Адские кущи

© Стасс Бабицкий, 2018

ISBN 978-5-4493-6241-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Весна в Москве выдалась дождливой, но здесь, в шестнадцати верстах от города, майские ночи были сухими и теплыми. Маленький поселок, облепивший берега Сетуни, жил предвкушением грядущего зноя.

Встречать лето дачники собрались у Бабарыкиных. Только у них хватало места, чтобы разместить всех соседей с комфортом. Хозяин дома, Александр Кондратьевич, давно уж снискал славу отшельника, отгородился от мира после смерти любимой супруги. Но на долгие майские каникулы к нему приехала дочь Татьяна, ученица Екатерининского института благородных девиц, и привычный уклад изменился. Тихий дом зашумел, закричал, зацокал каблучками по каменным дорожкам. Запел сперва неуверенными, срывающимися сопрано, но потом освоился, затренькал на гитаре, усилился нагловатыми баритонами. Даже сад впервые за долгие годы зацвел. Молодая хозяйка затеяла здесь métamorphose1 – велела разобрать две стены у беседки и пристроить к ней длинный навес, чтобы под ним могли собираться на застолья две дюжины гостей.

И гости собирались, чуть не каждый день. Играли в серсо2 и в карты, разгадывали шарады, ели и пили. Впрочем, пили мало, в основном, крюшон. Юнкер Акадский проломил дыру в заборе своей дачи, чтобы почаще видеть прекрасную соседку, а к середине мая прислал сватов. Сговорились на свадьбу, после чего жених с бесцеремонностью, свойственной всем молодым людям, приволок к Бабарыкиным свой гамак и натянул между двумя деревьями. О, это были замечательные деревья! Дуб, посаженный лет двести назад прапрадедом, строившим эту усадьбу, и старая груша, расколотая молнией пополам. Они добавляли пасторальному пейзажу толику величественной мрачности, которую так ценил поэт Маслов, живущий за рекой. Он тоже стал частым гостем и подарил Татьяне два плетеных кресла: таким не страшны дождь и ночная роса – смахнул влагу и садись, все уютнее, чем на лавке у стола.

На самом краю сада, где высокий берег обрывался вниз, – аж дух захватывало! – выложили огромный круг из узорчатого камня. В этом очаге по праздничным дням разводили костер, привлекая внимание всей округи. Соседи знали: раз пламя взметнулось к закатному небу, значит старик Бабарыкин готовит свое знаменитое угощение. Вот и сегодня он появился под крышей беседки, сжимая в руках дюжину тончайших вертелов с нанизанными кусками жареного мяса.

– А вот и фирменное б-б-блюдо!

Александр Кондратьевич всегда заикался на словах, начинающихся с буквы «Б», такая напасть – фамилию свою и то нормально выговорить не мог.

– Называется «шиш-лык». Один татарин из Крыма научил меня. По-ихнему это б-б-будет «мясо на вертеле». Готовить его надо, когда огонь угасает, а жар от углей еще подымается. Сейчас мы под эти угольки еще картошечку забросим, вот тогда вообще пальцы оближете!

Вторую порцию шиш-лыков принес давний товарищ хозяина, некий господин Мармеладов. Он приехал погостить неделю-другую, без особой цели. Бабарыкин положил вертела на большое блюдо и при помощи хлебной корки ловко снял все куски мяса с этих миниатюрных шпаг. Против ожидания никто не набросился на долгожданные яства.

– Заскучали? С чего бы это? В молодости скука – самый страшный враг. Особливо при лунном свете. Не так ли?! – обратился он к своему молчаливому гостю. Тот кивнул и Бабарыкин продолжил. – Я и сам подвержен меланхолии, потому гоню ее прочь, как только замечу. Ибо зараза эта охватывает незаметно, вползает в душу змеей и там уже изливает свой яд. А попробуй потом, избавься… Ну-ка сказывайте, добры молодцы да красны девицы, отчего это вы закручинились?

По косым взглядам и раскрасневшимся лицам, он догадался, что за столом еще минуту назад яростно спорили. Поэт Валерий Маслов играл желваками, отвернувшими к реке. Нарочно, чтобы не смотреть на портупей-юнкера Егора Постникова. Этого нескладного увальня с чуть заметными усиками пригласил Алексей Акадский. Просил любить и жаловать, поскольку тот не только сослуживец, но и староста курса. Их военное училище располагалось где-то на Знаменке и готовило офицеров для пехотных корпусов. Оба весьма переживали по этому поводу и часто впадали в злое уныние оттого, что они не гусары, овеянные легендарной славой, и никогда не станут героями баллад. Сейчас на их лицах читалась жгучая обида, нанесенная словами кого-то из поэтов. Стихов их Бабарыкин не читал, да и, по правде сказать, не стремился, но если люди называют себя «поэтами», отчего бы с ними не согласиться?! Таковых за столом было еще двое. В затененном углу беседки сверкал глазами Иннокентий Миров-Польский, потомственный дворянин, как раз-таки успевший послужить в кавалерии, а в одном из плетеных кресел расположился Ренкерман, неприятный тип с жиденькими бакенбардами и прыщом на носу. Тут и слепому ясно: о чем бы они не спорили на словах, на деле все сводилось к тому, что пятеро молодых кавалеров никак не могут поделить внимание трех барышень.

– Вы заметили, господа, какой удивительно-чистый воздух в сосновых лесах? Стоит только подышать, все болезни проходят. Чахотка, испанка, любая хворь!

Татьяна попыталась увести общий разговор подальше от конфликта, но тему выбрала неудачно. Эльза Фалетти, подруга по институту благородных девиц, побледнела и стала. Сидевшая рядом Раиса Трофимова подала ей вышитый платок. Разговор не клеился. Неловкое молчание окутало сад.

Хозяин дома усмехнулся, вспоминая похожие сюжеты из своей юности.

– Чем же прикажете спасать наших Несмеян, господин Мармеладов? Может б-б-быть рассказы о ваших заморских путешествиях увлекут их настолько, что…

– Это еще успеется, – перебил его приятель. – Лучше пощекочите нервы гостей той байкой, что давеча мне поведали.

– А ведь верно! Чтобы прогнать скуку прочь, кладбищенские истории вполне годятся, – Бабарыкин потер ладони. – Случилось это в незапамятные времена. Когда я только родился, жил в нашей местности один могильщик. Суровый старик. Вечно ходил с нечесаной б-б-бородой и в неопрятном сюртуке, а подпоясывался двумя веревками. Мы, малышня, дразнили его издали, но б-б-близко подходить опасались. Очень уж тяжелая рука б-б-была, если поймает да за шкирку тряхнет – неделю потом синяки не проходят. И вот однажды в такую же ночь, когда весна сменяется летом, повесился этот странный дед в сосновом б-б-бору, аккурат за погостом. На тех самых веревках, что вместо пояса носил. Оплакивать его никто не пришел, зарыли в землю б-б-без отпевания – да и забыли. А год спустя началась чертовщина!

Бабарыкин оглядел лица, едва подсвеченные угасающим костром. От злости и обиды не осталось следа, всем не терпелось услышать продолжение истории. А рассказчик нарочно тянул паузу, прихлебывая чай, чтобы еще больше распалить интерес.

– Что за чертовщина, папенька? – не выдержала Татьяна.

– Жуткая чертовщина! – ответил тот, поежившись. – Девушки стали пропадать на исходе весны. Красивые девушки, вроде вас с Раисой. Выйдут за ворота в одиночку – все, пиши пропало. Находили их потом задушенными в окрестных лесах. Лет пять или шесть такое творилось, но это еще не самое страшное.

– А что же тогда самое страшное? – пискнула Эльза.

Барышня даже не обиделась, что ее не записали в красавицы. Скорее всего, просто не заметила этого.

– Самое страшное… Леденящее душу… Пробирающее до костей могильным холодом…

Хозяин дома снова замолчал на мгновение и незаметно подмигнул Мармеладову. – Оживший ночной кошмар…

– Папенька! – Татьяна прижала ладонь к сердцу, а другой сжала руку своего жениха. – Не тяните, умоляю вас.

– Так вот-с.., – Бабарыкин перешел на тревожный шепот, словно сообщал некую тайну. – Всем жертвам кто-то прокусывал шею и пил кровь.

– Упырь! – воскликнул Маслов. – Я так и знал!

– Брехня, – осклабился юнкер Постников и тут же смущенно исправился. – Ой! Вы не серчайте, Александр Кондратьевич. Но такого ведь на самом деле не бывает.

– Я тоже так думал, Егорушка… Такой же б-б-был, как и вы – молодой да неверующий. Только после очередной пропажи кончилось у здешних мужиков терпение. Раскопали могилу упыря. А он за все эти годы и не истлел совсем. Лежит, как живой. Губы красные, что твои рубины. Застругали тогда кол из осины, грудь покойничку пронзили. Взвыл он протяжно и тут же рассыпался. Кто б-б-бы мне рассказал – не поверил, да ведь я сам при том присутствовал. Деревенский поп позднее дознался до истины: оказывается, веревки у могильщика б-б-были не простые. Он на них гробы в землю опускал, а потом снова опоясывался. Магия это древняя. Темная магия, от нечистого. Как сто покойников на веревках тех полежало, стали они, вроде, заговоренными. На них упырь и повесился, чтобы обрести жизнь вечную. Но с тех пор ему пришлось убивать и пить кровь, чтобы возрождаться снова и снова.

– О-о-ох…

Эльза схватила со стола салфетку, замахала ей как веером, чтобы не грохнуться в обморок. Татьяна давно уж испуганно зажмурилась и спрятала лицо на груди жениха. Третья девушка, Раиса, сжалась в плетенном кресле и не сводила глаз с высоких сосен, темневших за рекой. Юноши восприняли историю гораздо спокойнее, хотя руки у всех подрагивали – это было заметно по дребезжанию хрустальных бокалов. Костер догорел окончательно и беседка утонула в темноте, лишь лунный свет высвечивал фигуры за столом.

– Убийства с тех пор прекратились? – спросил Миров-Польский.

– Как сказать… Девушки по-прежнему пропадают. Не каждый год, но всегда в последнюю весеннюю ночь. Только тела их не находят, потому доподлинно установить причину исчезновения невозможно. Вот, даже лучший сыщик Москвы не отважился б-б-бросить вызов упырю.

– Гоняться за нежитью? Нет уж, увольте! Мне и живых убийц хватает, – улыбнулся Мармеладов. – А весь этот мистический вздор…

– Мистический вздор? – дерзко перебил его поэт Маслов. – Вы что же не верите в потусторонний мир?

– Не верю.

– И вам не совестно? Отрицая мир фей, колдунов и вампиров, вы же сами становитесь убийцей. Вы убиваете поэзию!

Юноша клеймил горячечной ненавистью не только и даже не столько Мармеладова, но вообще всех скептиков Российской империи и окрестных государств. Миров-Польский пытался удержать его в крепких объятиях, но безуспешно.

– Разве вы не понимаете? – бушевал поэт, вскакивая с места. – То, что кажется вам реальностью – лишь маска из грубой материи. Но через нее проглядывают сияющие глаза потустороннего мира. Мира идей, который невозможно постичь разумом, а только интуицией. Мира хрупких лучей лунного света, тончайших ароматов и намеков. Именно из него мы черпаем вдохновение.

– Чудак-человек! – воскликнул юнкер Постников. – Вот эта скамейка подо мной. Вы говорите, что она иллюзия. Но я-то чувствую своей жо… Простите, дамы! Чувствую, что она существует. Как и этот костер, смотрите-ка, его снова раздули. Пламя потрескивает. Суньте руку и убедитесь, что никакая это не иллюзия.

Маслов погрузил пальцы в свою густую шевелюру, хотя всем было ясно, что он хочет оттаскать за волосы оппонента.

– Все предметы вокруг нас – этот костер, эта скамейка, сад, луна, – все это существует лишь в материальном мире. Но если они разбередят наши чувства, вызовут воспоминания. Только тогда начнется поэзия. Только тогда она польется светлой, могучей струей…

– Постойте! – в притворном негодовании воскликнул Акадский. – Ежели вы своей могучей струей начнете людей поливать, то постарайтесь не забрызгать мои сапоги.

Юнкера расхохотались, хлопая по шаткому столу, чтобы создать побольше шума. Но сыщик ответил на обвинения поэта совершенно серьезным тоном:

– Понимаю ваше возмущение, Валерий. И в важности поэзии для русской души никогда не позволю себе усомниться. Поправлюсь: в важности качественной поэзии… Вы, рискну предположить, принадлежите к цеху символистов?

Маслов замер с раскрытым ртом, девушки ахнули в изумлении, а Миров-Польский уважительно присвистнул и спросил:

– Как это вы угадали?

– По разочарованию в реальном мире. По слишком рьяному поклонению манифестам французских поэтов. «Бесплотность предпочти всему, что слишком плоть и тело…»

– Вы читали Верлена? – недоверчиво спросил Ренкерман.

– Нет, но я обедал в том скромном кафе у Булонского леса, где он представил публике свои «Романсы без слов».

– Да вы же… Вы счастливейший из людей! – воскликнул Маслов, моментально меняя отношение к Мармеладову и глядя на него восхищенными глазами.

– Это спорно, – усмехнулся сыщик. – Но вы и представить не можете, насколько несчастным был Поль. За свой талант он заплатил слишком высокую цену, и умер одиноким.

– Как истинный поэт!

– Вы что же, Маслов, мечтаете о такой же нелепой кончине? – портупей-юнкер скорчил презрительную гримасу. – Я вот планирую дожить до седин и помереть в окружении любящих детей, внуков и правнуков.

– Для военного такие мечты сродни трусости, – сдвинул брови Миров-Польский. – А как же геройская смерть на поле брани?

– Ой, да бросьте! – отмахнулся Постников. – Для нас уже не будет войн. Европа устала от сражений, все конфликты решает мирным путем. На Востоке спокойно и нет причин, чтобы ситуация поменялась в ближайшие лет двадцать. К тому времени я буду уже генералом, а генералы не погибают в окопах.

– И что же, вы будете скучно ползти по жизни, подобно черепахе, до самой дряхлой старости? – теперь уже Иннокентий презрительно искривил губы.

– Почему нет? При хорошем жаловании, да с любимой женой…

Раиса давно уже порывалась что-то сказать, но никак не могла уловить момента, когда все замолчат. Не хотела перебивать – все же это бестактность, так учили на уроках этикета. Татьяна, эти уроки пропускавшая, на правах хозяйки вечера, прикрикнула:

– Хватит уже про войну и смерти. Надоело! Раечка, а ты что думаешь о поэзии?

Девушка покраснела, когда все взоры устремились на нее.

– Но… Господин Маслов, вы только не обижайтесь, пожалуйста, – она нервно разгладила складки на своем коричневом платье. – Но почему нельзя писать стихи без этих ваших сложных символов, а просто про любовь? Про красоту и нежность? Как у Пушкина.

Разумеется, поэт обиделся.

– То есть для вас поэзия – лишь красивая девка в борделе. Полюбовался, пережил прилив эмоций и тут же забыл, – он щелкнул пальцами в раздражении. – Чушь! Поэзия важна для ума, она должна раскрывать читателю новые горизонты. Из каждого слова обязан прорастать не один смысл, а целый пучок смыслов. Понимаете? Нет, я по глазам вижу, что вы ни черта не понимаете!

– А что если вы просто не умеете объяснять? – хмыкнул Ренкерман.

– Да, Валерий, вы усложняете, – подхватила Эльза. – Может, проще скажете?

– Ах, вам надо проще? Что ж, извольте. Вот веник, – он схватил метелку, стоявшую в углу беседки. – Вроде как единый пучок, но внутри много отдельных прутиков. Такие стихи теперь нужны!

– Все ясно. Он хочет вязать веники, – пошутил юнкер и сам же первым засмеялся над своей шуткой.

– Почему бы и нет? Это поможет вымести из избы мусор и случайных людей, которые подчас хуже мусора!

– Послушайте, Маслов, я оскорблений терпеть не намерен, – Постников встал из-за стола и вытянулся во весь свой огромный рост, задевая головой крышу беседки. – Я вам морду разобью.

– Попробуйте! – взвился поэт, сжимая кулаки.

Бабарыкин негромко кашлянул и вклинился между спорщиками.

– В моем доме кровопролития запрещены. Никаких драк, дуэлей и прочей мальчишеской ерунды. Взрослеть пора! – он взял юнкера под локоть. – А если силушку некуда девать, так пойдемте со мной. Поможете самовар принести. Это куда полезнее.

Егор улыбнулся и кивнул, послушно зашагал к дому вместе с хозяином. Маслов развернулся на каблуках и направился в противоположную сторону, к крутому берегу.

– Поспешите за ним, Иннокентий! И уговорите вернуться, – взволнованно прошептала Татьяна. – Он в таком возбуждении, что запросто может наделать глупостей.

Миров-Польский сорвался с места, словно только и ждал подсказки. Минуты три все молчали, избегая встречаться взглядами. Как только вернулся Постников и поставил самовар на стол, барышни набросились на него.

– Стыдно! – хлестко выкрикнула Эльза.

– Да-да, – поддержала Татьяна. – Немедленно прекратите издеваться над господином Масловым.

– А что я такого сказал?! – оправдывался Постников. – Он же первый окрысился…

– Поэты очень ранимые люди. То, что вам кажется пустяком, их может свести с ума.

Раиса говорила тихо, стеснительно, но этот здоровяк послушно закивал, встал перед ней на колени и проникновенно сказал:

– Поцелуйте меня, и даю слово, я больше никогда не обижу вашего разнесчастного Пьеро.

Девушка зашилась краской до корней светло-русых волос.

– Неловко… При всех, – пролепетала она.

– Вы моя невеста, в августе свадьбу сыграем. Чего же нам стесняться нежных чувств?

Она медленно, будто во сне, обняла Егора за плечи, зажмурилась и потянулась губами к его щеке, но юнкер ловко повернулся и поцелуй пришелся прямо в несерьезные усики. Девушка распахнула глаза и густо покраснела:

– Как вы смеете!

– Я тоже жених! Я тоже алчу лобзаний! – громко, напоказ воскликнул Акадский и потянулся к хозяйке дома, но в ответ получил шутливую оплеуху.

– Угомонись, Алеша! Не то прогоню со двора.

В этот момент вернулся Маслов. Сел к столу, подальше от всех и уставился на свое отражение в самоваре. Портупей-юнкер отвернулся и демонстративно зажал рот рукой. Его приятель осклабился, но, не желая ссориться с невестой, также промолчал. А Ренкерман не удержался. Пригладил грязным ногтем бакенбарды и заговорил елейным голосом:

– Значит, вы утверждаете, что Пушкин символистам в подметки не годится? Но всем известно, что гений мог за пять минут сочинить экспромт в альбом прекрасной даме. Причем, эти случайные, по сути, строчки и поныне остаются образчиком самой прекрасной, наитончайшей лирики… А вы так сможете?

Маслов по-прежнему вглядывался в золотисто-блестящий бок самовара. Молчал до тех пор, пока у Ренкермана не лопнуло терпение, и когда тот уже зашипел змеей: «Похоже не сдюжит», резко выдохнул:

– Смогу!

– За пять минут? Не верю!

– Докажите! – поддержал Акадский. – У нас за столом три прекрасных дамы. Выбирайте любую, я даже не стану ревновать свою невесту…

– Я напишу стихи всем трем барышням.

– Смело! – воскликнул хозяин дома. – Вот это смело!

– Но у современных прекрасных дам нет альбомов, – возразил Миров-Польский. – Умерла традиция…

– Сойдут и тетради, – предложил Бабарыкин. – В доме сразу три ученицы, уж что-что, а бумага найдется.

– Ах, как чудесно! Это вы замечательно придумали, – Татьяна взмахнула юбками и бросилась в дом. – Я сейчас принесу!

– У меня есть блокнот, – Эльза достала из кармана синего форменного платьица книжицу для адресов и заметок.

– Годится! – Ренкерман навис над молодым поэтом, словно стервятник, готовый в любую минуту заклевать проигравшего. – Ну-с, продемонстрируйте свое искусство.

– Я засекаю время, – Постников достал старенький брегет. – И ставлю червонец, что в пять минут он не уложится.

– Принимается! – поддержал пари Бабарыкин. – Я верю в талант нашего юного поэта.

А тот, не обращая внимания на возникшую суету, уставился на кончик карандаша и нашел его затупившимся. Достал из кармана перочинный ножик, тремя быстрыми движениями заострил грифель… И началась магия. Маслов секунд десять смотрел в глаза Эльзы, пока та не улыбнулась ему в ответ. Поэт заскользил карандашом по линованной страничке блокнота. Минуту спустя захлопнул книжицу. Придвинул тетрадь Татьяны и бросил беглый взгляд, но не на лицо девушки, а на ее тонкие музыкальные пальцы.

– Почерк кривобокий, – хмыкнул Акадский. – Наш Валерий не каллиграф.

Все зашикали: не отвлекайте творца! Хотя по сути юнкер был абсолютно прав. Маслов торопился, буквы сползали вниз. Издалека стихотворение напоминало стаю ворон на заснеженном поле. Тетрадку он закрывать не стал, просто оттолкнул и Татьяна, а вместе с ней и другие, с любопытством начали читать.

Маслов даже не посмотрел на них, не глянул и на Раису. Склонился над бумагой, длинные волосы закрыли тетрадный лист и никто не мог разобрать, что он пишет.

– Кончено! – на последнем многоточии грифель сломался.

– Время? – спросил Бабарыкин.

– Четыре с половиной минуты, – нехотя признал Постников.

Девушки прочли стихи. Эльза томно вздохнула и одними губами прошептала «Спасибо». Раиса покраснела и тоже вздохнула, но уже с грустью. А Татьяна захлопала в ладоши:

– Свершилось! Наш Валерий посрамил самого Пушкина!

– Б-б-бесспорно, – поддержал ее отец. – Одной левой забросил за горизонт солнце русской поэзии.

Ренкерман переглянулся с юнкерами.

– Ну и как понять? Хорошие там стихи или нет? Может это просто отписка и даже не в рифму.

– Судя по реакции наших красавиц, – поворчал Акадский, – стихи шикарные.

– Да, да! – защебетали барышни.

– Они не могут считаться судьями, – гневно воскликнул Постников.

– Разве здесь кого-то судят? – ухмыльнулся Миров-Польский, преисполненный гордости за приятеля.

– Вы прекрасно поняли, что я имею ввиду! – надулся юнкер.

Бабарыкин, не желая дальнейшего накала страстей, предложил:

– Господин Мармеладов, рассудите этот спор. Помнится, вы писали пронзительные критики для «Ведомостей», а значит в литературных тенденциях разбираетесь до тонкостей.

– Я бы предпочел воздержаться от оценок. Поэзия – штука тонкая, хрупкая, как крылья бабочки…

– Нет, нет, прочтите, пожалуйста, – юный поэт умоляюще протянул руки к сыщику, – и огласите приговор. Вверяю вам свою судьбу.

– Что ж, если вы настаиваете…

Эльза подала раскрытый на нужной странице блокнот, все так же томно вздыхая. Сыщик прочитал строчки быстро, по диагонали. Потом вернулся к началу и проговорил каждое слово, перекатывая «ж» и «ш» на языке, словно изысканное вино.

– Заметили? – Эльза кокетливо трепетала ресницами. – У меня глаза синие. Как точно он про небеса написал.

– Яркие образы, сочные, – похвалил Миров-Польский. – Мне такие не удаются.

– Где же россыпи тайных смыслов? Обещали же по целому венику в каждом слове, – ухмыльнулся Ренкерман, – а пока все не лучше, чем у Пушкина.

– Но и не хуже, – срезала его Татьяна. – Возьмите теперь мою тетрадь, господин Мармеладов.

Второй экспромт переполнялся совсем иными настроениями. Поэт сумел переключиться на удивление быстро. В считанные секунды, причем считанные без обмана – портупей-юнкер придирчиво следил за бегом стрелок по циферблату. Но написаны строчки были как будто другим человеком.

Постников шепнул на ухо однокашнику:

– Алешка, это он тебя, что ли, Люцифером обозвал?

– Сукин кот! – процедил сквозь зубы Акадский. – Доберусь я до него… А ты не ерничай, Егор. Неизвестно что он твоей пассии написал.

– Скоро узнаем.

Но возникла неожиданная заминка. Раиса отказывалась отдать тетрадку. Свернула в трубку и спрятала за спиной, а на уговоры подруг и отеческий бас Бабарыкина лишь мотала головой.

– Что за комедия, в самом деле?! – Постников подошел к невесте и выдернул тетрадь из ее цепких пальцев

– Читайте!

– Вы уверены? – Мармеладов сновал глазами по строчкам.

– Читайте… Что бы этот идиот там не написал, – отрезал юнкер. – Иначе не честно.

Сыщик пожал плечами и процитировал:

Сейчас эти самые ладони закрывали лицо девушки, сгорающей от стыда. Щеки ее жениха цветом напоминали только что сваренный свекольник, только без сметаны. А тут еще Ренкерман подлил уксуса:

– Третий Спас как раз в августе… Когда, говорите, у вас свадебка назначена?

Поэт Маслов побледнел, но глаза на его лице вспыхнули, словно почти угасшие угольки, которые вдруг растревожил ветер.

– Каков же приговор? – спросил он сыщика, не глядя на остальных.

– Ваши стихи удивительно хороши и вы, безусловно, весьма талантливы, – Мармеладов не изменился в лице, но голос стал строже, из него пропали дружелюбные интонации. – Однако, уже поздно. Пора отойти ко сну. Прошу меня извинить, господа!

Он поклонился, не глядя на барышень, поскольку точно знал, что еще до рассвета одна из них погибнет жуткой смертью.