Адам, Сюзанна и другие герои

Что было раньше

Когда Адам был еще маленьким, он сползал по утрам с высоченной кровати и умывался под краном очень холодной водой. Зато молоко к завтраку было теплое, прямо из хлева — хлев находился рядом с кухней. А потом молоко кипятили на плите, ее топили дровами. Пока Адам ел, он слышал, как недалеко, за домом, гудит паровоз. Паровоз тащил за собой маленькие дребезжащие вагоны второго и третьего класса. Из трубы валил дым.

Железная дорога соединяла деревни их долины, а возле начальной и конечной станции были расположены два небольших городка. Только радио помогало представить, как велик мир. Круглое, черное, оно висело высоко на стене в большой комнате.

Адам жил в очень старом доме — ему, может, было уже даже больше ста лет. Дом этот принадлежал его отцу, отцу он достался от деда, а тому — от его отца. В их деревне многие жили в таких старых домах — дети вместе с престарелыми родителями. Вся жизнь протекала на немощеных деревенских улицах, где стояло всего несколько десятков домов.

Когда отец входил в комнату, он заполнял собою весь дверной проем — и в высоту, и в ширину. Он входил, и это значило: «Внимание, я здесь!» Адам чувствовал себя как-то увереннее в присутствии отца, словно бы под защитой, и в то же время совсем маленьким и слабым.

На этот раз Адама сильно заинтересовали отцовы черные брюки. Таких он еще ни у кого не видел. Черные-черные, а по бокам ярко-красные полосы. Отец вошел в спальню, открыл платяной шкаф и достал из него китель, тоже черный с ярко-красными полосами. Только полосы тут — на рукавах. Желтые пуговицы сверкают как золотые звезды. А на пуговицах — выпуклый рисунок: пламя. Вот бы и ему такой костюм, только поменьше. Или хоть пуговицу такую, ярко-желтую, с пламенем!

Адам отступил на два шага. Отец теперь застегивал пояс, широкий, черный, а на нем три красных полосы и на железном крючке черный кожаный футляр, сверху широкий, а книзу все уже. Там внутри топорик, это уж наверняка. Отец снял с верхней полки шкафа шапку, украшенную тремя полосами, не то желтыми, не то золотыми. Адам в восхищении подошел поближе к нарядному великану. Но отец уже надел шапку, повернулся к двери и вышел из комнаты.

До сих пор у Адама еще не было случая показать отцу, как он ему нравится. Да он и не решался. Что-то было в лице отца, не позволявшее вот так просто взять да и подойти. Оно было суровым и замкнутым. Лишь возле входной двери Адам наконец набрался храбрости и тихонько дернул отца за край кителя. Ему давно хотелось его потрогать, но сейчас у него была на то веская причина: отец забыл свой рожок. Огненно-желтый, он висел на крючке в коридоре на ярко-красном шнурке. Отец отрицательно покачал головой. Адам немного обиделся. Значит, отец считает его таким глупым? Даже не объяснит толком, почему уходит сегодня без пожарного рожка…

И все же Адам еще раз попытался приблизиться к блеску и величию отца. Он ухватился за черный кожаный футляр. А вдруг отец возьмет его с собой! Но отец сказал и дружелюбно, и тоном, не допускающим возражений:

— Тебе там делать нечего. Побудь дома.

Дверь захлопнулась, и Адам остался в передней. Он побежал в спальню, открыл шкаф. У него еще оставалась маленькая надежда — найти блестящую ярко-желтую пуговицу с пламенем.

Мать была, видно, чем-то расстроена — глядела отсутствующим взглядом, поджав губы. Адам не мог понять, почему она так огорчилась, ведь он-то остался с ней!

Она взяла веник, стала подметать пол. И так орудовала веником, будто хотела выдолбить доски. Адам принес совок, собрал сор, высыпал в ведро. Мать ничего ему не сказала, она вроде и не замечала, как он старается. Ну да, мысли ее сейчас далеко. Адам понимал это.

Он сел рисовать. Нарисовал большое дерево, а под ним дом. Маму он усадил под дерево, в тень. Потом взял красный карандаш, повесил яблоки среди листвы, хотя это была липа. На самую нижнюю ветку посадил птицу. Она пела, раскрыв клюв.

Рассмотрев свою картину, он понял: чего-то тут не хватает. Нарисовал еще одно, очень большое яблоко. Оно упало маме на колени — прямо с ветки.

Крепко держа рисунок, он забрался к маме на руки и начал ей все объяснять. Она полюбовалась красивым деревом, обрадовалась, что ей досталось такое большое яблоко. Только Адаму все казалось по ее голосу, что она с трудом заставляет себя радоваться. Но вот она притянула его к себе, крепко обняла. Он стал рассказывать ей, почему посадил птицу на самую нижнюю ветку: чтобы маме слышнее было, что она поет. Последние слова Адам произнес шепотом — через открытую дверь балкона он увидел, что отец возвращается домой. Адам начал новый рисунок. Мать, видно, тоже заметила, что вернулся отец. Она встала и вышла из комнаты.

Адам рисовал дом. Дом был охвачен пламенем: пожар!

На страже кошкиного сна

Как Адам ни старался, что ни делал, даже читать и писать выучился, все равно он оставался самым младшим в семье. Все, конечно, заботились о нем, даже чересчур уж заботились, не понимая, что он тоже хотел бы о ком-нибудь позаботиться. Вот, например, сегодня мама купила ему ботинки, сестра вчера вымыла ему голову, отец помог решить задачу, брат остриг ногти. Очень мило с их стороны. Но он-то разве может купить сестре туфли, объяснить брату задачу, постричь отцу ногти, а маме вымыть голову? А почему бы и нет? Не так уж это трудно. Только никто его ни о чем не просит.

Адам протянул руку под стул и наткнулся на что-то пушистое, теплое. Кошка! Он погладил ее, и она замурлыкала. Адам лег рядом с ней на пол, почесал за ухом, под подбородком. Она перевернулась на спину, растянулась, вытянув лапки. Адам взял ее на руки, перенес на коврик под лестницей. Кошка бросилась вверх по ступенькам. Адам помчался за ней, она выскочила из-за перил, прыгнула, вцепилась в его башмак. Эту игру он придумал сам. И другую тоже: кошка тихонько шмыгнула в спальню, спряталась за дверью, застыла в засаде, подкарауливая его. Он вынул носовой платок, свернул в комочек, подкинул в сторону двери. Кошка поймала платок, изогнувшись в великолепном прыжке. Она всегда ловила его лапами в нижнем левом углу. Первоклассный вратарь! Правда, она выходила из игры сразу же после первого тайма. Вот уже она трется о ноги, просит, чтобы ее погладили. Ах ты, умница! Адам сел на ступеньку. Кошка прыгнула ему на колени, повертелась, улеглась поудобнее, потянулась, чихнула, свернулась клубочком. Адам подложил ей руку под голову и больше уже не двигался. Он будет теперь охранять кошкин сон. Даже когда нога у него затекла, а голова заболела от того, что он опирался ею о твердые деревянные перила, он не шевельнулся.

— Адам! — позвали его снизу, из кухни.

Потом приоткрыли дверь и крикнули еще громче:

— Ада-а-а-а-ам!

По голосам было слышно, что они там все сидят за столом и едят что-то очень вкусное. Адаму хотелось есть. К тому же, когда вся семья пила вместе кофе, каждый рассказывал что-нибудь интересное, да и его терпеливо слушали. Адам выпрямится. Кошка вытянула лапы и, прищурившись, взглянула на него с упреком. Нет, пусть не беспокоится, он не уйдет. Как хорошо, что он ей так нужен, кошке.

А этому фанту что делать?

Адам шел на день рождения. И зачем только он согласился? Ну почему его Лидия всякий раз приглашает? Рожица у нее, правда, миленькая и даже ямочка на одной щеке. Если б только она не командовала все время: только и слышен ее голос — все отдает приказы. А уж про Адама и говорить нечего, каждым его шагом руководить хочет. Да, приятного мало. Но и отказаться тоже вроде неудобно — разве так делают? Да и мамаша Лидии пироги печет вкуснее всех мам.

Адам потрогал рубашку на груди. Зашуршала бумага. За пазухой у него подарок — «Потешные очки» в нарядной упаковке. Не пойдешь же по деревне с подарочком в руке.

Адам позвонил. Ну, точно, она сама открывает дверь. А шуму-то, шуму! Смех, приветствия! Лидия потянула его за руку в гостиную. Нет, тут уж не вырвешься! Пришлось сразу садиться за стол. Мамаша Лидии как раз внесла свой чудо-пирог, украшенный девятью свечами. Она поздоровалась с Адамом и так пожала ему руку, что пальцы хрустнули. Да еще и расхохоталась. Даже рюмки на серванте зазвенели. Ну разве он сделал что-нибудь смешное? А теперь она оставляет их одних, сказала она, многозначительно подмигнув, и, шелестя платьем, вышла из комнаты. Да, она точь-в-точь такая же, как Лидия.

Лучше бы Адаму сейчас вообще испариться. На прошлый день рождения хоть Фрица еще пригласили, а сегодня он, кажется, здесь единственный мальчик на пять девчонок. Даже этот волшебный пирог ему не удастся, видно, толком распробовать. Он просто застрял у него в горле. И вот Лидия уже требует, чтобы все пересели. Лилиан, сидящей с ней рядом, велит поменяться местом с Адамом. Девчонки смотрят на него так, будто он теленок о двух головах. И конечно, потихоньку хихикают.

Лидия положила на стол крышку от спичечной коробки. Адам взглянул на эту крышечку с отчаянием. Но Лидия уже сунула в нее свой нос и без помощи рук передала ее Адаму — прямо носом на нос посадила. К счастью, нос у него побольше, чем у нее, и крышка так к нему и прилипла. Ага, понятно, Лидии просто нужно было боднуть его лбом. Он передал эту дурацкую крышечку дальше, посадив ее прямо на нос Доре. Если крышка упадет на пол, игру начинают сначала. И Лидия опять будет пыхтеть ему в лицо теплым пирогом.

Интересно, почему она до сих пор даже не поинтересовалась подарками? Ни один еще не распакован. Видно, эти игры для нее куда важнее. Теперь она вошла в комнату с платком в руке и велела Лилиан завязать ей глаза. Ага, понятно — «жмурки». Вся штука в том, чтобы узнать человека с закрытыми глазами. Лидию раскрутили как следует, чтобы она запуталась, кто где стоит. Но она пошла прямиком… на Адама, на кого же еще! И вот уже трогает рукой его волосы. Казалось бы, вполне достаточно, чтобы его узнать. И по прическе ясно, что он не девчонка. Но она продолжает водить руками по его лицу, потом по плечам, по рукам и опять по лицу. И вдруг с притворным изумлением громко выкрикнула его имя. Теперь Адаму завязали глаза, но все равно он мог подглядывать через щелочку внизу. И назло Лидии он выбрал Лилиану — из мести. Но Лидия тут же властно прервала игру и приказала играть в сердитую кошку: пронзительно мяукать, уткнувшись кому-нибудь в колени, пока тот не расхохочется. Адам решил, как только Лидия начнет мяукать, тут же дать деру, даже не попрощавшись. Как бы не так! Лидия стала мяукать ему, держа его за плечи и не давая встать со стула. И он, конечно, расхохотался уже после двух идиотских «мяу», хотя на самом деле ему хотелось реветь.

Ну, наконец-то, Лидия взялась за подарки и стала срывать ленточки со свертков. Ладно, как только скажет ему спасибо, он тут же попрощается и уйдет. Но Лидия придумала новую игру — в подарки. Тот, кто принес подарок, пусть молчит, а остальные гадают, что там завернуто в бумагу.

Кто ошибется, дает фант, а потом получает задание — пощекотать кого-нибудь или крикнуть из окна «Я люблю Лидию», или еще какую-нибудь несусветную чушь. Подарок Адама — «Потешные очки» — чуть не разрушил все планы Лидии. Она завизжала, опрокинула стул. Очки в самом деле были страшенные. На стеклах нарисованы глаза с ужасными веками. Если слегка качнешь головой или повернешься, один глаз откроется, а другой прищурится, да еще как зловеще! Лидия надела очки на нос и потребовала, чтобы дали задание фанту, который у нее в руке. Дора, потеряв от страха всякую способность думать, предложила, чтобы хозяин фанта трижды обежал вокруг дома, крича «кукареку». Из разжатого кулака Лидии вывалился носовой платок Адама. Его фант!

Ни разу не обежал он вокруг дома и, уж конечно, не кричал петухом. Он свернул за угол дома и тут же пустился наутек самой короткой дорожкой — нырнул под забор, рванул прямиком к насыпи и был таков. Платок, весь грязный, потому что, собираясь в гости, он почистил им ботинки, так уж и быть, останется ей на память, как второй подарок ко дню рождения.

В дождливый день

Они здорово потрудились в эту неделю и теперь надеялись, что хоть в субботу им не дадут никакого задания. Но отец настаивал, чтобы они шли собирать груши. А то ведь груши сгниют — вот уже сколько дней идет дождь. А когда отец настаивал на работе, мать всегда брала его сторону.

Брат вытащил из сарая тележку. Колеса с грохотом перепрыгнули через порог. Сестра с брезгливой гримасой бросила в тележку мокрые мешки, а Адам проворчал:

— Собаку и то в такую погоду не выгонят, а вот нас посылают!

Брат взглянул на малыша с одобрением — точно сказано! Сестра поежилась:

— Станешь под дерево, а тебе за шиворот с веток так и каплет!

— А трава холодная, мокрая! — причитал брат. — Только дотронешься, пальцы синие, деревенеют!

Да, все они были единого мнения, и это их утешало. Ну, и потом, наконец-то они одни. Дома ведь всегда под надзором. Если мама куда уйдет, тут же место ее заступает тетка. Даже в поле, и то под присмотром.

А теперь бегом! Кто-нибудь один сидел в тележке, двое везли, на поворотах убыстряя бег, так что тележка становилась на дыбы, а все равно не опрокидывалась. Это их развеселило.

Но вот сейчас, когда они стояли под деревьями, брат снова начал браниться.

— Пошли отсюда. Нам с этим вообще не справиться!

Земля под деревьями была густо усеяна маленькими незрелыми грушами, падалицей, годной только для настойки. Сто раз нагнешься, пока наполнишь доверху хоть одну корзинку. Сестра, всегда самая разумная, сказала:

— А давайте собирать как бешеные, тогда у нас еще останется время сбегать на карьер.

Они поспешно бросали груши в корзины. Долгое время никто не проронил ни слова, слышно было только тяжелое дыхание. Потом они начали подбадривать друг друга:

— Вот и еще корзина!

— Вот и второй мешок полон доверху!

Адам старался не отставать. И хотя он всякий раз высыпал свою корзину в мешок самым последним, брат с сестрой хвалили его наперебой.

Не без гордости поглядывали они теперь на четыре туго набитых мешка, уложенных в тележку.

Помчались к карьеру. От дождевой воды здесь получилось настоящее море. Не так чтобы глубокое, но широкое и с множеством заливов и заводей. Мальчишки соорудили из досок плот, нашли на берегу длинные шесты. Брат оттолкнул плот от берега. Крепко ухватив друг дружку за плечи, все стояли на самой середине плота, широко расставив ноги. Так велел брат — плот получал от этого устойчивое положение. Ведь его еще надо было вывести в «открытое море». Только в открытом море начали бегать по плоту взад и вперед. Фокус был в том, чтобы плот кренился, но никто при этом не упал в воду. Когда плот наклонялся, стояли по щиколотку в воде. Да, не зря они надели сапоги, чтобы собирать в дождь груши.

Когда озябли, брат подвел плот к берегу. Пришвартовались, побежали в лес. На поляне стояла под навесом копна сена — зарод лесника. Зарылись поглубже в сено, понемногу согрелись. И стали играть в «женитьбу».

— Вот если я когда-нибудь женюсь, — начал брат, — жена у меня будет такая: по утрам подает мне завтрак в постель, масло, хлеб, яичницу с салом. А в обед кладет передо мной на стол меню — в два столбца разные блюда, выбирай, что хочешь. А вечером стягивает с меня сапоги. А когда читаю газету или слушаю радио, кормит меня с ложечки шоколадом, вытирает мне рот и укладывает спать.

— Здорово! — сказал Адам. — Только так ты будешь все толстеть, толстеть, и превратишься в бочку, и не сможешь пальцем шевельнуть, и перестанешь зарабатывать деньги, и жена от тебя удерет.

— А у меня все вот как будет, — сказала сестра. — Мой муж будет изобретатель. Придумает сам машины для всех домашних работ. Проснусь я утром, нажму кнопку — машина для одевания уже натягивает мне чулки, набрасывает юбку через голову, застегивает туфли, а потом чистит зубы. Даже нос мне сама вытирает.

— Здорово! — сказал брат. — А вдруг в один прекрасный день твой муж по рассеянности не так подключит провода, и машина начнет натягивать тебе чулки на голову, вытирать нос юбкой и чистить зубы сапожной щеткой?

— Ну уж со мной-то этого не случится! — крикнул Адам. — У меня будут две жены. Одна будет читать все мои мысли. Я даже говорить не буду, чего я хочу, сама догадается. А вторая будет все чувствовать — когда мне грустно, будет меня утешать, когда разозлюсь — успокаивать.

— Здорово, — сказала сестра. — Только твои две жены будут ревновать тебя друг к другу, и та, что читает мысли, будет только выслеживать, что у другой на уме. А та, что все чувствует, будет только разнюхивать, какие у этой чувства. И ты останешься ни при чем.

Стемнело. Они повезли тележку окольным путем, чтобы явиться домой вымокшими до нитки. Руки у них были красные, с одежды капало. Мать суетилась, бегала, принесла всем сухие носки, натягивала теплые свитера. Даже тарелку пододвигала поближе. А отец взялся сам, вместо них, таскать мешки на чердак.

Кролики

Почему он вдруг обратил внимание на Анну? Адам и сам удивлялся. Анна была самой незаметной, самой тихой девочкой в классе. Иногда Адаму казалось, что она словно тень — незаметно приходит, незаметно уходит. Платье на ней всегда было темного цвета, хотя никто в их семье вроде бы и не умер. А теперь, зимой, и шапка, и варежки у нее были черные, а вязаный шарф — серый. Может, темная шерсть дешевле?

Он сидел на парте прямо за ней. Один. Потому что его сосед по парте был болен. Он смотрел сейчас на ребят, наблюдал за их возней. И впервые заметил, что одна только Анна не принимает ни в чем участия. Ни в шалостях, ни в играх. Она работала, тихая, прилежная, ни на кого не обращая внимания, а ее никто и не замечал. Она была как бы в стороне ото всего, что здесь происходит. Но Адаму хотелось что-то тут изменить. Он и на перемене не спускал с нее глаз. И заметил, что она ничего не ест. Она вообще ничего не делала, даже ни с кем не говорила. Просто ждала, когда окончится переменка.

На другой день он принес ей бутерброд. А кому до этого какое дело? Он первым проскользнул в класс и положил бутерброд ей в парту, с краю. Она увидит его, когда будет класть туда книжки. Она и вправду увидела и нерешительно оглянулась вокруг. Адам кивнул. Она отрицательно покачала головой. Бутерброд так и остался лежать у нее в парте. На другое утро Адам подложил ей булочку. Анна не стала на этот раз выяснять, кто это сделал, но и булочку есть не стала. Так же было и на следующий день с миндальной лепешкой.

Адам все меньше понимал, как же ему быть с Анной. Еще день спустя, проходя мимо нее на переменке, он увидел, что она грызет яблоко. Даже протянула ему это яблоко, чтобы показать. Выходит, ей больше нравится яблоко из своего сада, чем его угощение? И почему это вообще для нее так важно?

Теперь она каждый день во время переменки грызла яблоко. Все то, что немного связывало их, когда он подсовывал ей завтрак, а она отказывалась, снова разрушилось. Но Адам на этом не успокоился. Ему хотелось узнать о ней побольше. После школы он пошел к ней, захватив с собой салазки. Дом Анны стоял на горе, а за ним был крутой спуск с хорошо утоптанным снегом. Анна удивилась, когда он пришел, и сказала, что ей еще надо управиться с работой. В лице ее промелькнула робкая радость, но и тень недоверия. Но Адам не отступил. Через час он снова постучался к ней в дверь. Она вышла, они сели вдвоем на санки, Адам хотя и сидел сзади, правил. Разговаривать было вроде не о чем. Они съехали вниз, опять поднялись на гору, снова спустились. Так и катались с горы, пока не вернулся с фабрики отец Анны. Теперь Адам часто заходил за ней ровно через час после конца уроков. А однажды пришел пораньше и предложил ей помочь. Она повела его к небольшому деревянному строению с покосившейся крышей. Здесь в два ряда стояли одна над другой кроличьи клетки. Где сидел один кролик, а где — пара или крольчиха с крольчатами. Анна открывала дверцу каждой клетки, подметала, стелила свежую солому, клала сено, ставила воду. А потом ушла, оставив Адама одного. Ей нужно еще кое-что приготовить дома, объяснила она, уходя. Вот и опять он остался с носом! А ведь как раз в доме-то у нее ему и хотелось побывать, поглядеть, что там и как. С улицы в окно он не раз видел ее отца. Человек очень высокого роста, он все ходил по комнате, пригнув голову.

Это стало уже для них привычным делом — вместе убирать клетки, заботиться о кроликах, стелить им свежую солому, подкладывать корм, ставить воду. Привычным стало и то, что Адам каждый день подвозил на санках к крольчатнику ящик, полный сена. Увидев однажды, как мало сена осталось в сарае у Анны, он испугался, как бы кролики до весны не померли с голоду. У них-то дома в сарае большой сеновал — на семь коров хватит. Если возьмешь охапку-другую, никто и не заметит. Когда Адам в первый раз привез на салазках сено и вытряхнул его в крольчатнике из ящика, глаза у Анны чудно вспыхнули, как и тогда, когда он подложил ей в парту бутерброд. Он понял это так, что ей неприятно получать от него в подарок сено, взятое тайком. Он спросил у матери разрешения и получил его. Это, как ему показалось, успокоило Анну, хотя она и не стала его благодарить, а через несколько дней, наоборот, объявила, что кроликам больше сена не надо, и так хватит. На этот раз Анна пригласила Адама в дом. Адам увидел, что ей даже вязать приходится самой — каждый день по тридцать рядов. Вязала она какую-то кофту, тоже черную. Шерсть брала не новую, а распускала старую вязаную материну юбку. Комната и в самом деле была очень низкая. Адам мог, поднявшись на цыпочки и вытянув руку вверх, почти что достать до потолка. Пол ничем не устлан — ни дорожки, ни коврика. Стол накрыт клеенкой. А еще в комнате — только шкаф в углу, и больше ничего.

Прошла еще неделя, и вдруг однажды Анна постучалась в дверь его дома. В первый раз она сама к нему пришла. На улице уже стемнело. Адам звал ее в комнату, но она осталась стоять во дворе под фонарем. Только теперь он заметил, что в руках у нее ящик, в котором он привозил кроликам сено. Неужели она решила вернуть ему сено? Этого еще не хватало!

Она поставила ящик на землю, открыла крышку. На соломенной подстилке сидел, сгорбившись, маленький крольчонок. Анна, казалось, даже не слышит радостных возгласов Адама. Она вдруг стала очень разговорчивой — все объясняла и объясняла ему, как ухаживать за крольчонком, чем его кормить. Из этого ящика можно сделать клетку, а если он не знает как, ее отец ему поможет.

Адам звал ее в дом, но она ушла. Он смотрел ей вслед и увидел, как она вприпрыжку свернула за угол, тихонько напевая.

Крепость из сушняка

Адам занял свой наблюдательный пост у чердачного окна. Он глядел, как старуха Майерша бежала из деревни. Ну, может, и не бежала, но все равно было похоже на бег — шагала огромными шагами и быстро-быстро. Она спешила в лес набрать сушняку, как и в каждую субботу. Это уж она не пропускала. И на дождь не смотрела.

Когда Адам был маленьким, он ее боялся, думал, она — ведьма. Однажды он встретил ее тогда на краю леса. Она сидела отдыхала и ела землянику. Ему захотелось поскорее удрать. Но из страха, что, побеги он, она бросится его догонять, он прошел не спеша мимо, почти рядом, и даже поздоровался, но сильно испугался, когда она кивнула ему в ответ. Теперь-то он только удивлялся, какая она высокая, крепкая, а ведь совсем уже старая. Жители деревни, правда, ее недолюбливают, всякое о ней говорят. Вот уже много лет, как никто не переступал порог ее дома. Никто не знал, на что она живет. Она избегала всех, кто пытался с ней сблизиться, завести знакомство. Это ставили ей в вину.

Только что она как всегда старательно заперла входную дверь на два оборота ключа. Ох, не знала она, что опасность подстерегает ее не в доме, а перед домом. Она собирала куда больше сушняка — веток, сучьев, хвороста, — чем могла сжечь, и складывала его у стен. Вокруг дома с годами образовалась как бы крепостная стена из валежника.

Деревенские парни подкатили к дому старухи большую повозку, подскочили к ее дровяному складу и стали сгребать хворост в кучу, а потом забрасывать в повозку. Подбежали и школьники, друзья Адама, и ребятишки поменьше. Адам-то знал, почему они так выкладываются. Даже и не потехи ради, не из веселого озорства. А просто чтоб подлизаться к старшим. Может, лишний раз подзатыльник не схлопочешь или приказ со щелчком по лбу. Было противно стоять вот так в стороне, не вмешиваться. Ясное дело, и так потом проходу не дадут — прохлаждался, мол, не участвовал. Но жалость к старухе оказалась сильнее страха перед парнями.

И вдруг Адам увидел, что старуха Майерша вышла из лесу на опушку. Шагая огромными шагами, она приблизилась к деревне раньше, чем он ожидал. Сейчас орава, растаскивающая ее запасы топлива, придет в изумление. Она бежала к своему дому с полным коробом хвороста на спине. И ничуть не горбилась — прямая, как жердь. Вот она уже заметила, что вокруг ее дома что-то происходит, остановилась в растерянности. Потом быстро скинула короб со спины и, подняв вверх кулаки, бросилась на мародеров. Она металась по двору из стороны в сторону, стараясь ухватить кого-нибудь, но это ей никак не удавалось: ребята ловко увертывались. Сама того не ведая, она устроила очень забавный спектакль, и вся шайка весело хохотала. Парни постарше отошли в сторонку и были теперь просто зрителями. Они стояли на дороге и ревели от восторга, когда кто-нибудь из мелюзги вырывался у нее из рук.

Теперь старуха стала подбирать свой сушняк. Она хватала корни, сучья, ветки, что попадет под руку, и швыряла ими в ребят, да еще орала от злости. Парни выли от удовольствия. Потеха! Адаму хотелось их всех отколотить. Старуха была против них бессильна. Она сдалась. Руки ее вдруг повисли как плети. Так она и стояла, худая, длинная, опустив руки. Потом повернулась лицом к дому, положила руку на оголенную стену, голову на руку и заплакала.

Парни ошарашенно замолчали. Они разобрали остатки крепости. Все двигались с комической уважительной осторожностью. Один даже ходил на цыпочках. Тем временем двое самых здоровых подкатили поближе вторую повозку, стоявшую за домом с самого начала воровской операции. Повозка была нагружена толстыми, крепкими чурбаками. Эти чурбаки они расставили вдоль стен, там, где раньше лежал серый, трухлявый, выветренный хворост. Мол, что ж они, нелюди, что ли! Но Адам-то хорошо понимал, что этими чурбаками они решили хоть чуть-чуть загладить свою подлость.

Никто не вступился за нее, никто ей не помог. Больше всех Адам ненавидел самого себя, потому что и он ничего для нее не сделал.

Велосипед, мешок и тельняшка

Странное дело. Ведь увлечение лесопилкой давно уже прошло. Раньше-то они, конечно, часто сюда заявлялись — ходить по бревнам. Здорово, когда бревна мокрые и скользкие от дождя. Идешь, качаешься, того и гляди, грохнешься. Детские забавы! А сейчас вот Евгений подъехал прямо к площадке, где пилят бревна. К чему бы это? Воображает себя шибко взрослым, а сам ведь и старше-то их всего на полтора года. Велосипед свой поставил на самом видном месте. Словно дерево посадил. Нет чтобы к стенке прислонить или к поленнице. Между домом и лесопилкой водрузил. Как на выставке. Велосипед заново выкрашен — серебристо-серый с желтым. Над рулем большое зеркало. Ну ясно, с мотоцикла смонтировал для форсу.

Не успел Евгений устроиться на бревне, как из-за угла лесопилки появился Фриц. Он тут как бы случайно оказался. В руках — мешок. Мол, просто пришел сюда опилок набрать для морской свинки, вот и всё. И уж конечно, еще случайнее один рукав у него застегнут, а другой завернут выше локтя. На этой-то руке как раз и красуются часы. И с каких это пор у него часы, интересно? Раньше о них никто и слыхом не слыхал.

Фриц сел на другое бревно — на некотором расстоянии. И только он сел, возник Лукас. Как прыгнет через ручей. Лукас, видно, и вовсе спятил. Свою беспородную дворняжку ведет на кожаном ремешке, а та все ремешок этот перегрызть норовит. Лукас тоже уселся на бревно, не обращая внимания на присутствующих.

Никто из них пока еще не приметил Адама. Тот сидел в глубине лесопилки, там, где всего темнее, у задней стенки. Поэтому с улицы никак нельзя было разглядеть ни его самого, ни берет, ни тельняшку. Берет он сдвинул набок — натянул на левое ухо.

И тут появилась она. Ее дядя, хозяин лесопилки, нес чемодан и уже проходил мимо велосипеда в направлении к дому. Ее звали Соня, она приехала из города. Она была существом возвышенным, птицей высокого полета. Не то что все эти деревенские клуши.

Евгений подошел к велосипеду, протер рукой зеркало, взлетел на седло, поставил ногу на педаль. Фриц развернул свой мешок невообразимых размеров, старательно расправил его на бревне и сел на него так, что рядом оказалось еще одно свободное место. Лукас приказал своей дворняге сделать стойку и встать на задние лапы. Только один Адам терпеливо сидел в темной лесопилке. Соня ведь в прошлом году всегда спускалась в лесопилку, пройдя через кухню. Так же она прошла сюда и сейчас. Из лесопилки они вышли вместе.

Сидевшие на бревнах рот разинули. И куда только девалось их наигранное равнодушие! Да, здорово они прибалдели.

Соня села в тележку, на которой ее дядя обычно подкатывал бревна к механической пиле. Адам подтолкнул тележку и, вскочив на нее, сел рядом. Она сняла с его головы берет и водрузила на свои локоны. Но когда он соскочил с тележки, чтобы развернуть ее и подтолкнуть в обратную сторону, на пути его уже стоял Фриц, выставив вперед руку с часами, а на конечной станции, возле сарая, дворняжка Лукаса прыгала вокруг своего хозяина, стараясь сорваться с поводка. Адам стоял, не двигаясь с места. А они-то надеялись, что он будет пробиваться сквозь заслон, толкая вперед свою тележку. Вот уж когда они вдоволь похохочут над его дурацким усердием.

Евгений, которому его велосипед, врытый, как дерево, в землю, до сих пор еще не принес никаких плодов, подвел его теперь к сараю и спросил:

— Хочешь пересесть ко мне на багажник? Отвезу, куда скажешь!

Она осмотрела велосипед. Евгений пригладил волосы. Да, она согласна.

Только не на багажник. И тут же вскочила на седло. И поехала. То, что велосипед мужской, ничуть ее не смутило. Вот уже объезжает поленницу. Кажется, победа на стороне Евгения. Да нет, она сделала знак рукой, что ей и пес нужен. Миг — и дворняга с лаем несется рядом с велосипедом. Обогнув штабель дров, велосипед скрылся вдали за домом пастора. Мальчишки, вытянув шею, глядели вслед. Сейчас он мелькнет в проулке между пасторским домом и лавкой мясника. Но нет, не видно. Теперь все втянули голову в плечи. Евгений старается сохранять спокойствие. Фриц снова выставил вперед обнаженную руку. Адам и Лукас не обращают на это внимания, а уж Евгений тем более — он то и дело поглядывает в сторону проулка, все больше и больше нервничая. Фриц, ухмыляясь, поднял руку вверх. И тут Евгений разразился:

— Ты, хвальба несчастная, твои часы давно протухли! Небось и не идут вовсе!

— Он городских девчонок мешками ловит, — съязвил Адам.

— Он их с картошкой путает, — заключил Лукас.

Фриц, состроив обиженную гримасу, свернул свой мешок и стал заверять их, что пришел сюда только за опилками. И всё тут. Он удаляется с безразличным видом.

Трое оставшихся ждут. Да и как не ждать! Адам ждет свой берет, Лукас свою дворняжку, а Евгений — велосипед. Лукас первый потерял самообладание.

— С меня хватит. Я пошел пса искать.

И потопал прочь.

— От двоих избавились, — буркнул Евгений.

Адам кивнул. И в это мгновение Соня подъехала к лесопилке. Евгений, как ужаленный, вскочил с тележки. Да ведь это не его велосипед! Она катила теперь на дамском. На багажнике, вытянув ноги, сидела Рут. Соня мгновенно исчезла в доме. Адам и Евгений начали допрашивать Рут.

— Где велосипед?

— Где берет?

Рут пожала плечами.

Евгений, взяв ее за подбородок, приблизил к себе ее лицо. Ничего хорошего это не предвещало. И Рут сдалась.

— Она оставила велосипед возле станции, а берет повесила на зеркало.

— Давай вытаскивай ее из дома, быстро!

Это был приказ. Рут, спотыкаясь, отступила назад и пустилась бежать. Евгений схватил ее велосипед, вскочил на него, Адам сел на багажник. Рут бросилась им наперерез. Но Евгений уже жал вовсю на педали.

— Деревенщина! — крикнул он. — Таких клуш Соня еще не видала! Ее слова!

Они покатили к станции. Вдали показался Лукас на велосипеде. Он ехал им навстречу. На голове его красовался берет Адама, а рядом бежал на поводке его собственный пес. Они выпустили воздух из шин дамского велосипеда и сошлись на том, что верно говорят про городских взрослые — все они там насквозь испорченные.

Картонный чемоданчик

Поезд остановился. Сперва в дверях вагона показалась мама. И тут же стала осторожно спускаться по лестнице. Ступеньки были очень высокие и высоко над землей. Внизу она обернулась и подала руку девочке, медленно шагавшей вслед за ней по ступенькам. На девочке было легонькое пальтишко, в руке картонный чемоданчик, раскрашенный под кожу. На отвороте пальто — большой круг, тоже из картона, с нарисованным красным крестом. Адам подошел поближе.

— А вот и наш Адам, — сказала мама. Но девочку представить забыла.

Та подала ему левую руку — правой она крепко держалась за ручку чемоданчика. Рука у нее была слабенькая. А лицо бледное-бледное, и глаза чересчур уж большие, грустные.

Втроем они шли по деревне. Уголки занавесок на окнах отодвигались — все смотрели им вслед. Пусть смотрят! Пусть знают, что они взяли приемыша — девочку беженцев. Адам был очень горд.

Войдя в комнату, девочка остановилась.

— Ну вот, давай-ка снимем пальто, — сказала мама. — Да ты не бойся.

Девочка сняла пальто. Адам увидел: на вешалке вышито ее имя. Мария, вот как ее зовут, Мария Вальнер. И опять она стоит посреди комнаты, крепко держась за чемоданчик.

— Да ты садись, — сказала мама. — В ногах правды нет. А то, может, скорей подрасти хочешь?

Как-то не так мама с ней разговаривает, слишком по-детски. Мария села на краешек кресла, чемоданчик поставила у ног.

— Давай-ка пристроим его у печки. Да ты сиди.

Но нет, она вскочила, пошла посмотреть, правда ли чемоданчик у печки.

«Интересно, что там у нее в чемоданчике?» — подумал Адам.

Вошел отец.

— А вот и отец, — сказала мама, — ты его тоже отцом зови, как мы.

Отец поглядел сверху вниз на ее пробор и спросил:

— Ну как, хорошо доехала?

Она рассеянно кивнула, думая о чем-то своем. Отец почесал в затылке, постоял немного и вернулся назад в мастерскую.

— Ну, пойдем наверх, — сказала мама. — Покажем Марии, где она будет спать.

Она хотела было взять чемоданчик, но Мария ее опередила. Адам пошел вслед за ними. Да, теперь он знал точно — что-то там, в этом чемоданчике, ей дороже всего на свете. Мама положила чемоданчик на комод и стала быстро разбирать вещи. Адам глядел то на нее, то на Марию. Мама вынула гребень, зубную щетку, небольшую стопку белья. Мария смотрела на все это безучастно. Цветные карандаши, альбом для рисования, пенал, плюшевая собачка — дары Красного Креста. Мария стояла с безразличным видом. Нет, все это ее не трогает.

Мама добралась уже до самого дна картонного чемоданчика, достала чулки, шапочку. Мария, не сводя глаз с шапочки, протянула к ней руку, потом опять опустила. Так, значит, шапочка! Чудная какая-то, вроде как у гнома, — всё уже и уже кверху, а на конце кисточка. Да еще по бокам два уха, длинных-предлинных, длиннее, чем на ушанке. Шерстяная, вязаная, да не просто, а каким-то замысловатым, очень красивым разноцветным узором. Но нет, конечно, не из-за узора ей так дорога эта шапочка. Это, видно, подарок отца, погибшего на фронте, а может, единственное, что связывает ее с матерью, оставшейся в лагере.

Мама положила белье в комод, карандаши и пенал — в ящик тумбочки возле кровати. Плюшевую собачку сунула под одеяло. Пальто повесила в шкаф, а на верхней полке над ним разместила чулки и шапочку. Рано надевать шерстяные вещи, не так еще холодно на дворе. Когда мать захлопнула дверцу шкафа, глаза у Марии как-то вдруг стали еще больше. Она вроде хотела что-то сказать. Но, видно, слова застряли в горле, только слюну сглотнула. А мама ничего и не заметила. «Пойдем, — говорит, — я тебе покажу, где будешь умываться. И причесываться. И чистить зубы». Адам не пошел с ними, остался в комнате. Открыл шкаф, встал на цыпочки, дотянулся рукой до полки, схватил шапочку, спрятал в карман.

Когда все сидели за столом, появился брат. Сейчас мама скажет: «А вот и наш Петер». Она и впрямь это тут же сказала, только еще прибавила:

— Он у нас самый старший, в школу в городе ходит. А о тебе уж Адам позаботится.

Брат с любопытством разглядывал Марию. И чего уставился? Не стыдно так глазеть! Адам под столом протянул ей шапочку. Она ощупала ее, взглянула на него, улыбнулась. Мама, приняв улыбку на свой счет, начала осторожно ее расспрашивать. Но так ничего и не добилась. На все вопросы она отвечала только «да» или «нет».

Адам вышел с Марией на улицу. Она надела шапочку.

— Покажи ей деревню, — крикнула мать им вдогонку. — Пусть поскорей освоится!

Да и показывать-то было особенно нечего. Но все равно он опять шел с ней рядом, очень гордый. Для нее-то ведь здесь все ново.

Возле водяной мельницы им встретился Фриц. Он оглядел Марию с головы до ног и, тыча издали пальцем в ее чудную пеструю шапочку, захихикал, как дурак. Адам загородил Марию.

— Отвяжись от нее, а то вмажу!

Фриц фыркнул.

— Но, но, не очень-то ты, задавала! Кто ее трогает!

Мария взяла Адама за руку. Они побежали вдоль ручья.

Гири на ногах

Адам незаметно выскользнул из дому. И с места рванул бегом. Мать вышла на балкон. Работы у нее опять по горло, хоть бы Адам помог. Но она тут же вернулась в комнату. Куда там — разве услышит! Его уж и след простыл.

Каждый день они с ребятами тренировались на дамбе. А где еще тут сыщешь такую прямую, ровненькую дорожку? Правда, немного узковато. Но они приспособились. Вот что придумали: один — будто заяц, удирает, а другой, на дистанции, догоняет. Ну, Адам-то всех зайцев переловил. Да ведь на эту спартакиаду изо всей их долины бегуны сбегутся. В других деревнях тоже есть небось такие мальчишки — не хуже его бегают. Здорово бы, конечно, их всех перегнать, прийти первым, ну, а уж если не выйдет, так хоть вторым или третьим. Но его ребята и слышать такого не хотят, за него болеют. «Тебя перегонят? Да ты что! У нас тут и старшим-то тебя не догнать!»

Адам повалился на траву. Сколько раз он сегодня был зайцем, сколько раз догонял? Не сосчитать. А ведь правда, даже брату за ним не угнаться, хоть тот и старше на целых четыре года. Поссорятся, разругаются, Адам ему крикнет что-нибудь пообиднее и бежать — через кухню, вниз по лестнице, во двор, да как припустит по улице. Брат уж и из виду его потерял. А Пауль, самый длинный у них в классе! На две головы выше Адама! Ноги у него журавлиные, как побегут вместе, тот — шаг, Адам — два, и всё равно, какие рожи ни корчит, как ни стонет, вот уже и отстал на несколько метров, где-то сзади пыхтит. Раз пошел Адам ногами работать, знай мелькают. Легконогий, вихрем несется. Девчонки, скрывая восторг, глядят ему вслед. Ну так, продолжаем тренировку. Адам нагнал «зайца» уже на середине дистанции. Да чего ему, собственно, бояться?

В ночь перед спартакиадой Адаму приснился сон. Его перегнал какой-то мозгляк, крохотулька, от горшка два вершка — настоящий бесенок. Ноги у того так мельтешили, что их и видно-то не было. Адам проснулся в холодном поту. А вдруг он скорость потеряет, ноги откажут. Ну, не совсем, конечно, а так, легкий саботаж. И тут ему вспомнилась Рита. Она не такая, как все девчонки. Когда ребята тренируются во дворе школы, она всегда глядит из окна — у них там урок кройки и шитья. Учитель делит ребят на две команды для эстафеты, Адама ставит в сторонке. Одна команда уже ликует, похваляясь силой и предвкушая победу, а другая протестует — это, мол, несправедливо. И тут он посылает к слабым Адама. Теперь торжествуют они — хвастуны сразу отстают на полдистанции. Это Адам любил больше всего — помогать потерявшим надежду. Бросив быстрый взгляд на окно, он выхватывал у товарища эстафетную палочку — и бежать. Соперник уже подбегал к повороту. Вслед ему одобрительно ревела его команда. Адам нагонял его перед самым поворотом — тот несся с выпученными глазами. Но Адам был уже рядом и перегонял его за метр до финиша. Его команда бросалась к нему, окружала, выражая бурный восторг.

До спортивного стадиона они катили на велосипедах. Адам впервые стоял теперь на настоящей гаревой дорожке. Его тапочки скользили. Те-то, другие ребята, привыкли по этой дорожке бегать. На них майки с эмблемой их команд, на ногах классные модные ботинки в красную полоску, с шипами и с нашлепками по бокам.

Адам благополучно прошел и первый и второй забег. На последний осталось всего восемь бегунов. У двоих из них время лучше, чем у Адама. Он почувствовал, что ноги его словно свинцом налились. Немного размялся — попрыгал, как это делали вокруг него другие. Они презрительно поглядывали на его обыкновенную белую майку и простенькие спортивные тапочки с желтыми подошвами в рубчик, «сырники», как они их прозвали. Они держались все вместе и, слегка нагнувшись, глядели вперед на финишную ленту. Все смолкло. По обе стороны беговой дорожки царила тишина. И вдруг ее прорезал звонкий голос:

— А ну-ка, покажи им, Адам! А ну-ка, задай им жару!

Да нет, не может быть! Рита!

Раздался дружный хохот.

— Утешительницу с собой прихватил! — крикнул кто-то. — Ха-ха! Она ему еще понадобится!

Но Адам вдруг почувствовал, что с ног у него свалились гири. Радостный, легконогий, он уже несся вихрем вперед, не обращая внимания на бегущих рядом. Он летел, выжимая все до последнего из своих «сырников». И, перервав финишную ленточку, сам понял: да, он им показал! Он оглянулся, ища глазами Риту. Да где же она? Но она уже махала ему рукой с дороги, удаляясь на велосипеде.

На ярмарке

— Все девчонки — дуры, — сказал Фриц.

Они с Адамом шли по проселочной дороге на осеннюю ярмарку в соседнее село.

— От них мылом несет, — поддержал разговор Адам. — Слишком часто моются.

— А ты ходишь нюхаешь? — Фриц легонько ткнул его кулаком.

— Вот еще! Если б мне кто заплатил, и то бы не стал! — Адам тоже ткнул Фрица кулаком.

Они немного побоксировали.

Ярмарка всегда была в соседнем селе. У них в деревне ярмарку никогда не устраивали.

По насыпи вдоль реки шла Рита. Адам условился с ней покататься на «американских горках». Только бы Фриц не разведал. Они смешались с ярмарочной толпой. Фриц застрял у первого же тира. Очень мило с его стороны. Теперь Адам свободен.

Адам заметил красные сапоги Риты еще раньше, чем подошел к аттракционам. Она стояла возле киоска, разглядывая какое-то колечко. И что только девчонки находят в этих кольцах из фальшивого золота со стекляшками вместо брильянтов? Нет, видно, денег у нее не хватило. Адам подсчитывал. Если он купит колечко и, как обещал, они покатаются на «американских горках», еле-еле хватит еще на горсточку засахаренного миндаля. Да ладно, чего уж там!

— Дайте мне вот это кольцо, — сказал он, кашлянув.

Две девчонки вытаращили на него глаза и, хихикнув, подтолкнули друг друга локтем. Рита покраснела и отвернулась. А он растерянно зажал кольцо в кулаке… Что с ним делать? Неужто у всех на глазах ей на палец насаживать? Ну, это уж слишком! Да и вообще она уже стоит вон там, у другого ларька.

Они встретились снова возле открытых вагончиков, сели на мягкое кожаное сиденье, подняли и укрепили предохранительную планку. Тронулись. Вагончик то рывком взлетал вверх, то быстро спускался вниз. Толчок, резкий подъем — Риту швырнуло в угол. Вниз — и его швырнуло в тот же угол. Он схватил ее за руку, сунул ей в руку колечко, сжал ее пальцы в кулак.

Движение замедлилось. Вдали можно было уже разглядеть ватагу мальчишек на остановке. Ну да, компания Адама. Они покатывались со смеху, указывая пальцем на спускающийся вагончик. Рита хотела было выйти, но он потянул ее назад. Еще один рейс, назло этим типам.

Вверх — и платформа вместе с ватагой ребят уже исчезает из виду. Они закрыли глаза, отдавшись головокружительному подъему. И вдруг провалились в пропасть. Но все это длилось недолго — и так быстро кончилось! Вот бы летать и летать без конца! Вагончик остановился. Злорадная ватага уже выстроилась по обе стороны прохода, словно собралась прогнать их сквозь строй. Кто-то подставил Адаму подножку, но он удержал равновесие, перескочил и, выбравшись на дорогу, взял Риту за руку.

— Побежали!

Они нырнули в толпу, выбрались через боковой выход рынка, запыхавшись, добежали до насыпи и только тут облегченно вздохнули. Рита протянула ему в горсти засахаренный миндаль, потом растопырила пальцы. Да, кольцо ей здорово шло. Но тут они испуганно переглянулись — из-за кустов выскочили мальчишки. Евгений преградил дорогу Адаму.

— Решай: или мы, или она!

Знают небось, как они ему нужны. Да и наверняка заметили, что он испугался. Их ведь пятеро.

Так что же он, предаст теперь Риту?!

Адам собрал все свое мужество.

— Ишь чего захотели!

Он обнял Риту за плечи, повернулся к ним спиной и вместе с ней зашагал прочь. Уж этого-то они не ожидали. Он слышал, как Евгений за его спиной сплюнул сквозь зубы. Над головой его пролетел чурбак.

— Девчатник, бабник! — орали ему вдогонку, но все-таки дали им уйти.

Рита сунула ему в карман остатки засахаренного миндаля. Она набрала воздуху в легкие и глубоко вздохнула. Наверно, это была любовь. На мосту они попрощались.

Деревянные корабли

Адам вошел в дом, закрыл за собой входную дверь и очутился в темноте. Он пробирался ощупью по влажной стене коридора, пока не наткнулся ногой на деревянный порог. Это был вход в квартиру Свена. В маленькой передней три двери. Здесь тоже темно, хоть глаз выколи. Адам нащупал ручку, потянул к себе. Мать Свена разрешала ему входить без стука. Швейная машинка жужжала у окна. Мать Свена подрубала купальные полотенца и махровые рукавицы. Большой рулон махровой материи лежал на столе.

— Свен еще не пришел, он там, у ручья. Может, пойдешь поищешь?

Адам решил подождать. От нее ведь можно услышать столько разного интересного! Где еще такое услышишь?

— Ну и жизнь! — вздохнула она. — В семь утра начала стучать на машинке. Потом еще готовила, убирала, а теперь вот опять сижу шью. Пока рулон не кончится и встать нельзя. А там, глядишь, уже восемь вечера, а то и все девять. Да и слепнешь от такой мелкой работы. Если б я на фабрику пошла, больше бы зарабатывала. Но не хочется Свена одного оставлять. Что ж, он будет сам себе предоставлен? А на фабрике это знают, вот и пользуются, платят мне за домашнюю работу меньше. И еще поштучно, так им выгодней. Да, если нет у женщины мужа, кто ее защитит? Но уж лучше без мужа, чем с таким, как отец Свена. Он меня еще до женитьбы предал, подлец.

— А почему бы вам не выйти за другого? — поинтересовался Адам.

Она покосилась на дверь, понизила голос.

— Трудно найти мужа, когда у тебя ребенок. Только Свену про это, слышишь, ни за что не говори!

Свен вошел с самодельной турбиной в руках, осторожно положил ее на газету, чтобы не накапать на пол — ведь мать его мыла. Снял со шкафа две большие коробки. В них у него хранятся деревянные корабли: грузовые суда, танкеры, катера, пассажирские пароходы. Свен может вырезать из дерева все, что хочешь. Инструменты у него самые простые, зато руки золотые. Почему он не входит ни в одну из мальчишеских ватаг? Может, оттого, что так застенчив и замкнут?

Они забрались в самый дальний угол комнаты. Здесь тоже было темно, словно в сумерки: низенькие окошки пропускали мало света. Корабли можно было разглядеть только потому, что они вырезаны из светлого елового дерева. Адам со Свеном строили гавани, ставили корабли в доки, выводили в открытое море. Но мысли Адама все возвращались к разговору с матерью Свена. Никто не берет замуж? И только потому, что у нее ребенок? Да еще такой ребенок, как Свен! Если бы он был взрослым, обязательно бы на ней женился. Только на ней и ни на какой другой!

Мать Свена зажгла маленькую лампочку над жужжащей машиной. Свен накрыл на стол в кухне.

Сели ужинать втроем. Мать с сыном вели серьезный разговор.

— Ты за квартиру заплатила?

— Да подождет хозяин, еще несколько дней потерпит. Все равно ему не найти жильцов. Кто станет снимать такую дыру!

— А почему ты радио до сих пор не купила? Хоть бы под музыку на своей тарахтелке стучала.

— Сперва купим тебе пальто.

— Да зачем оно мне? У меня куртка есть.

— А я не хочу, чтобы на тебя пальцем указывали — вот, мол, мальчик из бедной семьи. Пусть даже оно и так.

— А мне это все равно.

Адам удивлялся. Его родители все сами решали насчет денег. С ним никогда не советовались. Мать Свена поправила высокую прическу, потом распустила волосы, собрала их на затылке, стянула тугим узлом.

— Ну, как мне лучше?

— И так, и так хорошо.

— А ты как считаешь?

— С распущенными лучше, — буркнул Адам, покраснев.

Она рассмеялась, сказала, что он милый мальчик.

Нет, пора домой, больше нельзя откладывать — его давно ждут. Адам сделал над собой усилие, поднялся и стал прощаться.

Да, он бы даже поменялся со Свеном. Насовсем.

Путешествие в будущее

В чулане на чердаке пахло плесенью и пылью. Адам не любил этот затхлый запах. Но что поделаешь, придется потерпеть, зато здесь он в безопасности: никто сюда не придет его искать. Он стоял у окна. И знал, даже не глядя, что в деревянной стене соседнего дома, в третьей доске, справа — дырка от сучка. Еще через три дома один кирпич почти под самой крышей стоит криво, шатается, а с циферблата на башне капает ржавая вода и стекает струйкой вниз по стене. Иногда ему нравилась эта тайная близость со всем, что его окружает. Ручей, протекавший по деревне, он мог перепрыгнуть с закрытыми глазами. Он чувствовал его ширину. В темноте он никогда не спотыкался о камни на своем пути, не попадал ногой в выбоины. Но это было и скучно, так уж все знать наизусть. Он нагнулся и достал из-под кровати, отслужившей свой век и поставленной сюда за ненадобностью, большую книгу. Эта огромная книга, вся в пятнах, — лучшая из его находок в старом ящике со всяким хламом.

Адам открыл книгу на том месте, где она заложена карандашом. Перед карандашом страницы заполнены записями от руки, старинным немецким шрифтом. А после карандаша раньше были пустые страницы. Теперь на них нарисованы какие-то странные фигуры, похожие на груши. Это северные государства. В школе недавно повесили карту мира. Адам каждый день запоминал несколько стран — их форму, положение на карте, главные города, и рисовал их в своей книге. Потом прочеркивал карандашом переплетающиеся пути, соединяя разные страны, и представлял себе путешествия и приключения на этих путях-дорогах.

За окном послышались шаги. Адам отложил карандаш и, поглядев вниз, увидел соседа, выходящего из-за угла дома. Тот прошел мимо двух домов, свернул налево и исчез за углом. И это Адам тоже знал наизусть: он идет из своей мастерской домой, в усадьбу, как и всегда в это время. Вскоре он пройдет в обратном направлении. А те две женщины на улице тоже каждый день встречаются в тот же час на том же самом месте и болтают об одном и том же. Нет, ничего здесь не меняется.

Адам опять нагнулся и достал из-под кровати старую карту деревни. Ее он тоже нашел здесь, на чердаке. Карта огромная — когда он ее расстилает, она закрывает весь стол, источенный червями. Адам всю ее заклеил картинками, вырезанными из иллюстрированных журналов, проспектов, календарей. Из-за этих картинок деревни почти не видно. На холмах стоят замки, крепости, соборы, небоскребы или же альпийские хижины — приюты для туристов. В долине плывут корабли, вырезанные вместе с кусочками моря. Канатные паромы связывают между собой берега, а качающиеся воздушные мосты — вокзалы и пристани. По берегам морей и каналов наклеены фотографии больших городов: ночные улицы с неоновыми рекламами, театры, кино, рестораны. В леса на склонах долины вмонтированы заповедники и водопады. И все эти прекрасные уголки природы и островки цивилизации соединены между собой, как в атласе, линиями сообщения — шоссе и железными дорогами — и помечены маленькими кружочками с номерами. Все это вместе — игра в путешествие.

Адам взял две фигурки из лото «Братец, не сердись». Это — две кумушки, болтающие сейчас под окном. Рядом поставил шахматную пешку. Это — сосед, который только что прошел по улице. Адам крутанул кубик — игральную кость от лото. Ему все равно, как быстро будут продвигаться по карте его фигурки и кто из них выиграет. Его интересует другое: в каком направлении они движутся? И куда бы они ни попали, он всякий раз за них радовался — везде ведь так весело и интересно.

Когда Адаму наскучила игра и он перестал раскручивать кубик, одна из женщин сидела в баре ночного кафе на главной улице большого города, другая стояла на канатном пароме, а сосед летел в самолете, который Адам наклеил на облако в верхнем углу карты.

Адам поглядел вниз из окна. Соседки болтали по-прежнему, стоя на том же месте, и, судя по всему, не имели ни малейшего желания пережить какое-нибудь приключение. Сосед снова шагал мимо окна, только уже в другую сторону. Он хмурился, бормотал что-то себе под нос. А когда наткнулся на камень, который каждый день преграждал ему путь, сердито отшвырнул его ногой. Адам тихонько рассмеялся. Да, сосед наверняка был бы рад сесть сейчас в самолет и никогда больше сюда не возвращаться. Когда Адам вырастет, он уж позаботится о том, чтобы их маленькая деревенька, где никогда ничего не случается, стала такой, как на его карте. А потом ему поставят памятник на каменном постаменте, и сам он будет стоять на нем, тоже каменный и окруженный цветочным газоном, и все будут класть ему цветы и любить его, хотя он давно уже умер.

Что было потом

Адам теперь уже взрослый и у него есть сын. Сына его зовут Беньямин. Как только он просыпается утром, он тут же включает транзистор и крутит его, пока не наткнется на рок-музыку — чтобы она его взбодрила. Когда он застегивает пояс своих джинсов, взгляд его падает на открытку — двое подростков целуются: мальчик с длинными волосами, а девочка с короткими.

Четверть часа спустя он выходит из дому с школьной сумкой через плечо. На сумке яркая наклейка, и на ней написано: «Love»[11]. Он вышел так рано из дому, чтобы встретиться с девчонками и мальчишками из своего класса, которые прочли уже много чего любопытного в разных иллюстрированных журналах.

И все-таки этим ребятам тоже иной раз приходится завоевывать чье-нибудь расположение с помощью велосипедов. А самым большим успехом тут пользуется девочка, которая смело заявляет, что она думает насчет взрослых. Эх, если б она его за что-нибудь похвалила! Или хоть глядела на него поласковей! Но Беньямин боится, что мечты его никогда не сбудутся.

По вечерам он ложится в постель с теми же чувствами, что и когда-то Адам. Но уж придется ему с ними жить в совсем другом мире. Иногда он записывает свои наблюдения в маленькую записную книжку. Может, когда-нибудь из этих записок получатся рассказы для тех ребят, что придут на смену Беньямину.