Адъютант императрицы

Глава 2

С петербургской дороги послышался новый пушечный выстрел и вскоре вдали показалось облако пыли, которое казалось совсем золотистым при освещении утреннего солнца; оно быстро приближалось к месту смотра. Раздались громкие клики, и толпа народа бросилась к дороге.

Потемкин стоял на правом крыл своих войск. Его сверкающий взгляд был обращен на быстро мчавшееся облако пыли, среди которого он уже мог различить цветные блестящие костюмы; его губы были плотно сжаты, рука, державшая повод, задрожала.

Пред полками прозвучали последние слова команды. Ряды солдат стояли так неподвижно, как будто они были вылиты из стали.

Вдоль длинных рядов гвардии разъезжал лишь один всадник в форме полного генерала; это был военный министр граф Захарий Чернышев, за ним следовало несколько адъютантов. Граф был высокий, слегка худощавый человек; у него было продолговатое лицо с резкими чертами Его умные, проницательные глаза светились хитростью, а на тонких устах змеилась неизменная мягкая улыбка старого придворного.

Граф Чернышев объехал площадь, стал посредине ее против проезда и вынул шпагу. Радостные крики народа раздались, наконец, совсем близко от войск: отряд кавалергардов в красных мундирах промчался сплоченным строем по площадке и, развернувшись, выстроился по обеим сторонам графа Чернышева. В следующий момент последний поднял шпагу, и почти полная до тех пор тишина была внезапно нарушена страшнейшим шумом, испугавшим некоторых лошадей, которые поднялись на дыбы, бросились в сторону и только с большим трудом были усмирены своими всадниками и снова возвращены в ряды. Все полки обнажили свое оружие, когда граф Чернышев поднял свою шпагу; все хоры музыки заиграли оглушительную «встречу» и все это покрыли сильные голоса нескольких тысяч солдат, слившиеся в один и тот же крик.

– Да здравствует государыня Екатерина Алексеевна, да здравствует наша возлюбленная матушка царица!

В это время на площадь парада выехала императрица; она сидела на великолепном, белоснежном турецком скакуне, грива которого развевалась по ветру, а уздечка и чепрак были богато украшены сверкавшими на солнце драгоценными камнями.

Екатерине II в это время было сорок четыре года. Безусловно, годы не прошли бесследно над ее головой, но, тем не менее, ее тонкое, благородное лицо еще не утратило нежных и мягких очертаний молодости. Ее большие глаза горели живым огнем, в них отражалась глубокая умственная жизнь. Она не употребляла никаких косметик, которые придавали лицу пользовавшейся ими императрицы Елизаветы Петровны неподвижное, точно окоченелое выражение. Обыкновенно Екатерина Алексеевна была несколько бледна, но именно поэтому она и казалась моложе своих лет, так как не хотела искусственным путем скрывать свой возраст; в этот день, благодаря быстрой езде, ее щеки покрылись ярким естественным румянцем.

На императрице была длинная амазонка из белой шелковой материи, а сверх – платье военного покроя из темно-зеленого бархата, с красными отворотами и опушкой из горностая. Ее грудь была украшена широкой голубой лентой и звездой Андрея Первозванного; маленькая шляпа с белым пером покрывала ее голову; густые темно-русые волосы императрицы падали локонами на плечи. Ее фигура была уже не так тонка и гибка, как раньше, когда она еще была великой княгиней и удивляла всех своей воздушностью и грацией; легкое ожирение, против которого государыня безуспешно боролась, сделало ее небольшую фигуру слегка тяжеловесной. Она держалась замечательно прямо, ее голова была высоко поднята, а длинная, развевающаяся по ветру амазонка увеличивала ее рост. Костюм Екатерины II был очень прост, только убранство лошади отличалось чисто царской роскошью. Кроме бриллиантов в звезде святого Андрея Первозванного, на императрице не было никаких драгоценностей; лишь на рукоятке ее хлыстика, которым она приветливо махнула, чтобы ответить на приветствие войск, был вставлен великолепный, блестящий необычайно крупный смарагд.

Екатерина Алексеевна выехала совершенно одна в образованный войсками полукруг; сзади в нескольких шагах от нее следовал ее сын, великий князь Павел Петрович. Этот двадцатилетний хрупкого сложения юноша, в простой темно-зеленой, отделанной красным и золотом, форме Павловского гренадерского полка, легко и элегантно сидел на красивой английской лошади. Но его манера держаться была несколько не уверена, как это часто бывает у чересчур быстро растущих молодых людей, у которых внутреннее развитие не совершается равномерно с ростом. На его юношески мягком лице лежала грустная тень, какую иногда можно заметить на лицах людей, которых ожидает тяжелая, трагическая судьба. У великого князя были небольшой, вздернутый кверху нос, выдающиеся скулы и слегка скошенный назад лоб; его волосы были причесаны строго по форме; на нем точно так же, как и на императрице, были голубая лента и звезда святого Андрея Первозванного, а на шее, на красной ленте, с золотыми полосками по бокам, висел сверкавший бриллиантами крест голштейнского ордена святой Анны, гроссмейстером которого он был, как герцог Голштейнский.

Рядом с ним на огневом скакуне ехала принцесса Гессен-Дармштадская Вильгельмина, отличавшаяся от своих обеих сестер живым умом и мужеством. Она не обладала правильной красотою, но ее тонкое, юное личико с большими блестящими глазами было удивительно прелестно и оригинально и это впечатление еще усиливалось, благодаря ее тонкой, изящной фигуре и грациозным, живым движениям.

Принцесса испросила у императрицы позволение ехать на парад тоже верхом. Ей замечательно шли темная амазонка и маленькая шляпа с пером, а ее крошечная рука в светло-серой перчатке смело и уверенно управляла горячим конем.

Великий князь, с самого раннего детства питавшей особенную склонность ко всему военному, казалось, был в восторге от намерения принцессы; его взгляды с явным восхищением окидывали прелестную фигурку юной наездницы.

С правой стороны принцессы на могучем вороном коне ехал генерал-фельдмаршал Григорий Григорьевич Орлов, всесильный любимец императрицы, который, благодаря своей исключительной энергии и холодному мужеству, организовал заговор и путем переворота возвел на престол Екатерину Алексеевну. Его атлетическая фигура стала очень полной и тяжеловесной, а его чисто-славянское лицо, сиявшее раньше мужественной красотой, весьма много потеряло в своем внешнем виде, ставший бледным и поблекшим вследствие всевозможных излишеств, которым он предавался. Во всей фигуре Орлова чувствовались глубочайшая усталость, равнодушие и вместе с тем полнейшее высокомерие и непоколебимая уверенность в своем могуществе и силах. Несмотря на это равнодушие и спокойную самоуверенность, он все время следил за императрицей сверкающим взглядом своих небольших, глубоко лежавших глаз, как бы не желая пропустить ни одного ее движения и в то же самое время стремясь подчинить государыню гипнотизирующему влиянию своего взора. На нем был богато расшитый мундир, соответствовавший его высокому рангу, но он не так пунктуально выполнял требования формы, как это любил делать великий князь Павел Петрович; его густые волосы были слегка напудрены и падали свободными, слегка подвитыми локонами на короткую могучую шею; его мундир был украшен горностаевым воротником в знак того, что император Иосиф пожаловал его в князья Священно-Римской империи. На нем были надеты голубая лента и звезда святого Андрея Первозванного и кроме того на его груди сверкал осыпанный бриллиантами портрет императрицы, бриллианты и рубины горели на рукоятке его шпаги и на его шляпе, украшенной длинным султаном. Орлов небрежно сидел на своем гигантском коне и даже не давал себе труда удерживать горячее животное, когда оно обгоняло великого князя и принцессу так, что иногда он ехал непосредственно за самой императрицей пред великим князем и его спутницей.

В нескольких шагах позади великого князя ехал его адъютант граф Андрей Кириллович Разумовский, сын малороссийского гетмана, в значительной степени помогшего императрице при ее восшествии на престол и затем из-за придворных интриг уехавшего в свои имения в Малороссии. Молодому графу Андрею Кирилловичу было двадцать лет, он, как и великий князь, носил форму Павловского гренадерского полка, и эта простая форма еще более выдвигала изящество его стройной фигуры и изумительную красоту его благородного, женственно нежного лица с большими темными, то задумчиво, мечтательно смотревшими, то горевшими огнем глазами. И этот простой мундир красил молодого человека больше всякого блестящего придворного платья.

Граф Андрей Кириллович, казалось, разделял восхищение, вызываемое в великом князе принцессой Вильгельминой, его глаза с такой же неотступностью следили за ней, как и взоры великого князя. Внезапно лошадь принцессы бросилась в сторону и ее взгляд упал на молодого адъютанта, внимательный наблюдатель наверно заметил бы, что молодой человек при этом невольно потупил свой взор, и что его щеки вспыхнули ярким румянцем.

Принцесса едва ли заметила все это; движение лошади позволившее ей взглянуть на графа, длилось лишь одну секунду да кроме того она в это время слушала великого князя, который с воодушевлением называл ей участвовавшие в смотре полка и рассказывал их истории.

За великим князем и принцессой следовала многочисленная свита императрицы; все молодые придворные дамы ехали верхом на лошадях; во главе их была тридцатилетняя княгиня Дашкова, на груди которой была надета широкая лента ордена святой Екатерины. Среди придворных кавалеров выделялся граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский; у него была еще более могучая и несколько дикая фигура, чем у его брата Григория; на его груди, как и на груди последнего, сверкали высшие ордена, осыпанные драгоценными камнями. За ним следовали многочисленные придворные частью в роскошных мундирах, частью в придворных платьях. На всех их так и сверкало золотое шитье, и горели драгоценные камни; на шляпах развевались длинные перья. За этой свитой императрицы следовал отряд гренадер, конвоировавший запряженную шестью лошадьми золоченую карету, в которой сидела ландграфиня Гессен-Дармштадская с остальными двумя дочерями.

В карете против ландграфини сидел заведующей иностранными делами и в то же время воспитатель великого князя, граф Никита Иванович Панин, которому в это время было пятьдесят пять лет. Благодаря своему румяному, юношески свежему лицу, он казался, по крайней мере, лет на десять моложе, только его фигура отличалась излишней полнотой, что делало ее тяжеловесной и несколько неуклюжей. На губах Панина была приветливая улыбка придворного человека, глаза смотрели пытливо и проницательно, как у дипломата, а по всему лицу было разлито спокойствие ученого. В манере держаться и во всем костюме графа Панина чувствовалась крайняя педантичность; на нем было, пожалуй, чересчур роскошное для его возраста платье из светло-голубой шелковой материи. Его напудренные волосы, вопреки моде, падали на спину двумя густыми косами; это была его особенность, которою он очень гордился и которая возбуждала насмешки всего двора. Он держал в руках свою шляпу и неутомимо развлекал сидевших с ним в карете дам, но не был в состоянии всецело приковать к себе их внимание, так как взоры ландграфини и ее дочерей с любопытством следили за всем происходившим вокруг; они с удивлением смотрели на блестящую картину, так как при своем крошечном дворе не имели никакого понятия о подобной роскоши. Обе молодые принцессы смотрели на свиту императрицы и старались отыскать среди нее великого князя, который должен был выбрать одну из них себе в жены и дать ей будущность, полную блеска и царского величия.

У подножек кареты ландграфини ехали шталмейстеры, за нею следовало еще несколько экипажей с прикомандированными к ландграфине придворными дамами; группа ехавших верхом пажей замыкала весь поезд. На пажах были несколько фантастичные, но очень красивые красные, отделанные мехом костюмы, сверху которых были наброшены плащи из золотой парчи, на головах их были четырехугольные шляпы.

Императрица в течение нескольких мгновений стояла неподвижно посредине полукруга; великий князь и принцесса Вильгельмина остановились в нескольких шагах позади нее. Свита и все остальные сгруппировались сзади. Экипаж ландграфини тоже въехал на средину площадки.

Екатерина Алексеевна взглянула на развернувшуюся пред ней картину, на сомкнутые ряды солдат, стоявших с обнаженным оружием, на склоненные к земле знамена и еще выше подняла свою голову, еще больше засверкали ее глаза при виде этой мощи и блеска, при виде этой громадной силы, готовой повиноваться ее малейшему желанию. Затем она с замечательной ловкостью заставила лошадь сделать большой скачек и помчалась галопом через поле к тому месту, где стояли матросы. Все они имели на левой стороне груди медаль, выбитую в память победы над турками; на одной стороне медали стояло лишь одно слово «Чесма», а на другой была надпись: «Я был там».

Императрица направила свою лошадь вдоль фронта и сказала своим чистым, далеко слышным голосом:

– Здравствуйте, чесменские герои!

Солдаты громко и радостно ответили ей:

– Да здравствует наша матушка императрица Екатерина Алексеевна!

Не успел еще замолкнуть этот крик, как он снова повторился, но еще радостнее и громче, чем раньше. Однако на этот раз матросы приветствовали не императрицу, а великого князя, который последовал за своею быстро ехавшею впереди матерью и нагнал ее. Его лошадь сделала скачек вперед, и он очутился рядом с императрицею. Едва моряки увидели его, как из их уст вырвался громовый крик:

– Да здравствует наш цесаревич, великий князь Павел Петрович, внук наших великих государей!

Екатерина Алексеевна побледнела; ее губы задрожали; глаза грозно вспыхнули.

Великий князь тоже испугался и старался удержать свою лошадь, но уже в следующее мгновение лицо императрицы озарилось приветливой улыбкой и сделалось совершенно спокойным. Она, как бы соглашаясь, склонила голову и как бы в невольном порыве материнской любви и гордости обернулась к своему сыну и протянула ему руку, которую тот смущенно поднес к своим губам.

При виде этого радость охватила всех солдат.

– Да здравствует государыня императрица!.. Да здравствует государь цесаревич! – кричали войска, и этот крик разносился по всему полю.

Когда крики затихли, Екатерина Алексеевна знаком подозвала к себе адмирала Алексея Григорьевича Орлова.

– Здесь, перед вернувшимися после побед храбрецами, я говорю тебе, граф Алексей Григорьевич Чесменский, мое спасибо. Никогда не исчезнуть из моей памяти геройские подвиги добрых сынов святой Руси. Твоя императрица протягивает в твоем лице руку всем мужественным героям-воинам нашей святой матушки России.

Алексей Орлов подъехал к императрице, причем совершенно неуважительно стал пред великим князем. Екатерина Алексеевна протянула ему руку и он, низко наклонившись, поднес ее к своим губам. Но на этот раз из рядов солдат не раздалось никакого крика, моряки совершенно равнодушно приняли благодарность, которую императрица передавала им всем через их адмирала. От проницательного взгляда Екатерины Алексеевны не укрылось, что при этом на многих загорелых и обветренных лицах старых матросов появились глубокие мрачные складки. Императрица сделала вид, что не заметила этого, и сказала все тем же спокойным, чистым голосом:

– Я привыкла, Алексей Григорьевич, благодарить тебя и твоих солдат, и соединять их имена с каждым великим и славным деянием моего царствования.

Глаза Григория Григорьевича Орлова гордо засверкали; он в это время стоял сзади императрицы, выдвинувшись вперед из рядов свиты, и внимательно смотрел на лица придворных, как бы желая прочитать их мысли. Но на них выражались только полная солидарность со словами императрицы и почтительное восхищение перед так исключительно превознесенными братьями.

С коротким поклоном Екатерина Алексеевна повернула свою лошадь, окинула взглядом площадь, для того чтобы познакомиться с расположением войск, и направилась в ту сторону, где стояли вернувшиеся из Турции полки.

На этот раз Григорий Орлов не остался позади. Он поехал почти рядом с императрицей, впереди великого князя, как бы желая показать всем все свое могущество и расположение императрицы, которое окружало ореолом его голову. Государыня направилась к правому крылу войск, где стоял со своим штабом генерал Потемкин.

Как только Екатерина Алексеевна остановила свою лошадь, Потемкин подъехал к ней и, салютуя своей обнаженной саблей, сказал.

– Наша всемилостивейшая государыня приказала нам явиться сюда в том же виде, в каком мы сражались с врагами нашей родины… С гордостью показывают мои солдаты матушке-императрице свои раны и свои разорванные одежды… Те герои, которых недостает среди наших рядов, имели честь положить свою жизнь для блага святой Руси… Души павших, я уверен, окружают нас и теперь, когда мы вернулись на родину и готовы повторить тот клич, с которым мы шли в битву, наводя ужас на своих врагов: «Да здравствует Екатерина Алексеевна!.. Да здравствует наша матушка государыня Екатерина Алексеевна!»

Радостно вырвался этот крик из сотен солдатских грудей. Закаленные воины с гордостью смотрели на свои лохмотья и изодранный знамена, который склонились пред императрицей.

Потемкин во время этой речи смотрел на государыню странным, горячим, сверкающим взглядом, его голос звучал удивительно мягко и в нем слышались и радостное восхищение, и трогательная, страстная мольба.

Узнав генерала, Екатерина Алексеевна побледнела. Потемкин стал еще красивее, мужественнее и властнее, чем был раньше; его огненные глаза и металлический голос, казалось, совсем покоряли и околдовывали императрицу. Ее грудь колебалась, а задумчивый, мечтательный взгляд был не в силах оторваться от лица Потемкина, которое, казалось, пробудило в ней какие-то дорогие воспоминания.

Григорий Орлов тоже узнал генерала. Он закусил губу и вздрогнул всем телом. Но в следующее же мгновение он еще высокомернее выпрямился и с презрительной, насмешливой улыбкой посмотрел на дерзновенного, который некогда осмелился мечтать о недосягаемом счастье и которого он победил и настолько унизил, что даже сам совершенно позабыл о нем.

Несколько мгновений Екатерина Алексеевна молчала, глядя в глаза Потемкина; казалось, что она не находила слов, чтобы поблагодарить войска за приветствие… Женщина, казалось, взяла верх над государыней и она кротко и смущенно склонила голову пред генералом, который своей мужественною красотою и силой возбудил в ее сердце воспоминание о недавно прошедших мечтах.

– Привет вам, мои храбрые воины! – сказала она затем, силою воли побеждая свое волнение, – я хотела видеть вас такими, как вы бились с турками… Ваши знамена будут всегда занимать почетное место среди других знамен, а ваши одежды должны остаться вам и вашим детям как память о ваших геройских подвигах. Завтра вам выдадут новую экипировку, сегодня же будьте моими гостями и выпейте за здоровье своей благодарной вам императрицы. Помяните также и павших за родину товарищей!

Она проговорила это горячо и быстро и, в то время как солдаты выражали ей криком свою благодарность, она снова обернулась к Потемкину, который все время не спускал с нее своего горящего взора.

– Я особенно рада тому, – сказала государыня, – что это именно вы, генерал, привели на родину эти храбрые полки. Я вас не забыла, я знала, что вы были предназначены к тому, чтобы сослужить мне и государству великую службу Мои ожидания оправдались… Вы сражались на поле битвы и заслужили громкую славу; теперь вы будете служить здесь на родине! Я назначаю вас, Григорий Александрович, своим генерал-адъютантом, – продолжала она громким голосом и с ударением.

Из уст Потемкина вырвался радостный крик. Он подъехал близко к императрице и схватил ее руку, не дожидаясь, чтобы она последнюю протянула ему, затем быстро отогнул манжету ее перчатки и долгим и горячим поцелуем прижался к ее нежной руке. Тотчас же волна горячей крови залила лицо Екатерины Алексеевны.

Григорий Григорьевич Орлов побледнел, услышав слова императрицы… Его глаза вспыхнули яростью и гневом; он вздрогнул так сильно, что его лошадь взвилась на дыбы; затем с тихим угрожающим криком он схватил руку императрицы, как бы желая оттолкнуть ее от Потемкина.

Екатерина Алексеевна повернула лошадь; ее глаза тоже сверкали гневом, но спокойно, с выражением царственного величия, она холодно сказала:

– Вы слышали мой приказ, князь Григорий Григорьевич. Примите меры к тому, чтобы генерал Потемкин был сейчас же внесен в списки моих генерал-адъютантов, сообразно его заслугам! А вы, Григорий Александрович, представьтесь великому князю, который будет рад протянуть руку храброму и верному слуге своей матери!

Орлов заскрежетал зубами.

Потемкин чисто по-военному приподнял пред Орловым свою шляпу. На мгновение взгляды обоих мужчин скрестились, как клинки шпаг, владельцы которых трепещут желанием поразить смертельным ударом сердце противника.

Орлов только слегка кивнул головой, Потемкин же повернулся к великому князю и, сняв шляпу, низко поклонился ему, почти касаясь спины своей лошади.

Павел Петрович удивленно и вопросительно посмотрел на него, как бы желая составить себе представление об этом новом лице, которого он совершенно не помнил, затем, исполняя приказание матери, он протянул руку Потемкину, который, еще раз склонившись пред великим князем, почтительно прикоснулся к ней.

– Следуйте за мной, Григорий Александрович! – сказала императрица, направляя свою лошадь вдоль линии войск. – Вы теперь несете службу лично при мне!

Григорий Григорьевич Орлов не покинул своего места рядом с императрицей, Потемкин же следовал на некотором расстоянии за великим князем. Но, несмотря на это, в глазах молодого генерала сверкала уверенность в полной победе, между тем как Орлов был мрачен и тяжело дышал.

С приветливой улыбкой здоровалась императрица с отдельными отрядами геройских полков, которые провожали ее громкими криками, радуясь тому, что они так щедро награждены в лице своего генерала.

Императрица, наконец, подъехала к казачьему полку; она приветствовала движением руки солдат, но даже не взглянула на воинственные фигуры героев… Казалось, она вся ушла в свои собственные мысли.

Но Григорий Григорьевич Орлов вдруг вздрогнул, как бы охваченный безумным страхом; он побледнел как мертвец, быстрым движением отдернул лошадь и широко раскрытыми глазами смотрел на то место, где стоял в страхе Емельян Пугачев.

– Что это такое? – тихо прошептал он, глядя на казака. – Разве мертвые воскресают?

Он приостановился и посмотрел на своего брата Алексея. Последний тоже был бледен как смерть и быстро подъехал к нему.

– Видел ты казака? – спросил Григорий Григорьевич.

– Да, – ответил Алексей Григорьевич дрожащим голосом. – Какая удивительная игра природы! Я поклялся бы, что пред нами Петр Федорович, если бы только я не знал, что он умер и не может воскреснуть! – сказал он содрогаясь.

– Разузнай, кто это такой! – распорядился Григорий Григорьевич. – Мы должны знать это. Человек с таким лицом опасен… Или, быть может, полезен, – сказал он совсем тихо, и холодная улыбка заиграла на его губах.

Он увидел, как императрица подозвала к себе Потемкина и стала громко расспрашивать его о подвигах казаков во время турецкой войны.

– И этот дерзкий воображает, что ему принадлежит будущее, так как я был слишком великодушен и не уничтожил его прежде? – прошептал Григорий Григорьевич Орлов. – Но нет, счастливая случайность дает мне в руки средство доказать неблагодарной, что ее трон может пошатнуться и пасть, если его не будет поддерживать рука Орлова.

Он снова подъехал к императрице, которая в это время уже достигла конца вернувшихся из Турции войск. Потемкин отдал честь и снова поехал позади великого князя. Многие из свиты подъезжали к нему и здоровались с ним с видом старых знакомых, хотя он не мог припомнить, видел ли он их, когда-либо раньше.

Яркий луч царской милости создал целую массу друзей генералу, который в течение долгого времени жил вдали от двора. Все несколько сдерживалась, боясь гнева Григория Орлова, но все же старались быть внимательными к так внезапно выдвинувшемуся новому любимцу, хотя делали это так, чтобы не вызвать неудовольствия Орлова, на блестящую звезду которого сегодня легла первая легкая тень.

Екатерина Алексеевна медленно ехала вдоль фронта солдат.

Великий князь в это время оживленно разговаривал с принцессой Вильгельминой, остроумие которой заставляло весело смеяться в большинстве случаев серьезного и склонного к меланхолии Павла Петровича. Он во время разговора часто обращался к графу Разумовскому, который, наконец, поехал рядом с ним и принял участие в веселой болтовне, раздававшейся совершенно близко от задумчиво и молчаливо ехавшей впереди императрицы.

Рядом с Преображенским полком стоял Смоленский полк, пришедший на парад из Шлиссельбурга. Первым взводом этого полка, радостно приветствовавшего императрицу, командовал молодой подпоручик. У него была стройная и вместе с тем сильная фигура; его бледное лицо с мягкими юношескими чертами отличалось красотой и вместе с тем поражало своим бесконечно грустным выражением, тогда как в больших глазах юного офицера сверкали отвага и мужество. В то время как императрица подъезжала к его полку, Мирович надел на кончик своей шпаги какую-то бумагу и, салютуя Екатерине Алексеевн, опустил оружие, но затем снова так высоко поднял его, что всем была видна надетая на шпагу бумага.

Государыня удивленно остановила лошадь и спросила:

– Что это значить? Что ты хочешь? Возьми у него бумагу, Григорий Григорьевич!

Орлов подъехал к самому фронту и снял бумагу со шпаги офицера.

– Кто ты такой? – спросила императрица с удивлением и интересом, глядя в оригинальное, оживленное внутренним волнением лицо молодого офицера.

– Я – подпоручик Смоленского полка Василий Мирович, ваше императорское величество, – ответил он.

– Это я вижу, – сказала императрица с легким нетерпением, в то время как Орлов просматривал бумагу. – Что это за письмо?

– Просьба о помиловании, ваше императорское величество! – ответил офицер, пристально и скорее угрожающе, чем умоляюще, глядя на императрицу своими темными глазами.

– О каком помиловании можешь ты просить, если носишь форму и командуешь моими храбрыми солдатами Смоленского полка? – сказала Екатерина Алексеевна.

– Несмотря на это, ваше императорское величество, – ответил Мирович, – я прошу о помиловании, но не за самого себя; я прошу простить вину моего предка, который был полковником в Украине и обладал огромными имениями…

Но тут его прервал Орлов, который уже прочел бумагу и гневно смотрел на молодого человека.

– Этот предок, – сказал Григорий Григорьевич, – был изменником вместе с Мазепой, перешедшим на сторону шведского короля и поднявшим оружие против императора Петра Великого!

– Он погиб в битве, ваше императорское величество, – сказал Мирович, – и смертью искупил свою вину, но все его имения были конфискованы и его дети остались нищими… Но ведь ни его дети, ни его внуки не были виноваты в его преступлении. Я, ваше императорское величество, все время борюсь с бедностью, которая мешает мне жить, а между тем я чувствую в себе силу своей службой вам, ваше императорское величество, загладить преступление своего предка и молю свою великую государыню снова возвести меня на ту высоту, с которой нас свергнул мой предок… Вся моя жизнь будет принадлежать вам, ваше императорское величество, если только вы окажете мне милость, которая будет совершенно справедлива и угодна самому Богу. Уверенный тон молодого человека, казалось, уязвил императрицу, и она холодно сказала:

– Справедливость требовала наказания изменника; полною несправедливостью по отношению ко всем верным подданным было бы награждение его потомка, который хотя и не несет на себе никакой вины, но, тем не менее, и не обладает никакими заслугами. Богатство и слава находятся на конце шпаги моих офицеров; быть может, и у Смоленского полка будет возможность сразиться с врагом родины и тогда ты, Мирович, постарайся своими подвигами заслужить мою милость. Верных и храбрых солдат всегда ожидает богатая награда. Я не могу изменять решения своего великого предшественника, вполне справедливо поступившего с изменником, который, к твоему несчастью, был твоим предком.

– Этот офицер должен быть сейчас же арестован, ваше императорское величество, – сказал Григорий Григорьевич Орлов, разрывая бумагу на мелкие куски, – он должен быть примерно наказан, так как не имеет права таким образом останавливать вас, ваше императорское величество!

– Нет, Григорий Григорьевич, – сказала императрица, – я этого не хочу… Никакое наказание не может постигнуть русского воина за то, что он искал милости у своей императрицы, хотя бы даже она и не исполнила его просьбы.

Громкое «ура» солдат было ответом на слова императрицы.

Мирович, бледный как смерть, едва владея собой, вернулся на свое место пред ротой.

Императрица проехала дальше и ласково здоровалась со всеми гвардейскими полками.

Парад был скоро окончен. Екатерина Алексеевна подъехала к карете ландграфини Гессенской и несколько времени разговаривала с нею и принцессами; она представила им своего нового генерал-адъютанта Потемкина, причем дала самый лестный отзыв о нем. Григорий Орлов при этом сделал вид, что не слышал этого, и это еще более возбудило внимание всего двора.

Затем Екатерина Алексеевна еще раз выехала на средину площади, еще раз отдали ей честь войска, снова заиграли фанфара и весь царский поезд, имея во главе императрицу, двинулся по дороге к Петербургу.

Народ тогда двинулся на площадь, здоровался с солдатами, предлагал им всевозможные напитки и кушанья и по всему месту парада разлились веселье, шутки и смех. Офицеры дали на несколько часов отдых солдатам, так как императрица любила, чтобы ее парады всегда заканчивались народными праздниками. Оживление и кипучая жизнь царили около лагеря до самого захода солнца, когда раздались сигналы и солдаты должны были возвратиться к своим полкам.