Адмирал Л. М. Галлер

Тучи на Западе

Должность заместителя командующего Морскими Силами РККА до Л. М. Галлера долгов время исполнял И. М. Лудри. К приезду Галлера в Москву Иван Мартынович уже выехал в Ленинград, чтобы приступить к обязанностям начальника Военно-морской академии. Лев Михайлович был немедленно принят флагманом флота 1 ранга В. М. Орловым. Командующий встретил тепло, рассказал о задачах, которые стоят перед Военно-Морскими Силами. «Все, пожалуй, у нас сейчас определяет бурное строительство флота, — подчеркнул он. — Отсюда и сложности с освоением новых кораблей, базированием, ремонтом и обеспечением. Работы — выше головы». Уделил он внимание и военно-политической обстановке… Затем Орлов очертил круг обязанностей своего заместителя.

Прежде всего Галлер становился первым заместителем, то есть при отсутствии в столице Орлова, например при выезде на флот, всегда должен быть готов заменить его. Он будет постоянно руководить работой Управления МС, за исключением тех отделов, которые замыкаются на заместителя коморси по материально-техническому снабжению. Но, разумеется, необходимо быть в курсе всех текущих дел штаба Морских Сил, поддерживать тесный контакт с его начальником капитаном 1 ранга В. Л. Калачевым. Галлер немедленно включился в работу. Жил он в своем кабинете в управлении, так что, как делал это всю жизнь, мог не ограничивать себя в продолжительности рабочего дня.

Галлер постоянно наблюдал за ходом строительства флота на заводах Ленинграда, хорошо знал, над какими образцами вооружения работают конструкторы города, часто бывал в НИИ военного кораблестроения у Н. В. Алякринского. Оставалось познакомиться с тем, что создавалось на южных заводах для Черноморского флота, на новых дальневосточных — для Тихоокеанского. Особого изучения требовали связи судостроения с поставщиками: заводы многих наркоматов изготовляли для флота необходимое оборудование и вооружение.

Вскоре он уже полностью представлял себе масштабы бурного роста флота. В наступившем 1937 году в Ленинграде и в других городах продолжалось строительство пяти крейсеров типа «Киров» и «Максим Горький», эсминцев типа «7» (головной входил в строй в 38-м), подводных лодок. В следующем году начиналось пополнение флота новыми эсминцами, планировалось окончание испытаний крейсера «Киров».

Все эти корабли закладывались и строились по программе на вторую пятилетку. Но как пойдет дело дальше, в третьей пятилетке — в 1938–1942 годах? С этим Льву Михайловичу предстояло разобраться. В. М. Орлов сказал, что разработка новой программы еще идет. Многое было не ясно с вооружением и приборами для флота. Особенно беспокоило наметившееся, как ему казалось, отставание с принятием на вооружение образцов зенитной артиллерии и гидроакустических средств обнаружения для подводных лодок и надводных кораблей.

Конечно, Галлеру предстояло включиться в разработку новой программы военного судостроения и на следующую пятилетку, и на перспективу. Но такая работа невозможна без четко сформулированной военной доктрины. Следовало знать общее направление политики государства, апробированный правительством военно-политический анализ обстановки на ближайшие годы. И не только для работы над программой, но и для общей ориентации в руководстве Морскими Силами. С середины 1936 года в Испании шла гражданская война. Мятежникам генерала Ф. Франко активно помогали фашистские государства — Германия и Италия. Лев Михайлович знал, что республиканская армия получает из СССР оружие: танки, самолеты, артиллерию… Флот помогал республиканской Испании советниками, с осени там находились II. Г. Кузнецов, В. П. Дрозд, С. С. Рамишвили, И. Н. Быков, С. Д. Солоухин… Он знал и помнил большинство этих и других наших командиров. Многие из них в свое время проходили практику или стажировку на Балтике. Не придется ли посылать надводные корабли и подводные лодки в Средиземное море, в памятную Бискайю? Резкое изменение обстановки могло произойти и на Дальнем Востоке, где японцы продолжали свое проникновение в Китай. Наконец, флот Германии усиливал свою активность: в Средиземном море находилась эскадра из двух «карманных линкоров» и эсминцев. Там же, у берегов Испании, действовали корабли ВМФ Италии. Следовало учитывать в перспективе и возможность агрессивных действий против СССР флотов Англии и Франции на Черном море и на Балтике. Антисоветская направленность политики этих государств существенно не изменялась.

Получить необходимую информацию о военно-политической обстановке и прогноз на будущее следовало, конечно, в Генеральном штабе. В мае его начальником стал командарм 1 ранга Б. М. Шапошников, сменивший маршала А. И. Егорова. Для Галлера это была большая радость: Шапошников отлично понимал необходимость тесного взаимодействия между армией и флотом.

Начальник Генштаба принял Галлера поздно вечером, извинился — дела. Получасовой разговор, однако, не дал Галлеру необходимой информации. Шапошников, как оказалось, и сам не обладал ею в должной степени. Однако Борис Михайлович заметил, что Генштаб работает организованно, стратегическое планирование, мобилизационная работа, руководство боевой подготовкой войск в его руках. «Вам куда труднее», — сказал он, заканчивая разговор. Галлер был с ним полностью согласен. Существующая система органов руководства Морскими Силами не отвечала, как он полагал, требованиям времени, копировала, в сущности, структуру управления РККА времен двадцатых годов. Получалось, что штаб МС проводил лишь планирование развертывания на случай войны, выдавал те или иные рекомендации. Руководство боевой подготовкой и организацию мобилизационных мероприятий осуществляло Управление Морских Сил. Его 1-й отдел, руководивший боевой подготовкой, возглавлял флагман 1 ранга Э. С. Панцержанский. Отдел состоял из трех отделений — оперативно-тактической подготовки, методического и уставного. Непрерывность руководства и контроля специальной боевой подготовкой обеспечивалась начальниками служб (т. е. фактически главными флагманскими специалистами) по подводным лодкам, эсминцам и торпедным катерам, артиллерии, минно-торпедному вооружению, штурманской части, связи, противовоздушной и противохимической обороне. Таким образом, отдел Панцержанского руководил боевой подготовкой флотов, учил, как это нужно делать методически, и отрабатывал необходимые руководящие документы — уставы и наставления.

Еще шесть отделов управления занимались организационно-мобилизационной работой, кадрами, учебными заведениями, морской авиацией, кораблестроением и вооружением. В общем, на долю штаба оставалось не так-то много. Проанализировав сложившуюся систему управления Морскими Силами, Галлер приблизительно через полгода работы пришел к выводу, что штаб, лишенный руководства мобилизационной работой и контроля за боевой подготовкой, не может реально планировать ни подготовку Морских Сил к войне, ни оперативное развертывание на случай войны. Лев Михайлович перечитал курс штабной службы флагмана 2 ранга А. В. Шталя, который преподавался в Военно-морской академии, еще раз просмотрел свои выписки из «Мозга армии» Б. М. Шапошникова, из работ М. Н. Тухачевского, французского адмирала Костекса. Необходимость перестроить систему руководства Морскими Силами не вызывала у него сомнений. В Штаб Морских Сил должны влиться организационно-мобилизационный отдел, отделы боевой подготовки и разведывательный. Должны быть в его составе также подразделения, занимающиеся вопросами транспорта (военных сообщений) и материально-технического планирования. Такой штаб стал бы полноценным органом управления, а начальник его — правой рукой командующего Морскими Силами. И Лев Михайлович исподволь, постепенно занялся разработкой структуры такого штаба, да и вообще органов управления Красного Флота. Понадобилась эта работа лишь к концу 1937 года — совершенно неожиданно. Впрочем, неожиданного в тот год случалось более чем достаточно…

20 января 1937 года Галлер прочел в «Правде» сообщение «В Прокуратуре СССР». «…Органами НКВД закончено следствие по делу троцкистского параллельного центра в составе… организованного в 1933 г. по указанию находящегося в эмиграции Л. Троцкого…»[190] Из сообщения следовало, что «центр» готовил вредителей и диверсионные акты, террор против руководителей ВКП(б) и Советского правительства, стремился подорвать военную мощь СССР, свергнуть Советскую власть. К судебной ответственности привлекались Ю. Л. Пятаков, К. Б. Радек, Г. Я. Сокольников, Л. П. Серебряков и многие другие. Лев Михайлович почувствовал: идет вторая «волна» после 1929–1930 годов. Виноваты ли эти люди? Он сомневался, ибо помнил «фильтрацию» в 1921 году и аресты в начале 30-х годов. Ведь потом стало ясно, что арестованы люди неправильно. Обвиняли же бог знает в чем. В последующие дни января, когда еще шел суд, газеты печатали гневные письма и резолюции собраний с призывами «призвать к ответу шпионов и убийц», «уничтожить врагов народа». А подсудимые, отвечая на вопросы прокурора А. Я. Вышинского, каялись, признавались в ужасных преступлениях. Признания были нелепы, алогичны, будто делавшие их люди находились под гипнозом…

Вслед за процессом прокатилась волна арестов в Москве, Ленинграде. На заводе «Большевик», на котором Галлер не раз бывал, был арестован директор А. А. Рудой. Всюду шли митинги. «Страна приветствует справедливый приговор», — писала «Правда». Лев Михайлович всматривался в газетные фотоснимки: вот Сталин, справа от него человек очень маленького роста в форме с непонятными значками на петлицах, с мальчишеским лицом — Ежов. Мал ростом, но наименование должности длинное: народный комиссар внутренних дел СССР — генеральный комиссар государственной безопасности. Вот кто руководит раскрытием страшных заговоров врагов… Месяц спустя после того сообщения «В Прокуратуре…» еще одна неожиданность: сообщение о скоропостижной кончине Орджоникидзе…

Начиная с января 1937 года, из номера в номер, газеты сообщали о разоблачении происков «троцкистов-зиновьевцев»: среди ученых-биологов и политэкономов, в писательских организациях, в научных коллективах агрономов… В «Правде» громились антимарксистские теории права и ошибки исторических журналов. Лев Михайлович не знал, что и думать. Быть может, люди и допускали ошибки, неправильно что-то трактовали, но откуда эта злоба, это навешивание ярлыков «троцкизма», звучавшее приговором? Он говорил себе: мне эти люди не известны, я не знаю сути их несогласий, споров. Возможно, полная информация поступает очень узкому кругу. Наверное, В. М. Молотов обладал какими-то особыми данными, когда писал для «Правды» статью «Наши задачи в борьбе с вредителями, диверсантами и шпионами»…[191]

Галлер не был знаком с Пятаковым, Радеком, теми, кого осудили вместе с ними. Но людей, названных в очередном сообщении «В Прокуратуре СССР», напечатанном в «Правде» 11 июня, знал отлично: недавний заместитель наркома обороны М. Н. Тухачевский, командующие Киевским и Белорусским военными округами И. Э. Якир и И. П. Уборевич… И конечно, знал, кто такие А. И. Корк, Р. П. Эйдеман, Б. М. Фельдман, В. М. Примаков, В. K. Путна, перечисленные в этом же сообщении. Цвет начальствующего состава Красной Армии, те, кому было доверено руководить обороной государства. Неужели и они виноваты? Неужели они изменники? Неужели изменник недавно арестованный командующий Каспийской флотилией Захар Александрович Закупнев, коммунист с 1919 года, балтийский матрос, потом командир эсминца, комдив, наконец, командир бригады эсминцев и командующий Северной военной флотилией?! Лев Михайлович неплохо знал его по Балтике, сам выдвигал в комбриги. Закупнев не очень организован, маловато у него культуры, но безусловно честен и, конечно, предан Советской власти. Ничего не прояснил Галлеру и приказ наркома обороны К. Е. Ворошилова № 96 от 12 июня 1937 года. Он извещал о приведении в исполнение приговора о расстреле военачальников из «предательской контрреволюционной фашистской организации»…

Но вскоре случилось такое, что Галлер и не пытался уже понять. Начались повальные аресты на флотах. Они продолжались до конца года. Один за другим арестовывались люди, с которыми он служил на Балтике годы, знали и по делам, и по личному общению. Почти все, кто провожал его перед отъездом в Москву, были арестованы.15 июля покончил жизнь самоубийством вызванный в Москву А. С. Гришин, человек необычайной жизнерадостности, веселый, легкий. А в августе были арестованы В. М. Орлов, командующий КБФ А. К. Сивков, командующий ЧФ И. К. Кожанов, начальник Военно-морской академии И. М. Лудри. Галлер ждал, когда придут за ним. Не должна была миновать его чаша сия — на КБФ арестованы люди, которых он годами продвигал по служебной лестнице. Знал: в доносах упоминается и он, бывший командующий флотом. Ведь не А. К. Сивков, бывший его начштаба, подписывал документы по строительству военно-морской базы в Ручьях. А строительство вроде бы признано вредительским, арестованы все руководители работ. И Г. П. Галкин — помощник командующего КБФ, Н. Н. Зуев — начальник Ленвоенпорта, комбриги подводных лодок; в академии — Миша Петров и многие другие… Легче перечислить тех, кто еще не арестован. Нет, его, Галлера, судьба предопределена. Что будет с сестрами? Стары, немощны…

Но Галлера не арестовывают. М. В. Викторов, новый командующий Морскими Силами, вызывает Льва Михайловича к себе. Он держится строго официально, явно не склонен обсуждать что-либо внеслужебное. Галлер докладывает командующему о ходе строительства кораблей, о проектировании линкора и тяжелого крейсера, начавшемся в самом конце 1936 года. Он говорит о необходимости реорганизации Управления Морскими Силами: не пора ли создать штаб, по структуре и функциям близкий к Генштабу? Но Викторов не отвечает, молчит, похоже, что коморси во власти своих дум. Лев Михайлович просит разрешения выйти. Он проходит в свой кабинет, раскрывает тетрадь. Что бы ни готовила ему судьба, нужно работать. Десятки тысяч людей на флотах — на Балтике и Тихом океане, на Баренцевом и Черном морях. Ими нужно руководить. Нужно восстанавливать подорванную арестами боеспособность флота, проводить боевую подготовку, учитывая малый опыт командиров, ставших у телеграфов взамен «изъятых». Учить добротно и основательно. Нужно вводить в строй новые подводные лодки, надводные корабли и катера. Этим мог бы заняться Эдуард Самойлович Панцержанский, великолепный моряк, опытнейший флагман. Но и он исчез навсегда одновременно с Орловым. На последнем первомайском параде Панцержанский познакомил Льва Михайловича с женой, двумя дочками-красавицами. Был весел, спросил: «Как вам мои паненки, нравятся?» Очень милые девочки, милая жена. Где они сейчас? И Лев Михайлович, может быть впервые, подумал: хорошо, что у него нет жены, нет детей…

Мог ли в те дни Галлер попытаться поговорить с кем-то о невиновности хотя бы тех арестованных, кто был ему хорошо известен? Например, с М. В. Викторовым или членом Военного совета Морских Сил дивизионным комиссаром П. И. Лаухиным. Вряд ли, однако, разговор к чему-нибудь бы привел. Скорее всего те, к кому он обратился бы, посоветовали отказаться от всякого рода ходатайств.

Если бы не служба, не гора дел, трудно сказать, как вынес бы Лев Михайлович все происходившее после ареста Орлова, Панцержанского и многих других. Он еще и специально загружал себя как можно больше. И работа шла. Викторов согласился с необходимостью реорганизации Управления МС, штаба и подписал соответствующий проект. Документ отослали на отзыв в Генштаб. Кроме решения повседневных вопросов по флотам трудился по вечерам над планом военного судостроения — готовил для доклада правительству; анализировал поступавшие материалы по войне в Испании. Самые первые из них были подписаны еще Тухачевским… Здесь помогали беседы с «испанцами» — с начавшими возвращаться нашими советниками. Тех, кто был направлен в Испанию в конце 1936 — начале 1937 года, заменяли. Вернувшимся предстояло поделиться боевым опытом. Лев Михайлович с интересом поговорил с А. П. Лабудиным, артиллеристом с «Октябрьской революции», который плавал на испанском линкоре «Хайме I», и С. С. Рамишвили, фактически командовавшим военно-морской базой в Картахене. Но наибольшее удовлетворение получил от долгой беседы с Н. Г. Кузнецовым. Галлер хорошо помнил выпускника Военно-морской академии Кузнецова по лету 1932 года. Тогда тот стажировался в штабе КБФ. Отличная работа, Кузнецова в штабе над выполнением конкретного задания по оперативной подготовке, умение управлять соединением в море не остались вне внимания Галлера, всегда внимательно следившего за стажировкой «академиков» и любившего отыскивать «алмазные зерна». Аттестуя «академиков» по итогам стажировки, он особо отметил успехи Кузнецова.

Конечно, главным в состоявшемся осенью 1937 года разговоре было желание со стороны Галлера помочь бывшему главному советнику флота республиканской Испании, только что назначенному первым заместителем командующего Тихоокеанским флотом. Лев Михайловича тактично коснулся своего давнего, с гражданской войны, знакомства с командующим ТОФ флагманом 1 ранга Григорием Петровичем Киреевым. «Вам повезло, — сказали он. — Ваш командующий прекрасный человек, отличным организатор, многие годы ведал материально-техническим снабжением наших Морских Сил. Как старый моряк-балтиец, окончивший машинную школу еще до мировой войны, превосходно умеет войти в контакт с личным составом. Думаю, вам будет с ним хорошо работать…» Н. Г. Кузнецов вспоминает о том разговоре: «Лев Михайлович… подробно рассказал о составе флота, объяснял, какие на нем решались задачи боевой подготовки. Всех командиров соединений он называл по фамилии. Я не удивлялся: уже давно слышал, что Галлер знает по имени командира любого буксира. Давая подробные характеристики людям… ни о ком не говорил плохо. Он не скрывал недостатков, однако на первый план выдвигал достоинства… Лишь иногда Галлер предупреждал: „За этим командиром надо присматривать внимательно. Пометьте в записной книжке. Ведь вы не сразу узнаете людей“»[192].

Не с одним вновь назначенным пришлось в то время беседовать Галлеру: Черноморский флот принял П. И. Смирнов, когда-то командир эсминца «Энгельс» на Балтике (он был известен как Смирнов-Светловский, но потом почему-то отбросил вторую часть фамилии), Краснознаменный Балтийский — И. С. Исаков. Пришли новые люди и в Управление и Штаб Морских Сил. С ними Галлер заканчивал важную работу — «Большую кораблестроительную программу 1938 г.». Программа была рассчитана на 10 лет. К концу 1946 года планировалось построить 15 линкоров и 15 тяжелых крейсеров, 2 авианосца, 28 легких крейсеров, 20 лидеров, 144 эсминца, 96 сторожевиков и 204 тральщика… Еще более внушительно выглядели цифры, характеризующие планируемое строительство подводных лодок: предполагалось на 1 января 1939 года иметь 221 лодку, на 1 апреля 1943 года —341[193]. Не все в проекте программы удовлетворяло Льва Михайловича: мало авианосцев, отсутствуют десантные корабли. Но Викторов не разрешил ни увеличивать число авианосцев, ни внести в план десантные корабли. Лишь отрицательно покачал головой да показал пальцем на потолок — мол, там так решили. И все-таки программа была грандиозна, выполнение ее превращало СССР в великую морскую державу.

Проект программы направили «наверх» — в Народный комиссариат обороны (НКО). Но программа не была утверждена ни в бурном и трагическом 1938 году, ни позже… Закладка и строительство кораблей для флота в предвоенные годы велись по планам, утверждаемым правительством на год.

Конец 1937 года у Галлера ушел на планирование боевой подготовки на будущий год, на председательство в комиссиях по 152-миллиметровым артиллерийским башням, по броневой защите проектируемых линкоров и тяжелых крейсеров, на подготовку и проведение заседаний Военного совета Морских Сил, обсуждавшего новые пpoекты легких крейсеров и орудий калибром 406 и 356 миллиметров — опять-таки для будущих громадных кораблей. Немало времени пришлось выделить и на контроль за изучением и внедрением на флотах Временного боевого устава Морских Сил, позже, после утверждения его в 1939 году, получившего наименование БУМС-37.

До появления этого устава боевая подготовка флотов проводилась исходя из положений Боевого устава Военно-Морских Сил РККА (БУ-30). В нем определялись роль ВМС РККА в составе вооруженных сил страны и их задачи. БУ-30 был построен на концепции активной обороны. «Военно-Морские Силы РККА… — говорилось в нем, — должны быть готовы к смелому и решительному ведению борьбы с противником на море, направленной к обороне берегов СССР, содействию операции сухопутных войск Красной Армии и обеспечению их как со стороны моря, так и на речных и озерных системах». БУ-30, в разработке которого Л. М. Галлер, наряду с М. А. Петровым, Э. С. Панцержанским, Ю. Ф. Раллем, В. А. Белли и другими принимал деятельное участие, достаточно полно для своего времени отражал взаимодействие разнородных сил в бою и операции. Тактика взаимодействия разнородных сил получила в нем значительное развитие. В БУ-30 излагались не только основы ведения морского боя, но и смешанные операции, т. е. совместные действия армии и флота: десантные и противодесантные операции по обеспечению приморского фланга сухопутных войск. Благодаря всему этому БУ-30 сыграл весьма крупную роль и в тактической, и в оперативной подготовке флота. Командуя дивизией линкоров, а затем КБФ, Л. М. Галлер требовал от командиров соединений и начальников штабов, командиров кораблей знания и неукоснительного проведения в жизнь положений этого устава. П. А. Петрищев, в тридцатые годы командир сторожевика и эсминца, а затем старпом и командир линкора «Октябрьская революция», вспоминал, что Галлер как-то сказал командирам: «БУ-30—ваша библия, вы должны знать Боевой устав не хуже, чем батюшка священные тексты. Должны уметь устав толковать и применять, на его основе творчески совершенствовать тактику».

Однако ничто не вечно. В строй флота вступали новые сторожевые корабли, подводные лодки и боевые катера — торпедные и противолодочные. Вскоре флот должен был получить новые лидеры и эсминцы, а затем и крейсера. Командуя КБФ, Галлер отрабатывал ведение боя маневренным соединением из кораблей различных классов — линкоров, эсминцев и торпедных катеров, подводных лодок и авиации. Опыт маневров КБФ в 1935 и 1936 годах подтвердил, что будет логичным введение новой организации флота. Отдельные соединения из кораблей одного класса следует объединить. Таким образом, маневренные соединения, создававшиеся ранее временно на учения и маневры, должны стать постоянными. На разборе маневров Л. М. Галлер предложил создать на КБФ и ЧФ эскадры, включив в них линкоры, бригады крейсеров и эсминцев, дивизионы сторожевых кораблей. Там же, где число крейсеров будет пока что невелико, возможно объединить эсминцы и крейсера в отряде легких сил. Тогда же Галлер поставил вопрос о необходимости нового Боевого устава Морских Сил, в котором найдет отражение опыт боя и операций маневренных соединений.

Подготовку нового Боевого устава организационно возглавил Э. С. Панцержанский. Внес в его написание немалый вклад и сам Лев Михайлович. И вот к осени 1937 года появился будущий БУМС-37. Но не могли уже порадоваться этому многие из его создателей…

Бывая на флотах, Лев Михайлович собирал начальствующий состав штаба, командиров и начальников штабов соединений. Среди вопросов, которых он касался, неизменно присутствовал ход изучения нового Боевого устава, его усвоение и претворение в практику боевой и оперативной подготовки. Галлер всегда обращал внимание на то, что новый устав включает и ряд разделов оперативного характера: основы боевых действий на море, боевое управление Морскими Силами, различные виды боя… Он подчеркивал, что это очень важно, так как Морские Силы еще не имеют наставления по ведению морских операций. Именно поэтому устав определял боевой порядок корабельного соединения в бою.

Как вспоминал В. А. Белли, Галлер считал тогда недостатком нового Боевого устава то, что в нем не было типовых расчетов сил и средств для ведения боя, проведения операции. Но существовали методики расчетов для различных вариантов боевых действий Морских Сил, разработанные в Военно-морской академии. Галлер рекомендовал флотам использовать их с тем, чтобы проверить на практике. В дальнейшем типовые расчеты предполагалось ввести как приложение к Боевому уставу.

Конец 1937 года снова принес беду. Началось с проверки ТОФ Наркоматом обороны. Спустя несколько месяцев Галлеру рассказывали, как шла та достопамятная инспекция… Проверяющие прежде всего выискивали вредительство. Любая авария или даже выход из строя оружия и механизмов объяснялись тайными действиями «врагов народа». Среди выявленных «вредительских акций» оказались и рельсовые пути для железнодорожных береговых батарей, проложенные будто бы не с тем уклоном и не так, как надо, и невыполнение планов строительства портовых сооружений и складов, и многое другое. В общем, все обнаруженные недостатки были сочтены вредительством. В акте проверки, утвержденном начальником Политуправления РККА армейским комиссаром 2 ранга П. А. Смирновым, заменившим покончившего жизнь самоубийством «врага народа» Я. Б. Гамарника, указывалось, что на ТОФ явно «оставила следы» работа арестованных «врагов народа» — бывшего начальника штаба Солонникова, бывшего начальника Оперативного отдела Орлова и иных «вредителей». Содержалась в акте и опасная инсинуация в адрес командующего флотом флагмана 1 ранга Г. П. Киреева: «вступил в командование ТОФ в августе 1937 г. (прошло три месяца)», но видно, что его «руководство… является поверхностным, недостаточно глубоким и конкретным»[194].

Акт инспекции явно метил и в М. В. Викторова. Ведь это он в течение пяти лет командовал ТОФ, прежде чем сдал дела Кирееву. Это он в неимоверно трудных условиях создавал морскую силу, способную вступить в бой с агрессором. Так оценил направленность этого акта Галлер. Лучше не быть пророком… Не прошло и нескольких дней, как был арестован М. В. Викторов, второй и последний в Морских Силах флагман флота 1 ранга. В тот же день арестовали командующего Тихоокеанским флотом Г. П. Киреева. И снова недоумевал Лев Михайлович. Невиновность Викторова и Киреева, комбрига Виноградского, арестованного в декабре на КБФ, не вызывала у него даже малейшего сомнения. Почему же не трогают его? Лотерея? Кто-то ему ворожит? Впрочем, что гадать. Нужно быть фаталистом — что будет, то будет…

1938 год Лев Михайлович встречал в своем служебном кабинете. Зашел к дежурному по Управлению Морских Сил, поздравил с Новым годом, позвонил сестрам в Ленинград, поговорил с ними, пообещал вскоре навестить. Почувствовал: волнуются. Переживают, наверное, арест Алякринского и Виноградского, Зуева и Галкина, гибель Гришина. Ведь знали их жен, детей… Но как он может их успокоить, если не знает, что будет завтра?

А назавтра было объявлено Постановление ЦИК СССР от 30 декабря 1937 года об образовании Народного комиссариата Военно-Морского Флота СССР. Впервые после 1923 года, когда был упразднен Наркомат по морским делам, флот страны обретал самостоятельность и входил в непосредственное подчинение правительству — Совнаркому. Положение о НК ВМФ предусматривало образование Главного морского штаба (ГМШ). Наркомом назначили армейского комиссара 1 ранга П. А. Смирнова, того самого, который утвердил акт по ТОФ… Первым его заместителем стал П. И. Смирнов, бывший командующий ЧФ, заместителем наркома и начштаба — Л. М. Галлер, заместителем наркома по кораблестроению — И. С. Исаков. «Неисповедимы пути господни! Так бы сказал дед Рихард…» — подумал Лев Михайлович, расписываясь на полях приказа о своем назначении. Тихоокеанским флотом теперь командовал Н. Г. Кузнецов, Черноморским — И. С. Юмашев. Служба продолжалась. Надлежало исполнять свой долг…

Структура Главного морского штаба НК ВМФ почти полностью воспроизводила то, что предлагали в свое время Викторов и Галлер.

Лев Михайлович хорошо понимал громадную ответственность, которая ложилась на его плечи как начальника Главного морского штаба. Ведь в разработанном им же положении значилось, что ГМШ создан «как центральный и боевой орган НК ВМФ СССР по подготовке и использованию ВМС для морской обороны страны, организации и координации работы всех управлений… и руководства боевой подготовкой флотов и флотилий»[195]. Теперь Галлеру предстояло возглавить работу штаба по разработке оперативных планов использования ВМФ для обороны страны и организации морского тыла, который обеспечит флоты в военное время. Нужно было создать схемы развертывания ВМФ и директивные указания по мобилизационным мероприятиям на случай войны… Все это, как и многое другое, вошло в составленный Львом Михайловичем план работы Главного морского штаба на 1938 год. Отделам Главного штаба — оперативному, боевой подготовки, организационно-мобилизационному, материального планирования и морских военных сообщений предстояла громадная работа. Но никто, конечно, не снимал и постоянное руководство боевой подготовкой флотов и флотилий, разработку наставлений и боевых уставов. Наконец, не следовало забывать, что именно Главный штаб представлял наркому ВМФ проекты сводного годового плана для промышленности — по кораблестроению и производству вооружения и задания на новые образцы вооружений и технических средств для флота.

Лев Михайлович работал не считаясь со временем, оставлял себе для отдыха лишь несколько часов под утро. Выполнить намеченное можно было лишь при четкой и безупречной работе всех штабных командиров. Постепенно состав Главного штаба устоялся, его отделы возглавили талантливые командиры, обладавшие большим опытом службы на кораблях и в штабах. С глубоким уважением относился Галлер к начальнику оперативного отдела капитану 1 ранга В. А. Алафузову, в мае 1938 года ставшему заместителем начальника Главного штаба. Завершив в 1919 году учебу в Морском училище (так именовался Морской корпус после февраля 1917 года), Алафузов служил на Онежской флотилии, принимал участие в боевых действиях. В последующие годы был штурманом на линкорах, помощником командира на крейсере, работал в штабах. В 1937–1938 годах он советник в республиканском флоте Испании. Прекрасный штабной оператор, знаток истории военно-морского искусства, Владимир Антонович Алафузов стал правой рукой начальника ГМШ. Галлер ценил также заместителя начальника оперативного отдела Н. А. Питерского, помощника начальника ГМШ С. Н. Иванова…

Штаб работал с громадным напряжением. Примером всем служил Галлер, но сравниться с ним было трудновато. День Льва Михайловича начинался в шесть утра. Он быстро завтракал в буфете наркомата, у себя в кабинете час-полтора знакомился с поступившей почтой, отбирал то, что необходимо доложить наркому, и к восьми уже ожидал его в приемной. Петр Александрович Смирнов имел немалый опыт политической работы в армии, но всего около года, в 1928 году, был членом РВС и начальником политуправления Морских сил Балтийского моря. Понятно поэтому, что флота он толком не знал и не понимал в должной мере его нужд. Лев Михайлович, вспоминал Белли, как-то назвал его «марсианином». Уж очень странные, «неземные» подчас задавал вопросы… Документы, однако, нарком подписывал исправно и благоразумно придерживался советов Галлера и других своих заместителей — флагмана 2 ранга П. И. Смирнова и флагмана 2 ранга И. С. Исакова, хотя иногда и кое-что путал.

Затем начальник Главного штаба распределял требующие исполнения документы между отделами. Его резолюции-указания при этом были настолько точны, полны, логично и понятно изложены, что исполнители могли быстро выполнить полученные приказания. Для основной работы, требующей внимания и времени, Лев Михайлович предпочитал ночь, когда, как правило, никто не мешал. А в течение рабочего дня не любил сидеть в кабинете. Он заходил в комнаты отделов, интересовался у штабных командиров делами, спрашивал, как идет выполнение конкретных заданий, и тут же давал советы. Штабисты не стеснялись задавать ему вопросы, признаваться, если чего-то не знали и не понимали. Лев Михайлович на любой вопрос всегда давал исчерпывающий ответ и не заканчивал объяснение, пока не убеждался, что понят и с ним согласны. В оперативном отделе работа, как известно, особенная, творческая. И Галлер, если то или иное решение было многовариантно, старался вызвать на спор, на дискуссию. В этом случае он никогда не стремился заставить что-то сделать в приказном порядке. Если ему возражали, говорил: «Вы, батенька, обдумайте еще раз, посоветуйтесь с товарищами. Решение еще не принято — можно и подискутировать…» Единственное, чего он не прощал людям — безделие и нечестность. Тот, кто страдал подобными грехами, в Главном штабе не задерживался. Но никто, даже и в таких случаях, не слышал от него резкого слова — начальник штаба был всегда безупречно вежлив.

Конечно, Галлер не раз выезжал на флоты для проверки их боевой готовности. Стиль его работы был деловым и спокойным, направленным на выявление фактической картины состояния всего сложного флотского организма. В марте 1938 года он выехал в Севастополь для проверки Черноморского флота. Разместившись в купе, Лев Михайлович взял в руки газету. Сжало сердце: вновь аресты, вновь процесс. Почти все имена хорошо знакомы: Н. И. Бухарин, А. И. Рыков, А. П. Розенгольц, Н. Н. Крестинский, Г. X. Раковский… Неужто не будет этому конца? И опять пойдут, вопреки всякой логике, признания в страшных преступлениях, начатых чуть ли не в первые дни революции?

Так и было. В последующие дни в сообщениях о процессе, который опять вел Вышинский, появились странные, необъяснимые признания: Рыкова — того самого, который когда-то виделся Галлеру преемником Ленина в строительстве государства народного благоденствия; Бухарина, как и Рыков, защищавшего крестьянство… Лев Михайлович подумал: случись с ним несчастье — арест, как себя будет вести он, флагман флота 2 ранга, с понятиями об офицерской чести, которые не вытравить ничем, вошедшими в него как кальций в скелет? Только Гамарник, кажется, да еще Гришин успели уйти от бесчестья — покончили жизнь самоубийством. Успели. Повезло? Что с ним будет, если окажется в застенках?

Лев Михайлович заставил себя отогнать, спрятать в какие-то дальние уголки эти мысли. Он вынул из внутреннего кармана кителя записную книжку, взял вечное перо, еще раз просмотрел план предстоящей работы в Севастополе…

Командующий Черноморским флотом И. С. Юмашев работал неплохо, но возникли вопросы, которые решить он был не в силах. Докладывая после возвращения в Москву на Главном военном совете наркомата о проверке, Галлер отметил, что необходимо помочь ЧФ. Он поставил вопрос о выделении средств для строительных работ в портах, в том числе в Новороссийске и Поти, чтобы обеспечить развертывание сил флота в военное время. Особое внимание уделил недостаткам ПВО баз и кораблей. Он предложил направить флоту зенитную артиллерию новых типов, в том числе автоматы, провести замену зенитной артиллерии на кораблях, на которых стоят устаревшие 76-миллиметровые орудия.

Следует заметить, что после каждой проверки флотов Галлер непременно брал под строгий контроль план мероприятий по устранению выявленных недостатков и оказанию помощи. По архивным документам видно, как упорно и систематически добивался начальник Главного штаба их реализации.

Находился на контроле у начальника Главного штаба и план мероприятий, связанных со строительством эсминцев. Работы на заводах Ленинграда, Николаева и Комсомольска-на-Амуре по строительству эсминцев проекта «7» шли, казалось, успешно: в 1935 году было заложено 6, в 1936 уже 39 кораблей[196]. Галлер, в свое время указывавший на недостатки проекта, не думал, что придется снова к ним возвращаться. Но это произошло после того, как в мае 1937 года в Средиземном море, близ Картахены, подорвался на мине английский эсминец «Хантер». Корабль спасли испанские моряки-республиканцы. Тогда же советские командиры — советники в республиканском флоте проанализировали, почему едва не погибший английский эсминец имеет малую живучесть. Получалось, что одно из объяснений этому линейное расположение энергетической установки. Действительно, после подрыва на мине корабль сразу же лишился и хода, и электроэнергии, вышли из строя водоотливные средства. Но и наши эсминцы проекта «7» имели линейное расположение машин и котлов! В конце 1937 года М. В. Викторову и наркому судостроения И. Ф. Тевосяну было приказано приостановить строительство эсминцев и срочно выработать меры, которые бы позволили поднять их живучесть. Выход был один: достроить уже заложенные в 1936 году «семерки» по измененному проекту. Проект дорабатывали во время массовых арестов инженеров конструкторских бюро и заводов кораблестроительной промышленности. Лишь некоторые из них через многие годы вернулись к своим семьям, к работе. Но оставшиеся в те дни на свободе под руководством О. Ф. Якоба быстро перепроектировали эсминец проекта «7», приняв эшелонное расположение машинно-котельной установки. На корабле появился еще один котел, а больше пара — выше мощность турбин. Поэтому удалось обеспечить высокую скорость — 38 узлов. Компоновка корабля подверглась существенным изменениям: появилась, например, вторая дымовая труба. Стандартное водоизмещение эсминца, проект которого получил наименование «7-у», увеличилось на 120 тонн. По совместному решению, подписанному М. В. Викторовым и наркомом судостроительной промышленности И. Ф… Тевосяном, по усовершенствованному проекту было построено 19 кораблей. Головной эсминец проекта «7-у» спустили на воду в Ленинграде 20 октября 1938 года. Это был «Сторожевой». Галлер присутствовал на торжественной церемонии. Длительные испытания показали, что корабль превосходит эсминцы проекта «7» в мореходности и маневренности, при большем водоизмещении обладает такой же скоростью. 13 эсминцев проекта «7-у» получил КБФ до войны и в первые ее недели, 5 — ЧФ[197]. Позже был построен один эсминец этого проекта и на Дальнем Востоке.

Поздно вечером того же дня, когда родился «Сторожевой», Лев Михайлович сидел в своем кабинете. Сестры, рассказав все печальные ленинградские новости, спали. А ему ложиться не хотелось, но и работа не шла, хотя следовало тщательно распланировать завтрашний день. «Мог ли сразу, не в два приема, быть создан нужный проект эсминца?» — размышлял Галлер. И отвечал себе: «Безусловно». Но последнее слово в утверждении проектов кораблей с 1935 года, как он понял еще со слов В. М. Орлова, принадлежало Сталину. Из каких-то неведомых Владимиру Митрофановичу источников Сталин получил сведения о замечательных качествах итальянских кораблей. И вот уже закупаются чертежи, заказывается заводу фирмы «ОТО» в Генуе лидер, который будет назван «Ташкент». Есть планы покупки крейсера и даже линкора…

Надо думать, и по проектам линкора и тяжелого крейсера многое решать будет тоже сам Сталин. Скоро их закладка. А со строительством авианосцев до сих пор нет ясности. Как доказать, что даже на Черном море не обойтись без легкого авианосца, истребители которого прикроют эскадру от ударов бомбардировщиков и торпедоносцев? Авианосцы можно было бы построить, уменьшив предполагаемое число линкоров или крейсеров…

В тот приезд в Ленинград, при спуске на воду «Сторожевого», Лев Михайлович встретился с Белли. Вместе сходили они на Смоленское кладбище: давно следовало побывать на могиле отца и матери, в пути поговорили. Владимир Александрович был невесел, говорил, что ждет по ночам звонка в свою коммуналку. Рассказал, что приказали подать в политотдел академии списки книг личных библиотек. Иногда среди приходящих к нему домой слушателей явно заметны специально присланные — вынюхивают, ищут крамолу, которой нет и быть не может. Белли говорил, что не видит в жизни просвета.

Вот так шел к концу 1938 год. Начиналась закладка линкоров и тяжелых крейсеров, на артиллерийском полигоне испытывали орудия для новых кораблей. Японцы, получив в августе сокрушительный отпор у озера Хасан, похоже, изменили направление агрессии — вторглись в Южный Китай. В Испании же после успешного наступления республиканцев на Эбро в июле обстановка на фронтах вновь ухудшилась, мятежники и интервенты — итальянцы и немцы наращивали силы. Франция не пропускала оружие, предназначенное для армии республиканцев, а пути морем в испанские порты были перерезаны итало-германским флотом. Испанская республика была, увы, обречена. Если только не произойдет чуда… А Гитлер, проглотив Австрию, готовился, наверное, к новому прыжку: подозрительно активизировались германские националисты в Чехословакии. Есть «новости» и в наркомате. Год шел к концу с уже новым наркомом ВМФ: в августе арестовали П. А. Смирнова. Еще совсем недавно, менее полугода тому назад, выступая во время приезда на КБФ, он говорил: «Долгое время во главе флота стояли враждебные люди — Зоф, Муклевич (шпион с 1917 года), Орлов (английский шпион), на Балтийском флоте — Курков (с 1924 года слившийся с оппозиционными элементами), Разгон, Баттис и „группа молодых“ — Кожанов, Лудри, Сивков, политическое руководство — Гришин, возглавлявший контрреволюционную организацию, Рабинович…»[198] И вот и он «враг народа»…

Наркомом ВМФ с августа 1938 года стал М. П. Фриновский, пришедший из Наркомата внутренних дел — от Ежова. Говорили, что он ведал там пограничной охраной. Вряд ли кто-нибудь в Наркомате ВМФ тогда знал, что Фриновский был правой рукой Ежова при выбивании признаний по делу «военно-фашистского заговора» Тухачевского и других, непосредственно руководил работой следователей-палачей…[199] Новый нарком, четвертый, с тех пор как Галлер оказался в Москве, ничего не смыслил во флотских делах. Все вопросы — и повседневного руководства, и по перспективным направлениям решали Л. М. Галлер, П. И. Смирнов и И. С. Исаков. У Исакова все было хорошо: Сталин вызывал его для докладов по кораблестроению, в феврале он стал флагманом 1 ранга, вступил в марте в кандидаты ВКП(б). Работал прекрасно, даже с блеском, истово. Ему можно было позавидовать в умении ладить с высшим руководством. Исакова ценили и принимали незамедлительно и нарком К. Е. Ворошилов, и член Главного военного совета НК ВМФ А. А. Жданов, секретарь ЦК, ведавший в ЦК партии флотом и судостроением. Исакову удавалось успешно решать проблемы военного кораблестроения. Добивался этого он отличным знанием проектов кораблей тактико-технических характеристик оружия и различных приборов. Иван Степанович не только объехал все заводы, побывал во всех конструкторских организациях, работавших на ВМФ, но и поддерживал с ними постоянную связь, оказывал необходимую помощь.

В конце года Исаков как-то сказал Галлеру, что заложено кораблей много, но неизвестно, успеем ли построить. Англия и Франция предали Чехословакию, теперь эта страна обессилена, и совсем скоро Гитлер ее захватит окончательно. Что будет дальше? «Не стоит ли попытаться закупить большие корабли — линкоры или линейные крейсера в США? Или хотя бы купить проекты?» — спросил Исаков. Лев Михайлович лишь развел руками. Идея, конечно, хороша, но сомнительно, что североамериканцы на такую сделку пойдут. Хорошо бы, конечно, купить готовый или заказать в США линкор, а лучше два, типа «Вашингтон» или «Северная Каролина», с девятью 406-миллиметровыми орудиями. Если их иметь на Балтике, то будут не страшны немецкие линкоры «Бисмарк» и «Тирпиц». Они вступят в строй году в сороковом, а наш «Советский Союз» — не ранее сорок третьего. Но продадут ли американцы? Им нужно иметь флот, превосходящий японский. А Япония усиленно строит линкоры, авианосцы… Исаков, однако, был настроен оптимистично, надеялся, что удастся поладить с американцами. «Буду докладывать Жданову, поддержите», — сказал он.

Идея Исакова не увлекла Льва Михайловича, он не верил в ее осуществимость. Куда больше волновало его реальное состояние боеготовности флотов. Истребление командного состава в 1937–1938 годах не прошло даром. На заседании Главного военного совета НК ВМФ 16 декабря отчитывался новый командующий ТОФ Н. Г. Кузнецов — преемник Г. П. Киреева. Он говорил: «На Тихоокеанском флоте за 1938 год сменилось 85 процентов руководящего состава, включительно до командиров кораблей…»[200]

Такое же положение было и на других флотах. Недостаточная подготовленность командиров кораблей и соединений отбросила флоты по уровню готовности к ведению боевых действий далеко назад, резко выросла аварийность. Командующие и штабы флотов тоже практически были вынуждены начинать чуть ли не с нуля: их состав изменился почти полностью. Вот что в конце тридцать восьмого, по мнению Галлера, было наиважнейшим.

Другого взгляда придерживался нарком Фриновский. Подводя итоги за 1938 год, он писал: «Старые вредные теории о длительном воспитании командиров кораблей полностью опрокинуты… Проведенное и проводимое очищение флота от всех видов враждебных элементов и их последышей освободило флот от ненужного мусора, бременем сидевшего на флоте и тормозившего боевую подготовку и боевую готовность флота. Вскрытое органами НКВД вредительство во флоте показало, что враг проник во все отрасли флота, строительства, береговой обороны, авиации и там творил свое гнусное дело… Огромное количество аварий и происшествий, имевших место на флоте в текущем году, не может быть объяснено только неопытностью командного состава… Ряд аварий, являющихся прямым следствием действий врагов народа, находили также объяснения, как неверное маневрирование и т. п…»[201] Галлеру стоило больших усилий доказывать наркому, что то или иное происшествие отнюдь не вредительство «троцкистов». Но тут он усилий и времени не жалел — людей надо было спасать.

После окончания работы Главного военного совета Жданов объявил, что его постоянные члены и присутствовавшие командующие флотами приглашаются на встречу с руководителями партии и правительства. Как вспоминал Н. Г. Кузнецов, встреча началась прямо с обеда в Грановитой палате. «Нас хвалили, говорили, что перед флотом открываются необычайно широкие перспективы. Провозглашались тосты за Сталина, за моряков и командующих флотами. Мы отвечали горячими, до боли в руках, аплодисментами»[202], — писал Кузнецов. Был на том приеме и Галлер…

Умудренный опытом, значительно старше годами командующих флотами и Исакова (Галлеру минуло 55), он позже говорил Белли, что было бы полезней, если бы правительство поговорило с руководящим составом ВМФ, выслушало о нуждах флотов. И еще он сказал, что не может не думать о будущем этих молодых флагманов, полных энтузиазма и веры в Сталина.

В феврале Исаков вместе с группой командиров из Управления кораблестроения и инженерами выехал в Париж. Затем из Гавра ему предстояло плыть на «Нормандии» в Нью-Йорк. Миссия в США должна была продлиться несколько месяцев. Официальная цель — ознакомление с американским судостроением. Но Лев Михайлович знал, что Исакову поручено попытаться закупить в США корабли и оборудование, проектную документацию.

В конце февраля 1939 года командующие начали прибывать в Москву, чтобы участвовать в XVIII съезде ВКП(б). Лев Михайлович беседовал с каждым, выслушивал просьбы и предложения, выяснял нужное ему самому. Но главным оставались текущие дела, целиком лежавшие на нем: Фриновский еще реже, чем раньше, появлялся в наркомате. Галлеру приходилось самостоятельно решать вопросы и в Генеральном штабе, куда его не раз вызывал Б. М. Шапошников.

Осенью 1938 года гитлеровцы начали шумную кампанию о необходимости создания некоего «украинского государства» на основе Закарпатской Украины, входившей ранее в расчлененную Чехословакию. В то время французский министр иностранных дел Боннэ заявил, что его страна резервирует свою позицию на тот случай, если СССР «не сможет противостоять… движению, имеющему целью образовать независимую Украинскую республику»[203]. В феврале в Риме и Берлине появилась японская миссия, велись какие-то переговоры. Обострение военно-политической обстановки Генеральный штаб не мог не принимать во внимание. С учетом роста корабельного состава на флотах в Генштабе корректировались планы взаимодействия на приморских направлениях. В те дни Шапошников сказал Галлеру, что Сталин интересовался, как сотрудничает Наркомат ВМФ с Генштабом, как работает сам Галлер. «Я ответил так же, как когда-то…»

10 марта начался XVIII съезд партии. От ВМФ на съезде слово предоставили только Н. Г. Кузнецову. Он рассказал о делах тихоокеанцев, обещал ЦК и съезду, что Тихоокеанский флот будет внимательно следить за японскими агрессорами и всегда готов защитить морские границы страны. Галлера, конечно, удивило, что не выступил Фриновский — все же нарком! Съезд закончился, все командующие выехали на флоты, получив последние напутствия от Галлера, но Н. Г. Кузнецову Ворошилов приказал оставаться в Москве. На следующий день, после окончания съезда, Сталин вызвал к себе Кузнецова, расспросил о службе на Тихоокеанском флоте, поинтересовался его мнением о Галлере и Исакове. Как вспоминает Н. Г. Кузнецов, в гостиницу он вернулся к трем утра. А через несколько часов открылось внеочередное наседание Главного военного совета — распоряжение собрать его П. И. Смирнову передал Жданов. Лев Михайлович понимал, что это экстренное мероприятие проводится не зря. И не ошибся: Жданов взял слово первым и предложил от имени ЦК на место Смирнова-Светловского назначить Н. Г. Кузнецова. П. И. Смирнов опустил голову… В таких случаях особых мнений высказывать было не принято, да и к командующему ТОФ все относились с уважением. Так Николай Герасимович Кузнецов был назначен первым заместителем наркома ВМФ.

Фриновский в наркомате не появлялся. II. Г. Кузнецов встретился с Л. М. Галлером, попросил ввести его в курс флотских дел. Но вскоре он вместе со Ждановым выехал на Дальний Восток. Видимо, Сталин приказал Жданову познакомиться с Тихоокеанским флотом, и тот решил взять с собой знающего человека. Таким человеком, разумеется, был прежде всего Кузнецов. С ними в путь отправился и И. С. Юмашев, назначенный командующим ТОФ. И опять Лев Михайлович Галлер сосредоточил в своих руках все: и обязанности исчезнувшего навсегда наркома Фриновского, и его первого заместителя Кузнецова, и заместителя наркома Исакова. Один за троих.

Совместная длительная поездка Жданова и Кузнецова на Дальний Восток имела целью, видимо, и тщательное изучение молодого флагмана, только что назначенного на высокий пост. Понятны и неоднократно заданные Сталиным вопросы Шапошникову и Кузнецову о Галлере и Исакове, такие же вопросы Жданова к Кузнецову. Надо думать, Сталин выбирал на пост наркома ВМФ из трех кандидатур. Перечислим их по алфавиту — Галлер, Исаков и Кузнецов. Остановился он на Кузнецове. Следует сказать, что это был правильный выбор: наркомом стал флагман, полный сил и энергии, который прошел школу корабельной службы на Черноморском флоте, получил драгоценный опыт войны в Испании и хорошо себя показал, командуя ТОФ. Все это подтвердилось в годы руководства ВМФ Николаем Герасимовачем Кузнецовым.

Назначение Н. Г. Кузнецова наркомом ВМФ состоялось почти сразу же после его возвращения с Дальнего Востока — 27 апреля 1939 года. Вечером того же дня, Лев Михайлович докладывал ему о текущих делах по Наркомату ВМФ, давал краткие и четкие пояснения по документам, представленным на подпись. Николай Герасимович вспоминает о том первом разговоре нового наркома и начальника ГМШ:

«Он пробыл у меня часа два. Мне хотелось посоветоваться с этим опытным, умным человеком.

— Надо использовать „медовые“ месяцы… — Галлер погладил свои рыжеватые усы, потом посмотрел на меня и добавил уже совсем неофициально: — В первое время ваши предложения будут рассматривать быстро. И быстро будут принимать по ним решения. Потом станет труднее…

Я учел его совет, хотя и не сразу оценил, насколько он был справедливым. Прошло некоторое время, и доступ к Сталину стал весьма затруднителен, а без него решать важнейшие флотские вопросы никто не брался»[204].

Действительно, в первые месяц-два, после того как Н. Г. Кузнецов стал наркомом, удалось продвинуть многие вопросы кораблестроения. Галлер отбирал и группировал то, что месяцами ожидало решения: конфликты с промышленностью из-за срыва сроков или невыполнения тактико-технического задания, претензии к строительным организациям, медленно и некачественно ведущим работы для береговой обороны и баз на флотах. Нарком действовал энергично и умно, великолепная осведомленность во всем, что касалось флота, позволяла ему умело, сжато докладывать Сталину и Жданову о важнейшем, а это значило много. Но прошло время, и ему стали отказывать в записи на прием к Сталину. Жданов же предпочитал не принимать никаких решений по конфликтным ситуациям, в которых пришлось бы встать на сторону Наркомата ВМФ против Наркомсудпрома или еще кого-нибудь.

Но все же не только конец «медового месяца» определил изменение отношения Сталина к наркому ВМФ. Дело было в другом. Военно-политическая обстановка в Европе обострялась, на западе сгущались грозовые тучи. С начала лета резко возросли военные бюджеты Англии и Франции. Видимо, в этих странах начали понимать, что нужно быть готовыми к войне с гитлеровской Германией, продолжавшей лихорадочно вооружаться. В Лондоне и Париже шли переговоры между высшими руководителями вооруженных сил Англии и Франции о военном сотрудничестве. Беспокойство обстановкой в мире проявляли и в США, расширяя военное производство. Надо думать, Сталина не могло не обеспокоить заключение 22 мая так называемого «стального пакта» — союзного договора между Германией и Италией. Ему было известно о попытках втянуть в этот военный союз и Японию. Куда будет направлен первый удар агрессоров? Против СССР? Не исключено: Чехия и Моравия уже были присоединены к Германии под видом «протектората», в Словакии создано марионеточное прогерманское правительство, а Закарпатскую Украину оккупировала Венгрия. Оставалась Польша. Германию и СССР разделяла ее территория. Сталин, вероятно, полагал, что Польша может стать союзником Германии в войне против СССР. Очевидно, в Москве было известно о нажиме Германии на Польшу, с тем чтобы она пошла на уступки на Западе в обмен на компенсацию на Востоке — за счет СССР.

Наркомат и Главный морской штаб получали довольно скудную информацию о военно-политической обстановке в Европе. В основном она состояла из донесений военно-морских атташе. Но Галлеру помогало регулярное ознакомление с заграничной прессой — английскими, французскими, немецкими, шведскими газетами. Весной и летом 1939 года, стоя перед картой, он не раз думал, как может сложиться соотношение сил в Европе, какова будет при этом военная ситуация. Что, если Гитлера остановят гарантии, данные Англией Польше 31 марта 1939 года, аналогичные гарантии Франции, и он оставит поляков в покое? Ведь немцы могут вторгнуться в Прибалтику и оттуда повести наступление на СССР. При этом Англия, Франция и Польша, возможно, сохранят нейтралитет, как это было во время войны в Испании. Это была бы не их война — пусть Германия и СССР истощают друг друга… Что при этом должен делать флот на Балтике? Возможен и другой, тоже гипотетический вариант: война вместе с Польшей против Германии. Как действовать в этом случае? По ночам Лев Михайлович прикидывал варианты в тетради, наносил заготовки на карты-бланковки, на случай если подобный доклад понадобится наркому ВМФ или Генштабу. Но оперативный отдел к разработке планов не привлекал, хотя однажды показал свои, как он их назвал, «эскизы» В. А. Алафузову (Алафузов рассказывал об этом Белли в середине 50-х годов).

Почему же Галлер не проявлял должной активности, положенной вроде бы по должности? Возможно, стереотип поведения, исходящего из постоянного чувства грозящей незаслуженной кары, висящего над головой дамоклова меча, присутствовал в нем постоянно. Лучше не проявлять инициативы, пока это допустимо: ведь еще не воюем. А если спросят — он готов, все продумано. Да и было у Льва Михайловича, начиная с весны, другое важнейшее дело: разработка системы оперативных готовностей по ВМФ.

Решение о создании такой системы было принято наркомом Н. Г. Кузнецовым в мае, после того как Галлер представил ему по этому поводу докладную записку. Поясняя предложения МГШ по оперативным готовностям, Лев Михайлович напомнил о готовностях, введенных перед мировой войной на Балтийском флоте адмиралом Н. О. Эссеном. Их использование позволило в 1914 году своевременно привести Балтийский флот в боевую готовность и выставить тысячи мин, преградивших сильнейшему германскому флоту путь в Финский залив. Ныне же, с появлением скоростной авиации и механизированных сухопутных войск, значение своевременного перехода в повышенную боевую готовность еще более важно, чем в прошлом.

Вместе с Галлером нарком обсудил, по каким степеням нужно устанавливать готовности. Из собственного опыта войны в Испании Н. Г. Кузнецов уже давно сделал вывод, что система готовностей флота должна быть отработана заранее, и в случае необходимости действовать, так сказать, автоматически. В бытность командующим Тихоокеанским флотом Н. Г. Кузнецов ввел систему готовностей. Свою организацию готовностей имели и другие флоты и флотилии. Теперь предстояло создать единую унифицированную систему, позволяющую наркому оперативно управлять ВМФ. Под руководством Галлера необходимые документы разработали быстро, в конце июня. На места была выслана директива под грифом «особой важности», подписанная наркомом ВМФ. Пункт 2 ее предписывал ежедневно после полуночи доносить обо всех изменениях за сутки в состоянии и дислокации кораблей; пункт 3 устанавливал три оперативные готовности. Оперативная готовность № 3 являлась повседневной. Ей соответствовала определенная директивой готовность боевого ядра флота к выходу в море, несение корабельного дозора у главной базы и периодическая воздушная разведка в море. При оперативной готовности № 2 боевое ядро находилось уже в четырехчасовой готовности к выходу, действовали дозоры у главной базы и велась постоянная воздушная разведка в море. Авиация в этом случае рассредоточивалась по оперативным аэродромам. И наконец, при высшей оперативной готовности № 1 боевое ядро флота должно было быть в одночасовой готовности к выходу в море, весь остальной состав флота — в четырехчасовой, вся зенитная артиллерия в готовности к немедленному открытию огня. Этот вид готовности предусматривал также срочное завершение ремонта кораблей, развертывание тылов, усиление воздушной разведки и дозоров у баз, рассредоточение и подготовку к выходу подводных лодок[205].

Директива об оперативных готовностях сопровождалась необходимыми приложениями-пояснениями, подписанными начальником ГМШ флагманом флота 2 ранга Галлером. Одно из них имело принципиальное значение, так как разрешало военным советам флотов самостоятельно повышать оперативную готовность, немедленно уведомляя об этом наркома ВМФ. Таким образом, повышать готовность можно было и на месте, и по приказу из наркомата. Как известно, командующие военными округами таким правом не обладали.

Система оперативных готовностей вводилась немедленно. Ее отработкой Галлер занимался постоянно, добиваясь четкости и соблюдения установленных нормативов. Систематически контролировалось, например, прохождение соответствующих условных сигналов по радио и проводным средствам. На всех учениях флотов, при всех проверках непременно отрабатывалась система оперативных готовностей. Никаких послаблений при этом не допускалось. И система органично вошла в жизнь флота, стала его неотъемлемой частью.

Военные историки справедливо отмечают быстрое и четкое приведение в боевую готовность флотов и флотилий Советского ВМФ перед началом Великой Отечественной войны. Нарком ВМФ адмирал Н. Г. Кузнецов смог это сделать благодаря системе оперативных готовностей, своевременно введенной и отработанной в течение двух предвоенных лет. Понятно, насколько значим здесь вклад начальника ГМШ Л. М. Галлера, руководившего и разработкой и внедрением ее на флотах.

В конце июня 1939 года Н. Г. Кузнецов и Л. М. Галлер выехали в Ленинград, чтобы проверить боевую готовность КБФ на больших учениях. Вместе с ними был и А. А. Жданов. Перед началом учений нарком и начальник ГМШ побывали на вступившем в строй крейсере «Киров», посетили судостроительные заводы, на которых строились крейсер «Максим Горький», лидер «Минск» и эсминцы, базовые тральщики типа «Фугас», торпедные катера типа «Г-5» и подводные лодки. Строительство этих кораблей шло в основном без срыва сроков, хотя приходилось вносить некоторые изменения в проекты, прежде всего в связи с усилением зенитной артиллерии. Высились на стапелях и корпуса заложенных в прошлом году кораблей новейших проектов — линкоров типа «Советский Союз» с девятью орудиями калибром 406 миллиметров и водоизмещением 65 тыс. тонн, тяжелого крейсера типа «Кронштадт», который, как считал Галлер, скорее, следовало отнести к линейным крейсерам (он имел девять 305-миллиметровых орудий и водоизмещение около 40 тыс. тонн), легких крейсеров типа «Чапаев» с двенадцатью 152-миллиметровыми орудиями. Были заложены также лидер и эсминцы новых проектов. И Кузнецова, и Галлера беспокоило одно: будет ли время, чтобы закончить строительство этого могучего флота? Германия опережала года на три по срокам вступления в строй линкоров типа «Бисмарк», которым должны были противостоять наши типа «Советский Союз», а линкоры «Шарнхорст» и «Гнейзенау» вошли в состав гитлеровского флота еще в 1938 году. Советские же тяжелые крейсера, предназначенные для боя с ними, будут спущены на воду только через два года. «Опаздываем, как в 1904 году, — думал Галлер. — А попытка устранить разрыв, купив корабли в США, не удалась».

Ни линкоров, ни крейсеров, ни их проектов Исакову не продали… В мае он вернулся из США, набравшись опыта, восхищенный американским судостроением. Пользу поездка, конечно, принесла. Удалось, например, заказать, машинно-котельную установку для эсминца. Наши машины и котлы, установленные на проектах «7» и «7-у», по своим параметрам и техническим данным уступали ей по всем статьям.

Затем был поход вместе с Ждановым на линкоре «Октябрьская революция», учения. Эскадра кораблей КБФ вышла в Балтику, обогнула Готланд, отражая атаки подводных лодок «синих», ведя бой с их надводными силами. Вроде бы все было хорошо, но и нарком, и Галлер понимали, что в случае войны с Германией выход эскадры из Финского залива возможен лишь при благожелательном нейтралитете Финляндии и Эстонии. Иначе не разрешить проблем базирования, снабжения топливом… Надо сказать, что никто из них не предполагал совсем уже близких коренных изменений в военно-политической обстановке в Европе. Всех волновали тогда события на Дальнем Востоке: в мае японские войска вторглись на территорию Монголии. На помощь МНР пришли советские войска, шли тяжелые бои с японцами. Тихоокеанский флот находился в повышенной готовности.

10 августа на пароходе «Сити оф Эксетер» в Ленинград прибыли военные миссии Англии и Франции. На Морском вокзале на Васильевском острове их встречали командующий Ленинградским военным округом К. А. Мерецков и командующий Балтийским флотом В. Ф. Трибуц. Через сутки миссии выехали в Москву, начались переговоры о соглашении для совместной борьбы с Германией, которые уже давно предлагало провести правительство СССР. Со стороны СССР в переговорах участвовали К. Е. Ворошилов, Б. М. Шапошников, начальник Военно-Воздушных Сил А. Д. Лактионов и нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов. Лев Михайлович подготовил для наркома все необходимые документы и не отлучался из штаба, готовый к ответам на любые вопросы. У Н. Г. Кузнецова имелись разработанные Главным штабом варианты предложений по взаимодействию флотов СССР, Англии и Франции на случай войны с Германией, но до их обсуждения дело не дошло. Из-за противодействия англо-французской миссии не находил решения главный вопрос — о пропуске советских войск через территорию Польши и Румынии, а это было необходимо в случае ведения военных действий. Переговоры становились бессмысленными. 21 августа было объявлено об их перерыве, а через два дня в Москву прилетел германский министр иностранных дел фон Риббентроп. Пакт о ненападении между СССР и Германией подписали сразу же. Через неделю германские армии вторглись в Польшу. 3 сентября Англия и Франция объявили войну Германии. Началась вторая мировая война…

Внешнеполитический поворот был крутым, для Галлера неожиданным. Он ожидал указаний наркому ВМФ о повышении готовности флотов, но их не последовало. Н. Г. Кузнецов съездил в Генштаб к Б. М. Шапошникову и только тогда узнал, что западные военные округа находятся в повышенной боевой готовности. Потом Кузнецов и Галлер почти всю ночь работали, прикидывая на карте Балтики вероятные изменения в обстановке, новые задачи КБФ. Их мучил вопрос: насколько можно доверять Германии, не растопчет ли Гитлер только что заключенный с СССР договор о ненападении? Польская армия дралась геройски, но немцы превосходили численностью и имели военно-техническое преимущество. В воздухе безраздельно господствовала их авиация, на море — флот. Через несколько дней гитлеровские войска вышли к Висле и Нареву, танковые и механизированные части быстро продвигались в глубь Польши. 8 сентября немцы подошли к Варшаве, польский флот погиб сражаясь, но пять подводных лодок и три эсминца прорвались к берегам Англии, чтобы оттуда продолжать борьбу с врагом. 16 сентября польское правительство выехало в Румынию, но героически оборонялась Варшава, до 2 октября отважно вели неравный бой моряки на полуострове Хель, до 30 сентября держалась крепость Модлин…

Сердце Льва Михайловича было с поляками. О, если б объединить военные силы СССР и Польши, немцам пришлось бы туго, думал он. В неравной борьбе один на один с сильнейшим по численности врагом гибла немалая польская армия, погиб польский флот. 17 сентября Красная Армия вступила в пределы Польши — в Западную Белоруссию и Западную Украину. Как военный человек Галлер понимал, что позволить немцам оккупировать и эти районы нельзя, из соображений безопасности следовало установить разграничительную линию с войсками вермахта как можно дальше к западу. Ведь дальнейшее развитие событий оставалось непредсказуемым: немцы стремительно продвигались на Восток, а на границе Германии и Франции шли перестрелки патрулей. Что задумали в Париже и Лондоне? По мнению Галлера, в такой военно-политической обстановке занятие восточных районов Польши Красной Армией было оправдано. Целесообразен был и переход по Припяти к Пинску кораблей Днепровской военной флотилии. В. А. Алафузов, посланный на нее представителем Главного штаба, сообщал, что корабли уже в Пинске.

28 сентября с Германией был подписан договор о новой западной границе СССР. Разведка сообщала о переброске немцами войск на запад. Несколько раньше, 9 сентября 1939 года, после разгрома на Халхин-Голе Япония заявила о готовности заключить перемирие. Через неделю перемирие было подписано: становилось спокойнее и на Дальнем Востоке. И Лев Михайлович пришел к выводу, что непосредственная угроза войны отступила.

Нарком Н. Г. Кузнецов известил Галлера, что по линии Наркомата иностранных дел идут переговоры с Эстонией, Латвией и Литвой о заключении между ними и СССР договоров о взаимной помощи. Они начались сразу же после нападения Германии на Польшу. Б. М. Шапошников в это же время доверительно сообщил о возможном в скором времени размещении наших военных баз в странах Прибалтики. «Вам, морякам, следует четко определить, где флоту нужны военно-морские базы. Прикиньте программу-максимум и программу-минимум… И наркома и вас могут вскоре спросить». Необходимую работу оперативное управление провело немедленно, Галлер сам руководил оформлением документации и подготовкой карт и схем. В число необходимых флоту основных баз включили Палдиски и Таллинн в Эстонии, Усть-Двинск, Виндаву и Либаву в Латвии… Были составлены планы дислокации авиации флота по аэродромам, размещения береговых батарей на материке и островах Моонзундского архипелага.

Пакт о взаимопомощи с Эстонией был заключен 28 сентября 1939 года, с Латвией 5 октября, с Литвой 10 октября. Но уже 29 сентября Сталин вызвал к себе Н. Г. Кузнецова, Л. М. Галлера и И. С. Исакова, назначенного председателем военно-морской комиссии. Этой комиссии предстояло заключить с командованием вооруженных сил Эстонии и Латвии конкретные военные соглашения. Галлер кратко доложил о необходимых флоту базах, аэродромах и береговых батареях, показал на карте. Сталин одобрил предложения Наркомата ВМФ. Затем 1 октября комиссию инструктировал нарком обороны К. Е. Ворошилов. 3 октября И. С. Исаков, его заместитель С. П. Ставицкий и другие члены комиссии прибыли в Таллинн. 7 октября, обо всем договорившись с военным руководством Эстонии, Исаков вернулся в Москву. В час ночи 8 октября в присутствии Н. Г. Кузнецова и Л. М. Галлера он доложил Сталину о том, что в Таллинне ждут прихода советских военных кораблей. Сталин дал разрешение на начало перебазирования флота[206]. 12 октября советские корабли вошли в гавани Таллинна. Теперь здесь, в Балтийской ВМБ (Таллинн — Палдиски), базировались лидер «Минск», эсминцы «Гордый» и «Сметливый», одна из бригад подводных лодок. После заключения вскоре военного соглашения с Латвией пришли корабли и в только что созданную Либавскую военно-морскую базу. Здесь к причалам стали крейсер «Киров» и дивизион эсминцев[207].

Перебазирование кораблей и авиации КБФ в порты Прибалтики требовало коренной переработки всех оперативных и организационно-мобилизационных документов по КБФ. Лев Михайлович немедленно возглавил эту сложнейшую работу. И он, и штаб спали урывками, вымотались, но все необходимое было сделано в установленный наркомом срок. С каким удовольствием занимался всем этим Галлер! Ведь исполнилась давняя, еще с 1918 года, мечта о возвращении российского флота в Балтику. Он хорошо понимал, как много нужно сделать. Перебазирование части кораблей и авиации в Прибалтику лишь начало. Военно-Морскому Флоту СССР на Балтике в любом варианте военной ситуации в ближайшие годы будут противостоять превосходящие силы противника. Это может быть англо-французский флот, это может быть и флот германский. Скорее, все-таки германский. Лев Михайлович не верил в длительный мир между СССР и Германией, хотя кое-кто в наркомате поговаривал даже о возможности военного союза, полюбовного раздела зон влияния… Нужно многое сделать. Пусть у вероятного противника будет превосходство в крупных надводных кораблях. Удары подводных лодок, легких сил и авиации ослабят врага, минно-артиллерийские позиции не пропустят его к базам, в глубь Финского и Рижского заливов. Но сколько еще предстоит сделать, сколько необходимо времени на строительство, на учения и маневры, освоение новых кораблей и самолетов… Медлить нельзя. И еще он думал, что опасно доверять Гитлеру и не следует дезориентировать, морально разоружать народ (а тем самым и армию, и флот) всякими реверансами перед Германией. А то Молотов уже называет Польшу «уродливым детищем Версальского договора»[208], Сталин заявляет, что «не Германия напала на Англию и Францию, а Франция и Англия напали на Германию, взяв на себя ответственность за нынешнюю войну»[209]. Агрессор, конечно, Гитлер, тут сомнений нет. Немалые трудности вставали перед Главным морским штабом при разработке оперативных планов на Балтийском морском театре. Лев Михайлович, сидя над картой вместе с Алафузовым, вздыхал: насколько Григоровичу и Эссену было легче! У российского Балтийского флота имелись в Финляндии превосходные базы, на островах в шхерах — батареи береговой обороны. Сейчас же у СССР лишь южный берег Финского залива. Батареи, установленные на эстонском острове Нарген, залив не перекроют. Иметь бы базу на полуострове Порккала-Удд, западнее Хельсинки, установить там башенные батареи 406 или 356 миллиметров — и залив на замке, как в ту мировую войну. Однако, докладывая наркому, Лев Михайлович говорил и о том, что времена изменились. Сомнительно, что надводная эскадра из линкоров и тяжелых крейсеров полезет в бутыль Финского залива. Любой флагман поймет, что ударами авиации, подводных лодок, торпедных катеров и эсминцев уничтожат или сильно ослабят его эскадру. Наконец, зачем противнику прорываться в залив ради артиллерийского обстрела, например Таллинна? Боевую задачу эффективнее решит авиация. Тогда для чего нужны береговые батареи? Поэтому, говорил Галлер, стоит подумать: надо ли вкладывать средства в строительство тяжелых береговых батарей-фортов, на которое уйдет, между прочим, не один год. Зато стоит побеспокоиться о сухопутной обороне баз. И Лев Михайлович напоминал о необходимости четко определить, как будет прикрывать с суши военно-морские базы Прибалтийский военный округ. Нужны согласованные планы такой обороны, совместные учения армейских частей и флота. И нужно решить, будем ли оборонять Либаву — ранее, по планам российских генштабов, она не предусматривалась…

В то время когда Галлер отрабатывал варианты oпeративных планов по КБФ, возобновились переговоры с Финляндией. Они были начаты, когда наркомом иностранных дел еще был М. М. Литвинов, в марте 1939 года, но тогда не дали позитивных результатов: правительство Финляндии отвергло предложения о сдаче СССР в аренду четырех островов в восточной части Финского залива. Не согласилось правительство Финляндии и на обмен территориями, который был предложен СССР[210]. Прерванные в апреле переговоры возобновились в октябре. Галлер получил от наркома Кузнецова указание срочно подготовить материалы о полуострове Ханко и его использовании в прошлом как базы русского флота. Лев Михайлович не задавал вопросов, но было понятно, что Сталин, очевидно, принял решение добиваться согласия Финляндии на аренду Ханко для военно-морской базы. Вскоре ему стало известно, что обсуждается также вопрос о передаче СССР островов в Финском заливе, части полуостровов Рыбачий и Средний в Заполярье, части Карельского перешейка в обмен на передачу Финляндии вдвое большей по площади территории в Карелии. Со стороны СССР предлагалось также взаимно разоружить укрепленные районы на Карельском перешейке вдоль границы. Но и эти предложения были отклонены.

Срыв советско-финляндских переговоров участвовавший в них Ю. К. Паасикиви через много лет, уже будучи президентом своей страны, назовет «одной из наиболее серьезных и тяжелых ошибок в серии внешнеполитических просчетов Финляндии»[211] того времени.

30 ноября 1939 года началась война между СССР и Финляндией. По решению Сталина военные действия вначале вел Ленинградский военный округ, которым командовал командарм 1 ранга К. А. Мерецков. Генштаб от руководства был фактически отстранен. Галлеру, приехавшему в Генштаб для согласования действий армии и флота, Б. М. Шапошников сказал, что от него ничего не зависит, Сталин отправляет его в отпуск и даже предложил свою дачу на Кавказе[212].

Сталин, видимо, полагал, что с маленькой Финляндией будет покончено в два счета. Получилось иначе. «Финская война была для нас большим срамом и создала о нашей армии глубоко неблагоприятные впечатления за рубежом, да и внутри страны»[213], — вспоминал в послевоенные годы маршал А. М. Василевский. Действительно, стремительного наступления не получилось. К 12 декабря 1939 года войска 7-й армии преодолели лишь предполье обороны противника на Карельском перешейке. 17 декабря начался штурм сильно укрепленной главной полосы обороны — линии Маннергейма. Прорвать ее с ходу не удалось.

В первые же дни войны нарком Кузнецов и начальник Главного штаба Галлер всесторонне обсудили задачи КБФ. Директива, подготовленная Галлером и утвержденная наркомом Кузнецовым, предписывала комфлоту В. Ф. Трибуцу систематически оказывать артиллерийскую поддержку приморским флангам Красной Армии, овладеть островами противника в восточной части Финского залива, не допуская в этот район его военно-морские силы, действовать на морских коммуникациях и обеспечить безопасность своих морских сообщений. Н. Г. Кузнецов решил, что молодому командующему КБФ необходима помощь — в Ленинград выехали Л. М. Галлер и И. С. Исаков. Они продолжали выполнять и свои постоянные обязанности, периодически возвращаясь в Москву. Но один из них всегда находился в штабе КБФ. Между прочим, помощь Трибуцу заключалась и в защите его и штаба КБФ от Л. З. Мехлиса — начальника Главного политического управления РККА и Г. И. Кулика — начальника Главного артиллерийского управления, присланных в Ленинград Сталиным. Они весьма энергично мешали работать К. А. Мерецкову, пытались мешать и В. Ф. Трибуцу, требуя от него, например, послать подводные лодки-«малютки» в Ботнический залив. Л. М. Галлер и И. С. Исаков принимали на себя «удары» этих деятелей.

Галлер ожидал, что финские броненосцы «Вайнемяйнен» и «Ильмаринен» будут активно действовать на опушке шхер — их 254-миллиметровые орудия могли вести огонь на 162 кабельтовых[214]. Но они не появлялись, и фактически действия кораблей КБФ в Финском заливе не встречали противодействия флота Финляндии. 30 ноября и 1 декабря наши канлодки нанесли артиллерийские удары по берегу в районе бывшего форта Ино, 3 декабря по этой же цели вели огонь орудия форта Красная Горка. В первые дни войны флот высадил десанты на острова Пенисари, Сескар, Лавенсари (Мощный), Гогланд, Большой Тютерс, Нерва (Нарвский) и Соммерс. На некоторых из них немедленно развертывались береговые батареи. Действовали наши корабли также у портов Котка и Хамина, а также в западной части залива. Лидер «Минск», эсминцы и сторожевые корабли обстреливали береговые батареи противника, блокировали подходы к фарватерам, ведущим в шхеры.

В поддержке огнем приморского фланга 7-й армии приняли участие и линкоры. Несмотря на сплошной лед до маяка Шепелевский, 18 декабря по береговым батареям противника в Выборгском заливе вел огонь линкор «Октябрьская революция», а 19 декабря Л. М. Галлер вышел в море на линкоре «Марат»[215]. «Марат» обстрелял главным калибром форт Сааренпя на острове Бьёрке (Большой Березовый). Этот форт имел на вооружении шесть 254-миллиметровых орудий и 152-миллиметровые орудия. В обстреле Бьёрке участвовали также эсминцы и канлодки, всего 14 кораблей. Батареи противника были подавлены.

Вскоре, однако, лед стал и навигация в восточной части Финского залива прекратилась. Л. М. Галлер выехал в Таллинн, помог в организации действий наших подводных лодок в Ботническом заливе. Несмотря на сложную ледовую обстановку, подводные лодки КБФ атаковывали транспорта, доставлявшие военные грузы из портов Швеции в Финляндию. В суровую зиму 1939/40 года лед рано сковал и Ботнический залив, ведущие из него в Балтику проливы. Последние наши лодки вышли из Ботнического залива и вернулись в свои базы во второй половине января 1940 года. Но силы флота, в том числе авиация, продолжали наносить удары по противнику и в суровые зимние месяцы.

11 февраля части Красной Армии под командованием командарма 1 ранга С. К. Тимошенко перешли на Карельском перешейке в наступление. После упорных боев линия Маннергейма была прорвана. 11 марта пал Выборг. 12 марта был подписан мирный договор. К СССР отошли острова в Финском заливе, Карельский перешеек с Выборгом, северное побережье Ладожского озера. В аренду был получен полуостров Ханко с прилегающими островами. Здесь должна была быть создана военно-морская база.

Кончилась война, началось подведение итогов. Кто-то должен был нести ответственность за ущерб престижу Красной Армии, за немалые жертвы… Сталин снял с поста наркома обороны К. Е. Ворошилова, назначил С. К. Тимошенко, которому было присвоено звание маршала, он стал и Героем Советского Союза.

Б. М. Шапошникову поручили заниматься новыми укрепрайонами в западных областях Белоруссии и Украины. Генштаб принял К. А. Мерецков. Вскоре его сменил Г. К. Жуков.

Подвели итоги по участию в войне и в ВМФ. Н. Г. Кузнецов выступил на Военном совете КБФ с подробным разбором. Он отметил, что КБФ решал четыре задачи. Флот выполнил первую — обеспечение своего судоходства и господства в Финском заливе и вторую — обеспечение безопасности своего побережья от действий кораблей противника. Третью задачу — блокаду побережья Финляндии и четвертую — действия кораблями и авиацией против сил противника на островах Бьёрке решал неудовлетворительно. В Ботнику подводные лодки пошли слишком поздно. Кто-то из подводников написал в инстанции в Москву, что «посылка подводных лодок в Ботнику вредительство, они там погибнут». Все это задержало выходы в боевые походы. А транспорта с оружием тем временем шли в Финляндию из шведских портов. Авиация наносить бомбовые удары по портам начала также с запозданием; по Бьёрке, особенно вначале, действовала не проведя аэрофотосъемки, а потому недостаточно эффективно. Заканчивая нелицеприятный разговор, нарком призвал извлечь уроки из прошедших месяцев войны. Он приказал исключить сезонность в боевой подготовке — быть готовыми к боевым действиям в любое время года, резко улучшить разведку. Говорил нарком и о необходимости перестроить работу военно-морских учебных заведений так, чтобы выпускать настоящих профессионалов. «Мало иметь батраками родителей, — сказал нарком. — Будущему командиру надо воспитать в себе боевого командира-моряка…»[216] А Лев Михайлович, слушая, на его взгляд, несколько рискованное выступление наркома (надо ли о родителях-батраках; он бы не стал говорить об этом), думал, что нельзя, увы, сказать об очень важном. В 30-е годы люди все более отучались от самостоятельных решений, приучались «не высовываться» — ждать указаний свыше. Вот и в штабе КБФ, получив директиву наркома ВМФ о десанте на острова в Финском заливе, не спешили с ее выполнением. Кое-кто говорил о неоправданном риске, что Гогланд чуть ли не Гибралтар. Острова подвергли массированному артобстрелу кораблей, а оказалось, что их гарнизоны противник эвакуировал… Следовало бы сказать еще и об удивительном способе руководства войной — пусть и «малой», хотя, как подтвердилось на горьком опыте, малых-то войн не бывает. (Лев Михайлович вспомнил дискуссии в академии 29—30-х годов…) Определяющие военные решения принимались в кабинете у Сталина, и хорошо, если при этом были представители Генштаба, нарком Кузнецов, а не один Ворошилов… В военном руководстве теперь явно не хватало эрудированных военных специалистов, а к оставшимся не всегда прислушивались. У Сталина, Жданова (по части флота) возникали иногда идеи, происхождение которых было скрыто: на их авторов не ссылались, спрашивать — не принято… Лев Михайлович вспомнил, как однажды ночью его неожиданно вызвали в Кремль. Он знал, что нарком Кузнецов у Сталина, но о чем пойдет речь, какая справка нужна? Галлер всегда волновался, когда его вызывали к Сталину. И был чрезвычайно осторожен: знал, что иногда лишь одно слово, а то и интонация, может решить судьбу и того, кто докладывает, и тех, имена которых упоминаются. Вот и в тот раз перед дверью в приемную Сталина сжало сердце…

Сталин стоял у стола, на котором лежала карта Балтики, рядом с ним Кузнецов. Сталин тогда спросил: можно ли послать подводные лодки к Або (Турку) — главному тогда порту Финляндии. Николай Герасимович молчал, ничего не пояснил. Но ведь наши лодки и так находились на позиции близ плеса Стура Шифтет, через который проложены фарватеры к Або! Значит, Сталин хочет послать лодки прямо к Або, нарком же, разумеется, возражает… И Галлер четко доложил, что фарватеры к Або идут через мелководье, через шхеры. Пройти к Або трудно: лодку обнаружат, уничтожат. До революции он, Галлер, не раз ходил в Або и фарватеры эти знает хорошо. Лодки к Або не послали…

С уходом В. М. Шапошникова с Генштабом решать вопросы стало куда сложнее. Работы же, связанной с взаимодействием с ним, у ГМШ было более чем достаточно. После вступления Прибалтийских республик в СССР, в июле — августе 1940 года, КБФ усиленно передислоцировал свои корабли и авиацию на запад — в новые базы, на новые аэродромы. Спешно развертывалось строительство береговой обороны и баз на полуострове Ханко, на островах Моонзундского архипелага и в Ирбенском проливе. Оперативные возможности флота росли. Поэтому требовалась совместная с Генштабом разработка оперативных планов по взаимодействию КБФ и Северного флота с Ленинградским военным округом, КБФ с образованным в июле 1940 года Прибалтийским военным округом. Здесь, как считал Лев Михайлович, повезло: оперативной частью плана стратегического развертывания этих округов и флотов ведал заместитель начальника Оперативного управления Генштаба А. М. Василевский, умница и прекрасный штабной командир. Все вопросы с ним адмирал Галлер[217] и контр-адмирал Алафузов решали быстро и квалифицированно. Василевский вспоминал, что в то время «не вылезал из кабинетов Кузнецова и его начальника штаба Галлера»[218].

Чтобы проводить всю эту работу на должном уровне, Галлеру было необходимо побывать в Прибалтике, осмотреть самому новые военно-морские базы, проверить работу штаба флота. Поэтому он был рад в августе 40-го сопровождать наркома Кузнецова в поездке на Балтику. Вначале они проверили ход больших учений флота в устье Финского залива. К тому времени командование и Штаб КБФ уже находились в Таллинне и оттуда с флагманского командного пункта руководили разнородными силами флота, отражавшими попытку «синих» прорваться в Финский залив. Боевые действия «красных» строились в основном так же, как в первую мировую войну. Значительное место в системе обороны занимала минно-артиллерийская позиция. Но, конечно, многое изменилось. Неизмеримо возросла роль подводных лодок и авиации. Подводные лодки и ударная авиация — бомбардировщики и торпедоносцы атаковали силы «синих» в открытом море, у своих берегов по отрядам кораблей «противника» наносили удары торпедные катера.

Разбор учений состоялся в штабе КБФ в Таллинне. После наркома выступил Л. М. Галлер. Он отметил недостатки взаимодействия авиации, подводных лодок и надводных сил, медленное освоение морской авиацией тактики низкого торпедометания и пикирования. В скором времени флот должен получить новые типы самолетов — торпедоносцев и пикировщиков. Быстрое освоение их — задача первостепенная… Затем Кузнецов, Галлер и командующий КБФ Трибуц вышли на крейсере «Киров» в Либаву. Крейсер сопровождали новые эсминцы типа «7». Лев Михайлович обошел корабль, особое внимание уделил управлению огнем главного калибра, организации отражения атак авиации. Много еще было недоработок и на крейсере, и на соединениях, но радовало, что флот имеет новые корабли и уровень их боевой готовности растет.

После осмотра баз в Либаве, Виндаве и Усть-Двинске Кузнецов и Галлер перешли на эсминце на Сааремаа, в порт Курессаре. Все это были памятные Льву Михайловичу места. Казалось, возвращается юность. Вспоминались детство — Гапсаль, уютный городок в Моонзунде, где гостил у деда-пастора, годы до первой мировой войны, революция… На машине Кузнецов и Галлер объехали районы острова, где начиналось строительство береговых батарей. А затем снова Таллинн, осмотр его гаваней, рассмотрение проекта их реконструкции для нужд базирования флота. Из Таллинна на эсминце вышли на Ханко. Здесь тоже осмотрели порт, побывали на границе с Финляндией. Командир ВМБ А. Б. Елисеев просил о помощи — строительство батарей и другого обширного хозяйства базы шло медленно, не хватало для этого сил и средств…

Итог пребывания наркома на Балтике подводился на Военном совете КБФ с приглашением командиров из штаба флота. Н. Г. Кузнецов потребовал поддержания высокой боевой готовности, указал, что не должно быть самоуспокоенности: пожар войны может мгновенно перекинуться к границам нашей страны.

В Москву нарком и начальник ГМШ вернулись через Ленинград, побывав на заводах и проверив ход работ на строящихся кораблях и подводных лодках. В Москве Лев Михайлович сразу ушел в работу — столько за время его отсутствия накопилось нерешенных вопросов, столько нужно было сделать заново, откорректировать, исходя из продуманного за дни пребывания на Балтике.

Так шли месяц за месяцем 1940 года. Главный морской штаб работал безукоризненно, нарком не имел никаких претензий к его начальнику. Разве что через годы Н. Г. Кузнецов с некоторым упреком вспоминал об излишней осторожности Галлера. Осторожность, конечно, была, и вполне обоснованная. Например, Галлер выразил несогласие с выделением управления боевой подготовки из состава ГМШ, но ломать копья не стал. Возможно, потому, что считал это не столь уж важным в конкретных условиях. Зато Лев Михайлович смело отстаивал необходимость иметь флоту свою авиацию, когда вдруг в Наркомате обороны кто-то решил, что это ни к чему. Так же решительно отстаивал он подчинение флотам всех средств ПВО, в том числе истребительной авиации. Начальник Главного штаба, исходя из опыта первой мировой войны, утверждал необходимость для флота сильной береговой обороны. Более того, приводя в пример созданный Н. О. Эссеном «Приморский фронт крепости Петра Великого», Галлер предлагал иметь в составе береговой обороны не только стационарные и подвижные батареи морской артиллерии, но и зенитные полки, войска — стрелковые части и танки, полевую артиллерию. Словом, там, где дело касалось жизненных интересов ВМФ, начальник ГМШ, по общему мнению, мягкий человек, стоял, что называется, «насмерть».

Сложнейшая задача флотского штаба, и тем более ГМШ, — отбор, анализ информации, доклад ее в концентрированном виде командованию вместе с предложениями по решению вопросов, которые ежечасно ставит жизнь. В этой работе Л. М. Галлер проявлял не только умения и знания, но и талант. Н. Г. Кузнецов вспоминает, что информированность Льва Михайловича обо всем, что делается в ВМФ, была идеальной, о пунктуальности его, необычайной памяти ходили легенды. Каждое утро он разговаривал со всеми флотами, принимал начальников управлений и отделов, и прихода Н. Г. Кузнецова уже ждал с неизменной папкой.

Последней очень важной работой, которую ГМШ провел вод руководством Л. М. Галлера, было создание «Временного наставления по ведению морских операций». В нем, как вспоминает Н. Г. Кузнецов, были сформулированы «взгляды Главного морского штаба на использование сил флота»[219]. Нарком ВМФ утвердил это наставление 26 ноября 1940 года. В первых его статьях нашли отражение давно выношенные Львом Михайловичем мысли: «…в оперативном искусстве, как и в военном искусстве вообще, не может быть шаблонов или подражаний. Способы ведения операций меняются, развиваясь на основе изменения военно-технических условий… Военно-Морской Флот еще до открытия военных действий должен быть готов не только к отражению нападения, но и к решительным наступательным операциям»[220]. Характерно, что наставление, отразив основные положения теории оперативного искусства ВМФ, определило также роль авиации в войне на море. Это еще раз доказывает современность этого документа и перспективность его основных положений.

Немногим более полугода оставалось до начала Великой Отечественной войны, когда Лев Михайлович Галлер неожиданно для себя простился с Главным морским штабом, становлению которого он отдал три года жизни. Это случилось в дни, когда угроза близкой войны с Германией и ее союзниками становилась все более явной. Только недалекие люди могли еще надеяться, что можно отсидеться, откупиться от фашистского агрессора, например поставками сырья. Коричневое пятно расползалось по Европе: в апреле — июне 1940 года были оккупированы Дания и Норвегия, в мае захвачены Голландия, Бельгия и Люксембург, в июне завершился разгром французской армии, остатки английских дивизий эвакуировались с материка на Британские острова, 22 июня капитулировала Франция… Начиная с августа германская авиация вела массированные бомбардировки английских городов, все большие масштабы приобретала морская война — в Атлантике, в Средиземном море.

Полгода до войны

Перемены в своей службе Лев Михайлович не ожидал, впрочем, кто мог предвидеть, что решит Сталин завтра, через час или минуту? Нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов вспоминает: «В октябре 1940 года вместе с начальником Главного морского штаба я докладывал в Кремле о строительстве береговых батарей. (…) После доклада собрался было уходить, но мне предложили задержаться. Вышел на минутку в приемную, переговорил о текущих делах с Л. М. Галлером, и он уехал в наркомат…

— Мне кажется, Галлера на посту начальника Главного морского штаба следует заменить Исаковым, — сказал И. В. Сталин. — Галлер — хороший исполнитель, но недостаточно волевой человек, да и оперативно Исаков подготовлен, пожалуй, лучше»[221].

Нарком ВМФ согласился: сталинское «мне кажется» оспаривать в то время не решался, пожалуй, никто. Впрочем, судя по воспоминаниям Кузнецова, к тому времени и у него самого «сложилось мнение, что И. С. Исаков в качестве начальника Главного морского штаба был бы на своем месте… Так и было решено, — пишет Н. Г. Кузнецов. — И. С. Исакова назначили начальником Главного морского штаба, Л. М. Галлера — моим заместителем по судостроению»[222].

Сказанное наркомом ВМФ оспорить трудно, хотя не раз уже военными историками высказывалось мнение, что нецелесообразно было незадолго до войны, в 1940 году, заменять Б. М. Шапошникова на посту начальника Генштаба А. К. Мерецковым. Не так-то просто войти в круг дел Генштаба. Но ведь и Главного морского штаба — тоже. Очевидно, И. С. Исаков и в самом деле выглядел более энергичным, деятельным, более смелым в решениях. Льва Михайловича Галлера отличали не смелость и быстрота, а основательность, глубокая продуманность любой информации, которая направлялась наркому ВМФ, в Генштаб, в СНК, а также тщательнейшая, многократно проверенная проработка всех оперативных, организационно-мобилизационных и иных документов. Но может быть, Галлер отставал от движения, развития военно-морской оперативной мысли, оставлял без внимания и учета опыт войны на море в прошедшие месяцы второй мировой войны? Архивы, свидетельства очевидцев говорят об ином. В оперативные документы, в наставления Главным морским штабом своевременно вносились необходимые изменения. Доклады, которые делал Галлер и его заместитель по ГМШ В. А. Алафузов для руководящего состава флота выделялись глубиной и всесторонностью анализа. На военных играх, которые Галлер полагал одним из важнейших направлений повышения уровня оперативной подготовки, создавалась напряженная обстановка военного времени. Начальник ГМШ стремился придать каждой военной игре наибольшую активность, наращивая темп и сложность обстановки, старался дать возможность руководящему составу флотов совершенствоваться в управлении разнородными силами и в производстве необходимых расчетов, в организации взаимодействия. И все это с учетом последнего опыта военных действий флотов и авиации Англии и Германии.

…Вернувшись в наркомат, Кузнецов сразу же рассказал Галлеру о разговоре со Сталиным. Лев Михайлович, ничем не выдав своих чувств, обещал приложить все силы, чтобы и впредь, на новой должности, помогать наркому. Кузнецов был доволен: обмен должностями между его заместителями пройдет спокойно, по-деловому. Ведь и Исаков доволен новым назначением.

Итак, Л. М. Галлер второй заместитель наркома ВМФ, а И. С. Исаков первый. Но фактически, как станет ясно из дальнейшего, именно Галлер в годы войны «стал выполнять функции не только по кругу своих прямых обязанностей, но и как первый заместитель наркома»[223]. В те дни октября, однако, все это было еще впереди…

Не выдал своих чувств… Н. Г. Кузнецов вспоминает: «Л. М. Галлер был тогда уже в годах, честолюбием не страдал»[224]. Но все же горько было Льву Михайловичу расставаться со своим детищем — Главным морским штабом. И поделиться огорчениями не с кем… В тот вечер Галлер поехал домой. Недавно он получил квартиру и перевез сестер в Москву. По новому адресу — Лубянский проезд, дом 17, квартира 38, шли письма от немногих оставшихся друзей и знакомых. Предлагали квартиру на улице Серафимовича, в так называемом Доме правительства, там жили наркомы, его заместители И. В. Рогов и И. С. Исаков, он не захотел: сказал, что стареньким сестрам далековато от центра. Нелегко было петербуржкам перебираться в шумную и суетную Москву, но не оставлять же сестер одних на берегах Невы — стареют, слабеют, болеют. Кто за ними присмотрит, кто поможет в случае нужды? Уговорил, перевез, основательно потрудился. Разместил в отцовских, еще шведских, шкафах все пять с лишним тысяч томов своей библиотеки. Теперь он изредка пополняет свое собрание уже с полок книжных лавок московских букинистов. Адмирала Галлера они знают и уважают — такого знатока морской книги еще не встречали, ему оставляют на просмотр редкое, интересное…

Антонина Михайловна заметила, что брату не по себе. Тоня, родная душа… Только год назад ушла из Публички — с 1923 года там работала. Подошла, положила руку на плечо: «Что случилось, Левушка?» «Ничего, милая…» И в самом деле, как объяснить ей происшедшее? Бог с ним, новая работа тоже интересна и не менее ответственна, успокаивает он себя. И служит он не ради карьеры. Он жив, существует, он работает на благо страны. Ему повезло…

И опять Лев Михайлович гадает, почему уцелел в кровавой бане предшествующих лет. С ним весьма любезен Жданов, с ведома которого канули в неизвестность, погибли лучшие командиры Балтийского флота, ленинградские кораблестроители — конструкторы и инженеры заводов. С ним вежлив Сталин. Молотов, с которым не раз приходилось иметь дело как с председателем Совнаркома, — тоже. Сохранили, как и Шапошникова, чтобы можно было спросить, проконсультироваться по военным делам и получить нелицеприятный, квалифицированный ответ? Ведь Шапошников, кажется, единственный уцелевший из командовавших округами в 36–37 годах, а Галлер — из командовавших в то же время флотами. «Вы мамонт!» — сказал как-то язвительный Белли. Судьба, повезло? Или случилось так, что Жданов (а он явно в фаворе у Сталина) поручился за нужных ему как «шефу» ВМФ, «своих» — командующего Ленинградским военным округом и командующего КБФ, знаниям которых доверяет? Скорее всего, решает наконец Лев Михайлович, это навсегда останется тайной.

15 ноября 1940 года адмирал Л. М. Галлер вступил в новую должность, приняв руководство управлениями Наркомата ВМФ — кораблестроения, артиллерийским, минно-торпедным, связи, химическим, техническим и гидрографическим. Каждое управление — это научно-исследовательские институты и испытательные полигоны, арсеналы, ремонтные заводы и мастерские, склады и всякого рода специальные учреждения и службы.

Всем этим конгломератом управлений, без которых невозможна жизнедеятельность флотов, отныне ведал замнаркома ВМФ адмирал Л. М. Галлер. И все было важно в их работе — повседневной и перспективной, в делах и трудностях каждого следовало разобраться.

Лев Михайлович начал с кораблестроения. Первый доклад о ходе строительства кораблей он сделал на Главном военном совете наркомата 26 ноября, после того как тщательно разобрался с переориентацией заводов на ускорение работ по легким надводным силам и подводным лодкам. Переориентация была связана с тем, что 19 октября 1940 года Совнарком принял постановление о прекращении закладки новых линкоров и тяжелых крейсеров. Тогда же было решено сосредоточить силы на строительстве малых и средних боевых кораблей и достройке лишь тех больших, которые имеют значительную степень готовности к вступлению в строй[225]. Однако за прошедший после этого месяц заводы, как выяснил Галлер, практически не ускорили темпы строительства эсминцев, подводных лодок и боевых катеров. В значительной мере это объяснялось отсутствием необходимых поставок оборудования и оружия для кораблей предприятиями других наркоматов. Галлер предложил ряд мер, которые должны были навести здесь порядок, но и отметил, что без вмешательства Совнаркома имеющиеся проблемы по поставкам судостроительным заводам не разрешить. И Главный военный совет обязал замнаркома адмирала Галлера представить в СНК соответствующий доклад, изложив в нем состояние кораблестроения и пожелания Наркомата ВМФ.

Конечно, Льву Михайловичу жаль было расставаться с мечтой о Большом флоте. Но уже с конца 1939 года, после разгрома Польши, вспоминал В. А. Белли, Галлер пришел к выводу, что четырех-пяти лет, необходимых для окончания выполнения программы военного кораблестроения, у страны скорее всего не будет. Видно, уж таков рок российского флота: не успели построить флот к началу русско-японской войны, не успели к германской — первой мировой. И не успеваем вновь… Последующие месяцы подтвердили его мысли: Франция капитулировала, вся Европа, за исключением Югославии, Греции и Швеции, послушна воле Гитлера. Но Германия продолжала наращивать мощь своих сухопутных сил и авиации, значит, готовилась к войне с сильным противником на суше. И не было сомнения, что следует использовать все ресурсы для перевооружения Красной Армии, чтобы быть готовыми дать отпор вермахту — самой сильной в мире сухопутной армии.

В конце 1939 года, однако, поднимать перед Сталиным вопрос о свертывании строительства линкоров и тяжелых крейсеров было невозможно, даже если бы на это и решился нарком ВМФ. В верхах царила некая эйфория по части отношений между СССР и Германией. Галлер, впрочем, и сам не был до конца убежден в такой необходимости. Он думал, что Сталин обладает, вероятно, более полной информацией, если столько средств вкладывается в строительство флота. Ведь есть же нечто, дающее Сталину и Молотову уверенность в лояльном выполнении Германией своих обязательств… Но вот, в конце концов, пришли к необходимости значительного свертывания кораблестроения. Итак, ВМФ следовало максимально форсировать строительство тех кораблей, которые могут быстро вступить в строй. Это была первая и важнейшая задача, над выполнением которой должен был работать Галлер. Следующая задача состояла в немедленном усилении противовоздушной обороны кораблей. Этого требовал опыт войны: германские пикировщики топили английские корабли в Средиземном море. Надлежало в кратчайшие сроки получить у промышленности 37-миллиметровые автоматы «70-К» — сотни автоматов! И быстро обеспечить их установку на линкорах, крейсерах и эсминцах, сторожевых кораблях, тральщиках и крупных судах вспомогательного флота, на противолодочных катерах.

Опыт войны между Германией и Англией выдвинул еще одну проблему — борьбу с неконтактными минами. Немцы применили этот новый вид оружия, ставя мины близ английских портов в Северном море и в Суэцком канале. Неконтактные мины взрывались под днищем проходящего над ними корабля под воздействием магнитного поля. Вначале английский флот понес существенные потери: подорвался на мине линкор «Нельсон», погиб польский эсминец «Гром», пошло ко дну значительное число транспортов. Галлеру было известно, что в Англии ведутся работы по размагничиванию боевых кораблей и торговых судов. Сообщения об этом появились в английской и американской печати в начале 1940 года, а в марте У. Черчилль высоко оценил заслуги ученых своей страны в борьбе с неконтактными минами. Это заявление он сделал уже после того, как практически все английские корабли и суда были защищены от подрыва на магнитных минах[226].

Галлер знал, что исследования по проблемам защиты от магнитных мин начались у нас в конце 1936 — начале 1937 года. Как всегда, ученые работали прекрасно, а помогали в наркоматах им, увы, плохо. Более того, летом 1937 года была признана бесперспективной работа, проделанная группой из Ленинградского физико-технического института под руководством А. П. Александрова, будущего академика[227]. Однако начальник Научно-исследовательского минно-торпедного института (НИМТИ ВМФ) А. Е. Брыкин все же помог ученым продолжить исследования, выделил корабль для проведения опытовых работ. И в 1938 году были получены отличные результаты: размещенные на корабле специальные кабельные петли, по которым пропускался постоянный ток, обеспечили многократное уменьшение магнитного поля. Потом прокатилась волна арестов «врагов народа» в НИМТИ, и вновь наступила пауза: работы перенесли на следующий год. Но началась война с Финляндией, и на линкор «Марат», на котором планировались испытания размагничивающего устройства, ученых не допустили. Уходило драгоценное время… Спасибо директору ЛФТИ А. Ф. Иоффе — совещание, собранное по его инициативе в ноябре 1939 года, приняло решение установить в 1940 году размагничивающие устройства на речных кораблях и завершить все научно-исследовательские работы по размагничиванию кораблей[228]. Действительно, в октябре комиссия от ВМФ приняла размагничивающие устройства, установленные на речном мониторе и катерном тральщике. Но ко времени вступления Галлера в новую должность ни один боевой корабль на флотах не имел защиты от магнитных мин. Не были, разумеется, оборудованы соответствующим образом и суда торгового флота. Положение это Галлер счел крайне опасным.

Требовалось принять решительные меры для защиты от магнитных мин кораблей ВМФ — надводных и подводных в первую очередь, а затем и судов торгового флота. Кроме того, флот не имел на вооружении специальных тралов для борьбы с магнитными минами, а необходимость в них была совершенно очевидна. Англичане такие тралы уже имели.

Еще с двадцатых годов Лев Михайлович интересовался научными исследованиями по техническим средствам обнаружения. Иностранные журналы печатали немало чепухи о всяких таинственных лучах, но было ясно, что во многих странах ведутся работы по обнаружению самолетов, кораблей и подводных лодок различными техническими средствами. Добиться скорейшего принятия на вооружение ВМФ новых приборов для обнаружения целей в воздухе, на воде и под водой Галлер также считал своей важнейшей задачей.

В конце 20—30-х годов в ПВО Красной Армии широкое применение нашли различные типы звукоулавливателей, иногда спаренных с прожекторами. Но применить их на кораблях для обнаружения самолетов и выдачи целеуказания зенитной артиллерии не представлялось возможным: мешал фон собственных шумов корабельных механизмов. Поэтому в 1934 году Л. М. Галлер проявил большой интерес к научно-исследовательским работам, которые велись под руководством Главного артиллерийского управления РККА (ГАУ), по обнаружению самолетов по их тепловому излучению. Вскоре, однако, выяснилось, что дальности теплопеленгации самолетов невелики. Тогда появилась мысль: нельзя ли использовать теплопеленгатор для обнаружения надводных кораблей? Коморси флагман флота 1 ранга В. М. Орлов предложил провести необходимые испытания на КБФ. Генерал-лейтенант М. М. Лобанов, в то время молодой военный инженер, возглавлявший группу по испытанию теплопеленгаторов, вспоминает свою первую встречу с командующим КБФ Галлером, «большим поклонником военной техники». С первых же минут разговора выяснилось, что Галлер знаком не только с принципом теплопеленгации, но и с разработками по этой части за рубежом. Он даже показал неизвестные до этого Лобанову публикации о теплопеленгации. «Я был настолько поражен его словами, — писал М. М. Лобанов, — что в первый момент не мог ничего ответить. Командующий флотом, видный морской военачальник — и такая осведомленность в вопросах, не имеющих, казалось бы, прямого отношения к его служебной деятельности. Каким же огромным должен быть диапазон знаний человека, чтобы он мог вот так свободно и непринужденно вести беседу о новейших технических проблемах!»[229]

Теплопеленгаторы тогда разместили на островном форту К, начали испытания, обнаруживая и сопровождая пароходы, подходившие к Кронштадту с запада. И тут выяснилось, что дальности обнаружения судов очень малы — каких-то 8–9 километров. Ученые и инженеры недоумевали: по расчетам должно быть больше. В июле, вспоминает М. М. Лобанов, на форт пришел на катере Л. М. Галлер. Он внимательно просмотрел протоколы испытаний и посоветовал Лобанову съездить в торговый порт и осмотреть трубы пароходов — основной источник испускаемого тепла. Оказалось, что трубы торговых судов имеют кожуха, экранирующие излучение… После этого Галлер выделил для проведения испытаний сторожевик и эсминец. И были получены для того времени отличные результаты: теплопеленгатор обнаруживал сторожевик на 14 километрах, эсминец — на 22! Потом по предложению Галлера теплопеленгатор испытали в море, установив на линкоре «Марат»…

Лев Михайлович помнил, что работы по созданию на флоте теплопеленгаторов для кораблей и береговых постов продолжаются. И в перечне дел, который он для себя составил, отметил: «Что с „Ураном“?» Так именовался образец корабельного теплопеленгатора. Стационарные береговые теплопеленгаторы БТП-36 к тому времени уже использовались на флотах.

С помощью теплопеленгаторов можно было обнаруживать лишь надводные корабли. Галлера осенью 1940 года больше занимало радионаблюдение — так тогда называлась радиолокация. Ему было известно о работах по обнаружению радиометодами самолетов, которые вели о начала 30-х годов ученые ЛЭФИ — Ленинградского электрофизического института и ЦРЛ — Центральной радиолаборатории. Командующий КБФ Л. М. Галлер через Николая Владимировича Алякринского, начальника НИИ военного кораблестроения, познакомился с лэфистами, занимавшимися радиообнаружением. Трудно было тогда решить, какой метод перспективнее для радиообнаружения: непрерывного излучения, которому отдавали предпочтение Ю. К. Коровин и Б. К. Шембель, или импульсного — сторонником его был М. Д. Гуревич. Начальник НИМИС — Научно-исследовательского морского института связи Аксель Иванович Берг, давний знакомый Галлера еще с той поры, когда он был штурманом на линкоре «Цесаревич», склонялся к импульсному методу. Но Берг просил Льва Михайловича поддержать перед В. М. Орловым его просьбу об ассигнованиях на работы по обоим направлениям. Галлер делал для этого все что мог в последний год командования КБФ, и после того, как стал заместителем коморси. Еще до отъезда в Москву, в 1936 году, Галлер ознакомился с результатами испытаний радиообнаружителя ЛЭФИ «Буря», модифицированного для обнаружения и самолетов и кораблей. Дальность его действия, к сожалению, оказалась малой: самолет обнаруживался лишь на 10–15 километрах, корабль на 3–5[230]. Это была аппаратура с непрерывным излучением радиоволн. Но многое обещали работы по радиообнаружению и лаборатории И. В. Бренева в НИМИС. А. И. Берг и его институт были на пороге создания радиообнаружителя импульсного излучения. Но в 1937 году арестовали А. И. Берга и многих его сотрудников как «врагов народа»…

Уже будучи начальником ГМШ, Лев Михайлович в конце 1939 года внимательно изучил результаты испытаний станции радиообнаружения «Редут» около Севастополя. Испытаниями от ВМФ руководил А. Л. Генкин, которого Галлер помнил с середины 30-х годов слушателем Военно-морской академии, проходившим практику на сторожевике «Вихрь». Молодой инженер, призванный на флот после окончания ЛЭТИ, обратил тогда на себя его внимание не столь уж часто встречающимся умением ясно и кратко излагать самые сложные и проблемные технические вопросы, живым, ищущим умом. Вот и испытания «Редута» А. Л. Генкин провел быстро и организованно, получил интереснейшие результаты: станция, установленная на самом берегу моря, у высокого обрыва, обнаружила гидросамолет МБР-2, летевший на высоте шесть тысяч метров, на дальности около 150, а эсминец — на 20–25 километров[231]. Это было замечательно!

И Лев Михайлович высказал наркому Кузнецову свое мнение: радиообнаружитель, созданный ленинградскими учеными Ю. Б. Кобзаревым и А. И. Шестаковым, открывает блестящие возможности для ПВО флота. Но испытанный вариант береговой. И нужно спешно добиться изготовления подобной станции, пригодной для установки на кораблях. Для начала необходимо снабдить «редутами» линкоры и крейсера.

В апреле 1940 года НИМИ-С выдал заказ на разработку корабельного варианта радиообнаружителя «Редут» — «Редута-К». Галлеру предстояло проверить, как он выполняется, и попытаться ускорить поступление станции радиообнаружения на флоты для монтажа ни кораблях. Нужно было торопиться, чтобы не отстать: в ГМШ имелись сведения, что на кораблях британского флота с 1938 года началась установка радиообнаружителей самолетов.

Просматривая документы, представленные Управлением связи, Галлер убедился, что со средствами гидроакустического обнаружения дело обстоит несколько лучше, чем с радиообнаружением. На всех подводных лодках устанавливались шумопеленгаторы, с помощью которых следили за надводными и подводными кораблями. Хуже обстояло дело с шумопеленгаторами для противолодочных катеров: «слушать» с их помощью подводные лодки можно было, лишь застопорив ход. Работы же по созданию активного гидроакустического обнаружителя (потом они будут именоваться гидролокаторами) лишь разворачивались. И тут тоже следовало разобраться, помочь.

В течение тех нескольких суток, когда Галлер занимался ознакомлением с работой подчиненных ему управлений ВМФ, какое-то время было уделено боевым катерам — торпедным, противолодочным и артиллерийским. Почему замнаркома уделил им особое внимание, понятно. Развернув строительство катеров, можно было быстро усилить ВМФ на вероятных морских театрах военных действий — на Балтике и на Черном море. Наконец, строить боевые катера могли заводы, расположенные на реках.

В свое время, еще летом 1927 года, Галлер внимательно следил за испытаниями первого советского торпедного катера «Первенец» конструкции А. Н. Туполева. В 1928 году, когда он стал командиром дивизии линкоров, пришлось осваивать методы противокатерной обороны соединения на переходе морем, отражая учебные атаки первых советских серийных торпедных катеров типа «Щ-4». Потом на смену им пришли катера типа «Г-5», в том числе и управляемые по радио с самолета наведения. Катера «Г-5» и состояли в конце 1940 года на вооружении всех флотов. Но опыт боевой подготовки показал недостаточную их мореходность. На Тихоокеанском и особенно, на Северном флотах применять «Г-5» было сложно. Случалось, что штормовые волны выкидывали катера на берег. Для флотов океанских требовался торпедный катер большего водоизмещения. И Лев Михайлович пометил себе, что нужно знать, как идут испытания больших торпедных катеров со стальным и деревянным корпусом, сконструированных и построенных в Ленинграде. Следовало выяснить и положение дел с удивительными катерами конструктора В. И. Левкова.

С создателем первых в мире катеров на воздушной подушке Владимиром Израильевичем Левковым командующий КБФ Галлер познакомился в 1934 году. Будучи в Москве, вместе с коморси В. М. Орловым побывал на испытаниях двухместного катера «Л-2» на Переяславском озере. Оба флагмана тогда решили, что катера на воздушной подушке ожидает большое будущее. Затем катера В. И. Левкова испытывались в Копорской губе под руководством заместителя коморси П. И. Смирнова и Б. В. Никитина, комбрига торпедных катеров. Испытания продолжались в 1937 и 1938 годах, катера оказались замечательными: развивали скорость до 130 километров в час, выходили с моря на пологий берег и двигались над сушей. Но подводили моторы — перегревались[232]. Доработка моторов, устранение других замечаний по катерам приостановились после ареста В. И. Левкова и его сотрудников как «врагов народа». Потом Левкова освободили, он продолжил свою работу. И Галлер записал в тетрадь: «Узнать, что с катерами Левкова».

Конечно, этим не ограничивался перечень дел, намеченный замнаркома Галлером вскоре после 15 ноября. Были в его планах и многие другие вопросы — по тем управлениям, о которых уже шла речь: по артиллерийскому, минно-торпедному, химическому, гидрографическому. Всего не перечислить…

По архивным документам видно, что Лев Михайлович энергично занялся делами. Уже было сказано, что в ноябре он докладывал на Главном военном совете (ГВС) НК ВМФ о кораблестроении. Тогда же заслушали сообщение о мерах по ускорению строительства торпедных катеров и обесшумливанию подводных лодок. На ГВС в декабре Галлер доложил о принятии на вооружение теплопеленгатора «Уран» и об установке головного образца на черноморском крейсере «Красный Кавказ»; в январе наступившего 1941 года — о строительстве катеров конструктора В. И. Левкова (до августа предстояло принять три боевых катера типа «Л-5», в июле три тренировочных типа «Л-9»; «Л-5» испытать, решить вопрос о передаче заводу в серию); об установке до 1 мая на линкоре «Парижская коммуна» 37-миллиметровых зенитных автоматов. В феврале он выступает после заслушивания на ГВС доклада начальника Артиллерийского научно-исследовательского института И. И. Грена. Галлер предложил ускорить разработку новых образцов орудий и снарядов…[233] И так изо дня в день, из месяца в месяц. Перечень докладов, которые делал он на военных советах, подписанных им приказов о принятии на вооружение новых орудий и мин, торпед и снарядов, новых приборов можно продолжить. А ведь за всем этим стояла громадная работа — замнаркома держал руку на пульсе всех подчиненных ему управлений. Для этого нужна была энциклопедичность знаний в военно-морской технике и оружии, та самая, которой восхищался генерал М. М. Лобанов, и всестороннее знание флота, которое дается годами жертвенного служения делу. Всем этим обладал Лев Михайлович Галлер. И невольно задумываешься: кто бы мог еще работать на этом посту с такой же отдачей, такой же эффективностью?

Галлер спешил выполнить все намеченное, запланированное. Не изменяя своей педантичности и вежливости, усиливал требовательность, немедленно принимал меры, если видел, что промышленность или его управления срывают установленные сроки. Спешил, потому что все более убеждался в близости войны с Германией. Приближение войны понимал, конечно, и Н. Г. Кузнецов. Пусть немцы раздают авансы, обещают золотые горы — продали недостроенный тяжелый крейсер «Лютцов» с обязательством ввести в строй на ленинградском заводе, для изучения опыта военного кораблестроения приняли на свои заводы на несколько месяцев группу инженеров во главе с наркомом судостроительной промышленности И. Ф. Тевосяном и начальником Управления кораблестроения ВМФ Н. В. Исаченковым, который должен был провести с немцами переговоры и заказать башни главного калибра артиллерии тяжелых крейсеров типа «Кронштадт». В пору, когда многие не осмеливались четко нацелить Вооруженные Силы на отпор гитлеровским агрессорам, нарком ВМФ адмирал Н. Г. Кузнецов неустанно напоминал о повышении боевой готовности, выдвинул лозунг борьбы «за первый залп». 10 декабря 1940 года, выступая на расширенном заседании Главного военного совета НК ВМФ в присутствии всех командующих флотами и флотилиями, командного состава ГМШ и управлений ВМФ, он говорил: «…наиболее вероятным противником является ближайший, соседний. Этим следует руководствоваться»[234]. Это то, что мог сказать тогда нарком с трибуны. За соблюдением табу на высказывания о Германии, как политическом и военном противнике, следили люди Берии, сменившего исчезнувшего Ежова. В разговорах же наркома с командующими и начальниками штабов флота Германия прямо называлась противником, к боевым действиям против которого надлежит готовиться. И флоты соответственно планировали военные игры и учения, отрабатывая, например, боевые действия по обороне островов Моонзундского архипелага на Балтике и полуострова Рыбачий на Севере. Скоро все это пригодилось…

В январе замнаркома Галлер побывал в Ленинграде вместе с начальником Артиллерийского управления ВМФ, проверяя готовность заводов к производству новых образцов орудий — 406-миллиметровых для линкоров, 305-мм для тяжелых крейсеров, 152-мм для новых легких крейсеров типа «Чапаев», линкоров и тяжелых крейсеров (как вспомогательный калибр). Все было готово, к концу 1941 года орудия должны начать поступать на судостроительные заводы. Но Лев Михайлович думал и о перспективе. Он интересовался начавшейся разработкой универсальной спаренной 130-миллиметровой башенной установки. Галлер xoтел, чтобы в дальнейшем такие башенные установки были приняты как главный калибр на эсминцах и лидерах новых проектов. Будучи универсальными, они могли вести огонь и по самолетам, и по надводным кораблям, и по берегу. В этом случае противовоздушная оборона кораблей резко усиливалась. В США и в Англии уже были приняты на вооружение кораблей такие орудия, нам же еще предстояла длительная работа. И Галлер приказал И. И. Грену ускорить разработку и изготовление опытового образца. Конечно, результат мог быть получен еще не скоро. Поэтому в первые месяцы нового года замнаркома главное внимание уделял производству 37-миллиметровых зенитных автоматов. Дважды в месяц ему докладывали, сколько зенитных aвтоматов получено от промышленности, сколько и на какой флот отправлено для монтажа на кораблях. Галлер надеялся, что к концу года все корабли класса сторожевика и выше получат на вооружение зенитные автоматы.

До конца года… Но в феврале Галлер читал в разведсводках о появлении в Болгарии и Румынии офицеров германского флота, о начавшемся под их руководством строительстве береговых батарей близ Бургаса и Констанцы. Как-то после заседания Главного военного совета Кузнецов и Галлер заговорили с Ждановым о военных приготовлениях немцев на Черном море, напомнили о странной задержке с поставками из Германии для недостроенного крейсера «Петропавловск» (бывшего «Лютцова»). Николай Герасимович прямо сказал, что немцы ведут себя подозрительно и пора, видимо, принимать меры предосторожности. Но Жданов в ответ решительно утверждал, что немцы завязли на Западе, и нам можно спокойно заниматься своими делами[235]. 7 февраля П. Г. Кузнецов письменно доложил Сталину о прибытии в Болгарию немецких военных специалистов, орудий для береговых батарей, зенитных пушек. Однако ни указаний, ни разрешения на свободу действий по усилению боевой готовности ВМФ не получил[236].

Тревожные донесения военно-морского атташе в Берлине М. А. Воронцова и Разведуправления ВМФ все больше беспокоили руководство наркомата — Н. Г. Кузнецова, И. С. Исакова, Л. М. Галлера. Тем более что так и не были решены многие важнейшие оперативные вопросы по взаимодействию Прибалтийского и Ленинградского военных округов с Краснознаменным Балтийским и Северным флотами. По указанию наркома ВМФ в 1940 году под руководством Галлера был создан и представлен в Генштаб документ, конкретизирующий порядок взаимодействия округа и флота. Но он не был тогда утвержден Генштабом, т, е. остался обязательным лишь для флотов. Правда, в феврале 41-го появилась директива Генштаба о взаимодействии ВМФ и сухопутных войск, но она носила общий характер[237]. В то же время требовали четкого согласования вопросы обороны Моонзундского архипелага, Либавской военно-морской базы и ряд других. Надеясь на благотворность личных контактов, Н. Г. Кузнецов не раз приглашал наркома обороны С. К. Тимошенко на совещания Главного военного совета НК ВМФ, когда на нем присутствовали командующие флотами. Маршал каждый раз благодарил, обещал приехать, но так ни разу и не побывал в Наркомате ВМФ[238]. А приглашали его на заседания, на которых решались важные оперативные вопросы. После замены К. А. Мерецкова на посту начальника Генштаба Г. К. Жуковым взаимосвязи по линии высших штабов ухудшились.

В марте нарком ВМФ, начальник ГМШ и замнаркома по кораблестроению и вооружению собрались, чтобы составить для представления в ЦК ВКП(б) план организационных мероприятий ВМФ на 1941 год[239]. После обсуждения включили важнейшее: ввод в строй новых кораблей и береговых батарей, усиление ПВО баз и кораблей за счет 353 истребителей новых типов и установки радиообнаружителей «Редут» и «Редут-К». Получалось, что выполнение мероприятий в основном приходится на вторую половину года. Лев Михайлович рассказал флотский анекдот: Николай Иванович Паттон, начальник 2-й бригады линкоров на Балтике, с мичманских времен всегда ходил в отпуск в первой половине года. А в 1914 году, уже будучи командиром эсминца, поддался уговорам жены и согласился отложить отпуск — поехать в августе в Ниццу. А тут война! Говаривал: «Еще раз меня так не проведут! Кончится мировая — отпуск опять буду брать в первую половину года». Николай Герасимович усмехнулся: «Не пойти ли нам в отпуск в первой половине года?»[240].

В отпуск никто из них, конечно, не пошел. Работали и зимой, и весной с исключительным напряжением; и руководство, и ГМШ, и управления. Будто знали, что мирного времени осталось совсем немного. Но не знали — чувствовали. Впрочем, не все. Лев Михайлова все не мог привыкнуть к беспорядку, халатности, невыполнению положенного, недостатку простой порядочности. Как недоставало организованности и профессионализма у заменивших тех, кто навсегда исчез с ярлыком «враг народа». Галлер убедился в этом, побывав с проверками на Балтийском и Северном флотах.

Об итогах инспекторской проверки СФ, принятых меpax, в результате которых одни корабли уже вступил в строй, другие заканчивали ремонт, о передаче завода Главсевморпути флоту Галлер доложил на Главном военном совете Наркомата уже 18 июня. Слишком много у наркома и его заместителей было неотложных дел во второй половине мая — первой половине июня. Дважды, например, разбирались с ходом работ по размагничиванию, принимали решение оборудовать в течение 1941 года все корабли противоминными устройствами ЛФТИ, создать на флотах контрольно-измерительные стенды.[241] В эти же недели ГМШ готовил на подпись наркому приказ о срывах и «неудачном проведении» тактических учений на Черноморском флоте, плохой постановке там разведки… Это было текущее, еще от мирной жизни.

Но уже стало ясно, что нельзя медлить с мероприятиями для сбережения кораблей, флотов в целом от неожиданного удара немцев. Вернувшись в Москву из Мурманска, Галлер сразу же приехал в наркомат, зашел к оперативному дежурному ГМШ, посмотрел дислокацию кораблей на Балтике и Черном море. В Либаве по-прежнему стояли корабли отряда легких сил, которым командовал В. П. Дрозд, два крейсера — «Киров» и «Максим Горький», два дивизиона эсминцев. Да еще там же бригада подводных лодок. А до границы — несколько десятков километров, рукой подать до немецких аэродромов в Восточной Пруссии. Опасно… Это давно беспокоило наркома ВМФ. В тот же день, когда вернулся Галлер, Н. Г. Кузнецов созвал Главный военный совет, пригласил присутствовать А. А. Жданова. Николай Герасимович поставил вопрос о немедленном перебазировании кораблей из Либавы в Рижский залив[242]. Все члены Совета его поддержали, но Жданов сказал, что нужно доложить Сталину. Говорить же со Сталиным об этом отказался. 24 мая 1941 года нарком направил Сталину письмо с просьбой разрешить перебазирование, но ответа все не было. Наконец ему удалось доложить Сталину лично и получить устное согласие. Отряд легких сил и бригада подводных лодок немедленно перешли в Устъ-Двинск. В те же дни в сопровождении эскорта был переведен из Таллинна в Кронштадт линкор «Марат», второй линкор — «Октябрьская революция» остался в Таллинне.

Конечно, получение разрешения Сталина было удачей. Отдай такое приказание нарком сам, и не известно, чем бы это кончилось. Ведь после обстрела немецких самолетов над Либавой Кузнецов был вызван к Сталину, принявшему его в присутствии Берии. Нарком получил строгий выговор и указание немедленно отменить приказ об открытии огня по нарушителям. 1 апреля ГМШ дал на флоты директиву: «Огня не открывать, а высылать свои истребители для посадки противника на аэродромы»[243]. Но и после этого Н. Г. Кузнецов делал все, чтобы поднять боевую готовность флотов. Так, были форсированы работы по установке береговых батарей, для чего разрешалось монтировать орудия на временные деревянные основания, ускоренно, даже с мелкими недоделками, принимались новые корабли, подводные лодки и катера. И боевой состав флотов пополнялся: всего за первую половину 1941 года было принято от промышленности 9 эсминцев, крейсер «Молотов», 6 подводных лодок, 2 тральщика, 16 катеров-охотников за подводными лодками, 5 торпедных катеров, 15 катерных тральщиков…[244]

Стратегической внезапности, как известно, не было: в Москве понимали, что война с Германией будет. Хотя Сталин, вероятно, пытался себя уверить, что в ближайшие месяцы ничего не произойдет. Несмотря на обращения к нему наркома обороны С. К. Тимошенко и начальника Генштаба Г. К. Жукова, он не разрешал провести хотя бы частичную мобилизацию.

Следовало лишить противника и внезапности тактической. И нарком ВМФ адмирал Н. Г. Кузнецов заслужил глубокое уважение и признательность современников и потомков тем, что Военно-Морской Флот встретил начало войны в необходимой боевой готовности.

Шли последние десять предвоенных дней. «Я видел И. В. Сталина 13 или 14 июня, — вспоминает Н. Г. Кузнецов. — То была наша последняя встреча перед войной. Доложил ему свежие разведывательные данные, полученные с флотов, сказал о большом учении на Черной море, о том, что немцы фактически прекратили поставки для крейсера „Лютцов“. Никаких вопросов о готовности флотов с его стороны не последовало»[245]. Ничего не сказал Сталин наркому ВМФ и о тех предупреждениях о нападении Германии на СССР в ближайшие дни, которые поступали в Москву из самых разных источников.

Но нарком ВМФ и так понимал — нужно действовать. О необходимости повысить оперативную готовность «западных» флотов в эти дни с Н. Г. Кузнецовым не раз говорили Л. М. Галлер и В. А. Алафузов, наверняка к ним присоединился бы и начальник ГМШ И. С. Исаков, убывший в Севастополь для контроля совместных учений Черноморского флота и Одесского военного округа, 14 июня газеты опубликовали сообщение ТАСС о дружественных отношениях между СССР и Германией. Как известно, многие в Красной Армии и ВМФ, привыкшие уже считать, что все, что из Москвы — есть указание «самого», решили — беспокоиться нечего. «Сталин знает…» Но в Наркомате ВМФ думали иначе. Н. Г. Кузнецов уже знал, что У. Черчилль и Ф. Д. Рузвельт прислали телеграммы, предупреждающие о возможном нападении Германии на СССР[246]. 19 июня нарком перевел на оперативную готовность № 2 Краснознаменный Балтийский и Северный флоты. Черноморский флот, по случаю учений, уже был в оперативной готовности № 2. Готовность его осталась прежней и после окончания учений 20 июня, когда корабли вернулись в свои базы.

В последние дни перед войной Льву Михайловичу казалось, что воздух, как перед грозой, насыщен электричеством. Кто знает, может быть, когда-нибудь ученые и откроют, что высшее нервное напряжение сему способствует… 21 июня вечером, около 21 часа, Галлер зашел к наркому. Н. Г. Кузнецов вспоминает, что Лев Михайлович «заговорил о напряженной обстановке, о готовности флотов»[247]. Нарком вышел из-за стола, подошел к карте Балтики, висевшей на стене. «Лев Михаилович около восемнадцати обзвонил флоты, приказал командному составу быть на местах. Так-то лучше… И только что от меня ушел Воронцов. Он сегодня приехал из Берлина. Говорит с абсолютной уверенностью: нападения надо ждать в ближайшие часы. Незадолго перед выездом в СССР он получил еще одну информацию через Бека, бывшего главного раввина в Берлине: немцы перейдут западную границу 21–24 июня…»[248]

Галлер согласно кивнул головой: «Да, Николай Герасимович, это война. А „Октябрьская революция“ все еще в Ревеле, на открытом рейде…»

Нарком и Галлер поговорили о Либавской базе — ее опасной близости к Восточной Пруссии, о текущих делах. Около 22 часов Галлер ушел, предупредив, что будет работать в своем кабинете. И действительно, заставив себя не думать о том, что будет в ближайшие часы, он сел за стол, раскрыл папку с документами по размагничиванию кораблей, недовольно покрутил ус. Медленно, слишком медленно идут работы. И еще не решен вопрос, кто поставит флоту километры необходимого кабеля…

…Вдруг позвонил оперативный дежурный ГМШ — нарком просил передать, что вызван к Тимошенко. С ним пошел Алафузов.

Лев Михайлович сложил документы в папку, убрал в сейф… Что-то случилось? Он подошел к окну — тепло! Вышел из кабинета и сразу же увидел бегущего Алафузова. Полный, всегда несколько медлительный в движениях контр-адмирал бежал! «Нарком приказал: всем флотам готовность один», — сказал он не останавливаясь.

Не раз проверенный механизм штабной службы действовал безотказно. Через считанные минуты в Полярное, Таллинн и Севастополь по телеграфу и по радио в адрес командующих флотами ушли условные сигналы, означавшие немедленный переход флота на оперативную готовность № 1. Вскоре вернулся из Наркомата обороны Н. Г. Кузнецов, из своего кабинета связался по телефону с командующими КБФ В. Ф. Трибуцем и СФ А. Г. Головко, начальником штаба Черноморского флота И. Д. Елисеевым (командующий флотом Ф. С. Октябрьский находился за городом на даче) и приказал немедленно привести флоты в оперативную готовность № 1. «Машина завертелась, — сказал он Галлеру. — Давайте прикинем, что за сюрпризы преподнесут нам немцы».

Особенно беспокоило наркома, конечно, положение дел на Балтике. Об этом и шел разговор между нам и Галлером. Стоя у карты обсудили, какие у КБФ силы, их возможности, дислокацию. А с флотов поступали доклады о приведении в полную боевую готовность. Последним в 4 ч 25 мин перешел на готовность № 1 Северный флот, первым, около 2 ч, Черноморский. Одновременно с ЧФ перешла в готовность № 1 Дунайская флотилия. В 3 ч 15 мин 22 июня командующий Ф. С. Октябрьский доложил наркому о воздушном налете врага на главную базу Черноморского флота — Севастополь. Война началась.

В Великую Отечественную

В полдень 22 июня, когда пламя войны уже охватило приграничные районы страны и гитлеровские войска на многих направлениях прошли на восток не один десяток километров, выступил по радио заместитель председателя Совнаркома В. М. Мологов. Он заявил о начале войны и призвал отразить фашистскую агрессию…

К утру второго дня войны в Наркомате ВМФ подвели итоги: флоты выдержали внезапное нападение, не потеряли ни одного корабля. Но у Галлера не было никаких иллюзий: положение тяжелейшее. В Прибалтике немцы продвигаются… Прежде всего он думал о том, что касалось его непосредственно по должности: о кораблестроении, защите от неконтактных магнитных мин, обеспечении флотов минами, торпедами, снарядами, всем необходимым. Уже 23 июня он подписал у Н. Г. Кузнецова письмо в Наркомат судостроения[249]. В этом письме были изложены требования ВМФ по скорейшему вводу в строй ремонтирующихся и достраивающихся кораблей, форсировать испытания эсминцев «Грозный» и «Статный», спешно закончить доковые работы на эсминце «Сокрушительный». Нарком ВМФ требовал в оставшиеся дни июня завершить гарантийные работы на гордости отечественного кораблестроения — подводных крейсерах «К-1» и «К-2», переведенных в 1940 году из Ленинграда на Северный флот, форсировать достройку еще четырех подводных лодок типа К и четырех типа Л, а из проходивших капитальный ремонт передать флоту в июле — августе две лодки типа Л, две типа Д, четыре типа Щ…

Список этот можно было бы продолжить, но и из того, что перечислено, далеко не все удалось флоту получить в требуемые сроки: военная обстановка изменялась стремительно. За ходом работ на всех этих кораблях Галлер следил постоянно и по докладам военной приемки на заводах, и бывая в Наркомсудпроме.

Вскоре, однако, работы на кораблях всех классов и рангов, находившихся на заводах, стали замедляться, прекращаться. Постановлениями Государственного Комитета Обороны (ГКО) в июле было приостановлено строительство 12 линкоров и крейсеров (тяжелых и легких); 12 эсминцев, 7 сторожевых кораблей и 20 подводных лодок. 10 июля 1941 года ГКО постановил сосредоточить все силы на выполнении плана кораблестроения подводных лодок, эсминцев, тральщиков, боевых катеров — противолодочных, торпедных и артиллерийских[250]. Осенью 1941 года работы на заводах, даже тех, что на Волге и Каспии, шли трудно, часто вообще приостанавливались: не хватало металла и оборудования, рабочей силы. Наконец, судостроительные заводы получали задания на срочное изготовление вооружения для сухопутного фронта.

В первые же дни войны важнейшей, первостепенной задачей для Галлера стала организация работ по защите кораблей от донных неконтактных мин. Видимо, противник делал немалую ставку на этот вид оружия. Используя акустические, магнитные и магнитно-акустические мины, гитлеровцы хотели заблокировать наши корабли в базах, уничтожить на фарватерах те из них, которые выйдут в море. С этой целью с первых часов войны противник начал ставить неконтактные мины на фарватерах и рейдах Севастополя и Кронштадта, у Очакова и Одессы, Феодосии и Новороссийска, в проливах Ирбенском и Соэлозунд, близ острова Хийумаа и на подходах к Таллинну, у Мурманска и Архангельска. Если первый день войны прошел без потерь, то 23 июня в районе Хийумаа подорвался на мине и погиб эсминец «Гордый», затем на том же минном поле потерял носовую оконечность корпуса крейсер «Максим Горький». На следующий день близ Таллинна погиб на минах тральщик БТЩ-208. В Севастопольской бухте подорвались буксир и плавкран, затем эсминец «Быстрый». Между тем к началу войны на Балтике противоминными размагничивающими устройствами (РУ) успела оборудовать только линкор «Марат»: 21 июня на корабль прибыла комиссия для его приемки. На Черном море и на Севере — ни одного. Не было на флотах и тральщиков, способных тралить неконтактные и акустические мины. Пришлось бомбить фарватеры и акваторию Севастопольской бухты глубинными бомбами, чтобы вызвать детонацию лежащих на дне мин и дать возможность кораблям выйти в море.

Уже к вечеру 22 июня, вспоминал начальник научно-технического комитета ВМФ А. А. Жуков, ему позвонил Л. М. Галлер и приказал немедленно организовать группу размагничивания кораблей КБФ и приступить к работам по уже утвержденным проектам ЛФТИ. Балтийская группа размагничивания кораблей была создана 23–26 июня[251].

Группу возглавил М. В. Щадеев, научным руководителем ее стал А. П. Александров. И уже 24 июня Галлер доложил наркому, что два тральщика оборудованы РУ и вышли в море. Затем в Кронштадте на двух деревянных тральщиках размагнитили двигатели и смонтировали петлевые электромагнитные тралы. 27 июня они начали траление на фарватерах в районе острова Котлин. Вскоре были один за другим оборудованы размагничивающими устройствами эсминцы, находившиеся в Кронштадте. Параллельно велись работы по размагничиванию кораблей в Таллинне. К началу перехода флота из Таллинна в Кронштадт успели установить РУ на всех боевых кораблях. Всего в конце августа на КБФ удалось размагнитить 53 корабля. Тогда же, в августе, балтийская группа ученых и инженеров освоила безобмоточное размагничивание подводных лодок. С радостью Галлер сообщил об этом Н. Г. Кузнецову: ведь была решена проблема, которой безуспешно занимались уже два года.

Размагничивание на флотах проводилось в соответствии с совместным приказом наркомов ВМФ и судостроения от 29 июня, который был подготовлен под руководством Л. М. Галлера. Приказ предусматривал создание групп по размагничиванию кораблей на Балтике, Черном море и Севере. В Севастополе работа группы началась 1 июля, в Архангельске на надводных кораблях — с 9 июля, с 25 сентября — на подводных лодках в Полярном. В Севастополе не только оборудовали РУ надводные корабли и размагничивали подводные лодки, но и создали под руководством А. П. Александрова особый полигон. Ни один корабль не выходил в море без проверки магнитного поля, эффективности его РУ. Можно сказать, что попытка врага заблокировать наши корабли в базах, используя акустические и магнитные мины, не удалась. В сентябре 1941 года основная работа по организации размагничивания была проведена и далее лишь совершенствовалась.

В эти же дни Л. М. Галлер контролировал, как идет дело с подготовкой к строительству боевых катеров на заводах Наркомата речного флота, проталкивал эшелоны с двумя тысячами мин к Ленинграду, готовил наркому материалы для беседы с контр-адмиралом Дж. Майлсом, главой прибывшей в Москву британской военной миссии. У нового союзника, полагал Галлер, нужно просить помощь поставками аппаратуры для измерений магнитных полей кораблей, электромагнитных тралов, гидролокаторов.

Словом, трудно нарисовать хотя бы приблизительную картину всего того, что делал в первые недели войны замнаркома по кораблестроению и вооружению. Тем более что 24 июня в Ленинград, а затем в Таллинн спешно выехал начальник ГМШ И. С. Исаков. В Москву он вернулся лишь через четыре месяца, 25 октября. Вначале Исаков был представителем наркома на КБФ, а в начале сентября Ставка назначила его заместителем главкома Северо-Западного направления по морской части. За начальника Главного морского штаба все это время оставался его заместитель В. А. Алафузов, но он нуждался в помощи — особенно во взаимоотношениях с Генштабом. Нужно было также принимать решения по кругу вопросов, которыми ведал Исаков как первый замнаркома. Конечно, все это легло на Галлера. И в отсутствие в Москве наркома — Кузнецов выезжал в Ленинград, на Север под приказами, телеграммами появлялась подпись Льва Михайловича: «за наркома, Галлер».

Только исключительная работоспособность Галлера, о которой вспоминает Н. Г, Кузнецов[252], поразительная память и не менее поразительная эрудиция позволяли ему справляться с все растущим объемом работы. Надо сказать, что Галлер в те дни работал в условиях быстроменяющейся, зачастую непредсказуемой обстановки. Два главных тогда центра военного кораблестроения — Ленинград и Николаев очень скоро свернули работу на своих заводах. Николаев захватили гитлеровцы, с трудом удалось отбуксировать в порты Кавказа корпуса недостроенных кораблей. Корабли, находившиеся на стапелях, пришлось взорвать. А Ленинград оказался в блокаде. Но прежде чем прервались связи города со страной, Галлер, обеспечивая выполнение постановления ГКО, организовал переброску из Ленинграда на Север по Беломорско-Балтийскому каналу 8 подводных лодок — 6 больших типа «К» и «Л» и 2 средних типа «С». Этим был существенно — более чем в полтора раза увеличен состав подводных сил Северного флота, так как к началу войны здесь находились лишь 15 подводных лодок. К концу 1941 года на Волге были сосредоточены 34 недостроенные подводные лодки. Их вводили в строй на тыловых судостроительных заводах. На Каспийское море перешли для проведения приемо-сдаточных испытаний 4 лодки типа «С» и одна типа «М». Лодки-«малютки» в дальнейшем доставляли на флоты по железной дороге, средние лодки переводили на Северный флот в доках но водным системам. Часть оставшихся в Ленинграде недостроенных подводных кораблей удалось ввести в строй к концу 1941 года, другие — к началу кампании 1943 и 1944 годов[253].

Целеустремленная организационная работа замнаркома Л. М. Галлера и Управления кораблестроения ВМФ позволила обеспечить вступление в строй до начала 1942 года 25 подводных лодок[254].

Не менее важную работу провел Л. М. Галлер по пополнению флотов боевыми катерами. В первые же дни войны он принял капитана 2 ранга Б. В. Никитина, проводившего на Черном море испытания нового торпедного катера дальнего действия типа «СМ-3» (с металлическим корпусом). Как вспоминает Б. В. Никитин, адмирал Галлер приказал ему прибыть в Ленинград и организовать отправку на Северный флот опытовых торпедных катеров типа «Д-3», тоже дальнего действия, обладавших большей мореходностью, чем катера типа «Г-5». В начале августа железнодорожный эшелон доставил на Север пять торпедных катеров. Образованный из них отряд стал первым подразделением торпедных катеров Северного флота[255]. Пополнение отряд получил лишь в мapтe 1943 года: это были построенные на одном из заводов четыре торпедных катера типа «Д-3» и два полученных по ленд-лизу американских типа «Хиггинс». А в Ленинграде, уже отрезанном от Большой земли, на заводе, директором которого был энтузиаст деревянного катеростроения Е. Я. Локшин, к концу августа передали флоту еще несколько катеров типа «Д-3» и малых охотников за подводными лодками типа «МО-4», главным конструктором которых был Л. Л. Ермаш. Это удалось сделать благодаря тому, что Л. М. Галлер своевременно направил в Ленинград моторы и спаренные авиационные пулеметы. Эшелон с этим очень нужным грузом успел пройти станцию Мга незадолго до того, как гитлеровцы перерезали железную дорогу.

Несколько катеров, доставленных из Ленинграда, не могли, конечно, удовлетворить потребности флотов. И Галлер приказал начальнику Управления кораблестроения ВМФ Н. В. Исаченкову послать Б. В. Никитина вначале на Каспий, чтобы ускорить приемку в Баку БО — больших охотников за подводными лодками, а затем на заводы, на которых развертывалось строительство боевых катеров различного назначения. Приемка больших охотников завершилась в декабре. Уже в новом году Б. В. Никитин проверил, как строятся торпедные катера «Д-3» и «Г-5», броневые катера и малые охотники, принял участие в испытаниях бронекатеров с реактивными установками для снарядов РС-30 и РС-82. Вскоре катера с «катюшами» вошли в состав Волжской флотилии и Черноморского флота.

Несмотря на напряженную работу по кругу своих непосредственных обязанностей, Галлер внимательно следил за обстановкой на фронтах. Последние данные но оперативной обстановке ему иногда удавалось узнавать, когда по делам оказывался в Генштабе. К Б. М. Шапошникову, вновь назначенному с 1 августа начальником Генштаба, он зашел лишь однажды. Говорили, что маршал очень много работает, несмотря на болезнь. В кабинете у него кислородная подушка…

Все, что Галлеру становилось известно о положении на фронте, свидетельствовало о продолжающемся наступлении вермахта.

В сентябре тяжелое положение сложилось под Ленинградом. Гитлеровцы непрерывно штурмовали блокированный с суши город. Авиация врага пыталась уничтожить крупные артиллерийские корабли. Тяжелейшие повреждения 23 сентября получил при попадании крупнокалиберной авиабомбы линкор «Марат», был поврежден и линкор «Октябрьская революция».

Вскоре стала прифронтовым городом и Москва. 30 сентября вермахт начал операцию «Тайфун», имевшую целью взятие Москвы. В оперативной сводке за 6 октября Галлер прочитал об оставлении Юхнова. Он раскрыл атлас, лежавший в кабинете на столе: от Юхнова через Малоярославец открывался путь на Москву. Но это и означало, что наши армии в районе Вязьмы уже в тылу у немцев. Окружены? И Галлер подумал о судьбе Особой артиллерийской группы ВМФ — двух дивизионов морской артиллерии, орудия которых недавно были установлены на рубеже обороны к западу от Вязьмы. Лишь одна батарея из восьми имела механическую тягу. Морские стотридцатки остальных батарей не отведешь на новые позиции…

На улицах Москвы строили огневые точки, в сводках замелькали названия подмосковных городов — Можайск, Волоколамск, Малоярославец. 11 октября нарком пригласил к себе Галлера. «Лев Михайлович, получено указание ГКО эвакуировать наш наркомат в Куйбышев и Ульяновск. Из Москвы выезжают все управления, Главный морской штаб. Вы остаетесь, возглавите оперативную группу наркомата. Возьмете на себя руководство флотами, связь с Генштабом. К вам будут поступать все указания и запросы ГКО. Подберите себе состав группы…» — приказал нарком.

В. А. Алафузов в 50-е годы вспоминал: приказание вылететь в Куйбышев, чтобы наладить связь с флотами и организовать работу ГМШ и управлений на новом месте, нарком отдавал ему в присутствии Галлера. Лев Михайлович, как всегда, был сдержан и подтянут, идеально выбрит, из-под стоячего воротника кителя белели уголки накрахмаленного подворотничка. Галлер подробно объяснял Алафузову, что сделано подчиненными ему связистами для связи из Куйбышева и Ульяновска по радио и проводам с флотами. Еще в июле при активном участии сотрудников Научно-исследовательского морского института связи были начаты работы по оборудованию резервного приемопередающего и телеграфного центра ВМФ на борту сетевого заградителя «Исеть». Теперь «Исеть» перейдет в Куйбышев. Начальником узла связи назначен сотрудник института, талантливый инженер В. К. Адамский, на него можно положиться. Нет сомнений, что он обеспечит связь с Ленинградом, Полярным и Севастополем в последней декаде октября.

Все было так, как обещал Галлер. С приходом «Исети» в Куйбышев на берегу развернули выносной приемный пункт, с 22 октября ГМШ обеспечили радиосвязью с Ленинградом и Полярным, а в дальнейшем и с другими пунктами. От корабля к телеграфному узлу Наркомата связи протянули кабельные линии длиною в несколько десятков километров. Это позволило установить телеграфную связь с Севастополем, Архангельском и Полярным[256].

День отлета Алафузова в Куйбышев вспоминает в Н. Г. Кузнецов.

«— Неужели, как и в ту Отечественную войну, придется уничтожить нашу первопрестольную? — спросил меня В. А. Алафузов…

— Не может быть, не может быть! — как бы отвечая Владимиру Антоновичу, сказал А. М. Галлер…»[257]

Вскоре вылетел в Куйбышев и Н. Г. Кузнецов. Нужно было убедиться в нормальном функционировании ГМШ, управлений наркомата, побывать в Генштабе, также находившемся в Куйбышеве. Лев Михайлович со своей оперативной группой разместился в небольшом доме на Скаковой аллее. Здесь, как вспоминает Н. Г. Кузнецов, располагался небольшой подземный узел связи и можно было работать и при воздушной тревоге[258].

Положение на фронтах в те дни было тревожным. Немецкие войска прорвали нашу оборону на Перекопе, вышли к Ишуньским позициям. В случае нового прорыва врагу открывался путь к Севастополю, на Керченский полуостров. К концу сентября фронт на южных и юго-западных подступах к Ленинграду стабилизировался, но враг усиливал нажим на Тихвин, а это грозило соединением немецких войск с финнами. Тогда Ленинград лишился бы и последней коммуникации с Большой землей через Ладожское озеро.

Драматично складывалась обстановка и в Москве.

15 октября Лев Михайлович на четверть часа заехал домой. Сестры были в волнении. Все квартиры в их подъезде уже опустели, уехали жильцы и из квартир в других подъездах. Что же делать им? Лев Михайлович постарался успокоить, напомнил, что он рядом, что без них Москву не покинет. Проверил, есть ли в доме еда, поцеловал. Сжало сердце — такие старенькие, испуганные. А на следующий день, 16-го, побывать дома не смог, хотя понимал, каково сестрам. Закрылось метро, опустели улицы. Смотрят, наверно, из окна, как осенний холодный ветер гонит по Лубянке обрывки бумаг, какой-то канцелярский мусор…

Н. Г. Кузнецов вспоминает: «Когда я прилетел из Куйбышева в Москву, адмирал Л. М. Галлер, внешне спокойный и, как всегда, аккуратный, подробно доложил обстановку в Крыму на последний момент. Из его доклада, телеграмм и оперативных сводок стало ясно, что на Ишуньских позициях идут тяжелые бои»[259]. Галлер доложил также наркому, что Приморская армия эвакуирована из Одессы и под руководством Л. А. Владимирского доставлена в Севастополь. Командующий эскадрой ЧФ проявил себя как превосходный флагман. Крейсера и эсминцы отразили все атаки гитлеровской авиации — и пикировщиков, и торпедоносцев, надежно прикрыли транспорт с войсками. Потери конвоя — лишь один транспорт, который шел концевым и не имел на борту войск. Команда его спасена. Передовые части приморцев уже вступили в бой на Ишуньских позициях. Но основные силы армии на марше. И еще — во исполнение решения ГКО начато формирование 25 морских стрелковых бригад. Флоты выделяют 35–40 тысяч моряков; это будет их костяк. Готовится формирование морского стрелкового батальона из частей, подчиненных Наркомату ВМФ в Москве.

Теперь нарком Н. Г. Кузнецов и его заместитель Л. М. Галлер вместе круглосуточно работали на командном пункте на Скаковой. Операторы вели на картах обстановку по сводкам, поступающим с флотов, общую карту обстановки на сухопутном фронте по сводкам Генштаба. Дважды в сутки Лев Михайлович докладывал наркому положение на флотах, информацию, поступившую от ГМШ и управлений из Куйбышева и Ульяновска, докладывал о текущих делах и требующих его решения вопросах по своей части — как замнаркома по кораблестроению и вооружению. Работалось Льву Михайловичу, несмотря на тяжелое время, удивительно спокойно. Он слышал, конечно, об арестах в первые дни войны командующего Западным фронтом генерала армии Д. Г. Павлова и его начштаба генерал-лейтенанта В. Е. Климовских, замнаркома обороны генерала армии К. А. Мерецкова. И все же казалось; с началом войны ушла в прошлое ненадежность, некая иллюзорность его жизни. И не только его. Осталось дело, которое требовало отдачи всего себя во имя защиты Родины от врага. Так, во всяком случае, он это ощущал. Однажды, во время короткого сна под утро, ему приснилось нечто странное — смешались годы, первая мировая и эта война, он вдруг увидел брата Вернера, молодого и веселого, в мундире поручика, он сидел с сестрами за столом, пили кофе…

Нарком Кузнецов вспоминает те дни: «Утром, когда мы с Галлером выходили во двор подышать воздухом, были слышны выстрелы с фронта. Мы не говорили с ним о близости фронта, скорее, бодрили друг друга, хотя настроение было мрачное, ведь положение нашей столицы было серьезное. Судьба флотов в этот период зависела прежде всего от положения на сухопутных фронтах, и мы старались всячески оказать возможную помощь. В эти тяжелые для Москвы дни Галлер не нарушал ритма своей работы и уж, конечно, был на своем месте в любое время суток»[260].

Враг наступал на всех фронтах. 19 октября ГКО принял решение о введении в Москве и прилегающих районах осадного положения. 22 октября немцы обошли левый фланг Ишуньских позиций и неделю спустя перешли в наступление по всему фронту, вторглись в степную часть Крыма. Несколькими днями раньше замнаркома ВМФ вице-адмирал Г. И. Левченко, до войны ведавший Инженерным и Строительным управлениями Наркомата ВМФ, был назначен Ставкой командующим войсками Крыма. Но он мало что успел предпринять: гитлеровские дивизии стремительно продвигались к Севастополю и Керченскому полуострову. Тихвин же, однако, оставался недостижимым для врага, и по Ладожскому озеру шли караваны с грузами Ленинграду, фронту и флоту.

В последние дни октября нарком Н. Г. Кузнецов вылетел в Архангельск, выполняя поручение Ставка. И. С. Исаков вернулся и приступил к фактическому исполнению обязанностей начальника ГМШ 24 октября. Через четыре дня Исаков и Галлер с беспокойством знакомились с телеграммой в адрес наркома, полученной от командующего Черноморским флотом Ф. С. Октябрьского. Их беспокойство было понятным: немцы где-то на подступах к Бахчисараю, Приморская армия отходит, а Октябрьский сообщает, что вышел из Севастополя на эсминце «Бойкий» в Поти «для подготовки баз и перебазирования флота в порты Кавказского побережья»[261]. Решение командующего флотом не одобрял, как выяснилось позже, и член Военного совета ЧФ Н. М. Кулаков[262]. Через сутки в Севастополе было введено военное положение. Конечно, 31 октября в ГМШ еще не знали, что 51-я армия генерал-лейтенанта П. И. Батова безуспешно пытается задержать продвижение врага на восток — к Керченскому проливу, а Приморская армия генерал-майора И. Е. Петрова, направляясь к Севастополю, вынуждена отходить на юго-восток, к Ялте, так как кратчайший путь через Бахчисарай перекрыт противником. Но ощущение крайней опасности, нависшей над Севастополем, было. И Исаков в тот день направил наркому в Архангельск телеграмму с докладом о намерении Октябрьского перевести корабли в порты Кавказского побережья. В этой же телеграмме начальник ГМШ предлагал оставить артиллерийские корабли в Севастополе, порты Кавказа подготовить для базирования флота и перевести в них большую часть подводных лодок и часть вспомогательных судов.

Л. А. Владимирский рассказывал, что в 1946 году он встречался с Л. М. Галлером в Москве. Вспоминая дни войны, Галлер сказал, что в свое время не был полностью согласен с предложением Исакова, направленным наркому в Архангельск. Он тогда полагал целесообразным постоянно иметь в Севастополе один-два «старых» крейсера («Красный Кавказ», «Красный Крым» или «Червона Украина»), и эсминцы «новики». Линкору же, новым крейсерам, лидерам и эсминцам держаться, в основном в море или находиться в портах Кавказа, с тем чтобы приходить в Севастополь и к побережью Керченского полуострова периодически для нанесения артиллерийских ударов по войскам врага. Исаков, однако, имел иное мнение, которое и нашло отражение в тексте телеграммы наркому. Интересно, что Л. М. Галлер и командующий эскадрой Черноморского флота Л. А. Владимирский придерживались тогда одинаковых взглядов, несмотря на то что их разделяли тысячи километров. Ссылаясь на опасность ударов немецкой авиации, Владимирский смог убедить Военный совет ЧФ, который, в отсутствие Ф. С. Октябрьского, принял решение незамедлительно вывести наиболее ценные корабли из Севастополя. Большую ответственность взяли тогда на себя начальник штаба И. Д. Елисеев и член Военного совета Н. М. Кулаков. В ночь на 1 ноября в море вышли линкор «Парижская коммуна», крейсер «Молотов», эсминец «Сообразительный»… Утром следующего дня немцы совершили массированный налет на якорную стоянку линкора. Десятки крупнокалиберных бомб сбросили пикировщики на маскировочную сеть, еще не убранную с места стоянки…

В ночь с 31 октября на 1 ноября нарком переговорил с Исаковым по телефону и одобрил его предложения. Военному совету ЧФ была немедленно отправлена директива «о выводе из Севастополя ненужных для его обороны сил флота»[263]. Каково же было удивление Галлера, когда 4 ноября в наркомат пришла телеграмма от вернувшегося 2 ноября в Севастополь Октябрьского, адресованная сразу же Сталину и Кузнецову. Командующий ЧФ предлагал перенести свой командный пункт в Туапсе, переведя туда штаб и учреждения флота. В Севастополе же оставить контр-адмирала Г. В. Жукова, героя обороны Одессы, на правах заместителя командующего флотом и с подчинением ему всех сухопутных сил. Оставление главной базы флота командующим неизбежно ослабляло ее оборону…

Вечером 5 ноября в Москву вернулся нарком ВМФ в сразу же встретился в Генштабе с Б. М. Шапошниковым. Затем вызвал к себе Галлера, заслушал доклады операторов ГМШ об обстановке на Черном море и Балтике. В те часы, конечно, все внимание было уделено критическому положению в Севастополе. К этому времени немцы штурмовали нашу оборону, пытаясь прорваться в долину реки Бельбек, атаковывали и на других направлениях.

Н. Г. Кузнецов вспоминает: «После подробного обсуждения с работниками Главного морского штаба (И. С. Исаков выехал в Куйбышев. — С. З.) и адмиралом Галлером положения в Севастополе я пришел к убеждению, что в сложившейся обстановке только Военный совет флота может эффективно руководить защитой города»[264]. Обстановка требовала немедленного принятия решения — 6 ноября Октябрьский прислал телеграмму уже только на имя Сталина, не дублируя ее в Наркомат ВМФ, в которой положение в Севастополе оценивалось как критическое и сообщалось о выводе основных сил флота в базы Кавказа и назначении заместителем по обороне Севастополя контр-адмирала Жукова. Как об уже решенном деле докладывалось о предстоящем переносе флагманского командного пункта в Туапсе.

Но нарком Кузнецов согласовал с начальником Генштаба Шапошниковым проект директивы, и 7 ноября на имя Г. И. Левченко была направлена телеграмма, подписанная Сталиным, Шапошниковым и Кузнецовым. В ней ставились задачи по обороне Севастополя и Керченского полуострова. Руководство обороной Севастополя возлагалось на командующего Черноморским флотом Ф. С. Октябрьского…

Решали неотложные дела по Черноморскому флоту, и как-то забывалось, что немцы рвутся к столице. Тревожно было в городе. Поздно вечером 6 ноября Лев Михайлович позвонил сестрам, трубку взяла Тоня. «Что поделываете, милые?» — «Читаем „Войну и мир“, Левушка. Удивительная книга, успокаивает…» Ту ночь вспоминает Н. Г. Кузнецов: «Было уже совсем поздно, когда мы с адмиралом Л. М. Галлером вышли на улицу. Довольно отчетливо слышались залпы крупнокалиберной артиллерии… По Ленинградскому шоссе к Химкам шли танки и пехота — там недалеко была линия фронта»[265].

7 ноября нарком присутствовал на параде на Красной площади. Как всегда, на трибуне Мавзолея стоял Сталин, приветствуя проходящие через площадь войска.

Лев Михайлович на параде не был — дела. Их было предостаточно. Следовало проверить, что с переводом некоторых недостроенных кораблей из Севастополя в Поти, узнать, как осваивают производство новой отличной торпеды «58–39» — скорость 51 узел, такой нет ни в одном флоте мира, и еще одной новинки, которой гордится начальник МТУ Н. И. Шибаев — неконтактного магнитного взрывателя для торпеды. И пора уже встретиться с наркомом судостроения И. И. Носенко и решить с планом поставок кораблей на 42-й год. Наконец, давно следует разобраться с тем, что удалось заказать для флота нашим представителям в США и в Англии. Нужны тральщики с электромагнитными тралами, охотники за подводными лодками и большие торпедные катера, нужны зенитные автоматы, гидролокаторы и радиолокаторы. А наши заводы, ранее работавшие на флот, загружены армейскими заказами, нарушены устоявшиеся связи между судостроением и другими наркоматами… В то же время англичане воюют на море, у них вовсю развернуто производство оружия и аппаратуры для флота, да и из США получают многое. Пусть поделятся с союзником…

План военного кораблестроения Наркоматы ВМФ и судостроения согласовали своевременно, 4 декабря 1941 года его утвердил ГКО[266]. Галлер был доволен: основные запросы ВМФ удовлетворены. И это в такое трудное для страны время. В следующем году ВМФ получит сотни катеров различного назначения, 12 подводных лодок… Но он думал и о ближайшей перспективе — война, вероятно, будет идти не год и не два. Прав был, пожалуй, в 31-м Свечин в споре с Тухачевским, утверждая, что война будет длительной[267]. Значит, нужно основательно подсчитать запасы снарядов, торпед и мин, позаботиться об их производстве, опережающем текущий расход. А это не просто: многие заводы перепрофилированы на выпуск иной военной продукции, часть их находится в блокированном Ленинграде, некоторые эвакуированы на восток, но оставили много оборудования на оккупированной территории, им нужна большая помощь для возобновления производства.

Решение всех этих задач, которыми Л. М. Галлер занимался по должности замнаркома ВМФ, было и в 1941-м и в последующие военные года исключительно трудным: потребности флотов в ремонте кораблей, в том числе и получивших боевые повреждения, выросли неизмеримо. В то же время возможности, определяемые наличием судоремонтных и судостроительных заводов, доков и слипов, резко снизились. «В тяжелые годы войны, — вспоминает Н. Г. Кузнецов, — бросалась в глаза организованность Галлера, его исключительная работоспособность. В период временного отступления наших войск, когда судостроительная промышленность была свернута и ряд важных баз флотов был захвачен противником, действующие флоты требовали срочного ремонта многих кораблей и их материального обеспечения, а средств для этого явно не хватало. Несмотря на ограниченные судоремонтные возможности и тяжелые условия базирования, флоты были обеспечены всем необходимым для выполнения своих боевых задач. Сделать это, однако, было нелегко, и непредвиденные обстоятельства часто требовали творческого подхода к делу…»[268]

Кроме творческого подхода не менее важно умело строить отношения с промышленностью. Наркомсудпром «свой» наркомат. Командные посты там занимали видные военно-морские специалисты, переведенные туда в предвоенные годы, — А. М. Редькин, И. Г. Миляшкин, М. В. Егоров. С ними все вопросы решались быстро. Но дизели для подводных лодок изготовляли заводы Наркомата танковой промышленности И. М. Залцмана, орудия, пулеметы, бомбометы глубинных бомб и торпедные аппараты — Наркомата вооружений Д. Ф. Устинова, снаряды и взрывчатые вещества для боевых зарядных отделений торпед, глубинных бомб и мин — Наркомата боеприпасов Б. Л. Ванникова. И Лев Михайлович, хорошо зная многих наркомов и их заместителей с довоенных лет, а с иными установив отношения заново, вежливо, методично и с завидным упорством добивался максимального удовлетворения нужд ВМФ. Пожалуй, никто уже сейчас не расскажет, как решал он, казалось бы, безнадежные дела, по которым все уже (и не раз) получили вполне обоснованный отказ. Но Галлер добивался…

С 5 декабря началось контрнаступление наших войск под Москвой. Медленнее, чем хотелось, но дивизии Красной Армии продвигались на запад, освобождая все новые и новые города и села. А еще через два дня пришла важная весть — Япония напала на США. Неожиданным ударом поднявшихся с авианосцев бомбардировщиков и торпедоносцев были надолго выведены из строя или уничтожены линкоры американского Тихоокеанского флота. Затем японцы вторглись на Филиппины… Начало войны на Тихом океане имело для СССР громадное значение. Ведь это означало, что на какой-то срок, очевидно, японцы отложили в сторону планы нападения на советский Дальний Восток. И Лев Михайлович подумал, что теперь возможно перебросить часть флота с Тихого океана на Север, где так не хватает и надводных кораблей, и подводных лодок. В начале 42-го Н. Г. Кузнецов и Л. М. Галлер обсудили различные варианты переброски кораблей с Дальнего Востока на Северный флот: первый — через Тихий океан, Панамский канал и Атлантику, второй — Северным морским путем. Первый вариант давал возможность осуществить перевод кораблей быстро, не дожидаясь лета 42-го года, когда откроется навигация по Северному морскому пути. Но можно ли быть уверенным, что японцы беспрепятственно пропустят корабли, не устроят какую-либо провокацию в Японском море или в Тихом океане? Второй же обещал немалые трудности иного плана, в первую очередь природные. Ведь еще ни разу боевые корабли не проводили по морям Арктики с востока на запад. Нарком решил при первой возможности доложить Сталину предложения по пополнению Северного флота кораблями с Дальнего Востока. Без его принципиального согласия начинать подготовку к переходу не следовало. Галлеру и Алафузову нарком приказал подготовить соответствующий документ.

Галлер также надеялся на пополнение Северного флота кораблями, которые предстояло получить от США по ленд-лизу, т. е. взаймы или в аренду. Действие закона о ленд-лизе правительство США распространило на СССР с 7 ноября 1941 года. Списки необходимого ВМФ вооружения уже были одобрены в ГКО и переданы в Вашингтон, туда же направился заместитель председателя советской закупочной комиссии по морской части контр-адмирал М. И. Акулин.

Куда хуже обстояло дело с пополнением Черноморского флота. Достроить выведенные из Николаева и Севастополя корабли в портах Кавказа невозможно, а потери есть. Кроме того, как показал опыт первых месяцев войны и в особенности Керченско-Феодосийской десантной операции, на Черном море очень нужны малые корабли — катера, десантные суда. Их нехватка отрицательно сказывается на боевых действиях в районе Керченского пролива, у побережья Восточного Крыма. Между тем Крымскому фронту, образованному в конце января 1942 года, не удалось пока что вырваться с Керченского полуострова: до середины апреля его войска трижды переходили в наступление, но безрезультатно. Возможно, поэтому потребуется вновь высаживать десанты. Учитывая это, Л. М. Галлер приказал готовить переброску катеров различного назначения по железной дороге на побережье Кавказа. Таким же путем должны быть доставлены Черноморскому флоту баржи, разрезанные на секции. В Батуми и Поти баржи предстояло собрать, спустить на воду.

Конец весны 1942 года был отмечен нашими неудачами на фронтах. Немцы прорвали оборону Крымского фронта на Керченском полуострове, и к 19 мая вынудили его войска эвакуироваться на Тамань, 4 июля после ожесточенных боев был оставлен Севастополь. Потерпев поражение в Харьковском сражении, войска Юго-Западного фронта, а затем Брянского и Южного фронтов отступали на восток. В июле дивизии вермахта развернули наступление на Сталинград, продвигались в горах Кавказа и на Черноморском побережье…

С апреля в Крыму и на Северном Кавказе находился И. С. Исаков, назначенный заместителем главнокомандующего Северо-Кавказским направлением С. М. Буденного. 23 апреля из Москвы в Краснодар вылетел нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов. И вновь Галлеру пришлось быть за наркома и заняться кругом дел первого замнаркома. Почти полгода пробыл И. С. Исаков на юге. К исполнению обязанностей начальника ГМШ он во время войны уже не возвратился. До осени 1942 года он на Северном Кавказе, координирует действия Черноморского флота, оперативно подчиненного поочередно Крымскому, Северо-Кавказскому и Закавказскому фронтам, с сухопутными войсками. 10 октября 1942 года И. С. Исаков был тяжело ранен близ Туапсе во время налета авиации противника. «Война вывела из строя начальника Главного морского штаба адмирала И. С. Исакова, — вспоминает Н. Г. Кузнецов. — После ранения в 1942 году он уже не мог вести эту работу, и эту должность фактически выполнял длительное время замещавший начальника ГМШ контр-адмирал В. А. Алафузов. Галлер стал выполнять функции не только по кругу своих прямых обязанностей, но и как первый заместитель наркома»[269].

Между тем и по должности замнаркома по кораблестроению и вооружению работы у Галлера было более чем достаточно. К лету 1942 года подошла к концу подготовка к переходу с Дальнего Востока в Баренцево море Северным морским путем «Экспедиции особого назначения — 18»: лидера «Баку», эсминцев «Разумный» и «Разъяренный». «Решением этого вопроса также занимался Л. М. Галлер»[270], — свидетельствует нарком Н. Г. Кузнецов.

С осени 1942 года в пути также находились подводные лодки тихоокеанцев. Они следовали на Северный флот через Панамский канал, пересекая Тихий океан и Атлантику. Л. М. Галлер, проанализировав все «за» и «против», убедил наркома в целесообразности этого маршрута — слишком рискованно было вести подводные лодки через арктические льды. Первыми вышли 25 сентября из Петропавловска-Камчатского подводные минные заградители «Л-15» и «Л-16». Лев Михайлович облегченно вздохнул, когда получил донесения, что они пришли в американскую базу Датч-Харбор на Алеутских островах. Несчастье, однако, было впереди: на пути к Сан-Франциско «Л-16» торпедировала неизвестная подводная лодка. «Л-15» продолжала переход уже одна… Галлер тяжело переживал гибель лодки. Может быть, следовало все же переводить Северным морским путем? Менять что-либо, однако, было уже поздно: в начале октября из Владивостока вышли тем же маршрутом четыре подводных лодки типа «С». В декабре они пришли в канадский порт Галифакс, где уже находилась «Л-15». Преодолевая штормы и обходя районы, где действовали немецкие субмарины, наши лодки двумя отрядами — в марте и в июне 1943 года — пересекли Атлантику и достигли берегов советского Заполярья.

Много внимания Галлер уделял и пополнению Северного флота кораблями, получаемыми от США по ленд-лизу. Еще в июле 1942 года, вспоминает контрадмирал Б. В. Никитин, его вызвал Л. М. Галлер. Замнаркома сообщил, что ему надлежит вместе с семьей, в числе других представителей Наркомата ВМФ, выехать через Владивосток в США. Цель командировки — принимать у американцев корабли и переправлять их на Северный флот. Б. В. Никитин рассказывал, что Л. М. Галлер, с которым он встречался по службе не раз, всегда все понимал с полуслова, легко ориентировался в самых сложных специфических вопросах катеростроения, боевого использования катеров. «Он чуток ко всему новому, прогрессивному — работать с ним удивительно хорошо»[271], — свидетельствует Б. В. Никитин. Вот и инструктируя его перед отъездом в США, Галлер со знанием дела охарактеризовал торпедные и противолодочные катера, тральщики, которые предстоит принять у американцев, особо остановился на необходимости быстро и полно освоить методологию противолодочной подготовки в ВМС США, изучить аппаратуру учебных центров, подумать, какие тренировочные комплексы следует закупить для нашего флота. Он говорил, что в противолодочной обороне, в борьбе с немецкими подводными лодками флоты США и Великобритании накопили громадный опыт. Его нужно освоить возможно лучше. Следует ожидать активизации действий немецких подводных лодок у нас на Севере. Поэтому необходимо организовать интенсивное обучение наших катерников в учебных центрах ВМС США…

Советские военные моряки принимали в США корабли в течение 1943–1945 годов. И все это время Л. М. Галлер самым непосредственным образом контролировал их работу, помогал в преодолении трудностей. Одновременно Л. М. Галлер организовал командировку в США и Англию специалистов ВМФ по радиолокации и гидроакустике для приемки аппаратуры, поставляемой союзниками, изучения методики обучения операторов, ее обслуживающих, — радиометристов, гидроакустиков-надводников и гидроакустиков-подводников. После возвращения в СССР эти специалисты возглавили на флотах школы, в которых обучались радиометристы и гидроакустики, и различные курсы переподготовки офицеров ВМФ в этой области военно-морской техники. Многих из специалистов по радиолокации и гидроакустике (впрочем, как и по другим специальностям) Лев Михайлович знал лично, не раз говорил с ними. Если появлялась возможность, он сам напутствовал уезжающих в заграничные командировки, а после возвращения, как правило, беседовал с офицерами. В. Ю. Ралль, Л. М. Аронов, А. Л. Генкин и другие специалисты флота, побывавшие в годы войны за рубежом, вспоминают, с каким интересом расспрашивал Галлер о новинках военной техники, направленности ее развития, боевых возможностях и тактике применения.

Ко времени подоспело подкрепление охотниками и тральщиками Северному флоту. Начиная с августа 1942 года авиация и эсминцы противника приступили к постановке мин на подходах к полуострову Канин Нос и острову Колгуев, у северо-западных берегов Новой Земли, а его подводные лодки — у проливов Маточкин Шар и Югорский Шар, соединяющих Карское и Баренцево моря. Еще осенью 1941 года Галлер потребовал от начальника Минно-торпедного управления (МТУ) Н. И. Шибаева срочно изыскать способы борьбы с новым средством минной войны на море — акустическими минами, взрывающимися под влиянием шума винтов кораблей, а также комбинированными магнитно-акустическими минами. Он также попросил выяснить, возможно ли появление у немцев торпед с акустическим взрывателем. Какие нужны тралы для уничтожения акустических мин, какова должна быть тактика кораблей для обороны от атак подводных лодок, вооруженных акустическими торпедами? На все эти вопросы он ожидал ответа от МТУ.

В конце 1941 года, выполняя приказание Галлера, Н. И. Шибаев поручил группе Физического института Академии наук СССР (ФИАН) под научным руководством Н. Н. Андреева исследовать возможность создания излучателей, имитирующих подводный шум корабля. Создание такого излучателя позволило бы сконструировать акустические тралы и снабдить ими флоты. Уже к весне 1942 года начальник МТУ смог доложить Галлеру о разработке конструкции акустических тралов «ФИАН». В то время было необходимо протралить фарватеры от Кронштадта к Лавенсари, чтобы дать возможность подводным лодкам выйти в боевые походы. «…В мае 1942 г. по предложению адмирала Галлера в Ленинград вылетели члены группы ФИАН… Под их же наблюдением в судоремонтных мастерских строились акустические тралы…Уже через две недели после начала работы, — вспоминает академик Л. М. Бреховских, — оборудованные этими тралами баржи и некоторые вспомогательные корабли начали боевое траление магнитно-акустических мин…»[272]

В 1942 году управление Н. И. Шибаева обеспечило также принятие на вооружение бесследной электрической торпеды, четырех типов новых мин[273].

Неплохо работали и другие управления ВМФ, подчиненные замнаркома Галлеру. На всех флотах на подводные лодки устанавливались стабилизаторы глубины «Спрут-1», в положенные сроки заменялись на лодках аккумуляторные батареи… Потрудилось хорошо и Управление кораблестроения. ВМФ в 1942 году получил 12 новых подводных лодок, на дальневосточных заводах возобновились работы на строящихся крейсерах и эсминцах. Все шире развертывалось на заводах строительство малых охотников за подводными лодками, бронекатеров, катерных тральщиков, десантных ботов. Проект плана военного кораблестроения на 1943 год, который Галлер представил наркому ВМФ Н. Г. Кузнецову, предусматривал увеличение числа поставляемых флоту кораблей, катеров и подводных лодок. Этот план с некоторыми изменениями ГКО утвердил в марте 1943 года[274]. ВМФ должен был получить 15 подводных лодок, сотни боевых катеров различного назначения. Не менее важное значение имело развертывание промышленностью производства различной необходимой флоту аппаратуры. В новом году заводы должны были начать выпускать для ВМФ новые типы радио- и гидролокаторов, приборов управления торпедной и артиллерийской стрельбой, новые типы торпед и мин…

1943 год… После разгрома гитлеровцев в Сталинградской битве наши войска стремительно продвигались на запад. В январе Краснознаменный Балтийский флот содействовал войскам Ленинградского и Волховского фронтов в прорыве блокады Ленинграда. В начале февраля враг был изгнан из Курска. Северо-Кавказский фронт генерала армии И. Б. Петрова и Черноморский флот вице-адмирала Л. А. Владимирского провели совместную операцию и 16 сентября освободили Новороссийск. В ночь на 1 ноября под их же руководством началась Керченско-Эльтигенская десантная операция, положившая начало освобождению Крыма. В Заполярье Северный флот все шире развертывал боевые действия на ближних и дальних коммуникациях противника. Гитлеровское командование, сосредоточив колоссальные силы в районе так называемого Курского выступа советско-германского фронта для операции «Цитадель», попыталось вернуть стратегическую инициативу. Но в Курской битве, завершившейся 23 августа 1943 года, противник потерпел поражение. Началось наступление Красной Армии от Валдайской возвышенности до Черного моря.

Изменение военно-стратегической обстановки сказалось, конечно, на работе Наркомата ВМФ. Необходимо было увеличивать мощь флотов. И флоты усиливали новыми кораблями, прежде всего катерами. Решить эту задачу было непросто. Особенно в тяжелом положении находился Черноморский флот, практически не имевший в портах Кавказского побережья судостроительных заводов. Да и ремонтные возможности у черноморцев были крайне ограниченны. Когда в августе 1942 года торпедированный у берегов Крыма крейсер «Молотов» потребовалось поставить в ремонт, то не оказалось дока нужных размеров. Н. Г. Кузнецов вспоминает, что «по совету Галлера получивший тяжелые повреждения на Черном море крейсер был поставлен в небольшой плавучий док, и работы с огромным, но оправданным риском все же были выполнены в срок»[275]. Черноморский флот проводил одну за другой крупные десантные операции и нес значительные потери в катерах и десантных средствах. Галлер делал все возможное, чтобы удовлетворить запросы командующего флотом Л. А. Владимирского, но полностью сделать это не удалось. Поэтому Лев Михайлович всячески приветствовал инициативу командующего, организовавшего, так сказать, собственное флотское судостроение.

На Лазаревской верфи матросы-черноморцы под руководством опытных мастеров начали строить деревянные десантные боты, недостроенные тральщики приспособили в мастерских Поти под танковозы — на пять Т-34 каждый, а тральщик «Земляк» приспособили даже под перевозку десяти Т-34. И вот уже Л. А. Владимирский докладывает наркому, что может перебросить и высадить полноценную дивизию с тяжелой техникой[276]. Да и питание Отдельной Приморской армии, которая никак не может вырваться с северо-восточной оконечности Керченского полуострова, флот обеспечивает исправно (помогают баржи, переброшенные с Волги и Каспия в разобранном виде).

Неизмеримо большими возможностями располагало кораблестроение в Ленинграде. На ленинградских заводах успешно провели ремонт тяжело поврежденных крейсера «Максим Горький», линкора «Октябрьская революция» и ряда других кораблей. Одновременно с ремонтом усиливалось зенитное вооружение. Но Л. М. Галлер считал, что промышленность Ленинграда способна развернуть строительство и кораблей новых проектов, необходимых Краснознаменному Балтийскому флоту для проведения наступательных операций. Вместе с начальником Управления кораблестроения Н. В. Исаченковым, его заместителями Г. Ф. Козьминым и Н. В. Алексеевым, уполномоченным этого управления в Ленинграде А. К. Усыскиным замнаркома Галлер обсудил возможности ленинградских заводов. Было решено приступить к проектированию, а затем и строительству кораблей, необходимых Краснознаменному Балтийскому флоту, — прежде всего малых и катерных тральщиков, артиллерийских бронекатеров для боевых действий в шхерных районах и участия в десантных операциях, десантных судов, бронированных охотников за подводными лодками.

Выполняя указание Л. М. Галлера, контрольно-приемный аппарат Управления кораблестроения ВМФ сделал все возможное, чтобы при поддержке первого секретаря Ленинградского горкома партии А. А. Кузнецова подготовить заводы к строительству новых кораблей. За лето 1942 года удалось разработать проектную документацию и провести необходимую технологическую подготовку. В конце 1942 года Галлер с удовлетворением знакомился с планом ремонта и постройки новых кораблей для КБФ на 1942–1943 годы, утвержденным Военным советом Ленинградского фронта и предусматривавшим ввод в строй подводных лодок «К-51», «К-53» и «Л-21», окончание восстановительного ремонта лидера «Минск» и эсминца «Сторожевой», достройку двух сторожевых кораблей, турбинного тральщика. Особенно paдовало Галлера включение в план постройки 19 бронированных охотников (БМО), 10 шхерных мониторов. А завод, специализировавшийся на строительстве катеров, должен был дать флоту 40 торпедных катеров и 20 малых охотников за подводными лодками. Предусматривалась также постройка 115 тендеров и 14 барж для перевозок по Ладоге[277].

Однако в этот план не было включено строительство тральщиков. Галлер считал это ошибкой. Продвижение флота на запад, содействие наступлению приморского фланга Ленинградского фронта было невозможно без траления фарватеров в буквально усеянном минами Финском заливе. Поэтому Галлер при встрече с первым секретарем горкома партии А. А. Кузнецовым просил провести через Военный совет фронта решение о строительстве тральщиков. Необходимая работа в связи с этой задачей была проведена и уполномоченным Управления кораблестроения ВМФ в Ленинграде А. К. Усыскиным. В апреле 1943 года решением Военного совета фронта в план одного из заводов было включено строительство 12 малых тральщиков-стотонников. Кроме того, в Ленинграде в большом числе строились малые деревянные катера (типа КМ), которые использовались как катерные тральщики.

Наряду с конструкторами-кораблестроителями в создании проектов бронированных охотников, шхерных мониторов и тральщиков активно участвовали адмиралы И. И. Грен — начальник артиллерии КБФ и Ю. Ф. Ралль — командующий эскадрой КБФ. Каждый проект проходил строгую проверку Л. М. Галлера и утверждался им. Так, в августе 1942 года он утвердил проект БМО, в мае того же года — проект тральщика-стотонника. Проекты двух модификаций морских бронекатеров (шхерных мониторов) также рассматривались Галлером, после чего они были утверждены наркомом ВМФ[278]. Кораблестроение на ленинградских заводах набирало силу. И можно было уже не сомневаться, что Краснознаменный Балтийский флот сумеет оказать содействие Ленинградскому фронту, сумеет вырваться на просторы Балтики.

В начале 1944 года гитлеровцы разгромлены под Ленинградом, а на юге в мае освобожден Крым, наши войска пересекли границу с Румынией. На Черном море складывается благоприятная оперативная обстановка. Значительно более сложным было положение на Балтике и на Севере. Этим флотам Галлер уделял главное внимание.

Балтийцы вышли в море необычно рано — уже в феврале 1944 года был высажен десант на побережье Нарвского залива. В нем участвовали новые корабли — бронированные морские охотники и морские бронекатера. Галлер приказал собрать и обобщить опыт по боевому использованию и живучести новых кораблей, внести, если это необходимо, изменения в конструкцию тех, что еще строятся. Еще более суровую проверку боевые катера флота прошли в июне — июле 1944 года, когда части Ленинградского фронта при поддержке сил КБФ перешли в наступление на Карельском перешейке, освободили Выборг, повели бои за изгнание противника с островов в Выборгском заливе…

Войска Ленинградского фронта с боями освобождали Прибалтику, 22 сентября гитлеровцы были выбиты из Таллинна. Соединения тральщиков упорно прокладывали пути на запад, но минная опасность была очень велика. Нарком ВМФ, получив разрешение Ставки, решил не перебазировать в 1944 году эскадру в Таллинн; линкор, крейсера, лидеры и эсминцы оставались в Кронштадте. Но в боях за освобождение Таллинна и островов Моонзундского архипелага активное участие приняли боевые катера, в том числе построенные в годы войны в Ленинграде и переброшенные на Балтику по приказу наркома ВМФ. Имея крепкий тыл: судостроительные и судоремонтные заводы Ленинграда, балтийцы успешно решали поставленные боевые задачи.

К началу 44-го немцы имели в базах Северной Норвегии линкор «Тирпиц», 14 эсминцев и миноносцев, 18 подводных лодок, десятки тральщиков, сторожевых кораблей и катеров. В течение последующих месяцев противник перебросил в Норвегию подводные лодки с баз во Франции, доведя их число до полусотни.

Однако это не помешало активизации действий Северного флота на коммуникациях противника. В наращивании ударов по конвоям немалую роль сыграло применение радиолокаторов на торпедных катерах и в авиации — в разведывательной, торпедоносной и бомбардировочной. Наряду с американскими и английскими радиолокаторами на кораблях, катерах и самолетах устанавливалось все больше отечественных образцов, которые в 1944 году выпускались уже серийно. В организации разработки, производства и принятии на вооружение радиолокаторов Л. М. Галлер тесно сотрудничал с инженер-контр-адмиралом А. И. Бергом. Аксель Иванович, арестованный как «враг народа» в 1937 году вместе со многими сотрудниками своего НИИ, в начале войны вновь занялся наукой. В июле 1943 года он стал заместителем наркома электропромышленности и почти одновременно получил назначение в Совет по радиолокации, созданный при СНК. Как заместитель председателя Совета, А. И. Берг принимал деятельное участие в создании для ВМФ радиолокаторов различного назначения, оказывал помощь в налаживании выпуска радиолокаторов на заводах Наркомата электропромышленности. Галлер и Берг вместе пришли к выводу о необходимости иметь в ВМФ орган, который занялся бы руководством научно-исследовательскими разработками по морской радиолокации, контролировал освоение производства радиолокационной аппаратуры промышленностью и подготовку инженерных и офицерских кадров, обеспечивал эксплуатацию радиолокационной техники на кораблях, в авиации и частях флота. По представлению Галлера в 1943 году нарком ВМФ принял решение создать для этого в Управлении связи ВМФ отдел спецприборов. Начальником отдела стал капитан 1 ранга С. В. Архипов, в дальнейшем первый начальник радиотехнической службы ВМФ.

В 1944 году КБФ пополнялся достроенными на заводах Ленинграда или построенными вновь малыми кораблями и катерами. Северный флот также увеличивал численность корабельного состава. С августа по октябрь на флот пришли из США 46 больших охотников за подводными лодками и 36 тральщиков[279]. И еще на флот прибыла из Англии эскадра — линкор, крейсер и девять эсминцев. Она была сформирована из английских и американских кораблей, временно переданных Советскому ВМФ в счет кораблей подлежащего разделу между союзниками военно-морского флота капитулировавшей Италии. Л. М. Галлер непосредственно занимался подготовкой к приемке кораблей в Англии. По его предложению командиром линкора «Архангельск» (бывший «Ройал Соверин») был назначен давний его знакомый капитан 1 ранга В. И. Иванов, один из немногих уцелевших сослуживцев со «Славы»; командиром крейсера «Мурманск» (бывший «Милуоки») — командир крейсера «Красный Крым» капитан 1 ранга А. И. Зубков. Этим великолепным командирам можно было доверить ответственное дело формирования экипажей, быстрого освоения незнакомой техники. И действительно, в течение трех месяцев североморцы приняли и освоили корабли и в августе привели их в Кольский залив.

Таким образом, к зиме 1944/45 года Северный флот значительно увеличил свою мощь. Большие охотники и тральщики, полученные из США, переданные англичанами эсминцы расширили возможности флота в борьбе с подводными лодками противника. Это имело большое значение, так как в 1944 году резко усилилась активность действий гитлеровских подлодок на наших коммуникациях. Впервые немцы применили новое оружие — торпеды с пассивным акустическим самонаведением и неконтактным магнитным взрывателем. Такие торпеды сами наводились на шумы винтов кораблей, уклониться от них маневром было почти невозможно.

Еще в начале 1944 года Л. М. Галлер через отдел внешних сношений наркомата запросил у английской военно-морской миссии материалы о способах защиты от немецких акустических торпед. Галлеру было известно, что в британском флоте, первым пострадавшем от новых торпед врага, уже разработали тактику уклонения от них и специальное буксируемое устройство «Фоксер», имитирующее шумы винтов. «Фоксер» и методику уклонения корабля от акустических торпед англичане передали, но тут же сами оказались просителями.

30 июля 1944 года в Финском заливе, близ Койвисто (Приморск), малый охотник старшего лейтенанта А. П. Коленко потопил немецкую подводную лодку «U-250». Ее удалось поднять, отбуксировать в Кронштадт и поставить в док. Под руководством О. Б. Брона из торпедных аппаратов были извлечены восемь торпед, из них три «T-V» — с акустическим самонаведением и магнитным взрывателем. Торпеды были разоружены, и система наведения их тщательно изучена. Это позволило быстро сконструировать свой советский «фоксер», названный «ОКА». Акустический охранитель «ОКА», как и английский, буксировался на длинном тросе за кормой корабля. По приказанию Галлера «ОКА» немедленно поступили на все флоты.

Впервые секретное оружие гитлеровского флота оказалось в руках их противников. У. Черчилль обратился к И. В. Сталину с просьбой передать одну из торпед британскому флоту, чтобы разработать эффективные методы борьбы с этим боевым средством. В январе 1945 года в Ленинград прибыла специальная английская миссия, которой были представлены все материалы по «T-V»…

Войска наших фронтов продвигались на запад. Конец войны был уже не за горами. И Лев Михайлович не раз обсуждал с наркомом послевоенное будущее. Каковы будут задачи ВМФ, какой флот по составу и численности нужен стране? Конечно, неплохо бы знать, что думает об этом Сталин… Но так или иначе, а следовало и самим прийти к каким-то выводам. Потому что наркома могут вдруг вызвать, спросить. Не надо было обладать особыми способностями провидца, чтобы представить себе послевоенный мир. Германия будет сокрушена, год или два спустя такая же судьба постигнет и Японию. Останутся две сильнейшие морские державы — США и Великобритания. Впрочем, и Франция сможет быстро восстановить свой флот, отремонтировав корабли, затопленные или поврежденные в Тулоне и Орале. Вывод: СССР необходима морская сила, способная защитить интересы страны в Мировом океане. Задача исключительно сложная, но если иметь сильные океанские флоты на Севере и Тихом океане, то к нам будут относиться уважительно.

Но что значит сильный флот? Какой он должен иметь состав? И где базироваться? Сравняться по числу линкоров и авианосцев с объединенным флотом США и Великобритании трудно, даже невозможно. Нет сомнений в необходимости мощного подводного флота. Но флот нужен сбалансированный, с кораблями всех классов. С авианосцами непременно.

По предложению Галлера запросили флоты, какие им нужны авианосцы по числу самолетов и водоизмещению, какие линкоры — по главному калибру и водоизмещению. В начале 1944 года Галлер получил ответы за подписью командующих флотами, обобщил, доложил наркому. Н. Г. Кузнецов приказал подготовить письмо в адрес ГКО, Сталину, в котором изложить предложения наркомата по плану военного кораблестроения на 1945–1947 годы и предложения по переводу заводов и институтов Наркомата судостроения в прежнее русло — на строительство флота.

15 октября нарком ВМФ направил Сталину письмо по военному кораблестроению в 1945–1947 годах[280]. Он предлагал в течение двух лет строить подводные лодки и легкие силы, достраивать легкие крейсера. Построить большое число тральщиков, чтобы обеспечить послевоенное траление. Нарком также просил вернуть НИИВК — Научно-исследовательский институт военного кораблестроения в состав ВМФ (после 1938 года институт вошел в Наркомсудпром). Сделав вывод, что строительство больших кораблей (линкоров, авианосцев, тяжелых крейсеров) в 1945–1947 годах невозможно, Н. Г. Кузнецов вместе с тем просил разрешить проектирование больших кораблей. Сталин незамедлительно рассмотрел предложения наркома. Было разрешено включить в план проектирование линкора, тяжелого крейсера и трех модификаций авианосцев — на 30, 45 и 60 тысяч тонн. Конструкторы начали работу…

Минул 1944 год, пришел победный, 1945-й. Наши войска взяли Кенигсберг (Калининград) и Пиллау (Балтийск), Данциг (Гданьск) и Штеттин (Щецин). В каждом из этих портов имелись кораблестроительные заводы. Следовало по возможности полнее изучить опыт немецкого кораблестроения, заимствовать все лучшее в организации производства. Для обследования немецких заводов и доков, верфей и слипов портов и военно-морских баз Н. Г. Кузнецов выделил Л. А. Владимирского. В марте 1944 года он был снят Сталиным с должности командующего Черноморским флотом, снижен в звании до контр-адмирала и назначен командовать эскадрой КБФ.

Вспоминая об этом тяжком событии в жизни адмирала Л. А. Владимирского, Н. Г. Кузнецов писал: «Ни Генштаб, ни Наркомат ВМФ не вносили предложений о смене командования Приморской армии и Черноморского флота… Для меня до сих пор не ясна причина освобождения от должности Л. А. Владимирского…»[281]

В письме, направленном Владимирским в 1967 году министру обороны Маршалу Советского Союза Р. Я. Малиновскому, говорится: «Официальным поводом к освобождению меня от должности командующего ЧФ и снижении в воинском звании весной 1944 г. послужила гибель 3-х эсминцев в октябре 1943 г. Однако скрытым мотивом этого явились серьезные разногласия по вопросу ведения совместных действий между мной как командующим флотом и командующим Северо-Кавказским фронтом генерал-полковником Петровым И. Е. Можно предположить, что после снятия с должности и снижения в звании И. Е. Петрова (в феврале 1943 г. — С. З.) „для равновесно“ было решено снять и командующего флотом… Но так как флот действовал успешно, то предлогом послужили события полугодовой давности…»[282]

Корабли эскадры КБФ, которой командовал опальный флагман, стояли в Кронштадте, и деятельный адмирал был рад заняться делом. В скором времени он представил интереснейший, почти энциклопедический отчет о немецком кораблестроении… Сам же Галлер, привлекая минимум помощников, работал над десятилетней программой Большого флота. Ее проект, в частности, предусматривая строительство девяти линкоров водоизмещением но 75 тыс. тонн, 12 тяжелых крейсеров водоизмещением по 25 тыс. тонн, 60 легких крейсеров, 9 больших и 6 малых авианосцев, более пятисот подводных лодок…[283]

Над этим планом будущего Флота Л. М. Галлер работал ночами. А днем занимался решением всяческих вопросов по текущему строительству кораблей и подводных лодок. Промышленность набирала силу, продолжалась установка на кораблях радио- и гидролокаторов, совершенствовалось артиллерийское и торпедное вооружение, испытывались и внедрялись технические новшества: выдвижная радиоантенна и устройство для работы дизеля под водой на подводных лодках, на надводных кораблях — отечественные радиолокаторы различного назначения. Флот мужал в боях, креп. А Тихоокеанский флот осваивал поступившие по ленд-лизу фрегаты, тральщики, охотники за подводными лодками и торпедные катера, готовился к предстоящей войне с Японией.

Шли месяцы, нарком ВМФ выезжал на конференцию глав правительств СССР, США и Великобритании в Ялту, потом, когда пришла Победа, в Берлин. Вскоре после возвращения из Берлина вылетел на Дальний Восток, чтобы готовить Тихоокеанский флот к войне с Японией. А Лев Михайлович по-прежнему вершил все наркоматские дела и под очень многими важнейшими документами появлялась подпись: «За наркома ВМФ — Галлер». Вот и под планом строительства Большого флота на десятилетие Галлер поставил 25 августа 1945 года свою подпись: Н. Г. Кузнецов был на Дальнем Востоке. План прежде всего попал к Л. П. Берии — с 1944 года он был председателем Оперативного бюро СНК СССР и заместителем председателя СНК. По его указанию план пришлось несколько сократить. Лев Михайлович волновался: что скажет нарком, увидев это сокращение? Впрочем, план все равно был грандиозен, страна получит Большой флот, а за десять лет программа изменится не раз…

После Победы жизнь в Москве постепенно входила в мирное русло, хотя впереди еще была война с Японией. Лев Михайлович стал ездить обедать домой, чем доставлял несказанную радость сестрам. Иногда он даже позволял себе заглянуть в лавку букиниста и поискать на полках что-нибудь интересное из истории, а то и приобрести какой-нибудь роман на французском для сестер. И еще, случалось, заходил на полчаса в «Метрополь», садился за стол, официант не спрашивая — уже знали привычки высокого худощавого адмирала — приносил коньяк, наливал в рюмку. Лев Михайлович пригубливал, оценивал — хорош армянский! Смотрел на оживленные, веселые лица. Сколько красивых женщин… Идет совсем рядом какая-то иная жизнь, совершенно не похожая на его личную. Что ж, каждому свое. Он вставал, садился в поджидавшую машину, бросал: «В наркомат!»

После капитуляции Японии вернулся в Москву Николай Герасимович Кузнецов. Счастливый, веселый. Галлер посмотрел на него с доброй улыбкой — хорош нарком и главнокомандующий ВМФ! Адмирал флота, Герой Советского Союза, молод еще и полон энергии, будет созидать Большой океанский флот! Он, Галлер, поможет ему во всем. Есть еще мысли, есть силы, многое хочется сделать. И, он уверен, Большой флот будет построен. Наркомсудпром, его заводы и конструкторские бюро — восстанавливаются, начинают подготовку к работам на недостроенных кораблях, к закладке новых. Много, очень много проблем, но они будут решены. А пока промышленность строит для флота корабли, тысячи матросов, старшин и офицеров можно готовить на том, что есть. В том числе на кораблях, полученных при разделе итальянского, немецкого и японского флотов. Несколько лет эти корабли еще послужат…

Суд неправый, суд без чести…

Конец сорок пятого… Лев Михайлович счастлив. Его страна, его Россия победила двух жестоких врагов. Конечно, потери народные неисчислимы. Города и села в руинах. Но если сумели восстановить экономику после гражданской, то неужто не сумеем сейчас? Война закончилась, а работы, забот отнюдь не убавилось. Скорее, прибавилось. Бороться за интересы Военно-Морского Флота с позиций государственных интересов, как понимал Лев Михайлович, приходилось даже больше, чем в военные годы. После войны появились какие-то иные приоритеты. Впервые, пожалуй, Галлер столкнулся с ними при обсуждении в Наркомате судостроения планов послевоенной программы Большого флота. Предложение наркома Кузнецова строить корабли по в корне переработанным или новым проектам было встречено неприязненно. Особенное неудовольствие вызывало предложение о скорейшем развертывании строительства авианосцев. Наркомсудпром смущало здесь многое — никогда такого не строили, нет еще самолетов авианосной авиации, необходимость иметь на корабле громадные запасы бензина… Судостроители предлагали доработать имеющиеся проекты эсминцев, крейсеров, линкоров, других кораблей — усилить зенитное вооружение, предусмотреть установку новых радиолокаторов и гидролокаторов. Основу же — конструкцию корпусов, энергетические установки, артиллерийское и минно-торпедное вооружение оставить, по существу, без изменений. Галлер спорил, отстаивал свою, с наркомом согласованную линию: как можно быстрее приступить к строительству авианосцев, ибо опыт второй мировой войны доказал, что теперь этот класс среди надводных кораблей — главный, что линкоры и тяжелые крейсера, если не отжили свое, то, скорее, служат ныне для сопровождения авианосцев, и без воздушного прикрытия линкор обречен на гибель. Целиком поддерживал Галлер и линию наркома на строительство эсминцев с универсальным главным калибром артиллерии — таким, чтобы можно было вести огонь и по кораблям, и по самолетам. «Мы согласны, — говорил Галлер судпромовцам, — получать от вас в ближайшие два-три, ну пусть четыре года достроенные эсминцы и легкие крейсера, те, для которых уже есть корпуса, машины. Но с 1950 года ВМФ должен получать корабли только новых проектов, не уступающих по тактико-техническим данным перспективным американским и английским…»

Нарком судостроения И. И. Носенко, человек волевой и прекрасный организатор промышленности, умел бороться за интересы своего ведомства. А интересы эти он понимал так, что для восстановления судостроительной промышленности нужно получить миллиарды. Получить же их можно лишь под серийное строительство кораблей; для ВМФ. Заводы его наркомата могут в короткий срок заложить десятки эсминцев довоенного, несколько улучшенного проекта «30», немало легких крейсеров также довоенного проекта «68», тоже улучшенного, в короткий, срок дать ВМФ сотни подводных лодок, боевых катеров. Затем, через некоторое время, возобновить строительство линкоров и тяжелых крейсеров. Параллельно можно разрабатывать новые проекты, с тем чтобы начать воплощение их в жизнь пятилетки через две.

Нарком Кузнецов и Галлер с такой направленностью в военном кораблестроении согласны не были. Понимали: за десять лет будут затрачены миллиарды, а ВМФ получит десятки, даже сотни кораблей, военно-технический уровень которых будет ниже, чем у американцев. Проект плана строительства Большого флота на 1946–1955 годы, предложенный Наркоматом ВМФ, обсуждался где-то на «верхних» этажах — в Оперативном бюро Совнаркома у Л. П. Берии, может быть, рассматривался и самим Сталиным. Николай Герасимович хмурился при упоминании фамилии Берии, ехать к нему отстаивать проект плана, составленный Наркоматом ВМФ, явно не хотел. Как-то сказал: «Любит царь, да не любит псарь». Галлер понял так: нарком надеется на хорошее отношение к нему Сталина, на возрождение довоенного его внимания к ВМФ. И на этой основе рассчитывает преодолеть противодействие Берии. В самом деле, разве не поймет Сталин, что в количественном отношении по кораблям флоты США и Англии не догнать. Тем более требует внимания качество… Вроде бы расчеты Кузнецова были логичны. Но логика и Сталин, логика и Берия — совместимы ли? Лев Михайлович вспомнил, как война выявила недостатки в конструкции корпусов эсминцев-«семерок», как после гибели эсминца «Сокрушительный» во время шторма, повреждений корпуса эсминца «Громкий» пришлось немало потрудиться, чтобы убедить: нет тут вредительства, корпус подкрепим… А ведь кто, как не Сталин и Жданов, способствовали разработке проекта «семерки» — эсминца, уступавшего в прочности корпуса знаменитым «новикам». Попробуй напомни об этом… Вот она и логика. И Лев Михайлович исподволь, боясь задеть самолюбие наркома, говорил о соблюдении осторожности во взаимоотношениях с Оперативным бюро. Возможно, кому-то не нравится хорошее отношение вождя к наркому ВМФ… Николай Герасимович улыбался, смешливо щурил глаз — не смел, мол, не смел его заместитель, все абы да кабы…

Начался первый послевоенный год. Флоты осваивали новые базы. Корабли за войну изношены, все требуют ремонта. Держать в строю трофейные итальянские, немецкие, японские корабли было непросто. Нет запасных частей, на немецких кораблях там, где у нас цветные металлы — железо, алюминий, трубопроводы разрушаются. И в таких условиях развертывали боевую подготовку, подтягивали дисциплину (кое-кто решил, даже среди офицеров, что с окончанием войны можно дать слабину), строили, ремонтировали, налаживали быт. Трудности можно преодолеть любые, тем более зная во имя чего. Но с первых месяцев 1946 года на душе у Льва Михайловича становилось все тревожнее. И не только из-за речи Черчилля, произнесенной в начале марта в Фултоне. Куда больше беспокоило его какое-то подспудное движение, кем-то инспирируемая работа не то против Наркомата ВМФ вообще, не то против Николая Герасимовича.

Началось, пожалуй, еще в 1944-м, когда в отсутствие наркома Кузнецова вдруг вышло постановление Совнаркома о переезде Наркомата ВМФ в новое помещение. С Антипьевского, обжитого и приспособленного с довоенных лет, в Козловский переулок. Год пришлось перестраивать здание, весной 1945-го переезжать. Зачем это было делать, Галлер так и не понял. Похоже, чтобы вызвать наркома на конфликт. Лев Михайлович тогда просил Николая Герасимовича извинить его: не смог отстоять, но и советовал, чтобы нарком не пытался просить Сталина изменить решение — поздно уже. Кроме того, он уже был у заместителя Сталина по Наркомату обороны Н. А. Булганина и получил решительный отказ.

Однако Н. Г. Кузнецов попытался добиться отмены решения Совнаркома, но это не удалось. Правда, в результате хлопот наркома ВМФ Сталин приказал выделить взамен отобранного другое здание, что не было предусмотрено в решении Совнаркома. «Булганин взбесился и, придя в свой кабинет, пообещал при случае вспомнить» [284], — пишет Н. Г. Кузнецов.

В январе сорок шестого все было куда серьезнее; хлопотный переезд, в конце концов, пустяк. Началось со звонка Поскребышева — пусть нарком позвонит товарищу Сталину. Н. Г. Кузнецов вспоминает сказанное тогда Сталиным: «„Мне кажется, Балтийский флот надо разделить на два флота“, — неожиданно начал он. Я попросил два-три дня, чтобы обдумать это предложение. Он согласился»[285]. Нарком немедленно пригласил Галлера и начальника ГМШ адмирала С. Г. Кучерова (В. А. Алафузов с апреля 1945 года возглавлял Военно-морскую академию). Все тщательно взвесили… Мнение было единым — разделение КБФ на два флота не вызывается необходимостью. Когда Кучеров вышел, Галлер сказал: «Николай Герасимович, а нужно ли копья ломать? Приспособимся. Не зря, похоже, все это затеяно…» Но нарком опять-таки отнес предупреждение своего заместителя на счет его чрезмерной осторожности. Н. Г. Кузнецов пишет: «…я доложил И. В. Сталину мнение моряков: Балтийский морской театр по своим размерам невелик, поэтому на нем целесообразнее иметь одного оперативного начальника…» [286]

Вернувшись из Кремля, нарком зашел к Галлеру: «Лев Михайлович, доложил наше мнение. Сталин ничего не ответил, но явно недоволен — видно, ожидал другого».

Через неделю А. А. Жданов, продолжавший оставаться членом Военного совета Наркомата ВМФ, предложил Кузнецову собрать совещание, чтобы вновь обсудить вопрос о разделении КБФ на два флота. А. А. Жданов почему-то приехал вместе с А. И. Микояном. Долго обсуждали все «за» и «против» разделения. Льву Михайловичу показалось, что Жданов хочет единодушного одобрения сталинского «мне кажется». Кучеров помалкивал, но Н. Г. Кузнецов был непреклонен. «Все моряки были согласны со мной, кроме Исакова, хотя и тот только „воздержался“», — вспоминает нарком[287]. Галлер поддержал его, хотя чувствовал: нарком играет с огнем. В конце совещания Николай Герасимович сказал, что наркомат наилучшим образом выполнит приказание о создании на Балтике двух флотов, если таковое будет. Однако он просит разрешения еще раз доложить Сталину о том, что делать это нецелесообразно.

«На следующий день, — вспоминает Н. Г. Кузнецов, — меня и моих заместителей, И. С. Исакова, Г. И. Левченко и С. Г. Кучерова, вызвали в кабинет Сталина. Едва мы вошли, я понял: быть грозе. Сталин нервно мерил шагами кабинет. Не спросив нашего мнения, не выслушав никого из нас, начал раздраженно:

— За кого вы нас принимаете?..

На меня обрушился далеко не вежливый разнос»[288]. «Я остался на своих позициях, будучи глубоко убежденным в своей правоте. Исаков молчал. Микоян сослался на него и сказал, что Исаков за предложение Сталина» [289]. «Я не выдержал:

— Если не пригоден, то прошу меня снять…

В кабинете воцарилась гробовая тишина. Сталин остановился, посмотрел в мою сторону и раздельно произнес:

— Когда надо будет, уберем» [290].

12 февраля 1946 года КБФ был разделен на два флота — 4-й и 8-й ВМФ. Следствием всей этой истории было назначение И. С. Исакова с 11 февраля начальником Главного морского штаба. При этом он остался и первым заместителем наркома ВМФ. В то же время были наказаны некоторые из тех, кто не поспешил проголосовать за сталинское «мне кажется». Так, начальник ГМШ адмирал С. Г. Кучеров назначается командующим Каспийской военной флотилией — явное понижение по службе.

В те дни, анализируя происшедшее, Лев Михайлович думал, что против наркома кто-то и зачем-то ведет нечестную игру, цель которой вызвать против него недовольство Сталина. И по всей видимости, Кузнецов проигрывает. Вождь злопамятен и не терпит возражений. Вернее, терпит, но в крайнем случае. Но нынче не крайний случай, война позади… И Галлер ждал следующего удара по ВМФ.

Через несколько дней нарком приехал с совещания в Кремле взволнованным, вызвал Галлера к себе я сказал: «Товарищ Сталин поставил вопрос об упразднении Наркомата Военно-Морского Флота. Генштабу приказано доложить свои соображения по этому поводу правительству, я попросил дать нам время, чтобы обсудить этот вопрос в наркомате, в ГМШ…»

Доклад составили за сутки, В руководстве ВМФ не было разногласий в том, что «современные операции действительно требуют совместного участия различных видов и родов Вооруженных Сил и управления ими из одного центра»[291]. Не было и серьезных сомнений в целесообразности объединения Наркоматов обороны и Военно-Морского Флота. Однако в докладе, который подписал Н. Г. Кузнецов, указывалось, что каждый вид Вооруженных Сил должен иметь достаточную самостоятельность. Так, возглавляющий ВМФ должен иметь широкие права. Например, право обращаться самостоятельно, минуя Наркомат обороны, в правительство и другие наркоматы. Как вспоминает Н. Г. Кузнецов, в докладе также предлагалось рассматривать Генштаб как единый высший оперативный орган, в ведении которого находились бы «все оперативные проблемы, планирование развития боевых сил и средств на случай возможной войны»[292]. Проблемами войны на море должен был заниматься Главный морской штаб.

Доклад своевременно направили Сталину. Но участия в. обсуждении и этого доклада, и доклада Генштаба Н. Г. Кузнецов не принимал. Уже 25 февраля был образован Наркомат Вооруженных Сил, а Наркомат ВМФ упразднен… С 15 марта того же года, с переименованием наркоматов в министерства, появилось Министерство Вооруженных Сил.

Вызывалось ли, однако, в то время необходимостью упразднение Наркомата ВМФ? Приступали к строительству Большого флота, осваивались и строились новые военно-морские базы. Учитывая неизбежные трудности прохождения этажей бюрократической лестницы при решении любого вопроса, упразднение Наркомата ВМФ в тот период не помогало, а затрудняло работу. Вероятно, это понял Сталин. Ровно через четыре года, день в день, 25 февраля 1950 года было образовано Министерство Военно-Морского Флота…

Было ли, однако, упразднение Наркомата ВМФ лишь следствием сталинского неудовольствия строптивостью Н. Г. Кузнецова и некоторых его подчиненных? Не было ли это частью целенаправленной политики «приструнивания» руководящих военных кадров, начавшейся после войны? Пожалуй, началом проведения этой линии было подчинение Л. П. Берии в 1943 году особых отделов Красной Армии и Военно-Морского Флота. Это был принципиальный шаг: отныне ведомство Берии, а через него, разумеется, Сталин могли лучше контролировать армию и флот, их руководящие кадры. Это был лишь зачин, главное началось после Победы. В марте 1946 года, т. е. в одно время с описываемыми выше событиями в ВМФ, маршала Г. К. Жукова переводят с поста главнокомандующего Группой советских войск и главноначальствующего советской военной администрации в Германии. Он назначается главнокомандующим Сухопутными войсками и заместителем министра Вооруженных Сил. Но ненадолго — уже в июле командует войсками Одесского военного округа. И тогда же, в марте, министром Вооруженных Сил становится Н. А. Булганин. Ему присваивается звание генерала армии, а через год бывший председатель Моссовета и правления Госбанка, в войну член военных советов фронтов, получает полководческое звание Маршала Советского Союза.

Маршал Г. К. Жуков писал о нем: «Булганин очень плохо знал военное дело и, конечно, ничего не смыслил в оперативно-стратегических вопросах».

Казалось, что с упразднением Наркомата ВМФ ничего не изменилось. Так же как и раньше, работал Главный штаб, управления ВМС, которыми руководил заместитель главнокомандующего ВМС по кораблестроению и вооружению Л. М. Галлер. Труднее приходилось главкому ВМФ Н. Г. Кузнецову. Многие вопросы, которые он раньше решал, обращаясь в правительство, требовали теперь предварительного рассмотрения министра Вооруженных Сил или его заместителей. Однако нужная работа на флотах шла, а утвержденный Верховным Советом Закон о пятилетнем плане восстановления и развития народного хозяйства СССР на 1946–1950 гг. гласил: «Увеличить судостроение в 1950 г. вдвое по сравнению с 1940 г. Обеспечить строительство сильного и могучего флота».

На заводах судостроительной промышленности возобновились работы на недостроенных легких крейсерах я эсминцах, строились подводные лодки, тральщики и катера…

Как и прежде, Лев Михайлович работал много, лишь изредка вырываясь на часок-другой проведать сестер. Дома ночевал редко. Режим работы, установившийся еще до войны, оставался прежним: рабочий день начинался где-то около полудня, обедали в восемь — десять вечера, отдыхали с трех-четырех утра. Распорядок был «под Сталина» — говорили, что у него бессонница, ночью не спит. Николай Герасимович попытался после войны несколько изменить сложившийся режим, начал отпускать из наркомата офицеров в полночь. Но однажды позвонил ночью Сталин, а нарком был на даче. Кузнецова немедленно связали по телефону с Кремлем, но Сталин был недоволен. И все вернулось «на круги своя». Так что свободным было утро, да еще после войны стали соблюдаться, как правило, выходные дни.

Если Лев Михайлович ночевал у себя в кабинете, то перед сном частенько вынимал из чехла стоявшую за книжным шкафом виолончель. Теперь не война — кому он помешает ночью? Как он любил ее сочный, бархатный, певучий звук! И вот в томительную тишину здания на Козловском входят певучие звуки «Дон Кихота» Штрауса или увертюры к «Вильгельму Теллю» Россини… Ночуя и в кабинете на Козловском, и дома на Якиманке — на улицу Димитрова пришлось переехать в конце войны, дом в проезде Серова забрало ведомство Берии, — Лев Михайлович всегда вставал рано.

Впрочем, на Козловском нужно было иметь крепкий молодой сон, чтобы не проснуться от пронзительных голосов уборщиц, начинавших спозаранку уборку. Женщины были полны благих намерений, временами слышалось: «Тише, Лев Михайлович отдыхает!» Но потом снова в полный голос начинались пересуды о последнем столкновении в коммунальной квартире («Я ей прямо сказала…»), о ценах на рынке («Это надо же — картошка пять рублей!») и последних выдачах по карточкам, о письмах от родичей, которых война разбросала по стране. Лев Михайлович делал несколько гимнастических упражнений по Мюллеру — тех, которым его научил еще отец в Очакове, принимал холодный душ, тщательно брился. Он открывал окно на улицу — хорошо, когда свежий, холодный воздух, выходил в коридор и здоровался с уборщицами. Они его любили: каждую называет по имени и отчеству, помнит их рассказы про семейные беды (прославленная галлеровская память не подводила и тут), уважали. И чувствуя в нем какую-то подлинную доброту, расположенность, человечность, совершенно не стеснялись и спрашивали обо всем, что было интересно. Н. Д. Выжеватов, отважно воевавший в морской пехоте под Ленинградом и ставший после выхода из госпиталя в 1943 году адъютантом у Л. М. Галлера, слышал однажды, как уборщицы спрашивали: «Лев Михайлович, скажите, вы вот еще такой интересный, а неженатый. Неужто никогда не женились? Почему это?» И Галлер, посмеиваясь, чуть смущенно отвечал! «Не пришлось, сударыни, не пришлось…»

Если же ночевал дома, то непременно, тоже встав рано, пил с сестрами кофе, слушая их рассказы о московских новостях, новинках литературных и театральных, последних симфонических концертах, на которых они побывали. А Тоня еще хвасталась приобретенной у букинистов книжкой, каким-нибудь раритетом — сборничком Блока, Ахматовой или Белого, Кузмина или Анненского. Любовь сестер к поэзии первой четверти века оставалась неизменной.

В выходные дни Лев Михайлович иногда выезжал с сестрами за город. Шофер останавливал большую, блестевшую черным лаком машину на опушке леска. Час-другой гуляли, вспоминали былое — дачу в Павловске, прогулки к Мцхета, когда жили в Тифлисе… Затем обратно в Москву. Лев Михайлович завозил сестер домой — и на службу. Работал он и в выходные дни. Очень много бывает работы, если хочешь, чтобы было все лучше… Но случалось, что в воскресенье после завтрака Галлер отправлялся в обход по книжным магазинам — по букинистическим, в книжный на площадь Мира, где просматривал каталоги и заказывал все, что находил интересным.

В выходные у себя в кабинете на Козловском работалось спокойно, ничто не мешало. Можно было обдумать и сделанное за прошедшую неделю, прочитать или хотя бы просмотреть стопку книг и журналов, которыми не успел заняться ранее. Вот так однажды в летний день сорок шестого он понял, что нужно подумать о применении внутриядерной энергии для движения кораблей. Из сообщения в прессе США явствовало, что для их флота что-то по этой части делается. Он встал из-за стола, в возбуждении зашагал по кабинету. Надо поговорить с Исаченковым, надо получить информацию от Академии наук — что думают наши физики. Или без Берии не обойтись? Лев Михайлович знал: атомный проект — наш вариант американского манхэттенского — ведет Берия. Все в его руках…

В понедельник Галлер вызвал Исаченкова… В последний день сентября сорок шестого Н. Г. Кузнецов направил генералиссимусу И. В. Сталину письмо по вопросам, связанным с защитой от ядерной бомбы и применению внутриядерной энергии. В нем говорилось, что ВМФ ведет исследовательскую работу по методам защиты от атомной бомбы, но, видимо, она идет параллельно соответствующим исследованиям в Академии наук СССР. Возможно, что-то делается и в других видах Вооруженных Сил. Не следует ли, ставил вопрос главком ВМФ, создать для этого специальный руководящий орган в Министерстве Вооруженных Сил? Далее в письме отмечалось, что исследования по внутриядерной энергии имеют для ВМФ особое значение. Н. Г. Кузнецов предлагал создать при главнокомандующем ВМФ специальный совет по противоатомной защите и «применению внутриядерной энергии для движения»[293] (курсив автора. — С. З.). И Кузнецову, и Галлеру казалось многообещающим создание нового вида энергетики для кораблей и особенно для подводных лодок.

За разработкой единого двигателя для подводных лодок (т. е. работающего и в надводном, и в подводном положении) Л. М. Галлер следил еще с довоенных лет. К осени 1938 года на опытовой подводной лодке был установлен двигатель конструкции талантливого инженера С. А. Базилевского, представляющий особый дизель, который мог работать и в подводном положении, используя жидкий кислород. Подводная лодка, на которой был установлен этот двигатель, успела до войны сделать несколько пробных выходов[294]. Галлер также способствовал работе и других конструкторов в этом направлении. До войны началось строительство сверхмалой подводной лодки с единым двигателем конструктора В. Л. Бжезинского. Была спущена на воду в мае 1941 года и во время войны проходила испытания на Каспийском море подводная лодка с единым двигателем замкнутого цикла конструктора А. С. Кассацнера[295]. В конце войны в Германии наши войска захватили недостроенные опытные немецкие подводные лодки с единым двигателем конструктора Вальтера. Разработке единых двигателей для подводных лодок с учетом отечественного и немецкого опыта Галлер всячески содействовал. Лодки с единым двигателем значились в плане кораблестроения. Но внутриядерный двигатель открывал куда более заманчивые перспективы…

Л. М. Галлер как замнаркома по вооружению обращал все больше внимания на неизбежность коренных изменений, которые, вероятно, внесут в боевую деятельность флота атомные боеприпасы. Ведь если появилась атомная бомба, то завтра появятся и атомные торпеды… Значит, проекты кораблей должны учитывать воздействие компонентов атомного взрыва. Летом сорок шестого Лев Михайлович не раз говорил об этом с начальником Управления кораблестроения инженер-вице-адмиралом Н. В. Исаченковым, начальником Технического управления инженер-контр-адмиралом А. Н. Савиным, начальником Минно-торпедного управления контр-адмиралом Н. И. Шибаевым, начальником Артиллерийского управления контр-адмиралом В. А. Егоровым. Галлер задавал им вопросы, выслушивал ответы, снова спрашивал. Так постепенно он проверял свои мысли, готовился обобщить их в докладе главкому. Видимо пора, думал он, создавать какой-то документ, который определит требования к кораблю наступающей в военном деле новой эпохи.

Разумеется, Галлер продолжал держать бразды правления повседневной и перспективной деятельностью всех этих управлений. Начальников управлений, с их слабыми и сильными сторонами, Лев Михайлович знал превосходно, умел и направить работу каждого и спросить строго и нелицеприятно. Это были руководители, с которыми Галлер прошел все военные годы. Лишь В. А. Егоров возглавил свое управление в начале сорок второго да А. П. Савин принял Техупр ВМФ в самом конце войны — после гибели в авиакатастрофе талантливого своего предшественника инженер-контр-адмирала А. Г. Орлова. Удивительная стабильность руководящих кадров! Впрочем, Лев Михайлович, командуя флотом на Балтике, тоже старался пореже перемещать людей, не препятствуя, конечно, продвижению вверх по служебной лестнице. И Льва Михайловича радовало, что таких же взглядов придерживался Николай Герасимович — нарком, как он мысленно продолжал его называть. Действительно, чем дольше толковый человек (обязательно толковый и порядочный!) на должности, тем лучше работает, тем больше с него можно спросить. Вот и командующих флотами Кузнецов оставлял на своих местах, хотя всякое случалось, особенно в первые полтора года войны. Жаль только, что все еще не удалось предоставить Л. А. Владимирскому работу, достойную его больших организаторских возможностей и флотоводческого таланта. Лев Михайлович хотел бы видеть его в будущем на своем месте. Рано или поздно придется уступить дорогу адмиралу помоложе… А Владимирский настоящий моряк, честно прошел все ступени командования. Черноморский флот при нем действовал наступательно, умело, И немаловажно, что интеллигентен, умен, вежлив. Соединение этих качеств случается не столь часто…

Как-то осенним утром, перед службой, Лев Михайлович заехал к главкому на дачу. Воздух был уже холоден, всходило солнце на чистом, без туч, небе. Галлер вышел из машины, пошел по аллее к дому. Навстречу уже спешила Вера Николаевна, жена главкома: «Лев Михайлович, какой вы молодец, что приехали! Сейчас будем чай пить: а до этого мой потребовал грибы — вчера набрали! Представляете, утром — грибы! Но я жена дисциплинированная…» Она говорила что-то еще и быстро, о разном. Он уже не слушал, думал: счастливо сложилась жизнь у Николая Герасимовича! Стоит во главе флота великой державы, будет созидать Большой флот, океанский, с котором мечтали поколения российских военных моряков. И молод еще, и прекрасная семья — милая жена, сыновья. Здесь, в этом счастливом доме, Льва Михайловича оставляли мрачные думы, все чаще посещавшие его в последние месяцы. И прогуливаясь после завтрака с главкомом, прежде чем вместе ехать на Козловский, Галлер не стал тревожить Николая Герасимовича. Лишь сказал, что И. С. Исаков против того, чтобы настаивать на ускорении строительства авианосцев. Если Носенко не перебороть, получим авианосцы году к шестидесятому… А что такое ныне эскадра без авианосца? Николай Герасимович кивнул — согласен, будем действовать, флот нам нужен сбалансированный…

Осенью сорок шестого Лев Михайлович взял отпуск — впервые за довоенные и военные годы. Поехал на Юг, в Кисловодск, в санаторий, как рекомендовали врачи. Настоял главком, чуть ли не приказал. Заботливый адъютант Н. Д. Выжеватов толково разместил в купе вещи, принес несколько стаканов чая («Все выпьем, Лев Михайлович, еще не хватит!»), вынул пакет с вкуснейшими пирожками, испеченными женой-мастерицей. Лев Михайлович пил чай, похваливал пирожки и смотрел в окно, пока не стемнело — полустанки, деревушки, бедно одетые люди на станционных платформах, инвалиды в повидавших виды шинелях. Россия… Народ… Что нужно, чтобы народ был счастлив? Мир на границах — для этого сильная армия, сильный флот. Мир внутри страны.

Поезд шел только до Минеральных Вод. До Кисловодска добирались местным поездом, который собравшаяся на вокзале толпа брала штурмом. Выжеватов порывался сбегать к коменданту, чтобы обеспечить отдельное купе, но Лев Михайлович не пустил: «Николай Данилович, не суетитесь, доедем, как все…» Втиснулись в тамбур адмирал и капитан-лейтенант с двумя чемоданами, стоят, сжатые плотно. Поезд тронулся. Какая-то старушка: «Место-то дайте генералу, небось не молоденький…» Выжеватов вспоминает, что Галлер отказывался: «Не беспокойтесь, благодарю, я постою». Все-таки народ потеснился, усадили, стали расспрашивать, какой он генерал, где воевал…

«Ничего в этом эпизоде, так сказать, удивительного нет, в этом весь Галлер», — вспоминал Н. Д. Выжеватов, ныне капитан 2 ранга в отставке. Он говорил о поразительной скромности замнаркома и замглавкома, адмирала, кавалера трех орденов Ленина и четырех Красного Знамени, двух орденов Ушакова I степени, ордена Красной Звезды и польского Креста Грюнвальда, дважды награжденного именными часами Реввоенсоветом — в 1919-м и 1930-м, что тогда было высокой наградой. «Полагались, например, большим начальникам представительские, по тем временам большие деньги — в месяц больше тысячи, кажется. Приношу, показываю, где нужно расписаться в ведомости. Лев Михайлович: „Отошлите, как всегда, в детский дом, квитанцию сохраните у себя“. И так из месяца в месяц. После назначения Галлера в Ленинград стал я адъютантом у его преемника. Приношу представительские — кладет к себе в карман, оформи, говорит, распиши как полагается, на что израсходовано». И Н. Д. Выжеватов вспоминает, как Галлер отказался от мебели, доставленной из Германии, как его сестры и он сам радушно, по-петербургски любезно принимали у себя в доме всех, кто приходил, независимо от чина и звания. Многие обращались к Галлеру за помощью, приходили на проходную здания ВМФ на Козловском. Это были старики-матросы или унтер-офицеры, с которыми Лев Михайлович служил на Балтике, в первую мировую или гражданскую, офицеры разных поколений и званий или члены их семей, просившие помощи, искавшие справедливости. Лев Михайлович, как бы ни был занят, принимал всех. По его указанию Выжеватов, случалось, наделял просителя и адмиральским кителем, и деньгами, относил или отправлял почтой написанные для большей внушительности на бланке замглавкома ВМФ ходатайства в органы власти.

Свое 63-летие Лев Михайлович отпраздновал еще в Москве — с сестрами, с приехавшим по этому случаю из Ленинграда В. А. Белли. А в начале 1947 года и он, и Николай Герасимович были уже в Ленинграде. С 17 января 1947 года в обязанности главкома ВМС вступил адмирал И. С. Юмашев. Дела замглавкома по кораблестроению и вооружению у Льва Михайловича принял вице-адмирал П. С. Абанькин, бывший заместитель главкома по кадрам. Начальником Главного морского штаба стал адмирал А. Г. Головко, впрочем, уже давно бывший им фактически. Иван Степанович Исаков остался первым заместителем главкома ВМС. Довольно скоро, в 1947 году, появилась его статья об авианосцах, как «о плавающих гробах…».

Что послужило причиной снятия Н. Г. Кузнецова с поста главкома ВМС и назначения начальником Управления военно-морских учебных заведений, а Л. М. Галлера — начальником Военно-морской академии кораблестроения и вооружения имени А. Н. Крылова в конце 1946 года? Как уже говорилось, у Сталина копилось недовольство руководителем ВМС. Ведь Кузнецов посмел сомневаться в его «мне кажется». Наконец, стоит обратить внимание на состоявшееся 1 января 1947 года разделение Тихоокеанского флота на два — на 5-й и 7-й ВМФ. Разделение в такой же мере надуманное и нецелесообразное, как и разделение КБФ. И также впоследствии отмененное. Не высказал ли вновь тут недовольство Николай Герасимович? Был ли достаточно осторожен?

Возможно, сыграла свою роль и конфликтная ситуация в отношениях ВМС и Минсудпрома, обращения «наверх» министра И. И. Носенко с жалобами на неуступчивость главкома Н. Г. Кузнецова и его заместителя Л. М. Галлера в вопросах кораблестроения. После снятия их с должности во многом все пошло так, как хотел Минсудпром — по пути наименьшего сопротивления. В 1951 году, снова став министром ВМФ, Н. Г. Кузнецов направил доклад правительству: «В нем я писал, какие крупные недостатки у нас существуют в судостроении, на что расходуются миллиарды. Все это было похоронено в кулуарах Булганина».[296]

Итак, Лев Михайлович Галлер в Ленинграде. Его последний адрес — Петроградская сторона, улица Скороходова, дом 30, квартира 25. Квартира невелика, кабинет у него маловат; все книжные шкафы не расставить.

Но это не беда, часть библиотеки, решает Лев Михайлович, он со временем передаст в Центральную военно-морскую библиотеку, часть в академию. Себе же оставит самое необходимое. Наконец, работать большей частью все равно придется в академии.

Переезд из Москвы в семье Галлеров воспринимают по-разному. Сестры довольны, даже в восторге от возвращения в Ленинград. Правда, Петроградская сторона им внове, вся жизнь прошла поблизости от Невского, но, в конце концов, это не беда. А вот у Льва Михайловича на душе смутно. Нет, он понимает, конечно, что нельзя вечно быть заместителем главкома, рано или поздно придется уходить па покой. Но жаль, что его сменил П. С. Абанькин, человек недалекий…

Руководить недавно образованной академией не тек-то просто, предстоит много работы: проверить программы кафедр, поговорить со слушателями — то ли и так ли читают, самому побывать на лекциях и практических занятиях, убедиться в том, что научные исследования идут должным образом и в правильном, нужном флоту направлении.

Лев Михайлович все больше втягивался в дела своей академии. Появились планы существенной перестройки ее работы, установления более тесных связей и кафедр и слушателей с научно-исследовательскими институтами ВМС и системы Академии наук, конструкторскими организациями. Иногда он встречался с В. А. Алафузовым, второй год командовавшим Военно-морской академией имени К. Е. Ворошилова. Владимир Антонович своей академией руководил умело, писал интересную военно-историческую работу о германском флоте: Лев Михайлович питал ее фрагменты. Начальники академий обсуждали ход строительства кораблей, жалели, что, находясь в Москве, на ходовом мостике ВМФ, многое не успели, не сумели… Реже Лев Михайлович видел Н. Г. Кузнецова. Он много работал, реформировал учебные программы училищных кафедр, пробивал у главкома «добро» на дальние заграничные походы учебных кораблей с курсантами — в океан, на Север, в Средиземное море.

Лев Михайлович и Владимир Александрович Белли виделись теперь часто. Вместе прогуливались по Петроградской и Васильевскому острову, много говорили. Как-то дошли до Ботанического сада. Ходили по аллеям, любовались удивительными растениями в оранжереях. И вдруг перед ними предстал весь в бело-розовых цветах тот самый красавец-олеандр, памятный обоим еще с Мессины! Не чудо ли — столько лет прошло — и война, и блокада, а он красуется на радость людям. Великой силой обладает жизнь! Порадовались, пошутили по поводу нахлынувших сентиментальных воспоминаний о былом… Но затем вернулись на грешную землю.

«Поймите, Лев Михайлович, — говорил Белли, — замена вас и Кузнецова — знамение времени. Удобнее люди, не высовывающиеся со всякими идеями и предложениями, не причиняющие начальству беспокойства. Талантливым дают ход, если без них уж совсем зарез — не обойтись. Да и то, что с ними бывает, когда отпадает в них надобность?»

В октябрьские праздники Льву Михайловичу позвонили в академию от главкома: утром 10 ноября быть в Москве. Выяснилось, что одновременно вызваны Н. Г. Кузнецов, В. А. Алафузов и Г. А. Степанов, заместитель Кузнецова. Выехали вместе на «Красной стреле». Н. Г. Кузнецов вспоминает: «9 ноября 1947 года мы вместе с ним (с Галлером. — С. З.) ехали в одном поезде по вызову главкома в Москву. „Что бы такое могло быть?“ — спрашивал он меня, нервно причесывая по привычке свои усики. А я сам ничего не знал. Только из намеков по телефону мы знали, что дело касается каких-то передач Главным штабом то ли чертежей, то ли описаний наших торпед англичанам во время войны»[297].

С трудом заставил себя уснуть в ту ночь Лев Михайлович. Было тревожно: вызваны бывший нарком и бывший заместитель наркома, Алафузов и Степанов — начальники Главного морского штаба в годы войны. Если б это был какой-то пустяк, вызвали бы одного. Странно… И Лев Михайлович вдруг подумал: вернется ли он в Ленинград, увидит ли еще сестер, лежать ли ему на Смоленском кладбище рядом с отцом и матерью? И тут же отбросил эту мысль — чушь, черт знает что лезет в голову…

На Ленинградском вокзале их ожидали автомашины, поехали на Козловский. Здесь узнали: будет следствие, которое имеет целью выявить, не переступили ли они положенные пределы служебного долга, передавая в годы войны ту или иную информацию иностранным представителям. Каждому уже выделен следователь. И начался допросный марафон, растянувшийся на два месяца. Адмирал флота Н. Г. Кузнецов и адмирал Л. М. Галлер, адмирал В. А. Алафузов и вице-адмирал Г. А. Степанов — кто вы, подсудимые? Но ведь не взяты под стражу и вольны после затемно заканчивающегося допроса выйти за проходную, ночевать где угодно, лишь бы к подъему флага быть снова в отведенной каждому (следователю каждого?) комнате.

Всех четырех следователи допрашивали по единой, видимо заранее утвержденной, схеме, спрашивали по специальному и тоже одинаковому вопроснику. И в первые же дни им стало ясно, откуда тянет гарью… Адмиралы могли свободно общаться во время перерывов на еду и после окончания, так сказать, рабочего дня. Но всех по одному и тому же вопросу допрашивали одновременно. Поэтому как-то согласовать ответы было невозможно. Но они быстро поняли: им явно шьют дело, причем дело, имеющее политическую окраску. Вспомнили про историю с биологами Н. Г. Клюевой и Г. И. Роскиным. Казалось бы, биология и Военно-Морской Флот — что общего?.. Но Лев Михайлович сказал, размешивая ложечкой сахар в стакане: «Товарищи, общее есть — связь с иностранцами. Тут и так называемое преклонение, и раболепие, и все прочее. Будьте готовы…» Но никто не хотел в это поверить.

Похоже, что гнусное дело, состряпанное против тех, кто готовил к войне и с честью провел ВМФ сквозь тяжкие ее годы к славному Дню Победы, началось с доноса, вышедшего из стен Научно-исследовательского института Минно-торпедного управления ВМС. Донос капитана 1 ранга В. А. Алферова попал к Берии и Булганину. Сам ли Алферов решил сообщить «куда надо», что передача союзникам торпеды высотного торпедометания «45–36 ABA» нанесла серьезный ущерб мощи Родины? Быть может, его кто-то умело спровоцировал, подтолкнул на бесчестный поступок? Или сыграл свою роль разгорающийся шабаш борцов «с безродным космополитизмом»? Так или иначе, но донос поступил и был встречен, очевидно, с радостью. По, видимо, в ведомстве Берии решили, что единичного преступного деяния маловато, для дела нужно поболе. И началась работа… Поэтому допрашивала адмиралов уже не только по торпеде «45–36 ABA», но и по передаче союзникам документации по артиллерийскому вооружению кораблей, дистанционной 130-мм гранаты, некоторых навигационных карт и… акустической торпеды с потопленной в 1944 году в Финском заливе немецкой подводной лодки «U-250».

Все перечисленное было действительно передано военно-морским миссиям союзников. Чем же это было вызвано? Еще 30 сентября 1942 года нарком иностранных дел В. М. Молотов направил послу Великобритании Арчибальду К. Керру письмо с текстом соглашения об обмене между СССР и его страной информацией, относящейся к «предметам вооружения»[298]. Это был ответ на письмо британского посла с обязательством передать СССР соответствующую информацию по вооружению. Таким образом была создана юридическая основа по обмену между союзниками данными по различным видам вооружения. Позже аналогичное соглашение было заключено с США. На этом основании вначале англичане, а затем и американцы открыли доступ представителям наших военных и военно-морских миссий, нашим военным и военно-морским атташе на многие свои заводы и арсеналы, в базы и на корабли. Началась в значительных масштабах передача Советскому ВМФ технической документации по вооружению, а также поставка военной техники, в том числе кораблей (того, что передавалось по линии Генштаба и управлений Красной Армии касаться не будем).

Масштабы поставок для ВМФ значительно возросли с распространением на СССР закона о ленд-лизе. Долгое время военно-морские миссии союзников не требовали от советской стороны ответного доступа на наши заводи и арсеналы и получения специальной информации, не ставили и вопрос о поездках на действующий флот. Однако в 1943 году англичане и американцы стали выражать недовольство односторонностью обмена. Наши представителей в Англии из группы вице-адмирала Н. М. Харламова и в США из группы вице-адмирала М. И. Акулина стали ограничивать в посещении промышленных и военных объектов, о чем они сообщили в Наркомат ВМФ[299]. Британское Адмиралтейство отказало в дальнейшей передаче официальной информации и технических материалов. Военно-морской атташе посольства США в Москве контр-адмирал Дункан жаловался в Наркомате ВМФ, что за год пребывания в столице СССР он один раз был на Северном флоте и один раз его повели на московскую фабрику пищевых концентратов. Аналогичные претензии предъявил представитель британского флота контр-адмирал Майлс[300]. Он также выразил удивление, что уже длительное время мы не передаем просимые англичанами чертежи 130-миллиметровой дистанционной гранаты, боевое применение которой они наблюдали во время совместной операции советского и британского флотов в Баренцевом море.

Между тем к этому времени британское Адмиралтейство передало ВМФ полное описание артиллерии главных калибров линейных кораблей типа «Нельсон», «Ринаун» и «Георг V.», крейсера типа «Ньюкасл» и некоторых других, а также техническую документацию на производство отдельных приборов артиллерии[301]. Большое количество разнообразной документации поступало также с кораблями и вооружением, которые мы получали по ленд-лизу. Кроме того, представители Советского ВМФ и в США, и в Англии знакомились с кораблями и военной техникой флотов союзников, кораблестроительной промышленностью. И когда морская секция военной миссии США в Москве в январе 1944 года направила наркому ВМФ меморандум[302] с длинным перечнем военно-морских баз, заводов, арсеналов и конструкторских бюро (более ста наименований), которые посетили наши офицеры в их стране, стало ясно, что просто необходимо выполнить свой союзнический долг и ответить взаимностью.

Ставил ли об этом вопрос перед Сталиным нарком Н. Г. Кузнецов? По всей видимости, ставил и получил разрешение. Но устное — письменных свидетельств этому он представить следствию не смог. Однако мы знаем из опубликованной переписки И. В. Сталина и У. Черчилля, что именно Сталин дал в 1944 году согласие на передачу трофейной немецкой акустической торпеды англичанам. Между тем передача этой торпеды стала одним из пунктов обвинения, предъявленного Н. Г. Кузнецову, Л. М. Галлеру и Г. А. Степанову, в то время временно исполнявшему должность начальника ГМШ. Понятно, что ссылаться на устное разрешение Сталина было нельзя. Вряд ли он мог забыть, что санкционировал наркому ВМФ передачу военно-технической информации и образцов вооружения. Однако он же дал указание начать следствие и судить бывшее руководство ВМФ. Ссылка на Сталина при таких обстоятельствах могла лишь ухудшить дело. Таким образом, в ходе следствия обвиняемым инкриминировалась передача за границу военно-технической информации, образцов вооружения и навигационных карт без разрешения правительства.

Лишь малая часть из предъявленных обвинений в ходе следствия и суда была снята. Так, выяснилось, что переданная американцам карта Шумушира и Парамушира (северных остров Курил) с частью южной оконечности Камчатки составлена на основании дореволюционных русских и японских карт. Да и до 1944 года на юго-восточном берегу Камчатки японцы имели рыболовецкую концессию и плавали в этом районе беспрепятственно. Таким образом, ничего секретного в карте не было. Повисло в воздухе и обвинение в передаче союзникам карты Севастополя. Н. Г. Кузнецов объяснил, что карту союзникам передать было необходимо, так как в 1944 году, в период Ялтинской конференции, в Севастополь приходили их корабли. Кроме того, была передана карта специального издания, на которой отсутствовали береговые объекты. Показания Н. Г. Кузнецова спокойно и аргументированно подтвердил начальник Гидрографического управления ВМФ контр-адмирал Я. Я. Лапушкин, превосходный штурман и достойный человек.

Лев Михайлович Галлер обвинялся в передаче «за границу» торпеды «45–36 ABA» и немецкой акустической торпеды, документации по артиллерийскому вооружению; обвинение по части карт ему не предъявлялось. Итоговый документ следствия, представляющий собой ответы на предъявленные обвинения, Галлер подписал 29 декабря 1947 года[303]. Показания Галлера строго логичны, подробны и аргументированны, их отличает высокий профессионализм. Как и Н. Г. Кузнецов, он отметил, что передачу бывшим союзникам всего, о чем идет речь, нельзя рассматривать в отрыве от того, что мы получили. А получили мы много больше, чем отдали. Особенно с учетом поставок по ленд-лизу…

Галлер благоразумно не говорил всего. А он мог бы сказать, что наш флот отставал по части радиолокации и гидролокации, противолодочного вооружения, средств борьбы с неконтактными минами и по приборам управления оружием, в частности торпедной стрельбой подводных лодок. Получение от союзников соответствующей техники и оружия, документации к ним позволило усовершенствовать или разработать отечественные качественные образцы. Опережали нас союзники и по некоторым типам зенитной артиллерии; их большие торпедные катера и большие охотники за подводными лодками, тральщики и противолодочные самолеты-амфибии превосходили по своим тактическим и техническим показателям советские. Получив все это для ВМФ, мы смогли доработать старые проекты или создать новые, с тем чтобы быстро выйти на мировой уровень. Но союзные отношения не фарватер с односторонним движением. Если получил, то дай!

Но об этом прямо не говорили ни Лев Михайлович, ни другие адмиралы. Однако Галлер пытался объяснить следователю другое: ничто не вечно; то, что сегодня ново, завтра устарело. Торпеда высотного торпедометания «45–36 ABA» обладает низкими тактико-техническими характеристиками: малая скорость падения на парашюте позволяет конвою или отдельным кораблям выйти из зоны ее действия, большая глубина, на которую она опускается, попав в воду, ограничивает район ее применения. Поэтому «45–30 AВA» в годы войны использовалась мало. Более половины торпед высотного торпедометания переделали для низкого, которое применялось нашей торпедоносной авиацией. Серьезные недостатки торпеды «45–36 ABA» заставили ускоренно разрабатывать новый образец торпеды для высотного торпедометания, испытания ее начинаются… Наконец, просто нельзя было не дать союзникам то, что они просили! Тем более что это позволяло, в свою очередь, просить англичан немедленно сообщить имеющиеся у них данные по немецким самонаводящимся акустическим торпедам, которые противник начал широко применять в 1943 году на Севере: гибли наши корабли! После передачи «45–36 ABA» от англичан нами были получены «фоксеры» — акустические охранители кораблей, тактико-технические характеристики немецкой акустической торпеды и ее чертежи, образец немецкой злектроторпеды, послужившей основой для акустической. Британское Адмиралтейство передало нам также рекомендации по методам уклонения кораблей от акустических торпед. Все это в той или иной море помогло более эффективно бороться с новым оружием противника.

Так же подробно Лев Михайлович объяснил следователю, что подобно тому как в Минно-торпедном управлении всесторонне обсудили возможность передачи союзникам торпеды, в Артиллерийском управлении, принимая решение по своей части, все взвесили. «Я считаю, — показал Галлер, и это записано в протоколе допроса, — что… передача (документации по морской артиллерии. — С. З.) не должна была нарушить интересов СССР, так как уже в течение Великой Отечественной войны было приступлено к проектированию и разработке более современных образцов»[304].

Однако последовал очередной вопрос из апробированного заранее списка: «Какой ущерб нанесен боевой мощи ВМС передачей иностранцам торпедного вооружения и документации по артиллерийскому вооружению?» И снова Лев Михайлович объяснял, почему требовалось чем-то поделиться с бывшими союзниками, снова говорил, что получили больше, чем дали.

В протоколе зафиксирован четкий ответ Галлера: «Считаю, что передачей описаний, альбомов и чертежей по артиллерии боевой мощи СССР значительного ущерба нанесено не было…Передачей документации и торпеды „45–36 ABA“ был нанесен ущерб, но незначительный, так как в Великой Отечественной войне она использовалась в весьма ограниченных размерах и в войне будущего безусловно использована не будет…»[305]

Итак, Л. М. Галлер признал наличие ограниченного «ущерба». Но это вовсе не было признанием в преступлении. В самом деле, если что-то отдается, то какой-то ущерб всегда неизбежен. Но ведь тогда следует сказать, что союзники понесли «ущерб» куда более значительный, потому что передали нам неизмеримо больше военной техники и военно-технической документации! И если бы весы Фемиды взвешивали все «за» и «против» честно, то сразу стало бы ясно: обвинение несостоятельно…

Но вновь Льву Михайловичу следует вопрос из перечня: «Кто является основным виновником по передаче… торпеды и документов по артиллерийскому вооружению?» Смог ли оценить следователь все благородство последовавшего ответа? Мы — можем… «…Имею возможность установить лишь мое личное участие…»[306] — сказал Л. М. Галлер. Он не желал ни на кого ссылаться, перекладывать, хотя бы частично, ответственность на подчиненных, на бывшего наркома или бывшего начальника ГМШ. «Имею возможность установить лишь мое личное участие!» Такой ответ, по всей видимости, вызвал неудовольствие. На полях допросного листа кто-то из состава суда оставил для истории маргиналии: «Ответ не прямой». Нет, именно прямой, благородный ответ…

И вот пришла очередь последнего вопроса. Последнего по счету, а по значимости для следствия и суда, может быть, и первого. Вопроса, в ответе на который следовало проявить свою слепую, нерассуждающую преданность «линии партии», полное согласие с последними, 1946–1947 годов, идеологическими постановлениями сталинского ЦК ВКП(б). Предоставлялась тут возможность заняться самобичеванием и столь распространенным с 30-х годов «признанием ошибок». Вот этот вопрос: «Какую политическую оценку Вы даете этим фактам (т. е. передаче союзникам перечисленного выше. — С. З.) в свете указаний ЦК ВКП(б) по делу Клюевой и Роскина?»

Л. М. Галлер ответил с достоинством: «Изучение письма Центрального Комитета партии по делу Клюевой и Роскина приводит к основному выводу, что было бы лучше (курсив автора. — С. З.), если бы передача торпедного вооружения и документации по артиллерии не имели бы места или, во всяком случае, производились бы с большей осмотрительностью и должным оформлением. Вместе с тем необходимо учитывать, что значительное количество полученного от бывших союзников вооружения и техники в то время представляло собою несомненную ценность, послужившую по имевшей место обстановке на пользу Советскому Союзу». Мысль Л. М. Галлера, высказанная даже с некой скрытой иронией, здесь ясна: не передали бы или передали с получением на то письменного указания Сталина — и не было бы «дела»…[307]

Несколько иначе в тот же день ответил на этот вопрос Н. Г. Кузнецов: «Сравнивая совершенные поступки с делом Клюевой и Роскина, нужно сказать, что принципиально это одного и того же порядка поступки, исходящие из преклонения перед заграницей, но еще более ярко ощутимые в современной международной обстановке. Разница заключается в том, что эти поступки совершены не в погоне за чьим-либо личным интересом, а в обстановке работы и желания лучше сделать для Военно-Морских Сил. Политическая оценка, данная ЦК ВКП(б) по делу Клюевой и Роскина, правильна и в отношении этого факта»[308]. Не знал, конечно, Николай Герасимович, что и Н. Г. Клюева и С. Г. Роскин не имели «личного интереса», передавая В. В. Парину рукопись труда о своих исследованиях. Он верил постановлению ЦК. Отсюда и разница в тональности ответов на один и тот же вопрос представителей двух поколений военачальников ВМФ. Для Галлера этот вопрос — глупость, как и все «дело» биологов. Он не понимает, почему нужно скрывать, если найдено лекарство от страшной болезни.

В своей оценке возможного ущерба при передаче высотной торпеды и документации по артиллерии Л. М. Галлер был убежден. Однако попросил привлечь в качестве свидетелей защиты начальника Минно-торпедного управления Н. И. Шибаева и начальника Артиллерийского управления контр-адмирала В. А. Егорова. Специалисты высокого класса, думал Лев Михайлович, подтвердят им сказанное. Ведь именно с Шибаевым и Егоровым обсуждал он целесообразность и возможность передачи торпеды «45–36 ABA» и документации по артиллерии, именно под руководством Егорова составляли перечень артиллерийских систем, документацию которых возможно передать. Подтвердят они и то, что на смену этим образцам оружия пришли или идут новые, более совершенные. И Лев Михайлович не ошибся. Н. И. Шибаев не только почти слово в слово повторил им сказанное, но и доложил следствию, что шесть торпед «45–36 ABA» в полном комплекте — с парашютами и боевыми зарядными отделениями в 1942 году попали в руки немцев при оставлении нами Севастополя. Таким образом, их секретность была утрачена задолго до передачи союзникам. Пояснил Шибаев суду и что, собственно, торпеда «45–36 ABA» секретности не представляла — была так называемой «фиумской», т. е. итальянской, изготовлявшейся по закупленной в свое время за рубежом технической документации[309].

И Егоров показал, что полученная от союзников документация по артиллерии более обширна, чем переданная. Кроме того, по переданной его управлением документации нельзя изготовить орудия или установить их тактико-технические характеристики. Он также сообщил, что в ходе войны на Балтике и Черном море немцам удалось захватить как военные трофеи все те орудия, документацию которых получили от нас союзники.

Н. И. Шибаев и В. А. Егоров выступали как главные свидетели защиты. Имелись, однако, и свидетели обвинения: по торпеде «45–36 ABA» их возглавлял капитан 1 ранга В. А. Алферов, по артиллерийской документации — контр-адмирал В. В. Чистосердов, начальник факультета Военно-морской академии кораблестроения и вооружения имени А. Н. Крылова. И они, и эксперты усердно доказывали, что военной мощи Военно-Морских Сил передачей бывшим союзникам торпеды и артиллерийской документации в 1943–1944 годах нанесен серьезный ущерб.

Следует сказать, что в конкретных условиях того времени куда легче было дать такое заключение, чем согласиться с показаниями Л. М. Галлера и свидетелей защиты. Ортодоксальная позиция советского патриота в 1946–1947 годах требовала признавать все отечественное лучшим, превосходящим по своим параметрам иностранное. Иначе — «раболепие» и «преклонение» перед «иностранщиной». Наконец, над свидетелями обвинения и экспертами довлели ведомственные интересы. Сказать, что торпеда «45–36 ABA» и такие-то артиллерийские системы уже устарели, нуждаются в замене, не превосходят аналогичные английские и американские или уступают им, значило как бы принизить достигнутое соответствующими научно-исследовательскими институтами, контрольно-приемным аппаратом и Научно-техническим комитетом. Наконец, требовалось и мужество, чтобы выступить в поддержку снятых с должности и предаваемых суду адмиралов — бывших, именно бывших, руководителей ВМФ.

Еще до начала суда, не выдержав давления следствия, отказались, увы, от первоначальных показаний и свидетели защиты. За исключением спешно снятого с должности Шибаева… Таким образом, все свидетели защиты и свидетели обвинения, эксперты, привлеченные судом, дружно поддержали обвинение… Следователь предъявил Л. М. Галлеру новые, измененные показания заместителя начальника Минно-торпедного управления контр-адмирала К. И. Сокольского, контр-адмирала В. В. Чистосердова, показания экспертов — председателя НТК вице-адмирала М, И. Акулина, главного артиллериста ВМФ контр-адмирала А. А. Сагояна и некоторых других. Все они были ознакомлены с показаниями Л. М. Галлера, но никто уже не поддерживал его… Это был страшный удар для Льва Михайловича. Ведь он многие годы знал этих людей, доверял. Он верил в их высокий профессионализм, помогал продвижению по служебной лестнице — они были того достойны. Но одной лишь возможности служебных неприятностей оказалось достаточно для того, чтобы дать показания против бывшего руководства ВМФ, а тем самым против истины. Что ж, не в пример И. И. Шибаеву, они сохранили (а кто и приумножил) и должности, и звания…

Вероятно, Лев Михайлович понял, что на предстоящем суде будет разыгран спектакль: он, Галлер, будет говорить одно, а суд, с помощью свидетелей защиты и обвинения, предоставляя слово экспертам и свидетелям, будет настаивать на другом, уличать его во лжи. Это будет нравственной мукой и для него, и, возможно, для некоторых свидетелей и экспертов. Зачем все это…

11 января 1948 года, накануне первого заседания «суда чести», Галлер дал дополнительные объяснения. Вот что он написал: «…взвешивая события 1944 года, я признаю, что давал заключение о возможности передачи, я поступил неправильно и допустил политическую ошибку (курсив автора. — С. З.), тем более что система высотного торпедометания не была снята с вооружения… Считаю, что допустил ошибку, не убедившись в наличии соответствующего разрешения на производство передачи…Я прошу принять во внимание, что, принимая решение по заключению о возможности передачи системы („45–36 ABA“. — С. З.), я считал, что предлагаемый мною вывод в то время являлся наиболее правильным, сулившим выгоды и преимущества для ВС СССР…Обобщая… докладываю: а) считаю, что передачей описаний и альбомов чертежей по артиллерии СССР был нанесен ущерб, несмотря на то что образцы этих систем в разное время попали в руки противника; б) передачей документации торпеды „45–36 ABA“ был нанесен ущерб, несмотря на то что в Великой Отечественной войне она использовалась в ограниченных размерах»[310].

Но никаких новых виновников «преступления» Галлер не назвал: «По вопросу кого я считаю основным виновником по передаче: а) торпеды „45–36 АБА“ и б) документации по артиллерии — имею возможность установить лишь мое личное участие в этих передачах. Теперь, анализируя происшедшее в 1943—44 годах, я прихожу к выводу, что с моей стороны не были приняты все меры, чтобы, путем соответствующей постановки вопроса, не допустить передачи или, при наличии особых оснований, провести ее с большей осмотрительностью и соответствующим документальным оформлением»[311].

Никто из адмиралов, вначале подследственных, потом — подсудимых, кроме Галлера, не признавался в «политической ошибке». Говорили об «антигосударственных преступлениях», «преклонении перед заграницей», «безусловном раболепии». Видимо, помнили с тридцать седьмого — тридцать восьмого: признаешься в политической ошибке — конец… Галлер, однако, такое признание сделал. И ведь в самом деле, он допустил политическую ошибку. Не мог он себе представить в годы войны такого политического выверта в будущем, когда сотрудничество с союзниками станет преступлением. Он совершил «политическую ошибку» — определение, данное Галлером, точно. Сколько таких «ошибок» совершил военмор, флагман флота 2 ранга, адмирал Галлер! Не предавал друзей и тех, кого считал честными людьми, никого не разоблачал, не бичевал, не произносил демагогических речей и не писал такого же рода статей или книг, не славословил «вождю народов». И все-таки чудом уцелел. Но чуду пришел конец…

Следствие закончилось. 19 декабря 1947 года сам Сталин подписал постановление Совета Министров СССР о предании суду бывшего руководства ВМФ.

Состав «суда чести» был назначен приказом Министра Вооруженных Сил Н. А. Булганина. Председатель суда маршал Л. А. Говоров — главный инспектор Министерства ВС СССР, члены: генерал армии В. А. Захаров — начальник Военной академии Генштаба; генерал-полковник Ф. И. Голиков — начальник Главного управления кадров Министерства ВС СССР; адмирал Г. И. Левченко — заместитель ГК ВМС; вице-адмирал П. С. Абанькин — заместитель ГК ВМС; вице-адмирал Н. М. Харламов — заместитель начальника Генштаба по ВМС, вице-адмирал Н. М. Кулаков — член Военного совета, заместитель ГК ВМС по политчасти. Первое заседание суда в заполненном офицерами и адмиралами зале на Козловском утром 12 января 1948 года открыл маршал Л. Л. Говоров, объявив, что будет слушаться дело по обвинению в совершенных «антигосударственных и антипатриотических поступках»[312]. Н. М. Харламов зачитал обвинительное заключение.

Лев Михайлович сидел на сцене рядом с другими обвиняемыми. Сколько раз он вот так же всматривался в лица, находясь в президиуме по торжественным дням. В этом самом зале… Но сейчас он в совсем ином положении… А зал переполнен, заняты все места, даже стоят в проходах. Почти каждое лицо знакомо, почти каждый бывший подчиненный. Ведь в наркомате он десять лет, с тридцать седьмого по сорок седьмой… Какой позор: его обвинят в «антигосударственных», «антипатриотических» поступках на глазах всех этих людей. Нет, уничижительные слова он не произнесет, признаний «в раболепии» и прочих не сделает. Галлеры всегда были патриотами, всегда были верны присяге. Сначала царю, потом — народу. Но верны всегда. Признаться в несуществующем — предать память деда и отца, память Вернера…

Первым для дачи показаний вызвали Л. М. Галлера. Спокойно, деловито он объяснил суду мотивы передачи бывшим союзникам торпеды и документации по артиллерии, подчеркнул, что сделано это было с его согласия и одобрения. Повторяя показания, данные во время следствия, и дополнительные объяснения, четко сказал, что имел возможность информировать о «неправильности» передачи, но «этого не сделал», «допустил политические ошибки» и «неправильные действия». Не убедился в наличии разрешения, не использовал «всех возможностей для того, чтобы доложить кому следовало о целесообразности или нецелесообразности той или иной передачи, не докладывал о своих опасениях, если таковые были…»[313]

Однако кое-кому из состава суда этих признаний было мало. Абанькин в довольно путаном выступлении попытался доказать, что Галлер недооценивает такого великолепного оружия, как торпеда «45–36 ABA», а Харламов обвинил в раскрытии перед «заграницей» системы нашего оружия. Лев Михайлович хотел было напомнить, что все это еще в ходе войны оказалось у немцев, секретность была утрачена. Но задал вопрос Голиков. Голос его был пронзителен, временами он странно дергал выбритой до блеска головой. Как сквозь туман донеслось до Льва Михайловича: «Адмирал Галлер, вы признаете, что передали авиационную торпеду и чертежи артиллерийского вооружения без разрешения Советского правительства?» «Нет, этого я не могу признать!» — ответил Лев Михайлович[314].

«Господи, — думал он, — неужели военного человека, прослужившего в офицерских и адмиральских чинах сорок с лишним лет, с дисциплиной, вошедшей в плоть и кровь, можно заподозрить в свершении такого! Конечно, окончательное разрешение давал нарком Кузнецов. Но я не скажу об этом. Потому что Николай Герасимович лишен возможности сослаться на разрешение Сталина…»

Вслед за Голиковым серию вопросов с приправой из политической демагогии задал Кулаков, вновь пытаясь добиться от Льва Михайловича признания исключительных достоинств переданной торпеды, непреходящей ценности оказавшейся у англичан документации по артиллерии. Но Лев Михайлович лишь повторил свои показания: да, ущерб передачей нанесен. И сказал еще об одном, о чем решил довести до сведения суда еще накануне. Сказал о Н. И. Шибаеве… По вопросам следователя Галлер понял: на начальника МТУ следствие обозлено (и, наверное, не только следствие). Не дает нужных показаний против обвиняемых! Значит, нужно его спасать, выводить как-то из-под удара. И Лев Михайлович заявил: «Я должен доложить, что… имеется доклад бывшего начальника МТУ контр-адмирала Шибаева, в котором он дает высокую оценку этого оружия. Таким образом, получается несоответствие между моим заключением и мнением начальника МТУ…» [315] Сказано понятно: Шибаев не виноват в передаче торпеды — он ее ценил, а я, Галлер, принял решение вопреки.

Наверное, это заявление Галлера помогло Шибаеву, но когда начался допрос свидетелей, от «атак» не избавило. Первым Шибаеву задал вопрос Голиков: «Можете ли привести случаи, когда адмирал Галлер принуждал вас дать информацию англичанам и американцам?» «Нет, не могу»[316], — ответил Шибаев и стоял на своем, несмотря на грубый нажим со стороны Голикова и Харламова. Не удалось суду добиться от него показаний против Галлера…

Н. И. Шибаев любил и глубоко уважал Льва Михайловича. Адмирал Л. А. Владимирский рассказывал, что и через годы у этого сурового, совсем не сентиментального человека выступали на глазах слезы, когда он вспоминал Галлера и «Шемякин суд» (так определил его Н. И. Шибаев). Он же назвал «цепным псом» другого свидетеля — В. И. Алферова, жаждавшего, в первую очередь, крови Н. Г. Кузнецова. Алферовым, похоже, не были забыты процессы 1937–1938 годов, и он делал все, что мог, пытаясь соединить, связать январь 1948 года с тем ужасным прошлым (будто бы прошлым, как вскоре выяснилось…). «Противодействие в создании мощной советской торпедостроительной промышленности осуществляли такие матерые враги советского народа, как Пятаков, Павлуновский и Орлов…» — говорил он, с удовольствием вспоминая, как удалось «раздавить этих гадов». Алферов заявил, обращаясь к Кузнецову: «…хотели вы то, что хотела американская и английская разведки»[317].

Лев Михайлович смотрел на этого человека, слушал произносимые им слова, и не чувство гнева, возмущения овладевало им, а чувство горького удивления, фанатик? На память пришло из Честертона: «Фанатик не тот, кто с жаром защищает свои убеждения и соответственно оспаривает то, что с ними несовместно, а тот, кто вообще не способен увидеть чужую идею как идею…» Да нет. Какой он фанатик… В кают-компании корабля российского флота ему перестали бы подавать руку. А если б не понял, не подал бы в отставку, то заставила бы пощечина… Лев Михайлович припомнил, как Шибаев говорил когда-то: в Минно-торпедном институте мешают работать группе по новой авиационной торпеде высотного торпедометания. Вот Алферов, видно, и мешал. Ишь как художественно описывает исколотые иглами руки мастериц, шивших парашют для «его» «ABA». Нет, было бы слишком просто отнести и Голикова, и Кулакова к фанатикам, размышлял Галлер, наблюдая, как они стараются растоптать человеческое достоинство Алафузова и Степанова. Да и Кузнецова тоже. Несомненно и желание угодить «начальству» — Сталину в первую очередь. Тогда и карьера обеспечена…

«Почему считаете, что ваши поступки есть раболепие и низкопоклонство, раскройте подробно, обстоятельно эти понятия!»[318] — говорил Кулаков Алафузову, и Льву Михайловичу казалось, что довольная ухмылка раздвигает его толстые губы. А затем, решив, что доза самобичевания Алафузова мала, обрушивался на его книгу «Боевое управление», вышедшую в 1942 году, с обвинением в преклонении перед иностранными авторитетами… Книгу, которую В. А. Алафузов готовил к выходу в свет, отрывая часы от сна, в желании довести до оперативных отделов флотов опыт войны на море — и наш, и зарубежный. И вот Кулаков напоминает: там, видите ли, были ссылки на немца Клаузевица! Ах, как ужасно… Потом, разделавшись с Алафузовым, стаей напали на Степанова — и он, будучи командующим Беломорской флотилией, а затем исполняя обязанности начальника ГМШ, оказывается, «преклонялся перед иностранцами». Председатель суда маршал Говоров даже бросил ему опаснейшее обвинение: «Вы… угодничали перед представителями иностранной разведки, позволяли им получать сведения, которые нанесли урон нашей мощи и нанесли серьезный ущерб государству…»[319] Неужели он и в самом деле так думает?

Какой же урон нанес Г. А. Степанов? Будучи командующим Беломорской флотилией, руководил проводкой англо-американских конвоев в ее операционной зоне на пути в Архангельск. И конечно, по службе не раз встречался с представителями ВМС США и Англии, организовывал боевое взаимодействие с союзниками для отражения ударов подводных лодок и авиации противника… Лев Михайлович видел, как оскорблен Георгий Андреевич этими обвинениями, как страдает его оскорбленная честь, Степанов из рода офицеров флота, его дед был адмиралом, отец офицером, погиб в Цусимском бою. После окончания Морского корпуса в 1911 году Степанов служил на Балтийском флоте, сразу стал на сторону революции, в гражданскую воевал в Онежской флотилии под началом Э. С. Панцержанского и был награжден орденом Красного Знамени… И сейчас на флоте служат два его сына-офицера.

Последним суд допрашивал Н. Г. Кузнецова. И вновь, как на следствии, адмирал флота объяснял, отвечал на оскорбительные вопросы… Но его не понимали или не желали понять. Маршал Говоров отверг тезис о том, что только полученное от американцев по ленд-лизу многократно перекрывает го, что было передано нами. «За ленд-лиз было заплачено кровью!» — сказал он. Так и осталось обвинение в передаче англичанам трофейной акустической торпеды с потопленной «U-250». Не помогли никакие доводы: не желали судьи знать о долге перед союзниками, о том, что через несколько месяцев, после того как эти торпеды оказались у нас, в сорок пятом, союзники захватили их образцы на территории Германии. А документа, свидетельствующего о разрешении Сталиным показать немецкую торпеду союзникам, у бывшего наркома не было… Наблюдавшему течение суда как бы со стороны Галлеру казалось, что идет охота. Однажды, еще до первой мировой войны, знакомый французский офицер пригласил Льва Михайловича в свое имение. Тогда затравили оленя. Жаль было красавца… Вот и сейчас Кулаков пытался «загнать» бывшего своего наркома. «Правильно ли будет считаться судом чести (так в тексте. — С. З.), что вы хотите дополнительно охаять наше оружие, умалить свою вину?» — спросил он после того, как Н. Г. Кузнецов дал объяснение по торпеде «45–36 ABA». И далее настаивал: «Мне хотелось бы, чтобы вы дали политическую оценку ваших поступков…»[320]

Он желал, чтобы бывший нарком произнес уничижительные слова, желал унизить его…

Всему приходит конец.

Председатель суда маршал Л. А. Говоров объявляет об окончании следствия. Он говорит, что суду ясен ущерб, нанесенный Советскому государству передачей иностранным миссиям документации по артиллерии и торпедному оружию, даже не упоминает, что секретность переданного была утрачена в ходе войны. Впрочем, если сказать об этом, то все обвинение станет безосновательным. «Следствие по делу об антипатриотических и антигосударственных поступках обвиняемых Кузнецова, Галлера, Алафузова и Степанова считаю законченным»[321], — подводит он итог и объявляет десятиминутный перерыв. Теперь на очереди следующие действия фарса: последнее слово подсудимых, речь обвинителя вице-адмирала Н. М. Кулакова и, наконец, вынесение судом приговора.

Члены суда чести в последний раз занимают свои места. Один за другим поднимаются подсудимые, чтобы произнести последнее слово. Первым вызывают Галлера. Он встает, приглаживая усы. Сидящим в зале кажется, что адмирал совершенно спокоен: говорит, как всегда, внятно и громко, ни одного сбоя, повтора. «Я проявил политическую близорукость, не учел политической обстановки и политического значения передачи документации, вооружения нашего советского проектирования и советского изготовления. За все это я подлежу законной ответственности» [322]. Кулаков даже чуть привстает на стуле, ожидая покаянных слов о «раболепии». Но Галлер уже сказал все. Вслед за ним произносят последнее слово В. А. Алафузов и Г. А. Степанов. Последним — Н. Г. Кузнецов. Голос его вздрагивает, когда он говорит, что так или иначе, но он привел своих подчиненных на скамью подсудимых[323]. Лев Михайлович с тревогой смотрит на своего наркома — смертельно бледен, голос сел. Нелегко дались эти дни Николаю Герасимовичу. Впрочем, и Лев Михайлович чувствует, как неведомая сила сжимает сердце. А в зале такая мертвая тишина, что, кажется, слышно биение сердец…

На трибуну поднимается обвинитель Н. М. Кулаков. Звучно, с пафосом произносит он стандартные слова о гениальном полководце и вожде, о славных достижениях на пути построения социализма. «Мы обвиняем адмирала флота Кузнецова, — продолжает он, — в том, что, преклоняясь перед иностранщиной, барски-пренебрежительно относясь к интересам Советского государства, не вникая в существо дела, он самовольно, без ведома Советского правительства, разрешил передачу английским и американским миссиям ряда ценных секретных сведений об отечественном вооружении, составляющем государственную тайну и приоритет советского ВМФ в области высотного торпедометания и артиллерийского вооружения… Мы обвиняем адмиралов Галлера, Алафузова и Степанова в том, что, раболепствуя перед иностранщиной, они поступились интересами нашей Родины…нанесли серьезный ущерб нашему государству и боевой мощи Советского ВМФ»[324].

Кулаков с высоты сцены орлом оглядывает притихший зал. Может быть, ему кажется, что наступил его «звездный час»? Что теперь будет многие годы, как один из его предшественников генерал-полковник И. В. Рогов, стоять на мостике ВМС, возглавляя политические органы? Его ценят в ЦК, к нему благоволит Жданов… И с новой силой, форсируя голос: «Мы обвиняем их в том, что, потеряв чувство национальной гордости и политической зоркости, они оказались на поводу иностранных разведок и пошли на национальное самоуничижение…»[325]

Слушать все это ужасно. Лев Михайлович знал: пощады не будет, ждал потока лжи. Но одно дело предвидеть, другое — выслушивать все это в переполненном офицерами и адмиралами зале. Вот Кулаков уделяет внимание и персонально ему: «Адмирал Галлер… раболепствуя перед заграницей, забыв о чести и совести советского адмирала, беспечно относился к своему служебному долгу…» Скоро ли он кончит? Лев Михайлович нащупывает в кармане валидол, прикрыв носовым платком, быстро подносит таблетку ко рту. Нет, им нельзя показать свою слабость. А голос Кулакова продолжает греметь: «Я считаю своим долгом подчеркнуть, что эти обанкротившиеся, пресмыкающиеся перед заграницей бывшие руководители…» Обвинитель говорит еще что-то о живучести пережитков капитализма, «силе традиций и привычках преклонения этих адмиралов перед иностранщиной», цитирует перлы из доклада А. А. Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград» в сорок шестом…[326]

Слава богу, конец. Адмиралы-подсудимые уходят в комнату, примыкающую к залу, курят. Говорить не хочется. Надо ждать; уже известно, что Говоров уехал в Кремль. Всем понятно зачем: согласовать со Сталиным приговор. Перерыв затягивается. Подсудимые обедают, просматривают свежие газеты — война в Китае, война в Индонезии, сепаратные действия западных держав в Германии… Но все это не помогает забыть о том, что Говоров в Кремле, что сейчас решается их судьба.

Проходит несколько часов, и вновь заполнен зал, суд занимает места. Маршал Говоров зачитывает постановление суда чести. Лев Михайлович пропускает мимо ушей «угодничество» и «низкопоклонство», «практику раболепия»… Вот главное: «…признавая виновность адмирала флота Кузнецова Н. Г., адмирала Алафузова В. А., вице-адмирала Степанова Г. А. и адмирала Галлера Л. М. по настоящему делу полностью доказанной и считая… что все обвиняемые своими действиями нанесли большой ущерб боевой мощи Военно-Морского Флота и тем самым, по существу, совершили тяжкое преступление против нашей Родины, постановляет: ходатайствовать перед Советом Министров СССР о предании… виновных в передаче иностранным разведкам материалов, составляющих государственную тайну, суду Военной коллегии Верховного суда Союза ССР»[327].

Минута-другая в зале полное молчание. Потом люди встают, не глядя друг на друга расходятся. Лев Михайлович подходит к окну. Обычная московская улица, куда-то спешат прохожие. Свободные… С ним, вероятно, покончат навсегда. Только сам Сталин может вырвать кого-то из застенков, в которые определяет не знающий пощады Ульрих, издавна возглавлявший Военную коллегию. Не счесть числа тех, кого он приговорил к смерти, к лагерям. Говорят, Сталин освободил из заключения Рокоссовского, Мерецкова, Ванникова… Но то было накануне войны, в войну. Была в них нужда. А зачем Сталину сейчас он, Галлер? Давно уже нет в живых Бориса Михайловича Шапошникова. Да и вряд ли бы он смог что-нибудь сделать… Бедные сестры, беспомощные старые женщины. Сестре Жене в этом году будет 70, Тоне — 78, Ане — 79. Но что делать, что делать… «Одно терние опыта полезнее леса наставлений», — любила повторять мать. Вот к нему пришло еще одно «терние опыта». Именно терние. Но опыт уже ни к чему.

На следующий день адмиралы в последний раз встретились на Козловском. Поговорили, попытались предположить, что с ними будет дальше. Предстоящая встреча с В. В. Ульрихом не обещала ничего хорошего. «В тех условиях ничего не оставалось, как написать формальное письмо в высшую инстанцию и покориться судьбе»[328], — вспоминал в 60-е годы Н. Г. Кузнецов. Письма они передали…

Письмо Л. М. Галлера сохранилось[329]. Оно адресовано председателю Совета Министров И. В. Сталину и министру Вооруженных Сил маршалу Н. А. Булганину. «Сам того не желая, я совершил крупные политические ошибки и неправильные поступки», — писал в нем Галлер. И здесь он не поступился своими представлениями о чести. В письме нет явно требуемых моментом признаний в «низкопоклонстве» и «раболепии», «преклонении перед иностранщиной». «Мне шестьдесят пятый год, но я еще чувствую в себе достаточно силы на выполнение заданий, которые мне будут поручены, и прошу Ваших указаний предоставить мне эту возможность». Так закончил Лев Михайлович. Письмо действия не возымело… А руководство ВМС в те дни не обратилось к Сталину с просьбой об облегчении судьбы осужденных адмиралов. Более того, им спешно писали негативные характеристики и аттестации. Так, П. С. Абанькин в аттестации на Л. М. Галлера указывал, что он «в руководстве с подчиненными не имеет твердости, там, где нужно потребовать, приказать и даже наказать, допускает уговоры», и, наконец, «являясь односторонним специалистом, мало уделял внимания своему политическому образованию»[330]. И это сказано о человеке, в библиотеке которого В. А. Белли видел тома Гегеля и К. Маркса на немецком с маргиналиями владельца на полях! Впрочем, что можно было ожидать от сменившего Галлера на должности заместителя Главкома ВМС Абанькина, как вспоминает его адъютант, не раз обрушивавшегося на своих подчиненных с нецензурной бранью. Уж этому «многостороннему» специалисту «уговоры» свойственны не были…

«13 февраля, — вспоминает Н. Г. Кузнецов, — нас предупредили, что к 9 часам утра надлежит быть в кабинете одного из зам. главкома… Нам было предложено отправиться в Военную коллегию Верховного суда на Никольской улице. В большой машине „ЗИС-110“ мы подкатили к парадному входу, стараясь внешне казаться спокойными»[331].

Лев Михайлович ожидал, что немедленно возьмут под стражу. Но их провели в обычную комнату и стали по очереди вызывать на допрос в небольшой зал. Вопросы были уже привычными — теми же, на которые отвечали в декабре — январе. И Галлер не добавил ничего нового. Ему показалось, что члены коллегии и сам Ульрих, полный, небольшого роста человек с невыразительным, каким-то стертым лицом, ничего нового и не пытаются уяснить. Быть может, им достаточно того, что «раскрыл» суд чести: передачи иностранным разведкам материалов, составляющих государственную тайну? Это уже тянет на расстрел…

«Никто не ссылался на соседа, и каждый готов был принять на себя полную ответственность, — вспоминает о допросе на Военной коллегии Н. Г. Кузнецов. — …Вежливое, на первый взгляд, приглашение нас в это учреждение и предоставление нам отдельной комнаты с питанием к вечеру стало принимать иной оборот. Чьи-то попытки позвонить по телефону были пресечены. Желание кого-то выйти хотя бы на 5—10 минут из помещения не было удовлетворено»[332]. Допрос закончился уже к полудню: в ведомстве Ульриха все делали быстро. Адмиралы сидели в комнате, томительно тянулось время. «…Около 2-х часов ночи нас по очереди стали вызывать в зал заседаний и расставлять по новому порядку — Алафузов, Степанов, Галлер, Кузнецов, с приставленными по бокам часовыми. Все старались быть спокойными, но нервы находились на пределе»[333], — пишет Н. Г. Кузнецов. Он же вспоминает, что надеялся на условное осуждение: «Ведь дико осуждать людей, только что прошедших всю войну, даже если они ошиблись. Но нет, в то время действовали какие-то другие законы»[334]. Надеялся ли на это же Галлер? Жизненный опыт у него был побольше, больше знал и о репрессиях — с 1918-го и до сороковых годов. И очень много лет ждал он ночного звонка в квартиру, ночного стука в дверь своей каюты, служебного кабинета. Не мог надеяться хотя бы на относительно благополучный исход. Его даже удивило малое число лет, на которые они были осуждены: ему четыре года, Алафузову и Степанову по десять. Почему различие в сроках? Он не понимал. Впрочем, все это ерунда. Ему скоро 65, четыре года в тюрьме ему не вынести… А вот и радость: Николай Герасимович освобожден, лишь снижен в звании до контр-адмирала. Да, Галлер был искренне рад. Кузнецов еще молод, а Сталин не вечен. Быть может, жизненный корабль наркома еще выйдет в открытое море…

Потом была тюрьма в Казани. Лев Михайлович болел, лежал в тюремной больнице. Долго не было писем от сестер, видимо, не знали адреса. Наконец пришло: писала Тоня, ее почерк. Писала, что любят, что их Левушка всегда с ними. У них все хорошо — много ли старушкам надо. Здоровы, гуляют, берегут себя, обязательно дождутся милого брата, пусть он будет в этом уверен. Отправляют посылку… А осенью, в октябре все того же 1948 года, пришло письмо и посылка от Владимира Васильевича Чистозвонова. Благородная душа! Лев Михайлович понимал — это поступок. Быть может, капитану 1 ранга Чистозвонову, преподавателю Высших офицерских классов, за это придется и поплатиться… Вспомнилось знакомство — 1928 год, молодой выпускник училища имени Фрунзе, но с «пятном», как сказал кадровик. Мальчик, оказывается, привез в Казань своей знакомой девушке швейную машину. А девушка-то не только бывшая соученица и подруга детства, а еще и выходец из «социально чуждых» — дочь священника! Да и сам выпускник «из семьи бывшего царского чиновника». Лев Михайлович взял юношу себе в адъютанты, затем помог перейти на подводные лодки. Чистозвонов командовал «щукой», потом был арестован как «германо-турецкий шпион», но через некоторое время освобожден…

Сохранилась открытка, посланная Львом Михайловичем из тюрьмы В. В. Чистозвонову. «Уважаемый Владимир Васильевич! 22 октября был очень обрадован Вашим письмом, посылкой и подарком. В условиях моего пребывания получение таких продуктов представляет собой исключительную ценность. В этой обстановке. Я себя чувствую значительно лучше, надеюсь, скоро вполне выздоровею. Прошу передать Вашей семье мою большую благодарность за внимание…Я с удовольствием вспоминаю нашу совместную службу во флоте. Благодарю за Ваше предложение воспользоваться в случае необходимости гостеприимством Вашей семьи. С искренним уважением, Ваш Л. Галлер. 23 октября 1948 года». Это последняя записка от Л. М. Галлера, ныне известная…

Надежды Льва Михайловича на выздоровление не оправдались. Он подолгу болел, было плохо с сердцем. Шли дни за днями, шли медленной чередой. Но он не надеялся получить свободу и через четыре года. Помнил: со второй половины 30-х «политическим» — таким, как он, всегда набавляли срок. Редко кто выходил из тюрьмы, из лагеря… Значит, и ему суждено здесь закончить дни. 17 ноября Галлеру исполнилось шестьдесят пять, к этому дню пришло письмо от сестер. Они вспоминали какие-то смешные подробности жизни в Тифлисе… Вспоминал и Лев Михайлович. Вот отец, полуобняв за плечи юного кадета, говорит, смешливо морща губы: «Помнишь „Капитанскую дочку“? Так вот: „Слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду“». Что ж, завет отца он выполнил. А то, что случилось с ним, вовсе не бесчестье. Кажется, Калигула говорил: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись». Сталин страшнее: он еще хочет, чтобы его почитали как живого бога. Обожествление римских цезарей ничто в сравнении с обожествлением Сталина. Да и никто из цезарей не истреблял миллионы подданных… И вот парадокс: толпы уцелевших, толпы потенциальных жертв ликуют, прославляя «вождя народов»! Так ли он жил, надо ли было всю жизнь, по крайней мере с середины двадцатых годов, заниматься своего рода мимикрией, чтобы иметь возможность делать то, что считал необходимым стране? Вспомнил из Достоевского: «Воистину, всякий перед всеми и за все виноват». И он виноват: не вступал в бой за осужденных. За Мишу Петрова, за Сашу Пышнова… Погибли лучшие: буря валит дубы, а ивы гнутся. Дед Рихард сказал бы: «Блаженны изгнаны правды ради, ибо их еси Царствие Небесное». Но выросли новые поколения. Неужто и из них вырвут с корнями самых талантливых и умных, самых благородных и смелых? Неужто не придет час справедливости? Лев Михайлович Галлер не дождался этого часа. Он умер в тюрьме в Казани 12 июля 1950 года. Могила его не найдена…

Через месяц после смерти Сталина, 4 апреля 1953 года, все газеты поместили сообщение об освобождении врачей, арестованных по обвинению во вредительстве, шпионаже и террористических действиях. Через день, 6 апреля, «Правда» напечатала передовую «Советская социалистическая законность неприкосновенна». Заместитель министра госбезопасности Рюмин был назван в ней «преступником» и «презренным авантюристом»… Если этот номер «Правды» попал в тюрьмы и лагеря, то, наверное, проснулась надежда на освобождение у В. А. Алафузова, Г. А. Степанова, А. А. Пышова и многих других офицеров флота, у всех томившихся в сталинских застенках. Затем был снят со своих постов, судим и расстрелян Берия… Прошло еще два-три года, и свобода пришла к узникам лагерей и тюрем. По ходатайству министра ВМФ адмирала флота Н. Г. Кузнецова в 1953 году были освобождены и восстановлены в воинских званиях осужденные вместе с Л. М. Галлером адмиралы — В. А. Алафузов и Г. А. Степанов. Постановлением Совета Министров № 1254-504 от 13 мая 1953 года был посмертно восстановлен в звании адмирала и Лев Михайлович Галлер. И вот парадокс: постановление подписал тот самый Н. А. Булганин, подпись которого стояла под приказом министра обороны Вооруженных Сил от 3 марта 1948 года об увольнении разжалованного Л. М. Галлера «из кадров Вооруженных Сил СССР». Сталинский маршал из председателей Моссовета тогда еще крепко сидел в своем кресле…

Память об адмирале Льве Михайловиче Галлере, флотоводце, выдающемся деятеле Советского ВМФ, верном сыне Отечества — жива. Служба его Отечеству — благородный пример новым поколениям советских военных моряков.