Адская пасть

Глава 1

Оригинальное название: "HELLMOUTH", Giles Kristian

Перевёл на русский: Александр Свистунов, 2024 год

Другие мои переводы и актуальные новости ищи в моём телеграм-канале @lacewars

Аннотация:

Богемия, 1370 год. Заблудшая душа по имени Галиен ведёт отряд опытных наёмников выполнять поручение Святой Церкви. Но в тёмных лесах Центральной Европы их поджидает нечто более зловещее. Джайлс Кристиан, автор бестселлеров «Ланселот» и «Вороны» (трилогия о викингах), увлекает нас в жуткое странствие, пропитанное страхом и паранойей, где льётся кровь и свершается искупление.

Пролог

Мужчина рисует, окуная тонкую кисть в смесь яйца, воды и красной охры, и проводит ею по поверхности железного нагрудника. Остальные части его доспеха уже расписаны: и шлем-бацинет с кольчужной бармицей, и спинная пластина, и рукавицы с поножами, и массивные набедренники с наколенниками, и щит – всё покрыто рисунками.

Украшены доспехи сценами насилия и отчаянной борьбы, но выполнены они изящной рукой мастера. Вот человек, пронзающий копьём другого. Вот женщина, окружённая волками. Вот священник, утыканный стрелами. Вот красный круг. Истории, рассказанные жёлтой охрой, жжёной умброй и известковыми белилами. Некоторые уже старые и облупившиеся, другие выцвели так, что их смысл уже не разобрать. Но остался ещё один неукрашенный участок железа.

Кисть проводит алую рану по серому металлу. Ещё одна история. Возможно, последняя.

***

Богемия. 1370 год

Он снова повержен, но теперь ослеп. И задыхается. Хватая ртом воздух, он всё же умудряется проклинать всё на свете, пусть только в мыслях. И проклятия эти грязные, даже по меркам Галиена. Грязные, как этот день, как эта мерзость и вонючая жижа, которая его и погубит. Бурая вода хлынула через дыхательные отверстия и даже через глазные прорези забрала. Она в его носу и во рту. Он вдыхает её, потому что больше нечем дышать, а глупое тело не понимает, что эта вода в лёгких убьёт его так же верно, как любой клинок.

Его выворачивает наизнанку, всё тело бьётся внутри доспехов, будто лихорадочное сердце в груди великана. Он кашляет и кричит. Не слова – лишь бессвязная ярость, ведь если он не захлебнётся в ближайшее время, то будет жив и почувствует, как его мозги вышибают из черепа, или как жадный клинок ищет путь под мышкой, или в паху, или в любом другом месте, где нет железной брони.

К чёрту. К чёрту жизнь и к чёрту Бога.

Но дышать. Дышать назло всему.

Он бы и дышал, если б мог, но он задыхается. Его разум теперь так же слеп, как и глаза. И всё же ему удаётся чуть повернуть голову внутри шлема. Ровно настолько, чтобы приподнять щёку над холодной водой и втянуть глоток воздуха уголком рта. Затем судорожный вздох, громкий в стальной темнице шлема. И ещё один, более полный, пропитанный яростью – даже когда тяжесть на затылке шлема давит вниз, руки вдавливают его в грязь, словно человек, навалившийся сверху и упирающийся коленями ему в подколенные сухожилия, отчаянно пытается загнать какого-то демона обратно в преисподнюю.

Но смерть сейчас была бы слишком лёгким исходом. Галиен напрягает шею, плечи и торс, сопротивляясь тяжести навалившегося врага, и приподнимается. Чувствует, как грязная вода вытекает из прорезей забрала. Он втягивает зловонный воздух и отталкивается от давящего веса, пытаясь создать пространство для манёвра, чтобы перевернуться на спину. Хватает человека за шлем и резко выворачивается, вдавливая его голову в смрадную трясину рядом с собой. Даже когда он рычит от восхитительного удовольствия, в голове мелькает мысль, что в этом барахтающемся человеке не может быть достаточно ненависти, чтобы снова поднять голову — лучше бы ему вдохнуть воду и прекратить борьбу. Но тот этого не понимает и пытается выжить, вынуждая Галиена извиваться зверем в грязи и обрушивать на врага весь свой железный вес. Правая рука Галиена шарит в грязи, пока пальцы не смыкаются на рукояти оброненного меча. Он поднимает клинок, другой рукой направляя остриё в глазную прорезь шлема противника, а затем всем весом наваливается на рукоять, вгоняя меч внутрь.

Взмах рук, металлический крик изнутри бацинета — и человек под ним, наконец, затихает. Дыхание Галиена с шумом врывается в лёгкие, гулко отдаваясь в шлеме. Он поворачивает голову, вглядываясь через прорези забрала сквозь потоки дождя в схватку закованных в броню людей. Видит Анселя, обменивающегося ударами длинного меча с рыцарем — сильным и быстрым, хоть и не таким быстрым, как Ансель. Видит Можера, который шагает вперёд, размахивая длинным топором, срубая головы и конечности и ревя от радости. А вот Фульшар и Уильям Грей — натягивают свои боевые луки, посылая стрелу за стрелой в людей, которых не может спасти их броня.

Галиен с трудом встаёт на одно колено, тяжело дыша. Сквозь секущий дождь он видит Годфри, теснящего двух человек моргенштерном — шипастый шар поёт свою кровавую песню, лязгая о доспехи. Неподалёку Ранульф принимает удар топора на щит с выцветшим красным иерусалимским крестом рыцарей Гроба Господня, затем опускается на колено и цепляет алебардой ногу противника, опрокидывая его. Разворачивает оружие и вбивает шип сквозь кольчугу, стёганку и грудину — прямо в сердце.

Это хаос. Буря внутри бури. Галиен поднимается на ноги, поворачивается, отражает удар копья мечом и снимает человеку голову. Та падает в грязь, уставившись в серое небо. Жизнь ушла за полвздоха.

— Галиен! — кричит Ранульф, бросая ему копьё и указывая на бойца в шлеме с дьявольской личиной, которого теснят двое здоровенных воинов. Галиен проверяет баланс копья и метает его. Оно проносится чёрной молнией сквозь серый день, пронзая шею одного из нападавших. Тот шатается и падает, а рыцарь в шлеме с дьявольским ликом ныряет под меч второго, поднимается гибко и быстро позади него, запрокидывает его голову, обнажая горло, и проводит клинком поперёк — день окрашивается багрянцем.

Гром катится по земле. Галиен оборачивается и видит, как в водоворот битвы влетает всадник на боевом коне. Копьё прижато к руке, шлемовой плюмаж развевается позади, как кровавый след. Вниз устремляется злое остриё, пронзая человека сквозь грудь до самой рукояти. Всадник отпускает копьё в последний момент и скачет дальше, оставляя мёртвого воина стоять, словно жуткий памятник — остриё оружия вошло глубоко в землю за его спиной.

Всё кончено. Галиен стягивает бацинет, выплёвывая песок и грязь. Глубоко дышит. Наслаждается чистым дождём на лице, когда рыцарь в дьявольской маске снимает шлем, и вороные волосы рассыпаются по плечам.

— Неплохой бросок для старика, — ухмыляется Гисла, протирая окровавленный меч куском ткани.

— Я целился в другого, — отвечает Галиен.

Битва выиграна, и его солдаты уже на коленях обшаривают мёртвых в поисках монет, колец, оружия — всего, что может пригодиться.

— Подгони повозку, — приказывает Ранульф Танкреду, самому молодому из них. — Загрузим всё и уберёмся отсюда до темноты.

Танкред кивает и шлёпает прочь по грязи.

— Пить охота, как рыбе на сковородке, — говорит Можер, присев на корточки и выламывая пальцы мертвеца, чтобы снять кольца.

Лучник Уильям Грей выдёргивает стрелу из шеи убитого и рассекает воздух, стряхивая с наконечника ошмётки. — Ты вечно пить хочешь, — говорит он.

— С младенчества повелось, — соглашается Можер.

Гисла вытирает кровь со рта и сплёвывает: — Я слышала, у его матушки вымя было, что твои мешки с зерном.

Можер кривится: — С твоими сиськами я бы с голоду помер.

Гисла скалится в ухмылке, а Годфри присвистывает, любуясь искусной работой на поясе с золотыми бляхами. Он поднимает его повыше к тусклому свету хмурого дня. Рядом Ансель разглядывает рубиновое кольцо, целует его и бросает Эвелине. Та посылает воздушный поцелуй и прячет кольцо в кошель на поясе.

— И сколько из этого мы должны отдать герцогу? — спрашивает Ивейн у Галиена.

— Нам оно нужнее, — говорит Фульшар.

— Точно, мы это заслужили, — добавляет Ансель, пересыпая монеты из кошелька в окровавленную ладонь.

— Мы сделали всё, что он просил, — отвечает Галиен. — Герцог сейчас со своими писарями составляет условия для барона Розенберга. Благодаря нам, между прочим. Не станет он придираться из-за пары безделушек да клинков.

— Безделушек? — Годфри вскидывает бровь, показывая Галиену золотой пояс.

Галиена больше волнует вмятина на затылке шлема. Часть жёлтой краски стёрлась, портя изображение летящего ястреба. «Сколько лет прошло с тех пор, как я нарисовал эту птицу», — думает он.

— Он и так неплохо на нас поживился, — говорит Галиен и оборачивается к хорошо одетому человеку на иноходце, появившемуся среди деревьев на краю поляны. Тот, похоже, любуется учинённым побоищем. — Что скажешь, Гинек? — спрашивает Галиен новоприбывшего, бросая кошель с монетами, который тот ловко подхватывает.

Гинек кивает: — Думаю, мой господин будет доволен решением нанять тебя и твою компанию, Галиен. — Его улыбка похожа на масляное пятно на воде. — Он выкажет свою признательность сегодня вечером. Еда, вино, женщины. — Он наблюдает, как всадница Эвелина ведёт боевого коня обратно на поляну, чтобы вытащить копьё из нанизанного на него человека. — Или что-нибудь ещё для вашего удовольствия, — добавляет Гинек, пока Эвелина тянется из седла к древку.

— Еда, вино и женщины — для начала сойдёт, — говорит Гисла с ухмылкой, в то время как Эвелина выдёргивает копьё, и труп падает в грязь.

Гинек улыбается, кивает и натягивает поводья, поворачивая в лес, к вооружённым людям в ливреях герцога Житавы, ожидающим среди деревьев. — Не забудьте головы, Галиен, — кричит он через плечо. — Моему господину нужно доказательство каждого убийства. Ты знаешь, как это делается.

Галиен обменивается усталым взглядом с Годфри, затем шагает к ближайшему трупу. Поднимает меч под дождь, смывающий кровь с клинка. И опускает.

***

Кружка с элем грохочет об стол. Годфри, притащивший выпивку, плюхается на скамью рядом с Галиеном, и они сдвигают кружки — эль плещет через край. Где-то играют музыканты, выводя весёлую мелодию на лютне и флейте. Гуляки горланят, пытаясь перекричать друг друга, спорят, пляшут, хохочут, окликают приятелей через весь зал — гам стоит такой, что впору вспомнить недавнюю битву.

— Куда дальше путь держим? — спрашивает Годфри старого друга.

Не успевает Галиен ответить, как встревает Ранульф: — Знаю я одного богатея в Баутцене, хочет избавиться от муженька своей дочурки.

Галиен одаривает это предложение тем взглядом, какого оно заслуживает. Ранульф пожимает плечами, откидывается назад и прикладывается к кружке.

Танкред делает большой глоток и проводит рукой по холёной бороде и усам: — Императору всегда нужны хорошие бойцы.

Годфри хмыкает: — Императору нужны солдаты, чтоб за него подыхать, — раздаётся согласное бормотание.

— А как насчёт короля? — предлагает Эвелина, подаваясь вперёд, пока Ансель пытается утащить её в толпу танцующих. — Он щедро отвалит, чтоб стать императором, когда старик концы отдаст.

Галиен кривит губы в оскале: — Им не нужно, чтоб такие как мы воняли на улицах Праги. Или запамятовала?

Товарищи обмениваются взглядами — никто не забыл.

— И всё же скоро работёнка понадобится, — говорит Годфри.

— Деньги бы дольше водились, поменьше спускай на вино да девок. — Галиен отхлёбывает из кружки.

Годфри недовольно бурчит: — Мы ж не грёбаные монахи, Галиен. К тому же кони нужны. Обученные.

Галиен прекрасно знает, что им нужно. Он оглядывает остальных, веселящихся среди завсегдатаев таверны: — Предоставь мне заботу о будущем.

Ансель с Эвелиной пляшут, радуясь как дети. Вокруг Можера собралась толпа — народ бьётся об заклад с Рейнальдом, сколько кувшинов эля верзила осилит, прежде чем блеванёт или рухнет замертво. Фульшар и Ивейн устроились за соседним столом, у каждого по девке на коленях. Гисла нашла тихий угол и смазливую подружку. Шепчет ей что-то на ушко, то и дело дразня его кончиком языка. Уильям Грей уже спит, запрокинув голову к стене. В руке всё ещё зажата пустая кружка.

Люди Галиена славно подрались и теперь отрываются на всю катушку, живя, как всегда, одним днём — как и положено воинам, знающим, что завтра может не принести ничего или принести смерть.

Полдюжины шлюх протискиваются к столу, их рыжая атаманша представляет их как подарок от герцога. Ранульф с Танкредом встают, лыбятся, привечают женщин, наливают им вина. Но одна из девок замечает, что Галиен, похоже, не впечатлён и равнодушен к герцогской щедрости.

— Чего это он такой хмурый? — спрашивает она у Ранульфа.

— Хмурый? — отзывается тот. — Я не видел его таким весёлым уже год.

Галиен вздёргивает бровь и поднимает кружку в их сторону, потом подносит к губам и пьёт.

***

Холодное прикосновение клинка будит его. Галиен открывает глаза и смотрит в рябое лицо человека, держащего кинжал у его горла. Чёрт, как же он устал. Лезвие упирается чуть выше кадыка, но даже оно не может помешать проклятию сорваться с его губ. Человек с кинжалом ухмыляется.

— Доброе утро, Галиен, — не от держащего нож, а от другого, стоящего в тени за пределами бледного рассветного света, льющегося через окно таверны. Галиен закрывает глаза и откидывает голову на свёрнутый плащ, служивший ему подушкой. Ему не нужно видеть одеяния высокопоставленного церковника, шёлковые и бархатные робы, епископские туфли или перстень на безымянном пальце правой руки, чтобы понять, кто его нашёл.

— Чего вам нужно, кардинал? — произносит Галиен, размышляя, ноет ли шея от чёртовой самодельной подушки или от вчерашней драки. Кинжал снова напоминает о себе, овальные выступы гарды приподнимают его подбородок.

— Прояви уважение, мразь, — рычит его владелец, и от его дыхания разит гнилой капустой.

— Какого хрена? — бормочет неподалёку Ранульф осипшим от вина голосом, тоже проснувшись с клинком у горла. Среди тел мужчин и женщин, раскиданных в соломе таверны, словно выброшенные отливом водоросли, находится около двадцати солдат. Те из людей Галиена, кто здесь — а судя по крикам снаружи, здесь не все — были грубо разбужены и теперь сонно моргают, матерятся и тянутся к оружию, хоть и понимают, что их ждёт лютая смерть.

— Ты думал, мы о тебе забыли, Галиен? — спрашивает кардинал Чезарини, выступая на свет, хотя день ещё слишком молод, чтобы явить его во всём его тучном великолепии.

— Я надеялся, — отвечает Галиен.

Священнослужитель взмахивает рукой, и Галиен улавливает его запах среди густой вони таверны, пота и прокисшего вина. Гвоздика. Пряная и экзотическая. Сладость розы. Приятный запах для женщины, но тошнотворный для кардинала.

— Тогда тебе стоило купить землю и заняться хозяйством, — говорит Чезарини, — или уехать из королевства в Пресбург или какой-нибудь другой занюханный городишко вдоль Дуная. Галиен-сапожник, — размышляет он. — Или, может, свечных дел мастер. Какое-нибудь тихое ремесло, чтобы проводить дни в размышлениях о тайнах бытия.

Кардинал крестится и пожимает плечами, затем поворачивает мясистую ладонь вверх, и его перстни на мгновение вспыхивают в луче света.

— А так мне достаточно идти по следу смерти, как... — он поднимает руку, взмахивая пальцами, — ...как чайка за плугом, высматривая, что вывернут лемехи.

— И вот вы здесь, — говорит Галиен.

Кардинал кивает, оглядывая таверну, впитывая взглядом вонючие, пропитанные выпивкой остатки вчерашнего разгула. Не похоже, чтобы это вызывало у него особое отвращение.

— Вот я здесь, — подтверждает он. Затем поворачивается к капитану стражи и приказывает: — Выведите их наружу, — и солдаты подгоняют людей Галиена к двери, получая угрозы за свои старания, хотя никто не сопротивляется.

Дневной свет режет Галиену глаза, и он вздрагивает, не от утреннего холода, а потому что мочевой пузырь вот-вот лопнет, если он скоро не отольёт. Щурясь, он смотрит через двор, где Можер всё ещё ревёт как бык, молотя людей своими здоровенными кулачищами, хватая их и раскидывая в разные стороны. В грязи уже валяется несколько оглушённых людей кардинала. Хороший знак, думает Галиен. Солдатам приказано взять его людей живыми. Хотя, опять же, смерть не всегда худший вариант.

— Брось их, Можер! — кричит Галиен, и трое настороженных солдат окружают верзилу, но тот лишь наклоняется, поднимает из грязи свою пустую пивную кружку, выпрямляется и со всей дури бьёт ею солдата по лицу, выбивая зубы и заставляя того отшатнуться.

— Я и так могу, — рычит Можер, отбрасывая кружку и поднимая руки, показывая солдатам кардинала, что закончил. Последний, кого он уложил, не шевелится, и капитан стражи кардинала жестом приказывает двоим вытащить товарища из грязи.

— Все твои здесь, Галиен? — спрашивает кардинал, обводя рукой в широком рукаве спутников Галиена, которых держат под остриями копий в рассветных сумерках. Кто-то злится, что их разбудили, кто-то всё ещё шатается с перепою. Иные зевают, уже тяготясь новым днём.

Галиен кивает.

— Мне докладывали, их было больше, — говорит кардинал, поглядывая на другого человека, худощавого темноволосого клирика с бледным лицом, одетого в скромную рясу деревенского священника. Тот лишь пожимает плечами.

— Было, — отвечает Галиен.

Кардинал понимающе кивает. Ремесло Галиена не из безопасных.

— Я хочу с тобой потолковать, Галиен, — говорит кардинал.

— Только потолковать? — спрашивает Галиен, кивая в сторону четырёх дюжин солдат, составляющих личную гвардию кардинала.

— Только потолковать, — заверяет его кардинал, крутя перстень на толстом пальце — простой золотой ободок с единственным красным камнем.

— Никогда не бывает просто разговоров, — бросает Годфри.

Галиен кивает кардиналу Чезарини: — Ладно, — говорит он. Повязку с засохшей раны можно содрать разом или отдирать по кусочку. Сегодня башка трещит, и он предпочитает покончить с этим поскорее.

Кардинал кивает в сторону таверны: — Вина?

Галиен приподнимает тёмную бровь: — Рановато для вина, ваше преосвященство.

Кардинал делает знак двум солдатам, держащим острую сталь у горла Галиена. Те отступают, опуская клинки, хоть и не убирая их в ножны. Затем Чезарини оборачивается к священнику и кивает, тот подзывает кого-то, кого Галиену не разглядеть за вычурными носилками, утопающими в шёлковых подушках — в них шестеро слуг принесли священнослужителя к этому убогому постоялому двору на окраине Житавы. Солдаты расступаются, и вперёд выходит молодая женщина в сером монашеском облачении. Она тут же приковывает к себе взгляды людей Галиена, когда откидывает капюшон, открывая коротко стриженные волосы, крупный нос, острые скулы и глаза цвета морской волны, в глубине которых, кажется, можно утонуть. На её лбу бледный шрам в форме креста. На миг она замирает, явно колеблясь. Настороженная. Как и подобает монахине в присутствии таких людей, как эти, от которых разит перегаром и кровью.

— Подойди, дитя, — говорит кардинал. Молодая женщина переводит взгляд с Галиена на Эвелину и Гислу, затем снова на Галиена, который думает, что ему было спокойнее с ножом у горла, чем под пронзительным взглядом этих глаз. Она буравит его взглядом, и Чезарини явно теряет терпение. — Ну же, не робей, — говорит кардинал, утирая пот со лба. — Галиен не такой дикарь, каким кажется.

Галиен в этом сомневается. Много лет прошло с тех пор, как он исповедовался священнику, но сейчас, стоя в грязи промозглым рассветным утром, он чувствует кровь под ногтями. Чувствует, как башка гудит с похмелья, и как от него несёт вчерашней шлюхой.

Худой седой священник протягивает руку женщине, приглашая взяться за неё: — Иди сюда, Мод, — говорит он мягко, точно родитель испуганному ребёнку. Она берёт его за руку, и они вдвоём следуют за Галиеном и кардиналом Чезарини в таверну.

— А с нами что? — кричит вслед Ранульф.

— Галиен, я жрать хочу, — говорит Можер, будто это забота Галиена. Впрочем, обычно так оно и есть.

Галиен проходит мимо Гислы и бросает взгляд на Можера и остальных: — Глядите, чтоб никого не укокошили.

Гисла ухмыляется, а Галиен возвращается в полумрак и обрывочные воспоминания прошлой ночи.

***

— Его Святейшество нуждается во мне, — говорит кардинал Чезарини с притворной усталостью, забирая кувшин вина у трактирщика и собственноручно разливая напитки, пока его солдаты очищают помещение от людского сброда, поднимая последних пьяных, едва соображающих мужчин и женщин, и выбрасывая их прочь.

— Счастливчик вы, кардинал, — хрипит Галиен, когда Чезарини наполняет их чаши. Он всё ещё сомневается, стоит ли пить вино.

— И, возможно, это счастье улыбнётся и тебе, Галиен.

Галиен в этом сомневается.

— Какое отношение это имеет ко мне? — спрашивает он, бросая взгляд на худого священника и молодую женщину. Похоже, она оценивающе разглядывает его, и ему это не по душе. Как не по душе ему и шрам на её лбу, и мысль о том, что кто-то вырезал или выжег там крест. «Тайны Матери-Церкви», — думает он, качая головой.

Кардинал подносит чашу к губам, которые кажутся слишком маленькими для его очевидного чревоугодия, и пьёт с выражением удивлённого удовольствия, будто вино превзошло его ожидания.

— Ты ведь работал на Святую Матерь-Церковь прежде, — говорит он. Худой священник наблюдает за Галиеном так, как один из герцогских кречетов смотрел бы на потенциальную добычу.

— В другой жизни, — отвечает Галиен.

Кардинал Чезарини демонстративно оглядывает таверну.

— Прости меня, но эта твоя новая жизнь не слишком-то отличается от прежней.

Галиен окидывает взглядом помещение, молчаливо соглашаясь с замечанием. Пожимает плечами. Всегда найдутся люди, думает он, готовые платить другим за то, на что у самих кишка тонка.

— А что, если я здесь, чтобы помочь тебе, Галиен? — спрашивает кардинал.

Галиен хмыкает.

— Служите Господу со страхом и радуйтесь с трепетом, — произносит седой священник.

Галиен смотрит на этого человека, отмечая его измождённый и болезненный вид. И, возможно, страх, который тот пытается скрыть. Страх не за тело, а за душу. Галиен повидал достаточно такого страха, чтобы узнать его.

— Я отлучён от церкви, отче, — говорит Галиен.

Священник кивает и поджимает губы, осознавая тяжесть сказанного.

— Ах, — произносит кардинал, откидываясь назад и приподнимая бровь. — Значит, помнишь? А я уж начал думать, что это ускользнуло из твоей памяти.

Галиен морщится.

— Мои земли отобрали. Мой дом сожгли. Такое не забывается.

Кардинал указывает пальцем руки, обвившей винную чашу, словно в сторону небес.

— Сущий пустяк по сравнению с опасностью, которой подвергается твоя бессмертная душа, — предупреждает он.

«Ну вот, началось». Галиен чувствует эти слова, как ожог крапивы на коже, вспоминая, как сильно ненавидит манеру речи церковников. В псалмах и притчах, угрозы, спрятанные в загадки. От этих людей слова и чернил его всегда коробило. От того, как они врывались в любое место подобно дурному ветру, их речи, переплетённые с латынью, призрак проклятия следовал за ними тенью.

Галиен вскидывает подбородок, глядя на этого толстого, покрытого нарывами человека, чей род претендовал на апостольскую преемственность, прямую родословную от Двенадцати Апостолов. От такой наглости Галиену хочется плюнуть.

— Как часто вы спите в хлеву со скотиной, господин кардинал? — спрашивает он. — Или в грязной трактирной соломе? Или в плаще под живой изгородью?

— Ах. — Кардинал кивает с притворным пониманием. — Но я могу вернуть тебя в лоно церкви, Галиен.

Галиен хмыкает.

— Мне лучше вне его. К тому же, если бы мне снова позволили причастие после стольких лет, я бы исповедовался, пока не поседел бы, а сердце не выскочило из груди.

Уголки губ молодой женщины дёргаются. Тень улыбки? Что бы это ни было, кардинал хмурится, хотя продолжает не сводить глаз с Галиена.

— Никогда не поздно, сын мой, — говорит он.

Галиен вскидывает подбородок. Вызов.

— Это кто говорит?

— Говорю я. — Чезарини подаётся вперёд, сокращая расстояние между их глазами. — И... Его Святейшество, — добавляет он, зная вес этих слов. Помолчав, он откидывается назад и принимает расслабленную позу, позволяя своим словам осесть в сознании Галиена.

Но Галиен знает, что кардинал ошибается. Что действительно слишком поздно. Он отвернулся от Бога давным-давно. Когда Бог отвернулся от него. Когда кардинал Чезарини послал людей поджечь его дом, и Галиен с женой бежали, начав скитальческую жизнь бродячих торговцев, только вот Галиен торговал своим клинком вместо полотна или снадобий, соли или кожи.

— Я не вернусь, — говорит Галиен и поворачивается к молодой женщине. — А ты кто?

Женщина бросает взгляд не на кардинала, а на священника, и тот качает головой. Приказ. И предостережение. Она отвечает Галиену молчанием, а тот лишь пожимает плечами, будто ему и впрямь всё равно.

— Нам всего-то нужно, чтобы ты кое-что разведал, — говорит кардинал Чезарини. — В деревне Блатце, два дня пути к северу от Праги.

Галиен чувствует, как поднимается левая бровь.

— Всего лишь разведал? — переспрашивает он, поднимая чашу и откидываясь на табурете. От лжи несёт сильнее, чем от кардинальских гвоздики и розы.

Кардинал сводит большой и указательный пальцы.

— Чуть больше, пожалуй, — признаёт он, поглядывая на священника.

Священник хмурится, но подхватывает невысказанное приглашение продолжить.

— Там объявился известный еретик, — говорит он. — Разносит яд и смуту. Его нужно остановить.

Кардинал крестится.

— Воистину так. Мы хотим, чтобы ты доставил его к нам.

Галиен отпивает вина, морщась от кислятины. Вчера оно казалось лучше.

— У вас полно солдат, носящих ваши ливреи, кардинал. Зачем вам я?

Кардинал Чезарини снова смотрит на священника.

— У этого человека появились последователи, Галиен, — говорит тощий священник. — В основном крестьяне. Для тебя и твоего отряда — не угроза. Но достопочтенный кардинал не может просто войти туда и взять его при... учениках...

— Потому что вы не хотите делать из него мученика, — договаривает Галиен.

Священник вздёргивает бровь.

— Ты знаешь, как это бывает.

— Говорят, последователи еретика... весьма рьяны, — добавляет кардинал. — Но перед тобой, Галиен, разбегутся, как воробьи от кота. Просто приведи его ко мне.

Галиен отхлёбывает вина, вытирает рот рукой и говорит:

— Нет.

Священник смотрит на кардинала, тот хмурится. Маленькие глазки вновь впиваются в Галиена.

— Я щедро заплачу.

— У меня есть деньги, — отвечает Галиен.

Кардинал чешет нарыв на мясистой щеке.

— Те, что ты заработал вчерашней бойней?

Галиен кивает. Ему вовсе не хочется вспоминать вчерашнюю кровь и резню. Их смрад всё ещё на нём, и от этого вино с утра кажется ещё гаже.

Кардинал Чезарини качает головой.

— Тогда, боюсь, придётся тебя огорчить. Ты не станешь богаче, чем был до прихода в Житаву.

Галиен снова чувствует кислоту в желудке. Земля словно уходит из-под ног, будто он уже хмелен.

— У меня уговор с герцогом. Он не нарушит слово. — Даже произнося это, Галиен понимает, что всё кончено.

Кардинал с трудом сдерживает улыбку. Разглядывает Галиена. Точь-в-точь человек, который терпеливо ждёт, когда остальные учуют его пердёж. Наконец произносит:

— Видишь ли, Галиен, его светлость герцог боится отлучения от церкви больше, чем тебя. — Поднимает руку, успокаивая. — Знаю, человеку вроде тебя это трудно понять. Но уясни: тёплая плоть, которой ты тешился прошлой ночью — вот и вся плата за твои... старания.

— А они как же? — Галиен кивает на дверь, за которой его люди ждут в холодном рассвете под угрозой ещё более холодных клинков. — Что мне им сказать?

Кардинал Чезарини выпрямляется, разворачивая ладони, словно ничего не предлагая — и предлагая всё разом.

— Скажи им, что посулы герцога Вацлава — что мякина на ветру против того, что могу дать я. Серебро, да. Но и индульгенции от всех их многочисленных грехов. Каждому мужчине... и женщине — отпущение грехов, благословлённое самим Святейшим Отцом Папой Григорием. — Он сжимает кулак и трёт им о другую ладонь. — Их души, омытые от греха, — говорит он, вдавливая кулак в податливую плоть. Потом улыбается и складывает пальцы на выпирающем животе под серебряным крестом, покоящимся на цепи, которой впору человека удавить. Глаза кардинала, слишком маленькие для его лица, поросячьи глазки, впиваются в Галиена. — Твоя душа, омытая от греха, Галиен. — Этим словам он придаёт больше веса, чем всему сказанному с той поры, как клинок его прихвостня выдернул Галиена из сна.

Галиен снова смотрит на дверь таверны. Он знает сны, что мучают каждого из его людей. Ну, хотя бы некоторые. Знает, какие сожаления грызут их по ночам и почему они пьют, чтобы забыть. Ведь кровь — такое пятно, что не отмоешь из памяти ни элем, ни вином. Галиену это известно лучше прочих. Сейчас он думает о том, что кардинал проделал неблизкий путь и сулит слишком много. Никто не назвал бы такую сделку честной, даже тот, чьи весы тяжелее прочих.

— А еретик этот кто? Крестьянин? Ткач? Мясник? — спрашивает он.

Чезарини хмурится, поглядывает на священника. Такие мелочи, как ремесло человека, едва ли заботят кардинала.

— Был подмастерьем у каменщика, — бросает священник, словно отмахиваясь. — Его мастера выгнали из гильдии за какую-то... провинность. Потом нашли повешенным. Никто не взял подмастерье — боялись дурной приметы.

— Ты же знаешь этих крестьян, Галиен, — устало вздыхает кардинал.

Галиен переводит взгляд с кардинала на священника.

— И вам нужны я и мой отряд, чтобы приволочь какого-то жалкого каменотёса? А взамен с моих людей грехи смоют, как мочой пыль со столба?

— Да, — говорит священник. Чезарини поднимает руку ладонью вверх — мол, как я и говорил.

Галиен смотрит на молодую женщину, что всё это время не сводит с него глаз. От такого взгляда человек мог бы сгореть, думает он. Помимо огня в её глазах горит любопытство, и это раздражает Галиена. Это ему бы следовало быть любопытным — ведь он знает, что у кардинала должны быть чертовски веские причины не прикончить его здесь и сейчас. Галиен видит перед собой наливное яблочко, но чует гниль с обратной стороны. Да только есть ли у него выбор? Он знает, что будет, если откажется. Он уже видел, как вершится Божье дело. Сам его вершил.

— Индульгенция каждому мужчине и женщине? — спрашивает он у Чезарини.

Тот торжественно кивает. Потом отпивает вина.

— И по пятьсот грошей на брата?

Чезарини чуть не давится вином.

— По двести.

— По триста, — говорит Галиен.

Кардинал бросает взгляд на священника, тот крестится, словно скрепляя некую духовную сделку, и Чезарини кивает.

— Как мне узнать этого человека? — спрашивает Галиен.

— Брат Яромир его знает, — говорит Чезарини. — И Мод поедет с ним. — Он смотрит на молодую женщину почти с опаской. — Это будет... на пользу ей.

Галиен смеётся, но без тени веселья.

— Она никуда не поедет. — Он смотрит в эти серо-зелёные глаза и уже знает, что ничего не поделаешь.

— Брат Яромир присмотрит за дитятей.

Галиен мотает головой.

— Я не потащу священника и монахиню, — смотрит на женщину, — или кто она там такая, в Кршивоклатский лес. — Тычет пальцем в кардинала. — Пошёл ты к чёрту, Чезарини. И ты тоже, святоша.

Кардинал Чезарини допивает вино и аккуратно ставит чашу.

— Выезжаете сегодня, — говорит он.

— По триста на человека, — говорит Галиен.

— И на женщину, — добавляет кардинал со снисходительным кивком и такой же улыбочкой.

Галиен берёт кувшин, наполняет свою чашу, кивает на дверь.

— Вина им всем, — бросает он кардиналу.

— Прямо сейчас? — спрашивает Чезарини, то ли хмурясь, то ли ухмыляясь.

— Сейчас, — говорит Галиен. Он знает — оно им понадобится.

Кардинал жестом велит священнику кликнуть трактирщика.

— Я же говорил, что Галиен — человек разумный.

Галиен поднимает чашу, и меж его стиснутых зубов остаётся ровно столько места, чтобы пропустить вино.

***

Годфри небрежно поворачивается в седле, оглядывается, снова смотрит на Галиена, что едет рядом, и качает головой.

— Ну и сброд у нас подобрался, ёб твою мать, — говорит он, вытаскивая пробку из кожаной фляги, отхлёбывает и передаёт флягу Галиену.

Галиен промачивает пыльное горло. Три дня в седле напомнили ему, что он уже не молод. Хотя и без того ясно. Зубная боль, скрежет в коленях, стоит поносить доспехи подольше. Всё тело по утрам такое одеревенелое, что порой кажется — помер ночью, и окоченел, не успев испустить дух. Хоть Годфри и постарше его будет. И Рейнальд тоже. Уже легче.

— Из-за попа все на взводе, — говорит Годфри. И он прав. Люди Галиена редко бывают такими молчаливыми. Фырканье да всхрапывание лошадей, звяканье сбруи, скрип кожи, лязг металла. Только эти звуки и слышны, не считая шума густого леса вокруг.

— Поп и меня дёргает, — признаёт Галиен. — И девка эта тоже. — Хотя какая она девка. Семнадцать вёсен. Восемнадцать? Баба в самом соку, думает он, хотя старается так не думать. И всё же оборачивается туда, где священник и Мод едут в середине отряда для безопасности — мало ли, разбойники в лесу. Хотя шансов мало. Даже шайка воров с атаманом тупее бешеного кабана не полезет на них. Двенадцать более свирепых и отпетых головорезов днём с огнём не сыщешь. Годфри прав. Ну и сброд, твою мать.

— Эй, Фульшар! — орёт через плечо Годфри. — Ну что, показал этой чёртовой скотине, кто хозяин? — Серебро на шесть лошадей пошло из кошеля самого кардинала Чезарини, хотя ни одна из них не годится для битвы. Все — клячи разбитые.

— В ней сам дьявол сидит, — отзывается Фульшар.

— Может и так, — говорит Ивейн, — но она самая смазливая тварь, на которой я видел тебя верхом с того лета в Йиглаве. Как ту звали-то?

— Клара, — отвечает Гисла, пока Фульшар пытается выудить имя из затуманенной элем башки. — Прекрасная Клара. Жаль, что слепая была.

— Не для Фульшара, — бросает Танкред, вызывая несколько ухмылок. Но тут Галиен поднимает руку, и все затыкаются. Теперь слышно только, как копыта шуршат по лесной подстилке да позвякивает упряжь, когда лошади мотают башками, прядут ушами, некоторые задирают верхнюю губу, втягивают воздух и фыркают. Нехороший знак, думает Галиен.

— Что там, Галиен? — кричит священник из середины колонны.

Галиен не отвечает. Смотрит влево-вправо, но ничего не видно среди пихт. Эвелина шипит на своего жеребца, борется с животиной, которая извивается, мотая из стороны в сторону мускулистой шеей.

«Мы близко». Голос звучит только в голове Галиена, но он знает, чей это голос. Он снова оборачивается и смотрит на Мод, а та не сводит с него глаз.

— Я ни хрена не слышу, — бурчит Годфри.

В том-то и дело. Слишком тихо. И этот запах. Его ни с чем не спутаешь.

Галиен дёргает поводья и пускает мерина вперёд. Годфри выхватывает меч и следует за ним. Скрежет клинков, покидающих ножны. Можер поднимает длинноручный топор, что лежал поперёк седла. Они медленно направляют коней вперёд за Галиеном. Головы крутятся туда-сюда.

Галиен чувствует, как колотится сердце. Как течёт пот между лопаток. Как эта вонь застряла в глотке, будто рыболовный крючок.

От внезапного хлопанья крыльев Галиен резко оборачивается. Три вороны с шумом взлетают в ветви, гневно каркая на Галиена, который видит пиршество, от которого их спугнул. Человек висит на верёвке, глаз нет — на Галиена глядят две сырые дыры. Круглые, кровавые. Дорожки запёкшейся крови на щеках, как от слёз. Паутина крови на подбородке, на голой груди, белой как кость, и на брюхе — потому что языка нет. Вороны его не брали. Трупы так долго не кровоточат после смерти. Сочиться могут, но не так. Значит, кто-то другой вырвал человеку язык, скорее всего, когда тот ещё был жив и мог видеть, как его выдирают изо рта.

Галиен вздрагивает от прикосновения к плечу.

— Кто это? — спрашивает священник. Галиену хочется предупредить его, чтоб не смел больше трогать, но тот уже сам отшатнулся, будто почуял что-то. — Ты должен его знать.

— Я не знаю всех рыцарей в Богемии, святоша, — бурчит Галиен. — Но кто-то явно шлёт нам весточку, раз бросил его доспехи и меч вот так.

— А вещички-то добрые, — нехотя цедит Годфри.

Под висельником, прислонённый к стволу дерева, стоит рыцарский щит, забрызганный кровью. Золотой леопард на чёрном поле. Герб Галиену незнаком. Рядом свалено рыцарское облачение: длинный меч, воткнутый остриём в землю, точно святой крест посреди тёмного леса. Шлем. Нагрудник. Поножи с шарнирными наголенниками. Кольчуга. Рукавицы. Чёрный сюрко с таким же леопардом безжизненно висит на ветке, как и перевязь, усыпанная самоцветами — за такую Галиен взял бы плату как за полдюжины убийств.

— Глядите! — окликает Гисла. Она отъехала правее Галиена и наткнулась на свою бойню. Галиен спешивается, выхватывает меч и продирается между деревьями, расчищая путь клинком сквозь ветки и колючки. Перед Гислой — ещё один мертвяк, привязанный к сосне верёвкой вокруг шеи и другой — поперёк груди и под мышками. Этому вспороли брюхо. Один дикий разрез или разрыв, из которого вывалились кишки блестящей лиловой кучей у ног. Шлем и доспехи раскиданы вокруг, но щит, как и у первого рыцаря, прислонён к стволу. На жёлтом поле — красный лев, вставший на дыбы. Горделивая поза зверя кажется издёвкой над судьбой того, кто носил его на щите.

Галиен повидал слишком много смертей, чтобы теперь блевать. Но что-то в этом заставляет его кишки крутиться, как угри в ведре.

— Что за хренотень тут творится, Галиен? — спрашивает Ранульф, жестом велит Уильяму Грею и Фульшару, что держат луки со стрелами наготове, смотреть в оба.

— А вон ещё один, — говорит Танкред, тыча мечом в лес.

Священник крестится, а Галиен матерится сквозь зубы. Молодая женщина, Мод, сверлит его взглядом. Словно ему и без того не муторно.

— Точно, рыцарь, — подтверждает Танкред. — То, что от него осталось. — Молодой воин кривится и сплёвывает. — Башки нет. И рук тоже.

— Мне это всё не по нутру, — говорит Ансель.

— Хочешь за ручку подержаться? — цедит Эвелина с мрачной ухмылкой.

Они подбираются ближе к третьему трупу, что сидит в кольчуге и латах, привалившись к стволу, обрубки плеч и шеи лоснятся кровью, проглядывают кости, гудят мухи. На расстоянии вытянутой руки — будь они у него — стоит щит, прислонённый к древнему буку. На нём волк, серый как зимнее небо, ощетинившийся, с жёлтыми глазами. Вокруг него кровью начертан круг.

— Матерь Божья, — шипит священник.

— Кто они такие, Галиен? — спрашивает Годфри, хотя знает, что старый друг не ответит.

Ансель снял усыпанную каменьями перевязь с ветки и взвешивает в руке, прикидывая цену.

— Брось, — говорит Галиен.

Ансель хмыкает, как человек, понимающий, что это не шутка, но дающий другому шанс превратить всё в неё.

— Я не шучу, Ансель. Положи на место.

— Да пошёл ты, Галиен, — огрызается Ансель, махнув рукой на рыцарские доспехи, щит с леопардом и меч. — Тут добра на месяцы гульбы и девок хватит.

— Он сказал — оставь, — говорит Годфри.

На роже Анселя мешаются недоумение и гадливость. Он зыркает на Эвелину, та пожимает плечами.

— Тут нечисто, — говорит Рейнальд.

Можер сплёвывает. Фульшар вскидывает лук со стрелой на тетиве, услышав шорох.

Всего лишь птица шебуршится где-то в ветвях.

Галиен хмыкает.

— Те, кто порешил этих людей... им не нужны деньги, а значит, они не из тех, кого ты или я можем понять. — Он долго стоит, глядя на север, в лес, через который им бы сейчас ехать. Его люди, головорезы, что бросились бы на два десятка орущих сарацин или на королевскую стражу за пару бурдюков вина, смотрят на него. Ждут.

Наконец Галиен разворачивается и идёт к своему мерину, который щиплет пучок травы.

— Пойдём в обход, — говорит он.

— Но мы потеряем время, — возражает священник.

Галиен кивает.

— День.

Священник склоняет голову набок.

— Страшно? — спрашивает он Галиена.

Любопытство? Или вызов? Галиену плевать. Он забирается в седло, берёт поводья и пускает мерина шагом.

— Хочешь идти там, — кивает он на повешенного рыцаря, — я тебя не держу.

— Думаешь, я потащу Мод через это место один? — спрашивает священник.

В щербатой ухмылке Ивейна не хватает зубов.

— Пусть со мной останется, — подмигивает он святоше, но тот его не замечает, только кивает Галиену, который уже ведёт остальных на запад, в обход изувеченного трупа, пока некоторые всё ещё шарят глазами по зарослям в поисках головы и рук.

— В скорби терпите, в молитве усердствуйте, — бормочет священник, взбираясь на коня рядом с Мод.

«Я тебе нужна, Галиен?» Опять её голос в его башке.

На этот раз он отводит глаза, глубоко дышит, втягивая воздух — теперь, когда они отъехали от смрада мертвечины. Дождём пахнет, думает он, вглядываясь в клочки свинцового неба, нависшие над лесным пологом. Не хочет думать о голосе, что каким-то чудом звучит у него в черепушке.

— Не похоже на работу крестьян, — говорит Годфри.

— Думаешь, это последователи каменщика? — говорит Ранульф. — Они бы с бедолаг всё содрали до нитки.

Галиен хмыкает. Он навидался еретиков и их прихвостней. Видел, как фанатики морят себя голодом, хлещут себя по спинам до кровавых лохмотьев, вешаются дюжинами с выпученными от восторга глазами и ебут скотину. И всё во имя Господне. Нетрудно представить дюжину лесных мужиков, так упившихся каким-нибудь христовым пойлом, что им уже плевать на деньги.

Шелестят листья, и начинается дождь, капли барабанят по шлемам, отскакивают от щитов за спинами и притороченных к сёдлам. А потом, будто огромный кипящий выдох, он обрушивается вниз, пронзая листву и размывая лесной сумрак.

***

— Что за чертовщина? — прорычал Фульшар, указывая на древнюю искривлённую ольху, склонившуюся над ручьём слева, словно пытающуюся дотянуться до противоположного берега. На её стволе виднелась резьба, похожая на шрам среди зелёного лишайника. Круг с глазом в центре. Весь вымазанный чёрной смолой.

Под этой тянущейся веткой вода едва двигалась, неестественно медленно. Похоже на мёртвую воду, подумал Галиен. Если только ручей может выглядеть мёртвым. Они следовали по долине с рассвета, и грачи уже густо сбивались у своих гнездовий на западе, галдя в надвигающейся темноте.

— Кто-нибудь знает, что это значит? — спросил Годфри. Никто не ответил. — Священник, ты?

Дождь всё так же шипел, стекая с краёв шлемов и охлаждая воздух так, что их дыхание клубилось вокруг лиц туманом и вырывалось из ноздрей их коней серыми струями.

— Работа праздных рук, — сказал священник. — Ничего более.

Они продолжали ехать, тринадцать пар глаз задержались на символе. Галиен знал, что не он один чувствует тяжесть взгляда того глаза на своей спине, проезжая мимо, следуя вверх по течению вдоль берега. И он чувствовал, как меняется воздух вокруг, когда каждый член его отряда поддаётся инстинкту, который до сих пор сохранял им жизнь. Он слышит характерные звуки клинков, вытягиваемых на дюйм-другой, чтобы убедиться, что они легко выйдут из ножен. Ему не нужно оборачиваться в седле, чтобы знать, что Эвелина уже взяла наизготовку своё длинное копьё под правую руку, что Рейнальд расстегнул ремень своего боевого молота, что Ранульф положил свою булаву перед собой на седло и сейчас проводит большим пальцем между выступами на её навершии.

— И это тоже праздные руки, священник? — говорит Годфри, когда они проезжают мимо ясеня, на чьей серой коре козлиная голова нарисована тёмно-коричневым цветом застарелой крови.

Они выходят на тропы, заросшие ежевикой и шиповником. Старые, изрытые колёсами повозок, но, судя по всему, давно заброшенные. Галиен чувствует, как лес начинает редеть. Видит ряды подстриженных ольх, многие из блестящих от влаги пней с годовым приростом тонких как хлыст побегов. Рядом с ним Годфри поднимает бородатый подбородок и глубоко вдыхает. Качает головой.

— Странно, — бормочет он.

— Да, нет костров, — говорит Галиен.

— Ветер дует мне в бороду, Галиен.

Годфри прав. Они близко. Девчонка сказала ему об этом, хоть и не вслух. Они должны были бы уже чувствовать запах деревни. Дым от очагов. Навоз скота. Выгребные ямы и двор дубильщика. Колода мясника.

Костёр был бы кстати, думает Галиен, но не произносит вслух, когда шипение дождя в деревьях стихает, и они ведут своих коней между пнями давно срубленных деревьев. Призраки древних дубов и ясеней. Затем тропа выводит их на пастбище, через которое поднявшаяся луна проливает свой холодный свет сквозь прореху в облаках.

Галиен ведёт их. Мрачная процессия, явившаяся как призраки из исхлёстанной дождём ночи. И вот, на расстоянии полёта стрелы через луг — деревня. Два десятка крытых соломой жилищ и мастерских, загонов для скота и зернохранилищ, приземистых и тихих в сгущающейся ночи. Слишком тихих. Обычно к этому времени сторожа уже должны были бы ударить в колокол тревоги.

— Мне это не нравится, — говорит Годфри.

— Ни одной ёбаной собаки, — замечает Уильям Грей. — Они должны были бы лаять как бешеные.

Галиен поднимает руку и проводит ею слева направо. По этому сигналу его воины растягиваются в линию по обе стороны от него. Доспехи поблёскивают. Лунный свет целует клинки. Глаза просеивают мрак в поисках засады. Притаившегося арбалетчика. Крестьян с мотыгами, готовых подняться как мертвецы и срубить их с сёдел или перерезать поджилки их коням.

— Гисла, Танкред, Рейнальд, Ансель. Обойдите кругом, — приказывает Галиен, думая, что если еретик попытается сбежать, Гисла и остальные поймают его, как кролика, который убегает из своей норы прямо в сеть, наброшенную над входом. Никому не хочется провести эту мерзкую ночь в поисках по лесу к северу от деревни. Гисла шипит, и четверо пришпоривают коней и отъезжают рысью, огибая деревню с запада, чтобы отрезать еретику путь к бегству.

— Чума? — размышляет вслух Фульшар.

Возможно, думает Галиен. Он недавно слышал о целых деревнях, выкошенных чумой. Деревнях мёртвых.

— Если там чума, я туда нахрен не пойду, — говорит Уильям Грей.

— Здесь нет никакой чумы, — отвечает священник. — Мы бы уже знали.

— Тогда почему такая тишина, святой отец? — спрашивает Эвелина, направляя копьё в ночное небо над постройками, до которых теперь подать рукой. — Ни дыма. Ни собак.

— И ни души, — добавляет Уильям Грей, хрипло откашливаясь и свесившись с седла, чтобы смачно сплюнуть. — Чертовщина какая-то.

— Ты дал слово кардиналу, Галиен, — говорит священник, глядя не на Галиена, а прямо перед собой, на деревню. — Ты согласился на условия.

Галиену не нужны напоминания.

— Найдём еретика, обсохнем и на рассвете уходим, — говорит он, будто само произнесение этих слов сделает их явью. Они подходят к первому строению — амбару с настежь открытыми дверями, которые медленно раскачиваются на ветру со стоном ржавых петель.

— Спешиваемся, — командует Галиен, отстёгивая щит от седла. Остальные следуют его примеру, разбирая щиты и мечи, булавы и топоры. Опускают забрала. Уильям Грей и Фульшар достают сухие тетивы из-под шлемов и натягивают луки. Затем, оставив Фульшара с лошадьми и окружив Мод и священника, они вступают в деревню и выходят на главную улицу, вглядываясь в дома и амбары, конюшни и мастерские по обеим сторонам. Дыхание Галиена гулко отдаётся в железном бацинете. Темнеющий мир снаружи сужен до узкой полоски в прорези для глаз.

Все молчат. Не из страха выдать своё присутствие, а потому что каждый напряжённо вслушивается, пытаясь уловить хоть какой-то звук сквозь шипение дождя и лязг доспехов. Сколько раз Галиен шёл навстречу смерти? Это всё, что он знает. И всё же в этой ночи есть что-то особенное. Он чувствует это нутром. Кожей. На языке.

С натянутой тетивой и стрелой наготове Уильям Грей пинком распахивает дверь. Оборачивается к Галиену, мотает головой. На противоположной стороне Можер обухом длинного топора бьёт в другую дверь, едва не срывая её с петель. Исчезает внутри, но вскоре появляется. Смотрит на Галиена. Качает головой. Идут дальше.

Хрюканье заставляет Галиена повернуться к загону. Мод уже у ограды, заглядывает внутрь. Галиен подходит и тоже смотрит. Три свиньи заживо пожирают четвёртую. Они рвут горячую, дымящуюся плоть, пока жертва смотрит на Галиена, и её маленький тёмный глаз блестит во мраке.

— Галиен. — Годфри указывает мечом на мастерскую колёсника. Прямо внутри что-то висит на балке, медленно покачиваясь. Не человек — собака, с вывалившимся между острых зубов языком в застывшем оскале.

— Какой ублюдок станет вешать собаку? — спрашивает Уильям Грей.

Но ответа нет, и они движутся дальше. С отработанной сноровкой проверяют одно помещение за другим, держа оружие наготове. Кузница коваля. Плотницкая. Дом сапожника. Дом кузнеца и пивоварня. Прикрывают друг друга. Ждут нападения, но находят лишь пустоту.

— Все смылись к чёртовой матери, — говорит Ивейн, озвучивая очевидное, белки его глаз поблёскивают в темноте.

— Галиен, — окликает священник, и Галиен оборачивается, следуя за его взглядом туда, где Мод стоит посреди грязной дороги, указывая на маленькую деревянную церковь на восточной окраине деревни.

Галиен приподнимает подбородок, глядя на молодую женщину: — Что такое?

Она не отвечает. Просто смотрит на церковь, чуть склонив голову набок, словно прислушиваясь к чему-то, что слышит она одна. И от этого остальным не по себе.

— Пойдёшь со мной, святой отец, — говорит Галиен, затем делает знак Годфри и Можеру, которые встают справа и слева от него, и вместе они идут через грязный двор к маленькой церкви.

Вонь бьёт Галиену в нос, едва он переступает порог. Смрад крови и дерьма. В кромешной тьме он ничего не видит и потому поднимает забрало. Позади раздаётся скрежет кремня о сталь — священник высекает искру в трутницу. Через мгновение вспышка света озаряет тёмное нутро церкви. На стене рядом с Галиеном — распятый Христос, умирающий за грехи человеческие. Алые брызги от раны копьём и из пробитых ладоней. Ангелы, парящие в синих небесах. Лик Христа безмятежен и всеведущ, и Галиен вспоминает ту свинью в загоне, которую заживо пожирали, а она даже не сопротивлялась.

Священник водит свечой из стороны в сторону, бросая хрупкий свет во тьму, точно благословение. В крестильне — каменная купель. Перед ними ряды скамей, а впереди — кафедра из тёмного дуба. Галиен поворачивает голову вслед за светом свечи, пытаясь отделаться от ощущения, будто по загривку ползут мурашки. Церкви.

— Ad altar Dei, — хрипло произносит священник, идя по короткому проходу к святилищу и алтарю, пламя свечи трепещет на сквозняке. Мод следует за ним, Галиен — за ней, лязг его доспехов сам по себе кощунство в доме Божьем, хотя и ничто по сравнению с грехами того, кто их носит.

У алтаря в темноте кто-то стоит на коленях. В капюшоне, согнувшись, руки раскинуты в стороны и привязаны верёвками к кольям, вбитым в земляной пол. Точно молящийся некоему незримому владыке, жаждущему лишь боли. На самом алтаре — пара козлиных рогов, огромных, ребристых, закрученных спиралью, их широкие основания сырые, кровавые, с лохмотьями плоти.

— Пресвятая Дева, — выдыхает Годфри, когда священник проводит свечой над этим трупом, застывшим словно душа, навечно застрявшая в чистилище.

— Это он? — спрашивает Эвелина. Никто, похоже, не рвётся посмотреть поближе, так что Галиену приходится отложить щит, шагнуть вперёд и присесть перед фигурой. Он делает тяжёлый вдох, прекрасно понимая, что вонь крови и дерьма идёт от этого тела. Протягивает руку и откидывает капюшон.

Священник подносит свечу ближе.

—Твою-то мать! — Галиен смотрит вниз и видит, что стоит на коленях в луже крови и нечистот. Живот жертвы вспорот. Галиен хватает мертвеца за волосы, запрокидывая голову, пока священник подносит свечу ещё ближе, чтобы осветить лицо.

— Ну? — рычит Галиен.

— Не похож на описание того человека, — говорит священник. И тут глаза мертвеца распахиваются, и Галиен в ужасе отшатывается, гремя доспехами отползая назад.

Эвелина чертыхается, а священник крестится.

Глаза, уставившиеся на Галиена, выпучены от ужаса и невыносимой боли. Затем мертвец открывает рот, и оттуда вываливаются личинки, извиваясь и копошась в кровавой луже под ним. Потрескавшиеся, окровавленные губы шевелятся, и утробный голос произносит: — In absentia lucis, tenebrae vincunt. — Слова едва различимы, но в них чувствуется сила, не вяжущаяся с изувеченным телом, словно какой-то упрямый дух поддерживал в нём жизнь лишь ради этих слов.

Галиен оборачивается к священнику: — Что это значит?

Священник смотрит на Мод, а та глядит на Галиена так, что он не знает, что пугает его больше: связанный человек на коленях с кишащими во рту личинками... или эта женщина.

— В отсутствие света тьма торжествует, — говорит она.

Галиен снова смотрит на коленопреклонённого человека — голова того поникла. Какую бы силу он ни призвал, какой бы дух ни всколыхнулся в нём на миг — всё ушло, и теперь он снова обмяк между натянутых верёвок, распявших его руки. Галиен отступает и кивает Можеру. Верзила кривится, поднимает топор, шагает к стоящему на коленях человеку и одним ударом отсекает ему голову.

В этот момент дверь церкви распахивается — на пороге стоит Гисла, а Рейнальд и Ансель ждут в ночной тьме позади. — Никого, — говорит она. — Никто не убегал. Где бы ни были эти люди, они ушли до нашего прихода.

Галиен хмуро смотрит на священника: — Может, он знал, что вы идёте за ним.

— От суда Божьего не скрыться, — отвечает священник.

— И что теперь? — спрашивает Годфри.

— Мы нашли тропу на север, — говорит Гисла. — Танкред пошёл по ней.

— Одного отпустила? — восклицает Годфри.

— Он больше не мальчишка, Годфри, — отрезает Гисла. — Справится сам.

— Веди к тропе, — приказывает Галиен.

***

Лес к северу от деревни густой и тёмный, временами приходится продираться сквозь заросли, прорубая мечами путь через ветви, которые, кажется, тянутся к ним. Но то тут, то там — сломанный побег, молочно-белый в темноте. Примятая поляна фиалок. След сапога в мягкой земле. Знаки, которые такой человек, как Галиен, читает не хуже, чем священник – чернильные каракули на пергаменте. И, как священник, Галиен верит и в другие вещи. В те, что нельзя увидеть. Время от времени меж деревьев раздаётся звук. То ли выдох, то ли хлопанье огромного пламени, рвущегося к небу. И другие вещи, которые нельзя ни увидеть, ни услышать — только почуять. Как человек иногда чует чужой взгляд.

Галиен молчит. Не говорит ни с Годфри, ни с Рейнальдом. Ни с кем. Потому что видит, как остальные ёрзают в сёдлах, оглядываются через плечо, успокаивают лошадей, поглядывают вверх, прикидывая, надолго ли хватит лунного света. Они тоже это чувствуют. Эвелина говорит, что её жеребец нервничает, потому что знает — только дурак поскачет через лес ночью, когда не видно, куда ступать. Но дело не только в этом. Все это понимают.

Мод понимает. В этом Галиен уверен. Её пальцы побелели на поводьях. Она не дёргается, как остальные, но ей страшно. А священник почти не сводил с неё глаз весь день.

Они едут дальше, облака над лесом расходятся, и серебряный свет льётся сквозь прорехи в лесном пологе. И спустя часы, или минуты — Галиен уже не понимает, сколько прошло времени — они взбираются на скалистый холм, переваливают через гребень, и перед ними вырастает замок. Не такой, какими владеют знакомые Галиену лорды, герцоги или принцы, а простое укрепление. Приземистая башня, возвышающаяся во тьме, поглощаемая лесом; точно Христос в толпе прокажённых, думает Галиен.

— Почему мы раньше не знали об этом месте? — спрашивает Годфри.

— На вид недавно построено, — говорит Ансель.

Что-то тревожит Галиена. Дёргает, как холодный ветер теребит плащ. Чувство, такое же смутное, как туман, поднимающийся сейчас между деревьев, что он уже бывал здесь. И всё же — разве бы он не запомнил?

— Что это за чертово место? — выпаливает Ивейн.

— Ни дороги рядом, — говорит Годфри, — ни торгового пути, который надо охранять.

— И ни ручья, ни реки поблизости, — добавляет Фульшар.

— Зубцов нет, — говорит Ранульф, глядя на башню. — Но есть кое-что ещё более странное. — Он поднимает булаву, указывая на тёмные крестообразные бойницы. — Вон там. Видите?

Поначалу Галиен не видит. Но потом понимает: — Они ненастоящие.

Ранульф кивает: — Нарисованы на камне. Видишь, как лунный свет их касается?

— Какого дьявола кому-то понадобилось рисовать бойницы? — спрашивает Ансель.

— Говори, что знаешь, святой отец, — требует Галиен.

Священник разводит руками: — Столько же, сколько и ты, Галиен. Не больше.

Они выбираются из поднимающегося тумана, который клубится за их спинами, словно пытаясь уцепиться за всадников и лошадей, и спускаются во двор замка, где стоит конь Танкреда — один, с расширенными глазами в лунном свете, не привязанный, но не двигающийся с места. Они спешиваются и стреноживают своих лошадей, затем помогают друг другу с доспехами. Застёгивают последние пластины, затягивают ремни, разбирают оружие.

Галиен осматривается. Ни жилых построек. Ни мастерских. Ни колодца. Только замок и двор.

— Ну и куда он провалился, мать его так? — ворчит Годфри, надевая латные рукавицы и плотнее надвигая шлем.

— Ставлю на то, что ублюдок нашёл бурдюк вина и очаг, — говорит Фульшар, натягивая лук. — И я к нему присоединюсь, если мы поскорее не найдём вашего еретика, святой отец.

— Заходим, находим Танкреда, — говорит Галиен своему отряду, — и хватаем всех, кто там есть. Не убивать, если только не попытаются убить вас. Ясно, Можер? — Он поворачивается к верзиле, который держит свой топор как любовницу.

— Как скажешь, Галиен, — соглашается Можер с ухмылкой и кивком.

Галиен оставляет щит привязанным к седлу, берёт длинный меч и ведёт остальных к окованной железом дубовой двери у подножия приземистой башни.

— Давайте покончим с этим, — говорит Годфри, как говорил уже столько раз за эти годы.

«Ты не помнишь?» Он оборачивается и смотрит на Мод, которая наблюдает за ним сквозь темноту, и он гадает, действительно ли это её голос звучит в его голове, или он, наконец, теряет рассудок. Он снова поворачивается к замку и на мгновение застывает перед дверью. Думает о замке, построенном в месте, лишённом всякого стратегического значения, и неизвестным ему лордом. Размышляет, зачем кому-то строить такое укрепление вдали от источников пресной воды. Бросает взгляд на фальшивые бойницы, отмечает отсутствие каких-либо настоящих укреплений, и дрожь пробегает по его телу под толстым поддоспешником. Замок строят, чтобы не пускать других внутрь. Но этот замок, Галиен уверен в этом так же, как в стуке собственного сердца, построили, чтобы что-то удержать внутри.

И всё же он тянется к двери и обнаруживает, что та легко открывается — так что, возможно, Фульшар прав, и кто бы ни был здесь хозяином, он впустил Танкреда и оставил дверь незапертой для его товарищей. Они входят в замок, готовые к бою, ощетинившись острой сталью и едва сдерживаемой яростью, рассредоточиваются в зале, тускло освещённом горящими факелами в настенных держателях. Пламя и тени пляшут и кривляются в потоке воздуха из открытой двери. Но людей нет.

И тут: — Танкред, чтоб тебя, — говорит Уильям Грей, потому что там, в тенях на дальней стороне зала, где проход ведёт в глубокую темноту, стоит самый молодой член их отряда. Танкред стоит к ним спиной, и Уильям Грей с остальными думают, что он валяет дурака, притворяясь, будто не слышит их.

— Танкред, — окликает Галиен, подняв длинный меч и приближаясь к молодому человеку, остальные движутся с ним, озираясь по сторонам в пляшущем свете факелов. — Танкред, — повторяет Галиен, теперь мягче, и, протянув руку, берёт юношу за плечо и разворачивает к себе.

— Господи Иисусе! — хрипит Галиен, отдёргивая руку, пока остальные подходят ближе, и Годфри поднимает свой шипящий факел к лицу Танкреда. Из глаз юноши текут кровавые слёзы. Кровь сочится и из ушей, его шлем валяется рядом на полу, и на мгновение кажется, что он не узнаёт ни Галиена, ни остальных, с кем жил и сражался эти три года.

— Что случилось? — спрашивает Галиен. Но Танкред, похоже, не слышит. Он смотрит прямо перед собой невидящим взглядом, как человек, которому вышибло мозги ударом или при падении с лошади.

— Других ран не видно, — говорит Годфри, водя шипящим факелом над грудью и спиной Танкреда. — Крови нет.

— Что случилось, парень? — говорит Галиен, снова приближаясь, протягивая руку к плечу Танкреда, но вдруг юноша вздрагивает и отшатывается, очнувшись, его лицо искажено ужасом. Не дольше удара сердца его глаза впиваются во взгляд Галиена, пока он выхватывает нож из-за пояса.

— Нет! — кричит Галиен, бросаясь вперёд, но Танкред уже вонзает кинжал себе в шею под подбородком.

Годфри разражается проклятьями, а Уильям Грей отворачивается.

— Чтоб тебя! — выплёвывает Фульшар.

Гисла уже на полу рядом с Танкредом, тщетно пытаясь остановить кровь, что хлещет на его железный нагрудник и растекается лужей.

— Что за чертовщина тут творится?! — рявкает Ивейн, яростно вглядываясь в темноту. Можер сжимает топор и крутится на месте, словно сам воздух внушает ему опасение.

— Что с ним стряслось, Галиен? — спрашивает Ансель.

— Откуда, к чёрту, мне знать?! — огрызается Галиен. — Спроси священника.

Гисла сплёвывает: — Кто-то сдохнет за это, — цедит она, опуская забрало шлема с нарисованным дьяволом. Хватает меч и широким шагом уходит в тёмный проход.

Годфри смотрит на Галиена, качает головой, будто говоря: «какого хрена?». Затем он, Галиен и остальные бросаются за Гислой.

— Стой! — окликает её Галиен, когда они подходят к двери, на которой свежей кровью начертан грубый круг. Но Гисла не слушает. Она распахивает дверь, выставив меч перед собой, и остальные вливаются в комнату, занимая позиции по обе стороны, отблески пламени пляшут на их шлемах, нагрудниках и клинках.

Гисла разворачивается, вскидывая меч в защитной стойке. Что-то задевает плечо Галиена, и он вздрагивает, крутанувшись, поднимает плашмя клинок в высокой защите, готовый нанести смертельный удар. Но встречного клинка нет. Тут Эвелина поднимает факел. Годфри тоже, и в медном сиянии пламени открывается картина невыразимого ужаса. Лица. Повсюду. Тела, подвешенные вниз головой на балках. Привязанные за ноги, они раскачиваются на скрипучих верёвках. Всё женщины. Все нагие. Их распущенные волосы колышутся всякий раз, когда кто-то из отряда Галиена задевает их в темноте.

Ансель вскидывает забрало и сгибается пополам — его выворачивает наизнанку.

Галиен помнит, как желчь подступала к горлу после битвы. Годы прошли с тех пор. Но вонь сейчас кислая и тошнотворная. Хуже любой, что он когда-либо вдыхал. Священник прячет лицо в сгибе локтя, в грубой шерсти рясы.

— А где мужики? — спрашивает Ранульф, поднимая меч, чтобы развернуть один из трупов и взглянуть в лицо мёртвой женщине.

Галиен поворачивается к священнику: — Думаешь, это еретик сотворил?

Трупы висят среди них и над ними, голые, как младенцы. Лес из плоти. Оторванные от самой земли, словно души, восходящие на небеса. Или нисходящие в ад.

— Сюда, — зовёт Уильям Грей, держа натянутый лук, его сильные руки дрожат от напряжения. Он целится вниз по лестнице в углу комнаты. — Там. Внизу что-то есть.

Он идёт первым, осторожно. Стрела рвётся с тетивы. Годфри держит пылающий факел высоко, чтобы Грей лучше видел цель. Другой лучник, Фульшар, замыкает строй, пятясь через комнату повешенных с поднятым луком, готовый убить любого глупца, что рискнёт напасть сзади.

Вниз по каменным ступеням. Доспехи скребут по влажным стенам. Дыхание Галиена медленное и ровное. Его звук и ритм заполняют шлем. Словно ждут, чтобы их прервали. Вот-вот, Галиен знает. У подножия лестницы Уильям Грей выходит в подвал, давая себе место для стрельбы, пока его товарищи растекаются за спиной в пляшущей темноте.

— Матерь Божья, — рокочет Можер.

— Замереть, — шипит Галиен, выставив перед собой длинный меч.

В центре помещения — круг из мужчин, голых, стоящих на коленях по краю тёмной дыры, огромной ямы в земле. Все шепчут, их слова сливаются в шипящий свист, как ветер в зарослях бузины.

— Почему они нас не видят? — спрашивает Гисла.

Галиен поднимает руку, удерживая отряд на месте, пока соображает, что делать.

— Какого дьявола они там творят? — спрашивает Уильям Грей.

Кольцо обнажённых тел было в три ряда глубиной — они теснились так плотно, что трудно было понять, где заканчивается один человек и начинается другой. Никто из них даже не обернулся и не поднял глаз на воинов, вошедших в палату. Они смотрели только вниз, в яму перед собой.

— Эти ублюдки перевешали своих женщин, — произнёс Ранульф, поднимая булаву в сторону массы тел, этого жуткого кольца из человеческой плоти и костей. Галиен чувствовал исходящую от Ранульфа жажду убийства — словно жар от очага. И не только от него, но и от остальных тоже. Все они жаждали насилия, потому что в насилии нет места для мыслей, а мысли в этом месте подобны болезни.

— Похоже, мы нашли еретика, — сказал священник. Он взял пылающий факел со стены и шагнул из под защиты отряда. Там, перед ним, освещённый пламенем, на простом троне восседал козлоголовый владыка — будто король перед своими подданными. Глаза в козлиной голове были налиты кровью, зубы оскалены. Длинные рога изгибались в тень. Тело, на чьих плечах сидела козлиная голова, было одето в монашескую рясу, ещё проще, чем у священника, спереди пропитанную кровью. Руки трупа покоились на подлокотниках трона. Никаких следов собственной головы человека.

Вокруг ямы шёпот внезапно стал громче, а затем каждая голова поднялась и посмотрела на козлиного владыку, словно он заговорил в их разумах.

— Чтоб его чёрт побрал, — процедил Уильям Грей, поднимая лук. Белоопёренная стрела пролетела через палату и вонзилась в грудь козлиного владыки. Как один, коленопреклонённые люди прекратили свой шёпот. Их головы повернулись, глаза впились в Галиена и его отряд, словно только теперь заметив их присутствие.

— Дерьмо, — выдохнул Годфри, когда обнажённая толпа пришла в движение. Кольцо распалось, сорок или пятьдесят человек поднялись на ноги. Повернулись к ним.

— К бою, — скомандовал Галиен, опуская забрало и поднимая меч. Люди бросились на них, побежали через палату, и Галиен шагнул им навстречу — его длинный клинок сверкал в свете огня. Он отсёк голову первому человеку, провёл мечом по кругу и вниз, разрубив другого надвое от плеча до бедра. Его окружила масса тел и цепких рук, оскаленных лиц с выпученными глазами. Он увидел, как Можер размахнулся топором и разрубил человека пополам. Заметил, как Гисла крутится и уклоняется, разит с убийственной точностью. Увидел, как Годфри пронзил мечом лицо человека насквозь, пробив череп. Видел, как Ранульф крушит головы и дробит рёбра своей булавой, а Фульшар пускает стрелу прямо в глазницу. Кровь летела по воздуху. Она брызгала на шлем и нагрудник Галиена. Стекала по прорези для глаз его шлема, как алая вуаль.

— Убейте их всех! — закричала Эвелина, крутанув копьё, прежде чем вонзить его в голый живот и выпотрошить дико глядящего, визжащего беса.

Это была бойня. Всё закончилось так же быстро, как началось. Галиен огляделся — никто из его отряда не пал, никто серьёзно не ранен. А вокруг них тела лежали кровавыми, искорёженными грудами. Склеп из ещё тёплой плоти.

— Все целы? — спросил Галиен. Его отряд выстроился полумесяцем, защищая священника и девушку, сам Галиен стоял в центре, лицом к яме, с его длинного меча капала кровь.

— Кто-нибудь может мне объяснить, что сейчас произошло? — спросил Ранульф, используя лезвие своей алебарды, чтобы соскрести куски плоти со своего старого тамплиерского щита.

Эвелина крутанула копьё, выхватила пылающий факел у священника и направилась к яме. Она заглянула внутрь, затем уронила факел. Пламя зашипело, его свет угас во тьме, пока Галиен и остальные прислушивались к звуку его падения на дно ямы. Но они не услышали ничего. Эвелина повернулась к остальным: — Много не видно, но она глубокая. Очень глубокая. Годфри, неси свой факел.

Что-то шевельнулось в тенях среди мёртвых и изувеченных тел на краю ямы. Эвелина почувствовала движение за спиной. Слишком поздно. Два окровавленных человека поднялись и вместе схватили её за руки, разворачивая к яме, таща к ней — её ноги скребли в поисках опоры.

— Эвелина! — закричал Ансель.

Ранульф сделал шаг и метнул свою алебарду — та крутанулась во мраке и вонзилась в череп одного из людей. Его визг оборвался, не успев начаться, хватка на руках девушки ослабла, и он безжизненно рухнул позади Эвелины и оставшегося человека. Она дёрнулась, пытаясь вырваться из хватки, но её левая нога попала между окровавленных бёдер человека, сражённого оружием Ранульфа. Она упала на второго нападавшего, и они споткнулись о трупы вокруг них. Галиен рванулся вперёд, пытаясь схватить руку Эвелины, но поймал лишь воздух — их инерция унесла его соратницу и её врага через край, и они исчезли.

Добравшись до ямы, Галиен и остальные заглянули вниз, в черноту. Годфри держал факел над устьем провала, но тьма была такой густой, такой непроницаемой, что свет казался почти бесполезным против неё.

— Я спущусь туда, — заявил Ансель.

— Стоять, где стоишь! — рявкнул Годфри.

— Да пошёл ты! — взревел Ансель, но Ивейн схватил его за плечи, удерживая на месте.

— Не дури, Ансель, — процедил Ивейн. — Она мертва. — Но Ансель не слушал. Оскалившись, тяжело дыша, он не отрывал взгляда от ямы, и тогда Ивейн схватил его за лицо, заставляя посмотреть себе в глаза. — Ты слышишь меня? Она мертва.

Галиен заметил, как Гисла исчезла наверху каменной лестницы, по которой они спустились.

— Галиен, мы не можем её просто бросить, — сказал Годфри.

— Мы даже не знаем, насколько там глубоко, — отозвался Фульшар. — Но такое падение не пережить. Всё кончено. — Он повернулся к Галиену. — Нам нужно выбираться из этой проклятой дыры, и немедленно.

«Ты пришёл сюда не для того, чтобы отступать». Галиен посмотрел на Мод. Её глаза пронзительно светились во тьме. Настолько ярко, что он отвёл взгляд. Он чувствовал, как трещины расползаются по его отряду, грозя разорвать всё на части.

— Галиен, — окликнул через плечо Ранульф. — Тебе нужно на это взглянуть. — Он стоял возле козлоголового еретика, всё ещё сидевшего на троне с торчащей из груди стрелой Уильяма Грея, оперённой гусиным пером.

— Это кольцо, — Ранульф указал на руку, лежавшую на правом подлокотнике. — Где ты видел такое же?

Галиену не пришлось долго вспоминать. Кольцо на безымянном пальце правой руки трупа было почти точной копией того, что носил кардинал Чезарини. Сверкающий красный рубин в золотом ободке.

Галиен с Ранульфом обменялись понимающими взглядами. Галиен выругался сквозь зубы, развернулся и двинулся на священника. Тот, увидев выражение его лица, отступил на два шага, но Галиен схватил его и припечатал к стене.

— Ты солгал нам, святоша, — прорычал Галиен, сжимая его тощую шею. — Никакой он не подмастерье. Кто он, чёрт побери, такой? — Священник попытался что-то сказать, но не смог, и Галиен ослабил хватку. — Кто он? — повторил он.

— Его звали Йозеф, — прохрипел священник, потирая горло.

— Он был из церковников, — произнёс Галиен.

Священник кивнул: — Епископом.

Галиен переглянулся с Годфри — у того глаза были круглые от изумления. Он снова повернулся к священнику: — Что здесь делал епископ? Что это за место?

На миг показалось, что священника сковала не столько боязнь Галиена, сколько нерешительность. Но затем он сделал выбор: — Здесь обитает зло, — произнёс он, глядя на сводчатый потолок. — Страшное зло. Ты чувствуешь его, Галиен. Даже такой человек, как ты.

Годфри фыркнул: — Чувствуем? Да мы его, твою мать, своими глазами видели!

«Ты чувствуешь это, Галиен. Ты хорошо это знаешь». Галиен огляделся в поисках Мод и увидел её — она сжалась у дальней стены, словно ребёнок в темноте, не сводя с него глаз.

— Крестьяне на много миль окрест рассказывают о том, что видели здесь. Как рассказывали двадцать лет назад, и сотни лет до того. Святая Церковь знала об этом и хранила тайну.

— О чём говорят крестьяне? — спросил Галиен. Под дрожью в мышцах и яростью в груди от увиденного самоубийства Танкреда, от того, как Эвелину утащило за край ямы в чёрное небытие, снова возникло то скручивающее чувство в животе — как в лесу, когда он ощущал присутствие чего-то невидимого.

— О вещах... о которых лучше не говорить, — ответил священник.

— Что это за яма? — спросил Годфри, махнув в сторону провала, у которого всё ещё толпились остальные, вглядываясь в темноту и пытаясь что-то расслышать.

— Яма — источник зла, — ответил священник. — Это врата в Преисподнюю. Его Святейшество Папа Григорий повелел возвести замок, чтобы удержать это зло внутри. Заточить его. — Он кивнул в сторону козлоголового трупа. — Йозеф был простым монахом, о котором говорили, что он получает видения от Господа нашего Иисуса Христа. Поэтому Его Святейшество возвёл его в сан епископа и поручил охранять это место. Молиться днём и ночью, поддерживая здесь святое присутствие.

Галиен хотел сказать священнику, что не верит ему. Беда в том, что верил.

И тут раздался крик. Из ямы. Из глубокой, бездонной тьмы.

— Эвелина! — закричал Ансель в темноту.

— Господи Иисусе, она жива, — выдохнул Годфри, глядя на Галиена. — Ну? С каких это пор мы бросаем своих?

Галиен отвернулся от священника и посмотрел на яму.

— Как мы туда спустимся? — спросил он, и Ивейн приподнял подбородок, указывая на подножие лестницы. Там стояла запыхавшаяся Гисла с охапкой верёвок на плечах.

***

Галиен раскачивается во тьме, в одной руке держа пылающий факел, в другой сжимая длинный меч, пока Можер и Фульшар спускают его в яму на верёвке, обвязанной вокруг груди. На той самой верёвке, на которой до этого вверх ногами, как вяленое мясо, висела женщина. От бечёвки поднимается тошнотворный запах гнили.

Вниз он спускается, размахивая пламенем из стороны в сторону; огонь шипит и плюётся, словно зная, что ведёт безнадёжную битву с тьмой, которую ему не одолеть.

— Что видишь? — кричит сверху Годфри.

Галиен не отвечает. Он слышит её в своих мыслях. Мод. Она говорит ему, что там, внизу, что-то есть. Что-то страшнее всего, с чем ему доводилось сталкиваться. А повидал он немало.

— Всё, верёвка кончилась! — кричит ему Фульшар. Подняв глаза, Галиен едва различает мерцающее пламя факела Годфри. Внизу же — лишь непроглядная тьма. Однако справа, футах в семи-восьми ниже, на краю освещённого факелом пространства мерцают очертания уступа. Он продевает длинный меч между верёвкой и нагрудником, отталкивается от скалы и перерезает верёвку так, что инерция несёт его к уступу, где он приземляется с лязгом железа, задыхаясь и хватая ртом воздух. К счастью, факел не погас полностью от удара. Он поспешно хватает его, поднимая высоко, чтобы осмотреться. Каменные стены изрезаны шрамами. Галиену они кажутся следами когтей. Похожими на царапины, которые он видел на лицах мужчин после того, как те были с женщинами, не желавшими быть с ними.

— Её здесь нет, — кричит он в сторону далёкого огня.

— Мы спускаемся, — отвечает Годфри.

Нет смысла отговаривать их. Говорить им, что будет искать один. Только не им – тем, кто уже много раз следовал за ним навстречу смерти. И вот уже он ведёт их через туннели в скале, через проходы настолько узкие, что приходится поворачиваться боком, настолько низкие, что приходится пригибаться, на ощупь пробираясь через темноту. Он чувствует Мод за спиной. Слышит её дыхание. Ибо она отыскала его во тьме и держится в тени, отбрасываемой факелом, который он несёт перед собой.

Мгновения спустя, а может быть, часы, он выпрямляется и поднимает огонь, пока остальные расходятся по обе стороны, поворачивая головы то туда, то сюда, то вверх. Ибо они стоят в пещере размером с собор Святого Вита.

— Как всё это может быть здесь внизу? — спрашивает Уильям Грей, и его голос эхом разносится по пещере.

В броске камня от них тёмное озеро простирается вдаль. Годфри прошёл немного вперёд, и пламя его факела отражается в неподвижной воде.

— Здесь лодка, — кричит он Галиену. — Достаточно большая для всех нас.

— Как здесь может быть лодка? — говорит Гисла.

— Мы должны пересечь озеро, Галиен, — говорит священник.

Галиен оглядывается через плечо. Ничего, кроме тьмы. Он смотрит на факел в своей руке и думает, долго ли тот ещё будет гореть.

— Бери лодку, Галиен, — говорит священник.

Годфри смотрит на Галиена.

— Мы зашли так далеко, — говорит он.

И вот они забираются на борт, Можер и Ивейн берутся за вёсла, Гисла орудует копьём, прощупывая глубины перед носом лодки в поисках острых камней, которые могли бы разорвать днище. Мод сидит на корме, обхватив колени руками.

— Течение сильно противится нам, — говорит Ивейн, скорчив гримасу. Он и Можер покрыты потом, хотя вода кажется неподвижной, её поверхность гладкая, как у мельничного пруда. Тёмная, как кованое железо, отполированное оливковым маслом из далёкой Греции.

Галиен перебирается на нос лодки, встаёт у борта, держа факел над водой. Он видит своё отражение. Видит, как прямо на глазах лицо превращается в лик разлагающегося трупа.

— В воде что-то есть, — говорит Рейнальд, и Галиен отворачивается от отражения. Можер и Ивейн поднимают вёсла, и те замирают, роняя капли, пока все в лодке всматриваются в воду. Все, кроме Мод, которая сидит с закрытыми глазами и что-то шепчет. Молится, должно быть, думает Галиен.

Что-то прорывает поверхность и тут же уходит под воду — Галиен не успевает разглядеть, что это было. Уильям Грей и Годфри обмениваются испуганными взглядами.

— Гребите дальше, — говорит Галиен сидящим на вёслах. Он смотрит на священника, который поднимает серебряный крест на цепочке и прижимает его к шепчущим губам.

— Я вижу её! — кричит Ансель. — Эвелина! — Он указывает через воду к дальнему берегу.

— Я не вижу, — говорит Уильям Грей.

— Там! Она прямо там. Эвелина! — кричит Ансель, и его голос эхом разносится по тёмной пещере.

— Никого там нет, болван, — говорит Ранульф, но Ансель, похоже, не слышит его и ставит ногу на планширь. — Подожди! — кричит он через воду, затем шагает за борт, и Ранульф пытается схватить его, но доспехи Анселя тянут его прямо ко дну, и он исчезает. Вот так просто.

И что-то движется там, в чёрной воде.

Священник закрывает глаза, его губы шевелятся в молитве, но шёпот, который слышит Галиен, исходит не от него. Он доносится отовсюду из окружающей тьмы.

Сквозь этот шелест он слышит свой собственный голос, приказывающий Можеру и Ивейну продолжать грести.

Он видит, как Годфри и Фульшар поднимают лица к своду огромной пещеры, и следует за их взглядом — теперь там плывут облака. Чёрные облака, похожие на тёмные корпуса кораблей, скользящие по серому морю. Он пытается вспомнить лицо Анселя, но не может. Словно прошло пятьдесят лет с тех пор, как он видел его в последний раз.

Они причаливают к деревянной пристани и швартуются, собирают оружие и сходят на берег — каждый спешит сделать этот короткий шаг на сушу, подальше от чёрных вод внизу. Галиен чувствует, как в его крови поднимается болезнь, словно древесный сок по стволу. Мод рядом с ним. Воины его отряда озираются, будто пьяные от мёда или тронутые безумием, находя чудеса в травинке, белом камешке, в самом небе над головой. Ибо они выбрались из тьмы, и перед ними расстилается луг, усыпанный летними цветами.

— Я вижу дым, — Уильям Грей указывает стрелой с белым оперением в сторону далёкого леса. — Вон там, над деревьями.

Галиен не видит дыма, но его глаза уже не те, что прежде, а когда они входят в лес, то приближаются к лагерю. У костра сидит воин, поворачивая на вертеле лоснящегося зайца, с мяса капает жир, шипя в пламени.

— Я знала, что вы придёте, — говорит Эвелина, поднимая на них глаза.

— Что случилось? — спрашивает Годфри, когда она встаёт их поприветствовать.

«Идите». Глубокий голос рычит в голове Галиена.

— Идите, — говорит Эвелина, маня их в глубь леса. — У меня есть кое-что для вас.

Можер указывает своим длинным топорищем на истекающее жиром мясо над огнём.

— Не стоит его бросать, — говорит он.

Эвелина улыбается могучему воину и берёт его за руку.

— Идём, Можер, — говорит она. — Всё идёт своим чередом.

Галиен знает, что должен сказать ей что-то. О ком-то, кого они потеряли. Но не может вспомнить, о ком. И как это случилось. И он смотрит, как Рейнальд протягивает руку, позволяя бабочке сесть на ладонь, — седой воин кажется нежнее, чем Галиен когда-либо его видел. Вдруг звук заставляет его повернуть голову. Звук, похожий на тот, что издаёт кабан, роющийся в земле. Что-то движется между деревьев. Галиен ничего не видит, но что-то определённо там есть. Он поднимает длинный меч и вглядывается в клинок, внезапно усомнившись в нём, хватает острую сталь левой рукой и проводит по ней кулаком, морщась от боли. От крови, хлещущей из кулака.

— Вот мы и пришли, — говорит Эвелина, когда они выходят на поляну, где одиноко стоит деревянный зал, и закатное солнце окрашивает его соломенную крышу в золото.

Галиен чувствует, как чья-то рука берёт его ладонь, и оборачивается — Мод смотрит на него снизу вверх.

— Всё будет хорошо, девочка, — говорит он ей, и они входят в зал, где идёт пир, подобного которому Галиен никогда не видел. Мужчины и женщины теснятся на скамьях, пьют и едят, смеются и поют. На помосте перед столами обнажённый юноша играет на лютне. Женщина танцует под мелодию, гибкая и стройная, как молодое деревце на ветру.

— Я же говорила, что всё будет хорошо, — произносит Эвелина, указывая рукой на столы, уставленные яствами, от чьих богатых ароматов у Галиена уже текут слюнки. Блюда с лоснящейся олениной, кабаньим мясом, зайчатиной и иными яствами, с сёмгой и щукой, сверкающими словно серебро. В центре стола — лебедь, его мясо зажарено, но украшено перьями, белыми, как нетронутый снег. Есть там и цапля, и пара гусят, покрытых медовой глазурью. Но главное украшение — павлин, сияющий от мёда, с расправленным за спиной хвостом, и Галиену чудится, будто все эти бирюзовые глаза следят за ним. Повсюду кувшины с кроваво-красным вином, пивом и сладким мёдом.

— Королевский пир, — говорит Годфри, хлопая Галиена по плечу. — И, похоже, мы — почётные гости.

Шесть девушек, молодых и прекрасных, все бледнокожие, темноглазые, с алыми губами, окружают их, берут мужчин за руки и ведут к местам на скамьях среди других пирующих.

— Вот что нам причитается, а, Галиен! — кричит Ранульф, ухмыляясь, пока его ведут к столу.

Одна из девушек подходит к Галиену, склоняет голову, словно предлагая себя. От неё пахнет гвоздикой и розовым маслом, а от губ — мёдом и переступнем. Но Мод поднимает руку Галиена в своей, крепко сжимая её, показывая девушке, что он занят, и та переключает внимание на Годфри и Уильяма Грея, которые уже промочили бороды элем.

Затем начинается пир. Можер держит кусок мяса, с его бороды капает сок, когда он вгрызается в него. Ивейн заливает в горло эль. Сам Галиен хлебает ложкой дымящуюся похлёбку, наблюдая за весельем вокруг. Он никогда не пробовал ничего вкуснее. Вино уже ударило в голову, смывая полузабытые воспоминания и тревоги. Он забывает. Вокруг него улыбки и смех. Музыка. Кубки стучат по столам, руки хлопают по спинам, доспехи сложены у стен или небрежно брошены в тростник на полу.

Обнажённая плоть. Мужчины и женщины извиваются на скамьях, сплетаются на полу. Фульшар сидит на табурете, перед ним на коленях женщина, её голова ритмично движется. Рейнальд стоит позади женщины, которая склонилась над столом и пытается пить вино, пока воин овладевает ею. Со священника срывают облачение две женщины, и, похоже, ему это нравится. Одна из них снимает крест с цепочки через его голову и швыряет в пламя очага.

Годфри наклоняется и хватает Галиена за предплечье.

— Что мы здесь делаем, Галиен? — бормочет он, едва фокусируя взгляд.

Галиен хмурится. Он не может вспомнить.

— Пей, старый хрыч, — рычит Ранульф, с силой стукая своим кубком о кубок Годфри так, что эль выплёскивается на стол. Годфри ухмыляется и пьёт.

— Галиен, — Галиен поворачивается, и видит перед собой обнажённого священника. — У нас мало времени, — говорит тот. Две женщины, раздевшие священника, пытаются оттащить его от Галиена. Они одолевают священника, осыпая поцелуями. Скользят языками по его рукам и груди. Ласкают его.

— У нас всё время мира, священник, — говорит Галиен с улыбкой. И пьёт.

— Послушай, Галиен, — говорит священник, пока женщины, обезумевшие от похоти, тащат его на пол, одна из них закидывает ногу ему на грудь, оседлав его, трётся об него. — Мод, — говорит священник, широко раскрыв глаза. — Когда ей было десять лет, её мать осудили за колдовство. Говорили, что и девочка вступила в сговор с Дьяволом. — Он морщится, и Галиену не понять, от удовольствия или боли. — Их вместе бросили в яму.

Что-то шевелится в памяти Галиена, как угорь под поверхностью пруда. Воспоминание. Проливной дождь. Толпа. Солдаты и церковники. Женщина и девочка. Его собственные руки на женщине. Толкающие её вперёд. Девочка с ужасом в зелёных глазах. Те же глаза, что у женщины, сидящей сейчас рядом с ним.

«Ты ведь помнишь, Галиен?» — её голос в его голове, кружащийся вместе с вином.

Как он мог забыть? И всё же. Он сам тогда был почти мальчишкой. Первый меч на поясе. А с тех пор было столько крови. Столько смертей.

— Галиен, послушай меня, — говорит священник. Женщина, трущаяся об него, извивается в экстазе, а другая осыпает поцелуями его шею. — Они бросили ведьму и её дочь в яму. Через два дня девочку видели в деревне. Она выбралась. Как-то сумела выбраться. — Его глаза закатываются. Он вздрагивает. Делает вдох. Замирает. — Так не должно было случиться, Галиен. С тех пор... мор. Страдания. Грех. — Его глаза закрываются.

Галиен хватает его за шею.

— О чём ты говоришь, священник? — Что-то поднимается в Галиене, горячее и неодолимое. Жар воспоминаний. Девочка тянется к матери. Обе падают. Вниз, во тьму. Рёв толпы, подобный яростному морю, бьющемуся о скалы.

— Ты должен вернуть её ему, — говорит священник. — Это единственный выход.

Священник запрокидывает голову, и Галиен отпускает его, отшатываясь. И видит, что женщина не целует священника — она пожирает его. С её подбородка стекает кровь. Обнажённое тело церковника растерзано.

Галиен отшатывается, его рука падает на блюдо с едой, где вместо жареной оленины — груда поблёскивающих внутренностей. В его винном кубке копошатся черви. Большое серебряное блюдо, откуда прежде поднимался пар похлёбки, теперь полно извивающихся змей. Галиен вскакивает из-за стола, пятится, оглядывается и видит, что Можер держит не кусок мяса, а свою собственную левую руку, которую пожирает как умирающий от голода, отрывая плоть от кости зубами, ухмыляясь от восторга. Ранульф пьёт не эль, а кровь, заливая ею горло, бороду и грудь. Хохочет от наслаждения.

Открой глаза, Галиен. Голос Мод гремит в его голове. Он озирается, охваченный ужасом. Страх сжимает сердце. Его вот-вот вырвет.

Фульшар всё ещё на табурете, голова запрокинута, глаза выпучены, зубы стиснуты, пока женщина на коленях перед ним терзает зубами его плоть, и бёдра Фульшара заливает кровью. А вот Рейнальд, совокупляющийся с козой, словно ему обещано вечное блаженство.

Галиен хватает свой длинный меч и рассекает отблеск пламени, снося голову женщине, оседлавшей священника. И наваждение рассыпается, исчезает как дым, и нет больше ни зала, ни огня с изысканными яствами, ни пирующих с прекрасными женщинами и манящей обнажённой плотью. Только тёмная каменная палата и их брошенные факелы, догорающие на полу.

И твари, пирующие в тенях.

— Останься, брат! — Годфри хватает Галиена за левую руку. Ухмыляется. В его глазах пляшут отблески очага, которого Галиен больше не видит, отражая умащенную наготу и танцующих женщин. Звуки лютни всё ещё звенят в ушах.

— Отпусти меня, Годфри, — предупреждает Галиен. Он видит демонов, подбирающихся к Годфри, крадущихся низко, перебирающихся как гигантские пауки по камню.

— Что случилось, брат? — говорит Годфри, всё ещё улыбаясь.

Галиен отступает.

— Это дьявольские козни! — кричит он, размахивая мечом. Годфри хмурится в замешательстве. Беспокоится за старого друга. Затем твари набрасываются на него, и его глаза лезут из орбит, и Галиен понимает, что наваждение спало и для Годфри тоже. Но слишком поздно. Чудовища пожирают его там, где он стоит, зубы и когти рвут его ногу, руку, шею.

— Галиен? — хрипит Годфри, кровь льётся изо рта. Галиен бросается вперёд и вонзает длинный меч в сердце друга, затем вырывает клинок, пока твари набрасываются на свою добычу.

«Приведи её ко мне, Галиен». Голос глубокий, как яма, в которую они спустились. Древний, как сам мир. «Приведи... её... ко мне».

Галиен хватает догорающий факел и машет им в воздухе, чтобы оживить пламя. Он видит Мод, прижавшуюся спиной к стене палаты, окружённую копошащимся клубком демонов, которые словно пробуют воздух, принюхиваются к женщине, точно к лакомству, которым нужно насладиться сперва носом, а потом уже ртом. Галиен шагает сквозь темноту, и вдруг рядом возникает Гисла, в правой руке меч, в левой длинный нож, оба клинка темны от крови.

— Какого дьявола творится, Галиен? — говорит она. Галиен бросает на неё взгляд, и они движутся как единое целое, врываясь в гущу тварей, рубя и кромсая. К ним присоединяется Ранульф, одним ударом алебарды снося голову демону, не дав тому вонзить зубы в Галиена.

— Сюда! — кричит Уильям Грей с уступа над ними. Он выпускает стрелу за стрелой в тварей, белоопёренные древки мелькают во тьме, пока Галиен тащит Мод за руку к тропе, ведущей наверх к лучнику. Но мерзких тварей слишком много. Они набрасываются на Уильяма Грея со всех сторон, ползут по каменным стенам и по своду над местом, где он принимает свой последний бой. Тёмная пелена падает, как рой мух на мертвечину. И Грей исчезает.

— Отходим! — кричит Галиен, отступая с последними из своего отряда, выставив клинки перед собой. Каждый взмах факела освещает собирающихся бесов, скопище зла.

Ранульф выпрямляется. Он знает, что спасения нет, и потому, крутанув алебарду, рычит проклятие и бросается на тварей. Они поглощают его в один миг.

— Приведи девчонку ко мне. — Голос подобен грохоту обвала в пещере. Заставляющему душу леденеть рыку зверя, древнего охотника на людей.

Мод поворачивает Галиена к себе.

— Ты должен сделать, как он говорит, — в её глазах стоят слёзы. — Для этого мы здесь. Я должна вернуться к нему.

Галиен не может осознать происходящее.

— Галиен! — окликает Гисла, указывая ножом на туннель, дальний конец которого освещён огнём. — Бери её и уходите, — говорит она, разворачиваясь к надвигающейся угрозе, выставив клинки перед собой и гордо вскинув подбородок навстречу наступающей орде.

Галиен оттаскивает Мод и ведёт её по проходу. Вслед им летит крик Гислы.

— Я чую тебя... девочка, — рычит голос.

Они входят в другую пещеру, где искалеченные обнажённые люди, жалкие рабы демона, разбегаются от них, как тараканы от света.

Повелитель демонов восседает на троне, его руки, сплетённые из мышц, жил и пульсирующих вен, покоятся на резном эбеновом дереве. Кисти подобны когтям, а сами когти длиной с кривые мечи. Огромные кожистые крылья сложены за спиной. Рога изгибаются назад от козлиной головы.

— Ты вернулась, девочка, — говорит демон. — Я ждал.

— Мой господин, — Мод склоняет голову.

Из горла демона вырывается глубокий рокот удовольствия. Он поворачивает голову, прожигая Галиена жёлтым взглядом сквозь доспехи.

— Дважды ты отдал её мне, Галиен.

Галиен видит прошлое. Тот пронизанный дождём день, когда монахи возносили псалмы к серому небу, а священники прижимали к груди амулеты. Когда убийц, воров, ведьму и её дочь люди кардинала сбросили в яму. И Галиен был среди них.

— Прости, — говорит он Мод. Но что толку от слов?

— Ты служишь мне, Галиен, — говорит демон. — Я дам тебе всё, чего пожелаешь.

— Ты не можешь дать мне то, что я хочу, — рычит Галиен. Он думает о жене. Видит лицо дочери. Эти мысли придают ему сил.

От демона исходит рокочущий рык, от которого стынет кровь в жилах Галиена. С Мод происходит что-то страшное. Кожа на её спине лопается, обливаясь кровью, и появляются её собственные тёмные крылья, влажно поблёскивающие и расправляющиеся в стороны. Демон встаёт с трона, разворачивая свои крылья во всю ширь, и идёт к Галиену. Вокруг них прислужники расползаются во тьму. Забиваются в расщелины и жмутся к уступам.

— Ты не склонишься передо мной? — спрашивает демон.

Галиен смотрит в эти жуткие глаза.

— Хер тебе, — говорит он, поднимая меч.

***

Кашляя, он кричит. Без слов, лишь безудержная ярость — ведь если не утонет сейчас, то останется жив и почувствует, как его мозги разлетаются от удара по черепу, или испытает жгучую боль от клинка, пронзающего подмышку, пах или любое другое место, не защищённое железными доспехами. Он выплёвывает мутную воду, но тут же снова вдыхает её. Он тонет. Но всё же ему удаётся высвободить руку, и он тянется вверх, через свой бацинет, несмотря на давящий вес, превращающий эту размокшую землю в его могилу. Подцепляет пальцами забрало. Рывком поднимает его. Жадно хватает воздух.

Конец

***

Заметка автора

В часе езды к северу от Праги, на вершине отвесной скалы в чешской глубинке, стоит замок Гоуска, окутанный мифами и легендами. Замок был возведён во второй половине XIII века, предположительно по приказу Пржемысла Отакара II, и считается одним из самых жутких мест в мире. Что необычно для средневекового замка — он построен в месте, лишённом какой-либо стратегической ценности, в окружении лесов, болот и гор. Некоторые его окна — фальшивые, а оборонительные укрепления обращены к внутреннему двору, а не наружу. Словно замок строили не для того, чтобы не пускать чужаков внутрь, а чтобы удержать что-то внутри.

По преданиям, замок Гоуска воздвигли над огромной дырой в земле, считавшейся вратами в ад. Эта дыра была настолько глубокой, что никто не мог разглядеть её дно. Легенда гласит, что по ночам из ямы выползали странные полулюди-полузвери, а чёрные крылатые твари нападали на местных жителей и утаскивали их в бездну. Говорят, что в яму бросали и узников. Однажды молодому человеку пообещали помилование, если он согласится, чтобы его спустили на верёвке в бездонную яму и поведал о том, что увидит. Через несколько мгновений после того, как он скрылся во тьме, послышались его душераздирающие крики и мольбы вытащить его обратно. Когда его подняли на поверхность, казалось, что он постарел на тридцать лет, а волосы его стали белыми как снег. Он был настолько потрясён увиденным там, внизу, что его отправили в психиатрическую лечебницу, где через два дня он скончался.

В новейшей истории замок Гоуска был захвачен вермахтом во время Второй мировой войны. Считается, что вплоть до 1945 года там проводили эксперименты эсэсовцы, увлечённые оккультизмом, пытаясь обуздать силы преисподней.

Эта история родилась благодаря тому, что мы с моим соавтором по сценариям Филипом Стивенсом решили — здесь кроется отличная идея для фильма. Я наткнулся на замок Гоуска и связанные с ним истории, когда искал материал для другого проекта, и мы с Филом разговорились. Как это часто бывает, начала складываться совсем другая история. Сейчас мы работаем над сценарием и с нетерпением ждём возможности поделиться тем, что у нас получится.

***

Об авторе

Первыми историческими романами Джайлса Кристиана стала признанная критиками и читателями трилогия о викингах «ВОРОН» — «Кровавый глаз», «Сыны грома» и «Волки Одина». В следующей серии он обратился к давно интересовавшей его теме английской гражданской войны, чтобы проследить судьбу семьи, разделённой этим жестоким конфликтом, в романах «Кровоточащая земля» и «Ярость братьев». Джайлс также выступил соавтором бестселлера №1 Уилбура Смита «Золотой лев». В «Боге мщения» (книга года по версии The Times), «Зимнем огне» и номинированных на золотую корону Ассоциации исторических писателей «Крыльях бури» он вернулся в мир викингов, чтобы поведать историю Сигурда и его легендарного братства. В последних романах Джайлс погрузился в богатый мир артуровских легенд, создав эпическое переосмысление величайшей островной «истории». «Ланселот» получил восторженные отзывы и стал бестселлером Sunday Times. Его новый роман «Камелот» уже в продаже.