Афганский «черный тюльпан»

Ларионов Валерий Афганский «черный тюльпан»

Осень в Западной Украине в тот 1981-й год была чарующей. В золото нарядился лес Прикарпатья, источая спокойствие и торжественность. За ним просматривались холмы начинающихся гор, по-праздничному разодетых. Одни только тополя сбросили с себя листву. Буки и дубы прикрывали их наготу от посторонних глаз. Было безветренно, в голубом небе зависало несколько белоснежных облаков.

«Красота-то, какая!» — Евгений Потураев даже остановился, оглядывая открывшийся вид. Он хотел, было закурить, но перед таким праздником природы постеснялся это сделать. Ему показались несовместимыми дым и свежий аромат, исходивший от леса.

Постояв несколько минут, запоминая все краски осени, Потураев пошел к своему дому, стоявшему в полукилометре от его воинской части. Новая пятиэтажка — ДОС, как по всей стране называли дома офицерского состава, стоящая на окраине украинского городка, заслоняла собой все добротные частные постройки жителей Мирова. Этот небольшой городок находился всего в пятнадцати километрах от польской границы, и жили в нем в основном украинцы и поляки. По своему географическому положению Миров много повидал на своем веку.

Бывший польский городок был и под литовскими рыцарями, и обозы шведского короля Карла XII обирали его до нитки, и под властью Российской империи. В последний раз жизнь Мирова в корне переменилась при освободительном походе Красной Армии осенью 1939 года. Такой же прекрасной осенью. Хотя жители городка никого не просили себя «освобождать».

Второй год старший лейтенант Потураев служил здесь. Его часть, 29-я десантно-штурмовая бригада, была на стадии формировки. В прошлом году, сразу после окончания артиллерийского училища, он прибыл сюда почти на голое место, где стоял один лишь колышек южнее Мирова. И вокруг него несколько палаток. Штабная и для офицеров и прапорщиков, прибывающих каждый день со всех концов страны: Средней Азии, Закавказья, Украины. Подразделения бригады комплектовались солдатами последнего призыва, сержантами — из очередного выпуска младших командиров учебной дивизии Львова, что был в сорока километрах. Их тоже поселили в палатки.

Поначалу Потураев не представлял себе будущей части — так все казалось нереальным и далеким. Это же нужно строить боксы для боевой техники, казармы, столовую, автопарк, караульное помещение и много других элементов современной воинской части, без которых невозможны жизнь и боевая учеба. Прошедший год был сплошной стройкой. Одновременно получали вооружение. По ночам на товарной станции Львова разгружались боевые машины десанта, грузовики различных марок, гаубицы, минометы, боеприпасы, парашюты. И только воля, и энергия командира полковника Леценко совместно со всем личным составом бригады позволили уложиться в напряженные сроки рождения новой части.

Их ДОС тоже был построен военными строителями всего за семь месяцев. Офицеры и прапорщики вызвали в Миров свои семьи. Приехали с Луганщины жена и дочь Потураева.

— Анечка! Папуля идет, — позвала Наташа двухлетнюю дочь, увидев Евгения из окна. Подхватив ее на руки, они вдвоем стали весело и призывно махать ему руками.

— Папуля! — кричала Аня, чуть не вырываясь из рук матери. Наташа сильнее прижала ее к себе, зарываясь лицом в пушистые волосы дочери.

— Давай-ка обед накрывать на стол, доченька! Папа придет голодный, и мы его обрадуем нашей вкуснятиной. Помоги мне!

Наташа застелила стол хрустящей скатертью и стала подавать Анечке приборы. Аня, стараясь по-взрослому, разложила на столе вилки и стаканы.

Трель звонка прервала их приготовления. Первой к двери бросилась Анечка, на ходу повторяя: «Папуля! Папуля!». Наташа открыла дверь. За ней стоял улыбчивый Потураев. Это был молодой офицер двадцати четырех лет, высокий и стройный. Правильные черты лица с черточкой нешироких усов, делали его похожим на гусара. Он был в повседневной форме одежды: китель в тонкой талии стянут портупеей, в хромовые сапоги заправлены отутюженные брюки.

Подхватив Анечку на руки, Потураев переступил порог и поцеловал свою жену. Любил он Наталью всегда, с тех пор как повстречал ее, студентку-заочницу, на вечере в их артиллерийском училище. Оказалось, что они из одного города, и уже не отходили друг от друга. Наташа после экзаменов уехала домой, где работала учительницей младших классов, а Евгений писал ей страстные письма. В первом же отпуске он предложил ей руку. Потом родилась Анечка, и Женя после окончания училища уехала к новому месту службы в Миров. И вот уже полгода они опять вместе.

— Папуля, мы с мамой будем тебя комить пеляни, — щебетала Анечка, обнимая Потураева двумя ручонками.

— Вот это действительно встреча так встреча! По какому случаю праздник? — спросил он, опуская Анечку.

— Женя, никакого праздника, мы сходили с Аней в центр и купили немного мяса. А потом надумали тебя побаловать пельменями. Она мне помогала, сама делала, по локти была в муке.

— Хозяюшки вы мои! Ну, молодцы! Дайте-ка умыться и переодеться.

На столе стояла большая миска с пельменями, от которых поднимался густой пар. Наташа поставила перед каждым тарелочку и по стакану молока. Она знала, что Евгений любит молоко и всегда его брала на двоих: на Анечку и на мужа.

Пельмени и вправду были вкусными. За столом Евгений шутил над «пельменями» Анечки, их причудливой формой. Но зато их вкус хвалил больше маминых. Всем было хорошо, но Наташа, нет-нет, да и встретит его какой-то тревожный взгляд. Сначала она не придала этому значения. Мало ли там, на службе что случилось. Вот и не может еще отойти от этого. В его дела она не вмешивалась никогда. А если надо выговориться — сам все расскажет, поделится тем, что его гложет. Они всегда делились своими радостями и неудачами по работе.

Наташа осталась убрать посуду, а Анечка потянула Потураева в комнату:

— Давай даться, папа! Ну, давай, — требовала она.

Как-то Евгений в игре с ней, встал на пол на четвереньки и научил ее «бодаться» лбами. Теперь Анечка постоянно требовала «даться», ей нравилось побеждать такого большого и сильного папу.

— Да ты же опять меня забодаешь! Я никак не могут с тобой справиться! Нет, я боюсь!

— Давай! Давай! — настаивала Аня.

Они встали на напольном ковре друг перед другом на четвереньки и пригнули головы. Аня смело пошла не него и уперлась в его лоб. Евгений немного посопротивлялся и стал медленно отползать назад. А Аня, как ей казалось, все сильнее и сильнее давила на папу, кряхтя и сопя.

— Всё, Анечка! Сдаюсь! Ну и сильна ты у нас! Будешь хорошо кушать, всегда будешь сильной.

Он, сидя на полу, подхватил и нежно прижал к себе маленькое тельце дочери. Старший лейтенант Потураев служил в артиллерийском дивизионе десантно-штурмовой бригады в должности старшего офицера батареи. Артиллерийскую науку он любил до самозабвения, испытывая внутренний восторг на боевых стрельбах — управлять огнем орудий, стоящих где-то позади наблюдательного пункта в нескольких километрах, это для него было праздником.

Наблюдая на разрывами снарядов в бинокль, вычисляя корректуры, он как бы сам был тем снарядом, который по его воле летел к цели. По своей должности он при стрельбе батареи всегда находился на огневой позиции, принимая команды с переднего края и обучая солдат правильным их исполнением. Эти минуты залпового и беглого огня он тоже любил. Мощные выстрелы гаубиц, пыль, дым окутывают орудия, а пороховая гарь всегда вызывала в Потураеве ощущения настоящего боя. А смена огневых позиций! Совершение марша и сходу занятие огневых позиций! Это захватывающая и волнующая картина! Слаженность расчетов при этом всегда грела душу Потураева. Он гордился своими солдатами и своей причастностью к такой боевой работе. По-своему, он был романтиком военной службы. Когда в бригаде, после ее формирования, началась боевая учеба, их офицеров — сухопутчиков, стали готовить к парашютным прыжкам. Это было для него новое, интересное и захватывающее дело. Потураев наравне с солдатами тренировался на трамплинах, рейнском колесе. Почти без волнения он взобрался на парашютную вышку. Прыгнул вниз безо всякого мандража, зная безопасность работы систем парашютной вышки. Он еще четыре раза подряд поднимался на нее.

На первый свой прыжок из самолета Потураев ехал тоже без волнения — так хотелось стать настоящим десантником. Он рвался в небо. Тренировочный «кукурузник» АН-2 поднялся в воздух, неся десять парашютистов. Под ними проплывали квадратики полей, ниточки дорог и зеленые массивы леса. Самолет вышел на боевой курс. Выпускающий по команде «Приготовиться!» открыл боковую дверь. В салон самолета ворвался поток ветра и рев двигателей. Евгений был вторым в очереди на прыжок. Сжимая правой рукой вытяжное кольцо, он, пружиня ногами, стоял за первым. Загорелся зеленый свет на табло в хвосте самолета и громкий ревун оглушил всех десантников. Этот звук как бы подталкивал парашютистов к двери.

— Пошел! — и первый парашютист ушел вниз. Потураев мелкими шажками приблизился к двери. Выпускающий слегка хлопнул его по левому плечу: «Пошел!».

Евгений пригнулся и резко оттолкнулся от порога, сжавшись, как учили, в неразомкнутый комок. Вихрь воздушного потока закрутил его во всех мыслимых и немыслимых плоскостях. Голова — ноги. Под его тяжестью раскрылся стабилизирующий парашютик, закрепленный карабином к тросу в самолете, и свободный полет Евгения выровнялся: 501, 501, 503. Кольцо! Он резко выдернул вытяжное кольцо и внезапно провалился еще больше в бездну. Мгновение, и подвесная система плотно обжала его, и ноги подбросило вверх. Он как-будто бы остановился в воздухе. Посмотрел наверх — белый купол одуванчиком висел над ним. Сверху в стороне уже негромко гудел их самолет. А затем вообще наступила тишина. Ни звука! Он будто бы завис над необъятной землей. Вокруг, до дымчатого горизонта, виднелись лес, поля, голубая ленточка реки. Машины маленькими коробочками ее двигались по дороге-нитке.

Осмотрев стропы, Евгений двумя руками ухватился за одну из лямок, стал несильно подтягивать ее вниз. Группа строп наклонила край купола и понесла его в направлении центра площадки приземления. Потураев, медленно перебирая лямку парашюта руками, отпустил ее и стал почти вертикально опускаться. Метров за восемьдесят от земли показалось, что она стремительно понеслась ему навстречу. Развернувшись к земле лицом, усилием пресса живота приподнял сомкнутые ноги и сразу обе ступни ударились в стерню убранного поля. Евгений, как на тренировке, повалился на правый бок, тут же вскочил и забежал за купол, ребром вставший на земле. Купол погас. Потураев неторопливо расстегнул грудную перемычку, ножные обхваты подвесной системы. Он сделал это! Первый парашютный прыжок позади. А в небе гудели другие самолеты, из них черными комочками отделялись солдаты и офицеры его бригады, чтобы через несколько мгновений зависнуть под белым куполом. Рядом с ним, то там, то здесь, приземлялись парашютисты в комбинезонах и летных саржевых шлемах.

Вот всегда у парашютистов спрашивают: страшно было прыгнуть в первый раз Евгений честно мог сказать: нет, в первый раз я сам сознательно стремился к прыжку. И особого страха не испытал. А вот второй раз он действительно боялся. Не скрывая этого, Евгений рассказал об этом малодушном и естественном страхе перед вторым прыжком. Память первого раза оставила в нем рев звукового сигнала, поток ветра из открытой двери и головокружительное падение до раскрытия купола. Эта память мучительно давила на него до слабости в коленях. Эту слабость он почувствовал еще по дороге на аэродром. На этот раз Евгений был в самолете первым из десяти, готовящихся к прыжку. И был единственным офицером на корабле, остальные были солдатами его дивизиона. АН-2 поднялся над облаками и шел метра в пятидесяти над ними. Белоснежные комки облаков проплывали под самолетом, скрывая реальность высоты. Сознание того, что он один офицер в самолете, обманчивая высота полета и, самое главное, Евгений знал, что в десантных войсках отказников не бывает, — все это подтолкнуло его к броску из самолета. Позже он прыгал из многих типов самолетов и вертолетов днем и ночью, с оружием и без, но ту душевную ломку перед вторым прыжком он помнил всегда. Так, что не всем страшно только перед первым прыжком.

Ближе к полудню старшего лейтенанта Потураева отыскал в автопарке посыльный по штабу:

— Товарищ старший лейтенант! Разрешите обратиться?

— Слушаю.

— Вас срочно вызывает командир бригады полковник Леценко! Он у себя в кабинете, — доложил посыльный.

— Не знаешь, зачем вызывает? — спросил у него Потураев.

— Не знаю, товарищ старший лейтенант. Мне дежурный по части приказал найти вас и сообщить.

— Хорошо, иду.

Оставив сержанта Ковалева за себя старшим по обслуживанию артиллерийских тягачей, Потураев спорым шагом пошел к штабу бригады. По дороге его нагнал командир первой десантно-штурмовой роты капитан Царегородцев:

— Женя! Тебя тоже к комбригу? Мне посыльный по штабу сказал, что вызывают меня и тебя, не знаешь для чего?

— Не знаю, Володя. Может быть, опять наши бойцы попались, не отдав кому-нибудь честь?

— Может быть… — неуверенно сказал Царегородцев.

Штаб был одноэтажным длинным с правого края плаца. Еще проходя плац, они издалека увидели перед его дверями группу офицеров, стоящих вокруг дежурного по части с красной повязкой на левом рукаве кителя. Увидев Потураева и Царегородцева, они повернулись в их сторону, ожидая, когда те подойдут. Это были начальник артиллерии бригады подполковник Кривошеин, начальник продовольственной службы капитан Троянов и командир десантно-штурмового взвода лейтенант Ласкин. Худенький и белоголовый, Ласкин больше был похож на студента-первокурсника, чем на командира грозных десантников.

Дежурный по части капитан Лях нетерпеливо замахал рукой:

— Товарищи офицеры, Вас ждем! Давайте быстро!

— Что за спешка такая? — подходя, спросил капитан Царегородцев.

— Значит, так! Вас всех немедленно вызывает к себе полковник Леценко. Идемте, я доложу о вашем прибытии.

Дежурный первым пошел по неширокому коридору штаба. За ним потянулись пять вызванных офицеров. Лях поднял руку, показывая оставаться на месте, и постучал в дверь.

— Войдите, — послышался голос полковника.

Дежурный вошел в кабинет, закрыл за собой дверь и доложил:

— Товарищ полковник! Вызванные Вами офицеры прибыли!

— Зовите всех вместе, Лях, — приказал комбриг.

Дежурный по части повернулся и открыл дверь:

— Прошу, товарищи офицеры! Заходите!

По одному они зашли в просторный кабинет командира бригады. Вдоль одной стены, напротив окна, рядком стояло с десяток стульев. На двух сидели начальник штаба, и начальник политического отдела части.

Прибывшие стали было докладывать о своем прибытии, но Леценко рукой остановил их, вставая и выходя из-за стола:

— Вижу, вижу, что все пришли! Рассаживайтесь по местам.

Полковник Леценко, среднего роста, плотного телосложения сорокалетний офицер был строгим, но справедливым командиром. Сам всегда подтянутый в идеально выглаженной форме он не мог равнодушно видеть расхлябанности в своих подчиненных, будь то офицер или солдат из хозвзвода. Порядка он требовал везде: в спальных помещениях солдат, на территории части, в боксах боевых машин, в столовой. Особое внимание он обращал на питание солдат и сержантов, внушал такое же внимание всем своим заместителям. Теперь там все было в порядке, но где не бывает возможных проколов? И начальник продовольственной службы капитан Троянов в уме перебирал свои недоработки, которые могли быть причиной его вызова к полковнику. Впрочем, о том же думали и остальные. А командир бригады подошел к вызванным офицерам и с каждым поздоровался за руку. Крепко пожимая их ладони, Леценко пристально вглядывался в каждого из прибывших к нему офицеров. Но и в его взгляде нельзя было не заметить что-то вроде смущения. Такими его приглашенные еще не видели. Комбриг присел на свой стул и посмотрел на присутствующих начштаба и начПО Те почти одновременно кивнули в ответ на его вопросительный взгляд. Леценко взял в руки лежащую на столе папку красного ледерина открыл ее, что-то почитал в ней и закрыл.

— Товарищи офицеры! Из штаба округа пришла шифрограмма о подготовке и отправке в Демократическую Республику Афганистан пяти человек: начальника артиллерии, начальника продовольственной службы, командира десантно-штурмовой роты, старшего офицера артбатарей и командира взвода. Если первых двух выбирать не пришлось, — Леценко посмотрел на Кривошеина и Троянова, — вы у нас в единственном числе, то других мы, вот с начальником политотдела и начальником штаба, выбирали из нескольких кандидатов. Посоветовавшись, мы выбрали вас: Царегородцев, Потураев и Ласкин. По моему мнению, вы самые подготовленные офицеры на этих должностях. Сами знаете свое дело и грамотно учите своих подчиненных. Считайте это доверием командования части, сегодня начштаба оформит это приказом. В Афганистане вы все будете представлять не только нашу бригаду, но и весь Прикарпатский военный округ. По-человечески желаю вам всего хорошего и достойно вернуться в нашу часть. Мы будем вас ждать. Вопросы есть? — вопросительно оглядел Леценко притихших офицеров.

Они ожидали всего: разноса за промахи по службе, получения какого-то служебного задания, но только не это. Нет, это не значит, что они отказывались, просто такое сообщение было неожиданным. Командировка в Афганистан предполагала расставание с семьями на два и больше года, что сразу осмыслить и задать какой-то вопрос полковнику они, ошарашенные приказом, не могли.

— Нет вопросов? Подполковник Щелкунов, у вас есть что сказать в напутствие?

Начальник политического отдела встал со своего места и начал пространно и не совсем понятно говорить об Апрельской революции Афганистана, о международном империализме, о помощи Советского Союза в защите их революции.

«Наталью с Анечкой нужно отправить в Коммунарск, к ее родителям. Пусть живут там, пока меня не будет», — думал Потураев.

А начПО продолжал говорить о великой миссии советских воинов на земле Афганистана.

«Там Аня будет под присмотром тещи и моей мамы, а Наташа будет работать в школе и заочно продолжать учиться в институте, немного ей и осталось-то, всего год, — глядя на подполковника и не видя его, размышлял Евгений. — Квартиру сдавать не будем, может и правда вернемся сюда? Я-то ладно, а как сообщить обо всем этом Наташе? Ведь и полгода не живем на новом месте и Анька уже подросла. Скоро в садик бы можно было отдать и Наташа пошла-бы на работу в школу. Как сообщить? Что из этого будет? А мама?» — лихорадочно перескакивали мысли Потураева с одной на другую.

Начальник политотдела закончил свою речь и сел на свой стул. Комбриг помолчал, встал и подошел к вызванным офицерам. Они встали, молча глядя на командира.

— Ждем вас такими же живыми и здоровыми. Сегодня после обеда можете оставаться дома готовиться к отъезду. Всего хорошего! — полковник Леценко крепко пожал каждому руку.

Начальник штаба пригласил их к себе в кабинет и по селектору вызвал начальника строевой части капитана Харитонова. Отъезжающим довели официальный приказ об убытии в Афганистан, рассказали, какие документы нужно представить в строевую часть. Отъезд в штаб округа послезавтра.

— Вы где потерялись? Так сильно шумели и вдруг замолкли? — Наташа стояла на пороге комнаты. Евгений так же сидел на полу, прижимая и легонько покачивая Анечку.

Девочка на его руках успокоилась и уснула.

— Тс-с! Спит Анька. Возьми ее, отнеси в спальню.

Наташа перехватила дочь из его рук и отнесла в свою кроватку. Потураев встал с пола, вышел на балкон и закурил. С высоты третьего этажа городок Миров был виден весь до противоположного конца. В самом центре виднелись купола действующей церкви, огороженной чугунной решеткой. Но не вид городка занимал сейчас Евгения. Предстоящая разлука с семьей одолела все его мысли. Он даже не сможет проводить их в Коммунарск. Наташе самой придется обо всем этом позаботиться. «Анечка подрастет без меня и позабудет. Опять все свалилось на Наталью. И придется ли после Афганистана вернуться сюда? Пришлют замену из другого округа — и снова переезжай на новое место. Да-а». — Потураев задумчиво смотрел на кончик тлеющей сигареты.

— Ты здесь? А Анечка крепко заснула. Даже глаза не открыла, когда клала ее в кроватку. Мне днем с трудом удается ее уговорить поспать, а у тебя на руках сама заснула.

— Да я здесь не при чем, Наташ. Она сама хотела спать, да тут еще так намаялись с ней, с этим боданием. Вот и сморило ее.

— Хорошо-то как! Смотри, какой красивый лес вдалеке! И тепло еще. Ты что задумался, Жень? — Наташа щекой прижалась к его плечу.

— Где в Мирове есть фотоателье, где смогут срочно сделать фотографии на матовой бумаге? — решился начать разговор Потураев. Наташа, не отрываясь от его плеча, спросила:

— Какую фотографию? Для чего?

— На загранпаспорт, — глухо ответил Евгений.

Наташа отпрянула от него и прошептала:

— На какой загранпаспорт?

— Ты только не волнуйся, Наталь! Меня посылают в Афганистан. Отъезд уже скоро — послезавтра. Подожди! Ты чего? — Потураев подхватил обмякшую жену.

— Дорогая моя! Ну чего ты? Не надо! Успокойся!

Он прижимал Наташу к своей груди и ладонью тихонько поглаживал ее по спине. Вот этого он и боялся. В своей жизни и службе он много чего уже не боялся, а вот к этому никогда не привыкнешь.

— Я еду не один, впятером мы туда едем. Да и страшного ничего нет. Ты же сама мне рассказывала, что показывали по телевизору — наши там стоят дома, детские садики, деревья, говорила, сажают.

— Как же мы с Аней без тебя, Женя? Как мы одни здесь останемся? Я и не работаю пока. Нельзя ли было отказаться, Женя? У нас ведь маленький ребенок. Что, они не поймут? Сходи, Женя, попроси комбрига найти тебе замену Мы же с Аней от тоски по тебе пропадем, — с продыхом глотая слезы и заикаясь сказала Наташа.

Потураев чуть сильнее сдавил ее в своих объятиях. От слов жены у него тоже запершило в горле.

— Ладно, Наташенька, успокойся! Ты же меня знаешь — не пойду я никуда просить о замене. Эти два года пролетят быстро, соскучиться не успеем. А уже потом, точно, никогда расставаться не будем! Не будем же? Всхлипывая, Наташа, проговорила:

— Не буудем!

Они зашли в комнату и сели на диван. Женя левой рукой обнимал Наташу за плечо, а она припала к нему на грудь.

— Когда уезжаешь? — тихо спросила Наталья.

— Послезавтра сбор во Львове, в штабе округа. Оттуда летим самолетом в Ташкент.

Наташа уже ничего больше не спрашивала. «Да что это за жизнь такая? — думала она на груди у мужа. — За два года после женитьбы и полгода не были вместе. То переезд, то дежурства, то зимние, то летние лагеря. Аня маленькой его только по шинели узнавала. А сейчас вообще разлука на два года. Когда же жить-то?»

И от жалости к себе, к мужу и дочери она тихонько заскулила, не вытирая обильные слезы. Молчал и Женя. Ему тоже нелегки эти минуты и будущее расставание с семьей.

Наташа рывком освободилась от его объятий, выпрямилась и утирая кулачками глаза сказала:

— Прости, Женя, зареванную жену. Скажи, нам с Анечкой здесь, в Мирове, оставаться и ждать тебя?

— Нет, солнышко мое, вам лучше уехать к маме в Коммунарск, а эту квартиру закроем. Может, пригодится. Плохо то, что я не смогу помочь вам туда переехать.

— За нас не беспокойся, дорогой! Мы и сами доберемся на поезде. Что нам? Мама с папой встретят. К твоей маме, бабушке Нине всегда будем приходить. Надо же еще и ей сообщить, что ты уезжаешь?

— Не сейчас, Наталь. Не надо раньше времени ее тревожить. Потом уже поставим перед фактом, мол, я уже в Афганистане. А время, любимая, быстро пролетит, правда?

— Ой, не знаю, Женя. Мне это быстрым никогда не покажется. Анечка скучать будет сильно. Она же каждый день тебя выглядывает в окно, не идет ли папа? А теперь куда мы с ней будем выглядывать?

Наташа снова заплакала. Теперь Женя положил голову на ее колени и молчал.

— Женя, тебя же надо собрать. Давай посмотрим, что ты будешь брать с собой и что нужно подкупить.

— Давай.

Женя снял с шифоньера чемодан, который они купили к прошлому, летнему, отпуску. Наташа протерла его сырой тряпкой, насухо вытерла и открыла верхнюю крышку

С конца декабря 1979 года части 40-й Армии Советских Вооруженных Сил размешались в разных провинциях Афганистана, Построив палаточные военные городки, полки, бригады и дивизии сначала не предпринимали активных боевых действий.

Но по мере возрастания нападений моджахедов на колонны, снабжавших войска всем необходимым, обстрелов палаточных городков из всех видов современного оружия, возрастании числа потерь среди личного состава, советские командиры стали планировать контроперации по уничтожению мелких и крупных бандформирований. В ходе боев они столкнулись с организованными отрядами моджахедов, вооруженными и подготовленными в Пакистане. Для выявления таких отрядов из Москвы подключились офицеры ГРУ (Главного Разведывательного Управления), создав по всему Афганистану платную агентурную сеть. В свою очередь в Пакистане возросло количество военных лагерей для подготовки моджахедов: минеров, минометчиков, пулеметчиков, разведчиков. Инструкторы из Саудовской Аравии, Египта, Китая и других стран обучали их методам диверсионной войны и способам маскировки под местных жителей. Во главе борьбы против советских войск встали известные люди Афганистана: Раббани, Гульбеддин Хекматиян, Ахмад-шах-Масуд. Духовенство призывало народ Афганистана на борьбу с «неверными».

Но с другой стороны руководство Афганистана во главе с Бабраком Кармалем, опираясь на советских политических и военных советников, создали в центре и в провинциях органы государственной власти, милицию царандой, службу безопасности ХАД и национальную армию. В стране были проведены земельная, водные реформы, в результаты которых небольшая часть богатых феодалов лишалась право безраздельного владения землей, арыками и каналами Афганистана. Землю стали раздавать дехканам, обрабатывающим ее. Как и сотни лет назад они обрабатывали ее деревянными сохами, запряженными в пару быков. Советский Союз стал поставлять в Афганистан тракторы, в Кабуле построили домостроительный комбинат. Могло показаться, что против советских войск воюют только бывшая богатая часть населения и примкнувшее к ним обманутое крестьянство. Но в руководящей Народно-Демократической партии Афганистана во главе с Бабраком Кармалем произошел принципиальный раскол на две фракции. Одна упрекала другую в захвате власти на всех ключевых постах в органах управления, службе безопасности и армии. В армии противостояние сторонников фракции вылилось в открытые вооруженные столкновения, вредительство советским войскам и по возможности уничтожение советских подразделений.

Таким образом, 40-я Армия часто оказывалась под ударами с двух сторон: открытой борьбой с ними моджахедов, пришедших с Пакистана и внезапных предательских ударов «союзников». В противоборство, по разные стороны «баррикад», втягивалось все большее число населения Афганистана и к концу 1981 года вся страна была объята пламенем полномасштабной войны. Советская армия проводила против моджахедов, среди которых было много иностранных наемников, частные и полномасштабные операции, в ходе которых гибли не только моджахеды, но и много местных жителей. Моджахеды тоже наносили советским частям внезапные и ощутимые удары, растворяясь среди населения, одновременно грабя и издеваясь над ним. Получалось как в любой войне: население страдает от нее больше, чем воюющие стороны.

В военных палаточных городках советских подразделений, несмотря на мощь Советского Союза, повседневная жизнь была полна лишений и нехваток. Сказалась извечная русская притча: «долго запрягаем…». Неповоротливость и пассивность тылов армии приводили к убогому существованию солдат, сержантов, прапорщиков и офицеров в отдельных гарнизонах, где отвратительным было питание, а то и полного полумесячного голода, невозможность смены постельного и нательного белья. Воду для питья брали из грязных арыков, там же мылись сами. Вши заедали личный состав. К концу второго года присутствия в Афганистане, четверть 40-й Армии были больны инфекционным гепатитом тяжелых форм и находились на излечении в различных городах Советского Союза. Если учесть, что еще одна четверть, с большим лишком, составляла не боевые подразделения, как то ремонтные, хозяйственные и другие, то оказалось, что к этой осени 1981 года только небольшая часть 40-й Армии выполняла боевые задачи, рассчитанные на полнокровные подразделения и части..

В таких условиях военной, политической и бытовой обстановки в армии было все: героизм и отвага, трусость и предательство, карьеризм и бескорыстие. Впрочем, как в любой армии и в любой другой войне.

На другой день старший лейтенант Потураев пришел в часть позже обыкновенного. Пока дождался в фотоателье необходимых снимков для загранпаспорта, пока покупал себе в универмаге зимние перчатки на дорогу, которых у него не было, время подошло к полудню. В строевой части ему выдали предписание для прибытия в штаб округа завтра в 9–00 и он пошел к себе в артиллерийский дивизион попрощаться с сослуживцами. Там его ждали. Командир дивизиона решил проводить своего офицера по всем неписаным правилам. Организовали импровизированный стол, на столе водка, соленые огурцы, хлеб, сало, лук. Обыкновенный стол обыкновенных мужчин. Пришел начальник артиллерии подполковник Кривошеий. Офицеры и прапорщики дивизиона суетились в коридоре, неся табуретки и стаканы.

Кривошеина и Потураева посадили во главе стола. Разлили в стаканы водки. Командир дивизиона майор Дикан-ский взял слово: «Товарищи офицеры! Сейчас мы провожаем наших однополчан… Заходите! Не стойте в дверях», — прервал свою речь Диканский, увидев вошедших: капитана Троянова, капитана Царегородцева и лейтенанта Ласкина. Все подвинулись и им тоже налили водки. «Сейчас мы провожаем своих однополчан Кривошеина, Потураева, Царегородцева, Троянова и Ласкина. Им выпала честь представлять нашу часть в боевой обстановке в Афганистане. Хотя сведения оттуда поступают миролюбивые, пресса и телевидение показывает только улыбающихся наших солдат, сажающих аллеи фруктовых деревьев, мы догадываемся, что вам придется не только сажать деревья. Я, как командир дивизиона, уверен в старшем лейтенанте Потураеве Евгении Михайловиче, как в опытном офицере-артиллеристе. Другие убывающие офицеры тоже специалисты своего дела. Хочу пожелать вам всем честно отслужить эти два года, вернуться живыми и с орденами на груди. За вас!» Все встали и ударились своими стаканами со стаканами отъезжающих. Все вдруг начали говорить пожелания, перекрикивая друг друга, глухо стучали граненые стаканы. Выпили и налили еще. Встал со стаканом в руке командир батареи Потураева капитан Носонкин:

«Товарищи офицеры! Уезжает из нашей батареи один из лучших офицеров. Полтора года мы вместе создавали ее по крупинке, не считаясь ни со временем, ни с личной жизнью. В том, что сейчас личный состав обучен и готов выполнить любую боевую задачу, есть немалая доля старшего лейтенанта Потураева. Грамотный артиллерист, он обучал солдат и сержантов всем секретам работы у орудий. Спасибо, Женя! За тебя! За всех уезжающих! Чтобы живыми вернулись к нам!»

Застучали стаканы. Потураев и второй раз едва пригубил немного водки. За столом оживленно заговорили, нет-нет, поднимая стаканы, глазами обращаясь к нему и другим виновникам застолья. Они тоже мало выпивали, так как знали, что сегодняшний вечер — последний в кругу своих семей.

Отъезжающих дружно проводили до КПП и Потураев пошел домой знакомой дорогой. Наташа и Анечка ждали его. Весь последний вечер они все втроем были рядом. Евгений не выпускал Анечку с рук. И за столом держал ее на коленях, и после ужина постоянно прижимал дочку к себе, целуя то в ушко, то в щечку. Наташе спокойствие давалось нелегко, но уже без слез она еще раз перебирала уложенные в чемодан вещи. Не забыла ли что-нибудь положить? Наташа напекла его любимых пирожков и вместе с железной и плоской банкой селедки «Иваси» приткнула пакет между зимней шапкой и тельняшками Евгения.

Уложив Анечку спать, Наташа и Женя долго обсуждали их дальнейшую жизнь.

— Как договорились, Наталя, я завтра утром уеду во Львов, а вы с Анечкой, взяв с собой самое необходимое, уезжайте в Коммунарск. Как только будет первая возможность — я вам напишу и сообщу свой адрес. Ну, не плачь, не плачь, Наталя! Все хорошо будет! Не надо!

Наташа опять плакала у него на плече. «Уже ничего не изменишь, от нас ничего не зависит», — думала она. И от сознания такой беспомощности еще жалобнее подвывала в его плечо.

Утром вся небольшая семья Потураевых была на железнодорожном вокзале. До отхода электрички оставалось десять минут. Здесь же находились и другие уезжающие офицеры с семьями. Только лейтенант Ласкин с небольшим чемоданчиком был в одиночестве.

Евгений держал Анечку на руках, а Наташа с припухшим от слез лицом прижалась к его плечу. Все уже сказано и они стояли молча, прижимаясь друг к другу. Подошла электричка, открылись ее автоматические двери. И народ наперегонки бросился на посадку.

— Женя! Мы тебя любим и будем ждать всегда, всегда! Ты только нам быстрее напиши, а уж мы с Анечкой часто тебе писать будем. Анечка, поцелуй папу!

Аня, не совсем понимая слез мамы, обняла Потураева своими пухленькими ручонками. Евгений поцеловал ее в носик и передал дочку Наташе и взял чемодан в руку.

— Ну, все, родные, долгие проводы, лишние слезы. До свидания, любимые. Я вернусь! — он свободной рукой приобнял Наташу, державшую Анечку, и поцеловал ее.

Из окна вагона Потураев видел их, стоящих среди других провожающих, таких близких и уже таких далеких ему людей.

Львов встретил пятерых офицеров звоном трамваем и ухоженными узкими улицами. На проходной Управления кадров дежурный прапорщик, проверив их предписания, указал офицерам подъезд, сообщил номер комнаты, в которой их ждали. В просторной комнате за столами, как в школьном классе, уже сидело человек пятнадцать офицеров различных родов войск: мотострелки, танкисты, автомобилисты, артиллеристы. Работник Управления, незнакомый пожилой подполковник, отметил в своем списке прибывающих и предложил занять свободные места. В течение десяти минут подошло еще несколько офицеров. Подполковник, сверив количество офицеров со своим списком, обратился к ним:

— Товарищи офицеры! Вы все из разных воинских частей нашего Прикарпатского округа. Но с этого момента вы являетесь одной группой, убывающей для прохождения службы в Афганистане, и должны держаться вместе. Порядок нашей работы следующий, — он посмотрел на часы, — через двадцать минут мы должны быть в комнате у начальника Управления кадров округа генерал-майора Стогова. После беседы с ним на нашем автобусе едем в аэропорт. Билеты на самолет до Ташкента у меня. Прошу никуда не отлучаться, все вопросы решать со мной.

Кабинет генерала вместил всех двадцать пять уезжающих офицеров. Они расселись на стулья, стоящие по периметру кабинета у стен. Подполковник остался стоять слева от стола генерала, доложив о готовности группы к отправке и держа в руках папку каких-то документов. Генерал-майор Стогов, высокий и седой, встал из-за стола:

— Товарищи офицеры! Ваша группа представляет лучшую часть нашего округа. Помните об этом и достойно исполняйте свои обязанности на земле Афганистана. У меня к вам один вопрос: есть ли среди вас, кто не хочет, не может или боится уезжать в Афганистан?

В кабинете наступила тишина. Вдруг поднимается лейтенант в красной фуражке мотострелка и запинаясь, но смело, начал доказывать о невозможности своего отъезда, только что женился, вся родня боится за него и все такое. Со стороны было явно видно, что он и сам боится. Лейтенант замолчал и остался стоять. Генерал, повернувшись к подполковнику, сказал:

— Товарищ Виноградов! Мы должны идти навстречу пожеланиям офицеров и их родственников. Подыщите лейтенанту место службы на Крайнем Севере, отправьте его туда и доложите мне. Товарищ лейтенант! Выйдите и подождите подполковника в коридоре!

Лейтенант вышел. Стогов спросил:

— Еще есть такие?

Все молчали. Он опять обратился к подполковнику:

— Виноградов, раздайте паспорта.

Подполковник Виноградов называл фамилии, офицеры вставали, подходили и получали синие корочки служебных паспортов. Потураев, вернувшись на свое место, разглядел его: консульская печать, виза на въезд, страна — Афганистан. Другие офицеры тоже с интересом листали невиданного доселе паспорта.

Подполковник подал команду:

— Товарищи офицеры!

Все встали по стойке «смирно». Генерал пожелал им вернуться в одной округ и разрешил выйти. Через полтора часа все офицеры были в аэропорту Львова.

Афганистан. Северная провинция Кундуз. Уже почти два года стоит здесь, на окраине Кундуза, 56-я отдельная десантно-штурмовая бригада. Стоит — это только слово — стоит. Батальоны бригады, усиленные артиллерийскими и минометными батареями за два года, может быть, месяца четыре были в своем палаточном городке. Четвертый батальон сразу же после перехода границы в конце декабря 1979 года занял перевал Саланг и держал его несколько месяцев, пока советские войска потоками шли в глубь Афганистана. Подразделения батальона, заняв мосты и мостики, главную туннель перевала и другие ключевые объекты перевала, отражали нападения бандформирований в условиях отрыва от основных сил бригады, холодной и снежной зимы и полной бытовой неустроенности. Это потом, после них, здесь будут построены ДОТы и бронеколпаки, а солдатам четвертого пришлось хлебнуть в полной мере морозные ночи в горах, просто негде укрыться и не из чего разжечь костер. Кругом только голые и мрачные стены гор и снег.

Второй батальон совсем ушел на юг в Кандагар на усиление мотострелковой бригады, так и остался там, мотаясь по пустыни Регистан за караванами с оружием, формально числясь за 56-й бригадой.

Первый и третий батальоны истоптали своими бронетранспортерами весь север и северо-восток страны, загоняя моджахедов вплоть до реки Аму-Дарья, границы с Советским Союзом. Командир бригады подполковник Ветошкин вертолетами добирался от одного батальона в другой. Он знал все нужды своих начальников служб с колоннами грузовиков, чтобы обеспечить бесперебойное снабжение своих солдат. Хотя не всегда это удавалось.

В середине ноября 1981 года все подразделения бригады получили по радио приказ вернуться в постоянное место дислокации в Кундуз. Личный состав отмылся в походной палаточной бане, прожарил обмундирование в специальных санитарных машинах, «вошебойках», и два дня отсыпался в утепленных армейских палатках. 1-я артиллерийская батарея заняла позиции в боевом охранении перед глубоким обрывом стволами на Кундуз.

20 ноября комбриг на совещании офицеров и прапорщиков сообщил им приказ командующего 40-й Армии о передислокации бригады на новое место. Юго-восток Афганистана, провинции Пактия и Логар. Предстоит совершить марш в 700 км, полностью сняв палаточный городок.

Ветошкина бригада пойдет тремя колоннами. 1, 2 и 3 декабря по 90–95 машин в каждой колонне. Начальник штаба бригады майор Масливец доложил о порядке выдвижения подразделений бригады по датам. Первая батарея выезжала со второй колонной 2 декабря, поддерживая третий десантно-штурмовой батальон.

Получив приказ, солдаты, сержанты, прапорщики и офицеры приступили к свертыванию лагеря и погрузке имущества на машины. Предстояло вывезти буквально все: от пушек до последней доски, так как на новом месте их ожидала голая местность, окруженная горами.

Пассажирский самолет ТУ-154Б сообщением Львов-Грозный-Ташкент вылетал с задержкой в несколько часов. Потураев, запахнувшись в шинель и опустив козырек фуражки на глаза, сидел в зале ожидания в полужестком кресле. Его состояние можно было назвать полудремом или тягучим размышлением о событиях последних дней, так круто изменивших его жизнь. Только-только наладилась их с Наташей и Анечкой семейная жизнь, скромно обставили свою квартиру самими необходимыми вещами, планировали о совместной встречи нового 1982 года, и вот уже военная судьба разорвала их семью на части. Потураев вспоминал прошлый отпуск летом. Тогда, в июне, они все втроем провели неделю на Азовском море на окраине Приморска. Сняли недорогую комнату у пожилой женщины и целыми днями жарились на диком пляже. Крутой обрывистый берег укрывал море от северных ветров и вода прогрелась до дна. Тем более, что неглубокое оно, Азовское море. Чего только не вытворял тогда Женя с Анечкой в воде. Стоя по пояс в воде, недалеко от берега, он подбрасывал ее вверх и ловил у кромки воды. Раскинув ножки и ручки, Анечка визжала от страха и восторга, требуя повторения полетов. Наташа бегала вокруг них, прося Поту-раева прекратить «издевательство» над ребенком и замирала каждый раз, когда Анечка взмывала вверх. Вдоволь накупавшись, они безвольно лежали на покрывале, через него ощущая тепло песка. Потом они с Аней строили песочный дворец у кромки берега. Наташа со своего места давала им архитектурные советы, на которые они мало обращали внимания и лепили домик по своим немыслимым планам.

Потураев вздохнул. Когда еще придется вот так, беззаботно, провести совместный отпуск? Он приподнял козырек фуражки и огляделся. Рядом с ним так же дремали офицеры его группы, уставшие от нудного ожидания и походов в буфет. Евгений снова окунулся в воспоминания. Почему-то ему привиделось детство, школьные годы. Школа была недалеко от его дома и почти сразу он стал ходить туда без мамы. Она, смахнув с первоклассника невидимые пылинки, провожала Женю только до подъезда, влюбленно смотря ему вслед. Он всегда по нескольку раз оборачивался к маме и махал ей рукой. А мама уже спешила на работу. Вспомнив о матери, Потураев невольно вздохнул: она и сейчас, родная, каждое утро убегает на свой завод, закоптивший весь город. Производство вредное, но где еще найти работу? Вот и суетятся почти все жители Коммунарска вокруг этого завода. В его глазах стоял их двор родной пятиэтажки. С соседскими мальчишками они излазили все закоулки проходного и зеленого двора… Часто убегали через улицу к площади, где в ее центре стояла на граните самоходка времен войны. Уж и полазили они по этой самоходке! Висели на стволе, пытались открыть намертво приваренные люки, ползали по ее броне, пока кто-нибудь из взрослых не прогонял пацанов.

Объявили посадку, и пассажиры заторопились к месту контроля ручной клади. Лайнер взял курс в город Грозный. Пролетая над Кавказом, Потураев очарованно глядел на бесконечные гряды гор, уходящих за горизонт. В Грозном, пока самолет заправлялся, все пассажиры находились в здании аэропорта «Северный». Офицеров поразил большой щит с объявлением: «Пассажирам запрещается проносить на борт самолета холодное оружие». Нигде, ни в одном аэропорту страны они не встречали таких объявлений-запрещений. Но тут свой менталитет, гр-р-р! ЗАРЭЖУ!

Каспийское море они пересекали уже в потемках. В салоне самолета тускло горел свет, равномерно гудели его двигатели.

— Первое, что нужно сделать в Ташкенте — это помыться, — думал Потураев, откинувшись на спинку кресла с закрытыми глазами. — Сниму сапоги, вымоюсь и потом уже можно будет по человечески отдохнуть.

В Ташкент они прибыли после полуночи и сразу же задохнулись от горячего и влажного воздуха. Несмотря на то, что недавно здесь прошел дождь и лужи еще не высохли, было неимоверно душно. Температура воздуха резко отличалась от Львовской прохлады.

Группу офицеров Прикарпатского военного округа встречал прапорщик, приехавший за ним на автобусе «ПАЗ». Он распорядился сложить вещи в конец автобуса, проверил по спискам наличие офицеров и сообщил, что отвезет их сейчас на пересыльный пункт, где они могут отдохнуть. Автобус кружил по каким-то темным улицам и напрасно Евгений пытался разглядеть в окно город. Никогда он не был в Ташкенте и сейчас ничего не видно.

— Сейчас приедем на пересыльный пункт, помоемся и спать, спать, — думал он, глядя на темные переулки Ташкента.

Автобус лучами фар уперся в железные ворота какой-то воинской части. Водитель несколько раз призывно посигналил, выбежал расхристанный и заспанный солдат и отворил ворота. Автобус въехал на территорию пересыльного пункта Ташкента.

Ох, уж эта Ташкентская пересылка. Кто из офицеров и прапорщиков, улетающих в Афганистан из Ташкента, не помнит ее. Пересыльный пункт был предназначен для приема военнослужащих, прибывающих из всех регионов Союза для дальнейшего убытия в Афганистан. Здесь в течение двух-трех дней проводились различные инструктажи о правилах поведения в Афганистане, политической и военной обстановке там, делали различные медицинские прививки от болезней: холеры, тифа, малярии. Потом формировали команды на самолет и с военного аэродрома «Восточный» переправляли в Кабул. Это уже в середине 80-х были построены здесь двухэтажные гостиницы, позволяющие хоть немного почувствовать себя человеком. А тогда, в начале десятилетия…?

На территории бывшей воинской части на плацу стояли несколько больших армейских палаток для размещения прибывших будущих героев. Отводилась и одна казарма, но пробиться туда было невозможно. Всегда получалось так, что ни одной свободной кровати там не было. Не было организовано питание, никакого буфета или лотка. Офицеры и прапорщики потоками стекались сюда со всех военных округов страны: Одесского, Ленинградского, Дальневосточного и многих других. И эта многочисленная толпа народа, намаявшись в дальней дороге, встречала ужасающие бытовые условия. Вернее, совсем никаких условий. Холодные палатки и голод не добавляли им патриотизма и желания для немедленного броска на амбразуру. Привыкшие к неудобствам военной службы и в очередной раз увидев наше русское безразличное отношение к людям, они доставали из чемоданов припасенные женами пакеты с продуктами, бутылки водки и вина и вот тогда пересылка становилась единой столовой, где наливают. Сидя в палатках на голых кроватях и по колено в воде, офицерский состав представлял собой картину из шевченковских забитых и униженных рекрутов. Они ехали в чужую страну помогать, как им говорили, строить счастливую, красивую социалистическую жизнь, а у себя на Родине, перед самым отъездом, встречали хамское и бездушное отношение к себе. Многие тогда задумывались: а не у себя ли в стране нужно начинать строить новую жизнь?

Встречающий прапорщик первым вышел из автобуса и офицеры гурьбой пошли за ним на КПП. Сдав свои предписания, все вернулись к автобусу и разобрали свои чемоданы и сумки. Сплошная темнота царила над пересылкой, нет ни одной лампочки освещения. Прапорщик указал на ряд палаток, темными буграми стоящих на плацу и предложил занять вторую из них. Потураев, ничего не видя под ногами, осторожно вошел в палатку следом за первым. Здесь была вообще непроглядная чернота. Он достал зажигалку и посветил вокруг себя. Справа и слева, оставляя узкий проход, стояли двухъярусные железные кровати без матрацев. Евгений сделал шаг вперед и сапоги по ступни оказались в воде. Дойдя вброд до середины палатки, Потураев на ощупь нашел свободную кровать и осторожно положил свой чемодан на нижнюю койку. Потом кто-то нашарил в углу гору сырых матрацев, наваленных на одной из кроватей. Евгений, шепотом матерясь и проклиная все на свете, на ощупь взял один матрац и бросил рядом с чемоданом. Разложил его, пристроив чемодан под голову. Шлепая по невидимой воде, вернулся за вторым матрацем, принес его и прилег прямо в шинели, укрывшись вторым матрацем. Был третий час ночи и даже здесь, на юге, было уже прохладно. Даже холодно. Его попутчики, «вспоминая чьи-то матери», тоже кое-как устроились и успокоились.

Утром они выплыли из палаток растрепанными и разбитыми. Шинели тоже отсырели и комом висели на плечах. Но узбекистанское яркое солнце быстро высушило и офицеров и лужи на асфальте плаца. Из других палаток тоже повыходило много офицеров и прапорщиков со всех концов страны. Сотни приехавших кое-как приводили себя в порядок, уже ничему не удивляясь и не ругаясь. А что там удивляться? Как всегда — это у нас без изменений. Подошли местные начальники в чине подполковников и разъяснили дальнейший порядок пребывания на пересылке. Сегодня и завтра регистрация, прослушивание различных инструкций, прививки и отправка за кордон. Выходить за пределы пересылки и распивать спиртные напитки запрещается. В первый день с ними провел занятие прямо на плацу, в одной из палаток, полковник-узбек, много лет проработавший военным атташе в Афганистане. Он рассказал о культуре страны, военной и политической обстановке на данный момент. За полковников выступил финансист из штаба Туркестанского военного округа, молодой майор — Ветров. Этот подробно и понятно разъяснил порядок денежного содержания прибывших и членов их семей, оставшихся в своих городах.

С утра второго дня на плацу пересылки был устроен пункт проведения прививок. Это был стол с препаратами, стоящие рядом с ним военные медики и длинная, в несколько сот человек, очередь прибывших военнослужащих, раздетых по пояс и по спущенными штанами, придерживающих их руками. Каждому специальным пистолетом под высоким давлением в считанные секунды делали четыре прививки: под обе лопатки и в обе ягодицы! Хлоп! Хлоп! Хлоп! Следующий!

К полудню руководители пересыльного пункта стали составлять списки для посадки в самолет и вскоре автобусами перевезли офицеров и прапорщиков на военный аэродром «Восточный».

Потураев с интересом прочитал на одном из зданий аэродрома надпись: «Таможня». К ней уже выстроилась очередь. Они медленно продвигались вперед, пока не зашли в узкий коридорчик, стоя друг другу в затылок. Подойдя к маленькому окошку, Евгений подал свой паспорт сидевшему там пограничнику. Сверив фотографию с «оригиналом», тот проставил штамп, возвратил паспорт и очередь протолкнула Евгения дальше, непосредственно к таможенникам. В их небольшую комнату запускали по три человека. Потураев поставил свой чемодан.

— Откройте, пожалуйста, — попросил один из чиновников. Евгений поднял крышку чемодана. Таможенник бесцеремонно стал небрежно перебирать его содержимое. Полотенце, бритва, пакет с оставшимися пирожками, шапка, тельняшки. Стоп!

— А это что? — он держал в руках плоскую железную банку.

Потураев улыбнулся, вспомнив, как не хотел он ее брать с собой.

— Там же написано: сельдь «Иваси» в пряном посоле.

— Я-то вижу, что там написано, — таможенник поднес банку к уху и потряс банкой. Внутри забулькал рассол. Он посмотрел на своего второго коллегу. Тот внимательно следил за его работой и одобрительно кивнул головой.

— Товарищ Потураев! Есть предположение, что вы контрабандой провозите спирт, закатанный в банку, под видом селедки. Сейчас мы проверим.

Таможенник достает консервный нож и начинает открывать банку. Такого идиотства Евгений еще не встречал. Он пытался остановить чиновника:

— Что вы делаете? Ведь там булькает рассол сельди! Не надо! Все стечет, сельдь высохнет и испортится!

Но его сопротивление только усилило уверенность таможенника в поимке контрабандиста. Он сделал ножом отверстие в банке и плеснул содержимое себе на ладонь. Понюхав эту мутную жидкость с горошками перца и… покраснел. Прокол! Не поймал!

— Ну, что будем делать? Вы мне не поверили, а теперь заткните эту дырку как хотите, — потребовал Потураев. Таможенник пошел в соседнее помещение, принес моток изоленты и щедро залепив отверстие, обмотал ею всю банку. После этого он поставил штамп в паспорте Потураева.

Месяца через два Евгений слышал, что эту Ташкентскую бригаду таможенников арестовали за неприкрытую и незаконную обдираловку и поборы с тех, кто едет в Афганистан и обратно. Они отбирали у солдат, сержантов, прапорщиков и офицеров все, что им понравится. Люди из Афганистана спешили домой и им не с руки было задерживаться в Ташкенте и искать правду у таможенного начальства. А у них забирали все, что приглянулось чиновникам. Был суд, их посадили, а в Ташкент прислали бригаду таможенников из Бреста.

Разрешено было провозить по две бутылки водки и по четыре бутылки вина. Излишки таможенники забирали. Евгений видел, как некоторые офицеры, не желая отдавать эти излишки, открывали новые и через плечо, вытягивая руки, кричали: «Бери! Пей, кто хочет!» Кто-то брал и пил. В таком нелицеприятном шуме и бардаке, после шмона вещей Потураев оказался в так называемом отстойнике. Это железная клетка, 10x10 метров, с двумя дверями: одна в таможню, другая на летное поле к самолетам. Народ выходил из таможни и постепенно отстойник так уплотнился, что все стоя придавливали друг друга всеми частями тела. Какая убогость! Какое унижение взрослых людей, офицеров! Где еще такое может быть?

Наконец открылись железные двери в сторону летного поля и толпа вынесла Потураева прямо к большому реактивному четырехмоторному самолету «Ил-76». Здесь, правда, по спискам выкликивали фамилии и ошарашенные люди по одному заходили по рампе в хвостовой части в салон грузового самолета. В нем, как и во всех военно-транспортных самолетах, железные лавочки были только вдоль бортов, в посредине большое пустое пространство. Первые зашедшие в салон самолета уселись на лавочках, а остальные размещались на полу, прижимая друг друга. Большой самолет, но и триста пятьдесят человек — тоже немало. Военные набились туда, как в Ноев Ковчег. Потураев сидел на полу, чемодан на коленях, сзади его подпирала чья-то спина, придавили и по бокам. Шум, гам, чей-то пьяный смех — все смешалось в невообразимый гул. Хочешь не хочешь, а родителям нужно сообщить о внезапном и быстром отъезде Жени. Да и нас с Анькой что бы встретили, — думала Наташа, одевая потеплее дочку.

— Мы гулять идем? Папа скоро приедет? Он мне игрушку обещал привезти, — спрашивала Анечка, нетерпеливо вырываясь из рук матери.

— Доченька! Мы сейчас с тобой пойдем звонить бабушке, а потом поедем к ней в гости. Хочешь к бабушке?

— Хочу, хочу! Когда мы поедем к бабушке? А у кого мы будем, у бабушки Веры или у бабушки Нины?

— Мы будем сразу у всех, доченька.

Вчера Наташа с Аней сходила в воинскую часть Евгения, в квартирно-эксплуатационную часть, КЭЧ, и договорилась там о том, что квартира остается за ними, пока Женя в Афганистане, а она уедет к родителям в Коммунарск.

Они вышли из подъезда и пошли на почту. Сегодня похолодало, ветер гнал по земле опавшие листья. Анечка бежала впереди и звала за собой маму. Но маме сейчас было не до бега. Тяжелые и невеселые мысли одолевали ее.

В Коммунарске пойду работать в школу, Аню оставлю у бабушек. На будущий год закончу институт, а там, глядишь, и Женя приедет. Только куда его направят служить? Неужели опять куда-то ехать?

— Анечка! Не убегай далеко! Иди сюда!

Аня остановилась, поджидая маму. Наташа взяла ее за руки и они пошли рядом, каждая думая о своем.

Межгород соединил Наташу с квартирой ее мамы в Коммунарске. Как можно спокойнее она сообщила о том, что Женя уехал, они остались одни и послезавтра на поезде приедут к ним. Вера Петровна, мать Наташи, любила Потураева, как родного. Она сама была замужем за военным, сейчас подполковником в запасе. Несмотря на то, что Вера Петровна в полной мере испытала на себе все «прелести» звания офицерской жены, другой партии для своей дочери она не хотела. С мужем и маленькой Наташей они служили во многих отдельных гарнизонах. После отставки Владимира Ивановича, они с Камчатки вернулись в родной Коммунарск. Сразу после разговора с дочерью Вера Петровна засобиралась к сватье, маме Потураева. На троллейбуснбй остановке она раздумывала о том, как помягче сообщить Нине Моисеевне о том, что Женя уехал на войну.

— Здравствуй, Вера! Дано не приходите ко мне. Проходи, проходи! Не надо разуваться!

— Нет, Нина, дай мне тапочки. Вчера дождик прошел, на улице до сих пор сыро. Ой! Я и не поздоровалась, здравствуй, Нина!

Женщины прошли на кухню. Вера Петровна присела к столу, а Нина Моисеевна поставила чайник на плиту.

— Вчера сделала баклажанную икру, сейчас попробуем, Нина. Закрутила несколько баночек, надо еще Наташе с Женей отправить на пробу, — Нина Моисеевна открыла холодильник, достала пол-литровую банку, закатанную крышкой.

Вера Петровна решилась:

— Подожди, Нина, с икрой. Наташа звонила. Она с Анечкой послезавтра приедут сюда.

— Одни? Соскучились, наверное? Это Аня, видимо, уговорила их приехать в гости. Знаешь, Вера, как я Анечку люблю! Кровиночка наша с тобой. И такая шустрая! Все — баба, бабиська, что-то рассказывает и не сидит на месте. Как они там? — спросила Нина Моисеевна.

— Нет, Нина, не Анечка уговорила Наташу приехать погостить. Они одни остались. Женя уехал на два года в Афганистан.

Нина Моисеевна застыла на месте. В груди почувствовала предательскую слабость.

— Когда уехал? — тихо спросила она.

— Три дня назад, Наташа говорит, что Женя сам просил сразу не звонить нам. А сейчас она закрывает и оставляет квартиру и приезжает с Аней в Коммунарск.

Нина Моисеевна отошла к окну и долго смотрела через стекло на туманный двор дома. Квартира была на первом этаже, но она не замечала изредка мелькавших прохожих.

— Ну почему все испытания достаются именно мне? Ведь только начали они жить. Зачем Афганистан? Ведь там война…

Она тихо плакала, утирая фартуком слезы. Чайник закипел, но Нина Моисеевна не замечала этого. Вера Петровна выключила газ и подошла к плачущей женщине.

— Не плачь, Нина! Успокойся. Будем вместе надеяться на лучшее. Ведь многие уезжают. Женя — офицер, и ему еще много раз предстоит переезжать с места на место. А сейчас Анечка нам будет утешением.

Нина Моисеевна повернулась, и они обнялись, не вытирая слез, которые наполнили их глаза.

Стремительный ИЛ-76 летел над горами Афганистана курсом на Кабул. Его пассажиры уже поутихли, многие дремали под мерный гул двигателей. Внизу проплывали заснеженные вершины, извилистые речки, змейками повторяя рельеф ущелий. Потураев пробрался к одному иллюминатору, задумчиво и внимательно смотрел сверху на незнакомую землю. Отсюда ему казалось, что простой земли там нет, одни горы. Он пригляделся, чтобы увидеть хоть какие-нибудь населенные пункты, но ничего не увидел, высоко было. Житель равнины, Евгений, глядя на горы, все недоумевал: как же жить на этих склонах? Горы все голые, без растительности. Потураев протиснулся к своему чемодану, потеснил незнакомого майора, уселся на пол самолета и стал смотреть на своих попутчиков. Более трех сотен офицеров и прапорщиков, разных возрастов и воинских званий, неслись в незнакомый им мир, беспрекословно подчиняясь приказу своей Родины. Это на их плечи ляжет вся тяжесть походной жизни и смертельных схваток с противником. Каждый из них оставил где-то свою семью и будет все эти годы постоянно держать их в сердце. Каждого ждала своя судьба, но легкой ни у кого из них ее не будет. За этими мыслями Евгений задремал, склонив голову на плечо соседа-майора.

В Кабул они прилетели во второй половине дня. Отойдя от самолета, все прибывшие дружно закурили, с любопытством оглядываясь по сторонам. Издалека виднелось здание аэропорта, когда-то, видимо, красивое, а сейчас обшарпанное и исцарапанное осколками снарядов. На соседней рулежке стоял пассажирский «Боинг» афганской авиакомпании «Ариана». Офицеры обсуждали его внешний вид, сравнивая с нашими ТУшками. Потураева сразу поразил окружающий пейзаж. Кабул был окружен грядами высоких гор, земля беловатого, выжженного цвета. На него пахнуло теплым и чужим воздухом. Кругом были только военные: и прибывшие, подошедшие встречать самолет, в надежде увидеть земляка. Лица у них были смуглые, и одеты они были кто во что. Полевая форма с погонами и без них, сапоги, ботинки, фуражки, шапки, панамы. И все вооружены. Этого нельзя было не заметить. У каждого автомат, а у офицеров еще и пистолеты на поясе в кобуре. Здесь же, у самолета, Евгений увидел первых афганцев. Это были военнослужащие в своей серой форме, работающие у вертолетов. Темнокожие и худые, они рослому Потураеву показались какими-то уж совсем маленькими.

Военными грузовиками их перевезли на пересыльный пункт, расположенный в трехстах метрах от аэродрома. Он представлял собой участок территории-на голой, выжженной солнцем земле 100x200 метров. По периметру поставлено двойное ограждение из колючей проволоки, между которым ходят часовые с автоматами, в касках и бронежилетах.

Эта пересылка предназначалась для приема военнослужащих из Советского Союза, их учета по воинским специальностям и должностям и дальнейшей отправки в воинские части по всему Афганистану. Дух и вид войны чувствовался во всем: в напряженных взглядах солдат и офицеров, в их поголовной смуглости и наличии у всех оружия.

По углам караульные вышки. В центре стоят большие армейские палатки. Но порядка на пересылке в Кабуле было больше, чем в Ташкенте. Скорее, был настоящий армейский порядок. Прибывших построили, и майор, один из работников пересыльного пункта, начал рассказывать правила поведения здесь. Евгений стоял во второй шеренге и внимательно слушал. Он обратил внимание, что даже этот майор резко отличается от них. Приехавшие все были в фуражках: с красными, голубыми, черными околышками, в шинелях с блестящими пуговицами, а этот в солдатском ХБ и в панаме на голове. Инструктаж был ясным и простым: НЕЛЬЗЯ ВСЁ! Нельзя покидать пересылку — застрелят бандиты. Нельзя ночью выходить из палаток — могут пристрелить свои часовые. Нельзя при ходьбе по территории отклоняться от протоптанных тропинок — можно подорваться на противопехотных минах.

Кто-то в строю крикнул:

— Ну и запугали нас, мужики!

Все засмеялись. Однако никто в мыслях не подумал о нарушении этих правил. Чем черт не шутит! Майор велел получать постельное белье и устраиваться в палатках.

Пятеро мировских однополчан разместились вместе в одном углу. Кровати здесь, в отличие от Ташкента, были одноярусными. В палатке стояли две печи-буржуйки. Было тепло, сухо и, по-своему, уютно. Женя устроился рядом с капитаном Царегородцевым. Они вытащили из чемоданов полотенца, бритвы и сходили к умывальнику. Там уже плескались и другие офицеры. Побрившись и умывшись, Потураев почувствовал себя другим человеком.

Капитан Троянов спросил:

— Ребята, пойдем на ужин в столовую или сами что-нибудь организуем?

— Никуда не надо ходить. Той перловки мы еще наедимся, успеем. Предлагало устроить свой ужин, — потирая ладони, сказал подполковник Кривошеин. Все поддержали его.

Мировцы составили табуретки между кроватями, накрыли их найденными газетами и выложили кто что мог. Две бутылки водки, рыбные консервы, сухая колбаса. Евгений достал свою банку сельди «Иваси» и с юмором рассказал о приключении с ней на таможне.

— Представляете, — говорил он, — таможенник — психолог с университетским образованием, так вычислил контрабандиста, то есть меня, что аж светился от счастья! Идиот! Ну кто будет из-за пол-литра спирта куда-то бегать и искать, где закатать ту банку?

— Женя! Ты расскажи, как он затыкал дырку на банке! — смеясь сказал Царегородцев.

Потураев размотал изоленту и ножом открыл жестяную банку сельди. Не думал он в Мирове, что она окажется в центре внимания в Ташкенте и здесь, в Кабуле.

Ласкин сбегал в столовую за хлебом, и земляки, сидя на кроватях, подняли первый тост: «ЗА ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ!» И каждый понимал, пусть они только что приехали в Афганистан, теперь всегда первым тостом у всех будет этот. ЗА ВОЗРАЩЕНИЕ!

Их разбудили в 5.00, и на общем построении подполковник-кадровик из штаба Армии зачитал приказ о назначении прибывших в различные воинские части, о сроках и порядке убытия в них. Среди личного перечня званий и фамилий Евгений услышал:

— Старший лейтенант Потураев Евгений Михайлович!56-я отдельная десантно-штурмовая бригада, артиллерийский дивизион, 1-я батарея, на должность старшего офицера батареи. Вылет в Кундуз через полтора часа.

В эту же бригаду были назначены и его четверо земляков. На аэродроме стоял готовый к вылету военно-транспортный самолет АН-26. Офицеры подошли к открытой рампе в хвостовой части, поставили чемоданы на землю и в сторонке от самолета закурили. Бортмеханики в синих полотняных комбинезонах проверяли стойки шасси, крепление какого-то груза, убирали тормозные колодки из-под колес. Из самолета вышел второй пилот и махнул рукой:

— Заходи! По местам!

Через час полета они были в Кундузе. Метрах в трехстах от взлетной полосы густо стояли палатки военного городка. Местность вокруг него была пустынной, с редкими зарослями верблюжьей колючки. Вдали по кругу проглядывались синеватые громады гор. Взглядом артиллериста Потураев разглядел за палатками гаубичную батарею, окопавшуюся в боевом охранении на краю крутого обрыва и стволами нацеленную на город. Подходя к части с чемоданами в руках, мировцы увидели знакомую суету солдат и офицеров, что всегда сопровождает подготовку лагеря к переезду. Кое-где уже снимали палатки, скручивая их в тугие тюки, грузовики загружались матрацами, ящиками с боеприпасами, табуретками, резиновыми бурдюками с водой. Спросив у пробегающего мимо солдата с котелком в руке, где находится штаб бригады, они подошли к еще нетронутой большой армейской палатке. В это время из нее вышел коренастый, молодой, лет 35-и, майор в полевом полушерстяном обмундировании и до блеска начищенных хромовых сапогах. Тугие и румяные щеки, веселый и хитрый взгляд с прищуром резко отличал его от озабоченных и задерганных туда-сюда офицеров части. Он сразу же обратился к приезжим:

— Вижу новые лица, вы вновь прибывшие? Я начальник штаба бригады майор Маслов. Комбрига нет, он еще в Кабуле. Прошу за мной!

Он открыл брезентовый полог палатки и жестом показал следовать за ним. Внутри было несколько столов, за одним из них сидел за печатной машинкой солдат, писарь штаба, в правом углу стояло зачехленное Знамя части, охраняемое часовым с автоматом. Несколько офицеров складывали служебные документы в железные ящики. Здесь тоже все говорило о предстоящем отъезде.

— Товарищ майор! Подполковник Кривошеий для дальнейшего прохождения службы, в должности начальника артиллерии бригады, прибыл! — первым доложил Кривошеин, приложив правую руку к козырьку фуражки. За ним поочередно представились и остальные его однополчане, подавая начальнику штаба свои предписания.

— Хорошо, товарищи офицеры! Очень хорошо! Вы прибыли вовремя и в самый ответственный и сложный момент. Наша бригада получила приказ командующего Армией о передислокации в другое место, и вы, наверное, уже заметили свертывание лагеря. Карапетян! — Маслов повернулся к солдату за пишущей машинкой. — Отдать прибывших офицеров очередным приказом по части и поставить на все виды довольствия! Через полчаса мне на подпись!

Он передал подскочившему Карапетяну пачку предписаний и продолжал:

— Люди нам нужны, кто болен, кто ранен, но это ни в коей мере не означает снижение боевой готовности и своевременного начала марша. В подразделениях вы найдете некомплект личного состава. А убываем завтра в 7–00. Времени на знакомство нет, узнаете своих подчиненных в пути. Всего вам хорошего. Посыльный!

— Я, товарищ майор! — заглянул в палатку солдат с красной повязкой на левом рукаве.

— Проводишь товарищей офицеров по их подразделениям.

— Есть!

Они шли за посыльным по передней линейке лагеря, оставаясь каждый у показанной им палатки.

— Вот первая батарея дивизиона, товарищ старший лейтенант. А Вам, товарищ подполковник во-он туда надо, там управление артиллерией бригады. — Посыльный, сделав свое дело, ушел обратно в штаб. Первая батарея занимала три больших палатки, одна из которых была уже свалена на землю, и солдаты грузили в стоявший рядом УРАЛ многочисленное имущество, при повседневной жизни не так заметное по количеству. Одни солдаты растягивали натяжные веревки, другие, присев на корточки, скручивали большую палатку в тугой узел.

— Где ваш командир батареи? — спросил Потураев у солдат.

Среднего роста младший сержант бросил веревку и подошел к Потураеву:

— Товарищ старший лейтенант! Комбат на позициях, готовит с огневиками орудия к завтрашнему отъезду. Вы к нам в батарею?

— Да, в первую батарею. Здесь, у пааток, наверное, взвод управления работает?

— Так точно! Комбат приказал собрать две жилые палатки и все хозяйство с них погрузить в машину. А с третьей погрузим все кровати, табуретки и все остальное, ночь переспим в ней на матрацах, брошенных на землю, а утром быстренько и ее уложим и погрузим. Пойдем-те, я Вам покажу, где оставить вещи.

Младший сержант зашел в третью палатку. За ним следом за брезентовый полог, пригнувшись у входа, вошел Потураев. В палатке кроватей уже не было, только по обе стороны лежали на земле матрацы, образуя узкий проход. В дальнем конце, от потолка до земли, палатка была перегорожена брезентом, образуя за ним небольшую комнатку. В ней по периметру стояли пять железных кроватей и между ними небольшой столик, сколоченный из досточек от снарядных ящиков. Три кровати были заправлены подвернутыми суконными одеялами, две остальные были с голыми сетками. Здесь жили офицеры. Потураев поставил чемодан на одну из свободных коек, осмотрелся и спросил у своего сопровождающего:

— А Вы, сержант, кем здесь будете?

— Командир отделения разведки взвода управления младший сержант Чесных!

— Старший лейтенант Потураев! Будем знакомы, — они пожали руки. — Чесных, я пойду на огневые к командиру батареи, а Вы продолжайте заниматься по плану.

— Так точно, товарищ старший лейтенант!

Выходя из палатки, Потураев спросил:

— Как зовут командира батареи?

— Капитан Петухов. Огневые позиции расположены позади наших палаток перед обрывом. Во-он там, — показал младший сержант на те орудия, которые видел еще с аэродрома. На ходу он поправил фуражку, внимательно и с волнением приглядываясь к видимым вдалеке силуэтам людей.

У шести орудийных окопах стояли автомобили УРАЛ. К двум уже были прицеплены гаубицы, и солдаты грузили в них боеприпасы и шанцевый инструмент. Подойдя ближе к огневой позиции, Потураев определил офицера, который энергично распоряжался оставлением боевого охранения, отдавая короткие команды:

— Казиев! Давай сдавай назад! Так! Еще, еще! Стоп! Сцепляй! Поставить стопор!

Орудийный расчет, прицепив гаубицу за форкоп УРАЛа, начал погрузку имущества, лежащего в окопе. Капитан Петухов направился было к четверке с голубым околышком, остановился, поджидая его. То, что это командир его батареи Евгений, уже не сомневался, но для порядка спросил:

— Здравия желаю! Вы — капитан Петухов?

— Да.

— Товарищ капитан! Старший лейтенант Потураев для дальнейшего прохождения службы в должности старшего офицера вверенной Вам батареи прибыл! — он опустил правую ладонь от козырька фуражки и пожал протянутую ему руку Петухова.

— Здравствуйте! Ждали, ждали Вас, старший лейтенант! Минутку! — комбат обернулся к четвертому орудию и крикнул:

— Сердюков! Командуй сам, проверь стопор при загрузкке и ничего не забудь в ровиках!

Командир орудия старший сержант Сердюков стал в метрах в трех в стороне от тягача, так, чтобы ему были видны водитель и орудийный расчет, подавший станины гаубицы для цепки. Сердюков поднял левую руку вверх и ладонью начал подавать водителю сигнал сдавать назад, а Петухов повернулся к Потураеву:

— Так вот! У нас в батарее случилась такая накладка, что не дай Бог! Сам посуди, завтра переезд всей бригады километров за семьсот куда-то на юго-восток, из солдат и сержантов в наличии ровно половина, остальные лежат во взводах, в госпиталях Союза с гепатитом, там же два моих офицера, оба огневики, но они уже к нам не вернутся. Вернувшись из госпиталя и получив предписания в штабе, они сразу улетят на новые места службы в Союзе. Я сам жду себе заменщика. С тобой не прилетел, случайно, новый командир батареи?

— Нет, не было, — ответил Потураев.

— Ну, вот. Всегда такое невезение. Я тоже жду его как избавления от всего этого афганского кошмара. За два года намотались по нему во как! — Петухов рубанул себя по горлу.

— А тут одно к одному, нет, чтобы спокойно дождаться заменщика и уехать в Союз, так придумали передислокацию, а солдат не хватает, офицеров нет. Вдвоем остались с командиром взвода управления. Он из новеньких, потом познакомишься с ним. И старшина батареи тоже выглядывает каждый самолет, мы с ним с декабря 79-го года здесь.

Петухов действительно был рад новому офицеру, который сможет заменить его на огневых позициях. До отъезда осталось меньше суток, а сделать нужно было еще немало: организовать получение сухих пайков на четыре дня, представить в штаб именные списки убывающего личного состава и получить там распоряжение о месте батареи в общей колонне части, позаботиться о том, чтобы ничего не забыть в покинутом лагере, и много других дел, внезапно появляющихся в ходе подготовки к маршу.

— Куришь? — спросил он Потураева, доставая пачку сигарет «Охотничьих».

— Курю.

Петухов вытряхнул из пачки две сигареты. Евгений взял одну и щелкнул зажигалкой, давая первому прикурить Петухову. Тот, затянувшись, повернулся к огневой позиции, глядя, как его солдаты и сержанты готовят технику к отъезду, и уже более спокойно продолжал:

— Обратил внимание, что в расчетах по четыре, а кое-где, и по три человека? Тридцать три солдата в госпитале! А по штату в батарее шестьдесят пять. Вот и считай! И так во всех ротах бригады, желтуха косит всех подряд, а оставшиеся с ног валятся, работая за себя и за того парня. Как твое имя-отчество? — вдруг спросил он Потураева.

— Евгений Михайлович, товарищ капитан.

— Меня зовут Владимир Николаевич. Откуда прибыл в Афганистан, Женя?

— Из 29-й ДШБ, что стоит на Украине, в городе Миров.

— Там кем был?

— Тоже старшим офицером батареи таких же гаубиц Д-30.

— Это хорошо. Вещи в палатке оставил?

— Так точно! Младший сержант Чесных показал Ваш закуток.

— Понятно. Сейчас сделаем так: четыре орудия подтягиваем к лагерю, а два остаются здесь на всю ночь в боевой готовности. Мало ли что? Утром ты снимешь их с позиции и пристроишься к общей колонне. Выезд завтра в 7–00, поэтому приступишь пораньше. Сегодня в 15–00 построение общей колонны техники бригады и прогон ее по кругу вокруг палаточного городка с целью выявления негодных к движению машин. У тебя есть во что переодеться?

— Есть полевая ПШ, — ответил Потураев.

— Хорошо! Подъедем, переодевайся, так не ходи. Десантную куртку возьми у сержанта Казеко, ему старшина доверил все имущество батареи. И оружие получи у дежурного, автомат и пистолет старшего лейтенанта Ивлева, он уже не приедет к нам, пару гранат, ну, и еще чего-нибудь, что посчитаешь нужным. Пока будешь переодеваться, я соберу батарею и представлю тебя. Все ясно?

— Ясно, товарищ капитан!

— Командиры орудий, ко мне! — скомандовал Петухов.

Капитан Петухов, высокий и плотный, казалось, излучал энергию, заряжая ею окружающих. Подбежали несколько сержантов в потрепанных и побелевших десантных куртках, в шапках и с автоматами за спиной.

Петухов обратился к ним:

— Товарищи командиры! Эти четыре готовых к маршу орудия подводим сейчас к нашим палаткам. Там собрать всех своих людей и быть готовыми к построению личного состава. Орасанову и Быкову оставаться с расчетами на позиции в постоянной боевой готовности до утра. Сержанту Сердюкову организовать смену людей в этих дежурных расчетах каждые четыре часа. Да! Сержант Орасанов! На построение приведешь всех, оставишь у орудий по одному часовому. Ясно?

— Так точно! — почти хором ответили командиры орудий.

— Готовые расчеты — по местам!

Петухов повернулся к Потураеву, стоявшему рядом с ним и уже понявшему всю ситуацию обстановки как в батарее, так и во всей его воинской части.

— Я на первом, ты, Евгений, садись в четвертый УРАЛ — за мной!

— Есть!

Они разошлись по своим машинам, в которых уже находились солдаты орудийных расчетов, поправляя снарядные ящики, закидывая под сиденья шанцевый инструмент и до-сыльники, чтобы не путались под ногами. Потураев запрыгнул на подножку кабины, открыл дверь и спросил у сидевших в кузове:

— Готовы?

— Готовы! — был ответ.

Первый тягач тронулся с места. За ним плавно и грузно, приседая на торснонах, потянулась сцепленная 122-мм гаубица, всеми тремя станинами и стволом упираясь в форкоп под задним бортом. Потураев спросил у своего водителя, усаживаясь рядом с ним:

— Как Ваша фамилия?

— Панин, товарищ старший лейтенант! Рядовой Панин!

— Добро! Едем, Панин последними! Давно служишь?

— С той осени — второй год уже, — ответил Панин, включая скорость и плавно отпуская педаль сцепления. Колонной в четыре тягача — УРАЛа с орудиями они не торопясь подъехали к своим палаткам с тыла и остановились. Петухов выпрыгнул из кабины и пошел ко взводу управления, уже полностью погрузившему одну палатку с имуществом и приступившему заваливать вторую. К ней подъезжал бортовой автомобиль ГАЗ-66, остановился, и из кабины соскочил молодой лейтенант. Он подбежал к подъехавшему комбату и что-то ему сообщил, указывая рукой в сторону автопарка бригады, расположенному в другом конце лагеря и обкопанного неширокой траншеей. Петухов нахмурился, задумался на минуту и что-то приказал лейтенанту. Тот подал команду на общее построение батареи. Командир батареи взмахом руки позвал Потураева к себе и сказал:

— Переоденешься после построения. Тут еще случилась незадача! Один наш УРАЛ не мог завестись в парке, его начали таскать БТРами на трубе, она соскочила с крюка и пробила ему радиатор. Теперь он совсем вышел из строя. После построения я пойду туда, а вы с Костюковым, командиром взвода управления, продолжайте грузиться и ставьте машину к нашей колонне.

— Понятно, товарищ капитан!

— С остальными двумя расчетами познакомишься сам. Они на построение не успеют.

— Ясно!

Подбежал лейтенант Костюков:

— Товарищ капитан! Батарея по Вашему приказанию построена! — доложил он и опустил руку.

— Идем, Потураев. — сказал Петухов, направляясь к двухшеренговому строю трех взводов батареи, взвода управления и двух огневых. На правый фланг своего взвода встал убежавший вперед Костюков и приложил правую ладонь к козырьку фуражки. На левом — стоял неизвестный Потураеву пожилой прапорщик. Это было уставное место старшины любого подразделения.

— Вольно! — сказал Петухов и лейтенант Костюков продублировал команду: «Вольно!» Потураев стоял рядом с командиром батареи.

Петухов внимательно оглядел стоявшую батарею и спокойным голосом произнес:

— Товарищи! Представлю вам старшего лейтенанта Потураева Евгения Михайловича, прибывшего к нам из Союза на должность старшего офицера батареи. Прошу любить и жаловать! Ближе познакомитесь в ходе совместной службы. Огневикам теперь все вопросы старшему лейтенанту. Сержант Казеко! Подберешь десантную куртку прибывшему офицеру. Дежурный!

— Я, товарищ капитан, — ответил стоящий у жилой палатки сержант Новоселов.

— Выдадите старшему лейтенанту оружие Ивлева!

— Есть!

Петухов повернул голову к Потураеву:

— Стать в строй!

— Есть! — Евгений козырнул и встал на правом фланге первого огневого взвода.

— Лейтенант Костюков! Сейчас начинайте составлять именные списки личного состава и наличной техники в двух экземплярах, а я пойду в автопарк. Прапорщик Веденеев! Вам получить на прод. складе сухие пайки в дорогу на четыре дня и сразу же их раздать солдатам. Сержанту Чесных продолжать со своим взводом управления снимать и грузить палатки и все что в них. Старшему лейтенанту Потураеву предлагаю убыть на огневые позиции, познакомиться с отсутствующими расчетами и с системой огня в случае внезапного нападения! Петухов еще раз обвел взглядом личный состав:

— Вопросы есть? Батарея молчала.

— Разойдись по местам! — подал команду командир батареи и поманил к себе Потураева.

— Женя! Сначала переоденься, а потом занимайся службой. Я в автопарке, останешься здесь за меня.

Старший лейтенант Потураев подходил к огневым позициям оставшихся там двух орудий, чувствуя себя уже полнокровным членом этого боевого коллектива — артиллерийской батареи. Одет он был в удобную десантную куртку с широким воротником, туго затянутую кожаным офицерским ремнем с кобурой пистолета на правом боку. Автомат и гранаты Евгений брать не стал — ни к чему они пока. Надел почти новую шапку, привезенную из Мирова, полушерстяную полевую форму и свои хромовые сапоги. Теперь он ничем не отличался от окружающих, и это придавало ему уверенность в движениях. Все его разрозненные мысли о доме, семье, будущей службе, о новых сослуживцах были слиты в единое стремление быть полезным, теперь уже в его подразделении. Будучи по характеру общительным и без необоснованных претензий к людям, понимая, что на военной службе не выбирают по вкусу командиров и подчиненных, Потураев не сомневался, что он быстро сойдется и с теми и с другими. Тем более, что хлопотная обстановка предстоящего марша не оставляла времени на раскачку, с первой минуты захватив его своими заботами. Практический первого шага в своей новой воинской части он почувствовал себя, как патрон в обойме, среди других, таких же, готовых к бою, окружающих его солдат и офицеров. Евгений вспомнил сержанта Казеко, когда тот принес ему в офицерскую комнату за танковым брезентом десантную куртку. Потураев уже получил оружие, переоделся, с трудом засунув в чемодан свою шинель, и беря из рук Казеко куртку, спросил:

— Откуда призывался в армию, сержант?

— Из Украины, из города Ровеньки.

Евгений сразу не поверил. Первый, кого он в Афганистане спросил об этом, оказался его ближайшим земляком.

— А я из Коммунарска, родился и вырос там. Так это же рядом, товарищ лейтенант! Всего 60 км. У Вас кто там остался? — спросил Казеко.

— Сейчас у меня там все: жена, дочь, мама, тесть с тещей и полный город друзей. Как тебя зовут?

— Сержант Казеко, товарищ старший лейтенант! — бойко ответил сержант.

— Да нет, по имени.

— Александр Иванович! Шучу, конечно, просто Саша!

— Ты, Саша, первый мой земляк из Донбасса. Даже не верится, что мы с тобой вместе дышали его вольным, с угольным привкусом, но таким родным воздухом. Давно служишь здесь?

— Давно. Осталось полгода, и в мае, думаю, нас демобилизуют. А земляк я, товарищ старший лейтенант, первый и, наверное, единственным им буду. Никого в бригаде нет из наших мест. Вы прямо из Коммунарска к нам?

— Нет, — сказал Потураев, — Сюда я приехал из-под Львова, где служил в такой же бригаде. А в Коммунарске был прошедшим летом в отпуске.

— Ну, и как там?

— Что ты спрашиваешь, Саша? Родина — она и есть родина. Какая бы ни была! Все там близкое и родное, мир, спокойствие, и, вообще, нормальная жизнь.

— А мне наши просторы и терриконы уже снятся, товарищ старший лейтенант! На эти чужие и безжизненные горы уже не могу смотреть. На них ведь ничего не растет, даже ковыль какой-нибудь! Одни голые скалы. Да и не в скалах дело! Хочется домой — и все!

— Ладно, Саша, терпи уже, тебе немного осталось. Все мы когда-нибудь вернемся домой. Спасибо за куртку!

— Да что Вы, товарищ старший лейтенант! Если что надо будет, не стесняйтесь.

Из ближайшего орудийного окопа навстречу Потураеву вышел среднего роста сержант и доложил:

— Товарищ старший лейтенант! Командир пятого орудия сержант Орасанов! Расчет ведет наблюдение за указанным сектором обстрела.

— Хорошо, Орасанов! Покажите на местности участок обороны.

Они подошли к гаубице, возле которой находился рас чет. Всего три солдата были готовы исполнять обязанности у орудия вместо положенных шести. Командир расчета пред ставил их: ефрейтор Яковлев, рядовой Царьков, рядовой Мамиев. Справа от орудия в ровиках были сложены снарядные ящики. Впереди метрах в пяти от ствола начинался крутой обрыв, уходивший в стороны от позиции на несколько километров. И в этом котловане виднелся город Кундуз. Сержант Орасанов рассказал Потураеву об особенностях несения службы, рукой показывая места особого внимания. Потураев, убедившись, что командир орудия и его расчет знает свою задачу и готов ее выполнить, перешел в окоп другой гаубицы, находившейся справа метрах в двадцати. Ее командир, ефрейтор в мешковато надетой десантной куртке, встретил старшего лейтенанта в строю своего расчета и не очень связно отдал рапорт. Было заметно, что у него нет опыта в подобных докладах, и он с трудом подбирал специфические термины, объясняя задачу расчета.

— Командир орудия ефрейтор Быков! — представился ефрейтор в конце доклада. Потураев пожал всем руки и спросил:

— Быков! Давно командуете орудием?

— Всего две недели, товарищ старший лейтенант! До этого я был его наводчиком, но наш сержант заболел желтухой, и его увезли в госпиталь. Вот меня комбат и назначил командиром, а Бакурова — наводчиком, — показал Быков на стоящего рядом солдата. Потураев оглядел других солдат расчета, каждый из них представился под его взглядом:

— Наводчик рядовой Бакуров!

— Заряжающий рядовой Махмудов!

— Установщик рядовой Грищенко!

— Подносчик рядовой Реджепов!

Евгений уточнил с Быковым сектор обстрела, ориентиры на местности и карточку огня орудия. «Учить и учить их надо!» — такой вывод сделал для себя Потураев после знакомства с этими расчетами, возвращаясь к палаточному городку. «А когда учить? Завтра уезжаем, потом, почти неделю в дороге, обустройство на новом месте…»

Взвод управления закончил снимать обе палатки батареи, погрузил их имущество в ГАЗ-66 и стоящие позади палаток УРАЛы, и солдаты всей батареи собирали в дорогу свои рюкзаки, проверяли оружие, снаряжали магазины автоматов патронами. Потураев обратил внимание на одного из солдат, сидевшего на корточках перед горкой ручных гранат, подбиравшего к ним взрыватели, укладывая их в свой рюкзак. Ему показалось большой для одного солдата эта горка гранат. Потураев подсел к нему и спросил:

— Что, учебные гранаты?

Солдат-туркмен поднял на него глаза, долго и внимательно смотрел на Потураева, как бы, не понимая заданного вопроса, и тихо произнес:

— Здесь ничего учебного не бывает.

Лицо старшего лейтенанта запылало. «Вот это тебе урок, — подумал он. — Здесь же войска ведут боевые действия и, действительно, не может быть ничего учебного. Вся учеба только на боевой технике с боевыми гранатами и патронами и в боевой обстановке. Как я об этом не подумал?»

Таких уроков от своих солдат Потураев получил два. Другой он получил уже в ходе марша, после того, второго урока, Евгений стал быстро ученым и больше никогда и никому не задавал в Афганистане вопросы новичка, только что приехавшего из мирной жизни.

К нему подошли лейтенант Костюков и старшина батареи прапорщик Веденеев. Костюков в этом году окончил военное училище в городе Хмельницком и сразу после его окончания прибыл в батарею. Он принял взвод управления, но, при постоянных нехватках офицеров, часто был и среди огневиков на позициях. Прапорщик Веденеев, напротив, с нетерпением ждал себе замену из Союза, чтобы уже там выйти на пенсию. К концу своей службы в армии он хлебнул ее тяготы в полной мере, с декабря 1979 года находясь в Афганистане. Но несовершенность работы кадровиков оставит Веденеева здесь еще на полгода, о чем он не знает, пока. Они представились Потураеву и стали расспрашивать о новостях в Союзе. Особенно много задавал вопросов прапорщик Веденеев, который со дня на день рассчитывал уехать домой. Увидев капитана Петухова, который скорым шагом подходил к ним, все замолчали и ждали своего командира.

— Костюков! Всех сержантов и офицеров ко мне! — приказал Петухов безо всяких предисловий.

Они стояли полукольцом вокруг командира батареи, слушая его указания.

— Товарищи командиры! Обстановка на марше изменилась. Прилетевший из Кабула командир бригады приказал: нашей части начать переход тремя колоннами, 1, 2 и 3 декабря. Наша батарея убывает послезавтра, 2-го декабря, вместе с 3-м десантно-штурмовым батальоном. Это, может, и к лучшему, так как ремонтники успеют сделать наш УРАЛ. Мы его оставим здесь, и он пойдет с третьей колонной 3-го декабря. С ним оставляю Матчанова и Рахманова. Продолжать работы по снятию лагеря. Старший лейтенант Потураев!

— Я!

— Завтра орудия с позиций не снимать, снимешь послезавтра рано утром перед отъездом.

— Есть.

— Прапорщик Веденеев! Сухпайки получил?

— Получил и раздал.

Утром 2-го декабря 1981 года вторая колонна бригады выехала из расположения бывшего военного палаточного лагеря и через несколько километров вышла на хорошую асфальтированную дорогу, идущую на юг. В колонне было около девяносто единиц различной боевой техники: гусеничные боевые машины десанта, колесные бронетранспортеры, УРА-Лы с гаубицами, ГАЗ-66 с крупнокалиберными минометами, грузовики с боеприпасами и многочисленным бытовым имуществом. Первая батарея шла посередине колонны. Шесть орудий тянулись за УРАЛами, крытыми брезентовыми тентами, два других везли по дополнительному боекомплекту снарядов, и замыкала их пара ГАЗ-66 с хозяйством взвода управления: дальномер, буссоли, радиостанции, катушки телефонного кабеля.

Потураев сидел в кабине УРАЛа с автоматом между коленями и с интересом смотрел по сторонам. Дорога тянулась среди невысоких холмов, заросших рыжей пожухлой травой и торчащими из-под нее каменными валунами. Далеко впереди виднелась синева больших гор с белыми шапками снега. Казалось, они наглухо перекрывают им путь, никого дальше не пуская. Полотно дороги было изрыто многочисленными воронками когда-то взорвавшихся мин. Водитель УРАЛа рядовой Казиев энергично крутил баранкой, объезжая их, стараясь не зацепить колесами их края. По опыту он знал, что моджахеды минируют и старые воронки, рассчитывая на успокоенность шурави, советских солдат.

— Они, товарищ старший лейтенант, — говорил Казиев Потураеву, — часто закладывают взрывчатку в эти старые ямки, считая что раз один взрыв здесь был, то их можно не бояться и мы проедем по ним или под ними. В этом и заключается хитрость минеров. Никогда не разрешайте этого водителям!

— А ты, Казиев, уже ездил по этой дороге?

— Не сосчитать — сколько раз, товарищ старший лейтенант! Впереди, километров через пятьдесят, будет город Баглан — вот гнилое место! Ни одной нашей колонны не пропустят, чтобы не обстрелять. Там, правда стоит один наш мотострелковый батальон с минометной батареей, но они мало чем помогают проходящим машинам — сами зажаты в крепости, только и знают, что отбиваются. Вон, смотрите, еще один брошенный кишлак!

Слева проплывали пустые дома покинутого жителями кишлака. Только добротные дувалы, сады и огороды напоминали о том, что здесь когда-то была жизнь, люди обрабатывали скудную землю, и отары с пастбищ возвращались сюда в кошары. Из таких придорожных кишлаков, удобных для организации засад, моджахеды постоянно нападали на советские войска, не считаясь с последствиями для его жителей. Бои, как правило, заканчивались в пользу советских войск, применявших тяжелое вооружение и разрушавших мирные дома. Их жители оказывались под двойными ударами: с одной стороны, упорное желание моджахедов использовать только их кишлак для засад, с другой стороны — ответный огонь шу-рави. Крестьяне не выдерживали такой жизни и покидали свои жилища в поисках более спокойных мест. Но где тогда были в Афганистане эти спокойные места?

— А вон и Баглан, — проговорил Казиев и поправил автомат, который лежал на сиденье между ним и Потураевым. Пригород Баглана был похож на такие же кишлаки, что они видели по всей дороге. Низкие глиняные дома с плоскими крышами, тянущиеся вдоль дороги дувалы. Редкие жители, в основном мужчины в чалмах на голове, недобрым взглядом провожали каждую машину проходящей колонны. Баглан еще не кончился, когда по колонне с двух сторон открыли сильный огонь из придорожных домов. Автоматные и пулеметные очереди, частые выстрелы винтовок заглушили гул двигателей всех машин. Водители колесных машин прибавили газу, помня приказ не останавливаться и не ввязываться в затяжные перестрелки, но из всех их кузовов и кабин в ответ загрохотали автоматы. В кузове УРАЛа Потураева, расчет сержанта Сердюкова стрелял из-под приподнятого впереди тента, и стреляные гильзы горохом сыпались по капоту автомоиля. Евгений тоже высунул свой автомат в боковое окно, но стрелять стал не сразу. Ему ни разу до этого не приходилось стрелять в реального противника вот так, среди населенного пункта, Он знал, что, кроме моджахедов, здесь живут и мирные, не виновные в развязавшейся войне, люди, и это сдерживало его. Какое-то время сомнение и необходимость отстреливаться боролись в нем, не давая нажать на спусковой крючок автомата. Он тогда не знал, что этот короткий промежуток времени будет последним мгновением его перехода из состояния мирного, привитого всей жизнью в Советском Союзе, образа жизни и мышления в состояние воюющего человека, постоянно готового к бою, как взведенный затвор его автомата. Казиева эти сомнения уже не мучили. Левой рукой управляя машиной, правой он стрелял короткими очередями из лежащего на левой двери автомата, искоса глядя в направлении стрельбы. Потураев, видя, что водитель стреляет неприцельно, крикнул ему:

— Казиев! Так ведь и попадешь в кого-нибудь! Ты же не видишь, куда стреляешь!

Казиев резко повернул к нему голову и с таким удивлением зыркнул на Потураева, что он вдруг понял: вот он, второй урок тебе, старший лейтенант. А для чего стрелять, если не попасть в противника? Они хотят тебя убить, и здесь медлить нельзя. Хочешь жить — отстреливайся. Евгений жить хотел и длинными очередями оборвал ту невидимую грань между миром и войной. Он стрелял по придорожным дува-лам в ста метрах от дороги, за которыми укрывались вооруженные бородатые люди, быстро меняя магазины, лежащие на полу кабины под ногами, уже не чувствуя душевных переживаний. Бронетранспортеры и БМД своим бортовым оружием крошили глину домов и дувалов, не давая моджахедам прицельно вести огонь по колонне и принуждая их ослабить стрельбу. Через несколько минут колонна выскочила из зоны обстрела, а за городом, среди голых пригорков, остановилась для оказания помощи раненым солдатам и офицерам, которым уже наспех в машинах делали перевязки. Потураев открыл дверь кабины, и стоя на подножке, заглянул в кузов и спросил:

— Сердюков! У тебя все живы? Раненые есть?

Сержант уже спрыгнул на землю через задний борт и побежал к кабине:

— Я здесь, товарищ старший лейтенант! Раненых у нас нет, но посмотрите, что произошло. Мамиев, иди сюда, — приказал Сердюков.

Орудийный номер его расчета рядовой Мамиев уже подходил к кабине. Потураев спрыгнул с подножки на землю.

— Смотрите, товарищ старший лейтенант! — Сердюков снял с головы Мамиева шапку, — пуля прошла с одной стороны козырька шапки, вышла с другой, а Мамиев, вот он, живой!

На лбу у солдата была небольшая царапина, и он смущенно ждал, когда ему отдадут его шапку. Потураев взял шапку из рук Сердюкова, повертел ее в руках. Действительно, два пулевых отверстия, казалось, не оставляли шансов остаться в живых ее владельцу, но военная судьба на этот раз оказалась благосклонной к солдату-первогодку. Старший лейтенант протянул ему шапку:

— Держи, Мамиев! Когда приедем на место, ты зашей эти дырки и не думай о плохом. Теперь ты заговоренный, и ни одна пуля тебя не возьмет!

— Разрешите идти? — Мамиев повернулся и пошел к солдатам своего расчета, спрыгнувшим на асфальт и разминавшим затекшие ноги.

— Сердюков, снарядить магазин и быть в готовности к движению. Смотри, чтобы далеко не отходили.

— Так точно, товарищ старший лейтенант!

Потураев поправил подсумок с двумя гранатами на поясе, взял автомат и пошел вперед вдоль колонны, проходя мимо орудий своей батареи. Раненых и убитых у них не было, но борта УРАЛов кое-где были пробиты. Солдаты, перебивая друг друга, оживленно делились впечатлениями о пережитых в перестрелке минутах. Потураева догнал лейтенант Костюков и пошел рядом с ним:

— Женя, в моих машинах ни одной дырки, а ведь сильный был «духовский огонь». Прижали их БТРы, вот мы и проскочили без потерь. А как у тебя?

— Нормально, с дырками в бортах, но тоже без потерь.

Вдвоем они подошли к первому УРАЛу, где их ждал с докладом командир батареи. Здесь же стояли прапорщик Веденеев и сержант Казеко. Офицеры доложили капитану Петухову о состоянии своих подчиненных и готовности к дальнейшему движению. Петухов ушел на доклад к командиру бригады подполковнику Ветошкину, а прапорщик Веденеев достал пачку сигарет и предложил закурить. Евгений взял сигарету, дал прикурить прапорщику и с удовольствием затянулся сам. Костюков и Казеко не курили. Потураев с Казеко вышли на середину дороги и осмотрелись. Далеко впереди, у командирской машины, собирались командиры рот и батарей колонны. Туда же, к санитарным машинам, несли раненых, где врачи и санинструкторы укладывали их на носилки, перевязывали, делали уколы и грузили в специальные медицинские броненпчки. Солдаты всей колонны, далеко не отходя от своих колесных и боевых машин, справляли малую нужду и разминали ноги.

— С боевым крещением Вас, товарищ лейтенант! — сказал Казеко, пытливо глядя на Потураева. Евгений посмотрел на сержанта. Спасибо, Саша! Было бы с чем поздравлять… Здесь, на дорогах, всегда так нас встречают?

— Всегда. Это еще духи сегодня были без гранатометов, а то бы несколько машин уже горело, чтоб им ни дна ни покрышки, — сплюнул Казеко и спросил:

— У Вас бронежилет есть?

— Нет, я их не видел вообще.

— Сейчас я принесу, товарищ старший лейтенант, Вы его повесьте на дверцу кабины, так надежней будет в ней сидеть.

Сержант Казеко сбегал к своей машине и принес Потураеву большой и тяжелый бронежилет, обшитый зеленой саржей.

— Вот возьмите и не бросайте его без присмотра — сразу уведут из других рот. В бригаде их мало, наперечет, и желающие на него найдутся быстро.

Поступила команда приступить к движению, солдаты стали запрыгивать на броню БТРов и в кузова автомобилей, и Потураев, поблагодарив Казеко за бронежилет, пошел к своему тягчу. Водитель уже стоял на подножке кабины. Потураев протянул ему бронежилет и сказал:

— Возьми, Казиев, и повесь себе на дверцу. Комбат приказал выдать их всем водителям. Бери, бери, что я сам придумал, что-ли?

Не мог Потураев один из батареи укрыться за бронежилетом, а потом честно смотреть своим солдатам в глаза.

— У тебя все, Сердюков?

— Все!

— Вперед, Казиев! — Евгений сел на свое место и захлопнул дверь.

Время шло к концу дня, на западе солнце уже касалось вершин приблизившихся к ним гор, и колонна подъезжала к городу Пули-Хумри. Вокруг города тянулись угрюмые горы, но за ними, дальше на юг, виднелись еще более высокие вершины в белых снежных шапках.

Пули-Хумри показался Потураеву более многолюдным и оживленным, чем Баглан. По улицам ездили автомобили неизвестных Евгению марок и пассажирские арбы с большими, в рост человека, колесами, запряженные в наряженные лентами и цветными попонами лошадей. Арбы были разукрашены в яркий красно-желтый цвет, что придавало улицам Пули-Хумри праздничный вид. У дуканов стояли на треногах большие фотоаппараты, и их владельцы созывали народ запечатлеть себя на фотоснимках. Брадобреи прямо на тротуарах усаживали солидных стариков в свои кресла. Витрины дуканов были забиты различными товарами. Ясно видны были компактные магнитофоны, наборы красочной косметики и многое другое, что не удалось рассмотреть. Жители города не обращали внимание на русских, с лязгом гусениц проезжающих по центральной улице. С уклоном вниз, они выехали на окраину Пули-Хумри, где большим палаточным городком стояла советская воинская часть, окруженная высокими горами. Въезжая в расположение этой части, Потураеву показалось, что горы сомкнулись, и они остались в окружении великанов. Здесь предстояла заправка техники топливом и ночевка. Колонна почти с ходу встала у двух длинных заправочных труб с отводными шлангами для баков с бензином и соляркой, и через двадцать минут около сотни машин отъехали от них готовыми к дальнейшему движению.

Командир батареи капитан Петухов назначил караул, и солдаты и офицеры стали готовиться к отдыху. К Потураеву подошел сержант Сердюков и предложил:

— Товарищ старший лейтенант! Идемте в наш кузов, мы там приготовили места для расчета и для Вас.

Водитель Казиев остался ночевать в кабине УРАЛа, а Потураев спал вместе с солдатами в кузове на матрацах, накинутых на снарядные ящики. Заставы, стоящие на вершинах окружающих гор, всю ночь постреливали из пулеметов и ракетницами освещали местность. Кузов УРАЛа был наглухо затянут тентом, но все равно холод пробирал Потураева, несмотря на то, что он спал одетым и обутым. Подъем сыграли до рассвета, проверили личный состав и готовность техники к маршу, и, после доклада командиров подразделений, подполковник Ветошкин отдал команду на движение.

Утро 3-го декабря выдалось прохладным и солнечным. Дорога была сухая, пыльная, и колонна быстро достигла населенного пункта Хинжан, за которым начинался крутой и извилистый подъем на самый высокогорный в мире автомобильный перевал Саланг. Впереди вершины затянуты облаками, и именно к ним натужно стали карабкаться гусеничные и колесные машины. Они проезжали многочисленные мостики, которые охраняли одно-два отделения советских солдат, постоянно живущих здесь в бронеколпаках. Справа горы вплотную стеной приблизились к дороге, слева обочина круто обрывалась в ущелье. Казиев уверенно управлял УРАЛом, напряженно всматриваясь в извилистую ленту дороги.

Въехали в тучу, которую они видели снизу, и сразу попали в снежную бурю. Поднимаясь выше и выше, люди и машины чувствовали кислородное голодание. У людей появлялась головная боль, машины начинали закипать. Двигатели стали работать с перебоями. Все солдаты и офицеры соскочили с машин и, упираясь в задние борта и колеса орудий, помогали им карабкаться вверх. Потураев, спрыгнув с подножки УРАЛа, сразу почувствовал одышку, и ноги показались ему ватными, непослушными. Вместе с солдатами он толкал гаубицу, не подавая никаких команд. Здесь они были не нужны. Всем было тяжело, все задыхались. Снег залеплял глаза, нос. Крупные снежные хлопья налипали на лобовые стекла, ограничивая видимость дороги. И только когда эта туча осталась внизу, метель внезапно прекратилась. Перед По-тураевым открылось голубое, чистое и морозное небо. Скалы были в снегу. Вид был величественный и сказочный. Колонна втянулась в туннель на вершине перевала, и после нее начался такой же тяжелый спуск. Снова въехали в снежную бурю. Водители на пониженных скоростях медленно вели машины по снежной колее. Когда туча осталась наверху, буран прекратился. Снегу на горах становилось все меньше и меньше, и вскоре они опять ехали по сухой дороге. Перед въездом в долину все увидели впереди несколько сожженных КАМА-Зов — наливников, черных от копоти и безвольно стоявших на железных дисках вместо колес. После спуска с перевала колонна свернула направо с дороги к палаточному военному городку советского мотострелкового полка, стоящему на окраине города Джабали-Уссарадже. Остановились недалеко от палаток и начали готовиться к ночлегу.

Еще затемно их разбудили залпы полковой артиллерии. Ее позиции находились в стороне от палаточного лагеря, и сполохи огня, вырывающиеся из стволов, на мгновение освещали фигурки солдат около пушек. Куда они вели огонь — никто не знал. Куда-то в сторону Саланга.

Солдаты и офицеры бригады уже были на ногах, готовясь к дальнейшему движению. Старший лейтенант Потураев обошел все УРАЛы со своими артиллерийскими расчетами, сержанты доложили ему о готовности к маршу. На ходу проверяя сцепку орудий к форкопам грузовиков, Евгений подошел к командирской машине. Петухов, скинув десантную куртку, умывался, подставляя ладони под кртелок с водой, из которого поливал ему дальномерщик рядовой Аксенов. В другой руке он держал полотенце для комбата.

— Товарищ капитан! Личный состав огневых взводов к маршу готов! А-а! Хорошо, что подошел, Потураев! — Петухов взял у Аксенова полотенце. Меня полчаса назад вызвали к комбригу, ему по радио сообщили, что нашу третью, последнюю, колонну из Кундуза в Баглане расстреляли и почти полностью уничтожили. Подбили и наш батарейный УРАЛ, что шел с ними. Матчанов и Рахманов погибли. Жаль пацанов. — Капитан Петухов отдал полотенце, надел куртку и туго подпоясался ремнем. Из кабины ГАЗ-66 он достал свою шапку и автомат. Орудия местного полка продолжали вести огонь по своим невидимым целям. Петухов подошел к старшему лейтенанту:

— Вот что, Евгений! Через полчаса мы уедем отсюда на Кабул, ночуем там и завтра приезжаем на новое место. А ты останешься здесь и с попутками вернешься в Пули-Хумри. Туда стянули всю подбитую технику нашей бригады. Те машины, которые можно подлатать, сделают там в рембате. Их нужно забрать. Может быть, и наш УРАЛ можно сделать. Не знаю. Никто ничего толком не знает. Поедешь туда и разберешься. С собой оставь рядового Ахметова, он опытный водила. Возьми у старшины сухпайки, примерно на неделю, и дополнительные боекомплекты к автоматам. Если УРАЛ отремонтируют, вы с Ахметовым с попутными колоннами добирайтесь до провинции Логар, где будет стоять наша батарея с третьим ДШБ. Я буду вас ждать. Возвращайтесь живыми. Вопросы есть?

— Есть. Сколько километров Логар от Кабула?

— Сотни полторы на юго-восток, но точно не знаю, из наших еще никто там не был.

— А что делать с убитыми?

— Ничего не делать. Там без тебя их отправят в Союз хоронить. Твоя задача одна — довести наш УРАЛ до батареи.

— Все понял, товарищ капитан!

Петухов крепко пожал Потураеву руку и, глядя в глаза, сказал:

— Возвращайтесь.

Прапорщик Веденеев выдал Потураеву и Ахметову сухие пайки, патроны и отдал Потураеву свои две запасные обоймы к пистолету. Через полчаса их колонна выползла на дорогу, ведущую в Кабул, и вскоре последняя машина скрылась за ближайшим поворотом. Старший лейтенант Потураев и рядовой Ахметов остались в незнакомом мотострелковом полку одни. Они молча стояли с автоматами за плечами и смотрели на свою уходящую колонну. Под их ногами лежали два десантных рюкзака: с продуктами и патронами. Ну, что, Алик! Пойдем узнаем у кого-нибудь, на чем можно добраться до Пули-Хумри.

— Товарищ старший лейтенант! Я вчера вечером здесь с одним солдатом познакомился. Он водитель ЗИЛ-131-ro и часто ездит через Саланг и обратно. Давайте найдем его, может, он подскажет, когда машины полка будут ехать в Пули-Хумри?

— Давай.

Они взяли по рюкзаку и пошли к лагерю полка, чьи палатки начинались в ста шагах.

— Как зовут твоего знакомого, Алик?

— Коля Скворцов. Он из автороты, а вечером, когда мы встали возле них, подходил к нам искать земляков.

— Нашел?

— Да нет. Он из Крыма, а у нас оттуда только Бирюков Сережка, что из саперной роты. Но он раньше нас уехал, первого декабря, с первой колонной. За разговором подошли к передней линейке лагеря и у первого дневального под грибком узнали, где находится авторота. У ее палаток Потураев сказал Ахметову, чтобы он искал своего нового знакомого Скворцова, а сам пошел к командиру роты. Командир роты, здоровенный и веселый капитан, узнав от Потураева, что ему с солдатом нужно в Пули-Хумри, посмотрел на часы и спросил:

— Завтракали?

— Да нет, не успели. Наши вот-вот только уехали.

— Видел. Ищи своего солдата и пойдем сначала поедим чего-нибудь горяченького. Давно на сух. пайке?

— Третий день.

— Ну вот. А после завтрака несколько машин моей роты под охраной БТРов едут в Пули-Хумри. С ними и поедете. Как зовут тебя, десантура?

— Старший лейтенант Потураев Евгений.

— А я, Женя, Троценко Леонид. Зови меня просто Леонидом. Ну, где твой солдат?

— Пошел искать твоего Скворцова, вчера познакомились.

— Да в палатках никого нет. Мои позавтракали и уже ушли в автопарк. А что мой боец делал у вашей колонны?

— Земляков искал из Крыма. Хорошо знаю Скворцова, классный водитель. Немного у меня таких. Только сильно тоскует по своему Крыму. Второй год служит — и ни одного земляка ни у нас в полку, ни в проходящих колоннах не встречал. Дневальный! — крикнул Троценко солдату под грибком. — Найди мне солдата из ушедшей десантной колонны, пусть нас со старшим лейтенантом догоняет.

Вдвоем они пошли к палаткам, в которых размещалась столовая полка. На полдороге их догнал Алик Ахметов. С легкой руки капитана их покормили горячей ячневой кашей, заправленной тушенкой, и ароматным чаем с комковым сахаром. После завтрака они втроем пришли в автопарк полка, который, как и их бывший парк в Кундузе, был опоясан траншеей в полроста. На выезде у шлагбаума стояла небольшая палатка дежурной службы. Но Троценко пошел не к шлагбауму, а перепрыгнул траншею и оказался у длинного ряда машин своей роты. Так же поступили и Потураев с Ахметовым. К Троценко подбежал техник роты, молодой и худенький прапорщик. Его гимнастерка была закатана по локти, а ладони вымазаны отработанным моторным маслом.

— Товарищ капитан! Шесть ЗИЛов к выезду готовы. Вы не знаете, БТРы какой роты будут их сопровождать?

— Ты чего такой грязный с утра, Николаев? Ремонтировали уже что-то? — недовольно спросил Троценко.

— Да нет, у одной машины подтягивали с водителем ремень генератора. А руки я сейчас помою.

— Ну-ну! — капитан повернулся к Потураеву. — Вот с нами и поедете в Пули-Хумри, Женя.

— Ты тоже едешь, Леонид?

— А куда я без своих машин? Кстати, вон и ваш Скворцов тоже выезжает. Скворцов! Иди сюда!

К ним подошел среднего роста чернявый солдат и доложил о своем прибытии. Одет он был в чистое ХБ, что редкостью было среди водителей, вечно копающихся в двигателях.

— Скворцов, а ну сними шапку! — Троценко заговорщески подмигнул Потураеву. Солдат снял шапку, и Потураев понял, на что намекал командир автороты. Рядовой Скворцов имел черную и курчавую шевелюру, сохранившуюся даже после стрижки механической машинкой.

— Во, видал? Вылитый Пушкин! У меня в роте только Чернышевского не хватает, чтобы спросил: «Что делать?» и «Кто виноват? — Троценко громко захохотал, улыбнулись и Потураев с Ахметовым.

— Ты, Николай, не обижайся, я же не со зла, — сказал ротный Скворцову. — Готов к выезду?

— Так точно, товарищ капитан!

— Ну и молодец! Возьмешь к себе в кабину старшего лейтенанта и его солдата.

— Есть! Разрешите идти? — спросил Скворцов.

— Иди! Солдата забери с собой.

Он повернулся к Потураеву:

— Женя, ты, наверное, тоже иди и устраивайтесь в кабине у Скворцова. Поедете в центре колонны сразу за однимиз БТРов. Выезд минут через двадцать. Водитель у тебя один из самых опытных — десятки раз переползал Саланг. В каких только передрягах не был. Ну все, пока! А я проверю остальных. — Троценко пошел к машинам своей роты, а Потураев направился к автомобилю Скворцова. Его Зил-131 стоял третьим на линейке готовности и выглядел по-настоящему рабочей и боевой машиной. На бортах зияло несколько пулевых пробоин, такие же дырки на капоте и дверях. Два солдата о чем-то оживленно разговаривали между собой, когда к ним подошел Потураев.

— Водители нашли общий язык, так? — спросил он сразу двоих.

— Так точно, товарищ старший лейтенант! — весело ответили они.

— Ну, что, Скворцов, довезешь нас без приключений в Пули-Хумри?

— Довезу, товарищ старший лейтенант! Я на Салангекаждый камешек знаю, каждый поворот.

— А духов тоже знаешь?

— Духи, товарищ старший лейтенант, вне плана. Какповезет. Один раз едешь — ни одного выстрела, а другой — не проехать без моря огня. Здесь уже как повезет, — повторил Скворцов и начал укреплять свой автомат на дверце кабины.

— Мама! Когда папа пиедет? — спросила Анечка, когда Наташа взяла ее на руки и понесла в ванную купать. Уже неделю они жили в Коммунарске у ее родителей, оставив свою квартиру в Мирове под присмотр соседей.

— Приедет, доченька, скоро приедет. Приедет и увидит, что его Анечка неумытая и не будет тебя любить. Скажет: это не моя дочка, моя дочка всегда чистенькая, — она еще разпощупала в ванне воду и осторожно опустила в нее Аню.

— Не скажет, не скажет! Он меня всегда любит, всегда! Да, да, да! — затараторила Анечка.

— Ну, конечно, любимая, папа всегда тебя любит, и мы с тобой его любим, — сдерживая внезапные слезы, успокаивала Наташа дочь. — А вот сейчас искупаемся, так он еще больше будет тебя любить!

— Да, да, да! Давай купаться! Папа пиедет, а я буду истая и хоёсая. Мы с ним пидем гулять, и он будет носить меня на голове.

— Будет, доченька, будет. Только не на голове, а на шее. Ты что, помнишь, как гуляла с ним?

— Да. Он мне моёженое покупал!

— Ах, вы, мои негодники! Я же всегда папу просила не брать тебе мороженое, чтобы не простудиться, — с нарочитой строгостью сказала Наташа и стала легонько намыливатьее голову. Анечка зажмурилась и только начала хныкать, как ее слезы прервала Наташа:

— А если папа бы увидел, как ты плачешь в ванной, чтобы он сказал?

— Похая Аня! — и Анечка сразу же замолчала. Наташа ополоснула теплой водой ее волосы и, держа Аню на двух ладошках, опустила маленькое тельце в воду.

— А ну, Аня, поплавай!

Искупав дочь, Наташа завернула ее в большое полотенце и принесла в свою комнату. Там она положила ее на кровать и еще раз насухо вытерла. Пухленькие детские ручки и ножки Анечки раскраснелись, но было видно, что ей нравилась эта процедура. Звонок в дверь прервал их занятие.

— Аня! Лежи и не вставай. Мама сейчас откроет дверь и придет! Хорошо?

— Хоёсе, мама.

Наташа открыла входную дверь. За ней стояла Нина Моисеевна.

— Здравствуй, Наташа!

— Здравствуйте, мама! Проходите, я только что искупала Анечку.

— Вы одни? А где Вера?

— Мама на работе, скоро должна прийти. Вот эти тапочки берите, они помягче.

Нина Моисеевна оставила сумку в прихожей, сняла свое старенькое демисезонное пальто, прошла в ванную комнату, ополоснула там руки и зашла к невестке с внучкой.

— Бабуля! Смотри какая Анечка чистая и хоёсая, — радостно встретила ее внучка, протягивая навстречу Нине Моисеевне свои ручки. Бабушка присела на кровать и приложилась головой к животику внучки.

— Здравствуй, моя радость! Какая ты румяная и красивая. А какие волосики мягонькие. С легким паром!

— Спасибо. Бабуля, а что ты нам пинесла?

— Баночку малинового варенья, еще летом его сварила. И пирожков напекла. Ты с чем любишь пирожки?

— Тьевогом.

— Балуете Вы нас, мама, мы сами завтра хотели Вас навестить, — мягко укорила Нину Моисеевну Наташа.

— Да какое там, доченька! Совсем я одна осталась — только вы у меня да Женя. Каждый день за вас думаю. А сегодня напекла пирожков, Анечкиных любимых, и дай, думаю, схожу к ним, попроведую, может быть, от Жени какая весточка есть? — Нина Моисеевна пытливо посмотрела на Наташу.

— Нет, мама. От Жени ничего нет, и мы не знаем его адреса. Ну, что, трудно ему написать? Так, мол, и так, все хорошо. И адрес бы оставил. А мы бы уж каждый день ему писали. Так, ведь, Аня?

— Да, да, да! Письмо папе будем пиять!

— Может, нет времени ему написать, Наташа. Всякое на войне бывает. А может, еще и не доехал Женя до своего Афганистана. Ничего не знаем! Господи, за что ты нас так мучаешь? — у Нины Моисеевны навернулись на глаза слезы. Наташа присела рядом с ней, обхватила одну ее руку и приложилась головой к плечу Нины Моисеевны. Анечка пристроилась с другой стороны бабушки и, поглядывая на взрослых, тоже собралась плакать. Но плакать ей расхотелось, так как было уж очень хорошее настроение после купания. Она подергала бабушку за руку:

— Пидем, бабуля, на кухню. Пиожки кусать!

— Да, моя ты кровиночка, — спохватилась Нина Моисеевна, — давай, Наташа, одень ее, расчеши и пойдем чай пить. Может, и Вера подойдет.

Наташа привела в порядок Анечку, надела на нее теплую пижаму и шерстяные носочки. На кухне Нина Моисеевна достала из своей сумки две баночки варенья, судок с пирожками, после чего поставила чайник на плиту. Пока заваривался чай, пришла Вера Петровна. Увидев Нину Моисеевну, она сразу спросила:

— От Жени письма нет?

— Нет, Вера, письма нет. Мы здесь чай приготовили, проходи на кухню.

Три женщины за столом вели разговор, который, независимо от затрагиваемой темы, сводился к будущему письму старшего лейтенанта Потураева. Лишь одна Анечка беззаботно и с аппетитом уплетала свои любимые пирожки с творогом. В то время, когда колонна третьего десантно-штурмового батальона с первой арт. батареей, оставив Потураева с Ахметовым в Джабале-Уссарадже, направлялась в Кабул, из него выходила другая колонна бригады, первой уехавшая из Кундуза 1 декабря 1981 года. В ее составе были четвертый ДШБ, разведрота, вторая, третья и реактивная батареи дивизиона. Старшим здесь был начальник штаба бригады майор Масливец. Он ехал в радийной машине в центре колонны. Боевые машины десанта с саперами на борту возглавляли эту длинную вереницу машин. Был четвертый день пути, солдаты и офицеры немного очумели от такого длительного марша, от прорыва сквозь многочисленные засады моджахедов, от холода высокогорья, урывочного питания сух. пайками и гула многочисленных двигателей.

Проехав индийский квартал Кабула, колонна вырвалась из города и по хорошей асфальтированной дороге пошла на юго-восток страны к Пакистанской границе. В этом последнем переходе конечной целью у них был город Гардез, километров за двести отсюда. Сразу за городом над колонной попарно стали барражировать боевые вертолеты Ми-24, обгоняя колонну над ниткой дороги и разведуя обстановку в придорожных кишлаках, в ущельях и на склонах близлежащих гор. Покружив впереди, они, снижаясь на предельно малую высоту, возвращались к колонне и с таким ревом пролетали над машинами, что все невольно пригибались. В конце колонны они взмывали высоко вверх, разворачивались, и все повторялось заново.

— Сережка! Как бы они не врезались в нас! Страх берет, когда такая «вертушка», набычившись, мчится на тебя.

— А ты сильнее пригибайся, может, и не зацепит, или кулаком им погрози, — засмеялся Бирюков, видя как не на шутку боится вертолетов его напарник Столяров. Эти два сапера сидели на броне первой БМДешки и, несмотря на усталость, «увертывания» от вертолетов и шуток по этому поводу, внимательно смотрели на полотно дороги, стараясь непропустить замаскированные противотанковые мины. Гусеницы боевой машины смачно шлепали по крепкому асфальту, изрытому многочисленными воронками, водители лихорадочно дергали то один рычаг, то другой, объезжая эти ямы. Саперы Бирюков и Столяров были одеты в десантные куртки с широкими воротниками, солдатские шапки и для удобства обуты в легкие поношенные кроссовки. Их автоматы болтались за спиной, так как в руках они держали щупы для проверки подозрительных участков дороги, где могли быть мины и фугасы. Боковым зрением они следили и за дальней обочиной справа и слева, определив себе стороны, чтобы вовремя обнаружить проложенные к дороге провода управляемых взрывных устройств. Ближе к полотну дороги эти провода, как правило, присыпаны землей, а дальше лежат на поверхности вплоть до спрятавшегося моджахеда-минера, держащего концы провода у клемм аккумулятора и готового подорвать любую машину. В настоящее время Бирюков и Столяров были на переднем крае своей части, и от них зависела безопасность нескольких сотен однополчан. За последние дни марша они сняли семь итальянских противотанковых мин, вон они валяются без взрывателей на корме их боевой машины. Пластмассовые, круглые, ребристые, оранжевого цвета, красивые по внешнему виду, они не реагируют на сигнал миноискателя, и найти их можно только с помощью саперного щупа. Рассказывали, что в других частях были поисковые собаки, но в их саперной роте пока собак нет. Вся надежда на собственный «нюх», если так можно назвать опытность и смелость солдата.

— А ты, Серега, в Крыму у моря живешь? — вдруг спросил Столяров.

— Ты чего, Юрка, о море заговорил?

— Да я его ни разу не видел. У нас в Новосибирске вода в Оби даже летом холодная. А у вас, говорят, бывает, как парное молоко. Вон, смотри, опять летит на нас, как танк, — заволновался Столяров, увидев впереди мчавшийся им навстречу вертолет. Он действительно погрозил кулаком видневшимся в кабине летчикам, на что один из них дружелюбно махнул ладонью, думая, что их приветствуют.

— Сергей! Так ты и не сказал мне о море, — продолжил Столяров начатый разговор.

— Я, друг, в Крыму живу не у моря, а в центре полуострова. Но как у нас там хорошо! Мое село Азов небольшое, а какие сады вокруг нас: закачаешься! В ставках у Пятихаток рыбы валом. Любил я после школы убегать на них с удочкой. Мама всегда знала, где меня искать. Ох, и попадало мне за эту рыбалку! А сейчас, кажется, так бы и уцепился за твой вертолет и улетел бы к ней, и был бы у мамы послушным сыном.

— Да что ты мне все о селе да о садах. Та сам-то море видел? — не унимался Юрка.

— Ну, а как же? Перед армией я в училище в Севастополе учился, оттуда и «забрили», не дав попрощаться с матерью и отцом. Век себе этого не прощу… Как они там?

В это время Бирюков впереди слева от дороги метрах в двадцати заметил блестящую змейку провода и полуобернувшись к люку механика-водителя, призывно замахал рукой и закричал:

— Стой! Стой! Провод! Стой!

Боевая машина резко остановилась и мягко закачалась на торсионах. Столяров уже бежал к проводу. Спрыгнув с брони за ним спешил и Сергей, но у кювета путь ему преградила автоматная очередь из ближайших дувалов разбитого кишлака. Пули фонтанчиками вздыбили пыль у его ног, отчего Бирюков невольно попятился и присел. Бросив щуп, он рывком сняв из-за спины автомат и с колена начал отстреливаться. Впереди, в трех шагах от него, лежал на животе Столяров, автомат его оставался за спиной, в руках был крепко зажат щуп. Боевые машины повернули башни в сторону нападавших и громко «загавкали» своими гладкоствольными пушками. Спаренные с ними пулеметы длинными очередями крошили глину дувалов, за которыми укрылась банда непримиримых. Открыли огонь и все автоматчики колонны. Вертолеты с бреющего полета расстреливали засаду нурсами. Под их прикрытием Сергей бросился к Столярову, который так ни разу и не пошевелился. С разбега он упал рядом с ним и затряс его за плечо:

— Юрка! Что с тобой? Отзовись, Юра!

Сергей повернул его отяжелевшее тело на бок и увидел в открытых глазах Столярова безжизненную пустоту. Внезапно стрельба прекратилась и наступила гнетущая тишина. Во главе с лейтенантом Ласкиным к ним уже бежали солдаты из передних боевых машин, часть из которых, не останавливаясь у лежащих на земле друзей, устремились к месту засады, растягиваясь цепью и держа наготове оружие. Рядом с Бирюковым остались санинструктор роты сержант Щербак и еще несколько солдат.

— Что тут у вас? — спросил Щербак, опускаясь на колени рядом с Сергеем и ставя рядом с собой большую медицинскую сумку. Так как Бирюков опустошенно молчал, санинструктор перевернул тело Столярова на спину и увидел его пробитую в нескольких местах грудь.

— Убит он, Ваня, — тихо сказал Бирюков.

— Сейчас и я вижу, что убит. А ведь он, Серега, собой спас какую-то нашу машину, а в каждой не менее десяти человек, — Щербак пальцами закрыл глаза погибшего.

— Да, спас, — отрешенно повторил Бирюков.

— Ты-то сам как? Не зацепило?

— Нет.

— Тогда так, Сережа, возьми его оружие, потом сдашь в роту, а я организую сюда носилки и повезем Юрку в нашей санитарной машине. Да очнись ты, Серега!

— Ваня, мы же с ним в роте с первого дня, он же на море хотел…, - слез у Бирюкова не было, он словно оцепенел от такой внезапной потери друга. В стороне дувалов прозвучало несколько одиночных выстрелов и опять все смолкло. Оттуда вразброд выходил взвод одиннадцатой роты, сматывая в бухту провод и неся трофейное оружие. Солдаты оживленно переговаривались между собой. Столярова унесли в «санитарку», медицинский броневик, а Сергей, закинув егоавтомат себе за спину, пошел им навстречу.

— Бирюков! — Сергей обернулся. К нему бежали его командир взвода лейтенант Волин и несколько саперов.

— Фугас, Сергей? — запыхавшись, спросил его Волин. — Кто обнаружил провод?

— Я его увидел, а он первым и побежал к нему, чтобы перерезать, — Сергей помолчал и добавил. — Первым и погиб, вот его автомат и щуп.

— Ладно, это потом, сейчас надо найти и снять заряд. Ты, Бирюков, иди возьми ту бухту провода и пока не подходи к дороге, а мы, — он повернулся к своим солдатам, — снимем этот чертов фугас. За мной!

Сергей перехватил у автоматчиков кольцо провода и через локоть стал продолжать его сматывать до того места, где он был прикопан в землю.

— Стой, Бирюков! Дальше не ходи! Будь там, пока мы здесь управимся! — крикнул ему лейтенант. Он осторожно стал обследовать щупом большую старую воронку. Острие щупа уперлось во что-то твердое. Волин отбросил его в сторону, встал на колени и подушечками пальцев рук начал отгребать верхний слой земли. Вскоре показался железный корпус авиабомбы. К лейтенанту подсели солдаты и сержант его взвода, и они втроем руками откапывали страшную находку.

— Нежнее, ребята, нежнее, только бы до взрывателя добраться, — шептал Волин.

— Есть, товарищ лейтенант! Вот он!

— А ну-ка, дай я его поглажу, ты смотри какая длинная эта игрушка. Он сдул остатки земли с электровзрывателя и внимательно его рассмотрел. К нему был прикреплен конец провода. Волин достал из своей сумки маленькие щипчики и перекусил его у основания взрывателя. Он поглядел на своих помощников:

— Я сейчас буду извлекать взрыватель, а вы, бойцы, бегом отсюда и укройтесь за броней машины! Эй, Бирюков! Брось этот провод и тоже уходи отсюда!

Когда все ушли, Волин еще раз осмотрел взрыватель, мягко обхватил его тремя пальцами и сделал первый оборот против часовой стрелки. Так, все нормально. Еще один оборот. Все нормально. И лейтенант быстро-быстро выкрутил взрыватель с головной части бомбы, положил его себе в сумку и присел на край воронки.

— Ну что, Волин? — это уже крикнул майор Масливец, вместе со всеми стоявший за первой БМДэшкой.

— Все нормально, подгоняйте сюда какой-нибудь грузовик, не оставлять же ее здесь, товарищ майор.

Авиабомбу в 250 кг и длиной более одного метра саперы погрузили в ГАЗ-66 минометчиков и закатили ее под деревянные сиденья. К вечеру, проехав провинцию Логар и преодолев перевал Терра, первая колонна 56-й десантно-штур-мовой бригады прибыла в пункт назначения, провинцию Пактия, где на южной окраине Гардеза солдаты начнут оборудовать постоянный палаточный городок.

Тогда еще никто не знал, что через месяц лейтенант Ласкин будет ранен двумя пулями в голень правой ноги, и он год пролежит в госпитале с аппаратом Илизарова. Что через полгода погибнет рядовой Бирюков, обезвредив противотанковую мину и вытаскивая ее из лунки, сдвинет с места другую, соединенную шнурком с первой, мину, установленную в этой же лунке на неизвлекаемость. Таким ловушкам моджахедов научили западные инструкторы. Его мама Галина Ивановна вот уже почти двадцать лет живет со своим горем, отец Николай Васильевич, не выдержав потери сына, умрет и будет похоронен в одной оградке со своим сыном в селе Азов в Крыму, а их улицу назовут именем Сергея Бирюкова.

Через год при разминировании противопехотной мины лейтенант Волин потеряет один глаз, а зрение второго будет всего тридцать процентов. Через полтора года погибнет майор Масливец, подорвавшись со своим БТР-70 на противотанковой мине.

Санинструктор сержант Щербак Иван после возвращения из Афганистана будет работать в Украине фельдшером на «Скорой помощи».

Небольшая колонна ЗИЛ-131-х в сопровождении нескольких бронетранспортеров осторожно объезжала вереницу сгоревших КАМАЗов на южной стороне Саланга. Обгорелые их останки выглядели укором людям, которые в течение многих веков политические вопросы решали применением военной силы. В разное время в этих горах Афганистана были остановлены легионы Александра Македонского, пославшего свои войска на завоевание Индии, здесь же были рассеяны орды Чингиз-Хана, не сумевших покорить Афганистан и решивших повернуть на более привлекательного и разобщенного противника — Русь. И уже в начале нашего столетия свободолюбивый афганский народ полностью уничтожал в долине Пули-Хумри — Долине Смерти — 30-тысячный корпус английской армии, пришедшей из Индии для завоевания Афганистана. А сейчас здесь гибли советские солдаты, так же, как и раньше, оказавшиеся заложниками недальновидных политиков. Но в то время об этом никто не задумывался и войска искренне верили, что они несут счастливую жизнь местному населению. Да и задача им была поставлена не завоевывать страну, не воевать до «победы», а помогать отражать вооруженные нападения отрядов моджахедов, чьи многочисленные военные лагеря были расположены в соседнем Пакистане. Но кому понравится чужой солдатский сапог в своей стране, с какой бы целью он в ней не находился?

— Когда их здесь сожгли? — спросил Потураев водителя Скворцова, который осторожно вел свой ЗИЛ вдоль сгоревших КАМАЗов.

— Неделю назад, товарищ старший лейтенант. Здесь такое творилось! Наш полк выезжал на помощь им, но не всехудалось вытащить.

— Водители погибли?

— Сгорели мгновенно. Это же цистерны-наливники, топливо сразу же воспламенилось от прямых попаданий гранатометов, и никто не успел выскочить. Потом они долго молчали, пока машины брали крутой и извилистый подъем. Опять стали появляться снежные островки, а когда — въехали в тучу, то закружило с такой силой, что дворники стеклоочистителей не успевали сметать пушистый снег с лобового стекла. Скворцов напряженно всматривался вперед, чтобы не промазать по проезжей части дороги и не улететь в пропасть. Через полчаса выехали из тучи и их ослепило яркое солнце на бездонно-синем небе. А туча осталась справа внизу, сверху казавшаяся белым комком ваты. Здесь вечные снега плотно лежали на всех выступах горной гряды, на всех вершинах и вершинках, вплоть до самого туннеля, после которого начинается спуск.

— Николай, а в самом туннеле не было нападений?

— А как в туннели нападешь? По его обеим сторонамстоят наши посты и они надежно охраняют туннель от «духов». Так что по нему мы ездим спокойно, — уверенно сказал Скворцов.

Они не знали, что ровно через год, в декабре 1982 года в этом туннеле на вершине Саланга произойдет самая крупная диверсия против советских войск. Большая колонна колесных и гусеничных машин, не останавливаясь у въезда в туннель, сходу заедет в него и растянется на всю его шестикилометровую длину. А встречный афганский грузовик с водителем-камикадзе врежется в головную советскую машину и закупорит туннель. Не зная о том, что случилось, задние машины будут стоять с работающими двигателями, думая, что вот-вот поедут дальше. Отработанные выхлопные газы заполнят туннель, который не имеет вентиляционных отдушин и от них погибнет более ста солдат, прапорщиков и офицеров. И только после этой трагедии командованием Армии были приняты чрезвычайные меры по предупреждению подобного случая. На въездах в туннель поставили шлагбаумы, колонну останавливали и выдавали всему личному составу изолирующие противогазы. Потом этот пост связывался по радио с противоположным концом туннеля, запрещали им пропускать встречные машины и только после этого открывали перед колонной шлагбаум. При выезде противогазы сдавались посту другого конца туннеля. Комендантом туннеля был назначен целый полковник. Но это было потом.

Спускаясь с перевала, Скворцов рукой приветствовал уже знакомых ему солдат у бронетранспортера, охранявших мосты, те также здоровались с ним, поднимая автоматы вверх. Снова врезались в снежную тучу и снова водители были само внимание. После нее колонна быстро приехала в Пули-Хум-ри и встала под загрузку.

— Спасибо, Николай, что довез и не свалил нас в пропасть, — сказал Потураев Скворцову. — Будь здоров и скорого тебе дембеля.

— Не за что, товарищ старший лейтенант! Вам тоже всего хорошего. И тебе, Алик, чтобы твой УРАЛ быстро отремонтировали. Они пожали друг другу руки и Потураев с Ахметовым, подхватив свои автоматы и рюкзаки, пошли искать ремонтную роту.

Рядовой Скворцов так и не встретил до конца службы ни одного земляка из Крыма. После Афганистана он закончит в Симферополе институт и станет работать преподавателем в СПТУ-42 в своем родном поселке Красногвардейское. У него будет красивая жена и любимая дочь.

В расположении ремрбата стояло много подбитых машин третьей колонны 56-й ДШБр. Убитых и раненых солдат и офицеров уже отправляли вертолетами в Кабул и ремонтники делали все возможное, чтобы восстановить боеспособность покореженной техники. Потураев отыскал УРАЛ своей батареи и ужаснулся его вида. Фары и катафоты разбиты, лобовое стекло, борта и двери кабины в пулевых пробоинах, все колеса спущены. Дырки на бензобаке кто-то заткнул деревянными пробочками. Кабина изнутри забрызгана запекшейся кровью. Но больше всего пострадал мотор: перебиты патрубки и провода. Радиатор, из-за которого машина не поехала вместе с батареей, представлял собой решето.

— Алик!

— Слушаю, товарищ старший лейтенант!

— Не знаю, как они его будут делать, но ты прямо сейчас же займись наведением порядка в кабине. Все отмой и отскобли. Короче, теперь это твоя машина и принимай ее какая есть. А я пойду узнавать насчет ее ремонта и попробую договориться в столовой, чтобы нас с тобой временно кормили здесь.

В этой внеплановой командировке они пробыли неделю. Днем помогали солдатам-ремонтникам, а вечером уходили к ним в палатку, где спали на свободных кроватях тех, кто нес ночную службу. С питанием Потураев договорился, и они с Ахметовым ходили в столовую вместе с ремонтной ротой.

Наконец, в один из дней Ахметов запустил двигатель машины и проехался по территории автопарка. Старший лейтенант Потураев узнал в штабе части о первой попутной колонне, с которой можно будет доехать в Кабул. Такая колонна планировалась через два дня и вместе с ней Потураев с Ахметовым выехали на своем УРАЛе. Благополучно проехали все тот же Саланг и, не останавливаясь в Джабале-Уесарадже, колонна к концу дня приехала в Кабул. Дальше надо было искать новую попутную колонну, которая шла бы на юго-восток в сторону их части. Ночевали в мотострелковом полку на окраине Кабула, район которого назывался совсем по-русски — Теплый Стан. Через день отсюда пошла колонна наливников в Гардез и вместе с ними выехали Потураев и Ахметов. Так же над колонной кружили вертолеты, так же саперы внимательно следили за дорогой и к концу дня они остановились в провинции Логар у длинного каменного забора, за которым просматривались стоянка боевых машин, зачехленные орудия, несколько строений барачного типа, а в одном углу ограждения стояла мечеть с высоким минаретом.

Полукругом вокруг этой территории высились горы, а слева от дороги протекала неширокая, но быстрая река Логар. Горы стояли от расположения этого подразделения метрах в ста, и у подножья, повторяя их изгиб, протекал арык. Здесь и был расположен третий десантно-штурмовой батальон с приданной ему первой артиллерийской батареей гаубицы Д-30.

— Товарищ старший лейтенант, кажется мы приехали, — тихо сказал Ахметов.

— Похоже на то. Ты будь в машине, а я пойду узнаю что к чему.

Потураев взял свой автомат, соскочил с подножки и пошел вдоль стоящих машин его попутной колонны. Он обратил внимание на то, что подступы к каменному забору преграждает специальная саперная проволока, так называемая путанка-невидимка, при попытке из которой выбраться петли затягивают ноги все больше и больше. По углам были сложены из камня небольшие башенки, в амбразурах которых угадывались часовые. Через неширокий проем в ограждении Потураев прошел на территорию батальона и сразу же увидел сержанта Казеко среди группы солдат.

— Саша! — позвал Потураев, почувствовав в груди приятное волнение, как от встречи родного человека. Сержант обернулся на оклик и стремглав бросился к Потураеву. Они молча обнялись и немного помолчали.

— Наконец-то, товарищ старший лейтенант, вы приехали. Это сколько дней вас не было?

— Да дней десять-двенадцать, Саша.

— А где Ахметов?

— Там, в нашем УРАЛе, — кивнул Евгений в сторону колонны.

— Так вы все-таки пригнали его? Ну и как он?

— Теперь уже на ходу. Но сначала казалось, что никогда его не сделают — весь в пулевых пробоинах.

— Матчанова с Рахмановым не видели?

— Нет, когда мы приехали в Пули-Хумри, их уже отправили в Кабул.

— Ясно… Жаль их. Так машина в колонне? — встрепенулся Казеко.

— Да.

— Все, товарищ старший лейтенант! Вы приехали, теперь мы здесь служить будем. Сейчас колонна пойдет дальше, пойдемте, съедим с дороги и загоним УРАЛ к машинам батареи.

Они вдвоем вышли через проход в заборе на дорогу.

— Саша, как добрались сюда?

— Нормально. Саперы сняли несколько мин да немного постреляли в нас. Но мы без остановок проскочили засады, правда, на ходу дали море огня. Они уже подходили к своей машине, когда Казеко внезапно остановился:

— Товарищ старший лейтенант! Да вы же ничего не знаете, оказывается?

— Чего не знаю?

— У нас же новый комбат! Дождался Петухов себе замены. Он уже улетел в Гардез, а оттуда в Союз. И новый командир второго огневого взвода приехал.

— Ну, Саша, ты меня ошарашил. Так Петухова уже нет?

— Да три дня как он улетел!

— А кто вместо него?

— Капитана Коростылева прислали из бригады, он тоже с Украины, из Николаева.

— И что он за мужик?

— Не знаю. Поживем — увидим. Пока он в курс вникает.

— Да-а. Где въезд на территорию, Саша?

— Давайте, я с Вами проеду.

Они забрались в кабину.

— Привет, Алик — Казеко и Ахметов пожали руки. — Живой, водила?

— А что мне сделается? Вот со старшим лейтенантом какую развалюху в строй поставили.

— Молодцы! Алик, сдай немного назад, а потом съедем направо и во-он там, за мечетью, ворота.

— Понял! Ты, Саша встань на подножку и посмотри назад, чтобы я кого не задел, зеркал-то нет.

Они заехали в большой двор. Справа в линейку стояли БТР-70 седьмой роты, слева гусеничные боевые машины десанта восьмой и девятой рот.

— Алик, нам прямо. Видишь наши УРАЛы и орудия стоят?

— Вижу.

Казеко указал на офицера, стоящего у крыльца ближайшего барака:

— Товарищ старший лейтенант! А вон и новый наш комбат!

Их УРАЛ остановился справа от машин батареи. Теперь уже точно приехали. Уф! Ахметов первым выскочил из кабины и попал в окружение своих солдат. Они его тискали, обнимали и похлопывали по плечам, спине. Да, это была их родная семья. К старшему лейтенанту Потураеву подошли сержант Сердюков, рядовой Казиев, сержант Чесных и тоже бурно приветствовали его.

— С приездом, товарищ старший лейтенант! Как добрались?

— Нормально, ребята, спасибо!

— «Духи» не тревожили?

— Да все обошлось.

К ним подходил командир батареи капитан Коростылев. Солдаты расступились. Евгений поправил шапку, проверил пальцами рук, как затянут ремень.

— Товарищ капитан! Старший офицер батареи старший лейтенант Потураев! Приказ бывшего комбата выполнил. Машина на ходу, водитель жив и здоров!

Коростылев пожал ему руку и тоже представился:

— Капитан Коростылев! Будем знакомы! Знаю о Вашем задании и рад, что благополучно добрались к нам. А где Ахметов?

— Я здесь, товарищ капитан! — подал голос водитель.

Капитан подошел к нему и крепко пожал руку:

— Вот ты какой, герой! Откуда призывался?

— Из-под Алма- А ты, товарищ капитан!

— Казах?

— Казах.

— Значит, земляк мой будешь. Я родом из Восточного Казахстана. Усть-Каменогорск — слышал?

— Знаю я Усть-Каман, товарищ капитан.

— Ну, вот и хорошо. Потураев! Вы сейчас идите в столовую, вас прапорщик Вареньев накормит и отдыхайте. Казеко, покажешь Ахметову его место а вы, старший лейтенант, придите в комнату офицеров, вам покажут. Оружие ваше на месте?

— Так точно, товарищ капитан! — сказал Потураев.

Солдаты показали приехавшим где можно помыться, принесли им к арыку мыло и полотенце. Помогал рядовой Глазырин, радиотелефонист из взвода управления. Потураев спросил его:

— Солдат! А что там за арыком? Что-то следов не видать!

— Там противопехотное минное поле, товарищ старший лейтенант! Туда не ходите и ты, Алик, не вздумай перепрыгивать арык. На днях наша лошадь там подорвалась.

— Какая лошадь? — удивился Потураев.

— Да старый комбат где-то достал белую лошадь и подарил ее своему заменщику, капитану Коростылеву. Тот назначил одного солдата смотреть за ней, а позавчера лошадь отвязалась от привязи, попила воды в арыке и перешла его в брод. Сразу наступила на мину и ей оторвало обе передние ноги. Услышав взрыв, мы сбежались сюда, а она еще живая и так жалобно на нас смотрит, слезы в глазах у нее были. Ну что делать? Пришлось пристрелить, а потом «кошкой» на длинной веревке перетащить на этот берег и во-он там закопали.

— Ну, у вас и дела, солдат! — сказал Потураев, подавая ему мыло и полотенце. — Как тебя зовут?

— Рядовой Глазырин!

— Ну, веди нас, рядовой Глазырин, показывай, где тут у нас столовая?

3-й дшб с артиллерийской батареей по приказу командования части занял бывшую сельскохозяйственную школу в провинции Логар. Участок школы 200x100 м был обнесен каменным забором, имел два длинных здания барачного типа, два небольших домика, кирпичный туалет в одном углу территории, а в противоположном красовалась сохранившаяся мечеть. Ее минарет виден издалека, и впоследствии, возвращаясь с задания, солдаты облегченно вздыхали, завидев его высокое и величественное острие. С востока и юга баталь-эн обступала гряда гор, вдоль которых протекал арык шириной метра два. За ним саперы установили минное поле, что-бы исключить внезапное нападение со стороны гор. Они име-гси три вершины одинакового и правильного очертания и, не сговариваясь, все солдаты назвали их «тремя сестрами». С севера, за дорогой Кабул-Гардез, которая вплотную подступила к ограждению, протекала горная река Логар, шириной от 5 до 10 метров в зависимости от рельефа местности. Логар текла на запад к Кабулу и вдоль ее берегов было множество афганских кишлаков. Сразу за батальоном ютились кишлаки Исарак и Пули-Алам. Долина вдоль реки была густо заросшая тополями, садами, кустарниками. Эти естественные укрытия были идеальным местом для организации засад, так что все солдаты и офицеры такие насаждения звали «зеленкой». Слово «зеленка» всегда ассоциировалось с понятием — опасность. Дальше на северо-восток, за рекой Логар, простиралась пустынная местность вплоть до синеющих вдали гор, за которыми находился Пакистан. Административный центр город Бараки-Барак находился на юге за арыком и «Тремя сестрами» на расстоянии одиннадцати километров и был под контролем моджахедов. Над ним не летали даже вертолеты — сбивали. Революционная власть провинции во главе с губернатором и секретарем ячейки НДПА (народно-демократическая партия Афганистана) располагалась в кишлаке Пули-Алам в четырехстах километрах от советского батальона и их власть, собственно, этими метрами и ограничивалась.

Каждую ночь у дома губернатора дежурила советская боевая машина десанта с экипажем, охраняя его от возможного нападения моджахедов, убивающих всех, кто сотрудничал с русскими. В пятнадцати километрах на запад по кабульской дороге тянулось узкое ущелье Дахи-Нау, по дну которого бурлила река Логар, а извилистые и крутые каменистые стены его были удобным местом для расстрела советских автомобильных колонн, доставляющих грузы войскам. На востоке дорога шла через степь до перевала Терра. Здесь вековые и мощные горы слева нависали над дорогой так, что иногда казалось — горы стоят не вертикально, а с наклоном на тебя. Еще при строительстве этой дороги на одном участке камне-защитной стенки были выбиты и сохранились слова по-русски: «Ура! Конец последней практике!» Это советские студенты в начале 60-х годов строили все дороги в Афганистане. Построили хорошо — танки крутятся, а асфальт даже не крошится. За перевалом Терра начинается провинция Пактия с центром город Гардез, возле которого и дислоцировались основные силы 56-й десантно-штурмовой бригады. На юге провинции Логар граничила с провинцией Газни, на западе с провинцией Кабул, на севере и северо-востоке — с Пакистаном.

Батальон с артбатареей были в отрыве от своей части и самостоятельно выполняли все боевые задачи по уничтожению бандформирований, караванов с оружием из Пакистана и сопровождению колонн в зоне своей ответственности — провинции Логар.

Седьмая рота, артиллеристы и гранатометный взвод размещались в одном длинном здании. Восьмая, девятая роты, минометная батарея и танковый взвод — в другом. В двух небольших домиках были штаб батальона, взвод связи и медицинский пункт. В первый месяц все эти здания были без окон и дверей. Холодный ветер гулял над головами солдат и офицеров, поэтому все спали одетыми. К новому 1982 году этот недостаток был устранен солдатскими руками. Столовую оборудовали в заднем торце первого барака, где было большое помещение. Там установили столбики из бревен, на них забили доски, и солдаты стоя принимали пищу, поставив свои котелки на такие столы. Офицерам здесь же поставили длинный стол со скамейками на десять человек. Солдаты и офицеры приходили в столовую посменно, так как все разом не вмещались. Отдельно пищу никто ни для кого не готовил — все ели из общего котла.

Для обороны такого небольшого военного городка ариллерийская батарея оборудовала огневые позиции для своих трех орудий перед арыком стволами на горы. 122-мм гаубицы имели круговой обстрел, поэтому, при необходимости, они стреляли в любом направлении. С другими тремя орудиями батарея выезжала на задания в дальние уголки провинции. На стометровой горке, примыкающей к ограждению батальона со стороны столовой, командир батальона распорядился выставить пулеметный взвод. Там наверху, взвод сколотил домик — халабуду и круглосуточно дежурил у пулеметов, оглядывая в бинокль подступы к батальону. За ограждением тянулось несколько глубоких оврагов, куда притягивали и сталкивали в него подбитую колесную и гусеничную технику.

Мечеть, естественно не работала и была осквернена.

Высота над уровнем моря расположения батальона составляла 1680 м. Капитан Коростылев внимательно оглядел своих офицеров, собравшихся в их комнате и сидевших на своих кроватях. В его батарее они все были новичками, как и он сам. В Афганистан офицеры прибыли почти в одно и то же время с разницей до недели. Опыта ведения боевых действий ни у кого не было, но годы предыдущей службы с постоянными выходами в лагеря, учениями с боевой стрельбой, выполнениями учебно-боевых задач не давали повода сомневаться, что и здесь они справятся в любой обстановке. Главным для себя Коростылев считал подготовку солдат и сержантов по боевым специальностям, в условиях сокращенных расчетов, так как немалая часть людей находится в госпиталях. И эта работа ляжет на них, сидевших здесь офицеров. Как они сами подготовлены, как смогут повести за собой солдат — вот что занимало командира батареи. Работы было много. А времени на это моджахеды могут не отпустить. Кроме плановых занятий по специальности нужно открыть на огневой позиции орудийные окопы в полный профиль, соединить их ходами сообщения и углубить ниши под боеприпасы. Это защитит солдат от пуль и осколков при обстрелах и одновременно позволит вести ответный огонь. А быстрый и точный огонь можно вести только при обученных расчетах. Все. Круг замкнулся.

Потом нужно доводить жилье солдат хотя бы до минимальных человеческих условий. Уже середина декабря, и на таком высокогорье холод свалит батарею безо всякой войны. А где брать двери, рамы, стекла, чем отапливать помещения барака, приспособленного под казарму? Тоже хороший вопрос… Это не Союз: написал заявку, пошел и получил на складе все, что нужно. Да-а. Еще обязательно нужно обучить солдат и сержантов разминировать хотя бы простейшие мины. Саперы саперами, но может случиться так, что в необходимый момент их может не оказаться. Ждать? А если «духи» рядом и не позволят этого? Неплохо бы бойцов научить вождению автомобилей. Хотя бы на нулевом уровне — запустить двигатель, включить скорость и вывести машину из-под огня в случае невозможности сделать это водителю. Да что там «в случае невозможности» — в случае его гибели, так будет точнее и не обманывай себя, комбат, гладенькими фразами.

Многие тягачи орудий — УРАЛы — барахлят и ими тоже надо заниматься. Проверить умение всех солдат и офицеров, в стрельбе из автомата, пистолета и метанию ручных гранат. Проверить и потренировать прямо в ближайшее время. А ночью необходимо солдатам дежурить в боевом охранении.

Коростылев видел вопросительные взгляды старшего лейтенанта Потураева, старшего лейтенанта Кривонишы, лейтенанта Костюкова и пожилого прапорщика Веденеева, но не спешил начинать это первое и, пожалуй, самое важное совещание. Нужно не ошибиться в выборе им задания, чтобы каждый встал на тот участок работы, где он справится с наибольшей отдачей. Питание солдат, их помывка, смена белья, необходимая замена и ремонт обуви и обмундирования — все нужно решать сейчас, а потом в рабочем порядке поправлять по обстановке. Нужно организовать пополнение боеприпасов, топлива и еще много-много других дел, которые будут выплывать в ходе обустройства.

— Товарищи офицеры! Все мы с вами в Афганистане недавно, за исключением прапорщика Веденеева. Тем более, что приехали совсем на необорудованное место. За эти несколько дней, что мы вместе, я сделал вывод, что мы в силах создать необходимые условия личному составу для жизни и быта в боевой обстановке. Начнем заниматься боевой подготовкой и одновременно улучшать жизнь солдат. Сейчас каждый из вас получит свой участок работы и будьте добры, все доводить до конца. На нехватку людей не жаловаться — сами знаете, что много их в госпиталях Союза и будут здесь через полмесяца-месяц. О нехватке материалов не молчать — вместе будем искать выход. Находиться постоянно среди солдат и вникать в их нужды.

— Я, — начал было вставать Евгений.

— Сидеть всем, не вставать, — сказал Коростылев и продолжал:

— Старшему лейтенанту Потураеву сегодня составить расписание занятий по специальной подготовке и с завтрашнего дня к ним приступить. Занятия проводить до обеда на орудиях огневой позиции с двумя огневыми взводами. Старшему лейтенанту Кривонише помогать Потураеву. После обеда вы, Потураев, с первым взводом остаетесь на позиции и зарываетесь там до необходимости. Старший лейтенант Кривониша со вторым взводом после обеда будет оборудовать казарму. Ищите в разбитых и брошенных домах ближайших кишлаков двери, рамы, желательно со стеклом и крепите их на месте. Николай, попробуй найти среди солдат печника и кладите печи в кубриках, ясно?

— Так точно, товарищ капитан! — все же подскочил Кривониша.

— Садитесь! Лейтенанту Костюкову завтра же с утра вынести на улицу и проверить работу средств связи и разведки, а после обеда оставайтесь у наших машин и помогите водителям в их ремонте. Я завтра перед арыком организую стрельбу из автоматов и метание ручных гранат. Присылать ко мне по несколько человек. Они отстреляются и вернутся к вам. Прапорщику Веденееву — как хотите договаривайтесь с прапорщиком Вареньевым, но питание солдат должно быть строго по норме, а если с добавкой, то честь Вам и хвала. Проверьте у солдат сапоги, обмундирование и организуйте их ремонт.

— Так точно! — с места ответил Веденеев.

— Теперь давайте обсудим вопросы боевого охранения. Я решил на ночь выставлять к трем орудиям по одному расчету, а у остальных пушек по одному часовому. Мне кажется, этого хватит, а при необходимости, пока дежурный расчет будет вести огонь, мы быстро прибежим на огневую. Всю ночь мы, офицеры, будем проверять посты согласно графику. Его я составлю. Будить друг друга будем сами. Времени у насмало, скоро нас начнут привлекать на боевые действия и мы должны быть к этому готовы. Вопросы есть?

Уточнив возникшие вопросы, офицеры разошлись по своим местам. И назавтра с утра работа в батарее закипела. Старший лейтенант Потураев с двумя взводами на огневой позиции занятия начал проводить с простого: устройства гаубицы, ее тактико-технические характеристики, приведение орудия в боевое и походное положения. Он видел, что это солдатам не ново, они уже воевали на этой технике, но Евгений построил занятия так, что заинтересовал орудийные расчеты. Да они и сами понимали, что повторенье — мать ученья. Потураев не ущемлял солдатский боевой опыт, сам спрашивал у них, как они действовали в той или иной обстановке и тут же предлагал другой вариант действий, с чем солдаты часто соглашались. Старший лейтенант Кривониша, приехавший в Афганистан с Камчатки, помогал Евгению, проверяя правильность исполнения команд. А слева, у изгиба арыка, трещали автоматные очереди и взрывались ручные гранаты. Потураев по три человека посылал к командиру батареи для отстрела упражнения.

Лейтенант Костюков со своим взводом управления проверял радиостанции, буссоли и дальномеры. Радисты на расстоянии в двухстах метрах друг от друга связывались между собой, часто переходя на запасные частоты. Разведчики делали контрольные замеры дальномером — правильность их данных Костюков проверял по топографической карте. Вечером перед ужином батарея чистила автоматы.

Наташа читала это первое письмо и плакала. Наконец-то они дождались весточки от своего любимого. Анечка сидела у нее на коленях и нетерпеливо теребила маму за плечо.

— Мама! Письмо папы? Это папа? Мама, читай Анечке! Ну, мама!

— Сейчас, доченька, сейчас. Подожди чуть-чуть. Сейчас мама прочитает тебе.

Наташа прижала головку дочери к своей груди, а в глазах ее стоял ее муж — высокий, красивый и ласковый. Так они сидели и молчали еще несколько минут, потом Наташа еще раз вытерла слезы и прочитала письмо вслух.

— Мама! Видишь, я хоесая! Папа казал! Я хоесая!

— Ты у нас самая хорошая, доченька, и папа тебя очень любит. Знаешь, давай сейчас поедем к бабушке Нине и поделимся с ней радостью. Хочешь к бабушке Нине?

— Хочу, мама!

Они быстро собрались. Наташа перед зеркалом припудрила немного опухшее от слез лицо. На остановке было немного людей. Наташа с Аней укрылись от ветра за ее боковой стенкой, выглядывая из-за нее свой троллейбус и представляя, как они обрадуют бабушку Нину весточкой от Евгения. На противоположной стороне улицы остановился троллейбус и когда он отошел, Наташа увидела там Нину Моисеевну. Она пропустила несколько проезжавших машин и быстро стала переходить дорогу.

— Баушка! Баушка! Мы здесь! Баушка! — закричала Анечка, вырываясь из рук матери.

Увидела их и Нина Моисеевна. Она направилась к остановке, на ходу что-то доставая из сумки.

— Наташа! Я письмо получила от Жени, радость-то какая! Вот еду к вам поделиться это новостью. А вы куда собрались? Хорошо, что мы встретились.

Наташа снова заплакала.

— Мама! Да «мы же тоже получили от него письмо и едем к вам также поделиться радостью. Говорить она больше не могла, и две женщины со слезами на глазах обнялись. Прохожие недоуменно оглядывались на них. Анечка держалась за подол пальтоматери и не понимала, почему плачут мама и бабушка?

— Пойдем, доченька, к вам, там еще раз прочитаем наши письма, — сказала Нина Моисеевна Наташе и они, с двух сторон взяв Аню за руки, пошли домой.

До нового, 1982 года, оставалось пять дней. В первой батарее полным ходом шла боевая учеба, укрепление позиции, налаживание быта в казарме. Это бывшее общежитие афганских учеников сельскохозяйственной школы с длинным коридором вместило три подразделения. Справа размещалась батарея в двух больших комнатах, а в конце, в маленькой комнате на шесть кроватей, жили ее офицеры. Шестую кровать поставили недавно для командира танкового взвода лейтенанта Шамшурина, приехавшего с четырьмя танками Т-62 из Газни, на усиление батальона. Слева по коридору жили седьмая рота и взвод автоматических станковых гранатометов АГС-17. Кровати у солдат стояли в два яруса и стояли они тесно друг к другу, чтобы вместить все три взвода батареи. К этому времени в этих двух больших солдатских комнатах, названных кубриками, были вставлены рамы со стеклами, двери, а рядовой Атаев сложил в них большие, неуклюжие с виду, но теплые печки. У офицеров такой печи не было, у них была железная печь-буржуйка с выводом трубы через окно на улицу. Казалось бы, все с бытом наладилось, кроме одного — не было где помыться. Неорганизованно, кто сможет в такой холод, мылись холодной водой у арыка, что-то там споласкивали, но это был не выход из положения. Нужна была баня, но материала для нее пока не было.

Капитан Коростылев часто был на огневой, позиции трех орудий, где Потураев занимался с солдатами. Ему нравился этот грамотный и заводной офицер, который и солдат к себе быстро расположил. Они выполняли его команды с какой-то лихой готовностью. Орудия были вычищены, прицелы выверены, окопы укреплены кирпичом, ниши под боеприпасы вместили полтора боекомплекта, а верхние снарядные ящики даже не высовывались из-за бруствера. Здесь был полный порядок.

Потураев объявил солдатам перерыв, и они с Коростылевым отошли в сторону от орудий покурить.

— Молодец, Женя, — сказал Коростылев, прикуривая из-под двух ладоней Потураева. — Будем считать, батарее повезло, что ты к нам попал, а мне больше всех, что у меня такой офицер. Это, конечно, непедагогично, вот так, в глаза об этом говорить, но правда, спасибо тебе за службу.

— Да что Вы, комбат, работа есть работа. Не слышно, когда нас привлекут к Делу?

— Дают, видимо, время освоиться на новом месте, но вот сообщили по радио из бригады, что завтра к вам прилетает какой-то большой начальник из Москвы. Не зря, видимо, летит к нам. Чувствую, что после него закончится наша спокойная жизнь, — сказал Коростылев.

— Да скорее бы! Надоело тоже сидеть на одном месте и топить печку.

— Что-что, а война от нас не уйдет. Хлебнем мы ее по полной программе. Знаешь, что сегодня утром сняли мину перед водовозной у кишлака Падхаби-Шана?

— Нет.

— Поехала водовозка как всегда в сопровождении двух БТРов, с ними саперы были. На обратном пути первый БТР проехал мину, а водовозка чуть не наступила на нее. Хорошо, сапер заметил и остановил ЗИЛ. Ты какое училище заканчивал?

— Сумское, — ответил Потураев.

— А я в Тбилиси, там в учебных лагерях тоже пришлось по горам побегать, но эти громады, — Коростылев обвел глазами местность, — фору дадут всему Кавказу.

— Комбат, а Вы правда с Восточного Казахстана или так просто Ахметову сказали? Да нет, это правда, я там родился и вырос, а потом армия. Сюда приехал из Николаева. А ты с Западной Украины?

— Я служил там в 29-й бригаде. А родом из Коммунарска.

— Это где?

— В Ворошиловградской области. И жена оттуда. Сейчас они с дочкой, наверное, уже приехали туда из Мирова. Вот жду письма от них. А вы уже получили письмо из дома?

— Пока нет. Сам недавно написал, сообщил адрес. Сколько твоей дочке?

— Моей Анечке скоро три годика будет. А у Вас сколько детей?

— Тоже одна дочь, Евгения, твоя тезка. Ей шесть лет.

К ним подбежал посыльный штаба батальона:

— Товарищ капитан, разрешите обратиться?

— Да.

— Вас вызывают в штаб батальона!

— Хорошо! Иду!

Солдат убежал обратно в штаб.

— Ну, ладно, Женя, занимайтесь в том же духе, пойду за новостями, ведь такие вызовы без них не обходятся.

В штабе батальона Коростылеву сообщили, что завтра к ним прилетает заместитель начальника Генерального Штаба Вооруженных Сил СССР генерал армии Ахромеев. Майор Терещук напутствовал:

— Смотри, Коростылев, наведи везде порядок, мало ли что, придерется к чему-нибудь генерал!

— Есть! — ответил Коростылев, сам думая: «Придраться и к столбу можно, было бы желание. Не за этим летят к нам из Москвы, а в батарее у меня всегда порядок».

В десять утра следующего дня два вертолета Ми-8 приземлились недалеко от огневой позиции почти перед стволами орудий. Из обеих машин спустились на землю человек восемнадцать генералов и офицеров. Главным среди них был генерал армии Ахромеев. Сопровождали его Командующий Туркестанского военного округа генерал-полковник Иванов со всеми своими заместителями и Командующий 40-й Армии (Ограниченного контингента в Афганистане) генерал-лейтенант Ермаков, его тоже окружали свои подчиненные. Из офицеров были только полковники. Они гурьбой пошли к каменному ограждению батальона. Здесь их ждали командир батальона и командиры рот и батарей. Ахромеев шел впереди. Одет он был в простой хлопчатобумажный армейский бушлат, по обшлагам обшитый кантом с генеральскими погонами на плечах, на голове каракулевая кепи. Офицеры батальона ждали его в одношеренговом строю и представились высокому гостю:

— Командир батальона майор Терещук!

— Командир седьмой роты капитан Детюк!

— Командир артиллерийской батареи капитан Коростылев!

Генерал армии пожал им и другим стоящим ротным руки и вдруг обратился к Коростылеву:

— Вы один здесь артиллерист?

— Так точно, товарищ генерал армии! Я и мои офицеры. А батарея одна!

— Проводите меня в батарею, — потребовал Ахромеев и пошел вперед своим скорым и мелким шагом. Коростылев поспешил за ним, а следом пошли все остальные. Ахромеев был небольшого роста, до плеч Коростылеву, шел он молча, молчали и другие, слышен был только топот сапог и ботинок. Вдруг Коростылев почувствовал, что кто-то из позади идущих генералов кулаком подталкивает его в спину между лопаток, намекая не отставать, не бояться Ахромеева и идти с ним вровень. Но капитан с детства был воспитан так, что при ходьбе всегда пропускан старших и женщин на полшага вперед, и боязнь генерала была здесь ни при чем.

У крыльца казармы делегацию ждали офицеры батареи. Ахромеев остановился около них.

— Старший офицер батареи старший лейтенант Потураев!

— Командир 2-го огневого взвода старший лейтенант Кривониша!

— Командир взвода управления лейтенант Костюков!

— Старшина батареи прапорщик Веденеев!

Генерал пожал им руки и обернулся к Коростылеву:

— Как они у тебя?

— Грамотные и исполнительные офицеры, товарищ генерал армии!

— Хорошо! Показывайте расположение батареи, капитан!

Коростылев прошел вперед, и вся орава последовала за ним. Они зашли в первый кубрик, потом во второй. Кровати солдат были аккуратно заправлены, пол вымыт, новая печь побелена.

— А где у вас тумбочки? И почему мало табуреток? — резко спросил Ахромеев.

— Тумбочек совсем нет и не было, а табуреток сколько есть — все здесь.

— Покажите, где живут офицеры!

Сопровождающие освободили проход у двери, и Коростылев повел их в свою комнату. Здесь тоже был относительный порядок, но тумбочек и табуреток тоже не было. Ахромеев повернулся к своему окружению и с гневом начал им приказывать:

— Даю вам четыре дня, чтобы обеспечить все подразделения мебелью и всем, что им необходимо! Пройдите все роты и взводы, узнайте их нужды. Бездельники! Ждали меня из Москвы, чтобы обеспечить войска такой мелочью!

Несколько полковников, видимо, лейтенанты, лихорадочно записывали что-то в записные книжки. Ахромеев направился к двери.

— Разрешите остаться, товарищ генерал армии? — спросил капитан Коростылев.

— Да!

Все пошли по коридору к выходу. Вдоль его стояли офицеры и держали руки у козырька до тех пор, пока последний посетитель не вышел на улицу. Они бросились в свою комнату. Там так же продолжал стоять их командир, осмысливая неожиданную встречу с таким большим начальником.

— Ну, что, комбат? Что он спрашивал? Зачем он прилетел? — засыпали вопросами Коростылева.

— У-уф! Подождите, хлопцы! — он присел на свою кровать. — Ничего не спрашивал. Ну нет у нас этих тумбочек — где мы их возьмем? Да и ругал он не меня, а всем Командующим досталось. — Он встал.

— Пойдемте на крыльцо, поглядим, к кому они еще пойдут.

Ахромеев сам больше никуда не пошел. Он остался в штабе батальона, а его люди облазили все закоулки расположения, записывая все в блокноты. Из штаба прибежал посыльный:

— Товарищ капитан! — начал он издалека. — Генерал всем офицерам приказал собраться возле штаба батальона. Посыльный побежал в другие роты, а Коростылев со своими офицерами пошли к домику штаба. Там солдаты взвода связи уже выносили скамейки и расставляли их у крыльца. Генералов не было видно, а полковники кучкой стояли возле скамеек и курили. Коростылев, Потураев и другие присели рядом с уже находившимися здесь несколькими командирами и в полголоса делились своими впечатлениями. Подходили фицеры других рот. Из штаба вышли командир батальона майор Терещук, начальник штаба и его помощник капитан Петраков. Терещук проверил наличие командиров.

— Седьмая рота!

— Все! — отозвался командир Детюк.

— Восьмая, девятая!

— Все!

— Артиллерия!

— Все!

— Танкиста вижу, — закончил перекличку Терещук. Он поглядывал на крыльцо штаба батальона, откуда должен выйти генерал. Они показались на крыльце. Ахромеев и Командующие округом и Армией.

— Товарищи офицеры! — подал команду Терещук. Все встали по стойке «смирно». Майор повернулся, приложил правую ладонь к козырьку шапки и доложил:

— Товарищ генерал армии! Офицеры батальона по Вашему приказанию собраны!

— Товарищи офицеры! — Ахромеев отпустил руку от головного убора. Офицеры сели на свои места. Позади них разместились приезжие. Речь генерала армии была короткой, и главной нитью ее была мысль об усилении боевой подготовки в батальоне:

— Материально мы вам поможем и обеспечим всем необходимым, но и вы, товарищи офицеры, всерьез займитесь боевой подготовкой. Добивайтесь, чтобы каждый солдат умел владеть оружием и боевой техникой в совершенстве. Скоро вам предстоит выполнять боевые задачи и тогда времени на подготовку не будет. Интенсивно приступайте к занятиям уже сейчас. Я надеюсь на вас!

Вертолеты с «гостями» поднялись в воздух и взяли курс на Кабул. Все офицеры батальона стояли у каменного ограждения, провожая их глазами.

Глядя на две удаляющиеся точки вертолетов, Коростылев не знал, что через четыре с половиной года, 20 мая 1985 года, он из г. Николаева напишет письмо в Москву уже начальнику Генерального штаба Вооруженных Сил СССР Маршалу Советского Союза Ахромееву Сергею Федоровичу с просьбой снова отправить его в Афганистан. В письме он напомнит ему о их встрече в провинции Логар. Причиной такого поступка была постоянная измена его жены, начавшаяся еще этим декабрем 1981 года. После возвращения из Афганистана ее обманы и отговорки стали невыносимыми. Коростылев видел, что жена тяготится им. О разводе он не думал, так как очень любил ее, да и дочь у них, как без отца? Он хотел вернуться сюда, в Афганистан, где нет лжи, двуличия, лицемерия. В глубине души он надеялся на свою гибель среди своих солдат.

Письмо из приемной Начальника Генерального Штаба было переправлено в Штаб Одесского военного округа для рассмотрения вопроса и оттуда Коростылеву пришел ответ начальника Управления кадров генерала Максимова. Ответ был благожелательный, с пожеланиями здоровья и хорошей службы, но с отказом в командировке в Афганистан по состоянию здоровья. А через некоторое время жена Коростылева, взяв вечером зубную щетку, ушла к своему врачу-анестезиологу.

И еще вспоминал Коростылев Маршала Ахромеева, когда тот покончил с собой после путча в августе 1991 года.

Но все это будет потом, а сейчас он с нетерпением ждал письма от своей любимой семьи.

Генерал армии Ахромеев выполнил свое обещание. Еще до Нового года в батальон привезли из Кабула тумбочки, табуретки, кровати, которых тоже не хватало, матрацы, много боеприпасов и топлива. Его ретивые помощники позаботились даже о стиральных машинах, которые раздали в каждую роту и батарею. Электричества в батальоне не было, все пользовались керосиновыми лампами, в них заливали солярку из боевых машин. Зато тыловики добросовестно доложили «наверх» о выполнении распоряжения заместителя начальника Генерального Штаба.

Старший лейтенант Потураев продолжал занятия с личным составом огневых взводов, усложняя отрабатываемые вопросы. Теперь они тренировались оставлять огневую позицию, совершали «марш» вокруг расположения батальона и с ходу, по команде «К бою», разворачивались для стрельбы прямой наводкой и с закрытых огневых позиций. На таких комплексных занятиях принимали участие солдаты и сержанты всех специальностей батареи: орудийные расчеты, водители, связисты, разведчики, вычислитель. Евгений уверенно и с огоньком управлял этой сложной работой, сам получая удовлетворение от слаженных действий батареи. Кроме того, капитан Коростылев обучил всех солдат вождению автомобиля ГАЗ-66, «прокатывая» их между рядами боевых машин, где было достаточно места для езды по кругу. Прапорщик Веденеев добился от начальника продовольственного склада прапорщика Вареньева выдачи солдатам дополнительно банок рыбных консерв и хлеба, правда, черного, вне всякой нормы.

Потураев все время был среди солдат, не считаясь с личным временем. Они вместе чистили орудия, автоматы. Он обучил огневиков стрельбе из пистолета Макарова. Однажды вечером Евгений зашел в офицерскую комнату с водителем УРАЛа рядовым Паниным.

— Комбат! Сегодня в перерыве между занятиями я разговорился с бойцами и нашел Вашего ближайшего земляка. Вот, Панин из Восточного Казахстана.

Коростылев оживился:

— А ну-ка присаживайтесь! Откуда ты призывался, Панин?

— Из Кокпекты, что на берегу озера Зайсан, товарищ капитан.

— Знаю этот поселок, проезжали мы его как-то. Это километров сто от Усть-Каменогорска? — спросил Коростылев.

— Сто сорок.

— Вот ведь как получается! Когда-то жили в одной области, а встретились в горах Афганистана! Очень приятно, Панин. После службы туда же возвращаешься?

— Так точно! У меня там вся родня, мать, отец. Буду работать в своей автобазе.

— Хорошо. А сейчас твой УРАЛ исправен? Готов в любое время на выезд?

— Так точно! УРАЛ исправен.

Когда Панин ушел, Потураев снял портупею, десантную куртку и прилег на кровать поверх одеяла.

— У-уф! Что-то я сегодня устал. Почты не было сегодня?

— Не было, Леня, тебе еще пишут, — подал голос старший лейтенант Кривониша.

— Да не пишут, а уже написали, я уверен. Может, с первой колонной привезут письмо, — Потураев сел на кровати и пододвинул к себе табурет.

— Почищу-ка я пока пистолет.

На табуретке он расстелил клочок бумаги, разобрал пистолет и разложил на ней его детали. За этим занятием продолжали разговор. Как-то сразу получилось так, что Потураев с самого знакомства стал называть капитана Коростылева не по воинскому званию, фамилии или имени-отчеству, а называл его просто комбатом. Это не касалось официальных докладов в строю или на совещаниях. А Коростылев, которому нравился этот инициативный и энергичный офицер, звал Потураева больше по имени. Со временем, больше сдружившись друг с другом, они вообще, обращались на «ты».

Кривониша спросил:

— А что это за слова выложены белыми камнями на склоне горки, где стоит пулеметный взвод?

— Скорее всего это какой-то революционный призыв, вроде нашего «Вперед к победе коммунизма!» — хохотнул лейтенант Костюков.

— Надо у какого-нибудь афганца спросить.

— Да какая там революция! Кучка авантюристов стрельнула по Президентскому дворцу и посадила в него Бабрака Кармаля, а народ, по большому счету, ничего не знает, как жил, так и живет, может еще хуже, так как началась гражданская война, а на войне люди лучше не живут, — философски сказал прапорщик Веденеев.

Таких длинных фраз от него еще не слышали и все удивленно переглянулись.

— Революция у них простой переворот, но мы оказались крайними, кто все это будет разгребать и принимать удар на себя от тех и от других. Ведь обе стороны их гражданской войны против советских войск, — сказал Коростылев, — наша задача сберечь солдат и не подставлять их лишний раз под пули, а для этого нужно, чтобы они и сами умели и могли наносить ответные удары.

— За огневиков, комбат, можешь не сомневаться, — откликнулся Потураев. — Я ручаюсь за них..

— Видел, знаю.

— И мои связисты с разведчиками не хуже подготовлены, — сказал Костюков.

— Ладно, хлопцы, первые задания покажут, кто на что горазд, давайте-ка лучше чаю попьем.

Коростылев снял с буржуйки пятилитровый кипящий чайник и поставил его на грубый стол, сколоченный из досок. Потураев собрал пистолет, сделал контрольный щелчок и вставил магазин в его рукоятку.

— Чай — это хорошо, да еще бы с молочком, — Потураев подсел к столу.

Офицеры батареи пили чай с комковым сахаром, разговаривая о ситуации в Афганистане, о своих семьях, о положении дел в батарее.

— Как будем отмечать Новый год? — спросил Коростылев. — Старшина, время в Афганистане как отличается от московского?

— По часовому поясу здесь на полтора часа раньше.

— Все не как у людей, — проворчал Кривониша, — в других местах разница на час-два раньше или позже, а тут нито, ни се, — полтора часа.

— Да при чем здесь это? Отметим два раза — по времени Кабула и по Москве, — сказал Костюков.

— Отметим-то мы отметим, — сказал Коростылев, державший горячую кружку с чаем между ладонями, — но будьте все готовы дежурить посменно с солдатами у орудий. Как бы «духи» тоже не помогли «отметить» Новый год. Всякое может быть. Вон, в Кабуле, рассказывали, часовые заснули и «духи» вырезали две палатки бойцов.

— Надо — будем дежурить, — сказал Потураев.

Дневальный рядовой Царьков пришел на огневую позицию с несколькими конвертами в руках. Увидя его еще издалека, Потураев объявил перерыв в занятии и взволнованно закурил, присев на станину орудия. Солдаты окружили Царькова. Счастливчики, получившие письма, отходили, присаживались на бруствер и погружались в мир своих семей, матерей, отцов и девушек. Царьков подошел к Потураеву.

— Товарищ старший лейтенант! Вам тоже письмо, — Царьков отдал конверт.

Евгений еще некоторое время затягивался сигаретой, разглядывая до боли знакомый почерк и не открывал его, продлевая приятное волнение перед прочтением. Как жена с дочкой? Что у них нового? Письмо из Коммунарска, значит, уже уехали из Мирова. Как там мама?

Потураев надорвал конверт и развернул долгожданный листок.

Он читал письмо и перед его глазами стояли его Наташа, Анечка, мама и все-все его родные, родной Коммунарск.

— Товарищ старший лейтенант, — вывел его из задумчивости сержант Казеко.

— Из дома письмо получили?

— Да, Саша, от жены. А ты получил?

— Мне еще пишут! Что нового там в Донбассе?

— Холодно уже. Выпадал первый снег, растаял и сейчас слякотно.

— Ничего, после Нового года надолго снег ляжет. Товарищ старший лейтенант, комбат риказал передать Вам, что бы Вы взяли человек пять и поехали с афганцами-царандоевцами за дровами. Во-он их ГАЗ-66 уже пришел. Они знают, где можно завалить несколько деревьев. Я с Вами поеду.

Командир второго огневого взвода остался на позиции продолжать занятия, а Потураев, отобрав пять солдат, приказал им взять дополнительные магазины к автоматам, топоры и двуручные пилы.

На УРАЛе с водителем Ахмеевым они выехали следом за афганским грузовиком. Казеко подсел их к Потураеву в кабину.

— Не верю я, товарищ старший лейтенант, в этих царандоевцев. Хоть они и считаются народной милицией, а враждуют даже между собой. У нас в Кундузе случай был, когда командир батальона царандой был из парчамистов, а основная часть батальона — из хальковцев. Так он задерживал специально им жалованье и дела все, чтобы кормить хальковцев похуже. Батальон восстал, перебил офицеров-нарчамистов и ушел в Пакистан. Это у них запросто. С ними ухо востро надо держать.

— Нам в Ташкенте, Саша, объясняли, что их партия расколота на две фракции: нарча и хальк — и они враждуют друг с другом.

— Да! Первые из богачей, а хальковцы, якобы, из народа и им никогда не примириться. Дело доходит до перестрелок. Вообще, диковатый они народ, я не знаю, как им можно доверять. Любят бакшиши и тут же могут нож в спину воткнуть.

ГАЗ-66 а афганцами в кузове остановился у одного разбитого бомбами дома, вокруг него росло несколько высоких тополей. От батальона они отъехали километра три. Афганцы-царандоевцы были одеты в свою серую форму, кое-кто носил русские солдатские бушлаты. Они энергично заговорили между собой, показывая руками то на дом, то на поля.

Потураев с солдатами подошли к ним и ждали, пока те наговорятся. Маленького роста, щуплый афганец в советской солдатской шапке, с завязанными сзади клапанами, начал что-то Потураеву говорить, показывая на сломанную крышу дома с торчащими оттуда бревнами.

«Все ясно», — подумал Потураев.

— Казеко! Вытаскивайте вон те бревна из крыши и грузите их. Если будут длинные — пилить пополам.

А афганцы стали пилить тополя, что-то недовольно бурча себе под нос и косясь на своего старшего в шапке. Вдруг они бросили работу, вскинули автоматы, наведя их на своего начальника и что-то громко крича, пошли на него. Потураев и Казеко находились недалеко от них и на всякий случай тоже приготовили оружие. Афганец в шапке выхватил пистолет с глушителем и мгновенно открыл огонь перед ногами наступающих. Он им что-то громко кричал, указывая то на тополя, то на разбитый дом, то на Потураева с Казекой. Понятно было, что раздор произошел из-за способа заготовки дров. Там, в разбитом доме, работы было меньше, как им казалось, афганцы-солдаты не хотели себя утруждать лишней работой.

С горем пополам, загрузив машины распиленными бревнами, все вернулись на свои места. Вечером Евгений рассказал о дикой выходке афганцев, и все офицеры батареи пришли к выводу, что если уж они между собой так враждуют, то с русскими вообще не будут церемониться — в любое время предадут и уничтожат.

В следующую ночь наступил Новый, 1982, год. Как такового праздника в батальоне не было. Майор Терещук приказал командирам подразделений усилить на ночь посты и всем офицерам посменно дежурить вместе с солдатами. Капитан Коростылев вечером построил батарею, поздравил личный состав с наступающим Новым годом и зачитал график несения службы орудийных расчетов на огневой позиции и график дежурств с ними офицеров батарей. Особое внимание он обратил на подходы к расположению батальона со стороны арыка и кишлака Пули-Алим и сообщил пароль на сегодняшнюю ночь. С первой сменой солдат на огневые пошел сам командир батареи. Все были одеты в теплые и удобные белые полушубки, туго перепоясаны ремнями, на которых висели подсумки с магазинами к автоматам и гранатами. Ночь была морозная, но без снега. Яркие и крупные звезды густо обсыпали все небо. Стояла полнейшая тревожная тишина. Впереди, сразу за арыком и минным полем чернели горы, заканчивающиеся на вершинах «тремя сестрами». Командир расчета сержант Орасанов принял доклад часового у орудия, отправил его в батарею и, отдавая команды в полголоса, расставил своих солдат на ключевых огневой позиции. На центральном, втором орудии, остались Коростылев с двумя солдатами. К правому, первому орудию, ушли двое с сержантом Орасановым. Капитан Коростылев приказал ему подготовить там на всякий случай, кроме осколочных снарядов, несколько осветительных выстрелов. Два человека убыли к левому, третьему, орудию. Коростылев стоял, облокотившись на щиток гаубицы, и внимательно смотрел в черноту гор. Там было тихо. Глядя в направлении ствола, он, тем не менее, думал сейчас не о противнике. Мысли капитана перенеслись к его семье, в украинский южный город Николаев. И больше всего думал о своей шестилетней дочери Евгении, с которой он так и не попрощался, уезжая из дома на вокзал поздно вечером, когда дочь уже спала. Ее будить не стали, Коростылев поцеловал сонную Женю и уехал. Такой его дочь и осталась в памяти: свернувшись калачиком с распущенными светлыми волосами на подушке. Вспоминая эту маленькую родную девочку, Коростылев почувствовал в груди приток тепла.

— Товарищ капитан, — прервал его мысли рядовой Царьков, — нам готовить осветительные снаряды?

— Не надо, Царьков, вы с Редженовым принесите из ровика и подготовьте три ящика осколочных, а в случае чего нам подсветят первым орудием.

— Понятно, — так же вполголоса сказал Царьков и скрылся в темноте.

Коростылев вгляделся в сторону третьего орудия. Там неподвижно застыли справа и слева от ствола гаубицы, два дежурных солдата. А у первого орудия проглядывалось небольшое шевеление — там подносили к станинам гаубиц из ровика ящики с осветительными снарядами.

Внезапно впереди послышался жалобный вой, похожий на детский плач. Сразу же в этот одиночный вой подключились много других таких же жалобных голосов. Казалось, несколько ребятишек в темноте за арыком надрываясь плачут, что-то просят и умоляют. Это выли шакалы, Коростылев слышал их раньше, ночами проверяя посты. И несмотря на это, что-то заскребло у него в душе от этого жалобного воя, хотя он точно знал, какие шакалы неприятные животные, видел их у подножья горы.

— Может, шугнем их из автомата, товарищ капитан? — предложил рядовой Реджепов.

Коростылев посмотрел на свои часы со светящимся циферблатом. Стрелки показывали 23 часа 45 минут.

— Через пятнадцать минут их Реджепов пугнет весь батальон, отмечая Новый год по афганскому времени. Ты пройди первое и третье орудие и передай мой приказ не включаться в этот праздничный салют и быть более внимательными в своих секторах наблюдения.

— Есть! — сказал Реджепов и, пригнувшись в ходе сообщения, побежал к третьему орудию.

И правда, ровно в 24.00 в расположении батальона солдаты десантных рот вышли из казарм на улицу и произвели из автоматов беспорядочный и продолжительный салют в воздух. Этими очередями они не так отмечали наступивший Новый, 1982, год, как заглушали свою тоску по своей Родине и своим близким, не в состоянии больше что-то предпринять, чтобы хоть как-то оказаться со своей семьей. Каждый солдат, стреляя вверх, как бы подавал знак своим родным: Я живой, я с вами, я вернусь…

Через несколько минут стрельба закончилась и опять наступила тишина. В час ночи их сменил расчет ефрейтора Бакурова во главе с лейтенантом Костюковым. Капитан Коростылев рассказал ему о своих наблюдениях. Комбату стал подозрительным тот факт, что после «праздничного салюта» замолкшие было шакалы не возобновили своего воя. Может быть, их кто-нибудь спугнул? В темноте не видно и нужно быть настороже.

В комнате офицеров спали старший лейтенант Потураев и Кривониша, прапорщик Веденеев и танкист лейтенант Шамшурин. Тихонько пройдя к своей кровати, Коростылев снял ремень, полушубок, сложил их в ногах постели и присел на матрац. Автомат повесил на спинку кровати. Печь-буржуйка затухла, и в комнате было прохладно. Он набросал в нее щепок, подпалил их и наложил на них с вечера заготовленные полешки. Огонь весело взялся по дровам и сразу же стало теплее. Не раздеваясь, Коростылев прилег, свесив ноги на пол, заложил руки под голову и снова его мысли перенеслись к семье. Потом он подумал о дежурной смене их огневой позиции: почему шакалы вновь не появились? Может, в горах идет какое-то приготовление? Коростылев уже задремал, когда первая мина, выпущенная из 81-мм американского миномета из-за гор, разорвалась в пяти метрах от окна их комнаты. Следом за ее разрывом зарокотали пулеметы и выстрелило безоткатное орудие, которое находилось на вооружении в их провинции только у моджахедов. Капитан машинально поглядел на часы — 1 час 25 мин. — Новый год по московскому времени — и крикнул:

— Подъем! Тревога!

Но офицеры и без его команды уже быстро одевались и хватали свои автоматы. Потураев первым выскочил в коридор казармы, где у выхода уже собирались вооруженные солдаты, не решаясь сразу выскочить на улицу. Коростылев подбежал к выходу, присел у открытой двери и прислушался. Пули свистели перед крылом, мины рвались метрах в тридцати от них в районе стоянок боевых машин. Солдаты и офицеры батареи также вприсядку сгрудились за ним с автоматами в руках, ожидая команды своего командира. Коростылев обернулся назад:

— Потураев! Когда прибежим на огневую, ты первым орудием подсвети горы, там снаряды готовы, а мы из двух орудий накроем их осколочными. Кривониша! Вместе с водителями и расчетом Сердюкова быть здесь у тягачей в готовности на выезд. Прапорщик! Со взводом управления организовать оборону казармы. Всем все ясно?

Ответа не последовало, что означало, что все поняли свою задачу.

Минуты через полторы пули у крыльца стали свистеть реже, и Коростылев крикнул:

— Батарея! За мной! По местам!

Он первым выскочил на улицу, пригнувшись и не оглядываясь, бросился вверх по дорожке в сторону огневых позиций. Следом за ним бежали Потураев и расчеты сержанта Орасанова и Быкова. До орудий было метров сто пятьдесят и они прибыли к ним в рекордно короткое время.

Потураев с расчетом Орасанова по ходу сообщения огневой позиции добрался до первой гаубицы. Над головами, у бруствера, посвистывали пули. «Духи» вели огонь с гор сразу за минным полем. Евгений на ходу определил, что перед ними два пулемета и одна базука — американское безоткатное орудие. И пара минометов стреляют из-за гор по навесной траектории. Но разрывы их мин были позади, в расположении батальона.

— Орасанов! Прицел 140! Трубка 15! Направление прямо на горы. Один осветительный заряжай! Солдаты быстро исполнили команду, лязгнул закрывшийся затвор. Ствол орудия был поднят вверх почти на сорок пять градусов.

— Первое готово!

— Огонь! — скомандовал Потураев.

Резкий и громкий выстрел гаубицы на секунду их ослепил и оглушил. На высоте метрах в трехстах в снаряде сработал вышибной заряд, и яркий желто-красный пирофакел на парашюте со стальными стропами завис над горой, освещая местность в полукилометровом диаметре. И почти сразу же выстрелило второе орудие, где был Коростылев. Следом за ним грохнула и третья гаубица Костюкова.

— Заряжай! — крикнул Потураев, видя как пирофакелприближается к земле.

— Готово!

— Огонь!

Евгений непрерывно обеспечивал освещение местности, а два других орудия несколькими осколочными снарядами уничтожили огневые точки противника. По минометам «духов» за обратным склоном горы стала стрелять минометная батарея батальона, накрыв их со второго залпа. А на противоположной стороне батальона тоже шел бой. Два танка Т-62 лейтенанта Шамшурина прямо со стоянки открыли огонь поверх каменного ограждения забора из пушек и башенных крупнокалиберных пулеметов ДШК. Стрелял и пулеметный взвод на горке, что возвышалась над батальонами с востока. После трех ночи бой прекратился. Моджахеды отчасти были уничтожены, отчасти отошли под сильным огнем батальона.

Батарея Коростылева еще с полчаса была на позиции, потом, оставив Потураева с дежурным расчетом у орудий, солдаты вместе с Коростылевым ушли к себе в казарму. Раненых и убитых в этот раз в батальоне не было. Были подбиты одни БТР-70 седьмой роты и грузовик ГАЗ-66 минометчиков, в который мина попала в кабину. В двух бараках-казармах не осталось ни одного целого стекла. До утра солдаты утепляли рамы матрацами, а старший лейтенант Потураев нес службу на огневой позиции с одним орудийным расчетом. Было около шести часов утра.

— Товарищ старший лейтенант! Как вы думаете, обстрел повторится? — спросил сержант Орасанов Потураева.

— Не думаю так. Скоро будет светать, а «духи» не любят светиться. Они все делают исподтишка: в темноте или днем из-за укрытий, встречая нас в самых неожиданных местах. После сегодняшнего отпора вряд ли они скоро надумают так же напасть на нас.

Орасанов помолчал, потом сказал:

— Боевой салют получился, товарищ старший лейтенант, в новогоднюю ночь. Мне теперь никогда не забыть эту встречу 1982 года.

— Не только, Сергей, ты, все мы будем помнить эту ночь и теперь все наши праздники будем ждать нападений на позициях, чтобы вот так же врасплох нас не ловили, — отозвался Потураев, — обойди гаубицы и распорядись привести в порядок орудийные окопы. Пусть поправят брустверные укрытия для снарядов и приберут стреляные гильзы.

— Понял, — сержант закинул автомат за спину и пошел к часовым второго и третьего орудий.

В седьмом часу сержант Казеко привел на огневую позицию смену, и Потураев с солдатами вернулись на батарею. Там никто так и не ложился спать, и в это время все были на ногах. У крыльца казармы солдаты курили и продолжали обсуждать ночное нападение, свои действия и действия других подразделений.

Офицеры батареи тоже не ложились и у себя в комнате пили крепкий чай. Потураев повесил автомат на спинку кровати, снял ремень с кобурой, полушубок и бросил на матрац.

— С Новым годом, товарищи офицеры! Крепко нас местное население поздравило.

Прапорщик Веденеев налил ему кружку горячего чая:

— Возьми-ка, Женя, с холода. Нормальный Новый год в наших условиях. Помню, прошлый год, в Кундузе, нас тоже «духи» «поздравляли» с огоньком. Точно также всю ночь стрельба на всю провинцию. Чай расслабил души офицеров, и они молча пили его, обхватив железные кружки ладонями, каждый думая о своем. Капитан Коростылев поставил кружку на стол и сказал:

— Уже рассвело. Лейтенант Костюков, пойдите постройтеличный состав батарей и проверьте его наличие. Мы выйдем поздравить солдат с Новым годом.

Костюков быстро оделся и вышел из комнаты. В коридоре послышался зычный голос дневального:

— Батарея! Выходи на построение!

— Ну, что? Будем и мы собираться, — Коростылев надел полушубок, затянулся ремнем. Потураев, Кривониша и Веденеев вслед за командиром надели полушубки, первыми вышли в коридор казармы и заняли свое место в строю.

— Смирно! Равнение на середину! — громко скомандовал Костюков, повернулся к Коростылеву и доложил:

— Товарищ командир! 1-я артиллерийская батарея по Вашему приказанию построена!

Отдав рапорт, Костюков повернулся налево и сделал шаг назад. Коростылев, также держа правую ладонь у головного убора, вышел на середину двушеренгового строя батареи:

— Здравствуйте, товарищи десантники!

— Здравия желаем, товарищ капитан! — грохнули солдаты и сержанты.

— Вольно!

— Вольно! — продублировал команду Костюков, встав на свое место в строю на правом фланге взвода управления.

Коростылев внимательно всмотрелся в лица своих подчиненных. На него смотрели усталые, воспаленные глаза русских и узбеков, белорусов и киргизов, украинцев и армян, туркменов. Капитан знал, что все два года в Афганистане он будет среди них, этих невыспавшихся в неспокойную новогоднюю ночь, своих солдат и офицеров. С ними ему жить, воевать и ждать возвращения на Родину. Это их он обязан сохранить для своих родных, хотя эта задача в условиях постоянных боевых действий была самой сложной. Офицеры батареи, стоявшие в строю, тоже все были молодые, не намного старше своих солдат. Это им, в первую очередь, предстоит нести всю тяжесть выполнения боевых задач, ведя за собой свои взводы.

Негромким голосом Коростылев, стоя перед строем батареи, сказал:

— Товарищи солдаты, сержанты и офицеры! Вы необычно для себя встретили Новый, 1982-й, год. И убедились: здесь, на войне, праздников, в обычном нашем понимании, не бывает. Сегодняшняя ночь показала, что вы все готовы постоять за себя и выполнить любую задачу. Противник узнал, что он всегда в ответ на свои вылазки получит хорошую сдачу. Действовали все смело и уверенно. В лучшую сторону отмечаю расчеты сержанта Орасанова и ефрейтора Быкова. Поздравляю всех с Новым годом и желаю одного: своевременного возвращения на Родину.

В коридоре, где была построена батарея, стояла полная тишина. Негромкий голос командира слышали все, и каждый из стоящих мысленно себе представлял весь тот длинный путь по пути к своим родным. Одной из ступенек к дому была и сегодняшняя ночь, и это поздравление их комбата.

В первый день января солдаты под руководством старшего лейтенанта Потураева привели в порядок орудия на огневых позициях, пополнили ниши боеприпасами, а после обеда всем было разрешено отдыхать. Свободные от смен при орудиях солдаты завалились спать.

Потураев прилег на свою кровать, закрыл глаза и только сейчас почувствовал — как он устал. Бессонная ночь, пережитый огневой налет, работа на огневой позиции с утра свалили Евгения наповал. Перед тем, как провалиться в сон, он успел подумать, что нет сил, даже мысленно, поздравить свою семью с Новым годом…

7 января две роты батальона, 8-я и 9-я, выехали в провинциальный центр, город Бараки-Барак, для реализации разведданных. С ними убыли командир батареи со взводом управления для корректировки артиллерийского огня. Орудия с собой брать было нецелесообразно, т. к. дальность стрельбы позволяла вести огонь по целям с огневой позиции в расположении батальона. Старшим при орудиях оставался старший лейтенант Потураев. При нем был радист, который поддерживал постоянную радиосвязь с капитаном Коростылевым. Евгений установил метрах в пятнадцати позади орудий буссоль, настроил ее и дал установки на орудийные прицелы. Наводчики четко выполнили его команду, стволы гаубиц уперлись в горы в направлении предполагаемой стрельбы. Старший офицер батареи вызвал к себе командиров орудий и поставил им задачу по подготовке к стрельбе на предельной дальности. Солдаты стали подносить снаряды к станинам орудий.

Часа через полтора радист рядовой Медведев получил первую команду от командира батарей:

— Пермь-1, я — Пермь! Прием!

— Пермь! Я — Пермь-1! Прием! — ответил радист на позиции.

— Пермь-1! Опорный пункт противника! Прицел 204, заряд — полный. Основное направление — правее 1–25, уровень — 30–10! Первому! Один дымовой снаряд — Огонь!

Потураев передавал эти установки на орудия и их стволы поднялись высоко вверх. После доклада командира первого орудия Сердюкова о готовности, Евгений скомандовал:

— Первое!

И гаубица грохнула на всю мощь. Пыль и дым окутали орудийный окоп. Разрыв снаряда огневики видеть не могли — стрельба велась на дальности свыше 10 000 метров за горы.

— Прицел меньше 2, левее 0–10! Батарее веер сосредоточенный! Один снаряд осколочный, 10 секунд выстрел.

— Огонь! — получил команду Потураев от Коростылева через радиста. Евгений передал команду на орудия и после выстрела первого орудия включил секундомер.

— Второе! — и через десять секунд он скомандовал:

— Третье!

Снаряды, видимо, ушли точно в цель, т. к. следом поступила команда без корректур:

— Батареи! 2 снаряда беглый — Огонь!

На позиции стоял сплошной грохот. Солдаты быстро и ловко управлялись со своими обязанностями. Установщики откручивали предохранительные колпачки на взрывателях в головной части снарядов и передавали их заряжающим. Те, положив снаряд в открытый полуавтоматический затвор, ловко загоняли его досыльником в ствол. Затвор с лязгом закрывался. Наводчики, установив на прицельных приспособлениях полученные от Потураева данные для стрельбы, прильнули к окулярам панорам, после каждого выстрела подправляя стволы в цель, ориентируясь на точку наводки — минарет мечети позади огневой позиции.

— Стой! Записать! Цель первая — опорный пункт! — получил команду радист, и Евгений продублировал ее командирам орудий. Эта команда означала, что невидимый для огневиков противник уничтожен и записанные установки позволяли открыть огонь в этом же месте без пристрелки. Потураев также записал установки цели в свой блокнот. В течение дня они еще несколько раз открывали огонь по различным целям. К вечеру в батальон вернулись обе роты с их приданными средствами: танком, саперами и взводом управления батареи.

Все, кто оставался в расположении, вышли к воротам их встречать. Боевые машины, поднимая пыль, с характерным лязгом гусениц проезжали мимо солдат и офицеров, приветливо машущим им рукам.

Из кабины УРАЛа легко соскочил на землю капитан Коростылев и, подойдя к заднему борту кузова, распорядился:

— Чесных! Имущество разведки и связи разгрузить, сложить все в оружейной комнате! Солдатам привести себя в порядок и отдыхать!

— Есть, товарищ капитан! — весело ответил сержант Чесных, уже начав давать указания своим разведчикам и связистам. К ним подошли огневики батареи вместе со старшим лейтенантом Потураевым. Они засыпали прибывших вопросами:

— Как наша стрельба? Были отклонения по нашей вине? Свое времен ли был огонь?

Начиная с этого дня, 7 января 1982 года, в батарее Коростылева учебные занятия само собой прекратились и началась ежедневная практическая работа совместно с ротами десантно-штурмового батальона. Старший лейтенант Потураев со своими солдатами огневых взводов почти каждый день выезжал на задания в различные концы их провинции Логар или, по наводке разведчиков ГРУ, вел артиллерийский огонь непосредственно с огневых позиций, оборудованных вблизи расположения батальона. За этот месяц нового 1982 года Евгений исхудал, его талия стала еще тоньше, а сам казался еще выше и стройнее. Несмотря на постоянную походную жизнь и нахождения большей части времени на позициях, он отличался исключительной чистоплотностью и опрятным внешним видом. В любой обстановке Потураев был гладко выбрит, усы подправлены, обмундирование чистое, сапоги и пряжка офицерского ремня блестели на солнце. Глядя на своего командира, солдаты тоже следили за своим внешним видом, хотя в боевых условиях среди гор соблюдать это было нелегко. Они также выматывались в бесконечных выездах на «боевые», при работе у орудий, в постоянных укреплениях окопов и ниш под боеприпасы.

Сержанты Казеко, Чесных, Сердюков, Орасанов были первыми, верными и неутомимыми помощниками своего непосредственного командира старшего лейтенанта Потураева и всех офицеров батареи. Евгений, который был старше своих солдат всего на 3–4 года, вел себя с ними непринужденно, чаще всего требуя исполнения приказов личным примером. Нет, это было не панибратство и он не называл солдат «Петей-Васей», похлопывая их по плечу, а ставя боевую задачу, первым шел на ее выполнение, увлекая за собой подчиненных силой примера и неистощимой энергией. И солдаты платили ему неброской, суровой любовью тем, что никогда Евгений не повторял своих приказов — они сразу исполнялись. Потураев знал о своих подчиненных все — чем они жили до службы в армии, какие у кого семьи, ждут ли их в родных местах девушки. И он, не стесняясь, в кругу своих взводов рассказывал о своей семье, о любви к жене и маленькой дочурке Анечке, о своей тоске по ним и матери. Такие минуты откровения сближали молодого офицера с подчиненными, и они видели в Евгении больше как старшего брата, которого нужно слушаться и к которому можно обратиться по любому вопросу. По большому счету, о таких взаимоотношениях с подчиненными думает каждый офицер, независимо от воинского звания и должности. Но не у всех это получается. Одни, веря в свою исключительность, считают себя выше всех подчиненных и общаются с ними только языком устава и приказными формулировками, не опускаясь до непринужденных бесед и разговоров с ними. Таких командиров солдаты не любят, хотя исполняют приказы, подчиняясь принятой присяге. Другие офицеры, не имея за душой ни малейшей черточки интеллекта и понятия о чувстве боевого братства, по-хамски обращаются с солдатами, криком и визгом добиваясь послушания, не подозревая, что в первом же бою могут получить пулю от своих же. Третьи, малодушно и беспринципно стремились стать среди своих подчиненных «своим парнем», путем откровенного панибратства, унизительно прося выполнять поставленные задачи и обсуждая их, как правило, в негативном цвете, вместе со своими подчиненными. Таких солдаты считали «тряпками», при первой возможности унижали их своей независимостью и в тяжелые минуты снисходительно кидали им в руки банку каши из сухого пайка, не давая пропасть с голоду. К сожалению, нужно признать, что эти три категории командиров составляли большую часть Советской Армии. Они не обременяли себя истинной заботой о своих подчиненных, состояние подразделений их беспокоило постольку-поскольку и, мечтая об очередном повышении, каждый из них шел своим путем.

Но настоящая воинская дисциплина и успешное выполнение любых задач держались на меньшей части офицерского корпуса — таких, как старший лейтенант Потураев Евгений Михайлович. Капитан Коростылев сразу определил в нем талантливого командира, умного, вдумчивого, притягивающего к себе подчиненных, которые верили ему и шли за ним. И не случайно как-то в минуты откровения Коростылев в присутствии других офицеров батареи сказал Евгению:

— Знаешь, Женя. В тебе я угадываю большое будущее. Ты будешь командиром полка, а я так и останусь старым комбатом. Возьмешь меня к себе в полк на батарею?

Потураев сначала принял такое заявление своего командира за шутку, потом лицо его стало серьезным и он, глядя Коростылеву прямо в глаза, тихо ответил:

— Тебя, комбат, — возьму.

И короткие реплики офицеров сблизили их души теснее, и они еще лучше стали понимать друг друга, став настоящими боевыми друзьями.

— Батарея! Подъем! Тревога! — прозвучал взволнованный голос дневального и сразу же другой голос повторил:

— 7-я рота! Подъем! Тревога!

Дневальные обоих подразделений, получив приказ из штаба батальона, поднимали разомлевших от сна солдат и офицеров в четыре утра.

Сержанты стали подгонять солдат быстрее одеться, разобрать автоматы, подсумки с магазинами и гранатами, каски и выходить на построение для получения задачи.

Коростылев, застегивая портупею, хватая автомат с картой, на ходу отдавал приказания своим офицерам:

— Потураев! Построить батарею, проверить наличие личного состава и их вооружение. Быть в готовности на выезд! Кривониша! Немедленно убыть на огневые позиции к дежурному расчету и ожидать дальнейших приказаний. Костюков! Средства связи и разведки погрузить в тягачи. Старшина! Силами отделения тяги организуй охрану и оборону расположения батареи! Я — в штаб батальона за задачей. Выполняйте!

Последнее слово он сказал уже на пороге их офицерской комнаты.

В узком коридоре казармы, где размещались 1-я батарея и 7-я рота, суетились солдаты, тоже на ходу надевая каски, неся попарно тяжелые автоматические гранатометы АГС-17, закидывали на плечи пулеметные ленты и выбегали в темноту раннего утра.

К штабу батальона бежали командиры рот. Майор Терещук ждал их в своей комнате небольшого домика, служившим и штабом батальона, и их спальным помещением. На стене над его кроватью кнопками была прикреплена крупно-масштабная карта провинции Логар, прикрытая матерчатой шторкой. Командиры трех десантно-штурмовых рот, минометной и артиллерийской батарей разместились вокруг длинного стола, стоящего посредине комнаты, и развернули каждый перед собой свои тонокарты. Здесь же находились начальник штаба батальона капитан Васильев и зампотех капитан Печайко.

— Все прибыли? — ни к кому не обращаясь, спросил майор Терещук.

— Все, — коротко сказал начальник штаба батальона капитан Иалев.

Терещук посмотрел на свои наручные часы, откинул шторку, закрывающую карту на стене, и обратился к прибывшим командирам:

— Товарищи офицеры! По данным агентурной разведки в настоящее время крупное бандформирование, прорвавшись в нашу провинцию из Пакистана, напало на кишлак Мухамед-Ага, устроила в нем резню, забирая к себе в отряд всех мужчин старше 14 лет, угоняя скот к себе в горы на базу. Тех, кто сопротивляется им и не идет в отряд, расстреливают на месте. Женщин, моляющих их не трогать скот и продукты питания, избивают.

— Приказываю! 7-й роте, третьим расчетам артиллерийской батареи и двум расчетам минометчиков немедленно убыть в кишлак с задачей уничтожить это бандформирование и при необходимости эвакуировать местных жителей. Старший в этой группе — я. Мой заместитель — командир 7-й роты. 9-й роте! На всем протяжении дороги от батальона до Мухамед-Ага выставить боевое охранение из боевых машин десанта на удалении зрительной видимости между машинами с целью предотвращения организации «духами» засад и минирования дороги при нашем возвращении. Старший здесь — начальник штаба капитан Ивлев. Зампотеху капитану Печайко организовать охрану и оборону расположения батальона силами 8-й роты, взвода связи и оставшимися расчетами артиллерийской и минометной батарей.

Майор еще раз посмотрел на свои часы и закончил постановку боевой задачи:

— Сейчас 4 часа 15 минут. Выезд через десять минут. Сверим часы.

Все присутствующие посмотрели на свои часы, кто-то что-то в них поправил.

— Вопросы есть? Молчание офицеров говорило о том, что всем все ясно.

— По местам!

Через десять минут две роты, три гаубицы артбатареи и два 120-мм миномета, буксируемых автомобилями ГАЗ-66, выехали в темноте из расположения батальона и на предельной скорости устремились на запад провинции, в сторону Кабула. БМД 9-й роты по приказу их командира, передаваемых по радио, одна за другой оставались на указанных местах, образуя цепочку дозорных машин, а остальные силы, не останавливаясь, мчались вперед. Старший лейтенант Потураев в кабине УРАЛа рядом с водителем Аликом Ахметовым, не выпуская из рук автомата, напряженно вглядывался в очертания дувалов, освещаемых светом фар. В кузове находились солдаты расчета ефрейтора Бакерова. Впереди них маячили так же два тягача с орудиями его батареи, в первом находился капитан Коростылев с расчетом сержанта Сердюкова, и ехали они сразу за двумя ГАЗ-66 минометчиков. Бронетранспортеры БТР-70 седьмой роты шли впереди и сзади этой небольшой колонны, вращая башенками с крупнокалиберными пулеметами КПВТ. Наводчики-операторы этих пулеметов, сидевшие в башнях у прицелов, готовы были открыть огонь в любом направлении при нападении на колонну. Через пятнадцать километров они въехали в ущелье Дахи-Нау. Длиной в шесть километров оно представляло собой зажатую с двух сторон горами извилистую дорогу. Слева, метрах в двух высились скалы, справа, за небольшим обрывом глубиной метров пять, протекала горная река Логар, а за ней такие же крутые склоны гор.

— Идеальное место для засады, — подумал Потураев, глядя на отблески скал и темноту невидимой речки. — Если подбить первый и последний БТРы, мы окажемся в ловушке и сверху нас уничтожат безнаказанно, т. к. в такой тесноте нам и орудия не развернуть, и пулеметам бронетранспортеров не дотянуться до гребня гор. Без разведки так ездить нельзя.

Вывод Евгений сделал правильный, но не всегда обстановка позволяла высылать вперед пешую разведку по гребням гор для уничтожения возможных засад противника, обеспечивая основным силам беспрепятственно пройти опасные участки пути.

Вот и сейчас они, по тревоге сорвавшись из своих постелей, не снижая скорости, неслись по узкому ущелью. Вырвавшись из него, проехали кишлак Дахи-Hay, который оставался справа от дороги. Позади них на востоке, на горизонте появилась бледная серая полоска, предвещающая скорый рассвет. К кишлаку Мухамед-Ага боевая колонна батальона подъехала с первыми лучами бледного зимнего солнца. Дома кишлака были видны хорошо, а за ними только смутно угадывались громады гор, окружающих его со всех сторон.

Потураев уверенно управлял расчетами, указывая командирам орудий их позиции для гаубиц, поставил позади них треногу и укрепил на ней буссоль оптический артиллерийский прибор. К нему подбежал командир батареи капитан Коростылев:

— Евгений! Основное направление 5–00! Я с радистом убываю в кишлак вместе с майором Терещук. Связь по радио, позывные прежние, через семь минут быть готовыми к открытию огня!

— Понял, комбат! Все будет в порядке! — ответил Потураев и, пригнувшись к окуляру буссоли, начал давать отсчеты орудиям:

— Первому! 30–10! Навести в буссоль!

Не отрываясь от окуляра, подкрутил объектив буссоли на панораму второго орудия.

— Второму! 30–25! Навести в буссоль!

— Третьему! 30–40! Навести в буссоль!

Наводчики устанавливали данные на панорамах и, глядя в ее глазок, поворотными механизмами совмещали вертикальную линию прицельной сетки с центром буссоли. Тут же командиры орудий докладывали старшему офицеру батареи:

— Первое готово!

— Второе готово!

— Третье готово!

Стволы трех гаубиц параллельно уставились в сторону предполагаемой стрельбы.

— Выставить коллиметоры! Отметиться! Командиры орудий, ко мне! — приказал Потураев, когда по своей карте определил координаты огневой позиции и через радиста передал их командиру батареи. Сержанты Сердюков и Орасанов, ефрейтор Бакуров подбежали к нему и доложили о своем прибытии. Потураев оторвал взгляд с тонокарты и оценивающе оглядел подбежавших младших командиров.

— Значит, так, товарищи командиры! О противнике мы знаем мало, поэтому быть в готовности вести огонь прямой наводкой. По три ящика снарядов З-ш-1 уложить непосредственно у станин орудий и по пять ящиков осколочных держать наготове в нишах. Сержант Сердюков!

— Я, товарищ старший лейтенант!

— Твоему орудию быть в готовности в любое время развернуть ствол на 180 градусов и стрелять в наш тыл. А остальным, — он посмотрел на Орасанова и Быкова, — в случае нападения из тыла — продолжать вести огонь в сторону нашей пехоты, не отвлекаясь назад, там разберется Сердюков.

Все ясно?

— Так точно! — почти хором ответили командиры орудий.

— По местам!

Сержанты побежали каждый к своему орудию, туда же пошел и Потураев, чтобы лично убедиться в готовности каждого орудия и подбодрить солдат, занимающихся своим нехитрым делом. Одни протирали снаряды и гильзы, другие подносили в указанные места ящики с ними, наводчики фланелевыми тряпочками протирали окуляры панорам и оптических прицелов.

Обойдя все три орудия и убедившись в готовности их расчетов к боевой работе, Потураев вернулся назад к буссоли, установленной в пятнадцати метрах за орудиями, и спросил радиста рядового Баранова:

— Комбат не вызывал?

— Никак нет, товарищ старший лейтенант! Все тихо!

Тихо пока было в эфире, а в стороне кишлака уже слышались густые автоматные очереди. Стало совсем светло. Солнце ярче и веселее светило над остриями далеких гор, и Потураев внимательно оглядел окружающую их местность. Впереди, сразу за кишлаком Мухамед-Ага, простиралась голая степь, заканчивающаяся стеной высоких гор. До них было километров пять-семь. Справа и слева вдоль дороги, по которой они ехали, также тянулись горы, а в тылу их огневой позиции, позади, метрах в двух, сюда тянулась гряда невысоких, до ста метров, холмов. Вот эти холмы и насторожили Потураева.

— Баранов! Вызови ко мне командира отделения тяги рядового Панина!

Когда Панин прибыл, Евгений указал ему на те холмы и пояснил:

— Слушай, Панин! Не нравятся мне эти горки позади нас. Что на них и за ними — мы не знаем. Бери-ка остальных своих водителей, Ахметова и Мельникова, и займите оборону метрах в семидесяти от нас. Ваша задача: не допустить подхода противника с тыла на огневую позицию, организовать наблюдение за этими холмами и в случае обнаружения какого-нибудь шевеления немедленно открывайте огонь из автоматов, а мы вам пособим пушечкой. Задача ясна?

— Так точно!

— Все! Иди, Панин, выполняй!

В это время радист Баранов начал принимать по рации команды капитана Коростылева:

— Пермь-2! Опорный пункт! Прицел 22, заряд четвертый! Уровень 29–50, основное направление — левее 0–40, первому — один снаряд осколочный — огонь!

Старший лейтенант с блокнотом в руках записывал эти данные и громко передавал их на орудия. Командиры орудий также записывали установки, и наводчики быстро наводили стволы гаубиц в невидимую для них цель, отмечаясь по коллометорам, установленным позади каждого орудия, метрах в трех.

— Первое готово! — доложил Сердюков, когда заряжающий дослал снаряд в казенную часть ствола.

— Первое! — скомандовал Потураев и тут же эхом ему отозвался Сердюков:

— Орудие!

— Выстрел! — крикнул наводчик и нажал на спусковой механизм гаубицы. На четвертом заряде, когда стрельба ведется на небольшое расстояние, чуть больше двух километров, установщики вынимают из гильзы четыре небольших мешочка пороха и на оставшемся заряде орудие стреляет негромко, как бы мягко, не ударяя по барабанным перепонкам обслуживающих его солдат. Через несколько секунд в центре кишлака все, кто был на огневой позиции, увидели разрыв и чуть позже до них долетел его звук. Но противника видел только командир батареи капитан Коростылев, находившийся в цепи вместе с ротой в непосредственном соприкосновении с душманами, упорно обороняясь в захваченныхими домах и встретивших седьмую роту сильным автоматным и пулеметным огнем. Рота залегла. Майор Терещук, обращаясь к Коростылеву, спокойно сказал:

— А ну, Николай, пособи-ка пехотой. Ударь по этим двум крепостям!

Они лежали в какой-то канаве недалеко друг от друга среди солдат роты. Коростылев быстро определил установки для стрельбы и через лежащего рядом с ним радиотелефониста Глазырина передал их на батарею. Снаряд, пролетев над ними, разорвался несколько правее и дальше цели. То, что снаряд улетел дальше, то это Коростылев сознательно чуть увеличил прицел с тем, чтобы исключить случайного попадания его в свою пехоту. Подсчитав в уме корректуру, он передал Глазырину:

— Прицел меньше два! Левее 0–12, веер сосредоточенный! Батарее один снаряд беглый. Огонь!

Потураев тут же передал на орудия необходимые корректуры и все три орудия грохнули почти разом.

— Стой! Записать! Цель первая! Молодец, Женя, точно стрельнул, — уже совсем открытым текстом услышал Потураев в поданной Барановым трубке радиостанции.

7-я рота поднялась вслед за разрывами снарядов и заняла обе крепости почти без снарядов. Оставшиеся в живых «духи» бежали к северной окраине кишлака, но по ним артиллерийский огонь вести было нельзя. Там, откуда они бежали, были и местные жители. Рота дом за домом продвигалась вперед, проверяя все их помещения и дворовые постройки. Коростылев со своим радистом Глазыриным и группой управления майора Терещука зашли в один из дворов дувала. К нему подбежала пожилая женщина, волосы растрепаны и не покрыты платком, что редко увидишь здесь, на Востоке. Протягивая руки вверх, она что-то голосила, обращаясь к Коростылеву, и, не вытирая слезы, то и дело показывала то на свой дом, то в сторону уходивших душманов. Солдат-таджик, находившийся при майоре Терещуке, перевел:

— Она говорит, что бандиты убили ее мужа, забрали с собой их сына и, не успев увести овец, перестреляли их в загоне, а ее избили прикладами. Она посылает на них гнев Аллаха и просит шурави (советских) догнать чужих людей и вернуть ей сына.

Женщина упала головой на грудь Коростылева и он беспомощно оглядывался на своего радиста и майора Терещука, негромко говоря:

— Ничего, мать. Вернем сына, а с бандитами мы справимся с помощью Аллаха!

Потураев слышал вновь начавшуюся перестрелку в кишлаке и ожидал новой команды на стрельбу. Ждать ее долго не пришлось. Рота внезапным маневром слева вырвалась за пределы кишлака и перекрыла пути отхода «духов». Насильно мобилизованные мужчины кишлака, воспользовавшись замешательством среди чужих людей, разбежались от них и указали командиру батальона на несколько разбитых построек, где укрылись остатки банды. И вновь, чтобы зря не посылать под их огонь солдат седьмой роты, командир батальона приказал Коростылеву уничтожить эти постройки вместе с укрывающимися в них бандитами.

Потураев, получив установки для стрельбы и открыв беглый огонь по цели, сквозь выстрелы орудий расслышал автоматные очереди позади себя. Он обернулся и увидел, что трое водителей ведут огонь из автоматов по нескольким группам душманов, появившихся на холмах позади батареи.

— Так я и думал, что «духи» нападут, на батарею с тыла. Молодцы водилы, не прозевали.

— Баранов, за мной! — они вдвоем добежали до первого орудия, чтобы отдать приказ Сердюкову развернуть стволы. С их прежнего места при беглом огне орудий кричать было невозможно — все равно никто ничего не услышит.

— Сердюков! Противник с тыла! Прямой наводкой! Заряд уменьшенный! Наводить в перекрестке! Шесть снарядов З-ш-1! Огонь!

Наводчик расстопорил ствол гаубицы, и установщик Атаеев, с силой толкая ствол, развернул его на 180 градусов. Есть стопор! Наводчик в прицел разглядел группы противника, заряжающий дослал в ствол снаряд З-ш-1.

— Орудие! — крикнул Сердюков.

— Выстрел! — крикнул наводчик.

Снаряд З-ш-1 был засекреченным изделием. Внутри него было запрессовано семь тысяч стальных иголок, размером в три сантиметра с небольшим оперением. Он, разрываясь в воздухе, не долетев до цели, уничтожал живую силу противника плотным веером этих иголок, не оставляя на местности ни одного квадратного сантиметра без поражения.

В это время Глазырин начал принимать корректуру от капитана Коростылева. Потураев тут же сообщал их орудиям:

— Второму и третьему! Прицел больше четырех! Правее 0–03! Два снаряда, беглый огонь.

Оба орудия, на несколько секунд прекратившие огонь, пока наводчики управлялись с прицелами, вновь начали стрелять в сторону кишлака, добивая уцелевших в постройках дувалов, в открытую убегающих за пределы населенного пункта целям Где-то в стороне начали стрелять и минометы по своим целям. Солдаты седьмой роты, отыскивая взглядом уцелевших между разрывами «духов», уничтожали их автоматным и пулеметным огнем. Так и стреляла несколько минут батарея — два орудия на север, одно — на юг, в тыл огневой позиции. Грохот стоял неимоверный. Пыль и дым стояли на позиции в безветренном воздухе.

Потураев в бинокль наблюдал за разрывами игольчатых снарядов и убедившись, что на холмах противник уничтожен, скомандовал:

— Первое! Сто! Прекратить стрельбу!

Через минуту ему доложили об окончании стрельбы командиры других двух орудий.

Евгений увидел, как трое его солдат, водители УРАЛов, пригнувшись, приближаются к орудиям. Потураев встретил их, пожал каждому руки и поблагодарил за службу.

— Молодцы! Вовремя вы их обнаружили и не дали возможности «духам перестрелять батарею с тыла.

Водители смущенно переминались с ноги на ногу, мол, чего там, увидели и огонь открыли. Ну и вы, товарищ старший лейтенант, когда открыли огонь разрывными снарядами, здорово им дали. Там, на холмах, начисто все смело.

— Как говорят, Панин, пусть не лезут. Правильно?

— Так точно, товарищ старший лейтенант!

— А сейчас идите к своим машинам и будьте готовы к маршу.

— Есть!

В кишлаке к этому времени прекратились выстрелы. Рота захватила пятерых пленных и собралась в центре населенного пункта. Командир роты капитан Детюк проверил личный состав и доложил майору Терещуку о том, что потерь нет, два солдата легко ранены и эвакуированы к бронетранспортерам в сопровождении санинструктора.

Вокруг солдат стали собираться местные жители кишлака, которые во время боя попрятались кто где. Здесь были и белобородые старики, и многочисленная ребятня, и несколько женщин, укрытых темно-зеленой паранджей. Среди них Коростылев разглядел и пожилую афганку, с которой он уже общался. Рядом с ней стоял юноша без чалмы, в длинной коричневой рубашке и широких штанах. Старики, разузнав, кто является старшим среди шурави (советских), подошли к майору Терещуку и стали пожимать ему руки, глядя ему в глаза и повторяя:

— Ташакор, ташакор. (Спасибо).

Подошла пожилая женщина, ведя за руку юношу, и стала что-то быстро-быстро говорить командиру батальона. Солдат-таджик перевел:

— Она благодарит Аллаха и шурави за то, что шурави наказали чужих людей и вернули ей сына. Мужа ее убили и теперь только сын ей опора в дальнейшей жизни.

Потом она что-то крикнула своим односельчанам и те бросились к пленным, которые сидели на корточках в стороне под охраной трех солдат. Толпа подбежала к этим бородачам, громко высказывая им свою ненависть и презрение, и если бы солдаты не помешали жителям, то они бы разорвали чужих людей.

Майор Терещук, видя, что ситуация накалена, приказал капитану Детюку выводить роту из кишлака и приготовиться к маршу обратно в расположение.

— Выходим и мы, — кивнул он Коростылеву.

— Глазырин, передай на батарею «Отбой»! — сказал Коростылев своему радисту, идя следом за Терещуком. Товарищ старший лейтенант! Отбой! — доложил радиотелефонист Баранов Потураеву. Старший лейтенант громким голосом подал команду:

— Батарея! Отбой!

Команду продублировали и командиры орудий. Солдаты быстро и сноровисто привели гаубицы в походное положение. Три УРАЛа медленно подъехали к своим орудиям, расчеты прицепили их за форкопы и разгрузили в кузова боеприпасы и шанцевый инструмент. Потураев лично проверил крепление каждого орудия к тягачу, вскочил на подножку первой машины.

— Давай, Панин, выезжай на дорогу!

УРАЛы медленно и тяжело выползли на асфальтированную дорогу и заняли свое место в общей колонне. К ним вышли командиры батарей с радистом. Потураев выпрыгнул из кабины и подошел к Коростылеву:

— Товарищ капитан! Личный состав огневиков к маршу готов, потерь нет. Работали все на отлично. Отмечаю первый расчет и водителей, которые укрепили нападение на батарею с тыла.

— Да опусти ты руку, Женя! Стреляли хорошо, молодцы. А что в тылу у вас было?

Потураев коротко рассказал о своих подозрениях относительно холмов, о том, как боевое охранение из водителей не позволили «духам» внезапно обстрелять батарею и об уничтожении противника огнем первого орудия сержанта Сердюкова.

— Построй батарею! — приказал Коростылев.

Потураев вернулся к УРАЛам и скомандовал:

— Батарея! К машинам! В две шеренги порасчетно, становись!

Солдаты повыпрыгивали из кузовов тягачей, быстро встали в двушеренговый строй, поправляя поясные ремни и автоматы на плечах.

— Равняйсь! Смирно! Товарищ капитан! Батарея по Вашему приказанию построена. Старший офицер батареи старший лейтенант Потураев!

Евгений, не опуская правую ладонь от головного убора, сделал шаг в сторону, уступая место Коростылеву:

— Вольно!

— Вольно! — повторил Потураев и встал на свое место на правом фланге строя. Коростылев оглядел своих солдат.

— Товарищи солдаты! Вы знаете, что мы сегодня выехали на помощь местному населению, подвергшемуся нападению бандформирования, пришедшего из Пакистана. Свою задачу вы выполнили. Огонь орудий был точный и своевременный. Всем вам мое командирское спасибо! По докладу старшего офицера наши водители во главе с рядовым Паниным не дали возможности противнику напасть на вас с тыла. Молодцы! Рядовой Панин!

— Я!

— Выйти из строя!

— Есть!

Немного неловко и неуклюже, но, стараясь, Панин вышел из строя на три шага и кругом повернулся лицом к батарее.

— За проявленное мужество и храбрость в боевом охранении рядового Панина представляю к медали «За Отвагу»!

— Служу Советскому Союзу!

— Стать в строй!

— Есть!

— Старший лейтенант Потураев!

— Я!

— Сейчас совершаем марш к месту постоянной дислокации. Порядок движения прежний. Проинструктировать личный состав в случае внезапного нападения на дороге и приготовиться к движению!

— Есть!

Потураев вышел на середину строя и начал отдавать распоряжения, а Коростылев пошел вдоль колонны к командиру батальона с докладом о готовности его батареи к маршу.

Было около десяти утра, когда 7-я рота с приданными ей артиллерией и минометчиками выехалэ в направлении расположения своего батальона. Они благополучно проехали ущелье Дахи-Нау и до места оставалось не более десяти километров. Боевые машины десанта девятой роты, дежурившие вдоль дороги, пропустив всю колонну, поочередно пристраивались к ней. Вдруг впереди прогремел сильный взрыв и мощное черное облако взметнулось вверх. Сквозь этот дым были видны длинные языки пламени. Засада! Незаметно подошедшие моджахеды из ручного гранатомета подбили стоящую БМД девятой роты. Граната попала в топливный бак, возле которого на броне сидел один солдат из экипажа машины. Этот солдат погиб мгновенно. Более того, он был объят пламенем горевшей солярки. Выстрел гранатомета являлся сигналом к всеобщему нападению на колонну. Слева от дороги по ней открыли огонь многочисленные мобильные группы «духов». В первую минуту было много раненых солдат артиллерийской и минометной батарей, так как только они не были укрыты броней. Солдаты из кузовов своих автомобилей открыли ответный огонь из автоматов. Капитан Коростылев стрелял из кабины УРАЛа, меняя магазины к автомату, которые лежали у него под ногами. Меняя очередной магазин, он в горячке левой ладонью схватился за газовую трубку автомата и до волдырей обжег ладонь — так сильно нагрелся автомат от интенсивной стрельбы. А подбитая БМД уже горела вся, и пламя столбом взлетало вверх. Сильный взрыв бое-укладки сорвал с нее башню и она, пролетев несколько метров, тяжело громыхнула на асфальт. Один из выстрелов ручного гранатомета моджахедов попал в кузов автомобиля ГАЗ-66 минометчиков. Кузов был затянут серым брезентом, укрепленном на железных дугах. Граната попала в такую дугу и разорвалась внутри кузова, ранив весь минометный расчет. Больше других пострадал солдат узбек, которому многочисленные осколки попали в лицо, превратив его в кровавую маску. Ему санинструктор быстро ввел в руку шприц-тюбик промидола, чтобы узбек не умер от болевого шока и накрыл голову солдатским бушлатом, так как раненый все время хватался руками за лицо. Он лежал на дне кузова и тихонько звал:

— Апа-а! Апа-а! (Мама, мама).

Потураев и его расчет вначале тоже открыли огонь из автоматов. Но что значит автомат, когда у тебя есть орудие? Евгений выскочил из кабины и громко подал команду:

— Расчет! К бою! Расцепляй!

Солдаты, перекрыв все мыслимые нормативы, в считанные секунды привели гаубицу в боевое положение прямо на асфальте, где нет возможности укрепить станины. Потураев сам склонился у прицела и крикнул:

— З-ш-1! Заряжай!

— Готово! — доложил заряжающий.

Евгений поворотным и подъемным механизмами тщательно подвел перекрестие оптического прицела в район центра засады и резко нажал на спусковой механизм. Орудие с незакрепленными станинами резко отпрыгнуло назад, больно ударив Евгения по ноге ниже колена. Сморщившись от боли, Потураев повторил:

— Заряжай!

— Готово!

И вновь снаряд улетел в сторону противника, рассеивая смертоносные стальные иглы. И вновь Евгений получил удар по ноге заряжай!

— Готово!

После нескольких выстрелов такими снарядами среди нападавших наступило затишье. Оставшиеся «духи», вовремя укрывшиеся за глиняными дувалами, поспешно отошли и скрылись в горах.

Наступила тишина. В батарее Коростылева были двое раненых: рядовой Бесейнов, казах из Алма- А ты, и ефрейтор Мухин. Мухин был тяжелый, ранение в грудь.

В небе появилась пара боевых вертолетов МИ-24, вызванных майором Терещуком. Сделав полукруг над колонной, они в пике пошли на развалины домов, где моджахедами была организована засада. Из-под подкрылков вырвались реактивные снаряды и оставляя за собой дымный след, устремились к земле. Взрывы, пыль, дым. Выйдя из пике, вертолеты повторили удар по видимым им сверху остатков нападавших.

Колонна поехала вперед. Потураев, сидя в кабине УРА-Ла, потирал ушибленную ногу и беспрестанно затягивался сигаретой. Он еще не отошел от волнения только что закончившегося внезапного боя, перебирая в уме свои действия и действия своих солдат. Несмотря на боль в ноге, в душе он был доволен своими действиями и слаженной работой своего артиллерийского расчета. Евгений вспомнил этот расчет ефрейтора Быкова — каким он был в первый день их знакомства в Кундузе. Неуверенный доклад Быкова, лишняя суетливость солдат при работе у орудия говорили тогда о недостаточной их подготовке. А сейчас… Все нормативы перекрыли. Да что там нормативы. Они стали настоящими испытанными и храбрыми солдатами.

В двух километрах от расположения батальона в кишлаке Пули-Алам, в котором дома близко стояли от дороги, один вертолет сел прямо на асфальт, чтобы забрать из колонны тяжелораненых. Евгений восхитился мастерством летчика, посадившим машину так близко между домами, что казалось, лопасти винта вот-вот зацепят глиняные стены афганских дувалов. Второй вертолет невысоко кружил над местом посадки своего товарища. МИ-24 не приспособлен для перевозки людей, грузовая кабина у него маленькая и тесная. Но командир вертолета, имени которого в колонне десантников не знал никто, услышав по радио от командира батальона, что имеются тяжелораненые, принял решение забрать с собой в Кабул самых тяжелых. И в эту кабину ему втиснули ефрейтора Мухина из батареи Коростылева, солдата узбека-минометчика и сержанта из седьмой роты, пуля которому попала в пах. Вертолет, не выключавший двигатель, на месте развернулся перед передней машиной колонны и, как автомобиль, помчался по дороге по улице Пули-Алама. Все затаили дыхание, ожидая, что вот-вот он лопастями хватанет какой-нибудь дом. Но летчик, скорей всего, был настоящим асом. Вертолет разогнался и на середине улицы взмыл в небо. С креном влево он взял курс на Кабул, в хвост к нему пристроился его ведомый.

Позже, в течение нескольких дней, все в батальоне только о мужестве и мастерстве летчика и говорили. Такого они не видели никогда. И раненые солдаты, доставленные им в госпиталь вовремя, остались живы, за что все были благодарны неизвестному командиру боевого вертолета МИ-24. Каждый думал, что именно за такую работу летчик достоин орденов. Однако не все так хорошо обернулось для храброго летчика. Как потом рассказывали летчики вертолетов МИ-8, привозившие в батальон различные грузы, пилота МИ-24 за посадку вне аэродрома на неподготовленную площадку, что запрещено полетной инструкцией, сняли с летной работы и назначили в батальон аэродромного обслуживания… Бумага победила здравый смысл.

Наташа еще долго сидела за столом после того, как заклеила конверт и написала на нем адрес полевой почты. Перед ней стояла, опершись на книги, фотография Евгения с Анечкой. Дочь сидит у папы на шее, ухватившись за его поднятые руки и выражение ее лица испуганно-веселое. И хорошо на папе, и боязно от такой высоты. А Женя, в распахнутом пиджаке, выглядит счастливым отцом, неся на плечах такой драгоценный груз. Да и какой там груз? Полуторагодовалый родной ребенок.

Наташа взяла снимок и прижала его к груди. Слезы прерывистым ручейком катились из ее глаз…

В начале второй декады февраля в провинции Логар начались сильные снегопады. Густой и пушистый снег за несколько дней укрыл всю землю, холмы и горы. Было не холодно и красота вокруг стояла неописуемая. Орудийные окопы на позиции батареи оказались под большим слоем снега. Не было видно снарядных ящиков, шанцевого инструмента у орудий — из-под снега торчали только стволы. Боевые машины батальона на своих стоянках тоже, чуть ли не до башен, были занесены снегом. И когда кончился многодневный снегопад, называемый на родине капитана Коростылева бураном, все вышли разгребать свои объекты. Артиллеристы расчищали подходы к огневой позиции, орудийные окопы, места стоянок тягачей и территорию вокруг своего барака-казармы. Все офицеры батареи были вместе с солдатами и в охотку вместе с ними махали лопатами. Дружная совместная работа захватила всех и уже к обеду дорожки, стоянки машин и позиции были очищены от снега, свеженасыпанные сугробы напоминали российский пейзаж.

Старший лейтенант Потураев, отставив лопату, надел белый полушубок, затянулся ремнем, поправил на правом боку кобуру пистолета и осмотрел окружающую местность. На севере гор было не видно — снежная целина сливалась с ними. Близлежащие кишлаки Исарак и Пули-Алам занесло снегом, до середины дувалов. На их плоских крышах виднелись фигурки жителей, сбрасывающих снег на землю. Изредка по дороге мимо батальона проходили группки пожилых афганцев с лопатами на плечах. Одеты они были в те же длинные рубашки и широкие штаны, на голове традиционные белые и коричневые чалмы. Только через плечо накинуты теплые одеяльца, согревающие их, а обуты они были в свои неизменные черные и блестящие калоши на босу ногу. Зима, снег, а весь Афганистан босоногий и в калошах. И никто не простывает и не болеет.

— «Это тоже национальная особенность и закалка организма», — думал Евгений, глядя на афганцев соседних кишлаков.

После обеда всех офицеров и прапорщиков батальона и приданных ему средств вызвали на совещание к командиру батальона. В небольшой комнате майора Терещука прибывшие расселись кто где: на скамейках вокруг стола, на кроватях, на табуретках, стоящих по углам. Капитан Коростылев с Потураевым присели на кровать зампотеха капитана Печайко, рядом с ними устроились офицеры восьмой роты. Майор Терещук задумчиво и терпеливо подождал, пока все разместятся, потом, взяв какой-то листок у командира хозяйственного взвода прапорщика Вареньева, с минуту знакомился с его содержанием, спросил у начальника штаба о наличии офицеров и получив утвердительный ответ, негромким голосом заговорил:

. — Товарищи офицеры и прапорщики. Я собрал вас ненадолго и только по одному вопросу. Многодневный снегопад, как вы знаете, засыпал всю провинцию: включая все дороги, которые связывают нас с бригадой с Востока и с Кабулом с запада. Других дорог здесь нет. По докладу командира хозвзвода прапорщика Вареньева на складе батальона продуктов осталось на несколько дней. На днях должна была прийти из Гардеза колонна с продуктами для нашего батальона, но погода внесла серьезные помехи и мы не знаем, пройдут ли машины через перевал Терра, что разделяет нас с частью. Мне по радио комбриг сообщил, что он выслал разведку на перевал и просил передать всем офицерам, прапорщикам, сержантам и солдатам батальона, несмотря ни на что не терять дух и веру в то, что они не забыты, и бригада примет все меры, чтобы пробиться через перевал. Вертолетам тоже сбросить груз не получится — острые вершины гор на перевале затянуты плотными облаками и опасно посылать вертушки вслепую. Прапорщик Вареньев!

— Я, товарищ майор! — вскочил со своей табуретки Вареньев.

— Доложите нам, на сколько дней осталось продуктов?

Вареньев достал из бокового кармана заранее подготовленный им блокнот, полистал его и найдя необходимые записи, сообщил:

— Если соблюдать положенную норму довольствия, то питания хватит на два дня, начиная с завтрашнего. После этого, если Вы прикажете, товарищ майор, в ход пойдет «НЗ». Сухарей, вместо хлеба, крупы и сахара хватит на четыре дня. И если к этому времени не будет пополнения в продуктах, то все — кормить людей нечем.

— У тебя все?

— Все, товарищ майор.

— Садитесь, Вареньев.

Терещук помолчал, как бы переваривая услышанное, хотя доклад Вареньева он знал с утра, когда тот пришел к нему с опасными подозрениями. Потом, приняв решение, он приказал:

— Вареньев! Норму питания личному составу не уменьшать, «НЗ» разрешаю использовать, а там, глядишь, и бригада к нам прорвется. А вам, товарищи офицеры и прапорщики, — обратился он к собравшимся, — самим не скулить на возможную скудность питания и всячески подбадривать солдат, не давая упасть им духом. Боевых действий пока не предвидится, но караул и службу в боевом охранении артиллеристов продолжать нести так же бдительно и четко, как и до этого. Ну, а если придется поголодать, то по пустякам не трогайте солдат — пусть больше лежат на кроватях. После совещания командирам рот и батарей довести всему личному составу обстановку, чтобы никому это не было неожиданностью. У меня все. Вопросы есть? Вопросов ни у кого не было. Да и что ответит командир батальона на любой возможный вопрос, когда прапорщиком Вареньевым ясно было сказано о наличии продуктов на складе.

— Тогда все свободны, — закончил совещание майор Терещук.

Собственно, это было и не совещание, а сообщение офицерам о создавшейся ситуации.

Как оказалось, перевал Терра действительно был завален снегом так, что не видно было даже контуров дороги. К тому же, при работе на нем по расчистке снега была вероятность схода снежных лавин. Но другого выхода не было и командир бригады подполковник Воробьев принял решение начать пробиваться к оторванному снегопадом батальону силами первого батальона и инженерно-саперной роты. БАТЫ, тяжелые бульдозеры на базе танка гребли снег до тех пор, пока гусеницы не скользили на месте. Потом эти спрессованные горы снега саперы подрывали взрывчаткой, а солдаты первого батальона лопатами прорывали в снегу проходы. Потом опять БАТы, опять подрывы и опять лопаты. И эта работа началась с самого подножья перевала, еще в провинции Пактия, где дислоцировалась десантно-штурмовая бригада. Таким образом им предстояло пройти восемь километров до вершины перевала и пять километров на другом склоне, уже в провинции Логар.

Было 16 февраля и в батальоне, которому была придана 1-я артиллерийская батарея, кончился «НЗ» — неприкосновенный запас. Кормить солдат и офицеров стало нечем. На складе у Вареньева остались только двухлитровые банки борщевой заправки. И все. Все исхудали и как бы немного потемнели в лицах. Повара хозвзвода утром, днем и вечером заваривали в котлах только эту борщевую заправку. Первые дни солдаты еше хлебали ее как-то, но через три дня стали отказываться от такой пищи. Свободные от дежурств на огневых позициях и в карауле солдаты большей частью времени лежали на кроватях. И только во время приема пищи офицеры ходили по солдатским кубрикам, в прямом смысле уговаривая солдат еще раз сходить в столовую, чтобы хоть как-то подкрепить свои силы. Кто шел, кто нет. И ругать их за это было невозможно — офицеры сами уже отказались от этой, с позволения сказать, еды. Ни сухарей, ни соли — одна пустая заправка. Старший лейтенант Потураев с другими командирами взводов постоянно находился среди солдат. И говорил он с ними не о еде, а вспоминал и рассказывал им какие-то байки, чтобы хоть как-то расшевелить своих бойцов. У Евгения запали щеки, ремень еще туже обхватил его пояс, но он не показывал вида, что тоже страдает от голода, и вместе с солдатами заразительно смеялся над своими же рассказанными историями.

— А вот еще случай был у нас в части на парашютных прыжках. Прыгали мы недалеко от г. Самбора. Прыжки были учебные из самолета АН-2. Погода в тот день была ветреной, но прыгать можно было. Самолеты после выбороки очередных парашютистов садились, принимали на борт других и обратно взлетали. Приземлившиеся, собрав парашюты в сумки, приходили на пункт сбора, грузили их в машины и бежали к грузовику ГАЗ-66, в котором заместитель по тылу бригады организовал буфет. Сигареты, лимонад, печенье — вот весь ассортимент этого буфета, но толпа солдат у заднего борта была постоянно. Кузов машины был накрыт брезентом, и буфетчица из части подавала товар только через этот задний борт. И вот из самолета вместе со всеми прыгнул старшина первой роты прапорщик Яценко. Это был неповторимый кадр. Уже в годах, лет сорок, с ним всегда случались какие-нибудь истории. Так и в этот раз. Ветер стал сносить его парашют в сторону от площадки приземления к сборному пункту. Как он ни тянул лямки — ничего не помогло — летит прямо на грузовик с буфетом. Солдаты, толпившиеся у заднего борта, увидели его и разбежались в стороны, а буфетчица-то не видит из-за брезента, что происходит в небе и удивленно высунулась за борт: куда же девались ее покупатели. И тут в это время, чуть не задев ее высунутую за борт грузовика голову, — шлеп — приземляется Яценко, удерживается на ногах и молниеносно протягивает к ошеломленной буфетчице руку и говорит:

— Дай быстро воды напиться!

Парашют еще не успел опуститься на землю, и буфетчица не сразу поняла, откуда свалился этот проситель в шлеме и комбинезоне. Она, как во сне, берет бутылку лимонада, открывает ее ключом и подает в руки прапорщика. В это время парашют накрывает весь грузовик, а Николай Евлампь-евич, освободившись от подвесной системы, вышел с лимонадом из-под купола, попросив своих солдат собрать парашют. Потом он, правда, заплатил ей за лимонад, но вначале буфетчица минут десять не могла прийти в себя.

Солдаты смеялись, представляя, как внезапно появился перед ней парашютист, и как она напугалась этого происшествия. Каждый из них тоже имел за плечами определенное количество прыжков и им нетрудно было представить такую картину.

Кто-то тоже вспомнил смешной случай на своих прыжках, потом еще кто-то. Потураев смеялся от души, а на этой душе кошки скребли от солдатского вида. А ведь им сейчас идти на смену к орудиям и там будет не до смеха. И в молчаливом несении службы голод будет больше их донимать и отвлекать от выполнения задачи.

Пять дней солдаты и офицеры батальона голодали, когда по радио командир бригады приказал майору Терещуку начать очистку перевала от снега, с другой, со своей стороны. И 21 февраля все свободные от несения боевой службы выехали на гусеничных боевых машинах и на грузовиках на перевал Тера. Для борьбы со снегом в их распоряжении были только взрывчатка и лопаты. До вечера все работали, часто меняя друг друга. И только на другой день, 22 февраля, эти обе работающие с двух сторон перевала группы соединились. Дорога была свободна. Из бригады была готова к этому времени колонна с продуктами, которая в этот же день их и привезла в провинцию Логар. Уже ужин 22 февраля был сытный и вкусный. А мясо, которое должно быть по норме солдатам и офицерам за прошедшие голодные дни, прапорщик Вареньев раздал по солдатским кубрикам и офицерским комнатам — пусть на праздник 23 февраля все сделают себе шашлыки так, чтобы ни у кого не было недостатка.

С утра 23 февраля у всех было приподнятое настроение. И дело не только в заполнении склада прапорщика Вареньева продуктами. Буквально все в батальоне, солдаты и офицеры, выросли с сознанием того, что этот день считается Днем рождения Советской Армии, их армии, в которой они сейчас служат своей Родине. С мальчишеских лет их сначала поздравляли в этот день девочки в школе, потом подруги, жены и матери.

В батальоне было объявлено, что в 10–00 в солдатской столовой состоится торжественное собрание. К этому времени замполит батальона капитан Землянский подготовил стол, покрытый красным материалом. В назначенное время помещение столовой заполнилось солдатами и офицерами. За столом уже сидели командир батальона, замполит и два гостя, пришедшие поздравить советских воинов — губернатор провинции и секретарь ячейки НДПА (народно-демократической партии Афганистана). Сначала солдат поздравил майор Терещук, потом замполит долго говорил про задачи армии в Афганистане, а когда начал говорить губернатор провинции, выяснилось, что нет переводчика. Наступила неловкая пауза. Вдруг из толпы собравшихся вышел замполит восьмой роты старший лейтенант Иванченко и стал без запинки переводить речь губернатора. Он прослужил в Афганистане уже два года и с нетерпением ждал замены. Коростылев переглянулся с Потураевым — во дает! За два года так хорошо выучил язык дари. Ну, молодец! Губернатор говорил много, и Иванченко запросто его переводил:

«Да здравствует Советская Армия — самая сильная армия в мире! Да здравствует дружба между афганским и советским народами! Да здравствует афганская революция!» — перевел Иванченко конец речи губернатора. Батальон дружно грохнул аплодисментами. Во время речи секретаря НДПА к майору подошел дежурный по батальону и что-то негромко ему доложил. Терещук встал, взмахом руки прервал афганца и переводчика и сообщил:

— Товарищи! Только что к расположению батальона пришла группа афганцев и рассказала о том, что в трех километрах от нас вооруженная банда останавливается и грабит на дороге афганские машины, автобусы и пеших жителей. Приказываю! Командиру девятой роты выделить одну боевую машину с экипажем, командиру артиллерийской батареи — один орудийный расчет, командиру танкового взвода — один танк и немедленно выехать к месту нахождения этой банды и уничтожить! Дежурный по батальону вам укажет это место. Выполняйте!

Среди собравшихся в столовой на праздничное мероприятие прошел небольшой гул — солдаты просили своих командиров послать именно их. Капитан Коростылев кивнул Потураеву:

— Давай, Женя, бери расчет Сердюкова и вперед. Под пули не лезьте, работай пушкой!

— Понял, комбат! Я пошел, — Евгений взглядом нашел сержанта Сердюкова и кивнул ему на выход.

Торжественное собрание продолжалось. Как позже выяснилось, старший лейтенант Иванченко, который переводил губернатора и партийного секретаря, совсем не знал афганского языка. Просто увидев, что в «международных контактах» наступила заминка и никто не понимает губернатора, решил изобразить из себя переводчика. О чем говорят в юбилейные дни? Правильно! Все одно и то же. И на любом языке. Ни Иванченко не понимал афганцев, ни те его. А батальон понял правильно.

Собрание еще продолжалось, а небольшая колонна из трех машин понеслась в направлении кишлака Подхаби-Шана, где «духи» терроризировали местное население. Но и у бандитов есть своя разведка. Кто-то из местных доложил им о приходе группы жителей к расположению советского батальона, и банда укрылась в одном, отдельно стоящем доме, приготовившись к обороне. Не доезжая до него, командир десантного взвода девятой роты старший лейтенант Петров остановил свою БМД и спрыгнул с брони на землю. К нему подошли Потураев и командир танкистов лейтенант Шамшурин. Они закурили и, глядя на далекий дым в снежной долине, решили не рисковать солдатами и уничтожать бандгруппу огнем гаубицы, а потом проверить результаты артогня десантным отделением.

— К бою! — скомандовал Потураев своему расчету. Солдаты быстро привели орудие в боевое положение.

— Осколочно-фугасный! Заряд уменьшенный, наводить в перекрестке, один снаряд. Заряжай!

— Готово! — доложил сержант Сердюков.

— Огонь!

— Орудие!

— Выстрел! — доложил наводчик и нажал спусковой механизм. Снаряд, пробив глиняную стену дома, разорвался внутри.

— 2 снаряда, беглый огонь! — Потураев приложил бинокль к глазам. Разрывы осколочно-фугасных снарядов на несколько минут заслонили контуры дома. В это время к нему с двух сторон подъехали танк и БМД. Танк, развернув башню с пушкой назад, сходу таранил одну стену, проломил ее и отъехал назад. Отделение десантников с автоматами в руках ворвались в этот пролом. Стрелять было не в кого. Большая часть «духов» были уничтожены, несколько контуженных моджахедов сопротивления оказать не могли и были взяты в плен. Собрав многочисленное оружие, связав сзади руки пленным и посадив их на броню БМД, десантники вместе с танком вернулись к орудию Потураева, который в бинокль наблюдал за ними.

— Все, Женя, отбой! Война закончилась, едем домой! — весело прокричал ему старший лейтенант Петров, сидя по пояс в командирском люке боевой машины.

Расчет сержанта Сердюкова привел орудие в походное положение и эта небольшая боевая колонна вернулась в расположение. В батальоне только что закончилось торжественное собрание, солдатам был объявлен выходной. Петров доложил майору Терещуку о результатах выезда.

— Сколько пленных? — спросил у него Терещук.

— Четверо.

— Передать их губернатору, он еще здесь со своей охраной, пусть они сами с ними разбираются.

— Есть!

До конца февраля в боевых действиях батальона наступило затишье — все дороги и горные тропы были завалены снегом и он тоже мешал моджахедам, сделав непроходимыми места перехода из Пакистана в Афганистан. А те бандформирования, которые уже были на территории провинции Логар, не имея пополнения в боеприпасах, взрывчатке и оружием, пока притаились по кишлакам.

Сначала Потураев удивлялся обильному снегу здесь, на юге, но объяснение этому все нашли быстро — высокогорье. Где-то там, в долинах Джеллалабада и Кандагара снега нет и уже цветет миндаль. А ведь Джеллалабад всего в шестидесяти километрах от их провинции на севере во-он там, за теми гребнями гор.

В батальоне мыться было негде, кроме как в арыке впереди огневой позиции батареи. Капитан Коростылев, Потураев, другие офицеры полностью раздевшись, несколько раз мылись в этой холодной воде, босыми ногами стоя на снегу. Но организовать такую помывку всего личного состава не представлялась возможность. Так, по-одиночке, кто-то из сержантов и солдат тоже чуть-чуть мылся у арыка, но это было не дело. А постирать нательное и постельное белье вовсе нельзя было. Батальон в триста с лишним человек страдал от этого не хуже, чем от боевых действий. Нужна была баня, но строить ее было не из чего. Материала для ее постройки взять было негде. Коростылев приказал еще в январе сержанту Казеко вести строгий учет пустым снарядным ящикам, оставшимся после стрельбы. Собирать и хранить, чтобы солдаты не растащили их и не сожгли в печах. Из досточек снарядных ящиков Коростылев задумал построить баню для батареи, но пока их было недостаточно. Где-то в последних числах февраля капитан Коростылев сидел за столом в своей комнате и внимательно изучал по разложенной топографической карте дорогу, ведущую от расположения батальона до ущелья Дахи-Нау. Он циркулем измерял расстояние, что-то прикидывал в уме и вновь вглядывался в извилистые участки дороги. Ему не давала покоя мысль, что имея на позиции постоянно три гаубицы, они практически бездействуют, когда машины батальона преодолевают этот опасный, пятнадцатикилометровый участок до ущелья. Ведь последняя засада моджахедов была именно здесь, когда Потураев огнем орудия ее уничтожил. Это в колонне было орудие. А если его не будет? А если пойдет беззащитная грузовая колонна из Кабула? Кто из будет защищать?

«Орудия мои стреляют на дальность 18 600 м, — думал он, — и при выезде десантных рот батальона на задания можно не тащить пушки за собой, а достаточно одного нашего корректировщика. Им может быть любой офицер батареи. Он по радио будет вызывать огонь орудий, которые стоят на позициях. Это исключит возможные потери моих солдат, беззащитных в своих кузовах УРАЛов, а эффективность поражения противника будет та же. Но для точного и быстрого огня этот участок нужно условно разбить на рубежи и на этих рубежах пристрелять ярко выраженные цели. Пусть будет это какой-нибудь разбитый дом на повороте дороги, отдельное высокое дерево или еще что-нибудь подобное. Нужно самому съездить по этому маршруту, выбрать и пристрелять до десятка целей. Потом составить схему целей. При необходимости, корректировщик (или как нас зовут — артнаводчик, артиллерийский наводчик) в любом месте до ущелья, да и до середины ущелья может сориентироваться относительно ближайшей пристрелянной цели и точно ударить по любой засаде, вызвав огонь нашей позиции».

Коростылев еще долго размышлял над картой о своих будущих действиях, делая в ней пометки простым карандашом.

Открылась дверь, вошел старший лейтенант Потураев, сел на табуретку за стол напротив Коростылева и молча стал смотреть за работой своего командира.

— Как дела, Женя? — первым нарушил молчание Коростылев.

— Неважно, комбат.

— Что такое?

Потураев, помолчал, как бы подбирая слова.

— Понимаешь, комбат, наши солдаты полностью завшивлены. Ведь они с тех пор, как приехали сюда из Кундуза, ни разу не стирали нижнее белье, ни рубашки, ни кальсоны, ни тельняшки. И толком никто не мылся. Я понимаю, что негде, что объективные причины, но что-то надо делать. Вши у солдат платяные, которые плодятся в складках нижнего белья.

— Фу-у, Женя! Ты как подробно это рассказываешь, — поморщился Коростылев.

— Подожди, Николай Николаевич! А как это по-другому говорить. Короче, я считаю — это ЧП и нужно что-то предпринять. Я знаю, что такое положение дел у солдат во всем батальоне, всем негде помыться и постирать обмундирование, постельное белье и так далее. Но ведь мы отвечаем с тобой за солдат нашей батареи и надо что-то делать.

— Ты, Евгений, так меня убеждаешь, будто я в чем-то против. Но что делать? Бани нет, стирального порошка, да что там порошка? Мыла ни у кого нет! И взять негде. Вон, наша пехота при зачистках кишлаков тащит даже обмылки из афганских домов, но ты прав — надо что-то делать. Коростылев замолчал, молчал и Потураев. Действительно, в чем виноваты эти офицеры, когда служба тыла не смогла наладить снабжение своих войск по минимуму. У Коростылева у самого оставался небольшой обмылок куска земляничного мыла, который он покупал еще в Николаеве.

— Женя, иди построй батарею, собери сто процентов солдат, за исключением дежурного расчета. А я пока подумаю, что будем делать.

Потураев вышел в коридор казармы и почти сразу послышалась громкая команда дневального:

— Батарея! Выходи строиться на улицу!

Капитан Коростылев сложил свою карту, положил ее в планшет и задумался.

«Нужна срочная дезинфекция всего белья, обмундирования, матрацов и всего тряпичного, с чем соприкасаются солдаты. Нужен дуст. Где его взять? В части тоже его нет, как нет ничего пригодного для этого, там и мыла-то нет. Что делать?»

В комнату зашел Потаруев.

— Товарищ капитан! Батарея по Вашему приказанию построена! — доложил он по всей форме.

Коростылев надел полушубок, подпоясался портупеей, и они с Потураевым вышли к двушеренговому строю личного состава батареи.

— Вольно!

— Батарея, вольно! — повторил Потураев и встал на свое место в строю на правом фланге.

— Товарищи солдаты! Только что старший лейтенант Потураев доложил мне неприятное сообщение, что вши одолевают вас в нестиранном белье. Я хочу лично убедиться. Батарея! Первая шеренга два шага вперед, шагом марш! Кругом!

Теперь солдаты стояли лицом друг к другу, шеренга к шеренге.

Коростылев продолжал:

— Теперь не удивляйтесь моей команде! Всем расстегнуть полушубки, распахнуть их, приспустить брюки и поднять к груди нижние рубашки и тельняшки! Не надо стесняться, женщин здесь нет! Приступить!

Да никто, в общем-то, и не стеснялся. Солдаты не только батареи, но и всего батальона, были измучены такими бытовыми условиями. Или, точнее, полным отсутствием таких условий. Голодные дни, невозможность помыться и постирать обмундирование угнетали их, и выхода из этого положения они пока не видели. Их командиры находились в таких же условиях. Коростылев, Потураев, прапорщик Веденеев пошли между шеренгами.

Солдаты одной рукой придерживали приспущенные брюки, другой приподняли тельняшки и белые рубашки нательного белья. Нет, это когда-то эти рубашки были белые, а сейчас они и тельняшки стали серыми от застарелой грязи. Офицеры внимательно оглядывали это белье и оголенные участки тел. На уровне пояса на животах солдат чернели широкие полоски крупных платяных вшей. Нетрудно представить, что так же было у них в паху и под мышками.

Пройдя весь строй и, реально увидев ужасное положение, Коростылев скомандовал первой шеренге стать на свое место. Выйдя на середину строя, дождавшись, пока солдаты заправятся, застегнут полушубки и затянутся поясными ремнями, Коростылев громко, чтобы его слышали все, сказал:

— Я вас не виню в несоблюдении гигиены. Я виню себя, что тоже поддался течению создавшейся обстановки, которая не позволяет нам организовать помывку и дезинфекцию обмундирования. Это сделать негде и сейчас. Но мы будем искать какой-то выход. Прапорщик Веденеев!

— Я! — отозвался старшина батареи.

— Приказываю Вам взять с собой двух солдат и с первым же попутным вертолетом лететь в Кабул на поиски дуста. Где вы там его будете искать — я не знаю. В армейском банно-прачечном комбинате ли, в воинских частях ли, но без дуста и мыла сюда не возвращаться. Лимит времени я Вам не устанавливаю, ищите везде. Вам все понятно?

— Так точно, товарищ капитан!

Утром следующего дня в батальон подсел вертолет с каким-то грузом, и прапорщик Веденеев с двумя солдатами, взяв с собой оружие и рюкзаки с сухим пайком, улетели в Кабул. Их не было полторы недели. В один из солнечных дней, когда снег отсвечивал до рези в глазах, над расположением батальона загудели два вертолета. Один начал кружить в воздухе, а второй пошел на посадку. Коростылев находился на огневой позиции и видел, как открылась дверь приземляющегося вертолета и в дверях показался их прапорщик Веденеев в десантной куртке и голубой фуражке. Стоя в дверях, он энергично замахал рукой Коростылеву, широко улыбаясь. Потом он спрыгнул в снег и, придерживая фуражку левой рукой, правой махнул своим солдатам, остававшимся в салоне вертолета. Те быстро сбросили вниз пять больших мешков из плотной бумаги и сами спрыгнули следом. Все трое пригнулись и отбежали от вращающихся лопастей работавшего двигателя, и Веденеев махнул летчику рукой. Вертолет поднялся в воздух, пристроился в небе ко второму, и эта пара быстро скрылась за горой. Все солдаты, кто был на огневой позиции, побежали к прилетевшим. Коростылев с Потураевым остались у орудий, ожидая подхода Веденеева, который скорым шагом уже торопился к офицерам. Подойдя к Коростылеву он весело и браво доложил, приложив правую ладонь к козырьку фуражки:

— Товарищ капитан! Ваше приказание выполнил — дуст привез!

— Ну, во-первых, здравствуй, Алексей Иванович! — сказал Коростылев.

— Здравия желаю! — ответил Веденеев, пожимая руки Коростылеву и Потураеву.

— А теперь расскажи, где вы так долго пропадали и где дуст достали?

— Не только дуст. Его у меня три мешка, а в двух других стиральный порошок и солдатское мыло! Где я их только не искал. В Кабуле ни в одной части не нашел. Или правда у них не было, или не хотели давать. Короче, подсказали, что в Шинданте, что почти на границе с Ираном, в нашей мотострелковой дивизии можно все это достать, и мы стали искать попутный вертолет. Улетели туда только на четвертый день. И правда, в одном из полков мне заместитель по тылу все это выдал безо всяких накладных и бакшишей (магарыч). Потом ждали вертушек до Кабула, а там уже упросил вот эту пару, летевшую в Газни, — он указал в сторону гор, за которыми скрылись вертолеты, — сделать небольшой крюк и выбросить нас здесь. Летчики молодцы, не ломались и помогли нам добраться до дома.

— Хорошо, хорошо, Алексей Иванович! Женя! — Коростылев повернулся к Потураеву, — вызови сюда, на огневую, всех офицеров и сержантов. Прямо сейчас — распределим обязанности и начнем дезинфекцию и стирку белья. Пока пришли к первому орудию, у которого был Коростылев, офицеры и сержанты батареи, Коростылев уже знал, кому что поручить.

— Все? — спросил он Потураева.

— Все!

И последующие два дня солдаты батареи под руководством сержантов и командиров взводов занимались только дезинфекцией и стиркой белья, обмундирования и матрацев. По приказу Коростылева недалеко от арыка разожгли между установленных камней два костра и установили на них две железные бочки. Заполнили их водой и снегом и, когда вода в них закипела, добавили туда хорошую долю дуста и стирального порошка и в одной бочке стали кипятить все постельное белье солдат, в другой — простыни и наволочки. Личному составу приказали раздеться до гола и ходить в полушубках, накинутых на голое тело. Каждому было предложено взять по горсти дуста и обсыпать себе пах, живот и под мышками. После белья в бочках так же кипятили и стирали солдатское обмундирование. Все шестьдесят четыре матраца вынесли из казармы к огневой позиции на снег и дезинфицировали таким образом: первый матрац на снег — на него сыпали слой дуста, на него второй матрац — на второй слой дуста и так далее. Получалось так, что и сверху и снизу матрацы в стопках были обсыпаны дустом. Два дня солдаты батареи ходили в полушубках, сверкая голыми коленками из-под их полы.

Когда белье и обмундирование высохло, а матрацы были выбиты палками, Коростылев со всеми офицерами разделись у арыка для помывки, приказав всем следовать их примеру. Простуды солдат он не боялся — все дружно, с шутками-прибаутками и подколками, получив по куску мыла, с удовольствием стали купаться, стоя на снежном берегу арыка, намыливая головы и терев друг другу спины.

Зато на третий день, при тщательном осмотре солдат не было и в помине ни вшей, ни грязных рубашек, кальсон и тельняшек. Солдаты выглядели посвежевшими и здоровыми. С этого дня офицеры батареи взяли для себя правилом каждый день следить за чистотой каждого солдата, его белья и матраца. Командиры рот батальона, у которых солдаты тоже мучались от невозможности привести себя и обмундирование в порядок, последовали за артиллеристами и послали своих старшин кто-куда, лишь бы достать мыла и дуста.

Старший лейтенант Потураев писал письмо, разложив листочки на табурете и сидя на своей кровате. Рядом с этими тетрадными листочками лежала фотография его жены и дочери, и он, отрываясь от письма, подолгу смотрел на родные лица. Запечатав конверт, Евгений положил его в свою полевую сумку, подумав, что отправит его с первой же проходящей колонной. Только так, с оказией, сюда почта приходила и уходила.

7-го марта в батальон из Гардеза прибыли основные силы 56-й десантно-штурмовой бригады во главе с заместителем командира бригады подполковником Морщакиным. В их составе были первый десантно-штурмовой батальон, разведывательная рота и реактивная батарея артиллерийского дивизиона бригады. Командование решило помочь 3-му батальону в борьбе против моджахедов в провинции Логар и отработало план частной операции в районе ущелья Дахи-Нау, где больше всего было сосредоточенно бандформирований и где ни одна советская колонна не проходила без боя.

Утром, 8-го марта, подполковник Морщакин с командирами всех рот и батарей выехали к ущелью на рекогносцировку, то есть разведку местности предстоящих боевых действий. Они выехали на танке и двух БМД.

Крупными хлопьями шел снег. Капитана Коростылева позвал к себе лейтенант Шамшурин, и он забрался на башню танка Т-62. Коростылев впервые ехал на этой громадной машине с длинным хоботом ствола. С высоты башни танка боевые машины десанта, с сидевшими на них командирами, казались игрушечными машинками.

Не доезжая ущелья эта небольшая колонна остановилась, и подполковник Морщакин, сверяя карту с местностью, поставил офицерам задачи на завтрашний день. Командиры нанесли на свои карты замысел всей операции и свои конкретные действия. До обеда работа была закончена, и, развернувшись, колонна помчалась назад. Коростылев через башенный люк спустился в танк и устроился на откидном сиденье заряжающего. Теснота и компактность оборудования внутри танка поразили артиллериста, привыкшего к свободным и просторным действиям на просторных огневых позициях. Но основной конфуз был впереди. Когда приехали в расположение батальона, Коростылев, вылезая из танка наружу через башенный люк, застрял в нем по плечи — и ни туда и ни сюда. Его заклинило в башне. Одетый по-танковому в добротный полушубок, с полевой сумкой, кобурой пистолета и биноклем на груди, он зацепился этими многочисленными ремнями за края люка. Потешаясь над незадачливым пассажиром, экипаж еле вытащил его наверх под руки. Больше Коростылев в танк не садился.

С утра 9 марта его батарея в полном составе, без одного орудия, оставленного в расположении для охраны, заняла огневую позицию в двухстах метрах от ущелья Дахи-Нау. Старший лейтенант Кривониша и лейтенант Костюков ушли с ротами в горы, а с орудиями остались капитан Коростылев и старший лейтенант Потураев. В течение всего дня они вели огонь по вызову своих корректировщиков, помогая пехоте продвигаться вперед. Расчеты сержантов Орасанова, Сердю-кова, Столярова, ефрейтора Быкова работали почти без отдыха. Снег вокруг орудий подтаял от горячих гильз и раскаленных стволов. Потураев к вечеру охрип от команд, подаваемых на орудия, но свое место по управлению батарей Коростылеву не уступал. И только в сумерках десантные роты, окопавшись в круговую оборону на занятых ими высотах, перестали вызывать артогонь. Коростылев, приказав сержанту Казеко организовать прием пищи солдатам, начал думать о предстоящей ночевке батареи в отрыве от основных сил в обстановке полного окружения небольшими отрядами моджахедов. На ночь он приказал Потураеву оставить дежурный расчет, меняя солдат через четыре часа и караул из парных часовых со сменами через два часа.

Ночь выдалась холодной, небо было затянуто низкими облаками. В перерывах между проверками постов Коростылев с Потураевым сидели в промозглой кабине УРАЛа и, понурив в рукав, дремали друг у друга на плече. Усталость одолевала их, как и холод, забравшийся под одежду. Тогда они выходили из кабины и, разойдясь в разные стороны огневой позиции их колонны УРАЛов, проверяли посты, при этом согреваясь на ходу. Солдаты свободных смен спали в кузовах УРАЛов на ящиках со снарядами. Кузова были с брезентовыми тентами, но жарко там тоже не было.

К рассвету небольшой снегопад спрятал все следы на дороге и вокруг орудий. Коростылев по радио получил приказ подполковника Морщакина выдвинуть батарею вперед через ущелье и занять огневую позицию за ним в двух километрах. Потураев начал заниматься с расчетами оставлением огневых позиций, а Коростылев задумался над престоящим перемещении батарей через шестикилометровое ущелье Даха-Нау. За ночь моджахеды могли его заминировать, а саперов, умеющих профессионально управляться с противотанковыми минами и фугасами, у него не было. Когда колонна тягачей с орудиями была готова к движению, Коростылев поделился своими опасениями с Потураевым. Ехать по дороге ущелья, присыпанной свежим снегом, без проверки ее саперами и не видя следов возможного минирования — это неоправданно подвергать своих солдат опасности. Но саперов нет, а приказ выполнять надо. И тогда старший лейтенант Потураев поступил так, что Коростылев до сих пор, вот уже двадцать лет, вспоминает с восхищением, благодарностью и преклонением. Евгений сразу же предложил командиру батареи:

— Давай, комбат, поступим так. Я сяду за руль УРАЛа с прицепленной гаубицей, но без солдат, и первым поеду поущелью. Если я не взорвусь, батарея строго по моему следу в снегу проедет этот опасный участок. Согласен?

Коростылев онемел…

— Ты что, Женька, говоришь? Как же я отпущу тебя на мины? Как мне жить потом, если ты погибнешь? Ты подумал об этом?

— Подожди, комбат, подожди! Во-первых я не думаю, что подорвусь, во-вторых, у тебя есть другое предложение?

Коростылев закурил, дал прикурить Потураеву и после нескольких минут молчания сказал:

— Ты прав! Другого ничего не остается. Не посылать-же нам туда рядового солдата, а самим ждать, когда он подорвется.

— Да что ты заладил — подорвется, подорвется! Все будет нормально! Я пошел? — не спросил, а скорее утвердительно сказал Потураев.

— Давай, Женя, с Богом! Мы поедем следом за тобой по следу.

Потураев распорядился расчету сержанта Орасанова оставить их УРАЛ и пересесть в другой тягач. Туда же отправил и водителя. Запустил двигатель и, неторопясь, поехал к ущелью. За ним, с дистанцией метров в пятьдесят двинулась колонна батареи в семь машин. Потураев въехал в ущелье. Он шел посредине дороги, и за ним оставался на снегу четкий колесный след.

Водители других машин, предупрежденные Коростылевым, ехали строго по этому следу. Если проехал и не взорвался старший лейтенант — значит, и они останутся живы. Эти шесть километров дороги по извилистому ущелью 10-го марта 1982 года помнят все солдаты и офицеры артиллерийской батареи. Потураев сознательно жертвовал собой ради спасения своих солдат. Этот факт остался незамеченным в круговороте полномасштабной и кровавой войны в Афганистане. Офицер буднично и просто, без показухи, выполнил свой долг, как он его понимал. Тогда никто не погиб. Потураев на мину не наехал, не наехали и идущие по его следу остальные машины. Батарея вовремя заняла огневую позицию в заданном районе и успешно поддерживала огнем свой батальон в последующие два дня боевых действий.

Коростылев не был верующим человеком, хотя не был и воинствующим атеистом. Он был крещен, но в церковь не ходил, как большинство сверстников его поколения, воспитаных на неверии в Бога в духе материализма. Но, как любой человек, он знал основы христианства, знал, что Христос пострадал ради спасения людей. В последующие годы Коростылев часто в мыслях возвращался к поступку Потураева, который сознательно жертвовал собой ради спасения своих сослуживцев. Нет, Коростылев, не равнял их, Иисуса Христа и Евгения Потураева, но торжество их поступков было налицо и никто бы не смог в этом переубедить Коростылева. Поступок Потураева был даже ближе его душе, так как его самопожертвование происходило на глазах десятков людей. Евгений, на глазах десятков людей, без приказа, а по порыву своего убеждения пошел на такое же самопожертвование. И пусть его, Коростылева, не отрицающего веру, но так и не ставшего ее истинным поборником, простят глубоко верующие люди, но, когда изредка бывая в церкви и прося у Господа прощения или благословения, он наравне с ликом Христа, для себя, всегда видит такое же худощавое лицо Потураева. Его родные могут гордиться таким человеком, как гордится Коростылев, считая, что в жизни ему хоть в чем-то повезло — познакомиться и воевать с таким офицером, каким был старший лейтенант Потураев Евгений Михайлович.

К середине марта и здесь, в горах, потеплело и снег быстро стал таять, образуя журчащие ручейки, которые устремились к речке Логар. В считанные дни снега в расположении батальона не стало, как и во всей провинции. Лишь на вершинах «Трех сестер», что возвышались над батальоном, еще долго сверкали на солнце белые шапки снега, но и они потом растаяли.

С первым теплом в батальон вертолетом доставили из Кабула группу солдат во главе с прапорщиком Сидневым, которые, установив небольшую палатку возле штаба батальона, поселились в ней и начали там, внутри палатки, монтировать какую-то аппаратуру. Их вместе с прапорщиком было всего пять человек, и один из солдат группы постоянно находился на посту перед входом в палатку, не пуская туда никого, включая и офицеров батальона. Солдаты этой группы, общаясь с солдатами рот и батарей, никак не отвечали на вопросы о том, что это за аппаратуру они установили в своей палатке и вообще, зачем сюда приехали и кто они такие.

Но скоро завеса секретности этой группы немного приподнялась, когда капитана Коростылева вызвали в штаб батальона. Его ждали командир батальона, начальник штаба и прапорщик Сиднев. Предложив Коростылеву присесть за столом, майор Терещук сказал:

— Вот, Николай Николаевич, представляю тебе прапорщика Сиднева, сотрудника ГРУ (Главное Разведывательное управление), который, собственно, только с тобой и твоей батареей будет работать. В чем заключается эта работа, он тебе сейчас объяснит.

Прапорщик Сиднев, молодой еще, лет 25–27 человек, плотного телосложения и высокого роста, сидел за столом напротив Коростылева. Перед ним не было никаких документов, ни топографической карты. Сцепив руки на столе и, глядя Коростылеву прямо в глаза, Сиднев начал говорить:

— Товарищ капитан! Информация, которую Вы сейчас услышите, является секретной. То, над чем мы с Вами будем работать, могут знать только Ваши офицеры батареи. Солдат и сержантов информировать только в части их касающейся. Суть дела такова. Давно, лет десять назад, в американских войсках во Вьетнаме появились небольшие приборы, размером с коробку из-под обуви, которые они стали размещать в джунглях. Как установила наша разведка, эти датчики, так назовем эти приборы, способны определять наличие возле себя, в радиусе до ста метров, группы людей, сообщая по радиосигналам их количество и даже их вооружение. Этот прибор закапывался американцами в местах вероятного движения партизанских отрядов вьетконговцев. Координаты таких мест установки датчиков сообщались своим, американским, артиллерийским батареям. Когда они получали на специальных приемниках радиосигнал с информацией о противнике, по этому месту, где спрятан датчик, немедленно открывался артиллерийский огонь, уничтожая всех, кто находился в районе такого прибора. Такие штучки были установлены во многих районах джунглей, и отряды вьетнамских партизан оказались не только под «колпаком», но и под постоянным артогнем. Такие датчики снабжены самоликвидатором, и в случае их обнаружения чужими людьми они через пять секунд взрывались в руках. Я пока понятно объясняю? — спросил прапорщик Коростылева.

— Пока все понятно, продолжайте, — сказал Коростылев.

— Так вот, Николай Николаевич, подобные датчики появились и в нашей армии. Они проходят стадию испытаний в реальных боевых условиях. Несколько таких приборов находятся в моей группе. Там же, в палатке, мы установили и настроили специальный приемник, принимающий радиосигналы. Приемник оснащен осциллографом, который может указать нам количество моджахедов и их вооружение. На безоружных людей, отары овец и другие незначащие объекты — приемник не срабатывает.

Из всего сказанного следует сделать такой вывод. Я с одним из Ваших офицеров проеду места вероятных перемещений бандформирований, как местных, так и приходящих из Пакистана, установлю датчики, Ваш офицер по топографической карте определит их координаты. После этого Вы подготовьте данные для стрельбы батареи по местам установки этих датчиков, условно обозначив их цель 1, цель 2 и так дальше. Между нашей палаткой и Вашей комнатой офицеров-артиллеристов установим полевую телефонную связь. Взаимодействие такое: мы получаем сигнал от какого-нибудь датчика, у нас с Вами он проходит, к примеру, цель 2, мы по телефону в любое время суток сообщаем Вам только такую информацию: Цель 2. Все. Для вас это сообщение является приказом для открытия артиллерийского огня по цели 2. Приемник способен получать сигналы одновременно от трех датчиков, значит Вы ведете огонь разными орудиями сразу в трех направлениях. Внезапный огонь, как показывает опыт, наносит «духам» значительный урон. Теперь Ваши вопросы по взаимодействию, Николай Николаевич?

— Несколько вопросов есть, — сказал Коростылев, — Ну вот, например, в комнате, где установлен телефон, насникого нет?

— Мой солдат-посыльный найдет Вас или Ваших офицеров везде: на огневой позиции, в столовой, на стоянкемашин и так далее.

— Ясно. А если батарея находится на выезде?

— В этом случае Вам всегда нужно оставлять в расположении одного офицера и одно орудие с прислугой.

— И это понятно, — Коростылев помолчал и спросил:

— Теперь, выходит, прощай спокойный сон по ночам?

— Выходит так, Николай Николаевич.

— И надолго Вы к нам?

— Как мое начальство в Кабуле решит, — ответил Сиднев.

— Теперь, вроде, все ясно. Когда вы поедете устанавливать ваши датчики?

— У меня их три. Первый поедем устанавливать сегодня в районе перевала Терра. Кто из Ваших офицеров будет?

— Старший лейтенант Потураев. Когда и на чем выезд?

— Прапорщик Сиднев кивнул на майора Терещука и сказал:

— Ваш командир батальона выделил мне один БТР-70 седьмой роты, а выезжаем через один час. Пусть Ваш офицер возьмет карту и необходимые приборы для определения координат.

— А другие два когда?

— Предварительно завтра и послезавтра, а там обстановка подскажет, — сказал Сиднев.

— Теперь все понятно. Пойду передам Потураеву, чтобы готовился и к Вам шел. Мои солдаты там нужны, хотя бы для охраны?

— Не надо, мои бойцы сами управятся. От Вас — только офицер.

Через час за ворота расположения батальона выехал один бронетранспортер и поехал в сторону перевала Терра. Внутри машины сидел только механик-водитель, остальные разместились сверху на ее броне. Прапорщик Сиднев с двумя своими солдатами сидели впереди возле башни, а старший лейтенант Потураев сидел в открытом люке, ноги опустив внутрь салона БТРа и повесив свой автомат за ремень на крышку люка. На коленях он держал планшет с картой и, постоянно сверяясь с местностью, отыскивал на ней место своего нахождения на данный момент. Километров через десять они свернули с асфальтированной дороги направо и среди невысоких холмов, покрытых прошлогодней рыжей травой, на пониженной скорости, как бы, осторожно поехали в направлении провинциального города Бараки-Барак.

Когда с высоты башни БТРа вдалеке стали видны его окраины, прапорщик Сиднев приказал водителю остановиться. Его солдаты, хорошо обученные своему делу, сразу же соскочили на землю. Сиднев подал им небольшой деревянный ящик, в котором находился датчик. Потом, метрах в пяти, в стороне от полевой дороги между холмами, на которой стоял БТР, солдаты малой саперной лопатой сняли дерн и выкопали неглубокую ямку. Сиднев вытащил из ящика небольшой прибор, включил на нем какой-то тумблер и аккуратно уложил в ямку. Солдаты к этому времени от ямки прокопали неглубокую, сантиметров в пять, канавку, и Сиднев положил в нее гибкую антенну, предварительно присоединив ее к датчику. Затем прапорщик выдернул из прибора чеку, похожую на кольцо ручной гранаты, и солдаты с предельной осторожностью ладонями засыпали его землей и сверху замаскировали дерном. Датчик стоит на неизвлекаемость. Таким же образом укрыли и антенну, протянутую по канавке и засыпанную землей.

Пока они занимались своим делом, старший лейтенант Потураев без труда сориентировался на местности, выставил буссоль на деревянной треноге и поочереди навел в три вершины гор, которые были обозначены на карте. На каждую такую точку записал отсчет. Потом достал из своей полевой сумки артиллерийский круг и наложил на карте его центр на обозначенную первую гору. Изменив отсчет по ней на 180 градусов, Евгений прочертил прямую линию от горы. То же самое проделал и с двумя другими точками. Место пересечения трех линий на карте и было точкой установки датчика. Офицерской линейкой измерив расстояние от этой точки до начала сетки квадрата, Евгений определил координаты.

— Что у Вас, товарищ старший лейтенант? — подходя к Потураеву, спросил Сиднев.

— Я готов, — ответил Евгений. — Координаты определил и записал.

— Вот и хорошо. У нас будет эта цель?

— А когда и где другие два будем устанавливать?

— Чтобы нам не «засветиться», их будем ставить в разные дни и совсем в других концах провинции. Готовы? — оборачиваясь к своим солдатам, спросил Сиднев.

— Так точно!

Сиднев вернулся к ним, проверил маскировку спрятанного датчика и вместе с солдатами вернулся к БТРу. Потураев уже был на своем месте на броне, загрузив в салон машины свои приборы.

Вскоре они вернулись в расположение батальона. Капитан Коростылев и другие офицеры батареи нанесли на свои карты по координатам Потураева точку установки датчика, обвели ее красным кружком и подписали — цель 1. Затем Коростылев подготовил по этой цели данные для стрельбы — прицел, заряд, снаряд, уровень, направление — и приказал старшему лейтенанту Кривонише на небольших картонках сделать карточки огня и установить их у каждого орудия, чтобы при любой команде на «Огонь» данные для стрельбы всегда были перед глазами у командиров орудий. А куда они стрелять будут — сержанты и солдаты не знали. Цель 1 — и все.

До конца недели Потураев еще дважды ездил с прапорщиком Сидневым для установки датчиков. Если первый был установлен на восток от батальона, то второй — на запад, а третий с северо-восточной стороны перед пакистанской границей. На карточках огня были дописаны: цель 2, цель 3.

И с тех пор для личного состава батальона — более трехсот человек — началась «веселая» жизнь. Днем и ночью датчики подавали сигналы о противнике и орудия батареи вели огонь по своим целям. Грохот артиллерийской стрельбы сопровождал солдат и офицеров батальона всегда и повсюду: во сне, в столовой, в парке боевых машин, в карауле, на постах. Старший лейтенант Потураев составил график очередности работы расчетов на огневой позиции, а капитан Коростылев — график очередности работы офицеров с этими расчетами, так как приходилось по звонку прапорщика Сиднева бежать к пушкам и до рассвета, и днем, и ночью. Иногда приемник разведчиков показывал наличие цели сразу двух, а то и трех датчиков, и тогда огонь велся сразу в нескольких направлениях. Для проверки результатов артиллерийских ударов командир батальона майор Терещук когда посылал туда взвод-другой десантников на боевых машинах — когда нет. Вернувшись с проверки, те привозили с собой много оружия, собранного в местах внезапного артогня.

Такой кошмар для батальона и для моджахедом продолжался три месяца. Когда в датчиках стало заканчиваться питание батарей, они самопроизвольно взорвались, а группа прапорщика Сиднева свернула свое имущество и улетела в другую провинцию для продолжения такой же работы. Как позже узнал Коростылев, эта группа в районе Кандагара была окружена «духами» при установке очередного прибора. Сиднев со своими солдатами и артиллерийским офицеров того полка, где они остановились, долго отстреливались, а когда кончились патроны выдернули с датчика кольцо самоликвидатора и взорвались вместе с ним. Но в Кабуле в роте спецназа ГРУ было до десятка таких групп, которые продолжали свое «испытание новой техники» в разных концах Афганистана.

Теперь, когда батарея стала много стрелять, Коростылев решил начать осуществление своей давней задумки — построить баню из досточек пустых снарядных ящиков, которых, по его мнению, скопилось достаточно. Для этого нужен был какой-то проект, чертеж самой постройки. Коростылев сидел над чистым листом бумаги, думая с чего начать. Он вспомнил, как еще в детстве, когда ему было лет двенадцать, его родственник дядя Гоша Скутин строил себе в огороде баню. Это было в поселке Белоусовка, что в Восточном Казахстане. Помощников у дяди Гоши не было, и он попросил маленького Колю помочь ему. Там подержать, там поднести. И получилось так, что эта баня была построена на глазах Коростылева, при минимальной его помощи. Сейчас здесь, в Афганистане, он без труда вспомнил основные элементы постройки: размещение печи, каменки, емкостей для горячей и холодной воды, лавки для помывки и полка. Полок — место где можно париться веничком. Если уж делать баню, думал Коростылев, то обязательно с парилкой. Свои детские воспоминания он изобразил на листе чертежом, подогнав что-то к местным условиям. Строить ее решил на бережке арыка, что протекал рядом с его огневой позицией орудий. Поручить кому это строительство он тоже знал — лейтенанту Костюкову, командиру взвода управления батареи. Он парень технически грамотный и любит всякие проекты внедрять в жизнь. Пусть подберет себе мастеровых солдат и начинает.

Коростылев выглянул в коридор.

— Дневальный! — позвал он. — Вызовите ко мне лейтенанта Костюкова! Костюков с энтузиазмом поддержал командира с постройкой бани, тем более, что разговоры об этом шли постоянно. Он подсказал несколько технических усовершенствий, все это оформили новым чертежом, и с этого дня пять солдат батареи с лейтенантом принялись за работу. В другой обстановке дело шло бы быстрее, но от боевых задач их никто не освобождал. Как и все, эта рабочая группа выезжала на бесчисленные боевые задания, сопровождая вместе с батареей и ротами батальона многочисленные колонны, попадала в засады и отстреливалась вместе со всеми с бортов своих УРАЛов. Стройка шла в перерывах между боями, а они с наступлением теплых дней шли почти беспрерывно. Особенно в апреле. Апрель 1982 года Коростылев, вообще, считает началом пика войны в Афганистане, продолжавшегося вплоть до полного вывода из него советских войск.

В десантных ротах батальона пошли большие потери, и часто по приказу майора Терещука солдаты и офицеры батареи Коростылева шли в бой без своих орудий, занимая места в цепях пехоты, окружающей кишлаки и высоты, занятые моджахедами. В одном из таких апрельских боев Потураев со своей группкой солдат попал в окружение. Они шли в пешем порядке в составе восьмой роты, продвигаясь вдоль берега реки Логар, только что ставшей в свои берега после мартовского разлива. Местность вдоль ее берегов была еще сырой, и Евгений, вместе с ротой утопая по ступни и грязи, шел к захваченному моджахедами кишлаку. В задачу батальона входило уничтожение отрядов «духов». Неровная цепь роты растянулась вправо от берега, и среди густых зарослей молодых зеленых тополей солдаты плохо видели друг друга, ориентируясь лишь по ближним своим соседям справа и слева. Дойдя до навесного мостика через реку, командир роты старший лейтенант Олейник рукой просигналил Потураеву, чтобы тот со своими солдатами перешли мост и паралелльно с ротой шли по другому берегу. Так и было сделано. Впереди показались окраины кишлака, разбитые сараи и дувалы. Группа Евгения обошла их, продвигаясь вперед. И вдруг из ближайшего впереди большого дома крепости с трехметровым дувалом по ним из верхних окон открыли пулеметный и автоматный огонь. Первые очереди накрошили много тополиных веток, но все-же прошли выше голов. Евгений с солдатами укрылись в ближайшей траншее, такой же грязной и сырой, как и все кругом. Под пулеметный огонь из других домов попала и рота. В ней было сразу же несколько тяжелораненых. Среди них и прапорщик из штаба части, из Гардеза, служивший там начальником секретной части и упросивший командира бригады отпустить его «повоевать» с третьим батальоном. И вот при первом же выходе «на боевые» он лежал с простреленной шеей и истекал кровью.

Евгений не сомневался, что «духи» заметили место их укрытия и держали их под прицелом. Он снял свою каску с головы и на стволе автомата слегка приподнял ее. Немедленно по ним резанула пулеметная очередь. Одни пули хлюпнули перед каской, другие пролетели выше, осыпав солдат срезанными ветками. Но что было более неприятным, так это то, что по поднятой каске стреляли и позади, из разбитых сараев, которые они только что прошли. Потураев с холодком в душе еще подумал:

«А ведь первыми могли начать огонь те задние и в спины перестрелять всю его группу. Но ведь мы проверили эти сараи, значит «духи» уже после нас заняли их».

Рота залегла на одном берегу и вела интенсивную перестрелку. Крики раненых о помощи были слышны даже сквозь стрельбу. Что делать? Сидеть в этой грязной канаве под перекрестным обстрелом и ждать, когда их закидают гранатами? Отстреливаться нет никакой возможности — при первых же попытках очереди моджахедов были все точнее. Потураев представил себе, что под прикрытием пулеметчиков «духи» быстро сообразят выдвинуться к ним и забросают ручными гранатами. Но он не был бы артиллеристом, если бы не взял с собой радиста с рацией. В его группе был рядовой Медведев Сергей с радиостанцией Р-156, а его родной брат-близнец Виктор, тоже радист, оставался в расположении батальона на огневой позиции батарей, где капитан Коростылев все-же оставил два расчета со старшим лейтенантом Кривонишей для возможной поддержки пехоты.

— Сергей! Вызывай брата! — крикнул Потураев Медведеву.

— Пермь-1! Я-Пермь-2! Прием!

Пока радист вызывал батарею, Потураев достал из полевой сумки карту, сориентировался на местности и определил свое местонахождение. По излучине реки Логар, возле которой они залегли, он точно занес на карту цель. Дальность стрельбы составляла 5650 метров. Достав артиллерийский круг и ленейку, Евгений вычислил установки для стрельбы.

— Передавай, Сергей! Опорный пункт! Дымовым! Прицел 131! Уровень 29–50. Основное направление: правее 0–15! Первому один снаряд — Огонь!

Вполне обоснованно Потураев назначил первый пристрелочный снаряд дымовой. Все же из-за отсутствия оптических приборов он мог ошибиться и, назначь он сразу осколочный снаряд, мог ударить по своей роте, разорвись тот рядом.

— Выстрел! — доложил радист.

Потураев с волнением ждал разрыва. Через несколько секунд, прошелестев над головой, снаряд разорвался за домом-крепостью в ста пятидесяти метрах и немного правее. Евгений, чтобы разглядеть столб белого молочного дыма, поднявшегося над тополями, откинул голову назад, высовываясь из канавы одними глазами. Для артиллериста — это счастье: увидеть первый пристрелочный разрыв. Дальше проблем не будет. Поправляй, то есть корректируй, установки и уничтожай цель.

— Прицел меньше три! Левее 0–04! Веер сосредоточенный! Батарее осколочно-фугасный один снаряд, 10 секунд выстрел, Огонь!

Сергей передал брату на позицию корректировку. Снаряд первого орудия не долетел до дома метров десять, снаряд второго пробил стену дувала и разорвался внутри дома.

— Первому! Уровень больше 0–03. Батарее, 2 снаряда, беглый огонь!

На позиции быстро поправили установки первого орудия, и обе гаубицы выпустили по два снаряда. Все они разломали стену и, разорвавшись по всему дому, уничтожили там все живое. Огонь «духов» оттуда прекратился. Но справа по берегу из других домов по седьмой роте еще продолжали стрелять. Баранов, командуй всем нашим одновременно открыть огонь по «духам» в тылу, а я займусь помощью роте.

— Понял, товарищ старший лейтенант!

По команде ефрейтора Баранова группа одновременно залегла по краям их траншеи и открыла автоматный огонь по моджахедам, которые держали их под прицелом сзади. А Потураев опершись в край канавы локтями, приставил к глазам бинокль, пытаясь точно установить место, откуда ведется огонь по роте спереди. «Вон они, еле видны за деревьями, справа от нашей первой цели метрах в ста пятидесяти».

— Медведев!

— Я, товарищ старший лейтенант!

— Передавай! Цель? 1! Правее 1–15! Первому! Осколочно-фугасный, один снаряд, Огонь!

Снаряд разорвался между двумя крепостями. Отсчитав по сетке бинокля корректуру и не обращая внимания на автоматную стрельбу за спиной, Евгений скомандовал:

— Первому! Правее 0–07! Батарее веер — 0–03! 2 снаряда, беглый огонь!

Четыре снаряда всего двух орудий батареи разорвались в домах, полностью занятых вооруженными наемниками, накануне пришедшими сюда из Пакистана. Их нужно было добивать.

— 4 снаряда, беглый огонь!

Восемь снарядов сделали свое дело, и теперь залегшая рота тоже могла поднять голову и оказать помощь раненым. Командир роты два взвода сразу бросил на развалины крепостей, третий занялся ранеными, а одно его отделение перебежало навесной мост и ударило по моджахедам с тыла, тем, что держали под прицелом Потураева. Через пять минут ожесточенного боя с ними было покончено.

— Ну мы и вляпались, бойцы, вылазь! — весело сказал Потураев, карабкаясь из грязной канавы. Вид у всех был действительно не боевой. В жидкой грязи обмундирование стало совсем черным.

— Зато дали им жару, товарищ старший лейтенант! — отозвался Баранов, помогая радисту за руку выбраться из траншеи.

— Что дали — это точно!

Со стороны расположения батальона грохнули орудийные выстрелы, и разрывы снарядов стали слышны много левее, где находился капитан Коростылев с седьмой ротой.

— Товарищ старший лейтенант! По нам они не ударят? — спросил Баранов.

— Не боись, Баранов! Это комбат вызвал огонь. Там у них тоже, видимо, свои проблемы.

Пушки постреляли и замолкли.

В тот день батальон уничтожил два больших отряда, состоящих, действительно, из одних наемников, перешедших из Пакистана всего два дня назад. Взяли несколько пленных, много трофейного оружия. Солдаты группы капитана Коростылева взяли в плен француза — врача, за деньги пустившегося в такое опасное для себя предприятие. В первом же бою с советскими солдатами он был захвачен и передан в органы ХАД — службу безопасности Афганистана.

В расположение вернулись под вечер. Первым делом все постирали обмундирование в арыке, сами там помылись. Вода была хоть и холодной, но прогретый воздух не давал замерзать. Уже после ужина офицеры и солдаты батареи почистили свои автоматы.

Через год один из радистов братьев Медведевых, Виктор, подорвался на противотанковой мине. В Кабуле ему ампутировали ногу и доставили для дальнейшего лечения в г. Подольск в госпиталь Московского военного округа. Командование 40-й Армии туда же направило для прохождения службы в батальон обеспечения госпиталя и второго брата, Сергея, чтобы они были вместе.

В эти апрельские дни старший лейтенант Потураев сказал Коростылеву:

— Комбат! Согласись, что наша военная форма не со всем удобная здесь, в горах, при ведении боевых действий.

Он был прав. К восьмидесятым годам в СССР были новейшие технологии, в армии появились новые образцы оружия и боевой техники, а форма одежды была все такой же неудобной и непрактичной. Ладно там, во внутренних военных округах, где есть возможность и постирать и погладить, да и не так приходится «крутиться», как здесь. В тяжелых сапогах и неудобной фуражке не побегаешь по горам. Солдаты шлепают в кирзовых сапогах, как чучела.

— Согласен, Женя! К чему этот разговор?

— К тому, что я придумал, как ее переделать для удобства в наших условиях. Вот смотри!

На тетрадном листке он простым карандашом начал рисовать какие-то эскизы.

— Вместо нашего ХБ берем куртку и брюки танкового комбинезона защитного цвета. На куртке уже есть накладные карманы на груди. Такие же карманы есть и на брюках повыше голени. Теперь можно пришить карманы на обеих рукавах куртки для различных нужд: ну там индивидуальный пакет или еще что-нибудь. А вместо наших широких и блестящих погон пришьем узенькие погончики из ХБ и шариковой ручкой обозначим воинские звания. Ну как? — спросил Потураев.

— Интересно. А головной убор?

— Я придумал и его. Как мне представляется, он должен быть мягким и легким. Можно сшить из ХБ кепи, наподобие американской бейсболки.

— Принимается. А обувь?

— Из наших сапог сделать облегченные полусапожки. — Женя тут же нарисовал их образец.

— Женя. Ну и кто будет все это мастерить и кто будут этими моделями? — спросил Коростылев.

— Комбат! Да мы с тобой и будем первыми, кто наденет эту форму! А я ее сам сделаю.

Получив «добро», Женька начал действовать. Пошел к танкистам и обменял на две тельняшки два замызганных комбинезона. Постирал их в ведре с бензином они стали выглядеть прилично. Несколько дней в свободные вечера Женя кроил, шил, чертыхался над своей работой. В каптерке выпросил у старшины старые куртки ХБ, распорол их и мастерил накладные карманы, погончики и кепи.

Потом предложил Коростылеву обуть кирзовые сапоги, а хромовые обрезал наполовину. Оставшиеся голенища распорол с внутренней стороны, укрепил в разрезах кольца для шнуровки. Получились легкие и удобные полусапожки.

В начале апреля два комплекта «новой» формы были готовы. Он их повесил на самодельные плечики, рядом стояли полусапожки, надраенные черным кремом.

Тогда эта одежда казалась немного диковинной. Накладные карманы на груди, рукавах. На прямых брюках их четыре штуки. На узеньких погончиках шариковой ручкой были обозначены воинские звания: капитан и старший лейтенант.

В армии такого «каламбура» Коростылев еще не видел.

— Давай примерять! — распорядился Потураев.

Они переоделись и вместо зеркала оценили новшество друг на друге — и себя немного не узнавали: выглядели необычными и агрессивными. Ничего общего с действующим воинским уставом.

— Ну, что, пойдем на построение, комбат? — сказал Женя.

— Была — не была, пойдем! — ответил Коростылев, предполагая различную реакцию на их эксперимент с формой.

Солдаты, увидев офицеров, притихли, перешептываясь в строю. Офицеры батальона подходили к ним, удивленно спрашивая:

— Что это на вас? Где получили новую форму? Такую всем выдадут?

Они ходили вокруг Коростылева и Потураева, оглядывая, раннее не виданные на одежде «причиндалы».

В гарнизоне было до трехсот человек, и всем понравилось новшество, и по внешнему виду, и в практическом применении.

Лишь один выступил против того, чтобы Коростылев и Потураев носили эту форму одежды. Это был «особист» батальона старший лейтенант Малахов, уполномоченный КГБ. Видимо, по своему роду службы или своему характеру он всегда лез во все «дырки» и здесь тоже не мог не пройти мимо.

— Что это за маскарад, товарищ капитан? Почему вы испортили утвержденную военную форму? Какой пример даете своим подчиненным? — стал наезжать на Коростылева Малахов.

— Товарищ старший лейтенант! Во-первых, Вы не имеете права делать замечания старшим по званию. Во-вторых, это сделано для удобства и свободы действий в боевых условиях. А в-третьих, это не Ваше дело. Ловите шпионов, как Вам положено, а в действия моей батареи, пожалуйста, не лезте! — ответил он с вызовом на его «накат».

Дурной пример заразителен, так же, как и хороший. Через неделю весь батальон по возможности начал переделывать свою форму под их образцы.

А месяца через три все советские войска в Афганистане, более ста тысяч человек, промучавшись в неудобной одежде для действий в горах, начали перешивать, переделывать ее на свой удобный лад. Вместо панам шили себе кепи, вместо тяжелых сапог носили легкие ботинки, в которых намного было легче в горах. К рукавам гимнастерок пришивали карманы для медицинских пакетов и для ножей.

А через пять лет, после этого «нарушения» формы одежды, учтя опыт ведения боевых действий в горах, в Вооруженных Силах СССР была официально введена новая форма одежды, принципиально схожая на Женино изобретение. Погоны без просветов и звездочек, облегченные фабричные полусапожки, куртки и брюки с дополнительными карманами. В войсках всей страны эту форму называли «афганкой». Такой же формой стал и камуфляж.

А сейчас, спустя почти двадцать лет их первого эксперимента с полевой формой одежды, армии России, Украины и других стран бывшего СССР носят в повседневной жизни и на полевых учениях только эту «афганку», простую и удобную.

И где тот «особист» старший лейтенант Малахов? Куда он смотрит и не запрещает?

16 апреля майор Терещук срочно вызвал к себе офицеров рот и батарей и приказал готовить подразделения к выезду.

— В районе кишлака Мухамед-Ага попала в засаду колонна грузовиков афганской армии, перевозивших студентов из аула. Этот студенческий отряд самообороны, вооруженный стрелковым оружием, направлялся в нашу провинцию для охраны и обороны кишлаков. Они сейчас ведут бой — мы едем к ним на помощь. Убывают седьмая и девятая роты, что и кто из батареи выезжает? — спросил Терещук у Коростылева.

— Я, Потураев и два орудийных расчета, — ответил тот.

— Ясно! По местам, выезд десять минут!

На предельной скорости две роты с двумя орудиями батарей мчались на запад, в сторону Кабула, где погибал афганский студенческий отряд. Гусеницы боевых машин высекали искры на асфальте. На них солдаты сидели на броне, напряженно вглядываясь по сторонам, держа автоматы наготове.

Два УРАЛа с гаубицами ехали в колонне между рот. Потураев находился во второй машине, следуя за Коростылевым.

Проехали на полной скорости ущелье Дахи-Нау. Километров через пять они были на месте. Справа в зелени кишлак Мухамед-Ага, слева по горой два разбитых и брошенных дома, а на дороге, разбитая и сожженная колонна из восьми грузовиков ЗИЛ-130. И кругом трупы молодых афганцев. Одни были убиты внезапным огнем с двух сторон сразу в кузовах, другие, видно, успев спрыгнуть на землю, отстреливались в кюветах, да так там и остались в разных позах. Много студентов лежало на дороге. Сопровождавшие их солдаты афганской армии тоже были убиты. Один из них лежал возле переднего колеса ЗИЛа, его матерчатая кепи валялась рядом, жидкие сгустки мозгов прострелянной головы измазали и это кепи, и асфальт. Это зрелище погибшей колонны было ужасным. Все советские офицеры и солдаты понимали, что они опоздали со своей помощью, хотя и не по своей вине. Никто ничего не говорил, никто никому ничего не приказывал. Все молча ходили среди машин и убитых в надежде найти раненых. Нет, таких нет.

— Женя, пойдем поглядим, откуда в них стреляли, — сказал Коростылев Потураеву.

Справа от дороги, метрах в тридцати они обнаружили настоящие окопы, отрытые в полный рост. Вот здесь и были позиции моджахедов. Значит, они знали об этой колонне и заранее готовились. Свои люди из Кабула, возможно даже кабульские чиновники, тайно работавшие на «духов», сообщили им о времени выхода студентов.

Коростылев с Потураевым вернулись к дороге и пошли к двум разбитым домам. На их плоских крышах они обнаружили два трупа моджахедов, лежавших на кучах стреляных гильз. Убиты, видно, в перестрелке с колонной. Оружия нет, ушедшие моджахеды забрали его с собой. Офицеры внимательно вгляделись в лица убитых. Густые черные бороды задраны вверх, руки раскинуты. Опрятная белая национальная одежда, состоящая из широких штанов и длинной рубашки, измазана кровью. Афганцы стреляли в афганцев. Гражданская война. И между ними такие, как этот капитан Коростылев и старший лейтенант Потураев, приехавшие в Афганистан не то мирить их, не то уничтожать одних, помогая другим, не то защищать свою Родину, как им внушали во всех средствах информации. Война-то настоящая, а, по большому счету, непонятная. Это здесь, на месте боя, все понятно: вот тот в тебя стреляет, значит — ты стреляй в него. Но, в целом, зачем мы здесь? Какая цель армии? Победить страну? Такой задачи нет — это ясно. Оградить от внешнего вторжения? Так, вроде, другие страны и не думают нападать. Это все внутренние разборки афганских политиков и «денежных мешков», втянувших и наших престарелых и маразматичных руководителей из Кремля в свои дела, а результатом тех дел стали эти убитые студенты, два моджахеда и стоящие возле них два советских офицера. А сколько по всему Афганистану льется крови? А как страдает от войны мирное население, никогда даже не слышавшие об Апрельской революции и ее задачах? Да и какая там революция?..

— Пойдем, комбат, отсюда, — сказал Потураев, первым начав спускаться по глиняным ступенькам во двор дома.

Бросать убитых студентов было нельзя. Решили погрузить их в УРАЛы, а орудийные расчеты пересадить на БТРы. При возвращении в расположение батальона колонна остановилась перед резиденцией губернатора провинции Логар, жившего в кишлаке Пули-Алам под охраной батальона ца-рандой (народной милиции) и передали им погибших.

Под впечатлением этих последних боев марта и начала апреля, когда всем стала ясной полная картина беспощадной войны и тяжелого положения в провинции Логар в частности, у Коростылева с Потураевым, видимо, одновременно зародилась в голове одна и та же мысль. Но кто ее первым высказал вслух — сейчас сказать трудно.

В один из спокойных апрельских вечеров офицеры батареи находились в своей комнате, ничем конкретно не занимаясь. Коростылев прилег на кровать заложив руки под голову, старший лейтенант Кривониша читал «Спартака» без обложки, единственную книгу в батальоне, старший лейтенант Потураев писал письмо, лейтенанта Костюкова с прапорщиком Веденеевым не было — те до темноты были на строительстве бани.

— Женя, ты видишь в какую мясорубку мы попали? — спросил Коростылев.

— А кто не видит, комбат? Вон какие потери пошли в ротах. Им все же тяжелее, чем нам — пешком лазают по всем дыркам, кишлакам, высотам.

— А убитых, Женя, часто сопровождают в Союз посторонние люди. И они дома родителям ничего не могут рассказать о погибшем — они его не знали. Как жил их сын, с кем дружил — сопровождающие не знают и начинают лепетать черт те что. Как ты на это смотришь?

— Отрицательно, комбат. Мне кажется, сопровождать должен человек, служивший с погибшим в одной роте или батарее.

— Вот и я об этом говорю. Давай, Женя, договоримся с тобой, что если с одним из нас что-нибудь случится — мы будем сопровождать друг друга, не позволив это сделать чужим. Кощунственно звучит, но лучше заранее об этом договориться.

— Я согласен. Но лучше бы до этого не дойти. Вот закончим здесь воевать, разъедемся по домам к своим семьям, а потом давай, комбат, встретимся все вместе и отдохнем большой компанией.

— Давай, конечно. Лучше будет, если вы с Наташей и Анечкой приедете к нам в Николаев. Там и река широкая, да и море недалеко. Вот оторвемся!

— Все, договорились! Тем более, я никогда не был в вашем городе корабелов.

Этот трудный разговор закончился взаимными шутками и планами на будущую встречу семьями. Забыв, где они находятся, Коростылев с Потураевым обсуждали рецепт шашлыков, который они будут готовить на берегу Южного Буга, и марки вина под этот шашлык.

— Николай Николаевич, а как Вы попали к нам в батарею? Вас же сразу из Кабула назначили в четвертый батальон командиром минометной батареи.

— Да, это так, Женя! Я полмесяца и служил в той батарее. Это целая история, сейчас я тебе ее расскажу. Мы же с тобой, видимо, одновременно прибыли в бригаду в Кундузе. Только ты, Женя, в артдивизион, в первую батарею, а я в минометную батарею четвертого батальона. А тут сразу же переезд — сюда, на юго-восток Афганистана. Наша колонна ушла первой — 1 декабря 1981 года, а вы — на другой день, поэтому мы и не успели с тобой в Кундузе познакомиться.

К концу четвертого дня марша наша колонна, в составе которой была и моя минометная батарея, прибыла на место в провинцию Пактия абсолютно на голое место среди гор. Здесь бригада готовилась стать лагерем на южной окраине города Гардеза. Но местность была заминирована. Саперы стали искать мины, а мы, поужинав сухим пайком, обосновались на ночлег на ящиках с боеприпасами.

К утру местность была разминирована. Нас, командиров подразделений, вызвали к майору Масливцу, и он показал нам на голой степи место будущего палаточного городка. В руках у него была схема расположения воинской части. Масливец показал на местности, где чьи будут палатки: штабные, батарейные, медицинской роты, автороты, артиллерийского дивизиона.

Вернувшись к своим подразделениям, мы вывели машины в назначенные места. Началась разгрузка имущества. Установка жилых палаток. Офицер из штаба части с оптическим прибором следил за тем, чтобы передняя линейка лагеря была ровной, соблюдая пресловутый армейский порядок.

Я занят был работой со своими солдатами, когда подошли несколько офицеров нашего батальона и говорят:

— Да не старайся, Николай, так сильно, все равно скоро будем сниматься и переезжать.

— Куда переезжать? Ведь мы только сегодня прибыли, — спрашиваю я.

— А ты, что, ничего не знаешь?

— Не знаю.

— Поступил приказ направить нашу бригаду в Персидский залив и посадить ее на десантные корабли в противовес американскому флоту.

В то время в Персидском заливе действительно была напряженная политическая и военная обстановка. Иран резко выступил против Америки, захватил в заложники всех их дипломатов. Лидер Ирана аятолла Хомейни объявил Америку своим врагом. В ответ США создали силы быстрого реагирования, которые находились на многочисленных военных кораблях. Эта армия зашла в Персидский залив, обстановка там накалилась.

Я знал об этом, следил по радио за ситуацией.

— Вы что, шутите или всерьез говорите? — спросил я офицеров.

— Какие могут быть шутки, Николай! Смотри, вон ужеи морской адмирал приехал для подготовки переброски бригады в Персидский залив!

Я обернулся и… точно! В черной морской форме неподалеку от палатки к палатке ходил адмирал.

Вот это да! Сразу подумал о семье. Какой же им адрес сообщать? Ведь они и этот-то не знают (и сами мы его еще не знали), а уже придется уезжать куда-то в море. Вот незадача!

А адмирал к этому времени подошел к нам. Поздоровался, поинтересовался настроением у нас и у солдат, и пошел дальше. Ни о каком заливе он не говорил.

И тут грянул хохот подколовших меня офицеров. Они растолковали мне, что это сухопутный адмирал, заместитель Главного Политического Управления Советской Армии. Служит он в Москве, и его прислали для контроля переезда нашей бригады, так сказать, поднимать наш «боевой дух».

Короче, политработник он простой.

— Ну, что, поверил? — спросили меня офицеры.

— Ну, мужики, вы даете! Сначала не поверил, но когда увидел адмирала в морской форме, то, точно, подумал, увезет он нас в море на корабли! Мы вместе посмеялись, и это была хорошая моральная разрядка.

Хорошая шутка к месту — всегда полезна!

Потом моей батарее было приказано выступить в боевое охранение части. В километре от палаточного городка я выбрал один из двух заброшенных глиняных домов и разместил там батарею. Обошел весь полуторакилометровый участок охранения, определил места постов ночных секретов и составил «Схему обороны боевого охранения». Каждую ночь я брал автомат, будил одного из солдат и мы обходили посты. Через полмесяца в батарею приезжает начальник штаба майор Масливец. На его УАЗике мы объехали участок, вернулись в дом. Начштаба был доволен организацией боевого охранения, но вопрос он мне задал другой:

— Слушай, Коростылев, если бы мы тебе предложили служить в другой провинции, Логар, в артиллерийской гаубичной батарее, что бы ты на это сказал?

— С чем это связано, товарищ майор?

— Понимаешь, на ту батарею прибыл по замене из Союза один капитан и отказывается работать с крупнокалиберной артиллерией. Говорит, что вся служба прошла на минометах, а пушки забыл. Просится он в минометчики. Ты-то, как, не забыл ствольную артиллерию?

— Я-то не забыл. Не в этом дело. Я уже полмесяца со своими солдатами. Притерлись мы друг к другу. Я их узнал, они меня узнали. Верят мне, а я им.

— Все это хорошо, Коростылев, но для пользы службы нужно тебе туда ехать. Ведь начнутся боевые действия, а тот капитан не управится с батареей, не сможет вести огонь, помогая своему батальону.

С этим веским доводом — для пользы службы — я согласился.

— Вот и хорошо! Собирай вещи, и я отвезу тебя на аэродром, вертолет ждет тебя! — сказал нач. штаба.

Вот ведь хитрый какой! Оказывается, все уже решено и даже вертолет ждет, а он спрашивает мое мнение!

Оставив оружие, я быстро собрал чемодан и вышел во двор дувала. Батарея стояла в двух-шеренговом строю. Попрощавшись с каждым солдатом и офицером за руку, мы с начальником штаба уехали на аэродром. Так как в Афганистане вертолеты летали только парами, меня ждали два вертолета. Майор Масливец пожелал мне удачи на новом месте, остаться живым и здоровым. Я заскочил в одну из «вертушек» и пара поднялась в воздух.

Как все быстро произошло! Еще утром я строил планы по улучшению быта в батарее и в организации боевой службы, а уже в полдень вертолет несет меня над остроконечными вершинами перевала Тера, в провинцию Логар. Сидя один в салоне вертолета, я смотрел в окошко-на горы и вспоминал все, что произошло со мной за эти полмесяца. Николаев — Одесса — Адлер — Грозный — Ташкент — Кабул — Кундуз — Баглан — Пули-Хумри — перевал Саланг — опять Кабул — Гардез. Начал было обосновываться на новом месте — нет! — опять я в дороге. Что будет на новом месте? И когда можно будет написать письмо семье? Полевая почта еще не работает… Эти и другие мысли проносились у меня в этом двадцатипятиминутном полете.

— Вот таким образом я, Женя, оказался здесь, в нашей батарее. Пойдем, посмотрим, как там наша баня строится. Скоро как люди помоемся, — предложил Коростылев.

— Пойдем! Ух, тогда уж я веничком похлещу-усь! — вставая и застегиваясь ремнем, сказал Потураев.

Коростылев и Потураев прошли сначала на огневую позицию, осмотрели наличие боеприпасов у орудий, поговорили с дежурным расчетом и, выпрыгнув из орудийных окопов, офицеры подошли к стройке. Стены будущей бани уже были выгнаны, сложена печь, топившаяся из небольшого предбанника, и солдаты сейчас мастерили полок. Пол тоже был постелен.

— Бог в помощь! — приветствовал Коростылев своих солдат.

— На бога надейся, а сам не плошай, — весело ответил ему рядовой Бакуров с молотком в руках.

— Все нормально, товарищ капитан! Скоро париться будем! — в тон крикнул Баранов.

— Так уж и скоро? — спросил Потураев.

К ним подошел прапорщик Веденеев.

— Комбат, думаем над одной проблемой — куда и как сделать сток использованной воды? Обратно в арык ее нельзя.

— Ну, это естественно, — прервал его Коростылев.

— Вот мы и думаем над этим. А в другую сторону подъем горы. В гору-то вода не течет.

— А ну, давай посмотрим, что здесь можно придумать.

Коростылев зашел в недостроенную баню без крыши, огляделся.

— А что, если мы в сторону подъема отроем траншею с постоянными углублением и вода самотеком будет ее заполнять?

— Это сколько-же копать-то надо, — сказал лейтенант Костюков.

— Сколько надо — столько и откопаем. Пришлем сюда огневой взвод — они вам за три часа все сделают. Сделаем, Женя? — повернулся Коростылев к Потураеву.

— Сделаем, комбат! — ответил тот.

— Вот здесь, под полом, сделаем желобок для стока, зацементировать его, подвести к стене, а со стороны улицы пойдет траншея с углублением вниз. А? Пойдет?

— Черт его знает, надо попробовать, — сказал Костюков.

— Завтра придет взвод солдат, вот и пробуйте, а сейчас заканчивайте работу и готовьтесь на ужин.

Следующий день выдался на редкость солнечным и теплым. На разводе капитан Коростылев распределил солдат по местам работ и обслуживания техники, когда к нему подошел Потураев.

— Комбат, не хочешь со мной подняться на горку? — предложил он.

— А что там? Новые ориентиры определить?

— И ориентиры тоже… — уклончиво ответил Евгений.

На этой горке, как звали в батальоне высоту рядом с расположением, метрах в 100–150 еще с зимы майором Терещуком было выставлено боевое охранение с пулеметом и одним 82 мм минометом. Взвод солдат с лейтенантом менялся там каждый месяц.

Коростылев с Потураевым по протоптанной тропинке поднялись на горку, поздоровались с вышедшим им навстречу лейтенантом и осмотрелись. Коростылев, увидев открывшийся вид провинции, ахнул. Местность просматривалась на десятки километров. Простор для работы артиллерии! Ему в голову пришла мысль: «Вот бы здорово было, если сюда, на горку, поставить мое орудие. Дальность стрельбы позволяет держать под контролем большую часть провинции. Отсюда видно начало ущелья Дахи-Нау — значит, эти пятнадцать километров можно наши колонны прикрывать артогнем. Справа виден мост через реку Логар, а дальше видна ближняя окраина кишлака Подхаби-Шана. А прямо — вся долина вплоть до Пакистана под прицелом…»

— О чем думаешь, комбат? — прервал его мысли Потураев.

— Жень! Вот бы орудие наше сюда?

— Правильно! Я же для того и позвал тебя. Смотри, комбат, — Потураев рукой повел справа налево, — мы и в оперативности открытия огня здесь выигрываем, быстро открываем огонь по противнику прямой и полупрямой наводкой.

— Да, это так! Давай осмотрим эту вершину и решим — можно ли сюда как-то затащить гаубицу.

Они обошли вершину горы: вот позиция пулеметчика, вот миномет, вот землянка для солдат. Если сдвинуть немного к склону пулеметчика и ячейки автоматчиков, то вполне можно разместить здесь орудие. Спустившись в расположение, Коростылев доложил свои соображения майору Терешуку и получил «добро».

Теперь встал вопрос: каким образом затащить гаубицу на высокую и крутую гору? Тягач — автомобиль «УРАЛ» не потянет. Да и после переезда за арык его остановит минное поле. А что если пушку зацепить за танк? А танк и по противопехотному минному полю пройдет, и сил у него побольше, чтобы вскарабкаться на эту гору. Коростылев посоветовался с командиром танкового взвода лейтенантом Шамшуриным. Они подошли к бережку арыка, внимательно оглядели за ним минное поле и дальнейший путь по подъему на вершину.

Танкист сказал:

— Танк пройдет.

В этот же день они начали готовиться к этой операции.

Потураев с орудийным расчетом прицепили к форкопу танка орудие, Коростылев разместился на его башне рядом с Шамшуриным, и танк осторожно стал переезжать арык. Арык переехали. На пониженной скорости двинулись по минному полю. Несколько противопехотных мин взорвались под гусеницами танка, не причинив вреда ни ему, ни сидевшим на башне офицерам. Стали подниматься вверх по склону горы. Все круче и круче. Танк принимает положение близкое к вертикальному. Мотор натужно ревет, выхлопные газы бешенно вырываются из труб. Завывая, танк добрался до вершины. Здесь уже были Потураев с солдатами, объясняя лейтенанту боевого охранения куда что убрать, Коростылев соскочил с башни танка на землю и пошел вперед, механик-водитель осторожно протягивает вперед. Отклоняться нельзя — танк может перевернуться вправо или влево и, кувыркаясь, скатиться вниз.

— Стоп! Расцепляй!

Солдаты Потураева отцепили орудие. Теперь танкисту задача: медленно развернувшись на месте, объехать орудие, землянку солдат и той же дорогой вернуться в батальон.

Все прошло хорошо, танк уехал, а Потураев с солдатами стали готовить гаубицу в боевое положение на гребне горы. Коростылев приказал всем солдатам батареи взять на плечи по снаряду и гильзе и перенести боеприпасы на горку. Таких ходок сделали две, обеспечив орудие боекомплектом. Назначенному орудийному расчету была выделена взрывчатка для взламывания камня при оборудовании себе землянки и погребков под снаряды. А потом ломами и кирками-мотыгами солдаты продолжали оборудовать свою позицию. В дальнейшем этот орудийный расчет батареи Коростылев менял каждый месяц.

Последующие полтора года службы капитана Коростылева в Афганистане его орудие «на горке» не раз выручало наши войска своевременным и точным огнем. Просматривая сверху все передвижения противника, расчет орудия прямой и полупрямой наводкой преграждал прорыв отрядов моджахедов в глубь страны.

В батальон пришло сообщение о награждении группы солдат и офицеров правительственными наградами.

В артбатарее в списке был один ефрейтор Яковлев, награжденный медалью «За отвагу». Все считали, что он был достоин ее. Второй год в Афганистане не сумел сделать из него озлобленного и равнодушного человека. В своей специальности наводчика он был мастером. Орудие и прицельные приспособления знал досконально. Знал и постоянно изучал, тренировался. Учился у старослужащих солдат, а потом сам учил новобранцев.

Командиры выделили в нем надежного солдата, умеющего переносить все тяжести войны. Временами батарея голодала, когда колонна с продуктами не могла пробиться через засыпанный перевал. Замерзали на боевых выходах, когда ночевали в снежной пелене, среди могучих гор.

Находились в тех условиях нытики, которых приходилось упрашивать потерпеть. Яковлева упрашивать было не надо. Уральский характер был сильнее обстоятельств. В эти, в общем-то, тяжелые минуты он был самим собой: спокойным, улыбчивым, готовым прийти на помощь.

В свободное время Яковлев часто играл на баяне. Вокруг него собирались почти все солдаты батареи, кроме дежурных. Слушая его, каждый думал о своем. Под русскую мелодию солдаты из Туркмении вспоминали свои кишлаки, белорусы — свое полесье, сибиряки — тайгу.

Никто в эти минуты не был равнодушен к игре на баяне. Воспоминания о доме расслабляли души солдат. И воспоминания о родных еще долго не оставляли их. И сам баянист в это время мыслями был в своем Магнитогорске. Там его ждали мама, папа и младшая сестра. Там его ждала девушка. Родной Магнитогорск… Уральский город. Город-труженик. На металлургическом заводе работали его мать и отец, здесь же начинал Яковлев трудовую жизнь. Для него роднее места на земле не было.

В Афганистане Яковлев начинал службу в провинции Кундуз орудийным номером. Сначала подносчиком снарядов, затем заряжающим. Уже полгода был наводчиком своей гаубицы. Он не пропустил ни одной боевой операции. Днем и ночью приходилось трястись в кузове своего тягача «УРАЛ» при выездах на задания. Огонь он вел всегда точный и своевременный.

Во время одного из обстрелов позиции батальона ночью Яковлев с расчетом дежурил у оружия. Вокруг загрохотали разрывы мин, с ближайших гор по ним стреляли пулеметы.

Не дожидаясь прибытия основных сил батареи, Яковлев метким огнем уничтожил один пулемет и прибежавшему командиру батареи дал точные целеуказания. Одному орудию комбат приказал стрелять осветительными снарядами, а гаубица Яковлева уничтожала выявленные цели.

После той ночи Яковлева представили к награде.

Награжденные солдаты и офицеры батальона на двух крытых брезентом УРАЛах выехала в Гардез за получением орденов и медалей. В начале и в конце этой небольшой колонны их сопровождали и охраняли два БТР-70. Ехали в приподнятом настроении, взяв к своим автоматам только по одному подсумку, в которых было по три магазина.

В расположение бригады на окраине Гардеза приехали за час до церемонии вручения наград. Командование части ждало генерала из Кабула, специально летевшего к ним для чествования героев.

Получив красную коробочку с медалью «За Отвагу» Яковлев, повернувшись лицом к строю, четко и твердо произнес: «Служу Советскому Союзу!»

Уже в строю он приоткрыл коробочку и рассмотрел свою медаль. Серебряная и тяжеленькая, она напоминала ему о многом: о родителях, о своем городе на Урале, о своей батарее, об опасной и тяжелой службе. Этим кусочком металла он гордился за своих родителей, которые верили в него, любили и ждали его. Закрыв коробочку, Яковлев положил ее в боковой карман форменной куртки. Награжденным солдатам и офицерам командование части организовало праздничный обед.

А в это время капитан Юркин, командир минометной батареи, хлопотал о получении на складе мин для своих минометов. Он тоже был в числе награжденных, приехавших из батальона, и решил воспользоваться случаем для получения боеприпасов. Побегал по штабу бригады, собрал по заявке нужные подписи, и сейчас на складе ему загружали минами два грузовика ГАЗ-66. После обеда та же небольшая колонна отправилась в обратный путь. Две машины с минами были среди них.

Дорога к перевалу Терра была некрутой, но извилистой. Машины легко брали этот подъем. Поднялись на перевал, отъехали от части 8 км. Раньше на этом участке дороги никогда не было обстрелов и засад.

Первым выстрелом из станкового гранатомета был подбит головной БТР. Вторая граната, пробив крыло УРАЛа, застряла между педалями водителя и не разорвалась. Пулеметный и автоматный огонь слева накрыл всю колонну.

Солдаты, спрыгнув из кузовов двух УРАЛов, укрылись в кювете и начали отстреливаться короткими очередями, экономя патроны. Водители всех машин лежали здесь же с автоматами в руках.

Засада моджахедов была организована грамотно. Подбив первый бронетранспортер, они без боязни огня второго, замыкающего БТРа, методично расстреливали грузовики. А замыкающий бронетранспортер ничем не мог помочь своим. Он оказался вне зоны огня моджахедов, оставаясь за поворотом. И его бортовое оружие оказалось не нужным. Дорога узкая, справа горы, слева обрыв. Ни подъехать, ни объехать. Он смог оказать одну помощь — вызвать по радио подмогу из части.

А среди награжденных уже появились раненые. Пули моджахедов пробивали двери, кузова, бензобаки застывших автомобилей. Бензин из УРАЛов несколькими ручейками побежал вниз по дороге.

Моджахеды, чувствуя слабый ответный огонь наших солдат, предприняли атаку на обороняющихся. Она была отбита, но патронов у солдат в кюветах становилось все меньше и меньше.

Ручьи бензина достигли грузовиков с минами и бежали уже между их колесами. Все невольно смотрели на эти ручьи и представляли, что может произойти, если они воспламенятся. Мощный взрыв десятков ящиков с минами калибра 120 мм уничтожит не только их, солдат колонны, но и моджахедов, устроивших на них засаду. Что-то сорвало с места Яковлева, и он, пригибаясь, побежал по кювету к этим грузовикам. Им владела одна мысль: отогнать машины с боеприпасами задним ходом за выступ горы, куда не могут стрелять «духи» и где не течет бензин. «Только так можно спасти три десятка солдат», — думал он. Он запрыгнул в кабину ГАЗ-66. Ключи зажигания были в замке. Запустив двигатель, включил заднюю скорость и осторожно начал сдавать назад.

Яковлев был убит двумя пулями: в голову и в грудь. Так и остался лежать на руле своей машины, когда подоспела помощь из части. Реактивная батарея открыла огонь прямой наводкой, а солдаты первого батальона, спешащие из БТР, стали обходить напавших «духов».

Зацепив прострелянные машины и подбитый бронетранспортер за свои БТРы, 1-й батальон притянул их обратно к Гардезу.

Собирая документы и вещи убитых для отправки их на Родину, офицеры медроты обнаружили у одного в кармане красную коробочку с медалью. Это был Яковлев и его медаль «За Отвагу», которую он ни разу не надел.

Хоть время лучший лекарь ран, Тускнеют краски понемногу, Но не забыть моим друзьям Средь гор идущую дорогу. И этот бой среди камней Короткий, как клинок кинжала, Когда кого-то из парней Слепая смерть к себе забрала.

Два вертолета осторожно присели на наклонную площадку перед огневой позицией. Из одного выскочила небольшая группа людей и быстро выгрузила свое имущество. Вертолеты улетели. В штабе батальона им выделили отдельную комнату, в которую они никого не пускали. Это была группа разведчиков из Главного Разведывательного Управления (ГРУ). В ее составе были: майор Олег (командир), подполковник Владимир, прапорщик-связист и солдат водитель. Фамилий их никто не знал. Первые дни они не общались с солдатами и офицерами, занимались своими, какими-то секретными делами. Но и батальону неинтересны были ни сами разведчики, ни их дела. У самих проблем было по горло.

А через несколько дней, 20 апреля, ближе к вечеру к капитану Коростылеву прибегает посыльный штаба батальона и передает приказ явиться к разведчикам со своей топо-картой. Коростылев пришел к разведчикам. Познакомились, поговорили о том, о сем. Они оказались общительными и остроумными парнями. Затем их командир, майор Олег, предложил развернуть на столе карту Коростылева, а рядом разложил свою. На своей карте он указал Коростылеву карандашом точку и предложил перенести ее на его карту. Коростылев перенес. Точка оказалась в центре города Бараки-Барак, провинциальном центре Логара. По масштабу карты эта точка обозначала участок центральной улицы города длиной в двести метров.

На словах майор Олег сообщил: по данным агентурной разведки завтра утром, в период с 9.00 до 9.30, в одном из домов этого участка улицы состоится совещание полевых командиров во главе с Вальбеддином Хакретияром. Он возглавляет ПОА — Партию Освобождения Афганистана. Партия руководит борьбой афганского народа против советских войск. Штаб-квартира Вальбеддина находится в Пакистане, и он специально прибыл в Бараки для проведения совещания, направленного на усиление боевых действий против «неверных». Нелегальная кличка Вальбеддина — «техник».

И вслед за таким сообщением Олег ставит Коростылеву задачу:

— Необходимо огнем Вашей батареи в этот утренний час совещания уничтожить Вальбеддина и всех собравшихся командиров, ударив по этому двухсотметровому участку улицы, так как конкретный дом неизвестен.

Разведчик продолжал:

— В течение ночи Вам нужно подготовить по карте данные для стрельбы и до рассвета навести орудия на цель. Скрытность работы объясняется присутствием в окрестных кишлаках разведчиков Вальбеддина, которые могут по радио его предупредить о подготовке артиллерии. Сами рассчитайте необходимое количество орудий и снарядов для поражения этого участка улицы. Солдатам конечной цели не сообщать, офицерам — разрешаю.

Здесь капитан Коростылев надолго задумался…

— Даже если стрельнуть по этой улице одним орудием, то не избежать гибели мирных жителей, — думал он, — а тут батареей и без пристрелки — сразу на поражение. Отклонения снарядов обязательно будут: и естественные (по эллипсу), и в результате возможных ошибок в подготовке данных для стрельбы. А это уже не только уничтожение командиров, но и многочисленные жертвы среди населения города… После продолжительной паузы он ответил:

— Товарищ майор! Вы мне — не командир и Ваши приказы я не могу исполнять. Эта задача несет в себе многочисленные жертвы населения, а отвечать буду я один, так формально получится, что я самовольно открыл огонь по городу без приказа своего командования.

Олег внимательно посмотрел Коростылеву в глаза. Тот — на него. Глядя на Олега, Коростылев ясно представлял себе центральную улицу в утренний час. Базары, лотки с товаром, толкотня в людском потоке, какие-то планы жителей на этот день…

— Приказ Вам будет, — сказал разведчик негромким голосом.

— Вот когда будет, тогда я и займусь подготовкой такого удара, — ответил Коростылев.

Он в смятении ушел к себе в батарею. В комнате прилег на кровать поверх одеяла и не отвечал на вопросы своих офицеров. Заложив руки за голову и закрыв глаза, Коростылев молил Бога, чтобы ему не отдавали этого приказа.

— Моя батарея придана десантно-штурмовому батальону, мы здесь в провинции одни. Мое прямое начальство далеко. Может, пронесет… — думал он, не замечая удивленных взглядов Потураева, Костюкова и Кривониши.

Посыльный штаба батальона позвал его к радиостанции. Мощная радиостанция на базе автомобиля ГАЗ-66 с засекреченной аппаратурой связи (ЗАС) стояла около штаба батальона, укрытая маскировочной сетью песочного цвета. Коростылев взял трубку радиотелефона:

— Пермь у аппарата! Прием!

В ответ он услышал и узнал голос командира бригады из Гардеза:

— Пермь! У аппарата 110-й! Приказываю Вам выполнять распоряжения известной Вам группы разведчиков! Как поняли? Прием!

— Я — Пермь! Вас понял! Прием!

— До свидания! Конец связи!

Позывной Коростылева «Пермь». Разговор шел открытым текстом, так как засекреченная аппаратура связи зашифровала слова и в эфир идет эдакое бульканье (на слух звучит, как буль-буль-буль). Вторая, принимающая станция, расшифровывает это бульканье и абонент слышит сообщение на нормальном языке. Перехват разговоров по ЗАС исключен.

Итак, приказ Коростылев получил. Пусть в устной форме, но и его нужно выполнять.

— Быстро разведчики сработали. Связались с Кабулом, развед. отдел сообщил командованию 40-й Армии, Армия приказала комбригу, а тот отфутболил приказ мне, крайнему, — думал он, выходя из аппаратной радиостанции. Майор Олег уже стоит здесь.

— Ну что, Николай, есть приказ?

— Приказ есть, — отвечает Коростылев и теперь пытается выдвинуть свои требования:

— Олег! Если вы, разведчики, так все можете, то дайте мне завтра утром вертолет при стрельбе. Я поднимусь на нем над огневой позицией километра на полтора и по радио прикажу батарее сделать один выстрел дымовым снарядом. В бинокль я с высоты рассмотрю ту улицу и увижу разрыв дымового, пулеуказательного, снаряда. Если будет отклонение, то сделаю корректуру в установке орудий, передам их на позицию и беглым огнем фугасных снарядов будем стрелять точно по цели, избежав больших жертв мирного населения. Все лучше, чем стрелять вслепую на дальность более десяти километров.

— Нет, Николай, вертолета мы тебе не дадим. В этом случае теряется фактор внезапности. Пока ты сядешь в вертолет, пока взлетишь на нужную высоту, пока будешь управляться с дымовым снарядом — действующие разведчики вокруг нас давно по радио сообщат об этих приготовлениях и будут приняты меры к укрытию от артогня, — ответил Олег.

Уже стемнело. В батарее Коростылев сообщил офицерам о полученном приказе. Они притихли. И Потураев, и Костюков, и Кривошина сразу поняли свою ответственность, которая возлагается на их командира. Коростылев решил: все офицеры будут на своих картах готовить данные для стрельбы и сравнят их. При значительных расхождениях будут искать ошибку, чтобы точно определить направление и прицел для стрельбы. И они вчетвером, при свете керосиновых ламп, начали работать.

Дальность стрельбы 11 500 метров. Стрелять нужно было за склоны гор, которые нависли перед ними. Результатов стрельбы они не увидят, не услышат даже звуков разрывов снарядов.

После двух часов ночи офицеры разбудили солдат и вывели их на огневую позицию. Коростылев решил провести огневой налет ими, тремя орудиями, постоянно стоявшими в боевой готовности.

Командиры орудий и наводчики стали устанавливать вычисленные данные на прицелы орудий, другие солдаты готовили снаряды. Офицеры проверяли их работу. Коростылев молча сидел в стороне на снарядном ящике и с болью в сердце думал о уже неизбежных смертях гражданского населения.

Ровно в 9.00 он выстрелил из пистолета в воздух, дав сигнал первому залпу… Тяжелые снаряды полетели за горы. Через полчаса все было кончено.

— Первое стрельбу закончило!

— Второе! Третье! — доложили командиры орудий Сердюков, Орасанов и Быков. Коростылев оставил офицеров на позиции руководить чисткой гаубиц, укреплением осыпавшихся от выстрелов орудийных окопов, а сам пошел к разведчикам.

— Олег, — спросил он, — когда будут известны результаты стрельбы?

— Дня через четыре, когда наш агентурный разведчик сможет вырваться из города и тайно сообщить мне эти результаты, — сказал майор Олег.

Разведка донесла, что Гульбеддин Хекматияр на это совещание полевых командиров из Пакистана не прибыл. Все из-за чего заварилась эта каша, не случилось.

А артиллерийский налет состоялся… По докладу агента, малая часть снарядов легла на огороды рядом с улицей, а остальные сделали большие разрушения. Есть погибшие и раненые среди населения.

Контрразведка Гульбеддина сработала лучше. Он узнал, что советские знают о его передвижениях и готовятся к его физическому устранению. И он остался в Пакистане. Скорее всего, агентурный разведчик из афганцев вел двойную игру с майором Олегом из ГРУ.

Кто такой Вальбеддин Хакретияр? Почему его подпольная кличка «техник»? Тогда, в апреле 1982 года, Коростылев толком ничего не знал об этом человеке. И только после вывода Советских войск из Афганистана в 1989 году он немного узнал о «своем крестнике». Вальбеддин в то время был почти его ровесником, 32 года, а Коростылеву 30 лет. Среднего роста, с длинной черной бородой. Он получил хорошее образование в Англии, закончив гуманитарный и технический университеты (отсюда «техник»). Когда вошли советские войска, Вальбеддин организовал Партию Освобождения Аганистана и под его знамя стал созывать борцов за веру.

После ухода Советской Армии он стал премьер-министром Афганистана. В 1991-м году, когда движение «Талибан» свергло правительство Афганистана и установило жесткую диктатуру по шариатским законам, Хакретияр эмигрировал в Иран. Он и сейчас там находится, возглавляя Правительство в изгнании.

В последующие полтора года в Афганистане Коростылев был дважды в окружении, проехал два фугаса, когда за ним взрывались и гибли люди, участвовал во многих боях с вооруженными отрядами, убивал вооруженных бандитов, которые стремились убить его. Но стресс, полученный при обстреле города Бараки-Барак, у Коростылева остался навсегда.

Его сердце до сих пор начинает болеть, когда он вспоминает о том артиллерийском ударе. В это время Коростылев ни с кем не хочет говорить и ему хочется сильно напиться.

Военная судьба поставила Коростылева в первый ряд тех солдат и офицеров, кто против своей воли, подчиняясь присяге, выполнял такие приказы.

Что-то сдвинулось в нем, в понимании окружающего мира. Он постоянно чувствует себя виноватым, как верная собака, укусившая своего хозяина.

И сейчас, двадцать лет спустя, в левой стороне груди у Коростылева больно…

Одним из лучших друзей у старшего лейтенанта Потураева был врач батальона старший лейтенант медицинской службы Владимир Войт. Все свободное время они проводили вместе. Одного возраста и воинского звания, офицеры постоянно обращались друг к другу по различным вопросам, спорили, смеялись. В дни затишья Войт часто бывал в батарее Коростылева. За кружкой чая рассказывал о своей учебе в институте, о своей семье, показывал фотографии жены и дочери. Владимир прибыл в Афганистан из города Череповец, где был врачом в одной из воинский частей. Учился в медицинском институте в Куйбышеве (Самара), а после четвертого курса перешел на военную кафедру, стал военным врачом. Отзывчивый и щепетильный в своем деле, доктор постоянно был среди солдат, интересуясь их здоровьем, питанием, гигиеной. Оказалось так, что вообще в провинции он стал единственным медиком. К нему стали приходить за помощью и местные жители, до этого никогда не знавшие врачей. А однажды в сопровождении нескольких БТР во главе со старшим лейтенантом Потураевым ездил к больной женщине далеко в горы. Коран не позволяет подходить к женщине посторонним мужчинам, тем более неверным, но так уже просил и умолял помочь ее муж, что командир батальона майор Терещук не мог ему отказать и разрешил Володе поехать к больной.

Все боевые выезды доктор был вместе с батальоном. Его небольшой санитарный гусеничный броневичок находился в гуще боев, и Володя со своим санитаром и водителем оказывал первую помощь раненым. Когда группы батальона, оставив технику, уходили в горы, среди них шел и врач батальона. Войт, как никто, носил боевое снаряжение. На панаму надевал каску, из-под которой поблескивали стеклышки очков. Бронежилет, брюки ХБ и солдатские ботинки. За спиной большая медицинская сумка и в руках автомат.

Евгений научил доктора стрелять из снайперской винтовки и ручного гранатомета. Недалеко стояли останки обгорелого БТРа. Доктор с первого выстрела попал в него из РПГ-16.

Один раз он пытался лечить и Коростылева. У того разболелся зуб и Потураев потащил командира к своему другу:

— Володя, выручай! Третий день комбату зуб не дает покоя. Бьет по голове хуже минометного обстрела душманов.

Доктор осмотрел зуб Коростылева, но что он, терапевт, может сделать?

— Подождите, Николай Николаевич! В седьмой роте есть сержант, который учился за зуботехника. Может, он поможет?

Послали за сержантом санинструктора. Тот приходит, осматривает и неуверенно качает головой:

— Не знаю… Хоть нас этому и не учили, но, может, попробовать вырвать этот зуб?

— Делай, что хочешь, сержант! — простонал Коростылев.

Они с доктором стали шептаться. Убежал куда-то санинструктор и приносит из взвода связи плоскогубцы. Володя поставил на свою спиртовку миску и стал кипятить в ней эти плоскогубцы, ручки которых обмотаны синей изолентой. Вымыл руки и сержант, «спец» по зубам. Взяв прожаренные «плоски» в руки, он стал медленно подходить к Коростылеву. Евгений, не выдержав такой картины, убежал на улицу.

— Может, тебе руки сзади подержать? — участливо спросил Войт. Коростылев ошалело смотрел на плоскогубцы и этих двух «палачей».

— Ы-нет, хлопцы, я боюсь такой операции. У вас, что инквизиция здесь, что ли? Но я не еретик и не такой герой, как Жанна Д'Арк. И подхватившись, Коростылев убежал в батарею.

— Ну, Женя, у тебя и друг!!! Давай, говорит, руки сзади подержу! Это ж с ума сойти можно!

Но следом в батарею пришел доктор Войт, сделал Коростылеву укол промидола из шприц-тюбика, тот уснул, а назавтра зуб его уже не болел. Лекарство задавило боль.

Тогда они не знали, что через месяц этот зуботехник, сержант-узбек, подорвется на противопехотной мине и останется без обеих ног. Что через год командир батальона будет перед строем читать письмо его родителей из Ташкента. Мама называла всех своими сыновьями и приглашала в гости. О сыне с болью и гордостью рассказывала, что он поступил в юридический институт.

Не знали они, что через десять месяцев будет тяжело ранен и доктор. 18 февраля 1983 года Войт шел в цепочке солдат по горной тропе. Судьбе угодно было сделать так, что на противопехотную мину наступил именно он. Это была мина-лягушка. При нажатии на нее пороховой заряд выстрелил, подбросил мину и сломал-разломал доктору ногу. Мина подпрыгнула и разорвалась на уровне груди доктора. Санитарная сумка за спиной, в правой руке автомат. Взрыв!!! Он инстинктивно прикрылся левой рукой. Бронежилет спас его от смертельных осколков в живот. Оторвало кисть левой руки, осколки впились в лицо. От взрывной волны козырек стальной каски согнулся, а сама каска треснула пополам. Лица от крови не видать, правая рука подвернута под туловище, кисть левой руки держится на кожице. Солдаты сразу ввели ему два шприц-тюбика промидола против болевого шока. Одни, отрезав ножом кисть, бинтовали культю и накладывали жгут на предплечье, другие осторожно из-под него вытягивали ногу с торчащими сквозь брюки костями, третьи обмывали ему лицо.

Старший группы лейтенант Костюков вызвал по рации вертолет. Группы принесла в батальон только Володину сумку, каску и автомат…

И только через два с половиной года Коростылев узнал о дальнейшей судьба доктора Войта. Он уже жил в Минске и в своем письме подробно рассказал, что с ним было после подрыва. В госпитале Кабула ему хотели ампутировать ногу, но один из хирургов взял ответственность на себя и отказался от операции. Он первоначально вправил кости ноги и добился отправки доктора в Ленинградскую медицинскую академию. На санитарном самолете ИЛ-18 вместе с другими Володю привезли в Ленинград (Санкт-Петербург). Здесь он лежал один год. Аппарат Илизарова спас ему ногу, а на лице сделали двенадцать (!) операций. «Вредной Варваре — нос оторвали», — шутил он в письме. Нос у него искусственный, многочисленные шрамы на губах, на лице. На левой руке вместо кисти — протез-перчатка.

Казалось бы все, инвалид без средств к существованию. Но нет! Это же был НАШ ДОКТОР! Из десантников!

Володя написал рапорт министру обороны с просьбой оставить его в кадрах Вооруженных Сил. Его назначили в Минский государственный университет преподавателем на военную кафедру — читать медицинские темы. Позже он прислал Коростылеву свою фотографию — майор среди студентов университета. Он делится с ним радостью по поводу рождения второго ребенка. И звал к себе в гости…

Тогда же, в апреле вместе с колонной из Гардеза в батарею прибыл новый старшина батареи прапорщик Цыбик Виктор. Офицеры находились у себя в комнате, когда заходит незнакомый молодой, 27 лет, прапорщик и представляется как новый старшина батареи, прибывший из Союза на замену прапорщику Веденееву, прослужившего в Афганистане 2,5 года, с конца декабря 1979 года.

Веденеев сначала не поверил. Как он ждал замену! Ждал долго, все офицеры и прапорщики, с кем он начинал в Афганистане, уже давно заменились и уехали домой. Один он остался в бригаде из первых. И уже не надеялся на скорую замену. Поэтому и не поверил сразу — думал, его разыгрывают. Но нет! Новый прапорщик показывает капитану Коростылеву предписание о назначении его в батарею.

Эх! Как подскочил Веденеев, как засуетился! Что делать? Когда уезжать? Это он Коростылева спрашивает.

— Как передашь дела — так и уезжай, хоть сегодня, — ответил тот.

Веденеев еще больше засуетился. Тому, молодому, прапорщику говорит:

— Эти два дня до отъезда буду тебе мамой и папой. Буду хранить тебя от боевых выездов и снайперов. Не дай Бог, чтобы с тобой, Витя, что случилось и мне бы пришлось опять остаться в Афганистане.

Через два дня прапорщик Веденеев попрощался со всеми и вертолетом улетел в Гардез, оттуда в Кабул и домой, в г. Чирчик Ташкентской области. Тогда ему было под сорок пять лет и сейчас он давно на пенсии.

А новый молодой прапорщик Цыбик через два с половиной месяца погиб. Это случилось в день приезда капитана Коростылева из вынужденной командировки в Луганскую область и отпуска после нее 7 июля 1982 года. В Логар он прилетел вертолетом и не застал в расположении никого: ни батальона, ни его артиллерийской батареи не было. Все на задании. В расположении только дежурная служба. Дело шло к вечеру и они скоро должны вернуться. Коростылев решил своим офицерам и прапорщикам сделать сюрприз. В их комнате он накрыл «журнальный столик», сколоченный из снарядных ящиков. Порезал привезенной колбасы, огурцов, селедки. Поставил две бутылки водки. Дневальный принес хлеб из столовой. Послышался рев двигателей возвращающегося батальона. Коростылев специально не выходит, чтобы встретить своих героев здесь, за столом, удивить и угостить их. По себе знал, как это возвращаться с задания. С шумом открывается дверь и влетает солдат батареи рядового Арутюнова. Каска на голове набок, лицо в пыли, в руках автомат:

— Комбат! Старшину раненого привезли!

— Вот это встреча, — промелькнуло в голове у Коростылева.

— Где он?

— Понесли в медпункт, — ответил Арутюнов и выбежал из комнаты.

Коростылев рванулся следом за ним. Возле медпункта стоят его солдаты и офицеры. Накоротке поздоровались. Лейтенант Костюков, командир взвода управления, рассказал:

— Возвращаемся, комбат, сюда. Засада! Стреляют в нас — мы в ответ море огня. Был приказ не останавливаться и не вступать в затяжную перестрелку. Пуля попала старшине в грудь.

Коростылев заходит в комнату медпункта. Стол и кушетка. На носилках на полу лежит прапорщик Цыбик Виктор. По пояс раздетый, грудь густо перевязана бинтами вокруг спины. С левой стороны просачивается кровь. Коростылев присел к нему на корточки: Витя, как чувствуешь себя?

— Комба-ат, с приездом тебя, — тихо ответил он.

Врач, старший лейтенант Войт, делает ему очередной укол промидола из шприц-тюбика. Он сообщил Коростылеву, что пуля прошла в пяти сантиметрах ниже левого соска на груди. Пуля внутри, нужна срочно операция.

— Вертолет вызвали?

— Вызвали по радио, — ответил Войт. Ждали час. Вертолета нет. Лицо прапорщика синеет, нос заостряется. Что делать? Когда будут «вертушки»? Войт бежит к командиру батальона:

— Товарищ майор! Цыбик может не выжить! Нужна операция! Вертолетов нет — давайте отправим его к Гардез на боевой машине с охраной? Майор Терещук распорядился выделить девятой роте БТРД для раненого, там просторный салон, как раз для носилок, и командиру седьмой роты два БТР-70 для его сопровождения.

Загрузили носилки с прапорщиком в БТРД и они выехали за ворота. Машины уже скрылись за первой горой, когда в небе показались вертолеты. Вот, черт побери! Не могли раньше! Вдогонку бросился еще один бронетранспортер, догнал и развернул эту небольшую колонну. Один вертолет заходит на посадку, другой кружит в воздухе. Из БТРД вытаскивают носилки. Виктор в сознании, но нос еще острее стал. Четверо солдат с носилками бегут к вертолету. Коростылев бежит рядом, держа его за руку:

— Ничего, Витек, все будет нормально! Ты поправишься. Я найду тебя в Союзе, еще водки вместе выпьем!

Тут один солдат спотыкается о камень, и носилки летят на Коростылева. Он их подхватывает, не давая упасть раненому. Но гримаса боли исказила лицо Виктора… Под гул двигателя загрузили носилки в салон вертолета и обе машины улетели в Кабул. Наступила тишина.

— Вот так, — подумал Коростылев, — Опять в батарее беда.

Со старшим лейтенантом Кривонишей и лейтенантом Костюковым они зашли в свою комнату. Столу офицеры не удивились. Все были подавлены. Коростылев разлил в кружки водки, все молча выпили за прапорщика Цыбика, чтобы у него все было хорошо.

Через два дня пришло «радио» из Кабула. Прапорщик умер в госпитале, просят прислать сопровождающего. Уехал лейтенант Костюков. Этот район провинции, уезд Махамед-Ага, набил оскомину всем: и третьему батальону, и проходящим колоннам, и местным жителям. «Духи», спускаясь с гор, не пропускали здесь даже ни одного гражданского афганского автобуса. Останавливали, грабили, издевались над пассажирами — такими же афганцами.

Командир батальона Терещук решил провести в Муха-мед-Ara тщательную и внезапную зачистку силами всего батальона.

24 апреля 1982 года около трех часов утра батальон скрытно выехал на задание. Коростылев с Потураевым решили взять с собой два орудия, которых было достаточно для поддержки пехоты огнем. Приехали на место, когда только-только начинало светать. Бронегруппа батальона осталась на дороге напротив кишлака. В БТР и БМД остались механики-водители и операторы-наводчики, сидевшие в башнях у прицелов.

Разбившись на группы в пять-семь человек, батальон ушел в разные стороны с целью окружить Махамед-Ага и сжать в кольцо вооруженных бандитов. Впереди бронегруппы развернулись два орудия батареи.

Группа капитана Петракова в семь человек уходила в кишлак через навесной мост, что находился рядом с огневыми позициями батареи. С ними пошел артнаводчиком капитан Коростылев. Старший лейтенант Потураев остался при орудиях. С ним Коростылев держал постоянную радиосвязь. Как у всех в группе, у Коростылева с собой был автомат, подсумок с магазинами, пистолет Макарова. Под форменной курткой был надет бронежилет, на голове панама.

Гуськом группы перебежала мостик и сразу же по ним «духи» открыли огонь из-за ближайших дувалов. Все залегли. До этих глиняных заборов-дувалов метров сто. Петраков приказал короткими перебежками продвигаться вперед. Два-три человека открывают огонь — остальные под их прикрытием бегут вперед. Упав, они открывают огонь, теперь перебегают вперед те — задние. Так, прикрывая друг друга огнем, группа добралась до дувала. Метнув за него две ручных гранаты, они вслед за взрывами перепрыгнули его и, не найдя отступающих моджахедов, перебежали через фруктовый сад к такому же дувалу напротив. Наступила тишина. По команде капитана Петракова присели и прислонились солдаты спинами к дувалу, а сам Петраков, выставив вперед автомат, стал тихо и медленно приподниматься, чтобы разглядеть обстановку за дувалом. Коростылев следом за ним тоже приподнялся и, стоя позади в полшага справа от Петракова, оглядел кишлак. Впереди, метрах в десяти от них, у высокой стены дома, стояли человек двенадцать вооруженных бородачей, в чалмах, стояли плотной группой, шепотом переговариваясь, энергично жестикулируя руками.

Петраков, прижав автомат к плечу, прицелился и нажал спусковой крючок. И… в тишине прозвучал щелчок. В магазине его автомата не осталось ни одного патрона… На звонкий щелчок все моджахеды резко обернулись в их сторону.

До этого Коростылеву не приходилось вот так, в упор, стрелять в людей. Наивно полагая, что выстрелы над их головами принудят «духов» сдаться и сложить оружие, он не стал стрелять по ним прицельно. Вслед за щелчком автомата Петракова, он выпустил длинную очередь поверх голов моджахедов. Выбитая глина из стены обсыпала их. Но автоматная очередь еще не кончилась, а моджахеды сорвались с места и забежали за ближайший угол дома. Там, на зеленеющем поле метрах в пятидесяти, залегли и приготовились к бою. Сдаваться они и не думали.

Чертыхаясь и матерясь, Петраков перезарядил свой автомат и крикнул: «Вперед!» Вся группа перепрыгнула через дувал и подбежала к углу дома, за которым скрылись моджахеды. Рванулись было за этот угол, но сильный и плотный огонь отбросил их обратно. Пули крошили угол глиняного дома. Не то, что отстреливаться, высунуться было невозможно. Что делать? Со всех сторон кишлака тоже слышны выстрелы. Другие группы батальона ведут свои бои.

Коростылев перезарядил свой автомат новым, полным магазином, приказал сделать это одному из солдат группы и крикнул Петракову:

— Сергей! Выбери момент, когда ослабнет огонь, выступи на шаг влево из-за угла с поднятым на уровне глаз автоматом и дай длинную неприцельную очередь в сторону залегших «духов»!

Тому, приготовившемуся солдату седьмой роты, фамилию которого Коростылев не знал, он сказал:

— А мы с тобой, друг, как только начнет стрелять капитан, выскочим вдвоем и, пригнувши голову к коленям, сделаем стремительную перебежку к «духам». Пока автомат капитана будет работать, огонь «духов» прекратится и мы успеем продвинуться вперед. Ясно?

— Понятно, — спокойно ответил солдат.

— Серега! Ты только ствол при стрельбе не опускай, чтобы не попасть в наши затылки!

Этот план созрел у Коростылева мгновенно. Он понимал, что когда в любого человека стреляют, пусть даже не прицельно (он-то ведь этого не знает) — этот человек инстинктивно пригнется, постарается на время укрыться, пока свистят пули. И это был правильный расчет.

— Готовы? — спросил Петраков.

— Да! — ответили Коростылев с солдатом.

Пару секунд Сергей постоял на краю дома, выдохнул, сказал:

— Была не была! И сделал шаг влево из-за угла. Одновременно поднимая автомат над головой и застрочил длинной очередью.

Коростылев с солдатом, сильно пригнувшись, бросились под эту очередь. Рывок они сделали как лучшие спортсмены, слыша свист пуль над головой. Но и моджахеды в это время по ним не стреляли, плотно прижавшись к земле.

Стрельба Петракова оборвалась внезапно — он выпустил весь магазин. Коростылев с солдатом с разбега залегли. Они успели пробежать метров двадцать пять. И этого напора «духи» не выдержали. Приподняв голову, Коростылев увидел убегающую цепь моджахедов. Те на бегу стреляли назад, но это было уже не страшно.

Солдат первый открыл огонь по отступающим с колена. С колена заработал и автомат Коростылева. Он стрелял по левому флангу, солдат по правому. Позади выскочила основная группа Петракова и, стреляя через их головы, бежит вперед. Душманы были уничтожены. Возле них валялись автоматы и винтовки. Коростылев начал срезать с пояса одного полный патронташ, как убитый внезапно сделал последний шумный вдох и судорожно вытянулся. Коростылева, стоящего перед ним на коленях и собиравшего трофеи, стало тошнить. Он отвернулся, и некрасивые позывы рвоты клонили его к земле. Желудок в этот ранний час был пустой, рвоты не было, но от натуги выступили слезы. Отойдя к маленькому арыку, он ополоснул лицо. Посмотрел на часы — 5.00 утра. А он думал, что уже полдень. Оказывается, все так быстро произошло.

Закинув английскую винтовку «Бур» за спину, засунув трофейный пистолет за пазуху и обвязавшись патронташем, Коростылев осмотрел свои пустые магазины к автомату. Надо бы снарядить их. Чем? Солдаты группы, трофейное оружие. Коростылев обратился к одному из них с просьбой сесть на землю спиной к нему. У того за плечами рюкзак, полный патронов. Солдат попросил:

— Вы мне насыпьте в панаму, а сами берите из рюкзака. Они снаряжали магазины, когда появились отставшие от группы царандоевцы. Царандой — народная милиция Афганистана. Считалось, что революция была афганской, но в борьбе с контрреволюцией афганцы были всегда позади советских войск. Вы, мол, воюйте, а мы потом подойдем.

К группе Петракова стали подходить другие группы батальона. Некоторые вели с собой пленных моджахедов. Царандоевцы набросились на одного из пленных, громко стали выяснять с ним отношения. Они кричали на него, тот что-то вяло отвечал. Переводчика в группе не было. Коростылев с удивлением видит, как один из царандоя начал делать толчки стволом автомата в живот пленного и передернул затвор. Тот ладонью упирается в обрез ствола, о чем-то умоляет. Несколько одиночных выстрелов автомата царандоевца наповал убивают безоружного пленного.

Коростылев говорит Петракову:

— Сергей! Зачем они безоружного-то? Ведь был приказ выводить пленных?

— Спокойно, Николай! Это их революция — вот пусть между собой и разбиваются. В мы свое дело сделали. Всем выходить к бронегруппе! — крикнул Петраков своей и подошедшим группам. Все двинулись в направлении навесного моста через реку Логар. Другие группы привели человек пять пленных моджахедов. Среди них был мальчик лет четырнадцати.

Глядя на пленных и вспоминая, как были безжалостны к ним царандоевцы, Коростылев подумал: — «А ведь они и пацана не пожалеют».

Выйдя к своим орудиям, он взял мальчишку за рукав рубашки и жестами стал пояснять идти за ним. Царандоевцы, которые не были в бою, а тут осмелели, стали вырывать пацана у Коростылева, громко крича по-своему. Подбежал старший лейтенант Потураев со своими солдатами и отогнали царандоевцев от своего комбата. Коростылев отвел мальчишку на другую сторону дороги, слегка подтолкнул его в спину:

— Иди! Быстрее уходи отсюда!

Мальчик, конечно, слов не понимал, но понял его жесты. Заплакав, он быстро пошел в зеленые заросли на берегу Логара. Весь батальон вышел из кишлака. Коростылев приказал Потураеву привести орудия в походное положение и подтянуть их к бронегруппе, а царандоевцам — отнести туда же пленных.

Выводя пленных, старшие групп предполагали официально передать их местным властям. Пусть те выясняют, кто они такие, как проникли в провинцию из Пакистана, выявят вину каждого или невиновность. Но все произошло по-другому. Пленных было человек двадцать пять. Примерно столько же было афганцев царандоя. Командовал ими офицер с белым аксельбантом на груди. Весь советский батальон был на своих машинах и только ждал, когда царандой погрузит пленных в свою машину ГАЗ-66, чтобы поехать обратно, в расположение. Коростылев с Потураевым сидели вместе в кабинет УРАЛа. И вот что произошло у них на глазах. На глазах всего батальона. По приказу этого офицера с аксельбантом царандоевцы окружили пленных, сидевших тесным кружком, и стали жестоко избивать. Без допросов, без вопросов. Били прикладами своих автоматов, ногами. Те дико закричали и завыли. Стали расползаться под ударами в разные стороны.

Коростылев с Потураевым закурили в кабине, поддерживая друг друга:

— Это их страна, это их революция — Однако же, они надеялись, что командир батальона прекратит этот беспредел, но нет, тот, видимо, тоже решил, что афганцы с афганцами пусть сами разбираются.

Царандоевцы били таких же афганцев всмерть. Одного стали тыкать стволами автоматов в спину, в грудь, отчего у того под рубашкой появились на теле кровавые дыры и он уже не уклонялся, а только подвывал.

Другого били прикладами куда попало: по голове, плечам, спине. Он заполз в кювет, ползет там. Один удар по голове расколол приклад автомата царандоевца. Афганец, дико вращая глазами, молил их о пощаде. Но царандоевцы никому не давали пощады. Коростылев вспомнил о том мальчике…

Кровавая бойня продолжалась тут и там, слышны были крики, вопли, стоны. Командир царандоя с белым аксельбантом на груди что-то скомандовал своим, и они стали сгонять избитых людей к своей машине, приказывая грузиться. С трудом поднимаясь в кузов через задний открытый борт, пленные на четвереньках продвигались вперед, в сторону кабины. Свернувшись калачиком, они лежали там неподвижно. Царандоевцы закрыли задний борт.

— Все! Едем, наконец-то! — подумал Коростылев.

Но нет! Афганский командир что-то крикнул своим, царандоевцы бросились к машине, открыли задний борт и стали выкидывать несчастных на землю. Пинками и прикладами отогнали на пустырь и построили в одну шеренгу спиной к дороге. А сами, отбежав назад, тоже встали в нестройную шеренгу, готовя автоматы к стрельбе.

Пленные, едва стоя на ногах, не веря в происходящее, постоянно оглядывались, что-то крича. Не долго думая, командир царандоя взмахнул рукой и выкрикнул команду… Густой грохот автоматов взорвал эту напряженную ситуацию. Царандоевцы стреляли длинными очередями, приседая и, как-то, отступая по полшага, по шагу назад. Три-четыре секунды — и все избитые вповалку лежат на земле. Расстрел! Расстрел безоружных, к которым царандоевцы боялись приблизиться в бою.

Стрельба прекратилась, и царандоевцы бросились к убитым. Ступая через трупы, они стреляли одиночными выстрелами, добивая раненых. При выстрелах в упор трупы подпрыгивали на земле. А царандоевцы регулярно наклоняются над трупами, забирая у них часы, деньги и еще что-то.

Погрузившись в свою машину ГАЗ-66, командир царандоя подбежал к командиру батальона с докладом о готовности к маршу. Коростылев пересел в свой, другой УРАЛ, и колонна начала движение в сторону расположения батальона.

Разрешив солдатам отдыхать, Коростылев с Потураевым молча зашли в свою комнату.

— Ну, как там? Как прошла операция? — спрашивали у них Костюков, Кривониша и новый прапорщик Цыбик. Коростылев с Евгением молчали и хотели напиться, чтобы навсегда забыть этот день. Но выпить было нечего. Они прилегли на свои кровати и отвернулись к стенке. Но в их глазах стоял этот расстрел. Каждый из них думал примерно об одном и том же:

— Ну, ладно, война есть война. В бою противники стреляют друг в друга. Но вот кончился бой. Кто-то кого-то взял в плен. Это тоже предсказуемая для войны ситуация. Но немедленный, неправый расстрел пленных нельзя оправдать никакими политическими идеями революции, контрреволюции, контрибуции и другими отговорками. И кто расстреливает Те, кто всегда боится идти в бой, действуя исподтишка, стреляя безоружным в спину.

И все-таки батальон был причастен к этому. И от сознания этого им становилось не по себе…

Но такое творилось по всему Афганистану и изменить ситуацию было не в их силах. 27 апреля 1982 года. Ночь. 2.00. Сильный грохот разрывов мин разбудил весь батальон. Сразу же стали слышны автоматные и пулеметные очереди. И частые разрывы мин. То ближе, то дальше, то совсем рядом. Под покровом ночи по горам к батальону выдвинулось несколько отрядов моджахедов, которые с первыми выстрелами своих минометов, открыли по батальону огонь.

До утра шел огневой бой. Батарея Коростылева стреляла из орудий, стреляли танкисты и весь личный состав батальона.

Вот так в День Саурской (апрельской) революции советских солдат «поздравляли» непримиримые моджахеды.

А 30-го апреля в батарее впервые затопили баню. Уже полгода солдаты и офицеры не могли по-человечески помыться. И вот, наконец-то, в перерывах между «боевыми», достроили баню из снарядных ящиков. Небольшая, человек на пять, банька позволяла искупать всю батарею в течение дня. Печку сделали по принципу «Полярис» на солярке, обложив ее крупными гладкими камнями из реки Логар. Настоящий полок для парилки и лавочка внизу для помывки. Горячая и холодная вода.

Конец апреля. Тепло. Перед Майскими праздниками из бригады в Гардезе в батальон приехали начальник артиллерии бригады подполковник Кривых и начальник продовольственной службы части капитан Трипедуш. Они объявили всем, что все два-три дня праздников батальон будет отдыхать и никаких выездов на заданиях не будет. Хорошо!

В бане искупались офицеры батареи и гости из части. Стали мыться солдаты. Распаренные, офицеры расположились на травке возле бани. Евгений расстелил суконное армейское одеяло, и все разместились вокруг него, сделав из газет стол посредине одеяла.

Солдаты продолжали помывку, наслаждаясь горячей водой и возможностью по-настоящему покупаться. Прапорщик Цыбик занял в девятой роте и принес немного бражки, нарезали хлеба, лука. Начпрод, капитан Трипедуш принес полную кастрюлю мясного рагу с картошкой. Наполнили кружки, выпили бражки «За возвращение домой» и с аппетитом, весело начали есть жаркое из общего котла. Настроение хорошее! Славно попарились, помылись. Солдаты купаются. Все устроено, все ладно. Прибывшие гости рассказывают офицерам батареи новости в части. Коростылев, Потураев, Костюков, Кривониша вполуха слушают их, наслаждаясь после парилки свежим горным воздухом. Все-таки и на войне бывают приятные минуты! Офицеры разговаривают, выпивая бражку и черпая из кастрюли рагу, доставая мясные кусочки посочнее. И вдруг капитан Трипедуш объявляет:

— А знаете, друзья, что рагу я сварил из собаки?

— Из какой собаки? — остолбенели офицеры батареи.

— А я одну застрелил из пистолета возле свалки, что у солдатской столовой. Их там бродячих много бегает, — отвечает Трипедуш.

Потураев позеленел от подступившей тошноты, Коростылева потянуло на рвоту. Он перекатился на другой бок от стола, с трудом сдерживая ее позывы. Другие офицеры тоже онемели…

— Ах ты, такой-сякой, — кричит Коростылев на начпрода, хватает какую-то палку и за ним. Трипедуш бегает вокруг бани и оправдывается:

— Я же хотел как лучше! Мяса-то в батальоне нет! Я же хотел как лучше!

Короче, праздничный обед был сорван. Прапорщик Цыбик вылил в яму остатки рагу, и все расстроенные ушли в казарму.

1-го Мая батальон отдыхал. Солдатам после завтрака разрешили заниматься своими личными делами: спать, писать письма, играть в волейбол.

Коростылев поднялся на «горку» к своему орудию, поздравил солдат с праздником, расспросил обстановку. Потом тоже отдыхал в своей комнате. Потураев сходил к своему другу доктору Войту, пришел в батарею и стал рисовать на листе бумаги картинку из книги «Спартак». Он рисовал простым карандашом, но получилось очень хорошо. Гладиатор Спартак на белом коне с мечом в руках. Отложив работу, Евгений сказал Коростылеву:

— Комбат, молока хочу!

— Нету, Женя, молока. Одна перловая каша в столовой.

— Тогда давай чаю организуем?

— Давай!

Они растопили буржуйку и вскипятили на ней чайник. Подошли Костюков, Кривониша, Цыбик. Впятером они пили чай из железных кружек вприкуску с комковым сахаром, рассказывая о своих планах после возвращения из Афганистана. Отдыхает весь батальон. На постах только дежурная служба: караул, часовые, боевое охранение, дежурство на «горке» у орудия. Завтра тоже выходной…

В эту ночь Евгений спал неспокойно, впрочем, как и в предыдущие. И только под утро он крепко заснул. Потураев не слышал, как посыльный штаба батальона будил капитана Коростылева.

Раннее утро 2 мая 1982 года. 5.30. Посыльный вполголоса передал Коростылеву приказ прибыть в штаб батальона с тонокартой. Тихо одевшись, он ушел в штаб. Вызваны были все командиры рот и батарей. Командир батальона майор Терещук поставил им задачу:

— Товарищи офицеры! Смотрите по карте. В районе ущелья Дахи-Нау наша авиация уже наносит бомбо-штурмовой удар по разведанным ранее целям. Нам поставлена задача: после бомбежки проверить его результаты. То есть, оцепив тот кишлак, прочесать его, выявить и уничтожить оставшихся «духов». Выезжают: один танк, саперы, седьмая рота и артбатарея. Старший в этой колонне — капитан Петраков. Вот тебе и выходной день, — подумал Коростылев, бегом направляясь в батарею поднимать ее по тревоге, ставить задачу и готовиться к выезду. Он решил взять с собой два орудия и взвод управления.

— Дневальный! Объявляй тревогу! — на ходу приказал Коростылев. Офицеры в их комнате уже одевались, вопросительно глядя на командира. Коростылев присел на свою кровать.

— Значит так, хлопцы. Выходной день отменяется. Нам поставлена задача на выезд вместе с седьмой ротой. Берем два орудия, расчеты Сердюкова и Быкова и взвод управления. Со мной едет старший лейтенант Потураев. Кривониша!

— Коростылев посмотрел на старшего лейтенанта, — остаешься на позиции на радиосвязь, при необходимости поможешь нам огнем. Костюков, ты поднимешься к орудию на «горку» с той же задачей. Женя, иди готовь расчеты к выезду. У меня все!

Офицеры разошлись по своим местам. Потураев приказал командирам орудий сержанту Сердюкову и ефрейтору Быкову готовиться на выезд. Он проверил сцепку орудий с тягачами, наличие боеприпасов, проверил свой автомат. Отъезжающие боевые машины уже выстраивались в колонну. Танк Т-62, дымя выхлопными газами, первым начал движение.

— Готовы? — спросил Коростылев Потураева.

— Так точно, товарищ капитан!

— Женя! Я на первой машине с Сердюковым, ты — на второй.

— Ясно, комбат!

К Потураеву подбежал командир взвода седьмой роты лейтенант Зиновьев.

— Женя! Ты один в кабине?

— Один, если не считать водителя.

— Давай я с тобой поеду, обговорим по дороге наше взаимодействие.

— Садись, Леша! Все веселей будет!

Лейтенант Зиновьев запрыгнул в кабину УРАЛа, за ним сел Потураев и закрыл дверь.

— Алик! Едем за первым нашим УРАЛом, — сказал он водителю Ахметову.

— Все понятно, товарищ старший лейтенант!

Танк уже выполз на дорогу из расположения батальона. За ним выехали два БТР-70 и УРАЛ капитана Коростылева. Алик Ахметов плавно тронул с места свою машину вслед за своим командиром батареи. За ними ехали остальные БТРы седьмой роты, солдаты на них сидели сверху на броне. Капитан Петраков тоже сидел на броне бронетранспортера, ехавшего сразу за УРАЛом Потураева. Взвод управления батареи разместился в кузове машины Коростылева.

Саперы сидят на броне танка под пушкой, внимательно следя за полотном дороги, чтобы не пропустить установленную мину или фугас. Не доезжая ущелья Дахи-Нау, все увидели в небе вдалеке самолеты, которые по очереди заходят в пике и метают бомбы. Горизонт весь в дыму. Справа в стороне от ущелья кружат около десятка боевых вертолетов МИ-24, готовые прийти на смену отбомбившимся самолетам.

К 7.30 колонна выехала в ущелье. Солдаты и офицеры настороженно вглядываются в обступившие их горы, стеной поднимающиеся от дороги. К этому времени и вертолеты закончили бомбить, улетев на свой аэродром в Кабуле. Ущелье проехали спокойно. На выезде из него справа показался кишлак Дахи-Нау и слева одинокое брошенное строение из глины. Этот разбитый дом стоял в десяти метрах от дороги. Проехав его, Коростылев услышал позади своей машины сильный взрыв. Он приказал своему водителю Панину остановиться. Панин принял вправо (чего нельзя делать в Афганистане) и остановился на обочине дороги. Остановилась вся колонна. Коростылев выпрыгнул из кабины и побежал назад вдоль кузова своей машины. И вдруг… вместо второго автомобиля УРАЛ видит один поврежденный и разбитый остов кузова. А кабины нет… На месте кабины огромная воронка, из которой еще тянет дымом. Коростылев не верит своим глазам. Они ехали в четырех метрах за ним. Почему взорвались они? А танк? А два бронетранспортера? А его УРАЛ? Почему никто не взорвался, а погиб Женин УРАЛ, ехавший почти в центре колонны? Как саперы в головном танке просмотрели фугас? Коростылев потерянный стоял у края воронки. Людей с погибшей машины нет. Их было в УРАЛе девять человек: трое в кабине и шестеро в кузове. Он подбежал к своему тягачу и кричит своим солдатам:

— Здесь у вас все живые?

Солдаты, присыпанные землей после взрыва, были живые и напуганные. Коростылев приказал им отыскивать тела со взорванного автомобиля. К ним подбежали капитан Петраков, саперы, солдаты седьмой роты. У Петракова взрыв произошел на глазах, так как он шел следом за погибшей машиной. Он с волнением рассказывал, как внезапно впереди земля поднялась высоко вверх и закрыла часть неба. Они успели нырнуть в люки БТРа, как огромная масса земли обрушилась на них.

Вдруг из кишлака Дахи-Нау по колонне открыли огонь. Все БТРы развернули башни в сторону противника и открыли огонь из бортового оружия. Седьмая рота развернулась и перебежками пошла на кишлак. А Коростылев с обратной стороны дороги, за разбитым домом, метрах в четырехстах заметил небольшую группу людей, убегающих в сторону гор. Закинув автомат за спину, он из кабины своей машины схватил снайперскую винтовку, взобрался на башню ближайшего БТРа и с колена стал стрелять по убегающим вдалеке «духам». Это они их взорвали. Он волнения и быстроты стрельбы он ни в кого не попал. Добежав до ближайших построек, моджахеды скрылись за нею.

— К бою! — и через короткое время гаубица открыла огонь по тем далеким постройкам, что скрывали «духов». Послеэтого орудийный расчет перенес огонь в Дахи-Нау. Солдаты взвода управления обнаружили тела убитых метров за пятнадцать справа и слева от дороги. Сначала нашли тех, кто находился в кузове. Погибшие солдаты были обезображены взрывом. У рядового Грищенко, 18 лет, была оторвана челюсть. Редженов и другой туркмен были мертвые без видимых повреждений. Командир орудия ефрейтор Быков и наводчик ефрейтор Бакуров, два земляка из Орловской области смертельно ранены. От сильного взрыва у них в глазах выскочили бельмы, грудные клетки вздуты и изо рта шла кровавая пена. Оба они были без сознания. Коростылев приказал положить раненых и убитых на плащ-палатку и такой же палаткой сверху укрыть от солнца. Было около 8.00 утра. Два солдата батареи держали эту палатку в руках над лежащими.

К Коростылеву подбегает рядовой Баранов и докладывает, что нашли останки тех, кто при взрыве находился в кабине УРАЛа. Он побежал за Барановым. Метрах в двадцати справа от дороги лежали останки водителя Алика Ахметова и лейтенанта Зиновьева. Ноги у них оторваны, черепа снесены и осталось по пол-лица. Сложили их останки на плащ-палатку и принесли к месту сбора раненых и убитых. Но нет еще одного тела — старшего лейтенанта Потураева Евгения. Коростылев и солдаты ищут и не могут найти. Один из солдат перешел на другую сторону дороги и оттуда кричит, что нашел еще одни останки. Все бегут туда. Ног и здесь у погибшего нет. Часть затылка сорвана, но лицо сохранилось почти в целости. Это был друг Коростылева старший лейтенант Потураев. Под бронежилетом тело сохранись. Положив и его на плащ-палатку, Коростылев и его солдаты принесли останки к месту сбора.

Вертолетов, которые вызвал капитан Петраков по радио, еще нет. Седьмая рота воюет в кишлаке, орудие сержанта Сердюкова бьет туда же. Второе орудие использовать нельзя — при таком сильном взрыве даже малейшая деформация ствола грозит тем, что снаряд может разорваться в стволе, уничтожив всех, кто будет рядом с гаубицей. Раненые Быков и Бакуров со вздутыми грудными клетками задыхаются. Безжизненные, с бельмами, глаза дико вращаются. На исковерканной голове Жени Потураева торчит обломочек черепа с его волосами. Он еле держится. Коростылев отломил этот кусочек головы друга и положил в карман, надеясь сохранить его как память. Кусочек черепа 3x5 см…

По количеству убитых и раненых Коростылев не досчитывается еще одного. Он подошел к воронке взрыва. В диаметре она метра три, глубиной полтора. Асфальт и спрессованная годами земля огромными глыбами лежат в воронке и вокруг нее. Вдруг Коростылев заметил на дне воронки лоскуток тряпки, выглядывающий из-под земли. Капитан спрыгнул туда и потянул за эту тряпку. Тянет и вытягивает руку. Он хватает эту руку, тянет и вытягивает солдата. Это был рядовой Махмудов. Гимнастерка на нем разорвана, ремня нет. При взрыве его из кузова подбросило высоко вверх. Он упал в воронку и его засыпало землей. Он живой! Оглушенный и контуженный Махмудов шевелит губами, пытаясь что-то сказать. Коростылев обхватив его за пояс, вытащил его из воронки. Ноги у Махмудова подгибаются, голова откинута назад. И шевелит губами. Коростылев прислушался, а он шепчет:

— Автомат! Автомат! Мой автомат!

Это был солдат, настоящий солдат! Без показухи и строевой выправки он честно, до конца выполнял свой солдатский долг.

Через полтора месяца рядовой Махмудов вернулся из госпиталя в батарею. В его расчете были уже другие люди. При выездах на задания комбат находил ему срочные и неотложные дела в расположении, и Махмудов не выезжал со всеми. Он догадывался, что командир его бережет, но и в герои не рвался. Что скажут, то и делал. Он был СОЛДАТОМ!

Саперы в это время щупами обследовали дорогу, обочины, кюветы вблизи места взрыва. Вдруг один из саперов зовет Коростылева к его УРАЛу. Он подходит и видит, что они нашли и начали обезвреживать две итальянские противотанковые мины прямо перед колесами среднего моста его машины. Коростылев знал, что в Афганистане нельзя съезжать на обочины — там могут быть мины. Так было и теперь. Когда его водитель Панин свернул на обочину, то передним правым колесом он не наехал на мины и остановил УРАЛ тогда, когда заднее колесо среднего моста не доехало до мины двадцать сантиметров. А вторая мина была практически под правой дверцей автомобиля. Коростылев с Паниным о них, конечно, не знали и остались живы чисто случайно.

Наконец-то прилетели из Кабула два вертолета МИ-8. Один сразу пошел на посадку рядом с машиной Коростылева, а другой на бреющем полете облетает окрестности, прикрывая колонну с воздуха. Капитан Коростылев с солдатами подхватили плащ-палатки с ранеными и убитыми и бегом несут их к подсевшему вертолету. Двигатель он не глушит, винты бешено вращаются, поднимая сильный ветер. Рев двигателя заглушает все звуки ближнего боя. Бортмеханик открыл дверь, и солдаты начали складывать плащ-палатки во внутрь вертолета. Последним затолкали туда Махмудова. Сквозь этот гул Коростылев кричит на ухо рядовому Баранову:

— Садись в «вертушку» и лети вместе с погибшими и ранеными. Там расскажешь, где чьи останки, как их фамилии. Потом как-нибудь доберешься до батареи попутным вертолетом!

Баранов все понял и заскочил в салон вертолета. Бортмеханик закрыл дверь, все отбежали подальше. Взревев, вертолет оторвался от земли, поднялся в воздух, пристроился ко второму, и эта пара «вертушек» унеслась в сторону Кабула.

Наступила гнетущая тишина. К Коростылеву подошел его радист Толик Глазырин:

— Товарищ капитан! Я ногу нашел.

— Какую ногу?

— Пойдемте, посмотрите.

Справа от дороги, метрах в двадцати, лежал остаток обгоревшей ноги. На ней был обут хромовый полусапожок с разорванными шнурками. Нога была обожженная и развороченная. Пальцы оторваны. Коростылев с Глазыриным присели над ней и они стали узнавать этот полусапожок старшего лейтенанта Потураева. Кроме пальцев, нога была белая до бедра. Только у двоих в батальоне были такие хромовые сапоги: сверху обрезанные и сбоку на шнуровках. Такие носили Коростылев и Потураев. Коростылев и сейчас в таких. Значит, это нога Жени Потураева. Нога здесь, а его останки тела силой взрыва были откинуты на другую сторону дороги.

— Толик, принеси сюда лопату.

Глазырин побежал к УРАЛу и принес лопату. Коростылев взял ее и стал рыть ямку под могилу для ноги. Вырыл глубиной чуть выше колена и отложил лопату.

— Помоги, — сказал он Глазырину.

Вдвоем они приподняли ногу погибшего и положили в могилку.

— Толик, неси плащ-палатку.

Ею они накрыли оторванную ногу Потураева, и Коростылев зарыл могилку. Так он в первый раз похоронил друга в земле Афганистана. Но предстояли похороны и вторые…

Коростылева опять зовут саперы. Они обнаружили присыпанный землей электропровод, лежащий от воронки и дальше, к кишлаку Дехи-Нау. Метров тридцать от дороги провода не видать — присыпан землей, а дальше лежит поверх земли. Саперы объяснили ему, что был взорван фугас, 250 (двухсотпятидесяти) — килограммовая бомба, давно закопанная глубоко в землю, на месте старой небольшой воронки от противотанковой мины. Раньше все они неоднократно над ней проезжали. А сегодня «духи» решили с ее помощью остановить советскую колонну. Провели к фугасу провод, замаскировали его и один из моджахедов сидел в кишлаке с голыми концами провода у клемм аккумулятора. Выбрав себе цель, он приложил концы провода к клеммам, сработал установленный на фугасе электродетонатор, и произошел взрыв.

Вот почему ни танк, ни Коростылев не взорвались. Фугас был управляемым. Кого душман хотел — того и подорвал.

Саперы по проводу вышли на один из дувалов кишлака и принесли оттуда небольшой аккумулятор японского производства. Провод они смотали.

Седьмая рота отработала в Дахи-Нау, и снаряды у орудия Коростылева были на исходе. Капитан Петраков дал команду возвращаться в расположение. Подбитую гаубицу прицепили к танку.

Коростылев вернулся в расположение без одного своего расчета. Погибли восемь человек:

— старший лейтенант Потураев Евгений, 24 года.

— лейтенант Зиновьев, 21 год

— рядовой Ахметов, 19 лет

— ефрейтор Быков, 19 лет

— ефрейтор Бакуров, 19 лет

— рядовой Реджепов, 19 лет

— рядовой Гусманов, 18 лет

— рядовой Грищенко, 18 лет

Быков и Бакуров скончались в вертолете, о чем Коростылеву сообщили по радио.

Уничтожен артиллерийский тягач УРАЛ и выведено из строя орудие. Потери для небольшого подразделения, как батарея Коростылева, ощутимые. И в физическом смысле, и в моральном. Приехав в расположение батальона, Коростылев связался по радио с командиром бригады:

— Я — Пермь! Разрешите мне сопровождать погибшего старшего лейтенанта Потураева в Союз на захоронение.

— Пермь! Вы были в отпуске за этот, 1982 год?

— Нет, не был.

— Пермь! Разрешаю Вам сопровождать погибшего. Добавляю Вам на это десять суток и заодно оформите себе очередной отпуск.

— Понял! Конец связи.

Настроение у Коростылева было никакое… Он потерял своих солдат. Потерял своего друга. Пусто стало в их комнате. Пусто и тоскливо. Костюков и Кривониша тоже в скорби притихли. Коростылев все еще не мог поверить в то, что вот так быстро и просто можно потерять своих товарищей. Но осколок головы Потураева наяву напоминал об этом…

На следующий день, 3 мая, в батальон пришел начальник ХАД (госбезопасность) провинции капитан Бабрак. Одет он был в национальную одежду: белые рубашка и шаровары, белая чалма на голове. Он сообщил, что по данным разведки в кишлаке Исарак прячутся бандиты из Пакистана. Они шли ночью, а засветло укрылись в нескольких домах кишлака. Коростылев с Бабраком поднялся на «горку» к орудию. Вся местность у них была как на ладони. Километрах в пяти был виден кишлак Исарак. Над ним уже кружились два вертолета МИ-24, стреляя из НУРсов по нескольким домам. Бабрак, глядя в бинокль, уточнил Коростылеву цели.

— Заряжай! — приказал Коростылев своим солдатам, сам встал к прицелу и открыл огонь по домам, где прятались моджахеды. Третий снаряд разворотил первый дом, потом он уничтожил и другие. В это время бронегруппа 7-й роты выехала туда для проверки авиационного и артиллерийского удара. У одного из убитых «духов» они обнаружили ценное письмо. Один из руководителей моджахедов сообщал другому, что он намерен уничтожить их батальон и на базе провинции Логар объявить отдельную республику, независимую от всего Афганистана, и он просит в этом помощи. Снаряды Коростылева присекли осуществление этих бредовых планов. Письмо переправили в разведотдел армии.

Стало известно, что завтра, 4 мая, в Гардез идет колонна мимо батальона, и Коростылев стал собираться в дальний путь. А каким он в действительности окажется дальним, Коростылев еще и сам до конца не представлял… Он собрал немногочисленные вещи Евгения. С колонной в батальон пришла почта. Среди пришедших писем было письмо и Евгению от Натальи. А Жени уже нет… Коростылев взял это письмо с собой в дорогу. Накоротке попрощавшись с батареей, утром четвертого мая он на бронетранспортере вместе с колонной уехал в Гардез, в штаб бригады, для оформления документов на погибшего и своего отпуска.

В штабе части Коростылев оформил все документы и получил отпускной билет. Теперь нужно искать вертолет в Кабул, где в морге лежат останки друга. Вертолет нашелся на другой день, 5 мая. В МИ-8 загрузили еще два трупа незнакомых ему солдат, прикрытых белыми простынями. Они погибли здесь, в Гардезе, когда колонной поехали к источнику за водой для части. Колонну обстреляли. Привезли воды и погибших. Так Коростылев и полетел: несколько незнакомых солдат и офицеров на железных лавочках вдоль бортов вертолета и между ними носилки в ногах. Полетели сначала в Газни, где стоит советский мотострелковый полк. Зачем туда летели — никто не знал. Посадка в Газни, двадцать минут покурили у вертолета, взлет и курс на Кабул.

Вертолет летит над горами, у Коростылева мысли черные, невеселые, два трупа лежат у его ног. И впереди — сопровождение погибшего домой, встреча с родными Потураева. Коростылев как представит все это — еще тоскливее становится и сердце начинает ныть.

Через час с небольшим вертолет пошел над Кабулом. Внизу квадратики глиняных домов, плотно прилипших друг к другу. Вот и аэродром, посадка. Через взлетное поле видны палатки пересыльного пункта, где полгода назад Коростылев знакомился с Афганистаном.

Он спросил у летчиков, где находится морг. Экипаж указал на место в конце рулежной дорожки, обнесенное высокой маскировочной сетью. Коростылев заходит на эту маскировку. Здесь стоят три больших палатки в ряд. Одна под мед. экспертизу с двумя столами для вскрытия трупов при необходимости и две палатки под холодильные камеры, где содержат погибших перед отправкой на Родину. Получалось так, что на одном конце аэродрома находится пересыльный пункт для прибывших живых, а на другом — «пересылка» для «убывающих» погибших.

Перед палатками участок местности забит свежесколоченными гробами. Они лежат друг на друге, напоминая горы. Горы гробов. Деревянные, окантованные в цинковые ящики. И горы крышек от гробов. Таких же деревянных, обитых цинком. Сотни гробов. Самолеты приземляются с солдатами и офицерами на пополнение, а здесь, за маскировочной сетью, их ждут горы гробов.

Несколько солдат, работающих в морге, в стороне от палаток обивали заполненные и запаянные гробы нестругаными досками. Сверху такого ящика малярной кистью коричневой краской обозначают фамилию погибшего, владельца гроба. Таких ящиков стоит уже штук пятнадцать. Коростылев подходит к ним, читает и находит несколько знакомых и родных фамилий: Грищенко, Потураев, Зиновьев, Ахметов, Реджепов, Быков, Бакуров, Гусманов.

Именно так, без заглавных букв, было намалевано на досках из горбыля, в которые заколотили гробы его, Корос-тылева, боевых друзей и других незнакомых ему солдат и офицеров.

Позже Коростылев вспоминает кадры кинохороники церемонии отправки погибших солдат в армии США из Вьетнама, Кувейта и других горячих точек. Цинковый гроб, обшитый полотном национального звезднополосатого флага, до самолета сопровождает почетный караул морской пехоты с карабинами.

Так же торжественно встречают этот самолет и в Америке. Караул, губернатор штата, последние почести…

А у нас… Малярная кисть, горбыль. Уже это одно характеризует отношение страны к своим подданным. Как были не личностями, а «массой», так и остались. «Массы» можно оставлять без зарплат и пенсий, отключать электроэнергию в домах, учить детей в холодных школах…

Постояв над этими ящиками, Коростылев пошел искать начальника морга. Им оказался старший лейтенант Марат, который собирался ехать в штаб Армии, чтобы проставить там печати на пачку свидетельств о смерти. Штаб находился на другом конце Кабула. Его Коростылев, собственно, и не видел и напросился с ним в поездку.

— Садись! — коротко сказал Марат, взял автомат и сел в кабину ГАЗ-66. Водитель тоже с автоматом. У Коростылева, отпускника, оружия нет. Он запрыгнул в кузов и поехали они через весь город километров десять. Теперь Коростылев рассмотрел город целиком. Многолюдный и многоярусный. Не многоэтажный, а именно многоярусный. Бедные домики из глины ярусами поднимаются по горам справа и слева. Воды там нет. Там работают водоносы. Взрослые и дети носят из низины воду в бурдюках и продают.

Народу и машин много. По правде, Коростылев с неприязнью глядел на улицы Кабула и на его жителей. Мужчины в чалмах, женщины в паранджах — все чуждо. Здесь своя культура Востока, которая была ему не по душе. Тем более, все они враждебно настроены против советских войск, а значит и против него, Коростылева. Это тоже не добавляло ему любви к городу, его жителям. А тем за что русских любить?.. С такими мыслями подъехали они к штабу Армии. Он размещался в бывшем Президентском дворце Амина. В конце декабря 1979 года спецназ «Альфа» из Москвы взял его штурмом, убили президента и поставили у руля Бабрака Кармаля, который ехал следом за ними на башне советского бронетраспортера. Так произошел переворот «афганских революционеров» и таких, как Коростылев оказались в «объятиях» моджахедов в горах по всему Афганистану.

Вокруг штаба-дворца построены нашими войсками несколько щитовых бараков, называемых модулями, где располагаются некоторые службы штаба и спальные помещения для их работников.

Марат пошел по своим делам, а Коростылев стал знакомиться с этими постройками. В одном из модулей оказался наш русский магазин. Коростылев заходит туда. Боже мой! Здесь даже продавцы — женщины! Наши, русские! Коростылев, как и все его однополчане, полгода не видел женщин, даже издалека. У них в горах их просто нет.

А тут! В одном отделе стоит в джинсах, в другом — в платье. Бог мой! У Коростылева аж голова кругом пошла. Он вышел на улицу и закурил. Ему тридцать лет, вроде еще не старый и такое кино не для него…

Стоя напротив магазина, Коростылев открыл «страшную тайну»… В штабе Армии, оказывается, «воюют» по распорядку дня. Не как они, в провинции, не знают ни дня, ни ночи, а по распорядку дня: с 8.00 до 18.00 с перерывом на обед. Вот как раз время перерыва в их «войне» не было. Идут в магазин офицеры, толпы женщин. Машинистки, писари, еще, неизвестно кто, они в штабе здесь. Закупили полные руки бутылок с минеральной водой и идут в свои спальные помещения на обед. Мимо Коростылева проходит низенький и толстый майор с минералкой в руках. Справа и слева его держат под руки две молодые и симпатичные русские девушки. Смеясь и щебеча, они прошли рядом с Коростылевым. Ошарашенный, он стоял дурак дураком. Оказывается, не все на этой войне воюют одинаково! Оказывается, не все пьют воду из грязных арыков и едят пластилиновый черный хлеб и собачатину! Оказывается, не всех на этой войне едят вши! Оказывается, и женщины у них на войне есть! Оказывается, и воевать можно по распорядку дня с перерывом на обед!

Коростылев стоял, как облитый грязью… Его солдаты и офицеры на другом конце города лежат в гробах, так и не поевши досыта напоследок, не смыв до конца полугодовую грязь с тела.

А тут… По распорядку «воюют»… Они, что ли, эти штабники будут заботиться об укрытии гробов национальным флагом? Да зачем? Есть минералка, есть Людочки да юбочки.

Коростылев считал это оскорблением себя и своих погибших друзей. И стоял обомлевший от всего увиденного. Раньше ему казалось, что все одинаково тянут лямку, всем тяжело. А этим тяжело, когда в магазин не завезут минералку. У него и так не было настроения, а тут вообще интерес к жизни пропал. Ты смотри на них, по распорядку…

Капитан пошел к своей машине. Недалеко от стоянки его вдруг окликнул знакомый офицер, майор Лопатин, начальник медицинской службы их десантно-штурмовой бригады. Он днем раньше прилетел сюда из Гардеза по своим, медицинским делам. Лопатин удивился, увидев Коростылева:

— О, Николай, привет! Какими путями занесло тебя в штаб Армии?

— Действительно, занесло, — подумал Коростылев и рассказал о подрыве, о гибели своего расчета, Потураева.

— Так ты летишь в Союз? — спросил Лопатин.

— Лечу.

— И отпуск у тебя после захоронения Потураева?

— Да.

— Николай! Здесь, в медицинском отделе штаба есть путевки в санаторий. Хочешь, я тебе прямо сейчас принесу? На тебя и твою жену.

— А куда путевки?

— В военный санаторий в Гурзуф, — отвечает Лопатин.

— Где это?

Слово «Гурзуф» вызвало у Коростылева ассоциацию с чем-то нерусским, кавказским что ли…

— Ну вот, — думает он, — снова горы, чужая речь…

Начмед восклицает:

— Да ты что! Это же Южный берег Крыма! Море, пальмы, кипарисы!

А Коростылев, к стыду, действительно даже не слышал до этого о существовании Гурзуфа в Крыму. Да и в Крыму он ни разу не был.

Попросив его подождать, майор побежал в здание штаба и быстро вернулся с двумя путевками. Вот так, случайно, с путевками в Крым и с документами на погибшего друга в кармане, Коростылев пришел к своей машине. На путевках обозначено время прибытия в санаторий — 11 мая 1982 г. Его товарищи погибли 2 мая, сегодня 5 мая. Может, успеют на самолете-то. Но все произошло по-другому…

Пришел Марат, и они вернулись на аэродром в морг.

Утром 6 мая солдаты Марата перевезли ящики с гробами к военно-транспортному самолету АН-12. Загрузили в него шестнадцать гробов. Экипаж самолета тросами закрепил их в грузовом салоне. Погрузились и сопровождающие офицеры, прапорщики и сержанты. На каждый гроб — свой сопровождающий. Он остается со своим грузом в том городе, где погибший будет захоронен.

Четырехмоторный самолет АН-12 запустил двигатели, разбежался и медленно поднялся над Кабулом, сразу же делая левый крен, чтобы не столкнуться с горой.

Уже больше часа монотонно гудят двигатели. Самолет летел над горами Афганистана. Капитан Коростылев с другими попутчиками сидит среди гробов отрешенный от всего мира. Цинковые гробы запаяны солдатами Марата кое-как, в полевых условиях. Сквозь щели по салону самолета идет густой трупный запах. Коростылева, как и всех, подташнивает.

Самолет пошел на посадку. Ташкент? Они в Союзе??? Нет, это не Ташкент. АН-12 приземлился на юго-западе Афганистана на аэродроме города Шинданд. Недалеко граница с Ираном. Здесь дислоцируется советская мотострелковая дивизия, которая тоже ведет постоянные бои с бандформированиями. Задняя рампа самолета открывается и в него загружают еще десять гробов. Итого в салоне двадцать шесть ящиков. Снова взлет и курс на север, в Ташкент.

Ташкент… На военном аэродроме «Восточный» у сопровождающих погибших пограничники проверили документы, проставили необходимые штампы в паспортах и проводили на таможенный досмотр. Здесь чиновники таможни перерыли немногочисленные вещи Коростылева и вещи погибшего старшего лейтенанта Потураева.

После таможни сопровождающих встречал майор Петренко. Он начальник отдела штаба туркестанского военного округа по отправке погибших в города и села страны для захоронения. Должность эту в штабе округа ввели только на период войны в Афганистане. Должность была тягостной, мрачной, черной. Каждый день иметь дело с погибшими. И майора Петренко все звали «Черным тюльпаном». Отсюда пошло и название самолетов, которые перевозили гробы по всей стране.

«Черный тюльпан» — самолет с гробами. Он стал страшным символом советского народа. Туда, где приземлялся «Черный тюльпан», приходило горе с известием о гибели сыновей, мужей, отцов и братьев. Люди со страхом следили за полетами «Черного тюльпана» — самолета АН-12. Где он совершит посадку? У нас? Или пролетит дальше? В страхе за своих близких, воевавших в Афганистане, жила вся большая страна — Советский Союз.

Майор «Черный тюльпан» объяснил всем, что сейчас все гробы выгрузят из самолета и он вместе с его командиром составят маршрут полета по стране, учитывая места посадок по адресам погибших. Затем самолет снова будет загружен согласно этому маршруту: те ящики, что летят дальше, будут размещаться ближе к кабине пилотов. А те, которые нужно выгружать раньше, грузятся ближе к хвосту. То есть, посадка — очередной с краю гроб. Опять посадка — опять крайний ящик.

Ночь Коростылев провел в солдатской казарме. Вместе с офицерами и прапорщиками купили водки и помянули погибших.

Утром 7 мая 1982 года их АН-12 был готов к полету. Гробы загрузили согласно маршруту, самолет заправлен, экипаж на месте. Случилось так, что ящик с гробом Евгения, который сопровождал Коростылев, выгружается последним за весь полет. Он лежит у самой кабины. Коростылеву предстоит лететь через всю страну, сделав двадцать шесть взлетов и посадок по числе погибших. Лететь ему на Украину, в Ворошиловградскую область, в город Коммунарск (ныне Алчевск Луганской области). Самолет взлетел и взял курс на Ашхабад.

Майор Петренко из Ташкента по имеющимся адресам погибших должен дать телеграммы во все областные военные комиссариаты о прибытии в их область тел погибших с предписанием о их встречи и организации похорон.

В Ашхабаде самолет Коростылева стоял пять часов. Некому было оставить ящик с погибшим, не так оперативно работали военкоматы. Оставлять здесь нужно было солдата Коростылева — рядового Реджепова из погибшего артиллерийского расчета. Наконец приехал грузовой автомобиль с солдатами и офицером военкомата. Выгрузили Реджепова, Коростылев молча попрощался с ним.

«Черный тюльпан» полетел дальше над Туркменией в город Небид-Даг. Он находится в песках пустыни Кара-Кум. Здесь тоже после долгого ожидания встречающих разгрузили ящики с погибшими солдатами-туркменами.

Был уже вечер. Экипаж самолета должен отдыхать. Капитан Коростылев был одет в такую же форму, как и летчики: фуражка с голубым околышком, кант на брюках и просвет на погонах — тоже голубой. Летчики и десантники ничем, кроме эмблем, не отличаются по внешнему виду. Да и хорошо познакомился Коростылев с экипажем и стал как бы одним из его членов. Особенно он сошелся с командиром АН-12 капитаном Федоровым. Коростылев и Федоров Виктор были одного возраста, одного воинского звания и понимали друг друга с полуслова. Может быть, поэтому все сопровождающие остались ночевать в гостинице на аэродроме, Небид-Дага, а Коростылев вместе с экипажем на автобусе поехали на базу летчиков в сорока километрах от города. Асфальтированная дорога тянется среди песков. То тут, то там видны одинокие верблюды, бродившие по пустыне и жующие верблюжью колючку.

База отдыха представляла собой несколько деревянных щитовых домиков на берегу небольшого озерца среди песков. Утром их на этом же автобусе привезли к самолету. Взлет, и «Черный тюльпан» летит в обратную от Небид-Дага сторону, на восток за 1800 км, в Алма-Ату — столицу Казахстана (в настоящее время столица другая — город Астана, бывший Целиноград).

В Алма- А те разгружают водителя батареи Коростылева Алика Ахметова. Глядя на его гроб, Коростылев невольно подумал о том, что злой рок преследовал тот УРАЛ, на котором погиб весь взорванный орудийный расчет вместе с командиром, старшим лейтенантом Потураевым.

И действительно, сначала он не заводился в автопарке Кундуза, потом пробили ему радиатор, отчего автомобиль остался на дополнительный ремонт и не смог уехать вместе со своим подразделением. Совершая марш не со своей колонной, он был подбит и в его кабине погибли двое солдат. Затем его наспех отремонтировали в Пули-Хумри, потом в Гардезе. И в расположении батальона Алик Ахметов вечно его ремонтировал. И вот он подорвался на фугасе и этого УРАЛа не стало совсем. Вместе с людьми…

Воюют люди. Воюет техника. Она-то как оказалась на войне? И если бы могли говорить машины, то люди услышали бы вот такую исповедь, исповедь грузовика:

«Наше зачатие тоже происходит в чреве. В чреве земли. Чумазые люди, шахтеры, выгребают оттуда тонны железной руды и везут ее в доменные печи. Оттуда горячей струей вытекает семенная жидкость — расплавленный металл. В специальном сборнике он соединяется с женской клеткой. Зовут ее — присадка. Это очень интимный момент. И основа будущего ребенка, простите, будущего автомобильчика готова. То есть готов материал, из которого мы получаемся. Листовое железо, хромированная сталь и все такое другое, о чем и говорить-то неудобно, говоря о процессе зачатия. На этой стадии мы тоже толкаемся то ручкой, то ножкой, когда из нас мощные прессы формируют крылья, бамперы, кабины. Но самый ответственный момент нашего зарождения наступает при формировании нашего сердечка, несколькоцилиндрового моторчика. Наш папа должен здесь быть ювелиром со штангенциркулем в…, нет-нет, в руках.

Мне кажется это неправильное выражение: работает, как часы. Нужно работать, как наше сердечко-моторчик. В нем все вымерено до микрона, зашлифовано, захромировано. А часы? Одно колесико грубо цепляет другое — и все! Но это, наверное, потому, что часы всегда на виду, а наше сердечко, как у всех, надежно прикрыто грудью, то есть, капотом, нужно сказать.

Каждые мама и папа планируют семью. Сколько мальчиков, сколько девочек. Я хочу быть девочкой. Недаром говорят: первая нянька, вторая лялька. Меня бы родители одевали в красивые платьица, нет, опять не так, в красивые чехольчики, купали бы в импортной автошампуни. Выберут красивое имя. Есть много красивых наших, девичьих имен. Ну, например, «Волга», «Лада», «Тойота». Нет, «Тойотой» не хочу зваться. Это что-то восточное, не наш менталитет. «Шкода»? Тоже не то. Это там, в Чехии, нормальное имя, а у нас меня задразнят: «Шкода — не жди приплода!» Не надо! А может, мои мама и папа из тех, кто назвал свою первую дочь «Мерседес»? А вдруг? Я тоже хочу называться «Мерседес». Какая будет у меня жизнь! Я буду ездить вместе с принцессами и президентами. На приемы и презентации. Вот жизнь! Галантные попутчики, пассажиры и водители будут с меня пылинки сдувать. А уж я о них как буду заботиться! Ни разу не заболею, ни разу не попаду в больницу, что такое, все путаюсь, не попаду в мастерскую. Они во мне не ошибутся, горя знать не будут.

Ой! Ой! Ну вот! Начались схватки! Ой! Как тяжело моему конвейеру! О-ой! Ну, еще, чуть, чуть… Еще. Так, так…

Ой, что это такое? Какая-то грубая получилась правая ручка, то есть крыло, извините. И левая тоже. Да что же это такое? А голова? Простите — кабина. Это же уродина какая-то! Большая и квадратная. Что делают эти грубые акушеры, то есть сборщики? А колеса? Я мечтала о маленьких и нежных шинах. А это? Тяжелые и неподъемные топтуны. И туловище, кузов, какой-то большой. Как же я буду ездить? Какой же для этого нужен моторчик? А-а! Ну, вот! Его на тале мне опускают под капот. Ничего себе! Этот же целый мотор! Да еще восьмицилиндровый! Жаль, рухнула надежда. Я не девочка. Но и мальчиком можно родиться приличным: «Опель» или там «Ниссан». Как же быстро летит у новорожденных автомобильчиков детство. Длиной в конвейер. Кем же я получусь? И глаза большие. Извините. Больше ошибаться не буду. И фары большие… А ошибаться я уже точно не буду. Вон, появились первые извилины в кабине. Видите? Не ошибся. Не назвал же ее какой-то головой. Эти извилины разноцветные. Ну очень извилистые эти провода. И дяди автоэлектрики накрутили их по всей кабине. Видите, опять не ошибся. А вот и пластинку с именем прикрепляют. Дайте же повнимательней рассмотреть. Что это? Какое имя дали мне? Зачем? Меня назвали «Уралом»…

И получился я большим, громадным и сильным грузовиком. Наверное, в моей родословной нет голубого бензина…

Теперь мне всю жизнь работать на тех самых принцесс и президентов. Я ведь рабоче-крестьянского происхождения. Вози им теперь деликатесы, вроде капусты и картошки. Что? Они не едят этого? Омары? Не слыхал о таких. Другие машины им возят другие продукты? Значит, не судьба. Буду пахать всю жизнь в колхозе, по ухабам и по стерне. Но это еще не страшно. Лишь бы не было войны… На войне мне не выжить. Ведь сделали меня в понедельник, какие-то хромосомы у меня внутри больные. Вон, люди говорят, что я с браком. Буду уж лучше в колхозе, на свежем воздухе.

Вот уже грузят на железнодорожную платформу. Повезут в колхоз. Лучше бы на Кубань или на Украину. Там привольный ветер, хорошие дороги. Не то, что на моей родине, на Урале, в Нижнем Тагиле. Тагил, да еще и Нижний! Это сплошная тайга, бездорожье, переправы вброд. Бр-р-р! С моим здоровьем лучше Украина. Точно! Едем на юг! Я им хлеб возить буду и бидоны с молоком. Живут же там машины и я проживу. Интересное путешествие получается. Едем среди песков, жарко. Вроде, про пески на Украине я не слышал Кара-Кум? Зачем Кара-Кум? Это же не Украина, а Туркмения!? И люди в зеленых фуражках. Делают отметки в моем техпаспорте. Афганистан? Я туда не хочу! Там война! Я больной. Почему не проводят техосмотр? Они увидят, что я с браком.

Почему нет здоровых машин? «Линкольнов, Феррари, БМВ, Опелей, Вольво? Конечно, их родители богатые, сунули кому надо… А что мои? Работяги в Нижнем Тагиле. Вот нас на эту войну и загнали. Смотрите, кругом рабоче-крестьянская армия: МАЗы, КРАЗы, ГАЗы, ЗИЛы. Тоже из бедных. На тех катаются, а на нас выезжают…

Все. Прицепили за меня какую-то железяку. Все ее пушкой зовут, орудием. Буду тянуть солдатскую лямку вместе с ней. И в кузов запрыгнули люди в панамах, артиллерийский расчет называется. И командир их с водителем в кабине. Ничего звучит! Артиллерист я теперь!

Ох, и поездил на мне этот артиллерийский расчет. Сколько мы горя хлебнули с ним на нашем автомобильном перевале Саланг. Он ведь самый высокий в мире, около 3000 м. Надо же! Внизу хлопок цветет, а здесь снежная буря. Мне кислорода не хватало, аж кипел! Хорошо, расчет помог. Я притих, а они сзади меня плечами, плечами… Правильно говорят, любишь кататься…

А тут какие-то придурки с намотанными на голове чалмами стали стрелять в нас из железных палок. Я и так больной, а они мне по колесам, по бортам. Чуть в кабину не попали. Хорошо, что мои попутчики отцепили пушку и отогнали тех нахалов. Все же с пушкой лучше. Я-то и драться не умею. А она в какой-то секции боевого единоборства училась. А-а! Вспомнил! Называется полигон. Хорошо ее там обучили. Молодец!

Зато кормят, заправляют меня здесь вволю. Пей — не хочу! Были как-то в Пули-Хумри. Какая там заправка! Не то, что солдатские столовые! Длинная и толстая труба полная бензина! Мы к ней сразу с двух сторон всей колонной становились и заправлялись за десять минут. Пятьдесят машин за десять минут. Слабо?

Нас, УРАЛов, в батарее девять машин. Вшестером мы возим за собой пушки, а трое еду к ним — боеприпасами зовутся. Мы под их защитой. Не то, что те, две салаги ГАЗ-66 из взвода управления. Возят какую-то ерунду: дальномеры, буссолы, телефонные катушки, бинокли, радиостанции. Ну как ты будешь отбиваться от бородатых придурков радиостанцией? Учишь их, молодых, учишь. Все морды им побили, без толку! Это у них, в панамах, нет дедовщины. А у нас будь здоров! Все ГАЗ-66 уже безносые ездят.

Правда, и мне доставалось не раз. Нет, не от своих. А от тех, с железными палками, которые стреляют слева и справа по дорогам. Началось все с переезда моего автопарка. Два года я жил в провинции Кундуз. И придумали те, не в панамах, а которые в фуражках в Кабуле ходят, перебросить наш автопарк на юго-восток Афганистана в провинцию Пактия, в Гардез. Автопарк спланировал переезд тремя колоннами: первого декабря 1981 года, второго и третьего. Каждый день машин по девяносто. Ну, меня как старослужащего, конечно, назначили в первую колонну вместе с моей батареей. Нужно ехать, а я не могу завестись. Мотор не запускается. Говорил же я на границе, что брак у меня, болезнь такая. Или здесь надорвался? На Салангах этих? Батарея ушла без меня. И со второй колонной я не уехал. Что-то серьезно я забарахлил. А тут еще эти бугаи, гусеничные бронетранспортеры, стали меня таскать по автопарку на жесткой сцепке-трубе. Труба сорвалась и пробила мне радиатор. Это похуже, чем мочевой пузырь у солдат. Хорошо хоть запаяли к выходу последней, третьей, колонны. Оставили при мне двух солдат: Матчанова и Рахманова. Туркмены они. Кара-Кум. Жаль их мне. Я-то и так болен, а они здоровые ребята. Только жить да жить. Натерпятся они со мной…

Выехали из Кундуза. Еду, вроде, хорошо. Но, что это? Баглан? Стреляют? Не надо! Меня же только вчера отремонтировали! И в кабине всего два солдата. Зачем они вам? Ох, как густо стреляют. Кх-хх. Попали в мой мотор… Водитель Рахманов уже убит. Навалился грудью на мой руль. А Матча-нов не может открыть дверь и выскочить в кювет. Заклинило мою дверь. Ну же, Матчанов, давай через окно! Правильно понял. Уже наполовину вылез. Железная трещотка, пулемет, пробила ему спину… Теперь мы втроем останемся в этом Баглане. Хорошо, хотя эти бугаи, БМД, отбиваются. Я-то без пушки. Мои раньше уехали, а меня болезнь подвела. Теперь надолго остановился, хорошо, если вообще не подожгут. А это кто проезжает мимо на полном газу? Старший по колонне подполковник Горький. Он, что, убегает? Так и есть. Всех, в панамах, бросил и уехал на земляке, таком же «УРАЛе». Кто же будет командовать обороной? А, есть кому. Молоденький лейтенант взял на себя команду. Грамотно управляет боем. Хотя мне уже все равно. Пусть хоть бы молодежь выживет. А подполковник зря-я… Струсил, что-ли? Смотри, долго бой идет. На мне уже живого места нет. Весь в дырках. В стеклах, в колесах.

А вот большие дядьки, танки, идут со стороны Пули-Хумри! Это за ними ездил подполковник? Тоже молодец! Вон как дядьки сравняли дувалы и бой сразу прекратился. Моих убитых вытащили из кабины, а самого прицепили к этому дядьке-танку. Он хоть и грубый, но душевный, дотащил до мастерской в Пули-Хумри. Здесь меня подкрутили, подварили, подкачали. А вон уже и знакомый за мной приехал, старший лейтенант Потураев. Душевный человек. Всегда угостит запчастью. Опять мы с ним через Саланг перебирались, ночевали в Кабуле и вот приехали в Гардез. Он оставил меня в местном автопарке для капитального ремонта, а сам уехал в нашу батарею в провинцию Логар. Потом заберут. Делали меня, делали. Они же не знают, что я сделан в понедельник. Думали нормальный. Но сделали чуть-чуть, уже немного дырму.

Уже февраль, снег выпал. Вот и наш комбат за мной приехал с водителем Аликом Ахметовым. Этот казах молодец. Знает толк в нас, «УРАЛах». С ним я доеду до Логара. Комбат пошел получать в медроте медикаменты для батальона по заявке их доктора Войт Владимира, а Алик проверил масло воду в радиаторе и запустил мое сердце. Фу, путаюсь, как маленький. Запустил мой мотор. Комбат поставил большую коробку с таблетками в мой кузов, сел в кабину рядом с Аликом и с попутной колонной поехали из Гардеза к нам, в Логар. Перевал Терра. Сугробы снега. Одна колея. Что это? Застопорились все мои шесть колес! Сплошной тормоз! Раздат-ка у меня больная. Говорил же на границе — проверьте. А теперь что делать? Вон комбат как матерится!..

К нему прибежал старший колонны с солдатами и меня под зад, то есть, под кузов, толкают с дороги, освобождая колею для других. Оставляют нам одну боевую машину десанта — БМД и уезжают. Холодно на перевале. Высота. Снег. Мороз. Комбат с Аликом бегают вокруг меня. Побегайте! Не все ездить тут… Смеркается. Неужели будем ночевать в горах? Так и без тех, с бородами, можно загнуться. То есть, вода в радиаторе замерзнет. Вроде, за нами приехали из Логара. Так и есть! Целый дядька-танк пришел. Ну и молодец! И сцепка у него хорошая — гибкий трос. Что они понимают, эти комбат и Алик Ахметов? Кричат танкисту, что по горам на тросе буксировать нельзя, улетим в пропасть. Ну, разве они нормальные? Молодец танкист! Прицепил меня за трос и не стал слушать никаких комбатов. Сильно там. А может, у него не было ничего, кроме троса? Кто его знает? Главное — едем. Ой! Стой, танк! Спуск, крутой поворот! Ведь меня несет прямо в пропасть! У меня же ничего не работает! Хорошо, хоть Алик, как-то управился с моим рулем. Не-ет! По таким загзагам лучше ездить за трубой. Но поздно. Доедим ли? Этот черт вон как идет. Сильный, гад.

Слава автомеханику! Приехали. Ба-а! Да тут вся моя батарея! Мои земляки. Даже эти ГАЗ-66 кажутся родными. Теперь я дома. И не дам больше трогать этих молодых. А как меня отремонтируют, и мы все вместе будем мотаться по провинции Логар.

Хорошо весной! И жить хорошо. Алик меня довел до ума, поменял масла, обтяжку сделал. Как новенький. Если бы не тот день моего рождения…

Он меня помыл, колеса подкачал, как к празднику. Что? Правда праздник? 1-е Мая? И завтра отдыхаем? Хорошо! Но что-то у комбата с отдыхом не сошлось. Уже утром, 2 Мая 1982 года, он забегал, поднимая всех солдат, и те цепляют ко мне пушку. Выезд на боевые? А обещанный отдых? Все, как не у всех машин.

Алик запустил мой двигатель. В кабину садится Потураев, а с ним лейтенант Зиновьев из седьмой роты. Он-то зачем? Я же больной. Едем до ущелья Дахи-Нау. Не нравится мне это место. Не зря солдаты в кузове сидят с автоматами наготове. Редженов, Грищенко, Быков, Махмудов. Этот вечно хмурый. Серьезный мужик. Как я. Один Бакуров что-то развеселился. А комбат со мной не поехал. Обиделся за перевал? Едет передомной в пяти метрах на моем земляке. И тоже с пушкой. Защитницы наши. Наконец-то ущелье кончается. Справа, я знаю, будет кишлак Дахи-Нау, а дальше, слева, пост Царандоя.

Ой! Ой! Куда это я? Что со мной? Мне же больно!!! Почему я в воздухе и летят в стороны мои крылья, колеса, двигатель и кузов??? Взорвался? А солдаты??? Не-е-ет!!! Не хочу умирать в чужой стране! Хочу домой в Нижний Тагил! Он мой самый родной! Хочу! Хо…

У машин, как у людей, своя судьба…

Следующий пункт назначения. Город Ленинск. На картах этого города нет. Это всегда был засекреченный объект. В народе его знают, как космодром Байконур. Он находится в южной части Казахстана на берегу Сыр-Дарьи. При подлете к Байконуру из иллюминаторов все видят стартовые площадки ракет.

В Ленинске выгружают незнакомого Коростылеву погибшего солдата. На автобусе экипажи сопровождающих везут в жилой городок. Это — оазис среди голой степи. Городок опоясан высокой металлической сеткой. Одни ворота для въезда по пропускам. В городке трех- пятиэтажные дома, тенистые аллеи, красивые площади с титанами. В местном госпитале космонавты проходят последние предполетные обследования, сюда же они возвращаются после полета в космос. По дороге в столовую им организовали своеобразную экскурсию:

«Вот на постаменте стоит макет ракеты «Восток», на которой человек впервые вырвался в космос. Им был Юрий Алесеевич Гагарин».

«Вот памятник маршалу Неделину, первому руководителю космодрома, погибшему при взрыве ракеты на старте в 1960-м году».

После обеда «Черный тюльпан» полетел далеко на север, к Полярному кругу, в город Ухту. Посадку совершали в два часа ночи, но была белая ночь. Можно было газеты читать. Здесь Коростылев попрощался со своим солдатом рядовым Грищенко. Он, как и Потураев, прослужил в Афганистане всего лишь полгода…

И снова полет. «Черный тюльпан» взял курс на юг, в столицу Башкирии Уфу. В самолете находиться сопровождающим стало мучительно. Сладковатый трупный запах из двух десятков неплотно запаянных гробов выворачивает их наизнанку. Особенно невыносимо было при взлетах и посадках, когда воздух в салоне самолета больше циркулирует. В это время все закрывали лица тряпками.

В этом полете «Черный тюльпан» едва не разбился. Самолет приземлился в аэропорту Уфа, съехал с рулежки на траву и остановился. Летчики спустились на землю через нижний люк своей кабины, за ними вышли и сопровождающие. И здесь Коростылев видит такую картину. Второй пилот, старший лейтенант с палкой в руке гоняется за штурманом, тоже старшим лейтенантом. Штурман бегает от него вокруг самолета. Командир спокойно стоит у стойки шасси и спокойно смотрит за этими догонялками.

— Виктор, что это за драка? А как же дружба экипажа? — спрашивает командира Коростылев.

— Дружба — дружбой, а служба — службой. Штурман чуть всех нас не угробил. Он ошибся в расчете в дальности полета на 200 километров. У нас кончилось топливо, запасных аэродромов вблизи не было, мы чуть не упали, сели на последних каплях. Пусть он его повоспитывает.

Конечно, никто никого бить не стал, но на словах — второй летчик все высказал штурману.

Сопровождающие тоже не очень обрадовались такому происшествию…

После Уфы «Черному тюльпану» предстоял такой маршрут: Куйбышев — Ленинград — Кишинев — Николаев — Краснодар — Ставрополь — Ворошиловград. Коростылев с Потураевым прилетают последними. Командир корабля капитан Федоров предполагал закончить полет за неделю. Это и ожидание встречающих на аэродромах, отдых экипажа и техническое обслуживание самолета. Здесь, в Уфе, АН-12-й будет стоять два дня именно для технического обслуживания.

Капитан Федоров знал, что семья Коростылева живет в Николаеве. За дни полета они сдружились и между собой часто говорили «за жизнь». Виктор предложил Коростылеву улететь из Уфы в Николаев на пассажирском самолете, встретиться с семьей, а дней через пять встретить «Черный тюльпан» на военном аэродроме Николаева. Коростылев задумался: а зачем, собственно, терять почти неделю, что уйдет на полет? Ведь он не видел семью полгода. Да жена с дочкой и не знают даже, что он уже не в Афганистане, а в Союзе, в Башкирии… Но сам бы он и не додумался до такой возможности раньше «Черного тюльпана» побывать в Николаеве.

Обговорив с Виктором все детали встречи на военном аэродроме, Коростылев купил билет на самолет Уфа — Донецк — Николаев — Одесса и утром 10 мая улетел из Уфы. В полдень этого же дня он был в Николаеве. С замиранием в сердце на такси подъезжает к своему дому, поднимается на четвертый этаж и встречает… свою дочку Женечку. Она с такими же маленькими подружками играет на лестничной площадке.

— Женечка! Дочка! Здравствуй! — с дрожью в голосе говорит Коростылев. С полминуты, она, шестилетний ребенок, удивленно смотрит на него и только потом доходит, что это ее папа.

— Папочка! — бросилась Женя к Коростылеву. — Мы с мамой и не знали, что ты приедешь?

— Я и сам не знал, дочка, что придется приехать домой, — сказал Коростылев, обнимая и целуя Женю. — Мама дома?

— Нет! Мама на работе. А меня оставила с соседкой Верой Ивановной.

— Поедем, доченька, к маме на работу!

— Поедем!

Жена Коростылева на работе была занята и попросила их подождать на улице. В скверике перед поликлиникой они присели не лавочку, Коростылев посадил дочку на колени и прильнул к ней. Он подумал о том, как все же жизнь мотает их, не спрашивая и не предупреждая. Ведь он действительно несколько дней назад и не предполагал, что будет сидеть здесь, на лавочке и обнимать любимое тельце своей дочки и ждать жену с работы.

Мысли его вернулись в Афганистан, к его батарее, к круговерти последних дней. Чего он только не испытал за последнюю неделю? Где он только не был за эти дни? Коростылев почувствовал какую-то расслабляющую усталость…

За эти несколько дней, проведенных дома, где нет войны, тревог, бытовых неудобств, Коростылеву почти заново нужно было привыкать к этому — к мирной жизни.

Сначала было странным не ощущать тяжести автомата за правым плечом. Рука то и дело нашаривала автоматный ремень — нет его! К этому надо было привыкнуть, так как без оружия он чувствовал себя незащищенным, каким-то доступным.

Странно было ездить в автомобилях, не страшась взорваться на мине. Первое время каждый толчок на неровностях дороги отдавался холодком в груди Коростылева.

Странно было видеть безработных людей на улицах. Никто, абсолютно никто, не знал о боевых действиях в Афганистане. Не знали, в каких условиях живут их родные, служившие там.

Странно было видеть множество нарядных и красивых женщин вокруг себя: на улице, в троллейбусе, в магазине.

К этим, незаметным ранее мелочам, Коростылеву приходилось привыкать заново. Привыкать, чтобы снова не замечать. Плохо это — привыкать и не замечать. Неужели нашему народу обязательно надо войну, разруху, голод, грязь и кровь, чтобы ценить простые мирные вещи?

Пресса тогда была под строгой цензурой. В газетах писали об интернациональном долге в виде строительства школ и детских садов, посадки деревьев на аллеях парков Афганистана. И народ верил этому. Потому, что привыкли верить газетам.

Знакомые Коростылева в Николаеве при первых встречах сразу же спрашивали:

— Ну что, сколько заколотил денег за границей? Что привез домой? Тогда, по советским понятиям, при железном занавесе, за границу ездили лишь отдельные граждане, чтобы заработать и привезти оттуда то, чего не было у них в стране: магнитофоны, ковры, чайные сервизы, шубы.

Коростылева неприятно коробило от таких вопросов. Как ответить им, что из Афганистана привез он боль утраты друзей, кошмары по ночам и убеждение в несправедливости в их стране?

— Ничего не привез, — отвечал Коростылев.

— Как ничего? — искренне удивлялись знакомые. Им было невдомек, что там, в Афганистане, они живут среди грязи и крови, а не стоят в очередях за вещами.

Им и в голову не приходило, что они были не в простой служебной командировке, а на войне.

И самое главное, осуждать-то этих знакомых не за что. Им и раньше, и сейчас, когда, в Афганистане идет полномасштабная война, внушали и внушают, что у них в стране все хорошо, ну, там одна армия ушла к соседям помогать строить дороги. Народ ничего не знал.

Когда Коростылев немного рассказывал о ситуации там, в горах, знакомые недоуменно слушали и, кажется, не верили ему, хотя деликатно в открытую этого не показывали. Мол, ну давай-давай, герой, сочиняй…

Кстати, о деньгах. После полного возвращения из Афганистана ту, сравнительно небольшую сумму рублей, что выплатили Коростылеву за войну, его жена в первый же день перевела с его книжки на свой счет. А уйдя к своему новому «любимому», оставила Коростылева без копейки. Он было, заикнулся об этом, но в ответ получил только злорадную и надменную ухмылку.

В Николаеве Коростылев жил на южной окраине города. В двух троллейбусных остановках, за железнодорожными путями вокзала, находился военный аэродром морской авиации. Сюда и должен был прилететь его «Черный тюльпан». Через два дня после приезда домой Коростылев стал каждый день ходить на этот аэродром узнавать о его прилете.

Самолет прилетел 16 мая 1982 года. Коростылев встретился с экипажем как с родными, они тоже приветливо приняли его на борт. В самолете осталось несколько ящиков с гробами. За эти пять дней летчики устали: Коростылеву видны были их осунувшиеся лица.

В Николаеве разгрузили погибшего лейтенанта Зиновьева. Оповещенные майором «Черным тюльпаном» из Ташкента, его встречали мать, отец и военные из райвоенкомата г. Первомайска, что на севере Николаевской области, откуда родом лейтенант.

Мать, почерневшую от горя, держали под руки, пока ящик из самолета перегружали в грузовую машину.

«Черный тюльпан» взлетел курсом на Краснодар.

Каждый человек во что-то верит. Кто в бога, кто в депутата, кто в деньги, кто в звезды. Но есть вера особая — вера матери. Никогда мать не смирится с потерей своего ребенка, она всегда верит в лучший исход. Бывает, что и после его похорон она не верит в случившееся и надеется на что-то высшее, что вдруг изменит страшную реальность.

В марте 1990 гада Коростылев служил в Крыму, в одном из степных поселков.

Прошло семь лет после его возвращения из Афганистана. Советские войска уже больше года ушли оттуда, а гражданская война там не утихает. Но это было уже их дело, афганцев.

А сердечные раны Коростылева все не заживали. Не было дня, чтобы он не вспоминал те горы, те невзгоды, их маленькие радости и, конечно, погибших друзей. Молодых и здоровых, веривших в свою счастливую звезду.

В газете «Советский патриот» под рубрикой «Отзовитесь, боевые друзья» Коростылев прочитал заметку матери лейтенанта Зиновьева. Через газету она обращалась ко всем, кто воевал вместе с ее сыном, был свидетелем его гибели. Мама просила рассказать о своем сыне, о его друзьях, как он жил в Афганистане, как погиб. Коростылев прочитал эту статью и опять на него нахлынули воспоминания того мая 1982 года…

И вот мать просит откликнуться однополчан ее сына. У Коростылева была фотография весны 1982 года. На ней изображены шесть офицеров их батальона. Среди них Коростылев и лейтенант Зиновьев. Он написал письмо его маме. На этой фотографии обозначил себя точкой и отправил по адресу, указанному в газете с просьбой вернуть фотографию, так как она у него в одном экземпляре.

Дней через двадцать Коростылев получил ответ из г. Первомайска Николаевской области. В конверте письмо и его фотография. Мама подробно рассказывала ему о своем сыне. Как он рос, учился, мечтал стать офицером. Как она уже восемь лет живет со своим горем, хотя в то, что он погиб, она не верила. На похоронах гроб вскрывать не разрешили и мать Зиновьева уверилась, что они закопали пустой гроб. Она перечисляла всех гадалок, которые по представленным им фотографиям сына, «усматривали» на снимках «черты жизни», уверяя мать в том, что ее сын живой. К гадалкам она ездила в Киев и Запорожье.

Когда в период 1989–1990 годов были освобождены несколько наших военнопленных, мама ездила к ним домой. Один из них, содержавшийся в глубокой яме, якобы, переговаривался с каким-то Лешей, сидевшим в другой яме.

А лейтенанта Зиновьева звали Алексеем… Мама приглашала Коростылева приехать к ним. Он написал рапорт с просьбой предоставить ему отпуск на три дня и автобусом поехал в г. Первомайск, в 450-х километрах от Крыма.

В дороге Коростылев снова и снова вспоминал ту гибель артиллерийского расчета вместе с офицерами. Ясно вспоминал и разорванное тело лейтенанта Зиновьева, его мокрые от крови волосы, прилипшие ко лбу. Он сам нес с солдатами к месту сбора плащ-палатку, в которой лежали его останки…

— Что говорить его матери? — думал Коростылев. — Ведь она ищет его живого.

Во второй половине дня автобус приехал в Первомайск. Спросил нужную улицу, нашел дом, квартиру и позвонил. Дома никого нет. Соседи сказали, что хозяйка и ее муж на работе. Он вышел во двор, сел на лавочку, закурил и стал ждать родителей лейтенанта.

Сомнение и волнение овладело Коростылевым. Как ему вести себя с родителями погибшего. Их сын погиб, а он живой. Хочешь не хочешь, а чувствуешь себя от этого виноватым…

Прошло около часа. К нему подходит женщина, лет под пятьдесят, и спрашивает:

— Вы Коростылев?

— Да, — вставая, сказал он.

— Я — мама Лешика Зиновьева.

Они обнялись с ней. Мама плакала навзрыд. Подошел заплаканный отец. Поздоровались, познакомились и прошли в их квартиру. Мама было начала хлопотать об обеде, но Коростылев предложил сначала съездить на кладбище к Алексею.

На их стареньком «Москвиче» они поехали за город. По дороге мама с горечью рассказывала, как в их городе неизвестные оскверняют могилы. И их памятник на могиле сына завален и сломан.

Так оно и оказалось. Черный мраморный постамент на могиле лейтенанта Зиновьева крутыми осколками валялся на холмике. Коростылев чувствовал отрешенность, грусть и тихую ярость ко всем этим вандалам, к их родным и, по большому счету, к этой бардачной стране, пославших своих пацанов на войну и не сумевших защитить их могилы.

Они поправили холмик, оградку, положили на могилу цветы и вернулись домой. После ужина они долго разговаривали. Родители говорили об Алексее, о жизни после его гибели. Ведь ему было только 21 год. Мама подробно рассказала о своих гадалках, о вернувшихся пленных и о своей твердой вере в то, что Алексей жив. Коростылев малодушно поддакивал ей, боясь пошатнуть эту веру. Ведь и матери, и отцу, видимо, легче жить, имея свою надежду.

Переночевав у Зиновьевых, он утром уехал в Крым.

— Наташа! Ну, ты идешь с нами в кино?

— А что за фильм?

— «Москва слезам не верит.» Говорят, хороший фильм. Давай переодевайся!

— Нет, девочки, про слезы не хочу.

— Да какие там слезы, Наташа! Фильм-то про любовь. Пойдем!

— Не пойду. Пусть там про любовь, а у меня своя любовь. Я лучше позанимаюсь, может, досрочно сдам экзамен. Мне как можно скорее нужно вернуться в Коммунарск. Прийдет письмо от Жени, а меня нет. Да и по Анечке я уже соскучилась.

— Как знаешь!

Наташа Потураева на другой день после Дня Победы, 10 мая оставив Анечку бабушкам, уехала в город Сумы для сдачи госэкзаменов в педагогический институт, где она училась заочно. Наташа поселилась в комнате общежития института с двумя такими же выпускницами — Леной из Чернигова и Оксаной из Полтавы. Эти девчата были незамужними и подготовку к экзаменам совмещали походами на танцы и в кино. Они сдали уже по два экзамена, и Наташа не теряла надежды на досрочную их сдачу, чтобы быстрее вернуться в Коммунарск, где ее ждали дочь и возможные письма Евгения. Все вечера она проводила в комнате, повторяя экзаменационные билеты, но мысли, нет-нет, да и возвращались то к дочери, то к мужу. В настоящее время жизнь разорвала их семью на отдельные части: Женя в Афганистане, Анечка в Коммунарске, а она здесь, в Сумах. И вроде бы и причины объективные и уважительные, но подумав об этом, у Наташи на глазах появлялись слезы.

— Ну, ничего, — думала она, беря себя в, руки. — Я закончу институт. Женя приедет из Афганистана и нас уже никакие причины не разлучат. За Женей мы с Анечкой поедем хоть в Миров, хоть в другое место, но расставаться больше «не будем.

Наташа вновь углубилась в разложенные на столе конспекты и заставляла себя вникать в их содержание. Завтра, 16 мая, третий экзамен и к двадцатому числу она рассчитывала вернуться домой с дипломом.

Наташа не знала, что «Черный тюльпан» хищной птицей приближается к ее родному городу Коммунарску…

После Краснодара самолет с погибшими в этот же день вылетел в Ставрополь. Экипаж и двое сопровождающих, Коростылев и прапорщик Москаленко из Шинданда, ночевали в казармах Ставропольского авиационного училища летчиков. 17 мая утром улетели в Ростов-на-Дону. Здесь прапорщик Москаленко и экипаж ждали встречающих три часа. После выгрузки предпоследнего гроба в самолете остался один погибший Потураев, экипаж и Коростылев. В 14 часов этого же воскресенья «Черный тюльпан» приземлился на аэродроме Ворошиловградского (Луганского) авиационного военного училища штурманов.

Все. Конечный пункт этого продолжительного полета. Только через пятнадцать дней погибший старший лейтенант Потураев доставлен на родину. Погиб 2 мая — домой прибыли 17 мая.

Экипаж и Коростылев вышли на траву, куда с рулежки съехал самолет, разминая ноги. Встречающих никого нет. Коростылев подумал:

— Час-другой подожду и за нами приедут из Коммунарска.

— Николай! — окликнул его капитан Федоров, командир экипажа. — Пойдем с нами пообедаем в столовую.

— Да неудобно как-то, Виктор, на вашей шее сидеть.

— Все нормально, Николай. У нас талонов за эту командировку скопилось на два экипажа. Пока будем обедать, может, к этому времени за тобой и подъедут. Пошли!

Обедали они в летной столовой аэродрома, рассчитываясь с официантками продовольственными талонами летчиков, которые выдали капитану Федорову на весь экипаж еще в их полку, в Фергане. После обеда вернулись к самолету, но возле него никого из встречающих не было. Недалеко от стоянки стоит домик караульного помещения. Часовые из числа курсантов охраняют аэродром. Коростылев попросил лейтенанта, начальника караула, выделить ему несколько курсантов из свободной смены, помочь ему выгрузить ящик с гробом. Четыре курсанта поставили ящик на траву недалеко от самолета. Коростылев присел на этот ящик и стал ждать.

— Ведь майор Петренко из Ташкента, — думал он, — говорил, что телеграммы о погибших он пошлет во все города. Значит, и сюда он должен сообщить? Коростылев ждал уже четвертый час. Никого нет.

За это время капитан Федоров вызвал из аэродромной службы пожарную машину и она сильной струей воды промыла, грузовой салон самолета через заднюю открытую рампу. За полмесяца полета в жаре и духоте по салону расплескалась трупная жидкость, просочившаяся сквозь неплотно запаянные в Кабуле гробы.

Коростылеву грустно и тошно было на это смотреть. Экипаж, попрощавшись с ним, улетел в свой полк в Фергану, в Узбекистан.

До Коммунарска 42 километра. Дело идет к вечеру, время 19.00. Никою нет. В чем дело? Неужели из Ташкента не дошло сюда сообщение. Скоро ночь. Куда деться с гробом?

Капитан Коростылев снова пришел в караулку и спросил у лейтенанта разрешения позвонить областному военному комиссару домой. Был воскресный вечер, и, скорее всего, думал Коростылев, комиссар сейчас дома.

Начальник караула позвонил на коммутатор и попросил телефониста соединить с квартирой генерал-майора Сапоженкова.

Коростылев взял трубку:

— Слушаю, — слышит он голос.

— Я капитал Коростылев. Мне нужен генерал Сапоженков.

— Я Сапоженков. Слушаю Вас!

— Товарищ генерал! Я прибыл сегодня в 14.00 из Афганистана с телом погибшего старшего лейтенанта Потураева Евгения Михайловича. Наш дальнейший путь в город Коммунарск. Встречающих нет. На аэродроме я остался с гробом один. Прошу Вашей помощи по доставке груза в Коммунарск.

— Товарищ капитан, по какому адресу в Коммунарске везете погибшего?

— Улица Фрунзе 6, кв. 26.

— Будьте на месте, на аэродроме, за Вами приедут! — сказал генерал и положил трубку.

Еше два часа Коростылев сидел на ящике своего друга. Может показаться кощунственным, но это так. Сидел на ящике и курил.

Оказывается, майор из Ташкента по какой-то причине не сообщил сюда о гибели Потураева и никто ничего не знает. Если бы сообщение пришло, то военком Коммунарска уже бы известил родственников Жени. Значит, вестником горя будет он, Коростылев… Он последними словами клял «черного тюльпана» из Ташкента, допустившего такую оплошность.

У караульного помещения остановилась машина. К Коростылеву бежит курсант:

— Товарищ капитан, за Вами приехали! — доложил он.

Коростылев видит даже не грузовик, а самосвал немецой марки «IFA».

— Вот так, Женя! Даже грузовика нам не нашли! Поедем на самосвале!

Да и встречающих из военных никого нет. Один гражданский шофер, какой-то растрепанный и лохматый мужик. Капитан его спрашивает:

— Кто тебя, друг, послал сюда?

— Наш завгар вызвал меня по телефону и приказал приехать сюда. А завгару позвонил дежурный по горвоенкомату Коммунарска, — отвечает водитель.

Да-а, и при чем здесь водитель? С самого начала не сработало оповещание из Ташкента. Вот в чем дело.

Курсанты погрузили ящик в кузов самосвала, и Коростылев поехал в Коммунарск.

В Донбассе он впервые. Тут и там видны терриконы с угольными отходами. Местность пересеченная, дорога хорошая.

Невеселые мысли одолевали Коростылева, когда он представлял семью Потураева, которая ничего не знает о гибели Евгения. Он курил одну сигарету за другой. Водитель тоже молчал, украдкой поглядывая на капитана.

Въехали в город. После многочисленных поворотов самосвал остановился у здания городского военного комиссариата. Водитель остался в машине, а Коростылев зашел в военкомат. За стеклянной перегородкой у стола сидит дежурный с красной повязкой на левом рукаве. На столе расстелена газета, на ней тарелка окрошки. Капитан в черных петлицах с эмблемами артиллерии ест окрошку и по маленькому телевизору смотрит футбольный матч. Коростылев наклонился к маленькому окошечку:

— Товарищ капитан! Я капитан Коростылев. Из Афганистана привез погибшего старшего лейтенанта Потураева из вашего города. Какие Вы получили указания по организации похорон?

— А-а-а! Это Вы? — с полным ртом окрошки отвечает капитан. — Мне о вашем прибытии сообщили из Ворошиловграда. Сейчас!

Он оторвал обрывок от газеты, на которой стоит тарелка с его окрошкой, что-то записал в него, заглядывая в рабочую тетрадь. В окошко он протягивает этот обрывок газеты Коростылеву. Тот смотрит — записан адрес, который Коростылев продиктовал генералу Сапоженкову — ул. Фрунзе, 6 кв. 26.

— Вот Вам адрес и везите его по месту жительства родных, — сказал дежурный, не глядя на Коростылева, и закидывает в рот ложку окрошки.

Коростылев сначала растерялся от такого безразличия и хамства. Как это — везите домой? Там родные не оповещены, а он им сразу гроб в руки? Да и гроб-то заколочен нестругаными досками. А под досками голое цинковое железо. Он что, этот капитан, сдурел? В девять часов вечера везти эти доски на квартиру?

Ярость захолонула Коростылева:

— Ах, — думает он, — тыловая крыса, я тебе сейчас покажу!

Он заходит через боковую дверь в дежурку. Капитан, бросив ложу, вскочил. Коростылев схватил его за грудки. Капитан — капитана…

— Слушай, ты!.. Ты зачем мне даешь этот обрывок газеты? Ты думаешь, я не знаю адреса родных Потураева? Как я могу сейчас, в потемках, привезти им этот деревянный ящик? Что они будут с ним делать? Ты подумал об этом? Где городской военный комиссар?

— На цыганах, — ошеломленно отвечает дежурный, не ожидавший такого оборота.

Коростылев отпустил капитана. Теперь удивился он.

— На каких цыганах?

— Сегодня воскресенье, в город приехали артисты-цыгане с концертом. Военком с женой там.

— Немедленно звони областному, военкому на квартиру в Ворошиловград! — потребовал Коростылев.

— Областной военком у нас — генерал! — с какой-то подхалимной почтительностью говорит дежурный, поправляя помятый китель.

Боже мой! Еще полмесяца назад Коростылеву приходилось быть под пулями и минами, а этот пугает его генеральским званием! Ну, не идиот?!

— Звони, я сказал Сапоженкову, я уже говорил с ним, — почти приказал Коростылев.

Дежурный набрал нужный номер.

— Слушаю, — Коростылев узнал знакомый голос.

— Товарищ генерал! Снова звонит Вам капитан Коростылев. Меня с гробом доставили в Коммунарск, но здесь происходит нечто. Военкома нет, дежурный, не разобравшись в ситуации, прямо сейчас отправляет меня с ящиком к родным Потураева. Считаю это недопустимым. Прошу принять меры.

— Дайте трубку дежурному, — сказал Сапоженков. Коростылев передал тому трубку. Некоторое время капитан молча слушал, а потом заладил:

— Так точно! Так точно! Сделаем! Вызову! Так точно! Есть! Дежурный положил трубку.

— Ну, что? Что сказал генерал? — спросил его Коростылев.

Дежурный снял фуражку и вытер платочком лоб:

— Приказал немедленно вызвать комиссара и чтобы тот сразу позвонил ему. Капитан стал названивать в филармонию, а Коростылев вышел на улицу, сел на крыльцо и закурил. К нему подошел водитель самосвала:

— Товарищ капитан! Когда Вы меня отпустите? Завгар сказал, что только на пару часов меня задействует. Сегодня же выходной!

— Подожди, друг, подожди. Сейчас приедет городской комиссар и мы тебя отпустим, — сказал Коростылев ему. Водитель присел рядом с Коростылевым и тоже закурил.

— Да-а, Женя! Не так ты мечтал вернуться в родной город… И не так я думал приехать к тебе в гости, — думал Коростылев и впервые почувствовал толчок в левой стороне груди.

Через полчаса рядом с самосвалом остановился «Москвич». Из него вышли двое мужчин в выходных костюмах. Тот, постарше, представился:

— Я городской военный комиссар подполковник Орлов, а это — мой заместитель капитан Лацис.

— Капитан Коростылев! Вон там, в самосвале, лежит гроб погибшего в Афганистане старшего лейтенанта Потураева. Он из вашего города. Я везу его полмесяца. Генерал Сапоженков приказал Вам позвонить ему домой.

Втроем они зашли в здание военкомата. Орлов направился в дежурку. Капитан хотел было что-то доложить, но подполковник взмахом руки остановил его. Окрошки и телевизора на столе уже не было. Военком звонит генералу:

— Здравия желаю, товарищ генерал!

Потом он долго слушает своего абонента.

— Так точно! Да! Так точно! Есть! — повторил Орлов слова своего дежурного, положил трубку и сел на стул.

— Ну, что дальше? — спросил его Коростылев.

— Значит, так! Генерал приказал: гроб везти сейчас в морг горбольницы, потом сообщить о гибели родным Потураева, а Вам, капитан, помочь разместиться где-нибудь на ночь, — сказал подполковник и продолжал:

— Сейчас я сообщу о предстоящих похоронах первому секретарю горкома партии и председателю горисполкома. Решим — когда хоронить, учитывая, что со дня гибели прошло уже полмесяца.

Он звонил, Коростылев и Лацис молча стояли перед окном дежурной комнаты. Поговорив со всеми, военком сказал, что хоронить нужно завтра, 18 мая, в 14.00.

А родные еще не знают о его гибели… Вот это да-а-а…

— Все! Едем в больницу, — сказал вставая военком. Они вышли на улицу. Темно. Светятся уличные фонари. Орлов приказал водителю самосвала ехать за «Москвичом». Втроем офицеры сели в него и поехали. За рулем заместитель военкома, капитан-латыш. Это его машина. Въехали во двор городской больницы. Орлов ушел договариваться об устройстве здесь гроба. Минут через десять он выходит с кем-то в белом халате.

— Давайте выгружать ящик и понесем, — сказал военком. Вчетвером — Орлов, капитан Лацис, водитель самосвала и Коростылев — выгрузили тяжелый цинковый гроб, обитый досками, и понесли его в здание судмедэкспертизы. Занесли в комнату, где вскрывают трупы. Стены до потолка кафельные, пол тоже выложен плиткой. Яркий свет. На одном столе лежит голый и неприкрытый труп мужчины. Они пронесли ящик мимо этого стола и зашли в смежную комнату. Это холодильник. Оставили гроб там и вышли на улицу. Подполковник Орлов отпустил водителя самосвала. Время 22.00.

— Теперь едем к родным Потураева сообщать о гибели и о завтрашних похоронах, — говорит военком. — Кто по этому адресу живет — мать Потураева или его жена? Я не знаю. У меня два его конверта из Коммунарска с разными адресами. Одна улица Фрунзе, другая — Садовая.

— Кто на какой живет — не знаю, — ответил Коростылев.

— Едем на Фрунзе, — решил Орлов. — Здесь ближе.

В потемках они подъехали к пятиэтажному дому. Во многих окнах уже нет света, завтра понедельник — начало рабочей недели.

Коростылев говорит военкому:

— Товарищ подполковник! Я не пойду в квартиру, мне этого не выдержать.

— Хорошо! Оставайся у машины, а мы пойдем вдвоем с заместителем.

Они ушли, а Коростылев закурил, стоя возле «Москвича». Квартира оказалась на первом этаже. Минут через пять из подъезда раздался душераздирающий женский крик.

Коростылев заплакал. Слезы душили его, и он лихорадочно затягивался сигаретой. В окнах всего дома начал загораться свет, люди забегали к их подъезду. У крыльца образовалась толпа жителей дома.

Как оказалось, это была квартира Нины Моисеевны, мамы Евгения. Он в этом доме родился и вырос. Здесь его знали все.

А женские крики и причитания продолжались. Коростылев молча плакал и ему хотелось выть.

Через полчаса Орлов и Лацис вернулись к машине. Все молча сели в «Москвич» и поехали на квартиру Лациса. Здесь они решили определить Коростылева на сегодняшнюю ночь. Военком по дороге ругал себя последними словами. Он объяснил это тем, что необдуманно маме Потураева сообщил так:

— Крепитесь! Ваш сын, старший лейтенант Потураев Евгений Михайлович, погиб при защите Родины!

— За какую Родину??? — закричала мать.

Действительно, это за какую родину воевали солдаты из Украины в Афганистане?

Но было поздно. Военком уже сказал это. Он потом поправился, успокаивал Нину Моисеевну и всех сбежавшихся родственников и соседей.

А сейчас он клял себя.

Они подъехали к дому, где живет капитан Лацис. Военком сказал Коростылеву, что завтра утром их ждут в горкоме партии обговорить все детали предстоящих похорон, и ушел домой. Лацис поставил машину в гараж и провел Коростылева к себе. У него четырехкомнатная квартира, трое детей, мальчиков и жена. Когда Коростылев искупался в ванной, жена пригласила их к столу. Лацис разлил спирта в маленькие рюмочки и они, поглядев друг на друга и кивнув, молча их опрокинули. За ужином выпили по две рюмочки и Коростылеву показали готовую постель.

Наутро 18 мая, Коростылев с Лацисом пришли в военкомат. Военком и заместитель были уже в военной форме. Подполковник Орлов пригласил Коростылева в кабинет и попросил рассказать о том, как погиб Потураев. Коростылев все ему рассказал о войне в Афганистане. Орлов, военный комиссар города, подполковник с эмблемами танкиста, был удивлен рассказу о ведении нашими войсками боевых действий. Он искренне признался, что даже им, военкомам, ничего неизвестно о положении дел в Афганистане, что делают там советские войска. Орлов сказал, что Потураев — первый в их городе, погибший там.

В 9.00 военком с Коростылевым были в городском комитете партии. В кабинете первого секретаря находился и председатель горисполкома. Секретарь, как и военком, попросил Коростылева рассказать о гибели Потураева. Он рассказал. Потом секретарь и председатель задавали многочисленные вопросы об Афганистане, о жизни солдат и офицеров там, о местном населении и другие вопросы. Секретарь горкома Сорокин заверил Коростылева, что похороны и поминальный обед будут проведены за счет города, и предложил им пройти в кабинет председателя. Там уже ждали ответственные работники исполкома: заведующие отделами, их заместители, начальник милиции.

Здесь Коростылева уже ни о чем не спрашивали. Председатель исполкома Васильев по-деловому давал необходимые указания своим сотрудникам:

— Вам позаботиться о могиле, вам организовать обивку гроба материалом, вам организовать почетный караул с оружием и военный оркестр, вам транспорт на кладбище и обратно, вам распорядиться в такой-то столовой о поминальном обеде, — и так дальше.

Можно сказать, что только сейчас началась настоящая подготовка к погребению друга Коростылева. После этого совещания у него не было претензий к руководству города. Все пошло четко и организованно под непосредственным руководством председателя горисполкома Васильева.

Подполковник Орлов с Коростылевым вернулись в военкомат. Орлов рассказал, что сейчас делается в семье Потураева. Отца у Жени нет, давно умер. Мама, Нина Моисеевна, в глубоком трауре, с ней неотлучно находятся родственники и медики. Наташа, жена Евгения, находится сейчас в другом городе, в Сумах на выпускных экзаменах пединститута. Ее отец, Владимир Иванович, подполковник артиллерии в отставке, позвонил в Сумы в общежитие и наказал ее соседкам по комнате отправить Наташу в Коммунарск на такси вместе с медицинской сестрой. Он рассчитается с водителем такси здесь, в Коммунарске. Наташа сейчас находится в пути.

— К этому времени подъедем туда и мы, — сказал военком.

Они приехали к дому Потураева намного раньше. Гроб еще не привезли.

Возле подъезда очень много народа. Здесь все ученики школы, в которой учился Женя, солдаты почетного караула, оркестр, многочисленные знакомые и незнакомые люди.

Наташи еще нет.

Коростылев прошел в квартиру Потураевых… Заплаканная мать бросилась ему на грудь. Плачет и Коростылев. Нина Моисеевна все причитает:

— Ну, почему Женя? Почему? За что мне такое наказание? За что? Сыно-о-о-очек мой!

Рядом стоят заплаканные родственники, дядя Николай и доченька Евгения — Анечка. Ей еще нет и трех лет. Она не все еще понимает что происходит и может быть, это и к лучшему. А ее отец погиб в неполные двадцать четыре года…

У подъезда остановилась грузовая машина. Привезли гроб. Что тут началось?!! Крики, слезы, причитании, суета. Заносить гроб в квартиру не стали. Узкая лестничная площадка и малогабаритная двухкомнатная квартира такие маленькие, что гроб, одетый в цинковое железо, не проходит ни в двери, ни в коридор.

Вынесли табуретки и установили его перед крыльцом. Сейчас гроб обит красной материей с бахромой. Сверху приторочена офицерская фуражка с голубым околышком. Смотрового стекла на крышке нет. В этом случае, считал Коростылев, правильно. Нельзя родным видеть того, что видали они. Обезображенное лицо и тело без ног.

Вокруг гроба толпится народ. Все ревут. Нина Моисеевна лежит не нем. Всего три часа Женька побудет у крыльца родного дома.

Наташи все еще нет.

К Коростылеву подходят заплаканные родственники и друзья-одноклассники Евгения. Они что-то спрашивают у Коростылева, он что-то невпопад отвечает.

Через час к крыльцу подъезжает такси. Из него выбегает зареванная Наташа и толпа расступается, уступая ей дорогу. Наташа падает на гроб и плачет. Глядя на взрослых, плачет и маленькая Анечка.

Солдаты почетного караула попарно встали у изголовья и в ногах с автоматами на груди. Оркестр выжимает из груди присутствующих последние силы. Так прощалась семья Потураева с другом Коростылева, не видя напоследок своего сына, мужа и отца.

В 14.00 траурная процессия пошла не кладбище. Впереди шли многочисленные школьники с венками. Грузовой автомобиль с откинутыми бортами и украшенный коврами и цветами ехал пустой, так как гроб Жени до самого кладбища несли на плечах его друзья-одноклассники, сменяя друг друга. Коростылев шел за гробом, поддерживая Нину Моисеевну под руки. Рядом идет Наташа, ее мама и отец, медсестра. Наташа и Нина Моисеевна постоянно пили лекарство, которое им насильно давали по дороге. За родственниками шло пол-города.

Люди до этого не знали об Афганистане ничего. Первый погибший там офицер Потураев приоткрыл им глаза на то, куда посылает армию их бездарное руководство страны. Посылает на бессмысленную смерть и самим других убивать, чтобы выжить.

На кладбище состоялся траурный митинг. Выступили классная руководительница Евгения, еще один учитель, кто-то еще. Слово дали Коростылеву. К этому времени у него сердце болело по-настоящему.

В своей короткой речи Коростылев солгал о том, как погиб его друг. Ну не мог он в присутствии матери Евгения, жены и дочери сказать о том, что он подорвался на мощном фугасе, что в гробу находится малая часть его тела, что осталась под бронежилетом, что у него снесено пол-головы и впервые Коростылев похоронил ногу Потураева в провинции Логар.

Обстановка на кладбище и так накалена до предела. Родные Евгения и так на ладан дышат. И он бы еще добавил масла…

— Евгений был убит бандитской пулей, — соврал он. Тяжело это, врать, но тогда другого выхода Коростылев не видел.

Женю захоронили под залпы оружейного салюта. Почетный караул солдат прошел перед могилой церемониальным маршем.

Все, прощай, друг…

После похорон был поминальный обед в городской столовой. Коростылев попросил военного комиссара организовать ему назавтра билет на самолет в Николаев. Орлов пообещал сделать.

После поминального обеда Коростылев пошел с Наташей, Анечкой и родителями к ним домой. Там Наташа показывала фотографии, письма Жени из Афганистана и плакала над ними. Коростылев отдал ей последнее письмо, которое пришло к ним в батарею на другой день после гибели Евгения. Наташа горько разрыдалась над ним…

Затем Коростылеву пришлось выполнять неприятную формальность. Он по спискам, заверенным печатью в штабе бригады в Гардезе, передал Наташе все Женины вещи и попросил ее расписаться во всех трех экземплярах. Один Наташе. Другой в горвоенкомат, третий он должен был привезти в штаб.

Утром следующего дня, 19 мая, Коростылев пришел в военкомат. Подполковник Орлов отдал ему купленный кем-то авиабилет. Коростылев ему — деньги за него. До полудня он прощался со всеми Потураевыми и их родственниками. Опять все они плакали.

Одноклассники Евгения к указанному в билете времени отвезли Коростылева в аэропорт Ворошиловграда и он улетел в Николаев.

Через месяц Коростылев вернулся на войну.

Теперь они каждые пять лет приезжают в Алчевск, бывший Коммунарск. Они — это Коростылев, инвалид войны, и солдаты и сержанты его батареи. Из Краснодара Саша Казеко, из Владикавказа Сергей Орасанов, из Крыма Женя Чесных, из Донецкой области Валя Сердюков.

Встречаются с мамой Евгения, Ниной Моисеевной, с женой Натальей, завучем школы, с дочкой Анечкой, курсантом Луганской Академии внутренних дел факультета криминалистики. Аня закончила школу с золотой медалью и, как она сказала: «Буду носить погоны вместо папы».

В первый приезд Коростылева после войны к Наталье, через несколько лет он в разговоре с ней дал понять, что ей одной будет трудно поднимать на ноги Анечку и он, Коростылев, поймет правильно, если Наташа выйдет замуж за достойного человека. Сейчас Наташа замужем, у них родилась хорошенькая Дашенька и друзья Потураева приняли Александра в свое братство. Каждые пять лет, 2 мая, они приходят на могилу старшего лейтенанта Потураева. В Алчевске Евгений был первым. Сейчас на том кладбище целая аллея погибших в Афганистане солдат, сержантов, прапорщиков, офицеров.

Здесь у его могилы они вспоминают Потураева и всех однополчан, не вернувшихся с той войны.