Удивительная история прошлого в жизнеописаниях и хронике событий.

ПРЕДИСЛОВИЕ

“Удивительная история прошлого в жизнеописаниях и хронике событий” — сочинение выдающегося историка Египта нового времени ал-Джабарти, современника последних мамлюкских беев, очевидца вторжения Наполеона в Египет и основных преобразований Мухаммеда 'Али, — занимает особое место в ряду восточных хроник. История первой четверти XIX в. в ней дана в яркой, обличительной форме. Она содержит много данных, вскрывающих действительное положение египетского крестьянства, что, как правило, замалчивалось в литературе, трактовавшей события того времени. Вся совокупность исторических и бытовых условий Египта этого периода отражена в тропике с исключительной полнотой. Поэтому изучение новой истории Египта, особенно его экономического развития при Мухаммаде 'Али, невозможно без привлечения этого первоклассного источника.

События конца XVIII и начала XIX в. наложили отпечаток на многие стороны египетской действительности. Этому переломному периоду истории Египта посвящена обширная литература. Однако ценнейший источник — труд ал-Джабарти остается недостаточно использованным наукой.

Ал-Джабарти пользовался официальными документами, и сколько-нибудь значительные события той эпохи освещены в той или иной мере. Хотя хроника имеет характер дневника текущих событий, она может рассматриваться как памятник египетской общественной мысли того времени. Особый интерес ей придает самостоятельность суждений автора, его критическое отношение к Наполеону и Мухаммаду 'Али. ал-Джабарти как историк, его подход к историческим явлениям, отношение к традиции — особая тема. Здесь мы [6] ограничимся сведением био-библиографических данных о хронисте и попытаемся охарактеризовать значение четвертой части его сочинения.

Установить родословную ал-Джабарти нетрудно, так как подробные сведения об этом дает он сам в биографии своего отца 1. Обстоятельные сведения об ал-Джабарти содержатся у Б. Дорна 2.

'Абд ар-Рахман ал-Джабарти родился в 1167/1753 г. Ал-Джабарти — выходцы из Эфиопии, из области Джабарт (королевство Шоа), куда рано стал проникать ислам, вследствие чего джабартийцами было принято называть жителей Эфиопии, принявших ислам. Эмигрантский поток эфиопов-мусульман издавна шел в Мекку, Медину и Каир, где в ал-Азхаре, подобно студентам-богословам из других частей мусульманского мира, дакабартийцы имели свое землячество (по-арабски ривак).

Предок историка — шейх 'Абд ар-Рахман — переселился в Египет в начале X в. хиджры (XVI в. н. э.). В ал-Азхаре 'Абд ар-Рахман возглавил ривак джабартийцев. После смерти 'Абд ар-Рахмана на протяжении следующих трех столетий функции главы ривака выполняли его потомки.

Научные занятия были прочной традицией в роду ал-Джабарти. Издатели французского перевода хроники пишут: “Предки историка представляют собой плеяду ученых, широко почитаемых мусульманским миром. Особое место в арабской науке того времени принадлежало отцу историка — Хасану ибн Бур-хан ад-Дину. Он был литератором, полиглотом, математиком, [7] астрономом, философом, физиком, законоведом, традиционалистом и теологом” 3.

Обширные познания открыли ему доступ в высший разряд мусульманского духовенства — в улемы.

Труд ал-Джабарти рано вызвал к себе значительный интерес. Самую высокую оценку хроники находим у Лэйна: “Шейх 'Абд ар-Рахман ал-Джабарти... особенно заслуживает упоминания как составивший превосходную историю событий, имевших место в Египте с начала XII в. хиджры” 4. В библиографическом справочнике Дж. Саркиса читаем: “Шейх 'Абд ар-Рахман ибн Хасан алчДжабарти ал-Мутакаддим учился в ал-Азхаре и был сведущ в науках нового времени. Во время французского владычества в Египте он был назначен секретарем дивана, а затем оставил эту должность, отдавшись полностью научным занятиям” 5.

У Б. Дорна отмечается: “Ученый шейх 'Абд ар-Рахман ал-Джабарти известен как историк и астроном. Он жил в Каире, в ал-Азхаре, где занимался и книготорговлей” 6. Упоминание о том, что ал-Джабарти занимался и книготорговлей, подкрепляется ссылкой на факт, что он продал принадлежавший ему уникальный экземпляр известного труда 'Абд ар-Рахмана ас-Суфи за три тысячи пиастров астроному-любителю Мухаммаду-эфенди 7.

У. Зейтцен, у которого Б. Дорн, в частности, черпал сведения о Джабарти, сообщает нам подробнее: “Я посетил ученого [8] шейха 'Абд ар-Рахмайа ал-Джабарти, живущего поблизости от ал-Азхара. Он продает книги, но очень дорого. Я видел у него редкий экземпляр астрономии 'Абд ар-Рахмана ас-Суфи с собственноручными пометками астронома, сделанными на персидском языке. Он заверял меня, что Бонапарт давал ему более двух тысяч пиастров за эту рукопись, но он не хотел уступить ее. У него имеется также красивый английский глобус, подаренный англичанами Алфин-бею при его возвращении из Англии. Затем я видел у него извлечения из путешествия Ибн Баттуты в Китай. Он назвал мне также другое путешествие из Дамиетты в Иерусалим. Джабарти — автор истории египтян за последнее столетие” 8.

Основные вехи жизненного пути ал-Джабарти надо считать бесспорно установленными. Все материалы дают одну и ту же картину: ал-Джабарти, один из выдающихся улемов ал-Азхара, во время французского владычества в Египте входит в состав дивана, учрежденного французами. При Мухаммаде 'Али на него возлагается весьма почетная обязанность муваккита, т. е. лица, устанавливающего начало и конец поста в рамадане и наступление часа богослужения.

Год рождения ал-Джабарти (1167/1753) не подлежит никакому сомнению. О времени смерти историка данные разноречивы. Ал-Джабарти умер насильственной смертью: он был задушен во время своего возвращения из Шубра — предместья Каира. Издатели французского перевода его труда пишут, что тело убитого было найдено при въезде в Каир привязанным к ноге осла.

Насильственный характер смерти ал-Джабарти отмечают все исследователи. Только Б. Дорн опускает обстоятельства смерти ал-Джабарти и ограничивается указанием даты его смерти: 1825 или 1826 г. Те же даты мы находим у Э Лэйна 9. В “Энциклопедии ислама” с полной определенностью утверждается, что ал-Джабарти умер в рамадане 1237/мае 1822 г. [9]

Указание на эту дату мы встречаем и в каталоге рукописей хе-дирской библиотеки, и у издателей французского перевода труда ал-Джабарти.

Саркнс пишет: “В каталоге султанской библиотеки упоминается, что он (ал-Джабарти. — X. К.) погиб по дороге из Шубра,, будучи удушен, ото произошло в рамадане 1237 г.” 10

Иной точки зрения придерживается Джирджи Зейдан: полагали, что Джабарти умер в 1237 г. Между тем в библиотеке Мухаммад-бека Асифа в Каире мы обнаружили экземпляр истории Джабарти, на последнем листе которого значится: „Переписка закончена набело в 1237 г." На полях имеется приписка, написанная отчетливым почерком, которая гласит: „Закончены считывание и сверка, произведенные от начала до конца при самом авторе в благословенную субботу 14 раби' I 1240 г. Его (ал-Джабарти. — X. К.) глазами просмотрено, его ушами прослушано. Да обеспечит Аллах его пребывание среди нас продлением его жизни и да не лишит нас и всех мусульман его (ал-Джабарти. — X. К.) праведных молитв и многочисленных его благословений, а Аллах слышит, он близок и отзывчив!". 11 Затем следует собственноручная подпись писавшего это Ахмада ибн Хасана ар-Рашида аш-Шафи'и Из приведенной Оряписки на полях Зейдан делает вывод, что ал-Джабарти умер в 1240/1824-25 г. или позже.

Показания путешественников, посетивших Египет в первой четверти XIX в., и свидетельства учеников ал-Джабарти, проливающие свет на этот вопрос, а также данные, введенные в научный обиход в последние годы египетскими учеными, позволили доказать, что ал-Джабарти умер не в июне 1822 г., а в конце 1825 или в самом начале 1826 г. 12.

Хроника ал-Джабарти долго была под запретом. Перипетии связанные с печатанием хроники, нельзя рассматривать [10] изолированно от факта насильственной смерти ее автора. По многочисленным слухам, истинным виновником смерти ал-Джабарти считали Мухаммада 'Али. В библиографической заметке к французскому переводу приводится одна из версий, согласно которой Мухаммад-бей дафтардар “по питаемому им злопамятству в отношении Джабарти внушил Мухаммаду 'Али, что в составленной Джабарти хронике образ действий правителя Египта подвергается язвительной критике. Тогда паша приказал одному из своих агентов похитить несколько отрывков хроники, которые дали бы ему возможность самому убедиться в слышанном. Мухаммад 'Али действительно удостоверился в том, что осторожность по отношению к нему автором не была соблюдена, и в пылу гнева паша поручил своим слугам избавить его от этого хрониста” 13.

Издатели французского перевода отводят эту версию: “Великому Мухаммаду 'Али в пору расцвета его могущества, когда все подчинялось его железной воле, не было никакой нужды прибегать к покрову ночи для того, чтобы осуществить задуманное им против Джабарти, он мог это сделать открыто. Тот, кто был в состоянии напасть на значительные силы мамлюков, не мог опасаться какого-то ученого, располагавшего лишь своим пером, да к тому же еще в период упадка арабской литературы, когда литераторам не придавалось сколько-нибудь серьезного значения” 14. “Кроме того, — говорится далее, — если своей смертью историк обязан Мухаммаду 'Али, то ничто не могло помешать паше устроить так, чтобы вместе с автором исчез и его труд” 15.

Это высказывание явно неубедительно. Известно, что, расправляясь с неугодными людьми, Мухаммад 'Али не отличался большой разборчивостью в средствах и не всегда предпочитал действовать открыто. Известны и попытки уничтожить хронику ал-Джабарти. В этой связи можно привести свидетельство А. Кремера, который был в Египте в 50-х годах XIX в. Кремер писал, что труд ал-Джабарти “принадлежит теперь к [11] числу библиографических редкостей. Египетские власти из-за неприятных разоблачений, относящихся к правлению Мухаммада 'Али, изымают и скупают это сочинение, где только могут, чтобы затем его уничтожить. Мне в настоящее время известен в Каире лишь один экземпляр этого сочинения, доступ к которому очень затруднен” 16. Иными словами, запрет, под которым находилась хроника ал-Джабарти, еще существовал в то время, к которому относятся попытки А. Кремера приобрести рукопись.

Безуспешность попыток изъять труд ал-Джабарти, несомненно предпринимавшихся Мухаммадом 'Али, легко объяснить, если допустить, что искушенный превратностями судьбы ал-Джабарти по мере завершения отдельных частей хроники тут же отдавал их в переписку, и, надо думать, не все экземпляры хранились у автора. Как отмечают издатели французского перевода, хроника ал-Джабарти нашла широкое распространение в рукописном виде. Это подтверждается и установленным к настоящему времени количеством рукописных экземпляров в хранилищах Египта и за его пределами.

Запрет действовал до 1879 г. Как отмечает Кремер, отпечатанный труд ал-Джабарти был конфискован и уничтожен 17. Подтверждает это и Зейдан 18, однако он ошибочно утверждает, что “правительство, изъяв осуждения, выпустило этот труд в свет, все последующие издания печатались с исправленного экземпляра” 19. В результате сличения булакского печатного издания с многими рукописными экземплярами хроники в них не обнаружено никаких дополнительных критических замечаний адрес Мухаммада 'Али. Это подтверждается анализом недавно найденной в библиотеке Иракского музея рукописи — автографа хроники 20. Извлечения из третьей части, озаглавленные “К истории французов в Египте”, подверглись серьезной [12] обработке редактором газеты “Миср”, где они были опубликованы 21. Как отмечал Кремер, эта часть труда ал-Джабарти была переведена на французский язык переводчиком французского консульства в Египте Карденом, с сокращениями по соображениям сохранения престижа великой нации, славы Наполеона и с пропусками многочисленных неприятных примеров из истории французского завоевания Египта” 22.

Булакское издание хроники появилось в 1879 г. В 1884 г. хроника была напечатана на полях всеобщей истории Ибн ал-Асира. С 1888 г. стал печататься французский перевод истории ал-Джабарти, составивший девять томов, но, к сожалению, местами представляющий собой вольный пересказ хроники. Девятый том вышел в свет в 1897 г. По поводу последних двух томов перевода, соответствующих четвертой части труда ал-Джабарти, в “Энциклопедии ислама” допущена ошибка. В статье Макдональда отмечается, что “четвертый том, охватывающий период с 1221 по 1236 г., остался непереведенным” 23. Дж. Саркис утверждает, что французский перевод в девяти томах вышел в свет в 1888 г. 24. В действительности печатание перевода длилось с 1888 по 1897 г. В 1905 г. отрывками была напечатана четвертая часть хроники.

B недавно вышедшем труде Махмуда аш-Шаркави 25 - обширная вводная глава посвящена очерку жизни и деятельности ал-Джабарти, истории написания его хроники, анализу принципов ее составления. В нем указаны источники, которыми пользовался ал-Джабарти, приводятся ссылки на соответствующие части хроники. Большое место в вводной главе книги аш-Шаркави занимает критическое рассмотрение стиля историка. [13]

Для всех интересующихся ал-Джабарти и его трудом чрезвычайно полезна не только вводная часть, но и глава первой книги аш-Шаркави, в которой характеризуется роль ал-Азхара в культурной жизни страны (в конце XVIII и начале XIX в.) и где содержится очень много данных об ал-Джабарти.

Аш-Шаркави пытается охарактеризовать ал-Джабарти как историка. Он отмечает много фактических и иных ошибок автора хроники. Не останавливаясь на этом подробно, отметим только, что в работе аш-Шаркави есть ряд спорных положений в истолковании мировоззрения ал-Джабарти.

Касаясь истории распространения, печатания и перевода хроники на французский язык, аш-Шаркави при описании имеющихся в Каире списков хроники сообщает, что в Дар ал-Кутуб ал-Мисрийа есть 13 рукописных экземпляров хроники, но лишь четыре из них полные. Они заканчиваются, как и сулакское печатное издание, 1236/1821 годом. Интересны сообщаемые автором сведения и по другим рукописным собраниям (ал-Азхара, Теймура паши и др.). На основании записей владельцев и других внешних данных автор монографии сообщает их датировку. Много места аш-Шаркави отводит сличению третьего тома хроники с упомянутой Кремером и отмеченной а библиографическом справочнике Саркиса рукописью истории французской экспидиции в Египте, известной под названием Музхир ат-такдис. О рукописных описках этих специфически Обработанных извлечений из третьего тома автор сообщает подробные сведения, касающиеся не только хранилищ Египта, но и других стран. Таким образом, материалы книги аш-Шаркави значительно пополняют представления об ал-Джабарти и его исторических трудах 26.

В связи с давно назревшей необходимостью обеспечить более широкое использование наукой хроники ал-Джабарти, естественно, возникает вопрос о критическом ее издании. Надо думать в Египте, где для этого налицо все условия, эта задача уже ставится. К этому предположению подводит тот факт, что [14] в каталоге сфотографированных арабских рукописей 27 под № 483 значится лишь рукопись ал-Джабарти Музхир ат-такдис (извлечения из третьего тома хроники) — история французской экспедиции. Отсутствие в каталоге всей хроники в целом позволяет предполагать, что имеется в виду дать ее научно-критическое издание и поэтому нет нужды в ее фотографировании для упомянутого каталога.

В Египте же сделан новый шаг для существенного облегчения пользования этим капитальным историческим трудом. По инициативе Societe egyptienne des etudes historiques известный историк Египта Гастон Виет составил указатель собственных имен и географических названий, что существенно облегчает пользование хроникой 28. В работе Виета, как это и предвидел составитель, не обошлось без неточностей и отдельных пропусков.

Упомянутая выше статья Д. Айалона охватывает почти всю литературу вопроса об ал-Джабарти и его труде вплоть до исследований последнего времени. Она содержит большой конкретный материал и является серьезной попыткой определить место ал-Джабарти в египетской историографии. Статья затрагивает комплекс проблем, связанных с введением в научный обиход хроники ал-Джабарти. Автор статьи утверждает, что хроника по богатству содержания превосходит все другие мусульманские источники, а ее создатель был самым выдающимся из историков-арабов в новое время.

По мнению Д. Айалона, нуждающемуся в научном обосновании, “Джабарти не может быть отнесен ни к одной из школ предшествовавших ему историков и сам не создал школы, — его фундаментальный труд есть чисто изолированное явление” 29.

Автор приходит к выводу, что ал-Джабарти историком первого ранга стал благодаря не только своему большому таланту, способности глубоко проникать в предмет, но и исключительно [15] благоприятным условиям, обеспечивавшим получение из первых рук важнейшей информации по новой истории Египта 30.

В характеристике хрониста Д. Айалон обходит социальные моменты. Правильно отметив, что ал-Джабарти — горячий патриот своей страны, близко принимавший к сердцу ее горести и радости, Д. Айалон оставил открытым основной вопрос выразителем чьих интересов и выразителем идеология какой социальной прослойки выступает в своем труде ал-Джабарти.

Д. Айалон пытается выяснить побудительные мотивы, приведшие к составлению хроники, выявить источники, которыми ал-Джабарти мог пользоваться для ранних периодов. Автор отмечает, что историк принимал участие в составлении большого биографического словаря выдающихся деятелей мусульманского мира XVI—XVIII вв. Это не только приучило ал-Джабарти к систематическому обору материала, но наложило определенный отпечаток на композицию хроники, предопределив и ее название, в котором биографии стоят на первом месте, а повествование — на втором. Д. Айалон отмечает относительную краткость в изложении событий и чрезмерную растянутость и многословие в некрологической части хроники. Он указывает также на непропорциональность различных частей хроники. Над всем доминирует описание мамлюкского Египта, лидеров мамлюкских клик, и ал-Джабарти характеризует их куда основательнее, чем европейские современники. Большое место занимает в хронике описание взаимоотношений с Портой; исключительно ценен материал о могущественных тогда бедуинских племенах; много внимания уделено улемам. Однако, справедливо отмечает Д. Айалон, биографии их изложены настолько стереотипно, что теряют значение материала для изучения этой в высшей степени влиятельной прослойки. Сведения экономического характера, как отмечает Д. Айалон, существенно дополняют “Description de l'Egypte”. Что касается крестьянства, То упоминания о нем случайны, как в большинстве других мусульманских хроник. Однако Д. Айалон тут же делает оговорку

Относительно четвертого тома хроники. Важность затронутого [16] автором статьи вопроса столь очевидна, что следует сослаться на страницы четвертого тома, посвященные характеристике аграрных отношений в Египте, аграрной политики Мухаммеда 'Али, укрепившего позиции феодального класса и создавшего наиболее благоприятные условия для неограниченной эксплуатации феллахов, страницы, свидетельствующие о бедственном положении крестьянства, разорении и опустошении египетской деревни (т. IV, стр. 7, 8, 14, 18, 60, 61, 69, 81, 89, 93—97, 101, 109, 112, 123, 138, 141, 142, 153, 154, 183, 184, 191, 207—210, 222, 228, 242, 256, 264, 293).

Д. Айалон правильно отмечает, что четвертый том хроники ал-Джабарти — великолепный противовес апологетической по преимуществу литературе, порожденной процессом быстрых перемен при Мухаммаде 'Али, его исключительными по значению военными успехами. Он подчеркивает особую важность четвертого тома как богатейшего источника, дающего многообразную и точную информацию по раннему периоду правления Мухаммада 'Али. Эта часть хроники все еще не исследована в той мере, в какой она этого заслуживает.

Д. Айалон исходит из ошибочной посылки, когда пишет: “Вполне резонно возникает вопрос, а не был ли бы Египет более счастливым и более процветающим в настоящее время, если бы реформы и перемены XIX в. осуществлялись с большей постепенностью и предосторожностями” 31. Говоря в целом о статье Д. Айалона, в которой собран значительный материал и рассмотрен весь комплекс проблем, связанных с широким вовлечением в научный обиход труда ал-Джабарти, остается лишь пожалеть, что автор отказался от какой бы то ни было попытки истолковать систему взглядов хрониста.

Не была предана забвению и задача популяризации труда ал-Джабарти. В самое последнее время в Каире осуществляется издание хроники в извлечениях небольшими иллюстрированными выпусками 32. [17]

Содержание четвертой части хроники ал-Джабарти составляет история правления Мухаммада 'Али (с 1806 по 1821 г.). В этой части хроники автор отводит первое место политическим и военным событиям. Попутно он сообщает много сведений социльно-экономического характера, в чем и состоит ценность источника.

В своем изложении ал-Джабарти соблюдает непрерывное следование протекавшим на его глазах событиям и воспроизводит индивидуальные образы людей. Подневные записи ал-Джабарти начал вести с 1190/1776 г. Высказывания самого хрониста о достоверности описываемых фактов представляют несомненный интерес: “Я не описываю события до тех пор, пока не имею подтверждения его истинности, я излагаю последовательно события значительные, большинство которых имеет общее значение, а они не терпят крупных искажений. Случается, что я откладываю запись события, чтобы удостовериться в нем, и из-за других событий забываю о нем, но, записанное на листке, оно с соизволения всевышнего будет внесено мной на свое место при отшлифовке этой книги, если Аллах всевышний пожелает этого”. Аналогичные высказывания встречаем и в других местах четвертого тома (см., например, стр. 124, 152). Принцип отбора фактов у ал-Джабарти прост — он следует за непосредственной хронологией событий. Хронист далек от того, чтобы искать в описываемой им действительности связь событий, их историческую преемственность. Основой его мировоззрения являются традиционные мотивы. Будучи представителем мусульманского духовенства, ал-Джабарти в каждом событии усматривает проявление высшей воли Аллаха, провидения, что так характерно для исторических представлений его эпохи и среды. Но, следуя за непосредственной хронологией событий, он не ограничивается простым пересказом, а переходит к осмыслению событий, к их оценке.

Бурный характер описываемого ал-Джабарти периода придает особый интерес воззрениям и суждениям хрониста, отличающимся политической заостренностью.

В первой половине XIX в. Египет в отличие от большинства стран Ближнего и Среднего Востока располагал [18] необходимыми предпосылками для самостоятельного развития на пути к капитализму. Отправным пунктом для этого явились известные преобразования Мухаммада 'Али, управлявшего Египтом с 1805 по 1848 г.

Мухаммад 'Али родился в 1769 г. в Македонии, в приморском городке Кавалле. Его мирное занятие — торговля табаком — было прервано вторжением французов в Египет, когда в составе небольшого отряда ополченцев-арнаутов (албанцев) он был взят на войну с Бонапартом. Командуя небольшим отрядом в составе корпуса арнаутов, Мухаммад Али, неграмотный, но в высшей степени волевой и честолюбивый человек, стал быстро продвигаться по служебной лестнице: за чином бинбаши (командира отряда в тысячу человек) он при наместнике султана в Египте, Мухаммаде Хосров-паше, в 1803 г. получил назначение на пост командира четырехтысячного отряда арнаутов. Он быстро завоевал популярность среди своих подчиненных, а обстоятельства позволили ему воспользоваться этим для осуществления его честолюбивых замыслов. Когда предпринятые против мамлюков военные действия закончились поражением турецких частей, то их командующий решил возложить ответственность за это на Мухаммада 'Али, не принявшего участия в сражении из-за отдаленного расположения своего отряда. Правитель Египта Мухаммад Хосров-паша с готовностью поддержал его, так как стал опасаться все возраставшей популярности Мухаммада 'Али. Последний, узнав, что его ожидает смерть, нашел для себя выход: он спровоцировал мятеж своих солдат-арнаутов, охваченных сильным недовольством из-за задержки жалованья; одновременно, сговорившись с мамлюками, Мухаммад Али впустил их в Каир и вместе с ними разбил Хосров-пашу, захватил его и сдал под охрану престарелого мамлюкского бея — Ибрахима. Присланный сразу же вместо Хосрова с тайной миссией покарать мятежников 'Али-паша ал-Джазаирли (он же ат-Тарабулуси) был вскоре убит ими. Теперь в порядок дня была поставлена расправа с мамлюками. Мухаммад 'Али умело использовал соперничество между двумя ведущими мамлюкскими беями — ал-Барди-си и ал-Алфи. Свое влияние на одного из них — ал-Бардиси — [19] он употребил на то, чтобы натравить его на возвратившегося из Англии ал-Алфи (май 1804 г.). Последний спасся лишь тем, что на некоторое время скрылся у бедуинов. Но и сам ал-Бардиси был обречен. По наущению Мухаммада 'Али солдаты-арнауты восстали, требуя от ал-Бардиси причитавшегося им жалованья. В поисках средств ал-Бардиси обложил огромной суммой население Каира, что вызвало среди последнего возмущение, которым Мухаммад 'Али умело дирижировал. Дворец ал-Бардиси оказался осажденным, ал-Бардиси и другие эмиры, находившиеся в Каире, бежали (1804 г.). Пытаясь из предосторожности реабилитировать себя перед Портой, Мухаммад 'Али сделал попытку освободить плененного Хосров-пашу, но из-за протеста остальных военачальников корпуса арнаутов вынужден был от этого отказаться. По тем же соображениям Мухаммад 'Али настоял, чтобы правление Египтом номинально возглавил турецкий паша — тогдашний правитель Александрии — Ахмад Хуршид. Для себя же он резервировал пост заместителя (каймакама) при правителе, что было санкционировано военачальниками и высшим духовенством, а затем и Портой. Отныне возможности Мухаммада 'Али влиять на дальнейший ход событий в Египте очень расширились. Он максимально использовал борьбу Порты с мамлюками, стараясь в то же время не связывать до конца свою судьбу ни с теми ни с другими. Ряды мамлюков, измотанных тремя-четырьмя годами войны, заметно поредели. Без постоянного притока средств и провианта они день ото дня теряли свои позиции. В то же время и положение Порты в Египте было непрочным: ее войска грабежами вознаграждали себя за неаккуратно выплачиваемое жалованье и своим поведением вызывали большое возмущение местного населения. Измученные вконец частыми потрясениями, турецким произволом и бесчинствами, народные массы Каира в начале марта 1805 г. восстали. Тогда-то принесла свои плоды тактика умелого сталкивания лбами противостоящих друг другу группировок — только в Мухаммаде 'Али видели того, кто сумеет добиться упорядочения положения в стране. Он осадил укрывавшегося в цитадели Хуршид-пашу, как до того расправился также в очередной экспедиции [20] с мамлюками. Шейхи вручили Мухаммаду 'Али управление Египтом. Из предосторожности и желая получить инвеституру из рук Порты, Мухаммад 'Али сделал вид, что он от этого назначения отказывается. Порта, поколебавшись, вынуждена была признать свершившийся факт и назначить его наместником султана (ноябрь 1806 г.).

Мухаммад 'Али использовал упадок мамлюкского государства и, опираясь на торговую буржуазию и духовенство, выступил в качестве представителя интересов класса феодалов в целом и торговой буржуазии. При нем на месте феодально-раздробленного Египта с господством натуральных форм хозяйства возник новый Египет — централизованная феодально-крепостническая монархия со значительно развитыми товарными отношениями в области земледелия и с зачатками промышленного развития.

Предпосылки для этого были обусловлены всем ходом предшествующего развития — ростом товарно-денежных отношений в Египте в XVIII в. и назревшим к концу его кризисом феодальных порядков. Известное влияние на Египет того времени оказала и экспедиция Бонапарта — прежде всего она стимулировала борьбу против захватчиков, в том числе и стремление к полной независимости от разлагавшейся Османской империи. В течение первых четырех десятилетий XIX в. в Египте шел процесс созидания политически независимого централизованного крепостнического государства, а вместе с этим создавались и предпосылки для самостоятельного развития страны в дальнейшем.

В первой половине XIX в. Египет, формально бывший частью Османской империи, поднялся на более высокий по сравнению с Турцией уровень экономического развития. Реформы Мухаммада 'Али (ликвидация землевладения мамлюков и мултазимов, постепенное расшатывание общинного владения землей, организация многочисленной регулярной армии и сильного флота, промышленная монополия, создание мануфактур, агротехнические и ирригационные мероприятия, скупочная монополия, монополия внешней торговли, внедрение светского образования и др.) укрепили обороноспособность [21] Египта и его независимость. Вместо мамлюков господствующим классом стала вновь образовавшаяся прослойка феодалов-землевладельцев, теснейшим образом связанная с торговой буржуазией. Мухаммад 'Али — номинально турецкий паша — был однако, независим от Порты, так как в отличие от прежних турецких пашей он имел в Египте собственную экономическую базу. В Египте возникла новая крупнопомещичья земельная собственность, и Мухаммад 'Али представлял интересы египетских феодалов и торговой буржуазии, а не интересы турецкого феодализма.

Мухаммад 'Али вел самостоятельную не только внутреннюю, но и внешнюю политику. Он согласовывал ее с политикой Турции лишь постольку, поскольку это диктовалось международной обстановкой. В своей внешней политике он стремился добиться от Порты признания его наследственных прав на Египет и обеспечить свои далеко идущие династические планы.

Несомненно, что Мухаммад Али обладал способностями полководца; он участвовал в изгнании французов, отразил попытку англичан захватить Египет в 1807 г., истребил мамлюков и нанес катастрофические поражения Порте.

Создавая империю, Мухаммад 'Али в 1811—1818 гг. подчинил себе всю Аравию, в 1819—1822 гг. завоевал Восточный Судан, в 1824 г. выступил против освободительного движения в Греции, так как в награду за подавление греческого восстания ему были обещаны Сирия и Крит. В результате первой египетско-турецкой войны (1831—1833) Мухаммад Али распространил свою власть на Сирию, Киликию и Крит. Спровоцированная Англией вторая египетско-турецкая война (1839—1840) привела войска Мухаммада 'Али к подступам Стамбула. Армия султана была разгромлена, а турецкий флот перешел на сторону Египта.

Так при Мухаммаде 'Али была создана египетская империя, превосходившая своими размерами владения турецкого султана. Внешняя политика Мухаммада 'Али, построенная на авантюристических расчетах, его войны, носившие захватнический и явно грабительский характер, отнюдь не диктовались [22] коренными интересами египетского народа, и в конечном счете он был поставлен перед необходимостью сдать все свои позиции под нажимом западноевропейских колонизаторов.

Тенденция к самостоятельному развитию была сорвана вторжением иностранного капитала. Процесс создания самостоятельного национального государства сменился процессом подчинения Египта Англии, задержкой его хозяйственно-политического развития. Подчинение Египта западноевропейскому капиталу началось с 1840 г., когда в результате второй египетско-турецкой войны, под давлением преимущественно Англии, Мухаммад 'Али должен был отказаться от всех своих завоеваний, резко сократить численность армии, закрыть основанные им мануфактуры, отменить монополию внешней торговли. Тем самым иностранному капиталу был открыт свободный доступ на египетский рынок.

Маркс по этому поводу писал, что был лишен всякой силы единственный человек — Мухаммад 'Али, “который мог бы... добиться того, чтобы „парадный тюрбан" (т. е. разлагавшуюся правящую верхушку Османской империи.— X. К.) заменила настоящая голова” 33. Маркс характеризовал Египет под властью Мухаммада 'Али как единственную тогда жизнеспособную часть Османской империи 34.

В обширной литературе, посвященной указанному периоду, недостаточно затрагивались вопросы повседневной жизни народных масс. Хроника ал-Джабарти позволяет исследователю создать ясное представление об эволюции феодального землевладения: разложении феодального поместья в Египте — илтизама, характере феодальных повинностей феллахов, особенностях крестьянского землепользования, видах земельной ренты, фискальной системе в целом, общегосударственных повинностях феллахов. В ряде экскурсов в предшествующий период [23] ал-Джабарти описывает процесс трансформации земельных владений типа илтизама в ризки и вакфы, происходивший по мере распространения налогового иммунитета на земли религиозных учреждений. Хроника проливает свет и на характер арендных отношений, установившихся для такого рода учреждений. Ал-Джабарти показывает, какие изменения претерпели все виды земельных владений вследствие концентрации земельной собственности в руках правительства Мухаммада 'Али в первый период его правления.

У ал-Джабарти, с характерным для него морализаторским подходом к историческим явлениям, было немало оснований для повышенно критического отношения к Мухаммаду 'Али. Ал-Джабарти представлял те прослойки светских феодалов и духовенства — владельцев вакфов,— чьи интересы непосредственно были ущемлены реформами Мухаммада 'Али. Не случайно поэтому в хронике ал-Джабарти мы находим ярко воспроизведенную картину серьезных изменений, происшедших в положении египетского крестьянства, картину резко усилившейся его эксплуатации и гнета при Мухаммаде 'Али.

Для ал-Джабарти — аборигена страны — Мухаммад 'Али оставался чужеземцем, руководствовавшимся узкоэгоистическими интересами и честолюбивыми устремлениями. Историк не мог оценить объективное значение деятельности Мухаммада 'Али.

Только историческая перспектива позволила правильно осмыслить значение преобразований Мухаммада 'Али для дальнейшего развития аграрных отношений в Египте. Они явились предпосылкой для капиталистического развития, пошедшего по “прусскому пути”. В этом плане совершенно очевидна относительная прогрессивность ликвидации феодальной анархии и мероприятий, так или иначе способствовавших разложению общины, но в целом, однако, не разрушавших феодального землевладения в Египте. Именно аграрная политика Мухаммада 'Али явилась исходным пунктом всех остальных преобразований, приведших к созданию сильного египетского государства.

Анализ хроники ал-Джабарти проливает свет на классовую природу этих преобразований. [24]

Правление Мухаммада 'Али имело характер неограниченного самовластия. Он рассматривал Египет как свое поместье, управление которым должно было служить лишь источником обогащения. Понятно поэтому, что труд ал-Джабарти вылился в яркий протест против режима произвола и деспотического правления Мухаммада 'Али. Борьба Мухаммада 'Али против феодальной раздробленности характеризуется не только истреблением противостоявшей ему мамлюкской знати с присущими ей центробежными стремлениями, но и тактикой искусного маневрирования. Ал-Джабарти показывает, как Мухаммад 'Али, возбуждая одних против других, получал возможность поддерживать свое господство.

Централизация политической власти при Мухаммаде 'Али привела к серьезным изменениям в землевладении. Он неограниченно распоряжался конфискованными землями казненных мамлюков, владениями ликвидированных им илтизамов и многими вакуфными землями.

Широкими земельными пожалованиями Мухаммад 'Али привлекал на свою сторону и представителей местного общества. Так же он поступал в отношении правящей верхушки бедуинских племен. Своим положением, следовательно, новые землевладельцы были обязаны исключительно милости Мухаммада 'Али. Таким образом при нем сформировался новый господствующий класс, сосредоточивший в своих руках владение землей.

Ал-Джабарти описывает ход событий начала XIX в. постепенное распространение власти Мухаммада 'Али на ряд провинций, которое нашло свое реальное выражение в том, что он стал взимать в этих провинциях налоги в свою пользу; перепись в 1808 г. илтизамов, не плативших налогов, их конфискация и распределение среди сторонников Мухаммада 'Али (стр. 81); введение указов 1809 г о лишении мултазимов половины фа'иза и об обложении налогом вакуфных земель и земель висийа (стр. 93, 95, 97). В хронике детально описаны поголовное истребление мамлюков в 1811 г, экспроприация их земельных владений (стр. 127—133), постепенное распространение этих действий на Верхний Египет (стр. 141), который [25] до того служил местом, где концентрировались враждебные Мухаммаду Али мамлюкские группировки. Подробно повествуется о введении в Верхнем Египте денежного налога на земли феллахов и об осуществлявшейся одновременно с этим переписи всех земельных владений, в частности и вакуфных земель, юридически составлявших собственность религиозных учреждений, фактически же находившихся во владении духовенства и представителей других слоев. В хронике сообщается об обложении в Верхнем Египте в 1812 г. вакуфных земель, конфискации земель мамлюков и поддерживавших их бедуинских шейхов (стр. 153, 154). В ней показаны ход и методы составления всеобщего земельного кадастра, начало чему было полажено в 1813 г., а также сопутствовавший этому процесс ограбления общины, что выразилось в выделении земель висийа и отторжении невозделываемых земель. Должное отображение в хронике нашел важнейший по своим дальнейшим последствиям факт закрепления за феллахами определенных участков земли, связанный с установлением личной ответственности феллаха за свой надел и за выплату определенной для него суммы налога, что вело к расшатыванию самой общины и закладывало основы частной собственности на землю (стр. 208). Хроника дает много сведений о налоговой политике Мухаммада 'Али (стр. 91), о введении единого поземельного налога (стр. 101), новой системе сбора налогов (стр. 109, 142) и ликвидации илтизамов в 1814 г., конфискации их в пользу государства и выплате, начиная с 1815 г., фа'иза. помещикам из государственной казны, закреплении за ними земель висийа, выделенных из общины (стр. 110, 154, 209, 222). Отношение феллахов к лишению мултазимов права суда, взимания налогов и фа'иза, права контроля над сельской администрацией и к прекращению личной зависимости феллаха от помещика очень рельефно выступает, например, в следующем описании ал-Джабарти: “Что же касается мултазимов, то они были в смятении от того, что их отстранили от управления их владениями, они не могли представить себе, каковы будут последствия этих действий, и ожидали божьего милосердия. А уже настало время жатвы, урожай же им запретили собирать, пока они не урегулировали вопрос [26] специальной бумагой катходы, дающей им разрешение на это (на сбор урожая.— X. К.). Они направились сами или отправили тех, кого назначили, рассчитывая снять урожай, но не нашли никого, кто бы повиновался им. Их [всячески] поносили. Даже ничтожнейший, будучи позван на работу за плату, говорил: „Ступай, ищи другого, я занят своим делом. И что вам делать в деревне? Кончилось ваше время — мы теперь стали феллахами паши". А еще недавно мултазимы обращались с ними, как с купленными рабами, более того, раб мог сбежать от своего господина, если его обременяли сверх сил или оскорбляли и избивали; что же касается феллаха, то ему невозможно, нелегко было оставить родные места, своих детей, семью и бежать. А когда случалось феллаху бежать в другую деревню и его господину становилось известным его местопребывание, то его доставляли насильно, и усиливались унижение, ненависть и оскорбления” (стр. 207).

С особым возмущением ал-Джабарти описывает крючкотворство, которым сопровождалась проверка документов на право владения землями ризк (стр. 94, 209), проводившаяся с целью конфискации вакуфных земель в пользу государства.

Следующие строки не оставляют сомнения в том, как автор расценивал по существу претензии распорядителей вакфов: “Большинство вакуфных земель было имениями знати районов и являлось источником их состоятельности и оказываемого ими гостеприимства. Они владели этими землями незаслуженно, без права на это, пока Аллах не распорядился, чтобы все это было отобрано у них, захвачено и чтобы они лишились благополучия, рассеялись по окрестностям и удалились от родных мест” (стр. 210).

Бедственное положение крестьянства описано ал-Джабарти с подлинным драматизмом. Фискальный гнет Мухаммада 'Али выродился в организованный грабеж (стр. 81, 90, 92, 207). Полностью сохранилось несвободное состояние феллахов, которым теперь противостоял не помещик, а мощный централизованный государственный аппарат (стр. 109). Рекрутчина, наборы рабочих для мануфактур, налоговый грабеж, многочисленные натуральные повинности, в частности и государственные [27] барщинные работы, довели египетскую деревню до полного опустошения. Разоренные феллахи разбегались (стр. 69). Во всеобъемлющей системе ограбления феллахов ал-Джабарти исключительное значение придает крепостнической по существу государственной скупочной монополии. Она была призвана обеспечить не только внедрение в сельское хозяйство Египта новых товарных культур, но и служить при этом золотым дном для казны. С большой прозорливостью ал-Джабарти правильно отмечает важное значение выключения феллахов из рыночных отношений (стр. 154).

Четвертая часть хроники содержит многочисленные факты, позволяющие судить о том, что экспансионистские и авантюристические стремления Мухаммада 'Али дорого обходились египетскому народу, ибо войны велись за счет разорения в первую очередь феллахов, полного истощения их хозяйства. Говоря об общем истощении сил народа, ал-Джабарти не обходит и привилегированного слоя государственных чиновников, отмечает превратности их судеб в условиях деспотического режима бесправия и произвола: “Нет счастливцев, кроме тех, что состоят на службе государства, которые ведают взиманием податей, являются агентами-исполнителями или писцами, или служащими новых предприятий. Но и такой человек не свободен от ошибки, о ней могут донести, тогда будет произведена ревизия за все время владения им [данной должностью], и насчитают ему некоторое количество кошельков, которые обяжут уплатить. Возможно, что ему придется для этого продать свой дом и имущество, а если не будет у него [средств, чтобы] отсрочить [погашение] и он лишен возможности бежать, то его ждет тюрьма” (стр. 314).

Было бы, однако, заблуждением считать ал-Джабарти поборником народных интересов. И классовая принадлежность, и политические симпатии автора хроники проявились вполне отчетливо в его труде. Ал-Джабарти безусловно отрицательно относился ко всякого рода народным движениям. Положение народа интересовало его постольку, поскольку оно имело отношение к тем или иным действиям господствующих слоев. Народ ал-Джабарти чаще всего именует чернью, подонками, [28] невеждами, и в этом также сказывается представитель феодального класса. Вместе с тем мы встречаем у автора суждения, свидетельствующие о его способности возвыситься над предубеждениями своего класса. Безусловная честность человека, сильного духом, обладающего проницательным умом историка, позволила ему беспощадно изображать пороки своего класса, процесс его упадка и воздавать должное усилиям народных масс в моменты тяжких испытаний. Говоря о сопротивлении, оказанном народом английским захватчикам (1807 г.), ал-Джабарти писал: “Нельзя было себе представить, чтобы такое событие могло произойти, чтобы население и солдаты оказались в состоянии разбить англичан, с особенным совершенством владеющих военным искусством. А из предшествующего изложения тебе уже известно, что это именно они воевали с французами и изгнали их из Египта”. На следующей странице ал-Джабарти по этому поводу восклицает: “О, если бы простонародью хоть выразили признательность за это и приписали ему этот подвиг! Но все это отнесли за счет паши и его солдат, а простонародью, [за эту победу] впоследствии отплатили злом” (стр. 54—55). Помимо всего прочего, это высказывание свидетельствует о том, что ал-Джабарти отводил активную роль народу и тем самым был близок к тому, чтобы считать народ субъектом исторического развития. Такое понимание было, несомненно, прогрессивным для арабской исторической традиции.

В четвертой части хроники главное внимание ал-Джабарти уделяет Мухаммаду 'Али.

Известно, что хронист ненавидел его всей душой, но в трактовке этого правителя добросовестность историка временами все же брала в нем верх. Мы читаем следующую высокую оценку Мухаммада 'Али: “Паша обладает настойчивостью, которой нет ни у одного из правителей этой эпохи. Если бы Аллах наделил его справедливостью в дополнение к присущей ему решительности, способности руководить, организовывать, проницательности и способности дерзать, то он был бы единственным для своего времени и чудом эпохи” (стр. 258). Для характеристики широты кругозора ал-Джабарти несомненный интерес представляет его замечание о Мустафа-паше Байрактаре, в [29] котором мы усматриваем благожелательное отношение хрониста к объективно прогрессивному характеру деятельности Байрактара, выступившего за ликвидацию наиболее тяжелых пережитков турецкого средневековья. О нем ал-Джабарти писал: “Мустафа-паша Байрактар был похвального образа жизни, он отстаивал справедливость, но это не созвучно эпохе” (стр. 84). Строки, в которых историк излагает концепцию ваххабизма, наиболее рельефно раскрывают его стремление к своеобразно трактуемой им социальной справедливости, но это особая тема. Здесь же для характеристики ал-Джабарти, его умонастроений уместно воспроизвести следующую его сентенцию: “В наше время, чтобы быть прославленным, именитым, главенствовать, надо иметь изысканные жилища, роскошные одежды, большой доход, слуг, свиту, особенно если с этим сочетается привычка к щедрости, свершению благодеяний, уважение к гостеприимству. Тот, кто обладает [всем этим], становится выдающимся и исключительным человеком [своего] времени. Если же мы представим себе человека, сочетающего в себе все совершенные духовные качества, познания всего мира, но лишенного того, о чем мы упоминали,— окажись он бедняком, с небольшими средствами и большой семьей, люди с ним не будут считаться, на него не обратят внимания ни правящие лица, ни религиозные авторитеты” (стр. 136).

В материалах биографического характера отчетливо выступают нравственные идеалы, моральные критерии ал-Джабарти. Это не только образ далекого от жизни и мирской суеты отшельника, но и носителя определенных моральных качеств: “Его никогда не занимало, что есть у других, и на собраниях он всегда говорил правду. Он очень редко ходил по домам правителей и высокопоставленных лиц, и то только в силу необходимости. Исполненный сознания собственного достоинства, скромный, он никогда не жаловался на превратности времени и нужду” (стр. 105). Хронисту присущи свои представления о демократизме и гуманности как показателях высокой внутренней культуры человека: “Приятный в общении, приветливый, скромный, он одинаково обращался как со знатными лицами, так и с простыми людьми” (стр. 105). [30]

На труд ал-Джабарти наложили яркий отпечаток его политические симпатии. Трактовка им противников Мухаммада 'Али явно тенденциозна и имеет панегирический характер — достаточно для иллюстрации напомнить о страницах, посвященных, например, лидеру мамлюкской клики — Алфи-бею. Ал-Джабарти неправильно представлял себе роль Англии в изгнании французов из Египта и истинные мотивы “участия” Англии к судьбам мамлюкских беев — он считал эти мотивы бескорыстными. Господствовавшие в Египте произвол и деспотизм способствовали тому, что ал-Джабарти доверчиво воспринял идиллические представления об общественном строе Англии начала XIX в. от мамлюкского бея Мухаммада ал-Алфи. Все это необходимо учитывать при использовании труда ал-Джабарти.

Сказанным отнюдь не исчерпывается историко-культурное значение хроники.

Ал-Джабарти был связан с наиболее выдающимися деятелями своего времени, с самыми различными кругами египетской общественности, с бытом, мыслями и чувствами своего народа. Под его пером все существенные стороны общественной жизни стали объектом социального обличения. Хроника представляет большой интерес как памятник египетской литературы, насыщенный бичующей силой.

Богатство впечатлений реальной жизни и большой запас образов арабской литературы самым плодотворным образом сказались и на языке хроники. Ал-Джабарти излагает свой материал в простой повествовательной форме. Хронист широко использует выразительные средства народной речи, пословицы, художественные образы, поэтому язык хроники отражает разные речевые стили.

Многочисленные ссылки на хронику ал-Джабарти в трудах таких широко известных филологов, как Дози 35, Кремер 36 и другие, свидетельствуют, что издавна язык хроники привлекал к себе внимание в качестве лексикографического источника, но. и в этом отношении она недостаточно использована. [31]

Настоящий перевод является полным переводом четвертой части хроники на русский язык. Он сделан с широко известного булакского издания 1879 г. На полях перевода обозначены страницы текста, соответствующие булакскому изданию. К переводу приложены комментарий справочного характера, а также указатели имен собственных, географических и топографических названий, этнических названий, терминов и названий сочинений.

Выше упомянут перевод хроники на французский язык, осуществленный в 1888—1897 гг. Сличение этого перевода с текстом булакского издания приводит к выводу, что авторы французского перевода не ставили перед собой задачу полной передачи хроники, ограничиваясь местами лишь изложением, пересказом ее. Исправления текста хроники, допущенные авторами французского перевода, существенно меняют и композицию многих отрывков. Ошибки текста, выправленные авторами французского перевода, не оговорены. В ряде случаев во французский перевод внесен справочный элемент. Сокращения текста, допущенные во французском переводе, иногда производят впечатление, что они вызваны стремлением уйти от неразрешимых терминологических трудностей. Вместе с тем установленные нами случаи расхождений французского перевода с текстом булакского издания, носящие характер дополнений, развивающих те или другие места текста хроники, дают основание предполагать, что авторы французского перевода располагали списками хроники, более полными по сравнению с теми, что были положены в основу булакского издания.

Цитированные в тексте выражения, формулы и стихи в переводе даются в кавычках. В квадратные скобки заключены слова, отсутствующие в арабском тексте и введенные для ясности русского перевода.

Перевод значительных по размерам стихотворных отрывков принадлежит X. Селяму (стр. 232—233 арабск. текста) и Р. М. Алиеву (стр. 240—241). [32]

В установлении удовлетворительного чтения начала стр. 2 существенную помощь оказал Б. А. Розенфельд, уточнивший отдельные астрономические термины.

Считаю приятным долгом высказать здесь свою искреннюю признательность упомянутым товарищам.

'АДЖА'ИБ АЛ-АСАР ФИ-Т-ТАРАДЖИМ ВА-Л-АХБАР (1806-1821)

Том четвертый исторического сочинения, названного “Удивительная история прошлого в жизнеописаниях и хронике событий”, принадлежащего перу выдающегося ученого, который, шествуя в облачении мудрости, украсившей его всеми своими драгоценными сокровищами, и первенствуя в науках, изучал необыкновенные события своего времени,— одаренного талантами шейха 'Абд ар-Рахмана ал-Джабарти ханифита 1, да осыплет его бог всевышний милостями и да ниспошлет ему незримые благодеяния свои.

/2/ Во имя Аллаха милостивого, милосердного!

Год тысяча двести двадцать первый (21.III.1806—10.III.1807).

Месяц мухаррам 2 начался по календарю в четверг, а по луне — в субботу. Это совпадает со вступлением Солнца в созвездие Овна, то есть начала лунного и солнечного годов совпали. Это — день царского ноуруза 3, то есть персидского года по эре ал-Джалали 4— Иездегерда. По их эре этот год — тысяча сто семьдесят шестой. Гороскоп расположения светил на пятницу в половине шестого пополудни: в семи с половиной градусах созвездия Рака находился его домовладыка, Юпитер находился на десятом градусе в квадратуре с ним, Меркурий и Юпитер находились в соединении на седьмом градусе, а Марс с Венерой-—-на десятом; Венера находилась в попятном движении; Сатурн находился на четвертом градусе. Все это является предзнаменованием устойчивости власти правителя и страданий для народа, а решение ,[в руках] Аллаха всевышнего, великого!

3 мухаррама (23.III.1806), в ночь на вторник, в Булак 5 прибыл капуджи 6 с решением об утверждении Мухаммада 'Али пашой Египта. В дар паше от султана он привез соболью шубу. На следующее утро Мухаммад 'Али-паша созвал в своем доме в ал-Азбакийе 7 диван, на котором присутствовали сейид 'Омар — накиб ал-ашраф 8, шейхи и знать. Сюда прибыл с торжественным кортежем из Булака ага 9 — представитель султана. Вступив в Каир через ворота Баб ан-Наср 10, он пересек центр города. Его сопровождали ага, вали 11, мухтасиб 12, [38] командиры воинских частей и солдаты; за капуджи следовали турецкие барабанщики. Когда [кортеж] дошел до ворот Баб ал-Харк 13, он повернул в сторону ал-Азбакийи. Во время оглашения указа о назначении был дан многократный пушечный салют из ал-Азбакийи и из крепости. В этот вечер в ал-Азбакийе были устроены увеселения, факельные шествия, фейерверки, играли на барабанах и флейтах.

7 мухаррама (27.III.1806) пришли вести о том, что между /3/ солдатами и бедуинами с одной стороны и мамлюкскими эмирами 14 и — с другой произошло сражение в районе Джазират ал-Хава' 15, в котором убит один из высших офицеров по имени Кур Йусуф и другие. В Каир прибыло некоторое количество раненых. Отряд солдат перешел на сторону мамлюкских эмиров. Хасан-паша 16 прислал просить подкрепления людьми.

На рынках было объявлено, что в этот день жителям воспрещается выходить вечером из домов для совершения молитвы. Катхода-бей 17 к концу дня выступил в Булак и расположился лагерем на берегу Нила перед Инбабой 18. Сулайман-ага 19 также выступил из Каира с большим количеством солдат и направился в сторону Тура 20.

8 мухаррама (28.III.1806) катхода-бей переправился на западный берег Нила, а Тахир-паша 21 получил назначение в Гизу 22 в качестве мухафиза 23. В тот же день паша приказал собрать египетских солдат и солдат очагов 24 и переправить их на западный берег Нила, словно он опасался их пребывания в городе. Он сказал им: “Кто из вас хочет, тот может перейти на сторону врагов, а кто хочет — пусть остается со мной”.

Эти дни были праздником [в память] рождения сейида Ахмада ал-Бадави, празднуемого в Танте 25 и известного под названием Мавлид аш-Шаранбаблийа. Большая часть населения страны устремляется на этот праздник и нанимает верблюдов и ослов, не останавливаясь перед самыми высокими ценами, потому что это стало у людей праздником, которого ожидают и которым не пренебрегают. Туда направляются для паломничества и выполнения религиозных обрядов, для торговли или развлечения и разврата. На этот праздник собираются высшие духовные лица и жители Нижнего и Верхнего Египта. [39] Большинство жителей Каира и на этот раз отправилось с грузом, но было остановлено у городских ворот для осмотра багажа. У некоторых нашли предметы вещевого довольствия египетских солдат, их обмундирование и тому подобное. В связи с этим тех, у кого это было обнаружено, наказали, а остальные понесли ущерб от перетряхивания имущества. А были и такие, которые захватили с собой от аги солдат для того, чтобы те их вывели без осмотра, и солдаты не давали страже у городских ворот подвергать их обыску, нападать на них, рыться в их имуществе и поклаже.

9 мухаррама прибыло сообщение, согласно которому 'Абдин-бей 26, узнав о том, что ал-Алфи 27 оставил Файйум 28, отправился туда в сопровождении солдат корпуса дулатов 29 и, не застав там никого, занял город. Он послал в Каир гонцов, что бы сообщить о том, что он занял Файйум. По этому случаю были даны пушечные салюты, а вестники стали обходить дома знати с доброй вестью, получая дирхемы 30 и бакшиш 31. Когда же 'Абдин-бей узнал о поражении своего брата Хасан-паши, то он вернулся к нему, и оба они расположились в районе ар-Ракак 32.

10 мухаррама (30.III.1806) ал-Алфи прибыл в район Кирдасы 33. Солдаты и бедуины его заполнили провинцию Гиза, но никто из жителей Гизы не вышел им навстречу, хотя их видели и слышали звуки их литавр, бой барабанов и ржание их лошадей.

В тот же день ал-Алфи послал сейиду 'Омару-эфенди Мукарраму — старейшине шерифов — и шейхам письмо следующего содержания: “Ставлю вас в известность, что причина нашего прибытия в эту местность — необходимость в средствах пропитания. Местность, в которой мы находились, совершенно разорена, и не осталось в ней пропитания, достаточного для нас и нашего войска. Мы просим вашего посредничества в деле снабжения нас жизненными припасами, как это было принято в прошлом”.

В понедельник утром, 11 мухаррама, сейид 'Омар отправился к паше и поставил его в известность об этом послании. Тот осведомился, кто доставил это письмо. Сейид 'Омар [40] сказал ему, что письмо принес один из подчиненных Мустафы Кашифа ал-Мурали 34, оставшегося на противоположном берегу Нила. Паша сказал: “Напиши ему, пусть прибудет сюда для беседы”. В это время к паше явился некто, сообщивший, что мамлюки с отрядом своих войск прибыли к берегу реки у Инбабы, а навстречу им вышел отряд солдат, расположенных в этом районе. Между ними зазязался бой у Сук ал-Ганам 35, и имеются убитые и раненые.

Паша немедленно отправился верхом в Булак, спустился к берегу, просидел там час, а затем верхом же возвратился домой, наложив запрет на переправу барок на берег Инбабы. Затем паша отменил свой запрет, полагая, что там может оказаться необходимость в судах. /4/ Действительно, барки возвратились с потерпевшими поражение солдатами, и, если бы их не оказалось, солдатам угрожало бы нечто ужасное.

Во вторник приехал Мустафа Кашиф ал-Мурали, посланный ал-Алфи. Он прибыл в сопровождении 'Али-чорбаджи 36 ибн Муса ал-Джизави в дом сейида 'Омара, а тот верхом отправился с ним к паше. Здесь написали ответ ал-Алфи, и Мустафа Кашиф ал-Мурали отправился с ним в ту же ночь. В четверг, 14 мухаррама (3.IV.1806), он* возвратился с ответным посланием следующего содержания: “Воистину, мы послали к вам, прося вас постараться посредничать между нами и добиться умиротворения для нас, для бедняков и для населения деревень, а вы ответили нам, что мы нападаем на села, облагаем их контрибуцией, забираем их урожай, угоняем скот. А ведь мы — клянемся великим Аллахом и его милостивым пророком — не к этому стремимся, не это является нашей целью и нашим желанием. Но, воистину, мы вынуждены были явиться сюда в силу стесненного положения и нужды всех, кто следует за нами, бедуинов и других. Посылка против нас военной экспедиции и солдат вынуждает нас набирать тех, кто мог бы помочь нам в защите. А они (Имеются в виду Мухаммад 'Али и его сторонники) набирают различного рода солдат в Турции и Египте для борьбы с нами и нашего уничтожения. И они точно так же грабят страну и тратятся [41] на содержание солдат. Мы поступаем, как они: собираем вокруг себя тех, кто поможет нам сопротивляться, и тратимся на окружающих нас и содействующих нам. И все это ведет к разрушениям, угнетению бедняков. Ваша задача или даже обязанность — стремиться к умиротворению обеих сторон, к прекращению войн, к тому, чтобы нам отвели территорию, на которой мы могли бы спокойно существовать. Воистину, земля Аллаха обширна, ее хватит и для нас и для них, она сможет прокормить и нас и их. Пусть будут даны гарантии за ручательством некоторых лиц с вашей и с нашей стороны, на которых мы можем положиться, и об этом будет сообщено его величеству султану. Мы будем ждать ответа и по получении его приступим к проведению в жизнь соглашения”.

К этому времени было решено отвести ал-Алфи провинцию Гиза, и в ответе ему написали об этом, не заключая соглашения и не давая ручательства, как ал-Алфи того требовал. Ответ вручили Мустафе Кашифу, и тот возвратился с ним. А в это время войска ал-Алфи потребовали у жителей селений Бартис 37, Умм Динар 38, Минийат 'Укба 39 снабдить их припасами, но те отказали [им в этом]. Солдаты напали на них, избили и ограбили. Причиной тому были турецкие солдаты паши, которые подстрекали население и сообщили ему: “Если люди ал-Алфи потребуют от вас припасов или денег, не давайте, изгоняйте их, бейте и грабьте их, а как только мы услышим о вашем столкновении, то придем вам на помощь”; они подстрекали их в этом. Население поверило им, а когда произошли указанные события, то солдаты помощи не оказали и не выходили из своих укрытий до тех пор, пока это было возможно.

В субботу, 23 мухаррама (12.IV.1806), паша разослал указ кашифам провинций и расквартированным там египетским войскам собираться немедленно и отправиться на берег у ас-Субкийи, чтобы охранять его от врага и воспрепятствовать переправе последнего через Нил, так как если бы ему это удалось, то это грозило бы разорением всей провинции ал-Мануфийи 41.

Разнесся слух, что паша решил сам направиться в эту провинцию, следуя по пути через ал-Калйубийу 42, и что к нему [42] присоединятся катхода-бей и Тахир-паша, двигающиеся по западному берегу Нила. Однако затем от этого намерения отказались, и паша послал к Хасан-паше, чтобы тот прибыл со всеми своими солдатами, солдатами Тахир-паши из района Бани Сувайфа 43 и солдатами Кур Йусуфа, который был убит в сражении, о чем упоминалось.

В этот же день прибыл также гонец от ал-Алфи с письмами к сейиду 'Омару — старейшине шерифов, другим шейхам, паше, к са'ид-аге Порты 44 и Салих-бею капуджи 45. Они воспроизводили содержание предыдущих писем. Их сопровождал Ахмад Абу Захаб ал-'Аттар. На эти письма были написаны ответы, аналогичные ранее посланным. Посланец возвратился в сопровождении нескольких лиц из носящих чалму: сейида Ахмада аш-Шитиви, настоятеля мечети ал-Бастийа 46. И все это с обеих сторон было видимостью, игрой, которую нельзя было принимать всерьез.

/5/ Во вторник в Каир прибыли вызванные сюда пашой командиры, о которых упоминалось, со своими частями. Паша наградил одного из высших офицеров, призванного заменить убитого Кур Йусуфа. В тот же день стало известно, что отряд войск мамлюкских эмиров в сопровождении бедуинов переправился на берег канала ас-Субкийа, не встретив сопротивления со стороны охранявших его солдат паши, которые бежали при появлении мамлюков. Паша приказал отправиться туда солдатам, находившимся в Каире. Он потребовал от знати денежной ссуды на содержание солдат и обложил страну податью на сумму в три тысячи кошельков 47. От провинций, отнесенных к высшей категории, взимали по сто тысяч серебром 48 [а кроме того, установлены] категории средняя и- низшая.

В четверг на рынках было сообщено о том, что солдаты выступили в поход.

В субботу Тахир-паша отправился в ал-Мануфийу во главе кавалерии. Вскоре вслед за ним отправился его катхода. Они нуждались в верблюдах и отобрали их у водовозов и погонщиков верблюдов. В тот же день прибыл из Бани-Сувайфа 'Омар-бей ал-Арна'уди 49. Приехавшие оттуда же сообщили, что Раджаб-ага 50 и подкупленный им отряд солдат, [43] насчитывающий около шестисот человек (На полях булакского издания текста приписка “В некоторых экземплярах сказано не шестьсот, а девятьсот”), присоединились к эмирам Верхнего Египта, а упомянутый 'Омар-бей прибыл в связи с этим, чтобы оправдать себя. Приехал также Маху-бей старший 51, командующий войсками ал-Минийи 52, с требованием снабдить их продовольствием.

В тот же день катхода-бей, известный под прозвищем Дабус Оглу, захотел отправиться из Инбабы в Нижний Египет и сделал необходимые для этого приготовления, но солдаты его взбунтовались, потребовали выплаты содержания, оскорбили его и помешали продолжать путь. Катхода решил переправиться в Булак, но солдаты и этому воспрепятствовали и оттаскали его за бороду. Так провел он день и ночь, а затем сказал им: “Какая вам польза от моего пребывания с вами? Разрешите мне отправиться к паше, и я постараюсь добиться удовлетворения ваших требований”. И так он продолжал их уговаривать до тех пор, пока они не оставили его в покое, и он направился в Каир и больше к ним не возвращался.

В субботу, которая была концом этого месяца (19.IV.1806), в Инбабу прибыли солдаты корпуса дулатов, находившиеся в Бани-Сувайф и Файйуме, и в честь их прибытия были даны пушечные салюты. В тот же день командиры войск, находившихся в ал-Мануфе 53, прислали письмо паше о том, что солдаты требуют выплаты жалованья, продовольствия и что, будучи голодными, они не в состоянии воевать.

В эти дни прибыло из Верхнего Египта много солдат, заполнивших собой город. В это же время прибыли вести из Хиджаза о том, что шериф Мекки 54 Галиб 55 сдался ваххабитам 56. Это произошло в силу чрезвычайно стесненного положения, в котором очутились мекканцы. Ваххабиты, осадив Мекку, закрыли все пути подвоза продовольствия, так что цена египетского ардабба 57 риса достигла пятисот реалов 58, а ардабба пшеницы — трехсот десяти реалов, и соответственно поднялись цены на масло, мед и другие продукты. Шерифу не оставалось ничего другого, как сдаться, подчиниться им и присоединиться к [44] их религиозному толку. Он обязался возносить за них молитвы и прославлять их внутри Ка'бы 59; приказал запретить представления, греховные дела, а также курение наргиле 60 при подъеме на холмы Сафа и Марва 61 и на пространстве между ними; предписал обязательность свершения молитв в мечети, внесения заката 62; запретил ношение шелковой одежды, парчи; отменил несправедливые поборы и другие формы притеснения, которые перешли всякие границы так, например, в случае смерти кого-нибудь надо было платить от пяти до десяти французских талеров 63 в соответствии с материальным положением умершего. Пока семья умершего не уплатила денег в назначенном количестве, она не имела права взять труп и похоронить его, и даже обмывальщик не мог без разрешения приблизиться к нему, чтобы обмыть тело. Подобными же несправедливыми поборами облагались торговые сделки, причем облагались как продавцы, так и покупатели. Производились конфискации состояний и домов. Дошло до того, что к обыкновенному человеку, [спокойно] сидящему у себя дома, неожиданно являлся кто-нибудь из пособников [шерифа] и приказы-. вал очистить дом и покинуть его. При этом говорилось, что сейиду — [шерифу Мекки], всемогущему господину требуется дом данного человека и что ему остается выбрать одно из двух либо покинуть дом, который станет собственностью шерифа, либо уплатить сумму, в большей или меньшей мере близкую к стоимости дома. /6/ Ваххабиты обязали шерифа отказаться от всего этого и следовать велениям Аллаха всевышнего, изложенным в его драгоценной книге 64, быть преданным исповеданию единобожия и последователем сунны 65 пророка, — да будет над ним мир и благословение, — равно как наставлениям сподвижников пророка — праведных халифов и имамов 66, — усердных ревнителей веры, и тому, что ими было передано людям до конца III века хиджры (Т е в первые века ислама).

[Ваххабиты потребовав] отменить нововведенля людей, прибегающих во время трудностей и испытаний не к богу, а к какому-либо живому или мертвому существу; отказаться от возведения [45] куполов над могилами 67, всяких рисунков и орнаментов, от целования порогов, [мавзолеев], от самоуничижения и принижения, от возгласов и призывов, шествий [вокруг мавзолеев], принесения обетов и жертвоприношений святым; не устраивать в честь святых празднеств, приуроченных к ним сборищ различных людей, где сходятся мужчины и женщины и происходят всякие подобные вещи, при которых люди отожествляются с создателем, в то время когда должно быть единобожие, для чего и были посланы пророки, которые боролись против инакомыслящих, за утверждение религии, принадлежащей целиком богу.

Шериф Галиб обязался все это запретить и дать указание разрушить существующие купола над гробницами и мавзолеями, потому что это одно из новшеств, которых не было во времена пророка. Он обязался осуществить это после диспута с улемами 68 здешних мест, когда им были представлены внушительные доводы в пользу того, что эти новшества не согласуются" с разъяснениями Корана и сунны, которые их убедили.

В это время дороги и пути сообщения между Меккой и Мединой 69 и между Меккой и Джиддой 70 и Та'ифом 71 стали безопасными и чрезвычайно увеличился приток в святые места зерна, скота, масла, меда, привозимых бедуинами с востока. Цены в связи с этим резко снизились: ардабб пшеницы продается теперь за четыре реала. А шериф Галиб продолжает взимать десятину — налог с купцов — и оправдывает это утверждением, что они язычники: “Я беру с язычников, а не с правоверных!”

Месяц сафар 72 1221 года (20.IV—18.V.1806) начался в воскресенье. В этот день Маху-бей отправился в сторону ал-Минийи. В этот же день прибыл из Стамбула капуджи с указами относительно таможен и другими. В числе их было распоряжение о конфискации имущества умерших насильственной смертью, [в частности] о конфискации наследства сейида Ахмада ал-Махруки 73 и другого, именуемого шерифом Мухаммадом ал-Барули. Целью этого было извлекать деньги, пользуясь любым поводом. Прибыли также откупщики, для которых были предназначены таможни Александрии, Дамиетты и Розетты 74 [46]

В этот день паша решил отправиться воевать с ал-Алфи. Об этом оповестили [население], спустили пушки из крепости и арсенала, приготовили боеприпасы и снаряжение.

4 сафара (23.IV.1806) эта решимость паши укрепилась. Он объявил, что отправится в субботу, и указал на сейида 'Омара-эфенди, старейшину шерифов, как на своего заместителя вовремя отсутствия, но сейид 'Омар отказался. Затем энергия паши стала ослабевать, и оказалось, что все это было лишь уловкой.

В четверг (24.IV.1806) паша послал своих уполномоченных по лавкам и торговым домам, и те опечатали амбары с таким” товарами, как кофе и пряности. Это случилось после того, как они были разрешены к продаже и причитающиеся сборы и пошлины были взысканы в Суэце. А когда прибыли караваны и товары были выгружены в склады, он совершил с ними это. Затем договорились относительно суммы выкупа, и товары были выданы.

В этот же день прибыло известие о том, что ал-Алфи переправился из Джиср ал-Асвад 75 и ат-Тарраны 76 и направился в ал-Бухайру 77.

В субботу (26.IV.1806) капуджи Салих-ага-паша направился в Булак, чтобы возвратиться в Турцию. Его провожали в Булак вплоть до судна паша, Са'ид-ага и сейид 'Омар — накиб ал-ашраф — со своими шейхами. Паша подарил Салих-аге дорогую соболью шубу после того, как убедился в готовности аги служить его интересам. Он одарил его подарками и препроводил с ним дары для султана и высших чинов Порты. Паша осведомил Салих-агу о своих намерениях и целях, с тем чтобы тот добивался их осуществления в Стамбуле. Проводив капуджи, после захода солнца возвратились по домам.

Во вторник, 10 сафара (29.1 V.1806), Салих-ага ас-Силахдар 78 отправился в Нижний Египет через ал-Мануфийу в сопровождении военного отряда. Ему было предоставлено права облагать /7/ города и села денежными поборами по двадцать кошельков с каждого селения, ни больше, ни меньше. Облагались также все цехи. В тот же день началась реквизиция зерна по деревням: забирали по двадцать ардаббов пшеницы, бобов [47] и ячменя. Это была уже третья реквизиция урожая за время пребывания у власти настоящего правительства.

В тот же день стало известно, что ал-Алфи направился в Даманхур 79 в ал-Бухайре в среду, 4 сафара (23.IV.1806), и что здесь ему оказали сопротивление. Он осадил город, который был подготовлен к этому. Даманхур был на стороне сейида 'Омара — старейшины шерифов, который послал туда предупреждение относительно ал-Алфи, доставил им (В некоторых экземплярах вместо слов “доставил им” — “заготовил для них” (примечание на полях булакского издания)) необходимые для войны боеприпасы и порох и побудил жителей подготовиться к войне. Они укрепили город, возвели вокруг него стены с фортами, оснастили их большим количеством пушек и запаслись всем нео5ходимым из вооружения и боеприпасов в количестве, достаточном на год. Вокруг города они вырыли рвы, а [город] расположен на возвышенном месте.

В этот же день паша сместил Мухаммада-агу 80 с должности катходы из-за действий, вызвавших недовольство паши. Он арестовал его и потребовал с него тысячу кошельков. На место катходы паша назначил своего казначея по имени Дабус Оглу.

В воскресенье, 8 сафара (27.IV.1806), к концу дня главнокомандующий, то есть упомянутый Дабус Оглу, в сопровождении своих людей отправился в Инбабу для того, чтобы снарядить и подготовить войска. По случаю его отъезда был дан пушечный салют.

На снаряжение солдат паша израсходовал много средств и поэтому потребовал соответственно сумме этих расходов обложить контрибуцией знать, купцов, эфенди-лисцов, служащих монетного двора, откупщиков таможен и каждого, кто по своему званию в настоящем или прошлом имел какое-либо близкое отношение к службе, торговле, ремеслу или обладал известным достатком. В большинстве случаев получал и назначал эти контрибуции сейид 'Омар-эфенди—старейшина шерифов; эта роль, в которой он выступал, была ему навязана. Положение изменилось, и люди стали думать о нем плохо, а истина известна лишь одному Аллаху!

В четверг, 19 сафара (8.V.1806), войска отправились из [48] Инбабы в сторону Варарика. В эти дни между улемами царили вражда, соперничество и зависть, начало чему было положено еще в рамадане 81. Причиной этого послужило замещение постов шейха 82 мечети, смотрителя ее вакфов 83 и вакфов 'Абд ар-Рахмана Катходы 84.

Случилось, что шейх 'Абд ар-Рахман ас-Саджини 85 — сын шейха 'Абд ар-Ру'фа — устроил в этот день обед и пригласил улемов. Они собрались и внешне как будто помирились. В понедельник задул южный ветер, поднявший пыль и бурю, все небо покрылось тучами, загремел гром, полил дождь и налетел смерч, но при этом сияло солнце, хотя одновременно лил дождь, — это произошло в послеполуденное время. Подобное этому произошло и во вторник после полудня.

В этот день после захода солнца паша изгнал из города Мухаммад-пашу-эфенди, отстраненного от должности катходы и высланного в Дамиетту, куда его отправили сушей в сопровождении солдат.

К концу дня возвратилось много солдат-арнаутов 86, высадившихся в Старом Каире и Булаке, — по большей части из отрядов Хасан-паши Тахира и брата его 'Абдин-бея. Причиной их возвращения было требование уплаты жалованья, с которым они обратились к Хасан-паше. Тот, усмотрев в этом признаки брожения и склонность к мятежу, отказал им в выдаче жалованья и сказал: “Отправляйтесь в Каир и требуйте ваше жалованье от паши”,— а сам послал к паше, чтобы поставить его в известность о создавшемся положении и об их двуличии.

(Когда солдаты-арнауты прибыли, паша запретил им вступить в город, обещая прислать им их жалованье, с тем чтобы они остались за чертой города и по получении денег возвратились к месту своего расположения. Они остались в районе Булака. Паша здесь же собрал бедуинов племени ал-Хувайтат, ал- 'Айад 87 и других, которые расположились в районах Шубpa 88 и Минийат /8/ ас-Сирадж 89. Бедуинов собралось много, и они продолжали сосредоточиваться на протяжении четырех дней. Паша направил расположенным в Каире войскам приказ подготовиться и, закончив свои дела, выступить под командованием Хасан-аги Шамаширджи 90. Он предписал тем из них, кто [49] был состоятелен и имел коня, седлать его, а владеющим верблюдами — нагрузить их припасами. Каждый обязан был выступить или выставить кого-нибудь вместо себя. Их снабдили всем необходимым, и они отправились. Затем паша послал командирам упомянутых солдат-арнаутов приказ возвратиться к себе на родину, но те отказались, заявив: “Мы не отправимся до тех пор, пока не получим недоданного нам жалованья”. Одновременно паша начал заигрывать с их нижними чинами, обманом склоняя их к уходу со службы у своих соотечественников. В результате с высшими офицерами арнаутского корпуса остались лишь немногие упорствующие, и паша уже не стремился добиться от них подчинения. В конце концов они отправились из Булака по дороге в Дамиетту в сопровождении египетских войск упоминавшегося Шамаширджи. Их окружали и бедуины. А всего от большого отряда арнаутов осталось пятьдесят два человека.

Сосредоточение в этом районе бедуинов не принесло ничего хорошего: во время их пребывания здесь они грабив, раздевали и убивали проезжих.

Месяц раби' ал-аввал 91 1221 года (19.V.1806) начался во вторник. В субботу, 5-го числа, после захода солнца был сильный гром, сверкали молнии, но без дождя, небо было малооблачным. Это пришлось на 17 башанса 92 и соответственно на 12 мая 93. Солнце в это время находилось на третьем градусе созвездия Близнецов, а в такое время гроза редко бывает.

В воскресенье со стен крепости раздался пушечный салют по случаю полученных из Верхнего Египта хороших вестей. Раджаб-ага и Йасин-бей 94, присоединившиеся к мамлюкским эмирам, возвели заграждения на Ниле у города Минийа, для того чтобы воспрепятствовать доступу в этот город судам с боеприпасами. Когда Маху-бей с барками, груженными боеприпасами, прибыл в Бани-Сувайф к Хасан-паше Тахиру, то его сопровождал 'Абдин-бей с некоторым количеством войск на судах. Добравшись до загражденного места, они открыли огонь из пушек и ружей и пробили проход. Ветер им благоприятствовал. Они очистили фарватер вплоть до Минийи, поднялись по реке, и 'Абдин-бей вступил в Минину, убив [50] оказывавших сопротивление, и послал гонцов с этими вестями в Каир. Пришло также сообщение, что Йасин-бей и его соратники убиты и что его голова будет доставлена вместе с большим количеством других голов. По этому случаю устроили празднество и дали многократный пушечный салют. А на самом деле среди убитых Йасин-бея не было. Затем прибыли Маху-бей и Ибн Вафи, спустившиеся на многовесельной быстроходной лодке. Они явились в Каир, но голов убитых, о которых оповестили гонцы, с ними не оказалось.

В этот же день было вынесено решение о взимании с деревень денег и зерна. Для сбора назначили кашифа, который и отправился в ад-Дакахлийу 95 вместе с сопровождавшим его 'Али Челеби—сыном Ахмада Катходы 'Али, которого паша назначил хашифом провинции аш-Шаркийа 96 в Бильбейс 97 и которого сопровождало множество его друзей и приятелей — местных уроженцев.

10 раби' ал-аввала (28.V.1806) прибыло сообщение, что ал-Алфи уехал из ал-Бухайры, оттягивая свои войска в район Вардана 98, и что отряд его войск вместе с его бедуинами переправился на остров ас-Субкийа. Расположенные там египетские [правительственные] войска и прочие бежали. Отряд ал-Алфи потребовал от населения ас-Субкийи денег и зерна, но большинство жителей бежало из города, рассеявшись по ал-Мануфийе.

12 раби' ал-аввала (30.V.1806), в пятницу, устроили праздник рождения.пророка. По этому случаю в ал-Азбакийе перед домом паши поставили палатки. Шейх Мухаммад Са'д ал-Бакри 99 поселился в доме паши, а паша перешел в дом над водоемом на улице 'Абд ал-Хакк 100, чтобы оттуда наблюдать по ночам за некоторыми церемониями празднества. /9/ В тот же день выставили девять [отрубленных] голов по дороге к воротам Баб Зувайла 101, указав, что это убитые в Даманхуре. А они никому не были известны. Рядом с головами поместили окровавленные знамена.

Тогда же паша потребовал авансом денег от мултазимов 102, купцов и других, определив суммы обложения соответственно регистру Ахмад-паши Хуршида 103, установленному в год, [51] предшествовавший

восстанию. Назначили специальных чиновников по взысканию налогов, обязав их не допускать никаких проволочек. За тех, кто был в отсутствии или скрывался, стали взыскивать с их родных, соседей или компаньонов. Люди, потеряв терпение, отправились толпой к сейиду 'Омару-эфенди, накиб ал-ашрафу, который выразил свое раздражение, сожаление, беспокойство и готовность облегчить их положение. Он старался по мере возможности облегчить участь некоторых, но запутался в своей роли. Тогда же сейид Мухаммад ал-Махруки 104 отправился к месту запруды на канале Фир'аунийа 105. Этот канал усилиями египтян был запружен в 1212 году (1797— 1798), как об этом упоминалось (Во втором томе хроники ал-Джабарти). По распоряжению Аййуб-бея младшего 106 он был открыт с другой стороны, которая сообщалась с каналом, называемым Файид 107. Это потребовалось Аййу5-бею младшему для орошения его деревень, но канал опустошил и этот район. Разрушительная сила потока воды возросла в течение этих двух лет в такой мере, что западный и восточный берега Нила здесь почти высохли и вода Нила в провинции аш-Шаркийа изменилась, стала соленой вплоть до границ ал-Мансуры 108. Земли на восточном берегу Нила, где сажали рис, стали засушливыми, а питьевая вода в колодцах протухла. Население пило застоявшуюся воду из колодцев. Оно стало жаловаться, и в этом году приняли решение запрудить канал и поручили это сделать сейиду Мухамма-ду ал-Махруки и Зу-л-Факару катходе 109. Потребовали барок для перевозки камней с гор, и Зу-л-Факар отправился туда, где сооружали заграждение. Он собрал здесь рабочих и феллахов, и с начала месяца сафар и до настоящего дня ему стали доставлять барки, наполненные камнями. Собрали также со страны необходимые на расходы средства. Затем на место сооружения плотины прибыл сейид ал-Махруки, также потративший на это дело много усилий. Чтобы запрудить поток, в него сбросили большое количество камней. Судоходство резко сократилось из-за недостатка барок и обмеления западного рукава Нила, а также потому, что дороги были небезопасны и люди боялись [52] грабежей со стороны бедуинов и разбойников. Барки с пассажирами и товарами подходили вплотную к месту сооружения запруды и становились там на якорь. Затем груз и товары переносились на берег и отсюда погружались на суда и челноки, перевозящие камни, и на них доставлялись в Булак. Выгрузив там товары, эти суда вновь отправлялись перевозить камни.

Совершенно очевидно, сколь значительным должен быть ущерб, наносимый торговле в результате убыли товаров, их кражи, потерь, удорожания фрахта и тому подобного на протяжении большого периода времени, необходимого для завершения этих работ.

В конце месяца паша приехал инспектировать работы на канале, провел здесь двое суток и затем возвратился в Каир.

Месяц раби' ас-саки 110 1221 года (18.VI—16.VII.1806). Из Александрии приехали гонцы, сообщившие о прибытии туда четырех судов с низам ал-джадид 111, в сопровождении татар и нескольких англичан, доставивших письма ал-Алфи. [Гонцы привезли также] радостное известие о том, что Порта благодаря посредничеству англичан прощает мамлюкских беев и выражает им свою благодарность. Ал-Алфи очень обрадовался прибытию Англичан в Хуш ибн 'Иса, в провинции ал-Бухайра и устрой л увеселения. В их честь был дан многократный салют из пушек. Затем он поспешил отправить их к эмирам в Верхний Египет в сопровождении одного из своих санджаков 112 — Амин-бея — и Мухаммад-кашифа, приближенного Ибрахим-бея старшего 113. Затем ал-Алфи послал несколько писем с сообщением о происшедшем шейхам и другим лицам в Каире, /10/ шейхам таких племен, как племена ал-Хувайтат и ал-'Айад 114, шейху ал-Джазиры и другим известным лицам. Ибн Шадид и Ибн Ша'ир вручили паше письма, полученные ими от ал-Алфи, в которых тот писал: “Ставим вас в известность, что в том случае, если Мухаммад 'Али-паша захочет, быть может, отправиться через Суэц, то не переправляйте его поклажи. А если вы это сделаете, то мы не примем от вас никаких оправданий”. Услышав это, паша сказал, что ал-Алфи—безумец и лжец. [53]

Паша начал взыскивать с деревень фа'из 115, особенно с мултазимов и крестьян. Он приказал рузнамджи 116 и его ведомству собрать этот налог в счет обложения, подлежащего взысканию в следующем году.

Мултазимы, заволновавшись, обратились к сейиду 'Омару — накиб ал-ашрафу — и к шейхам, и те сделали представление :паше. В беседе с ними паша эти свои действия стал оправдывать требованиями момента и необходимостью покрыть расходы. Затем установили, что будет собираться три четверти суммы налога — половина с мултазимов, а четверть с крестьян — и что при взимании их реал будет засчитываться за 83 пара 117, как раньше, а фактически будут получать по 92 пара. Они обязаны будут добавить по 5 пара на каждые 100 талеров на издержки по транспортировке безотносительно к тому, производится ли платеж в Каире непосредственно мултазимом или же взыскивается чиновником местного кашифа. Если же кашиф данной провинции будет вынужден несколько раз посылать своих чиновников по сбору налога, то обложение станет более тяжелым — взимание этих транспортных издержек будет производиться каждый раз.

6 раби' ас-сани (23.VI.1806) из Верхнего Египта прибыл Ахмад-кашиф Салим. Причиной его прибытия послужило следующее: когда паша узнал о происшедшем (Т. е. о приезде миссии англичан к ал-Алфи), он послал к эмирам Верхнего Египта, призывая некоторых из них, наиболее здравомыслящих, как, например, Ахмад-агу Шувайкара 118 и Салима Мустахфазан-агу, собраться, чтобы посовещаться с ними. Но ни один из них не согласился приехать. Затем сошлись на том, чтобы послать Ахмад-кашифа как человека, который нейтрален по отношению к эмирам, а паше приходится родственником, так как его воспитанница замужем за Хасаном аш-Шамаширджи. Ахмад-кашиф прибыл, и паша часто с ним беседовал наедине. Затем паша приказал ему возвратиться, и он отправился во вторник, 14 раби' ас-сани (1.VII.1806). Паша препроводил с ним подарки для Ибрахим-бея, ал-Бардиси 119, 'Осман-бея Хасана 120 и других эмиров. Он послал им лошадей, [54] одежду, товары и тому подобное. Еще 6-го числа паша арестовал вали Ибрахим-агу и бросил его в тюрьму вместе с уголовными преступниками. Причиной этого послужил донос сыщиков, обнаруживших груз, где оказалось обмундирование, которое купцы-христиане подготовили для посылки в Верхний Египет, чтобы продать египетским эмирам и мамлюкам для их войск с целью получения высоких барышей. Они допросили людей, которые должны были перевезти этот груз, и те сказали, что хозяева груза сделали это с ведома упомянутого вали, получившего с них определенную плату. Когда паше сообщили об этом, он велел привести вали и посадил его в тюрьму, а спустя несколько дней освободил его за известную сумму благодаря посредничеству экономки одного из его приближенных. Вали возвратился на свой пост. Что же касается товаров, то их конфисковали, а владельцев, сверх того, оштрафовали самым высоким штрафом. Точно так же арестовали и человека, который задержал эти товары, так как кое-какие вещи из них он присвоил, и взяли с него выкуп. В результате это дело принесло казне крупную сумму денег и вместе с тем явилось поводом для переписки купцов с эмирами в целях подготовки перемирия с ними. После этого случая объявили, что всякий желающий послать что-либо из вещей или товаров куда бы то ни было, хотя бы даже в Суэц, должен получить письменное разрешение на это в канцелярии паши, а уклонившиеся от этого будут оштрафованы и наказаны.

Во вторник, 14-го числа того же месяца, гонец, посланный хакимом 121 Александрии, привез письмо, адресованное дафтардару 122, в котором сообщалось о том, что в гавань прибыл капудан-паша 123, а вслед за ним — паша по имени Муса, назначенный правителем Египта.

Они прибыли на судах в сопровождении солдат из частей, именуемых низам ал-джадид. Капудан-паша прибыл в гавань в четверг ночью, 9 раби' ас-сани (26.VI.1806), а в Александрию вступил в субботу, 11-го числа. Когда дафтардар прочитал это, он послал за сейидом 'Омаром — накиб ал-ашрафом, и они отправились к паше, /11/ с которым уединились на час, а затем оставили его. [55]

Когда к ал-Алфи, находившемуся в ал-Бухайре, примчались гонцы и он узнал о прибытии турецкой эскадры, то преисполнился радости и послал несколько писем в Каир. Однако его гонцов арестовали и привели к паше, который утаил письма. Эта весть дошла по назначению другими путями, не через гонцов, и стало известно о том, что прибыла эскадра капудан-паши и низам ал-джадид, что полномочия на управление Египтом даны Муса-паше, что Мухаммад 'Али-паша отстранен, что “наш повелитель султан простил мамлюкских эмиров и они, как встарь, будут править Египтом. Вновь назначенный паша, как это было принято, обоснуется в цитадели, а Мухаммад 'Али-паша покинет Египет и направится к месту нового назначения в Салоники 124. Его превосходительство капудан-паша послал в Верхний Египет к нашим братьям эмирам, приглашая их приехать, — да облегчит им Аллах их прибытие и да оградит их от опасности! Дайте знать вашим братьям из низших классов и подданным, чтобы они себя сдерживали, соблюдали порядок, подчинялись во всем улемам, и тогда наступит покой, благополучие и мир”.

В пятницу, 17 раби' ас-сани (4.VII.1806), в Булак прибыл посланный капудан-паши. Мухаммад 'Али-паша послал встретить его и доставить в свой дом. Паша хотел поселить его у дафтардара, но последний, извинившись, устроил его в доме рузнамджи. Посланный капудан-паши пробыл здесь субботу и воскресенье, и так и осталось неизвестным, что произошло между ним и Мухаммадом 'Али. В понедельник он пустился в обратный путь в сопровождении Салима, известного под именем Кабалер Кахси.

Паша сразу же приступил к подготовке всего необходимого для войны, к изготовлению пушек, ядер. Он собрал кузнецов в крепости, куда доставили много бомб и все необходимые материалы и припасы. Паша обнаружил явные признаки неповиновения и нежелания подчиниться. Он собрал высших начальников армии на совет и тайно совещался с ними, и те одобрили его решение, так как не было среди них ни одного, кто бы не был его фаворитом. Каждый из них имел по нескольку домов, жен, поместья и занимал положение, о котором [ранее] не мог [56] мечтать и воображать. Никто из них не мог представить себе, что в состоянии будет оторваться от всего этого иначе, как расставшись с жизнью.

Сообщили, что ал-Алфи послал в подарок капудан-паше тридцать лошадей, из них десять с седлами, четыре тысячи голов овец, стадо коров и стадо буйволов, сотню верблюдов, нагруженных припасами, деньгами, одеждой, холстами, тканями. Все это предназначалось капудан-паше и наиболее видным лицам из его свиты.

Наконец, паша пригласил сейида 'Омара и своих приближенных и познакомил их с копией приказа о своей отставке и о назначении Муса-паши. Из этого приказа следовало, что мамлюкские беи обратились к султану с просьбой о помиловании, о восстановлении их в прежних правах по управлению Египтом и о выводе солдат, грабящих страну. За это они обязались служить Порте и священным городам 125, присылать зерно, дань и обеспечить безопасность страны. Это их представление благосклонно принято, при условии, что шейхи и улемы гарантируют выполнение взятых на себя эмирами обязательств. Паша сказал присутствующим: “Обдумайте и представьте свое мнение об этом”. На этом совещание закончилось.

Паша послал собирать в складах и хранилищах Булака дерево, которое доставили в крепость для изготовления лафетов к пушкам.

Вторник, 21 раби' ас-сани (8.VI 1.1806), был днем установленного праздника рождения мученика ал-Хусайна 126. Паша был приглашен на праздник шайх ас-садатом 127, который является смотрителем [мечети ал-Хусайни] и которому поручено ведать этим [праздником]. Паша пришел к нему, пообедал с ним и возвратился домой. Одетый в бурнус, паша теперь часто объезжал улицы города, поднимался в крепость, спускался и ездил в Булак.

В четверг, 23 раби' ас-сани (10.VII.1806), к сейиду 'Омару явились Диван-эфенди 128 и 'Абдаллах-ага Бекташ 129 — переводчик — с проектом петиции, адресованной Порте /12/ от имени шейхов по поводу этого события. В течение этого дня они имели секретную беседу с некоторыми представителями знати, а [57] на следующий день явились к шейху 'Абдаллаху аш-Шаркави 130 и приказали шейхам написать эту петицию в должном стиле, подписать ее и приложить печати, чтобы паша мог ее послать Порте. Шейхи не стали возражать. Они составили черновик, затем переписали петицию набело на большом листе бумаги. Вот ее текст: “Во имя бога милостивого, милосердного, кроткого! Слава принадлежит Аллаху, обладателю величия во всех делах и обстоятельствах! Мы взываем к вам, воздевая к вам длани, полные вашими щедротами, и обращаемся к Ка'бе ваших достоинств сердцами, преисполненными уважения и искренности, с единственным стремлением просить о сохранении в наше время радости, веры и безопасности, продлив срок выполнения обязанностей везира, которому повинуются из-за достоинств его управления и его престижа, перед которым смиренно склоняются и чьей помощью преодолеваются большие трудности. Везир, который является конечной надеждой и целью стремлений, пристанищем странствующих, ходатайств, поступающих от всех просителей, — это его превосходительство, великий из великих и организатор важных дел — Мухаммад 'Али-паша,— да упрочит Аллах славу его сохранением и продлением его существования! В дни его правления, охраняемые господом всемилостивым и стихами великого Корана, стало просторно людям. Выразив нашу покорность и принеся наши возвышенные мольбы, мы продолжаем и доводим до вашего высокого сведения, что уважаемый и почитаемый советник, начальник морских портов, слуга Высокой Порты везир капудан-паша уже прибыл в Александрию. Он направил Са'ид-агу — катхода ал-баввабайна в качестве сопровождающего преславный указ, подлежащий принятию и почитанию, озаглавленный как указ вашего величества, которому да сохранит Аллах удовольствия на протяжении всех времен, лет, дней и ночей! Этот указ, разъясняющий скрытое красноречивое содержание его, гласит, что вследствие затянувшейся вражды между везиром Мухаммадом 'Али-пашой и мамлюкскими эмирами приостановилось снабжение священных городов зерном, организация и посылка ежегодного каравана паломников, как это установлено обычаем издревле, а это должно выполняться в первую [58] очередь.

Причина этой задержки — наличие в стране (Т. е. в Египте) большого количества солдат, которых приходится снабжать, и проистекающее отсюда разорение и обнищание населения Египта. И мамлюкские эмиры обратились по этому поводу к высокому трону. Они обязуются по примеру прошлого снабжать святые места, обеспечивать хадж 131, беспрекословно подчиняться всем указам Порты, относящимся к египетскому вилайету 132, вносить ежегодно в имперскую казну дань, если им будет даровано прощение за их преступления в прошлом и предоставлено разрешение вернуться в Каир. Они ходатайствовали перед Высокой Портой об этом, и их надежды сбылись. Вы направили нам высокий султанский указ, повиновение которому непреложно, — указ об отставке вышеупомянутого везира, чтобы положить тем самым конец вражде по отношению к нему, и предоставили ему вилайет Салоники, а управление Египтом передаете везиру Муса-паше. Вы принимаете раскаяние мамлюкских эмиров при условии, что улемы, командиры янычарских корпусов и египетская знать, которые все горят желанием осуществить надежды вашего величества, поручатся за эмиров, — только в этом случае будет оказана полная поддержка их ходатайствам перед Высокой Портой.

Указы вашего величества непререкаемы, и мы обязаны их принимать и им подчиняться, однако мы обращаемся к благородству ваших достоинств и великому милосердию и просим освободить нас от ручательства и обязательства, так как условием ручательства является то, что ручающийся должен быть много сильнее того, за кого он ручается, что не соответствует нашим силам, учитывая предшествующие хорошо известные деяния мамлюкских эмиров и многочисленные перемены, как, например, предательство покойного сейида 'Али-паши 133, бывшего правителя Египта, после сражения с командующим /13/ Тахир-пашой 134, истребление паломников, следовавших из Турции, разграбление имущества без каких-либо законных оснований. Создавшееся при них (Т. е. при мамлюкских беях) положение, когда младший не [59] слушался старшего, а старший не мог заставить выполнять свои приказания, как и другие известные факты, свидетелями чего мы являлись, в особенности на протяжении прошедшего года, а именно: наступление эмиров на покровительствуемый Каир, штурм его на заре и изгнание их его превосходительством везиром Мухаммадом 'Али. Он уничтожил многих из мамлюкских эмиров, и это было памятное сражение. Все это нельзя отрицать, поэтому мы не можем ручаться за них и взять на себя какое-либо обязательство. Мы не знаем, каковы их скрытые намерения и что они замышляют. Мы просим не принуждать нас сделать то, что выше наших сил, так как мы не можем противостоять людям зловредным, деспотам, бунтовщикам, которые губили и уничтожали народ. Вы халиф — наместник Аллаха, охраняющий народы. Мы подчиняемся установленным правителям во всем том, что соответствует мусульманскому шариату, согласно божественной заповеди, гласящей: "О вы, которые уверовали! Повинуйтесь Аллаху и повинуйтесь посланнику и обладателям власти среди вас" (Коран. IV, 62). И мы не намерены противоречить предписаниям Аллаха и его пророка, но, если от правителей исходит то, что расходится с этими предписаниями, нам остается лишь обратиться к Аллаху, так как египтяне — народ слабый. Об этом говорил пророк, — да благословит его Аллах и да приветствует: „Жители Египта — слабые солдаты, и кто причинит им зло, от того Аллах спасет их". Пророк сказал также: "В день суда каждый пастырь несет ответственность за свою паству". Мы должны также заявить, ваше величество, относительно налогов и повинностей, которыми обременил жителей Египта ваш покорный везир Мухаммад 'Али-паша, — они введены в силу необходимости, чтобы поощрять войска в их борьбе против разбойников, бесчестных бунтовщиков и притеснителей. Мухаммад 'Али-паша это делает в соответствии с указом Высокой Порты об организации отпора им, лишении их прав, и делает это весьма усердно, чтобы удовлетворить Высокую Порту. Решение вопроса, ваше величество, в ваших руках. Царство доверено богом вам, мы же просим [60] Аллаха — дарителя щедрот — об увековечении славы и радости султана, о его возвышении; величие его вздымает души людей, наполняет уважением и страхом сердца его подданных. Мы молим, чтобы Аллах увековечил его правление государством и чтобы он увенчал начало и конец во славу нашего господина — пророка Мухаммада, лучшего из людей, боготворимого, и его сподвижников, являющихся воплощением самых возвышенных добродетелей!”

На этом закончили, и составили эту петицию в двух экземплярах — один для капудан-паши, второй для султана; подписали оба экземпляра, приложили свои печати и отправили.

В ночь на понедельник, 23-го числа [того же месяца], прибыл в Булак Шакир-ага — силахдар 135 везира. Его встретили и препроводили в дом паши, а с наступлением утра разослали привезенные его свитой письма. Одно из них было адресовано шейхам, другое — шайх ас-садату, а третье — сейиду 'Омару ан-Накибу. Все они были одного и того же содержания, исходили от капудан-паши и были запечатаны большой печатью. Письма были написаны по-арабски, а четвертое — фирман, адресованный народу, — было написано по-турецки. Они содержали сообщение об отставке Мухаммада 'Али-паши с поста правителя Египта, назначении его пашой Салоник и о замещении его сейидом Муса-пашой, назначенным правителем Египта. Всем предписывалось повиноваться этим указам, стараться помогать Муса-паше и ускорить приготовления к отъезду Мухаммада 'Али-паши, обеспечив с этой целью все необходимое для путешествия, в которое ему надлежит отправиться вместе с Хасан-пашой, правителем Джирджи 136 и со всеми их солдатами через Дамиетту. Рекомендовалось проводить их достойно, с почетом и без промедления, соответственно указам султана.

В послеполуденное время в этот день все собрались в доме сейида 'Омара и направились к паше. Когда совещание началось, он осведомился, дошли ли до них письма, переданные свитой силахдара, и, получив утвердительный ответ, справился об их мнении на этот счет. Шейх аш-Шаркави заявил: “Нет у нас своего мнения. Твое мнение есть наше мнение, все мы [61] разделяем твою точку зрения”. Паша сказал: “Завтра я /14/ разошлю всем черновик, по которому вы напишете ответ”. Назавтра он разослал им черновик следующего содержания: “Ваши уважаемые указы дошли до нас, и мы получили их, готовые к повиновению и их выполнению. Однако надо иметь в виду, что население Египта — народ слабый, и может статься, что солдаты откажутся покинуть страну. В результате населению будет причинен большой вред — их дома окажутся разрушенным", женщины обесчещенными, а вы ведь не можете не проявлять сочувствия к населению и не быть к нему милосердным, добрым...” и так далее, в таком же высокопарном духе и с намерением пустить пыль в глаза. Ответ был составлен и отправлен.

В это время Мухаммад 'Али-паша продолжал уделять много внимания подготовке военной экспедиции против ал-Алфи и делал вид, что ускоряет передвижение воинских частей, предназначенных к выступлению против мамлюков. Солдаты были направлены в район Булака за пределы города и раскинули свои палатки на западном берегу Нила. У квартальных шейхов стали допытываться относительно всех пригодных к военной службе и составили список их имен с указанием места жительства. Затем им разослали повестки с печатью паши с приказом явиться на военную службу в сопровождении двух или трех лиц. Большинство из них не имело ни ослов, ни необходимого снаряжения и имущества, ни средств к существованию, не говоря уже о прочем. Точно так же всем входящим в состав корпусов, от младшего до старшего, было приказано подготовиться к выступлению в поход. Тогда же паша ввел налог на провинции Нижнего Египта, а именно: ал-Калйубийу, ал-Мануфийу, ал-Гарбийу, ал-Дакахлийу и все остальные места Дельты. Этот налог подразделили на три категории. Для первой этот налог был установлен из расчета тридцать ардаббов зерна, тридцать голов овец, по ардаббу риса" тридцать ратей 137 сыра и масла, равно как и много другого, как, например, солома, кизяк и тому подобное. Для второй категории было установлено из расчета: двадцать ардаббов всего перечисленного, а для третьей — [62] по двенадцати (Так в тексте; весь этот расчет неясен). Вместе с тем беспрерывно продолжали взыскивать фа'из с мултазимов — отчасти с них, а отчасти с их феллахов — вместе с тем, что причитается за транспортировку и обслуживание, и продолжали осуществлять это в ускоренном порядке.

Месяц джумада ал-ула 138 1221 года (17.VII.1806) начался в четверг, а 2-го [числа] сгорел пороховой завод, находившийся поблизости от кожевенного завода. Это сопровождалось огромным сотрясением и страшным грохотом, подобно выстрелу из тяжелой пушки. Этот грохот слышали и ближние и дальние. От этого погибло много людей. Говорят, что причиной взрыва была бомба, пущенная в порядке испытания из крепости в сторону Булака. Она угодила в упомянутый завод, и произошла то, о чем говорилось.

3 джумада ал-ула (19.VII.1806), в субботу, во время заката паша отправился из своего дома в Булак, намереваясь выступить против ал-Алфи. Он направился в Инбабу для подготовки экспедиции. Он обратился с письмом к бедуинам, чтобы собрать их, а поручил это Хасан-аге Мухарраму 139 и 'Али 140— кашифу провинции аш-Шаркийа. 4-го числа, в ночь на понедельник, прибыл Салим-ага — капуджи-катхода, который был отправлен сопровождать Са'ид-агу катхода ал-баввабайна, посланного Мухаммадом 'Али-пашой к капудан-паше. Он возвратился с ответным письмом, смысл которого в том, что капудан-паша не принимает в расчет предупреждение, [сделанное лишь для того, чтобы] пустить пыль в глаза, для чего нет никаких оснований, и настаивает на выполнении указов и отъезде Мухаммада 'Алинпаши вместе с Хасан-пашой и их войсками из Каира через Дамиетту к указанному им месту назначения, и ни о чем другом и слышать не хочет.

В ночь на четверг, 8 джумада ал-ула (24.VII.1806), прибыл 'Али — кашиф аш-Шаркийи. Вследствие того что он свалился с лошади и сломал себе ногу, его доставили на носилках.

А в упомянутый четверг днем прибыло много бедуинских отрядов из племен ал-Хувайтат и Нисф Харам 141, [63] направившихся из Шубра в Булак. По случаю их прибытия был дан пушечный салют.

В этот же день в Нижний Египет отправился корпус дулатов. Носились слухи о том, что и Мухаммад Али-паша также выехал, но это оказалось не так.

12 джумада ал-ула (28.VII.1806) стало известно, что Муса-паша прибыл в порт Александрию /15/ в воскресенье 11-го числа. Он послал от своего имени гонца с письмом к Ахмаду-эфенди — дафтардару, в котором сообщалось, что паша назначает Ахмада-эфенди своим каймакамом 142 и приказывает ему взять в свои руки как доходы, так и расходы. Дафтардар отказался от этого, заявив, что он не имеет никакого отношения ни к тому, что собирается, ни к тому, что расходуется.

В воскресенье группа каввасов 143 обходила дома знати, оповещая о том, что войска, расположенные в районе ар-Рахманийи, напали на лагерь сторонников ал-Алфи и между ними произошло большое сражение, в результате которого ал-Алфи потерял четыре санджака и высших командиров, а также свыше восьмисот верблюдов с поклажей и некоторое количество верблюдиц, нагруженных деньгами, которые были разграблены. Солдаты возвратились со ста восьмьюдесятью пленными и прочим, а сам ал-Алфи бежал в горы, а другие утверждали, что [он бежал] по направлению к Александрии. С этой вестью кавасы обходили знать, получая с нее бакшиш, а затем стало известно, что все это лишено оснований. В действительности же солдаты напали на кочующее племя бедуинов, называемое Джавабис 144, которое не причиняло никому никакого вреда и обиды и спустилось с.гор в этот район. Солдаты нагрянули на бедуинов, отобрали у них верблюдов, овец, и, поскольку бедуины оказали сопротивление, с обеих сторон было несколько убитых.

В этот же день Хасан-ага аш-Шамаширджи с отрядом солдат направились к Мансурийе, деревне в Гизе, расположенной поблизости от пирамид, обстреляли ее и ограбили, забрав овец и [другой] скот, и погнали его к лагерю в Инбабе. Владельцы [скота], в том числе женщины, устремились за ними вслед с громкими воплями. Им встретился сейид 'Омар, [64] накиб ал-ашриф, направлявшийся в лагерь и оказавшийся свидетелем всего этого. Он поговорил по этому поводу с пашой, и тот приказал возвратить овец, принадлежащих женщинам и беднякам. С прочим же отправились к походным кухням.

12-го числа сообщили о том, что солдаты, расположенные в ар-Рахманийе 145 и Маркусе 146, возвратились в Наджилу 147 и расположились там со своим лагерем. Ал-Алфи, прибывший туда, направился к ним, и они приготовились сразиться с ним, так как их было много. Ал-Алфи выставил против них свое войско и в происшедшем большом сражении разбил их, причинив им огромные потери. Солдаты отступили, а сторонники ал-Алфи продолжали их преследовать вплоть до берега Нила. Преследуемые бросились в реку, и она покрылась шапками частей дулатов. Катхода-бей и Тахир-паша бежали на барках в ал-Мануфийу. Войска ал-Алфи овладели их лошадьми, грузами и военным снаряжением. Головы убитых вместе с пленными ал-Алфи послал капудан-паше. Весть об этом сражении дошла до населения, ее обсуждали. Паша же и войска его чрезвычайно встревожились. Паша направился в Булак, а вали и полицейские дозоры обходили город, призывая солдат собраться в лагерь, и переписывали их. Паша возвратился к себе домой, а затем много ездил и кружил по городу, по его улицам, отправляясь в Булак, Старый Каир, возвращался днем и ночью, то верхом на лошади, то на муле, одетый в белый бурнус, подобно магрибинцу. Его сопровождали солдаты, ехавшие спереди и сзади. Прибыло много раненых, рассказавших о сражении. А из свиты ал-Алфи умер лишь один Ахмад-бей ал-Хиндави, получил легкое ранение Амин-бей и некоторые другие.

21-го числа, в среду, в Булак прибыли солдаты и командиры из числа отступавших, среди которых было много тяжелораненых. Паша запретил им высадиться на берег и заставил возвратиться в Имбабу, и там они оставались до конца дня. Их оказалось великое множество, так как к ним присоединились солдаты провинции ал-Мануфийи, которые не принимали участия в сражении, но бежали, гонимые страхом. Затем они высадились в Булаке и рассеялись в окрестностях. Многие из них [65] отправились /16/ в Старый Каир и в новый город, где стали заходить в дома, тревожа население районов Канатир ас-Сиба 148, Сувайкат ал-Лала 149, ая-Насирийа 150 и других. Они выгоняли жителей из их домов (а между тем население уже успело отдохнуть от них за время их отсутствия).

В среду, 28 джумада ал-ула (13.VIII.1806), что соответствует 8-му числу коптского месяца мисра 151, началось половодье на Ниле. В четверг утром паша направился к устью канала и в присутствии кади 152 и сейида 'Омара ан-Накиба открыл плотину. Напор воды оказался слабым, а дно канала — недостаточно глубоким, так как он не был очищен от нанесенной водой земли. Говорили, что открытие плотины произошло до того, как в Ниле вода достигла требуемого уровня, потому что паша был обеспокоен и опасался, что в подобный день, когда собирается большое количество людей, может что-нибудь случиться, тем более что в район Гизы прибыло много солдат из войск ал-Алфи.

Месяц джумада ал-ахира 153 1221 года начался в субботу (16.VIII.1806). 6-го числа (21.VIII.1806) Тахир-паша прибыл в Инбабу и разбил там свой лагерь. Оттуда он вскоре возвратился в Булак и с небольшим количеством людей отправился к себе домой в ал-Азбакийу. А произошло с ним следующее: когда он, потерпев поражение, отправился в ал-Мануфийу, паша очень разгневался на него и послал сказать ему: “Не показывайся мне на глаза после того, что случилось”. Он общался с ним через посланца. Затем паша приказал ему отправиться в Розетту, но он отправился в Фувва 154. Между тем сообщили, что Шахин-бей ал-Алфи 155 прибыл в ар-Рахманийу, и паша послал к Тахир-паше, приказав ему изгнать Шахин-бея из ар-Рахманийи. Тахир-паша отправился на барках, а Шахиннбей обстрелял его из пушек и потопил часть его судов. Тахир-паша тотчас же возвратился, сушей объехал озеро Рахманийа и прибыл в Каир, а вслед за ним прибыло много солдат. Паша приказал им возвратиться, и многие из них подчинились, возвратившись на барках. Прибыл также Исма'ил-ага ат-Тубджи, кашиф ал-Мануфийи. Всех обуял страх перед ал-Алфи.

Что же касается ал-Алфи, то после того, как закончились [66] военные действия у Наджилы, он возобновил осаду Даманхура. Это произошло после того, как знать города отправилась к капудан-паше, имела с ним свидание и он гарантировал им безопасность. Они возвратились, уверенные в этом. Знать разделилась на две части. Одни успокоились и удовлетворились гарантией безопасности, а другие не успокоились на этом и обратились к сеймду 'Омару и к паше. Они получили в ответ указание продолжать оказывать сопротивление каждому, кто бы ни пошел на них войной. Они последовали этому указанию, и другая группа присоединилась к ним. Капудан-паша послал к ним, призывая к повиновению и заверяя их в том, что ал-Алфи не питает к ним вражды, но они стояли на своем. Тем временем капудан-паша обратился за фетвой 156 к улемам, запросив, будет ли законной война против жителей Даманхура, чтобы привести их к повиновению, на что улемы ответили утвердительно. Капудан-паша послал к ал-Алфи, приказав возобновить против них военные действия. Ал-Алфи возобновил осаду Даманхура и продолжал воевать против его населения. В пятницу. 7 джумада ал-ахира (22.VII.1806), прибыло сообщение о смерти кашифа Даманхура.

В четверг, 13 джумада ал-ахира (28.VII.1806), прибыл караван из Суеца, сопровождавший махмал 157. Караван в сопровождении высших военных чинов, сыновей паши и Мустафы Чауша — амир ал-хаджжа 158, пересек весь город. За ним следовали барабанщики и флейтисты. Упомянутый Мустафа Чауш рассказал мне, что, отправляясь в Мекку, они не знали, что там ваххабиты. Когда же он встретился с ал-Ваххаби 159, тот его спросил, намекая на махмал: “Что это у вас за обычай, которому вы следуете?” Мустафа Чауш ответил: “Этот обычай восходит к отдаленным временам. Махмал является как бы знаменем, под которое собираются паломники для совершения хаджа”. Ал-Ваххаби сказал: “Больше этого не делайте и с махмалом не приезжайте, а если вы в другой раз явитесь с ним, то я его уничтожу”.

В ночь на среду прибыл в Булак эфенди 160 ал-мактубджи 161 посланный капудан-пашой, а в среду утром паша послал ему лошадь, на которой он доехал до дома паши в ал-Азбакийе. [67]

Паша призвал дафтардара /17/ Са'ид-агу, и они уединились еще кое с кем. Что произошло между ними, осталось неизвестным.

В четверг, 20 джумада ал-ахира (4.IX.1806), выехали из Гизы находившиеся там шесть мамлюкских беев, которым ал-Алфи приказал направиться к нему в Даманхур, и расположились поблизости от него.

25-го числа того же месяца (9.IX.1806) Сулайман-ага Салих 162 направлялся из района Гизы, возвращаясь от шейхов племен с подарками для капудан-паши. Он вез лошадей, рабов, евнухов и сахар, но не смог достигнуть цели из-за препятствий, чинимых 'Осман-беем ал-Бардиси вследствие ненависти, которую тот питал к ал-Алфи.

По той же причине эта группа мамлюкских эмиров не склонна была присоединиться к капудан-паше, поскольку прибытие его и Муса-паши было подготовлено усилиями ал-Алфи и, как ты это узнаешь из дальнейшего, явилось результатом его поездки и принятых им мер. В тот же день стали ясны логический результат и последствия этих событий, то есть дело приняло противоположный оборот. Когда капудан-паша не встретил поддержки со стороны египтян и, вероятно, увидел, сколь значительны разногласия и противоречия между двумя группировками, с которыми он многократно переписывался, он снова встретился с Мухаммадом 'Али-пашой и понял, что ему целесообразнее прийти к соглашению с ним. Капудан-паша послал к нему ал-мактубджи и убедился в его надежности. Мухаммад 'Али как в настоящем, так и в дальнейшем обязался платить в несколько раз больше, чем обещали лжецы [мамлюки], и заверил, что будет подчиняться всем приказам и откажется от мятежных замыслов. Было заключено соглашение на известных условиях, и капудан-паша послал к Мухаммаду 'Али, приказав ему составить новую петицию вместо посланных и направить ее со своим сыном лично капудан-паше.

Петицию подписали шейхи, знатные люди и командиры янычар. Паша препроводил эту петицию со своим сыном Ибрахим-беем 163 и направил вместе с ним щедрый подарок, [68] состоявший из лошадей, индийских тканей и прочего. И пропали все усилия ал-Алфи и мероприятия его, не помогло ему содействие всесильных.

Содержание петиции и ее краткое изложение: “Воистину, Мухаммад 'Али-паша обеспечивает безопасность страны и путей сообщения, охраняет ее гавани, обуздывает тех, кто нападает. Все население, как аристократия, так и простонародье, — все довольны его управлением, его решениями и правосудием, шариат 164 при нем соблюдается. Население не желает никого вместо него, так как увидело, что он не является угнетателем, милостив к слабым, к жителям деревень и провинций и способствует процветанию населения. Он возвратил тех, кто бежал во время господства египетских мамлюков, которые нападают на них, грабят их имущество и поля, беспредельно обременяют их налогами и поборами. Что же касается нынешнего положения вещей, то все население Египта обрело под управлением этого везира безопасность и покой. Оно просит милосердную Высокую Порту оставить его правителем, так как оно убедилось в его справедливости, беспристрастности, его готовности поддерживать угнетенных и восстанавливать в правах тех, кто неправильно лишен их. Он подавляет зловредных кочевников-бедуинов, которые разбойничают на больших дорогах, грабят проезжающих, нападают на население деревень, угоняют скот и захватывают урожай, убивая тек из жителей, кто оказывает им сопротивление. В настоящее время ничего подобного нет, и все население страны живет в спокойствии и безопасности, как на суше, так и на воде, благодаря его хорошей политике, его справедливости и в результате того, что он следует установлениям шариата и прислушивается к словам и советам улемов и благочестивых людей; он спрашивает у них совета и принимает во внимание их предостережения”.

Когда это было написано, то содержание петиции знали лишь некоторые посвященные в это лица. Писец своей рукой поставил все имена под этим письмом, и остальным, подписи которых значились, невозможно было прочесть его. От каждого из них требовали лишь печать и ставили ее под соответствующим именем, так как невозможно было уклониться или [69] возражать, стремясь подчеркнуть свое положение и близость к султану и его окружению.

Но если все же находился благочестивый человек, не занимающий видного положения, и он отказывался дать им свою печать, чтобы они распоряжались ею, как печатями других, то его имя скрепляли фальшивой печатью, на которой было проставлено это имя.

И в этом причина того, что я не воспроизвожу здесь копии этой петиции и даю лишь изложение ее содержания. И счастье лишь во власти Аллаха!

В эти дни /18/ произошло военное столкновение между бедуинскими племенами ал-Хувайтат и ал-'Айад. Обе эти группировки сосредоточились в окрестностях Каира, и между ними неоднократно завязывались бои. По этой причине дороги к городу оказались перерезанными. Паша принял сторону племени ал-Хувайтат и направился вследствие этого в ал-'Адлийу 165. Затем он возвратился оттуда, шейхи племен собрались у сейида 'Омара, накиб ал-ашрафа, и здесь удалось их примирить.

Месяц раджаб 166 1221 года начался в воскресенье (14. IX.1806). В этот день прибыл новый кади по имени 'Ариф-эфенди, сын убитого везира Халил-паши. Его предшественник Мухаммад-эфенди Са'ид, внук 'Али-паши, известный под именем Хаким Оглу, был человек неплохой, воспитанный; он оставил свой пост и с караваном, направляющимся к Красному морю, последовал в район светлой Медины.

В пятницу, 6 раджаба (19.IX.1806), Ибрахим-бей, сын паши, отправился с подарком к капудан-паше в сопровождении Мухаммад-аги Лаза, который был силахдаром у Мухаммада Хосров-паши 167.

В субботу паша послал к шейху 'Абдаллаху аш-Шаркави своего переводчика с указанием никуда не уходить из дому, даже для свершения молитвы в пятницу. Причиной этому явилась злоба и соперничество между ним и его собратьями [по профессии], такими, как сейид Мухаммад ад-Давахили 168, сейид Са'ид аш-Шами 169, а также сейид 'Омар ан-Накиб.

Они оговорили его перед пашой, и тот поступил с ним [70] так, как сказано. Шейх аш-Шаркави подчинился распоряжению паши, он не нашел никого, кто бы его поддержал, и его дело было оставлено без внимания.

В тот же день пришли вести о большом сражении, происшедшем между войсками и ал-Алфи, потому что ал-Алфи все еще осаждал Даманхур, продолжавший оказывать ему сопротивление и до настоящего времени. Ал-Алфи запрудил канал ал-Ашрафийа 170, закрыв тем самым доступ воды в ал-Бухайру и Александрию, так как вода по необходимости должна протекать через Даманхур. Ал-Алфи стремился тем самым лишить осажденных желания сопротивляться осаде. Паша послал Бербер-пашу — хазандара 171 — и вместе с ним 'Осман-агу 172 и большое количество солдат под их началом, которые прибыли на канал ал-Ашрафийа со стороны ар-Рахманийи. Здесь находилась часть людей ал-Алфи, которых они разбили, очистив ар-Рахманийу. Они открыли исток канала, и, когда вода поднялась, они вошли в него на своих барках. Сторонники ал-Алфи запрудили тогда канал в другом месте, выше по течению, чем они были. Прибывший Шахин-бей велел запрудить исток канала стеблями хлопка и паклей, после чего он открыл его в нижнем течении и воды потекли по полям и стали уходить из канала, а барки с войсками остались на мели. Тогда подоспели люди ал-Алфи, и между ними и войсками произошло сражение у деревни, называемой Минийат ал-Куран. Войска отступили к Санхуру 173, укрепились там, а сторонники ал-Алфи продолжали свое наступление на них до тех пор, пока оба отряда не разошлись.

В тот же день стало известно, что Йасин-бей до тех пор дрался за город Файйум, пока не овладел им. Он истребил всех находившихся в нем, остались лишь немногие. Население Файйума просило о присылке военных подкреплений, но они не подоспели вовремя.

В тот же день прибыли известия из Верхнего Египта о том, что мамлюкские эмиры оставили Манфалут 174 и Маллави 175 и переправились в Асйут 176 и на остров Манкийат 177, где и укрепились. Они сделали это вследствие опасений, что в связи с начавшимся разливом Нила войска могут прибыть [71] в этот район, а укрепить его было невозможно. Поэтому-то они и поднялись в Асйут.

Едва только они сделали это, стали распространять слух об их бегстве, упоминая при этом, что 'Абдин-бей и Хасан-бей выступали против эмиров и изгнали их, вынудив их бежать в Асйут. Как только эти районы были оставлены мамлюками, сюда возвратились кашифы Манфалута, Маллави и других мест, изгнанные оттуда в прошлом году и бежавшие от направленных против них военных действий.

Паша, [успокоившийся относительно капудан-паши и своей отставки,] занялся снаряжением войск и отправкой их в Верхний и Нижний Египет. Для войск были отобраны барки, вследствие чего передвижение для обычных пассажиров затруднилось.

Тогда же объявили также об обложении контрибуцией городов и деревень, купцов, христиан — греков, коптов 178 и сирийцев, — зажиточных людей, женщин знатного происхождения, мултазимов и других. Контрибуция была установлена в сумме шести тысяч /19/ кошельков и предназначалась в пользу капудан-паши. Уверяли, что это заем, подлежащий погашению в шестидневный срок, но это не соответствовало действительности.

В ночь на понедельник прибыл в Булак катхода капудан-паши, и по случаю его прибытия был дан пушечный салют и устроено празднество. Наутро ему послали лошадей, и для сопровождения его паша послал своего сына Тусуна и высокопоставленных должностных лиц. С большой торжественностью катхода въехал в Каир через ворота Баб ан-Наср, пересек весь город и направился к паше. Здесь был созван диван, на котором присутствовали сейид 'Омар, наиболее видные шейхи, за исключением шейха 'Абдаллаха аш-Шаркави и его приближенных. Кади справился о нем и о тех, кто запоздал, на что ему было сказано, что тот сейчас придет и что причина его неявки — нездоровье. Затем подождали остальных знатных лиц и послали к ним посыльных, а когда они прибыли, зачитали доставленный упомянутым катходой указ следующего содержания: “Мухаммад 'Али-паша остается, и его полномочия [72] на владение Египтом сохраняются на дальнейшее, так как, по свидетельству почтенных людей и улемов, как знать, так и простонародье довольны его правлением и его правосудием. Мы принимаем их просьбы и их подтверждение, и он остается на следующих условиях. Он организует хадж и обеспечивает всем необходимым священные города Мекку и Медину — доставляет зерно и фураж руководителям этих городов соответственно старым обычаям. Порты Розетта, Дамиетта и Александрия изымаются из ведения паши, и таможенные доходы с этих портов удерживаются в пользу султанской казны в Стамбуле. К числу условий относятся также: умиротворение мамлюкских беев, прекращение вооруженной борьбы с ними, предоставление им специально для них отведенных районов, где они могли бы жить”.

Но это уже было не чем иным, как преувеличением. После прочтения приказа собрание было распущено, и раздались многократные пушечные салюты со стен крепости, из ал-Азбакийи. и Кулака. Население подбивали на то, чтобы украсить город, и некоторые стали вывешивать флаги на стенах своих домов, а потом перестали. Вестники из числа их приверженцев стали объезжать дома знати, чтобы получить бакшиш.

Паша разрешил баркам войти в канал и в ал-Азбакийу. Затем в ал-Азбакийе было устроено празднество с факелами и фейерверками, длившееся три дня и три ночи.

Месяц ша'бан 179 1221 года (14.Х—12.XI.1806). Кади обратился к паше по поводу шейха 'Абдаллаха аш-Шаркави, чтобы с него был снят домашний арест и ему было дано разрешение выходить и выезжать из дома по собственному усмотрению. Паша заявил. “Его арест произошел не по моей вине. Это результат разногласий, существующих между ним и некоторыми другими шейхами”. Кади испросил разрешения паши на их примирение, тот согласился. С этой целью кади устроил обед, на который созвал всех шейхов. После того как они пообедали" он примирил их. Они прочитали ал-Фатиху 180, а затем ушли по домам, но то, что было в их сердцах, осталось незыблемым.

В этот день были получены известия из Стамбула о восстании румелийцев 181, выступивших за запрещение низам [73] ал-джадид и против введения новшеств. Против восставших направили части низам ал-джадид, которым при столкновении восставшие нанесли поражение, причинив тяжкие потери. Восставшие продолжали преследовать разбитые войска, пока не приблизились ко дворцу султана. Здесь начались переговоры между парламентерами обеих сторон, завершившиеся заключением мира, в числе условий которого были отставка враждебных повстанцам и изгнание остальных, а именно: везира, шейх ал-ислама 182 , катходы и дафтардара, роспуск низам ал-джадид, отмена новшеств, восстановление очагов на прежних основаниях, назначение на высокие посты ага из янычар. Сообщалось и многое другое, достоверность чего не подтвердилась.

Тогда же из Верхнего Египта прибыл 'Абдин-бей — брат Хасан-паши.

10-го числа этого месяца (23.Х.1806) стали прибывать одно за другим известия о происшедших в Верхнем Египте событиях и раздорах между солдатами: о возвращении тех, что были размещены в Манфалуте, о мятеже находившихся в ал-Минийе из-за задержки в выплате им содержания. Хасан-паша направился в ал-Минийу, но мятежники напали на него, разбили его, и он отступил к Бани-Сувайф.

В этот же день по вызову паши прибыл Исма'ил Тубджи — кашиф Мануфийи, и паша направил его с деньгами в Верхний Египет, чтобы умиротворить солдат.

Тогда же сообщили из Александрии /20/ об отбытии капудан- паши и Муса-паши в Стамбул. Капудан-паша взял с собой в качестве сопровождающего сына Мухаммада 'Али. Они отбыли в субботу, 5-го числа этого месяца. Катхода капудан-паши продолжал оставаться в Каире, чтобы получить суммы, причитающиеся с Мухаммада 'Али за примирение.

В тот же день объявили о введении налога на города. Тогда же прибыл из Верхнего Египта Маху-бей.

16 раджаба (29.Х.1806) уехал катхода капудан-паши после того, как собрал все, причитающееся ему.

В тот же день в Булак прибыл капуджи с указом о продлении полномочий Мухаммада 'Али на владение Египтом и привез [74] в дар ему шубу и меч. Его доставили из Булака в ал-Азбакийу парадной процессией, следовавшей через центр города в сопровождении шейхов и знати. В ал-Азбакийе под навесом, сооруженным пашой посреди двора его дома, собрались шейхи, знать и избранные, сопровождавшие капуджи. Здесь были зачитаны послания — два фирмана, один из которых является указом о продлении полномочий паши в Египте в соответствии с ходатайством населения города, шейхов и знати, а другой содержит распоряжения относительно обеспечения предметами первой необходимости Мекки и Медины, об отправке паломников, посылке зерна в Мекку и Медину, о необходимости попечения о населении этих городов, о скорейшей доставке зерна в количестве шести тысяч ардаббов через Сирию для содержания солдат, направляющихся в Хиджаз. В этом указе, с другой стороны, предписывалось не преследовать мамлюкских эмиров, не воевать с ними, не нарушать их покой, так как они представили свои извинения и султан их уже простил, и тому подобное. Собрание закончилось, и раздался многократный пушечный салют из крепости и из ал-Азбакийи.

Месяц рамадан 183 1221 года (12.XI—11.XII.1806) начался в среду. Этот месяц закончился благополучно, без каких-либо происшествий, не считая того, что продолжались требования налогов, принудительных займов, которые не возвращались, и мобилизации солдат на борьбу с ал-Алфи

А между тем ал-Алфи продолжал оставаться в Гизе и осаждал Даманхур. Население продолжало оказывать ему сопротивление, терпя блокаду. Оно не подчинялось ал-Алфи и не переставало сражаться. В тот же день прибыло известие о смерти 'Османнбея ал-Бардиси, последовавшей в Манфалуте в начале рамадана, как и известие о смерти Салим-бея Абу Дийаба в Бани-'Ади 184.

В конце месяца Мухаммад 'Али-паша поручил сейиду 'Омару, накиб ал-ашрафу, обложить некоторым количеством кошельков зажиточных людей в порядке ссуды.

Месяц шаввал 185 1221 года (12.ХП.1806—9.1.1807) начался в пятницу. Не было никакой путаницы в установлении начала и конца месяца рамадана, как это, бывало, случалось — он [75] совпал с новолунием 186. На протяжении упомянутого месяца все было тихо и спокойно, без проявлений солдатской необузданности. Продолжали лишь непрерывно следовать друг за другом требования принудительных займов. В городах и селах широко распространились доносы и ложные обвинения, а также притеснения, чинимые административными лицами в деревне.

По случаю праздника устроили увеселения, и были даны пушечные салюты во время пяти ежедневных молитв на протяжении трех дней праздника.

Тогда же начали взыскивать мири 187 за следующий год и направили для сбора его солдат, каввасов и турок с посеребренными жезлами — они оказывали давление на мултазимов.

10-го числа того же месяца (21.XII.1806) паша разбил лагерь около Шубра и Минийат ас-Сирадж. Он попросил также сейида 'Омара обеспечить ему сумму в четыреста кошельков, сделав раскладку по собственному усмотрению. Тот, придя в отчаяние, что не в состоянии противоречить или уклониться, обложил этой суммой купцов и состоятельных людей.

В пятницу, 22 шаввала (2.1.1807), прибыл из Верхнего Египта Хасан-паша Тахир и направился к себе домой. Мухаммад 'Али-паша отправился за город, намереваясь выступить против ал-Алфи. Бедуины и войска ал-Алфи прибыли в Гизу, требуя поземельного налога.

В воскресенье, 24-го числа этого месяца (4.1.1807), Мухаммад 'Али-паша переправился в Инбабу.

В понедельник, 25-го числа, Мухаммад 'Али-паша с большинством своих солдат переправился в Булак, и распространилась молва, что /21/ противник бежал при их появлении; преследовать же они его не захотели, а, направившись по его следам, разграбили Кафр Хаким 188 и соседние с ним деревни. Войска захватили женщин, девушек, юношей и скот и вступили в Булак и Каир, таща все это за собой. Они начали, без какого-либо стыда, торговать ими между собой, точно это были добытые пленники-неверные.

Месяц (зу-л-ка'да 189 1221 года (10.I—8.II.1807) начался в субботу. В этот день прибыли паломники из Триполитании и переправились в Каир. [76]

В воскресенье, 2-го числа, из района Джабал в Верхнем: Египте прибыли караваны с большим количеством верблюдов л товаров. Караваны сопровождали бедуины племени Ма'аза 190 и другие.

Ночью паша внезапно напал на них и разграбил караваны, захватив верблюдов с их ношей, товары и даже детей, жен и дочерей бедуинов. Их ввели в город в качестве пленных и начали их продавать, так же как поступили с населением Кафр. Хаким и окрестных селений. В тот же день раздался многократный пушечный салют из крепости по случаю прибытия гонцов-татар, доставивших паше радостную весть об утверждении его полномочий на новый год.

В субботу, 8 зу-л-ка'да (17.1.1807), состоялось торжественное шествие по городу с покрывалом для Ка'бы и махмалом. Сопровождавший махмал от Красного моря человек по имени Махмуд-ага ал-Джазири ехал на лошади, а перед ним следовали командиры воинских частей, вали и мухтасиб, отряд дулатов и множество солдат.

В понедельник, 10 зу-л-ка'да (19.1.1807), стало известно о том, что ал-Алфи прибыл в район Ахсас 191 и что его войска заполнили район Гизы. А паша в этот день был приглашен в гости к Са'уди ал-Ханави 192, живущему у Сук аз-Залат 193 [на углу] квартала Мукаш.

После полудня паша отправился в Булак и приказал солдатам приготовиться к выступлению, предупредив, что ни один из них не имеет права запоздать и явиться позже пяти часов вечера, а затем переправился с сопровождавшими его в Инбабу.

В ночь на среду произошло сражение между ал-Алфи и войсками паши. Войска паши отступили и окопались в деревушках. Положение уравновесилось, так как солдаты не рисковали предстать перед врагом в открытом поле, а их противники не были в состоянии атаковать укрепления и каменные стены. В Каир прибыло некоторое количество раненых.

Во вторник, 18 зу-л-ка'да (27.1.1807), ал-Алфи во главе своего войска направился в сторону плотины Шубра-Мант 194. Когда паша увидел их, го переправил свои войска из Кафр [77] Хаким и его окрестностей в район Гизы, расположив свой лагерь к северу от нее, и окружил ее со стороны Нила. Здесь они провели эту ночь, а наутро устроили увеселения, распространяя слух, что ал-Алфи бежал. В действительности же ал-Алфи со своим многочисленным войском прошел перед пашой плотным строем побатальонно и в организованном, по французскому образцу, порядке. Они шли в сопровождении барабанщиков, которые барабанным боем поднимали дух солдат. А паша, остановившись со своим войском, следил за ними то невооруженным глазом, то в бинокль, с удивлением говоря, что это выдающееся явление времени. Он сказал отряду дулатов: “Идите драться с ними, я дам вам столько-то и столько-то денег”. Но те не отважились атаковать их, памятуя о предшествующих встречах с ал-Алфи.

В четверг прибыли к паше бедуины и оповестили его, что ал-Алфи умер в день его прибытия в район ал-Мухаррака 195, поблизости от Дахшура 196. Это произошло в среду, в ночь на девятнадцатое, после того как у него появилась рвота с кровью. Мамлюки его объединились и, следуя указаниям ал-Алфи, избрали своим начальником Шахин-бея.

Часть бедуинов племени Авлад 'Али отделилась от них и возвратилась в родные места, а другие племена просят гарантировать им безопасность. Положение стало сомнительным. Молва об этом распространилась, и люди терялись — одни верили ей, а другие отрицали это. И эти сомнения и беспокойства продолжались в течение нескольких дней, пока паша, удостоверившись в сообщении, не наградил шубой бедуина, доставившего эту весть, и тот, одетый в нее, объехал город. Люди же продолжали сомневаться и полагали, что это козни и хитрость ал-Алфи, к которым он прибег для задуманного им плана. Так продолжалось до тех пор, пока в дом ал-Алфи не явились некоторые слуги /22/ и не подтвердили действительное положение вещей, как о нем упомянуто. Тогда-то рассеялись всякие сомнения, и смерть ал-Алфи сочли земным счастьем Мухаммада 'Али-паши, который в узком кругу как-то заявил: “Теперь-то я овладел Египтом!” После смерти ал-Алфи его войска, мамлюки и эмиры отступили в Верхний Египет. Хвала богу, который не [78] умирает! И, как говорит поэт. “Скажи злорадствующим —очнитесь! Злорадствующих постигнет то же, что и нас!”

Паша написал эмирам ал-Алфи, склоняя их к соглашению и призывая присоединиться к нему. Он обещал им дать больше того, на что они могли надеяться, и тому подобное. Письма он послал с Кадри-агой, который был изгнан в свое время ал-Алфи.

Мухаммад 'Али-паша продолжал тем временем уделять все свое внимание собиранию войск, ежедневно предупреждая находившихся в городе солдат о предстоящем выступлении, всячески поднимая их энергию. Командиры старались ускорить завершение дел [по подготовке экспедиции] и силой отбирали у населения верблюдов и ослов.

Паша прибыл к себе в ал-Азбакийу, провел здесь ночь и заявил, что отъезд его состоится в четверг. На другой день он отправился вторично к месту расположения своих войск, потребовав предварительно денежной ссуды.

Миновали четверг и пятница, а паша все не уезжал.

В ночь на субботу, 29 зу-л-ка'да (7.II.1807), паша заболел — у него появилась рвота и сильный понос. В субботу разнеслись слухи о его смерти — об этом рассказывали друг другу, передавали из уст в уста, и солдаты начали было грабить военное имущество. Затем паше стало лучше. В воскресенье сейид, 'Омар и шейхи явились к нему, чтобы приветствовать его и поздравить по случаю выздоровления, как до того” часто являлись к нему за тем, чтобы попрощаться.

Тогда же прибыл Кадри-ага с ответами на письма, посланные к эмирам — сторонникам ал-Алфи. Одно из этих писем с печатью Шахин-бея и подписями его хушдашей 197 было адресовано паше, а другие письма предназначались Мустафа-кашифу, ага ал-вакилу и 'Али-кашифу ас-Сабунджи и всем тем, кто им писал в вышеупомянутом духе, [побуждая к соглашению с пашой]. В этих ответах говорилось, что если их господин умер, то это смерть лишь одного человека, так как он оставил много своих хушдашей и эмиров, следующих по его пути, разделяющих его взгляды и столь же отважных, смелых и тому подобное, и нельзя считаться с притязаниями каждого самозванца, ибо [79] пословица гласит “Не все красное — мясо, не все белое — сало”.

В ответ было сказано, что если паша хочет мира с ними, то он должен также добиться соглашения и с другими высокопоставленными эмирами, находящимися в Верхнем Египте, а именно: с Ибрахим-беем старшим, 'Осман-беем Хасаном и остальными эмирами. “А если желательно заключить с нами мир без них, то предоставьте нам все то, чего добивался наш господин в отношении территории и всего прочего”.

Месяц зу-л-хиджжа 198 1221 года (9.II—10.III.1807) начался в понедельник Паша, направившись по дороге в Верхний Египет, повел свои войска в деревню Сакийа Маки в провинции Гиза. Начали требовать отовсюду суда, но находили их редко; и суда с продовольствием, товарами и пассажирами перестали прибывать. Вместе с тем не прекращалось взыскивание денег по принудительным займам, податей и тому подобное.

В середине этого месяца прибыли письма от везира Порты с известием о начавшейся войне между Османской империей и Россией, с указанием о бдительности, о необходимости быть на. страже и укрепить порты на случай возможного внезапного нападения на некоторые из них. Такого же рода вести были получены от хакимов Измира 199 и острова Родос 200. Сообщалось, что англичане, побуждаемые своей старой ненавистью к французам, помогают русским, продолжающим борьбу против Франции, вследствие того, что Франция действует в согласии с Османской империей 201.

Нам стало известно о делах в целом. Бонапарт, командующий французской армией, со своими войсками вторгся в истекшем году в пределы империй и королевств Европы и овладел Австрией, крупнейшей державой среди них. А так как Австрия в дружбе с Россией и связана с ней узами династического родства, то Россия, после того как Австрия потерпела поражение, послала большую армию на помощь Австрии. Эти войска возглавляет вельможа, состоящий в родственных отношениях с правящей династией Австрии.

[Русская армия] встретилась с Бонапартом после того, как он захватил столицу Австрии. Ей он также нанес поражение, она [80] потеряла пленными много лиц из высшего командного состава. Бонапарт двинулся со своей армией в /23/ Россию и захватил ряд ее городов. Захватив тот или иной населенный пункт, Бонапарт назначал правителя и навязывал населению свои условия, в числе которых обязательство быть враждебным англичанам, чуждаться их и отрекаться от них.

Видя все крепнущую мощь Бонапарта и его стремление к дружбе с Османской империей, Порта вступила в переговоры с Бонапартом. Он со своей стороны направил в Стамбул своего посла, который был принят с большим почетом и помещен в прекрасном месте. Бонапарт прислал с ним подарки для виднейших сановников Порты. Турки в свою очередь прислали ему еще лучшие подарки и специально для Бонапарта диковинки и корону, усыпанную драгоценными камнями.

Тогда Россия заняла враждебную позицию по отношению к Порте, нарушила перемирие с ней и объявила о своем намерении продолжать войну. Порта страшилась этого, познав мощь России, всю силу ее многочисленной армии 202.

Англичане стремились своим вмешательством добиться мира между ними, и благодаря их усилиям он был подписан на позорных для Порты условиях 203.

Мы получили копию договора, состоящего из двенадцати статей, и вот текст его:

“1. Смена комендантов крепостей и портов может производиться лишь с санкции Англии и России.

2. Управление семью островами отныне и впредь подведомственно лишь России 204.

3. В Османской империи восстанавливаются таможенные тарифы, существовавшие в дореформенный период.

4. Высокая Порта разрешает России ввод на территорию Османской империи трехсот тысяч солдат в любую из ее провинций на протяжении всего срока действия договора между Англией и Россией, т. е. на протяжении девяти лет.

5. Русскому флоту предоставляется право доступа в верфи порта Стамбул и право пользования там всем необходимым.

6. Всем подданным России и подданным старых и новых территорий, состоящих под ее протекторатом, разрешается [81] проживать повсеместно в Османской империи, предоставляется право всюду заниматься торговлей и приобретать недвижимость.

7. Всем русским торговым судам, лишившимся по каким- либо причинам своего флага, предоставляется возможность обратиться в русское консульство в Стамбуле и сразу же получить новый патент.

8. Все греки, находящиеся в Османской империи, могут беспрепятственно встать под русский протекторат, если они этого желают.

9. У лиц, которым даны жалованные грамоты [бераты и фирманы], они сохраняют силу, которую имели раньше.

10. Французский посол обязан оставить Стамбул в течение тридцати одного дня.

11. Греческие и турецкие суда не имеют права заходить в порты Франции, пока длится война между Россией и Францией” 205.

Когда эти условия были утверждены и Франция познакомилась с ними, то высказала свое недовольство, заявив туркам: “Империя ускользнула от вас”, — и посоветовала аннулировать договор, обязавшись помочь Турции в борьбе против России и Англии. Порта, положившись на это, расторгла договор 206, и тогда русские отказались от дружбы с Османской империей и проявили свою враждебность к ней, а англичане поддержали их в этом из-за дружественного отношения Порты к Франции. Русские напали на некоторые районы Османской империи и заняли ал-Хитан 207 и другие [пункты].

Население Александрии занялось восстановлением укреплений и фортов, то же производилось и в Абукире 208. Катхода-бей послал специального уполномоченного, чтобы возвести крепость в Буруллусе 209.

Население же Каира пришло в большое беспокойство и волнение, и цены на привозные товары повысились.

У катхода-бея и сейида 'Омара — старейшины шерифов — устроили совещание и сошлись на том, чтобы оповестить Мухаммада 'Али, послав к нему в Верхний Египет эти послания с Диван-эфенди в качестве сопровождающего. [82]

20-го числа того же месяца зу-л-хиджжа (28.II.1807) собрались в ал-Азхаре 210 для чтения ас-Сахиха ал-Бухари 211.

Тогда же прибыл Диван-эфенди с письмами, содержащими требование уполномочить группу шейхов, которые стремились бы добиться соглашения между египетскими эмирами и пашой. Договорились назначить следующих трех лиц: сына шейха ал-Амира, сына шейха ал-'Аруси 212 и сейида Мухаммада ад-Давахили. Они отправились в воскресенье; 26-го числа этого же месяца (6.III.1807).

Прибыли известия о том, что англичане на двенадцати судах прошли в Босфор, /24/ несмотря на то что там были на страже и их обстреляли из пушек с обоих берегов. Они не обратили на это внимания, не испугались, не задержали движения судов, и обстрел не причинил им повреждений, задев лишь одно судно из двенадцати, которое тут же было отремонтировано.

Суда продолжали двигаться, пока не подошли к Стамбулу. Все население его пришло в сильное волнение и начало вопить, впав в невероятную панику. Оно было уверено в том, что англичане овладеют городом и если пожелают, то сожгут его дотла. Тогда сейид 'Али-паша Капудан, брат 'Али-паши, который вместе с ал-Бардиси был взят в плен в форте Мугизал в Розетте, явился к англичанам, поговорил с ними, умиротворил их, и те благополучно оставили пролив и отправились, удовлетворенные принесенным им извинением. А они могли много натворить 213.

И завершился год со всеми его событиями. А что касается тех, кто умер в течение этого года из улемов и эмиров, заслуживающих упоминания, то это [следующие]:

Умер благочестивый шейх Мухаммад ал-Хушани, достойнейший из правоведов и виднейший знаток фикха 214. Он был шафиитом и последователем шейха 'Атийат ал-Аджхури и других шейхов этого века, таких ученых, как ал-Хифни и ал-'Адави 215. Он жил в квартале Сайиды Нафисы 216 и ежедневно отправлялся в ал-Азхар проводить свои занятия, а затем возвращался домой, скромный, простой в быту, сторонящийся общения с большинством людей, так как он принадлежал к другой среде. Он болел в течение нескольких месяцев, лежал в своем доме [83] при мечети ан-Нафисы и всегда справлялся о шейхе Сулаймане ал-Баджирами: “Я не умру до тех пор, пока жив ал-Баджирами”. Он видел во сне пророка, — да благословит его Аллах и приветствует, — и тот ему сказал: “Ты умрешь последним из числа твоих соучеников”. А из них единственным в живых остался ал-Баджирами, почему шейх ал-Хушни и справлялся о кем. Ал-Баджирами умер а деревне под названием ал-Мастииа, и по истечении почти трех месяцев, в понедельник, 25 зу-л-хиджжа (5.III.1807), умер и шейх ал-Хушни. Отпевали его не в ал-Азхаре, а в мечети ан-Нафисы, где и похоронили,— да будет над ним милосердие всевышнего!

Год тысяча двести двадцать первый (21.III.1806—10.III.1807).

Умер знаток хадисов, отменный правовед, опора верных, последний из старших и опора младших, шейх Сулайман ибн Мухаммад ибн 'Омар ал-Баджирами, шафиит, ал-азхарит. Нисба 218 его восходит к шейху Джум'а аз-Зайди, похороненному в Баджирме. Аз-Зайди происходит от племени Зайда, обитавшего поблизости от населенного пункта Ибн Хасим, и нисба упомянутого шейха Джум'а восходит к Сиди Мухаммаду ибн Ханафийа. Шейх Сулайман родился в деревне Баджираме в ал-Гарбийе в 1131 году (1718-19). Он приехал в Каир несовершеннолетним юношей, его воспитывал родственник — шейх Муса ал-Баджирами. Он изучил Коран, брал уроки у упомянутого шейха и подготовился к изучению наук. Он слушал шейха 'Ашмави, читавшего ас-Сахихайн, а также Абу Да'уда 219 и ат-Тирмизи 220, аш-Шафи' и и ал-Мавахиб 221, у шейх ал-ислама он изучал Шарх ал-минхадж 222, трактаты, составленные ар-Рамли и Ибн Хаджаром 223. Он посещал также занятия шейха ал-Хифии. Затем он был допущен к чтению ал-Маллави 224, ал-Джау-хари 225 и ал-Мадабиги 226. Он слушал Дирби 227 и других, посещал занятия шейха 'Али ас-Са'иди, сейида ал-Балиди. Он был соучеником многих ученых, таких, как шейх Атийат ал-Аджхури и другие. Он был прекрасным человеком с хорошим характером, вел уединенный образ жизни, занятый лишь своим делом и приносивший пользу многим людям. Он ослеп в старости, а было ему свыше ста лет. Его перу принадлежит комментарий на ал-Минхадж и другой комментарий на ал-Хатиба 228 и другие. Незадолго до смерти он поехал в Мастийу, поблизости [84] от Баджирама, и здесь умер в понедельник на рассвете 13 рамадана упомянутого года (24.XI.1806) и похоронен там. Да сжалится над ним всевышний Аллах!

Умер выдающийся ученый, великий знаток, единственный для своей эпохи практический и научный деятель, единственный в своем роде во всех частностях и в целом шейх Мусгафа ал-'Укбави, маликит, родом из населенного пункта 'Укба в провинции Гиза. В ал-Азхар он поступил в раннем возрасте и состоял при сейиде Хасане ал-Бакли, а затем при шейхе Мухаммаде ал-'Аккаде ал-Малики, а впоследствии при шейхе Мухаммаде 'Убада ал-'Адави. Он был их постоянным учеником и проявил большие способности в изучении вопросов познания. Он посещал занятия /25/ известных в то время шейхов, таких, как шейх ад-Дардир, шейх Мухаммад ал-Били, шейх ал-Амир и другие. После этого он сам начал преподавать, принося большую пользу своим ученикам, и стал известным благодаря этому. Он был человеком с хорошим характером, стремился помочь другим и сам легко принимал их помощь. Он не вмешивался не в свое дело. Для своего пропитания он довольствовался тем, что получал из своей деревни. Он был скромным, очень умеренным в своих потребностях, благочестивым, смиренным. Его положительной чертой было то, что он любил просвещать народ: если он даже нанимал осла, то сразу начинал обучать погонщика догматам единобожия и предписаниям религии. Он умер в четверг, 19 джумада ас-санийа (3.IX.1806), и не осталось после него человека, равного ему. Да будет над ним милость всевышнего, и да дарует он ему прощение и свою благосклонность!

Умер уважаемый, достойный шейх 'Али ан-Наджари, известный под именем ал-Кабани, проницательный правовед, благородный и деятельный ученый, принадлежавший к шафиитскому толку. Он родился в Мекке в семье, происходившей из Медины. Он был сыном ученого шейха Ахмада Таки ад-Дина, сына сейида Таки ад-Дина, который по своему происхождению восходит к Абу Са'иду ал-Худри, являвшемуся не кем иным, как Са'дом ибн Маликом ибн Динаром ибн Таййималлахом ибн Са'дом ан-Наджари, принадлежавшим к племени ал-Хазрадж. Происхождение его дядей восходит к сейиду Ахмаду ан-Насику [85] ибн 'Абдаллаху ибн Идрису ибн 'Абдаллаху ибн Хасану ал-Анвару ибн Хасану, внуку пророка, — да будет над ним благо склонность Аллаха всевышнего!

Покойный [шейх 'Али ан-Наджари] родился в 1134 (1721-22) году в Мекке и в 1171 (1757-58) году с отцом и братом своим сейидом Хасаном переехал в Каир. В ночь их прибытия заболел упомянутый брат его и умер на третий день болезни. Отца его охватило сильнейшее горе и скорбь. Он отнесся к этому несчастью как к дурному предзнаменованию и принял решение возвратиться в Мекку, но осуществил это лишь в конце шаввала упомянутого года. Покойный [шейх 'Али] остался в Каире, посвятив себя научным занятиям, покупке полезных книг, их переписке, собеседованиям с шейхами Египта, поучая и учась сам. Вместе с тем он занимался торговлей, продавая то, что ему присылали сыновья его брата из Джидды и Мекки, и закупая для отправки им другие товары. В 1209 (1794-95) году он заболел и больше уже не покидал свой дом, расположенный в квартале 'Абдин 229, поблизости от ханифитской мечети. Это был превосходный, крупный ученый и литератор-поэт. Он получил хорошее образование под руководством своего отца и других шейхов в Мекке и многих шейхов своего времени, таких, как шейх ал-'Ашмави, шейх ал-Хифни, шейх ал-'Адави, и других. Литературе он обучался у своего отца, шейха 'Али ибн Тадж ад-Дина ал-Макки и шейха 'Абдаллаха ал-Атакави и других. Он оставил после себя ряд произведений. Из них наиболее известны богословский трактат под названием Нафх ал-акмам, а также комментарий на ар-Рамли, представляющий собой том 'большого формата, комментарий на его стихи, восхваляющие пророка, озаглавленный Мараки ал-фарадж, — произведение, стоящее на высоком уровне, и, наконец, не очень обширный, в большей части превосходный диван 230 [стихов]. Во время своей болезни он занимался лишь чтением и приобретением редких книг. Он поручил своему сыну сейиду Саламе ведение их торговых дел, а второго сына — сейида Ахмада — оставил при себе, чтобы тот читал ему интересовавшие его книги. Его дом, не переставая, посещали люди. Он умер ночью 27 раджаба упомянутого года (16.IX.1807) восьмидесяти семи лет от роду. [86]

Отпевали его в ал-Азхаре, а похоронили в мавзолее его брата у ворот Баб ал-Вазир 231. Он оставил после себя двух уже упоминавшихся сыновей. Он был человеком общительным, любимым людьми и благочестивым. Да смилостивится над ним всевышний!

Умер наш друг, заслуживающий почитания, прославленный эмир Зу-л-Факар, по рождению и по принадлежности — ал-Бакри. Он был мамлюком сейида Мухаммада, сына Али-эфенди ал-Бакри ас-Сидики. Упомянутый сейид купил его в 1171 (1757-58) году, воспитал его, дал ему образование и, освободив его, женил на своей дочери. Он жил в почете и благоденствии, будучи человеком скромным, хорошего характера и заботливым. После смерти своего господина он очень сблизился с сыном его — братом своей жены сейидом Мухаммадом-эфенди. Они стали словно братья и не могли 'и часа оставаться друг без друга. Они жили вместе в их большом доме в ал-Азбакийе. Когда же сейид /26/ Мухаммад-эфенди умер, покойный эмир Зу-л-Факар продолжал жить здесь один вплоть до вторжения французов. Вместе с другими он тогда оставил Египет и бежал в Сирию. Книги и дом его разграбили, а когда он благополучно возвратился во времена французского владычества, то застал дом свой заселенным французами. Он купил другой дом в квартале 'Абдин и привел его в порядок. Когда произошли известные события 232 между турецкими войсками и мамлюкскими эмирами, вследствие которых Ибрахим-бей и ал-Бардиси и их эмиры вынуждены были покинуть Каир, этот второй дом Зу-л-Факара опять был разграблен, и последний поселился сначала в квартале ал-Азхара, а затем нанял квартиру на улице ас-Саб' Ка'ат 233. Он приобретал много книг, занимался их перепиской, собрал много разрозненных томов истории Мир'ат аз-заман Ибн ал-Джаузи 234, рукописи ал-Макризи 235 и другие, пока не коснулась его рука смерти и он не умер внезапно во вторник, 22 раджаба этого года, перед заходом солнца. Наутро его отпели в ал-Азхаре с большой торжественностью и похоронили в фамильной гробнице ал-Бакри, что находится позади мавзолея имама аш-Шафи'и 236. Это был прекрасный человек, всеми любимый, красивый, преисполненный лучших качеств — [87] жизнерадостный, пылкий, живой, проницательный, наблюдательный, обладавший выдержкой и острым умом, воспитанный, благородный и скромный. От своей жены, дочери его упомянутого покровителя, он имел единственного сына сейида Мухаммада, по прозвищу ал-Газави Счастливый, так как он родился в Газе 237 во время их пребывания в Сирии. Да взрастит его Аллах благовоспитанным и да благословит его!

Умер эмир, прославленный лев Мухаммад-бей ал-Алфи ал-Муради. Его привез в Каир какой-то купец в 1189 (1775-76) году, и он был продан Ахмаду Чаушу, известному под кличкой “Сумасшедший”, и провел в его доме лишь несколько дней. Ему не понравилось его положение там, так как купивший его был циником, легкомысленным шутником. Он попроси л, чтобы его продали, и продали его Салим-аге ал-Газави, известному под именем Тимурленг. Здесь он прожил несколько месяцев, а затем был подарен Мурад-бею 238, который дал за него тысячу ардаббов зерна, вследствие чего его и прозвали ал-Алфи 239. Он был хорош собой, и Мурад-бей полюбил его, сделав его своим джухдаром 240, а затем дал ему свободу и назначил кашифом аш-Шаркийи. Мухаммад-бей построил себе дом в квартале, известном под названием Шайх Далам 241, и воздвиг в этом квартале баню, названную его именем. Он был настойчив, обладал сильной волей. По соседству с ним жил 'Али-ага по прозвищу ат-Таваккули, который как-то обратился к ал-Алфи за содействием в своем деле. Тот с готовностью откликнулся на его просьбу, но не сдержал слова. 'Али-ага вошел к “ему во двор, упрекая его в вероломстве. Мухаммад-бей ответил ему гневно и приказал своим слугам побить его. Те опрокинули его и избили толстыми дубинами, и тот настолько пострадал, что по истечении двух дней умер. На Мухаммад-бея пожаловались его начальству — Мурад-бею, и тот отправил его в ссылку в Нижний Египет. Здесь он стал чинить произвол над городами Фувва, Митубас 242, Барнабал 243 и Розетта, собрав с них дань рисом и деньгами. Пожаловались опять его начальнику, которому эти [его действия] оказались по душе.

В это время в Египте между эмирами вспыхнули разногласия, и Сулайман-бей ал-Ага и брат его Ибрахим-бей и [88] Мустафа-бей 244 были отправлены в ссылку, как об этом упоминалось в своем месте. Мурад-бей приказал Мухаммад-бею сопровождать в Александрию сосланного Мустафа-бея, а затем возвратиться в Каир. Он выполнил это и по возвращении в 1192 (1778) году был назначен командиром санджака. И здесь он прославился своими беззакониями, так что люди боялись его и остерегались его суровости.

У него была многочисленная свита. Он жил в доме в квартале Кусун 245. Когда расширилась его деятельность, он разрушил свой старый дом и начал строить заново, расширяя его. Он купил много мамлюков и сделал некоторых из них кашифами, а те следовали примеру своего начальника в отношении произвола, беззакония и бесчинств. Его жестокость вселяла страх. Ал-Алфи и его мамлюки взяли в илтизам районы Фаршута 246 и других деревень Верхнего Египта и ряд деревень Нижнего Египта, таких, как Махаллат ад-Дамана 247, Малидж 248, Зубар 249 и другие. Он был назначен кашифом провинции аш-Шаркийа, поехал в Бильбейс и захватил здесь земельные угодья и все прочее. Он навел ужас на всех бедуинов и их племена в этой провинции, не давая им нападать /27/ на феллахов, мешая грабить и тиранить их. Многие из этих бедуинов и (кочевых] племен скрывались от него и страшились его. Уловками и интригами он сеял рознь между племенами, сталкивая их друг с другом, арестовал многих вождей племен и выслал их закованными в кандалы, овладевал их имуществом, скотом, облагал их контрибуцией и обязывал поставлять верблюдов. Такое положение вещей и произвол с его стороны не прекращались вплоть до прибытия о Каир Хасан-паши ал-Джаза'ирли 250, когда покойный вместе со своей свитой направился в Верхний Египет и возвратился оттуда в конце 1205 (1791) года после эпидемии чумы, от которой умер Исма'ил-бей 251.

Пробыв в Верхнем Египте свыше четырех лет, ал-Алфи на протяжении этого времени образумился, остепенился и пристрастился к чтению книг. Он заинтересовался специальными науками: астрономией, геометрией, астрологией, предсказанием будущего, гаданием на песке, по звездам, установлением астрономического положения луны и разных других планет. Он искал [89] общения с людьми, владеющими этими науками, чтобы воспользоваться их знаниями. Он приобретал книги по различным отраслям науки и по истории и сидел в своем старом доме, стремясь к уединению, и оставил положение, которое занимал до того.

Он довольствовался сохранением своих мамлюков и принадлежащих ему поместий. Так это продолжалось в течение некоторого времени. Это положение вещей надоело его домашним, и его авторитет стал падать в глазах его хушдашей. Они начали упрекать его, вести себя дерзко по отношению к нему, домогаться всего ему принадлежащего. Самые низкие из них стали выказывать свое превосходство над ним. Это было ал-Алфи тяжело, и он изменил линию поведения. Он жил в доме Ахмада Чауша “Сумасшедшего” у Дарб Са'ада 252 и построил большой дворец в Старом Каире на берегу Нила напротив ниломера 253. Точно так же он воздвиг дворец между воротами Баб ан-Наср и ад-Димурдашем 254 и проводил большую часть времени в этих дворцах. Он стал закупать много мамлюков и платил работорговцам за них большие суммы, давая им деньги вперед. Точно так же он покупал невольниц, так что собралось у него около тысячи мамлюков, не считая тех, что находились в распоряжении его кашифов, которых у него насчитывалось около сорока. Окружение каждого из них равнялось по количеству санджаку прежних эмиров.

Время от времени ал-Алфи женил избранного им мамлюка на подходящей невольнице, снабжал великолепным приданым, селил в просторных домах, обеспечивал их рентой, должностями. Обязанности, связанные с постом кашчфа аш-Шаркийи, он перепоручал некоторым мамлюкам, а сам отстранился от этого, и он приезжал к ним туда как бы на отдых. В окрестностях Бильбейса он соорудил дворец, а другой — в Дамамине 255. Он подавлял сопротивление бедуинов аш-Шаркийи, взыскивал с них [поборы] деньгами и верблюдами, преодолевал их власть, которой они потрясали души и тела феллахов, ослабил их мощь. В аш-Шаркийе он жил по три-четыре месяца, а затем возвращался в Каир.

Ал-Алфи соорудил себе деревянный дом, который [90] разбирался на части, соединяемые при помощи болтов и скрепляющих приспособлений, и который перевозили на нескольких верблюдах. Когда ал-Алфи хотелось где-либо остановиться, то высылали слуг, и они устанавливали этот сборный дом на открытом месте и удобно обставляли его. В него поднимались по трем ступенькам. Дом был убран коврами и подушками. Он вмещал восемь человек, имел потолок и окна с четырех сторон, которые по желанию можно было открывать и затирать.

Было у него два дома в ал-Азбакийе, один из которых ранее принадлежал Ридван-бею Балгийа, а другой — сейиду Ахмаду ибн 'Абд ас-Саламу. Ал-Алфи задумал в 1212 (1797-98) году построить большой дворец, кроме того, который у него уже был в ал-Азбакийе. Он купил у Ахмад-ага Шувайкара дворец Ибн ас-Са'ида Са'уди, расположенный между кварталом ас-Сакин и Кантарат ад-Дикка 256, разрушил его и поставил во главе строительства нового дома своего катходу Зу-л-Факара, прислав ему до своего возвращения из аш-Шаркийи план сооружения, нарисованный на большой бумаге. Возвели фундамент и стены, а в это время прибыл ал-Алфи и обнаружил допущенную по сравнению с планом ошибку. Он пришел в ярость, разрушил /большую часть сооружения и спланировал его заново по собственному разумению. С большим усердием он /28/ отдался строительству, поставив на это дело четырех своих видных эмиров, каждый из которых должен был отвечать за одну из четырех частей сооружения, подгоняя рабочих.

С эмирами здесь находилась большая часть их слуг и мамлюков. Они построили несколько печей для обжига извести, установили мельницу для перемалывания гипса, и все это в непосредственной близости от строительства. Высекали большие камни и перевозили их из Тура на барках к месту строительства в ал-Азбакийе. Затем здесь их распиливали на большие плиты и мостили ими полы и делали из них лестницу и залы. Разнообразную древесину доставляли из Булака, Александрии, Розетты и Дамиетты. Ал-Алфи купил дом Хасан-катходы аш-Ша'рави, выходящий на Биркат ар-Ратли 257. Из-за ветхости его разрушили, деревянные части и щебень перевезли на строительство, а также перебросили отсюда различного рода мрамор [91] и колонны. Так продолжали усердствовать в работе, пока не закончили сооружение в том виде, какой хотел придать ему ал-Алфи.

У этого здания не сделали рельефных выступов и возвышающегося над ним закрытого верхнего этажа, выходов, выступающих над основанием постройки, и слуховых окон, а сделали его простым, стремясь к прочности и долговечности.

Выходы и окна во двор, ведущие к пруду в саду, украсили резьбой, застеклили, сделали к ним наружные ставни. Дворец украсили люстрами, ценными художественными изделиями, подаренными ал-Алфи европейцами. В нижней гостиной устроили бассейн с проточной водой, с большим фонтаном, высеченным из одного куска мрамора. Оттуда била большая струя воды, а вокруг нее били маленькие фонтаны из бронзы. Здесь же соорудили две бани — нижнюю и верхнюю. Вокруг двора высилось несколько многоэтажных построек, возведенных как одно здание и предназначенных для жилья мамлюков.

Когда было закончено строительство здания, побелка его и окраска, его обставили различной мебелью, диванами, подушками, завесами, обшитыми позументом. Позади дворца разбили огромный сад, а в нем построили продолговатый павильон с колоннами и широкими скамьями, который с северной стороны граничит с зданиями, примыкающими к Кантарат ад-Дикка.

Европейцы подарили ему также чрезвычайно большой мраморный фонтан со скульптурой, которая изображает рыб, изрыгающих воду. Он поставил его в саду.

Строительные работы завершились, и в конце месяца ша'бана (19.1—16.II.1798) ал-Алфи вместе со своей семьей и гаремом переселился сюда.

Начался месяц рамадан (17.II—18.III.1798). Во внутреннем и наружном дворах дворца зажгли огни в фонарях, свечи и многочисленные люстры в приемной зале нижнего этажа и стеклянные фонари. Поэты поздравляли ал-Алфи, и наш господин, достойный шейх Хасан ал-'Аттар 258, составил стихи, причем цифровое значение двух строф их указывало на дату сооружения. Их выгравировали золотыми буквами над дверьми залы. Вот они:

[92] “Солнца поздравлений сверкают в зале, и красоты ее увеличиваются в глазах в тысячу раз; на дверях ее радость провозглашает: небо моего счастья обновлено ал-Алфи”.

Выезды эмиров заполнили его двор. Такое положение вещей продолжалось до середины рамадана. Затем оно сменилось поездкой в аш-Шаркийу, и светильники погасли, что было дурным предзнаменованием. И всего-то прожил он здесь шестнадцать дней и ночей. Воистину, мы много говорим об этом здесь для того, чтобы разумные люди могли взять пример — умный человек не станет усердствовать в том, что обречено разрушению. Во время его отъезда в аш-Шаркийу прибыли сначала в Александрию, а затем в Каир французы, и произошло то, о чем упоминалось выше: ал-Алфи вместе со своими приближенными отправился в Верхний Египет. Когда (французы прибыли с запада к берегу Инбабы, в происшедшей битве с египтянами ал-Алфи и его солдаты прекрасно сражались. При этом было убито огромное количество его кашифов и мамлюков. Во время пребывания французов в Каире он не переставал переходить из Верхнего Египта в Нижний, в аш-Шаркийу и ал-Гарбийу 259, устраивая им козни и ловушки и скрываясь от них. Когда в Сирию прибыл со своим войском /29/ везир 260, ал-Алфи отправился к нему, и тот его хорошо принял и наградил. Ал-Алфи привез с собой офицеров-французов, некоторое количество пленных солдат и большого льва, пойманного в степи. Везир его благодарил и наградил дорогим подарком. Ал-Алфи оставался в течение ряда дней с его войском, а затем возвратился в Каир и отправился в Верхний Египет, а потом он опять поехал в Сирию. Французы стали его выслеживать на дорогах, а ал-Алфи ускользал от них и внезапно нападал на них.

Когда везир прибыл в Египет и перемирие было нарушено, а французы осадили египтян и турок в Каире, у ал-Алфи произошло страшное сражение с французами. Он (бежал вместе с Хасан-беем ал-Джиддави 261, прибегнув к хитрости и козням. В этих боях он потерял очень многих, в том числе Исма'ила Кашифа, именуемого Абу Катийа, который вместе со своими солдатами сгорел в доме Ахмад-ага Шувайкара, построенном у [93] Расиф ал-Хашшаб 262. Французы сделали под него подкоп и заложили под стены его порох, о чем никому не было известно. И когда в нем укрепился Исма'ил Кашиф вместе со своими людьми, то французы послали человека, который зажег фитили, и все находившиеся там сгорели и взлетели на воздух.

Когда Мурад-бей 263 заключил перемирие с французами, ал-Алфи не согласился с ним в этом и отрекся от него. Когда же положение между двумя лагерями стало напряженным и пропало варево (Фигуральное выражение, означающее “дело прогорело”), а шансы турок и тех, кто за ними следовал, стали падать, ал-Алфи начал добиваться перемирия между обеими сторонами. Он сопровождал французских парламентеров в турецкий лагерь, чтобы оградить их от враждебных выпадов со стороны солдатского сброда, опасаясь, чтобы не усилилось зло, пока не заключен мир. Ал-Алфи вместе с турками отправился в Сирию, затем он возвратился в район аш-Шаркийи и громил Французов, с которыми сталкивался. Когда же они, собрав войска, шли на него, чтобы сразиться с ним, то не находили его. Он уходил дорогой, что за горами, и благополучно добирался до Верхнего Египта, а французы не знали, куда же он отправился. Затем он появлялся с западного берега и направлялся к востоку, возвращаясь в Сирию. И так он поступал на протяжении года 264, истекшего между двумя перемириями, пока турки не организовали свое дело 265 и не стали сотрудничать с англичанами.

Везир возвратился в Каир, по суше, а капудан-паша в сопровождении англичан — на судах 266. Сюда же прибыли ал-Алфи и остальные эмиры и обосновались в Каире. Англичане остались в Гизе, а французы эвакуировались из Египта. В это время ал-Алфи был озабочен и беспокоился, так как он был дальновидным политиком и правильно оценивал последствия событий. Он был на распутье и даже перестал посещать свой гарем и ночевал в своем доме лишь две ночи в зале нижнего этажа, спал на ковре и подушке без женщин. Ваш покорный слуга отправился к нему однажды во время этих двух дней, застал его сидящим на ковре и час посидел вместе с ним. К нему вошел [94] один из его эмиров, чтобы попросить его разрешения жениться на жене одного из умерших членов свиты. Ал-Алфи пришел в ярость, выругал его и прогнал. Обращаясь ко мне, он сказал:

“Каков ум у этих глупцов! Они думают, что они обосновались в Каире и могут жениться и обзаводиться семьей. А ведь все предшествовавшие события с французами и все прочее гораздо. легче, чем тот тупик, в котором мы очутились теперь”.

Когда везир поручил Ибрахим-бею старшему управление, облачил его в почетную одежду и сделал его шайх ал-баладом х 267, то по обыкновению предоставил ему право издавать за своей подписью и печатью документы о распоряжению поместьями и землями. Это ввело Ибрахим-бея и других эмиров в заблуждение. Приемные домов Ибрахим-бея ал-Муради, 'Осман-бея Хасана и ал-Бардиси были переполнены людьми, и там обменивались суждениями, упоминали о любезности везира, его любви и благосклонном отношении к ним и соблюдении им установившихся у них обычаев. Ал-Алфи тогда сказал им: “Не обольщайтесь. Это лишь хитрость и уловки. Они подделываются к вам, и вы можете попасться на этом. Смотрите и вдумайтесь в то, что может произойти. Из предусмотрительности лучше предполагать худшее”. Его спросили: “А что может случиться и с чьей стороны надо ждать зла?” Он ответил: “Ведь турки уже многие годы, /30/ с древних времен стремятся распространить свое господство и овладеть этой страной. Ушли поколения за поколениями, но с тех пор, как эмиры в Египте подчиняются пм, они ничего не могут добиться, кроме лишь внешнего подчинения, а в особенности при нашем последнем правительстве-Чего только мы с ними не делали — наносили им оскорбления, не выплачивали дань, не подчинялись их указам — все это запало в их сердца. К этому надо еще добавить особенности их натуры, их алчность, коварство и злобность. И вот теперь они проникли в страну, овладели ею таким образом и стали нами командовать. Нелегко им будет оставить страну в наших руках, как это было, и возвратиться к себе после того, как они вкусили ее сладость. Одумайтесь, очнитесь и опасайтесь своей беззаботности!”

Услышав от него это, некоторые согласились с ним, другие [95] сказали: “Это твоя мнительность”, — а третьи заявили: “Невозможно, чтобы это произошло после того, как мы вместе, бок о бок, сражались три года и несколько месяцев, поступаясь нашим благосостоянием и жизнью. Они не знают уклада страны, ее политики, им не обойтись без нас”. Некоторые высказали и иные соображения, а затем спросили ал-Алфи: “А как твое мнение, к чему же сводится твоя точка зрения?” Он заявил:

“Если бы вы ее приняли, то мы все вместе переправились бы в Гизу, там бы разбили свой лагерь и сделали бы англичан посредниками между нами, везиром и капудан-пашой, выработали бы условия, удовлетворяющие и нас и их, — условия, гарантированные англичанами. Мы не стали бы возвращаться на восточный берег Нила и не вступили бы в Каир до тех пор, пока турки не освободят его и не возвратятся в свою страну, оставив тех, кому они поручат управление страной, пост дафтардара и все прочее”. Вот каким было его мнение. Некоторые соглашались с ним, а некоторые нет. Они говорили: “Как же мы вступим с ними в раздоры, когда они не проявили предательства по-отношению к нам, и как же мы отправимся к англичанам — врагам мусульманской религии; улемы тогда осудят нас и объявят нас отрекшимися от мусульманского государства, предающими его. В то время, когда мы увидим, что они имеют дурные намерения против нас, мы сможем все сообща подняться против них, слава богу, у нас достаточно силы. Тогда англичане будут посредниками между нами и турками, и мы будем иметь для этого уважительный предлог”.

Ал-Алфи сказал: “Что касается отчужденности к нам из-за того, что мы прибегли к англичанам, то народ не пренебрегает англичанами и обращался к ним за помощью. Если бы не их содействие в то время, когда нас постигли эти события, то не было бы достигнуто то, что нам удалось, — мы не были бы в состоянии изгнать французов из страны х 268. Мы были свидетелями того, что призошло в прошлом году, когда турки явились сюда без англичан. Однако различие здесь в том, что то было содействием в войне, а это явится посредничеством в заключении мира, и не чем иным. Если же выжидать проявления враждебности со стороны турок, то тогда уже невозможно будет, [96] ничего исправить, после того, что произойдет. Вот оно, мое мнение”.

Они разошлись молча, условившись хранить, в тайне все происшедшее между ними. И так как с точкой зрения ал-Алфи не согласились, то он начал принимать меры к собственному спасению. Он вступил в контакт с Махмудом-эфенди, начальником канцелярии везира, из-за близости его к везиру и питаемого к нему доверия. Он внушил ему дать везиру совет, чтобы тот за большие деньги вручил ал-Алфи управление Верхним Египтом. Ал-Алфи обязался собрать ему огромные суммы за счет наследств состоятельных людей, умерших от чумы в прошлом году, и других, не оставивших наследников, и, кроме того, он обещал собрать деньги и мири из районов, о которых никто, кроме него, не знал. Когда об этом стало известно везиру, то он поспешил с благоприятным ответом на это предложение по двум причинам: во-первых, из стремления получить большие деньги; во-вторых, для того, чтобы вызвать распри среди мамлюкских эмиров, оторвать ал-Алфи от других эмиров, считавшихся с ним в отличие от других мамлюков из-за большого количества солдат, которыми он располагал, и из-за его осмотрительности. Ведь когда ал-Ал'фи отправлялся к везиру, то он чаще всего шел <в сопровождении и окружении всех своих солдат и мамлюков.

Когда везир принял предложение ал-Алфи, то написал ему фирман о передаче ему управления Верхним Египтом, дал ему широкие полномочия, разрешив ему беспрепятственно собирать столько, сколько он сможет. Начальник канцелярии добился цели. Ал-Алфи прибыл, чтобы получить указы, сам надел дарованную ему везиром шубу, попрощался с ним и начальником канцелярии и немедленно отправился в путь. Эфенди — начальника канцелярии — он уполномочил представлять его интересы перед везиром и поселил его в своем дворце.

/31/ Никто не узнал об этом, и никогда больше он не встретился с везиром. Когда же это стало известно, то некоторые лица явились к везиру, протестуя против этой оплошности, и советовали ему отменить его распоряжение. Послали требование ал-Алфи с упомянутым приказом [о возвращении], предполагая, [97] что он задержался, но не настигли его, так как он уже ушел далеко, и возвратились без толку.

Ал-Алфи прибыл в Асйут, начал собирать налоги и послал везиру платеж деньгами, стадами овец, рабами, евнухами и зерном.

И так это продолжалось не более трех месяцев. Отряд англичан направился в Александрию, равно как и Хусайн Капудан-паша. Тогда мамлюкским эмирам устроили западню: капудан-паша потребовал к себе часть из них, стал их истязать, как об этом уже упоминалось, везир же арестовал тех из них, которые находились в Каире, бросил их в тюрьмы, и произошло все то, о чем в своем месте упоминалось. Против ал-Алфи снарядили Тахир-пашу с солдатами. Произошло сражение, в котором многие были убиты, а те, что уцелели, бежали к англичанам. Нагноившаяся рана не заживает. Войска были отправлены в Верхний Египет, и им послали подкрепления. Ал-Алфи выступил против них, и после ряда сражений он дошел до Нижнего Египта, явился к Гизе, а оттуда отправился в ал-Бухайру. Мухаммад-паша Хосров прилагал все усилия, чтобы подготовить против ал-Алфи большую экспедицию, командующим которой назначил своего катходу, а это был Йусуф Катхода-бей. Эта экспедиция известна в народе под названием “поход ослов”, так как собирали необходимое количество ослов, отнимая их у погонщиков, водовозов и частных лиц. Население Булака, Каира и Старого Каира обязали доставить по тысяче ослов. Обходили жителей и силой отбирали ослов, обыскивали для этого дома, забирая то, что находили в них. Некоторые жители оказывали у дворов сопротивление солдатам, иные озорные солдаты подходили к домам и, приблизив рот к замочной скважине, издавали звук зарр, дразня этим ослов, те ревели в ответ, и их забирали. И когда были закончены розыски требуемого количества ослов, экспедиция отправилась в ал-Бухайру, и здесь между солдатами и ал-Алфи произошло большое сражение на виду у англичан. Ал-Алфи одержал победу над турецкими войсками, захватил много пленных и вынудил остальных позорно отступить. Они прибыли в Каир в тяжелом состоянии. Этот разгром послужил причиной неприязни, возникшей между [98] пашой и солдатами. Рассердившись на них, паша приказал войскам оставить Каир, а они потребовали выплаты содержания. Паша им заявил: “А вы и не заслужили оплаты, вы же ничего не сделали”. Солдаты отказались покинуть город. А советником им в этом был Мухаммад 'Али.

Паша хотел поймать его в ловушку, но не смог из-за его большой осторожности. Паша вынужден был дать ему бой, и произошло то, о чем уже упоминалось в своем месте, — паша должен был бежать в Дамиетту. С этого времени появляется имя Мухаммада 'Али — он стал приобретать после этого большую известность. Что же касается ал-Алфи, то он после разгрома солдат направился в сторону Даманхура, а кашифы его и эмиры отправились в ал-Мануфийу, ал-Гарбийу и ад-Дакахлийу, чтобы собрать деньги и налоги, а затем возвратились в ал-Бухайру.

После упомянутого сражения ал-Алфи отправился в Англию вместе с англичанами 269. Он выбрал пятнадцать человек из своих мамлюков, которых взял с собой как свою свиту. В качестве заместителя он оставил одного из своих мамлюков, по имени Бештак-бей, которого называли ал-Алфи младший. Он поставил его над своими мамлюками и эмирами, приказав им повиноваться ему, и дал ему много наставлений, а сам уехал. Он отсутствовал год с месяцем и несколько дней — отправился в середине месяца шаввала 1217 года (25.I—22.II.1803), а возвратился в начале месяца [зу-]л-ка'да 1218 года (12.II— 12.III.1804). За время его отсутствия произошли события, о которых упоминалось раньше и повторять которые нет нужды: Мухаммад-паша Хосров уехал, управление Египтом было передано Тахир-паше, затем он был убит, мамлюкские эмиры вступили в Каир, и власть была передана им в 1218 (1803-04) году, приближенные и слуги ал-Алфи были преобразованы в санджак, и случилось все то, что произошло по воле Аллаха всевышнего, всемогущего и из-за интриг Мухаммада 'Али-паши, его лицемерия и хитрости. Он стремился подорвать власть своего господина Мухаммада Хосров-паши, сговариваясь с Тахир-пашой и его хазандаром — Мухаммад-пашой, комендантом крепости, а затем начал подстрекать против Тахир-паши, пока его [99] не убили. Затем Мухаммад 'Али помог мамлюкским эмирам, /32/ и они вступили в Каир и захватили власть. [Мухаммад 'Али] выказал им полную поддержку, дружелюбие, услуги и помощь. Он использовал оплошности, допущенные мамлюками, в особенности 'Осман-беем ал-Бардиси — человеком лживым, грубым, властолюбивым. Мухаммад 'Али выказывал дружбу, братство и чистосердечие по отношению к ал-Бардиси, пока не достиг своих целей — убийства дафтардара 270, катходы 271 и 'Али-паши ат-Тарабулуси 272, столкновения с Мухаммад-пашой а пленения в Дамиетте его, а в Розетте — его брата сейида 'Али Капудана, для того чтобы все эти действия и мерзости были приписаны мамлюкам.

И когда все это произошло, не осталось никого, кроме ал-Алфи с его приверженцами и ал-Бардиси; [этот последний], который являлся его хушдашем, рассматривал ал-Алфи как своего соперника, тайно ненавидел его, как более достойного [по” сравнению с ним]. Он знал, что по возвращении ал-Алфи затмит его, лишит его славы и отодвинет на задний план. С Мухаммадом 'Али ал-Бардиси тайно беседовал, вел секретные разговоры по поводу ал-Алфи, упоминая о высокомерии его вакила 273 и его хушдашей. Они расторгали то, что он заключал, во; время отсутствия своего начальника, а как же они будут вести. себя по возвращении ал-Алфи! Мухаммад 'Али внушил ал-Бардиси, что он поддержит его и поможет ему, будет вместе с солдатами своего войска служить ему.

Когда прибыл ал-Алфи, то произошло то, о чем уже упоминалось выше, и, спасаясь, он скрылся в хижине бедуина 'Ушайбы в долине. И когда расправились с ал-Алфи и его приверженцами, тогда Мухаммад 'Али обрушился на ал-Бардиси и его приближенных, причинив им то, что уже известно 274. После этого ал-Алфи появился из своего убежища и направился в Верхний Египет вместе со своим мамлюком Салих-беем. Здесь. к нему собрались его эмиры и войска, и он стал приобретать” большое влияние. Он помирился со своими приближенными ж ал-Бардиси, несмотря на то что они таили в своих сердцах. Но от общения с ними ал-Алфи воздерживался. После этого произошло следующее: когда у власти был Хуршид Ахмад-паша, [100] они отправились в окрестности Каира и вступили в бой с солдатами, но их отогнали от города без толку для них из-за соперничества [их предводителей], разногласий во мнениях и неорганизованности, и расчеты их потерпели неудачу. Они отступили в Верхний Египет, а затем возвратились в Нижний после [ряда] сражений и столкновений с солдатами Хасан-паши и Мухаммада 'Али. Затем, когда произошли раздоры между последним и Хуршидом Ахмад-пашой 275 и Мухаммад 'Али прибегнул к поддержке сейида 'Омара Мукаррама — накиб ал-ашрафа, шейха, кади и населения города, начались ужасные стычки между пашой и жителями города, как об этом упоминалось. Мамлюкские эмиры в это время находились в районе ат-Тибин 276, а ал-Алфи был оторван от них и находился в районе ат-Таррана. Сейид 'Омар начал переписываться с ним, обещая и напоминая: “Это восстание из-за тебя. Оно [имеет своей целью] изгнание этих подонков и возвращение власти к тебе, как это было. Мы наметили вас для этого потому, что видим в вас праведного и справедливого”. Ал-Алфи поверил этим словам и оказал содействие [восстанию], прислав деньги на расходы в интересах сражающихся. А Мухаммад 'Али стал [тем временем] тайно подлаживаться к сейиду 'Омару, начал льстить ему, приходя и посылая к нему в середине и к концу ночи, проводя у него большую часть своего времени, пока эта история не завершилась заключением соглашения и ложной клятвой Мухаммада 'Али, что он будет править со всей справедливостью, следовать шариату, что откажется от притеснений и что ничего не будет предпринимать, не посоветовавшись с сейидом 'Омаром и с улемами. Он заявил, что в случае нарушения им этих обязательств они отстранят его и вышлют из страны, а осуществить это в их власти, подобно тому как они делают это и в настоящее время. Адресуя эти слова к сейиду 'Омару, он поставил его в трудное положение, и тот поверил в истинность его заверений и в то, что все пойдет легко и просто, как по маслу, все останется тайной, и никто, кроме них, не узнает об этом. Сейид 'Омар организовал собрание у Мухаммада 'Али, на котором присутствовали шейхи и знать. Он заявил им, что пока это положение и военные действия будут продолжаться и [101] вестись в таком духе, то ничего, кроме провала, не принесут и что необходимо назначить кого-нибудь из местных людей для управления страной. “Поразмыслите, кого бы нам избрать для этого, чтобы он временно выполнял эти обязанности до тех пор, пока не придет назначение со стороны Порты”. Все его спросили, кого он имеет в виду, и он указал на Мухаммада 'Али. Тот сделал вид, что отказывается, и заявил: “Я не подхожу для этого, я не происхожу из везиров или эмиров или высокопоставленных лиц государства”. Но ему сказали [в ответ]: “Мы уже избрали тебя в соответствии с единодушным мнением и желанием, выраженным населением страны”.

Сразу же принесли шубу [почета], облачили Мухаммада 'Али, благословили его, поздравили и объявили о низложении Хуршида Ахмад-паши /33/ и о замещении его Мухаммадом 'Али в управлении Египтом до тех пор, пока Порта не уполномочит последнего выполнять эти функции и не прибудет указ о назначении. В городе объявили о низложении паши и о назначении вместо него Мухаммада 'Али, и затем произошло все то, что было изложено выше.

Когда весть об этом дошла до ал-Алфи — а он находился в это время в Гизе и переписывался с сейидом 'Омаром Мукаррамом, и шейхи с ним переписывались, — то он очень огорчился. Возвратившись в ал-Бухайру, он хотел взять Даманхур, но население его оказало сопротивление, и сражения с ним не привели ал-Алфи к щели. Сейид 'Омар поддерживал и снабжал жителей Даманхура, присылая им порох и прочие боеприпасы. Ал-Алфи стало ясно, что сейид 'Омар Мукаррам вел с ним игру, и вышло, что он усиливал его позиции против себя. Ал-Алфи арестовал посланца сейида 'Омара, посредничавшего между ними, бросил его в тюрьму, избил его и хотел было убить, но потом освободил его. Затем ал-Алфи возвратился в Гизу.

Восстание улеглось, и обстоятельства сложились в пользу Мухаммада 'Али, и его положение упрочилось.

В Абукир прибыл капудан-паша, а силахдар его приехал в Каир и препроводил смещенного [с поста правителя Египта] Ахмад-пашу из цитадели в Булак, чтобы отправить его [в Турцию]. [102]

Мухаммад 'Али запретил сношения с египетскими мамлюками.

Вдоль сухопутных и водных путей он учредил посты, которые следили за теми, кто прибывал от мамлюков или уезжал к ним. Посты задерживали всех, кто возвращался из Верхнего Египта или направлялся туда с вещами, одеждой, оружием и тому подобным. И если у задержанного находили что-либо, то его арестовывали, отбирали все, что было при нем, и наказывали. Категорически запретили купцам, мелким торговцам и прочим отправляться с чем-либо в Верхний Египет.

Ал-Алфи потерял терпение, он прибег к хитрости, послав своего катходу Мухаммада к паше с предложением мира. Тот очень обрадовался, поверил в искренность этого предложения, одарил катходу и осыпал его превосходными подарками для его господина — одеждой, шубами, оружием, палатками, деньгами и всем прочим. И когда катхода завершил свои дела, порученные ему его господином, закупив все необходимое для него и его приближенных и эмиров, он нагрузил судно и легально возвратился к ал-Алфи, и никто не чинил ему в этом никаких препятствий. Его сопровождали силахдар и Муса ал-Баруди.

Затем катхода приехал вторично вместе с сопровождавшими его силахдаром и Мусой ал-Баруди, и они сообщили, что ал-Алфи настаивает на том, чтобы ему были переданы в управление ал-Файйум, Бани-Сувайф, Гиза, ал-Бухайра и двести деревень ал-Гарбийи, ал-Мануфийи, ал-Дакахлийи, раано как и сбор фа'иза с этих мест. В качестве своей резиденции ал-Алфи требовал Гизу. На этих условиях он будет подчиняться паше. Паша не согласился с этим и заявил: “Мы заключили мирное соглашение с остальными эмирами и границей для них установили Джирджу на условиях, нами определенных, и ал-Алфи входит в число эмиров и должен рассматриваться как один из них”. Мухаммад катхода возвратился к ал-Алфи с ответом после того, как он закончил свои дела по закупке необходимого снаряжения, товаров, палаток, седел и всего прочего. Так завершилась уловка ал-Алфи, и он достиг своей цели. Он отправился в Файйум, где его войско сразилось с войском Йасин-бея и нанесло тому поражение. [103]

Затем, спустя несколько месяцев, Шахин-бей ал-Алфи возвратился с многочисленным войском в Гизу, и против него выступил сам Мухаммад 'Али-паша, чтобы сразиться с ним, и победил ал-Алфи. В этом сражении был убит 'Али Кашиф, который был женат на [бывшей] жене Хасан-бея ал-Джиддави — дочери Хасан-бея Шанана. Увидя его красивую одежду, противник вообразил, что перед ним паша, его окружили, взяли в плен, а затем убили.

Паша возвратился в Каир и усердно стал готовить другую экспедицию, но это дело затянулось. В это время умер Бештак-бей, именуемый ал-Алфи младший. Он умер в Верхнем Египте. Затем ал-Алфи в начале мухаррама упомянутого года выступил из Файйума, а Хасан-паша Тахир вместе со своим войском находился в районе Джазират ал-Хава'. Между ними произошло большое сражение, и Хасан-паша обратился в бегство, отступив к ар-Ракаку. Его догнал его брат 'Абдиннбей и расположился вместе с ним у ар-Ракака, как это следует из предшествующего изложения. Ал-Алфи прибыл в район Гизы и Инбабы, и против него выступили солдаты. Произошло сражение у Сук ал-Ганам, и ал-Алфи также одержал победу. Он продолжал свое продвижение по реке, а часть его солдат и войск переправились в ас-Субкийу, захватили там то, что смогли, и возвратились к своему руководителю в ат-Таррана. Затем они переправились в ал-Бухайру, атаковали Даманхур и осадили его, но он был уже очень сильно укреплен, и ал-Алфи не /34/ в состоянии был его одолеть. Он возвратился в район Вардана, затем переправился в район Хуш ибн 'Иса, так как его уже известили о прибытии судов, сопровождаемых Амин-беем, одним из его приближенных. На этих судах находились солдаты низам ал-джадида и несколько англичан, так как, несмотря на частые передвижения и военные действия, ал-Алфи завязал переписку с Портой и англичанами. Он специально послал Амин-бея к англичанам, которые побудили Порту оказать ему поддержку и сами прибыли к нему по его просьбе.

Ал-Алфи устроил им празднество в Хуш ибн 'Иса и направил их в сопровождении Амин-бея к эмирам Верхнего Египта. Когда об этом узнал Мухаммад 'Али, он снесся в [104] свою очередь с эмирами Верхнего Египта, стал им льстить, подлаживаться к ним, послал им подарки и сумел их обмануть, так что они из ненависти к ныне покойному ал-Алфи перешли на его сторону.

Вслед за этим прибыл в Александрию капудан-паша и приехали гонцы с известием о том, что он прибыл и что вслед за ним следует назначенный правитель Египта Муса-паша с амнистией Порты мамлюкским эмирам. Причиной приезда капудан-паши явились письма ал-Алфи к англичанам 277 и переговоры Англии с Портой. Везир ее по имени Мухаммад-паша Силахдар, по происхождению — мамлюк султана Мустафы, не скрывал своей склонности к своим собратьям. Случилось ему поговорить наедине с Сулайман-агой, приближенным Салих-бея ал-Вакила, которого Йусуф-паша назначил силахдаром и послал в Стамбул. Везир спросил его о мамлюкских эмирах и задал ему вопрос о том, остался ли еще кто-нибудь из них, кроме ал-Алфи. Тот ему оказал, что все они находятся в стране, перечислил их и указал, что вместе с мамлюками их насчитывается свыше двух тысяч. Везир заявил: “По моему мнению, их надо вернуть к власти на условиях, которые мы им поставим, а не то затянется борьба между ними и этим выходцем из солдат — человеком неграмотным, но ловким. Нелегко будет заставить эмиров оставить свою страну, детей и жен, расстаться с властью, которую они унаследовали от своих предков. Такое положение вещей затянется надолго. Военные действия между эмирами и Мухаммадом 'Али, необходимость для обеих враждующих сторон набирать солдат и связанное с этим увеличение расходов и трат на провиант вынудят их собирать средства любым способом и отовсюду, а это приведет к опустошению страны. Целесообразнее сместить с поста правителя, одержавшего победу над ними, отозвать его и заменить его другим. Какого ты мнения об этом?”

Сулайман ответил, что у него нет своего мнения на этот счет, так как опасался, что слова везира не соответствуют тому, что он думает. Везир почувствовал это и поклялся ему, что он выразил то, что действительно думает, но при этом непременно нужно учесть интересы имперской казны. Тогда Сулайман-ага [105] сказал ему: “Если это так, то пошли к ал-Алфи с тем, чтобы явился сюда его катхода Мухаммад-ага, так как это человек чрезвычайно пригодный для подобных переговоров”. Так он и сделал.

В скором времени прибыл упомянутый человек, и дело завершилось договоренностью о том, что сумма в тысячу пятьсот кошельков, гарантированная Мухаммадом-катходой через упомянутого Сулайман-агу, будет выплачена капудан-паше по его прибытии. Среди других условий этого соглашения, выдвинутых ал-Алфи, было разрешение покупки и продажи мамлюков и ввоз их работорговцами в Египет, как это имело место в свое время, однако было запрещено на протяжении почти трех лет 278, и другие.

Сулайман-ага Вакил и катхода Мухаммад в сопровождении капудан-паши отправились в порт Александрию. Отсюда Сулайман-ага и катхода Мухаммад в сопровождении силахдара капудан-паши направились к ал-Алфи, с которым они встретились в ал-Бухайре, и поставили его в известность о происшедшем.

Он преисполнился радости и веселья и сказал Сулайман-аге: “Отправляйся к нашим братьям в Верхний Египет и изложи им обстоятельства дела. Не секрет, что у нас теперь три группировки: наш старший Ибрахим-бей со своим окружением, наперсники Мурад-бея во главе с 'Осман-беем ал-Бардиси и я со своими приближенными. На каждую группу приходится по пятьсот кошельков. Если получишь с них тысячу кошельков и возвратишься ко мне, я дам тебе пятьсот кошельков”.

Сулайман-ага отправился к ним, собрал их, поставил в известность о ходе событий, обрисовав им положение, и потребовал от них эту сумму, на что ал-Бардиси сказал: “Если ал-Алфи достиг по своему положению того, что он может разговаривать с державами и империями, переписываться с ними, добиваться от них осуществления своих целей, /35/ назначать и смещать везиров по своему усмотрению и для его нужд посылается капудан-паша, то он в состоянии уплатить и всю сумму полностью. Таким образом, он становится отныне старшим над нами, а все мы — его подчиненными, стоящими теперь ниже его, [106] в том числе и следующие за ним достопочтенный отец наш Ибрахим-бей, 'Осман-бей Хасан и другие”.

Сулайман-ага ему сказал: “Он во всяком случае равный среди вас, один из ваших братьев”. Затем он уединился с Ибрахим-беем старшим и поговорил с ним. Ибрахим-бей сказал ему: “Я согласен войти в любой дом, где я мог бы прожить до конца моих дней вместе со своей семьей и своими детьми под началом кого бы то ни было из наших собратьев, — это лучше той разобщенности, в которой мы находимся, но что я могу поделать с противостоящими друг другу компаньонами! И все, что произошло с нами, — все это результат его плохого управления и его незадачливости. Я и Мурад-бей, мы долго жили вместе после смерти нашего господина, и я не обращал внимания на его поступки и действия его подчиненных, прощал им ошибки, и все это из-за опасений и боязни зла, убийств и вражды, пока Мурад-бей не умер и не заняло его место это сборище сумасшедших, которое возглавил ал-Бардиси. Во время отсутствия его собрата ал-Алфи ал-Бардиси проникся самомнением. Поддерживаемый своими сородичами и их друзьями, питавшими его самообольщение, он порвал отношения с ал-Алфи — своим братом и хушдашем — и сделал ему то, что уже известно. Он не слушался советов других людей ни вначале, ни впоследствии”.

Сулайман-ага в течение этих дней не переставал вести переговоры с ними, пока не договорился с Ибрахим-беем, что тот уплатит половину суммы, а ал-Алфи — вторую половину. Сулайман-ага сказал: “Дай мне эту сумму, я отправлюсь с “ей к ал-Алфи и поставлю его в известность обо всем”. Ему ответили: “Дадим после твоего возвращения к нему, после того как ты дашь ему знать об этом и успокоишь его относительно этого. А то как бы он не захватил деньги и с нас не потребовали еще другой суммы”.

Когда Сулайман-ага возвратился к ал-Алфи и сообщил ему о том, что имело место между ними, тот заявил: “Что касается их слов, что я хочу быть эмиром над ними, то это невозможно даже вообразить — я не могу возвыситься над такими людьми, как мой отец — Ибрахим-бей и 'Осман-бей Хасан. Я не могу возвыситься также над теми, которые являются людьми моего [107] ранга, хотя нет ничего позорного и ущемляющего их достоинство в том, что их возглавляет один из их же среды. Я никогда не представлял себе ничего подобного и очень далек от этого. Пусть они возьмут с меня обязательство, которое я поставил условием самому себе: воистину, если мы возвратимся на свое место, я не стану вмешиваться в их дела и не буду ми в чем спорить с ними, а старшим над нами будет наш отец Ибрахим-бей, как это имело место раньше. Пусть он разрешит мне пребывать в Гизе, и я не стану им противодействовать ни в чем. Я буду довольствоваться доходом, который я получал раньше, мне его достаточно. Они убеждены в том, что я поступлю с ними вероломно, потому что так они обошлись со мной, убив Хусайн-бея 279, моего приближенного, и известно их стремление убить, уничтожить меня и моих сторонников. Но после того, до чего мы дошли теперь, я забыл обо всем этом. Ведь воистину упомянутый Хусайн-бей — лишь мой мамлюк, а не отец мне и не сын по плоти и крови; он мамлюк, купленный мною за дирхемы, как были куплены мной и другие мамлюки, и мамлюки мамлюков. В ходе военных действий у меня убито некоторое количество эмиров и мамлюков, и я считаю его одним из таких. Их судьба и моя судьба будут только такими, как это угодно Аллаху. Однако то, что они сделали со мной, не было вызвано каким-либо моим преступлением или прегрешением по отношению к ним. Мы все были братьями. Напомни им данные мною в прошлом советы о том, что надо прибегнуть к англичанам, и как они сожалели о том, что противодействовали мне, после чего им попало. Они возвратились [тогда] ко мне и единодушно решили отправить меня в Англию, и я подчинился этому 280. Я терпеливо перенес трудности путешествия, рисковал собой и уехал в Англию, претерпев ужасы моря, на год с месяцем, и все ради моего и их спокойствия. Во время моего отсутствия произошли известные события. Они вошли в Каир, /36/ не сообразуясь ни с чем, и стали строить себе дворцы, без всяких оснований доверились своему врагу и стали помогать ему в истреблении своего же друга. Но враг, достигнув своей цели по отношению к ним, вероломно окружил их, изгнал из города, унизил и заставил бежать 281. Вторично он перехитрил их в [108] день открытия плотины 282. Я снова обратил их внимание на его хитрость и послал к ним с советом, а они поступили наперекор, не поверили мне и вновь поддались его уловкам. Многие из них вступили в Каир и были осаждены в его переулках, и произошло с ними следующее: страшное избиение и отвратительные зверства, которых избежали лишь задержавшиеся или те, что шли по другой дороге.

И теперь опять он переписывается с ними, льстит им, задаривает их, пытаясь помириться с ними, и удерживает их от того, от чего зависит их успех. Но я не думаю, чтобы беспечность так глубоко в них внедрилась. Так возвратись же к ним, напомни им о всех происшедших с ними в прошлом событиях, и, может быть, они встрепенутся от своего оцепенения и пошлют две трети или половину, которую обещал дать наш отец Ибрахим-бей. Эта сумма не может вызвать больших затруднений — если они обложат каждого эмира десятью кошельками, каждого кашифа — пятью кошельками, а каждого солдата или мамлюка — одним кошельком, то соберут эту сумму с избытком. Я поступаю подобным же образом со своим народом, и, благодарение Аллаху, ни они, ни я не разорились. Назначение денег — служить удовлетворению наших земных потребностей и тому, что нам необходимо, а в настоящее время мы находимся в наиболее благоприятных для наших интересов обстоятельствах. Скажи им, что лучше подготовиться, чем рассчитывать на удачу, ибо враг осторожен и внимателен. [Ведь] турки — рабы дирхемов и динаров”.

Когда ал-Алфи окончил, Сулайман-ага оставил его и возвратился в Верхний Египет. Он застал группу эмиров, упорствующих в том, чтобы не дать ничего, и Ибрахим-бей присоединился к их словам и точке зрения. Когда Сулайман-ага произнес перед ними все сказанное их собратом, — что он полностью будет в их распоряжении и что он намерен сблизиться с ними, жить в Гизе и все прочее из его слов, — они заявили: “Все это лишь [праздные] слова, для которых нет никаких оснований. Он не забудет прошлого и всего сделанного нами в отношении него и его приближенных. Даже если он отойдет от нас и поселится в крепости Джабал, то все же он остается ал-Алфи, [109] который имеет широкую славу в стране, и Порта переписывается только с ним и ни с кем другим. Мы в его отсутствие не могли сдержать злых духов его, что же мы поделаем, когда он будем вместе со своими демонами? Что же мы сделаем с их раздорами, завистью и злобой, когда их будет направлять [сам] сатана?” Сулайман-ага сказал им: “Покончите сначала с вашими неотложными делами, изгнав внешних врагов, а после этого вы убьете его, чтобы избавиться от него”. Они возразили: “Да разве это возможно после того, как он проявил себя по отношению к нам? Да он уничтожит нас одного за другим. Он нас вышлет из Каира, а затем пошлет убить нас. Хитрость ал-Алфи беспредельна, и мы ему совершенно не можем доверять”.

Враг стал их обхаживать, обольстил их, посылал им подарки: лошадей, седла и ткани. А посланцы капудан-паши стали приходить и уходить с письмами, пока все это не завершилось так, как было изложено выше. В то время капу дан ожидал окончательного ответа. Его силахдар находился у ал-Алфи, который занимал капудана присылкой подарков: овец, запасов риса, зерна, масла, меда и всего прочего. Все это продолжалось до тех пор, пока не возвратился к нему ни с чем Сулайман-ага, грустный, растерянный, озабоченный создавшимся затруднительным положением. Он чувствовал себя как побитый перед капуданом и везиром Порты. Что же сможет он ответить упомянутому везиру и капудан-паше, вдевавшим в одну иголку две нитки, преследуя наибольшую выгоду? Сулайман-ага прибыл к нему и сообщил ему о том, что эмиры Верхнего Египта в состоянии брожения, что они отказываются платить и что ал-Алфи готов уплатить установленную для него сумму, а остальное и то, что накопится в дальнейшем, он будет выплачивать впоследствии. Капудан пришел в ярость и сказал: “Ты что же, издеваешься надо мной и везиром Порты? Мы предприняв этот поход, полагая, что эта группировка единодушна. Если произошло восстание против правителя города и выступление против него, восставшие не располагают достаточной силой для борьбы с ним, то мы решили помочь им войсками низам ал-джадид и другим. Но поскольку они соперничают, враждуют и завидуют друг другу, то от них не будет толку. Одного твоего [110] друга ал-Алфи недостаточно для сопротивления, он нуждается в большой поддержке, а это требует значительных расходов”.

Когда Сулайман-ага увидел гнев капудана и изменение его отношения, то он испугался за себя, опасаясь, что тот расправится с ним. Но он знал, что ему помешает в этом отсутствие силахдара, который находился у ал-Алфи. Капудан спросил его: “А где мой силахдар?” /37/ Сулайман-ага ему ответил, что тот находится у ал-Алфи в ал-Бухайре. Капудан-паша сказал ему: “Отправься и возвратись с ним и сопровождающими его”. А Муса-паша, [назначенный правителем], также присутствовал и подтвердил его слова Сулайман-аге, который было не поверил своему избавлению. Он тотчас же сел верхом и выехал из Александрии. Не успел он далеко отъехать от нее, как встретился с силахдаром, направлявшимся в Александрию. Тот спросил его, куда он едет, и Сулайман-ага сказал: “Твой господин посылает меня по делу, и я скоро вернусь к вам”. Он отправился к ал-Алфи и не возвратился. В течение этих дней ал-Алфи атаковал Даманхур, а Мухаммад 'Али послал против него большую экспедицию, на снаряжение которой он затратил много усилий. В этой экспедиции были собраны все солдаты [корпуса] дулатов, солдаты Тахир-паши и все, кто был с ним из арнаутов и турок, и солдаты-магрибинцы. Ал-Алфи нанес им поражение и основательно разгромил их, так что они вынуждены были броситься в Нил и возвратились в плачевном состоянии. Если бы ал-Алфи отважился преследовать их, то он обратил бы в бегство остальных, находившихся в городе, ,и изгнал бы всех, так как они все как один были охвачены сильнейшим страхом. Но Аллах не пожелал этого, ал-Алфи не осмелился, и после этого не было у него выхода.

Ввиду того что его приближенные отошли от него и не откликнулись на его призыв, все дело пропало. Капудан и Муса-паша покинули Александрию, как уже упоминалось. Ал-Алфи возобновил последнюю попытку — он снесся с англичанами, прося поддержать его и прислать ему отряд английских солдат для того, чтобы, получив подкрепление, разбить врага. Он ходатайствовал об этом, как и в предыдущем году. Англичане извинились и предупредили его, что они в мире с [111] турками.

А, согласно международному праву, если между державами мир, то нельзя нападать на тех, по отношению к которым они дружественны, и поэтому они могут направить солдат лишь с разрешения турок и по их ходатайству об оказании помощи в их делах. Так они и поступили, и произошло то, о чем уже упоминалось. Но на этом дело не кончилось. По истечении некоторого времени после их ответа ал-Алфи между англичанами и турками возникли разногласия 283, и англичане послали к ал-Алфи, обещая прислать ему в помощь шесть тысяч солдат. Ал-Алфи в ожидании их прибытия оставался на протяжении трех месяцев в ал-Бухайре. Это была пора летнего зноя, из-за которого ничего не созрело и не выросло. Положение его войск в этом районе стало затруднительным, а ожидание прибытия англичан затянулось. Собранные ал-Алфи бедуины и другие стали жаловаться ему из-за усилившихся затруднений, голода, а он все время обещал им выход из положения и говорил им: “Потерпите, остается уже недолго ждать”. Но когда у них иссякло терпение, они собрались и сказали ему: “Лучше бы нам переправиться в Верхний Египет. Ведь воистину земля Аллаха обширна. Разреши нам отправиться, чтобы добыть пропитание”. Он был вынужден выехать. Уйдя отсюда, ал-Алфи, опечаленный и огорченный, размышлял о превратностях судьбы, которые не дали ему достичь своей цели: во-первых, уже упомянутый приезд капудана и Муса-паши и их возвращение без всякого толку; во-вторых, то, что он не смог овладеть Даманхуром, тогда как он намеревался сделать его своим опорным пунктом до тех пор, пока не подоспеет подмога; в-третьих, задержка с прибытием помощи до тех пор, пока засуха не вынудила его сняться с места; в-четвертых,— и это самое главное,— все возрастающее отчуждение со стороны его собратьев и приближенных, их отказ присоединиться к нему и поддержать его. И он отправился со своим войском сопровождавшими его бедуинами из ал-Бухайры, и они прибыли в ал-Ахсас.

Мухаммад 'Али бросил клич своим солдатам с призывом к выступлению, и ни один из них не помедлил. Они шли ночью и днем толпами, прибыли в Булак и переправились в Инбабу, расположившись лагерем на ее подступах. Ал-Алфи прибыл к [112] Кафр Хаким во вторник, 18 зу-л-ка'да (27.1.1807), и войска его рассеялись по западному берегу Нила в районе Инбабы и Гизы. Паша и солдаты его выстроились в боевом порядке верхом на своих лошадях с ружьями и [другим] оружием наготове. А [в это время] ал-Алфи со своим многочисленным войском, заполнившим все пространство, торжественно проходил перед ними грозным, прекрасно организованным боевым порядком. Они шли побатальонно, с барабанами; их с большим шумом сопровождали бедуины арабских племен Авлад 'Али и ал-Ханнади 284 и бедуины /38/ аш-Шаркийи.

Паша с войсками стоял, наблюдая их издали. Он был поражен и сказал: “Это выдающееся явление времени”. Затем он обратился к войскам дулатов и к кавалерии, сказав: “Выступите и сразитесь, а я вам даю столько-то и столько денег”, и назвал им огромную сумму, соблазняя их ею, но они не отважились и продолжали удивляться, поражаться и совещаться, что нужно делать,— наступать или отступать? И вот они увидели ал-Алфи своими глазами, а он продолжал двигаться, пока не прибыл к плотине Шубра-Мант. Он поднялся на холм и посидел здесь. В нем усилилась тревога и огорчение. Глядя на Каир, он сказал: “О Каир! Взгляни на своих детей! Они за твоими пределами, разобщенные, разъединенные изгнанники. Заселили тебя неотесанные турки, евреи и подлые арнауты. Они теперь присваивают твой харадж 285 и воюют против твоих сынов, убивают твоих героев, борются против твоих витязей, разрушают твои дома, живут в твоих дворцах, предаются разврату с твоими детьми и женщинами, уничтожают твою красоту и сияние”. Он все повторял эти и подобные им слова, как вдруг его начало рвать кровью. Быстро изрыгнув кровь, он сказал: “Кончилось дело. Я теперь оставил Египет Мухаммаду 'Али, и вряд ли впоследствии кто-нибудь его одолеет и победит. Теперь он может властвовать над египетскими мамлюками. Не думаю, что их знамя когда-нибудь взовьется после сегодняшнего дня”. Он приказал созвать эмиров, назначил Шахин-бея их главой и рекомендовал его своей свите, а ему рекомендовал свиту, и завещал им хранить единство, покончить с соперничеством, которое неизбежно приведет к расколу и неудаче, и [113] предостерегал против хитростей их врага. В случае его смерти он завещал свой прах перенести в Вади ал-Бахнаса 286 и похоронить по соседству с могилами мучеников.

Он умер в ту же ночь, а это было в среду, ночью 19 зу-л-ка'да (28.1.1807) 287. Когда он умер, его обмыли, завернули в саван, совершили над ним молитву, положили его на верблюда и отвезли в ал-Бахнаса, похоронив там поблизости от мучеников. И так закончилась его жизнь. Хвала тому, кто вечен!

Вскоре к Мухаммаду 'Али прибыл гонец с радостной вестью о смерти ал-Алфи. Мухаммад 'Али не поверил этому, пришел в изумление и посадил на четыре дня в тюрьму бедуина, который доставил ему это известие, потому что приближенные ал-Алфи скрыли его смерть и об этом не было известно войскам ал-Алфи. Доставивший эту весть был товарищем бедуина, переправлявшего на верблюдах прах ал-Алфи.

Когда паша удостоверился в его смерти, то преисполнился радости, равно как и его окружающие. Они подняли головы. Привели бедуина, доставившего известие, облачили его в меховую шубу, паша дал ему денег и приказал ему объехать в этом наряде город, чтобы население видело его. Молва о смерти ал-Алфи распространилась со времени прибытия гонца. Однако жители не верили этому известию, говоря, что это одна из хитростей ал-Алфи, так как когда он отправился в Англию, то об этом тоже никто не знал, и о поездке его стало известно лишь по истечении нескольких месяцев. Поэтому-то паша и приказал, чтобы вестник в жалованной одежде верхом объехал город. Тем не менее население продолжало сомневаться в течение двух месяцев, пока это не подтвердилось всем происшедшим после этого.

Когда ал-Алфи умер, то объединившиеся с ним бедуинские племена разошлись, и некоторые из них прислали к паше просить покровительства и тому подобное, о чем мы уже упоминали и что описали выше.

Мухаммад 'Али-паша всегда говорил: “До тех пор пока существует ал-Алфи, я не могу спокойно жить. Оба мы — я и он — уподобились двум канатоходцам, пляшущим на одной веревке, [114] с той лишь разницей, что у него ноги в деревянных башмаках”. Когда прибыл к нему гонец с вестью о смерти ал-Алфи, он сказал, после того как убедился в этом: “Теперь я овладел Египтом. Я никого не принимал в расчет, кроме него”.

Ал-Алфи был великим эмиром, почтенным и уважаемым, дальновидным руководителем, предусматривавшим последствия событий; он был проницательным физиономистом: стоило ему посмотреть на лицо человека, как он угадывал его положение, особенности его характера, и это — при одном лишь взгляде. Он был энергичным, человеком твердой воли и несгибаемого характера. Он был чрезвычайно заботлив по отношению к тем, кто входил в состав его приближенных или принадлежал последним. Он любил величие во всем, так что даже с купцами, с которыми он имел дело по поводу закупок, /39/ он не торговался, не спорил с ними о цене. Купцы проставляли на фактурах товаров цены, какие им заблагорассудится, и писец представлял их ал-Алфи, который, не заглядывая, подписывал их, так как он считал для себя недостойным вникать в подобные вещи или пытаться проверять. Это он считал унизительным для эмира, умаляющим его достоинство. Еще до истечения года купцы получали сполна все им причитающееся и возобновлялся заказ на удовлетворение нужд следующего года. Поэтому купцам, имевшим с ним дело, был обеспечен большой сбыт их товаров, и они много зарабатывали на нем. Несмотря на это, он рассматривал их как своих приближенных и посылал им по случаю праздников зерно и одежды для нужд их домов и семей. Он был ярым поборником интересов своих приближенных и всех тех, кто имел к нему отношение, любил их видеть в лучшем положении по сравнению с другими. Однако, если случалось кому-нибудь из них допустить проступок против чести, ал-Алфи сурово укорял провинившегося, кричал на него. Его кашифы и мамлюки, несмотря на их упрямство, дерзость, силу характера и строптивость, очень боялись его и почтительно внимали его речам. К числу удивительных дел ал-Алфи и заслуг, отличающих его от других, надо отнести его способность держать в подчинении все бедуинские племена [115] Египта, умение использовать их, повелевать ими — они не прекословили ему ни в чем. Он вел по отношению к ним удивительную политику, знал их нравы и обычаи, словно был воспитан среди них или являлся сыном их халифа, повелителем их судеб. Они полностью подчинялись ему, несмотря на то что он конфисковывал их имущество, забирал у них верблюдов и скот, арестовывал и отпускал их на свободу, убивал многих из них. Тем не менее они не питали к нему ненависти. Он брал себе в жены многих из их дочерей и тех, что нравились ему, оставлял у себя до тех пор, пока они удовлетворяли его. Той, которая оказывалась ему не по вкусу, он давал развод и отправлял к ее родным. У него оставалась всегда лишь одна жена, нравящаяся ему, она и пережила его. Когда бедуинам стало известно о его смерти, то их женщины собрались, чтобы оплакать его удивительными причитаниями, переложенными [впоследствии] музыкантами на музыку и распеваемыми под, аккомпанемент музыкальных инструментов. Много песен и много стихов и тому подобного было сочинено о нем. Самое удивительное в нем,— да будет над ним милосердие Аллаха,— то, что, когда ал-Алфи в бытность свою правителем аш-Шаркийи в прошлом ежегодно отправлялся в Бильбейс, он плохо обращался с бедуинами, причиняя им страдания, арестовывая их, заковывая в кандалы, и восстанавливал одни племена против; других. Он забирал у них деньги, лошадей, верблюдов, овец ir облагал их непомерными поборами, запрещал им притеснять-феллахов страны. Затем, когда после его возвращения из Англии против него ополчились ал-Бардиси и солдаты и окружили его со всех сторон, он, спасаясь от них, бежал в Вади к одному бедуину по имени Ушайба, который дал ему убежище, укрыл его и держал в тайне его дело. А ал-Бардиси и те, кто были с ним, усердно искали его и оповестили о том, что они разыскивают его и вознаградят деньгами и выполнят любые желания того, кто укажет местопребывание ал-Алфи или явится с ним. Но бедуины не соблазнились ничем этим и не открыли место его убежища. Они захватили дороги, ведущие к нему, и выставили на них стражу на случай неожиданного появления [чужих]. Все это было столь удивительно, что многие говорили [116] что ал-Алфи околдовал бедуинов и что у него есть волшебная палочка, привораживающая к нему бедуинов. Когда он умер, распалась связь между бедуинскими племенами, и после него никто не сумел их объединить. Они разошлись по своим местам, а некоторые из них попросили у паши гарантии безопасности. Что же касается мамлюков ал-Алфи и приближенных его, то после него они уже не преуспевали. Отправившись к эмирам Верхнего Египта, они нашли, что расходятся с ними в характерах, что не получается с ними единодушия и спокойствия, а это досаждало обеим группировкам. Мамлюки ал-Алфи отделились от них, шока не произошло их примирение с пашой 288, и случилось с ними то, о чем мы расскажем в своем месте, если всемогущий Аллах того пожелает!

Спустя примерно сорок дней после смерти ал-Алфи в Александрию прибыли английские военные подкрепления 289. Они высадились здесь и, узнав о его смерти, не пожелали возвратиться обратно. Они послали гонцов к египетским эмирам, полагая найти здесь признаки мужества и благородства. Они предлагали прибыть и обещали им восстановить их господство и водворить их на прежние места. Мухаммад 'Али находился в это время в Верхнем Египте, ведя борьбу с эмирами. Он запросил у них мира и послал к ним в качестве посредников некоторых богословов ал-Азхара./40/ Перехитрив их, он удержал их, помешав им двинуться на соединение с англичанами. И с ^ отрядом англичан и с мамлюками произошло то, что описано в дальнейшем. Воля Аллаха была непреложной, и осуществилось предначертание Аллаха!

Покойный ал-Алфи имел пристрастие к чтению книг, особенно к наукам необычным, как, например, к предугадыванию будущего, географии, астрономии, астрологии, и тем из наук, которые предсказывают грядущие события. Он знал также положение планет, их названия, а также свойства и положение как пяти блуждающих 290, так и неподвижных светил. Он познал асе это путем умозрения, наблюдений, а также усвоения [практических] способов арабов-кочевников, а не по книгам и не от учителей. Если кто-нибудь в его присутствии читал книгу или вел с ним беседу, ал-Алфи спорил с ним как человек [117] осведомленный.

Он владел также искусством гадания на песке и распознавания тайных мыслей, руководствуясь принципами перестановки букв, и преуспел в этом. Вот что рассказали мне об этом некоторые из его приближенных. Возвращаясь из Англии, ал-Алфи в Александрии нарисовал на песке рисунок и стал его рассматривать, причем лицо его нахмурилось и он сказал: “Я предвижу событие на нашем пути. Быть может, мне придется оставить вас и отсутствовать около сорока дней, поэтому я предпочитаю скрыть свое прибытие и явиться внезапно”.

Но ал-Бардиси уже водворил в Александрии осведомителя, который оповестил бы его о прибытии ал-Алфи. Когда он приехал, то этот осведомитель сразу же послал гонца, и произошло то, о чем мы упоминали в ходе изложения истории о вероломстве ал-Бардиси, убийстве Хусайн-бея Абу Шаши на западном берегу Нила, бегстве Бештак-бея из его дворца и посылке солдат для внезапного нападения на ал-Алфи, с тем чтобы убить его, бегстве последнего, исчезновении его и появлении и соединении со своей свитой по истечении этого или приблизительно этого срока.

И бывало, что покойный, — да смилостивится над ним Аллах,— когда услышит о человеке, сведущем в этих вещах, то пригласит его к себе, побеседует с ним, и если увидит в нем толк или какое-то отличие, то осыплет его милостями, поможет ему, сделает своим другом и приблизит к себе. Со своими собеседниками он держался просто, скромно и не опускался до пустословия и шутовства.

Главным его местопребыванием были дворцы, построенные им в окрестностях Каира. Это большой замок в Старом Каире, расположенный напротив ниломера, и другой дворец поблизости от небольшой мечети ад-Димурдаш или дворец, расположенный у моста ал-Магриби 291 на канале ал-Халидж ан-Насири 292. Выходя из дома и направляясь в один из этих дворцов, ал-Алфи не проходил через центр города. Когда его спрашивали о причине этого, он отвечал: “Я стесняюсь проходить через рынки, чтобы лавочники и прохожие смотрели на меня, а я показывал им себя”. [118]

Столько в жизни ал-Алфи событий и происшествий, что если бы мы стали все описывать, то это составило бы самостоятельный труд, в частности обстоятельства, связанные с его переездами на протяжении трех лет и трех месяцев во время пребывания французов в Египте, и его путешествие после этого в Англию и пребывание там и отсутствие [в Египте] в течение года с месяцем. Он многому научился в Англии. Он познакомился с порядком управления страной и хорошей политикой ее правителей, с ее материальным благополучием и достатком, промышленным развитием, справедливым отношением к подданным и веротерпимостью, увидел, что там нет ни бедных, ни нищих, ни нуждающихся 293. Его одарили там подарками и драгоценностями, астрономическими приборами, инженерными инструментами, астролябией, глобусом и подзорными трубами, в которые, если человек посмотрит в темноте, увидит предмет воочию при свете, как видит это днем. Среди [подзорных] труб была специальная труба для наблюдения за планетами; при помощи ее человек видит маленькие светила большими, а вокруг них известное количество звезд, которые даже острый глаз может не заметить. Ал-Алфи получил также в большом количестве различного рода военное снаряжение, много вещей и музыкальный инструмент в форме сундука, внутри которого имеются различные приспособления, при вращении издающие приятные звуки, различные мелодии и разного рода тоны. В этом инструменте имеются рычажки для перемены тона в соответствии с желанием слушающего и тому подобное. Все это разграбили солдаты, посланные ал-Бардиси для того, чтобы убить ал-Алфи. /41/ Они стали распродавать все это на городских рынках, а большую часть повредили и попортили.

Некоторые из тех, кто вышел встречать ал-Алфи. У Мануф ал-'Алийа, рассказали мне, что, когда он поднялся туда, его встретил Сулайман-бей ал-Бавваб, приготовивший для него баню в эту ночь. До сведения ал-Алфи уже дошли все его проделки в Мануфийе, все чинимые им притеснения и подобные же действия его собратьев в других провинциях. Поэтому ал-Алфи провел с ними эту ночь в беседе относительно справедливости, необходимой при управлении страной. Он привел Сулайман-бею [119] в качестве примера человека, имеющего корову, которая кормит его и его семью молоком, маслом и сыром и с которой ему надлежит хорошо обращаться, задавать ей корм, чтобы она давала в изобилии молоко, масло и все прочее. В противном случае, если он станет морить ее голодом, оставив без достаточного корма, будет обижать ее, заставит трудиться до изнеможения, то не получит ни мяса, ни жира. Мы не считаемся с народом, не заботимся о нем. Сулайман-бей ответил: “Так мы привыкли и так воспитывались”. Тогда ал-Алфи сказал: “Если Аллах дарует мне власть над Египтом и управление этой страной, я приостановлю подобные действия и водворю в стране справедливость, которая приумножит ее благосостояние, приведет к росту ее народонаселения, процветанию страны и спокойствию народа, и Египет станет лучшей из стран Аллаха. Но нет счастья и удачи Египту — население его разнородно по национальному происхождению, чуждается друг друга и разнится по своему характеру”.

Эта беседа продолжалась весь остаток ночи и несколько часов в дневное время, пока его не окружили и ал-Алфи не был вынужден, опасаясь, бежать. Затем произошло то, о чем упоминалось выше, — он скрывался и опять появился и перешел в Верхний Египет, куда против него были направлены войска, что принудило его выступить так, как он выступил, и случилось то, о чем уже сказано (Имеется в виду маневренный характер действий ал-Алфи). Один из тех, кто встретился и беседовал с ал-Алфи в ал-Бухайре, сообщил мне, что тот ему сказал: “Мне приходила в голову мысль о самоубийстве, но это оказалось мне не под силу. Я остался теперь один среди многих тысяч врагов. Они — мой народ и приближенные, и они сторонятся меня и враждебно относятся ко мне, хотя никакого преступления по отношению к ним я не совершал в прошлом и ни в чем не виновен перед ними. Они причинили и мне и себе много страданий. В то же время они выдали страну моему врагу, который является и их врагом. Я стремился и старался [как только мог] дать им удовлетворение и помириться с ними. [120] Я давал им советы, но это вызывало еще большую враждебность и отчужденность. Затем эти солдаты и их начальники, которые проникли в страну, отведали всю прелесть ее, отъелись после своих голодовок и стали благоденствовать, после того как пребывали в ничтожестве, [они] обрушиваются на меня, воюют против меня, строят против меня козни. Этим бедуинам, собиравшимся вокруг меня, я должен льстить, управлять ими, злить их и стараться им угождать. Точно так же и солдаты и мамлюки мои — каждый из них требует от меня руководящего положения, власти, полагая по глупости своей, что страна в моих руках, и они думают, что я ущемляю их в их правах. Иногда я обращаюсь с ними мягко, а иногда сурово покрикиваю на них. Я их жертва, окружающие меня — словно голодные собаки, желающие растерзать и съесть меня. А я не располагаю казной фараона, чтобы хватало на все это сборище, и обстоятельства вынуждают меня нападать на людей, грабить их имущество, поедать их урожай и скот. Но если Аллах судил мне победу, я возмещу им все это и буду милостив к ним, буду входить в их положение. Если же нет и все будет наоборот, тогда,— да будет Аллах милостив к ним и к нам, — они безусловно вспомнят нас и призовут на нас милосердие Аллаха и признают, что наш гнет и насилие более терпимы, чем то, что наступит после нас”.

В общем ал-Алфи был последним из доживших до нас египетских эмиров. Он был доблестным, строгим, проницательным и дальновидным, единственным в своем роде, выдающимся среди своих соплеменников. С его смертью стала падать власть мамлюков, распалось их единение, и их могущество было сломлено, усилилась враждебность между ними, пал их авторитет, и они стали отходить на задний план. Их уделом стало унижение, пренебрежение и ничтожество. После него их стяг уже не поднимался, они стали вымирать и в конце концов были изгнаны на отдаленные окраины страны. Что же касается его мамлюков и санджаков, то они пренебрегли его советом, забыли его завещание и присоединились к своему врагу, подружились с ним и продолжали оставаться при нем. А враг действовал до тех пор, пока он не убил и не изничтожил их [121] до последнего, как это тебе будет ясно из дальнейшего изложения 294.

Ал-Алфи был среднего роста, с белой кожей, румяный, красивый, /42/ с округлой бородой, русыми волосами, тронутыми сединой, красивыми глазами и сходящимися бровями. Он следил за собой, был взыскателен в отношении внешнего вида и одежды. Ал-Алфи много думал, был несловоохотлив, не раскрывал тайн даже своему лучшему другу. Однако судьба была к нему безжалостна и обидела его. Не осуществилась его надежда, наступила его кончина, и время его предало, и он стал сказкой прошлого. Умер ал-Алфи в возрасте около пятидесяти лет,— да простит его Аллах!

Умер 'Осман-бей ал-Бардиси ал-Муради, именуемый ал-Бардиси потому, что он был кашифом Бардиса в Верхнем Египте. Поэтому он и получил такое прозвище. В 1210 (1795-96) году он был назначен эмиром и возглавил санджак. Он женился на дочери Ахмада Катходы 'Али, приходившейся сестрой 'Али — кашифу аш-Шаркийи. Женитьба произошла до того, как ему был дан санджак. Он жил в доме 'Али Катходы ат-Тавила в ал-Азбакийе. Известность он приобрел и выделился из общей группы эмиров при следующих обстоятельствах. Когда был убит при Абукире 'Осман-бей ал-Бардиси ал-Муради и оставшиеся мамлюки возвратились в Верхний Египет, главой мура-дитов 295 был назначен ал-Алфи. Отправляясь в Англию, ал-Алфи назначил ал-Бардиси совместно с Бештак-беем, известным под именем ал-Алфи младший, возглавлять подчиненных ему мамлюков. Когда они прибыли в Каир в [12]18 (1803-04) году, после того как его оставил Мухаммад-паша Хосров и был убит Тахир-паша, к ал-Бардиси примкнул Мухаммад 'Али-паша, стоявший во главе нерегулярных частей. Используя глупость ал-Бардиси, Мухаммад 'Али-паша стал его побратимом и другом. Они поклялись в верности и чистосердечном отношенини друг к другу и заключили соглашение о дружбе, исключающей предательство одного по отношению к другому, и договорились, что Мухаммад 'Али вместе со своими солдатами — турками будет следовать за ал-Бардиси, который станет эмиром — вождем. Таким образом раздулось [122] самомнение ал-Бардиси, так как он был молодым и легкомысленным. Поэтому он был введен в заблуждение поведением Мухаммада 'Али-паши, когда тот сделал свое дело по отношению сначала к своему господину Мухаммад-паше, а затем по отношению к Тахир-паше. Когда Мухаммад 'Али призвал египетских эмиров и ввел их в Каир и примкнул к Ибрахим-бею старшему, который был признанным вождем народа и главой мамлюкских беев, Мухаммад 'Али-паша назначил ему ренту и содержание, словно своему подданному. Он испытывал его и проверял, но Ибрахим-бей старший не поддался уловке, и Мухаммад 'Али-паша увидел, что он дорожит упрочением дружелюбия и единства среди своих приближенных и соплеменников, добивается предупреждения разлада и остерегается всего того, что может повлечь за собой распрю и вражду среди своих. Отчаявшись поэтому в нем, Мухаммад 'Али отстранился от него и присоединился к покойному ал-Бардиси, к которому он относился с пренебрежением. Он завладел его умом, подружился с ним, стал уединяться и пьянствовать и беседовать с ним и выспрашивать его, пока тот не обнаружил перед ним скрытую в нем сокровенную ненависть к своим собратьям-эмирам. Он внушил ал-Бардиси тайную мысль обособиться от них, возвыситься над ними и стать единственным руководителем. Мухаммад 'Али стал укреплять его в этом намерении, усиливая его самообольщение, и обещал ему свою поддержку и помощь в достижении этой цели. И так он не переставал действовать на него, пока в сознании ал-Бардиси не укоренились его советы и убеждение в дружбе Мухаммада 'Али. Все это Мухаммад 'Али делал для достижения своей сокровенной цели — уничтожения всех эмиров. Затем он посоветовал ал-Бардиси возвести башни вокруг своего дома в ан-Насирийе, в котором он жил. После того как это было осуществлено, он разместил в них отряд солдат якобы для охраны его на случай возможного нападения. Затем он выступил вместе с ал-Бардиси против Мухаммада Хосров-паши, находившегося в Дамиетте. Они разбили Мухаммада Хосров-пашу, привели его в качестве пленника и заключили в тюрьму. Таким же образом они поступили с сейидом 'Али Капуданом 296. Затем они таким же способом убили [123] 'Али-пашу ат-Тарабулуси, как это изложено выше. Все эти его действия были приписаны египетским мамлюкам, и не оставалось ничего другого, как только вызвать между ними вражду. За этим последовало прибытие ал-Алфи, и произошло с ним и с его войском то, о чем уже упоминалось. С тех пор эмиры стали терпеть неудачи, враждовать между собой, и резко сократилось их число.

Затем друг покойного ал-Бардиси Мухаммад 'Али посоветовал ему рассредоточить большую часть своих солдат, разместив их в различных пунктах, предназначив некоторых из них для наблюдения за ал-Алфи, поимки его и его солдат, а других — для подавления феллахов в стране. В Каире не осталось никого, кроме ал-Бардиси, Ибрахим-бея старшего и некоторых эмиров. В это время Мухаммад 'Али подстрекнул солдат выступить с требованием выплаты содержания. Беспомощный ал-Бардиси не был в состоянии удовлетворить это требование. Он решил обложить городскую бедноту, следуя совету брата — Мухаммада 'Али. Писцы обходили /43/ улицы и переулки, переписывая имена людей и их адреса. Перепуганное население при появлении солдат поднимало крик, а те заявляли: “Вы нам ничего не должны, и мы недовольны таким обращением с вами. Содержание нам задержали ваши эмиры, а вам мы поможем”. Тогда население восстало, на улицу с бубнами в руках вышли женщины, которые распевали [песенку] “Что ты возьмешь с банкротов, о Бардиси!” Население выражало свое негодование по отношению к эмирам и благосклонность к солдатам, и последние тотчас же окружили дома эмиров. Ал-Бардиси не успел даже оглянуться, как увидел, что солдаты, которые были размещены в башнях, сооруженных вокруг его дома, и которые должны были служить ему для защиты, обрушились и напали на него, решили его убить и забрались к нему в дом. Эмиры ничего не могли сделать и стремились лишь скрыться и убежали, как ящерица из норы. Изгнанный ал-Бардиси, разбитый и осуждаемый, направился в Верхний Египет. Он получил по заслугам, как всякий, для достижения своей победы опирающийся на своего врага и полагающийся на него. Тогда он уподобляется тому, кто выщипывает свои крылья своими [124] же лапами или вырывает свой нос своими же ногтями, и тому, кто ищет свою смерть своими же когтями (В основе этой поговорки — легенда об охотнике, подстрелившем птицу, но не сумевшем сразу добить ее, так как его нож затерялся в песке; нож оказался под лапами птицы, в агонии вырывшей его и тем самым ускорившей свою гибель).

Ал-Бардиси оставался все время в изгнании, все воевал, как это последует из дальнейшего изложения, и не одерживал ни одной победы в сражениях. Он не переставал разжигать вражду к брату своему ал-Алфи и его приближенным, упорствуя в допускаемых им ошибках, из которых самая крупная — в отношеннии капудана и Муса-паши, равно как и другие.

Ал-Бардиси был человеком невежественным, зверским тираном, легкомысленным, он был плохим правителем. Великий Аллах избрал его и сделал причиной заката мощи и господства мамлюков, расстройства их дел, разрушения их очагов, подрыва и гибели их репутации, их уничтожения, распада их сообщества. Ал-Бардиси не переставал злобствовать, пока не заболел. Он умер в Манфалуте, где и был погребен.

Умер эмир Бештак-бей, прозванный ал-Алфи младший. Он был мамлюком Мухаммад-бея ал-Алфи старшего, который возвел его в эмиры и сделал его своим доверенным на время своего отъезда в Англию, а до того он был его силахдаром. Ал-Алфи приказал своим кашифам, мамлюкам и солдатам повиноваться Бештак-бею и подчиняться его указаниям. Вплоть до прибытия мамлюкских эмиров в 1218 (1803-04) году он жил во дворце Мурад-бея в Гизе и вел нехорошую политику — им завладели гордость и высокомерие. Зазнавшись, он возвысил себя не только по отношению к равным, но и по отношению к своим дядям, которые являлись хушдашами его господина, более того, даже по отношению к Ибрахим-бею старшему, который считался как бы его дедом. Мурад-бей — господин его господина [ал-Алфи] — уважал Ибрахим-бея, старался быть почтительным по отношению к нему, целовал ему руку по случаю праздников и говорил, что Ибрахим-бей старший — “эмир над всеми нами”. Точно так же [ал-Алфи] всегда, когда входил к нему, целовал ему руку и усаживался в его присутствии [125] только с его разрешения. Покойный Бештак-бей не следовал в этом своим предшественникам, а усвоил манеру держаться свысока по отношению ко всем, применял произвол в своих "действиях и считал себя выше всех. Если эмиры завязывали какое-либо дело без него, он его развязывал, и, наоборот,— если они развязывали, то он завязывал. Все возненавидели его, а вместе с ним и его господина. В общем он был причиной, вызвавшей неприязнь к его господину и отчужденность по отношению к нему. Когда же возвратился его господин ал-Алфи и появился из убежища после того, как скрывался, и узнал о поведении Бештака, то возненавидел его, отдалил от себя, и Бештак-бей продолжал быть ему ненавистным вплоть до его смерти. Он умер в Верхнем Египте от болезни желудка в этом году (1806-07), [еще] при жизни своего господина.

Кроме этих, умерли следующие, о ком мы упоминаем, как, например, Сулайман-бей, известный под именем Абу Дийаб,— также в Верхнем Египте. Умер также Ахмад-бей по прозвищу ал-Хиндав.и ал-Алфи — он был убит в сражении при Наджиле. Умер Салих-бей ал-Алфи, который во время отсутствия своего господина также был правителем, а после прибытия ал-Алфи из Англии был назначен кашифом аш-Шаркийи, но не явился туда. Он узнал, что против него послана экспедиция, чтобы убить его. В это время он находился в районе Шалшал-муна 297. Бросив свой лагерь, багаж и казну, он скрылся. Когда же разыгрались события между эмирами и солдатами, обращенные в бегство эмиры покинули Каир и ал-Алфи появился из Вади, Салих отправился к нему, снабдил его всеми имевшимися у него деньгами и отправился со своим господином в Верхний Египет, где и оставался вплоть до своей смерти, которая последовала также в этом году. Умерли, кроме этих, /44/ и другие, но их имена и сведения о смерти до меня не дошли.

Год тысяча двести двадцать второй (11.III.1807—27.II.1808).

Месяц мухаррам начался в среду (11.III.1807). Тогда же прибыл в Булак капуджи с постановлением о вступлении Мухаммада 'Али-паши во владение Египтом. Тогда же прибыли [126] письма из Верхнего Египта, извещающие о том, что у войск Мухаммада 'Али произошло сражение со сторонниками ал-Алфи, которыми командовал Сулайман-бей ал-Бавваб. Последние потерпели поражение, их разгромили, разграбили их грузы и, сняв головы некоторым из них, направили на судах [в Каир]. Это известие совпало по времени с сообщением о прибытии капуджи, и по этому случаю было устроено народное празднество. В течение трех дней давали многократные пушечные салюты из крепости в часы пяти молитв 298. Последний салют был дан в пятницу. Затем прошло несколько дней, а головы, о которых сообщалось, не прибыли, и на этот счет пошли разноречивые толки.

Во вторник, 7 мухаррама 1222 года (17.III.1807), в доме верховного судьи [кади] устроили собрание, на котором присутствовали шейхи и знать. Здесь припоминали, что когда прибыли указы об укреплении портов, то паша послал для этого Сулайман-агу и вместе с ним отряд солдат и направил к населению портов и их правителям письма о том, что в случае если им еще нужны солдаты, то паша пошлет их сверх тех, которые уже направлены к ним. Они же ответили, что солдат у них достаточно и что в дополнительной присылке их из Каира нет нужды, потому что большое их скопление в городе может привести к беспорядкам. Это собрание было устроено для того, чтобы установить достоверность этих слов и [подтвердить], что совесть Мухаммада 'Али в выполнении своих обязательств чиста, и чтобы в дальнейшем не было упреков со стороны султана и ему без оснований не приписывали упущений.

9 мухаррама 1222 года (19.III.1807) прибыли с гонцами письма из Александрии, и было это в четверг в послеполуденное время. В письмах сообщалось о прибытии сорока двух английских судов 299, из которых двадцать больших, а остальные небольшие. Англичане потребовали правителя и консула, разговаривали с ними и потребовали от правителя впустить их а гавань 300. Он сказал: “Мы не можем без указа султана впустить в гавань”. Те ответили: “С нами нет разрешения, но мы явились для охраны порта от французов, так как они могут внезапно вторгнуться в страну. Мы прибыли в сопровождении [127] пяти тысяч солдат, которых разместим в фортах для охраны города, крепости и порта”. Им ответили: “Это не разрешено. Нам дан наказ воспрепятствовать допуску кого бы то ни было”. Англичане сказали: “Но это необходимо, и лучше разрешить нам вступить добром и миром, а не в результате применения силы и войны. Срок для ответа, какую из этих двух, возможностей вы избираете,— двадцать четыре часа, а потом вы будете раскаиваться в оказанном сопротивлении”. Об этом и сообщили в Каир.

Когда прибыли эти послания, собрались катхода-бей, Хасан-паша, Бонапарт Хазандар 301, Тахир-паша, дафтардар, рузнамджи и остальная знать. Это было уже после захода солнца. Посоветовавшись, они пришли к выводу о необходимости послать сообщение Мухаммаду 'Али-паше, чтобы предупредить его о положении вещей и просить прибыть вместе с сопровождавшими его солдатами, чтобы подготовиться к тому, что в первую очередь требует внимания. Так и сделали, и ночью разошлись по домам, послав ему это письмо в пятницу утром с гонцом на дромадере. Весть об этом разнеслась и стала предметом разговоров. А когда истекли двадцать четыре часа, данные англичанами в качестве срока ультиматума населению Александрии, и так как оно продолжало упорствовать, то англичане обстреляли город с моря страшными пушечными снарядами и разрушили часть главного форта, повредили малые форты и крепостную стену. Тогда население запросило пощады, обстрел прекратился, и англичане вступили в город. Было это на следующий день, в пятницу.

(В ночь на понедельник, 13-го числа этого же месяца (23.Ш.1807), из Розетты прибыло сообщение /45/ об этом, носившее самый общий характер и не освещавшее действительного положения. Стало только известно, что англичане вошли в гавань и вступили в город, но не было сведений о том, как это произошло, и положение дел было неопределенным.

В тот же день в Каир прибыл французский консул, находившийся в Александрии. В момент прибытия английских судов он перебрался в Розетту, а когда узнал о высадке англичан на сушу, он прибыл в Каир. Он сказал, что вместе со всеми [128] остальными французами, проживающими в Каире, он намеревается отправиться в Сирию.

В ночь на четверг, 16 мухаррама 1222 года (26. II 1.1807), прибыло письмо от паши, в котором говорилось, что в сражении с мамлюкскими беями он одержал победу, отвоевал у них Асйут, взял многих из них в плен и что в этом сражении было убито много их кашифов и мамлюков. По такому случаю в этот день было устроено празднество, и на протяжении трех дней давали пушечные салюты в крепости и ал-Азбакийе в часы пяти молитв. Последним днем этого торжества была суббота. Распространились слухи также о том, что Александрия продолжает оказывать сопротивление англичанам и что они устремились к Р'ас ат-Тини 302 и ал-'Аджеми 303, а население этих городов вместе с солдатами вышло им навстречу, нанесло им поражение, вынудив покинуть сушу и побежденными погрузиться на свои суда, из которых два сожгли. Слухи говорили также о прибытии турецкой и французской эскадр, которые разбили на море англичан, сожгли их корабли и нанесли им огромный урон, так что англичан осталось лишь немного. Такие же путаные слухи циркулировали в Верхнем и Нижнем Египте на протяжении некоторого времени, а на самом деле из Александрии достоверные сведения не доходили. Тогда же прибыли в Каир многие жители Файйума в очень тяжелом состоянии, голые и измученные. До этого довел их Йасин-бей. Собираясь толпами, они покидали родные места. Они вынуждены были поспешно бежать из своего родного города, но не могли вырваться, пока упомянутый Йасин-бей, услышав о прибытии англичан в Александрию, не снялся с места, намереваясь пробраться в Каир.

17 мухаррама 1222 года (27.II 1.1807) упомянутый Йасин-бей прибыл в Дахшур и направил письма сейиду 'Омару, кади и Са'ид-аге, в которых говорил, что, когда до него дошла весть о прибытии англичан, его охватило мусульманское рвение и он прибыл в сопровождении шести тысяч бойцов, чтобы засесть в засаду у Гизы или ал-Калйубнйи и сразиться во имя Аллаха. В ответ ему написали, что если он прибыл с целью дать отпор врагу, то ему надлежит вместе со своими людьми направиться [129] к Александрии, и если случится ему одержать победу, то ему будет принадлежать пальма первенства, признание его искусности, доблести и неувядаемой славы. Что же касается пребывания его в Гизе и в ал-Калйубийе, расположенной к востоку, то в этом нет никакой пользы.

За несколько дней до того Хасан-паша выступил со своим войском военным строем за город. Каждый вечер к концу дня он возвращался к себе, чтобы переночевать, а затем на следующий день вместе с солдатами и своим сбродом выступал опять. А пока он ночует, его солдаты рассыпаются по этой местности, грабя и расхищая имущество жителей Булака и окрестных крестьян. Ежедневно они оповещали, что направляются в ал-Бухайру, для того чтобы сразиться с англичанами. Когда же дошла весть о прибытии Йасин-бея, Хасан-паша отложил свою поездку. Созвали совет, на котором единодушно решили, что Хасан-паша направится на запад к Гизе, чтобы не дать Йасин-бею овладеть ею. [20-го числа этого же месяца] Хасан-паша направился к Гизе и, обосновавшись здесь, отказался от похода в ал-Бухайру.

В тот же день были получены достоверные сведения об обстоятельствах вступления англичан в Александрию в предыдущий четверг, 9 мухаррама 1222 года (19.III.1807). Войдя в город, англичане заняли в воскресенье утром форты. Их главнокомандующий поселился в консульстве. С населением города было заключено соглашение на следующих условиях: англичане занимают жилища не насильно, а по соглашению за плату. Они не будут осквернять мечети и не будут препятствовать отправлению религиозных обрядов. Они гарантировали безопасность правителю города Амин-аге и его солдатам, разрешив им направиться в любое избранное ими место. Все, кому причитаются платежи с дивана 304, получат половину их немедля, а другую половину — с отсрочкой. /46/ Купцам и другим лицам, желающим отправиться морем в любое место, за исключением Стамбула, гарантируется безопасность передвижения в оба конца. В порты Алжира, Сирии, Туниса и Триполитании и другие доступ не возбраняется. В числе условий были и следующие: население Александрии не облагается никакими поборами, даже если [130] англичане будут нуждаться в провианте и деньгах. Мусульманский суд остается открытым и продолжает действовать на основании норм шариата, и мусульмане не обязаны представать перед английским судом против своего желания. Лица любой национальности, в том числе и французы, проживающие в Александрии и подпадающие под режим капитуляций, признаются англичанами, им гарантируется безопасность, без ущемления интересов [коренных] жителей Александрии. Эти лица не будут подвергаться никаким преследованиям со стороны англичан. Таможенные пошлины в размере двух с половиной процентов взимаются со всех импортируемых товаров. Этим исчерпываются условия соглашения.

Должен отметить, что этот отряд англичан и те, кто присоединился к ним,— а численность их, как говорят, шесть тысяч человек 305— явились в Александрию отнюдь не из стремления овладеть Египтом. Они прибыли по ранее последовавшему со стороны ал-Алфи призыву помочь ему в борьбе против его врагов 306. Они запоздали с прибытием потому, что из уважения к законности не могли нарушить царивший между ними и Портой мир, вторгнуться без ее разрешения в ее владения. Но когда между ними произошла распря о чем уже была речь, то они воспользовались возможностью и послали этот отряд. Ал-Алфи ожидал их прибытия в ал-Бухайре, но когда это ожидание затянулось, а положение его здесь стало невыносимым, то он переправился со своим войском к югу — в Гизу, и здесь суждено ему было Аллахом умереть. Когда после этого англичане прибыли в Александрию и узнали, что ал-Алфи уже мертв, они не хотели вернуться, а обратились к мамлюкским беям, предлагая оказать им содействие в борьбе с их врагом. Англичане писали им: “Мы явились в вашу страну по приглашению ал-Алфи для того, чтобы помочь ему и вам. Ал-Алфи мы уже не застали. Он был одним из вас, а вас [целая] группа, так не запаздывайте же с прибытием для осуществления вашего дела. Другой такой возможности вам не представится, и вы будете раскаиваться потом, если замешкаетесь”.

Эмиры, получив послание англичан, разошлись во мнениях. Осман-бей Хасан держался отдельно от них. [131] Он именовался благочестивым и располагал большим войском. Эмиры послали к нему, призывая прибыть. В своем ответе он заявил: “Я, мусульманин, покидал свой край, чтобы сражаться с французами, и уничтожал их, и теперь я не завершу свой путь, прибегнув к европейцам, чтобы, опираясь на них, одержать победу над мусульманами,— этого я не сделаю”. 'Осман-бей Йусуф 307 находился в районе ал-Хава 308. А паша в это время воевал с мамлюками — сторонниками Мурад-бея, Ибрахим-бея и ал-Алфи — у Асйута и нанес им поражение, причинив большие потери. Когда весть об англичанах дошла до него, она его очень взволновала, и его охватила сильная тревога. Он направил к эмирам шейхов с предложением мира, и вскоре ты узнаешь, чего пожелал всевышний: поражения англичан, несчастья страны и ее населения, пока не будет воли Аллаха на то, чтобы это изменилось.

Тогда же прибыло письмо от Мухаммада 'Али-паши с предложением Мустафа-аге ал-Вакилу и 'Али-кашифу ас-Сабунджи выступить против эмиров Верхнего Египта. Однако, установив, что письмо это от 11-го числа месяца мухаррама 1222 года (21.III.1807), то есть отправлено до того, как паша узнал относительно англичан, выполнение этого указания задержали. Затем прибыло от паши другое письмо, в котором упоминалось” о его намерении в скором времени вернуться в Каир, так как солдаты требуют выплаты содержания. Он приказал собрать средства, необходимые, чтобы уплатить его по прибытии войск. в Каир, и подготовиться для борьбы с англичанами.

23 мухаррама 1222 года (2.IV.1807) прибыло на имя сейида 'Омара—старейшины шерифов — письмо от жителей Даманхура, в котором сообщалось, что, когда английские суда вошли в Александрию, находившиеся там солдаты бежали в Даман-хур. Кашиф Даманхура /47/ и состоявшие при нем солдаты при виде этого пришли в страшное волнение и решили покинуть Даманхур. Знать увещевала кашифа, говоря: “Как же вы. оставляете нас, ведь в прошлом с нашей стороны вы не видели ничего худого? В борьбе с ал-Алфи мы оказывали вам огромную помощь, так как же нам не помогать друг другу в войне против англичан?” Но из-за объявшего их страха [132] солдаты не вняли словам знати и погрузили свое имущество. Кашиф захватил свою казну, военное снаряжение, пушки, покинул город и ночью направился с солдатами в Фувва. Казну кашиф взял на следующий день (Так в тексте), прислав нужных для этого людей. Вот что произошло и о чем мы ставим вас в известность.

Что же касается Бонапарта Хазандара, который выступил против англичан, то он направился к ал-Калйубийе и, пока дошел до ал-Мануфийи, старался сделать все, что от него зависело, чтобы разграбить эту провинцию, чиня всевозможные беззакония и насилия. Точно так же действовал Тахир-паша, выступивший за ним следом, и Исма'ил-кашиф, известный под прозвищам Тубджи. Последний обязал население провинции доставить ему верблюдов, лошадей, коров и тому подобное. Проделывали они и такое: награбленный скот размещали у местных жителей, заставляя обеспечивать ему корм и уход, а затем требовали оплатить объявленную ими самими стоимость скота, включив в нее дорожные издержки чиновников и тому подобное.

В пятницу, 24 мухаррама, прибыли вести из Розетты, из которых следовало, что, когда туда 21 мухаррама 1222 года (31.III.1807), во вторник, прибыла английская часть, она застала население и находившихся там солдат подготовленными к отпору: улицы, переулки, окна домов были забаррикадированы. Когда англичане вступили в город, то жители, засевшие в своих укреплениях, забросали их всем тем, что было у них под руками. Англичане заявили, что сдаются на милость населения, но жители города не обратили на это внимания и, захватив их, вырезали значительную часть, а остальных взяли в плен. Английский отряд бежал в Даманхур, а кашиф последнего, узнав обо всем происшедшем в Розетте, успокоился и возвратился в район Диби 309 и Махаллат ал-Амир 310, где, собрав всех находившихся с ним, встретил эту значительную группу, убил некоторых из них, а остальных взял в плен. Кашиф отправил в Каир гонцов с этой доброй вестью, и здесь [133] был дан пушечный салют и устроено празднество. Катхода наградил гонцов. Вестники турки-каввасы поспешили с доброй вестью по домам знати, где им дали бакшиш и наградили. А народ все продолжал сомневаться вплоть до воскресенья 26 мухаррама 1222 года (5.IV.1807), когда разнеслась молва о том, что в Булак доставили головы убитых англичан и пленных. Народ поспешил посмотреть на это зрелище, многие пришли в Булак, а командиры воинских частей прибыли туда же верхом во главе своих отрядов, чтобы встретить англичан, Те вышли на берег вместе с сопровождавшей их группой солдат, прошли предместье Каира и вступили в него через Баб ан-Наср и пересекли центр города. Среди пленных был офицер высокого ранга и еще один — пожилой; они ехали верхом на ослах, остальные же передвигались пешком, окруженные солдатами, а с ними [несли] головы убитых на жезлах, уже разлагавшиеся, издававшие тяжелый запах. Голов было четырнадцать, а живых [пленников] двадцать пять. Шествие двигалось по улицам, пока не прибыло на площадь ал-Азбакийа, и тогда был дан ружейный и пушечный салют. Пленные со своими офицерами поднялись в крепость.

В тот же день сейид 'Омар — старейшина шерифов — предупредил население о необходимости готовиться к священной войне с англичанами и приказал сносить оружие. Даже студентам ал-Азхара он приказал прекратить посещение занятий, точно так же и шейхам он приказал прекратить лекции.

В тот же день прибыли из Верхнего Египта 'Абдин-бей, 'Омар-бей и Ахмад-ага Лаз-оглу 311, и распространился слух, что паша возвратится двумя днями позднее.

В понедельник также прибыла в Булак группа пленных англичан и доставили головы убитых. Поднялись с ними [в крепость] на уже упомянутый манер. На этот раз насчитывалась сто /48/ двадцать одна голова и тринадцать пленных, среди них были раненые. Один из них умер в момент прибытия в Булак, ему отрубили голову и швырнули к остальным головам. Под конец дня пленных водили по центру города.

Во вторник в доме кади было устроено совещание, на котором присутствовали Хасан-паша, 'Омар-бей, дафтардар, [134] катхода-бей, сейид 'Омар — старейшина шерифов, шейх аш-Шаркави, шейх ал-Амир и остальные шейхи. Обсуждались вопросы подготовки к войне с англичанами, к их изгнанию из страны. Говорили, что англичане — враги религии и поборников ислама, — стали теперь также врагами султана и мусульманам надлежит дать им отпор. Народ и солдаты должны быть едины, сочувствовать друг другу и должны быть дружными. Солдатам надо запретить нападать на население, притеснять его, как они это делали теперь, солдаты и население должны помогать друг другу в отпоре врагу. Затем совещались относительно укрепления Каира и рытья вокруг него траншей. Некоторые высказали мнение, что англичане будут наступать только с запада и в этом случае Нил разъединит войска противников. Указывали при этом, что французы, в совершенстве владевшие военным искусством, возвели в свое время укрепления лишь на участке от ворот Баб ал-Хадид до Нила и что теперь необходимо позаботиться об их восстановлении. На этом и порешили.

В тот же день прибыло письмо из Розетты за подписью 'Али-бея — губернатора Розетты — и Ахмад-бея, известного под кличкой Бонапарт. Письмо было датировано пятницей, 24 мухаррама 1222 года (3.IV.1807). В нем сообщалось, что после прибытия англичан в Розетту, их разгрома, пленения и возвращения их жалких остатков в Александрию англичан охватила сильнейшая ярость и они объявили о подготовке к наступлению, чтобы взять реванш. “Задача заключается в том, чтобы оказать нам помощь немедленной присылкой людей, бойцов, вооружения, боеприпасов. Не порицайте нас за то, что мы сочли необходимым известить вас об этом”. В тот же день было послано в Розетту некоторое количество бойцов и разосланы обращения к населению деревень в районе ал-Бухайры и к бедуинским племенам с призывом выступить против англичан. На следующий день точно так же было послано некоторое количество солдат.

В среду, 29 мухаррама 1222 года (8.IV.1807), сейид 'Омар ан-Накиб, кади и знать, о которых выше говорилось в связи с совещанием, направились верхом в район Булака для того, чтобы организовать восстановление упоминавшихся траншей. [135]

Их сопровождал французский консул, который и обратил их внимание на необходимость этого. Их окружали толпы населения и приближенных. Все были вооружены.

В тот же день прибыли три шейха, отправленных в свое время к мамлюкским беям, чтобы добиться заключения мира между ними и пашой. Вернувшись в Каир, они отправились по домам. Сообщили они следующее: прибыв к паше в район Маллави, они попросили у него разрешения отправиться для выполнения цели их приезда — ведения переговоров о мире, но паша попросил их подождать. Оставив их в Маллави и подготовившись, паша направился в Асйут, но у Манфалута он пришел в соприкосновение с эмирами, вступил с ними в бой и одержал победу. Из эмиров в этом сражении был убит Сулайман-бей ал-Муради, известный под прозвищем Раййиха, и Сулайман-бей Ага. Эмиры Верхнего Египта повернули в сторону Нила, и в это-то время к ним явились шейхи с письмами паши, адресованными эмирам. Последние находились к западу от Маллави. Они встретились и вступили в переговоры по поводу заключения мира с пашой и прекращения военных действий. Эмиры заявили: “Уже в который раз паша предлагает нам мир, а затем вероломно нарушает его и нападает на нас”. В ответ шейхи возразили, что все это является следствием невыполнения эмирами условий соглашений: отказа платить мири и присылать зерно и нарушения с их стороны установленной для них границы. Затем шейхи с некоторыми эмирами уединились на совещание. Среди эмиров не было 'Осман-бея Хасана, находившегося вдалеке от них и переправившегося на восточное побережье. Он не участвовал с ними в военных действиях и прочем, а по окончании войны направился в Верхний Египет. 'Осман-бей Йусуф также отсутствовал, он был в районе ал-Хава' и Кум алчАхмар 312. А в /49/ это время паша получил известие относительно англичан — о взятии ими Александрии и посылке ими гонцов к эмирам Верхнего Египта. Это привело его в сильное замешательство, и он послал к шейхам, чтобы поторопить их с заключением мира, предлагая принять все условия мамлюкских эмиров, абсолютно ни в чем не возражать им. Когда же к эмирам прибыл гонец, посланный англичанами, мнения их разошлись, и они послали к 'Осман-бею Хасану, сообщив ему обо всем и прося его прибыть. Но [136] он отказался, будучи человеком богобоязненным. 'Осман-бей Хасан заявил: “Я не приспешник неверных”. 'Осман-бей Йусуф также согласился с его точкой зрения. Мнения среди группы эмиров разошлись, а в нее входили Ибрахим-бей старший, Шахин-бей ал-Муради, Шахин-бей ал-Алфи и другие эмиры. Тогда они вновь встретились с шейхами и поставили перед ними вопрос, что же преследуется заключением мира. Те ответили: “Цель этого — избавиться от войны, добиться покоя для обеих сторон и их единства. Разве вас не страшит, что англичане враждуют с султаном мусульман, вторглись в его владения, проникли в Александрийский порт и заняли его? Цель их — овладеть Египтом, как это уже было сделано французами”. На это эмиры возразили: “Англичане явились по вызову ал-Алфи, чтобы помочь нам”. Шейхи заявили: “Не верьте в этом отношении их словам. Овладев страной, они не оставят ни одного мусульманина. В своем поведении они рознятся от французов. Те не отличались религиозностью и провозглашали свободу и равенство. Что же касается этих англичан, то они христиане — [ревностные] приверженцы своей веры. Не упускайте из виду [значения] враждебности двух религий. Вам не следует быть сторонниками неверных, прибегать к ним и выступать заодно с ними против мусульман”. Шейхи увещевали их, напоминали им стихи Корана и хадисы пророка, говоря: “Воистину, Аллах направил их на путь истины в отроческие годы, вывел их из тьмы к свету. Они выросли под попечительством своих господ, воспитывались под крылом богословов и среди улемов, читали Коран и изучали шариат. [Так допустимо ли] отделить то, что было в их жизни,— служение религии ислама, свершение молитв, хаджа и священной войны за веру,— и все это испортить их последними действиями — дружбой с теми, кто противостоит Аллаху и его пророку, помощью им в их борьбе, направленной против их братьев-мусульман и к овладению мусульманской страной и их господству над ее населением,— упаси боже от этого!”

Шейхов сопровождал Мустафа-эфенди — катхода военного судьи, владеющий турецким языком; он переводил эти речи шейхов эмирам, а был он красноречив. В ответ эмиры [137] заявили: “Все то, что вы сказали и изложили, мы понимаем и знаем все это. О, если бы мы были уверены в безопасности со стороны пославшего вас, в его правдивости, то между нами не было бы раздора,— мы воевали бы и вели борьбу под его руководством. А не является ли это лживым обещанием для того, чтобы разгромить и уничтожить нас? Он вероломен, не выполняет соглашений и обещаний, изменяет клятве, неправдив в своих словах. Уже не раз он заключал с нами мир и в то же время шел на нас войной, чтобы уничтожить. Он запрещает привозить нам из Каира то, в чем мы нуждаемся, и наказывает тех, кто это делает, даже купцов и мелких торговцев, направляющихся в районы, где мы находимся. Вам ведь известно, что, когда прибыл капудан с указами о полном прощении для нас и с предложением паше покинуть страну, он не подчинился ему. Он обратился к нам, обманул нас и перехитрил присылкой даров. Мы ему поверили, заключили с ним мир, а когда его дело благополучно завершилось, он поступил с нами вероломно. В настоящее время он добивается мира с нами только для того, чтобы удержать нас от присоединения к англичанам, чтобы мы не отправились к ним и не прибегли к их помощи. И если он желает отвести нам определенную территорию, с тем чтобы заключить [такой ценой] мир с нами, то территория эта в наших руках, но здесь царит разрушение, беспрерывно ведутся войны между двумя сторонами. Наше объединение расколото, наши дома превратились в руины, у нас не осталось ничего, о чем мы могли бы сожалеть или из-за чего стоило бы страдать. Наши братья и наши мамлюки погибли, и мы будем стоять на своем в отношениях с ним, пока не умрем все до последнего, и тогда его сердце успокоится насчет нас”. Шейхи ответили: “На этот раз мир будет заключен окончательно, с тем чтобы не было больше войн и зла и чтобы установились затем отношения искренности и дружбы”. Шейхи заявили: “Паша даст вам все, чего вы потребуете от него в отношении земли и всего прочего. Даже если вы потребуете пространства на протяжении от Александрии до Асвана 313, он не станет возражать, при условии, что вы придете нам на помощь в войне против англичан и изгоните их из страны. Вы [138] направитесь все вместе к западу от Нила, а паша со своими солдатами — /50/ к востоку от “его. После того как будет покончено с англичанами и вы возвратитесь в Гизу, будет созвано совещание для заключения мира в составе высокопоставленных шейхов, старшин, командиров корпусов и высшего офицерства. Если же вы пожелаете, чтобы совещание для заключения мира в Гизе созвали до вашего выступления против англичан, то быть посему”. Это их ввело в заблуждение. Они написали ответы, и Мустафа-эфенди — катхода кади — возвратился с ними к паше в сопровождении Йахйи-кашифа 314, затем вторично приехал к шейхам, и обе эти группы отправились в Каир. Прибыв, шейхи сообщили обо всем, что произошло.

В тот же день начали рыть упомянутые траншеи. Стоимость этих работ обязали погасить [за счет] людей зажиточных: владельцев торговых дворов, караван-сараев, купцов и шейхов ремесленных цехов, рузнамджи, населения Булака, христиан из дивана, взимающих пошлины на ввозимые съестные припасы, христиан греческого происхождения, сирийцев, коптов. Решили, что некоторые из них будут оплачивать труд сотни работающих, некоторые — пятидесяти, а некоторые — двадцати человек. Закупили плетеные корзины, мотыги, ломы и орудия для рытья и начали возводить стены вокруг нижнего холма крепости ас-Сабтийа 315.

В четверг, в последний день месяца мухаррама 1222 года (9.IV.1807), прибыло письмо от сейида Хасана Крита — главы шерифов в вышеупомянутой Розетте. В этом письме он сообщал, что англичане после всего происшедшего с ними в Розетте и возвращения в Александрию после этого поражения подготовились и явились в район ал-Хаммада — к югу от Розетты. Они явились сюда во вторник ночью, 27 мухаррама, с тяжелой артиллерией, боевым снаряжением, и воздвигли укрепления, отрезавшие город на всем протяжении от побережья до гор. “Обо всем происшедшем мы ставим вас в известность и просим не запоздать с присылкой подкреплений людьми, боеприпасами и вооружением и не пренебречь этим”. После прибытия этого письма сейид 'Омар — старейшина шерифов — сразу же зачитал его перед народом, побуждая его и призывая [139] подготовиться к священной войне. Население подчинилось ему и вооружилось. Он собрал также отряд магрибинцев 316, турок из квартала Хан ал-Халили 317 и много людей из уроженцев Асйута и адавитов 318.

Наутро сейид 'Омар верхом отправился к катхода-бею, чтобы получить разрешение выступить, но тот отказал ему в этом, предложив ждать, пока вернется паша и выяснится его отношение к этому. Кое-кто отправился, а кое-кто остался. И закончился месяц со всеми его событиями.

Тогда же стало известно, что караван с сирийскими паломниками не получил возможности совершить хадж в этом году и возвратился из местности Хадийа. Когда караван паломников прибыл в упомянутый пункт, ал-Ваххаби послал к 'Абдаллах-паше — амир ал-хаджжу — сказать ему, что хадж может состояться лишь на условиях, установленных в прошлом году, а именно: паломники должны явиться без махмала, музыкальных инструментов, оружия и всего того, что противоречит шариату. Услышав это, паломники возвратились, не совершив хаджа, порицая ваххабитов.

Месяц сафар 1222 года начался в пятницу (10.IV.1807). В этот день написали послание эмирам Верхнего Египта. Оно было подписано многими шейхами ал-Азхара и другими и отправлено. 2-го числа, в субботу, прибыло также письмо из Розетты за подписью 'Али-бея ас-Саланикли — хакима этого порта, Тахир-паши и Ахмад-аги, известного под кличкой Бонапарт. Это письмо было такого же содержания, что и предыдущее письмо сейида Хасана 319,— они упоминали в нем, что англичане овладели также Кум ал-Афрах 320 и Абу Мандур 321, и торопили с присылкой подкреплений.

В эту ночь, в ночь на воскресенье, объявили о прибытии Мухаммада 'Али-паши, направившегося к себе в дом в ал-Азбакийу в шестом часу. А до того разнесся слух о том, что он прибудет днем раньше, и сейид 'Омар — накиб ал-ашраф, шейхи и ал-Махруки отправились встречать его в пятницу. Некоторые из них провели ночь у пирамид, а некоторые — на кладбище у мавзолея имама аш-Шафи'и и возвратились на следующий день, не встретив пашу, а с наступлением дня [140] оповестили о его прибытии в свой дом. Все они собрались и направились к нему, чтобы приветствовать его. Между ними произошел разговор /51/ относительно англичан. Паша проявил [большую] заинтересованность и приказал катхода-бею и Хасан-паше выступить в тот же день вместе со всем необходимым в Булак. Он негодовал на население Александрии, на шейха ал-Масири и Амин-агу, давших возможность англичанам вступить в порт и занять город, и заявил, что не простит им этого. Затем ему сказали: “Мы выступим все [на борьбу против англичан] вместе с населением и солдатами”. Он ответил: “Незачем населению города выступать, оно должно помогать деньгами на содержание солдат”. Заседание окончилось, и [участники его] отправились по домам.

В тот же день прибыли сушей в Каир паломники-магрибинцы и сообщили, что они совершили обряд паломничества и что Мас'уд ал-Ваххаби прибыл со своими многочисленными войсками в Мекку. Он совершил вместе с народом хадж, который прошел в полной безопасности, в благоденствии и не причинив никому вреда, а уровень цен при этом не повысился. [Они сообщили также, что] он приказал явиться Мустафе Чаушу, возглавлявшему египетский караван паломников, и сказал ему: “Что это за обычай и почему с вами барабаны?”,— подразумевая махмал. Мустафа Чауш ответил: “Это гот символ, под знаком которого народ собирается [для свершения хаджа] в соответствии с обычаем”. Ал-Ваххаби сказал ему: “Больше с этим не являйтесь, а если прибудете с ним еще раз, то я сожгу его”. Паломники сообщили, что ал-Ваххаби разрушил мавзолеи, [в том числе] мавзолей Адама и мавзолей в Янбо 322 и в Медине, и запретил курение табака и наргиле на рынках и на пути между ас-Сафа и ал-Марва, равно как и [всякие] другие новшества.

В эту ночь паша послал в час позднего ужина за сейидом Омаром и обязал его собрать тысячу кошельков на расходы войск, предоставив на его усмотрение раскладку этой суммы.

В понедельник, 4 сафара (13.IV.1807), в город вступили части, прибывшие из Верхнего Египта, и, как обычно, [141] потребовали для жилья дома, не желая возвратиться в те, в которых они обитали раньше и которые они разрушили.

Во вторник прибыли письма из Розетты за подписью сейида Хасана Крита. В них сообщалось, что англичане окружили и осадили порт и обстреливают город из орудий и бомбят его, забрасывая снарядами, что они разрушили много домов и погибло много людей. Он писал: “Еще до этой даты мы обратились к вам с требованием помощи и подкреплений, но вы ничем не помогли нам. Мы не энаем причины этого и чем вызвано это пренебрежение. И да сжалится Аллах, а веревка уже затягивается вокруг шеи (Т. е терпение уже иссякает) и сердца подступают к гортани (Т. е. страх дошел до предела) от происходящего зла и необходимости непрестанно пребывать в траншеях и все время быть начеку”. Подобное этому излагалось в письме, адресованном сейиду 'Омару ан-Накибу и шейхам. Датировано оно было 2-м числом месяца сафара (11.IV.1807).

В этот лень паша принял решение лично выступить [против англичан]. Он направился в Булак в сопровождении Хасан-паши, 'Абдин-бея и 'Омар-бея, и в ту же ночь они уехали.

В среду отправился также Хаджу-бей и вместе с ним добровольцы из турок и многие другие. Они подготовились, договорились с уезжающими людьми, и многие из их собратьев снабдили их вооружением, провиантом и всем необходимым. Им соорудили знамя, и они выступили под бой барабанов и флейт.

В пятницу Ахмад-ага Лаз пересек город вместе со своими солдатами, которые находились при нем в ал-Минийе. К ним присоединились многие из их соплеменников, а также магрибинцев и турок, обосновавшихся в Египте. Все они в огромном количестве отправились из центра города в Булак в таком порядке, чтобы создать впечатление, что выступают торопливо, энергично и с рвением. Но, прибыв в Булак, они рассеялись, многие из них возвратились, и люди видели их в городе на второй и третий день. Из тех же, кто посмелее и действительно уехал, часть отправилась в ал-Мануфийу, а другая — в [142] ал-Гарбийу для того, чтобы по пути своего следования силой собрать с населения городов и деревень все возможное количество денег, причитающиеся с него налоги и провиант. Солдаты уводили силой скот, а затем пускали его пастись на поля. Они захватывали также женщин и девушек, мальчиков и прочих.

В тот же день выступил также Хасан-паша Тахир. Тогда же отправился в Булак корпус дулатов и многие из солдат. Это вызвало тревогу, так как отправка солдат сопровождалась насильственным уводом ослов и верблюдов /52/ у их владельцев. Солдаты пустили своих лошадей в клеверные поля и в поля с уже созревшим урожаем в районе Булака, Джазират ал-Бадран 323 и других местах и опустошили их — скот объел их в течение одного дня. Затем они переправились в район Минийат ас-Сирадж, Шубра, аз-Завийат ал-Хамра' 324, ал-Матарийи 325 и ал-Амирийи 326, потравили все посевы, отняли у жителей скот, насиловали женщин, бесчестили девственниц и совершали содомский грех с юношами. Солдаты забирали их и торговали ими между собой, а некоторых продавали на рынках ал-Муски 327 и других мест. Вот так поступали борцы [за правое дело]! Из-за невероятных насилий солдат над народом и Чинимых ими дурных (Дел стали желать прихода европейцев, какого бы происхождения они ни были, и призывать гибель на этот мерзкий сброд, для которого не существует ни веры, ни закона, ни правил поведения, которым бы они следовали. Это выкрикивали им в лицо, что усиливало ненависть солдат и озлобление по отношению к населению, и они заявляли: “Жители этой страны {Египта] не мусульмане, так как они ненавидят нас и предпочитают христиан”. Солдаты угрожали, что расправятся с населением, как только станут хозяевами страны, и оно увидит возмездие за свои скверные дела.

В понедельник, 11 сафара (20.IV.1807), прибыла группа гонцов, как обычно, доставляющих сообщения о назначениях на [соответствующие] посты. Они прибыли через Сирию с известием о назначении сейида 'Али-паши капудан-пашой и об отставке Салих-капудана с поста руководителя флота. Они упомянули, что новый капудан-паша во главе эскадры, именуемой флотом, и в сопровождении нескольких французских [143] судов направился к Мальте, чтобы отрезать путь англичанам. Гонцы узнали о прибытии англичан в Александрию лишь в. Сайде 328. Они рассказали о причине отставки Салиха, заключающейся в том, что когда англичане прибыли в пролив Стамбула на двенадцати или четырнадцати, как говорили, судах 329, то продолжали следовать по нему под огнем из крепостных орудий, не обращая на него внимания, пока не достигли внутренней гавани напротив города. Население страшно переполошилось, женщины начали вопить, город пришел в волнение. Если бы англичане открыли огонь по городу, то могли бы сжечь его дотла. Но они не сделали этого, а находились там целый день и бросили свои якоря, а затем снялись с них, тем самым как бы заявляя: “Вот мы проникли в ваш пролив, который вы считаете непроходимым ни для кого. Мы оказались в состоянии это сделать, и вы были в наших руках, но мы простили вас, ибо, если бы мы пожелали захватить вашу столицу, мы могли бы овладеть ею и сжечь ее”. Во время всего происходившего султан потребовал к себе капудан-пашу, а его застали в некоем месте предающимся пьянству. Вместо него султану представили сейида 'Али и назначили его адмиралом флота. Он направился к англичанам и вел с ними переговоры, пока они не удалились из пролива, а Салих-капудана сослали.

В этот же день паша поднялся в крепость в сопровождении французского консула, изучая вместе с ним топографию мест для укреплений на случай осады. Упомянутый консул проявлял большую заботливость и старание, объяснял, что и как, давал советы и все время ездил взад и вперед, сопровождаемый слугами, в руках которых были посеребренные штыки, а сзади него следовали его переводчик и приближенные.

В тот же день эмиры Верхнего Египта прислали ответ на отправленное им ранее письмо, к которому были приложены подписи многих лиц, призывавших их поспешить с прибытием. Они прислали этот ответ в оправдание своей задержки, причина, которой состоит в том, что они не в полном сборе, так как большая часть эмиров в разъезде по районам, как, например, 'Осман-бей Хасан и другие, и что до настоящего времени они не уверены в истинном положении вещей. Твердо [144] установленным они считали, что у англичан с Портой давняя дружба и что прибывшие имперские указы предупреждают [о мерах по обороне] по отношению к России, а не в отношении англичан.

Было решено сразу же послать им ответ о положении вещей, который сопроводит Мустафа-эфенди — катхода кади — и повезет с собой прибывший по этому поводу указ, в котором говорится об англичанах и об их разрыве с Портой. Упомянутый катхода отправился утром того же дня к эмирам, явившимся в район ал-Минийи. Что же касается Йасин-бея, /53/ то он после обмена письмами заключил с пашой мирное соглашение, договорившись, что паша дает ему четыреста кошельков. Затем он переправился в район Шарк 'Атфих 330 и обложил население огромной суммой. Жители этого района собрались в Сул 331 и ал-Баранбал 332 со своими пожитками, имуществом и скарбом. Йасин-бей явился к ним с требованием денег. Жители взбунтовались против него, тогда он поджег их гумна и ограбил.

Во вторник к вечеру явилась труппа бедуинов, сопровождающая трех англичан, схваченных ими в пустыне и переправленных в Каир. Они были доставлены к паше, и после опроса он велел препроводить их в крепость; говорили, что один из них является значительной персоной — офицером.

В четверг, 14 сафара (23.IV.1807), устроили заседание дивана в доме кади, на котором присутствовали дафтардар, шейхи и командующие корпусов. [На этом заседании] зачитали полученный до прибытия англичан в Александрию указ о конфискации собственности англичан, как в виде имущества, так и в виде вкладов в купеческие компании Каира и портов.

В этот же день прибыли два гонца и сообщили о победе, одержанной над англичанами, и об их поражении, происшедшем потому, что объединились большие группы населения ал-Бухайры, Розетты, Даманхура — добровольцы и солдаты. Это совпало с прибытием в этот район катходы-бея, Исма'ил-кашифа ат-Тубджи, которые возглавили солдат и добровольцев. Между обеими сторонами (Т. е. между англичанами и египтянами) произошло большое сражение. [145] Отряд англичан был взят в плен, и нескольким из пленных отрубили головы. Паша наградил посланцев сукнами. Вслед за тем прибыли также два турка с письмами, подтверждающими это сообщение. Коротко упомянув об этом, они дали знать, что англичане отступили со своих позиций у Розетты, Абу Мандура и ал-Хамада 333. Бойцы из населения окрестных деревень не переставали преследовать их далеко в пустыне. Они захватили у англичан боевые припасы, оружие, пушки, два больших катка. [Прибывшие] турки упомянули, что за ними на нескольких судах следуют пленные и головы многих убитых и что вместе с ними прибыли два мекканских купца, проживающие в Каире и бывшие в числе добровольцев. Среди последних насчитывалось около сотни бедуинов, магрибинцев и других, которых эти [мекканские купцы] содержали, побуждая их на борьбу. Они назначили бойцам из населения содержание за счет того, чем они располагали, и сражались сами, проявив при этом большое рвение. После поражения англичан и их ограбления доставшуюся им добычу и то, что осталось у них, они роздали лицам, выступившим против англичан. Оба они приехали. Это были сейид Ахмад ан-Наджари и брат его сейид Салама. Паша призвал их к себе и расспрашивал о новостях. Они подтвердили вести, привезенные двумя турками, что доставило паше великую радость. Он поблагодарил их, наградил и назначил им содержание, пообещав поставить их к себе на службу. И двух турок он также наградил меховыми шубами, и после захода солнца в сопровождении двух гонцов они прибыли в дом сейида 'Омара — накиб ал-ашрафа, где они, поужинав, потребовали бакшиш. После того как они получили его, оба турка обратились к сейиду 'Омару с просьбой, чтобы он оказал им содействие и побудил пашу вознаградить их постами. Тот обещал им, и по его представлению паша удвоил им содержание. Утром этого дня был дан салют из многочисленных орудий крепости, ал-Азбакийи, Булака, Гизы — это было между полуднем и послеполуденным временем.

В пятницу, 15 сафара (24.IV.1807), прибыли пленные в количестве девяноста человек, и было доставлено некоторое количество голов убитых англичан. Пленных повели по середине [146] главных улиц, а что касается голов убитых, то с ними прошли по пути от ворот Баб аш-Ша'рийа 334. Число голов было свыше тридцати; водрузив на шесты и присоединив их к ранее присланным головам, их побросали слева и справа на пути, ведущем от ворот Баб ал-Хава 335 до середины водоема в ал-Азбакийе.

В тот же день из Джидды в Суэц прибыли три парусника с турками, сирийцами и людьми других национальностей. Они рассказывали, что ал-Ваххаби после завершения хаджа объявил, /54/ чтобы в дальнейшем в святые места не являлись те, кто бреет бороду, и в подтверждение привел стих Корана: “О вы, которые уверовали! Ведь многобожники — нечистота. Пусть же они не приближаются к мечети священной после этого года!” (Коран, IX, 28). И ваххабиты изгнали этих, прибывших [теперь] в Египет.

В субботу снова прибыло девять пленных англичан и среди них офицер.

В воскресенье также прибыло свыше шестидесяти пленных англичан и была доставлена одна отрубленная голова. Пленных провели по центру города через ворота Баб ан-Наср. Народ сбежался, чтобы посмотреть на них. После полудня прошли с двадцатью тремя пленными и восьмью головами убитых, а после захода солнца — с двадцатью тремя головами убитых и сорока четырьмя пленными в направлении от ворот Баб аш-Ша'рийа и поднялись с ними всеми в крепость.

В среду в Булак прибыли барки с пленными, убитыми и ранеными. Их выгрузили на сушу и поднялись с ними через ворота Баб ан-Наср, пересекли центр города и направились в ал-Азбакийу, где головы убитых швырнули к головам, брошенным здесь в первый раз,— а их уже насчитывалось свыше ста сорока двух голов. Живые пленные вместе с ранеными, общим числом около двухсот двадцати человек, поднялись в крепость к своим собратьям. Общее число пленных достигло четырехсот шестидесяти шести человек, а голов убитых насчитывалось свыше трехсот сорока. В числе пленных было около двадцати офицеров. Это событие не имеет себе подобного, хотя оно [147] произошло без всяких оснований. Аллах расстроил расчеты каждой из группировок — англичан, мамлюкских эмиров и населения Египта, — чтобы завершить предначертанную им гибель Египта, что произойдет в дальнейшем, как ты это услышишь и как дойдет до тебя кое-что об этом. Что касается ошибочности решения англичан, то оно сказалось в том, что они, напав на Александрию в небольшом количестве и услышав о смерти ал-Алфи, переоценили собственные возможности. Что касается мамлюкских эмиров, то не секрет, сколь неверно они оценивал” положение вещей. Ошибка египетского населения заключается в том, что оно присоединилось к тому, кто чинит ему зло, грабит его добро, является источником несчастья и захватывает все добытое руками людей. И причина постигающего людей зла — они сами.

И нельзя было себе представить, чтобы такое событие могла произойти, чтобы население и солдаты оказались в состоянии разбить англичан, с особенным совершенством владеющих военным искусством. Ведь из предшествующего изложения тебе уже известно, что это именно они воевали с французами и изгнали их из Египта.

Как только разнеслась молва о занятии ими Александрии, солдат и население охватила сильная тревога. Большая часть-солдат решила бежать в Сирию. Они поспешно стали ликвидировать свои дома, затребовали деньги, отданные ими под проценты взаймы людям, стесненным обстоятельствами. Они начали обменивать имевшиеся при них дирхемы, пиастры 336 и французские монеты, которые было тяжело носить, на золотые — венецианские цехины, золотую россыпь, — носить которые было удобно. По причине повышенного спроса на них увеличился обменный курс золотой монеты; для венецианского цехина (ал-бундуки, ал-мишхас), неполноценного по весу, этот курс достиг четырехсот двадцати пара, для зере — двухсот двадцати, а для французского экю 337 — двухсот пара. И после итого цены продолжали чрезмерно повышаться, и люди стремились закупить перевозочные средства и все необходимое для путешествия по суше. Многие из них оставили своих жен и распродали имевшуюся у них мебель и имущество. [148]

Даже сам Мухаммад 'Али-паша, (когда узнал о прибытии англичан в Александрию, — а он в это время успешно воевал против египетских эмиров, — растерялся и предложил [мамлюкам] заключить мир, на каких бы условиях они ни пожелали. Мухаммад 'Али-паша был убежден в том, что англичане овладеют Египтом 338, и решил вернуться, замедляя свое продвижение. Он полагал, что англичане вскоре вступят в Каир и тогда он возьмет направление на восток — по дороге в Сирию. Тем самым у него будет оправдание, что это совершилось в его отсутствие.

Когда же первый отряд англичан прибыл в Розетту, он вступил в нее беспрепятственно, но затем попал в засаду. Англичане были схвачены, убиты и взяты в плен, и бежали те из них, кто мог бежать.

Только когда прибыли головы и пленные и гонцы поспешили с этой вестью к паше, /55/ он воспрянул духом и поторопился возвратиться. Приободрились и его солдаты. Разобравшись к этому времени в англичанах и почувствовав стремление к борьбе с ними, они осмелели.

Точно так же и население страны ободрилось, подготовилось к борьбе, закупив оружие. Был брошен клич с призывом к джихаду 339, число добровольцев росло. Для них соорудили знамена и кое с кого собрали средства, необходимые для содержания тех бедняков, которые присоединились к добровольцам. Они выступили торжественно, военным строем, с барабанами и флейтами, и, прибыв к укреплениям англичан, обрушились на них со всех сторон. Пренебрегая тактикой и правилами военного искусства, они набросились на англичан, смешались с ними, оглушили их криками: “Бог велик!” — и своими воплями привели их в замешательство. Англичане прекратили огонь, побросали оружие и запросили пощады. Но нападающие, не обращая на это внимания, набросились на них, истребили многих из них, рубили им головы и брали в плен, а затем доставили их паше, как об этом уже упоминалось. Те, что уцелели, бежали в Александрию.

О, если бы простонародью хоть выразили признательность за это и приписали ему этот подвиг! Но все это отнесли за счет [149] паши и его солдат, а простонародью [за эту победу] впоследствии отплатили злом.

Как только пленных отвели в крепость, к ним туда явился французский консул вместе с врачами для оказания помощи раненым. Для высокопоставленных лиц и офицеров соответственно их рангу устроили постели в местах, подходящих для этого и должным образом меблированных, для них установили соответствующий порядок, и [французский консул] тратил на них необходимые средства. Он продолжал обеспечивать уход за ними и заботиться о них на протяжении большей части [периода их лечения]. Хирурги посещали их ежедневно и лечили, как это принято у европейцев. Если кто-нибудь из противников раненый попадет к ним в руки, они поступают с ним так и проявляют милосердие к военнопленным.

Что же касается тех пленных, которые попали в руки солдат, то они оставались в их распоряжении, и солдаты переодевали их в свое платье и продавали их друг другу. Среди этих пленных были люди, которые пытались всякими уловками избавиться от рук нечестивых. Один юноша из них сказал тому, у кого он находился: “У меня вексель французского консула на сумму в двадцать кошельков”. Тот обрадовался и приказал показать его, и юноша дал ему бумагу, написанную на французском языке. А солдат не знал, что в этой бумаге, забрал ее, надеясь использовать ее для себя. Он спешно отправился к консулу и подал ее ему, а тот, когда прочитал, заявил: “Я могу выдать тебе эту сумму только через руки паши, который даст мне расписку [о платеже] с подписью и печатью и освободит меня от ответственности”. Когда они предстали перед пашой и консул сообщил ему это, паша приказал привести юношу, который на вопрос паши сказал: “Я хочу избавиться от него и прибег поэтому к хитрости, чтобы таким образом предстать перед тобой”. Паша успокоил солдата дирхемами, а юношу отправил в крепость к его сотоварищам.

После поражения англичан в районе Розетты, их изгнания оттуда и возвращения в Александрию в район ал-Хаммады и близлежащих от нее деревень направились турки, которые стали захватывать население этих мест, женщин, имущество, скот. Они [150] рассматривали этот район как поле военных действий, поскольку здесь побывали англичане и владели им. Именно в таком духе они отвечали на замечания некоторых наблюдателей. В Каир это этому поводу послали запрос, на который последовало указание о том, что эти действия незаконны и что разрешения на них не было дано. Но пока противоядие прибудет из Ирака, укушенный умрет (Арабская поговорка, смысл которой: “пока суд да дело”. В целом же ал-Джабарти имеет в виду бюрократическое отношение муфтия к запросу, касавшемуся бесчинств солдат Мухаммеда 'Али). Кто читает и кто слушает! Никто этому не внимал, а те, кто запрашивали по этому поводу, тоже забыли. Вопрошавший не возвратился, и запрос остался у муфтия без письменного ответа. Затем солдаты вместе со своими командирами окружили Розетту и обложили население ее тяжелой контрибуцией, потребовав ее деньгами и натурой. Они забрали обнаруженный здесь рис — все до последнего гарнца. Самый высокопоставленный из жителей Розетты — сейид Хасан Крит явился к Хасан-паше и катхода-бею, чтобы поговорить с ними и выразить им возмущение. Он заявил: “Мало того, что мы претерпели из-за военных действий, разрушения наших домов, из-за обязанности содержать солдат и помогать им своим участием в вооруженной борьбе вместе с ними и с вами, и всего того, что мы натерпелись из-за переутомления и бессонных ночей и огромных расходов, — в награду за все это вы так обращаетесь с нами! Отпустите нас е нашими /56/ детьми и семьями, мы ничего не возьмем с собой и оставим вам город, и делайте с ним что хотите”. В ответ Хасан-паша и катхода-бей обошлись с ним любезно, внешне проявили озабоченность всем этим и объявили о запрещении бесчинств. Упомянутый сейид Хасан Крит написал такого же содержания обращения, адресованные паше и сейиду 'Омару в Каир. Они прислали приказ приостановить “ запретить безобразия, но вряд ли это подействовало. Когда прибыли те, кто доставил убитых и пленных, то паша наградил их, дал им бакшиш, одарил их шубами и серебряными монетами для украшения головных уборов. Все это лишь усилило их дерзость и враждебность.

Англичане, возвратившись в район Александрии, разрушили [151] плотину, и хлынула вода, затопив все земли вокруг Александрии.

В воскресенье, 17 сафара (26.IV.1807), Йасин-бей прибыл в район Туры, а отец его — в Каир, и многие из его приближенных вступили в город. Они были одеты в одежду египетских мамлюков.

В тот же день захоронили головы убитых англичан, отрезав им [предварительно] уши, продубив их и просолив для отсылки в Стамбул.

В тот же день паша послал одного из высших английских офицеров в Александрию в обмен на племянника 'Омар-бея, а тот еще до событий уехал вместе со своим имуществом в Александрию, чтобы оттуда отправиться к себе на родину, но англичане его здесь задержали. И вот послали офицера в обмен на племянника 'Омар-бея.

В понедельник, 18 сафара (27.IV.1807), прибыли палатки Йасин-бея и багаж его, и он расположился лагерем в районе Шубры и Минийат ас-Сирадж. 26 сафара (5.V.1807) упомянутый Йасин-бей прибыл [в Каир], и сопровождал его Сулайман-ага Салих, бывший представитель Порты, тот, который находился в Стамбуле и прибыл в качестве сопровождающего капудан-паши в период прошлых событий. Сулайман-ага Салих сбежал от него и остался с ал-Алфи, а затем, после его смерти — с его эмирами. Паша послал к нему, пригласил и гарантировал ему безопасность. Сулайман-ага Салих ответил, что прибудет при условии, что паша даст ему назначение в монетный двор, а доход с этого поста составляет тысячу дирхемов в день. Паша ответил согласием, и Сулайман-ага Салих прибыл в сопровождении Йасин-бея. Паша их встретил и одарил обоих шубами. Они спустились к центру, к водоему. Вместе со своими солдатами они [оба состязались] в искусстве метания копий. Сулайман-ага оказался первым, вызвав восхищение паши и окружавших его турок, но они его сглазили. По окончании игры, направляясь вместе с Йасин-беем в район Булака и продолжая играть копьем, Сулайман-ага выхватил свой пистолет правой рукой, держа копье левой. Курок был взведен, раздался выстрел, и пуля угодила в ладонь левой руки, которой он [151] держал узду. Пуля прошла навылет. Раненный, он возвратился в свой дом, и ему было разрешено переправить к себе свой багаж. Йасин-бей отправился в Булак и провел ночь там в доме Хасана ат-Тавила на берегу Нила.

В тот же день лица, сопровождавшие уши убитых англичан, положенные в ящик, отправились дорогой через Сирию. С ними отправили также двух пленных английских офицеров и рапорт с описанием происшедших событий, составленный с преувеличениями сейидом Исма'илом ал-Хашшабом 340.

В тот же день Исма'ил-кашиф ат-Тубджи по некоторым делам прибыл из Нижнего Египта, а затем он возвратился обратно.

В четверг, 28 сафара (7.V.1807), 'Омар-бей, приближенный 'Осман-бея ал-Ашкара 341, и 'Али Кашиф ибн Ахмад Катхода отправились в район ал-Калйубийи, чтобы арестовать Аййуба Фуда по следующей причине: человеку по имени Заглул приписывался разбой. Каждый раз, как появлялись в этом районе суда, он нападал на проезжающих по Нилу, захватывал суда, грабил товары купцов и их имущество, и они спасали себя лишь выкупами, устанавливаемыми по его усмотрению. На это жаловались многие люди. Аййубу Фуда — правителю тех мест — послали {указание], чтобы он избавил от этого разбойника. Тот отказался, говоря, что не знает такого. Когда же положение стало еще хуже, то назначили упомянутых здесь лиц, чтобы они арестовали и казнили его. Но весть об этом дошла до Аййуба Фуда, и он бежал из деревни Абнас, укрываясь от опасности. Когда посланные прибыли к месту его жительства, то не застали его. Они окружили его [дом], отобрали весь найденный у него урожай, скот /57/ и деньги и отправили в город. Когда все это произошло, Аййуб Фуда прибыл к сейиду Омару, за триста кошельков договорился с ним, чтобы уладить дело, и все осталось по-прежнему. Кроме того, лица, осуществлявшие эту операцию, обложили население тех мест, где они проходили или останавливались, контрибуцией и отобрали все, что им понадобилось.

В тот же день прибыли в большом количестве жители Розетты, бежавшие оттуда в Каир с женами и детьми. [153]

Тогда же прибыл катхода кади, [возвратившийся] от эмиров из Верхнего Египта, и сообщил, что они нуждаются в барках для перевозки зерна, причитающегося в уплату мири. Паша подготовил для этого несколько барок и послал их им. Несмотря на примирение, чиновники паши препятствовали тем, кто отправлялся к мамлюкам с одеждой и другим имуществом, и задерживали их, а также запрещали разносчикам и мелким торговцам отправляться к ним с товарами для продажи. И если случалось, что они обнаруживали человека, [нарушившего] запрет, или на него доносили правителю, или если кто-либо из сыщиков выслеживал его, то его задерживали, забирали все найденное при нем, наказывали его, сажали в тюрьму и даже грабили его дом и штрафовали его. Ему не прощали его вины и промахов, и все знакомые от него отрекались.

Точно так же предупреждали стражников — они сидели у таких ворот города, как Баб ан-Наср, Баб ал-Футух, Баб ал-Баркийа 342, Баб ал-Хадид, — чтобы они препятствовали женщинам выходить из города, из опасения, что жены эмиров Верхнего Египта уйдут к своим мужьям. И случилось, что в эти дни они схватили человека, направлявшегося в Верхний Египет. При нем был тюк, в котором обнаружили обувь египетского и магрибинского образца, которая называется билаг. Его арестовали, обвинив в том, что он намеревался с этим отправиться к эмирам и их приближенным. Это и все прочее у него отобрали, посадили его в тюрьму, и он продолжает находиться под арестом.

Случилось также, что вали направился на кладбище и арестовал нескольких могильщиков и обвинил их в том, что некоторые приближенные эмиров Верхнего Египта перетащили к ним имущество своих господ и что они укрывают его в могилах внутри склепов, пока не удастся переправить его при удобном случае. Могильщиков избили, напали на их дома, но ничего не нашли. Прислуга кладбищ и могильщики подступили к вали, поносили его и едва не убили. Вали сбежал от них. Наутро они явились к сейиду 'Омару и шейхам с жалобой на вали и на его поступки по отношению к могильщикам и тому подобные, и сейид 'Омар удивился этому столкновению. [154]

В тот же день было получено письмо от командующего английскими войсками в Александрии. Письмо содержало требование сообщить имена взятых в плен англичан, относиться к ним внимательно и человечно, как они (англичане) обращаются с пленными солдатами. Когда они вступили в Александрию, то проявили милосердие к тем из солдат, кто находился там, и разрешили им вместе со своим имуществом направиться туда, куда они пожелают. Точно так же они поступили и с теми, кого они захватили в плен в сражении при Розетте.

Месяц раби' ал-аввал 1222 года начался в субботу (9.V.1807). В этот же день написали английскому главнокомандующему ответ на его послание.

В субботу, 15-го числа этого месяца (23.V.1807), прибыл 'Али Кашиф старший ал-Алфи от Шахин-бея ал-Алфи с извинением за то, что тот задерживается до этого времени, и с заверением, что он поддерживает ранее заключенный мир и соглашения и что прибудет в район Гизы. Эту ночь он провел в своем доме в Каире, прожил три дня и возвратился к пославшему его в сопровождении Сулайман-аги ал-Вакила.

В тот же день из Нижнего Египта приехал 'Абдин-бей — брат Хасан-паши. Вслед за ним прибыли также Ахмад-ага Лаз и другие, возвратившиеся из Нижнего Египта. Они было отправились, чтобы выступить против англичан поблизости от озера Бухайры, но против них сушей и водным путем был послан отряд англичан, который направил на них сильный огонь из пушек. Они были вынуждены отступить и возвратились в Каир.

В тот же день прибыл также английский офицер высшего ранга, посланный было в обмен на племянника 'Омар-бея, который, как говорят, является также племянником Салиха Кудж. Когда он приехал [в Александрию], то сказали, что упомянутый отправился с кем-то в Стамбул вместе со своим имуществом и деньгами еще до событий. /58/ Ввиду того что не оказалось налицо условий, нужных, чтобы оставить этого англичанина, они возвратились с ним в Каир, после {произведенной англичанами процедуры] повышения его в чине. Когда он возвратился в Каир, паша предоставил ему свободу передвижения, не [155] заключил его в тюрьму вместе с другими пленными, а, напротив, разрешил ему опять возвратиться в Александрию, а если пожелает, то и к себе на родину.

15-го числа этого месяца (23.V.1807) паша был крайне раздосадован [поведением] Йасин-бея, который истощил его терпение. Когда он прибыл в Каир, паша одарил его шубой и дал ему обещанную сумму денег, подарки и верблюдов, с тем чтобы тот отправился в Александрию и выступил против англичан. Йасин-бей потребовал массу вещей для себя и своих приближенных — одежду, шаровары. Он забрал все, что было у Тупджи-паши: ткани, палатки, военное снаряжение, бурдюки и все необходимое для передвижения солдат по суше, все, что может потребоваться для войны и на случай осады и т. д. Он назначил своего отца кашифом аш-Шаркийи. Во главе своего войска он выступил в район за Булаком и здесь расположился лагерем. К нему присоединились многие из солдат паши и из корпуса дулатов и другие. Все, кто являлся ж нему, заносились в списки его войска. К нему собирались все бунтовщики — опасные, мятежные и непокорные. Йасин-бей открыто противопоставил себя паше и заявил о собственных притязаниях на власть. Каждый раз, когда паша посылал к нему, пытаясь удержать его от этих действий, Йасин-бей отказывался повиноваться. Его обуяла гордыня. Его сброд, бесчинствуя, рассеялся по району, а командиров Йасин-бей разослал по деревням и местечкам, поручив им собрать деньги и обложить непомерной контрибуцией. Если кто-нибудь оказывал противодействие, то они грабили и сжигали его деревню, а население ее уводили с собой как рабов. В это время паша стал принимать меры против Йасин-бея. Мухаммаду 'Али удалось “привлечь на свою сторону солдат, присоединившихся к Йасин-бею, и единство его войска было расколото.

В среду ночью, 19 раби' ал-аввала (27.V.1807), паша приказал солдатам-арнаутам собраться, чтобы выступить в район Булака. Собравшись, они отправились в полном составе в ас-Сабтийу, заняли рвы вокруг города и отрезали Йасин-бею путь к городам Булак и Каир. В ночь на субботу паша во главе своих войск направился в этот район и выставил сильную [156] стражу у городских ворот. Народ был уверен, что война между обеими группами неминуема. Паша послал к Йасин-бею сказать: “Или ты подчинишься, изгонишь этот сброд и будешь наряду с другими одним из командиров высшего ранга, или отправляйся к себе, не то я выступлю против тебя и разгромлю тебя”. Йасин-бея охватил страх, поколебалась решимость его войска, и многие из солдат разбежались. После захода солнца Йасин-бей потребовал свою свиту и приказал своим солдатам построиться, а они не знали о его намерениях и выступили тремя отрядами. В ночной темноте они обились с дороги, Йасин-бей отправился с одним отрядом по направлению к Джабалу по дороге Халак ал-Джара. Другой отряд отправился е сторону Биркат ал-Хаджж 343, а третий — по дороге в ал-Калйубийу. В нем находился отец Йасин-бея. Как только паша узнал об их отбытии, он отправился следом за ними и шел за той группой, что направилась в сторону Биркат ал-Хисса. Когда войска Йасин-бея заметили, что они оторвались от своего эмира, то бросились назад врассыпную в [разные] селения, а паша возвратился к себе домой. Йасин-бей не прерывал свой путь, пока не добрался с сопровождающими его в ат-Тибин, где и обосновался. Что же касается его отца, то он прибег к шейху Калйуба аш-Шавариби и при его посредничестве получил гарантию безопасности от паши. На следующий день он явился к паше, тот наградил его шубой и приказал ему присоединиться к сыну. Он отправился в Булак, чтобы пуститься в путь на барке.

В понедельник, 24-го числа этого месяца, паша снарядил воинские части и их командиров, кавалерию, придав им большую группу бедуинов племени ал-Хувайтат, для того чтобы они окружили Йасин-бея и разбили его. Йасин-бей, переправившийся в район ат-Тибин, стал грабить деревни этой округи: ат-Тибин, Халван 344, Тура, ал-Ма'асара 345 и ал-Басатин 346. Его солдаты творили здесь обычные для них безобразия: грабили, уводили женщин, отнимали урожай, увозили зерно, солому, скот, облагали непосильными налогами. У тех же, кто хоть в чем-либо не подчинялся их требованиям, они сжигали имущество.

/59/ В четверг возвратились солдаты и бедуины, которые [157] отправились для того, чтобы разгромить Йасин-бея. Когда они приблизились и стали его окружать, Йасин-бей переправился в Сул и ал-Баранбал, и [тогда] они решили возвратиться. Идя туда и обратно, они завершили разорение деревень. В тот же день прибыл посланец — капуджи из Стамбула — с указом о назначении сейида 'Али-паши командующим флотом — капуданом, что произошло три месяца тому назад. В честь прибытия этого сообщения дали салют из крепостных орудий.

В субботу, 29 раби' ал-аввала (6.VI.1807), в Каир из Верхнего Египта возвратился Сулайман-ага и сообщил о том, что вскоре прибудут мамлюкские эмиры, что Шахин-бей пришел в Завийат ал-Маслуб 347, а Ибрахим-бей — в Кимн ал-'Арус и что они вызвали к себе Мустафа-агу ал-Вакила и 'Али Кашифа ас-Сабунджи.

Месяц раби' ас-сани 1222 года начался в понедельник (8.VI.1807). В этот день Мустафа-ага и ас-Сабунджи направились в Верхний Египет, и их сопровождал катхода кади.

6 раби' ас-сани (13.VI.1807) прибыл гонец-татарин с посланием. Паша созвал диван и прочел в присутствии всех это послание, содержащее сообщение о том, что армия султана выступила на войну с Россией, отправившись из района Стамбула в район Эдирне 348, и что она ушла громить врага. В нем упоминалось, что уже поступили добрые вести об одержанной победе и что доставлены головы убитых и большое количество пленных. Сообщалось также, что Порте стало известно о том, что в порт Александрию прибыло четырнадцать английских судов и что население ее не оказало должного отпора англичанам, дав им возможность занять город.

В послании говорилось, что необходимо уделить этому серьезное внимание и выступить против англичан, чтобы разбить и изгнать их. “Мы уже послали указание, — говорилось в послании, — Сулайман-паше — вали Сайды — и Йусуф-паше в Сирию о том, чтобы они направили своих солдат в помощь Египту и, если окажется необходимым, чтобы оба упомянутых сами прибыли для оказания поддержки делу изгнания всех врагов до единого”, и тому подобное из того, что было написано в этом письме. [158]

Целью присылки этих посланий и фирманов, офицеров и ага ал-агават 349 и капуджи было извлечение дохода для них положенного им по их службе, получение дирхемов за дорогу, подарков и подношений. Если о прибытии кого-либо из них. предварительно сообщалось, то соответственно его рангу готовили ему подходящее жилище, меблировали его и обставляли всем необходимым, особенно если он прибывал с важным указом или с актом на владение Египтом на следующий [новый] год, или же с дарами в знак благосклонности [султана]. В этих случаях посланца встречали могущественные и высокопоставленные лица, весть о предстоящем его прибытии доставляли до его приезда в Александрию, а гонцов отправляли за месяц или за два до его отбытия из Стамбула, и они получали за добрую весть кошельки с деньгами. Когда же прибывал сам посланец, ему устраивали торжественный въезд, заседания дивана, салют и празднество. Его водворяли в подобающее для него здание, подносили дары и подарки от правителя и знати и назначали ему оклад содержания и суммы на расходы, на еду и питье для него и его свиты на все время его пребывания в течение одного или нескольких месяцев. Затем ему давали большое количество кошельков, не считая подарков по случаю его отъезда, состоящих из множества разнообразных напитков, очищенного сахара и хороших сортов благовоний, пряностей, имбиря, индийских тканей, шитой золотом одежды для него и высокопоставленных лиц [Порты]. А если посланный был рангом ниже, то его ставили на постой в дом кого-либо из знати вместе с сопровождающими его лицами, слугами и имуществом и водворяли в самые лучшие условия. Хозяин дома был обязан снабжать его и всех состоявших при нем необходимым и всем, чего они пожелают. Свое пребывание они рассматривают как оказываемое ими одолжение, не как гостеприимство и любезность хозяина дома, а как выполнение им возложенной на него обязанности. Они распоряжались им и его домочадцами, /60/ оставаясь [там] целыми месяцами, пока [широко] не используют для себя его услуги и значительную часть его кошельков. После всего этого хозяин дома обязан дать постояльцу подарки, с тем чтобы он отправился довольный им, восхвалял его перед его [159] господином и своим правительством. Описать и передать все это невозможно.

В воскресенье, 7-го числа этого месяца, прибыл Красным морем в Суэц караван паломников.

С этим караваном приехали должностные лица из священных городов и кади по имени Са'д-бей, который было направился для выполнений судебных функций в Медину, а также лица, обслуживавшие святыни в Мекке. Всех их изгнал ал-Ваххаби. Что касается кади, отстраненного от должности, то он отправился на барке и о нем нет никаких известий, а кади-Мекки отправился в сопровождении сирийцев. Прибывшие сообщили, что им не дали посетить Медину и что ал-Ваххаби забрал все сокровища и драгоценности, которые находились R мавзолее пророка.

Прибыл также амир ал-хаджж и привез письма от Мас'уда ал-Ваххаби и шерифа Мекки. Он сообщил, что ал-Ваххаби приказал сжечь махмал. Об ал-Ваххаби были различные толки. Каждый говорил, что ему заблагорассудится, соответственно своим склонностям. А письмо ал-Ваххаби по поводу указанных разговоров имело вид тетради. В нем говорилось, что люди ему приписывают отступление от основ шариата, и он это опровергал.

В тот же день дошла весть о том, что Ибрахим-бей прибыл в Бани-Сувайф, а Шахин-бей отправился в Файйум из-за разногласий, возникших между ними, а также, что Амин-бей и Ахмад ал-Алфи 350 отправились в район Александрии к англичанам.

В тот же день закончили составление начатых еще в прошлом году регистров по налоговому обложению и незаконным поборам с земельных наделов и поместий, а также по взысканию с мултазимов половины их чистого дохода, и назначили тех, кто б)'дет собирать все это с земледельцев. Все это — сверх поборов с городов, которые исчислялись большим количеством кошельков.

В тот же день ага и начальник полиции послали своих подчиненных к шейхам, возглавлявшим цеха и ремесла, и к привратникам торговых домов и заведений с распоряжением [160] прибыть назавтра в дом кади. Это очень встревожило их, так как они не знали, чем вызвано это требование и зачем их собирают. Они провели эту ночь в размышлениях и тревоге.

На следующий день, когда народ собрался, зачитали указ, составленный в связи с повышением курса размена. Курс французского реала поднялся до двухсот десяти обычных пара, курс махбуба — до двухсот двадцати и выше, а курс венецианского цехина поднялся до четырехсот сорока пара и т. д. Им зачитали указ и приказали не повышать курса и размен производить из расчета: французское [экю] — только двести, махбуб — двести двадцать пара, венецианский цехин — четыреста двадцать. Услышав об этом, присутствующие заявили: “Это не имеет к нам отношения, а связано с менялами”. На этом собрание распустили.

Тогда же прибыло письмо от Ибрахим-бея и от посланцев [паши], содержащее сообщение об их предстоящем прибытии и требование, чтобы к нему приехал малолетний сын и сын его дочери по имени Hyp ад-Дин и чтобы с ними прислали некоторые необходимые ему вещи.

В субботу, 13 раби' ас-сани (20.VI.1807), отправили детей Ибрахим-бея и все затребованное им в сопровождении его домочадцев, мелких торговцев и прочих.

В понедельник приехал силахдар Муса-паши с двумя посланиями, написанными одно по-арабски, а другое — по-турецки и содержащими ответ Сулайману — паше Акки — на его сообщение по поводу события, связанного с англичанами. Вот краткое его содержание: “Мы получили письмо от Сулайман-паши, в котором он сообщает о прибытии английского отряда в порт Александрию, о вступлении англичан в город при попустительстве населения Александрии, затем об их наступлении на Розетту и о том поражении, которое им нанесли жители города и солдаты, а также о том, что многих англичан убили и взяли в плен. Мы настоятельно подтверждаем наше указание Мухам-маду 'Али-паше, улемам и знати Египта о необходимости подготовиться и укрепить такие порты, как Суэц и ал-Кусайр 351, чтобы разгромить неверных /61/ и изгнать их из Александрии. Мы направили Сулайман-паше указание направить в помощь [161] вам то количество солдат, какое вы сочтете нужным, и тому подобное”.

В тот же день доставили головы четырех англичан и пять человек живыми и прошли с ними по центральным улицам города, рассказывая, что кашиф Даманхура, воюя в окрестностях Александрии, одних убил, а других взял в плен. Говорят, что они. шли, направляясь по каким-то своим делам в район ар-Риф, и об этом узнал кашиф, окружил их, сделал с ними то, о чем сказано, и переправил их в Каир, а они вовсе не какие-нибудь почтенные лица. Кажется, что они мальтийцы, и говорят, что при допросе, когда их опросили, то они сказали: “Мы разносчики, шли в район Абукира, сбились с пути, и нас встретили, а было нас не больше девяти, они забрали нас и убили некоторых из нас, а мы остались”.

В тот же день было получено послание от Ибрахим-бея, на которое паша послал ответ в сопровождении человека по имени Шариф-ага.

Во вторник, 23 раби' ас-сани (30.VI.1807), получены вести из Сирии о происшедшей в Стамбуле распре между янычарами и войсками низам ал-'Джадид — победу одержали янычары. Султана Селима [III] 352 сместили, на престол вступил Мустафа, его двоюродный брат — сын султана 'Абд ал-Хамида ибн Ахмада, и в Сирии за него читают хутбу 353.

В четверг прибыли сушей гонцы с подтверждением этой вести, и с кафедр [мечетей] Каира, Булака и по всему Египту стали произносить хутбу за султана Мустафу. Это было в пятницу, 26-го числа этого месяца (3.VII.1807).

В конце месяца объявили об обложении земельных угодий шейхов деревень, ранее освобождавшихся от всех повинностей 354. Составили регистр и начали это с них взыскивать. Это событие, дотоле небывалое. Оно причинило ущерб благосостоянию деревенских шейхов, и сократились для них средства существования и возможности для оказания гостеприимства. В этот же день составили бумагу о вступлении на престол нового султана для оповещения провинций и областей и назначили для этого специально выделенных людей, которым положено было платить определенные суммы в погашение путевых [162] издержек.

Это являлось уловкой, рассчитанной на то, чтобы выколачивать деньги у людей.

Тогда же составили послание мамлюкским эмирам относительно заключения мира с ними и направили с этим посланием трех богословов, а именно шейха Сулаймана ал-Файйуми 355, шейха Ибрахима ас-Саджини, сейида Мухаммада ад-Давахили. Это было вызвано тем, что по возвращении Шариф-аги, направленного к эмирам с письмом, стало известно, что эмиры настаивают на том, чтобы для заключения мира приехали лично шейх ал-Амир и сейид 'Омар ан-Накиб. Вместо них послали трех упомянутых шейхов.

В эти дни солдаты и корпус дулатов многократно выходили [из города] и переправлялись на западный берег Нила. Паша пересек Нил, отправился в Инбабу и провел там несколько дней.

Начался месяц джумада ал-ула 1222 года (7.VII— 5.VIII.1807). Паша начал восстанавливать форты, воздвигнутые французами за пределами Булака, и устроил укрепления в районе Минийат 'Укба и в других местах Большое количество извести для обжига было дано ремесленникам, занимающимся этим; [паша распорядился также] нагрузить некоторое количество барок и послать их в Розетту, для того чтобы там соорудили стены вокруг города и форты Собрали строителей, чернорабочих, плотников и насильно погрузили их в барки.

В середине этого месяца около пятисот солдат дулатов, прибывших в Египет из Сирии, вступили в Каир

Тогда же паша потребовал от купцов около двух тысяч кошельков в виде ссуды. Для сбора их обложили знать, купцов, торговцев кофе, мылом, яблоками, бурдюками, и других. На товары наложили арест и посадили солдат у амбаров и торговых дворов для того, чтобы они препятствовали выносу из амбара или магазина чего бы то ни было из предназначенного для погашения требуемой от каждого части суммы обложения. Наконец, обложили всех сколько-нибудь зажиточных лиц. К сидящему у себя дома и ничего не подозревающему человеку являются специальные уполномоченные с бумагой, в которой обозначена требуемая с него сумма в пять-десять кошельков — [163] меньше или больше этого. И ему остается уплатить, а не то его схватят, /62/ потащат в тюрьму и будут пытать до тех пор, пока он не выполнит требуемого На людей обрушилась большая беда и великая печаль Среди купцов оказывались такие, которые из-за застоя в делах, непрерывных доносов и обложений, из-за приостановки сделок докатывались до банкротства и вынуждены были жить тяжелым трудом или за счет ссуд, продажи своего имущества, домашней обстановки и недвижимости. Между тем имя такого торговца по-прежнему оставалось в списках купцов, и неожиданно ему предъявляли требования в соответствии с его положением в прошлом, когда он был известен как купец. Его хватают, сажают в тюрьму, и он взывает о помощи, но не находит заступника, и нет ему спасения. И все эти [поборы] — сверх непрерывных платежей, которыми облагаются по случаю этого события города, деревни, а также порты, К этим налогам добавлялись чрезвычайные повинности, как, например, возмещение путевых издержек чиновников и глашатаев, особые платежи по случаю того или другого специального события, передвижений войск, беспрерывно следовавших и днем, и ночью, и связанной с этим обязанностью кормить их и снабжать всеми необходимыми вещами, перечисление которых не под силу перу и упоминать о которых человеку стыдно, да и невозможно останавливаться на всех этих подробностях. В результате селения были опустошены, жители их, обнищав, бежали, и случалось, что население нескольких деревень объединялось и устраивалось в одной из них наиболее отдаленной. Но беда настигала и здесь, до них добирались и точно так же опустошали Что касается большинства населенных пунктов побережья, то они лежат в развалинах Население их разбежалось, дома их и мечети разрушены, а деревянные части исчезли. И из всей совокупности безобразных дел правителей самым неслыханным и невиданным дотоле является введенное ими для страны обложение, именуемое налогом за добрую весть. Выписывали бумагу с полномочиями для сбора обложения за добрую весть, которую давали тем, к го домогался получения какого-либо поста или [иного источника] выгоды Он подбирает себе помощников и слуг и отправляется с ними в [164] предназначенный ему район, во еще до окончательного утверждения в должности. Своих помощников он рассылает по району с оповещением о предстоящем назначении. Помощники его собирают предусмотренные по бумаге дорожные издержки. При этом они прилагают все свое старание и добиваются большего или меньшего, в соответствии с количеством затраченных усилий. О таком гнете и произволе дотоле не слыхано было в народе. От некоторых сведущих в этом лиц я слышал, что налоги, которыми обложили деревни, достигли семидесяти тысяч кошельков, не считая чрезвычайных обложений.

К концу месяца усилилась решимость паши отправиться в район Александрии, и он приказал доставить все необходимое: палатки и то, чего требовали обстоятельства для обеспечения водой, — бурдюки и другие принадлежности.

Месяц джумада ас-санийа 1222 года начался в четверг (6.VIII.1807).

2-го числа, в пятницу, паша поехал в Булак, а оттуда переправился в район Инбабы и здесь расположился лагерем. Воинские части выступили в Булак и на берег Нила и силой стали отбирать обнаруженных ими мулов, ослов, верблюдов. В течение нескольких дней солдаты выходили из города и входили обратно, уходили и возвращались, переправлялись взад и вперед. При этом они угоняли скот. Водоносы отказались доставлять воду из Нила, так что стал ощущаться недостаток воды, цена на нее поднялась и люди страдали от жажды. Отказались также от перевозки товаров.

3 джумада ас-санийа (8.VIII.1807) у мельников также потребовали лошадей для транспортировки пушек и повозок, в результате чего мельницы остановились. Лошадей пригнали на место расположения войск. Здесь отобрали лучших, уплатив хозяевам за каждую из них по пятьдесят пиастров, а остальных возвратили. Тогда же потребовали также денег от цеха весовщиков, дровосеков, торговцев соленой рыбой. От цеха весовщиков требовали суммы в сто шестьдесят кошельков, но они заперли свои лавки, разбежались и укрылись в мечети ал-Азхар. Так же поступили дровосеки и прочие — одни сбежали, а другие прибегли к заступничеству сейида 'Омара. Так продолжалось в [165] течение трех дней, пока сейид 'Омар не переправился через Нил к паше с ходатайством относительно упомянутых цехов, и с них сняли это обложение.

5 джумада ас-санийа (10.VIII.1807) приехал /63/ посланный от англичан вместе с сопровождающими его лицами. Паша поместил их в своем лагере в Инбабе в палатке. Они устроились в ней, чтобы отдохнуть и поспать, а когда проснулись, то не нашли своей одежды — их ограбили воры, оставив их нагими. Тогда послали во французский квартал, где им достали одежду.

В субботу, в ночь на воскресенье 11 джумада ас-санийа (16.VIII.1807), французы устроили в своем квартале праздник по случаю дня рождения Бонапарта. Они организовали пиры и угощения, иллюминацию, а ночью — фейерверк.

Во вторник, 13-го числа этого месяца (18.VIII.1807), паша потребовал к себе в Инбабу Хусайна-эфенди ар-Рузнамджи и назначил его дафтардаром. Тот прибыл к своему новому местопребыванию, находящемуся в доме ал-Хайатим, поблизости от моста Дарб ал-Джамамиз 356. Люди отправились к нему, чтобы поздравить его. Паша отстранил Ахмада-эфенди от исполнения обязанностей дафтардара.

В четверг, 15-го числа этого месяца (20.VIII.1807), между заходом солнца и вечером паша устроил празднество на западном берегу Нила. С наступлением утра он отдал приказ о выступлении в поход и задержался, пока не закончилась отправка солдат.

После полудня он отправился в свою очередь в Мансуру.

В пятницу, 16-го числа этого месяца, что соответствует 6-му числу коптского месяца мисра, начался разлив Нила, когда люди уже встревожились и обеспокоились из-за того, что он запоздал. В течение нескольких дней до разлива приостановился подъем уровня воды. Ввиду этого зерно стали припрятывать, и цена его поднялась. Когда же вода стала прибывать, народ успокоился, люди пришли в себя, и спрятанное зерно появилось на хлебных рынках.

Тогда же катхода-бей, кади, Тусун — сын паши — и сейид 'Омар — накиб ал-ашраф — направились к Нилу, где в их присутствии открыли плотину, и воды потекли в канал. [166]

Тогда же в порт Александрию прибыл посланный султана, затем из Александрии в Булак он проехал сушей, изучая возможности пути с Кипра через Дамиетту и оттуда в Булак. В пути он встретился с пашой. Он привез с собой монету новой чеканки, изготовленную монетным двором, с именем нового султана, а также указ относительно хутбы и молитвы, а также и сообщение о том, что войска низам ал-джадид и руководители этих соединений удалены из Стамбула и расформированы, а очаг янычар восстановлен в прежнем положении. ( В воскресенье утром к паше собрались ага и избранные, и посланный султана торжественно направился туда через триумфальную арку. В присутствии всех он зачитал фирман. Было устроено празднество, и стреляли из пушек с крепостных башен на протяжении трех дней в часы пяти молитв. Из происшествий в эти дни надо отметить появление в районе Бакхзт ал-'Асал 357 человека по имени шейх Судайман, жившего некоторое время в хижине в ,поле. Народ уверовал в него, в его 'святость и его близость к богу. К нему собиралось много народа из деревень, главным образом юноши. Они соорудили ему палатку, и сборище вокруг него все увеличивалось. Жители деревень приносили ему обеты и подарки. Он написал бумаги, требуя от них пшеницу и муку, и разослал их со своими мюридами 358. В своих обращениях он писал: “Уведомляю жителей такого-то селения, чтобы сразу же после прибытия к вам этой бумаги вы дали подателю ее пять ардаббов пшеницы или около того для пропитания бедняков. Сверх того, в качестве платы за дорогу дайте моему мюриду тридцать лепешек или приблизительно столько”. И феллахи не задерживались с присылкой, а сразу же отправляли требуемое. Приближенные шейха Сулай-мана стали провозглашать: “Конец тирании с сегодняшнего дня! Не давайте тирану ничего из того, что требуют от вас незаконно, а того, кто придет к вам [с этими требованиями], убейте”. И каждого из солдат, назначенных в этот район для сбора налога и обложения, запугивали и изгоняли, а если он оказывал противодействие, то убивали. Шейх Сулайман стал пользоваться в этом районе большим весом, чем кашиф и солдаты. У шейха Сулаймана появилось уже несколько палаток и [167] хижин, и собралось к нему около ста шестидесяти последователей, главным образом из сыновей деревенских шейхов. Если он узнавал, что в каком-то селении есть красивый юноша, то он требовал его к себе, и того сразу переправляли к нему, даже если это был сын какого-либо из знатных лиц этого селения. К нему стали стекаться /64/ также сами, без побуждения с его стороны. И ведь известно положение вещей в Египте, где так склонны подражать во всем. А это — одна из категорий мюридов. Среди них было много и пожилых людей. Шейх Сулайман сделал некоторым из них на шею ожерелье из разноцветных бус, а некоторым — серьги в уши.

Случилось, что шейх ал-Азхара родом из Банха 359 по имени шейх 'Абдаллах ал-Банхави стал притязать на земли в Банха, которые он арендовал. Он утверждал, что они принадлежали его предкам, а деревенские мултазимы незаконно захватили этот, земельный участок при соучастии некоторых деревенских шейхов. Упомянутый шейх Банхави отличался некоторым легкомыслием, не умел должным образом обосновать свою претензию, а главиое, не располагал деньгами, которые в наше время абсолютно необходимы для подкупа посредников, судей и их ближайшего окружения. Он полагал, что вопрос будет разрешен в его пользу из уважения к нему как к ученому, и затеял тяжбу против мултазимов и шейхов его деревни. По этому поводу созывались заседания маджлисов 360, но это приводило только к умалению его авторитета среди шейхов ал-Азхара и в глазах сейида 'Омара — старейшины шерифов. Затем шейх 'Абдаллах написал петицию и передал дело катхода-бею и паше, и последний приказал созвать маджлис (В данном случае — устроить совет компетентных в упомянутом вопросе лиц) по этому поводу в присутствии сейида 'Омара и шейхов. Паше сказали, что притязания ал-Банхави неосновательны, что он не прав. Его изгнали [из Каира], и он направился к себе в деревню. Паша отправился в сторону ал-Бухайры и Александрии.

И упомянутый шейх 'Абдаллах отправился к уже упоминавшемуся шейху Сулайману и стал его подстрекать явиться в [168] Каир. Он утверждал, что с появлением того в Каире вокруг него объединятся шейхи и жители города, что они окажут ему хороший прием и благодаря им победа ему обеспечена. Окружающие шейха Сулаймана, люди недалекие, тоже настаивали на том, чтобы отправиться в Каир, утверждая, что ему есть смысл явиться туда, что его святость широко известна в столице, что он пользуется большим доверием и огромной любовью.

Год тысяча двести двадцать второй (11.III.1807—27.II.1808).

В описании этого шейха отметим, что обычно он не разговаривал, открывая свои рот лишь для произнесения зикра 361 и немногих слов, чтобы потребовать необходимое ему, а в большинстве случаев изъяснялся при помощи жестов. Он подчинился шайтану и явился в Каир вместе со своими людьми и гулямами 362 при барабанах и цимбалах по образцу шейхов — людей нашего времени,— которые считают это хорошим поступком. Они вступили в город неожиданно, держа в руках бичи, которыми они беспрерывно хлопали, сопровождая это криком и шумом. За шейхом Сулайманом следовали гулямы, бедуины со своими шейхами в центре. Они шествовали, пока не вступили в мечеть ал-Хусайни, и сидели в этой мечети, совершая зикр. Часть из них, потрясая бичами, прошла в дом сейида 'Омара Мукаррама — накиб ал-ашрафа.

В мечети они просидели до вечера. Затем их позвал к себе один из военных, по имени Исма'ил Кашиф Абу Манахир, уверовавший в святость упомянутого шейха. Вместе с ним они отправились к нему в дом, расположенный в переулке 'Абдаллах-бея 363. Здесь они поужинали и провели ночь, а с наступлением дня шейх сел верхом на мула этого военного и отправился со своим отрядом к гробнице имама аш-Шафи'и и сидел здесь вместе со своими приближенными в мечети, также совершая зикр. Катхода-бей узнал все об этом шейхе и ему подобных. Он написал сейиду 'Омару ан-Накибу записку с требованием, чтобы упомянутый шейх явился к нему и дал ему свое благословение, решительно настаивая на выполнении этого требования. Он намеревался уничтожить шейха Сулаймана, который им надоел. Сейид 'Омар знал, чего от него хотят, и послал сказать шейху Сулайману [следующее]: “Если ты действительно принадлежишь к числу святых, то яви чудо и покажи свою святость, а если [169] нет, то уходи и скройся”. А Салих-ага Кудж, когда узнал о нем, то вместе со своими солдатами отправился к мавзолею аш-Шафи'и, чтобы схватить шейха Сулаймана, но находившиеся здесь люди запугали его, говоря: “Не следует тебе нападать на него в таком месте, а вот выйдет он, тогда и возьмешь его”, и он стал дожидаться во дворце Шуваикар. Шейх задержался [в мечети] почти до вечера. Ему посоветовали выйти через южные ворота. Многие из собравшихся к нему теперь разошлись, и он отправился к гробнице ал-Лайса ибн Са'да 364, а затем в район Джабала. Бедуины же его и гулямы отправились в дом Исма'ила Кашифа, где и заночевали. Когда шейх Сулайман вышел в пустыню, его догнал Хаджж Са'уди ал-Ханави, который шел за ним вслед, и передал ему письмо сейида 'Омара. По возвращении он застал у сейида /65/ 'Омара катхода-бея и Раджаб-агу, прибывших сюда, чтобы расспросить о шейхе Сулаймане. На этот раз они не удовольствовались первым требованием. Сейид 'Омар сообщил им, что шейх ушел, и вручить ему письмо не удалось. Они рассердились и заявили: “Мы пошлем к кашифу ал-Калйубийи, чтобы его схватили, где бы он ни был”. И они ушли. Между тем солдаты отправились в дом Исма'ила Кашифа Абу Манахира, арестовали гулямов и отправили их по своим домам, и спаслись из них лишь те, кто был далеко, успел бежать или отсутствовал. Разбежались и пожилые последователи шейха Сулаймана. Что же касается шейха, то он продолжал свой путь через пустыню, пока не прибыл в Бахтим 365, а оттуда отправился в Нуб 366. О его местопребывании узнал шейх 'Абдаллах Заказук ал-Банхави, который уговорил его явиться в Каир. Когда шейх Сулайман попал к нему в руки, он отрекся от него. Отправившись к катхода-бею, шейх 'Абдаллах ал-Банхави попросил помилования и сообщил, что шейх Сулайман скрывается в мавзолее имама аш-Шафи'и. Катхода-бей обещал ему безопасность, и шейх 'Абдаллах ал-Банхави отправился к шейху Сулайману и доставил его из Нуба. Когда шейх Сулайман предстал перед катходой, тот сказал ему: “Дай своей бороде отрасти и оставь все это, живи в своей деревне, и я дам тебе землю, которую ты будешь возделывать. Не становись поперек дороги, и никто ,не станет поперек твоей. Не [170] противодействуй никому, и никто не будет противодействовать тебе”. Шейх молчал, не проронил ни слова. Его сопровождали четыре человека из числа его учеников, которые и разговаривали с катходой или заговаривали со своим шейхом. Затем катхода отдал распоряжение солдатам, и, взяв шейха, они отправились в Булак и здесь посадили его на барку. Некоторое время они отсутствовали, а возвратясь, разъяснили, что они убили шейха Сулаймана и бросили его в Нил и лишь один из сопровождавших его учеников сам бросился в реку, поплыл по воде, поднялся на берег, сбежал, и тем дело его кончилось.

В этом же месяце паша, находившийся в ар-Рахманийе, послал к шейху Дасука 367, требуя его к себе. [С этой целью] к шейху явилась группа солдат. Тот заупрямился и спросил: “Что паше нужно от меня? Сообщите мне, что он требует от меня. Если нужны подати или налоги, то я уплачу их”. Ему ответили: “Мы не знаем, у нас есть приказ доставить тебя”. Шейх Дасука отвлек солдат едой и питьем кофе, а сам укрыл в разных местах свой скот и своих женщин и все, чем он дорожил. К тому времени, когда прибыли барки с солдатами и выгрузились на берег, шейх селения вместе с другими оседлал лошадей, призвал к борьбе против солдат, храбро сразился с ними и, уничтожив их в большом количестве, бежал. Солдаты вступили в селение, разграбили его и забрали все, что находилось в домах его жителей. Они разорили мавзолей сейида ад-Дасуки 368 и перерезали всех, кого они здесь застали, и в том числе слепых студентов, находившихся в мечети сейида ад-Дасуки.

В этом же месяце катхода-бей отправился верхом к зданию ад-Да'удийа, в котором находился отряд дулатов. Здесь он увидел одного из солдат, швырявшего камеями в курицу, чтобы сбить ее с террасы соседнего дома. Катхода стал кричать на него и хотел его ударить, но против катходы выступили товарищи солдата по [корпусу] дулатов, напугали его, и он вынужден был сбежать от них вместе со своей свитой и быстро ускакал, пока не прибыл в район ал-Азбакийи.

Месяц раджаб 1222 года начался в пятницу (4.IX.1807).

4 раджаба (7.IX.1807) прибыли от паши письма о том, что [171] заключен мир с англичанами, согласившимися оставить Александрию и покинуть ее; паша требовал присылки пленных англичан.

10-го числа этого месяца (13.IX.1807) приехал посланный султана капуджи по имени Наджиб-эфенди. Он прибыл в Булак в понедельник, 11-го числа, через Дамиетту. Когда он узнал, что паша находится в районе ал-Бухайры, то отправился к нему и встретил его в Даманхуре. Он привез кафтан, саблю специально для паши, шубы и деньги для высшего командного состава, для таких, как Хасан-паша, Тахир-паша, 'Абдин-бей, 'Омар-бей, Салих Кудж. Капуджи остановился в доме Мухаммада ат-Тавила ат-Татанджи в Булаке.

В тот же день барки с пленными англичанами отправили в Александрию.

В среду, 13 раджаба (16.IX.1807), приехал гонец с извещением о том, что англичане погрузились на суда, оставив Александрию. В город вступил катхода-бей и поселился в доме шейха ал-Масири. Паша продолжал оставаться у плотины.

В субботу, 16 раджаба (19.IX.1807), окапуджи торжественно въехал /66/ из Булака в Каир, пересек центр города и направился к дому паши. В честь его прибытия дали салют из крепостных пушек.

В среду, 27 раджаба (30.IX.1807), у Мухаммада 'Али-паши родился ребенок от его наложницы.

В этот же день прибыли вестники с сообщением о том, что англичане оставили Александрию, а паша вступил в нее. Было устроено празднество и произведен салют из крепостных орудий в течение трех дней в часы пяти молитв. Последний салют был дан в субботу.

В течение четверга, пятницы и субботы прибыло много солдат, вступивших в город. Они потребовали жилищ у населения и растревожили народ, и выгнали многих с насиженных мест. Люди подняли шум. Многие явились к сейиду 'Омару и шейхам и написали петиции об этом катхода-бею. Он занялся этим делом, пригласил группу военачальников, переговорил с ними, и все они согласились с его заявлением, что каждый должен поселиться в том доме, в каком он жил до отъезда в лагерь, и не [172] препятствовать жителям дома оставаться в нем. Но эти слова мало помогли, так как солдаты по своему обыкновению разрушили дома, в которых они жили до того, сожгли их деревянные части и оставили их в руинах.

Месяц ша'бан 1222 года начался в субботу (4.Х.1807).

3-го числа, в понедельник, паша прибыл в Булак. В честь его прибытия дали залп из крепостных орудий и устроили трехдневное празднество. Случилось так, что паша, возвращаясь из Александрии, сел на маленькое суденышко в сопровождении Хасан-паши, Тахир-паши и Сулайман-аги, бывшего вакила. Лодка опрокинулась, и трое из них чуть не утонули. Некоторые схватились за край лодки, и их спасла от гибели подошедшая другая барка, и они были благополучно доставлены. Это произошло около Зифты 369.

В тот же день составили бумагу с извещением о том, что англичане оставили Александрию, и разослали ее по городам и селам. Население городов и сел обязали платить по четыре и по две тысячи пара в качестве путевых издержек за доставку этой вести. А произошло вот что: когда паша прибыл в район Александрии, то списался с англичанами, и несколько человек из них прибыло к нему. Паша уединился с ними, и никто не знает, какие разговоры имели место между ними. Они уехали, после чего было объявлено о заключении мира. Солдаты обрадовались, так как были испуганы, когда увидели укрепления англичан из кирпича, их совершенную кладку, окопы и между ними рвы, наполненные водой.

Затем приехали высшие командиры англичан, а паша, узнав о том, что они прибывают, организовал диван, построил войска, и солдаты стали рядами справа и слева. Когда англичане прибыли, в честь их был дан многократный пушечный салют, устроено празднество. Им дали лошадей, подарки, индийские ткани и облекли их в почетные одежды, в кашемировые шали и тому подобное; затем паша вместе с ними в сопровождении нескольких человек поехал в находящееся неподалеку расположение их главнокомандующего и их высших чинов, и здесь они встретились друг с другом. Паша преподнес английскому главнокомандующему другие подарки. Затем англичане поехали [173] вместе с пашой в Александрию и сдали ему форты. Это произошло через пять дней после вступления катхода-бея в город. Среди пленных англичан были и лица высокого ранга. Паша их освободил вместе с остальными пленными, и заключение мира завершилось возвращением пленных, так как они явились сюда не для того, чтобы завладеть страной, как это видно из всего предшествовавшего 370. Англичане, погрузившись на суда, удалились на небольшое расстояние от порта и продолжали препятствовать прибывающим судам войти в гавань из-за обострения отношений с турками. Вот все, что относится к англичанам. Что же касается солдат, то они перешли всякие границы в своих бесчинствах среди населения. Они насильно захватывали дома, у их владельцев. Группами они вваливались в населенный дом и без всякого стыда и разрешения вторгались на женскую половину под предлогом осмотра верхней части дома. Женщины поднимали крик, сбегались жители квартала. Население пыталось образумить солдат, но они не обращали внимания ни на увещевания добрым словом, ни на попытки применения силы, /67/ ни на вмешательство влиятельных лиц. Если и удавалось отделаться от них, то только ценой выкупа, дорогостоящими подарками; они ставили условие, чтобы им давали кашемировые шали. Бывало и так, что, когда им приносили требуемое, оно не нравилось их старшему и он требовал вместо доставленной шали красную или желтую. Случилось как-то, что к одному из домохозяев вошел со своим отрядом бинбаши 371 и оставался там до тех пор, пока они не сговорились на том, что бинбаши возьмет шаль и оставит его дом. Хозяин дал ему желтую шаль, но бинбаши сделал вид, что он желает получить только красную и стремится лишь к соглашению. Хозяин дома попросил, чтобы бинбаши возвратил ему желтую, тогда он принесет и даст ему красную. Бинбаши, не выпуская шаль, стал убеждать его, чтобы он оставил ее до тех пор, пока не принесет ему красную, чтобы можно было выбрать ту из них, которая понравится. А когда тот принес ее, бинбаши присоединил ее к желтой и ушел от него, унеся обе шали, сверх того, что он забрал у него деньгами. Когда солдаты уходили из какого-нибудь дома, то хозяин его полагал, что он уже [174] отделался от них, а через два-три дня появлялись другие, и он попадал в новое осложнение, подобное первому, более легкое или еще более тяжелое. А некоторые солдаты вселялись в дом, прибегнув к хитрости. Они мягко говорили хозяину: “О брат мой, о любезный, со мной еще три или четыре человека и никого больше. По истечение десяти дней мы двинемся в путь, и наша просьба, чтобы ты дал нам место на мужской половине, а сам бы перешел на женскую половину, на верхний этаж дома”. Полагая, что они говорят правду, и рассчитывая их удовлетворить, хозяин дома поневоле соглашался, чтобы предотвратить их ненависть. Они переезжали к нему, усаживались, как и говорили, на мужской половине, привязывали во дворе лошадей, бросали свое оружие и говорили: “Мы стали твоими гостями”. Если же хозяин хотел перенести обстановку из [отведенного им] помещения, они говорили: “А мы, что же, сидеть будем на циновке и камнях? И что же станется с обстановкой?” И он был вынужден оставить ее. Затем солдаты требовали пищу и напитки, заставляли домохозяина обеспечить им это вовремя. Они пользовались его утварью и требовали от него все, что им было нужно: таз, кувшин и все прочее. Затем постепенно к ним начинали приходить их товарищи; вооруженные, они приходят и уходят. В занимаемом помещении им становится тесно, и они говорят хозяину дома: “Очисти другое помещение наверху для наших товарищей”. Если он скажет: “Нет у меня другого места” — или попытается ограничить их требования, то они применяют силу, и тогда домовладелец понимает, что [занятое] помещение они не освободят. Проходит, может быть, десять дней, или больше, или меньше, и солдаты покажут свое свинство, загрязнят помещение, прожгут ковры горящими угольками, падающими с наргиле, трубок. Они пьют, бушуют, кричат, хлопают в ладоши, поют на своих различных языках. В доме чувствуется запах водки, и сжимаются сердца хозяина дома и его домочадцев, и они предпочитают покинуть свой дом и переехать. Они обращаются с просьбой к родным или знакомым уделить им часть своего жилья, дать им возможность жить с ними совместно. Женщины уходят неожиданно, [чтобы не быть замеченными] с одеждой и с тем, что они в состоянии захватить. [175]

Затем начинают переносить имущество, утварь, посуду, домашнюю обстановку, а солдаты все это задерживают и не выпускают, заявляя при этом: “Если вы все это возьмете, то на чем же мы будем сидеть и в чем станем готовить? У нас ведь нет ни мебели, ни посуды, а то, что было с нами, пропало в пути и во время священной войны, которую мы вели, защищая вас от неверных, тогда как вы сидели в покое в своих домах и у своих жен”. Возникает спор между солдатами и хозяином дома, и дело кончается тем, что либо хозяин оставляет дом совсем тем, что в нем имеется, либо же они договариваются помириться при чьем-либо посредничестве и делят имущество, и так далее. Такие случаи происходили со знатными людьми и лицами, проживавшими в местах поселений мамлюкских беев, их войск, их приближенных и тому подобных. Затем солдаты стали направляться в такие кварталы и районы, которые никогда раньше не предоставлялись им для заселения, а именно в такие кварталы, как район мечети ал-Хусайни и квартал, расположенный за мечетью ал-Му'айади 372, кварталы ал-Хурунфиш 373 и ал-Джамалийа 374. Все кварталы стали перенаселенными, так как некоторые почтенные лица переселялись из своих домов, как только по соседству с ними появлялись солдаты, опасаясь зла с их стороны. Солдаты взбирались на крыши, террасы и окна и стреляли /68/ в соседей из ружей и пистолетов. Случилось как-то, что один из офицеров вместе со своим отрядом вошел к уважаемому богослову и приказал ему оставить дом для того, чтобы он мог его занять. Богослов сообщил офицеру, что он принадлежит к числу крупных ученых, но тот не обратил на это внимания. Богослов оставил его, надел чалму и верхом на муле прибыл к своим коллегам — шейхам и попросил их выручить его. Группа шейхов отправилась с ним в дом и въехала [во двор] на своих мулах, а солдаты, уже прибывшие сюда, завидев их, подхватили оружие и направили на них сабли. Тогда некоторые из шейхов повернули и пустились бежать, а оставшиеся проявили упорство, спустились с мулов, стали разговаривать с офицером и объяснили ему, что это дом выдающегося ученого и что так не следует поступать с ним: “Христиане и евреи, — говорили они, — уважают своих священников и [176] монахов, тем более есть основания ждать этого от вас — мусульман”. Те заявили в ответ: “Вы не мусульмане, так как вы надеялись, что страна ваша попадет под власть христиан и что они будут лучше нас. Мусульмане мы, и мы сражались, чтобы изгнать христиан и выставить их за пределы страны. Мы имеем больше прав, чем вы, на эти дома”. И они наговорили много других оскорбительных слов. Не прекращая препирательств, они остались в этом доме и на следующий день, пока домовладелец не дал им двести пиастров и кашемировую шаль для их офицера. Так они поступали во многих домах, водворившись в них таким способом. В других домах они получили еще больше. Так, например, в доме Исма'ила-эфенди — контролера монетного двора, человека уважаемого — они взяли пятьсот пиастров и кашемировую шаль. Так же они поступали и с другими. Когда количество жалоб на это, поданных паше и его катходе, возросло, то последний заявил: “Эти люди сражались много дней и месяцев, вели священную войну, страдали от зноя и холода до тех пор, пока не изгнали из вашей страны неверных. Разве не должны вы стремиться дать этим людям жилье” И он говорил другие слова в этом роде.

Когда это все закончилось, положение паши упрочилось, он успокоился и получил египетские владения и порт Александрию, который до прихода англичан был вне пределов его власти. Действительно Александрия не была под его владычеством. Когда же англичане пришли туда и были изгнаны, то порт Александрия также стал его владением.

Первое, с чего паша начал, была отмена для шейхов и богословов предоставленного им права не платить налоги с земельных угодий, взятых ими на откуп. Когда вводились налоги и подати, которыми обложили деревни, и учредили налог кашифийа 375, то их распространили на все пожалования и виды доходов, принадлежащие всем, начиная с высших военных чинов и кончая самыми низшими. Исключение составили лишь деревни и доходы, принадлежащие шейхам, с которых не положено было брать ни половины, ни трети, ни четверти фа'иза, равно как с тех, кто имеет отношение к ним или пользуется их покровительством. И шейхи начали брать вознаграждение и [177] подарки с владельцев и крестьян, находившихся под их защитой и опекой Они стали высокомерны и поверили в незыблемость этого порядка вещей, и преуспевающие стали скупать в большом количестве участки у их владельцев за бесценок. Они соблазнились земными благами, забросили изучение и преподавание наук, сохранив это лишь в той мере, в какой это им было необходимо для поддержания своего положения. Они совершенно оставили дела. Дома некоторых из них уподобились домам прежних эмиров-тысячников. Они набирали слуг и помощников, сажали людей в тюрьму, осуждали их, избивали фалакой 376 и кнутами.

Они пользовались услугами писцов-коптов, совершали злоупотребления, посылая по деревням своих приближенных и устанавливая определенную плату, которую им надлежало взыскивать с населения в качестве путевых издержек. Они торопили крестьян, предостерегая их от опозданий с выполнением требуемого с них, не прислушивались к жалобам феллахов и вели с некоторыми из них давние тяжбы, вызванные завистью и ненавистью, заложенными в их зловредной природе. Они изменились в основе своей. На их собраниях упоминались лишь дела, связанные с мирскими благами,— пожалования, поместья, подсчеты мири, фа'иза, выгоды, разные домогательства, тяжбы и жалобы. /69/ Они совещались с коптами и приглашали их влиятельных лиц на свои собрания и пиршества, заботились об их делах, гордились их частыми посещениями, визитами, которые они сами наносили, и подарками, которыми они обменивались с ними, и тому подобное, что потребовало бы долгого объяснения. И что хуже всего — это рост враждебности между ними, зависти, злобы и борьбы за руководящую роль Дело приняло серьезный оборот. Они рьяно занимались пустяками и доставлением себе суетных удовольствий. Они были скупыми по природе, все жаловались и выпрашивали, жадничали и не находили удовлетворения. На все у них загорались глаза. Они стремились поесть и участвовать в пирах богатых и бедных и были в претензии, когда их не приглашали. Они прикидывались нуждающимися из-за многочисленности членов семей и домочадцев и расширяли свое поместье. Они совершали дела, [178] далекие от порядочности, выходящие за пределы законного. Они собирались, чтобы слушать музыку и песни, певиц и музыкальные инструменты, раздавать подарки и призы за реплики шутника, его афоризм и острое слово во время вечеринки. А он говорит громко в присутствии всех мужчин и женщин — как из простых, так и уважаемых,— повышая голос, так, что он слышен близкому и дальнему. Обращаясь к главной певице, он говорит: “О моя госпожа, его превосходительство шейх ислама и мусульман, наставник стремящихся к знаниям, преученейший шейх такой-то, так от него столько-то и столько-то золотых монет”, и называет большее или меньшее количество монет. Сумма звучит как большая, а на самом деле — маленькая. В результате — кичливая ложь и издевательство над наукой в присутствии простонародья и подонков, которые подражают шейхам, совершая непозволительные поступки без всякого стыда, тогда как в обязанность шейхов входит запрещать им подобные действия. В каждом собрании они смеются и хохочут так, что их слышно далеко. Они постоянно шутят, смеются, говорят двусмысленности и состязаются друг с другом в поисках благосклонности подростков и прочее.

Тогда же начали взыскивать с мултазимов оставшиеся за ними суммы мири за последние четыре года.

10 ша'бана (13.X.1807) открыли реестр по сбору мири вперед за следующий год и в качестве сборщиков направили солдат. Население поразила ужасная беда, деревни все время разорялись непрекращающимися контрибуциями, налогами, обложениями по погашению путевых издержек, по срочным и отложенным вызовам, за доставку добрых вестей. Жители деревни, застигнутые этим несчастьем, направляются в деревню, находящуюся под покровительством одного из шейхов, чтобы обосноваться там, но узнают, что и эти земли за это время уже попали в разряд облагаемых. Большими суммами в количестве 150, 100, 50 кошельков — больше или меньше — обложили такие города, как Дамиетта, Розетта, ал-Махалла 377 и ал-Мансура; и это сверх обложения по погашению дорожных издержек за доставку хороших вестей.

В это самое время ввели обложение на города и села [179] натурой: пшеницей, маслом, ячменем. В тех случаях, когда сборщики, назначенные для сбора повинностей, не обнаруживали требуемых у феллахов денег, они забирали их скотину, коров и передавали своему главному для продажи по назначенной цене. Собранную скотину оставляли без корма и воды и после этого продавали ее насильно мясникам, по самой высокой цене, принуждая их представить деньги, а если те колебались или не имели этой возможности, то им угрожали тюрьмой и избиением.

В четверг, 13 ша'бана 1222 года (16.X.1807), паша проходил через район Сувайкат ал-'Аззи 378, направляясь в сторону Байт Булгийа. Над дорогой, ведущей к двум улицам, вверху находится школа, расположенная фасадом к направляющимся в этот район; туда поднялись два солдата, чтобы подстеречь в засаде пашу, и в то время, когда он шел по направлению к школе, они оба выстрелили в него, но промахнулись. Пуля попала в лошадь одного из двух офицеров, находившихся около, и лошадь упала. Паша спустился со своего скакуна, сел на каменную скамью у одной из закрытых лавок и приказал слугам привести к нему тех, кто укрылся в этой школе. Слуги поднялись, схватили их, а затем из дома, находившегося по близости, явился их начальник и попросил для них пощады у паши, заявив, что они сумасшедшие и пьяны. Паша распорядился изгнать их из Каира и поехал к себе /70/ домой.

В понедельник (Так в тексте. В действительности 23 ша'бана приходится на воскресенье), 23 ша'бана (26.Х.1807), солдаты арнауты и турки собрались к дому Мухаммада 'Али-паши и потребовали выплаты им содержания. Он пообещал им это, но солдаты заявили: “Дольше терпеть не будем”. Они стали стрелять из ружей и продолжали оставаться на месте, а затем разошлись и рассеялись. Город взволновался, и сейид 'Омар послал сказать купцам ал-Гурийи 379, ал-'Аккадин 380 и [торговцам] на рынках, чтобы они забирали свои товары из лавок. Те так и сделали, а лавки заперли. После захода солнца к дому паши подошел отряд солдат [корпуса] дулатов, и они также стали стрелять из [180] ружей. Войска паши в ответ открыли огонь, убили четырех человек и ранили некоторое количество солдат-дулатов. Те перестали стрелять и отступили. Население провело ночь в страхе, в особенности жители района ал-Азхара: после захода солнца здесь заперли ворота, [поставили] охрану и вооружились, а открыли ворота лишь после того, как солнце взошло.

Настал вторник, а положение продолжало оставаться тревожным. Паша переправил в крепость этой ночью и на следующий день все свое ценное имущество, а в среду ночью он сам поднялся в крепость в сопровождении Хасан-паши, который затем возвратился к себе домой. Говорили, что часть солдат паши хотела предать его этой ночью и что паша узнал об этом по условным знакам, которыми они обменивались друг с другом. Он обманул их и тайно вышел из дома, о чем не знал никто, кроме немногих его приближенных, большинство которых составляют его родственники и соотечественники. Как только Бонапарт Хазандар удостоверился в том, что паша покинул свой дом и поднялся в крепость, он приказал присутствующим немедленно перенести туда же имущество и казну, а также переправить лошадей и седла. Солдаты, нагруженные оставшимся имуществом, обстановкой, утварью, направились в крепость, и поэтому по городу разнесся слух, что солдаты грабят дом паши, вследствие чего усилились шум и тревога. Никто ничего не знал о действительном положении вещей, даже военачальники. Страх перед солдатами возрос, а те стали буянить и снимать чалмы и одежду [с прохожих], и нескольких человек они убили.

Настал четверг, а ворота крепости оставались открытыми. Здесь разместились солдаты, стоявшие в полном вооружении. Некоторые командиры войсковых соединений поднялись в крепость без своих отрядов и возвратились оттуда. Такое положение сохранилось на протяжении следующего дня — пятницы. И солдаты, и население были в большом волнении. Воинские части опасались друг друга. Арнауты раскололись на две группы — одна из них склонялась к туркам, а другая полагалась на себя; войска дулатов склонялись к туркам и ненавидели арнаутов, а население опасалось всех. Среди жителей были [181] такие, которые опасались восстания черни, проявлявшей симпатии к солдатам, а среди последних были такие, которые смешались с населением переулков, где они поселились и обзавелись женами. В субботу в крепость поднялась группа шейхов, чтобы переговорить и посоветоваться относительно успокоения и разрешения этого положения любыми мерами, а затем они спустились оттуда. Ночь на воскресенье была временем новолуния, приближения месяца рамадана. Установленного по обычаю праздника на этот раз не устроили. Праздничные церемонии состоят из собрания, созываемого в доме кади, иллюминации и факельного шествия мухтасиба и шейхов цехов, сопровождаемого музыкой флейт и барабанов. Народ собирается на базарах и улицах, чтобы посмотреть [на эту процессию]. Все это не состоялось, и люди не удостоверились своими глазами в появлении луны в эту ночь. Настало воскресенье, люди позавтракали, когда же наступил полдень, призвали к воздержанию, но не было известно, как быть дальше.

Месяц рамадан 1222 года начался в понедельник (2.XI.1807), а в воскресенье вечером до заката солнца со стен крепости были даны многократные пушечные залпы, сопровождаемые множеством ружейных выстрелов. Солдаты, расположенные в городе, стали стрелять со своей стороны во всех районах с крыш домов и жилищ, и это было страшно. Так продолжалось до захода солнца; эти залпы были даны в честь наступления рамадана, как было принято праздновать начало и конец его.

4-го числа этого месяца (5.XI.1807) вопрос (Речь идет об удовлетворении требований солдат о выплате им содержания) разрешился тем, что потребовали собрать сумму в две тысячи кошельков. [Решение было принято] после совещаний и собраний, /71/ проведенных то в доме сейида 'Омара — накиб ал-ашрафа, то в других местах, как, например, в доме сейида ал-Махруки и прочих, где это и было установлено. Сумму эту распределили частью на приближенных паши, частью на шейхов — мултазимов, в возмещение за полное освобождение от обложения. На их долю пришлось двести кошельков, которые распределили [182] соответственно количеству киратов земли 381, принадлежащих тому или иному шейху, из расчета три тысячи пара за каждый кират. [Эти двести кошельков рассматривались] как ссуда, подлежащая возврату или засчитываемая в счет кашифийи и податей, которые будут теперь причитаться с подведомственных им крестьян. Другими суммами этой контрибуции были обложены шейхи цехов и население [квартала] ал-Гурийа, торговые дома, торгующие мылом, бурдюками, и мелкие торговцы.

Диван по взысканию суммы, установленной с духовных лиц, обосновался в доме Ибн ас-Сави, а ведающие обложением турок и жителей Хан ал-Халили — в доме Исма'ила ат-Тубджи. Все связанное с взысканием обложения передавалось на разрешение сейида 'Омара ан-Накиба.

Многие ремесленники, как башмачники и другие, укрылись в мечети ал-Азхара, пробыв здесь ряд дней, но это не оказалось опасением для них. Сборщики обложения, назначенные из числа турецких каввасов, солдат корпуса дулатов и местных каввасов, расходились с бумагами, в которых указывались суммы обложения с каждого лица и, сверх того, плата каввасу за дорогу. И постигло людей это несчастье в благословенный месяц. Спит человек в доме своем и думает о том, как ему прокормить свою семью. Неожиданно обрушивается на него требование, с которым на заре к нему является сборщик, будоражит его, кричит на него, даже подымается на женскую половину, будит ее, как громила, не обращая внимания на ранний час. Хозяин дома пытается умилостивить сборщика, дает ему обещания, плату за дорогу, предусмотренную бумагой, в которой прежде всего значится сумма обложения. Не успеет он отделаться от одного сборщика, как является к нему следующий, действующий так же, как его предшественник.

В тот же день прибыл Мухаммад — катхода Шахин-бея ал-Алфи — с ответам на письмо, посланное пашой его господину. Он оставался [в Каире] ряд дней, ведя переговоры с пашой относительно заключения мира с Шахин-беем, и они договорились, что последний явится в Гизу. Придя к соглашению с пашой, катхода уехал 12 рамадана (13.XI.1807) в сопровождении Салих-аги Силахдара. [183]

В четверг, 18 рамадана (19.XI.1807), паша, решив изгнать Раджаб-агу ал-Арна'уди, послал ему приказание покинуть страну, предварительно прекратив выдачу его рациона и уплатив ему содержание. Раджаб-ага отказался уехать, сказав: “Мне с паши причитается пятьдесят кошельков, и я не уеду, пока не получу их”. Эту сумму Раджаб-ага требовал вот почему: при жизни ал-Алфи старшего Раджаб-ага договорился с пашой, что он отправится к ал-Алфи, [притворно] присоединится к нему, чтобы перехитрить и [предательски] убить ал-Алфи. Если хитрость его удастся и он действительно убьет ал-Алфи, то паша должен ему дать пятьдесят кошельков.

Раджаб-ага отправился к ал-Алфи и прикинулся, что желает служить ему и ненавидит пашу и гнет его. Ал-Алфи встретил его милостиво, облагодетельствовал его, но вместе с тем принял меры предосторожности против него. Когда прошло много времени и Раджаб-ага не смог добиться цели, он возвратился к паше. Когда паша приказал ему отправиться, (покинуть Египет], Раджаб-ага стал с него требовать пятьдесят кошельков, а паша отказался и заявил: “Я назначил [эту сумму] в надежде, что дело будет сделано, но, поскольку оно не вышло, нечего спрашивать [вознаграждения] за него”. Раджаб-ага продолжал упорствовать, потому что нелегко им было расстаться с Египтом, где они стали эмирами и высокопоставленными лицами после того, как у себя на родине были дровосеками и зарабатывали на пропитание низменным ремеслом. Раджаб-ага собрал свои арнаутские войска в район своего жилища,— это был дом Хасан-катходы ал-Джарбана у ворот Баб ал-Лук,— а паша направил против него войска, чтобы его разгромить. Со стороны моста Баб ал-Харк 382 сюда прибыл Хасан-ага, командующий нерегулярными частями. Со стороны дубилен также прибыло большое количество турок во главе со своими военачальниками. С обеих сторон эти части устроили укрепления и немного приблизились к жилищам арнаутов, расположенным напротив дома алнБаруди. Однако они не осмелились пойти против них в наступление прямо по дороге, а заняли дома, расположенные рядом, и проникали из дома в дом, делая отверстия в стенах, пока не добрались до первого жилья /72/ арнаутов. Они пробили [184] отверстие в доме, занимаемом шейхом Мухаммедом Са'дом ал-Бакри, проникли в соседнее помещение и через него в дом 'Али-аги аш-Ша'рави, затем в дом Сиди Мухаммада и в дом брата его Сиди Махмуда, именуемого Абу Дафийа. Этот дом примыкает к жилищам арнаутов. Солдаты хозяйничали в этих домах и пугали их жителей своими гнусными поступками. Вступив в первый дом, они поднялись на женскую половину самым неподобающим образом, без разрешения и пробили отверстия в верхнем помещении гарема, разрушили стену и отсюда вошли на женскую половину следующего и других домов. Часть из них поднялась на террасу крыши, мимоходом стреляя в воздух из ружей. И не секрет, что происходит с женщинами, как это их будоражит: они начинают кричать и вместе со своими детьми перебегают в другие кварталы, как квартал Кавадис 383, и в район квартала 'Абдин; полные страха, ужаса и смятения, они пробираются туда задворками упомянутых домов. Солдаты же приступают к грабежу имущества, одежды, обстановки, разбивают сундуки, забирая содержимое, без всякого стыда они поедают находимую ими пищу — днем во время рамадана. Я был очевидцем последствий их мерзких деяний в доме упомянутого Абу Дафийа. Я видел взломанные сундуки, развеянную во все стороны набивку матрацев и подушек, которые они вспороли, чтобы захватить с собой наматрасники. У жителей этих домов не уцелело ничего, кроме вещей, находившихся вне дома на далеком расстоянии, или тех, что были розданы до этих событий. Мухаммад-эфенди Абу Дафийа был ранен в плечо выстрелом одного из солдат, проламывавших в это время отверстия в стене. Точно так же поступали в других домах солдаты, наступавшие со стороны дубилен. Все это продолжалось на протяжении трех дней и ночей. В понедельник, 22-го числа этого же месяца (23.XI.1807), ночью к упомянутому Раджаб-аге прибыли живущий в Булаке 'Омар-бей старший ал-Арна'уди и Салих Кудж и увезли его в Булак. Так закончилась война между ними. Баррикады утром снесли, и это сражение завершилось ограблением домов, пробивкой отверстий в них, волнениями их жителей. С обеих сторон были небольшие потери, а среди населения города были убитые и раненые. В субботу [185] прибыл в Дахшур Шахин-бей ал-Алфи и сопровождающие его барки, груженные подарками для паши от Ибрахим-бея и Мухаммад-бея ал-Муради 384, известного под кличкой ал-Манфух (“Ал-Манфух” означает “толстопузый”). Эти подарки включали тридцать лошадей, сто кантаров кофе, сто кантаров сахару, четырех евнухов и двадцать черных невольниц. Когда Шахин-бей прибыл в Дахшур, то в [Каир] приехал Мухаммад — катхода его — и 'Али Кашиф старший, и паша послал с ним Шахин-бею подарок в сопровождении своего сына и Диван-эфенди.

В четверг, 25 рамадана (26.XI.1807), уехал Раджаб-ага, от которого отступились многие его солдаты и приближенные; он отправился из Дамиетты.

В этот же день возвратились из Дахшура Диван-эфенди и сын паши, которого Шахин-бей одарил почетной шубой, дал ему подарок и ценное английское оружие.

28-го числа этого месяца (29.XI.1807) Шахин-бей приехал в Шубра-Мант, а паша уже распорядился к тому времени, чтобы ему очистили провинцию Гиза и чтобы кашиф Гизы и солдаты переправились на восточный берег Нила. Они передали 'Али Кашифу старшему ал-Алфи замок и все, что вокруг него и в нем, в том числе пороховой склад, пушки, военное снаряжение и прочее.

Месяц шаввал 1222 года начался во вторник (2.XI.I.1807). В эту ночь солдаты из-за подавленности не устроили установленного празднества, они не стреляли, как обычно, во всех районах города: с крыши, с домов, с террас. Только из крепостных орудий давали залпы в честь праздника в течение трех дней в часы пяти молитв.

В четверг паша начал заниматься восстановлением замка для /73/ Шахин-бея в Гизе, который был разрушен солдатами равно как и дома Гизы, где уцелело лишь немного зданий. Паша решил восстановить замок и собрал строителей — каменщиков, плотников, столяров. Привезли доски из Булака и Других мест и разобрали дом Абу-ш-Шавариба, привели верблюдов и ослов, чтобы перевезти деревянные части [этого дома], [186] извлеченные отсюда в огромном количестве и такой толщины, подобной которой нет в наши времена.

7 шаввала (8.XII.1807) Шахин-бей прибыл в Гизу и заночевал в замке. В честь его прибытия дали многократный салют из пушек. 'Али Джурджи Муса ал-Гизави устроил для него пир, стоимость которого обязали возместить население города. Паша назначил его кашифом и мултазимом всей провинции Файйум и пожаловал ему также тридцать деревень района Бахнаса, десять деревень Гизы, которые он сам выберет, и сделал его кашифом Гизы и ал-Бухайры, отдав все это в его полное распоряжение вплоть до границ Александрии. На это пожалование в диване была составлена грамота.

В среду утром, 9 шаввала (10.XII.1807), сейид 'Омар-эфенди, накиб ал-ашраф, вместе с шейхами поднялся верхом в крепость по вызову, посланному им этой ночью. Как только они прибыли в крепость, сын паши Тусун-бей, находившийся там, отправился вместе с ними по направлению к Старому Каиру. Шахин-бей в это время переправился на восточный берег Нила вместе с группой кашифов, отрядом мамлюков и бедуинской кавалерией, и шейхи его приветствовали. Их сопровождала часть войск дулатов, шествовавшая впереди народа со своими барабанами и флейтами, затем следовала конница, а за ней кашифы, мамлюки, сейид 'Омар ан-Накиб с шейхами, затем Шахин-бей и рядом с ним сын паши, за которыми шли их приближенные и слуги. Шествие замыкали музыканты. Про цессия направилась в сторону кладбища, и [участники ее] посетили мавзолей имама аш-Шафи'и, затем верхом направились в крепость, куда они поднялись через ворота Баб ал-'Азаб 385, к зданию дивана. Шейхи отделились от них и отправились к себе домой, а остальные были приняты пашой. Шахин-бей его приветствовал, а паша подарил ему дорогую меховую шубу, саблю и кинжал, усыпанный драгоценными камнями, а также лошадей с седлами. Сын паши пригласил Шахин-бея к себе, и паша разрешил ему направиться в сопровождении Тусун-бея в его дворец. Они поехали и пообедали у него, а затем Шахин- бей в сопровождении своей свиты спустился из крепости и поехал к Хасан-паше. Тот его тоже встретил, приветствовал [187] и подарил ему коней. Отсюда в сопровождении Тусун-бея и Хасан-паши они отправились к Тахир-паше — племяннику паши, тот тоже его приветствовал и дал ему подарки. Затем Шахин-бей возвратился в Гизу, в свою палатку в Шубра-Мант, и продолжал оставаться здесь в лагере, пока не было закончено восстановление замка [в Гизе]. Его кашифы и солдаты часто посещали свои дома в городе, проводя там и ночь, и две, а затем возвращались в лагерь.

Тогда же паша прекратил выдачу рациона и жалованья [частям] корпуса дулатов и приказал им возвратиться к себе на родину.

В пятницу сторонники ал-Алфи всем своим войском и лагерем переправились к северу от Гизы. В субботу, 12 шаввала (13.XII.1807), прибыли четыре санджака сторонников ал-Алфи, а именно: санджаки Ахмад-бея, Ну'ман-бея, Хусайн-бея и Мурад-бея. Они поднялись в крепость, и паша одарил их шубами, саблями и другими подарками. Затем они отправились к Хасан-паше и приветствовали его, и он также одарил их. Отсюда они отправились в дом Салих-аги Силахдара и оставались у него до конца дня. Потом они отправились по домам, где находились их жены, переночевали там, а наутро отправились в Гизу.

Во вторник, 15 шаввала (16.XII.1807), состоялось обручение Ахмад-бея ал-Алфи с 'Адилой-ханум 386, дочерью Ибрахим-бея старшего. Последнего при заключении брачного договора представлял шейх ас-Садат, /74/ а Мухаммад-катхода был представителем Ахмад-бея. Паша со своей стороны дал приданое в сумме восемь тысяч реалов.

В тот же день договорились послать Ну'ман-бея, Мухаммад-катходу и 'Али Кашифа ас-Сабунджи к Ибрахим-бею старшему, чтобы заключить мир. Тогда же хотели обручить Ну'ман-бея с Зайнаб-ханум, дочерью Ибрахим-бея, но та воспротивилась, заявив: “Это невозможно без разрешения моего отца. Пусть Ну'ман-бей отправится к отцу и напросит у него разрешения, а я подчинюсь его воле”. С этим согласились.

Шахин-бей со своей стороны захотел жениться на вдове убитого Хусайн-бея, известного по кличке ал-Вашшаш, который состоял в его свите. Вдова его была дочерью ас-Суфти. [188]

Шахин-бей попросил на это разрешений паши, а тот сказал: “Я хочу женить тебя на моей дочери, и ты будешь моим зятем. Дочь моя должна скоро прибыть, я уже послал к себе на родину в Кавалла, чтобы ее доставили сюда. Если она задержится с прибытием, я подарю тебе невольницу, чтобы ты женился на ней”.

В среду паша выехал из крепости и отправился на стрельбище. Он вызвал Шахин-бея из Гизы, и они состязались в метании копий и фехтовании на саблях. Затем они все вместе поднялись в крепость, и Шахин-бей оставался у паши до послеполуденного времени, а потом вместе с Ну'ман-беем он отправился в дом 'Адилы-ханум, где они провели время до захода солнца, когда за ними прислал паша и они поднялись в крепость. Там они провели ночь, а наутро отправились в Гизу. Здесь уместны слова поэта: “Эти дела вызывают смех неразумных, но проницательные плачут от их последствий”.

Тогда же паша назначил Хасан-агу — командира нерегулярных частей — правителем Дамиетты вместо Ахмад-бея, а 'Абдаллаха Кашифа ад-Дарандали — правителем Мансуры взамен 'Азиз-аги.

В среду, 23 шаввала (24.XII.1807), прибыл капуджи с несколькими указами, одним из которых были подтверждены права Мухаммада 'Али на владение Египтом, вторым — сын паши Ибрахим был назначен дафтардаром, третьим — давалось помилование всем солдатам в виде вознаграждения за то, что они изгнали англичан из Александрийского порта. Последний подтверждал необходимость скорейшей подготовки военной экспедиции против Хиджаза для освобождения священных городов и рекомендовал пашу обитателям и купцам Хиджаза. Посланный султана привез также в качестве дара шубу и деньги.

В четверг устроили торжественный въезд капуджи. Он поднялся в крепость, и здесь были зачитаны упомянутые указы в присутствии паши, шейхов, высшего командного состава, Шахин-бея и его мамлюкской свиты — сторонников ал-Алфи. [По этому случаю] дали пушечный салют и устроили празднество.

Тогда же Ибрахим-бей, сын паши, отправился по [189] направлению к Калйубийи в сопровождении группы писцов-коптов, возглавляемой Джурджисом ат-Тавилом, и группы чиновников и писцов-мусульман из рузнаме 387. В их задачу входило установить количество земель, орошаемых нильскими водами, и количество земель неорошаемых. И обрушилось на деревни несчастье -— необходимость возмещать их путевые издержки, нести повинности. Они установили налог, взимаемый в казну с каждого феддана орошаемой Нилом земли, в сумме четыреста пятьдесят пара серебром сверх того, что причитается мултазиму, и чрезвычайных налогов и ал-баррани 388, а также обложения в погашение путевых издержек и многочисленных других налогов.

Месяц зу-л-ка'да 1222 года начался в среду (31.XII.1807). В этот день зажиточную часть населения обложили некоторой суммой кошельков в счет налогов, которые будут для них установлены на будущее, и назначили солдат для истребования этой суммы. Большинству из этих лиц пришлось скрыться, так как у них не было денег, кошельки их были опустошены. Многие из них прибегли к людям влиятельным и не отходили от их домов, пока те не ходатайствовали за них и не избавили их от этой печали.

10 зу-л-ка'да (9.I.1808) дошло известие из Верхнего Египта, что мамлюкские беи в соответствии с приказом паши вступили в борьбу с Йасин-беем, напали на него в районе Минийи и разбили его. Йасин-бей укрылся в городе Минийе, а эмиры разграбили имущество [его лагеря]. Вслед за этим сообщением прибыл в Каир отец Йасин-бея и были назначены войска к отправке в /75/ Верхний Египет во главе с Бонапартом Хазандаром. Перед ними шел Сулайман-бей ал-Алфи с другими войсками.

20 зу-л-ка'да (19.1.1808) было направлено некоторое количество войск на побережье под командованием 'Омар-бея — человека из ближайшего окружения ал-Ашкара ал-Масрали — для охраны Розетты, а другие войска были направлены в Александрию. 'Омар-бей задержался с отправкой из-за того, что в Александрию прибыл английский корабль, с которого сообщили о походе французской эскадры в воды Сицилии и о [190] возможном захвате ее, равно как и о предполагаемом захвате Мальты. По получении этого известия английский консул Батруш, пребывавший в Розетте, переехал со своей семьей и близкими в Каир.

В конце этого месяца собрали большое количество каменщиков, плотников и надсмотрщиков для того, чтобы восстановить стены крепости в Александрии, Абукире и на всем побережье.

Месяц зу-л-хиджжа 1222 года начался в пятницу (30.1.1808).

12 зу-л-хиджжа (10.II.1808) стало известно, что Сулайман-бей ал-Алфи, прибыв к Минийе, занял всю местность вокруг нее и что против него выступил со всем своим войском и бедуинами Йасин-бей, и между ними произошло большое сражение. Йасин-бей потерпел поражение и бежал в Минийу, Сулайман-бей с небольшим количеством солдат преследовал его и, перебираясь через траншею, упал, раненный выстрелом солдата, спрятавшегося внутри траншеи. Сулайман-бей умер. Было захвачено все снаряжение Йасин-бея, его верблюды и казна, а войска его были рассеяны. С остатками своих войск и бедуинов Йасин-бей укрепился внутри города Минийа. Битва произошла в среду, 6 зу-л-хиджжа (4.II.1808).

Когда об этом сообщили паше, он проявил огорчение и сожаление по поводу смерти Сулайман-бея. Близкие Сулайман-бея в Гизе стали в своих домах принимать выражения соболезнования, устраивать похоронные церемонии. Паша стал порицать отвагу мамлюкских эмиров и смелость их — как это Сулайман-бей мог рисковать собой и сам бросился внутрь траншеи? При этом паша заявил: “Я послал к нему, чтобы предупредить его и сказать, чтобы он ожидал Бонапарта Хазандара и чтобы он предварительно снесся с Йасин-беем и ознакомил его с имевшимися у него на руках указами, и, лишь убедившись в том, что тот отказывается подчиниться, вступил в бой с ним, и чтобы вперед были брошены турецкие части, более терпеливые и сведущие в осадных делах. Сулайман-бей не захотел прислушаться к тому, что я ему говорил, и оказался жертвой собственного тщеславия. Необходимо, чтобы каждый крупный [191] военачальник находился в арьергарде своих войск. Он — руководитель. В случае его ранения его люди теряются, и наоборот, если он с ними, они отважно бросаются навстречу самой грозной опасности”. Войска Сулайман-бея прислали сообщить, что их военачальник умер и что они всем своим лагерем продолжают осаждать Минину и ожидают, когда паша назначит им командира вместо погибшего Паша послал Шахин-бею свое соболезнование и попросил его избрать из своей свиты того, кого паша мог бы назначить вместо Сулайман-бея. Шахин-бей стал совещаться с приближенными, но ни один из высокопоставленных не захотел получить это назначение, и их выбор пал на одного из мамлюков, по имени Йахйа. Его послали к паше, который дал ему назначение и приказал ему отправиться в Минийу. Тот переправился в Гизу и стал заканчивать свои дела.

В середине этого месяца прибыло сообщение о том, что Бонапарт Хазандар приехал в Минийу после сражения и послал к находившемуся в осаде Йасин-бею, призвав его к повиновению. Он дал ему ознакомиться с письмами и посланиями паши, находившимися при нем, и огласил их ему и присутствующим эмирам, ознакомив также и отсутствующих. Они содержали 'предупреждение: в том случае если Йасин-бей откажется подчиниться и будет продолжать упорствовать в своем бунтарстве, Бонапарт [Хазандар] и мамлюкские беи поведут против него военные действия. Йасин-бей отдал себя во власть Бонапарта [Хазандара] и явился к нему после того, как получил гарантию безопасности. Об этом сообщили в Каир. Бедуинам, осажденным в Минийе, после заключения мира открыли дорогу, и они отправились восвояси. Бонапарт[Хазандар], овладев Минийей, пробыл здесь два дня, а затем отправился в Каир.

В понедельник ночью, 18 зу-л-хиджжа (16.I.1808), Йасин-бей прибыл /76/ в Булак, а утром он поднялся верхом в крепость. Паша задержал его и хотел убить, но этому воспротивились 'Омар-бей ал-Арна'уди и Салих Кудж и другие, которые в пятницу поднялись в крепость, а паша к этому времени поставил наряды солдат у наружных и внутренних дверей крепости и окружил себя ими. 'Омар-бей и Салих Кудж-ага поговорили [192] с пашой по поводу Йасин-бея и просили оставить его в Каире. Паша на это возразил; “Ему невозможно оставаться в Каире. Я тотчас же убью его и посмотрю, что за этим последует”. После этого заступникам осталось лишь подчиниться. Затем Йасин-бей предстал перед пашой, и тот наградил его шубой и дал ему сорок кошельков. Йасин-бей вместе с сопровождающими его отправился после полудня в Булак, чтобы уехать в Дамиетту и оттуда на Кипр; его сопровождала стража.

В воскресенье из Минийи прибыл в Каир Бонапарт Хазан-дар, и год закончился.

А что касается того, кто умер в этом году и кто заслуживает упоминания, то умер ученый шейх, последний из достойнейших улемов, праведных и благочестивых и скромных — шейх Ахмад ибн 'Али ибн Мухаммад ибн 'Абд ар-Рахман ибн 'Ала' ад-Дин ал-Бармави аз-Захаби, шафиит, слепой. Он родился в селении Барма 389 провинции ал-Мануфийа в 1138 (1725-26) году; здесь он рос, обучался Корану, текстам у шейха ал-Ма'асари, а затем он переехал в Каир, в медресе Шайхунийа 390 в [квартале] ас-Салиба 391. Там он обучался хадисам у шейха Ахмада ал-Бармави, посещая занятия шейхов ал-Азхара: шейха Мухаммада Фариса, шейха 'Али Каитбея, шейха ад-Дафри, шейха Сулаймана аз-Зайата, шейха ал-Маллави, шейха ал-Мадабиги, шейха ал-Ганими, шейха Мухаммада ал-Хифни и брата его Йусуфа и 'Абд ал-Карима аз-Зайата, шейха 'Омара ат-Тахлави, шейха Салима ан-Нуфрави, шейха 'Омара аш-Шанвани, шейха Ахмада Разза, шейха Сулаймана ал-Басуси, шейха 'Али ас-Са'иди. Он обучался и преуспевал в своем образовании и неотступно занимался им. Жил он уединенно, был неприхотлив, довольствуясь тем, что уделялось ему. Он не соперничал ни с кем и не вмешивался в мирские дела. Его сын, достойный улем шейх Мустафа, рассказал мне, что его отец от рождения был зрячим, но еще в младенчестве, заболев оспой, потерял зрение. Дядя его отца шейх Салих аз-Захаби взял его, воззвал к Аллаху и сказал в своем призыве: “Как ты закрыл его глаза, так же просвети его разум!” И внял Аллах его призыву. Шейх Ахмад был [человеком] большого ума. Он передвигался самостоятельно, без поводыря, [193] отправился без слуги в дальний путь и, направляясь в ал-Азхар, не сбивался с пути; лучше зрячих он своим посохом отводил от себя встречных на осле или верблюде, могущих задеть его, или преграды, лежащие на его пути. Ему изумлялись и ставили его в пример, как это выразил тот, кто сказал: “Что такое слепота глаз по сравнению со слепотой души — она-то (последняя) и есть полная слепота и подлинное испытание: слепые глаза — закрытые глаза, слепота же душ — вот настоящее несчастье”.

Он продолжал следовать своему уединенному образу жизни, усердно занимался наукой, чтением Корана, всенощным бдением. Каждую ночь он читал половину Корана, вплоть до дня, когда он умер, во вторник 11 раби* ал-аввала этого года (19.V.1807), восьмидесяти четырех лет от роду. Молитву над ним совершили в мечети Тулуна 392, а похоронили по соседству с мавзолеем, именуемым мавзолеем Сайиды Сакины 393,— да будет благосклонен к ней Аллах,— и поблизости от шейха ал-Зармави. Да помилует его Аллах, и да благословит его сына шейха Мустафу, и да придет ему на помощь в нужный момент.

Умер опора добродетели, исполненный всех достоинств шейх Мухаммад ибн Йусуф, сын дочери шейха Мухаммада ибн Салима ал-Хифнави, шафиит. Он родился в 1163 (1749—50) году, воспитывался в доме своего деда и воспринял его характер. Здесь он усвоил Коран, ал-Алфийу 394, тексты. Он посещал занятия своего деда и брата деда — шейха Йусуфа ал-Хифнави. Он обучался [также] у шейхов своего времени, таких, как шейх 'Али ал-'Адави, шейх Ахмад ад-Дардир, шейх Атийат /77/ ал-Аджхури, шейх 'Иса ал-Барави и другие. Он усовершенствовался и воспринял от своего деда учение секты Халватийа 395 и усвоил его. Когда дед его умер, он стал вместо него вести занятия в ал-Азхаре. С малых лет он шел по пути добродетели и был далек от суетных мирских дел. Он всецело занимался наукой и в доме своего деда придерживался образа жизни, ранее установленного для него: совершал зикр в назначенные для этого часы. Он был человеком большой души, воспитанным, с хорошим характером, общительным с друзьями, шутливым, но [194] избегающим всего, что задевает достоинство. Его перу принадлежат некоторые комментарии, ему приписывают [также] поэтические произведения. Так он жил, пока не умер в субботу, 4-го [дня] месяца раби' ал-аввала (4.V.1807). Молитву над ним совершили в переполненной мечети ал-Азхара и похоронили его в одной могиле с дедом на ал-Муджавирин — кладбище [ал-Азхара]. Он не оставил после себя мужского потомства. Да помилует его Аллах!

Умер шейх, выдающийся и искусный ученый Мухаммад ал-Хасафи шафиит, законовед и грамматик. Он получил образование у шейхов высшего ранга, обучался в ал-Азхаре и успешно читал полезные книги. Всю свою жизнь он проводил уединенно в молитвенном помещении, не испытывая интереса к жизни и сторонясь ее. Неприхотливый, он довольствовался тем, что уделил ему Аллах и чем о“ его порадовал. Он не принимал приглашений на пиры и не предавался мирским делам. Так он жил, пока не умер в понедельник, 13 шаввала этого года (14.XII.1807).

Умер опора чести шейх Мухаммад 'Абд ал-Фаттах маликит, уроженец селения Кафр Хашад [в провинции ал-Ману-фийа]. Еще в детстве он покинул свою деревню и стал обучаться в ал-Азхаре, слушал шейхов своего времени и занимался у шейха ал-Амира. По окончании курса он стал законоведом и специалистом в умозрительных вопросах и заслужил признание и в других отраслях учения маликитов. Он отправился к себе в деревню и обосновался здесь, давая советы населению, которое обращалось к нему за разрешением тяжб и претензий. Он ни от кого не принимал ни вознаграждения, ни подарков. Он приобрел известность в округе. [Люди] убедились в его благочестии и добродетели и в том, что он судит справедливо, не возьмет взятки или вознаграждения и не будет пристрастным. [Население] подчинялось его решениям и указаниям. Если, бывало, один из судей селения выносил решение по поводу тяжбы, то тяжущиеся стороны обращались обычно к покойному, И если он находил решение правильным, соответствующим шариату, то подписывал его. После этого тяжущиеся стороны не противились решению, считаясь с знаниями шейха и с тем, [195] что у него нет другой цели, кроме установления истины. Ему повиновались тяжущиеся стороны и тогда, когда он сообщал им, что решение, вынесенное судьей, противоречит праву. И так он жил, пока не отправился в Танту на установленный для этого города праздник рождения. Туда же направился сын шейха ал-Амира, и Мухаммад ал-Фаттах намеревался встретиться с сыном своего шейха. Он вошел в дом, где тот поселился, а стены комнаты, в которой он находился, обрушились на него, и он, мученик, умер под обломками. Вместе с ним погибло еще трое жителей деревни Акрут 396. Это произошло в начале месяца зу-л-хиджжа, и не осталось после него никого подобного ему. Да смилостивится над ним Аллах!

Умер эмир Са'ид ал-Хабаши — ага Османской империи, прибывший в Египет после приезда Йусуф-паши, везира. Он торжественно въехал в дом по улице Дарб ал-Джамамиз, в котором жил дафтардар Шариф-эфенди, после чего последний переехал из него. Он начал ревизию ведомства вакфов Мекки и Медины и других вакфов, напугав людей. К нему прибыли писцы вакфов и стали причинять людям неприятности, начали придираться к ним, требуя документы на владение. Угрожая упомянутым агой, они вымогали взятки, а затем представляли are дела так, как это соответствовало их целям, давали ему лишь часть [взяток], а себе брали остальное. Он узнал об этом, прогнал большую часть писцов, усилил наблюдение за остальными и стал снисходительным к людям. Он был умным человеком, и с ним считались в руководящих кругах. К нему собирались и устраивали обсуждение важных дел и событий, как об этом упоминалось в своем месте. Он болел воспалением легких в течение нескольких месяцев и умер в понедельник, 4 сафара (14.III.1807).

Умер эмир Сулайман-бей ал-Муради — один из тех, кто стали эмирами после смерти Мурад-бея. Он был деспотичным, невежественным и был известен под кличкой Раййаху, /78/ так как если он хотел незаконно убить человека, то обычно говорил одному из приближенных слуг: “Возьми его и успокой (раййаху)”,— и тот его убивал. Сулайман-бей умер в последнем сражении при Асйуте, когда его поразило пушечное ядро, [196] угодившее в голову и в руку Его узнали по перстню на пальце оторванной руки.

Умер Сулайман-бей ал-Алфи, который был убит в сражении с Йасин-беем около траншеи при Минийе, равно как и другие. И Аллах лучше знает!

Год тысяча двести двадцать третий (28.II.1808—15.II.1809).

Первым днем мухаррама было воскресенье. В этот день посланный султана капуджи по имени Бийанджи-бей собрался выехать сушей, и паша отправился, чтобы проводить его. Этот капуджи прибыл с указами о выступлении солдат против Хиджаза, с тем чтобы освободить эту страну от ваххабитов. В привезенных им распоряжениях подтверждалась необходимость этого и содержалось понуждение их к тому. Паша все время обманывал его и все обещал выполнить этот приказ. Он сообщил капуджи, что быстро выполнить его невозможно и что для этого необходима большая подготовка, так как нужно построить суда на Красном море и осуществить [другие] тому подобные приготовления. Паша созвал диван с участием дафтардара, му'аллима Гали, сейида 'Омара и шейхов и сказал им: “Не секрет для вас, что священными городами овладели ваххабиты и установили там свои порядки. Мы получили один за другим указы султана выступить против них, разбить их и изгнать из святых и высокочтимых мест, но известные вам события послужили причиной задержки в выполнении этих приказов. Теперь же, когда наступило умиротворение и прибыл капуджи-паша с подтверждением, настаивающим на немедленной отправке солдат, мы подсчитали необходимые для этого расходы, которые в настоящее время достигают суммы в двадцать четыре тысячи кошельков. Подумайте и выскажите ваше мнение относительно того, как их получить” Присутствующие пришли в замешательство и волнение. Об этом стало известно в народе, и возросла в нем тревога. Сошлись на том, чтобы написать петицию султану, которую препроводил бы этот капуджи и в которой было бы описано положение

6 мухаррама 1223 года (4.III.1808) прибыли Марзук-бей, [197] Салим-бей ал-Махрамджи и посланный 'Али Кашифа ас-Сабунджи. Они поднялись в крепость, где встретились с пашой. Паша наградил Марзук-бея и ал-Махрамджи шубами, после чего они отправились по своим домам и потом в течение многих дней посещали его. Они доставили паше письма [мамлюкских] беев Верхнего Египта, довели до его сведения их требования и условия и сообщили им условия паши, и с ними заключено было перемирие и мир. И это происходило в течение многих дней.

В тот же день прибыли бедуины племен ал-Ханнади и ал-Джихина 397— они запросили мира и разрешения возвратиться в свои селения в Гизе и изгнать оттуда племя Авлад 'Али, захватившее этот район и чинившее там безобразия. Посредником в этом умиротворении был Шахин-бей ал-Алфи. Вместе со своей свитой он отправился с ними, а в Гизе не осталось никого, кроме Ну'ман-бея. Они отправились в сторону Даманхура, а бедуины Авлад 'Али перекочевали в район Хуш Ибн 'Иса. Это было в конце мухаррама. Затем Шахин-бей выступил вместе с находившимися при нем и дал им большое сражение, в котором были убиты два видных командира из сторонников ал-Алфи, в том числе 'Осман-кашиф и другие, человек шесть мамлюков и много бедуинов. Столкновение завершилось поражением и отступлением бедуинов. Свыше сорока человек из них было взято в плен, а в виде добычи захвачено большое количество овец и верблюдов. Остальные бедуины рассеялись и отправились в Верхний Египет и в Файйум. Это было в месяце сафаре.

Начался месяц раби'ас-сани 1223 года (27.V.—24.VI.1808) (На полях булакского издания приписка редакции. “Говоря: „и начался месяц раби' ас-сани", он не упоминает о месяцах сафаре и раби' ал-аввал, вероятно, из-за отсутствия событий, заслуживающих упоминания”). /79/ 10 раби' ас-сани (5.VI.1808) прибыл Шахин-бей и остальные сторонники ал-Алфи. 20 раби' ас-сани (15.VI.1808) пришло известие о смерти Шахин-бея ал-Муради, и паша назначил вместо него Салим-бея ал-Махрамджи и поставил его во главе мурадитов, и тот отправился в Верхний Египет. Тогда же [198] прибыл также долго бывший в отсутствии Амин-бей ал-Алфи, уехавший в свое время с англичанами, которые прибыли в Александрию и Розетту и с которыми случилось то, что уже известно. Он отсутствовал, пока не узнал о мире между его приближенными и пашой, и тогда возвратился. Узнав о его прибытии, ему организовали встречу, послали лошадей и все необходимое, и он прибыл в упомянутый день.

В тот же день паша женил Шахин-бея на невольнице, которую избрала для него и подготовила жена паши. Паша обставил ему семь комнат во дворце в Гизе. Для этого он собрал всех обойщиков и обязал купца Махмуда Хасана подготовить материю и все необходимое для этого. Точно так же он женил Ну'ман-бея на другой рабыне и поселил в доме Машхади у Дарб ад-Далил 398, после того как его отремонтировали и обставили за счет паши. Точно так же 'Омар-бей женился на невольнице из числа рабынь госпожи Нафисы ал-Мурадийа 399, которая за свой счет снабдила ее богатым приданым. 'Али Кашиф ал-Кабир ал-Алфи женился на вдове своего господина. Месяц джумада ал-ула 1223 года (25.VI—24.VII.1808). В этом месяце уехал в Верхний Египет Марзук-бей, после того как был заключен мир между пашой и мамлюкскими эмирами. Паша назначил Марзук-бея правителем Джирджи, передал ему управление Верхним Египтом и одарил его жалованной одеждой. Он поставил ему условием присылку мири деньгами и зерном. Наступило успокоение, путешественники и мелкие торговцы стали отправляться в Верхний Египет, а в Нижний Египет начали прибывать барки с зерном и другими продуктами, привозимыми из Верхнего Египта.

Начался месяц джумада ас-санийа 1223 года (25.VII— 22.VIII.1808). В течение этого месяца паша прекратил выплату содержания, расформировал чужеземные части войск дулатов. Он эвакуировал их, сместив их военачальника по имени Курди Буали, жившего в Булаке. Командиром оставшихся частей дулатов он назначил Мустафу-бея — одного из своих родственников. К этим частям он присоединил отряд турок, которых он обрядил в остроконечные шапки и сделал частями дулатов. Курди Буали в середине этого месяца отправился к себе [199] на родину в сопровождении большого количества солдат корпуса дулатов.

В конце этого месяца прибыли вести из Стамбула о том, что отряд янычар поднял восстание против султана Салима, сместил его и водворил вместо него на трон султана Мустафу (На полях булакского издания приписка: “Смещение султана Салима и воцарение султана Мустафы”). Янычары распустили [войска] низам ал-джадид, убили дафтардара этих частей, катходу и дафтардара Порты, а также и других. Их убили на Атмейдане 400. Они скрывались и прятались в [разных] местах, даже в домах христиан, но одного за другим их отыскали и главного из них препроводили самым ужасным образом на Атмейдан и здесь убили его, а с некоторыми покончили по пути. С воцарением султана Мустафы — сына 'Абд ал-Хамида — наступило успокоение.

А султан Салим, как только узнал о движении янычар, послал за помощью к Мустафе-паше ал-Байрактару 401, который находился в это время в Румелии 402 — в Рущуке, в лагере при армии, предназначенной для войны с Россией. Весть о событиях [в Стамбуле] дошла до этой армии, и янычары, охваченные смутой, здесь также восстали. Они перебили командиров лагеря, заместителя командующего армией, а командующий со своими заместителями бежали к упомянутому Мустафа-паше 403, до которого уже дошло послание султана Салима. Все его внимание направилось на то, чтобы обеспечить победу султана Салима над янычарами. Он двинулся с большим количеством войск и прибыл в Стамбул, вместе со своими приближенными /80/ и войском пересек центр города и дошел до дворца султана, но ворота оказались запертыми. Он хотел взломать или сжечь ворота, но их открыли силой. Мустафа Байрактар направился внутрь дворца, требуя султана Салима. Тогда султан Мустафа послал уполномоченную им группу из [состава] своей свиты в помещение, где укрылся султан Салим, и они убили его, нанося ему кинжальные и ножевые раны, пока он не умер. Тогда они представили его мертвым Мустафа-паше Байрактару, говоря: “Вот он султан Салим, которого ты добивался”. Увидев его [200] мертвым, Байрактар, опечалившись, заплакал. Затем он сместил султана Мустафу и посадил на трон брата его Махмуда, сына 'Абд ал-Хамида, который был провозглашен султаном (На полях булакского издания приписка: “Смещение султана Мустафы и воцарение султана Махмуда”). Это произошло в четверг, 5 джумада ас-санийа этого года (29.VII.1808). Султану Махмуду двадцать три года 404, а султан Салим умер в возрасте пятидесяти одного года, так как он родился в 1172 (1758-59) году и правил на протяжении двадцати лет без одного месяца 405.

Когда прибыли вести об этом в непрерывно следовавших друг за другом письмах купцов и путешественников, то стали читать в пятницу, 26 джумада ас-санийа (19.VIII.1808), хутбу за султана Махмуда, а в некоторых мечетях произносили хутбу за султана без упоминания имени.

В течение этого месяца паша принял твердое решение поехать в Дамиетту, Розетту и Александрию и потребовал подготовить все необходимое для поездки. Он заявил, что уедет после открытия плотины, и стал торопить с этим. Он начал вызывать к себе Ибн Раддада, ведающего ниломером, и допытываться относительно разлива и сказал, что намеревается открыть плотину завтра или послезавтра. Тот его спросил: “Что же, ты приказываешь открыть нам плотину до разлива?” Паша ответил: “Нет”. Ибн Раддад сказал: “Разлив Нила не в наших руках”.

Когда наступила суббота, 27-е число, что соответствует 15-му числу коптского месяца мисра, уровень вод Нила снизился на пять пальцев, и обнажился камень, лежащий у устья канала. Люди встревожились и стали убирать с рынков, [торговых] площадей и пристаней зерно, предназначавшееся для продажи. Люди очень обеспокоились из-за малого разлива Нила в предыдущем году и неудачного урожая. Многочисленные поборы привели к опустошению деревень и бегству их населения.

В этот день шейхи собрались у паши, и он сказал им: “Устройте молебствие о повышении уровня вод реки, [201] прикажите беднякам, слабым и детям выйти в пустыню и молить бога». Шейх аш-Шаркави сказал ему: «Необходимо, чтобы ты смилостивился над людьми и не притеснял бы их». Паша ответил: «Не я один их угнетаю, вы их больше притесняете. Я освободил ваши доходы от обложения и налогов из уважения к вам, а вы все это взимаете с феллахов. У меня заведен регистр ваших доходов, сумма которых достигает двух тысяч кошельков. Я непременно проверю это, и тех, о которых будет установлено, что они взимают повышенные подати с феллахов, я лишу их доходов». Шейхи ему ответили, что это его право. Затем договорились относительно выхода и молебствия утром следующего дня в мечети 'Амра ибн ал-'Аса 406, потому что это место сподвижника пророка, где праведные предки возносили молитвы о подъеме вод Нила, призывали Аллаха поднять уровень вод Нила, просили прощения за грехи, выражали ему свою покорность.

Наутро сейид 'Омар, шейхи, лица, причастные к ал-Азхару, и другие, а также дети и большие толпы народа — все вместе отправились к упомянутой мечети в Старом Каире, и, когда она переполнилась, поднялся на кафедру шейх Джад ал-Мавла и после молебствия о повышении вод Нила произнес хутбу, а народ вторил ему: «Аминь». После молитвы народ возвратился в полдень по домам, а сейид 'Омар провел ночь в этой мечети.

[В эту ночь] воды Нила поднялись до прежнего уровня и покрыли камень, лежащий в воде. В понедельник совершили молебствие вторично. Некоторые указали на необходимость присутствия также христиан, и те явились. Пришел му'аллим 407 Гали и сопровождавшие его писцы из коптов — они сидели в углу мечети и курили табак, а потом все разошлись.

В ночь этого дня,— а это была ночь на вторник,— воды поднялись, и было объявлено о начале разлива Нила. Народ обрадовался, а христиане стали говорить, что уровень вод повысился только благодаря их участию в молебствии.

В ночь на /81/ среду глашатаи с красными знаменами стали оповещать о разливе. По обычаю устроили празднество, народное гулянье, дали салют и жгли огни. Наутро прибыли [202] паша, кади, собрался народ, и открыли плотину. Воды потекли по каналу, но слабо его наполняли из-за скопления ила [в истоке] канала, который на протяжении многих лет не очищали от оседавшей в нем земли.

Разлив произошел в среду в начале раджаба, что соответствует 19 мисра по коптскому [календарю]

Месяц раджаб 1223 года начался в среду (23.VIII 1806). 2-го числа, в четверг, в Булак прибыл Рагиб-эфенди — брат убитого дафтардара Халил-эфенди ар-Раджа'и. Он доставил указ о произнесении хутбы за султана Махмуда — сына 'Абд ал-Хамида. Его поселили в доме Ибн ас-Сиба'и в квартале ал-Гурийа. Из крепостных пушек давали салют на протяжении трех дней в часы пяти молитв. Наутро во всех мечетях стали произносить хутбу с именем султана Махмуда и призывать благословение на него.

В ночь на воскресенье, 5 раджаба (27.VIII.1808), Мухаммад 'Али-паша отправился в Нижний Египет, опустившись на барках [по Нилу]. За несколько дней до отъезда он послал ускорить погашение установленных для деревень пятнадцати видов налога, а также очистить для паши и его спутников дома в таких крупных городах, как ал-Мансура, Дамиетта, Розетта, ал-Махалла и Александрия, По деревням ввели обложение и налоги пропорционально количеству киратов земли, как это было установлено в прошлом году. С каждого кирата [было положено платить] семь тысяч семьсот пара. Это назвали продовольственным налогом — налогом запаса продовольствия, и паша приказал учредить для него регистр.

Рузнамджи ему написал, что большая часть деревень опустошена и что невозможно собрать этот [новый] налог. Паша прислал из ал-Мансуры приказ учредить отдельные регистры для заселенных и для разоренных деревень. Когда рузнамджи это сделал, то включил в регистр для разоренных деревень деревни, в которых еще теплилась некоторая искра жизни, чтобы освободить их от обложения, и в их число включил принадлежащие ему деревни. Получив регистр, паша приказал распределить опустошенные деревни среди своих сыновей, приближенных и сторонников, а число этих деревень — сто [203] шестьдесят.

Он приказал рузнамджи составить акты на владение на имена тех, кому он их предназначил. Рузнамджи не мог исправить своего обмана, не обнаружив при этом своего вероломства. Он распределил эти деревни, отторгнув эти владения от их хозяев.

Так же получилось и в районах ал-Бухайры, когда коснулось их разорение и они оказались не в состоянии платить харадж 408. От мултазимов потребовали уплаты мири, а они стали оправдываться, пожаловались на всеобщее разорение. Тогда эти владения отобрали у них, и паша разделил их между своими приближенными. Последние, вступив в права владения, заставили бежавших крестьян возвратиться, силой привели их из других деревень и водворили на свои места.

В добавление ко всем бедам начали выслеживать и выискивать горожан, занимающихся ремеслами, но по происхождению своей древней нисбы 409 могущих быть отнесенными к той или другой деревне. Это делалось по подстрекательству новых владельцев деревень, приближенных и помощников. Сидит человек в своей лавке или мастерской и ничего не подозревает, как вдруг его окружают пособники уполномочившего их начальника и требуют его к своему господину, а если он сопротивляется или медлит, то его уводят силой и заключают в тюрьму. Он, не зная за собой вины, спрашивает: «В чем же моя вина?» Ему говорят: «За тобой числится поземельный налог». Тот спрашивает: «С какой земли?» Ему говорят: «С земли, на которой ты крестьянствовал, с давних пор не платится налог, и он равняется теперь такой-то сумме». Он отвечает: «Не знаю я этого, не ведаю этой деревни, не видел ее в своей жизни ни я, ни отец мой, ни дед мой». Ему говорят, например: «А разве ты не Шубрави или Минийави?» Он отвечает им: «Эта древняя нисба унаследована мной от дяди или от деда». Но это не принимают в расчет, держат его в тюрьме, избивают до тех пор, пока он не уплатит требуемого или не найдется заступник, который заступился бы за него. Это произошло со многими торговцами, купцами, ремесленниками, прядильщиками шелка и другими.

Продолжая свою поездку, паша прибыл в Дамиетту, [204] население которой он обложил некоторым количествам кошельков, а с чиновников взял подарки и подношения. Затем он возвратился в Саманнуд 410, выехал сушей в ал-Махаллу и собрал здесь сорок три кошелька из назначенной им суммы обложения в пятьдесят кошельков; от недобранных семи кошельков пришлось отказаться, /82/ после того как тюремное заключение и наказания [не дали результата]. Правитель ал-Махаллы подарил паше двести верблюдов, сорок лошадей, кроме тканей местного производства, как, например, полотенец для купанья, отрезов шелка и разных сортов одежды и предметов обихода, выделываемых в ал-Махалле еще оставшимися здесь ремесленниками. Отправившись отсюда, паша возвратился на канал Мануф, а затем отправился в Розетту и Александрию и когда обосновался здесь, то отправил дары Порте. В связи с этим он потребовал присылки из Каира большого количества кантаров кофе, индийских тканей и семисот ардаббов очищенного риса, полученного из стран, производящих рис. Он послал сопровождать эти подарки Ибрахима-эфенди — мухрдара 411.

Когда паша был в Александрии, прибыл капуджи везира Мустафа-паши Байрактара с письмом, сразу же отправившийся в обратный путь с ответом. Что произошло между ними, неизвестно.

В середине этого месяца, то есть ша'бана (22.IX—20.X.1808), Мухаммад 'Али-паша, возвращаясь из своей поездки, высадился на берег в Булаке в ночь на четверг, 15 ша'бана (6.X.1808), и отправился к себе в дом в ал-Азбакийу, а на следующий день поднялся в крепость. В честь его прибытия дали пушечный салют.

Месяц рамадан 1223 года начался в пятницу (21.Х.1808). В этот день стало известно о пожаре купола в Иерусалимском храме. Этот пожар начался с греческой церкви.

В тот же день большое количество солдат дулатов и 'Омар-бей ал-Алфи с группой мамлюков отправились в ал-'Бухайру из-за бедуинов Авлад 'Али. После событий, ранее изложенных, эти бедуины возвратились в [упомянутые] районы и стали обрабатывать землю, подобно бедуинам ал-Ханнади и ал-Джихина и совместно с ними. Когда же сторонники ал-Алфи [205] заключили мир с пашой, то Шахин-бей стал в меру своих возможностей посредничать в пользу племен ал-Ханнади и ал-Джихина вследствие родственной связи, существовавшей между ними и его господином [ал-Алфи]. Он препроводил их в ал-Бухайру и водворил их на ее землях, на которых они жили прежде. Он изгнал Авлад 'Али, разгромил их, вселил ал-Ханнади и ал-Джихина и возвратился в Гизу. Между тем племя Авлад 'Али при посредничестве некоторых чиновников обещало выплатить паше сто тысяч реалов, если он возвратит их в ал-Бухайру и изгонит оттуда ал-Ханнади. Паша согласился из-за жадности к деньгам. Вне себя от гнева, племена ал-Ханнади и ал-Джихина восстали, напали на Авлад 'Али, разграбили их и расправились с ними после того, как те притесняли их. Возникли раздоры. Племя Авлад 'Али отказалось выплатить паше сумму, которую обязалось дать ему. Они собрались в Хуш Ибн 'Иса, а паша послал против них упомянутого 'Омар-бея и тех, кто с ним. Объединившись с племенем ал-Ханнади, он дал им бой, но Авлад 'Али одержали над ним победу, разбили его и убили свыше ста человек из корпуса дулатов, столько же солдат и около пятнадцати мамлюков.

Паша приказал солдатам под командованием Ну'ман-бея и других выступить [против бедуинов]. Отряд бедуинов отправился в Файйум, и против него послали некоторое количество солдат.

К концу месяца выступил также и Шахин-бей вместе с остальными сторонниками ал-Алфи, за исключением Ахмад-бея, так как он остался в Гизе.

В это же время объявили для сведения всех, имеющих отношение к торговле, что курс французского талера устанавливается в двести двадцать [пара], а он уже достиг при размене двухсот сорока, а золотой цехин каирский (махбуб) — двухсот пятидесяти, и объявили о курсе размена [последнего] в двести сорок; все это из-за того, что в обращении было недостаточно мелкой монеты и менялы скупали ее для перепродажи сирийским купцам с процентной надбавкой за размен при сборе мири. Много приходится [теперь] бегать человеку для того, чтобы разменять пиастр; это удается только ценой больших [206] усилий, и то если разменяет его меняла или кто другой, то вынудит потерять при этом два или три пара.

Тогда же уехал также Хасан аш-Шамаширджи, присоединившийся к разжалованным.

В конце месяца дошла весть о том, что Маху-бей, кашиф ал-Бухайры, арестовал сейида Хусайна — накиб ал-ашрафа Даманхура, оскорбил и избил его, конфисковал его имущества и взял с него две тысячи реалов. Это произошло после того, как Маху-бей пригрозил его убить, если в течение двадцати четырех часов сейид Хусайн не принесет эти деньги. Он пал ниц перед видными христианами — комиссионерами города, и те уплатили за него, чтобы спасти ему жизнь. Точно так же был арестован /83/ один из купцов, от которого потребовали огромную сумму денег. Он внес столько, сколько у него было на руках, но за ним оставались еще недоимки до назначенной для него суммы. Его держали в тюрьме, пока он не умер под. пытками, а когда семья попросила выдать ей прах, то разрешили это только при условии, что сын [умершего] займет его место в тюрьме.

[Следует отметить] из событий, что 27 рамадана (16.XI.1808) в провинции ал-Гарбийа и Махаллат ал-Кубра небо покрылось тучами и выпал град величиной с куриное яйцо или около того. Град разрушил некоторые дома и поранил скот; вместе с тем он уничтожил червя на молодых побегах.

Месяц шаввал 1223 года начался в воскресенье (20.XI.1808). В конце его прибыл Шахин-бей ал-Алфи из провинции ал-Бухайра, после того как бедуины племени Авлад 'Али покинули ее пределы.

В это же время прибыл из Верхнего Египта Сулайман: Кашиф ал-Бавваб в сопровождении многих мамлюков и четырех кашифов. Паша принял его, наградил почетной шубой и поселил в доме Танана у Сувайкат ал-'Аззи. Сулайман Кашиф ал-Бавваб стал там жить, после того как был изгнан своими собратьями мурадитами.

Месяц зу-л-ка'да 1223 года начался в понедельник (19.XII.1808). В этом месяце паша сместил сейида [207] ал-Махруки с должности управителя монетного двора и назначил вместо него одного из своих родственников.

13 зу-л-ка'да (31.XII.1808) начальник полиции, предшествуемый глашатаями, объявил, что люди, заимствующие день- пи под проценты у военных, должны платить за каждый коше лек шестнадцать пиастров в месяц и не больше, а кошелек содержит двадцать тысяч пара, это турецкий кошелек. Причиной тому послужили тяготы людей, которые из-за недостатка средств к жизни, уменьшения заработков, повышения цен и увеличения налогов вынуждены брать взаймы. Не находя, у кого из гражданского населения города можно было бы занять денег, они берут взаймы у кого-либо из военных, которые на считывают на каждый кошелек пятьдесят пиастров за каждый месяц. Если же должник не в состоянии возвратить долг, то проценты к основной сумме долга за все время вырастают, достигают чудовищного прироста, и должника страшит участь его, после того как станет явным действительное положение вещей. Это произошло со многими зажиточными людьми, и они были вынуждены продать свои владения и имущество. Некоторые, когда положение их стало затруднительным, не найдя никакого выхода, бежали, оставив семью свою и родных, из страха перед военным и тем, что придется претерпеть от него, и возможной смерти от его рук. Некоторые должники обратились к паше, и он распорядился написать этот указ и известить о нем через начальника полиции. Об этом объявили на рынках. Это следует считать странным для правителей, по тому что открытое без стыда и совести объявление о процентах на рынках тем самым свидетельствует, что не усматривается ничего постыдного в заключении [таких сделок].

14 зул-л-ка'да 1223 года (1.I.1809) паша разгневался на Маху-бея старшего, который был кашифом ал-Бухайры, и сослал его в Абукир; паша забрал его деньги, а дом его — а это дом Хусайн-аги Шанана в квартале 'Абдин — вместе со всеми при надлежащими ему лошадьми, верблюдами, невольниками, приближенными, палатками и имуществом он отдал Маху-бею младшему ал-Урфали.

Месяц зу-л-хиджжа 1223 года начался во вторник [208] (18.I.1809). В этот день стало известно о происшедшей в Стамбуле большой омуте. Когда в середине года произошли известные события — выступление Мустафа-паши Байрактара упомянутым образом, убийство султана Салима, вступление на престол Махмуда, поражение янычар, которые были перебиты и высланы, и приход к власти Мустафа-паши,— то те из янычар, что остались при его господстве, сошлись на том, чтобы продолжать свое дело и строить козни. Кое-кто предупредил Мустафа-пашу относительно упомянутых янычар, но он не придал этому значения и пренебрег их делами, высказывая им презрение; он говорил: «Они только фруктовщики», /84/ подразумевая под этим то, что они занимаются продажей фруктов. Положение же соответствовало пословице, гласящей: «Не пренебрегай кознями врага — может статься, что змея умрет от яда скорпиона».

Сорганизовавшись, янычары внезапно явились ко дворцу Мустафа-паши Байрактара 27 рамадана (31.X.1808) на заре, когда все его люди были отправлены в разные места. Янычары сожгли ворота дворца и окружили его. Некоторые из его приближенных были убиты, а другие, кому удалось, бежали, ища опасения. Мустафа-паша спрятался в подземелье, и янычары его не обнаружили; они стали жечь, грабить и громить дворец. Султан испугался, так как дворец его везира находился рядом с его султанским дворцом. Он велел открыть ворота дворца, ведущие к морю, и послал поторопить с прибытием кади-пашу и капудан-пашу, которые явились во дворец. Борьба между обеими группировками усилилась, а янычары еще больше стали жечь город, пока не выжгли значительную часть его. Когда султан увидел это воочию, он пришел в ужас и стал опасаться, как бы пожар не охватил весь город. Султан и все состоявшие при нем были осаждены во дворце в течение дня и ночи; султану не оставалось ничего другого, как уладить дело. Он вступил в переговоры с вожаками янычар и умиротворил их. Те прекратили борьбу и начали тушить пожар, Кади-паша, а также капудан-паша — а это был 'Абдаллах Рамиз-эфенди, который во времена везира побывал в Египте,— бежали. [209]

Затем мертвого Мустафа-пашу извлекли из-под обломков из того места, где он скрывался, вытащили его за ноги, повесили на дереве показывали его и собрали вокруг его трупа тех, кто бы поглумился над ним.

Пока шли эти события и отсутствовал кади-паша — а он был сторонником низложенного султана Мустафы, — султан [Махмуд] стал опасаться, что если [кадинпаша] возьмет верх над янычарами, то сместит его с престола, возведет вместо него его брата и вернет тому сан султана. Поэтому Махмуд убил своего брата Мустафу, удушив его. Когда все улеглось, кади-пашу обнаружили и убили, равно как 'Абдаллаха-эфенди Рамиза — капудан-пашу. Мустафа-паша Байрактар был похвального образа жизни, он отстаивал справедливость, но это не созвучно эпохе 412.

В это же время усилилось внимание к плотине канала ал-Фир'аунийа, и сюда назначили лицо по имени 'Осман ас-Саланикли, который был смотрителем на Александрийской плотине. В середине этого месяца паша в сопровождении Хасан-паши сам уехал на канал, на котором намеревался соорудить плотину. Он приказал грузить камни, и для этого выделили много барок. Их нагружали большим количеством камней и деревом, и они возвращались порожняком, чтобы нагружаться по разу в день. Он приказал собрать на работы людей из деревень.

В это же время паша начал также строительство на побережье в Шубра, в том месте, которое известно теперь под названием Шубра ал-Макаса. Ходят слухи, что он хочет прорыть оросительные каналы, соорудить постройки, заложить сады и плантации. Он стал захватывать деревни, угодья ризк 413 и поместья икта 414 на всем протяжении побережья Шубра вплоть до Биркат ал-Хаджж.

17 зу-л-хиджжа (3.II.1809) большое количество солдат переправилось на западный берег Нила. В сопровождении Шахин-бея и сторонников ал-Алфи они отправились в Файйум по поводу племени бедуинов Авлад 'Али, которое жило в ал-Бухайре.

22 зу-л-хиджжа (8.II.1809) прибыл каиуджи и стало [210] известно, что он из Булака отправился в дом паши и что на руках у него два указа. Один из них являлся актом на владение пашой Египтом. Во втором говорилось, что Йусуф-паша ал-Ма'дани, бывший великий везир, назначен к отъезду в Сирию для упорядочения дел в Аравии и Хиджазе и что Мухаммаду 'Али-паше надлежит снабдить его необходимыми орудиями и припасами и всем тем, в чем он будет нуждаться. Но эти слова не оказали действия.

На утро следующего дня состоялся торжественный въезд этого капуджи в дом паши, и сюда же прибыли шейхи и знать, а паша отсутствовал. Как это следует из предшествующего, он был на канале и его замещал катхода-бей и высшие должностные лица. Были зачитаны указы, подтвердившие слухи.

Завершился год с его событиями, которые невозможна /85/ уточнить в деталях из-за отсутствия достоверных данных.

Из событий общего характера: беспрерывно следовали одна за другой контрибуции, незаконные поборы, и по любому поводу каждый раз изобретали все новые. Дороговизна продолжала расти, и повышались цены на все съестные припасы и напитки; из-за этого население деревень беднело, распродавало скот, чтобы заплатить налоги, количество мяса, масла, сыра уменьшилось. У феллахов забирали за бесценок в счет податей рогатый скот, овец, а затем навязывали его мясникам по самой высокой цене. Те обязаны были забивать скот только на скотобойне, где забирали внутренности, кожи, головы и часть мяса для паши и должностных лиц. С тем количеством мяса, которое оставалось в их распоряжении, мясники отправлялись к себе в лавки и продавали его населению по самой высокой цене, чтобы выручить затраченные средства. А если случится, что мухтасиб выследит мясника, убившего купленную им скотину не на скотобойне, то он схватит его, ославит, заберет бесплатно все найденное в его лавке мясо, затем его арестуют, изобьют и оштрафуют. И мяснику не будет уже прощения, и его будут именовать предателем и беспутным.

В этом же году не состоялся хадж из Сирии и Египта якобы из-за препятствий со стороны ал-Ваххаби, но это не соответствует действительности, так как он не препятствует [211] прибытию для свершения хаджа на основаниях, предусмотренных шариатом, но чинит препятствия тем, кто прибывает на манер, противоречащий закону, с новшествами, не дозволенными шариатом, как, например, махмал в сопровождении цимбал, барабанов и флейт и ношение оружия. Прибыла группа магрибинских паломников, возвратившихся после свершения хаджа в этом и прошлом году, и никто не чинил им никаких препятствий. И когда была запрещена отправка караванов паломников из Египта и Сирии, то население Мекки и Медины перестало получать то, чем оно существовало: милостыню, съестные припасы и деньги. Взяв жен ч детей, оно покинуло родные места; остались лишь те, для которых эти доходы не служили источником существования. Ушедшее население направилось в Египет и Сирию, а часть — в Стамбул. Они жаловались на ал-Ваххаби и призывали Порту освободить священные города для того, чтобы восстановить прежнее положение вещей, при котором были доходы от притока милостыни, непрерывных богослужений, замещения паломников в хадже 415 и от выполнения обязанностей подметальщиков, сторожей и тому подобных, именуемых государственной службой, выполняемой людьми, которые считаются должностными лицами Порты. Беженцы рассказывали, что ал-Ваххаби захватил в Ка'бе все драгоценности и увез их. Это расценивается как большое прегрешение. Все эти вещи посылались сюда слабоумными богачами, королями и султанами неарабского происхождения и другими. Они посылались ими из жадности, чтобы драгоценности не достались тем, кто им наследует, или, предвидя превратности судьбы, имели в виду сохранить их до того времени, как будет нужда в них на случай войны и необходимости отражения врага. С течением времени, по прошествии многих и многих лет, по мере накопления ценностей, утвердилось представление о них, не соответствующее действительности, наметилось убеждение, что они неприкосновенны, что они являются сокровищницей пророка,— да благословит его Аллах и приветствует,— и что никто не может ни взять их, ни истратить. А пророк,— да будет над ним благословение,— стоял выше этого и не был причастен ни к каким земным благам при своей жизни. Аллах [212] даровал ему самую великую честь — призвание быть его пророком и распространять Коран, и он предпочел быть пророком и рабом, нежели пророком и царем. Подтверждение тому есть в ас-Сахихайн и других [книгах], где приводятся его слова: «Я прошу Аллаха сделать пропитание единственным достоянием семьи Мухаммада». Тирмиэи, цитируя Абу Имама,— да будет им доволен всевышний Аллах,— приводит слова пророка,— да благословит его Аллах и приветствует: «Предложил мне господь мой превратить для меня Мекку в золото, но я заявил: нет, господи, пускай я буду сытым день и голодным день (а утверждают, что он говорил три дня, и т. п.), когда буду голоден, я прибегну к тебе с мольбой и буду упоминать твое имя, а насытившись — благодарить и слазить тебя». Ошибочно также утверждать, что эти сокровища и драгоценности давали в качестве милостыни пророку и в знак приверженности к нему: пророк,— да благословит его Аллах и приветствует,— Говорил, что милостыня не приличествует роду Мухаммада, так как она — людские отбросы, и запретил хашимитам 416 получать милостыню. Блага нужны лишь те, которые обеспечивают жизнь, а не для того, чтобы было, что оставить после нее. /86/ Господь всевышний и прославленный относит деньги [только] к благам земным и ни к чему другому. Всевышний сказал, что земная жизнь есть не что иное, как игра, и развлечение, и мишура, и кичливость друг леред другом, и хвастовство богатством и потомством. Все это относится к тем семи вещам, которые упоминаются Аллахом прославленным и всевышним в Коране в словах его: «Разукрашена людям любовь страстей: к женщинам и детям, и нагроможденным кинтарам золота и серебра, и меченым коням, и скоту, и посевам. Это — пользование ближайшей жизни, а у Аллаха — хорошее пристанище» (Коран, III, 12). Из этих семи [стремлений проистекает] все другое и скверное, которое вовсе не является сущностью [людей] самих по себе и поступками порицаемыми, когда они предназначаются и используются для того, чтобы обрести блага загробной жизни. Мутриф передает слова отца, который сказал: [213] «Пришел я к пророку,— да благословит его Аллах и да приветствует,— (и застал его] читающим следующий стих Корана: “Увлекла вас страсть к умножению" (Коран, СII, 1). И сказал он: “Все время сын человеческий говорит: — Мои вещи, мое имущество, — а куда ты денешь это имущество, сын человеческий, сверх того, что ты съешь, потребишь той одежды, что износишь, и того, что уйдет в виде милостыни?"».

Приверженность к пророку заключается в том, чтобы верить в него, следовать шариату и сунне 417 его, а не в том, чтобы противоречить предписаниям его, не в том, чтобы накапливать сокровища три его гробнице, не тратя эти сокровища на заслуживающих их бедняков и несчастных и на остальные восемь категорий предназначений. Если скажет накапливающий, что он их приберегает [на случай наступления] бедственных времен или для того, чтобы использовать их в случае нужды для священной войны против неверных и язычников, то на это возразим, что мы видели сильнейшую нужду у государей нашего времени, вынужденных идти на мир с одержавшими над ними верх европейскими государями; казна их опустела, деньги оказались истраченными вследствие дурного управления, их кичливости, роскошного образа жизни. Побежденные, они заключают мир с обязательством выплатить огромные суммы контрибуций, что гарантируется какой-либо группой европейцев, которые путем обмана мусульман [получают право] собирать с подданных деньги, превысив [установленные] налоги; конфискациями они незаконно захватывают имущество мусульман, так что нищают купцы, податное сословие. А из этих сокровищ государи ничего не берут даже тогда, когда у них или у женщин высокого ранга есть сокровища из оставшихся драгоценностей. Они продолжают посылать дары на могилу пророка, не используя их на необходимые нужды, не говоря уже о том, чтобы раздать их тем нуждающимся, которые этого заслуживают. Попав сюда, сокровища уже никому не приносят пользы, если только их не раскрадут специальные евнухи, которые именуются ага святых мест. Бедняки — [214] дети пророка, ученые, нуждающиеся, странники — умирают с голоду, а эти сокровища для них под запретам, они лежат неподвижно.

Так продолжалось до тех пор, пока не появился ал-Ваххаби. Овладев Мединой, он забрал эти сокровища. Говорят, что он заполнял четыре сундука для драгоценностей дорогостоящими алмазами и рубинами, среди которых четыре изумрудных подсвечника с длинными алмазами, ярко светящимися в темноте, вместо свечей; [здесь же имелось] около сотни сабель, ножны которых были покрыты чистым золотом, украшены алмазами и рубинами, а основа из изумрудов и яшмы и тому подобных драгоценных камней. Сабли из [лучшей] стали, и каждой из них нет цены, они помечены именами предшествующих государей, халифов, и многое другое.

В течение этого времени паша решил восстановить водопровод, по которому доставлялась вода в крепость; он пришел в негодность и перестал действовать, так как плотина разрушилась и вода не подавалась в крепость уже около двадцати лет. Восстановление водопровода паша поручил Мухаммаду-эфенди Топалу (Топал по-турецки означает «хромой») смотрителю 418 [ведомства материального снабжения]. Тот восстановил водопровод, и воды потекли по нему в конце прошлого месяца.

В этом же году ввели много [новых] налогов на многочисленные виды товаров, в том числе на торговлю ладаном — по триста пиастров с каждого куска, равно как и на торговлю хной — по десять пиастров с мешка. Точно так же стали взимать со всего, что продается на вес, из расчета с каждых ста дирхемов по четыре пара: по два пара с продавца и с покупателя. О других многочисленных событиях мы не говорим, так как они нам неизвестны.

Что касается тех, кто умер в этом году и кто заслуживает упоминания, то умер почтенный, уважаемый, достойный сейид Халил ал-Бакри ас-Сиддики. Мать его происходит из потомков Шамс ад-Дина ханифита. Он приходится братом шейху Ахмаду ал-Бакри ас-Сиддики, /87/ который был главой их [215] толка 419.

Когда же брат его умер, то покойный не унаследовал после него это [звание] из-за легкомысленного поведения и неподобающих дел. [Главой толка] был назначен его двоюродный брат сейид Мухаммад-эфенди — вдобавок к тому, что он был и главой шерифов, [что и вызвало] ссору между ними, и они должны были поделить пополам дом в ал-Азбакийе, в котором они жили. Халил ал-Бакри перестроил свою половину в прекрасное сооружение, с украшениями и разбил при доме сад, в котором произрастали фруктовые деревья. Когда же умер Мухаммад-эфенди, Халил стал шейхом толка, а главой шерифов стал сейид 'Омар Мукаррам ал-Асйути. Когда в страну вторглись французы, Халил ал-Бакри вступил с ними в контакт, а сейид 'Омар вместе с другими бежал от французов в Сирию. Тогда упомянутый Халил дал знать французам, что сан главы шерифов всегда принадлежал его роду и что он насильно лишен его. Французы дали ему это назначение, и он захватил вакфы и доходы, [положенные по этому сану], и один стал занимать весь дом. Он пользовался почетом у французов, и они поставили его во главе дивана, учрежденного ими для решения судебных дел, возникающих между мусульманами. Он был в почете у французов, к нему прислушивались, его заступничество принимали, поэтому дом его переполнился ищущими его заступничества истцами, жалобщиками. К нему собрались мамлюки отсутствующих и напуганных мамлюкских беев. У него в распоряжении было большое количество слуг, каввасов, командиров, верховых солдат. Так это продолжалось до тех пор, пока не появился в первый раз везир Йусуф-паша, который нарушил мир [в стране], и не начались военные столкновения в Каире между турками, французами, мамлюкскими беями и жителями Каира. На дом Халила ал-Бакри напала необузданная чернь, разграбила его, изнасиловала его женщин, а самого его, раздетого донага, протащила с закрытой головой из ал-Азбакийи до торгового дома Зу-л-Факара, что в квартале ал-Джамалийа, где находился катхода Порты. Присутствующие попросили его посредничества, и он освободил ал-Бакри, когда тот был уже на краю гибели. Его взял к себе в дом купец Ахмад ибн Мухаррам, успокоил его, дал ему одежду и [216] оказал ему почет. Халил ал-Бакри оставался в его доме до тех пор, пока смута не улеглась и не появились французы, одержавшие победу над своими противниками, которые покинули город, а французы обосновались в нем. В это время Халил ал-Бакри отправился к ним и пожаловался на все постигшее его из-за его дружественного отношения к ним. Французы возместили ему все разграбленное и восстановили его в положении, которое ан занимал при них. Дом его был разрушен грабителями. Он поселился в доме ал-Баруди у ворот Баб ал-Харк, а затем отсюда переселился в дом 'Абд ар-Рахмана Катходы ал-Каздоглу в квартале 'Абдин. Этот дом он заново перестроил. Была у него дочь, которая во время пребывания французов стала дурно себя вести, и, когда разнесся слух о прибытии везира капудана и англичан и стало ясно, что французам придется оставить Египет, он погубил упомянутую свою дочь, предав ее в руки начальника полиции. Когда же в Египте упрочились турки, покойный был лишен звания главы шерифов, которое опять перешло к сейиду 'Омар Мукарраму, как это было до французов. С возвращением же Мухаммада Хосров-паши недоброжелатели Халила ал-Бакри обвинили его в совершении крупных преступлений, в том, что он предается пьянству и тому подобному, и в том, что дочь его ходила к французам с его ведома и он убил ее из страха, для того чтобы избавиться от дурной славы, которую ему невозможно было скрыть, не принять на себя стыда и остаться в стороне. Они заявляли, что он не подходит в качестве главы толка бакритов. Пашу поставили в известность, что есть лицо, происходящее из того же рода, по имени шейх Мухаммад Са'д, входивший в состав свиты покойного, но он беден, не имеет никакого имущества и даже не имеет животного для верховой езды. Паша заявил: «Я обеспечу ему имение». Его представили паше, который возложил на него большой венец и дал ему облачение. Шейх Мухаммад Са'д был человек преклонных лет, благочестивый. Паша облачил его в меховую шубу, подарил ему лошадь с полной сбруей и назначил ему тысячу пиастров [ренты]. Он поселился в доме, расположенном в районе ворот Баб ал-Харк, и зажил в довольстве, а Халил ал-Бакри впал в безвестность. Он купил себе [217] дом в районе Дарб ал-Джамамиз в переулке ал-Фурн. Позади этого дома был небольшой садик, он купил его и засадил его деревьями, улучшил и усовершенствовал его и построил /88/ приемную, выходящую в сад, а внизу — каменные скамьи. Для сооружения этой постройки он купил на слом два дома, принадлежащих эмирам и расположенных напротив, использовав битый камень и деревянные части. Он продал принадлежавшие ему поместья и вырученной суммой расплатился со своими долгами, а сам довольствовался доходом, причитающимся на его долю с вакфа, учрежденного дедом его со стороны матери для главы рода ал-Ханафи. Против него продолжали выступать и преследовали его такие влиятельные лица, как сейид 'Омар Мукаррам — накиб ал-ашраф — и шейх Мухаммад Вафа ас-Садат и другие. После отставки его с поста шейха они выступили даже против брачного договора, заключенного сыном его сейидом Ахмадом с дочерью покойного Мухаммада-эфенди ал-Бакри, и добились расторжения этого брака у кади. Одолели его кредиторы и лица с разными притязаниями и требованиями, чтобы вынудить его к продаже своего имения. При французах он было купил красивого собой мамлюка, а когда с ним произошло вышеуказанное, человек, продавший этого мамлюка, возбудил против него иск, обвинив его в том, что он забрал его без платы и не внес ему стоимости его. Халил ал-Бакри не мог дать подтверждений уплаты, и дело завершилось договоренностью, но мамлюк ушел от него, и его взял к себе 'Осман-бей ал-Муради, как об этом уже упоминалось в изложении предшествующих событий. И так он прозябал, пока не заболел грыжей и не умер скоропостижно в середине месяца зу-л-киджжа. Моление над ним совершили в мечети деда его со стороны матери шейха Шамс ад-Дина Абу Мухаммада хани-фита и похоронили его вместе с его предками на кладбище при мечети ас-Садат ал-Бакри. Да помилует его господь и да простит его и нас!

Умер эмир Шахин-бей ал-Муради, известный под кличкой Баб ал-Лук, потому что он жил в квартале этого названия. Он был мамлюком Мурад-бея и происходил из черкесов. Когда Мурад-бей дал ему свободу, то назначил его кашифом [218] провинции ал-Гарбийа. Затем он возвратился в Каир и оставался здесь без каких-либо занятий, домогаясь звания эмира, ибо полагал, что он больше других имеет право на это. По возвращении мамлюкских беев в Каир после убийства Тахир-паши, когда ал-Алфи отсутствовал, находясь в Англии, к Шахин-бею приблизился 'Осман-бей ал-Бардиси и внушил ему глубокую ненависть к ал-Алфи, и он был одним из начавших избиение Хусайн-бея ал-Вашшаша на западном берегу Нила в ночь, когда они выступили навстречу ал-Алфи. Затем вместе с приближенными он ушел из Каира и оставался вне его, пока не умер в середине месяца раби' ал-аввала упомянутого года. И Аллах знает лучше!

Год тысяча двести двадцать четвертый (16.II.1809— 5.II.1810).

Месяц мухаррам начался в четверг. В эту ночь, то есть в ночь на пятницу, 2-го числа этого месяца, после захода солнца прошла черная туча, из которой грянул потрясающий гром, сопровождавшийся чрезвычайно сильными сверкающими молниями, полил дождь, в одних местах обильный, а в других местах небольшой. Затем небо быстро очистилось, и появились звезды. По истечении нескольких дней прибывшие из района ас-Самахат в провинции ал-Гарбийа рассказывали, что в этом районе выпал в эту же ночь большой и малый град, большой — величиной в мельничные жернова, а малый — размером в куриное яйцо. Этот град разрушил дома, убил скот и людей и уничтожил значительную часть урожая.

В воскресенье, 4 мухаррама (19.II.1809), паша убил Хуcайна ибн Хабири — во время своего пребывания на канале ал-Фир'аунийа. Голову его он послал в Каир, и ее повесили у ворот Баб Зувайла.

В конце этого месяца паша возвратился с канала ал-Фир'аунийа, не сумев добиться перекрытия [плотины], несмотря на все затраченные усилия и огромные реквизиции. Для этого дела заняли барки для перевозки камней, которые шли « днем и ночью. Назначенный на это дело сейид Мухаммад ал-Махруки избрал местом пребывания район мечети ал-Асар 420, [219] для того чтобы торопить каменотесов и ускорить погрузку камней на барки. Камень добывали в горах глыбами, срезая утесы. Горы рассекали взрывами, закладывая порох, подобно тому как это делали европейцы. В местах взрывов появлялись пещеры, гроты, лощины, /89/ о которых среди людей распространялись разного рода небылицы и легенды. Рассказывали, что в горе обнаружилась железная дверь с запором, а когда открыли ее, то увидели внутри людей верхом на лошадях, и тому подобное.

В этом же месяце прибыл в Александрию посланец капудан-паши с требованием выплаты налогов с Александрии. Хаким ее сказал ему: «Надлежит тебе отправиться к паше на канал и встретиться с ним». Тот отправился, и паша принял его у плотины, и он провел здесь эту ночь, а наутро оказался мертвым и его зарыли в могилу.

Затем прибыл другой посланец с оповещением о предстоящем прибытии капуджи с двумя указами, в одном из которых сообщалось о заключении мира между Портой и англичанами и русскими и об открытии и безопасности морских путей сообщения.

Во втором же указе предписывалось выступить в поход для того, чтобы отвоевать священные города, изгнав из них ваххабитов. При этом сообщалось, что Йусуф-паша, бывший везир, известный под кличкой «Рудокоп», направляется в священные города через Сирию, а Сулайман-паше — вали Багдада — тоже предписано отправиться в район Дар'ииа 421.

Прибыл также указ о продлении полномочий паши на управление Египтом; ему прислали также шубу и саблю.

Месяц сафар 1224 года начался в субботу (18.III.1809). В этот день прибыл ага, приехавший в Булак. Для встречи его выехали ага янычар, вали и военачальники, которые организовали ему торжественный въезд через ворота Баб ан-Наср, и он поднялся в крепость. Здесь в присутствии всех зачитали указы, а по завершении этого дали пушечный салют и устроили празднество.

В этот день небо покрылось тучами и полил сильный дождь; у Бчркат ал-Хаджж вместе с дождем падали маленькие [220] рыбки породы, известной под названием алкарус (Ал-карус — букв «жалящие»), и они стали прыгать по земле. Одну из них доставили в Каир, и я видел ее — она очень холодная.

В этом же месяце паша усилил внимание к подготовке выступления экспедиции против эмиров Верхнего Египта. Несколько раньше он послал к ним требование доставить причитающееся с них зерно, а также деньги [в счет налога] мири. Они дали обещание, но не выполнили его. Когда паша находился на канале, к нему прибыл or эмиров Ридван-катхода ал-Бардиси с ответом и подарками, состоявшими из лошадей, невольниц, рабов и евнухов. Паша рассвирепел и заявил: «Я не прошу у них милостыни и благотворительности, что же они смеются над моей бородой этими своими поступками. Поскольку они не выявляют своих замыслов, придется мне выступить против них и воевать с ними». Он послал в Каир к высшим воинским чинам, приказав им выступить. Хасан-паша, Салих-ага Кудж, Тахир-паша, Ахмад-бей и многие, назначенные им, выступили со своими солдатами, переправились через Нил в Гизу и здесь расположились лагерем. Ридван-катхода между тем не переставал склонять пашу к сговорчивости, пока тот не согласился дать ему срок в несколько дней, необходимый, чтобы поехать и передать ответ и вернуться обратно. Когда паша возвратился с канала, то стал торопить с выступлением, и войска переправились на западный берег. Паша стал подгонять с выполнением обязательств, пересылкой талаток, собиранием барок Капитан порта Булак отправился с этой целью в Нижний Египет. Деревни обязали поставлять зерно и верблюдов, и это [требование последовало] за предшествовавшими обложениями на нужды строительства канала и сверх погашения путевых издержек глашатаев, разосланных с сообщением о прибытии капудана. При всем том люда страдали от засухи и от того, что зерно вздорожало, как и все прочее, и от недостатка зерна Того, кто не мог достать зерна, обязывали выплачивать стоимость его по самой высокой цене, и это-то после того, как удавалось найти подход к чиновникам, на это [221] поставленным, и дать им взятку. От Ибрахим-бея прибыл также Ну'ман Сирадж-паша. Паша принял его на канале, но приезд его оказался также бесполезным, паша не обрати л внимания на его слова, и он возвратился отвергнутым

5 мухаррама (20.II.1809) прибыл 'Али-бей Аййуб в сопровождении другого лица, именуемого Ридван-беем ал-Бардиси. Они поднялись в крепость, встретились с пашой, и 'Али-бей Аййуб пал перед ним ниц и целовал ему ноги и просил отменить выступление /90/ военной экспедиции. Слова его относительно зерна нового урожая были смиренными. Эмиры обещали выплатить стоимость зерна старого урожая и сдать в полную меру зерном все, что причитается с них из нового урожая. Они заявили, что не собираются нарушить закон и стремятся лишь к тому, чтобы получить отсрочку до жатвы. Паша сказал: «Сняв урожай, они заберут его и уйдут в горы». Эти переговоры длились около четырех дней, а затем, 8-го числа, разнесся слух, что достигнуто соглашение. Народ обрадовался, усмотрев в этом добрый знак и учтя последствия, вытекающие из раздоров, истребления посевов и разрушения городов. Так, за четыре дня, в течение которых солдаты совершали переход в Гизу, было опустошено свыше пятисот федданов, а когда в Верхнем Египте разнесся слух о выступлении солдат и снаряжении военной экспедиции, народ здесь пришел в отчаяние, встревожившись за свои посевы. Не зная, куда отправиться со своими детьми и женами, они покинули родные места и рассеялись по Каиру и Нижнему Египту.

Наутро был издан указ о возобновлении подготовки экспедиции. Снова разнесся слух о выступлении солдат, тревога опять охватила сердца, и люди провели тяжелую ночь. От лиц состоятельных и мултазимов потребовали авансы [в счет налогов], составили списки и чеки на получение кошельков и разослали лиц, назначенных для взимания этих сумм.

10 мухаррама (25.II.1809) экспедицию отменили, и после обсуждений и прений, которые со стороны паши уполномочен был вести Шахин-бей ал-Алфи, было заключено соглашение на следующих условиях: эмиры обязались треть причитающегося с них мири в количестве ста семи тысяч ардаббов зерна [222] представить по истечении срока в тридцать один день. 'Али-бей Аййуб и Ридван-бей ал-Бардиси уехали, оба милостиво награжденные пашой.

11-го числа этого месяца паша незаконно убил Мустафа-агу из свиты Хасан-бея но следующей причине: когда начальник Булакского порта отправился собирать барки, необходимые для отправки экспедиции, он встретил барку с арнаутом — торговцем зерном. Барка была нагружена зерном. Это случилось у местечка, называемого Сахраджат 422. Начальник Булакского порта захотел забрать судно, но арнаут сказал ему: «Как же ты возьмешь барку, ведь в ней мое зерно?». Капитан ответил: «Выгрузи твое зерно на берег и оставь его, а барка необходима для нужд паши». Но тот не согласился, опасаясь, что зерно пропадет и что он не найдет другого судна, так как все барки потребовались для экспедиции. Он сказал: «Когда я доеду до Каира, то выгружу зерно, а ты пошли со мной того, кто бы мог взять барку». Тот ответил, что это невозможно, и они заспорили, и, вне себя от гнева на арнаута, начальник порта прибег к своей сабле, чтобы избить его, но арнаут опередил его, выстрелив из своего пистолета, и убил его. Подчиненные начальника порта захотели арестовать его, но он сбежал от них в местечко, где находилась группа из войска дулатов, назначенная для сбора налога. Он обратился к ним, и они воспрепятствовали его аресту. Обе группы вступили в борьбу между собой. Упомянутый Мустафа-aга, бывший мултазимом этого местечка, отсутствовал в это время по каким-то своим делам. Ему дали знать, и он приехал. Опасаясь, чтобы не произошло убийство или деревне не был причинен вред и чтобы это не послужило причиной опустошения района, он сказал им: «Отправляйтесь вместе со мной к паше, чтобы узнать его мнение». Они согласились с этим и в сопровождении его вместе с убийцей отправились в Булак. Когда они спустились на берег, то убийца сбежал и отправился к 'Омар-бею ал-Арна'уди, живущему в Булаке. Упомянутый эмир Мустафа побежал за ним, а 'Омар-бей заявил ему: «Отправляйся к паше и сообщи ему, что он у меня, и ничего тебе не будет». Тот так и сделал, а паша ему сказал: «Отчего ты не сберег [223] его, зачем допустил, чтобы он сбежал?» Тот в свое оправдание сослался на то, что не властен над солдатами дулатов, к которым убийца прибег и которые помогли ему освободиться. Паша приказал посадить Мустафа-агу в тюрьму и послал за 'Омар-беем. Тот явился и стал просить об освобождении эмира Мустафы. Паша обещал назавтра выпустить его, если 'Омар-бей доставит ему убийцу. 'Омар-бей сказал, что он находится у Азмир-аги и что тот его не выдаст, а затем поехал к себе домой. С наступлением утра паша незаконно приказал убить упомянутого эмира Мустафу. Его привели в ар-Румайлу 423 к воротам крепости и прострелили ему шею.

Наутро убили также одного из солдат-дулатов по этой же причине. На следующий день арнауты также убили /91/ двух солдат корпуса дулатов.

В четверг, 13 мухаррама (28.II.1809), паша категорически потребовал от 'Омар-бея выдачи арнаута — убийцы капитана. Он заявил, что если тот не пришлет его, то он сожжет его дом. Но 'Омар-бей отказался прислать его, и к нему присоединился ряд арнаутов соседа его Салих-аги Куджа. Паша направился в квартал Шайх Фарадж 424, что вызвало в Булаке беспокойство и тревогу. К заходу солнца паша возвратился к себе домой в ал-Азбакийу, и тревожные слухи умножились, и увеличилось беспокойство среди арнаутов и в корпусе дулатов.

15 мухаррама (2.1 II.1809) арнауты также убили двух солдат-дулатов у плотины Сиба'и. Затем убийца капитана прибег к покровительству одного из крупных военачальников арнаутов, паша же послал к Хасан-паше, настоятельно требуя, чтобы этот командир явился или чтобы убийце отрубили голову и прислали ему. Хасан-паша выполнил этот приказ, прислав паше какую-то голову, завернутую в простыню, чтобы тем самым покончить с этим событием. Страсти вокруг этого вопроса улеглись, и острота его сгладилась, и многие успокоились на этом.

В конце месяца паша приказал учредить регистр обложения земельных угодий. По сравнению с прошлым годом увеличили на треть обложение тех земель, которые не орошаются во время разлива Нила. Регистр был составлен. В нем предусмотрели четыре категории, отличающиеся одна от другой [224] увеличением суммы обложения на сто пиастров. Налог на самую высокую категорию составляет восемьсот пиастров, хотя налоги за прошлый год остались в значительной части недобранными вследствие того, что деревни были опустошены и не могли платить. Этот регистр составляли раздельно группа эфенди и группа писцов-коптов, находившиеся друг от друга на большом расстоянии: эфенди — в доме Аййуба в Булаке, а копты — в монастыре в Старом Каире; здесь они находились на протяжении многих дней, пока не составили и не закончили регистр. Вслед за тем сразу же стали взыскивать по нему, домогаясь поступления налогов.

В это же время паша приказал 'Омар-бею ал-Арна'уди покинуть Египет и прекратил выплату содержания ему и его солдатам, и тот не в силах был противоречить. Подсчитали все причитающееся ему и его солдатам содержание и возмещение за доходы с деревень, находившихся в его распоряжении — эта сумма составила свыше шестисот кошельков, которые были выплачены за счет доходов паши и других. Паша [в свое время] захватил поместья, расположенные в ал-Калйубийи к северу от Шубры и принадлежавшие разным лицам, [а теперь], когда он завладел поместьями 'Омар--бея и выплатил ему вознаграждение за них,— а земли эти [находились] в провинциях ал-Мануфийа, ал-Гарбийа и ал-Бухайра, — он возместил частями из них некоторым лицам утраченное ими. 'Омар-бей и его подопечные стали готовить все необходимое к отъезду.

Месяц раби' ал-аввал 1224 года (16.IV— 15.V.1809). В этом месяце сейид 'Омар Мукаррам — старейшина шерифов — совершил обрезание сына своей дочери и пригласил пашу и знать, которые послали ему подарки и подношения. В понедельник, 16 раби' ал-аввала (1.V.1809), он устроил процессию, в ней участвовали шейхи ремесленных цехов, жонглеры, экипажи соответствующих корпораций ремесленников, уроженцы Верхнего Египта и, кроме них, жители Булака, пригородов, жители ал-Хусайнийи 425 и других предместий. Они шли с барабанами, флейтами, а за процессией следовала огромная толпа. В тот примечательный день все места, откуда было удобно смотреть, были переполнены. Это веселье было заключительным [225] аккордом [процветания] сейида 'Омара, так как последовало то, о чем ты вскоре узнаешь, — его ссылка и отъезд из Каира.

В этот же день закончили плотину на канале ал-Фир'аунийа, работы на которой по кладке камней, водонепроницаемых прокладок и грунта продолжались на протяжении свыше шести месяцев; на нее потратили несчетное количество денег. Поток воды шел из восточного рукава Нила и был столь обильным, что барки могли подыматься по нему вплоть до Дамиетты. Это после того, как канал совсем было уже высох и оставшиеся в нем пресные воды Нила, смешавшись с морской водой, стали солеными на всем протяжении, вплоть до Фараскура 426. 'Омар-бей из числа приближенных ал-Ашкара обязан был охранять плотину, следить за тем, чтобы вода не прорвала ее и не испортила. Он жил там, не покидая плотины, продолжая выполнять свои обязанности, и «е жил в Каире.

На протяжении этого месяца и ему предшествующих зерно стало появляться редко и повысилась его стоимость, так что цена ардабба пшеницы поднялась до тысячи шестисот пара, и его редко можно было достать на /92/ складах, рыночных площадях или на нильских пристанях; там невозможно было достать какое бы то ни было зерно на протяжении всего гота, и если бы не милость Аллаха, ниспославшего маис, то население, наверное, погибло бы. Несмотря на это, продолжалось взыскивание налогов, контрибуций, так что забирали зерно в натуре, солому, верблюдов и в добавление к этому еще налагали прочие повинности, о которых тебе приходилось слышать уже не раз и о которых долго надо было бы объяснять.

В течение этого же месяца призвали производить размен французских талеров, египетских золотых цехинов и венгерских цехинов по курсу, объявленному в прошлом году, так как после того, как был снижен курс размена, прошел всего месяц или два, и он возобновился на прежнем уровне и даже превысил его. Поэтому еще раз призвали к тому, чтобы этого расхождения, чреватого возобновлением горестей и затруднений населения, больше не было. Однако эти призывы и приказы о снижении и повышении не были продиктованы жалостью к народу и милосердием к нему. Наоборот, этим преследуют [226] собственные цели — все большего удовлетворения своей жадности. Как только начинается взыскание налогов и обложений, они объявляют о снижении, для того чтобы побольше выручить [на разнице в курсе] и на том, что можно получить путем усиления наказаний тех из торговцев, кого удается уличить в превышении курса. Когда же они выплачивают за счет казны содержание солдатам или снаряжение, то без всякого стыда и зазрения совести считают по самому высокому курсу. Перед таким противоречием нам остается лишь молчать.

В конце этого месяца появилось зерно; цены на него снизились, — прибыли крестьяне с зерном нового урожая, и снизилась стоимость его, хвала Аллаху!

Начался месяц раби' ас-сани 1224 года (16.V—13.VI.1809). 6-го числа этого месяца (21.V.1809) прибыли послания из Порты с оповещением о рождении у султана дочери, названной Фатимой. В указах предписывалось украсить город, и мнения сошлись на том, чтобы устроить празднество и давать салюты из крепостных пушек в часы пяти молитв в течение семи дней. Ничего подобного в прошлом не делалось, неслыханно было давать салют или устраивать иллюминацию и вообще упоминать о рождении девочки. Это принято устраивать лишь по случаю рождения мальчика. Это новшество ввели персы.

Во вторник, 8 раби' ас-сани (23.V.1809), прибыли [следующие] мамлюкские эмиры: Марзук-бей — сын Ибрахим-бея, Салим — ага мустахфазан 427, Касим-бей Силахдар, Мурад-бей, 'Али-бей Аййуб. Они прибыли в соответствии с предшествовавшим соглашением, но Салим-ага, о прибытии которого упоминалось, не входит в число явившихся в соответствии с соглашением. Он держался в стороне от этих дел. Причиной его приезда явилась смерть его жены. Она умерла около двух недель тому назад, и он приехал за ее наследством, ее и его имуществом, находившимся у нее, равно как и по поводу ее поместий. Приехав, он нашел, что паша захватил все это. Он забрал имущество, украшения и драгоценности, поместье и недвижимость при посредстве Махмуд-бея ад-Дувайдара. Когда Салим-ага приехал, то не застал ничего: ни дома, ни поместья, ни обитателей. Он остановился у 'Али-бея Аййуба в его доме, [227] расположенном в квартале Шамс ад-Даула 428. К нему явились Махмуд-бей ад-Дувайдар и драгоман. Они стали его успокаивать и сообщили ему, что паша возместит ему за все утраченное и добавит еще сверх того. Они сеяли у него на крыше (Выражение, означающее «давали щедрые обещания»), с тем чтобы он покорился.

В этом же месяце обвалился потолок дворца, возведенного пашой в Шубре, и его начали вторично восстанавливать.

Тогда же сообщили о прибытии жены паши — матери его детей — и его младшего сына по имени Исма'ил, а также сына Бонапарта Хазандара и многих их родственников и близких, прибывших в Александрию с их родины — Кавалла 429. Когда они упрочились в Египте, прижились здесь и стали благоденствовать, то послали своим семьям, детям и близким предложение приехать, и все время оттуда прибывали группа за группой женщины, мужчины и дети. Когда пришло известие о прибытии жены паши в Александрию, то для встречи ее отправился сын ее Ибрахим-бей, дафтардар. Это было 11-го, а 13 раби' ас-сани (28.V.1809) упомянутый Ибрахим-бей возвратился, не дождавшись их прибытия, а когда они прибыли, паша отправился в Булак, чтобы встретить их.

В понедельник, 14-го числа, предупредили всех женщин, дам; высокого ранга /93/ и тех, имена которых упоминаются в списках мултазимов, чтобы все они в среду утром отправились навстречу жене паши в Булак. Госпожа Нафиса ал-Мурадийа попросила извинения, что из-за болезни она не в состоянии передвигаться и выходить, но это не было принято во внимание. С наступлением утра в среду собралось огромное множество» женщин у пристани в Булаке на нанятых осликах, число которых превышало пятьсот; женщины сопровождали жену паши до ал-Азбакийи. По случаю ее прибытия и поселения в Египте был дан салют из многочисленных орудий крепости и ал-Азбакийи. Затем прибыли подарки и подношения, принимавшиеся от каждой провинции отдельно детьми и отдельно женой паши.

Начался месяц джумада ал-ула 1224 года (14.VI—-13.VII.1809). 3-го числа, в субботу (16.VI.1809), 'Омар-бей [228] ал-Арна'уди погрузился у своего дома в Булаке на барки и отправился к себе на родину через Дамиетту.

Вместе с ним отправилось около сотни его людей из тех, кто добывал для него деньги, состояние. Они собрали для упомянутого 'Омар-бея деньги и дары и множество вещей и наполнили ими много сундуков, которые взяли с собой, сверх того, что они отправили к себе на родину в несколько приемов до этого срока.

В четверг, 15-го числа (28.VI.1809), 'Али-бей Аййуб и Салим — ага мустахфазан отправились в Верхний Египет, в Каире же остались Марзук-бей и Касим-бей ал-Муради.

В этот же дань паша потребовал тысячу кошельков от му'аллима Гали и обязал его доставить эту сумму. Му'аллим Гали распределил раскладку ее среди служащих и писцов и собрал ее в короткий срок.

Тогда же прибыл силахдар везира Йусуф-паши с указом, содержащим требование собрать подати, учрежденные им во время его пребывания в Египте на основании грамот [на владение] поместьями, пожалований и актов на владение илтизамами. Эти подати именовались податями короткой руки и пера. Эти доходы Йусуф-паша обратил в свою пользу. Он послал взыскать все [причитающееся по этим податям] с 1217 (1802—1803) года и вплоть до настоящего времени, что составляет сумму свыше четырех тысяч кошельков.

Тогда же ввели закон об учреждении регистра половины чистого дохода мултазимов (половины фа'иза) и другого регистра по обложению земель ризк, закрепленных за мечетями и предназначенных на благотворительные цели, и земельных участков, занятых под общественными источниками воды и благотворительными учреждениями, равно как и регистра по обложению земель висийа 430 —- земельных вотчин, принадлежащих также мултазимам. Указы об этом были посланы по деревням и городам. В соответствии с этими указами областным кашифам надлежало назначить специальных лиц для учета земель ризк, закрепленных за благотворительными учреждениями и за мечетями. Каждому ведающему или владеющему поместьями этого рода было предписано явиться в местные диваны с [229] грамотой на право владения, для того чтобы заново возобновить его и закрепить новым актом. Опоздание с явкой в течение установленного сорокадневного срока грозило отторжением этой недвижимости и передачей ее другим. В указе содержались оговорка и довод, неслыханные дотоле: они гласили, что в случае смерти султана или его низложения указы и распоряжения его, равно как и его представителя, упраздняются и должны быть заново утверждены назначенным вновь наместником султана и т. д. и т. п. И затем да будет ведомо, что такие недвижимости и земельные угодья были установлены со времен ал-Малик ан-Насира Йусуфа Салах ад-Дина ал-Аййуби в пятом веке 431 [хиджры 432]. Они находились в распоряжении государственной казны, с тем чтобы заслуживающие того люди без затруднений получали пожалования от государственной казны. Государи и султаны следовали ему в этом вплоть до наших дней. Они сооружали мечети, богадельни, рибаты 433 , ханаки 434 и общественные водоемы и закрепляли за ними {для их содержания] земельные угодья. Они выделяли их из числа собственных вотчин, налог или урожай с которых использовался для этих нужд. Точно так же в благотворительных целях они закрепляли недвижимость за некоторыми лицами из числа учащихся и бедняков для содержания их, чтобы они жили за счет этого и имели возможность заниматься наукой. В случае смерти лица, которому было присвоено право пользования доходами с данного [пожалованного] имущества, кади или назир 435 передавали это право другому заслуживающему того лицу. Имя его заносилось в реестр кади и в регистр имперской канцелярии специально для того предназначенным служащим, /94/ именуемым писцом ризка.

Этот чиновник составлял [новому лицу] акт на пожалование, именуемый ифрадж, который скреплял сначала своей визой, а затем печатями паши и дафтардара. Каждая провинция Верхнего и Нижнего Египта имела свой специальный реестр, на обложке которого значилось название данной провинции, что облегчало розыски и контроль в случаях возникновения сомнений, а также учет размера дохода, предназначенного лицам, его заслуживающим. И [институт] ризк продолжал [230] сохраняться и оставаться прочно установленным во всем египетском государстве из поколения в поколение, без каких-либо нарушений и изменений. Только из-за острой нужды владельцы вакфов переуступали их некоторым мултазимам за известную сумму денег, часть которой выплачивалась наличными, а другая часть, по определению уступающего вакф, — в рассрочку, но сумма в целом была значительно ниже основной стоимости уступленной ренты из-за выплаты наличными уступающему ее, а ренту эту в то время называли внутренним зимамом (Зимам — букв, «обязательство; компетенция»; в данном случае, очевидно, речь идет об обязательствах, не закрепляемых актами соответствующих диванов (присутственных мест), поскольку вакуфное имущество считалось изъятым из обращения). И так это продолжалось на протяжении истекших веков.

Французы, овладев Египтом, не препятствовали этому порядку вещей. Когда [после эвакуации страны французами] здесь обосновались везир Йусуф-паша и Шариф-эфенди — дафтардар, они потребовали от мултазимов, чтобы те внесли государству заново хулван 436 по установленной системе, введенной умышленно в целях извлечения денег любым способом. Они утверждали, что Египет стал ареной войны благодаря тому, что им овладели французы и что [турки], спасая страну от «их, заново овладели Египтом. Поэтому все земли стали собственностью турок, и тот, кто желает владеть каким-либо земельным угодьем или чем-либо другим тому подобным, должен внести наместнику султана хулван в сумме, которую тот установит.

Проверив акты на владение, они установили, что с некоторых землевладельцев не взимается мири — ни с урожая, ни с доходов пастбищ, то есть те налоги, которые должны были бы поступать в казну, но от уплаты которых они были освобождены вали за известное возмещение. Другие же добились этого тем, что имперским указом, именуемым тарифа, [их владения] были отнесены к категории земель, называемых хазина' банд 437, — категории, подобной владениям ризк. Некоторые, оставаясь мултазимами, платили лишь часть налога, именуемого покровительственным налогом, — мал ал-химайа. [Везир и дафтардар] не могли отменить этого, но они учредили регистр [231] мири, определяющий размер обложения, более или менее высокий, в соответствии с разрядом владения и своим расположением к владельцу. Если кого жаловали, то присоединяли его владения к разряду платящих налог мал ал-химайа, основной или только новый низкий налог. Они вели происки против людей незнатных, за счет ренты и доходов которых они относили другие владения к разряду хазина-банд, как об этом упоминалось.

Для выписывания новых грамот на владения назначили 'Абдаллаха-ефенди Рамиза-капудана, считавшегося в то время уполномоченным по мири, и кади-пашу. К 'Абдаллаху-эфенди Рамизу стал стекаться народ, для того чтобы выписать визы для подтверждения их права на неотторжимое имущество ризк и для возобновления документа на это право, а 'Абдаллах-эфенди чинил им разного рода затруднения, придирался. Он требовал от подателя заявления доказательств его прав на владение. Когда тот подтверждал ему это, то 'Абдаллах-эфенди не удовлетворялся. Если это была переуступленная рента, то он обязывал представить доказательства и акт о стародавней передаче, который мог уже пропасть, быть утерянным или истлеть за давностью времени, или мог быть затерян прежним владельцем за ненадобностью и заменен новым актом, или старый акт мог остаться у переуступающего владение до тех пор, пока не будет погашена сумма за переуступку. Если все же акт удавалось представить, то 'Абдаллах-эфенди находил другие отговорки, выдвигал другие сомнения. Когда же у него уже не оставалось подозрений, он требовал хулван в размере трех или пятигодичной ренты [с данного владения], не считая издержек. Народ взволновался и обратился за помощью к Шарифу-эфенди — дафтардару, тот сместил упомянутого 'Абдаллаха-эфенди Рамиза и назначил вместо него одно-то из своих писцов.

Шариф-эфенди предписал взимать с каждого феддана по десять пиастров и не больше, именуя это в новых документах покровительственным налогом. Он внушал людям, что этот налог предназначен для того, чтобы еще больше подтвердить права на неотторжимое имущество, и является гарантией [232] против какого-либо нарушения этих прав. Люди приняли это с удовлетворением. Весть об этом распространилась по всей стране, и люди стали прибывать из Верхнего и Нижнего Египта для возобновления своих документов и стали выписывать их /95/ по образцу актов на владение илтизамами, а не по старой форме с подписью одного лишь дафтардара.

Что же касается старого порядка оформления, то акт на владение писался на большой бумаге отчетливым почерком по-арабски. На обложке с гербом с внутренней стороны надписывалось имя наместника Египта и прикладывалась его большая печать, а затем следовала подпись дафтардара. Внутри ее находилась другая бумага, именуемая тазкира, продолговатой формы, напоминающая акт на владение, также скрепленная подписью и печатью и воспроизводящая содержание большой бумаги. И такое положение вещей продолжалось до настоящего времени с эпох минувших и истекших времен.

В этом же месяце учредили также регистр по провинции ал-Бухайра на [всю] площадь земель, орошаемых и неорошаемых, к которой отнесли также земли висийа и земли ризк. Об этом составили извещение и разослали глашатаев со списками имен мултазимов. Это вызвало большое волнение среди населения. Люди стали жаловаться шейхам ал-Азхара, которые пообещали повести соответствующие переговоры по этому поводу, после того как удостоверятся в этом.

В тот же день начальник полиции арестовал одного из ученых, родственника сейида Хасана ал-Бакли. Шейхи обратились с ходатайством об освобождении арестованного, но заместитель начальника полиции не сделал этого и отправил арестованного в крепость.

Тогда же Мухаммад-эфенди Топал, назир ведомства материального снабжения, стремился добиться расположения паши в пользу своего друга сейида Саламы ан-Наджари, добиваясь для него награды или соответствующего поста. Причиной тому послужил подарок, присланный упомянутым Саламой ан-Наджари. Он состоял из (нескольких кип индийских тканей, шитых золотом, и прочих вещей, а также лошади, лучшей из лошадей мамлюкских эмиров, у которых сейид Салама ее купил. [233] Мухаммад Топал, к великодушию которого он воззвал, принял этот подарок и передал его паше, сказав ему, что сейид Салама в знак признательности за благодеяния, оказанные ему в прошлом, прислал этот дар паше. Тот принял подарок, наградил сейида Саламу десятью кошельками и дал распоряжение Мухаммаду-эфенди принять его на службу в свое ведомство.

Тогда же объявили об учреждении регистра половины чистого дохода откупщиков налогов с торговцев тканями и обувью, продаваемыми и доставляемыми ими, и сделали для них клейма. Эти товары не смогут поступать в продажу до тех пор, пока откупщик налога не будет поставлен в известность и на каждый предмет не будет поставлено клеймо, соответственно виду и цене этого товара, [свидетельствующее об уплате] необходимой суммы налога. Это [мероприятие] усилило отчаяние и возбуждение в народе.

В субботу, 17 джумада ал-ула (30.VI.1809), когда шейхи, как обычно, явились в ал-Азхар для занятий, в мечеть пришло множество женщин, простонародье да родственники заключенных и стали кричать, взывая о помощи. Они сорвали занятия, и шейхи собрались в кибле 438 и послали за сейидом 'Омаром, накиб ал-ашрафом. Он явился и посидел с ними. Поговорив между собой, шейхи разошлись по домам. Затем они собрались на следующий день и составили петицию паше, упомянув в ней о новых налогах, нововведениях и клеймении товаров, о взыскании налогов с земель висийа и ризк, о посягательстве на половину чистого дохода мултазимов и об аресте ни в чем не повинного родственника ал-Бакли. [Эта петиция была составлена] после того, как на специальном собрании в результате обсуждения была достигнута договоренность и полное единство. В это время явился Диван-эфенди; передав им привет от паши, он сказал, что паша справляется об их требованиях. Они передали ему в общих чертах изложенное в петиции и объяснили все это в деталях. Диван-эфанди заявил: «Вам надлежит отправиться к нему для личных переговоров и изложить желаемое устно. Паша не идет наперекор вам в ваших делах и не отводит вашего заступничества. В разговоре с ним стремитесь быть подчеркнуто мягкими, обходительными, потому что он [234] человек надменный, молодой, невежественный, он тиран, и душа его не приемлет, чтобы им распоряжались. Может статься, что тщеславие побудит его причинить вам вред и не [пойти навстречу] вашему стремлению». Шейхи единодушно ответили: «Мы не пойдем к нему до тех пор, пока он будет поступать подобным образом. Только тогда, когда он откажется и воздержится от новшеств и нововведений, не будет притеснять население, [только в этом случае] мы вернемся к нему, будем обращаться к нему, подобно тому как это было в прошлом. Воистину, мы 'поддержали его назначение три условии, что он будет справедливым, а не во имя тирании и насилия». Диван-эфенди заявил: «Я хочу лишь того, чтобы вы лично переговорили с пашой и добились осуществления' цели». Шейхи сказали: «К паше мы не пойдем, но смуты подымать не станем. Мы разойдемся по домам, будем довольствоваться нашим положением и терпеливо перенесем предопределения Аллаха [по отношению] к нам и другим». Диван-эфенди взял с собой петицию и пообещал шейхам сообщить ответ паши.

Затем, после его ухода, освободили арестованного было родственника сейида Хасана /96/ ал-Бакли, а шейхи еще не знали об этом. Шейхи прождали обещанного Диваном-эфенди ответа, а так как тот медлил и запаздывал с выполнением своего обещания на протяжении пяти дней, истекших после собрания, то шейх ал-Махди 439 и шейх ад-Давахили собрались у Мухаммада-эфенди Топала — назира ведомства материальной части — эти трое таили в сердцах злобу на сейида 'Омара и вели тайные переговоры друг с другом. Затем, после полудня, они разошлись. Шейхи ал-Махди и ад-Давахили [после этого совещания] явились к сейиду 'Омару и поставили его в известность, что, согласно заявлению Мухаммада-эфенди, паша вовсе не требовал налогов с земель висийа и ризк и лжец тот, кто утверждает это. Они передали также заявление паши, сказавшего, что он не склонен пренебрегать указаниями шейхов и что, собравшись у него для личной беседы, шейхи получат удовлетворение своих пожеланий. Сейид 'Омар сказал: «Паша отрицает, что он обложил доходы ризк и висийа. Так вот же [официальные] распоряжения из числа распоряжений, разосланных сборщиками [235] некоторым мултаэимам, содержащие извещения о лишении половины фа'иза — обложения земель висийа и ризк. Что же касается того, чтобы отправиться к нему, то я не пойду ни за что. Нарушить же данную всеми нами клятву и достигнутую договоренность предоставляется вашему усмотрению». На этом совещание закончилось. Паша тем временем стал пытаться разъединить шейхов и подорвать могущество сейида 'Омара, на которого он был зол, так как тот не склонен был следовать стремлениям паши и противодействовал большинству его начинаний. Паша опасался могущества сейида 'Омара, так как знал, что за ним следуют и простонародье, и высшие слои населения. Паша знал, что сейид 'Омар может, если только захочет, и объединить, и разъединить народ и знать. Паша помнил, что сейид 'Омар обеспечил ему победу, что [именно] сейид 'Омар поддержал его и помог ему, объединил вокруг него знать и простонародье, дав ему возможность овладеть страной. Паша знал, что, пожелай того сейид 'Омар, и все будет наоборот. Поэтому паша стал группировать вокруг себя некоторых лиц, по видимости казавшихся друзьями сейида 'Омара. Он уединялся и развлекался с ними с таким расчетом, чтобы они в самообольщении вообразили, что они его приближенные и что он заинтересован в их совете и в том, чтобы они были с ним заодно. Паша излил перед каждым из них свою ненависть против сейида 'Омара и указал, как надо действовать, чтобы каждый по мере сил помог ему (паше). Вечером того же дня к сейиду 'Омару пришли Диван-эфенди, 'Абдаллах Бекташ — драгоман, а также ал-Махди и ад-Давахили, и между ними и сейидом 'Омаром завязался длинный разговор относительно разрешения встретиться с пашой. Ал-Махди и ад-Давахили колебались, а сейид 'Омар был непоколебим в своем сопротивлении этому. Тогда те заявили: «Придется шейху ал-Амиру пойти с нами, мы не отправимся без него». Тот отказался под предлогом нездоровья. Ал-Махди и ад-Давахили поднялись и вышли в сопровождении Дивана-зфенди и драгомана и направились в крепость, где встретились с пашой. Между ними произошел разговор, во время которого паша заявил: «Я не отвергаю вашего заступничества и не откажу вашим просьбам. На вашей [236] обязанности, когда вы видите, что я допускаю ошибку, помочь мне советом и указанием». Затем он стал жаловаться на сейида 'Омара, на строптивость его, на препятствия, чинимые им паше, и хвалить остальных. [Он сказал]: «Постоянно он противодействует мне, сводит на нет мое управление, запугивает меня народным восстанием». Шейх ал-Махди заявил: «Если мы его оставим, он ничего не сможет сделать без нас. [Без этой поддержки] он, воистину, лишь частное лицо, чиновник по сбору доходов с вакфов и по распределению их среди имеющих на та право». Тогда-то паша изложил свои намерения, и они вступили в соглашение с ним из злобы по отношению к сейиду 'Омару. Шейх ад-Давахили при этом посещении был представителем шейха аш-Шаркави и выступил от своего лица. Затем они беседовали особо секретно. Они поднялись, чтобы уйти, колеблющиеся, скрывая царившие в их душах злобу и злорадство. О последствиях они не задумывались. Шейхи отправились к сейиду 'Омару, который был полон ярости из-за нарушения шейхами уговора. Они поставили его в известность о том, что у паши нет разногласий с ними, и [передали следующее заявление паши]: «Я не отвергаю вашего заступничества, ноне позволю властвовать надо мной. Ваша обязанность, если вы видите, что я допускаю какое-нибудь нарушение, советом помочь мне, и я не отвергну вас и не откажусь принять ваши советы. А что касается того, что вы клевещете на меня, созываете сборища в ал-Азхаре, то это недостойно вас. Вы точно хотите запугать меня этими сборищами, возбуждаете темные настроения толпы и подстрекаете к восстанию чернь, как вы это делали во времена мамлюков. Но меня не запугаете. Если бы случилось, /97/ что чернь пошла бы на это, то для нее у меня наготове меч и возмездие». Мы ответили ему, [продолжали шейхи], что этого не случится, что мы не склонны к интригам и смутам и что в ал-Азхаре мы собирались лишь, чтобы читать ал-Бухари и просить бога об устранении бедствий. Затем паша потребовал, чтобы мы ему раскрыли имя того, кто первый внес раздор, но мы его обманули, скрыли это от него. Он обещал нам отменить клеймение товаров, уменьшить взимание фаи’за с половины до четверти. Паша опроверг утверждение о [237] введении обложения земель висийа и ризк в провинции ал-Бу-хайра. Затем шейхи поднялись и разошлись, и начался между ними разлад, пошли суды и пересуды, каждый стремился к тому, чтобы приумножить свое благосостояние и стать более известным; каждый говорил противоположное тому, что думал.

Месяц джумада ас-санийа 1224 года начался в пятницу (14.VII.1809). В этот день Диван-эфенди, 'Абдаллах Бекташ — драгоман — и шейхи собрались в доме сейида 'Омара и повели разговор относительно того, чтобы встретиться с пашой. Сейид 'Омар запротестовал и поклялся, что не пойдет к нему и не встретится с ним лицом к лицу до тех пор, пока тот не отманит введенные им новшества. При этом он заявил: «Весь народ обвиняет меня, что я заодно с пашой, утверждают, что он не осмеливается предпринять что-либо, как только по договоренности со мной. Достаточно уже того, что было. Чем больше мы ему уступаем, тем сильнее становятся гнет и насилие». Было произнесено много слов, но сейид 'Омар не согласился отправиться. Тогда они заявили, что пойдут одни, и послали за шейхом Амиром, но тот сослался на нездоровье и заявил, что он не в состоянии передвигаться или ездить. Сошлись тогда на том, что направятся к паше шейхи 'Абдаллах аш-Шаркави, ал-Махди, ал-Давахили и ал-Файйуми. Это было сделано наперекор сейиду 'Омару — он было думал, что они воздержатся из-за его запрета, считаясь с прежней договоренностью и данной клятвой.

Когда они явились к паше и стали беседовать с ним, то каждый при этом питал намерения, направленные против другого. Когда они упомянули относительно новых налогов, то паша сообщил им, что он отменит клеймение товаров, откажется от обложения земель висийа и даст указ о востребовании лишь четвертой части фа'иза. На этом сошлись, и они отправились в дом сейида 'Омара и поставили его в известность о происшедшем. Он сказал (На полях булакского издания примечание: «Слова его “сказали", “сказал" и т. п. находим во всех экземплярах, имеющихся в нашем распоряжении. Они употребляются, возможно, в смысле “нет" и “да", и т. п.») им: «И вам понравилось это? Когда [238] паша прислал предупредить меня о лишении мултазимов четвертой части фа'иза, я категорически отказался дать свое согласие на это, так как в прошлом году, когда он стал взыскивать четвертую часть фа'иза, я сказал ему: “Как бы этот год не положил начало продолжению этого и в дальнейшем". Но он заверил, что после этого года такого обложения больше не будет, что оно вызвано острой нуждой в деньгах и пусть он будет проклят и лишен милости Аллаха, если он введет это обложение на дальнейшие времена. Он дал мне обет в этом, и это вам известно, так как не было тайной для вас». Шейхи это подтвердили. «Что же касается его утверждения, что он отказался от обложения земель висийа и ризк, то это безосновательно, — вот распоряжения, разосланные по ал-Бухайре». Шейхи сказали: «Мы упомянули ему об этом, но он отрицал это, а мы настаивали, основываясь на документах о взыскании, на что он ответил, что это было обложением специально для провинции ал-Бухайра, вследствие того, что ревизоры, которым было поручено выяснить количество орошаемых и неорошаемых земель в целях установления размера обложения их земельным налогом, допустили обман и мошенничество. Если в местечке было пятьсот федданов орошаемой земли, они указывали лишь сто федданов из них, а остальные относили к числу земель ризк и висийа, и обложение ал-Бухайры последовало в наказание за их мошенничество и обман». Сейид 'Омар сказал: «Разве допустимо то, что он сделал? Не является ли просто притеснением и угнетением то, что он допустил в прошлом году? Паша заверял, что введенное им в прошлом году обложение земельных угодий, предназначенных служить источником пропитания, больше не повторит, а теперь он возобновил это и в большем размере. А вы это одобряете, подлаживаетесь к нему, не препятствуете ему в этом, и я остался единственным, кто противоречит ему, кто остался в одиночестве». Он стал их укорять в нарушении договоренности и данной ими клятвы. Собрание закончилось, мнения разошлись, все шире стало распространяться лицемерие, гнев, злоба, зависть, интриги. Днем и ночью они вели секретные переговоры. Паша же все посылал к сейиду 'Омару, требуя его к себе для переговоров и [239] обещая ему выполнить все, что тот ему посоветует. Он послал к нему своего катходу, чтобы договориться с ним по-хорошему. /98/ Тот сообщил сеййду 'Омару, что паша назначит ему по одному кошельку в день и, сверх того, даст ему единовременно триста кошельков, но сейид 'Омар не согласился. Паша же не переставал тревожиться из-за него и шпионил за ним, следил за его поведением: кто посещает его из высших военных чинов, не подстрекают ли его некоторые влиятельные лица, не переписываются ли с ним тайно и не высказывают ли перед ним свою ненависть к паше, с тем чтобы, если он склонен идти против наши, содействовать ему в победе над ним. Для сейида 'Омара эти его козни не были секретом. Он оставался непоколебим и продолжал отказываться от встречи с пашой, не хотел подчиниться ему, продолжая негодовать, а посещавшие его передавали это паше в искаженном виде, соответственно своим целям и стремлениям.

Во время всего этого случилось, что паша приказал составить петицию по поводу погашения затребованных везиром Порты четырех тысяч кошельков. В письме он упоминал, что эти суммы были израсходованы на важные дела, а именно: восемьсот кошельков на сооружение канала ал-Фир'аунийа, а еще большая сумма была истрачена на снаряжение военных экспедиций для борьбы с мамлюкскими эмирами до того, кал они подчинились, крупная сумма — на восстановление крепости и водопровода, по которому доставляется туда вода, [определенные] средства были израсходованы на прорытие каналов, а поступление мири снизилось из-за сокращения поливных площадей, засухи и тому подобного. Он послал это письмо сеййду 'Омару, чтобы тот подписал его и приложил свою печать, но тот отказался и заявил: «Что касается израсходованного им на канал, то собранные им в стране подати превышают с лихвой израсходованное им, а что касается всего прочего, то все это ложь и не имеет никакого основания. Если бы нашелся кто-либо, кто потребовал бы с него отчет за все собранное им в Египте в виде контрибуций и незаконных поборов, то для этого не хватило бы регистров». Когда возвратившиеся к паше доложили ему о сказанном, то он пришел в неописуемую ярость и [240] потребовал, чтобы сейид 'Омар явился к нему. Тот отказался, а после долгих переговоров заявил: «Что ж, если эта встреча непременно нужна, то я встречусь с ним в доме шейх ас-Садата, к нему же я не явлюсь». Когда об этом ответе сообщили паше, то он пришел в еще большую ярость и сказал: «Теперь я понял, насколько он презирает меня и издевается надо мной, что приказывает мне опуститься из моей правительственной резиденции в дома [простых] людей».

Когда настала среда, 27 джумада ас-санийа (9.VIII.1809), паша отправился в дом сына своего Ибрахим-бея — дафтардара, потребовал сюда кади и упоминавшихся шейхов и направил сейиду 'Омару своего посланца и посланца от кади с требованием прибыть для расследования, но оба посланца возвратились с сообщением, что сейид 'Омар, приняв лекарство, лишен возможности явиться в этот день. А в это время уже прибыли шейх ас-Садат ал-Вафа'ийа, шейх аш-Шаркави, и паша велел доставить шубу почета, облек в нее шейха ас-Садата, назначив его накиб ал-ашрафом. Он приказал составить фирман о высылке из Каира сейида 'Омара в тот же день. Но шейхи исходатайствовали ему отсрочку в три дня, с тем чтобы тот закончи л свои дела, и паша согласился. Затем они спросили его, не отправиться ли сейиду 'Омару в свой город Асйут, на что паша ответил, что он не отправится в Асйут, а может выбирать между Александрией и Дамиеттой. Когда весть обо всем этом дошла. до сейида 'Омара, то он сказал: «Что касается поста накиб ал-ашрафа, то я рад от него избавиться и избегнуть его, он приносил мне лишь утомление. Что же касается ссылки, то это то, что мне чрезвычайно необходимо, я рад буду избавиться от этих неприятностей. Но я хочу находиться в городе, который не подвластен паше, и если он не разрешит мне отправиться в Асйут, то пусть позволит уехать в Тур или Варрана 440». Пашу поставили об этом в известность, но он не согласился, настаивая на Дамиетте. Затем сейид 'Омар приказал начальнику стражи взять своих стражников и отправиться с ними в дом шейха ас-Садата, а сам занялся приготовлениями к отъезду.

В четверг, 28-го числа, соответствующего 5-му дню коптского месяца мисра, воды благословенного Нила поднялись до [241] высокого уровня и было провозглашено о разливе его в эту ночь. Народ направился в дома, расположенные по берегам устья канала, куда многие были приглашены в гости и на зрелище. Но к концу дня было объявлено, что празднество переносится в ночь на субботу на остров ар-Рауда, и остыло угощение участников пира, и увеличились втройне издержки принимавших гостей. Празднество состоялось в ночь на субботу на [острове] ар-Рауда у плотины, где устроили /99/ шествия и иллюминацию. Паша прибыл с должностными лицами и кади. В их присутствии открыли плотину, воды хлынули в канал и заполнили все.

В этот же день сейид Мухаммад ал-Махруки взял на себя наблюдение за делами сейида 'Омара. Он отправился к паше и сообщил ему, что берет на себя попечительство о детях сейида 'Омара, его доме и обо всем, имеющем отношение к нему. Паша согласился с этим и сказал: «Он в полной безопасности от чего бы то ни было, я не перестану относиться к нему благосклонно и обеспечу его спокойствие». Затем сейид ал-Махруки послал за внуком сейида 'Омара, и паша принял его и успокоил, но заявил, что отъезд сейида 'Омара в Дамиетту неизбежен. Когда сейид ал-Махруки затребовал юношу к паше, то разнесся слух об умиротворении, люди стали говорить об этом, и домочадцы сейида 'Омара возрадовались, а женщины стали издавать ликующие крики. Это продолжалось до тех шор, пока юноша не возвратился и не объявил, что для этого нет никаких оснований, и радость сменилась печалью. Катхода ал-Алфи был назначен сопровождать сейида 'Омара в Дамиетту.

Месяц раджаб 1224 года начался в воскресенье (12.VIII.1809). В этот день собрались к сейиду 'Омару его сторонники, а затем прибыл упомянутый Мухаммад. При появлении его сейид 'Омар поднялся и тотчас же отправился с ним в сопровождении многочисленных приверженцев и других, которые плакали вокруг него, сокрушаясь по поводу его отъезда. Точно так же и население горевало о том, что он уезжает и оставляет Каир, так как он был опорой и прибежищем, отзывчивым к людям и твердо отстаивал справедливость. Сейид 'Омар отправился в Булак, спустился в барку и ночью уехал [242] в сопровождении близких и слуг, которые ему могут понадобиться в Дамиетте.

Наутро шейх ал-Махди явился к паше, чтобы просить у него своего назначения на место сейида 'Омара. Паша предоставил ему управление вакфами имама Шафи'и, а также вакфом Синан-паши в Булаке. Паша подсчитал то, что он был ему должен за зерно на протяжении четырех лет, и распорядился выплатить ему из казны деньгами сумму в двадцать пять кошельков, имея в виду старания шейха ал-Махди в измене сейиду 'Омару, которые привели к тому,' о чем упоминалось.

В этот же день паша поручил купцу Махмуду Хасану Базарджану восстановить дворец и мечеть, известные под названием ал-Асар ан-Набавийа. Тот восстановил их в прежнем виде, тогда как они уже почти превратились в руины.

Во вторник паша одарил почетными одеждами трех военных-египтян из числа приближенных Сулайман-бея ал-Бавваба. Он назначил их эмирами а дал им санджаки, присоединив к ним турецких солдат и арнаутов, с тем чтобы все они отправились в Верхний Египет в связи с мятежом эмиров-мурадитов, отказавшихся платить повинности деньгами и зерном. Паша назначил также для отправки туда Ахмад-агу Лаза, Салиха Куджа Бонапарта, Хасан-пашу и 'Абдин-бея. Город взволновался — потребовали барки, и направлявшиеся в Верхний и Нижний Египет остались ни с чем. Это также помешало приезду тех, кто должен был прибыть с зерном и товарами, так как они опасаясь привлечения к принудительным работам, а с некоторых пор пути в Верхний Египет стали безопасными, и по ним прибывали барки с зерном и привозными товарами.

10 раджаба (21.VIII.1809) Ахмад-ага Лаз и Салих Кудж выступили со своими солдатами, погрузились на барки и отправились в Верхний Египет. В тот же день Мухаммад-катхода ал-Алфи прибыл из Дамиетты, куда он сопровождал сейида 'Омара, чтобы тот обосновался там.

В четверг, 19 раджаба (30.VIII.1809), отправились в Верхний Египет все кто до этого не успел отправиться, и не осталось никого из тех, [кто был предназначен для этой экспедиции.] [243]

23 раджаба (3.1Х.1809) глашатай цеха строителей объявил для сведения строителей и каменщиков, что никто из них не вправе работать для какого бы то ни было частного лица, а все они должны отправиться на постройку паши, сооружаемую в районе гор.

29 раджаба (9.IX.1809) прибыли вести о военной экспедиции [в Верхний Египет], очень взволновавшие пашу. Он уделил им большое внимание и выразил намерение лично отправиться [в Верхний Египет]. Он побудил выступить в поход всех без исключения военачальников и даже своих сыновей Ибрахим-бея — дафтардара /100/ и Тусун-бея, который выступил раньше их, в четверг. Паша торопил с подготовкой и снаряжением экспедиции. Он приказал составить регистр по взысканию обложения, которое распространили на провинции ал-Мамуфийа, ал-Гарбийа, аш-Шаркийа и ал-Калйубийа. Было указано, что это обложение в счет начального месячного взноса. В тот же день паша назначил Хасан-агу аш-Шамаширджи кашифом а л-Мануфийи, и по этому случаю тот отпустил бороду.

Месяц ша'бан 1224 года начался во вторник (11.IX.1809). В этот день шейхи по приказу паши разукрасили донесение относительно сейида 'Омара для того, чтобы послать его {Порте] в сопровождении силахдара. [В этом донесении] в качестве причины его отставки и высылки из Каира упоминались и перечислялись клевета, пороки, проступки, преступления. Его обвиняли в том, что он внес в реестр знати имена лиц из коптов и евреев, принявших ислам; в том, что он получил в прошлом от ал-Алфи известную сумму денег, чтобы дать ему возможность овладеть Египтом во время восстания при Ахмад-паше Хуршиде; в том, что он написал мамлюкским эмирам также во время восстания и в тот момент, когда те находились поблизости от Каира, чтобы они внезапно явились в день открытия канала [при разливе Нила], и с ними произошло то, о чем было сказано, и Аллах даровал победу над ними господину паше; в том, что он стремился вызвать смуту среди войск, чтобы покончить с правлением паши и заменить его другим; в том, что к нему собирались группами магрибинцы, жители Верхнего Египта, чернь, и тому подобное. Все это соответствует [244] изречению: «Кто содействует тирану, тот оказывается в его власти». На донесении написали имена шейхов и отправились к ним, чтобы те приложили свои печати, но некоторые из них отказались от этого, заявив, что эти утверждения безосновательны. Между шейхами завязался большой опор, в котором большинство попрекало тех, кто упорствовал а нежелании подписать [этот документ], говоря им: «Вы не более благочестивы, чем мы». Они спорили, противоречили и поносили друг друга. Затем изменили текст, ослабив нападки на сейида 'Омара, и некоторые из ранее отказывавшихся подписали донесение. Среди отказывавшихся от начала до конца был сейид Ахмад ат-Тахтави ханифит, на которого очень сильно нападали, в особенности шейх ас-Садат, шейх ал-Амир и другие. Случилось, что ат-Тахтави был приглашен на празднество к шейху аш-Шанвани в квартал Хуш Кадам 441. Он запоздал с прибытием и встретился с шейхами при входе своем в приемную, когда они уже уходили. Он приветствовал их, но не поздоровался с ними за руку из-за нанесенной ими в прошлом обиды ему. Тогда к нему направился сын шейха ал-Амира, начал оскорблять его, возвысив свой голос, сделал ему замечание и стал бранить за то, что тот не поцеловал руки его отца, в общем сказал ему, что он невоспитан, невежлив, что по отношению к его отцу — шейху — он является третьеразрядным, и тому подобное.

3-го числа этого месяца (13.IX.1809) паша направился в Верхний Египет в сопровождении солдат. В середине месяца выступили [в Верхний Египет] арнауты, солдаты-дулаты и остальные войска. Замещавший пашу катхода его обосновался в цитадели.

Тогда же шейхи и сановники пришли к соглашению относительно того, чтобы сместить сейида Ахмада ат-Тахтави с должности муфтия ханифитов (На полях булакского издания приписка: «Упоминание об отстранении от должности муфтия сейида Ахмада ат-Тахтави и назначении муфтием шейха ал-Мансури»). Они пригласили шейха Хусайна ал-Мансури и вместе с ним поднялись в крепость, [245] предварительно подготовив этот вопрос. Заместитель паши облачил шейха Хусайна в почетную шубу. Затем они спустились, и он стал объезжать дома шейхов, чтобы приветствовать их, а они его также наградили. Когда же весть об этом дошла до сейида Ахмада ат-Тахтави, он свернул шубу, в которую «го облачили при вступлении его в должность муфтия, вскоре после смерти шейха Ибрахима ал-Харири в месяце джумада ал-ула, и послал ее шейхам. А облачал его в то время шейх ас-Садат. Возвращение ему этой шубы очень рассердило и разгневало его, он стал поносить шейха ат-Тахтави перед сидевшими у него в это время, вспоминая его ошибки, и при этом сказал: «Посмотрите на поведение этого мошенника, он словно превращает меня в собаку, которая съедает изверженное ею», и тому подобное.

Что же касается сейида Ахмада, то он пребывал в своем доме и выходил из него лишь в мечеть аш-Шайхунийа, что по соседству с ним. Он отдалился от шейхов, прекратил общение с ними и устранился от них. А они усердствовали в наговорах на него, в поношении его. Пренебрежение к нему было вызвано тем, что он не присоединился к их лжесвидетельству и всем их нападкам на сейида 'Омара /101/ из-за питаемой ими неприязни и зависти к его удачливости, хотя он был их покровителем, заступником (Населения и защищал их. После того как он оставил Каир, значение шейхов все падало. Что же касается сейида 'Омара, то все случившееся с ним служит подтверждением слов: «Кто содействует тирану, тот оказывается в его власти». «Твой господь никого не обижает!» (Коран, XVIII, 47).

13 ша'бана (23.IX.1809) отправились в поход Хасан-паша и солдаты-арнауты и продолжалось выступление войск. Среди населения ходили различные слухи относительно паши и мамлюкских эмиров и относительно предстоящего заключения мира между ними. Говорили, что 'Осман-бей Хасан, Мухаммад-бей ал-Манфух и Мухаммад-бей ал-Ибрахими прибыли к паше и имели свидание с ним и что паша послал к Ибрахим-бею старшему своего сына Тусун-пашу. Тот встретил его с [246] почетом и послал в свою очередь своего маленького сына к паше, который также почтил его. В Каир прибыли некоторые женщины из гарема Ибрахим-бея и гаремов эмиров.

Месяц рамадан 1224 года начался в среду (10.Х.1809). В конце его прибыл из Сирии отряд дулатов, вступивший в Каир в плачевном состоянии. Прибыли также сопровождавшие их ал-хавалат, одевающиеся в женское платье, которые ведут себя и разговаривают, как женщины, В руках они несли тамбурины и цимбалы,

В конце этого месяца учредили регистр единого поземельного налога по пять реалов с феддана, не считая налога ал-баррани и повинностей. Это провели без обсуждений и консультаций, не так, как в прошлом и позапрошлом году, когда принимали в расчет земли орошаемые и 'неорошаемые. В этом году не орошенные [Нилом] земли полностью присчитали к общей площади орошаемых земель, так как разлив Нила в этом году был непомерно высоким и превысил самый высокий Уровень. Чрезмерное наводнение погубило в Верхнем Египте дурро 442 и сахарный тростник, затопленными оказались также посевы риса, сезама 443, хлопка и многие сады в восточной части Нижнего Египта в связи с засорением канала ал-Фир'аунийа в этом районе.

Паша находился в Верхнем Египте, когда закончили составление регистра указанным образом, и, по его требованию прислать регистр на просмотр ему, к нему отправился му'аллим Гали, который взял в сопровождающие Ахмада-эфенди ал-Йатима из рузнаме и 'Абдаллаха Бекташа — драгомана. Они отправились к паше в Асйут, и здесь он ознакомился с регистром и поставил свою печать. И закончи лся месяц рамадан.

Месяц шаввал 1224 года начался в четверг (9.XI.1809). 13 шаввала (22.XI.1809) прибыли из своей поездки му'аллим Гали, Ахмад-эфенди 444, Бекташ и другие отсутствовавшие. Вслед за ними прибыл му'аллим Джурджис ал-Джаухари, который, как уже известно из предшествующего изложения, бежал из Каира в Верхний Египет и некоторое время скрывался там, а затем явился к паше, получив от него заверение в [247] безопасности. Тот принял его с почетом. Когда он приехал [в Каир], то направился к себе в дом, расположенный в квартале ал-Ванадик 445, который ему обставил му'аллим Гали, снабдив его всем необходимым. Мусульмане и христиане, ученые и простые люди, отправились к нему, чтобы приветствовать его.

Во вторник, 20 шаввала (29.XI.1809), в Каир внезапно прибыл паша, спешно проделавший путь от Асйута до Старого Каира за тридцать часов. Сопровождали его сын Тусун, Бонапарт Хазандар, Сулайман-ага ал-Вакил, и никто больше. На осликах, неузнанными, они прибыли в крепость со стороны ал-Джабала и въехали через, ворота Джабал. При выходе из барки паша приказал матросам-барочникам никому ,не говорить о его прибытии до тех пор, пока они не услышат пушечный залп со стен крепости. Затем паша отправился к себе во дворец и вошел в гарем так, что никто не услышал этого. Тогда-то он приказал дать салют, и распространилась весть о его прибытии. Катхода-бей и другие поспешили, чтобы встретить его, но, узнав о том, что он уже побывал в крепости, тотчас же возвратились. Купец Махмуд Хасаи Базарджан отправился /102/ в район ал-Асара, чтобы, встретить его. Он захватил с собой кухню, ягнят и приготовил все к прибытию паши чрезвычайно заботливо. Однако все его усердие пропало даром.

Затем, по истечении трех дней после прибытия паши, возвратились воинские части вместе со своими военачальниками и с награбленной добычей, состоящей из зерна, овец, угля, дров, кувшинов сушеных фиников и всего прочего, вплоть до деревянных дверей с домов.

В понедельник прибыл Хасан-наша с отрядом арнаутов, Салих Кудж с отрядом дулатов и турок. Прибыл также Шахиннбей ал-Алфи в сопровождении Мухаммад-бея ал-Манфуха ал-Муради и Мухаммад-бея ал-Ибрахими — это те из восставших, которые прибыли на этот раз, а про остальных говорили, что они получили отсрочку с прибытием. Что же касается Ибрахим-бея, приближенного ал-Ашкара, и Мухаммад-аги, приближенного Мурад-бея младшего, и сопровождавших их солдат, то они отправились в район Суэца из-за появления там [248] отряда бедуинов, о которых говорят, что они последователи ваххабитов. Прибыв, они обосновались у источников воды, препятствуя пользованию ею.

Месяц зу-л-ка'да 1224 года начался в субботу (8.XII.1809). В этот день прибыл Ибрахим-бей, сын паши, и остальные войска. Они стали размещаться по домам, встревожив население, изгоняя людей из их жилищ в Булатсе и Каире и в других местах. Случалось, что некоторые солдаты-мошенники перед отправкой в Верхний Египет посылали за владельцем дома, который они отмяли насильно и заселили. По прибытии домохозяина они передавали ему ключи, говоря: «Передаю тебе, о брат мой, дом твой, поселись в нем с божьим благословением. Прости ты меня и извини за мой дурной поступок,— может статься, что я умру и не возвращусь». Действительно, многие из них получили посты и назначения в Верхнем Египте. Получив свой дом, хозяин его радуется своему избавлению, начинает ремонтировать его и восстанавливать то, что «было разрушено. Он посвящает себя этому, а может быть, и залезает в долги, для того чтобы восстановить свой дом. Как только он заканчивает ремонт и достигает за время отсутствия солдат желанной цели и не подозревает ничего, в это время появляется [постоялец] вместе со своей лошадью, верблюдом и слугой, и домовладельцу остается лишь опять покинуть свой дом, оставив его своему супостату. Такие случаи имели место со многими простаками.

В тот же день прибыло сообщение о том, что французская эскадра в составе двухсот семи военных судов вышла в море и что направление и назначение ее неизвестны. Прибыли три гонца, предназначенные для доставки этих известий. Они привезли указ, содержащий предписание обеспечить охрану портов. Паша приказал войскам быть наготове к отправке в порты

В субботу, 8-го числа (15.XII.1809), группа солдат вместе со своими начальниками отправилась в Нижний Египет. Часть из них направилась в Александрию, а другие — в Розетту, Дамиетту, Абукир и Буруллус.

В ночь на понедельник, 18 зу-л-ка'да (25.XII.1809), паша отправился в Суэц для инспектирования укреплений на [249] Красном море. Сейиду Мухаммаду ал-Махруки паша поручил подготовить все необходимое для поездки — воду, фураж и съестные припасы. Паша и сопровождающие его отправились на дромадерах. В ночь на воскресенье, 24-го числа, паша возвратился из Суэца. Он прибыл ночью и поднялся в крепость.

Месяц зу-л-хиджжа 1224 года начался в воскресенье (7.I.1810) В этот месяц паша начал строительство судов на Красном море. Он потребовал доставить необходимый для этого лес и разослал назначенных им лиц для рубки тутовых деревьев, ююбы 446 и других в Верхнем и Нижнем Египте и для доставки строительного материала из Турции. В Булаке устроили верфь и мастерские, собрали сюда плотников, пильщиков, /103/ и рабочие на верблюдах доставляли доски в Суэц. Здесь, сделав судно, конопатили и отделывали его, красили и спускали его на воду. Сделали четыре больших судна и одно из них назвали «ал-Ибрик» («Ал-Ибрик» — букв «кувшин»). Кроме того, заготовили барки для перевозки войск и снаряжения.

Из событий [этого года]: некая женщина, отправившись на склад зерна, находящийся у ворот Баб аш-Ша'рийа, купила пшеницы, уплатив стоимость ее пиастром. Когда она ушла, заметили, что монета фальшивая. По истечении нескольких дней женщина опять пришла и купила зерна и опять точно так же расплатилась пиастром. Продавец отправился вместе с ней к меняле, который нашел монету фальшивой, подобно первой. Меняла ее спросил: «Откуда у тебя эта монета?». Она сказала: «От мужа». Женщину задержали и привели к are, и тот стал расспрашивать о ее муже. Она сказала, что муж ее торгует благовониями на рынке ал-Азхара. Ага вместе с ней после ужина явился в дом шейха аш-Шаркави. Сюда же доставили ее мужа и стали допрашивать его. Он заявил: «Я получил эту монету от такого-то приближенного шейха аш-Шаркави». Последний пришел в сильное возбуждение и заявил: «Будь это даже мой сын, и то я бы отрекся от него». Названного человека затребовали, но он исчез, скрывшись. Ага стал вновь допытывать женщину и ее мужа, и тот назвал многих лиц, [250] занимавшихся изготовлением фальшивых монет, в том числе студентов ал-Азхара. Ага не прекращал следствия до тех пор, пока каждый из преступников не указал друг на друга. Он арестовал некоторых, и у них нашли орудия для производства фальшивых денег. Арестованных заключили в тюрьму в крепости у катходы. Некоторые студенты ал-Азхара бежали из Каира, так как на них пало подозрение. Ежедневно объявляли, что заключенные с позором будут проведены по городу и казнены, но ага продолжал выслеживать до тех пор, пока не обнаружил шестнадцать станков [для производства фальшивой монеты]. Он переправил их Мухаммаду-эфенди — смотрителю ведомства материального снабжения Затем опросили кузнецов, кто из них сделал эти приспособления, но они отрицали свое участие в изготовлении их, заявив, что они сирийского производства. Станки разбили и уничтожили. Дело заключенных все оттягивалось из-за стремления выпытать у них о других их соучастниках Это было одним из самых позорных происшествий, в особенности из-за причастности к нему квартала ал-Азхара; каждый, покупающий что-либо и расплачивающийся с продавцом пиастром (в это время на руках у людей других денег и не было), отправлялся вместе с ним и с монетой к меняле, чтобы выяснить, не «азхарийская» ли она. И на все воля Аллаха великого!

Закончился год со своими событиями, из которых заслуживает упоминания нововведение — учреждение налога на нюхательный табак. Произошло это потому, что некий грек, занимающийся вывозом [товаров], сообщил катхода-бею, что число употребляющих нюхательный табак очень велико, так же как и лиц, занимающихся превращением его в порошок и продажей. Если собрать выделывающих его в одно место и обязать их поставлять определенное количество табака и если контроль над ними будет дан на откуп, то это явится новым источником доходов для казны, которые поступят от лица, ведающего этим делом, подобно другим статьям налогов, именуемых таможенными. Таким путем будет добыта значительная сумма денег. Когда катхода-бей услышал это, то известил об этом своего господина Тот сразу же распорядился составить [251] фирман об этом и об избрании того, кого он сделал управителем этого предприятия, место которому отвели в квартале Байна-с-Сурайн 447. В этот караван-сарай были созваны и собраны все ремесленники, занимающиеся изготовлением нюхательного табака. Им запретили заниматься этим на рынках и в каких-либо других местах. Уполномоченный на это дело откупщик табачной монополии закупает определенное количество табака у торгующих им по установленной цене, которая не может быть повышена, и никто, кроме него, не вправе покупать этот табак, [со своей стороны] он продает его выделывающим нюхательный табак по определенной цене, которая не может быть снижена. Если же обнаружат кого-нибудь, продающего, закупающего табак или стирающего его в порошок, за пределами этого караван-сарая, будь это даже для собственного потребления, то его арестуют, накажут и оштрафуют. Во все деревни Верхнего и Нижнего Египта назначили чиновников, развозящих нюхательный табак. Явившись в деревню, они спрашивали шейхов, давали им известное количество табака и обязывали уплатить назначенную стоимость /104/ его на основании находящегося на руках указа. Население деревни [обычно] заявляло. «Мы не употребляем нюхательного табака, не имеем представления о нем, у нас никого нет, кто умел бы изготовлять его. У нас нет потребности в нем, мы не купим и не возьмем его». Чиновник отвечал им. «Табак можете и не брать, но уплатить цену должны, безотносительно к тому, берете вы его или нет». Население вынуждали платить сумму, назначенную указом, возмещать дорожные издержки чиновников, стоимость их пропитания и фуража их верховых животных.

Точно так же распределяли и сбывали по деревням соду, ссылаясь на то, что она нужна ткачам для промывания хлопковой пряжи, беления тканей и тому подобного.

И самое гнусное из всего этого то, что точно так же намеревались поступить и со спиртным напитком из сахара, известным под названием 'араки. Население деревень хотели принудить уплачивать его стоимость, независимо от того, покупает оно этот напиток или не покупает, и [при этом] говорили, что он очень укрепляет тело и полезен тем, кто возделывает [252] землю, занимается пахотой, черпанием воды для орошения шадуфами и переноской удобрений корзинками, но затем это было отменено.

Из событий этого же года. Паша начал ремонт ската от крепостных ворот, известных под названием Джабал и ведущих к самому высокому из холмов — ал-Мукаттам 448. Для этой работы собрали строителей, каменщиков и рабочих, задули печи для обжига извести у места работ и установили мельницы для гипса. В городе объявили строителям и чернорабочим, что они не вправе работать у кого бы то ни было из частных лиц и что все они должны быть собраны на восстановительные работы паши у крепости и у холмов. Так продолжалось до следующего года, когда работа завершилась укладкой широкой дороги, ведущей от самой большой возвышенности к самой низине и ровно тянущейся на всем протяжении подъема к горе и спуска с нее, в силу чего стало возможным передвигаться пешком и верхом на лошади без какого бы то ни было затруднения и большого утомления.

А что касается тех, кто умер в этом году, то вот заслуживающие упоминания. Умер полезный ученый, весьма знающий, редкостный законовед, просвещенный человек — шейх Ибрахим, сын шейха Мухаммада ал-Харири, ханифит — муфтий ханифитского толка. Он обучался у своего отца и посещал для умственного развития занятия таких шейхов своего времени, как ал-Бийали, ад-Дардир, ас-Сабан, и других. Способный и превосходно усваивавший знания, он достиг совершенства и стал человеком отличных свойств. Он подготовился по всем разделам фикха. Когда в месяце раджаб 1220 (25.IX— 24.Х.1805) года умер его отец, он был назначен сна его пост муфтия. Он был достойным его заместителем благодаря своей способности к исследованиям и к консультациям по сложным вопросам, а также благодаря заботливости и религиозности. Он был далек от всего того, что роняет достоинство. Он усердно выполнял свои обязанности. Он вел занятия на дому, и выходил он только в случае необходимости или для выражения соболезнования, или для участия в собраниях высокопоставленных лиц. Он страдал слабым зрением, а под конец жизни его [253] постигло заболевание геморроем. Он очень страдал от этого и был лишен возможности выходить из дома. Ему указали на врача, [жившего] в Дамиетте. Он отправился к нему, имея целью также переменить климат,— все это по совету своего родственника, шейха ал-Махди. Он подвергся большим испытаниям в лечении своей болезни и произведенной хирургической операции, оказавшейся безуспешной. Он возвратился в Каир в еще худшем состоянии и был прикован к постели, пока не умер по милосердию Аллаха всевышнего и преславного. Он умер в понедельник, 19 джумада ал-ула (2.VII.1809) этого года. Молитву над ним совершили в ал-Азхаре и похоронили его при медресе аш-Ша'банийа 449, что в квартале ад-Дувайдари 450, неподалеку от квартала Катама, известного теперь под названием ал-'Анийа, поблизости от мечети ал-Азхар. Он оставил после себя сына, умного, образованного,— Сиди Мухаммада, величаемого 'Абд ал-Му'ти,— да благословит его Аллах и да поможет ему на его жизненном пути!

Умер проницательный ученый — шейх ислама и мусульман, шейх 'Абд ал-Мун'им, сын шейх ал-ислама — шейха Ахмада ал-'Амави, маликит, азхариец. Это последний из числа шейхов, живших в прошедшем веке. Он обучался у шейха аз-Заххара и других улемов своего толка, посещал занятия следующих шейхов: ад-Дафри, ал-Хифни, ас-Са'иди, Салима ан-Нафрави, ас-Сабага ас-Сикандари, шейха Фариса. Он вел занятия, которые были очень полезны его студентам, и не переставал читать свои лекции в ал-Азхаре по методу своих предшественников. /105/ Он был добродетелен, религиозен и не общался с людьми. Он был удовлетворен своим положением, довольствуясь в своей жизни малым. У него не было никаких связей с миром, кроме наблюдения за гробницей на кладбище Сиди Абу-с-Са'уда Абу-л-'Аша'ир. Он никогда не осмеливался вынести фетву 451, несмотря на то что был вполне достоин этого. Он никогда не домогался для себя мирских благ и был далек от соблазнов и мелочей. Тем не менее он следил за красотой своей одежды и выезда и за тем, чтобы это выглядело богато. Его никогда не занимало, что есть у других, и на собраниях он всегда говорил правду. Он очень редко ходил по домам [254] правителей и высокопоставленных лиц, и то только в силу необходимости. Исполненный сознания собственного достоинства, скромный, он никогда не жаловался на превратности времени и нужду. Так он жил, пока не заболел и не умер через несколько дней ночью, в четверг, 11 зу-л-ка'да (18.XII.1809), восьмидесяти четырех лет от роду. Похоронная процессия отправилась из его дома, расположенного у Дарб ал-Хулафа 452, поблизости от ворот Баб ал-Баркийа, прошла с носилками по кварталам ал-Джамалийа, ан-Наххасин 453, ал-Ашрафийа 454 и со стороны ал-Харратин 455 вступила в мечеть ал-Азхара, где его отпели при большом стечении народа. Похоронили его вместе с его отцом на кладбище ал-Муджавирин. В числе оставленных им детей четверо седых мужчин и, кроме того, дочери. Да будет милостив к нему Аллах и да простит и нас и его!

Умер хорошо образованный законовед, благочестивый ученый-исследователь шейх Ахмад, известный под именем Баргут. Он был маликитом и родился в деревне, именуемой ал-йахудийа, в провинции ал-Бухайра. Он обучался у шейхов своего времени и достиг совершенства в богословии и вопросах познания. Он занимался со студентами, принося им большую пользу, и обрел широкое признание среди них. Они были очевидцами его достоинств. Он жил хорошо, вдали от людей, довольствуясь тем, что приходилось на его долю. Он был смиренным, скромным и не украшал свою голову чалмой улемов, а носил обычную одежду На протяжении многих лет он страдал старческой немощью, передвигался, опираясь на палку, но не переставал вести занятия и диктовать, пока, по милости Аллаха, преславного и всевышнего, не умер в среду, 5 сафара этого года (22.III.1809). Его похоронили на кладбище ал-Муджавирин. Да смилостивится над ним Аллах!

Умер один из старейшин, весьма сведущий, благородный и прославленный шейх Сулайман ал-Файйуми маликит. Он родился в Файйуме и, приехав в Каир, изучал Коран в ал-Азхаре в качестве студента файйумского ривака 456. В детстве он следовал за ослом шейха ас-Са'иди, одетый в шерстяную куртку и желтый плащ. Затем он стал посещать занятия этого шейха, шейха Дардира и других. Он стал общаться с [255] исполнителями духовных гимнов. У него 6ыл приятный голос, и вместе с упомянутыми он отправлялся по вечерам в дома знати, где исполнял гимны и читал стихи Корана. Им восхищались и вознаграждали его больше, чем других. Он стал встречаться со знатью из рода, именуемого ал-Баркукийа и являющегося потомством султана Баркука 457. Этот род ведал управлением его вакфами. Благодаря этому его дела пошли в гору, и все ширились его знакомства с ага и евнухами, а через них и с женами эмиров. Он стремился выполнять даваемые ими поручения и находил хороший прием с их стороны и со стороны их мужей Он стал красиво одеваться, ездить на муле и окружил себя свитой. Он женился на женщине, жившей в квартале Кантарат ал-Амир Хусайн 458, и поселился в ее доме, а когда она умерла, то он получил ее наследство. После смерти шейха Мухаммада ал-'Аккада покойного назначили шейхом, возглавляющим файйумский ривак. Мухаммад-«бей, называемый ал-Мабдул, построил ему большой дом в квартале 'Абдин. Он стал известным своими делами. Ездил он по некоторым делам эмиров в Стамбул, и по возвращении в Каир ему были преподнесены подарки эмирами, их женами, высокопоставленными лицами, коптами и другими. Зулайха, жана Ибрахим-бея старшего, позаботилась о нем и женила его на дочери 'Абдаллаха ар-Руми. Он стал управлять вакфами ее отца, в том числе поместьем под Розеттой и другими. Он стал известным в Верхнем и Нижнем Египте. Несмотря на свои незначительные познания в научной области, он пользовался славой, так как занимался делами Был он необычайно щедр и оделял других всем тем, что у него было. Приятный в общении, приветливый, скромный, он одинаково обращался как со знатными лицами, так и с простыми людьми. Он щедро угощал всех приходивших к нему домой, /106/ будь то по делу или чтобы нанести визит. Невозможно было уйти от него, не пообедав или не поужинав. Если приходил к нему кто-нибудь просить помощи, а у него в это время ничего при себе не было, то он, бывало, хоть займет, а даст, и [притом] больше того, на что просящий рассчитывал. Он не скупился на то, чтобы использовать свое влияние и похлопотать за кого бы то ни было, будь то за [256] вознаграждение или без него. С ним часто случалось, что он с утра до позднего вечера разъезжал по нуждам других людей. Бывало, встретится ему на середине пути или в конце его проситель, сообщит ему свою историю, свою просьбу о посредничестве перед эмирам или об освобождении заключенного и тому подобное, и он, сидя верхом, выслушивает историю и говорит просителю: «Завтра отправимся к эмиру». Если уже наступил вечер и проситель скажет, что эмир в это время дома у себя, то он свернет со своего пути и вместе с просителем отправится к этому эмиру, даже если его дом далеко, и, закончив дело, возвратится домой поздней ночью. Таковы-то были особенности его! Он не ожидал и не надеялся на вознаграждение со стороны просителя, но если ему что-нибудь давали, то он брал это, и, будь это подарок большей или меньшей ценности, он был признателен за него. И склонялись к нему сердца, и испытывающие нужду в чем-либо обращались к нему со всех сторон. Он ни от кого не отворачивался и всех принимал приветливо, оставляя в своем доме, кормил, благодетельствовал, и люди пользовались его гостеприимством до тех пор, пока не завершали своих дел, а он давал им еще провизию на дорогу. Они возвращались в родные места радостными, довольными и благодарными, а затем вознаграждали его в меру своих возможностей. Если случалось, что подарок прибывал в тот момент, когда дома у него был кто-нибудь, то он делился с присутствовавшими. Это привлекало к нему сердца и выделяло его среди равных ему современников его, как это сказано:

«Щедростью, кротостью и добротой царит в своем народе юноша.

Твой образ жизни к тебе же восходит».

Когда с прибытием в Египет Хасан-паши ал-Джаза'ирли мамлюкские эмиры отправились в Верхний Египет, а их дома окружили, требуя от жен денег, когда арестовывали детей, невольниц, матерей их детей, чтобы на рынке продать их с аукциона, — в это время много жен высокопоставленных эмиров прибегли к покровительству покойного, и он дал им приют, затратил много усилий, стараясь защитить их, был добр к ним, выражал им сочувствие на протяжении всего времени [257] пребывания Хасан-паши в Египте и впоследствии, во время управления Исма'ил-бея. С возвращением же после чумы их мужей к власти влияние покойного среди них возросло, они принимали его с любовью и почтением. Он прослыл у них неподкупным, человеком великодушного нрава, набожным. Бывая в домах эмиров, он направлялся на женскую половину, куда ему был разрешен доступ. Он сидел с женщинами, которые были рады ему, и здесь о нем говорили: «Посетил нас отец наш шейх», «Мы советовались с нашим отцом шейхом, он дал нам такой-то и такой-то совет», и тому подобное. Так продолжалось до тех пор, пока в Египет не проникли французы и не изгнали [из Каира] эмиров. Жены их оставили свои дома и отправились толпами в дом шейха Сулаймана, переполнив его и соседние дома. Он вступился за них и посредничал за них перед французами, защищал их, и они в течение долгих месяцев жили у него в доме. Он добился также гарантии безопасности для многих эмиров, обеспечил им возвращение в Каир, и они день и ночь находились в его доме. Французы его также любили, принимали его посредничество, бывали у него в доме, где он устраивал им пиры. Он так вел свои дела с ними, что они назначили его в состав руководителей дивана, учрежденного ими для разрешения судебных дел между мусульманами. Когда французы организовали администрацию деревень и провинций Египта по установленному ими образцу и поставили над каждым селением шейха, руководящего им, то общее управление деревенской администрацией они возложили на шейха Сулаймана, в добавление к должности шейха в диване. Возглавлял все это высокопоставленный француз по имени Абризон 459.

Двор шейха Сулаймана переполнился деревенскими шейха ми, которые стекались сюда толпами и уходили отсюда толпа ми. Он получал за это специальное жалованье, сверх того, что получал в диване. И так он продолжал оставаться на высоком положении до тех пор, пока не закончились дни пребывания французов, пока они не отправились к себе на родину и пока не появились /107/ турки и везир.

И при них шейх, о котором идет речь, оставался в числе [258] улемов и знатных особ, пользовался уважением, известностью, любовью, с ним считались, к нему прислушивались знатные и незнатные. Когда во время убийства Тахир-паши были умерщвлены дафтардар Халил-эфенди ар-Раджа'и и катхода-бей, к защите шейха Сулаймана прибегли брат дафтардара и хазандар его и другие. Они отправились к нему в дом, оставались у него, и он защитил их, пока они не отправились к себе на родину.

И так он жил до тех пор, пока его не постиг удар и наполовину парализовал его и лишил речи. В таком положении он пробыл несколько дней, пока не умер в воскресенье ночью, 15 зу-л-хиджжа (21.I.1810). Похоронная процессия отправилась из его дома, находящегося в квартале 'Абдин, в ал-Азхар, где собралось очень много народу, слоено это были похороны кого-либо из высокопоставленных, выдающихся улемов, причем количество женщин не уступало количеству присутствовавших мужчин. После него осталось около десяти тысяч реалов долгов, «о кредиторы отказались от взыскания их. Из детей он оставил лишь двух дочерей. Если Аллах смилостивится, то простит и его и нас! Аминь!

Год тысяча двести двадцать пятый (6.II.1810—25.I.1811).

Месяц мухаррам начался в понедельник (6.II.1810). В этот день прибыли вести из Турции о победе русских и захвате ими многих областей 460 и о том, что в Стамбуле создалось затруднительное положение, повысились цены и что город объят страхом. В целях успокоения [населения] в османских владениях распространялись слухи, противоречащие действительности.

5 мухаррама (10.II.1810) прибыл Ибрахим-эфенди — капуджи, направленный некоторое время тому назад Портой, который привез указы с требованием припасов и зерна. По случаю его прибытия устроили празднество и пушечный салют, и он торжественно поднялся в крепость.

В тот же день возвратился из Верхнего Египта Диван-эфенди в сопровождении Шувайкар-аги. Оба они пробыли в [259] Каире несколько дней, а затем возвратились с ответным письмом к эмирам Верхнего Египта.

В ночь на субботу, 13 мухаррама (18.II.1810), произошло очень сильное землетрясение. Толчки повторились трижды, и продолжались они около четырех минут. Это землетрясение потревожило людей во время сна, вызвало панику, шум и крик. Многие оставили свои жилища и бежали в поле, ища спасения на открытом месте, несмотря на большое расстояние. Произошло это в семь часов вечера. Наутро все только и говорили о пережитом или происшедшем с ними. Из-за землетрясения обвалились многие обветшавшие стены и дома, а другие дали трещины; обрушились минарет селения Басус, половина минарета Умм Ихнан в ал-Мануфе и другие, о которых мы не осведомлены.

В субботу вечером вновь произошло землетрясение, но слабее первого. Народ и на этот раз также перепугался из-за этого и взволновался, а затем успокоился. Среди населения ходили слухи о предстоящем возобновлении землетрясения. Одни говорили, что это будет в среду вечером, а другие называли иной день. Утверждали, что предполагаемое землетрясение будет продолжительнее, и ссылались при этом на некоторых астрологов, а другие ссылались на христиан и евреев. Один христианин отправился к паше, сообщил ему об имеющем произойти землетрясении и настаивал на своем утверждении. Он сказал. «Арестуй меня и, если мое предсказание не оправдается, убей маня». Паша действительно арестовал его на время, пока пройдет назначенный им срок и не обнаружится, говорит ли он правду или лжет. Но все это лишь их измышления, выдумки и заведомая ложь. Но Аллах лучше знает!

В воскресенье, 14 мухаррама (19.II.1810), паша приказал окружить дома таких высокопоставленных коптов, как му'аллим Гали, му'аллим Джурджис ат-Тавил, брат его Фалтиюс, Франсико, — всего семь человек. Их довели до ужасного состояния, заколотили их дома, забрав у них их счетные книги. Когда же они предстали перед пашой, он сказал им. «Я требую от вас отчета соответственно этим вашим бухгалтерским книгам». Он приказал арестовать их. Они запросили пощады и разрешения: [260] говорить,— это он им разрешил. С ним поговорил му'аллим 108 /108/ Гали, и от него они отправились в тюрьму. Благодаря посредничеству Хусайна-эфенди — рузнамджи — паша потребовал с них семь тысяч кошельков, а до того он требовал от них тридцать тысяч кошельков.

В четверг, 18 мухаррама (23.II.1810), среди публики разнесся слух о том, что в эту ночь — в ночь на пятницу — будет землетрясение, которое случится в полночь. Большинство людей подготовилось к тому, чтобы выйти за пределы города. Они отправились со своими женами и детьми на берег Нила, в Булак, в район аш-Шайх Камар 461, в сад ал-Азбакийи и в другие места. Точно так же и многие солдаты вышли из города и раскинули свои палатки посредине ар-Румайлы, Карамайдана 462 и на двух кладбищах. Все они неописуемо страдали в эту ночь от холода, так как солнце склонялось к созвездию Водолея и была середина зимы. В эту ночь не произошло ничего такого, что оправдало бы распространившиеся слухи, следовательно губительным оказалось воображение. Бродяги и воры в эту ночь ограбили и обыскали многие дома и жилища. Наутро в пятницу многие пожаловались на это властям, и на рынках объявили, что никто не вправе говорить о землетрясении и что каждый, кто по этой причине оставит свой дом, будет наказан. Так было покончено с этими пустыми разговорами.

В тот же день обнаружилось, что во дворе мечети ал-Азхара скрываются по ночам лица, которые грабят каждого, кто в силу какой-либо необходимости идет в одиночку, и распространилась весть об этом. Шейх ал-Махди так долго старался разыскать и арестовать виновников этих дел, что установил их личности и происхождение. Среди них оказались сыновья почтенных шейхов,— это скрыли, равно как и их поступки, а назвали одного из их соучастников, никому не известного. Его изгнали из города и приписали ему все эти действия. Но скрытое станет явным впоследствии, и преступники будут разоблачены перед народом, а сведения об этом последуют в 1227 (1812) году. Тогда же выселили группу сводников и женщин-проституток, живших в квартале ал-Азхар и общавшихся с [261] лицами, имеющими отношение к мечети, так что должностные лица государства, их солдаты, жители города и простонародье стали чернить азхарийцев и их деяния. Люди то и дело говорили об ал-Азхаре и всех имеющих к нему отношение и приписывали им все пороки и дурные деяния, говоря: «Мы видим, что от ал-Азхара и всех имеющих к нему отношение исходят всевозможные преступления. После того как он был источником шариата и науки, он превратился в свою противоположность: здесь в прошлом году появились фальшивомонетчики, а, в этом году — воры, и происходят другие тайные дела».

В тот же день паша потребовал выровнять дорогу, ведущую из крепости к переезду дороги, сооруженной им, по которой подымаются на Джабал Мукаттам. Об этой дороге уже упоминалось. Он хотел, чтобы каждая улица и квартал' обязались поставлять для работы определенное количество людей. Те же, кто откажется от выхода на работу и помощи, должны выставить кого-либо вместо себя или внести вместо этого деньги. Об этом сообщили во всеуслышание и стали созывать чернь при посредстве барабанов и флейт, как в период правления Мухаммада Хосров-паши. Однако шейх ал-Махди отправился к катхода-бею, встретился с ним и напомнил ему, что Мухаммад Хосров-паша, поступая подобным образом, недолго продержался у власти и был отставлен. «Мы хотим,— сказал он,— чтобы ваше правление было длительным, так оставьте это дело». Оно было оставлено, и больше потом об этом уже не упоминалось.

Месяц сафар благостный 1225 года начался в среду (8.III.1810). В этот день паша назначил Халила-эфенди контролером над рузнамджи и его писцами. Он присвоил ему звание катиб аз-зима или зима ал-мири — доверенного правительства, ответственного за приход и расход. Это совпало с началом сбора налога мири за новый год. Было установлено, что нельзя давать какое бы то ни было указание, разрешение или выписывать чек, не ознакомив с ним Халила-эфенди и без его подписи. Это очень огорчило рузнамджи и остальных писцов. По отношению к рузнаме это явилось первой интригой, началом скандала и разоблачения тайн его. Это произошло в [262] результате подстрекательства некоторых праздных эфенди, сообщивших, что рузнамджи вместе со своими писцами постоянно и в большом количестве присваивает средства из поступлений мири в ущерб /109/ казне. Халил-эфенди этот был писцом казначейства при Мухаммеде Хосров-паше. Он никогда не бывал трезвым.

В тот же день паша потребовал к себе трех лиц из числа писцов-коптов, которые были назначены для обмера земель провинции ал-Мануфийа. Паша избил их и арестовал, так как ему стало известно, что они при обмере земель брали взятки в некоторых селениях и преуменьшили количество орошаемых площадей. Это измерение является новшеством, оно последовало в связи с учреждением налога на орошаемые земли, количество которых было завышено. В предшествующем изложении об этом упоминалось уже не раз. Этот налог распространили в текущем году на все земли вследствие высокого уровня вод Нила и орошения водой всех земель. Все же многие земли ал-Бухайры и других провинций остались неорошенными из-за недостаточной очистки каналов, их засоренности, из-за отсутствия плотин, а также из-за того, что феллахи и мултазимы были обременены законными и незаконными поборами и вследствие этого обнищали.

5 сафара (9.III.1810) паша созвал кашифов провинций и дал разъяснение относительно установления налога на деревни, в соответствии с собственной точкой зрения, мнением кашифов и сведущих писцов-коптов. Они установили высшую ставку налога в восемьдесят кошельков, а низшую — в пятнадцать кошельков. Ни один из писцов, составлявших регистр на этот налог, не мог быть уполномочен для учреждения и распределения [ставок его по провинциям] сообразно с обстоятельствами. Не было дано полномочий на установление размера налога и мултазимам, как это практиковалось до сих пор. Как только мултазиму становилось известным об учреждении налога, он был обязан, подготовив свое дело, немедленно явиться в канцелярию и, установив размер обложения, приходящегося на его имение, поручиться за выполнение своего обязательства, взяв отсрочку на известное время и оставив [263] здесь написанный им лично документ-обязательство об этом. Затем мултазим должен с усердием взыскать положенную сумму с феллахов. Если они не содействуют ему в уплате и препятствуют ему в этом, то он обязан погасить требуемую сумму из своих средств, если он в состоянии. [В противном случае] он должен занять нужные для этого деньги под проценты и постепенно взыскать их после этого с феллахов. Все это было сделано из осторожности, чтобы обеспечить феллахам покой, благосостояние, благополучие и дать им упрочиться на местах с тем, чтобы получать с них налог мири, тогда как некоторые подрывают с корчем [благополучие] их и их семей, отбирая и то, что необходимо для пропитания. Если же мултазиму тем не менее не удается заставить феллахов выплатить причитающееся с них, то дело о взыскании должно быть передано кашифу провинции, который назначит чиновников для скорейшего взыскания того, что с них приходится, и, сверх того, вознаграждения за путевые издержки чиновников и за их труд. В случае же задержки с уплатой чиновники будут посланы снова, и взыскание будет произведено по изложенному методу с добавлением двойной стоимости издержек, часто превышающих взыскиваемую основную сумму даже вдвое. Лица, взимающие недоимки, насчитывают проценты из расчета десять пара на каждый реал. Они именуют этот сбор сбором дивани. Исполнитель, принимающий за каждый реал девяноста пара, засчитывает их за восемьдесят вопреки официальным документам канцелярской службы писцов-коптов. Положение феллаха таково, что он вынужден продать имеющееся у него зерно, скот и бежать за пределы своего селения. Тогда мултазим посылает за ним чиновников кашифа провинции, и феллаху опять-таки приходится возместить путевые издержки, и положение его может стать еще более ужасным. Если же феллах не очень обременен семьей и способен к передвижению, то он совсем оставляет пределы страны. Так это и происходит, поэтому Сирия и Турция переполнены феллахами египетских деревень, бежавшими оттуда и удалившимися из своего отечества из-за ужасного произвола и страшного притеснения.

А если мултазим окажется в стесненных обстоятельствах, [264] напишет прошение с жалобой на состояние свое и своего сечения и имения и на его бедственное положение, станет просить облегчения и отважится представить это прошение паше, то от него потребуют акт на владение и скажут: «Получи сумму, равную твоему доходу». Вместо владения ему назначат ренту в соответствии с размером фа'иза, составляющего некоторую часть мири, обеспечиваемую доходами за счет местных сборов и внутренних таможенных пошлин, которые были установлены. Если мултазим, сдающий свой акт на владение, принадлежит к числу тех, с кем приходится считаться, то он получит некоторое обеспечение одним из упомянутых способов. [В других случаях] его делами пренебрегут. Некоторым же мултазимам приходилось продавать акт на владение за то, что снижали причитающуюся с них сумму обложения. Это происходило со многими достойными лицами. В ряде случаев мултазиму уменьшают /110/ размеры его больших владений. Он отказывается от некоторой части их, и стоимость их вычитается из сниженной суммы причитающегося с него обложения, и за ним остается остаток, подлежащий востребованию, в действительности же ему навязывается новый долг до подведения баланса, который приписывается к оставшимся за ним владениям. Возможности же его уменьшаются из-за несостоятельности его феллахов, и мултазим прибегает к займам под проценты у военных. Положение его усложняется, так как претензии предъявляются ему с двух сторон, и он вынужден ради своего спасения отказаться от того, что осталось в его распоряжении, как это было и в первом случае. За ним остается непогашенной сумма и задолженность, а руки его становятся свободными от владения илтизамом. Это стало уделом многих богатых людей, обладавших состоянием и ставших незаметно для себя нуждающимися бедняками. И на все воля Аллаха великого!

В этот же месяц эмиры Верхнего Египта приняли решение явиться в Каир после длительной переписки, поездок туда и обратно Дивана-ефенди, равно как и Мухаммада Манфух-бея. Каждого из явившихся эмиров паша награждал, одаривая почетной шубой, подарками и большим количеством кошельков, и все это с тайной целью поймать их в западню. Паша даже [265] дал на откуп Мухаммаду Манфух-бею таможенное ведомство в Булаке, затем наградил его шестьюстами кошельков и прочим.

Тогда же паша назначил Салиха ибн Мустафу Катхода ар-Раззаза управляющим ведомством материального снабжения. Кузнечную мастерскую, кузнечные меха и приспособления перевели из дома Мухаммада-эфенди Топала ал-Ваднали, который известен как бывший управляющий ведомством материального снабжения, в дом упомянутого Салиха в районе ат-Таббана 463. Сюда же перевели мастерские по производству арб, бомб, снарядов и пушек. У Мухаммада-эфенди отняли также пороховой завод, находившийся в его ведении, равно как и монетный двор, таможню, кирпичное производство и другое.

Тогда же прибыли сообщения из Турции, Сирии и других мест о землетрясении в этих странах, происходившем одновременно с землетрясением в Египте, но оказавшемся более сильным и длительным. На острове Крит землетрясение принесло большой ущерб, разрушив много селений и жилищ и погубив под развалинами большое количество людей. Селения провалились, а у побережья Мальты разбилось много судов. О Латакии 464 же рассказывают, что в расселинах, [образованных землетрясением], видели здания, задолго до того похороненные в земле; затем эти расселины сомкнулись.

Из событий этого месяца, происшедших в Иерусалиме. Как уже упоминалось в прошлом году, сгорел большой купол синагоги. Об этом было сделано представление Порте, и последовал султанский указ о восстановлении храма. Для этого назначили некоего агу капуджи. С высочайшим указом на руках он явился в Иерусалим и усердно занялся подготовкой строительного материала. Постройку начали возводить лучше той, что была. Площадь и размер ее расширили, присоединив места по соседству с ней. Здание значительно усовершенствовали. Стены сделали из тесаного камня, [причем] мрамор для этого сооружения перемасли из Иерусалимской мечети. Группа видных янычар, противясь этому, восстала. Они оскорбили назначенного агу и высокопоставленных лиц города и фанатично выступили в защиту религии, говоря, что если синагога [266] разрушена, то восстановить ее можно только за счет ее собственных руин, что она не должна быть выше и лучше, чем была, и что недопустимо пользоваться мрамором Иерусалимской мечети для синагоги. Они воспрепятствовали этому. Назначенный ага послал к Йусуф-паше, дав знать о противодействующих указам Порты, Йусуф-паша послал большой отряд солдат, который направился в Иерусалим нижней дорогой, то есть кратчайшей по расстоянию, в обход обычной дороги. Солдаты неожиданно нагрянули на янычар, осадили их в монастыре и перебили всех до единого — около тридцати человек. Синагогу же возвели так, как хотели, — больше и величественнее той, что сгорела. А мы молим нашего господа о терпимости в религии!

Месяц раби' ал-аввал 1225 года начался в четверг (6.IV.1810). /111/ В течение этого месяца мамлюкские эмиры Верхнего Египта прибыли в район Бани-Сувайф, а большое Количество солдат — в Каир. Посланцы ездили между Каиром и эмирами, Диван-ефенди прибыл в Каир, а затем вторично возвратился к ним.

В это время паша приказал писцам произвести ревизию у Хусайна-эфенди — Рузнамджи — за два истекших года — 1223 и 1224. Он приказал это по наущению некоторых писцов. Ревизия продолжалась несколько дней и показала, что за Хусайном-эфенди осталось сто восемьдесят кошельков. Это не понравилось паше, который подозревал писцов а нечестности при производстве ревизии. Паша обязал Хусайна-эфенди уплатить четыреста кошельков, сказав: «Я намеревался потребовать с нечто шестьсот кошельков, но простил ему две сотни, имея в виду то, что причитается ему». Наутро Хусайн-эфенди поднялся к паше, который наградил его шубой в знак сохранения за ним занимаемого им поста, и он возвратился к себе домой. После захода солнца к нему явилась группа солдат в возбужденном состоянии и при факелах и потребовала от него регистры, утверждая, что он смещен. Они забрали с собой регистры и ушли, передав ему векселя с требованием уплатить четыреста кошельков. Хусайн-эфенди постарался раздобыть и уплатить их. Затем ему опять вернули регистры. [267]

В этом месяце произошло несчастье с Ахмадом-эфенди, именуемым ал-Йатим, писцом рузнаме. Это случилось потому, что паша, будучи как-то в своем доме в ал-Азбакийе, получил письмо от кашифа ад-Дакахлийи. Тот сообщил, что измерение земельного угодья, находящегося по соседству с поместьем упомянутого Ахмада-эфенди, показало, что размер площади его расходится с тем, что первоначально зафиксировано в землемерном регистре, и разница составляет около пятисот федданов, и что это является мошенничеством упомянутого Ахмада-эфенди в результате его сделок с писцами-христианами и землемерами, оберегавшими его интересы и совершившими обман вместе с ним, так как регистр рузнаме оказался в его руках. Когда паша прочитал это письмо, он тотчас же приказал арестовать Ахмада-эфенди и посадить его в тюрьму. Случилось, что при этом присутствовали сейид Мухаммад ал-Махруки и 'Али Кашиф ал-Кабир ал-Алфи. Они обратились к паше и сказали ему, что упомянутый Ахмад-эфенди болен раком ноги и не в состоянии передвигаться. Сейид ал-Махруки попросил разрешения взять его к себе в дом, находящийся по соседству с его домом, и паша согласился на это. Сейид ал-Махруки тотчас же уехал, чтобы догнать посланных чиновников. Те уже прибыли к Ахмаду-эфенди и взволновали его, но сейид ал-Махруки воспрепятствовал им арестовать его, забрал его к себе в дом и ходатайствовал за него перед пашой. Паша потребовал с него восемьдесят кошельков, после чего сказал сейиду ал-Махруки: «Я хотел было потребовать триста кошельков, но оговорился, сказав сто кошельков, а ради тебя убавил двадцать кошельков. Но он в состоянии уплатить больше, так как сделал то-то и то-то». И паша перечислил факты, свидетельствующие, что Ахмад-эфенди обладает большим состоянием. Он сослался на то обстоятельство, что когда Ахмад-эфенди отправился с регистром обложения к паше в район Асйута, то очень торжественно въехал в город с постелью, сундуками, погребцами с провизией, слугами и приближенными, с дворецким, врачом и цирюльником. Наблюдая его въезд, паша справился о нем и о занимаемой им должности. Ему сообщили, что он является одним из служащих-писцов рузнаме. Паша при этом [268] заметил: «Если так выглядит служащий, по существу являющийся учеником, то каково же положение начальствующих чинов [этого учреждения], не говоря уже о самом рузнамджи? И вообще, что это такое?» Это запало в душу паши, он стал расспрашивать и следить за положением [служащих этого ведомства], так как он по природе своей человек злобный и завистливый, подсматривающий за тем, чем люди владеют. Когда же Халил-эфенди был назначен контролером рузнаме, о чем уже было сказано, к нему присоединились ненавистники упомянутого Ахмада-эфенди. Эти лица, которые раньше не пользовались влиянием при Ахмаде-эфенди, нашли доступ также к паше и катхода-бею и доложили им, что Ахмад-эфенди по собственному усмотрению распоряжается средствами мири и. что Хусайн-эфенди — рузнамджи — находится под его влиянием и следует его указаниям. Дом Ахмада-эфенди открыт для гостей, и ежедневно к нему собирается множество бедняков, для которых готовится похлебка в тарелках. Ему сочувствуют многие люди науки и прочие. Он заботится об исчислении обложения, установленного для владений многих мултазимов, и допускает отсрочки платежей на длительное время и так далее. Все перечисленное должно было /112/ свидетельствовать о его богатстве и влиянии. Что же касается его проступка — захвата им упомянутого количества земли, то это были пустующие земли. Ахмад-эфенди сговорился со своими компаньонами — мултазимами этого района,— и они вскопали, оживили ее, сделали ее пригодной [к обработке], после того как она была бесплодной, мертвой и бесполезной. Они сделали ее пригодной к возделыванию и думали поэтому, что она не входит в общую площадь, и исключили ее из учета. С Ахмадом-эфенди произошло вышесказанное, и имя его было исключено из числа писцов рузнаме. Он был уволен и уединился в своем доме, и болезнь ног его усилилась.

В этом месяце паша разгневался также на купца Махмуда Хасана, [лишив] его [откупа] таможенных [сборов] и отстранив от обязанностей купеческого старшины, и аннулировал сумму в две тысячи пятьсот кошельков, которые был ему должен.

Месяц раби' ас-сани 1225 года начался в субботу (6.V.1810). [269]

В этот день прибыли вести из Хиджаза о том, что сильный ливень в этой стране причинил много бед, что в Мекке и Джидде разрушено много домов и уничтожено большое количество товаров, принадлежащих купцам. Рассказывали, что в одной лишь Мекке разрушено шестьсот домов. Это произошло в месяце сафар.

В этот же день мамлюкские эмиры прибыли в район ар-Ракака, а часть, опередившая остальных, прибыла в Дахшур. Навстречу им выехали их приближенные, находившиеся в их домах [в Каире], и их друзья. К ним направились Мустафа-ага ал-Вакил, 'Али Кашиф ас-Сабунджи, Диван-эфенди. Затем к ним выехал паша, а вслед за ним его сын Тусун. Ибрахим-бей одарил их подарками и оказывал им гостеприимство в своем лагере на протяжении нескольких дней. Затем все возвратились, и участилась переписка с ними по поводу разногласий в отношении условий [договора].

5-го числа этого месяца (10.V.1810) прибыл Осман-бей Йусуф в сопровождении другого командира санджака. Они поднялись в крепость, где встретились с пашой. Затем они возвратились и опять явились на следующий день. Паша наградил обоих шубами и кошельками и послал подарки Ибрахим-бею, а также Салим-бею ал-Махрамджи ал-Муради.

Во вторник, 11 райи' ас-сани (16.V.1810), все эмиры прибыли в Гизу и расположились лагерем за городом. Их сопровождали многочисленные бедуины и бедуинская кавалерия. Они ожидали, что паша даст пушечный салют в честь их прибытия, но он этого не сделал. Ибрахим-бей по этому поводу заметил: «Как странно! Что это за презрение, разве я не эмир Египта уже свыше сорока лет? Сколько раз я исполнял обязанности правителя Египта, его везира. Наконец, между прочим, Мухаммад 'Али был в числе моей свиты, и я выдавал ему паек из своих кладовых. А когда я и остальные эмиры явились сюда на мирных основаниях, для нас нет пушенного салюта, который здесь дают в честь прибытия некоторых европейцев!» Это взволновало Ибрахим-бея.

В публике распространился слух, что назавтра паша переправится [через Нил], чтобы приветствовать Ибрахим-бея, но [270] это не подтвердилось, и стало ясно, что он этого не сделает. Наутро паша отправился в Шубра и остался в своем дворце. К нему прибыл на барке Шахин-бей ал-Алфи, и между ними произошел длинный разговор, после которого Шахин-бей возвратился в Гизу в возбужденном состоянии, а паша собрал к себе всех своих солдат. Это вызвало пересуды, и возросла тревога. Возвратившись в Гизу, Шахин-бей подготовил своих женщин и отправил их в Файйум, куда в остальные дни перевезли также имущество и меблировку из его дворца в Гизе. Зеркала же и стекла в окнах его собственных покоев перебили. Затем во главе своего отряда, приближенных, свиты и мамлюков он отправился к лагерю своих братьев и соплеменников и здесь разбил свои палатки, присоединившись к ним; он примирился с ними. В свое время к Шахин-бею прибыл 'Абд. ар-Рахман-бей, приближенный 'Осман-бея ал-Муради, по кличке ат-Танбурджи. Он повлиял на решение Шахин-бея и договорился с ним о том, что тот присоединится к ним, выйдет из повиновения паше. Он это и сделал, и его избрали главой эмиров-мурадитов.

В тот же день Хасан-паша и Салих-ага Кудж переправились в Гизу и отправились в лагерь эмиров, приветствовали их, пообедали у Шахин-бея, и между ними и Ибрахим-беем произошел большой разговор. Хасан-паша сказал ему «Вы прибыли сюда, чтобы завершить заключение мира на условиях, о которых вы договорились с пашой, и в соответствии с соглашением, заключенным в Асйуте. Согласно ему, мир должен быть окончательно заключен после вашего прибытия /113/ в Гизу, и вот теперь вы здесь». Ибрахим-бей спросил: «Какие же это условия» Хасан-паша ответил. «Вы войдете в подчинение и будете повиноваться паше, и он предоставят вам какие пожелаете посты при условии, что вы будете вносить установленные им для провинций обложения, будете платить зерном мири и харадж. Он назначит по собственному усмотрению из вашей среды тех, кто должен будет сопровождать войска, направляющиеся в Хиджаз для того, чтобы отвоевать священные города, и вы будете во всем ему покорны. Он же даст вам владения и большие награды, возведет для вас и [271] ваших приближенных за свой счет какие только пожелаете дома и дворцы, ничем не утруждая вас при этом. Вы же видели и слышали, какими милостями и наградами он одарил Шахин-бея и как много он дал ему мамлюков, красивых невольниц. Паша никогда не отказывал в его ходатайствах. Он отдал в распоряжение Шахин-бея земли к западу от Розетты до Файйума, Бани-Сувайфа и Бахнаса. За то, что тот признал его власть, паша очень хорошо с ним обходится». Ибрахим-бей ответил: «Да, то, что он сделал по отношению к Шахин-бею, не делают даже короли, не говоря уже о везирах, и прошлое не знает примера тому. Он сделал это не потому, что Шахин-бей того заслуживает, а со скрытым и дурным умыслом. Это ловушка, рассчитанная на то, чтобы поймать в нее других эмиров. А мы уже испытали на себе хитрость его и вероломство. Мы видели это на примере многих служивших ему искренне и способствовавших тому, чтобы он овладел этой страной». Ха-сан-паша спросил: «Кто же это?» Ибрахим-бей сказал: «Первый из них — его владыка господин Мухаммад Хосров-паша, а затем катхода его и хазандар его — 'Осман-ага Джундж, с которым он пьянствовав Вместе со своим приятелем покойным Тахир-пашой он захватил крепость и сжег дворец Хосров-паши. Затем он поднял турок против Тахир-паши, так что они убили его в его доме. Затем он притворился дружественным по отношению к нам, готовым оказать нам помощь, как будто он стал нашим войском. Он сблизился с 'Осман-беем ал-Бардиси, притворился его искренним другом и побратимом, клятвенно заверяя в этом. Затем он натравил 'Осман-бея против 'Али паши ат-Тарабулуси, и в результате произошло то убийство, которое он приписал нам. Далее он [толкнул ал-Бардиси] на предательство по отношению к его брату и соплеменнику ал-Алфи и его приближенным. Затем он натравил на нас солдат с требованием выплатить содержание, а 'Осман-бею ал-Бардиси посоветовал потребовать нужные для этого деньги с неимущих слоев населения, так что с нами произошло то, о чем уже говорилось, и мы ушли из Каира в плачевном состоянии. Затем он водворил Ахмада Хуршид-пашу, сделал его правителем, а сам отправился в военную экспедицию против нас, [272] а потом ополчился против Ахмад-паши, желая свергнуть его. С этой целью он поторопился возвратиться в Каир и вел интриги против Ахмад-паши среди его солдат, так что они возненавидели Ахмад-пашу и стали его врагами. Он внушал сейиду 'Омару, кади и шейхам, что Ахмад-паша желает погубить их. Те возбудили чернь и знать, и в результате произошли кровопролития и пожары.

Сейид 'Омар усердствовал в искреннем служении Мухаммаду 'Али, и последний проявлял по отношению к нему любовь и дружбу до тех пор, пока тот не завершил свое дело, обеспечив Мухаммаду 'Али могущество. Достигнув желаемого, Мухаммад 'Али совершил с ним то, что известно: изгнал его из Каира, удалил, его из родных мест, нарушив договор, связавший их друг с другом, как он это сделал ранее по отношению к 'Омар-бею 465 и другим. Все это общеизвестно и, очевидно, памятно и вам и другим. Кто же может такому поверить и заключить мир с ним? Знай, сын мой, что нас насчитывалось в Египте около десяти тысяч, больше или меньше того, Представлявших знать, тысячи эмиров, кашифов, командиров корпусов, мамлюков, солдат, слуг, подчиненных, живших в довольстве, имевших прибежище. Каждый эмир жил отдельно, в принадлежавшем ему поместье, и, несмотря на огромные расходы на наших подчиненных и подарки им и тем, кто имел к нам отношение, огромные столы у нас всегда были накрыты в положенное время. Мы не знали ни солдат, ни выплаты жалованья солдатам. Деревни и селения благоденствовали, феллахи и деревенские шейха, жили в родных местах в покое, их приемные были открыты для проезжающих и посетителей. К этому надо добавить уплату следовавшего с нас мири на содержание бедных, причитающегося с нас в казну султана, сумку с деньгами для священных городов и нужд хаджа, возмещения бедуинам, согласно обычаю, деньги на содержание и на расходы везира, управляющего нами, на содержание господ — посланцев Порты, имперских офицеров, их слуг, деньги на подарки султану и прочее. А вот для нашего господина паши недостаточно доходов со всей страны, /114/ доходов, установленных им с таможен, городских пошлин, и того, чем он обложил [273] деревни и селения,— денег, зерна, верблюдов, лошадей, равно как и того, что он получает в результате отторжения от мултазимов доли их фа'иза и содержания. Более того, ему недостаточно сумм, получаемых от конфискаций, которым подвергаются жители, купцы Египта и селения его, доходов от судебных процессов, от повышения пошлин и от того, что он ввел на монетном дворе чеканку медных пиастров. Ему мало того, что он извлекает от населения, хотя теперь доход от каждой статьи налога не уступает доходу, получавшемуся ранее с каждой данной провинции в целом. Ему жалко той доли, за счет которой мы живем,— мы, наши семьи и те из подчиненных, мамлюков, кто остался с нами. Более того, он стремится устроить нам западню, погубить нас всех до одного». Хасан-паша воскликнул: «Упаси боже! Никогда этому не бывать. Паша всегда повторяет: “Отец наш Ибрахим-бей". Вы не можете не знать, что это Аллах вручил ему власть над страной. “Аллах дарует свою власть, кому пожелает" (Коран, П, 248), а паша недоволен теми, кто идет ему наперекор или сотрудничает с ним по принуждению, покоряясь силе. Как только будут установлены мир и спокойствие, он даст вам больше того, что вы можете желать». Ибрахим-бей покачал головой и сказал: «Это верно, все будет хорошо. Воистину, да будет добро!» Собрание на этом закончилось, и Хасан-паша с Салихом Куджем возвратились в Каир.

В эту ночь почти все эмиры, которые оставались в Каире, ушли из города в Гизу вместе со своими войсками, лошадьми, быстроходными верблюдами, имуществом. [В Каире] остались лишь немногие из них. Присоединившись в Гизе к остальным, все эмиры здесь разделились на три части: мурадитов, возглавляемых Шахин-беем, мухаммадитов, во главе которых стал ‘Али-бей Аййуб, и ибрахимитов под началом 'Осман-бея Хасана 466. Они написали письма и разослали их шейхам племен, а содержание этих писем мне неизвестно.

В пятницу, 14 раби' ас-сани (19.V.1810), солдаты встали у городских ворот, чтобы воспрепятствовать выходу из города [274] прохожих и даже слуг. Они заняли также переправу [через Нил], что ведет на западный берег; они собрали у восточного берега барки и паромы. Товары купцов, которыми были нагружены барки, подготовленные к отплытию в Розетту и Дамиетту, солдаты перенесли к себе и реквизировали. В течение пятницы и субботы шла переправа солдат, палаток, пушек, повозок с поклажей. К исходу следующего дня переправился и паша и занял замок в Гизе, в котором до того находился Шахин-бей. Отряды турок, арнаутов, части [корпусов] дулатов, саджаман 467 сосредоточились в Гизе и начали военные действия. Что же касается мамлюкских эмиров, то они укрылись с войсками за валом и стояли лицом к лицу с войсками паши. Так продолжалось до следующего дня. Население ожидало, что произойдет столкновение между обеими группировками, но этого не случилось — эмиры отступили к югу от Гизы в районы Дахшура и Зинайна 468.

В течение понедельника и вторника паша выплачивал жалованье солдатам, которое им не выдавалось на протяжении нескольких месяцев. В ночь с понедельника на вторник паша верхом направился в район Кирдасы с кавалерией и возвратился в следующую ночь. Причиной, вызвавшей эту экспедицию, были дошедшие до него вести о том, что отряд бедуинов направляется на соединение с мамлюкскими эмирами, Паша хотел отрезать им дорогу, но никого не обнаружил. Ему встретился лишь небольшой лагерь бедуинов, остановившихся на стоянке, он ограбил их, забрав скот. Он возвратился утомленный, потеряв несколько солдат, так как некоторые из них умерли от жажды. В пятницу эмиры отступили и поднялись в район Джурз ал-Хава 469, что поблизости от ар-Ракак.

В этот же день к паше явились шейхи племени Авлад 'Али. Он наградил их, облачил в кашемировые шали — общим числом восемь шалей, — одарил их ста пятьюдесятью кошельками. К мамлюкским же эмирам явились шейхи и бедуины племени ал-Ханнади, которые присоединились к ним.

В воскресенье, 23 раби' ас-сани (28.V.1810), паша переправился в Каир, в свой дом в ал-Азбакийе, и провел там две ночи, а во вторник поднялся в крепость. Он был очень [275] разгневан

ван происшедшим в Гизе, когда он было уже достиг цели в отношении эмиров, а особенно раздосадован тем, как поступил Шахин-бей, на которого он истратил уйму денег /115/ совершенно впустую.

В эти дни, то есть в середине коптского месяца башансу, заметно повысились воды Нила — больше чем на полтора локтя — и держались на этом уровне в течение нескольких дней. Затем воды стали снижаться и возвратились к своему обычному уровню. Это, в общем, удивительный факт для этого времени.

Месяц джумада ал-ула 1225 года начался в воскресенье (4.VI.1810). В этот день паша устроил в Гизе состязание, во время которого его конь споткнулся и упал с ним на землю. Его подняли, а гулям из числа его мамлюков, раненный пулей, умер. Говорят, что эта пуля предназначалась паше, но по ошибке угодила в мамлюка и лошадь.

В этот же день был отдан приказ солдатам выступить. Их настойчиво торопили кончать свои дела и подготовить все необходимое для выступления. Они стали отбирать ослов и верблюдов у населения, у всех встречных и прочих, говоря при этом: «Завтра мы отправляемся в поход против мамлюкских эмиров». Эти последние также оставались на своих позициях, никуда не перемещаясь.

5-го числа этого месяца (8.VI.1810) Хасан-паша выступил и раскинул свои палатки в районе ал-Асар. Выступил также со знаменами и Маху-бей со своими солдатами и отрядами. Некоторое количество солдат отправилось на барках [по Нилу], чтобы разместиться в портах, главных городах и провинциальных центрах, так как в них не было ни одного мамлюка. Ежедневно солдаты то уходили из города, то возвращались, продолжая грабить скот, отбирать ослов у торговцев арбузами, верблюдов у водовозов. Паша же каждые два-три дня возвращался в Каир, подымался в крепость, а затем возвращался в свой лагерь в Гизе. Проезжающим, направляющимся в Верхний или Нижний Египет, продолжали чинить препятствия.

Во вторник, 17 джумада ал-ула (20.VI.1810), паше доложили, что эмиры мурадиты и ибрахимиты — большинство [276] мамлюкских эмиров — переписываются и состоят в деловых отношениях с сейидом Саламой ан-Наджари, его братом и племянником. Он посылает им все необходимое оружие, припасы и прочее, тайно переправляя им это через посредство бедуинов. Он закупил определенное количество оружия, лошадей, одежды и прочего и забрал кое-что из вещей в домах некоторых эмиров, для того чтобы все это переправить им, и все это находится теперь у него. Несколько дней тому назад прибыл посланный от эмиров, который находится в домах сейида Саламы и его родственников. Он приехал на лошади Ну'ман-бея, и тот также находится теперь у него.

Паша приказал привести и арестовать его, оцепить его дом, захватить его бумаги и все, что будет обнаружено. Это осуществили и арестовали вместе с сейидом Саламой его племянника, напугав их. Дом его оцепили и нашли в нем пять лошадей и некоторое количество оружия. Напав на дом, разграбили его имущество и расшвыряли книжное собрание его отца. Никакого следа писем от эмиров Верхнего Египта, однако, не оказалось, но был обнаружен ответ от брата сейида Саламы — сейида Ахмада — следующего содержания: «Воистину, прибыв в чтимую Мекку, мы купили четырех недждийских 470 лошадей с приметами, вами указанными. Мы посылаем их вам. Может быть, вы осмелитесь передать их нашему господину». Когда сейида Саламу опросили об оружии и лошадях, найденных у него, то он заявил: «Оружие это у нас с давних пор, и оно устарело, в чем нетрудно убедиться при осмотре его. Что же касается лошадей, то четырех из них я хотел передать в качестве подарка нашему господину, но они были доставлены ослабленными, и я их оставил у себя до тех пор, пака они не окрепнут и я не смогу передать их паше. Пятую же лошадь я купил для себя у человека, с которым у меня деловые отношения, а именно у 'Атуан Ахмада — жителя Кафр Хаким, который мне сообщил, что эту лошадь он купил в районе Сула. Обнаружив в ней признаки хорошей породы, я не стал ее седлать, присоединил к четырем остальным и оставил ее с ними до тех пор, пока не передам все пять нашему господину». Тем временем Мухаммад-эфенди Топал отправился к паше и [277] обратил его внимание на добросовестность сейида Саламы и поставил его в известность обо всем происшедшем, о том, что найдено, и о том, что сказал упомянутый. Он старался отвести от него подозрение, убедив пашу, что тот честный человек и что за время совместной службы он не замечал за ним ничего порочащего. Присутствующие подтвердили это. Когда для паши стала очевидной /116/ ложность обвинения и он убедился в его невиновности и в том, что тот намеревался передать ему подарок, то он приказал освободить его из тюрьмы и возвратить ему все разграбленное в его доме. Свой гнев по этой причине он перенес на своих [посланных]. Паша приказал сейиду Саламе явиться и доставить лошадей, предназначенных ему в дар, и принял их от него. Затем расспросил его, что тот считает признаком породистости лошадей, их достоинствами и недостатками. Тот дал дельный ответ, который понравился паше. Он наградил его и увеличил его оклад и поручил ему наблюдение за закупкой лошадей.

В тот же день были получены известия о том, что Хасан-паша, Салих Кудж и 'Абдин-бей с солдатами-арнаутами прибыли в район Сула и ал-Баранбала. Там они обнаружили, что мамлюкские эмиры возвели укрепления и установили на берегу пушки, чтобы воспрепятствовать проходу барок. Они вступили в бой с войсками эмиров, очистили траншеи и овладели ими. При этом был убит один из военных, назначенный мамлюкскими эмирами для охраны траншей, по имени Ибрахим-ага. Он упал с крутого берега в реку и вместе с еще одним человеком был взят солдатами паши. Их обоих убили, отрубили им головы и отправили их в сопровождении посланцев к паше. Их водрузили на воротах Баб-Зувайла. Как только мамлюкские эмиры узнали о том, что укрепления взяты, они тотчас же подготовились и с наступлением ночи с пятницы на субботу, 14-го числа, отправились тайком, скрывая свои действия. Они неожиданно напали со всех сторон на арнаутов, и между ними произошло большое сражение. Мамлюкские эмиры взяли большое количество пленных и материалов. Тем временем Хасан-паша и брат его 'Абдин-бей подымались [по Нилу] на своих барках к югу от укреплений. Одна из барок 'Абдин-бея [278] загорелась находившиеся на ней бросились в реку, и кое-кто из них спасся, а кое-кто утонул. Что же касается барок Хасан-паши, то, сопутствуемые благоприятным ветром, они прибыли в Банч-Сувайф. Часть войск мамлюкских эмиров переправилась [через Нил] в Шарк Атфих, а остальные возвратились в район Гизы и расположились поблизости от лагеря паши.

В ночь на четверг, 19 джумада ал-ула (22.VI.1810), паша переправился в Каир и поднялся в крепость. В течение этой ночи отряд войск эмиров напал на охрану лагеря паши, окружил и взял ее в плен, уведя с собой. Лагерь взбудоражился, поднялся шум, гам, и Тусун-паша послал сообщить об этом своему отцу. Паша в шестом часу ночи выехал из крепости и переправился на западный берег. Из услышанного мной следует, что когда паша сошел на паром и поплыл по реке, то до его слуха донеслось, как один человек, повторяя, говорил другому. «Ступай, истребим мамлюкских эмиров и распылим, разъединим их». Эти слова повторялись. Паша послал барку с некоторыми своими подчиненными, чтобы разыскать этих двух лиц и установить, для чего они на реке в такое время, но когда направились в сторону, откуда доносился голос, то там никого не оказалось ч розыски ничего не дали. И некоторые поверили, что эти двое — святые и что паше покровительствуют угодники.

20 джумада ал-ула (23.VI.1810) обнаружились раздоры между мамлюкскими эмирами. Выяснилось, что те из них, которые переправились на восточный берег [Нила], были трое эмиров — сторонники ал-Алфи, а именно: Ну'ман-бей, Амин-бей и Йахйа-бей. Когда алфиты заключили мир с пашой, их эмир Шахин-бей стал управлять и полностью распоряжаться большей частью земель на западном берегу [Нила] и землями Файйума. Он стал полновластным правителем над эмирами, над бедуинскими племенами, жителями селений и над феллахами. Точно так же он стал взимать деньги за переправу на паромах в районе Ахсас, Инбабы, Хабири 471 и прочих. Это составляло значительную сумму, которую он еще увеличил, удвоив плату за переправу. Он присваивал все это, не считая [279] даров паши, исчислявшихся сотнями кошельков. Он покупал мамлюков, красивых невольниц и не платил продавцам их стоимости. Те жаловались паше, и он выплачивал это работорговцам за счет своей казны. Шахин-бей жил в довольстве, а собратьев его это раздражало, их охватывала ревность и зависть по отношению к нему. Он же ущемлял их в правах, давал им только самую малость, и то после того, как проявилось раздражение с их стороны, и лишь тому, кто отваживался отругать его. Были среди них эмиры, которые задолго до него были эмирами и видели, что имеют больше прав на руководство, чем Шахин-бей. Когда смерть приблизилась к их господину (Алфи-бею), он позвал Шахин-бея и передал ему /117/ свою казну, завещав выдать из нее каждому эмиру из его хушдашей по семи тысяч. Но Шахин-бей ничего не дал им, а каждый раз, когда ему случалось что-либо выдавать им, то он записывал это в счет завещанной суммы. Доходило до того, что если, к примеру, он давал Ну'ман-бею праздничную одежду, то он срезал материю и давал ему короче на половину локтя, чем Амин-бею, ссылаясь на то, что Ну'ман-бей невысокого роста, и тому подобное Это вызывало злобу против него, его ненавидели за это. Эмиры жаловались на его скупость и на ущемление их прав, и паша это знал. Когда же Шахин-бей расторг договор с ним, то упомянутые эмиры его свиты были с ним, затаив ненависть в своих сердцах. Паша стал тайно переписываться с ними, обещая всяческие благодеяния, если они возвратятся к нему и уйдут от Шахин-бея, предателя, умалявшего их права. Если они оставят Шахин-бея, то он обещал предоставить в их ведение больше того, чем располагал Шахин-бей. Эти слова запали им в душу, и в затмении рассудка они поверили в их правдивость. Они полагали, что если на этот раз они возвратятся к паше и покинут его противников, то он поверит в их дружбу и преданность, и значение их и могущество возрастут в его глазах. При этом они вспоминали время их пребывания в Каире, роскошь и удобство дворцов, которые были воздвигнуты в Гизе, и домов, которые они занимали в самом городе, иве удобную обстановку. Их охватывала похоть при воспоминании о женщинах и невольницах, [280] которыми их одарил паша Они стали спрашивать: «К чему нам эта жизнь на чужбине, зачем жить жизнью, полной переутомления, опасности, волнений, сражений ? К чему подвергать себя опасностям, лишаться покоя днем и ночью, быть все время начеку?» И они ответили согласием, выдвинув со своей стороны условия: они требовали, чтобы была дана полная амнистия и чтобы они были гарантированы от всяких неожиданностей человеком, на надежность которого они могли бы положиться. Паша согласился на все, что с него спрашивали, и указал в качестве посредника Мустафу Кашифа ал-Мурали, который в прошлом был для них своим, а затем отошел от них и присоединился к числу приближенных катхода-бея.

С этого времени они начали искать повода, чтобы поссориться со своим собратом Шахин-беем и оставить его. Собравшись вместе, они оказали ему «Подели между нами четвертую часть владений, находящихся в твоем ведении, чтобы мы могли разделить [между собой] по частям, которые будут обусловлены. Мы же, воистину, твои соратники, ведь Ибрахим-бей поделился со своей группой, и так же сделали 'Осман-бей и 'Али Аййуб-бей». Шахин-бей сказал: «А вы укажите, где мое владение, которым я владею и которое я мог бы поделить с вами?» В ответ ему сказали «Ты несправедлив к нам и все забираешь себе одному. Когда мы вместе с тобой были в мире с пашой и он отдал в твое полновластное распоряжение земли на западном берег [Нила], то доход с них, такой-то и такой-то, ты присвоил себе, не поделившись с нами ни в чем, и так далее. Если бы не паша, который покровительствовал нам и высказывал свое сочувствие, то мы поумирали бы с голоду, а он сжалился над нами. Мы не можем ни сопровождать тебя, ни быть твоими сотоварищами, ни воевать вместе с тобой, пока не станет ясным для нас, почему мы вместе с тобой должны сражаться против него». Спор и попреки между ними усилились, и они ушли от него и перенесли свои палатки на берег реки. Все подчиненные Шахин-бея оставили его и отделились от него.

Когда об этом узнал Ибрахим-бей старший, он отнесся к этому с чувством большой досады и сказал: «Нет силы и [281] могущества кроме как у Аллаха! К чему эта неудача, это затмение рассудка и этот раздор после достигнутого согласия и объединения?» Он отправился к ним, чтобы помирить их и чтобы гарантировать им удовлетворение всех их требований и стремлений после того, как они станут у власти. Он сказал им: «Если в настоящее время вы нуждаетесь, я дам из своих средств на расходы двадцать тысяч реалов. Разделите их между собой и вернитесь вместе с нами в свой лагерь!» Но они отказались помириться с Шахин-беем, и Ибрахим-бей возвратился, чтобы привести к ним Шахин-бея. Но тот отказался отправиться к ним, заявив: «Я не нуждаюсь в них. Если они уйдут, я назначу других эмиров вместо них. У меня есть подходящие для этого люди, которые не будут выходить из повиновения мне. Те ведь считают, что имеют больше прав на руководство, чем я». Группа сторонников ал-Алфи начала переправу и перешла на восточный берег, и теперь воды Нила разделили их на две части.

Здесь к ним прибыл Мустафа Кашиф ал-Мурали с указом паши. Эмиры собрались к нему у 'Абдаллах-аги, живущего в районе Бани-Сувайфа. По случаю их прибытия был дан торжественный салют и устроено празднество. Затем они решили отправиться в Каир, куда очи прибыли в четверг, двадцать пятого. Их принял паша, наградил их и преподнес им подарки, и они возвратились /118/ в свой лагерь в районе ал-Асара в сопровождении шестнадцати кашифов Общее количество перешедших на сторону паши составляло свыше двухсот человек. Паша наградил их двумястами кошельков: по двадцать кошельков на каждого из четырех (На полях булакского издания приписка «Он говорит в этой копии о четверых, а из предыдущего следует, что их трое Н'уман-бей Амин-бей и Йахйа-бей» (следует подпись исправляющих)) руководителей и сто двадцать кошельков для остальных. Эмиры купили себе обширные дома и начали ремонтировать и обставлять их за счет паши. Амин-бей купил заброшенный дом 'Османа Катходы ал-Манфуха, что у ад-Дарб ас-Са'ада 472, и паша уплатил стоимость его. Каждому из эмиров он ассигновал по семь тысяч реалов на [282] расходы, необходимые для ремонта и меблировки домов, выдав чек на них му'аллиму Гали.

Шахин-бей, убедившись в отходе от него эмиров, назначил вместо них четырех эмиров из числа своих подчиненных, дал им знамя, лошадей, мамлюков и отряды. Хитроумные козни, организованные пашой, завершились. Тут же по провинциям Верхнего и Нижнего Египта дали знать о расколе между мамлюкскими эмирами и их неудачах. Это подействовало на бедуинские племена, решившиеся было присоединиться к эмирам. Они отказались от этого и запросили покровительства паши, явившись к нему, вошли в подчинение к нему, и он наградил их, облачив в шубы.

А население городов, когда произошло это событие (Имеется в виду возобновление военных действий) и особенно после победы мамлюков над арнаутами, отказалось платить налоги и подати и изгнало сборщиков. Положение было осложнилось, но теперь присоединившиеся к эмирам бедуины отошли от них, восставшие и сопротивлявшиеся покорились. И все это лишь путь к осуществлению предопределений всевышнего!

В конце этого месяца из Сирии явилось много солдат-дулатов и много турецких солдат прибыло оттуда же морем.

Месяц джумада ас-санийа 1225 года начался во вторник (4.VII.1810). 3-го числа этого месяца, в четверг, паша назначил Дивана-эфенди управляющим всеми делами, относящимися к священным городам, и велел ему готовиться к объезду в Хиджаз для ведения военных действий против ваххабитов (На стр. 118 булакского издания приписка: «Назначение Дивана-эфенди управляющим делами священных городов и отъезд его на войну с ваххабитами»). Диван-эфенди переехал на жительство в дом на [улице] Касаба Ридван 473.

Вместе с тем внимание было направлено на подготовку к войне с мамлюкскими эмирами, которые находились в районе Кантарат ал-Лахун 474. Что касается Хасан-паши, Салиха Куджа, 'Абдин-бея и тех, кто был с ними, то они поднялись к югу и овладели провинциальными центрами вплоть до [283] границы Джирджи; Дабус Оглу обосновался в Минийат Ибн Хасиб.

В субботу, 5 джумада ас-санийа (8.VII.1810), паша вместе со своими солдатами покинул Гизу и направился в Джазират аз-Захаб 475. В городе был брошен призыв ко всем солдатам, проживающим в Каире, чтобы они выступали, и ни один из них не отстал. В большом количестве они стали переправляться [через Нил]. Они отбирали ослов, верблюдов и заставляли людей — феллахов и других — служить им при переправе вместо матросов, которые сбежали, бросив свои барки. Солдаты арестовывали всех, кого встречали, и сажали в амбары в Бу-лаке. Случилось, что они посадили около шестидесяти человек в темную камеру, заперли ее и оставили заключенных i6e3 пищи и воды в течение нескольких дней, пока они не умерли вое до одного. Комендант Булака и его помощники, нуждаясь в нильских барках, стали захватывать те из них, что следовали в Каир с грузом зерна, товарами и пассажирами. Груз, который не был им нужен, они выбрасывали на прибрежные пустыри, а с этими барками отправлялись в Булак и Гизу. Однако за взятки они оставляли зерно в барках до прибытия на пристань в Булак, где его разгружали, а барки забирали. Так они поступали на протяжении всего этого времени.

10 джумада ас-санийа (13.VII.1810) паша покинул Джазират аз-Захаб, намереваясь дать сражение мамлюкам.

В середине этого месяца дошла весть о том, что Хусайн-бей, подчиненный Хусайн-бея ал-Алфи, известного под кличкой ал-Вашшаш (Букв «доносчик»), вознамерился бежать и перейти на сторону спаши, но был схвачен Шахин-беем, который оскорбил его, разграбил его имущество, связал ему руки и, завязав голову, посадил его на верблюда и направил в оазис. Но Хусайн-бей ухитрился бежать и добрался до лагеря паши. Последний принял его милостиво, наградил его, дал ему пятьдесят кошельков и оставил у себя.

/119/ 25 джумада ас-санийа (28.VII.1810) прибыли известия о том, что паша овладел Канатир ал-Лахван и что мамлюкские [284] эмиры отступили в район Бахнаса. Между ними не произошло большого сражения Паша захватил также Файйум. Он прислал всем находящимся в его дворце и катхода-бею подарки из достопримечательностей Файйума, как, например, розовую воду, виноград, фрукты и прочее. Паша захватил заготовленное здесь для мамлюкских эмиров зерно.

В конце этого месяца дошли вести из Сирии о том, что группа ваххабитов снарядила экспедицию для нападения на эту страну и что Йусуф-паша направился в Мзариб 476, укрепил здесь цитадель, призвал на помощь войска и разбил и изгнал ваххабитов. Затем стали поступать неясные и противоречивые вести.

Месяц раджаб 1225 года начался в четверг (2.VIII.1810). В этот день пришло сообщение о прибытии в порт Александрию кызлар-аги (Кызлар-ага по-турецки «евнух, страж гарема». На полях булакского издания приписка «Прибытие кызлар-аги, именуемого 'Иса-ага, [с миссией] от Порты для ведения войны с ваххабитами»), именуемого 'Иса-ага, с указами [Порты], собольей шубой, мечом и кинжалом для Мухаммада 'Али-шаши. Он привез с собой военное снаряжение, материалы и оборудование для строительства судов, намереваясь отправиться в Хиджаз. для ведения войны с ваххабитами.

В субботу, 10 раджаба (11.VIII.1810), что соответствует 6-му дню коптского месяца мисра, поднялись воды Нила. Собрался народ, прибыли катхода-бей, кади и остальная знать. В их присутствии в воскресенье утром открыли плотину, и воды Нила потекли в канал. В этот же день ага прибыл в Шубра. В его честь там устроили празднество, вывесили флаги, устроили фейерверк перед дворцом, воздвигнутым пашой на побережье Шубра, дали салют Спустя три дня, во вторник, 13-го числа вышли встречать его и устроили ему торжественный въезд в крепость, и во время следования его был дан пушечный салют Этот ага — смуглый евнух-абиссинец, красивый, надменный, немногоречивый. На пути его следования два человека, находящиеся при нем по бокам его, бросали глазевшему народу золотые и серебряные монеты — исламбули 477. Он и его [285] подчиненные привезли с собой новые монеты, отчеканенные в Стамбуле из золота и серебра. Это полноценные монеты, каждая весом в дирхем, равная шестнадцати киратам 478, обменивается на двадцать пять пиастров обычных денег, находящихся в обращении в настоящее время; монеты достоинством в два дирхема обмениваются на пятьдесят пиастров; монеты достоинством в четыре дирхема обмениваются на сто пиастров; монеты в восемь дирхемов обмениваются на двести пиастров; золотые монеты, именуемые фундукли ал-ислами 479, обмениваемые на четыреста пиастров, и золотые монеты в половину и четверть достоинства [фундукли].

В пятницу, 16 раджаба (17.VIII.1810), упомянутый ага посетил мечеть ал-Хусайни и помолился здесь. Уходя, он раздавал нищим и служителям мечети по четверти фундукли. Служителям мавзолея и мечети он дал кошельки со стамбульскими пиастрами, в каждом из которых насчитывалось «е менее десяти пиастров.

В субботу, 17-го числа, в крепости устроили собрание, и туда же сопровождающие упомянутого аги доставили жалованную шубу, которую ага прислал со своим хазандаром. В нее облачили сына паши, и паша возвел его в ранг мирмиран 480, а упомянутый сын паши — мальчик, почти юноша, по имени Исма'ил. Это было ознаменовано пушечным салютом и празднеством. Разнесся слух о прибытии гонцов из Верхнего Египта с известием о победе паши над мамлюками. Об этом письменно сообщили знати, указав, что сражение между обеими группировками произошло в пятницу ночью или в субботу, 10 раджаба (11.VIII.1810).

В ночь на вторник, 20 раджаба (21.VIII.1810), шейхам разослали указание собраться назавтра всем до одного в мечети ал-Хусайни. Народ провел эту ночь в сомнениях, разного рода догадках. Утром следующего дня шейх ас-Садат, /120/ ведающий вакфами мечети, прибыл в мавзолей, куда явился и шейх ал-Бакри. Они заперли ворота мавзолея и закрыли проход в мечеть людям, стремившимся посмотреть на это собрание. Каждого из прибывших известных шейхов вводили в мавзолей. Прибыли шейх ал-Амир, шейх ал-Махди, но запоздал [286] явиться шейх аш-Шаркави, так как он был этой ночью в своем доме в Булаке. Затем прибыл упомянутый ага, он вошел в мавзолей с деревянной шкатулкой. Открыв ее, он извлек из нее кусок ткани длиной свыше двух локтей 481, а шириной — в полтора, на котором золотом почерком суле 482 была начертана басмала 483, раскрашенная золотом и написанная рукой султана Махмуда, а внизу красовалась тугра 484 султана. Ткань повесили на выбеленную стену этого помещения и прочитали ал-Фатиху, а сейид Мухаммад ал-Манзалави — проповедник мечети — прочитал молитву за султана. По окончании другой молитвы, произнесенной сейидом Бадр ад-Дином ал-Мукаддаси, ага даровал шубы шейхам и оделил их золотом. Затем все они разошлись по домам. И это собрание имело весьма малое значение.

В пятницу упомянутый ага отправился верхом на кладбище в мавзолей ас-Садата ал-Вафа'ийа. Его сопровождали шейх ал-Мутаввали и последователи этой секты; он посетил эти могилы, повесил также и в этом мавзолее ткань с тугрой, роздал деньги и наградил упомянутого шейха шубой.

И из выдающихся событий этого рода: 'Осман-аге — начальнику полиции — пришла в голову мысль ремонтировать главную мечеть, известную под названием «мечеть головы». Это та мечеть, в которой похоронены головы Зайда ибн 'Али, Зайн ал-'Абидина ибн ал-Хусайна ибн 'Али ибн Абу Талиба 485,— да будет Аллах милостив к ним! Эта мечеть в народе известна под названием мечети Зайн ал-'Абидина, и сюда для посещения ее устремляются по воскресеньям утром. Когда развернулись события и пришли французы, то этот проект был заброшен, и мечеть разрушилась, обвалилась, превратившись в руины. Упомянутый 'Осман-ага постарался восстановить ее и, восстановив ее, побелил и украсил ее, заготовил покрывало и венец для того, чтобы возложить их на гробницу. Он послал созывать последователей секты аш-Шайтачийа 486, именуемых знаменосцами, — а это простонародье, главы презираемых профессий, которые считаются почитателями гробниц больших святых, таких, как ал-Ахмадийа 487, ар-Рифа'ийа 488, ал-Кадирийа 489, ал-Барахима [287] (ал-Бурхамийа) 490, и тому подобных, — и потребовал, чтобы они явились за несколько дней до сборища. Затем в воскресенье, 25-го числа, они собрались с барабанами и флейтами, знаменами, флагами, дырявыми тряпками, раскрашенными и разрисованными. Со страшными криками, воплями и гамом они заполнили улицы и рынки, образовали процессию и отправились, вопя, перекликаясь и повторяя молитвы и стихи Корана, которые они искажали. Они произносили мольбы, называли по именам своих шейхов, а также святых, выкрикивали громким голосам их высказывания, сопровождая это боем барабанов и произнося: «О Джазави! О Бадави! О Дасуки! О Байуми! (Имена основателей суфийских орденов)». Их сопровождали многие богословы — носители чалмы, и упомянутый ага ехал среди них.

Сделанное покрывало несли на шестах, а чалма лежала сверху, возвышаясь на древке из-за покрывала. Все это окружали люди, которые криками и ударами препятствовали мужчинам, женщинам и детям, простиравшим руки, чтобы прикоснуться [к этим святыням], освятиться и получить благословение. Следящие за святыней отшвыривали и отбрасывали их тряпки и лохмотья, так что те лишь при помощи веревок, протянутых из окон, могли прикоснуться к покрывалу, чтобы удостоиться частицы благодати. Шествие это двигалось в таком порядке, — а люди все продолжали прибывать в большом количестве, — пока не достигло этой мечети, находящейся за городом, поблизости от Кум ал-Джарх и водопровода. В этот день и ночь для всех собравшихся были накрыты столы с едой. Так провели время до следующего дня. В этот день прибывший 'Иса-ага послал Наджиба-эфенди к паше, чтобы известить его о своем прибытии и о целях своего приезда и просить пашу прибыть [в Каир].

В пятницу, в последний день месяца раджаба (31.VIII.1810), прибыло сообщение /121/ о сражении между пашой и мамлюками, о большой битве между обеими группировками, происшедшей у Далджа 491 и ал-адрамана 492, в которой паша одержал победу над эмирами. Он взял пленных, причем [289] группа эмиров — сторонников ал-Алфи — перешла к нему, прося его покровительства, остальные же бежали к югу. По этому случаю устроили празднество и в течение трех дней по три раза в день давали пушечный салют.

Месяц ша'бан 1225 года начался в субботу (1.IX.1810). В этот день перед заходом солнца спешно прибыл по Нилу паша в сопровождении небольшой свиты. Он высадился у Тура и ал-Ма'сара, здесь сел на арабскую лошадь и поднялся в крепость, появившись неожиданно. В это время дали залп из пушек, возвещая о его прибытии. В ночь на 2 ша'бана к нему поднялся упоминавшийся 'Иса-ага, и паша принял и приветствовал его.

В понедельник, 3-го числа (3.IX.1810), паша созвал диван, и этот ага торжественно выехал из дома 'Осман-аги ал-Вакила, находящегося у Дарб ал-Джамамиз, поднялся в крепость я зачитал привезенный им с собой указ уже изложенного содержания — указ о выступлении в Хиджаз. Ага облачил пашу в шубу и опоясал его мечом в присутствии всех, и по этому поводу был дан пушечный салют.

В этот же день сообщили о прибытии в Дамиетту Йусуф-паши — правителя Сирии, а уже было известно, чем вызвано его прибытие [на положении смещенного с поста]. Как только его дело пошло на лад и ему вручили управление Сирией, он стал внедрять справедливость и искоренять произвол. Его положение упрочилось, слава о присущей ему справедливости широко распространилась, и это осложнило его отношения с другими правителями и должностными лицами Порты, людьми иного, противоположного поведения. Они стали добиваться его отставки, стремиться убить его. Они послали ему и правителю Египта указы о том, чтобы те выступили в Хиджаз, но произошла задержка. В это время [в Сирию] вторглась группа бедуинов-ваххабитов, и упомянутый Йусуф-паша выступил против них. Он укрепил Мзариб, как об этом уже было сказано, и по возвращении в Сирию разгромил сборища бедуинов. Затем прибыл этот 'Иса-ага с указами о назначении Сулайман-паши правителем Сирии и об отставке Йусуф-паши, и это было обнародовано Сулайман-паша, приближенный [289] ал-Джаззара 493, выступил из 'Акки 494 со своим войском, а Йусуф-паша также выступил со своим, и между ними произошло сражение, в котором Йусуф-паша потерпел поражение и остановился у ал-Маза. Затем он поспешил вернуться в Дамаск. Здесь против него восстали его солдаты, разграбили его имущество, а Сулайман-паша, приближенный ал-Джаззара, выступил из 'Акки и изгнал его Йусуф-паше осталось только бежать, и он, оставив свою казну и имущество, погрузился на судно вместе с оставшимися при нем приблизительно тридцатью лицами. Они прибыли в Египет, ища убежища у правителя его Мухаммада 'Али-паши, с которым у Йусуф-паши была дружба и переписка. Когда стало известно о его прибытии, паша послал Тахир-пашу встретить его и препроводить в Каир. Здесь ему отвели дом у Биркат ал-Азбакийа, и паша назначил ему все [необходимое] для удовлетворения его потребностей, послал ему подарки и лошадей.

В эти дни пришла в негодность плотина канала ал-Фир'аунийа, в ней открылась брешь, из которой хлынули воды, — это взволновало людей. Паша назначил на плотину Дивана-эфенди, и тот захватил с собой барки с камнями и лесом. Он отсутствовал два дня, затем возвратился, а отверстие [в плотине] расширилось, и 'Омар-бей, подчиненный ал-Ашкара, оставался там, чтобы охранять ее, препятствуя прохождению барок, и сделать насыпь, которая помешала бы воде расширить брешь.

В эти дни приостановился подъем вод Нила, и повышение уровня вод было незначительным; воды то убывали, то прибывали. Некоторые стали указывать, что необходимо устроить в ал-Азхаре моление о ниспослании дождя, и люди в небольшом количестве здесь собрались, а затем разошлись. Это было во вторник, 4 ша'бана. Христиане и копты также вышли, чтобы молить об этом же, они собрались в большом количестве на [острове] ар-Рауда в сопровождении священников и монахов, восседавших на лошадях, мулах и ослах. /122/ Их сопровождала также группа подчиненных паши с посеребренными жезлами. В этот день устроили развлечения, [массовые] чаепития и трапезы и пили вино под смоковницей, называемой ал-'Абд. Припоминали, что когда два года тому назад приостановился [290] подъем вод на Ниле и народ направился к мечети 'Амра, чтобы свершить моление, а христиане вышли [с молебном] на следующий день, то в ту ночь поднялись воды Hiлa. Но это безосновательное утверждение, ведь нет ничего удивительного в том, что подъем вод начался в обычное для этого время, — ведь тогда были последние дни месяца мисра и дни ан-наси (Добавочные дни в конце года по коптскому календарю), дни науруза, на которые как раз приходится наибольший подъем воды.

В субботу шейхи и народ во множестве направились к мечети 'Амра в Старом Каире. Сюда же этой ночью собрали детей из Каира и Булака и читали молитвы и проповеди. Присутствовавшие вынуждены были голодать в этот день, так как нечего было есть. На следующий день уровень вод Нила снизился и продолжал падать с каждым днем.

В четверг, 13 ша'бана (13.IX.1810), солдаты и военная экспедиция [из Верхнего Египта] прибыли в район ал-Асара и Басатина, а в пятницу утром, 14-го числа, они вступили со своим багажом в город, в котором стало от этого тесно. Вместе с ними прибыло много пленных и тех мамлюков, кто перешел на сторону паши, запросив у него пощады.

В тот же день прибыл отставленный от управления Сирией Йусуф-паша. Он остановился во дворце Шубра, и в честь era прибытия был дан пушечный салют. Затем он переехал в ал-Азбакийу и поселился там, как об этом уже упоминалось.

25 ша'бана (25.IX.1810) воды Нила поднялись до своего обычного уровня, а затем превысили его почти на два кирата, удержавшись на этом уровне до конца месяца тут 495, и народ успокоился.

К концу месяца уехал 'Иса-ага, после того как получил поднесенные ему пашой для него и его господина подарки: кошельки с деньгами, ценные вещи, сахар, напитки, индийские ткани и тому подобное. Провожать его поехал 'Осман-ага ал-Вакил, а Наджиб-эфенди отправился сопровождать его в путешествии.

К концу месяца Сулайман-бей ал-Бавваб отправился [291] заключать мир с эмирами, потерпевшими поражение от Хасан-паши.

Месяц рамадан 1225 года начался в воскресенье (30.IX.1810). 17-го числа паша арестовал му'аллима Гали, главу писцов-коптов, му'аллима Фалтиюса, му'аллима Джурджиса ат-Тавила, му'аллима Франсиса — брата му'аллима Гали — и других видных чиновников высокого положения. Что касается му'аллима Гали и Фалтиюса, то их в эту же ночь переправили в Булак и посадили на барку для отправки в Дамиетту, а остальных заключили в крепости. Их дома опечатали. У му'аллима Гали обнаружили свыше шестидесяти невольниц — белых, черных и абиссинок. Ведение дел поручили му'аллиму Мансуру Даримуну, который ранее был начальником канцелярии таможни в Булаке, и имеете с ним му'аллиму Бишара и Ризкаллаху ас-Сабаг. Арестованных христиан переправили затем из крепости в дом Ибрахим-бея дафтардара в ал-Азбакийе. Это были Джурджис ат-Тавил, брат его Хан Ваджрис, Франсис — брат Гали, Йа'куб — его секретарь — и другие. Здесь начали производить расчет, затем делу был дан ход, а в интересах Гали и его товарищей стали действовать ходатаи до тех пор, пока дело не закончилось на двадцати четырех тысячах кошельков [которые они должны были внести в казну]. Последовал фирман с выражением благосклонности к му'аллиму Гали, награда и радостные вести. Все это произошло в конце рамадана.

Месяц шаввал 1225 года начался во вторник (30.X.1810). В этот день оркестр паши отправился в дом му'аллима Гали и на протяжении трех дней праздника играл турецкие мелодии в его доме, подобно тому как это делали сирийские и другие музыканты. Им дарили подарки и давали бакшиш.

7 шаввала (5.XI.1810) му'аллим Гали явился к паше в крепость, и тот в знак благосклонности наградил его, облачив в соболью шубу. Паша уменьшил на четыре тысячи кошельков основную сумму в двадцать четыре тысячи кошельков, взыскиваемую с него в пользу паши. Му'аллим Гали спустился к себе /123/ в дом, предшествуемый чаушами 496 и должностными лицами с посеребренными жезлами в руках. Он сидел на скамье у своего дома, принимая поздравления мусульманской и [292] христианской знати в связи со счастливым возвращением. Что же касается му'аллима Мансура Даримуна, то его удовлетворили тем, что назначили на службу в дом дафтардара Ибрахим-бея — сына паши, а его помощника назначили на другую службу.

В четверг, 10 шаввала (8.XI.1810), в Каир прибыли Шахин-бей ал-Алфи и сопровождающие его. Он расположился со своими людьми в районе ал-Басатин после заключения мира с Хасан-пашой при посредничестве Сулайман-бея ал-Бавваба. Когда Шахин-бей обосновался и расположился лагерем у Каира, он со своими соратниками явился к паше и был им принят, на первый взгляд, приветливо в его доме в ал-Азбакийе. Паша улыбался ему, а Шахин-бей сказал паше: «Прошу прощения, господин наш, и извинения за допущенные ошибки». Паша ответил: «Да ладно, я простил все давным-давно за ваш своевременный приход». Сам же он замышлял против них ужасное дело. Шахин-бею освободили дом Мухаммада Катходы ал-Ашкара, по соседству с домом Тахир-паши в ал-Азбакийе. Его привели в порядок и меблировали. Паша обещал Шахин-бею восстановить его на посту в Гизе, который он занимал раньше, сразу же после перемещения Мухаррам-бея — зятя паши. После ухода Шахин-бея из Гизы Мухаррам-бей переправился туда вместе со своей женой — дочерью паши и занял дворец со своими солдатами, а его приближенные высокого ранга заняли дворцы и дома, в которых жили сторонники ал-Алфи. Паша обещал Шахин-бею восстановить его на его прежнем месте, и тот по своей глупости поверил этому. Прибывшая свита Шахин-бея, отряды солдат, части дулатов и другие на протяжении нескольких дней продолжали вступать в город со своим багажом и имуществом,-

В пятницу паша устроил заседание дивана в ал-Азбакийе, в доме своего сына Ибрахим-бея — дафтардара. Сюда собрались шейхи, начальники корпусов и другие. Паша выступил и сказал: «О друзья, не секрет для вас, что я очень нуждаюсь в деньгах, необходимых на содержание солдат, на припасы, на административные расходы, а дохода недостаточно для этого. Положение вынудило меня ввести такое обложение деревень [293] и поместий, которое разорило население, опустошило деревни и подорвало земледелие. Земли остаются заброшенными, снять же с них полностью это обложение мне невозможно. Вам надлежит придумать, изыскать и обсудить способ для получения денег, который был бы безвредным для населения деревень, не вел бы к его разорению и был бы на пользу ему и нам!» Все заявили: «Решающее слово за вами». Он сказал: «В прошлом я перепоручал эти дела группе писцов, а эти чиновники — копты, и я убедился, что все они предатели. Поэтому я сам наметил мероприятие, которое вне подозрений. Вот оно. Известно, что на каждое владение имеется документ — акт на владение с обозначенными в нем суммами мири и фа'иза. Так давайте постановим взыскать за один или за два года приходящуюся на каждого долю мири и фа'иза. Это не причинит вреда ни мултазимам, ни феллахам». Против этого возразил Аййуб Кат-хода ал-Фаллах 497 — старейшина избранных. Он сказал: «Но, господин наш, надо же уравнять людей — владения многих шейхов не облагаются, нужно завершить обложение владений шейхов». От слов его шейх аш-Шаркави пришел в ярость и сказал ему: «Ты скверный человек!» На него набросились и остальные присутствовавшие шейхи, крик усилился, а паша поднялся и оставил их собрание, удалившись на большое расстояние. Шейхи продолжали препираться и пререкаться, и паша послал к ним своего переводчика, который сказал им: «Шум ваш расстраивает пашу, и крик ваш досаждает ему». Они замолчали, оставили собрание и разошлись по домам в возбужденном состоянии.

Вероятно, сказанное Аййубом Катходой соответствовало целям паши, и, может быть, паша побудил его [выступить так]. Затем началось составление регистра обложения и изменение способов взимания. Сперва собирались обложить налогами все земли, неорошаемые и затопляемые, земли висийа — вотчины мултазимов, земли ризк и не облагавшиеся до этого земли деревенских шейхов. Об этом упоминалось при обсуждении на собрании, и по этому поводу паше заметили, что земли висийа — источник существования мултазимов, а земли ризк делятся на две части, но и в той части, в какой они входят в [294] общинную землю деревни и присчитываются к площади /124/ земель феллахов, и в той части, какая остается за пределами общины, являются землями, доход с которых предназначен на благотворительные цели и благочестивые дела, на мечети, общественные водоемы, школы, бассейны с водопоями для скота и прочее, [и если эти земли будут облагаться], то нарушится и станет невозможным свершение этих благочестивых дел. На это паша возразил, что большинство мечетей разрушено, а ему заметили, что на его обязанности следить за этим и обязывать ведающих мечетями восстанавливать их в тех случаях, когда доход с земель ризк достаточен для этого, и было сказано многое другое.

В понедельник, 21 шаввала (19.XI1810), казнили человека из войск сторонников ал-Алфи за то, что он убил свою жену, хотя на ней не было вины, за которую следовало бы убить. Голову казненного повесили у ворот Баб ал-Харк.

Месяц зу-л-ка'да 1225 года начался в среду (27.XI.1810). 2-го числа паша отправился в порт Александрию для того, чтобы проинспектировать восстановление фортов и [крепостных] стен, а также для того, чтобы продать зерно, собранное с деревень в порядке реквизиции, равно как и зерно, доставленное из Верхнего Египта. Собрали барки, нагрузили их зерном и послали в Александрию для продажи европейцам Им было продано свыше двухсот тысяч ардаббав по сто пиастров за каждый ардабб, а стоимость его в Каире — восемнадцать пиастров. Но паша это зерно не покупал, не тратил на него денег, а забрал его путем незаконных поборов с полей феллахов, которых при этом обмеривали и обязывали доставлять в определенные пункты, погашая стоимость переноски и перевозки. Паша получил цену с европейцев золотыми деньгами — венецианскими, венгерскими цехинами, франками — и многими товарами, различными сукнами, красной краской, именуемой червец, кошенилью и различными другими европейскими товарами.

Во время своего пребывания в Александрии паша ввел новые налоги.

Месяц зу-л-хиджжа священный 1225 года начался в [295] воскресенье (28.XII.1810). 22 зу-л-хиджжа (18.I.1811), в пятницу, к исходу дня паша возвратился из Александрии в Каир. Он прибыл в ал-Азбакийу к ужину и провел ночь в своем гареме, а в субботу утром поднялся в крепость, и здесь был дан многократный пушечный салют в честь его прибытия. Таким образом народ узнал о его приезде.

И завершился год с происшедшими в течение его событиями; некоторые из них мы изложили, полностью же осветить их невозможно, так как мы оторваны от хода дел и не имеем подтверждений их истинности, а при передаче возможны искажения, преувеличения или преуменьшения. Я не описываю события до тех пор, пока не имею подтверждения его истинности, я излагаю последовательно события значительные, большинство которых имеет общее значение, а они не терпят крупных искажений. Случается, что я откладываю запись события, чтобы удостовериться в нем, и из-за других событий забываю о нем, но, записанное на листке, оно с соизволения всевышнего будет внесено мной на свое место при отшлифовке этой книги, если Аллах всевышний пожелает этого. И все это из-за озабоченности тральным положением вещей, семейных забот, перегруженности работой, немощности тела и недостатка терпения.

Среди событий этого года было введение большого количества налогов сверх тех, которыми были обложены рис, лен, шелк, топливо, соль, и другие [события], сведения о которых не доходят к нам. Это вызвало ужасную дороговизну. Стоимость дирхема шелка, которая равнялась раньше двум пиастрам, теперь поднялась до пятнадцати пиастров. За кантар 498 топлива, прибывавшего из Турции, мы платили временами по тридцать пиастров, а временами по сорок пиастров, теперь же он стоит триста пиастров. Соль, собранная на месте добычи, шла только за цену корзинки, в которую ее собирали, не больше; тем же, кто доставлял ее на пристань Булака, платили по двадцать пиастров за три ардабба; торговцы в Каире покупали ее по этой цене за два ардабба и продавали за эту же сумму один ардабб. Они наживались на обвешивании, а не на цене. Введение же монополии на соль сделало источником наживы и обвешивание, и повышение цены, которая теперь [296] равняется четыремстам пятидесяти пара. /125/ Откупщики соляной монополии расставили своих людей у источника добычи соли у реки, для того чтобы препятствовать собирать соль, а проходящим баркам закупать ее по дешевой цене от добывающих ее и перевозить в Верхний Египет и так далее.

К числу удивительных событий надо отнести появление скрытого подземного огня в холме за Ра'с ас-Савва 499, известном теперь под названием Топливного и расположенном напротив ворот, именуемых Баб ал-Вазир. Между холмами из-под земли прорвался огонь, о чем стало широко известно. В конце года огонь усилился. Из образовавшегося отверстая в земле стал появляться дымок, имевший различный запах, в том числе запах [горелого] тряпья, и прочее. Народ во все большем количестве и все чаще стал приходить сюда, чтобы посмотреть на это. Женщины, мужчины, дети проходили по этому месту и вокруг него, ощущая жар под ногами. Когда немного покопали, появился огонь, подобный тлеющему пеплу, а при приближении тряпки, камыша и тому подобного огонь то вспыхнет, то исчезнет, и подымается дымок. Погруженные куски дерева или тростника сгорали. Об этом сообщили катхода-бею, и тот в сопровождении крупных чиновников, подчиненных и прочих увидел это и приказал полиции залить водой отверстие и засыпать землей, взятой с вершины высокого холма. Так и сделали. Доставили водовозов и залили огонь и место около него большим количеством воды и засыпали землей. По истечении двух дней собравшийся здесь народ, дети стали разрывать слегка место, которое было залито водой. Тогда [снова] появился огонь и дымок от него, при приближении к которому тряпок и камыша он го вспыхивал, то угасал и дымился. В течение двух месяцев народ продолжал посещать это зрелище, и я сам наблюдал его, а затем это прекратилось.

Другие события. В конце года объявили о повышении курса обмена золотой монеты махбуб на тридцать пиастров. До того она обменивалась на двести пятьдесят пиастров вследствие надбавок, практиковавшихся людьми при сделках. Тогда объявили о снижении курса и восстановлении уровня, [297] существовавшего до повышения, и о наказании за повышение курса. Теперь же объявили о повышении курса размена, что продиктовано скрытыми целями, стремлением соблюсти интересы правителей, а не интересы простонародья. При этом размер и вес монеты уменьшился по сравнению с тем, что было до этого объявления. Точно так же был снижен и вес пиастров, его довели до половины веса прежних пиастров: теперь пиастр весит два дирхема, а его прежний вес равнялся четырем дирхемам, причем в этих двух дирхемах содержится всего лишь четверть серебра. Вместе с тем не хватает мелкой монеты — она на руках у людей и менял. Если человек хочет разменять один пиастр, он должен потерять одну сороковую его и получить мелкой монетой европейской чеканки достоинством в двенадцать, десять или пять пара. Она отличного стандарта, но теперь тоже изменяется — ее собирают и перечеканивают так, что эта монета содержит много меди — на три четверти состоит из нее. Мелкая монета, обмениваемая на пять пара, в которой содержится всего лишь один дирхем серебра, превращается в четыре пиастра (Так в тексте). Таким образом, выгода увеличивается в соотношении пять к восьмидесяти. Все это есть злоупотребление и обкрадывание имущества людей незаметным для них образом.

А что касается тех, кто умер в этом году и чьи имена заслуживают упоминания, то среди них шейх 'Али ал-Хасави, выдающийся законовед, полезный ученый. Я не знаю его биографии, но видел его ведущим занятия, и студенты извлекали для себя большую пользу из его знаний и мудрости. Достойные лица свидетельствовали о заслугах его и основательности его знаний. Он следовал примеру древних, посвятив себя науке, не стремился к благополучию, довольствовался тем, что пришлось на его долю. Жил он уединенно, не прерывая своих занятий и тогда, когда заболел простудой. Он умер в средине месяца джумада ас-санийа этого года. Молитву над ним совершили в ал-Азхаре, и похоронили его на кладбище ал-Муджавирин, поблизости от пустыни. [298]

Умер му'аллим Джурджис ал-Джаухари, копт, глава писцов при дворах египетских эмиров. /126/ Он брат му'аллима Ибрахима Джурджиса ал-Джаухари. После смерти брата в период правления мамлюкских эмиров он был назначен на его место управляющим ведомством писцов с правом распоряжаться всеми делами во всех провинциях Египта. Он был очень влиятельным, уважаемым, а во времена французов он еще больше выдвинулся и был ра'ис ар-руаса 500. Точно так же и после прихода турок его выдвигали, так как он раздавал им подарки, удовлетворял их желания. Они называли его Джурджисом-эфенди, и я видел его сидящим рядом с Мухаммадом Хосров-пашой и рядом с Шарифом-эфенди — дафтардаром и курящим в их присутствии табак, и прочее. С ним считались, советовались в делах. Он был человеком великодушным, щедрым, раздавал подарки, и с наступлением месяца рамадан он всей знати дарил восковые свечи, сахар, рис, одежду и кофе.

Му'аллим Джурджис построил много домов в квартале ал-Ванадик и в ал-Азбакийе и воздвиг большой дом в Кантарат ад-Дикка, который в настоящее время занимает дафтардар и в котором паша и сын его устраивают заседания дивана. У ворот этого его дома, бывало, стояли стража и слуги. Он продолжал занимать такое положение до тех пор, пока не появился му'аллим Гали и не вошел в доверие к нынешнему паше, указав ему пути изыскания средств, а покойный оказывал ему противодействие в этом. Когда паша требовал от му’аллима Джурджиса слишком большую сумму, тот говорил ему, что получить ее очень трудно, приход же му’аллима Гали облегчал положение паши: он открыл ему пути получения средств. Покойного [му'аллима Джурджиса] это выводило из себя, он стал опасаться за свою участь и бежал в Верхний Египет, а затем возвратился, получив гарантию безопасности, как это изложено выше. С упадком его авторитета его стали преследовать болезни, и он умер в конце ша'бана и очистил место для му’аллима Гали. Тот получил повышение, так как он очень соответствовал намерениям паши в целом и в частностях. Но все имеет свое начало и свой конец, а Аллах лучше знает!

Год тысяча двести двадцать шестой (26.I.1811 —15.I.1812).

В субботу, 1 мухаррама, паша обратил внимание на дела Хиджаза и стал готовиться к отъезду туда. В ночь на пятницу, 7-го числа (1.II.1811), паша отправился в Суэц. Его сопровождал сейид Мухаммад ал-Махруки, поставлявший все необходимое. Приехав в Суэц, паша задержал все суда, прибывшие с махмалом, и отправил несколько вновь построенных барок, чтобы задержать и захватить суда, находящиеся в портах. Он реквизировал обнаруженное им в Суэцком порту кофе, принадлежащее купцам. Когда весть об этом дошла до Каира, то стоимость кофе стала повышаться, пока не достигла пятидесяти французских реалов вместо тридцати шести, и двенадцати тысяч пара — пятисот полупара (Так в тексте, но весь этот расчет неясен пятьсот пиастров составляют не двенадцать, а двадцать тысяч пара) [вместо цены бывшей еще ранее].

Месяц сафар благостный 1226 года начался в воскресенье (25.II.1811). В понедельник, 2-го числа, паша возвратился из Суэца в Каир в шесть часов вечера, а утром салют из многих пушек возвестил о его прибытии. Паша приехал один на дромадере в сопровождении лишь одного бедуина, ехавшего тоже на дромадере и показывавшего паше дорогу. Это расстояние паша преодолел в течение одиннадцати часов. Сопровождавшие его лица прибыли на следующий день. Они очень опешили. Сейид Мухаммад ал-Махруки прибыл с багажом лишь на третий день. Сопровождавшие пашу сообщили, что паша спустил с побережья Суэца на воды Суэца пять судов из всех построенных для военных нужд, экипировал их всем необходимым снаряжением и военными экипажами и направил в Йемен 501, для того чтобы они захватывали барки, какие и где только застанут. Они же сообщили, что мастера с большим усердием работают над сооружением больших судов, предназначенных для перевозки солдат, лошадей и снаряжения.

В этот же день прибыл /127/ Салих-ага Кудж — правитель Асйута, и стали распространяться вести о том, что египетские эмиры Верхнего Египта, прибывшие было в ат-Тина 502, [300] возвратились в район Куна 503 и Куса 504, где против них выступил Ахмад-ага Лаз. Он сразился с ними, и при этом было убито большое количество его солдат.

В этот же день паша назначил своего сына Тусун-пашу главнокомандующим экспедицией, направляемой в Хиджаз. Войска его вывели в Куббат ал-'Азаб 505, где они расположили свой лагерь и раскинули палатки. Паша с большим усердием и поспешностью дал указание безотлагательно отправить военную экспедицию во главе с Шахин-беем ал-Алфи в Сирию, чтобы водворить Йусуф-пашу на его пост правителя этих владений, « тому подобное. Паша потребовал от астрологов указать подходящее время для облачения его сына в почетное дорожное одеяние в связи с отъездом. Те указали пятницу, четыре часа.

В четверг, 4-го числа (Так в тексте, но четверг — не 4-е, а 5-е), чауш объезжал все рынки, оповещая, то старому обычаю, о предстоящей большой процессии. Одетый в плащ, с высоким остроконечным колпаком на голове, он сидел на рослом осле, а впереди него выступал с жезлом в руке начальник, окруженный группой стражников, которые повторяли его слова: «Завтра на процессию!» Они повторяли это по всему городу. Военачальникам, беям, мамлюкским эмирам,— сторонникам ал-Алфи и другим — было разослано письменное предупреждение о том, что им необходимо явиться рано утром в крепость во всей форме и что они должны будут идти впереди процессии. 6-го числа, в пятницу, с наступлением утра, все поднялись в крепость верхом. Египетские эмиры явились со своими мамлюками, приближенными и солдатами. Эмиры зашли к паше, приветствовали его, посидели немного, попили у него кофе, и он шутил с ними. Затем процессия тронулась, составленная по установленному порядку. [В начале] шел отряд дулатов со своим эмиром по имени Азун 'Али, а за ними — вали, мухтасиб, правители, аги, корпуса и египетские наемные войска и те, кто одевается, как они, а за ними следовали пешие и конные солдаты, офицеры, высокопоставленные должностные лица и среди них Ибрахим-ага — главный военачальник Порты. [301]

Сулайман-бей ал-Бавваб находился в постоянном движении, распоряжаясь шествием. А паша, сговорившись лишь с Хасан-пашой, Салихом Куджем, вероломно напал на мамлюкских эмиров и уничтожил их, поэтому он утром завладел Ибрахим-агой — главным военачальником Порты (Очевидно, для того, чтобы Ибрахим-ага не помешал истреблению мамлюков). Как только процессия тронулась и отряд дулатов и следовавшие за ним корпуса, египетские наемные войска отошли от ворот Баб ал-Азаб, Салих Кудж тотчас приказал запереть ворота и поставил в известность о своем замысле свой отряд. Его солдаты обернулись и стали избивать мамлюков, которые всей своей массой были сконцентрированы в узком каменном проходе, спускающемся к воротам Баб ал-Азаб, на пространстве между воротами Баб ал-'Али, ведущими к базарной площади крепости, и оттуда к Баб ал-Асфал. На высоких выступах камней и на стенах, окружающих это место, было подготовлено некоторое количество солдат. Когда началось это избиение внизу, эмиры хотели было отступить, но это оказалось невозможным из-за лошадей, поставленных в ряд в этой узкой выемке, и из-за того, что сзади в них тоже стреляли из ружей и карабинов. Солдаты, находившиеся наверху, были осведомлены о намерении паши и также стреляли. Увидев, что их постигло, эмиры не знали что делать, пришли в замешательство и растерялись. Многие из них упали. Тогда они спешились. Шахин-бей, Сулайман-бей ал-Бавваб и многие другие вместе со своими мамлюками смело бросились, пробиваясь кверху, но со всех сторон в них стреляли. Мамлюки сняли с себя шубы, тяжелую одежду и продолжали продвигаться, держа наготове свои сабли, пока не добрались до среднего двора против колонного зала. Но большая часть из них уже пала. Раненый Шахин-бей упал на землю, ему отрубили голову и поторопились снести ее паше, чтобы получить за нее бакшиш. А паша, как только процессия тронулась, оставил дворцовый диван и отправился в дом, /128/ где находился гарем, а это был дом Исма'ила-эфенди, в котором чеканилась монета. Что же касается Сулайман-бея ал-Бавваба, [302] то он, спасая свою душу, бежал и вскарабкался на стену большой башни. Ему вслед стреляли до тех пор, пока он не упал. Ему также отрубили голову. Многие бежали в дом Тусун-паши, полагая найти здесь убежище и укрытие, но их убивали и здесь. Солдаты неистово убивали египтян, грабила все, что было на них надето. Они не щадили никого, проявляя при этом таившуюся в них злобу, ненависть и свирепость. [Солдаты не щадили] и тех жителей города, кто сопровождал мамлюков и носил одежды, похожие на одежды мамлюков, в целях украшения процессии. Одни крича ли, молили о пощаде, кое-кто из них восклицал «Я не солдат, не мамлюк!», а другие: «Я не их племени!» Но [солдат паши] не трогали ни крики, ни вопли, ни мольбы о пощаде, и они преследовали растерянных беглецов во всех концах крепости, ее закоулках, в домах и других местах, куда прятались убегавшие. Они арестовывали тех, кого не настигала пуля, и даже тех, кто, уклонившись от участия в процессии, сидел у катходы, например Ахмад-бея ал-Каларджи, Йахйа-бея ал-Алфи, 'Али Кашифа ал-Кабира. [Солдаты] содрали с них одежду, собрали их в тюрьму, которая находится под залом заседаний катхода-бея, а затем доставили палача, который во дворе канцелярии стал снимать головы [узникам] одному за другим. Казни, начавшиеся ранним утром, продолжались до ночи, пока двор канцелярии не переполнился убитыми. Какое-либо умерщвленное почетное лицо сваливали на дороге крепости, отрубали голову, а тело стаскивали к остальным телам. Труп Шахин-бея связали по рукам и ногам веревкой и проволокли по земле во двор канцелярии, как поступают с издохшим ослом. Это то, что произошло в крепости.

Что же касается того, что произошло внизу, в городе, то, как только заперли ворота крепости и оттуда в ар-Румайлу донеслись звуки выстрелов, солдаты, находившиеся в ар-Румайле и ожидавшие процессию, перепугались и бросились бежать, равно как и зрители, [собравшиеся для этого же], и произошла паника на рынках города. Те, кто находился на улицах в ожидании зрелища, бежали, взволнованные. Люди стали запирать свои лавки, никто не знал, что случилось, и все терялись в догадках Когда же солдаты удостоверились в том, что произошло [303] избиение эмиров, они со стремительностью саранчи бросились по домам мамлюкских эмиров и тех, кто живет по соседству с ними, чтобы ограбить их и захватить добычу. Они проникали туда внезапно, грабили беспощадно, бесчестили всех находившихся в гаремах, уводили с собой жен и невольниц, дам высокого ранга, чтобы снять с них драгоценности и одежду. Солдаты проявили свою истинную сущность, для них не осталось ни сдерживающего начала, ни запрета; некоторые из них, когда им не удавалось быстро снять браслеты, рубили руку женщине.

К концу дня ужас и страх охватили народ, и он ожидал неописуемого коварства. Ведь мамлюки и их солдаты жили повсеместно во всех районах и кварталах. Каждый эмир имел большой дом, в котором жила его семья, приближенные, мамлюки, находились его лошади, верблюды. Кроме того, он владел одним или двумя небольшими домами в переулках районов ал-Азхара и мечети ал-Хусайни, где они прятали то, чем дорожили, полагая, что дальность и неприкосновенность этих кварталов обеспечивает сохранность этого в случае опасности. Но многие военачальники, жившие по соседству с ними во всех кварталах, наблюдавшие за ними и за их положением, знали каждый их шаг. Они общались с ними, посещали их. Проводя с ними вечера, они проявляли по отношению к ним благожелательность, расположение, в то время как сердца их были переполнены лишь злобой и ненавистью к ним, как и ко всем арабам. Когда же произошло это событие, они дали волю своим заветным стремлениям и выказали то, что было скрыто в их душе. В особенности они мстили женщинам, так как бывало, если даже знатный среди них сватался к самой последней из женщин мамлюков, то она не соглашалась, испытывая чувство брезгливости и отвращения при мысли о сближении с ним. Если же он проявлял настойчивость, то она обращалась к тому, /129/ кто мог бы ее защитить, или убегала из своего дома и скрывалась месяцами. В противовес этому, если ее сватал даже самый последний из среды мамлюков, она тотчас же принимала предложение и соглашалась немедленно. Случилось, что, когда паша заключил мир со сторонниками ал-Алфи, они стали [304] просить себе дома, и в это время появились многие из укрытых и скрывавшихся женщин, и наперебой стали заключаться браки. Им дарили одежду, подарки, обставляли новобрачным дома всем необходимым, и все это происходило на глазах турок, ненавидящих это всем своим сердцем. Были среди них немногие, которые защищали своего соседа [мамлюка], охраняли дом его, и некоторые из наиболее высокопоставленных препятствовали действиям черни, но таких было очень мало, и делалось это с определенной целью.

Как только заканчивался грабеж и арестовывали находившихся в доме, то защитник накладывал свою руку на него и находившееся в нем имущество. Таким образом живущими по соседству были разграблены многие дома мамлюков, равно как и дома их приближенных. По малейшему подозрению или без всякого подозрения сюда входили под предлогом обыска, говоря: «У вас есть мамлюк», или: «Мы слышали, что у вас хранятся вещи мамлюка». В таком положении население провело ночь и день. За это время было разграблено столько денег и имущества, что никто, кроме Аллаха преславного и великого, не в состоянии подсчитать. Были разграблены многие дома знати, не имеющей отношения к намеченным эмирам, а состоящей на службе у паши, таких лиц, как, например, дом катходы Зу-л-Факара — заведующего садами паши, разбитыми в Шубра, или дом эмира 'Осман-аги ал-Вардани, Мустафы Кашифа ал-Мурали, дома эфенди-писцов и других. Наступила суббота, а грабеж, убийства и аресты скрывающихся все продолжались,— одни указывали на других, доносили.

В субботу в предполуденное время паша выехал из крепости в сопровождении высокопоставленной свиты, следовавшей пешком. Перед ними шел отряд ас-сафашийа 506 и чаушей, одетых в превосходную форму. Все они шли пешком, за исключением одного лишь паши, которого они окружали, идя впереди и сзади него в огромном количестве. Их лица были полны радости, удовлетворения убийством мамлюков, ограблением их и победой, одержанной над ними. Проезжая мимо начальников патрулей, полицейских чинов, паша остановился перед ними и стал их упрекать за грабеж и за то, что они не оказали [305] этому противодействия. В действительности же они первыми стали грабить, а другие последовали за ними. Когда паша проезжал через улицы продавцов жареного мяса и греков — торговцев галантереей, к нему подошел один из магрибинских купцов, по имени ал-'Араби ал-Халу, и закричал ему в лицо: «Что это за положение и какое мы имеем ко всему этому отношение, что солдаты нас грабят? Мы люди бедные, магрибинские мелкие торговцы, а не мамлюки и военные». Паша остановился и послал с ним человека в его дом, где застали двоих, один из которых был турком, а другой — местным уроженцем; они подбирали оставшееся после предшествовавших грабителей. Паша приказал их казнить. Их увели к Баб ал-Харк и здесь отрубили головы. Затем паша направился в сторону ал-Ка'кийин 507 и встретился с человеком, известившим его, что шейхи собрались с намерением встретиться с ним, чтобы приветствовать и поздравить его с победой. Паша сказал: «Я сам отправлюсь к ним» — и продолжал следовать своим путем, пока не дошел до дома шейха аш-Шаркави, у которого провел приятный час. А к защите шейха аш-Шаркави прибегли два мамлюкских кашифа, и теперь он обратился по поводу них к паше, просил помиловать их, не казнить и гарантировать им безопасность. Он сказал паше: «Не позорь моей бороды, о сын мой, прими мое заступничество, дай им свой платок в знак безопасности» 508. Паша согласился и ответил: «Твое заступничество принято, но никаких платков мы не даем. Их безопасность будет обеспечена моим словом, или мы напишем бумагу об их неприкосновенности и пришлем тебе». Это успокоило шейха, а паша уехал, поднялся в крепость и послал шейху бумагу с требованием препроводить их обоих к нему. Шейх аш-Шаркави сказал мамлюкам: «Паша прислал эту бумагу о помиловании вас обоих и требует вас к себе». Они ответили: «А что он сделает с нами, когда мы придем к нему? Нет сомнения в том, что он убьет нас». На это шейх заявил: «Не может быть, чтобы он, взяв вас из моего дома, убил вас после того, как он /130/ принял мое заступничество». Те отправились с посыльным. Двор крепости был переполнен убитыми. Здесь рубили головы попавшим в число заключенных. И как только эти два мамлюка [306] пришли туда, их присоединили к этим последним, арестовав их и включив в их число.

В этот же день приехал Тусун — сын паши — в то самое время, когда его отец объезжал город. Тусун-паша также объезжал город и убил одного из грабителей, в результате чего грабеж приостановился и солдаты перестали заниматься этим. Если бы не объезд паши и его сына в это утро, то солдаты разграбили бы остальное в городе и причинили бы много вреда. Что же касается арестов мамлюков и солдат эмиров, то они продолжались, равно как и аресты тех, кто видом одежды походил на них. Больше всех арестов производили солдаты Ха-сан-1паши ал-Арна'уди. Они устраивали внезапные облавы в домах и местах, в которых скрывались мамлюки, нападали на их след и арестовывали тех, кого могли схватить, и грабили все, что могли унести,— одежду, драгоценности,— уводили женщин. По дороге один, двое или большее количество солдат, сопровождавших арестованных, снимали с них шапки, одежду и забирали то, что находили в их карманах. Если аресту подлежал высокопоставленный человек или эмир, которых следовало бы постесняться, то они вежливо спрашивали его и, когда он являлся перед ними, говорили ему: «Наш господин Хасан-паша зовет тебя к себе, и ты ничего не бойся». Он успокаивался немного, полагая, что они спасают его. Но при любых обстоятельствах ему оставалось только повиноваться, так как, окажи он сопротивление, его бы взяли силой. По выходе из дома часть солдат отправлялась сопровождать со, а остальные подымались в дом, забирали все, что они в состоянии были унести, а затем присоединялись к сопровождающим. С арестованным же происходило то же, что с ему подобными.

Некоторые из скрывавшихся мамлюков прибегли к [помощи] группы солдат-дулатов, переодевшись в их форму, в их высокие остроконечные колпаки, и под их покровительством многие бежали в этот день в Верхний Египет. Некоторые же переодевались в одежду женщин-феллашек и выбирались из города, присоединившись к феллашкам, которые продавали кизяк и сыр. Те из мамлюков, кто спасся, бежали в Сирию и в другие места. [307]

Что же касается катхода-бея, то из-за сильнейшей ненависти к мамлюкам он не щадил никого из доставленных к нему, будь это даже одряхлевший бедняк из мамлюков бывших эмиров, и приказывал рубить ему голову. Он разослал кашифам провинций письменное распоряжение истреблять всех обнаруживаемых в деревнях и городах мамлюков. На следующий день из [разных] районов привезли головы и сложили их в ар-Румайле на площадке у общественного колодца, находящегося у ворот Баб Зувайла. Это было время, когда большое количество подчиненных эмиров находилось в провинции, взыскивая подати, которые эмиры были обязаны внести за своих крестьян. Срок истек, от них требовали погашения, а крестьяне были не в силах платить. Задержка же не допускалась, не принимался в расчет ни один довод для отсрочки мултазимам. Им не оставалось ничего другого, как самим отправиться для взыскания требуемого диваном. И когда в это-то время кашифы получили указания об истреблении мамлюков, находящихся в провинции, они начали убивать кого только могли. Они стали посылать солдат к тем мамлюкам, кто был подальше от них, и те неожиданно обрушивались на них, убивали их, грабили их имущество и собранные ими с феллахов деньги, а головы их отсылали или, прибегая к уловкам, арестовывали и затем убивали их. Ежедневно из Верхнего и Нижнего Египта стало поступать множество голов, которые складывались у ворот Баб Зувайла и у ворот крепости. Никакое заступничество не принималось. Если некоторым и гарантировалась безопасность, то, как только они являлись, их арестовывали, срывали с них одежду и убивали. А паша знал о сильнейшей ненависти своего катходы к мамлюкам и предоставил ему все полномочия по отношению к ним, так как между катходой и Мухаммадом — агой чаушей, бывшим катходой, с давних пор возникла вражда, поводом чему послужило то, что Мухаммад-ага породнился с одним из сторонников ал-Алфи, выдав за того свою дочь. Мухаммад-ага отсутствовал и находился в деревне, именуемой Фир'аунийа, по соседству со своим поместьем. Он отправился туда затем, чтобы лично собрать с деревни повинности и поземельный налог, которые он обязан был внести в казну. За день до [308] происшествия катхода-бей послал кашифу ал-Мануфийи приказ относительно Мухаммад-аги, и кашиф направил группу солдат. Они явились к нему на заре, в момент совершения им омовений к утренней молитве. Они убили его, /131/ отрубили голову и доставили ее в Каир. К катходе приводили и представляли лиц, остававшихся в наиболее старинных домах. Их допрашивали, и они сообщали о себе, о своем отношении к владельцам и своем происхождении. Считая их показания лживыми, катхода приказывал держать их в тюрьме до тех пор, пока не выяснится их положение и не подтвердятся их показания. А если милостью божьей они и спасались, то лишь после того, как воочию видели смерть, и такие случаи были очень редки.

За время этих событий было убито свыше тысячи человек: эмиров, солдат, кашифов, мамлюков. Потом стали на досках сносить их трупы для обмывания к водоему в ар-Румайле. Затем их сбрасывали в ямы, сваливая одних поверх других, не отличая эмира от простолюдина. Они скальпировали несколько голов знатных людей и бросили скальпированные черепы поверх трупов в эти же самые могилы. Это деяние было самым ужасным из всего происходившего, и прошлое не знает ничего подобного.

Из сторонников ал-Алфи спаслись лишь Ахмад-бей — муж 'Адилы-хакум, дочери Ибрахим-бея старшего, который отсутствовал, находясь в районе Буша 509; Амин-бей, перелезший через стену крепости и бежавший в Сирию. 'Омар-бей — также бывший сторонник ал-Алфи, приехавший в этот день в Файйум, был убит там, а голова его была отослана по истечении пяти дней вместе с другими головами, числом около двадцати пяти. Дабус Оглу — правитель ал-Минийи — прислал тридцать пять голов, и, кроме того, много голов было получено из Нижнего Египта. А что касается тех из убитых, кто заслуживает упоминания и о которых я осведомлен, то это: Шахин-бей Кабир ал-Алфи, Йахйа-бей, Ну'ман-бей, Хусайн-бей младший, Мустафа-бей младший, Мурад-бей, 'Али-бей — из числа сторонников ал-Алфи, а из других Ахмад-бей ал-Каларджи, Йусуф-бей Абу Дийаб, Хасан-бей Салих, Марзук-бей — сын Ибрахим-бея старшего, Сулайман-бей ал-Бавваб и Ахмад-бей — из его [309] свиты; Рашван-бей и Ибрахим-бей— члены его свиты, Касим-бей — из свиты Мурад-бея старшего, Салим-бей ад-Дамирджи, Рустам-бей аш-Шаркави, Мустафа-бей Аййуб, Мустафа-бей — из свиты 'Осман-бея Хасана, 'Осман-бей Ибрахим и Зу-л-Фа-кар — из свиты Джуджара — знатного человека старшего [поколения], отошедшего от дел. Он бежал с Мустафой-беем ал-Джиддави и еще одним человеком к Салих-бею ас-Силахдару, прося у него покровительства. Тот успокоил Их и послал сообщить о них. Получив приказ отрубить им головы, он позвал палача, и в его приемной им отрубили головы и отослали их.

Перечислим убитых кашифов из числа эмиров — сторонников ал-Алфи: 'Али-кашиф ал-Хазандар, 'Осман-кашиф ал-Ха-баши, Йахйа-кашиф, Марзук-кашиф, 'Абд ал-'Азиз-кашиф, Рашван-кашиф, Салим-кашиф Татар, Каид-кашиф, Джа'фар-кашиф, 'Осман-кашиф, Мухаммад-кашиф Абу Катийа, Ахмад-кашиф ал-Фаллах, Ахмад-'кашиф — зять Мухаммада-аги, Халил-кашиф, 'Али-кашиф Кийтас, Ахмад-кашиф, Муса-кашиф и многие другие, имена которых я не припоминаю. Да одарит их всех Аллах блаженством, так как дошло до меня от тех, кто наблюдал их в заключении и при свершении казни, что они читали Коран, произносили формулу исповедания веры 510, просили прощения у Аллаха. Некоторые из них требовали воды, совершали омовения, молитву и коленопреклонения перед тем, как положить свою голову на плаху, а те, кто не мог достать воды, совершали омовение песком. Родственники убитых, озабоченные своей собственной участью и охваченные растерянностью из-за грабежа и изгнания, не оплакивали своих покойников и не справлялись о них. Лишь мать Марзук-бея — сына Ибрахим-бея старшего — сильно скорбела о нем. Она потребовала выдачи его трупа. Его тело узнали по одному чз признаков его черепа (он был одноглазым), извлекли, одели в саван и похоронили в их склепе. Это было по истечении двух дней после несчастья. У нее собралось много родственников убитых, их жены оставались здесь в течение нескольких месяцев.

В день истребления мамлюков Мухаррам-бей — зять паши и правитель Гизы — собрал на пастбищах этой провинции [310] имущество, принадлежащее мамлюкам: лошадей, верблюдов, дромадеров и другой скот, которого было чрезвычайно много.

8 сафара (4.III.1811) объявили о безопасности для жен /132/ убитых мамлюков, им предложили возвратиться и жить в своих домах, несмотря на то что они были опустошены. Некоторые из женщин, менее пострадавшие, возвратились, а некоторые продолжали скрываться, Паша раздал своим любимцам дома эмиров со всем тем, что в них находилось. Те их заняли, поселились, надели женщинам кольца, обновили домашнюю обстановку и утварь, главным образом за счет награбленного. Паша дал своему родственнику Хусайн-аге дом Шахин-бея, который пострадал меньше других, так как он примыкает к дому Тахир-паши, и тот направил для охраны отряд солдат, стороживших у дверей. Что же касается Ахмад-бея ал-Алфи, то, получив извещение [об этом], он уехал из Буша и отправился « эмирам Верхнего Египта. Когда к этим последним дошла весть о событиях и Ибрахим-бей узнал о смерти своего сына в связи с этим, они стали оплакивать своих братьев и надели траур.

На следующий день после происшествия прибыл один из кашифов, посланный эмирами Верхнего Египта, просить у паши помилования и предоставления им территории, где они могли бы существовать. Паша холодно пообещал дать ответ в другое время, но пренебрег этим, и я не знаю, чем это кончилось.

В этот же день паша назначил своего племянника Мустафа-бея командиром корпуса дулатов. Он вызвал его из аш-Шаркийи, с тем чтобы тот отправился в Верхний Египет, а вместо него кашифом аш-Шаркийи паша назначил 'Али-кашифа, сына Ахмад-катходы из ал-Масралийа. 18 сафара (14.III.1811) упомянутый Мустафа-бей переправился в Гизу, для того чтобы отправиться в Верхний Египет. Он расположил свой лагерь к северу от дворца. Паша также переправился в Гизу и рано лег спать во дворце. Солдаты корпуса дулатов стали переправляться днем и ночью.

B этот же день выступила также часть корпуса дулатов в количестве около пятисот человек. Они направились в район Куббат ал-'Азаб, с тем чтобы отправиться по своим местам [311] [назначения]. В течение многих дней они продолжали заканчивать свои дела, а затем уехали.

В понедельник, 23-го числа (19.III.1811), Мустафа-бей, направлявшийся в Верхний Египет, переехал из Гизы в район аш-Шайх 'Осман 511, а паша переправился в Каир.

В этот же день прибыли два гонца из Турции с извещением о помиловании Йусуф-паши, смещенного с поста правителя Сирии, и об удовлетворении ходатайства об этом паши Египта, посредничавшего в этом деле.

В среду, 25 сафара (21.III.1811), из Верхнего Египта доставили шестьдесят четыре человека, большинство из которых были потомками древних родов, обосновавшихся в стране с незапамятных времен. Это были люди различных [общественных] положений. Когда их привезли в Старый Каир, то оставили на ночь в заключении, а затем на берегу Нила зажгли факелы, отрубили им головы, побросали тела в Нил, а головы снесли к воротам Баб Зувайла, чтобы люди увидели их, как видели головы других.

Месяц раби' ал-аввал 1226 года начался во вторник (26.III.1811). В воскресенье, 6 раби' ал-аввала (31.III.1811), паша устроил в честь своего сына Тусун-паши большой парад. Накануне ночью солдат предупредили о том, чтобы они собрались поутру. Паша поехал смотреть на парад в мечеть ал-Гурийа в сопровождении Хасан-паши. Сейид ал-Махруки по этому случаю подготовил для него в упомянутой мечети ковры, подстилки, подушки. Процессия тронулась, ее возглавлял отряд дулатов, а за ним везли на телегах десять больших пушек и на двух телегах — две мортиры и пушечные ядра. Затем следовали многочисленные пешие отряды солдат — турок и арнаутов; смешанными и беспорядочными толпами они шли долго. Затем следовали военачальники, ехавшие верхом, в сопровождении своих отрядов. За ними шли вали, мухтасиб, аги, начальники полиции, а затем отряды того, в чью честь был устроен парад, его приближенные, чауши, вестники, адъютанты, затем следовал [сам] Тусун-паша, а за ним его подчиненные, его военачальники, катхода — а это был Мухаммад-катхода, известный под кличкой ал-Бардиси, он же был катходой ал-лАлфи, Его [312] сопровождал казначей, а за ним шли турецкие барабанщики. По окончании парада ал-Махруки пригласил пашу к себе, и тот прошел через потайную дверь мечети, известной под названием ал-Гури; его сопровождал Хасан-паша. /133/ Они отправились в дом ал-Махруки. Паша, его подчиненные и приближенные дообедали у него. Ал-Махруки подготовил там оркестр. Паша провел там время до конца дня в веселье и наслаждении. Ал-Махруки поднес паше подарки, затем тот уехал к себе.

В понедельник, 14 раби' ал-аввала (8.IV.1811), паша уехал на канал ал-Фир'аунийа, так как хотел видеть, как его перекроют. Туда непрерывно подвозились на барках камни. Паша провел у места заграждения канала четыре ночи и отправился в Александрию, как только дошли до него вести о прибытия английских судов для закупки зерна. Он отправился, чтобы продать им собранное зерно, и продал его по сто турецких пиастров за ардабб, что составляет немногим больше четырех тысяч пара. Паша усилил внимание к работам по сооружению стен Александрии и восстановлению башен и фортов. Он потребовал присылки каменщиков и строительных рабочих; их собрали сюда из различных мест. Пребывание паши здесь затянулось до тех пор, пока он не осуществил свои цели. Он гарантировал безопасность бедуинам племени Авлад 'Али, населяющим ал-Бухайру. Это была уловка. Когда шейхи племен прибыли к нему, он их арестовал, обложил их большой суммой денег, а затем, наградив, задержал их, а солдат послал в места их поселений, они ограбили бедуинов, обесчестили их женщин и детей, увели их скот.

Что же касается катходы, остававшегося в Каире, то он устанавливает налоги на всю страну. Вместе с писцами в соответствии с указаниями своего господина они выработали новый порядок обложения деревень, а именно: подсчитав причитающееся по всем видам налогов за четыре года, издали указы о взыскании половины этой суммы налога в два приема. После того как -это было установлено « отношении первой половины и кое-что собрали в соответствии с этим постановлением, а остаток присоединили к тому, что приходится на вторую [313] половину,

то потребовали это от налогоплательщиков, не считаясь ни с чем, и не шли ни на какие уступки. С тех, кто обязывался погасить установленную для него сумму налога и сам гарантировал ее уплату, подписав об этом акт с установленным определенным сроком, требовали погашения даже до истечения этого срока, объясняя это крайней необходимостью. Налоговые счета направляли налогоплательщику через солдат, которые вселялись ж нему в дом с обязательствами, для него непереносимыми, и уже не покидали его, притесняя хозяина. [А содержание их] было ему не по средствам, и не оставалось ему спасения и прибежища. Приходилось либо уплатить любым способом, либо отказаться от своего владения безвозмездно в пользу дивана. А тогда у него не оставалось ничего для своего пропитания и пропитания семьи, и он становился неимущим бедняком, если не получал дохода с чего-то другого.

Месяц раби' ас-сани 1226 года (25.IV—23.V.1811). Катхода разными способами извлекал деньги и ухитрялся изыскивать их разнообразными уловками. Вот одна из них. Катхода посылает одному из ремесленных цехов распоряжение продавать свои изделия за полцены, делая вид, что заступается за потребителей из сострадания к ним и стремится снизить стоимость товаров в связи с тем, что шейхи цехов переходят границы в повышении цен. Тогда взволнованные ремесленники этого цеха собираются и в волнении предъявляют книги, показывающие их капитал и те накидки, какие они делают на одно их изделие, и сколько приходится на него таможенных пошлин и городских сборов, издержек по перевозкам морем и сушей. Но катхода не прислушивается к их словам, не принимает их доводов и дает распоряжение об их аресте. Тогда они просят пощады и заключается мировая за определенную сумму денег, которую они выплачивают ему. Они раскладывают эту сумму по душам [на каждого члена цеха], а затем надбавляют цену на свои изделия, чтобы возместить свои потери за счет покупателей, оправдываясь перед ними этим убытком. Не их постигал на самом деле этот ущерб — надбавка затем постоянно увеличивалась. Полагаю, что и в дальнейшем продолжалось штрафование цехов. Таким способом было собрано огромное количество денег. [314]

На самом деле это было грабежом средств и богатых и бедных людей.

В конце этого месяца паша (внезапно прибыл из Александрии. Он переночевал во дворце Шубра, а затем был доставлен в дам в ал-Азбажийу, где провел два дня, а потом поднялся в крепость. Тогда же прибыло такое огромное множество турецких солдат и солдат-арнаутов, что они заполнили собой город, и, куда ни бросал взгляд прохожий, только их он и видел перед собой и за собой по улицам и проулкам, — и это не считая /134/ тех, которых Мухаммад 'Али оставил в Александрии, и тех, что были в районах и областях Верхнего и Нижнего Египта. И никто, кроме господа твоего, не знает численности солдат!

Тогда же паша большое внимание уделил подготовке военной экспедиции и обложил деревни, требуя верблюдов, соломы и зерна.

Месяц джумада ал-ула 1226 года (24.V—22.VI.1811). Прибыл посланный Порты с извещением о том, что у султана родилась дочь. По этому случаю устроили празднество и а течение трех дней в часы пяти молитв давали пушечные салюты с башен крепости.

В этом же месяце с людей состоятельных и с ремесленников потребовали по одному, по два и по три мула. Тот, кто не имел мула, обязан был купить его или уплатить цену его — один кошелек, что составляет двадцать тысяч пара. В этом же месяце прекратился ввоз кофе из Хиджаза, и его стоимость повысилась настолько, что достигла двухсот семидесяти полупара за ратл. Оно стало редко появляться на рынках и в лавках, и достать его можно было лишь с трудом. Потребители стали делать кофе из разного сорта жареного зерна: ячменя, пшеницы, бобов, семян чертополоха и других, смешивая их с кофе или без него.

Месяц джумада ас-санийа 1226 года (23.VI—21.VII.1811). 20-го числа этого месяца (12.VII.1811) паша уехал в Бирку, требуя от бедуинов доставки вьючных верблюдов и караванов. Он поторопил отряд солдат к отъезду в Суэц; солдаты взяли под свое наблюдение вход и выход из города, стали отбирать ослов, мулов, верблюдов у каждого встречного, едущего [315] верхом или идущего со скотиной. Если они встречали кого-либо из знатных, то и его заставляли спешиться и усаживались вместо него. В большинстве своем люди, охваченные страхом, отказывались от поездок по своим делам и стали прятать своих ослов и мулов. Паша провел три дня в районе Бирки, а затем отправился в Суэц.

В этот же день прибыли барки и суда с кофе, вызванные пашой из Джидды и Йемена для перевозки войск и припасов; цены на кофе немного снизились.

Месяц раджаб 1226 года (22.VII—20.VIII.1811). В понедельник, 22 раджаба (12.VIII.1811), что соответствует 7-му числу коптского месяца мисра, поднялся уровень вод Нила, и наутро во вторник в присутствии катхода-бея открыли плотину. Паша же был в "отсутствии и находился в Суэце.

Месяц ша'бан 1226 года (21.VIII—18.IX.1811). 12-го числа этого месяца Диван-эфенди отправился по воде с оставшимися солдатами, а 8 ша'бана (28.VIII.1811), во вторник, паша прибыл из Суэца и занялся подготовкой к отправке солдат сушей. 10 ша'бана (30.VIII.1811), в четверг, паша направился в ал-'Адлийу и постарался поскорее отправить солдат сушей. От всех [ремесленных] цехов и от каждой профессии собирали группы людей в отряд, и тот, кто был не в состоянии ехать, должен был выставить кого-нибудь вместо себя.

Из богословов назначили для поездки шейха Мухаммада ал-Махди как шафиита, сейида Ахмада ат-Тахтави как ханифита, а шейх-ханбалит прибыл из Сирии. Предписали явиться сейиду Хасану Криту — маликиту из Розетты и шейху 'Али Хафаджи из Дамиетты. [Эти два последних,] явившись, извинились, попросили освободить их от поездки и возвратились в свои города.

В этом месяце появилась с севера комета между Малой и Большой Медведицами, головой она была направлена к западу, а хвостом поднималась к востоку; она испускала длинные лучи величиной с /135/ копье. Она появлялась каждую ночь, и народ рассматривал ее, разговаривал о ней, расспрашивал астрономов о ней, выясняя, каким предзнаменованием она является и какие битвы предсказывает. [316]

Комета продолжала появляться на протяжении приблизительно трех месяцев. Она уменьшилась несколько в своих размерах и, склоняясь к югу, приблизилась к созвездию Орла.

Месяц рамадан 1226 года начался в среду (19.IX.1811). В четверг, 9-го числа этого месяца (27.IX.1811), солдаты снялись из Хасвы и прибыли в Биркат ал-Хаджж. А в воскресенье, 12 рамадана (30.IX.1811), они оставили Биркат ал-Хаджж. Таким образом, время пребывания лагеря, считая со дня выступления, вплоть до дня их ухода из Биркат, составляло приблизительно шесть с половиной месяцев, и все это время люди находились в состоянии смятения во всем.

В тот же день выехал сейид Мухаммад ал-Махруки, отправившийся сопровождать экспедицию. Он выступил с большой торжественностью, так как вошел в состав руководства экспедиции, ведая снабжением ее всем необходимым, а также делами, касающимися бедуин и их руководства. Паша рекомендовал своему сыну Тусун-паше — главнокомандующему — ничего не предпринимать, не посоветовавшись с ал-Махруки и не поставив его в известность, и ни одно из дел не приводить в исполнение, не обсудив с ним.

В тот же день прибыли сообщения о том, что морские воинские части захватили порт Янбо и разграбили все товары купцов. Это случилось потому, что в порту Янбо находилось большое количество барок и судов. Эмир Мекки — шериф Галиб — переписывался с пашой, проявляя к нему сердечное отношение, дружбу и искреннюю симпатию. Паша точно так же переписывался с ним, посылал к нему сейида Салама ан-Наджари, сейида Ахмада ал-Манала — переводчика ал-Махруки — с многочисленными письмами и ответами, и неоднократно они являлись как бы посредниками между ними обоими. Шериф Галиб в каждом письме с каждым посланцем заверял пашу [в дружбе] и обещал поддержку его солдатам. Шериф лицемерил и льстил обеим сторонам — и туркам, и ваххабитам. Так как шериф Галиб не был властен над ал-Ваххаби, то, опасаясь его, он делал вид, что согласен с ним, подчиняется ему, готов выполнять взятые им на себя обязательства прекратить религиозные притеснения, новшества и тому подобное, а в глубине души он был [317] сторонником турок, так как был одного вероучения и толка с ними.

Он договорился с пашой, что по прибытии его солдат он полностью и со всем усердием поможет им. Все имущество купцов со всех барок, находившихся в порту Янбо, шериф Галиб распорядился перенести в крепость и оставить на попечении своего везира и оставил в его ведении около пятисот солдат. Суда же нагрузили товарами шерифа, пряностями, кофе и послали в Суэц для продажи этих товаров в Египте, с тем чтобы здесь их нагрузили снаряжением военно-морских частей. Когда эти суда прибыли, то они бросили якоря перед Янбо, испытывая потребность в воде, но им не помогли в этом. Группа солдат высадилась на сушу, чтобы разыскать источник воды, но охрана оказала им противодействие, стала драться с ними и изгнала их, не допустив к воде. На обратном пути на них обрушились с крепости пушечные и ружейные залпы. В действительности положение было неясным для обеих сторон. И тогда солдаты подготовились к штурму крепости, окружили ее и забросали ее ядрами и пушечными снарядами. Они приставили к стенам крепости лестницы и взобрались на них, не обращая внимания на пули, которыми осыпали их находившиеся в крепости. Овладев крепостью, солдаты истребили всех находившихся в ней. Уцелел лишь везир с шестью людьми, которые бежали на лошадях. Солдаты разграбили все, что нашли в Янбо из товаров, денег, тканей, кофе, обесчестили женщин и девушек, живших в порту, захватили их в качестве пленниц и торговали ими, продавая их друг другу.

20 рамадана (8.Х.1811) прибыли мубаширы 512 с сообщением о взятии Янбо. По этому случаю из крепости были даны многочисленные пушечные залпы и устроено празднество. Глашатаи объезжали дома знати, /136/ чтобы получить бакшиш.

С этой хорошей вестью послали в Стамбул специально назначенное почтенное лицо, чтобы оповестить должностных лиц Порты и султана мусульман. Это была первая победа.

Месяц шаввал 1226 года начался в пятницу (19.Х.1811), но в действительности он должен был бы начаться в субботу, так как полумесяц в четверг ночью не появлялся, лишь немногие [318] видели его в пятницу и утверждали, что он составлял десятую степень диска.

16 шаввала (3.XI.1811) прибыл на дромадере посланец с письмами от сухопутной экспедиции, оповещавшими, что она прибыла в Бандар Мувайлих 513 7-го числа этого месяца (25.Х.1811). Солдаты этой экспедиции в субботу в пещерах Шаиб 514 устроили праздник.

Тогда же отправилась в поход в Верхний Египет военная экспедиция для борьбы с оставшимися в районе Ибрим 515 мамлюкскими эмирами.

Месяц зу-л-ка'да 1226 года начался в воскресенье (17.XI.1811). В этот день прибыли морем паломники-алжирцы на многих судах, из которых приблизительно три оказались неисправными. Спустя насколько дней прибыли на судах триполитанцы и высадились на сушу в Булаке. 6 зу-л-ка'да (22.XI.1811) прибыл марокканский караван и с ним сын султана Марокко, его высочество Ибрахим, сын султана Сулаймана. Паша проявил внимание к нему, послал катхода-бея, чтобы встретить его, преподнес ему подарки, отвел для него жилище 'Али Кашифа, поблизости от дома ал-Махруки, поручил раису Хасану ал-Махруки обслуживать его, а подчиненных его обязал готовить для него и кормить его. Сын султана, переправившись через Нил, поднялся в крепость. Паша его принял, и он отправился в приготовленный для него дом, а впереди следовали вооруженные слуги из турок, каввасы, янычары и турки-барабанщики. Впереди шли пешком марокканцы, которые заставляли сидевших у своих лавок людей вставать перед ними.

Он пробыл пять дней, пока не закончил свои дела. В течение этого времени посланцы паши непрерывно приходили к нему и уходили; навещал его посланный паши, и паша послал ему подарки и разного рода припасы: сахар, мед, масло, муку, сухари и прочее. Паша дал ему пороху и тысячу ружей, заряжающихся пулями. Ибрахим выступил 10-го числа, и они отправились 12-го.

В четверг, 19 зу-л-ка'да (5.XII.1811), прибыли всадники на дромадерах с письмами, адресованными паше и другим. Они извещали о том, что сухопутные войска соединились с [319] морскими, что они взяли без боя Янбо ал-Барр 516 и что бедуины явились толпами, и Тусун-паша принял их, одарил их одеждой и наградами. Затем приток известий прекратился.

Месяц зу-л-хиджжа 1226 года (17.XII.1811—15.I.1812). В середине его прибыли всадники на дромадерах с головами убитых и письмами, датированными серединой месяца [зу-л-]ка'да и содержащими сообщение о том, что 21 шаввала (8.XI.1811) прибыли в Янбо и встретились здесь сухопутные войска и морские части и что они завладели деревней, которая была у ваххабита Ибн Джаббара. Эта деревня называется ас-Сувайк. Ибн Джаббар бежал. Бедуины прибыли в большом количестве, и сын паши — Тусун их принял. Войска в момент составления письма стоят в селении Янбо в ожидании прибытия припасов, а суда задерживает зимний встречный ветер. Сообщалось также, что 14-го числа текущего месяца (30.XII.1811) они узнали о скоплении приблизительно семи тысяч всадников и пехоты под командованием видных ваххабитов, среди которых 'Абдаллах ибн Мас'уд и 'Осман ал-Мада'ифи 517. Они прибыли с намерением внезапно напасть на лагерь. Против них выступил шейх Хувайтат Шадчд вместе с отрядом дулатов и солдатами, и изгнали их до восхода солнца. Между ними произошло сражение, /137/ во время которого ваххабиты выкрикивали: «О вы, язычники!» Сражение, длившееся два часа, завершилось поражением ваххабитов, у которых взяли добычу: около семидесяти хороших вьючных верблюдов, нагруженных кладью. Это краткое изложение того, о чем упоминалось в полученных письмах.

25 зу-л-хиджжа (10.I.1812), в пятницу, из Суэца прибыл караван, с которым приехали Чауш-паша, привезший с собой письма, а также сейид Ахмад ат-Тахтави, шейх ханбалит 518. Они сообщили, что войска переправились из Янбо 17 зу-л-ка'да (3.XII.1811) в Манзалат ас-Сафра 519 и в Джадиду 520 и расположились лагерем, разбив палатки поблизости от гор. Здесь они обнаружили траншеи и укрепления, обрушились на первую линию траншей и взяли их, а затем захватили и вторую линию укреплений. Солдаты поднялись на вершину горы и тут были поражены многочисленностью войска противника. [320] Кавалерия двигалась в теснинах этих гор, в то время как сражение на их вершине продолжалось день и ночь до послеполуденного времени среды 13 [зу-]л-ка'да.

Вдруг солдаты, находившиеся внизу, увидели, что с гор спускаются солдаты, потерпевшие поражение. Все они обратились в бегство, ища спасения, оставив свои палатки, багаж и снаряжение и грабя что полегче из имущества своих начальников. Тот, кто посильнее, захватывал имущество своего ослабевшего товарища, его верховое животное, садился верхом, а может быть, и убивал более слабого, чтобы забрать верховое животное и бежать. Они устремлялись на побережье в Бараик 521 к судам, так как некоторое количество их из предосторожности стояло наготове. Их сердца были охвачены ужасом, и они были убеждены, что их преследуют, а на самом деле их никто не преследовал, потому что не преследуют отступающих в бегстве. Так как они отступали в беспорядке, то ни один из них не остался бы в живых, если бы их преследовали. На берегу моря солдаты стали криками звать суда. Когда к ним подходило судно небольшой вместимости, то солдаты, столпившиеся в огромном количестве, спускаясь на него, давили друг друга. Взобравшиеся на судно препятствовали доступу остальных своих сотоварищей, и если те не отставали, то пускали в ход ружья и пули. Из-за сильного желания попасть на суда и объявшего их страха солдаты поторопились пуститься вброд по горло в воде, точно ифриты 522 гнались за ними, чтобы схватить их. Много солдат и слуг, видя давку на побережье у Барайка, отправилось в Янбо пешком, и произошла сумятица с верховыми животными, кладью, обслуживающими [обозы] людьми и другими. В Янбо возвратился Тусун-паша, после того как на день отлучился от своего войска, так что уже считали его пропавшим. Возвратились также и ал-Махруки и Диван-эфенди. Они обосновались в Янбо. Ал-Махруки оставил свои палатки со всем, что в них было. Отряд отступавших солдат, с трудом преодолевавших усталость и голод, обнаружил в них пищу, сладости, разного рода конфеты, пирожные, приготовленные с финиками, сахар-рафинад, гурейбу 523, печенье разного рода, варенье, всевозможные напитки и обрушился на все это, поедая [321] и грабя. Удостоверившись в том, что бедуины не преследуют их и не идут за ними следом, они провели так два дня, пока не добились того, чего хотели: насытили свои желудки, дали своему телу отдохнуть, а затем догнали своих сотоварищей. Таким образом они доказали, что, хотя и не преднамеренно, оказались благоразумнее других.

Лагерь пробыл в Янбо в течение двадцати четырех дней, что же касается кавалерии, то она, сосредоточившись, возвратилась в ал-Мувайлих. Кавалеристов очень донимала усталость, недостаток припасов, фуража. Рассказывают, что перед сражением на верблюда приходилось лишь по полкадаха 524 червивой пшеницы, в то время как на ежедневный рацион для верблюдов требуется четыреста пятьдесят ардаббов.

Что же касается ал-Махруки, то против него восстали военачальники, от которых он выслушал много оскорбительных слов и которые чуть было не убили его. Он спасся от них, сев на судно, и приехал в Каир через ал-Кусайр. Отдельными группами возвратились и его подчиненные и слуги. Что касается /138/ отправившихся в ал-Мувайлих Тамур-кашифа, Хусайн-бея Дали-паши, то они остались там в ожидании, разрешит ли им паша возвратиться в Каир или нет. Что же касается Салих-аги Куджа, то он, сев на судно, возвратился в ал-Кусайр, считая себя самостоятельным, так как он был высокого мнения о себе и полагал, что только он вправе возглавлять экспедицию, и пренебрегал мнением ал-Махруки и Тусун-паши. Он говорил: «Разве эти юнцы годятся для того, чтобы руководить военными действиями?» Он произносил во всеуслышание эти и еще более резкие выражения, а отступил он первым. Паша все это знал -из писем своего сына Тусуна и тайно возненавидел Салих-агу. Эту ненависть усилила поспешность возвращения Салиха Куджа в ал-Кусайр и то, что он не ожидал разрешения ни на возвращение, ни на пребывание там.

Все происшедшее не поколебало решимости паши, и он продолжал со всей энергией подготовку других солдат, которых он вывел за город. Он обязал деревни поставить верблюдов, позволяя думать, что это зачтется в счет налогов и повинностей в будущем. На таких же основаниях он потребовал зерна. Одна [322] лишь провинция аш-Шаркийа должна была под ответственность кашифа поставить двенадцать тысяч ардаббов. Да воздаст ему Аллах то, что он заслуживает!

И завершился год со своими событиями, в числе которых это событие. Я думаю, что оно будет иметь продолжение.

Вот другие события этого года. Уровень вод Нила снизился незадолго до празднования дня Салиб 525, после того как разлив его достиг чрезвычайно высокого уровня, так что затопило летние культуры и маис. Когда вода сошла, посеяли клевер, а время было летнее, земля сохранила тепло, и в ней развелись черви, которые поели посеянное; клевер посеяли вторично, и снова черви поели его. Нашествие червей на ранние культуры было совершенно исключительным во всех провинциях и в особенности в провинциях Гиза, ал-Калйубийа, ал-Мануфийа.

Паша учредил диван и устроил его в старом доме ал-Бакри в ал-Азбакийе. Он представил его как управление по подсчету того, что причитается ему с деревень, и по контролю за этим, но скрытое его назначение — другое. Он назначил в это управление Ибрахима Катходу ар-Раззаза, шейха Ахмада Йусуфа, писца Хусайна-эфенди ар-Рузнамджи и присоединил к ним писцов-мусульман, а не коптов, с тем чтобы они составили регистр взыскиваемых налогов, дополнительных налогов (му-даф) и традиционных крестьянских повинностей {ал-баррани). Диван заседал ежедневно, за исключением пятницы. Затем обстоятельства открыли дорогу паше к бушующей деревне: дело в том, что многие феллахи, услыхав об учреждении дивана, направились со всех районов в Каир и написали петиции катхода-бею и паше, жалуясь на своих господ и сообщая, что те завышают сумму собираемых ими налогов и строго наказывают при взыскании обложения или недоимок. Паша или катхода направляли их в этот вновь учрежденный диван для рассмотрения их дел в сопровождении посланца-турка. Его обязанностью было привести [данного] мултазима, феллахов, шахида 526, сборщика налогов со списками обложения для проверки. Во время проверки Ибрахим-катходу занимают списки, и он требует опечатанные списки обложения за прошлый год и тому подобное. Когда распространяется молва об этом в селениях, [323] то группы крестьян толпами являются в этот диван, начинаются вызовы мултазимов, сеется вражда и вызывается борьба между ними, и положение становится ужасным. Собираются толпы, раздаются вопли, крики.

Точно так же паша отстранил му'аллима Мансура и находившихся в его ведении писцов из управления возглавляемого его сыном Ибрахям-беем дафтардаром, и назначил в место них Мухаммада Ганима ар-Рашиди, Мухаммада-эфенди Салима и тех, кого он присоединил к ним. Сделал вид, что он поступает так из-за того, что узнал о предательстве коптов, но его скрытое намерение было совсем противоположно. Он стремился овладеть всеми налогами полностью, хватить их и лишить других даже небольшого дохода. Вот почему он натравливает одного против другого, сеет вражду между людьми, наполняет сердца одних неприязнью к другим и подстрекает этого против того. Некоторые называют этот диван диваном раздоров.

Среди событий — непомерное повышение курса размены монеты наряду с уменьшением в весе по отношению к нормальному стандарту. Все это потому, что господин паша оставил монетный двор в своем распоряжении, как собственное владение, управляющим над ним поставил своего дядю со стороны матери и установил, что для него /139/ ежемесячно должно чеканиться пятьсот кошельков. А до того, когда управляющим был ал-Махруки, ежемесячный выпуск составлял пятьдесят кошельков. Вес пиастров уменьшили почти наполовину по сравнению с нормальным и настолько увеличили добавление примесей, что в пиастре не осталось и четверти чистого серебра, а обменивается он на сорок пара. Точно так уменьшили вес и вес и ценность монеты махбуб. А так как люди легко разменивали махбуб и французские реалы и принимали их в погашение юридических расписок от несостоятельных должников и банкротов а также при торговых сделках с неходкими товарами, то из-за трудностей жизни курс их все повышался, пока курс реала не достиг двухсот пятидесяти пара, а махбуба – двухсот восьмидесяти. Положение еще более усугубилось из-за попустительства народа, и курс еще повысился. [324]

Тогда правитель снова объявляет о запрещении дальнейшего повышения. Это соблюдается несколько дней, а затем курс становится прежним или даже еще более высоким. Снова следует [такое же] провозглашение, и вследствие этого сурово преследуется тот, кто допускает обмен выше курса. Агенты хакима хватают, арестовывают, бросают в тюрьму, избивают, штрафуют, а иногда и расправляются с ним: продырявят нос и подвесят реал, распнут у его лавки в назидание другим.

И в то же время объявили, что реал разменивается по курсу двести семьдесят, а махбуб — по триста десять. Люди вслушивались, удивлялись этому странному распоряжению, подобного которому не приходилось слышать. Разменной монеты на руках у людей не хватало, так что человек, желающий разменять пиастр и заявляющий, что поступится при этом четырьмя пара, кружит полдня, пока получит европейской монетой достоинством в двенадцать, двадцать пять или пять пара. Иногда желающий разменять пиастр купит кое-что: масла, овощей, зелени, или кое-что у мясника, и остается за продавцом остаток мелочи, и он обещает записать на счет покупателя остаток, и много раз приходится покупателю возвращаться к нему, пока он рассчитается с ним и получит задержанные деньги. Так происходит не с ним одним, таких много. А причина тому — недостаток пара, несмотря на то что ежедневно монетный двор чеканит [их] тысячами. Но купцы скупают пара с надбавкой по сто пара на каждую тысячу этих монет и посылают их в Сирию и Турцию, где на монетном дворе выменивают их на французские деньги и золото, так как эта валюта идет в этих странах по более низкому курсу, чем в Египте. Спустя некоторое время дошло до того, что за размен тысячи было установлено двести пара, и это было зафиксировано в списках исчисления мири: сборщику налогов платили тридцать пиастров, то есть тысячу двести пара, и он засчитывал их только лишь за тысячу. Французский реал и махбуб принимаются по этому общепринятому расчету. И все от Аллаха!

А что касается тех, кто умер в этом году и кто заслуживает упоминания, то нет таких из числа прославленных богословов, а что касается эмиров то уже раньше упоминалось о [325] том, что произошло с ними, в общих чертах рассказано об их истреблении, и я избегаю повторений. И да будет Аллах милостив ко всем нам!

Год тысяча двести двадцать седьмой (16.I.1812—3.I.1813)

наступил со своими событиями.

Месяц мухаррам начался в четверг. 10 мухаррама (25.I.1812) прибыло много видных военачальников, остававшихся в ал-Мувайлихе. Приехали Хусайннбей Дали-паша и другие. Они остановились в Куббат ан-Наср 527 в районе ал-'Адлийи, и их солдаты вступали в город постепенно, в тяжелейшем состоянии от голода. Цвет их лица и внешний вид очень изменились, их животные и верблюды изнурены до крайности. День за днем они входили в город, а вслед за ними вступили их начальники и направились по своим домам. Паша, разгневанный на них, запретил кому бы то ни было из них предстать перед ним, как будто они в состоянии были одер жать победу и упустили ее. Он порицал их за отступление и возвращение. Они стали сваливать вину за отступление друг на друга — кавалерия говорила: «Причина нашего поражения — пехота», /140/ пехотинцы говорили наоборот.

Некоторые из военачальников, считающиеся благочестивыми и набожными, говорили мне: «Как же нам победить, когда большая часть наших солдат различных вероисповеданий, и имеются среди них и такие, которые ни во что не верят и не исповедуют религии. С нами следуют ящики со спиртными напитками, в нашем лагере не слышно азана 528, предписания не выполняются, здесь о них и не вспоминают, понятия не имеют о религиозных обрядах. Враги же наши, как только наступает время призывов муэззинов 529, совершают омовение и со смирением и покорностью становятся в ряды за своим единым имамом. Если же время молитвы наступит в момент, когда происходит сражение, то с трепетом все же совершают “молитву боязни" 530 — один отряд выступает вперед и ведет бой, а Другие, стоящие за ним, совершают молитву. Наши солдаты поражаются этому, так как никогда не слышали о таком, не [326] говоря уже о том, чтобы видеть это. Ваххабиты выкрикивают из своего лагеря: “Выходите на бой с нами, вы, язычники, вы, бреющие бороды, прославляющие распутство, содомский грех, вы, пьющие вино, забывающие молитвы, занимающиеся ростовщичеством, вы, убийцы, вы, позволяющие себе запретное!" Они установили, что значительная часть убитых ими солдат, оказалась необрезанной. Когда солдаты прибыли в Бадр 531 и овладели городом и окрестными селениями, в которых живут избранные люди, богословы и благочестивые люди, то они ограбили их, захватили их жен, дочерей, сыновей, их книги. Они совершали насилия и одни перепродавали захваченных другим. Эти благочестивые люди говорили о солдатах: “Неверные еретики". Дошло до того, что когда некоторые набожные жители Бадра требовали от тех или других солдат своих жен, то слышали в ответ: "Она проведет со мной эту ночь, а завтра я ее дам тебе".

В этот же день выступила в Суэц экспедиция солдат во главе с Бонапартом Хазандаром, чтобы отправиться на соединение с Тусун-пашой и удержать Янбо.

В этот же день прибыла группа англичан с подарками для паши, состоявшими из разнообразных индийских пташек-попугаев зеленой окраски, бочонков, наполненных французскими реалами, а также железа и инструментов. Они приехали, чтобы закупить зерна. В Нижний Египет ежедневно доставляли барки, груженные зерном. Все прибывавшие из Верхнего Египта барки направлялись туда же, так что не стало хватать зерна. Оно вздорожало, исчезло с пристаней и прибрежных рынков, и с трудом можно было купить не больше вайбы 532. Цена ар-дабба зерна поднялась с четырехсот до тысячи двухсот пара, равно как и цена бобов. Может быть, их цена поднялась и выше пшеницы из-за недостатка в них, вызванного неурожаем их в этом году: посеявшие едва собрали семена. В эти дни люди бедствовали по этой причине, но спустя короткое время зерно прибыло, цены на него упали, и его можно было достать на пристанях и на рынках.

В середине месяца из Джабал Друз 533 прибыл христианин, который добился приема у паши. Он сообщил паше, что [327] хорошо умеет чеканить монету и сократит многие издержки и что из работающих в дарбхане 534 пятисот человек занятыми смогут быть лишь сорок человек, и не больше, что он сам изготовляет инструменты и орудия для чеканки пиастров и прочее и что он не нуждается в топливе, в горне и чеканит монету без больших усилий. Паша поверил его словам и приказал отвести ему помещение и дать все необходимое ему: людей, кузнецов, мастеров, чтобы изготовить нужные ему инструменты и приборы. После этого тот приступил к работе, но она растянулась на месяцы. Тогда же паша обратил свое внимание на служащих и писцов монетного двора. Видя на них красивые одежды, убранство их лошадей, он испытывал сильное желание отнять их доходы и конфисковать их имущество, потому что по природе своей он злобный, алчный, завистливый и смотрит с вожделением на то, чем владеют другие, на их доходы. Он следил за ними, а они устраивали обеды, отправлялись сами, как и их дети, в монетный двор верхом на красивых мулах и лошадях, в окружении слуг и приближенных. Паша стал расспрашивать о них, и ему сообщили об их положении, об их домах, расходах. Случилось как-то, что паша заметил выходящего из монетного двора человека — самого низшего из рабочих, увидел, что тот садится на лошадь и что вокруг него трое слуг. Паша справился о нем, и ему сказали, что это /141/ привратник, запирающий ворота монетного двора, после того как оттуда уходит народ, и по утрам открывающий их. Паша спросил о его ежедневном заработке, и ему сообщили, что тот получает по два пиастра, и не больше, на что паша заметил: «Но этой платы недостаточно даже для [удовлетворения нужд] окружающих его слуг, откуда же он берет на расходы по дому, на прокорм скотины, на все свои нужды, все то, что он тратит на украшения, на одежду для себя, для своей семьи и родных? Воистину, все они воры, и все, что есть у каждого из них,— это наворованное, и непременно надлежит изъять накраденные и собранные ими деньги».

Паша стал тайно совещаться с му'аллимом Гали и его собратьями. Затем паша ночью потребовал к себе первым Исма'ила-эфенди, который был из числа высших чиновников. [328]

Паша ему сказал: «Расскажи мне о вероломстве поставщиков — такого-то христианина и такого-то еврея». Тот ответил: «Я не знаю о вероломстве ни одного из них — все принимается и отпускается по весу». Паша отослал его и призвал христианина и сказал ему: «Сообщи мне о вероломстве Исма'ила-эфенди, его сыновей, его пособника гравера Ибрахима-эфенди Хадрави и других». Но и этот не сказал больше того, что Исма'ил-эфенди. Затем доставили ювелира Хаджжи Салима, угрожали ему, но и он ничего не добавил, и паша заявил: «Все они сообщники и покрывают один другого в предательстве по отношению ко мне». Затем он велел посадить Хаджжи Салима в тюрьму и привести другого ювелира по имени Салих ад-Данаф и дал ему полномочия выполнять обязанности Хаджжи Салима. Затем паша отправился к себе в дом в ал-Азбакийу и вызвал ночью Исма'ила-эфенди с сыновьями, и группа солдат доставила их в ужасном состоянии. Им угрожали казнью. Паша приказал доставить палача, его привели, развели огонь в очаге. Но за Исма'ила-ефенди и его сыновей вступились, и их избавили от смерти, но обложили большим количеством кошельков, обязав внести их под страхом смерти. Хаджжи Салима обложили особо семьюстами пятьюдесятью кошельками, Ибрахима ал-Маддада 535 также обложили двумястами, 'Али Ахмада-эфенди — весовщика — двумястами, сыновей шейха ал-Сухайми — двумястами, так как граверные инструменты принадлежали им и служащие монетного двора пользовались ими за арендную плату.

Все они начали изыскивать суммы, которыми их обложили, стали продавать свое имущество, источники своего дохода, закладывать, брать взаймы под проценты, под векселя. И да будет милостив Аллах к тем, кого постигли несчастья!

Благословенный месяц сафар 1227 года начался в пятницу (15.II.1812). 7-го числа этого месяца (21.II.1812), в четверг, прибыл в Каир сейид Мухаммад ал-Махруки, приехавший через ал-Кусайр и по Нилу. Шейх ал-Махди не приехал с ним, а задержался по некоторым своим делам в Кина и Кусе.

В тот же день паша назначил Салих-агу Силахдара командующим направляемой в Хиджаз сухопутной экспедицией. Он [329] облачил его в почетную одежду, как и других начальников этой экспедиции.

10 сафара (24.II.1812), в воскресенье, прибыл капуджи с извещением о рождении у султана Махмуда сына, названного Мурадом. Он привез также указ, подтверждающий полномочия Мухаммада 'Али на управление Египтом. В честь прибытия капуджи дали пушечный салют, и он торжественно въехал в крепость, где и были зачитаны указы. Устроили празднество, и в течение недели пушки крепости, ал-Аэбакийи, Булака и Гизы стреляли в часы пяти молитв.

Месяц раби' ал-аввал 1227 года (15.III—13.IV.1812). В течение этого месяца прибыл из Верхнего Египта Ибрахим-бей — сын паши. В середине этого месяца приехал Ахмад-ага Лаз — правитель Кина и Куса и все остальные кашифы, после того как они обложили все крестьянские земли Верхнего Египта денежным налогом в семь реалов каждый феддаи,— это чрезвычайно много. Они произвели перепись всех земельных владений, в том числе земель ризк, закрепленных за мечетями на благочестивые и благотворительные цели в Верхнем Египте и Каире. Количество этих земель достигло шестисот тысяч федданов. Разнесся слух, что обложение распространится и на недвижимость мечетей, что с них, в частности, будут взимать половину налога, а это составит три с половиной реала с феддана. /142/ Живущие на доходы с земель ризк взволновались, и многие из них явились в Каир, взывая к помощи шейхов. Последние отправились к паше и разговаривали с ним об этом. Они заявили ему, что это приведет к упадку мечетей, на что паша ответил: «Где те мечети, которые были бы в отличном состоянии без моих субсидий? Я восстановлю разрушенные мечети и назначу достаточные для них средства». Слова шейхов оказались безрезультатны, и они возвратились домой.

В конце этого месяца сейид 'Омар Мукаррам ан-Накиб переехал из Дамиетты в Танту и поселился там. Вот, что явилось причиной тому. Его пребывание в Дамиетте затянулось. Он ожидал освобождения, но оно задерживалось. Поэтому он переселился из занимаемого им помещения в другое, на побережье моря, и занялся сооружением хана. Его продолжала [330] охранять приставленная к нему охрана, и так продолжалось до тех пор, пока не явился к нему Садик-эфенди — военный судья — и не сказал ему, что он может походатайствовать за него перед пашой, чтобы ему [разрешили] переехать в Танту. Так он и сделал, и паша отнесся к этому благожелательно.

Месяц раби' ас-сани 1227 года (14.IV—12.V.1812). 4-го числа этого месяца (17.IV.1812) прибыли паломники-марокканцы. Вместе с ними прибыл и его высочество сын Сулаймана — султана Марокко. Они запоздали с возвращением потому, что шли через Сирию, и множество бедняков, шедших пешком, погибло. Они сообщили, что свершили обряды хаджа, посетили Медину и что ваххабиты были к ним чрезвычайно милостивы. Они шли туда и обратно не той дорогой, по которой передвигались войска.

10 раби' ас-сани (23.IV.1812) прибыли Тамур-кашиф, Маху -бей и 'Абдаллах-ага. Это те, кто прибыли в ал-Мувайлих после поражения, пробыли там некоторое время, а затем отправились в Янбо к Тусун-паше и на днях явились по вызову паши. Маху-бей плыл на одном из больших судов, сооруженных пашой, и это судно разбилось о подводный камень. Часть его солдат погибла, а часть оставшихся спаслась вместе с ним. О нем стало известно, что он и Хусайн-бей были первыми, кто бросился вперед, в море. Они потеряли много солдат в противоположность остальным, поторопившимся бежать.

В этот же день распространили списки по взысканию налогов и, по примеру прошлого года, на четыре года вперед. Они включают налог, фа'из, дополнительные повинности (ал-баррани), налоги с земель ризк и висийа. Все они должны быть внесены в один прием. В погашение их принимается зерно с гумен из расчета восемь, реалов за каждый ардабб. По каждой провинции зерно собирается в назначенное место для пересылки в Александрию, где оно продается европейцам. Зерна стало не хватать, оно вздорожало.

Феллах не в состоянии снятым со своей пашни урожаем оплачивать налоги, которыми облагаются его земли на протяжении всего года, и их приходится взыскивать с него силой. При этом он терпит ущерб от низких цен, от обмеривания, [331] так как вместо ардабба берут полтора. Его обязывают также платить за доставку зерна в установленное для этого место, оплачивать работу весовщика, чиновников, ведающих этим делом, служащих местного управления и стоимость перевозки зерна.

Некоторые деревни получили разрешение причитающееся с них платить деньгами, а некоторые — вносить половину зерном, а другую половину деньгами в соответствии с предписаниями, распоряжениями и разрешениями му'аллима Гали, так как он уполномочен вершить дела, разрешать и запрещать. Получивший разрешение продает свой урожай по высокой цене на глазах у других несчастных, которым так не посчастливилось. К му'аллиму Гали прибыло много феллахов, они столпились у его ворот, забросив полевые работы.

В воскресенье ночью, 14 раби' ас-сани (27.IV.1812), паша отправился во дворец в Шубра, и в эту же ночь поехал в Александрию. Сын его Ибрахим-бей, а также Ахмад-ага Лаз направились в Верхний Египет для инспектирования сбора налогов.

Тогда же стало известно, что войска, находящиеся в Верхнем Египте, преследуя эмиров Верхнего Египта, отрезали им дорогу и заставили их отступить за Ибрим. Лошади и верблюды эмиров пали, их подчиненные ушли от них, и положение их стало безвыходным. Значительное число их мамлюков /143/ и солдат прибыло в район Асвана, заручившись у турок гарантией безопасности, но их арестовали и истребили всех до одного. С ними поступили так же, как до того с другими их собратьями.

В конце этого месяца большое количество солдат-магрибинцев отправилось в Янбо, а многочисленный отряд солдат-турок прибыл в Александрию. Паша выдал им содержание, и они были доставлены в Каир, где часть из них вступила в ряды войск, а часть была предназначена к отправке с экспедицией.

В этом месяце произошел тяжелый случай в районе ал-Азхара: с некоторых пар, начиная с прошлого года, в этом квартале и его районах в домах и лавках происходили кражи и пропажи имущества, и это повторялось, волнуя людей и возбуждая толки среди них. Терялись в предположениях: одни говорили, [332] что подонки проникают в квартал через стену, взбираясь на нее, и здесь рассеиваются, совершая то, о чем сказано. Другие же утверждали, что это дело рук солдат, относящихся к отряду, именуемому в их стране Хита, и так далее. В это время из дома женщины-турчанки украли сундук и имущество. Она заподозрила в этом некоторых слепых студентов медресе ал-Джаухарийа 536, которое примыкает к ал-Азхару. Ага их арестовал, чтобы принудить сознаться, но они отрицали вину за собой и сказали: «Мы не воры, но мы слышали о таком и узнали его по голосу. Это Мухаммад — сын Абу-л-Касима ад-Даркави ал-Магриби, отстраненного от руководства риваком магрибинцев. Он и братья Мухаммада и другие упоминали об этом, а мы услышали».

Когда это подтвердилось и слух об этом разнесся среди народа и шейхов, некоторые из них отправились к Абу-л-Касиму и тайно поговорили с ним, устрашая его предстоящими последствиями. Упомянутый Абу-л-Касим, человек больной, прикованный к дому, продолжал вводить их в заблуждение. Ему заявили: «Цель нашего разговора с тобой — скрыть это от благородных людей, имеющих отношение к ал-Азхару и занимающихся богословием, изучением наук. Разве ты не знаешь, что произошло в прошлом году — этот случай с подделкой монет и прочее?» Так они продолжали оказывать давление на него, пока он не пообещал им, что поговорит со своими сыновьями, с тем чтобы те всю силу своего ума и благородства обратили на розыски воров.

На третий день, — а кто говорит — на второй день — упомянутый Абу-л-Каеим послал за сейидом Ахмадам, именуемым Джунди ал-Матбах, и его племянником, которые занимаются делами управления квартала ал-Азхар, имеют дело с продавцами, зеленщиками и мясниками. Когда они прибыли к нему, он взял с них клятву, что они покроют его и его сыновей, что они не выдадут их и будут держать их в стороне от этого дела. Он сообщил им, что сын его не переставал изучать и вникать, пока не обнаружил вора и не разыскал некоторые вещи. Он открыл свой шкаф в приемной и извлек оттуда эти вещи. Они спросили его о сундуке, на что он ответил: «Он остался у того [333] у кого он находится, и днем его невозможно доставить. К исходу ночи ждите моего сына Мухаммеда у мечети ал-Факахани 537 в районе ал-'Аккадин ар-Руми, и он придет к вам с сундуком и тем вором, который стащил его. Вы его арестуйте, а сыновей моих оставьте и не упоминайте о них, и не чините им преград». Те пообещали ему это, и ал-Джунди вместе со своим племянником явились в указанный им час в сопровождении полицейских и поджидали их у мечети ал-Факахани.

Сын Абу-л-Касима пришел к ним вместе с одним сапожником. Они сказали: «Оставайтесь на месте, пока мы не возвратимся к вам». Они поднялись в дом, находящийся в переулке ал-Матайин 538, и сразу же возвратились с сундуком, который сапожник принес на голове. Его забрали и вместе с сундуком доставили в дом аги. Когда его стали избивать, он заявил: «Не один я вор: сын Абу-л-Касима, его братья и еще один, по имени Шалата, и сын Абд ар-Рахима — все эти пять человек воры».

Ага отправился к катхода-бею, сообщил ему об этом, и тот приказал послать за сыновьями Абу-л-Касима. Написали бумагу об этом. Абу-л-Касим ответил, что сыновья у него посещают ал-Азхар и обучаются там наукам. А поскольку они не воры, он отказал в их явке. Короче говоря, ага их забрал и устроил им очную ставку с сапожником, чтобы удостовериться. Тот не переставал напоминать сыну Абу /144/-л-Касима о старых и новых кражах, говоря ему: «Мы были там-то и там-то, и совершили это там ночью, и поделили так-то и так-то между собой». Он представил доводы и доказательства обстоятельств дел и говорил ему: «Ты же старшой и вожак наш во всем этом. Куда бы мы ни отправлялись на кражу, мы шли по твоему указанию». Тут сын Абу-л-Касима перестал отрицать и решил признаться, как и братья его. Всех их тут же арестовали. Что же касается Шалаты и его сотоварища, то оба они отсутствовали, они бежали и скрылись.

Слух об этом деле распространился по городу. В нем было много толков и пересудов относительно азхарийцев и их района. Вспомнили дело о фальшивых дирхемах, появившихся в прошлом году, и говорили о многом другом. Собралось много [334] обокраденных, и среди «их торговец маслом, из лавки которого выкрали много сосудов с маслом, противень, на котором изготовляли печенье, вещи, мебель, находившуюся в трех местах, изумрудный перстень, о котором они вспомнили, что продали его за много динаров, жемчужное ожерелье и тому подобное. Люди продолжали день за днем приходить к are с заявлениями об украденном. Они расспрашивали воров, и те признавались в отношении одних вещей и отрицали в отношении других. Они вспоминали пропавшие вещи, которыми они распорядились и которые они проели.

Затем было решено передать это дело в ал-макхама ал-Кавир 539, куда переправили воров. Здесь собралось множество народа, и те, кого обворовали, и другие, женщины и мужчины. Заключенным предъявили иск, доставили истцов, а подсудимые говорили: «Мы взяли», но не произносили «Мы украли», а Мухаммад — сын Абу-л-Касима — говорил о невиновности своих братьев, утверждая: «Они не были с нами, не участвовали ни в чем этом». При окончательном выяснении получилось противоречие благодаря выражению «мы взяли», а тем временем уже появилась другая тяжба, подобная этому делу, с иском против красильщика, и судья написал катхода-бею уведомление относительно происшедшего, и представил ему это дело. Катхода приказал отправить их в Булак, к начальнику порта. Их сопровождал отец их Абу-л-Касим. Здесь они пробыли несколько дней, а затем катхода приказал отрубить руки троим: Мухаммаду — сыну Абу-л-Касима ад-Даркави, его соучастнику сапожнику и красильщику, в отношении которого было установлено, что он совершил кражу в другом случае Им отрубили руки в доме капитана, а затем посадили в барку. Их отец Абу-л-Касим и те его сыновья, которым не отрубили рук, сопровождали их в Александрию. Это было в середине месяца джумада ал-ула этого года.

Месяц джумада ас-санийа 1227 года начался в четверг (12.VI.1812). В этот день прибыли трое с отрубленными руками. Это произошло потому, что по прибытии воров в Александрию некоторые лица стали ходатайствовать за них перед пашой, находившимся там. Они говорили, что раз воры уже [335] наказаны, то нет нужды в их изгнании. Паша приказал сослать Абу-л-Касима и двух его младших сыновей в Абукир, а другого его сына вместе с его соучастником сапожником и с красильщиком вернул в Каир. Они приехали и отправились по своим домам. Что касается сына Абу-л-Касима, то он, вернувшись в дом и поздоровавшись со своей матерью, отправился на рынок и стал обходить своих приятелей, приветствуя их. Он очень страдал из-за случившегося, но виду не показывал из-за большого бесстыдства, вкоренившегося нахальства и грубости. Наоборот, он проявлял стойкость и безразличие к перенесенному им наказанию и позору и ходил по рынку. Со всех сторон его окружали дети, разглядывали его и выкрикивали: «Смотрите, вот вор», а он не обращал на них внимания. Говорили даже, что он отправился в разрушенную мечеть у ал-Батли 540, вызвал туда любимого им юношу из квартала Дарб ал-Ахмар 541 и посидел с ним часть дня. Затем он оставил юношу и отправился к себе в дом, а страдания, вызванные тем, что у него были отрублены руки, усилились, так как ему отрубили их нехорошо, и он умер на третий день.

В этом и предыдущем месяце прибыло много турецких солдат. Их предназначали к отправке, /145/ и они выступили в лагерь, расположенный за воротами Баб ан-Наср и Баб ал-Футух. Они уходили в лагерь по вечерам, а по утрам возвращались в город и по обыкновению своему отбирали скот, похищали женщин и детей.

В среду ночью, 21 джумада ас-санийа (2.VII.1812), паша в сопровождении Хасан-паши прибыл из Александрии. Он приехал в свой дворец в Шубра, а наутро поднялся в крепость. Из башенных пушек дали салют в честь его прибытия. Он отсутствовал на этот раз в течение двух месяцев и семи дней, а за это время энергично вел работы по сооружению городских стен и башен Александрии и сильно укрепил их. Он устроил здесь пороховой склад, склад боеприпасов, снабдил [войска] пушками, амуницией. С его отъездом эти работы не прекратились, их продолжали вести по начертанному им плану.

Во время пребывания в Александрии паша забирал в свою пользу все прибывавшие на судах товары купцов и продавал их [336] мелким торговцам по ценам, какие ему вздумаются. Из европейских стран прибыло много европейского кофе, зерна которого более зелены и крупнее по размеру, чем у йеменского кофе, прибывающего в Египет на хиджазских судах. Паша забрал его, расплатившись за него зерном, и пустил его в продажу в Каире по двадцать три французских талера за кантар. Купцы продавали его в большом количестве, смешивая его с йеменским кофе. Вначале, после прибытия, европейский кофе продавался дешево, так как он уступает йеменскому кофе по вкусу, по приятности в питье и употреблении, и между ними ощутимая разница, улавливаемая ценителем.

В тот же день прибыл капуджи с указом Порты, содержащим распоряжение о назначении уполномоченным Порты катхода-бея и об отставке с этого поста 'Осман-аги — приближенного Са'ид-аги. Паша созвал в воскресенье диван, на котором зачитал указ и, согласно обычаю, наградил катхода-бея шубой по поводу назначения его вакилем и другой шубой по поводу сохранения за ним поста катходы. Согласно обычаю, катхода торжественно въехал к себе в дом. Утвердившись на посту катходы, он послал на следующий день в дом 'Осман-аги за писцами. Когда они явились, он приказал им произвести подсчет у 'Осман-аги с начала 1221 (1806-07) года и вплоть до конца срока его полномочий, и они приступили к этому. Упомянутый 'Осман-ага лишился благополучия, связанного с занимаемым им положением, с него потребовали все то, что числилось за ним, и его отрешили от управления деревнями, от представительства святых городов Мекки и Медины, управления их вакфами и всего прочего.

В четверг, последний день месяца, Салих Кудж, Маху-бей, Сулайман-ага и Халил-ага прибыли из Янбо через ал-Кусайр и Верхний Египет. Они отправились по своим домам.

Месяц раджаб 1227 года начался в пятницу (11.VII.1812). 3-го числа группа прибывших поднялась в крепость и приветствовала пашу. Они были в опасности, так как он был зол на них. Он требовал, чтобы они прибыли одни, без своих солдат, для того чтобы посовещаться с ними, а они прибыли со своими войсковыми отрядами. К тому же паша был убежден, что [337] именно он являются виновниками поражения, вызванного их противодействием его сыну, сумятицей в их взглядах и тем, что они урезывали рацион содержания своих солдат. Они были первыми зачинщиками бегства и отступления во время сражения и спустились со своей свитой на суда. Между ними и его сыном — Тусун-пашой возник раздор. Они оставались в своих домах в Булаке и Каире, и на протяжения двадцати дней между ними и пашой царило молчание, и они, в окружении своих солдат, содрогались и волновались. Затем паша распорядился прекратить выдачу им содержания и пайка, и тут они убедились в том, что паша порвал с ними.

24 раджаба (3.VIII.1812) он послал им содержание в урезанном виде в количестве тысячи восьмисот кошельков во французских реалах и приказал всем им готовиться в путь на родину. Они стали продавать свои деревни и вещи и упали духом, опечаленные до крайности. Им тяжело было оставлять Египет и положение, какое они занимали здесь, благополучие, роскошь, господство, пост эмира, возможность полновластно распоряжаться, располагать большим жилищем, /146/ женами, невольницами, слугами, рабами, рабынями. Самый незначительный из них владел двумя-тремя домами мамлюкских эмиров и женщинами, мужей которых они убили. Они полагали, что страна перед ними — словно солдатский строй (Т е. покорилась им). Дошло до того, что даже женщины, живущие в роскоши, 'имеющие дома, доходы, поместья, стали предлагать себя им, ища в них защиты, хотя раньше они испытывали отвращение при одном упоминании о них, не говоря уже о близости с ними.

В этот же день прибыл из Турции капуджи с указом, уведомляющим о рождении у султана сына. В воскресенье, 24 рад-жаба (3.VIII.1812), созвали диван, и упомянутый ага в сопровождении эмиров торжественно въехал в крепость и прочитал этот указ. Пушечный салют по поводу торжества давали в течение трех дней во время каждого азана, словно в праздники.

Во вторник умер Ахмад-бей, один из военачальников арнаутов и их 'верховных руководителей. Когда он узнал об [338] изгнании упомянутых арнаутов, он послал к паше и сказал ему: «Прекрати выдачу рациона и мне и выдай содержание моим солдатам, чтобы я отправился вместе со своими собратьями». Но паша отказал ему в этом и проявил к нему показное благоволение. Это потрясло Ахмад-бея, усилило его ярость, и он заболел. Паша послал ему своего врача. Тот напоил его слабительным, устроил кровопускание, и он умер в ту же ночь. Погребальная процессия вышла из Булака, и его похоронили на маленьком кладбище. Во главе процессии ехали Салих-ага, Сулайман-ага, Тахир-ага, и большое количество отрядов арнаутов сопровождало ее пешком.

Месяц ша'бан 1227 года начался в воскресенье (10.VIII.1812). В среду, 4-го числа (13.VIII.1812), соответствующего 7-му дню коптского месяца мисра, поднялся уровень вод благословенного Нила, и в четверг утром паша в сопровождении огромной толпы и множества солдат спустился к реке, где в его присутствии и в присутствии кади открыли плотину, и воды потекли в канал. Паша запретил доступ в канал баркам. В середине этого месяца уехали Сулайман-ага и Маху-бей, после того 'как они закончили свои дела, продали свое добро и получили свое содержание.

В четверг, 19 ша'бана (28.VIII.1812), отправился Салих-ага Кудж. Его сопровождало около двухсот отобранных им самим его солдат-арнаутов, а остальные отделились от него и присоединились к Хасан-шаше, его брату 'Абдин-бею и к другим.

В пятницу паша расположил лагерем свои войска за воротами Баб ан-Наср. Он принял решение самому отправиться в Хиджаз. После отъезда упомянутой группы он успокоился, а тогда, когда он прекратил выплату содержания им и приказал им выехать, они собрали своих солдат и лошадей по своим домам в Булаке и обосновались там, представляя грозную картину, вызвавшую разноречивые толки. Паша, испугавшись, стал остерегаться, повысил бдительность своей свиты и других, обязав их неотлучно находиться в крепости, и так далее.

В субботу, 21 ша'бана (30.VIII.1812), собрались солдаты и рано утром начался парад. Его открыли отряды дулатов, затем шли солдаты со своими командирами Хасан-пашой, его братом [339] 'Абдин-беем, шедшими пешком со своими отрядами. За ними следовали паша с катхода-беем, его должностные лица, а за ними — музыканты. При выезде паши из крепости раздался пушечный салют. Войска шли приблизительно «а протяжении пяти часов, а впереди них везли восемнадцать пушек и три мортиры.

Месяц рамадан 1227 года начался в понедельник (8.IX.1812). 24-го числа (1.Х.1812) прибыли на дромадерах гонцы с уведомлением о взятии турками 'Акабат ас-Сафра 542 и ал-Джадиды. Они овладели ими без боя, благодаря хитрости шерифа Мекки, принятым им мерам и его оговору с бедуинами. В этих пунктах не обнаружили ни одного ваххабита. По прибытии этого извещения с крепости раздался в эту ночь многократный пушечный салют. Это событие вызвало радость /147/ и удовлетворение.

В ту же ночь прибыл Ахмад-ага Лаз — правитель Кина и окрестностей. О нем было известно, что когда к нему прибыла группа тех, что выехали в прошлом месяце [из Египта], а именно: Салих-ага, Сулайман-ага, Маху-бей и другие, кто был с «ими, то они собрались у упомянутого Ахмад-аги, жаловались и поведали ему свой замысел если по возвращении в Каир они найдут, что паша враждебен к ним, и если он им прикажет уехать и возвратиться в Хиджаз, то они не подчинятся « выступят против «его. Если же он прекратит выплату им содержания, они будут драться с ним и свергнут его. Упомянутый Ахмад-ага столковался с ними об этом, и они договорились, что когда это произойдет и они сообщат ему, то он со своими солдатами срочно явится, и, надо полагать, что к нему как соплеменники присоединятся многие находящиеся в Каире отряды арнаутов, как, например, 'Абдин-бей, Хасан-паша и другие со своими солдатами.

Когда по прибытии упомянутых паша отрешил их от их должностей и выдал им содержание в урезанном объеме и приказал им уехать [из Египта], они послали к упомянутому Ахмаду Лазу, чтобы он прибыл в соответствии с их договоренностью с ним. Но он воздержался и предпочел иметь на руках оправдание своего разрыва с пашой. Он послал паше письмо, говоря в нем: «Если ты действительно прекращаешь выдачу [340] рациона моим собратьям и решил выслать их из Египта, то поступи точно так же и со мной, чтобы я мог уехать вместе с ними». Паша скрыл это письмо и задержал возвращение посланца Ахмад-аги, сказав ему: «Мне нужно сообщить ему о том, что они замыслили и что между нами». Так и тянул он до тех пор, пока не выплатил упомянутым полностью их содержание, а Салих-аге — все, что тот потребовал и на что претендовав вплоть до того, что возместил ему все расходы по содержанию мечети, которую тот воздвиг на побережье Булака, по соседству со своим домом, и для которой он построил красивый минарет и приобрел недвижимость, обратив ее в вакф на поддержание этой мечети, в источник дохода для нее. Паша оплатил ему все — и стоимость недвижимости, и все прочее — и не оставил неудовлетворенным ни одно из их требований, чтобы не дать им повода откладывать отъезд, чего они добивались. Многие их оклады жалованья паша передал Хасан-паше и его брату — 'Абдин-бею. Он отделил от них многих их солдат и присоединил их к их соплеменникам, состоящим на службе у Хасан-паши и его брата, установив для них такие же рационы. А большинство из них обжилось в стране, женилось, обзавелось потомством. Им было бы тяжело расстаться со страной и тем благоденствием, каким они здесь пользовались, и нелегка была бы для них полная перемена жизни, переход от роскоши к аду. Они знали, что ожидало их впоследствии, так как нам стало известно, что каждый из них, возвращающийся к себе на родину, арестовывается правителем страны, который отбирает все имущество, собранное каждым из них в Египте, и находящиеся при нем вещи, бросает его в тюрьму, облагает его определенной суммой и не освобождает до тех пор, пока тот не уплачивает ее. Правитель полагал, что кое-что из вещей оставлено возвращающимся у других и что он за счет этого выкупит себя, или что его выкупят близкие, или же он пошлет письмо в Египет своим приятелям и родственникам, и их охватит жалость к нему, и они вышлют наложенную на него сумму и освободят его за выкуп. А если нет, то он умрет в тюрьме или выйдет на свободу, не имея средств к существованию, и воз-.вратится к тому положению, какое занимал в прошлом, — к [341] положению презренного слуги, дровосека в горах,—или вынужден будет зарабатывать низкими ремеслами: продажей требухи, отбросов, или переноской товаров, будет влачить тяжелое бремя и так далее. Поэтому они предпочитают пребывание в Египте и оставляют здесь своих специальных слуг и немногих своих подчиненных. Паша так побуждал Салих-агу и его сотоварищей к отъезду, чтобы у них не оставалось повода к отсрочке. Когда они спустились на барии и отправились по Нилу, паша позвал к себе упомянутого ходжу, представлявшего собой нечто вроде специального эфенди-писца по секретным делам Ахмад-аги, его доходам и расходам. Паша вручил ему письменный ответ успокоительного содержания, гарантирующий ему безопасность; паша упоминал в письме, что ему было жалко их и что он взволнован требованием Ахмад-аги об отчислении и об отъезде, и сообщил ему причины опалы Салих-аги и его сотоварищей, вызвавшие их высылку. Что же касается Ахмад-аги, то он не совершил ничего такого, что привело бы 'К тому же, поскольку он остался верным, дружественным и преданным. Если же он во что бы то ни стало стремится уехать, то паша не будет препятствовать ему в этом. В таком случае пусть явится /148/ со всеми своими подчиненными и затем отправится с миром, куда только пожелает. Если же он оставил мысль об этом, то пусть отправится в крытом судне с небольшим количеством своих людей, оставив свои войска и подчиненных, и приедет повидаться, чтобы побеседовать, посовещаться и упорядочить свои дела, о чем невозможно писать в этом письме, а затем он с почетом возвратится на свой пост и к управляемым им владениям. Эта лесть покорила Ахмад-агу, и он доверился красивым словам. Он полагал, что паша не узнал о его коварстве и не встретит его дурными словами, — не говоря уже о действиях, — так как он был высокопоставленным лицом, из числа выдающихся руководителей, энергичных, неустрашимых, смелых и отважных в сражениях и в бедах. Это он умиротворил Верхний Египет и очистил его от войск мамлюкских эмиров. После этого он обосновался в Кина и Кусе как полновластный хозяин, а Салих-ara Кудж — в Асйуте. Но после того как паша направил Салих-агу в Хиджаз и назначил [342] своего сына Ибрахим-пашу правителем Верхнего Египта, упомянутый Ахмад-ага стал ему противодействовать в его распоряжениях, препятствовал ему присваивать поместья жителей, вакуфные владения ризк и владения мечетей и отменял его распоряжения. Ибрахим-паша поставил своего отца в известность об этом, и паша возненавидел Ахмад-агу, но не проявлял этого и старался, чтобы это оставалось незамеченным им. Упомянутый Ахмад-ага верил в расположение к нему паши, в 'искренность его намерений. 'Когда он получил послание паши, вера эта укрепилась, и он поторопился отправиться с небольшим количеством своих подчиненных, в соответствии с указанием. Он прибыл в субботу вечером, 27 рамадана (4.Х.1812), поднялся в крепость, направился к паше, приветствовал его и имел с ним разговор. Паша стал упрекать его, гневался на него, а тот возражал ему, так что паша пришел в ярость. Катхода-бгй и Ибрахим-ага взяли Ахмад-агу и увели от паши. Они вошли в приемную Ибрахим-аги и сели здесь, разговаривая с ним. Они стали успокаивать его, советуя ему остаться с ними до рассвета и говоря, что к тому времени утихнет гнев паши и они явятся к нему и поедят вместе с ним.

Ахмад-ага согласился с их мнением и приказал сопровождавшим его солдатам (приблизительно в числе пятидесяти) возвратиться в свое помещение, но начальник их воспротивился, говоря: «Мы не уйдем, не оставим тебя одного». Катхода-бей сказал: «Что же может приключиться с ним, он же мой соотечественник, из моей же страны, и если что-нибудь будет грозить ему, так ведь я с ним». После этого солдаты ушли, и остались с ним те из слуг, без которых нельзя обойтись. Вскоре же пришли звать его к паше, но, как только он вышел из приемной, его схватили, отобрали у него кинжал и оружие и спустились с ним по задней лестнице, зажгли факелы, повернули его за плечи, связали ему руки и сняли ему голову. Его тут же подняли, обмыли, покрыли саваном и похоронили его в шестом часу утра. В городе распространилась весть об этом. Паша потребовал к себе ходжу — писца Ахмад-аги, чтобы тот ему сообщил о его имуществе и указал бы его. Паша сразу же назначил чиновника для отправки в Кина, с тем чтобы [343] опечатать дом Ахмад-аги, захватить его имущество, зерно, деньги. От его домочадцев паша потребовал письменных показаний о местонахождении его добра, и они указали на множество мест, где находились сундуки с деньгами и прочее. Его женам и жилищу не причинили никакого вреда.

Месяц шаввал 1227 года начался в среду (8.Х.1812). В субботу, 4-го числа (11.Х.1812), из Стамбула прибыл капуджи с подтверждением полномочий паши на власть в Египте на новый год; он привез паше шубу почета. Катхода-бей выехал в Булак навстречу капуджи, и тот самым торжественным образом, в сопровождении турецкой знати, пересек город и поднялся в крепость. Сюда созвали шейхов и высших должностных лиц, и в присутствии всех капуджи прочитал указ. Когда собрание закончилось, дали из крепостных пушек многократный салют.

В этот же день шейх ас-Садат облачил своего племянника Сиди Ахмада в одежду почета и надел ему венец, назначив его своим доверенным в замещении поста накиб ал-ашрафа. Он приказал ему верхом на лошади, в шерстяном плаще, в сопровождении положенного для старейшины шерифов числа янычар /149/ отправиться к паше и встретиться с ним, с тем чтобы тот одарил его шубой почета. Сопровождать его он послал Мухаммада-эфенди. Паша приветствовал Сиди Ахмада, а Мухаммад-эфенди посоветовал паше наградить его шубой, на что паша сказал: «Дядя сделал его своим представителем и вакилем, и мне ни к чему облачать его, так как он назначен не мной лично». Сиди Ахмад встал и ни с чем отправился к себе в дом, расположенный по соседству с мечетью ал-Хусайни.

В четверг, 23 шаввала (30.Х.1812), Мустафа-бей Дали-паша отправился в Хиджаз со всеми войсками дулатов и солдатами других соединений. В течение этого месяца народ испытал много огорчений, из них самым крупным был недостаток пресной воды, причем это было во время половодья Нила и притока вод в канале, проходящем через центр города. Люди едва не умирали от жажды, потому что ослы, используемые для доставки воды в город, и водовозы были взяты на принудительные работы по обслуживанию отправляемой военной [344] экспедиции.

Цена бурдюка, покупаемого для носки воды, повысилась, так как паша забрал все бурдюки, имевшиеся в торговых дворах Хан ал-Халили, равно как и те, что находились в других местах. Он даже послал за ними в Иерусалим и ал-Халил, и оттуда доставили все имевшиеся там бурдюки. Цены на них чрезвычайно повысились: бурдюк, стоивший до того сто пятьдесят пара, теперь продавался по тысяче пятьсот пара. Были забраны также верблюды, которые подают воду из оросительных каналов в водоемы, цистерны и тому подобное, и никто не решался выпускать верблюдов на волю

Солдаты также нуждались в воде. Они становились на дороге, подстерегая проходящих водоносов или других бедняков, разносящих воду в глиняных кувшинах, которые они держат на голове. У каждого причала находилось по нескольку вооруженных солдат, наблюдавших за набирающими воду водоносами и прочими, среди которых были и слуги, и женщины, и бедняки, девушки, юноши, носящие на своих головах воду в течение всего дня и ночи в больших и малых сосудах в количестве, удовлетворяющем их потребность в питье. Бурдюк воды продавался по пятнадцать пара. Стало недоставать также мяса, и оно, повысившись в цене, все продолжало дорожать, так что продавали его по восемнадцать пара за ратл, а буйволиное мясо — по четырнадцати пара. Для сопровождения отправляющейся экспедиции потребовали группу весовщиков, хлебопеков, ремесленников и рабочих, и требования эти усилились к концу месяца. Заколотив свои дома и лавки, они бежали; бежали также хлебопеки, так что хлеб исчез с рынка Хозяев хлебопекарных печей и того, в чем месят хлеб, не могли найти, так же как и тех, кто в состоянии разжигать эти печи многие стали выпекать хлеб у себя дома или у соседа, имеющего печь, или у тех пекарей, печи которых находились в скрытых закоулках или пекли хлеб по ночам, опасаясь патрулей и соглядатаев. Недоставало и соломы, потому что солдаты перехватывали ее по пути. Они забирали ее у крестьян, привозивших ее из районов, и отбирали еще до того, как она доставлялась в город. Вот почему создалось упомянутое сложное положение, происходили ссоры, избиения, убийства, ранения. Всего этого было бы а [345] еще больше, если бы солдаты не опасались строгости, которую проявлял по отношению к ним паша, не останавливавшийся перед казнью виновных, если до него доходила жалоба.

Месяц зу-л-ка'да 1227 года начался в пятницу (6.XI.1812). 7-го числа (12.XI.1812), в четверг, паша отправился на дромадере в Суэц, его сопровождал Хасан-паша. В пятницу, 15 зу-л-ка'да (20.XI.1812), прибыли на дромадерах турки — гонцы из Хиджаза с известием, что войска достигли светлой Медины и остановились у ее пригорода. В воскресенье, 17 зу-л-ка'да (22.XI.1812), паша возвратился из района Суэца в Каир.

В этот же день французская колония и их консул, находящиеся в Каире, получили сообщение о том, что Бонапарт с огромной французской армией вторгся в Россию и что произошли большие сражения, /150/ Россия потерпела тяжелое поражение 543. Они написали объявления об этом и развесили их на домах в своем квартале. Когда прибыл паша, консул поднялся к нему и поставил его в известность об этом, прочитав ему письма, прибывшие из его страны.

В понедельник вечером паша переправился в Гизу и приказал солдатам выступить и также отправиться на западный берег. Катхода-бей также переправился. Все произошло потому, что бедуины многочисленного племени Авлад 'Али напали на район Файйума и истребили посевы. Против них выступил Хасан-ага аш-Шамаширджи, вступив с ними в бой. Увидев, что ему не одолеть их из-за их многочисленности, он прибыл в Каир и сообщил об этом паше. Тот стал готовиться к выступлению, но предварительно послал к ним, стараясь их обмануть. К нему прибыли старшины, и паша, взяв заложников, наградил старшин, облачил в почетные одежды, успокоил и отвел племени определенные районы, поставив условием не преступать за их пределы. Затем в среду, 20-гo числа (25.XI 1812), паша переправился в Каир.

26 зу-л-ка'да (1.XII.1812) бедуины разграбили караван, шедший из Суэца с товарами купцов и прочим. Они убили сопровождавших караван солдат и стражу, захватили верблюдов вместе с грузом и направились со всем этим в район ал-Вади. Упомянутые верблюды принадлежали паше и его [346] приближенным, так как они стали содержать верблюдов, которых приспособили для перевозки товаров, получая плату за это в свою пользу. Таким образом, они заменили верблюдов бедуинов. Это одно из дел, которые паша захватил в свои руки, так как он был жаден и завистлив во всем. Из этих верблюдов уцелели лишь немногие, которых удалось отобрать у бедуинов. Они принадлежат катхода-бею. Паша пришел в ярость и сразу же послал письмо Сулайман-паше, правителю 'Акки, оповещая его об этом и обязывая его разыскать и доставить их. Письмо содержало угрозы на случай пропажи хоть одного верблюда.

С этими письмами отправился Ибрахим-эфенди, управляющий ведомством по верблюжьей части.

Месяц зу-л-хиджжа 1227 года начался в субботу (6.ХП.1812). 10-го числа (15.XII.1812), в день принесения жертв, прибыли гонцы из Хиджаза с вестью о том, что крепость Медины светлой взята, что правитель ее сдался войскам паши и посланец, едущий с этим известием, прибыл в Суэц с ключами Медины. Пашу охватила большая радость. Были даны пушечные залпы и устроено празднество. Глашатаи разошлись с этой вестью по домам знати, чтобы получить бакшиш.

Во вторник, 11 зу-л-хиджжа, посланцы прибыли в ал-'Адлийу. По этому случаю устроили большое торжество, стреляли из многочисленных пушек крепости, Булака, Гизы и в расположенном около Куббат ал-'Азаб лагере войск, готовящихся к отправке. Со всех сторон раздавались ружейные залпы, даже с террас жилых домов. Так продолжалось свыше двух часов. Это вызвало большое возбуждение. В народе разнеслись слухи, что прибывшие вступят в город торжественно, но слухи эти были противоречивы. Когда же паша отправился в район ал-'Адлийи, народ толпами стал собираться на завалинках лавок и на крышах, для того чтобы полюбоваться этим. Перед заходом солнца вступил отряд солдат, сопровождавший нескольких всадников на дромадерах. Один из них держал в одной руке желтый мешок, а в другой — красный, внутри которых находились письма и ключи. Паша возвратился в эту же ночь и поднялся в крепость. Пушечные салюты и фейерверки устраивали ежедневно в часы пяти молитв и даже ночью. [347]

Утром в среду ага и вали объезжали город, а им предшествовали глашатаи, оповещавшие, что население обязано украсить рынки и находящиеся в них лавки, дома, выставить зажженные фонари и факелы и поддерживать это в течение трех ночей, начиная с четверга и кончая субботой, 15 зу-л-ка'да (15.XII.1812). За воротами Баб ан-Наср /151/ и воротами Бабал-Футух разбили палатки, и на следующий день — в день иллюминации — паша отправился в район ал-'Адлийи. В течение дней иллюминации устраивали фейерверки, жгли бенгальские огни и факелы и стреляли из пушек со всех сторон. Сообщение об этой победе разослали по всем провинциям.

По этому поводу паша наградил двадцать человек из своей свиты постами и новыми званиями. Он назначил Латиф-бея хранителем ключей, с тем чтобы направить его в Порту сообщить о победе и сопровождать ключи. Латиф-бей отправился утром в день фейерверка сухопутной дорогой. Кроме него, с этой вестью паша отправил людей также в Турцию, Сирию и такие мусульманские приморские области, как Анатолия, Румелия, Родос, Салоники, Измир, Крит и другие.

В конце месяца одни за другими прибыли вести о сильной вспышке чумы в Стамбуле. Врачи советовали паше "устроить в Александрии карантин, как это обычно принято у европейцев в их странах, чтобы никто из путешественников, прибывающих на судах из Турции, не допускался на сушу иначе, чем по истечении сорокадневного срока со времени прибытия. Если в течение этого срока на судне кто-нибудь умрет, то карантин возобновляется.

Несколько евреев донесли на Хаджжи Салима ал-Джавахирджи, ведавшего поставками золота и серебра для монетного двора, и из-за этого он был отстранен [от должности] в середине года, как об этом уже упоминалось. Это произошло во время прибытия христианина-друза 544 из Сирии. Они обвиняли Хаджжи Салима в том, что, когда он заведовал поставками, он чеканил динары не для казны, а специально для себя. Паша приказал расследовать это и удостовериться [в истинности обвинения]. Это вызвало много разговоров. Хаджжи Салим не признавался и отрицал это. Ему сказали: «Твой [348] слуга — Аййуб ежедневно к концу дня выезжал на своем осле из монетного двора с вещевым мешком под предлогом, что это большое количество монет предназначено для распределения среди менял города. Но большая часть того, что было в мешке, шла тебе». Доставили упомянутого Аййуба и потребовали от него показаний. Он заявил: «Я не буду свидетельствовать о том, чего не знаю, а этого и вовсе не было. Не дозволено мне ложно обвинить человека, и не избежать мне [тогда] кары Аллаха». На это еврей сказал: «Он его соучастник, его друг и слуга. От него невозможно добиться сведений и показаний, как только под страхом наказания. В таком случае он подтвердит мои слова, так как он знает о шести тысячах кошельков».

Когда паша услышал слова еврея о шести тысячах кошельков, он приказал арестовать Хаджжи Салима. Затем доставили его братьев и Хаджжи Аййуба, бросили их в тюрьму и избили. Паша требовал с них шесть тысяч кошельков, согласно сказанному евреем. Так это продолжалось в течение нескольких дней, и они находились в тюрьме Кара 'Али, что по соседству со зданием гарема в ал-Азбакийе.

Причина вражды еврея Шам'уна к Хаджжи Салиму заключалась в следующем: нуждаясь кое в чем из-за наложенного также и на него штрафа, Шам'ун попросил у Хаджжи Салима помощи и сказал ему: «Помоги мне, как я помог тебе с твоим штрафом». На это Хаджжи Салим возразил: «Ты помог мне не своими деньгами, а теми, что причитались мне с тебя». Еврей заявил: «Разве я не скрыл твои проделки?» Спор между ними все разрастался, а господин паша и его чиновники, поджидавшие случая, из которого можно было бы извлечь деньги под любым предлогом, стали их подговаривать и ссорить между собой. Ведь люди — враги друг другу, ты считаешь их едиными, а сердца их разные.

Затем сейид Мухаммад ал-Махруки обратился к паше по делу Хаджжи Салима. Он поклялся паше, что погашение первого штрафа происходило за счет продажи недвижимости, имущества и займов, взятых у европейцев, что и до сих пор Хаджжи Салим остается им должен триста кошельков «Если мы [349] оштрафуем его вторично,— сказал он,— то тем самым неизбежно приостановим выплату кредиторам, и требуемые ими с него триста кошельков вынуждены будем оплатить за счет казны». Паша внял этому и приказал освободить Хаджжи Салима, его братьев и тех, кто был с ними, обязав их выплатить семь кошельков смотрителю их тюрьмы Кара 'Али и его слугам, пытавшим их.

В это же время стало тяжелым положение Исма'ила-эфенди — контролера пробы монетного двора -— и его сыновей из-за иска со стороны кредиторов вроде /152/ Дали-паши и других. Солдаты, назначенные [для взыскания долгов], не оставляли их дома. Они не находили ни заступничества, ни защиты, ни избавления. Они распродали имущество, свои поместья, обстановку, драгоценности своих жен, их одежду, скот.

Паша в свое время забрал у упомянутого Исма'ила-эфенди дом его, находящийся в крепости. Когда [паша] переехал в крепость, он велел освободить его, и Исма'ил-эфенди переехал в дом, что в квартале ар-Рум 545, поблизости от дома своего сына Мухаммада-эфенди. Паша же забрал дом Исма'ила-эфенди — дом, в котором находился его гарем,— И заселил его, так как это большой, красивый дом, на сооружение которого упомянутый в свое время затратил очень много. Паша, забрав этот дом, поселил в нем своих жен, наложниц, невольниц. Когда же паша обложил Исма'ила-эфенди штрафом, то в счет суммы штрафа засчитал двадцать кошельков, и не больше, в оплату стоимости упомянутого дома, а это не соответствовало расходам по одной лишь облицовке мрамором.

Когда положение Исма'ила-эфенди стало трудным, некоторые заступники посоветовали ему написать петицию паше и пойти с ней к паше в сопровождении му'аллима Гали — главы писцов. Так он и сделал, и му'аллим Гали пришел с ним к паше. Когда тот увидел его перед собой в сопровождении му'аллима Гали, то дал ему знак удалиться и не разрешил ему говорить. Исма'ил-эфенди вынужден был возвратиться, пришел к себе в дом, заболел и по истечении нескольких дней умер по милости Аллаха. Еще раньше умер его сын Хасан-эфенди, и все претензии остались на сыне его Мухаммаде-эфенди, [350] затруднения которого очень возросли. Он продал обстановку своего дома, посуду, свои книги приобретенные им покупкой и перепиской. Он продал их за бесценок книготорговцам и другим. Такое его состояние затянулось, и истекли сроки, установленные кредиторами. Они предъявили свои претензии, торопили его, и он взял взаймы у других под высокие проценты. Так-то вот. Да облегчит Аллах времена и для нас, и для него.

В это же время в Александрию прибыло из Англии судно с товарами и вещами для паши, в том числе пятьсот тысяч кошельков звонкой монеты — в оплату зерна и лошадей, закупаемых для их страны в Египте. У тех, у кого были лошади, стали их требовать, пядью измеряя длину и толщину их. Если находили лошадь по размеру и внешнему виду соответствующей их целям и требованиям, ее забирали даже по самой дорогой цене, а если нет, то оставляли.

В это же самое время паша разослал также всем кашифам Верхнего Египта распоряжение удержать все зерно за ним, никому абсолютно не разрешая продавать или покупать сколько бы то ни было зерна или перевозить его в барках. Затем стали требовать от крестьян все их зерно. Забирали даже находящийся в их дворах запас для пропитания и затем пошли еще дальше: стали внезапно окружать дома, забирая в них все зерно, больше или меньше, не оплачивая стоимости его при этом, и говорили: «Мы засчитаем вам цену его в счет налога за будущий год». Таким образом были загружены зерном все барки паши, которые были сделаны и заготовлены для перевозки зерна.

Барки отправляли в Нижний Египет и там перегружали зерно на суда европейцев, засчитывая его по сто пиастров за: ардабб.

Год окончился, но не закончились события, возникшие в течение его, они продолжали развиваться, как и те, что имели место до этого года, и во все возрастающих размерах. Из событий этого года я не сообщаю о некоторых известных и памятных и о тех, о которых я не осведомлен или о которых знал, но забыл из-за других событий, или о не имеющих подтверждения. [351]

Вот что произошло в этом году. Паша построил большой арсенал на побережье Булака. Он забрал в свое ведение большое количество барок в Александрии, специально предназначенных для перевозки различных сортов леса и топлива из Турции. Паша продает лес и топливо торговцам по устанавливаемым им ценам, заставляет перевозить на принадлежащих ему барках за плату, также им определяемую, и платить в булакской таможне таможенный G6op, идущий в его же пользу. В результате цена одного кантара топлива установилась в триста пятнадцать пара, а доставка его из Булака в Каир стоит тринадцать пара. Столько же стоит распилка и колка. В общем один кантар топлива обходится в триста сорок пара, тогда как до установления нынешнего правительства /153/ мы покупали кантар по тридцать пара; перевозка его на барке обходилась в десять пара и доставка из Булака в Каир — в три пара, и столько же стоила и распилка, а в общем он обходился в сорок шесть пара.

В арсенал в Булаке поступали разные сорта леса, железо, свинец, олово и все ввозимые из-за границы материалы. Здесь продолжали сооружать большие и малые барки, курсирующие по Нилу из Верхнего Египта в Нижний и из Нижнего в Верхний Египет. Строительство не прекращалось, постоянно работали рабочие. И все это в личном ведении паши — и ремонт барок, и строительство их, и все снаряжение. Матросы на содержании у него, а не у арендатора, как это было в прошлом. Они ведают отправлением барок, а надсмотрщики следят за всем этим и днем и ночью.

В этом году случилось странное происшествие. К концу раби' ас-сани произошло удивительное событие, подобного которому не было в этих веках. Уровень воды в Ниле понизился до такой степени, что он высох у Булака, местами песок поднялся над водой, образуя нечто вроде холмов. Вода настолько» убавилась, что люди в обуви переправлялись поблизости от Инбабы. У Старого Каира тоже можно было переправляться вброд. Население Каира лишилось пресной воды и страдало от жажды из-за этого и из-за мобилизации водоносов на принудительные работы. Ага и вали объявили, что плата за [352] доставку бурдюка воды в отдаленное место устанавливается в двенадцать пара.

Начался коптский месяц башанс, и в начале его за одну ночь воды Нила поднялись почти на локоть, а затем день за днем они стали прибывать, как бывает во время разлива в конце коптских месяцев абиб 546 и мисра. У Булака и Старого Каира воды покрыли песок, и по течению стали ходить большие барки я парусники. Затопило очень много посевов, например арбузов, огурцов, дынь и всего, что засевалось по берегам. Подъем воды продолжался около двадцати дней, так что Нил изменился, стал белым и чуть было не превратился в красный. Этот несвоевременный подъем вод вызвал большую тревогу в народе. Появилось предположение, что Нил в не положенное для этого время в своем разливе дойдет до предела. По милосердию Аллаха так случалось для жаждущих бедняков в отдаленные времена. Я читал в истории ал-Хафиза ал-Макризи, названной ас-Сулук фи дувал ал-мулук 547, что подобное этому редкое явление имело место в 838 году.

Когда вали увидел, что разлив усилявается, он выехал к плотине и собрал рабочих для работы у устья канала; он обратился с призывом очистить канал, убрать из него нечистоты и запрудить его во всю ширину. Но затем подъем воды приостановился, вода даже спала" немного, и разлив произошел в свое время, как обычно, и уровень вод Нила поднялся в установленный срок, хвала Аллаху!

Другие события этого года. Не стало зерна — оно исчезло с пристаней, и население могло достать его лишь у феллахов Нижнего Египта, которые доставляли его на ослах на рынки и продавали его населению по двадцать четыре пиастра за ардабб, не считая издержек на городскую ввозную пошлину, составлявшую тридцать четыре пара на один ардабб, и расходов по перевозке, составлявших около сотни пара, иногда больше, иногда меньше. Если зерно доставлялось из ал-Мануфийи или соседних с ней мест по реке, то еще по двадцать пять пара за доставку из Булака в Каир.

Из других событий. Когда Верхний Египет стал владением паши и там не осталось его соперников, он поручил управление [353] им своему сыну Ибрахим-паше и предписал ему взять на учет все земельные угодья Верхнего Египта, в том числе даже земли ризк, закрепленные за мечетями и предназначенные на благотворительные цели, султанские вакфы Египта 548 прежних времен, их благотворительные учреждения, их мечети, школы, общественные водоемы и должности школьных учителей, чтецов Корана и прочих. Ибрахим-паша сделал это, полностью учтя земельные общественные владения. Стало известно, что он обложил земли вакфов и земли ризк из расчета три реала с феддана, и не больше, а все остальные земельные владения — по восемь реалов, за исключением земель, на которых произрастает маис. Их он обложил по семь реалов. /154/ Пользующиеся доходами с земель ризк были довольны таким порядком и хотели, чтобы он сохранился надолго, так как многие пользующиеся доходами ризк не получали от арендаторов земель ризк столько, сколько при этом исчислении.

Паша предписал Ибрахиму отобрать все владения мултазимов, и им оставили лишь немного. Это делалось под тем предлогом, что мамлюкские эмиры захватили эти земли для себя в то время, когда оставили Каир и обосновались в Верхнем Египте. Только тогда они овладели этими землями. А так как паша разбил их, изгнал и истребил, то он и наследует все то, что принадлежало им законно или незаконно, и называет это конфискованным. Что же касается земель, которые продолжали оставаться во время захватов мамлюксюих эмиров у старых владельцев, то есть мултазимов, проживающих в Верхнем Египте или в Каире, то тем из мултазимов, кого принимали в расчет, следовало подать заявление и попросить разрешения на право распоряжаться данными владениями, указав, что во время захватов мамлюкских эмиров их владения остались свободными. И если это будет подтверждено данными рузнаме и другими, то одним из них паша разрешит продолжать управлять владением, а другим скажет: «Мы возместим тебе вместо этого владением в Нижнем Египте». Однако он все откладывает это [назначение земли взамен отобранной], а дни текут; а то станет перекладывать это на своего сына Ибрахим-пашу, говоря: «Я не имею отношения к Верхнему Египту, им [354] распоряжается Ибрахим-паша». Если же мултазим отправится к Ибрахим-паше, тот скажет: «Я дам тебе фа'из»,— и если он согласится, то получит что-то совсем незначительное, или же тот только пообещает ему дать; если же мултазим не согласится, Ибрахим-паша скажет ему: «Доставь мне разрешение паши». Так каждый из них отсылает один к другому. Если же [проситель] отправится за разрешением, то окажется, что паша уехал или один из них есть, а другой отсутствует, и проситель окажется, как фраза в условном предложении, лежащим между предпосылкой и следствием, и примеров тому очень много.

Из событий. Паша захватил все посевы риса в Дельте, по западному и восточному берегам Нила. Он учредил для управления ими надсмотрщиков и писцов, которые ссужают деньги на семена, скот, присчитывая все это к налогу, установленному для этих районов. При сборе они весь рис забирают в свои руки, оценивая его по своему усмотрению и полностью удерживая суммы издержек и оплату содержания надсмотрщиков, приставленных к рисовым полям. Если после этого что-то остается, то это дают земледельцу, а иногда забирают и это, а ему дают расписку, по которой с ним должны будут рассчитаться в дальнейшем. Каждое владение, где сеют рис, обложили пятью кошельками в год, не считая прежних налогов, а каждый участок обложили тремя кошельками. Во время жатвы рис взвешивают неочищенным на каждом участке владения, а когда рис уже очищен и выбелен, то из причитающегося с земледельцев основного налога отсчитывают издержки. Если сверх этого что-нибудь оставалось для них, то им давали квитанцию на этот остаток, засчитывая его на дальнейшее. Оборвались деловые отношения между земледельцами и купцами, которые обычно ссужали их, и упрочилось положение, при котором весь собранный рис полностью поступал в ведение канцелярии Ливана паши. Паша продавал рис по своему усмотрению населению провинций, торговцам и другим по сто и больше пиастров за ардабб и вывозил в Европу, в Турцию, Сирию, а по какой цене — не знаю.

Еще из событий. Между 'Абдаллах-агой Бекташем — переводчиком — и одним друзом-христианином возникла ссора. Это [355] тот христианин по имени Элиас, который явился из Джабал Друз и встретился в Каире с теми, кто мог представить его паше, — с Бекташем и другими. Он познакомил пашу со своим ремеслом и заявил ему, что чеканит монету куда легче, чем это делают на монетном дворе, что он сэкономит паше столько-то и столько-то денег, которые теперь тратятся на машины и на расходы по содержанию служащих, идущих на пользу лишь последним. Паша приказал отвести ему специальное помещение по соседству с монетным двором и распорядился доставлять потребный материал и рабочих. Так продолжалось на протяжении нескольких месяцев, пока он не наготовил орудия для чеканки пиастров. Отчеканенные им монеты были меньше по весу и более низкой пробы. Надпись «а них была сделана наподобие турецких пиастров. Пиастр весил два с четвертью дирхема. Он заключал в себе лишь на одну четверть чистого серебра, а на три четверти был медным. До того монетный двор потреблял для изготовления денег по два кантара меди в день, теперь же потребность в меди повысилась до шести /155/ кантаров, так что медь стала дорожать, как и медная утварь. Цена ратла подержанной меди достигла ста сорока пара, тогда как в прошлом медь шла по цене четырнадцать шара, а обрезки меди — по семь пара или меньше. В дальнейшем потребность монетного двора в меди увеличилась до десяти кантаров в день.

Всеми этими поставками заведовал Бекташ-эфенди. Затем упомянутый Бекташ-эфенди, подстрекаемый контролером, отошел от этого друза, и между ними возник спор в присутствии паши и му'аллима Гали. Он закончился тем, что паша запретил друзу управлять делом и назначил ему на расходы четыре кошелька в месяц. Всем находившимся при нем сирийским христианам также запретили входить в монетный двор, и им продолжал управлять Бекташ-эфенди. Паша настоятельно требовал от служащих и слуг, чтобы они овладели мастерством своего хозяина [друза]. Через некоторое время паша приказал изгнать из Египта друза, всю его семью, сыновей его, и закончилась его история после того, как у него обучились этому мастерству. [356]

В это время выработка монетного двора для казны паши достигла тысячи пятисот кошельков в месяц, в то время как при мамлюкских эмирах он поставлял лишь тридцать кошельков в месяц или даже меньше. Когда сейид Ахмад ал-Махруки взял его на откуп, он довел выработку до пятидесяти кошельков. [На этом уровне] она оставалась некоторое время и при сыне его сейиде Мухаммаде, который отошел от этого дела, передав его Мухаммаду-эфенди Топалу, именуемому смотрителем ведомства материального снабжения. При нем выработка повысилась еще на тридцать кошельков, и с этим количеством монетный двор оставался под управлением ал-Махруки. Затем паша отставил сейида ал-Махруки от этого и взял монетный двор в свое ведение. Он назначил управлять им своего дядю со стороны матери. Паша не переставал прибегать к различным ухищрениям, пока не добился указанной выше суммы, которая, быть может, еще увеличится, — это не считая штрафов и конфискаций имущества ответственных лиц монетного двора.

Паше затем донесли на 'Абдаллах-агу Бекташа, что он увеличивает вес пиастров за счет снижения их установленной ценности, и если подсчитать, что приходится на сниженную ценность, и сопоставить ее с нормой за время его управления [монетным двором], то получится большое количество кошельков. Когда паше доложили об этом, он сказал, что об этом надо спросить у контролера пробы Мухаммада-эфенди, сына Исма'ила-эфенди. Его вызвали вместе с его книгами отчетности, которые стали проверять, и установили нехватку в пять кошельков. Его опросили, куда же делись эти пять кошельков, и присутствующие стали смотреть друг на друга, а поставщик сказал: «Истина заключается в том, что эти пять кошельков со счета Мухаммада-эфенди и числятся за ним. Это его долг — он дал эту сумму такому-то еврею, который прежде был поставщиком». Паша повернулся к Мухаммаду-эфенди и спросил его: «Для чего ты отдал еврею эту сумму?» Тот ответил: «Я знал, что у него ничего нет, и меня охватила жалость к нему, и я оставил за ним его долг, пока его дела не поправятся». Паша сказал: «Как же это ты благодетельствуешь [357] еврея моими деньгами?» Мухаммад-эфенди ответил: «Эти деньги за мной, на моем счету». Паша спросил: «А откуда они у тебя?» Он приказал опрокинуть Мухаммада-эфенди навзничь, и его избили палками. Затем подняли, и паша надбавил пять кошельков к числящемуся за «им штрафу, с погашением которого он испытывал затруднения, а выйти из этих затруднений он мог, только обратившись к ростовщическим займам, как об этом повествует тот, кто сказал: «Я жаловался на общество неприятного человека — привели мне еще более отталкивающего; я был как тот, кто жалуется на чуму,— добавили ему к чуме фурункул».

Этот Мухаммад-эфенди — человек почтенный, а паша так с ним поступил!

Дело с Бекташем-эфенди закончилось на том, что паша обложил его контрибуцией в шестьсот кошельков, которые гот должен уплатить. Он сказал паше: «Освободи меня, наш господин, от заведования монетным двором». Но паша отказал ему в этом, и он поневоле остался на этой службе, боясь последствий.

Из других событий. Курс французского реала [при размене его на обычные пара] достиг двухсот восьмидесяти пара и даже на пять пара больше. Объявили о снижении этого курса на десять пара, и проявили в этом большую строгость. Па истечении нескольких дней опять объявили о снижении еще на десять пара, и люди теряли /156/ часть своих денег. И так как в каждый пиастр добавляется четверть дирхема серебра, а реал весит девять дирхемов серебра—к нему добавляют еще медь, — то, из этого расчета, один реал составит тридцать шесть пиастров. Вычтя из этой суммы действительную стоимость реала — шесть с половиной пиастров — и издержки на его производство, в общей сложности один-два пиастра, получим остаток в двадцать семь с половиной пиастров. Это и есть доход с каждого реала. В общем это является способом грабежа денег у населения, так как если обладатель реала захочет его разменять, то получит вместо него шесть с половиной пиастров, содержащих полтора дирхема или дирхем с одной восьмой серебра, вместо девяти дирхемов, которые содержит реал. Затем к [358] тамбуру прибавилась песня (Фигуральное выражение, означает, «дело зашло еще дальше»): стали придерживать [серебряную] разменную монету. Ее отпускали менялам и другим только за соответствующий процент, а именно: по четыре пиастра с каждой тысячи. Монетному двору стали давать двадцать девяти пиастров [медной] мелкой монетой, чтобы получить тысячу пара — двадцать пять пиастров. Спустя некоторое время процент повысился до пяти пиастров, и стали давать тысячу двести, чтобы получить вместо них тысячу. Обрати внимание на этот рост подлости и низости!

Год тысяча двести двадцать седьмой (16.I.1812—3.I.1813)

Из других событий. Продолжался рост цен на все, и в особенности на пищевые продукты, без которых во всякое время не могут обойтись и богатые и бедные. Это произошло из-за того, что были введены сборы, учрежденные на все решительно, а из съестного — на мясо, масло, мед, сахар и прочее, как, например, зелень, овощи. Закрыли все бойни, за исключением бойни в ал-Хусайнийе, которую сдали на откуп за огромную сумму с обязательством поставлять паше и высшим должностным лицам мясо по низким ценам. Откупщик бойни распределяет мясо среди мясников по самым высоким ценам, выколачивая из них стоимость мяса, отпускаемого государству бесплатно. Мясник же отправляется с тушами одной или двух овец домой или в тайный закоулок, где его осаждают покупатели. Между ними происходит распря и свалка, которую не описать, причем цена ратла составляет двенадцать пара и выше, но не ниже двенадцати. Так же обстоит и с овощами, которые, бывало, продавались за бесценок, а теперь они продаются по самым высоким ценам. Так, например, салат, десяток пучков которого продавался за один пара, стал продаваться теперь по одному пара за один пучок. Точно так же поднялись цены и на остальные овощи.

С тех пор как паша захватил земли поблизости от своего дворца в районе Шубра, он построил там оросительные каналы, разбил сады и освоил пустующие земли, разводя овощи различных сортов. Он обеспечил поливку их и уход за ними силами издольщиков и арендаторов под управлением Зу-л-Факара [359] катходы. Когда наладили выращивание овощей и зелени, то стали продавать ее торговцам по самым высоким ценам, а те перепродавали ее населению по произвольно устанавливаемым ими ценам. Людская молва стала относить эту надбавку за счет паши, говоря: «Капуста паши, репа паши, проскурняк паши, редис паши, цветная капуста паши». В садах паши разводили также разнообразные сорта цветов, чудесных по виду, — красные, желтые, голубые и разноцветные. Они изумительны лишь по виду и совершенно лишены аромата. Их отбирали и привозили из Турции, и они успешно привились.

Еще из событий этого года. Сумма откупа на ведомство по сбору пошлин в Булаке, именуемое таможней, все продолжала возрастать, пока не достигла тысячи пятисот кошельков в год. Во времена мамлюкских эмиров за этот откуп платили тридцать кошельков, так как население многое скрывало от таможенного досмотра, а товары, принадлежавшие приближенным эмиров, знати, богословам и другим, ввозились беспошлинно, не облагались и товары лиц, пользовавшихся их покровительством, и даже товары, принадлежащие слугам некоторых из них. Милостиво обращались и с теми, кто прибегал ко лжи, и делали большие скидки и другим. В товарах не рылись, не развязывали тюки, а ящики и тюки облагали незначительной суммой. Когда же так повысилась сумма откупа, то уже ничего этого нельзя было позволить, /157/ и этого не разрешали никому, даже если это были высшие улемы или кто другой.

В обычае 'купцов было при отправке своим покупателям тюка дешевых тканей, например набулусского холста, вкладывать внутрь тайком дорогие ткани, как, скажем, алеппскую шитую золотом, индийскую, Кашмир и тому подобное, что, таким образом, проходило по низкой пошлине. В настоящее же время развязывают завязанные тюки, открывают ящики, роются в товарах, разрывают обертку, пересчитывают и берут десятую часть или десять процентов с цены, по которой ее продают купцы, дороже или дешевле. Даже ящики с туфлями, башмаками из ткани, привозимыми из Турции, вскрываются, и их облагают в отдельности [каждую пару], с них берут десятую часть стоимости или натурой. [360]

Точно так же поступают управляющие таможнями в Александрии, Дамиетте, Стамбуле и в Сирии, поэтому все товары вздорожали.

Особенно вздорожали дамасские ткани, алеппские и турецкие, бумажные, шелковые и шерстяные, из-за того, что еще до их выделки они облагаются непомерными налогами. В прошлом дирхем шелка стоил один пара, а теперь он обходится в пятнадцать пара, не считая окраски, издержек на производство и упомянутых налогов. Поэтому шелк достиг предельной дороговизны: одна штука сирийской ткани, называемой аладжа, цена которой в прошлом была двести пара, теперь продается по две тысячи пара, не считая при этом дохода продавцов и алчности купцов. Турецкая обувь, которая продавалась по шестьдесят пара, стала теперь продаваться по четыреста пара; один локоть сукна, который продавался по сто пара, достиг цены в тысячу пара, и так далее, что требует последовательного изучения и чего нельзя охватить во всех деталях.

[Откуп] таможни получает тот, кто платит больше всех, какой бы национальности он ни был, — христианин ли, копт ли, сириец, турок или тот из самых низких людей, которые претендуют на то, чтобы именовать себя мусульманами. В настоящее время таможней в Булаке управляет человек — грек [по происхождению], по имени Карабит, который является подставным лицом Тахир-паши,— последнему принадлежит доход с нее. Помощники Карабита — его же национальности; в его распоряжении вооруженные слуги из турок — каввасы, которые задерживают товары и людей, арестовывают мусульман, сажают их в тюрьму, избивают их до тех пор, пока те не уплатят положенного. Если же они выследят человека, укрывшего что-либо от них, то арестуют его, изобьют, оскорбят, накажут его строго, оштрафуют за его поступок. И удивительно то, что с товаров мусульман берут десятую часть, то есть с десяти одну часть, а с товаров христиан — европейцев и тех, кто относится к ним,— берут лишь два с половиной процента.

Точно так же паша ввел монополию на многие товары, как, например, на сахар, доставляемый из Верхнего Египта. Это сверх старых поборов и вновь учрежденных. Происходит это [361] так. Ничем не занятый человек, или работающий в невыгодной отрасли, или недостаточно зарабатывающий — какой-нибудь безвестный человек — остановит свою мысль на чем-нибудь позабытом, находящемся в пренебрежении. Он начинает домогаться через близких или путем подачи заявления паше просит его учредить монополию на такой-то род товара, с обязательством ежегодно поставлять казне такое-то количество кошельков. Как только это будет сделано, паша обратит внимание на вышеуказанного, пообещает изучить это предложение и отложит ответ на несколько дней, в течение которых конкуренты будут состязаться, как бешеные собаки, набивая цену, пока не установится наивысшая. Тогда монополия будет предоставлена этому лицу или же кому-нибудь другому. Имя откупщика заносится в регистр рузнаме, после чего он по своему усмотрению облагает этот вид товара, нанимает себе чиновников, служащих и приближенных, уполномоченных выколачивать поборы и известные суммы и для себя, сверх того, что берут стоящие над ним и те, что стали значительными лицами благодаря этому. Начало этому положили христиане — греки и армяне. Самые низкие из них возвысились. /158/ Они стали носить великолепные одежды, ездить на мулах, хороших лошадях. Они забирают дома знати в Старом Каире, восстанавливают, украшают их, разводят при них сады. И это сверх тех домов, которые они имеют внутри города. Выезжает такая собака из этих христиан и вокруг него множество слуг и каввасов, которые разгоняют людей. Они ничего не пропускают без обложения, даже древесный уголь, привозимый из Верхнего Египта, древесину нильской акации, испанский дрок, стебли маиса. Каждые сто связок стеблей маиса продавались по сто пара, а после установления монополии стали продаваться по тысяче двести пара. Вследствие этого стало не хватать многих предметов, а многие повысились в цене, как, например, гипс и известь и все то, что потребляется в качестве топлива, даже для хлебопекарных печей. Нам известно, что ардабб гипса, продававшийся по десять пара, теперь стоит сто двадцать и все повышается в цене.

Из других событий. Паша начал восстанавливать дворец Каср ал-'Айни 549, который солдаты разрушили и уничтожили, [362] разобрав его деревянные части, и в котором остались лишь стены. Его начали восстанавливать и обновлять по турецкому образцу, как он выглядит и в настоящее время.

И из других событий. Паша разрушил дворец в крепости и все находящиеся в нем залы. Он разрушил залу, в которой находилась канцелярия писцов в те времена, когда здесь был диван Каит-бея 550, а это была зала, обращенная внутрь двора и высящаяся над подвалом, на котором зиждется ее фундамент Он разрушил и большой диван Гури и примыкающие к нему помещения, в которых сидели писцы и служащие в дни заседаний дивана. Дворец начали строить по турецкому образцу Большая часть построек сделана из дерева, а верх возвели до того, как достроили низ. Были слухи о том, что при этом обнаружены клады с сокровищами древних царей Египта.

Из других событий. Паша послал во все районы Верхнего и Нижнего Египта рубить деревья для сооружения судов, такие, как тутовник, боярышник. Он разослал назначенных для этого [лиц], которые не оставляли почти ничего иначе, как если хозяева древонасаждений не давали им взятку и не подкупали их. Тогда они оставляли хозяевам некоторое количество деревьев Лес для постройки судов, присоединив к нему и тот, что привезли из Турции, сложили в арсенале. Наблюдающего поражало огромное количество этого леса. Когда же его пустили в работу и количество его уменьшилось, то вместо израсходованного собрали еще больше.

Из других событий. Как только Ахмад-ага — брат катхода-бея — был назначен представителем Порты и управляющим священными городами, к нему тотчас же приставили этих дьяволов-писцов для того, чтобы установить состояние доходов и расходов. Они исчислили установленные доходы с земель и участков с их строениями и недвижимостью, сданными в аренду предшествующими управителями, за длительный период времени. Они определили сумму денег, ежегодно выплачиваемую в пользу первоначального держателя вакфа, соответственно давним обычаям Египта. Так как очень много людей связано с арендой земель и недвижимости вакфов священных городов Мекки и Медины у их управителей и таких вакфов, [363] как ад-Дашиша, ал-Хасакийа, ал-Мухаммадийа, ал-Мурадийа, и других, это дает писцам власть над людьми. Они требуют представления документов и подтверждения прав на аренду. Писцы знакомятся с документами, читают их и устанавливают, что срок аренды еще не истек, или уже 'кончился, или остается еще какой-то остаток лет. В этом последнем случае они повышают на остающийся срок арендную плату, соответственно той, по которой недвижимость была бы сдана, соответственно спросу на нее, если бы она не была уже заарендована. В том же случае, когда срок истек, но владение недвижимостью продолжается, писцы заставляют возобновить право на аренду заново, повышают при этом арендную плату и делают это за огромную мзду В обоих этих случаях не миновать уплаты вознаграждения писцам, чиновникам и управляющим. Затем приходится предстать перед кади, уплатив сбор за регистрацию, /159/ и только тогда выпишут акт на аренду владения.

Из прочих событий. Были установлены повинности и назначены рабочие, занимающиеся строительством и зодчеством, как, например, каменщики, плотники, пильщики, токари. Им было вменено в обязанность работать на государственных стройках в Каире и других местах за плату или в порядке принудительного труда. Многие из них стали скрываться, и эта отрасль ремесла заглохла. Имеющий лавку держит ее на замке. Старшина цеха разыскивает его, так как обязан доставить его на стройку паши, чтобы тот работал, или же откупился, или представил кого-либо вместо себя и выплачивал тому плату за свой счет. Многие забросили свою профессию, закрыли лавки и стали добывать средства к жизни другим ремеслом. Вследствие этого остаются неудовлетворенными потребности людей в ремонте и постройках. Тот, кто нуждается в том, чтобы ему сложили печь или сделали кормушку для скотины, окажется в затруднении и должен будет тратить дни на то, чтобы заполучить строителя и необходимые ему глину, известь и золу.

Паша купил тысячу ослов, для них устроили стойла и предназначили их для перевозки мусора, щебня с развалин построек и переноски золы из очагов городских бань [Каира и Булака]. В городе было объявлено, что населению воспрещается брать [364] для себя даже небольшое количество золы. Тот, кому она была нужна, точно вор, ночью покупал понемногу в очагах бань за высокую плату. Если же зола требовалась в большом количестве, то получить ее могли лишь по указанию и с разрешения катхода-бея. А ведь раньше она была самой обыкновенной вещью, не обладавшей никакой ценностью. Когда зола накапливалась в очагах, то ее за плату свозили >в кучи, и люди, нуждавшиеся в ней для строительных целей, перевозили ее на своих ослах, или ее приносили истопники бань, которым платили за доставку из расчета приблизительно один пара за две корзинки или около того. Теперь стоит человеку потерять деревянный ключ, и он не найдет плотника, который бы сделал ему другой ключ иначе, чем тайком, и потребует с него плату в пятнадцать пара, тогда как обычно такой ключ стоил один пара, если он был большой, или половину пара, если — небольшой.

Из других событий. Лица, взявшие на откуп производство пороха, платят за это двести кошельков. Они монополизировали все необходимое для этого производства, как, например, уголь, стебли волчьих бобов, маис, сено. Каждый вид этого сырья обложили известным количеством кошельков; из-за этого прекратилась работа по добыче на солончаках селитры, которую берут неочищенной на переработку, очищают ее до тех пор, пока не получится белая соль, пригодная для производства. Это грязная, презренная работа. Ее прекратили, и устроили вместо ящиков широкие, высокие бассейны из цемента, сделали водоем, из которого вода проходит в эти бассейны, и поставили на упомянутые солончаки наемных рабочих.

[И из других событий.] В этом году не хватало топлива, поставляемого из Турции. Все, что прибывало оттуда, паша забирал для своих нужд, и населению ничего не доставалось. Вместо привозного из Турции продавалось топливо, заготовленное»из срубленных в Египте деревьев, преимущественно из нильской акации. Оно продавалось по триста пара за хамла 551, стоимость же перевозки составляла десять пара и распилки — тоже десять. Недоступным также стал и древесный уголь, так что окка 552 угля продавался по двадцати пара. Это произошло из-за прекращения доставки угля из Верхнего Египта, за чек мочением [365] того небольшого количества, которым торговали солдаты, продавая его по очень высоким ценам: по двенадцать и пятнадцать пиастров за циновку угля весом меньше кантара; в прошлом же циновка угля продавалась за шестьдесят пара, то есть за полтора пиастра.

И, кроме всего этого, были дела, нововведения, начинания, которые невозможно проследить и сведения о которых не дошла до нас. Мы сообщаем лишь о том, что целиком связано с общими нуждами и потребностями, а по частностям можно судить об общем.

Что касается тех, кто умер в этом году из заслуживающих упоминания, то умер шейх, весьма знающий имам, проницательный законовед, писатель, выдающийся грамматик — шейх ислама и мусульман шейх 'Абдаллах ибн Хиджази ибн Ибрахим ал-Азхари шафиит, известный под именем аш-Шаркави, шейх ал-азхарской мечети. Он родился приблизительно в 1150 (1737-38) году в деревне, именуемой ат-Тавила в аш-Шаркийе, /160/ поблизости от деревни ал-Курайн, где и вырос и усвоил Коран. Затем он явился в мечеть ал-Азхар. Здесь он слушал многих выдающихся шейхов: ал-Маллави, ал-Джаухари, ал-Хифни и брата его Йусуфа, ад-Даманхури, ал-Балиди, 'Атийат ал-Аджхури, Мухаммеда ал-Фарси, 'Али ал-Мунсакиси, известного под кличкой ас-Са'иди, 'Омара ат-Тахалавви. Он изучал [книгу] ал-Муватта 553 только у 'Али ибн ал-'Араби, известного под кличкой ас-Сакат, а по окончании этого усваивал ас-Сулук и ат-тарика 554 у нашего шейха — шейха Махмуда ал-Курди (У шейха Махмуда ал-Курди учился также и автор хроники ал-Джабарти, поэтому он называет его «нашим шейхом»), при котором он находился неотлучно и у котврого присутствовал вместе с нами на молениях и собраниях. Он посещал занятия в мечети ал-Азхар, в медресе ас-Синанийа [на улице] ас-Санадикийа 555, в риваке ал-Джабарт и ат-Тибрисийа. Он выносил решения [по обрядам] для последователей своего толка, отличался красноречием и владел пером. Составленные им работы указывают на обширность его познаний, как, например, комментарий на ат-Тахрир 556, толкование поэтических [366] произведений Йахйи ал-'Имрити, его книги ал-'Акаид ал-машрикийа 557, а также принадлежащий тому же [автору] текст краткого изложения [этого произведения, посвященного основам] религии, права и суфизма 558, пользующегося большой популярностью в Дагестане. Им составлены комментарии к Рисала 'Абд ал-Фаттаха ал-'Адли о религии, краткое изложение аш-Шамаил 559 и комментарии к нему, трактат под названием «Нет бога, кроме бога...», трактат по юридическому вопросу, затронутому в книге Джам' ал-Джавами 560, комментарий к книге ал-Хикам 561 к книге ал-Васайа ал-курдийа фи-т-тасаввуф 562, комментарии: к предутренней молитве ал-Бакри, краткий обзор книги ал-Мугни фи-н-нахв 563 и другие.

Так как шейх аш-Шаркави захотел вступить в братство-ал-Халватийа, шейх ал-Хифни обучил его первому слову посвящения. Он сошел с ума, провел несколько дней в больнице, затем выздоровел и непрерывно продолжал чтения и сообщения, [чтобы стать посвященным]. Потом он получил наставление от нашего шейха — шейха Махмуда ал-Курди, и открылись ему небеса, надели на него чалму и посвятили его в это братство.

Шейх аш-Шаркави жил суровой жизнью, испытывал постоянный недостаток в средствах к существованию, в доме его редко готовили; иногда некоторые его знакомые, заботясь о нем, посылали ему тарелку пищи или приглашали его к себе поесть. Когда же народ узнал о нем и слава о нем распространилась, дойдя до некоторых сирийских купцов и других, ему начали присылать десятину 564 и подарки. Он стал выдвигаться, красиво одеваться, носить большую чалму. После смерти шейха ал-Курди покойный аш-Шаркави остался одним из его преемников, к нему примкнул ряд студентов, посещавших его занятия, приходивших к нему каждый вечер и совершавших вместе с ним аикр. Временами он кормил их и отправлялся с ними в некоторые дома, где были покойники. Они проводили здесь часть ночи, славословя на обычных для таких служб сборищах, распевая в экстазе или читая Коран под конец этих бдений. Затем они ужинали и бодрствовали часть ночи в песнопениях и зикре до потери сознания, протяжно выкрикивая в своих [367] песнопениях слова: «О Бакри, о Хифни, о Шаркави, взываем к вашей помощи!» Затем, по окончании бдения, их благодарят, им преподносят еду и дают денег.

В дальнейшем шейх аш-Шаркави купил себе дом в квартале ал-Катама, называемом также ал-'Айнийа. Выплатить стоимость дома ему помогли некоторые из общавшихся с ним состоятельных людей. Он оставил хождение по домам, кроме редких исключений, и так продолжал жить, пока не умер шейх Ахмад ал-'Аруси, после которого он вступил в права шейха мечети ал-Азхар. Он еще больше увеличил размеры своей чалмы, так что объем ее стал притчей во языцех. Между шейхом аш-Шаркави и шейхом Мустафой ас-Сави было столкновение [по поводу поста шейха в мечети ал-Азхар], но затем они согласились на том, что шейх ас-Сави будет после пополуденной молитвы продолжать преподавание в медресе ас-Салахийа, что по соседству с мавзолеем имама аш-Шафи'и (а это одна из обязанностей шейха мечети ал-Азхар). Когда шейх ал-'Аруси, заняв пост шейха в мечети ал-Азхар, покусился на упомянутую должность, то ему противостоял шейх Мухаммад ал-Мусайлихи ад-Да-рир, полагавший, что имеет на яее больше прав, нежели ал-'Аруси, и последний не стал оспаривать это, чтобы не затевать ссоры. Когда же умер ал-Мусайлихи, ал-'Аруси отказался от этой должности и предоставил ее ас-Сави, посещая на первых порах его занятия, так каяк тот был его лучшим учеником. Когда же ал-'Аруси умер и покойный шейх аш-Шаркави занял его место, то договорились /161/ оставить ас-Сави при его обязанностях. Так прошли месяцы, а затем лица, окружавшие аш-Шаркави, стали ему внушать, что права шейха не могут считаться полными, если он не выполняет этих обязанностей. Его стали подстрекать, а он был податлив и повел переговоры об этом с шейхом Мухаммадом ибн ал-Джаухари и Аййуб-беем ад-Дафтардаром, и те одобрили его намерение. Он отправился в это медресе со своими сторонниками и с теми, кто присоединился к ним, а таких оказалось очень много. Здесь он провел занятие перед ними. Ас-Сави не мог это перенести, посоветовался с разумными людьми, умеющими строить козни, с такими своими друзьями, как шейх Бадави ал-Хитми и ему подобными, и они пришли к определенному решению. Шейх Мустафа отправился [368] к Ридвану, катходе Ибрахим-бея старшего, с которым был в дружбе, имел деловые отношения и который был его должником. Он простил ему долг, и тогда упомянутый катхода позаботился о его деле. Катхода явился к аш-Шаркави, поговорил с ним и попытался убедить его своими доводами. Затем, на следующий день, собрались в доме аш-Шаркави, куда пришел ас-Сави с сочувствовавшими ему и другие. Аш-Шаркави заявил: «Люди, засвидетельствуйте, что этот пост принадлежит мне по праву, я сам отказался от него в пользу шейха Мустафы ас-Сави». Ас-Сави сказал: «Но теперь ты его берешь обратно, и это очень некрасиво с твоей стороны». Он продолжал многословно упрекать его, воздействуя на мнение окружающих его и прочих. Собрание закончилось на том, что воспретило аш-Шаркави занять этот пост, и ас-Сави продолжал занимать его вплоть до своей смерти, после чего он перешел к покойному аш-Шаркави без всякого соперничества.

Он усердно читал в медресе в течение определенного срока и потребовал от распорядителей делами мавзолея вознаграждения, но те все оттягивали уплату, и между ними возник спор. Он оскорбил их, и они пожаловались на него своим покровителям из числа богословов и других, умеющих строить козни, и восстановили их против аш-Шаркави. Те пожаловались паше, присоединив к этому и другие жалобы, так что они настроили пашу против аш-Шаркави и сперва сошлись на том, чтобы отстранить его от поста шейха, но затем склонились к тому, чтобы обязать его сидеть у себя дома и ни в какие другие дела не вмешиваться. Так прошло несколько дней, пока при посредничестве кади паша не простил и не принял его, но поста в маджлисе 565 не вернул, а передал одному из богословов — шейху Мухаммаду аш-Шубравини.

Когда в 1213 (1798) году в Египет прибыли французы и учредили диван по разбору судебных дел мусульман, то покойного ныне шейха аш-Шаркави они сделали главой этого дивана. Время их пребывания принесло ему большую выгоду — он не только получил плату за этот пост, но вознаграждение от некоторых мамлюков за посредничество в их пользу. Он завладел имуществом и наследством тех, которые вынуждены были [369] бежать от французов и погибли. Мир расширился перед ним, и жадность его возросла. Он купил дом Ибн Бираха, расположенный позади ал-Азхара; это был один из больших домов, занимаемых прежними эмирами. Его жена — дочь шейха 'Али За'фра'ни — вершит его дела, собирает и хранит все, что притекает к нему. Он ни шагу не делал иначе, как по ее указанию и после совета с ней. Она — мать его сына Сиди 'Али, живущего и теперь. До своего замужества она жила в бедности, но как только ее муж стал богатеть, она начала скупать недвижимость: имения, бани, лавки, которые ежемесячно приносили большой доход. В 1217 (1802-03) году при Мухаммаде Хосров-паше шейх аш-Шаркави очень торжественно устроил свадьбу своего упомянутого сына, на которую пригласил пашу и тогдашнюю знать. [По этому случаю] он получил большое количество подарков, а когда к нему прибыл паша, то одарил его сына четырьмя кошельками, содержавшими восемьдесят тысяч дирхемов, — это не считая бакшишей.

Во времена египетских мамлюков группа студентов ал-Азхара, происходивших из провинции аш-Шаркийа, проживала в медресе ат-Тибрисийа у ворот ал-Азхара. Шейх аш-Шаркави устроил им на долгий срок помещения при риваке. Но случилось, что между ними и. некоторыми другими студентами произошла ссора, и они избили старшину ривака. На них рассердился шейх Ибрахим ас-Саджини — шейх ривака студентов из аш-Шаркийи — и изгнал их из помещений медресе ат-Тибрисийа и его помещений. Покойный и его группа подчинились. При посредничестве слепой женщины-богослова, посещавшей его занятия, шейх аш-Шаркави обратил на это внимание 'Адилы-ханум — дочери Ибрахим-бея. Та уговорила своего мужа Ибрахим-бея, именуемого ал-Вали, /162/ чтобы он построил специальное помещение для группы студентов аш-Шаркави, и тот согласился. Он забрал за бесценок дом, расположенный перед мечетью, находящейся по соседству с медресе ал-Джаухарийа, присоединил к нему еще один участок и построил жилье специально для этого ривака. Для их здания перенесли камни и центральную мраморную колонну из мечети ал-Малик аз-За-хира Бейбарса 566, расположенной за [воротами] ал-Хусайнийа [370] и находящейся в ведении шейха Ибрахима ас-Саджини, чтобы отомстить ему за проявленное им пристрастие. Ибрахим-бей ал-Вали устроил студентам из провинции аш-Шаркийа жилища и хранилища. Он закупил для них зерно сверх того, что бесплатно дается для мечети. Оно было заприходовано на его счет и в виде хлебных лепешек раздавалось булочниками мечети ежедневно членам этого ривака и распределялось там среди земляков аш-Шаркави, на которых тот указывал.

И вот что еще было с покойным. За воротами Баб ал-Баркийа, в пустыне, если идти к кладбищу, называемому теперь ал-Бустан, то вправо от идущего будет ханака, построенная хаванид Тугай ан-Насирийа 567, ее смотрителем был один из смотрителей махкама, по имени Ибн Шахини. Когда он умер, то постановили передать ее в ведение покойного аш-Шаркави, и тот завладел доходами с нее. После вступления в Египет французов они стали воздвигать форты на холмах и возвышенных местах вокруг Каира. В связи с этим они разрушили минарет этой маленькой мечети и часть северной стены и бросили ее в таком виде. Когда они покинули Египет, мечеть оставалась в таком разрушенном состоянии. Здесь, напротив двери ханаки, на возвышенности была сакийа 568, к которой подымались по насыпи. Вода ее доходила к стене мечети. Здесь был построен акведук, под которым проходили прохожие. У сакийи находился водоем для водопоя скота. Мы сами видели, как бык приводил в движение сакийу. Покойный уничтожил эту сакийу и построил на этом месте небольшую мечеть и при ней для себя мавзолей с куполом. Под этим куполом он устроил склеп, а внутри его высокое надгробие квадратной формы, на колоннах которого высятся фигуры солдат из серебра. Тут же он построил дворец, примыкающий к мавзолею и заключающий в себе коридоры, жилые помещения, кухню, подвал. Сакийу превратили в колодец, из которого черпают ведром. И эта сакийа позабыта, и память о ней стирается, точно ее и не было.

Об этой маленькой мечети упоминал выдающийся ученый ал-Макризи в своей книге ал-Хитат при перечислении мечетей. Остается лишь воспроизвести его текст, относящийся к этому. Вот что он говорил: «Маленькая мечеть Умм Анук — это [371] мечеть, находящаяся за воротами Баб ал-Баркича, в пустыне, и воздвигла ее Хатун Тугай напротив мавзолея эмира Таш Темира ас-Саки. Она явилась сюда из-за этого сооружения, предназначив его для суфиев и для чтецов Корана, она приписала к этой мечети многочисленные вакфы и назначила каждой из своих невольниц содержание, которое выплачивалось за счет доходов с этих вакфов». Затем он объясняет своими словами, кто такая Тугай ал-Хаванид великая. «Ее муж — победоносный султан Мухаммад ибн Кала'ун, она мать сына его — эмира Анука. Она была одной из его рабынь, но он дал ей свободу и женился на ней. Говорят, что она сестра эмира Акбуга ‘Абд ал-Вахида 569. Она обладала блестящей красотой, видела такое счастье, какого нельзя признать ни за кем из жен тюркских властителей Египта, и ни одна из них не достигла столь безраздельного преуспеяния или подобного этому. Султан не любил никакой другой женщины, кроме нее. Она стала султаншей (хаванид) вслед за дочерью Тукая — старшей его женой — и была рангам выше дочери эмира Тенгиза 570. Она свершила хадж под руководством кади Карим ад-Дина ал-Кабира и [во время поездки] была окружена заботой. С ней везли на верблюдах овощи в глиняных горшках и захватили стадо молочных коров, которое следовало за ней всю дорогу, чтобы она имела свежее молоко, сыр, который ей жарили к обеду и ужину. Что же говорить о человеке, который имел свежие овощи, сыр и молоко на все время пути и хаджа! Кади Карим ад-Дин, начальник каравана, и большое количество эмиров при приближении к ней, спешившись, простирались ниц перед ней, целовали землю, как они это делали перед султаном. В 739 (1338-39) году она совершила хадж с эмиром Бештаком 571.

Когда эмир Тенгиз снаряжал из Дамаска подарки султану, то значительную часть из них непременно /163/ предназначал для хаванид Тугай. Когда султан Насир умер, ее могущество не прекращалось и после этого до ее смерти в месяце шаввале 749 (23.XII.1348—20.I.1349) года во время чумы. Она оставила тысячу невольниц, восемьдесят евнухов и очень большое имущество. Она была добродетельной и чистой, делала много добрых дел, пожертвований и благодеяний. Своим невольницам она давала приданое. Над могилой своего сына, находящейся [372] под куполом медресе ан-Насирийа у Байна-л-Касрайн 572, она устроила чтения Корана, учредив для поддержания этого мавзолея вакф, часть с которого предназначена на раздачу хлеба беднякам. Она похоронена в этой маленькой мечети, которая и до наших дней хорошо сохранилась». На этом заканчиваются его слова.

И я, ничтожный, в конце прошлого века вошел в эту маленькую мечеть и нашел ее оживленной и прекрасной. При ней были жилые дама, и их населяли служители мечети, как, например, муэззин, человек, зажигающий фонари и свечи, подметальщик, водонос. Я вошел в склеп покойной и увидел на могиле ее надгробие из белого мрамора, а у изголовья на подставке находился благородный Коран, написанный прекрасным почерком, и на нем имя покойной — учредительницы вакфа,— да будет Аллах милостив к ней!

Если бы покойный шейх аш-Шаркави восстановил эту маленькую мечеть вместо того, что он совершил, вместо того, чтобы разрушить ее, то это было бы настоящим добрым делом и хорошей памятью о нем при жизни и после смерти, а умиротворение от Аллаха!

Покойным составлены сборник биографий богословов-шафиитов за прежние века и современных ему. Биографии тех, кто жил до двенадцатого века, он извлек из сочинений ас-Субки и ал-Иснави 573, что касается биографий современников, то их он списал из этой нашей книги все до единого слова. Я полагаю, что это его последнее сочинение. До этого он составил сокращенный обзор истории прибытия Йусуф-паши в Египет и оставления его французами. Он состоит из четырех тетрадей. В этой книге, посвященной Йусуф-лаше, он перечисляет правителей Египта и в последних ее [разделах] примерно на двух страницах упоминает об уходе французов и вступлении турок. Это очень холодная книга с многочисленными ошибками. Он упоминает благородного Ша'бана — сына эмира Хусайна ибн ан-Насира Мухаммада ибн Кала'уна — и превращает его в сына султана Хасана, и тому подобное.

Так и жил аш-Шаркави, пока не заболел и не умер в четверг, 2 шаввала истекшего года (9.X.1812). Молитву над ним [373] совершали в ал-Азхаре при большом стечении народа, похоронили же его в построенном им для себя склепе, как об этом упоминалось. На гроб положили большую чалму, еще громаднее, чем та, которую он носил при жизни. Она покрыта зеленой материей и перевязана красной кашемировой шалью. У дверей был поставлен человек с плетью в руке, зазывающий народ посетить склеп и получающий от него подаяние.

Потом жена шейха аш-Шаркави, сын, их близкие учредили праздник его рождения, приурочив его ко дню празднования рождения ал-'Афифи. Об этом был составлен указ за подписью паши. При посредстве полицейского об этом объявили на рынках города народу, обязав население собраться и присутствовать на праздновании, а знати, почтенным лицам и другим участникам церемонии разослали письменные приглашения с посыльными. Забили скотину, доставили поваров, слуг, разостлали скатерти и накрыли столы разнообразными яствами — жареным мясом, сладостями, компотами — и этим угощали явившихся ученых богословов, шейхов, знать и руководителей религиозных братств и толков. Напротив мавзолея устроили Столбы, на которых повесили фонари, флаги с красной и желтой бахромой, раздуваемые ветром. Вокруг собралась толпа черни. Началась торговля кофе, сладостями, маринадами, солеными бобами, жареной фасолью. Толпа в связи с этим попирала ногами находящиеся в этом месте могилы, на них разводили огонь, поганили их отбросами, мочой, испражнениями. Что же касается гама черни и детей, их криков, шума взрывов от их хлопушек, то мы свидетельствуем, что это было похоже на то, что мы слышали о кладбищенских чертях и что вошло в поговорки. Толпа даже хуже их, так как мы не видели, чтобы настоящие черти совершали подобные дела.

По истечении трех дней после смерти шейха, в /164/ воскресенье, 5-го числа (12.Х.1812), собрались шейхи, поднялись в крепость, явились к паше, напомнили ему о смерти покойного и справились у него относительно того, кого надлежит сделать шейхом ал-Азхара, на что паша ответил: «Подумайте сами и поступайте соответственно вашему мнению. Изберите человека беспристрастного, и я назначу его». Шейхи поднялись и [374] отправились по домам. Точки зрения их разошлись: одни стояли за избрание шейха ал-Махди, а другие называли шейха Мухаммада аш-Шанвани. Что же касается шейха Мухаммада Амира, то он воздержался, равно как и сын шейха ал-'Аруси. Упомянутый шейх аш-Шанвани держался в стороне от шейхов. Он не ведет курса в ал-Азхаре, а читает его в мечети ал-Факахани, находящейся в ал-'Аккадине, выполняет и все обязанности служителя этой мечети. По окончании занятий, сменив одежду, он подметает мечеть, моет лампу, наливает в нее масло, заправляет фитиль,— мало того, даже чистит уборную. Как только до него дошло, что его имя упомянуто в качестве шейха ал-Азхара, он скрылся. Затем паша приказал кади Бахджату-эфенди, чтобы он собрал у себя шейхов и добился бы договоренности между ними относительно кандидатуры на упомянутых условиях. Кади послал за шейхами, и во вторник, 7-го числа (14.X.1812), они собрались у него. Здесь присутствовали богословы-шафииты, так, например, ал-Кувайсани и ал-Фадали, большое количество студентов — сирийцев и магрибинцев. Кади спросил, все ли налицо, на что ему сказали, что отсутствует лишь сын шейха ал-'Аруси, шейх ал-Хитми и аш-Шанвани и что за ними послали. Явились ал-'Аруси и ал-Хитми, и кади спросил: «А где же аш-Шанвани? Надо непременно его доставить». Послали за ним посыльного, и он возвратился с письмом. Посыльный сообщил, что шейх отсутствует дома уже три дня, но оставил своей семье это письмо, оказав: «Отдайте эту бумагу в том случае, если меня будут спрашивать». Кади взял письмо и прочитал вслух: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного, и да благословит Аллах нашего господина Мухаммада и его род, да сопутствует ему и приветствует его! Господину шейх ал-исламу. Воистину, мы отказываемся от поста шейха в пользу шейха Бадави ал-Хитми», и так далее. Когда присутствующие — а это в большинстве были сирийцы — услышали эти слова, они взволновались, и некоторые из них сказали: «Он еще не утвержден на посту шейха, чтобы иметь право переуступать его кому-нибудь другому». Старшие преподаватели ал-Азхара заявили: «Шейхом может быть лишь тот, кто изучает науки и обучает студентов». Шум все усиливался, и кади спросил: [375] «Кого же вы желаете?» Те заявили: «Хотим шейха ал-Махди». Это же заявили и остальные. Все поднялись, стали пожимать ему руку, прочитали ал-Фатиху, и кади написал извещение об этом паше. Собрание закончилось, и шейх ал-Махди торжественно выехал к себе домой, окруженный шейхами и сопровождаемый группами студентов. Они пили шербет. Со всех сторон к нему шел народ, чтобы приветствовать его. Весь остаток этого дня ждали ответа паши на извещение, но не дождались его, миновал и следующий день, а тем временем интриганы делали свое дело. Они доставили шейха аш-Шанвани из убежища, в котором он укрывался в Старом Каире. Свою работу они завершили, доставив ночью сейида Мансура ал-Йафави, отстраненного в свое время от поста шейха в сирийском землячестве, чтобы вновь сделать его шейхом сирийского ривака. Они отстранили от заведования им шейха Касима, мстя ему и его группе, которые на собрании у кади выступали и говорили против шейха аш-Шанвани. К исходу ночи они собрали остальных шейхов и с наступлением утра выехали в крепость. Паша их принял и облачил шейха Мухаммада аш-Шанвани в соболью шубу, назначив его шейхом ал-Азхара (На полях приписка редакции булакского издания: «Назначение господина шейха аш-Щанвани на шейхство в ал-Азхаре»). Точно так же он утвердил сейида Мансура ал-Йафави в качестве шейха ривака сирийцев, кем тот и был в прошлом. Затем они выехали торжественной процессией в город в сопровождении военачальников янычар. Впереди шли младшие офицеры со знаменами в руках и перьями на шапках. Процессия двигалась, пока не вступила в квартал Хуш Кадам. Здесь они остановились в доме Ибн Залиджи, так как дом, принадлежащий аш-Шанвани, мал для того, чтобы вместить такое сборище. Сейид Мухаммад ал-Махруки поместил вновь назначенного шейха в это жилище и снабдил его всем необходимым. С ночи он направил сюда поваров, слуг, послал овец, рису, дров, /165/ масла, меду, сахару, кофе. Он поставил своих рабов и слуг для обслуживания приходящих с приветствиями и поздравлениями. Им подавали кофе, шербет, ладан, курения, розовую [376] воду. Дом переполнился людьми. Сюда шли толпами. Это было во вторник, 14-го числа (21.X.1812). Весть дошла до шейха ал-Махди и стоявших за него и огорчила их — назначение на пост шейха не состоялось.

В пятницу новый шейх прибыл в ал-Азхар и совершил службу в присутствии остальных шейхов. Он произнес заупокойную молитву за шейха аш-Шаркави. В мечети было настоящее столпотворение; большая толпа народа специально явилась, чтобы посмотреть на нового шейха, словно он не провел весь свой век среди них, а они не обращали на него внимания. По окончании заупокойной молитвы распевали касыду, оплакивающую покойника, из сочинений шейха 'Абдаллаха ал-'Адави, известного под именем ал-Кади. На этом служба окончилась.

Умер почитаемый, последний из благочестивых предшественников и их твердых в вере последователей шейх Мухаммад, прозванный Абу-с-Са'уд, сын шейха Мухаммада Джалала, сына шейха Мухаммада-эфенди, прозванного Абу-л-Мукаррам, сына сейида 'Абд алчМун'има, сына сейида Мухаммада, прозванного Абу-с-Сурур, переводчика, сына сейида ал-Кутба, величаемого Абу-с-Сурур ал-Бакри ас-Сиддики; со стороны матери он принадлежал к роду ал-'Омари. Шейх Мухаммад возглавил свое религиозное братство в 1217 (1802-03) году, заменив отставленного с этого поста своего двоюродного брата сейида Халила ал-Бакри. Этот сан — прерогатива не одной лишь ветви рода, но принадлежит также потомкам шейха Ахмада ибн 'Абд ал-Мунима, а последний из них это упомянутый сейид Халил. Когда в Египет прибыли турки и у власти стал Мухаммад Хосров-паша, враги сейида Халила донесли на него и обвинили его в предосудительных делах, а именно в близких отношениях с французами, с которыми он общался. Ему дали отставку с поста накиб ал-ашрафа и передали пост сейиду 'Омару Мукарраму, «о этим не удовлетворились, а заявили паше, что он не достоин возглавлять род ал-Бакри. Тот спросил, есть ли среди потомков этого рода кто-нибудь, кто бы его заменил. Ему назвали ряд имен и в числе их имя покойного [шейха Мухаммада], указав, что он преклонных лет и беден. Паша заметил, [377] что бедность совместима со знатностью рода, и распорядился дать ему коня с седлом. По обычаю, снарядили торжественный въезд, и его доставили к паше, и тот облачил его в чалму и в халат, наградил собольей шубой, пятью кошельками, предоставил ему право пользоваться доходом с некоторых поместий, освободив от обложения. Он поселился в доме, находящемся у Баб ал-Харк. Дела его пошли в гору. Он стал пользоваться повсеместно известностью, вел достойный образ жизни, полный совершенства, протекающий по принятому у них порядку и соответственно обстоятельствам. Он рассматривал формальные расхождения между главами таких религиозных толков, как ал-Ахмадийа, ар-Рифа'ийа, ал-Барахимийа и ал-Кадирийа, и разрешал их в соответствии с их же установлениями. В начале месяца раби' ал-аввала каждый год он переходил в дом в ал-Азбакийу у Дарб 'Абд ал-Хакк и устраивал там прием по случаю празднования рождения пророка. Точно так же он делал и в месяце раджабе по случаю празднования ми'раджа 574 в маленькой мечети ад-Даштути, что за воротами Баб ал-'Адави. Так продолжал он скромно жить, пока не иссякли его силы. Он заболел и вынужден был лечь в постель. Он попросил к себе шейха аш-Шанвани и других шейхов и сказал им, что болезнь его смертельна, так как ему уже девяносто с лишним лет, и что преемником по руководству своим религиозным братством он прочит своего сына сейида Мухаммада, который достиг совершеннолетия. Он просил их, чтобы они назавтра отправились с его сыном в крепость на прием к паше. Они согласились с этим, и на следующий день сопроводили его в крепость, где паша облачил его в шубу почета, и он возвратился в свой дом в ал-Азбакийу у Дарб 'Абд ал-Хакк. Шейх Мухаммад ал-Бакри умер в конце месяца шаввала этого года (8.Х—5.XI.1812), и погребальная процессия прибыла в ал-Азхар, где совершили моление, и похоронили его в мавзолее его предков. Да будет над ним милость Аллаха!

Умер человек, почитаемый, благовоспитанный, выдающийся среди своих соотечественников Мухаммад-эфенди ал-Ваднали, известный в качестве смотрителя ведомства материального снабжения, прозванный еще топал, то есть хромой, так как он [378] хромал Он прибыл в Египет во время /166/ пребывания здесь везира Йусуф-паши, а Мухаммад Хосров-паша назначил его кашифом Асйута. С утверждением господства Мухаммада 'Али-паши он возвратился в Каир и был назначен смотрителем ведомства материального снабжения. Он жил в доме Сулаймана-эфенди Мису в переулке Абу Калба в районе ад-Дарб ал-Ахмар. Ему было поручено изготовлять палатки, седла и все необходимое военное снаряжение. В связи с этим занимаемое им помещение стало тесным, и он купил дом Ибн ад-Дали в ал-Лабудийе 575 вблизи моста 'Омар Шах. Это обширный дом, но разрушенный, как и все дома, здания и лавки вокруг. Восстановив этот дом, он поселился в нем и организовал при нем находящиеся в ведении государства ремесленные мастерские для изготовления снаряжения: литья пушек, ядер, гранат, сосудов для хранения сурьмы, повозок и прочего, как палатки, седла, снаряжение для артиллерийских стрелковых частей и обоза. Он восстановил расположенные вокруг этого дома здания, лавки, находящуюся по соседству мечеть, устроил школу для обучения детей, организовал обучение в этой мечети после полудня десяти студентов у сейида Ахмада ат-Тахтави ханифита. Он назначил на их содержание, а также и на одежду детям тысячу 'османи 576, выплачиваемых рузнаме. Сверх того, в день праздника жертвоприношения 577 у него резали буйволов, баранов и раздавали куски мяса нищим и служащим. Родственникам и друзьям в этот день он рассылал по домам одного-двух баранов и овец, в зависимости от того, как кому посчастливится. В течение рамадана он каждый вечер посылал в мечеть ал-Азхар для раздачи беднякам котелки с мясной похлебкой.

Случилось как-то, что паша вознамерился восстановить водопровод и оросительные вращательные колеса, вращением которых подавалась вода из Нила в крепость. Все это было разрушено, выведено из строя и не действовало с давних пор. К нему привели строителя колодцев, тог запугал пашу объемом работ и заявил, что для этих восстановительных работ потребуется израсходовать пятьсот кошельков. Об этом доложили Мухаммаду-Эфенди, и он сказал паше: «Я восстановлю [379] водопровод за сто кошельков». Паша спросил: «Как же это возможно?» Тот оказал: «Даже за восемьдесят кошельков». Он взял откуп, а близкие ему люди дали некоторое количество буйволов ему в помощь. Он начал восстанавливать водопровод и привел его в то состояние, в каком он находится теперь. Он восстановил также оросительные колеса, и вода подается в крепость и окрестности ее, и ею пользуются жители этих районов. В этих кварталах воды много, она стоит дешево, а раньше в течение многих лет здесь очень страдали от недостатка воды.

А из других заслуг Мухаммада-эфенди Топала (перечислим «следующие: караульные солдаты у городских ворот причиняли беспокойство тем, что со всех прибывающих, входящих и уходящих из города — феллахов и других — и с находящихся при них вещей, поклажи, будь то даже топливо, люцерна, солома или навоз, брали деньги. Даже если проходила бедная женщина, неся на голове корзинку навоза, который она собрала на улице и продажей которого она существует, ее задерживают и не пропускают до тех пор, пока она не уплатит один пара. Они брали также часть из того, что люди проносили. С каждого груженого осла, мула или верблюда они брали один пара, так что если кто-нибудь купит на побережье Булака или Старого Каира ардабб зерна или вязанку топлива для своей семьи, то караульные Кантарат ал-Лимун 578 возьмут с него. Развязавшись с ними, он встретится с теми, что сидят у ворот Баб ал-Хадид. Так было на всех дорогах, ведущих прохожего в город и из города, как, например, Баб ан-Наср, Баб ал-Футух, Баб аш-Ша'рийа, Баб ал-'Адави, Баб ал-Карафа, Баб ал-Баркийа, и на дорогах, ведущих в ал-Азбакийу и в Старый Каир.

Покойный Мухаммад-эфенди стремился уничтожить это. Он поговорил с пашой, поставил его в известность о том ущербе, какой наносится людям и особенно беднякам. Он указал, что караульные, как и другие солдаты, получают содержание от паши, а эти суммы уже сверх [содержания]. Паша разрешил отменить это и отдал приказ, воспрещающий этим караульным что-либо взимать с проходящих. Он назначил своих уполномоченных для контроля [за выполнением этого распоряжения] каждым постом. Это стало известно населению, и оно стало [380] противиться тому, чтобы что-либо взимали с простонародья. А раньше постовые собирали /167/ таким образом большое количество пара, которые « концу дня делили между собой, сверх того, что они брали [натурой] из проносимого груза: сыра, масла, разного рода огурцов, разных сортов фруктов, арбузов, овощей, люцерны, топлива и прочего.

Другая заслуга Мухаммада-эфенди заключается в том, что он старался добиться отмены дурного обычая, которого придерживались чауши и каввасы-турки из гвардии паши и катходы. Они имеют обыкновение по пятницам, одевшись в свои лучшие одежды и рассеявшись по городу, обходить дома знати, почтенных людей, лиц, занимающих высокие посты, с тем чтобы получать с них бакшиш. Это именуется пятничным даром. И вот сидит один из упомянутых за завтраком с теми, кто собрался у него, как вдруг, без какого бы то ни было разрешения, перед ним появляются двое или трое и останавливаются, держа в руках серебряные жезлы. Им подают два или три пиастра, соответственно положению, занимаемому хозяином дома. Но только они удаляются, как появляются другие. Они не видят в этом ничего обременительного и ничего низкого, но даже считают это какой-то обязанностью. Кое-кому не хватает на этот день пяти — десяти пиастров или около того, причем они тратятся бесцельно. В этот день некоторые скрываются, уходят из своего дома или же не выходят из гарема, но в следующий раз встретившиеся с ним чауши и каввасы напомнят ему, что в прошлый раз он не дал им бакшиш, и либо простят ему, полагая, что он должен быть признателен им за это, либо востребуют эту сумму с него, если он не из тех, кого следует опасаться. Покойный точно так же хлопотал перед пашой о запрещении этого.

Из дурных дел его напомним, что он был первым, кто положил начало повышению суммы откупа на монетный двор, так что возбудил с этих пор пашу против служащих монетного двора, и с ними произошло то, о чем уже упоминалось.

И из числа дурных дел также то, что он ввел обложение ладана, хны и камеди, что согласуется со словами сказавшего: «Есть ли человек, обладающий одними лишь достоинствами ? [381]

Достаточно, если человек столь благороден, что в состоянии учитывать свои недостатки».

В общем, «муть исходит из начала источника», как сказал ал-Лайс ибн Са'д, когда ар-Рашид обратился к нему, вопрошая его: «О пахарь, о земледелец, как можно улучшить твою деревню?» На это тот ответил: «Что касается улучшения земледелия, урожайности, то это определяется Нилом, а что касается ее управления, то муть исходит из начала источника». Ар-Рашид сказал: «Согласен с тобой». Об этом упоминает Хафиз ибн Хаджар в ал-Мархама ал-гайсийа в биографии ал-Лайса 579. Но во всяком случае покойный был лучшим из тех, кого мы видели при этом правительстве. Он по собственному побуждению был близок к добру, с усердием совершал пять молений. В установленные часы, он неизменно работал, читал книги, углублялся в детальное изучение методики наук. Он приобретал много книг по различным отраслям знания и ремеслам, так что он стал изготовлять цветное сукно, которое выделывается в европейских странах и развозится по свету и которое люди носят для украшения; в Египте его было очень мало и оно стоило дорого. Он изготовил некоторое количество ткацких станков изумительного образца, собрал ткачей, и они ткут шерсть, предварительно превращенную в пряжу, с основой определенной длины и ширины. Затем она поступает к Другим рабочим, которые покрывают ее поташем и разведенным мылом, расправляют ее тем способом и в такие промежутки времени и дни, какие указаны Мухаммадом-эфенди при работе. В таком расправленном состоянии ее закладывают в толстые деревянные просмоленные чаны, которые наполняются водой, подаваемой из специально сделанной сакийи, приводимой в движение быками, откуда вода переливается в эти чаны. Над чанами установлены песты, напоминающие песты, употребляемые при очистке риса. Они приходят в движение, опускаясь и подымаясь при посредстве особого зубчатого колеса, в свою очередь приводимого в движение водой сакийи. Вода из чанов не пропадает, а используется для орошения окрестных садов, питая их деревья и насаждения. Затем ткань извлекают, придают ей блеск, красят в разные цвета и кладут под большой пресс, [382] именуемый «троном», который для этого сделал сам Мухаммад-эфенди. На этом работа по выделке сукна заканчивалась.

Народ шел сюда, чтобы посмотреть на это удивительное дело. Затем сюда явился какой-то француз, дал ему указания относительно изменения пестов /168/ и испортил все дело. Мухаммад-ефенди должен был много работать по выпуску военного снаряжения. Он поленился вторично возобновить работу предприятия по выделке сукон, и оно перестало действовать. Несмотря на большую занятость и огромные расходы, Мухаммад-эфенди не имел своего писца, но сам вел записи и счетоводство. У него под рукой были [бухгалтерские] книги, каждая и» которых предназначалась для определенной отрасли, и одно занятие не мешало ему выполнять другое. По мере того как расширялась сфера его деятельности, увеличивалась численность его приближенных. В его руках объединялась большое количество должностей в связи с присоединением к ведомству снабжения таких отраслей, как, например, пороховой завод, монетный двор, кожевенные заводы и прочее. Мухаммада-эфенди возненавидел в душе катхода-бей из-за того, что произошло между ними. Стали даже говорить, что Мухаммад-эфенди сам стремится стать катходой. Мухаммад-эфенди возглавлял дела и разрешение вопросов, делал представления и выступал в защиту, шутил с пашой, развлекался с ним, часто входил к нему без доклада. Катхода стал интриговать против него, он стал вести учет делам, находившимся в ведении Мухаммада-эфенди. и ставить в известность пашу о доходах, которые они ему приносят. Так катхода действовал до тех пор, пока паша не отстранил покойного от управления всеми делами снабжения, перепоручив их Салиху Катхода ар-Раззазу. Вот что послужила одним из поводов для обвинения Мухаммада-эфенди. Однажды в рамадане после полудня катхода посетил мечеть-мавзолей ал-Хусайни. Затем, возвращаясь к себе домой верхом перед заходом солнца, он встретил на своем пути большое количество людей, несших закрытые котелки. Он спросил, что это, и ему сообщили, что в течение рамадана Мухаммад-эфенди каждый вечер посылает в мечеть ал-Азхар для бедняков похлебку с мясом. Катхода вознегодовал и заявил паше: «Он дружит с [383] народом и в хороших отношениях с ним за твой счет», и наговорил подобных вещей. Покойный оставался без дела около двух лет, но не изменился, не проявил слабости, вел все тот же образ жизни в отношении питания, одежды, был все так же щедр, а жалованье продолжало ему идти.

В это время он занимался чтением книг, изучением наук, усовершенствовался в ремесле. Он терпеливо трудился над календарными вычислениями, пока не достиг в этом такого совершенства, что разработал годичный календарь, охватывающий движение звезд, планет, устанавливающий разные фазы луны, ее встречу с солнцем, ее восход и затмение, а также показывающий превратности судьбы. Собственными руками он изготовлял также превосходные изделия, как, например, коробочки, получаемые из Индии, европейских стран и Турции, в которые пишущие кладут свои чернила и перья. Он делал их вначале из тонкого дерева, а затем из картона. Он раскрашивал, разрисовывал их надлежащим образом и на раскраску накладывал сандараковую смолу, после чего он ставил их в специально для них сделанный из стекла ящик, чтобы краска подсыхала под лучами солнца, будучи защищенной стеклом от воздуха и пыли. По окончании работы коробочки получаются исключительно красивыми, изящными, и несомненно, что каждый, кому приходилось их видеть, принимает их за коробочки индийского или европейского производства, где оно достигло большого совершенства. Когда покойному приходи лось слышать о лице, владеющем каким-нибудь ремеслом в любой отрасли или какой-нибудь наукой, то он прилагал все усилия, чтобы усвоить ее любым способом и ничего не жалел для осуществления своего желания. Он отвадил в своем доме жилье для лиц, обладающих знаниями, поселял их у себя, тратился на них, одевал их до тех пор, пока не соберет плодов их знаний и умения. По пятницам вечером к нему собирались для чтения Корана живущие поблизости от его дома. Они проводили в зикре часть ночи, а затем он наделял их деньгами. Ввиду того что пренебрежение и охлаждение паши к нему затянулось, а паша мало находился в Каире и большую часть времени отсутствовал, Мухаммад-эфенди счел за благо уехать из Египта в [384] Турцию, чтобы возвратиться к себе на родину. Он попросил разрешения у паши при прощании с ним, когда паша отправлялся в район Верхнего Египта. Тот разрешил ему, и Мухаммад-эфенди занялся приготовлениями к отъезду. Смотревший на это неодобрительно катхода послал к паше, интригуя против Мухаммада-эфенди, и паша, отменив разрешение на выезд, пообещал назначить ему содержание и задержал отъезд против его желания.

В начале года к Мухаммаду-эфенди приехали его мать и дочь со своим мужем. Он поселил их в доме, находившемся напротив его дома, и производил расходы на все необходимое им. Случилось как-то, что упомянутый его зять трижды произнес клятву развода, а затем отступился от этой клятвы. Мухаммад-эфенди вынужден был изгнать его, чтобы разъединить его с дочерью, а тот пожаловался /169/ катхода-бею, и последний поговорил по этому поводу с Мухаммадом-эфенди. Но тот не принял его посредничества, заявив: «Я не могу и для тебя допустить запретное». Зять его продолжал ходить к катходе, наговаривал и клеветал на Мухаммада-эфенди, приписывая ему все, что еще больше усиливало гнев и ненависть катходы: Он говорил катходе про своего тестя: «Каждую ночь по пятницам он собирает у себя сборища для чтения Корана и чтобы проклинать тебя и твоего господина». Он упомянул, что Мухаммад-эфенди стремится не просто вернуться на родину, а поехать в Стамбул, чтобы встретиться со своим первым господином, который является теперь капудан-пашой. Он заявил, что Мухаммад-эфенди [якобы] сказал: «Когда я буду в Стамбуле, я буду действовать и так, и этак, и поставлю в известность о действительном положении вещей здесь и о том, что они творят, и будет положен конец их дедам здесь». Он сказал также катходе, что Мухаммад-эфенди прорицает по звездам, гаданьем по которым он занимается, что пашу ожидает в ближайшем будущем несчастье, что начнется смута и что поэтому он хочет уехать из Египта, до того как это произойдет, и наговаривал еще тому подобное. Когда паша возвратился из своей поездки, покойный, не зная о том, что затаил против него катхода, обратился к нему с просьбой, чтобы тот получил для него разрешение у [385] паши на выезд. Катхода поговорил об этом с пашой так, что наполнил его сердце злобой. Затем он возвратился к Мухаммаду-эфенди, говоря: «Я просил у паши разрешения для тебя, но он не соглашается на твой отъезд. Ему нелегко расстаться с тобой». Мухаммад-эфенди сказал, что ему нечем жить, а катхода заявил, что паша назначил ему по два кошелька в месяц, то есть по сорок тысяч пиастров. Тогда покойный оказал: «Этой суммы мне недостаточно, пусть паша отпустит пять кошельков». Но катхода ответил: «Паша не согласен на сумму, большую, чем та, о которой я упомянул тебе». Все это было лишь обманом со стороны катходы, направленным для осуществления всего того, что он. заронил в душу своего господина. Мухаммад-эфенди непрерывно возобновлял просьбу о разрешении на выезд, пока оно не было ему предоставлено. Паша задумал его убить по выезде его из Каира. Покойный в это время продал свой дом и все, что вокруг него, сад за Канатир ас-Сиба, кое-что из вещей и имущества, без которых можно обойтись, купил рабов и рабынь, завершил приготовления и отправился в Розетту. По истечении двух-трех дней со времени его отъезда написали Халил-бею — правителю Александрии — распоряжение убить его. Весть об этом дошла до Мухаммада-эфенди, когда он находился в Розетте, но он не поверил этому, сказав: «Какое же преступление я совершил, чтобы заслужить смерть? Если паша хочет меня убить, то что же мешало осуществить это, когда я находился у него в Каире? Я уехал с его разрешения, попрощался с ним, целовал его руки, край его одежды, и он был любезен со мною, как обычно». Приехав в Александрию, он не выходил с судна. Прошло несколько дней в ожидании попутного ветра и разрешения таким а отплыть. А Халил-бей, получив в это время распоряжение, прислал ему приглашение пообедать с ним в Ра'с ат-Тин. Увидев, что в ожидании его Халил-бей стоит на некотором расстоянии от него на возвышенности, он принял приглашение и сошел с судна. К нему подошла группа солдат, окружила его, и тут-то он убедился в том, о чем ему сообщили в Розетте. Он взглянул в сторону Халил-бея, но тот уже исчез. Мухаммад-эфенди сказал солдатам: «Погодите, пока я совершу омовение и молитву». [386]

Коленопреклоненный, он, надеясь спасти жизнь, поднялся и бросился в море. В него стали стрелять, вытащили из воды и добили его. Его сундуки извлекли на берег и забрали содержавшиеся в них книги, так как паша послал за ними. Его имущество и деньги забрал Халил-бей, уделив часть этого сыну покойного и разрешив ему уехать вместе с семьей. На этом все было покончено. Книги были доставлены во дворец паши и были им переданы Вали Ходже. Многие из них пропали, а значительная часть попала в руки, недостойные этих книг.

Мухаммада-эфенди убили в конце месяца сафара (15.II— 14.III.1812) этого года. А Аллах лучше знает.

Год тысяча двести двадцать восьмой (4.I.1813—23.XII.1813).

Месяц мухаррам начался в понедельник. В этот день прибыла весть из Верхнего Египта о том, что Ибрахим-бей — сын паши — арестовал Ахмада-эфенди, сына Хафиза-эфенди, /170/ ведавшего регистром неотторжимого имущества ризк, и [затем] повесил его; он также очень сильно избил Касима-эфенди, сына Амин ад-Дина, влиятельного писца. Оба они были даны Ибрахиму в качестве сопровождающих, для того чтобы вести дела вместе с ним и ознакомить его с положением. Касим-эфенди имел особое назначение и был [при нем] вроде везира, друга и приятеля. Паша назначил ему годичное содержание в размере восьмидесяти кошельков, не считая рациона я одежды, при условии, что он будет подавать советы, каким образом обнаружить скрываемое [имущество] и все то, что может обеспечить приток денег. Касим-эфенди якобы проявил небрежность в распределении чего-то. Ибрахим послал уведомление своему отцу о том, что Касим-эфенди и катиб 580 неотторжимого имущества занимаются обманом и что оба они заняты лишь собой. Паша разрешил поступить с ними так, как было упомянуто, и конфисковать все собранное ими обоими для себя. Ибрахим так и сделал в наказание за совершенные ими проступки.

20-го числа этого месяца (23.I.1813) упомянутый Ибрахим-бей прибыл в Каир. В этот же день произошло столкновение между Хусайном-эфенди ар-Рузнамджи и двумя его катибами — [387] Мустафой-эфенди Баш Джаджартом и Китасом-эфенди. Вероятно, это произошло по тайному подстрекательству против Хусайна-эфенди. Они передали свое дело паше и сообщили ему о расходах и действиях, совершаемых Хусайном-эфенди и скрываемых им от паши. [Они заявили], что если проверить все за истекшие годы, то за Хусайном-эфенди окажутся тысячи кошельков. Когда паша это услышал, то приказал им обоим произвести подсчет за минувшие четыре года. Уйдя от паши, они взяли с собой своего приятеля турка-чиновника и после полудня неожиданно явились в дом 'Османа-эфенди ас-Сарджи — брата Хусайна-эфенди. Открыв его шкаф, в котором хранились регистры, они унесли все с собой в дом сына паши — Ибрахим; бея дафтардара. Наутро вместе с братом Хусайна-эфенди упомянутым 'Османом-эфенди они собрались для проверки и расследования. В течение ряда дней продолжались пререкания и расследования с речами обвиняющими и защищающими, полными благожелательности к. Хусайну-эфенди. Каждый вечер оба катиба отправлялись к паше, чтобы поставить его в известность о проделанном и о выявленной сумме, числящейся за Хусайном-эфенди. Паша удивлялся, хвалил их обоих и побуждал к детальному расследованию, а они пыжились от важности, выдвигали все больше возражений и обвинений против отчетности Хусайна-ефенди. Последний же по важности своего положения полагал, что, по обыкновению, он вправе полностью распоряжаться деньгами казны, ее доходами, а отчитываться перед главой государства надлежит лишь в общих чертах, не вдаваясь в мелочи, поскольку, будучи честным, полагал, что он облечен доверием. Приход и расход точно записывались в регистры, находящиеся в ведении писцов-мусульман и приданных к ним писцов-евреев, которые ведут также записи на еврейском языке, с тем чтобы одна группа контролировала другую.

С тех пор как властителем Египта стал этот паша, он изыскивает любые пути поступления средств и изобретает статьи поборов. Они заносятся в регистры, находящиеся в ведении Писцов рузнаме, и в числе других государственных средств должны взыскиваться, расходоваться и передаваться рузнаме. Заботы об этом паша возложил на рузнамджи, которому [388] предоставил право решать и распоряжаться. Рузиамджи в свою очередь передоверил все это одному из своих катибов, которого зовут Ахмад Йатим. Благодаря своей сметливости и осведомленности он состоял советником при рузнамджи и выделялся по своему положению среди всех остальных, оскорблял их, ненавидел того, кто делал что-либо без его ведома, а иногда и поносил его, даже если тот имел более высокий ранг или был более сведущ в своей области. Исполнившись гнева, иной переставал являться в канцелярию, но Ахмад Йатим пренебрегал им и не справлялся о нем. Даже глава писцов должен был считаться с его мнением, не избег подчинения ему. Из-за своего главенствующего положения он стоял поперек дороги всем. Они подстроили козни упомянутому Ахмаду-эфенди, подкапывались под него, настраивали против него до тех пор, пока его не постигла беда. Паша наказал его, оштрафовав на сумму в восемьдесят кошельков, а его начальника Хусайна-эфенди — на четыреста кошельков.

Ахмаднэфенди перестал посещать канцелярию и был сменен назначенным пашой Халилом-эфенди. Его назвали ответственным катибом в том смысле, что ни векселя, ни переводы, ни бумаги, касающиеся мири, и все прочее, /171/ что пишется в этом диване, не выписывается до тех пор, пока с ними не ознакомится упомянутый Халил-эфенди и не поставит свою подпись. Таким образом, он оказался осведомленным обо всех их секретах, и от него паша узнавал обо всем, вплоть до мелочей, он давал паше сведения. Так продолжалось до тех пор, пока даже самую канцелярию не перевели в дом Халила-эфенди, находящийся в ал-Азбакийе, напротив жилища сына паши — Ибрахим-бея. В этой канцелярии ведали помесячным регистром Касим-эфенди и его родственники — Китас-эфенди и Мустафа-эфенди Баш Джаджарт.

По истечении нескольких месяцев Ибрахим-бей, уезжая, взял с собой в качестве сопровождающего Касима-эфенди, как уже изложено. Рузнамджи и сын его Мухаммад-эфенди, считаясь с ним, ни в чем не противодействовали его родственникам [Китасу-эфенди и Мустафе-эфенди], которым было обещано сохранить ответственное положение. Когда же дошла весть о том, [389] что Ибрахим-бей наказал Касима-эфенди, то к родственникам Касима-эфенди стали относиться пренебрежительно, и сын рузнамджи проявил свою дотоле скрытую злобу в отношении их обоих, чинил им затруднения, был суров с ними в разговоре Они условились сообщить паше о положении вещей и сделали это, как уже упоминалось. А до этого случилось, что Хусайн-эфенди попросил у паши разрешения на выплату всевозможного содержания лицам из простонародья и высокопоставленным и паша дал разрешение полностью выплатить все причитающееся шейхам, улемам, писцам-эфенди и сейиду Мухаммаду ал-Махруки, а всем остальным — лишь четвертую часть того, что приходится. Паша дал фирман об этом. Рузнамджи заметил, что среди этих [категорий] имеются некоторые заслуживающие внимания, как, например, бедные ученые, уроженцы Мекки и Медины, бежавшие оттуда и обосновавшиеся в Египте вместе со своими семьями, не располагающие доходами, за счет которых можно было бы существовать, живущие лишь на положенную им годичную пенсию. В том же положении находятся и некоторые мултазимы, которые имеют обыкновение погашать причитающееся с их поместий мири деньгами и зерном, включая и предназначенный для них фа’из. Паша по этому поводу сказал: «Поступай по своему усмотрению». Это дело паше трудно было регулировать в частностях. Опираясь на это, рузнамджи стал некоторым выплачивать половину, некоторым — треть или две трети, а простонародью и вдовам он выдавал четверть, и не больше, согласно [письменному] распоряжению. Те очень пострадали, получая лишь четверть причитающегося им; они испытали затруднения от многократной беготни, хождений, бесплодных проволочек, от необходимости преодолевать большие расстояния и многого другого, а среди этих людей много престарелых. Когда же повели дело с подсчетом, то лицо, возглавлявшее это дело, возразило против того, чтобы принимать в расчет все, превышающее четверть. Обратились к паше, поставили его об этом в известность, и он сказал: «Засчитывайте ему лишь то, что соответствует моему разрешению и фирману, а прочее — нет». Паша отрицал, что в отношении выплат он разрешил Хусайну-эфенди поступать по своему [390] усмотрению. Он заметил, что Хусайн-эфенди действовал как даритель. Поэтому за истекшие четыре года за ним насчитали большую сумму.

Точно так же отнесли на его счет денежные перечисления начальникам воинских частей, направленных к нему приближенными паши, которым он не осмеливался возражать и выплачивал суммы без письменного указания паши, производя передаточные надписи, полагаясь [при этом] на положение, занимаемое командирами. Во многих случаях эти выдачи были засчитаны ему как долг и также составили большую сумму. Когда подвели подсчет таким способом за один год, то сумма долга Хусайна-эфенди составила около тысячи двухсот с лишним кошельков, а за четыре года — пять тысяч кошельков. Это привело Хусайна-эфенди в ужас и замешательство. Опасения его все возрастали — он не находил никого, кто мог бы его спасти, вступиться за него и защитить.

В конце этого месяца паша устроил торжество по случаю обрезания сына Бонапарта Хазандара, находившегося в это время в Хиджазе. Процессию [по этому поводу] организовали в пятницу, после богослужения, и народ собрался, чтобы посмотреть на нее.

Тогда же стали множиться тревожные слухи о чуме, так как был уже случай смерти от нее в Александрии. Паша приказал устроить карантин в портах Розетта, Дамиетта, Буруллус и Шубра. Он послал кашифу ал-Бухайры распоряжение воспретить передвижение на сухопутных дорогах. Он приказал также читать каждую ночь в мечети алгАзхар ас-Сахих ал-Бухари, равно как читать суры ал-Мулк и ал-Ахкаф 581 в других мечетях и маленьких молитвенных помещениях, для того чтобы отвести мор. В течение трех дней собирались в ал-Азхаре в небольшом количестве, а затем перестали, поленившись являться. В понедельник, 29-го числа (1.II.1813), до полудня произошло затмение солнца. Оно скрылось /172/ приблизительно на три четверти. Солнце находилось в созвездии Водолея, указывающем на наступление дней зимы. Небо немного потемнело; многие люди не обратили внимания на затмение, полагая, что это дождевые тучи закрывают солнце, так как это было зимой. [391]

Месяц сафар 1228 года начался в среду (3.II.1813). К концу этого дня поднялся ужасно холодный юго-западный ветер, продолжавшийся до послеполуденного времени субботы. В пятницу он особенно усилился и принес массу желтой пыли, песка, [нагнал] сплошные черные тучи, временами моросил небольшой дождь.

Во вторник, 7-го числа (9.II.1813), были получены сообщения из Хиджаза о захвате солдатами Джидды и Мекки без военных действий. Вот почему это так произошло. В прошлом году турки [экспедиции, снаряженной Мухаммедом 'Али,] отступили и стали возвращаться описанным образом разрозненными толпами; одни из них возвращались через Суэц, другие шли сухопутной дорогой, а некоторые — через ал-Кусайр. Паша же изгнал тех, кто поспешил отступить я возвратиться без его приказа. Тогда те, кто считал себя более достойными господствовать, чем он, такие, как, например, Салих Кудж, Сулайман-паша, испугались его силы. Мухаммад 'Али вынудил их эмигрировать, изгнал их из Египта и избавился от них. Затем он убил Ахмад-агу Лаза и разработал план новой экспедиции.

Шейхи бедуинских племен, которых он склонил на свою сторону, объединившиеся с ним, и шейх племени ал-Хувайтат сообщили ему, что [причиной] происшедшего поражения являются бедуины, ставшие было на сторону ваххабитов, а именно племена Харб и ас-Сафра 582, проявившие большое усердие. Ваххабиты ничего не дают им, говоря: «Воюйте за вашу веру, за вашу страну!» [Шейхи племен сказали паше:] «Если вы потратите на них деньги, осыплете их подарками и наградами, то они отвернутся от ваххабитов, повернут и будут с вами и дадут вам завладеть страной». Паша постарался любыми путями собрать денег.

Он возобновил деятельность по организации экспедиции и пустил слух, что сам ее возглавит. Лагерь экспедиции он разбил за воротами Баб ан-Наср. Это было в месяце ша'бане, как уже сообщалось, он выступил с большой торжественностью, восседая под паланкином, и назначил Бонапарта Хазандара командующим отправляемой экспедицией. Он дал ему сундуки [392] с деньгами и одеждой и в качестве сопровождающего — 'Абдин-бея и свиту для них обоих. Паша упорно продолжал посещать лагерь и возвращался из него то в крепость, то в ал-Азбакийу, то в Гизу, а то во дворец в Шубра, а то понедельникам и четвергам он устраивал маневры по образцу военного [обучения] у европейцев.

В конце ша'бана Бонапарт отправился, а лагерь сохранили. Были затребованы солдаты, и они прибывали сюда из своих стран через Александрию и Дамиетту. Большое количество из них было вывезено в лагерь, но по утрам они продолжали посещать город для совершения своих дел, а к концу дня возвращались, нанося ущерб торговцам, погонщикам ослов и другим. Когда паша, вероломно обманув Ахмад-агу Лаза, убил его в конце рамадана, то [после него] не осталось никого, кто был бы страшен своей силой.

'Абдин-бей отправился в шаввале, а примерно через месяц после этого выступил Мустафа-бей дали-паша 583 во главе огромного количества солдат. Затем уехал также Йахйа-ага приблизительно с пятью сотнями солдат. Так с короткими промежутками выступали отряды один за другим, лагерь же продолжал существовать. Военное обучение также продолжали проводить.

По прибытии Бонапарта в Янбо он стал добиваться дружбы бедуинов, склоняя их на сторону паши. Ибн Шадид ал-Хувайти и другие отправились к ним, встретились с шейхом [племени] Харб и оставались там, пока не договорились с ним, и прибыли вместе с ним к Бонапарту. Тот принял его с почестями, наградил его шубой почета, равно как и тех вождей бедуинов, что приехали вместе с ним. Он оделил их одеждами, кашемировыми шалями и роздал им четыре шкатулки денег, осыпал их ими. Шейху племени Харб он дал сто тысяч французских талеров наличными. Прибыли остальные шейхи, он также наградил их и поделил деньги между ними. Лично для себя шейх [племени] Харб получил восемнадцать тысяч французских талеров. Затем Бонапарт назначил им рацион: ежемесячную выдачу на каждого по /173/ пять французских талеров, по мешку сухарей и по мешку чечевицы. Тогда бедуины [393] дали им возможность захватить страну. Комендант Медины был для них своим человеком, они склонили его на свою сторону, и он сдал им Медину. Все это было сделано по тайному плану шерифа Талиба — эмира Мекки, по его указанию и совету. Когда это было осуществлено, то выяснилась роль шерифа Талиба — он дал им овладеть Меккой и Мединой. Сын Мас'уда ал-Ваххаби присутствовал там во время совершения хаджа, а затем уехал в Та'иф, и после его отъезда шериф Талиб сделал свое дело, — да воздастся ему за это!

Когда во вторник, 7-го числа, прибыли вести об одержанной победе, был дан салют из множества пушек и призвали с утра украсить город, [Старый] Каир и Булак. Иллюминация продолжалась в течение пяти дней, первым из которых была среда (10.II.1813), а последним — воскресенье. По ночам на протяжении этих дней народ страдал и мучился из-за очень сильного холода, мороза и [необходимости] бодрствовать долгую ночь, поскольку это было в разгар зимы. Каждый владелец лавки сидел в ней закутанный в шерстяной плащ, шерстяные одеяния и покрывало, держа перед собой жаровню и греясь ее огнем.

В упомянутую среду вечером паша выступил из города, [за пределами которого] воздвигли палатки. [Сюда] направили верблюдов, нагруженных всем необходимым: постелью, утварью, сосудами для фильтрования воды, порохом для салютов и фейерверка. Ежедневно устраивались маневры, и непрестанно ужасно грохотали пушки и ружейные залпы, напоминающие раскаты грома, а в барабаны били с восхода солнца до полудня. В первый же из этих дней Ибрахим-бей — сын паши — был ранен в плечо пулей, пронзившей одного из конюхов и уже успевшей остыть. В связи с этим Ибрахим-бей был болен и спустя два дня выехал в экипаже в лагерь с войском, а затем возвратился. В воскресенье (14.II.1813) на закате паша верхом поднялся в крепость. Праздничные палатки свернули, нагрузили верблюдов, и отряды солдат вступили в город. Населению разрешили снять иллюминацию, спустить фонари, которые уже были заправлены, так как предупредили, что иллюминация продлится семь дней. Поэтому, когда последовало [394] разрешение спустить их, люди почувствовали себя так, точно с них петлю сняли и освободили из тюрьмы. Они очень страдали от холода, бессонницы, вынужденного бездействия, застоя в делах, непереносимых для них затруднений. Среди них были люди, не имеющие средства для того, чтобы прокормить свою семью и заправить лампу, а тут еще и эту повинность вменили им в обязанность.

Паша написал сообщение [об одержанной победе] Порте и послал в сопровождении Амина Чауша. Точно так же и по всем провинциям было разослано сообщение об этом. По этому же случаю паша пожаловал своим приближенным посты

В этом месяце прибыли сведения о многочисленных дождях, выпавших в Нижнем Египте, в Александрии, Розетте и в пределах ал-Гарбийи, ал-Мануфний, ал-Бухайры; очень усилились холода, отчего погибло много людей, скота и ранних посевов; огромное количество мертвой рыбы плавало на поверхности воды, и волнами ее выбрасывало на берег; поднявшиеся в начале месяца сильные ветры потопили много судов.

7-го числа, в день получения вестей [о Хиджазе], паша потребовал к себе Хусайна-ефенди ар-Рузнамджи и облачил его в шубу [в знак] сохранения его поста в рузнаме. Паша решил взыскать с него две с половиной тысячи кошельков. Вот как это произошло- когда против Хусайна-эфенди возбудили дело с подсчетом и стали подсчитывать упомянутым способом, паша послал к нему требование внести пятьсот кошельков в счет [суммы долга]. Хусайн-эфенди попал в ужасное положение, и у него не нашлось защитника, спасителя, который горячо взялся бы за его дело. Он послал своего сына к Махмуд-бею ад-Дувайдару просить, чтобы он был посредником между ним и пашой, а тот — человек, у которого внешние проявления расходятся с тем, что у него внутри. Он отправился вместе с сыном Хусайна-эфенди к паше, и тот приветливо встретил и принял его в своей приемной Сына Хусайна-эфенди Махмуд-бей посадил в уголок и стал перешептываться с пашой, затем возвратился к нему и оказал- «Подсчет к этому времени еще не закончен, но накануне за твоим отцом числилось пять тысяч кошельков с лишним. Я говорил с пашой и походатайствовал, [395] чтобы он оставил дальнейшие подсчеты и чтобы он простил половину этой суммы с лишним. Остается две тысячи пятьсот "кошельков, подлежащих уплате» Сын Хусайна-эфенди сказал: «А откуда нам взять /174/ такую огромную сумму, ведь нас лишили также и должности? Мы бы залезли в долги, но никто нам не доверит сумму даже меньше той, что числится за нами». Махмуд-бей опять пошел к паше и, возвратившись, сказал: «Невозможно уменьшить сумму более того, что он уже простил, а что касается должностей, то они остаются за вами. Пусть завтра твой отец придет сюда, и будет возобновлено назначение его на этот пост, а враги лопнут с досады». Ответчик был опечален, и Махмуд-бей ему сказал- «Аллах поможет выплатить» Сын Хусайна-эфенди поднялся, поцеловал ему руку, отправился к себе домой и поставил в известность о происшедшем отца, печаль которого усилилась, так как он стремился лишь к тому, чтобы сдать это дело. Наутро Хусайн-эфенди поднялся а паше, тот облачил его в шубу, и он, огорченный, возвратился домой и начал распродавать свое имущество я все им полученное.

В понедельник, 13-го числа (15.II.1813), паша облачил в шубу Мустафу-эфенди, он возвратился домой, и к нему приходили люди, чтобы поздравить с назначением на новый пост

В среду (В действительности 23 сафара приходится на четверг), 23 сафара (25.II.1813), были получены вести о взятии [войсками паши] Та'ифа и бегстве из него ал-Мада'ифи. Устроили празднества, фейерверк, из многочисленных орудий крепости ч других мест давались пушечные салюты в течение трех дней в часы азана Паша начал подготовку к отъезду сына своего Исма'ил-паши, посылаемого с этой вестью в Стамбул. Дата взятия [Та'ифа] — 26 мухаррама (29.11813).

В эти дни начали проверять весы и учредили для этого диван в крепости. Продавцам было отдано распоряжение прекратить взвешивание и доставить имеющиеся у них гири для проверки. В тех случаях, когда вес гирь был больше или меньше, чем следует, их отбирали и оставляли у себя [в диване], [396] а если они оказывались верными — их клеймили клеймом и за каждое клеймо брали по три пара. Гири показывают вес от пол-окка и одного окка до ратла. Тем же, у кого они оказались неправильными, выдавали вместо них другие, железные, весом в ратл, за которые надлежало уплатить их цену в сто пара. А если они брали гири весом в пол-ратла, то платили пятьдесят пара. И это был источник, при посредстве которого собирали кошельки.

Тогда же паша потребовал также от бедуинов [племени1 ал-Фава'ид 584 штраф в семьдесят тысяч французских талеров; те взбунтовались и рассеялись по провинции, отбирая скот, грабя каждого встречного. Против них выступил кашиф Гизы, но, встретив [принадлежащих бедуинам] верблюдов, нагруженных их имуществом, в сопровождении женщин и детей, он захватил все это и возвратился.

Тогда же сын паши Ибрахим-бей отправился в Верхний Египет и прибыли известия о вспышке чумы в Александрии. Несмотря на свою жестокость и немилосердие, паша и солдаты очень испугались мора.

Месяц раби' ал-аввал 1228 года начался в четверг (4.III.1813). В этот день человека по имени Хусайн ал-Бурали, состоявшего адъютантом при адъютанте паши, назначили в казначейство, дав отставку Раджаб-аге, а тот был человекам снисходительным, неплохим.

Как только Хусайн ал-Бурали получил назначение, он послал шейхам всех кварталов распоряжение ставить его в известность о каждом случае смерти, о том, мужчина это или женщина, о наличии [у них] детей или других наследников; точно такое же распоряжение было Дано владельцам лавок похоронных принадлежностей. Указ такого же содержания был разослан по провинциям и портовым городам.

В воскресенье, 4-го числа (7.III.1813), паша потребовал к себе Хусайна-эфенди ар-Рузнамджи и спросил с него [сумму] обложения, а тот уже продал свое имущество, недвижимость, дом, в котором он жил, но все это дало лишь пятьсот кошельков. Паша ему сказал: «Что же это ты не вносишь требуемой с тебя суммы, что это за проволочка? Мне нужны деньги». [397]

Хусайн-эфенди ему ответил: «У меня ничего не осталось, я уже продал свое имение, недвижимость, дом, взял взаймы у ростовщиков, пока мне удалось собрать пятьсот кошельков, и вот я в твоей власти». Паша сказал ему: «Меня не проведешь этими словами, они ни к чему мне и тебе не на пользу, придется тебе достать деньги». Тот ответил: «Нет у меня спрятанных денег. А что касается тех, кто говорит тебе об этом, то пусть они отправятся и выроют их на месте». Паша рассердился, обругал его, схватил его за бороду, стал бить его по лицу, обнажил меч, чтобы ударить его, но катхода и присутствующие вмешались и стали просить за него. Тогда паша бросил его навзничь и приказал туркам-каввасам бить его. Те избили его посеребренными жезлами, что в их руках, после того как паша собственноручно несколько раз ударил его палкой и рассек ему лоб. Его сильно исколотили, после чего подняли, одели в его шубу и вынесли его, а он был в обмороке. Его посадили на /175/ осла, слуги и домашние окружили его и доставили в его жилище. С ним была послана группа солдат, неотступно следовавших за ним, с тем чтобы не дать ему войти в гарем или сноситься с ним через кого бы то ни было. Вслед ему, по приказу паши, послали Махмуд-бея ад-Дувайдара, и он произвел обыск в его доме и в доме брата его, упомянутого 'Османа-эфенди. Хусайна-эфенди забрали в крепость и посадили в тюрьму, а что касается сына его и двух братьев, то, как только Хусайн-эфенди был вызван, они скрылись и спрятались. На следующий день к нему в тюрьму явился Ибрахим-ага — главный ага — с требованием уплатить восемьсот кошельков. Хусайн-эфенди ему сказал: «Что же я, слабый человек, могу раздобыть? Ведь брат мой 'Осман у вас под следствием, а именно он-то мне помогает, заботится об мне и ведет мои дела. Вы же забрали книги, касающиеся моих личных дел, вместе с книгами отчетности [по государственным делам]». Ибрахим-ага посидел немного, а затем отправился к паше и передал ему оказанное Хусайном-эфенди. Его брата освободили, чтобы тот постарался раздобыть денег.

11 раби' ал-аввала (14.III.1813) паша переправился в Гизу, направляясь в Файйум. Он взял с собой в качестве [398] сопровождающих

писцов-исполнителей — мусульман и христиан; разнесся слух, что поездка его в Верхний Египет имеет целью ревизию обмера земельных владений, в том числе и общественных. Он уехал 12-го числа, в понедельник, вечером, после того как в ту же ночь отправил сына своего Исма'ила в Турцию с радостной вестью [о Хиджазе].

25-го числа (28.III.1813) прибыл Латиф-ага, возвратившийся из Стамбула, куда он был направлен с сообщением об овладении Меккой и Мединой. Рассказывали, что неподалеку от Стамбула к нему вышла навстречу знать, что ему устроили торжественный въезд в город и в процессии участвовали высокопоставленные должностные лица и знать. При нем было большое количество ключей, относительно которых утверждали, что это ключи Мекки, Медины и Джидды. Их положили на золотые и серебряные подносы, и перед ними несли золотые и серебряные курильницы с благовониями приятного аромата; сзади же [следовала музыка:] барабаны, флейты. По этому поводу был устроен фейерверк, даны пушечные и ружейные залпы. Султан одарил его: дал ему шубу почета, подарки; точно так же поступили по отношению к нему и сановники. И он стал. именоваться пашой.

Тогда же прибыло сообщение о [предстоящем] прибытии кахваджи-паши 585 [султана] с шубой, подарками и ожерельями для паши и некоторым количеством бунчуков 586 для тех, кого паша сочтет нужным наградить по своему усмотрению. Узнав об этом, паша обрадовался и послал начальникам портов Александрии и Дамиетты распоряжение позаботиться о встрече [кахваджи-паши], когда тот прибудет в тот или другой порт.

Тогда же прибыл в Каир Халил-бей, правитель Александрии, бежавший от чумы, так как она уже распространилась и от нее вымерло большинство его солдат и подчиненных.

Месяц раби' ас-сани 1228 года начался в воскресенье (3.IV.1813).

8-го числа (10.IV.1813) паша неожиданно возвратился из Файйума в Гизу. Рассказывали, что когда он прибыл в район Бани-Сувайфа, то направился отсюда верхом на быстроходном верблюде в Файйум вместе с некоторыми своими [399] приближенными, ехавшими на дромадерах и мулах, и проделал это расстояние за четыре часа. Большинство сопровождавших отстало от него, и семнадцать дромадеров пало.

Во вторник, 10-го числа (12.IV.1813), устроили установленный праздник рождения ал-Хусайна; проведение его было поручено сейиду ал-Махруки, который управляет делами, касающимися мавзолея этого святого. Он занял дом ас-Садата, расположенный по соседству с мавзолеем, после того как его освободили для него.

В этот день паша приказал устроить карантин в Гизе и объявил, что там будет его резиденция. В нем очень усилились страх и ужас перед чумой, так как она уже появилась в Каире и от нее погибли врач-француз и некоторые христиане-греки. Они убеждены в полезности карантина, в том, что он препятствует [распространению] чумы. Кади аш-шари' а, который является верховным судьей, поверил их словам и стал на их точку зрения. Все это из-за привязанности паши к земной жизни. Точно так же и его придворные из страха перед смертью поверили их словам. Случилось как-то, что у кади в махкама умер один из его подчиненных. Кади приказал сжечь его одежду, вымыть и окурить благовониями помещение, в котором он умер; точно так же вымыли утварь, к которой он прикасался, /176/ и окурили ее. Полиция получила распоряжение дать приказ населению и подметальщикам улиц и базаров все время подметать, поливать улицы, а также очищать и проветривать свою одежду. [Было указано также, чтобы] письма вскрывались ножами и окуривались до их рассылки. Когда паша решил установить карантин в Гизе, то он в тот же день разослал глашатаев объявить жителям этого города, что те из них, кто располагает шестидесятидневным запасом пропитания для себя и своей семьи и хочет быть в городе, могут остаться в нем, все же остальные в течение четырех часов обязаны покинуть город и отправиться жить куда хотят. Это очень взволновало жителей Гизы, некоторые из них остались, другие — ушли. Эго было во время жатвы, сбора урожая и деловых сношений с жителями соседних селений, — ведь потребности самого человека, его семьи и скота — не секрет, а всему этому помешали. Даже [400] отверстия в [городских] стенах и воротах заложили и совершенно воспретили переправу. Паша, не общаясь ни с кем из людей, пребывал в доме в ал-Аэбакийе до пятницы. В этот день на заре он переправился в замок Гизы. Поставили две барки — одну у берега Гизы, а другую напротив него — у Старого Каира, и если катхода или му’аллим Гали посылали к паше депешу, то посланец передавал ее поставленному [у барки человеку] при посредстве пики, после [предварительного] окуривания бумаги полынью, ладаном и серой; при посредстве другой пики депеша передавалась стоящему на другой барке, расположенной вблизи берега Гизы, тот также при помощи пики передавал ее ожидающему; ее погружали в уксус, окуривали упомянутыми веществами и затем другим способом вручали упомянутому господину. Паша провел в Гизе несколько дней и отправился в Файйум, а затем возвратился, как об этом упоминалось. Своих мамлюков и всех тех, кто ему дорог и за жизнь которых он опасался, он отправил в Асйут.

В субботу, 7-го числа (9.IV.1813), на рынках объявили о том, что сейид Мухаммад ал-Махруки назначен старейшиной купцов Каира и что ему дано управление над всеми купцами, торговцами и ремесленниками, право судить их, устанавливать законы для них, властвовать над ними.

В этот же день прибыло через Дамиетту большое количество турецких солдат, их разместили в лагере за воротами Баб ан-Наср. С ними прибыло около пятисот человек ремесленников, строителей, плотников, резчиков по дереву. Их поместили в караван-сарай в квартале ал-Халифа 587.

В воскресенье, 8-го числа, хаваджа 588 Махмуд Хасан был назначен мухтасибом. Его облачили в шубу, и он пересек город верхом, а впереди него несли весы. Он предписал снова производить взвешивание жиров и овощей на весах, на которых взвешивали масло и которые рассчитаны на ратл, то есть четырнадцать унций (Ал-Джабарти, поясняя, что ратл равен 14 унциям, имеет здесь в виду равнозначную меру — уккие, или окка, имевшую в разное время различные значения — от 23 до 1112 г, а в данном случае — 32,1 г.), как это было принято прежде, а также [401] снизить цены на мясо и другие продукты. Люди обрадовались, но это было ненадолго.

В среду, 11-го числа (13.IV.1813), между полуднем и временем послеполуденной молитвы небо было ясным, солнце ярко сияло, и ничего, кроме него, не было на небе. Но затем небо покрылось тучами, стало темным, поднялся сильный ветер, сменивший юго-западное направление на южное. Свет солнца потемнел, раздалось два раската грома, из которых второй был сильнее первого, блеснула молния, полил небольшой дождь. Затем ветер стих, небо к вечеру очистилось. Это было 7 башанса — коптского [месяца] — и последний день турецкого месяца нисан. Хвала всемогущему, изменяющему дела и события! На следующий день, в пятницу, через два дня, примерно в это же время, также появились тучи, сильнее гремел гром и лил более обильный дождь, нежели в первый день.

Месяц джумада ас-санийа 1228 года (1—29.VI.1813). 12-го числа этого месяца дорогой через Дамиетту по Нилу прибыл посланный Портой ага, именуемый кахваджи-паша султана. Паша позаботился о нем: приехав в свой замок в Шубра, паша распорядился доставить его сюда и по случаю прибытия кахваджи дать салют из пушек и ружейные залпы, устроить фейерверк, иллюминировать берег Нила фонарями и лампами. Всем цехам дали знать, чтобы они /177/ собрались, надев лучшие одежды и украшения. Упомянутый ага прибыл в воскресенье, и не успело взойти солнце, как полностью собрались в Шубра войска всех родов оружия на лошадях, в блестящих одеждах. Они составили процессию, вступившую в город через ворота Баб ан-Наср; во главе шли части дулатов со своими военачальниками, за которыми следовали высокопоставленные должностные лица, как, например, ага, вали, мухтасиб. Затем шли остальные египетские отряды янычар, следовала свита катходы, овита прибывшего аги, а за ним — доставленное им для наград, что составляло четыре пакета, кинжалы, усыпанные драгоценностями, сабля, три аграфа с перьями, покрытые драгоценными камнями. Позади следовали конные отряды, а за ними — турецкая знать. Шествие длилось два с четвертью часа, и не было здесь пеших, за исключением слуг и небольшого количества солдат [402] и пехотинцев. Что касается остальных солдат, то они разошлись по базарам и переулкам, подобно рассеявшейся саранче. Кроме того, другие прибывали все время отовсюду сушей и по воде.

Из доставленных наград для паши предназначались шуба, кинжал, аграф с пером. Подобные же [подарки предназначались] для его сына Ибрахим-бея. Агу, его свиту и подчиненных поселили в доме Ибрахим-бея, сына паши, находящемся в ал-Азбакийе у моста ад-Дикка. Паша послал в Верхний Египет за своим сыном, и тот приехал на дромадере. Его облачили в шубу почета и присвоили ему звание вали Верхнего Египта. Он доехал до Гизы, откуда переправился в Каир, к своему отцу, во дворец Шубра, где его облачили в жалованную одежду. Здесь он провел три ночи, затем переправился в Гизу. Прибыв на берег, он приказал утопить барку вместе со всем ее убранством. Точно так же он приказал находившимся при нем людям окунуться в воду и вымыть свою одежду — все это из-за опасения дыхания чумы и во избежание смерти.

25-го числа (25.VI.1813) Ибрахим-бей уехал, возвращаясь в Верхний Египет. В тот же день возвратилась экспедиция паши, с которой он ездил в Верхний Египет в месяце раби' ал-аввале; вместе с ней приехали писцы-мусульмане, ездившие для проверки счетоводства [писцов]-коптов и для [обмера] пощади земель.

В конце этого месяца жителям Гизы объявили, что карантин продлевается на месяцы раджаб и ша'бан и что дается отсрочка на три дня торговцам и продавцам, равно как и тем, кто пожелает уйти из города, так как вошедшие затем уже не смогут уйти и должны иметь достаточно пропитания для себя и своей семьи на два месяца; три дня — это отсрочка, чтобы они завершили свои дела и [обеспечили] свои нужды. Население города, за очень небольшим исключением, ушло; оно рассеялось по стране, а многие остались в окрестностях города, в долине вокруг него, на гумнах, где сделали себе хижины, чтобы укрыться от солнца. Беженцы ушли из города, а оставшиеся в нем в случае нужды с высоты [городских] стен перекликались со своими друзьями и приятелями, находящимися за [403] пределами

делами города, а те отвечали им издалека, Оставшиеся не имели возможности получить что-либо [извне], а что касается солдат, то они входили и выходили, делали свои дела и, скупая овощи, арбузы и прочее, продавали все это по высоким ценам прибывающим в городе. Если кто-нибудь хотел оставить город, ему запрещали брать с собой что-либо из имущества или скота — ни овцы, ни своего осла, — его выпускали только в том, в чем он стоял, лишив всего.

В конце этого месяца из Турции прибыл посланец с указом, который зачитали в махкама в воскресенье, 28 джумада ас-санийа (28.VI.1813), перед господином катходой-беем, [верховным] кади, шейхами, государственными сановниками и собравшимся во множестве народом. Он содержит указание относительно хутбы, произносимой с кафедр в мечетях по пятницам, и сводится к тому, чтобы при свершениях молитвы за султана, трижды повторяя, произносили слово “султан”: “Махмуд-хан ибн Султан 'Абд ал-Хамид-хан ибн Султан Ахмад-хан, победоносный слуга святых, благочестивых мест”. Это извещение последовало потому, что /178/ солдаты султана вновь завоевали священные города, победили еретиков и изгнали их оттуда, и потому, что муфтий провозгласил этих еретиков неверными, потому что сами они также называют мусульман неверными, язычниками, и вследствие того, что они выступили против султана и убивают мусульман. Муфтий провозгласил, что истребляющие их являются борцами за правое дело, а павшие в этой борьбе считаются мучениками.

По окончании собрания из многочисленных пушек крепости, Булака, Гизы дали салют. Это, как и тому подобная трескотня, повторялось во время азана на протяжении десяти дней.

Месяц раджаб 1228 года (30.VI — 29.VII.1813). В середине его из Хиджаза прибыл Бонапарт, [приехавший] дорогой через ал-Кусайр, а в конце — уехал кахваджи-паша, о прибытии которого с наградами, дарами, кинжалами [уже] упоминалось. Он уехал после того, как дал много кошельков обслуживавшим его людям. Паша препроводил с ним огромное количество подарков султану и его великому везиру: чистого золота сорок тысяч динаров 589 и шестьдесят тысяч полу динаров, [404] пятьсот тюков кофе, сто кантаров сахара дважды очищенного и двести кантаров очищенного по одному разу; двести китайских кувшинов старинного металла, называемых эски ма'дан (Эски ма'дан (турецк ) — “старинный металл”), наполненных вареньями разного рода, приятными мускусными напитками; пятьдесят лошадей со сбруей, расшитой драгоценными камнями, жемчугом и кораллами, и пятьдесят лошадей без сбруи; индийские ткани, вышитые золотом, кашемировые шали, шелковые ткани и много вьюков с ароматическими эссенциями, амброй и прочим.

Тогда же прибыл ага по имени Джаним-эфенди, который привез указ, прочитанный перед диваном в понедельник и содержащий сообщение о рождении у султана сына, названного 'Османом. Шейхи и знать были созваны, чтобы слушать его. После того кал указ был прочитан, дали залп, устроили фейерверк, и так продолжалось в течение семи дней, по пять раз в день.

Во вторник, 20 раджаба (19.VII.1813), что соответствует 13-му дню коптского месяца мисра, благословенный Нил достиг своего высокого уровня. Как обычно, об этом объявили на базарах, и многочисленная толпа людей собралась, чтобы отправиться в ар-Рауда и в район плотины. В домах, расположенных у канала, [готовятся] пиры, и у места пуска воды происходит сборище черни, как это принято ежегодно. Как только объявили о разливе, в ту же ночь собрался народ, а открытие плотины предстояло, как обычно, наутро и никак не позже, как нам это известно. Но на следующий день разнеслась весть о том, что паша приказал отложить открытие канала и что оно состоится на следующий дань, в четверг. Так оно и было: паша приехал в четверг утром, открыл плотину, и воды потекли в канал. Хозяева домов, расположенных вдоль канала, испытали вдвое больше затруднений из-за своих гостей.

Месяц рамадан 1228 года начался в пятницу (28 VIII.1813) 5-го числа, во вторник (1.IX.1813), из Турции прибыл сын паши по имени Исма'ил. Он приехал в Шубра, и по случаю его приезда дали салют из пушек крепости, Булака, Шубра и [405] Гизы. Из предшествующего известно, что он был направлен с известием относительно священных городов Мекки и Медины [в Порту], где его хорошо приняли и преподнесли ему подарки.

10-го числа (6.IX.1813) явился посланный из Турции, приехавший по Нилу; он привез сообщение о рождении у господина султана дочери.

В крепости устроили диван, на который созвали шейхов и знать, и прочитали полученный относительно этого фирман, содержавший распоряжение организовать празднество по этому случаю. По окончании дивана из пушек крепостных башен |179/ дали салют и устроили фейерверк. Давали салют во время азана в течение пяти дней. При прежних династиях это делали только в честь детей мужского пола, а что касается [детей] женского пола, то о них никогда не упоминали.

26 рамадана (22.IX.1813), во вторник, вечером паша собрал в своем доме в ал-Азбакийе знать, шейхов, трех кади Бахджата-эфенди, заканчивающего выполнение функций верховного судьи в Египте, Садика-эфенди, занимавшего до него пост кади Египта и направляющегося теперь в Мекку в качестве судьи, и кади, направляющегося в Медину. В этом собрании был заключен договор о браке сына паши Исма'ил-паши и дочери 'Ариф-бея, которую [Исма'ил-паша] препроводил из Турции, а также договор о браке его сестры — дочери паши, выдаваемой замуж за Мухаммада-эфенди, назначенного дафтардаром. Когда все это окончилось, роздали им в подарок пакеты, в каждом из которых было по четыре куска индийских тканей, а именнокашемировая шаль, кусок вытканной золотом парчи и по два куска шелка; менее почтенным присутствующим роздали платки.

Вскоре затем паша направил свое внимание на подготовку поездки в Хиджаз и на снаряжение всего необходимого для этого и в числе прочего на изготовление сорока сундуков из белой жести, навощенных изнутри воском, а снаружи обитых деревом и покрытых дубленой коровьей кожей Эти ящики предназначались для перевозки кипяченой нильской воды для паши и его приближенных Сейид ал-'Махруки каждый [406] месяц организовывал изготовление их и прочего и пересылал все паше.

Месяц шаввал 1228 года начался в воскресенье (27.IX.1813). 7нго числа, в субботу (З.Х.1813), устроили торжественное шествие с покрывалом Ка'бы, сделанным около пяти лет тому назад и оставленным в помещении мечети ал-Хусайни. В начале месяца покрывало извлекли, а оно за это долгое время уже оказалось загрязненным. Его вычистили, украсили и заменили значившееся на нем имя султана Мустафы именем султана Махмуда. Народ собрался, чтобы посмотреть на него. Возглавлявший изготовление этого покрывала мастер Хасан ал-Махруки ехал с этой процессией.

14-го числа, в субботу (10.Х.1813), ночью паша выступил, направляясь в Хиджаз, — это было на заре в упомянутую субботу. Он направился в Биркат ал-Хаджж. Туда же с наступлением дня направились знать и шейхи, чтобы попрощаться с ним, пожелать ему счастливого пути; к концу дня они возвратились. Паша в четверть девятого утра уехал, направляясь к Суэцу, а кавалерия и сафашийа выступили через ворота Баб ан-Hacp, чтобы отправиться сухопутной дорогой.

За два дня до отъезда паши прибыли на дромадерах посланцы с сообщением о взятии в плен в районе Та'ифа 'Османа ал-Мада'ифи. Он организовал поход на Та'иф, и против него выступил шериф Галиб, сопровождаемый солдатами-турками и бедуинами. Между ними началось сражение, во время которого была ранена лошадь 'Османа ал-Мада'ифи. Он спешился, смешался с солдатами, его не узнали, и он ушел от них, отдалившись на расстояние примерно четырех часов ходьбы, но ему встретилась группа солдат шерифа, они ранили его и арестовали. Когда он упал среди своих, сражение между обеими группами прекратилось к концу дня. Когда его доставили к шерифу Талибу, тот заковал его в кандалы, прикрепив цепь к шее. Ал-Мада'ифи — муж сестры шерифа, но он отошел от него, присоединился к ваххабитам и был важнейшим их пособником. Он воевал за них, убивал, собирал бедуинов, призывая их в течение ряда лет выступить на противников; из-за его дел слава о нем разнеслась по странам. Это [407] он, осадив Та'иф, воевал против него и, захватив его, убивал мужчин, насиловал женщин, это он разрушил мавзолей Ибн 'Аббаса превосходной архитектуры, это он вместе с бедуинами в прошлом году сражался с войсками паши в районе ас-Сафра' 590 и ал-Джадиды, нанес им поражение, рассеял их. После ареста его доставили в Джидду, где он оставался в темнице у шерифа, который тем самым хотел выслужиться перед турками: /180/ шериф содействовал им и хотел, чтобы они удостоверились в его искренности по отношению к ним и примирились с ним. Однако вскоре они воздали ему за совершенные им мерзкие поступки и дела, как это ты, погодя немного, узнаешь из дальнейшего изложения.

Месяц зу-лнка'да 1228 года начался во вторник (26.Х.1813). В начале его прибыли известия из Турции о том, что турецкие войска захватили Белград, отняв его у сербов, владевших им свыше сорока лет, — Аллах знает, правда ли это! Тогда же Махмуд Хасан получил отставку с должности ведающего финансовым регистром, и вместо него был назначен 'Осман-ага по прозвищу ал-Вардани.

15-го числа (9.XI.1813) 'Осман ал-Мада'ифи вместе с сопровождающими его к концу ночи прибыл в ар-Риданийу, о чем стало известно. С восходом солнца ударили крепостные пушки, возвещая радость по случаю прибытия его в качестве пленника. Салих-бей Силахдар, сопровождаемый большим отрядом, выехал ему навстречу и доставил его. Когда Салих-бей встретил его, то освободил его от железных оков, посадил на дромадера и привез в город. Впереди шествовали турецкие чауши-каввасы с посеребренными жезлами в руках, а за ними следовал Салих-бей со своим отрядом. Они поднялись с 'Османом ал-Мада'ифи в крепость и ввели его в маджлис катходы-бея, у которого находились Хасан-паша, Тахир-паша, другие сановники и Наджиб-эфенди Куби — катхода паши и представитель его перед Портой, который отложил свою поездку, поджидая прибытия ал-Мада'ифи, чтобы захватить его с собой в Стамбул. Когда он вошел к ним, его усадили, беседовали с ним час, а он отвечал им на их же языке очень красноречиво, давая ясные ответы. Говорил он спокойно, медлительно; в нем [408] так явно сказывались признаки благородства, благопристойности, родовитости, образованности, которые выступали в его речи, что присутствующие стали говорить друг другу: “Как жалко его! Если его отправят в Стамбул, то его там убьют”.

Так они разговаривали с ним некоторое время, а затем принесли еду, и они поели вместе с ним. Катхода-бей взял его к себе в дом, где он прожил в почете три дня, пока Наджиб-эфенди закончил свои дела. Они отправились в Булак, спустились на судно вместе с Наджибом-эфенди, надели цепи на ал-Мада'ифи и отправились в Турцию. Это было в понедельник, 21 зу-л-ка'да (15.XI.1813).

В конце месяца пришли вести о том, что Мас'уд ал-Ваххаби отправил посланцев от себя в Джидду и что их приняли Тусун-паша и шериф Галиб, которым они привезли подарки. Они препроводили посланцев к паше. С ними поговорили, расспросили о цели их приезда. Они сказали: “Эмир Мас'уд ал-Ваххаби просит освободить ал-Мада'ифи, за которого предлагает выкуп в сто тысяч французских талеров, а также хочет заключить мир с вами и прекратить кровопролитие”.

Им оказали, что ал-Мада'ифи отправлен в Турцию, а что касается мира, то он возможен не иначе, как на следующих условиях: “[1] ал-Ваххаби должен возместить нам все издержки на армию с самого начала войны и до конца ее; [2] возвратить нам все забранное и захваченное им из драгоценностей и сокровищ, находившихся в благородной Ка'бе, равно как должен погасить стоимость того, что использовано. Если после этого он явится, чтобы уладить все со мной, то я договорюсь с ним, и после этого будет заключен мир между нами; если же он откажется от этого и не явится, тогда отправимся к нему”.

Посланцы сказали: “Напишите ему письмо”. Но паша заявил: “Я не буду ему писать, так как и он не прислал с вами письма, а направил вас с одними лишь словами. Поэтому возвращайтесь к нему точно так же”.

Когда настало утро и время их отъезда, паша приказал собрать войска и устроил военные маневры и беспрерывную [409] стрельбу из ружей и пушек для того, чтобы посланные видели все это и сообщили пославшим их.

Месяц зу-л-хиджжа 1228 года начался в среду (25.XI.1813). /181/ В субботу вечером, 18-го числа (13.XII.1813), возникло дело Латиф-паши. Он — мамлюк паши, подаренный ему 'Ариф-'беем, который известен как ' Ариф-эфенди, сын Халил-паши, бывшего {верховным] кади Египта около пяти лет тому назад. Латиф стал принадлежать паше, который полюбил его и продвигал его по службе и должностям, пока не сделал его хранителем ключей. Он стал пользоваться большим уважением, полным доверием паши и известностью. Когда солдаты, одержав победу, овладели Мединой и прислали ключи, то решили, что они и являются ключами Медины, и паша назначил Латиф-пашу для поездки в Турцию с этим известием для Порты. Вместе с ним отправили Мудайана, бывшего правителя Медины. Когда Латиф прибыл в Стамбул со своими вестями, то Порта приняла его с большой торжественностью: встречать его отправились на судне на далекое расстояние [от Стамбула], и въезд его в Стамбул обставили с большим великолепием и огромной пышностью. Сановники Порты, ее высокопоставленные должностные лица шествовали пешком и ехали верхом впереди него. День вступления его в Стамбул был памятным днем: упомянутого Мудайана убили в этот день и повесили его [труп] на воротах дворца. Устроили салют, народное гулянье, организовали пиры и веселье. Султан наградил упомянутого Латифа, возвел его в сан паши; знать Порты послала ему подарки и дары. Он возвратился в Каир с большой пышностью, его охватило самообольщение, и он возгордился.

Пашу, как и его государственных сановников, не обрадовало происшедшее с ним, так как Латиф принадлежал к мамлюкам, а к ним упрочилась в их сердцах вражда, злоба и неприязнь; особенно катхода-бею сильнее, чем другим людям, была присуща враждебность, ненависть к мамлюкам. Он начал наговаривать своему господину, чтобы изменить его отношение к Латифу, и, между прочим, говорил, что тот собирает вокруг себя плохих людей, своих соплеменников из числа мамлюков, с тем чтобы они были его опорой и привязались к нему. Ввиду [410] этого паша предоставил право катходе действовать в его отсутствие в случае, если что-либо последует со стороны Латифа.

Паша вскоре уехал. Латиф-паша продолжал вместе со своей кликой хвастаться, а за ним пристально следили, подстерегая каждое его движение, выжидая того, что дало бы основание устроить ему западню. А Латиф был в неведении и заблуждении, не подозревая с их стороны ничего дурного. Он потребовал от катходы увеличить ему жалованье и содержание ввиду обширности его имения, многочисленности свиты и [возросших] расходов. На это катхода ответил “Что касается меня, то я не хозяин положения. Паша был здесь и не увеличил тебе содержания. Снесись и спишись с ним, и если он прикажет что-нибудь добавить, то противодействовать его распоряжениям я не стану”

Между Латифом и присутствующими разгорелся спор, принявший серьезный оборот, и расстались они не как обычно.

Латиф послал вечером к мамлюкам паши [распоряжение] явиться утром к нему, как обычно, для военных учений, а тайком предложил им захватить с собой все ценное имущество и оружие.

С наступлением утра они подготовились соответственно его указаниям, оседлали коней, но весть об этом дошла до катходы. Он потребовал к себе начальника [мамлюков] и спросил его, и тот сообщил ему, что Латиф-паша требует их к себе для маневров. Катхода заметил, что это не тот день, который установлен для маневров, и запретил им выехать. Тут же он потребовал к себе Хасан-пашу, Тахир-пашу, Ахмад-агу, прозванного Бонапарт ал-Хазандар, Салих-бея ас-Силахдара, Иб-рахим-агу — агу Порты, Маху-бея и, кроме них, Дабус Оглу, Исма'ил-пашу — сына паши — и Махмуд-бея ад-Дувайдара, и все они сошлись на том, чтобы устроить Латифу западню.

С наступлением субботы они собрались, но до Латифа уже дошло, что дороги к нему перехвачены. Они послали к нему, требуя, чтобы он явился в их собрание, но он отказался и спросил: “А почему они хотят моего присутствия?” К нему отправился Дабус Оглу, постаравшийся его обмануть, но он не [411] поддался Дабус Оглу возвратился и приехал к нему вторично с приказом покинуть Египет, если он не хочет явиться к ним в собрание. Он заявил: “Что касается явки, то этого не будет, а что касается отъезда из Египта, то я не возражаю, при условии, что эту возможность мне гарантируют Хасан-паша и Тахир-паша. Я не уверен, что за мной специально не последуют, с тем чтобы убить меня. Ведь на всех дорогах уже расставлены [посты]”.

Дабус Оглу оставил его, а он растерялся и приказал седлать лошадей, желая уехать, /182/ но не смог осуществить это и оставался в нерешительности до ночи. [А между тем] у всех городских ворот были расставлены посты, и большое количество солдат было собрано в крепости и у ворот ее. В девять часов вечера Хасан-паша и Маху-бей во главе приблизительно двух тысяч человек окружили дом Латифа, находившийся в Сувайкат ал-'Аззи. Он запер свой дом, и они стали обстреливать его из ружей и карабинов до конца ночи, а устав, обрушились на дома людей, живущих по соседству с ним, взобрались на кровли этих домов, а с них перебрались на крышу его дома и перебили всех встретившихся им солдат и домашних его. Латиф-паша спрятался в погребе под лестницей дома с шестью своими невольницами и одним мамлюком; об этом убежище знал лишь евнух его гарема. Солдаты обыскали дом в поисках его, но не обнаружили его; они разграбили все, что было в доме, не оставив ничего. Они захватили его жен, невольниц, мамлюков, рабов и точно так же обошлись с населением соседних домов и членами его свиты, которых было свыше двадцати. Они разгромили даже лавки и прочее, что находится в этом квартале, и дом 'Али-катходы Салиха ал-Фаллаха. Это то, что произошло в этом районе, а в остальных частях города об этом ничего не знали до тех пор, пока не наступило воскресное утро, когда народ вышел на рынки и улицы и обнаружил солдат, стоящих на страже у закрытых городских ворот, и собравшихся вокруг солдат, среди которых были те, что возвратились с награбленными вещами. Люди отказались открыть лавки и кофейни, которые они обычно открывают по утрам, и стали строить всякие предположения. Латиф [412] оставался в погребе до ночи, но страх его усилился, так как он был уверен, что его раб-евнух укажет его убежище.

Когда стемнело, грабежи, розыски прекратились и дом опустел, Латиф один вышел из укрытия и, перепрыгивая по крышам, добрался до дома своего хазандара в сопровождении командующего его отрядом по имени Йусуф-кашиф ‘ад-Дийаб, последнего из уцелевших мамлюкских солдат. Они провели здесь остаток ночи и весь день понедельника. А катхода и должностные чины упорно вели розыски и поиски его, они подозревали многих в том, что те знают место, где он скрывается. Махмуд-бей, дом которого находится поблизости от дома Латифа, поставил на крыше солдат, чтобы они дежурили днем я ночью и изловили его.

Махмуд-бей верил в человека по имени Хасан-эфенди ал-Лаблаби. Лаблаб — турецкое слово, значащее “горох, разваренный и поджаренный, который лущат”, а Хасану-эфенди это прозвище было дано вот почему: как дервиш он был вхож в дома знати, высокопоставленных турок, а карманы его были полны этим горохом, и он его раздавал людям, находившимся в приемной, с которыми он обращался любезно, смеялся с ними, шутил; он знал турецкий язык, развлекал обе стороны [ — как египтян, так и турок]. Если кто-нибудь давал ему что-либо, он брал, а если не давал, он не просил ничего.

Некоторые говорили ему: “Отгадай, что у меня на уме”. Он начинал отсчитывать четки попарно и по одной, а затем говорил: “У тебя на уме то-то и то-то”, и это вызывало смех.

Махмуд-бей донес на этого Хасана-эфенди катхода-бею и остальным членам собрания, что он предсказывал Латиф-паше, что тот станет господином Египта и правителем его, и говорил ему: “Это время — удобный момент, надо воспользоваться отсутствием паши”, и тому подобное.

Из его преувеличенных утверждений следовало, что Латиф верил в истинность слов ал-Лаблаби, что тот посещал Латифа в его доме, что Латиф назначил ему содержание. Распространили слух, что ал-Лаблаби побуждал Латиф-пашу присоединять к себе всех, происходивших из мамлюков, нерадивых солдат и [413] других, давать им деньги и подстрекать к восстанию и смуте, с тем чтобы внезапно убить катхода-бея, Хасана-пашу и им подобных, овладеть крепостью и городом, что ал-Лаблаби подстрекал его ко всему этому и всегда говорил ему: “Время твое настало”, и тому подобные слова, истинность чего известна лишь великому и всемогущему Аллаху.

Катхода-бей послал за ал-Лаблаби, и он был доставлен к нему в понедельник. Катхода спросил его о Латифе, а он ответил, что не знает. Катхода сказал ему: “Прикинь-ка на своих счетах, загадай и скажи, разыщем ли мы его?” Ал-Лаблаби стал, как обычно, считать на четках и оказал: “Вы его найдете и убьете”. Затем катхода дал знак /183/ своим людям, те забрали его, посадили его на осла и отправились с ним в Булак, где погрузились на баржу и спустились с ним до Шалакана 591, сорвали с него одежду и утопили в Ниле.

В этот же день евнух гарема Латиф-паши, после того как его допросили и угрожали пытками, сообщил о том, где укрылся его господин, о том, что он находится в погребе, и показал им место. Его открыли и обнаружили в нем шесть невольниц и мамлюка, а Латиф-паши не оказалось с ними. Их расспросили о нем, и они сказали: “Он был с нами и ушел вчера ночью, но нам неизвестно, куда он отправился”.

Их вывели и забрали все найденное в погребе имущество, седла, драгоценности, деньги и все прочее.

[Между тем] страх и беспокойство Латиф-паши все усиливались, и в ночь на вторник (16.XII.1813) он захотел в сопровождении своего друга — бююкбаши 592 перебраться из дома хазандара в другое место. Он поднялся на крышу, а оттуда на стену, намереваясь спуститься с нее, чтобы спастись во дворе соседнего с этим дома, но их заметил один из солдат, находившихся в засаде на возвышении крыши дома Махмуд-бея ад-Дувайдара. Он закричал своим товарищам, чтобы обратить их внимание на Латиф-пашу. Когда он закричал, тот выстрелил в него из своего ружья. Услыхав крик и ружейный выстрел, проснулись находившиеся здесь в засаде, и к Латифу поспешили со всех сторон, схватили его и его товарища и повели к Махмуд-бею. Они остались у него, а посланные гонцы [414] поскакали по домам знати с сообщением об аресте Латифа, чтобы получить по этому случаю бакшиш.

Наутро во вторник Махмуд-бей поднялся с ним в крепость, где в диване катходы уже собрались высшие сановники и вынесли решение казнить его. Исма'ил — сын паши утвердил это [решение], поскольку ему расписали, что Латиф по происхождению мамлюк его тестя 'Ариф-бея.

Как только Латиф-паша стал подыматься по лестнице, его схватили караульные, а рядом с ним был Махмуд-бей. Латиф-паша взялся рукой за его саблю и оказал ему по-турецки: ырзындайым, что значит: “Я отдаюсь под твою защиту, помоги”, и рука его замерла на шнурке его сабли. Но кто-то вытащил нож и обрезал шнурок, и Латиф-пашу потащили вниз по лестнице, сидя на нем верхом, сорвали с него тюрбан, и палач стал наносить ему удары саблей. Латиф-паша упал на землю, но шею ему не перерезали и закончили резать его, как барана. Ему отрубили голову, и с его товарищем поступили так же. Их головы повесили перед воротами Баб Зувайла на весь день.

На следующий день, в среду, 22-го числа (17.ХП.1813)Г доставили также Йусуфа Дийаб-кашифа, точно так же убили его у ворот Баб Зувайла. Так закончилось их дело, — и Аллах лучше всех знает действительное положение дел!

Торговцы открыли свои лавки. Народ полагал, что произойдет большая смута, что солдаты разграбят город, особенно те из них, что находились в лагере за воротами Баб ан-Наср; они страдали от голода и холода, и большая часть из них была без копейки денег, так как в массе своей состояла из числа вновь прибывших, которым не довелось еще заработать на грабеже и не представился еще действительный случай, который они бы использовали. Если бы не солдаты, поставленные у ворот и препятствующие проходу, то они бы причинили огромный ущерб.

И закончился год со своими событиями, которые, быть может, продлились бы до бесконечности, если бы того пожелал Аллах.

Из этих событий отметим следующее. Паша отошел от дел [415] Верхнего Египта, после того как сын его Ибрахим-паша был назначен правителем этой области. Он произвел учет земель Верхнего Египта, уточнил общее количество земельных владений в федданах и захватил их все, оставив лишь самую малость. Он захватил в ведение своего дивана все земли мири и поместья мултазимов из эмиров и шейхов нерегулярной конницы бедуинов. Он захватил странноприимные дома, неотчуждаемые земли ризк, земли ас-сарави 593, предназначавшиеся на благочестивые цели, земли, за которыми числились недоимки, земли, доход с которых был предназначен как в пользу [частных] лиц, так и на благотворительные цели, благодеяния, пожертвования и тому подобное, как, например, расходы, предусмотренные по данной местности предшествующими учредителями вакфов, распорядителям которых [было завещано] по доброй воле творить благодеяния для нуждающихся бедняков, поддерживать странноприимные дома и открытые гостиницы, по обычаю приспособленные для питания прибывающих гостей, приезжих путешественников.

Из числа таких в районе Сахадж [имеется] дом шейха /184/ 'Арифа, человека религиозного, широко известного, как и предки его, в этом районе и в других местах.

Его дом — место остановки для приезжающих и отъезжающих, для лиц влиятельных и незначительных, бедняков и нуждающихся. Он оказывает гостеприимство каждому, соответственно тому рангу, что подходит ему, он назначает им содержание и все необходимое, а когда после завершения своих дел они отправляются, то он снабжает их и дарит им зерно, масло, мед, финики, овец.

Этот обычай присущ ему и предкам с незапамятных времен и никогда не прерывался. Он получал закрепленный за ним доход с шестисот федданов. которые он засевал. А их забрали у него, оставив ему сто федданов, и то лишь в результате посредничества и ходатайств.

Точно так же дело обстояло в Джирдже, Асйуте, Манфалуте, Фаршуте и других местах. И если посредник и ходатай заявит о необходимости принять во внимание, что такой-то кормит и поит останавливающихся в его доме и что нужно [416] сделать

для него исключение, то ему скажут: “А кто поручил ему это делать?” А если спросят: “Как ему поступить, если, как обычно, явятся к нему посетители?”, то ответят ему: “Пусть покупают то, что едят проезжие, на свои дирхемы и за счет своего кошелька. Пусть они закроют свои ворота и живут одни своей жизнью и жизнью своей семьи, пускай они экономят в расходах на жизнь и пусть приучаются к этому. То, чем они теперь занимаются, это расточительство, и тому подобное, сообразно существующему в их стране положению и [состоянию] дел”. К этому добавят еще: “Диван имеет больше прав на эти доходы, так как на нем лежат расходы и издержки и [поставка] припасов для войны с врагом “ особенно для отвоевания Хиджаза”.

Когда Ибрахим-паша прибыл в Каир в период подготовки его отца к отъезду в Хиджаз, многие из жителей Верхнего Египта явились с жалобами на то, что допущено по отношению к ним, призывая шейхов и других прийти к ним на помощь и вступиться за них. Когда кто-нибудь заговаривал с пашой относительно этого, то он, извиняясь, предупреждал, что его внимание поглощено его поездкой и что дела по Верхнему Египту и управление им возложены на его сына Ибрахим-пашу, которого Порта назначила правителем Верхнего Египта, говоря: “Я уже не имею отношения к нему”. А если обращались к его сыну, то в ответ он приводил некоторые из вышеприведенных аргументов и тому подобное.

Если же ему говорили, что эти доходы с конфискованной земли предназначены для мечетей, он отвечал: “Я осмотрел мечети и нашел их разрушенными. Распорядители вакфов проели доходы. Казна важнее. Хватит с них того, что я простил съеденное ими за прошлые годы. Для тех же мечетей, которые застал в хорошем состоянии, я оставил достаточно и даже больше того. Я обнаружил за некоторыми мечетями обширные земли, заброшенные и запущенные. Для мечети достаточно одного муэззина с оплатой в два пара и имама примерно на такой же оплате, а что касается оборудования и освещения, то я назначу годичное содержание за счет дивана”.

Если же проситель продолжал настаивать, он направлял его [417] дело своему отцу. Возвратиться же к нему было невозможно из-за его постоянных переездов, занятости, уклончивости.

Обстоятельства усложнялись из-за большого количества жалобщиков и посетителей и из-за того, что паша действительно собрался уехать и отбыл. Его сын оставался еще несколько дней после него, проведя одну ночь в Гизе, а другую — у своего брата в Булаке, а затем уехал, возвращаясь в Верхний Египет, чтобы довершить причиняемые им большие страдания и в отношении остального населения. Воистину он поступает с ними так, как поступали татары (Имеются в виду монголы), когда бродили по странам. Он унижает достоинство жителей [Верхнего Египта], причиняет им наихудшие из зол: грабит их достояние и имущество, забирает их коров, овец. Он взыскивает с них то, что было в их распоряжении, чтобы вынудить их платить выкуп за себя, или приписывает им вину, которую они не совершали, а затем облагает для своей выгоды ужасными штрафами и суммами денег, которыми они не располагают, принуждает их раздобывать и поскорее покрыть их; их берут в качестве заложников, торопят [с погашением выкупа], а если они оказываются не в состоянии это выполнить, их ждут пытки, избиения, подвешивания, пытки огнем и поджариванием.

Рассказывали мне, — а ответственность на передавшем, — что человека привязали к длинной доске, которую за концы люди держали над пылающим огнем, поворачивая его, точно шашлык. В этом нет ничего невероятного для невежественного юноши неполных двадцати лет, приехавшего из своей страны, не видавшего ничего, кроме нее, не получившего воспитания, не знающего шариата, не умеющего различить дозволенного от запретного.

Как-то я слышал, как один из разговаривавших с ним сказал ему: “А кто дает тебе право?” /185/ Ибрахим спросил: “А кто же дал мне его?” Тот ответил: “Господь — вот, кто дает”, а Ибрахим ему сказал: “Ничего не дал мне бог. Тот, кто дал мне власть, — это мой отец, а если бы это был тот, о ком ты говоришь, то я все еще находился бы в своем местечке. Я [418] приехал сюда с испачканной шапкой на голове, подобной закопченной сковородке”.

Вот почему до него не доходили жалобы, вот почему с людьми он вел себя так, как обучил его отец, то есть добывал деньги любыми средствами. Он причинил жителям Верхнего Египта оскорбления и унижения; а среди “их были предводители, отважные всадники — бедуины, каждый из которых был доблестным, с которым начальник не осмеливался разговаривать. На них видели великолепную одежду, собольи меха, они восседали на прекрасных лошадях, имели скот, подчиненных, солдат, рабов, просторные дома, открытые для путешественников. Они раздавали подарки и денежные пожертвования, и особенно [этим отличались] самые важные и прославленные из них — род Хумам 594.

А кто такой Хумам, вы знаете, об этом сказано в его жизнеописании, и повторять это нет необходимости.

Ибрахим-паша разорил все их дома, они разбрелись и умерли изгнанниками. Из-за оказанного на него нажима Хумам вынужден был покинуть свою родину, и случилось с ним то, что произошло и с другими. А те, кому жалко было покинуть родной край, стали [простыми] земледельцами. Я как-то видел некоторых из рода Хумам, которые прибыли в Каир, чтобы доложить о своем положении паше в надежде, что, может быть, он поможет им и разрешит им вернуть часть того, что забрано его сыном и от чего зависит их существование. Это были 'Абд ал-Карим и Шахин — сыновья Хумама, старшего [в роде]; с ними были их жены и невольницы; жену 'Абд ал-Карима именовали Ситт ал-Кабира — она была матерью его сыновей.

Когда они спустились на берег Старого Каира, чиновники канцелярии по сбору городских пошлин, увидев невольниц [с ними], задержали их, требуя уплаты таможенного сбора. Им сказали: “Это наши невольницы, обслуживающие нас, они не привезены для продажи”. Но на это не обратили внимания и взяли с них то, что требовали.

Свидеться с пашой они не смогли, потому что он отправился в Файйум, а затем возвратился в лагерь и вскоре уехал в Хиджаз. Они оставались в Каире, пока не иссякли их запасы. Я [419] видел их однажды проходящими по улице, они были в рваной одежде, и среди них был мальчик.

Случилось как-то, что они повздорили со своим двоюродным братом 'Омаром. Они пожаловались Мустафа-бею Дали-паше на то, что 'Омар их обидел, захватив принадлежащие им по праву вещи, — это был иск банкрота к банкроту. Его доставили, посадили на некоторое время в тюрьму, и мне неизвестно, что произошло с ними после этого. Так-то принижают высокопоставленных и возвышают безродных!

А что касается тех, кто умер в этом году, то умер прославленный ученый, сведущий, выдающийся, достойнейший, уважаемый, единственный, редкий и исключительный для своего века и эпохи — шейх Шамс ад-Дин Мухаммад Абу-л-Анвар ибн Абд ар-Рахман, известный под именем Ибн 'Арифайм Сибт ибн ал-Вафа', преемник рода ханифитов ас-Садат и шейх их толка, главенствующий над ним и столь известный, что распространяться о нем нет нужды. Достоинства его очевидны и без объяснений и разъяснений. Его мать, госпожа Сафийа — дочь ученого Джамал ад-Дина Йусуфа Абу-л-Иршад ибн Вафа'. На ней женился купец 'Абд ар-Рахман, именуемый 'Арифайн, и ее сыном является шейх Шамс ад-Дин, как и старший брат его шейх Йусуф. Он воспитывался вместе со своим братом в атмосфере уважения [к старшим], порядка и благопристойности. Он изучил Коран, очень увлекался наукой, посещал занятия шейхов своего времени. Он был посвящен в учение своих предков, их моления и обряды своим дядей по матери — ученым Шамс ад-Дином Мухаммадом Абу-л-Ашраком ибн Вафа' и дядей по отцу — шейхом 'Абд ал-Халиком, а тот был посвящен своим отцом шейхом Йусуфом Абу-л-Иршадом, а тот — своим отцом Абу-т-Тахсисом 'Абд ал-Ваххабом, и в конечном счете посвящение восходит к Абу-л-Хасану аш-Шазали. Шейх Шамс ад-Дин следовал за ведущим улемом, служащим образцом, шейхом Мусой ал-Баджирами. Он посещал названный в программе его шейхов [курс изучения книги] Умм ал-Барахин 595 и слушал комментарий ал-Баджирми на эту книгу. Он слушал у того же шейха грамматику, комментарий на шейха ал-Халиди 596 и комментарий на шестьдесят вопросов Джалала [420] ал-Махалли 597. Это был первый из его шейхов-наставников. Затем он учился у шейха Халила ал-Магриби. Шейх Шамс ад-Дин слушал у него 'комментарий [на книгу] Исагуджа 598, принадлежащий шейх ал-исламу комментарий на Закарийу /186/ ал-Ансари, комментарий ал-'Исама на книгу ас-Самар'канди 599, [комментарий] ал-Факихи на [книгу] ал-Катр 600, текст Тавдиха 601, [комментарий] ал-Ашмуни на ал-Хуласа, на ар-Ри-сала ал-Вад'и и ал-Мугни 602.

Он посещал занятия главы шейхов Ахмада ал-Миджари ал-Маллави по [книге] ас-Сахих ал-Бухари, по комментарию шейха 'Абд ас-Салама на ал-Джаухара 603. Шейх ал-Маллави разрешил ему держать экзамены и выдал составленную им иджазу 604. Точно так же шейх Ахмад ал-Джаухари шафичт выдал ему общую и специальную иджазу, дающую право излагать учение святого 'Абдаллаха аш-Шарифа. Его соучеником был сын шейха — Мухаммад ал-Джаухари младший.

Год тысяча двести двадцать восьмой (4.I.1813—23.XII.1813).

Он посещал также занятия ученого ал-Хифни по комментарию Са'да ат-Тафтазани на ат-Талхис 605, по комментарию на ат-Тахрир 606 шейх ал-ислама и по комментарию на ал-Ал-фийа 607 Ибн 'Акила 608 и ал-Ашмуни 609. Ом посещал занятия и шейха 'Омара ат-Тахлави маликита по комментарию к ал-Аджуррумийа 610 шейха ал-Халиди и отчасти по комментарию к ал-Хамзийа ал-Хафиза ибн Хаджара 611, и частично по Тафсир ал-Джалалайн 612 и ал-Байдави 613.

Он слушал и лекции шейха-шафиита Мустафы ас-Сандуби по комментарию Ибн Касима ал-Гази на книгу Абу Шуджа 614; сейида ал-Балади по комментарию на ат-Тахзиб, принадлежащему ал-Хабиси 615, шейха 'Атийат ал-Аджхури шафиита по комментарию ал-Хатиба на книгу Абу Шуджа' 616 и по комментарию на ат-Тахрир шейх ал-ислама и на Тафсир ал-джалалайн. Шейх Шамс ад-Дин посещал также занятия шейха Мухаммада ан-Нари по его комментарию к книге ас-Суллам 617 и комментарию к ат-Тахрир. У шейха Ахмада ал-Куси он слушал комментарий Ибн Касима ал-'Убади на ал-Варакат ал-кабир 618. Он слушал первоначально Мусалсал 619 у ученого магрибинца шейха Мухаммада ибн Суда ат-Тауди ал-Фаси маликита во время пребывания его в Каире в 1182 (1768-69) году, когда [421] тот направлялся в хадж. Шейх ат-Тауди собственноручно написал ему иджазу с санадой (Иджаза и санада. — Очевидно, в первом случае шейх ат-Тавди вручил Шамс ад-Дину диплом-разрешение на дисциплину в целом, а в другом случае — на указанные определенные произведения), а также иджазу [на право читать] Дал’ ил ал-хайрат 620 и Ахзаб аш-Шазали 621.

Точно так же он получил иджазу от ученого 'Абд ал-Валхаба ибн 'Абд ас-Салама ал-'Афифи ал-Марзуки; он получил также от имама священной Мекки шейха Ибрахима ибн ар-Раис Мухаммада аз-Замзами иджазу на ал~Мусаба'ат 622, попросив [в свою очередь] у него разрешение для себя на чтение тех молитв, право на произнесение которых Шамс ад-Дин [унаследовал] от своих предков. Шейх аз-Замзами дал ему прозвище “преуспевающий”. Это было в 1179 (1765-66) году во время совершения хаджа Шамс ад-Дином.

Когда в 1176 (1762-63) году умер сейид Мухаммад Абу Хади и с его смертью прекратилась мужская ветвь его рода, Шамс ад-Дин пожелал быть преемником рода и приготовился к этому: надел венец, а также повязку и сделал прическу, [соответствующую этому званию]. Но его желание не осуществилось — ему противостоял сейид Ахмад ибн Исма'ил-бей, известный под именем ад-Дали, прозванный Абу-л-Амдад, приходившийся родственником сейиду Мухаммаду Абу Хади; его мать госпожа Умм ал-Муфахар - — дочь шейха Абд ал-Халика. Назначение его преемником состоялось в соответствии с решением старейшин, благодаря его происхождению из рода эмиров. Их дом стал словно жильем эмиров: обширным, изысканным по убранству приемных и зал, а внутри его сад с пальмами, плодовыми деревьями, с разными фруктами и плодами.

В наше время, чтобы быть прославленным, именитым, главенствовать, надо иметь изысканные жилища, роскошные одежды, большой доход, слуг, свиту, особенно если с этим сочетается привычка к щедрости, свершению благодеяний, уважение к гостеприимству. Тот, кто обладает [все этим], становится выдающимся и исключительным человеком [своего] времени. Если же мы представим себе человека, сочетающего в себе все [422] совершенные духовные качества, познания всего мира, но лишенного то го, о чем мы упоминали, — окажись он бедняком, с небольшими средствами и большой семьей, — люди с ним не будут считаться, на него не обратят внимания ни правящие лица, ни религиозные авторитеты.

Когда назначен был упомянутый сейид Ахмад, шейх Шамс ад-Дин, оставшись не у дел, должен был утешиться и успокоиться. Затем, в 1179 году, он направился совершить хадж, как об этом упоминалось. По возвращении он женился на матери шейха Мухаммада Абу Хади и поселился с ней в доме, смежном с домом /187/ преемника, примыкающем к нему, поблизости от объекта своих чаяний. Шейх Абу-л-Амдад жил недолго и умер в [11]82 году, как мы об этом упоминали в его биографии. Таким образом, у Шамс ад-Дина не осталось соперника, положение его облегчилось, и дело его упрочилось. Он сблизился с теми шейхами и другими, кто опасался его прихода к власти и противодействовал ему.

Похоронив сейида Ахмада, наутро вместе с шейхами своего времени, шейхом Ахмадом ал-Бакри, последователями его толка и возглавляющими его они направились к месту уединения их деда в квартале ал-Хурунфиш, посидели здесь час, и главы толка совершили моления и выполнили свои обязанности, а затем вместе с шейхами он отправился к правителю, которым в то время был 'Али-бей 623. Тот облачил его в шубу, и они возвратились к себе домой — к известному месту их управления.

И шейх Шамс ад-Дин стал назначенным преемником своих предков и возглавляющим их религиозное братство, он был достоин этого. Он выдвинулся перед своим братом — шейхом Йусуфом, несмотря на то что тот старше его и чрезвычайно добродетелен. Шейх Йусуф не мог противостоять хитрости и здравомыслию своего брата, о котором он был хорошего мнения.

Дела шейха Шамс ад-Дина упорядочились, он вел себя наилучшим образом, держал себя скромно, вежливо, с достоинством, спокойно с шейхами и равными себе. Он добивался расположения власть имущих и лиц высокопоставленных, привлекал их внимание к себе похвальным поведением и был далек от всего непорядочного. С решимостью приносить пользу занимал [423] он часть своего времени чтением, обсуждением религиозных, литературных и моральных вопросов, общался с учеными, заседал с ними и спорил относительно тонкостей.

Он приобретал книги по всем областям знания, но вместе с тем он усердно добывал мирские блага, ухитряясь увеличивать свой доход путем использования посредничества и любезности, избегая того, что умаляет достоинство. Так он осуществлял свое стремление достигнуть знатности и хорошего отношения к себе. Он вел обширную переписку. Он скупился на самые мелочи, скряжничал, спорил с писцами и не платил установленных регистром налогов, — более того, взимать их с него считалось за грех. Точно так же терпели ущерб от него учрежденные диваны по рыночным сборам — все, имевшее к нему отношение, освобождалось от обложения. “Чем больше надежды [на блага], тем больше поддержка [ — они сбываются]”, особенно если устои государства колеблются и возвышаются низы. Тогда в глазах людей прошлое становится величественным и славным, а они по отношению к нему малозначащими, заслуживающими лишь пренебрежения. Постепенно сходили со сцены шейхи, которых он почитал и которым он повиновался. А они следовали старым установлениям добродетели, сочетая все те качества, которые не подрывают почтения к науке и ученым, а общение с людьми [практическими] ограничивали лишь самым необходимым. Их же преемники, пришедшие после них, сильно отличаются, а [ведь] это крупнейшие ученые его времени. Они окружали его, часто посещали его, ели за его столом, преувеличенно чтили его, целовали ему руку, славили его в красноречивых касыдах, домогаясь его благоволения, небольшой награды, известности, надеясь [таким путем] возвыситься, выбиться из неизвестности, познакомившись с теми из эмиров и высокопоставленных лиц, которые посещали его дом. А он также все больше важничал и держался в их присутствии надменно, не обращая на них внимания, как ни тянулись они к нему. В нем усилились гордость и высокомерие, и дошло до того, что он не вставал навстречу большинству из входивших к нему; а входившие к нему были чрезвычайно почтительны, прикладывались к его одежде и произносили при виде его: “О господин мой [424] единственный!”

В ответ он говорил теми же словами: “О господин мой, о долговечный, о высокий, о мудрый”.

Приближаясь к нему примерно на два локтя, [входивший] падал перед ним на “олени и протягивал правую руку, простирался вправо, чтобы поцеловать его руку или “рай его одежды. А что касается низших, равно как и его подчиненных, слуг, приближенных, то они не целовали край его одежды. А если приходили к нему иноверцы или чиновники высшего ранга и целовали ему руку, то, поговорив с ними о деле, после их ухода он требовал таз и кувшин с водой и мыл руку с мылом, чтобы уничтожить след их губ. На приветствия он отвечал лишь [одним словом]: “Ладно, ладно”, не прерывая по большей части времяпрепровождения с находящимся у него обществом, свитой и собеседниками, в разговоре с которыми он критиковал своих соотечественников, преимущественно своих отсутствующих современников. На этом душа его успокаивалась, и он был склонен к этому. |188/ “Но нет! Человек восстает” (Коран, XCVI, 6).

В 1190 (1776-77) году прибыл в Египет 'Абд ар-Раззак-эфенди, значительный в Турции человек, назначенный сюда в качестве главы писцов, и Шамс ад-Дин сблизился с ним, стал его другом, давал ему подарки, приглашал его к себе в гости. В этом же году прибыл назначенный пашой Египта Мухаммад-паша, прозванный ал-'Иззати. При посредстве упомянутого начальника писцов шейх Шамс ад-Дин довел до сведения паши, что необходимо восстановить небольшую мечеть. Он пригласил пашу посетить могилы [своих предков] в установленный ежегодный праздник рождения. [Там] он напомнил паше о своем желании, показал ему некоторые повреждения и расписал это дело как выполнение религиозного долга, представив [гробницу] как мавзолей, о котором надлежит позаботиться, и как территорию, посещаемую народом.

Помощником, посредником и пособником в этом был также наш шейх нового времени сейид Мухаммад ибн Муртада 624, который был влиятельным человеком у турок. У него раис [425] 'Абд ар-Раззак изучал ал-Мусалсала, получал у него иджазы, читал с ним Макамат ал-Харири 625.

Паша откликнулся и обещал выполнить это. Он написал Порте, и оттуда пришло распоряжение выдать из египетской казны пятьдесят кошельков на расходы по восстановлению мечети. Шамс ад-Дин приступил к сносу ее стен, расширил фундамент и уничтожил находившиеся в стенах и вокруг нее могилы и склепы. Он украсил ее резьбой, разноцветным мрамором, позолотой, мраморными колоннами.

Затем он написал Порте о том, что ассигнованной суммы не хватило и что восстановительные работы не закончены, а доброе дело надлежит завершить, — ему выдали другие пятьдесят кошельков, и он завершив это сооружение в нынешнем его виде.

Вокруг мечети он возвел жилища, кладовые, расширил дворец, примыкающий к мечети, предназначенный для него, и помещения для пребывания здесь жен в дни праздника рождения. Вслед за тем он послал в Стамбул своего катходу и уполномоченного им шейха Ибрахима ас-Сандуби с письмами и петицией к должностным лицам Порты с ходатайством снизить сумму мири, ежегодно выплачиваемую дивану с деревни Зифта и других, находящихся в его ведении как мултазима. Упомянутый Ибрахим был чрезвычайно ловок и хитер, дьявольски льстив, умел вводить в заблуждение. Его ходатайство было удовлетворено, желание исполнено соответственно пробитой им с самого начала бреши и измышлениям, им сфабрикованным. Шейх Шамс ад-Дин не только перестал платить положенные с него налоги, но получил, кроме того, некоторые [новые] привилегии.

Когда в начале века в Каир прибыл Хасан ал-Джазаирли-паша, египетские эмиры ушли в Верхний Египет, а их имущество он конфисковал, захватил их жен и детей и приказал переправить их на рынок и продать с аукциона, утверждая, что они рабы казны, и так и было сделано.

Шейхи собрались и отправились к нему, и шейх Шамс ад-Дин держал речь перед ним, сказав: “Ты пришел в эту страну, и тебя прислал султан для того, чтобы водворить [426] справедливость, устранить гнет, как ты это говорил, или для того, чтобы продавать свободных людей, матерей, детей, бесчестить жен?” Тот сказал: “Это рабы казны”. Шейх Шамс ад-Дин возразил: “Это неправда, и никто не может этого сказать”. Паша сильно разгневался на него, потребовал секретаря своей канцелярии и сказал ему: “Перепиши их имена, и я сообщу султану об их противодействии его указам”. Сейид Махмуд ал-Бануфари заявил ему: “Пиши, что хочешь, а мы сами напишем свои имена”. Тот понял и приостановил осуществление своего намерения.

Паша хотел также проследить за тем, у кого мамлюкские эмиры оставили свое имущество, а Ибрахим-бей старший оставил его на хранение у шейха Шамс ад-Дина, равно как Мурад-бей оставил его у Мухаммада-эфенди ал-Бакри. Хасан-паша узнал об этом и послал солдат к сейиду ал-Бакри, и тот без сопротивления отдал все, что было у него. Точно такое же требование выдать вещи, данные ему на хранение Ибрахим-беем, было послано шейху Шамс ад-Дину, но тот воспротивился, сказав: “Владелец их “е умер. Я дал ему на них за своей подписью документ и не выдам их до тех пор, пока жив их владелец”. Это усилило ярость паши против шейха, и он стремился уничтожить его. Но Аллах благостью своей защитил от паши шейха Шамс ад-Дина, как и [всех] поборников справедливости.

Паша говорил о нем: “Я не видел среди всех мамлюков никого, кто 'бы осмеливался так противиться мне, был проникнут такой смелостью, так выступал бы против меня, как этот человек. Воистину, он сокрушил мое сердце”.

Когда /189/ паша оставил Египет и к власти возвратились мамлюкские эмиры, с сейидом ал-Бакри получилось следующее: из-за его упущения со сданным ему на хранение имуществом Мурад-бей обязал сейида ал-Бакри уплатить огромную сумму, в счет погашения которой были проданы его поместья. Сейид ал-Бакри воспротивился, отказываясь от возмещения. Мурад-бей применил к нему принуждение, тот заболел по этой причине, и болезни следовали одна за другой, пока он не умер. Говорят, что Мурад-бей послал ему лекаря, тот подлил ему в лекарство яд, и он умер. Да будет милостив к нему Аллах! Он [427] допустил ошибку. Но и породистый конь неизбежно спотыкается, а тому, кто не предвидит последствий, судьба не друг! А над ней кто властен!

Говорили даже, что именно сейид ал-Бакри дал знать Хасан-паше об оставленных на хранение имуществах, чтобы добиться еще большего расположения у него и оставить часть [этого имущества] себе. Доказательством этому служит тот широкий образ жизни, который он повел после этого. Он оказался во власти предположения, которое сложилось у большинства людей, что пришел конец мамлюкским эмирам. Они упустили, что судьба всегда изменчива.

Что же касается шейха Шамс ад-Дина, то о“ благодаря твердой решимости остался благополучным, он возвратил владельцу вещи, отданные ему на хранение, как только тот прибыл. Это улучшило его репутацию среди мамлюков, и их расположение к нему усилилось.

Вслед за этим упомянутый сейид Мухаммад-эфенди ал-Бакри был отставлен от обязанностей попечителя мечети ал-Хусайни, и они были возложены на шейха Шамс ад-Дина. Сейид ал-Бакри прислал ему ящик с регистрами вакфов этой мечети, управление которой долгое время принадлежало его дому. Шейх Шамс ад-Дин обещал, что взамен этого он передаст ал-Бакри управление имуществом вакфов мавзолея аш-Шафи'и. Но когда место оказалось вакантным, то он завладел регистрами, нарушил свое обещание, возымев вожделение удержать за собой обе должности. Пользуясь покровительством эмиров и отсутствием тех, кто бы мог ему противостоять, он протянул свою руку и к другим вакфам, кроме этих двух, как, например, к мавзолеям ан-Нафисы 626, аз-Зайнаб 627 и остальным мавзолеям с большим доходом, который закрепляется за ними на этом свете от каждой общины и поступает из пожертвований людей и разного рода обетов.

Шамс ад-Дин стал контролировать служащих и писцов упомянутых мавзолеев, поступление доходов и даров и правильность малейших расходов. Он унижал, оскорблял этих служащих, высушенной пальмовой ветвью бил их по ногам. Так поступил он с сейидом ал-Бадави — смотрителем мечети [428] ал-Хусайни, происходившим из родовитых и почтенных людей, известных в Каире и за его пределами.

Сейид ал-Бадави всех больше ущемлял сейида ал-Бакри, подстрекал против него и был причиной отстранения его от управления мечетью. У ал-Бакри сердце сжималось из-за него, из-за его противодействия, его стремления захватить место, забрать доходы с вакфов, сократить необходимые расходы, что он приписывал управляющему.

Ал-Бакри был — да будет милостив к нему Аллах — человеком большой энергии, сдержанным и терпимым, он усматривал совершенно иное в этих пустяковых делах и отстранился от этого, предоставив действовать другим.

Когда Шамс ад-Дин так обошелся с сейидом ал-Бадави и другими ответственными служителями, то это ввергло остальных в подавленное состояние, они почувствовали себя униженными и, сильно испугавшись его, стали доносить друг на друга. Он же стал требовать с них все, что приносили по обетам: свечи, овец, телят, деньги, получаемые кассой мавзолея. Обычно все это присваивалось ими и обеспечивало даже самому ничтожному из них жизнь в достатке. Впитывая деньги, как губка, они собирали их при помощи подлости и настойчивости даже с самых неимущих, не имеющих ни копейки денег, ни черствого куска хлеба.

Если Шамс ад-Дин намеревался избить или оскорбить кого-нибудь, то, опасаясь последствий этого или упреков со стороны того, кто состоял защитником этого лица, ан заранее исподтишка подготовлял путь для нападения на него. И действительно, когда он захотел избить сейида ал-Бадави, то [предварительно] побывал у шейха ал-'Аруси и ему подобных и сообщил им по секрету о своем намерении.

Он протянул свою руку к писцам суда кади. Бывало, если до шейха Шамс ад-Дина доходило, что кем-нибудь из них выписан взамен истекшего акт на владение или акт о сдаче в аренду на долгий срок подлежащей оплате недвижимости, в отношении которой он пользовался преимущественным правом, и если этой недвижимости по истечении срока надлежало перейти к одному из мавзолеев, находящихся в его управлении, то он [429] вызывал к себе этого писца, бранил и проклинал его, а то и избивал. Он расторгал этот контракт и вычеркивал его из реестра кади, или же с ним договаривались о выполнении этого контракта, с тем, однако, что недвижимость перейдет к этой стороне лишь по истечении многих лет. А улемы указали, что вакфы и пожалования на поддержание гробниц и мавзолеев недействительны. А если скажут, что они разрешаются лишь в пользу бедных, то мы ответим, что теперь служители мавзолеев вовсе не бедняки, /190/ а, наоборот, они наиболее богатые люди; действительные же бедняки в противоположность им это те, кто ничего не зарабатывает, равно как и многие из неизвестных ученых, которых из-за их добродетели невежды считают богатыми.

Когда Шамс ад-Дин захватил управление мечетью ал-Хусайни, то он силой занял дом к востоку от мечети, где жил упомянутый служитель сейид ал-Бадави. Он выселил ал-Бадави, разобрал его дом и возвел для себя дом, в котором проводил дни установленного праздника рождения.

Он являлся сюда каждую пятницу или через пятницу. Когда закончилось сооружение этого дома и устройство его и приблизилось время праздника, он переехал сюда со своими слугами и гаремом и обратился к начальнику полиции, с тем чтобы тот приказал публике и объявил торговцам и владельцам лавок, что те должны бодрствовать по ночам, жечь светильники, лампы и фонари на протяжении пятнадцати ночей праздника, тогда как в прошлом это делалось лишь одну ночь.

В течение этих ночей организовали шествия и сборища с барабанами, флейтами и факелами. Собрали чернь, относящуюся к таким сектам, как ал-Ахмадийа, ас-Са'дийа, аш-Шу'абийа 628. Под бой барабанов чернь перебрасывалась гнусными словами, обращаясь к шейхам их сект со словами и выражениями, вызывавшими отвращение. Шейх Шамс ад-Дин распорядился, чтобы они проходили мимо его дома, а он на протяжении этих дней приглашал к себе различных знатных людей города. Абдин-пашу же он пригласил в день праздника рождения.

Как только он поселился в этом доме, находящемся [430] напротив места омовения и отхожих мест, то стал страдать от запаха и вознамерился перенести их отсюда. Он купил дом к югу от мечети, отделенный от ее южной стены промежутком; он сделал с этой стороны вход в мечеть, расширив и несколько приподняв вход над полом мечети на ступеньку, для того чтобы сохранить отличие от древнего здания. В “ем же он устроил михраб, а за ним место уединения, куда входили через упомянутый главный вход красивым проходом, находившимся перед местом уединения, которое окно соединяло с малым молитвенным залом, находившимся под сводом мавзолея.

В остальной части дома он устроил место омовения и отхожие места, открыв туда дверь с другой стороны, рядом с дверью, ведущей к водоему. Он упразднил старое место омовения, чтобы устранить вред, причиняемый его запахом. Путь прохода людей к этому новому месту изнутри и снаружи изменился. Прошло лишь несколько дней, как дурной запах стал, преследовать молящихся и тех, кто находился в мечети. Я не говорю уже о моче и нечистотах на ногах черни из-за близости этих мест к мечети. Публика и те турки и купцы [квартала] Хан ал-Халили, которые посещают мечеть в часы молений, порицали перенос места омовения. Они поднялись все как один, заперли дверь, упразднили это место омовения и запретили доступ сюда. Им содействовали в этом суфии — их соплеменники. Это пристыдило шейха Шамс ад-Дина, он не смог осуществить свое дело и восстановил старое место омовения в прежнем виде. Новое он сделал стойлом для ослов, используя плату за это, после того как снес бассейн для омовения и стер следы его. Это дополнительное сооружение было построено в 1206 (1791-92) году.

Затем он значительно расширил занимаемое им жилище, находящееся в районе пруда, именуемого Биркат ал-Фил 629, за садом. При этом расширении он захватил значительное количество примыкающей к пруду земельной площади. Он построил здесь большую квадратную приемную, с двух сторон прилегающую к пруду. Посреди приемной высилась колонна из мрамора, и зал он вымостил мрамором. Рядом он построил спальню, а за ней большой вестибюль с окнами, выходящими на [431] водоем. Дверь старого зала, именовавшаяся ка'а ал-газал, вела теперь во внутренний вестибюль.

Эта постройка была названа ал-Ас'адийа. Из вестибюля дверь “ела в служебные помещения и отхожее место. Затем он вздумал изменить расположение дома с другой стороны; он снес навес над большим залом и его вестибюлем. Этот зал называют Умм ал-Афрах, он построен шейхом Абу-т-Тахс'исом. Это самая большая приемная в доме. Все ее стены разукрашены резьбой с позолотой, китайским фаянсом /191/ и разноцветным мрамором. Здесь находится фонтан со струей воды, круглые отверстия для притока воздуха над окнами с цветными стеклами. В стене открывается вход в вестибюль, занимающий свободное пространство двора. Он разрушил другой зал, в который подымались по лестнице из другого вестибюля, шее также кладовые, находившиеся под этим залом, пол его выровнял под уровень земли и устроил здесь мраморный фонтан, а службы дама устроил во внутреннем помещении. Из зала дверь вела в гарем; он назвал этот зал ал-Анварийа, соответственно своему имени. Перед ним он устроил большой вестибюль — место собраний со скамьями и стульями; оттуда галерея через середину сада ведет к залу, именуемому ал-'Газал и ал-Ас'адийа.

Он снес также старую гостиную с колоннами и аркой и наружное помещение, именуемое кладовой молитвенных ковриков, одну из нижних кладовых, а на их месте он построил мечеть, в которой молился по пятницам. Он воздвиг здесь кафедру для произнесения хутбы. [Он сделал] это из-за отдаленности его дома от общественных мечетей, из-за своей большой гордыни, исключающей долгие моления, и нежелания общаться с чернью. Он забрал большую часть дома катходы чаушей и использовал его для расширения сада. Он насадил здесь деревья, душистые травы, плодовые деревья.

Большую часть своей жизни он потратил на добывание благ земных, чтобы обеспечить 'жизненные удобства, и приобрел все, что могла пожелать его душа. Он покупал невольниц и мамлюков, рабов, абиссинцев и евнухов; был разборчив в пище, напитках и одежде; приобретал благовонные мази, ароматические вещества и составы, радующие [человека], восстанавливающие [432] силу. Он возгордился и смотре л свысока на людей своего круга, так что даже считал ниже своего достоинства надевать корону и присутствовать в ал-Азхаре на праздничных собраниях в ночь ми'раджа, равно как и присутствовать на собраниях последователей секты, славой и гордостью которых он был Он стал надевать на голову зеленую чалму, чтобы уподобиться великим эмирам и как можно меньше походить на носящие обычную чалму факихов и чтецов Корана.

Годы шли. Умирали его сверстники и те, которых он стеснялся и уважал. Менялись правители государства — исчезли влиятельные эмиры, и стали править члены их свиты и их мамлюки, которые навытяжку стояли перед своими патронами и властителями. Они знали, как учтиво те усаживали покойного, и, несомненно, их сердца были преисполнены почтения к самому великому из их, предшественников. Они считали себя незначительными перед ним, а он своими словами убеждал, обязывая выполнять распоряжения, отданные им. Он упоминал имена великих эмиров словами: “Сын наш, эмир такой-то”. И нужды его удовлетворялись ими, они прислушивались к его словам, и ходатайства, исходившие от него, принимались ими, и указания его при их дворах и гаремах выполнялись.

Случилось как-то, что один из самых ответственных писцов-коптов приостановил выполнение его распоряжения. Он заставил его явиться, стал проклинать и оскорблять его, обнажил ему голову и бил по ней кожаным ремнем, а тот не нашел защиты у своего эмира, который в то время был градоправителем. Когда он пожаловался своему господину на то, как шейх Шамс ад-Дин с ним обошелся, тот сказал: “Что ты хочешь чтобы я сделал с великим шейхом, избившим христианина?” Да будет Аллах милостив к их “остям!

Случилось также, что группа именитой молодежи города собралась ночью у одного из своих друзей и, разговорившись, стала воспроизводить манеру держаться некоторых знатных лиц. Шамс ад-Дину донесли об этом сборище и о том, что он был в числе тех, над кем они глумились. Ему назвали их имена, когда он оправился о них. Он заставил явиться к нему одного за другим, оскорблял и избивал их. Каждая мелочь, [433] происходившая в его доме, [влекла за собой] побои и оскорбления людей. Точно так же он обращался с феллахами поместий, которыми он владел и на которые держал откуп. Он взимал с них более высокие налоги, чем другие мултазимы, ввел дополнительные обложения, месяцами держал их в тюрьме, избивал их кнутами. Короче говоря, он изменил положенный, естественный порядок поведения, и после того, как жилище его было местом благоразумного поведения, прибежищем веры, оно превратилось в дом полицейского управления, которого боялся всякий, допустивший малейшую ошибку, и который обходили люди различного происхождения.

Его друзья и товарищи не противоречили ему ни в чем, но, наоборот, поддакивали ему. С ним разговаривали не иначе, как взвешивая каждое слово, /192/ остерегаясь довериться ему; отвечая на его вопросы, были чрезвычайно вежливы и в разговоре льстили ему. Они не употребляли местоимений в обращении к нему, они не обращались к нему ни на “вы”, ни на “ты”, и если в их речи цитировались хадисы, относящиеся к пророку, и прочие образцы красноречия и прекрасные выражения, то и тогда они не употребляли местоимений. Они занимались расписыванием его великих достоинств и прекрасных качеств.

Сейид Хусайн ал-Манзалави, проповедник, как-то в пятницу произнес проповедь в присутствии шейха Шамс ад-Дина в мечети ал-Хусайни и в его маленькой мечети в дни праздника рождения и [в этих проповедях] в такой степени переусердствовал в возвеличении покойного и его значения в выявлении важных дел, дал такое отпущение грехов, что после молебствия я слышал, как кто-то сказал: “Проповеднику остается лишь сказать: „Падите ниц, поклоняйтесь и чтите шейха ас-Садат"”.

Когда в начале 1213 (1798-99) года в Египет прибыли французы, то они не препятствовали ему ни в чем и понравились его сторонникам. Французы захотели сблизиться с ним и приняли его посредничество. Его посещал их начальник и самые влиятельные из них, а он устраивал для них пиры. Я, бывало, сопровождал его при посещении их жилищ, при обозрении им их предметов искусства, картин, резьбы и диковинок. Так было до тех пор, пока в [12]15 (1800-01) году не появились турки [434] и не был заключен мирный договор об эвакуации французами Египта и возвращении их в свою страну на условиях, о которых они договорились с везиром Османской империи и в числе которых значилось обязательство французов погасить убытки, причиненные ими тем лицам, которые были враждебны им.

Покойный, как и многие другие, думал, что все закончено и что французы безусловно эвакуируются, и тогда его охватила жадность — он вспомнил сумму, которую он выплати л войсковому писарю за высвобождение задержанного у него имущества. Он потребовал ее от Буслика 630 — управителя республики, — а также ту сумму, которую получил его переводчик. Ему ответили, что это общий порядок и что суммы эти зачислены в счет республики.

Мнение французов о нем изменилось. Это требование было оплошностью с его стороны и причиной охлаждения их отношения к нему.

Когда мир был нарушен и возникло осложнение, а внутри города вспыхнуло сражение, солдаты-мусульмане и жители города забаррикадировались в[разных] его районах и прекратился привоз продовольствия для населения города на протяжении тридцати шести дней, то богатых и почтенных людей обязали кормить и нести расходы по содержанию сражающихся бойцов каждого данного квартала и района Шейха Шамс ад-Дина, как и других, заставили содержать тех, кто был вблизи его дома.

Когда же борьба прекратилась, французы победили, а везир, потерпевший поражение, вместе с теми, кто был при нем, отправился в Сирию, французы стали мстить тем, кто боролся против них, отбирая у них имущество вместо жизни. Они арестовали и Шамс ад-Дина, посадили его в тюрьму, унижали его в течение нескольких дней, оштрафовали его на большую сумму, которую он должен был уплатить, как мы об этом подробно упоминали в своем месте. Говорили, что Мурад-бей подстрекал против него французов, когда он заключил с ними мир и: устроил для них пир в Гизе.

Причиной этому послужило [следующее]. Когда французы неожиданно напали, появились в Александрии и весть об этом [435] дошла до Каира, то собравшиеся на площади эмиры потребовали шейхов, чтобы посоветоваться с ними по поводу этого со>-бытия. Шейх Шамс ад-Дин в разговоре с ними упрекал их, сказав. “Все это за ваши дурные дела, за чинимый вами произвол, и последнее, что вы с нами сделали, — дали овладеть нами европейцам”. Указывая на Мурад-бея, он сказал: “Особенно [это наказание] за твои действия и злобность твою и действия твоих эмиров против купцов, захват их товаров, за унижение их”.

Мурад-бей за это возненавидел его, но скрывал это до тех пор, пока не помирился с французами, и передал им то, что оказал шейх ас-Садат. С Шамс ад-Дином поступили так, как об этом упомянуто, а было это на второй день приема [французов Мурад-беем].

Когда же в следующем году при помощи англичан в Египет возвратились турки и приблизились к городу, французы посадили шейха Шамс ад-Дина вместе с другими влиятельными лицами в крепостную тюрьму, опасаясь, что они поднимут мятеж в городе. [В это время] умер его сын по имени Мухаммад Нураллах, а сам он находился в заключении. Ему разрешили присутствовать на похоронах сына, и он пришел в сопровождении конвоира, неотступно следовавшего за ним, [пока не закончились похороны], /193/ и препроводившего его затем в крепость.

Сын его был отроком двенадцати лет, и шейх Шамс ад-Дин: надеялся, что после него он будет преемником их рода, — но Аллах дает осуществиться лишь тому, что он пожелает!

Когда дело кончилось и французы оставили Египет, а сюда явился везир Йусуф-паша вместе с теми, кто был с ним, шейх Шамс ад-Дин представил ему жалобу на свое положение и на то, что его постигло

Он выдавал себя за бедняка и нуждающегося, тогда как французы не забрали ничего из его дохода и из того, что имело отношение к нему. Но, подобно другим людям, он принес эту жалобу обо всем случившемся с ним и прикинулся бедняком, чтобы спасти свой доход и имущество, избавив себя от выплаты вознаграждения туркам. Жалобу он дополнил требованиями [разного рода] привилегий. [436]

Он пригласил к себе в дом везира и власть имущих, вершащих дела государства, и прежние чувства гордости и высокомерия заговорили в нем.

После отъезда везира и упрочения Мухаммада Хосров-паши в качестве правителя Египта, а Шарифа-эфенди в качестве дафтардара Шамс ад-Дин, используя неосведомленность их обоих, получал разрешения, нужные ему для добывания и расширения доходов, пока обстоятельства не изменились и в [12]18 (1803-04) году не возвратились мамлюкские эмиры. Затем они были удалены, и произошли все те события, о которых упоминалось выше; утвердился Мухаммад 'Али-паша, и выдвижение его на управление Египтом было упрочено поддержкой низов и сейида 'Омара Мукаррама. Мухаммад 'Али стал подготавливать осуществление своих намерений, а сейид 'Омар препятствовал ему в этом.

Мухаммад 'Али подстроил изгнание сейида 'Омара Мукаррама из Каира, собрал шейхов, велел явиться шейху Шамс ад-Дину, облачил его в шубу почета и назначил его на пост накиб ал-ашрафа. Сейид 'Омар был изгнан из Каира в Дамиетту в [12]24 (1809-10) году, как это оказано выше.

Этот поступок Мухаммада 'Али соответствовал стремлению Шамс ад-Дина, а может быть, все это было осуществлено его усилиями по причине тайной ненависти его к сейиду 'Омару из-за того, что он домогался его поста накиб ал-ашрафа и претендовал на то, что это прерогатива его рода, на том основании, что шейх Абу Хади выполнял в течение нескольких дней эти обязанности, а после него они перешли к Абу-л-Амдаду, который передал их Мухаммаду-эфанди ал-Бакри старшему. Покойный не переставал тайно помышлять о посте накиб ал-ашрафа, что явствует из его высказывания, что [этот пост] “из [числа] наших старых прерогатив”.

Он добился из Стамбула указа об этом, но держал его в секрете, не показывая его в течение жизни Мухаммада-эфенди ал-Бакри старшего, а когда тот умер и его преемником был назначен сын его Мухаммад-эфенди, покойный выразил свои претензии и предъявил указ. Когда разнесся слух об этом, в мечети ал-Хусайни собралось великое множество шерифов, [437] выступивших против него и заявивших: “Не желаем его ни в качестве накиба, ни в качестве судьи над нами”. Его желание не исполни лось. Когда же умер Мухаммад-эфенди младший, он полагал, что не остается никого, кто мог бы конкурировать с ним, и ничего не подозревал, как вдруг был назначен сейид 'Омар, благодаря содействию Мурад-бея и Ибрахим-бея, из-за того, что сопровождал он их обоих и был их другом в то время, когда мамлюкские эмиры находилась в Верхнем Египте. Покойный смолчал, злобствуя и тая в себе ярость. Иногда он проявляя ее, тем более что считал, что сейиду 'Омару для этого поста многого недостает.

Когда французы ушли и в Каир вступил везир, то его сопровождал сейид 'Омар, назначенный накиб ал-ашрафом, каковым он являлся и до того. Сейид Халил ал-Бакри был отстранен, и дела сейида 'Омара пошли в гору, и влияние его усилилось с возникновением событий, связанных с Мухаммадом 'Ami. Когда тот стал у власти, то сейид 'Омар стал вершителем дел, разрешающим общие и частные вопросы.

Шейх Шамс ад-Дин его тайно ненавидел, но внешне проявлял по отношению к нему противоположные чувства, а последний держал себя так, как это выразил поэт:

“Я вынужден дружить с ним, и он поневоле тоже делает вид, что он мне друг, а вражда между нами усиливается.

Я не считаю, что между нами дружба, и он исходит из этого.

Я это знаю, и он это хорошо знает. Ему известно, что я ему противник,

Я его опасаюсь, и он меня боится. Ненависть между нами скрывается, а любезность проявляется”.

Когда же паша изгнал сейида 'Омара и назначил Шамс ад-Дина накиб ал-ашрафом и тот достиг своей мечты, тогда-то он проявил то, что было скрыто /194/ в его душе, и дал волю коварству против сейида 'Омара и тех, кто примыкал к нему, был близок ему.

Он сочинил донесение Порте, в котором он обвинял сейида 'Омара в разного рода правонарушениях, в том числе и в том, что он включил группы коптов в реестр шерифов и предоставил [438] им ренту, которой были лишены заслуженные шерифы; что он был причиной разорения страны и возникновения мятежей; что он был горячим приверженцем мамлюкских эмиров и подстрекал их к захвату власти и даже советовал им неожиданно для паши, населения и солдат напасть на город в день открытия плотины; что именно он подстрекнул мамлюкских эмиров к убийству 'Али-паши Бургула ат-Тарабулуси, когда тот прибыл в качестве правителя Египта; что он якобы переписывался с англичанами и вместе с ал-Алфи побуждал их к захвату страны в то время, когда они прибыли в Александрию и овладели ею, но Аллах даровал победу воинам-мусульманам.

[Это послание содержало] и другие положения, противоречащие действительности и продиктованные своекорыстными щелями.

Шейхи подписались под этим и приложили свои печати, за исключением шейха-ханифита ат-Тахтави, который отказался от зла и воздержался от лжесвидетельства. Поэтому он стал объектом злобы и гнева, и его освободили от обязанностей муфтия.

Сведения об этом уже приведены в изложении событий [12]24 (1809-10) года, и смысл возвращения к этому здесь [заключается лишь] в полноте биографии Шамс ад-Дина. Это возвращение продиктовано опасениями сокращений и упущений в общем изложении, и если я спас мысль от забвения, то в интересах жизнеописания покойного.

В [12]26 (1811) году шейх Шамс ад-Дин построил рядом со своим жильем огромный дам и потратил на него большую сумму. Он устроил в нем приемные и залы, спальни, служебные помещения, уборные, фонтаны. Он устроил при нем сад, в котором посадил плодовые деревья разных сортов. Он присоединил примыкающие сюда разрушенные дома амиров.

Сейид Халил ал-Бакри купил дом на улице ал-Фурн — это было после ухода французов и во время застоя в его делах, когда он был отстранен от поста шейха в роде ал-Бакри и от выполнения обязанностей накиб ал-ашрафа. Он устроил при атом доме красивый сад и построил домик, предназначенный для его сына и примыкающий к саду. [439]

Когда сейид Халил умер, Шамс ад-Дин, нарушив права его сына сейида Ахмада, насильно забрал у него это г сад за бесценок и присоединил его к саду нового дома. Он обвел его стенами, и между садом и домом упомянутого встала стена, скрывшая его и лишившая окна этого домика света.

С годами, чем больше он жил, тем все больше росла его гордость, все уменьшалась его праведность и становилось чрезмерным чинимое им зло.

Когда силы его стали ослабевать, он отказался подниматься навстречу даже самым важным людям, входившим к нему, ссылаясь “а изнеможение и слабость, и стал беспрерывно употреблять возбуждающие составы, но аптекарь своими снадобьями не мог исправить то, что подточило время.

В месяце шаввале того года, когда он умер, он вызвал своего племянника Сиди Ахмада, воспринявшего впоследствии пост шейха после него, облачил его в шубу, надел на него венец и назначил его своим представителем на пост накиб ал-ашрафа. Он отправил его, облаченного в шерстяной плащ, верхом на лошади к паше в сопровождении сейида Мухаммада, прозванного Абу-д-Дафийа, а впереди него, как принято, шли чауши, положенные посту накиба.

Войдя к паше, посланный сообщил ему, что его дядя назначает его своим преемником, [на что] паша сказал: “Поздравляю”. [Сопровождающий] намекнул паше, чтобы тот облачил его, но паша заявил: “Уполномочивающий его [Шамс ад-Дин] уже это сделал, хотя не вправе облекать властью самостоятельно. Он не мною назначен. Если я назначу, то и облачу”.

Тот поднялся и приехал в свой дом, в котором жил его дядя, — а это дом, что у мечети ал-Хусайни, — и начали к нему приходить люди с приветствиями и поздравлениями.

В этом.же году Шамс ад-Дину пришло также в голову расширить мечеть ал-Хусайни, в дополнение к тому расширению, которое было осуществлено в 1206 (1791-92) году. Он снес построенную ранее стену, отделявшую пространство, на котором было устроено место для омовения, присоединил его к мечети и построил на нем ряд колонн, так что это место стало составлять одно целое со старым молитвенным залом. [440]

Он начал строительство большого дома, чтобы жить в нем во время наступления праздника мавлид 631 и в другое время вместо того дома, от которого он отказался в пользу племянника. Этот дом должен был быть на далеком расстоянии от /195/ старого места омовения, с тем чтобы оттуда не доносились запахи, и выходить на улицу, чтобы процессии проходили позади него и чтобы не было нужды пересекать мечеть. Вход сделали с той стороны, что и дверь мавзолея. В стене, отделяющей пристройку от нового дома, он устроил окна, направленные на мечеть, чтобы женщины, находящиеся в доме, и прочие могли видеть зал собраний и иллюминации.

И когда уже это было близко к завершению, слабость и болезнь его усилились, и он перестал уже выходить из гарема. Расширение мечети было закончено, осталось лишь достроить дом. Он торопил с этим, бранил архитектора и производителя работ за то, что они недостаточно подгоняют рабочих. Он говорил: “Близок праздник рождения, а дом не закончен. Где же мы будем жить в дни этого праздника?”

А болезнь его с каждым днем усиливалась, ноги его опухли, он с трудом передвигался. Он говорил это, надеясь жить. Но когда состояние ухудшилось и он убедился, что он на пути к всепрощающему, великому нашему владыке, тогда он завещал денежные суммы своим приближенным и Зу-л-Факару, бывшему катходе ал-Алфи, а в настоящее время смотрителю сада паши в Шубра. Он завещал ему пятьсот реалов, потому что жена его — приближенная жены Шамс ад-Дина, — а обе они были невольницами Исма'ил-бея старшего, — и так как он хотел, чтобы Зу-л-Факар был помощником ей в делах.

Подобную же сумму он дал Сиди Мухаммаду Абу Дафийа в награду за его службу и беззаветную его привязанность к нему. Он завещал, чтобы омовение его тела было произведено лишь на индийской кровати, на которой он спал в течение своей жизни, чтобы даже в смерти быть иным, отличаться от всех.

В воскресенье, 18 раби' ал-аввала этого года (21.III.1813), после полудня он по милосердию Аллаха скончался и мертвый оставался в своем доме. С наступлением понедельника его обмыли и завернули в саван, как он это завещал, на его кровати. [441]

Его на катафалке перевезли из его дома в ал-Азхар, и здесь над ним совершили молитву после того, как были продекламированы стихи элегия, сочиненные ученым шейхом Хасаном ал-'Аттаром, сделавшим во вступлении искусный намек на гордость и надменность покойного, и гласившие так “Он избавился от мира, так как его оставила слава”. Затем его перенесли на кладбище в мавзолей его предков и похоронили в могиле, заранее приготовленной им самим рядом с могилой деда

В этот же день его двоюродный брат сейид Ахмад, сын шейха Йусуфа, по прозвищу Абу-л-Икбал, был назначен на пост шейха их толка. Это произошло при [большом] скоплении благородных и черни. Он стал вместе со своим братом Сиди Йахйей принимать соболезнования. Наутро он прибыл в место уединения своих предков в ал-Хурунфише, находящееся при маленькой мечети в [квартале] ар-Рибат 632. Здесь они пребывали, когда приехали из Магриба в Каир. У них было принято, что всякий принимающий пост шейха должен непременно прийти сюда утром, войти в место уединения, побыть здесь некоторое время, чтобы снискать милость и проникнуться благодатью и святостью.

Шамс ад-Дин разрушил стену этого места уединения, претендуя на то, что является последним из святых [своего рода] и что не будет, кроме него, никого, кто заслуживал бы поста шейха, и как будто тем самым ему открыты [предначертания провидения]. Он упустил, что господь не перестает создавать творения и что святость — не дело рук человека, его стараний и стремлений. Всевышний в твердом стихе оказал: “Аллах лучше знает, где помещать свое посольство” (Коран, VI, 124 ); и сказал, — хвала Аллаху: “О да, ведь для друзей Аллаха нет страха, и не будут они печалиться; те, которые уверовали и были благочестивы...” (Коран, X, 63 — 64). Мы просим у него умиротворения, спокойствия и чтобы он уберег [нас] от заблуждений.

Когда все это свершилось и захотели выполнить старый обычай и посвящаемый прибыл в сопровождении шейхов своего [442] времени, сейида Мухаммада ал-Макруиси, группы последователей и прочих зрителей, то вместо стены, которая была разрушена, место уединения отделили покрывалом и [посвящаемый] уединился там, а собравшиеся последователи читали Коран. Затем накиб ал-ашраф поднялся, и с шейхом ал-Бакри они встретили шейха, вышедшего к ним в широком плаще. Он поздоровался с ними, и они поехали с ним, сопровождая его в крепость. [Здесь] катхода-бей облачил его в жалованную одежду, и, уйдя, они опустились в свою маленькую мечеть на кладбище в сопровождении выступавших впереди них последователей секты и чаушей накиб ал-ашрафа. Посидев здесь некоторое время, в течение которого члены секты читали молитвы, они затем отправились в дом покойного, /196/ чтобы вместе с братом его участвовать в обычном в этих случаях траурном собрании и чтении Корана.

Катхода-бей послал к паше в Файйум гонца с сообщением о смерти Шамс ад-Дина. Паша, когда отправился в Верхний Египет, прибыл верхом на муле в Бани-Сувайф, достигнув его за четыре часа. Следовавшая с ним овита на дромадерах и мулах ехала позади, и большинство его спутников отстало от не-то — у них пало семнадцать верблюдов. Курьер возвратился через три дня с ответным письмом, в котором говорилось, чтобы не чинили помех наследнику покойного и чтобы в течение четырнадцати дней до его возвращения сохранялось существующее положение вещей.

Паша приехал 8 раби' ас-сани, в субботу (10.IV.1813) вечером. Прибыв в Пизу, он послал распоряжение опечатать жилище покойного. Никто не знал об этом, кроме Хусайна — помощника катходы-бея, прибывшего с ним представителя казначейства и других.

Они опечатали гостиные в гареме и приемную для мужчин, а также шкаф покойного, арестовали его писца-копта по имени 'Абд ал-Кадус и дворецкого и бросили их обоих в тюрьму.

Ночью паша переправился в Каир и поднялся в крепость. Наутро к нему приехали шейхи в сопровождении племянника покойного, который сменил его на посту шейха, и стали вести с ним разговор в том смысле, что дома шейхов почитаемы и [443] что не принято их опечатывать, в особенности же когда дело идет о покойном, который был выдающимся в своей области. Они сказали паше: “Вы ведь знаете о нем и о его чрезвычайной заботе и уважении по отношению к вам”. Паша возразил: “Да я не намерен наносить оскорбление их домам и не покушаюсь на то, что относится к их постам шейхов и их давним обязанностям, привилегиям, на которые они имеют право. Но для вас не секрет, что покойный был жаден и копил деньги на протяжении всей его долгой жизни, так как он владел поместьями и был мултазимом. Он не любил своих родственников и ничего не выделил им, но отписал все, чем владел, своей жене, — а это жадная рабыня, предмет добычи, цена которой тысяча пиастров или около того, — и ничего не завещал детям своего брата. Несправедливо будет дать рабыне захватить все это. В первую очередь это должно принадлежать казне, нуждающейся в расходах на содержание солдат для борьбы с еретиками и для освобождения святых мест Мекки и Медины, а также казне султана. Я сниму печати в соответствии с вашим желанием”.

Они призвали на него благословение и перешли в приемную катходы, и паша облачил вновь в шубу почета шейха, 'представляющего род ас-Садат, в знак его полномочий на пост шейха в этом роде. Он назначил сейида Мухаммада ад-Давахили накиб ал-ашрафом и облачил его в соболью шубу — это вместо сейида Ахмада Абу-л-Икбала, назначенного преемником ас-Садата; тем самым он лишил его поста накиб ал-ашрафа. Чауши и должностные лица накиб ал-ашрафа, как, например, главный чауш и писец, следовали теперь впереди и сзади ад-Давахили. Сейида ал-Махруки он назначил смотрителем мавзолея ал-Хусайни вместо покойного (тот назначил на это место своего племянника, но паша не выполнил его волю).

На следующий день в дом ас-Садата явились агенты, сняли печати, потребовали сака' гарема 633 и забрали его с собой. Они подвергли его пыткам, привели архитектора, [строившего дом], и допытывались у них обоих о потайных местах. Затем они возвратились в дом, вскрыли тайники, сделанные архитектором, и обнаружили в них ненабитые бархатные подушки, медную утварь, хлопчатобумажную ткань, китайскую посуду. [444]

Они оставили все это и ушли, поставив при доме стражу и нескольких солдат, заночевавших здесь. Затем они возвратились на третий день и вскрыли другой тайник, в котором обнаружили завязанные пакеты; они полагали, что в них деньги, но, открыв, нашли в них кофе, мыло, восковые свечи, — денег они не обнаружили.

Оставив это, они спустились в приемную покойного, вскрыли его шкаф и нашли в нем деньги, пересчитав которые установили, что сумма достигает ста двадцати семи кошельков. Ее они забрали. Затем сейид Мухаммад ал-Махруки начал посредничать в интересах вдовы, чтобы примирить ее с пашой. В результате была установлена сумма [обложения] в тысячу пятьдесят кошельков и пять кошельков ал-баррани для казны. Вычтя то, что было обнаружено в сейфе, от вдовы требовали остальную сумму. И это после того, как с ней обошлись сурово; угрожали и сулили утопить ее в Ниле, если она не покажет, где деньги! Писцу было приказано подсчитать доходы и расходы Шамс ад-Дина в течение /197/ года, учесть расходы на постройки и посмотреть, что остается после этого за истекшие годы. Сейид Мухаммад ал-Махруки не переставал посредничать и ходатайствовать до тех пор, пока не была установлена упомянутая сумма, и он обязался ее выплатить, выдав на нее векселя. Паша захватил поместья, арендованные покойным, которые тот записал на имя жены; в числе этих поместий были Калкашанда 634 в ал-Калйубийе, Савада и Дафирина 635 в Верхнем Египте и другие.

По истечении установленного законом срока вдова при посредстве сейида ал-Махрукч попросила пашу разрешить ей выйти замуж за племянника покойного, то есть за сейида Ахмада Абу-л-Икбала, который стал его преемником в роде. Паша разрешил это, и вскоре брак был заключен после того, как было вынесено решение о разводе его с женой, бывшей невольницей его новой жены, которую она выдала за него замуж при жизни его дядя и or которой у него были дети. Упомянутый упрочился в качестве преемника в роде л шейха их религиозного братства, главы его. Он жил вместе со своим братом Сиди Йахйей, — да умножит Аллах счастье, благополучие их [445] обоих и укрепит согласие между ними, да освещает им восходящая звезда горизонт благополучия светом своим! Абу-л-Икбал отличается всеми достоинствами.

“В колыбели ему было суждено счастье его деда, — знак высокого достоинства был очевидным:

Воистину, полумесяц при виде его серебрил его; я был убежден, что блеск его усилится”.

Умер шейх-отшельник Мухаммад ибн 'Абд ар-Рахман ал-Йуси ал-Магриби. Он возвратился после совершения хаджа в Каир и поселился здесь у торговца благовониями Хаджжи Мустафы ал-Хаджина. Он избегал общения с людьми и стремился следовать достойным и хорошим путем. Люди к нему приходили за благословением и просили совета относительно [своих] дел, и он отвечал каждому человеку так, чтобы снять тяжесть, умиротворить, удовлетворить его, скромно, без высокомерия. Он отрешился от мира, болел в течение многих лет и умер во вторник, 28 мухаррама (31.I.1813). Его отпевали в ал-Азхаре при большом стечении народа и похоронили на большом кладбище ал-Муджавирин рядом с могилой хатиба 636 аш-Ширбини.

Затем начался тысяча двести двадцать девятый год

(24.XII.1813 — 13.XII.1814).

Мухаррам начался в пятницу. В ночь на пятницу, с 7-го на 8-е (31.XII.1813), прибыли письма из Хиджаза с известием о том, что паша арестовал шерифа Галиба — эмира Мекки, его трех детей и четырех его рабов-евнухов, отправил их в Джидду, где их погрузили на одно из его судов, которое следует в Египет.

Тот, кто доставил известие, приехал на маленьком судне, которое прибыло в Суэц, обогнав пленников.

В письме сообщалось также, что, когда их арестовали, доставили Йахйу — сына шерифа Сурура 637, которого паша назначил на место его дяди — Галиба. Был также арестован везир [последнего] в Джидде, препровождаемый вместе с ними, а на его место начальником таможни паша назначил некоего [446] турка по имени 'Али ал-Оджаклы. Когда курьер на дромадере прибыл ночью с этими письмами к сейиду Мухаммаду ал-Махруки, тот немедленно поехал домой к катхода-бею и осведомил его о письмах. С наступлением утра — а это было в пятницу — дали многочисленные залпы из крепостных пушек в знак радости по этому поводу.

В этот же день катхода-бей занялся также важным делом — организацией свадебного празднества Исма'ил-паши, сына Мухаммада 'Али-паши, женившегося на дочери 'Ариф-бея — сына Халил-паши. Он сопровождал ее, доставляя из Стамбула. Должна была состояться также свадьба Мухаммад-бея дафтардара, женившегося на дочери паши [Мухаммада 'Али]. Нами уже упоминалось о заключении этих брачных договоров вечером 27 рамадана прошлого года (23.IX. 1813), накануне отъезда паши в Хиджаз.

Катхода-бей поручил сейиду Мухаммаду ал-Махруки организовать Свадебные торжества и провести все необходимые для этого приготовления. Они договорились, что местом торжества будет местность у водоема ал-Азбакийа, находящаяся напротив гарема паши и дома |198/ Тахир-паши. Для приема приглашенных и пиров предназначили дом Тахир-паши, а кухни устроили на развалинах дома ас-Сабунджи.

Приглашенным разослали пригласительные билеты, соответственно их рангу и положению. Посреди водоема водрузили некоторое количество мачт для фонарей иллюминации, изображающей барки, или двух людей, идущих навстречу друг другу, или дерево, или махмал на верблюде, или надпись, например: “Аллах делает то, что пожелает”, и тому подобное. В середине водоема уставили в два ряда множество пушек, тесно сдвинув их.

Канатоходец-акробат протянул одну веревку от дома паши до верхушки минарета, находящегося в квартале ал-Фаввала 638 и позади набережной ал-Хашшаб 639, там, где находились разрушенные во время прошедших событий дома поблизости от госпиталя и незавершенного сооружения Мухаммед Хосров-паши. Другой канатоходец-сириец обосновался в другом месте. [447]

Сейид Мухаммад ал-Махруки перешел из своего дома а дом аш-Шара'иби, что напротив мечети Азбака 640, для непосредственного руководства приготовлениями.

Наступила суббота — первый день празднества, [предназначенный] для шейхов, которых принимали в два приема: первую группу с утра, а вторую — к заходу солнца.

В ал-Азбакийе собрались разного рода фокусники, танцовщики, гимнасты, шутники, заклинатели змей, дрессировщики обезьян, танцоры, цыгане и другие.

Празднество началось, и со всех сторон явились различные люди, мужчины и женщины, ближние и дальние, большие и малые, солдаты и феллахи, евреи, христиане, греки, чтобы посмотреть [на празднество].

Дороги, ведущие в ал-Азбамийу, со всех сторон переполнились людьми, идущими, возвращающимися и приходящими вновь.

Стрельба из пушек продолжалась с ночи упомянутой субботы вплоть до следующей пятницы из ночи в ночь, изо дня в день. По ночам устраивали фейерверки, жгли костры, бенгальские огни, выступали с представлениями комедианты, канатоходцы.

Праздновали и христиане, устраивая фейерверки и иллюминации в своих кварталах и жилищах. Случилось, что это совпало с Рождеством, и они устроили качели и представления-В это время было дано указание главам корпораций и цехов устроить фургоны и повозки, представляющие их ремесла и занятия, с тем чтобы они следовали за свадебной процессией. Члены каждого цеха и корпорации заботливо устраивали и разукрашивали макеты своего ремесла, горделиво похвалялись и состязались друг с другом.

Каждый, кому его душа подсказывала злую мысль, или тот, кого осенял шайтан, отправлялся к уполномоченному на это-дело, и тот выдавал ему разрешение на [осуществление его замысла]. Так кaк для этого не было ни специальных людей, ни определенных сумм, а членами цехов распоряжались произвольно, то они ворчали друг на друга. Глава цеха облагал членов его и дома их, собирая нужные средства и расходуя их [448] на сооружение повозок и на все необходимое для этого: дерево, веревки, ослов или лошадей — или на [оплату] людей, которые бы их тащили, или на наем того, что требовалось для их украшения, для обшивания позументами, галунами, показа орудий производства, отличающих данную профессию от других.

Повозка по виду воспроизводила лавку с сидящим в вей продавцом, например кондитером, перед которым на подносах были разного рода сласти, а вокруг — сосуды с пирожными, конфетами, развешенные головы сахара, или с продавцами сладких напитков, торговцами пряностями, шелком, местным басонным мастером и мастером-турком, бакалейщиком, кузнецом, столяром, портным, ткачом, пильщиком дров, который их распиливал на повозке подвешенной пилой, мельником, пекарем, выпекавшим хлеб в печи, сооруженной на повозке, пирожником, мясником с разложенной вокруг него бараниной, мясником, торгующим мясом буйволов, продавцом кебаба, продавцом жареного мяса, продавцами сыра и рыбы, штукатурами и рабочими, обрабатывающими известь, у которых на повозке бык ворочал жернов, строителем, каменщиком, лудильщиком, белильщиком, жестянщиком, — все они составили девяносто |199/ одну повозку. Сюда вошел даже лодочник с большой крытой баркой под парусами, которая передвигалась по земле на повозке.

Четыре повозки, составлявшие свадебный поезд, в это общее число не входили.

Когда настала среда, доставили эти повозки, расположенные в виде процессии с барабанами и флейтами. Перед каждой повозкой вслед за музыкой шли пешком члены цеха данной профессии, одетые в лучшее платье, большей частью взятое напрокат.

К водоему они спускались со стороны Баб ал-Хава' и проходили мимо дома паши по набережной Расиф ал-Хашшаб.

Глава цеха являлся к назначенному для встречи их лицу, предъявлял свою бумагу, и тот награждал его подарком и деньгами: некоторым давали кашемировую шаль и две тысячи пара, а некоторым — штуку хлопчатобумажной материи или четыре локтя сукна, соответственно значению данного ремесла и членов этого цеха. [449]

Их шествие длилось весь день — с утра и до наступления вечера. Все они стали в ряд на набережной Расиф ал-Хашшаб. С наступлением четверга составили порядок следования свадебной процессии и назначили лиц для соблюдения его.

Распорядителем назначили сейида Мухаммада Дарб аш-Шамса. Процессия отправилась от здания гарема, то есть дома, в котором жил шейх Халил ал-Бакри. Она направилась дорогой, пролегающей через [улицы] ал-Муски, Тахт ар-Руб 641 к воротам Баб Зувайла, по [улицам] ал-Гурийа, Байна-л-Касрайн, Сук Марджуш, через ворота Баб ал-Хадид [по направлению] к Булаку во дворец Исма'ил-паши, находящийся поблизости от складов Булака. Сюда добрались лишь к концу дня.

Впереди свадебного поезда шел отряд солдат корпуса дулатов, затем начальник полиции, мухтасиб, аги янычар. За ними следовали паяцы, барабанщики, которых было десять. Потом упомянутые повозки, а также торжествовавшие купцы ал-Гурийа, группа купцов Хан ал-Халили, купцы Хан ал-Хамзави 642 из сирийских христиан и прочие. День был примечательный, и по всему пути следования [свадебной процессии] собрался народ, даже на дороге, ведущей в Булак.

Люди арендовали по самым высоким ценам места по улицам и лавкам, чтобы увидеть процессию. Когда невеста прибыла в свой дворец, раздались залпы из пушек Булака, ал-Азбакийи и Гизы.

Начать свадьбу намеревались в субботу, но затем отложили до следующей пятницы из-за опоздания матери жениха и тех женщин, что ее сопровождали. Они остались на эту пятницу в Булаке.

Мачты, воздвигнутые в ал-Азбакийе, канаты и прочее оборудование были оставлены в прежнем положении.

В воскресенье, 17 мухаррама (9.I.1814), прибыл в Старый Каир сейид Галиб — шериф Мекки. Судно, на котором он ехал Красным морем, доставило его в порт ал-Кусайр. Там его встретил Ибрахим-паша и сопровождал его с охраной в Куна, а затем он переправился на Нил со своими детьми, рабами и солдатами, прибывшими с ним и сопровождающими его.

Когда известие о его прибытии в Старый Каир дошло до [450] катхода-бея, то дали многочисленные пушечные залпы из крепостных орудий, чтобы известить о его приезде и чтобы оказать ему почет соответственно заповеди всевышнего: “Попробуй, ведь ты — великий, благородный!” (Коран, XLIV, 49). Салих-бей ас-Силахдар, Ахмад-ага — брат катхода-бея — отправились с отрядом, чтобы встретить я доставить его. Помещение для него приготовили в доме Ахмад-ага — брата катхода-бея, в переулке Ибн Абдаллах-бея, в квартале ас-Суруджийа 643. Здесь его ждал катхода, которого сопровождали Бонапарт Хазандар, Махмуд-бей, Маху-бей, Ибрахим-ага — главный ага Порты — и сейид. Мухаммад ал-Махруки.

Когда шериф Галиб подъехал к дому, катхода и прочие встретили его у входной лестницы и поцеловали ему руку. Катхода держал его под руку, пока они подымались в приемную, приготовленную для него. Катхода продолжал стоять на ногах, пока тот не разрешил сесть ему и остальным. Катхода представил ему сейида Мухаммада ал-Махруки, тот выступил вперед, поцеловал ему руку, а шериф Галиб привстал, приветствуя его, Сейид ал-Махруки сел напротив катходы, |200/ чтобы служить переводчиком, развлекать разговорами и успокоить шерифа Галиба. Затем катхода, сославшись на свою занятость государственными делами, извинился и попросил у шерифа разрешения уйти в канцелярию. Он поставил его в известность, что брат его уполномочен служить ему и поставлять все необходимое. Шериф Галиб принял его извинение, и катхода ушел вместе со всеми прочими, за исключением сейида Мухаммада ал-Махруки и Махмуд-бея, которым катхода приказал остаться у него еще на час. Они посидели и пообедали с ним и с сопровождающими его тремя сыновьями и рабами, а затем ушли к себе домой. Катхода не разрешил ни одному из шейхов и никому из купцов приветствовать шерифа и встретиться с ним.

Что касается обстоятельств его ареста, то до нас дошло следующее. Когда паша приехал в Мекжу, то он и его сын Тусун-паша продолжали держать себя дружественно и [451] приветливо по отношению к шерифу Галибу. Они возобновили обязательства и клятвы внутри Ка'бы о том, что они не предадут друг друга. Паша отправлялся к нему [без охраны] в сопровождении небольшой свиты, и тот точно таким же образом посещал его и его сына. Так это продолжалось в течение пятнадцати дней зу-л-ка'да. Тусун-паша как-то пригласил шерифа Галиба к себе, и он, как обычно, пришел с небольшой овитой и увидел большое количество солдат. Когда он приблизился к приемной, появился 'Абдин-бей с большим отрядом. Он поднялся в приемную, подошел к шерифу Галибу, взял у него из-за пояса кинжал и заявил ему: “Тебя требует Порта”. Тот сказал: “Я подчиняюсь, но мне нужно три дня для завершения моих дел, а затем я отправлюсь”. В ответ последовало: “Это невозможно, наготове судно, ожидающее тебя”.

Приближенные и рабы шерифа, потрясенные этим, поднялись на башни его дворца, с тем чтобы драться [за него], но паша послал им сказать: “В случае если вы откроете военные действия, я сожгу город и убью вашего господина”. Шериф со своей стороны также послал к ним, чтобы удержать их от этого.

Во дворце находились трое его детей, и к ним явился шейх Ахмад Турки — один из приближенных и слуг шерифа — и сказал им: “Вашего отца требует Порта для совета с ним, и он благополучно возвратится, а господин паша желает, чтобы старший из вас был представителем своего отца До момента его возвращения”. Так он продолжал говорить до тех пор, пока обманутый им старший не поднялся, и все они отправились в направлении, противоположном тому, где находился их отец. Шейх Ахмад Турки стремился их спасти.

В это же время к паше был доставлен шериф Йахйа ибн Сурур — племянник шерифа Галиба, и паша облачил его в жалованную одежду, назначив его эмирам Мекки. Об этом и о низложении шерифа Галиба оповестили город как о распоряжении султана.

В течение четырех дней шериф Галиб продолжал оставаться у Тусун-паши, а затем в сопровождении большого количества солдат отправили его и его детей в порт Джидду, [452] переправили там на судно и доставили его через ал-Кусайр в Верхний Египет, куда он прибыл, как об этом упоминалось.

В среду прибыл посланец Порты с двумя указами. Катхода созвал утром в четверг, 21 мухаррама (13.I.1814), диван, и эти указы были прочитаны. Один из них подтверждал власть Мухаммада 'Али над Египтом на новый год, а в другом сообщалось о том, что турки овладели Сербией. По окончании чтения раздались многочисленные залпы крепостных орудий.

После полудня этого же дня прибыла в коляске из Булака в ал-Азбакийу жена паши, и в честь ее прибытия был дан салют из пушек ал-Азбакийи. Объявили о второй свадьбе — свадьбе дочери паши с дафтардаром, и начало торжества назначили в ночь на субботу (15.I.1814), организовав свадьбу тем же порядком, что и предыдущую. Разослали приглашения, устроили пиры и праздновали больше, чем на первой свадьбе.

Шерифа Галиба с его детьми доставили в дом аш-Шара'иби, в приготовленное для них место, откуда они могли бы днем лицезреть комедиантов и канатоходцев, а ночью — иллюминацию и гулянье. Шерифа Галиба и его детей охраняли, никого не допускали к ним, так же как в том жилище, которое им было отведено [ко времени их прибытия].

В среду собрали повозки и их владельцев, а число повозок по сравнению с прежним увеличилось на /201/ пятнадцать, среди которых была повозка, показывающая производство стекла. Как и на предшествующей свадьбе, фургоны всю ночь простояли в районе водоема, но их покрыли навесами для защиты от холода и дождей, так как время было дождливое.

С наступлением четверга фургоны и свадебный поезд двинулись через ворота Баб ал-Хава, мост ал-Муски, ворога Баб ал-Харк, [улицу] Дарб ал-Джамамиз, через переулки ас-Салиба, ал-Музаффар 644, [квартал] ас-Суруджийа, через [улицу] Касаба Ридван-бей, ворота Баб Зувайла, через улицу ал-Гурийа и квартал ал-Джамалийа, через базар Сук Марджуш и улицу Байна-с-Сурайн, на ал-Азбакийу через ворота Баб ал-Хава — в дом, приготовленный для невесты. Это дом жены Исма'ил-бея, дочери Ибрахим-бея. Она вышла замуж за Исма'ил-бея, а когда он умер, на ней женился его мамлюк [453] Мухаммад-ага по прозвищу ал-Алфи, ставший при нынешнем правлении агой корпуса резервистов. Он позаботился об этом доме, пристроил внутри женской половины два помещения, украсил его замечательными картинами работы художника-перса, работавшего над ними два года. Когда в начале этого года упомянутая умерла, он продолжал жить в этом доме, и паша поселил к нему бывшего кади Египта, именуемого Бахджат-эфенди, и кади Мекки — Садика-эфенди, как только тот прибыл из Стамбула. Затем паша приказал ему оставить этот дом и очистить его для того, чтобы поселить в нем свою дочь — эту невесту.

В начале месяца шаввала он оставил этот дом, равно как и судьи, отправившиеся сопровождать пашу в Хиджаз. В это время его побелили, добавили украшений, обставили всевозможной роскошной мебелью и перенесли сюда приданое невесты, сундуки, все преподнесенные ей подарки: вещи, драгоценности, [и прочие] дары знатных и их жен, даже несчастных потерпевших жен мамлюкских эмиров.

Они испытывали невыносимые затруднения, чтобы сделать подарки новобрачным на этих двух свадьбах. Они вынуждены были продать свои вещи, задолжать, терпеть убытки, лишиться состояния и залезть в долги.

Подарки знатных женщин доставлялись матери новобрачной — жене паши, а она просмотрит в руках драгоценности, парчу, шитье золотом и прочее, и если они понравятся ей, то оставит их, а в противном случае прикажет возвратить их, сказав: “Разве это достойно такой-то, которая по положению дочь египетского эмира или жена его”. И несчастная вынуждена добавить и, кроме того, еще терпит обиду, унижение и стыд.

Когда свадебная процессия достигла дома, невесту ввели в него. Случилось, что за два дня до прохождения свадебной процессии полицейские в сопровождении лиц с меркой в руках обходили районы следования процессии, и всякий раз, когда дорога оказывалась уже, чем следовало, они сносили мастабы у лавок и прочие сооружения с обеих сторон, мешающие проезду, чтобы расширить путь следования повозок, подмостков, комедиантов и прочих; так они уничтожили много строений. [454]

В среду объявили, что хозяева лавок, расположенных по пути прохождения свадебной процессии, обязаны их украсить.

В упомянутый четверг произошло небесное явление: в то время, когда процессия в своем следовании достигла центра города, небо покрылось слоями туч и полил столь обильный дождь, что залило дорогу, земля стала грязной, весь народ — женщины и мужчины, собравшиеся посмотреть на зрелище, промокли и в особенности находившиеся на крышах, на лавках и мастабах. Что же касается тех, что были назначены участвовать в процессии, то им уже неизбежно пришлось промокнуть — у них не было выхода. Порядок шествия нарушился, одежда их намокла, и настроение испортилось. Участники процессии расстроились, тревога среди них усилилась, а платье их пришло в негодность. Проливной дождь падал на шелка, полушелка, шали, персидские, ас-салами и кашмирские и на разного рода позументы и вышивки, которыми были разукрашены повозки.

Дождь проник и к находившимся внутри повозок прекрасным девицам. Многие, поскользнувшись, падали, и их одежда покрывалась пятнами грязи. Иные из них, оставив свадебный поезд, бежали /202/ переулками, держась руками за стены, из-за чего перепачкались известкой.

Ослы и вьючные лошади хромали и спотыкались; испортились украшения на окнах, и восстановить их было невозможно

Много вещей погибло [в этот день] у людей, — и не избежать предопределения Аллаха ни хитростью, ни измышлениями. Никто не может предотвратить выполнение предначертаний Аллаха!

Невеста прибыла в свой дом лишь к заходу солнца, а к этому времени облака рассеялись, небо очистилось. Этот день соответствует 13 туба 645 по коптскому летосчислению.

Этот обильный дождь принес большую пользу посевам зерна, люцерны и трав.

В этот же день были получены письма из 'Акабы 646 с извещением о прибытии каравана паломников, сопровождающих махмал, а амир ал-хаджжем был Мустафа-бей Дали-паша.

В пятницу, 29-го числа (21.I.1814), прибыло много паломников — турок и других, — приехавших морем в порт Суэц, и [455] прибыл подчиненный кахваджи-паши, сообщивший, что он оставил своего господина в 'Акабе, сел на судно с матерью 'Абдин-бея и приехал в Суэц.

Месяц сафар 1229 года начался в воскресенье (23.I.1814). В этот день произошло [следующее] событие. На пороховом заводе, находящемся у ворот Баб ал-Лук, нагрузили около десятка верблюдов поклажей, содержащей порох. Им были наполнены мешки, сделанные из кожи, которые называются батат. Порох надо было доставить в крепость, и они шли через Баб ал-Харк и Тахт ар-Руб'. Когда они находились напротив мастерской, производящей свечи, — а погонщиков верблюдов сопровождал солдат, — между ним и [одним из] погонщиков возникла ссора. Погонщик ответил солдату, отчего тот пришел в ярость и пустил в него пулю из пистолета, которая задела один из мешков. Мешок воспламенился, а за ним взорвались и остальные, поднявшись до облака в небе. Загорелся нашею над улицей и все находящиеся в этом районе дома и лавки. Пламя охватило всех, кому случилось проходить здесь в это время; сгорели и солдат, и погонщик, вызвавшие взрыв. Случилось, что проходила здесь со своей подругой почтенная женщина, и на обеих загорелось платье. Они побежали, огонь разгорался, и, хотя дом находился поблизости от этого района, пака она добежала, вся одежда на ней сгорела, и обгорела большая часть тела. Вторая добралась также обгоревшая и голая. Обе они умерли, первая — ночью, а другая последовала за %ней утром следующего дня. Во время этого происшествия погибло свыше ста человек — мужчин, женщин, детей, юношей. Что же касается верблюдов, то их доставили в дом Абу-ш-Шавариб черными, с обгоревшими телами, а некоторых — с вытекшими глазами. Одних из них стали лечить, других закололи. Все это — и смерть, и разрушение — произошло от [одной] искры и в течение мгновения.

На следующий день, в понедельник, в Каир прибыл Мустафа-бей, возглавлявший хадж, а караван с паломниками он оставил в Дар ал-Хамра 647. Он провел ночь в своем доме, а утром возвратился в Биркат [ал-Хаджж] и в среду (26.I.1814) вступил в город вместе с махмалом и паломниками, которые [456] очень устали, так как это расстояние было ими преодолено в двадцать один день. А упомянутый Мустафа прибыл по следующей причине: он отправился со своими солдатами и солдатами шерифа из Та'ифа в район Тарабы 648, управляемый женщиной. Та дала им сражение и нанесла тяжелое поражение. Это вызвало гнев паши, и Мустафа получил приказ возвратиться в Каир с махмалом.

В этот же день паша потребовал прислать указанных им двух или трех его наложниц в сопровождении пяти черных невольниц, умеющих готовить и делать пироги. Их отправили в тот же а день в Суэц в сопровождении Нафисы — экономки, также из числа его невольниц, которая была замужем за мухтасибом Кади Оглу, умершим в Хиджазе в прошлом году.

И в этот же день прибыл гарем шерифа Галиба, и ему отвели дом в районе Сувайкат ал-'Аззи, в котором он мог бы жить вместе с гаремом и своими детьми, находясь под охраной. /203/ Паша захватил все достояние шерифа Галиба: деньги, имущество, спрятанные клады, его мебель, товары, кофе, пряности и деньги в Мекке, Джидде, в Индии и Йемене. Стоимость всего этого знает лишь один Аллах!

Паша изгнал из дворца его жен и невольниц в той одежде, что была на них, после постыдного обыска; его жен опозорили. Возгласи: “О Аллах, властитель царств, — вот шериф Галиб лишен своей власти, изгнан из своего государства и владений. Власть, era состояние, сокровища — все это незаметно ускользнуло, словно волосок из теста, вплоть до того, что, когда он ехал, сопровождаемый солдатами, в Джидду, они забрали у него все то, что было у него в карманах. И пусть послужит назиданием все случившееся с ним и то, что ждет его еще после высылки и прочего, — он пожал лишь плоды чинившихся им притеснений и нарушений шариата, присущей ему жадности к житейским благам, которые он добывал любыми средствами. А мы молим Аллаха о спасении и хорошем исходе!”

В четверг, 5 сафара (27.I.1814), ага обошел рынки города, предшествуемый глашатаем, объявлявшим у дверей лавок и караван-сараев, что сделки по продаже кофе и пряностей могут производиться лишь в принятых в обращении у населения [457] реалах, то есть в тех, что размениваются на девяносто пара. Это явилось следствием того, что торговцы кофе продают его лишь на французские талеры и не принимают в уплату за него и не продают его за какие-либо другие деньги. Это вызвало затруднения у бедных мелких и розничных торговцев и у тех, кто покупает по кантару или меньше Согласно этому распоряжению, покупатель расплачивается любой угодной ему монетой: пиастрами, золотом или французскими талерами — всякими деньгами и рассчитывается монетами, общепринятыми у жителей, и реалами, размениваемыми по девяносто пара. Цена кантара назначается лишь в этих реалах. Это объявление сделано по указанию сейида Мухаммада ал-Махруки из-за того, что сделки приостановились.

В этот же день Махмуд-бей в сопровождении му'аллима Гали отправился в ал-Бухайру контролировать размежевание земель, которое по времени спада нильских вод проводилось там землемерами, сопровождаемыми писцами — христианами и мусульманами; они рассеялись по районам ал-Бухайры, измеряя каюабой 649 более короткой, нежели прежняя.

В понедельник, 9 сафара (31.I.1814), приехали из Суэца женщины шерифа Галиба и остановились в доме сейида Мухаммада ал-Махруки; их пять- одна белая невольница, а четверо — абиссинки, и при них невольницы-негритянки и евнухи. К ним явился их господин, которого сопровождал Ахмад-ага — брат катхода-бея, и около двадцати солдат. Все они продолжают жить в доме упомянутого, а он несет надлежащие расходы на содержание, соответствующее их положению. Он выделил им одежду из ткани, шитой золотом, из кашмирской и из индийских тканей.

В субботу, 14-го числа (5.II.1814), Маху-бей выступил со своими солдатами в район ал-Асар, чтобы отправиться через ал-Кусайр в Хиджаз по вызову паши. Он оставался в ал-Кусайре несколько дней из-за отсутствия попутного ветра и отправился лишь в конце месяца.

В начале этого месяца и даже до этого организовали карантин в Александрии и Дамиетте.

Месяц раби' ал-аввал 1229 года (21.II — 22.III.1814). [458]

Махмуд-бей и му'аллим Гали возвратились из своей поездки.

Тогда же шериф Галиб переселился вместе со своей семьей из дома сейида Мухаммада ал-Махруки в приготовленное для него жилище — в дом Латиф-паши, [находящийся] в Сувайкат ал-'Аззи, после того как дом отремонтировали, побелили. Шериф Галиб поселился в нем, а солдаты неотступно несли охрану у дверей его.

Тогда же катхода-бей обнародовал полученный от паши фирман об отторжении всех владений мултазимов в пользу паши. Мултазимы лишались права распоряжаться землями, а взамен этого они получат ренту из казны. Эта весть, распространившись, вызвала большое волнение, а со стороны многих и шумный протест.

Шейхи, собравшись, отправились к катхода-бею и стали его расспрашивать об этом. Тот заявил: “Да, от нашего господина прибыл указ об этом, и нам /204/ невозможно нарушить его”. Ему возразили: “Но как же можно лишить людей их доходов, их средств к существованию. Среди них имеются вдовы и беспомощные старики, для которых доход с одного или половины кирата земли является единственным источником существования, — и они лишаются его!” Катхода ответил: “Они будут получать устанавливаемую теперь ренту из казны”. Шейхи возражали ему и спорили с ним, а катхода считал это пустяками, то увиливая [от предмета обсуждения], то приближаясь [ik нему], пока шейхи не заявили: “Мы напишем нашу (Петицию паше и подождем ответа”. Катхода, чтобы избавиться от них, согласился с этим, и собрание окончилось. Шейх ал-Махди стал составлять петицию, ее написали и поставили печати после спора с некоторыми лицами, которые не были мултазимами; по этому поводу было много шуму.

5 раби' ал-аввала (25.II.1814) в мечеть ал-Азхар явилась большая толпа женщин, [жен] мултазимов, которые кричали на ученых-богословов, приостановив занятия и разогнав охраняющих их, и расшвыряли бумаги. Затем они разошлись и отправились по домам, а к ним было присоединилась чернь. Эта сумятица продолжалась до послеполуденного времени, когда [459] явился человек, который своими лживыми словами успокоил их Толпа разошлась, а женщины заявили при этом “Будем приходить и поступать подобным образом изо дня в день до тех-пор, пака нам не предоставят нашей доли дохода, принадлежащих нам средств существования”.

В своем неведении люди думали, что в сосуде есть еще остаток (Т е что есть еще надежда отстоять свои интересы (арабская поговорка)) или что они предотвратят беду. Они не знали, что ковер уже свернулся (Т.е что сопротивление уже ни к чему не приведет), и все они заблудились и других сбили с дороги, запутались, уклонились от прямого пути и поддались своим страстям. А пес тирании обнажил свои клыки и уже лает, и нет того, кто бы изгнал его или противостоял, пошел бы ему наперекор.

Когда весть об этом событии дошла до катходы, то он потребовал к себе некоторых шейхов, которые доложили ему о собрании в ал-Азхаре Они заявили, что причиной явилась весть о лишении мултазимов средств существования. Катхода сказал “А кто лишает их средств существования, — наверное, это вы толкаете их на эти поступки сообразно с вашими целями. Уж я непременно выясню, кто это их подстрекает, и разоблачу подлинного зачинщика” Он вызвал вали 'Али-агу и сказал ему: “Сообщи мне, кто эти женщины, из каких они домов”. Тот ответил “Я не знаю, невозможно было отличить одну от другой, но большинство из них — это жены военных Я не смог удержать их”. Собрание окончилось, пыл остыл, и начали приводить в исполнение то, что было пашой приказано, устроено и организовано.

Тогда же прибыли Махмуд-бей и му'аллим Гали, они пробыли несколько дней и 13-го числа уехали. В этот же день из ал-Мануфийи доставили Хасан-агу Мухаррама, по прозвищу Наджати. Его привезли больным, и на следующий день он умер и был похоронен.

15-го числа того же месяца вали и ага, сопровождаемые подчиненными, обходили город, приказывая людям подмести [460] рынки и полить их немедленно, без проволочек. Владельцы лавок поспешили подмести и полить у своих лавок.

19-го числа (7.III.1814) прибыл шериф 'Абдаллах — сын шерифа Сурура, высланного пашой из Хиджаза; он приехал в Каир через ал-Кусайр. Его поселили в дома Ахмад-аги — брата катхода-бея — на положении арестованного. Со своим дядей он не встретился и не видел его.

Усилились требования доставить французские реалы для нужд монетного двора и для посылки паше. Купцов обязали представить большие суммы их, выдавая взамен пиастры. Это количество разверстали между отдельными лицами, в соответствии с возможностями, и собрали назначенную сумму.

В этот же день повесили у ворот Баб Зувайла человека по имени Салих, и он продолжал висеть в течение двух дней. А причиной тому послужило следующее: слывя одержимым и святым, он женился на женщине, у которой отобрал ее имущество и деньги, и та сошла с ума. Об этом деле сообщили катхода-бею. Тот приказал посадить его в тюрьму и обязал вернуть часть взятого имущества женщины. Но в народе продолжались разговоры относительно него, и катхода приказал повесить его.

В конце месяца прибыл из Верхнего Египта Ибрахим-бей — сын паши — и заехал в дом, купленный им в районе ал-Джамалийа на улице ал-Масмат 650, который принадлежал Ахмаду ибн Мухарраму.

Месяц раби' ас-сани 1229 года начался в среду (23.III.1814). /205/ В ночь на воскресенье, 6-го числа, приехал из Хиджаза Маймиш-ага, посланный пашой, чтобы поторопить Хасан-пашу с прибытием в Хиджаз, а за некоторое время до этого паша потребовал присылки семи тысяч солдат и семи тысяч кошельков. Катхода начал вербовать лиц из низов общества, из числа уроженцев Магриба и Верхнего Египта, из деревенских феллахов. Каждый, стесненный в средствах существования, приходил и предлагал себя, и его вносили в описок. Если это был человек поважнее, то его делали начальником над сотней или двумястами [солдат] и давали ему деньги для распределения среди его людей. Он покупал коня, оружие, засовывал за пояс саблю и [461] пистолеты, а его подчиненные надевали военную форму, вроде солдатской, подвешивали под мышку пороховницы, а на плечо брали ружье и шагали перед своим командиром, как на параде. И это были чернорабочие, которые используются для подноски глины и земли на постройках, а [также] берберы.

Катхода послал в Файйум и в другие места в поисках людей, подобных этим. Собрали многих ремесленников, как, например, булочников, пекарей, столяров, кузнецов, коновалов и лиц прочих профессий, которых захватили силой. Вследствие этого булочники закрыли свои пекарни, и в течение многих дней народ был лишен хлеба.

В этот же день от паши было получено требование о выезде [в Хиджаз] Хасан-паши, и он начал спешить с подготовкой всего необходимого для путешествия. Затем прибыл Маймиш-ага, чтобы поторопить его с отъездом и с доставкой затребованных денег и прочего.

В этот же день арестовали евреев-поставщиков, которые поставляют золото и серебро монетному двору, — это было сделано для того, чтобы они доставили французские талеры, которых очень мало осталось на руках из-за большого опроса и прекращения их поступления из-за границы. Арестовав евреев, их избили и оставили в состоянии крайней растерянности, потому что они должны ежедневно поставлять монетному двору семь тысяч талеров, то есть шестьдесят три тысячи дирхемов, и в три раза большее количество меди, из которой чеканят пиастры. Вследствие этого стоимость меди в обрезках достигала ста двадцати пара.

9. раби' ас-сани (31.III.1814) прибыли в Каир из своего путешествия Махмуд-бей ад-Дувайдар и му'аллим Гали. Оба они руководят размежеванием земель и следят за скорейшим поступлением налогового обложения.

Они приехали потому, что их вызвал Ибрахим-паша, который хотел посовещаться с ними о делах. Они находились здесь в течение четырех дней, а затем вернулись к своим делам.

В середине месяца уехал Ибрахим-паша, возвращавшийся в Асйут; вместе с ним отправился его брат Исма'ил-паша и остальные его младшие братья, которые бежали, опасаясь чумы. [462]

В этот день завершили сооружение мечети, которую строил Дабуе Оглу поблизости от своего дома, находящегося на [улице] Гайт ал-'Ида 651. Это мечеть Джаухара ал-'Айни 652, обратившаяся в руины. Дабус Оглу ее снес и отстроил заново, разукрасив. Для сооружения ее он разрушил многое. Дерево и мрамор он взял из дома Абу-ш-Шавариба и сделал здесь великолепную кафедру. Он восстановил вакфы [этой мечети] — поместья и угодья, отобрав их у тех, кто являлся держателем этих земель.

В этот же день по требованию паши отправили в Хиджаз партию леса.

Тогда же объявили также жителям Гизы, чтобы они оставили в субботу после полудня город. Те, кто останется, уже не смогут после этого выйти из него, а ушедшие — возвратиться. Им дали отсрочку до захода солнца, и они вышли за пределы города вместе со своим имуществом, младенцами, детьми, утварью. Большинство из них провело ночь под открытым небом, так как для того, чтобы поехать в другой город, времени не было. Из города ушло также большое количество солдат и. их близких, не желающих быть прикованными к месту. Как только им попадался кто-либо из жителей города, взваливший свой скарб на осла, чтобы уехать в избранном им направлении, они сбрасывали все на землю и забирали осла. В эту ночь жители Гизы испытали много горести из-за отъезда их из родного места, — и все это единственно только из [опасения] чумы, едва дававшей знать о себе.

23-го числа (14.1 V. 1814) требуемые пашой деньги отправили в /206/ Суэц в сопровождении большого количества солдат [корпуса] дулатов для охраны [этой казны], составлявшей сумму в две тысячи пятьсот кошельков в пиастрах.

Месяц джумада ал-ула 1229 года начался в пятницу (21.IV.1814). 3-го числа Хасан-паша со своими войсками выступил в лагерь в ал-'Адлийу, где за два дня до этого разбили палатки.

4-го числа (24.1 V. 1814) прибыл на дромадере гонец из Хиджаза с требованием приезда Хусайн-бея Дали-паши, присылки леса, [различных] материалов и верблюдов. По данным лиц, [463] осведомленных о паше и его войсках, Тусун-паша и 'Абдин-бей во главе своих солдат отправились в район Тарабы, которой управляет женщина по имени Галийа. Здесь происходили в течение восьми дней бои, войска [паши] потерпели поражение и отступили ни с чем, не одержав победы. Это объясняется тем, что все происшедшее с шерифом — его арест и высылка — вызвало у бедуинов ненависть к паше, и многие из шерифов присоединились к его врагам и рассеялись по районам. Один из них, по имени шериф Раджах, напал с тыла на солдат [паши] во время сражения, разбил их, разграбил боеприпасы, обоз и отрезал от них подкрепления.

Он"и сообщили [также], что у паши не хватает верблюдов и он покупает их по очень высоким ценам у верных ему бедуинов. Они сообщили также, что в Мекке и Медине необычайная дороговизна из-за недостаточного привоза и монополии паши на прибывающее к нему из Египта зерно и что даже для своих солдат он продает его по повышенной цене. Проезжающим и паломникам препятствуют привозить с собой сколько бы то ни было зерна и муки, их вещи просматривают в Суэце и отбирают из взятых ими с собой в дорогу припасов пшеницу или мужу; отбирают и находящиеся при них французские талеры, предназначавшиеся на расходы, и дают взамен их пиастры.

В этом месяце курс размена французского талера на обычную серебряную монету достиг восьмисот двадцати пара, то есть восьми пиастров, а мишхаса — двадцати пиастров; количество находящихся в обращении французских талеров, мишхасов и даже египетской золотой монеты махбуб резко уменьшилось. Было объявлено, что французский талер подлежит размену на семь пиастров, мишхас — на шестнадцать пиастров. Строго следили за соблюдением этого распоряжения, сурово наказывали нарушающих его, и преследовали того, кто превысит установленный курс при заключении сделок. Пустили в народ шпионов, которые следили бы за куплей-продажей и прочим и за тем, не возьмет ли кто при этом больше установленного. Тогда его задерживали, забирали в тюрьму, избивали и штрафовали. Случалось, что они подсылали из своей среды кого-либо под видом покупателя какого-нибудь товара. В уплату [464] стоимости его подосланный дает французский талер или мишхас, засчитывая его по предыдущему курсу. Продающий станет возражать ему в этом, а возможно, и преступит предел из опасения, что товар его залежится, особенно если это прибыльная сделка, “ли из-за суеверного предположения, что нельзя упустить первого покупателя, а то и из-за недостатка покупателей ввиду застоя в делах и несостоятельности населения. И едва шпионящий отойдет на небольшое расстояние от продавца, который ничего не подозревает, как он окажется в руках 'аванов 653 и ему воздадут положенное.

В середине этого месяца из Суэца прибыл караван с большим количеством больных солдат и около десятка их начальников, высланных пашой в Египет, а именно: Хаджу Оглу, Дали Хасан, 'Али-ага Дараманли, Тарджу, Хасан-ага Эрзин-джанлы 654, Мустафа Мису, Ахмад-ага Канбур.

В этот же день солдаты-магрибинцы и разные другие солдаты, находящиеся вместе с ними, направились в Старый Каир, чтобы через ал-Кусайр отправиться в Хиджаз. Что касается Маху-бея, то он все еще продолжал оставаться в Кина, так как в ал-Кусайре не хватало судов, которые могли бы перевезти его в Хиджаз.

16-го числа (5.VI.1814) прибыл караван с жителями Мекки и Медины и с товарами — с большим количеством кофе, тканей, рыбы, белых тканей. Все это прибыло в Джидду в адрес шерифа Галиба от его контрагентов, еще не осведомленных /207/ об обстоятельствах его дела и о том, что с ним произошло. Когда же сдай прибыли, паша наложил свою руку на все это и отправил в Каир, уполномочив сейида Мухаммада ал-Махруки распределить товары среди купцов по ценам, им установленным, и обязать их, чтобы они уплатили стоимость их исключительно французскими талерами.

В этом месяце прибыло известие о том, что умер шейх Мас'уд, глава ваххабитов, и его место занял его сын 'Абдал-лах.

В тот же день группа писцов, коптов, рузнамджи и джар-джартийа — все они отправились в ал-Джазиру 655, в Шалакан, чтобы учредить регистр на общественные государственные [465] владения, образовавшиеся в результате обмера земель, который выявил их излишки в поместьях. Множество феллахов и деревенских жителей, оставив родные места, свои посевы, нивы, бежали, страшась непривычного и необычайного для них события. Они продали свой скот, чтобы оплатить стоимость этих страшных излишков. Но они возвратятся, как собаки, и привыкнут к тому, что с них сдирают кожу. Что же касается мултазимов, то они были в смятении от того, что их отстранили от управления их владениями, не могли представить себе, каковы будут последствия этих действий, и ожидали божьего милосердия. А уже настало время жатвы, урожай же им запретили собирать, пока они не урегулировали вопрос специальной бумагой катходы, дающей им разрешение на это. Они направились сами или отправили тех, кого назначили, рассчитывая снять урожай, но не нашли никого, кто бы повиновался им. Их [всячески] поносили. Даже ничтожнейший, будучи позван на работу за плату, говорил: “Ступай, ищи другого, я занят своим делом. И что вам делать в деревне? Кончилось ваше время — мы теперь стали феллахами паши”. А еще недавно мултазимы обращались с ними, как с купленными рабами, более того, раб мог сбежать от своего господина, если его обременяли сверх сил или оскорбляли и избивали; что же касается феллаха, то ему невозможно, нелегко было оставить родные места, своих детей, семью и бежать. А когда случалось феллаху бежать в другую деревню и его господину становилось известным его местопребывание, то его доставляли насильно, и усиливались унижение, ненависть и оскорбления. Было принято, что во время жатвы мултазим или его представитель требует к себе феллахов и гафир 656 объявляет им накануне вечером, что с раннего утра их требует к себе на работу мултазим. Если кто пренебрежет этим предупреждением, то стражник доставит его, приведет за бороду, будет ругать, бранить и изобьет. Это называется у них принудительным трудом — трудовой повинностью. Она стала чем-то привычным для них, более того, они усматривают в этом свою обязанность. Это сверх того угнетения и унижения, которым они подвергались со стороны полновластно распоряжающихся ими шейхов, шахидов 657, [466] сборщиков-христиан. Этот последний — староста и ответственный, особенно во время сбора налогов. Он обманывает феллахов, отрицая получение им соответствующих сумм, и они отданы в подчинение ему своим господином,,и распоряжения его беспрекословно исполняются. Стоит сборщику захотеть указать на кого-либо из феллахов, что за ним числятся непогашенными недоимки, и каймакам 658 бросит того в тюрьму или изобьет его. А если кто из феллахов погасит все требуемые с него налоги по существующему расходному реестру и потребует у сборщика расписку об этом, тот пообещает дать ему ее ib другое время, когда он закончит составление его счета. Феллах не может настаивать, так как боится его. А когда он после этого спросит у сборщика квитанцию, тот ему скажет: “У тебя еще осталось два феддана, то есть с тебя — два харруба 659 ”, или что-нибудь в этом роде. И сборщик не даст ему квитанции об уплате, пока тот не выполнит требуемое им или не умилостивит его подарком и взяткой.

И кроме этого, происходят дела и выносятся приговоры, не укладывающиеся в сознании зверя, не говоря уже о человеческом. Повздорит, например, один из феллахов с другим по пустяковому поводу, и один из них поспешит явиться к мултазиму, представится и скажет ему: “Приношу тебе жалобу на такого-то, он должен мне сто реалов”, — скажем для примера. И достаточно одного лишь заявления, чтобы мултазим приказал написать отношение каймакаму или шейхам, чтобы ответчика, на кого истец жалуется, вызвали и востребовали с него большую или меньшую сумму, упомянутую жалобщиком, а то его арестуют ч будут бить до тех пор, пока он не уплатит этой суммы.

Посылая эту бумагу с кем-нибудь из своих подчиненных, мултазим указывает желаемую большую или меньшую плату, именуемую возмещением его путевых издержек. По прибытии посланный первым делом потребует [с ответчика] путевые издержки, а затем займется взысканием требуемого жалобщиком. Ответчику остается поспешить с уплатой, а не то его арестуют или |208/ посланный препроводит его в дом его господина, и ему станут угрожать тюрьмой, избиением, пока он не уплатит сумму, [467] названную жалобщиком. Если же посланный долго не доставляет ее или не приезжает, то мултазим посылает другого, именуемого “спешным”, и тот точно так же получает за путевые издержки. И случается много всяких других непонятных дел, а феллахи привыкли к этому и не усматривают в этом ничего зазорного.

Аллах дал власть над феллахами тем, кто не милует их И не прощает им ничего за их скверные поступки, за отсутствие у них набожности, за вред, какой они наносят друг другу, и предательство по отношению друг к другу, как об этом говорит ал-Бадр ал-Хиджази 660 : “Семь бед за их скверные дела были феллахам ниспосланы: их шейхи, господа, стража, убийства друг друга, драки с правителем района — христианином и вдобавок к этому изнурительный труд и нужда, в которой они живут с черными как смоль лицами, — вот это и есть их наказание”.

А если 'ими управляет человек милосердный, то он вызывает презрение к себе. Очи пренебрегают им и своими повинностями, задерживают выплату хараджа. Они дают ему женские прозвища и мечтают, как о благодеянии, о прекращении его управления ими и об установлении власти кого-нибудь из жестоких тиранов, не боящихся бога, которые не милуют их, чтобы добиться своих целей, причиняя некоторым из них мучения.

Точно так же и деревенские шейхи — если мултазим не угнетатель, невозможно и им самим угнетать феллахов, так как только от имени мултазима они могут требовать излишнее и штрафовать, чтобы использовать это для себя, присваивая, что им полюбится, а может быть, и разверстать между феллахами харадж, причитающийся с их собственных земель и пашен.

Весь этот порядок нарушился произведенным в этом государстве обмером земель и федданов и тем, что последует за этими новшествами и связанными с ними обстоятельствами, которые выяснятся в дальнейшем шаг за шагом.

22 джумада ал-ула (11.VI.1814) Хасан-бей Дали-паша разбил свой лагерь за воротами Баб ан-Наср, а на следующий день он торжественно выступил и присоединился к своим войскам, чтобы отправиться в Хиджаз сухим путем. [468]

В среду вечером, 27-го числа (16.VI.1814), приблизительно за полчаса до захода солнца подобно туче налетела саранча и стала рассыпаться по домам, крышам, переулкам. Она перепортила много деревьев, а на следующий день не осталась от нее следа.

В понедельник, 10-го числа (30.V.1814), Хасан-паша переправился из аш-Шайк Камар в Биркат ал-Хаджж.

В середине месяца прибыл рузнамджи со своими писцами, после того как они передали коптам-писцам реестры с перечнем имен мултазимов и размерами их владений.

Затем приехали Махмуд-бей и му'аллим Гали с находившимися при них писцами-коптами. По их прибытии населению стал известен результат сделанного ими и установленного ими порядка обмера земель, в том числе и общинных земель. Излишек земель, благодаря пользованию той мерой, какую они применяют, составил третью или четвертую часть [измеренной “ми площади] земель.

Был произведен также обмер неотчуждаемых вакуфных земель по 'именам их владельцев и арендаторов, равно как и господских земель всех решительно, вплоть даже до гумен, земель, непригодных для возделывания, а также земель, пригодных для обработки, но не обработанных.

По завершении этого подсчета излишков в федданах обложили их налогами по пятнадцать, четырнадцать, двенадцать, одиннадцать и десять реалов на феддан, в зависимости от провинции и качества земли.

Эти обложения достигли огромной суммы, так что деревня, феллахи и мултазимы которой раньше жаловались на обложение и взывали о помощи и за которой оставались непосильные для них недоимки за прошлые годы в тысячу реалов, при этом повороте [дел] должна была платить от десяти до ста тысяч реалов, больше или меньше.

Катхода вызвал к себе Ибрахим-агу ар-Раззаза и шейха Ахмада Йусуфа и облачил каждого из них в платье почета, поставив их во главе специального дивана, предназначенного ведать сдачей в аренду земель этого дивана. За тем, кто хочет получить землю в аренду, записывают его долю, которая [469] находится в его распоряжении, тогда ему дают акт на право распоряжения ею, а /209/ он дает обязательство через определенный срок уплатить казне сумму за это. И получает право распоряжаться арендованными участками земли при условии, что земли его будут лишь землями висийа 661 и он может их, если захочет, сам обрабатывать и получать урожай с них или же сдавать их в аренду тому, кому захочет.

Арендующий эти земли не взимает [с феллахов] поземельный налог, а сам вносит лишь сумму, записанную и установленную документом дивана, именуемым актом на владение.

Излишки же, полученные в результате обмера господских земель и земель феллахов, независимо от их количества пошли в казну. Что же касается вакуфных земель, предназначенных на добрые дела, на цели подаяния, на содержание персонала мечетей, общественных водоемов, школ, на дела благотворительности, то они измерили их своей мерой, и то, что оказалось сверх основного предела, забрали в ведение дивана. Количество оставшихся земель было уточнено, их записали за тем, кто наложил на них свою руку, и за лицом, учредившим вакф, и тем, кто ее возделывает, или за тем, кто был земледельцем в момент обмера и опроса писцов.

Эти земли обложили так же, как и остальные земли [данной] деревни; но если владелец подтвердит свои права, имея на руках новый документ со времен везира Шарифа-ефенди и за весь последующий период, вплоть до настоящего времени, то половину налога запишут за арендующим землю, а оставшуюся вторую половину — за диваном.

Катибу ризка предписали, чтобы он учредил для этого специальную канцелярию с некоторым количеством писцов, куда бы люди являлись с бумагами и документами. У кого на руках окажется новый акт на владение, тому выдадут копию регистра его, согласно тому, что значится в документе, и тот отправится с этим в диван, и там зарегистрируют это после изучения, тщательной проверки и придирок с обеих сторон. При этом возникают многочисленные сомнения относительно имен владельцев документа и названий прудов, рощ и полей.

Просителя обязывают подтвердить то, на что он [470] претендует, и посылают с ним бумагу шейхам и кади района, чтобы те удостоверили правильность его притязаний, и вынуждают его поехать туда, переносить тяготы, связанные с поездкой, нести расходы по преодолению противодействия шейхов и кади района Затем он возвратится с ответом в диван, а впоследствии может возникнуть претензия по другому поводу И все эти хлопоты и труд — из-за одного феддана или около того.

Люди толпились у дома катиба ризка, что открыло ему [источник дохода], так как ни один акт на владение не выписывался иначе, как по получении [известной суммы] дирхемов, назначаемой [соответственно] количеству федданов земли [данного владения]

Многие люди потеря ли то, что у наследовали от своих предков, и то, что являлось источником их существования Они по небрежности не возобновляли документов, полагаясь на имеющиеся у них на руках старые документы. По своему невежеству они исходили из предположения, что нынешнее положение окажется недолговечным, что правительство переменится и будет восстановлен прежний порядок вещей. Иногда же из-за своей бедности и несостоятельности они не могли покрыть многочисленные вновь установленные расходы, необходимые для возобновления документа и погашения обложения, введенного Шарифом-эфенди на земли ризк, — десяти или пяти пара с каждого феддана Многие люди сочли его чрезвычайно высоким и, положившись на свои старые документы, потеряли свои [земли] ризк, утратили средства существования и лишились их — их забрали другие. А тот, кто не довольствуется тутом, не получает и дров его (Арабская поговорка) и должен довольствоваться ничем

А с землями ризк, с вакуфными землями дело обстояло так, что они в большинстве случаев превосходили остальные земли деревни по своему местоположению, а облагались они меньше остальных земель деревни Налог на вакуфные земли назывался мал ал-хурр ал-асли.

Вакуфные земли не должны были нести чрезвычайных расходов, обложений, повинностей. Если кто из [471] земледельцев-феллахов арендовал один или два участка вакуфной земли, то население деревни завидовало ему, ненавидело его. Он платил основному владельцу незначительную сумму. Эти земли переходили от предка к потомку, и основной владелец не мог увеличивать арендную плату, в особенности если арендовавший их бы л одним из шейхов деревни. Эта земля уже не могла перейти ни к кому другому из феллахов, который бы заарендовал ее у ее владельца, фактически уже не властного над нею.

Часто вакуфные земли очень большой площади приносили незначительный доход. Они занимали обширные (пространства, в особенности в Верхнем Египте, где большинство земель — это вакуфные и заброшенные земли, которых не коснулся обмер и количество которых не установлено. Площадь этих земель может увеличиваться при отливах Нила от его берегов. Так же обстоит дело и в Нижнем Египте, хотя и >в меньшей мере. Большая часть вакуфных земель в Верхнем Египте /210/ предназначена на благотворительные цели в Каире и других местах. Держатели [этих земель] платят получателям ренты установленную и назначенную с давних времен ренту, а она очень незначительна. Но если бы хоть им платили! Вакфы предшествующих султанов — земли площадью свыше тысячи федданов, а харадж с них составляет пятьдесят мешков по пять вайба в каждом. В дирхемах деньгами это составляет приблизительно две тысячи пара Держателями этой земли являются высокопоставленные лица деревни. Они засевают [эту землю] и собирают с нее тысячи ардаббов разного рода зерна, но скупятся и скаредничают в уплате получателю ренты этой незначительной суммы, оттягивая погашение ее из года в год

Если же у основного владельца сильная рука или же держатель этой земли порядочный человек, — а таких мало,- — то и он станет платить эту малость владелицам не иначе, как превратив сорок [мешкав] в пятьдесят путем дробления и смешивания Кроме того, он сильно занижает цену если стоимость ардабба, положим, четыреста, он засчитывает по сорока с лоховиной или меньше, так что стоимость пятидесяти мешков сводится к стоимости двух мешков

Более того, тот, в чьем ведении находятся земли этих [472] вакфов, завещает их после себя своим детям, и они возделывают их, делят [между собой], твердо убежденные в праве собственности на них, как на владения, полученные ими по наследству, завещанные им, и не желают признавать ничьих драв, кроме своих. Они пренебрегают уплатой чего бы то ни было владельцам, и даже малость они выплачивают не иначе, как по принуждению.

В общем то, что приходилось на долю людей, было заработано только их руками, и плоды только своих трудов они пожинали. А большинство вакуфных земель было имениями знати районов и являлось источником их состоятельности и оказываемого ими гостеприимства. Они владели этими землями незаслуженно, без права на это, пока Аллах не распорядился, чтобы все это было отобрано у них, захвачено и чтобы они лишились благополучия, рассеялись по окрестностям и удалились от родных мест. Исчезли дома, гостеприимство, и миновало их господство. А сколько поколений загублено до них, вы ничего не ощущаете и не слышите о них. О некоторых вакуфных землях забывают после смерти владелица, когда гибнет и забывается дело его. Земля остается в основном задаром у того, кто является ее держателем.

Об этом приблизительно осведомил меня Шамс ад-Дин ибн Хамуда — один из шейхов Бармы в ал-Мануфийе во время своего пребывания в Каире в [момент] введения этого порядка. Он приехал в Каир в связи с осуществлением упомянутых мероприятий. Он сообщил мне, что в их владении была тысяча федданов земли, не ведающая ответственного за них помещика или какого-нибудь другого мултазима. Сверх земель ризк, возделываемых ими за незначительную плату, и сверх земель, предназначенных на содержание мечети, от которой уже не осталось и следа, общественного водоема и прочего, они бесплатно владели этими землями. Кроме того, за пашню, действительно принадлежащую им, они платили немного на расходы по хаджу, так как их деревня входила в число селений, предназначенных обеспечивать нужды амир ал-хаджжа. Теперь все это упразднено.

В тот же день осведомленные люди сообщили, что суда с [473] товарами для ярмарки прибыли в этом году в Джидду, а в течение ряда лет купцы воздерживались от этого, опасаясь произвола шерифа. Узнав о том, что он устранен, а страной [вновь] овладела Порта, они вообразили, что здесь утвердилась справедливость, успокоились, снарядили свои товары и прибыли в Джидду. Паша собрал с них пошлины в сумме, достигшей двадцати четырех лакка. Одно лакка составляет сто тысяч французских [талеров], а двадцать четыре составит два миллиона четыреста тысяч французских талеров. Он взял часть деньгами, а часть — товарами, засчитав их по самой дешевой цене. Затем Он обратился к купцам, закупившим товары, и сказал им: “Я часто просил вас, чтобы вы ссудили мне денег, а вы прикидывались несостоятельными. Когда же прибыли товары, вы поспеши ли закупить их “ обнаружили свои капиталы, на которые вы скупились. Вам придется ссудить мне триста тысяч французских [талеров]”. Они сговорились на двухстах тысячах и выплатили их ему деньгами и закупленными товарами, которые он посчитал им по шестьдесят процентов стоимости. Затем паша обложил население города тридцатью тысячами французских [талеров].

Месяц раджаб 1229 года (19.VI — 18.VII.1814).

5 раджаба (23.VI.1814) (раздалось несколько пушечных залпов и сообщили радостную весть о том, что войска [паши] завоевали Кунфуду 662 и овладели ею; /211/ они никого не застали там, кроме жителей.

6-го числа Хусайн-бей Дали-паша вместе со своими солдатами-кавалеристами отправился сушей к паше. Валид Мухаррам-бей т- муж дочери паши — по возвращении из Хиджаза решил уехать к себе на родину. Послали к знати с приказом сделать ему подарки. Это выполнили и приготовили ему кофе, рис, индийские ткани и ткани, произведенные в Махаллат [ал-Кубра], — каждый из эмиров соответственно своему положению.

В воскресенье, 8 раджаба (26.VI.1814), во время последней вечерней молитвы в течение двух минут происходило землетрясение; муэззины, поднявшиеся на минареты, почувствовали во время азана, что минареты зашатались, и каждый из них, [474] предполагая, что минарет падает, поторопился спуститься. Но узнав, что это землетрясение, они поднялись и возобновили азан. В мечети ал-Азхар обрушилась одна из галерей. В пять часов ночи почва вновь заколебалась, но слабее прежнего, а при восходе солнца был еще один умеренный подземный толчок.

11 раджаба (29.VI.1814) на заре бежал шериф 'Абдаллах — сын шерифа Сурура. Бегство его заметили лишь после полудня. Когда весть об этом дошла до катходы, он очень расстроился по этому поводу; шейхам кварталов и прочим, а также бедуинам в провинциях он дал распоряжение искать его.

В пятницу вечером к заходу солнца его привезли, а поймали его в Халуане. Его привели в дом сейида Мухаммада ал-Махруки, а тот доставил его катхода-бею, который направил его в дом своего брата — Ахмад-ага. С этого времени его стали стеснять, запретив ему свободу передвижения, которой он до этого неограниченно пользовался: он отправлялся из дома Ахмад-аги в дом своего дяди — шерифа Галиба — и возвращался оттуда один. Теперь же его, а также и его Дядю стали притеснять.

В четверг, 19 раджаба (7.VII.1814), шейхи явились к катходе, чтобы возобновить с ним переговоры о его новых мероприятиях в отношении земель ризк. Они заявили ему, что эти нововведения повлекут за собой разрушение мечетей и уничтожение религии. Но 'катхода отказался решать это дело, оказав: “Это меня не касается. Это распоряжение нашего господина, Махмуд-бея и му'аллима Гали”.

Затем они сказали ему о выплате пособий, предназначенных для бедных и обездоленных, пособий, именуемых ал-джамакийа. Он обещал им выплатить это, как только поступит налог, так. как казна пуста.

В субботу прибыли из своего путешествия Махмуд-бей и му'аллим Гали. На следующий день шейхи отправились к ним и повели разговор с ними обоими относительно земель ризк. My'аллим Гали им ответил: “О сейиды, это бесполезные попытки. Все эти мероприятия предусмотрены приказом нашего господина с прошлого года, еще до его отъезда, так что не [475] утруждайте себя. Ваша обязаиность — оказать содействие особенно спасению вашей Ка'бы и вашего пророка из рук еретиков”. Шейхи ничего не сказали в ответ и удалились.

В воскресенье, 29 раджаба (17.VII.1814), или 11-го дня коптского месяца абиба, произошло затмение солнца. Оно началось при восходе солнца, которое оказалось закрытым приблизительно на две трети. Полностью солнце прояснилось по истечении двух часов после восхода. Оно находилось [в это время] з созвездии Рака на двадцать четвертом градусе.

В этот же день прибыл караван из Суэца, и прибытие рассказали о битве за Кунфуду и о том, что там произошло после вступления в нее солдат.

Когда войска во глазе с Махмуд-беем, За'им Оглу и Шариф-агой пришли по суше и с моря, то не нашли в городе противника. Они вступили в город и овладели им без сопротивления. Они не обнаружили ни пушек, ни кого-либо, кроме беззащитных жителей, которых они уничтожили, затем они отрезали их уши и отправили в Египет для пересылки в Стамбул.

Бедуины, именуемые бедуинами ал-'Асир 663. возглавляемые вождем по имени Тама, узнав о приближении турок, оставили город. Когда те обосновались здесь, по истечении приблизительно восьми дней эти бедуины возвратились, окружили их, закрыли им доступ к воде, напали на солдат, разгромили и победили их, уничтожив многих из них. Маху-бей и с ним приблизительно семь человек спаслись, равно как За'им Оглу и Шариф-ага. Они сели на судно и бежали.

Паша пришел в ярость, так как он уже /212/ послал было им в подкрепление кавалерию. Но и ее бедуины разбили, и она, разгромленная, возвратилась сушей. Это известие приобрело широкую огласку.

Месяц ша'бан 1229 года начался во вторник (19.VII.1814). 2-го числа приехал из Хиджаза Маймиш-ага с фирманами паши о вызове к нему Дабус Оглу и других с их войсками.

Дабус Оглу находился в это Еремя в своем городе Буруллусе, и ему направили требование паши. Вместе с тем катхода-бей начал выписывать турецких солдат, магрибинцев, бедуинов и прочих. [476]

4 ша'бана (23 VII 1814) выступил [в поход] отряд солдат, [направляющийся и Хиджаз] Катхода-бей послал распоряжение воспрепятствовать погрузке на суда паломников, прибывших из Турции и других стран и находившихся на побережье Суэца и ал-Кусайра, с тем чтобы эти суда высвободить для отправки посылаемых солдат, а перевозку паломников отсрочить

И все это в силу следующих обстоятельств когда в Турцию пришла весть, что священные города отвоеваны, что освобождены Мекка, Джидда, Та'иф, Медина, и в Стамбул были доставлены Ибн Мудайан, ал-Мада'ифи и прочие [пленники! и стало известно, что ваххабиты бежали в свою страну, то устроили пиры, празднества и гулянья В Румелию и Анатолию были посланы указы султана, извещающие о победе, о том, что все желающие могут свободно и спокойно совершить хадж в священные города и что безопасность и удобства гарантированы. И желание стремящихся совершить хадж оживилось, так как в течение многих лет приходилось из стража воздерживаться от совершения хаджа. Теперь они стали являться толпами, с женами, детьми, своими пожитками, вплоть до того, что многие суфии продали свои дома с их обстановкой, чтобы ехать и обосноваться поблизости от священных городов вместе с семьями. Он и не знали о том, что военные действия продолжаются, что в священных городах дороговизна и голод Об этом они узнали лишь по прибытии в порт Александрия, но удостоверились а этом лишь в Каире. Они попали в затруднительное положение, растерялись, [не зная, что] ложь, а что правда. Одни из них стремились ехать, не отступая от принятого решения, полагаясь на Аллаха, а другие задержались в Египте, пока не выяснится положение.

Стоимость проезда из Суэца с одного путешественника была установлена в двадцать французских талеров, не считая платы за провоз вещей и за провизию на время пути. Все это взвешивали на весах и брали за каждое окка определенную плату. С тех же, кто ехал Нилом до ал-Кусайра на барках паши, за проезд от Старого Каира до Куна брали по тридцать пиастров с каждого, затем надо было платить за [477] доставку из Куна в ал-Кусайр, а там платить за проезд Красным морем, если заставали здесь готовое судно. Если же судно задерживалось, то в ал-Кусайре и в Суэце, пока удавалось погрузиться “а него, приходилось много страдать во время ожидания, особенно из-за дурного качества, воды и большой дороговизны.

Ни один человек не мог уехать, не мог двинуться из Египта, не получив разрешения на это от катхода-бея. Я узнал, что из одного лишь Стамбула с намерением совершить хадж отправилось приблизительно десять тысяч человек, не считая тех, что прибыли из Румелии, Анатолии и других мест. Приехало много знатных людей, как, например, имам султана и другие. Некоторые из них остановились в доме 'Осман-аги — бывшего представителя Порты, а некоторые — в доме сейида Мухаммада ал-Махруки, в доме шейха ас-Садата, другие же наняли жилье в гостиницах и торговых домах.

В тот же день прибыл посланец Порты с указом, содержащим предписание возвратить шерифу Галибу все забранное у него имущество и драгоценности Этот капуджи привез посланные пашой Порте две нитки четок крупного жемчуга, принадлежавших шерифу Галибу, и возвратил их ему Затем капуджи отправился с указами к паше в Хиджаз.

7-го числа (25.VII 1814) прибыл гонец на дромадере, чтобы поторопить [с отправкой] солдат, и в следующие дни прибывали гонцы, чтобы они особенно поспешили.

В субботу, 19 ша'бана (6.VIII.1814), шериф Галиб /213/ вместе со своими женщинами, детьми и рабами отправился в Булак в сопровождении прибывшего в Каир аги, назначенного препроводить упомянутого [шерифа] в Салоники. С шерифом сговорились, что в возмещение забранного у него он получит деньгами пятьсот кошельков, и хотели выплатить их ему пиастрами, но он отказался, заявив: “Они забрали мои деньги золотом и французскими талерами, как же я вместо этого возьму медяками, не имеющими хождения за пределами Египта'” Ему дали двести кошельков золотом и французскими талерами, а на остальное выдали вексель его представителю Маки ал-Хаулани. Затем его снабдили провизией, дали ему [478] сахару,

кофе, рису, сладких напитков и прочего. Он уехал в сопровождении назначенного чиновника и погрузился на барки, направляясь в Хиджаз через ал-Кусайр. В Хиджаз же сушей отправился сын триполийского паши. Он выступил в направлении ал-'Адлийи с солдатами и еще одним [военачальником] по имени Канджа-бей. Их сопровождает около тысячи всадников — бедуинов и магрибинцев.

В четверг, 29 ша'бана (16.VIII.1814), соответствующего 6-му дню коптского месяца мисра, уровень вод благословенного Нила поднялся на несколько локтей и началось шествие со знаменами. Об этом объявили в пятницу утром и в присутствии катхода-бея, кади и большого скопления войск открыли плотину.

В конце месяца прибыли известия о том, что паша направился в Та'иф, а Хасан-паша остался в Мекке.

Месяц рамадан 1229 года начался в среду (17.VIII.1814). 4-го числа из Хиджаза приехал Муса-ага Тюфекджи — один из тех, кто участвовал в сражении при Кунфуде и потерпел поражение. Он потерял всех своих солдат и слуг и возвратился в Каир в сопровождении лишь четырех человек.

10 рамадана (26.VII 1.1814) в Биркат ал-Хаджж выступила военная экспедиция, состоящая из магрибинцев и бедуинов и снаряженная для отправки в Хиджаз. Они отправились в воскресенье, 12-го числа,

В среду, 15 рамадана (31.VIII.1814), Дабус Оглу, равно как и Хасан-ага Сары Шишма (Турецк. сары чешме (“желтый источник”)), выступили со своими солдатами через ворота Баб ал-Футух. Они вышли за пределы города, чтобы отправиться со своим войском в Хиджаз. Разбив [здесь] свой лагерь, они продолжали выходить и входить е город с утра и до вечера. Они открыто ели и пили в дни рамадана 664, говоря: “Мы отправляемся воевать за правое дело”. Они ходили по базарам, сидели на завалинках с трубками в руках, куря табак без всякого стыда.

По утрам они приходили в квартал ал-Хусайнийа в кофейни и, найдя их закрытыми, спрашивали владельца, [479] требовали открыть для них кофейню, развести огонь, вскипятить им кофе и напоить их. Если же владелец кофейни сбежит, спрячется, то они выломают дверь, уничтожат утварь его, так что ему остается лишь идти и развести огонь. И еще отвратительнее то, что в районе их лагеря, где их палатки, собралось большое количество распутных женщин. Для них соорудили палатки и лачуги, к ним присоединились продавцы бузы, водки и хашиша, танцовщицы, плясуны и тому подобные. Тут собралось много развратников, жрецов любви и щеголей из молодежи города. Образовалось большое скопление курильщиков хашиша, пьяниц, прелюбодеев, педерастов, курящих кальян, на глазах у всех в дни и ночи рамадана открыто играющих в азартные игры, утратив всякую сдержанность, словно их не ждет страшный суд.

Я слышал от очевидца, что Махмуд-бей ал-Мухрдар — один из самых крупных сановников, ведающий вместе с му'аллимом Гали обмером земель, — сидя в своей специальной канцелярии, находящейся поблизости от Сувайкат ал-Лала, курит днем табак из наргиле, что ему открыто подается полуденная еда, а он [в оправдание] заявляет: “Я отправляюсь в аш-Шаркийу, чтобы упорядочить земельные дела”.

В конце месяца прибыли на дромадерах гонцы, чтобы поторопить с отправкой войск.

Месяц шаввал 1229 года начался в четверг (16.IX.1814). /214/ К вечеру этого дня 'Абдаллаха Кашифа ад-Дарандали назначили начальником каравана паломников — амир ал-хаджжгм.

В субботу, 3 шаввала, Дабус Оглу, равно как и Хасан-ага Сары Шишма, торжественно выехали в свой лагерь для того, чтобы отправиться в Хиджаз.

В субботу, 11-го числа (26.IX.1814), под звуки барабанов и флейт священное покрывало Ка'бы перенесли в мечеть ал-Хусайни, и, как обычно, народ собрался, чтобы посмотреть [процессию].

В этот же день Махмуд-бей и му'аллим Гали переехали в дом Хасан-аги Наджати и устроили здесь свою канцелярию. Они погубили сад, так как сидели под деревьями, а [писцы-] копты привязывали здесь своих ослов. Махмуд-бей приступил [480] к перестройке южной стороны дома, а владелец его переселился во флигель.

17 шаввала (2.Х.1814) Дабус Оглу и Хасан-ага Сары Шишма с войсками отправились в путь в Хиджаз.

В четверг, 22-го числа (7.X.1814), катхода-бей предписал сослать в Абукир группу богословов Танты из-за вынесенной ими фетвы по касавшемуся города делу, а также кади, присудившего соответственно их решению. Ответчик пожаловался в диван Каира, и последний потребовал пересмотреть иск. Дело передали верховному судье, “ он подтвердил, что решение неправильно, предписав сослать богословов, вынесших фетву, и кади, согласившегося с ней.

В субботу, 24 шаввала (9.Х.1814), организовали торжественное шествие по случаю отправки священного махмала, и народ по обыкновению приготовился смотреть [это зрелище].

[Процессия] включала около сотни верблюдов, везущих пресную воду и бурдюки, несколько отрядов войск дулатов в черных [остроконечных] колпаках; за ними следовал одетый на их же манер амир ал-хаджж, а за ним члены религиозных объединений со своими знаменами, полотнищами, оркестром, с барабанами и флейтами, а за ними — махмал. Шествие длилось около двух часов без всякого порядка, Где ему до тех процессий, которые устраивались в Каире, которые поражали своей красотой, слаженностью, организованностью, являя образец миру! Хвала тому, кто изменяет положение вещей!

В этот же день через ворота Баб ан-Наср в три часа уехала старшая жена паши — мать его детей, намеревающаяся совершить хадж. Ее сопровождает Бонапарт Хазандар. Сын ее Ибрахим-паша прибыл из Верхнего Египта, чтобы попрощаться с ней. Он провожал ее вместе со своим братом Исма'ил-пашой в сопровождении Мухаррам-бея — мужа ее дочери, правителя Гизы, и Мустафа-бея Дали-паши, о котором говорят, что он ее брат. Провожали ее также Мухаммад-бей дафтардар — муж [другой] ее дочери, а также Тахир-паша и Салих-бей ас-Силахдар. 26-го числа этого месяца она вместе со своей свитой отправилась в порт Суэц. [481]

В этот же день выступили солдаты-магрибинцы и другие из числа тех, которых завербовали.

Ажир ал-хаджж переправился из Хасвы в Биркат. Во вторник выступило большое количество солдат, (Предназначенных к отправке [в Хиджаз].

В четверг, 29 шаввала (14.Х.1814), в девять часов дня амир ал-хаджж вместе с сопровождающими его отправился из Биркат.

В этот день подул холодный северо-западный вегер. К концу дня порывы его усилились, небо покрылось тучами, [воцарился] мрак, сверкали одна за другой молнии, беспрерывно гремел гром. Затем полил обильный дождь, продолжавшийся около получаса. Все утихло, после того как залило переулки, тупики и дороги. Это был день, соответствующий 4-му числу коптского месяца бабех 665.

В этот же день пришло известие из Суэца о том, что жена паши, прибыв туда, застала там большое скопление разноплеменных паломников, которым воспрепятствовали погрузиться на суда. Они кричали ей в лицо, жаловались ей на чинимые им преграды, на то, что начальник торта, запрещая садиться на суда, тем самым ставит их перед угрозой пропустить хадж, для совершения которого они отягощали себя путешествиями и из-за которого истратили много денег, что они в большом затруднении из-за отсутствия воды, а возвратиться не могут, так как их некому перевезти; что начальник порта преступает всякие пределы [в отношении] платы и берет с каждого по пятнадцать французских талеров. Жена паши поклялась что она не войдет на судно до тех пор, пока не /215/ погрузят сначала всех находящихся в Суэце паломников, и что с каждого из них не возьмут больше установленной платы. И произошло так, как решила эта женщина. Она избавила этих людей от бедствий, и в этом ее заслуга, достойная похвалы и доброй славы.

Месяц, зу-л-ка'да 1229 года начался в субботу (15.Х.1814). В понедельник глашатай провозгласил о том, что над каждым домом и караван-сараем и над каждой четвертой лавкой должны гореть всю ночь фонари. [482]

8-го числа над одним человеком совершили позорную казнь. Сбрив ему полбороды и усы, его посадили на осла задом наперед, привязали за руки к хвосту осла, чалму обвернули мишками зарезанного животного, а на плечи набросали требухи. Говорили, что причиной было то, что он подделал бумаги на право владения недвижимостью, закрепленной за женщиной-иностранкой, и что он продал часть ее недвижимости, когда эта женщина уезжала из Каира. По приезде она обнаружила, что в ее доме живет тот, кто купил его. Она довела до сведения катхода-бея эту историю, и после выяснения вопроса с этим человеком так расправились.

12 зу-л-ка'да (26.Х.1814) уехал в Хиджаз 'Абдаллах — сын шерифа Сурура, вызванный пашой; ему дали денег, дело его закончилось, и он уехал.

В этот же день в квартале ал-Ка'кийин произошло [печальное] событие: двое солдат корпуса дулатов преследовали гуляма-бедуина 666, вступившего в отряд магрибинцев, один из них заявил, что тот ему должен денег. Гулям бежал от них в упомянутый квартал, а за ним вскачь ехали преследующие его с обнаженными саблями в руках. Как только гулям вступил в переулок ал-Хаммам 667, на обоих солдат корпуса дулатов набросились магрибинцы, расположенные и проживающие в этом районе. Они обстреляли этих обоих из ружей, и лошадь одного из солдат-дулатов упала, а сам он был ранен в ногу. Товарищ его помчался к катхода-бею и сообщил ему об этом. Тот приказал доставить к нему начальника магрибинцев и потребовал выдать стрелявшего. Выяснить, кто это был, оказалось невозможно, поэтому схватили и арестовали бежавшего гуляма, и он оставался в тюрьме.

В это время людей объял страх, и купцы базаров ал-Турийа, аш-Шава'ин 668 и ал-Фаххамин 669 заперли свои лавки. Раненый солдат [корпуса] дулатов умер в пятницу ночью, 14-го числа, тогда доставили гуляма к Баб Зувайла и несправедливо отрубили ему голову — стрелял ведь не он.

20 зу-л-ка'да (3.XI.1814) сын триполийского паши уехал вместе со своими солдатами — магрибинской кавалерией. Священный месяц зу-л-хиджжа 1229 года [483] (14.XI — 13.XII.1814). 1-го числа прибыл из Хиджаза курьер и сообщил о смерти Тахира-зфенди — секретаря дивана паши. Он умер своей смертью в Медине в месяце шаввале.

Сообщили также о том, что наша примирился с шерифом Раджахом, что он его милостиво принял и подарил ему двести кошельков. Стало известно также, что паша оставил его в районе Калха, что между Та'ифом и Тарабой.

И завершился этот год вместе со своими событиями. Что же касается тех, кто умер в этом году, то умер превосходный, выдающийся ученый шейк Хусайн по прозвищу Ибн Кашиф ад-Димйати. Рассказывают, что в Розетте он приобщился к науке, отказавшись от административной и военной деятельности. Он слушал шейхов своего времени, регулярно посещал занятия шейха 'Абдаллаха аш-Шаркави и, оставив ханифитский толк, перешел к шафиитам, побуждаемый к этому близостью к их образу мышления; их он чаще всего посещал и сблизился с их идеями. От сейида Муртады он воспринял Асанид ал-хадис 670 и ал-Мусалсала. В Розетте в раннем возрасте он выучил Коран и рецитацию его у сейида Садика и постиг до своего переезда в Каир кое-что из других текстов. Он усердно работал в ал-Азхаре, носил одежду ученых — чалму и широкое верхнее платье; он занимал почетное место, изучал фикх и другие науки.

/216/ Когда Мухаммад Хосров-паша прибыл в Египет в качестве его правителя, то он встретился с шейхом Хусайном у крепости форта Абукир, сделал его своим имамом к вместе с ним приехал в Каир. Шейх ад-Димйати усердно занимался своими обязанностями, которые были ему выгодны: он приобрел откупа и поместья; он назначал на посты судей в. города и деревни и получал от назначаемых им вознаграждение и дары. Он был также смотрителем вакфов мечети Азбак и других, и это оставалось в его ведении и после ухода Мухаммада Хосров-паши. И упомянутый продолжал свои штудии и занятия в ал-Азхаре, пака не умер в конце года.

Умер достойный шейх ' Абд ар-Рахман ал-Джамал — браг шейха Сулаймана ал-Джамала. Он обучался у своего брата и посещал занятия других шейхов своего времени; он шел путем; [484] своего брата в исследованиях и воздерживался от общения с людьми.

После смерти брата, последовавшей в мечети ал-Хусайяи после захода солнца во время замятий со студентами ал-Азхара и народом, он был назначен вести обучение вместо него. Он изучал аш-Шама'ил, ал-Мавахиб и ал-Джалалайн; так он продолжал до тех пор, пока не умер 12 зу-л-хиджжа (25.XI.1814).

Умер шейх-наставник Мухаммад ал-Иснави, по прозвищу Джад ал-Мавла. Он был студентом ал-Азхара, посещал занятия шейхов своего времени, неизменно слушал занятия шейха 'Абдаллаха аш-Шаркави и регулярно сопутствовал ему во время молитвенных собраний. От него шейх ал-Иснави воспринял учение ал-Халватийа. Аш-Шаркави надел ему корону и выдвинул его для чтения в мечети ал-Азхар хутбы по пятницам и праздникам вместо отстраненного им от этого шейха 'Абд ар-Рахмана ал-Бакри.

В 1223 (1808-09) году, когда уровень вод Нила стоял низко и разлив задерживался, в день моления о подъеме их он произнес хутбу в мечети 'Амра в Старом Каире.

Когда в Каир прибыл Мухаммад Хосров-паша и покойный служил при нем службу в пятницу в мечети ал-Азкар в 1217 (1802-03) году, то после молитвы паша облачил его в шубу почета. Эту шубу шейх ал-Иснави извлекал из сундука 'и надевал по пятницам и праздникам. Он усердно вел замятия с начинающими — читал им ал-Азхарийу шейха ал-Халиди и комментарий ал-Ашмуни на ал-Хуласа 671. За короткое время он прославился и дела его стали процветать. Он был красноречив, и его изложение было доходчивым для студентов. Он не переставал вести похвальный образ жизни, пока не умер в месяце [зу-]л-хиджжа, едва достигнув сорока лет.

Год тысяча двести тридцатый (14.XII.1814 — 2.XII.1815).

Мухаррам начался во вторник. 5-го числа (18.XII.1814) приехал гонец с письмами, из которых стало известно, что паша с паломниками поднялись на 'Арафат 672 и выполнили обряды хаджа. [485]

9 мухаррама (22.XII.1814) прибыл из Верхнего Египта Ибрахим-паша, он направился в свой дом, находящийся [в квартале] ал-Джамалийа.

10-го числа, в четверг, ночью приехал капуджи с известием, что паша возвратился из Хиджаза в ал-Кусайр, в связи с чем был дам залп из крепостных орудий.

Наутро оба сына паши, равно как и государственные сановники, выехали в Басатин, а кое-кто из них переправился через Нил на западный берег, чтобы встретить пашу. Они считались с привычкой наши спешить с прибытием и сообразовались с количеством дней, истекших со временя его приезда в ал-Кусайр. Они провели в ожидании весь день, а затем возвратились.

На следующий день они опять выехали и возвратились к концу дня, и так эти выезды и возвращения продолжались в течение трех дней, а паша все не прибывал. В связи с этим пошли многочисленные толки в народе, слухи были различные, и разговоры об этом велись день и ночь. Затем выяснилось, что сообщение было ложным — паша не оставлял Хиджаза. Говорили, что причиной появления слуха о его приезде послужило следующее: в ал-Кусайр прибыло судно с /217/ семнадцатыо военными, и комендант опросил у них о причине их приезда, на что они ответили, что они предшествуют паше, который следует за ними. Услышав этот ответ, комендант послал письменное сообщение об этом в Куна коптскому писцу, извещая его о прибытии паши, а писец написал письмо представителю высших писцов-коптов в Асйуте по имени му'аллим Бишара. Тот же сразу послал своему начальнику в Каир сообщение об этом, и этот последний тотчас же явился в крепость и передал письмо Ибрахим-паше, который послал его с письмом в маджлис 673 катхода-бея. Катхода-бей наградил Бишару и приказал дать пушечный залп, и глашатаи рассеялись с этим сообщением по домам знати, получая бакшиш за это. Когда же прибытие паши, о котором было провозглашено, задержалось, возникла растерянность и замешательство. Люди, как обычно, стали выдумывать различные версии и распускать слухи: одни говорили, что он приехал, потерпев поражение, [486] другие — что он ранен, а некоторые утверждали, что он умер. Измышления эти были вызваны тем, что люди сами видели: государственные сановники вместе с женами и имуществом, оставив свои дома, перебрались из города в крепость; отряд арнаутов, который был расселен по [разным] домам, собрали [воедино] и разместили в районе квартала 'Абдин. Точно так же и Ибрахим-паша переселился в крепость и перевез туда много своих вещей.

Из-за всего этого в измышлениях зашли так далеко, что утверждали, что между высокопоставленными государственными лицами существует сговор о передаче правления Ибрахим-паше вместо его отца. В четверг (Очевидно, что упомянутый здесь четверг приходится на 17 мухаррама (30.ХII 1814)) был устроен парад, и Ибрахим-паша проехал по центру города. Люди собрались посмотреть на него, выстроившись на завалинках и у лавок, но ничего не произошло, и стало очевидным, что все это ложь и небылицы.

Из-за множества выдумок и подозрений в это время случилось вот что: Ридван Кашиф, прозванный аш-Ша'рави, замуровал дверь своего дома, что вела на улицу Баб аш-Ша'рийа, открыв с задней стороны маленькую дверь в переулок. Некоторые из его недругов донесли об его поступке катхода-бею, объявив, что в нем причина подозрений, охвативших в это время народ, и убеждения в достоверности вымыслов, особенно потому, что аш-Ша'рааи был одним из [широко] известных представителей знати. Катхода-бей вызвал его и сказал ему: “Зачем ты замуровал дверь своего дома и что тебе пророчит астролог?” Тот ответил: “Группа поспоривших [в этом] квартале солдат зашла в дом и встревожила нас. Поэтому я закрыл вход со стороны улицы, стремясь избежать зла и опасаясь ограбления моего дома, как случилось раньше”.

Катхода не принял во внимание его слов, а приказах убить его, но за него заступились Салих-бей ас-Силахдар и Хасан-ага Мустахфазан. Катхода его помиловал, приказав избить. Его распластали и поколотили палкой, затем в [487] сопровождении аги он отправился к себе в дом и открыл дверь, служившую ранее входом.

24-го числа (6.1.1815) из Хиджаза прибыли письма от паши и от других, датированные 13 зу-л-хиджжа, в них упоминалось, что паша находится в Мекке, Тусун-паша — его сын — в Медине, а Хасан-паша со своим братом 'Абдин-беем и другими — в Калхе, что между Та'ифом и Тарабой.

Благостный месяц сафар 1230 года начался в четверг (13.1.1815). 25 сафара (6.11.1815) объявили о снижении разменного курса разного рода монет; а курс французского талера на обычное серебро достиг было трехсот сорока пара, то есть восьми с половиной пиастров; провозгласили о снижении его разменного курса на полпиастра. Курс махбуба, достигший десяти пиастров, снизили до девяти пиастров. В объявлении предупреждали, что каждый, превысивший [установленный] курс, подлежит строгому наказанию или юазии без какого бы то ни было обжалования.

Во все центры провинций были разосланы указы об этом, устрашающие и угрожающие наказанием тем, кто превысит курс.

В конце этого месяца му'аллим Гали взял на откуп подушную подать, /218/ взимаемую с христиан в сумме восьмидесяти пяти кошельков. Причиной было то, что некоторые чиновники назначенные для сбора [этой подати], арестовали одного из христианских священников, строго взыскивали с него [подать] и оскорбили его. Когда му'аллиму Гали сообщили об этом, он взял на себя то, что требовалось с арестованного. Он сделал это, стремясь оградить своих соплеменников от притеснений тех, кто выдает себя за мусульман.

Месяц раби' ал-аввал 1230 года начался в субботу (11.11.1815). 9-го числа этого месяца (19.11.1815) из Хиджаза прибыл караван верблюжьей кавалерии, сопровождаемый сейидом 'Абдаллахом ал-Акма'и. С караваном из Хиджаза приехали гонцы на дромадерах с письмами, извещающими о том, что паша одержал победу над бедуинами, овладел Тарабой и взял там добычу, верблюдов и пленных.

Как только прибыли эти вести, сразу же были разосланы [488] по домам знати глашатаи, чтобы получить бакшиш, а наутро был дан залп из многочисленных пушек крепости.

Во вторник, 11 раби’ ал-аввала (21.11.1815), был праздник рождения пророка. Утром объявили, чтобы [население] устроило иллюминацию в городе, Булаке и Старом Каире, поддерживая огонь в фонарях в течение трех суток, ночью и днем. С наступлением среды, когда иллюминация уже была устроена, после вечерней молитвы объявили о ее прекращении. Торговцы особенно обрадовались этому, так как они избавлялись от обязанности бодрствовать на холоду, а последняя ночь была холодной и очень ветреной.

В эти дни Махмуд-бей и му'аллим Гали в сопровождении христиан-коптов отправились для возобновления [работ] по измерению земель и для установления размера орошаемых и неорошаемых во время разлива земель. Они взяли с собой группу писцов-эфенди, имеющих отношение к рузнаме, в том числе Мухаммада-эфенди — сына Хусайна-эфенди, отстраненного от [заведования] рузнаме.

Землемеры с измерительными приборами выехали заранее, приблизительно за десять дней, и приступили к работе. Правители провинций начали собирать с земледельцев часть налогов, минимальный размер которых составлял от девяти до пятнадцати реалов на феддан, соответственно качеству земли. Этот сбор происходил не вовремя, так как жатвы еще нет и феллахи урожая не снимали.

Удивительно, что в этом году совершенно не выпало дождя. Прошла зима, наступила весна, а дождя не было совсем, если не считать того, что в некоторые дни появлялись тучи, бушевал ветер, падали отдельные брызги, но они отскакивали от земли и просыхали от одного лишь воздуха.

В конце месяца из Англии для господина паши доставили подарки: различной породы и вида птиц, больших и малых, и среди них даже таких, которые разговаривают; механизм для подачи воды, который называется насосом и при помощи которого вода подается на далекое расстояние и с низкого на высокое место; люстру, сделанную из целого большого куска, хрусталя; часы, вызванивающие каждые четверть часа [489] веселую мелодию; подсвечник с удивительной пружинкой — как только фитиль свечи удлиняется, стоит только тронуть эту изящную пружинку, как появляется изящный человечек и тонкими ножницами своими руками срезает фитиль и возвращается внутрь подсвечника. Обо всем этом я слышал от человека, уверяющего, что все это он видел своими глазами.

В этом месяце ввели тариф на съестные припасы, такие, как, например, мясо, масло, сыр, [а также] свечи, объявив о снижении цен на них, [причем] снижении чрезмерном, и угрожая [за нарушение тарифа] примерным наказанием — повешением, [а в лучшем случае] прокалыванием носа. [Вследствие этого] масло животное и растительное из лавок было убрано и спрятано, его начали продавать тайком из-под полы по ценам, установленным продавцами его. Что же касается [животного] масла, то из-за большого опроса на него со стороны государственных сановников оно совсем исчезло из продажи, и как только появлялось какое-нибудь количество, его забирали по дороге по цене, установленной правителем, и масло совсем исчезло с весов. Если же /219/ его продают, то в незначительном количестве и то лишь тайком и по самой высокой цене.

Что же касается сахара, мыла, то цены на них выросли до крайности, а количество очень уменьшилось вследствие того, что Ибрахим-паша монополизировал весь сахар, поступающий из Верхнего Египта, а, кроме него, он ниоткуда не ввозится. Ибрахим-паша продает его в свою пользу, а в действительности в пользу своего отца. Затем паша стал выпускать его в продажу, отпуская его тем, кто занимался изготовлением пищи для продажи по ценам, им самим назначенным, и на условиях участия в их прибылях. Повышение цен легло тяжким бременем на народ: ратл верхнеегипетского сахара, который стоил пять пара, теперь продается по восемьдесят пара.

Что же касается мыла, то торгующих им обложили высокой пошлиной, и достать его невозможно. Оно продается тайком по одному ратлю по шестьдесят и больше пара за ратл

В эти дни повысились цены на пшеницу и бобы — ардабб продается по тысяче двести пара, не считая издержек. [Между тем] амбары и житницы Булака переполнены зерном, и [490] его поедают черви, но в продажу оттуда ничего не отпускают. Катхода-бея просили отпустить зерна для продажи народу, но он не разрешил, так как якобы у него нет указания на это от его господина.

Месяц раби' ас-сани 1230 года начался в понедельник (13.III.1815). 8-го числа этого месяца (20.III.1815) Мухаррам-бей, как в прошлом году, ввел в Гизе карантин из опасения чумы; он растревожил жителей, принудив часть из них покинуть город.

В этот же день посадили на кол шейха [племени] бедуинов Били 674, которое находится между Куббат ал-'Аэаб и ал-Хамаил, продержав четыре месяца в тюрьме.

В пятницу, 28-го числа (7.IV.1815), раздался пушечный салют и распространилась весть о том, что от паши прибыл некий военный с письмами от него и других лиц, и о том, что паша [скоро] приедет.

Как обычно, вестники разошлись по домам знати и высокопоставленных лиц, чтобы получить с них бакшиш. Одни утверждали, что паша прибыл в ал-Кусайр, а другие — что он сел на корабль, переправляясь морем, а некоторые — что он прибыл в Суэц. Затем разговоры переменились: стали говорить, что в Суэц прибыла лишь жена паши. Наконец, выяснилась ложность всех этих разговоров, так как письма были датированы концом месяца сафар и в них сообщалось о победе, одержанной пашой, о том, что он овладел районом, именуемым Биша 675, что убито много ваххабитов и что паша решил отправиться в район Кунфуды, а после этого морем вернуться в Египет.

Пришло известие о смерти шейха Ибрахима — писца казны.

Месяц джумада ал-ула 1230 года начался во вторник (11.IV.1815). 6-го числа, в воскресенье (16.IV.1815), после полудня пушечным салютом возвестили о том, что паша овладел районом Кунфуды, о чем стало известно из полученных писем.

18 джумада ал-ула, в пятницу (28.IV.1815), в Биркат ал-Хаджж прибыл махмал; среди сопровождавших его [491] всадников были, например, проповедник ал-Джабал, меняла, служители паланкина.

Пришло сообщение о поимке Тами, который был виновником того, что произошло в прошлом сражении у Кунфуды, — это он и истребил солдат. Раджах, заключив мир с пашой, не переставал расставлять сети Тами, пока не поймал его. Он обещал своему племяннику денег, вовлек его в свою компанию, устроил пир, пригласил к себе Тами, гарантировав ему безопасность, а затем предательски арестовал его из-за жадности к деньгам. Он повез его в ставку паши, и Тами сразу же отправили в порт Джидду, посадили на корабль и поспешно доставили его в Суэц; когда он прибыл в Биркат, то там в это же время оказался и махмал.

В воскресенье, 20-гэ числа (30.IV.1815), ночью войска вышли и наутро препроводили [в город] махмал, который следовал за отрядами, а после их шествия ввезли упомянутого Тами. Он ехал на дромадере, прикованный за шею железной цепью к шее верблюда. С виду /220/ это был неустрашимый человек. У него была большая борода, одет он был в шерстяной плащ. Передвигаясь верхом, он читал стихи Корана.

8 этот день устроили иллюминацию и салют. В воскресенье вечером прибыл также 'Абдин-бей и направился в свой дом.

Месяц дежумада ас-саиийа 1230 года начался в четверг (11.V.1815). 5-го числа (15.V.1815) в Суэц приехали на судах солдаты. Они прибыли в Каир с навешенными вокруг головы медалями в виде монет в знак того, что они муджахиды 676, возвратились из похода на неверных и отвоевали священные города [Мекку и Медину], изгнав врагов их веры. Дошло до того, что Тусун-паша и Хасан-паша в подписи после своих имен [ставили] слово “завоеватель”, — Аллах лучше всех знает свои творения!

9 джумада ас-'санийа (19.V.1815) многих солдат отправили в порты и приморские города из опасения, что кто-нибудь на падет на порты: разнесся слух, что великий французский Бона парт ушел с острова, на котором находился, возвратился во Францию, овладел ею, захвати и сопредельную с ней страну и с большой эскадрой отправился в неизвестном направлении. [492]

Может статься, что он появится внезапно в порту Александрия или в Дамиетте. Говорят [об этом] и многое другое. Катхода-бей, спрошенный о причине отправки солдат, сказал, что это сделано из-за опасения чумы, чтобы не заразить ею города. В этом году были смертные случаи от чумы и погибло много солдат, обывателей, детей, невольниц и рабов, особенно черных, из них уцелело совсем немного, и их дома опустели.

В середине месяца катхода-бей роздал милостыню детям-сиротам, обучающимся в начальных школах, для того чтобы они молились о прекращении чумы. Собрав детей, их ведут в дом Хусайна — помощника катходы — у Хайдан Мусалла 677, и [здесь] каждому малышу дают бумажку с шестью — десятью пара. Часть этого забирает тот, который организует ребят в группу, претендуя на то, что является их учителем; это — сверх того, что он получает специально на свою долю.

Большая часть школ закрыта, и никого в них нет, потому что прекратились поступления доходов с вакфов. Когда эти дети уходят и возвращаются, на базарах и в доме, где идет раздача денег, царит шум и гомон.

Месяц раджаб 1230 года начался в пятницу (9.VI.1815). 6 раджаба, в среду (14.VI.1815), из Верхнего Египта приехали гонцы на дромадерах и сообщили о прибытии паши в ал-Кусайр; катхода наградил их одеждой, но не приказал устроить салют и иллюминацию до тех пор, пока не будет подтверждения правильности этого известия.

В четверг, 7-го числа (15.VI.1815), в ночь в ал-Азбакийе сгорели дом Такир-паши и соседний с ним дом.

В пятницу до послеполуденного времени дали многократные залпы из крепости и Гизы, когда убедились в прибытии паши в Куна и Кус и это подтвердилось. Приехала также жена паши и направилась во дворец в Шубра. Жены высокопоставленных лиц и знати отправились к ней с подарками и приношениями, чтобы приветствовать ее. Прохожим, феллахам, приезжающим из районов, воспретили проходить мимо этого дворца по обычной проезжей дороге, а заставляли сворачивать с нее на вновь проложенную дорогу, что позади и проходит на отдаленном расстоянии. [493]

В среду, 13 гo числа (21.VI.1815), после трех часов ночи произошло полное лунное затмение; затмилась вся поверхность луны. Она находилась в созвездии Стрельца.

В четверг, 14-го числа, ночью паша прибыл в Гизу, пробыл там до конца ночи, а затем переехал в свой дом в ал-Азбакнйе и провел здесь два дня. К нему явились катхода-бей и государственные сановники, чтобы приветствовать его, но он никого не принял, равно 'как и шейхов, приходивших время от времени, — ни один из них не встретился с ним, вплоть до следующего дня.

/221/ Следуя друг за другом, сановники, высокопоставленные 221 государственные лица, христиане всякого рода, и особенно армяне и другие, доставляли ему подарки и ценные приношения, всякого -рода редкости, даже белую невольницу, украшенную драгоценностями, и прочее.

В Каире и в деревнях разнесся слух о том, что паша раскаялся в чинимых им притеснениях и решил восстановить справедливость, что он дал себе обет в том случае, если вернется победителем, овладев Хиджазом, возвратить людям их доходы, имущество, вакуфные земли. Кроме того, распространился слух, что он это осуществил в Верхнем Египте, восстановив прежнее положение вещей. Об этом говорили повсеместно, и это люди видели во сне.

По истечении трех дней со времени возвращения паши наиболее значительным мултазимам было написано письмо следующего содержания: “До нашего господина дошло, что копты допустили несправедливость и произвол в отношении мултазимов, их фа'иза, и он не согласен с этим. В настоящее время вам надлежит явиться по истечении четырех дней для подсчета вашего фа’иза и получения его. Наш господин не согласен с несправедливостью”.

На бумаге следовала подпись дафтардара. Большая часть глупцов обрадовалась этим словам, поверив истинности и правдивости их; они же распустили также слух о том, что напротив дворца 'в Шубра вбит кол, на который посадят му'аллима Гали и других видных коптов. [494]

24-го числа (2.VII.1815) большое количество шейхов деревень и городов, пользующихся доходами с вакуфных земель, знатных и феллахов прибыло со своими знаменами и стягами. Распространявшиеся слухи преисполнили их радостными надеждами. Они отправились к паше, а он находился в это время в районе Куббы, где организовал стрельбище для обучения и где происходила стрельба из ружей. Когда он увидел их и ему сообщили о причине их прихода, то он приказал избить и прогнать их. Так и поступили с ними, и они возвратились, разочарованными.

В этот же день Махмуд-бей и му'аллим Галч возвратились из своего путешествия. Они встретились с пашой, и он наградил их одеждой, облачив их в шубы почета. Му'аллим Гали, одетый в подаренную ему шубу, проехал по центру города, а за ним следовало много коптов, для того чтобы народ видел его, чтобы враги его опечалились и чтобы покончить с пересудам i

Он и Махмуд-бей пробыли несколько дней ч возвратились к своему делу, чтобы завершить размежевание и установление налогов До своего прибытия они прислали большое количество верблюдов, нагруженных деньгами; ежедневно вереницы верблюдов одна за другой следовали из аш-Шаркийи, ал-Гарбийи, ал-Мануфийи и остальных провинций.

В тот же день из Верхнего Египта приехал шейх Тархуна 678, известный под именем Куррайм, который было восстал против паши и не признавал его совсем и по отношению к которому Ибрахим-паша не переставал строить козни. Он заключил с ним мир, добился того, что тот явился к нему, принял его, гарантировал ему безопасность. Когда паша, отец его, прибыл из Хиджаза, шейх явился к нему, опираясь на обещание безопасности, данное его сыном, доставил паше подарок и сорок верблюдов. Паша принял его подарок, а затем приказал обезглавить его в ар-Румайле. Месяц ша'бан 1230 года (9.VII.1815).

Люди были расстроены тем, что пользовавшихся доходами с вакуфных земель лишили источника существования, а мултазимов — их поместий, отобранных пашой, который отстранил их от управления поместьями в какой бы то ни было степени. [495]

Паша отнял у них земли висийа, проявив снисходительность лишь по отношению к общественным владениям.

Потерпевшие обращались в его канцелярию, ч им обещали выплатить денежную ренту, взимавшуюся мултазимами с крестьянства, соответственно канцелярскому [подлиннику] документа, выдавать который мог только диван, после проверки и подтверждения документа по реестру Они стали ждать выполнения обещания в течение многих дней, отправляясь туда по утрам и возвращаясь оттуда по вечерам, занимаясь расспросами писцов и связанных с ними. Между тем положение их становилось стесненным из-за безденежья, прекращения поступления доходов, так что они готовы были довольствоваться самым малым и домогались получения хоть чего-нибудь. Каждый добивался немногого. Им обещали это по истечении трех-четырех дней, пока не учредят регистр, а когда его учредили, то заявили, что паша приказал изменить его и учредить на другой основе. Это повторяли во второй и третий раз, согласно с имевшимися большими или меньшими расхождениями в том, что собирала казна на протяжении лет.

/222/ В это же время приехал через Дамиетту некий турок, утверждавший, что он живет уже очень давно и помнит начало десятого века (По хиджре). Он говорил, что явился в Египет вместе с султаном Селимом 679, что помнит времена его и сражения его с султаном ал-Гури 680 и что он в это время находился под знаменами султана Селима.

Молва о нем распространилась, и те, кто видел его, рассказывали, что он помешанный и что он не тот, за кого себя выдает. Некоторые проэкзаменовали его в беседе относительно сведений и событий, и получилась у него путаница. Паша затем приказал изгнать и выслать его. Его посадили на барку, и сгинула весть о нем Говорят, что его утопили, а Аллах знает лучше.

25-го числа (2.VIII.1815) в доме дафтардара устроили диван и начали выплачивать мултазимам фа'из. Устроили так, чтобы выдавать лишь часть его. Самое большее, что давали [496] половину установленной суммы и меньше, и только в некоторых случаях немного больше этого.

В этот же день паша приказал всем войскам выйти на площадь за воротами Баб ан-Наср в Куббат ал-'Азаб для обучения стрельбе. Они выступили в последнюю треть ночи и до зари непрерывно одни за другими стреляли по методу французских войск, и словно гром гремел [вплоть] до утра. Покончив с этим, они стали возвращаться в город с большим грохотом, так что загромоздили своими лошадьми все дороги, задевая прохожих своими лошадьми и ослами.

Разнесся слух о том, что паша намерен произвести перераспределение солдат, обучить их на новый лад — по европейскому образцу, именуемому “новый порядок”, — одеть их в узкую одежду и изменить их внешний вид.

На следующий день паша уехал в Булак, собрал войска своего сына Исма'ил-паши, рассортировал их определенным образом на новый лад и сообщил им о своем намерении осуществить это со всеми солдатами Тех, кто будет противиться этому, ждут избиение я изгнание, после того как отобрано будет все, вплоть до одежды. Затем из Булака он отправился в Шубра. Среди солдат поднялись волнения, шум, они стали перешептываться между собой, и многие из них расстались со своими начальниками и командирами и условились бежать Некоторые их военачальники договорились восстать и' изменить паше

В четверг, 27 ша'бана (4 VIII.1815), вечером паша переехал из дворца в Шубра в свой дом в ал-Азбакийе. [Между тем] в доме 'Абдин-бея на пиршество собралась группа военачальников и среди них Хаджу-бей, ‘Абдаллах-ага Сары Джулла, Хасан-ага Эрзинджанлы Они вели переговоры друг с другом по поводу паши и того, что он планирует. Они договорились на заре напасть на него в его доме в ал-Азбакийе. Однако 'Абдин-бей, воспользовавшись их оплошностью, оставил их с их весельем и, переодевшись, вышел, чтобы поспешить к паше Он известил [о заговоре] и возвратился к своим друзьям

Паша поторопился и тут же, в шесть часов утра, [497] потребовал солдат Тахир-паши и приказал им окружить свой дом, а затем необычной дорогой, не через район ан-Насирийа, далекой и запутанной прибыл в крепость с теми солдатами, в которых он был уверен Дело заговорщиков расстроилось, но они не хотели отказаться от своего решения и отправились к. дому паши, желая разграбить его Окружавшие его войска воспрепятствовали им в этом, открыли по ним огонь из ружей, убив некоторых из них намерений своих заговорщики осуществить не могли Они отправились в район крепости и собрались у ар-Румайлы и [на площади] Карамайдан Будучи сбиты с толку, они пришли в еще большую ярость они знали, что пребывание их в ар-Румайле ничего им не принесет, а поскольку свою вражду они уже проявили, их ожидало последующее порицание сотоварищей, не присоединившихся к ним, и не принесло бы плодов им, если бы они возвратились к спокойствию Рассудок их затмился

Их подлость, низость их натуры, их мерзкие взгляды определили их образ действий они решили рассеяться по улицам города и пограбить имущество и деньги населения

Если они так поступят, [рассуждали они,] то численность их увеличится, мощь их усилится, и станут их соучастниками те, кто противостоит им теперь, из-за стремления всех к гнусным деяниям Они окажутся в выигрыше, и их попытка не пропадет даром, как это говорится в пословице /223/ “Кто не может бить осла, избивает ослиное седло” Они направились в центр города и [обрушились] на ас-Салибу и ас-Суруджийу Они взламывали и разбивали двери запертых лавок, разграбляя все, что в них имелось Лавочники, услышав о погроме, запер ми свои лавки, свои двери, оставили имущество и бросились бежать, чтобы спасти себя При виде этого остальные солдаты поспешили присоединиться к грабежу Их соучастниками были многие ловкачи, негодяи, нищие, голодающая чернь и те, для кого не существует религии Сборище их увеличилась, и они прошли таким образом в Касаба Ридван через ворота Баб Зувайла, громя лавки со сладостями в ас-Суккарийа 681 и забирая в них деньги и что понравится из разного рода сладостей, поедая это, унося с собой, разбрасывая. То, [498] что они не забирали, они швыряли на дорогу под ноги, разбивали вазы со сладостями, кувшины с вареньем, среди которых были [сосуды] китайского и европейского фарфора. Они и их последователи из подонков города поели и забрали с собой наборы сиропов, разноцветные леденцы, рашал (Рашал — нильский лосось. Неясно, почему ал-Джабарти, перечисляя сладости, упоминает рыбу), конфеты, лимоны, глазированные орехи, ароматические вещества. Они забрасывали этим не только дорогу, которая проходит по базару, но весь путь от ворот Баб Зувайла до ал-Мамахйлийа 682. На всем ее протяжении и во всю свою ширь дорога была изукрашена сладостями, засахаренными фруктами, цукатами, леденцами, различными сиротами, медом, вареньем, разлитыми по земле. Taк как это был благословенный месяц изобилия фруктов, то торговцы этого базара возобновили запасы и сварили различных сортов варенье, сиропы из персиков, яблок, слив, ягод тута, зеленого винограда, тыквы, айвы и наполнили сосуды и выстроили, выставили их в ряд в своих лавках для продажи, особенно в праздник — в месяц рамадан. В своем движении грабители прошли ал-‘Аккадин ар-Руми, ал-Гурийу, ал-Ашрафийу и ювелирный базар. Группа их дошла до базара Марджуш, взломала двери лавок, [окладов] торговых домов, караван сараев и разграбила полученные купцами ценные ткани, хлопчатобумажные, шелковые, бархатные.

Когда же отряд [громил] прибыл в Рас Хан ал-Халили с намерением пройти [но нему] и ограбить, то их напугали турки, арнауты, ведущие здесь торговлю и проживающие в Хан ал-Лабан 683, в районе базара медников, и прочие, начавшие стрелять по грабителям.

Точно так же поступили у Суж ас-Сарматийа 684, а турки — торговцы скобяными товарами, торговцы галантереей, живущие на территории Баб аз-Зухума 685, стреляли по ним из окон до тех пор, пока не заставили их повернуть, и [таким образом] преградили им дорогу. Против них выступила и группа магрибинцев, проживающих в кварталах ал-Фаххамин [499] и ал-Ка'кийин, — они обстреляли их и изгнали из этого района. Они заперли ворота у входов в переулки и усадили У каждой дороги людей с ружьями, которых возглавлял кто-нибудь из руководящих кварталом лиц, чтобы преградить доступ к ним. Группа грабителей добралась до Хан ал-Хамзави и до тех пор возилась с воротами, пока не вышибла в них калитку и не прошла. Они разгромили оклады купцов-христиан, сирийцев и других, разграбив обнаруженные здесь деньги, различные сорта индийских и сирийских тканей, ткани, шитые золотом, тюки с сукном, бархатом, шерстью, различные сорта атласа, полосатую хлопчатобумажную материю, холст, черный шелк для женских накрывал, сандаловое дерево, ситец, шелк-сырец, шелковую материю и прочее. За ними в грабеже следовали слуги и чернь, извлекавшие из лавок и окладов различные ткани и забиравшие все, что поражало их; они выбирали, рвали и бросали то, что не были в состоянии унести, бросали на землю в проходе хана и за пределами базара, топтали ногами, сапогами. Сильный нападал на слабого и забирал то, что было у него из ценных вещей, одни убивали [при этом] других.

Разбили /224/ двери лавок, находящихся в квартале за пределами хана, и извлекли имевшиеся там художественные произведения, диковинки, китайскую утварь, стекло с позолотой, блюда, посуду, подносы, тарелки, тонкие чашки для питья и разного рода мелкие товары. Они забрали все поразившее их и обнаруженные ими деньги и разбили все остальное. Они бросали посуду на землю под ноги, раскалывая ее самым различным образом. Точно так же они поступали с Сук Бундуканийин 686 и с находящимися здесь лавками благовоний, разного рода духи они разбросали по улице, давя их также ногами. Они сделали плохое дело: разграбили имущество людей, привели его в негодность, и если бы не те, что заградили им путь, дали им отпор и помешали их продвижению ружьями и баррикадами и закрыли ворота, то произошло бы нечто более ужасное — они разграбили бы дома, изнасиловали бы женщин, — не дай боже, — но Аллах спас!

Соучастниками в действиях грабителей были многие из [500] подонков. Магрибинцы из [числа] защитников также забрали много вещей. Задерживая тех из грабителей, кто проходил мимо с вещами и кого они были в состоянии осилить, они отбирали у них все для себя. Как только солдаты разбивали лавку и уносили из нее кое-что, то вслед за ними являлись те, кто отгонял их от нее, и эти преследователи забирали все дочиста. Люди отбирали один у другого деньги, имущество. Это событие, подобного которому не было ни в одном из государств, происходило на протяжении пяти часов со времени, предшествовавшего пятничной молитве, вплоть до послеполуденного времени. В течение этого короткого срока население испытало сильную тревогу и испуг, и произошло [такое] разграбление и уничтожение имущества, вещей и товаров, что и не описать. Пятничная молитва не была совершена в этот дань. Мечети, находящиеся в пределах города, были заперты, люди приняли меры предосторожности, вооружились, заперли ворота, усадили стражу, организовали засады, заграждения, бодрствовали по ночам и продолжали быть настороже, оставаясь в страхе в течение нескольких дней и ночей.

В субботу, 29-го числа месяца ша'бан (6.VIII. 1815), соответствующего последнему дню коптского месяца абиб, поднялся уровень вод благословенного Нила. Вечер этого же дня был вечером восхода луны, рамадана, и произошло совпадение двух этих праздников в одно и то же время. Но праздник не был устроен, равно как и обычное народное гулянье: ни мухтасиб, ни руководители цехов не выехали с процессией, с барабанами и флейтами, равно как не состоялась и празднество открытия плотины. Торжество по случаю полного разлива Нила не было устроено этой ночью на побережье, у плотины, точно так же и поутру не было [празднества] в домах, расположенных на канале, — всего этого не было. Никто не почувствовал праздника, и люди постились по собственному побуждению.

Разлив Нила в этом году был необычным — на протяжении дней, прошедших с начала абиба, не происходило постепенного подъема вод, вследствие чего произошло вздорожание зерна и оно исчезло с побережья, с площадей у пристаней. Но бог помог, и в течение двух ночей произошел огромный прилив вод [501] Нила лаже ранее обычного срока, так как разлив в большинстве случаев происходит в месяце мирра и редко когда наступает в конце абиба. На протяжении моей жизни вспоминаю лишь один такой случай, происшедший в 1183 (1769-70) году, то есть за сорок семь лет до этого.

В этот же день паша попробовал як себе сейида Мухаммада aл-Maxpyки, и тот явился к нему в сопровождении большого количества солдат-магрибитацев, охранявших его. Когда он предстал перед пашой, тот сказал ему: “Во всем постигшем людей грабеже — моя вина. Вам надлежит обратиться к потерпевшим от грабежа, собрать их по группам, одна за другой, в особой канцелярии и составить опись по каждой группе в виде достоверного списка всего утраченного ими, и я им возмещу, какую бы сумму это ей составило”.

Сейид Мухаммад ал-Махруки поблагодарил его, призвал на него благословение, возвратился к себе домой и оповестил' людей об этом. Молва об этом распространилась, и это несколько успокоило главарей [мятежа]. К паше прибыли такие военачальники, как 'Абдин-бей, Дабус Оглу, Хаджу-бей, Маху-бей; /225/ они извинились, отреклись [от всего], изобразив себя непричастными. Они утверждали, что в этом событии участвовали отряды солдат, в числе которых были и их отряды, но что порочность природы солдат ни для кого не тайна. Паша потребовал от них, чтобы они разыскали и описали все забранное каждым из отрядов их солдат, и дал им строгий наказ в этом отношении. Они выразили свою готовность к наполнению и подчинились его приказу, начав собирать все что было возможно и отсылая это в крепость. Они объехали улицы города, предшествуемые глашатаями, возвещавшими о помиловании. Паша потребовал [шейка цеха строителей] и приказал ему собрать столяров, плотников и строителей и заняться с ними восстановлением тех деревянных частей в лавках и на базарах, которые были сломаны, заявив, что он оплатит их и отпустит лесной материал за счет казны.

Месяц рамадан 1230 года начался в понедельник (7.VIII.1815). Люди находились в тревоге и сильном страхе и были вынуждены бодрствовать у баррикад. Они опасались [502] отправляться и уходить куда-либо, и каждый житель вынужден был оставаться в своем квартале. Все время передавали и рассказывали волнующие истории, рассказы о происшествиях. Солдаты чинили беззакония, оскорбления, насилия, убивали тех, кого они встречали в одиночку.

На следующую ночь сейид Мухаммад ал-Махруки и сопровождавшие его шейх Мухаммад ад-Давахили — накиб ал-ашраф, сын шейха ал-'Аруси, сын ас-Сави, назначенные в это время шейхами, а также шейх [квартала] ал-Гурийа вместе с его общиной начали записывать разграбленное в лавках, сверяя это с предварительной записью у сейида Мухаммада ал-Махруки. После записи они были приведены к присяге в подтверждение истинности их претензий. После присяги и подтверждения они должны были отказаться от некоторой части своих притязаний в пользу паши, затем за ними фиксировалось остальное. В отношении населения ал-Гурийа было установлено, что ему причитается сумма в сто восемьдесят кошельков; треть была выплачена, а другая треть — шестьдесят кошельков — подлежала погашению в дальнейшем товарами, если кое-что из них удастся обнаружить, и за счет казны. И каждую ночь обязывали по группам собираться для составления списков остальных потерпевших от грабежей. Точно так же для возмещения убытков корпорации купцов Хан ал-Хамзави установили сумму около трех тысяч кошельков, а для корпорации [квартала] ас-Суккарийа — приблизительно семьдесят кошельков, засчитав их им в счет стоимости сахара, покупаемого ими у паши

Паша продолжал оставаться в крепости, управляя своими делами Он привлекал к себе сердца людей из населения и сановников своего государства тем, что не жалел денег для возмещения ограбленным Таким образом он расположил народ в свою пользу, и люди перестали негодовать на со мат, будучи расположены к паше Если бы он не поступил так, а возмутившиеся солдаты, подняв этот мятеж, не произвели бы грабежа, то население оказало бы им поддержку, к ним бы присоединились жители деревень, владельцы поместий из-за того, что паша причинил им зло, отобрав земли ризк и земли [503] илтизам, и из-за того, что он произвел размежевание земель и лишил их источников существования. Грабеж произошел из-за скверного управления войсками. Паша процветал и вел хорошую политику, привлекая души и овладевая ими словом своим, мягким обращением, выражая порицание поступку солдат. Во всеуслышание он говорил присутствующим: “В чем, собственно, вина населения перед солдатами, они враждуют со мной или с населением? Если со мной, так уж разграбили бы мое жилище в ал-Азбакийе — в нем деньги, драгоценности, имущество, много вещей — и дворец моего сына Исма'ил-паши в Булавке, дом дэфтардара”, и тому подобное. На все божья воля! А мысль его работала, и он обдумывал свое дело, строил козни в отношении солдат и их начальников. Он награждал их, давал им много денег и многочисленные кошельки для них и их солдат, и часть из них отошла от участников мятежа, заявив: “Мы не грабим, мы не получаем от этого никакой выгоды”. Тогда-то он стал распределять между ними большую сумму. 'Абдин-бею он дал тысячу кошельков и другим около этого.

В течение этого же времени отряд солдат [корпуса] дулатов, подготовленный к отправке в Хиджаз, был через ворота Баб ал-Футух выведен в район, именуемый аш-Шайх Камар. Там был разбит |226/ лагерь, и солдаты выступили со своим обозом и кладью.

В среду ночью восстал отряд артиллерии в количестве приблизительно четырехсот человек. Они стали шуметь и пугать, они требовали денег, и паша распорядился дать им двадцать пять кошельков. Деньги распределили между ними, и они умолкли.

[На следующий день], в четверг, катхода-бей выехал [из крепости], пересек центр города и спустился к мечети ал-Гурийа. Он посидел здесь, отдав распоряжение торговцам открыть лавки и оставаться в них; те подчинились, открыли лавки и уселись в них со страхам и беспокойством Они ожидали козней со стороны солдат, нападения самых наглых из них. Торговцы опасались и были настороже.

Что же касается христиан, то они укрепили свои улицы и [504] кварталы, забаррикадировали проходы, построили заграждения и приготовили холодное оружие и ружья. Паша снабдил их порохом и боевыми припасами, а мусульман — нет, так что когда мусульмане просили разрешения у катхода-бея на то, чтобы загородить в некоторых кварталах проходы, пользование которыми могло быть опасно, то им запретили это. Что же касается христиан, то им этого не запрещали. Выше уже упоминалось, как обошлись с Ридваном Кашифом, когда он заложил дверь своего дома и открыл вход с другой стороны: ему был сделан выговор, его избили и унизили перед [лицом] дивана.

В этот же день приехал в Булак Наджиб-эфенди — представитель паши перед Партой. Навстречу ему выехали катхода-бей, высшие государственные чины, ага, вали Ему устроили торжественный въезд из Булака в крепость через ворота Баб ан-Наср. С ним прибыли шубы почета, предназначенные паше и его сыну Тусун-паше, две сабли, два аграфа, подарки, табакерки для нюхательного табака, покрытые драгоценными камнями. По случаю его прибытия устроили иллюминацию и дали салют из орудий Булака и крепости

В этот же день отправились в путь войска дулатов, направляемые в Хиджаз, а Хаджу-бей вступил со своим отрядом в город

Утром этого дня, по окончании процессии [въезда Наджиба-эфенди], людей охватила тревога, они поторопились запереть ворота и проходы, это волнение произошло во всех районах, вплоть до Булака и Старого Каира, — и все это без какого бы то ни было основания и абсолютно без всякой причины.

В эту ночь паша облачил Хаджу-бея в шубу и в остроконечную шапку, назначив его начальником отряда дулатов Он и его подчиненные отныне сняли с себя одеяние турецкого покроя Этот отряд, именуемый корпусом дулатов, относит себя к общине последователей нашего господина 'Омара ибн ал-Хаттаба 687, — да будет доволен им Аллах! Большинство из них из Сирии, Джабал Друз и ал-Мута'аввала 688. В этих местах ездят на вьючных лошадях и носят черные остроконечные шапки, сделанные из кож ягнят, — колпаки длиной около [505] локтя. При входе в уборную этот колпак они снимают с головы и кладут его на порог уборной, не знаю, то ли из уважения перед ним, не допуская того, чтобы он сопровождал их в уборную, то ли из опасения и предосторожности, чтобы он не упал в выгребную яму от толчка о притолоку двери. Этот корпус славится в османском государстве храбростью и отвагой в бою. В нем имеются части, достойные похвалы, и части, этого не заслуживающие; первых мало, так как паша пополняет их состав своими соплеменниками и турками, кроме прочих чужеземцев, и остающиеся из их числа становятся подчиненными, а не теми, которые командуют.

Во вторник, 16 рамадана (22.VIII.1815), произошел подобный предыдущему переполох. Паника была даже сильнее, чем в первый раз: побежали беглецы, лавки заперли. Люди стали искать водоносов, носящих воду из канала. Бурдюк воды продавался по десять пара, а большой бурдюк — по сорок шара Ага и его помощники спустились [в город], предшествуемые глашатаями, объявляющими о безопасности. Они предупреждали солдат, что им запрещается носить при себе ружья, а населению приказывали быть настороже. Это возбуждение продолжалось вплоть до послеполуденного времени, когда оно улеглось. Появилось много водоносов, и бурдюк [воды] стал продаваться по пять пара, а большой бурдюк — по пятнадцать пара. /227/ Для этой паники точно так же не было никакой причины. В течение всего дня в народе передавались разного рода слухи и разговоры, не имевшие никаких оснований.

В среду, 17-го числа (23.VIII.1815), из Хиджаза прибыл шериф Раджах. Он въехал в город верхом на дромадере в сопровождении пяти лиц также на верблюдах, и с ними несколько арнаутов из числа подчиненных Хасан-шаши, находящегося в Хиджазе Они поднялись с ним в крепость, а затем препроводили его в дом Ахмад-аги — брата катходы-бея.

Вечером того же дня паша назначил 'Абдаллах-агу, прозванного Сары Джулла, командирам корпуса янычар (На полях приписка редакции булакского издания “В некоторых экземлярах „ал-йанкарийа, ат-тюфекджийе"”.) Он [506] надел на него и его подчиненных длинный головной убор, спускающийся та спину, какой обычно носят в этом корпусе; 'Абдаллах-ага был в числе подозреваемых в измене паше.

В этот же день появился приказ паши военачальникам, чтобы они посадили своих солдат на лошадей и запретили им носить при себе ружья и чтобы никто из них не был с ружьем, за исключением тех, кто имеет отношение к полиции и властям, как, например, вали, ага, заместитель аги. Он обязывал катхода-бея, Аййуб-агу — помощника Ибрахим-аги, заместителей аги обходить улицы, находиться на центральных рынках, например на рынке ал-Гурийа, ал-Джамалийа, Баб ал-Хамаави, Баб Зувайла, Баб ал-Харк. Большинство их подчиненных без всякого стыда и совести публично не соблюдало поста в рамадане, позорило и оскверняло чистоту месяца поста. Они сидели у лавок на завалинках, ели и курили табак. Идет, бывало, один из них с трубкой в руке и поднесет свою трубку к носу кого-либо из жителей города и выпустит дым на него, надеваясь над постящимся. И в дополнение прегрешений и нарушений закона они днем публично бесчестили женщин, так что случилось даже, что один из них ввел женщину в мечеть ал-Ашрафийа и свершил прелюбодеяние в мечети после дневной молитвы в день рамадана.

В конце этого месяца произвели подсчет потерям купцов рынка Марджуш, которые составили четыреста пятьдесят кошельков; третью часть удержали, а выплату другой трети отложили. Разграбленные деньги не были зачтены ни им, ни другим, как, например, купцам ал-Хамзави, а это составило огромную сумму. Паша запретил упоминать об этом, оказав: “Зачем же они задерживают в своих лавках и окладах деньги, вместо того чтобы превратить их в товары?” С одним из купцов рынка Амир ал-Джуйуш случилось, что у него из склада унесли восемь тысяч французских талеров, но о них и не упоминали, и он умер от огорчения. Точно так же купцы Хан ал-Хамзави потеряли много свертков с деньгами, вкладами, драгоценностями, оставленными у них женщинами в залог за то, что те будут покупать у купцов, за раскроенные ткани и вышивки золотом. В исчисление [возмещаемых] [507] убытков не была включена задолженность по неоплаченным товарам, а о некоторой задолженности было стыдно упоминать. Человек, торгующий соленой рыбой и икрой по соседству с ал-Хамзави, потерял в своей лавке четыре тысячи французских талеров и не упомянул о них, а подобных ему много.

Месяц рамадан закончился, а народ все пребывал в смятении, страхе и тревоге, опасаясь зла. В течение всего месяца паша не опускался из крепости вопреки обыкновению, так как он He в состоянии несколько дней пробыть в одном месте, его характер — это движение, что оказывается даже в разговоре.

Высшие военные чины, сейид Мухаммад ал-Махруки и сопровождающие его шейхи и накиб ал-ашраф продолжали каждый день и ночь подыматься [в крепость], так как там находилась специальная канцелярия по возмещению убытков потерпевшим от грабежа.

Паша роздал одежды по случаю праздника намеченным людям, однако один из них не был обнаружен. Многие солдаты, проходившие вместе с народом по базарам, проявляли враждебность, давали волю приступам гнева, открыто срывали чалмы с людей и головные уборы с женщин, угрожали населению возобновлением грабежа, славно между ними и горожанами существовала давняя вражда или будто жители города повинны я мятежах, с которыми солдаты должны покончить. А те из них, /228/ кто проявлял сожаление и высказывал порицание насильникам, печалился по поводу их действий — это были обойденные и отсутствовавшие [при грабеже].

В общем, все это — предопределение свыше и решение неба и наказание, постигшее жителей Египта и население всех районов; мы молим Аллаха о прощении, опасении и хорошем исходе.

И произошло еще вот что. Некоторые люди перенесли все, находившееся в их лавках и амбарах, расположенных в некоторых караван-сараях, из страха к себе домой или в другое убежище, а там грабители все это похитили, тогда как с лавками или амбарами ничего не случилось. Подобное этому произошло со многими. Все это дела жителей города, [508] присматривающих друг за другом и хитро действующих в подобные моменты неожиданностей. Некоторые из них обвиняли своих слуг или подчиненных, угрожали им, жаловались на них в полицию, а потом им приходилось платить денежный штраф, так как те оказывались невиновными и не совершили преступления. У опозоренных слуг росла злоба на хозяев, и росли штрафы Большая часть денег, находившаяся на руках у купцов, была деньгами компаньонов, вкладами, залогами, и владельцы требовали их возврата. Были среди них люди бессовестные, из лавок которых кое-что пропало, но кое-что и осталось, а они претендовали на то, что потеряли все.

Месяц шаввал 1230 года начался во вторник (6.IX.1815). В этот день — праздник разговения — было очень холодно; ни весельем, никакими другими признаками праздника он не был отмечен Никто даже не переменил своей одежды и, более того, не давал шить ничего нового, а тот, кто заранее в ша'бане [заказал] скроить и изготовить одежду, оставил ее у портного заложенной, предоставленной в его распоряжение, лишившись всех средств к жизни из-за того, что прекратилась торговля продовольствием, галантереей и другими товарами. Дошло до того, что если кто-нибудь умирал, то родственники с большим трудом могли добыть саван. В этот праздник наблюдался застой в портняжном и подобных делах. Ничто не напоминало праздника не изготовляли ни пирожных, ни лепешек, ни соленой рыбы, не покупали засахаренных фруктов, орехов; не отправлялись, как обычно, на кладбище и не разбивали палаток на могилах. Хорошим в этом событии было только запрещение всего указанного и особенно запрет женщинам посещать кладбища, куда отправились лишь некоторые проститутки, так как остальные опасались того, как обошлись солдаты с некоторыми женщинами у ворот Баб ан-Наср и Джами' ал-Ахмар 689

3 шаввала (8.IX 1815) паша через ворота Баб ал-Джабал спустился из крепости с большим количеством солдат [корпуса] дулатов, с турецкой кавалерией и пехотой. В сопровождении 'Абдин-бея он отправился в район ал-'Асар и поздравил 'Али Йусуф-пашу, отрешенного от управления Сирией, [509] который жил здесь из-за болезни, для перемены климата. Затем паша переправился в Гиэу, где провел ночь у своего зятя Мухаррам-бея. С наступлением утра он спустился по реке в Шубра, заночевал в своем дворце и возвратился в свой дом в ал-Азбакийе, а затем поднялся в крепость.

Во вторник, 8 шаввала (13.IX.1815), паша созвал диван, собрав видных шейхов, и обратился к ним с речью, в которой заявил, что он хочет возвратить поместья мултазимам и оставить им их с тем, чтобы они их арендовали и возделывали имения для себя; что он установит порядок, обеспечивающий спокойствие людям, и что он уже приказал эфенди — писцам рузнаме — учредить регистр, дав им двенадцать дней сроку, на протяжении которых они должны завести регистр по установленному образцу. Шейки вознесли ему хвалу, поблагодарили его, пожелали ему добра и призвали благословение на него. Шейх аш-Шанвани сказал “Мы просим у нашего господина точно так же возвращения и неотторжимого имущества”. Паша оказал: “Точно так же мы рассмотрим вопрос о вакфах мултазимов и установим приемлемый порядок, тот из них, кто пожелает получить в полное распоряжение свою долю и обяжется выплачивать дивану установленный для феллахов поземельный налог соответственно площади и размеру, тому мы ее предоставим. Если же мы оставим эту землю за собой, то он будет получать причитающийся ему фа’из из казны деньгами”. Шейхи также вознесли ему хвалу и умолкли, а он сказал им: “Говорите же, я же вас позвал для того, чтобы посоветоваться с вами”. Но ни одному из них Аллах не открыл слов, которые тот бы произнес, /229/ кроме восхваления паши. Однако это были бы зря потраченные слова, так как все это лишь уловка и обман, рассчитанный на простаков, чтобы таким образом показать, к чему он стремится, и добиться осуществления своих намерений.

На этом собрание закончилось, и были разосланы глашатаи, чтобы объявить мултазимам добрые вести о том, что поместья возвратят в их распоряжение, и чтобы полечить с них за это бакшиш. Хотя форма определяется причинами, а сущность неведома, главная причина того, что он оказал, состоит [510] в том, что большая часть поместий принадлежала военным, их начальникам и их женам, а они отошли от паши и испытывал” досаду на него за то, что он лишал их возможности поступать по своему усмотрению, не делал им послаблений. Некоторые из них подавляли свой гнев, скрывая его в себе, а другие не могли утаивать его, выказывали свою враждебность, оказывали противодействие захвату доходов тех, за кем не было никакого преступления. Паша для того и сделал свое заявление перед диваном так, что они слышали, чтобы успокоить их и охладить их пыл, пока он не урегулировал с ними дело.

В этот же день приехали гонцы из Хиджаза с письмами и вестями о заключении мира между Тусун-пашой и 'Абдаллахом, сыном Мас'уда, который после смерти своего отца стал вождем ваххабитов. Сообщили, что упомянутый 'Абдаллах прекратил военные действия и кровопролитие и подчинился. Группа ваххабитов, приблизительно в двадцать человек, прибыла к Тусун-паше, и двое из них приехали в Каир.

Этот мир как будто не привел в восхищение нашу, он не высказал удовлетворения им и не разрешил вначале высадиться двум прибывшим, а когда они встретились с ним и вступили в разговор, он стал упрекать их в нарушении закона. Те попросили прощения и сказали: “Покойный эмир Мас'уд был упрям, вспыльчив, хотел властвовать и исправить религию; в противоположность ему сын его — эмир 'Абдаллах имеет мягкий характер, ненавидит кровопролитие, следует по пути своего предка покойного эмира 'Абд ал-'Азиза, который поддерживал мирные отношения с Портой, так что даже состоял в дружбе с Йусуф-пашой, когда тот был в Медине. Между ними не было никаких противоречий и соперничества в чем бы то ни было, а борьба и разногласия возникли лишь при эмире Мас'уде. Главное дело в шерифе Галибе, в том, что тот противостоял эмиру 'Абдаллаху. А так как последний держался в своих действиях [только] хорошего, то отказался от споров, обеспечил безопасность путей передвижения паломников и путешественников. И они говорили подобные речи и уместные объяснения. Собрание закончилось, и они отправились в отведенное им жилище. Их сопровождали некоторые турки, [511] которым это было поручено, и их подчиненные, сопутствовавшие им в передвижениях, что им было разрешено. Они ездили и ходили пешком по улицам вместе со своими подчиненными и сопровождающими их, рассматривали город, жителей. Они вошли в мечеть ал-Азхар в такое время, когда там не было ни одного из выдающихся богословов, и справились о последователях имама Ахмада ибн-Ханбала — да будет им доволен Аллах — и о богословских книгах и произведениях его толка, на что им ответили, что они совсем исчезли из Египта. Они купили экземпляры таких книг — комментариев и сборников хадисов, как, например, ал-Хазин, ал-Кашшаф, ал-Багави, а также признанное единственно верным шестикнижие и другие. Я встречался с ними дважды и установил, что оба они люди красноречивые, возвышенные, сведущие в истории и знают необыкновенные случаи; оба скромны, хорошо воспитаны, хорошо обучены красноречию, хорошо разбираются в вопросах религии, имеют представление о различных разделах права и различных его толков, так что и не описать. Один из них называется 'Абдаллахом, а другой — 'Абд ал-'Азизом — он старше и значительнее.

В субботу, 19 шаввала (24.IX.1815), через ворота Баб ан-Наср вынесли махмал в Хаову, после того как пересекли с ним центр города. Процессию возглавляет один человек из [корпуса] дулатов по имени Авзун Оглу, с остроконечной дулатской шайкой на голове. Большую часть процессии составляют солдаты-дулаты с обычными для ник безобразными остроконечными черными головными уборами. По стране распространилось безобразие во всем, это коробит /230/ природу человека, его душу и вызывает досаду.

Быть может, ты наблюдал или слышал об этом, но во времена мамлюкских беев шествие было прекрасным, хорошо организованным, упорядоченным. Его украшали так, что ничего подобного ему или похожего не было на земле, как об этом оказано воспевшим:

“Счастливый Египет, ему нет подобного; здесь три наслаждения и удовольствия: шествия султана, разлив Нила и махмал с дарами в день, когда его несут” [512]

В числе других утраченных эти три удовольствия.

23 шаввала (28.IX 1815) прибыл капуджи с указом об утверждении Мухаммада 'Али-паши правителем Египта на новый год. По этому случаю посланцу устроили торжественный въезд из Булака в крепость, дали ружейный и пушечный салют, устроили иллюминацию

Священный месяц зу-л-ка'да 1230 года начался в среду (5.Х.1815) 16-го числа (20X1815) паша отправился в Александрию и взял [в качестве] сопровождающих 'Абдин-бея, своего сына Исма'ил-пашу и других сановников. Отправились также и Наджиб-эфенди и Сулайман-ага — прежний представитель Порты, входивший в состав свиты Салих-бея ал-Мисри ал-Мухаммади, направляющийся [теперь] в Стамбул

Паша препроводил с ними дары для Порты и ее высших сановников. Они состоят из породистых лошадей, верблюдов, седел, отделанных золотом и жемчугом, парчи, кип различных индийских тканей — кашмира, ткани, шитой золотом, художественных вышивок, — четырех кантаров золотой монеты, многих кантаров тяжелой весом и [полноценной] по стандарту серебряной монеты, большого количества рафинированного сахара, разнообразных напитков в китайских сосудах и прочего.

В этот же день были получены сообщения о прибытии Тусун-паши в Тур, сановники и знать поспешили к нему навстречу и стали готовить ему подарки и приношения. Женщины [высшего круга] толпами начали. Подниматься в крепость, чтобы поздравить мать [Тусун-паши] с его прибытием.

В конце месяца Тусун-паша прибыл в Суэц, и в честь этого дали пушечный салют. Прибыл Наджиб-эфенди, возвратившийся из Александрии, чтобы встретить его, так как он по настоящее время оставался катходой Порты, как был катходой и у его отца

Месяц эу-л-хиджжа 1230 гада начался в пятницу (4.XI 1815) 4-го числа, в понедельник, было отдано распоряжение иллюминировать главные улицы ко времени въезда Тусун-паши в знак радости по случаю его прибытия. С наступлением вторника, 5-го числа (8.XI.1815), люди празднично иллюминировали лавки и улицы, устроили торжественную [513] процессию. Тусун-паша въехал через ворота Баб ан-Наср с эмблемой везира на голове и поднялся в крепость. В этот день дали многократный пушечный салют, было устроено гулянье и жгли костры.

В четверг, 14-го числа (17.XI.1815), упомянутый Тусун-паша отправился в Александрию, чтобы увидеться с отцом, приветствовать его и повидать своего сына, родившегося в его отсутствие и названного 'Аббас-беем. Дед взял его с собой вместе с его мамкой, а ему еще нет и двух лет. Говорили, что Мухаммад 'Али намеревался послать его в Стамбул, но отец его Тусун-паша не одобрил этого и разлучил деда с ним, в особенности из-за того, что он его не видел. Тусун-пашу сопровождал Наджиб-эфекди, возвращающийся в Александрию.

В субботу (В действительности 20 зу-л-хиджжа приходится на среду), 20 зу-л-хиджжа (23.XI.1815), Тусун-паша спешно возвратился из Александрии и прибыл в Каир вместе с сыном.

Из-за этой поездки туда и обратно он отсутствовал в течение восьми дней. Он поднялся в крепость и опустился оттуда в сад дворца, сооруженного катхода-беем по дороге в Булак, за Таббаной; /231/ в нем жил Галиб во время своего пребывания в Каире.

Завершился год, на протяжении которого продолжали вводить новшества, налоги, ограничения и преграды торговле и торговцам, так что все повысилось в цене, стоимость всех предметов увеличилась в десять раз по сравнению с ценами прошлого времени. Этому сопутствовало ограничение ввоза и сокращение источников средств к существованию. В общем преуспевать в жизни могли лишь сборщики налогов или состоявшие на государственной службе, но и они жили в тревоге, так как многих чиновников арестовывали, оскорбляли и заставляли погашать свои расходы и расходы своей свиты путем распродажи своего имущества и займов, так что они становились должниками и вызывали сожаление. Жизнь стала полна лишений, особенно из-за возникшего разрыва между стоимостью денег и их повышенным разменным курсом. Этим и [514] отговаривались [перед своими покупателями] продавцы, купцы и торговцы, равно как и новым обложением, при котором продавцов овощей, мяса и масла обязали платить положенное с них мухтасибу ежедневно и ежемесячно. При застое на рынках и [присущей торговцам] жадности они в итоге взыскивали с народа все это вдвое сами, бесконтрольно, без всякого сдерживающего начала, устанавливая цены. Так, арбуз, который в сезон урожая стоил два пара, тетерь вздорожал в двадцать, тридцать раз; ратл винограда из аш-Шаркийи, который в прошлом стоил один пара, теперь продавался иногда по восемь — десять, а то и по двенадцать пара; точно так же вздорожали персики, абрикосы, сливы, что же касается изюма, инжира, миндаля, лесных орехов, орехов и всего того, что называют ал-йамиш (Название ал-йамиш происходит из турецк йемиш “фрукты”) (сухими фруктами) и что ввозят из Турции, то все это вздорожало до предела и большую часть времени не бывает в продаже. 3 таком же положении все то, что ввозится из Сирии, как, например, рахат-лукум, сладости, сушеные абрикосы и абрикосы со сладкой косточкой, мирабель, а также фисташки, кедровые орешки и прочее, о чем пришлось бы долго говорить, а с течением времени зло все усиливается.

В этом году умар единственный в своем роде ученый, величайший ум, выдающийся для своего времени. Он собрал воедино разрозненные науки и не имел себе равных в изложении наук духовных. Он был последним из старых, выдающихся и красноречивых ученых — шейх Мухаммад ибн Ахмад ибн 'Арафа ад-Дасуки маликит. Он родился в египетской деревне Дасук, приехал в Каир и здесь у шейха Мухаммада ал-Мунайира о“ выучил Коран и усвоил его рецитацию, посещал занятия шейха 'Али ас-Са'иди, шейха ад-Дардира. Многие из богословских наук он воспринял от шейха Мухаммада ал-Джанаджи, известного под именем шафиита, тогда как о“ маликит. В течение продолжительного периода он посещал моего отца Хасана ал-Джабарти и через его посредство шейха Мухаммада ибн Исма'ила ан-Нафрави, изучая у него философию, астрономию, геометрию и обучаясь искусству [515] составления календаря. Он посещал также его занятия по ханифитскому праву и комментарию ал-Мутаввал 690 и другие в риваке джабартийцев в ал-Азхаре. Он взялся за обучение и ведение занятий со студентами и не имел себе равных в ясном. И доступном разъяснении смысла Он умел заинтересовать любым вопросом, четко разрешать его и раскрывать все скрытое Он обладал ясным [стилем] письма. Занятия его собирали студентов с острым умом, проницательных, способных и весьма знающих. Он был мягок, религиозен, скромен, имел хороший характер У него не было ничего на п у сиен ого, простота была ему присуща как врожденное свойство. О“ не делал ничего нарочитого ради важности, как это делают другие, он не прибегал к пышным словам, и за это многие порицали его, сомневались в нем. Его сочинения отличаются ясностью изложения, легкостью объяснений необходимых значений, выяснением трудных мест, серьезностью, великолепием выражений, благодаря чему многие заимствуют у него и обращаются к нему. Им составлены замечания на Мухтасар ас-Са'да 691, на книгу ат-Талхис, замечания к комментарию шейха ад-Дардира на Сиди Халила 692 по праву маликитов, замечания к комментарию Джалала ал-Махалли на ал-Бурду 693, замечания на ал-Кубра имама ас-Сануси, замечания к его комментарию на ас-Сугра 694, замечания к комментарию на ар-Рисалат ал-вад'ийа 695 Это |232/ то, что он позаботился собрать, а остались книги его и черновики, которые невозможно собрать

Он оставался в таком положении, продолжая ораторствовать, вести обучение, давать фетвы Почерк его был хорош, а нрав — наилучшим, пока он не заболел и не умер в среду, 21 ра-би' ас-сани (2.IV.1815) Погребальная процессия отправилась из Дарб ад-Далил, отпевали его в ал-Азхаре при значительном стечении народа, ч похоронили его на кладбище ал-Муджавирин, в склепе, расположенном в месте, именуемом ат-Тавлийа. Все расходы по изготовлению савана, устройству похоронной процессии и погребения взял на себя почитаемый сейид Мухаммад ал-Махруки, равно как и расходы по организации траурного собрания в доме покойного. Он послал специально назначенного человека из своих подчиненных, чтобы [516] руководить заготовкой овец, масла, риса, меда, дров, угля, кофе и всего необходимого для чтецов Корана и приготовлением пищи для них и тех, кто придет, чтобы выразить соболезнование детям покойного, — да вознаградит Аллах добром сейида ал-Махруки. Он продолжал нести эти расходы на протяжении трех установленных [недель] в доме покойного и [принял “а себя] расходы на то, что устраивалось в пятницу утром на могиле, — раздачу лепешек и сухарей беднякам, посетителям могилы, прислуге. Самый достойный, самый совершенный, лучший из учеников покойного, наш друг шейх Хасан ал-'Аттар — да хранит его Аллах от перемен, — а он выдающийся ученый, величайший ум, единственный теперь авторитет в философских науках, стиль которого в литературе прекрасен, а поэзия, как весенние цветы, оплакивает его в стихах:

“События этой эпохи, постигшие нас, принесли острую боль. Они поселились среди нас, чтобы причинять муки.

Разлука совершила на нас страшное нападение, и не осталось места, куда не проникло бы горе.

Удары судьбы обрушиваются на нас один за другим, и не успеет пройти один, как за ним следует другой.

Нас постигло то, что по счету судьбы нам не полагалось, то, что заставляет глаза постоянно плакать и устрашает.

Если бы самые малые из несчастий этого времени улеглись на огромных горах Радуа или Сабир (Горы Хиджаза), то, несомненно, они (Т. е. горы) были бы раздавлены.

Стало уделом людей то навещать больных, то провожать друзей в последний путь.

Сады жизни, которые только вчера цвели в благоденствии, сегодня засохли, и тень их рассеялась.

Разве может кто-нибудь после этого не скорбеть душой и не плакать кровью, поскольку слезы в его глазах истощились?

Смерть внезапно и быстро унесла друзей. [517]

Каждый день ужас следует за ужасом. О боже! Какие только муки и страхи не испытывает сердце!

О живые! Утешьтесь в потере великих людей, тех, кто полностью испил горькую чашу смерти.

Клянусь, что смерть ад-Дасуки большое несчастье, и она наполнила сердце горем и печалью.

Сердца стремились не разлучаться, а уши не хотели признать голоса, извещавшего о его смерти.

Люди имеют оправдание своему плачу и страданиям. Все равны в своей скорби.

Как же иначе — ведь с потерей его угасли науки, великим представителем которых и единственно сведущим в коих он был.

Кто после него может рассеять мрак сомнений и снимет покровы скрытых тонкостей.

Если споткнется понимание усердного [в изучении наук] — о, если бы я знал, кто скажет ему “Вставай!”

Он утверждал прекрасные суждения великолепным слогом, ласкающим слух.

Глубина его знаний затмила солнце, озаряя сиянием восхода все горизонты.

О“ указал нам своими творениями верную дорогу, и все' ищущие истину пройдут по ее торному пути.

/233/ Он в своих произведениях разрешил все сложные проблемы, и не осталось места для сомнений.

Есть ли книга, с которой он не снял печати, когда все' другие утруждали себя напрасно?

Того, кто захочет описать все его достоинства, нельзя упрекнуть в том, что он утомил или пресытил [слушателей],

Так как утверждению истины способствует ее развитие словами. И тот, кто говорит о ней, — говорит длинно.

Он был кроток со студентами, которые получали от него пользу, хотя разумностью он стоял высоко.

Он был умным, великодушным, пользовался славой, был набожен и чист, благочестив и богобоязнен.

Всю свою жизнь он стремился снискать доброе мнение [518] [о себе], и мы не видели, чтобы он стремился к чему-либо другому.

Жизнь не отвлекала его от науки своими соблазнами, какими бы манящими они “и были.

Он отдавал время науке и богослужению, и время, потраченное на это, не потеряно.

Мы утратили его, но его благие дела останутся навеки

Не умирает тот, кто оставил науку своим преемникам.

Пусть он будет вознагражден добром, увенчан милостью и великодушно встречен тем, к когчу он взывал”

Умер единственный в своем роде устаз 696, одаренный, прославленный, ученейший имам, богослов острого ума, грамматик, юрист, красноречивый диалектик — шейх Мухаммад ал-Махди ал-Хифни Отец его происходит из коптов, а он принял ислам мальчиком, до достижения зрелости, и восприемником его был шейх ал-Хифни, который внимательно следил за ним и сияние которого освещало его. Он оставил свою семью, отрекся от нее, и его вырастил и воспитал шейх, который полюбил его; он находился в доме шейха вместе с его детьми, и шейх заботился о нем. Он усвоил Коран, а когда подрос, занялся науками. Он изучил Абу Шуджа’, ал-'Алфийу и основные тексты Он посещал занятия шейха ал-Хифни и брата его шейха Йусуфа и других шейхов этого времени, как, например, шейха ал-'Адави, шейха Атийат ал-Аджхури, шейха ад-Дардира, ал-Бийали, ал-Джамала, ал-Хураши, 'Абд ар-Рахман ал-Мукри', аш-Шаркави и других. Он усердствовал в учении днем и ночью, а был он способным и умным. На большей части молитвенных собраний он сопровождал шейха ад-Дардира, после того как умер шейх ал-Хифни. В 1190 (1776-77) году он начал учить, а когда в 1192 году умер шейх Мухаммад ал-Халбави, то он занял ”го место в ал-Азхаре и толковал комментарий Ибн 'Акила на ал-Алфийу и вел занятия красноречиво и доступно. Он отличался плавностью речи и четкостью выражений, умелым разъяснением трудностей. Авторитет его рос, он приобрел известность и прославился далеко Дела его не переставали процветать, он пользовался хорошей [519] репутацией, занимал высокое положение. Он имел красивую внешность, приветливое лицо, плавную речь, был готов к метким и скорым ответам в беседе.

Он породнился с шейхом Мухаммадом ал-Харири ханифитом, женившись на его дочери, и удачи его следовали одна за другой. Он пользовался признанием и был вхож к высокопоставленным. Много благ добыл он благодаря этим своим знакомствам, свойственной ему приятной манере обращения, цветистой речи. Он делал свои дела и разрешал вопросы с ними, их приближенными и женами и для каждого умел найти подходящее и соответствующее слово. Он сблизился с Исма’ил-беем — катходой Хасан-паши ал-Джазаирли, вел с ним дружбу, часто посещал его, а когда к тому перешло управление Египтом и он обосновался в крепости, шейх Мухаммад ал-Махди продолжал посещать крепость, проводил у него большую часть ночей, и тот облачил его в шубу почета, одарил его подарками и одеяниями, учредил для него должности в монетном дворе и на бойне.

Во время чумы, разразившейся в 1205 (1790-91) году, когда погибла большая часть мамлкжаких эмиров и населения страны, шейх Мухаммад присвоил все то, что ему понравилось из оставшихся после умерших поместий, вакфов и прочего.

Возросли его богатства и стремление его к добыванию благ жизни. Он учредил /234/ компании и торговал многим, как, например, хлопком, коноплей, рисом и прочим. Он взял на откуп большое количество поместий в ал-Бухайре, например Шабур 697 и другие, а также в ал-Мануфийе, Гиэе, ал-Гарбийе. Он построил большой дом в ал-Азбакийе, в районе ар-Рува'и 698, расположенном напротив колоннады. Когда в страну прибыли французы, народ страшился их, и многие из знати и прочие оставили Каир и бежали из него. Шейх Мухаммад же отсрочил отъезд из Каира, не последовал за другими и не воздерживался от общения с французами, а, наоборот, встречался с ними, связался с ними и примкнул к ним, подлаживался к ним, был с ними приветлив, шел навстречу их целям и стремлениям. Они полюбили его, оказывали ему почет, [520] принимали его посредничество, доверяли его словам. Во время их пребывания в Египте он был высшим посредником между ними и населением во всех вопросах и нуждах. Его представления и указания принимались к выполнению их руководящими лицами, так что ему было присвоено звание секретаря. Когда был организован диван для вынесения приговоров по тяжбам между мусульманами, то шейх Мухаммад был назначен руководить им, и служащие [этого дивана] находились в его распоряжении. Когда он выезжал или выходил, то вокруг него и перед ним шли люди с палками в руках и расчищали ему дорогу.

Во время пребывания французов его дела чрезвычайно шли в гору, доходы его возросли, он захватывал деревни и районы, недвижимое имущество. Он был представителем французов по многим их делам, собирал налоги с деревень и сел, производя необходимые расходы. К нему приходили феллахи этих и других деревень с приношениями — с овцами, маслом, медом и прочим, предусмотренным обычаем. Они являлись к нему со своими притязаниями и жалобами; он обращался с ними так, как обычно поступали с ними мултазимы: бросал в тюрьму, избивал, взыскивал с них деньги. Он обзавелся чиновниками, приближенными и слугами из высших и низших слоев, рассылал их для собирания налогов с деревень и для выполнения его поручений вообще. Бежавшим от французов в Сирию или скрывавшимся от них в провинциях военным и другим он посылал гарантию безопасности и посылал им бумаги относительно их возвращения на родину. Он делал это как по их просьбе, так и из сострадания к ним и склонности к благодеянию. Опекая их дома и женщин, защищая их в их отсутствие, он заслужил большую признательность и огромную награду. В общем, то, что в это время он был на выдающемся положении, принесло пользу всем: своим умом он закрывал широкие отверстия и щели, своим мнением залечивал раны и прорехи, особенно в дни смуты, вражды и борьбы.

Выступления черни вызывали у французов досаду, которую он умел нейтрализовать, так как они прислушивались к его слову, и он успокаивал их гнев своей любезностью. Когда [521] же время их миновало, флаг их опустился, они оставили Египет и прибыли турки, шейх Мухаммад занял у них самое ответственное положение. Они выделяли его, и он общался с их руководителями, вел беседы и разговоры с ними. Он не преминул сразу же явиться, посещал их по вечерам и по утрам, поражал их своей хитростью, изощренностью, околдовывал их своими чарами и [способностью улавливать в свои] сети. Он сблизился с Шарифом-эфенди — дафтардаром, посещал его днем и ночью, обеспечивая через его собственные интересы во всем том, что касалось решений о сохранении за ним служебных постов, поместий, освобождения от пошлин его товаров и установления других привилегий, полученных им от дивана, без каких-либо издержек.

Шейх Мухаммад ал-Махди был женат на многих женах и имел детей мужского и женского пола. В их числе были шейк Мухаммад Амин, который был рожден дочерью шейха ал-Харири и который был последователем ханифитского толка — толка его деда, — и другой, по имени Мухаммад Таки ад-Дин, который был по указанию своего отца маликитом, — он умер при жизни своего отца в возрасте приблизительно пятнадцати-двадцати лет; шейх 'Абд ал-Хади, который умер после своего отца. Он принадлежал к шафиитскому толку и был назначен вести занятия вместо своего отца после его смерти, но прожил недолго. Шейх ал-Махди женил своих сыновей и выдал замуж своих дочерей, обставив торжественно их свадьбы, /235/ и получил в связи с этим подарки от знати — мусульманской и христианской, жен высокопоставленных лиц, купцов и других.

Построенный им в ал-Азбакийе дом сгорел при стычке французов с турками и мамлюкскими эмирами во время первого приезда везира. Он стал строить дом у Баб аш-Ша'рийа, но не закончил его, а забросил, оставив его в разрушенном состоянии, и постройки не возвел.

Затем он женился на дочери шейха Ахмада ал-Бишари, что оставалось некоторое время в секрете. Ее дом был в районе ат-Таббана, поблизости от Сук ас-Силах 699 и небольшого рынка ал-'Аззи, — туда он отправлялся временами. Он купил большой дом в районе ал-Муски, принадлежавший некоторым [522] вольноотпущенным наследникам старых эмиров. Это обширный дам с двумя просторными дворами; один двор, выход из которого, ведет к воротам Баб аз-Зукак ал-Кабир 700, расположен на мосту ал-Халидж, который известен теперь [под названием] Кантарат ал-Хифнави 701 ; он близок к дому. В этом доме обширные залы и приемные, и в числе их огромная зала, [разделенная] на три части. Ее пол и стены выложены разноцветным мрамором и фаянсом; отсюда открывается вид на большой сад, также принадлежащий дому; в этом саду растут различные деревья. Границы этого дома оканчиваются с одной стороны у квартала ал-Мунассар 702 у Кум аш-Шайх Салама, а с другой стороны — у квартала ал-Афрандж. Когда сделка была завершена и заключен акт о покупке дома у владельцев его, шейх ал-Махди уплатил им некоторую часть денег, именуемую задатком, подписал документ на владение, переселился в него, обещая им выплатить сумму его стоимости, а сам стал оттягивать уплату, как обычно он это делал. Затем он оставил [город] и отправился объезжать деревни, находящиеся в его ведении в качестве илтизамов, уехал в Дамиетту и другие города, как, например, Махаллат ал-Кубра, посетил Танту, Александрию и отсутствовал около пяти лет. Во время его отсутствия умерли некоторые из владельцев, у которых он купил дом. Из тех, кому причиталась выплата, осталась лишь одна женщина, которая не переставала жаловаться и писать прошения катхода-бею и паше до тех пор, пока шейх ал-Махди “е возвратился в Каир. После долгих хлопот она получила с него причитающуюся ей сумму. Сын его по имени Амин на этой же территории со стороны квартала ал-Мунассар построил себе другой дом в саду этого дома, сообщающийся с ним и обращенный окнами к нему. О“ сделал для [нового] дома вход со стороны ал-Мунассар, ведущий в ал-Азбакийу и в Кантарат ал-Амир Хусайн. Он потратил на этот дом большую сумму денег. Одни лишь мраморщики работали здесь около четырех лет, и сколько еще стоили заготовка деревянных частей и разных других потребных материалов, а также оплата труда! Упомянутый сын его точно так же вел торговлю многими товарами, сверх доходов, получаемых им с обширных поместий. [523]

Когда шейх Мухаммад ал-Махди возвратился из своего путешествия в Каир, то он старался держаться в тени и ограничился тем, что вел ежемесячно занятия в ал-Азхаре. Наряду с этим он с увлечением занимался наукой, химическими опытами и изучением сочинений по этому предмету. Он занимался этим вместе с некоторыми своими друзьями, которых он склонил ос этому, за их счет и у них на дому. Так он жил до тех пор, пока между пашой и сейидом 'Омаром Мукаррамом не возникла вражда. Шейх ал-Махди тайно возглавил группу шейхов-завистников, стремившихся отделаться от сейида 'Омара и вершить дела без “его, пока с ним не произошло то, о чем изложено в описании событий за 1224 под. Во время этих событий шейх Мухаммад попросил пашу выплатить причитающуюся ему стоимость зерна [даже] за время, когда он отсутствовал, и тот приказал выплатить из казны деньгами по цене, которую он сам установил, а именно двадцать пять кошельков. В день высылки сейида 'Омара паша наградил покойного также заведованием вакфами Синая-паши 703 и вакфами мавзолея аш-Шафи'и, согласно его представлению, а управление ими находилось в руках сейида 'Омара, который извлекал из этого большой доход. С этих пар шейх ал-Махди возвратился к своему прежнему положению, которое было уже несколько более скромным из-за многочисленных интриг. Теперь он стал посещать пашу и государственных сановников по поводу искав, посреднических дел илтиаамов, фаиза, ризка и поместий и всего того, что имело к нему отношение в Верхнем Египте и Файйуме, |236/ и по делам контроля торговых компаний. Вокруг него все время толпился народ: в ал-Азхаре на его занятиях присутствовала толпа слушателей, а когда он кончал, его одолевали просители, лица, ищущие у него совета, — он писал одному, обещал другому, откладывал на дальнейшее третьему и отправлялся с тем, кто просил его пойти с ним для разрешения его дела. Он проводил день и ночь в разъездах, не задерживаясь на месте, и нуждающиеся в нем очень редко могли его застать. Он ночевал на своих домах не больше одного-двух раз в неделю и возвращался домой поздним вечером, а большую часть ночей [524] проводил вне дома. Когда он отсутствовал, никто, кроме некоторых его подчиненных, не знал, где он находится. Он отправлялся, например, в Булак, оставался там несколько дней и ночей, переходя от одного из своих компаньонов к другому — к тем, с кем у него были деловые отношения к смотрителям поместий, партнерам, торговцам семенами и прочим. Или же он отправлялся в свою деревню Нахийа 704 в Гизе или в другую и также проводил там несколько дней. Это был уже издавна установившийся образ жизни, и, если ему говорили об этом, он отвечал: “Мой дом на спине мула”. Несмотря на то что он был богат, имел многочисленные доходы и расходы, для него не существовало удовольствий, он не имел покоя ни физического, ни душевного — и все это для своих детей и домочадцев. Случалось, что в доме у него резали трех баранов для гостей женской половины, а он ничего не ел из них, но оставлял все это и отправлялся по каким-нибудь своим делам в Булак, обедал, например, брынзой, мелкой соленой рыбой или икрой и ночевал в любом месте, даже на коридорном ковре или на циновке и где придется.

Когда умер шейх Сулайман ал-Файйуми, осталась его жена по имени ас-Сахравийа Она происходила, как мне известно, из старинного рода и имела многочисленные доходы и вышла замуж за шейха ал-Файйуми, чтобы сохранить свое имущество. Она была престарелого возраста, не вступала с ним в брачные отношения, а купила ему белую невольницу, дала ей свободу и женила на ней шейха ал-Файйуми. Он умер, оставив их обеих. Затем умерла упомянутая ас-Сахраиийа, не оставив наследников. Между тем шейх ал-Махди под шумок наложил свои руки на ее дом, захватил ее имущество, невольниц, ее недвижимость, поместья и прочее и женил своего сына 'Абд ал-Хади на [упомянутой] невольнице, и она вместе со своим имуществом как будто сгинула в глубоком колодце.

Когда паша снарядил военную экспедицию в Хиджаз во главе со своим сыном Тусун-пашой, то пожелал, чтобы его сопровождали ученые, и назначил для этого шейха ал-Махди вместе с сейидом Ахмадом ат-Тахтави Он одарил его [525] кошельками и деньгами на дорожные расходы Когда же [войска паши] потерпели поражение у ас-Сафра', то шейх ал-Махди вернулся вместе с возвращавшимися.

Когда умер шейх аш-Шаркави, шейх ал-Махди был назначен на пост шейха мечети ал-Азхар. Затем он был отстранен, и вместо него назначен шейх аш-Шанвани, как об этом уже упоминалось, но шейх ал-Махди не проявил никакого волнения, [не испытал] никакой неловкости, а воспринял это поражение даже с удовлетворением. К нему явился шейх аш-Шанвани, он наградил его специальной собольей шубой и оказал ему большой почет.

Под конец жизни он, обычным для него образом, приобрел дом в ал-Ка'кийине. В этом доме жил шейх ал-Хифни, до того как он поселился в ал-Муски, затем им владел покойный шейх 'Абд ар-Рахман ал-'Ариши, затем — Ибн ал-Ханфари, а после этого — не знаю кто Взяв этот дам, шейх ал-Махди начал обновлять, перестраивать, ремонтировать и расширять его. Он доставил большое количество дерева, камня, мраморных плит. Рядом с домом была маленькая старинная мечеть, в которой находились гробницы. Он разрушил ее, присоединил участок к дому, после того как извлек останки умерших из их могил и похоронил на кладбище ал-Муджавирин, как меня известили об этом с его слов. Вместо этой мечети он построил красивую залу, выход из которой вел через вестибюль во двор дома; на месте могил он устроил тайники, прикрытые сверху. В этом доме он поселил одну из своих жен, которая была [раньше] замужем за шейхом ад-Данджихи ад-Димйати. Шейх ал-Махди женился на ней в Дамиетте, привез в Каир и поселил ее в этом доме, а вместе с ней — жену, происходящую из Шабура, и по большей части ночевал там.

В конце мухаррама он проболел несколько дней, затем поправился и пошел в баню. Люди поздравляли его с выздоровлением, а он стал посещать, как обычно, своих соседей, беседовать с ними, как, /237/ например, с купцом Сиди Мухаммадом ибн ал-Хаджж Тахиром и сейидом Салихом ал-Файйуми. В четверг вечером, в первый день сафара (13.I.1815), он отправился к 'Осману ибн Саламе ас-Санари и побеседовал [526] здесь часть вечера, развлекал всех, а затем отправился пешком к себе домой; шейха ал-Махди сопровождал наш друг шейх Халил ас-Сафти, с которым он беседовал, пока не дошел до своего упомянутого дома. Шейх Халил точно так же отправился к себе домой. Прошло около часа, когда один из слуг шейка ал-Махди вызвал его к своему хозяину. Шейх Халил сразу же пошел, явился к нему и застал его лежащим в помещении, возведенном на месте могил. Шейх Халил пощупал его руку, но женщины заявили, что шейх ал-Махди мертв, а жена его сказала, что после полового акта он вытянулся и умер. Послали за его сыновьями, которые явились и ночью перенесли тело в его большой дом в ал-Муски. Весть о его смерти разнеслась широко, и в мечеть ал-Азхар, куда доставили тело, собралось очень много народу. Его похоронили рядом с могилой шейха ал-Хифни, — хвала присносущему, который не умирает! Да будет милостив Аллах к рабу, умеренному в этой тленной жизни, который трудился для будущего и смотрел на этот мир глазами размышления! Мы просим у Аллаха счастья и довольства и хорошего благополучного завершения.

Он умер в возрасте приблизительно семидесяти пяти лет. В общем шейх ал-Махди был одним из выдающихся ученых, он изучал книги, трудные для понимания, как по логике, так и по преданию, со всей точностью и изобретательностью. Многим студентам он принес пользу, и из их числа многие стали выдающимися учеными, известными среди себе подобных.

Если бы шейх Мухаммад ал-Махди продолжал идти путем людей науки прошлого и некоторых, присоединившихся к ним, и не предался бы всецело мирским делам, то он стал бы наиболее выдающимся человеком своего времени, а это привело его к тому, что он прекратил занятия; начав читать книгу, он большей частью ее не заканчивал; занятия в мечети [ал-Азхар] он посещал один-два раза в неделю и точно так же забрасывал их. Он не писал сочинений, трактатов, искусных посланий, несмотря на свои способности к этому; он не занимался поэзией; при некоторой способности к легкости изложения стиль его прозы и его письма посредственны. В течение [527] последних трех лет он ограничился чтением в рамадане после полудня ал-Хакима ибн 'Ата'аллаха.

Умер устаз, выдающийся ученый, просвещенный законовед, высокообразованный, смиренный шейх Мустафа ибн Йусуф иби 'Абд ар-Рахман, известный по прозвищу а с-Су фаз и ал-Кал'ави шафиит. Он родился в месяце раби' ал-аввале 1158 года (3.IV — 2.V.1745), обучался богословию у шейхов ал-Маллави, ас-Сухайли, ал-Йарави, ал-Хифни; посещал [занятия] нашего шейха Ахмада ал-'Аруси, у которого он преуспел и который ему разрешил выносить фетвы от его имени. Шейх Мустафа собрал его решения и сделал для себя извлечения из его исследований. Он составил и написал пояснение к комментарию Ибн Касима ал-Гази на трактат по праву Абу Шуджа', толкование к подробному комментарию ас-Са'да ат-Тафтазани на ат-Талхис; он истолковал комментарий ас-Самарканда на ар-Рисалат ал-'адудийа о последовательности обобщений. Ему принадлежат стихи о диалектике и комментарий к ним, стихи об обучении логике с комментарием к ним и сборник стихов под названием Итхаф ан-назирин фи мадх саййид ал-Мурсалин, много трактатов по трудным вопросам и прочее. Он жил в крепости на горе и ежедневно ходил в ал-Азхар для чтения своих лекций и поучения. Когда же паша приказал населению крепости очистить ее и переселиться в город и обитатели крепости это сделали, оставив свои дома и родные места, шейх Мустафа переселился вместе с другими, поселился в квартале Амир ал-Джуйуш 705 рядом с Баб аш-Ша'рийа и жил там, пока не заболел и не умер в пятницу вечером, 16 рамадана (22.VIII.1815). Молитву над ним совершили в ал-Азхаре, и похоронили его в маленькой мечети шейха Сирадж ад-Дина ал-Булкини 706, что в квартале Байна-с-Сийаридж 707, — да будет всевышний Аллах милостив к нему, так как он был лучшим из тех, кого мы видели и слышали. Он был ученым, благочестивым, скромным и общался лишь с немногими людьми, с которыми встречался по делу; он был всегда умиротворенным, чистым, имел приятный характер, был любим всеми людьми, /238/ — да простит его Аллах и да отпустит грехи нам и ему! [528]

Умер достойный шейх, высший образец, знатный, благородный шейх Хусайн ибн Хасан Кинани ибн 'Али ал-Мансури ханифит.

Он обучался богословию у своего дяди по матери шейха Мустафы ибн Сулаймана ал-Мансури, у шейха Мухаммеда ад-Далджи, шейха Ахмада ал-Фарси, шейха 'Омара ад-Дабрики, шейха Мухаммада ал-Мусайлихи, а совершенствовался в изучении богословия в ал-Азхаре, в школе, возглавляемой его дедом со стороны матери. Вместе со своим братом шейхом 'Абд ар-Рахманом он жил в доме его деда, находящемся в квартале ал-Хаббанийа 708 у Биркат ал-Фил, а во время событий, связанных с французами, они переселились в квартал ал-Азхара. Когда сейид 'Омар Мукаррам, накиб ал-ашраф, был выслан из Каира в Дамиетту и на него составили донос Порте, сейид Ахмад ат-Тахтави отказался свидетельствовать против него, как уже известно из вышеизложенного. Этим он вызвал гнев против себя и был отстранен с поста шейха ханифитов, который передали шейху Хусайяу. Тот выполнял эти обязанности до своей болезни и смерти — во вторник, 19 мухаррама. Молитву над ним совершили в ал-Азхаре и похоронили на кладбище ал-Муджавирин, — да будет Аллах милостив к нему и к нам!

Умер красноречивый, умный, просвещенный, способный, выдающийся и несравненный для своего времени, брат и друг наш во Аллахе и его благости сейид Исма'ил ибн Са'д по прозвищу ал-Хашшаб. Отец его был столяром, затем напротив Такийа ал-Кулшани, поблизости от ворот Баб Зувайла, открыл лесной склад. Он имел трех сыновей: того, о ком идет речь, и братьев его — Ибрахима и Мухаммада, а Исма'ил был моложе их обоих. Покойный сейид Исма'ил увлекся изучением Корана, затем изучением наук; он посещал лекции сейида 'Али ал-Мукаддаси и других достойных ученых того времени. Он стал превосходным знатоком фикха шафиитского толка и теоретических наук, хорошим оратором, сильным в области законоведения, трактующего наследственное право, обязанности и предписания религии.

Чтобы заработать деньги для поддержания семьи, ему [529] пришлось заняться профессией свидетеля при верховном судье. Он увлекался чтением книг по литературе, истории и суфизму. Он знал много стихов, посланий, рассказов о суфиях и действительных историй, которые рассказывают суфии, так что был человекам, выдающимся для своего времени. На публичных лекциях, беседах, куда его приглашали в соответствующих случаях, он блестяще декламировал стихи, читал превосходную прозу. Благодаря привлекательности нрава, приятности его характера, благородным достоинствам, легкости духа он был другом многих влиятельных лиц, начальников писцов, эмиров, скупцов, и они соперничали, добиваясь его дружбы, и гордились, что вместе с ним были на собраниях.

В числе его друзей были Мустафа-бей ал-Мухаммади — амир ал-хаджж, Хасан-эфенди ал-'Арабийа, шейх ас-Садат и другие подобные им. Они радовались его приглашению и отправлялись к нему наслаждаться его остроумием, приятной беседой, изяществом его выражений. А это было время, когда все было заполнено высокопоставленными руководителями, достойными учеными и люди жили в достатке. Жизнь была спокойной, беспечной, без страха. У шейха Исма'ила — да будет к нему милостив Аллах — была возможность устанавливать связи, в соответствии с обстоятельствами собирать компании, которые он развлекал, сопровождая это тем, что сообщало веселье и удовольствие беседе, доставляемое его умом; он оказывал такое же действие на ум, как вино.

Когда французы учредили диван для разрешения тяжб между мусульманами, то они назначили сюда шейха Исм'а'ила регистрировать дела и события в этом диване за каждый день, так как народ этот очень озабочен фиксированием повседневных событий во всех канцеляриях и местах управления. Затем все эти разрозненные сведения они сводят и в сокращенном виде заносят в свой журнал, после чего его перепечатывают в большом количестве экземпляров и распространяют по всем воинским частям, даже тем, которые находятся вне Каира, по деревням и провинциям. Таким образом, события за вчерашний день оказываются известными и большим и малым из них. Когда был учрежден этот диван, как уже упомянуто, шейх [530] Исма'ил был обязан записывать все, что решалось в заседаниях, разрешение или запрещение, речи и ответы, ошибочные и правильные решения. Ему за это было установлено ежемесячно семь тысяч пара, и он продолжал выполнять эти обязанности на протяжении всего времени управления 'Абдаллаха Жака Мену 709, то есть пока французы не оставили /239/ страну. Сверх того, покойный продолжал оставаться в составе свидетелей суда, так как этот диван их заседал по утрам дважды в неделю. Он собрал много выпусков [записей о деятельности этого дивана], но я не знаю, что он сделал г ними. После того как наш друг ученый шейх Хасан ал-'Аттар возвратился и” своего странствия, шейх Исма'ил стал общаться с ним, сблизился и подружился с ним, был с ним единодушен, посещал его, и часто они оба проводили бессонную ночь в беседе, более приятной, чем зефир утра, чем соразмерность жемчужного ожерелья.

Часто оба они сходились в моем доме, так как между мной и ними была прочная дружба и симпатия. Оба они отдыхали у меня, отбросив веяние условности, скованность, которые являются несчастьем души. К ним подходят слова того, кто сказал:

“Я был в состоянии скованности и застенчивости, но, как только я встретил людей верных, благородных, я дал волю своей душе. И то, что я говорил, я говорил без застенчивости и стеснения”.

Затем в занимательной беседе они касались всех отраслей литературы, истории. Иногда они сетовали на то, что времена изменились, и на бедствия своих друзей, а иногда декламировали прелестные газели 710 о переживаниях, связанных с расставанием или сближением и наслаждением. И, бывало, текли между ними беседы, нежней садового цветка, проникнутые мудростью.

Оба они были единственными для своего времени и своей страны, и не было в это время третьего, кто стал бы с ним рядом, — не говоря уже о равном им в этом отношении, но кто по способностям был бы вторым или третьим. Дружба их продолжалась и со временем все крепла, а затем шейх Исма'ил [531] умер, и шейх Хасан остался после него одиноким, без кого-либо, кто был бы похож на покойного и близок шейху Хасану, с кем он мог бы беседовать, спорить. Прежде красноречивый, он стал молчаливым, перестал писать стихами и прозой, делая это лишь в случае необходимости. Это произошло из-за людского лицемерия, из-за осложнений, несчастий, нарастания невзгод, утраты друзей и отсутствия приятелей. Он занялся тем, что более во благо и дает более прочное вознаграждение: науками, истолкованием разнообразных трактатов в различных отраслях знания и расписыванием их. Теперь он один из тех, кто трудится, служа науке, читает сложные книги и поэтому пользуется известностью среди студентов.

Упомянутый Хасан ал-'Аттар собрал небольшой диван стихов покойного, пользующийся признанием среди образованных людей Каира, они обратили на него внимание и проявили большой интерес к нему Шейху Исма'илу была присуща манера держаться на собраниях с чрезмерной вежливостью, и за это его критиковали. Доходило до того, что в разговоре он обращался не иначе, как в третьем лице (На полях булакского издания приписка следующего содержания: “Здесь, возможно, имеется пропуск — так, в [данном] экземпляре и, очевидно, в оригинале автографа два местоимения, и первое местоимение относится к тому, чья биография описывается, а второе — к Абу-л-Анвару, шейху ас-Садат, как на это указывается в биографии Абу-л-Анвара пол тысяча двести двадцать восьмым годом”). Случалось, что он говорил так, даже цитируя некоторые стихи Корана и передавая хадисы, как мы указали на это раньше в его биографии 711 Это соответствовало его склонности к тщеславию. Посетители, видя его приверженность к этому, подражали его манере поведения, хотя не было никаких причин и повода для такой погрешности; делалось это лишь для того, чтобы доставить удовлетворение тому, к которому многие из ближних подлаживаются. Воистину, люди подражают друг другу в своих поступках, и в природе их заложена приверженность к сильным мира сего, даже тогда, когда это ничего им не сулит. Кроме этих погрешностей, у покойного не было ничего, заслуживающего осуждения. [532]

Когда в Египет прибыли французы, случилось, что он сблизился с юношей из числа тех, кто возглавлял у них писцов. Он был красив собой, приятного нрава, был сведущ в некоторых арабских науках, был склонен совершенствоваться в литературных тонкостях, прекрасно владел арабским языком, знал много стихов. Из-за этой общности интересов каждый из них чувствовал влечение к другому, и между ними возникла привязанность, так что ни один из них не мог находиться вдали от другого то шейх Исма'ил отправлялся к нему в дом, то француз посещал его. Между ними происходили приятные споры, вызывавшие восхищение, и в это время шейх Исма'ил написал тонкие стихи и превосходную газель, в которых он говорит:

/240/ “Я привязался к нему, показывающему в улыбке жемчуг зубов, так безудержно, что даже оставил благочестие

Я покорно сделал его повелителем моей души и сказал ему. „Когда ты навестишь меня, чтобы я пожертвовал все, чем я владею?"

Он мне ответил, — жар вина сковывал его язык, — откидывая назад голову от смеха:

„Когда заря нападет на войско ночи и обратятся в бегство ее черные как смоль воины!"

И он пришел ко мне, когда занялась утренняя заря, [весь во власти страсти] и со следами борьбы

Он был в наряде из покрова ночи, унизанного словно звездами на небосводе.

Я 'принял его за полный месяц, окруженный звездами мрака, окутанный там, что чернее ночной темноты.

Он пришел, а [затем] ушел, но рассудок его не затуманился вином, а одежда его не была разорвана”.

У него есть еще стихотворение, которое называется Ридж:

“Пусти ее (т. е. чашу) по кругу при блеске звезд и цветов и сиянии луны на поверхности реки.

Давай напев маснави (Стихотворение, в котором полустишия рифмуются между собой) и подари мне румянец, подобный пылающим углям на раскрасневшихся щеках. [533]

Позолоти серебро чаши золотом вина, окрась кончики пальцев золотом вина.

Вот тебе ожерелье из яхонтов его пузырьков Уста чаши улыбаются с радостью из-за него.

Разорви покров ночи и рассей его мрак светом вина, пусть по нашему кругу до рассвета ходит солнце.

Разожги огнем щек мое сердце и окружи его прохладой желанных зубов и губ твоих.

Разве ридж лучший сорт мускуса, если твое дыхание распространяет аромат, смеется над благовониями?

Зефир течет, напитанный амброй твоего дыхания. Сады цветов наполняются запахом от него.

Да стану я жертвой твоих томных глаз, взгляды которых [пронзают] как мечи, чьи черные ресницы насурмлены волшебством.

Газель с пронзительным взглядом оставила мое сердце исходить кровью в потоках слез.

Перевязь для меча его длинная (т. е. он высок ростом), — мое страдание скрыто.

Он подобен газели, удивительно красив, с тонкой талией,

у него добрый нрав, речь его поет от нанизанных жемчугов стихов и прозы.

Пальмовое копье стыдится прямоты его стана, и жемчуга его улыбающихся [зубов] смотрят с презрением на звезды.

Стараются быть похожими на него ветви деревьев, в наряде листьев которых покоится зелень.

Над блеском этого чела — мрак из волос, под которым является восход луны (т. е. лицо).

Когда мы ночью стали прощаться, моя душа словно готова была покинуть меня из-за дня разлуки.

На прощанье он заплакал, и глаза его стали как анемоны, увенчанные каплями из жемчугов росы”.

[Затем шейх Хасан написал мувашшах (Строфическое стихотворение), который содержит следующие стихи:] [534]

“Что касается моего сердца, то оно не покидало тебя, почему же ты набрал в своей страсти замену — это поразительно.

О ты, отворачивающийся от влюбленного, изнывающего от болезни, погруженный в красоту и самолюбование!

О ты, к кому увеличивается страсть моей любви, разве не хватит, о жестокий, того, что ты сделал?

А ты сделал отказ и муки своей верой. Обыщи мое сердце — нет в нем

никого, кроме тебя, о красавец. Мое сердце блуждает из-за того, кто в нем живет и его соблазняет.

Так бывает с тем, кто любит, сбиваясь с пути, он не встретит в качестве напитка ничего, кроме жалости и неприязни.

Нет, никогда не отвернусь я от него и не пожелаю другого”.

* * *

/241/ “Его стройный стан раскачивается, как ветки, когда он горделиво выступает, выставив напоказ свою луну и распустив черные локоны. Своей [прямой] походкой он смущает древко копья.

Его веко околдовало мое сердце чарами, он приучил мои глаза к слезам и бессоннице.

Разве я могу помышлять изменить своей любви к нему! Нет у маня другого близкого и нет равного, к кому бы мог я прибегнуть.

Сияет свет его нежного чела. Он прелестный, со сладкой слюной и красивыми зубами.

Моя страсть обращена к нему. Я не слушаю упреков порицающего”.

Покойный сейид Исма'ил продолжал оставаться таким, каким он был, — утонченным, приятным человеком благородной души, добродетельным, честным, приверженным к возвышенным делам. Он много зарабатывал, но много и тратил, и занимал обширные дома.

У него был друг по имени Ахмад ал-'Аттар, живший у ворот Баб ал-Футух. Тот умер, и сейид Исма'ил женился на [535] его вдове — женщине среднего возраста — и прожил с ней около тридцати лет. У нее был от умершего мужа маленький мальчик, которого он усыновил, воспитал, обеспечил ему все подобающие удобства жизни, роскошно одевал и жалел больше, чем родного сына. Когда тот достиг зрелости, сейид Исма'ил устроил ему торжество, женил его, собрав народ на свадебный пир, и потратил на это большие средства. По истечении приблизительно года этот юноша заболел и, проболев многие месяцы, умер, а он потратил на лечение его много денег, чрезвычайно скорбел о нем, плакал и рыдал, устроил торжественные похороны и поминки. По воле матери умершего его похоронили в мечети ал-Курди 712, что в квартале ал-Хусайнийа 713. Она переселилась, чтобы быть в непосредственной близости от могилы, и прожила здесь около тридцати лет. Она установила, чтобы над могилой ее сына читали Коран в течение всего этого времени и еженедельно раздавали лепешки, пирожки с сушеными финиками, сахар, готовили пищу для чтецов и посетителей, почтивших мертвого. Сейид Исма'ил послушно выполнял ее требования и поручения, как бы подчиняясь Аллаху всевышнему. Все, что он получал законно или незаконно, поглощалось ею, ее родными, слугами, а не потреблялось им для своего удовольствия в физическом" или духовном отношении. Его жена была стара и безобразна; да и он был тщедушного телосложения, очень немощным — она для него не существовала. Он страдал задержкой мочи, слабостью мочевого пузыря и жжением при мочеиспускании, страдал этим уже давно, пака не слег в постель на несколько дней и не умер в субботу, 2 [зу-л-]хиджжа (5.XI.1815). Он умер в своем доме, который он снимал у Дарб Кирмиз между двумя дворцами. Моление над ним мы совершили в мечети ал-Азхар при большом стечении народа, а похоронили его рядом с упомянутым сыном его в ал-Хусайнийе. Часто я вспоминал слова того, кто сказал:

“Если ты увидишь кого-то радующимся чужим детям, утешай его и оплакивай. Мало пользы от своих детей, чего же тогда ожидать от чужих, далеких?”

Однако те, кто не принимал его поступок, порицали его [536] привязанность к этой женщине, ее родне, а мы молим Аллаха о благополучии, здоровье и хорошем исходе, как говорил тот, кто дополнил его, и как сказано выше:

“Радость проистекает только от благополучия при здоровье и хорошем исходе [жизни] и благоприятном завершении волнений, и от безопасности от порицания ангела смерти после того, как прошли ужасы и тревоги [жизни]”.

/242/

Год тысяча двести тридцать первый (3.XII.1815 — 20.XI.1816).

Месяц мухаррам начался в субботу (3.XII.1815). Правителем Египта и хозяином его земель и шортов, равно как и городов Джидды, Мекки и светлой Медины — страны Хиджаза, — является Мухаммад 'Али-паша, и это благодаря Аллаху, который благодетельствует того, кого он пожелает; Лаз Мухаммад является катходой-беем, заместителем паши, и уполномочен вершить дела людей от имени своего господина.

Ибрахим-ага является представителем Порты; дафтардаром является Мухаммад-эфенди — шурин паши. Мустафа-эфенди, который раньше был приближенным Мухаммада-эфенди Баш Джакрат, является рузнамджи, Гайтас-эфенди Сирджи (Здесь явный пропуск в тексте — не указана должность Гайтаса-эфенди Сирджи) и Сулайман-эфенди ал-Камахи — главный бухгалтер, а друг его Ахмад-эфенди — главный поставщик; Салих-бей ас-Силахдар и Хасан-ага возглавляют янычар; 'Али-ага аш-Ша'рави — правитель Каира и вали; Ахмад-ага — брат упомянутого Хасан-аги — ага ат-табдил 714 ; Вали Ходжа — секретарь казны; му'аллим Гали — глава писцов-коптов. Сыновья паши: Ибрахим-паша — правитель Верхнего Египта, Тусун-паша — покоритель Хиджаза, Исма'ил-паша — правитель в Булаке, а Мухаррам-бей — зять паши, женатый на его дочери, — правитель в Гизе. Ахмад-ага по прозвищу Бонапарат — хазандар. Другие высокопоставленные и знатные лица являются правителями провинций, как, например, Дабус Оглу, Хасан-ага Сары Шишма, Хаджу-бей, Маху-бей и другие. [537]

В первый день этого месяца катхода-бей арестовал му'аллима Гали и приказал посадить его в тюрьму, равно как и брата его по имени Франсис и его казначея му'аллима Сам’ана. Катхода-бей сделал это по распоряжению своего господина, присланному из Александрии, и из-за того, что му'аллим Гали отказывался от уплаты требуемой с него издавна суммы в шесть тысяч кошельков, ссылаясь на то, что невозможно сразу же выплатить ее, так как эти деньги остались за его должниками, и что он старается собрать их, и просил для этого отсрочку до возвращения паши из поездки. Катхода-бей передал паше сказанное им и его оправдания [по этому поводу]. Тем временем группа коптов, враждебная по отношению к Гали, стала интриговать против него. Они сообщили катхода-бею, что если провести ревизию, то выяснится, что за му'аллимом Гали тридцать тысяч кошельков, на что катхода-бей им заявил: “Если этой суммы не окажется за ним, то вы будете обязаны внести ее в казну”. Они согласились на это. Катхода-бей направил извещение об этом паше, и был получен приказ арестовать му'аллима Гали, брата его и казначея, заключить их в тюрьму, отрешить от должности, но треббвать уплаты первой суммы в шесть тысяч кошельков за прошлое, а затем учредить ревизию. Катхода-бей вызвал недругов му'аллима Гали, а это были му'аллим Джурджис ат-Тавил, Маккариус ал-Батануни, Хана ат-Тавил, и уполномочил их возглавить писцов вместо Гали и его приспешников. А Гали оставался в тюрьме. Затем его, брата его и казначея доставили [к катхода-бею]. В его (му'аллима Гали) присутствии избили его брата, и катхода-бей распорядился избить и его самого. Му'аллим Гали спросил: “Меня тоже будут бить?” Катхода-бей ответил утвердительно, и его избили кнутом-пятихвосткой по ногам. Он поднялся, и его избили повторно. Сам'ану дали тысячу ударов, так что он едва не умер. В кармане у него обнаружили тысячу бундуки и двести золотых египетских монет, что вместе составляет двадцать две тысячи пиастров. По истечении нескольких дней освободили брата му'аллима Гали и Сам'ана, с тем чтобы они постарались раздобыть требуемую сумму, но Сам'ан умер. Му'аллим Гали [538] продолжал оставаться в тюрьме, но ни его, ни его брата не наказывали больше, не избивали, чтобы они не умерли.

10-го числа (12.ХII.1815) паша возвратился из своей поездки в Александрию и начал с того, что стал выводить войска вместе с их командирами в Нижний Египет, в ал-Бухайру, в порты. Они расположились лагерем перед ар-Рахманийей по западному и восточному берегам Нила, взяв с собой пушки, боеприпасы и снаряжение. Вывод войск продолжался изо дня в день. Это была хитрость, [направленная] против войск, чтобы удалить их из Каира в наказание за их предшествовавшие действия, и, высылаемые, они уходили

Месяц сафар священный 1231 года (2.I — 30.I.1816). /243/ В этом месяце врач Джиовани выступил посредникам [в деле] му'аллима Гали и взял его из тюрьмы к себе в дом. Войска продолжали готовиться и уходить, не ведая о своем назначении. В связи с этим умножились слухи, легенды, усилилось беспокойство и сомнения, а смысл стихов [скрыт] в душе [самого] поэта (Это выражение применяется к литературным произведениям аллегорического характера, а в данном случае им подчеркивается, что замыслы Мухаммада 'Али держались им в тайне).

Месяц раби' ал-аввал 1231 года (31.I — 28.II.1816) В этом месяце Тусун-паша и брат его Исма'ил-паша отправились в район Розетты и разбили свои лагери у ал-Хамады и в районе Абу Мансур. Хасаннбей Дали-паша и другие, как, например, Хасан-ага Эрзинджанлы, Маху-бей, Сары Джулла, Хаджу-бей, отправились в район ал-Бухайры, а многие из высших военачальников переправились на восточный берег Нила и в Дамиетту. Все это сделано для обмана солдат- поскольку при выходе их [из Каира] им сопутствуют дорогие паше сыновья, это должно подтвердить, что все будет благополучно.

12-го числа (11.II.1816) утром, в праздник дня рождения пророка, паша созвал шейхов. Когда они собрались, паша облачил шейха ал-Бакри в шубу почета, назначив на пост накиб ал-ашрафа вместо сейида Мухаммада ал-Махруки, с которым [539] паша вел переговоры относительно этого, имея в виду назначить его, но сейид Мухаммед ал-Махруки уклонился от этого. Он извинился и заявил “Я связан службой нашему господину, поставками, ведением торговли и снабжением Аравии и Хиджаза”. На это паша сказал: “Я предназначил тебя [на этот пост], так назови, кого бы ты хотел”. Тот ответил, что наиболее достойным для этого является шейх ал-Бакри. Когда собрались и поговорили, паша облачил его в шубу почета. Этот выбор был одобрен собравшимися, а затем они разошлись.

Вслед за этим сразу же был составлен фирман об отстранении ад-Давахили и высылке его в деревню Дасук. Этот фирман бы л доставлен ад-Давахили сейидом Ахмадом ал-Мулла ат-Тарджуманом, который в сопровождении турка-кавваса явился к нему неожиданно, когда тот, ничего не подозревая о случившемся, находился в своем гареме. Он вышел к ним, и сейид Ахмад подал ему фирман, и когда он прочитал его, то побледнел и ответил, что он повинуется. Тот приказал ему выехать, он сел на своего мула, и оба они выехали в Булак в жилище, которое было куплено ад-Давахили после смерти сына и шейха Салима аш-Шаркави Его убрали, словно волосок из теста, и окружавшие его рассеялись По приказанию паши шейхи стали расписывать от своего имени послание относительно ад-Давахили, приумножая преступления и прегрешения его, чтобы оправдать его отставку и изгнание и доказать свою непричастность к этому. Эта петиция подлежала отправке накиб ал-ашрафу в Стамбуле, так как накиб в Каире является его представителем и пересылает тому ежегодно подарки.

В числе приписанных ему прегрешений было обвинение в том, что он оскорбил Хусайна-эфенди, шейха турецкого ривака, посадил его в тюрьму, хотя тот не совершил никакого преступления. Произошло это из-за того, что ад-Давахили, купив у него абиссинскую невольницу за определенную сумму французских талеров, при вручении стоимости заменил их пиастрами, без накидки разницы в курсе этих монет. Сейид Хусайн отказался [от сделки], заявив “Или ты дашь мне наличными [540] деньгами то, что приходится за нее, или дополнишь недостающую разницу”. Они стали спорить, жестикулировать, и это привело к тому, что ад-Давахили его оскорбил и посадил в тюрьму, а ведь сейид Хусайн — человек высокого ранга, сведущий, преподаватель и шейх турецкого ривака в ал-Азхаре. Это дело произошло приблизительно за два года до события с высылкой шейха ад-Давахили. Точно так же его обвинили в том, что он оскорбил сейида Мансура ал-Йафи перед большим собранием, хотел ударить его и сбил с головы его чалму из-за вынесенной шейхом ал-Йафи фетвы о действительности вакфа, учрежденного по просьбе заболевшей женщины перед, ее смертью, — эта фетва не была обоснованной. Его обвинили в том, что он противодействовал [верховному] судье, выносимым им решениям, сокращал его доходы, что у себя на дому он выписывал акты по судебным делам, понося подчиненных кади и медлительность суда, что он противодействовал шейху мечети ал-Азхар и тому подобное.

Когда написали петицию, шейхи приложили к ней свои печати, и ее отправили в Стамбул. Однако дело заключалось в его преступлениях перед пашой, а не в этих пустых шутках, замечаниях, а об этих преступлениях он |244/ даже не подозревает и на них не обращал внимания. За всем этим закрыты действительные причины, одни из которых ясны, а другие остаются скрытыми от нас Все это из-за того, что паша любит власть и хочет, чтобы приказы его и все его стремления осуществлялись беспрекословно. Он любит лишь тех, кто ему не противодействует, даже в малом, или же тех, кто приоткрывает ему дверь, откуда доносится запах дирхемов и динаров, или тех, кто укажет ему, где какую выгоду можно получить, безотносительно к путям и средствам добывания и вероисповедания того, от кого это исходит.

Когда в конце прошлого года произошло восстание солдат и паша обосновался в крепости, чтобы принять меры против них, он обязал являться к нему еженощно наиболее влиятельных из знати и специально ад-Давахили как наиболее выдающегося из улемов и накиб ал-ашрафа, а по рангу это у турок считается вали. Тогда-то ад-Давахили овладело [541] самообольщение, он вообразил, что паша попал в тяжелое положение, ищет выхода из него в примирении и раздаче торжественных обещаний Он видел, как паша добивается благосклонности ограбленного населения, выплачивая возмещение за нанесенные убытки, как ищет расположения высших командных чинов, награждая их большим количеством кошельков денег, как не стесняется подробно распространяться в беседе с ним, как мягок в разговорах и обсуждениях с ним. Когда он увидел расположение паши к себе, то в нем возросло стремление быть откровенным с пашой, и он сказал ему: “Да сохранит Аллах нашего господина и да ниспошлет ему победу над его врагами и противниками! После успокоения этой смуты и умиротворения его души мы просим пашу о милости пожаловать нас восстановлением наших обычаев, покровительством, освобождением от уплаты налогов с относящихся к нам поместий, илтизамов и вакуфных земель [ризк]” Паша ответил на это положительно, заявив: “Да, это будет так, и вы, шейхи, обретете спокойствие, и народ будет удовлетворен”. Он обошелся с ним мягко и с кротостью. Шейх ад-Давахили призвал на него благословение и оказал: “Да хранит всевышний нашего господина и дарует ему победу над его врагами, и да будет конец тому, что нарушает спокойствие, и да осуществится желаемое вами спокойствие! Для удовлетворения народа надлежит предоставить неотторжимые имущества мечетям и беднякам”. Паша ответил утвердительно и дал ему лживое обещание. Ад-Давахили по возвращении из крепости к себе домой обычно рассказывал присутствовавшим у него обо всем, происходившем между ним и пашой, и о разговорах, подобных этому, и они становились известными народу.

Когда паша приказал писцам произвести расчет для удовлетворения мултазимов, то учредил для этого специальные диваны: [один] — для лиц своего окружения и высших военачальников, — этот благожелательный к ним диван находился в крепости, — а другой — для всех мултазимов вообще — находился в городе. В особом диване в крепости принимали в расчет все существовавшие в Египте повинности, в том числе и дополнительные, ал-баррани, преподношения и прочие, а [542] общий диван все это в расчет не принимал. Увидев этот порядок, ад-Давахили сказал паше: “Я ваш покорный слуга, сочтите меня человеком своего окружения”. Паша согласился и составил ему реестр вместе с высшими государственными чинами, и паша пожаловал его, сверх того, большим количеством кошельков. Когда же положение прояснилось и паша упорядочил свои дела с военными, ад-Давахили стал напоминать о выполнении обещания, повторял ему и катхода-бею сказанное пашой и говорил: “Вы нам солгали, а мы лгали народу”. Он оскорбил также писцов-коптов в связи с делами, которые были им поручены и которые они должны были завершить, а мотивы волокиты были ему неизвестны. Он обругал их в присутствии катходы, бранил их, говоря некоторым из них: “Разве вы не извлекли урок из того, что произошло с Гали” Они его возненавидели и стали жаловаться на него паше и катходе.

Кроме того, верховный судья стал жаловаться на подобное же его противодействие по отношению к нему и по отношению к выносимым им решениям. К тому же случилось, что Ибрахим-пашу, приехавшего из Верхнего Египта, сопровождал Ахмад Челеби, сын Зу-л-Факара, катходы ал-Фаллаха, который, как яг думаю, был его катходой в Верхнем Египте. Народ жаловался на его действия и на то, что он вводит в заблуждение Ибрахим-пашу. Ад-Давахили встретился с ним у сейида Мухаммада ал-Махруки, а до того он явился к нем>, чтобы приветствовать его. И каждый раз он делал ему строгое замечание, порицал за его поступки грубыми словами при большом скоплении народа. Тот отправился к паше с доносом и жалобой, в которой говорил: “Я искренне усердствовал в служении своему господину и раскрыл сокрытое, что не в состоянии был сделать никто другой, кроме меня. Заслужил ли я слышать /245/ от этого шейха оскорбительные слова, которые мне бросил он публично? Если бы он любил нашего господина, то он не ненавидел бы то, что ему полезно, того, кто с усердием служит ему”, и тому подобное, что нам неизвестно.

Подобные этому поступки восстановили пашу против ад-Давахили, хотя в действительности они не вызывают [543] осуждения у тех, кто привержен к добру. А я говорю, что все случившееся с ад-Давахили, это наказание и возмездие за его поступок в отношении сейида 'Омара Мукаррама, так как он был главным из тех, кто клеветал на него до тех пор, пока его не сместили и не выслали из Каира; возмездие это того рода, о котором сказано: “Скажи злорадствующим, очнитесь! Вам [в свою очередь] встретятся злорадствующие, как они встретились нам”.

Когда ад-Давахили сместили и сослали, многие из подобных ему богословов проявили злорадство и торжество, устроили пиры ч увеселения, соответственно тому, как говорится:

“Дела, от которых смеются глупые, по своим последствиям вызывают слезы умных”. -

Утратив свой престиж и достоинство, они предались всецело мирским делам, эгоистическим удовольствиям, дьявольскому наваждению и участвовали вместе с невежественными в совершении грехов. С торопливостью животных они, как собаки, рыскали по пирам, ища веселья, и грешили. Вы их видели отправляющимися по любому приглашению, восседающими за беспутными трапезами, жадно поглощающими шашлык и кебаб, а возложенные на них обязанности, которые они должны были исполнять, они забросили.

В конце этого месяца начали устраивать большое торжество в превосходном доме Вали-эфенди по прозвищу Вали Ходжа. Он является секретарем казначейства, происходит и” арнаутов, и паша к нему очень привязан и полагается на него в делах. В его же ведение паша отвел регистр всех доходов, всех поступлений взимаемого по стране поземельного налога и вновь учрежденных налогов. Он построил большой дом в квартале Баб ал-Лук у водоема, именуемого Абу-ш-Шавариб 715, включив в это сооружение несколько соседних домов. Он построил его на европейский и турецкий манер и стремился к изяществу при украшении и расширении его. Постройка дома продолжалась около двух лет.

По окончании ее пригласили кади, шейхов и знать, и в их присутствии заключили брачный контракт двух его сыновей с родственницами паши и устроили пышное торжество. Его [544] организовал сейид Мухаммад ал-Махруки по тому же порядку и с теми же издержками, что и свадьбы сыновей паши. Собрали канатоходцев и скоморохов у водоема и на прилегающих улицах, устроили иллюминацию и собрали людей на зрелище По ночам организовали фейерверки, жгли факелы, бенгальские огни, давали салюты из пушек в течение семи дней непрерывно. Бракосочетание устроили в четверг и собрали повозки, изображающие соответствующие профессии, как в прошлом году и даже в большем масштабе, так как паша не видел свадьбы своих сыновей, находясь в это время в Хиджазе. Паша прибыл, чтобы посмотреть [свадебный кортеж], и сел для этого в медресе ал-Гурийа. Сейид Мухаммад ал-Махруки устроил ему обед. Свадебная процессия с утра тронулась в путь и шла длинной кружной дорогой, и Сук ал-Гурийа она миновала лишь к концу дня.

Месяц раби' ас-сани 1231 года (1.III — 29.III.1816). Вывод войск в Нижний Египет продолжался. Паша в маджлисе дал разъяснения и упомянул между слов о мотивах вывода войск из города. Он заявил, что численность их возросла и пребывание их в городе в таком большом количестве вредно, что это расстраивает и стесняет население, да и держать их в городе нет никакой необходимости, а, главное, из предосторожности надо держать их за его /246/ пределами, расположить вокруг него и [направить] для охраны портов от всяких неожиданностей или событий внешнего порядка. Свое содержание и рационы они будут получать в местах их пребывания. Он скрыл тайные цели вывода войск, скрыл, что это вызвано их изменой и предательством, их восстанием и связанным с ним грабежом и волнениями, происшедшими в конце ша'бана прошлого года. Прибегнув к хитрости, паша начал отправлять одного за другим своих сыновей и доверенных лиц, раскрыв свои замыслы сыновьям Его сына Тусун-пашу сопровождал один из приближенных паши, по имени Ахмад-ага ал-Бахурджи ал-Мадаллили Тусун-паша стал подготавливать расправу с теми, кого избрал для этого. Он начал с Maxy-бея — высшего из военачальников, у которого было больше всего войск. Тусун-паша вошел в сношения с его солдатами, в результате чего лишь [545] немногие остались с ним. Затем Тусун-иаша сразу же потребовал к себе Маху-бея [якобы] для совета, но упомянутый Ахмад-ага ал-Мадаллили отправился к нему, раскрыл ему секрет, что имеется в виду, и посоветовал ему не являться. Маху-бей сразу же поехал в [корпус] дулатов. Тогда послали к Мустафа-бею — одному из командиров корпуса дулатов, брату жены паши, — и к Исма'ил-паше — сыну паши, с тем чтобы они взяли на себя посредничество в примирении Маху-бея с пашой, чтобы он простил Маху-бея и разрешил ему возвратиться на родину. Оба они послали сообщить паше об этом и о том, что передал Маху-бею Ахмад-ага ал-Мадаллили. Паша заявил, что неразумно было со стороны Маху-бея поверить сказанному и бежать в корпус дулатов. Затем паша сказал: “Если бы он по сути своей не был бы предателем, то он бы не сделал того, что сделал, не поверил бы и не бежал бы”. После того как обнаружилось, что Ахмад-ага предупредил Маху-бея, Тусун-паша задержал его и направил к своему отцу, дав знать тому об этом. Паша потребовал, чтобы тот явился в Каир, и, когда он предстал перед ним, паша начал упрекать его. Сказав ему: “Ты сеешь смуту между моими сыновьями и военачальниками”, паша приказал его казнить. Спустились с ним к воротам Баб Зувайла и отрубили ему там голову. Его тело оставили брошенным там в течение дня, затем перевезли в его дом, а наутро устроили похоронное шествие и похоронили его. В течение этого же месяца Исма'ил-паша и Мустафа-бей прибыли в Каир.

В конце этого месяца прибыл человек по имени Салим-кашиф из военных, состоявших у мамлюкских эмиров, посланный оставшимися эмирами и их приближенными, на которых время обрушилось всей своей тяжестью и отдалило их от родины. Они поселились в Донголе в Судане и существуют тем, что выращивают сами своими руками, обрабатывая землю. Их отделяет от самой дальней точки Верхнего Египта большое расстояние, составляющее около сорока дней пути. С течением времени многие из них умерли, равно как и их руководители, такие, как 'Осман-бей Хасан, Салим-ага, Ахмад-ага Шувайкар и другие, вести о которых из-за дальности расстояния не [546] доходят до нас и даже до их родственников. А из тех, кто не умер, остались Ибрахим-бей старший, 'Абд ар-Рахман-бей из свиты 'Осман-бея ал-Муради, 'Осман-бей Йусуф, Ахмад-бей ал-Алфи — муж 'Адилы, дочери Ибрахим-бея старшего, 'Али-бей и остальные менее значительные эмиры и мамлюки, подозреваемые в предательстве.

Ибрахим-бей старший уже очень состарился, ослабел, стал хилым. Когда жизнь на чужбине затянулась, они послали к паше этого посланца с письмами, вымаливая, чтобы он их простил, оказал им милосердие и даровал спокойствие их душам, разрешив им переехать из Донголы в пределы Египта, обосноваться и жить здесь под его покровительством. Они заявили, что будут довольствоваться самым малым в жизни, будут выплачивать поземельный налог в том размере, какой будет установлен, и не будут противодействовать ни распоряжениям, ни приказам его.

Когда посланец прибыл, то был принят пашой. Он разговаривал с ним, и паша расспрашивал его об их положении и делах, о тех, кто умер, и о тех, кто жив из них, и тот обо всем ему рассказал. Затем паша велел посланцу удалиться в отведенное ему место, пока он не даст ему ответ. Он пожаловал ему пять кошельков, и тот прожил несколько дней, пока паша не написал ответное письмо, выражающее готовность даровать им помилование на /247/ условиях, нарушение одного из которых повлечет за собой лишение их безопасности, расторжение соглашения; в этом случае их постигнет то, что постигло тех из них, кто был раньше.

Первое условие если они решатся переехать оттуда, где они находятся, то должны перед этим прислать нарочного с оповещением об этом передвижении, чтобы назначенный пашой уполномоченный мог принять их на месте встречи. Второе: если они поселятся в Верхнем Египте, то обязуются не взимать с населения [никаких] поборов, даже ни одной курицы или лепешки, — лица, назначенные для их встречи, обеспечат им все необходимое из провианта, фуража и на расходы. Третье они не получают поместий, никаких земель и районов [в свое распоряжение] и не обосновываются на каких бы то [547] ни было землях Египта, но являются ко мне и по моему усмотрению будут получать соответствующее каждому из них жилье и назначенное им содержание. Те из них, кто еще силен, будут назначены на соответствующие им посты и службы или будут приданы некоторым высокопоставленным военачальникам; слабым же и пожилым будет отпускаться содержание для них и их семей. Четвертое: если, прибыв на этих условиях в Египет, они потребуют хоть что-нибудь из поместий, вакфов, плотин или самую малость того, что в прошлые времена было в их распоряжении, или подобное этому, то договоренность их с” мной расторгается, они лишаются безопасности за нарушение хоть одного из этих условий.

Было семь условий, но остальные я перезабыл, — хвала Аллаху всемогущему, который возвышает и унижает по своему усмотрению. Поучительно, что, когда мамлюкские эмиры вступили в Каир после убийства Тахир-паши и ваяли в свои руки бразды правления, турецкие войска состояли у них на службе. Тогда эти презренные отряды получали свое содержание из рук эмиров, их писцов и подчиненных, а у могущественного тогда эмира Ибрахим-бея состоял на жалованье Мухаммад 'Али-паша, который ел его хлеб, мясо, рис, масло и то, что тот ему назначал из своих погребов. Аллах — наша защита от дурных превратностей!

Салим-кашиф, посланный к эмирам с ответом, содержащим условия, отправился в обратный путь.

В это же время паша приказал заключить в тюрьму Ахмада-эфенди — контролера пробы монетного двора, равно как и 'Абдаллаха Бакташа — заведующего монетным дворам — под тем предлогом, что они совершали злоупотребления. Оба они оставались в заключении в течение ряда дней, пока их не обложили суммой в семьсот кошельков и от Хаджжи Салима ал-Джавахирджи, поставляющего золото и серебро, необходимые для работы монетного двора, потребовали приблизительно такую же сумму. Затем обоих упомянутых освободили, с тем чтобы они добыли назначенную им сумму. Точно так же освободили и Хаджжи Салима. Они стали распродавать” свое имущество и брать взаймы. Хаджжи Салим так был [548] удручен насилием, что умер внезапно; говорили, что он проглотил драгоценный алмаз. За ним были долги, остававшиеся еще с первого раза, когда его в свое время оштрафовали.

В связи с этим делом произошло удивительное и поразительное происшествие. Когда в "свое время умер Ибрахим-бей ал-Маддад — служащий монетного двора, то на вдове его женился Ахмад-эфенди, упомянутый контролер пробы. Когда его арестовали, то упомянутая его жена, опасаясь, что ее постигнет беда вроде распоряжения об опечатании дома и тому подобное, собрала свои драгоценности и все то, за что она опасалась, что легко перенести и составляет большую ценность, связала все это в сверток и положила его у своей знакомой женщины. На дом этой женщины напал вор, забрал этот сверток и отправился с ним в дом своей родственницы, живущей поблизости от мечети ал-Муски 716. Он сказал ей: “Сохрани у себя этот сверток, пака я не вернусь”. Он спустился вниз во двор, но она его позвала, сказав: “Подожди, я дам тебе кое-что поесть”. Тот согласился, сказав: “Хорошо, кстати, я голоден”. И он остался сидеть в нижнем дворе в ожидании, пока она даст ему поесть. Тем временем случилось, что неожиданно явился муж этой женщины. Вор его приветствовал, а муж этой женщины знал о его поведении и не хотел, чтобы он приходил к нему в дом. Он поднялся к своей жене, обнаружил у нее этот сверток и справился о нем. Она ему сообщила, что это принес упомянутый ее родственник, с тем чтобы оставить это у нее, пока он не заберет его. Муж взял сверток в руки, обнаружил, что он тяжелый, и сразу же 248 спустился, зашел к Мухаммаду-эфенди |248/ Салиму, одному из почтенных своих соседей по кварталу, и поставил его в известность. Тот собрал несколько своих соседей, в числе которых был ал-Ходжа, который принадлежал к окружению убитого Ахмад-аги Лаза. Они вошли в дом, где вор в это время был занят едой, и поручили слугам охранять его. Принесли сверток, раскрыли его и обнаружили в нем драгоценности и кошелек, внутри которого оказалось много серебряных монет. Говорили, что насчитали сорок тысяч пара, но в еще не отчеканенном виде. Вое это забрали и в сопровождении вора [549] направились к катхода-бею. Тот с угрозами допросил его, и вер признался, сообщив место, где совершил воровство. Доставили хозяйку, и та сказала, что это оставила жена Ахмада-эфенди — контролера пробы. Это подтвердило их подозрения относительно его злоупотреблений и похищения государственных средств. Когда об этом спросили Ахмада-эфенди, то он возразил, заявил, что ничего не знает об этом, что его жена была раньше женой Ибрахима ал-Маддада и что, может быть, это у нее оставалось с того времени. Она тоже была опрошена и подтвердила это, сказав: “Верно, Ибрахим ал-Маддад купил эти монеты у некоего магрибивца в то время, когда солдаты-марокканцы разграбили монетный двор в момент столкновения египетских эмиров с турецкими войсками, восставшими против них, когда мамлюки уходили из Каира”. Это объяснение не сняло подозрения с Ахмада-эфенди, но еще более усилило его. Необыкновенный случай явился поразительным совпадением. Содержимое свертка оценили и засчитали стоимость в счет взыскиваемого с Ахмада-эфенди.

В четверг, 20 раби' ас-сани (20.III.1816), в доме ал-Бакри происходило собрание, на котором присутствовали шейхи и их заместители. [Оно было созвано] по тайному распоряжению главы государства. Речь шла о действиях верховного кади, о чинимых им притеснениях, жадности в захвате имущества людей и их доходов. И это, воистину, оттого, что верховные судьи, которые присылаются Стамбулом, во времена мамлюкских эмиров не нарушали, а придерживались древних обычаев и законов, а когда эти турки взяли верх над мамлюками — а кади из их же среды, — то дела кади стали безнравственными: возросла их алчность, претензии, они начали изобретать уловки для ограбления имущества у населения, сирот и вдов. Каждый из вновь прибывавших кади первым делом выяснял, что же изобрел тот, кто был до него, вплоть до последней мелочи, и стремился отличиться в этом перед своим предшественником, так что они непомерно нарушали границы возможного даже при вынесении судебных решений, касающихся высших государственных сановников, катхода-бея и даже самого паши. Это стало неизбежным и ужасным делом, и они [550] не стеснялись и не считались ни с чем ни в отношении друга, ни высокопоставленного лица, ни знатного человека. По давнему обычаю, вновь назначенному судье в первый год его пребывания привилегированные должностные лица [верховного] суда обязаны были выплачивать некоторые, установленного размера, суммы. Точно так же были установлены незанятые, или вакантные, должности, ежемесячные оклады с которых судья получает по судам районов вне городских стен, таким, как суды ас-Салахийа, Баб Са'ада, Баб ал-Харк, Баб аш-Ша'рвйа, Баб Зувайла, Баб ал-Футух, Тулун 717, Канатир ас-Сиба', Булака, Старого Каира и других. По обычаю, правительство отпускало им зерно, и ничего больше. Кроме того, они получали плату за подпись по пять пара за каждую. Если кто-либо из населения нуждался в судебном разбирательстве в [установлении трав] наследования, то вызывали из ближайшего суда шахида и по осуществлении судебного разбирательства ему отдавали плату, и он выписывал документы, купчую или бумагу на право вступления в наследство. Собрав некоторое количество бумаг за каждую неделю или за месяц, он давал их на подпись судье, уплачивал ему гонорар, и ничего больше. Что же касается улемов, эмиров, то за раэбор их судебных дел судьи получали с них соответственно их щедрости и великодушию. А судьи в те времена опасались могущества богословов, которые тогда отстаивали истину, не заискивали и не льстили. Когда же положение изменилось и у власти стали турки, то судьи, происходившие из них же, стали изобретать различные новшества, я числе которых упразднение заместителей судьи — представителей трех толков, за исключением лишь заместителя-ханифита, для того чтобы все ответчики были во власти судьи и его заместителя. По вынесении судебного решения судья приказывает сторонам отправиться к его катходе, что бы уплатить сбор, и требует с них невообразимые, непостижимые уму суммы сверх тайных даяний |249/ и скрытых взяток. Дополнительные определения, раздел имущества — эти обязанности судья сохраняет за собой и не уполномочивает на это ни одного из шахидов, как это было в прошлом. Если кто вызовет шахида для того, чтобы составить акт на продажу [551] или на наследование, то тот мажет направиться не иначе, как с разрешения судьи и в сопровождении его исполнителя для приведения в исполнение решения, и ему также причитается доля. Алчность этих исполнителей все возрастала, так что они не желали довольствоваться немногим, как это было вначале. Жители Каира избегали пользоваться их услугами, когда перед теми открылась эта возможность и они заняли положение власть имущих. Из суммы каждого наследства судья получал десятую часть, свою плату получали секретарь суда, судебный исполнитель, посыльный; затем выделялись средства на подготовку похорон, на уплату долгов, и то, что оставалось после этого, делилось между наследниками; случалось, что наследнику-сироте ничего не доставалось.

Судья получал также с кредиторов десятую часть суммы займов. Он получал и с местных судей плату в течение двух-трех лет [за предоставленные им должности], а случалось, что судья давал пользоваться должностью без всего, только лишь из милости. Некоторые из судей начали проверять весовщиков, требуя предъявления документов, подтверждающих их права, и выясняли, от кого они их получили. Одни из весовщиков отговаривались отсутствием у них установленных правомочий, у других эти права оказались на имя женщин, а некоторые оказались неправоспособными. Это было для судей источником накопления больших денег.

Таким же источником явилось контролирование смотрителей вакфов, отстранение и назначение на заведование ими, что приносило судьям выгоду. Христиан — коптов и греков — обложили большими ежегодными суммами под предлогом возможного контроля управления монастырями и церквами. Но верхом безобразия является [следующее]: если жалоба истца признается неосновательной и отвергаются его притязания на такую-то и такую-то сумму и прочее, после того как будет записано определение суда о признании иска основательным или неосновательным, разумным или бессмысленным, и выяснится несостоятельность притязаний или действительность их в какой-то части, и будет признано право тяжущейся стороны на получение суммы, на которую претендовал истец, и секретарь [552] это запишет, то ответчик обязан уплатить кади сбор на всю сумму иска или же его будут держать в тюрьме, пока он не уплатит сполна; и это сверх того, что судья получит от другой тяжущейся стороны.

К примеру случилось, что некто, пользующийся покровительством катхода-бея, был заключен в тюрьму в целях получения с него судебного сбора. Катхода-бей послал просить о его освобождении и о снижении суммы судебных издержек, но судья ему отказал. Катходу это привело в ярость, и он послал своих людей, чтобы освободить его из тюрьмы.

Одно из тяжелых притеснений — волокита при подписании и оформлении документов, она состоит в следующем. Если к кади с жалобой обратится посланец катходы или паши для разрешения судебного дела, и будет вынесено определение в пользу одной из тяжущихся сторон, и тот, кому будет присуждено, попросит приговор об этом, чтобы посланец мог взять его с собой для катходы или паши, то его не выдадут и возможно дольше не удовлетворят, просителя, пока не сдерут с него две шкуры. Он получит копию приговора после того, как подчиненный катходы или паши неотступно будет просить судью поторопиться, а катхода окажет ему содействие, а [истца судейские] будут утешать одержанной победой над противником.

Однако французы, не исповедующие никакой религии, назначив шейха Ахмада ал-'Ариши верховным судьей над мусульманами, поставили ему определенные границы во взимании сборов — не свыше лишь двух процентов, включая сюда и оплату писцов.

Когда положение усугубилось и задело интересы сановников государства, устроили вышеупомянутое собрание в доме ал-Бакри. После обсуждения составили протокол, в котором упомянули некоторые из этих новшеств и обратились с ходатайством к паше, прося как милости, чтобы он заставил кади вести себя по отношению к населению, следуя одному из трех путей: либо -пути, которому судьи следовали во времена мамлюкских эмиров, либо порядкам, установленным при французах, или же порядкам, господствовавшим во время прибытия [553] вазира. Последний путь ближе и предпочтительнее всего, его следует избрать, так как он вполне удовлетворителен в отношении имеющих сейчас место притеснений. Закончили составление протокола, познакомили с ним /250/ пашу, который переслал его кади, и тот скрепя сердце повиновался приказу, вписал его в книгу для записей, не оказав противодействия.

Месяц джумада ас-санийа 1231 года (29.IV — 27.V.1816). В середине его пришла весть о смерти Мустафа-бея Дали-паши — родственника паши, брата его жены, — последовавшей в районе Александрии.

Месяц раджаб 1231 года (28.V — 26.VI. 1816) начался во вторник. 3 раджаба, в четверг, после полудня среди населения возникла тревога, шум, и владельцы лавок таких рынков, как, например, Сук ал-Гурийа, Марджуш, Хан ал-Хамзави, Хан ал-Халили, и прочих перенесли из них свои товары. Но для этой тревоги не было никакой причины; напуганные жители стали поговаривать о смерти паши. Ага янычар и полиция явились [в квартал] ал-Гурийа и провели здесь весь день, приказывая открыть лавки и призывая к спокойствию. Точно так же и вали 'Али-ага находился в районе ворот Баб Зувайла.

С наступлением субботы паша выехал в Куббат ал-'Азаб, устроил маневры и возвратился в Шубра. Катхода-бей явился в Сук ал-Гурийа, сел на кладбище и приказал избить шейха квартала ал-Гурийа. Его бросили навзничь на политую водой землю посреди рынка, и турки его побили своими палками, а затем подняли и отнесли его к нему в дом. Затем катхода распорядился переписать хозяев лавок, переносивших свое имущество, и стали это делать, однако многие торговцы разбежались, и их арестовывали по домам. Затем катхода поехал своим путем в Хан ал-Хамзави. [Здесь он] потребовал привратника, и когда тот предстал перед ним, то он точно так же приказал побить его, равно как был побит и шейх квартала Мардакуш. Что же касается Хан ал-Халили и христиан ал-Хамзави, то они не подверглись никаким карам.

Месяц ша'бан 1231 года начался в четверг (27.VI. 1816). В этот день некоторые бездельники из воров забрались в [554] кофейную [во дворце] в Шубра и забрали всю утварь — кофейники, чашки и сосуды. Паша потребовал к себе начальника караула этого района и обязал доставить воров и украденное. Он предупредил, что не примет никаких извинений за промедление, даже в том случае, если стоимость украденного будет возмещена казне даже в большем размере. Иначе быть не может, и только [поимка воров] отвратит тяжкое наказание. Тот, пораженный этими словами, попросил отсрочки, и паша дал ему срок в несколько дней. Он явился с пятью лицами, доставившими все украденное в полной сохранности, без какой-либо пропажи. Паша распорядился посадить воров на кол в близлежащих местностях после получения от них показании относительно их сообщников. Они указали места пребывания свыше пятидесяти воров, которых повесили в различных местах, как, например, в провинциях ал-Калйубийе, ал-Гарбийе, ал-Мануфийе.

В середине месяца, в пятницу, что соответствует 4-му дню коптского месяца мисра, Нил достиг своего высокого уровня, и в субботу открыли плотину.

В этот же день из необычайных происшествий произошло вот что: женщина родила младенца о двух головах, с четырьмя руками, с лицами, повернутыми навстречу друг другу и отделенными друг от друга, начиная с шеи, плечами; говорили, что они с одной грудью и животом, тремя ногами, на одной из которых десять пальцев. Это существо прожило ночь и два дня и умерло. Его видели многие, с ним поднялись в крепость, его посмотрел катхода-бей и все те, кто в это время присутствовал в его канцелярии, — хвала великому творцу! /251/ Месяц шаввал (Эпизод, описанный в хронике за месяц рамадан, в переводе опущен ввиду его непристойности) 1231 года начался в субботу (25.VIII.1816), а в действительности [он должен был начаться] в воскресенье. Это произошло из-за группы людей, прибывших в конце рамадана из Даманхура и ал-Бухайры и известивших, что население Даманхура начало поститься в четверг. Паша потребовал, чтобы явился тот, кто заметил серп [555] луны в эту ночь. Пришли два солдата, засвидетельствовавших, что они видели его в среду вечером. [На этом основании] установили, что месяц рамадан заканчивается в пятницу. Группа [лиц] заявила также, что они видели луну шаввала в пятницу вечером, но что серп был в эту ночь чрезвычайно мал. В следующую же ночь его можно было заметить лишь с прудом, и показания очевидцев взяли под сомнение. Ввиду того что Марс был обращен к Венере в созвездии, где находится солнце, а позади него и между обеими планетами и солнцем сверкали лучи солнца, напоминающие серп полумесяца, то наблюдающие и сочли их за луну. Это поняли, и на это надо обратить внимание. Такие тонкости скрыты и от понимающих людей, не говоря уже о простонародье, которое готово подрывать религиозные установления, основываясь на лажных представлениях, [лишь бы похвастаться] тем, что видел такой-то, и тому подобное.

В конце этого месяца паша назначил одного из своих родственников, по имени Шариф-ага, возглавляющим диван по нововведениям. Он передал ему группу писцов, мусульман и коптов, и отвел им помещение в доме Абу-ш-Шавариб, который перестроили в огромное здание. Здесь постоянно и ежедневно происходили заседания для учреждения нововведений и регистров обложения.

Месяц зу-л-ка'да 1231 года (23.IX — 22.Х.1816). В этом месяце часть оросительных сооружений, построенных пашой в Шубра, силой напора вод Нила была внезапно разрушена, и деревянные части их были приведены в непригодность. Вместе с ними упали в воду находившиеся здесь люди, и некоторые из них спаслись, а некоторые потонули. Паша находился в это время во дворце Шубра и видел это.

Завершился год, и вот изложение некоторых его событий.

И в этом году были бесчисленные новшества, которые не поддаются учету. В числе их следующие: феллахам, арендующим землю, с которой выплачивается поземельный налог и на которой они разводят лен, сезам, желтяницу, индиго, хлопок, дикий шафран, желающим получить свой доход, запретили продавать, как обычно, урожай кому бы то ни было, кроме как [556] паше, и по установленной им цене, [доведенной] до сведения доверенных лиц и кашифов провинций. Феллахи обязаны доставить урожай в места, указанные им, где им дают плату или засчитывают в счет причитающегося с них основного налога. То же, в чем феллахи нуждаются, они покупают по установленным высоким ценам. Точно так же они не имеют права продавать никому, кроме паши, пшеницу, фасоль, ячмень, и [так же] за установленную им цену.

Кашифам провинций отдано распоряжение объявить для всеобщего сведения о запрещении /252/ потреблять зеленые бобы, зерна верблюжьей травы, горох.

Чиновникам, исполнителям и кашифам районов возбраняется брать что-либо у феллахов бесплатно, как они это обычно делают. О ком станет известно, что тот взял что-нибудь, будь это хоть лепешка или солома или даже навоз из-под скотины, того постигнет тяжелейшее наказание, окажись он даже из числа самых высокопоставленных лиц.

Было приказано также одеть намордники на скот, пасущийся на пастбищах вокруг плотин и полей.

Из других событий: один христианин из армян получил откуп на скупку поступающего из Верхнего Египта черного тмина, зерен укропа, аниса и тому подобного. За этот откуп он уплатил большое количество кошельков; монополию он получил на скупку и на продажу по установленным им ценам. Стоимость этого откупа, выплаченная им казне, достигла пятисот кошельков, а во времена египетских эмиров его сдавали [всего лишь] за десять кошельков, и не больше. Когда представителем Порты стал Салих-бей ал-Мухаммади, то он повысил [стоимость этой концессии] на десять кошельков. При Мустафа-аге — предыдущем представителе Порты — торговля всем перечисленным, а также хлопком была монополией учрежденного в то время вакфа в пользу священных городов Мекки и Медины, как и многое другое. При нынешнем правительстве [эта монополия сдавалась] за двести кошельков. В нее включили торговлю сушеными финиками, пальмовыми листьями, корзинами, канатами, растительным волокном. Цена корзины, которая служит мерой пшеницы, достигла двадцати [557] пяти пара, тогда как раньше ее покупали за один или два пара, если она была уж очень хорошей, а в общем их покупали и за меньшую цену.

Другие события. Карабит, владелец таможни в Булаке, взял на откуп заведование банями. Он ввел поборы с хозяев бань и с женщин банщиц, назначив определенное количество дирхемов в неделю, и [сверх того] установил, что в его пользу поступает доход с каждой бани за один день в неделю.

Из числа [событий], имевших место в этом году, — недостаток мыла и отсутствие его на рынках; перевелись и мелкие торговцы, торговавшие им. Мыло — это такая вещь, без которой не обходится ни богатый, ни бедный; оно исчезло по той причине, что купцы, торгующие мылом, повысили его цену, ссылаясь на поборы, которые они обязаны выплачивать, и на те поставки, какие они обязаны делать государственным сановникам. По распоряжению катхода-бея была установлена цена на мыло, но торговцы воспротивились, заявив, что терпят убыток и не получают прибыли, и такое положение повторялось не раз. Торговцы жаловались на незначительный привоз мыла до тех пор, пока стоимость ратла мыла не была установлена в тридцать шесть пара, но они этим не удовлетворились и усилили свои жалобы. Катхода потребовал от них отчетность, проверил ее, прибавил им по пять пара на каждый ратл и поклялся, что больше этого не повысит цену. Но торговцы упорно утверждали, что терпят убыток. Катхода послал одного из своих агентов — турка — для наблюдения за продажей, с тем чтобы торговцы не превышали установленную цену. Тот, осуществляя это, ежедневно отправлялся в хан и проводил там приблизительно два часа в течение дня; он следил за тем, чтобы покупающему продавали по этой цене. Торговцы закрывали оклады и переносили торговлю на следующий день. На протяжении этих двух часов солдаты толкались здесь, и, кроме них, никто из жителей города не мог получить [туда] доступ, чтобы купить мыла для себя. Солдаты же продавали купленное ими населению с непомерной надбавкой: они покупали по пиастру за ратл, а продавали его по два пиастра. Население пожаловалось катходе, и тот [558] приказал продавать мыло у ворот Баб Зувайла, у двух общественных фонтанов, один из которых расположен напротив ворот, а другой — тот, что был устроен госпожой Нафисой ал-Мурадийа 718 у хана, находящегося напротив мечети ал-Му'айади. Это распоряжение было отдано, чтобы облегчить простонародью покупку мыла, но положение не улучшилось, потому что торговцы садились в помещении при фонтане, запирали за собой дверь и продавали мыло через окна тому, кто платил цену. Солдаты целыми отрядами толпились у этих фонтанов, руками и ногами своими цеплялись за окошки, и простонародье оставалось сзади, не имея возможности получить что-либо. Солдаты не давали кому бы то ни было конкурировать с ними. У этих фонтанов царил шум и крик, исходивший от обеих сторон; бедному жителю оставалось лишь купить у солдата по цене, какая тому вздумается, или же возвратиться в свое жилище ни с чем. Так продолжалось /253/ в течение многих дней. Временами увеличивалось количество мыла, имевшегося на руках у продавцов на рынке, и тогда скопления публики не получалось — перед продавцом высилась огромная груда мыла, и он ждал того, кто бы купил его. Так бывало на большей части таких рынков, как ал-Гурийа, ал-Ашрафийа, Баб Зувайла, ал-Бундуканийин, и в местах, находящихся за их пределами. Но наутро уже ничего нельзя было достать, и возобновлялось столпотворение у двух фонтанов, как вначале. И из других событий. Паша выпустил обращение к населению города и поручил группе архитекторов и производителей работ обследовать заселенные дома, и если будут обнаружены трещины в том или в другом доме или в какой-либо части его, то отдать распоряжение разобрать его и перестроить. Если же хозяева не смогут выполнить этого, то приказать им очистить дом, перестроить его заново за счет казны, и он станет собственностью государства. Поводом для этой уловки явилось дошедшее до паши известие о том, что в каком-то месте обрушился дом и что под обломками его погибло три человека из числа населявших его. Поэтому паша выпустил такое обращение и послал архитекторов и упомянутое распоряжение. Оно вызвало большую тревогу среди [559] населения города, так как многие оказались неимущими, не имели доходов, а цены на все возросли. Тот же, кто имел достаток, чтобы смести и построить дом, не мог сделать этого из-за невозможности обеспечить эту работу всеми необходимыми материалами, а также потому, что было запрещено пользоваться где бы то ни было рабочими, кроме как на постройках паши и государственных сановников. Дошло до того, что, если человек нуждался в малейшем ремонте здания, он не мог найти рабочего для этого и не мог получить сколько-нибудь золы из бани, как только лишь по письменному разрешению. Если же кто-нибудь получал что-либо тайком и неожиданно об этом узнавали, то и его и владельца бани наказывали,

Паша имеет свыше двух тысяч ослов, которые в течение всего дня перевозят в мусорные ямы золу из бань, а также кирпичи, щебень, землю и обломки разрушенных домов на постройки в крепости и в другие места. И видишь рынки и переулки, переполненные вереницами ослов, отправляющимися и возвращающимися. Если человек в соответствия с приказом снесет свой дом, к нему тотчас же направят вереницу ослов, чтобы увезти рассыпанные кирпичи, и лишь влиятельное лицо может воспротивиться этому. И не являются ли эти распоряжения уловкой для заполучения обломков — строительного материала, так необходимого паше? Мусор от разрушенных зданий остается нетронутым на проездах, его не перевозят, и видишь большинство дорог и районов замусоренными. Что же касается сноса и перевозки больших домов и обширных жилищ, в которых обитали египетские эмиры, в особенности в Биркат ал-Фил, в ал-Хаббанийе, то там это было общим явлением, пока не остались от них руины, фундаменты и ужасные груды; они сравнялись с дорогами, стали мрачными пристанищами одних лишь сов, после того как были пастбищем для газелей. Все виденное там напоминает слова того, кто сказал: “Это жилища людей, живших спокойной жизнью, наслаждавшихся тем, к чему лежит душа. Теперь их постигли бедствия, и сини переселились в могилы; от них не осталось ни глаза, ни следа”. [560]

Точно так же обстоит дело и с Булакам, который был местом для гуляний влюбленных и друзей. Сулайман-ага ас-Силахдар 719 и Исма'ил-паша полностью завладели властью в отношении сноса там зданий и использования их обломков для своих построек в Инбабе и Джазират ал-Вуста 720. Между Ин-бабой и Булаком Сулайман-ага разбил большой сад в сторону Инбабы, обвел его стеной, построил при нем дворец, сакии. Он стал сносить строения Булака — караван-сараи и дома, перевозя на барках оттуда днем и ночью на противоположный берег камни и строительный материал. Исма'ил-паша точно так же развел сад и построил дворец у ал-Джазират и стал расширять свой дворец и свою резиденцию в Булаке. Пользуясь постановлением относительно старых зданий, он стал забирать населенные дома, вплоть до последнего амбара для зерна, большого и длинного. Они разрушили и другие дома, кроме этих, совершенно без препятствий и каких-либо преград, а обломки перевезли к месту строительства. /254/ Точно так же и Вали Ходжа начал сооружать дворец с садом в ар-Рауда. Последнее, что было снесено в Старом Каире, он свез к себе на постройку, но он умер до того, как она была завершена.

Что же касается христиан-армян (а ты не знаешь, что такое армяне), являющихся приближенными нынешнего правительства, то они возводят дома, дворцы и сады в Старом Каире, чтобы обосноваться там. Они точно так же сносят и перевозят для своих построек что им вздумается, и нет запретного для них, но лишь для мусульман — [коренных] жителей города — предназначаются запрещения, препятствия, ограничения и разрушения.

И из других событий. Паша отдал приказ о строительстве жилищ для солдат, которых он вывел из Каира и разместил по провинциям. Он распорядился повсеместно в провинциях строить помещения для жилья солдат, именуемые казармами (ал-кишлат) Это вызвано тем вредом, какой наносили страдания, испытываемые солдатами от длительного пребывания в палатках во время зноя и холода, и необходимостью каждый раз обновлять и чинить их, содержа для этого [561] многочисленную прислугу. Это название — кишлат — есть множественное число от [слова] кышла с кафом, согласованным касрой, и сукуном над шин. В турецком языке оно означает зимнее помещение, так как зима на их языке именуется кыш, с кафом, огласованным касрой, и сукуном над шин.

По районам и деревням были отданы письменные распоряжения заготовить необожженный кирпич, затем обжечь его и доставить его в места построек. Каждое селение и деревню обязали поставить определенное количество кирпича- от деревни, для примера, требовали пять тысяч штук кирпича или больше, соответственно величине деревни. Кашифу района надлежало собрать шейхов деревень и от каждого из них потребовать двадцать или тридцать тысяч штук кирпича — больше или меньше. Их обязали заготовить его, обжечь и доставить в тридцатидневный срок. От каждой деревни потребовали также определенное количество балок из пальмового дерева и пальмовых ветвей. Они обязаны также поставить определенное количество людей на место производства строительных работ для использования их на перевозке всего необходимого для построек в [разных] районах, вплоть до Александрии и дальше. Оплата их работы установлена в семь пара в день на человека, и не больше. Для вырабатывающих кирпич также установлена плата; за пальмовые ветви и балки была установлена оплата, но по очень низкой расценке.

Из других событий. Кашифам по всей стране направлен указ, чтобы те, как только сойдет вода с полей, предупредили феллахов, засевавших в предыдущем году по два феддана льна, или гороха, или сезама, или же хлопка, что они обязаны в этом году засевать по четыре феддана, — вдвое больше того, что прежде. Между тем арендаторы решили ничего этого больше не засевать, после того как у них забрали за бесценок Урожай, принадлежавший им, и их посевы в уплату добавочного поземельного налога. Этим они, бывало, торговали, налог же бывшим мултазимам выплачивали небольшой, да и то с оттяжкой и жалобами. Сеял земледелец посевы из этих семян, оставляемых им в амбаре; затем продавал феддан зеленой конопли на корню по высокой цене, если ему это нужно было [562] спешно, а не то он оставлял ее до полного созревания, собирал, обдирал, толок и продавал по самой высокой цене, как продаются отборные семена. Затем он завершал свою работу по замачиванию и расстиланию, тереблению и очистке от грязи и шершавости и выпрямлению ее для прядения и тканья, после чего он продавал по временам то по ратлю, то по окка. Точно так же дело обстояло с хлопком, индиго, желтяницей. Когда же обрушились на них ограничения и стали для них запретными заработки, расширявшие их жизненные возможности, позволявшие им приобретать скот и украшения для женщин, они заявили: “Какой же нам расчет сеять эти вещи?” Они полагали, что забросят эти культуры для тех, которые для них важнее, но они позабыли о хитрости их правителей и о том, что они подневольны. И вот был издан указ, обязавший их сеять вдвое больше. Они встревожились и стали обращаться за содействием, чтобы получить разрешение удовлетвориться количеством посевов, равным прошлогоднему. Кое-кому разрешили это, а кое-кому, а именно состоятельным людям, было отказано. Весь урожай подлежал сдаче по цене, установленной казной, и покупался ее представителями, а продавался [ею] по значительно более высокой цене, доход же шел в пользу господина паши. Это сопровождается притеснениями, строгими запретами, проверками, направленными против злоупотреблений. Кого же заметят хотя бы в малейшем /255/ злоупотреблении, в присвоении хотя бы ничтожного количества, того постигнет самое суровое наказание, чтобы удержать от этого других. Были поставлены чиновники и писцы для ведения учета каждого вида продукта, взвешивания его, контроля при прохождении им соответствующих стадий [обработки] и при сдаче ремесленникам. В итоге — дороговизна на вещи. Цены для населения повысились. Так, отрез ткани, цена которому была тридцать паря, теперь стоит до десяти пиастров. Вместе с тем трудно стало достать это на рынках, обычно предназначенных для их продажи, как, например, на рынке Марджуш и других, где теперь этим торгуют лишь с рук странствующие торговцы. Мужское белье, цена которому была два пиастра, теперь стоит семь пиастров. [563] Припоминаются прошлые времена, когда оно продавалось по двадцать пара. Хлопчатобумажная одежда продается по сорок пиастров, а, бывало, продавалась по шестьдесят пара. И с остальным дело обстоит соответственно.

Из-за монополии, установленной на индиго, вздорожала окраска одежды бедняков, так что стоимость окраски одного локтя достигла половины пиастра. Да сжалится Аллах над положением своего творения, да не продлит подчинение его женщине и не даст ему жариться на горящих углях!

И из других событий. Продолжали вводить монополию на рис. Ограничения на возделывающих его земледельцев дошли до такой степени, что, как бы они ни трудились над ним, они не имели права взять себе даже зернышка, так как [урожай его] целиком поступает паше по цене, им установленной. Его обрабатывают, обмолачивают и очищают в крупорушках рабочие, оплачиваемые за счет паши, а затем он продается по определенной цене.

Случилось, что один из жителей города, по имени Хусайн: Челеби 'Аджва, сам придумал чертеж нового приспособления для очистки риса и сделал модель ее из жестянки; по сравнению с обычными приспособлениями она вращается намного легче и требует в два раза меньше тягловой силы. Он представил эту модель паше, поразил его этим, и паша наградил его деньгами, приказав отправиться в Дамиетту и построить там крупорушку соответственно своему замыслу и познаниям. Паша отдал приказ о том, чтобы его снабдили всем, в чем он будет нуждаться: деревом, железом, деньгами на расходы. Хусайн Челеби построил крупорушку, и слова его подтвердились. Затем он построил вторую такую же в Розетте, и дела его по этой причине пошли в гору.

И из других событий. Когда паша увидел эту изобретательность Хусайна Челеби, то он заявил: “Египтяне обладают высокими достоинствами и способностями к познаниям”. Он приказал построить на территории своего же дворца школу, которую он укомплектовал сыновьями жителей города ж своими мамлюками. Во главе ее он поставил Хасана-эфендш по прозвищу ад-Дарвиш ал-Маусили. При участии турка по [564] имени Рух ад-Дин-эфенди и даже европейцев учеников обучали основам арифметики, геометрии, тригонометрии, измерению объема и высоты и нахождению неизвестного путем решения уравнений. Паша доставил для этой школы различные геодезические приборы английского производства для измерения расстояния, высоты и площади. Он установил для слушателей этого училища, именуемого инженерным, годичное содержание и одежду. Ежедневно ученики собирались сюда с утра и находились до послеполуденного времени, когда они отправлялись по домам. В некоторые дни они отправлялись в поле для занятий по измерению земельных площадей при помощи измерительных приборов, что является желанной целью паши.

И из других событий. Продолжалось сооружение больших и малых судов для перевозки разного рода зерна из Верхнего и Нижнего Египта в район Александрии для продажи европейцам. Суда грузились на побережье Верхнего Египта и доставляли зерно в Булак и Старый Каир, где оно высилось огромной грудой. Прибывали морские суда для перевозки зерна, и наутро от него ничего не оставалось, а затем прибывали другие суда, и возобновлялось вчерашнее положение. Это же происходило и у побережья Розетты. Что же касается зерна из Нижнего Египта, то оно сюда (В Булак и Старый Каир) и не поступало, а отправлялось оттуда, где оно было, в Розетту, а затем в Александрию. Когда же переставал действовать прилив, то собирали множество ослов и верблюдов и перевозили на них зерно сушей за незначительную плату, а из-за недостатка корма и трудностей пути животные подыхали. Этим зерном нагружали затребованные из европейских стран суда по цене в шесть тысяч пара /256/ за ардабб на суше. Что же касается бобов, ячменя, маиса, верблюжьей травы и других [видов] зерна, красителей и жиров, то они продавались по различным ценам. Взамен этого шли товары и деньги во французских талерах, которыми наполнялись маленькие, окованные железом ящики; их перевозили на верблюдах, по три ящика на [565] каждом, в казну, в крепость, куда тянулись [целые] вереницы их, Когда время жатвы миновало и поступление зерна резко сократилось, кашифам Верхнего и Нижнего Египта было отдано распоряжение обложить [известным] количеством зерна селения и деревни. Они обязали шейхов селений доставить разверстанное ими на каждое селение количество пшеницы, бобов, дурры, маиса, с тем чтобы те собрали и получили это с феллахов. Шейхи [в свою очередь] делают эту раскладку в отношении феллахов своего селения. Чиня насилие, они забирают зерно, предназначенное для прокорма семей. Оно оплачивается по цене в восемь реалов за ардабб на месте привоза с выплатой половины [этой цены], а вторая половина идет в счет основного налога, подлежащего взысканию в следующем году.

И из других событий: пришло на ум паше создать оросительные каналы, сооружения и пашни в месте, именуемом Рас ал-Вади 721 в аш-Шаркийе в Бильбейсе, а также развести там тутовые и масличные деревья. Он отправился туда и установил, что земли этого района обширны, пустуют и не возделываются, а почва песчаная, бесплодная. Он уполномочил людей привести ее в пригодное состояние, подготовить ее, выкопав здесь свыше тысячи сакий, возвести постройки и жилища, посадить тутовые деревья для разведения шелковичных червей, много масличных деревьев для выделки масла. Приступили к работе — рытью и строительству, изготовлению деревянных колес для сакий. Их делали в доме ал-Джубджаби [в квартале] ат-Таббана и постепенно перевозили на верблюдах в Ра'с ал-Вади.

Паша приказал также перестроить мечеть аз-Захира Бейбарса, находящуюся за ал-Хусайнийей, превратив ее в мыловарню для изготовления в ней мыла, наподобие того как оно выделывается в Сирии. Он уполномочил на это сейида Ахмада ибн Йусуфа Фахр ад-Дина. Тот построил здесь большие бассейны для жиров и поташа.

И [в числе] нововведений. В квартале Тахт ар-Раб' также оборудовали место под плавильню и стали изготовлять медную утварь и котлы огромного размера. [566]

И из других событий. Изготовление пороха на пороховом заводе, оборудованном для этого на острове ар-Рауда, поблизости от ниломера. Порох добывают из груды солончаковой земли в построенных для этого бассейнах и сбивалке. Затем при помощи варки его очищают, пока соль его не становится совершенно белой, столь же хорошей, как и та, что привозится из Англии.

Главным руководителем этого завода является европеец, который получает плату ежемесячно. В крепости у янычарских ворот имеется литейная мастерская для литья пушек и ядер, их изготовления, измерения, подготовки их чертежей, их высоты и размера — это предприятие называется топхане. 722

Его возглавляет начальник, при нем состоят писцы, рабочие. Они получают оплату помесячно.

И из других событий [надо отметить следующие]. Сильнейшее стремление паши любыми путями получить налоги и изыскать добавочные [обложения]. После того как он овладел деревнями, 'поместьями, неотторжимым имуществом, он отменил передачу путем купли-продажи или наследования доходов [с этих земель], урожая в амбарах и тому подобного. Каждый, кто получал часть доходов с неотторжимого имущества или содержания, со своей смертью лишается всего того, что записано на его имя, “ все это причисляется к доходу дивана, даже если у покойного остаются дети или же если он переписал это на имя детей и они умирают до него, — [и в том и в другом случае] он или его дети остаются ни с чем. Если же тот пожалуется паше, то он прикажет обследовать его доходы, и если окажется, что тот числится по регистру другой местности или на службе, то ему будет оказано, что этого достаточно для него, а если будет установлено, что у него во владении ничего, кроме этого, нет, то паша прикажет через отдел податей выделить ему кое-какой доход в пиастр или полпиастра в день или что-нибудь подобное.

Вместе с тем паша проявляет большое внимание к торговым компаниям и стремление к разного рода торговле. Он строит суда на Средиземном и Красном морях и учреждает свои представительства в различных приморских городах, [567] вплоть до Франции, Англии, Мальты, Измира, /257/ Туниса, Неаполя, Венеции, Йемена и Индии. Он дает большие суммы денег людям, которые отправляются с ними [в другие страны], чтобы закупить товары. Он установил, что треть прибыли идет в их пользу, в вознаграждение за их услуги, разъезды. В числе таких ра'ис Хасан ал-Махруки, которому он дал пятьсот тысяч французских талеров для поездки в Индию, закупки индийских товаров и доставки их в Египет. Точно так же он дал одному христианину шестьсот тысяч французских талеров, равно как и тем, кто отправляется в Бейрут, в Сирию для закупки шелковых коконов, шелка и всего прочего. Паша устроил в Каире ткацкие мастерские для переработки хлопка в ткани, употребляемые людьми для хлопчатой и шелковой одежды, а также организовал мастерские по производству холста и изготовлению шаланд.

Он целиком монополизировал производство всего этого и закрыл мастерские ремесленников, уничтожил их станки и мастерские и поставил их на работу за плату в учрежденные мы ткацкие мастерские. Он лишил их заработка, а также и дутей добывания его. Забирая потребное ему количество ткани и одежды, он оставшееся сверх этого распределял между купцами для продажи народу по самым высоким ценам: цена дирхема шелка достигла двадцати пяти пара, а до того он продавался по два пара.

И из других событий. Паша упразднил диван, ведавший взысканием сбора с барок, на которых отправляются в такие пункты, как Шибин ал-Кум 723, Саманнуд, в Нижний Египет. Сборы и налоги с них взыскивало взявшее их на откуп лицо по имени 'Али ал-Джаззар. [Это упразднение] произошло потому, что большинство барок, спускающихся и поднимающихся по Нилу, за очень малым исключением, принадлежит паше. Он все время продолжает их строить на верфях. Хозяева их и матросы служат за плату. Ремонт повреждений, канаты и see необходимое для них обеспечивают верфи, которые располагают наполнителями, писцами, доверенными лицами, записывающими и учитывающими расход и приход. Эти верфи находятся на побережье Булака. Там находится большое [568] количество дерева разных сортов и все, что необходимо для строительства барок. Сюда поступает ввозимый из Турции и Сирии лес. Лишь немногое, излишнее, отпускается по высокой цене торговцам лесом, а остальное отвозится на верфи, сюда идет весь ввозимый лес и древесина, прибывающие в оклады паши. Торговцы получают это лишь отсюда и в очень небольшом количестве.

Из диковинок получены из Англии водооросительные машины из железа, они приводятся в движение водой, но течение Нила не обеспечивает длительного вращения.

И из других событий: построили насыпь, тянущуюся от моста ал-Лимун по правую сторону пути, ведущего из Булака в Шубра по прямой линии; края ее обсадили тутовыми деревьями. Подобным же образом устроили дороги в провинциях.

И из числа других событий. С начала месяца раджаба вплоть до конца года уменьшилось поступление мяса, повысились цены на него, вместе с тем ухудшилось качество его, оно стало тощим. Ратл его продается по двадцать пара или около того, и продают его вместе с костями, отходами и отбросами. Причиной всему этому является обязанность мясников поставлять мясо государству по низким ценам, и они возмещают свои убытки за счет населения. Некоторые солдаты покупают овец, режут их и продают их по высокой цене, обвешивая при этом, но жители не осмеливаются проконтролировать их.

И из числа событий. Паша назначил кашифом провинции ал-Мануфийа Ибрахим-агу, который был катходой Ибрахим-паши. В числе своих дел он занимался тем, что вызывал шейхов селений или деревни и допрашивал кого-либо из них. На вопрос о том, над кем он является шейхом, тот называл населенный пункт, сообщал, с какого времени занимает пост. Тогда ему задавали вопрос, а что же ему было преподнесено за это время, и угрожали или сажали в тюрьму, если тот пытался отрицать это. Если же он сообщал обо всем от начала до конца, показывая, что он получал то-то и то-то деньгами или овцами, то писец это записывал, и это засчитывалось мултазимам и заносилось в регистр. Сообщение об этом [569] посылалось в диван, с тем чтобы высчитать это у мултазимов из их фа'иза, /258/ записанного за ними в диване. Случалось, что записанное за мултаэимом превышало установленную для него сумму [фа'иза], тогда излишек взыскивали с него или заносили в счет [суммы фа'иза] следующего года.

Из других событий. Наложили запрет на персидский тростник — никто не имеет права купить даже единой тростинки, не получив разрешения катхода-бея. Каждый нуждающийся в тростнике для стройки, или для окон, или для веретен для прядения шелка, или же для курительных трубок должен получить фирман на нужное ему количество; с этой целью приходится прибегать к посредничеству и разбирательству и приводить доводы, чтобы добиться требуемого.

И из событий. Хорошо то, что паша обратил свое внимание на восстановление большой плотины, ведущей к Александрии. Плотина была повреждена с давних времен, соленые воды моря просачивались и губили большое количество земель, деревень и пашен. По этой же причине приходили в негодность пути и дороги. Государство не могло с этим справиться, и соленые воды, не переставая, все больше наступали на земли, так что они достигли канала ал-Ашрафийа, откуда наполняются водоемы порта [Александрия]. Здесь сооружали запруды из земли и глины. Когда паша стал заботиться о восстановлении Александрии, об усилении ее фортов и укреплений, он, не переставая вести это строительство, позаботился также и о дамбе. Он направил туда чиновников, чернорабочих, рабочих людей: плотников, строителей; разного рода материалы: гвозди, железные части, запас камней, лес, большие балки, понтоны; и все это посылалось до тех пор, пока работы не были окончены. Паша обладает настойчивостью, которой нет ни у одного из правителей этой эпохи. Если бы Аллах наделил его справедливостью в дополнение к присущей ему решительности, способности руководить, организовывать, проницательности и способности дерзать, то он был бы единственным для своего времени и чудом эпохи.

Что же касается состояния денежного обращения, то [размен денег] не перестает оставаться на чрезмерно высоком

[570] уровне: разменный курс французского реала равен девяти пиастрам, а это в четыре раза больше общепринятой стоимости реала. Из-за того, что с прошлого года перестали чеканить пиастры, взамен которых выпускают по половине, четверти и восьмой части пиастра, размен его производится с прибылью. Мелкой монеты недостаточно в обращении, и на руках ее очень мало. Человек, желающий получить в обмен на мелкую монету золото, французские талеры или пиастры, должен уплатить сверх размениваемой суммы десять пиастров, то есть четыреста пара. Разменный курс ал-бундуки достиг восьмисот пара, венгерского дуката — восьмидесяти пиастров, египетского махбуба — четырехсот пара, исламбули 724 — четырехсот восьмидесяти пара.

Все эти монеты трудно достать, несмотря на то что их чеканят в огромных количествах. Они существуют номинально, а не фактически. Их забирают сирийские и греческие купцы за барыш и посылают закупать на них товары, так как реал в этих странах котируется лишь за третью часть от сотни пара, так что на каждом реале получается шестьдесят пара барыша. Когда паша узнал об этом, то он стал посылать своим представителям в Сирии ежемесячно по тысяче кошельков мелкой монеты, вместо которой он получал французские талеры, к номиналу которых он добавлял треть меди и чеканил из этого мелкую монету, получая на этом огромный барыш и оставаясь, таким образом, в выигрыше без ростовщических процентов.

Среди событий [истекшего] года — удивительное сражение между англичанами и населением Алжира, которое отличается силой и приспособлено к морским битвам. Алжирцы нападают на суда европейцев, захватывают добычу, берут пленных, и у них большое количество пленных, в том числе и англичан. Порт их укреплен, он обнесен стенами, [высящимися] над морем в виде полукруга огромного размера, которые отличаются прочностью, имеют форты, снабженные пушками, ядрами, снарядами. Алжирцы выслеживают и нападают, а суда их находятся в укрытии. К ним прибыло несколько английских судов с указом от турецкого султана освободить за

[571] выкуп их пленных. Они отпустили свыше тысячи человек с выплатой за каждого пленного по сто пятьдесят французских талеров, и те возвратились туда, откуда они явились. Спустя какое-то время на подступы к порту прибыло некоторое количество их судов, которые выбросили флаги мира /259/ и беспрепятственно прошли через вход в гавань. С них спустились на фелюги люди с требованием выдать остальных пленных. Правитель Алжира отказал в этом, и начались переговоры, пререкания, во время которых прибыло большое количество английских судов — шеленботов, представляющих собой небольшие суда, приспособленные к ведению боя. Пользуясь попутным ветром, они прошли в гавань, и завязалось сражение. Англичане, стреляя своим новым способом, подожгли суда алжирцев. В бой вступили и жители города, несмотря на их неподготовленность и на внезапность нападения противника. Пушки внутренних фортов не могли попасть в небольшие низкие шеленботы, а те били безошибочно, имея также преимущество нападения. В разгар боя правителю доложили, что его солдаты-турки оставили сражение и начали грабить город и поджигать дома. У него опустились руки, и он пришел в замешательство, не зная, продолжать ли драться против прибывшего врага или же против своих солдат, чтобы воспрепятствовать им и удержать их от грабежа, поджогов, разрушений и всех таких дел. Ему осталось лишь спустить флаги и запросить у англичан мира. Военные действия были приостановлены, обстрел прекратился, и возобновились переговоры о мире, который был заключен на следующих условиях: выдача остальных пленных, немедленное и без какой-либо отсрочки возвращение денег, уплаченных в качестве выкупа в прошлый раз. Так и сделали: выдали пленных, среди которых были юноши, принявшие ислам и изучившие Коран, и заключили перемирие сроком на шесть месяцев. Англичане возвратились в свою страну с победой, освободив пленных. Один лишь Аллах — вершитель судеб! Затем алжирцы занялись восстановлением того, что было разрушено во время военных действий: [крепостных] стен, фортов и мечети, а также того, что было [572] разрушено своими солдатами; эти последние — худшие из всех врагов ислама и мусульман.

Сведения об этом событии сразу же разошлись по свету, и алжирцам помогли: султан Марокко, его величество Сулайман, послал суда взамен потерянных ими, послал им строителей, инструменты и все необходимое для строительных работ, так же как это сделали правитель Туниса, турецкий султан и другие.

Ничего более страшного или подобного этому событию, о котором мы узнали, еще не случалось с населением Алжира. Это произошло в начале месяца шаввала этого года, в день праздника розговения — это был для них предельно скверный праздник. На все воля Аллаха всевышнего, великого!

Упоминание о тех, кто умер в этом году. Что же касается умерших в этом году из тех, кто заслуживает упоминания, то умер проницательный, выдающийся ученый, богослов, законовед, грамматик шейх Ибрахим ал-Басйуни ал-Баджирами шафиит, сын сестры шейха Мусы ал-Баджирами, шейха благочестивого, стремившегося к праведности, набожного. Шейх Ибрахим посещал занятия выдающихся старых шейхов. Он всегда был в числе лучших учащихся и сам приносил пользу учащимся, более того — большинству людей. Он отличался простотой, воздержанностью, скромностью и смирением. Ему было присуще преклонение перед Аллахом. Он имел представление о [всех] разделах богословия, занимался логикой, поэзией, грамматикой, литературой. Он обладал прекрасной памятью, его общество и беседа не могли наскучить. И так он жил, поучая, в воздержании и целомудрии, пока не заболел и не умер в субботний день середины мухаррама этого-года (3.XII.1815 — 1.I.1816). Он умер приблизительно семидесяти пяти лет. Молитву над ним совершили в ал-Азхаре при большом стечении народа, — да помилует его и нас всевышний Аллах!

Умер ученый законовед, богослов, грамматик шейх 'Али ал-Хасави шафиит. Его нисба происходит от названия селения Хаса в провинции ал-Калйубийа, откуда он родом. Малолетним он прибыл в ал-Азхар, усвоил здесь Коран и основные [573] тексты. Он посещал занятия таких шейхов, как шейх 'Али ал-Адави ал-Мунсафиси, известный под прозвищем ас-Са'иди, шейх 'Абд ар-Рахман ан-Нахрири по прозвищу ал-Мукри. Он посещал лекции шейха Сулаймана ал-Джамала, а после него изучал у шейха 'Абдаллаха аш-Шаркави Муслих ал-хадис 725, изучал Джам’ ал-Джавами' 726 вместе с его комментарием к сочинению Джалала /260/ ал-Махалли по основам богословия и Мухтасар ас-Са'да. С пользой для обучающихся он вел занятия с ними. Он был хорошим человеком, вежливым и скромным. Он не видел для себя места в жизни, [обреченный] на безвестность своих усилий и на недостаток средств к жизни. Он был добродетелен и не завидовал другим, безропотно страдал от неприятностей, причиняемых ему женой. К концу жизни его частично поразил паралич, и по этой причине он в течение ряда месяцев был оторван от жизни, затем слегка оправился от этого, [сохранив] невредимыми органы чувств, и возобновил занятия. Так жил он достойно, довольный и удовлетворенный, не раздражаясь и не жалуясь людям, пока не умер в месяце джумада ас-санийа 1231 года (29.IV — 27.V.1816), — да помилует его и нас всевышний Аллах!

Умер проницательный, выдающийся шейх, ученый сейид Ахмад ибн Мухаммад ибн Исма'ил из потомков сейида Мухаммада ад-Дукати ат-Тахтави, ханифит. Отец его был турок, прибывший в Египет в качестве кади в Тахта — местечко поблизости от Асйута в Верхнем Египте. Он женился здесь на благородной женщине, и она родила ему сейида Ахмада и брата его — сейида Исма'ила. Он жил там вплоть до своей смерти и оставил упомянутых двух сыновей и их сестру. Сейид Ахмад приехал в Каир в 1181 (1767-68) году — в период возмужания, после того как в своем местечке он усвоил Коран и почитал кое-что из грамматики. Он поступил в ал-Азхар и посещал занятия по богословию шейха Ахмада ал-Хамаки, ал-Мукаддаси, ал-Харири, шейха Мустафы ат-Та'и, шейха 'Абд ар-Рахмана ал-'Ариши. Он изучил у него начало книги ад-Дурр ал-мухтар 727, вплоть до книги ал-Буйу' 728. Вместе с группой учащихся он прекратил занятия у шейха 'Абд ар-Рахмана, так как последний по распоряжению 'Али-бея был [574] направлен в 1183 (1769-70) гаду в Стамбул по некоторым делам. Он просил моего отца закончить с группой изучение книги — это было принято, и они приходили к нам в дом для занятий, и шейх Ахмад в том числе. В это время, по окончании занятий с группой, сейид Ахмад оставался, и мы вместе с ним читали с отцом тексты Hyp ал-идах 729, потому что отец был высоким авторитетом, так как усвоил этот текст от сына составителя, который его передавал от деда моего отца, а тот [в свою очередь] воспринял его от самого автора. Дед моего отца и автор оба носили имя Хасан — это удивительное совпадение. Сейид Ахмад и я, грешный, подходили друг другу по характеру, были в дружбе. Я проводил вместе с ним большую часть времени в ал-Азхаре и дома, потому что у него был приятный характер, а возраст наш был сходен. Видя это, отец, бывало, справлялся у меня о нем, если тот иногда отсутствовал, и спрашивал: “А где твой друг ас-Са'иди?” Сейид Ахмад повторял уроки вместе со мной, объяснял мне то, что трудно было попять, так как, не в пример мне, грешному, он не переставал всегда усидчиво работать, имея превосходную память и живой ум, чем я не отличался, и [хорошо] воспринимал на слух. Он получил иджазу от каждого из [следующих] шейхов: Хасана ал-Джиддави, Мухаммада ал-Амира, Абд ал-'Алима ал-Файйуми. Эти трое получили иджазу от шейха ал-'Адави ал-Мунсафиси, а тот получил ее от шейха Мухаммада 'Акила, авторитет которого прославлен. Когда сейид Ахмад получил полномочие обучать, то, так как жилище его было в районе ас-Салиба, он преподавал в медресе аш-Шайхунийа и ас-Саргатмишийа. Вокруг него объединились жители этого района и высокопоставленные лица его. Они позаботились о его делах, поселили его в подходящем для него доме, проявили к нему щедрость, сочувствие, чтили его. Этот район был заселен высокопоставленными лицами, и покойный был для них единственным, потому что он принадлежал к тому же религиозному толку и был их соплеменником, турком по происхождению. В этом районе не было других богословов, а особенно никого из ханифитов.

Сейид Ахмад был похвального поведения. Он занял [575] почетное положение, потому что приносил пользу, имел благородную душу и потому стремился избежать всего непорядочного, что не могло привлечь к нему милость [Аллаха]. Любовь к нему все возрастала, и выносимым им решениям и его суждениям доверяли.

Он обратил внимание на вакфы и доходы обеих Шайхумий (Медресе и мечети), на то, чтобы улучшить их положение, начал восстанавливать их. Все, приемлющие добро, помогали ему в этом. Он обновил здание мечети и странноприимного дома и основал при нем водоем. В это же время он /261/ переселился со 261 своей семьей в прекрасный дом по соседству с мечетью, расположенной в переулке, именуемом Дарб ал-Майда' 730, и учредил вакф для поддержания мечети. Вместе с тем покойный не прекращал своих посещений ал-Азхара, где он ежедневно вел занятия в мечети. Когда же возросло число его учеников, то он перенес занятия в медресе ал-'Айнийа 731 поблизости от ал-Азхара.

Когда Мухаммад-эфенди ал-Ваднали построил мечеть и школу по соседству со своим домом, напротив моста, именуемого мостом 'Омар Шах, то он поручил сейиду Ахмаду вести здесь ежедневно после полудня занятия по изучению хадисов с десятью учащимися. Он назначил им и их шейху определенное и достаточное содержание, которое выплачивал им диван. После смерти шейха Ибрахима ал-Харири сейид Ахмад был назначен [вместо умершего] на пост шейха ханифитов. Хотя он сопротивлялся этому назначению, он занимал этот пост до изгнания из Каира сосланного сейида 'Омара Му-каррама, когда в отношении того была написана петиция Порте, в которой на него были возведены небылицы. Когда сейиду Ахмаду предложили засвидетельствовать ее, он отказался, его стали поносить, оскорблять, и его отставили от поста шейка ханифитов, назначив вместо него шейха Хусайна ал-Мансури. Когда же упомянутый умер, сейида Ахмада восстановили на посту шейха ханифитов, — это было в начале месяца сафара 1230 года (13.I — 10.II.1815). Его облачили в шубу шейх [576] аш-Шанвани — шейх мечети ал-Азхар, паша и остальные почтенные шейхи. Все были единодушно за него.

В этом же году он попросил у меня разрешение построить для себя на случай смерти склеп на кладбище рядом с шейхом Абу Джа'фаром ат-Тахави. Я ведал этим кладбищем и дал ему разрешение. Он построил склеп рядом с усыпальницей своего учителя, и когда он умер, то его здесь похоронили. Он умер в четверг вечером, после захода солнца, а это было 14 радакаба 1231 года (10.VI.1816).

Он оставил комментарий в четырех томах к ад-Дурр ал-мухтар, ясно освещающий этот текст. В этом комментарии он собрал источники этого текста и дополнил еще кое-чем.

Умер умный, способный, редкий и удивительный [человек], чудо своего времени, прекрасный друг Хасан-эфенди по прозвищу ад-Дарвиш ал-Маусили, как он сам называл себя. Он был проницателен, с острым умом, очень восприимчив, был сам по себе удивительным, выдающимся явлением для своего времени и знаменитым в Каире. Он путешествовал по [разным] странам и областям, объезжал царства и иностранные государства, познал чудеса творения. Он знал многие языки и мог быть отнесен к любому племени, его легко было счесть за представителя любого народа. Временами его относили к персам, а временами — к евреям, как соответствует сказанному: “При встрече с йеменцем — он йеменец, а при встрече с ма'аддийцем — он 'аднанец” (Арабская пословица, которая характеризует способность подлаживаться под собеседника. 'Аднан — имя одного из родоначальников арабов. Бану 'Аднан — арабские племена, населяющие Хиджаз и Неджд, а в переносном смысле — чистокровные арабы. В данном контексте йеменцам противопоставлены “чистокровные арабы” — 'аднанцы).

Это сочеталось с красноречием, силой души. Он был так причастен ко всем точным и гуманитарным наукам, что слушающий его полагал, что он искусен в одной лишь этой области, на самом деле это не так. Благодаря силе ума, памяти, способности к изучению ему не нужно было посещать занятия шейхов, да и к тому же не стало ученых, которые представляли бы эти науки. Он изучал достижения науки и [577] основных ее представителей, выделялся в ней [удачными] формулировками, украшал и совершенствовал ее. Он помнил названия книг, имена шейков, мудрецов, мог определить малоизвестное в данной науке и ее достижения.

Знание языков облегчало ему общение с разными национальностями, и представитель каждой данной народности считал, что он один из его соплеменников. Он держал в голове много сомнений и осмысленных знаний и логических доказательств и пренебрегал категорическими предписаниями и обязанностями, накладываемыми шариатом. Может быть, он передразнивал слова безбожников и сомнения еретиков, отпавших от веры. На некоторых собраниях его язык блеснул ошибками такого рода, и он навредил себе. Люди поэтому осуждали его отношение к религии и исключили его из числа верующих мусульман. О нем думали плохо, количество порицаний росло, а после его смерти стали громко говорить о нем то, что при его жизни скрывали, боясь силы его влияния. Он был вхож к знати и умел устанавливать связи с должностными лицами любых направлений и любого времени, с начальниками писцов и чиновников, |262| коптов и мусульман, в высшей степени симпатизировавшими ему, и извлекал из этого пользу. Беседа и общение с ним не надоедали. Когда паша пожелал основать заведение для обучения арифметике, геометрии и измерению площадей, то он назначил покойного заведующим и учителем тех, кто должен был учиться в этом училище. Это произошло потому, что при помощи ухищрений он проник сюда для обучения мамлюков паши чтению, арифметике и прочему. Паша назначил ему рацион и месячное содержание, и под его руководством некоторые мамлюки превосходно усвоили знание счета и тому подобное. Это очень поразило пашу, а покойный стал подговаривать его к тому, чтобы отвели помещение для обучения и чтобы к мамлюкам добавили юношей из населения, желающих обучаться. Паша распорядился основать это училище, и доставили сюда из Англии некоторые пособия по геометрии, измерению площадей, по астрономии и прочее. Среди населения города отобрали свыше восьмидесяти юношей, способных к [578] ученью. Каждому из них назначили ежемесячное содержание и одежду, выдаваемую в конце года. Хасан-эфенди сочувствовал тем, кто заслуживал сожаления, он старался ускорить выдачу одежды раньше срока несостоятельным учащимся чтобы те могли выглядеть прилично среди своих ровесников. Он покупал для них ослов, чтобы облегчить им спуск и подъем в крепость.

Для учебы собирались ежедневно с утра до дополуденного времени. В помощь шейху Хасану дали человека, приехавшего из Стамбула и знающего арифметику и геометрию” для того чтобы тот обучал этому тех учащихся, кто не знает арабского языка; имя [этого] нового учителя Pyx ад-Дин-эфенди. Так продолжалась девять месяцев, когда шейх Хасан умер, потому что, сделав себе кровопускание, он поднялся в крепость и здесь, рассердившись на одного из учащихся, ударил его; повязка развязалась, и потекла в большом количестве кровь. Он заболел заражением крови и через несколько дней умер. Его похоронили в мечети ас-Сиражд ал-Булкини, находящейся в Байна-с-Сийаридж. Он умер в четверг. 17 джумада ас-санийа этого года (15.V.1816).

С этого момента и стали множиться злопыхательские разговоры и начали говорить во всеуслышание то, что при жизни его скрывали. Некоторые говорили, что умер глава еретиков, а другие — что погибла опора эиндиков 732. Ему приписывали обладание книгой Ибн ар-Раванди 733, составленной для некоторых евреев, которая должна была опровергнуть Коран. Утверждали, что он читал ее и уверовал в нее. Об этом собщили катходе-бею, и тот затребовал книги покойного, просмотрел их, “о этой книги не обнаружил.

Но его ненавистники и завистники этим не удовлетворились и продолжали поносить его, утверждая, что видели его в дурных снах. Это свидетельствует о том, что он обречен на вечные муки. А Аллах лучше всех знает о его творении.

А в общем он был странной породы.

Училищем стал единолично заведовать упомянутый Рух ад-Дин-эфенди.

Умер в Салониках почтенный и уважаемый шериф [579] Галиб, который был отстранен от управления Меккой, Джиддой, Мединой и всем остальным Хиджазом. Его управление продолжалось почти до [12]27 (1812) года. Он унаследовал правление у шерифа Сурура, умершего в 1203 (1788-89) году.

Шериф Галиб был хитроумный ученый, описание достоинств которого потребует двух томов. Он продолжал оставаться эмиром, пока Аллах не подстрекнул против него этого пашу, который не переставал хитрить, интриговать против него, пока не смог арестовать его и выслать в Салоники. Лишенный власти и могущества, Галиб оказался на чужбине. Имущество его было разграблено, его сыновья и невольницы умерли, и сам он умер в этом году.

Умер эмир Мустафа-бей Дали-паша — родственник паши, его зять. Он был крупнейшим сановником его правительства знаменитым, отличающимся отвагой и храбростью. Он умер в Александрии, и, когда весть об этом дошла до паши, он чрезвычайно огорчился и очень сожалел о нем. Паша назначил его кашифом аш-Шаркийи вместе с 'Али-кашифом. Они пробыли там около двух лет, умиротворили провинцию, наведя большой страх на бедуинов, укротили их, истребив многих из них. Дали-паша собрал для своего господина большое количество денег.

Он был огромный, толстый, мог съесть целиком козла и запить его бурдюком вина, за этим следовала одна или две кринки молока, и он сразу же заваливался спать, /263/ как большой мычащий теленок.

Тем не менее он оказывал услуги тем, кто обращался к нему, любил людей хорошего происхождения, сочувствовал им, от многого отказывался и давал им все, что по праву им. положено. Он был великодушен и справедлив по отношению к тем, кто этого заслуживал. Когда его сестра, бывшая женой паши, а также его мать удостоверились в его смерти, то распорядились доставить его тело в Каир и похоронить в их усыпальнице. Для осуществления этого был назначен Сулайман-ага ас-Силахдар. Он отправился в Александрию, положил его тело в ящик, покрытый смолой, и на арбе доставил [580] в Каир через двенадцать дней после его смерти. Это было в четверг, 15 джумада ас-санийа (13.V.1816), в два часа после захода солнца. Его отнесли на кладбище с факелами позади шествия. Когда прибыли туда, то хотели опустить его в могилу вместе с ящиком, но это оказалось невозможным. Разбили ящик, и оттуда вырвался такой запах, что все присутствующие разбежались. Тело завернули в циновку и опустили в могилу. Могильщики упали в обморок. Сердца не выдерживали запаха, исходившего от деревянного ящика, его засыпали землей. Не было никого, кто бы вспомнил о нем или почтил его.

Умер также Хасан-ага, правитель Суэцкого порта. Он умер от чумы. Вместо него паша назначил сейида Ахмада ал-Мулла ат-Тарджумаяа.

Умер также Сулайман-ага — правитель Розетты.

Умер великий эмир, известный Ибрахим-бей ал-Мухаммади, самый знатный из тысяч египетских эмиров. Он умер в Донголе, на чужбине, вдали от пределов Египта. Он происходит из мамлюков Мухаммад-бея Абу-з-3ахаба 734 и был назначен эмиром в 1182 (1768-69) году во время правления 'Али-бея старшего. После смерти его господина в 1189 (1775-76) году он был назначен шайх ал-баладом и правителем страны вместе со своим хушдашем Мурад-беем и остальными эмирами.

Все они были довольны его руководством и правлением, не противоречили ему, и он считался с ними. Он больше заботился о менее значительных из них, нежели о более высокопоставленных, и бдительно поддерживал единство и сердечное согласие между ними. Время его правления было длительным — около десяти раз он был каймакамом в Каире при везирах. В [11]86 (1772-73) году он был амир ал-хаджжем, а в [11]87 стал дафтардаром. Оба эти случая были при жизни его господина. Он покупал много мамлюков, обучал их, отпускал на свободу, производил в эмиры и назначал одних начальниками санджаков, а других — кашифами, отводил им обширные дома, раздавал поместья. Многие из них умирали при его жизни, и он назначал вместо них других мамлюков. [581]

Он видел детей своих детей и даже правнуков, его потомство все время росло. Он был эмиром около сорока восьми лет, в течение которых он благоденствовал. Под конец жизни, изгнанный из родных мест, он страдал жесточайшим образом. Ему были присущи храбрость и героизм. Он вел много войн, был спокойным, терпеливым, добрым, дружелюбным, склонным к самоограничению, справедливости. Развлекался он изредка и вполне пристойно и прилично. Не любил зря проливать кровь. Многие поступки и злоупотребления своих соратников он старался не замечать, а они противодействовали ему во многих делах, в особенности Мурад-бей и его подчиненные. Он закрывал на это глаза, обходил, не обращая внимания, не противоречил, не подавал виду, какое это производит на него впечатление. Он заботился лишь о продлении единодушия между эмирами и о предотвращении смуты. Если между эмирами происходило что-нибудь, что вызывало вражду, то он старался это уладить и исправить. Но это пренебрежение и то, что он на все смотрел сквозь пальцы, служили причиной проявления зла, так как эмиры упорно преступали границы дозволенного. Их обуяли самообольщение и беззаботность относительно последствий поступков, они недооценили своих врагов, и руки их протянулись к имуществу и товарам европейских купцов — французских и других, они захватывали их без оплаты, презрительно относясь к владельцам. Они перестали придавать значение своему султану и уважать его, хотя и провозглашали, что состоят у него в подчинении. Они нарушали его указы и воздерживались от уплаты в его казну денег, пренебрежительно относились к вали, пашам, мешали им управлять, распоряжаться делами, опекали их, а те суммы, что доходили к этим последним, выглядели, милостыней. Так было до тех пор, пока в 1200 (1785-86) году против них не двинули Хасан-пашу ал-Джазаирли. Он прибыл уже известным образом и при помощи /264/ черни изгнал эмиров из города в Верхний Египет, и они были опозорены.

Затем, в 1206 (1791-92) году, они возвратились к власти и восстановили прежний порядок и даже превзошли его [582] в нарушении границ дозволенного. Это вызвало французскую экспедицию против них 735. Положение продолжало ухудшаться, и ужасы следовали один за другим, пока не произошли потрясения основ Египта и эмиры совсем не утратили уважения. Это положение вынудило Ибрахим-бея уйти на чужбину, блуждать и скитаться вместе со своими соратниками. Они бежали в Судан, где существуют тем, что разводят табак. Одеждой им служат рубахи, которые носят торговцы. Так жил Ибрахим-бей, пока в месяце раб и' ал-аввале этого года (1.1816) не прибыла весть о его смерти.

Что же касается общих сведений о нем, то они приведены выше в предшествующем изложении, попутно с изложением событий.

Умер выдающийся эмир Ахмад-ага ал-Хазандар, прозванный Бонапартом. Он пользовался известностью и был из числа крупнейших должностных лиц. Многое о нем, в частности его путешествие в Хиджаз, уже известно из предшествующего изложения. Он построил большой дом у водоема ал-Азбакийа в районе ар-Рувай'и. Затем он устроил большое торжество по случаю женитьбы своего сына, хотя в это время он уже был болен и смерть витала над ним. Объявили день свадебной процессии, а спустя несколько дней после празднества он умер. Это было в среду, 3-го числа месяца джумада ас-санийа (1.V.1816).

Умерла важная дама, бывшая рабыня 'Али-бея Балута Кабана, его 'наложница. Он построил для нее большой дом у водоема ал-Азбакийа на улице 'Абд ал-Хакк, провел канал и устроил на нем мельницу. Когда 'Али-бей умер и эмиром стал Мурад-бей, то он женился на ней. Она жила долго, неизменно была влиятельной и могущественной. Большинство жен эмиров происходит из ее вольноотпущенниц. Не было ни одной женщины, кроме жены Шувайкара, которая пользовалась бы такой славой.

Во времена французов, когда Мурад-бей заключил мир с ними, она была облагодетельствована ими, они осыпали ее своими милостями, учредили для нее от своего дивана ежемесячное содержание в сто тысяч пара, принимали ее [583] посредничество, не отклоняя его. А в общем она была доброжелательной, благодетельствовала нищим, помогала им. Она построила новый хан и водоем при “ем у ворот Баб Зувайла. Она умерла в четверг, 20-го числа месяца джумада ал-ула (18.IV. 1816), в упомянутом своем доме на улице 'Абд ал-Хакк. Ее похоронили в их склепе на маленьком 'кладбище, поблизости от мавзолея имама аш-Шафи'и. Ее дом отошел правительству, и в нем поселили некоторых высокопоставленных лиц. Хвала вечносущему, который не умирает!

Умер милостивый господин Ахмад-паша, известный под именем Тусун, — сын господина везира Мухаммада 'Али-паши, властителя Египта, Хиджаза, портов и всех прилегающих к ним [владений]. Уже было упомянуто о возвращении Тусуна из Хиджаза, о поездке его в Александрию, возвращении из нее в Каир, затем о поездке в район Розетты и о том, что войска его расположились лагерем в районе ал-Хаммады, как об этом говорилось выше. Из своего лагеря он ездил в Розетту, Барнабал, Абу Мандур и в ал-'Азаб. Возвращаясь на этот раз, он захватил с собой из Каира певцов, музыкантов, играющих на лютне, цитре, свирели, скрипках; это были Ибрахим ал-Варрак, ал-Хабаби, Кашва и другие сопровождающие их товарищи. Он отправился с некоторыми из своих приближенных в Розетту вместе с 'названными лицами и провел здесь несколько дней. Тем временем из Турции доставили невольниц и певиц, умеющих и танцевать. Он переехал с ними во дворец Барнабал и ночью, когда он наслаждался, свершилось предопределенное ему. Он заболел чумой. Около десяти часов он метался, а затем умер. Это было в субботу, 6-го числа месяца [зу-]л-ка'да (28.IX.1816). Его посетил Халил-эфенди Кулали — хаким Розетты. Как только Тусун-паша испустил дух, тело его вздулось, и цвет его изменился — оно посинело. Его обмыли, одели в саван, положили в деревянный ящик и доставили на судне [в Каир] во вторник, 9-го числа [этого же месяца], в полночь. Отец его был в это время в Гизе, и ему не осмеливались сообщить об этом. К нему отправился Ахмад-ага — /265/ брат катхода-бея. Когда паше дали знать о его прибытии ночью, он рассердился на него за приезд в такое [584] время. Тот сообщил ему, что Тусун-паша болен и прибыл в Шубра. Тогда паша сразу же сел в крытое судно и поехал в Шубра. Поднявшись во дворец, он стал обходить покои, спрашивая, где же Тусун-паша, и никто не отважился заявить ему во всеуслышание о его смерти. Тело Тусун-паши находилось в его судне, причалившем к арсеналу в Булаке. [В это время] явился к паше плачущий катхода-бей, пашу охватила ужасная тревога, и он едва не упал на землю. Подали судно, и он отправился в Булак, — а ночь уже была на исходе, — разослали гонцов, чтобы оповестить знать, которая в полном составе приехала в Булак. Прибыли кади, шейхи и сейид ал-Махруки. Соорудили навес и завесили им судно. Ящик вынесли, а из него сочились кровь и гной. Тогда позвали конопатчика, чтобы заделать в нем щели и отверстия. У изголовья устроили шест, на который водрузили корону везира, именуемую талхан, и погребальная процессия двинулась без какого бы то ни было порядка. Все сопровождающие тело шли пешком впереди и сзади него, и не было ни обычных для похоронных процессий групп богословов, ни мальчиков-школьников, ни членов религиозных братств. Из Булака направились через ал-Мадабиг 736, ворота Баб ал-Харк, Дарб ал-Ахмар, ат-Таббана к ар-Румайле, где верующие совершили над ним молитву, и отправились к мавзолею, приготовленному пашой для себя “ умерших родственников. Все это расстояние отец его — паша — шел за катафалком и плакал. Четыре осла, нагруженных [мешками] с пиастрами, мелкой золотой монетой и обычной мелкой монетой — пара, шли за погребальной процессией, и деньги горстями рассыпали по земле. Справа и слева от катхода-бея шли два человека с монетами в бумажных кульках, которые он раздавал беднякам и детям, появлявшимся на их пути. Как только вокруг него вырастала толпа, он швырял в нее то, что оставалось у него в руке, и его оставляли, чтобы собрать брошенные на землю монеты. Количество розданной обычной мелкой монеты составило двадцать пять кошельков, то есть пятьсот тысяч пара, и это сверх [розданных] пиастров и мелкой золотой монеты. Перед погребальной процессией вели шесть больших буйволов, чтобы распределить их между [585] могильщиками, их помощниками и служителями мавзолея имама аш-Шафи'и, а беднякам роздали лишь то, что осталось после этого.

На прочтение заупокойных молитв выдали сорок пять кошельков для раздачи их беднякам ал-Азхара, но роздали их в мечети ал-Факахани, соответственно стремлениям богачей, получивших большую часть того, что предназначалось для бедняков, а богословы из бедных в большинстве своем ничего не получили.

Когда прибыли на кладбище, то пришлось взломать вход в мавзолей, расширить могилу, куда тело опустили вместе с ящиком, поскольку невозможно было извлечь его, так как оно распухло и разложилось. Вокруг гроба пришлось в золотых курильницах курить благовония, а [трупный] запах царил над всем этим.

Матери Тусун-паши о его смерти сообщили лишь после похорон, и она чрезвычайно скорбела о нем, надела траур, равно как все женщины и их приближенные. Они покрасили свои покрывала черным и голубым. Точно так же лицемеры из жителей в знак траура даже забрызгали грязью двери домов в Булаке и в других местах. На протяжении сорока дней совсем запретили устраивать свадьбы, бить в барабаны в войсках паши, Исма'ил-паши, Тахир-паши и даже запретили ту музыку, которую дервиши ал-Муллавийа 737 наполняют при встречах в своих странноприимных домах, [играя] на свирели и барабане. В течение тех же сорока дней множество чтецов Корана беспрерывно читали Коран. Их обеспечили животными для принесения в жертву, питанием и всем необходимым, а затем последовали для них подарки от матери [покойного], его сестер, родственников и других, сообразно словам того, кто сказал: “Несчастья одних являются благом для других”.

Тусун-паша умер в расцвете молодости, не достигнув двадцати лет. Он был белый, дородный и имел уже значительную бороду. Он был отважным героем, великодушным, любил арабов, следовал религии ислама. Он противоречил своему отцу в [некоторых] его действиях. Солдаты боялись его и благоговели перед ним. Допустившего малейшее нарушение [586] дисциплины он готов был /266/ убить, а тех солдат, которые отличались преданностью и повиновались его приказам, осыпал милостями и благодеяниями. Большая часть населения его любила и надеялась, что он будет наследником своего отца, но [все свершается] лишь так, как того желает Аллах!

Умер великий веэир Йусуф-паша, отстраненный от управления Сирией, бежавший три года тому назад под покровительство правителя Египта в конце 1227 (1812) года.

Происходит он из курдов ад-Дакарлийа 738, а его относят к курдам ал-Малийа 739. По словам тех, кто его знал, история его начинается с того, что пятнадцати лет он бежал от своей семьи и прибыл в Хама, где занялся продажей хашиша и удобрений. Затем в течение нескольких лет он служил у человека по имени Мулла Хусайн, пока тот не надел на него колпак. После него он служил у Мулла Исма'ила Биликташа, у которого он обучился верховой езде, скачкам. Проигравши однажды в азартной игре, он, опасаясь за себя, бежал к 'Омар-aгe Басили — вольноотпущеннику Ибрахим-паши, по прозвищу ал-Уздун. Он направился с ним в Газу, а у Йусуфа был породистый конь, рысак. Упомянутого 'Омар-агу правитель Газы 'Али-ага назначил дали-пашой 740. Однажды правитель потребовал у Йусуфа его коня, а тот ему сказал: “Если ты меня назначишь дали-пашой, я тебе его отдам”. Тот согласился на это, отстранил 'Омар-агу и назначил Йусуфа вместо него на этот пост, а тот отказался отдать коня. На этом посту он находился несколько лет.

От Ахмад-паши ал-Джаззара Йусуфу прибыло [однажды] распоряжение арестовать правителя и доставить его к ал-Джаззару. За это он обещал наградить Йусуфа суммой в пятьдесят кошельков и сотней байраков 741. Йусуф это сделал: он арестовал 'Али-aгy, чтобы направить его в ‘Акку — местопребывание ал-Джаззара.

В пути правитель сказал Йусуфу: “Знай, что ал-Джаззар — человек кровожадный. Не доставляй меня к нему, а если он обещал тебе денег, то я дам тебе вдвое больше. Освободи меня, и я отправлюсь туда, куда Аллах пожелает, — не будь его соучастником в [пролитии] моей крови”, Йусуф не [587] согласился и доставил его ал-Джаззару. Его посадили в тюрьму, затем убили и бросили в море. Покойный провел при дворе ал-Джаззара несколько дней, а затем тот послал ему распоряжение отправиться, куда он пожелает, так как ничего хорошего от него ждать не приходится, 'поскольку, предав своего господина, он способен предать и своего нового начальника. Он отправился в Хама и обосновался у Исма'ил-аги, который служил 'Абдаллах-паше по прозвищу Иби ал-'Азм. Йусуф служил у него в качестве кладовщика в течение приблизительно трех лет. 'Абдаллах-паша и Ахмад-паша ал-Джаззар враждовали между собой. Узнав, что 'Абдаллах-паша отправился в объезд [своих владений], ал-Джаззар послал своих солдат, чтобы отрезать ему дорогу, но тот следовал по другому пути. Когда 'Абдаллах-паша прибыл в Джанин 742, — а это поблизости от владений ал-Джаззара, — [последний] направил против него своих солдат. Узнав о приближении войск, население этих районов отказалось платить налоги, и 'Абдаллах-паше оставалось лишь уехать. Он направился в район Наблуса 743, который находится на расстоянии двух дней пути. Забрав пушки из Яффы, он осадил селение Суфайн и держал осаду в течение шести дней, пока осажденные не запросили пощады. Он пощадил их, снял осаду и отправился в сторону гор. На расстоянии получаса езды он разослал своих солдат по деревням для сбора мири, а при нем осталось лишь немного солдат. Однажды после полудня к нему явился верховой с сообщением о прибытии солдат ал-Джаззара, которые находятся на расстоянии получаса езды и насчитывают пять тысяч бойцов. Придя в замешательство, 'Абдаллах-паша послал по районам собирать своих солдат. Некоторые из них явились, так что собралось около трехсот всадников, да при нем находилось около восьмидесяти человек. Он дал приказ выступить, а когда они приблизились к противнику, многочисленность врагов привела их в ужас. Ими овладело убеждение в неизбежной гибели. Йусуф выступил перед солдатами и советовал им быть смелыми, сказав: “Если мы обратимся в бегство, то погибнем все до последнего”. Вместе со своим агой — Мулла Исма'илом — и подчиненными им [588] солдатами они врезались в середину вражеской конницы и яростно напали, собрав все силы в один кулак. Враги обратились в бегство, но Йусуф преследовал их, пока не наступила ночь. Его войска возвратились с головами /267/ убитых и с захваченными лошадьми. С наступлением дня они представили везиру около тысячи голов и тысячи лошадей. Он наградил их, поблагодарил, и они возвратились в Дамаск, Йусуф вместе со своим агой возвратился в город Хама, где оставался пока в Дамаск не прибыл великий везир Йусуф-паша по прозвищу ал-Ма'дан в связи с французской экспедицией.

Йусуф оставил своего господина и с семьюдесятью всадниками, праздный, стал рыскать в окрестностях Хама. Он вел переписку с ал-Джаззаром, с тем чтобы присоединиться к нему, но после прибытия везира ал-Джаззар был отставлен от управления Дамаском, и вилайет этот был передан 'Абдаллах-паше ал-'Азму. Когда Йусуф узнал об этом, он направился в Ма'арру 744 к ‘Абдаллах-паше, чтобы повидать его. Тот облагодетельствовал его и назначил его дали-пашой — возглавляющим всю конницу, так что его ага — Мулла Исма'ил-ага оказался под его началом. Он провел некоторое время в Дамаске, пока 'Абдаллах не осадил Триполи, в чем Йусуф принял участие. Здесь была получена весть о том, что солдаты ал-Джаззара овладели Дамаском и прилегающими к нему селениями. 'Абдаллах-паша отправился в Дамаск, взял его с боем и разбил свой лагерь за пределами его. Об этом узнал ал-Джаззар и стал сноситься с войсками 'Абдаллах-паши, склоняя их на свою сторону. Так как большинство из них были чужеземцами, то они пошли на предательство и договорились, что арестуют 'Абдаллах-пашу и выдадут его ал-Джаззару. 'Абдаллах-паша узнал о заговоре и, удостоверившись в этом, отправился в сопровождении некоторых своих мамлюков и приближенных в палатку Йусуфа, который в это время был дали-пашой, и известил его об этом и о том, что он хочет спасти себя. Йусуф вместе с теми, кто был при нем, вопреки противодействию солдат верхом вывез его из лагеря и доставил в пригород Багдада, а затем, на верблюде, тот отправился в Багдад, а Йусуф направился в Хама. Еще [589] до прибытия туда он получил вызов от ал-Джаззара и отправился к нему. Тот поставил его во главе тысячного отряда, назначив его начальником снаряжаемой им экспедиции в Хиджаз [для сопровождения паломников].

Амир ал-хаджжем Сирии был в это время Сулайман-паша, замещавший своего начальника Ахмад-пашу ал-Джаззара. На половине пути до них дошла весть о смерти ал-Джаззара, и Йусуф возвратился в Сирию. [В это время] Исма'ил-паша овладел 'Аккой, но пост правителя Сирии был предоставлен Ибрахим-паше по прозвищу Кутр-ага, то есть “ага мулов”. В фирмане о его назначении содержался приказ обезглавить Исма'ил-пашу и конфисковать имущество ал-Джаззара. Йусуф вместе со своей конницей и подчиненными отправился к Ибрахим-паше,и поступил на службу к нему. Он отправился в 'Акку и осадил ее, расположившись лагерем в районе ал-Курдани, на расстоянии часа езды от 'Акки.

Война между ними шла с переменным успехом. У Исмаил-паши было около десяти тысяч солдат. Йусуф давал сражения и в каждом сражении брал верх над врагом. Однажды, когда он ни о чем не подозревал, к нему в лагерь проникли другим путем солдаты Исма'ил-паши. Захватив с собой три пушки, Йусуф бросился к ним навстречу, стал сражаться с ними, нанес им поражение и преследовал их, пока не окружил в деревне, именуемой Даук. Затем он привел их невредимыми в свой лагерь, хорошо их принял и устроил для них угощение, длившееся три дня, после чего он их отослал в 'Акку, не получив на то разрешения везира.

Вслед за тем Ибрахим-паша, сопровождаемый Йусуфом, отправился в объезд [своих владений], оставив вместо себя Сулайман-пашу. А Исма'ил-паша вышел из 'Акки, и ворота ее заперли, так как солдаты сговорились выдать его. Они его арестовали и доставили Ибрахим-паше, а последний отдал приказ сдать 'Акку Сулайман-паше. Йусуф отправился с этим указом, ввел Сулайман-пашу в город, возвратился к своему господину и отправился вместе с ним в объезд владений, а затем оба они возвратились в Дамаск. [После всего этого] прибыл указ об отставке Ибрахим-паши с поста правителя [590] Сирии и назначении вместо него 'Абдаллах-паши по прозвищу ал-'Азм, выданный 'благодаря посредничеству паши Багдада, Йусуф отправился из Дамаска в Халаб навстречу новому паше, и тот назначил его дали-пашой — командующим всеми его войсками, а по прибытии в Дамаск — вали Хаурана 745, Ар-беда и ал-Кунайтиры 746 для сбора с них податей. В этом положении он оставался около года. Затем он сопровождал пашу в Хиджаз с караваном паломников, и у ал-Джадиды 747 они встретились с бедуинами. Йусуф сразился с ними и разбил их. Свершив паломничество, они возвратились и оставались [в Дамаске] до следующего года, когда 'Абдаллах-лаша снова отправился в хадж, оставив Йусуфа в Дамаске своим /268/ заместителем. Когда он прибыл в светлую Медину, ваххабиты воспрепятствовали ему совершить хадж, и он возвратился, не совершив паломничества. Когда весть об этом дошла до Порты, то был издан указ об отстранении 'Абдаллах-паши от управления Сирией и назначении Йусуфа правителем Дамаска и примыкающих к нему областей. Это назначение привело в ужас население провинций и бедуинов. Он оставался [в Дамаске] год, и на этот раз не отправился в хадж лично, но послал вместо себя Мулла Хасана. Но и на этот раз ваххабиты не дали совершить хадж, а с наступлением следующего года дело приняло неудачный для него оборот: против него восстали некоторые города, и он выступил против них. Он осадил местечко по названию ал-Курданийа. Здесь он испытал большие затруднения, пока ему удалось взять его с боем. Он истребил население, а затем отправился к Джабал Набулус и, сломив сопротивление населения, собрал с него большую дань. Возвратившись затем в Дамаск, он стал вести себя правильно. В управлении он был справедлив, следовал шариату и сунне, упразднил новшества и греховные дела, приводил к покаянию грешниц и выдавал их замуж, стал помогать бедным, ученым, чужеземцам, странникам, распорядился прекратить расточительность в еде и одежде. Весть о его справедливости распространилась [повсеместно] по областям, но труди” было людям расстаться с тем, что им привычно. Он отправился в область, населенную христианами, вступил с ними в [591] войну, победил их, взял в плен их женщин и сыновей и предложил им помилование, если они примут ислам, угрожая в противном случае изгнать их из родных мест. Они воспротивились, вступили с ним в борьбу и были побеждены, а женщины и сыновья их были проданы. Увидя это, они проявили готовность принять ислам и стали по внешности новообращенными. Он простил их и оставил их в стране. Отсюда он отправился в Триполи и осадил город, потому что эмир Триполи — Бербер-паша — восстал против везира. Осада велась в течение десяти месяцев, пока Йусуф не овладел городом и крепостью. Он разграбил имущество купцов и прочих.

Затем он отправился в Дамаск и оставался здесь некоторое время, пока не проникла весть о появлении ваххабитов в Мзарибе. С большой поспешностью он выступил им навстречу, но по прибытии в Мзариб оказалось, что они уже ушли без боя. Он задержался здесь на несколько дней, но узнал, что Сулайман-паша явился в Дамаск и овладел им. Йусуф поспешил в Дамаск, встретился с войсками Сулайман-паши, и началось сражение, длившееся до вечера, когда войска устроились на ночь, каждое на своем месте. В полночь, когда Йусуф и его солдаты опали, ничего не подозревая, на них внезапно обрушились войска Сулайман-паши и окружили их. К Йусуфу явился его катхода, разбудил его и сказал: “Если ты не поторопишься, то они непременно схватят тебя”. Йусуф сразу же поднялся и бежал, сопровождаемый лишь тремя своими мамлюками.

Его имущество и достояние были разграблены, и он лишился власти в течение одного часа. Он не останавливался, пока не прибыл в Хама 748, но вступить в город не смог, так как население его воспрепятствовало ему в этом, изгнало его. Он отправился в Сиджар, оттуда — в местечко, в котором вырабатывают порох, а оттуда — в селение, именуемое Рима 749. Он остановился у Са'ид-аги и провел у него три дня. Затем в сопровождении группы приближенных упомянутого Са'ид-аги он отправился в окрестности Антакийи 750, а затем в Сувайду 751. У него не осталось ничего, кроме единственной лошади. Тогда-то он послал к Мухаммаду 'Али-паше — правителю [592] Египта, прося у него разрешения прибыть в Египет, и тот ему написал, что он приветствует его приезд к нему. Он прибыл в Египет в уже упомянутое время. Правитель Египта встретил его, оказал ему почет. Он дал ему лошадей, ткани, денег, поселил его в обширном доме в ал-Азбакийе. Он назначил ему большой рацион мяса, хлеба, масла, риса, топлива и всего необходимого для дома, наградил его невольницами и прочим, и это время Йусуф жил в Каире.

Мухаммад 'Али снесся по поводу него с Портой. Посредничество Мухаммада 'Али было принято, и Йусуф получил прощение и благоволение, если не считать того, что он был лишен права на управление Сирией. У него обнаружилась болезнь: в груди раздавались какие-то хрипы с громкой икотой, слышной и тем, кто находился далеко от него. Его посещали врачи-европейцы и другие. Вместе с некоторыми студентами-соседями он изучал книги по медицине, но не нашел в них целительных снадобий. Он переселился во дворец ал-Асар с /269/ целью перемены климата и жил там, пока болезнь не усилилась и он не умер ночью в пятницу, 20-го числа месяца зу-л-ка'да (12.Х.1816).Похоронная процессия направилась на кладбище из ал-Асара — места уединенного. Его похоронили в ограде, воздвигнутой пашой и приготовленной для него да случай его смерти. Он прожил в Египте около шести лет. Хвала присносущему, который не умирает, вечному властителю!

Год тысяча двести тридцать второй (21.XI. 1816 — 10.XI.1817).

Мухаррам начался в четверг. Правителем Египта и властителем над ним, над его областями, портами от границ Розетты и Дамиетты до Асвана и отдаленнейших районов Верхнего Египта, над портами, приморскими городами ал-Кусайр и Суэц и побережьем Красного моря, Джидды, Мекки и Медины и над областями Хиджаза в целом является Мухаммад 'Али-паша ал-Каваллали 752. Его везир и катхода — Мухаммад-ага Лаз, дафтардар — Мухаммад-бей, зять паши и муж его дочери, ага Порты — Ибрахим-ага. Делами страны, ее [593] землями, вакфами, кадастром, сбором мири, сбором налогов, их поступлением и их расходованием ведает Махмуд-бей хазандар, а Сулайман-ага является силахдаром. Правителем Верхнего Египта является Мухаммад-бей дафтардар — зять паши, заменивший Ибрахим-пашу, сына паши, освобожденного от управления Верхним Египтом и только что уехавшего в Хиджаз, чтобы воевать с ваххабитами. А остальные государственные сановники — это, например, 'Абдин-бей, Исма'ил-паша — сын паши, Халил-паша — тот, что в прошлом был правителем Александрии, Шариф-ага, и Хусайн-бей Дали-паша, и Хусайн-бей аш-Шамаширджи, и Хасан-бей аш-Шамаширджи, который был правителем Файйума, и другие, и Хасан-ага — командир янычар, Ахмад-ага — командир частей ат-табдил, 'Али-ага — вали; катиб рузнаме — Мустафа-эфенди; Хасан-паша в Хиджазе [ведет борьбу с ваххабитами]. Глава корпорации купцов сейид Мухаммад ал-Махруки уполномочен снабжать экспедиции и караваны бедуинов, вести с ними переговоры, принимать сообщения, прибывающие из Хиджаза, направлять распоряжения туда, оплачивать грузы, погрузку на суда, отправляющиеся и прибывающие; он должен обеспечивать отправляющихся, путешествующих и проживающих, улаживать распри племен, родственников, их несчастья, управлять, судить их добром и устрашением и руководить ими наперекор их природе и натуре. Он уполномочен также решать вопросы, касающиеся купцов, продавцов, ремесленников города, разрешать разногласия и ссоры между ними, наказывать совершающих проступки и мошенников, и тех из них, кто жульничает. Он, сейид ал-Махруки, был уполномочен также обеспечивать военные экспедиции паши, вести его переписку, его торговлю, дела, связанные с его участием в компаниях, осуществлять его начинания, усердно, любым способом и путем изыскивать источники поступления денег. Он ответствен за снабжение дворца паши и за посылку боеприпасов войскам, находящимся в Хиджазе для завоевания страны ваххабитов. Он должен был беспрерывно, неустанно собирать подкрепления и резервы. Как только из лагерей, расположенных за пределами ворот Баб ан-Наср и [594] Баб ал-Футух, отправляется один отряд, как тотчас же должен прибывать на его место другой.

1-го числа этого месяца объявили членам ремесленных корпораций, продавцам, торговцам бакалеей, зеленью, мясникам, булочникам и прочим, об освобождении их от выплаты положенного с них помесячного и поденного вознаграждения в пользу мухтасиба; об отмене этого обложения объявили на рынках в присутствии мухтасиба. В виде возмещения мухтасибу установлена плата в пять кошельков в месяц, выплачиваемых государственной, казной.

В соответствии с отменой обложения в пользу мухтасиба снизили цены на товары. При этом не приняли во внимание соотношение большинства видов товаров, так как обычно фрукты или овощи при появлении их продаются по дорогой цене из-за недостатка их в это время, повышенного спроса на них, вызываемого вожделением ко всему новому — этой врожденной особенностью людей. Когда же употребление их становится частым, обычным, умеренным становится и спрос на них. /270/ Как говорится, удовольствие во всем новом. Это не предвидели, не посмотрели в корень вещей, так как на большинство товаров распространена монополия, увеличены городские ввозные пошлины, введенные в эти годы. Кроме того упустили из виду жадность торговцев и простонародья, их отвратительную натуру, их [склонность к] мошенничествам и мерзости, отсутствие у них набожности.

Когда объявили об этом и люди услышали об удешевлении товаров, то возмечтали неожиданно обрести благополучие, набросились по случаю удешевления на товары, подобно бешеным собакам, и унесли все, что было на рынках: мясо, разного рода овощи и фрукты, жиры. С наступлением же следующего дня на рынках ничего этого не оказалось, а фруктовщики заперли свои лавки, припрятали все имевшееся у них и стали тайком продавать это по ночам, по желательным им ценам. Мухтасиб стал чаще обходить рынки, шпионя за ними, арестовывал того, кто запирал свою лавку или у кого он находил ее пустой, равно как и того, кого случайно уличали в том, что он продавал по повышенным ценам. Он уводит их с собой, [595] тащит их связанными веревкой, с непокрытыми опущенными головами, и их мучительно бьют, распинают на перекрестках дороги; в косы им продевают по куску товара, проданного по завышенной цене, но торговцы не отказываются от своих привычек.

Хотя это объявление о понижении цен по видимости [направлено] на пользу населению, но удешевление по существу своему является хитростью и обманом для достижения того, что вскоре мы покажем. Это сделано потому, что стоящий у власти только тем и занят, что думает, помышляет и заботится о получении денег и доходов. Он лишает средств к жизни тех, кто пользуется доходами, и все обращает в монополию.

Тот, кто стремится приблизиться к нему, не может этого сделать иначе, чем способствуя осуществлению, его желаний и целей, а тот, кто будет противостоять ему в этом, тот совершенно не будет преуспевать у него. Если кто-то из именитых осмелится дать ему подходящий совет или действовать, встав на путь заступничества, то он его возненавидит, а быть может, отдалит или сошлет и будет непримирим к нему. Я узнал его характер и сущность, будучи в его же окружении и свите. Его приспешники не могут поступать иначе, чем способствуя его проектам, как из страха и опасения за свое господствующее и руководящее положение, за свои посты, так и из стремления достигнуть господства и руководства. Таких большинство, и особенно из числа врагов религии, из христиан — армян и им подобных, которые в настоящее время являются его приближенными и советчиками. Они его компаньоны во всех отраслях торговли, они являются авторитетными лицами, указчиками. Они заняты лишь упрочением своего благополучия, значимости и усилением влияния на своего господина. Поэтому они поступают в соответствии с его намерениями, заняты совершенствованием его замыслов. Возможно, что они обращают его внимание и наталкивают на такие дела, о которых он бы забыл, или мероприятия, которые он бы оставил и которые служат источником получения денег и дохода, используемых членами этих корпораций для своего существования и на содержание своих семей. [596]

Внимание их останавливается на сущности какого-нибудь явления и всего проистекающего из него; они исследуют, что произойдет, если паша возьмет это в свое распоряжение, учредит свой порядок, и что получится от этого после удешевления, с учетам издержек на писцов. Исполнители придадут начинанию паши видимость справедливости и будут утверждать, что оно соответствует интересам населения.

Когда обратили внимание на дело с бойнями, на получаемые с них доходы и на то, что зарабатывают обслуживающие их, начали с того, что закрыли все бойни, находящиеся в Каире, Булаке и Старом Каире, за исключением султанской бойни, расположенной за воротами ал-Хусайнийа. Заведование ею поручили одному из турок. Затем провели это удешевление и заставили за ратл продаваемого мясником мяса брать по семь пара, а цена его для мясника на бойне — восемь с половиной пара. До этого удешевления оно продавалось с огромной надбавкой. Мяса стало мало, мясники заперли свои лавки, так как терпели убыток на покупке овец, их забое и продаже по этой цене. О недостатке мяса довели до сведения власть предержащего паши, сообщив ему, что это происходит от уменьшения количества скота, повышения покупных цен на него и больших размеров поставок мяса для властей и солдат. Разнесся слух, что паша послал распоряжение кашифам провинций Верхнего и Нижнего Египта закупить в районах /271/ овец для удовлетворения его нужд, нужд солдат, знати и сановников, а забитое мясниками на бойне будет оставаться лишь для населения города, и в этот-то момент и произойдет снижение цен. Но впоследствии выяснилось противоположное, а эти слухи явились подготовкой к тому, рассказ о чем вскоре последует.

В середине месяца из районов доставили тощих овец, телят, буйволов, они продолжали терять вес из-за голода, отсутствия пастбищ. Некоторое количество этого скота, меньше обычного, было забито на бойне и распределено между мясниками. Каждый из них, получивший по две-три туши, пробирался в свою лавку, словно вор: ее окружали солдаты данного квартала, вокруг нее толпился народ, которому ничего не [597] доставалось, — мясо расходилось в мгновение ока. Мяса не стало, и положение оставалось все таким же — людям нечего было готовить для своих семей. Точно так же не стало овощей — люди добывали пищу лишь с огромными затруднениями. Они питались вареными бобами, чечевицей, бисаром 753 и тому подобным. Точно так же не стало животного и растительного масла из кунжутного и льняного семени, оливок и сезама из-за установленной на них государственной монополии. Маслобойни были закрыты. Прекратилось изготовление восковых и сальных свечей. Из-за монополии на сало и ареста тех, кто занимался изготовлением свечей, их перестали вырабатывать. Было объявлено, что свечи подлежат продаже по цене в двадцать четыре пара, в то время как они продавались по тридцати и сорока пара. Их припрятали и стали продавать тайком, почем вздумается. Перестали появляться [а продаже] и куриные яйца, так как продажная цена их за десяток была установлена в четыре пара, тогда как до этого пара яиц продавалась по одному пара. Невозможно стало достать на рынках курицу, так как была установлена цена в двенадцать пара, тогда как до этого она стоила двадцать пять пара и больше. Вместе с тем мухтасиб все время обходил рынки и улицы, строго наказывая продавцов, терзая их побоями и позоря.

Месяц сафар благословенный 1232 года (21.XII.1816 — 18.I.1817). В этом месяце прибыл из Верхнего Египта му'аллим Гали с письмами от Мухаммад-бея дафтардара, которому вверено управление Верхним Египтом вместо Ибрахим-паши — сына паши, направленного в Хиджаз для войны с ваххабитами.

В этих письмах упоминалось о советах му'аллима Гали и его усердии в изыскании источников получения средств для казны, его изобретательности в получении большого количества денег. Он был встречен с почетом и милостиво, паша облачил его в шубу почета, отличил его и сделал его своим личным секретарем и приближенным. Он приступил к порученному делу. Ему доставили отчеты по всем книгам и статьям поступлений по вновь введенные налогам и их выполнению и отчеты правителей провинций. [598]

В этом же месяце отправили в Хиджаз большое количество солдат — турок и магрибинцев. Вместе с ними отправили [некоторое количество] ремесленников.

Тогда же паша отправил в порт Суэц лес, строительный материал, каменные плиты, железо и рабочих, чтобы воздвигнуть для паши дворец на случай его приезда туда.

Месяц раби' ал-аввал 1232 года (19.I — 17.II.1817). В этом месяце усилилась нехватка продуктов, зерна, жиров и повысилась цена на зерно, количество которого в амбарах и на пристанях очень уменьшилось. Чтобы добыть сколько-нибудь зерна, людям приходилось преодолевать большие затруднения.

В этом же месяце паша сместил правителей провинций, кашифов и их заместителей. Он приказал им явиться и дать отчет в том, что они брали с феллахов сверх полаженного с них. До этого он послал инспекторов, для того чтобы выявить и разузнать о возможных случаях получения [правителями взяток]. Стали допрашивать шейхов и феллахов, записывая стоимость разного рода вещей: овец, кур, |272/ соломы, фуража, яиц и прочего, полученного кем-либо из них в течение времени пребывания в районе. Со многими из их заместителей и их приближенными произошло несчастье, и были среди них такие, кто вынужден был продать свою лошадь и задолжать.

В этом же месяце прибыл из Бильбейса в аш-Шархийе 'Али-кашиф 754, отставленный [от управления этой провинцией]. Вместо него назначен его заместитель, а 'Али-кашиф был правителем провинции в течение нескольких лет. Это же произошло и с кашифами ал-Мануфийи и ал-Гарбийя; точно так же прибыл из Файйума и Хасан-бей аш-Шамаширджи, которому дана отставка. Паша направил его в район Дарана для ведения военных действий против племени Авлад 'Али.

Месяц раби' ас-сани 1232 года (18.II — 18.III.1817). В этом месяце запретили кому бы то ни было резать скот у себя на дому или где-либо еще, с тем чтобы мясо в пищу для себя люди получали лишь с бойни. На дорогах были расставлены солдаты для поимки тех, кто входит в город, ведя с собой овец.

Это произошло вот почему: когда были посланы [599] распоряжения кашифам о закупке у феллахов скота и отправке его в указанные для этого пашой места, с тем чтобы некоторое количество ежедневно брать для убоя на бойне на нужды тех, кто содержится за счет государства, и на продажу, то эти кашифы закупали овец, телят и буйволов у их владельцев по низкой цене, и многие феллахи по ночам бежали из деревень, уводя с собой овец. Их доставляли в город, и здесь на рынках феллахи продавали их по цене, какая им вздумается. Люди бросились закупать их из-за того, что эти овцы были откормленными. Они объединялись в группы и покупали овцу на паях, резали ее и делили ее между собой. Все это из-за недостатка мяса, на что было указано выше; его трудно было достать, и оно было тощим и скверным. Из Нижнего и Верхнего Египта ежедневно доставляли много скота в указанные для этого места, но затем не обеспечивали присмотр за ним, кормление и водопой, скот терял в весе и погибал. Когда же доставка феллахами овец в город и продажа их населению участились, об этом стало известно паше, и он приказал выставить солдат “а различных дорогах за пределами города со всех сторон, чтобы они забирали скот у феллахов за плату или препровождали бы его на бойню, где его забивали в этот или на следующий день, взвешивали чистое мясо и владельцу платили его цену — по восемь с половиной пара за ратл. Затем по этой же цене мясо распределяли между мясниками, засчитывая им сердце, печень, внутренности, половые органы и даже кишки с калом. Мясники же продавали покупателям мясо, учитывая большой спрос, с наценкой в один-два, а то и три, и четыре пара, если мясо было высокого сорта. Что же касается отходов, состоящих из голов, кож, требухи, то это шло в пользу казны. Точно так же поступали с принадлежавшими населению собственными овцами — их забивали на бойне, и владелец ежедневно получал то количество мяса, которое ему было необходимо для своего потребления.

Тогда же стал ощущаться недостаток зерна в амбарах и на пристанях, так что не стало хлеба на рынках. Паша отпустил в амбары из своего зерна тысячу ардаббов, продав его по тысяче двести пятьдесят пара за ардабб. Оно было [600] распродано в течение двух дней, хотя отпускали не свыше чем по одному или два кайла 755.

В течение этого месяца выделили место для мастерской по выделке сальных свечей в переулке Ибн 'Абдаллах-бея в районе ас-Суруджийа. Для этой мастерской монополизировали все сало на скотобойне и в других местах и запретили продажу сала в лавках, торгующих жирами, и запретили кому бы то ни было изготовлять свечи на дому. Тех, у кого были стеклянные формы, выслеживали и отбирали формы. Они очень опасались производить свечи где-либо, помимо мастерской. Установили цену на ратл свечей в двадцать четыре пара.

Месяц джумада ал-ула 1232 года (19.III — 17.IV.1817). /273/ В этом месяце перенесли мастерскую свече: в квартал ал-Хусайнийа на улицу, известную под названием ас-Саб' ва-д-Даб 756.

В этом же месяце в Хиджаз отправилась военная экспедиция.

Тогда же были отданы распоряжения кашифам районов об учете поголовья овец в селениях и деревнях и об изъятии каждой десятой и самой большой головы, будь то баран или овца, и отправке ее вместе с ягнятами для паши в овечьи загоны.

Ввели также обложение по ратлю масла с каждого феддана, при этом шейхи селений должны были собирать его с феллахов и доставлять кашифам районов, а те — пересылать в Каир.

Причиной этого нововведения послужило следующее: когда провели снижение цен и установили твердую цену на ратл масла в двадцать шесть пара и [животное] и растительное масло продавали с накидкой в два пара, то его не стало. Феллахи тайком по ночам появлялись с маслом и продавали его покупателям или мелким торговцам по ценам, какие им вздумаются, а торговцы точно так же тайком продавали его с наценкой тем, кто желал купить его. Ратл масла продавался по сорок-пятьдёсят [пара] и более. Торговцы мошенничали и подмешивали в него мужу, тыкву, сало, сливки, и половину масла приходилось выбрасывать. Купивший не мог [601] возвратить масло обманувшему его продавцу, так как тот стал бы отрицать и отказываться. В действительности невозможно было вторично обнаружить того, кто продал ему масло. А было оно очень дорого, и достать его было очень трудно. Группы солдат по ночам становились на дорогах и устраивали засады на прибывающих [в город] феллахов. Они забирали у них масло силой, расплачиваясь с ними по установленным ценам, и спекулировали на нем, точно так же перепродавая с огромной наценкой тем, кто желал его купить. Поэтому поступление масла прекратилось, за исключением редких случаев, когда оно доставлялось тайком, обманным путем или под охраной некоторых солдат и им подобных. Положение с нехваткой масла усугубилось и коснулось даже государственных сановников Тогда-то паша и изобрел это новшество и установил налог на каждый феддан пахотной земли по одному ратлю масла, выплачивая по двадцать пара за рат л. Стали собирать то, что несчастьем обрушилось на феллахов, — масло, которое соответствует количеству федданов обрабатываемой ими пашни. Тот, кто не сохранил сколько-нибудь масла от своего скота, или у кого не было скота, или же кому нужно было дополнить имеющееся у него, должен был покупать его по самой высокой цене у того, у кого оно имелось, чтобы покрыть причитающуюся с него часть.

В этом же месяце было дано разрешение приводить в город овец числом до десяти штук в один раз [также] и тем, кто закупает их на рынках. Причиной издания этого разрешения послужило то, что государственным сановникам доставили [в Каир] некоторое количество овец, но им было мало толку от этого, потому что доставить овец по дворам не давали. Они пожаловались паше, и он дал разрешение на доставку, но не свыше десятка.

Тогда же не стало зерна на складах и пристанях вследствие того, что на него было установлена монополия и продолжалась отправка его на барках из Верхнего и Нижнего Египта в район Александрии для продажи европейцам по повышенной цене, как это изложено выше. Кашифам районов были отправлены распоряжения запретить феллахам [602] продавать свое зерно желающим купить его торговцам, погонщикам вьючных животных и прочим. Все желающие продавать урожай со своих пашен должны сдавать его казне по установленным ценам. В этом месяце и до этого положение ухудшилось, так что на рынках было лишь ничтожное количество зерна, а в некоторые дни его совсем не бывало. Беднота — женщины и мужчины — являлась в амбары со своими корзинами и возвращалась оттуда ни с чем. Усилились страх и жалобы. Весть об этом дошла до паши, и он опять отпустил тысячу ардаббов для распределения торговцам по складам и продажи его населению лишь по одной руб'а 757 или кайла. Цена каждой руб'а — пиастр, каждый ардабб соответственно продавался по двадцать четыре пиастра.

В этом же месяце прибыл Хасан-бей аш-Шамаширджи. Он приехал из района Дарана и другого селения, именуемого Сабва 758. Его сопровождала группа бедуинов племени Авлад 'Али, вследствие того что племя это разделилось на две части. Одна из них осталась в повиновении паши, а другая восстала, вышла из подчинения и перекочевала в этот район. /274/ Паша снарядил против них упомянутого Хасан-бея. Он разбил и разгромил их, а в следующий раз они нанесли ему поражение, и он возвратился в Каир. Паша дал ему в подкрепление некоторое количество солдат и присоединил к нему вторую группу находящихся в повиновении бедуинов. Они направились все вместе и внезапно обрушились на своих братьев и выступили на битву с ними, истребили часть из них, захватили их скот, верблюдов и овец и переправили награбленное в район Файйума.

Бедуины полагали, что добыча достанется им в качестве благодарности. Хасан-бей прибыл в сопровождении вождей бедуинов племени Авлад 'Али, состоящих в повиновении, которые помышляли о том, что добыча будет принадлежать им, что паша не посягнет на нее из-за участия бедуинов в одержанной победе и что этим он отблагодарит их и еще больше наградит. Они прибыли через Гизу. Хасан-паша явился к паше. Он попросил и вождей бедуинов явиться к нему, чтобы тот наградил их и облачил их [в почетные одежды], но когда [603] они явились к нему, то паша приказал посадить их в тюрьму я доставить добычу полностью из района Файйума. Через несколько дней ее доставили, и паша освободил шейхов бедуинов. Говорили, что добыча составляла шестнадцать тысяч голов овец или даже больше, восемь тысяч верблюдов и верблюдиц, а [иные] говорили, что и свыше этого.

В этом месяце завершили строительство оросительных сооружений, которые возводились пашой в долине, называемой Рас ал-Вади, в районе провинция аш-Шаркийа Бильбейс (Так в тексте — см. прим. 96).

Говорят, что количество их превышает тысячу, что это сакии с деревянными колесами и что они сооружены в местности, где близко находятся источники воды. Долго продолжалось изготовление приспособлений для них, которое производилось в здании ал-Джабджаби, то есть в доме ар-Раззаза, находящемся в квартале ат-Таббана, поблизости от каменоломни. На верблюдах эти приспособления отвозились в долину, а там производители работ, уполномоченные на это, высаживали благодаря этим приспособлениям большое количество тутовых деревьев для разведения шелковичных червей и производства шелка, как это делается в Сирии и в Джабал Друз. Затем по всем селениям аш-Шаркийи были отданы распоряжения относительно неработающих феллахов, у которых нет пахотной земли. Они должны были быть переселены в упомянутую долину, и для них следовало построить деревушки, где бы они жили, обслуживая оросительные сооружения и насаждения и обучаясь искусству разведения червей и выделке шелка. Из Сирии и Джабал [Друз] были привезены сюда знающие это дело лица. Им назначили полное содержание, пока не проявится результат, а в дальнейшем они будут компаньонами, получающими четвертую часть продукции. Когда были изданы распоряжения с требованием людей из селений аш-Шаркийи, в деревнях всех областей Египта распространились слухи и пошли разговоры: утверждали, что паша потребует из каждого селения по десять взрослых юношей и по десять девушек, с тем чтобы переженить их за свой счет [604] и что он будет содержать их на новых землях. Затем пошли слухи о том, что он потребует юношей необрезанных для посылки их в европейские страны, с тем чтобы они обучились специальностям, неведомым в Египте. Эти слухи ходили по деревням, жители поверили им и устроили обрезание всем своим юношам. Были и такие, которые отсылали своего сына или дочь в город, чтобы они находились у их знакомых и отсутствовали дома. Были и другие слухи, но ни один из них не подтвердился, за исключением того, о чем упомянуто вначале, — о доставке 'незанятых феллахов лишь из селений аш-Шаркийи.

В этой долине устроили оросительные сооружения, насадили деревья и заселили ее разного рода жителями. Возник новый обширный край в том месте, где до того не было этого, а была лишь необитаемая пустыня и обширные [пустые] пространства.

В этом же месяце отправлено большое количество солдат из турок и магрибинцев во глазе с Ибрахим-агой, который состоял катходой при Ибрахим-паше, а затем был кашифом ал-Мануфийи. Он вез для своего господина деньги, боеприпасы и все, требуемое им.

Месяц джумада ас-санийа 1232 года начался во вторник (18.IV.1817). В начале его прибыл в Каир сын Йусуф-паши — правителя Триполи, который приехал вместе со своим младшим братом. Очи просили у паши разрешения на приезд в Каир их отца, рассердившегося на их деда. Паша поручил ему управление районами Дарана и Бани-Гази. /275/ Несмотря на то что сын ничем ему не угрожал, отец решился все же пойти в поход против него. Тот послал своих сыновей с дарами к правителю Египта и просил разрешить прибыть в Каир и искать у него прибежища. Паша разрешил ему приехать. Он является сыном брата того, который был вначале в Египте, ездил с пашой в Хиджаз, возвратился в Каир и продолжал жить у ас-Саб' Ка'ат.

Тогда же пришла весть о том, что Ибрахим-ага, который отправился с экспедицией, по прибытии в 'Акабу приказал сопровождавшим его магрибинцам и солдатам продолжать [605] путь, а когда они тронулись, он сам отправился по дороге в Сирию.

В ночь на среду, 16-е число (3.V.1817), появилась в большом количестве саранча. Она спустилась на сад паши в Шубра, облепив деревья и цветы. Садовник и смотритель сада подняли крик. Паша послал в ал-Хусайнийу и в другие места, собрали в большом количестве факелы, зажгли их, ударили в барабаны и медные цимбалы, чтобы изгнать саранчу. Паша распорядился выплачивать по два пиастра каждому, собравшему по ратлю саранчи; феллахи и мальчуганы собрали большое количество ее.

Затем в ночь на субботу, 19-е число (6.V.1817), до захода солнца с востока появилось так много саранчи, что она шла, как туча, между землей и небом. Ветерок был тихий. Большое количество саранчи напало на сады и пашни. В полночь поднялся южный ветер, который продолжал дуть и еще более усилился к полудню; он поднял желтую пыль, насыщая ею воздух, и так продолжалось до послеполуденного времени субботы. Это изгнало саранчу и унесло ее. Слава Аллаху предусмотрительному и благому!

В воскресенье слепой глашатай с поводырем обходил рынки, провозглашая, что все больные, имеющие раны, страдающие воспалением глаз или грыжей, должны явиться в хан, находящийся в ал-Муски, где четыре врача-европейца окажут им помощь бесплатно. Людей это поразило, они стали обсуждать это и устремились туда, чтобы просить исцеления.

Тогда же прибыл сын паши Триполи и вступил в город в сопровождении около двухсот приближенных. Паша поселил его в жилище матери Марзук-бея, что находится в квартале 'Абдин. Паша взял на себя расходы по содержанию его и его приближенных.

В среду, 21-го числа (8.V.1817), до катхода-бея дошла весть о врачах и их глашатаях. Он вызвал главного врача и расспросил его, но тот отрицал, заявив, что ничего не знает об этом. Катхода-бей приказал доставить врачей и начал их допрашивать. Они путались в ответах, и он приказал изгнать их из города. Их сразу же изгнали, и они отправились бог [606] весть куда. Если бы кто-либо из мусульман поступил так, то несомненно его бы убили или посадили на кол. А действовали они таким образом: один из них сидел вне помещения, а другой — внутри помещения, а между ними — переводчик. Обратившись за лечением, больной попадал к первому, видимо, главному, тот щупал пульс его или яичко, как будто он знал болезнь его, и выписывал ему рецепт. Больной с этим рецептом и переводчиком входил к другому, находившемуся внутри помещения; тот давал ему какую-нибудь мазь, порошки или сложные пилюли и требовал от него один, два или пять пиастров, соответственно обстоятельствам — это была цена лекарства — и ничего больше сверх этого. Весть об этом распространилась среди людей, они передавали об этом друг другу, а [ведь] большинство из них больные. Они по природе своей подражают друг другу и стремятся к чужеземцам. Количество больных росло, они толпами являлись сюда, и за несколько дней врачи-европейцы собрали большое количества денег. Народ предпочитал этот их способ в противовес тому, как действовали те, кто претендовал на звание занимающихся медициной европейцев. А если кто-нибудь позовет кого-либо из врачей для оказания помощи в его заболевании, то врач первым делом потребует, чтобы ему уплатили деньги вперед — реал, французский талер или больше, соответственно обстоятельствам и положению. Затем он отправится к больному, освидетельствует его, утверждая, что распознал его заболевание и недуг, а может быть, и преувеличит больному опасность его болезни и трудность ее лечения, и поведет речь о своем намерении излечить его за французские талеры в сумме пятидесяти, ста или больше, в зависимости от положения больного, и потребует половину платы за лечение вперед, а также плату за каждый повторный визит, затем займется его лечением /276/ лекарствами, которые они делают, состоящими из воды, настоянной на травах, или же даст больному мазь в стеклянных, приятных с виду, флаконах, носящую название на их языке. Если Аллах вылечит больного, то врач возьмет с недостаток той суммы, которая была оговорена, а если тот умрет, то он потребует с наследников остаток платы и стоимость [607] лекарств, соответственно названной им сумме. Если же, возражая, скажут ему: “Ведь он умер”, то врач говорит в ответ: “Я не гарантировал отсрочку ему. Врачи не в силах ни помешать людям умирать, ни продлить им их век”. А были среди них такие, которые ежедневно зарабатывали по десять французских талеров.

В этот же период господин паша пришел к мысли рыть глубоководный канал по направлению к глубокому же бассейну, который должен быть точно так же вырыт у Александрии. По этому каналу должны следовать суда с зерном и прочими грузами. Этот канал возьмет свое начало у ал-Ашрафийи, что поблизости от ар-Рахманийи. Он потребовал изготовить для этого пятьдесят тысяч кирок, лопат с железными краями и приказал произвести разверстку, чтобы собрать по деревням и селениям сто тысяч феллахов для работ по прорытию канала, с тем чтобы там же их и оплачивали. Были изданы указы об этом, поставившие в затруднительное положение феллахов и шейхов селений, так как, согласно приказу, шейхи должны были явиться вместе со своими феллахами. Их стали торопить и с подготовкой припасов на время пребывания в пустыне, а они не знали, как долго им там придется пробыть, и некоторые из них определяли этот срок в год, а другие — меньше или больше.

Месяц раджаб 1232 года начался в воскресенье (17.V.1817). Во второй день этого месяца, в понедельник, соответствующий 12-му числу коптского месяца башанс и 7-му греческого месяца май 759, примерно за час до захода солнца, изменилась погода, небо покрылось тучами, воцарился мрак, раздались один за другим раскаты грома, после захода солнца пошел дождь, а затем прояснилось. Эти частности упоминаются по двум причинам. Во-первых, потому что это произошло в необычное время; во-вторых, потому что некоторые небесные приметы и большая часть общественных событий должны быть [отмечены], так как простонародье в массе своей ведет счет не по годам и месяцам, а лишь по происшествиям земным или небесным, особенно если последние случаются в неположенное время: кровопролитная резня [608] или сражение, отрешение или смерть высокопоставленного лица или эмира, эпидемия.

Если спросить кого-либо о времени его рождения, рождения его сына или дочери, даже о смерти отца или о его совершеннолетии, то он скажет, что это было после такого-то события, в дни того-то, но не знает, в каком это было месяце или году, в особенности если после этого прошло много времени. Необходимость установления дат часто встречается в вопросах шариата, в суде, например в вопросах воспитания и срока содержания несовершеннолетнего сына, юноши, установления срока, истекшего со времени смерти покойника 760. По их словам, рождение мальчика совпадает с днем разлива [Нила] от дождя, который разрушил могилы, или с днем смерти такого-то эмира, или с таким-то событием, а в установлении даты мнения расходятся. Тогда оказывается необходимым опросить тех, кто, возможно, записал дату этого. Когда же в этом нет необходимости, они насмехаются над теми, кто уделяет часть своего времени на такие дела, из-за своего обычного пренебрежения к наукам, записать которые позаботились наши предшественники в меру необходимости поддержания закона, которым добиваются мирских благ.

Если бы не велось записи наук, в особенности записи событий, то мы бы не знали ни прошлого, ни законоположений шариата. Да не усомнится сомневающийся в полезности записей и назначении их в соответствии с ниспосланным текстом, в котором всевышний сказал: “И все рассказываем мы тебе из вестей про посланников, чтобы укрепить тебе твое сердце. И в этом явилась к тебе истина, и увещание, и напоминание для верующих” (Коран, XI, 121).

10-го числа этого месяца (26.V.1817) из Хиджаза приехал гонец с вестями о том, что Ибрахим-паша прибыл в местность, называемую Мавтан 761, где между ним и ваххабитами произошло сражение, в котором он истребил большое количество ваххабитов, взял пленных, захватил их палатки и пушки. [609] Обрадованные этими известиями, дали пушечный салют по этому поводу.

В среду, 18-го числа, паша /277/ в сопровождении сейида Мухаммада ал-Махруки отправился в порт Суэц, чтобы встретить суда, прибывшие с индийскими товарами.

Месяц ша'бан 1232 года начался в понедельник (16.VI.1817). В этот день паша возвратился из Суэца и очистил три караван-сарая для прибывающих товаров, чтобы сложить их в складах, откуда они затем будут распределены между торговцами по ценам, установленным пашой.

Тогда же было сообщено о том, что в порт Джидда прибыли суда и что на них находятся три слона.

Тогда же паша усилил внимание к рытью вышеупомянутого канала, ведущего к Александрии. Ширина этого канала — десять аксабов, а глубина — четыре аксаба 762, с учетом подъемов и понижений местности. Кашифам провинции дано распоряжение собрать людей пропорционально количеству жителей каждого селения, из расчета один человек от каждых десяти взрослых. Они обязаны также собрать корзины и кирки, по одной на каждую корзину, и по три человека для обслуживания. Каждому человеку дали по пять пиастров на дорогу и установили в качестве платы за день работы по тридцать пара. Об этом озаботились в то время, когда феллахи заняты жатвой, молотьбой и посевом маиса, являющегося для них основной пищей. Подготавливая все необходимое для себя в дорогу, они стали покупать бурдюки для воды, так как в этой пустыне нет воды, за исключением некоторых ям, вырытых в поисках воды, но в них добывают соленую воду, так как почва здесь солончаковая.

Назначили группу учащихся инженерного училища вместе с их руководителями измерить трассу канала. Они измерили расстояние от устья канала ал-Ашрафийа у ар-Рахманийи вплоть до намеченной для рытья границы поблизости от колонны всадника 763 в Александрии. Это составило двадцать шесть тысяч касабов. Затем измерили расстояние от древнего канала, известного под названием ан-Насирийа, который начинается в местности, именуемой ал-'Атф 764, что у города [610] Фувва.

Оказалось, что оно короче первого на пять тысяч касабов, и решили, чтобы начало канала было именно там.

В это время, в середине коптского месяца ба'уна 765, очень поднялся уровень вод Нила, задолго до обычного срока; затопило баштаны с арбузами и дынями и огороды с огурцами. Рытье упомянутого канала пришлось приостановить до окончания разлива Нила. От феллахов потребовали возвращения данных им на дорогу денег. Они очень обрадовались приостановке работ. А паша уже было отпустил авансом на расходы по сооружению канала четыре тысячи кошельков.

18 ша'бана (3.VII.1817) возвратились в Каир инженеры. Они начертили на большой бумаге план канала, для того чтобы паша мог изучить его своими глазами.

В этом же месяце Ибрахим-ага, известный как ага Порты, был уполномочен проверить и упорядочить категории поступлений в казну и всех вновь введенных налогов, установить их соответствие с целью выявления хищений и того, что скрыто людьми, подделывающими распоряжения. Ему поручено проверить, изучить и проконтролировать каждый вид поступления со всей точностью.

В этом же месяце из Турции прибыло около двухсот армян и греков ремесленников-строителей: плотников, кузнецов, каменщиков, столяров и рабочих прочих профессий.

В этом же месяце паша занялся также сооружением дамбы в Розетте у Тина, справа и слева от порта, с тем чтобы сохранить воды и [предотвратить] песчаные заносы во время спада вод Нила, из-за чего происходит повреждение судов и пропадают деньги путешественников. Это было выполнено на протяжении текущего месяца. Это одно из важнейших государственных дел, подобных которому не было в прошлом.

20-го числа этого месяца (5.VII.1817) у ворот Баб Зувайла повесили человека, уличенного в размене денег с превышением установленного курса; к носу ему привесили французский талер. Между тем превышения [положенного курса] продолжают быть в ходу при покупке и продаже и не отрицаются. [611]

Тогда же мухтасиб проколол носы некоторым мясникам в различных районах и подвесил к их носам по куску мяса, потому что они превышали установленные цены на мясо; в некоторых местах они продавали его тайком по угодным им ценам. Сами мясники получают мясо с бойни, |278| но большей частью оно тощее; это мясо овец и коз, и очень малая часть его имеет соответствующее качество. Плохое мясо они вывешивают в лавках и продают его по установленным ценам открыто, а высококачественное они прячут и продают его в некоторых местах почем хотят.

В четверг, 25-го числа (10.VII.1817), доставили из Суэца трех слонов. Один из них больше двух остальных, но сам-то он средней величины. Их ввели через ворота Баб ан-Наср и Провели через центр города. Через ворота Баб Зуйайла по Дарб ал-Ахмар их отвели на Карамайдан. Чтобы посмотреть на них, сбежался народ, и мальчишки шли за ними следом. Рынки переполнились зрителями, среди которых были верховые и пешие солдаты. На спине большого слона было установлено деревянное сиденье.

Месяц рамадан 1232 года начался во вторник (15.VII.1817). В этот день вечером устроили рувайа 766. Мухтасиб собрал, как обычно, шейхов цехов, и они подтвердили появление в эту ночь серпа луны, а установить это было очень трудно.

Утром этого дня была дана отставка мухтасибу 'Осман-аге ал-Вардани и вместо него назначен Мустафа Кашиф Курд. Как повторяют слышавшие от паши, это явилось следствием поведения торговцев, нарушения ими положенного, их неповиновения, пренебрежения к избиению и пыткам, к тому, что он продырявливал их носы и выставлял их на позор. В кругу своих приближенных паша сказал: “Я имею власть над отдаленными областями, не говоря уже о близлежащих, меня боятся бедуины, разбойники и прочие, исключая лишь торговца Каира. Их не останавливают оскорбления и мучения со стороны мухтасиба. Поэтому над ними нужно поставить человека, который сломил бы их сопротивление, не жалел бы их, не давал бы им спуску”. Выбор его пал на этого Мустафу Кашифа Курда. Паша назначил его, предоставив ему полноту власти. [612]

Новый мухтасиб тотчас же выехал в сопровождении следовавшей за ним сзади кавалерии и турка, несшего впереди него эмблему его поста, слуг, выступавших с весами в руках, а кое-кто из них нес плети для наказания провинившихся и обвешивающих [покупателей]. Он стал обходить торговцев и без какой бы то ни было причины избивал их дубинкой и наказывал их, срезая им мочки ушей. Торговцы заперли свои лавки, и ничего нельзя было достать. Против обыкновения в рамадане даже перестали выпекать пирожные, лепешки, известные под названием сахир, и прочее. Он не обратил внимания на то, что торговцы заперли свои лавки, усилил притеснения и не отступал от своего стремления и усердия. Он неотступно шел к цели, и днем и ночью совершая свой обход. Он не опал по ночам, а засыпал лишь на мгновение, когда его разбирал сон, в любом месте, даже на мастабе лавки. Он начал разыскивать масло, сыр и тому подобное, припрятанное в складах, доставал его оттуда, выплачивал владельцу стоимость его по установленной цене и распределял между лавочниками для продажи с надбавкой в один-два пара на ратл. Он отправился в Булак и Старый Каир и вывез оттуда большое количество масла. Значительная часть его находилась на солдатских складах, так как солдаты подстерегали феллахов и других, отбирали [масло] по установленным ценам, то есть по двести сорок пара за десять ратлей, а затем перепродавали его тем, кому оно нужно, по цене, какая им вздумается, с непомерной надбавкой. Не страшась солдат, он насильно отбирал скрытое ими, а того, кто противился, он избивал, разоружал и строго наказывал. Однажды он отправился в Булак и извлек из складов, принадлежавших большому военачальнику, триста пятьдесят ратлей масла. Тот явился к нему вместе со своим отрядом, но мухтасиб не обратил на это внимания и сказал ему: “Вы и ваши солдаты получаете жалованье и довольствие: мясо, масло и прочее. Сверх того, вы скупаете продукты питания населения и перепродаете его по повышенным ценам”. Мухтасиб уплатил ему по установленной цене и на верблюдах переправил сосуды в подготовленное для этого место у ворот Баб ал-Футух. [613]

Когда владельцы лавок увидели его усердие, заботливость и суровое отношение к ним, они открыли запертые /279/ лавки, выставили припрятанное ими и наполнили сосуды и тазы маслом и разного рода сыром, так как боялись насилия со стороны мухтасиба, поскольку у него не было милосердия в отношении к ним, и мухтасиб посвятил свое внимание торговцам арбузами и дынями.

15 рамадана (29.VII.1817) доставили из Донголы останки Ибрахим-бея старшего. Когда прибыла весть о его смерти, жена, мать его сына, попросила у паши разрешения послать женщину по имени Нафиса, чтобы та доставила останки [в Каир]. Паша разрешил это, дал ей, как нам об этом сообщили, десять кошельков на дорогу и написал письма кашифам Верхнего Египта об оказании ей содействия. Она уехала и доставила в ящике его тело, уже иссохшее, так как он [при жизни отличался] сильной худобой. Это произошло примерно через шесть месяцев после его смерти. Для него устроили гробницу, и перед ней раздавали милостыню. Он похоронен на маленьком кладбище рядом с могилой своего сына — Марзук-бея.

В среду вечером, 17-го числа, мухтасиб потребовал к себе Хаджжаджа — торговца зеленью района ар-Румайла, увел его в ал-Джамалийу и повесил его у фонтана, что по соседству с кварталом ал-Мабайда 767. Это было в шесть часов перед наступлением рассвета. В назидание подобным он оставил его висеть в течение суток, а затем разрешил его родным снять его и похоронить. А Хаджжадж — это тот, имя которого уже упоминалось не раз в связи с Хуршид-пашой и другими. Он был известен своей отвагой, смелостью, был высокого роста, очень энергичен. Он был шейхом корпорации зеленщиков, был могущественным и авторитетным в этом районе, отличался благородством натуры. Это он в дни смуты построил ворота у входа в ар-Румайлу у склада зерна. После этих событий он часто скрывался, присоединялся к ал-Алфи, а затем, получив заверение в своей безопасности, приехал в Каир. Он жил тихо и спокойно и был взят не за совершенное им преступление, за которое его надлежало повесить, но был убит [614] несправедливо, из-за злобы на его прошлое и для острастки другим.

В понедельник, 28 рамадана (11.VIII.1817), соответствующего 6-му числу коптского месяца мисра, подъем вод Нила достиг высокого уровня. Во вторник утром в присутствии катхода-бея, кади и прочих открыли плотину, и воды потекли в канал. В отступление от обычая на этот раз не организовали празднества. Мухтасиб, усердствующий в работе днем и ночью, продолжал наказывать, увеча уши и избивая дубинной, а некоторых кондитеров он сажал на раскаленные над огнем противни. Он приказал подметать рынки, поливать их водой, а над воротами каждого дома держать зажженный фонарь, равно как и над каждой третьей лавкой. На рассвете он отправлялся в Булак навстречу торговцам, прибывающим с арбузами и дынями, устанавливал количество, привезенное для продажи, приказывал продавцам оплатить установленный городской сбор, а затем отдавал распоряжение отправиться к месту продажи и не продавать ничего до прихода его самого или того, кого он пришлет. Затем он возвращался с целой группой [своих людей], и один из них подсчитывал содержимое циновок, отделяя большие [арбузы и дыни] от маленьких, назначал цену на те и другие. Он оставлял у продающего своего человека или же оставался при нем сам, продавал публике по установленным им ценам и отдавал владельцу стоимость и прибыль, которая составляла к концу продажи, после погашения издержек и торгового сбора, десять пиастров или больше. Тогда мухтасиб говорил продающему: “Разве такому, как ты, не хватит этого дохода, чтобы хотеть еще прибавки к нему?”

Вместе с тем он продолжал обходить и других. Он забирал все прибывающее масло, которое земледельцы должны были поставлять, взвешивал его, расплачивался по установленной цене, то есть по двадцать четыре пара за ратл. Затем он возвращал им тару, а масло раздавал торговцам по установленной цене — по двадцать шесть [пара], а те продавали его с надбавкой в два пара на каждый ратл — по двадцать восемь [пара]. Население [теперь] получало масло без затруднений и было [615] гарантировано от фальсификации и мошенничества. Он отдал распоряжение обнаруженную продукцию — часть масла и осадок возвращать в таре его помощнику для того, чтобы взвесить его. Он забирал также то масло, что доставлялось частным лицам, и даже то, что прибывало для государственных сановников, часть выдавал, а остальное забирал по установленной цене. Точно так же он поступал и с доставляемыми им арбузами, курами даже в том случае, если это предназначалось главе государства, — он действовал так в соответствии с его указанием, для того чтобы обеспечить изобилие. /280/ Распоряжения мухтасиба коснулись и купцов, торгующих индийскими тканями, торговцев кондитерскими изделиями и прочих. Он потребовал у них счета по закупке и стал следить за тем, как они отмеривают. Из-за этого большинство из них выходило из себя от гнева, так как они не привыкли видеть это от прежнего мухтасиба. Казалось, что до него дошли известия о начальниках хисбы 768 и их правлении в прежнем египетском государстве. В самом деле, обязанности честного мухтасиба — это судейские обязанности. Он всем полновластно распоряжается, ему все подсудно, и ему принадлежит решающее слово во всем. На эту должность назначался лишь тот, кто обладал познаниями во всех науках и областях деятельности, был законоведом и ориентировался в вопросах права. Больше того, даже тот, кто принимался за изучение наук, должен был явиться к нему в его маджлис, чтобы держать у него экзамен, и если мухтасиб находил его способным к этому изучению, то разрешал ему заниматься, а если нет, то запрещал до тех пор, пока тот не усовершенствуется. Точно так же он подвергал испытанию лекарей, хирургов, врачующих раны, ветеринаров и тех, кто обучает детей в школах, и обучающих плаванию на воде. Он обязан был также наблюдать за погрузкой барок, отправляющихся в путь, за тем, как нагружают скот при перевозке клади, и контролировать плату за это, а также за наполнение водой водоемов и за многое другое, что слишком долго перечислять. Перечню обязанностей мухтасиба посвящено сочинение Ибн ар-Рифа'а. Легче было бы справляться с некоторыми обязанностями, если бы господствовала справедливость, если бы не [616] было монополии и жадности правителя, его стремления к тому, чем обладают другие люди, к источникам их существования.

Известно, что ар-Рашид спросил ал-Лайса ибн Са'да 769: “Что могло бы улучшить положение вашей страны, то есть Египта?” Тот сказал ему: “Что касается улучшения ее положения и земледелия, то это зависит от Нила, что же касается улучшения порядка управления, то муть исходит из источника. Если вода выходит мутной из источника, то навсегда останется мутной”.

В конце рамадана мухтасиб усилил свои притеснения. Он послал своего глашатая в Старый Каир с оповещением для христиан — армян, греков и сирийцев, чтобы те очистили построенные ими по берегу Нила дома, которые они разукрасили и в которых они поселились, соорудив их. [Им было объявлено, чтобы они] возобновили ношение одежды, которую они носили раньше, то есть чтобы они носили голубые чалмы, чтобы не пользовались лошадьми и мулами, не брали рысаков, чтобы не нанимали [в качестве] слуг мусульман. Высокопоставленные христиане обратились к паше с жалобой, а он держал их сторону, так как они были в числе почитаемых государственных сановников и советчиков господина паши и его приятелей. Мухтасиб объявил также через своих глашатаев, чтобы все бреющие бороду перестали бриться, а ведь все солдаты и большинство пожилых турок бреют бороду, даже если это престарелые люди. Им объявили о распоряжении отрастить бороду, что противоречит их правилам и что они считают смертным грехом.

Неприязненно относился к мухтасибу и сейид Мухаммад ал-Махруки из-за того, что тот занялся товарами купцов и делами населения квартала ал-Гурийа, находившихся в ведении сейида ал-Махруки.

Тем временем прибыли сосуды с маслом для 'Абдин-бея, и он послал верблюдов в Бгулак, чтобы доставить его. Мухтасиб узнал об этом, отобрал масло и водворил его на свой склад. Верблюды возвратились ни с чем, и погонщики сообщили своему господину о наложенном мухтасибом аресте на масло. 'Аб-дин-бей послал большое количество солдат, и те извлекли [617] масло из склада и забрали его, а мухтасиба при этом не было. Случилась еще как-то, что мухтасиб свирепо избил дубинкой солдата-арнаута упомянутого 'Абдин-бея, и тот едва не умер. Это усилило ярость 'Абдин-бея, он поехал к катхода-бею и стал поносить мухтасиба, а случилось, что в одно и то же время на него поступило много жалоб. Катхода-бей доложил об этом паше, и тот распорядился передать мухтасибу, чтобы тот прекратил подобные действия. Катхода-бей вызвал его, прикрикнул на него и приказал ему не выходить за пределы управления торговцами и теми людьми, на которых распространялась власть прежних мухтасибов, чтобы перед ним были весы и чтобы он наказывал провинившихся курбашем 770, а не дубиной.

Месяц шавзал 1232 года начался в четверг (14.VIII.1817). Мухтасиб на время праздников прекратил работу, и среди простонародья разнесся слух об его отставке. Этому откровенно обрадовались, и торговцы все находившееся у них на виду масло и сыр попрятали с глаз и вернулись к прежнему мошенничеству, обману, повышению цен. Некоторые из них запер ли свои лавки, отправились на прогулки и организовали пиры.

4-го числа [этого месяца] (17.VIII.1817) повесили в различных местах большое /281/ количество лиц; говорили, что это воры и фальшивомонетчики; они были заключены в тюрьму в течение рамадана.

[В этот день] мухтасиб не выезжал по делам, вместо него проехал с весами его хазандар. Затем выехал также мухтасиб с дубиной в руке, но без прежнего высокомерия. Его полномочия не распространялись на христиан, не говоря уже о прочих.

10-го числа в субботу (23.VIII.1817), из крепости вынесли священное покрывало для Ка'бы, пронесли его по центральным улицам и оставили в мечети ал-Хусайни.

В субботу, 17-го числа (30.VIII.1817), провезли махмал, и амир ал-хаджж выехал через ворота Баб ан-Наср. В Инбабу и Булак прибыло большое количество паломников-магрибинцев. Они стали закупать у феллахов овец, резать их и продавать [мясо] в Булаке на улицах, не взвешивая, а на глаз; много людей покупало [это мясо] у них и очень просчиталось, так как переплачивали вдвое. Большинство по необходимости покупало у [618] них, так как мясо, приносимое мясниками со скотобойни, было скверного качества. Паше поставляли из провинций и деревень овец, которые становились тощими в пути из-за того, что их не кормили и не поили; много овец подыхало, и их тоже выдавали на вес мясникам для продажи жителям.

Там было мясо уже с душком и такое, которое вызывает отвращение. По этой-то причине люди и были вынуждены покупать мясо у этого племени [магрибинцев] в ущерб себе и переносить то, что во вред их натуре, то, что огорчает их. Между магрибинцами и некоторыми солдатами произошли стычки, и среди них были убитые и раненые. Паша и правители сделали вид, что не заметили этого, из опасения, как бы не вспыхнула смута. Паломников было очень много, и они заполнили улицы и переулки. Затем паломники-магрйбинцы отправились

Прибыл также караван [паломников] из Марокко с двумя сыновьями султана Сулаймана и с сопровождающей их свитой. Паша устроил великолепный въезд и поручил сейиду Мухаммаду ал-Махруки встретить их должным образом, поселить их в доме по соседству с мечетью ал-Хусайни и оплатил расходы, соответствующие их рангу. Они привезли подарки паше большое количество мулов, шелковые бурнусы и прочее

28-го числа (10.IX 1817) из Биркат отправился египетский караван паломников. В этом году было огромное количество паломников самых различных национальностей турок, татар, боснийцев, черкесов и крестьян разных племен Многие, отправляющиеся в Хиджаз по Красному морю из Суэца, возвратились оттуда из-за недостатка судов, которые могли бы перевезти их. Город задыхался от тесноты, так как это прибавилось к находящейся в городе массе солдат, сброду, состоящему из простонародья, феллахов из деревень, проезжих, провожающих паломников, сирийцев, христиан — греков, армян, — дулатов и прибывших из [Джабал] Друз, ал-Мута'аввала и нусайритов 771 и прочих, вызванных пашой для разведения шелка и организации производства его, впервые вводимого в Вади аш-Шарк. Дошло до того, что человеку было трудно пройти по улице из-за многолюдья, верховых, проходящих с грузом осликов и верблюдов, перевозящих землю, щебень и камень для [619] государственных построек, — кроме тех, что нагружены топливом и товарами, — погонщиков скота, так что в узких переулках получалась давка. К этому надо добавить огромное количество собак, пересекающих путь, так как они двигались стаями, насчитывавшими около пятидесяти штук, их непрерывный, возбужденный лай на проходящих, особенно по ночам, — их свалки между собой — все это вызывало в душах тревогу, мешало спать.

Французы сделали доброе дело, уничтожив собак. Когда они, обосновавшись, стали часто передвигаться, то увидели множество собак, которые не нужны и от которых нет пользы, кроме лая и шума Они особенно лаяли на французов из-за их необычного вида. Тогда-то французы однажды накормили часть из них отравленным мясом, и, едва наступило утро, как на всех улицах обнаружили лежащих мертвых собак. Жители и [их] дети стащили их на веревках за пределы города, и земля и находящиеся на ней обрели от этого покой. И Аллах избавляет нас полностью от горести в этом и потустороннем мире — /282/ все от него и его милосердия!

Месяц зу-л-ка'да 1232 года (12.IX—11.X.1817). 6-го числа, в среду (17.IX.1817), вечером из Хасвы отправился караван паломников-магрибинцев. В конце этого месяца богословы ал-Азхара получили распоряжение читать ас-Сахих ал-Бухари; они, а также студенты ал-Азхара собрались в большом количестве и распределили между собой по частям куррасы 772 ал-Бухари, и стали читать его по два часа в день после восхода. Так его читали в течение пяти дней для того, чтобы Аллах даровал победу Ибрахим-паше над ваххабитами. От него уже давно не было известий, и это причинило отцу его большое беспокойство. Когда дни чтения ал-Бухари закончились, паша отдал двадцать кошельков для распределения между богословами, а также детьми-школьниками.

Месяц зу-л-хиджжа 1232 года начался в воскресенье (12.Х.1817).

4-го числа этого месяца повесили нескольких человек; говорили, что их пятеро и что это воры.

В тот же день отправили в Стамбул четырех слонов вместе [620] с [другими] подарками: тремя седлами, отделанными золотом (а одно из них — и драгоценными камнями), лошадьми, баранами, деньгами, индийскими тканями, сахаром и рисом.

В тот же день доставили других слонов — больших. Их провели по центру города и отвели во двор дома сейида Мухаммада ал-Махруки, где они простояли до конца дня. Сюда собрался народ, чтобы посмотреть на них. Затем их отвели в крепость и поставили в топхане, а это место, где изготовляются пушки.

В качестве сопровождающего вместе со слонами приехал человек, претендующий на знание медицинской науки и врачевания; при нем был том, равный величиной большой подушке, который содержит [список] шести книг хадисов, написанных мелким почерком. Этот человек говорит, что переписал его собственноручно. Он остановился в доме сейида Мухаммада ал-Махруки и приготовил ему лекарственное вещество, на которое он затратил огромную сумму денег, красный корень (кахла) и сурьму. Он сделал также составы и для других лиц, но обусловил, что употреблять некоторые из них будут лишь по истечении шести месяцев, а другие — по истечении двух и трех месяцев. Он пробыл несколько дней, а затем уехал, возвращаясь в Сан'а.

Во вторник, 10-го числа этого месяца (21.Х.1817), был праздник жертвоприношения, но большого количества скота не пригнали, как в прошлый праздник, когда было очень много овец, буйволов, которых доставляют из районов и которыми обычно бывают переполнены рынки, караван-сарай и ар-Румайла. [На этот раз] за два дня до праздника прибыло лишь небольшое количество скота, который продавался по очень высокой цене. Мясники, вопреки обыкновению, забили лишь немного скота. Каждый покупающий или продающий скотину обязан кожу ее сдавать государству, которое оплачивает ее по чрезвычайно низкой цене.

И завершился год, в течение которого продолжали вводить новшества. Из них за последний год [отметим следующие].

Установлена монополия и опека над ткачеством и над всеми теми, кто работает ткацким челноком и кто ткет при [621] помощи ткацкого станка или подобного ему, изготовляет разного рода шелка или хлопчатобумажные ткани, выделывает грубый холст, дерюгу, циновки. И это во всех провинциях Египта, вдоль и поперек Верхнего и Нижнего Египта, от Александрии и Дамиетты до крайних пределов Верхнего Египта и Файйума. В каждом районе они отданы в ведение специального управляющего, и для этого организованы особого рода диваны. Заседания дивана происходят иногда в доме Махмуд-бея хазандара, а временами в доме сейида Мухаммада ал-Махруки, в присутствии упомянутых и му'аллима Гали. Главным управляющим над всем этим является му'аллим Йусуф Кан'ан аш-Шами и му'аллим Мансур Абу Сарбамуи — оба они копты.

Для этого введен регистр. По районам, селениям и деревням разъезжают чиновники, которым отпускаются необходимые средства на расходы и положена определенная помесячная оплата, вполне достаточная для них с учетом порученной им работы. Они обходят районы и берут на учет все ткани и бязь, которую они застают в ткацких станках, /283/ шерстяную одежду, именуемую за'абит и дафафи. Они записывают количество ее, находящееся в изготовлении, а после того, как ткань будет готова, они забирают ее и уплачивают ее владельцу ими же установленную за нее цену. Если же хозяин сам захочет ее забрать у чиновников, то обязан платить по ценам, назначенным ими. Ткань они продают после того, как пометят ее клеймом казны. Если же у кого-либо окажется какая-нибудь вещь без казенного клейма, то ее отбирают, а этого человека даже наказывают и облагают исправительным штрафом, как за злоупотребление и в назидание другим. Это относится к тканям, имеющимся у ткачей. Что же касается процесса их дальнейшего производства, то уполномоченный по району и чиновники вызывали из каждой деревни одного из числа известных шейхов, назначали его уполномоченным, вручали ему деньги, обязывали учесть в [специальном] регистре количество ткацких станков и работающих и неработающих ткачей и распорядиться, чтобы неработающие ткали на бездействующих станках для казны за плату наравне с другими. Этот уполномоченный должен был дать денег двум-трем лицам, с тем чтобы те обошли женщин района, [622] прядущих пряжу из конопли, измерили бы ее, закупили у них по установленным ценам и передали бы ее ткачам. Затем все виды тканей должны быть собраны в местах, предназначенных для продажи ее по повышенным ценам. Такими пунктами были установлены Хан Абу Такийа 773 и Хан ал-Джалад 774. Здесь находились му'аллим Кан'ан, его подручные и прочие. Цена хлопчатобумажной одежды, называемой ал-битана, достигла теперь трехсот пара, тогда как ее покупали за сто пара или около того, соответственно ее качеству и достоинству. А мы еще знали прошлые времена, когда она продавалась по двадцати пара. Цена куска грубой ткани достигла шестисот пара, а он, бывало, продавался меньше чем за треть этого; точно так же обстоит дело и с остальными сортами тканей. Это новшество относится к числу наихудших нововведений, так как оно во вред всем, богатым и бедным, высокопоставленному и ничтожному. Но все определяется Аллахом всевышним, великим!

И из событий этого же года. Вышеупомянутый паша разрушил дворец, что в ал-Асаре, и построил его заново в турецком стиле, наподобие сооружений в Каире. Он разрушил этот дворец и построил его за короткое время. Произошло это вследствие того, что как-то, проведя в нем две ночи, он был поражен тамошним воздухом и решил перестроить дворец по своему желанию. По окончании строительства он украсил его, обставил и стал часто наведываться сюда на некоторое время вместе со своими наложницами, гулямами, как раньше он перебирался во дворцы в Гизе, Шубра, ал-Азбакийе, в крепости и в другие дворцы своих сыновей и зятьев, — властитель подчинен одному лишь Аллаху!

И из событий этого же года: группа европейцев-англичан вознамерилась изучить прославленные пирамиды, расположенные у Гизы, к западу от ал-Фустата. Англичане по природе своей склонны к изучению любопытных вещей и к детальному их исследованию, в частности древних памятников и диковинок разных стран, изображений и статуй, находимых в пещерах и древних храмах Верхнего Египта и в других местах. Некоторые из них бродят по всем провинциям, задавшись этой целью, и тратят значительные суммы денег на расходы на все [623] необходимое им и нанимаемым ими слугам. Некоторые из них даже отправились к отдаленным границам Верхнего Египта и доставили оттуда каменную глыбу с нанесенной на нее резьбой, надписями, рисунками, а также саркофаги из белого мрамора, внутри которых находятся покойники в своих саванах. Их тела сохранились по той причине, что окрашены и набальзамированы мазями, предохраняющими их от разрушения. На памятнике, находившемся над гробницей, высечено лицо погребенного таким, каким оно было три его жизни. [Эти англичане привезли также] человеческие статуи из черного пятнистого камня — известняка, на который не действует железо. Они изображают сидящих на стульях с руками, положенными на колени, и в левой руке у каждого что-то похожее на ключ; статуя вместе со стулом высечена из одного куска и по длине равняется росту высокого человека. Над головой [каждой статуи] высится полуокружность размером в пядь. По внешности они похожи на уродливых негров. Их всего шесть, и все они однотипны, как будто были отлиты в одной форме. Для переноски одной из статуй потребовалась целая толпа грузчиков. /284/ [Среди доставленного] седьмая статуя, [изображавшая] красивого человека из белого мрамора, и голова большого идола, за транспортировку которой на судне уплачено шестнадцать кошельков, то есть триста двадцать тысяч пара. Все это [англичане] отправили в свою страну, чтобы перепродать это там вдвое дороже того, во что это им обошлось, так как антикварные и редкие вещи составляют у них предмет торговли.

Когда я услышал об упомянутых статуях, то в сопровождении нашего сынка шейха Мустафы Бакира, прозванного ас-Са'ати, и сейида Ибракима ал-Махди ал-Инглизи я отправился в дом консула, что на Дарб ал-Барабира 775, поблизости от Кум аш-Шайх Салама в районе ал-Азбакийи. Я увидел то, о чем упоминал, и мы были поражены мастерством изготовления, сходством вещей, рельефными [линиями] их тел, удивительной сохранностью по истечении лет и веков, о количестве которых известно одному лишь Аллаху всеведущему.

[Эти англичане], желая обследовать пирамиды, получили разрешение на это главы государства и отправились туда, [624] раскинув здесь свои палатки. Они доставили сюда рабочих, лопаты и корзины, проникли во входы пирамид, извлекли оттуда большое количество земли, помета летучих мышей и прочего. Спустившись в окат, они извлекли и оттуда большое количество земли, помета и проникли в квадратное [помещение] — дом из отесанных камней без входа. Об этом я узнал от них же. Они откопали большую голову, которая находится поблизости от пирамид и которую люди называют головой сфинкса. Оказалось, что она с полным длинным туловищем, высеченным из одной каменной глыбы; в протянутом положении сфинкс словно лежит на своем животе, приподняв при этом голову, которая и была видна людям, а туловище оставалось скрытым, ввиду того что оно было засыпано песком. В протянутых перед собой лапах он держит что-то напоминающее квадратный ящик из красного камня, покрытый резьбой, напоминающей иероглифы. Внутри же [обнаружили] статую льва, высеченную из камня, окрашенного красной и белой краской, величиной с собаку; ее также доставили в дом консула, и я смотрел ее в этот день. Измерили длину туловища сфинкса, от груди его до макушки головы, и она составила тридцать два локтя, а это лишь четвертая часть всего остального тела. На эту работу было затрачено около четырех месяцев.

Что же касается тех, кто умер в этом году из известных лиц, то умер знающий, выдающийся ученый, достойный, проницательный, автор блестящих исследований и превосходных сочинений, глава всех ученых, занимающий самое почетное место среди мудрых, искусный во всех науках, в переложении их, уразумении их, в развитии их. Ему принадлежало руководство науками в пределах Египта; никто, кроме него, не поражал так Египет своими великолепными исследованиями. Он вывел ветви [науки] из [ее] корней и добыл драгоценные жемчужины из морей логики и традиции и дал на хранение листам [своих рукописей все] полезное, облачив их ожерельем редкостных перлов. Это устаз.шейх Мухаммад ибн Мухаммад ибн Ахмад ибн 'Абд ал-Кадир ибн 'Абд ал-Азиз ибн Мухаммад ас-Санбави маликит из ал-Азхара, известный по имени ал-Амир. Это титул его ближайшего деда Ахмада, который так титуловался по [625] той причине, что Ахмад и отец его 'Абд ал-Кадир были эмирами в Верхнем Египте. Покойный шейх рассказал мне лично, что их род из Алжира, что они переселились в Каир при сейиде 'Абд ал-Ваххабе Абу-т-Тахсисе, как это видно из документов. Затем они взяли на откуп поместье в районе Санбу, переехали туда и поселились там. Здесь-то шейх Мухаммад и родился, по данным его отца, в месяце зу-л-хиджжа 1154 (1741-42) года. В возрасте девяти лет вместе со своими родителями он переехал в Каир, а к этому времени он уже заканчивал изучение Корана, и под руководством шейха ал-Мунайира он стал совершенствоваться в чтении Корана по системе аш-Шатиби и ад-Дурра 776. [Шейх ал-Мунайир] привил ему интерес к науке, и он начал изучать грамматические тексты и слушать у сейида 'Али ибн ал-'Араби ас-Саката ас-Сахих и аш-Шифа 777. Он посещал занятия наиболее выдающихся шейхов своего времени, усердствовал в учении, посещал занятия шейха ас-Са'иди по богословию и другим философским текстам, Посещал занятия сейида ал-Балиди, посвященные комментарию ас-Са'да на 'Ака'ид ан-Насафи 778 и Арба'ин ан-нававийа 779. Он изучал также Myватта’ /285/ у шейха Мухаммада ат-Тауди ибн Суда — луны Магриба 780 — в год, который тот, возвращаясь после хаджа, провел в ал-Азхаре.

В течение двух лет он посещал занятия моего покойного отца Хасана ал-Джабарти и его ученика шейха Мухаммада ибн Исма'ила ан-Нафрави маликита. Он обучился у них ханифитcкому праву и другим наукам, как, например, космографии, геометрии, астрономии, философии, стилистике, врачеванию.

Шейх Хасан ал-Джабарти выдал ему иджазу, удостоверенную в списках его шейхами. Шейх ал-Амир посещал занятия шейха Йусуфа ал-Хифни по изучению литературы и [комментария] на Банат су'ад 781. Он слушал также лекции его брага Мухаммада ал-Хиф“и о Джами ас-сагир 782, аш-Шамаил 783 и Наджм ал-гайт фи-л-мавлид 784. Он посещал также занятия шейха Ахмада ал-Джаухари по комментарию на ал-Джаухара шейха 'Абд ас-Салама. От него он воспринял первоначально ал-Мусалсал, а также метод чтения молитв аш-Шазилийа по традиции, восходящей к господину нашему 'Абдаллаху [626] аш-Шарифу. Шейх ал-Маллави выдал ему общую иджазу. Он получил от него многое, когда посещал того под конец его жизни, а тот уже не выходил из дома. Шейх ал-Амир стал очень знающим и начал сам вести занятия еще при жизни своих учителей. Дела его процветали. Благодаря своим достоинствам он стал широко известен, особенно после смерти обучавших его шейхов, и слава его стала беспредельной, в особенности в Магрибе. От султана этих мест он ежегодно получал подарки, к нему присылали оттуда студентов, чтобы они обучались у него и воспринимали от него науку. Его направили по некоторым делам в Стамбул, и там он вел занятия, посещавшиеся улема-ми, которые оценили его и засвидетельствовали его достоинства; они дали ему иджазу на ведение обучения, и он [в свою очередь] дал свое разрешение им на поучение по тем текстам, толкователем которых он являлся. Он составил несколько сочинений, пользующихся большой популярностью среди студентов ч очень хорошо написанных. Среди них сочинение по вопросам права его толка, именуемое Маджму', в котором он, следуя конспекту Халила, собрал наиболее приемлемые решения противоречий права ханифитского толка. Он составил ценный комментарий к этому сочинению Оба эти сочинения были одобрены, когда пост шейха занимал шейх ал-'Адави, так что, если по какому-нибудь вопросу у шейха ал-'Адави возникали сомнения, он говорил: “Обратитесь к Мухтасару 785 ал-Амира — это достойное и почтенное произведение”. Он составил комментарий к Халилу, толкование к ал-Мугни Ибн Хишама, заметки на комментарий шейха 'Абд ал-Баки, заметки на Джаухара шейха 'Абд ас-Салама, заметки на комментарий аш-Шузур Ибн Хишама 786, заметки на ал-'Азхарийу аш-Шиншаури 787, на ар-Рахабийа фи-л-фара'ид 788, заметки на историю вознесения пророка, заметки на комментарии ал-Маллави на ас-Самаркандийу. Ему принадлежат сочинения под названиями Матла ан-наййирайн фима йата’аллака би-л-кудратайн, Итхаф ал-инс фи-л-фарк байна исм ал-джинс ва 'илм ал-джинс, Раф' ат-талбис 'амма йус'алу бихи ибн Хамис, Самар ас-самам фи шарх адаб ал-фахм вa-л-афхам. [Он составил] толкование к ал-Маджму' и: комментарий на суру [Корана] ал-Кадр 789. [627]

А вот выдержки из составленных им стихов:

“О изнеженный господин! В любви к тебе погибло то, чем владею, ты заставил меня забыть благочестие.

Богом заклинаю, не питай склонности ни к кому, кроме меня. Прими решение, даже если в нем моя гибель.

Соблюдай в своем безмятежном величии справедливость, которая все может сгладить, кроме поклонения многим кумирам”.

У него [имеются] метафоры:

“Как прекрасно солнце во время заката в саду дружбы — утехи душ!

Как будто его гнездо в моих глазах — золото, сверкающие на шелковом ковре”.

Ему принадлежит также:

“Я представил себе солнце, и под ним — море, и протянулись от солнца к морю молнии.

[Оно] — красавец, который пришел смотреться в зеркало. И сияние изливается от поверхности моря навстречу солнцу”.

Он писал также:

/286/ “О ты, единственный среди красавцев властелин сердца, хотя другие воображают, что сердце мажет принадлежать многим!

Я ревную к тебе ту долю счастья, которая досталась мне у тебя. Ревнуй же и ты мое сердце, влюбленное в тебя, смущенное.

Скажи им, пусть они воздержатся от зла в их душах, которым заклеймили их пройденные дурные пути.

Они воображают, что любимы и стали владыками, но Аллах знает, что они не любимы и никем не владеют.

О обладающий всем, о вершина красоты! О тот, кого называют царем в царстве красоты!

Мое сердце не в состоянии любить кого бы то ни было, кроме тебя, о моя надежда! Оживи мое бездыханное тело, ведь влюбленные все равно что мертвецы.

Устрани разлуку и откинь преграду меж нами, чтобы исцелился разум мыслью [о тебе], взволнованный благодаря твоей милости. Не разрушай надежд человека, при всех недостатках верного узам договора [любви]”.

Он говорил также: [628]

“Оставь мир, в нем нет никаких радостей и не избежишь ты печали.

Предположим, что радость в нем есть, все равно печаль при утрате ее неизбежна.

Останься в нем чужим. Готовься к миру вечному, о чем ты скорбишь.

Если же отвлечение [в этот мир] необходимо, то оно должно быть чем-нибудь полезным, и Аллах знает лучше!”

Он был мягкосердечен, кроткого нрава, [вечно] беспокоился, хотя не имел оснований для тревоги и страдал от одного воображения; проявления враждебности делали его немощным и больным. К концу жизни он обессилел, его одолели болезни, умножились его жалобы, и он постоянно хворал. Его беспокойство усилилось, заболевания следовали друг за другом, как будто рок преследовал его, не отступая до тех пор, пока он не умер в понедельник, 10-го числа священного месяца зу-л-.ка'да (21.IХ.1817). Процессия по случаю его похорон была чрезвычайно многолюдной. Его погребли в пустыне, {примыкающей к Каиру], по соседству с могилой шейха 'Абд ал-Ваххаба ал-'Афифи, поблизости от мечети султана Каит-бея 790. О нем очень сожалели и печалились.

Он оставил сына — выдающегося ученого шейха Мухаммада ал-Амира, который теперь, как и его отец, занимает почетное место, ведет занятия, приносит пользу студентам, входит в состав высшего государственного дивана, — да благословит его Аллах!

Умер выдающийся ученый богослов шейх Халил ал-Мадабиги, [прозванный так потому], что он приживал в квартале ал-Мадабиг. Он посещал занятия шейхов первого разряда, овладел богословием, философией. Достоинства его приобрели известность и вместе с его бедностью, аскетической жизнью и скромностью привлекли к нему людей. Он зарабатывал на жизнь перепиской за плату, не украшал себя одеждой, украшениями богословов, считая себя невежественным, выходцем из простонародья. Он умер в понедельник, 18 зу-л-ка'да этого года (29.IX.1817).

Умер шейх, благочестивый богослов по прозвищу Абу [629] Зикри ал-Булаки, так как он жил в Булаке и читал лекции в [мечети] Булака. Он приходил в ал-Азхар ежедневно и проводил занятия со студентами, принося пользу, и после полудня возвращался в Булак. Осел, на котором он ездил в ал-Азхар, издох, но он не отказался от принятого порядка и являлся пешком. Так это продолжалось в течение некоторого времени, пока над ним не сжалились некоторые сердобольные жители Булака и не купили ему осла. Так он жил смиренно, пока не умер. Это произошло в четверг, 8 зу-л-ка'да этого года (19.IX.1817). Да будет Аллах милостив к нему и ко всем нам вовеки, аминь! Умер государственный сановник по имени Вали-эфенди, прозванный Вали Ходжа. Он был секретарем казны паши. Он построил великолепный дворец в районе ворот Баб ал-Лук, включив в него несколько домов и дворов, примыкающих к нему с двух сторон; некоторые из них выходили к водоему, именуемому Биркат аш-Шавариб. В изложении /287/ событий прошлого года было сказано, что паша дал ему зятя, женив “а дочери Вали-эфенди одного из своих родственников, относительно которых говорят “благородный ага” и тому подобное. По этому случаю паша устроил чрезвычайно торжественное свадебное празднество, процессию и гулянье в то время, когда тот болел, пока не умер 22 раби' ас-сани (11.III.1817), и дочь паши получила наследство, в котором оказалось много денег, драгоценностей, вещей и прочего. Хвала Аллаху бессмертному!

Наступил

год тысяча двести тридцать третий (11.XI.1817— 30.Х.1818).

Месяц мухаррам начался в понедельник. Вали Египта, правителем его и везиром является Мухаммад 'Али-паша, он распоряжается Верхним и Нижним Египтом, даже Хиджазом и его областями и мусульманскими портами.

Везиром Мухаммада 'Али является Мухаммад-бей Лаз, именуемый катхода-беем; он его заменяет во время его отсутствия, при нем возглавляет диван, выносящий общие и частные решения, разрешает споры, ведет дела, пользуется влиянием и огромным уважением. [630]

Агой Порты является Ибрахим-ага. Он является также мутавалли 791 и распоряжается сборами, чтобы поступало в казну то, что тайно берут на прокорм ведающие каждым сбором. Он должен строго следить за мерами и весами, чтобы обнаружить утаенное, будь то хоть самая малость, — ведь из собранного немногого получается много денег,— и проверять уполномоченных, [ведающих монополией] по данной отрасли, на протяжении срока их полномочий, [срока откупа монополии]. Они собирают суммы, размер которых определен мутавалли. Так как эти суммы проходят через руки многих подчиненных лиц и было необходимо давать взятки вышестоящим чиновникам, то человек, ответственный за данную отрасль [монополии], претерпевал многое: и тюрьму, и избиения, разграбление состояния и ужасы.

Силахдаром паши является Сулайман-ага вместо Салих-бея Силахдара, ушедшего в отставку в прошлом году. Силахдар вправе отнимать помещения, разрушать их и перестраивать в жилища, лавки. Он отправляется в район, избранный им для строительства, и объявляет о сносе строений. ,К нему приходят их владельцы, и он выплачивает им стоимость построек, соответственно цене по старым документам на право владения. Это оказывается незначительным по сравнению с высокими ценами на недвижимость в настоящее время из-за общей разрухи, роста населения, вздорожанием жизни. Дома переполнились жильцами, так что жилье, которое в 'былые времена снимали за малую цену, стало сдаваться по цене в десять раз большей по сравнению с прежней арендной платой, и тому подобное.

Махмуд-бей является хазандаром. В его обязанности входит собирание налогов с деревень, с земельных угодий, с земель ризк. Он должен рассматривать также связанные с этим претензии и жалобы. Его диван находится на улице Сувайкат ал-Лала.

Му'аллим Гали — секретарь паши, в то же время он глава коптов.

Точно так же и дафтардар Мухаммад-бей — зять паши — является и правителем Верхнего Египта.

Мустафа-эфенди является рузнамджи, Хасан-ага [631] ал-Бахлаван — ага мустахфазан. Войска возглавляет 'Али-ага аш-Ша'рави.

Мустафа-ага Курд [все еще] мухтасиб, но былое его усердие остыло. Возобновилось прежнее положение вещей в отношении недостатка жиров. Публика толпилась у саечной мастерской, но ничего “е могла получить, иначе как преодолевая большие затруднения. Точно так же недоставало куриных яиц из-за отсутствия ввоза и из-за того, что солдаты стояли [у городских ворот], подстерегали феллахов, которые, имея при себе что-либо, входили в город, и отбирали все за бесценок, так что [в конечном счете] яйцо стало продаваться по два пара за штуку. Что же касается курса денег, то он все еще неустойчив. Курс то повышается, то понижается. Часто объявляют о его понижении. Французский талер разменивается по курсу четыреста пара, махбуб — по четыреста восемьдесят пара, венецианский цехин— по девятьсот пара, венгерский дукат — по восемьдесят пара. Эти виды монет, названия которых упомянуты, не находятся в обращении, [а фигурируют номинально].

12-го числа этого месяца (22.XI.1817) паша отправился в район Александрии для того, чтобы рассчитаться со своими компаньонами, предусмотреть все необходимое для продажи зерна и обеспечить торговые помещения.

19-го числа /288/ в Хиджаз отправилась военная экспедиция, [в состав которой входили] солдаты — турки и магрибинцы.

Месяц сафар 1233 года начался в среду (11.XII.1817).

13-го числа этого месяца (23.XII.1817) прибыло большое количество паломников-магрибинцев.

В пятницу, 17-го числа (27.XII.1817), приехал предводитель [каравана] паломников, и в этот день в послеполуденное время из крепостных пушек дали многократный салют по случаю радостной вести, полученной от Ибрахим-паши: он одержал победу, занял город в стране ваххабитов и взял в плен эмира этого города по имени ‘Утайба, который был глубоким стариком.

Во вторник, 21-го числа (31.XII.1817), прибыл караван паломников-египтян, махмал и начальник их каравана из корпуса дулатов. [632]

Месяц раби' ал-аввал 1233 года начался в пятницу (9.I.1818). Прибыл посланец султана. Ему устроили торжественный въезд, он поднялся в крепость, и в течение семи дней по пять раз в день в его честь давали пушечный салют. В этом месяце невозможно было достать стеклянных фонарей; цена за один фонарь достигла шести-десяти пара, если только находили его.

Месяц раби'ас-сани 1233 года начался в субботу (8.II.1818). Начало этого месяца соответствует также 1-му числу коптского месяца амшир 792. В середине этого месяца уехали сыновья султана Марокко и большое количество паломников-магрибинцев, которых было чрезвычайно много, так что они заполнили рынки города Каира и Булака и дороги между ними. Они закупали у феллахов овец, резали их и продавали [мясо] населению без веса, оставив для себя нужное им количество. Многие отправлялись покупать мясо к ним, несмотря на установленные ими более высокие цены, потому что мясо, находившееся в лавках мясников, скверного качества.

В конце месяца приехал гонец из Хиджаза с вестью о победе, одержанной Ибрахим-пашой. Он овладел городом, называемым Шакра'а 793, где находился 'А'бдаллах ибн Мас'уд, бежавший оттуда ночью в Дар’ийу, а солдаты-турки находятся на расстоянии двух дней пути от этого города. По случаю прибытия этих известий из крепостных башен дали салют. Это было 26-го числа, в среду, после полудня.

Месяц джумада ал-ула 1233 года начался в воскресенье (9.III.1818). В этом месяце через глашатаев объявили всем, относящимся по религии к коптам и грекам, о том, чтобы они пользовались лишь голубой и черной одеждой, чтобы они не носили белых тюрбанов. А они уже во всем преступили границы дозволенного: носят дорогостоящие тюрбаны из разноцветного Кашмира, ездят на лошадях и мулах, а впереди и сзади них идут слуги с дубинками в руках и разгоняют людей с дороги. При виде их можно подумать, что это государственные сановники: они носят оружие, отправляются отрядами за город и устраивают тренировку в стрельбе и тому подобное. Нет ничего лучше этого запрета, если только он надолго!

В субботу, 21-го числа (30.III.1818), к концу дня паша [633] возвратился из своей поездки в Александрию; по случаю его прибытия дали пушечный салют. Он провел ночь во дворце в Шубра, а наутро поднялся в крепость, и опять дали залпы из пушек. Его отсутствие длилось четыре месяца и девять дней.

В конце месяца из Восточного Хиджаза прибыл гонец с известием о том, что Ибрахим-паша захватил у ваххабитов большой город и находится на расстоянии восемнадцати часов езды от Дар'ийи. [По этому поводу] /289/ дали пушечный и ружейный салют.

Тогда же от Хасан-паши, находящегося в Джидде, приехал посланец с сообщением о том, что в Йемене восстал шериф Хамуд, что он окружил находившихся там солдат, перебил их и что спаслись из них лишь немногие, только те, что бежали на лошадях.

В то же самое время стали уделять усиленное внимание подготовке военной экспедиции. Паша вызвал из Нижнего Египта Халил-пашу и других. Паша дал указание читать в ал-Азхаре ас-Сахих ал-Бухари. Его читали в течение двух дней, и за это между студентами разделили десять кошельков. Точно так же роздали деньги и детям, посещающим школы.

Месяц джумада ас-санийа 1233 года (8.IV—6.V.1818). В понедельник, 14-го числа (21.IV.1818), в шесть часов ночи произошло лунное затмение. Была закрыта половина луны. Снова было отдано распоряжение читать в ал-Азхаре ас-Сахих ал-Бухари.

Тогда же получили известие о смерти шерифа Хамуда. Он был ранен и умер от раны.

Во вторник, 29-го числа (6.V.1818), в три часа дня произошло затмение солнца, оно скрылось на треть.

В этот же день был пушечный салют по случаю получения известия от Ибрахим-паши о том, что он овладел частью Дар'ийи, что ваххабиты осаждены и что он и находящиеся при нем бедуины окружили их.

Месяц ша'бан 1233 года (6.VI— 4.VII.1818). В этом месяце из Нижнего Египта прибыли Халил-паша и Хусайн-бей Дали-паша и отправились по своим домам.

Месяц рамадан 1233 года начался в воскресенье (5.VII.1818). [634]

15-го числа приехал ганец, сообщивший, что Ибрахим-паша, оставив свой лагерь, отправился как-то в один из районов Дар'ийи по делу и что ваххабиты, воспользовавшись его отсутствием, напали внезапно на его лагерь, истребили огромное количество его солдат и сожгли его пороховые склады.

В это время усилили внимание к подготовке и отправке военной экспедиции сушей и морем в три приема, последовательно одна за другой, в ша'бане и рамадане. Войска Халил-паши вывели за ворота Баб ан-Наср, и они осе выходили и входили в город. Попирая пост в рамадане под предлогом поездки, многие из них, сидя на рынках, ели и пили, расхаживали по улицам с курительными трубками в руках, дымили и издавали зловоние без всякого стыда и уважения к месяцу поста. Они были уверены, что все им разрешается, поскольку они отправляются с целью воевать против неверных, врагов ислама.

Месяц поста закончился, а паша страдал от беспокойства, был в тревоге и ждал вести, которую было бы радостно услышать.

Месяц шаввал 1233 года начался в понедельник (4.VIII.1818). Появление полумесяца трудно было установить, и в махкама явилась группа турок, засвидетельствовавших, что они видели его.

В этот день, соответствующий 18-му [числу] коптского месяца абиб, воды Нила достигли высокого уровня, но открытие устья канала отложили на три дня из-за праздника. О подъеме вод Нила объявили в среду, и в четверг, 4-го числа (7.VIII.1818), в присутствии катходы-бея, кади и тех, кто обычно при этом присутствует, открыли канал. В эту ночь было большое скопление простонародья, собравшегося в районе канала и ар-Рауды, и разгорелся огонь костров, [разведенных по этому случаю], и некоторые лица, получившие ожоги, умерли.

6 шаввала (9.VIII.1818), в субботу, Халил-паша, назначенный к отправке [с экспедицией в Хиджаз], устроил парад, пересек центр /290/ города, вышел через ворота Баб ан-Наср, повернул к Баб ал-Футух и с небольшим количеством приближенных возвратился к себе домой по той дороге, по которой вышел.

В тот же день мухтасиб Мустафа-ага распорядился объявить [635] населению города о том, что оно обязано заняться выравниванием поверхности дорог, улиц, а также переулков и кварталов. Владельцы лавок и домов принялись за эту работу и начали копать землю и переносить ее лично, опасаясь преследований, мучений с его стороны, и потому, что не было рабочих и наемных работников, а ослы были заняты перевозкой мусора на постройках должностных лиц. Добро бы направить усердие на очистку от земли канала, по которому течет вода, так как дно в нем не чистили, и в дни мелководья из-за высоких наносов ила прекращалось течение воды. Это еще произошло из-за того, что в канал попадают также обломки разрушаемых старых домов и весь тот мусор, что бросает сюда население этих домов. Сверх того, сюда сваливают днем и ночью мусор с улиц и из близлежащих домов.

8-го числа этого месяца (11.VIII.1818) Халил-паша, направляющийся в Хиджаз, выехал. Он отправился по Красному морю, а его конница — сухопутной дорогой.

В субботу, 13 шаввала (16.VIII.1818), покрывало Ка'бы снесли, как обычно, в мечеть ал-Хусайни.

В понедельник, 22-го числа ('25.VIII.1818), устроили процессию в честь амир ал-хаджжа Хусайн-бея Дали-паши. С махмалом вышли через ворота Баб ан-Наср по направлению к ал-Хама'ил, затем в среду переправились в ал-Биркат, а оттуда отправились в понедельник, 29-го числа. [В хадж] отправилось большое количество паломников; большинство из них — феллахи из деревень [Нижнего Египта], уроженцы Верхнего Египта и [паломники] других народностей, как, например, магрибинцы, крымские татары, а турок немного.

В этот же день прибыл посланец султана с указом о продлении полномочий паши на новый год. В сопровождении торжественной процессии он поднялся в крепость и при большом стечении людей прочитал указ. [По этому поводу] был дан салют из множества пушек.

До его прибытия точно так же приехал капуджи с фирманом, оповещавшим о рождении у господина султана сына. Ему был устроен торжественный въезд, и в течение трех дней давали пушечные залпы по пять раз в день в часы молитв. [636]

Месяц зу-л-ка'да 1233 года начался в среду (2 IX.1818) и миновал. Паша [в течение этого месяца] пребывал в беспокойстве из-за того, что вести '[из Хиджаза] опоздали и ожидание затянулось Время от времени паша приказывал читать в ал-Азхаре ас-Сахих ал-Бухари, раздавать милостыню детям в школах и беднякам. Из-за беспокойства и озабоченности он не мог обосноваться в каком-либо одном месте: побудет немного в крепости, затем переезжает во дворец в Шубра, затем во дворец ал-Асар, затем в ал-Азбакийу, в Гизу и так далее.

Месяц зу-л-хиджжа священный 1233 года начался в пятницу (2 X.1818). 7-го числа (8.Х.1818) из Восточного Хиджаза приехал гонец 'Осман-аги ал-Вардани — эмира Янбо — с извещением о том, что Ибрахим-паша овладел Дар'ийей и ал-Ваххабийей. Этой вести паша очень обрадовался, забота и беспокойство оставили его, и он одарил гонца. Дали многократный салют из пушек крепости, Гизы, Булака и ал-Азбакийя. Глашатаи разошлись по домам знати, чтобы получить бакшиш [за добрую весть].

12-го числа (13.Х.1818) после полудня из Суэца я Янбо. приехал посланец с письмами, [подтверждающими весть о победе], и было дано еще большое количество салютов, стреляли из пушек повсюду. Стрельба началась после полудня и продолжалась до захода солнца, так что в одной лишь крепости дали тысячу залпов. Это совпало с днями праздника, и было приказано устроить гулянье с иллюминацией в пределах города и вне его, в Булаке, Старом Каире, Гизе и иллюминировать Нил перед мастерскими Булака силами плотников, /291/ токарей и кузнецов; [для организации этого] был назначен архитектор Амин-эфенди, и они приступили к работе.

Кашифы районов и провинций прибыли с солдатами. Они вынесли свои палатки и стяги и расположились лагерем за воротами Баб ан-Наср и Баб ал-Футух.

Во вторник, 26-го числа (27.X.1818), объявили о том, чтобы с вечера устроили иллюминацию. В среду с утра люди начали украшать лавки, ханы, двери домов, зажигать фонари. Они бодрствовали, веселились и развлекались. Между тем люди быт и в стесненном положении, они должны были неустанно [637] трудиться, выбиваясь из сил, чтобы заработать на жизнь. К этому надо прибавить трудности, связанные с отсутствием масел, употребляемых для освещения. Кунжутного, льняного, топленого масла стало мало, и достать его можно было лишь у некоторых торговцев маслом, причем продавалось оно не свыше чем по одному окка. Точно так же обстояло дело и с мясом — можно было достать лишь мясо отощавших овец чрезвычайно скверного качества. Прекратилось также поступление пшеницы на пристани и в амбары, так что хлеботорговцы перестали появляться на рынках. Когда об этом положении было доложено власть имущим, то из амбаров паши извлекли некоторое количество зерна, уже изъеденного червями, и пустили в продажу не больше чем по одному кайла [в одни руки]. Это зерно в большей своей части было червивым. Точно так же когда народ пожаловался на отсутствие масла для освещения, то торговцам маслом отпустили некоторое количество кунжутного масла, с тем чтобы те ежедневно продавали его для иллюминации.

И изо дня в день глашатаи обходили город и напоминали народу на улицах о распоряжении бодрствовать, поддерживать огни иллюминации, держать открытыми лавки днем и ночью.

Завершился год со своими событиями, большинство которых все еще продолжается.

Самое значительное из событий — усложнение положения и притеснение людей, в частности хозяев домов и людей среднего достатка, вследствие того что прекратились их доходы — источники существования — от фа'иза, всевозможного жалованья и неотторжимого имущества, и потому, что ткачей, как упоминалось выше, лишили станков, которые были источником существования тысяч людей. Когда нужда среди бывших мултазимов усилилась, после их многократных петиций паша распорядился выплатить им треть [того, что им причиталось] и передал для этого лицу, поставленному над ними, некоторые виды собираемых доходов. Но каждый раз, как только тот собирал [известную] сумму, следовал указ о передаче ее на нужды отправляемых в экспедицию войск. Год закончился, а большинство людей ничего не получило. Это произошло из-за огромных расходов на отправку боеприпасов, зерна, провианта и денежных [638] сумм специальной валюты: французских талеров, золотых венецианских цехинов, турецких махбубов, то есть той монеты, которая имеет хождение в этих районах (Имеется в виду Хиджаз). Что же касается пиастров, то они нигде не имеют хождения, кроме Египта и его областей.

Один из писцов казны сообщил мне, что плата за провоз боеприпасов из Янбо в Медину на верблюдах бедуинов достигла однажды сорока пяти тысяч французских талеров, что составляет на каждого верблюда по шесть французских талеров. Половину этой платы выдает эмир Янбо, а вторая половина выплачивается эмиром Медины по прибытии [груза]. Затем [стоимость доставки груза] из Медины в Дар'ийу достигает ста сорока тысяч французских талеров. А ведь эти расходы, как и перевозки, производятся беспрерывно и требуют сокровищ Креза и Хамана и эликсира Джабира ибн Хаййана 794.

Из событий этого года. Вышеупомянутый паша приказал воздвигнуть здание между Байна-с-Сурайн и Харат ан-Насара. Место это известно под названием Хамис ал-'Адас и прилегает к району ал-Хурунфиш. [Он начал эту постройку] по совету влиятельных христиан-европейцев, с тем чтобы сконцентрировать здесь мастеров, прибывших из европейских стран, и других. Это большое строительство было начато еще в прошлом: году и продолжалось долго. Здесь установлены мощные машины, при помощи которых изготовляют части оборудования, инструмент, как, например, наковальни, станки для обтачивания железных деталей, для выделки молотков, скобелей, верстаков и прочего Для каждого цеха и ремесла отвели [соответствующие] места, где расположены ткацкие станки, машины и другие необыкновенные инструменты сложной конструкции, [предназначенные] для переработки хлопка, выделки разного рода шелка, /292/ тканей и парчи.

В конце этого года созвали шейхов кварталов и обязали их собрать четыре тысячи детей из населения города, с тем чтобы они работали под руководством мастеров, обучались бы, получая за это [обучение] поденно. K концу дня они возвращаются [639] в свои семьи; некоторые из них получают по пиастру, другие — по два и по три пиастра соответственно [характеру] ремесла и всего относящегося к нему. Может быть, по завершении строительства потребуется около десяти тысяч мальчуганов, и к этому времени будет потребность в упомянутом количестве, так как это большая фабрика и расходуют на нее огромные суммы денег.

Из других происшествий этого года. В районе Дамиетты на рисовых полях Нила (В оригинале в данном случае Нил именуется ал-Бахр аш-Шарки) появился зверь, вышедший из Нила, величиной с большого буйвола и такого же цвета; он пасется на пашне, съедает урожай с [целого] феддана, затем отрыгивает большую часть. Он стал появляться с прошлого года, и против него собиралось большое число жителей района, избивали его камнями, стреляли в него, но это не оставляло никакого следа на его коже, и он убегал в Нил. Случилось как-то, что один человек до тех пор целился в него, пока не попал ему в глаз и не ранил его. Зверь упал, на него набросилось много людей, убили его, сняли с него шкуру, набили ее соломой и отправились с чучелом в Булак. На него смотрели паша и народ, и многие из видевших его говорили мне, что он больше огромного буйвола, что длиной он в тринадцать футов, того же цвета, что и буйвол, что кожа у него гладкая, голова у него огромная, напоминающая голову льва. Глаза у него на верхушке головы, рот широк, а хвост наподобие рыбьего хвоста; ноги у него толстые, как у слона, заканчиваются они длинными копытами со ступней, как у верблюда. Его доставили в дом европейца, и паша подарил его армянину Бугусу — переводчику, а тот продал его за большую сумму европейцам.

И из других происшествий этого года — смерть ученой женщины по имени Рукаййа. Завернувшись в белое покрывало, с палкой и с четками в руке, она обходила дома знати, где читала молитвы, гимны, славословия. Жены высокопоставленных лиц верили в ее благочестие и просили молиться за них, точно так же [поступали] и мужчины и даже некоторые богословы. Она бывала у ученого, глубоко верующего слепого шейха [640] Та’илаба, и он много хвалил ее людям, отчего их вера в нее еще больше возросла. В жилище Халил-бея Таукана ан-Набулуси ей было отведено отдельное помещение, которое было ее убежищем. Когда она появлялась в каком-нибудь доме, слуги поднимались ей навстречу, говоря: “День наш счастливый и благословенный”, и так далее и прочее; когда же она входила к госпожам, то они вставали [при ее появлении], целовали ей руки и радовались ее приходу, и она ночевала с ними и их невольницами.

Однажды в месяце шаввале она отправилась в дом шейха 'Абд ал-'Алима ал-Файйуми, заболела [здесь] и, проболев несколько дней, умерла. Люди шумно выражали свое сожаление о ней. Когда захотели переменить одежду на ней, то увидели между бедрами бугорок, подумали, что эго кошелек с деньгами, но это оказалось оскопленным мужским членом. Женщины были ошеломлены и поражены и поставили об этом в известность шейха Та'илаба, а он сказал им: “Скройте это обстоятельство”. Тело обмыли, одели в саван и предали погребению. В кармане нашли зеркальце, бритву и щипчики [для удаления волос]. Слух об этом разнесся, и публика распространяла его, обсуждая это и удивляясь.

И из других происшествий этого года. Нил разлился в этом году чрезмерно. Подобного разлива не слыхали и не видали. Вода до того поднялась, что затопила летние культуры: маис, индиго, кунжут, сахарный тростник, рис, залила большую часть садов. Из-за этого берега, свободные земли, ожидающие после снятия урожая следующего разлива Нила, были сплошь покрыты водой. По этой причине было разрушено много деревень, утонуло много людей и животных. Вода текла посреди дворов, а воды Гизы смешались с водами Старого Каира, так что барки проходили поверх острова ар-Рауда. Умножились вопли и крики феллахов по поводу погибшего урожая, затонувших пашен и особенно по поводу посевов дурры — главного предмета их питания. Многие жители деревень оплакивали это похоронным пением в сопровождении ударов бубна.

И из других событий этого года. Под предлогом помощи для нужд войны с Хиджазом паша увеличил в этом году /293/ [641] налоги — он установил по шесть, семь и восемь пиастров с феддана. На феллахов обрушились оба эти несчастья: и наводнение Нила, и увеличение земельного налога. Оба они произошли не вовремя. У феллахов и жителей деревень принято по окончании жатвы и выплаты мултазимам положенного с них поземельного налога устраивать свои свадьбы, обновлять одежды, выдавать замуж дочерей, совершать [обряд] обрезания мальчиков, отстраивать свои жилища, ремонтировать плотины и дамбы. Все это они делают по окончании сбора налогов, после отъезда районных кашифов, каймакамов, мултазимов, сборщиков налогов и уполномоченных.

Как только те уезжали из районов, сердца феллахов успокаивались, они приходили в себя и устраивали [свои дела]. А как только поднимался уровень вод Нила, они начинали сеять летние культуры, которые являются главным их пропитанием и источником заработка. После спада воды, когда земля обнажится и наступит пора, озеленения, они начинают сеять зимние культуры: египетский клевер и хлеба, за счет которых они оплачивают налоги, поправляют положение со скотом, инвентарем, закупают семена, оплачивают работников и тому подобное. И обрушились на них в этом году обе эти беды — земная и небесная, и многие из них покинули свои семьи и родные места.

Требование повышенного налога последовало до наводнения Нила и прибытия известия о победе, но и после получения его повышенный налог не отменили.

И из других событий этого года. Колебания курса денег: то повышение, то снижение его, объявление [через короткие промежутки времени] курса и примерное наказание [за несоблюдение его]. Курс бундуки достиг восьмисот восьмидесяти пара, французского талера — четырехсот десяти пара, курс египетского махбуба — четырехсот сорока, а что касается стамбульского, то [курс его] составляет свыше сорока, венгерского же Цехина — восемьсот пара. Что касается этих пара, то это мелкая разменная монета, но наличие ее [чисто] номинально из-за недоступности ее и из-за монополии: в обращении на руках у людей она имеется лишь в очень ничтожном количестве. Помимо этого, имеются мелкие монеты — пятая, десятая и двадцатая часть [642] [пара]. Произвести размен можно лишь у евреев и менял за проценты и с ущербом для себя. Тот, кто заполучит в свои руки какое-нибудь количество пара, держится за него зубами и не позволит себе выпустить что-либо из них, иначе как в силу острой необходимости.

И из других происшествий этого года: сейид Мухаммад ал-Махруки построил дом и сад в Биркат ар-Ратли на месте помещений, разрушенных во время событий. Это [разрушение] произошло вследствие вот чего: когда французы проложили себе дорогу в Египет и не стало порядка, то многие люди покинули свои родные места, в особенности жители окраин. Тогда-то стали пустовать дома ал-Биркат, в том числе некоторое количество великолепных домов, среди которых дом Хасана Катходы аш-Ша'рави, его приближенного 'Омара Чауша, дом которого находится в той же стороне, дом 'Али Катходы ал-Харбатли, дом кади ал-Бихара, дом Сулайман-аги, дом ал-Хамзави. Другие дома были вакфом 'Османа Катходы ал-Каздоглу и других. Эти дома мы знали и даже жили в них долгие годы. В свое время это были изысканные дома, и жили в них состоятельные люди города. Был здесь старый дом Бакри. Он находился напротив маленькой мечети деда шейха Джалал ад-Дина ал-Бакри. Люди мечтали здесь жить из-за хорошего воздуха. Это место открыто северному ветру с моря, и кругом него только деревья и пашни, а во время разлива Нила [озеро] пересекают барки и крытые суда с теми, кто хочет развлекаться и гулять, распутниками с их флейтами и певицами, и эхо их веселых голосов [заражало] весельем других. Во время пребывания французов, когда население ушло отсюда, дома развалились, превратились в руины и стали жилищем сов и ворон. Когда в первый раз прибыл везир Йусуф-паша — а это было в 1214 (1799-1800) году — и заключил мир с французами, то положение осложнилось, вспыхнули восстания внутри города, французы /294/ окружили город со всех сторон, и произошло то, о чем уже упоминалось при изложении событий прошлого: отряд французов отправился в район ал-Биркат, они овладели холмом, известным под названием Абу-р-Риш 795, и начали обстреливать из пушек и забрасывать бомбами население у ворот Баб [643] аш-Ша'рийа и эти районы. Борьба не прекращалась до тех пор, пока не были разрушены дома ал-Биркат и здания того района, который расположен вне [стен], и осталась груда обломков.

Вздумалось упомянутому сейиду устроить здесь жилище, и он уже давно скупил земли у владельцев [разрушенных] зданий. Но затем он проявил нерадивость, занявшись расширением дома, в котором он живет и который находится в квартале ал-Фаххамин — месте сухом, каменистом, — а дом этот относительно старый. Так было, пока он не закончил перестройку этого дома, как ему хотелось, а затем, в прошлом году, он начал [в районе Биркат] сооружать жилые помещения, предназначенные для отдыха. Начали счищать мусор, выравнивать, готовить площадку, и сейид ал-Махруки построил обширный дом с большими залами, облицованными мрамором. Вокруг дома он разбил сад, посадив разнообразные деревья и разведя виноградник. Все это находится на месте владения Хасана Катходы и на месте примыкающих домов, [числом] около тридцати. Его писец — сейид 'Омар ал-Хусайни—построил специально для себя большой дом, забрав остальные земли и помещения, украсил его и переселился сюда вместе со своей семьей и домочадцами, сделав его своим постоянным жильем на лето и на зиму. С наружной стороны сейид ал-Махруки и его писец возвели стену, отделяющую друг от друга оба эти дома. Они устроили в ней дверь, открывающуюся и запирающуюся. По соседству находилась разрушенная мечеть, называемая мечетью ал-Хариши. Сейид Мухаммад ал-Махруки также перестроил ее, восстановив ее стены, колонны, потолок, побелил ее, и в последнюю пятницу месяца мухаррама здесь совершили службу.

А что касается тех, кто умер в этом году из заслуживающих упоминания, то умер шейх ал-ислам, опора людей, ученый богослов, выдающийся, умнейший шейх Мухаммад аш-Шанвани (нисба по его деревне Шанван ал-Гураф), шафиит, шейх мечети ал-Азхар, из числа лиц, относящихся ко второй ступени 796, законовед, грамматик, философ. Он посещал занятия знаменитых шейхов, таких, как шейх Фарис, ас-Са'иди, шейх ад-Дардир, Фарамави. Он обучался также у шейха 'Иса ал-Барави, посещал его занятия, и от него он получил право на [644] преподавание.

Он с пользой обучал студентов в мечети, называемой ал-Факаханм, поблизости от дома, в котором он жил в квартале Хуш Кадам. Он был скромен, кротко улыбался каждому человеку, обратившемуся к нему. Подобрав одежду, он сам обслуживал мечеть, подметал, зажигал фонари. Когда умер шейх 'Абдаллах аш-Шаркави, он был избран на пост шейха [в ал-Азхар], но отказался и бежал в Старый Каир, когда это произошло. Об этом уже упоминалось раньше при жизнеописании шейха Мухаммада ал-Махди. Его доставили силой и заставили взять на себя пост шейха, но он продолжал по привычке обслуживать мечеть ал-Факахани. Счастье давалось ему, но он им не насладился. Его одолели болезни. Он страдал пять месяцев дизентерией, затем ее сменила под конец лихорадка, и он все эти месяцы не выходил из дома, пока не умер в среду, 14 му-харрама (24X1 1817) Молитву над ним совершили в ал-Азхаре в большой мечети и похоронили его на кладбище ал-Муджавирин. Среди его сочинений великолепные пояснения к комментарию шейха 'Абд ас-Салама на ал-Джаухара, которые пользуются широкой популярностью среди студентов. Он прекрасно помнил наизусть Коран и вместе с группой богословов читал его по ночам.

После него на пост шейха был назначен выдающийся ученый шейх сейид Мухаммад, сын нашего шейха Ахмада ал-'Аруси. Это прошло без чьих-либо возражений и при общем единодушии. Он получил шубы почета от знатных домов, таких, как дома ал-Бакри и ас-Садат, и остальных высокопоставленных лиц и тех, кто любит быть на виду.

Умер выдающийся шейх Мухаммад ибн Ахмад ибн Мухаммад по прозвищу ад-Давахили шафиит. Его называли сейид Мухаммад, так как его отец был женат на Фатиме — дочери сейида 'Абд ал-Ваххаба ал-Бардчни. Сейид Мухаммад был рожден ею и от нее унаследовал этот благородный титул. Они родом из Махаллат ад-Дахил в [провинции] ал-Гарбийа. Сейид Мухаммад родился в Каире /295/ и был воспитан своим отцом. Он усвоил Коран и с усердием старался воспринять науку. Он посещал занятия шейхов своего времени, таких, как шейх Мухаммад 'Арафа ад-Дасуки, шейх Мустафа ас-Сави и другие. Он [645] посещал шейха Абдаллаха аш-Шаркави, занимался у него в полном объеме изучением права своего толка и других обязательных теоретических предметов. Он сблизился с ним и стал самым любимым его учеником. Когда умер сейид Мустафа ад-Даманхури, который состоял при шейхе аш-Шаркави в качестве катходы, то ад-Давахили занял его место и тем самым приобрел известность. Он вел занятия по праву, философии и логике, и его окружало много студентов. Он занялся судебными процессами и тяжбами между людьми, и известность его возросла, особенно во времена французов, когда его господин [шейх аш-Шаркави] возглавил организованный ими диван. Шейх Мухаммад извлек для себя в это время огромную выгоду, так как занялся делами жен египетских эмиров и других. Умер его отец, и он получил наследство. Когда его свояк Хаджжи Мустафа ал-Баштили был убит в стычке в Булаке, он получил наследство, так как у того не оказалось наследников. Он овладел его имуществом, землями, угодьями и садом, находящимися в Баштиле 797. Он стал жить на широкую ногу, начал покупать невольников и невольниц, [обзаводиться] слугами. Когда французы оставили страну и водворились турки, он примкнул к сейиду Ахмаду ал-Махруки, так как тайно сносился с ним и посылал ему сведения в Сирию в то время, когда тот после поражения турок эмигрировал вместе с ними. Когда тот возвратился, то он оказывал ему уважение, подкупал [людей] в его пользу, отмечал его в своих упоминаниях перед должностными лицами Порты, равно как и во времена египетских эмиров, когда те после убийства Тахир-паши вступили в 1218 (1803-04) году в Каир. Он обзаводился неотторжимым имуществом, угодьями и поместьями, взятыми на откуп. Он носил меха, ездил на мулах, его окружали шейхи и подчиненные. Он имел большую склонность к тому, чтобы выделяться и главенствовать, не хотел довольствоваться даже большим. И когда произошло то, что имело место при Мухаммаде 'Али-паше, и на руководящую роль выдвинулся сейид 'Омар-ефенди, в руках которого сосредоточилось решение дел, то зависть шейха Мухаммада очень возросла, и он стал одним из самых крупных доносчиков на сейида 'Омара, действуя втайне вместе с ал-Махди и остальными [646] шейхами, пока они не свалили его и паша не выслал его из Каира, как это излажено выше. Тогда-то для них наступило спокойное время. После смерти шейха Мухаммада ибн Вафа' шейх Мухаммад был назначен на пост накиб ал-ашрафа. Он стал ездить на лошадях, надевать большую чалму, и перед ним шествовали чауши и слуги. Его дом осаждали жалобщики и просители. Он перестроил старый дом своей семьи на [улице] Кафр ат-Тама'ин 798, присоединив к нему соседние дома. Напротив этого дома он воздвиг красивую мечеть и устроил в ней кафедру и чтение проповедей. Он построил дом [в районе] Биркат ал-Джанак 799 и поселил здесь одну из своих жен. Его обуяло самообольщение, и он полагал, что настало спокойное для него время. Первое, с чего начались постигшие его несчастья, — Это смерть его сына Ахмада, достигшего уже зрелости, а других детей мужского пола у него не было. Из-за охватившей его сильной скорби он высказал такие слова, за которые люди его порицали. Он устроил ему похороны и похоронил его в мечети напротив своего дома. Над могилой он построил небольшой мавзолей, какие бывают над останками святых и являются местом паломничества. Сын его умер в середине 1229 (1814) года. В конце ша'бана упомянутого года (VII.1814) произошел военный мятеж против паши. Шейх Мухаммад, принадлежа к верхушке знати, ежедневно навещал пашу в крепости, давал ему советы, вершил дела людей, и паша был с ним откровенен, как об этом уже упоминалось. Тщеславие покойного еще больше усилилось, он оскорблял высших писцов из коптов и других. Он подвергал пересмотру требования паши и по окончании мятежа, так что это вызвало против него досаду паши, и тот приказал выслать его в Дасук. Это было в 1231 (1815-16) году. Здесь он провел несколько месяцев, а затем, благодаря заступничеству сейида ал-Махруки, он был направлен в Махаллат ал-Кубра. Здесь он продолжал пребывать всегда в подавленном состоянии, одолеваемый недомоганиями, по природе склонный расстраиваться. Изредка он писал сейиду ал-Махруки, прося его походатайствовать перед пашой, чтобы паша разрешил ему отправиться в хадж, или, по причине своей болезни, прося разрешить ему умереть в своем доме, но паша не дал [647] разрешения ни на то ни на другое. Так шейх ад-Давахили и оставался в Махаллат ал-Кубра вплоть до самой смерти. Он умер в середине месяца раби' ал-аввала [текущего] года (I.1818) и похоронен там. Он — да будет Аллах милосерден к нему — любил господствовать /296/ и был властолюбив по природе, имел вспыльчивый нрав, что и явилось причиной его смерти. Да будет всевышний Аллах милостив к нему и к нам!

Умер великий везир, уважаемый Тахир-паша, о котором говорили, что он сын сестры Мухаммада 'Али-паши. Он был начальником таможни в Булаке, ведал питейными заведениями и распоряжался этим. Он начал перестраивать свой дом в ал-Азбакийе, что по соседству с домом аш-Шара'иби, напротив мечети Азбака, на той стороне, где находится казначейство. Первоначально на этом месте были дома ал-Мадани и Махмуда Хасана, но часть их сгорела. Впоследствии Тахир-паша разрушил большую часть этих домов, захватил часть площади, выдвинул фундамент [своего дома] на двор мечети и возвел его на обширном пространстве. Он включил жилье Ридвана Катходы, которое называли трехарочным из-за двух мраморных колонн, обрамлявших наружную дверь. Он воздвиг здание с многочисленными выступами вверху. Дверь этого здания он устроил наподобие ворот крепости, поставив по бокам упомянутые две колонны, и дом, построенный с чрезвычайным великолепием, стал напоминать крепость. Он не был еще достроен, когда Тахир-паша заболел и уехал в Александрию с намерением переменить климат Он провел там несколько дней и умер в месяце джумада ас-санийа (IV.1818). В конце месяца останки его доставили и похоронили в гробнице, построенной им у дома За'фарани 800, по соседству с Сайида у Канатир ас-Сиба. У него остался сын — юноша, которого паша оставил в должности его отца и поручил его ведению дом.

Умер Аййуб Катхода ал-Фаллах — мамлюк эмира Мустафы Чауша, из свиты Салиха ал-Фаллаха. Он был последним почтенным и знатным из известной семьи ал-Фаллах. Он имел свою свиту и приближенных. Дом его был открыт для приезжающих, он любил ученых, людей благочестивых, был почтителен с ними. Паша уважал его, принимал заступничество с [648] его стороны; так же относились к нему высокопоставленные государственные сановники во все времена и при всех обстоятельствах, и был он человек ничего себе. Он умер в среду, 20 ша'бана (25.VI.1818), в возрасте семидесяти лет. Да будет Аллах милостив к нему!

Год тысяча двести тридцать четвертый (31.X.1818— 19.Х.1819).

Мухаррам начался в субботу (31.Х.1818). Султаном мусульман является султан Махмуд-шах, сын 'Абд ал-Хамида, занимающий трон в Стамбуле. Вали Египта, его правителем является Мухаммад 'Али-паша ал-Каваллали. Пост катходы его и остальные государственные посты занимают те же, кто занимал их в прошлом году.

За четыре дня до наступления [нового] года из Восточного Хиджаза прибыли добрые вести о победе господина Ибрахим-паши над ваххабитами. Тогда-то было отдано распоряжение иллюминовать город в течение семи дней начиная со среды, 17 зу-л-хиджжа (18.Х.1818). За воротами Баб ан-Наср у ал-Хамаил устроили навес и тент для паши и остальных эмиров и знати, явившейся сюда в связи с устройством гулянья и фейерверков. Сюда же доставили сто десять пушек, ракетницы и макеты, изображающие цитадель, оросительные приспособления, ружья.

В среду с рассветом открыли празднество: стали стрелять пушки и начались маневры кавалерии. В течение приблизительно часа с четвертью следовали пушечные залпы, около двадцати залпов один за другим, без всякого перерыва. Стреляли по примеру европейских военных методов, состоящих в том, что каждая пушка дает двенадцать, а говорят, что и четырнадцать выстрелов в одну минуту. Исходя из этого расчета, в течение этого празднества предстоит сделать восемьдесят тысяч залпов. Нетрудно себе представить тот ужасный грохот, какой получается от пушечных залпов в сочетании с ружейными выстрелами маневрирующей кавалерии. Пушки выстроили в четыре ряда, и паша дал указание, чтобы и конница была разделена на [649] четыре ряда, скрытно расположенные на возвышенности; кавалерия должна была, спускаясь, стрелять на скаку и стремительно нападать на артиллерию; тому, кто отнимет что-либо из приспособлений у стрелка-артиллериста и явится с ним к паше, последний даст /297/ бакшиш, одарит его. По этой причине погибло много всадников и конюхов. Исходные позиции кавалерии находились на расстоянии пушечного выстрела от артиллерии. На заре пушки, заряженные ядрами, ударяют по нескольким подразделениям. Кавалеристы подготовляются, и каждое из их подразделений останавливается на расстоянии полета ядра. С этого времени вплоть до захода солнца они стреляют и производят маневры упомянутого свойства.

После последней вечерней молитвы точно так же устроили увеселение, но без маневров. Беспрерывные пушечные залпы сливались с треском фейерверков, факелов, в воздух поднимались ракеты; они были из разукрашенного дерева вместо тростника. Ракеты с более сильным зарядом пороха поднимались вверх наподобие столбов пламени и других вещей, подобных которым не приходилось наблюдать. В устройстве этого отличились своим искусством европейцы и другие. Обширное пространство, где был устроен фейерверк, окружили рядами зажженных светильников. Для изготовления мешков йод пушечный порох потребовалось двести тысяч локтей хлопчатобумажной ткани. Ежедневно четыреста ардаббов риса и соответствующее количество масла приготовляют в котлах для раздачи воинским частям, и это без учета того, что готовится для знати, тех съестных припасов, которые они доставляют из своих домов, и прочего.

Салюты и это празднество продолжались до вторника, 4 мухаррама (3.XI.1818). Население города было обязано бодрствовать ночью и днем, поддерживая иллюминацию над своими лавками и домами; глашатаи ежедневно напоминали им об этом. Господин паша отправился к себе домой в ал-Азбакийу, тенты и палатки свернули, маневры прекратились. Солдаты и военачальники вместе со своим имуществом и скарбом толпами вступали в город и отправлялись по своим домам. Население прекратило иллюминацию. Лучше всего иллюминация была [650] сделана в помещениях, занимаемых европейцами и армянами, ввиду того что они очень изобретательны в изготовлении изображений, в выборе формы и цветов стеклянных фонарей, хрусталя, люстр. А в мусульманских кварталах иллюминация была хорошо сделана в районах ал-Халили, ал-Гурийа, ал-Джамалийа. В некоторых помещениях и лавках находились музыканты, певцы, певицы, танцовщицы.

Началась организация и подготовка к устройству празднества на Ниле в Булаке. Сделали изображение крепости с фортами и башнями, углами, арками, с амбразурами для пушек. Ее покрасили, побелили, украсили разноцветной резьбой и красками, изобразили на ней ворота Мальты. На барках с [наносной] землей устроили сад с насаженными в нем деревьями; сад был обнесен крашеной балюстрадой, и в нем были виноградные лозы, бананы, фрукты, пальмы, цветы в красивых цветочных вазах Устроили изображение арбы, которую везут лошади, а на арбе манекены. Изобразили сборище с сидящими и стоящими фигурами, в центре которых были танцовщицы, двигавшиеся три помощи механизма, — выдумка некоторых изобретателей. Каждый, кто своим умом придумает что-либо из игр или из изображений, отправляется в мастерские, где имеется строительное дерево и рабочие, которые осуществляют его замысел за счет казны, пока он не будет показан, и тогда за свою выдумку изобретатель получает вознаграждение. Большая часть изобретений касалась фейерверков, факелов, пороха, ракет и прочего.

По истечении упомянутых семи дней наступило спокойствие — с упомянутого вторника вплоть до воскресенья следующей недели, то есть на протяжении пяти дней. В это время знатные люди, все, кто числится среди влиятельных и имеет отношение к государственным учреждениям: эфенди, писцы, даже богословы, должностные лица, занимающие видное положение, законоведы, наместники — [все они] в качестве зрителей старались раскинуть палатки на берегу Нила и арендовали /298/ помещения, расположенные по берегу Нила. А если кто запоздает, то хозяева будут спорить с ним и до крайности взвинтят плату, так что за помещение самого жалкого сорта, вроде [651] склада соленой рыбы, плата достигала пятисот пиастров и больше.

Паша распорядился построить специальный павильон для -себя в ал-Джазире напротив Булака, немного южнее дворца своего сына Исма'ил-паши, и в этот короткий срок закончили его оборудование и побелку.

В ночь на понедельник, 10 мухаррама, паша переправился в упомянутый павильон. Должностные лица государства и знать тоже явились на арендованные ими места, простонародье также пришло толпами.

С наступлением утра упомянутого дня раздался многократный залп из пушек, выстроенных в ряд по обоим берегам Нила. Население Булака украсило свои рынки и лавки, двери своих домов, иллюминовало их в тот момент, когда заиграла музыка и на судах ударили в барабаны. Музыка паши играла беспрерывно все время. Многократные пушечные салюты давались ежедневно на рассвете, в полдень и после вечерней молитвы точно так же. Зажигали факелы, светильники, устраивали фейерверки, пускали ракеты, жгли костры. Из крепости, сделанной как бы на воде, стреляли, как на войне, пушки. Здесь были [развешаны] фонари, люстры. Вид ворот Мальты очень рельефный, они огромны, а внутри виднелся светильник. Оттуда выпускали фейерверки и ракеты. Все это большей частью работа европейцев. Доставили небольшие греческие суда, называемые шеленбот, с которых стреляли из пушек и бросали ленты, и двухмачтовые суда и талионы, которые могут выходить в открытое море. На всех [этих судах] были зажжены светильники и фонари, каждое из них было украшено разноцветными шелковыми знаменами. Дабус Оглу состоял при Булак ад-Дакруре 801, он ведал многочисленными пушками, фейерверками, запуском ракет; в Гизе же этим ведал 'Аббас-бей — сын Тусун-паши. Христиане — армяне Старого Каира и Булака, европейцы — все они показали свое искусство в устройстве иллюминации, представлений, фейерверков. Знатные люди и даже шейхи находились в многочисленных крытых лодках и на судах, предназначенных для того, чтобы развлекаться и смотреть на зрелище. Они вели себя так, что нарушали установления шариата [652] и нравственности. Так все упомянутое продолжалось до понедельника, 17-го числа.

В этот день прибыл 'Абдаллах ибн Мас'уд ал-Ваххаби. Он въехал через ворота Баб ан-Наср в сопровождении 'Абдалла-ха Бекташа — капудана Суэца, ехавшего верхом на дромадере рядом с ал-Ваххаби, а перед ними выступал отряд дулатов. При вступлении его в город раздался многократный пушечный салют, данный из крепости, Булака и других мест.

И закончилось [в этот день] празднество и прочее на побережье Нила и Булака, и прекратилась иллюминация. Паша на судне отправился в свой дворец в Шубра, разошлись и все прочие по своим домам.

Это было удивительное празднество, такого или даже близкого к нему еще не видели на земле египетской: казенная кухня, в которой готовили рис так, как это описано, приготовление пищи, предназначенной для высокопоставленных лиц, дважды в день, в обед и в ужин, не считая специального угощения для них и того, что им доставляли из их домов.

Что касается простонародья, то и мужчины и женщины со своими детьми и младенцами толпами верхом и пешком отправлялись смотреть зрелище и переполняли днем и ночью все дороги, ведущие в Булак. На обе эти забавы было затрачено такое количество денег, которое не поддается учету. Люди, для которых наступил срок выплаты причитающегося с них, задыхались от безденежья и становились банкротами. Это еще усугублялось возросшими ценами на все решительно и отсутствием жиров, в особенности [животного] масла, кунжутного масла, сала — ничего этого невозможно было достать, иначе как с большим трудом. У лавок, получающих еще кое-что из этих продуктов, собирались огромные толпы, стоял крик, а продавали не свыше чем на /299/ пять пара, причем окка, несмотря на примеси, стоит двенадцать дирхемов. Агенты мухтасиба [все время] устраивают засады на феллахов и приезжих, прибывающих с маслом, задерживают его для нужд государства и направляют его в дома [должностных лиц] для этих пиршеств и собраний. Они выплачивают феллахам стоимость масла по обязательной [твердо установленной] цене, а затем [653] распределяют его, как находят нужным, и очень немного его попадает торговцам, которые распродают его в этом [вышеописанном] порядке. Точно так же обстоит с кунжутным и другими маслами, а также с домашней брынзой.

В этот же день прибыл 'Абдаллах ал-Ваххаби, и его отвели в дом Исма'ил-паши — сына паши; он провел здесь день, а наутро его отвезли к паше в Шубра. Когда он вошел, паша с улыбкой поднялся к нему навстречу, усадил его рядом с собой и стал беседовать с ним. Он оказал ему: “Зачем было так затягивать войну, к чему было это сопротивление?” На это ал-Ваххаби ответил: “Война протекает с переменным успехом”. Паша спросил: “А как ты находишь Ибрахим-пашу?” Он сказал: “Он не переставал употреблять все усилия, и мы точно так же, пока не произошло предопределенное Аллахом”. Паша сказал: “Если Аллах пожелает, то я походатайствую за тебя перед нашим господином султаном”. Ал-Ваххаби ответил: “Пусть свершится то, что суждено [Аллахом]”. Затем паша облачил его в шубу почета, и тот оставил его и отправился в дом Исма'ил-паши в Булаке, а паша в этот же день отправился на судне в Дамиетту. Ал-Ваххаби имел при себе маленький ларец из белой жести. Паша спросил его: “Что это такое?” Тот ответил: “Это то, что мой отец забрал из гробницы пророка. Я держу это при себе, чтобы передать султану”. Он открыл ларец, и в нем оказались три рукописных экземпляра Корана в переплетах, выложенных почти тремя сотнями жемчужин и большим изумрудом и окантованных золотом. Паша сказал ему: “Разве это все, что было взято в гробнице? Там же были вещи, кроме этого!” Тот ответил: “Это то, что я обнаружил у своего отца, так как не все, что там находилось, он извлек для себя. Многое взяли высокопоставленные арабы, жители Медины, служители священной территории и шериф Мекки”. Паша заявил: “Это верно. У шерифа мы обнаружили кое-что из этого”.

В среду, 19-го числа (18.XI.1818), 'Абдаллах ибн Мас'уд отправился в Александрию, чтобы последовать в Стамбул. Его сопровождала группа татар и слуги для обслуживания.

Месяц сафар 1234 года начался в понедельник (30.XI.1818). 3-го числа, в среду, прибыла группа паломников-магрибинцев, [654] их сопровождали также в большом количестве паломники из Верхнего Египта и жители деревень. Они явились неожиданно. Возглавлял [этот караван] один из бедуинских вождей из племени Авлад 'Али, по имени ал-Джибали. Никогда еще не случалось ни видеть, ни слышать о такой безопасности дорог, так как обуздали бедуинов и разбойников.

В этот же день оповестили о том, что паша, пробыв несколько дней в Дамиетте, направился в Буруллус и что в барке о“ отправился в Александрию. Население ее подготовилось к его приезду и украсило город. Заботу об этом взяла на себя группа европейцев, которые на всем пути следования паши от городских ворот до занимаемого им дворца устроили по правую п левую руку разнообразные украшения, представления и изображения из хрусталя, стекла, зеркал и прочего. [Европейцы оказались изобретательными на] изумительные и удивительные выдумки.

В конце этого месяца прибыли египетские паломники, они входили постепенно, группами, и одни из них вошли ночью, в частности в ночь на понедельник. Наутро [в город] вступил Хасан-паша ал-Арна'уди, который пребывал в Джидде. В этот день явились в свои жилища остальные паломники.

Месяц раби' ал-аввал 1234 года начался во вторник (29.XII.1818). Наутро ввезли в город махмал, но большинства людей даже не заметило этого. Не случалось еще, насколько это нам известно, чтобы хадж откладывался до месяца раби’ ал-аввала.

7-го числа (4.I.1819), в понедельник, ночью загорелся Сук аш-Шарм 802 и все здания, находящиеся /300/ ниже мечети ал-Гурийа. Пламя охватило все находящиеся здесь лавки, товары купцов, индийские ткани и все прочее. Огонь показался здесь после вечерней молитвы, и явились вали и его заместители, но они нашли ворота со стороны ал-Гурийи и ворота с другой стороны запертыми изнутри, а ворота эти чрезвычайно прочны. Они старались открыть ворота при помощи ломов, пока не разбили их после полуночи. Поджог был совершен изнутри, сторож сбежал. Загорелся вход и галерея мечети ал-Баррани 803. [Пожар] стали заливать водой при помощи насосов и разбирать [655] соседние постройки, что было делом трудным, так как стены были высокие и было очень много деревянных частей, колоссальных каменных глыб и сводов. Огонь потух лишь наутро. Пожар охватил деревянные части внутри мечети, и оттуда не переставал подыматься дым; огромные медные рамы окон обвалились и лежали, покрытые окисью. В течение трех дней занимались тушением. Если бы не милость господа и не то, что не сразу открыли ворота, из-за того что они покрыты железом, благодаря чему огонь действовал [лишь] в этих пределах, то огонь распространился бы на соседние лавки, а они все деревянные, и крыши их точно так же из дерева, и над ними высится огромный навес, протянутый над рынком от его начала и до конца чрезвычайно высоко над землей и весь построенный на деревянном каркасе.

Мечеть окружена зданиями, караван-сараями, домами, а стены их из прутьев и из старого дерева, которое воспламеняется от малейшей искры. Если бы огонь — боже избави — достиг бы этого навеса, то потушить его было бы невозможно каким бы то ни было образом, и пожар был бы длительным, но Аллах спас!

В субботу, 12-го числа (9.I.1819), прибыл сейид 'Омар-эфенди — бывший накиб ал-ашраф. Это произошло вот почему: когда была получена радостная для паши весть о победе, сейид 'Омар написал ему письмо с поздравлением и послал его со своим внуком сейидом Салихом в Александрию, Паша встретил его с улыбкой и начал его расспрашивать о деде. Тот ответил, что дед благополучен и не перестает молиться за пашу. Паша сказал: “А нет ли у него какой-нибудь просьбы, которую мы могли бы удовлетворить?” На это последовал ответ: “Он просит лишь о продлении вашей жизни”. Затем он ушел, направившись в отведенное ему помещение, а на следующий день, паша послал к нему 'Османа ас-Саланикли, с тем чтобы тот расспросил его и справился устно о том, что, вероятно, он: стесняется упомянуть в непосредственном разговоре с пашой. Тот любезно говорил с ним и сказал, что сейид 'Омар помышляет лишь о совершении хаджа к дому господню и просит, чтобы наш господин разрешил ему это. Когда 'Осман [656] ас-Саланикли возвратился с ответом, то паша даровал сейиду 'Омару разрешение и позволил отправиться в Каир с тем, чтобы он пребывал в своем доме до наступления срока паломничества, совершить которое он волен сушей или морем. Паша заявил: “Я оставлял его в изгнании в течение этого периода, только опасаясь смут, а теперь ничего такого нет. Он, воистину, отец мне, невозможно забыть нашу взаимную привязанность и благодеяния”.

Он написал сейиду 'Омару ответное письмо, которое дословно гласит: “Носителю высоких достоинств, возвышенных и прославленных дел, потомку знаменитого и почитаемого рода, отцу нашему сейиду 'Омару ал-Мукарраму,— да будет длительным его значение. Дошло до меня любезное письмо вашей милости с поздравлением по поводу того, чем наградил нас Аллах, и выражением радости по поводу оказываемой нам богом поддержки. Это усилило радость и вызвало стремление воздать должное вашему высокому благородству. Вы будете почитаемы в соответствии с совершенством [своих] достоинств, и я выполню ваши пожелания. Ваш внук сообщил нам вашу просьбу разрешить вам совершить паломничество к святым местам и посетить цветущий край пророка,— да благословит его Аллах и приветствует! Из-за вашего стремления к этому и помыслов, направленных туда, мы уже разрешили удовлетворить это желание приблизиться к богу великому и милостивому. В силу этих высоких чувств прошу молиться за нас. Но не молитесь за нас лишь из-за страха и потому, что это так положено, а всем сердцем, как /301/ полагается людям чистым, чьи молитвы угодны богу. Мой ответ прибудет к вам вместе с письмом к моему катходе. Будьте уверены в почете и уважении к вам. Примите большие хвалы и привет” 804.

Он послал ему два письма с его внуком сейидом Салихом. Паша послал письмо и катхода-бею с таким расчетом, чтобы тот получил его до прибытия сейида 'Омара в Каир. Катхода-бей послал своего переводчика в его дом, чтобы оповестить там об этом, и пошла молва о его [предстоящем] прибытии, но народ пребывал в сомнении до тех пор, пока сейид 'Омар не прибыл в Булак. Оттуда он поехал в мечеть имама аш-Шафи'и, затем [657] поднялся в крепость, где катхода его принял и приветствовал. Поэты поздравляли его в своих касыдах, а он дал им награды. Некоторое время у него толпился народ. Но затем он прекратил приемы в общей приемной днем, уединился в особую комнату и общался лишь с некоторыми лицами, и многие прекратили свои посещения. И это очень хорошо!

Месяц раби' ас-сани 1234 года начался в субботу (28.I.1819). Усилилось внимание к прорытию канала, называемого ал-Ашрафийа, который должен быть доведен до Александрии и о котором уже говорилось в прошлом или даже в позапрошлом году? Им занялся паша и направил туда инженеров, которые измерили его трассу, ширину, длину и требуемую глубину, а затем дело это было приостановлено из-за приближавшегося разлива Нила. Работы были прерваны у начального пункта канала, но они продолжались у Александрии, поблизости от колонны всадника. Здесь прорыли устье канала, которое представляет собой обширный водоем. Его окружили хорошо сделанным и прочным сооружением, и теперь там гавань для судов, идущих каналом до Александрии. Это вместо пролива, который соединял бы оба моря. На нем не происходит крушений судов. Этот путь самый безопасный, близкий и дешевый, правильнее сказать, даже самый краткий по расстоянию.

Был издан указ правителям провинций, чтобы они собрали феллахов и рабочих соответственно количеству федданов пашни, выделив жителей деревень — земледельцев, выплатили каждому из них по десять реалов и такую же сумму засчитали им в счет налога. Если же у кого-нибудь окажется компаньон-сотоварищ, которого он захочет поставить вместо себя, для того чтобы самому выращивать летние культуры, он должен выделить ему свою долю и даже больше того, а также снабдить его нужным ему провиантом. Во время исполнения работ каждому человеку выплачивается по пиастру в день. Жители деревень отправляются толпами в сопровождении кого-нибудь из деревенских шейхов. Они собираются в тех местах, где им приказано. Затем вместе с кашифом района они отправляются при знаменах, барабанах и флейтах. Собрали также плотников, строителей и кузнецов. [658]

Селения, в которых произрастают пальмы, обязаны поставлять корзины, пальмовое волокно, канаты. От городов потребовали поставлять за плату большое количество лопат и кирок.

Потребовали также группу водолазов, так как при выемке грунта, при спуске в глубину в некоторых низинах била ключом вода еще до того, как достигали требуемой глубины.

В четверг, 20-го числа (16.II.1819), прибыл указ паши об отставке катхода-бея с этого поста и о назначении вместо него Махмуд-бея. В этот же день прибыл выехавший из Александрии Махмуд-бей и поднялся в крепость. Прибыл также Хасан-паша, долгое время находившийся в Хиджазе. Он ездил в Александрию, чтобы приветствовать пашу. Когда он прибыл в Каир, паша находился в Александрии, и он отправился к нему, пробыл у него несколько дней и возвратился в Каир, сопровождая Махмуд-бея.

Прибыл также из Стамбула Ибрахим-эфенди, ведающий канцелярией паши. Он назначен на место Махмуд-бея управляющим земельными угодьями и неотторжимым имуществом. /302/ Месяц джумада ал-ула 1234 года (26.II—27.III.1819). В четверг, 7-го числа (4.III.1819), в момент восхода солнца раздался многочисленный пушечный салют по случаю прибытия из Хиджаза сообщения о мирном овладении Йеменом Хиджазским, осуществленном в результате переговоров Халил-пашой.

В тот же день прибыли также известия о том, что 'Абдаллаха ибн Мас'уда по прибытии его в Стамбул повели по улицам города и убили у Баб Хамаюн. Сопровождавших его убили в разных концах города — теперь все они мученики.

Тогда же разнесся слух о прибытии из Турции в Александрию посла — кахваджи-паши. Был получен указ подготовиться к прибытию его и паши. В Шубра направили кухни, затребовали лошадей с пастбищ, и солдаты то наезжали, то уезжали. Ежедневно приготовляли пищу, и ходили слухи о том, что они прибыли, но никто не приезжал. Затем стали рассказывать, что этот кахваджи при своем приближении к Александрии был застигнут встречным ветром и возвратился на Родос, и этот ветер продолжался до конца месяца. [659]

Тогда же усилилось внимание к 'делу прорытия канала, о котором упоминалось раньше. Сюда доставляли рабочих и феллахов из провинций Нижнего Египта. Когда для жителей каждого селения определили предельный объем работ, распределив между населенными пунктами этих провинций, они стали проявлять усердие в работе. Тот, кто заканчивал определенную для него работу, отправлялся на помощь отстававшим. При рытье раскопали некоторые сооружения, в том числе контуры домов, бань со сводами, бассейнами, старинного типа уборными; были обнаружены сосуды с медными старинной чеканки деньгами внутри и другие сосуды, неоткрытые, о которых неизвестно, что в них. Все это переправили паше.

В среду, 27-го числа (24.III.1819), паша прибыл в Щубра, а вслед за ним приехал кахваджи-паша; ему устроили в четверг утром торжественный въезд в крепость. Упомянутый ага привез для паши и сына его Ибрахим-паши, находящегося в Хиджазе, по собольей шубе для каждого и по кинжалу, украшенному драгоценными камнями, аграфы, часы, усыпанные дорогими камнями, и другие вещи. Привезенный им фирман зачитали публично, а он содержит восхваления паши и амнистию остальным ваххабитам. По окончании чтения раздался многократный пушечный салют, такой же, какой был дан по случаю их прибытия; пушечные залпы продолжали давать в течение трех дней по пять раз в день.

Упомянутый посланец был водворен в дом Тахир-паши в ал-Азбакийе. Он дал также подарки 'Аббас-бею — внуку паши от его сына Тусун-паши — и Ахмад-бею — сыну Тахир-паши.

Фирман предоставляет паше право назначать военачальников и капуджи по собственному выбору.

В пятницу наутро паша пожаловал назначениями “а командные военные посты четырех или пятерых своих эмиров, а именно: 'Али-бея ас-Саланикли, капуджи-пашу, аХсанагу ал-Эрзинджанлы, а также Халила-эфенди, правителя Розетты, и. Шариф-бея.

Месяц джумада ас-санийа 1234 года (28.111—25.1 V.1819). В этом месяце прибыл из Верхнего Египта Мухаммад-бей дафтардар. Он пробыл несколько дней и возвратился в Верхний [660] Египет. В конце этого месяца возвратилось по своим домам большое количество феллахов с канала ал-Ашрафийа. Это были те, которые закончили положенные для них работы и рытье; многие феллахи умерли от холода, непосильной работы, переутомления.

В течение этого месяца произошло несколько случаев смерчи от чумы. Люди перепугались, потому что высокопоставленные должностные лица и христиане устроили карантин, то есть начали уединяться, избегая соприкосновения друг с другом, стали окуривать бумаги и помещения собраний и так далее. /303/ Месяц раджаб 1234 года начался в понедельник (26.IV.1819). 5-го числа этого месяца (30.IV.1819) умер христианин 'Абуд — секретарь казначейства. Он был похвального поведения и в своей жизни, и в своем деле. У него были притязания на красноречие, на причастность к науке, в разговоре он употреблял соответствующие выражения, стихи Корана; сочинения его и переписка содержат стихи, поговорки и рифмованную прозу.

Он забрал дом ал-Кайсарли 805 у Дарб ал-Джинина 806 и дома, расположенные вокруг “его, и построил большой дом, украсил его, разбил при нем сад, устроил залы, выстланные разноцветным мрамором, украшенные хрустальными стеклами, два фонтана, и все это за счет казны. Он получал большое жалованье, паша любил его и доверял ему и говорил, что если бы он не опасался порицаний, то назначил бы его дафтардаром.

7-го числа этого месяца (2.V.1819) прибыл в Каир правитель Яффы по имени Мухаммад-бей Абу Набут. Отставленный от своего поста, он обратился с просьбой к пале разрешить ему приехать в Каир. Тот дал это разрешение, и он приехал и остановился в Каср ал-'Айни; его сопровождало около пятисот мамлюков, солдат и подчиненных. Он встретился с пашой, и тог оказал ему почет, провел с ним часть ночи и назначил ему большое содержание, достаточное для его существования и существования всех его приближенных. Он назначил ему ежемесячное содержание в три тысячи билетов [ассигнаций], каждый по две тысячи шестьсот пара, сне считая положенного им необходимого количества масла, хлеба, сахара, меда, риса, дров, угля, [661] свечей, мыла; ежедневный рацион риса составляет два ардабба, а ежедневный рацион фуража — двадцать пять ардаббов.

В субботу, 13-го числа (8.V.1819), отправился кахваджи-паша, возвращающийся в Стамбул. Паша устроил в его честь торжественное празднество и передал для него, его господина [султана] и важнейших должностных лиц Порты деньги и дары: лошадей, кофе, рис, сахар, сиропы, тюки индийских тканей и большое количество других вещей. Точно так же и должностные лица [Египта] преподнесли ему большое количество подарков. По прибытии своем в Каир он наградил их дарами, а теперь они воздали ему с лихвой. Когда он уехал, паша уединился и приказал всем работающим в его канцелярии уединиться, устроив карантин. Одни из “их устроили карантин у себя дома, а другие — во дворцах.

Сулайман-ага ас-Силахдар и чорбаджи-паша отправились сопровождать кахваджи-пашу до Александрии.

В четверг, 18 раджаба (13.V.1819), прибыли с женами и детьми остальные ваххабиты, всего около четырехсот душ. Они поселились в казармах, находящихся в ал-Азбакийе. Сын 'Абдаллаха ибн Мас'уда остановился в доме, что поблизости от мечети ал-Муски. Он и его приближенные не стеснены в передвижении, они посещают шейхов и других, ходят взад и вперед, расхаживают по рынкам, покупают товары и все необходимое.

Месяц ша'бан 1234 года (26.V—23.VI.1819). В течение этого месяца из Хиджаза прибыл отряд кавалеристов, сопровождавших Ибн Хамуда — эмира Йемена Хиджазского. Это произошло потому, что после смерти своего отца он, став эмиром вместо него, проявил повиновение и не хотел сопротивляться Порте. Когда в Йемен направился Халил-паша, то он, очистив ему страну, удалился в свою цитадель, а не выступил против него, не сражался, подобно своему отцу. Между ними завязалась переписка, которая велась до тех пор, пока Халил-паша не заставил его обманом спуститься из цитадели. Когда он явился к Халил-паше, тот арестовал его и отправил с кавалеристами в Каир.

В этом же месяце освободили феллахов от работы на канале в связи с наступлением времени жатвы и сбором налога. [662]

/304/ Месяц рамадан 1234 года (24.VI— 23.VII.1819). Паша находился в карантине в Шубра и в месяце рамадане против своего обыкновения не подымался в крепость. 28-го (21.VII.1819) он поднялся в крепость, чтобы провести здесь праздники.

Месяц шаввал 1234 года начался в пятницу (24.VII.1819). 14 шаввала (6.VIII.1819), соответствующего последнему дню [коптского] месяца абиб, оповестили о подъеме вод Нила. Паша отправился в район Александрии по поводу канала ал-Ашрафийа; он приказал правителям провинций и районов собрать на работу феллахов. Их стали собирать, связывая веревками, и вереницами переправлять на барках. Их лишили возможности произвести посевы маиса, который является предметом их питания. Они очень страдали после своего первого возвращения, после тех мучений, что они перенесли, после того как многие из них умерли от холода и переутомления, когда каждого упавшего забрасывали землей и зарывали даже и того, кто еще не совсем испустил дух. Когда они возвратились по своим селениям на жатву, с них потребовали уплатить налог и сверх него поставить на содержание верблюда с каждого феддана солому, один кайла пшеницы и один кайла бобов Продаваемый ими урожай брали за бесценок и обильной мерой. Едва они закончили, как потребовали, чтобы они вернулись к работе на канале и вычерпыванию воды, непрерывно бьющей ключом из земли, а вода очень соленая. В первый раз было чрезвычайно холодно, а в этот раз очень жарко. Недоставало пресной воды, ее доставляли из водоемов Александрии на верблюдах, с известными промежутками и задержками.

27-го числа (19.VIII.1819) из Биркат отправился караван паломников, а амир ал-хаджжем был 'Абдин-бей, брат Хасан-паши.

Месяц з,у-л-ка'да 1234 года (22.VIII—20.IX.1819) — работа на канале продолжается.

Месяц зу-л-хиджжа 1234 года (21.IX— 19.Х.1819). В середине этого месяца паша отправился в Верхний Египет; с ним уехали сопровождающие его Хасан-паша Тахир, его бывший катхода Мухаммад-ага Лаз, Хасан-ага Эрзинджанлы и другие высшие государственные чиновники. [663]

В этом же месяце пришла весть о смерти Сулайман-паши, правителя 'Акки, происходившего из мамлюков Ахмад-паши ал-Джаззара.

В конце месяца прибыл сын Ибрахим-паши в сопровождении жен своего отца. По случаю их прибытия дали пушечный салют. Мальчику устроили торжественный въезд через ворота Баб ан-Наср и провезли его через центр города.

И закончился год с теми событиями, что возобновлялись на протяжении его. В их числе чрезмерный подъем вод Нила, превосходящий прошлогодний разлив. Это необыкновенный случай, когда наводнение бывает два года подряд. Так это было и в этом году до середины месяца хатур 807 , так что время для посева миновало, а возможно, что [уровень воды] несколько снизился, но затем на следующий день поднялся еще выше.

Год тысяча двести тридцать пятый (20.Х.1819—8.Х.1820).

Первым днем месяца мухаррама был четверг. В этом месяце и до него в течение нескольких дней в районах и даже в самом городе царила тревога из-за беспрерывно следовавших одна за другой краж. Распространился слух, что начали действовать шайки воров. Люди укрепляли двери домов, ворота улиц, и после захода солнца было запрещено ходить по улицам. Катхода-бей, /305/ полицейские ага и вали по ночам кружили по городу и, кого бы они ни встретили, они арестовывали и сажали в тюрьму, даже если это было лицо вполне известное. Такое положение продолжалось до конца месяца.

27-го числа (15.XI.1819) паша возвратился из Верхнего Египта, где он доехал до порогов. По поводу поездки паши в Верхний Египет шли разные толки. Говорили, что он намерен снарядить экспедицию против оставшихся египетских эмиров, обосновавшихся в Донголе, так как они воспрянули духом, закупили много рабов, стали изготовлять порох и пушки. Другие говорили, что паша хочет снарядить экспедицию против Дарфура и Нубии и подготавливает пути проникновения туда. Были разговоры и о том, что в Верхнем Египте открыты золотые, серебряные и свинцовые рудники и залежи изумрудов и что [664] паша поехал их обозреть, проконтролировать, чтобы установить объем затрат [на рудники] и тем самым определить выгодность их эксплуатации. С возвращением паши отпали все домыслы и предположения.

Что же касается разговоров об ископаемых, то суть этого в том, что в земле обнаружили зеленые камни, напоминающие изумруд, но это оказался не он; в другом месте обнаружили нечто черное с прожилками чего-то похожего на железную ржавчину; после обработки и очистки [этого минерала] получается немного свинца. Брат наш шейх 'Омар ан-Нави, известный под именем ал-Мухлуси, сообщил нам, что, взяв кусок этого [ископаемого], он отправился с ним в мастерскую, положил его в большой тигель, истолок его и подвесил его над огнем. Тигель лопнул, и он переложил это в другой и не переставал обрабатывать его в течение целого дня и извел на это свыше кантара угля.

В этом же месяце также прибыла группа ваххабитов, и их разместили в районе 'Абдина.

Месяц сафар 1235 года начался в пятницу i(19.XI.1819). В начале этого месяца Мухаммад-ага по прозвищу “сирийский Бонапарт” уехал в Стамбул по вызову Порты, и это вот почему: когда он прибыл в Каир, отдав себя под покровительство паши, как это выше изложено, то паша начал переписываться по поводу него с Портой, и [оттуда] последовал вызов с заверением, что Мухаммад-ага будет принят с почетом. Тогда-то паша наградил его подарком и осыпал всем прочим, необходимым ему. Он назначил тридцать пять человек сопровождать его и послал им одежды и меха. Остальные его подчиненные остались в Каире и размещены в [районе] Сувайкат ал-Лала, а их свыше двухсот человек, и им положено содержание помесячно и на каждый день.

Тогда же прибыл отряд солдат-магрибинцев и бедуинов из тех, что побывали в Хиджазе. Они привели с собой пленных ваххабитов — женщин, девушек и юношей — отвели их к ал-Хама'ил и начали продавать тем, кто пожелал их купить, невзирая на то что это мусульмане и свободные.

15-го числа этого месяца (3.XII.1819) умер Мустафа-ага — [665] бывший вакил Порты; умер также 'Абд ар-Рахман ал-Кураши ханифит.

17 сафара прибыл египетский караван паломников. Много паломников умерло от лихорадки; точно так же и в самом Египте возросло количество заболеваний лихорадкой, перенесенной сюда из Хиджаза.

21 сафара (9.XII.1819) прибыл Ибрахим-паша — сын паши, следовавший через ал-Кусайр. За несколько дней до его приезда, как только было получено известие о его прибытии в ал-Кусайр, по случаю этой вести дали салют из крепостных и других пушек, и глашатаи пустились с этой вестью, чтобы собрать бакшиш со знати. Жены высокопоставленных лиц собрались к матери Ибрахим-паши, чтобы поздравить ее. Ибрахим-паше подготовили дворец, заложенный Вали Ходжой и достроенный Шариф-беем, заменившим его на этом посту. Дворец находится на ар-Рауде, на берегу Нила, напротив Гизы. Ко времени прибытия упомянутого между ар-Раудой и берегом Старого Каира устроили мост из барок и поверх досок насыпали земли. В этот же день прибыл посланец — капуджи Порты с известием о рождении сына у султана; ему был устроен торжественный въезд в крепость.

/306/ В четверг, 21 сафара (9.XII.1819), ко времени прибытия Ибрахим-паши, отдали распоряжение иллюминовать по ночам город в течение семи дней. Население по мере своих возможностей начало украшать лавки, дома и караван-сараи; их отделывали разноцветными и шитыми золотом материями. Что касается христианских кварталов, то они свои торговые двери начали разрисовывать совершенными по исполнению огромными изображениями, монументами и удивительными рисунками. Люди жаловались на отсутствие осветительного и кунжутного масла, поэтому предписали отпустить торговцам маслом некоторое количество кантаров кунжутного масла для продажи его народу на эти нужды. После неудавшихся попыток скрыть имеющееся у них масло торговцы стали продавать его по самой высокой цене.

На следующий, день, в пятницу, когда Ибрахим-паша переправился в Каир, ему был устроен торжественный въезд. Он [666] вступил через ворота Баб ан-Наср и пересек город. На голове у него была корона везира. За время пребывания в Хиджазе он отпустил бороду. Отец его прибыл в мечеть ал-Гурийа, с тем чтобы наблюдать за торжественным въездом своего сына. Процессия поднялась в крепость, а затем возвратилась, в строгом порядке проследовала в Старый Каир, и Ибрахим-паша прошел по мосту в упомянутый свой дворец в ар-Рауде. По ночам в течение семи дней во всех кварталах Нового и Старого Каира и Булака продолжались иллюминации, по ночам бодрствовали, жгли костры, в положенное время стреляли крепостные пушки, толпы людей пели песни и веселились.

Из этой поездки Ибрахим паша возвратился возгордившимся. Он возомнил, что нет никого превыше него, так что когда к нему отправились шейхи, чтобы приветствовать его и поздравить с прибытием, и приблизились к нему, сидящему в своей канцелярии, то он не поднялся к ним навстречу, не ответил на их приветствие. Они сидели, поздравляли его с благополучием, а он ни единым знаком не отвечал им, более того, вел беседу со своим шутом. Мрачные, огорченные нанесенным им оскорблением, они поднялись и удалились.

Месяц раби' ал-аввал 1235 года начался в воскресенье (18.XII.1819). 8-го числа (25.XII.1819) в начале ночи умер сын Ибрахим-паши, о прибытии и о торжественном въезде которого в Каир изложено выше. Ему было около шести лет. Послали известить высокопоставленных должностных лиц и шейхов, и некоторые из них явились в последнюю треть ночи в Старый Каир, где находится паром, так как он умер во дворце в Гизе. Едва наступил день, как Старый Каир переполнился знатью, прибывшими родственниками умершего, и похоронная процессия двинулась к фамильному мавзолею, поблизости от мечети имама аш-Шафи'и. Устроили траурное собрание и раздавали деньги населению, богословам и прочим. Осведомленные [лица] рассказывали следующее об обстоятельствах его смерти. Он спал на коленях своей няни, черной невольницы, а с ней стала ссориться белая невольница, которая ударила ее ногой и ранила мальчика. Он стал беспокойным, и об этом сообщила его отцу. Тот вошел к ним, задержал находившихся там невольниц, [667] и их посадили под арест в помещении дворца; при этом он заявил им: “Если сын мой умрет, то я убью вас всех до единой”. Ребенок умер ночью, и всех их удушили и бросили в Нил, в том числе и няню. Кто говорит, что их было пять, а кто — шесть, а Аллах знает лучше!

В конце этого месяца закончили рыть канал 808, ведущий к Александрии, осталось совсем немного дела. Затем открыли отверстие для канала напротив сделанного устья, опасаясь разлива. Воды Нила потекли в канал и смешались с соленой морской водой, которая последовала по трассе канала. В некоторых местах соленая вода поднялась выше [уровня земли], получился сильный разлив, так как там лет плотин, которые помешали бы ей. В это время случился шторм и ураган, воды моря поднялись над большой плотиной и дошли до канала. В народе разнесся слух о том, что канал разрушен, но это неверно. Был слух о том, что морской водой и водами Нила затоплена Александрия; население ее вышло, чтобы удостовериться в действительности этой вести, но она оказалась /307/ неосновательной. Инженеры и феллахи, строившие канал, большей частью погибли, а уцелевшие возвратились по домам.

Месяц раби' ас-сани 1235 года (17.I—14.II.1820). В начале его паша отстранил от управления Верхним Египтом Мухаммад-бея дафтардара и назначил вместо него Ахмад-пашу, сына Тахир-паши, и тот отправился 5-го числа (21.I.1820).

7-го числа паша уехал в Александрию для обозрения канала; сопровождать его отправились сын его Ибрахим-паша, Мухаммад-бей дафтардар, бывший катхода паши, и Дабус Оглу.

13-го числа (29.I.1820) прибыл паша и все те, кто уезжал вместе с ним. Сердце паши возрадовалось тому, что [строительство] канала было окончено и началось движение барок по нему, а также начали ходить по нему в оба конца барки Розетты с товарами, избавленные теперь от трудной дороги через залив, от путешествия в Александрию морем, от перегрузок, от денежных вымогательств, от ожидания попутного ветра, для того чтобы безопасно преодолеть залив и море.

На канале осталось совсем мало работы, если не считать ремонта некоторых его плотин. [668]

В этом месяце случилось такое происшествие: некто из европейцев-англичан, прибывший из Александрии, направился в селение, называемое Кафр Хашад, чтобы поохотиться на птиц. Он выстрелил из своего ружья в птицу, но [этим выстрелом] ранил в ногу кого-то из феллахов. Случился тут один из арнаутов, в руках у которого была дубинка или кнут. Он подошел к европейцу и сказал ему: “Ты, что же, не опасаешься того, что к тебе сбегутся феллахи и побьют тебя по голове вот этак?” — и указал тем, что было у него в руке, на голову европейца. Тот пришел от этого в ярость, так как не понимал его языка, и выстрелил в него. Арнаут упал мертвым. Сбежались феллахи, схватили европейца, подняли убитого арнаута, доставили его в Каир и поднялись в канцелярию катхода-бея. И тут же собралось множество арнаутов, потребовавших казни европейца. Катхода-бей счел это слишком большим наказанием, так как правители оберегают европейцев и стоят на их стороне. Катхода сказал: “Подождем, пошлем за консулами. Пусть они явятся и выскажут свое суждение об этом”. Он послал за ними, но арнауты все прибывали, и страсти их разгорались. Они кричали: “Чего ради откладывается казнь его впредь до указания консулов? Если он тут же не будет убит, то мы спустимся в квартал европейцев, разграбим его и перебьем всех находящихся там европейцев”. Катходе ничего не оставалось, как приказать казнить его. Его отвели в ар-Румайлу и отрубили ему голову. Консулы явились гурьбой, но дело было окончено. Это произошло в отсутствие паши.

Месяц джумада ал-ула 1235 года (15.II—15.III.1820). В этом месяце паша снарядил военную экспедицию против [оазиса] Сива в Верхнем Египте. Ею командует Хасан-бей аш-Шамаширджи, правитель ал-Бухайры. Он отправился оттуда со своими солдатами и отрядом бедуинов.

Тогда же укрепилась решимость паши напасть на районы Судана. Кто говорил, что он направится в Сенар, а кто утверждал, что в Дарфур. Командующими назначены сын его Исма'ил-паша и другие.

Много военного снаряжения направлено в Верхний Египет. В [провинции] аш-Шаркийа сделаны запасы сухарей и [669] боеприпасов.

Паша уделяет этому большое внимание. Он послал также за шейхами бедуинских племен.

В этом месяце паша отправился в район ал-Калйубийи, где на пастбище находились лошади. Туда выехал Мухаммад-бей, чтобы принять его, оказать ему гостеприимство; он выехал со своим приближенным — уроженцем Калкашанда. Он вывез палатки и много верблюдов, груженных постелью, медной посудой, кухонной утварью, рисом, маслом, медом, растительным маслом, сахаром, топливом и прочим. Паша гостил у него три дня. В организации приема паши участвовали также правитель района Тамур и другие. Угощение для него доставили также Ибн Шадид, шейх [племени] ал-Хувайтат, Ибн аш-Шавариби, правитель Калйуба Ибн 'Аср. Пашу сопровождали его сыновья Ибрахим-паша, Исма'ил-паша, а также Хасан-паша.

В это время пришло известие о смерти в Хиджазе 'Абдин-бея, /308/ брата Хасан-паши, а также о гибели многих его подчиненных от лихорадки. Паша опечалился их участью, прервал свой визит и вместе с находившимися при нем возвратился в конце месяца, чтобы устроить траурные собрания и выразить соболезнования.

Прибывшие сообщили об усилении лихорадки в Хиджазе. Говорили даже, что от отряда 'Абдин-бея осталось совсем немного людей.

Месяц джумада ас-санийа 1235 года (16.III—13.IV.1820). 20-го числа этого месяца (4.IV. 1820) от правителя Сирии доставили подарок, состоящий из десяти породистых лошадей, одни из которых в сбруе, а другие не оседланы, и другие вещи, о которых мы ничего не знаем.

В конце месяца получено известие о том, что Хасан-бей аш-Шамаширджи овладел [оазисом] Сива.

Тогда же была получена весть о большом пожаре, происшедшем в Стамбуле.

Тогда же точно так же стало известно о Халабе — о том, что Ахмад-паша по прозвищу Хуршид, бывший в прошлом правителем Египта, овладел Халабом и уничтожил большое количество жителей, знати [города]. Произошло это вот почему. Он был правителем Халаба и своим поведением вынудил [670] население города восстать против него. Его сместили и изгнали, а произошло это уже некоторое время тому назад. Будучи изгнан, он остался стоять за пределами города, написал Порте относительно жителей города и сказал о них то, что действительно было. Тогда правителям этих областей были посланы указы о том, чтобы они направились на помощь к нему против населения Халаба. Они окружили город и воевали с ним в течение нескольких месяцев, пока не овладели им и не погубили [большое количество] жителей его Они обложили город большими налогами, и население находится в таком положении [до настоящего времени].

В конце этого месяца паша назначил также Мустафа-агу Курда начальником полиции в дополнение к обязанностям мухтасиба вместо Хасан-аги, который умер во время хаджа. По своему обыкновению, как и в первое время после назначения на пост мухтасиба, он стал чинить произвол. Объезжая город днем и ночью, он без всякого повода набрасывался на прохожих, избивал возвращающихся с вечеринки и подобных им или же отрезал им ухо или нос.

Месяц раджаб 1235 года начался в пятницу (14.IV.1820).

3-го числа этого месяца (16 IV.1820) паша назначил на пост мухтасиба человека по имени Хусайн-ага ал-Мурали, который заведовал садами паши.

Тогда же Хасан-бей аш-Шамаширджи возвратился из района Сива, после того как овладел им и взял с населения его [известную] сумму денег и [большое количество] фиников. Он обложил [этот оазис] определенной суммой, которую они обязаны ежегодно вносить в казну.

20-го числа (3.V.1820) Мухаммад-ага Лаз, бывший катхода паши, отправился в Верхний Египет с авангардом экспедиции, который должен продвинуться до порогов. В конце месяца пришла весть о смерти в Хиджазе Халил-паши. Паша наградил его брата Ахмад-бея шубой и назначил на пост, который занимал его брат; это третий, средний брат. Паша дал ему знамя и военное снаряжение.

В конце месяца паша отправился в район [Ра'с] ал-Вади, чтобы посмотреть, как он обновился постройками, пашнями, [671] оросительными каналами. Эта долина стала населенным районом по его указанию, он создал здесь деревни, жилища и пашни.

Месяц ша'бан 1235 года начался в воскресенье (14.V.1820).

В этом месяце Ибрахим-паша отправился в ал-Калйубийу, а затем в ал-Мануфийу и ал-Гарбийу для того, чтобы собрать налог за текущий год и взыскать недоимки с бедняков. Паша было простил эти недоимки за семь лет, а Ибрахим-паша потребовал погашения суммы налога, причитающейся с [данной] деревни, и недоимки, дав для этого три дня сроку. Испуганные феллахи и шейхи селений побросали свой урожай на гумнах и с женами и детьми бросились бежать в другие районы; тех же из женщин, кого заставали [на месте], бросали в тюрьмы и избивали. Согласно тому, что мне сообщил кое-кто из /309/ писцов, сумма взыскиваемого налога составляет сто тысяч кошельков (На полях булакского издания текста приписка “[вместо] этих слова, сто тысяч кошельков" в некоторых экземплярах — „ это сто тысяч кошельков и семьдесят тысяч кошельков"”).

В середине этого месяца паша возвратился из долины.

В конце месяца на складах леса в Булаке, находящихся за мечетью Мирзы, произошел пожар. Он продолжался около двух дней, а затем был потушен. Сгорело много леса, приготовленного для построек и именуемого заготовками, смолы, сухого топлива и прочего.

Месяц рамадан 1235 года начался в понедельник (12.VI.1820). Особенное внимание уделяется снаряжению экспедиций в Судан. Все время туда отправляются солдаты и магрибинцы. Потребовали трех человек из числа улемов, которые отправились бы сопровождать экспедицию. Выбор пал на шафиитов Мухаммада-эфенди ал-Асйути — кади Асйута, сейида Ахмада ал-Бакли и шейха-маликита Ахмада ас-Салави ал-Магриби. Упомянутый Мухаммад-эфенди получает содержание в размере двадцати кошельков и одежду, а каждый из [остальных] двух — по пятнадцати кошельков и одежду, которую им положено получать ежегодно. [672]

7-го числа этого месяца (18.VI.1820) вспыхнул пожар во дворце крепости. Туда поднялись ага, вали, их заместители и усердно пытались потушить огонь. Потребовали из всех районов водоносов; воды недоставало, так как это было в разгар жары, и рамадан совпал с [коптским] месяцем ба'уна. Огонь тушили в течение двух дней. Сгорели помещения дивана катхода-бея, приемной Шариф-бея. Вещи, имущество и регистры погибли в огне или были раскрадены.

Это объясняется [следующим]: здания крепости строились египетскими властителями из камня тесаного и дикого, [сложенного] сводами, и деревянных частей было совсем мало; все они были разрушены, и вместо них были построены здания из прутьев и дерева на манер стамбульских и европейских построек. Они были разукрашены, оштукатурены и покрыты красками, маслами, тонкой резьбой — всем тем, что способствует быстрому воспламенении. Когда паше, находившемуся в Шубра, стало известно о пожаре, он вспомнил старые постройки крепости, их прочность и высказал порицание по поводу изменения прежнего способа [строительства]. Он сказал: “Я отсутствовал, был в Хиджазе, и архитекторы возвели эти постройки”. И погибло в этом пожаре свыше чем на двадцать пять тысяч кошельков — это то, что сгорело и было разграблено. Из-за пожара канцелярии были переведены в дом Тахир-паши в ал-Азбакийе. Месяц рамадан окончился.

Месяц шаввал 1235 года начался во вторник (12.VII.1820). В эту ночь произошло замешательство с определением появления полумесяца, так как было очень трудно заметить его. Двое засвидетельствовали, что видели его, но один из них колебался. Затем явился другой [засвидетельствовавший это], и так продолжалось до исхода ночи. С восходом солнца определение было вынесено, после того как свершили дополнительное моление, зажгли огни, и бодрствующие со своими барабанами стали совершать обход и будить народ. Настал праздник, встреченный без воодушевления.

5-го числа этого месяца (16.VII.1820) паша по своему обыкновению отправился в порт Александрию, а сын его Ибрахим-паша начал осуществлять управление, рассматривать жалобы и [673] иски. Местом его пребывания был дворец, который он построил на берегу Нила напротив Мадриб ан-Нашшаб 809. Ибрахим-паша чрезвычайно возгордился. Когда он возвратился из своей поездки, то начал готовиться к обрезанию 'Аббас-паши — сына своего брата Тусун-паши, мальчика шести лет. [Празднество по этому случаю] началось 19 рамадана. У дворца разбили большое количество палаток, доставили фокусников, акробатов, канатоходцев и атлетов, забавляющих публику. Стали готовить еду и сладости, накрывать столы, зажигать по ночам фонари, лампы, а во дворце хрустальные люстры, свечи и прочее. Отдали распоряжение о явке мальчиков-бедняков, и они явились в огромном количестве. Доставили цирюльников, и в течение этих дней сделали обрезание почти четыремстам мальчикам. Для |310/ каждого отдельно был приготовлен матрац и покрывало, чтобы можно было полежать до заживления раны. Затем каждому мальчику давали одежду и по тысяче пара. Каждую ночь устраивали гулянье, жгли “остры и факелы, а пушки стреляли на протяжении всей ночи.

В это время пригласили высокопоставленных шейхов, кади, шейха ас-Садата и ал-Бакри, являющегося накиб ал-ашрафом, равно как и муфтиев. Каждого входившего из них молча усаживали, и Ибрахим-паша не поднялся навстречу ни к одному из них, не ответил ни на одно из их приветствий, ничем не проявил благожелательности. Они присутствовали за столом, принимали предлагавшуюся им пищу, пока длился прием, затем поднялись и молча удалились.

В среду, 23-го числа (3.VIII.1820), выступили в Хасву с махмалом; караван паломников возглавляет какой-то человек из [корпуса] дулатов, имя которого нам неизвестно.

В четверг устроили торжественную процессию в честь 'Аббас-паши и, спустившись из крепости, провели его через Дарб ал-Ахмар, Баб ал-Харк ко дворцу. В этот день ему сделали обрезание. Таз обрезавшего его цирюльника наполнился золотыми монетами, которые бросали туда высокопоставленные лица и знать. 'Аббас-пашу облачили в соболью шубу и кашемировую шаль. Остальные цирюльники получили по тридцать кошельков, и все это окончилось. [674]

Во вторник, 29-го числа (9.VIII.1820), соответствующего 3-му дню коптского месяца мисра, подъем вод Нила достиг высокого уровня. Утром в среду открыли плотину, и воды потекли в канал; это было сделано в присутствии катхода-бея и кади. В этом месяце прибыла из Донголы в Гизу группа остальных мамлюкских эмиров в количестве около двадцати пяти человек. Их одежда состоит лишь из белых рубах; они остановились в палатке, разбитой в Гизе, в ожидании разрешения [на въезд]. Этому предшествовала посылка с их стороны ходатайства о помиловании; они сделали это, когда узнали о снаряженной в Судан военной экспедиции. Прибыл сын 'Али-бея Аййуба с просьбой о помиловании для своего отца, что и было даровано. Гарантия безопасности была распространена на всех эмиров, за исключением 'Абд ар-Рахман-бея и еще одного, именуемого ал-Манфух,— они не были помилованы. Когда 'Али-бей Аййуб получил послание о помиловании, то начал готовиться к отъезду. Это вызвало ненависть к нему, и его убили. По получении вести о его смерти устроили оплакивание в его доме, где живет его жена, расположенном у Шамс ад-Даула. Вопли и причитания продолжались в течение многих дней.

В этом месяце прибыли также из Персии лица, сопровождающие подаренных паше лошадей. Прибывших разместили в доме Хусайн-бея аш-Шамаширджи в районе Сувайкат ал-'Аззи.

Месяц зу-л-ка'да 1235 года начался в четверг (10.VIII. 1820). 4-го числа, в воскресенье (13.VIII.1820), прибыл посланец с указами о полномочиях паши на управление Египтом на новый год и о назначении сына его Ибрахим-паши правителем Джидды. Упомянутому капуджи был устроен торжественный въезд из Булака в крепость, где в присутствии катхода-бея, Ибрахим-паши и знати прочитали указы. Затем дали пушечный салют. В этот же день Исма'ил-паша отправился в Верхний Египет как командующий военной экспедицией, назначенной в Нубию. Великий паша по своему обыкновению находится в Александрии.

Месяц зу-л-хиджжа 1235 года (9.IX—8.Х.1820). В этом месяце Ибрахим-паша отправился к своему отцу в Александрию, пробыл там несколько дней, возвратился в конце месяца [675] и, пробыв в Каире недолго, направился в Верхний Египет, чтобы собрать имеющуюся там у населения пшеницу, бобы и чечевицу трех видов. Реквизировав барки, переправили их все в Верхний Египет для перевозки зерна и сбора его в амбарах Нижнего Египта, с тем чтобы продать его по дорогой цене европейцам и грекам.

И год закончился. События, [происшедшие в течение его].

Чрезмерно поднялись воды Нила, особенно после праздника Воздвижения. Это причинило много забот в отношении плотин /311/ из-за происшедших за последние два года наводнений и вызванных ими повреждений. Когда же после [праздника] Воздвижения произошел этот паводок, вода поднялась до уровня самых высоких плотин, затопила поля с маисом, индиго, сахарным тростником, рисом, хлопком, деревья в садах, преимущественно лимонные и апельсиновые деревья вместе с плодами на них. Вода хлынула потоком на земли, которые защищались [плотинами], — и не уберечься от предначертаний Аллаха!

Вода покрывала землю, пока не миновала пора посева. На протяжении истекших лет мы не слышали и не видели наводнений, случались они редко.

В устье канала вода поднялась до уровня главной плотины и сотрясала мосты. Вода протекала по низким местам, лежащим поблизости от устья канала, таким, как Гайт ал-‘Ида, мечеть эмира Хусайна и так далее.

Когда был прорыт новый канал в Александрии, он был назван [каналом] ал-Махмудийа — по имени султана Махмуда. Помимо подготовленного для него устья, открыли другой залив для него, и он наполнился водой; когда же начался паводок то [этот залив] переполнился, и вода хлынула в низкие места и затопила земли. Тогда это отверстие запрудили. На канале оставили большое количество барок для перевозки путешественников, которых таким образом переправляли на морские суда и обратно. Воды канала оставались солеными, изменившимися, население порта [Александрии] страдало от недостатка пресной, воды, и стоимость сосуда достигла двух пиастров.

Когда в деревнях произвели землемерные работы, то деревенских шейхов освободили от уплаты налога с пяти федданов [676] на каждые сто (Ввиду лежавшей на деревенских шейхах обязанности принимать проезжающих). В этом году они платят и с земель, освобожденных от налогов, и притом за последние два года. К. тому же к взысканию налогов приступили досрочно: феллахи были вынуждены выплачивать налоги вперед, заранее продавая урожай на корню в рассрочку и в долг. Они продавали скот, имущество, драгоценности жен. Точно так же с них затребовали недоимки за предшествующие годы, которые они не в силах были погасить. Не переставая требовали в этом году зерно, а также финики, фрукты. Когда с деревенских шейхов стали взыскивать налоги, от которых они были освобождены, то возросла их печаль, так как с некоторых из них причиталось по тысяче реалов или около того. Они испытывали огромные затруднения с погашением налога, вышедшего из [установленных] границ. К тому же это усугублялось тем, что урожай был не блестящим: поля с посевами индиго, ряса, хлопка, сахарного тростника, конопли и других культур были затоплены.

Вслед за этим ввели обложение за буйволов — по двадцать пиастров за голову, за верблюдов — по шестьдесят пиастров, за каждую овцу — по пиастру, за каждую козу — по двадцать семь пара с третью, за каждую корову — по пятнадцать пиастров, и в таком же размере за каждую лошадь.

Была установлена монополия на мыло. Все прибывающее [в страну] мыло передавалось в распоряжение паши, а затем разрешали торговать им при условии бесплатного снабжения мылом паши, его чинов и двора, а для этого требуется большое количество. Цена мыла повысилась до шестидесяти пара, раньше она составляла пятьдесят пара за чистое мыло, без примеси.

Введено обложение на финики разных сортов, ввозимые из Верхнего Египта, на сушеные и прессованные финики, и даже на пальмовые ветви, листья и пальмовое волокно. Все это забирают по низкой цене и перепродают это торговцам и населению по завышенной цене.

В этом году очень плохой урожай фиников, и в разгар [677] сезона красные финики появлялись на рынках лишь короткое время и в небольшом количестве, осыпавшиеся раньше времени, невысокого качества. Они продавались по пять пара за ратл, а в прошлом столько же стоило десять ратлей. Так же обстояло дело и с виноградом. Его доставляли в небольшом количестве из ал-Файйума и аш-Шаркийи. Его скупали большим количеством кошелей те, кто давят из него вино, равно как скупались и другие сорта винограда.

А все прочее — это подробности, сведения о которых до нас не дошли, или такие, с которыми мы ознакомились, но пренебрегли упоминанием их.

Хасан-паша отправился в район Верхнего Египта в сопровождении некоторых европейцев, получивших разрешение паши поехать туда, на раскопки земель Верхнего Египта, пещер, на поиски “антиков” — памятников древности, оставленных /312/ предшествующими народами: статуй, изображений. Им дано право взрывать скалы при помощи пороха. Разнесся слух. о том, что ими обнаружено некое вещество, напоминающее свинец или железо, имеющее некий блеск; говорили, что это тот металл, из которого после очистки получается серебро и золото. Мне сообщил заслуживающий доверия человек, что он, взяв кусок этого металла весом свыше двух ратлей, отправился с ним к ювелиру и в течение целого дня подвергал его обжигу, затратив на это около кантара угля. Он перекладывал его из одного тигля в другой, после того как они трескались, и в конечном счете получился кусок весом в окка, напоминающий свинец. Упоминали также, что в горе обнаружили черный камень, воспламеняющийся от огня, похожий на уголь, который доставляют из европейских стран и употребляют на монетном дворе; он обладает дурным запахом, напоминающим запах фосфора, не превращается в золу, сохраняет каменистость, меняется лишь в цвете и подлежит вывозу в кучи [на свалку]. Говорили, что подобный этому имеется в недрах гор в Верхнем Египте и что Хасан-паша отправился с той целью, чтобы извлечь все это, и тому подобное. По распоряжению великого паши Хасан-паша провел там около трех месяцев. Горы взрывали порохом, и обнаружили поток жидкого масла синевато-черного цвета с прогорклым [678] запахом фосфора, оно напоминало нефть, но это не нефть. Некоторое количество этого вещества доставили в Каир. Им зажгли фонарь, наполнили им семь фильтров, и оно испарилось.

Среди населения разнесся неподтвержденный и основанный на полученных письмах слух о том, что в горе открыт источник, откуда течет оливковое масло, что течет оно непрерывно и его хватит не только для удовлетворения нужд Египта, но также и всего мира.

“Мне сообщили некоторые подчиненные Хасан-паши, что расходы [по раскопкам] на этот раз составили две тысячи кошельков.

События этого года, выходящие за пределы Египта.

Султан Махмуд, рассердившись на пашу по имени Тихранли, правителя Албании, снарядил против него военную экспедицию, стал воевать с ним и овладел большей частью страны, находившейся в ведении того. Тихранли укрепился в прочной крепости. Этот паша владеет обширной страной, многочисленным войском, у него несколько сыновей, тоже ведающих управлением страны; страна эта расположена между Румелией и Австрией. Говорят, что некоторые из его сыновей, равно как и многие его солдаты, покорились [султану], и с наступлением зимы дела установились в этом положении. Год завершился, и не поступило вестей, подтверждающих это.

В денежном обращении произошла путаница, и курс повысился. Разменный курс французского талера составляет двенадцать пиастров, то есть четыреста восемьдесят пара; бундуки обменивается на тысячу пара; точно так же венгерский [цехин] и фундукли ал-ислами 810 — по семнадцать пиастров. Стамбульский пиастр, то есть отчеканенный там и доставленный в Каир, обменивается на два с четвертью пиастра, то есть с превышением по сравнению с египетским на шестьдесят пара; точно так же и стамбульский фундукли обменивается у себя в стране на одиннадцать пиастров, а в Каире — на семнадцать пиастров, как это указано выше. Превышение составляет шесть пиастров. Точно так же и французский [талер] в своей стране обменивается на четыре пиастра, в Стамбуле — на семь пиастров, а в Каире — на двенадцать пиастров. Что же касается [679] мелкой разменной монеты по одному пара, то ее уже и следа нет, в обращении она встречается чрезвычайно редко, и публика обходится без нее из-за высоких цен на все предметы купли и продажи. Бешлик 811, именуемый хамсавийа, достоинствам в пять пара, заменил собой пара, потому что когда на монетном дворе в Каире прекратили чеканку пиастров, то вместо этого стали чеканить монеты в пол, четверть и одну восьмую пиастра [и эта последняя монета] и есть бешлик; а монета в “дин пара осталась в стране лишь та, что имелась до того. В большинстве она переходит из рук в руки у городского населения и жителей деревень, возвращается в казну и тратится ею на выплату жалованья и содержания солдат. Те точно так же покупают [на эту монету] необходимое им, и она исчезает и вновь появляется. Так-то она обращается, как все вращается вместе с небесным сводом. В случае нужды в размене пиастра за него получают семь бешликов, то есть разменивают с потерей на одну восьмую. Благодаря тому что бешлик считался вместо пара, /313/ пиастр рассматривался как семь пара, никак не иначе. На этом основании тысяча пара считалась за сто семьдесят пять пара, так как двадцать пять пиастров,, составляющих тысячу [пара], если снижался курс размена, шли за двадцать один [пиастр]; если умножим семь на двадцать пять, то это и будет сто семьдесят пять. В полученных в обмен монетах всего шесть дирхемов чистого серебра, и не больше. И нет ни одной монеты, которая весила бы столько, сколько ей подобные, а в этом — другая выгода: малое во многом [дает] много.

Как нам это известно из прошлого, пиастров раньше совсем не было в Египте, и первый, кто ввел их в Египте, — это 'Али-бей ал-Каздоглу; это было после 1180 (1766-67) года, когда дело его разрослось, увеличилось количество солдат и расходов, и он восстал против Порты. Мухаммад-бей по прозвищу Абу-з-Захаб лично отменил эту монету в Египте повсеместно. Население потерпело известный урон в своем имуществе в связи с этой ликвидацией, но было радо отмене ее и не расстраивалось по поводу этого убытка из-за роста благосостояния и заработков. В обращении тогда остались лишь [680] золотые монеты мусульманские и европейские, французские [талеры] и их [разменные] монеты в половину и четверть их достоинства. Оставалась также маленькая серебряная монета, именуемая пара. Этому сопутствовало благополучие в ценах, избыток в прибылях. Пара разменивался на некоторое количество медных монет, называемых джадида 812, — на десять или двенадцать, если это была отчеканенная и проштемпелеванная монета, и на двадцать маленьких монет без этого, называемых сахата 813. Простонародье в большинстве своем обходилось этой монетой джадида при продаже и купле, и не только простонародье. В большом количестве ее завозили паломники-магрибинцы в сумках, продавали торговцам на рынках на вес ратлами и наживались на этом. Бывало, бедняк или рабочий, заработав пара, разменивал его на джадиды, и этого хватало на его расходы в течение дня, так как цены были устойчивыми; он покупал на это хлеба и приварок. Если же повару требовалось все необходимое для приготовления пищи, то он за одну джадиду получал у бакалейщика лук, чеснок, свеклу, кориандр, петрушку, редис, порей и лимоны одного, двух или трех сортов. Эта джадида полностью исчезла из обращения, а если когда и появится, то пользы от нее никакой.

Место медной джадиды занял пара, но и его теперь нет, а вместо пара стала хамсавийа, но она имеет еще более низкую стоимость, так как то, что, бывало, закупалось в большом количестве на джадиды, теперь закупается лишь на хамсавийи. Та мелочь, что человек покупает за один, два или три пара, [раньше] бралась за одну или две джадиды. У продавцов не было сдачи с хамсавийи, и приходилось оставлять ее до того времени, когда потребуется еще что-нибудь, — это в том случае, когда знаешь продавца, а не то приходится лишаться сдачи. Если человека, находившегося на рынке, охватывала жажда, то за [одну] джадиду он утолял ее у разносчика воды или за эту же джадиду наполнял свой кувшин у владельца хана. А в этом году, если у человека не было при себе бешлика, за который он мог бы напиться, ему оставалось терпеть жажду до своего возвращения домой. Нелегко ему платить за глоток воды стоимость бурдюка воды! И все это из-за отсутствия [681] пара.

Точно так же возникали затруднения с подачей милостыни беднякам и им подобным. Если происходило повышение цен на мясо, овощи, то хозяин дома поступал правильно, справляясь на следующий день у слуги о бывшем у него пара и засчитывал его ему. Глава семьи, включающей многих членов, опекаемых и слуг, в своем дневном расходе на зерно, масло, мед, топливо и прочее довольствовался [в свое время] десятью пара, считая и стоимость мяса, зелени и всего прочего, а в настоящее время на это недостаточно и десяти пиастров. Повышаются цены на все /314/ решительно из-за налогов и монополий, введенных в прошлом и беспрерывно вновь вводимых на все предметы [потребления].

Ясно, что причины разрухи, отмеченные предшественниками, умножились в эти годы. Эти причины: увеличение налогов, расстройство [делового] обращения, таможни. К этому прибавились всевозможные виды монополий и захват людских достатков — [всего того, что являлось источником дохода людей]. Нет счастливцев, кроме тех, что состоят на службе государства, которые ведают взиманием податей, являются агентами-исполнителями, или писцами, или служащими новых предприятий. Но и такой человек не свободен от ошибки, о ней могут донести, тогда будет произведена ревизия за все время владения им [данной должностью], и насчитают ему некоторое количество кошельков, которые обяжут уплатить. Возможно, что ему придется для этого продать свой дом и имущество, а если не будет у него средств, чтобы отсрочить [погашение], и он лишен возможности бежать, то его ждет тюрьма. Это в том случае, если человек этот из коренных жителей, а если он не из местных, то возможно, что он будет прощен, что вмешаются в это, заменят ему наказание, или дадут ему назначение на пост, или введут его в компанию, и положение его возвысится, улучшившись по сравнению с прежним.

И еще из того, что также произошло в этом году. Введена монополия на выработку парчи, позументов, блесток, которые выделываются из серебра для вышивок на платках, носовых платках, шарфах и другой одежде. Это произошло из-за подстрекательства некоторых ремесленников, из-за зависти их по [682] отношению друг к другу. Большинство событий происходит из-за зависти людей друг к другу. Доход от монополии превышает тысячу кошельков в год.

Точно так же монополизировали управление, ведающее ввозом и торговлей рабами-неграми, суданскими невольницами и другими товарами, ввозимыми из Судана, такими, как слоновая кость, тамаринд, глазная мазь, сурьма, сосуды для воды, страусовые перья и прочее.

Учреждена монополия на пчелиный мед и воск. Все это конфискуется государством, и ратл воска продается за шесть пиастров, а раньше ратл продавался за три пиастра. Теперь достают лишь тайком то, что останется. По прибытии барок туда сразу же направляются контролеры для осмотра всего [находящегося на них], в том числе и воска. Они забирают все обнаруженное ими количество и засчитывают его по самой низкой цене. Если же какое-то количество окажется скрытым, и это будет выслежено, то заберут его бесплатно. Его уносит состоящий при контролере человек, а над утаившим издеваются, именуют его жуликом. Это делается для устрашения других. Ведают этой монополией преимущественно христиане и их служащие — люди без совести. В этом году с пчелами было неладно и меду мало, равно как [ощущается недостаток] в пальмовых плодах, не уродились зерновые, так как на протяжении этих лет из-за обилия воды земли были затоплены и потому не могли быть обработаны. Цены повысились, в особенности на бобы; что же касается чечевицы, то ее точно так же можно достать лишь изредка.

Точно так же сдали на откуп за высокую арендную плату соляные промыслы и все к ним относящееся. Цена одного кайла достигла пиастра, а раньше она составляла тридцать пара, а помнится, что она продавалась и по три пара.

Что касается оплаты рабочих, работников, строителей, то она изменилась и возросла с одного пара до пиастра. Точно так же поднялись цены на местную известь и гипс. Это вызывается нескончаемым строительством, которое ведут лица, состоящие на государственной службе. Оно ведется бесконечно: с восхода и до захода солнца вереницы верблюдов и ослов свозят [683] щебень в груды, которые высятся повсюду. Если кто-нибудь из чиновников строит себе дом, то он не довольствуется своим большим участком, а захватывает бесплатно примыкающие к нему дома [других] людей, для того чтобы расширить площадь своего дома, он захватывает все, что еще осталось в данном квартале, на свою долю, для своих приближенных. Затем он строит другое [здание] для своей канцелярии и собраний, строит [отдельное помещение] для своих солдат и тому подобное.

Что же касается Сулайман-аги ас-Силахдара, то это самая большая беда и несчастье. Он завладел остатками мечетей, медресе, странноприимных домов, которые расположены в пустыне, и перевез их каменные части в район у ворот Баб ал-Баркийа, именуемый ал-Гариб 814; точно так же он захватил то, что было в районе ворот Баб ан-Наср, собрал каменные части зданий /315/ за пределами Баб ан-Наср. Он построил в районе Хан ал-Халили караван-сарай, устроив здесь склады с этажами [для жилья]. Он заселил их христианами — греками и армянами, [сдав их им] за высокую арендную плату, вдвое превышающую обычную, точно так же он сдал жилье и другим пожелавшим поселиться здесь. Он открыл проход отсюда через известное управление Викала ал-Джалаба 815, расположенное около ал-Харатайн и находящееся снаружи этого квартала. Арендная плата за лавки точно так же превышает тридцать пиастров в месяц, а обычно лавки сдавали за тридцать пара в месяц. Но удивительно, что люди идут на это и поспешно их арендуют еще до завершения их строительства и делают это, несмотря на недостаточные заработки и на застой в делах. Но они точно так же извлекут эту высокую плату из мяса покупателей и их костей!

Затем в районе, прилегающем к воротам Баб ан-Наср, он забрал обширный участок, называемый Хуш 'Ута 816. Это место служило местом остановки для бедуинов Тура, когда онb доставляли сюда свои караваны с углем, щелочью и прочим; точно так же [это место служило станцией и для] жителей Бильбейса аш-Шаркийи.

Сулайман-ага построил на этом месте большое здание, включающее склады, лавки, кофейни и этажи с жилыми [684] помещениями, которые сдавались за высокую арендную плату, преимущественно также армянам и прочим. Затем он перебрался в район Хан ал-Халили и забрал хан, именуемый Хан ал-Кахва, и прилегающие к нему дома и помещения и мечеть по соседству, в которой совершались моления и по пятницам произносилась хутба. Он снес все это и построил большой хан, включающий склады, жилые этажи, сорок лавок, которые он сдал за арендную плату по тридцать пиастров в месяц за каждую. Над фонтаном и некоторыми лавками он построил маленькую красивую мечеть, в которую поднимаются по лестнице, — это вместо снесенной им мечети. Затем Сулайман-ага перенес [свою деятельность] в район ал-Хурунфиш, в квартал ал-Амшатийа 817. Здесь он забрал помещения и дома, снес их и в настоящее время точно так же усердствует в возведении постройки. Когда владелец помещения требует, чтобы ему возместили стоимость его, тоне находит никого, кто 'бы откликнулся на это, а Сулайман-ага платит лишь то, что разрешает ему его душа, — немногим больше или немногим меньше десятой части [действительной] стоимости, и то благодаря посредничеству и благотворительному заступничеству. Если ему будет сказано, что это вакф, что нет законного повода для перестройки из-за отсутствия разрушений, то он прикажет ночью разрушить его, а затем приведет надзирателей кади, а те, увидя помещение разрушенным, присудят его ему. Слово “вакф” ему в тягость, он пренебрежительно говорил: “А что значит вакф?” Если помещение находится на участке, монополизированном ведомством вакфов с самого начала, то он также ничего не платит и не обращает на это слово внимания. Его постройки заканчиваются с большой поспешностью, в короткие сроки из-за его большой энергии и чинимого им нажима и насилия по отношению к работающим и снабжающим его [материалами]. Он не разрешает рабочим отходить, но задерживает надолго, до утренней зари, и к исходу ночи их будят побоями; они приступают к работе во время молитвы аш-шафи'и 818 и работают до захода солнца, даже в разгар жары в рамадане. Если же они поднимают шум от жары и жажды, то он приказывает усилить снабжение строительства питьем и доставляет водоносов, чтобы напоить их. Большинство людей [685] полагает, что это постройки его господина, так как паша не прислушивается ни к одной из жалоб [на Сулайман-агу ас-Силахдара].

В этот период усложнилось положение с жильем в Каире. Его население оказалось стесненным из-за всеобщих разрушений, наплыва большого количества чужестранцев и в особенности иноверцев. Они теперь принадлежат к знати, назначаются на [высокие] посты, носят одежды высокопоставленных лиц, ездят на породистых мулах и лошадях, а спереди и сзади следуют их рабы и слуги с палками, разгоняя народ и прокладывая им дорогу. Они владеют невольницами, белыми и абиссинками, живут в высоких и красивых домах, покупаемых ими по самым высоким ценам. Имеются среди них и такие, у которых есть не только дома в городе, но и дома на берегу Нила для развлечения. Есть такие [в их среде], кому построенные ими для себя дома обошлись в тысячи кошельков. Точно так же и высокопоставленные лица, состоящие на государственной службе, захватывают находящиеся по кварталам дома и отнимают их у владельцев любым способом.

Ухитряются даже назначать иноверцев на посты, придуманные для унижения /316/ мусульман, так как [последние] состоят у них на службе в качестве писцов, слуг, посыльных. Работающих у них рабочих они избивают и оскорбляют, сажают в тюрьму без каких-либо помех, и стоят, униженные, перед неверными и благородный, и простолюдин!

Люди стеснены в жилье, стоимость его возросла во много раз, так что счет, который велся на реалы, теперь ведется на кошельки; точно так же обстоит с оплатой. Все решительно повысилось в стоимости. Но Аллах милостив к почитающим его!

Если бы мы пожелали полностью все осветить, не говоря уже о подробностях, то это удлинило бы описание и затянулось бы во времени. “Мы жили и умерли, и не видели ничего, кроме того, что видели: все необъяснимые вещи оказались похожими одна на другую, и их неясность еще усилилась”.

Будем молить Аллаха о достоверном знании и благополучии религии!

Год тысяча двести тридцать шестой (9.Х.1820—27.IX.1821).

Месяц мухаррам начался в понедельник (9.Х.1820).

В начале его паша прибыл из Александрии.

В течение этого месяца произошло такое событие: шейх Ибрахим по прозвищу Паша, маликит, живущий в Александрии, в лекции по богословию утверждал, что животное, зарезанное евреем или христианином, является чем-то вроде падали, не может считаться пригодным в пищу и допускается Кораном лишь в том случае, если они соглашаются изменить и сменить свою веру. Услышавшие это богословы Александрии удивились и стали это отрицать, затем в беседе с упомянутым шейхом возражали ему, а он им заявил: “Это суждение не мной придумано. Я получил его от шейха 'Али ал-Майли ал-Магриби, а это сведущий, благочестивый человек, заслуживающий доверия своей ученостью”. Затем он послал упомянутому шейху в Каир извещение о происшедшем, а тот составил на этот счет многословное сочинение, в котором воспроизвел высказывания шейхов и расхождения во взглядах религиозных толков. Он опирался в своих высказываниях относительно запрета и непозволительности на имама ат-Таршуши. Свое послание он наполнил оскорблениями по адресу улемов нашего времени и правителей. Это послание составило около тринадцати тетрадей. Он послал его шейху Ибрахиму, а тот прочитал его перед населением порта [Александрии], и это усилило толки, в особенности его нарекания на современников, в большинстве своем чужеземцев. Дел” дошло до паши, и он отправил катхода-бею в Каир распоряжение собрать шейхов нашего времени для расследования этого” вопроса; он послал ему также [упомянутое] сочинение. Катхода-бей созвал шейхов и поставил их в известность об указе. Шейх Мухаммад ал-'Аруси выразился мягко, сказав: “Шейх 'Али ал-Майли обучался у наших и у своих шейхов, и невозможно оспаривать его ученость и достоинства. Он в такой степени далек от общения с людьми, что преисполнен враждебности. У него какое-то умственное расстройство. Лучше всего нам сойтись с ним и обсудить этот вопрос без вас [в отсутствие катходы]. По окончании мы доведем дело до вашего сведения”.

Они собрались на следующий день и послали к шейху 'Али, [687] приглашая его явиться, но тот отказался. Ответ он послал с двумя студентами-магрибинцами, сказавшими, что он не явится на такое сборище черни, но что он намерен вести обсуждение в избранном кругу с шейхом Мухаммадом ибн ал-Амиром в присутствии шейха Хасана ал-Кувайсни и Хасана ал-'Аттара, и только потому, что шейх ал-Амир спорил и нападал на него. Когда они это сказали, то Ибн ал-Амир изменился в лице, некоторые из присутствующих стали метать громы и молнии и поносить посланцев. Тогда же приказали посадить их обоих под арест при управлении аги, а [последнему] отдали распоряжение отправиться в дом шейха 'Али и доставить его на это собрание, и если потребуется, то даже насильно. Ага отправился в его дом, но шейх оказался в отсутствии. Тогда ага заставил его жену и всех находившихся при ней выйти из дома и заколотил его, а она отправилась к каким-то соседям. Затем составили протокол, в котором упомянули о том, что шейх 'Али неправ, выступает против /317/ закона, что он отказался предстать перед собранием улемов и обсудить с ними вопрос, что он сбежал и скрылся, ибо он не на правильном пути. Если бы он был прав, то не скрылся бы и не бежал, а суждение о нем, если он появится, надлежит иметь господину паше, равно как и об Ибрахим-паше ал-Искандари. Закончив протокол, они подписали его, приложили множество печатей и переслали паше. По истечении нескольких дней освободили из-под ареста в темнице аги упоминавшихся двух лиц и сняли печать с дома шейха 'Али, и его обитатели возвратились. Паша возвратился в Каир в начале месяца и приказал выслать шейха Ибрахим-пашу в Бани-Гази, а шейх 'Али не появился из своего убежища.

Месяц сафар 1236 года начался в среду {8.XI.1820). В начале его прибыл из Верхнего Египта Ибрахим-паша, объездивший его, равно как и Файйум. С ним доставили большую группу арестованных за дурные поступки бедуинов, закованных в железные цепи, — их провели через центр города, а затем посадили в тюрьму.

Месяц раби' ал-аввал 1236 года начался в четверг (7.XII.1820). В начале этого месяца прибыло около десяти египетских эмиров из числа остававшихся в Судане. Они [688] приехали оборванными, немощными, обиженными, нуждающимися и несчастными. Они обратились к паше с ходатайством о гарантии безопасности и получили ее. В этом же месяце объявили о казни бедуинов, доставленных Ибрахим-пашой: казнили четверых, двоих — в ар-Румайле, а двоих — у Баб Зувайла.

Месяц раби' ас-сани 1236 года начался в субботу (6.I.1821). В этом месяце паша изгнал 'Абдаллах-бея ад-Дарандали (На полях булакского издания текста приписка: “Слова его „Изгнал паша 'Абдаллаха" и т. д. во многих экземплярах записаны под месяцем сафар, а в общем здесь имеются некоторые противоречия в различных экземплярах в отношении того и другого месяца”), выслав его. Этот 'Абдаллах жил в квартале ал-Хурунфиш. Человек он спокойный и причиняющий не много вреда. Он владеет в этом районе домами и помещениями, у него есть родственники, солдаты и подчиненные, а с господином пашой он, бывало, вел [дружеские] беседы и длинные разговоры. Причиной, вызвавшей изменение отношения паши к нему, послужило вот что: [как-то в беседе] был упомянут 'Али-паша Табдалан ал-Арна'уди, войны его и выступления против него его солдат, и упомянутый 'Абдаллах сказал, что солдаты рассматривают выступление против султана как прегрешение, или употребил какое-нибудь другое слово в таком же роде. От этого паша пришел в ярость, переменился в лице, и говорят, что он приказал убить 'Абдаллаха, но Хасан-паша Тахир вступился за него, с тем чтобы казнь была заменена изгнанием в ссылку. Вот таковы-то слухи. К этому еще добавляют, что в связи с задержкой выплаты ему содержания, поссорившись с Шариф-беем, хранителем казны, 'Абдаллах заявил: “Служить у христианина лучше, чем у вас”. Шариф-бей довел это также до сведения паши, и это вызвало гнев против 'Абдаллаха. Паша выплатил ему содержание, стоимость принадлежащих ему помещений и владений, и доставили ему это на нескольких верблюдах, нагруженных деньгами. 8-го числа этого месяца (13.I.1821) он отправился сушей, оставив своих жен и казну, с тем чтобы они отправились с ней на судне морем.

16-го числа (21.I.1821) паша приказал, чтобы в мечети ал-Азхар читали ас-Сахих ал-Бухари. В понедельник, 17-го числа, [689] собрались и читали его частями по утрам, в течение четырех дней, и закончили в четверг; по случаю чтения ал-Бухари раздавали деньги школьникам и студентам ал-Азхара.

Месяц джумада ал-ула 1236 года начался в воскресенье (4.II.1821). /318/ В этом месяце приехал Ибрахим-паша и поселился в своем новом дворце, а вернее, даже во дворцах, так как он построил их несколько, прилегающих друг к другу, изукрашенных, с садами, с примыкающими к ним обширными мастерскими. [Здесь] дворец для его дивана, дворец для его гарема, специальный дворец для 'Аббас-паши — его племянника, и другие. Месяц джумада ас-санийа 1236 года начался во вторник (6.III.1821). В этом месяце Ибрахим-паша решил провести заново обмер земель в деревнях Египта и доставил из Верхнего Египта большое количество землемеров — около шестидесяти человек. В субботу, 5-го числа (10.III.1821), он переправился в Гизу и перед дворцами собрал землемеров и инженеров, а также инженеров-европейцев. Каждому из них решили дать произвести измерения, чтобы установить качество работы. Му'аллим Гали противодействовал этому, желая поддержать своих единоверцев-коптов — землемеров 819. Он заверял, что каждый из них работает точно. А Ибрахим-паша после устроенного экзамена и сравнения понял, что землемерные работы инженеров и топографов точнее, но есть в них медлительность; он сказал: “Желаю, чтобы точность сочеталась с быстротой”. Это было после того, как были устроены экзамены и сопоставления в нарезке земельных участков, давшие доказательства различия в точности работ. С наступлением вечера Ибрахим-паша приказал им отправиться [по домам] и возвратиться в следующий четверг. Они явились, работали на своем деле до конца дня, а затем он выбрал из них группу землемеров-коптов и прогнал остальных.

14-го числа этого месяца (19.III.1821) Ибрахим-паша отправился в район Шарк Атфих в сопровождении семнадцати лиц, взяв с собой заведующего инженерной школой. Его сопровождали также инженеры-европейцы. На этот раз мера поверхности была уменьшена на ладонь.

Месяц раджаб 1236 года начался в четверг (4.IV.1821). В [690] этот день паша по примеру прошлого года отправил своих мамлюков в район Асйута для пребывания в карантине из-за опасений появления в Каире чумы. 17-го числа (20.IV.1821) Мухаммад-бей дафтардар отправился в Дарфур в Судане, а еще до этого туда были направлены многочисленные отряды солдат — турок и магрибинцев.

25 раджаба (28.IV.1821) паша приказал выслать в форт Абукир Мухаммада по прозвищу ад-Дарвиш, помощника Махмуд-бея — нынешнего катхода-бея, сейида Ахмада ар-Рашиди — писца ведомства ризк, Сулаймана-эфенди — заведующего дубильней кож за свершенные ими незначительные ошибки по службе на занимаемых ими пастах. Мухаммад-катхода был в прошлом году заведующим дубильней кож до упомянутого Сулаймана-эфенди.

В конце этого месяца прибыла группа египетских мамлюков, находившихся в Донголе; они принадлежали к трем санджакам, в числе которых санджак Ахмад-бея ал-Алфи, мужа 'Адилы-ханум — дочери Ибрахим-бея старшего.

Месяц ша'бан 1236 года начался в пятницу (4.V.1821). 8-го числа этого месяца, в пятницу (11.V.1821), Сулайман-ага ас-Силахдар устроил большое сборище в мечети, называемой ал-Джами' ал-Ахмар, она в свое время была разрушена, от нее оставались лишь одни стены. Упомянутый Сулайман-ага принялся за восстановление здания мечети, покрыл ее крышей, сделав потолок из балок пальмового дерева и пальмовых ветвей, возвел каменные колонны, сделал новую кафедру, выложил плитками место для омовений и уборную, покрыл пол циновками. В день окончания строительных работ он устроил собрание с большим количеством народа. Шейх Мухаммад ал-Амир по окончании службы произнес с кафедры проповедь, разъясняя хадис, в котором говорится о тех, кто строит мечети. Когда это закончилось, Сулайман-ага /319/ наградил шейха Мухаммада ал-Амира и шейха ал-'Аруси шубами и устроил им угощение сахарным шербетом.

В субботу, 23-го числа (26.V.1821), прибыл из района Шарк Атфих Ибрахим-паша, а во вторник, 26-го, он вместе с находящимися при нем отправился в район Бильбейса аш-Шаркийи. [691]

Месяц рамадан 1236 года начался в воскресенье (2.VI.1821). В ночь накануне начала месяца устроили, как обычно, собрание, состоящее из шейхов цехов и мухтасиба, для того чтобы засвидетельствовать появление луны, что стало возможно лишь после четырех часов ночи. В этом месяце не произошло никаких событий, кроме роста цен. Это повышение—результат деятельности торговцев, выставляющих съестные припасы худшего качества и припрятывающих лучшие продукты. Месяц завершился благополучно

Месяц шаввал 1236 года начался во вторник (2.VII.1821). 3-го числа этого месяца (4.VII.1821) из Неджда прибыли всадники на дромадерах, сопровождая ваххабитских вождей, следовавших на верблюдах. А ваххабиты эти — Омар ибн ал-'Азиз со своими сыновьями и его двоюродные братья. Прибыли они по следующей причине. Когда после отъезда Ибрахим-паши и ухода его солдат они возвратились в Дар'ийу, с ними находился Машари ибн Мас'уд, а они бежали в Дар'ийу, после того как ее оставил Ибрахим-паша. Там же находился Турки ибн 'Абдаллах — племянник 'Абд ал-'Азиза и двоюродный брат Мас'уда ал-Амшари, который сбежал от солдат, сопровождавших его в группе с сыновьями Мас'уда, направленной Ибрахим-пашой в Каир. Он обежал в ал-Хамра' — деревню между ал-Джадидой и Янбо. Он отправился в Дар'ийу, а здесь уже собрались те, кто бежал отсюда при приближении войск [Ибрахим-паши] Он начал укреплять [город], и сюда возвратилась большая часть населения. Он поставил управлять им Машари, призвав жителей к подчинению ему, и большая часть из них изъявила готовность к повиновению. Держава его расширилась, и могущество его возросло и возрастало бы [в дальнейшем], если бы паша, узнав, об этом, не снарядил против него войска под командованием Хусайн-бея. Связанного Машари отправили в Каир, но он умер в пути.

А что касается 'Омара, его сыновей и его двоюродных братьев, то они укрепились в крепости ар-Рийад 820, известной предшественникам под названием Хаджр ал-Йамама, между ар-Рийадом и Дар'ийей, в четырех часах езды. Сюда направился Хусайн-бей, и в течение трех или четырех дней шли военные [692] действия, опока, убедившись в невозможности сопротивления, [осажденные] не запросили “амана”. Хусайн-бей гарантировал им безопасность, и они вышли [из крепости], за исключением ат-Турки, вышедшего ночью из крепости и бежавшего.

Что касается Хусайн-бея, то, заковав их группой, он послал их в Каир в упомянутом месяца, и они теперь находятся здесь в квартале ал-Ханафи 821, поблизости от дома, в котором живут их соотечественники, прибывшие сюда раньше.

Месяц зу-л-ка'да 1236 года начался в среду (31.VII. 1821). В этот день приехал Ибрахим-шаша из своей поездки в аш-Шаркийу, вызванной обмером земель и площадей. В середине этого месяца паша отправился в Александрию по причине движения греков, которые восстали и вышли из подчинения. Греки на многочисленных барках останавливают в море суда и убивают путешественников; дошло до того, что они захватили суда, вышедшие из Стамбула, на одном из которых находился кади ал-'аскар, назначенный для выполнения судебных функций в Египте, а также путешественники-паломники. Греки перебили их, перерезав всех до последнего, а при кади были его жены, дочери, невольницы и прочие. Весть об этом распространилась повсеместно, и передвижение по морю прекратилось. Паша отправился в Александрию и начал /320/ готовить суда в помощь флоту султана, а о конце этого события еще последует в дальнейшем.

После отъезда паши отправился также и Ибрахим-паша. Он уехал в Верхний Египет, направляясь в Нубию.

Месяц зу-л-хиджжа 1236 года начался в пятницу (30.IX.1821). В течение этого месяца в Нубию и в соседние с ней районы Судана отправилось большое количество солдат со своими военачальниками, в числе которых был Маху-бей. Отправили магрибинцев и такое военное снаряжение, как пушки, пороховые склады, фугасы и все необходимые боеприпасы.

Тогда же отправился также Мухаммад ал-Лаз, бывший катхода паши; он поехал в Исна 822, чтобы принимать прибывающие войска и подготовить их отправку.

В этом месяце из Верхнего Египта получены хорошие известия о том, что Исма'ил-паша овладел Сенаром без военных [693] действий и население подчинилось ему. По случаю этих известий дали салют из крепостных пушек.

И этот год закончился. На протяжении его возобновились события, одни из которых завершились, а другие развертываются до настоящего времени. Из них [отметим].

18-го дня коптского месяца мисра прекратился подъем вод Нила, не дойдя до высокого уровня. Это обеспокоило народ и вызвало тревогу феллахов.

Непомерно повысился обменный курс: венецианский цехин дошел до тысячи двухсот пара, венгерский цехин и фундукли — до двадцати пиастров, то есть до восьмисот пара, французский талер — до четырнадцати пиастров, что составляет пятьсот шестьдесят пара. Соответственно этому повысился курс размена других видов монет.

Возросли цены на все виды одежды, продукты питания и зерно, так что стоимость ардабба [зерна] достигла тысячи пятисот пара, а цена ратла масла поднялась до пятидесяти, а то и до шестидесяти пара.

Что же касается греческих событий, то раздор остается и до настоящего времени. Греки продолжают нападать на путешественников, захватывают встречающиеся им суда мусульман. Они вышли из подчинения и продолжают бунтовать, а те из событий, что произойдут с ними, и все, чем закончится это дело, будет описано в следующей части, если Аллах всевышний того пожелает. Все направляется соответственно воле Аллаха и все к нему возвращается! (Далее в булакском издании: “Здесь конец некоторых экземпляров которые мы воспроизводили.

На этом заканчивается переписка с автографа выдающегося ученого шейха 'Абд ар-Рахмана, осуществленная сыном шейха — Хасаном ал-Джабарти.

'Абд ар-Рахман ал-Джабарти — историк этого и предшествующего периода, вплоть до настоящей даты, тысяча двести тридцать шестого года. И это конец четвертой части, а после этого шейх умер и больше ничего не написал”)

Конец”.

(пер. Х. И. Кильберг)

Текст воспроизведен по изданию: Абд ар-Рахман ал-Джабарти. Египет под властью Мухаммеда Али. М. Глав. ред. вост. лит. 1963