Аджим-Ушкай подземный

2. ГАРНИЗОН МАЛЫХ

Из тетради Михаила Григорьевича Поважного. «…Леня Карацуба — добрый морячок. Оказывается, ему едва исполнилось восемнадцать лет, но ведет он себя солидно: „Товарищ старший лейтенант, вы приказывайте мне — я мигом выполню все“. Вот тебе, Леня, задание: сходи в Центральные каменоломни, узнай, кто там — наши или немцы. Не успеет. Противник подтягивает артиллерию, а вон выползают из лощин и танки. Надо упредить врага, ударить по нему, пока не занял исходного положения. Командиры батальонов рядом, часть бойцов находится в катакомбах, там и начальник штаба Николай Владимирович Шкода, он формирует новую роту: к нам попало много людей из других частей. Пойдут ли они в атаку?

— Леня, передай командирам: всем немедленно идти в атаку, сигнал — красная ракета, — приказал я Карацубе.

Все поднялись в атаку — и наши и те, что попали в катакомбы из других частей. И отошли организованно. Старший лейтенант Шкода подвел итоги боя. Он, бывший учитель, привык быть точным: захватили 200 винтовок и автоматов, восемь пулеметов, противник потерял на поле боя только убитыми не менее 200 человек.

Взяли несколько фашистов в плен. Одного гитлеровца спросили:

— Так где проходит линия фронта? За Ростовом?

— Нет, нет, — закрутил головой ошалелый фашист. — Здесь, под землей, — показал он пальцем и потом признался, что его рота чувствует себя так, словно находится на раскаленной сковородке. Под ними горит земля.

Теперь враг долго не осмелится подойти к катакомбам.

У нас триста раненых. Медикаментов совсем нет, только то, что в санитарных сумках у девушек. Врача нет. Но медицинская сестра Гаврилюкова уже организовала перевязку раненых. Ей помогает Зина Бурдоносова, пятнадцатилетняя девочка. Она пришла в катакомбы вместе со своей старшей сестрой Верой и тетей. Привели с собой корову. Буренка давно съедена. Зина очень смелая девочка. Вчера ходила на разведку катакомб. Я ее пожурил. Она в ответ: „Михаил Григорьевич, я же — боец!“ У нее нет родителей. Я сказал: „Зина, хочешь я буду твоим отцом, приемным?“ „Ага, дядя Миша. Вы славный человек“. Мы договорились: как только побьем фашистов, сразу я оформлю соответствующие документы и Зина станет моей приемной дочерью. Она обрадовалась… Юная героиня!

Подсчитали продовольствие: 2 мешка сахара, полтора мешка муки, мешок риса, мешок вермишели. Комиссар мой, старший батальонный комиссар Манукалов говорит: „Не густо, Михаил Григорьевич“, — и смотрит мне в глаза, что я на это скажу. „У немцев есть продовольствие“, — отвечаю. „Значит, будем драться?“ — и опять в упор глядит. „Для этого и остались, комиссар. Драться до последнего дыхания“.

Подходит Коля Шкода. Он докладывает о людях, об укомплектованности рот. Его данные подтверждают старший лейтенант Нестеренко, старший лейтенант Трубарев, политрук Бубенцов, политрук Пейчев, старший лейтенант Калабуков…

Старший писарь сержант Ильясов составляет первую строевую записку. Людей много, а продовольствия маловато. Устанавливаем дневной рацион на каждого бойца: ложка муки, ложка риса, ложка сахара, пять граммов жиру. Воду каждый добывает себе.

Леня Карацуба возражает: „Михаил Григорьевич, надо организованно. Колодец у нас под носом, несколько метров от входа“. Эх, ты, морячок, да разве противник допустит нас до колодца!

И все же попробовали. Два ведра воды стоили десять жизней. Так не пойдет! А как? У раненых губы потрескались от жажды. Как? Я смотрю на потолок, замечаю мокрое пятно. Штыком просверлили дырку, вставили фитиль. Ждали долго, и вдруг с кончика фитилька скатилась капля, цокнула в подставленной кружке. Потом вторая, третья…

За полдня полкружки. Первые глотки — раненым.

Вторая вылазка. Подготовились хорошо. Ночь. Тишина. Слышно, как переговариваются немцы. Мы лежим громадной темной полосой. И вдруг, как обвал, мы обрушились на поселок. Грохнули гранаты, зарычали автоматы. Гитлеровцы бежали в панике, остановились где-то под Керчью….

Так повторяется через каждых три-четыре дня вот уже полтора месяца. Радист говорит: „Как же, Михаил Григорьевич, Совинформбюро сообщило: двадцатого мая наши войска оставили Керченский полуостров, а мы тут кукиш кажем немцу, неужели Совинформбюро поправочку не объявит?“

Был бы передатчик, мы и сами бы это сделали: граждане, извиняемся, полуостров не оставлен.

Вернулись разведчики. Посылаем их перед каждой новой вылазкой. Молчат.

— Что случилось?

Леня Карацуба отвечает:

— Полундра, товарищ старший лейтенант. Нас огородили проволокой, обнесли дотами, через каждые десять метров гнездо установили, пулеметы и овчарки— не пройти…

Послали в разведку Шкоду с группой командиров. Тот же доклад. Потом комиссар с группой. Манукалов не вернулся. Как же я без комиссара? Лично пошел. У самого входа кто-то лежит с простреленной головой. Комиссар? Он еще был жив. Принесли в госпиталь. Два дня жил. Карацуба не отходил от него ни на минуту, ухаживал, не спас, скончался Манукалов…

…Жена старшего лейтенанта Нестеренко Аня шепчет мне на ухо:

— Михаил Григорьевич, крысы появились в катакомбах… Мы их ловим. Только боюсь я, пухнут люди, не от них ли?..

Шкода слышит наш разговор, роняет:

— Плохо прожаривают…

Я закрываю уши. Вскакиваю и бегу в освещенный плошками отсек. Замечаю приколотую к щиту стенную газету. Смотрю, свежая дата — 29 июля. Читаю: „Партийное собрание прошло хорошо. Наш командир М. Г. Поважный переведен из кандидатов в члены Всесоюзной Коммунистической партии большевиков.

Товарищи, победа будет за нами!

Смерть немецким оккупантам!“

…Что-то сильно давит на грудь. Дышать нечем.

— Газы!

— Всем отойти в дальнюю глубину! — нахожу в себе силы крикнуть. — Приказываю… в глубину…

Раненые не могли отойти.

Похоронили многих.

— Конец, что ли? — кричит Леня. — Полундра! Я эту машину расшибу.

Какое мужество! Трудно было, но Карацуба сдержал свое слово: ночью с группой бойцов Леня подорвал машину, которой фашисты нагнетали в подземелье газ.

…Николай Шкода настороженно смотрит в потолок:

— Слышишь, Михаил Григорьевич? Бурят.

Грохнули взрывы… Один, второй, третий…

Уже произведено шестьсот взрывов. Варвары! Подлые убийцы. Утром захрипел репродуктор, установленный немцами наверху, у пролома. Потом звонко, отчетливо:

— Господин Поважный, если вы выйдете из каменоломен без оружия, немецкое командование гарантирует вам жизнь и хорошее обращение.

Наш ответ: взорвать репродуктор.

Калабуков говорит:

— Тоже дураков нашли, — он доволен удачной операцией, советует мне попробовать связаться с Центральными катакомбами: мы убеждены, что там сражаются наши бойцы. У нас нет ничего — ни продуктов, ни воды. Камни высохли, оружие заржавело, смазывать нечем, может быть, товарищи из Центральных каменоломен помогут нам.

Калабуков берет с собой сержанта, Я даже фамилии не знаю этого младшего командира: он из той роты, которая была сформирована из прибившихся к нам бойцов. Рота эта уже никогда не выйдет из катакомб. Она полностью погребена взрывом в слепом отсеке. Узнают ли когда-нибудь имена этих мужественных людей? Я запомнил лишь фамилию политрука — Таранин, кавалерист, в папахе…

Ушел Калабуков. Ждем два дня. Леня качает головой.

— Ты что, Карацуба…

— Калабуков убит, там, неподалеку от входа, а сержанта нет. Я им сейчас брызну в лицо огнем, — он берет автомат. — Меня… взрывами не возьмешь. — Опухший, продымленный, он, качаясь, шагает к выходу. Слышится взрыв гранаты. Я вздрагиваю.

— Леня, осторожно!..

Не вернулся Карацуба. Не вернулась и Зина. Придется ли встретиться? Дочь моя, ты слышишь?..

Темнота, густая, непроглядная. У меня борода до колен. Сегодня 31 октября, шесть месяцев не брился: ни минуты свободного времени, бои, бои, шесть месяцев подряд — разведка, бой, взрывы. Сколько осталось?.. Писаря уже нет, строевую некому составить.

— Это кто тут поблизости? Это ты, Николай? А еще кто?

— Да это, командир, Борька-одессит, твой ординарец, — отвечает старший лейтенант Шкода.

— Пошли в разведку.

Ноги тяжелы, будто на них гири. И руки опухшие. Мы останавливаемся у колодца. Так светло, что нельзя смотреть. Я закрываю глаза.

— Немцы, — шепчет Шкода и толкает меня в спину. Руки тяжелые-тяжелые, не слушаются руки.

Последний приказ: не сдаваться!

Прыгаем в колодец. Мысль одна: не заметили бы».