Адам и Ева

^{Комментарии}
Адам и Ева

Фантастическую пьесу о будущей войне Булгаков написал по заказу ленинградского Красного театра Госнардома им. К. Либкнехта и Р. Люксембург, договор с которым был заключен 5 июня 1931 года. В архиве писателя в ГБЛ сохранилась тетрадь с черновой рукописью "Адама и Евы", законченной 22 августа (ГБЛ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 8). Часть страниц тетради заполнены рукой Л.Е. Булгаковой-Белозерской, но основная масса текста - автограф М.А. Булгакова. Это самый полный текст "Адама и Евы", содержащий множество сокращений, вписываний, исправлений фиолетовыми чернилами, синим и красным карандашом.

С этой черновой рукописи в конце августа 1931 года была сделана машинописная перепечатка, в которой учтены все авторские сокращения (ГБЛ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 9). Этот текст был опубликован в журнале "Октябрь" (публ. В. Лосева, Б. Мягкова, Б. Соколова). В машинописный экземпляр пьесы иностранный текст вписан не рукой Булгакова, с ошибками. К сожалению, все эти ошибки вошли в публикацию, хотя в рукописи иностранные фразы написаны Булгаковым и легко читаются. Это затруднило и перевод, подчас не соответствующий смыслу написанных Булгаковым фраз. Есть в этой публикации и другие неточности.

В архиве племянницы писателя Е.А. Земской сохранился машинописный текст первой редакции (опубликован в "Современной драматургии" В.В. Гудковой). Это неавторизованный экземпляр с пометами Н. А. Земской. Он имеет некоторые расхождения, не соответствующие ни рукописи, ни исправлениям в машинописи ГБЛ. Известен текст сокращенной редакции (ГБЛ, ф. 562, к. 64, ед. хр. 27), в котором действие возвращается в комнату Адама и Евы и катастрофа оказывается фантазией Ефросимова. Очевидно, именно об этом тексте писала Е.С. Булгакова К. Симонову 12 ноября 1964 года: "...посылаю вам "..." вариант "Адама и Евы" (ЦГАЛИ, ф. К. М. Симонова).

Редактируя рукопись, Булгаков исключает подробности химических опытов, экспериментов Ефросимова с газами, описания пораженных чумой пространств и леса, куда вместе с людьми бежали от катастрофы звери и птицы. Вычеркиваются бытовые реплики Адама, просторечные и грубые выражения Дарагана. Это соответствует замыслу и общей стилистике пьесы: "первый человек" оказывается сотканным из общих слов, понятий и лозунгов момента, образ истребителя становится крупнее. Булгаков вычеркивает финал I акта с фразой изобретателя Ефросимова: "О, как я опоздал!" - и вслед за ним пишет новый, а в акте II сокращает сцену с репликой ученого: "Я слишком поздно изобрел!" Трагедия Ефросимова не в том, что он опоздал с открытием, а в том, что гений его, попавший в машину тоталитарного государства, осуществить свое предназначение не может.

Самый существенный пласт авторской правки - исключение всех острых моментов, так или иначе затрагивающих современность. Булгаков вычеркивает упоминание о газете "Правда", рассуждения Пончика о журнале "Безбожник", упоминание об издательстве "Содружество писателей", которое могло вызвать ассоциации с ленинградской литературной группой "Содружество" и Книгоиздательством писателей в Ленинграде. В I акте Булгаков вычеркивает описание агентов ОГПУ: "Туллер 1-й одет в белую кавказскую рубашку и галифе, Туллер 2-й в штатском костюме, в крахмальном воротничке. Клавдия подстрижена" (ГБЛ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 8, л. 41). В финале пьесы Булгаков вычеркивает сцену последнего столкновения Ефросимова с Дараганом:

Пьеса "Адам и Ева" создавалась в период, сложный в истории страны и в жизни самого писателя. Обстановка в мире накалялась. Италия уже восемь лет находилась под властью Муссолини. Веймарская республика в Германии, пораженная инфляцией, неумолимо шла к фашистской диктатуре. После захвата китайскими войсками летом 1929 года КВЖД и вторжений их на территорию СССР, а затем успешных действий Особой Дальневосточной армии под командованием В. Блюхера оборонная тематика встала в повестку дня. Фигура военного, командира Красной Армии, была одной из самых популярных в драматургии тех лет. Появились десятки произведений и о новом сверхмощном оружии, в том числе о химической войне. Мировая война казалась неизбежной. В 1931 году японская Квантунская армия на Дальнем Востоке начала войну с Китаем.

Булгаков, взявшийся за "оборонную тему", решает ее совершенно непривычно для литературы тех лет. Он предпосылает пьесе два эпиграфа. Первый из них - не что иное, как пункт военной инструкции, опубликованной во французском официальном издании "Боевые газы" (М.—Л., 1925, с. 91). В инструкции перечисляются группы лиц, чаще всего подвергавшиеся газовому поражению во время первой мировой войны. Рядом даются схемы и чертежи противогазов различной конструкции. Второй - утешительный, по словам Л. Е. Белозерской, — эпиграф взят из Библии (Бытие, 8, 21-22). Булгаков словно сразу сталкивает две системы ценностей: сиюминутные интересы и заботы современного варварства и вечные понятия человеческой нравственности. Его герой в пьесе мыслит масштабами, недоступными большинству современников писателя. За пятнадцать лет до взрывов в Хиросиме и Нагасаки Булгаков первым в советской литературе заговорил об аморальности использования оружия массового уничтожения против любого противника.

Евангельская легенда об изгнании из рая первых людей, вкусивших от древа познания добра и зла, преломилась под пером Булгакова в современную историю об ученом, который ищет выход для человечества перед лицом всемирной катастрофы. Но более того - это история о выборе человеком своего пути из тоталитарного "рая".

Герой пьесы, несомненно, несет в себе черты автора и его времени. В эти годы были объявлены вредителями крупнейшие ученые страны: арестовали, а затем уничтожили экономистов В.Г. Громана, В.А. Базарова, Н.Д. Кондратьева, А.В. Чаянова, арестовали историков Н.Л. Лихачева, М.К. Любавского, С.Ф. Платонова, Е.В. Тарле. Не возвращались из зарубежных командировок крупнейшие биологи, физики, химики. Не вернулся в 1930 году в СССР и избранный в Академию в 1928 году знаменитый русский химик Алексей Евгеньевич Чичибабин. Следы упоминания о нем можно найти в рукописи "Адама и Евы". В записной книжке Булгакова есть адрес Е. И. Замятина в Ленинграде: "ул. Жуковского, д. 29, кв. 16" (ГБЛ, ф. 562, к. 17, ед. хр. 12). Это почти точный адрес, который называет в пьесе рассеянный профессор Ефросимов: "Я живу... Ну, словом, номер 16-й... Коричневый дом... Виноват. (Вынимает записную книжку.) Ага, вот. Улица Жуковского".

В конце 20-х годов в печати открыто назывались антисоветскими и контрреволюционными произведения А. Платонова, Е. Замятина, Б. Пильняка, Н. Эрдмана. Вражеская маска, которую видит на лице Ефросимова Дараган, была распространенным образом публицистики тех лет. В феврале 1929 года, например, в журнале "Книга и революция" были напечатаны портреты Булгакова и Замятина в сопровождении статьи В. Фриче "Маски классового врага".

Положение самого Булгакова в эти годы было критическим. 7 декабря 1929 года он получил справку: "Дана члену Драмсоюза М.А. Булгакову для представления Фининспекции в том, что его пьесы 1. "Дни Турбиных", 2. "Зойкина квартира", 3. "Багровый остров", 4. "Бег" запрещены к публичному исполнению. Член правления Потехин. Управляющий делами Шульц" (ГБЛ, ф. 562, к. 28, ед. хр. 8). 18 марта 1930 года драматург узнал о запрещении "Мольера". 22 июля 1931 года он вспоминал об этом времени: "...мне по картам выходило одно - поставить точку, выстрелив в себя". После телефонного разговора со Сталиным 18 апреля 1930 года положение Булгакова как писателя, в сущности, не изменилось: пьесы по-прежнему были запрещены, проза не публиковалась. В декабре 1930 года Булгаков пишет стихотворение "Funerailles" ("Похороны"), в котором возникает образ выброшенной на берег лодки - образ, явно пришедший из предсмертных стихов Маяковского. Строки "И ударит мне газом в позолоченный рот" и "Вероятно, собака завоет" прямо вошли в текст пьесы. Состояние самого Булгакова в это время сообщило герою "Адама и Евы" особую напряженность чувств. За неделю до заключения договора на пьесу, 30 мая 1931 года, Булгаков писал Сталину: "С конца 1930-го года я хвораю тяжелой формой нейрастении с припадками страха и предсердечной тоски, и в настоящее время я прикончен".

Создавая пьесу о будущей войне, Булгаков воспользовался схемой пьес и романов-катастроф, получивших распространение после первой мировой войны под влиянием романов Уэллса "Борьба миров", "Война в воздухе" и "Освобожденный мир". Роман-катастрофа чрезвычайно соответствовал представлениям того времени о неизбежности столкновения первой республики трудящихся с миром капитала, мировой гражданской войне и Победе Всемирного правительства. Именно так построены самые известные романы-катастрофы - "Иприт" В. Шкловского и Вс. Иванова и "Трест Д.Е. История гибели Европы" И. Эренбурга, "Аэлита" и "Гиперболоид инженера Гарина" А. Толстого. Одним из вероятных источников пьесы был фантастический роман Джека Лондона "Алая чума" (1915), в котором рассказывается о гибели четырехмиллионного Сан-Франциско, а затем всей цивилизации. В 1931 году появилась пьеса-катастрофа A. Толстого и П. Сухотина "Это будет", в которой четвертое и пятое действия посвящены мировой гражданской войне и победе Всемирного советского правительства. Явная конъюнктурность, с которой разрешались в ней сложнейшие проблемы времени, нашла отражение в булгаковской пьесе.

Схеме романа и пьесы-катастрофы Булгаков следует лишь внешне. Он разрушает эту схему с помощью другого клише - пьес о классовой борьбе в СССР. Между моментом катастрофы и победой Всемирного правительства описываются отнюдь не события мировой гражданской войны, а столкновение внутри одного лагеря - и это, в сущности, сводит на нет победный финал. Современная писателю конъюнктурная драматургия была материалом для создания ситуаций и характеров "Адама и Евы". В пьесе действуют привычные персонажи тех лет: молодой инженер-партиец, бдительный военный, аполитичный специалист, пьяница-люмпен. "Адам и Ева" - это, в сущности, памфлет на современную драму. В текст булгаковской "оборонной" пьесы прямо вошли названия текущего репертуара московских и провинциальных театров: "Жакт 88", "Дымная межа" А. Караваевой, "Волчья тропа" А. Афиногенова, "Золото и мозг" А. Глебова.

Полемично само название пьесы и смена ролей, происходящая в ней. "Довольно жить законом, данным Адамом и Евой..." - написал в 1918 году В. Маяковский в "Левом марше". "Покажите нового человека!" - требовала критика 20-х годов. Появление "новых Адамов" было неизбежно в литературе тех лет. Первым этот библейский сюжет использовал в послереволюционной литературе Е. Замятин в своем романе "Мы". Именно к роману Замятина восходит трактовка Булгаковым мировой гражданской войны и победы Всемирного правительства. События булгаковской пьесы - словно эпизод двухсотлетней войны, предшествовавшей установлению империи Благодетеля, населенной людьми-номерами. Одного из них - математика Д-503 - и называют в шутку "Адамом". Д-503 не способен сделать выбор между добром и злом, он послушно остается в тоталитарном "раю". Как и герой Замятина, инженер Адам Красовский исповедует философию "грамм - частица тонны". Вырванный событиями из привычного бытия, он обнаруживает себя как человек-функция, способный выполнять лишь действия, которые выполнял раньше: работать, проводить собрания и судебные заседания, произносить речи, почерпнутые с газетных полос, — но осмыслить происходящее не способен.

В 1924 году А. Толстой написал по мотивам "Р.У.Р." К. Чапека пьесу "Бунт машин", в которой есть герой-робот по имени Адам, обладающий чувством боли, страха и пола. Несомненно, этот сюжет был использован Булгаковым при создании лишенного нравственной предыстории первого человека Адама, который занят поисками "человеческого материала". Адам имеет множество аналогий среди положительных героев пьес тех лет - молодых "ученых", "рабочих", "инженеров" из "Это будет" и "Патента 119" А. Толстого, "Поэмы о топоре" Н. Погодина, "Страха" и "Малинового варенья" А. Афиногенова, "Квадратуры круга" В. Катаева.

Дараган, напротив, тип совершенно новый в драматургии тех лет. Это человек, вознесенный революционной волной к верхним этажам власти, для которого республика трудящихся полностью воплощена в иерархии нового государства. Говоря: "Я служу республике", Дараган говорит, в сущности, о службе той государственной машине, которая сформировалась к концу 20-х годов. Это безукоризненный исполнитель верховной воли, у которого классовый инстинкт перерос в инстинкт власти. Осмысление этого образа далеко от завершенности, и, оценивая Дарагана, Булгаков обращается к образам Библии. Падение истребителя с неба на землю и внезапный вскрик в столь несвойственной примитивной речи Дарагана манере: "Но оперение мое, оперение мое!", исцеление язвы на лице Дарагана, трубные сигналы, предшествующие его появлению в финале пьесы, — все это, несомненно, восходит к образам Апокалипсиса. Традиционный победитель конъюнктурной политической фантастики 20-х годов получает совершенно определенную оценку автора, дающего ему то черты низвергнутого на землю сатаны, то апокалипсического зверя, то предводителя мучившей людей саранчи ангела бездны Авадонна.

Не случайно Булгаков так тщательно подбирает имена для покровителей Пончика: Аполлон Акимович (Аполлон - погубитель, Иаким - поддержка свыше) и Савелий Савельевич - (тяжкий труд). Для Булгакова ловко перекрасившийся в багровые революционные цвета Пончик - один из тех новых типов, которых породила действительность 20-х годов. Сам Пончик даже в молитве именует себя не иначе как попутчиком: "Воззри, о Господи, на раба твоего и [попутчика] Пончика-Непобеду" (ГБЛ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 8, л. 74). На первый взгляд отличающийся от искренне исповедующих "великую идею" Адама и Дарагана, Пончик, в сущности, стоит с ними в одном ряду. Как и для других Адамов нового времени, характернейшая черта Непобеды - огосударствленная нравственность.

Истинным Адамом в пьесе Булгакова оказывается отнюдь не "новый человек", а человек традиции - ученый Ефросимов. В сущности, история академика Александра Ипполитовича Ефросимова в "Адаме и Еве" - это сюжет грибоедовского "Горя от ума" в катастрофических обстоятельствах XX века. Но сюжет этот отягчен той ситуацией безвинного страдания, в которой оказалась русская интеллигенция в конце 20-х годов. Защитник людей Александр Ефросимов изначально обладает новым мышлением XX века. Знания ученого неразрывны с осмыслением последствий научных открытий и с духовной миссией хранителя культуры. Более того, для Булгакова сама творческая активность Ефросимова явно связана с его нравственной одаренностью, которая могла вырасти лишь на почве культурной традиции. В соответствии с глубинным авторским замыслом Ефросимов, несомненно, обречен. Его желание отдать изобретение всем странам сразу - "дело о государственной измене", его опоздание с открытием - тоже "дело о государственной измене", разложение газа в бомбах Дарагана - "дело о государственной измене". В сущности, все поступки Ефросимова, как и все пьесы Булгакова, воспринимаются как подозрительные и преступные. Через несколько лет это отзовется в закатном романе писателя грозным, почти потусторонним: "дело об оскорблении величия". Как и Булгаков, Ефросимов "получает - несмотря на свои великие усилия СТАТЬ БЕССТРАСТНО НАД КРАСНЫМИ И БЕЛЫМИ - аттестат белогвардейца-врага, а получив его, как всякий понимает, может считать себя конченым человеком в СССР".

Появление Всемирного правительства в финале "Адама и Евы" напоминает появление Благодетеля в романе Замятина: "Является он. Новый Иегова на аэро..." Булгаков связывает опасность войны - с опасностью тоталитаризма. Даже гениальный Ефросимов, способный, подобно евангельскому Христу, исцелить слепых, увечных и обреченных на смерть, бессилен остановить катастрофу в мире, где противостояние вульгаризованных идей ведет к нетерпимости и взаимному уничтожению. Сокровенная мысль Булгакова о родстве людей, живущих на одной "грешной и окровавленной и снежной земле", — мысль последних строк "Белой гвардии", рожденная трагической судьбой России, — приобретает в "Адаме и Еве" общечеловеческий масштаб.

Вместо оборонной пьесы Булгаков написал летом 1931 г. пьесу антивоенную. Правка рукописи была необычайно жесткой. "Читка вашей пьесы назначена двадцать четвертого Вольф", — телеграфировал 7 августа директор Красного театра В. Е. Вольф (ИРЛИ, ф. 369, э 212, л. 9). Через некоторое время появилось первое сообщение в печати: "Драматург Булгаков закончил пьесу о будущей интервенции" (Вечерняя Москва, 1931, 11 августа). В рукописи стоит точная дата окончания работы - 22 августа. В конце месяца, по-видимому, была сделана и машинописная перепечатка текста. 18 сентября газета "Советское искусство" сообщила: "Драматург М. А. Булгаков написал новую пьесу о будущей войне. В Москве пьеса передана для постановки Театру им. Евг. Вахтангова, в Ленинграде - Красному театру". Пьесой заинтересовались также Ленинградский театр драмы и Бакинский рабочий театр.

Но в сценическую судьбу своих пьес Булгаков в этот период не слишком верил. Характерна краткая надпись, сделанная им на вырезке из "Известий", где 30 августа была напечатана беседа с заведующим художественной частью Театра им. Евг. Вахтангова В.В. Кузой. Куза рассказывал о постановках "Гамлета" и "Егора Булычева", о предстоящих гастролях в Новокузнецке. "Ни слова об "Адаме и Еве", — написал поверх текста Булгаков красным карандашом (ГБЛ, ф. 562, к. 27, ед. хр. 2, л. 699). 14 сентября он получил от автора интервью записку: "Глубоко уважаемый Михаил Афанасьевич! Прошу дать подателю сего один экземпляр "Адам и Ева". Через три дня по перепечатке будет возвращен. Искренне уважающий Вас В. Куза" (ИРЛИ, ф. 369, э 212, л. 5). Об октябрьском чтении пьесы в театре рассказывает в своих воспоминаниях Л.Е. Белозерская: "М.А. читал пьесу в Театре имени Вахтангова в том же году. Вахтанговцы, большие дипломаты, пригласили на чтение Я.И. Алксниса, начальника военно-воздушных сил... Он сказал, что ставить эту пьесу нельзя, так как по ходу действия погибает Ленинград" (Белозерская-Булгакова Л.Е. Воспоминания. М., 1990, с. 181). Отзыв командира Я.И. Алксниса (1894-1938), ставшего в 1931 году начальником Военно-Воздушных Сил РККА, имел решающее значение для театра. В конце ноября Булгаков послал в Красный театр текст пьесы (возможно, переработанный). В письме В. Вольфу 23 ноября он просил ускорить ответ. И вот тогда, очевидно, уже в декабре 1931 года, была получена телеграмма: "Адам и Ева" свободны. Красный театр" (цит. по ст.: Чудакова М. Адам и Ева свободны. Огонек, 1987, № 37, с. 15). Романтический на первый взгляд текст этот мог означать только одно: пьеса была в цензуре и не прошла ее. Пьеса не была ни поставлена, ни опубликована при жизни Булгакова. Писатель никогда не боролся за "Адама и Еву", как боролся он за "Бег" и "Мольера". Черновик и машинописная перепечатка заняли место в его письменном столе. Имя "Туллер" (как позднее "Битков") стало обозначением людей определенного сорта в окружении Булгакова.

Последнее упоминание о пьесе в архиве писателя относится к 28 февраля 1938 года. В этот день стало известно из газет о предстоящем процессе над "изменниками" Бухариным, Рыковым, Ягодой, докторами, лечившими Менжинского, Горького и Куйбышева. Вечером этого дня Булгаков читал друзьям первый акт своей современной пьесы-катастрофы "Адам и Ева"...

За рубежом впервые опубликована в кн.: Булгаков Михаил. Пьесы. Paris, Ymca-press, 1971. Напечатана по дефектному экземпляру сокращенная редакция пьесы.

Первая публикация в СССР - журн. "Октябрь", 1987, № 6, с. 137-175; альм. "Современная драматургия", 1987, № 3, 190-225.

В настоящем издании текст пьесы публикуется по сверенному с рукописью машинописному экземпляру "Адама и Евы", хранящемуся в ГБЛ (ф. 562, к. 12, ед. хр. 9). Уточнены по контексту с вычеркнутыми в черновой рукописи фразами некоторые детали текста машинописи, в спорных случаях предпочтение отдано рукописному экземпляру. Восстановлены по рукописи реплики иностранцев (ф. 562, к. 12, ед. хр. 8).

...землистые лица крестьян князя Барятинского... — В акте III Пончик заменяет Барятинского Волконским. Комизм ситуации в том, что Пончик дает крепостникам-угнетателям имена декабристов: С.Г. Волконского и А.И. Барятинского, осужденных на вечную каторгу. Не случайно и то, что истинным владельцем имения оказывается Дондуков-Корсаков. Князь М.А. Дондуков-Корсаков - известный председатель Петербургского цензурного комитета.

...сотрудничал в "Безбожнике". — Журнал "Безбожник" принадлежал Центральному совету воинствующих безбожников. II съезд воинствующих безбожников проходил летом 1929 г. в Москве.

"...Нехорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему..." - Бытие, 2, 8.

"...И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились..." - Бытие, 2, 25.

"...Змей был хитрее всех зверей полевых..." - Бытие, 3, 1.