных карикатурах известного в шестидесятые годы торговца картинами Роберта Фрейзера по прозвищу «Молодчина Боб», которые он нарисовал, когда еще ходил в школу. Одна из них озаглавлена «Старый представитель богемы, закаленный многолетним питьем абсента и посещениями монмартрских кафе». Фрейзеру (как уже тогда отмечали, «не обладавшему чувством локтя») было лет десять, но уже можно было предугадать не совсем удачное будущее [72].

Абсент (а именно – албанский абсент) упоминается как «жуткий» напиток в романе Кингсли Эмиса «Усы биографа». Словом, в Америке образ абсента был наивно-зловещим и роковым, а в Англии казался забавным. Чрезмерность и крайности воспринимаются там по-другому, а порочность кажется до некоторой степени смешной, как и иностранцы, претензии на изысканность и утрированная утонченность. От Еноха Сомса до Роберта Фрейзера в Англии над абсентом посмеивались большую часть XX века. Несмотря на реальные свойства этого напитка, так и чувствуешь, что комедийный актер Тони Хэнкок выпил бы стаканчик-другой.