Гитлер готовится к войне

Все действия Гитлера после прихода к власти были направлены на укрепление военно-экономической мощи Германии для начала борьбы за мировое господство, которая, как Гитлер прекрасно понимал, не может не закончиться новой мировой войной. Для военной мобилизации, по его убеждению, лучше всего годилась диктатура. Но отнюдь не только по этой причине он выбрал именно такой вид политического строя. Избранный народ, верил Гитлер, должен управляться одним вождем — фюрером — и не может позволить себе роскоши внутриполитической борьбы, неизбежной при любой форме демократии. «Один народ, один фюрер, одна партия» — только там можно было достичь величия. И именно в этой политической системе фюрер никогда не мог ошибаться. А Гитлер всегда верил в собственную непогрешимость и высокую миссию. В книге «Моя борьба» он утверждал: «В ходе долгого пути развития человечества бывают случаи, когда в человеке возникает сочетание политических качеств и умения видеть на перспективу. Чем прочнее этот сплав, тем сильнее сопротивление, которое приходится преодолевать такому политику. Он работает не над потребностями, понятными каждому обывателю, а над целями, суть которых ясна лишь немногим. Поэтому его жизнь разрывается между любовью и ненавистью. Протест современников, не понимающих такого человека, борется с признанием потомков, ради которых он работает. Чем величественнее труд этого человека ради будущего, тем меньше его могут понять в настоящем...» А позднее, в 1930 году, в одном из выступлений настаивал: «Каждое существо стремится к экспансии, а каждый народ — к мировому господству. Лишь тот народ, у которого есть эта цель, находится на правильном пути».

Как отмечал В. Мазер, «с точки зрения Гитлера, «правильно» понятая политика предстает как беспощадная борьба за власть в рамках диктуемой законами природы борьбы за существование». А для этого требуется идеологическая монолитность народа. Как заявил Гитлер еще 19 марта 1934 года, «победа партии означает смену правительства, а победа мировоззрения — это революция, которая изменяет саму природу народа». Германский народ предстояло превратить в «расу господ», способную повелевать «низшими расами», и освободить всех немцев от химеры, именуемой совестью.

Гитлер допускал возможность выборов своего преемника после собственной смерти, но отнюдь не посредством всеобщих выборов, а высокопоставленными представителями элиты, наподобие конклава, избирающего римского папу: «Если со мной что-нибудь случится, то новый глава государства так же не должен быть избран всем народом, как папу не избирают все католики, а дожа венецианского не избирали все жители Венеции. Если основная масса народа участвует в выборах, то выборы превращаются в пропагандистскую шумиху.

Разумеется, пропаганда в поддержку тех или иных кандидатов вносит разлад в народ. Но если выборы проводятся в узком кругу — лучше всего было бы делать это в сенате — и возникнут разногласия, это не будет играть никакой роли. Нужно лишь не делать разногласия достоянием гласности. После выборов тот, кто набрал наибольшее число голосов, несмотря на все расхождения во мнениях до выборов, становится главой государства. Приведение к присяге новому главе государства вермахта, партии и чиновников в течение трех часов после выборов полностью обеспечит общественный порядок.

Я не питаю иллюзий, что в результате выборов во главе Рейха непременно станет выдающаяся личность, которой сама природа предназначила быть вождем. Но в любом случае он должен быть подлинно незаурядным человеком, чтобы — до тех пор пока весь аппарат в полном порядке — можно было не опасаться за судьбу Рейха.

Традиционный германский принцип избрания императоров, собственно говоря, был бы идеальной формой организации верховной власти в Рейхе. К сожалению, он не дал результатов из-за того, что князья были наследственными владетелями своих феодов. Поскольку Германия на протяжении нескольких столетий служила символом Европы и никакой опасный враг не угрожал ей извне, князья решили, что ради своих интересов могут позволить себе роскошь избирать императорами слабых и ничтожных людей и тем самым существенно ослабить верховную власть в Рейхе.

Поэтому национал-социализм зиждется на том, что ни одно гау, ни одна должность в государственном или партийном аппарате не может передаваться по наследству».

Вся жизнь в Германии после 1933 года была подчинена подготовке к войне. Гитлер неоднократно повторял, что строй Германии отныне — «это порядок в укрепленном лагере». Он призывал: «Во всех тех случаях, где дело идет о разрешении на первый взгляд невыполнимых задач, прежде всего нужно сосредоточить все внимание народа на этом одном вопросе, и сделать это с такой силой, как если бы от этого зависела вся судьба народа».

Сущность тоталитарного государства Гитлер определил в книге «Моя борьба» следующим образом: «Необходимо создать структуры, в которых будет проходить вся жизнь индивида. Любая деятельность и потребность каждого отдельного человека будет регулироваться партией, представляющей всю общность. Не будет больше никакой «самодеятельности», не будет никаких свободных пространств, где индивидуум принадлежал бы сам себе... Время личного счастья кончилось». Этим он и занимался вплоть до 1945 года. И сделал так, что «время личного счастья» для немцев действительно кончилось не на годы, а на десятилетия.

4 сентября 1934 года Гитлер заявил на съезде национал-социалистической партии в Нюрнберге: «Немецкий порядок жизни бесспорно предопределен на тысячу лет». Существовать «тысячелетнему Рейху» оставалось 10 лет 8 месяцев и 4 дня.

Согласно широко распространенному мнению, тотальное огосударствление сначала политической, а затем общественной, культурной и экономической жизни привело к тому, что коррупция в Германии должна была существенно вырасти. По утверждению бывшего бургомистра Данцига Германа Раушнинга, пламенного сторонника Гитлера, позднее ставшего одним из самых его непримиримых врагов, в оправдание коррупции в нацистской верхушке после прихода к власти фюрер говорил: «Когда мы делаем Германию великой, у нас есть право подумать и о себе». Однако следует заметить, что книга Раушнинга, изданная в Лондоне в 1940 году, в разгар Второй мировой войны, — источник ненадежный. Ее автор вполне искренне ненавидел Гитлера и былых соратников по НСДАП и в целях военной пропаганды вполне мог вложить в уста фюрера дискредитирующие нацистов слова, которые тот в действительности никогда не произносил. Подтвердить или опровергнуть сообщаемое Раушнингом не представляется возможным, поскольку на деликатные темы они беседовали с Гитлером (если беседовали) тет-а-тет.

Однако схожие довольно снисходительные сентенции о коррупции, которую фюрер вполне прагматически рассматривал как неизбежное зло, содержатся не только в мемуарах Раушнинга, но и во вполне аутентичных «Застольных разговорах» Гитлера. Так, 1 августа 1941 года он заявил в «Вольфшанце» (ставка вблизи Растенбурга в Восточной Пруссии): «От меня постоянно требуют, чтобы я сказал похвальное слово бюрократии. Но я не могу этого сделать.

Разумеется, в нашем аппарате работают чистые, неподкупные чиновники, аккуратные и очень педантичные. Но аппарат слишком заорганизован, и штаты кое-где чрезмерно раздуты. И еще: никого не интересует конечный результат, никто не хочет получить под свое начало определенный участок работы и отвечать только за него, все зависят друг от друга... Они вечно цепляются за свои кресла. За исключением одного рода войск, сухопутных, у нас в вермахте больше самостоятельности и меньше казенщины, чем в гражданских учреждениях! И это при мизерных окладах военных.

А этот идефикс: законодательство может быть лишь единым для всей территории Рейха. А почему бы не разработать проект указа лишь для части Рейха? Но для них, бюрократов, единство Рейха осуществляется по принципу: лучше плохой закон, но для всей территории, чем хороший, но не для всей территории страны. Главное, чтобы руководство было в курсе деятельности аппарата и держало в своих руках все нити.

В вермахте высшая награда полагается тем, кто вопреки приказу, по собственному разумению, своими решительными действиями спас положение. В гражданском же аппарате любое нарушение предписаний может стоить головы всем без исключения. Поэтому чиновникам не хватает мужества взять на себя всю ответственность.

Радует лишь то, что под нашей властью (в ходе этой войны) постепенно оказался целый континент. И уже из-за разного положения солнца над разными его частями невозможно никакое «единообразие». Мы вынуждены управлять округами размерами от 300 до 500 километров, имея в распоряжении лишь небольшую кучку людей. Естественно, полиция вынуждена там свободно применять оружие. Люди партии сделают все как надо.

За науку приходится платить: злоупотребления неизбежны. Ну и пусть, если только мне через 10 лет доложат: «Данциг, Эльзас, Лотарингия онемечены, но при этом в Кольмаре выявлено 3 и 4, а там-то и там-то 5 и 10 случаев злоупотреблений». Мы готовы примириться с этим, лишь бы только не потерять провинции. Через 10 лет в нашем распоряжении окажется отборный человеческий материал, о котором мы будем знать: для этой цели мы возьмем того, для другой — другого, если для выполнения определенных новых задач потребуются испытанные мастера. Будет выведена новая порода людей, истинных повелителей по своей натуре...»

Как и большевики, нацисты возлагали надежды на создание нового человека. Только у первых он должен был беззаветно трудиться во имя построения коммунистического общества и счастья всех народов земли, а у вторых — во имя торжества германской расы и уничтожения расо-во неполноценных элементов. Поистине дьявольская разница! Общим было лишь то, что и советский, и германский «новый человек» должен быть начисто свободен от химеры, именуемой совестью, и исповедовать в одном случае классовую, а в другом — расовую мораль. Он должен быть готов терпеть любые лишения и муки за идею.

Трудно объективно судить о том, уменьшилась ли коррупция при Гитлере, громко поносившем продажность властей Веймарской республики. Хотя взятки брали и при Гитлере, и после него. Вспомним хотя бы относительно недавние коррупционные скандалы с первым канцлером объединенной Германии Гельмутом Колем, которого за вклад в восстановление германского единства порой сравнивали с Бисмарком. Что ж, прав был русский мыслитель белорусского происхождения Иван Со-лоневич: «Такого чиновничества, которое не крадет, нет и не было вообще нигде в мире». Антифашисты и пропаганда стран антигитлеровской коалиции пытались создать у общественности впечатление, что нацистские вожди погрязли в коррупции. Действительно, роскошь, в которой жили Геринг, шеф Гитлерюгенда Бальдур фон Ширах и некоторые другие, бросалась в глаза. Однако вряд ли здесь можно усмотреть коррупцию. Щедрые подарки в виде имений и денежных субсидий они получали от Гитлера в награду за верную службу, а не от благодарных промышленников и финансистов за лоббирование их интересов.

Не существовало и равенства, которое декларировалось как одна из целей национал-социалистического государства. Высшие чиновники пользовались привилегиями, которые не снились не только рабочим, крестьянам и мелким клеркам в Рейхе, но и их высокопоставленным коллегам в демократической Англии или США и номенклатуре в сталинском Советском Союзе.

Думаю все же, что коррупция в Третьем Рейхе была на порядок ниже, чем в Веймарской республике. В условиях все более усиливавшегося при нацистах государственного контроля над всеми сферами жизни полученные в виде взяток или украденные из казны деньги было очень непросто куда-нибудь вложить.

Централизация власти воплотилась в фигуре фюрера, обладавшего полномочиями главы исполнительной власти, Верховного главнокомандующего вооруженными силами, а также прерогативами законодательной и судебной власти. 31 марта 1942 года Гитлер в своей ставке так обосновал преимущества титула «фюрер» (вождь) перед титулом «рейхсканцлер», одновременно сформулировав основные принципы организации власти в национал-социалистическом государстве: «В отличие от понятия «Рейх» понятие «рейхсканцлер» за многие столетия, к сожалению, исчерпало себя и — после того как исполин (князь Отто фон Бисмарк. — Б. С.) еще раз возвеличил его — из-за таких политических калек, как Вирт, Брюннинг и им подобные, окончательно перестало радовать слух. При авторитарной государственной системе, которую мы ныне сделали основой нашей политической жизни, оно также не нужно. Более того, было бы неправильно именовать так главу государства, поскольку это понятие исторически связано с представлением, что канцлер отвечает еще перед кем-то, кто является верховным правителем, неважно, называется он кайзером, президентом или как-то еще.

При нашей нынешней форме государственного устройства для наименования главы государства лучше всего подходит термин «вождь» («фюрер»). Помимо всего прочего, тем самым подчеркивается, что во главе государства находится избранный вождь германского народа... Словом «фюрер» нам нельзя бросаться, и оно одно должно иметь уникальное значение. Если главу территориальной группы НСДАП будут называть не «вождь», а «руководитель» (гаулейтер), то любой согласится, что это слово вполне соответствует сути этой должности...

Германский Рейх должен быть республикой. Фюрера следует избирать. Его необходимо наделить всей полнотой власти.

В качестве коллективного органа должно сохраниться народное представительство, которое обязано оказывать поддержку фюреру и имеет право в случае необходимости вмешиваться в государственные дела.

Выборы фюрера проводятся не этим народным представительством, а сенатом. Полномочия сената ограниченны, и состав его не является постоянным. Его членство связано с занятием ряда высших должностей, а значит, иногда происходят замены. Члены сената благодаря своему воспитанию и жизненному опыту должны быть проникнуты сознанием того, что фюрером следует избрать не какую-нибудь слабую и ничтожную личность, но самого лучшего из них.

Выборы фюрера должны проводиться не на глазах всего народа, но за закрытыми дверьми. Когда происходят выборы нового папы, народ тоже не допускают за кулисы... Выборы фюрера должны зиждиться на том, что в течение всего процесса его избрания всякие дискуссии между выборщиками должны категорически пресекаться.

В течение трех часов с момента окончания выборов члены партии, военнослужащие и государственные чиновники должны быть приведены к присяге на верность новому фюреру.

Высшей заповедью для нового фюрера должно быть понимание необходимости четкого отделения законодательной власти от исполнительной. Подобно тому как СА и СС являются лишь мечом для проведения в жизнь политической линии партии, так и исполнительная власть должна не заниматься политикой, но проводить в жизнь разработанные законодательными органами политические директивы; если потребуется — мечом.

Пусть даже форма государственного устройства, основанная на таких принципах, и не продержится вечно, 200–300 лет она точно просуществует. Ибо она зиждется на разумных началах, в то время как в основе тысячелетней организации католической церкви лежит ложь и чушь».

Гитлер также полагал, что имперские гау должны иметь в своем распоряжении собственность, чтобы иметь возможность удовлетворять «культурные запросы населения» и не зависеть от милости берлинских чиновников. В «Застольных разговорах» он подчеркивал, что не стоит опасаться сепаратизма гаулейтеров, даже если в их распоряжении окажется значительная собственность. Ведь «в Рейхе, который с магнетической силой притягивает к себе даже сопредельные страны и рядом с которым не смогли отстоять свою независимость Голландия, Бельгия и т. д., в отдельных имперских гау практически исключено появление каких-либо тенденций к отделению. Кроме того, у Рейха есть вермахт, полиция, имперская почта, имперские железные дороги, партия со всеми ее структурными подразделениями и формированиями, единая экономика, валюта, финансы, которые все теснее сплачивают Рейх в единое целое. И гаулейтеру, который решился бы отделиться, место — в сумасшедшем доме. Гаулейтеры не могут превратиться в имперских князей, поскольку их в любой момент можно снять или переместить с должности. Ни одна должность в партии и государстве не должна передаваться по наследству».

В то же время фюрер верил, что, «только предоставив гаулейтерам и имперским наместникам возможности для самостоятельных действий, можно выявить среди них таланты. Иначе они превратятся в тупых бюрократов. Только разрешив региональным руководителям принимать решения под свою ответственность, можно воспитать людей, не боящихся брать ответственность на себя, а значит, иметь под рукой достаточный запас умных голов, способных руководить...

Нет ничего более вредного для системы управления Рейха, чем чрезмерное ограничение самоуправления. А именно к такому ограничению всегда стремятся юристы... Нужно предоставить органам самоуправления самое широкое пространство для деятельности, но одновременно иметь гарантию дисциплинированного выполнения поступивших сверху директив. Если вышестоящая инстанция считает своим долгом вмешаться, все должно быть подчинено ее воле. Все распоряжения, отданные от ее имени, должны быть беспрекословно выполнены».

Практически в данном случае под «самоуправлением» подразумевались самостоятельные действия партийного руководства на местах, призванного выполнить директивы вышестоящих партийных инстанций, не считаясь с формальными законодательными ограничениями компетенции местных органов власти. К этому привело фактическое слияние государственных и партийных органов на уровне гay и ниже. То же самое на десятилетие раньше произошло в Советском Союзе. Фактически в обеих империях руководители всех уровней опасались не суда, а прежде всего ответственности по партийной линии, которая одна могла дисциплинировать их в отсутствие правового государства и независимой судебной власти. А кара партии могла быть разнообразна: от выговора до смертной казни. Правда, стоит отметить, что в Германии при Гитлере ни один гаулейтер не был казнен.

Частью государства стали и профсоюзы. Гитлер утверждал: «Национал-социалистические профсоюзы не должны быть органами классовой борьбы, а лишь органами профессионального представительства. Национал-социалистическое государство не знает «классов». Оно в политическом отношении знает только граждан, пользующихся совершенно одинаковыми правами и несущих одинаковые обязанности, а рядом с ними — подданных государства, которые никакими правами не пользуются (к последним Гитлер относил лиц «неарийского происхождения, прежде всего евреев. — Б. С.)...

Труженики национал-социалисты должны быть уверены в том, что процветание национального хозяйства обеспечивает и их собственное материальное благосостояние.

Работодатели национал-социалисты должны быть уверены в том, что счастье и довольство их рабочих являются предпосылкой дальнейшего процветания их собственных предприятий.

И рабочие национал-социалисты, и работодатели национал-социалисты одинаково являются только слугами общества и выполняют его поручения».

Цель профсоюзов в национал-социалистическом государстве Гитлер видел в том, чтобы обеспечивать «общую работу всех и каждого во благо народа и государства в соответствии с природными способностями и тем развитием, которое дало этим способностям и силам общество». Соответственно социал-демократические и иные независимые от государства профсоюзы были ликвидированы.

В связи с этим Гитлер провозглашал: «Свободные профсоюзы стали одним из ужаснейших орудий террора против независимости и прочности национального хозяйства, незыблемости государства и свободы личности». При этом социал-демократическую идею он непосредственно связывал с мировым еврейством: «Только знакомство с еврейством дает в руки ключ к пониманию внутренних, т. е. действительных намерений социал-демократии. Только когда познакомишься с этим народом, у тебя раскрываются глаза на подлинные цели этой партии, и из тумана неясных социальных фраз отчетливо вырисовывается оскалившаяся маска марксизма». . Национал-социалисты, в свою очередь, дабы обеспечить у масс популярность национально-расовой идеи, после прихода к власти осуществили ряд социальных преобразований, за которые прежде ратовала социал-демократия. Все социальные гарантии предоставлялись от имени фюрера и партии. Была ликвидирована безработица за счет организации массовых общественных работ и наращивания производства в связи с начавшейся ремилитаризацией страны. Одновременно был оставлен лишь один гигантский профсоюз — Германский трудовой фронт.

С самого начала своего правления Гитлер и НСДАП одним из основных инструментов управления выбрали неприкрытое насилие. Все недовольные новым режимом сразу же были репрессированы, изгнаны из страны или загнаны в глубокое подполье. Террор был провозглашен законным способом ведения государственной политики. Для того чтобы ринуться в борьбу за мировое господство, прежде надо было «зачистить» всех недовольных внутри страны. Так, 7 июня 1942 года Гитлер в своей ставке с удовлетворением отмечал: «Я распорядился составить списки всех известных изменников, чтобы, после того как национал-социалистическое движение придет к власти, эти элементы не ушли от справедливого наказания. И если мы в 1933 году избавились от большинства этого отребья без прямого нашего вмешательства, то это объясняется тем, что не менее 65 тысяч наших граждан эмигрировали сразу же после прихода национал-социалистов к власти. Так и не установлено, насколько у каждого из них рыльце в пушку. Но несомненно, что большинство из них собственная нечистая совесть побудила бежать за границу; затем, правда, многие одумались и выразили желание вернуться в Германию. Но притоку в огромном количестве нежелательных элементов мы воспрепятствовали, объявив, что каждый возвращающийся будет помещен в концлагерь и любой, кого уличат в каких-либо преступлениях, будет расстрелян. Так за пределами Рейха остались тысячи асоциальных элементов, которых в противном случае было бы трудно поймать или изобличить в преступлении. Остальным же Гейдрих со своей службой безопасности сломал хребет — заслуга, которую уже потому следует высоко оценить, что судебные органы оказались не в состоянии справиться с этой задачей.

Судьи своим подходом к рассмотрению дел по обвинению в государственной измене часто доводили меня до бешенства. Так, они однажды вознамерились было помиловать предателя, поскольку он «первым делом» занимался контрабандой, и потому его следует в первую очередь считать контрабандистом и соответствующим образом наказать. Лишь с огромным трудом удалось убедить министра юстиции доктора Гюртнера в необходимости быть жестокими и безжалостными по отношению к государственным изменникам...

Я заявил Гюртнеру, что твердо решил в случае, если обычный суд вынесет слишком мягкий приговор, отдать приказ подразделению СС забрать изменника из тюрьмы и расстрелять... Каждый государственный изменник должен быть казнен, невзирая на размер причиненного им ущерба.

Приговоры, выносимые созданным в 1938 году Народным трибуналом (в чью подсудность входили политические преступления, в том числе и измена родине. — Б. С.), сперва тоже были не столь суровыми, как мне бы хотелось. Даже приспособить законодательство к четко выраженным интересам государства оказалось совсем не так просто, поскольку многие юристы из числа членов правительства с большим трудом соглашались признать государственную измену идеологическим преступлением.

Я постоянно вынужден был указывать на то, что не бывает государственной измены, совершаемой по идейным соображениям. Если и есть преступление, подпадающее под категорию государственной измены и в определенной степени объясняющееся идейными мотивами, то это отказ нести службу из-за религиозных убеждений. Этим элементам, не желающим воевать из-за религиозных убеждений, нужно прямо заявить, что они, очевидно, хотят есть добытое другими, но это недопустимо по соображениям высшей справедливости, и поэтому их будут морить голодом. И если это не было исполнено и так называемые толкователи Библии (свидетели Иеговы. — Б. С.), общим числом 130 человек, были просто расстреляны, то этим они обязаны моему мягкосердечию. Впрочем, расстрел этих ста тридцати, подобно грозе, очистил атмосферу. У тысяч их единомышленников при сообщении о расстреле пропало всякое желание со ссылкой на какие-то места из Библии пытаться уклониться от военной службы.

Тот, кто хочет успешно вести войну и вообще помочь своему народу пережить тяжелые времена, не должен сомневаться в том, что в эти времена каждый, кто активными действиями или в душе отторгает себя от народного сообщества, будет этим сообществом ликвидирован.

Тот, кто во имя гуманизма отходит от этого четкого принципа, не сможет предотвратить распад государства, начало которого мы в настоящее время можем наблюдать в такой стране, как Швеция».

Террор против оппозиции внутри страны рассматривался Гитлером как способ подготовки и ведения войны. Частью террора также стал провозглашенный фюрером принцип коллективной ответственности за политические преступления. По этому поводу 1 июля 1942 года он заявил: «На те семьи, которые играют особенно значительную роль в политической жизни, распространяется принцип коллективной ответственности. И если выходец из такой семьи использует свое политическое влияние во вред, то вполне естественно, что кара должна также пасть и на головы всех остальных членов этой семьи. В конце концов, что мешало им заблаговременно отмежеваться от этого подрывного элемента?» В годы Второй мировой войны этот принцип широко применялся на оккупированных территориях в виде казней заложников и репрессий против семей тех, кто боролся с оккупантами. В самой же Германии «коллективную ответственность» начали применять по отношению к членам семей участников заговора 20 июля 1944 года, а также в самые последние месяцы войны против родственников дезертиров.

В «Застольных разговорах» 1942 года фюрер похвалялся: «Если я сумел назначить на большинство руководящих постов людей, успешно выполняющих поставленные перед ними задачи, то это не в последнюю очередь объясняется тем, что они заняли эти посты не потому, что получили юридическое образование, а потому, что прошли школу жизни и достойно выдержали ее испытания».

Юристы в национал-социалистическом государстве вообще были на вторых ролях, ибо право при Гитлере «отдыхало». Единственного юриста из своего ближайшего окружения, начальника личной канцелярии рейхсканцлера статс-секретаря Ганса Генриха Ламмерса, фюрер характеризовал как человека, который «знает, что он здесь для того, чтобы изыскать правовое обоснование для нужд государства, и не путает юридические абстракции с реальной жизнью. Несмотря на свое юридическое образование, Ламмерс сохранил в себе здравый смысл», т. е. ловко приспосабливает существующие законы под нужды национал-социалистической доктрины. В апреле 1942 года фюрер получил от рейхстага неограниченные полномочия «Верховного судьи», и судебная система Рейха стала чисто формальным институтом. А 20 августа 1942 года в своей ставке в Виннице (объект «Вервольф») Гитлер издал указ «Об особых полномочиях министерства юстиции», окончательно превративший в фикцию все правовые нормы как в Рейхе, так и на оккупированных территориях. Там, в частности, говорилось: «Для выполнения задач Великогерманского Рейха необходимо твердое правосудие. Сим я даю полномочия министру юстиции и поручаю ему, согласно моим указаниям и во взаимодействии с шефом рейхсканцелярии и с руководителем партийной канцелярии, систему национал-социалистического судопроизводства и провести все необходимые для этого мероприятия. При этом ему разрешается отходить от норм существующего права».

Гитлер был убежден, что строение тоталитарного государства подобно биологическому организму, в основе существования которого заложены законы природы. Поэтому, подобно всем живым организмам, государственный аппарат должен обновляться. В «Застольных разговорах» он утверждал: «Нет никакого сомнения в том, что через какое-то время любая организация или учреждение стареет. По мере продвижения по бурным рельсам обыденной жизни все становится неразумным, ломается, образуются шлаки, ржавчина и т. д.» С точки зрения фюрера, национал-социалистическая революция призвана была влить молодую кровь в государственный организм Германии.

На партийном съезде в сентябре 1934 года, когда была подавлена всякая оппозиция Гитлеру как в Германии, так и в НСДАП, Рудольф Гесс провозгласил: «Мы видим, как благодаря фюреру возрождается вермахт. Величие будущего — только оно позволит оценить величие фюрера. Фюрер — это Германия! Его приговор — приговор нации. Германия — это дом для немцев всего мира».

Теперь можно было приступать к осуществлению ближайших внешнеполитических целей. Они сводились к прекращению репарационных выплат, признания военного равенства Германии с другими великими державами, ремилитаризации Рейнской области и воссоединения Саара с Рейхом. Все эти цели, провозглашенные в программе НСДАП, были достигнуты уже в 1936 году без какого-либо серьезного противодействия со стороны держав Антанты.

А такого противодействия Гитлер серьезно опасался. 3 февраля 1933 года, выступая перед руководством рейхсвера, он прямо заявил: «Самое опасное время — это время создания нами мощной армии. Тогда станет ясно, имеет ли Франция настоящих государственных мужей. Если имеет, то она не даст нам для этого необходимого времени, а нападет на нас (вероятно, вместе со своими восточными приспешниками)». В том же выступлении фюрер призвал внутри страны полностью покончить с пацифизмом, истребить марксизм, «согнуть того, кто не дает себя согнуть», перейти к «строго авторитарному» руководству государством, ликвидировать «раковую опухоль» демократии и ввести смертную казнь «за измену государству и народу». Для восстановления мощной армии Гитлер потребовал ввести всеобщую воинскую повинность, что и было осуществлено в 1935 году. Вермахт, как заявил фюрер генералам, может быть использован как «для обретения новых возможностей для экспорта», так и, что более вероятно, «для завоевания нового жизненного пространства на Востоке и его беспощадной германизации».

Чтобы быстрее пройти угрожаемый период, нацисты форсированными темпами увеличивали военные расходы и соответственно — дефицит бюджета. К середине 1939 года вся германская промышленность по сравнению с 1928 годом выросла почти на 37 процентов. К этому времени германские военные расходы вдвое превышали военные расходы Франции и более чем на треть — военные расходы Великобритании. В 1932/33 хозяйственном году доходы германского бюджета составили 6,4 миллиарда марок, а расходы — 7,3 миллиарда. В следующем финансовом году военные расходы составили 1,9 миллиарда из общих расходов в 8,1 миллиарда марок. А в 1938/39 хозяйственном году военные расходы достигли 18,4 миллиарда марок, или 58 процентов из общих расходов в 31,8 миллиарда марок. Соответственно и общий дефицит государственного бюджета в этом году возрос до 14,5 миллиарда марок. Также и общий объем государственной задолженности с конца 1932 года до конца 1939 года увеличился с 8,5 миллиарда до 47,3 миллиарда марок, а в конце войны, весной 1945 года, государственный долг Рейха достиг астрономической величины в 387 миллиардов марок. Гитлер и его соратники рассчитывали, что долги будут покрыты за счет контрибуций с побежденных противников и эксплуатации оккупированных территорий.

Наращивание численности армии и производства вооружений, а также строительство стратегических автострад помогло Гитлеру практически ликвидировать безработицу и добиться устойчивого роста экономики. Вот как оценивал деятельность фюрера в этой сфере генерал Фридо фон Зенгер-Эттерлин: «Успехи Гитлера, казалось, свидетельствовали в его пользу. Он действительно решил самую сложную для Европы проблему — ликвидировал безработицу. Он построил замечательные дороги и оживил экономику, начав производство вооружения, строительство казарм и объявив призыв на воинскую службу. Никто не объяснил народу, что большая часть его программы включала непродуктивный труд, результаты которого не могли увеличить благосостояние страны, поскольку продукт этого труда нельзя было экспортировать... Росла якобы покупательная способность государства, потому что оно печатало деньги, которые можно было тратить. Это привело к появлению нового класса потребителей и обеспечило подъем внутреннего рынка. Но что должно было случиться, когда все дороги построены и армия вооружена новейшим оружием?» Ответ напрашивается сам собой: тогда непременно должна была разразиться Вторая мировая война. Но еще до ее начала германский народ платил за ускоренную программу вооружений инфляцией и стагнацией реальных доходов. Главное же — его благополучие всецело ставилось в зависимость от мировой войны, победа в которой была основной целью Гитлера.

Но одно только форсированное наращивание военных расходов не гарантировало само по себе невмешательство Франции и Англии. Угроза применения силы с их стороны, не говоря уж о конкретных действиях, могла предотвратить ремилитаризацию Германии. Однако это была только теория, которой в державах — победительницах в Первой мировой войне никто не хотел следовать. Страны Антанты, с трудом оправлявшиеся от мирового экономического кризиса, не склонны были оказывать военное или экономическое давление на Гитлера, чтобы заставить его соблюдать статьи Версальского договора. Хуже того, они более или менее спокойно проглотили, в рамках безумной политики «умиротворения», и открытые акты агрессии — аншлюс Австрии и оккупацию Су-детской области, которую в результате Мюнхенского соглашения Англия и Франция преподнесли на блюдечке с голубой каемочкой. Западные политики готовы были закрыть глаза на отнюдь не цивилизованное отношение к нормам международного права, пока дело касалось присоединения к Рейху территорий с резко преобладающим немецким населением. Не исключено, что Лондон и Париж побудили бы и Польшу пойти на уступки в вопросе о Данциге и «коридоре», если бы этому требованию Гитлера не предшествовала германская оккупация Чехословакии в марте 1939 года. Чемберлен и Даладье слишком поздно поняли, что программа достижения мирового господства, заявленная в книге «Моя борьба», — это не пропагандистский продукт для внутреннего потребления, а реальная программа действий Гитлера и его партии. Пример Чехословакии показал, что собственно территориями с немецким населением аппетит Гитлера ни в коем случае не ограничится. Поэтому Польше были даны гарантии территориальной целостности, что очень скоро вовлекло Англию и Францию в войну с Германией. Но западные армии так и не сумели оказать Польше какую-либо реальную помощь. Во Франции слишком распространены настроения: «Не будем умирать за Данциг!» — а Англия в тот момент не располагала большой сухопутной армией.

Таким образом, Гитлеру удалось провести своих партнеров и в сравнительно благоприятных внешнеполитических условиях подготовить страну к войне, возродив вооруженные силы и военно-промышленный комплекс и подготовив плацдармы для успешных боевых действий.

В то же время, поскольку военную промышленность в середине 30-х годов пришлось возрождать почти с нуля, степень милитаризации экономики к началу Второй мировой войны в Германии была не слишком высокой. Даже в мае 1940 года, накануне большого наступления на Западе, доля оборонной продукции была менее 15 процентов всего промышленного производства. В 1941 году она возросла до 19 процентов, в 1942 году — 26 процентов, в 1943 году — 38 процентов, а в 1944 году достигла максимального показателя в 50 процентов. Между тем в СССР уже к концу 30-х годов продукция оборонной промышленности составляла не менее половины всей промышленной продукции.

В первые годы пребывания у власти Гитлер достаточно обтекаемо говорил об экспансии, маскируя свои внешнеполитические замыслы. Так, 17 мая 1933 года, выступая в рейхстаге, он заявил: «В течение многих столетий европейские государства и их границы строились на воззрениях, берущих свое начало исключительно в государственном мышлении. Благодаря победоносному шествию национальной идеи и национальных принципов на протяжении прошлого века и из-за отсутствия учета этих новых идей и идеалов государствами, создававшимися на основе других предпосылок, были посеяны семена многочисленных конфликтов. По окончании большой войны не может стоять более высоких задач перед действительно мирной конференцией, чем новое деление и новый порядок европейских государств, основанные на ясном понимании этого факта... Ни одна новая война в Европе не смогла предложить ничего лучше по сравнению с нынешней неудовлетворительной ситуацией. Напротив, применение силы в любой форме в Европе ни с политической, ни с экономической точки зрения не могло бы создать более благоприятной ситуации, чем та, что имеется сегодня. Даже при полном успехе нового силового решения конечным итогом стало бы углубление уже нарушенного равновесия в Европе и тем самым таило бы в себе... зародыш новых противоречий в будущем...»

Гитлер также отметил, что «в утопающей в коммунистическом хаосе Европе возникнет кризис невообразимого масштаба и непредсказуемой длительности... Германия разоружилась. Она выполнила все заложенные в мирном договоре обязательства, лежащие далеко за пределами целесообразности и даже рассудка... Германия готова в любое время в случае создания всеобщей системы международного контроля над вооружениями поставить под такой контроль свои воинские части при условии такой же готовности со стороны других государств, чтобы недвусмысленно продемонстрировать перед всем миром их абсолютно немилитаристский характер... Эти требования означают стремление не к вооружению, а к разоружению других государств... Единственная нация, которая с полным правом может опасаться агрессии, — это немцы, которым не только запретили иметь наступательное оружие, но и ограничили право на оборонительное и на создание пограничных укреплений... Германия думает не об агрессии, а о своей безопасности».

А вот после Мюнхенского соглашения от показного миролюбия Гитлера не осталось и следа. Уже 10 ноября 1938 года на встрече с главными редакторами германских газет и журналов фюрер признался: «Обстоятельства заставляли меня в течение десяти лет говорить практически только о мире. Лишь постоянно подчеркивая стремление Германии к миру, я мог шаг за шагом завоевывать свободу для немецкого народа и давать ему в руки оружие, которое служило необходимой предпосылкой для следующего шага. Разумеется, такая пропаганда мира имеет и свои негативные стороны, так как она легко может привести к тому, что в умах многих людей закрепится представление, будто сегодняшний режим... полон решимости сохранить мир при любых обстоятельствах... То, что я в течение многих лет говорил о мире, носило вынужденный характер».

Геббельс же 5 апреля 1940 года с гордостью говорил: «До сих пор нам удавалось держать противника в неведении о подлинных планах Германии, точно так же как наши внутриполитические противники до 1932 года не замечали, куда мы двинемся, и не понимали, что обещание действовать законными способами было всего лишь уловкой. Мы хотели прийти к власти законным путем, но мы не собирались пользоваться властью в соответствии с существовавшими в тот момент законами... В 1933 году французский премьер должен был бы сказать (я на его месте сказал бы это): «Рейхсканцлером стал человек, написавший книгу «Моя борьба». Мы не можем терпеть по соседству такого человека. Или он уйдет, или мы пустим в ход армию». Это было бы совершенно логично. Нам дали время, чтобы пройти через эту рискованную зону, и мы смогли обойти все опасные рифы. А когда мы были готовы и хорошо вооружены, они начали войну» (здесь министр пропаганды привычно передернул, войну-то ведь начал Гитлер).

Западные политики привыкли к существованию в условиях демократии и парламентского и общественного контроля, и порой они склонны были принимать за чистую монету «миролюбие фюрера», не сознавая до конца, что в условиях тоталитарного режима глава государства не несет ответственности ни перед кем, кроме себя самого. Поэтому Гитлеру и удавалось более пяти лет без особого труда втирать им очки.

Национал-социалистическое государство основывалось на культе фюрера. Его становление облегчалось тем, что еще до прихода к власти Гитлер пользовался большой популярностью. А после 30 января 1933 года любое появление Гитлера на публике сопровождалось восторженными приветствиями тысяч поклонников. Это происходило даже тогда, когда фюрер находился на отдыхе в своих любимых Баварских Альпах. А. Шпеер вспоминал: «Мы ездили на машине к Кенигсзее, а оттуда на моторке к полуострову Св. Варфоломея, а то предпринимали трехчасовой марш через Шарицкель к тому же Кенигсзее. Последний участок пути нам приходилось прокладывать, преодолевая толпу многочисленных туристов... Странным образом все эти люди поначалу не узнавали Гитлера в его баварском национальном костюме, поскольку никто и подумать не мог, что Гитлер тоже гуляет, как и прочие. Лишь недалеко от цели нашего похода — трактира «Шифмайстер» — накатывала волна восторженных поклонников, которые задним числом осознавали, кого они только что встретили по дороге, и следовала за нашей группой. Мы с трудом — Гитлер торопливым шагом несколько впереди — достигали двери прежде, чем вокруг нас сомкнётся быстро растущая возбужденная толпа. Пока мы сидели за кофе и пирожными, большая площадь перед трактиром постепенно заполнялась народом. Лишь когда прибыл отряд полиции, Гитлер залез в открытую машину, встал рядом с шофером на открытом переднем сиденье и возложил руку на ветровое стекло — так что его могли видеть даже те, кто стоял совсем далеко. В такие минуты восторги достигали истерического накала, ибо многочасовое ожидание наконец-то было вознаграждено. Два человека из охраны шли впереди и по три человека с каждой стороны, пока машина медленно продвигалась сквозь густеющую толпу... Мне никогда не забыть эту волну ликования, эту неистовость, которая читалась на множестве лиц. Куда бы ни приезжал Гитлер, где бы ни останавливалась ненадолго его машина, повсюду в первые годы его правления повторялись такие сцены. Причем вызваны они были не риторической либо гипнотической обработкой масс, а исключительно тем действием, которое производило на всех само присутствие Гитлера. Если отдельные люди среди толпы подпадали под это воздействие лишь на короткие секунды, сам Гитлер был подвержен длительному эмоциональному возбуждению. Я восхищался тогда его способностью, несмотря ни на что, сохранять в личной жизни формы непринужденного общения».

Но иной раз народное ликование было до некоторой степени организованным, что, однако, не умаляло искреннего энтузиазма граждан. Вот как описывает Шпеер одну совместную с Гитлером поездку в Нюрнберг: «Когда мы проезжали через какой-то городок, нас опознали, но, прежде чем власти успели что-нибудь предпринять, мы проскочили мимо. «А теперь будьте начеку, — сказал Гитлер, — в следующем городке мы так дешево не отделаемся. Из местной партгруппы уже наверняка туда позвонили». И действительно, когда мы въехали, улицы были запружены ликующими людьми, местный полицейский старался изо всех сил, но машина наша продвигалась с большим трудом. И едва мы пробились сквозь толпу, как несколько восторженных поклонников, уже когда мы выехали на дорогу, опустили шлагбаум, чтобы остановить Гитлера для приветствий...

Когда подоспело время обеда, мы свернули в небольшой трактир у Хильдбургсхаузена, где несколько лет назад Гитлер согласился с формальным присвоением ему чина комиссара полиции, чтобы получить германское гражданство. Но этой темы сегодня никто не касался. Хозяева прямо себя не помнили от волнения. Не без труда адъютант выдавил из них предложение: спагетти с яйцом. Мы ждали долго, наконец адъютант заглянул на кухню. «Женщины настолько возбуждены, что даже не могут определить, готовы спагетти или еще нет».

Между тем во дворе собрались тысячи людей, которые скандировали, требуя Гитлера. «Только бы нам пробиться», — обронил он. Медленно, осыпаемые дождем из цветов, мы достигли средневековых ворот. Но молодежь закрыла их прямо у нас перед носом, дети карабкались на подножки автомобиля. Пришлось Гитлеру раздавать автографы, и лишь после этого они открыли ворота. Все смеялись, и Гитлер смеялся вместе со всеми (смеющегося Гитлера представить себе очень трудно. Как кажется, чувство юмора ему не было присуще. — Б. С.).

На полях крестьяне побросали свои орудия, женщины махали руками — это была поистине триумфальная поездка. В машине, когда мы уже отъехали, Гитлер, повернувшись ко мне, сказал: «До сих пор так принимали только одного немца — Лютера! Когда он ездил по стране, люди стекались издалека и приветствовали его, как сегодня приветствуют меня!»

Эти зримые проявления народной любви к фюреру никак нельзя бьшо отнести лишь на счет одного ведомства Геббельса. Шпеер дает довольно убедительные объяснения этому феномену: «Народ приписывал Гитлеру успехи в экономике и внешней политике и с каждым днем все больше видел в нем воплощение глубоко укоренившейся мечты о могущественной, верящей в себя, внутренне единой Германии. Досадовали очень немногие. А если кто-то порой чувствовал, что в нем возникают сомнения, то успокаивал себя мыслями об успехах и о том уважении, которым пользуется режим Гитлера даже в критически настроенной загранице».

Гитлеру было жизненно необходимо поклонение толпы, он охотно в первые годы своего правления, до начала Второй мировой войны, устраивал «хождения в народ», подобные тем, которые характерны для западных демократических политиков. Тут, пожалуй, надо отметить его принципиальное отличие от Сталина. Иосиф Виссарионович к народной любви, как таковой, был равнодушен, толпы не любил, неконтролируемого общения с массами никогда не устраивал, а собственный культ рассматривал только как инструмент сохранения и укрепления власти и мобилизации общества. При этом Сталин даже в страшном сне не мог представить, что у него берут автографы или преграждают путь его автомобилю шлагбаумом, лишь бы еще на минуту задержать пребывание в родном городишке живого бога. И в городишки-то Сталин вообще не ездил, а Москву и ее окрестности покидал крайне редко, разве что на отдых в Сочи. Гитлер же осел преимущественно в одном месте — в восточнопрусской ставке «Вольфшанце» — только с началом Второй мировой войны. Сталин, в отличие от Гитлера, никогда не выступал на многотысячных митингах, а больше на съездах и конференциях, и вообще на публике появлялся не слишком часто. Власть он получил благодаря своему выдающемуся мастерству в сфере политической и аппаратной интриги, а отнюдь не из-за таланта оратора, которого у него просто не было. И революции ему совершать не пришлось, поскольку большевики пришли к власти еще в 1917 году, причем в успехе Октябрьского переворота решающую роль сыграл не Сталин, а Ленин и Троцкий. Стоит отметить, однако, что Гитлер, подобно Сталину, после прихода к власти также стал реже выступать с речами, а в период войны его публичные выступления вообще можно пересчитать по пальцам. Объясняется это тем, что НСДАП уже обладала монополией на власть в Германии, а безраздельная власть Гитлера в партии никем больше не ставилась под сомнение. Оппоненты были мертвы или находились в изгнании. Словами убеждать уже никого не требовалось. Немцы до поры до времени боготворили Гитлера не за слова, а за дела: ликвидацию безработицы, преодоление экономического кризиса, отмену всех унизительных ограничений Версальского мирного договора, аннексию Австрии и Судет... Мало кто задумывался над тем, что, хотя чудовищная безработица и ликвидирована, зарплата и уровень жизни практически не растут, поскольку все больше средств поглощает подготовка к войне. Большинство немцев о неизбежности войны и непредсказуемости ее исхода предпочитали не думать. Когда же военные неудачи создали потенциальную возможность для падения популярности Гитлера и нацистов, такого поворота дела не допустила хорошо отлаженная пропагандистская машина. Кроме того, война стимулировала патриотическое чувство, отождествляющее Германию и фюрера и побуждающее немцев сражаться даже в условиях безнадежности.

Еще одна разница между Сталиным и Гитлером была в идеологических основах установленных ими режимов. В относительно мононациональной Германии нацисты могли себе позволить строить свою политику на тезисе об «избранности» германской нации. В многонациональном Советском Союзе стабильной могла быть только та диктатура, которая опиралась на классовый признак разделения общества, а не национально-расовый. Гитлер сделал «врагами народа» и изгоями прежде всего евреев и иных эмигрантов. Большинство же тех, кто поддерживал социал-демократов и коммунистов, либо были вынуждены покинуть Германию, либо были «перевоспитаны» пропагандой и репрессивными органами. Поэтому число казненных антифашистов исчислялось десятками тысяч, а не миллионами, как это было в СССР в отношении тех, кого сочли противниками коммунизма или противниками сталинской линии в партии, причем массовый террор начался еще в 1918 году, задолго до прихода Сталина к власти. Так или иначе, действия большевиков ущемили интересы десятков миллионов людей, и репрессиям подверглись представители самых разных слоев общества. Поэтому тех, кто досадовал на Сталина, в СССР было гораздо больше, чем в Германии — ненавистников Гитлера. Ведь фюрер, устранив Рема и его ближайшее окружение, не стал проводить в партии кровавую чистку. Не сажал в тюрьмы и лагеря рядовых коммунистов и социал-демократов. Вплоть до 20 июля 1944 года вообще не трогал вермахт. Не расстреливал и не сажал без самой крайней на то нужды ни фабрикантов, ни помещиков, ни пролетариев, ни крестьян. И в результате обеспечил морально-политическое единство германского народа накануне войны и искреннюю любовь миллионов, не ведающих толком ни того, что творят сами, ни того, что вообще творится в Рейхе Гитлером и его партией. Ибо информация тщательно фильтровалась министерством пропаганды, а «окончательное решение еврейского вопроса» (Endloesung) проходило в условиях глубокой тайны.

Массам Гитлер представлялся вождем, никогда не ведавшим сомнений на избранном раз и навсегда пути к величию Германии. Только люди из ближайшего окружения отмечали некую двойственность его характера и глубоко скрытую рефлексию. Однако фюрер умел подавлять собственные эмоции и на людях всегда демонстрировал абсолютную уверенность в правоте собственных решений, заражая этой уверенностью собеседников. Вот что, например, писал Иоахим фон Риббентроп в Нюрнбергской тюрьме в ожидании сурового приговора: «Верность Адольфа Гитлера людям, которые однажды что-либо сделали для него, порой граничила с невероятным. С другой стороны, он мог быть непостижимо недоверчивым. Но всего легче он поддавался влиянию, даже нашептыванию тех людей, которые умели ловко вводить его в заблуждение и выставлять напоказ менее привлекательные стороны его характера. Он мог даже сознательно оскорбить человека. В этом проявилась известная двойственность натуры, которую я так и не смог понять до конца. Принцип «разделяй и властвуй» был доведен им до такой степени, что не только возникали межведомственные трудности, но и почти все его сотрудники оказались вовлеченными в тяжелые внутренние конфликты... Он мог приходить в слепую ярость и не всегда умел владеть собой...

Доминирующий характер личности Адольфа Гитлера проявлялся как на больших народных митингах, так и в общении с политиками, военными, иностранцами, а также в более тесном кругу и в личных беседах... Однажды болгарский царь Борис сказал мне, что от Гитлера исходит такая сила и уверенность, что он каждый раз черпает их на много месяцев вперед. Так происходило со всеми, кто имел с ним дело. Гитлер производил впечатление не только на Ллойд Джорджа, но и на Чемберлена и Дала-дье. Его вера в себя и твердость воли в сочетании с гениальным, понятным и простым способом выражаться ощущались многими людьми, вовлекая их в его русло (в предсмертном письме жене, написанном 3 октября 1946 года, сразу после оглашения приговора, Риббентроп сетовал: «Мой коронный свидетель Адольф Гитлер оказался мертв. Если бы он мог дать показания, приговор развалился бы. Но я должен теперь примириться с судьбой одного из ближайших приверженцев столь могучей, но демонической личности... («Демонизмом» Гитлера его министр иностранных дел, даже стоя под виселицей, пытался оправдать свое соучастие в преступлениях против человечества. И не он один. Хотя, конечно, необходимо признать, что преступления Гитлера несоизмеримы с преступлениями его соратников — Геринга, Гиммлера, Кейтеля, Риббентропа, Гесса, Бормана, Геббельса и др. Именно фюрер сколотил их в одну шайку и бросил в поход за мировое господство. Без него они имели все шансы остаться рядовыми обывателями. — Б. С.) На крупных митингах мне приходилось повсеместно быть свидетелем того, как его слова приводили массы в движение, вызывали восторг, гнев, трогали людей до слез. По воздействию на людей и массы личность этого человека — один из величайших феноменов.

Адольф Гитлер был обожаем миллионами и все же был одинок. Я никогда не мог сблизиться с ним и не видывал никого другого, кому бы это удалось. Единственным исключением был Герман Геринг. Тот мог добиваться у Гитлера очень многого. Я не имею в виду последние два года, когда Гитлер изменил отношение к нему из-за несостоятельности люфтваффе. Ранее же фюрер всегда отзывался о нем с величайшим уважением. Он часто называл Геринга «великим немцем»... Кроме Геринга довольно близки к фюреру были, пожалуй, еще Гесс и Тодт.

Судить о характере такого гениального существа, как Адольф Гитлер, очень трудно. Его нельзя мерить обычной меркой (беда всех великих людей в том, что они верят, будто их будут оценивать по другим правилам, в отличие от людей невеликих. А если посмотреть на великого человека в свете критериев, применимых к обыкновенным людям, то нередко гений предстает личностью весьма неприглядной, а порой вообще внушает отвращение и ужас. — Б. С.). Он был убежден в своей роли мессии, считал себя предназначенным самим Провидением сделать Германию великой. Он обладал несгибаемой волей и немыслимой энергией в достижении своих целей. Его интеллект был огромен, а способность схватывать все на лету — ошеломляюща. Мир его представлений и фантазий всегда был отмечен крупными историческими перспективами и параллелями. Образцом ему служил Фридрих Великий. Несмотря на всю свою фантазию, он все-таки был в достаточной степени реалистом, чтобы трезво оценивать положение. Но, принимая крупные решения, он ощущал себя исполнителем предначертанной Всевышним судьбы. Однажды он сказал мне, что каждый раз перед крупным решением к нему внезапно приходит абсолютная уверенность и тогда он совершенно точно знает: его долг — сделать именно это.

Нет никакого сомнения в том, что Адольф Гитлер имел в жизни только одну цель: служить германскому народу. Об этом говорит весь его жизненный путь, начиная с юности, его участие в качестве неизвестного солдата в мировой войне и его деятельность как политика и фюрера германского народа. Он жил совершенно самоотверженно, жертвовал своим здоровьем и до последнего мгновения не думал ни о чем, кроме как о будущем своей нации. Это служило путеводной нитью его мыслей и действий. На это были направлены его важнейшие внешнеполитические решения. Он думал надежно обеспечить германское будущее только тем способом, который считал приемлемым для себя. Тот факт, что он потерпел поражение, фюрер, говоря со мной, назвал судьбой. Почему именно он потерпел поражение — решит история».

Читая этот панегирик Гитлеру, надо полагать вполне искренний (перед лицом смерти люди обычно сохраняют объективность), следует помнить, что мессианское стремление Гитлера обошлось в миллионы жертв и немцам, и их противникам и принесло гибель тогдашнему Германскому государству. В своем стремлении к величию германского народа фюрер преступил все законы общечеловеческой морали и осуществил один из масштабных геноцидов в истории.

В первые годы после прихода к власти Гитлер много ездил по стране и не избегал общения с массами. Позднее, в период непосредственной подготовки к войне и в военные годы, он перемещался главным образом между Берлином и своими ставками, почти не появляясь публично. О порядке перемещений Гитлера по территории Рейха поведал в советском плену бывший начальник его личной охраны Ганс Раттенхубер: «Специальный поезд Гитлера состоял из 15 вагонов... Вагон Гитлера был довольно просторным. Начиная с 1942 года Гитлер в нем обедал во время поездок, тогда как раньше он обычно ходил на обед в салон-вагон.

В вагоне кроме купе Гитлера имелись также купе для личного адъютанта, для адъютанта вооруженных сил и личного слуги — штурмбаннфюрера Линге. Было также учтено особое пристрастие Гитлера часто принимать теплую ванну (он всегда принимал ее, по словам Раттенхубера, после публичных выступлений, когда был потный и разгоряченный. — Б. С.), для этой цели в его вагоне было оборудовано специальное помещение. Одно купе в вагоне было оборудовано для него в виде небольшого служебного кабинета...

Маршрут держался в строжайшем секрете и составлялся таким образом, что нельзя было понять, когда Гитлер будет пользоваться поездом. Гостям приход Гитлера объявлялся примерно за час до этого. Зачастую Гитлер вместе с охраной входил и выходил из поезда с другого вокзала, нежели гости. В ночное время все вагоны были заперты, за исключением вагона охраны. Железнодорожные станции были закрыты, чтобы посторонние лица не могли туда пройти.

Впереди спецпоезда на определенной дистанции двигался дополнительный поезд.

Если поездка совершалась официально и ожидались встречи с публикой, то железнодорожное начальство заранее заботилось о правильном размещении встречающих...

Гитлер пользовался автомашинами только следующих типов: «мерседес-бенц», открытая и лимузин с мотором мощностью в 150 лошадиных сил, а также вездеход марки «Штейер». Все машины Гитлера были бронированы и снабжены специальными непробиваемыми стеклами... Фары-прожектора были исключительно сильные, так что ослепляли все встречные машины, исключая, таким образом, возможность обстрела со стороны последних. Кроме того, в машине имелись несколько небольших, управляемых вручную сверхсильных фонарей, позволявших освещать все пространство вокруг машины. Сзади машины был также установлен сильный прожектор, способный ослепить все машины, пытавшиеся нагнать машины Гитлера...

Характерно, что Гитлер редко ездил со скоростью свыше 90 километров в час, автомобильные прогулки он любил, так как при этом отдыхал.

Следует различать секретные поездки Гитлера, когда это тщательно скрывалось от посторонних, и официальные, когда о поездке Гитлера население знало.

При секретных поездках Гитлера сопровождающим его лицам сообщалось лишь время отъезда, цель поездки была известна лишь Гитлеру. Нередко в таких случаях, уже после выезда, Гитлер сам лично намечал маршрут на карте.

Во время секретных поездок Гитлера светящаяся надпись на машине сопровождения «Полиция, обгон запрещен» закрывалась специальным щитом.

Во время езды обгон колонны посторонними машинами не допускался. Автомашинам, пытавшимся обогнать колонну, загораживали путь автомобили сопровождения...

Женщин в автомобильные поездки Гитлер не брал.

Особые охранные мероприятия надлежало проводить при официальных поездках, так как маршрут был известен за несколько дней и население собиралось для встречи Гитлера.

В таких случаях за несколько дней чиновниками криминальной полиции бралась под наблюдение вся трасса...

Устройство громкоговорителей было разрешено лишь специальной команде штурмовиков. Вывешивание лозунгов, украшений и сооружение трибуны осуществлялись под наблюдением сотрудников областного руководства НСДАП...

Если по пути нужно было проехать парк, то в таком случае в нем всегда можно было найти полицейских чиновников с собаками...

Самолет Гитлера — четырехмоторный типа «Кондор», фирмы «Фокке-Вульф»... Мы никогда не летали выше 4,5 тысячи метров, так как Гитлер плохо себя чувствовал на высоте...

«Кондор» Гитлера имел специальное устройство, позволявшее последнему в случае опасности путем нажатия кнопки открывать под собою в кабине люк, в результате вместе с сиденьем, на котором Гитлер был заранее укреплен ремнями, он мог вывалиться из самолета, после чего автоматически раскрывался парашют...

До 1938 года Гитлер часто совершал пешие прогулки в гражданском платье. Особенно часто это имело место во время его пребывания в Берхтесгадене. Эти прогулки, как правило, совершались в сопровождении двух сотрудников охраны, которые шли на некотором расстоянии от Гитлера... Подобные прогулки совершались в особой тайне и по разным маршрутам, что помогало предотвратить возможность покушения. После 1939 года он уже больше не ходил пешком и гулял только в своем специально огороженном и обеспеченном надежной охраной парке в Берхтесгадене».

Как можно убедиться из показаний Раттенхубера, начиная с конца 30-х годов постепенно нарастало одиночество Гитлера и сокращался круг его общения. Даже обедать в поездках он предпочитал уже не в вагоне-салоне, а в собственном купе, один или с очень малым числом сотрапезников. И полностью прекратил «хождение в народ», а в войну резко сократил число публичных выступлений. И общение ограничивалось уже строго определенным кругом людей. Тут было две причины. С одной стороны, подготовка и ведение войны уже не оставляли у него свободного времени от совещаний и докладов подчиненных. С другой стороны, как и всякий диктатор, Гитлер со временем уверовал в свое полное превосходство над окружающими. Он стал самодостаточным в своих собственных идеях и более не нуждался ни в чьем одобрении.

Загрузка...