Агент Византии

II Etos kosmou 6816

Сидя за столом, заваленным стопками папирусов, Василий Аргирос в который раз задавался вопросом, правильно ли он поступил, согласившись стать магистром. В бытность офицером-разведчиком в римской армии новый пост казался ему замечательным, интересным и экзотическим.

Аргирос полагал, что он будет заниматься тем же, только на более высоком уровне. Он не представлял, как мало времени агенты проводили в поле и как много занимались разными мелочами. Имперская бюрократия имела тринадцативековую историю. Здесь перемалывалась масса пустяков.

Вздохнув, он вернулся к составлению доклада о попытке каких-то франкских и саксонских торговцев контрабандой вывести из Константинополя пурпурные ткани. Мелкие князьки и герцоги Германии и Северной Галлии – южные берега последней, конечно, принадлежали империи – готовы заплатить любую цену за ткань, предназначенную для римского императора.

Хотя Аргирос и выследил контрабандистов, он не мог их арестовать. Все, что ему удалось, – это найти несоответствия в счетах красильщика шелка, а это вряд ли давало возможность перейти к активным действиям.

Он снова вздохнул. Наконец-то донесение готово. Хорошо: с наступлением сумерек писать труднее. Он подписал доклад и поставил дату: «Написацо в год 6816 от сотворения мира, в шестой год индиктиона[13], июля 16 дня, в день св…»

Раздосадованный, он остановился, выглянул из-за двери кабинета и спросил проходившего мимо чиновника:

– Какому святому посвящен сегодняшний день?

– Святому Муамету.

– Спасибо.

Аргирос разозлился на собственную глупость. Он не должен забывать такое, учитывая, что святой Муамет был одним из его любимых святых в календаре.

Дурное настроение испарилось, когда Василий спускался по лестнице Претория, имперской канцелярии, в которой он работал. Здание располагалось на Месе, главной улице Константинополя – самого роскошного города мира. Если бы Аргирос не стал магистром, вряд ли он когда-нибудь попал бы в столицу.

Процессия священников в черных рясах двигалась вдоль Месы с запада, направляясь к великому собору Святой Софии. Некоторые прелаты несли высокие свечи, другие – деревянные кресты, тогда как один шел с образом святого. Аргирос благочестиво перекрестился, услышав гимн: «Нет иного Бога, кроме Господа, и Христос – Сын его».

Он улыбнулся. Если бы даже все перепуталось, один этот гимн напомнил бы ему, какой сегодня день. Хотя Муамет умер почти семьсот лет назад, его религиозная поэзия до сих пор трогала каждого доброго христианина.

Магистр понаблюдал за проходящей процессией, а затем зашагал по Месе туда, откуда она появилась. Его дом находился в центральной части города, между церковью Святых Апостолов и акведуком Валента. Он ускорил шаг. Жена Елена и маленький сын Сергий ждут его. Обычно суровые черты длинного лица магистра смягчились при воспоминании о мальчике. Сергий уже подрос и, узнавая отца, когда тот приходил вечером домой, широко улыбался беззубым ртом. Агрирос с изумлением покачал головой: как же быстро летит время. Еще пару месяцев назад младенец напоминал ему лишь вечно плачущий комочек плоти. И вот уже дитя начинало осознавать самого себя.

Только из-за Елены и Сергия Аргирос готов был смириться с должностью магистра. Если бы он не приехал в Константинополь, он никогда бы не встретился с ней, и их сын так и не появился бы на свет. Об этом даже подумать страшно.

Он свернул на север от Месы, в лабиринт узких улиц. Эти улочки резко отличались от тесных и грязных переулков балканского города, в котором вырос сам Аргирос. Городской план и строгие законы предписывали мостить булыжником все константинопольские мостовые, ширина их должна составлять по крайней мере дюжину футов, а балконы не приближаться к противоположной стене ближе, чем на десять футов и быть в высоту пятнадцать футов от земли, чтобы не заслонять свет и не мешать проветриванию.

С наступлением темноты магазины и таверны закрываются, а их хозяева высыпают на улицы. Весь мир приезжает по делам в Константинополь. На улицах стречаются персы в войлочных шапках, старинные соперники римлян; носатые арабы, соплеменники Муамета, в развевающихся одеяниях; плосколицые и немытые кочевники из северных степей; белокурые строптивые германцы в штанах. Кроме иностранцев, здесь полно выходцев из всех уголков Римской империи: коренастых, бородатых армян, смуглых, часто бритоголовых египтян, широколицых склавенов из бассейна Дуная, карфагенян, итальянцев; даже несколько испанцев с изумлением любуются чудесами столицы.

И, наконец, сами константинопольцы. Аргиросу, живущему в столице всего пару лет, местные жители казались похожими на черноголовых воробьев. Они суетливы, напористы, всегда в поиске новых возможностей, неизменно любопытны и быстро теряют интерес ко всему, что уже утратило новизну. Сам человек основательный и суровый, он находил жителей столицы совершенно очаровательными и крайне ненадежными.

Аргироса также раздражала их эгоистичность и равнодушие к другим. Вот и сейчас он заметил, как толпы людей безучастно спешат мимо лежавшего в сточной канаве человека, точно его вовсе не существует. Еще можно понять, если бы человек был бродягой. Так нет же. Он чист и ухожен, и одет в хорошее парчовое платье. И не похоже, чтобы был пьян.

Бормоча что-то под нос, магистр наклонился, чтобы помочь несчастному. Может быть, он эпилептик и скоро придет в чувство. Многие люди по-прежнему суеверно боятся эпилепсии, хотя Гиппократ еще за четыреста лет до Рождества доказал, что это такая же болезнь, как и любая другая.

Аргирос дотронулся до лба человека и тотчас отдернул руку, будто прикоснулся к пламени. Так и есть: у человека жестокая лихорадка. Приглядевшись, магистр заметил красную сыпь на лице и руках больного.

– Матерь Божья, помоги! – шептал Василий, долго и тщательно вытирая правую руку об одежду. Он дорого бы дал, лишь бы не прикасаться к коже этого человека.

– Эй! – окликнул он прохожего, в котором по платью и манерам можно было угадать местного жителя. – Ты из этого района города?

Мужчина остановился и подбоченился.

– А если и так? Тебе-то что?

– Скорее вызови врача. – В каждом округе был свой врач, чтобы следить за системой канализации и распространением заразных болезней. – Похоже, этот человек болен оспой.

– Может быть, ты ошибся, – сказала Елена Аргира тем же вечером. – А если нет, может быть, это единичный случай.

– Молюсь, чтобы ты оказалась права, – ответил Аргирос.

Его всегда удивляло, как его жене удавалось во всем видеть светлые стороны. Иногда он объяснял это тем, что она на восемь-девять лет моложе его, тридцатилетнего. Но и в свои двадцать он отнюдь не был великим оптимистом. Очевидно, просто она обладала более светлой и жизнерадостной натурой.

Они отличались как физически, так и эмоционально. Аргирос – высокий и худой, с угловатыми чертами лица и темными грустными глазами, – как будто сошедший с иконы. Елена ростом едва доставала ему до плеча. Несмотря на темные волосы, высокие и широкие скулы, ее ладная фигура и синие глаза напоминали о склавенских[14] предках.

Сергию, думал Аргирос, посчастливилось: мальчик походил на мать.

– Не понимаю, как это может быть оспа, Василий, – продолжала Елена. – Последний раз эпидемия в городе была в пору, когда мой отец был еще мальчишкой.

– Но Бог не остановится перед тем, чтобы наслать новую, если Он сочтет нас, грешных, заслуживающими этого.

Елена перекрестилась.

– Kyrie eleison, – воскликнула она. – Помилуй, Господи!

– Верно, помилуй нас, Господи, – повторил Аргирос.

В перенаселенном Константинополе оспа могла распространиться, подобно пожару. После чумы это самая страшная болезнь, какую знала империя. Целые века проходили без эпидемий чумы, но оспу испытывало на себе, по-видимому, каждое поколение – иногда в мягкой, а иногда и в страшной форме.

Елена сумела отвлечь Аргироса от столь мрачных мыслей.

Никому из нас не под силу изменить Божью волю, практично рассудила она, – а потому сейчас нам лучше поужинать.

Ужин состоял из хлеба, оливкового масла, жареного тунца с луком-пореем и белого винограда на десерт. Вкусно, – похвалил Аргирос, хотя он до сих пор не привык так часто есть рыбу. В его родном городе чаще всего готовили козье мясо или барашка. Но здесь, на морском берегу, рыба была много дешевле. Хотя жалованье молодого магистра превосходило офицерское, раньше Аргиросу не приходилось содержать дом и семью… к тому же Елена просит нанять служанку.

Что ж, рыба так рыба.

Убрав со стола, Елена принялась качать Сергия в буковом кресле-качалке, которое она приобрела после рождения мальчика. Когда жена нянчилась с сыном, она говорила только о простых и приятных вещах. То было правило, которому она подчинила и мужа; она не сомневалась, что при нарушении этого обычая у нее уменьшится количество молока. Сергий дважды требовательно попросил еды и потянулся к Аргиросу, занятому собственными делами: магистр нарушил другое правило, которое обязывало отложить дела на потом.

Иногда ограничения его раздражали. Но сегодня он был доволен. Он рассказал Елене о товарище магистре, жена которого родила близнецов через пару недель после рождения Сергия. Товарищ, похоже, вовсе не спал по ночам. Елена поделилась с мужем соседскими сплетнями и тем, что она видела с балкона или узнала от женщин у базарного прилавка.

Сергий заснул, убаюканный матерью. Она отнесла его в колыбель. Вероятно, теперь он проспит примерно до восхода солнца. Подумав об этом, Аргирос вздохнул с облегчением. Еще несколько недель назад мальчик просыпался по два-три раза за ночь, плакал и просил мамину грудь.

Жена, видимо, прочла его мысли, как можно было догадаться по ее глазам.

– Ложимся спать? – спросила она, добавив с задором: – Но нет, я имела в виду – именно спать.

– Нет, не спать, – ответил Аргирос.

Он взялся за застежку ее рубахи. Страсть, с которой он овладел Еленой, удивила ее (поскольку обычно он был сдержан), но приятно.

Утомленная ласками, она почти тотчас же заснула обхватив мужа ногами и прижавшись к нему. Сам же он не спал. Его мысли переключались с одного предмета на другой, пока наконец он не понял, почему сегодня так настойчиво добивался близости с женой: это помогло на время забыть о тревоге.

Он поморщился в темноте. Это эгоистично и несправедливо по отношению к Елене.

Он так и не смог уснуть в эту ночь.

В следующие дни магистр со страхом ходил в Преторий и обратно, опасаясь картин, с которыми мог встретиться по дороге. Он недоверчиво относился к тому, что все оставалось совершенно спокойно, и боялся жестокого разочарования. Только он один видел больного человека, а город даже не подозревал о нависшей над ним угрозе. Но спустя какое-то время Василий уже почти поверил, что Елена была права и что их страстные молитвы нашли отклик.

Он цеплялся за эту мысль, пока мог, хотя день ото дня на работе появлялось все меньше магистров и чиновников. Жизнь связана с риском в любые времена, каждая болезнь опасна: доктора мало чем могут помочь. Молитва давала больше надежды, чем лекарства.

Однако когда стали сообщать, что отсутствовавших на работе одного за другим охватывала лихорадка, Аргироса вновь обуяла тревога. Однажды стало известно, что один из коллег покрылся прыщами, и Аргирос решил: Преторий какое-то время сможет обойтись без него. Он не боялся, что кто-либо обвинит его в отлынивании от работы. Уже и так половина людей, достаточно богатых, чтобы иметь загородный дом, выехала за город «на свежий воздух». С улицы день и ночь доносился грохот повозок с домашним скарбом.

Большинству константинопольцев, конечно, бежать было некуда. Но улицы опустели. Выходящие из дома пристально присматривались друг к другу. Оспа, вероятно, была Божьим проклятием, но все прекрасно знали, что ею можно заразиться только от больного человека.

Цены на зерно стали колебаться. В определенный день открывались почти все мельницы в городе, и почти все были пусты. Назавтра без каких-либо разумных причин работала лишь горстка мельниц, и люди выстраивались в очереди за мукой вокруг квартала.

Аргирос чувствовал, что рискует жизнью, куда бы он ни ходил в поисках еды. Елена хотела разделить с ним заботы, но он наотрез отказался.

– Как я буду кормить Сергия, если с тобой что-то случится? – спросил он. – Мне с этим не справиться, ты знаешь.

– А буду кормить его, если ты заболеешь и не сможешь обеспечить меня? – вопросом на вопрос ответила она, но настаивать не стала.

Она прислушалась к нему, подумав о безопасности сына. Василий не стал объяснять ей, что поступал бы так же, если бы оспа наступила год назад, когда у них еще не было ребенка. Он должен оградить жену от любого риска.

Только в церквах толпился народ, когда оспа свирепствовала в городе. Священники и миряне просили Господа смилостивиться и прекратить эпидемию. Люди спешили на литургию из собственных религиозных соображений: чтобы помолиться о здоровье любимых и о своем собственном.

Когда Елена изъявила желание посетить большой собор Святой Софии, Аргирос не мог отказать ей и даже не пытался разубедить ее. Он понимал: поход в церковь – не рейд по магазинам. Бог мог гневаться на Константинополь, но в Его собственном доме Он не мог поразить их.

Впервые за несколько недель Елена с Сергием на руках вышла в город. Увидев пустые улицы, она воскликнула:

– Это похоже на какую-нибудь провинцию, а не столицу!

Ее голос эхом отразился от стен домов.

– Здесь даже тише, – заметил Аргирос, вспомнив Серр.

– Верно, в других городах, по сравнению с Константинополем, живет всего горстка людей, но и размер этих городов меньше, а потому на улицах там тоже толпа.

Они шли на восток по Месе к большому храму, купол которого вырисовывался на горизонте. Рынок лошадей на Амастридской площади опустел; животных на продажу не было. Через четверть мили на форуме Феодосия сиротливо блеяли в загоне несколько овец. Крестьяне, пригнавшие их, почесывали затылки и недоумевали, куда подевались покупатели.

– Бедняги, – с состраданием произнесла Елена. – Наверно, они даже не слышали о беде.

Поразительно, что стражники у ворот их не предупредили, – сказал Аргирос, но затем, подумав, уже не удивлялся. Стражники малых ворот, то есть Силиврийских и Регионских, должно быть, бежали, оставив ворота открытыми для крестьян, которые теперь могли свободно проникать в город.

Магистр окликнул крестьян через площадь. Услыхав страшное слово «оспа», они судорожно перекрестились и принялись разворачивать свой скот.

– Хотел бы я, чтобы мы сейчас возвращались из церкви домой, а не наоборот, – сказал Аргирос. – Овцы нам хватило бы на несколько дней.

– И мы могли бы купить ее недорого, – вздохнула Елена. – Увы. Надеюсь, крестьяне благополучно доберутся до дома.

Только на площади Августеон, на которую выходил фасад Святой Софии, появились признаки того, что Константинополь еще не превратился в город призраков. И все же и здесь лавки с книгами и благовониями были закрыты. Но некоторые магазины снеди работали ради тех, кто приходил помолиться в храме. Аргирос почувствовал запах моллюсков, поджаренных с чесноком в оливковом масле. Желудок свело от голода. Пришлось сделать над собой усилие, проходя мимо коптящих угольных жаровен.

Народ заполнял украшенный колоннадой атрий гигантского собора. Аргирос помахал рукой чиновнику, которого вот уже несколько дней не видел. В разных частях атрия происходили подобные встречи знакомых друг с другом горожан. У многих было такое же ощущение, как у Василия: посещение церкви – единственная безопасная прогулка, какую люди могли себе позволить.

Заботливо обняв Елену, Аргирос проводил ее через церковное крыльцо и проход из атрия в собственно храм. Он наклонился и поцеловал жену и Сергия.

– Я буду ждать тебя здесь после службы.

– Хорошо, – ответила Елена и направилась к лестнице галереи для женщин; как и в других церквах мужчины и женщины здесь молились отдельно.

Кто-то поблизости громко чихнул.

– Ваше здоровье, – вежливо сказал Аргирос.

Войдя в неф церкви Святой Софии, он испытал настолько всепоглощающее чувство, что забыл о свободно распространявшейся по городу эпидемии. Огромный храм никого не мог оставить равнодушным. Когда Юстиниан восстанавливал его после восстания «Ника»[15], он нанял двух лучших архитекторов, каких только смог найти, и разрешил им воспользоваться всеми ресурсами империи. По окончании работы император с гордостью воскликнул: «Я превзошел тебя, Соломон!»

Полированный зеленый, красный, желтый и многоцветный мрамор с Босфора, из Греции, Египта и Исаврии; сверкающие лампы из золота, серебра и меди; лес колонн с замысловато украшенными акантами капителями; четыре полукупола с мозаичными орнаментами – все призвано привлечь взгляд к центральному куполу – шедевру собора.

Его свод поднимается на сто восемьдесят футов над землей. Сорок два окна расположены у основания купола, и проникающие сквозь них солнечные лучи создают впечатление невесомости свода, будто он парит в воздухе отдельно от храма. Постоянно меняющееся освещение играет в золотой мозаике и на кресте Господнем высоко вверху.

Если бы не было купола, взгляд сразу приковался бы к алтарю. Его иконостас выполнен из золоченого серебра с изображениями Христа, Богородицы и апостолов. Святой престол – из чистого золота и инкрустирован драгоценными каменьями. Так же украшены светильники, кадила и утварь для причастия: кувшины, потиры, дискосы, ложки и миски. Алтарь по бокам украшен красными полотнищами с вышитыми золотом фигурами Христа, святых Петра и Павла.

Как всегда, святая литургия полностью овладела чувствами Аргироса, и он ощущал себя не одиноким в большом мире, а частью всего христианского сообщества с его прошлым, настоящим и будущим. То была древняя служба, написанная святым Иоанном Златоустом, теологом и ученым, служившим патриархом меньше чем через сто лет после основания города Константином[16].

Служба велась роскошно, в соответствии с обстановкой. Величавое достоинство молитв, богатые шелка далматиков и риз прелатов, тонкие ароматы кадильниц, гимны в исполнении искусных хоров мужчин и мальчиков-певчих – все соединялось воедино во славу духа и любви к Господу.

Поминовения усопших дважды повторялись во время службы после чтения отрывков из Евангелия и в молитве перед причастием. Привычное дело; так укреплялись узы между живыми и мертвыми, устанавливалась связь с иным миром. Но во время эпидемии эти молитвы были особенно усердными.

Аргирос печально покачал головой, когда священник наконец затянул отпускную песнь святого Симеона снял облачения и завершил службу. Святая София, казалось, вмещала весь свет. Возвратиться к повседневным мирским делам после такой службы всегда непросто.

Елена, как обычно, смотрела на вещи иначе.

– Спасибо, что проводил меня сюда, Василий, – сказала она по дороге домой. – Приятно было напомнить себе, что Бог по-прежнему печется о нас.

Она была лишена настойчивого любопытства, с которым Аргирос относился к своей вере, но он часто думал о том, что ее вера чище. Елена принимала все, что муж, по своей натуре и привычке, обычно ставил под вопрос. Чем дольше продолжалась эпидемия оспы, унося наряду с дурными и хороших людей, тем чаще он задумывался, почему Бог карает всех без разбора. Разум отказывался принимать это. Но, несомненно, Господь руководствуется высшими промыслами. Если бы Бог пожелал, чтобы Василий проник в Его намерения, так бы и случилось.

– Было так вкусно, дорогая, – сказал Аргирос и с явным сожалением отодвинул блюдо с бараниной в чесночном соусе.

– Я рада, что тебе понравилось, – ответила Елена. – Может быть, хочешь еще? – Она предложила ему свою тарелку.

Ты почти не притронулась к еде, – с удивлением заметил он. – Ты должна есть. Помню, как мама и старшая сестра в Серре жаловались, что всегда хотели есть, когда кормили детей.

– Я тоже, до недавних пор, – сказала Елена защищаясь. Просто в последние два дня мне что-то не хочется.

– Не хочешь ли сказать, что снова беременна? – спросил Аргирос, вспомнив, как его жену тошнило, когда она вынашивала Сергия.

Но она покачала головой.

– Это другое; похоже, я просто переутомилась. – Елена рассмеялась. – Не знаю почему. Ты так много помогаешь мне по дому, и я почти нигде не была с тех пор, как мы пару недель назад ходили в церковь.

Елена встала, чтобы отнести тарелки на кухню и опустить их в воду, но задержалась, расстегивая две верхние застежки туники.

– Наверно, мой аппетит пропал из-за недавней жары, – добавила она и обмахнула себя ладонью.

Аргирос взметнул вверх густые брови. Лето в Константинополе всегда жаркое и влажное, но недавняя волна дурной погоды закончилась всего три дня назад. Он встал из-за стола, подошел и поцеловал жену в лоб.

Она улыбнулась:

– С чего ты вдруг?

– Просто так, – непринужденно ответил он, тоже улыбаясь. Он не выдал страха, который вдруг ощутил. Губами он почувствовал, какой горячей и сухой была ее кожа.

Елена беспокойно спала ночью и долго не могла заснуть после того, как вставала покормить Сергия. Плохо спал и Аргирос, но по другой причине.

Жена проснулась наутро с головной болью.

– Ты не сходишь за ивовыми прутьями для меня? – спросила она.

Горький сок ивы действовал успокаивающе.

Аргирос выполнил ее просьбу. Помимо великолепных зданий, Константинополь располагал несколькими обширными парками, один из которых находился недалеко от церкви Святых Апостолов. Многие константинопольцы, поколениями жившие в городе, не смогли бы отличить иву от розового куста. Магистр, выросший в балканском городке и проведший многие годы на полях сражений, быстро нашел то, что нужно. С помощью кинжала он нарезал самых молодых и нежных веточек и поспешил домой.

Здесь он не на шутку испугался: хотя день был жарче предшествовавших двух, Елена лежала, натянув на себя все имевшиеся в доме одеяла. Он слышал, как в ознобе стучат ее зубы.

– Мне так холодно, Василий, так холодно, – прошептала она.

Пощупав ее лоб рукой, он понял: у нее жар.

– Матерь Божья, помоги, помилуй нас! – воскликнул Аргирос.

Он опустился на колени подле жены, протер ей лоб губкой и предложил пожевать прутья. Их сок помогал при температуре, хотя Аргирос не знал, что могло помочь при таком сильном жаре.

Устроив Елену как можно удобнее, он снова бросился из дома – к окружному медицинскому инспектору. Тот был невысоким человеком с тонкими чертами лица и звался Арет Саронит. Он выглядел смертельно уставшим. Когда магистр сбивчиво объяснил, что его жена больна, Саронит отбросил с глаз локон светло-каштановых волос и сказал:

– Вы Аргирос с улицы Подушечников, верно?

В ответ на кивок Василия чиновник продолжил:

– Дай Боже, чтобы она выздоровела. – Он добавил запись к своему длинному списку, а затем поднял глаза, удивившись, что Аргирос еще здесь. – Что-нибудь еще?

– Доктора, черт возьми!

– К вам пришлют.

– Сейчас же, – сказал Аргирос стальным голосом. Его рука решительно потянулась к кинжалу.

Но ни его тон, ни жест не тронули Саронита.

– Добрый господин, каждый десятый житель города болен, а то и каждый пятый. У нас нет столько врачей, чтобы лечить всех сразу.

Не слушая его, Аргирос взглянул в коридор.

– Вам следует сдерживать себя, иначе Фома пустит вам стрелу в грудь, – предупредил Саронит.

Лучник уже целился в Аргироса.

– Вы не первый, – смягчившись, добавил Саронит. – Разве я могу порицать вас за стремление помочь любимой? Врач придет к вам в свою очередь, обещаю.

Пристыженный и разбитый, Аргирос кивнул и вышел. Вернувшись домой, он увидел, что Елена в гостиной кормит Сергия.

– Будь осторожна, дорогая, он может подхватить твою хворь, – заметил магистр.

Он опасался сказать «оспу» – пока слово не произнесено, еще оставалась надежда, что недуг обойдет их дом стороной.

Елена была очень бледна, и только два пятна алели на ее щеках. Глаза горели судорожным огнем. Но ее уже не било в ознобе.

– Я знаю, Василий, – твердо ответила она. – Но он же голоден, а у меня в груди есть молоко. Думаешь, мне стоит найти кормилицу на время, пока я больна?

Аргирос прикусил губу. Ни одна женщина не пойдет на такой риск, он это знал. И он не мог осуждать людей за это, вот и Саронит не разозлился, когда Аргирос попытался заставить его сделать для Елены нечто большее, чем требовал служебный долг инспектора.

– А коровье молоко? – предложил он наконец.

Елена нахмурилась.

– От него у младенцев расстраивается желудок, – сказала она. Но затем, как будто для себя самой добавила: – Но это не самое страшное. Да, сходи за молоком. А как ты его будешь кормить? Если он будет просто сосать смоченную в молоке тряпочку, этого совсем недостаточно.

Аргирос понимал, что она права. Он почесал бородку. Служба офицером разведки научила его умению импровизировать, приспосабливать, казалось бы, самые неподходящие вещи к своим нуждам. В отличие от большинства римских чиновников-бюрократов, в своей работе он опирался на силу разума. Так что…

Он щелкнул пальцами.

– Я знаю как! Я использую спринцовку. Сжимая овечий пузырь, я смогу через соломинку давать Сергию столько молока, сколько он сможет проглотить и притом не захлебнуться.

Хотя Елена и была больна, она не сдержала смеха.

– Здорово! До чего же у меня умный муж! Только купи новую.

– Да, я так и собирался сделать – а как же еще?

Аргирос улыбнулся впервые за день. Когда он вышел, робкая надежда поселилась в его сердце.

Молочные фермы в Константинополе были малы, так как в городе негде пасти скот, и располагались возле парков со свежей травой. Магистр поспешил туда, где сегодня утром он нарезал ивовых прутьев.

С нетерпением он ждал, пока дояр вынесет кувшин молока.

– У вас заболел ребенок? – спросил он.

– Нет, его мать.

– Дай Бог, она выздоровеет, это так важно для ребенка. – Дояр и Аргирос перекрестились. – Страшная оспа. Я почти все время молюсь о том, чтобы она обошла наш дом стороной.

– Как и я, – мрачно произнес магистр.

– Ах, и многие другие. Мне еще больше приходится молиться, потому что моя жена Ирина произвела на свет троих сыновей и пять дочерей. – Молочник почесал затылок. – Меня зовут Петр Склерос.

Аргирос представился и воскликнул:

– Восемь детей! И все живы-здоровы?

– Ах, даже мой младшенький, Петр. Ему всего три, а он уже помогает мне убирать навоз. У малыша на прошлой неделе появились прыщи, у нас сердце в пятки ушло, но это оказалась всего лишь коровья оспа.

– А что это? Никогда не слышал.

– Чтобы знать об этом, надо быть молочником или фермером. Обычно ею болеют коровы – это и по названию ясно, – усмехнулся дояр, – но иногда люди тоже заражаются. Я тоже переболел много лет назад. Но ничего – все мы здоровы, благодарение Господу. Я славлю Его имя. И теперь добавлю молитву-другую и за вашу семью.

– Спасибо. Может, ваши молитвы Бог услышит скорее, чем мои.

– Вы тоже молитесь, господин, – ответил Склерос. – Я вижу, что вы не болели оспой. Тяжко будет, если она и вас поразит, как других.

– Да.

Магистр покачал головой: об этом он еще не задумывался. Он заставил себя отбросить такие мрачные мысли. Даже избегая жены и ребенка, он не смог бы уменьшить угрозу подцепить болезнь. Василий захлопнул крышку кувшина, взял его под мышку и направился домой.

– Надеюсь увидеть вас еще, – крикнул молочник ему вдогонку.

– И я вас, – ответил Аргирос.

Ступив за порог, он сразу забыл о Сергии и его нуждах, хотя мальчик плакал в колыбели. Должно быть, Елена уложила ребенка и, возвращаясь к своей постели, упала на пол без чувств. Василий прикоснулся к ней и почувствовал, что горячка снова вернулась, страшнее, чем раньше.

Елена беспомощно повисла у него в руках. Почему люди без сознания бывают такими тяжелыми?

Она очнулась, когда Аргирос положил ее на кровать.

– Уходи. Уходи, – бормотала она.

– Молчи.

Он оставил ее на минуту, смочил в кувшине тряпку, подул на нее, чтобы остудить, и вытер жене лоб. Елена вздохнула и, казалось, опять впала в забытье. Он сел рядом и взял ее липкую руку.

Так прошел день. Василий сидел подле жены, протирал ее лицо и руки влажными тряпками и успокаивал, когда ее било в лихорадке. Несколько раз она отчасти приходила в сознание и просила ее оставить. Она не хотела слышать, когда он отвечал: «Нет», – и повторяла свою просьбу.

Наконец она набралась сил и спросила:

– Почему ты не отходишь от меня?

– Потому что я тебя люблю, – ответил он.

Улыбка застыла у нее на губах. Он повторял слова любви десятки раз, пока она была без сознания; уже то, что она все же поняла его, послужило ему утешением.

Аргирос покинул спальню, когда закричал Сергий, и неловко сменил пеленки – обычно этим занималась жена. Но пришлось приспособиться. Прежде чем дать мальчику спринцовку с молоком, он смазал медом конец трубки. Старая уловка нянек заставила ребенка с жадностью сосать молоко, хотя он и поморщился, почувствовав незнакомый вкус новой пищи.

Ближе к ночи Аргирос сварил немного жидкой ячменной каши, чтобы покормить Елену. Он добавил в кашу меда: сейчас Елена была так же беспомощна, как и Сергий. Она съела половину того, что он приготовил, – мало, но все же лучше, чем ничего.

Ущербная луна взошла на востоке, и усталого Аргироса свалил сон. Но уже через несколько минут плач Сергия разбудил его. Василий подошел к сыну. Мальчик начал засыпать, только когда закричали первые петухи.

В глазах у Василия кололо; воздух в доме как будто стал плотным. Видимо, из-за переутомления в голову пришла мысль отправиться к родителям Елены и попросить прислать кого-нибудь ему в помощь – так, наверно, на святого Муамета снизошло озарение перед принятием христианства. Аргирос взял опустевший кувшин из-под молока. Если бы кто-то из младших братьев или сестер пришел, чтобы присмотреть за Еленой и ребенком, Аргирос сходил бы на ферму Склероса; или послал бы за молоком кого-то из родных жены.

Отец Елены, Алексий Мосхос, был нотариусом. Когда Аргирос постучал в дверь, как всегда залаяли собаки. По выходным Мосхос любил охотиться на кроликов за городом. Магистр ждал, пока тесть, осыпая собак ругательствами и шутками, отворит.

Было слышно, что Мосхос подошел к двери, но открывать ее не стал. Вместо того он настороженно спросил:

– Кто там? Что надо?

– Это Василий. Мне нужна помощь – Елена больна.

Последовала долгая пауза. А затем изумленный Аргирос услышал следующее:

– Тебе лучше уйти, Василий. Я буду молиться за вас, но не более того. Здесь нет больных, и не будет, если я прослежу за этим. Я не стану рисковать всеми ради одной, уже заразившейся оспой.

– Пусть это повторит ваша жена! – воскликнул магистр.

– Для нее я и стараюсь.

– Почему, вы, ничтожные, бездушные люди… – Аргирос задыхался от возмущения и колотил кулаком в дверь. – Пустите меня!

– Считаю до трех, – холодно ответил Мосхос. – Потом я спущу на тебя собак. Один, два…

Василий ушел с проклятиями; он не сомневался, что тесть выполнит свое обещание. Как ни противно, но Аргирос понимал поведение Мосхоса. Как бы поступил сам магистр, если бы Елена была здорова, а ее отец пришел просить о помощи?

Рассуждая по совести, он решил, что не знает.

Лицо Петра Склероса вытянулось, когда он увидел пришедшего за молоком Аргироса.

– Я надеялся, что ваша жена, возможно, поела чего-то испорченного и потому заболела, – сказал он по пути к коровнику. – Но, видимо, это не так?

– Хотел бы я, чтобы так и было.

– И я, – сказал молочник.

Как он и говорил, его сынишка тоже по имени Петр помогал чистить коровник. Склерос взял мальчика за руку и показал ее магистру.

– Я бы хотел, чтобы все закончилось вот так.

На маленьком запястье мальчика виднелись три близко расположенные отметины. Они напоминали оспины, но у жертв оспы не бывает так мало язв.

– Это коровья оспа?

– Да. – Молочник слегка шлепнул мальчугана. – Беги, сынок, не путайся под ногами доброго господина.

Обратившись к Аргиросу, он добавил:

– Сейчас я надою молока.

И поставил возле коровы табуретку.

– Как поживает ваша семья?

– Хорошо, слава Господу, Богородице и всем святым. Вы очень добры, раз интересуетесь, господин, когда вас заботит собственная беда. – Он протянул магистру кувшин с молоком и отмахнулся от денег. – Правда, не стоит беспокоиться. Берите так и кормите своего мальчика, пока жене не станет лучше.

На душевную щедрость молочника Аргирос мог ответить лишь благодарностью. Он сравнивал поступок Склероса с поведением отца Елены и качал головой. Как в битве, во время эпидемии раскрывались и лучшие, и худшие черты людей.

Он вернулся домой. Елена по-прежнему лежала в горячке. Иногда она узнавала мужа, но чаще всего находилась во власти тяжелого сна. Василий старался держать ее в прохладе, но компрессы на горячем лбу высыхали так быстро, что он не успевал их менять.

Сергий сосал коровье молоко. Отец надеялся, что принес его достаточно. Как и в случае с Еленой, он считал, что хоть что-нибудь – это лучше, чем совсем ничего.

Наутро Елене стало полегче. Она повеселела, и жар как будто спал. Напротив, Сергий вел себя беспокойнее. Как и предвидела Елена, его организм сопротивлялся новой пище. Он почти все время плакал и задирал вверх ножки, а в животе у него скапливались газы. Аргирос подумал, что у мальчика температура, но не был в том уверен.

Стук в дверь после обеда заставил Аргироса подскочить на месте. Он оставил Елену и поспешил в прихожую.

– Здесь болезнь, – крикнул он, ожидая, что это отпугнет пришельца, кем бы он ни был.

К его удивлению, в ответ послышался раскатистый смех.

– Если бы не болезнь, я бы не пришел, – сказал мужчина за дверью на греческом с сильным латинским акцентом. – Я доктор, так меня величают.

С некоторым облегчением Аргирос с третьей попытки открыл засов и распахнул дверь. Мимо него в дом вошел бодрый мужчина лет шестидесяти, коренастый и широкоплечий. Его большой нос когда-то был сломан; седеющая борода высоко поднималась по щекам, скрывая значительную часть рассыпанных по коже оспин.

Он громко рассмеялся, заметив, как на него смотрел Аргирос.

– О, когда-то я был почти красавцем, но в моем преклонном возрасте это уже не имеет никакого значения. А теперь скажите, кто болен и где он, – сказал врач подбоченившись.

– Сюда.

Магистр замешкался, сбитый с толку грубоватыми манерами доктора и тем, что тот не назвал своего имени.

– Я Джиан Риарио, – представился врач. – Иоанн Риарий, если вы говорите по-гречески, как большинство здесь.

Латынь, на которой изначально говорили жители Рима, оставалась вторым официальным языком, но пользовалась меньшим престижем, чем греческий.

– Я говорю по-латыни, – кротко сказал Аргирос. Если вам проще… – Риарио мотнул головой и изобразил нетерпеливый жест. Магистр добавил: – Прежде всего я хотел бы вас предупредить: боюсь, что это оспа.

– Вы ожидаете, что я развернусь и сбегу? – опять со смехом сказал доктор. Он коснулся пальцами рябого лба. – Я болел оспой и уже не заражусь. Ты можешь заразиться только однажды, что бы ни говорили старые кумушки. Или она убивает тебя, или оставляет в покое, если выживешь.

– Это правда?

– Правда, иначе я только за последний месяц умер бы раз пятьсот. Идемте. Кто болен? Жена? Дети? Не любовница же, иначе вы держали б ее где-то в другом месте.

– Моя жена, – ответил магистр без обиды; он понимал, что за резкостью Риарио не было злого умысла. – Наш мальчик пока здоров, слава Богу.

– Ах, оспа очень опасна для детей. Ладно, тогда ведите меня к жене. – Риарио зевнул так, что челюсть затрещала. – А то мне еще предстоит сделать несколько визитов.

Тут Аргирос заметил темные круги под глазами доктора. Тот, очевидно, работал на износ.

Магистр вел врача в спальню, по пути рассказывая:

– Я думаю, что Елене сегодня лучше, чем в последние два дня.

В самом деле, его жена пришла в чувство и даже выдавила улыбку, когда Аргирос и доктор вошли к ней.

Риарио у постели больной делал такой вид, как будто она не нуждалась в докторе. Он потрогал лоб Елены и пробормотал:

– О, очень хорошо.

Потом пощупал ее пульс и, вглядевшись в лицо пациентки, повторил:

– Очень хорошо.

Елена опять улыбнулась, потом взмахнула рукой почесала щеку. Казалось, врач этого не заметил.

– Скоро вы будете на ногах, – заявил он. – А сейчас я взгляну на вашего мальчика, дабы убедиться, что он тоже в порядке. Он похож на вас или на отца?

Елена засмеялась.

Риарио фыркнул.

– Вы пойдете со мной, сударь, дайте вашей жене отдохнуть.

Оказавшись в прихожей, откуда не доносились звуки в спальню, врач наконец позволил себе тяжело вздохнуть.

Магистр схватил его за руку.

– Ей ведь лучше, не правда ли? – вопросил он, в последний момент понизив голос.

– Часто так кажется, – ответил Риарио, – как раз перед высыпанием язв. Вы заметили сыпь, которую она трогала на лице? С этого и начинается.

Аргирус слушал врача как будто откуда-то издалека. Неужели прекрасное, живое лицо Елены покроется такими же шрамами, как у доктора? Нет, он не будет из-за этого меньше любить ее. Не будет – ведь он любил ее не только за внешние достоинства. Но он боялся, что, обезображенная, она сама возненавидит себя и ее печаль будет всегда омрачать их жизнь.

Риарио, должно быть, читал его мысли.

– Не переживайте из-за ее внешности, – прямо заметил он. – Беспокойтесь о том, чтобы она выжила. Сыпь появляется во время кризиса болезни. Если язвы начнут покрываться струпьями и заживать, она будет жить. А иначе…

– И вы ничего не сможете еделать?

Магистр понимал, что умомяет врача, но сейчас он был готов на все.

– Если бы я мог, разве я не сделал бы этого для себя самого? – сказал Риарио с резким смехом. – Я ненавижу оспу, и меня приводит в бешенство, что я против нее беспомощен. Если, как говорят, оспа – проклятие Божие, то я готов проклясть Бога за это.

Аргирос перекрестился в ответ на такое богохульство, но врач добавил еще и неприличный жест из двух пальцев, какой часто используют итальянцы.

– Если бы вы видели столько умирающих в мучениях мужчин, и женщин вроде вашей жены, и детей наподобие вашего сына, сколько видел я, вы бы меня поняли. Когда Бог покарал Египет, фараон остался счастливчиком, потому что Бог не наслал на него оспу.

Врач покачал головой и, казалось, погрузился в свои размышления.

– Покажите мне сына, раз уж я здесь. Но я не смогу ему чем-то помочь, если он заразился, – с горечью добавил он.

Риарио оживился, увидев кувшин с молоком и спринцовку возле колыбели Сергия.

– Что тут у нас? – спросил он. Аргирос объяснил. Доктор потер подбородок и кивнул. – Умно. Этот трюк я должен был знать.

Он подошел к ребенку и потрогал лоб Сергия рукой, а потом, словно этого было недостаточно, приложился к нему губами.

– Может быть, что-то и есть, – наконец промолвил он, – но кто скажет наверняка? У малышей бывает жар от стольких причин. Если это опасно, вы скоро увидите.

Доктор был нежен и ласков со своим пациентом, и заставил мальчика улыбнуться, прежде чем опустил его в колыбель.

– Жаль, что не могу обнадежить вас. Разумеется вы бы охотнее пообщались с врачом, который наговорил бы сладкой лжи.

– Нет, я предпочитаю честность, – сказал магистр, что поразило Риарио и в то же время понравилось ему.

Врач порывисто кивнул и отправился на улицу.

– Еще один визит милосердия, – сказал он и закатил глаза, будто пытаясь оценить, как много милосердия у него оставалось. – Удачи вам, Аргирос; я зайду через пару дней или как только появится возможность.

Он кивнул еще раз и вышел.

На следующей неделе Аргирос понял, почему Риарио так ненавидел оспу. Василий беспомощно наблюдал, как характерная сыпь покрыла лицо, руки, ноги и даже живот и спину Елены.

Сначала отметины были красными и выпуклыми. Должно быть, они страшно зудели, поскольку Елена скребла их до крови. Горячка вернулась с прежней силой, так что больная теряла сознание. Аргирос вынужден был тряпьем привязать ее руки к кровати, чтобы она не расцарапала себя в бреду.

В моменты, когда сознание частично возвращалось, она плакала и стонала.

– Я буду уродиной, Василий, уродиной. Разве ты меня будешь любить такой?

Что бы он ни говорил, он не мог разубедить ее. Это изводило его не меньше, чем картина того, как час за часом и день за днем симптомы болезни становились все ужаснее. Иногда ему казалось, что он сходит с ума, иногда он даже сам желал потерять рассудок.

Особенно больно было сознавать, что он ничем не может облегчить ее страдания. Он протирал ее язвы несколько раз в день. Прохлада могла чуть уменьшить жар, но притирания жиром, медом или какими-либо другими ингредиентами, которые он покупал, не снимали зуд.

Аргирос не мог заставить Елену есть, и за дни изматывающей лихорадки она очень похудела.

Каждый день он выходил из дома только для того, чтобы принести свежего молока для Сергия. Мальчик постепенно привыкал к импровизированному приспособлению со спринцовкой, как до того он привык к материнской груди. Это тоже печалило Аргироса, хотя хорошо было уже то, что у сына не поднималась температура.

Аргирос ближе познакомился с Петром Склеросом и его большой семьей: они были единственными здоровыми людьми, с которыми он общался. Пару раз он даже ловил себя на мысли, что готов упрекнуть их – за то, что они не болели оспой, – и тут же чувствовал стыд за свое малодушие.

Он не мог ничего поделать с собой, но был рад уйти из дома, и иногда придумывал поводы, чтобы задержаться и не возвращаться сразу. Он помогал детям Склероса наводить чистоту в коровнике, гнать коров на пастбище в парк и обратно. А однажды он даже сам подоил корову.

– Вот, Сергий, – сказал он с глуповатой гордостью, когда принес мальчику кувшин. – Твой папа надоил это молоко своими руками. Ведь оно особенно вкусное, правда?

На Сергия этот подвиг не произвел впечатления.

Елене стало хуже. Красные пятна на ее коже превратились в пузыри, которые сначала наполнились светлой жидкостью, а потом гноем. Пузыри лопались, когда Елена билась в лихорадке, и от них распространялся жуткий запах. Теперь она совсем ничего не ела и лишь пила немного воды. Она владела своим телом ничуть не лучше маленького Сергия.

Дыхание ее стало хриплым и тяжелым. Кроме сыпи, на коже проступили синяки. Она по-прежнему бредила, но двигалась все меньше. Все эти признаки пугали Аргироса, и он побежал в церковь Святых Апостолов за священником для причастия.

Хотя церковь эта уступала только Святой Софии, там служило всего несколько священников. Одни умерли, другие бежали. Только один пошел к ним в дом, когда Аргирос сказал, что у Елены оспа.

Остальных магистр обозвал трусами. Священник по имени Иоасаф коснулся руки Аргироса.

– Они всего лишь люди, сын мой, – сказал прелат. – Не требуй от них большего.

– Почему же вы не побоялись пойти?

Иоасаф пожал плечами. Его густая коричневая борода скрывала грудь.

– Бог рассудит по своему усмотрению. Остался бы я или пошел, я в Его власти.

Магистр подумал, что бы на это сказал Риарио. Когда они со священником вошли в дом, Елена была мертва.

Иоасаф помолился над ее телом, а затем обратился к Аргиросу:

– Она уже обрела покой и избавилась от мучений.

– Да, – тупо ответил Аргирос. Он был удивлен тому, что уже ничего не чувствовал. Это напоминало рану от меча: рана была, но боль подступит позднее.

– Нужно понять, что такова Божья воля, – сказал Иоасаф. – Она обрела жизнь вечную, по сравнению с которой этот мир с его муками – всего лишь мгновение.

– Да, – повторил Аргирос, но разделить спокойную уверенность святого отца он не мог. Василий не понимал, почему для того, чтобы попасть на небеса, нужно пережить неделю ада.

Иоасаф ушел. Аргирос даже не заметил этого. Он сидел, уставившись на безжизненное тело Елены. Даже в момент смерти оно не расслабилось, а было искажено конвульсиями.

Аргирос не знал, сколько времени он просидел так возле их брачного ложа. Плач Сергия заставил его встать. Он сменил пеленки и покормил ребенка. В их прошлой жизни с Еленой, бывало, они шутили над этим.

Воспоминания об их веселых днях овладели им, и только теперь он осознал факт смерти жены. Он сел рядом с сыном и закрыл лицо руками. Только теперь появились слезы, и он будет плакать еще долго.

Наконец, двигаясь машинально, точно бронзовые люди Гефеста из Илиады, он заставил себя сделать самое неотложное. Сочувствие Арета Саронита казалось притворным; чиновник слишком часто повторял одни и те же слова в последние недели. Как и последний совет:

– Идите домой и ждите гробовщиков. Они скоро придут.

Два бритоголовых каторжника унесли тело к одной из больших могил, заново вырытых за городом. Стражник с самострелом стоял рядом. Если каторжники переживут эпидемию, их отпустят на волю.

Если бы не Сергий, магистр предался бы отчаянию. Ребенок был еще слишком мал, о нем кто-то должен заботиться. И у Аргироса не было времени, чтобы скорбеть по жене.

Василий опять подумал, не стоило ли пригласить к мальчику кормилицу. Раньше он уклонялся от этого, полагая, что никто не согласится прийти в дом, где была зараза. Теперь же он не желал показывать Сергия чужим людям без необходимости. Только ребенок напоминал ему о жене. Ее родных он сбросил со счетов. Послав им письмо с сообщением о смерти Елены, он решил никогда не иметь с ними ничего общего.

Когда постучали в дверь, Василий подумал, что это мог быть тесть, пришедший выразить сочувствие. Идя открывать, магистр нащупал нож. Но вместо Алексия Мосхоса у порога стоял Джиан Риарио.

Плечи доктора опустились, когда он увидел лицо Аргироса.

– О проклятье, – произнес врач. – Она была молода и крепка, и, если бы преодолела кризис, я мог бы ей помочь. Как же тяжко терять близких.

– Что вы об этом знаете? – бросил ему магистр.

– Вы думаете, что я никогда не был женат? – Вопрос и скрытая в нем скорбь сразу отрезвили Аргироса. В следующую минуту Риарио спросил: – Ваше дитя в порядке, надеюсь?

– Да.

– Хотя бы что-то. Я же не был настолько удачлив, – пробормотал доктор скорее для себя, чем для Аргироса. Затем он снова оживился. – Знаете, если вас будет смущать, что его пучит, позовите меня. Я живу на улице церкви Святого Симеона, шестая дверь от нее. Вы умеете писать? Да? Отлично – вы можете оставить записку в двери, если меня не будет дома, а скорее всего так и будет. Даже если он просто начнет пукать, понимаете?

– Да, спасибо вам.

Риарио фыркнул, снова принимая циничный тон.

– Я бы больше заслуживал вашей благодарности, если бы действительно надеялся чем-то помочь.

– Но вы пытались.

– Ну, возможно. Как я уже говорил, оспа сотворила со мной все, что только было в ее власти. Я больше не боюсь ее. – Он громко рассмеялся. – Ай, пусть это звучит глупо, но у меня нет страха перед ней.

Зато магистр боялся: и он, и Сергий – они оба были уязвимы перед болезнью. Каждая порция выпитого ребенком молока воспринималась как победа – ведь что говорит о здоровье, если не хороший аппетит?

На следующий день Сергий закапризничал, но это не очень беспокоило отца, несмотря на предупреждение Риарио. Аргирос продолжал заниматься печальными делами, остававшимися после смерти Елены. Он уложил ее вещи в мешки и ящики, чтобы отнести их в церковь Святого Симеона, где дьяконы могли раздать их нуждающимся.

Потом сын заплакал, и Аргирос сразу насторожился. Он понимал разницу между простыми капризами и криком, по которому можно было судить, что с ребенком действительно что-то неладно. Он поспешил в детскую, предполагая, что одна из косточек, какими он закреплял пеленки малыша, могла отстегнуться и уколоть мальчика.

Но с виду не было ничего необычного. Сергий даже был сухим. Он прекратил плакать, но выглядел вялым. Пожав плечами, Аргирос склонился над колыбелью, взял ребенка на руки и едва не уронил его – такой горячей показалась ему кожа мальчика.

Холод пробежал по спине Аргироса. Как будто не желая верить в то, что он только что обнаружил, он наполнил спринцовку молоком и предложил ее сыну. Сергий сделал пару слабых сосательных движений, а затем срыгнул. Аргирос обернул ребенка одеялом и кинулся к дому Риарио.

К счастью, врач был там. Он нахмурился, увидев ребенка.

– Жар? – спросил он без обиняков.

Аргирос кивнул, не в силах ответить вслух.

– Это может быть вызвано тысячами причин, – заметил доктор и поднял бровь. – Детей тошнит от разных болезней, а не только от оспы, учтите.

– Да, но и от оспы тоже. Как вы определяете оспу?

– По сыпи, когда она появляется.

Аргирос был уверен, что за четыре дня ожидания он сойдет с ума. Это читалось по его лицу, и Риарио добавил:

– У детей болезнь протекает быстрее, чем у взрослых. Если высыпания не проявятся до завтра или, в крайнем случае, до послезавтра, вероятно, вам повезло.

Он исчез в глубине дома и вернулся с небольшим закупоренным пузырьком в руке.

– Это маковый млечный сок из Египта. Он поможет малышу заснуть, и это хорошо. Завтра утром я приду осмотреть его. – Врач похлопал Аргироса по спине. – Даже если это оспа, не все от нее умирают.

– Да, – согласился Аргирос.

Однако он невольно вспоминал, что Риарио раньше говорил об оспе у детей. По дороге домой Василий усилием воли попытался выбросить из головы мрачные мысли.

Он дал сыну дозу макового сока и подождал, пока ребенок уснул тяжелым, глубоким сном. Понюхав остатки вчерашнего молока в кувшине, Аргирос поморщился: молоко скисло. Убедившись, что Сергий крепко спит, он поспешил на ферму Склероса.

Жена молочника приветствовала Василия у двери и вскрикнула, заметив его угрюмый вид. Полное лицо Марии Склерины побледнело, когда сдавленным голосом Аргирос рассказал ей о болезни сына.

– Матерь Божья, только не ваш сыночек после жены! – воскликнула она и перекрестилась. – Я каждый день благодарю Господа, что Он сохранил жизнь нам с Петром и нашим восьмерым детям, а теперь мы оба поминаем и вас в наших молитвах. Кто может сказать, чем Бог руководствуется в своих устремлениях?

– Не я, – ответил Аргирос.

Он рассеянно почесал зудевшую тыльную сторону ладони.

– Давайте ваш кувшин, я его наполню. Я знаю, что вы не хотите оставлять сына одного ни на минуту. Дети так дороги нам, даже когда они еще слишком малы, ведь правда? – Глаза Марии помрачнели. – Мы с мужем потеряли двоих детей и оплакивали их так, как будто мы их вырастили. Но мы еще счастливее большинства семей, которых мы знаем.

– Это правда, – сказал Аргирос; его родители вырастили только троих из семерых детей.

Он был рад не продолжать эту беседу, следуя за Марией в коровник. Она сполоснула кувшин и налила в него свежего молока от коровы, которая на все взирала с удивительной тоской. Как и муж, Мария отказалась от денег. Слезы подступили к глазам Аргироса, когда он благодарил молочницу; любое самое незначительное проявление доброты глубоко трогало его.

Почти не просыпаясь, Сергий немного поел и на сей раз не срыгнул. Это возродило надежду в душе Аргироса, и он решил сам лечь поспать. Но сон его был прерывистым, и он с облегчением услышал, как после восхода солнца в дверь постучал Риарио. Василий сразу вскочил с постели, чтобы открыть доктору.

Но у Риарио не оказалось хороших новостей. Он с унынием шепнул магистру, когда тот проводил его в детскую:

– Уже есть первые высыпания.

Аргирос видел: врач прав. Выпуклые красные пятна выступали на лице ребенка.

– Это плохо? – спросил Аргирос, в ужасе подозревая, что ответ очевиден.

– Да, – прямо ответил врач: он не тратил слов попусту. – Чем быстрее развивается болезнь, тем хуже прогноз.

– Чем я могу помочь ему? Должно же быть хоть что-то!

Магистр продолжал скрести ногтями ладонь, но даже не замечал этого.

Риарио печально покачал головой.

– Только то, что вы делали для жены. Заботьтесь о малыше, как только сможете. Купайте его в прохладной воде, сбивайте жар. Старайтесь, чтобы он ел, – ему нужна сила. Приходите, если потребуется еще маковый сок. Молитесь, если считаете, что это полезно.

Грубые слова доктора о молитве поразили Аргироса, когда он их впервые услышал. Сейчас магистр лишь кивнул. Он по-прежнему верил, что молитвой можно спасти больного – но только в редких случаях.

Риарио ушел, и Аргирос остался с сыном один, пытаясь бороться с прогрессирующей оспой. Он думал, что ничего уже не могло быть хуже после того, как ему пришлось ухаживать за Еленой. Теперь он понял, что ошибался. Казалось, будто силой какого-то злого заклинания течение болезни ускорилось настолько, что Аргирос мог наблюдать, как Сергию час от часу становилось все хуже. Что бы он ни делал, ничто не замедляло развития оспы.

Единственное, что приносило пользу – хотя и небольшую, – это маковый сок. Он спасал мальчика от страшного зуда, которым так мучилась Елена. С наступлением темноты тело ребенка покрылось гнойными нарывами. Конец наступил немного позднее часа, когда зажигают фонари. Сергий издал неглубокий вздох и перестал дышать. Еще несколько минут отец не мог понять, что его сын умер.

Когда Аргирос осознал это, он бежал из дома, в котором началась и закончилась жизнь его молодой семьи, как будто дом этот был проклят. Он так и думал. За пару медяков он готов был купить факел, чтобы предать дом огню, и не важно, если при этом сгорит половина Константинополя. Он вслепую бродил по темным улицам и аллеям столицы.

Василий опомнился, проходя мимо церкви Святого Симеона. Позднее он решил, что, видимо, не случайно ноги занесли его сюда. Он подошел к дому Риарио. Из всех знакомых ему в городе людей именно доктор мог облегчить боль и умерить страдания.

Когда в ночи раздается стук в дверь, мужчины обычно подходят к двери с лампой в одной руке и с дубиной или ножом в другой, готовясь дать отпор разбойникам. Однако из-за своего ремесла Риарио привык к поздним посетителям. Еще закутанный в одеяло, он сразу открыл дверь.

– Да? Что такое? – спросил он и поднял свечку, чтобы разглядеть пришедшего.

Лицо доктора помрачнело, когда он узнал Аргироса.

– Значит, так быстро? – спросил он, не ожидая ответа. – Вам лучше войти. У меня есть вино.

Риарио наполнил маслом и зажег несколько светильников в гостиной, сбросил со стула на пол пару тряпок и взмахом руки пригласил магистра сесть. Вся комната была усыпана одеждой, книгами и медицинскими принадлежностями. Одинокие мужчины обычно бывают или очень опрятны, или наоборот. Доктор принадлежал ко второй категории.

Он поставил перед Аргиросом глиняный шин и другой такой же перед собой, не удосужившись достать кружки.

– Пейте.

Аргирос выпил. Как губка, его скорбь впитала вино и оно не подействовало. Он поставил кувшин.

– Но почему? – крикнул он, и комната наполнилась стоном.

– Спросите у Бога, когда предстанете на Страшном суде, – сказал Риарио. – Я собираюсь спросить. И Ему лучше придумать подходящий ответ, иначе я заставлю Его заплатить. Когда-то у меня была любимая жена и две дочери, которых я не смог снабдить приданым, и лицо, на которое приятно было посмотреть в зеркало. А через две недели… Но вам это известно.

– Известно. – Агрирос сделал большой глоток вина, а затем продолжил: – Я тоже хочу заразиться. Почему я здесь сижу целый и невредимый, когда они погибли?

Он опять почесал ладони.

– Никогда не желайте себе заболеть оспой, – очень серьезно произнес Риарио. – Никогда. Отравитесь, если хотите, выпрыгните из окна, но оспы себе не желайте. Скажите спасибо, что вы не знаете, о чем говорите.

Глаза доктора впились в магистра, сверкая от огня светильников. Смущенный этим пристальным взглядом, Аргирос опять поднес к губам кувшин. Риарио отвел глаза. Даже выпив, он не терял рассудительности. Его брови взметнулись кверху.

– Будьте осторожнее со своими пожеланиями, – прошептал он. – Может быть, вы уже подцепили ее.

– А? О чем вы?

– Посмотри на свои руки, глупец!

Магистр поставил кувшин и взглянул на руки. Его сердце заколотилось от ужаса. На пальцах и на тыльных сторонах ладоней было несколько ненавистных красных прыщей, теперь так хорошо ему знакомых. Пара из них уже превратилась в пузыри.

– Это невозможно! – воскликнул он. – Я не болен!

Риарио встал возле него, потрогал его лоб и уверенными и чуткими пальцами проверил пульс.

– Вы не больны, – наконец согласился он. Это прозвучало как обвинение; врач нахмурился. – Но почему нет? Это же оспенные язвы. Почему у вас их так мало?

– Не знаю.

Как ни абсурдно, но Аргирос чувствовал себя виноватым.

Риарио продолжал ощупывать и прикасаться к нему, пытаясь понять, почему Аргирос не выглядел больным. Магистр и сам никак не мог понять. Он видел, как оспа обезобразила Елену, а потом убила ее, видел, как недуг свел в могилу его сына, а у него самого была всего лишь горстка безвредных прыщиков. Если Бог решил выполнить желание Василия, это напоминало насмешку.

Вдруг Василий ударил себя рукой по лбу.

– Я дурак!

– Я бы охотно поверил, но почему вы так считаете? – спросил Риарио.

– Я не думаю, что подхватил оспу.

– Тогда что это? – Доктор кивнул на пузыри на руках Аргироса.

– Как же молочник, чей мальчик заразился этой болезнью, называл ее? Коровья оспа, вот что это такое. Я пару раз доил корову, чтобы достать молока для Сергия…

– Вы правы, и я тоже дурак, – уныло покачал головой Риарио. – Я довольно часто сталкивался с этой хворью у доярок, которые боялись, что они заразились черной оспой. Сейчас, когда столько настоящих больных я в первую очередь думаю о черной оспе и забыл о другой.

Продолжая ворчать на себя, доктор вьшгел из комнаты. Он вернулся с двумя кувшинами.

– Теперь потребуется еще немного вина.

– Я не хочу пить, чтобы отметить спасение, – заметил магистр.

– Тогда пейте, чтобы пить, или чтобы забыться, или просто пейте со мной за компанию, потому что я хочу напиться. Пейте, и все.

Риарио откупорил пробку кувшина с помощью скальпеля, поднял посудину и закинул голову назад.

Аргирос последовал его примеру. Наконец-то сладкое вино начало действовать. Он осоловело взглянул на Риарио.

– Что проку в вас, чертовы доктора, если вы не можете спасти ни одного больного?

Риарио не рассердился. Он опустил голову на руки.

– Хотел бы я, чтобы мы могли. Однако учтите следующее: мы вправляем кости, лечим порезы и ожоги, а иногда даже ловко управляемся с ножом.

Магистр кивнул.

– Ах, да, я видел это в армии. Но я помню такие походы, которые проваливались с самого начала, потому что половину солдат валил кровавый понос и никто с этим не мог справиться.

– Да, знаю; такое случается. – Риарио помедлил, но затем осторожно продолжил, как будто решаясь поделиться давно лелеемой мечтой, над которой Аргирос мог поглумиться. – Чего бы я на самом деле хотел, так это одолеть недуг еще до того, как он начинается.

Действительно, магистр едва не разразился смехом.

– И как вы думаете этого добиться?

– Откуда я знаю? – раздраженно ответил Риарио. – Я все думаю о царе Понта Митридате – помните, том, кто так упорно сражался с Римом во времена Суллы и Помпея. Он сделался настолько нечувствительным к ядам, многократно принимая их небольшими дозами, что, когда решил покончить с собой, не смог отравиться и прибег к услугам своего наемника.

– Чудесно, – заметил Аргирос. – А где вы возьмете маленькую дозу болезни? И…

Он осекся с открытым ртом. Он вспомнил Петра Склероса, его полную счастливую жену, их восьмерых детей – все они были здоровы, когда в Константинополе свирепствовала оспа. Он вспомнил отметины коровьей оспы на руке маленького Павла – и, конечно же, все остальные члены семьи Склеросов тоже переболели ею. Вспомнился и рассказ Риарио о том, как к нему приходили люди с коровьей оспой, опасаясь, что они заразились черной оспой.

– Во имя Пресвятой Девы и всех святых, – прошептал магистр.

– Что?

Риарио как будто еще сожалел о том, что поделился с магистром своими мечтами.

Запинающимся языком Аргирос изложил доктору свою догадку. Когда он закончил, то решил, что сейчас Риарио назовет его идиотом.

Врач медленно сжал руки в кулаки. Его лицо приняло выражение, которое Аргирос распознал не сразу. Василий припомнил времена, когда он служил в армии; как-то раз на опушке он наткнулся на дикого кота, выслеживавшего белку. Кот был так же сосредоточен, как сейчас Риарио.

– Постойте, – прошептал Риарио. – Вы понимаете, какое оружие вы дадите в руки врачей, если вы правы, Аргирос?

– Если прав, – повторил магистр. – А как вы это проверите?

– Я знаю, как можно это сделать, – заявил Риарио. – Взять немного гноя из язв и поместить его в разрез тому, кто уже переболел коровьей оспой. Если беднягу после этого не свалит оспа, то он уже ею никогда не заразится.

– Думаю, вы правы. Так сделайте это.

– Но с кем? – с усмешкой спросил доктор. – Какой безумец станет так рисковать собственной судьбой?

– Я, – ответил Аргирос.

– Не дурите, дружище. Если вы ошибаетесь, вы заразитесь по-настоящему, и не во имя исполнения глупого пожелания.

Магистр протянул вперед руки.

– Чего мне опасаться? Моя жизнь и так уже разбита.

– Это в вас говорит вино. И ваше горе.

– Утром я буду трезв и скажу вам то же самое. А что касается моего горя… если даже я доживу до возраста Мафусаила, все равно не перестану скорбеть. Вам-то это должно быть известно.

Риарио поморщился и неохотно кивнул. Тем не менее он сказал:

– Идите домой и ложитесь спать. Если вам хватит глупости прийти утром, что же, мы все обсудим, ели нет, я вас не упрекну, можете не сомневаться.

Аргирос не хотел возвращаться домой: воспоминания последних недель еще были чересчур горькими, чтобы он мог продолжать жить там. В конце концов, за него решили его ноги. Они стали ватными, когда он попытался встать из-за стола. Голова кружилась, как водоворот Сциллы. Он снова рухнул на стул и отключился.

Когда он проснулся, голова была такой тяжелой, что ему показалось, будто он умер и попал в ад. Он издал стон, затем другой и услышал собственный голос.

Риарио бродил по комнате; слушать его голос тоже было мукой.

– Есть два лекарства от похмелья, – произнес доктор. – Одно из них – капуста, а другое – опять вино. От капусты у меня всегда отрыжка. Держите.

Аргирос думал, что его бедный желудок уже не примет вино из кружки, которую ему подал Риарио, но желудок вино не отверг. Через какое-то время Василий вновь ощутил себя человеком, хотя и был погружен в меланхолию.

По осунувшемуся виду и покрасневшим глазам Риарио было ясно, что он тоже страдал от похмелья. Он взялся было за кусок хлеба, но вздрогнул и положил его на место.

– Я уже чересчур стар для такого рода развлечений.

– Я вдвое вас моложе, но уже много лет назад стал слишком стар для этого. – Магистр сел прямо и тут же пожалел об этом. – Оспа!

Риарио взглянул на него со смутным любопытством.

– Вы по-прежнему хотите идти дальше?

– Я же сказал, разве не так? Я помню. Это одна из последних вещей, которую я действительно помню.

– Дайте-ка я вас осмотрю, – сказал Риарио и взялся за руки Аргироса. Тот тоже посмотрел на них. Чистые коричневые струпья уже появлялись поверх пузырей. Доктор хмыкнул. – Ах, вы уже пошли на поправку. Тогда идем. Раз уж вам не терпится попасть в безвестную могилу на Пелагийском кладбище среди прочих самоубийц, я помогу вам этого добиться.

– Если бы вы были уверены в этом, вы бы и пытаться не стали, – заметил Аргирос.

– Думаю, что нет. В то же время я бы отказался от попытки, если бы не был уверен, что не заражусь сам.

Сказав это, Риарио принялся расхаживать по дому в ожидании, что кто-нибудь придет и доложит о новом случае заболевания оспой. Он уже начинал проявлять нетерпение, потому что накануне к этому часу его уже звали в три места. Но сегодня прошло много времени, прежде чем в дверь постучалась плачущая женщина.

– Мой муж! Идемте скорее! Мой муж заразился оспой!

Аргирос и Риарио оба зажмурились от яркого утреннего солнца. Занятая своим горем, женщина ничего не замечала. Она без вопросов приняла Аргироса за второго врача.

У магистра свело желудок, когда он стоял у постели больного. Вид несчастного слишком остро напоминал ему об испытаниях, через которые он только что прошел с Еленой и Сергием. Оспины покрывали лицо и конечности мужчины; но пока их еще заполняла светлая жидкость, а не гной.

– Он будет жить? – тихо спросил Аргирос, чтобы женщина, плакавшая в соседней комнате, его не расслышала.

– Может быть, – ответил Риарио. – Жар не такой уж сильный, как часто бывает, и пульс у него очень стабильный.

Доктор посмотрел на магистра. Аргирос заставил себя кивнуть.

Риарио достал из сумки скальпель; Василий решил, что это был тот же инструмент, которым вчера вечером откупоривались кувшины с вином. Доктор сделал небольшой надрез на большом пальце правой руки магистра. Тот чуть не отдернул руку. Добровольно подвергнуться заражению, и при этом сохранить невозмутимость, как оказалось, даже труднее, чем идти в битву.

Мыча себе под нос, Риарио вскрыл скальпелем пару нарывов на коже больного. Он нанес жидкость из них на ранку, которую сделал на руке Аргироса, и наложил повязку. Затем задумчиво взглянул на скальпель.

– Если на нем есть яд, придется вымыть нож, прежде чем я воспользуюсь им снова.

Через несколько минут он вышел, чтобы рекомендовать жене больного те же процедуры, какие Аргирос проделывал для Елены: протирать тело прохладной водой, соблюдать покой – и давать все безвредные успокаивающие, от которых, впрочем, было мало проку. Они заведомо не могли помочь в лечении.

Большой палец Аргироса начало дергать. Неважно. Если он прав, здесь скрывалось нечто сильнее любого лечения, поскольку все переболевшие коровьей оспой никогда не заражались черной. Если же он ошибался, что ж, Риарио уже говорил, чего в этом случае ожидать. Так или иначе, скоро все прояснится.

Визиты к Роарио превратились в ежедневный ритуал. Доктор осматривал Аргироса, проверял его температуру и пульс. Потом Риарио обычно верчал: «Пока Жив», наливал пациенту стаканчик вина – небольшой стаканчик – и отправлял домой.

Эта рутина придала существованию магистра смысл, вокруг которого его жизнь начинала постепенно восстанавливаться. Как и служба, к которой он вернулся через неделю после смерти Сергия. Число работников магистрата сильно сократилось, одни из них погибли, другие оплакивали родных или заботились о больных. Однако количество дел оставалось тем же. Утомление – почти такое же мощное болеутоляющее средство, как вино.

Через три недели от пореза на большом пальце Аргироса остался только бледный шрам. Магистр уже терял терпение, постоянно слыша от Риарио избитую фразу.

– Думаю, все так и останется? – многозначительно спросил Василий.

– О да, я тоже с некоторых пор так считаю, – ответил доктор. – Есть еще одна проблема: нам известно, что вы могли иметь иммунитет к оспе еще до того, как подхватили коровью оспу. Вы ухаживали за женой и сыном и, видите ли, не заразились от них.

Аргирос был потрясен. Ему казалось, что его обманули.

– Значит, то, что я сделал, бессмысленно?

– Нет, нет, нет и нет. Ваш случай является доказательством, но только частично. Я недавно провел новую проверку. Знаете, что не только Склеросы избежали оспы, но и почти все семьи молочников в городе?

– Не знаю, но так и должно быть, разве нет? Они как раз и должны первыми переболеть коровьей оспой вместо черной.

– Так. Это и заставило меня поверить в вашу правоту, хотя неизвестно, были ли вы восприимчивы к оспе или нет. Я заразил коровьей оспой пару десятков человек и попытался потом заразить их черной.

– И? – Аргиросу не терпелось подскочить к Риарио и вытрясти из него ответ. – Во имя Пресвятой Девы, скажите же, как они?

Доктор, по обыкновению, криво усмехнулся.

– Все живы, скажу я вам.

– Тогда, если, к примеру, префект города прикажет всем в Константинополе заразиться коровьей оспой, или же детей заразить ею через какое-то время после рождения…

– Никто из этих людей не будет потом поражен оспой, – закончил Риарио за магистра. – Так я думаю. Я уже начал посвящать в это открытие других врачей. Весть скоро распространится.

Аргирос благоговейно перекрестился и склонил голову в молитве.

– И о чем вы теперь молитесь? – вопросил Риарио после того, как магистр несколько минут провел в молчании.

– Я просил прощения у Господа за то, что посмел поставить под вопрос Его волю, – кротко ответил Аргирос. – Теперь я наконец-то вижу цель, с которой Он наслал горе мне и тем, кого я люблю… любил. – Последняя поправка опять напомнила о скорби. Аргирос поспешил добавить: – Если бы они не заболели, я бы не наткнулся на открытие, которое может спасти жизнь многим несчастным. Верно, что я послужил лишь орудием в руках Господа.

– Вздор, – ответил доктор. – Тогда как быть с другими, кто заболел и умер за время эпидемии? Если Бог убил их всех только для того, чтобы двое из них потребовали вашего внимания, тогда для меня Он – кровавый убийца.

– Нет, – возразил Аргирос. – Подумайте: если бы не было много больных, я бы пошел к кормилице, а не к молочнику, и никогда бы не узнал о коровьей оспе. Но я боялся привести в дом кормилицу и так познакомился со Склеросом и его семьей.

– В Константинополе любой считает себя теологом, – проворчал Риарио. – Полнейшая глупость, если вас интересует мое мнение.

– Не интересует, – резко ответил магистр. Ему было тяжко сознавать, что Елена и Сергий погибли напрасно, без всякой цели.

Но в следующую минуту он попросил прощения у Риарио. Без доктора он не уловил бы связи между коровьей и черной оспой. В ближайшие годы врачи уже не будут такими черствыми и циничными, потому что у них в руках окажется оружие против одного из смертных бичей человечества. Возможно, некоторых из врачей это избавит от разочарования в Боге и от адских мук.

Аргирос не стал делиться этими мыслями с Риарио. Он знал, что мог бы ответить доктор.