Агент вождя

Глава вторая. Поиск в темноте

По роскоши Несвижский замок ничуть не уступает ни одному всемирно известному монаршему дворцу.

Одно лишь количество комнат – 365 (по числу дней в году) на протяжении многих веков неизменно изумляет и впечатляет любого путешественника.

По этому поводу местные старожилы любят шутить (а некоторые и вовсе утверждают со всей серьёзностью!), что, согласно древней традиции, очередной владелец хором еженощно укладывался спать в новом месте[15]…

Кто знает, как было на самом деле?

Ведь давно известно: хозяин – барин! И у каждого, как говорится, свои тараканы!

Однако продолжим наше повествование…

Каждое помещение украшали королевская мебель, редкие персидские ковры, полотна именитых художников, уникальные коллекции хрусталя, оружия, монет и медалей.

Кроме того, в замке находилась уникальная библиотека из двадцати тысяч томов и архив Великого княжества Литовского.

Но всё это великолепие моментально меркло перед привезенными из Константинополя золотыми статуями евангельских апостолов, отлитыми, как уже неоднократно говорилось, в полный рост.

Хранились они в тайном месте – «скарбце», то есть специальном хранилище, оборудованном глубоко под землёй.

Однако дверь, скрывавшая ведущие вниз ступеньки, оказалась на замке. И профессор Фролушкин в первый (но не в последний) раз искренне пожалел об отсутствии Лаврентия Фомича.

Столь несущественные проблемы всемогущий нарком разрешил бы в мгновенье ока.

Однако не всё ещё потеряно – ведь Цанава обещал присоединиться к ним, как только покончит со своими служебными делами…

Путь к святая святых, то есть к месту, где хранились золотые статуи, первоначально был известен лишь князю и его управляющему замком.

Но шло время, и тоннель стал доступен для более широкого круга лиц, который включал в себя и научных сотрудников, и действующих священников, и даже любознательных местных мальчишек.

Однако, как мы знаем, за минувшие столетия ничего особенно выдающегося в Несвиже никто так и не нашёл. А саму дверь, ведущую в подземелье, церковники надёжно заперли, дабы уберечь историческое место от наплыва разного рода авантюристов и ротозеев.

Что делать?

Фролушкин предложил дожидаться Лаврентия Фомича Цанаву.

А пока…

К примеру, можно было посетить расположенный на территории дворцового комплекса костёл Наисвятейшего Божьего Тела, построенный итальянским зодчим Джованни Бернардони по собственному проекту ещё в шестнадцатом веке.

Плечов, втайне от профессора много месяцев подряд штудировавший особенности европейской средневековой архитектуры, только этого и ждал.

Спустя всего несколько минут они оба уже наслаждались незабываемым видом центрального фасада величественного древнего сооружения, увенчанного цитатой из 8-го стиха 5-го псалма Давида, естественно – на латыни: «Поклонюсь святому храму твоему в страхе Твоём».

Оставалось только войти в гостеприимно распахнутые двери.

А там…

Чего там только не было!

Ярослав, естественно, давно знал в деталях обо всех достоинствах и недостатках нефов[16], апсид[17] и прочих оригинальных элементов архитектуры Несвижской жемчужины. И всё равно продолжал восторженно оглядываться по сторонам, восхищаясь и вдохновляясь окружающей его красотой…

Особенно впечатлило молодого учёного монументальное полотно «Тайная вечеря» кисти придворного художника Радзивиллов Ксаверия Доминика Геского, украшающее главный алтарь католического храма.

Поражённый до глубины души, Яра не мог сдвинуться с места до тех пор, пока на его плечо не опустилась рука, тяжесть которой агент уже знал.

– Товарищ нарком? – вопросительно пробормотал он, медленно поворачивая голову.

– Так точно. Собственной персоной.

– А где батя?

– Чей?

– Мой… Фёдор Алексеевич…

– Это я у тебя хотел спросить.

– Странно… Что-то на сердце у меня сегодня неспокойно… Может, какую беду вещует?

– Предчувствия игнорировать нельзя. Так что – сплюнь! И – быстро во двор! Я налево, ты – направо. Если раньше не встретимся – жди меня у центральных ворот костёла через пятнадцать минут.

– Слушаюсь, товарищ нарком.

– Кстати, со мной ещё несколько человек. Может, их тоже подключим к поиску?

– Не вижу необходимости. Пока.

– Согласен.

Они одновременно выбежали на улицу и стали действовать по намеченному плану.

Сначала повезло Цанаве. Именно ему удалось обнаружить пропавшего профессора в расположенной неподалёку часовне.

Фролушкин стоял на коленях перед облачённым в монашеское одеяние худощавым парнем не старше тридцати лет, безучастное бледное лицо которого покрывал нетронутый юношеский пушок, совершенно не свойственный мужчинам такого, достаточно зрелого, возраста, и… безутешно рыдал.

Небольшая приземистая часовня (у католиков – капличка) с узким окошком по фронтону была построена в середине XVIII века неким Скандербегом Булгариным, предком русского писателя Фаддея Булгарина.

Нередко её называют «Башней Убийцы».

Почему?

Однажды Скандербег застрелил из ружья своего соседа – помещика Узловского, и в соответствии с Литовским Статутом был обязан заплатить его родственникам «виру» («поголовье»), то есть, по сути, отступные или откупные – кому как угодно.

Состоявшийся вскоре суд постановил отдать потерпевшим целый ряд деревень и вместе с ними – крестьянских душ. Но ещё задолго до этого решения родственники погибшего начали шантажировать обвиняемого с целью увеличения размера компенсации. Вот он и решил во искупление грехов построить «вежу» – небольшую башню, куда стали помещать невольных убийц.

С тех пор в костёле, по просьбе Булгарина, неподдельно сожалевшего о случившемся, ежегодно стали служить мессу-молебен по невинно убиенному помещику Узловскому. За это Скандербег заплатил служителям храма на 350 лет вперед…

В этой самой часовне и нашёл Плечов своих «подельников».

Картина вызывала умиление и сострадание.

Явно неадекватный монах.

Всемирно известный учёный, стоящий перед ним на коленях.

И утешающий его нарком НКВД с далеко не однозначной репутацией…

– Батя, кто это? – еле выдохнул Плечов, поднимая профессора с колен.

– Мой сын… Павлик…

– Он что, не разговаривает?

– Нет.

– А понимает?

– Не всё…

Послушник кивнул узким, выпирающим подбородком и криво улыбнулся, обнажая редкие, начинающие чернеть зубы. После этого без лишних слов задрал рукав рясы и продемонстрировал присутствующим свои руки – тощие, покрытые глубокими кровавыми ссадинами и фиолетовыми синяками. То ли его держали связанным, то ли пытали, избивая какими-то, как любят выражаться эксперты-криминалисты, «колюще-режущими предметами…»

– Кто так издевался над ним? – зло спросил Цанава.

– Бог его знает, – тяжело вздохнул Фёдор Алексеевич. – Я хотел поговорить с епископом, но не смог его найти.

Вдруг снаружи донёсся какой-то шум. Противно заскрипели давно не смазываемые петли. Куда-то девалась (как будто испарилась!) и без того узкая щель между дверью и коробкой, через которую в глубь часовни ещё недавно проникали слабеющие с каждым осенним днём солнечные лучи…

Лаврентий Фомич обнажил пистолет и бросился к выходу.

Он был заперт!

– А, чёрт… Хотите верьте, хотите – нет, но я нутром чувствовал, что благодаря вам непременно влипну в какое-то дерьмо… С нашей гнилой интеллигенцией надо круглосуточно держать ухо востро. Эй, там, снаружи, кто-то слышит меня?

В ответ – только гулкое эхо.

Тогда Цанава направил ствол в потолок и нажал на спусковой крючок, удостоившись за это укоризненных взоров товарищей по несчастью, искренне переживавших за сохранность народного добра.

Несколько минут спустя в дверь кто-то постучал. Сначала рукой, затем прикладом.

– Товарищ нарком, вы там?

– Тут, конечно, где же ещё! Это ты, Балабанов?

– Так точно!

– Открывай немедленно.

– Чем? У меня ключа нет.

– Попробуй стрельнуть в замок…

– Не поможет… Здесь такая махина – три дня сбивать кувалдой придётся.

– Понял… Ты один или с кем-то ещё?

– Один. Козырев за углом остался.

– Так свистни его сюда. Быстрей!

– Лёха!

– Ов!

– Ко мне!

– Иду…

– Сколько раз можно повторять? Отвечать надобно исключительно по Уставу!

– Слушаюсь!

– Не «слушаюсь», а «есть»…

– Что есть?

– Есть, товарищ сержант госбезопасности.

– А… Понял…

– Учи Устав, Лёха, не то ты у меня из наряда до конца дней своих не вылезешь…

– Так точно, товарищ сержант!

– Что «так точно», что «так точно»?

– Отставить, Балабанов! – заорал Цанава из глубины часовни. – Меньше говори – больше делай!

– Есть!

– Пошли Козырева за настоятелем, а сам оставайся возле двери.

– Есть!

– И не вздумай отойти – голову сверну…

– Мы-ы-ы, – громко промычал юродивый послушник, тыча пальцем себе под ноги.

Профессор жестом отослал неразумного сынка в дальний левый угол помещения и принялся рьяно разгребать землю в указанном им месте. Вскоре его руки нащупали нечто вроде деревянного настила, посреди которого торчало металлическое кольцо. Подоспевший на помощь Ярослав потянул за него, и взорам собравшихся открылся вход в подземелье.

Павлик, взявший на себя роль проводника, первым начал спускаться вниз; потом – старший майор Цанава; за ними – Плечов и Фролушкин.

Правой рукой Лаврентий Фомич твёрдо сжимал рукоять пистолета, левой – продолговатый корпус ручного фонарика.

Похоже, нарком оказался единственным из всех членов дружного коллектива, кто давно предполагал именно такое развитие событий и заранее готовился к нему.

Что это? Интуиция, профессиональная, так сказать, «чуйка»? Или же ему больше остальных было известно о сокровищах Несвижского замка?

Последнее предположение в глазах маститых учёных выглядело весьма сомнительным, но всё же…

Тоннель оказался достаточно широким, к тому же с каждым метром он всё больше увеличивался в размерах, пока не стал таким, что в нём мог свободно передвигаться, даже не нагибаясь, человек самого высокого роста.

– Красота… – обнажил белые ровные зубы Лаврентий Фомич. – Будто в метро гуляем!

– Про метро вы, конечно, загнули, – возразил Фролушкин. – Однако – чистая правда – никакого дискомфорта я лично пока не ощущаю.

– В отличие от Балабанова и Козырева, – усмехнулся старший майор. – Представляю, какие чувства будут испытывать они, когда войдут в часовню и обнаружат, что там никого нет.

– И это правда. Насчёт нас с Ярой они переживать не станут, а вот ваше отсутствие наверняка повергнет их в ужас!

– Ничего. Небольшой стресс иногда полезен для общего здоровья!

– Стресс… Вы даже такие слова знаете?

– А то! Я недавно читал работы Уолтера Кэннона[18]. Причём – в оригинале!

– Вы нас искренне удивили, Лаврентий Фомич. Даже не удивили, сразили, как говорится, наповал.

– То ли ещё будет, господа!..

– Ме-бе-ме, – опять забормотал Павел, останавливаясь у развилки, после которой тоннель делился на две ветки – так, видимо, он пытался указать направление, в котором им следовало двигаться, то есть вправо.

Но только компания вошла в поворот, как впереди оглушительно громыхнул одинокий выстрел.

– Ложись! – мгновенно среагировал Цанава.

– Ба-бах! – снова раздался угрожающий звук, и что-то просвистело над головами.

– Покушение на наркома… – зло констатировал Лаврентий Фомич, без промедления бросаясь в погоню. – Тридцать лет расстрела без права переписки!

– Ого-го, – указал в противоположную сторону юродивый. – Ай-яй-яй!!!

– Что, что ты хочешь сказать, сынок?

Сумасшедший послушник сначала развёл в стороны неуклюжие руки, затем несколько раз подряд сомкнул их на животе.

– Похоже, что там, впереди, тоннель снова сходится…

– У-у-у, – закивал Павел.

– Я понял, – хмуро улыбнулся Плечов. – Он предупреждает, что нас могут обойти сзади и напасть с тыла. Ладно… Ждите меня здесь. Я скоро!

– Будь осторожен, Яра.

– Не волнуйся, отец. Ничего с нами не случится. До самой смерти.

Он бросился назад, к развилке, и в кромешной тьме повернул налево. Прильнул спиной к стене тоннеля и начал медленно двигаться вперёд.

И вдруг вдали блеснул тусклый огонёк.

«Нет, это конечно же не фонарь Цанавы»…

К счастью, через несколько метров в стене оказалась какая-то неглубокая вмятина, ниша, в которой когда-то, судя по всему, стояла статуя.

Плечов забился в неё и стал терпеливо ждать.

Когда сгорбленная фигура в сутане с зажжённой керосинкой в правой руке наконец поравнялась с ним, Ярослав что было сил залепил своим неслабым кулаком по скрывавшемуся под балахоном лицу.

Такого удара не смог бы вынести ни один самый тренированный соперник.

Однако незнакомец каким-то странным образом всё же устоял на ногах!

Он только взвыл диким голосом не столько от боли, сколько от неожиданности и попытался выхватить заткнутый за широкий пояс пистолет.

Но не тут-то было!

Заученным движением Плечов выбил оружие и принялся наносить удар за ударом, пока противник не упал.

Яра посветил лампой.

«Чёрт, больно знакомая рожа… Только – чья? Жаль… немного перестарался, так разукрасил несчастного, что его и мать родная теперь не сразу узнает!»

Плечов схватил за ноги недвижимое тело и поволок туда, где его поджидали Фролушкин и Павел.

Как вдруг…

Сзади раздался грозный окрик.

– Стой! Стрелять буду! Руки вверх!

Конечно, в других условиях Яра сразу бы узнал Цанаву, но здесь, в тёмном подземелье, где многоликое эхо до неузнаваемости искажает каждый голос, ошибиться было немудрено.

Он бросил поверженного врага посреди тоннеля и начал медленно поднимать руки, одновременно поворачивая голову на звук.

В это время «труп» ожил, вскочил, ударил Ярослава, развернулся и, петляя, помчался прямо на Лаврентия Фомича.

От неожиданно нарком опешил и вместо того, чтобы выстрелить в противника, отпрянул в сторону.

– Упустили! Прошляпили! – орал на него Плечов, но было уже поздно – незнакомца и след простыл.

– Откуда я мог знать, что это ты? – неуклюже оправдывался Цанава, прекрасно осознавая свою вину.

Яра молчал.

– Ну, скажи хоть что-нибудь…

– Тьфу на вас! Легче?

– Конечно, дорогой. Конечно, легче… Я ведь уже было подумал, что ты онемел от досады. – И вообще никуда этот гад от нас не денется. Достанем – и обезвредим. Вопрос времени… Вот выберемся наверх – и дам указание оцепить город. Только никому не рассказывай о моём косяке…

– Ладно. Будете должны.

– Ты только скажи – я сразу… Договорились?

– Лады, товарищ старший майор!

В подземном тоннеле царили мрак и холод, Павел начал мёрзнуть. Отец прижал его к себе и накрыл пиджаком, хотя сам был одет ещё более легко.

И тут где-то вдали вдруг блеснул одинокий тусклый лучик. Затем – ещё раз. Уже ближе.

Причём не с того направления, в котором ушёл Цанава, а с противоположного.

Но ведь Плечов, как известно, с собой фонаря не брал…

Фёдор Алексеевич приподнялся, похлопал сына по плечу, мол: «Беги!» – и принял боевую стойку.

Павел несогласно покачал головой в ответ.

Сначала из темноты вынырнул один силуэт, за ним – другой.

«Кто же это, кто?», – терялся в догадках профессор, но с каждым мгновением всё больше убеждался – свои!

Вскоре все наши герои воссоединились и отправились в обратный путь…

В старинной часовне горевали двое подчинённых Лаврентия Фомича. Каждый из них в мыслях рисовал самые мрачные картины.

Всем ведь уже ясно, что наркома похитили коварные враги, уведя его в неизвестном направлении через так и оставшийся незапертым подземный ход.

А раз так, то теперь им точно не сносить головы…

Когда из подземелья послышались шаги, оба решили занять «круговую оборону». Но из открытого люка показалась сначала рука с зажжённым фонарём, а затем и форменная фуражка с васильковой тульёй, и парни наконец-то смогли вздохнуть с облегчением.

– Товарищ нарком, родненький, где вы так долго пропадали? – восторженно протарахтел Балабанов, пользуясь правом старшего по званию.

– Где, где… В общем, люди взрослые, сами знаете в каком месте.

– Печально, но ключ мы так и не нашли…

– А дверь как открыли?

– Я стрелял из карабина, целый магазин патронов израсходовал, а Козырев, как проклятый, безостановочно махал пудовой кувалдой… Так, общими усилиями, и достигли цели.

– Теперь сообща новый замок покупать будете.

– Но, товарищ нарком…

– Да шучу я. Шучу. Настоятеля так и не нашли?

– Никак нет! – точно цитируя одно из самых распространённых требований устава, бодро отрапортовал Козырев. – Правда, какой-то тип в рясе, длинный, тощий, по пути мне всё-таки попался. Точнее, он сам на меня налетел, чуть с ног не сбил – так спешил куда-то. Я его припугнул, на всякий случай, мол, гони ключи от часовни, гадина поповская, а он: «Моя по-русски не понимайт»…

– Описать его можешь? – загорелся Плечов.

– Кого?

– Ох, и туп же ты, братец…

– Попа?

– А ты ещё с кем-то встречался?

– Сказал же: высокий, худой, как наша родная черноморская тюлька, чё ещё?

– Глаза какие?

– Вредные! Колючие!

– Волосы, уши?

– Так сразу не разобрать… Мы же всего несколько секунд с ним общались.

– А потом?

– Потом он махнул рукой и побёг далее…

– Узнаешь его при встрече?

– Несомненно!

– Опять ты за своё?

– Так точно!

– Ладно. Свободны! – Лаврентий Фомич взял бразды правления в свои руки. – Ждите нас у входа в костёл. Да… Ещё… Балабанов!

– Я!

– Ближе к вечеру всю эту шушеру поповскую соберёшь в одном месте – и доложишь. Как только освобожусь, побеседую с ними по душам…

– Ну что будем делать, товарищи? – поинтересовался Цанава, нервно переводя взгляд с одного учёного на другого.

– Обедать. Кушать хочется невыносимо, – чистосердечно признался Фёдор Алексеевич.

– Угу-гу, – нечленораздельно согласился с мнением профессора его юродивый отпрыск.

– Могу предложить только скупой казенный харч. Хлеб. Тушёнка.

– Мы люди избалованные. Нам первое-второе подавай. Причём – ежедневно.

– Боюсь, что наш родной советский общепит в эту глушь ещё не добрался.

– Печально. Но когда-то здесь были два-три неплохих польских ресторанчика. Пойдём, поищем?

– Не возражаю. Кто угощает?

– Я. Как-никак Несвиж – моя родина, выходит, вы у меня в гостях.

– Это уже по-нашему, по-кавказски!

– И по-белорусски тоже! – заверил Ярослав.

– Выходит, законы гостеприимства одинаковы для всех народов?

– Скажу так: они не имеют национальности.

– Браво-браво! Прекрасно сказано, – шутливо поаплодировал нарком.

– Спасибо на добром слове.

– Пожалуйста… А сейчас – построились… Тьфу ты, чёрт… Вперёд, товарищи!

Начали конечно же с борща.

Свекольник был потрясающим – настолько вкусным, что каждый из компании управился со своей порцией за считанные минуты. Быстрее всех – Павлик, похоже, что в костёле его совсем не кормили. Или кормили очень плохо.

Пока ждали второе – завязали разговор про житьё-бытьё, скоро переросший в монолог или, если хотите, исповедь профессора:

– Семья наша была, может, и не самой богатой, но одной из наиболее образованных во всей Белоруссии – это точно. Отец преподавал в первой белорусской гимназии, которая, между прочим, открылась на сто лет раньше российской… И тут его за какие-то грехи перевели из Минска в Несвиж – по одним данным просто выслали за революционную деятельность, по другим – откомандировали поднимать упомянутое выше учебное заведение. Здесь он и познакомился с моей мамой – лучшей выпускницей знаменитой местной балетной школы… Да-да, не улыбайтесь – была в Несвиже и такая! А в 1880 году у них родился первенец. То есть я. Назвали меня в честь деда – Фёдором. Второй ребёнок – Василий – появился на свет через три года, но долго не прожил – умер, когда мне не исполнилось и шести лет. Я его помню плохо, но старшие соседские ребятишки шептались, что у него было не всё в порядке с головой. Может, поэтому родители больше не рисковали заводить детей…

Васькина смерть больно ударила по моей неустойчивой ещё психике, что, видимо, и сказалось значительно позже, когда у нас родился сын. Степан. Имя Павел ему дали в монастыре, на другое он уже не отзывается… Со своей будущей женой я, кстати, познакомился в этом самом ресторанчике, когда прибыл на каникулы из Виленского университета – Настя в нём прислуживала. Вот такая моя история… Ну, беритесь за вилки, дорогие друзья, а то вареники стынут!

– Надеюсь, вы прибыли сюда не только для того, чтобы пробудить светлые юношеские воспоминания? – покосился на профессора Цанава, поблескивая хитрыми чёрными глазами.

– Нет конечно… Что, сынок, откроем тайну товарищу наркому?

– От нашей организации не должно быть тайн ни у одного гражданина Страны Советов! Ни у рядового пролетария, ни у всемирно известного философа. Ясно?

– Так точно! – откликнулся профессор Фролушкин, и в самых потаённых мыслях не ожидавший от самого себя подобной прыти.

– А хотите, я угадаю, что вас привлекло сюда, а?

– Попробуйте, – с любопытством воззрился на наркома Плечов. – С трёх раз.

– Мне и одного хватит… Вас интересуют золотые статуи. – Лаврентий Фомич решительно поднялся из-за стола, на котором ещё стояла неубранная посуда, и принялся ходить по ресторанной террасе. – Я прав?

– Ваша проницательность не знает предела… – удивился Фёдор Алексеевич.

– А вы знаете что…

– Знаем. И не собираемся присваивать себе то, что принадлежит всему нашему народу, – предугадал ход мыслей старшего майора Ярослав. – Апостолы будут переданы представителям советской власти, как только мы их найдём.

– Это меняет дело. К тому же не самый последний представитель этой самой народной власти сейчас находится рядом с вами, – сменил гнев на милость Цанава. – Так что за работу, товарищи учёные!

– К сожалению, нам придётся сделать небольшой перерыв – завтра рабочий день, и у нас с Ярославом очень много дел в университете…

– Вы больше ни о чём не должны беспокоиться! Повторяю: ни о чём! Правда, сейчас я, к сожалению, вынужден вас оставить и срочно выехать в Минск – сегодня в наркомате важное совещание, но уже во вторник вернусь. Все свои и ваши проблемы к этому времени улажу. И чтобы у вас тоже всё было готово.

– Что вы имеете в виду?

– Статуи найдены и упакованы в ящики.

– Это не так просто…

– А вы постарайтесь… Балабанов и Козырев на неопределённое время остаются в вашем полном распоряжении. Чтобы уберечь вас от врагов народа, которых здесь, кажется, хватает. Это раз. И не дать вам возможности совершать необдуманные поступки – это два…

– Ну, куда теперь? – растерянно озираясь по сторонам, спросил Фёдор Алексеевич, когда автомобиль с наркомом внутренних дел Цанавой на переднем пассажирском сиденье, обдав свинцовыми парами учёную братию с «примкнувшими к ней» Балабановым и Козыревым, наконец-то отчалил от городской площади у костёла Божьего Тела.

– Опять в подземелье, – вздохнул Яра так тяжело, будто ему предстояло заняться непосильным рабским трудом в средневековой каменоломне.

– Мы-гы, бэ-вэ, – в ответ на это начал «блеять» полоумный монах, сопровождая свою странную речь безудержной жестикуляцией, лишённой каких-либо признаков координации с головным мозгом. – Там, – тем не менее закончил он вполне членораздельно.

– За ним! – решил профессор.

У левой стены костёла стояла небольшая каменная тумбочка. Ни слова не говоря, юродивый шмыгнул в её дверцу. Остальные, пригибаясь, последовали за Павлом, чтобы очутиться (это выяснилось очень скоро) в родовой крипте[19] Радзивиллов.

Но прежде они заглянули в небольшую комнатушку, где, по всей видимости, Павлику предоставили обитель – пол в ней был устлан тёплыми вещами и даже шкурами диких животных из чьей-то охотничьей коллекции (может быть, самих князей Радзивиллов?). Там Ярослав взял керосиновую лампу и на всякий случай прихватил грубую палку, непонятно кем и для каких целей, оставленную в ближнем, поросшем паутиной, уголке, после чего возглавил процессию, направившуюся в соседнее помещение.

А там…

Там наши герои сразу обнаружили множество деревянных гробов (102[20] – насчитает позже Плечов). Причём – не простых. В середине каждого из них, как в русской матрёшке, был ещё один. К тому же в крышки саркофагов было вмонтировано толстое стекло, чтобы посетители могли разглядеть лица усопших[21].

А один гроб и вовсе оказался с… горбом. О его происхождении за минувшие века народ сложил множество разнообразных и часто противоречащих друг другу легенд.

С некоторыми из них всезнайка Фролушкин не замедлил ознакомить своих спутников.

Вот – первая и самая распространённая…

Якобы в Средние века одна из дочерей князя Радзивилла влюбилась в обычного бедного паренька и в скорости забеременела от него. Чтобы избежать позора, родители объявили дочь сумасшедшей и заточили несчастную в одной из башен замка. Там она и родила дочурку.

Дальше – хуже.

По приказу князя дитя выкрали. Но одна, сохранившая верность юной роженице, служанка открыла оной горькую правду.

Княгиня мгновенно скрючилась от горя и… умерла.

При этом затвердевший труп никто не смог разогнуть, и похоронных дел мастерам пришлось изготовить горбатый гроб!

А вот – вторая легенда: мол, в гробу покоится тело юной дочери Богуслава Радзивилла – Людвики. Любящие родители планировали выдать её замуж за влиятельного австрийского принца, но девушка полюбила другого – простого конюшего – и собралась бежать с ним прямо с предсвадебного бала. Однако отец пронюхал об их коварном замысле и бросил юношу в темницу, а Людвика, ничего не знавшая о случившемся, продолжала действовать согласно ранее намеченному плану и явилась в условленное место в одном бальном платье да лёгких летних туфельках.

Так она и замёрзла…

Хотя на самом деле и эта версия оказалась неправдивой.

Когда саркофаг с треугольной крышкой вскрыли (нет, не наши герои, а польские исследователи ещё в 1905 году), оказалось, что в нём находится тело… 74-летней Аделии Карницкой-Радзивилл. А «повышенная горбатость» гроба объясняется лишь тем, что организаторы траурной церемонии решили отправить в потусторонний мир вместе с почившей старушкой… её любимую цветочную вазу.

Балабанова и Козырева, затаив дыхание слушавших старого философа, эти байки не только впечатлили, но и напугали до глубины души. Однако окончательно добила их не эта, а следующая усыпальница, содержавшая помимо взрослых 12 маленьких гробиков.

С ней была связана ещё одна, не менее ужасающая легенда, с которой впечатлительных воинов поспешил ознакомить всё тот же разошедшийся профессор.

Итак… В том склепе почивали многочисленные отпрыски Михаила Казимира и его супруги Катажины Собеской. Из тридцати трёх их детей и внуков выжили только четверо. Представляете, в каком психическом состоянии пребывала несчастная бабушка и мать?

С тех пор её душа, вселяясь в сову, каждый день прилетает к склепу и вопит истошным голосом – да так, что у всех, кто слышит это «божественное пение», волосы на головах встают дыбом…

Когда Фёдор Алексеевич закончил свой жуткий рассказ, в подземелье раздался душераздирающий крик.

Балабанов бросил очередной взгляд на неподвижное детское тельце и вдруг услышал странный скрип, доносящийся изнутри гроба. Как будто кто-то пытался приподнять его крышку…

– А-а!!! – завизжал служивый и бросился прочь, увлекая за собой единственного подчинённого, кстати, не менее испуганного и растерянного…

На учёных же мистика никакого действия не возымела.

Как только бойцы покинули подземелье, Ярослав приложил указательный палец к губам, призывая компаньонов соблюдать тишину, и на цыпочках пошёл туда, откуда только что доносились ужасные вопли. Наконец он добрался до стены, преградившей им путь, и приставил к ней ухо.

После этого вернулся в центр крипты, хорошенько разбежался и со всего маху врезался плечом в тонкую кирпичную кладку. Та не выдержала напора – рухнула, в мгновение ока рассыпавшись на мелкие части и обдав присутствующих строительной пылью.

А когда «туман» окончательно рассеялся, пред ними открылся вход в другое помещение, посреди которого на роскошном старинном стуле сидел человек в епископском одеянии. Его руки были связаны за спиной, во рту несчастного торчал кляп из тряпок. Разбитый нос, под которым запеклись капли крови, практически не дышал.

То есть ещё чуть-чуть, всего несколько минут – и он просто бы задохнулся…

– Вы кто? – строго спросил Яра, вырывая кляп изо рта испуганного священника.

– Успокойся, сынок… Это викарий Колосовский, в апреле его прислали в помощь управляющему епископу, который часто болеет. Скажи, Гжегож, кто это так поиздевался над тобой?

– Диакон Пчоловский…

– Кто? – вырвалось у Ярослава.

– Пчоловский, – повторил викарий. – Вам знакомо это имя?

– Возможно…

– Уж не тот ли это тип, с которым ты передавал мне записки? – спросил Фёдор Алексеевич.

– Да, он… – выдохнул викарий.

– Что между вами произошло?

– Не знаю… С тех пор как к нам пришла Красная армия, его словно подменили…

– Как он выглядит? – уточнил Славка.

– Высокий, худой…

– Всё ясно… Это тот тип, кого встретил Козырев, и с кем я столкнулся в подземелье, – констатировал Ярослав.

– Что он здесь делает?

– Служит. Больше ничего добавить не могу: мы пришли в собор в одно и то же время, я из Пинска, он из Белостока, и мало знаем друг о друге.

– Павлика пытал тоже Пчоловский?

– У-у-у, – обычным образом подтвердил юродивый.

– Где он может быть сейчас?

– У Марека здесь своя комната – сразу за помещением, где мы переодеваемся.

В комнате диакона царил беспорядок, переходящий в откровенный хаос.

Кровать, под которой валялись тёплые, отороченные мехом, тапочки, была не заправлена. Подушка вообще покоилась отдельно от остального постельного белья – причём почему-то на полу.

На письменном столе, покрытом толстым слоем пыли, лежала раскрытая школьная тетрадь в клеточку, почти до конца исписанная мелким, каллиграфическим почерком (её Ярослав поспешил незаметно «реквизировать»).

На самодельной деревянной полке, кое-как прибитой к аккуратно выбеленной стене, стояли книги на польском, немецком, русском языках, и конечно же на латыни. Искать в них какую-то общую, объединяющую тематику, не имело смысла. На любой вкус: и художественно-беллетристические, и религиозные, и военные.

В ближнем правом углу как попало была брошена грязная обувь: сапоги вперемешку с башмаками, туфли, калоши; на спинке реликтового стула висела тщательно отутюженная католическая ряса – сутана, единственное «светлое пятно» в этом «свинарнике», как образно выразился подмечавший каждую мелочь Фёдор Алексеевич…

Самого хозяина «уютных апартаментов» найти конечно же не удалось.

Фролушкин, Плечов, а с ними и умалишённый Павлик обшарили всё, что только было можно.

Нигде ни следа!

Что делать?

– Пошли отдыхать, – предложил профессор. – Поздно уже. А завтра с новыми силами приступим к дальнейшим поискам. Всё же утро вечера мудренее.