Аделаида Брауншвейгская, принцесса Саксонская

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Роман прочитан, книга закрыта, но нас не покидает чувство то ли неудовлетворенности, то ли беспокойства. Автор, на первых страницах погрузивший нас в дебри германской истории, быстро забыл о том, что герои его живут в XI столетии, когда, как известно, еще не было ни города Амстердама, ни богатой Франкфуртской ярмарки, ни шикарных венецианских гостиниц и роскошных карет, ни зеркал и гондол… И никому в голову не могла прийти идея пригласить незнакомца в гости на чашечку кофе (напитка, который войдет в обиход несколькими столетиями позже) или же открыто признаваться в занятиях некромантией. Ибо хотя инквизиции как таковой в то время тоже не было, Церковь сурово наказывала слуг дьявола, каковым являлись некроманты и прочие провидцы. Иначе говоря, мир, окружающий героев романа, более похож на Европу современного автору XVIII века, нежели на суровую Европу начала Высокого Средневековья, сами герои говорят и мыслят так, как если бы они жили и действовали в эпоху Просвещения, а доспехи странствующих рыцарей исполняют роль маскарадных костюмов, необходимых лишь для того, чтобы в нужное время персонажи не смогли узнать друг друга.

В послесловии автор отчасти объясняет свое отступление от исторической правды: «Знай, читатель: роман, только что тобою прочтенный, основан на подлинных событиях, случившихся в XI веке. Однако подлинная Аделаида обладала столь испорченной натурой, что автору пришлось заново сочинить ее образ, дабы он не противоречил нынешним понятиям о добродетели. Произведя значительные изменения и добавления, автор решил приписать заслуги сочинителя настоящей истории себе». Следовательно, есть основания полагать, что исторический колорит подвергся искажениям в угоду добродетели. Для склонных к морализаторству и рассуждениям писателей XVIII столетия подобные изменения вполне естественны, но в случае с автором «Аделаиды Брауншвейгской» приверженность к добродетели кажется если не странной, то непривычной.

Ибо автор — скандально известный маркиз Донасьен Альфонс Франсуа де Сад (1740–1814), чьи сочинения приводили в панический ужас современников. «Вложите перо в когти Сатаны или же злейшего врага человечества, и то он не сможет сочинить хуже», — с содроганием писал о произведениях маркиза его современник Луи-Себастьян Мерсье. «120 дней Содома» (1785), «Жюстина, или Несчастия добродетели» (1791) (вторая редакция «Злоключений добродетели», 1787), «Философия в будуаре» (1795), «Новая Жюстина, или Несчастья добродетели», продолженные «Жюльеттой, или Преуспеянием порока» (1797–1799, десять томов описаний самого безудержного разврата, иллюстрированного 101 непристойной гравюрой)… В этих основополагающих романах, создавших де Саду печальную славу творца разрушительной философии зла, с беспримерной откровенностью и жестокостью описывались преступные эротические страсти, а герои-либертены, утверждая торжество порока над добродетелью, неустанно мучили и истребляли бесчисленных безликих жертв. Философствуя на темы эротических фантазий, либертены затягивали в сеть своих рассуждений читателя, заставляя его окунуться в самые черные бездны человеческого разума.

Постоянное возвеличивание порока, оправдание самого отвратительного насилия, философские выкладки, подводившие к выводу, что понятия «хорошо» и «плохо» — относительные и зависят от множества обстоятельств, нападки на религию и отрицание Бога — вот основные составляющие «программных» сочинений маркиза, навлекшие на него гнев властей. И кто бы ни правил во Франции — монарх, революционеры-якобинцы, Директория или Наполеон, проповедь вселенской философии зла не устраивала ни одно правительство, равно как и свободолюбивая, своевольная, своенравная, вспыльчивая и эгоистическая натура маркиза, в результате чего почти тридцать (из отпущенных ему 74 лет жизни) де Сад провел в заточении.

Однако сам маркиз постоянно отрекался от своих «программных» и наиболее дорогих его сердцу произведений, где ярче всего воплотилось его отчаянное стремление к свободе, громче всего звучали проповеди запретного образа жизни и царил доведенный до исступления дух отрицания, «…я сделал такую вещицу, которая способна свести с ума самого дьявола», — писал он о «Несчастьях добродетели» и тут же добавлял: «Я отрекаюсь от нее». Он даже сделал приписку к заголовку «Философии в будуаре»: «Посмертное произведение автора „Жюстины“». Но ему не поверили, а некоторые даже посчитали выдумку удачным рекламным ходом, ибо «Жюстина» продавалась необычайно хорошо. Когда же одна из газет дерзнула похоронить маркиза, тот немедленно разразился грозной отповедью, опровергнув как сообщение о собственной смерти, так и свое авторство «Жюстины». И хотя обе «Жюстины», «Жюльетта» и «Философия в будуаре» вышли без имени автора (рукопись «120 дней Содома», утерянную во время разрушения Бастилии, издали только в 1904 году), а де Сад всю жизнь публично отрицал свою к ним причастность, его авторство ни для кого не являлось секретом.

Но перу жаждавшего литературной славы маркиза, с легкостью сменившего во время Революции свой титул на звание «гражданина литератора», принадлежат не только сочинения, несовместимые с общепризнанными принципами морали. Есть мнение, что Сад, сознательно отвергавший все общественные и литературные условности, выступал в роли порнографа с целью проторить дорогу сочинениям, под которыми он был готов поставить свое имя. Впервые завесу анонимности де Сад приоткрыл в 1795 году, издав роман в письмах «Алина и Валькур», автором которого значился «гражданин С***», что, впрочем, не ввело никого в заблуждение. Полностью же имя маркиза появилось на титульном листе сборника новелл «Преступления любви» (1800): «Д. А. Ф. Сад, автор „Алины и Валькура“». Примерно в одно время с «Преступлениями любви» маркиз стал готовить к изданию «именной» сборник смешных рассказов в духе Боккаччо, но при жизни автора он так и остался неопубликованным (26 сохранившихся рассказов были изданы в 1927 году под названием «Короткие истории, рассказы и фаблио»).

В апреле 1803-го де Сад оказался в Шарантонской лечебнице для душевнобольных с диагнозом «безумие либертена»: ничего иного инкриминировать шестидесятитрехлетнему маркизу полиция не могла. Но, несмотря на то что последние десять с лишком лет жизни де Саду пришлось провести в окружении людей с умственными расстройствами, маркиз продолжил писать, и, судя по количеству сохранившихся набросков и романов, работоспособность его, как всегда, была исключительной. В Шарантоне он создал еще один «программный» труд в десяти томах под названием «Дни в замке Флорбель, или Разоблаченная природа» (1807); по словам префекта полиции, приказавшего конфисковать рукопись, это было «адское сочинение, наполненное жестокостями, богохульствами и нечестивыми речами». В Шарантоне были написаны и исторические романы — «Маркиза де Ганж» (1813), «Тайная история Изабеллы Баварской», и «Аделаида Брауншвейгская, принцесса Саксонская». Все три сочинения предназначались для печати, а потому с самых первых страниц все три строги и сдержанны как в языке, так и в содержании и вписываются в рамки вполне приемлемой морали. Более того, в них автор не только не выступает апологетом зла, но и разоблачает злодеяния порока, и в угоду добродетели даже изменяет историю: в «Аделаиде Брауншвейгской» создает привлекательный образ главной героини, а в «Маркизе де Ганж» карает главного преступника, который в реальной жизни остался безнаказанным.

Все три романа создавались человеком, на склоне лет пожелавшим наконец избавиться от репутации порнографа, чтобы с полным правом именоваться литератором. «Старость редко бывает приятной, — писал де Сад, — ибо с ее приходом в нашей жизни наступает такое время, когда более невозможно скрыть ни единого нашего недостатка. Все источники, способствовавшие созданию впечатления, исчерпались; остались лишь подлинные чувства и добродетели. Большинство характеров терпят крушение еще до окончания жизненного срока, а посему мы часто видим у людей преклонного возраста души низменные и беспокойные, кои, подобно грозным призракам, обитают в наполовину разрушенном теле. Но когда к старости нас подводит благородная жизнь, тогда старость подобна не упадку, но началу бессмертия». Вряд ли маркиз полагал свою жизнь добродетельной, но в бессмертие своих сочинений он, скорее всего, искренне верил. «Мои труды, в отличие от ваших добродетелей, приведут меня к бессмертию, а добродетели, хотя они и предпочтительнее, не приведут туда никогда», — писал он своему младшему сыну Клоду-Арману, когда тот в очередной раз с возмущением высказался в адрес его «непристойных» писаний. Строки эти созвучны словам, вложенным де Садом в уста принцессы Саксонской: «…История на скрижалях своих запечатлевает для потомков добродетели, изумившие мир, хотя чаще всего именно эти добродетели несут ему оковы. <…> Благодеяния бледнеют на фоне преступлений героя». Тон сочинений сменился, но образ мыслей автора остался прежним: за спинами ходульных образов добродетельных персонажей все так же произрастала философия вселенского зла. Впрочем, иначе и быть не могло, ведь тридцать лет назад маркиз написал: «Мой образ мыслей — это плод моих размышлений, он порожден моим образом жизни, моей природой. И я не в состоянии его изменить; если бы я это сделал, это был бы уже не я».

Судьба последних романов де Сада сложилась по-разному. При жизни маркиза вышел только «Маркиза де Ганж», но почему-то без имени автора, хотя тот отнюдь не намеревался отрекаться от него. Роман «Тайная история Изабеллы Баварской» увидел свет в 1953 году, а «Аделаида Брауншвейгская» — в 1954-м, в Вашингтоне, в переводе на английский и в том же году переиздан в Лондоне; на языке оригинала роман появился только в 1964-м, хотя о существовании обеих рукописей было известно задолго до их публикации. Во «Всеобщем биографическом словаре» Мишо (1825), в статье, посвященной де Саду, в частности, говорится: «…два исторических романа, которые, как кажется, являются последними работами маркиза де Сада: „Изабелла Баварская, королева Франции“, 3 тома, и „Аделаида Брауншвейгская, принцесса Саксонская“, 2 тома. Сюжеты их мрачны и ужасны, однако, как и в рукописях (театральных пьес. — Е.М.), о которых мы только что написали, в них нет ничего, что оскорбляло бы нравы или религию».

В архивах семьи де Сад сохранилось две рукописи «Аделаиды Брауншвейгской», обе они описаны известным биографом маркиза Жильбером Лели. Рукопись, выполненная автором, имеет заголовок: «Аделаида Брауншвейгская, принцесса Саксонская, история, случившаяся в XI в. Париж, 1813» и состоит из двух тетрадей из тонкой бумаги верже в картонных обложках зеленоватого цвета с мраморными разводами, объемом соответственно 214 и 275 страниц. На каждой странице размером 18, 5 на 24 см содержится от 18 до 20 строчек, вмещающих около 150 слов. В рукописи имеется многочисленная правка, а в нескольких местах правка нанесена на широкие полоски бумаги, наклеенные поверх исправляемого текста. Кое-где листы вырваны, однако в нумерации страниц лакун нет. В первой тетради имеется карта курфюршества Саксонского, нарисованная тушью. На отдельном листке составлен список персонажей романа, а на обороте этого листка рукой де Сада написано: «Я начал это произведение 1 сентября 1812 года; черновик был окончен 4 октября; 8 дней, до 12 октября, я правил черновик, а 13 октября 1812 начал переписывать набело и завершил работу 21 ноября. На переписку ушло тридцать девять дней. 4 декабря работа была завершена, и я отправил черновик на полку. В общей сложности работа заняла три месяца и 4 дня». Второй экземпляр, состоящий из двух тетрадей из тонкой бумаги верже, без обложек, соответственно 116 и 189 страниц размером 18,5 на 24 см, выполнен неким сьером Дампмартеном, в нем имеется небольшая правка, сделанная рукой автора. Подписав свое имя на двух титульных листах, переписчик также выводил начальную букву собственного имени на нижнем поле каждой нечетной страницы.

Рукопись «Аделаиды Брауншвейгской» оспаривает у «Изабеллы Баварской» звание последнего романа маркиза. По мнению Жан-Жака Повера, издателя первого собрания сочинений де Сада, хотя рукопись «Изабеллы Баварской» и датирована 1813 годом, а последнюю правку автор внес всего за месяц до смерти (наступившей 2 декабря 1814 г.), создана она была значительно раньше, а в 1813 году всего лишь извлечена на свет и подготовлена к изданию. Несмотря на то что даты, проставленные на рукописях, указывают, что редакция «Изабеллы Баварской» сделана после редакции «Аделаиды Брауншвейгской», почерк «Изабеллы» более уверенный, а замысел автора прослеживается значительно яснее. Призывая на помощь заметки самого Сада, Повер отмечает, что об «Аделаиде» автор пишет: «Я начал это произведение», и далее говорит о черновике и переписке набело, в то время как в рукописи «Изабеллы» он сообщает только о «переписке набело», то есть так, словно речь идет о тексте, составленном задолго до того, как автор принял решение опубликовать его. «Таково мое мнение, хотя доказательств у меня нет», — пишет Повер, называя созданную в рекордно короткие сроки «Аделаиду Брауншвейгскую» последним романом де Сада. Впрочем, когда говорят о сочинениях де Сада, всегда остается место для гипотез, особенно если речь заходит о рукописном наследии, находившемся в Шарантоне. Ибо после смерти де Сада значительное количество его бумаг было либо сожжено по настоянию Клода-Армана, либо продано с торгов, либо попросту украдено из префектуры, куда их доставили из больничных апартаментов маркиза.

22 января 1814 года де Сад передал рукопись «Аделаиды Брауншвейгской» своему лакею Паке, и тот отнес ее издателю Пигоро, тому самому, кто в 1798 году опубликовал украденную у де Сада неким Менего историю Сенвиля и Леоноры, извлеченную из «Алины и Валькура». Пигоро согласился издать «Аделаиду», однако замысел этот реализован не был. Отметим в скобках, что в 1821 году Пигоро, составляя статью о де Саде для своего биографического словаря, написал, что порнографу не удалось полностью вытеснить из де Сада литератора.

Но вот что интересно. В анонимном сообщении от 29 сентября 1813 года о последних событиях культурной и литературной жизни Парижа (отчет опубликован в сборнике Dépêches et letters interceptées par des partis détachés de l'Armée combine du nord de l’Allemagne, 1814), в частности, сообщается, что в парижских салонах пользуется успехом роман под названием «Аделаида Брауншвейгская, принцесса Саксонская», автор которого, некий г-н Руа (М. Roy), уже снискал определенную известность. «Действие романа происходит в XI в. Любители всего таинственного будут довольны. Заседания знаменитых тайных судов Германии, пещеры, грабители, благородный главарь разбойников, цепи, темницы, подземелья — что может быть лучше? Тем более что все это нагромождение несуразностей отчасти искупается пристойным, а зачастую и приятным стилем», — пишет аноним. Однако изложенное анонимом содержание, не говоря уже о названии, полностью совпадает с содержанием романа де Сада… Неужели кто-то сумел не только заполучить рукопись маркиза, но и издать ее под своим именем?..

В «героическом» — по определению автора — романе «Аделаида Брауншвейгская, принцесса Саксонская» нет привычного для де Сада сплава рассуждений философа и заметок эрудита с картинами самого разнузданного разврата. Маркизу даже не приходится прибегать к традиционным эвфемизмам и понимающему умолчанию, ибо подробных описаний эротических «фантазий» и «отвратительных преступлений» в романе нет. Но сколько бы маркиз ни прославлял добродетель, у него всегда можно отыскать пару строчек, где он исподволь проталкивает принципы единственно верной, с его точки зрения, философии природы: «Склонности даруются нам природой, а мы властны придать им то или иное направление. Если с самого детства человек воспитывается в добронравии и соблюдает достойные обычаи, то дорога сия непременно приведет его к добродетели. Но позаботиться о себе ребенок сам не в состоянии, и, если наставник не поможет ему выбрать правильные примеры для подражания, вряд ли он преуспеет на пути добродетели, — говорит один из собеседников. — Считаю, что лучше предоставить природе полную свободу действий, нежели отягощать ее советами, которые все равно забудутся, как только пробудятся страсти, — возражает ему другой. — Бунт против преград, коими пытаются окружить человека, заложен в природе самого человека, поэтому все усилия ваши напрасны».

Согласно де Саду, великая и всеобъемлющая природа, пребывающая в вечном движении, нисколько не заботится о роде людском, для нее равны все организмы и все субстанции, и мертвые даже предпочтительнее живых, ибо мертвая материя служит питанием новым организмам. Суть природы — действие и воспроизводство, а не сохранение того или иного вида, поэтому те, кто исполняют веления природы, иначе говоря, совершают преступления, на которые толкает их данный природой темперамент или живое воображение, ответственности за эти преступления не несут. Те же, кто повинуются искусственному институту под названием мораль, лишь умножают зло и страдают сами. Поэтому несчастная Жюстина, олицетворяющая всех добродетельных персонажей де Сада, постоянно страдает, а любая ее попытка сделать добро оборачивается злом. Аделаида тоже добродетельна и несчастна, но, в отличие от многострадальной Жюстины, она подвергается испытаниям, скорее, психологическим, нежели физическим, и, лелея свою гордыню, хранит верность нелюбимому супругу. Добродетельная по заданной ей автором роли, по характеру Аделаида принадлежит, скорее, к адептам порока, олицетворением которых у де Сада выступает Жюльетта, извлекающая из порока выгоды и удовольствия. «Про себя же могу сказать, что из-за причиненного мне зла я чувствую себя способной причинить столько же зла другим. А ведь если бы меня не ввергли в бездну несчастий, зло никогда бы не коснулось души моей, и я была бы жертвой…» — говорит Аделаида и, подавляя в себе страсти, опровергает постулат де Сада о том, что человеческое сознание в любую минуту готово стать игрушкой темных сил. Принцесса Саксонская — своеобразный персонаж-перевертыш, сплав Жюльетты и Жюстины. Так как, согласно де Саду, добродетель должна быть погублена, а порок восторжествовать, Аделаида-Жюстина умирает, но смерть ее добровольна: Аделаида-Жюльетта сама стремится в мир иной. Впрочем, маркиз и сам являл собой Жюстину и Жюльетту в одном лице: с одной стороны, вечно гонимый узник, с другой — надменный либертен, идущий на поводу у своих страстей, а на бумаге и вовсе позволяющий себе все.

Аделаида — единственный сколько-нибудь одушевленный персонаж романа, остальные являют собой, скорее, бесплотные тени, необходимые автору для возможности пофилософствовать. Но в этом романе на смену философии торжествующего порока все отчетливее приходит пессимизм и, возможно, потаенное желание примириться с Богом. «…Всевышний, похоже, замыслил доказать, что, пребывая в постоянном борении, люди напрасно надеются найти спокойствие на земле, ибо каждому уготовано обрести его лишь на крохотном ее клочке, где в урочный час упокоятся его останки», — пишет автор. «…нет счастья в жизни, обрести счастье мы можем только в могиле, ибо только там мы перестаем вдыхать яд аспидов, каждодневно нас терзающих», — вторит он себе устами Аделаиды.

В «Аделаиде Брауншвейгской» не обошлось без аксессуаров готического романа — пещер, подвалов, гробов, — присутствующих практически во всех сочинениях де Сада (за исключением разве что его коротких рассказов). Но любые шаги, уводящие из мира страстей, приводят де Сада в иллюзорный мир театра: странствия Аделаиды и ее спутницы Батильды по дремучим лесам и пугающим местам, их заточение в башни и подземные темницы напоминают перемещения актеров в театральных декорациях. Не менее театральны и странствия принца Фридриха и графа Мерсбурга, негодяя, столь прекрасно законспирированного, что даже автор не в силах проникнуть в его планы: «Проникнуть в замыслы графа настолько сложно, что пока мы сделать этого не можем», — пишет он. Однако в конце романа, дабы распутать все узлы интриги, автор заставляет Мерсбурга признаться в своих преступлениях: коварный граф получает заслуженную кару. Порок наказан, но добродетель не торжествует: никто из «положительных», сиречь добродетельных, персонажей не достигает счастья: даже под занавес маркиз не мог допустить торжества добра над злом.

Не будучи бунтарем против какого-либо определенного порядка, де Сад выступал против порядка вообще, поэтому революция также отторгла его, как прежде отторгала монархия. Революционное прошлое гражданина Сада можно сравнить с качелями — сначала его подбросило вверх, и он стал председателем секции Пик, самой революционной секции Парижа, членом которой являлся Робеспьер, а потом стремительно отбросило вниз: его арестовали по обвинению в модерантизме и должны были казнить 8 термидора, и только падение якобинской диктатуры спасло его. Не самые лучшие воспоминания о том недавнем времени, видимо, и породили антиреволюционные пассажи романа. «Каким бы ни было правительство, оно является подобием небесного устройства, и ни один подданный не имеет права безнаказанно свергать его. <…> …Мятеж — это всегда разрушение. <…> …Что движет заговорщиком, решившим свергнуть правительство, при котором он живет? Он действует только в собственных интересах, его волнует собственное благополучие, а не благо народа. Кто может поручиться, что государственное устройство, которым мятежник хочет заменить существующее, окажется лучшим, нежели то, что есть сейчас? А если он ошибся, кто знает, каковы будут последствия заблуждений его?» — изрекает Аделаида. «Политика не согласуется ни с религией, ни с нравственностью», — утверждает Фридрих.

Необычным является и «согласие» автора на казнь графа Мерсбурга, совершенную по приговору официального суда. Признавая личную месть и возмездие провидения, маркиз всегда яростно выступал против смертной казни, считая ее преступлением, ибо в законе, обрекающем человека на смерть, не предусмотрено таких оправдательных причин, как страсть, гнев или желание. Государство совершает убийство после здравых размышлений и таким образом становится виновным в преступлении институционном, совершенном абсолютно хладнокровно, а такому преступлению оправдания нет. «…Если говорить коротко, надо отменить смертную казнь, ибо нельзя казнить человека за то, что он убил другого человека, ибо в результате вместо одного человека из мира нашего исчезнут двое, а только дураки или палачи могут довольствоваться подобной арифметикой», — писал де Сад после Термидора.

Роман «Аделаида Брауншвейгская» непохож на остальные сочинения де Сада, и не только потому, что в нем нет отвратительных своим неприличием сцен, но и расстановкой персонажей, и отведенным им амплуа, и их рассуждениями, в которых звучит голос автора. Написанный на склоне лет, когда людям свойственно осмысливать свой жизненный опыт, он не отличается «ни дьявольским величием, ни поэтическим гением», присущим прежним романам автора, где тот упорно отстаивал право на зло и неповиновение благой морали. И все же знакомство с ним небезынтересно, ибо в нем автор практически впервые колеблется выступать адептом порока и пытается нащупать стезю добродетели. А исторической точности де Саду, в сущности, не требуется, ибо его всегда интересовали страсти, а не правдоподобие.