Adrenalin trash

Зима

Под ногами хрустел декабрь. Звук этот, веселый, почти циничный, казался совсем неуместным в темном и безлюдном зимнем лесу, торжественной тишиной напоминавшем пустой школьный спортзал. Впрочем, это был не настоящий лес, а так называемый лесопарк, кусок подмосковной природы, со всех сторон окруженный многоэтажными микрорайонами, исполосованный асфальтовыми дорожками, напичканный деревянными лавками и похожими на шахматных слонов кормушками для белок. Таких кусков в городе было много, и этот факт нашел отражение в его названии. Причины бурной любви проектировщиков к природе остались загадкой, хотя недавно один еженедельник высказал предположение о том, что лесопарки должны были стать базами партизанской войны в случае захвата центра советской электроники неприятелем.

Вечер был морозным и ясным, обещая тревожную гоголевскую ночь и развеселое пушкинское утро. Кора окружавших асфальтовую дорожку елей потрескивала, словно разогреваемое на сковородке масло. В воздухе висела мелкая снежная муть. Через ветви деревьев сочился белый лунный свет. Полоска неба над дорожкой напоминала реку, в которой отражались звезды и фосфоресцирующий инверсионный след недавно пролетевшего самолета.

Андрей остановился, сбросил висевшую на локте руку Василисы, достал из кармана пуховика сигареты и, сняв перчатки, закурил. От вспышки зажигалки остались желтые пятна перед глазами, а пальцы неприятно укололи иглы мороза. Андрей вспомнил прочитанное недавно в какой-то книжке словосочетание «темная зима» и неожиданно отчетливо понял, что же имел в виду автор.

— А ничего я свитерок замутил, — сказал Андрей, сделав шаг назад.

— Тут плохо видно, — сказала Василиса. — Пощупать надо.

Она подошла к Андрею, сняла варежки и неловко расстегнула молнию его пуховика — замерзшие Василисины пальцы утратили уже не раз оцененную проворность. Распахнув пуховик, Василиса провела ладонями по груди Андрея, потом обняла его. После короткой паузы ее ладони спустились Андрею на ягодицы.

— Там свитера нету, — сказал Андрей, улыбнувшись.

— А я знаю, — ответила Василиса.

Андрей поцеловал ее холодные губы. Ему в голову пришла мысль о том, что на таком морозе к чужим губам можно прилипнуть, как к краю колодезного ведра. Усмехнувшись, он снова отступил на шаг. Фантазия Василисы была чрезвычайно богата, между тем низкая температура окружающей среды вполне могла повредить нежные части тела.

— Пойдем, — сказал Андрей, выдыхая перемешанные с табачным дымом облака пара.

— Пойдем, — сказала Василиса.

Они снова зашагали по покрытой притоптанным снегом дорожке.

Новый свитер украсил жизнь Андрея примерно три часа назад. Добыт он был по перспективной и еще не отработанной технологии, основы которой изложил Костыль.

Андрей общался с коллегой в основном в рабочее время. Обычно обсуждали секреты профессионального мастерства — Костыль проявил незаурядные способности в деле снабжения города климатическим оборудованием, — иногда касались и проблем шоплифтинга. Совместные акции больше не предпринимали, и Костыль, обладавший удивительно богатым опытом в этой сфере, стал теперь чем-то вроде приглашенного специалиста. На роль наставника и учителя он не подходил из-за возраста.

— Ну а со шмотками что? — спросил его Андрей как-то во время совместного перекура.

— А что со шмотками? — спросил Костыль.

— Выносил когда-нибудь? — спросил Андрей.

— Ну, было дело, — ответил Костыль.

— И как это делается? — спросил Андрей.

— Да по-разному, — ответил Костыль. Он всегда пользовался краткими речевыми конструкциями, из-за чего Андрей никак не мог понять причины его успеха в торговле кондиционерами.

— И как ты делал? — спросил Андрей. Ему было немного неприятно вот так выковыривать из Костыля слова, но интерес пересиливал гордость.

— Ну, любимый способ — это две шмотки в примерочную брать, — сказал Костыль. Его речь, помимо скупости, имела еще одну особенность — почти каждая фраза подкреплялась коротким плевком, если, конечно, обстановка позволяла. Андрей подумал, что, может быть, именно в этом кроется секрет профессиональных успехов Костыля. В последнее время он перешел на оптовые поставки, и основными клиентами его были палатки на вещевых и радиорынках, переговоры происходили под открытым рыночным небом, и Костыль мог придавать своим словам дополнительный вес.

— И? — спросил Андрей.

— Если зимой или осенью, то со свитером совсем просто, — сказал Костыль, — Заходишь в примерочную, один надеваешь на себя. Под куртку. Потом выходишь и второй вешаешь на место.

— А вешалку? — спросил Андрей.

— Ну, мы ради прикола с собой иногда забирали, — сказал Костыль. — Главное, чтобы продавец не заметил, что ты две вещи взял. И камер в кабинке не было.

— Могут быть? — спросил Андрей.

— Кто его знает, — сказал Костыль.

— И не попадались? — спросил Андрей.

— Из знакомых — никто, — ответил Костыль. Последняя фраза была стандартной, она почти всегда подытоживала очередную беседу подобного содержания.

— А там бирки магнитные есть? — спросил Андрей.

— Надо смотреть, — сказал Костыль. — Их оторвать можно. А можно просто побежать.

— Понятно, — сказал Андрей. Они побросали окурки в банку из-под кофе и пошли в офис.

Переход от продуктовых к промышленным товарам был необходимым условием необходимого роста. Подключение Василисы принесло легкое освежение акциям, однако участие ее в большинстве случаев было косвенным, кроме того, мастерство Андрея достигло уже такого уровня, что риск сводился почти к нулю — соответственно, уменьшалась и интенсивность адреналиновых инъекций. «Сменим универсам на универмаг» — так мог бы выглядеть лозунг этапа, если бы Андрей имел привычку украшать кумачовыми плакатами панельные многоэтажки умозаключений.

Вообще-то, эпохальный переход Андрей собирался совершать с Олегом. Они уже несколько раз, сидя с пивом в каком-нибудь грязном подъезде или чуть менее грязном баре (российский климат заставлял Андрея поступаться принципами), обсуждали подробности этого мероприятия. Собственно, обсуждать было особенно нечего — основные черты акции были вполне ясны, а учесть все мелкие детали не представлялось возможным. Однако Андрей и Олег старались отложить премьеру. Они понимали — хотя никогда и не говорили об этом, — что первый раз повторить нельзя, и поэтому часами рассуждали о том, магазины и товары какой ценовой категории будут предпочтительнее, стоит ли сразу ехать в центр или сначала попытать счастья на окраине и какую модель свитера выбрать. Особой темой было выяснение того, кому предстоит играть главную роль. Это немного напоминало сцены из старых военных фильмов, где на предложение добровольцам выйти из строя шаг вперед делает вся неровная шеренга партизанского отряда.

Как и следовало ожидать, обсуждения оказались совершенно бесполезными. Андрей, конечно, испытывал чувство вины из-за того, что предал товарища. Олегу, наверное, должно было быть особенно обидно, потому что опоздал он буквально на пару дней. Акция, несмотря на то что многие вопросы оставались неразрешенными, намечалась на пятницу.

Однако внеочередное свидание с Василисой изменило планы. Неожиданное предложение встретиться посреди рабочей недели исходило от нее и, судя по всему, должно было придать остроты ощущениям. Впрочем, Василиса могла просто соскучиться.

Так или иначе, увидев ее в светлом и душном вестибюле «Менделеевской» — Василиса любила сентиментальные традиции, — Андрей испытал уже привычные эмоции, сравнить которые можно было, пожалуй, с гамбургером из «Макдоналдса». Между двумя булочными ломтями несомненного теплого чувства лежала жирная темная котлета мучительной пустоты (последние совместные походы по супермаркетам выполняли роль кетчупа и укропа).

Первые полтора часа они провели в каком-то кафе недалеко от метро. Кафе было самым обычным — табачный дым, радиомузыка и пара молодых официантов, обменивавших свободное время и чувство собственного достоинства на возможность в будущем так же культурно скоротать вечерок. Андрей, чтобы хоть как-то развлечься, заказал себе гамбургер. В конце концов сосущее чувство в душе стало невыносимым. Он вспомнил начало одного популярного иностранного фильма и перевел разговор — который, как обычно, крутился вокруг бывших Василисиных парней — на тему шоплифтинга.

— Предлагаю попробовать, — сказал Андрей, изложив суть вопроса. — Прямо сейчас.

— Сейчас? — переспросила Василиса.

— Да, — сказал Андрей. — А что тянуть.

— Хорошо, — сказала Василиса, улыбнувшись и допив кофе.

Андрей подумал, что теперь вопрос с выбором главного героя не встанет.

Они долго бродили по району, подыскивая нужный магазин. Пару раз им попались вытесненные конкурентами из центра бутики, сияющие бронированными витринами, но заходить туда Андрей не решался. Вонявший вещевым рынком пуховик (Андрей был уверен, что продавцы назовут его про себя ватником), тощие джинсы и забрызганные ботинки наверняка привлекли бы к нему внимание всего обслуживающего персонала. Рассчитывать на успех в такой ситуации было глупо, а проверять на себе предположения по поводу сценария поимки с поличным Андрей не хотел. Нужный магазин был найден случайно и, разумеется, в тот момент, когда путешественники уже почти отчаялись.

На широкой, пустой и казавшейся забытой кем-то самым главным улице, куда Андрей свернул уже безо всякого расчета на удачу, им попался бетонный параллелепипед позднего советского выпуска. Это был универмаг эпохи распада социализма и первоначального накопления капитала. Магазин нес на себе все признаки тяжелого упадка. Облицовывавшая фасад плитка во многих местах отвалилась, рекламные плакаты в витринах истлели, а вывески над входом не было, только остались светлые участки от больших букв, когда-то сиявших скромным советским неоном и предлагавших прохожим «Одежду». Тем не менее в ослабевшем бетонном теле еще ползала жизнь. Скорее всего, ее поддерживал местный наркобарон, нехитрым способом очищавший мутные денежные потоки.

Последнее соображение придало Андрею новые силы. Кроме того, напротив магазина стоял красивый рекламный щит, изображавший лежащего на капоте джипа мужчину с удочкой в руках. Над мужчиной плыла обнадеживающая надпись — «Сто дорог впереди». Андрей подумал, что местный наркобарон специализируется на кокаине и других назальных стимуляторах. Он резко остановился — так, что державшаяся за его локоть Василиса чуть не упала, — и сказал:

— Здесь.

— Здесь? — переспросила Василиса. — Тут же ничего приличного не найдешь.

— Так не в этом же дело, — сказал Андрей. — Да и что в таком случае можно считать приличным?

Василиса сделала странное движение головой, означавшее, видимо, то, что мужчинам всегда виднее.

— Сколько времени, интересно? — спросил Андрей.

— Часов семь, — сказала Василиса.

Они поднялись по монументальной бетонной лестнице и зашли в магазин. Закрывался он в восемь — менеджмент магазина все-таки следил за тенденциями бизнеса.

Интерьер оказался выполнен в строгом соответствии с канонами стиля ретро. Зал был большой и просторный, убрав из него вешалки с одеждой и будки касс, вполне можно было организовать товарищеский футбольный матч. С потолка на черных нитях свисали таблички с обозначением отделов. Андрей обратил внимание на вывеску «Ткани» — в детстве он всегда считал эту надпись искаженным словом «Танки». В нескольких местах виднелись плешивые головы застывших в невероятных позах манекенов. Многие из них были, похоже, старше Андрея. Посетителей в магазине не было совсем, и отряд продавщиц в бордовых передниках собрался возле единственной работающей кассы. Они что-то обсуждали — до Андрея долетали только обрывки фраз, и понять, идет ли речь о телевизионном сериале или рождении ребенка у директора, он так и не смог.

Они с Василисой зашли в зал и через некоторое время добрались до нужного отдела, обнаружив вешалку со свитерами под табличкой «Женское белье». Андрей довольно долго щупал рукава и воротники, рассматривал ценники и прикладывал свитера к груди. Василиса заметно нервничала и часто громко смеялась, но даже это не могло привлечь внимания продавщиц. Охраны в магазине не было, хотя, конечно, ее роль могли исполнять притаившиеся в подсобке грузчики. Андрею показалось, что он пару раз слышал звон стаканов, доносившийся из недалекой открытой двери. О камерах и магнитных бирках речь не шла.

В целом обстановка была самая благоприятная, и это даже немного расстраивало, потому что нужный эффект мог не возникнуть. Хотя от касс его было не видно, Андрей все же взял два свитера и пошел к примерочной будке. Василиса шла следом.

— Может, я с тобой зайду? — спросила она, хихикнув.

Андрей быстро взвесил все «за» и «против» и сказал:

— Не сейчас. Самолеты первым делом.

— Хорошо, — сказала Василиса.

Дальше все было совсем просто. Андрей зашел в примерочную, задернул занавеску, повесил вешалки на прикрученный к фанерной стенке латунный крючок. Сняв с вешалки один из свитеров — красный, с широкой черной полосой на груди, — он еще раз внимательно осмотрел его, оторвал ценник, потом снял пуховик. Несколько секунд ушло на то, чтобы натянуть пришитую к воротнику пуховика петлю на крючок — грязный символизм происходящего не ускользнул от подвижного внимания Андрея. Первый выброс адреналина произошел, когда Андрей надел свитер и посмотрел на себя в зеркало. Он растянул этот момент на несколько сочных секунд, потом надел пуховик и застегнул молнию. Руки его слегка тряслись. Желудок покалывало, на душе стало светло и прохладно. Опасения по поводу нужного эффекта оказались пустыми.

Осиротевшую вешалку Андрей засунул под куртку, потом взял второй свитер и вышел из примерочной.

— Ну что? — спросила Василиса.

— Да что-то не подошел, — сказал Андрей.

Василиса весело засмеялась. Звук этот показался Андрею удивительно чистым и приятным. Чувство внутренней пустоты пропало. Он улыбнулся, они отнесли свитер на место, потом пошли к выходу.

Путь был совсем коротким, и Андрей специально шел медленно, чтобы растянуть удовольствие. Он смотрел по сторонам и что-то — сам толком не замечая что — говорил по поводу окружавших их манекенов и длинных рядов одежды. Переживания были настолько сильными, что казались совсем новыми. Если раньше ощущения аккумулировались в сжимавших маленькую банку пальцах, то теперь они распространились на гораздо большую поверхность. Андрей почувствовал, как разом вспотели подмышки и промежуток между лопатками, как нагрелась грудь и остыл живот. Даже стало немного обидно из-за того, что рядом не было охранника или хотя бы продавщицы, взгляд которых мог вызвать новую гормональную бурю. Но и без этого было очень хорошо — ярче засияли висящие под потолком лампы, четче выделялись на фоне вечной тишины звуки. Когда Василиса смеялась очередной шутке, по телу пробегала приятная дрожь.

Они вышли через неработающую кассу, преодолели последние несколько метров магазина и оказались на крыльце.

Ни машин, ни пешеходов видно не было, и от этого полностью утратившие функциональность фонари казались частью какой-то большой гирлянды.

Андрей несколько раз глубоко вдохнул и широко улыбнулся. Что-то упиралось в его живот. Он вспомнил про вешалку и достал пластмассовые плечи из-под крутки. Близость магазинных дверей не казалась опасной.

— Ну как? — спросил он, повернувшись к Василисе.

Она улыбалась — удивительно ярко и искренне.

— Круто! — сказала Василиса.

— На, — сказал Андрей, протянув Василисе вешалку.

— А мне она зачем? — спросила Василиса.

— Не нужна? — спросил Андрей.

— Нет, — сказала Василиса.

— Хорошо, — сказал Андрей.

Он бросил вешалку в сугроб рядом с крыльцом, обнял Василису за талию, и они долго целовались.

— Слушай, а у Никиты что сегодня? — спросила Василиса.

— У Никиты? — переспросил Андрей. — Не знаю.

— К нему хочу, — сказала Василиса. Она дышала прерывисто, словно только что бежала. — Очень.

— А знаешь что? — спросил Андрей. В голову ему пришла простая и совсем неожиданная мысль.

— Что? — спросила Василиса.

— А поехали ко мне, — сказал Андрей.

— Так у тебя, наверное, родители дома, — сказала Василиса.

— Ну и что, — сказал Андрей. — Во-первых, у меня комната свободная, во-вторых — они спать рано ложатся, а в-третьих…

Он сделал паузу.

— Что в-третьих? — послушно спросила Василиса, по-прежнему улыбаясь.

— В-третьих — их не будет утром и днем завтра.

— Поехали, — сказала Василиса. — А долго?

— Часа полтора-два, — сказал Андрей. — Погуляем еще, город тебе заодно покажу.

— Отлично, — сказала Василиса.

Они спустились с крыльца и пошли к метро.

Лес кончался, и через поредевшие шеренги елей уже пробивался свет уличных фонарей, разом лишивший лунное сияние сочности и эмоциональности. Впереди Андрея ждало небольшое потрясение. На выходе из леса стояла лавочка. Несмотря на морозную погоду и позднее время, она сумела стать центром темной компании, разбрасывавшей вокруг себя нехороший смех. Первые волны веселья коснулись ушей Андрея, когда лавочка была еще не видна. Он остановился и прислушался.

— Что? — спросила Василиса.

— Тихо, — сказал Андрей.

Впереди снова засмеялись. На душе стало как-то муторно, но все равно надо было идти. Андрей медленно двинулся вперед, стараясь успокоить себя мыслью о том, что они с Олегом тоже иногда сидели на этой лавке и издавали похожие звуки, не представляя, тем не менее, никакой реальной угрозы прохожим.

— Ну что? — спросила Василиса.

— Нет, ничего, — сказал Андрей. — Показалось.

— Понятно, — сказала Василиса.

Андрей подумал, что она на самом деле все понимает, и вспомнил, как Никита однажды сказал, что девчонки специально ищут опасные места, чтобы посмотреть, как их парни дерутся. От этой мысли стало совсем нехорошо. Андрей покосился на Василису. Она сразу заметила движение его головы, повернулась, улыбнулась и спросила:

— А что мы родителям твоим скажем?

— Да ничего, — сказал Андрей. — Моя комната.

Василиса усмехнулась и спросила:

— Но они как, рады будут?

— Не знаю, — сказал Андрей.

Наконец лавочка появилась в поле зрения. Она стояла под елью, и разглядеть людей вокруг нее толком не удалось. Видны были только темные тени и стайка сигаретных огоньков. Андрей пошел вперед, не сбавляя шага.

Он никогда не любил драться. Причем, как любой, кто не умеет этого делать, боялся не столько физической боли, сколько неизбежного унижения. А еще он боялся, что, если кто-то что-то скажет, он не сможет ничего сказать в ответ. Или сможет, а потом оплошает в бою. В общем, в душе его распустился букет стандартных для такой ситуации мыслей. По телу снова покатилась адреналиновая волна, но на этот раз возникшая дрожь не казалась приятной.

И только когда до лавочки оставалось метров десять, в голову пришла совершенно очевидная мысль о том, что движение мимо пьяной компании ничем не отличается от налета на магазин. Такой же риск оказаться в неприятной ситуации, только вызванный не собственным желанием, а внешней необходимостью. Но, как сказал великий, свобода — это осознанная необходимость. Последнее соображение несколько изменило ситуацию. Андрей почувствовал себя увереннее. Вроде бы мыслью нельзя было защититься от неблагоприятного влияния окружающей среды. Вроде бы было нельзя, но они прошли последние метры леса без приключений. Казалось, компания под елкой даже не заметила их.

По дороге к автобусной остановке, пока свежий адреналин медленно вымывался из крови, Андрей думал о том, поменял ли он что-то мыслью, или ему просто повезло. Думал он об этом еще некоторое время, пока ждали автобус, но потом Василиса, решив как-то скрасить ожидание, прикоснулась ко рту Андрея прохладными губами, и вектор его мыслительного процесса радикально поменял направление.

До дома добрались только в одиннадцать. В квартире было почти тихо, только из-под дверей папиной комнаты сочился перемешанный с темнотой храп, а от мамы летел подсвеченный ночником шорох страниц. Сняв ботинки и пуховик, Андрей оставил Василису раздеваться в прихожей, зашел в мамину комнату, откашлялся и сказал:

— Привет! Я сегодня не один.

— А с кем? — спросила мама, опустив руку с цветастым детективом на одеяло. В голосе ее было скорее любопытство, чем удивление, как всегда происходит, когда в мозг поступает по-настоящему неожиданная информация, которая вначале не воспринимается как реальная.

— С Василисой, — сказал Андрей. Он пару раз упоминал это имя дома, поэтому решил не перегружать маму подробностями.

— С девушкой? — спросила мама. На этот раз удивление было уже доминирующей эмоцией.

— Ну да, — сказал Андрей.

— А что так поздно? И надолго она? — спросила мама.

— До утра, — сказал Андрей. — Так уж вышло.

— А где же она спать будет? — спросила мама.

— У меня, — сказал Андрей.

— У тебя, — повторила мама. На лице ее проступила легкая грусть, расшифровывавшаяся, видимо, стандартной фразой о том, что время летит и старость уже не за горами.

Андрею сразу захотелось сказать что-нибудь ободряющее. Он прошелся по комнате, взял в руки лежавшую на телевизоре газету с программой, пробежался глазами по расписанию жизни телезрителя.

— Я сегодня еще, похоже, одну партию продал, — сказал он, положив газету на место.

— Обогревателей? — спросила мама.

— Да, — сказал Андрей.

— Большую? — спросила мама.

— Стандартную, — сказал Андрей.

— Понятно, — сказала мама. — Ну вы чаю попейте. Белье дать?

— Не надо, — сказал Андрей.

— Можно, я вставать не буду? — спросила мама.

— Конечно, — сказал Андрей. — Как-нибудь в другой раз познакомлю вас.

— Хорошо, — сказала мама. — Папу не разбудите.

— Да уж постараемся, — сказал Андрей и вышел в прихожую.

В своей комнате он вернулся к прерванным на остановке размышлениям. Пока Василиса снимала с него два свитера, футболку и расстегивала джинсы, Андрей думал о том, что будет, если мама все-таки решит выдать им чистое белье или проснувшийся папа зайдет проведать припозднившегося сына. Сразу, конечно, вспоминался успокаивающий анекдот про покупку мотоцикла, но в целом обстановка была необычная, и сердце работало интенсивнее обычного.

Оставшись в трусах, Андрей сумел выкроить несколько секунд на то, чтобы включить компьютер и наполнить комнату негромкой и подходящей к случаю электронной музыкой. «Музыка, она ритм задает», — сказал как-то Олег во время обмена опытом. Разобравшись с этим, Андрей снял носки — процедура, неизменно привносившая в романтическую симфонию басовые бытовые нотки, — и уложил Василису на диван.

Она улыбалась. Андрей расстегнул молнию ее кофты, провел рукой по подпертому напряженной грудью лифчику. Теперь он ясно ощущал новую остроту переживаний — и из-за того, что за стеной спали родители, и из-за недавнего похода в магазин, и из-за прогулки по темному лесу, пристанищу наркоманов и убийц. Конечно, излишнее волнение было ни к чему, все могло закончиться слишком быстро. Но Андрей думал о другом. Эта способность к отвлеченным рассуждениям даже в самые волнующие моменты жизни немного пугала, но поделать с ней ничего было нельзя. Стягивая узкие джинсы с покрасневших от мороза бедер Василисы, Андрей формулировал новые выводы. Он понял, что жизнь следует строить по принципу максимального адреналина. Тогда ее биение может ощущаться в полной мере.

Дальше все было, как обычно, лишь некоторые звуки — щелчок застежки лифчика, шорох резинки спускаемых трусиков и треск разрываемой упаковки презерватива — казались чуть громче и ярче. А потом, телевизионно-киношным жестом перебирая волосы Василисы, Андрей думал о том, что надо бы сделать еще что-нибудь новое.

Утро наступило поздно.

Андрей с трудом выбрался из сна, содержание которого странным образом диссонировало с окружающей обстановкой. Впрочем, подробности сновидения перенести в бесповоротно начавшийся четверг не удалось, запомнился только мужчина в военной форме, с черной повязкой на глазу, тычущий указкой цвета хаки в висевший на ученической доске плакат с ядерным грибом и жирной надписью «Поражающие факторы информационного взрыва». В общем, сон был эхом занятий на военной кафедре, и Андрей не стал углубляться в его толкование. Скосив глаза — шевелиться он не хотел, чтобы не будить Василису, — Андрей посмотрел на стоявший на столе советский электронный будильник (когда-то давно его сильно взволновала мысль о том, что еще в очень многих домах есть такой же будильник). На зеленом табло светился час дня. Андрей поморщился. Позднее пробуждение означало, что день пройдет слишком быстро.

Впрочем, настроение и без этого было не самым хорошим. Наступил типичный отходняк, приходивший после каждой ночи, насыщенной телом Василисы. Олег, изучавший биохимию в Московском Университете, недавно подробно описал пожаловавшемуся Андрею механизм этого процесса.

— Сератонин-то сжигаешь ночью, — сказал он. — В больших количествах. Поэтому утром тяжко. Как после экстази или травы.

Андрей доверял познаниям товарища, но все же до сих пор списывал неприятный эффект на похмелье. Однако накануне — в первый раз — ничего не пили, а в эмоциональном фоне все равно преобладали мрачные тона. При этом, как ни странно, организм Андрея был по-прежнему готов к любви.

Василиса сумела уловить соответствующий сигнал даже во сне. Она открыла глаза, подняла голову, посмотрела на Андрея, улыбнулась и без лишних разговоров пустила его тело в оборот. Через двадцать минут на душе стало совсем погано. Андрей вылез из постели и отправился в ванную.

Теплый душ немного исправил ситуацию. Не то чтобы настроение стало лучше, но после гигиенической процедуры несколько наладилась работа мозга. Вытираясь полотенцем, Андрей стал составлять план если не на весь день — так далеко загадывать он не любил, — то по крайней мере на пару ближайших часов. При этом он старался ориентироваться на выработанный накануне принцип максимального адреналина, правда, получалось это не очень хорошо. Предстоящий поход в четверг не таил в себе никаких опасностей и соответствующих им душевных и физиологических волнений. Стирая последние капли воды с поцарапанных Василисиными ногтями ягодиц, Андрей думал о том, что принцип явно нуждается в определенной доработке. Он интуитивно ощущал заключенную в нем всеобщность и понимал, что адреналин можно извлекать из любой ситуации, но как это делать в конкретных случаях, было еще не совсем понятно.

Андрей повесил полотенце на веревку, натянул трусы, посмотрел в зеркало. Мозг его привычно управлял сразу несколькими мыслями. Андрей думал о том, что бриться не стоит, чтобы не ранить лишний раз чувствительную, почти подростковую кожу. Одновременно он решал вопрос с адреналином, вырабатывая как общие рекомендации, так и конкретную модель поведения.

Открыв воду, он взял зубную щетку и тюбик с пастой и стал приводить в порядок ротовую полость. Когда по языку разлился ментоловый вкус, Андрей подумал, что любой приток адреналина связан с нарушением некоторых внешних или внутренних установок. Несложный вывод о том, что любой риск есть просто частный случай такого нарушения — а именно отступление от привычки находиться в безопасности, — Андрей сделал, тщательно обрабатывая толком еще не выросшие зубы мудрости и глядя в зеркало на искаженное ежедневной гигиенической мукой лицо.

Таким образом, в любой момент времени и в любой точке пространства существовала возможность добыть хоть небольшую возбуждающую инъекцию — для этого достаточно было просто повернуться на сто восемьдесят градусов и сделать пару шагов в этом направлении. Например, опаздывая на поезд, можно было специально задержаться на пару минут в метро — одна мысль о сопутствующих этому моменту ощущениях вызывала легкое жжение в солнечном сплетении. Однако подобные ситуации, когда простое механическое действие вызывало бы бурный отклик в душе, складывались нечасто.

Андрей тщательно пополоскал рот, стал мыть щетку. В то же время, думал он, каждый человек ежесекундно руководствуется некоторыми жизненными установками, и, соответственно, внутреннее усилие, направленное навстречу моральному течению, должно вызывать острые ощущения. Необходимо было только…

— Зая, ты долго еще? — спросила Василиса, постучав в дверь ванной.

— Сейчас, — сказал Андрей. — Выхожу.

…обнаружить соответствующую точку опоры. Андрей вставил щетку в гнездо пластмассовой подставки, быстро умылся, еще раз посмотрел в зеркало. Отказ от утреннего туалета мог бы быть таким актом внутреннего протеста, но, к сожалению, момент оказался упущен. Оставалось еще одно крупное убеждение, а именно желание украсить для Василисы утро. Андрей несколько секунд колебался, а потом вдруг как-то сразу решился. Нехорошо улыбнувшись собственному отражению, он негромко сказал:

— А доведи до последствий теорию, что вы давеча проповедовали, выйдет, что людей можно резать.

На улице не было обещанных вчерашним вечером мороза и солнца, только сероватое потепление, некстати вонявшее в форточку ранней весной.

Андрей стоял возле окна, пил кофе, курил и слушал, как Василиса плещется в ванной — составить ей компанию он отказался. Конечно, по разработанному плану выставлять Василису из квартиры надо было сразу, но Андрею не хватило решимости. Он даже пару раз открывал рот, но речевая фабрика выпускала только бесполезные и даже, наверное, вредные общему делу конструкции. Кончилось все тем, что Андрей выдал Василисе чистое полотенце и отправил мыться. В голове его ползали все те же мысли, которые явно утрачивали необходимую концентрацию. Андрей надеялся, что порция кофеина сможет придать внутренней картине потерянную четкость.

Докурив сигарету, он выбросил окурок в форточку, потом поставил чашку на стол, натянул висевшие на спинке кресла спортивные штаны. Прошелся по комнате, хотел было заправить постель, передумал, опустился на пол и отжался тридцать раз. Сил на большее не было. Тяжело дыша, Андрей снова поднялся на ноги и залпом допил кофе. В это время шум воды в ванной стих.

У Андрея немного задрожали руки, и он вернул пустую чашку на стол. Когда раздался характерный щелчок — Василиса целомудренно заперлась, — стало немного тяжело дышать.

Дверь отворилась, и Василиса вышла из ванной. На ней были только трусики и лифчик. Она подошла к Андрею, все еще вытирая полотенцем волосы.

— Ну, — сказала Василиса, оказавшись так близко, что Андрей ощутил тепло, излучаемое свежевымытым телом. — Чем займемся?

— Есть предложения? — спросил Андрей.

Василиса бросила мокрое полотенце на диван и положила руки ему на плечи.

— Ну, кое-какие есть, — сказала она, улыбаясь и глядя Андрею в глаза.

Он сначала хотел отвернуться, но потом передумал. Дыхание его стало прерывистым. Василиса истолковала этот факт выгодным для себя образом и поцеловала неподвижные Андреевы губы.

— Что? — спросила она, не добившись нужной реакции.

Андрей молчал. Он разглядывал лицо Василисы — покрасневшие щеки, еще поджатые умирающей улыбкой губы и глаза, в которых медленно закипало испуганное понимание. Сам не зная зачем, Андрей обнял Василису за талию. Это движение ее явно обнадежило, и улыбка ее вздулась, словно поднесенный к газовому баллону воздушный шарик. Воображение с ненужной яркостью набросало пару эскизов — семейный завтрак, снежная прогулка и предшествующее всему этому очередное слияние на пропитанном телесными соками диване.

— Ну так чем займемся? — спросила Василиса, с некоторым усилием вернув своему голосу обычную игривость.

Колючий гормон до предела наполнил кровь — таких сильных ощущений никогда раньше не было. К традиционным изменениям пульса и дыхания добавились головокружение и неприятная активность мускулатуры прямой кишки. Восприятие, обычно обострявшееся, притупилось, и даже слегка расфокусировалось зрение.

Несмотря на то что думать стало очень сложно, Андрей сумел зафиксировать последовательные превращения, снова и снова стимулировавшие работу поджелудочной железы. Сначала его пугала вероятная Василисина реакция. Потом стало страшно, что нужные слова не будут найдены. Потом — что он так и не сможет ничего сказать, потому что горло, язык и губы совершенно онемели. Наконец, в душе его произошла решающая трансформация, когда все страхи уступили место мучительному любопытству по поводу того, что же будет дальше, и желание проверить собственный потенциал стало непреодолимым — так же, как в магазине, когда опасения быть пойманным сменялись ощущением жизненной потребности в новой краже.

Он откашлялся, тряхнул головой и тихо сказал:

— Я думаю, тебе пора убраться.

— Что? — спросила Василиса.

На лице ее появилось удивление девяносто девятой пробы. Андрей снова кашлянул.

— А почему пальцы у тебя дрожат? — спросила Василиса.

— Идти тебе пора, — сказал Андрей.

Несколько секунд они стояли обнявшись, потом Василиса разжала руки и отступила назад.

— Хорошо, — сказала она и, подойдя к курганчику одежды возле дивана, стала одеваться.

Андрей отступил к окну, достал сигарету из лежавшей на подоконнике пачки и снова закурил. Живот его кололо, сильно хотелось сесть, но Андрей почему-то не стал это делать.

— Дела у тебя, что ли? — спросила Василиса, застегивая молнию на джинсах.

— Ну, — сказал Андрей. — Вроде того.

— Понятно, — сказала Василиса.

Она быстро надела блузку, достала из сумочки зеркало, несколько секунд разглядывала свое лицо, потом убрала зеркало обратно, повернулась к Андрею и сказала:

— До прихожей-то проводишь?

— Конечно, — сказал Андрей.

Он проводил ее до лифта. Когда пахшая собачьей мочой кабина увезла Василису вниз, Андрей пошел обратно. Ощущения победы, как после магазина, не было. Остатки адреналина медленно растворялись в крови, вызывая неприятное жжение по всему телу. Мышцы как-то разом ослабели, сильно хотелось есть.

Андрей зашел в квартиру, запер дверь, потом сходил на кухню и поставил вариться две сосиски. Подойдя к окну, он посмотрел вниз и увидел бредущую по заснеженному двору Василису.

— Да уж, — сказал Андрей, поморщившись и почесав затылок. — Типичный передоз.

Вскоре Василиса свернула за угол, но он стоял у окна до тех пор, пока вода в кастрюле не закипела.

Андрей вышел из дому около четырех, когда день окончательно выдохся. Предыдущие три часа он провел на ледовых площадках Северной Америки, выигрывая электронный Кубок Стэнли. Это была отработанная медитативная методика, позволявшая до предела концентрировать внимание и останавливать внутренний монолог. Впрочем, она обладала существенным недостатком, поскольку по мере роста мастерства игрока от него требовалось все меньше духовных усилий для достижения успеха. Андрей уже очень хорошо изучил игру, отчего процесс забивания голов стал почти чисто механическим, напоминавшим бездумное перебирание четок, поэтому полностью избавиться от внутреннего дисбаланса так и не удалось.

Первым делом он пошел в компьютерный магазин — намерение приобрести новый анестетик придавало осмысленность хотя бы началу прогулки. Андрей долго и основательно разглядывал пластиковые коробки, время от времени вежливо отклоняя помощь продавца-консультанта. Энергичные анонсы так и не пробились к яблочку превратившейся в мишень Андреевой души. Проведя в магазине минут тридцать, он ничего не купил.

Выйдя из магазина, Андрей выкурил на крыльце сигарету, мешая пахнущий сыростью воздух с табачным дымом. Сыпался мелкий снег. Идти было некуда. Обстоятельство это странным образом успокаивало, и внутри наконец-то наступил штиль. Выбросив окурок в урну, Андрей спустился с крыльца и отправился в ослепительно бесцельную прогулку.

По только начавшей утверждаться традиции магазины заспиртовали преждевременно появившийся на свет плод Нового года. Хотя до праздника оставались еще три недели, витрины были украшены зелеными пластмассовыми венками, по которым ползали жирные черви несложных китайских гирлянд. Временами попадались унылые чучела Санта-Клауса, упиравшиеся в прохожих неживыми электрическими глазами, и плакаты с объявлениями о новогодних скидках. Вовсю шла торговля пластмассовыми елками.

Первым делом Андрей зашел в книжный магазин. Там, не смутившись компанией толстой очкастой продавщицы, сидевшей на табуретке между стеллажами, он добыл оранжевый покетбук, удачно уместившийся в кармане пуховика. Габариты книжки были главным ее достоинством, на название и аннотацию Андрей почти не обратил внимания, понял только, что книжка контркультурная, требующая вежливого социального протеста читателя. Содержание издания гармонировало с избранной формой его приобретения.

Добравшись до транспортного центра города — забитой автобусами площади, примыкавшей к железнодорожной станции, — Андрей зашел в расположенный неподалеку супермаркет. Там он обзавелся банкой с энергетическим напитком и купил бутылку пива.

Семьсот пятьдесят миллилитров жидкости он выпил на заснеженной детской площадке, глядя, как молодая мама орудует качелями с сидящим в неудобном железном седле ребенком. Потом прогулялся мимо городского пруда, миновал небольшой лесок и вышел в микрорайон, до отказа наполненный возвращавшимися с работы людьми. Вскоре ему попался другой супермаркет, впаянный в первый этаж панельного дома. Андрей покурил возле крыльца, потом зашел внутрь и вынес еще одну кофеиновую банку. Пить совсем не хотелось. Андрей вылил ароматный напиток в сугроб.

Через двадцать минут он вышел к зданию городского Совета. Впрочем, здание уже давно положено было называть префектурой, но заморское название не прижилось на русской земле. За горсоветом располагался большой универмаг, где Андрей долго путешествовал по трикотажному отделу, но, когда он вышел на улицу, под пуховиком по-прежнему был только красный свитер с черной полосой, который девятнадцать часов назад стаскивали с Андрея нетерпеливые руки Василисы.

Еще через четверть часа он добрался до конечной остановки главного автобусного маршрута. Недалеко от нее располагалась городская больница. В окошках белых корпусов, окруженных редкими елями, бился желтый свет идущего на поправку здоровья. Андрей лежал в больнице только один раз — в десятом классе ему вырезали воспалившийся аппендикс, — и иногда по вечерам, когда компания очередной книги и соседей по палате становилась невыносимой, он выходил в коридор и подолгу стоял у окна, глядя на обещавшую возвращение домой остановку.

Андрей дождался автобуса, забрался в теплое железное нутро и поехал обратно. По пути домой он решил зайти к Олегу.

— …делать теперь? — спросил Андрей.

— Не знаю, — сказал Олег. — Откуда мне знать?

— Ну ты как-то больше с девочками общался, — сказал Андрей.

— Не знаю, — сказал Олег. — Свитер-то покажи.

Андрей расстегнул пуховик. Олег внимательно посмотрел на его грудь.

— Да, — сказал он. — Ничего свитерок.

— Нормальный, — сказал Андрей.

— Значит, ты теперь главный мастер у нас, — сказал Олег. — Книжки на раз вообще уносишь.

Андрей пожал плечами.

— Ну так уж вышло, — сказал он. — Настроение было плохое.

Олег выбросил в окно окурок, протянул Андрею книгу.

— На, — сказал он. — Спасибо, что зашел.

— Ты обиделся, что ли? — спросил Андрей, убирая книгу в карман пуховика.

— Нет, — сказал Олег. — Просто зачет завтра. Пойду я готовиться.

Он пожал Андрею руку и ушел в квартиру. Андрей добил свою сигарету в одиночестве, глядя в окно, за которым виднелись украшенные красными габаритными огнями многоэтажки. Вызвал лифт. В кабине сильно пахло мочой, а на стене кто-то изобразил мальчика и девочку, занимающихся любовью. Недостаток исполнительского мастерства неизвестный художник компенсировал хорошим знанием предмета. Андрей тяжело вздохнул и нажал кнопку первого этажа.

В метро

«…видно очень плохо. Вообще, так всегда в клубе. Почему? Не знаю. Возможно, мы подсознательно не хотим толком видеть друг друга, чтобы не понять, насколько все вокруг безобразно.

Видно плохо. Но все же видно. Тайлер и Дейзи сидят напротив меня и Вики. Все мы сидим в чил-ауте, разбившись по парам, как твари на Ноевом ковчеге. Между нами низкий черный круглый стол, на котором стоят четыре кружки с пивом. Они похожи на сторожевые башни замка, охраняющие главную нашу сокровищницу — маленькое белое блюдце, которое Тайлер выпросил у бармена в обмен на косяк. На блюдце лежит спид. Причем не бесформенной и ненужной горкой, как было бы лет пять назад, когда мы с Тайлером были сопливыми школьниками. Нет. Сейчас все по-другому, стильно и по-взрослому. Спид нарезан на ровные дороги. Если каждую из них собрать и положить на аптекарские весы, разница едва ли превысит один-два миллиграмма. Я умею нарезать спид. Впрочем, и Тайлер тоже. Мы оба охуенные мастера нарезки. Может быть, поэтому с нами сидят две такие клюшки.

Я на секунду поворачиваюсь к Вики. Она молча курит сигарету — неужели она курит простую сигарету? — и тоже смотрит на Тайлера и Дейзи. Все девчонки, раз увидев Тайлера, потом думают только о нем. Готов поспорить на что угодно, что, когда я засовываю свой член — а он у меня немаленький, я уже вроде говорил, — в ее щель, она закрывает глаза и представляет, что ебется с Тайлером. Может, у меня просто паранойя. Даже наверняка. Моя паранойя не проходит уже три года. Я настоящий псих.

Короче, Вики смотрит на них, и я тоже поворачиваюсь к ним. Тайлер откинулся на спинку кресла. Видно плохо, но все же видно. Лицо его обращено к потолку, по которому носятся отблески светомузыки, похожие на южноафриканских бабочек. В прошлом году мы с Тайлером смотались в Йоханнесбург. Разжились деньгами и смотались прямо в Африку. Погнала нас туда не страсть к путешествиям, а нужда. Нужно было уносить яйца подальше от родной Британии, чтобы их не отрезали. Там-то я и повидал этих бабочек и еще всяких тварей. Мы с Тайлером регулярно выбирались из города на природу, хотя белым парням там находиться и опасно.

Итак, лицо Тайлера обращено к потолку, и мне видны только его подбородок и шея. Видно плохо, но все же видно. И даже, наверное, не так плохо видно, если я могу различить движения его кадыка, острого как нож. У меня кадыка почти нет, и, если что, мне будет очень легко загримироваться под бабу.

Дейзи орудует правой рукой у Тайлера в промежности. Кажется, она еще и говорит что-то, но слышно еще хуже, чем видно. Я не знаю, расстегнута ли у Тайлера ширинка, или Дейзи дрочит ему прямо через джинсы. Впрочем, это не важно. Я знаю самый главный секрет. Девчонки всегда уверены, что парням ебля в кайф. А на самом деле мы не испытываем и десятой доли того, что испытывают они. Для нас ебля не наслаждение, а спорт, простой способ самоутверждения. Причем в детстве самоутверждение происходит количественно — чем больше дырок повидала твоя залупа, тем ты круче. С годами же приходит понимание, что самоутверждаться можно и качественно, и крутость уже начинает измеряться децибелами ее крика. Но это только половина главного секрета. Вторая же половина его заключается в том, что Тайлера вставило кислотой, и именно поэтому он запрокинул голову и блаженствует, а вовсе не из-за того, что какая-то клюшка согласилась сделать ему массаж. Я знаю это, потому что меня и самого тащит по полной, так, что через некоторое время мне начинают мерещиться черви на шее Тайлера.

Я закуриваю и снова поворачиваюсь к Вики. Она бросает на меня короткий взгляд. Она делает вид, что совершенно ничего не хочет, но я-то знаю, что это не так. Есть еще один секрет — девчонкам никакая кислота не вставит так, как парням, тем более что мы дали им только по половинке.

В общем, я тоже решаю, что неплохо было бы попарить мою залежавшуюся шишку. Но я не такой псих, как Тайлер. И трахаться на глазах у снующих вокруг пьяных подростков не умею. Поэтому я наклоняюсь к Вики, кладу правую руку ей на задницу — задница у нее отличная, ничего не скажешь, — и, выбирая самую блядскую из доступных мне интонаций, говорю ей на ухо:

— Не хочешь уединиться?

Вики несколько секунд молчит, и я, чтобы помочь ей решиться, тяжело дышу в ее ухо, проколотое дюжиной маленьких стальных колечек. Одновременно я сжимаю ее ягодицы. Маленькие премудрости большого траха.

— Можно, — говорит она наконец.

— Разнюхаемся? — спрашиваю я.

— Да, — говорит она».

Марина перевернула страницу и посмотрела на сидевших напротив ребят. Один из них, светловолосый, сидел молча. Наклонившись вперед и уперев локти в колени, он внимательно смотрел на зажатую в руках пивную бутылку. Двое других что-то обсуждали, наклонившись друг к другу. Правый, с отдававшим рынком южным лицом, все время косился на Марину, а левый периодически очищал ноздри мизинцем.

Марине больше всего нравился светловолосый, но она понимала, что если кто-то и решит побеседовать с ней — народу в вагоне метро было совсем мало, и рядом с Мариной никто не сидел, — то это будет один из двоих. А может быть, и оба. При этой мысли Марина нехорошо улыбнулась и стала читать дальше.

«Я наклоняюсь, раздвигаю две пивные кружки, словно ноги Вики, и подтягиваю к нам блюдце. Вики тем временем достает из кармана десятифунтовую купюру и сворачивает аккуратную трубочку. С похвальным для молодой леди тактом она сначала протягивает ее мне.

Я беру трубочку, засовываю ее в нос, наклоняюсь и быстро убираю одну из шести оставшихся дорожек. При этом я все смотрю на Тайлера. Тому явно очень хорошо. Волны охватившего его наслаждения докатываются и до меня, поэтому я очень хорошо могу оценить степень его блаженства. Я вдруг вспоминаю тот случай, когда Тайлер стащил из спортивной лавки сноуборд и потом разбил им голову охранника. Тогда он весь вечер был сам не свой, смеялся и говорил, что это его звездный час. Я думаю о том, так же хорошо ему сейчас, как было тогда, или все же не так.

Вики толкает меня под локоть. Я понимаю, что задумался и задержал купюру у себя. Нетерпение Вики мне нравится. Я передаю ей трубочку, украшая свое лицо похабной улыбкой.

— Давай быстрее, — говорю я, чувствуя, как тело мое приходит в соответствующее случаю состояние.

— Хорошо, — говорит Вики, и по ее голосу я понимаю, что вид Тайлера и Дейзи ее здорово завел. Мне делается удивительно хорошо, и я смеюсь, глядя, как Вики приходится привстать, чтобы дотянуться до блюдца. Свитер ее при этом задирается, и вид обнаженной кожи над джинсами доводит меня до полной кондиции.

Она не успевает стряхнуть последние пылинки с ноздрей, как я подхватываю ее под локоть, поднимаю и тащу к сортиру.

Мы идем вдоль таких же столиков, где так же курят, пьют, ширяются и дрочат. Потом спускаемся по железной лестнице. У меня сильно кружится голова, и Вики старается меня поддерживать, хотя и сама она не в лучшей форме.

Танцпол забит до отказа, и все сплошь какими-то детьми. Подростки лет по пятнадцать-шестнадцать. Оно и понятно — из паршивых колонок на меня обрушивается дрянной джангл. Мы бы с Тайлером никогда не пошли в «Метро», если бы не эта сучка Дейзи. К тому же, когда ты под хорошей кислотой, тебе все равно.

Я уже не понимаю, кто кого тащит, я — Вики или она — меня. Мы продираемся сквозь толпу. Какой-то бритоголовый парень сильно толкает меня в плечо. Я не понимаю, специально он это сделал или нет. Так или иначе, парень не извиняется. Но мне хватает ума просто идти дальше, хотя несколько неприятных секунд я и жду удара в спину.

Молодежь отрывается вовсю. Не знаю как, но я вдруг понимаю, что никто из них совсем не хочет танцевать. Они просто ходят в клуб, пьют пиво, а потом дрыгаются под музыку, чтобы быть похожими на героев своих любимых музыкальных клипов, которые крутят по MTV. Но в общем, мне нет до этого никакого дела.

Уже на выходе с танцпола я замечаю двух девочек, лет четырнадцати. Их оттеснили к самому краю, но они не выглядят расстроенными. Не прекращая двигаться, они прижимаются друг к другу и начинают целоваться. Я ненадолго останавливаюсь. Может, во всем виновато католическое воспитание, которое дали мне родители, но я всегда впадаю в шок при виде целующихся девочек. Вики дергает меня за локоть, и я тащусь за ней.

В конце концов…»

— Привет.

Марина оторвалась от чтения и повернулась. Неширокую пропасть между сиденьями, как ни странно, преодолел светловолосый, на которого она и не рассчитывала. Впрочем, Марина все равно не удивилась. В последнее время такое происходило часто. Бездушный социум, словно бы пытаясь извиниться, регулярно отправлял к ней делегатов мужского пола, которые выведывали ее семизначный код. Объяснений этому процессу можно было найти много, но Марина, в последнее время предпочитавшая упрощения, списывала все на продолжавшееся похудение.

Ничего не ответив, она стала читать дальше.

«…мы добираемся до мужского сортира. Там полно народу и сильно накурено. Я раздвигаю толпу плечом и направляюсь к кабинке с открытой дверью.

— Ты, случайно, не ошиблась? — спрашивает кто-то у Вики за моей спиной. Я не сбавляю темпа. Мне совершенно не нужна драка. Мне нужно кое-что другое.

— Иди на хуй, мудила, — говорит Вики. Я чуть было не даю ей по морде, потому что из-за нее мы можем попасть в неприятности. Но, как ни странно, за моей спиной раздается смех.

— Чур, я следующий, — говорит все тот же голос.

Я залетаю в кабинку, затягиваю туда Вики и закрываю дверь.

В толчке плавает дерьмо вперемешку с блевотиной. Я дергаю ручку слива, и по счастливому стечению обстоятельств бачок оказывается не сломанным. Затем я сажаю Вики на унитаз, и мы в четыре руки расстегиваем мою ширинку».

— Что читаешь? — спросил парень.

Поезд причалил к станции. Электрический голос объявил название. Хотя на платформе никого не было, машинист ради приличия выдержал минутную паузу.

Марина закрыла книгу, заложив пальцем страницу, и показала парню обложку. Сидевший напротив гость с юга что-то сказал соседу, и они оба засмеялись.

— Ясно, — сказал парень. — Нравится?

— Да так, — сказала Марина.

— По-моему, интересная книжка, — сказал парень. Она ощутила легкий аромат пивного перегара.

— С чего ты взял? — спросила Марина.

— Ну так, — сказал парень, — Прочитал пару строчек.

— Ясно, — сказала Марина.

Парень открыл было рот, чтобы продолжить беседу, но в этот момент вагон тронулся, и нарастающий гул электромоторов прервал его на полуслове.

«Мне совершенно не хочется прикладывать усилий, поэтому я надеюсь, что Вики доведет все до конца ртом и руками. Мне даже стоять тяжело, и я упираюсь ладонями в грязную стену над унитазом.

Кислота тащит по полной. Ощущение такое, словно у меня два члена, и каждый во рту у Вики. Я не могу сосчитать, сколько у нее пальцев, но их очень много. Она знает толк в этом деле, точно»

— Ух ты, — сказал парень, когда стало чуть потише. — Серьезная книжка.

Марина снова подняла голову и посмотрела парню в глаза. Тот улыбнулся.

— Как тебя зовут? — спросила Марина.

С лицом его моментально произошла ожидаемая и уже привычная трансформация. Улыбка как-то провисла, словно из-под губ убрали невидимые подпорки, в глазах плеснулась растерянность, слегка дрогнули брови. Мысль о том, что чужими мышцами — хотя бы и мимическими, — можно управлять словом, забавляла Марину.

— Вова, — сказал парень, справившись с удивлением.

— А меня Марина, — сказал Марина, широко улыбнувшись.

— Очень приятно, — сказал Вова.

«И тут я вспоминаю про Тайлера и про то, как на него смотрела Вики. Конечно, если бы я был трезвым, мысль эта могла и не застрять у меня в голове. Но кислота оказалась стоящей, и я сразу понимаю, откуда у меня второй член. Друг со мной в компании. Если бы это был чей-нибудь еще член, хотя бы того парня, что хочет быть следующим, я бы не так расстроился. Но то, что это член Тайлера, просто выводит меня из себя.

Я чувствую, как мой член твердеет, словно южноафриканский алмаз, и полностью утрачивает чувствительность. Одновременно член Тайлера продолжает функционировать нормально, и от такого дикого раздвоения у меня темнеет в глазах.

Я хватаю Вики за волосы правой рукой — левая по-прежнему упирается в замызганный кафель — и сжимаю их как можно сильнее. Она стонет и что-то бормочет, но член мой остается у нее рту.

— Тайлер, — говорю я, сам не зная, что имея в виду. — Давай, сука, работай.

Я прижимаю ее голову к себе и чувствую, как моя за-лупа упирается в заднюю стенку ее гортани».

— С чего это ты такие книги читаешь?

Марина на секунду прикрыла глаза, глубоко вдохнула, повернулась к парню и тихо спросила:

— Что надо-то тебе?

— А? — переспросил Вова, наклонившись к ней.

— Что-то хотел? — спросила Марина.

— В метро что плохо, — сказал Вова. — Шумно. Говорить тяжело.

— Ну так кто тебя заставляет? — спросила Марина.

— Да понравилась ты мне, — сказал Вова.

— И чем же? — спросила Марина.

— Ну, симпатичная, — сказал Вова. — Полненькая немного, а так ничего. Имя красивое. И глазки у тебя клевые.

— Что же в них такого клевого? — спросила Марина.

— Ну так, — сказал Вова. — Красивые.

— Понятно, — сказала Марина.

— Откуда едешь? — спросил Вова.

— А зачем тебе? — спросила Марина.

— Ну так, — сказал Вова, — Я вот из института возвращаюсь. С друзьями.

Он кивнул на своих спутников. Марина рефлекторно повернулась в их сторону, и они сделали приветственные жесты руками.

— Молодец, — сказала Марина.

— А ты? — спросил Вова.

— Я тоже, — сказала Марина, открывая книгу.

«Мне ужасно хочется выдрать ей волосы, но я понимаю, что тогда придется вытаскивать член из ее рта. Я никак…»

— А из какого?

— Какая разница? — спросила Марина.

Поезд снова остановился. В вагон вошла полная женщина в длинном зеленом пальто и села рядом с Мариной, придвинув ее вплотную к Вове. Друзья Вовы засмеялись.

— Ну так, — сказал Вова. — Интересно.

— Интересно, — сказала Марина. — За углом.

— Жестко, — сказал Вова.

— А ты думал, — сказала Марина.

«…не могу решить, что важней. Мне даже приходит в голову идея посоветоваться с Вики, но в конце концов я просто сильнее сжимаю кулак, стискивающий ее потные лохмы, и начинаю энергичнее двигать ее головой. Это, конечно, паршиво — минет превращается в некое подобие обычной дрочки. Но я понимаю, что ей это нравится, и понимаю почему. Из-за Тайлера».

— Слушай, — сказала Марина, когда стало ясно, что Вова исчерпал запас своих идей.

— Да? — сказал Вова.

— Ты никогда девочек не бил? — спросила Марина.

— Что? — спросил Вова.

— Девочек, говорю, никогда не бил? В зубы? — спросила Марина.

— Нет, — сказал Вова. — А с чего вдруг такие вопросы?

— Да так, — сказала Марина. — Просто подумалось.

— Я похож на человека, который бьет девочек? — спросил Вова.

— Откуда мне знать, — сказала Марина.

— Тебя били, что ли? — спросил Вова.

— Нет, — сказала Марина.

— С чего же ты спросила?

— Просто, — сказала Марина. — Интересно.

Вова ухмыльнулся.

— Что-то хочешь сказать? — спросила Марина.

— Да нет, — сказал Вова.

«Ее голова двигается все быстрее. Я думаю о том, что случится, если она вдруг забудет прибрать зубы, и от страха сразу кончаю, при этом из меня бьет такой могучий фонтан, что я вспоминаю колонну на Трафальгарской площади».

— Вован, приехали.

По твердому кавказскому «е» Марина поняла, что к ним подошел южный друг. Она подняла голову и посмотрела на Вову.

— Я выхожу, — сказал он.

— Ты, наверное, телефон мой хотел узнать? — спросила Марина.

Поезд резко дернулся, потом медленно прополз десяток метров, словно пехотинец под плотным пулеметным огнем, и остановился. Двери открылись.

— Пойдем.

— Ну да, — сказал Вова. — Вроде бы.

— Ну, проедешь еще одну остановку, скажу, — сказала Марина.

Вова посмотрел на товарищей.

— Решайся, — сказала Марина.

— Выхожу я, — сказал Вова, вставая. — Может, сейчас скажешь?

— Как хочешь, — сказала Марина.

Она снова наклонилась. Теперь ей были видны только Вовины ноги. Они выражали сомнение — Марина и не думала, что ноги могут так ярко излучать эмоции, — но потом спутник, видимо, дернул Вову за плечо, и его последний кусочек навсегда исчез из жизни Марины.

«Вики явно не ждет такого поворота. Она вырывается из моих рук, вскакивает, разворачивается, наклоняется, прижимая меня задом к дверям кабинки, и блюет с оперным вдохновением.

Я некоторое время смотрю на нее, а потом, не давая разогнуться, сую руки между ее ног, расстегиваю ширинку джинсов и спускаю их вместе с трусами до колен. Член мой по-прежнему тянется к потолку, словно в него закачали гипса. Я плюю ей на задницу и ловко вспарываю булки. Она что-то орет и пытается выпрямиться, но я не даю ей это сделать и начинаю орудовать своей кочергой в ее топке. Сколько так продолжается, я не знаю, в дверь кабинки стучат, и я не могу кончить. Меня охватывает ярость.

Я выпускаю ее, разворачиваю лицом к себе. На нижней губе Вики висит нитка блевотины. Она тяжело дышит.

— Ты, мудила, — говорит она и явно собирается добавить что-то еще, но тут я бью ее кулаком в нос.

Вики падает на унитаз и сразу замолкает.

— А что-нибудь еще бывает? — спрашиваю я ее, наклоняясь.

Она смотрит на меня с чистым амфетаминовым ужасом. Из носа у нее течет кровь. Я снова бью ее в лицо, потом хватаю за волосы и колочу затылком о стену.

— Что-нибудь еще? — спрашиваю я в паузах между ударами. — Кроме ебли? Кроме ширева? Кроме пива? А?

Она молчит. Я понимаю, что она просто подсела на измену и не врубается по теме. А тема проста — меня отпустило и подкатил отходняк. Мне нужно догнаться.

— Есть, — говорю я, отпуская ее голову. — Есть. Не знаю что, но есть.

Она по-прежнему молчит. Я застегиваю джинсы, вытираю руки об ее свитер и выхожу из кабинки. Стоявшие за дверью расступаются. С их лиц разом сползает гримаса справедливого коллективного гнева. Похоже, у меня внушительный вид.

Я качаю головой, криво улыбаюсь и говорю:

— Кто хочет, идите ссать. Там я новый писсуар поставил.

Они молчат и не двигаются. Я медленно прохожу мимо и иду к выходу. Дома у меня припасено немного травы и спида, как раз, чтобы успокоить нервы».

Марина закрыла книгу, дождалась остановки, вышла из поезда, прошла через вестибюль и поехала в обратную сторону. Домой ей пока не хотелось.

Дальше

Этимология слова «притон» сложна. Четко определить направления всех лингвистических дорог, на пересечении которых возник этот емкий термин, едва ли возможно. Прослеживаются только некоторые связи. Например, сразу вспоминается социальное дно, приближение к которому неизменно должно сопровождаться посещением притонов. Жидкостное наполнение термина, несомненно, связано с употреблением горячительных напитков. Легкая мутность, присущая слову, соответственно, ассоциируется с состоянием алкогольного опьянения. Наверняка существуют и другие корни, глубоко уходящие в жирную почву русской культуры и совершенно невидимые рассудку. Однако употребление слов, происхождение которых не поддается полному рациональному объяснению, содержит в себе особую прелесть.

В общем, к заведению, интерьер которого стал на какое-то время окружающей средой, название «притон» подходило как нельзя лучше. Подобная трактовка программировалась уже архитектурой — кафе было сооружено из обычной квартиры на первом этаже панельного дома. В двух тесных залах стояли несколько грязных столиков, окруженных простыми железными стульями, подпиравшими в основном задницы мужчин в кожаных куртках. Мужчины негромко беседовали и неторопливо, но быстро пили водку. За угловым столиком расположилась молодая разнополая пара, излучавшая глубокое осознание общей безрадостности бытия. В воздухе было много табачного дыма и совсем мало электричества. Барная стойка выглядела здесь неуместно, но это отчасти компенсировалось надтреснутым мужественным голосом, который в сопровождении скупых гитарных аккордов несся из расположившихся на стойке колонок музыкального центра.

Андрей опрокинул в себя вторую рюмку, закусил лимонным колесиком, лежавшим на грязном блюдце. Лимоны здесь нарезали так, что в памяти всплывало то немногое, что осталось от посещений школьных советских столовых. Андрей не умел пить водку, после каждой рюмки сводило желудок. Клин тошноты приходилось выбивать клином табачного дыма. Закурив, Андрей откинулся на спинку стула и посмотрел на сидящего напротив Олега, который действовал почти синхронно с ним. На Олеге теперь был такой же свитер — красный, с черной полоской на груди.

— Хорошая водка, — сказал Олег сгустившимся от водки басом.

Андрей усмехнулся. Олег, как обычно, уловил тончайшие оттенки излучаемого окружающим миром настроения. Из-за этой привычки он напоминал странный эмоциональный ретранслятор.

— В клуб можно сходить какой-нибудь, — сказал Андрей. — Сегодня самое то.

— Дело говоришь, — ответил Олег.

— Просто у нас же свитера одинаковые, — сказал Андрей. — Оригинально смотрится.

— Да уж, — сказал Олег. — Диалектика.

— В смысле? — спросил Андрей.

— Ну, все же одеваются теперь так, чтобы из толпы выделиться, — сказал Олег. — А мы оделись одинаково. И тем самым выделимся еще сильнее.

— А, — сказал Андрей. — Единство и борьба.

— По-моему, отрицание отрицания, — сказал Олег. — Я все время путаю.

— Ладно, — сказал Андрей.

Немного помолчали.

— Слушай, давно хочу спросить, — сказал Андрей, размазав окурок по пепельнице. — Как художник художника.

— Ну, — сказал Олег.

— Зачет сдал? — спросил Андрей.

— Сдал, — сказал Олег.

— Ясно, — сказал Андрей. — А меня продинамили.

— Кто? — спросил Олег.

— Да с обогревателями, — сказал Андрей.

— Членом общества стал? — спросил Олег.

— В смысле? — спросил Андрей.

— Сидишь в баре вечером в пятницу, — сказал Олег. — И обсуждаешь работу.

Андрей сначала растерялся, потом сказал:

— Ну так это не противоречит моим принципам.

— Максимального адреналина, что ли? — спросил Олег.

— Ну вроде того, — сказал Андрей.

— Да ему вообще-то даже водка противоречит, — сказал Олег. — Если разобраться.

— Почему? — спросил Андрей.

— Потому что она подавляет выделение адреналина, — сказал Олег.

— Каким образом? — спросил Андрей.

— Ну как же, — сказал Олег. — Чувство страха притупляется?

— Да, — сказал Андрей.

— Ну вот, — сказал Олег.

— Понятно, — сказал Андрей.

— Так что там с принципом? — спросил Олег.

Андрей помолчал, потом улыбнулся:

— Ну как. Диалектика твоя любимая.

— Да?

— Да. — Андрей снова закурил.

— Поясни, — сказал Олег. Навалившись на стол, он ослабил некоторые лицевые мышцы, так, что на лице его появилось выражение, соответствующее граммам пятистам — шестистам. — Поясни.

— Поясню, — сказал Андрей. Он сначала хотел поддержать Олега, но потом отказался от этой идеи. Рядом с мастером его попытка все равно смотрелась бы жалко. — Поясню. Суть в чем?

— В чем? — спросил Олег.

— В том, чтобы постоянно пытаться идти против течения, — сказал Андрей. — Постоянно.

— Ну, — сказал Олег, уставившись в стол. — Постоянно.

— Так вот, — сказал Андрей. — Если меня тошнит от людей, сидящих вечером в пятницу в баре и обсуждающих работу, то по принципу максимального адреналина я должен хотя бы раз сделать то же самое.

— Сделал? — спросил Олег, поднимая голову.

— Сделал, — сказал Андрей.

— И вставило? — спросил Олег.

— Ну вообще-то нет, — сказал Андрей.

— И че ты тогда мне тут втираешь? — спросил Олег.

Андрей не понял, была ли это очередная киноцитата или нет.

— Да я не втираю, — сказал Андрей. — Это ты нервный какой-то сегодня.

— Фигня. — Олег откинулся на спинку стула и посмотрел по сторонам. — Сделать надо что-нибудь.

— Только что же сделали, — сказал Андрей.

— Да блин, — сказал Олег. — Оттуда шубу можно унести, и слова никто не скажет. Сделали! Ничего мы не сделали.

— Не понравилось, что ли? — спросил Андрей.

— Да не знаю, — сказал Олег, закурив и посмотрев на стол. — Не особо.

— Привыкание, наверное, — сказал Андрей.

— Толерантность, типа, — сказал Олег.

— Типа.

— Может быть, — сказал Олег. — Надо переходить на более сильные возбудители. Двигаться, так сказать, дальше.

— Ну так я принцип затем и придумал, — сказал Андрей.

— А принцип твой вульгарный, — сказал Олег, — Стихийный и не соответствующий истинно пролетарскому духу.

— А что, должен соответствовать? — спросил Андрей.

— Должен, — сказал Олег.

— Ну ладно, — сказал Андрей. — Должен так должен. И чем же он не соответствует?

— Да всем, — сказал Олег.

— Понятно, — сказал Андрей, улыбнувшись. — По-моему, у тебя просто недопой.

Олег несколько секунд молча смотрел на Андрея. Поднимавшаяся от сигареты струйка дыма, задетая сквозняком, делила его лицо почти ровно пополам, от правого угла подбородка до левого угла лба.

— Вот-вот, — сказал Олег. — Весь твой адреналин сводится к бухлу.

После этого он поднял руку, и к ним подошла официантка. Совсем молодая, лет семнадцати-восемнадцати, светловолосая, чем-то похожая на Василису. Андрей старался на нее не смотреть.

— Принесите, пожалуйста, еще водки, — сказал Олег.

— Сколько? — спросила официантка.

— А сколько можно? — спросил Олег.

Официантка хихикнула.

— Давайте еще четыре, — сказал Олег.

— Хорошо, — сказала официантка. — Все?

— Да.

Она взяла со стола четыре опустевшие рюмки и наполнившуюся пепельницу и уже собралась уходить, когда Олег сказал:

— И лимончика еще.

— Хорошо, — сказала официантка.

Через секунду они снова остались тет-а-тет. Между ними был осиротевший стол, ровный, как донская степь.

— Хорошее место, — сказал Олег.

— Ну, — сказал Андрей. — Сам такой.

— Какой? — спросил Олег. — Пью?

— И пьешь, — сказал Андрей. — И говоришь.

— Что говорю? — спросил Олег.

— Хорошее место, — сказал Андрей. — Это то же самое, что обсуждать работу.

Олег улыбнулся.

— Да по твоему принципу можно до таких вещей дойти, — сказал он.

— До каких? — спросил Андрей.

— До любых, — сказал Олег. — Говна пожрать не хочешь, например?

Андрей поморщился.

— Неужели не хочешь? — спросил Олег.

— Хорош, — сказал Андрей. Чтобы унять тошноту, он закурил, надеясь, что официантка скоро принесет свежую пепельницу. — Я блевану.

— Ну вот, — сказал Олег. — Потому что непролетарский у тебя принцип. А все непролетарские принципы в конце концов вызывают тошноту.

— Сильно сказано.

— Еще бы, — сказал Олег.

— Чего это тебя на пролетарские принципы потянуло? — спросил Андрей.

— Да так, — сказал Олег. — Пока ты с Васькой своей тусовался, я Ленина читал.

— С какого? — спросил Андрей.

— Интересно стало, — сказал Олег. — Его же никто сейчас не читает. А я вот почитал.

— То есть действовал по моему непролетарскому принципу, — сказал Андрей. — Пусть и неосознанно.

— Да какая разница, — сказал Олег.

Возле стола снова появилась официантка. Андрей совершенно не ожидал ее прибытия и даже слегка вздрогнул. Он понял, что полностью отключился от внешнего мира, и подумал, что именно так себя чувствуют люди, регулярно посещающие бары, — наверное, поэтому они любят в них ходить. Мысль эта, в сочетании с замечанием Олега по поводу обсуждения работы, расстроила. Андрей молча взял одну рюмку, стукнул ее об другую прежде, чем пальцы Олега успели коснуться стекла, выпил, закусил лимоном и закурил. То же самое сделал и Олег.

— Да уж, — сказал он, выпустив табачный дым через нос. — Трубы-то горят у тебя.

— Горят, — сказал Андрей.

— Вижу, — сказал Олег.

— А у тебя не горят, что ли? — спросил Андрей.

— Да ладно, — сказал Олег. — Горят и горят.

Андрей улыбнулся. После третьей рюмки лицо онемело, словно его обрызгал из волшебного флакончика футбольный врач. Улыбка вышла неаккуратная.

— Ну и как тебе Ленин? — спросил Андрей.

— Интересно, — сказал Олег.

— Что читал-то? — спросил Андрей.

— Да разное, — сказал Олег.

— А где ж ты взял его? — спросил Андрей.

— Дома есть, — сказал Олег.

— ПСС? — спросил Андрей.

— Чего? — спросил Олег.

— Полное собрание, что ли?

— Да нет, — сказал Олег. — Книжка одна.

— Толстая?

— Страниц пятьсот, — сказал Олег.

— И все прочитал? — спросил Андрей.

— Да нет, — сказал Олег. — Местами.

— Ясно, — сказал Андрей. — И что же там сказано?

— Да не важно, — сказал Олег, — что именно. Важно, как это нам применить.

— А, — сказал Андрей. — И как?

— Не знаю пока, — сказал Олег.

— И почему именно Ленина? — спросил Андрей.

— Да не знаю, — сказал Олег.

— Понятно, — сказал Андрей.

Олег сидел возле окна. За его спиной виднелся кусок пустой улицы — автобусная остановка, желтый фонарь и торговый фургончик с наглухо задраенными окнами. Картина была полностью лишена динамики и напоминала пейзаж из галереи современного искусства. Андрей на секунду задумался, пытаясь приклеить к этому пейзажу подходящее название, но тут по дороге пронесся черный заграничный автомобиль, за которым тянулся блестящий снежный шлейф. Название так и не придумалось.

Андрей отвернулся от окна и посмотрел на пару в углу. Перед девушкой стояла наполовину пустая пивная кружка. Ее спутник гонял по столу пустой стакан, в котором, видимо, когда-то была водка. Натюрморт не изменился с тех пор, как Андрей и Олег вошли в бар.

— Решил ослепить подругу широтой размаха парень, — сказал Андрей.

Олег обернулся, несколько секунд смотрел на товарищей по несчастью, потом снова взглянул на Андрея и сказал:

— По крайней мере, он с бабой. А ты?

— А я ее сам отправил, — сказал Андрей. — Неизвестно, что круче.

— Известно, — сказал Олег. — Все известно.

— Да? — спросил Андрей.

— Караганда, — сказал Олег.

— А сам? — спросил Андрей.

— Пока еще сам, — ответил Олег, ухмыльнувшись.

— Это в каком же смысле? — спросил Андрей, приправив улыбку солью.

— Во всех, — сказал Олег.

— И с чего это вдруг? — спросил Андрей.

— Надоело, — сказал Олег. — Расти пора.

— Типа, большой стал, что ли? — спросил Андрей. — От баб к Ленину перешел?

— Типа, да, — сказал Олег.

— Или к водке, — сказал Андрей.

— Или к водке, — сказал Олег. — Как раз двадцать один год есть.

Они синхронно взялись за рюмки.

— Короче, за победу пролетариата, — сказал Олег.

— Короче, можно, — неожиданно для себя согласился Андрей.

Чокнулись. Выпили. Съели по лимону. Закурили. Андрей подумал, что с каждым разом действия их становятся все более ритуальными, и понял, что алкоголь возвращает к культурным истокам. Он собрался поделиться этой мыслью с Олегом, но потом почему-то передумал.

В соседней комнате, превращенной неведомым бизнесменом в распивочный зал, загремели стульями. Андрей повернулся к пустому дверному проему и увидел входящего крупного мужчину в кожаной куртке. Лицо у мужчины было таким красным, что казалось, будто он сделал земляничную маску. Мужчина подошел к барной стойке, вытащил из кармана куртки бумажник, расплатился, тут же заказал еще одну рюмку, выпил ее и ушел. Через дверной проем Андрей видел, как к нему присоединились двое товарищей.

Олег тем временем поднял руку — она слегка покачивалась, словно он решил прополоскать в нечистом воздухе что-то невидимое, — и держал ее над головой, пока к столу не подошла официантка.

— А можно еще раз? — спросил Олег у нее.

— Можно, — ответила официантка. Андрей не смотрел на нее, но по голосу понял, что она улыбается.

— Хорошо, — сказал Олег. — Тогда сделайте, пожалуйста.

Официантка собрала рюмки, взяла пепельницу и отошла.

— Короче, — сказал Андрей. — В чем твоя теория-то?

— Да нет никакой теории, — сказал Олег.

— А чего ж ты на меня тогда гонишь? — спросил Андрей.

— Потому что твоя теория говно, — сказал Олег. — Что я уже проиллюстрировал. Это во-первых.

Олег показал пальцем на потолок.

— А во-вторых? — спросил Андрей.

— А во-вторых, теории у меня нет, но есть мысли. — Олег снова положил локти на стол.

— И какие же мысли? — спросил Андрей.

— Разные, — сказал Олег.

— Излагай, — сказал Андрей.

— Изложу, — сказал Олег. — Момент.

Он встал, негромко и как-то аккуратно рыгнул, после чего пошел в туалет.

Пока Олег отсутствовал, официантка принесла заказ. Андрей опять на нее не посмотрел и ничего не сказал. Потом он подумал, что официантка может принять его невнимание за классовое неуважение. От этой мысли стало грустно. Андрей обернулся, положив локоть на спинку стула, и посмотрел на барную стойку, до которой было не больше трех-четырех метров. Официантка сидела на высоком табурете, стоявшем сбоку от стойки, рядом с кассой, и беседовала с управлявшей счетным аппаратом женщиной лет тридцати. Другого обслуживающего персонала в баре не было. Андрей решил, что если официантка посмотрит в его сторону, то он ей улыбнется. Но она так и не посмотрела, а потом вернулся Олег.

— О, — сказал он, садясь на стул. — Уже нолито.

— А то, — сказал Андрей.

— Отлично, — сказал Олег. — Тогда нечего языками чесать. Желаю, чтобы все.

Выпили. Закусили. Задымили.

— Ну, — сказал Андрей.

— Что? — спросил Олег.

— Излагай, — сказал Андрей.

— А, — сказал Олег. — Сейчас изложу.

— Я, как говорится, весь внимание.

— Еще бы, — сказал Олег.

— Ну, — сказал Андрей.

— Короче, — сказал Олег. — По твоей теории, адреналин вообще нельзя добывать.

— Почему? — спросил Андрей.

— Потому, — сказал Олег, — что сейчас как раз мода на добычу адреналина. MTV-то смотришь?

— Смотрю, — сказал Андрей. — Кто ж его не смотрит.

— Правильно, — сказал Олег. — Так сейчас же самая мода. Экстремалы и все такое. Раньше альпинисты был, их еще поэт Высоцкий воспевал все, если помнишь.

Перед Андреем сразу возникла яркая картина — разобранный в большой комнате стол с бутылками и салатами, немногочисленные гости из родни средней удаленности и только что купленный проигрыватель, последнее достижение советской технологии, с квадратными серебряными колонками, поливающий стол, родителей, гостей и притаившегося в углу дивана семилетнего Андрея голосом, похожим на хороший графин из хрустального стекла с треснувшим горлышком.

— Помню, — сказал Андрей.

— Вот, — сказал Олег. — Раньше поэт Высоцкий воспевал альпинистов. Он-то, собственно, и сформулировал главный принцип. Типа лучше, чем от водки и сифилиса, или что-то в этом роде. А теперь MTV воспевает роллеров, сноубордеров и серфингистов. Вот кто спустился в адреналиновые шахты.

— Ну ты даешь, — сказал Андрей.

— В смысле? — сказал Олег.

— Как по писаному, — сказал Андрей. — Излагаешь красиво.

— А, — сказал Олег. — Хорошо, что хоть не по каканому.

Андрей хохотнул.

— Только объясняется все просто, — сказал Олег.

— Как? — спросил Андрей.

Олег придвинул к себе еще полную рюмку, несколько секунд молча на нее смотрел, потом, когда Андрей уже внутренне приготовился к очередному тосту, резко выпрямился и сказал:

— Как? Да как, просто. Кризисом перепроизводства.

— То есть? — спросил Андрей.

— Это же рынок, — сказал Олег. — Огромный. Сделанный за несколько лет из ничего. И держится на адреналине. Сколько уродов по весне выкатывают свои велосипеды и прыгают на них через помойки?

— Много, — сказал Андрей.

— Много, — сказал Олег и ткнул пальцем в потолок. — А ведь они их не сами лобзиком выпилили, так?

— Ну, так, — сказал Андрей. Он, конечно, уже все понял, но не хотел прерывать товарища, который с видимым удовольствием конструировал программную речь.

— Так это же только часть, — сказал Олег. — Причем маленькая. Им еще положены специальные штаны, очки, каски. Специальная музыка и специальные журналы. Куча всего. Тарзанки, прыжки с парашюта…

— С парашютом, — сказал Андрей.

— Насрать, — сказал Олег. — Реклама теперь специальная. Специальные телепередачи. Зимой сноуборд. Летом какое-нибудь дерьмо на колесах. Надо вкладывать деньги в шарико-подшипниковый бизнес. Они думают, что выделились. Хотя им просто вставили в голову специальный контейнер. Телевизор вставил. Они такое же быдло, как и все, скейтеры эти. Что им сказали, то и делают. Даже фанаты футбольные. У них же тоже адреналин, а к нему — куртка-пилот, шарф…

— Роза, — поправил Андрей, вспомнив недавний разговор с Костылем по этому поводу.

— …и бейсбольная бита, — сказал Олег. — В России теперь и бейсбольные биты продаются. Не имею цифр на руках, но думаю, что идут хорошо.

— Пожалуй, — согласился Андрей.

— Даже скины, — сказал Олег неожиданно громко и сразу покосился в сторону столика с молодыми. Парень был брит налысо, но на крики Олега внимания не обратил. — Даже им специальные штаны, ботинки, куртки и парикмахерские услуги.

— И пивко в придачу, — сказал Андрей.

— И пивко, — сказал Олег. — И все это непрерывно рекламируется. Причем хитро. Я тут все понял…

Он положил локти на стол и на несколько секунд замолчал.

— Что понял? — спросил Андрей.

— Да все, — сказал Олег. — По телевизору показывают драку на стадионе. Или суд над скинами. А какой-нибудь подросток в Мухосранске, которому так и хочется подгадить окружающим, решает, что это — настоящий протест. И бежит покупать куртку, розу там и все, что прилагается. И кто-то зарабатывает даже на нем, хотя и взять-то с него особо нечего.

— И это ты все у Ленина прочитал? — спросил Андрей.

— Ну почти, — сказал Олег.

— Ладно, — сказал Андрей. — Критическая часть твоей философии нам понятна. А где конструктив-то?

— Конструктив? — спросил Олег.

— Да, — сказал Андрей.

— А он должен быть? — спросил Олег.

— Должен, — сказал Андрей.

— Ладно, — сказал Олег. — Только выпьем.

— Логично, — сказал Андрей.

— За любовь, — сказал Олег, взяв рюмку.

От такого крутого виража у Андрея слегка закружилась голова.

— С чего это вдруг? — спросил он, взяв свою порцию.

— Не хочешь? — спросил Олег.

— Отчего же, — сказал Андрей. — Совсем напротив.

Выпили.

— Наш адреналин, конечно, на первый взгляд чище, — сказал Олег, вытирая губы и закуривая.

— А на второй? — спросил Андрей.

— А на второй… — сказал Олег. — В цене товара в магазине заложено и то, что найдутся бойцы вроде тебя. Так что тоже все оплачено. И тобой, когда ты там что-нибудь покупаешь.

— Ты что же, на святое замахнулся? — спросил Андрей. Ему хотелось пошутить, но на душе стало нехорошо.

— Надо расти, — сказал Олег.

— И как? — спросил Андрей.

— Показать? — спросил Олег.

— Попробуй, — сказал Андрей.

— Настоящий адреналин, — сказал Олег, доставая кошелек из висевшей на спинке стула крутки, — это подраться. Убить кого-нибудь. Предать товарища. И так далее. И — чтобы никакой корысти. Ни тебе, ни другим.

Он открыл кошелек и достал все бывшие там деньги. Андрей с трудом подавил желание их пересчитать.

— Или вот остаться без денег ночью посреди Москвы, — сказал Олег.

Он свернул из денег кулек, зажал его в левой руке, в правую взял зажигалку, и через секунду над столом появился маленький факел.

— Совсем, — сказал Олег. — Тогда даже добраться до дому, — голос его задрожал в такт покачиванию языков огня, — будет проблемой.

У Андрея пересохло в горле. Он внимательно смотрел за тем, как огонь ползает по измятым купюрам.

— Но даже в этом ничего нет, — говорил Олег почти шепотом. — Суть в том, что нам просто нечем заняться, и надо как-то развлечься. Вот, например, так.

От факела отвалился горящий кусок и упал на стол. Андрей вздрогнул.

— Хотя если знать природу денег, то ясно, — сказал Олег, — что и это ничего не значит. Каждая сожженная купюра автоматически увеличивает стоимость всех оставшихся на свой номинал.

— Как так? — спросил Андрей.

— Да вот так, — сказал Олег, бросая остатки денег в пепельницу. — Книжки читай, не все же мне тебе объяснять.

И тут возле стола появилась официантка, на этот раз в сопровождении кассирши. Андрей снова не стал на них смотреть, но и без этого понял, что они уже не улыбаются.

— Молодые люди, вы платить собираетесь? — спросила кассирша.

— А что? — спросил Олег, откинувшись на спинку стула. — Уже пора?

— Неплохо бы, — сказала кассирша. — И еще хорошо бы не хамить.

— А я хамлю? — спросил Олег.

— Четыреста рублей, — сказала официантка. Андрею показалась, что таким способом она решила снять возникшее напряжение.

— Четыреста, — сказал Олег. — Это много или мало?

Дальше произошло нечто неожиданное, такое, о чем могут писать только пожелтевшие еженедельники. Над столом что-то сверкнуло, или это только показалось и вспышка произошла в мозгу у Андрея, но они почти одновременно вскочили со стульев, совершив при этом синхронное кинематографическое движение — пока стулья падали на пол, оба успели стащить со спинок висевшие на них куртки, — потом с двух сторон обежали кассиршу и официантку и бросились к выходу.

На улице слегка подморозило. После душного прокуренного бара дышать было тяжело, мешали куртки и тяжелые зимние ботинки, но, несмотря на все это, бежать было удивительно хорошо. Они бежали быстро и долго, зачем-то сворачивая в темные подворотни, перепрыгивая невысокие железные заборчики, натыкаясь на углы машин, которые тут же отзывались воем сигнализации. От водки, резкой смены обстановки и гормонального взрыва сильно кружилась голова, поэтому они много раз падали — то поодиночке, а то и одновременно, — сразу вскакивали и неслись дальше, на бегу отряхивая с колен прилипший снег.

Остановились в каком-то темном дворе, в центре которого расположилась детская площадка, окруженная каре промерзших лип.

— Адреналин — гормон быстрого движения, — сказал Олег, тяжело дыша. — Это я тебе как биохимик говорю. Если его не расходовать на мышечные усилия, настоящего кайфа не получишь.

— Круто, — сказал Андрей, с трудом — сильно тряслись руки — вытаскивая из кармана зажигалку и сигареты.

— Черт, — сказал Олег. — Кошелек забыл и зажигалку.

— Там же ничего не было, — сказал Андрей.

— Мне его сестра подарила, — сказал Олег. — И проездной там был. Ну и хрен с ним.

— Логично, — сказал Андрей.

— Слушай, у тебя денег сколько? — спросил Олег.

— А что? — спросил Андрей.

— Да так, — сказал Олег. — В долг хочу взять. В клуб надо сходить.

— А как же остаться без денег в Москве? — спросил Андрей.

— Да это успеется, — сказал Олег. — В клуб хочу.

— Ну есть денюжки, — сказал Андрей.

— Отлично.

На их одинаковые свитера никто не обратил внимания. Правда, какая-то девочка с красными волосами все равно пристала к Олегу. Андрей ничего другого и не ждал. Всю ночь он просидел за столиком возле танцпола и пил пиво. Иногда, при очередной вспышке стробоскопа, ему казалось, что он видит светлые волосы Василисы.

Переход

Возле выхода из метро, по древнему обычаю совмещенного с нырявшей под Ленинградский проспект кафельной норой, было многолюдно, однако в казавшемся хаосе многолюдия присутствовала закономерность — каждые полторы-две минуты поток людей уплотнялся, становился более стремительным и энергичным. Причиной тому служили поезда, прибывавшие к расположенной под землей платформе. Ритмичность смены режима движения напоминала работу огромного насоса. Вызывала она и другие, менее скромные ассоциации, но Марина гнала от себя влажные мысли, стараясь концентрироваться на работе и одновременно удивляясь тому, насколько нереальными кажутся на поверхности земли катакомбы метро.

Место нашла Светка. Работа была кстати — приближался Новый год, и возникла естественная необходимость в улучшении финансового состояния. Марина, конечно, понимала, что эффективность избранного ими способа заработка невелика, но других возможностей не было или, по крайней мере, она их не видела. Поэтому уже третий день, после очередной смены в институте, они со Светкой отправлялись на станцию метро «Войковская», заходили в расположенный неподалеку офис, представлявший собой нечто среднее между складом печатной продукции и раздевалкой спортзала, цепляли на себя красные жилетки и шапки — форменную одежду, призванную привлекать внимание окружающих, — брали по пачке посвященных ремонту и строительству каталогов и заступали на пост возле выхода из метро.

Район, видимо, был хлебным. Кроме Марины и Светки, здесь же трудилась команда от «Отдыха и туризма» и одинокий мастер раздачи рекламных листовок салона сотовых телефонов. Они располагались эшелонами. Марина и Светка, не обладавшие достаточным опытом, в первый день спокойно заняли позицию в тылу конкурентов и потом горько об этом пожалели. Оплата была почасовой, но за активную раздачу полагалась премия (женщина, нанимавшая на работу, сразу запугала сообщением о том, что будет контролировать их труд и поэтому класть пачку каталогов в урну не следует. Светка и Марина, в силу все той же неопытности, женщине поверили). Выходящие из перехода люди относились к раздаче рекламной продукции со странной настороженностью. Смельчаков — или просто сочувствующих проблемам работающей молодежи — находилось немного, и большая их часть становилась жертвами молодого человека с листовками, занимавшего передовую, кое-кто добирался до команды «Отдыха и туризма». На долю «Ремонта и строительства» не оставалось почти ничего.

На второй день Марина предложила Светке побороться за более хлебное место под солнцем. Предложение это родилось в той части Марининой психики, которая до сих пор, видимо, не функционировала. В последнее время Марина пребывала в состоянии вязкой апатии, единственным развлечением был механический отсчет секунд, минут, часов и суток, без серьезных проявлений общественной активности. Только иногда интенсивное внешнее вмешательство — вроде знакомства в метро — вызывало серьезный отклик.

Тем не менее факт был налицо. Марина предложила заработать больше денег, и Светка, вполне естественно, с ней согласилась.

— Надо будет прямо в переход спуститься, а не у дверей стоять, — сказала Марина, когда они натягивали униформу в офисе. — Там и теплее, и народу больше, и другие не мешают.

— Можно, — сказала Светка.

Миновав разделявшую офис и поземный переход площадь, служившую гаванью местных автобусов, они с мрачными лицами прошли мимо уже вышедших на позиции агентов «Отдыха и туризма». У самого входа обошли с двух сторон парня с листовками — Марина даже слегка задела его плечом, так и не поняв, сделала она это специально или нет, — и спустились в наполненный влажными дыхательными испарениями переход. Светка хотела остановиться сразу у лестницы, но Марина пошла дальше, к выходу из метро.

— Люди же оттуда не только к нам идут, но и в другую сторону, — сказала она. — Соображай.

Светка, похоже, сначала хотела обидеться на последнее замечание, но ничего не сказала и пошла за Мариной.

Дело сразу наладилось. Может быть, в теплом переходе эмоциональный настрой прохожих оставался более положительным. Может быть, они еще не отошли от вагонного синдрома — многие, вероятно, ездили в электричках и привыкли ассоциировать стук колес с приобретением печатных изданий. Так или иначе, распространение «Ремонта и строительства» пошло полным ходом, и примерно через час Марина и Светка отправились в офис за новой пачкой каталогов. Когда они выбрались из перехода, парень с листовками и «Отдых и туризм» посмотрели на них с пониманием, завистью и сочувствием. Последняя эмоция не поддавалась объяснению. Марина решила, что просто ошиблась при расшифровке мимики конкурентов.

Вторая партия расходилась даже быстрее первой — увеличился поток людей, покинувших рабочие места и двигавшихся в направлении дома. Многие из них, видимо, хотели улучшить комфорт своих жилищ.

Катастрофа произошла неожиданно. Впрочем, неожиданность это не была полной, просто успех притупил восприятие и не позволил верно оценить поступавшие извне сигналы. К ним, помимо уже упомянутого сочувствия во взглядах конкурентов, относились еще и негативные эмоции, излучаемые попадавшими время от времени в поле зрения милиционерами и уборщицами в желтых жилетках. Особенно недобрыми были глаза последних.

Предпоследний в пачке каталог Марина вручила краснолицему мужчине в расстегнутой дубленке и меховой шапке, вызвавшей моментальную ассоциацию с последним телерепортажем о нефтяниках Тюмени. Ассоциация подкреплялась телосложением мужчины — основательная, напоминавшая пьедестал бюста шея, выпиравшие из-под теплого свитера грудные мышцы и демонстрировавшая глубочайшую уверенность в себе и окружающем осанка говорили о том, что место в жизни мужчина нашел, и вполне возможно, что нашлось оно рядом с какой-нибудь буровой, доставлявшей на поверхность денежные потоки. Почему мужчина оказался в метро, было неясно. Впрочем, через несколько секунд после того, как в красноватых металлических пальцах оказался каталог, возникла интересная версия. Не меняя выражения лица — или, если быть точнее, по-прежнему не помещая на лицо никакого выражения — и не замедляя темпа движения, мужчина раскрыл каталог примерно посередине, разорвал его пополам и бросил на пол. Стало ясно, что у мужчины какие-то проблемы. Тут Марина и подумала о том, что он мог только что разбить свой «Мерседес», отчего и оказался в метро.

— Вот псих, — сказала подошедшая к Марине Светка.

Марина ничего не ответила. Она смотрела вслед мужчине до тех пор, пока он не исчез в морозном воздухе надземной Москвы.

Дальше события развивались удивительно быстро. Люди, выходившие из метро, наступали на лежавшие на асфальтовом дне перехода половинки каталога. За несколько минут плохая бумага каталога покрыла почти весь коридор. Это было явное нарушение санитарно-гигиенических норм, граничащее с покушением на общественный порядок. Реакция соответствующих служб последовала незамедлительно. К Марине и Светке подошел пузатый милиционер с автоматом, сопровождаемый оранжевой уборщицей, вооруженной метлой.

— Здравствуйте, — сказал милиционер.

— Здравствуйте, — сказала Светка, дернув за рукав не заметившую милиционера Марину.

— Здравствуйте, — сказала Марина.

— Здесь запрещено вообще-то бумажки раздавать, — сказал милиционер. Правая его рука ласкала ствол автомата. Мыслями милиционер был далеко.

— Мы не знали, — сказала Светка.

— Весь коридор засрали, — сказала уборщица. — А я убирай за вами?

— Мы, что ли, засрали? — спросила Светка.

— Ты слова-то выбирай, — сказал милиционер.

— И что, теперь в тюрьму нас повезете? — спросила Марина, глядя прямо в неглубокие глаза милиционера.

— В тюрьму, что ли, хочешь? В мужскую? — спросил милиционер.

— Пусть убирают, — сказала уборщица и протянула метлу Светке.

Светка отступила на шаг.

— Мы не нанимались, — сказала она.

— А я нанималась? — спросила уборщица.

— Да, — сказала Светка.

— Нет, — сказала Марина, обращаясь к милиционеру. — Чего я там не видела.

— Документы, — сказал милиционер, переводя беседу в легитимное русло.

— Ах ты, шалава, — сказала уборщица, продолжая беседу со Светкой. — Лахудра белобрысая.

— Сама шалава, — сказала Светка.

— Тихо, — сказал милиционер. — Документы.

Марина и Светка достали паспорта и протянули их милиционеру. Тот внимательно прочитал обе книжки.

— Ладно, — сказал он. — На воздух идите. Еще раз увижу здесь, в обезьянник отвезу.

— В обезьянник? — спросила Марина.

— Хочешь, сейчас отвезу, — сказал милиционер.

Марина почему-то прониклась к нему симпатией.

Видимо, из-за усталости от жизни, сочившейся между произносимыми словами, — милиционер уже отыграл первый тайм, был заменен в перерыве и теперь сидел в раздевалке, попивая чаек и невнимательно прислушиваясь к долетавшему сверху шуму стадиона.

— Да нет пока, — сказала Марина.

— Тогда на воздух, — сказал милиционер.

— А убирать кто будет? — спросила уборщица.

— Явно не я, — сказал милиционер. Он протянул оба паспорта Марине и удалился.

Марина и Светка пошли к лестнице. По пути Светка обернулась и показала уборщице поднятый вверх средний палец. Та прокричала что-то матерное, но совершенно не обидное, потому что победа была не за ней.

После изгнания из подземного рая Марина и Светка не сразу приступили к работе. Покосившись на «Отдых и туризм» и листовочного парня, они отошли в сторону, к углу палатки, продававшей печеную пишу, и закурили.

— Сука, — сказала Светка.

— Кто? — спросила Марина.

— Уборщица, — сказала Светка.

— А, — сказала Марина. — Ну да.

— Что делать будем? — спросила Светка.

Марина пожала плечами.

Тем временем листовочный тоже решил сделать перерыв. Он воспользовался палаткой, добыв через окошко что-то прямоугольное с запахом сыра, и подошел к Марине со Светкой.

— Привет, девчонки, — сказал листовочный, выдрав из обернутого в салфетку изделия кусок печеной плоти.

— Здорово, — сказала Светка.

— Привет, — сказала Марина.

— Выгнали? — спросил листовочный. — Или сами ушли?

— Сами, конечно, — сказала Светка. — Покурить вышли.

— Выгнали, — сказал листовочный. — Меня тоже неделю назад выставили.

Листовочный был высокого роста, почти на голову выше Марины и Светки, и довольно тощий. Из-под форменной бейсболки с изображением телефона сыпались длинные, похожие на елочный дождь прямые осветленные волосы, диссонировавшие с густыми черными бровями и темными глазами. Глаза были подсвечены интеллектом выше среднего, и это раздражало — вспоминалась поговорка о деньгах, которыми следует иллюстрировать наличие ума.

— Понятно, — сказала Светка.

— А давно ты здесь? — спросила Марина.

У нее слегка щекотало в животе, правда, было не очень понятно отчего — то ли от непонятного предчувствия, которое вполне могло возникнуть во взволнованной недавним приключением душе, или просто оттого, что Марина давно не ела, а от листовочного пахло едой.

— Да с месяц уже, — сказал листовочный, шмыгнув носом.

— Ясно, — сказала Марина, последний раз затянувшись и бросив окурок в грязный сугроб, прижимавшийся к теплому боку палатки. — И как платят?

— Ну, нормально, — сказал листовочный. — На пиво хватает.

Он хихикнул. Светка ухмыльнулась в сторону. Марина никак не отреагировала.

Листовочный доел пищу, вытер губы салфеткой, скомкал ее и отправил в компанию к окурку Марины.

— Я Леня, — сказал он, достав сигареты и закурив.

— Марина, — сказала Марина.

— Светлана, — сказала Светка, изобразив реверанс.

Листовочный Леня хохотнул.

— Ладно, — сказала Светка. — Пойдем мы домой, что ли. Хватит на сегодня.

— А завтра будете? — спросил Леня.

— Будем, — сказала Марина.

Наступил третий рабочий день, несколько нелогично увязанный с четвертым днем рабочей недели. По предложению Светки пришли на место пораньше, для чего пришлось прогулять последнюю в семестре лекцию по социологии. Впрочем, это маленькое общественное преступление едва ли могло увенчаться наказанием. Курс читала молодая выпускница МГУ, каждое занятие открывавшая виноватым приветствием и не менее виноватой улыбкой, и сразу становилось ясно, что зачет получит каждый желающий, вне зависимости от посещаемости и познаний в области одной из самых старых буржуазных лженаук.

Задуманный маневр удался вполне, несмотря на, а может быть, и благодаря своей простоте. Марина и Светка заступили на вахту раньше конкурентов, и к моменту появления на сцене «Отдыха и туризма» вполне овладели вниманием целевой аудитории, заняв выгодную позицию у самого перехода. Светка, правда, нагнетала атмосферу предположениями по поводу возможной реакции коллег, однако ни один из мрачных прогнозов, которые она выдавала с периодичностью примерно в десять минут, не сбылся. Неблагоприятное мнение о личных качествах конкуренток сложилось в результате столкновения общественных интересов и, как и следовало ожидать, не соответствовало действительности. «Отдых и туризм» не предприняли никаких враждебных действий. Хотя спокойная реакция могла объясняться и просто большим опытом. «Отдых и туризм» немного потерлись в тылу, потом покурили и отправились на другую сторону проспекта, где уже никто не мог помешать их успешной работе.

Легкость победы немного расстроила Светку. Почти сразу после отступления туристических девушек она отвела Марину к палатке, на перекур. Во время прилагавшейся к перекуру беседы она упорно вызывала подругу на обсуждение внешних и внутренних качеств ушедших, но Марина отвечала весьма скупо. Жажду борьбы она вполне утолила накануне, и красочные Светкины комментарии не вызывали у Марины никаких эмоций. В общем, разговор не клеился, так что под конец Светка стала смещать агрессию непосредственно на Марину.

— Вялая ты стала какая-то, — сказала она, докурив свою сигарету. — Куда Дима-то твой делся?

— Не важно, — сказала Марина. Вопрос стал стандартным, и, соответственно, у Марины выработался стандартный ответ. И уже почти не было противно.

— Ну так найди еще кого-нибудь, — сказала Светка, натягивая варежки — было довольно холодно. — Киснешь совсем. Тошно даже разговаривать с тобой.

Марина сначала хотела сказать что-нибудь обидное — например, про новый фарфоровый Светкин зуб, — но передумала. В общем-то, предложение Светки соответствовало ее собственному настроению.

— А сначала позвони ему, — сказала Светка.

Марина слегка вздрогнула.

— Зачем? — спросила она после секундной паузы.

— Скажешь ему, что мудак он, — сказала Светка и засмеялась.

— Помогает? — спросила Марина, даже не улыбнувшись в ответ.

— А то, — сказала Светка.

— Можно попробовать, — сказала Марина.

Она выбросила окурок, и они вернулись к станку.

Минут через десять к переходу подошел Леня. Он так же покорно, как «Отдых и туризм», занял позицию в тылу. Марина, размахивая спрессованным в бумажные брикеты комфортом, иногда смотрела в его сторону. Леня замечал ее взгляды и неизменно улыбался в ответ, вытирая нос тыльной стороной ладони. Марина не любила мужской насморк, но у нее вдруг возникло сильное желание сходить за новогодними подарками в сопровождении человека противоположного пола. При этом почему-то совершенно не хотелось звонить по накопленным за последние три недели телефонам, а с Леней можно было договориться вживую.

В душе Марины вдруг неожиданно ярко возникла картина самого романтического содержания. Мелкий снежок, тлеющие в витринах угольки гирлянд, медленная прогулка по магазинам и финальное посещение кофейни. Конечно, это была простая проекция на внутренний экран нескольких стандартных штампов масскультуры, увязанных с рождественским бумом продаж, но Марина не углублялась в самоанализ. Она, по заведенной в последнее время привычке, старалась не смотреть ни глубоко внутрь себя, ни далеко в свое будущее, а сразу переводила размышления на практические рельсы.

Суть же практической проблемы была в том, что договариваться с Леней в присутствии Светки совсем не хотелось. Поэтому во время совместного с Леней перерыва на обед — а тот с трогательной непосредственностью уже считал себя, видимо, чем-то вроде друга семьи и сразу подключился к пикнику на заснеженной обочине, — так вот, во время совместного перерыва на обед Марина почти не участвовала в разговоре. Впрочем, это было бы и не очень просто для нее. Беседа была насажена на телевизионную ось. Обсуждали какую-то передачу MTV, расставлявшую по ранжиру музыкальные клипы. Марина MTV не смотрела. Раньше смотрела, но потом бросила. В очень многих короткометражных музыкальных фильмах, демонстрировавшихся на этой частоте, присутствовала одна и та же сцена — женщина, танцующая между двумя мужчинами. При этом тазовые области всех троих обычно находились в тесном соприкосновении, а на лицах бушевала настоящая буря счастья. Сцены эти появлялись на телеэкране с мучительной регулярностью, и Марина решила уделять больше внимания чтению и прогулкам. Тем более что сидеть в своей комнате в последнее время она тоже не очень любила.

В общем, в беседе Марина не участвовала и даже немного волновалась по поводу внимания, уделяемого Леней Светке. Впрочем, Светка уже успела поделиться с Мариной своей оценкой листовочного, и это немного успокаивало — Леня Светке не нравился. Перерыв закончился, и рабочий день покатился дальше. Идей по поводу удаления Светки не было. Это стало тревожить. Конечно, впереди было еще много рабочих дней, когда мог представиться какой-нибудь удобный случай, но Марина хотела уладить все сегодня.

Решение пришло само и оказалось простым и умилительно естественным. За обедом выпили кофе. Примерно через сорок минут Марина захотела в туалет. То же самое должно было произойти и со Светкой. По нужде ходили в офис, и в первые два дня неизменно делали это вместе. Как говорится, дорога вдвое короче, если есть хороший спутник. Так должно было быть и на этот раз. Светка подошла к Марине и, как всегда, сказала:

— Пойдем, что ли, сходим.

— Куда? — спросила Марина. Она заметила, что у Светки в руках было всего два каталога. У Марины оставалось четыре, и это тоже оказалось кстати.

— Куда, в сортир, — сказала Светка. — Писать хочу ужасно. От холода, что ли.

— Иди, — сказала Марина, хотя и сама чувствовала себя переполненной жидкостью. — Я пока не хочу.

— Ну пойдем за компанию, что ли, — сказала Светка.

— У тебя вон два, а у меня четыре, — сказала Марина. — Я догоню пока.

— Понравилось премию получать, что ли? — спросила Светка. Она, видимо, обиделась.

— Понравилось, — сказала Марина.

— Ладно. — Светка поморщилась И пошла по направлению к высокому бетонному параллелепипеду, в основании которого помещался офис.

Марина недолго смотрела ей вслед, потом подошла к Лене.

— Покурим? — спросила она, заглянув ему в глаза.

— Можно, — сказал Леня. Его готовность и сразу всплывшая на губах улыбка показались Марине неприятными, но она подавила отвращение. Это уже вошло у нее в привычку.

Они отошли к палатке и закурили.

— Не смотришь телевизор? — спросил Леня.

— Почему ты так решил? — спросила Марина.

— Да заметил, — сказал Леня. — Пока разговаривали.

— Ну, не смотрю почти, — сказала Марина. — Новости только иногда.

— Да? — спросил Леня, соорудив на лице удивление. — Интересуешься мировыми проблемами?

Марина уже почти пожалела о своем намерении, но что-то заставляло ее довести начатое до конца. Возможно, это было чувство вины перед Светкой.

— Слушай, — сказала Марина. — Новый год же скоро.

— Да, — сказал Леня. — Хочешь пригласить на вечеринку, что ли?

Марина улыбнулась.

— Ну не так быстро, — сказала она. — Я просто завтра собиралась за подарками идти. Для родителей там, для Светки.

— Для того, что ли, и работать сюда пошла? — спросил Леня.

— Типа того, — сказала Марина. — Может, вместе сходим? После работы.

Леня улыбнулся, шмыгнул носом, провел по верхней губе ладонью, затянулся сигаретой.

— Хорошая идея, — сказал он. — А Светлана пойдет?

— Да нет, — сказала Марина. — Я же и ей подарок покупать буду.

— Типа, сюрприз? — спросил Леня.

— Ну, типа того, — сказала Марина.

— Ладно, — сказал Леня. — Заметано.

Марина еще раз улыбнулась.

— Я книжки читать люблю, — сказала она.

— Молодец, — сказал Леня. — Я тоже.

— Я к тому, почему телевизор не смотрю, — сказала Марина.

— А, — сказал Леня. — Понятно.

— Отдыхаете? — спросила подошедшая Светка. — Секретничаете, что ли?

— Да нет, — сказал Леня.

— Ладно, — сказала Марина. — Трудиться пора.

— Четыре осталось, — сказала Светка, глядя на пачку в руках Марины, когда они отошли от Лени. — Понятно.

На лице ее появилось презрение.

— Ладно, — сказала Марина, не заботясь уже о реакции подруги. — Я в туалет.

— Давай-давай, — сказала Светка.

Марина ничего не ответила.

Game paused

Утром, за завтраком, Андрей пил чай без сахара. Завтракал он вместе с мамой — как обычно, когда шел в институт к первой паре. Отец уезжал на работу в Москву и вставал очень рано, чтобы успеть занять место в электричке. У него побаливала спина, и стоять сорок минут он не мог.

Андрей подумал о странной взаимосвязи, которая иногда возникает между предметами и явлениями, — а именно о том, что боль в спине может лишить человека тридцати минут столь необходимого перед работой сна. Впрочем, связь эта не была бы странной, если бы боль не давала спать непосредственно. Но тут было другое. Спать отцу не давала не сама боль, а возможность ее появления. Можно сказать, страх. И тогда получалось…

Андрей поморщился, чтобы отогнать ненужные мысли, и вернулся к чаю. Он не любил чай без сахара, но всю последнюю неделю пил только такой. Дело тут было, естественно, все в той же теории движения против, которая была столь убедительно раскритикована Олегом, но все же иногда казалась привлекательной. Конечно, питье чая без сахара не вызывало никакого приступа адреналина. Такая реакция уж точно была бы странной. Питье вызывало лишь некоторое омерзение. Но тем не менее помогало вырабатывать силу воли. Не очень, правда, понятно было, в какое место следовало потом эту силу втыкать, чтобы получить хоть что-то, неизвестно что и неизвестно зачем.

Андрей поморщился, чтобы отогнать ненужные мысли, и продолжил чай.

— Что ж ты без сахара пьешь теперь? — спросила мама. — Похудеть решил? Так лучше на лыжах бы ездил или бегал по утрам.

— На электричку, — сказал Андрей и, чтобы тут же смягчить неожиданную резкость, добавил: — Ничего не решил. Надоело просто с сахаром.

На секунду он испугался, что это его заявление может вызвать лекцию об оставшихся в прошлом трудностях с питанием, но мама промолчала. В голове тут же начала коваться свежая цепочка силлогизмов — постоянный грохот умственной кузницы ужасно утомлял, а сесть за компьютер, чтобы хоть как-то его заглушить, можно было далеко не всегда. Из мысли о трудностях с питанием выковалось суждение о том, что человек на протяжении всей жизни, так же как и человечество на протяжении всей истории, борется с трудностями, а вот если вдруг неожиданно все трудности исчезают, тут-то и оказывается, что делать совершенно нечего. «Общество без трудностей, боли и страданий, — подумал Андрей, — будет создавать их само. И такие, которые раньше и не снились».

Мысль о сне грозила снова вывернуть на папу. Андрей поморщился, сделал большой глоток, взглянул на маму, сидевшую напротив и евшую йогурт из пластикового корытца, и спросил:

— Как сыграли вчера?

— Да как, — сказала мама, облизывая губы. — Проиграли, пять — два.

— Два пять, что ли? — спросил Андрей.

— Ну два — пять, — сказала мама. — Какая разница.

— Никакой, — сказал Андрей. — Кто забил-то?

— Карпов и Сушинский, — сказала мама. Закончив йогурт, она взялась делать бутерброды, которые брала с собой.

— А стоял кто? — спросил Андрей.

— Подомацкий, — сказала мама.

— Ну, как обычно, — сказал Андрей.

— Да он не виноват, — сказала мама. — Наши как-то так оборонялись плохо. Пятачок не держали. Даже комментатор сказал, что с такой обороной нам бы и Гашек не помог.

— Понятно, — сказал Андрей.

Он завел разговор о хоккее из чувства вины. Мама раньше, года три-четыре назад, как всякая нормальная мама, спортом не интересовалась. Но тогда у них был только один телевизор, и, когда они с братом смотрели хоккей, футбол или даже, скажем, биатлон, мама, чтобы хоть как-то участвовать в жизни детей, присоединялась к ним. Сейчас брат уехал, Андрей же, в очередной раз не удержав в узде разыгравшийся разум, как-то убедительно вывел, что любое спортивное соревнование начисто лишено смысла. Впрочем, дело было, конечно, не в этом рассуждении, весьма, правда, убедительном, а в том, что появились другие развлечения и интересы. И мама теперь смотрела футбол и хоккей одна — потому что папа, в отличие от всех нормальных пап, футболом и хоккеем не интересовался вовсе. Андрей думал иногда о том, что, когда мама сидит перед телевизором, а сложные радиоэлектронные устройства с помощью различных физических полей ретранслируют в ее сознание очередную массовую галлюцинацию, она к этой массовой галлюцинации добавляет свою собственную, персональную, то есть представляет, может быть, и не совсем ярко, что рядом с ней сидят сыновья. Эта-то мысль и заставляла его иногда все же составлять маме компанию или, как сейчас, интересоваться очередным результатом.

Андрей поморщился и вернулся к чаю.

— Илья-то на Новый год как, приедет? — спросил он.

— Обещал, — сказала мама.

— Когда звонил-то он? — спросил Андрей.

— Вчера звонил, — ответила мама.

Андрей допил чай, встал с табуретки, поставил чашку в раковину.

— Ладно, побежал я, — сказал он.

— На работу пойдешь сегодня? — спросила мама.

— Нет, домой пойду, после института, — сказал Андрей.

— Хорошо, — сказала мама.

Институт находился недалеко от дома — в прошлом году Андрей тратил на дорогу порядка двадцати минут. Едва ли есть возможность объективно измерить величину этого временного промежутка. У времени — в отличие от рубля или доллара — нет твердого курса, хотя адепты буржуазной теории стоимости и любят переводить часы и минуты в бумажно-безналичные единицы измерения. Стоя на остановке в ожидании автобуса, Андрей думал о том, что даже сами временные промежутки, несмотря на техническую измеримость, совершенно невозможно сравнить между собой. Мысли эти подкреплялись актуальным примером из жизни — в сентябре во всех городских автобусах были установлены турникеты, процесс посадки-высадки заметно усложнился и удлинился, отчего дорога до вуза стала занимать уже полчаса, а то и минут сорок. Закуривая и глядя на поворот, откуда должен был появиться автобус, Андрей думал о том, что за год относительная ценность времени изменилась. Если год назад он был моложе, стало быть, и времени у него было больше, и цениться оно — в соответствии с другой буржуазной теорией — должно было меньше, но в то же время тогда, по идее, хотя это фактически и было не так, в единицу времени умещалось больше возможностей в силу наличия нерастраченных запасов жизненной энергии, отчего единица вроде бы дорожала.

Вопрос был сложный и, очевидно, неразрешимый. Поэтому, когда автобус прибыл на остановку и разбросанные по асфальтовому клочку люди собрались в очередь — Андрей, как обычно, пристроился последним, — в голову ему пришли более простые мысли, хотя также не лишенные парадоксальности. Установка турникетов была элементом автоматизации. Главным подарком автоматизации человечеству была экономия времени. Об этом совсем недавно рассказывал на очередной лекции потертый временем профессор — институт был электронным, и, соответственно, вопросы замены ручного и умственного труда машинным нередко оказывались в фокусе образовательного процесса. Однако тут налицо был обратный эффект — автоматизация автобусной посадки-высадки привела к дополнительным временным затратам.

Андрей вошел в автобус, просунул магнитный проездной в желтую урну контрольного аппарата, провернул турникет и пробрался в центр салона. Автобус тронулся и понес его к институту.

В то же время налицо было увеличение прибыли автокомбината. Тут перед Андреем снова встала проблема соотнесения времени и денег, уже решенная лучшими умами человечества, но по-прежнему казавшаяся сложной самому Андрею. Если теперь один автобусный рейс давал такую же отдачу, как раньше три, а то и четыре, стало быть, кто-то все же основательно выиграл во времени или в деньгах, что наверняка казалось этому выигравшему тождественным. Андрей не мог до конца встать на эту позицию. Однако сформулировать в явном виде собственные убеждения никак не получалось. Поэтому всю дорогу до института, глядя на замерзшее стекло со следами ног — маленьких, трехпалых, но все равно казавшихся человеческими, — Андрей думал о Василисе.

Семестр заканчивался, постепенно перерастая в зачетно-экзаменационную сессию. От этого в институте было многолюдно. Андрей и сам стал в декабре посещать все занятия, на работу отправляясь только во второй половине дня. Впрочем, как и в предыдущие три учебных года, проблем с отчетными мероприятиями не было. Андрей учился хорошо — и в школе, и в институте. Точнее, если верить записям в зачетке и аттестате, учился он почти отлично и только иногда хорошо. В школе ему по этому поводу даже дали серебряную медаль и корейский магнитофон, который пару лет назад он взял на лесное мероприятие по жарке мяса и там разломал — с вдохновением, какое бывает только у сильно пьяных людей.

Андрей сходил на лекцию по социологии, последнюю в семестре. Мода на преподавание гуманитарных предметов в технических учебных заведениях докатилась и до ближнего Подмосковья. Была она Андрею непонятна, но приятна. Тонкая духовная организация позволяла ему сочетать любовь к математике со страстью к интеллигентскому словоблудию. Поэтому всю лекцию он думал о том, что денег теперь вполне, и можно купить сотовый телефон. И еще иногда думал про Василису.

Потом были два семинара по специализированным предметам. На этой неделе каждое занятие заканчивалось разрывом финальной ленточки. Андрей, сумевший, несмотря на все последние приключения, сохранить лидирующие позиции, получил два зачета автоматом. Оружейная метафора продолжалась стандартной фразой о том, что теперь он отстрелялся, и еще не совсем обычной мыслью о том, что в названии самого главного на земле автомата присутствует нечто лермонтовское. Это отчасти объяснялось тем, что судьба поэта так же неразрывно была связана с процессом воспламенения пороха и расширения газов в канале ствола. Только лермонтовские стволы были гладкие, а не нарезные, как теперь.

Обо всем этом Андрей думал урывками, когда вместе с друзьями и подругами курил на переменах.

Подруги были современные, то есть не стеснялись заходить в предбанник мужского туалета, постепенно приобщались к древнему искусству татуировки и никогда не позволяли одежде прикрывать пупки, прокомпостированные мастерами пирсинга. Еще они были не очень красивыми, громко смеялись, и некоторые тоже получали зачеты автоматом, не потому, конечно, что любили математику или, скажем, цифровую схемотехнику, а потому, что считали получение зачета важным. И даже не то чтобы действительно они так считали, просто это было частью намертво запаянных в их материнских платах программ. Некоторые, однако, учились совсем плохо.

Товарищи были многословными и остроумными. Они много пили по выходным и трудились в сфере распространения товаров народного потребления. Многие были небритыми. Почти все учились плохо, но в целом их социальный статус примерно соответствовал социальному статусу Андрея. Тем не менее за три — даже уже три с половиной — учебных года он так и не достиг сколько-нибудь серьезной духовной близости с однокашниками. Раньше, правда, бывало, он тоже с ними пил, но в этом учебном году отчего-то так ни разу и не участвовал в подобных мероприятиях.

Беседообразующей была тема празднования Нового года. Андрей в разговоре участвовал мало.

В сортире или на крыльце, где курили, прежде чем разойтись после занятий, он тоже немного думал о Василисе. Думал он о ней и в оборудованном турникетом автобусе, и на соединявшей автобусную остановку с домом тропинке, и в пахшем собачьей мочой лифте. Думал даже тогда, когда его глаза и пальцы стали частью компьютерной игры, которая была густо замешена на убийствах.

— Да уж, — сказал папа, глядя в маленькое окошко кухонного телевизора. Шла какая-то криминальная передача. Рассказывали о подпольной порностудии.

— Ужас, — сказала мама, подхватывая вермишель вилкой. — Просто ужас. Кровь стынет.

Андрей поднял взгляд на нее, потом на папу.

— Да люди звери пошли, — сказал папа, не расставляя никаких знаков препинания.

— Угу, — сказала мама, жуя.

— А вот вы не думали, зачем нужны такие передачи? — спросил Андрей.

— Зачем? Чтобы знать, — сказал папа.

— А зачем тебе это знать? — спросил Андрей. — Сделаешь что-то по этому поводу?

— Чего ты хочешь-то? — спросил папа.

— Да ничего, — сказал Андрей. — Просто кто-то развлекается съемками вот, порнографии детской. — Он ткнул вилкой в сторону телевизора. От бытового адреналина желудок его сжался, есть расхотелось, но на большее рассчитывать не приходилось. — Кто-то развлекается тем, что ее смотрит. А кто-то тем, что смотрит передачи про это.

— Мы развлекаемся сейчас, по-твоему? — спросил папа.

— Конечно, — сказал Андрей и, решив еще немного обогатить кровь, добавил: — И ничем почти не лучше вот их.

С этими словами он снова указал на телевизор вилкой.

— Это ты отцу такие вещи говоришь? — спросила мама.

— Ладно, — сказал Андрей, вставая из-за стола. — Спасибо.

— Пожалуйста, — сказал папа. — Как не подавился вермишелькой моей.

— А как ты не подавился, когда такие вещи по телевизору рассказывают, — сказал Андрей, переставив наполовину полную тарелку на тумбочку возле раковины.

— Иди, иди, — сказал папа. — Чувствительный ты наш.

— Иду, — сказал Андрей.

Он немного побегал по мрачным электронным коридорам, обагренным убедительной кровью true color, потом почитал какую-то книгу, взятую в понедельник в районной библиотеке. Полежал минут десять на диване, глядя в потолок. Хотел позвонить Олегу, потом думал, что можно прогуляться до ближайшего супермаркета. Встал, прошелся по комнате, постоял у окна, покурил в форточку, надеясь, что табачная вонь не выползет из комнаты. И наконец, хотя времени было уже пятнадцать минут одиннадцатого и не совсем прилично, снял телефонную трубку и набрал номер Василисы. Он не общался с ней сто восемьдесят часов.

Новый год

Посмотреть обращение Президента предложил Игорек, новый Светкин друг. Встречались они всего две недели, но уже успели пережить серьезную душевную драму. На последних выходных Светка делала Игорьку первый минет и случайно задела чувствительную кожу фарфоровым зубом.

— Привыкла уже, что дырка там, — смеясь, говорила она, нарезая «оливье». — Как же он орал!

Марина подумала о том, что именно эта травма освежила воображение Игорька, раньше — вместе учились в институте и довольно много общались — не отличавшегося оригинальностью мысли. Впрочем, обращение Президента показывали по всем каналам и предложение Игорька было просто формальной попыткой занять центральное место распорядителя торжества. Марина вспомнила, что по MTV Президента не показывают. А потом вспомнила, что коллективная антенна Светкиного дома MTV не принимает. От этого стало легче.

Президент говорил хорошо. Он стоял на улице, в красивом черном пальто, при каждом слове из его рта выплывало облачко пара, хорошо заметное в свете софитов (Марина не помнила, откуда узнала это слово). Слушать его, стоя возле стола с бокалом шампанского — бутылку открывал тоже Игорек, — было приятно. Особенно грела мысль о том, что миллионы людей сейчас тоже стоят возле стола с газированным алкоголем и слышат те же самые слова. Масштабность момента очень нравилась Марине, но все же стало скучно. Она взглянула на большие электронные часы, стоявшие в той же секции мебельной стенки, что и телевизор, но этажом выше. На экране было четыре нуля. Часы спешили. Когда Марина смотрела на жидкокристаллическое время, Президент сделал короткую паузу, а потом сказал:

— Я знаю, многие из вас сейчас поглядывают на часы.

Марина вздрогнула, а стоявший рядом Леня, почти совсем забытый ею, нервно хихикнул. Однако испуг тут же перерос в совсем другое чувство. На Марину накатила легкая и теплая волна симпатии к человеку в телевизоре, который никогда ее не видел, но все же так много о ней знает. Он говорил еще что-то, но Марина уже не слушала. Мысли ее готовы были принять самый вольный характер, но тут показали куранты, Светка, широко улыбаясь — так, что стал виден фарфоровый зуб, — потянулась своим бокалом к Марининому, Игорек перехватил ее движение точно над тарелкой с красной рыбой, слева в поле зрения вползла Лёнина рука, и Марине не оставалось ничего другого, кроме как тоже вытянуть вперед руку и произнести три соответствующих случаю слова, прислушиваясь к разгоравшейся за окном канонаде.

Праздновали у Светки дома. Сначала, правда, планировалась поездка на дачу. Намечалось настоящее приключение — дача не отапливалась, поэтому собирались много пить и брать с собой теплые одеяла. Но потом произошла рокировка. Светкины родители решили вспомнить студенческую молодость и сами собрались на дачу, оставив дочери квартиру — Сашка, брат, уже преодолел критическую возрастную планку и гулял с друзьями. Марина немного расстроилась, потому что впервые собиралась отмечать главный праздник не дома. Светка утешила ее тем, что пить все равно будут много, а померзнуть при желании можно и на балконе.

— Я тебе одеяло выдам, — говорила она, разделывая мертвую курицу. — И раскладушку. Если вы в нее вдвоем влезете.

Марина сама не ожидала, что окажется вдруг лучшей Светкиной подругой, но этому неожиданному счастью помогло непредсказуемое несчастье. Рита, главная Маринина соперница, каким-то образом отыскала координаты Костика и вступила с ним в связь, навсегда опорочившую ее в зеленых Светкиных глазах.

— Как только умудрилась, — говорила Светка, кроша крабовые палочки ножиком и пересыпая свою речь матерными ругательствами. — Ладно, если что, я ей стоматологию покажу.

Были, конечно, и другие претендентки, но, во-первых, они собирались веселиться в общежитии, а во-вторых, Светка считала, что в данной ситуации число четыре является идеальным.

— Комнаты всего две, — говорила она, протирая бокалы. — А для групповухи я еще не созрела.

Последние три дня года ходили по магазинам, расходуя добытые у метро деньги на продукты питания и алкогольные напитки. Тридцатого Светка еще купила в подарок Игорьку красивый многоразовый презерватив с рогатой головкой, а потом сидели в кофейне, отчего все стало совсем похоже на недавнюю прогулку с Леней, и в душе Марины возник легкий гомосексуальный привкус.

— Я вот больше всего люблю время перед Новым годом, — говорила Светка, открывая первую за вечер бутылку пива. — Как-то так хорошо делается всегда.

Прошли первые шестьдесят минут нового года. Ведущий по телевизору, ненадолго прервав череду певцов и непостижимым образом сумевший перекричать даже непрерывно хохотавшего Игорька — все-таки травма явно поколебала его психику, — объявил, что стрелки часов подошли к двенадцати уже в Калининграде. Сообщение должно было вызвать то же чувство глобальности, которое Марина испытывала час назад, но почему-то не вызвало. Наверное, Марина слишком много пила и мало ела — аппетит ее по-прежнему оставался очень скромным. Из-за этого даже пару раз ругались со Светкой на рынках, когда подруга просила совета по меню, а Марина, в силу отсутствия серьезных пищевых эмоций, никак не могла сказать ничего толкового.

За окном снова и снова раздавались звуки праздничной перестрелки, будившие в душе ностальгию и мешавшие сосредоточиться на Лёне, который время от времени наклонялся к самому уху и делал какие-то короткие, но вроде бы остроумные замечания. Марина не могла их толком оценить — так только, хихикала из вежливости, — потому что постоянно погружалась в воспоминания о восемнадцати предыдущих праздниках. Некоторые из них она, разумеется, помнила плохо или не помнила совсем, но тем не менее какие-то детали, общие для всех или хотя бы нескольких из них, вспоминались очень ярко, так, что становилось немного грустно.

Центром этих воспоминаний служила елка. Марина подумала о том, что ее вообще принято считать осью праздника, хотя это и не совсем верно. Конечно, элементарная частица леса занимала центральное положение на какой-нибудь районной площади или в фойе подготовленного к утреннику Дворца пионеров. Но в квартирах, которые аккумулируют в себе большую часть праздника, елка обычно помещалась в углу, не рассчитывая ни на время, уходящее на готовку праздничной еды, ни на внимание, уделяемое телевизору. Впрочем, все это было не важно. Насчет елки Марина особо не задумывалась, повспоминала чуть-чуть, между вторым бокалом шампанского и первой рюмкой водки, старого Деда Мороза с приделанным к ногам замочком, которого она каждый год цепляла на видном месте так высоко, как могла достать. Дед Мороз рос в глазах окружающих по мере того, как росла Марина, и в прошлом году добрался до верхнего яруса веток, достигнув предела карьеры. Марина даже подумала о том, что в этом движении Деда Мороза была зашифрована необходимость проведения следующего праздника на стороне, но эта красивая, приятная мысль, которую хотелось посмаковать, была прервана Игорьком — он вдруг, словно жених по команде «горько», навалился на Светку и локтем свалил на пол бутылку шампанского. Пришлось вместе со Светкой бежать в туалет за тряпкой и веником.

Когда липкая лужа и осколки были убраны, выпили еще водки, а потом Марина налила себе полный стакан кока-колы и выпила его, не отрываясь, в несколько больших глотков. Леня за это время успел потрогать ее ягодицы и поцеловать шею. Марина чуть не поперхнулась и вспомнила еще одну важную деталь детских праздников — советский лимонад. Тогда, давно, лимонада все время не хватало, по большей части его заменяли компот и морс, и только на Новый год или день рождения можно было толком попить сладкий советский напиток, в котором были настоящий сахар и только натуральные ингредиенты. Марина всегда потребляла его в больших количествах, все время просила папу налить полный стакан, потом совала внутрь нос, так, что, пока пила, еще и слушала собственное сопение. Потом болел живот, а под кожей накапливался жир, готовясь портить нежное девичье будущее. Марина подумала, что это делает советский лимонад похожим на какого-нибудь клеща или тропического паразита, незаметно откладывающего под кожу яйца или икру. Впрочем, такую некрасивую мысль она не стала думать долго — так, только отметила.

Избавив стакан от насыщенной углекислотой начинки, она повернулась к Лёне и поцеловала его в перемазанные жиром губы.

Канонада за окном напомнила позапрошлый Новый год. Тогда случилось одно из самых крупных семейных приключений. Пьяный папа — Марина подумала, что самым настоящим новогодним чудом было изменение их с мамой отношения к пьяному папе, которого обычно начинали ненавидеть и презирать уже после первой стопки водки, а в Новый год после той же дозы проникались к нему самыми теплыми чувствами, — так вот, когда уже многое было съедено и выпито и даже телевизор понемногу выдыхался, словно забытый бокал с шампанским, пьяный папа предложил идти на прогулку. Это было стандартом, никто, в общем-то, не удивился, но потом, уже стоя в прихожей и дожидаясь, пока мама победит молнии сапог, папа предложил взять с собой Монтеня. Идея понравилась всем, даже коту, который, забравшись на широкую папину спину, заметно нервничал, крутил хвостом, но все же был очевидно доволен. Они вышли на улицу, пустили Монтеня бегать по сугробам, а сами стояли возле подъезда, прислушиваясь к обычному праздничному шуму и плохо понимая, что они здесь делают. Тем временем из подъезда вышли ребята с седьмого этажа — один из них учился в параллельном классе и сильно нравился Марине, — и папа попросил у них петарды, чтобы украсить праздничное стояние. Ребята дали папе несколько пиротехнических изделий и ушли. Папа довольно легко справился с механикой китайских фейерверков и внес посильный вклад в катившийся по планете пороховой грохот. Взрывы произвели ужасное впечатление на Монтеня. После первого он как-то сжался, а после второго с громким и по настоящему страшным криком бросился к Марине и заскочил ей на спину, глубоко запустив когти в плечи и сильно поцарапав кожу даже через пальто. И еще неделю после этого Монтень почти ничего не ел и гадил по углам.

Телевизор выключать не стали, просто заткнули рты, излучавшие песни о главном, кнопкой MUTE, и теперь на голубом экране висела молчаливая бирка, красным цветом рифмовавшаяся с елочной гирляндой. Светка сунула в музыкальный центр диск, и по комнате поплыл иностранный голос неизвестного Марине певца, эскортируемый грустными электронными звуками.

Собирались танцевать, но до этого так и не дошло. Светка долго смеялась и говорила, что все это сильно похоже на девятый класс. Игорек смеялся вместе с ней, а Марина, сидя на диване, думала о том, что они со Светкой, если задуматься, ходили в разные девятые классы. Иногда над ней нависал Леня, и приходилось с ним целоваться.

Потом вдруг Светка решила играть в фанты. Марина не знала отчего, но на Светку когда-то сильно подействовала фраза из кино, и она довольно часто ее повторяла, обычно не к месту, а вот сейчас наоборот.

— Господа, господа! — крикнула Светка, выбравшись из цепких Игорьковых рук — если травма и повредила часть его психики, то уж точно не сказалась на воле к жизни. — А теперь фанты!

— Нет у нас фанты, — негромко сказал Леня прямо в ухо Марины, так, чтобы она могла ощутить тепло его дыхания.

Марина сдавленно хихикнула. От выпитого и не съеденного ее тошнило.

— Че? — спросила Светка.

— Фанты, говорю, нет, — сказал Леня.

— Да не фанта, — сказала Светка. — А фанты.

— Это загадывать, что ли, желания? — спросил Игорек, оставив попытки заткнуть Светкин рот хотя бы языком.

— Да, — сказала Светка, поднявшись с дивана. — Давайте мне что-нибудь свое. А потом я загадаю.

— А почему ты? — спросила Марина.

— Кто придумал, тот и водит, — ответила Светка и снова засмеялась.

— Ладно, — сказала Марина. — Чего дать-то тебе?

— Трусы давай, — сказала Светка, продолжая смеяться.

Марина сняла с плеч Ленину руку, встала с дивана и пошла в прихожую.

— Ты куда? — спросила Светка.

— Трусы снимать, — сказала Марина.

— А Леню что же не взяла? — спросила Светка.

— Сама справлюсь, — ответила Марина, выходя из комнаты. За спиной засмеялись.

В прихожей было темно — свет телевизора и елки сюда почти не попадал. Марина сделала несколько шагов в направлении обувной полки, где оставила сумочку. Она нередко заходила к Светке и ориентировалась в квартире довольно хорошо, но тем не менее споткнулась о шеренгу ботинок и сапог и едва не упала. Чтобы удержать равновесие, ей пришлось упереться рукой в мягкую спину входной двери.

— Точно справишься? — крикнула Светка.

— Не боись! — крикнула в ответ Марина.

Она решила попытаться включить свет, долго шарила по стене в поисках выключателя, потом вспомнила, что судьба электричества в Светкиной прихожей решается не тумблером, а шнурком.

«Надо ж так набраться», — подумала Марина.

Она хихикнула, дотянулась до полки с шапками, возле которой должен был находиться хвост шнурка, нашла нечто, его напоминавшее, и резко дернула вниз. Что-то с тихим шелестом упало к ее ногам.

— Не судьба, — тихо сказала Марина и присела на корточки.

Ей на удивление быстро удалось отыскать сумочку. Открыв ее, она долго рылась внутри и наконец нащупала пластмассовое тельце шариковой ручки, за которой, собственно, и отправилась в это опасное путешествие.

Обратная дорога оказалась так же трудна. Марина дважды спотыкалась, хваталась за стены и едва не уронила ручку. Когда она вернулась в комнату, все уже было готово к игре.

На столе почему-то появилась свеча. Рядом со свечой лежали фанты — мужские наручные часы, фигурный презерватив с рогатой головкой и золотая Светкина цепочка. Марине показалось глупым добавлять в эту компанию ручку, но другого выхода не было. Возникла, правда, идея заменить ручку нательным крестиком, но Марина решила, что это было бы нехорошо. Она подошла к столу, положила ручку и села на диван.

— Да уж, — сказал Игорек. — Модные у тебя трусы.

— Помолчи, — сказала Светка.

— Ну, играть, что ли, будем? — спросила Марина.

— Детский сад какой-то, — тихо сказал Леня, торопливо пристраивая руку к Марининым плечам. Марина подумала, что на этот раз его кисть доберется до груди.

— He нравится — не ешь, — сказала Светка. — Короче, я отвернусь. Марина выберет фант, и я загадаю.

— Давай, — сказала Марина.

— Я хочу первым, — сказал Игорек.

— Успеешь, — сказала Светка. Она отошла к окну и повернулась спиной.

Марина снова выбралась из объятий Лени, подвинулась к столу и взяла в руки рогатый презерватив.

— Давай, — сказала она, повернувшись к Светкиной спине.

— Так, — сказала Светка, давясь смехом. — Короче…

Она вдруг наклонилась к окну, словно что-то заметив.

— Ну, — сказала Марина.

— Сейчас. — Светка издала неприличный звук, означавший, что борьба со смехом стоит ей больших усилий. — Я хочу… чтобы этот фант… короче… как там говорится…

— Давай уже, — сказал Игорек.

— Дурдом, — тихо сказал Леня. Он придвинулся к Марине и обнял ее за талию.

— В общем, чтобы он меня трахнул вот прямо вот сейчас в той комнате, — сказала Светка, поворачиваясь к столу. И, глянув на торчащую из рук Марины фигурную головку, добавила: — Угадала.

Игорек издал несколько эмоциональных звуков. Леня молчал. Марина сначала смотрела на Светку, потом положила презерватив на стол.

— Ну ты даешь, — сказала она.

— Крыша поехала? — спросил Игорек.

Светка подошла к нему.

— Что такое? — спросила она. — Не хочешь, что ли?

— Да если бы это не я был? — спросил Игорек.

— Ну а так не интересно играть было бы, — сказала Светка. — Если ерунду загадывать.

— Чего? — спросил Игорек. — И сделала бы?

— И сделаю, — сказала Светка, положив ладони на щеки Игорька. — Идем уже. Не могу больше.

— Да если бы это не я был? — спросил Игорек.

— Пойдем, расскажу тебе, — сказала Светка.

Марина вдруг почувствовала, что дело может принять плохой оборот, и сказала:

— Да она в окошко отражение видела.

Игорек повернулся к Марине, но Светка тут же повернула его голову к себе.

— Видишь, — сказала она. — Хоть один человек соображает.

— Ну вы даете, — сказал Игорек, медленно поднимаясь с дивана.

Светка обхватила Игорька за шею, немного поковырялась в его рту языком, и они вышли из комнаты.

— Осторожнее в прихожей! — крикнула им вслед Марина, и почти сразу вслед за этим раздался шум падения двух обнявшихся тел.

— Живы? — крикнула Марина.

— Нормально, — отозвалась Светка. — Развлекайтесь. Может, еще увидимся.

Через несколько секунд хлопнула дверь другой комнаты, и наступила тишина, в которой все еще колыхался надтреснутый иностранный голос в сопровождении грустных электронных звуков.

Леня приглашению удивился. И вроде бы обрадовался. Марина не была уверена, да ее это особо и не волновало. Ей было достаточно того, что он согласился. Марина особо не задумывалась о переживаниях — ни о своих, ни о Лениных. Она, например, не знала, понравился ли ему или ей самой презент-тур, как Марина его назвала. Впрочем, все вышло, как она ожидала, — сыпался мелкий снег, в витринах светились гирлянды, Леня, как и положено умному человеку с плохой работой, много шутил, она смеялась, потом пили пиво, потом он проводил ее до дома, и они долго целовались возле подъезда. Марина думала, что появятся нехорошие чувства, но они не появились. Это ее обнадежило, и она сообщила Лене свой телефонный номер, записав его на чеке от купленной маме в подарок чашки. Но с того раза они созванивались только несколько раз, а виделись исключительно возле метро «Войковская». Возможно, это и объясняло досадную Ленину робость.

— Потанцуем? — спросил он, наклонившись к уху Марины.

Она чуть не засмеялась, но сумела вовремя справиться с мышцами и тихо ответила:

— Можно.

Они выбрались из-за стола. Леня обхватил талию Марины. Она положила руки ему на плечи, уткнулась носом в тощую грудь, и они стали топтаться рядом с диваном.

Марина ждала, что ладони Лени начнут сползать ей на ягодицы, но это почему-то не случалось. Леня либо стеснялся, либо просто не торопился.

Марина вспомнила статью из журнала «Космополитен», пересказанную ей Светкой во время одного из походов на рынок. В статье, как следовало из Светкиных слов, изучался вопрос влияния братьев и сестер на сексуальность друг друга. Вопрос был изучен подробно, со всеми возможными вариантами — два брата, две сестры, старший брат и младшая сестра, младший брат и старшая сестра. Марина не уловила все нюансы — на рынке было полно народу, под ногами хлюпала жидкая снежная грязь, и полностью сосредоточиться на беседе не удавалось. Но некоторые полезные знания все же получила. Выходило, что самая успешная сексуальная жизнь предназначена мальчикам, имеющим младших сестер, и девочкам, имеющим старших братьев, поскольку социальные отношения внутри семьи в таком случае полностью соответствуют принятым формам общения между полами. Самый же тяжкий жребий выпадал на долю младших братьев и сестер в однополой комбинации. Их сопровождали самые разные трудности, у них был высокий процент разводов, и журнал, как вариант выхода из ситуации, предлагал им попробовать вкус однополой любви. Марина спросила, как быть с единственными детьми, но Светка сказала, что про это в статье не написали.

Марина подняла голову и заглянула в Ленино лицо. Ничего конкретного она в нем не увидела. Леня, правда, потянулся целоваться, но она быстро отвернулась и спросила:

— А у тебя брат или сестра есть?

— Сестра, — ответил Леня.

Марина вздрогнула:

— Младшая?

— Старшая.

Она попробовала вспомнить, что говорила Светка по поводу такой комбинации, но ничего в голову так и не пришло. Думать мешали доносившиеся время от времени из другой комнаты звуки — пользоваться Светкиным ртом Игорек не рискнул.

— Понятно, — сказала Марина.

В душе ее происходила ползучая революция. Темпы ее были невелики — она уловила излучаемые Леней волны неторопливости, хотя дело могло быть и в ритме Светкиных попискиваний, слышимых все яснее. Попискивания эти чем-то напоминали крики голодного Монтеня и сильно волновали.

Марина все теснее прижималась к Лене, все глубже вдыхала запах его дезодоранта и пота. Сильнее кружилась голова, но тошнота, как ни странно, почти совсем прошла. Ускорился пульс. Марина слегка выгнула спину, и Ленины руки наконец-то спустились к ее ягодицам. Ощущения были самыми приятными. Сделались влажными ладони.

— Слушай… — сказала Марина.

— Да я слушаю, — сказал Леня. — Интересные звуки.

— Нет, — сказала Марина. — Я не про это.

Она отпустила его и сделала шаг назад.

— А про что? — спросил Леня.

— Идея у меня, — сказала Марина, улыбнувшись. Ее немного шатало, и она уперлась рукой в стол.

— Какая? — спросил Леня, растянув последние две гласные.

— Может… — Марина вздохнула, — может, в фанты поиграем?

— Вдвоем вроде неинтересно, — сказал Леня.

— Нормально, — сказала Марина.

— Ну давай, — сказал Леня. — Кто придумал, тот и водит?

— Да, — сказал Марина и показала на диван: — Садись.

— О’кей, — сказал Леня.

Марина отошла к окну. На улице шел снег и все еще стреляли, но уже не так активно. «Контрольные», — подумала Марина, улыбнувшись.

— Готова? — спросил Леня.

— Да, — сказала Марина.

— Ну давай, — сказал Леня.

Марина попыталась разглядеть в отражении, что Леня держит в руке, но ей это не удалось — мешал желтый фонарь во дворе, некстати засветивший самую главную область.

— В окошко подглядываешь? — спросил Леня.

— Да, — сказала Марина. — А что?

— Нет, — ответил Леня, — Ничего.

— Короче, я хочу, — сказала Марина, — чтобы вот этот фант трахнул другой фант.

Марина повернулась. Леня не выглядел ошеломленным. Он улыбался. Марина подумала о том, что младшие братья старших сестер на самом деле тоже не промах.

— Это то есть ты хочешь трахнуть меня, что ли? — спросил Леня.

— Да, — сказала Марина.

Она быстро подошла к дивану, залезла на него и на коленях добралась до Лени. В этот раз он не промахнулся — его ладони сразу нашли Маринину задницу.

— Ты как, не против? — спросила Марина.

— Да нет, — сказал Леня.

Она легла на него, и он стал целовать ее шею, оставив одну руку на ягодицах, а другую отправив на поиски застежки лифчика.

Марина хоть и занимала физически доминирующее положение, но инициативу оставила Лене. Правда, пару раз лизнула его ухо — все-таки Светка рассказывала ей много полезных вещей, — а потом, уже оставшись без свитера, стала расстегивать ширинку его джинсов. Леня в этот момент издал звук приятного удивления.

В комнате наступила тишина. Последний раз всхлипнул и замолчал иностранный певец, прекратилась стрельба за окном, Светка тоже притихла — может, точила фарфоровый зуб об Игорька. Марина представила, как удачно впишется в ситуацию полный страдания вопль Светкиного друга. Мысль эта на несколько секунд полностью заняла ее, так что она и не заметила, как лишилась лифчика, джинсов и оказалась на спине.

Леня навис над ней, как башенный кран над строящимся домом. По лицу его ползали отсветы «Голубого огонька», делавшие заметной влагу на верхней губе. Марина тяжело дышала и не двигалась. Леня положил ладонь на грудь Марины и сжал сосок.

Ей захотелось закричать — громко, так, чтобы лопнули голосовые связки. Она стиснула зубы, сжала кулаки, но зажмуриваться не стала. Чернота перед глазами была наполнена ужасом. Марина смотрела на Ленины губы, широко раскрыв глаза и стараясь дышать как можно глубже. Она пыталась расслабиться и снова опьянеть, но из этого ничего не получалось. Марина выгнулась и застонала. Рука Лени двинулась вниз по животу Марины, задержалась на пупке. Потом погуляла по резинке трусов, словно бы проверяя степень прочности самой главной преграды, и нырнула в жаркие джунгли.

Пальцы у Лени были сухие и шершавые. Поэтому первое прикосновение было почти болезненным, но потом он зачерпнул Маринину влагу и…

Она не знала точно, снова ли Светка завела песню наслаждения или это только показалось — думать в этот момент она была не в состоянии. Так или иначе, звук, возникший вдруг в Маринином мозгу, не то чтобы замкнул ассоциативную цепь — мучительные воспоминания уже давно кружились вокруг, — а, скорее, пропустил по замкнутой цепи ток высокого напряжения.

Марина рефлекторно попыталась поджать ноги к груди. Левая застряла у Лени под мышкой, но правую удалось высвободить, и Марина сильно ударила Леню пяткой в лицо, после чего скатилась с дивана под стол, встала на четвереньки и вывалила на пол большую порцию желудочной массы. Живот и спину свело судорогой, левая коленка попала на переживший уборку осколок бутылки. Было очень больно и почти невозможно дышать, но глаза оставались совершенно сухими. Марина несколько секунд смотрела на лужу перед собой, отражавшую свет телевизора. Потом осторожно, стараясь не испачкаться, вылезла из-под стола. Леня сидел на диване и вытирал кровь, лившуюся из разбитого носа.

— Не парься, — сказала ему Марина, откашлявшись.

— Чего это? — спросил Леня.

— Да так, — сказала Марина. — Аллергия. Я сейчас вернусь.

Поверил Леня ей или нет, осталось загадкой, но она оделась без помех с его стороны, вышла из комнаты в прихожую, включила свет — получилось это как-то легко, — натянула сапоги, накинула пальто и ушла.

Новый год

Самый большой подарок Андрей сделал себе. Двадцать девятого декабря он купил сотовый телефон. Наступившее недавно новое тысячелетие воистину обещало стать временем настоящих чудес. И возможность связаться с любой телефонизированной точкой мира, сидя где-нибудь в привокзальном сортире, была только малой частью удивительных метаморфоз, случавшихся в обновленном мире. Андрея гораздо больше взволновало то обстоятельство, что телефон был реинкарнацией партии масляных радиаторов. В голову тут же пришел глупый каламбур о том, что кто-то будет греть воздух в комнате, а Андрей на этом греет руки.

Ехали на автобусе в Москву. Народу было совсем немного, основная масса человечества уже находилась в пунктах встречи Нового года. Кроме Андрея и Олега в салоне сидели только две осветленноволосые девочки лет шестнадцати, компания из трех строителей, даже по случаю праздника не снявших желтые форменные безрукавки, и сильно пьяный мужичок, забравшийся на высокое сиденье кондуктора и рисковавший свалиться на пол каждый раз, когда автобус кренился на повороте.

Ленинградское шоссе заметно опустело. Машин стало намного меньше. По большей части попадались большие и маленькие грузовики, иногда мимо проносились сияющие мигалками милицейские автомобили — как и следовало ожидать, в канун праздника резко обострилась криминогенная обстановка. В окнах стоявших вдоль обочин деревянных домов мелькали огоньки новогодних елок, а на рекламных щитах светились праздничные акции.

— Сколько времени? — спросил Олег, отхлебнув пива. На ободранной им этикетке еще виден был добавленный недавно к стандартному оформлению красный елочный шар.

Андрей отвернулся от окна, достал телефон и посмотрел на экран.

— Половина, — сказал он.

— Девятого? — спросил Олег.

— Да, — сказал Андрей.

— По-буржуйски теперь время узнаешь, — сказал Олег.

— По-буржуйски — это на «Ролекс» смотреть, — сказал Андрей.

— «Ролекс» в автобусе было бы круто, — сказал Олег. — Дай-ка.

Андрей протянул ему телефон.

— Только не надо мне эстонский язык включать, — сказал он. Олегу чрезвычайно нравилась многоязычность заграничного телефона.

— Ладно, — сказал Олег, ковыряясь в меню. — Эстонский не буду.

Немного помолчали. Олег жал попискивающие кнопочки, Андрей снова отвернулся к окну — там мелькнуло масштабное ДТП.

— Тоже, что ли, на работу устроиться? — сказал Олег. — Телефон себе купить. С эстонским языком.

— И сноуборд, — сказал Андрей.

— И сноуборд, — согласился Олег. — А что? Против принципов пойти ради адреналина.

— Мне Костыль говорил, что у них один чувак роликовые коньки вынес, — сказал Андрей.

— И что? — спросил Олег.

— Круто, что, — сказал Андрей, — Они же здоровые. Не представляю, как такое сделать.

— Да я не про это, — сказал Олег. — Я спрашиваю, катается он теперь на коньках этих?

— Не спрашивал, — сказал Андрей. — Вряд ли.

— Зря, — сказал Олег. — В смысле, зря не спрашивал. На.

Андрей взял телефон. Время на экране теперь обрамлялось еврейскими буквами — Андрей точно не знал, идиш это или иврит.

— Какого хрена, — сказал он.

— Ну не эстонский же, — сказал Олег, хохотнув.

— Да я вижу, — сказал Андрей.

— Ну, а какие тогда претензии, — сказал Олег.

Андрей улыбнулся. На то, чтобы восстановить взаимопонимание с телефоном, у него ушло минут пять.

На Речном вокзале народу, как ни странно, было полно. Люди, правда, все больше попадались какие-то облезлые и сильно пьяные. Впрочем, это могло и показаться — оттого, что пошел густой крупный снег, резко исказивший восприятие. Или оттого, что выпито было уже третье пиво.

— Так ты не виделся с ней еще с того раза? — спросил Олег, пока шли от автобуса к метро.

— Нет, — сказал Андрей. — По телефону говорил только. Несколько раз.

Они свернули к бронированной палатке, чтобы купить сигарет. Андрей в преддверии праздника решил приобрести сразу две пачки. Олег ограничился одной.

— И как, думаешь, она? — спросил Олег после того, как коммерческая пауза закончилась.

— Да кто ее знает, — сказал Андрей, как-то виновато улыбаясь. — Вроде хорошо. Согласилась же.

— Ну это да, — сказал Олег. — Думаю, все нормально будет.

— Надеюсь, — сказал Андрей.

— Она в метро будет ждать? — спросил Олег. — Или на улице?

— В метро договорились, — сказал Андрей.

— А на сколько? — спросил Олег.

— Ну, на десять, — сказал Андрей.

— Рано едем, — сказал Олег.

— Нормально, — сказал Андрей.

В вагоне метро пахло спиртным. Вроде и пассажиров было немного, и пива Андрей выпил, но аромат надвигавшегося праздника все равно ощущался очень остро. Сигналы рецепторов вызывали печаль по поводу русской идеи, которая если не целиком, то уж точно большей и лучшей своей частью была растворена в алкогольных напитках. Андрей думал — не в первый и не во второй раз — о том, что идеальная доза — это три бутылки пива или сто пятьдесят граммов водки. В таком количестве спирт стимулирует умственную и эмоциональную сферу, не влияя на моторные функции организма. Но время, в течение которого можно ощутить прекрасный эффект, проходит до обидного быстро, потом догоняются (хотя более точным термином был бы антоним этого слова), и наступает мучительное «как обычно».

Впрочем, сейчас действие трех бутылок пива было растянуто — ехать предстояло довольно долго, а в дорогу с собой ничего не взяли (Андрей так и не понял почему). Чтобы развеяться, вернуть праздничное настроение и унять волнение по поводу предстоящей встречи с Василисой, Андрей стал изучать висевшие на пластиковых стенках рекламные плакаты и вскоре нашел один, подходящий к случаю.

Вниманию посетителей метрополитена предлагалось средство от усталости ног — Андрей подумал, что целевой аудиторией плаката автоматически становились те, кому не удалось сесть на кожаные диваны. Плакат был выполнен небрежно. Неизвестный художник оставил много белого. В фокусе помещалась пара тянущихся к грязному потолку женских ног в колготках. Ноги торчали из слоя зеленых листьев, вроде бы березовых.

Нужная ассоциативная цепь была построена моментально. Андрей наклонился к сидящему рядом Олегу и с мрачной улыбкой кивнул на плакат.

— Что? — спросил Олег, взглянув на кусок глянцевой бумаги.

— Что скажешь? — спросил Андрей.

— Да ничего, наверное, не скажу, — ответил Олег. — Что тут можно сказать?

— Ну как, — сказал Андрей. — Идиотский же плакат.

— А ты другие, что ли, видел? — спросил Олег.

— Да не в том смысле, — сказал Андрей.

— А в каком? — спросил Олег.

— Похоже, что баба в болоте тонет, — сказал Андрей и, тщательно подбирая слова, добавил: — А ноги ее вытянуты вверх последней предсмертной судорогой.

— В ораторы, что ли, готовишься? — спросил Олег, улыбнувшись.

— На митингах буду работать, — сказал Андрей. — Или тамадой. На худой конец.

— Худой конец иметь плохо, — сказал Олег. — Хотя, конечно, как посмотреть.

— А как можно посмотреть? — спросил Андрей.

— Да по-всякому, — сказал Олег. — А плакат хороший, прямо в подсознание бьет.

— Это чем же? — спросил Андрей.

— Баба не тонет, а «березку» делает, это понятно, — сказал Олег.

— «Березку» — это когда под жопу руки подставляют? — спросил Андрей.

— Ну да, — сказал Олег. — А листья тоже березовые. Когда такие вещи в мозгу замыкаются, трудно потом от них отделаться.

Андрей помолчал. Выходило, что Олег прав и, значит, искусство рекламной криптографии освоил лучше. Это расстраивало.

— Фрейда начитался? — спросил Андрей.

— Да чего его читать, — спросил Олег. — Я там пару примеров посмотрел, и все более-менее ясно стало.

— Понятно, — сказал Андрей. — А сейчас все Ленина изучаешь?

— Да нет, — сказал Олег. — Решил с первоисточниками познакомиться.

— Это с чем? — спросил Андрей.

— «Капитал» читаю, — сказал Олег, глядя в сторону.

— Да ладно? — сказал Андрей.

— Да, — сказал Олег. — Читаю.

— Он же толстый, — сказал Андрей.

— А я не тороплюсь никуда, — сказал Олег.

— Не торопишься? — спросил Андрей.

— Не тороплюсь, — повторил Олег.

— Просветлился, что ли, окончательно? — спросил Андрей.

— В смысле? — спросил Олег.

— И девки нет на Новый год, и не торопишься никуда, и вообще молчаливый стал, — сказал Андрей.

— Ну, значит, просветлился, — сказал Олег.

— Понятно, — сказал Андрей.

Приехали действительно рано — до установленного срока встречи с Василисой оставалось еще двадцать минут. Олег недолго матерился, потом поболтали насчет будущих акций, потом Олег сказал, что подождет на улице, потому что хочет пить и курить. Андрей тоже хотел пить и курить, но еще он хотел увидеть Василису один на один, поэтому решению Олега обрадовался. Тот ушел. Андрей сел на монументальную деревянную лавку и стал ждать.

Василиса прибыла вовремя. Она нередко опровергала стандартные представления о взаимоотношениях полов, что сильно нравилось Андрею.

Василиса вышла из последнего вагона, отошла к середине пустой платформы — станция была относительно новая, и никаких античных колонн в сталинском стиле, перекрывающих обзор, здесь не было. Андрей поднялся с лавки и пошел к Василисе.

— Привет, — сказал он, сократив расстояние до метра.

— Привет, — сказала Василиса. Она почти сразу его заметила, но навстречу не пошла. В душе Андрея возникло легкое напряжение.

— С наступающим, — сказал он, чтобы заземлить обстановку.

— И вас так же, — ответила Василиса, улыбнувшись.

Андрей выдержал паузу, потом шагнул к ней и поцеловал в губы. Ему показалось, что Василиса хотела отвернуться, но не успела. Впрочем, на поцелуй она отозвалась довольно живо.

— Пойдем, — сказал Андрей. — Олег на улице ждет.

— Пойдем, — сказала Василиса.

Станция залегала неглубоко. На поверхность вел не эскалатор, а широкая бетонная лестница. Андрей ждал, что Василиса возьмет его за локоть, и даже специально сунул руки в карманы пуховика. Но Василиса просто молча шла рядом.

Олег стоял возле самых дверей, с бутылкой пива в одной руке и сигаретой — в другой.

— Привет, — сказал он Василисе.

— Привет, — ответила Василиса.

— Как дела? — спросил Олег.

— Нормально, — сказала Василиса.

— С наступающим, — сказал Олег.

— И вас так же, — ответила Василиса и покосилась на Андрея.

— У идиотов мысли сходятся, — сказал Андрей, достав сигареты и закурив.

— Это ты про что? — спросил Олег.

— Да он тоже меня с наступающим поздравил, — сказала Василиса.

— Ну так понятно, — сказал Олег. — Наступает же.

Василиса засмеялась.

— Ну, пойдем, что ли, — сказал Андрей.

— Пойдем, — сказал Олег.

— Пойдем, — сказала Василиса.

— А сколько народу, кстати, будет? — спросила Василиса, когда добрались до двери Никиты, из-за которой уже текла музыка и неслось что-то спиртное — то ли запах, то ли звон бокалов, то ли деформированные алкоголем голоса.

— Да кроме нас вроде четверо, — ответил Олег прежде, чем Андрей успел открыть рот.

— Понятно, — сказала Василиса. — Никита, Внучок, а еще кто?

— Тел… Девушки их, — сказал Олег.

— Девушки, — повторил Андрей, улыбнувшись, и нажал кнопку звонка.

Телевизора у Никиты не было. Новогоднее обращение пришлось организовать самим. Долго выбирали подходящего диктора, и совершенно неожиданно жребий выпал Андрею. Он никогда не был центром компании, но почему-то решили, что он лучше всех говорит. Андрей поднялся с табуретки, взял в руки граненый стакан с шампанским — бокалов было только четыре, и достались они девушкам и Олегу — и посмотрел на собравшихся за столом людей.

Справа от него, на уголковом диванчике, сидела Василиса, затем Олег, потом прикованная невидимой связью к Никите Катя, потом сам Никита. На табуретках расположились Елена и Внучок, сидевший по левую руку от Андрея. Подруги Никиты и Внучка казались смутно знакомыми. Чем-то они напоминали девушек из «Будем здоровы», но, скорее всего, в их внешности просто содержалось слишком много того, что регулярно ретранслируется через телевизоры, радио и журналы в юные женские головы, а потом, уже в отраженном виде, оседает в сознании мужской половины человечества как идеальный образ спутницы жизни.

— Давай, — сказал Внучок. — Говори, что ли.

— И недолго, — сказал Никита. — Трубы горят.

Андрей откашлялся, заглянул внутрь себя, чтобы найти там соответствующую случаю веселость, но как-то оказалось, что поиски могут затянуться, а поскольку времени было мало, Андрей решил использовать циничный вариант.

— Товарищи! — сказал он наконец. — Сограждане! Друзья! Братья и сестры!

— Это мы, что ли? — спросил Внучок.

— Тихо, — сказал Никита. — Не мешай.

— Итак, мы собрались в этом гостеприимном доме, или, вернее, на гостеприимной кухне, чтобы отметить самый главный и лучший праздник в нашей жизни — Новый год. Он, конечно, случается каждый год, но все же каждый раз как бы происходит заново, становится единственным и главным.

Внучок тихо крякнул. Никита и Олег улыбались. Василиса смотрела на свой бокал. Катя и Лена эмоциями не обжигали.

— Вот, значит, собрались, — сказал Андрей, ненадолго утратив нить торжественного повествования. — И будем отмечать. А потом еще похмеляться. И впереди будет еще один год. И, короче, желаю вам всем, чтобы все у вас получалось, чтобы гады не мешались, чтобы везло. Ну и так далее.

Андрей понял, что съехал куда-то не туда.

— Чтобы стоял, чтобы деньги были, чтобы похмелье не мучило, чтобы ботинки не промокали. Чтобы контролеры в автобусе не ловили. Да. Короче, главное, чтобы завтра не было нам мучительно больно за бесцельно проведенное сегодня. В общем, давайте отметим все как полагается, чтобы весело всем было, все хорошо. С Новым годом, товарищи!

— С Новым счастьем, — добавил Олег, и через секунду шампанское потекло шипящей рекой в еще молодые, но уже привычные ко всему глотки.

Кухня опустела. Произошло это как-то рифмованно — опустели тазики с салатом (Лена и Катя, кажется, пришли рано и все приготовили), опустели бутылки и стаканы и одновременно опустели табуретки и диван. Правда, наполнилась голова. В ней что-то шумело, тяжело ухало и переворачивалось.

Андрей поднял взгляд, последние несколько минут прикованный к граненому стакану, и попытался сориентироваться в обстановке. Единственным объектом, к которому можно было привязаться, оказался Внучок. Он сидел рядом с Андреем — причем выяснилось, что оба они успели переместиться на диванчик, — и с сосредоточенным видом открывал бутылку водки. Кроме Внучка, на кухне никого не было. Из санузла неслись полные страдания звуки — кого-то рвало. Была слышна мутная музыка, за окном трещали петарды. Казалось, что где-то рядом разговаривают, но это уже почти без сомнения была галлюцинация.

— Где все? — спросил Андрей, нахмурившись.

— Кто где, — сказал Внучок.

Справившись с алюминиевой крышкой, он налил водку в две рюмки — себе и Андрею.

— Выпьем, — сказал Внучок.

— Выпьем, — сказал Андрей.

— С праздником, — сказал Внучок, подняв свою рюмку.

— С праздником, — сказал Андрей.

Чокнулись. Выпили. Немного затошнило.

— Слушай, — сказал Андрей.

— Слушаю, — сказал Внучок.

— Вот говорят, что как встретишь Новый год, так его и проведешь, — сказал Андрей.

— Фигня, — сказал Внучок.

— Конечно, фигня, — сказал Андрей. — Я не про это. На самом деле все наоборот. Я вот думаю. Как проведешь год, так и встретишь Новый. Это как бы итоговое мероприятие, своего рода черта, отчет за предыдущие триста шестьдесят пять дней. Это ведь так всегда бывает, понимаешь?

— Нет, — сказал Внучок. — Я уже ничего не понимаю.

Он глупо улыбнулся.

Андрей махнул рукой, взял лежавшую на столе пачку сигарет, потом вдруг заметил, что нигде нет пепельницы.

— А пепел куда стряхивать? — спросил он.

— На балкон иди, — сказал Внучок. — На балконе курим.

— С каких это пор? — спросил Андрей.

— Да вот так, — сказал Внучок.

— Ты пойдешь? — спросил Андрей, выбираясь из-за стола.

— Нет, — сказал Внучок. — Я попозже.

— Ладно, — сказал Андрей.

Бывает иногда — идешь по квартире, где живет твой друг, идешь из кухни, где только что сидели, проходишь мимо открытой двери сортира и видишь круглую задницу склонившейся над унитазом девочки, с которой только что познакомился, которая тебе совершенно неинтересна и даже трахнуть ее совсем не хочется, но это на самом деле, может быть, и не так, и ты просто утешаешь себя, потому что никогда ее не трахнешь, и это кажется почему-то унизительным, оказываешься в темной прихожей, слышишь музыку, которая играет на кухне, слышишь, как матерится девочка, а еще слышишь шум из комнаты, в которую закрыта дверь, и знаешь, что там тот самый твой друг, хозяин квартиры, и еще его новая подружка, спотыкаешься обо что-то, упираешься рукой в стену, борешься с тошнотой и головокружением, да еще следишь за тем, чтобы не уронить сигарету, а потом вдруг думаешь, что нельзя уронить и достоинство, хотя тебя никто не видит, наконец, идешь дальше, попадаешь во вторую комнату, почти пустую, только кровать, кресло и неработающий старый телевизор — ничего из этого толком не видишь, но знаешь, что все тут, и понимаешь, что в который раз уже напился, непонятно зачем и непонятно с кем, и, в общем, в конце концов выбираешься на промерзший зимний балкон, и вспоминаешь, что сейчас Новый год, и все веселятся, а ты год назад отмечал Новый год дома и думал о том, как же повезло твоим товарищам, которые здесь, и вот ты сам здесь, правда, не тогда, а сейчас, и, может, тогда здесь было то, чего нет сейчас, потому что сейчас хочется вернуться на год назад, и оказаться дома, и чтобы было тепло и спокойно, и ничего из того, что случилось и еще наверняка случится, так и не случилось бы, думаешь еще о том, что нельзя так напиваться, садишься на стоящий на балконе старый диван, на котором раньше спал друг, хозяин квартиры, недавно купивший новую двуспальную кровать, закуриваешь и обнаруживаешь рядом с собой свою подружку, с которой, правда, немного в ссоре, и лучшего друга, не хозяина квартиры, и улыбаешься им и заводишь разговор.

— Холодно, — сказал Андрей. От накопившегося на балконе мороза — была открыта одна из стеклянных створок — его сразу начало сильно трясти.

— За курткой сходи, — сказала Василиса.

— Да нет, — сказал Андрей, постукивая зубами. — Не замерзну.

— Тебя уже трясет, — сказала Василиса.

Андрей посмотрел на нее. Василиса была в пальто. Сидевший за ней Олег был в куртке.

— А вы подготовились, — сказал Андрей. — Экипировались как надо.

— Чего сделали? — спросила Василиса.

— Оделись, — сказал Олег, положив вдруг руку на плечи к Василисе и наклонившись в сторону Андрея. — Как настроение?

— Нормальное, — сказал Андрей, — Напился я.

— Заметно, — сказал Олег.

Андрей левой рукой отыскал ладонь Василисы. Василиса несильно сжала его пальцы. «Врешь», — подумал он, улыбнулся и сказал:

— Как в анекдоте, что ли.

— В каком? — спросил Олег. — Про доктора?

— Ну да, — сказал Андрей.

Олег хохотнул.

— Что за анекдот? — спросила Василиса.

— Он знает, — сказал Андрей, кивнув на Олега.

— Рассказывай, — сказал Олег. — Ты у нас сегодня главный златоуст.

— Кто? — спросила Василиса, повернувшись к Олегу.

— Не важно, — сказал Олег.

— Да, — сказала Василиса, повернувшись к Андрею. — Ну, рассказывай.

Андрей посмотрел в открытую створку. Там по-прежнему грохотали петарды. Взрывали что-то серьезное, но сами взрывы видны не были, только, словно рябь от упавшего в воду камня, разбегались по окнам дома напротив цветные блики.

— Надо было петард, что ли, купить, — сказал он.

— Анекдот давай, — сказала Василиса.

Андрей выпустил ее руку и уперся локтями в колени. Получилось это не сразу, локти соскальзывали, и пришлось сосредоточиться, чтобы найти точку равновесия.

— Да идиотский анекдот, — сказал Андрей, глядя в пол.

— Хватит ломаться, — сказал Олег.

— Я не ломаюсь, — сказал Андрей. — Только гнусь.

Олег снова хохотнул.

— Ну, — сказала Василиса. — Мы ждем.

— Короче, приходит мужик к доктору, — сказал Андрей. — Вы, кстати, не думали, почему все время мужик? А не дядя там или тетка?

— Бывает и дядя, и тетка, — сказал Олег.

— Да, бывает, — сказал Андрей.

— Все, что ли? — спросила Василиса.

— Нет, — сказал Андрей. — Приходит этот мужик к доктору и говорит: «У меня голова кружится». А доктор говорит: «Заметно». Теперь все.

Он глубоко затянулся, так, что даже стало слегка жечь легкие, подержал дым в себе, словно это был продукт горения конопли, и выпустил густое белое облако.

— И что? — спросила Василиса.

— Ничего, — сказал Андрей.

— Не поняла я, — сказала Василиса.

— Да тут представить надо, — сказал Олег.

Андрей бросил выкуренную до половины сигарету в открытую створку.

— Все, — сказал он. — Я покурил.

— Молодец, — сказал Олег.

— Ну иди, простудишься, — сказала Василиса.

— А ты? — спросил Андрей.

— Мы сейчас тоже придем, — сказала Василиса.

Реальность сгущалась вокруг Андрея постепенно. Сначала возникла резь в глазах — свет казался слишком ярким. Потом появился стол, и излучение висевшей под потолком люстры стало чуть более приемлемым. Вслед за этим возникла музыка, голоса, ощущение собственного тела, удивительно тяжелого и как-то основательно лежащего на диванчике, обозначились боль в виске и жажда. Потом Андрей разглядел сидящих за столом людей — Никиту, Внучка, Лену и Катю. На лицах их читалось удовлетворение.

«Перетрахались все уже», — подумал Андрей и улыбнулся. Эту версию подкреплял наряд Кати. Она сидела на табуретке напротив Андрея в мужской — видимо, Никитиной — рубашке, поджав ноги и теребя нательный крестик. Перед Катей стояла открытая бутылка с пивом. Остальные тоже пили солодовый нектар.

— О, — сказал Никита. — Очнулся.

— Дайте пива, что ли, — сказал Андрей.

— А у тебя в руках что? — спросил Внучок. Лена и Катя хихикнули. Никита улыбнулся.

Андрей посмотрел на свои руки. Оказалось, что в них зажата бутылка с пивом. Пришло в голову сравнение с опоздавшим пассажиром, стиснутым дверьми электрички. Сравнение усилило головную боль.

Андрей поморщился, отхлебнул пива и спустил ноги на пол.

— Сколько времени? — спросил он.

— Полчетвертого уже, — сказал Внучок.

— А, — сказал Андрей, потом улыбнулся и поднял бутылку над столом: — С Новым годом!

Чокнулись. Выпили.

— Слушай, Никита, — сказал Андрей.

— Ну, — сказал Никита.

— А елки-то ведь нету у тебя? — спросил Андрей.

— Нету, — сказал Никита.

— А какой же Новый год без елки? — спросил Андрей.

— Нормальный, — сказал Никита.

— Нет, — сказала вдруг Катя, которую Андрей уже воспринимал просто как предмет мебели. — Без елки, конечно, плохо. Говорила же я.

— Да куда ставить ее? — спросил Никита.

— Целая комната свободная, — сказала Катя.

— И кто там, в этой комнате, тусуется? — спросил Никита.

Почему-то после этого вопроса возникла пауза. Андрей внимательно посмотрел на Никиту, потом на Внучка, потом на Лену, потом на Катю. Никто из них не смотрел на него.

— Кстати, — сказал Андрей. — А где Вася?

— В ванной, — сказал Никита, глядя на свою бутылку.

Внучок хихикнул.

— В ванной? — спросил Андрей и прислушался. Ему показалось, что он различил шум душа. — А что она делает там?

— Моется, — сказал Никита. — Как ни странно.

— Чего это она моется в половине четвертого в Новый год? — спросил Андрей.

— Захотелось, — сказал Никита.

— Говорят, под Новый год, — сказал Внучок, — что ни пожелается, все всегда произойдет, все всегда сбывается.

Лена засмеялась и уткнулась носом в крепкое Внучково плечо.

— А Олег где? — спросил Андрей.

— Спит уже, — сказал Никита.

— Где? — спросил Андрей.

— В большой, — сказал Никита.

Андрей помолчал, потом еще отхлебнул пива. Захотелось курить.

— Ничего я не понимаю, — сказал Андрей.

— Пить надо меньше, — сказала Лена.

— Да что понимать-то тут, — сказал Внучок. — Увели телочку. Прямо из-под носа.

Андрей посмотрел на Внучка. Смотрел он на него очень долго — или, по крайней мере, так казалось. Внутри Андрея стало вдруг пусто и как-то неуютно. Захотелось праздника. Он широко улыбнулся и медленно, с расстановкой, произнес:

— Слушай, Внучок, а бабка твоя скоро подохнет? Ты бы отравил ее, что ли, а то сколько еще лет.

Разнял их Никита.

Мамон

Возле подъезда толпились пьяные мужики и бабы. Все они были толстыми, мохнатые старые шубы придавали этой особенности их тел что-то почти древнее, исконное и ужасно омерзительное. Один мужичок в фольклорном треухе сидел прямо на сугробе. К измученной «Беломором» груди он прижимал старый аккордеон, извлекая из него звуки, удивительно не похожие на то, что Марина привыкла считать музыкой. Несколько баб плясали напротив мужика. Движения их отличались простотой — казалось, они просто утрамбовывают снег возле подъезда. Как ни странно, на ногах баб были не валенки, а сапоги, причем у одной даже на высоком каблуке.

— С Новым годом! — заорала одна из танцующих Марине, когда та проходила мимо.

— С новым счастьем, — ответила Марина, подумав о том, что это стандартное поздравление сильно похоже на пасхальное приветствие.

Домой ехать было рано. Метро открывалось только через два часа. Марина подумала, что можно провести это время в компании баб и мужиков, тем более что она заметила мелькнувший между толстых тел набор пластиковых стаканчиков и бутылок, но победила брезгливость. Марина обернулась, отыскала глазами Светкины окна — они были по-прежнему темны, — спустилась с тротуара на узкую дорогу, заставленную заснеженными автомобилями, и пошла в глубь района.

Чувствовалось, что пик праздника остался позади. Иногда, правда, кто-нибудь, не желая верить в то, что Новый год укатил уже в Западную Европу, подрывал мощный заряд китайского пороха или запускал в снежное небо хвостатую ракету, да и народу на улицах было много, но все же доминирующей эмоцией оставалось какое-то тихое отчаяние. Оно ощущалось и в откровенной бесцельности движений встречавшихся людей, и в той поспешности, с которой они улыбались Марине и кидали ей в лицо поздравления, и в том, что никто не ходил в одиночку, все сбивались в большие или маленькие группки, словно бы одиночество в темном замерзшем городе казалось им невыносимым.

Попадались и удивительные картины. Так, примерно на десятой минуте прогулки, Марина видела, как в одном доме, на третьем этаже, открылось окно, и пьяный седой мужчина в белой майке, высунувшийся из темного прямоугольника (за спиной его поблескивала новогодняя елка), стал что-то громко кричать, ни к кому конкретно не обращаясь. Кричал он зло, даже остервенело, много матерился, и не сразу стало понятно, что на самом деле он поздравляет прохожих с наступившим. Потом Марина видела, как возле мусорного контейнера два мальчика, лет пятнадцати, не вынимая изо ртов сигарет, били ногами лежащего на земле мальчика лет тринадцати. Все трое молчали, и Марина, остановившаяся в нескольких метрах от них, слышала только тяжелое детское дыхание.

Она подумала, что так, наверное, выглядит город, ожидающий спрогнозированного сейсмологами землетрясения или вступления вражеской армии. Люди тоже выходят из домов, бродят по улицам и пытаются делать вид, что на самом деле все в порядке и обойдется.

О том, что такое восприятие является просто отражением ее собственных переживаний, Марина не думала.

Она вышла на какой-то пустырь, лишенный всяких признаков культуры. Только в одном месте торчал спичечный коробок старой бытовки. По пустырю медленно двигались тени людей, далекие и совершенно бесшумные. Марина не сразу догадалась, в чем дело, но потом в одном месте зашипело, засверкало, к небу рванули несколько огненных шаров, и она поняла, что это просто обычный салютный пустырь, который есть в каждом московском районе (в центре его роль играют Красная и Манежная площади). Над пустырем пронеслось сдавленное «ура». Здесь уже мечтали о мае.

Захотелось курить. Марина сунула правую руку в сигаретный карман пальто, но там была только зажигалка. Она порылась в других карманах, обыскала сумочку. Сигарет нигде не было. Она оставила их у Светки. Нужно было стрелять.

Марина немного постояла на краю пустыря, дождалась еще одного залпа, потом повернула назад, в многоэтажный лабиринт. Ей встретились несколько семей. Обращаться к ним за табачной помощью Марина не решилась, и обошлось простым обменом новогодними любезностями. Через несколько минут она услышала громкую электронную музыку, очень похожую… В общем, при этих звуках в душе Марины дрогнули струны, натянутые до предела три месяца назад. Она остановилась под фонарем, между двумя автомобилями, определяя, откуда идет звук, и пришла к выводу, что музыка играет на противоположном конце двора, прямо за трансформаторной будкой, густо исписанной матерными признаниями в любви. Марина пошла к кирпичному параллелепипеду по узкой тропинке, местами украшенной собачьими выделениями, обогнула будку и увидела похожую на зубило машину с открытыми дверьми и багажником, рядом с которой стояли трое молодых людей в черных кожаных куртках. Музыка рождалась там.

Наступили несколько секунд неуверенности и чего-то такого, что… Но глаза остались сухими, и Марина, поморщившись, пошла к машине.

— Ребята, закурить не будет у вас? — спросила она, приблизившись на положенное молодежным этикетом расстояние.

— Чего? — спросил один из ребят. Все они походили друг на друга, как братья-близнецы.

Как ни странно, они не были пьяны. И рядом не было видно никаких признаков употребления спиртного. Тем не менее ребята казались веселыми и немного не в себе. Вокруг них распространялись густые волны позитива.

— Покурить есть у вас? — спросила Марина.

— А, — сказал спрашивавший и, наклонившись к машине — оказалось, кто-то еще сидел внутри, — громко крикнул: — Мамон!

— Что? — спросили из машины.

— Мамон, покурить еще есть у нас?

— Еще, что ли? — спросил Мамон.

— Есть покурить или нет?

— Да есть, есть, — сказал Мамон. — Сворачиваю.

— Сейчас, — снова обратился парень к Марине. — С Новым годом, кстати.

— С Новым годом, — сказала Марина.

— Как звать-то тебя?

— Марина, — сказала Марина.

— А, — сказал парень. — Я Костыль. Костя то есть.

— Я Леша, — сказал другой.

— Я Вова, — сказал третий.

— Очень приятно, — сказала Марина.

— Вова? — переспросил Костыль и вдруг громко засмеялся.

— Чего? — спросил Вова. На его лице, напоминавшем крепко сжатый кулак, появилась растерянная улыбка.

Заулыбался и Леша.

— Да ты Рыжий, — сказал Костыль, продолжая смеяться. — Рыжим был, Рыжим помрешь.

Леша тоже засмеялся. Засмеялся и Вова.

— На! — крикнул Мамон из машины.

Марина увидела высунувшиеся из автомобиля рукав дубленки и ладонь, на которой лежала папироса с закрученным концом.

— Давай, — сказал Костыль, принимая белую палочку. — А там, — обратился он к Марине, указав на машину, — там Мамон сидит. Повар наш.

Леша и Вова завыли и согнулись пополам.

Костыль тем временем взял папиросу в рот, прикурил и только после этого протянул Марине.

— Угощайся, — сказал он.

— Спасибо, — сказала Марина.

Она уже все поняла. Светка тоже иногда добывала немного сушеной технической культуры, чтобы посмеяться. Марина составляла ей компанию.

Она выполнила операцию со знанием дела — затягиваясь, чуть раздвинула губы, чтобы воздух смешался с дымом, глубоко затянулась и долго держала дым в себе. Вова принял косяк из ее рук.

— А ты чего это одна гуляешь? — спросил Костыль.

— Да так, — сказала Марина. Ее быстро и сильно зацепило. На душе стало светло, тихо и печально. Вдруг захотелось все рассказать, но потом стало ясно, что и без этого ее здесь поймут.

— Обидел кто? — спросил Костыль.

— Да нет, — сказала Марина. — Ну, обидели, наверное.

— Кто? — спросил Костыль, нахмурившись.

— Пиздян ему, — сказал Вова.

— Можно, — сказал Леша, улыбаясь.

— Кому? — спросил Мамон из машины, но ему никто не ответил.

— Да ладно, — сказала Марина.

Косяк сделал круг и снова попал к ней. Марина еще раз затянулась.

— А милиция? — спросила она, передавая папиросу Вове.

— Да че нам, — сказал Костыль и сплюнул. — Менты нам не кенты.

— Пиздян ментам, — сказал Вова, выдыхая дым.

— Да ты крут, как я посмотрю, — сказал Костыль и, повернувшись к Марине, спросил: — А живешь-то где?

— В Ховрино, — сказала Марина.

— Нормально, — сказал Костыль. — А сюда как попала?

— К подруге в гости зашла, — сказал Марина. — А сейчас вот домой иду.

— Далеко пешком-то, — сказал Костыль, улыбнувшись.

— Я метро жду, — сказала Марина. — Пока откроется.

— Можно тачку поймать, — сказал Леша.

— Да она сегодня знаешь сколько стоит? — спросил Костыль.

— Сколько? — спросил Леша.

— Ну ты бы сколько запросил? — спросил Костыль.

— Много, — сказал Леша.

— Вот, — сказал Костыль. — А водила и того больше попросит.

Он снова сплюнул.

— Пиздян водиле, — сказал Вова.

— Это Мамону, что ли? — спросил Леша.

Вова засмеялся.

— Чего? — крикнул Мамон из машины.

Косяк описал еще один круг и завершил его в сугробе.

— Слушай, — сказал Костыль, сплюнув. — Мы сейчас ко мне пойдем. Хочешь, с нами давай.

Марина попыталась задуматься, но из этого ничего не вышло. В голове звенело, электронная музыка вызывала сильные вибрации по всему телу. Однако, как ни странно, в этом хаосе сохранился категорический императив поведения.

— Да нет, — сказала Марина, вдруг задрожав. — Я домой пойду.

Костыль помолчал.

— Давай, короче, так, — сказал он. — Давай тебя Мамон домой отвезет. Он быстро ездит.

— Чего? — крикнул Мамон из машины.

— Да не надо, — сказала Марина.

— Да ладно, не бойся, — сказал Костыль, сплюнув, — Мы нормальные ребята. Ничего не будет.

— Так, может, она этого и боится, — сказал Вова и хихикнул.

Марина посмотрела на Вову, потом на Костыля, потом вспомнила высунувшийся из машины рукав дубленки.

«Ну и ладно», — подумала она.

— А он сам-то согласится?

— Согласится, — сказал Костыль.

— Чего? — крикнул Мамон из машины.

— Девочку сейчас домой отвезешь, — сказал Костыль, наклонившись к открытой двери.

— Это вы трахаться пойдете, а я поеду куда-то? — спросил Мамон.

— Давай, — сказал Костыль, сплюнув. — Не ори. Я прошу.

— Ну если ты. — Мамон высунулся из машины и посмотрел на Марину. Он был брит налысо. На голове его сиял длинный свежий шрам, смазанный зеленкой. — Садись, красавица.

Мамон действительно ездил быстро. И это было очень хорошо, потому что его опасные маневры хоть иногда отвлекали от запертой в машине музыки. Временами сильно хотелось выйти, но Марина боролась с этим желанием. Сердце ее билось очень часто, и за тридцать минут поездки она выкурила четыре сигареты из лежавшей на «торпеде» пачки. Момент получения от Мамона санкции на курение было единственным, когда они общались. Мамон полностью ушел в процесс управления автомобилем и ничего не говорил. Марина не знала, хорошо это или плохо. Иногда ей хотелось, чтобы Мамон положил руку ей на колено. Или сделал еще что-нибудь. Или предложил сделать. А она бы согласилась. Впрочем, все это могло быть просто результатом фармакологического действия дыма конопли, и на самом деле, конечно, ничего этого не хотелось. Хотелось домой.

Когда поездка окончилась и машина Мамона замерла на автобусной остановке напротив пруда, Марина думала, что водитель все же сделает ей какое-нибудь предложение, от которого нельзя отказаться. Или хотя бы спросит номер ее телефона. Но Мамон просто положил руки на руль и, постукивая пальцами по обернутой войлоком дуге в такт не умолкавшей музыке, молча смотрел на дорогу.

— Спасибо, — сказала Марина и, дождавшись короткого кивка, выбралась из автомобиля.

Она подождала, пока Мамон развернет свой экипаж и погонит сотню механических лошадей назад, потом дошла до пруда, немного погуляла вокруг покрытого льдом водоема, послушала последние залпы салюта и пошла домой.

Коляска

Первый день нового года — явление хорошо изученное. Конкретное его оформление для разных социальных групп может варьироваться, но эмоциональное наполнение остается константой. Впрочем, слово «наполнение» здесь смотрится неудачно, потому что для первого дня нового года характерно противоположное душевное состояние — мирное опустошение, обычно рождающееся еще в последний час минувшего праздника.

Чувство это не знакомо только детям в семьях, где сохранился древний обычай помещения подарков под новогодней елкой. Дети в этих семьях встают рано и, подхлестываемые невинным адреналином, бегут к звездному дереву — которое, в соответствии все с тем же обычаем, чаще всего устанавливается в родительской комнате — и тут же испытывают либо светлый восторг, либо столь же светлое разочарование, моментально разрешающееся жестокими слезами, но так или иначе, недостаток эмоций утром первого января не ведом начинающим людям в семьях, хранящих древние традиции.

Для людей же продолжающих или заканчивающих борьба с опустошением становится в этот день основным вектором поведения. Существуют разные методы психической реабилитации. Наиболее широко используемый и, наверное, самый эффективный связан с употреблением оставшегося алкоголя (Новый год приносит разные чудеса, и одно из них — то, что в этот день запасы спиртного могут дожить до завтра). Неосторожный опохмел, как известно, ведет к длительному запою, но в данной ситуации это никого не пугает, тем более что степень опьянения является одним из главных показателей качества праздника.

Вторым методом является процесс принятия пищи. Кто-то довольствуется холодными закусками или остатками салатов (когда речь идет о салате «оливье», термин «остатки» должен употребляться осторожно и украшаться ироничной интонацией). Кто-то разогревает недобитое накануне горячее. Наконец добираются до торта — если торт начали есть вчера, значит, в игре участвовали настоящие мастера. Пищевой метод обычно применяется в комплексе с первым и с третьим — просмотром телевизионных передач.

Телевизор в первый день нового года является инструментом социальной адаптации. В первую очередь это касается выпусков новостей, которые у среднестатистического зрителя должны вызывать здоровую зависть к красивым заграничным праздникам. Глядя на разбивающийся на Таймс-сквер сверкающий шар или на отливающий неземными красками сиднейский салют, среднестатистический зритель испытывает чувства, схожие с чувствами провинциального слесаря, разговаривающего по телефону с младшим братом, «раскрутившимся» в Москве на торговле турецкими куртками.

Впрочем, «Новости» в этот день не являются лидерами рейтингов (хотя, казалось бы, совпадение корней в названии передачи и праздника должно в известной степени отражаться на предпочтениях телезрителей). Юмор и музыка издревле успокаивали отчаявшиеся души. Особенную популярность они приобрели после того, как перестало получаться у церкви. Поэтому главным содержанием телевизионных приемников — и, соответственно, душ смотрящих на экраны людей — становятся концерты, продолжающие генеральную линию «Голубых огоньков» и их производных, сиявших ночью. Присутствующее в этих концертах нервное напряжение обычно игнорируется, но если душевная организация зрителя оказывается слишком тонкой, ему предлагают кинокомедии с Леонидом Куравлевым, Александром Булдаковым или Пьером Ришаром. Таким образом, никто не остается обиженным.

Есть и более оригинальные методики, делящиеся на две большие группы — заранее спланированные мероприятия, характерные для людей, особенно высоко ценящих оттенки вкуса жизни, и неожиданные решения. К первым можно отнести свадьбу, прыжок с парашютом, спуск на сноуборде или вооруженное ограбление супермаркета. Простейшим из вторых является лыжная прогулка. В зависимости от уровня развития капиталистического сервиса и финансового состояния это могут быть также поход в кинотеатр, посещение «Макдоналдса» или китайского ресторана, а то и покупка дорогой проститутки.

Оригинальные методики применяются, если человек считает предшествующий день особенно удачным или же, наоборот, по каким-то причинам недоволен ночными приключениями.

Андрей, несомненно, относился ко второй группе. Поэтому, еще толком не проснувшись, он уже думал о том, что обязательно надо будет посетить магазины самообслуживания или пункты общественного питания. Затем пришло окончательное пробуждение, и принесло оно самые мерзкие ощущения — физические и психические.

Первые были знакомы. В каждом органе казавшегося распавшимся на составные части тела бушевали сложные и явно противоестественные химические реакции. Суть их как-то объяснял Олег, но Андрей ничего из того объяснения толком не запомнил, да это и не требовалось. В общем, болела голова, хотелось пить, в туалет и сблевать. Тряслись пальцы, и ломило спину, потому что, как выяснилось, спал Андрей прямо на кухне, на диване-уголке в позе эмбриона. Больше двадцати лет назад он провел в этой позе девять месяцев, не испытывая никаких неудобств, и, видимо, выбрал весь временной лимит, отпущенный для такого положения. Возвращение к биологическим истокам далось тяжело.

Андрей негромко выругался и сел, опустив ноги на холодный линолеум и положив локти на стол. В этом положении, осматривая грязные тарелки и стаканы, он принялся разбираться с ощущениями психическими.

Структура их была сложна. В голову приходили самые разные сравнения, наиболее точным из которых казалась ассоциация с новогодней елкой, точнее, даже не с самой елкой, а с возможным ее изображением, выполненным художником, мастерски владевшим техникой цветопередачи, но имевшим в своем распоряжении только темные краски. Короче говоря, на душе было погано, и притом погано по-разному.

Например, погано было оттого, что проснулся поздно. На стене висели круглые иностранные часы, толстая их стрелка тянулась к единице, а тонкая угрожала двенадцати (Андрей только сейчас понял, что накануне, во время своей речи, он стоял как раз под этими часами, и они наверняка придавали ему дополнительное сходство с главным телевизионным персонажем). Он не любил просыпаться поздно — это неизменно вызывало мысли о том, что лучшая, самая плодотворная часть наступившего дня потеряна безвозвратно. Конечно, в первый день нового года такие мысли были неуместны, но тем не менее они пришли в голову, как милиционеры, которым праздник не праздник, а работу делать надо.

Вместе с этими мыслями забрели и другие. Андрей подумал о семье. Илья, хоть и обещал, так и не приехал. Воображение быстро соорудило перед Андреем мучительно яркую картину — мама и папа, сидящие за основательно подготовленным праздничным столом, обсуждающие вкус жаркого и глядящие на экран телевизора. Еще вспомнилось, как мама за два дня до праздника спрашивала у него, что приготовить на горячее и какой купить торт. Андрей поморщился и выругался, на этот раз гораздо громче.

Неприятно было и то, что Андрей хоть и проснулся поздно, но все же проснулся раньше всех. Друзья и подруги еще отдыхали, и совершенно непонятно было, чем заниматься в ожидании их пробуждения.

Отвращение вызывала мысль о том, что накануне говорил много, откровенно и явно не с теми, с кем можно так разговаривать. Меланхолию рождало осознание того, что, по большому счету, так говорить нельзя ни с кем.

Мучило омерзительно ясное понимание того, что наступивший день, месяц и год не принесут ничего по-настоящему нового, такого, ради чего стоит продолжать позорное жизненное путешествие. Не было никакого желания подвести итоги прошедшего года. И именно то, что желания этого не было, жгло те немногие участки души, которые не затронули другие мысли, воспоминания и переживания.

Впрочем — продолжая елочную метафору, — все это были шары и гирлянды. Роль же елки, то есть фундаментального носителя настроения, выполняли…

Андрей не стал разглядывать осевое дерево. С ним было все понятно — холодный ужас одиночества и оторванности от своих, жестокое и неоспоримое поражение, комплекс вины, ежеминутно прогрессирующее облысение и неизбежность скорой, унизительной и мучительно бесславной гибели на помойке.

Захотелось похмелиться. Андрей изучил стоящие на столе стаканы и бутылки. Все они были категорически пусты. Андрей посмотрел по углам, заглянул под стол, но не нашел ничего. Единственной удачей оказалась литровая пачка апельсинового сока. После первых глотков мысли приняли практическое направление. Никита, как человек широких взглядов, ни от кого не скрывал любовь свою к искусству изображения обнаженного женского тела. Андрей вспомнил, что угловая полка наполнена не стаканами и тарелками, а глянцевыми журналами с черным кроликом. Он знал об этом довольно давно, но никогда раньше не пользовался Никитиной библиотекой. Случай показался подходящим. Андрей вылез из-за стола, достал один журнал — хотел вытащить всю пачку, но подумал, что это будет выглядеть по-хамски, — вернулся за стол и, прихлебывая сок, принялся за чтение, регулярно разбавляя его просмотром красочных фоторазворотов.

— Развлекаешься? — спросил Никита.

Андрей вздрогнул. Он с трудом подавил желание сразу же закрыть журнал. Это был бы исключительно глупый поступок — и потому, что обложка журнала снимала все вопросы, и потому, что Никита никогда не осуждал подобные развлечения. Даже наоборот, он был, в известном смысле, их адептом и даже любил делиться сокровищами своей богатой коллекции с девушками (чего Андрей совершенно не понимал).

Андрей уже совсем забыл о товарищах и собирался сходить с журналом в ванную. После вчерашнего в таком поступке содержался бы тонкий, надрывный драматизм, достойный пера Достоевского. Андрей сдвинулся вперед, так, чтобы активизировавшаяся область паха скрылась под столом, повернулся к Никите и широко улыбнулся:

— Типа того. Проснулся?

— Проснулся, — сказал Никита. На нем были только спортивные штаны. Нереально хорошо развитая мускулатура рук и торса создавала ощущение, что он одет в маскарадный костюм. — С Новым годом.

Никита подошел к холодильнику, открыл дверь и достал две бутылки пива. Андрей вспомнил свою неудачу с поиском опохмелки и почувствовал себя по-настоящему глупо. Никита почесал промежность, сел за стол, открыл бутылки и протянул одну Андрею.

Выпили.

— Ну ты вчера выдал, — сказал Никита.

— Что? — спросил Андрей.

— Да так, — сказал Никита. — Внучка чуть до слез не довел.

— Сам виноват, — сказал Андрей.

— Да уж, — сказал Никита. — Я ничего и не говорю. Катю загрузил.

— Чем? — спросил Андрей. Эту часть своих приключений в отличие от столкновения с Внучком он не помнил совершенно.

— Да понес всякое, — сказал Никита. — Сказал, что умрет она, что жизнь ее говно и все такое.

Андрей отхлебнул пива и отодвинул журнал. Он не знал, что сказать.

— Зачем вообще такие вещи людям говорить? — спросил Никита.

— Ну, — сказал Андрей. — А она думала, что бессмертная?

— Нет, конечно, — сказал Никита. — Но все равно.

— Ну, извини, — сказал Андрей.

— Ладно, — сказал Никита.

Немного посидели молча. Пришла Катя. Одета она была так же, как и вчера, в одну Никитину рубашку. Андрей посмотрел на ее голые ноги, потом попробовал заглянуть в глаза, но Катя отвернулась, подошла к холодильнику, достала пиво, села рядом с Никитой, открыла бутылку, отхлебнула, потом наконец посмотрела на Андрея — правда, не в лицо, а куда-то в область плеча — и тихо сказала:

— С Новым годом.

— С новым счастьем, — сказал Андрей.

— Аминь, — сказал Никита.

Выпили. В кухне скопилось напряжение. Андрей подумал, что ведь может и повезти, и спросил:

— А остальные разъехались, что ли?

— Внучок уехал вчера, — сказал Никита. — С Леной.

— А Олег? — спросил Андрей.

— Они спят еще, — сказала Катя. По ее интонации Андрей понял, что его речь по-настоящему глубоко ранила мстительное женское сердце.

— А, — сказал он и вдруг подумал: «Да и хер с ним, с плащом». — Слушай, Никита, а водка есть еще?

— Да я Олежика хочу подождать, — сказал Никита. — Есть.

— Ладно, — сказал Андрей.

Бутылку водки выпили минут за пятнадцать. Наливали, пили и тут же наливали снова. Закусывали обнаружившейся у Никиты квашеной капустой. Достав целлофановый пакет с капустой из холодильника, он насыпал закуску в стоявший на столе пустой тазик — Андрей не помнил, но вроде бы в этом тазике вчера был салат из крабовых палочек. Капусту брали руками, закидывая щепотки в рот так, как кочегары закидывают уголь в топку. Много говорили, почти все время смеялись. Девочки пили пиво. Было очень весело. Смотреть друг другу в глаза никто не решался, хотя Андрей постоянно заглядывал в лицо Олегу и Василисе, старательно выцеживая крупицы вины в мутном потоке непрерывных смешков. Каждый раз, когда ему удавалось заметить на лицах двух близких людей что-то, напоминающее сожаление, он чувствовал омерзительное удовлетворение и произносил тост.

Быстро опьянели. Допив водку, сразу засобирались. Оказалось, что Никита с Катей едут на каток. Они звали Олега, Василису и Андрея с собой, но Андрей отказался за всех и сказал, что они прогуляются по магазинам. При этом он подмигнул, умудрившись одновременно адресовать это движение Никите, Василисе, Олегу и даже Кате. Никита хохотнул и сказал, чтобы они были осторожны и не попались. А то Дед Мороз у них отберет все подарки. Андрей сказал, что они будут осторожны, как никогда. После этого он снова подмигнул Олегу и Василисе. Они засмеялись, а Олег еще и обнял Андрея за плечи и сказал, что с Андреем ему ничего не страшно.

Олег заметно нервничал. Пока топтались в прихожей, с матом — девочек совсем не стеснялись — и кряхтением натягивая обувь и одежду, он все время что-то говорил и смеялся, брызгая слюной на тех, кто оказался поблизости. Потом долго и влажно прощался с Никитой, полез целоваться к Кате. Выходя из квартиры, ударился одним плечом об открытую дверь, а другим — о косяк. Чувствовавшаяся в каждом движении суетливость в полной мере разразилась на темной вонючей лестнице — пока шли вниз, Олег успел рассказать два не запомнившихся анекдота и после каждого хохотал и словно бы в изнеможении прислонялся к исписанным стенам.

Василиса выглядела поспокойнее. Она, правда, иногда издавала нервные смешки, но в целом держалась как-то прямо, явно не считая себя в долгу перед Андреем. Впрочем, последнее относилось и к Олегу.

Когда вышли на улицу, тот решил изменить способ психической компенсации. Андрей не знал, как это называется по-научному. Можно было бы отыскать пару подходящих латинизмов, но делать это совершенно не хотелось. На улице пахло оттепелью и пороховой гарью, в голове гремели алкогольные оркестры, и было не до латинизмов. В общем, через пару секунд после того, как дверь подъезда закрылась за их спинами, Олег вдруг попытался обнять Василису за талию, поместив на измятом лице похабную улыбку и косясь на Андрея ничего не выражавшими глазами. В душе Андрея новогодняя ель зашаталась и зазвенела всеми своими украшениями. Стало совсем плохо, и то обстоятельство, что Василиса ушла от захвата с ловкостью опытного дзюдоиста, почти не успокоило. Даже скорее наоборот.

Олег не растерялся. Он вытащил из кармана уцелевшую в новогодней битве пачку сигарет, закурил и почти сразу поместил руку с дымящейся сигаретой на плечи Андрея. Всю дорогу до метро он сбивчиво рассуждал о настоящей мужской дружбе, постоянно повторяя, что из-за железки расстраиваться не стоит. Андрей время от времени улыбался другу, руку с плеч не сбрасывал и иногда согласно кивал, ничего не говоря. В беседу он вступил только у метро, после того, как купили пива и решили составить план действий.

— По шмоткам сейчас не пройдешься, наверное, — сказал Андрей, сковырнув железную шапочку с коричневой стеклянной шеи. — Даже в центре вряд ли что открыто. Придется жратвой обойтись.

— Шмотки — круто, — сказал Олег. Его слегка качало. — Ты у нас мастер в этом деле. Меня даже не берешь с собой.

В голосе Олега сверкала обида. «Вон оно что», — подумал Андрей, прихлебнув пива.

— Может, просто погуляем? — спросила Василиса. — Тепло так.

— Кому тепло, — сказал Андрей. — А кому просто сыростью воняет. Надо действовать. Погулять мы всегда успеем.

— Куда поедем? — спросил Олег.

Он уронил сигарету в мокрый коричневый снег, присел на корточки, поднял сигарету, несколько секунд смотрел на нее, потом поморщился и отбросил в сторону. С трудом поднявшись, Олег достал еще одну и закурил.

— Да зачем ехать-то, — сказал Андрей.

Он посмотрел на стоявший с другой стороны дороги супермаркет. Двери его время от времени открывались, впуская и выпуская людей, не додумавшихся как следует запастись перед Новым годом. Андрей вспомнил, что после первого знакомства с Василисой выносил из этого супермаркета «Адреналин Раш». В душе его раздался грустный хрустальный звон.

— Туда пойдем, — сказал он.

— За портвейном? — спросил Олег.

— Да мы тогда свалимся сразу, — сказал Андрей. — Давай пока по старинке. Хочу удовольствие продлить.

Последним словам он попытался придать многозначность, но из этого, похоже, ничего не вышло. Во всяком случае, выражения лиц Василисы и Олега не изменились.

— Ну, идем тогда, чего языками трепать, — сказал Олег.

— Пиво надо добить, — сказал Андрей.

— Пойдемте, — сказала Василиса. Раньше она говорила «Пойдем», но Андрей ее всегда поправлял. Труды его не прошли даром. Он улыбнулся. — Я все равно внутрь заходить не буду. Подожду на улице, пиво подержу.

— Отлично, — сказал Андрей.

Они пересекли мокрый пятачок перед входом в метро, обогнули палатку, и Олег, не глядя по сторонам, шагнул на проезжую часть. Андрей схватил его за воротник пуховика и дернул назад. Мимо с первобытным воем пронесся серебристый «Мерседес», тянувший за собой грязный хвост слякотных брызг.

— Вон как, — сказал Олег, посмотрев вслед автомобилю и смахнув с груди и живота несколько темных комочков.

— Дурак, что ли, — сказала Василиса.

— Должок за тобой, — сказал Андрей.

— Жизнь спас? — спросил Олег.

— Типа того, — сказал Андрей.

— Ты теперь отвечаешь за него, — сказала вдруг Василиса. — По китайскому обычаю.

Андрей повернулся к Василисе. Она улыбалась. Из последних ее слов было ясно, что она любит смотреть телевизор.

— Ладно, — сказал Андрей.

— Да я перед кем хочешь сам отвечу, — сказал Олег. Сказав это, он стал озираться по сторонам, словно решив тут же подобрать подходящего истца.

— Успеешь, — сказал Андрей.

Все прошло как обычно. Зашли, взяли, ушли. Адреналина не было. Не было расстройства по поводу отсутствия эффекта. Не задело безразличие охранника. Не было вообще почти ничего — может быть, легкая тоска из-за ушедшей навсегда свежести чувств. Внутри по-прежнему плавал жирный графитовый мрак.

Андрей выпил свою банку в несколько больших глотков. Олег свою, не открывая, выкинул в урну — к ней тут же устремился прогуливавшийся недалеко старичок в облезлом тулупе.

Василиса, которую решили взять в долю, пила бодрящую жидкость маленькими глотками, будто от того, как скоро закончится напиток, зависело что-то по-настоящему важное.

— Да уж, — сказал Андрей.

— Не втыкает, — сказал Олег.

— Совершенно, — сказал Андрей.

Василиса улыбнулась.

— В центр надо все-таки ехать, — сказал Андрей. — Там повеселее.

— Ну да, — сказал Олег. — Там же и в пивняк пойдем. В бильярд поиграем.

— Я не играю, — сказал Андрей. — Ты же знаешь.

— Зато Вася играет, — сказал Олег.

— Ага, — сказала Василиса.

Андрей понял, что ночью они успели обсудить некоторые интимные подробности, до которых он сам не добрался за три месяца.

— Пойдем в метро, что ли, — сказал он.

Бар был совершенно пуст. Хотя едва ли такие места когда-нибудь наполняются. Люди, конечно, приходят, и пиво плещется в рифленых цилиндрах с ручками, и в воздухе пахнет табаком, но пустота никуда не исчезает, она просто меняет цвет, звук и запах, становясь более ощутимой. Впрочем, все это уже было.

Итак, бар был совершенно пуст. Андрей, Олег и Василиса, зашедшие в питейное после налета на центральный супермаркет (удалось добыть три бутылки «Миллера» и шоколадку «Вдохновение»), оказались единственными посетителями. Хотя бар был открыт, желающих отдохнуть здесь явно не ждали. Стулья лежали на столах и тянулись к невысокому потолку резными ножками. По проходам неторопливо передвигалась уборщица, сгребая длинной щеткой рассыпанный по полу цветной снег конфетти. Бармен пил чай, официантка — молодая и длинноногая — грелась пивом и смотрела телевизор.

Олег подошел к ближайшему от барной стойки столику, спустил на пол стул, сел, подвинул пепельницу и закурил. Андрей и Василиса пристроились рядом.

Официантка какое-то время наблюдала за ними, словно ждала чего-то совершенно необычного, потом допила пиво, слезла с табуретки и подошла к столу.

— Здравствуйте, — сказала она. — С Новым годом.

— Вас также, — сказала Василиса.

— Принесите пива нам, — сказал Олег, положив локоть на спинку стула и слегка прищурившись, чтобы дым от сигареты не попадал в глаза. — Три кружки.

— Какого? — спросила официантка.

— Хорошего, — сказал Олег.

Официантка промолчала и сделала какую-то пометку в блокноте. Василиса улыбнулась. Андрей испытал мрачное наслаждение — всего пару минут назад он выяснил, что у Олега совсем нет денег, и платить придется ему. Заем он предлагать не стал — Олег еще не вернул старый долг.

«Отлично», — подумал Андрей.

— Все? — спросила официантка.

— Пока да, — сказал Олег. — Это, бильярд есть у вас?

— Есть, — сказала официантка.

— Хорошо, — сказал Олег.

— А скидки первым в году посетителям не положены? — спросил Андрей.

Официантка улыбнулась и отошла к стойке.

— Хорошее место, — сказала Василиса. — Я тут, кстати, была года полтора назад. С парнем одним.

— Летом, что ли? — спросил Андрей.

— С кем? — спросила Василиса.

— Летом, говорю, — сказал Андрей. — Полтора года назад лето было.

— А, — сказала Василиса. — Ну да. Летом, наверное. Не помню.

— Парня помнишь, а лето нет? — спросил Андрей.

— Ладно, — сказал Олег и, повернувшись к Василисе, спросил: — Ты в бильярд будешь играть?

— Можно, — сказала Василиса.

— Да ты кий-то удержишь? — спросил Андрей, глядя на Олега.

— Спокойно, — сказал Олег.

— По ходу, в рамках закона надо оставаться, — сказал Андрей.

— В смысле? — спросила Василиса.

— Ну, кинуть их сложно будет, — сказал Андрей, глянув на копошившуюся возле стойки официантку.

— Так деньги у тебя есть же, — сказал Олег.

Андрей вздрогнул.

— Есть, — сказал он.

— Ну вот, — сказал Олег. — Не имей сто рублей, а имей сто друзей.

— Ты их имеешь, — сказал Андрей.

Василиса засмеялась.

«Сука», — подумал Андрей, так и не поняв, к кому конкретно относилась внутренняя реплика.

Официантка принесла еще пива. Андрей поблагодарил ее, в очередной раз поздравил с праздником, в очередной раз спросил, нет ли скидок для дебютантов. Официантка отстреливалась улыбками.

Прошло два часа или около того. Василиса и Олег играли в бильярд. Андрей пил пиво и смотрел на них.

Мало что изменилось. Было ужасно плохо. Хотелось что-нибудь сделать, и иногда Андрей начинал представлять себе, как хорошо было бы встать, взять кий из стойки и ударить Олега по почкам. Потом можно было ударить Василису.

Возникали и другие планы мести. Например, можно было облить Олега или Василису пивом. Или по-тихому уйти, оставив им счет.

Картины эти приобретали почти невыносимую яркость, и в крови начинал пузыриться адреналин. Но критическая точка оставалась недосягаемой, страх не уступал место решимости, поэтому очередная инъекция неизбежно разрешалась мерзким отходняком. В эти моменты Андрей подзывал официантку и заказывал еще пива.

Немного развлекало наблюдение за взаимодействием собственного организма с алкоголем. Андрей неожиданно обнаружил, что функция опьянения достигла точки насыщения. Первая выпитая в баре кружка основательно поработала и с вестибулярным аппаратом, и с мыслительными зонами коры головного мозга, заметно усилив действие принятого внутрь раньше, а вот новые дозы почти ничего не меняли. Андрей понял, что опьянеть сильнее ему сегодня не удастся. Впрочем, сильнее и не надо было — попытавшись закурить, он дважды уронил сигарету под стол, а потом долго не мог решиться на поход в туалет, так качался пол.

На город обвалился густой зимний вечер. Пошел крупный снег, зажглись фонари. Немногочисленные машины толкали впереди себя куски желтого света. Под ногами бугрилась слякоть.

Из бара вышли совершенно одуревшие. Олег снова попытался обнять Василису, снова потерпел неудачу и снова повис на плечах у Андрея. Правда, теперь время от времени он отпускал Андрея и делал вид, что играет в бильярд.

— Бильярд — круто, — говорил Олег.

«Вечер перестает быть томным», — думал Андрей.

Пошли гулять по Садовому кольцу. Говорили мало, пытались отвернуться от снега, поднимали воротники курток, надвигали на лоб шапки. В конце концов нашли какой-то супермаркет.

— Ну как? — спросил Олег, когда остановились у крыльца и закурили. — Портвейну добудем?

— Можно, — сказал Андрей. — Толку-то?

— По-моему, по домам надо ехать, — сказала Василиса.

— Пожалуй, — согласился Андрей.

— Какое по домам, — сказал Олег. — Время детское.

— Холодно, — сказал Андрей.

— Не ссать, — сказал Олег.

— Уже поссал, — сказал Андрей.

Василиса засмеялась.

— У тебя же телефон есть, — сказал Олег.

— Ну и что? — спросил Андрей.

— Можно позвонить кому-нибудь, — сказал Олег.

— Кому? — спросил Андрей.

— Не знаю, — сказал Олег.

Помолчали. Думали. Смотрели на пульсирующий вокруг чужой мир.

Тем временем из супермаркета вышел краснолицый мужчина в расстегнутой дубленке и меховой шапке, вызвавшей моментальную ассоциацию с последним телерепортажем о нефтяниках Тюмени. Ассоциация подкреплялась телосложением мужчины — основательная, напоминавшая пьедестал бюста шея, выпиравшие из-под теплого свитера грудные мышцы и демонстрировавшая глубочайшую уверенность в себе и окружающем осанка говорили о том, что место в жизни мужчина нашел, и вполне возможно, что нашлось оно рядом с какой-нибудь буровой, доставлявшей на поверхность земли денежные потоки.

Мужчина катил перед собой большую железную коляску с продуктами. Андрей не успел подробно изучить ассортимент, заметил только несколько картонных пакетов с киселем и круг ливерной колбасы. Мужчина направился к припаркованному возле магазина дорогому немецкому автомобилю. Автомобиль был только что из ремонта — на капоте и левом переднем крыле лежали свежие пятна грунтовки. Мужчина открыл багажник, перегрузил в него продукты, оттолкнул коляску в сторону, сел в автомобиль, запустил двигатель и осторожно вывел машину на проезжую часть. Секунду помедлив, он выжал газ до предела — так, что задние колеса несколько раз прокрутились в поисках сцепления с дорогой, — и умчался в направлении американского посольства.

Андрей смотрел на осиротевшую коляску. В душе его вдруг появилось нечто вроде надежды. Совершенно неясной и непонятно с чем связанной, но такой, которую не хотелось терять.

Андрей повернулся к Василисе и, улыбнувшись так, как не улыбался, наверное, уже недели две — откровенно и без тыловых мыслей, — сказал:

— Такси свободен!

— Что? — спросила Василиса.

— Не хочешь в коляске прокатиться? — спросил Андрей.

— Круто, — сказал Олег. — Кинем магазин на коляску.

— И согреемся, — сказал Андрей.

— И быстрыми движениями взбудоражим молодую кровь, — сказал Олег. После этого у него в горле забулькало, но он сдержал рвоту.

— Вы меня прокатить, что ли, хотите? — спросила Василиса.

— Да, — сказал Андрей.

— Да, — сказал Олег.

Василиса помолчала, потом улыбнулась.

— Ну, — сказала она. — Можно.

— Да! — крикнул Олег. — Всегда ввязывайся в приключения!

В это время на крыльце появился служащий магазина. Он посмотрел по сторонам. Стало ясно, что служащий ищет коляску.

— Быстро, — сказал Андрей.

Они побежали.

— Эй! — крикнул им служащий. На этом его противодействие закончилось.

Василиса кавалерийским движением запрыгнула в сетчатую емкость — в душе Андрея мелькнуло и тут же растворилось неприличное сравнение. Они с Олегом схватились за ручку и побежали по тротуару в ту же сторону, в которую только что уехал автомобиль предыдущего хозяина коляски.

Бежать было легко и удивительно хорошо. Каким-то непонятным образом Андрей совершенно не замечал ни тяжелых ботинок, ни сковывавшего движения пуховика, ни увесистого алкогольного кома в самом центре тела. Кроме того, совершенно очистилась духовная сфера — словно бы Андрею удался медитационный сеанс. Исчезли всякие эмоции — положительные и отрицательные, осталась только чистая адреналиновая пустота, пошло рифмовавшаяся со свистящим в ушах ветром.

Василиса часто оборачивалась, запрокидывала голову, смеялась и осыпала немногочисленных прохожих, попадавшихся на их пути, цветистыми поздравлениями. Прохожие пугались и отходили в сторону. Некоторые начинали озираться, вероятно, в поисках милиции.

«А, — думал Андрей… — А-а-а-а…»

Олег бежал, не выпуская изо рта сигарету, из-за чего был похож на паровоз, являющийся эталоном интенсивности курения. Изо рта Олега валил дым, пар и крики. Глаза его сверкали, как фары.

В общем, сначала все было хорошо. Потом Олег стал терять темп.

Он выплюнул сигарету, тяжело задышал, перестал кричать. В какой-то момент — объезжали группу из трех дорого одетых продажных женщин, направлявшихся к чадившему на обочине лимузину, — Олег споткнулся. Ему удалось удержаться на ногах, но после этого Андрей уже не только толкал вперед коляску, но еще и тащил за собой Олега.

— Помедленнее, — тихо сказал Олег секунд через тридцать.

Андрей ничего не ответил. Ему тоже стало тяжело, но останавливаться он боялся. Так пробежали метров сто. Напугали двигавшуюся навстречу молодую пару. Миновали сочившийся звуковой рекламой игровой клуб.

Сразу после клуба Андрей поскользнулся. Ноги его разъехались в стороны, пальцы рук разжались, и через мгновение перед лицом оказалась коричневая московская слякоть. Впереди кто-то крикнул, что-то загремело, раздался кинематографический скрип колес и протяжный бабий стон.

Андрей немного полежал, чувствуя, как влага проникает сквозь куртку и джинсы к телу. Стало холодно. Шуршали автомобильные шины и снег. Пахло бензином. Атмосфера сгущалась.

Андрей уперся руками в асфальт и встал. Сделав несколько шагов в разные стороны, он сумел уловить ритм колебаний земли и восстановил равновесие. Сердце билось часто и громко. Правую щеку жег комок снега. Андрей утерся рукавом. На зубах скрипел песок — видимо, недавно проехала машина городских служб. Андрей сплюнул.

Олег стоял метрах в двух. Он был совершенно неподвижен, если не считать интенсивного сокращения межреберных мышц, иллюстрировавшегося вырывавшимся изо рта Олега паром. Андрей подумал, что Олег похож на коня.

За Олегом, метрах в двух, был перекресток. Какая-то улица — Андрей не знал названия — вливалась в обмелевшее русло Садового кольца. На перекрестке стоял прилизанный французский автомобиль. Одна его фара была разбита. За рулем сидела женщина в белой шубке. Из выхлопной трубы шел дым.

Перед автомобилем лежала коляска. Она была сильно помята и напоминала пустой пакет из-под молока, раздавленный несильной детской ножкой. Еще дальше, лицом вверх, лежала Василиса. Она делала странные движения ногами, словно бы ехала на невидимом велосипеде, и громко кричала.

Андрей подумал о том, что первый в этом году экзамен у него только седьмого числа, и можно еще дня три-четыре погулять. Потом кто-то подошел к нему сзади, сказал: «Этот вот» — и сильно ударил в ухо. Андрей послушно упал.

Номер

— Как отметили? — спросила Марина.

— Ну как, — сказал папа, косясь на телевизор. Сидели в большой комнате, пили чай с тортом. Папа еще пил водку. Монтень бродил под елкой. — Хорошо отметили, как обычно.

— Гулять ходили? — спросила Марина.

— Ходили, — сказала мама. На ее верхней губе блестела белая полоска крема. — Ты-то как отметила?

— Нормально, — сказала Марина, прихлебывая чай.

В четыре звонила Светка. Спрашивала, что случилось. Рассказала, что Игорек хотел побить Леню. Говорила, что Леня ей сразу не понравился. Звала в гости и обещала еще много парней. Короче, была пьяна и ничего толком не поняла. Марина не стала объяснять, от приглашения отказалась, сославшись на головную боль. После этого Светка минут десять рассказывала о том, как уговаривала Игорька на минет, а тот сначала отказывался, но потом согласился, и все прошло гладко. Рассказ был чрезвычайно детализированным, и в какой-то момент Марина поймала себя на том, что ощупывает языком передние зубы. Неожиданная смена ролей веселила Светку. Она постоянно смеялась. Марина догадалась, что ее отказу Светка рада. Выслушав интимный доклад, Марина попрощалась, пообещала позвонить завтра и положила трубку.

Папа налил себе водки, выпил и, как обычно, с громким стуком поставил рюмку на стол, забив в столешницу очередной невидимый гвоздь.

— Чего так рано пришла? — спросила мама. — Во сколько, кстати?

— Не знаю, — соврала Марина.

— Мы тебя не раньше вечера ждали, — сказал папа.

— Не рады, что ли? — спросила Марина.

— Рады, — сказала мама.

В это короткое слово она вложила такой мощный заряд откровенности, что Марина вздрогнула и сразу решила поменять тему разговора.

— А Моню брали? — спросила она, отковырнув чайной ложкой кусок торта.

— Нет, конечно, — сказал папа. Он переставил стул к окну, открыл форточку, сел и закурил. — Сама же знаешь, он теперь на улице помирает сразу.

— Знаю, — сказала Марина.

— Да мы и программу до конца не посмотрели, — сказала мама. — И гуляли недолго. Уже в половине третьего легли.

— Бабушка звонила? — спросила Марина.

— Звонила, — сказала мама.

— Что сказала? — спросила Марина.

— Да ничего такого, — сказала мама. — Как обычно.

— Понятно, — сказала Марина.

— Вы-то чем занимались? — спросил папа, выпуская струю дыма в форточку.

— Да ничем, — сказала Марина.

— Ясно, — сказал папа.

— Слушай, — сказала мама. — Мы тут с папой сидели вчера, говорили…

— И? — спросила Марина.

— Вот сейчас по телевизору часто говорят, что там наркотики всякие в клубах, везде, — сказала мама. Она доела торт и отодвинула блюдце, словно бы ожидая, что его тут же подхватит служитель в белоснежном смокинге. Марина подумала, что мама слишком увлекается книгами с красавицами на обложке.

— Короче, вы не ширяетесь там? — спросил папа от окна. Монтень подошел к нему и запрыгнул на подоконник. Папа погладил Монтеня по голове.

Марина ненадолго задумалась. Потом улыбнулась и сказала:

— Нет, конечно. Так, если героином только иногда.

— Все шутишь, — сказал папа. — Дошутишься когда-нибудь.

Марина хотела сказать, что уже дошутилась, но передумала.

На экране телевизора появился кудрявый болгарский певец с демоническим лицом и стоматологической улыбкой. Он внимательно смотрел в камеру, делал сладострастные движения и старательно артикулировал в такт фонограмме. Зал, остававшийся за кадром, но отражавшийся в вишневых глазах певца, притих, набираясь энергии для финальной овации.

Марина вдруг почувствовала, что в стандартной картине скрыто что-то невероятно большое. Несколько секунд она внимательно смотрела на экран, а потом поняла. Артист с каракулевой прической не просто служил элементом звукового оформления праздника. Он был единственным утешителем миллионов людей, неяркие жизненные траектории которых уже почти дотянулись до западной части горизонта. Впрочем, по-настоящему страшным был не сам этот факт, а то, что певец осознавал значение своего творчества — в мимике его ясно читались гордость за себя и за важность своего дела. Открытие было невыносимым. Марина встала, неловко выползла из-за стола, слишком близко придвинутого к дивану, и пошла в свою комнату.

— Все, что ли? — спросила мама.

— Да, — сказала Марина. — Спасибо.

Она сходила в ванную. Приняла душ. Почистила зубы. Взвесилась. Худеть она почти перестала, но теперь это и не требовалось Ее антропометрические данные уже пришли в соответствие со строгими телевизионными эталонами.

После душа она разобрала кровать, потом немного посидела за компьютером, раскладывая пасьянс и слушая певицу, которая, в отличие от кудрявого коллеги, сопровождала людей на начальной стадии последнего пути. Полазила в Интернете, почитала чьи-то непонятные стихи, проверила почтовый ящик. Заглянула в чат.

Общаться она ни с кем не стала. Просто сидела и смотрела на заполнившую экран беседу. На лице ее в этот момент появилось странное выражение. Если бы кто-нибудь зашел в комнату, он бы подумал, что Марина решает сложную головоломку, причем решать ее начала давно — месяца три-четыре назад, и вот теперь близка к разгадке. Сторонний наблюдатель, наверное, улыбнулся бы от радости за Марину. Марина тоже улыбнулась. Она закрыла окошко чата, встала с кресла, подошла к кровати. Подняла стоявшую на полу рядом с кроватью сумочку, достала ручку и записную книжку.

Книжка эта у нее была давно. Мама подарила четыре года назад, надень рождения. Марина вернулась к столу, села, положила блокнот. Некоторое время сидела неподвижно, глядя на хранилище телефонов и по-прежнему улыбаясь. Потом наконец раскрыла книжку. Страница с буквой «Д» была вырвана. Марина точно не помнила, как это случилось. Она открыла страницу с буквой «А». В верхней ее части значилась

Алина, бывшая одноклассница. Больше здесь никого не было. Марина взяла ручку, наклонилась и вывела под Алиной красивое старинное слово из семи букв. При этом она бессознательно подражала оформителю обложек книг Пабло Коэльо. Немного подумав, Марина прибавила к этому слову нехитрое русское имя в скобках. И потом записала два номера — короткий городской и длинный мобильный. Пальцы ее слегка дрожали.

— Посмотрим, — тихо сказала она, закрыв книжку и отложив ручку. — Может, и нет.