Агентство «Томпсон и К°»

Глава I НАД ТОМПСОНОМ СГУЩАЮТСЯ ТУЧИ

Развитие событий подтверждало правоту Саундерса. Над Томпсоном сгущались тучи, и вот наконец случилось то, что этот злоязычный пророк предсказывал еще в Орте.

Было совершенно ясно — что-то нарушилось в отношениях между Главным Администратором и его подопечными.

Говорят, хороший сон может заменить голодному желудку обед. Но хорошее расположение духа раздраженным туристам не могло вернуть ничто. Утром второго июня недовольные пассажиры заполнили прогулочную палубу.

Накануне вечером назревающее недовольство было нейтрализовано последними событиями. Они стали единственной темой разговоров и тем самым смягчили первые утренние встречи администратора с туристами. В ином случае скорее всего разразилась бы гроза.

Пассажиры сочувствовали миссис Линдсей, подвергшейся такой опасности, но особенно восхищались Робером Морганом. Для попутчиков француза, давно уже оценивших хорошие манеры и корректность Робера и относившихся к нему лучше, чем к пустомеле Томпсону, он стал теперь героем. И встреча, ожидавшая его на палубе, польстила бы самолюбию любого.

Но, видно, волнения и физические нагрузки предыдущего дня утомили Робера; может быть даже, он был ранен во время схватки с бурным потоком: Робер не вышел утром из каюты и не предоставил своим поклонникам возможность выразить восхищение.

Тогда все набросились на свидетелей происшествия. Саундерсу, Гамильтону, Блокхеду приходилось не один раз вспоминать подробности драматических событий.

Однако нет неисчерпаемых тем, и эта тоже оказалась исчерпанной. Когда все детали были рассказаны и пересказаны, когда Роже объявил, что его соотечественник еще чувствует себя не совсем отдохнувшим, но, вероятно, появится к обеду, туристы перестали заниматься Элис и Робером и вернулись к собственным проблемам.

И тогда все крепко взялись за Томпсона. Если бы речи имели вес, его, безусловно, раздавили бы насмерть. Жертвы агентства, разделившись на группы, выражали свои претензии в гневных тирадах. Снова вспомнили все грехи администратора. Ни о чем не забыли. Гамильтон и Саундерс позаботились об этом.

Тем не менее, несмотря на усилия двух недоброжелателей, недовольство оставалось лишь на словах. При этом ни один не подумал довести свои претензии до сведения Томпсона. Да и к чему? Даже если бы он очень захотел, ничего сейчас нельзя изменить из того, что уже произошло. Поскольку хватило глупости поверить обещаниям агентства, приходилось терпеть последствия до конца путешествия, близкого, впрочем, к завершению. Но будет ли последняя его треть лучше, чем две первые?

Пока последние дни путешествия начинались неважно. Не успели уйти с Мадейры, как терпение пассажиров опять подверглось испытанию. Не нужно быть моряком, чтобы заметить, что скорость движения сильно упала. Где были те двенадцать узлов, выдержанные… в течение нескольких первых дней. Сейчас еле-еле выходило пять миль в час. Обычное рыбацкое судно могло взять «Симью» на буксир.

О причине этого чрезвычайного замедления легко было догадаться по шуму паровой машины. Она стонала, задыхаясь, и ее стоны сопровождались свистом пара, прорывающегося сквозь все щели.

Таким ходом до Канарских островов идти не менее двух дней, это совершенно ясно. Но что поделаешь. Так и доложил капитан Пип весьма расстроенному Томпсону. Очередное опоздание наносило ощутимый ущерб его агентству.

Все переносили новую неприятность молча, понимая, что гневаться бесполезно. Пассажиры пребывали в этом состоянии в продолжение всего обеда. Хотя, видит Бог, качество обеда тоже могло бы послужить поводом для совершенно обоснованных претензий.

Томпсон всячески старался как-то сократить расходную часть бюджета. О стремлении сэкономить можно было судить прежде всего по корабельному меню. Как отличался обед от того, в гостинице, когда Саундерс дал выход своей желчи!

Но никто не высказал недовольства: заведомо бесполезная затея. Каждый закончил трапезу молча. Томпсон, наблюдая краем глаза за своими жертвами, мог предположить, что он окончательно их укротил. Не сложил оружия один Саундерс. Он аккуратно занес этот факт в свой блокнот, куда записывал расходы каждый день. Ничего не следует забывать. Все претензии будут предъявлены компании в конце пути.

Робер, появившийся на верхней палубе около двух часов пополудни, несколько оживил невеселое собрание. Пассажиры бросились ему навстречу. Многие из тех, кто до этого момента еще ни разу к нему не обращались, от души пожали ему руку. Переводчик вежливо выслушал похвалы, на которые никто не скупился, и, как только позволило приличие, удалился с Долли и Роже.

Долли посмотрела на молодого человека глазами, полными благодарных слез, и схватила его руку. Робер, сам очень взволнованный, не стал уклоняться от выражения столь естественной признательности. Правда, он был немного смущен и потому обрадовался, когда соотечественник пришел ему на помощь.

— Теперь мы остались одни,— промолвил Роже,— и я надеюсь, вы расскажете, как вам удалось спастись!

— О да, господин Морган,— попросила Долли.

— Что вам сказать,— начал Робер.— В общем-то все очень просто…

Долли слушала его, затаив дыхание.

Он бросился в поток через несколько секунд после падения Элис и почти сразу настиг ее. Но в этом бешеном водовороте ему не удалось бы не только спасти миссис Линдсей, но и спастись самому, если бы не дерево — огромное дерево, со всеми своими ветвями, вырванное где-то на вершине горы. Дерево в нужный момент оказалось рядом и послужило плотом. С этого момента ничего предпринимать не требовалось. Пока их несло на этом дереве, миссис Линдсей и он были вне опасности. Используя толстую палку в качестве багра, в какой-то момент удалось подтолкнуть спасительный плот к берегу. Дерево увязло в песке. Остальное понятно без объяснений. Совершенно выбившись из сил, они добрались до какой-то крестьянской хижины. Оттуда, в гамаках, вернулись в Фуншал, затем появились на «Симью». Как раз вовремя, чтобы успокоить своих попутчиков.

Таков был рассказ Робера. Долли еще не один раз просила его повторить все сначала, пока не выяснила детали до мельчайших подробностей. В этот момент прозвучал гонг к ужину. День пролетел как во сне.

Трое друзей, занятые собой, не замечали до сих пор настроения своих попутчиков, но за ужином поневоле пришлось обратить на это внимание. Вечернее застолье, как и утреннее, прошло тихо. Бросалось в глаза, что всем ужасно скучно. Исключением были ненасытные Джонсон и Пипербум. Эти, наверное, вообще никогда не унывали, один — непросыхающая губка, другой — бездонная утроба.

Пипербум, как обычно, собирался после ужина закурить трубку. Дым ее унесет с собой все мелкие человеческие неприятности. Безразличный к качеству пищи, он ее в данный момент просто поглощал.

Джонсон был достойной парой для этой машины по перевариванию пищи. Он сидел на другом краю стола, опустошая бутылки в таком количестве, что мог привести в изумление самого избалованного подобным зрелищем зрителя. Пьянея, он застывал на своем стуле, с пунцовым лицом, с дрожащими руками, с мутным, ничего не видящим взглядом.

Неспособные что-либо понять, они не знали, что все окружающие недовольны путешествием. Да если бы и узнали, не поверили бы. Может ли быть более приятным путешествие, во время которого набираешься градусов, пока не воспламенишься, и ешь, пока не лопнешь?

Но за исключением этих двух, остальные пассажиры чувствовали крайнюю неудовлетворенность. И если сотрапезники Томпсона не объявили еще ему открытую войну, то уж, во всяком случае, найти среди них доброжелателя администратору было нелегко.

Правда, один друг еще оставался. С первого взгляда любой непосвященный заметил бы этого пассажира среди остальных. Он пытался со всеми заговаривать, и при этом громко. Не важно, что его слова не находили ответа и терялись, как в вате, в холодной отчужденности попутчиков.

В десятый раз принимался он рассказывать подробности драмы, едва не стоившей жизни миссис Линдсей, и, не обращая ни малейшего внимания на безразличие слушателей, находил все новые слова восхищения в адрес Робера Моргана.

— Да, господа,— восклицал рассказчик,— это героизм! Мы видели, с какой скоростью надвигалась волна высотой с дом. Это было ужасно, и, чтобы прыгнуть в воду, господину профессору потребовалось необычайное мужество. Я, тот, кто вам об этом рассказывает, не сделал бы этого, признаюсь, нет. Говорю правду, чистую как золото, господа, чистую как золото!

Конечно, в лице достойнейшего почтенного бакалейщика Томпсон имел настоящего друга. И все же — как подводит нас мелочность — и этого верного друга Томпсон в какой-то момент едва-едва не потерял.

Все только что вышли из-за стола и поднялись на прогулочную палубу. Но тишина здесь с появлением пассажиров почти не нарушилась. Один Блокхед продолжал делиться со всеми прекрасным настроением, в коем он пребывал. В первую очередь он обращался к своей дорогой семье, увеличившейся за счет Тигга: две его надзирательницы не спускали с него глаз.

— Абель! — торжественно говорил Блокхед.— Запомните на всю жизнь то, что довелось вам увидеть во время этого великолепного путешествия! Надеюсь…

На что надеялся Блокхед? Бакалейщик не успел объясниться на сей счет. К нему подошел Томпсон с какой-то бумажкой в руках.

— Простите меня, господин Блокхед,— сказал Томпсон,— но я должен представить вам мой счетец. Коммерсант всегда предпочитает улаживать дела сразу.

В тот же миг Блокхед заволновался. Его добродушная физиономия утратила свое радостное выражение.

— Счет? — повторил он, отталкивая рукой протянутую ему бумагу.— Между нами не может быть счетов, сударь, как мне кажется. Мы, сударь, заплатили за свои места.

— Не все заплатили…— поправил его Томпсон, ласково улыбаясь.

— Как это не все? — пробормотал Блокхед.

— Вам изменяет память, позволю себе заметить, мой друг,— настойчиво продолжал Томпсон.— Если вы окажете мне любезность вспомнить, то память подскажет вам, что вы заплатили за четыре полных места и еще за полместа.

— Да, так,— сказал Блокхед, широко открывая глаза.

— Ну вот,— продолжил Томпсон,— полместа — это билет для вашего сына, присутствующего здесь господина Абеля, которому еще не исполнилось десять лет к моменту отплытия. Нужно ли напоминать его отцу, что именно сегодня он достиг этого замечательного возраста?

По мере того как Томпсон говорил, Блокхед становился все бледнее. Какой удар по его кошельку!…

— Ну и что…— попробовал он возразить упавшим голосом.

— Теперь больше нет причины для скидки на билет господина Абеля,— ответил Томпсон.— Но тем не менее, во имя сохранения наших добрых отношений и учитывая, что путешествие уже близко к завершению, наше агентство решило предъявить счет лишь на половину суммы, которую ему следует доплатить. Вы увидите, что это десять фунтов, и ни пенсом больше.

С этими словами Томпсон вложил счет в руку своего пассажира, замершего в растерянности, и, сложив губы сердечком, стал ждать ответа. Лицо Блокхеда окончательно утратило благодушное выражение. Какой гнев выразило бы оно, если бы только тихая душа бакалейщика была знакома с этим неистовым чувством. Но Блокхед не ведал гнева. С побелевшими губами, сморщив лоб, он продолжал молчать, совершенно подавленный, под чуть насмешливым взглядом Томпсона.

К своему несчастью, Томпсон рассчитывал на реакцию одного лишь Блокхеда. Но у того нашлись грозные союзницы. Внезапно Главный Администратор в двух дюймах от своих глаз увидел три пары отточенных коготков, а за ними — три рта с острыми зубами. И в тот же момент в его ушах раздался утроенный крик. Миссис Джорджина и нежные мисс Мери и мисс Бесс явились спасать главу семьи.

Томпсон развернулся в сторону атакующих, но при виде этих трех лиц, перекошенных яростью, почувствовал панический ужас. И быстро отступил. Назовем вещи своими именами, он сбежал. А миссис Джорджина, мисс Бесс и мисс Мери бросились в объятия мистера Абсирфуса Блокхеда. Бакалейщик с облегчением перевел дыхание.

Глава II ВТОРАЯ ТАЙНА РОБЕРА МОРГАНА

На борту «Симью» все еще спали, когда на следующее утро Джек Линдсей показался у трапа, ведущего к палубе. Он прошелся по палубе, в задумчивости сел на скамью по левому борту, машинально взялся за поручень, и его рассеянный взор устремился вдаль.

Легкая дымка у горизонта указывала на приближение к первому из Канарских островов. Но Джек не видел далекого гранитного берега. Его внимание было поглощено другим. Он бесконечно анализировал свое положение под разными углами зрения. Снова и снова переживал сцену у разбушевавшегося потока. Слышал как наяву крик Элис. В этом месте драмы он всякий раз задавался вопросом, от которого никак не мог отделаться и который сильно его беспокоил. Поняла ли тогда Элис, что он сделал?

Если поняла, если видела, как внезапно отдернул он протянутую ей руку, то, вероятно, Элис начнет действовать и выдаст его! Что ему тогда делать?…

Но, придирчиво рассматривая этот эпизод со всех сторон, он успокаивал себя. Нет, Элис не заговорит. Она никогда не согласится покрыть позором имя, которое носит. Даже если знает правду, будет молчать.

Джек так долго размышлял об этом, что в конце концов совсем успокоился. Он убедил себя: ничто не мешает ему жить, как и раньше. Следовало, однако, признаться самому себе, что его внезапный план провалился: Элис жива, она по-прежнему хозяйка своего состояния. Но, если бы она и погибла, притязания Джека на наследство не стали бы более реальными. В этом случае следовало завоевать Долли, что было бы не легче, чем жениться на ее сестре, это он знал хорошо. Отчаяние заставило девушку забыть о принятых в обществе условностях, сделало очевидным ее сердечную привязанность даже для самых ненаблюдательных. Ее сердце принадлежало Роже де Соргу, и Джек не мог ни на что надеяться.

В таком случае, к чему все старания?

«Если только не…» — прошептал ему внутренний голос. Но Джек передернул плечами, отвергая опасные мысли. До сих пор он о таком и не помышлял, неужели теперь он может превратиться в убийцу двух женщин?… Это, конечно, безумие. Подобное преступление было бы опасным. Родственник, который является единственным наследником погибших молодых женщин, естественно, первым попадет под подозрение. Да и каким образом можно обмануть Роже де Сорга?

Нет, не оставалось ничего другого, как только ждать. Спокойно жить, выжидая, не представится ли другой удобный случай добиться своего. Главное, быть уверенным, что нет свидетелей покушения на жизнь Элис. Но Джек полагал все же, что в этом отношении ему ничего не угрожает. Они были совершенно одни с Элис, когда она протягивала ему умоляюще руки. Никого рядом не было.

Когда Джек в который раз возвращался к этим мыслям, он почувствовал, как на плечо легла и твердо его сжала чья-то рука. Он вздрогнул и резко встал. Перед ним стоял Робер Морган.

— Сударь…— проговорил Джек, пытаясь придать своему голосу интонацию уверенности.

Робер жестом прервал его, еще сильнее сжимая плечо.

— Я все видел! — только и сказал он с угрозой в голосе.

— Сударь,— попытался возразить Джек,— я не понимаю…

— Я все видел! — повторил Робер еще более решительно, и эти слова прозвучали как предупреждение.

Джек, освободившись от руки Робера, резко выпрямился и, не желая больше притворяться, высокомерно сказал:

— Как вы себя ведете. Странные манеры у служащих агентства! Кто дал вам право до меня дотрагиваться?

— Вы,— ответил Робер, не обращая внимания на содержавшийся в словах американца оскорбительный намек.— Схватить за руку убийцу имеет право каждый.

— Убийцу! Убийцу,— повторил Джек Линдсей, не теряя спокойствия.— Как у вас все просто… Таким образом, вы намерены меня арестовать? — спросил он насмешливо, не делая ни малейшей попытки оправдаться.

— Пока нет,— холодно сказал Робер.— Сейчас я ограничусь предупреждением. И если на этот раз я оказался между миссис Линдсей и вами только по воле случая, то отныне так будет всегда.

Джек пожал плечами.

— Договорились, друг мой, договорились,— согласился он с издевательской наглостью.— Но вы сказали: «Пока!» Значит, позже…

— Я расскажу об этом миссис Линдсей,— прервал его Робер, сохраняя спокойствие.— И она решит сама, как поступить, когда все узнает.

На этот раз Джек утратил насмешливый тон.

— Вы расскажете Элис?! — воскликнул он, и глаза его вспыхнули гневом.

— Да.

— Вы этого не сделаете!

— Я это сделаю.

— Берегитесь! — прорычал Джек, угрожающе надвигаясь на переводчика.

Теперь наступила очередь Робера пожать плечами. Джек усилием воли вернул себе невозмутимость.

— Берегитесь,— повторил он свистящим шепотом.— Берегитесь…

И, не дожидаясь ответа, быстро удалился.

Робер задумался. Оказавшись наедине с отвратительным родственником молодой женщины, он со всей прямотой сказал то, что хотел, не прибегая ни к каким уловкам. Возможно, этого урока будет достаточно, ведь обычно злодеи трусливы. Робер догадывался, какие скрытые причины подтолкнули Джека Линдсея на это неосуществленное преступление. Но теперь, когда негодяй знает, что за ним наблюдают, миссис Линдсей уже не будет угрожать опасность.

Расставшись с неприятным попутчиком, Робер, не желая больше о нем вспоминать, выбросил происшедшее из головы и устремил взгляд к горизонту, где недавнее пятнышко превратилось в высокий пустынный остров, а к югу от него едва заметно проступали другие участки суши.

— Что это за остров, господин профессор? — прозвучал у него за спиной насмешливый вопрос.

Робер, обернувшись, оказался лицом к лицу с Роже де Соргом. Гид обрадовался ему, но промолчал. Названия этого острова он не знал.

— Чем дальше в лес, тем больше дров! — воскликнул Роже, с откровенной насмешкой в голосе, но вполне дружелюбно.— Значит, мы забыли заглянуть в наши замечательные путеводители. Как хорошо, что я проявил некоторое прилежание.

— Да полно вам! — промолвил Робер.

— Нет, послушайте. Остров перед нами — это Алагранса, то есть Веселый, господин профессор. Почему он веселый? Может, потому, что на нем никто не живет? Бесплодный дикий кусок суши, где люди появляются только в период сбора лакмусового лишайника, растения-красителя. Лишайник — одно из богатств архипелага. Южнее, прямо под этим облачком, расположился остров Лансароте. Между ним и Алагрансой можно разглядеть Грасьосу — еще один необитаемый островок, отделенный от Лансароте узкой протокой. Рио и Монта-Клара — это просто скалы, они часто оказываются роковыми для мореплавателей.

— Очень вам благодарен, господин гид,— поблагодарил Робер с нарочитой серьезностью, улучив момент, когда Роже переводил дыхание.

Соотечественники одновременно рассмеялись.

— Признаюсь, что непозволительно пренебрегаю своими обязанностями вот уже несколько дней. Но, кстати, стоило ли мне терять время на прогулки по Мадейре?

— Разве вы провели это время так уж бесполезно? — возразил Роже, указывая жестом на Элис и Долли. Дамы обнявшись шли по направлению к своим спутникам.

Уверенная походка миссис Линдсей показывала, что силы полностью к ней вернулись. Небольшая бледность и чуть заметные ссадины на лбу и на щеках были последним напоминанием о приключении, которое едва не привело её к гибели. Робер и Роже бросились навстречу американкам. При виде друзей те сразу разъединили руки.

Элис долго держала руку Робера, а глаза молодой женщины лучше всяких слов говорили о ее благодарности.

— Рад видеть вас, мадам! — воскликнул Робер.— Вам уже можно покидать каюту?

— Да, вполне,— ответила Элис улыбаясь,— вполне можно благодаря вам. Вы спасли меня, рискуя собой,— добавила она.

— О мадам, что в этом особенного? Мужчины гораздо сильнее женщин. Мужчины…

Смутившись, Робер не смог закончить фразы. Он испугался, что скажет какую-нибудь глупость.

— Давайте об этом больше не говорить,— нашелся он.— Я счастлив, что так получилось, и не хотел бы,— как ни странно это звучит,— чтобы было иначе. То, что все обошлось благополучно, для меня радость и награда, и вы не должны считать, что чем-то мне обязаны.

И, желая покончить с дальнейшими проявлениями благодарности, он стал рассказывать про острова, все более заметно выступающие на горизонте.

— Мы приближаемся, сударыни, к концу нашего путешествия,— скороговоркой начал он.— Прямо перед вами — первый из Канарских островов, Алагранса. Пустынный остров, невозделанная и необитаемая земля. Собирают здесь только лакмусовый лишайник. Это растение-краситель является одним из главных богатств архипелага. Южнее виден остров Рио, отделенный проливом Монта-Клара от другого необитаемого островка…

Робер еще не закончил свое выступление, как Роже смеясь его прервал.

— Черт побери, какой винегрет! — воскликнул офицер, выслушав эту вольную интерпретацию своей недавней лекции.

— Мне решительно нужно еще немного почитать о Канарских островах,— в тон ему подхватил Робер.

Утром путешественники были в пяти милях от Алагрансы. «Симью» взял курс на юг. Через час, когда склянки позвали пассажиров к завтраку, корабль проходил мимо скалы Монта-Клара.

Кормили пассажиров все хуже и хуже. Многие с этим смирились и как будто ничего не замечали. Но Элис на этот раз не смогла сдержать невольной гримасы.

— Жизнь не может состоять из одних удовольствий, мадам,— громко заметил Саундерс через весь стол.

Элис молча улыбнулась. Томпсон же сделал вид, будто не слышал слов своего яростного преследователя. Он ограничился тем, что аппетитно причмокнул языком. Лично он был доволен своей кухней.

Когда все поднялись на палубу, корабль миновал островок Грасьоса и двигался со все уменьшающейся скоростью вдоль берега Лансароте.

Моргану полагалось, наверное, находиться на своем посту, в полной готовности к вопросам пассажиров обо всем, что открывалось их взору. Да, таковы были его обязанности, но гид почему-то не показывался на палубе.

Впрочем, он не рассказал бы ничего интересного. К тому же однообразные пустынные пространства дикого берега Лансароте понемногу наскучивали путешественникам.

Сначала шла отвесная скала Риско-де-Фамара, затем более пологий участок побережья, покрытый вулканическим пеплом и усеянный черными конусами. И в самом конце — Плайа-Кемада — Обожженный Берег,— название говорило о его полной бесплодности. Повсюду один и тот же пустынный пейзаж, скалы, голубоватые растения с толстыми ветвями. Только они способны пустить здесь корни. Нет ни одного сколько-нибудь интересного города. Вся жизнь побережья сосредоточена в нескольких бедных деревушках, названия которых никому ничего не говорят.

На острове два торговых центра. Один — Тегизе, расположен в глубине материка, другой — Арресифе, на восточном берегу в удобной, прекрасно защищенной со всех сторон гавани.

Люди смогли обосноваться только в этих местах, открытых для северо-восточных пассатов, несущих с собой благотворную влагу. Остальную часть острова засуха превратила в настоящую пустыню.

Вот все, что Робер Морган мог бы рассказать, если бы находился на палубе. Но на этот раз туристам пришлось обойтись без гида, чего, впрочем, почти не заметили. Они были одинаково безразличны и к курсу корабля, и к течению времени. Даже Блокхед после вчерашнего разговора с администратором выглядел весьма подавленным. Лишь Гамильтон и Саундерс не потеряли воинственного задора.

Роже, по обыкновению, не отходил от американок. Те то и дело повторяли, что удивлены отсутствием Робера. На это француз замечал, что Роберу необходимо изучить свой путеводитель. Видит Бог, насколько в самом деле была велика эта нужда!

Как только разговор заходил о Робере, остальные темы сразу забывались, и у переводчика должно было звенеть как раз в том ухе, которое слышит добрые вести. Долли говорила, что она находит его очень славным, а Роже энергично ее в этом поддерживал.

То, что Морган совершил ради миссис Линдсей, думал Роже, само по себе уже делает его героем. Но Робер Морган — из тех, кто в любых обстоятельствах поступает так же без лишних слов. Это настоящий мужчина.

Элис слушала эти разговоры, глядя вдаль, где все было так же смутно, как в ее растревоженной душе.

— Здравствуйте, Элис! Рад, что вы здоровы,— раздался голос за ее спиной.

Миссис Линдсей вздрогнула, однако быстро справилась с испугом.

— Спасибо, Джек,— спокойно ответила она.— Я действительно чувствую себя прекрасно.

— Для меня не может быть ничего более приятного, чем это известие,— вздохнул с облегчением Джек.

Первый момент встречи, которого он так боялся, прошел благополучно. Его невестка вела себя как обычно.

Это так подбодрило его, что он, человек нелюдимый, необычайно оживился. Он вмешался в общий разговор. Удивительное дело, он был почти весел. Долли и Роже не могли прийти в себя от удивления и вежливо поддерживали разговор. А мысли Элис по-прежнему витали где-то далеко.

К четырем часам «Симью», оставив позади остров Лансароте, шел уже вдоль берегов Фуэртевентуры, и, если бы не пролив в десять километров шириной, никто бы не заметил, что это два разных острова.

Робер все не появлялся. Роже, заинтригованный его отсутствием, постучал в каюту друга. Господина профессора там не было.

Его увидели лишь за ужином, который прошел так же скучно, как и обед. Только ужин кончился, Робер снова исчез, а Элис, поднявшись на палубу, увидела в наступающей темноте, что в каюте ее спасителя зажегся свет.

До поздней ночи Морган так и не показался, и, когда американки уходили спать, в каюте прилежного гида было все так же светло.

— Он закусил удила! — сказал со смехом Роже, провожая сестер в каюты.

Элис легла не сразу, она утратила обычное спокойствие. Что-то в мире для нее изменилось, но она не хотела себе сознаться, что именно. Ее сердце терзала печаль.

Судя по шороху перелистываемых в соседней каюте страниц, господин Морган был у себя и действительно читал. Но вот Элис вздрогнула. Звук отодвинутого стула и сразу за тем хлопнувшая дверь сообщили нескромному уху, что Морган вышел из каюты.

«Не потому ли, что там нет нас?» — невольно подумалось Элис.

Тряхнув головой, она отогнала эту мысль и решительно закончила свой туалет. Через пять минут она была уже в постели. Сегодня ей не удастся, наверное, заснуть быстро, как обычно.

После длительного затворничества Робер испытывал потребность в свежем воздухе. Он вышел на палубу.

Нактоуз[97] на верхней палубе, светящийся в ночи, привлек его внимание. Он сразу увидел, что курс корабля лежит на юго-запад, и сделал из этого вывод, что «Симью» направляется к острову Гран-Канария.

Робер вернулся на корму и сел в кресло. Рядом кто-то курил, но Морган его не заметил. Взгляд молодого человека некоторое время блуждал над невидимым в ночи морем, затем он, обхватив голову руками, глубоко задумался.

— Ей-богу, профессор, сегодня вы что-то уж очень мрачны,— сказал вдруг куривший.

Робер вздрогнул и резко встал. Куривший встал одновременно с ним, и при свете бортовых фонарей Робер узнал своего соотечественника Роже де Сорга. Тот приветливо улыбался.

— Да, так и есть, я чувствую себя не очень хорошо.

— Заболели? — сочувственно спросил Роже.

— Нет, не то, скорее устал, утомился.

— Последствия вашего прыжка в воду?

Робер сделал неопределенный жест.

— Но тогда для чего вам было закрываться на целый день в каюте? — продолжал Роже.

— Согласитесь, мне нужно заниматься! — настаивал на своем Робер.

— Но где вы скрывались, чтобы изучать свои дурацкие путеводители? Я несколько раз стучал вам в дверь, и мне никто не ответил.

— Видно, вы наведывались как раз тогда, когда я выходил подышать свежим воздухом.

— Но не с нами! — упрекнул Роже.

Морган промолчал.

— Не я один удивлен вашим отсутствием. Дамы много раз повторяли, что сожалеют об этом. Признаюсь, я отправился разыскивать вас по просьбе миссис Линдсей.

— Неужели? — не сдержал восклицания Робер.

— Постойте, а ваше затворничество действительно продиктовано необходимостью, сознайтесь честно? — мягко, но настойчиво поинтересовался Роже.

— Никакой другой причины нет.

— В таком случае,— твердо заявил Роже,— это никуда не годится, вы неправы. Из-за того, что вас не было с нами, день прошел скверно. Мы все скучали, а миссис Линдсей особенно.

— Весьма странно! — пробормотал Робер.

О просьбе миссис Линдсей де Сорг сказал непреднамеренно, но не мог не заметить, какое впечатление произвели на его друга эти слова.

У Робера от волнения изменился голос, а на лице отразились одновременно и замешательство и радость.

«Ах, вон оно что!» — подумал осененный своим открытием Роже.

— Вообще-то,— заговорил он после паузы,— может быть, я преувеличиваю, объясняя плохое настроение миссис Линдсей вашим отсутствием. Представьте себе, всю вторую половину дня нам пришлось терпеть этого противного Джека Линдсея. Невероятно, этот тип был сегодня веселым. Но его малоприятные любезности выносить труднее, чем его неприветливость. И неудивительно, если одно только его присутствие испортило настроение миссис Линдсей.

Роже посмотрел на Робера, но тот даже не шелохнулся. Он продолжил:

— Тем более что бедной женщине пришлось отбивать эту бесконечную атаку в одиночку. Мы ее подло бросили одну, мисс Долли и я.

При этих словах Робер вопросительно взглянул на своего соотечественника, но тот и не думал замолкать.

— Как вы находите мисс Долли? — спросил он, толчком подвигая свое кресло поближе к Моргану.

— Восхитительной,— откровенно ответил Робер.

— Правда? — обрадовался Роже.— Так вот, я хочу вам первому сказать. Эту восхитительную девушку, как справедливо вы заметили, я люблю и хочу жениться, как только вернемся домой.

Робер нисколько не удивился такому признанию.

— Я догадывался об этом,— сказал он одобрительно.— По правде говоря, ваш секрет для всех пассажиров — секрет Полишинеля[98]. Тем не менее, позвольте один вопрос. Вы не подумали о том, что брачному союзу с девушкой может воспрепятствовать ваша семья?

— Моя семья? — ответил Роже, сжимая руку добровольного советчика.— У меня нет семьи. Если не считать дальних родственников, которых мои дела абсолютно не касаются. И потом, влюбиться без ума — это не значит лишиться ума. Да будет вам известно, что действовал я при этом весьма осмотрительно. Как только мы пришли на Азорские острова, а я уже страстно хотел жениться на Долли,— я по телеграфу запросил сведения о семье Линдсей и получил их на Мадейре. Сведения подтвердили, что порядочный человек должен считать за честь стать мужем мисс Долли… или ее сестры,— добавил он, помолчав.— Что касается Джека Линдсея, то на его счет телеграф не сообщил мне ничего, о чем бы я уже не догадывался сам.

Робер молча с облегчением вздохнул.

— Что-то вы стали молчаливы, дорогой мой! — снова заговорил Роже.— Уж не обдумываете ли вы возражения…

— Нет, напротив, я могу только пожелать вам удачи,— живо отозвался Робер.— Мисс Долли очаровательна, и вы — счастливчик. Но, слушая вас, я сознаюсь, в какой-то момент позавидовал вам, прошу простить мне это недостойное чувство.

— Позавидовали! Почему? Какая женщина смогла бы отвергнуть господина маркиза де Грамона…

— …Переводчика, обладателя ста пятидесяти франков, если можно еще на них рассчитывать, зная Томпсона,— с горечью закончил его фразу Робер.

Роже беспечно махнул рукой, отвергая это замечание.

— Подумаешь, какая важность! — беззаботно присвистнул он.— Разве любовь меряют на франки? Сколько раз уже, и именно американки…

— Ни слова больше! — резко прервал Робер речь своего друга, сжав ему руку.— Откровенность за откровенность. Выслушайте мое признание, и вы поймете, что я не расположен шутить на эту тему.

— Слушаю вас.

— Вы только что спрашивали, нет ли у меня причины держаться в стороне. Так вот, такая причина есть.

«Так, так»,— мысленно сказал Роже.

— Вы можете свободно следовать душевному влечению к мисс Долли. Вы не скрываете, что любите, что счастливы. А меня удерживает страх, что я полюблю.

— Страх, что полюбите! Вот уж чего не следует пугаться!

— Да, страх. Происшествие, благодаря которому мне посчастливилось оказать услугу миссис Линдсей, кажется, возвысило меня в ее глазах…

— Уверяю, что у вас не было необходимости возвышаться в глазах миссис Линдсей,— уверенно прервал его Роже.

— Это событие сблизило нас, сделало менее заметной разницу в нашем положении, мы стали почти друзьями,— продолжал Робер.— Но и оно позволило мне лучше разобраться, хорошо разобраться в моих чувствах. Увы, я не уверен, что сделал бы то, что сделал, если бы не был влюблен!

Робер замолчал на мгновение. Потом снова заговорил:

— Именно потому, что я осознал это, я не воспользуюсь своими дружескими отношениями с миссис Линдсей.

— Какой же вы странный влюбленный! — сказал Роже с необидной иронией в голосе.

— Для меня это вопрос чести,— ответил Робер.— Я не знаю, как велико состояние миссис Линдсей, но можно думать, что оно весьма значительно, даже если судить только по тем свидетельствам, которыми я располагаю.

— Каким свидетельствам? — спросил Роже.

— Считаю для себя недопустимым,— продолжил Робер, никак не разъясняя сказанного,— чтобы считали, будто я ухаживаю за богатым приданым. А мое плачевное положение позволяет делать какие угодно предположения на этот счет.

— Послушайте, мой дорогой,— возразил Роже,— ваша деликатность делает вам честь. Но вы не подумали о том, что строгость, с какой вы судите себя, является для меня укором? Думая о мисс Долли, я не могу быть рассудительным, как вы.

— Вы не в таком положении, как я. Вы богаты…

— По сравнению с вами, да,— согласился Роже,— но по сравнению с мисс Долли я беден. Мое состояние — ничто рядом с ее приданым.

— По крайней мере, ваше состояние гарантирует вам независимость,— сказал Робер.— Впрочем, мисс Долли любит вас, это совершенно очевидно.

— Надеюсь,— сказал Роже.— А если бы вас любила миссис Линдсей?

— Если бы миссис Линдсей любила меня!…— повторил безнадежно Робер.

И тут же встал, тряхнув головой, как бы отгоняя это безумное предположение. Роже встал рядом, и друзья долго стояли молча.

Вахтенный матрос уже давно отбил полночь, а они все смотрели на волны и мечтали. У одного мечты были грустные, у другого — полные надежд.

Глава III, В КОТОРОЙ «СИМЬЮ» ОСТАНАВЛИВАЕТСЯ СОВСЕМ

Поднявшись утром четвертого июня на верхнюю палубу, пассажиры могли бы заметить в отдалении высокие берега Гран-Канарии. «Симью» бросит якорь в этом архипелаге. В Тенерифе — вторая, и последняя, остановка.

Канарский архипелаг состоит из одиннадцати островов и островков, расположенных полукругом. Если с северо-восточной оконечности двигаться к северо-западной, то по порядку будут идти: Алагранса, Монта-Клара, Грасьоса, Лансароте, Лобос, Фуэртевентура, Гран-Канария, Тенерифе, Гомера, острова Иерро и Пальма. Здесь живет около двухсот восьмидесяти тысяч жителей. Самые восточные острова отделяет от Африки морской пролив шириной более ста километров. Их общая площадь составляет более двухсот семидесяти пяти квадратных миль.

Канарские острова являются испанской провинцией. Ими управляет губернатор,— он находится в Санта-Крусе на Тенерифе,— и два верховных алькальда.

Метрополия всегда несколько пренебрегала этой провинцией. Только так и можно объяснить неналаженность связей архипелага с миром, хотя географическое положение уготовило ему роль одного из главных постоялых дворов на большой океанской дороге.

Канарские острова различны по величине, но все имеют одинаково дикий вид. Повсюду — отвесные базальтовые скалы и только у самого моря — узкая кромка побережья. При виде этих суровых с металлическим блеском стен путешественник удивится, узнав, что раньше острова назывались «Счастливыми». Но, проникнув в глубь острова, он перестанет удивляться такому названию, вернее, его удивит уже другое.

Острова имеют вулканическое происхождение. Центральный, главный вулкан окружен цепью мелких вулканов. Слово «счастливый», вызывающее недоумение при первом знакомстве с островами, становится понятным после посещения кратеров потухших вулканов, защищенных от горячих африканских ветров. А также после посещения долин между вулканами и плато. Там царит вечная весна, земля дает до трех урожаев в год, не требуя особых трудов.

Гран-Канария — среди островов архипелага не самый большой. Он выделился среди других и стал главным только благодаря мужеству его первых обитателей во времена захвата островов Жаном де Бетанкуром. Право же, такой способ завоевания первенства ничем не хуже других.

Выбрав это место для стоянки, «Агентство Томпсон» доказало, что подошло к составлению программы серьезно, так как Гран-Канария — типичный остров архипелага. Правда, здесь нет такой выдающейся вершины, как на Тенерифе, зато берега у него самые неприступные, так что даже рыбы не могут отложить здесь икру. Долины самые уютные, русла рек самые глубокие, и вообще ландшафт имеет самые привлекательные особенности.

Тем не менее агентству можно было бы сделать вполне справедливое замечание. Чтобы увидеть достопримечательности, которыми располагает Гран-Канария, чтобы иметь хотя бы представление о них, следовало бы совершить экскурсию в глубь острова, по крайней мере, сделать небольшую вылазку за город. Но программа совершенно этого не предусматривала.

«2-го июня — прибытие в Лас-Пальмас, в 4 часа утра. В 8 часов — экскурсия по городу. Отплытие на о. Тенерифе, в тот же день, в полночь» — вот что сообщала программа.

Правда, прибудут они в Лас-Пальмас не второго, а четвертого июня, но из-за этого агентство не собирается менять планы. Второго ли, четвертого ли попадут они в Лас-Пальмас, но возьмут курс на Тенерифе в тот же день. Не считаясь с тем, что на Гран-Канарии туристы почти ничего не увидят.

Впрочем, пассажиры против этого не возражали. Ни у кого не нашлось бы сил как-то выразить протест — все устали. Да и были ли основания для недовольства? Агентство в данном случае как раз выполняло то, что обещано в программе. И если бы Томпсон вдруг предложил остаться здесь еще на один день, большинство пассажиров отказались бы: многим уже надоело путешествовать.

К одиннадцати часам «Симью» находился на траверзе[99] столицы Лас-Пальмас — города пальм. Пассажиры смогли налюбоваться в свое удовольствие. Судно, все так же вздыхая и постанывая, еле двигалось вперед будто привязанное.

Впервые, с тех пор как пароход покинул Лондон, пассажиры увидели нечто действительно экзотическое. В устье Гинигуанды, на склонах горы, расположился город, похожий на восточный: узкие улочки, белые дома с плоскими крышами. Роже де Сорг назвал его «глиняным городом».

К полудню «Симью» бросил наконец якорь в порту Ла-Лус, в трех километрах от города.

Расстояние от города предстояло пройти пешком, поэтому Томпсон, только закончилась швартовка, сошел на берег. Его подопечные вслед за ним спускались на землю, и он пытался выстроить их в колонну, как делал это во время первых стоянок на Азорских островах.

Но куда делась прежняя дисциплина? Все ворчат и бунтуют. Требования Томпсона встать в строй выполняются с явной неохотой. Ряды распадаются, не успев построиться.

Через четверть часа, несмотря на все усилия, удалось собрать не более десяти пассажиров: среди них — невозмутимый Пипербум из Роттердама, а также господин Абсирфус Блокхед, к которому вернулось обычное благодушное расположение духа, как только был снят вопрос о доплате.

Основная масса туристов держалась отдельно. Они стояли компактной группой, и, несмотря на все усилия, администратору не удалось их выстроить.

— Ну же, господа! Давайте же, господа! — выкрикивал Томпсон, обращаясь к непокорным.

— С нас довольно, сударь,— грубо отрезал Саундерс, хотя никто не просил его отвечать от имени всех.— Мы терпеливо ждем обещанных программой средств передвижения и носильщиков.

С этими словами Саундерс помахал в воздухе листком, где черным по белому было об этом написано.

— Но, господа, где же я их возьму? — жалобно вопросил Томпсон.

— Отлично! — снова изрек Саундерс скрипучим голосом.— Значит, я постараюсь раздобыть себе повозку сам.

Он, как обычно в подобных случаях, достал из кармана блокнот.

— Но эти расходы я тоже занесу на ваш счет! И вам, сударь, придется расплатиться в Лондоне,— добавил он и двинулся в путь. Все его суставы при этом заскрежетали самым воинственным образом.

— Я с вами, дорогой друг, я с вами,— крикнул сэр Джордж Гамильтон, ни на шаг не отстававший от предводителя. За ним последовали и сопровождавшие его леди Гамильтон и мисс Маргарет.

Вслед за ними к Саундерсу стали присоединяться другие, и уже через несколько минут две трети всех туристов двинулись следом за Саундерсом.

Поблизости от порта Лус находилось небольшое селение, где можно было найти все необходимое для кораблей, заходящих в порт. Повозки стояли у ближайших домов, и стоило Саундерсу сделать знак, как они двинулись ему навстречу.

Однако этих четырех колясок не хватило на всех, и, когда они увезли взявших их приступом пассажиров, большинство сепаратистов вернулись на берег. Отряд Томпсона получил подкрепление, на которое уже не рассчитывал.

В этот момент миссис Линдсей в сопровождении своей сестры и Роже тоже сошла на берег. Томпсон, завидев ее, захлопал в ладоши, чтобы всех поторопить.

— Ну же, господа, по местам, пожалуйста! — вскричал он.— Время идет, подумайте об этом!

Миссис Линдсей в качестве путешественницы вела себя обычно покладисто и совсем не походила на Саундерса. Но, видно, ей надоело маршировать в смешной шеренге. Как бы там ни было, ей явно пришлось не по вкусу приглашение, косвенно обращенное и к ней.

— Как,— прошептала она, меряя взглядом длинную пыльную дорогу, где не было ни домов, ни деревьев,— все это пройти пешком?

— Я буду рад, мадам, прогуляться в город за коляской,— предложил Робер.

Протесты других по тому же поводу его не слишком трогали. Но то, что сказала миссис Линдсей, было для него очень важно. Любезное предложение вырвалось у Робера непроизвольно, но он тут же был вознагражден. Миссис Линдсей приняла это благосклонно, как само собой разумеющееся.

— Если бы вы были так добры…— промолвила она, улыбнувшись Роберу. Но в тот же момент последовала еще одна просьба.

— Поскольку вы, господин профессор, идете в город,— подключилась к разговору леди Гайлбат,— не будете ли вы так любезны заказать коляску и для меня?

Хотя просьба звучала вежливо, Робер все-таки отметил про себя, что леди вполне могла бы послать за коляской своего верзилу-лакея, стоявшего у нее за спиной с болонкой в руках. Тем не менее он вежливо поклонился пожилой путешественнице и заверил, что готов оказать ей эту услугу.

Но ему тут же пришлось пожалеть о своей любезности. Все разом стали просить молодого человека о том же самом.

На лице Робера промелькнула тень досады. Выполнить просьбу миссис Линдсей — удовольствие, поручение леди Гайлбат — так и быть! Но обеспечить колясками всех пассажиров — это уж слишком! Роже де Сорг великодушно пришел ему на помощь.

— Я пойду с вами, дорогой друг,— сказал он Роберу.— И мы привезем все коляски, какие есть в этом городе.

Путешественники закричали «браво», а Робер взглядом поблагодарил соотечественника. Роже снова выручил его.

Друзья быстрым шагом дошли до города и без труда раздобыли коляски. Возвращаясь, они на полпути встретили Томпсона во главе жалкой колонны. В ней было не больше дюжины туристов, самых бедных или самых скупых. Робер отправил своего спутника исполнять поручение до конца, а сам, как того требовали его обязанности, присоединился к отряду.

Нельзя сказать, что Робер сделал это с удовольствием. Но выбора у него не было, он встал впереди рядом с Томпсоном и без особого энтузиазма двинулся в путь.

Когда добрались до первых домов на окраине города, Робер, а вслед за ним и Томпсон, оглянулись и обнаружили, что отряд разбрелся. На каждом повороте дороги, под каждым цветущим кустом, в тени деревьев дезертиры один за другим покидали колонну, и постепенно весь строй как бы растаял. За спиной у Томпсона не было никого, если не считать громадного Вана Пипербума из Роттердама. Тот покорно остановился одновременно со своим предводителем и терпеливо ждал.

Робер и Томпсон переглянулись.

— Бог мой,— сказал наконец администратор, пряча улыбку,— господин профессор, мне остается лишь вернуть вам свободу, раз так получилось. Я, с вашего разрешения, вернусь на судно.

И Томпсон повернул назад, а за ним как привязанный пошел и голландец.

Робер повеселел и, размышляя, что ему теперь делать, услышал вдруг радостный голос француза:

— Эй, какого черта вы здесь? Где ваш отряд? — Роже сидел в коляске напротив молодых американок.

— Мой отряд? — ответил Робер ему в тон.— Мне бы тоже хотелось знать, где он. Начальник отряда только что вернулся на корабль в надежде обнаружить там своих солдат.

— Он там увидит только бесподобного Джонсона,— засмеялся Роже.— Этот оригинал никогда не сойдет на землю. Но вы-то что теперь будете делать?

— Ничего, как видите.

— Ну, в таком случае,— сказал Роже, освобождая рядом с собой место,— вы будете нашим гидом.

Рио-де-Гвинигуанда разделяет Лас-Пальмас на две неравные части: в верхнем городе живет знать и чиновники, в нижнем сосредоточена торговля; он тянется вплоть до западного мыса, до крепости Кастильо-дель-Рей.

Четверо туристов гуляли по столице то пешком, то в коляске; потом, когда устали, вернулись на «Симью». Если бы кто-нибудь стал их расспрашивать, вот что он мог бы услышать:

«Лас-Пальмас — ладно построенный город с узкими улицами, сплошь в тени. Природный ландшафт постоянно заставляет то карабкаться в гору, то спускаться с горы. Здесь мало интересных памятников. Исключением можно считать собор в стиле испанского Возрождения[100]. Очарование мавританского[101] обличья города, когда смотришь на него с моря, вблизи пропадает. Ничто не напоминает о Востоке — ни улицы, ни дома, ни жители, щеголяющие в европейских нарядах, по последней парижской моде».

Вот и все впечатления от прогулки. Да и как могло быть иначе? Разве туристы углубились в жизнь этих людей, разве было время оценить их любезность, обходительность, экспансивность[102], из-за чего слишком часто обнажаются кинжалы? Разве путники заходили внутрь жилищ, где за красивыми фасадами скрываются крохотные комнатки, но где основную часть дома занимает гостиная, размеры которой являются предметом соперничества местных жителей между собой? Разве возможно за время короткой прогулки понять людей, в душе которых соединяются благородное достоинство испанцев и наивная гордость гуанчей[103], других предков? Впрочем, о них здесь стараются не упоминать.

В этом основной недостаток кратких поездок. Людей с их сложной жизнью понять за время одной экскурсии невозможно. Турист способен оценить только пейзаж. Но при этом не следует торопиться. Нужно задержать свой взгляд. Однако программа агентства плохо этому способствовала.

У Робера не было даже и того весьма приблизительного представления о Лас-Пальмасе, какое его друзья составили о городе во время экскурсии. Он ничего не видел вокруг, кроме миссис Линдсей. Морган не отрывал взгляда от молодой женщины: вот она идет вверх по улице, вот спускается вниз по склону, вот задает вопросы или отвечает с милой улыбкой.

Забыв о твердом намерении быть сдержанным, Робер весь отдавался сиюминутному счастью. Но как только вернулся на палубу «Симью», тяжелые думы, на какое-то время покинувшие его, нахлынули снова. Зачем себя обманывать? Зачем вступать на путь, пройти по которому не суждено? Его мучила тревога от того, что он был, наверно, слишком откровенен или выдал себя взглядом. И богатая американка заподозрила нищего обожателя в самых презренных помыслах.

При этих мыслях лицо его заливала краска стыда и он давал себе обещание впредь держаться на расстоянии, даже если из-за этого суждено потерять дружеское расположение миссис Линдсей. Но судьба все решила по-другому. Линия каждой жизни начертана на небесах, события развиваются как им положено, и никому не дано изменить их ход.

В то время, когда четверка туристов поднималась на борт, между Томпсоном и капитаном Пипом шел оживленный разговор. Предмет обсуждения был, очевидно, весьма серьезен; Томпсон покраснел и, по своему обыкновению, отчаянно жестикулировал. Капитан же, напротив, невозмутимый, отвечал ему коротким словом или чаще энергичным жестом, который мог означать только категорический отказ. Заинтересованные разговором, миссис Линдсей и ее спутники остановились в нескольких шагах. Впрочем, спор привлек внимание и других пассажиров, столпившихся на верхней палубе.

Все недоумевали оттого, что труба «Симью» не дымилась. Корабль будто и не собирается отплывать, хотя отравление намечено в полночь. Все терялись в догадках и с нетерпением ждали окончания переговоров капитана с администратором, чтобы получить наконец объяснение.

Склянки пробили к ужину, а разговор на палубе и не думал кончаться. Пассажиры заняли свои места, рассчитывая что-нибудь узнать за столом.

Но ужин как начался, так и закончился, а Томпсон не счел нужным удовлетворить любопытство своих сотрапезников. Впрочем, их одолевали и другие заботы.

Жизнь на «Симью» постепенно ухудшалась во всех отношениях. Томпсон, решив, очевидно, что все ему сойдет с рук, то и дело переходил границы дозволенного. Ужин в тот вечер оказался почти несъедобен; возмущение вызвали и крошечные порции. Аппетит у пассажиров только начал разыгрываться, а уже подали десерт.

Все за столом переговаривались, поглядывая на Томпсона, но тот, казалось, чувствовал себя вполне комфортно. Никто, однако, не осмеливался высказать недовольство вслух. Как всегда, первым начал Саундерс, совершенно бесцеремонно обратясь к стюарду скрипучим голосом:

— Стюард!

— Да, сэр,— подошел к нему господин Ростбиф.

— Я съел бы еще кусок этой отвратительной курицы. Считаю, что лучше умереть от отравления, чем от голода.

Господин Ростбиф, кажется, не понял, в чем соль этой великолепной шутки.

— Курицы больше нет, сударь,— ответил он откровенно.

— Тем лучше! — воскликнул Саундерс.— В таком случае дайте что-нибудь другое. Ничто не может быть хуже того, что нам подавали.

— Другое, сударь! — воскликнул Ростбиф.— Но, сударь, на судне больше нет съестного. Господа туристы ничего не оставили на ужин прислуге.

Нужно было слышать, с какой горечью Ростбиф произнес эти слова!

— Господин Ростбиф, вы, верно, смеетесь надо мной? — прогремел Саундерс голосом, в котором слышалось приближение грозы.

— Я, сударь? — удивился Ростбиф.

— В таком случае, что это за шутки? Мы что, терпим здесь бедствие, как на плоту «Медуза»?[104]

Ростбиф развел руками, не понимая, о чем идет речь. Этим жестом он также снимал с себя ответственность, перекладывая ее на Томпсона. А тот, будто ничего не слышал, с отсутствующим видом ковырял во рту зубочисткой. Тогда взбешенный Саундерс стукнул по столу так, что вся посуда подпрыгнула, и рявкнул:

— Я с вами разговариваю, сударь!

— Со мной, господин Саундерс? — удивился Томпсон.

— Да, с вами! Вы что, решили уморить нас всех голодом? По правде говоря, это — единственный способ заставить нас молчать.

Томпсон сделал удивленные глаза.

— Вот уже третий день,— гневно продолжал Саундерс,— то, что нам дают за столом, не стала бы есть даже собака. Мы долго терпели. Но наше терпение иссякло — и присутствующие здесь господа это подтвердят.

Речь Саундерса имела успех. В парламентском вестнике об этом было бы сказано: «Горячее одобрение» и «Бурные аплодисменты». Все поддержали Саундерса. С разных сторон слышалось «Совершенно верно!» и «Вы, конечно, правы!». Начался ужасный шум.

Роже веселился от души. Путешествие превращалось в сплошное развлечение. Элис, Долли и Роберу тоже было смешно.

Тем временем Томпсон, никак не выдавая своего беспокойства, пытался добиться тишины. Вероятно, у него в запасе имелся внушительный аргумент.

— Признаю,— сказал он, когда установилась относительная тишина,— что ужин сегодня не так хорош, как раньше…

Общий крик возмущения не дал ему закончить.

— …как раньше,— продолжал Томпсон совершенно спокойно,— но агентство в этом вовсе не виновато, и господин Саундерс не стал бы так говорить, если бы знал, как обстоят дела.

— Пустые разговоры! — грубо оборвал его Саундерс.— Этим меня не купить! Вам придется заплатить мне звонкой монетой,— добавил он, вытаскивая из кармана свой неизменный блокнот,— как только мы вернемся в Лондон. В том числе и за очередной моральный ущерб, нанесенный всем нам сегодня.

— Довожу до сведения присутствующих,— снова заговорил Томпсон, никак не реагируя на реплику Саундерса,— что Канарские острова, как вы знаете, находятся вблизи Африки. Сюда с континента завезли саранчу. Ее набеги очень редки, но мы как раз попали в неудачный момент: здесь все уничтожено саранчой. И если агентство стало сокращать порции, то только потому, что на Канарах действительно не хватает съестного.

— Будет вам,— неумолимо возразил Саундерс.— Скажите лучше, что все стоит дорого.

— Но ведь я так и сказал,— как ни в чем не бывало заявил Томпсон, и всем стало окончательно ясно, что больше всего беспокоит администратора!

Пассажиры были обескуражены подобной откровенностью.

— Да, действительно! — сказал Саундерс.— Но мы с этим разберемся, когда вернемся в Лондон. А пока единственное, что можно сделать,— это уйти с острова сейчас же. Поскольку нельзя поужинать на Гран-Канарии, сделаем это на Тенерифе.

— Прекрасная мысль! — послышалось со всех сторон.

Томпсон жестом потребовал тишины.

— Относительно этого, господа,— сказал он,— с вами сейчас поговорит наш уважаемый капитан.

— И он вам скажет, что сняться с якоря нельзя,— проговорил капитан Пип.— К сожалению, машины нуждаются в серьезной прочистке, все прокладки следует заменить. На это потребуется не меньше трех дней. Таким образом, продолжить путь мы сможем не ранее седьмого июня.

Слова капитана подействовали на пассажиров удручающе. Еще целых три дня просидеть на корабле!

— Да еще при таком питании! — добавил Саундерс, он упорно бил в одну точку.

Гнев вскоре прошел, осталось скверное настроение. Тем не менее пришлось встать из-за стола и подняться на верхнюю палубу.

А в этот момент в бухту вошел огромный пароход, один из тех, которые выполняют регулярные рейсы между Англией и ее колониями на юге Африки. Судно возвращалось в Лондон, и на «Симью» об этом немедленно узнали.

Некоторые пассажиры решили воспользоваться случаем и отправились на пароход со всем своим багажом. Среди этих нетерпеливых была и леди Гайлбат со сворой собачек.

Томпсон сделал вид, что ничего не заметил. К тому же беглецов было немного. То ли из соображений экономии, то ли по каким другим причинам, но большинство пассажиров не покинуло «Симью».

Саундерс тоже остался, но не из-за денежных соображений. Пересесть на другое судно? Ну уж нет! Томпсон у него в руках, и следует дело довести до конца. У неутомимого преследователя не было, кажется, более сильного чувства, чем жажда мести.

Но не у всех не покинувших «Симью» были столь же серьезные, как у Саундерса, причины остаться.

Почему, например, миссис Линдсей собиралась продолжить путешествие, которое принесло ей столько неприятностей? Чем объяснить ее верность «Агентству Томпсон»? Робер пытался найти ответ на эти вопросы. Он стоял на палубе, в нескольких шагах от Элис, и не сводил с нее глаз. А миссис Линдсей смотрела на проплывающий мимо огромный пароход и, казалось, не видела его. Нет, она не собирается покидать «Симью». Доказательство тому — слова, обращенные к Роже:

— Надеюсь, эти два дня мы не будем сидеть на корабле?

— Нет, конечно,— ответил Роже как всегда весело.

— Благодаря задержке можно, по крайней мере, лучше осмотреть остров, если вы согласны использовать это время для экскурсии.

— Да, безусловно,— ответил Роже.— Мы с господином Морганом уже сегодня вечером могли бы подыскать средства передвижения. Мы ведь отправимся впятером?

Робер ждал этого момента. Он считал, что, как бы ни было тяжело, ему не следует присоединяться к этой компании: он останется на судне, чтобы не нарушать правила.

— Позвольте…— начал было он.

— Нет, нас будет четверо,— твердо прервала его Элис.— Мой деверь с нами не поедет.

У Робера сильно забилось сердце. Таким образом миссис Линдсей сама повелевает ему ехать, определяя его роль в этой поездке. Она хочет, чтобы Робер был рядом с ней…

Он так обрадовался, что забыл о своих сомнениях. Тысячи невероятных мыслей промелькнули у него в голове. Не закончив фразу, он глубоко вдохнул вечерний воздух и посмотрел на небо, где, как ему показалось, зажглись новые звезды…

Глава IV ЕЩЕ ОДНО ЗВЕНО В ЦЕПИ ПРЕСТУПНЫХ ДЕЙСТВИЙ ДЖЕКА

На следующее утро, в шесть часов, наши друзья сошли на берег. Здесь их должны были встретить проводник и лошади, о чем накануне позаботились Робер и Роже. Но компанию ожидал сюрприз. Лошадей оказалось больше, чем ожидалось: пятнадцать, не считая лошади проводника.

Скоро все само собой разъяснилось. Вслед за миссис Линдсей и ее спутниками на берег сошли Саундерс, семейство Гамильтон и еще несколько пассажиров. Среди них оказался и Тигг. О мрачных планах этого господина пассажиры уже стали забывать. Но, к счастью, не все. Девицы Блокхед все так же беспокоились о нем и не спускали с него глаз. Как только где-нибудь появлялся Тигг, можно было с уверенностью утверждать, что девицы рядом.

И сейчас они были в десяти шагах от предмета своих забот. Следом за ними спускался на берег отец. Хочешь не хочешь, а приходилось подчиняться капризам дочерей; он вопросительно посматривал на лошадей, не зная, на какой остановить свой выбор.

Очевидно, слух об экскурсии распространился среди пассажиров, и, к большому неудовольствию молодых американок и обоих французов, прогулка в тесной компании, как было задумано, не получилась.

Но судьба готовила им еще одну неприятность. На берег сошел, отдельно от всех, пятнадцатый участник похода — Джек Линдсей. Увидев его, Долли и Роже недовольно переглянулись, а Элис и Робер покраснели от гнева, но оба промолчали.

Джек, не обращая внимания на то, как холодно и даже враждебно встретили его появление, сел на лошадь. Другие, не тратя времени даром, последовали его примеру. Вся процессия готова была отправиться в путь.

Не совсем, правда, вся. Один из участников похода выбивался из сил, пытаясь взобраться на лошадь. Он то повисал, уцепившись за гриву, то пытался подтянуться, ухватившись за седло, но неизменно падал на землю, терпя поражение в неравной борьбе с земным притяжением. Он был весь в испарине, задыхался, его попытки оказаться в седле стоили ему больших усилий и были чрезвычайно неуклюжи. А зрелище казалось настолько комичным, что окружающие веселились от души.

— Ну же, папа! — подбадривала его мисс Мери Блокхед.

— Вам-то хорошо говорить,— ворчал господин Абсирфус Блокхед.— Вы думаете, с моим весом это легко? И потом, разве бакалейщик должен уметь ездить на лошади? Я же не служил в конной гвардии и вообще боюсь животных, я вам это прямо говорю, это чистая правда, дочка, чистая как золото.

И Блокхед, окончательно опустив обе ноги на землю, решительно вытер лицо, залитое потом. Кажется, он прекратил свои безуспешные попытки.

Робер сделал проводнику знак, и тот пришел на помощь туристу. Господину Блокхеду наконец-то удалось забраться на лошадь. Правда, он так заторопился, что чуть не проскочил лошадиный круп. Но ему не дали упасть снова, и кавалькада тронулась в путь.

Первым ехал проводник, за ним Робер и Элис, затем Роже и Долли. Третий ряд был отмечен присутствием сэра и леди Гамильтон, а в пятом ряду Тигг находился рядом с мисс Маргарет.

Девицам Блокхед не удалось помешать такой возмутительной расстановке участников кавалькады. Но они приняли меры, чтобы окружить предмет своего внимания со всех сторон. В четвертом ряду Саундерс оказался в компании мисс Бесс, в то время как в шестом — мисс Мери подбадривала своего несчастного отца. Бакалейщик, вцепившись в гриву лошади, послушно следовал вместе со всеми, проклиная день, когда появился на свет.

Последним ехал Джек Линдсей, как всегда молчаливый и одинокий. Время от времени его взгляд пробегал вдоль цепочки всадников, задерживаясь на молодой паре в первом ряду. И тогда в его глазах появлялся недобрый огонек.

Робер чувствовал эти взгляды затылком. Само присутствие этого человека вызывало у него тревогу и вынуждало оставаться впереди, рядом с Элис, тогда как гиду полагалось ехать замыкающим.

У Моргана была еще одна причина оставаться во главе отряда. Ему не внушал доверия проводник, похожий на настоящего бандита. Молодой человек решил не спускать с него глаз и быть все время рядом, чтобы в случае какой-либо опасности вовремя вмешаться.

Робер не пытался как-то воспользоваться положением, которое занял по воле обстоятельств. Не выказывая неприветливости, говорил только то, что было необходимо, и ограничился несколькими фразами о хорошей погоде. Элис тоже, кажется, нравилось молчать. Но, контролируя свой язык, Робер не мог заставить себя отвернуться, и его красноречивый взгляд то и дело задерживался на изящном профиле спутницы.

Когда влюбленные едут вдвоем, то, даже если они молчат, в их душе происходит что-то таинственное. Близкое расстояние, ласковый утренний ветерок, мимолетные взгляды — все сближало молодых людей и притягивало друг к другу. Они постигали это чудо молчаливого разговора и с каждым шагом все лучше понимали друг друга без слов.

Кавалькада оставила Лас-Пальмас позади. Менее чем через час копыта лошадей уже цокали по одной из дорог, разбегавшихся в разные стороны от столицы. Начиналась же дорога как столичный проспект с выстроившимися в два ряда особняками, утопающими в зелени. В роскошных садах раскачивались верхушки пальм.

Теперь навстречу всадникам постоянно попадались крестьяне. На спинах верблюдов, легко прижившихся на Канарских островах, крестьяне везли в город плоды своих трудов. Они были худощавого телосложения, среднего роста, с правильными чертами лица, большими черными глазами — облик этих людей отличался врожденной грацией.

По мере продвижения кавалькада все больше растягивалась. Расстояние между отдельными парами увеличивалось. Вскоре Элис и Робер оказались на расстоянии двухсот метров от Джека. Тот все так же замыкал колонну.

Джек продолжал наблюдать за парой в первом ряду, и злоба в его душе нарастала. Ненависть прозорлива. От его взора не ускользнул ни один знак внимания, оказанный Робером своей спутнице. Он перехватывал каждый взгляд, расшифровывал неуловимые признаки нежности. Он почти догадывался о смысле произнесенных слов и постепенно сделал для себя открытие: так значит, этот ничтожный гид бросился спасать его невестку, чтобы сохранить ее для себя, а та, кажется, попалась на приманку. Она была холодна с деверем, даже когда ее сердце было свободно, а теперь, когда влюблена, наверное, станет его врагом?

Постоянно возвращаясь к этим мыслям, Джек чувствовал, что гнев все больше душит его. По своей глупости он оказал неоценимую услугу этому интригану, и тот теперь занял его место. Разве смотрелся бы француз таким героем, если бы Джек, отведя руку помощи, не дал был Роберу тем самым возможность проявить свою преданность, в основе которой конечно же лежит корысть.

Да, он сам сотворил себе соперника. И какого соперника! Который знает все, что произошло на Куррал-даш-Фрайаш, и чувствует себя достаточно сильным, если осмелился угрожать.

Что касается его угроз, то маловероятно, что Морган их уже выполнил. До сих пор ничто в поведении Элис не говорило о том, что она знает теперь больше, чем сразу после происшествия. Но, возможно, Элис слушает слова, которых Джек так боится, именно сейчас.

Джек постоянно чувствовал опасность. И понимал, что нет другого способа избавиться от нее, кроме уничтожения единственного свидетеля.

К его большой досаде, Морган оказался не из тех людей, кого легко устранить с пути. Джеку было ясно, что в честном поединке у него мало шансов победить. Нет, действовать нужно иначе, рассчитывая скорее на хитрость, нежели на отвагу и силу. Хотя придумать и осуществить какое-либо хитроумное злодейство невозможно, когда рядом целая дюжина туристов.

Таким образом ненависть Джека переключилась на другой объект. Она сосредоточилась исключительно на Робере. Сейчас главным врагом был он. Если тогда, во время наводнения в горах, его решение погубить Элис созрело мгновенно, этому способствовали возникшие обстоятельства, то сейчас он замышлял преднамеренное убийство Моргана.

А, занятые собою, двое влюбленных и думать забыли про своего врага. В то время как в его душе разрасталась ненависть, в их сердцах зарождалась любовь.

Как мы уже говорили, кавалькада распалась на отдельные группы, но, по крайней мере, три пары сплоченно шли след в след. Тигг, окруженный со всех сторон, не мог и помыслить, чтобы ускользнуть от своих надзирательниц. Девицы Блокхед, обуреваемые глухой яростью, не отставали от него ни на один лошадиный шаг. Мисс Мери, разгорячась, несколько раз посылала свою лошадь вперед, так что та подталкивала лошадь мисс Маргарет. Тогда раздавался пискливый голос: «Осторожнее, пожалуйста, мисс», но позиций при этом воюющие стороны не меняли.

Туристы ехали по плодородной, хорошо освоенной земле. Здесь выращивались европейские и тропические культуры, но более всего было плантаций кактуса-опунции.

Так получилось, что жителей Канарских островов обошло чудовище, именуемое Прогрессом. Сначала крестьяне занимались выращиванием сахарного тростника. Но когда люди научились получать сахар из свеклы, островитяне потеряли все, что добывали тяжелым трудом. Не отчаиваясь, труженики засадили землю виноградниками, но на них обрушилась другая напасть, против которой не могли найти средства,— филлоксера[105]. Почти полностью разоренные, канарцы заменили виноградные кусты кактусом-опунцией, чтобы разводить кошениль, и в короткое время стали основными поставщиками этого ценного насекомого, из которого получают краску. Но наука, обесценившая сахарный тростник и не защитившая от микроскопических врагов виноградную лозу, ударила по канарцам новым открытием, не давая встать на ноги. Были созданы химические красители на анилиновой основе. Это грозило производителям кошенили окончательным разорением.

Однако бесконечные трудности только способствовали все новой предприимчивости местных жителей. Они многого добились бы своим упорным трудом, если бы не засуха. Иногда проходили недели, месяцы, даже годы, а на землю, сожженную солнцем, небо не посылало ни капельки дождя. Засуха здесь — настоящее бедствие. И сколько же требуется труда и изобретательности, чтобы от нее защищаться: густая сеть водопроводов несет воду с вершин в долины; люди роют углубления вокруг стволов кактусов, деревьев алоэ, чтобы туда стекала влага, собранная широкими листьями растений.

Было около восьми часов, когда кавалькада углубилась в заросли молочая. Дорога постепенно поднималась вверх, зажатая с двух сторон частоколом уродливых, колючих стволов, полных смертельно ядовитым соком. Они выглядели странно и враждебно. Но по мере того, как путники поднимались вверх по склону, эти заросли уступали место более привлекательным на вид деревьям с гладким, блестящим стволом. В нем течет совершенно безвредное молочко, струя которого брызжет метра на три, чуть только ударишь по стволу.

Уже через полчаса путники были на вершине Кальдейра-де-Бандана, кратера в форме правильного круга, глубиной двести тридцать метров. На дне виднелся дом фермера и его поля.

Затем осмотрели по пути Сима-де-Гирамар, другой кратер, от него остался только узкий бездонный колодец. Здесь туристы развлеклись тем, что слушали, как отдается бесчисленным эхом каждый брошенный в колодец камень. И наконец, около одиннадцати часов кавалькада прибыла в Сен-Лоран — селение с двумя тысячами жителей. Здесь, по утверждению проводника, можно пообедать.

Действительно, поесть тут было можно, если не быть слишком привередливым. Фруктов, притом самых великолепных, в Сен-Лоране много, но других продуктов не хватает. Проголодавшиеся туристы с аппетитом съели «гофьо», поданное на второе. Это национальное блюдо представляет собой варево из ячменной или пшеничной муки, предварительно обжаренной и разведенной в молоке. Хотя оно и малопривлекательно на вид, но голодным туристам понравилось. Всем, кроме непримиримого Саундерса. Он сурово записал в своем блокноте: «гофьо». Осмелиться подать ему «гофьо»! Уже за одно это он вправе требовать сто фунтов на возмещение морального ущерба.

Когда обед закончился, все снова сели на лошадей. Но порядок шествия теперь несколько изменился. Обе девицы Блокхед, бдительные хранительницы Тигга, оказались в одном с ним ряду.

Да, благодаря одному изобретательному маневру им удалось устранить мисс Маргарет Гамильтон, и теперь она продолжала путь в одиночестве, так же как и господин Абсирфус Блокхед. Ее соперницы, гордые своей победой, не спуская глаз с отвоеванного Тигга, шествовали по обе стороны от него.

Этот переворот произошел, впрочем, не без сопротивления. Когда Маргарет обнаружила, что ее место занято, она возмутилась и запротестовала.

— Но, мисс,— сказала она, обращаясь к обеим сестрам сразу,— мне кажется, это мое место.

— К кому из нас изволите…— язвительно начала мисс Бесс,— обращаться, мисс? — закончила фразу мисс Мери, не менее издевательским тоном.

— Места…

— …не пронумерованы, как я полагаю!

Что касается Тигга, то он не прислушивался к этим разговорам и не подозревал о военных действиях, развернувшихся из-за него. С вежливой беспечностью он позволял окружающим распоряжаться собой, вполне довольный нежной опекой.

Произошло еще одно изменение в первоначальной расстановке путешественников. Джек Линдсей перешел из арьергарда[106] в самый первый ряд. Теперь он ехал даже впереди своей родственницы, которую все так же сопровождал Морган. Джек ехал рядом с проводником, и между ними шел оживленный разговор.

Это обстоятельство очень заинтересовало Робера. Значит, проводник говорит по-английски? Разговор затягивался, и к любопытству молодого человека стала примешиваться тревога. Джек с проводником отъехал теперь метров на сто вперед от первой пары, очевидно, боялся, что их кто-нибудь услышит.

О чем мог говорить Джек с туземцем, не внушающим Роберу доверия? Он не мог найти ответа.

Еще немного, и он рассказал бы о своих подозрениях спутнице. Джек правильно угадал, что миссис Линдсей ни о чем еще не знала. Морган не мог решиться нарушить спокойствие молодой женщины, открыв ей, что был свидетелем столь деликатных обстоятельств. К тому же он не сомневался, что сумеет вовремя предупредить возможную опасность, и потому снова промолчал. Отложив этот разговор, он решил просто удвоить внимание.

Через три часа путники были уже в Галдаре, резиденции бывших берберских[107] королей на северо-западном побережье; на обратном пути они проехали через селение Агаэте, а к пяти вечера прибыли в Артенару.

Эта деревня расположена на внутреннем склоне котловины Тейды, на высоте более тысячи двухсот метров, выше всех других селений на острове. Отсюда можно видеть, как ровные стенки кратера спускаются почти отвесно, образуя амфитеатр без единого оползня, без единой трещины. Внизу взору восхищенного наблюдателя открывается дно кратера в форме эллипса, протяженностью тридцать пять километров, к центру сбегают ручьи, цепочкой спускаются поросшие лесом холмы, прячутся деревушки.

Само селение весьма необычно. Живут в нем только угольщики, и, если дать им волю, они скоро сведут на нет последнюю растительность на острове.

Артенара — значит пещерное поселение. Только церковь поднимает к небу свою колокольню. Люди живут в углублениях, вырытых в стенках кратера. Пещеры расположены этажами, одна над другой. Свет проникает внутрь жилища через отверстия, напоминающие окна. На полу — плетеные циновки, на них сидят во время еды. О других сиденьях и лежанках позаботилась сама природа, а изобретательные жители вырубили необходимую мебель прямо в песчанике.

Не могло быть и речи о том, чтобы остаться в Артенаре ночевать. Пришлось продолжить путь, и только через час путешественники добрались до Тейде — селения, получившего название от самого вулкана.

Давно пора было сделать остановку. Некоторые всадники устали до изнеможения, и прежде всего трое Блокхедов. Мисс Мери и мисс Бесс то желтели, то зеленели, то бледнели, и от них требовалось настоящее мужество, чтобы выполнять до конца задачу, которую они перед собой поставили.

С каким облегчением все вздохнули, когда наконец объявили остановку.

Постоялый двор, куда проводник привел своих туристов, ничем не отличался от многих других. Это заведение, очевидно, вполне устраивало самого проводника, и он не заметил, как нахмурились клиенты при виде места, где им предлагали переночевать. Но жаловаться было поздно. Поскольку в Тейде не нашлось ничего лучше этой гостиницы, приходилось довольствоваться тем, что есть.

В действительности же заведение оказалось лучше, чем можно было судить о нем по внешнему виду. Для всех пятнадцати туристов и их проводника нашелся ужин, правда, пришлось еще раз отведать гофьо, и это опять стало поводом для очередной записи в блокноте Саундерса.

При устройстве на ночлег возникли проблемы. Хозяину удалось разместить дам в комнатах, мужчинам же пришлось устраиваться на полу общей залы или на траве под открытым небом, завернувшись в одеяло.

На Канарских островах климат мягкий, но по утрам, перед восходом солнца, бывает свежо. И это вредно для ревматиков. Сэр Гамильтон узнал об этой особенности местного климата на своем опыте. Он проснулся на рассвете от болей во всех суставах, и ему пришлось долго себя растирать, прежде чем он смог встать. При этом барон не переставая проклинал Томпсона, из-за которого так страдает.

А Саундерс тем временем с завистью наблюдал за действиями Гамильтона. Саундерс готов был отдать что угодно, только бы обнаружить у себя какую-нибудь ломоту. Вот был бы неоспоримый аргумент впоследствии! Саундерс проверил свои суставы: он сгибался, напрягал мускулы, чтобы добиться судорог. Все напрасно. Его узловатое тело, крепкое как дуб, не поддавалось болезням.

Тем не менее он все же сделал в блокноте пометку о страданиях своего спутника. Пусть у него самого и не было приступа ревматизма, но ведь приступ мог случиться, поскольку случился с бароном. Упоминание об этой опасности тоже может быть использовано в суде ловким стряпчим.

Девицы Блокхед провели ночь под крышей, в тепле, и тем не менее встали совершенно больными. Они не могли ни согнуться, ни разогнуться и с трудом передвигались, опираясь при этом на все, что оказывалось рядом: на мебель, стены, людей. Тигг первый спросил утром, как мисс себя чувствуют, и узнал грустную новость: у девиц Блокхед начался радикулит.

Тем не менее нужно было ехать дальше. Мисс Бесс и мисс Мери, стеная и жалуясь, взобрались на лошадей. Кавалькада двинулась в путь.

И тут Робер заметил нечто странное. В то время, как все животные были расчесаны скребницей благодаря усердию хозяина гостиницы и казались прекрасно отдохнувшими за ночь после трудного перехода накануне, лошади проводника и Джека Линдсея, выглядели уставшими. Судя по пыльным узорам и поту на спинах животных, можно было догадаться, что им пришлось скакать галопом всю ночь.

Робер понимал, прояснить это обстоятельство могут только прямые объяснения седоков, но ему претил допрос. И он оставил свои наблюдения пока при себе.

К тому же, если Джек Линдсей сговорился с проводником и замышляет что-то недоброе, сейчас уже невозможно ему помешать. Теперь один едет во главе кавалькады, а другой занял опять место в конце.

Правда, Джек на этот раз не был замыкающим, в арьергарде находились господин Абсирфус Блокхед и обе его девицы. В каком ужасном положении находились мисс Блокхед! В то время как любовь к ближнему толкала их вперед, боль во всем теле заставляла замедлять шаг. И постепенно Тигг ушел из-под их ослабевшего надзора. А вскоре сестрам, отставшим уже на целую сотню метров от последнего всадника, пришлось наблюдать победу ненавистной соперницы.

Отправившись в путь рано утром, в назначенное время прибыли к кратеру Тирьяна. Проникнуть внутрь этого потухшего вулкана можно через узкую расщелину в западной части кратера, где дорога извивается змеей.

Уже давно кавалькада двигалась по дороге вверх, когда она вдруг разделилась на две почти параллельные друг другу.

Элис и Робер, ехавшие впереди, остановились, ища глазами туземца-проводника.

Проводник исчез.

Туристы собрались на развилке и стали шумно обсуждать это странное обстоятельство.

В то время, как его спутники терялись в догадках, Робер молча размышлял. Не было ли исчезновение проводника частью какого-то заговора? Робер издалека наблюдал за Джеком Линдсеем, но тот, казалось, разделял удивление своих спутников вполне искренне. В его поведении нельзя было заметить ничего, что подтвердило бы опасения Моргана.

В любом случае лучше повременить с рассказом о своих подозрениях. Отсутствие проводника могло быть вызвано самыми простыми причинами. Возможно, он вот-вот вернется.

Но прошло полчаса, а он не возвращался, и туристы стали терять терпение. Какого дьявола! Нельзя же сидеть здесь целый день! Нужно двигаться вперед по одной из этих дорог, наудачу. Дорога всегда куда-нибудь приведет.

— Может быть, сначала поехать на разведку кому-то одному по любой дороге,— здраво рассудил Джек Линдсей,— чтобы знать, куда она ведет. Остальные подождут, да и проводник может за это время вернуться.

— Вы правы,— ответил Робер. Идти в разведку, конечно предстояло ему.— Какую же дорогу, по вашему мнению, следует выбрать?

Джек жестом показал, что оставляет выбор за Робером.

— Вот эту, например? — осторожно спросил Робер, показывая налево.

— Как хотите,— сказал Джек равнодушно.

— Пусть будет эта,— сказал Робер, и Джек опустил глаза. Против его воли в них промелькнуло удовлетворение.

Но прежде чем отправиться в путь, Робер отвел в сторону Роже де Сорга и попросил его быть начеку.

— Есть обстоятельства,— сказал он,— в частности, необъяснимое исчезновение нашего проводника, которые заставляют меня опасаться, что готовится западня. Так что будьте очень внимательны.

— А как же вы? — спросил Роже.

— О, если и готовится покушение, то, уж наверное, не на меня,— ответил Робер.— Но я буду осторожен.

Высказав вполголоса эти наставления, Робер отправился по выбранной им дороге, а туристы вновь принялись ждать.

Первые десять минут прошли незаметно — время, необходимое для того, чтобы проскакать галопом один километр. Следующие десять минут уже тянулись дольше, и с каждой новой минутой отсутствие Робера казалось все более странным. Через двадцать минут Роже не выдержал.

— Мы не можем больше ждать,— заявил он.— По поводу исчезновения нашего проводника у меня нет пока соображений, но убежден, что с господином Морганом что-то случилось. Я еду вслед за ним, не медля более ни минуты.

— Мы с сестрой едем с вами,— твердо сказала Элис.

— Мы поедем все,— решили остальные.

Что бы ни скрывал Джек Линдсей в глубине души, вслух он не возразил и пустил свою лошадь вскачь вместе с остальными.

Дорога, по которой быстро неслась кавалькада всадников, пролегала между известковыми скалами, отвесно поднимавшимися с обеих сторон.

— Настоящее разбойничье ущелье,— проворчал Роже сквозь зубы.

Но пока вокруг не было ничего необычного. Первый километр пути был пройден за пять минут, но ни одной живой души не встретилось.

На повороте дороги туристы остановились и прислушались. До них донесся шум, похожий на крик толпы.

— Скорее вперед! — крикнул Роже, пуская лошадь галопом.

Через несколько мгновений всадники находились уже около деревни, откуда и слышался шум.

По правде сказать, это была весьма необычная деревня, поскольку в ней не было домов. Как и в Артенаре, ее обитатели использовали для жилищ толщу меловых скал вдоль дороги.

В данный момент жилища пустовали. Все население, состоявшее исключительно из негров с черной кожей, находилось в страшном возбуждении.

Деревня была взбудоражена. Но чем? Туристы и не пытались найти ответ на этот вопрос. Все их внимание сразу приковало к себе страшное зрелище.

Они увидели Робера Моргана. Против него, судя по всему, и был направлен гнев собравшихся. Робер спешился. Стоя спиной к стене, он защищался как мог, прячась за лошадью. Испуганное животное горячилось, брыкалось, и потому нападавшие не могли приблизиться к его хозяину.

Негры не имели огнестрельного оружия. Но развязка казалась близка. Морган заметно терял силы. Разрядив пистолет и уложив двух негров, Робер не имел больше никакого оружия, кроме хлыста, он оборонялся тяжелым набалдашником. Но наступление шло одновременно с трех сторон, мужчины, женщины и дети яростно забрасывали его камнями. Некоторые камни, брошенные ловкой рукой, уже попали в цель. По лбу осажденного струилась кровь.

Появление туристов не могло его спасти. Ведь между всадниками и Робером находилась толпа в несколько сот человек, и они кричали так яростно, что даже не заметили путешественников.

Роже собрался уже, как у себя в полку, скомандовать атаку. Но один из спутников его опередил.

Из последних рядов пулей вылетел какой-то всадник и как снаряд врезался в самую гущу негров. Пока он несся сквозь толпу, туристы успели с изумлением признать в нем господина Блокхеда. Бледный, с помертвевшим лицом, он в ужасе цеплялся за шею лошади, испуганной криками негров.

Обезумевшая лошадь неслась галопом, затаптывая всех на своем пути. В одно мгновение дорога была расчищена. Пытаясь спастись, негры поспешили укрыться.

Но сбежали не все. Один все же остался.

Он стоял посреди дороги, настоящий гигант богатырского сложения. Даже оставшись один, он не поддался панике. Твердо упершись ногами, негр стоял напротив Робера и держал в руках какое-то старинное ружье, нечто вроде большого испанского мушкетона[108]. Он засыпал в ружье порох, наполняя его до краев.

Затем, приложив ружье к плечу, негр навел его на Робера.

Роже сразу бросился бежать к негру по проходу, образовавшемуся в результате блестящей джигитовки достойнейшего бакалейщика, а за Роже побежали и другие. Успеет ли он помешать выстрелу?

К великому счастью, его обогнал господин Абсирфус Блокхед на совсем неуправляемой лошади.

Она оказалась вдруг в двух шагах от негра-гиганта, поглощенного непривычным для него занятием — он все еще прилаживал к плечу старинное ружье. Разгоряченная лошадь сначала резко остановилась перед неожиданным препятствием, присела на всех четырех ногах, затем встала на дыбы.

Господин Абсирфус Блокхед, напротив, влекомый горячкой боя, а также центробежной силой, перелетел через голову своего скакуна и, описав великолепную дугу, врезался прямо в грудь негра как пушечное ядро.

Снаряд и его жертва вместе покатились по земле.

Роже и его спутники уже находились на месте небывалого сражения.

В одно мгновение Блокхеда подняли с земли и перекинули через седло одной из лошадей, а в этот момент кто-то другой поймал лошадь, потерявшую всадника. Робер вскочил на свою, и весь отряд европейцев галопом унесся из негритянской деревушки в сторону, противоположную той, откуда приехал.

Не прошло и минуты, как все уже были в безопасности. Но за это короткое время господин Абсирфус Блокхед успел прославиться в искусстве джигитовки[109], изобрести новое метательное устройство и к тому же спасти одного их своих ближних.

В настоящий момент этот доблестный воин был не в лучшем виде. В результате сильного сотрясения мозга он потерял сознание, и оно как будто не собиралось к нему возвращаться.

Как только всадники оказались на таком удалении от негритянской деревни, что можно было не опасаться нападения, все спешились. Чтобы привести господина Блокхеда в чувство, оказалось достаточно обливания холодной водой. Он заявил, что готов продолжить путь.

Но прежде ему все-таки пришлось выслушать слова благодарности от Робера. Судя, однако, по виду почтенного бакалейщика, он никак не мог взять в толк, о чем речь,— наверное, от избытка скромности.

Пустив лошадей шагом, наши путешественники обогнули центральную вершину острова, Пиццо де ла Ниеве, то есть Колодец со снегом, названную так из-за ледников внутри горы, затем проехали по огромному плато, покрытому множеством остроконечных пиков. Одну за другой оставили в стороне — Саусильо-дель-Убло, монолит высотой в сто двенадцать метров, затем — Рейтайго и Куимбре.

То ли после пережитых волнений, то ли от усталости, во время этого перехода через плато никому не хотелось разговаривать.

Туристы ехали молча, почти в том же порядке, как и при отправлении. Но произошли небольшие перемещения. Саундерс пристроился рядом с доблестным Блокхедом, а Робер ехал теперь рядом с Роже. Элис и Долли оказались во втором ряду.

Французы обсуждали происшествие, едва не стоившее одному из них жизни.

— Вы правильно догадались о готовящейся западне. Однако опасность была не там, где вы думали.

— Это верно,— признал Робер.— Но как я мог предположить, что кого-то заинтересует моя скромная персона? Впрочем, я полагаю, что, если бы вместо меня отправились в эту деревню вы, вас встретили бы точно так же.

— Кстати,— спросил Роже,— откуда эта черная колония в самом центре страны с белым населением?

— Это бывшее поселение беглых рабов,— ответил Робер.— Сейчас, когда рабство отменено, у них больше нет причин скрываться. Но эти потомки прежних беглецов сохраняют обычаи своих предков. Они все так же живут в глубоких пещерах, почти не связаны с внешним миром, редко показываются в соседних городах.

— Они не очень-то гостеприимны,— заметил Роже не без юмора.— Что, черт возьми, вы им сделали, что они так взбунтовались?

— Абсолютно ничего,— сказал Робер.— Бунт начался еще до моего появления.

— Вон как! — воскликнул Роже.— Из-за чего же?

— Я догадываюсь об этом по тем проклятиям, которые на меня сыпались. Чтобы понять, в чем причина, надо знать: жителям Канарских островов не нравится, что с каждым годом к ним приезжает все больше иностранцев. Канарцы считают, что приезжие завозят на острова свои болезни и что в конце концов здесь будет опасно жить. К тому же наши негры почему-то думают, будто мы приехали устроить в их деревушке лечебницу для прокаженных[110] и туберкулезников. Отсюда такая ярость.

— Лечебницу! — воскликнул Роже.— Как такая мысль могла прийти в их курчавые головы?

— Кто-то им, по-видимому, эту мысль подкинул,— ответил Робер,— и можно себе представить, какое впечатление произвела эта угроза на их детские мозги, насквозь пропитанные суевериями.

— Кто-то подкинул? — повторил Роже.— Кого же вы подозреваете?

— Проводника,— ответил Робер.

— С какой целью?

— С целью наживы, естественно. Этот негодяй рассчитывал, наверное, получить свою долю из наших вещей.

Такое объяснение казалось правдоподобным: так, видно, и было. Прошлой ночью проводник подготовил эту западню, заронил искру гнева в головы легковерных негров, обмануть которых очень легко.

О чем Робер умалчивал, так это о том, что Джек, без сомненья, принимал в этом заговоре участие, и цель у него была другая, не грабеж. Но, поразмыслив, Робер решил не говорить никому о своих подозрениях. Для таких обвинений нужны доказательства, а у него их не было.

Но Морган, возможно, поступил бы так же, даже если бы имел доказательства. Он все равно предпочел бы скорее оставить безнаказанным своего врага, нежели скомпрометировать фамилию Линдсей.

Пока оба француза обсуждали эту волнующую их тему, Саундерс занялся Блокхедом.

— Поздравляю, сударь! — сказал он ему, когда все снова двинулись в путь.

Блокхед промолчал.

— Какой бросок, сударь, черт побери! — воскликнул Саундерс посмеиваясь.

Блокхед снова промолчал. Саундерс подъехал поближе.

— Ну как, дорогой друг, вы себя чувствуете?

— Очень болит,— вздохнул Блокхед.

— Да, да,— согласился Саундерс.— У вас голова…

— Не голова!

— А что же?

— С другого конца! — жалобно вздохнул Блокхед, лежа ничком на лошади.

— С другого конца? — повторил Саундерс.— Ах, ну да, ну да! — сказал он, поняв.— Но важно не это!

— Как раз наоборот! — пробормотал Блокхед.

— Черт побери! — гнул свою линию Саундерс.— Но ведь во всем виновато «Агентство Томпсон»? Если бы нас было не пятнадцать, а сто человек, разве на нас напали бы негры и разве болела бы тогда у вас голова? Если бы были не лошади, а гамаки с носильщиками, как было обещано этой бессовестной программой, болело бы у вас… в другом месте? Я понимаю ваше возмущение и ваше негодование.

У Блокхеда достало сил возразить.

— Восторг! Сударь! Совсем, напротив, мой восторг,— прошептал он жалобно, так велика была сила привычки.

— Восторг? — повторил Саундерс в совершенном изумлении.

— Да, сударь, я в восторге,— подтвердил Блокхед уже громче.— Хочешь — вот тебе лошади, хочешь — острова с неграми… Все это невероятно, сударь, совершенно невероятно!

От избытка чувств Блокхед забыл про свои синяки. Он неосторожно выпрямился в седле и торжественно простер руку.

— Чистая правда, сударь, у Блокхеда слово… Ай! — вскрикнул он, падая ничком. Резкая боль пронзила его насквозь и возвратила в реальность. Недовольный Саундерс отъехал от неисправимого оптимиста.

Около одиннадцати кавалькада добралась до деревни, укрывшейся в отрогах Куимбре. Миновав деревню, путники оказались на маленькой площадке, откуда не было другого пути. Все остановились в совершенной растерянности.

Следовательно, двумя часами раньше они выбрали не ту дорогу. Единственный способ исправить ошибку — это вернуться назад.

Робер попытался объясниться с жителями деревни. Но испанский язык Робера был, по-видимому, совсем непонятен крестьянам, а для Робера загадкой был испанский, на котором разговаривали местные жители.

Робер не очень этому удивился. Он знал, что внутри страны существует множество местных говоров.

Однако при помощи выразительной мимики, все время повторяя слово «Тедде», название города, куда хотели попасть к обеду, Робер в конце концов добился результата. Туземец хлопнул себя по лбу в знак того, что понял, позвал мальчика, долго объяснял ему что-то, затем жестом пригласил всадников следовать за этим проводником.

Туристы ехали за мальчиком. Тот все время насвистывал мелодии. Вслед за ним сначала вскарабкались вверх по тропинке, затем по другой спустились вниз, пересекли дорогу, попали на новую тропу, и так без конца. По расчетам, уже давно должны были добраться до места. Робер хотел поговорить с мальчишкой, но в этот момент всадники подъехали к новой дороге. Сопровождающий указал рукой на южное направление и, быстро сбежав по узкой крутой тропке, мгновенно скрылся из виду.

Туристы остановились, не зная, что думать.

Понял ли их тот крестьянин, вот вопрос? Как бы там ни было, жаловаться некому. И они поехали дальше, только не на юг, а на север, в ту сторону, где, как они полагали, должен быть город Тедде.

Прошло немало часов, но туристы, еле живые от усталости и голода, не увидели и городской колокольни. День клонился к вечеру, а всадники все еще были в дороге. На девиц Блокхед было просто жалко смотреть. Они молча обхватили руками шеи своих лошадей, у всадниц не было сил даже стонать.

К шести вечера туристы уже начали поговаривать о том, чтобы сделать привал прямо под открытым небом, когда наконец показались дома. Лошади прибавили шагу. И вот сюрприз! Они оказались в Лас-Пальмасе! Часом позже туристы, проехав через весь город, поднимались на борт «Симью», хотя никому так и не удалось понять, каким образом они сюда добрались.

Путешественники поторопились занять места за столом, где уже подавали обед, и энергично принялись за еду. К несчастью, принципы, которыми руководствовались на «Симью» при составлении меню, оставались те же, что и два дня назад. Того, что подали, оказалось явно недостаточно для голодных едоков.

Но на это сейчас не обратили внимание. Всех занимало другое: как обстоят дела с ремонтом котла? Ремонт еще не закончился: стук молотков давал это понять. Он проникал повсюду, в салоне из-за него не было слышно собеседника, в каютах невозможно было уснуть. Грохот продолжался всю ночь и довел пассажиров до отчаяния.

Усталость помогла Роберу в конце концов заснуть, несмотря ни на что. В пять утра он проснулся от внезапно наступившей тишины. Стук на судне прекратился.

Одевшись за минуту, Робер поднялся на пустынную палубу. Он увидел внизу капитана Пипа и господина Бишопа, они разговаривали.

До Робера донесся голос капитана:

— Итак, все готово, сударь?

— Да, капитан,— ответил Бишоп.

— Вы удовлетворены ремонтом?

— Ну-у!… — послышалось неопределенное мычание. Помолчав, Бишоп изрек: — Артимон сказал бы, что нельзя из старого сделать новое, капитан.

— Уж конечно! — подтвердил капитан.— Но, полагаю, мы сможем отплыть?

— Сможем, капитан,— ответил Бишоп.— Но вот приплыть?…

Снова молчание. Теперь оно продлилось несколько больше.

Робер перегнулся через перила и увидел, что у капитана глаза страшно косят, как всегда, когда он волнуется. Пип стал теребить себя за нос, а потом схватил главного механика за руку и закончил:

— Ну и дела, сударь! — и с этими многозначительными словами отпустил помощника.

Робер рассудил: ни к чему остальным знать о перспективах, которые стали ему известны не совсем обычным путем. Об отплытии же извещать не пришлось. Клубы дыма, появившиеся над трубой, все объяснили пассажирам.

Только уверенность, что час выхода в море близок, спасла Главного Администратора от ярости его подопечных после отвратительного завтрака. Никто поэтому не стал предъявлять претензий. А когда до слуха пассажиров донеслись команды об отплытии, что позволяло рассчитывать на хороший обед, лица сидящих за столом прояснились.

Глава V НА ВЕРШИНЕ ТЕЙДЕ

Лас-Пальмас и Санта-Крус разделяют почти пятьдесят миль. «Симью» снова шел с нормальной скоростью в двенадцать узлов и для преодоления этого расстояния потребовалось четыре часа. Уже в половине четвертого он бросил якорь в порту возле столицы Тенерифе.

Между Санта-Крусом, Лас-Пальмасом и Европой налажено регулярное сообщение. Многочисленные пароходные линии соединяют его с Ливерпулем, Гамбургом, Гавром, Марселем и Генуей. Связь с различными островами архипелага каждые два месяца обеспечивает местная компания.

Подступы к Санта-Крусу, расположенному амфитеатром в окружении гор, очень живописны и могут выдержать сравнение с Лас-Пальмасом. Однако пассажиры остались равнодушны к очарованию этого города. Чудо стало привычным. Город ничем не отличался от других, уже виденных. Привлекал пассажиров только знаменитый пик Тейде, более известный под названием Тенерифе, подъем на него был гвоздем программы. Вот это казалось необычным! Уже само предвкушение подобной экскурсии значительно повышало акции Томпсона.

Но экскурсия на Тенерифе была связана с самыми непредвиденными сложностями. Пик прятался за плотной завесой облаков, непроницаемых даже для сильных подзорных труб. Эта помеха делала пик еще более загадочным и возбуждала любопытство будущих покорителей. Все говорили только о нем, и Томпсону без труда удалось убедить одержимых этой мыслью пассажиров отказаться от возвращения в Санта-Крус.

Молодая пара была не из их числа. Прежде чем якорь коснулся дна, молодожены незаметно сошли на берег и исчезли, намереваясь появиться лишь к отплытию.

Томпсон, учитывая всеобщее равнодушие к столице Тенерифе, отказался от сухопутного маршрута, означенного в программе, и предложил идти морем до города Оротавы, отправного пункта восхождений. Тем самым он надеялся сэкономить на транспорте. Предложение не встретило возражений, и, поскольку отплытие приходилось на другой день, большая часть туристов решила остаться на борту.

Однако некоторые путешественники не разделяли этого равнодушия к городу. Ими были все те же: Элис Линдсей вместе с сестрой, их неразлучный спутник Роже де Сорг, Саундерс со своим блокнотом и строго придерживающийся программы сэр Гамильтон с семьей. Как только «Симью» стал на якорь, они сошли на берег, чтобы идти до Оротавы сушей. Поскольку на сей раз Джек Линдсей не счел нужным присоединиться к экскурсии, Робер также решил остаться на борту. Но Роже попросил Томпсона возложить на Робера обязанности переводчика, ибо его помощь, как уверял де Сорг, окажется необходимой. И Робер вошел в состав небольшой группы, лишенной, увы, тех, кто был ее гордостью.

Да и могло ли быть на сей раз иначе? Был ли способен мистер Абсирфус Блокхед проявить свои незаурядные способности восхищаться всем на свете, если вот уже двадцать часов он спал так крепко, словно и не собирался просыпаться? Могли ли очаровательные дочери заменить отца, если они возлежали, боясь перевернуться на спину?

Тигг коварно воспользовался их плачевным положением. Он покинул «Симью» и, разумеется, во время экскурсии держался вблизи мисс Маргарет Гамильтон.

Стояла изнурительная жара. По совету Робера решили вечером отправиться в Ла-Лагуну, бывшую столицу острова, чтобы заночевать. Считалось, что там нет свирепствующих в Санта-Крусе комаров.

Туристы ограничились беглым осмотром города. Они прошли по широким улицам мимо домов, иногда расписанных по итальянской моде, пересекли площадь Конституции. В центре ее возвышался обелиск из белого мрамора, охраняемый изваяниями четырех гуанчских королей. В пять часов туристы сели в комфортабельные автобусы и скоро были в Ла-Лагуне.

Расположенный на высоте пятисот двадцати метров, город славился мягким климатом, и действительно, там не было комаров. Эти преимущества превратили город в место отдыха жителей Санта-Круса, которые искали покоя в тени больших деревьев, среди эвкалиптов.

Несмотря на свои несомненные климатические достоинства, город пребывал в упадке. В хорошем состоянии были там только две церкви, но встречалось множество разрушающихся памятников. На мостовых и даже на крышах домов зеленела трава.

Следующим утром эту разочаровавшую всех королеву острова туристы покидали на дилижансе[111], ежедневно совершающем два рейса между Ла-Лагуной и Оротавой туда и обратно.

Пять задыхающихся кобыл тянули повозку с трудом. Поэтому тридцать километров, отделяющих Ла-Лагуну от Оротавы, преодолевали четыре часа. Дилижанс проехал мимо Такоронте, где находится музей с любопытной коллекцией мумий гуанчей, а также коллекцией оружия и орудий труда этого исчезнувшего народа. Проехали карьер из вулканического шлака Мантасу, его название сохранило воспоминание о давнем кровавом сражении, Викторию — место другой древней битвы, и вот наконец Санта-Урсула.

При выходе из этого городка дорога устремляется к долине Оротавы, которую знаменитый путешественник Гумбольдт считал прекраснейшей в мире.

В самом деле, трудно вообразить себе более гармоничное зрелище. Направо — бескрайний простор моря, налево — нагромождение диких остроконечных горных пиков, отрогов вулкана, его «сыновей», как называет их выразительный народный язык. А отец, сам Тейде, возвышается на заднем плане. И между морем и горными, вершинами среди невообразимого буйства зелени простирается Оротавская долина.

По мере продвижения вперед вершина Тейде казалась все меньше. Она исчезла в тот момент, когда стали различимы дома двух Оротав: города, в пяти километрах от моря, и порта, расположенного ниже. Одновременно с прибытием в город экипажа у порта остановилась дымящаяся точка: своих пассажиров доставил «Симью».

Экипаж приблизился к комфортабельной на вид гостинице. «Отель гесперид»[112] — указывала золотая надпись на фасаде. Робер, первым спрыгнувший на землю, был обрадован, услышав приветствие на родном языке. «Отелем гесперид» владел француз. Он был взволнован, обнаружив среди прибывших своих соотечественников. Как же он старался для них! Как хлопотал, готовя завтрак! Хорошо знакомые с кулинарным искусством «Симью», туристы не хотели больше туда возвращаться. Французская кухня одержала победу.

После настоящего пиршества Робер быстро направился в порт, чтобы договориться с Томпсоном о завтрашней экскурсии. Он вернулся с двумя повозками, гружеными провизией.

Было почти четыре часа пополудни,— времени, для того чтобы организовать экскурсию, не хватало. К счастью, Роберу помог любезный хозяин «Отеля гесперид». Этот превосходно осведомленный человек дал много ценных советов. Оставалось лишь следовать его рекомендациям. Однако за день с делами не управились, понадобился еще и вечер. Поглощенный хлопотами, Робер не появился за обедом.

Обед превзошел завтрак. Пассажиры «Симью» спрашивали себя, не снится ли им это все, и вопросительно поглядывали на Томпсона. Уж не подменили ли администратора? Еще немного, и ему стали бы аплодировать, забыв недавние недоразумения.

Но был среди них один, кто не сдавался и не обольщался видимостью.

— Надо полагать, что саранча не достигла Тенерифе,— произнес Саундерс нудным голосом.

— О! Она никогда не залетает дальше Гран-Канарии,— ответил не заподозривший подвоха хозяин.

Саундерс бросил на него гневный взгляд. Что за нужда в его комментариях! Однако этот ответ в известной степени оправдывал Томпсона, и он не прошел мимо внимания туристов. За ночь хорошее настроение укрепилось. Выспались с комфортом, поели с удовольствием и на рассвете восьмого июня в прекрасном расположении духа стали готовиться к отъезду. С шести утра их уже поджидала настоящая армия: пехота и кавалерия.

Исключая нескольких дезертиров, ранее отбывших на рейсовом пароходе в Англию, на борту «Симью» вместо шестидесяти пяти осталось только пятьдесят девять пассажиров. В силу обстоятельств армия несла все новые потери, и сейчас ее численный состав сократился до пятидесяти одного.

Молодая пара, по своему обыкновению, исчезла сразу же по прибытии в Санта-Крус. Было очевидно, что они появятся лишь перед самым отъездом. Затем Джонсон. Что удерживало его на борту «Симью»? Никто не сумел бы ответить на этот вопрос, ибо Джонсон не унижался до того, чтобы оправдывать свои поступки, если предположить, что он вообще был на это способен. Он просто остался на борту. Возможно, он не знал, что «Симью» стоит на якоре. Разве не испытывал он постоянную качку и на море, и в порту, и на суше? Миссис Джорджине Блокхед с юным Абелем пришлось стать сиделкой при страдающих радикулитом муже и двух дочерях.

Поэтому Робер взял на себя заботу только о пятидесяти одном туристе.

В начале колонны шли мулы: на каждого путешественника приходилось по мулу. Эти выносливые животные особенно отличались на крутых и нехоженых тропах, ведущих к Тейде. Затем следовали двадцать лошадей, груженных одеялами и провизией. Таким образом, четвероногие в количестве семидесяти одного составляли кавалерию.

Не менее внушительно выглядела пехота погонщиков: двадцать для вьючных лошадей и двадцать в помощь женщинам, затем двадцать проводников каравана под командованием Игнасио Дорты. За Игнасио важно вышагивал Томпсон, затем Робер. В присутствии множества людей он был спокоен и мог позволить себе отойти от Элис. Потом длинной цепочкой шли пассажиры, охраняемые одиннадцатью проводниками и двадцатью погонщиками. Шествие замыкали лошади, их вели остальные двадцать погонщиков.

Хотя жители Оротавы и привыкли уже к подобным зрелищам, это восхождение вызвало живое любопытство. Кавалькада, направляясь к склонам Монте-Верде, проходила при большом стечении народа.

Все это прекрасно организовал Робер. Однако заслуга приписывалась исключительно Томпсону, и именно ему предстояло оплачивать расходы. Это повышало его акции[113] администратора. Превосходная организация экскурсии подняла туристам настроение. Если воспоминания о недавних неурядицах и не изгладились из памяти, то, во всяком случае, значительно поблекли. Впрочем, все способствовало душевному покою. Стояла восхитительная погода, дул свежий бриз, тропа была легкой. Даже Саундерс расчувствовался.

Но резким усилием воли он стряхнул с себя эту слабость. Что такое! Неужели он так глупо признает себя побежденным? Разве может одна удачная экскурсия стереть из памяти десять других, совершенно не организованных? Впрочем, окажется ли она удачной? Что-нибудь, конечно, случится до возвращения в Оротаву. Поживем — увидим. Саундерс решительно хрустнул суставами и придал своему лицу высокомерное выражение.

Гора Монте-Верде своим названием обязана соснам, покрывавшим ее в былые времена. Теперь остались лишь отдельные экземпляры. В тени каштанов и уцелевших сосен кавалькада двигалась вперед по красивой тропе, окаймленной цветущей геранью и остроконечными агавами. По другую сторону раскинулись виноградники, поля, засеянные зерновыми культурами. На высоте тысячи метров вступили в чащу древовидного вереска. Игнасио Дорта подал знак остановиться на привал. Все уселись завтракать в прозрачной тени ракитника. Было десять часов утра. Саундерсу пришлось отметить, что завтрак оказался на должной высоте. Несмотря на небольшую усталость, сотрапезники продолжали пребывать в приподнятом настроении благодаря хорошему аппетиту. Они восторгались легкостью восхождения. Саундерс, слушая это, в душе молил Провидение ниспослать трудности. Внял ли его недобрым пожеланиям тот, кто вершит судьбами агентств? Во всяком случае, они скоро осуществились.

После завтрака довольные туристы с веселыми шутками снова отправились в путь, но характер дороги изменился. Вступив в ущелье Портильо, они начали находить подъем уже не таким легким. Начались бесконечные повороты. Зажатая между крутыми откосами и прорезаемая глубокими оврагами, тропа оказалась усыпанной шлаком и пемзой: мулы то и дело спотыкались.

Скоро подъем стал просто изнурительным. Когда же кончится эта адская тропа?

Но одни повороты сменялись другими, овраги — оврагами, а цель не приближалась. Не обошлось без падений, не имевших, правда, последствий, и это охладило пыл самых выносливых. Многие подумывали, не вернуться ли назад, но пока ни один на это не решался. Первым беглецом стал пастор Кули. Он внезапно повернул поводья и, не оглядываясь, спокойно затрусил на Оротаву.

О, пагубное воздействие примера! Старые леди и джентльмены почувствовали при этом зрелище, как их покидает мужество. С каждой минутой число отступников увеличивалось. Уже растаяла добрая треть каравана, когда часа через два утомительного восхождения взорам самых стойких предстал пик Тенерифе, дотоле скрывавшийся за поворотами. Они вступили на небольшое плато горы Эстансия-де-ла-Сера.

В светлом одеянии из пемзы, испещренном черными потоками лавы, пик, вершину которого закрывали облака, одиноко возвышался правильным конусом посреди необозримой равнины. Обращенные к нему горы, как бы молитвенно склонившись перед своим господином, образовали округлые границы равнины. И только на западе гряда гор ломалась, оседала, и там блестело на солнце далекое море.

Это возвышенное зрелище решило судьбу экскурсии. Раздались возгласы «ура». Томпсон скромно раскланялся. Он полагал, что снова вернулись прекрасные времена, когда колонна подчинялась ему беспрекословно. Разве не завоевал он снова всеобщее расположение?

Администратор обратился к туристам.

— Господа,— его рука, казалось, преподносит всем в дар колоссальный конус горы,— вы можете еще раз убедиться, что агентство, смею вас заверить, идет на любые расходы ради клиентов. Если вам будет угодно, мы соединим приятное с полезным, и господин профессор Морган расскажет немного о панораме, которой мы имеем счастье любоваться.

Робер, весьма удивленный этим неожиданным предположением, тотчас напустил на себя строгий вид, вид «чичероне»[114], как он мысленно выражался.

— Дамы и господа,— обратился он к туристам, образовавшим круг,— перед вами равнина Лас-Канадас, бывший кратер, заполненный вулканическими породами. В центре кратера накопилось столько вулканического шлака, что образовался пик Тейде, достигающий тысячи семисот метров высоты. Вулканическая деятельность затихла, но не прекратилась. Вы сейчас увидите у оснований конусов дымовые трещины для выхода подземных сил. Туземцы называют их «Ноздри вулкана».

Пик Тенерифе достигает высоты трех тысяч восьмисот восьми метров. Это самый высокий вулкан на земном шаре. Такие размеры не могут не поражать воображение. Первые европейские путешественники считали Тенерифе самой высокой вершиной мира и приписывали ему более пятнадцати лье в высоту. Гуанчи, коренное население островов, обожествляли вулкан. Они поклонялись ему, приносили в жертву обитающему в глубине кратера злому духу Гуайате тех, кто нарушил слово или совершил нехороший поступок.

— Уж не рассчитывает ли мистер Томпсон туда подняться,— прервал Моргана хриплый голос; по неповторимым интонациям каждый узнал Саундерса, и все почувствовали неловкость. Робер замолчал, а Томпсон не счел уместным просить его о продолжении. По знаку администратора Игнасио Дорта объявил отправление. Туристы двинулись к равнине Лас-Канадас.

Переход начали бодро. Размеры равнины казались не такими большими, и никто не сомневался, что путники достигнут основания конуса менее чем за полчаса. Однако полчаса прошло, а цель приблизилась мало. Уверенность, что путешественники вот-вот дойдут до конуса, оказалась иллюзией, до него еще далеко.

К тому же под ногами были сплошные бугры и расщелины, а из растительности попадались лишь редкие, скудные рощицы ретамас[115].

— Господин профессор,— спросил у Робера один из туристов,— сколько потребуется времени, чтобы пересечь это ужасное плоскогорье?

— Около трех часов, сударь,— ответил Робер.

Туристы призадумались.

— А после перехода через плоскогорье на каком расстоянии мы будем от вершины? — снова спросил обеспокоенный турист.

— Около тысячи пятисот метров по вертикали,— лаконично ответил Робер.

Надо признать, что прогулка уже не казалась приятной. На этой высоте становилось прохладно, хотя солнце в разреженном воздухе светило ярко. Туристы, подогреваемые спереди и охлаждаемые сзади, весьма сдержанно оценивали подобную компенсацию.

Наши путешественники постепенно начинали испытывать все большие неудобства. Еще более ослепительная, чем снег, пемза, по которой они ступали, отражала лучи солнца как зеркало, причиняя боль глазам. Роже, прихватив по совету Робера несколько темных очков, смог оградить себя и американок от возможных неприятностей. Но мало кто из попутчиков принял подобную предосторожность. В результате начавшаяся у многих офтальмия[116] вынудила их отступить. Призадумались и другие; цель все еще казалась далекой, и вот большая часть всадников, не то опасаясь за зрение, не то из-за усталости, благоразумно повернула назад на Оротаву.

Робер шел во главе каравана рядом с Игнасио Дортой. Задумавшись, он за все три часа перехода через равнину не произнес ни слова. И лишь после того, как достигли вершины Белой горы, крайнего отрога пика, высотой в две тысячи четыреста метров, он оглянулся. И увидел, насколько уменьшился караван. Теперь он состоял, самое большее, из пятнадцати туристов. Численность погонщиков также претерпела пропорциональное уменьшение.

— Английский караван,— прошептал Роже на ухо своему другу,— безусловно, представляет собой тело, имеющее самую низкую температуру плавления. Беру на заметку это наблюдение из области химии.

— В самом деле! — засмеялся Робер.— Но я полагаю, что процесс закончился.

Однако события вскоре доказали обратное. Теперь надо было идти на штурм конуса по тропе такой крутизны, что лошади и мулы, казалось, не смогут удержаться. Многие бесстрашные туристы при этом зрелище отступили и под предлогом крайней усталости решительно заявили о своем желании возвратиться в Оротаву самым кратким путем. Напрасно Томпсон настаивал, напрасно изощрялся в красноречии, он встречал лишь энергичное сопротивление, выраженное отнюдь не самым любезным образом.

Предпринимать подобную экскурсию было безумием. Мог ли здравомыслящий человек предложить такое не профессиональным альпинистам, а обыкновенным людям?

Раскаиваясь в том, что три часа назад поверили в успешное завершение экскурсии, путешественники смеялись над собой: как они допустили мысль, что Томпсон способен на разумные действия?

Пришлось отпустить разочарованных, предоставив им часть проводников и лошадей, груженых провизией. После этого Томпсон незамедлительно начал восхождение, не дав своим оставшимся сторонникам времени опомниться.

Разумеется, в первом ряду фигурировал Ван Пипербум из Роттердама. Он словно тень в течение двух недель ни на шаг не отставал от своего начальника. Возможно, таким образом он намеревался отомстить Томпсону. Чрезвычайно раздраженный администратор не мог отделаться от этого живого упрека. Когда он шел, Пипербум следовал за ним по пятам, когда говорил, голландец смотрел ему в рот. Передышка наступала лишь в ночные часы.

На сей раз, как и всегда, Пипербум был на своем месте. Его мул мог бы жевать хвост томпсоновского мула.

Если седок и верховое животное, вопреки старой поговорке, не всегда одна скотина, то еще более верно то, что у них две головы, то есть различные и нередко противоположные желания. И если Пипербум собирался карабкаться за своим вожатым по склону горы до самой вершины, то его мул придерживался другого мнения. Пройдя десять шагов, он категорически отказался сделать одиннадцатый. Животное находило свою ношу слишком тяжелой.

Исчерпав все физические и словесные доводы, проводники ухватили упрямца за удила, но он, по-видимому, принял бесповоротное решение и не поддавался. Наконец мулу надоели вольности по отношению к нему, и он проявил недовольство открыто, сбросив седока на землю. Пипербум волей-неволей вынужден был покинуть своего начальника и отправиться назад в сопровождении проводника, двух погонщиков и лошади, в то время как его более удачливые товарищи продолжали восхождение.

Их осталось всего девятнадцать: три проводника, восемь погонщиков, четыре оставшихся лошади и восемь путешественников, а именно: Томпсон, чье положение обязывало показывать пример выносливости, Робер, Роже де Сорг, Элис с сестрой, Джек Линдсей, Саундерс и Гамильтон. Что касается леди Гамильтон и мисс Маргарет, то они давно уже должны были быть в Оротаве вместе с Тиггом, галантно предложившим их сопровождать. Ах! Если бы мисс Мери и мисс Бесс Блокхед могли все это видеть! Они предпочли бы, чтобы неблагодарный взошел на вершину пика и бросился в кратер, чем стал бы поклонником соперницы!

В этой поредевшей колонне Робер занимался своими обычными обязанностями. Заметив, что Джек и американка оказались на тропе друг за другом, он энергично взнуздал мула, слегка задев Элис. Она, словно угадав побуждение молодого человека, не обратила внимания на эту несколько нервозную поспешность, а спокойно пропустила его и оказалась позади своего верного защитника.

Джек Линдсей также заметил маневр Робера, но, как и его невестка, не подал виду. Только легкое подергивание лица выдало его тайный гнев, но он продолжал подниматься по склону, будто не видел соперника, который следует за ним.

Восхождение было изнурительным. Каждый шаг по рыхлой, обваливающейся почве давался с трудом. Когда в шесть часов вечера, после двухчасового тяжелого подъема раздался наконец сигнал привала, люди и животные были утомлены до предела. Они добрались до Альта-Висты, выступа на конусе, где находилась хижина для рабочих, добывающих серу. Там предстояло заночевать.

Прежде всего путники воздали должное превосходному обеду, обильному из-за небольшого числа едоков, затем принялись устраиваться на ночлег. Становилось свежо. Термометр показывал не более трех градусов выше нуля. Крыша над головой казалась совершенно необходимой. Но вряд ли Элис и Долли согласились бы на пристанище, уже занятое рабочими. Этому соседству они явно предпочитали ночевку на холоде.

Робер все же постарался избавить дам от неудобств. По его распоряжению поставили палатку, и через несколько минут там запылал огонь.

День быстро клонился к закату. В восемь часов на море легла тень. Она надвигалась на берега, крутые откосы и горы со скоростью экспресса. Равнина Лас-Канадас погрузилась во тьму. И только по-прежнему сверкал пик, выступая из бездны. Солнечный шар достиг океана. В то же время огромная конусообразная тень, отбрасываемая пиком, заиграв всеми тонами, стала удлиняться. И вот светлой стрелой промелькнул в потемневшем воздухе последний луч.

Элис и Долли сразу же удалились в палатку. А Роберу и Роже так и не удалось заснуть в хижине из-за одолевавших их полчищ насекомых. Рабочим же они, казалось, совсем не мешали. Друзьям, однако, удалось согреться, разведя костер.

К двум часам ночи, когда отвратительные паразиты досыта напились крови, путешественники наконец заснули, но очень скоро были разбужены сигналом подъема. Чтобы подняться на вершину к восходу солнца, нельзя было терять время. Уважение к истине требует признать, что двое туристов, не желая подыматься, поначалу упорно затыкали уши.

Барон сэр Джордж Гамильтон поступить иначе просто не мог. Для того, чтобы заставить этого педантичного туриста нарушить программу, требовалась действительно серьезная причина. На сей раз он и в самом деле оказался не в состоянии подняться. Как мог он карабкаться на вершину, если малейшее движение причиняло ему жесточайшие страдания? Ночная прохлада пагубно повлияла на его благородные суставы. Ревматизм, начавшись на Гран-Канарии, стал просто драмой на Тенерифе.

Второй альпинист отступил по другим причинам. У него было прекрасное здоровье, и самые высокие соображения требовали, чтобы он показывал пример мужества. Но никаких доводов не существует для крайне утомленного человека, а Томпсон был измучен до предела. Поэтому на призывы Игнасио Дорты он отвечал лишь нечленораздельным мычанием и позволил своим немногочисленным подопечным уйти без него.

Самые трудные, преодолеваемые только пешком, пятьсот тридцать пять метров, отделяющих вершину от выступа Альта-Виста, нашли мужество штурмовать лишь шесть альпинистов. Они осторожно ступали по осыпающемуся склону, с каждым метром становящемуся все круче. В непроглядной тьме проводники освещали путь сосновыми факелами. Холод усиливался, температура упала ниже нуля. Отважные туристы с трудом переносили ледяной ветер, бивший в лицо. После двух часов изнурительного восхождения достигли Рамблеты — маленького круглого плато недалеко от вершины.

Скоро стало очевидно, что Саундерс не сможет пройти эти оставшиеся метры. Едва дотащившись до Рамблеты, он сразу рухнул на землю и оставался неподвижен, невзирая на уговоры проводников. Его крупное, сильное тело изнемогало. Мощным легким не хватало воздуха. Игнасио Дорта успокоил встревоженных спутников.

— Всего лишь горная болезнь,— пояснил он.— Пройдет, как только господин спустится вниз.

Не беспокоясь больше за больного, пятеро остальных возобновили восхождение, оставив с ним одного проводника. Но конец пути всегда самая трудная его часть. На склоне под углом в сорок пять градусов каждый шаг опасен, путь преодолевается медленно и с огромным напряжением. В разреженном воздухе каждое движение требует усилий.

На последнем отрезке пути пришлось в свою очередь признать поражение и Джеку. Теряя сознание, сотрясаемый ужасными приступами рвоты, он упал. Его спутники, шедшие впереди, ничего не заметили и, не останавливаясь, продолжали идти дальше. Возле побежденного туриста остался лишь последний проводник.

Пятьюдесятью метрами выше настала очередь Долли; Роже, сразу поняв ее состояние, посоветовал ей отдохнуть. Его одобрительный взгляд следил за Элис и Робером, которые под руководством Игнасио Дорты достигли наконец вершины.

Несмотря на темноту, им удавалось как-то различать землю под ногами.

Проводник куда-то исчез. Элис и Робер укрылись в углублении скалы. Ледяной воздух внезапно потеплел. Вскоре посветлело, и тут они обнаружили, что нашли прибежище у зиявшего перед ними кратера вулкана метров сорок глубиной. Со всех сторон поднимались струи газа. Пористая, горячая земля была усеяна пробоинами, откуда вырывались сернистые испарения.

Элис и Робер, стоя в трех шагах друг от друга, любовались рдеющим от зари горизонтом. В религиозном экстазе они глазами и душой отдавались открывающемуся перед ними ни с чем не сравнимому зрелищу. Вокруг жужжали мухи и пчелы, стремительно носились быстрые вьюрки. Робер заметил у своих ног фиалку, робко притаившуюся под бархатистыми листьями. Он сорвал этот удивительный цветок, распустившийся на высоте, где никакой другой представитель растительного мира не смог бы выжить, и преподнес его своей спутнице. Она молча приколола его к корсажу.

Дневной свет вспыхнул как-то внезапно. На горизонте поднималось пылающее солнце, похожее на металлический шар, раскаленный добела. Ярко загорелась вершина, и тут же на нее опустилась тень. Показались Альта-Виста и равнина Лас-Канадас. И внезапно, как если бы разорвалась пелена, под небом вновь засверкало море.

Тень от пика ложилась на море удивительно правильным конусом, ее острие почти касалось острова Гомеры. Дальше к югу, несмотря на расстояние в сто пятьдесят километров, четко вырисовывались острова Иерро и Пальма. А к востоку в сиянии зари возвышался Гран-Канария. Его столица Лас-Пальмас скрывалась на противоположном берегу. Виднелись также Ислета и порт де-ла-Лус, где три дня назад «Симью» стоял на якоре.

У основания Тейде широко раскинулся остров Тенерифе. Косые утренние лучи подчеркивали неровности рельефа, нагромождения бесчисленных вершин, дикие ущелья и долины, где в этот час просыпались деревни.

— Как это все прекрасно! — прошептала Элис после долгого созерцания.

— Как прекрасно! — эхом отозвался Робер.

Слова, прозвучавшие во вселенской тиши, спугнули очарование. Американка и француз одновременно повернулись друг к другу. И тут Элис заметила отсутствие Долли.

— Где моя сестра? — спросила она, словно пробуждаясь ото сна.

— У мисс Долли легкое недомогание,— сказал Робер,— она с господином де Соргом остановилась немного ниже. Если угодно, я могу им помочь.

Робер хотел идти назад. Но Элис жестом остановила его.

— Не надо,— сказала она,— останьтесь.

После нескольких минут молчания она заговорила с легким смущением, не свойственным ее решительному характеру:

— Я рада, что мы одни. Мне нужно вам сказать… вернее, поблагодарить вас.

— Меня, сударыня? — воскликнул Робер.

— Да,— продолжала Элис.— Я заметила, что вы окружили меня особым попечением, и поняла его причину. Поверьте, это покровительство для меня драгоценно, но я хочу, чтобы вы знали… Я не так уж беспомощна. Я поняла, что произошло на Мадейре.

Робер растерянно молчал. Элис его предупредила:

— Не отвечайте. Я сказала то, что должна была сказать. Мы оба владеем постыдной тайной, но я знаю, она будет сохранена.

После небольшой паузы она произнесла с нежностью в голосе:

— Разве теперь я не обязана вам своей жизнью?

Робер сделал протестующий жест.

— Как, вы пренебрегаете моей дружбой? — шутливо спросила Элис.

— Дружба недолговечна,— грустно ответил Робер.— Через несколько дней корабль бросит якорь в Темзе, и каждый из нас последует своим путем.

— Это правда,— сказала взволнованная Элис.— Судьба нас, возможно, разлучит, но нам останутся воспоминания.

— Они так быстро растают в тумане времени!

Элис промолчала, устремив взгляд вдаль.

— Должно быть, жизнь была к вам очень сурова,— наконец промолвила она,— если эти слова верно передают вашу мысль. Может быть, вы одиноки и потому так мало доверяете людям? У вас нет родителей?

Робер отрицательно покачал головой.

— Нет друзей?

— Раньше были,— с горечью ответил Робер.

— А теперь разве у вас их нет? — возразила Элис.— Неужели вы в самом деле настолько слепы, что отказываете в этом звании господину де Соргу, моей сестре и мне?

— Вам, сударыня! — задыхающимся голосом воскликнул Робер.

— Очевидно, вы не дорожите дружбой, которую вам предлагают,— продолжала Элис, не обращая внимания на то, что ее перебили.— Я спрашиваю себя, уж не провинилась ли я в чем-нибудь перед вами?

— Неужели это возможно? — искренне изумился Робер.

— Не знаю,— ответила Элис.— Но совершенно ясно, что с тех пор, как произошло только что упомянутое мною событие, вы отдалились от нас. Мы с сестрой не можем этого понять, а господин де Сорг порицает ваше поведение и не находит ему объяснения. Может, в самом деле вас кто-нибудь ненароком обидел?

— Что вы, сударыня,— сконфуженно запротестовал Робер.

— Тогда я не понимаю…

— Потому что здесь нечего понимать,— живо отозвался Робер,— вопреки вашим предположениям, я остался прежним. Единственная разница между тем, что было вначале, и тем, что сейчас, состоит в том, что благодаря случайному событию я вызвал к себе интерес. Скромный переводчик об этом не мог и мечтать.

— Вы для меня не переводчик,— ответила Элис, и щеки ее слегка порозовели.— Ваше объяснение неубедительно. Признайте же, что вы нас избегаете, меня, мою сестру и даже господина де Сорга?

— Это правда,— сказал Робер.

— Тогда я спрашиваю снова: почему?

Вопрос привел Робера в смятение. Но он овладел собой и сказал откровенно:

— Я руководствуюсь в поведении своим положением, и это требует от меня сдержанности. Могу ли я игнорировать дистанцию, разделяющую нас?

— Это не довод,— нетерпеливо сказала Элис,— какое значение для нас троих имеет дистанция, о которой вы говорите?

— Мой долг о ней помнить,— решительно заявил Робер,— не злоупотреблять великодушным чувством благодарности и не позволять себе вольности, это может быть превратно истолковано.

Элис покраснела, и сердце ее забилось. Ей показалось, будто она вступила на раскаленную землю. Но что-то неудержимо побуждало ее довести опасный разговор до конца.

— Я не понимаю, что вы хотите этим сказать,— произнесла она несколько надменно,— и не знаю, чье мнение вас так страшит.

— А если только ваше, сударыня? — невольно воскликнул Робер.

— Мое!

— Да, ваше, сударыня. За пределами «Симью» у нас слишком разные судьбы, чтобы они могли пересекаться, не вызывая кривотолков. Что сказали бы обо мне в обществе и что сказали бы вы сами, если бы я когда-нибудь дал вам повод думать, что я осмелился, что я смею…

Робер внезапно осекся, удержав усилием воли роковое слово, которое поклялся не произносить. Но, может быть, он замолчал слишком поздно и сказал достаточно, чтобы миссис Линдсей поняла?

Если Элис в самом деле угадала готовое вырваться слово, то, надо полагать, оно ее не испугало. Оказавшись по своей воле в сложном положении, она смело пошла до конца, не прибегая к уловкам. Она храбро повернулась к Роберу.

— Ну так что же? — сказала она решительно.— Договаривайте.

Роберу показалось, что земля уходит у него из-под ног. Остатки прежней решимости исчезли. Еще секунда, и его переполненное сердце вот-вот выплеснет свою тайну. Но тут недалеко от него покатился камень, и в разреженном воздухе раздался кашель. Почти тотчас же появился Роже, поддерживая изнемогающую Долли. За ними следовал Игнасио Дорта, он спустился, чтобы помочь молодым людям завершить восхождение.

Роже с первого взгляда заметил смущение своих друзей и понял, что произошло. Однако не подал виду, и лишь еле заметная улыбка пробежала по его усам, когда он показывал Долли развернувшуюся перед ними необозримую панораму.

Глава VI АВАРИЯ ПРОИСХОДИТ ВОВРЕМЯ

Одиннадцатого мая в десять утра «Симью» покинул порт Оротавы. В программе отплытие значилось седьмого мая в шесть часов утра. Но поскольку запаздывали на четыре дня, Томпсон не стал делать проблемы из-за четырех часов. В сущности, это не имело значения, ибо они пускались в обратный путь, а продлить отдых всегда приятно.

Теперь каждый поворот винта приближал корабль к набережной Темзы, и администратор старался всячески задабривать клиентов, ведь некоторые могли стать его врагами. За семь дней плавания многое можно сделать, чтобы привлечь людей на свою сторону. Стоянок больше не предвидится, а на борту корабля не должно быть неприятностей.

Пассажиры вполне оценили любезность и деликатное внимание администратора. В тот день все долго спали. Никто не вышел из каюты, когда «Симью» снялся с якоря.

Томпсон распорядился начать «кругосветное плавание», что было с его стороны еще одним проявлением заботы о подопечных. Прежде чем капитан возьмет прямой курс на Англию, туристов ждут очаровательные прогулки: они пройдут между Тенерифе и островом Гомерой, обогнут Иерро, затем приблизятся к Пальме, где и заночуют. Ибо даже самый требовательный пассажир не сможет заставить Томпсона замедлить ход солнца. После прощального обзора Канарских островов путешественники с большим удовольствием увидят перед собой на следующее утро открытое море.

Склянки оповестили о завтраке как раз в то время, когда, в соответствии с новой программой, «Симью» шел вдоль западного берега Тенерифе с предписанной скоростью в двенадцать узлов.

За столом собрались немногочисленные сотрапезники, так как из-за усталости или по какой-то другой причине многие пассажиры не вышли из кают.

Спуск с пика прошел накануне быстрее и легче, чем подъем. И лишь четырем покорителям вершины предстояло преодолеть некоторые трудности. Если до Альба-Висты они скользили по наклонной плоскости, то потом пришлось вновь оседлать мулов и двигаться по извилистой тропе, при этом спуск оказался значительно опаснее подъема. Однако после того как дошли до равнины Лас-Канадас, дорога выровнялась, и в конце концов восемь смельчаков в полном здравии появились на борту «Симью».

Неудивительно, что наши альпинисты нуждались в длительном отдыхе, чтобы восстановить силы.

Накануне капитан Пип оказался свидетелем того, как туристы поочередно возвращались на борт. До полудня прибыли первые беглецы, через некоторое время последовали другие, и наконец последним, в семь часов вечера, стал Пипербум, целый и невредимый, страдающий разве что от своего непомерного аппетита.

Вскоре, однако, у возвратившихся появились разные недуги. Дело в том, что усталость измеряется не столько проделанной работой, сколько затраченными усилиями. У каждого обнаружилась своя болезнь. У одного — ломота, у другого — офтальмия, у третьего — сильный насморк из-за ледяного горного ветра. Но болезни эти не были опасными, ибо не прошло и часа, как туристы начали вылезать из своих убежищ. «Симью» тем временем огибал косу Тено на западной стороне Тенерифе.

Вскоре показался остров Гомера. Корабль приблизился к нему и прошел вдоль Гомеры около трех миль. К двум часам миновали Сан-Себастьян, столицу острова, город, хотя и непривлекательный на вид, но связанный с важными событиями. Именно отсюда 7 сентября 1492 года Христофор Колумб отважно устремился вперед, навстречу неизведанному. И через тридцать четыре дня бессмертному путешественнику суждено было открыть Америку.

Несколько поворотов винта — и вот уже показался Иерро, отделенный от Гомеры проливом в двадцать две мили.

Этот самый южный остров архипелага находится в стороне от торговых путей и обязан своей относительной известностью лишь географической особенности: в течение долгого времени его меридиан служил эталоном. Долгота различных пунктов мира измерялась в градусах к востоку или к западу от Иерро.

Помимо этой специфической особенности, остров славился дикой и неприступной красотой. Поэтому Томпсон распорядился плыть в обход.

Иерро, передовой страж архипелага, не так высок, как Тенерифе, Пальма и Гран-Канария, но более суров, чем эти земли. Со всех сторон остров вздымается вертикально, как скала, на высоту более тысячи метров над морем и считается недоступным. На этой несокрушимой стене нет ни расселины, ни единого выступа.

Поэтому большинству островитян пришлось обосноваться вдали от берегов, ибо немногие корабли решаются подвергать себя опасности: можно наскочить на рифы[117] у подступов к острову или стать жертвой бурных течений и опасных ветров, делающих навигацию здесь весьма затруднительной.

Сейчас для парохода эти ветры и течения не представляли опасности. «Симью» мог спокойно следовать вдоль мрачного берега. Дикое величие этих скал не нарушалось ни деревьями, ни жилищами.

На северо-западе за островом Гомерой возвышался пик Тенерифе, весь укутанный облаками. Он открывал взору вершину, добраться до которой удалось лишь немногим. В половине седьмого пик исчез за мысом Рестинга. Туристы в последний раз проводили взглядом эту удивительную гору. Увидеть ее больше не суждено. Капитан постепенно поворачивал корабль на север. Теперь они уже окончательно направляются домой.

В семь вечера все собрались за ужином. На почетном месте, согласно этикету[118], восседал Томпсон, капитан сидел напротив, а пассажиры на своих обычных местах. Море было спокойное, еда вкусная, все, казалось, свидетельствовало о том, что достойная трапеза возвещает эру всеобщего примирения. Однако в салоне царило тревожное молчание.

Робер и Элис испытывали неловкость. На вершине Тейде они сказали друг другу и слишком много, и слишком мало, и никто из них не осмеливался возобновить разговор. У Робера больше не было предлогов уединяться. Он был молчалив, а Элис задумчива. Роже, краешком глаза наблюдавший за ними, не мог понять, что происходит.

«Вот так влюбленные!» — иронизировал он про себя.

Ведь эта пара была в явном смущении, когда они с Долли поднялись на вершину пика, на сей счет он не мог обмануться. Но их теперешнее отступление от завоеванных позиций очевидно. Роже приходил к досадному заключению, что он несколько поспешил тогда нарушить их уединение.

Другие туристы, каждый по своей причине, тоже были в плохом настроении. Над пароходом витал какой-то гнетущий дух.

Мрачен был и Джек Линдсей. Но разве это не обычное его состояние? Он с яростью перебирал в памяти произошедшие накануне события. Почему же, несмотря на переполнявшую его ненависть, он вынужден был ничего не предпринимать? Не довольствуясь догадками, он жаждал все знать про невестку и француза.

Его охватывали приступы безумного гнева. Если бы он мог одним ударом проломить этот проклятый корабль! С каким восторгом низвергнул бы он своих спутников и себя в пучину моря, ради удовольствия погубить невестку и ее ненавистного спасителя!

Но если дурное настроение Джека было объяснимо, отчего же тогда скучали остальные? Почему после полудня не собирались группами, как в начале путешествия? Почему, проплывая мимо острова Иерро, не обменивались впечатлениями?

Потому, что они утратили надежду на лучшее — самое драгоценное благо, заменяющее все другие. До сих пор они надеялись, что предстоящие впечатляющие экскурсии, уютные гостиницы, приятные прогулки вознаградят их за то, что было так неудачно поначалу, и это помогало им переносить все невзгоды. Теперь книга прочитана. Путешествие не таило более никаких неожиданностей, и люди были разочарованы до крайности. Каждый испытывал унижение от сознания, что его обманули.

В глубине души Саундерс наслаждался затянувшимся молчанием. Он чувствовал его скрытую наэлектризованность. Несомненно, назревала гроза, и он заставит ее разразиться. Он ждал лишь благоприятного повода, и такой повод вскоре представился.

Саундерс время от времени позволял себе язвительные замечания, не встречавшие, впрочем, отклика. Но вот его рыщущий взгляд обнаружил, что два соседних места пусты.

Двое благородных пассажиров уехали в Англию во время стоянки в Лас-Пальмасе, подумал он поначалу. Но, приглядевшись повнимательней, убедился, что ошибается. Незанятые места принадлежали молодой чете. По своему обыкновению, они высадились на берег сразу, как только прибыли в Санта-Крус.

Саундерс тотчас заметил это вслух и спросил об отсутствующих пассажирах. Никто их не видел.

— Может быть, они заболели? — предположил Томпсон.

— Почему они должны болеть? — раздраженно возразил Саундерс.— Их и вчера здесь не было.

— Где же они, по-вашему? — благодушно спросил Томпсон.

— Откуда мне знать? — ответил Саундерс.— Наверно, вы забыли их на Тенерифе.

Саундерс обронил это между прочим. Томпсон пожал плечами:

— Как могли их забыть? Разве у этих пассажиров нет программы?

Тут в разговор вмешался барон.

— Да, что уж и говорить, хороша программа,— высокомерно заявил он.— Объявляет, что «Симью» отчаливает четвертого июня, а не седьмого, да еще из Санта-Круса, а не из Оротавы. И на такую программу можно полагаться?

— Они должны были знать об изменениях,— настаивал Томпсон.— К тому же нет ничего проще, как постучать в дверь их каюты.

Через десять минут мистер Ростбиф сообщил, что каюта пуста. Молодожены исчезли.

Несмотря на свою обычную самоуверенность, Томпсон слегка побледнел; на этот раз дело принимало серьезный оборот. Получить с людей стоимость поездки, а потом спокойно потерять их по пути,— английский суд, конечно, не одобрит подобное событие.

— Есть только одна возможность…— сказал он после минутного размышления.— Если господа не будут возражать, мы вернемся в Санта-Крус. Благодаря одному маневру, это нас не слишком удалит с нашего пути, а завтра утром…

Его слова были прерваны воплем негодования. Все пассажиры кричали разом. Продлить на ночь, даже на один час поездку в обществе Главного Администратора,— нет, это немыслимо! Итак, искра вспыхнула, вот-вот разразится гроза! Что касается грома, Саундерс взял это на себя.

Он кричал громче всех, шумно жестикулируя:

— Черт возьми! Мы не виноваты в том, что вы забываете своих пассажиров, как какой-нибудь носовой платок. Вернуться! Неплохо придумано! Нам пришлось бы проделать слишком длинный путь, если бы мы стали искать все, что вы обронили по дороге! Например, обязательства, которые вы растеряли на Канарских и Азорских островах… на Мадейре! Но мы отыщем их в Лондоне,— прибавил он страшным голосом, изо всех сил ударяя по блокноту.

Томпсон поднялся и вышел из-за стола.

— Сэр, вы говорите со мной недопустимым тоном,— сказал он, пытаясь принять позу оскорбленного достоинства.— Позвольте мне удалиться.

Навряд ли оскорбления проникали сквозь толстокожего Томпсона. Его кожа, во всех отношениях нормальная, превращалась в панцирь при уколах подобного рода. Но он понимал, что выпады Саундерса могут привести к неблагоприятным последствиям именно в тот момент, когда примирение так необходимо. Нужно во что бы то ни стало наладить спокойствие. И нескольких вкусных обедов будет достаточно, чтобы вернуть расположение клиентов.

Но он плохо знал своего врага. Саундерс неотступно следовал за ним по верхней палубе, а за Саундерсом — пассажиры. Одни были раздражены, другие, среди них Роже и американки, забавлялись. Но все одобряли если не форму, то содержание разоблачительных выступлений Саундерса.

— Да, сэр,— снова заговорил преследователь, оттеснив в угол несчастного администратора и тыча ему под нос блокнот,— мы их разыщем в Лондоне, ваши обязательства, и суд даст оценку всем превосходным штучкам агентства. Я выставлю счет. Я докажу, что вы из скаредности вынудили меня потратить деньги сверх цены за место в общей сумме двадцать семь фунтов стерлингов девять шиллингов и пять пенсов, которые должны были остаться в моем кармане. Я расскажу о том, как тонула миссис Линдсей, о лавине на Сан-Мигеле, о завтраке в Орте, о ревматизме у сэра Гамильтона, о радикулите у мистера Блокхеда…

— Позвольте! Позвольте! — задыхаясь запротестовал Блокхед.

— …о смрадных гостиницах, обо всех так прекрасно организованных прогулках и экскурсиях. Не забуду упомянуть об этом безумном восхождении на пик Тенерифе, в результате чего большая часть пассажиров заболела, а самые рьяные нахватались блох!

— Браво, браво! — закричали присутствующие, заходясь от мстительного смеха.

— Именно так я и поступлю,— продолжал, пустившись во весь опор, Саундерс.— Ну а теперь вот что я вам скажу, сэр: вы нас обокрали.

Дело решительно принимало опасный оборот. Ярость противника и его слова заставили Томпсона защищаться. И он запротестовал.

— Сэр, я нахожу ваше поведение нетерпимым. Поскольку, по вашим словам, вы должны обратиться в суд, соблаговолите подождать его решения и избавить меня от подобных сцен. С первого дня отплытия я постоянно с вами сталкиваюсь. Если бы вас здесь не было, никто не говорил бы, что недоволен. Что вам от меня нужно? В конце концов, мистер Саундерс, мы с вами незнакомы.

— Напротив, вы меня прекрасно знаете.

— Я?

— Да, вы. Моя фамилия отнюдь не Саундерс,— внятно вымолвил он.

— Ба! — произнес Томпсон, удивленно глядя на врага.

— Моя фамилия Бейкер,— закричал тот.

— Бейкер?!

— Да, сэр, Бейкер, директор туристического агентства, к счастью, не имеющего никакого отношения к вашему.

Ошарашенные пассажиры замолкли, глядя на Бейкера, ожидавшего реакции на свои слова.

Разоблачение должно было, по мысли его автора, убить Томпсона наповал, однако, напротив, оно вернуло ему уверенность.

— Ах вот как, Бейкер! — насмешливо повторил он.— Теперь все объясняется! Подумать только, я придавал значение вашим непрестанным обвинениям, а это всего-навсего конкуренция.

Томпсон с презрительным высокомерием махнул рукой.

Бейкер,— отныне он будет называться своей подлинной фамилией,— сделал такое свирепое лицо, что деланное спокойствие Главного Администратора сразу испарилось.

— Здесь я такой же пассажир, как и остальные, и вместе с ними имею право утверждать, что меня обокрали!

— Но зачем же вы здесь? Что вас заставило сюда явиться? — в сердцах спросил Томпсон.

— Вот как,— ответил Бейкер,— неужели вы думаете, что мы спокойно позволим себя разорить? Зачем я здесь? Чтобы увидеть своими глазами, что скрывается за непомерными скидками шутников вроде вас. К тому же я рассчитывал и на другое удовольствие. Вам, конечно, известна история одного англичанина, который следовал за дрессировщиком в надежде увидеть, как того сожрут дикие звери? Так вот! Так же поступаю и я.

Томпсон сделал гримасу.

— Разница между этим англичанином и мной в том, что я намерен и сам здесь поживиться. Знаете ли вы, что, если бы я не сдерживался, я бы вызвал вас на боксерский поединок.

Вокруг двух бойцов уже раздавались восклицания «браво!». Подбадриваемый криками, Бейкер принял классическую позу и сделал пробный выпад. Томпсону захотелось отойти назад. Но как пробить людской барьер, окружавший его со всех сторон?

— Господа! Господа! — взывал он.

Бейкер же продолжал наступать и, по-видимому, собирался перейти от слов к делу.

Но в этот момент корабль содрогнулся, раздался оглушительный свист.

Все, в том числе воюющие стороны, оцепенели. К свисту примешивались крики о помощи. Через наружные шланги машины повалил густой пар. Винт остановился.

Что произошло?

Капитан Пип бросился выяснять, в чем дело. Он направился в машинное отделение, но тут на палубу выпрыгнул кочегар и с криком снова исчез. Затем вылез другой кочегар, потом третий, оба живые и невредимые. Первого кочегара долго не было. Он появился, вернее, его вынес мистер Бишоп. У кочегара оказался сильный ожог всего тела.

Когда пострадавшего уложили на палубе, в недосягаемости от пара, продолжавшего с шумом вырываться из машинного отделения, мистер Бишоп выпрямился. И все увидели, что его лицо и грудь сильно обожжены. Но механик, казалось, этого не замечал, он повернулся к капитану.

— Что случилось, сэр? — спросил тот спокойно.

— Авария. Я говорил вам, капитан, что из старого не сделаешь новое. Лопнул котел, к счастью, только у основания, и потушил огонь.

— Устранимо ли повреждение?

— Нет, капитан.

— Все, сэр,— сказал капитан Пип.

Пока пассажиры хлопотали возле пострадавших, он поднялся на мостик и обычным голосом скомандовал:

— Отдать грот![119] Отдать кливер![120]

Затем взглянул на мистера Бишопа, на кочегара,— их в обморочном состоянии уносили в каюты,— и обернулся к Артимону. Последнего никакое происшествие не заставило бы покинуть свой пост. Капитан посмотрел на Артимона, Артимон — на капитана. После этого обмена знаками взаимной симпатии капитан особенным образом подмигнул, как делал это в серьезных обстоятельствах, и, осторожно сплюнув в море, сказал:

— Клянусь всеми святыми, сударь, ну и в переделку же мы попали!

Глава VII В ДРЕЙФЕ

На следующий день, двенадцатого июня, в восемь часов утра капитан Пип, сменившись с ночной вахты, навестил мистера Бишопа и пострадавшего кочегара. Больные чувствовали себя лучше. Успокоившись за них, капитан отправился в свою каюту и написал в вахтенном журнале:

«Сегодня 11 июня. Снялись с якоря в десять часов утра. Покинули Оротаву, о. Тенерифе (Канарские острова), держим курс на Лондон (Англия). Отклонился от прямого курса согласно указаниям судовладельца. Взял курс на запад. Обогнул с южной стороны косу Тено. Ознакомились с островом Гомерой. Держим путь на юг. Половина второго — идем на юго-запад; оставили о. Гомеру с правого борта судна. В пять часов прошли вдоль берега острова Иерро. Курс зюйд-тен-вест[121]. В половине седьмого обогнули косу Рестинга острова Иерро (Канарские острова). Экипаж поужинал. В семь часов ужин в кают-компании[122]. В восемь часов на траверзе порта Наос, в пяти милях от берега, лопнул паровой котел в трех дюймах[123] от основания, в результате чего огонь погас. Первый мастер-механик мистер Бишоп, поднимая тяжело раненного и потерявшего сознание кочегара, получил ожог лица и груди. Повреждение котла неустранимо. Развернули все паруса. Корабль идет правым галсом[124]. Пассаты[125]с северо-востока. Давал предписанные в таких случаях сигналы. В половине девятого повернулись одним бортом. Ночью выпустили ракеты, но без результата. В десять часов повернулись другим бортом.

12 июня. В два часа поворот судна. В четыре часа снова поворот. На рассвете на севере показался остров Иерро, расстояние около двадцати миль. Приспустил флаг. Промерял глубину, не встретив дна. Взял курс на зюйд-тен-вест, идем левым галсом к островам Зеленого Мыса».

Поставив на этом точку, капитан растянулся на койке и задремал.

К несчастью, не все пассажиры «Симью» обладали силой духа, позволившей бравому капитану Пипу описать эти чрезвычайные обстоятельства в простых и кратких выражениях. Накануне вечером началась паника. Пассажиры пытались захватить штурмом шлюпки, как будто предстояло неминуемое кораблекрушение. Однако хладнокровие капитана, внушавшего всем доверие, привело их в чувство.

Долгое время большая часть пассажиров оставалась на палубе, обсуждая обстоятельства аварии и размышляя о возможных последствиях. Томпсон у этих людей, разумеется, не пользовался хорошей репутацией. Мало того что он посягнул на кошельки своих клиентов, теперь администратор подвергает опасности еще и их жизни. С непростительной безответственностью он распихал людей,— эти слова мистера Бейкера были совершенно уничтожающими,— по каютам старой развалины, не дожившей до окончания поездки.

Последний инцидент Бейкер, конечно, занес в свой блокнот. Несомненно, это принесло бы солидное возмещение убытков, если бы возможно было сейчас обратиться в английский суд.

Но судьи находились далеко, а потерявшее управление судно окружал океан, равнодушный к самым веским аргументам.

Что теперь будет? Куда пристанет этот беспомощно дрейфующий[126] корабль? Пассажиры начали понемногу успокаиваться, когда увидели, что капитан Пип, стоя на капитанском мостике, как обычно отдает команды. А «Симью», распустив паруса, вновь набрал скорость и взял курс на исчезнувший ночью южный берег Иерро. Завтра они, конечно, пристанут к бухточке у скалы и смогут сесть на какое-нибудь пассажирское судно, совершающее регулярный рейс.

Верхняя палуба постепенно опустела. На «Симью» все спали, когда склянки пробили полночь.

Едва забрезжил рассвет, пассажиры, проснувшись после беспокойной ночи, собрались на палубе. Каково же было их разочарование, когда они увидели, что берег, куда они надеялись причалить, находится почти в двадцати милях к северу!

И лишь вид капитана Пипа, продолжавшего как ни в чем не бывало расхаживать по капитанскому мостику, придал им немного мужества. Но когда пассажиры заметили, что земля продолжает все больше удаляться, их вновь охватила тревога. Они немного оживились, услышав приглашение капитана собраться в большом салоне и выслушать его сообщение.

Салон заполнился мгновенно. Взволнованный гул при появлении капитана тотчас смолк.

Он четко обрисовал ситуацию в нескольких словах:

— «Симью», лишившись паровой машины, может теперь рассчитывать только на паруса. Но пароход не оснащен мачтами, пригодными для такого плавания. Он может использовать лишь ограниченную поверхность парусов. Кроме того, конфигурация[127] его подводной части годится не для всякого курса. Его маневрирование по отношению к ветру очень ограничено. На том курсе, где парусник легко держал бы направление, «Симью» дрейфует и относится в сторону в той же мере, как и идет вперед.

Капитан, хотя и не питал на этот счет иллюзий, решил идти галсами, ибо только таким способом можно приблизиться к Канарскому архипелагу. Всю ночь маневрировали, стремясь продвинуться вперед при помощи северо-восточных пассатов. Но как Пип и предвидел, корабль сильно отклонялся от курса, тем более что его одновременно сносило течением со скоростью приблизительно два узла. Это течение проходило с севера на юг вдоль западного берега Африки.

В таких условиях упрямиться было безумием; следовало воспользоваться течением и ветром, чтобы как можно скорее добраться до любой спасительной гавани[128].

Теперь встал выбор: взять курс на французское владение Сенегал или на острова Зеленого Мыса. Капитан выбрал последнее. Как он объяснил своей аудитории, расстояния одинаковы, но он надеется избежать встречи с африканским берегом: приближаться к нему с ограниченной маневренностью небезопасно.

Впрочем, он не видит оснований для беспокойства. Дует великолепный бриз, и в этом районе пассатов он может продолжаться долго. И в конце концов, речь идет о продлении путешествия, риск же при этом невелик.

Закончив разговор, капитан откланялся, затем, сманеврировав таким образом, чтобы направить корабль по новому курсу, вернулся в свою каюту и перед сном сделал в вахтенном журнале обязательную запись о последних событиях.

Пассажиры продолжали находиться в совершенно подавленном состоянии.

Томпсон выслушал сообщение капитана вместе со всеми. Разумеется, винить во всем происходящем следовало Главного Администратора. Никто в этом не сомневался. Но у него был такой несчастный вид, что никто не решился его упрекнуть. Разве Томпсон не оказался теперь такой же жертвой аварии на корабле, как и остальные?

И вдруг среди озабоченного молчания раздался громкий смех. Все посмотрели на Роже де Сорга, удивленные этим неуместным весельем. Француз так искренне забавлялся происходящим, что даже не заметил недоумения своих спутников.

— О Боже! Дорогой сэр,— обратился он к Томпсону, дружески хлопая его по плечу,— какие невероятные путешествия устраивают английские агентства! Отплыть на Канарские острова на пароходе и подойти к островам Зеленого Мыса на паруснике,— невозможно себе представить более остроумной шутки!

Роже, заражая беспечностью двух американок, направился с ними на верхнюю палубу. А в салоне его смех разрядил нервное напряжение успешнее, чем самые убедительные обещания. Правда, подняться до оптимизма веселого французского офицера пассажиры все же не смогли.

Тревога не исчезала, и надо признать, ситуация в полной мере ее оправдывала. Ведь речь шла не просто о морской прогулке. Кораблю предстояло преодолеть расстояние между Иерро и первым островов Зеленого Мыса почти в семьсот двадцать морских миль. При скорости в пять узлов, которую ему сообщали одновременно течение и неполные паруса, на преодоление этих семисот двадцати миль требуется по меньшей мере восемь дней плавания. А за восемь дней чего только не может произойти в капризных владениях Нептуна![129]

Однако всем пришлось смириться, ибо делу горем не поможешь. Мало-помалу жизнь на борту пошла своим чередом; ее однообразие в положенное время нарушалось едой.

Вопрос о питании приобретал особую важность. Число трапез увеличилось, как это бывает в поезде, скорее от нечего делать, чем из-за большого аппетита. Томпсон не препятствовал этому развлечению и даже трусливо поощрял его, лелея иллюзорную надежду на прощение. Вскоре ему пришлось убедиться в своей недальновидности.

Особенно высоко оценил последнее развлечение Пипербум из Роттердама. Он слышал взрыв котла, присутствовал при сообщении капитана. Понимал ли он, что маршрут изменился? Судя по тому, что голландец стал часто поглядывать то на солнце, то на компас, можно было сделать подобное предположение. Но если он и испытывал какое-то беспокойство, это не отражалось на его аппетите. Пипербум оставался большим поклонником кулинарного искусства. Как ни множились трапезы — завтраки, обеды, чаи, ужины,— он воздавал им должное, поглощая все в неимоверных количествах. Его желудок был поистине бездонным.

Наравне с этой прорвой Джонсон, вероятно, вкушал еще большее блаженство. Он наконец достиг той черты, за которой пьянство становится уже болезнью, но благодаря ловким ухищрениям балансировал на этой грани. Он отказался от появлений на верхней палубе, а если и бывал там, то держался подальше от людей. Он почти все время спал, просыпаясь лишь для очередной выпивки, и употреблял ровно столько, сколько необходимо, чтобы снова заснуть. Ему ничего не было известно ни об аварии, превратившей «Симью» в парусное судно, ни о новом маршруте. А если бы он и узнал об этом, то не испытал бы никаких эмоций. Разве на суше ему было бы лучше, чем на этом корабле, оснащенном разнообразнейшими спиртными напитками? Восхитительное ощущение, будто находишься в кабаке, не покидало этого джентльмена.

Но самым довольным на борту был, как всегда, мистер Абсирфус Блокхед, почтенный бакалейщик, одаренный от природы счастливым характером. Как раз в то время, когда произошла авария, он только что испытал подлинную радость. Впервые за много дней он и его дочери смогли наконец сесть, не крича от боли. Они поздравляли друг друга с этой приятной новостью, и тут свист пара снова заставил их в испуге принять прежнюю позицию.

Конечно, мистер Блокхед жалел раненых, конечно, он испытывал беспокойство по поводу последствий этого события. Но к тревоге примешивалось и своего рода тщеславное сознание, что он подвергается серьезной опасности. Когда же капитан Пип изменил маршрут, дело приняло другой оборот. Мысль о посещении какого-то Зеленого Мыса повергла мистера Блокхеда в пучину предположений.

К всеобщему несчастью, он всегда щедро делился с окружающими своими мыслями. Сейчас мистер Блокхед пошел бы на любые усилия, чтобы ускорить ход корабля. Он предложил капитану увеличить площадь парусов, распустив по ветру все имеющиеся на «Симью» простыни и салфетки. Хотя это предложение не возымело успеха, мистер Блокхед не счел себя побежденным и лично претворил свою теорию на практике. Можно было видеть, как он с утра до вечера сидит на корме с женой, сыном и дочерьми; все пятеро терпеливо подставляют ветру носовые платки, словно маленькие паруса. Время от времени, устав от этого однообразного упражнения, они встают в ряд и что есть мочи дуют в парус корабля.

Если бы мистер Блокхед обладал познаниями Архимеда[130], ему было бы известно, что для эффективного воздействия на какое-либо тело надо иметь точку опоры. Но мистер Блокхед не был Архимедом и поэтому не сомневался в том, что плавание значительно сократится благодаря его похвальным усилиям, весьма развлекавшим публику.

Оттого ли, что он сильно раздувал щеки, или по какой-либо иной причине, но на третий день ужасная зубная боль заставила почтенного бакалейщика прекратить неравное состязание с Бореем. Его правая щека раздулась весьма причудливым образом. Флюс мистера Блокхеда стал причиной нового оживления на борту корабля. Его спутники, лишившись зрелища с носовыми платками, нашли другое развлечение.

Но что заставило мисс Мери и мисс Бесс помогать своему отцу? Неужели они забыли о своем долге милосердия? Неужели отказались от намерения вырвать Тигга из объятий смерти?

Да, надо признать, они в самом деле от него отказались. Не без страданий и внутренней борьбы эти ангелы отвергли миссию, продиктованную любовью к ближнему. К несчастью, им пришлось убедиться в том, что мисс Маргарет, которой удалось занять их место, твердо вознамерилась удержать на земле эту готовую воспарить душу. Что же произошло во время восхождения на Тейде, когда жестокий приступ радикулита помешал им принять в этом участие? Мисс Мери и мисс Бесс этого не знали, но могли констатировать результат. Теперь бесспорное преимущество было на стороне мисс Маргарет Гамильтон, и после нескольких безуспешных попыток все изменить сестры вынуждены были признать себя побежденными.

Однако они не утратили сочувствия к несчастному и предрекали, что Тигг, лишившись их опеки, скоро станет жертвой драматических событий.

— Вот увидите, дорогая,— угрюмо твердила мисс Мери,-с ним случится несчастье!

— Он убьет себя, дорогая,— с содроганием подтверждала мисс Бесс.

Но, по-видимому, этим мрачным предсказаниям сбыться было не суждено. Тигг, опекаемый семьей Гамильтон, проявлял черную неблагодарность к своим ангелам-хранителям, а мисс Маргарет Гамильтон не особенно досадовала на его слабую память.

Ее отец сэр Гамильтон чувствовал какое-то неудовлетворение. Чего-то недоставало ему для внутреннего равновесия. С тех пор как «Симью» полностью отошел от программы, протесты потеряли смысл, а такое положение тяготило уважаемого барона.

Он поделился своими мыслями с Бейкером, но это ничего не изменило. Тот сжег свои корабли и уже более ничего теперь предпринять не мог. Оба заговорщика вспоминали прежние обиды и мечтали о том дне, когда, вернувшись в Лондон, смогут за все отомстить, возбудив судебные иски. Бесспорно, у них найдется немало союзников среди обманутых пассажиров.

Время шло, и терпение путешественников все больше уступало место беспокойству.

Однако на борту не было недостатка ни в тех счастливых натурах, чью здоровую жизнерадостность не может поколебать ничто, ни в тех закаленных характерах, которые никакая опасность не в силах сломить. Разве не относились к первым Роже и Долли? И разве нельзя причислить Элис и Робера ко вторым?

Но с ними, по-видимому, что-то случилось. Непривычное для окружающих поведение этого квартета бросалось в глаза.

Недоразумение в отношениях между Элис и Робером не разрешалось, так как обе стороны избегали объяснений. Обуреваемый гордыней Робер ничего не делал для того, чтобы вернуться к деликатной теме. Элис же считала, что она сказала достаточно много. Каждый из них думал, что другой его не понял, и они пребывали в плену мучительных сомнений.

Угнетенное душевное состояние отражалось и на их поведении. Робер, толкуя упреки Элис буквально, почти не покидал ее, но избегал оставаться с нею наедине. И если Роже удалялся, он тоже уходил, а Элис не пыталась его удержать.

Роже замечал эту натянутость в их отношениях, и это омрачало радость, которую приносила ему ясная и здоровая любовь к Долли, расцветающая день ото дня. Каждый из друзей по-своему чувствовал себя едва ли не самым несчастным на корабле.

Однако это было не совсем так. Участь быть самым несчастным принадлежала все-таки Томпсону. Случаются такие серьезные крушения, против которых не может устоять даже человек крайне легкомысленный и безответственный. Именно таково было состояние Томпсона. Как долго они пробудут на островах Зеленого Мыса? Сколько времени займет починка этой проклятой машины? Во время непредвиденной остановки он должен будет кормить пассажиров и экипаж, в общей сложности почти сто человек. Это катастрофа, огромные издержки вместо ожидаемой прибыли.

И в довершение всех бед по возвращении его ждет судебный процесс. Суд теперь не просто кровожадная мечта Бейкера. Теперь для этого есть серьезные основания: авария, поставившая под угрозу жизнь пассажиров, и значительное опоздание, наносящее ущерб их интересам,— это очень веские аргументы для его врагов.

Перед Томпсоном уже маячил призрак полного разорения. Но если невозможно исправить случившееся, то нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы улучшить свое будущее? Ведь, угождая пассажирам, он может предотвратить жалобы хотя бы некоторых из них. Однако и эта надежда угасала, когда он видел, в каком состоянии находятся туристы. Томпсон испробовал все средства, чтобы их развлечь. Он пригласил Робера прочитать лекцию, но никто на нее не пришел. Тогда администратор устроил настоящий бал с шампанским и пирожными, но расстроенное пианино фальшивило, к тому же разгорелся спор между желающими спать и желающими танцевать.

Томпсон отказался от всех попыток изменить настроение на корабле, как вдруг на него обрушилось новое испытание.

Поскольку «Симью», покидая Тенерифе, должен был следовать в Лондон, движимый силой пара, а вовсе не к островам Зеленого Мыса да еще под парусами, запасы провианта сделали всего на семь дней. И Томпсон пришел просто в отчаяние, когда утром 17 июня мистер Ростбиф объявил, что, если режим питания не изменится, на борту уже к вечеру не останется ни куска хлеба.

Глава VIII ТУРИСТЫ ТЕРПЯТ КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ

Эта проблема стала серьезным испытанием для пассажиров и моряков.

Что с ними будет, если плавание затянется?

Неужели люди дойдут до того, что, подобно обитателям плота «Медузы», начнут поедать друг друга?

Такое предположение, и в самом деле, не было лишено оснований. По тому, как пассажиры поглядывали на монументального Пипербума, можно было судить, что такая мысль зарождалась не в одной голове.

Несчастный голландец! Как ужасна участь быть съеденным! Но еще ужаснее, когда не понимаешь происходящего. Пипербум, возможно, кое о чем все же догадывался. В его глазах мелькало подобие тревоги, когда приходилось вставать из-за стола, ставшего вдруг менее обильным. Другие путешественники, знавшие больше, чем он, тоже переносили суровый режим с трудом.

Когда капитан Пип по просьбе Томпсона сообщил пассажирам эту неприятную новость, вначале последовал взрыв отчаяния. Капитан попытался успокоить испуганную толпу.

Ничего страшного! Продовольствия осталось на один приличный обед. Ну так что? Вместо одной обильной трапезы можно сделать четыре более скромных, вот и все. И таким образом дотянуть до вечера восемнадцатого июня. За это время, надо надеяться, покажется земля, и они смогут высадиться на берег.

Энергия капитана сообщилась людям. Они решили вооружиться терпением. Но как плачевно выглядели туристы, начавшие некогда путешествие в прекрасной форме!

Один лишь Бейкер испытывал глубокое удовлетворение, наблюдая, как поездка, организованная «Агентством Томпсон», все больше погрязает в трудностях. Дойти до того, что заставить людей голодать! Ничего себе! Если бы кто-нибудь из пассажиров умер с голода, он оказался бы наверху блаженства. Но даже если дело до этого не дойдет, он убежден, что противник повержен окончательно. Помогая себе резкими жестами отчеканивать немые монологи, он уже вычеркивал имя Томпсона из списка английских агентств путешествий.

Что же касается риска, которому подвергался лично он,— это его, похоже, не волновало. Может быть, этот желчный, мстительный англичанин знал средство от голода?

День семнадцатого числа провели в голодном режиме. И это оказалось не так уж страшно. Но пустой желудок вызывает неуверенность в завтрашнем дне.

Следующий день начался в напряженном молчании. Люди хмурились и сторонились друг друга. Все с надеждой посматривали на юг, где так и не было видно земли.

За ужином съели последние куски хлеба. Если в самое ближайшее время земля не появится, положение станет просто критическим.

За весь день был только один, весьма сомнительный, повод для веселья. Объектом этого несколько жестокого развлечения был мистер Блокхед.

Несчастному бакалейщику решительно не везло. В то время как вот-вот должны иссякнуть последние съестные припасы, он не мог пользоваться даже тем, что пока еще давали. Флюс его все больше раздувался с каждым днем и принял поистине феноменальные размеры.

Блокхед так настрадался, что больше не мог терпеть. Он отправился к Томпсону и потребовал облегчить его муки. В конце концов, на борту должен быть врач!

Томпсон со вздохом посмотрел на нового нарушителя покоя. Теперь и этот! Опять судьба приготовила ему подножку!

Но страдания Блокхеда были столь очевидными, что Томпсону захотелось ему помочь. В самом деле, чтобы вырвать зуб, необязательно быть дантистом. С этим может справиться тот, кто умеет орудовать щипцами или на худой конец клещами. Разве не было на борту людей, хорошо знакомых с этими инструментами? И Томпсон, по доброте душевной, привел больного на пост, где механики изнывали от безделья. Один из них согласился сделать требуемую операцию. Это был крупный рыжий детина геркулесова сложения с красным лицом. Силач, конечно, мигом справится с задачей. Но одно дело — гайка, а другое — зуб. И самодеятельный лекарь в этом убедился. Вооружившись огромными кузнечными клещами, он трижды принимался за дело. Пациент, сидящий на палубе на солнцепеке, каждый раз оглушительно взвывал, в то время как его крепко держали два развеселившихся матроса.

Гримасы и вопли почтенного бакалейщика в других обстоятельствах непременно вызвали бы смех у его не слишком милосердных спутников. Так уж устроен человек. Чувство юмора у него опережает сострадание. Смех раздается раньше, чем пробуждается сочувствие. Но в данной ситуации, хотя мистер Блокхед и выглядел в высшей степени нелепо, лишь немногие улыбались, глядя, как он, избавившись наконец от зуба, бежал в свою каюту, держась за щеку обеими руками.

Неистребимую потребность восхищаться происходящим не смогли убить и эти мучения. Его оперировал механик, при помощи кузнечных клещей, на борту потерявшего управление судна — вот что было поистине не банально! И теперь, когда событие свершилось, мистер Блокхед гордился тем, что оказался его героем. Он нашел в себе силы попросить свой зуб. Позднее зуб станет сувениром, напоминающим об этом необыкновенном путешествии. Ему тотчас же вручили великолепный коренной зуб. Блокхед рассмотрел его с удовольствием и положил в карман.

— Он сохранит зуб как аргумент против компании,— с любезным видом сказал Бейкер администратору.

Наконец-то Блокхед мог поесть! Но на борту «Симью» уже не осталось никакой еды.

Вечером того памятного дня, знаменательного полным очищением камбуза, порывшись во всех углах, удалось раздобыть кое-какие остатки съестных припасов. Эти крохи дали возможность немного продержаться, но теперь уже в последний раз. И если в скором времени не покажется земля, ничто не спасет пассажиров и экипаж от голода.

С какой надеждой всматривались все в южный горизонт!

Но тщетно. Взгляд не замечал там ничего похожего на сушу.

Однако острова Зеленого Мыса должны находиться где-то недалеко. Капитан не мог ошибиться. Они, видно, просто опаздывают и, возможно, прибудут ночью.

Судьба же решила иначе. Беда никогда не приходит одна. С заходом солнца бриз стал ослабевать с часу на час. В полночь наступил полный штиль[131]. Лишенный управления корабль могло двигать только слабое течение.

В районе пассатов направление ветра меняется редко. Но «Симью» приблизился к месту, где бриз дует не постоянно. По правде говоря, корабль еще не достиг этого района, но близость континента изменяла режим пассатов. Немного юго-восточнее архипелага пассаты совсем прекращаются, тогда как на той же широте в открытом океане дуют постоянно. Там, где находился «Симью», пассаты регулярны только с октября до мая. В декабре и в январе преобладают сухие восточные ветры. В июне, июле и августе устанавливается сезон дождей, и можно считать удачей, что палуба парохода оставалась пока сухой.

При этом новом испытании Томпсон чуть не начал рвать на себе волосы. Реакцию капитана Пипа понять было невозможно. Однако его насупленные брови свидетельствовали, что погодой он недоволен.

Беспокойство капитана, хотя он его и прятал, было для всех очевидно. Ночью Пип находился на палубе. Каким образом надеялся он достичь земли на лишенном управления корабле?

Пока же горизонт оставался пустынным, без единого островка или скалы.

День прошел в напряжении. С утра все стали чувствовать голод. Если слабые и тщедушные переносили вынужденный пост легче, то сильные и крепкие испытывали настоящие мучения. Особенно страдал Пипербум. Он с явным сожалением реагировал на молчание судового колокола и отсутствие каких бы то ни было приготовлений к еде. И когда не услышал сигнала ни к завтраку, ни к обеду, то потерял терпение. Он подошел к Томпсону и, энергично жестикулируя, дал ему понять, что умирает с голоду. Томпсон тоже жестами показал, что ничего не может сделать, и голландец впал в глубокое отчаяние.

Джонсон оказался счастливее всех. Алкоголя на корабле хватало, и для него это с лихвой возмещало отсутствие еды. Отупение, в котором он постоянно пребывал, лишало его всякого чувства страха.

У Бейкера такого утешения не было, однако он, по-видимому, пребывал в отличном настроении и не казался голодным. Робер не мог удержаться, чтобы не выразить удивление.

— Вы не испытываете голода? — спросил он.

— Нет,— ответил Бейкер.

— Не будете ли вы так добры сказать, как вам это удается? — спросил Робер.

— Нет ничего легче. Я просто ем в обычное время.

— Едите? Но что?

— Могу показать.— Бейкер жестом пригласил Робера в свою каюту.— Впрочем, у меня хватит еды и на двоих.

Еды хватило бы и на десятерых. Взяв с Робера клятву молчать, Бейкер продемонстрировал ему два огромных чемодана с провизией.

— Как! — воскликнул Робер, восхищаясь такой предусмотрительностью.— Вы подумали и об этом!

— Когда имеешь дело с агентством Томпсона, нужно быть готовым ко всему,— глубокомысленно ответил Бейкер, предлагая Роберу от своих щедрот.

Робер воспользовался этим великодушием, чтобы отнести добычу американским пассажиркам. Те согласились принять еду с условием, что молодой человек возьмет кое-что и себе.

Для других пассажиров, лишенных такой поддержки, время тянулось страшно медленно. И какой же крик облегчения вырвался у всех, когда около часу пополудни с фок-мачты крикнули: «Земля!»

Думая, что приближается спасение, все посмотрели на капитанский мостик. Но капитана там не оказалось. Требовалось, однако, немедленно сообщить ему эту новость. Кто-то из пассажиров постучал в дверь капитанской каюты. Но ни в каюте, ни на корме Пипа не нашли.

Туристы забеспокоились и разошлись по всему кораблю, громко клича капитана. Тем временем неизвестно откуда распространилось известие, что трюм на три фута заполнен водой.

Все словно обезумели. Бросились к лодкам, но столкнулись с командой, охраняющей шлюпки по приказу капитана. Людской поток хлынул на верхнюю палубу. Многие проклинали и Томпсона и Пипа, лишивших их последнего шанса на спасение.

Томпсона тоже никто не видел. Можно было предположить, что он предусмотрительно спрятался, пережидая в безопасности, пока пройдет гроза.

Капитан же в это время, как всегда, исполнял свой долг.

Узнав о новой беде раньше всех, он бросился в трюм и внимательно его осмотрел. Результат был неутешительным.

Он тщательнейшим образом исследовал трюм, но в подводной части судна дыр и пробоин не нашлось. Явной течи не обнаружилось. Вода проникала в трюм не в одном месте, а капля за каплей просачивалась в тысячах мест. Очевидно, заклепки не выдержали непрерывных ударов волн, швы разошлись, и «Симью» просто разваливался от старости.

С этим капитан ничего поделать не мог и, слушая убийственный шум воды, вынужден был признать свое бессилие.

Однако несколько мгновений спустя он как ни в чем не бывало поднялся на верхнюю палубу и спокойным голосом приказал команде взять себя в руки.

Положение было не таким уж безнадежным. Земля, по-видимому, приближалась, и, если дружно взяться за насосы, можно откачать воду из трюма.

Надежда на это скоро улетучилась. Стало ясно, что вода опережает усилия матросов, трюм продолжает заполняться на пять сантиметров в час.

Земля же, хотя и находилась в пределах видимости, не приближалась. Солнце уже садилось, а пятнышко суши оставалось в том же отдалении.

Этой ночью никто не спал. С трепетом ожидали восхода солнца. К счастью, в июне оно появляется здесь очень рано.

К четырем часам стало возможно различить низкий песчаный берег, над которым слегка возвышалась суша и пик Мартин — самая высокая точка острова. Остров оказался в пределах видимости за двадцать — двадцать пять миль. Следовательно, течение, каким бы оно ни было слабым, все же несло «Симью» к берегу, и мало-помалу, со скоростью одного узла, к полудню корабль приблизился к месту, называемому косой Мартиниш, на одну милю. И тут течение внезапно изменило направление и устремилось с севера на юг, удвоив скорость.

Теперь до земли совсем близко. Вода в трюме поднялась до одного метра двадцати сантиметров. Если ничего не произойдет, то корабль скоро сядет на мель вблизи берега. Это «приземление» должно произойти относительно благополучно, пока погода прекрасная и море спокойно.

Но не тут-то было. «Симью» следовал вдоль берега, не приближаясь к нему. Отдавшись течению, корабль огибал неровности, косы, оставаясь на расстоянии неизменной мили от берега.

Без конца измеряли глубину. И результат все тот же: бросить якорь невозможно.

Капитан яростно кусал концы своих усов. Берег близок, рукой подать, но недостижим. Настоящие танталовы муки[132].

Да и вид берега не очень-то радовал. Ни одного дерева, ни клочка растительности. Повсюду, куда хватало взгляда, простирались лишь песчаные пространства.

По мере продвижения к югу берег опускался. Остров превращался в бесплодную равнину.

К трем с половиной часам достигли Петра-ди-Луми, где покачивалось несколько рыбачьих лодок. Подали сигнал бедствия, но никто не ответил. Петра-ди-Луми осталась позади.

Через два часа обогнули Восточную косу, и у пассажиров вспыхнула было надежда: корабль сильно приблизило к берегу водоворотом, до суши теперь самое большее метров пятьсот.

К несчастью, течение изменило направление так же внезапно, как и возникло, и «Симью», не приближаясь к берегу, стал следовать вдоль острова Сал. Очертания его вырисовывались теперь довольно четко.

На таком расстоянии можно было даже услышать крик человека. Но никто не жил в этой пустынной местности. Перед глазами расстилалась лишь степь, которую один английский путешественник назвал песчаной могилой. Ланды[133] простирались почти до горизонта, низкие, серые, мрачные. От прибоя их защищал скалистый пояс.

«Симью» с той же скоростью прошел залив за Восточной косой. Через час корабль обогнет косу и снова выйдет в открытое море.

Внезапно матрос, измеряющий глубину, закричал:

— Двадцать пять саженей! Песчаное дно!

Капитан на своем мостике вздрогнул от радости. Очевидно, в этом месте морское дно поднялось. Через минуту можно бросать якорь.

— Приготовить якорь, Флишип,— спокойно сказал Пип своему помощнику.

Корабль шел по течению еще четверть часа, зондирование показывало, что глубина все уменьшается.

— Десять саженей! Песчаное дно…— воскликнул матрос.

— Отдать якорь! — скомандовал капитан.

Якорная цепь с шумом вышла через клюз, и пароход остановился.

Он был совершенно неподвижен, не испытывал ни бортовой, ни килевой качки[134]. Ни одна складка не проходила по зеркальной поверхности моря, спокойного как озеро.

Однако туристам «Агентства Томпсон» грозила другая опасность. В трюм, наполовину уже затопленный, продолжала прибывать вода, и скоро палуба опустится на уровень океана.

Нужно скорее высаживаться на берег.

Благодаря работе насосов пароход мог держаться на поверхности еще несколько часов. Времени для высадки достаточно.

Поэтому высаживались по порядку, без спешки и паники. Взяли все, что находилось в каютах. Не забыли ничего, даже самые мелкие предметы. Перед тем как спасать людей, могли позволить себе роскошь спасти и вещи.

К семи с половиной часам все пассажиры, живые и невредимые, были перевезены на берег. Растянувшиеся цепочкой перед сваленными в кучу вещами, слегка оглушенные всем пережитым, они словно оцепенели.

Капитан Пип вместе с Артимоном покинул свой пост последним, как это предписывалось морским законом. Оставшись без корабля, капитан и его команда становились такими же пассажирами, как и все остальные.

Капитан, казалось, спокойно смотрел на тонущий корабль, но поверхностный наблюдатель мог бы легко ошибиться на этот счет. Потому что никогда еще капитан не косил так сильно и никогда его нос не испытывал таких мук, как в эти четверть часа.

Когда насосы прекратили работу, корабль стал погружаться быстрее. За полчаса вода дошла до иллюминаторов и продолжала подниматься выше… выше…

Ровно в восемь часов двадцать минут солнце на западе закатилось, и «Симью» одновременно с ним скрылся под водой. Он тихо погрузился в море, и волны мягко сомкнулись над ним. Еще мгновение назад корабль был виден, и вдруг его не стало. Вот и все.

Туристы неподвижно следили за происходящим. Они словно лишились и разума, и дара речи. Отправиться в веселое путешествие по Канарским островам и очутиться на пустынном песчаном берегу одного из островов Зеленого Мыса — удовольствие маленькое. Если бы они пережили шторм, если бы корабль напоролся на рифы — тогда другое дело. Но нет, ничего подобного не произошло. Погода и природа были к ним благосклонны: лазурное небо, легкий бриз, ласковое море. Стояла самая прекрасная погода, какую только можно себе пожелать.

Тем не менее они потерпели крушение.

Случалось ли кому-либо слышать о подобном?

Можно ли вообразить себе большую нелепость?

Туристы как оглушенные бессмысленно стояли у моря и чувствовали, и не без основания, что находятся в дурацком положении.

Глава IX ТОМПСОН СТАНОВИТСЯ АДМИРАЛОМ НЕОБЫЧНОЙ ФЛОТИЛИИ

Ночь бывшие пассажиры «Симью» провели не так уж плохо. Оказалось, что и на мягком песке, без кроватей, можно выспаться.

Но с первыми лучами солнца проснулись даже самые флегматичные. Поднялись, торопясь узнать, чего им опасаться и на что надеяться.

Правда открылась с первого взгляда: со всех сторон людей окружала пустыня, при виде которой сжималось сердце.

Перед ними — море без единого паруса. Над водой виднеется верхушка мачты «Симью», безжизненный остов корабля завяз в донном иле, под двадцатиметровым слоем воды.

Туристы высадились в том месте, где суша, сужаясь, превращалась в узкую песчаную косу. С трех сторон ее омывало море. Эта совершенно бесплодная песчаная полоса, шириной не больше мили, была усеяна ракушками.

На какую помощь можно рассчитывать в таком месте? Каждый тревожно задавался этим вопросом — и не находил ответа.

К счастью, капитан Пип думал за всех.

Как только он увидел, что пассажиры встали, он собрал их и кратко доложил положение.

Доклад его сводился к следующему.

В результате последних событий, о чем не приходится слишком распространяться, пассажиры оказались на юго-восточном побережье острова Сол, на самой оконечности Мыса Кораблекрушения. Долго оставаться здесь невозможно, нужно поскорее придумать, как отсюда выбраться.

Капитан уже принял необходимые меры. Час назад он отправил Моргана в сопровождении боцмана к маяку на Южном Мысе, недалеко от места крушения. Там посланцы наведут справки о местности и позаботятся о провизии. Надо дождаться их возвращения.

Сообщение капитана напомнило присутствующим, что они давно не ели. Совсем об этом забыли из-за того, что им пришлось пережить. Оказалось достаточно одного слова, чтобы разбудить голод, уже третьи сутки не утоленный.

Однако следовало запастись терпением. Туристы вышагивали взад-вперед по берегу, а время текло невыносимо медленно. К счастью, погода оставалась хорошей. Дул свежий ветерок, небо было чистым.

Боцман и Робер вернулись к восьми часам в сопровождении мула, запряженного в повозку, и погонщика негра. В повозке были разнообразные съестные припасы.

Все бросились к еде, и Томпсону пришлось вмешаться, чтобы раздача пищи проходила организованно. Наконец каждый получил свою долю. Установилась тишина, нарушаемая лишь жующими ртами.

Особенно великолепен был Пипербум. В одной руке он держал двухкилограммовый каравай хлеба, в другой — большой бараний окорок, локти его попеременно то поднимались, то опускались. Их движения напоминали своей ритмичностью работу паровой машины. Его спутники, забыв, что сами голодны, в изумлении замерли, наблюдая за таким способом поглощения пищи. Многие за него испугались: «Он переест и заболеет».

Но Пипербума мало занимало, какое впечатление он производит на окружающих. Его локти продолжали двигаться туда-сюда. Время шло, хлеб и окорок постепенно уменьшались. И то и другое исчезло одновременно. А Пипербум, удовлетворенно вытерев руки, разжег свою громадную трубку и, судя по его виду, был очень доволен.

Пока пассажиры и экипаж утоляли голод, капитан при посредничестве Робера вел переговоры с хозяином повозки. Он получил сведения, вселяющие надежду.

Остров Сол представлял собой пустыню площадью двести тридцать три квадратных километра. Еще сто лет назад здесь не было ни души. К счастью для потерпевших крушение, прошло уже лет пятьдесят, как какому-то португальцу пришла в голову мысль заняться разработкой соляных залежей. Остров, кстати, обязан этому своим названием. Добыча соли привлекла сюда несколько сотен людей. Одни занялись рыбной ловлей, другие пошли работать на соляные копи. Ни одно из образованных ими поселений нельзя назвать не только городом, но хотя бы поселком. Однако на берегу бухты Мурдейра, великолепной якорной стоянки на западном побережье острова, где находится главное поселение, на расстоянии менее чем пятнадцать километров, им могут оказать помощь.

Получив эти сведения, Томпсон тотчас отправился вместе с туземцем в деревню, чтобы набрать достаточное количество повозок и отвезти туристов и багаж в бухту Мурдейра.

Пассажиром же оставалось лишь, как и утром, сидеть или прогуливаться на берегу. Но теперь у сытых туристов развязались языки и каждый проявил свой характер.

Одни старались быть спокойными, другие хандрили, третьи возмущались.

Лицо господина Абсирфуса Блокхеда не выражало бесконечного удовольствия, что было непривычно для окружающих. Нет, почтенный бакалейщик казался озабоченным. Ему явно было не по себе, он посматривал по сторонам, будто что-то потерял. Наконец, не выдержав, обратился к Роже де Соргу, к нему он чувствовал особое доверие:

— Мы ведь находимся на одном из островов Зеленого Мыса, не так ли?

— Да, сударь,— ответил Роже, еще не зная, куда клонит собеседник.

— Тогда где этот мыс, сударь? — воскликнул Блокхед.

— Мыс…— повторил за ним озадаченный Роже.— Какой мыс?

— Зеленый Мыс, черт побери! Не каждый ведь день случается видеть Зеленый Мыс. Я хочу, чтобы Абель увидел его.

Роже еле удержался от того, чтобы не расхохотаться.

— Увы, сударь, придется оставить эту надежду,— сказал он, делая огорченное лицо.— Господин Абель не увидит Зеленый Мыс.

— Почему? — спросил Блокхед разочарованно.

— Он на ремонте,— объяснил Роже.

— На ремонте?

— Да, краска начала линять. Его отвезли в Англию, чтобы покрасить заново.

Блокхед посмотрел на Роже вопросительно. Но тот героическим усилием воли сохранил серьезность и потому заставил почтенного лавочника поверить сказанному.

— Ах,— простодушно огорчился бакалейщик,— вот уж действительно не повезло!

— Да уж, не повезло! — подтвердил Роже, давясь от смеха.

Среди тех, кто возмущался, особенно выделялись, конечно, Бейкер и Гамильтон. Как обычно, у них для этого имелись все основания. В чем первопричина всех несчастий, если не в скаредности и не в легкомыслии Томпсона? Этого никто не может опровергнуть. Бейкер призывал к войне против Томпсона после возвращения в Англию. И его воинственные нападки находили отклик в сердцах настрадавшихся путешественников.

Совершенно неожиданно Бейкер приобрел союзника в лице Джонсона. До сих пор этот пассажир никому не доставлял беспокойства, но сейчас он был вне себя от гнева. Он кричал громче самого Бейкера, проклинал Томпсона и его агентство и без конца клялся, что в Англии затаскает его по судам.

— Этот ненасытный пьяница и сушененавистник сейчас в отчаянии оттого, что пришлось сойти на берег,— говорил Роже с юмором, наблюдая издалека за возбужденным пассажиром.

Сам Роже не поддавался ни отчаянию, ни гневу. Хорошее расположение духа не покидало его никогда. Он сохранил бы его в бою, сохранил бы на смертном одре. Он сохранял его на этом пустынном острове, куда забросила офицера судьба.

Замечание Роже рассмешило Долли.

— Бедняга! — вздохнула она.— Как он, наверное, страдает из-за всех этих передряг.

— Это единственный человек, который вправе жаловаться,— со всей серьезностью заявил Роже.— Во всяком случае, его возмущение объяснимо. Но остальные-то что? Они-то чем недовольны? Что до меня, то я нахожу наше путешествие просто восхитительным. Наш парусник уже превратился в подводную лодку, и теперь я с нетерпением ожидаю, когда он станет воздушным шаром.

— Да здравствует воздушный шар! — воскликнула Долли, захлопав в ладоши.

— Не знаю как насчет воздушного шара,— невесело заметил Робер,— но конец «Симью» означает окончание нашего путешествия. Скоро мы расстанемся, возвратимся в Англию, каждый исходя из своих возможностей.

— Почему расстанемся? — вмешалась Элис.— Господин Томпсон, полагаю, должен доставить в Англию всех пассажиров, он посадит нас на первый же рейсовый корабль.

— Да, конечно, пассажиров он доставить обязан,— ответил Робер,— но экипаж и ваш покорный слуга — другое дело…

— Ну какое это имеет значение,— прервал разговор Роже.— Зачем волноваться прежде времени, когда корабль, готовый плыть в Англию, еще не появился. Кстати, насчет корабля я очень сомневаюсь, это было бы слишком просто! Я — за воздушный шар, на него, мне кажется, надежды больше.

К часу дня вернулся Томпсон с двумя десятками всевозможных повозок, которые везли мулы, погоняемые неграми. Начали грузить багаж.

Главный Администратор выглядел менее угнетенным, чем можно было ожидать в подобных обстоятельствах. Он потерял корабль, ему предстояло заплатить из своего кармана за возвращение в Англию около сотни пассажиров. Этого было вполне достаточно, чтобы испортить настроение самому жизнерадостному человеку на свете. А Томпсон, похоже, не очень горевал.

Разгадка заключалась в том, что несчастье с кораблем было событием, о котором говорят: нет худа без добра. Если расходы за возвращение пассажиров и являлись для него неприятностью, то потеря «Симью» оказалась, напротив, подарком судьбы. Корабль был застрахован в солидной компаний, и Томпсон был уверен, что сумеет получить за свой старый корабль полную страховку, как за новый. Таким образом Главный Администратор рассчитывал в итоге на большую прибыль.

Прибыль агентство собиралось положить себе в карман. Она прибавится к уже имеющейся кругленькой сумме, скопившейся благодаря неутомимой экономии Томпсона. Эти денежки находились в сумке, неизменно висевшей на плече администратора с того момента, как он сошел на берег. В сумку сначала попали те шестьдесят две тысячи пятьсот франков, которые еще в Англии Томпсону заплатили пассажиры, включая и половинную стоимость детского билета Абеля. Правда, несколько банкнот — совсем немного — покинули сумку для оплаты за уголь, за экскурсии и за питание на борту. Теперь оставалось расплатиться с экипажем и служащими. В числе их был и Робер Морган. Томпсон собирался выполнить все формальности сразу по прибытии в Мурдейру, рассчитывая, что даже в самом маленьком поселочке всегда найдутся перо и чернила. Наличность, которая останется после всех расчетов,— это чистый доход. Впоследствии сюда добавятся и деньги за страховку. Томпсон все время прикидывал в уме, какая кругленькая сумма должна составиться в результате.

Туристы отправились в путь в начале третьего часа пополудни, одни — сидя в повозках, другие пешком. Потребовалось три часа, чтобы добраться по песку до бухты Мурдейра.

В этой части острова скудость земли производила менее тягостное впечатление. Рельеф был слегка холмистый, из-под песка чернели камни и кое-где пробивалась, радуя глаз, зелень.

Как только добрались до места, Томпсон, расположившись в убогой харчевне, произвел расчет. Каждый получил свое, ни больше ни меньше, и в пять минут Робер разбогател на сто пятьдесят фунтов.

Тем временем пассажиры бродили по берегу и поглядывали на море. Похоже, Роже был прав, когда позволил себе усомниться относительно возможности комфортабельного возвращения в Англию. В бухте Мурдейра не было ни одного корабля. Лишь несколько рыбацких лодок покачивалось на волнах. Что, если в этой убогой деревушке, где они не встретили еще ни одного представителя белой расы, придется остаться надолго?

Все окружили вернувшегося из харчевни Томпсона, спеша узнать, что он собирается предпринять.

Но Томпсон ничего не решил, в чем беззаботно признался. Чтобы что-то придумать, нужны хоть какие-нибудь исходные данные. Робер, вооруженный путеводителями, сообщил ему некоторые сведения самого общего характера. Томпсон выслушал все с особым удовольствием — теперь это ничего ему не стоило.

Робер рассказал своей аудитории, что острова Зеленого Мыса — это архипелаг, состоящий из большого числа островов и островков, образующих две группы. В первую входят острова Санту-Антан, Сан-Висенти, Сан-Николау, островки Санта-Лузия, Бранко и Резу. Они расположены почти по прямой, в направлении с северо-запада на юго-восток. Их называют «Барловенто» или «Наветренные». Еще два острова — Сол и Баавишта начинают следующую группу, называемую Сотавенто, или «Подветренные». Они образуют полукруг, выпуклой стороной обращенный к африканскому побережью. Сюда входят, по порядку, остров Маю, Сантьягу, Фогу, Брава, а также островок Ромбу.

Поскольку оставаться на убогом острове Сол, даже на некоторое время, казалось совершенно невозможно, следовало прежде всего узнать, не собирается ли какой-нибудь корабль бросить здесь якорь в ближайшее время. В случае отрицательного ответа следовало перебраться, используя рыбацкие лодки, на другой остров, куда корабли заходят чаще. В любом случае нужно хорошо подумать, прежде чем выбрать решение.

— Мы направимся на Сан-Висенти,— решил Робер не колеблясь.

Этот остров — не самый большой в архипелаге, но на нем уже давно сосредоточилась вся торговля. Близ его столицы Порту-Гранди устраивают стоянки сотни кораблей. Гостей здесь бывает раз в двадцать больше, чем самих жителей. В столичном порту в первый же день представится случай уплыть в Англию.

Посоветовались с капитаном, и тот согласился с доводами Робера.

— Конечно, вы правы,— сказал он.— Но боюсь, что с северо-западным ветром нам не добраться до Сан-Висенти. Для этого потребуется много дней. Такой переход нельзя совершить на рыбацких лодках. Я думаю, следует добраться до одного из подветренных островов.

— Тогда выбираем Сантьягу,— сказал Робер.— На Сантьягу нет такой оживленной торговли, как на Сан-Висенти, но он самый крупный из островов Зеленого Мыса. Его главный город, Прая,— столица архипелага. К тому же это крупный порт, через него проходит в год более ста тысяч тонн грузов. Оттуда, наверное, будет также легко уехать на родину. Единственное, что может вызвать сомнение,— это нездоровый климат. Остров называют «моровым».

— Подумаешь! — сказал Томпсон.— Мы же не собираемся там жить. Один-два дня, это не опасно, и если все согласны, то…

Но сначала следовало все-таки выяснить, не бывают ли корабли здесь, на острове Сол. В этом совсем диком краю нет ни губернатора, ни мэра, и не к кому обратиться. По совету капитана Томпсон, в сопровождении своих товарищей по несчастью, подошел к группе туземцев.

Группа состояла из мулатов, родившихся от смешанных браков между португальскими поселенцами и бывшими рабами. Судя по одежде, это были моряки.

Робер спросил у одного мулата, можно ли каким-нибудь образом добраться от острова Сол до Англии.

Островитянин отрицательно покачал головой. Большие суда сейчас на остров Сол не заходят. В сезон пассатов, с октября по май, парусные корабли, случается, заходят в бухту Мурдейры. А в это время года последний корабль с грузом соли уже ушел и, вероятнее всего, до следующего октября теперь больше не будет ни одного.

Когда все прояснилось, колебаний больше не было. Местные моряки, кстати, восприняли намерение перебраться на другой остров как вполне выполнимое. Лодки у них достаточно прочные, и, если потребуется, на них можно совершить и более протяженный путь. Они единодушно поддержали капитана в том, что при таком направлении ветра об острове Сан-Висенти нечего и думать.

— Тогда, может быть, Сантьягу? — спросил Робер.

Услышав название острова, туземцы переглянулись. Прежде чем ответить, они задумались. Их что-то беспокоило, это было видно, но они не хотели об этом говорить.

— Почему бы и нет? — наконец сказал один из них.— Смотря сколько за это заплатят.

— Поговорите с господином,— ответил Робер, показывая на Томпсона.

— Прекрасно,— заявил администратор, как только ему перевели ответ мулата.— Пусть покажут нам лодки, и одновременно обсудим условия путешествия.

Когда обо всем договорились, капитан выбрал для перевозки пассажиров и их багажа шесть лодок. По его мнению, на них можно отправляться в плавание, не подвергаясь опасности. С общего согласия назначили отплытие на три часа утра, чтобы, насколько это возможно, уйти при дневном свете. Предстояло преодолеть никак не меньше ста десяти миль, на что потребуется как минимум семнадцать часов пути.

Все горели желанием как можно скорее убраться с этого пустынного острова.

Багаж был тут же погружен в лодки. После очень простого ужина пассажиры провели оставшееся время кто как хотел. Одни гуляли по берегу, другие расположились тут же с намерением подремать.

Все были на ногах, когда наступило время отплытия. Каждый занял свое место, и шесть лодок, подняв паруса, быстро прошли мимо Мыса Черепахи. Как видим, Томпсон повысился в чине. Он стал как бы адмиралом не совсем обычной флотилии.

Через час после отплытия в лучах восходящего солнца вдалеке показался остров Боавишта.

Небо было чистым, что редко случается здесь в это время года. Свежий боковой ветер с северо-запада туго надувал паруса суденышек, и они продвигались на юг с постоянной скоростью.

В восемь утра прошли мимо Боавишты, столь же пустынного острова, как и Сол. Это была равнинная песчаная земля с несколькими базальтовыми скалами посередине, высотой не более ста метров.

Флотилии был виден Английский рейд. В глубине рейда — лачуги. Затем несколько больших домов в Рабиле — главном городе острова. Может быть, на рейде и стояли корабли, но на таком расстоянии увидеть их было невозможно.

Через несколько часов на горизонте начала вырисовываться вершина Санту-Антан, самая высокая гора на острове Сантьягу. При виде этого пика, поднимающегося в небо на две тысячи двести пятьдесят метров, туристы закричали «ура»,— это знаменовало пусть неблизкую, но уже видимую цель плавания.

Остров Маю расположен к путешественникам ближе, чем Сантьягу, но разглядели его пассажиры позже. Он едва выступал над уровнем воды. В два часа пополудни стали видны его песчаные берега, а добрались же до него около пяти часов.

Он был копией острова Сол и Боавишты. Сплошная песчаная пустыня — ни речки, ни источника, ни деревца. Лишь местами, отражая солнечные лучи, блестели на земле пятна соли. Трудно было поверить, что на этих бесплодных песчаниках умудряются жить более трех тысяч душ.

Глаз, утомленный унылой монотонностью пейзажа, с ожиданием устремлялся на юг, где на горизонте постепенно вырастал Сантьягу. Его острые пики, базальтовые скалы, овраги, заросшие густой растительностью, напоминали Азорские острова. После унылых песчаников эта буйная зелень радовала глаз. А ведь когда-то путешественники находили подобный пейзаж скучным.

В восемь вечера флотилия прошла мимо Восточного мыса, как раз когда зажегся маяк. Через час, в наступающей темноте, стал виден огонь на мысе Тамару, закрывающем с запада вход в порт Прая. Еще час пути, и, пройдя мыс Бишкадаш, лодки гуськом вошли в спокойные воды бухты[135]. В глубине ее горели огоньки города.

Моряки-туземцы направились не в ту сторону, где светились огни. Как только прошли мыс Бишкадаш, лодки развернулись круче к ветру, пытаясь идти вдоль берега. Якорь бросили на большом расстоянии от города.

Робера удивил этот маневр. Он прочитал в путеводителях, что на западном побережье есть пристань. Переводчик пытался объясниться, но его слова не возымели действия. По какой-то причине мулаты сделали именно так, как задумали, они начали переправлять людей и багаж на берег.

Одного за другим всех пассажиров высадили у подножия скалы, на самом краю восточной оконечности бухты. Как определил по справочнику Робер, это была старая пристань, сейчас ею не пользовались. Фантазия перевозчиков казалась все более странной.

Приливная волна бешено билась о береговую скалу, и высадку на сушу в кромешной тьме трудно было назвать простым делом. Некоторые путешественники, поскользнувшись на гладкой гранитной поверхности скалы, отполированной волнами за многие столетия, невольно выкупались в море. Но в общем в начале двенадцатого ночи все жертвы кораблекрушения были на суше.

Через десять минут флотилия распустила паруса, да так торопливо, что это опять озадачило путешественников, и, устремившись в открытое море, исчезла в ночи.

Но если здесь и скрывалась какая-то тайна, то не место и не время разгадывать ее сейчас. Мысли пассажиров были полностью заняты их нынешним положением. Они не могли оставаться ночью под открытым небом. С другой стороны, каким образом можно переправить в город эти коробки, сундуки, чемоданы?… Снова потребовалось вмешательство капитана. По его решению багаж оставили на берегу, под присмотром двух матросов, остальные двинулись в дальний путь по направлению к городу.

Как мало походило это шествие на ту бодрую колонну, которой еще недавно так умело управлял Томпсон! Теперь его подопечные напоминали беспорядочное стадо. Подавленные и павшие духом, они с трудом отыскали дорогу на чужом берегу, усеянном камнями и окутанном ночной мглой.

Путь был нелегким даже для крепких ходоков. Больше часа пришлось идти по узкой, едва различимой тропе, при этом ноги по щиколотку проваливались в вязкий песок. Затем поднимались вверх по крутой дороге. Уже давно пробило полночь, когда туристы, совсем выбившись из сил, добрались до первых домов.

Город спал. На улицах ни одного прохожего, ни огонька. Найти в этом мире безмолвия пристанище для стольких людей — настоящая проблема.

Разделились на три группы. Одна, под предводительством капитана, объединяла членов экипажа. Вторая, во главе с Томпсоном, естественно, включала, среди прочих, Бейкера. Третья группа вручила себя заботам переводчика Робера.

Уже через несколько минут Робер увидел гостиницу и сразу начал стучать в дверь, да так сильно, что нельзя было не разбудить и самого завзятого соню.

Хозяин гостиницы приоткрыл дверь и замер в изумлении при виде многочисленных постояльцев.

— У вас можно снять комнаты? — спросил Робер.

— Снять комнаты…— повторил за ним хозяин, как во сне.— Но откуда вы взялись, черт побери? — воскликнул он, прежде чем ответить на вопрос Робера.— Как вы сюда попали?

— Как обычно сюда попадают. Приплыли,— сказал Робер нетерпеливо.

— Приплыли? — повторил португалец, выглядевший в высшей степени удивленным.

— Да, приплыли,— подтвердил Робер с досадой.— Что в этом необыкновенного?

— Приплыли! — снова воскликнул хозяин гостиницы.— Но ведь карантин еще не сняли!

— Какой карантин?

— Как, вы не знаете?! Христос с вами! На острове карантин. Вот уже целый месяц к острову не приставал ни один корабль!…

Теперь пришел черед удивляться Роберу.

— Что же здесь происходит? По какой причине карантин? — спросил он.

— Эпидемия черной лихорадки.

— Опасной?

— И не говорите! Только в городе, где четыре тысячи жителей, каждый день умирает по двадцать человек.

— Черт возьми! — воскликнул Робер.— Следует признать, совет направиться сюда оказался не слишком удачным. По счастью, мы здесь ненадолго.

— Ненадолго? — усомнился хозяин.

— Конечно!

Португалец недоверчиво покачал головой.

— Прошу вас посмотреть ваши комнаты,— сказал он с иронией в голосе.— Думается мне, что нескоро вы отсюда уедете. Впрочем, завтра сами все поймете. Когда попадают на Сантьягу, здесь остаются надолго.

Глава X КАРАНТИН

Вот уж кому не везло, так это несчастным клиентам «Агентства Томпсон». На Сантьягу свирепствовала одна из самых жестоких эпидемий, и уже месяц всякая связь с остальным миром была прервана. По правде говоря, болезни на острове были обычным делом. Он прозывался «моровым» не зря, об этом Робер предупреждал еще на острове Сол.

На этот раз местная болезнь протекала в особенно тяжелой форме. Обеспокоенное правительство приняло радикальные меры, чтобы убить зло в зародыше.

На всем острове, по приказу сверху, объявили строгий карантин. Конечно, корабли сохраняли право подойти к берегу, но при условии, что не покинут его, пока не кончится эпидемия и карантин, а когда это произойдет, никто знать не мог. Легко понять, что суда регулярных рейсов и корабли дальнего следования старались не загонять себя в капкан. До появления подопечных Томпсона действительно ни один корабль за последние четыре недели в гавань не вошел.

Этим объяснялись и колебания рыбаков острова Сол, во время переговоров о Сантьягу, и их моментальное исчезновение после того, как они высадили пассажиров, ночью, вдали от города. Они знали о карантине, но не хотели потерять заработок, а также оказаться здесь надолго взаперти, вдали от близких, от своего острова.

Пассажиры были в шоке. Сколько придется просидеть на этом проклятом острове?

Однако делать нечего, придется приспосабливаться к новому положению. Стали ждать, и каждый убивал время как мог.

Одни, как Джонсон и Пипербум, просто вернулись к обычной жизни и, казалось, блаженствовали. Для счастья им было достаточно: одному — ресторана, другому — кабака. А в Прае хватало и того и другого.

Их спутники в этом вынужденном заточении не видели ничего хорошего. Угнетаемые страхом заразиться, они сидели в своих номерах, не осмеливаясь даже открыть окно. Эти меры предосторожности оказались не напрасны. Прошла неделя, но никто не заболел. Зато все просто умирали от скуки.

Третьи решили не обращать внимания на эпидемию и жили себе, совершенно не принимая ее в расчет. В число смельчаков входили оба француза и американки. Они рассудили, что страх заболеть опаснее самой болезни. Вместе с Бейкером, который, вполне возможно, хотел бы заболеть по-настоящему, чтобы иметь еще одно основание для нападок на соперника, они появлялись повсюду, как если бы находились в Лондоне или в Париже.

С тех пор как они попали на Сантьягу, сестры едва ли хоть раз встретились с Джеком Линдсеем. Тот более, чем когда бы то ни было, замкнулся в своем незаметном существовании.

Элис, поглощенная другими заботами, и думать забыла о девере. Если его образ и возникал иногда в ее мыслях, она сразу гнала их. Деверь занимал ее все меньше, она готова была о нем забыть. Происшествие на Куррал-даш-Фрайаш по мере того, как проходили дни, перестало казаться таким уж значительным. Предположение о возможных новых коварных шагах Джека просто не приходило ей в голову. Под защитой Робера она чувствовала себя в безопасности.

А Робер, напротив, вспоминая о засаде на Гран-Канарии, думал о своем противнике часто. Движимый глубоко запрятанной ненавистью, Джек в тот раз покушался на него. Поэтому бездействие врага успокаивало Робера лишь отчасти, он по-прежнему не спускал с него глаз, испытывая все время тревогу.

Джек продолжал идти роковым путем. Преступный поступок на Куррал-даш-Фрайаш он совершил спонтанно, воспользовавшись благоприятным моментом. Однако после неудачи первого покушения досада в глубине его души переросла в ненависть. К ненависти прибавился страх после того, как Робер откровенно с ним объяснился. И это смешанное чувство ненависти и страха отвлекло Джека от первоначального объекта его коварных планов. На время негодяй оставил мысли о своей невестке, целиком сосредоточившись на опасном сопернике. Он даже, как мы уже знаем, устроил Роберу засаду.

Упорное сопротивление француза, героическое вмешательство господина Блокхеда еще раз нарушило замыслы Джека.

С тех пор Джек Линдсей больше не делал различия между двумя своими врагами. Элис и Робер были одинаково предметом его ненависти, обостренной до крайности. Он не предпринимал пока никаких действий, и причиной тому была постоянная бдительность Робера. Если бы представился случай, Джек, забыв о всяких сомнениях, полный решимости отыграться за свои неудачи, без колебаний устранил бы этих людей. Тогда он удовлетворил бы желание мести, а главное, стал бы богатым. Но Робер следил за ним неусыпно, и с каждым днем Линдсей все меньше надеялся на подходящий случай. Французы разгуливали с американками среди городского многолюдья так спокойно, что выводили Джека из себя.

К сожалению, Прая — не тот город, где праздный турист может найти себе много развлечений.

Город вырос на вулканической лаве, образовавшей плато. Острие плато доходило до моря и разделяло побережье на два пляжа. До города отсюда можно добраться по круто взбирающейся вверх дороге.

Внешне Прая больше напоминал африканские поселения, чем города на других островах архипелага, и это, с точки зрения путешественника-европейца, являлось единственной его достопримечательностью. Узкие, заполненные свиньями, обезьянами и домашней птицей улицы, низкие разноцветные дома и колония белых людей, большей частью государственных служащих, среди основного негритянского населения — все это было необычно.

Но через несколько дней турист, пресытившись экзотикой, уже с трудом находил для себя развлечения в городе, насчитывающем всего четыре тысячи жителей.

Европеец, пройдя по улицам европейского квартала, широким и прямым, расходящимся лучами от просторной площади У-Пелоринью, осмотрев церковь и резиденцию губернатора, стоящие друг против друга, осмотрев мэрию, тюрьму, здание суда и, наконец, больницу — совершил полную экскурсию по городу. Идти больше некуда. Здесь его и поджидает скука.

Оба француза и их спутницы быстро исчерпали запас впечатлений. Но скучнее им не стало, поскольку уму и сердцу было чем заняться. Просто теперь не было никакого определенного плана. Понемногу прогулки уступили место долгим остановкам на песчаном берегу у моря. Размеренный плеск волн навевал грезы на молчаливых Элис и Робера и вторил смеху Роже и Долли, их радостным неумолкающим голосам.

Меланхолии здесь не было места. Ни крушение корабля, ни карантин на острове не могли убить их оптимизма.

— Как хотите,— принимался иногда рассуждать Роже,— а меня забавляет, что я стал зеленомысцем — ну и словечко — мисс Долли и я, мы вполне готовы стать неграми!

— Ас лихорадкой как быть? — посмеивалась Элис.

— Какие глупости! — отвечал Роже.

— У вас ведь скоро кончится отпуск? — подыгрывал Элис Робер.

— Но я попал в чрезвычайные обстоятельства,— не терялся офицер.

— А ваши близкие, кто ждет вас во Франции?

— Мои близкие? Они здесь, мои близкие!

В глубине души Роже, конечно, не был так спокоен, как казался. Разве мог он не тревожиться при мысли о том, какой опасности подвергались каждый день его друзья и он сам в этом бедствующем краю, в городе, потерявшем стольких жителей. Но француз обладал счастливым характером не портить себе дня настоящего страхом того, что может случиться завтра. А день настоящий, на его взгляд, имел немало прелестей. Он с удовольствием пожил бы на Сантьягу, при условии, что жить здесь будет вместе с Долли. Между ними не было произнесено ни одного слова, но они были уверены друг в друге. И среди пассажиров не было человека, который не знал бы об их чувствах, настолько очевидных, что влюбленные считали излишним говорить об этом друг другу.

Миссис Линдсей больше, чем других, касалось то, что происходило у нее на глазах, но ее, по-видимому, совсем не беспокоило такое развитие событий. Она предоставила сестре ту самую американскую свободу, какой сама пользовалась до замужества. Она доверяла чистой и откровенной натуре Долли. А Роже был из тех людей, для кого внушать к себе доверие так же естественно, как дышать. Элис не сомневалась, что в Англии все завершится свадьбой, как и полагается по логике происходящего.

Элис молила небо послать в ее душу такую же умиротворенность и такую же уверенность! Они с Робером по-прежнему не понимали друг друга, и по мере того, как проходили дни, они все больше удалялись от ясного, откровенного объяснения, а ведь только это и могло вернуть им покой.

Вследствие душевного разлада в их отношениях стала заметна трещина. Они не избегали друг друга, это было не в их власти. Но, постоянно сводимые вместе какой-то непреодолимой силой, они чувствовали, оказавшись лицом к лицу, что между ними вырастает стена: гордыня одного, недоверие другой. Они обменивались вежливыми фразами, и это лишь усугубляло тягостное недоразумение. Роже наблюдал за этой отчужденностью в полной растерянности. Почему они не могут объясниться друг с другом прямо и откровенно? Все мнимые трудности, все внутренние споры с самими собой, по мнению Роже, были пустяковыми. Этого не принимал открытый характер офицера. Будь он королем, он мог бы полюбить дочь бедняка с таким же легким сердцем, как влюбился бы в королеву, будучи бедняком.

После целой недели молчаливой, не находящей разрешения размолвки Роже рассудил, что больше смотреть на это он не желает, и решил, как говорится, не церемониться. Под каким-то предлогом он увел однажды утром своего соотечественника на Большой пляж, совершенно безлюдный, и, усевшись на огромный камень, приступил к решительному объяснению.

В то утро миссис Линдсей вышла на прогулку одна. Ей хотелось неторопливо подумать о том, что с ней происходит. Элис в задумчивости направилась к Большому пляжу, ей нравилась пустынность этого места. Устав от ходьбы по песку, она присела, выбрав место, назначенное ей судьбой, и задумалась.

От размышлений ее отвлекли голоса. По другую сторону камня, к которому она машинально прислонилась, разговаривали двое. Миссис Линдсей узнала в собеседниках Роже де Сорга и Робера Моргана.

Ее первым побуждением было выйти к ним. Но разговор ее заинтересовал и помешал себя обнаружить. Элис прислушалась.

Робер последовал за своим соотечественником совершенно безучастно. Он шагал, пока шел Роже. Он сел, когда Роже решил сесть. Но офицер знал, каким образом можно вывести своего невозмутимого спутника из спокойного состояния.

— Уф! — сказал он останавливаясь.— Ну и жарко же на этом чертовом острове. Не передохнуть ли немного? Что вы на это скажете, дорогой Грамон?

«Грамон»?…— удивилась Элис по другую сторону камня.

Робер молча принял предложение.

— Ну что,— продолжал Роже,— надолго мы здесь останемся?

— Не мне следует задавать этот вопрос,— ответил Робер, пытаясь улыбнуться.

— А я другого мнения,— ответил Роже,— ведь если задержка на этом зеленомысском острове никого особенно не радует — Боже мой, ну и имечко,— то для миссис Линдсей и для вас она должна быть особенно тягостной.

— Это почему? — спросил Робер.

— Как, разве то, в чем вы открылись мне на Канарском побережье, неправда?

— Нет, все правда,— ответил Робер.— Но я не понимаю…

— В таком случае все совершенно ясно,— прервал его Роже.— Если вы все еще любите миссис Линдсей… ведь вы любите ее, да?

— Конечно! — вздохнул Робер.

— Прекрасно! Продолжаю: если вы любите миссис Линдсей и при этом твердо решили не признаваться ей в этом, то пребывание на африканских скалах не может быть привлекательным ни для нее, ни для вас. Ведь достаточно посмотреть на вас обоих. У вас такой вид, будто вы черта хороните. Вы даже разговариваете друг с другом сквозь зубы. Простите за выражение, оба вы — как те кошки, которые не решаются достать из огня каштаны, когда они уже испеклись. Как вы, сударь, не замечаете того, что видят все, а именно: миссис Линдсей смертельно скучает и горячие сердечные признания были бы очень кстати.

— Дорогой мой де Сорг,— сказал Робер взволнованно,— как вы можете шутить над этим. Вы-то знаете мои мысли, вы в курсе моего положения и должны понять, почему я так щепетилен…[136]

— Ладно, ладно! — прервал его Роже.— Все равно смотреть, как вы без надобности мучаете себя, невыносимо, тогда как, в сущности, все очень просто, знаете ли!

— Так что же я должен, по-вашему, делать? — спросил Робер.

— Боже мой! Я не могу давать вам советы, мой дорогой. В подобных случаях каждый действует соответственно своему темпераменту. Почему бы вам не быть самим собой, то есть веселым, любезным, любящим? Все остальное получится само собой. Посмотрите на нас с Долли. Мы похожи на влюбленных из мелодрамы?

— Легко вам говорить,— заметил Робер с горечью.

— Хорошо! — согласился Роже.— Тогда действуйте решительно. Сжигайте корабли. Как только мы вернемся, идите к миссис Линдсей, как идут на штурм крепости, и скажите ей обо всем без фиоритур[137]. Не умрете же вы от этого, черт побери! Увидите, что она скажет вам в ответ.

— Ответ, каким бы он ни был, меня бы не испугал, если бы я считал себя вправе заговорить с ней об этом.

— Но почему? Все из-за какой-то ерунды, вашего состояния? Но ведь вы можете предложить ей взамен нечто не менее ценное! Сейчас вы под другим именем, но вы снова станете маркизом де Грамоном, когда захотите. А маркизы пока еще на улице не валяются, насколько мне известно.

Робер взял за руку своего соотечественника и проговорил:

— Все, что вы сказали, дорогой мой де Сорг, подтверждает, что вы верный друг. Но поверьте, лучше эту тему не обсуждать. Я слышал, что сделка, о которой вы говорите, считается в обществе вполне допустимой. Тем не менее мне это не подходит, что поделаешь.

— Сделка! Сделка! — проворчал Роже, не собираясь соглашаться.— При чем здесь сделка, если вами движет вовсе не денежный интерес?

— Верно,— ответил Робер,— но миссис Линдсей-то об этом не знает.

— Ну потрудитесь же уверить ее в этом. Что бы ни случилось, все будет лучше, чем так себя изводить, не говоря уже о самой миссис Линдсей.

— Миссис Линдсей? — повторил Робер.— Не понимаю…

— А если и она в вас влюблена? — прервал его Роже.— Вы об этом подумали? Не может же она, в конце концов, заговорить первой.

— Вы приводите этот довод уже второй раз,— грустно заметил Робер.— Следует полагать, что вам он кажется очень важным. Если бы миссис Линдсей любила меня, это бы много изменило, конечно. Но миссис Линдсей не любит меня, а у меня хватает здравого смысла понимать, что она не полюбит меня никогда, тем более что я ничего для этого не предпринимаю.

— Вполне возможно, именно по этой причине…— пробормотал Роже сквозь зубы.

— Что вы сказали?

— Ничего, вернее, я говорю, что ваше ослепление феноменально. Но допустите на мгновение, что миссис Линдсей действительно испытывает к вам чувства. Значит, чтобы в это поверить, вы хотели бы услышать об этом от нее самой?

— Возможно, что и этого будет недостаточно,— ответил Робер.

— Ну и ну! — изумился Роже.— Даже после этого вы бы продолжали сомневаться?

— Нет, я бы не смог не поверить, но слова не всегда передают истину. И в глубине души у меня сохранилось бы сомнение. Миссис Линдсей обязана мне жизнью, а для таких созданий, как она, подобные обязательства священны. Я бы стал думать, что это не любовь, а просто деликатное выражение признательности.

— Неисправимый глупец! — воскликнул Роже, глядя на своего друга круглыми от удивления глазами.— Сознаюсь, я бы не смог так долго перечить своему счастью. Чтобы снять замки с вашего языка и заставить вас заговорить, нужно ждать конца путешествия. Может быть, страх навсегда потерять миссис Линдсей победит вашу гордыню.

— Не думаю,— сказал Робер.

— Посмотрим,— завершил разговор Роже поднимаясь.— А пока я заявляю, больше так продолжаться не может. Я пойду сейчас к капитану Пипу и обещаю, что мы с ним изобретем какой-нибудь способ потихоньку уехать. Какого черта! На рейде ведь стоят корабли!

Оба француза пошли в^: сторону города, Элис проводила их взглядом. Следы меланхолии[138] исчезли с ее лица. Она знала правду, и эта правда ей нравилась. Больше нельзя было сомневаться, ее любят, любят любовью, какую только женщина может себе пожелать, любят ее самое. И ни одно постороннее соображение не примешивается к этому искреннему чувству.

Ее обрадовало и то, что теперь устраняется еще одна помеха в ее отношениях с Робером. Конечно, ее влекло к Роберу Моргану и до того, как ей случайно открылись обстоятельства его благородного происхождения. Она всегда была уверена, что Робер скрывает какую-то тайну, вроде только что открывшейся ей не совсем обычным образом. Тем не менее предрассудки в обществе имеют такую силу, что сердечная склонность, которой она не могла противостоять, до сих пор доставляла ей больше грусти, чем радости. Любить переводчика, будь он сто раз профессор, казалось богатой американке совсем не простым делом. С тех пор, как они покинули Мадейру, ее аристократическая гордость постоянно боролась с чувством, и из-за этой постоянной внутренней борьбы Элис, все время была не в своей тарелке.

Теперь все встало на место. Они были одного положения в обществе. Трудность теперь была только в том, чтобы победить в Робере его щепетильность. Но Элис это не очень беспокоило. Она знала, какой силой убеждения обладает от природы женщина, когда она любит и любима. Впрочем, решительные объяснения будут не на этом острове. И кто знает, вдруг Элис каким-нибудь образом сможет расплатиться с Робером по счету признательности за то, что он спас ей жизнь. Тем самым она приобретет в его глазах свободу своего сердечного выбора.

Роже сделал, как обещал. Он сообщил капитану о своих планах побега, и не стоит говорить, как жадно ухватился за эту мысль старый моряк. Он только хотел посвятить Томпсона и других пассажиров в их планы. Это было настолько естественно, что Роже даже не пришло в голову против этого возражать.

План был принят сразу и единодушно. Одними — потому, что им надоел этот город, слишком хорошо изученный, другими — потому, что их приводило в ужас количество похоронных процессий, они все время видели это из окон. Но мужество и терпение кончилось у всех.

Мнением двух пассажиров, однако, пренебрегли. Судно собирались в избытке загрузить напитками и съестным. Зачем в таком случае спрашивать согласия Джонсона и Пипербума?

Решение было принято, теперь предстояло его выполнить.

Хотя корабли на рейде действительно стояли, но речь могла идти всего о трех парусниках водоизмещением от семисот до тысячи тонн. При этом даже несведущий человек заметил бы, что они очень ветхие. Очевидно, все корабли, способные плавать, вышли в море до объявления карантина, и в порту остались лишь негодные суденышки.

К тому же не следовало упускать из виду, что отплытие, если оно окажется возможным, должно произойти тайно. А каким образом можно скрытно переправить на корабль сотню пассажиров, а также погрузить запасы пищи и всего необходимого?

Капитан Пип решение этой трудной задачи взял на себя, и ему предоставили полную свободу действий.

Как он организовал дело? Капитан не вдавался в подробности, но уже к следующему утру собрал массу сведений и сообщил их потерпевшим кораблекрушение на Черном пляже.

Из трех кораблей на рейде два были годны только на то, чтобы их порубить на дрова, «на плохие дрова»,— дал свою оценку капитан. Что же до третьего, именуемого «Санта-Мария», то это, конечно, старое судно, изрядно изношенное, но в самом крайнем случае на него положиться можно, не выглядя при этом сумасшедшим. Тем более что путешествие продлится, очевидно, недолго.

Обойдя на корабле все уголки, капитан решился прощупать настроение хозяина судна и не встретил здесь трудностей. Хозяин был предупредителен и сразу пошел ему навстречу. Из-за карантина всякое сообщение между островами прекратилось неизвестно на какой срок. Но с владельцем судна можно был договориться на достаточно приемлемых условиях.

Относительно решения, которое следовало принять каждому, капитан заявил, что не хотел бы давать никаких советов. Он даже не собирался скрывать, что в случае ухудшения погоды плавание станет небезопасным. Каждый имеет право выбрать наименьшую для себя опасность: лихорадка или море.

Капитан отметил также, что риск значительно уменьшится, если высадиться в каком-нибудь порту Испании или Португалии, а не идти через Бискайский залив. При этом большая часть пути пройдет в зоне пассатов, где погода портится редко. В конце концов капитан сказал, что лично он — сторонник скорейшего отплытия, и поклялся, что предпочитает утонуть в море, чем умереть здесь от лихорадки или от скуки.

Обсуждение длилось недолго. Все единогласно решили уезжать и поручили капитану сделать необходимые приготовления. Он обещал, что все подготовит в четыре дня, и в городе никто ничего не заметит.

Но прежде следовало договориться с владельцем судна, и это была забота Томпсона. Все кинулись искать Главного Администратора. Томпсон только что был здесь и вдруг пропал.

Туристы, не в силах сдержать возмущение, решили передать полномочия дезертира одному из пассажиров и направить того на переговоры с хозяином судна. Задача нового администратора — договориться о самых подходящих для всех условиях. Выбрали, естественно, Бейкера. Опыт этого джентльмена, особенно в подобных делах, прямо указывал на него как на лучшую кандидатуру.

Бейкер не отказался взять на себя функции своего соперника и сразу отправился вместе с капитаном к хозяину судна.

Через два часа он вернулся.

Дело было улажено и подписано. Договорились обо всем. К концу переговоров сошлись на шести тысячах франков. За эти деньги корабль будет в распоряжении туристов, пока они не доберутся до Европы. Позже хозяин сам распорядится судном так, как посчитает целесообразным. Туристам, таким образом, не придется думать о том, как вернуть корабль обратно. Не нужно беспокоиться и об экипаже. Рядовой состав «Симью» соглашался заступить на службу, не требуя никакого вознаграждения, кроме возможности уплыть на этом корабле и получать еду в течение всего путешествия. С оснасткой «Санта-Марии» все оказалось в порядке. Паруса находились на реях. Необходимо было лишь кое-что переоборудовать внутри, чтобы разместить пассажиров в кают-компании и на твиндеке[139], запасти также продовольствие, чтобы хватило на месяц пути. Во всем этом им обещал свою поддержку хозяин «Санта-Марии». Под каким-то не вызывающим подозрений предлогом он взялся быстро отремонтировать корабль силами своих рабочих и тайно достать для путешественников продукты. Матросы «Симью» обязались по ночам перевезти их на корабль.

Собравшиеся одобрили этот план. С тем и разошлись, а капитан сразу взялся за дело.

Итак, нужно потерпеть еще четыре дня. В обычных условиях это нетрудно. Но четыре дня тянутся бесконечно долго, когда им предшествует целая неделя, прожитая в страхе или в скуке.

Провели эти дни так же, как и предшествующие: одни — запершись у себя в комнатах, другие — вы догадываетесь, кто — в бесконечном застолье, третьи — в прогулках, придумывая разные маршруты.

Джек Линдсей по-прежнему не попадался на глаза, и миссис Линдсей со своими постоянными спутниками обошли все окрестности города Вилья-да-Прая. Было видно, что Элис обрела то душевное равновесие, которое отличало ее в начале путешествия.

О длительных экскурсиях в глубь острова, куда вели плохие дороги, нечего было и помышлять. Но окрестности Вилья-да-Прая были вполне доступны, и четверо наших туристов исходили их во всех направлениях.

Один день посвятили городу Рибейра-Гранди — бывшей столице острова и всего архипелага. Он был взят и разрушен французами в 1712 году. Рибейра-Гранди расположен в еще более гиблом месте, чем Ла-Прая. С тех пор он так и не смог оправиться от поражения, да и число жителей там все уменьшалось. Сердца молодых людей невольно сжимались, когда они ходили по пустынным улицам разоренного города.

В следующие дни обошли многочисленные долины вокруг столицы. Населены эти плохо обрабатываемые земли почти исключительно неграми, христианами и язычниками одновременно. А вокруг — растения, известные здесь от веку: пальмы, банановые деревья, гуайява, кокосовые пальмы, папайя, тамариндовые деревья. В тени их разбросано множество африканских хижин.

В эти четыре последних дня судьба, доселе спасавшая пассажиров от эпидемии, видно, отвернулась от них. Второго июля господин Блокхед и сэр Джордж Гамильтон проснулись с тяжелой головой. Во рту у них пересохло, везде болело, земля кружилась перед глазами. Сразу вызвали врача. Тот быстро поставил диагноз: тяжелый случай гуляющей по городу лихорадки. Для остальных это стало причиной новых страхов. Каждый думал про себя: когда же моя очередь?

А на следующий день предстояло отплытие. Утром туристы с трудом узнали место, где они находились. Небо стало ярко-желтого цвета, контуры предметов еле-еле проступали в туманной дымке непонятного происхождения, дрожали в разогретом воздухе.

— Восточный ветер принес песок,— объяснили туземцы.

И верно, за ночь ветер сменил направление, он дул теперь не с северо-запада, а с востока.

Не изменит ли планы капитана Пипа эта внезапная перемена ветра? Нет, тем же вечером он сообщил, что последние приготовления закончены и можно отправляться. Пассажиры, со своей стороны, также подготовились. С тех пор как было принято решение об отплытии, они каждый день выносили из гостиницы свой багаж по частям, а матросы ночью переправляли его на «Санта-Марию». В номерах остались лишь пустые чемоданы. Забрать их с собой оказалось невозможно. Это было бы слишком подозрительно, но подобные мелкие неприятности не стоили внимания.

— Впрочем,— предупредил Бейкер,— Томпсону придется заплатить нам за чемоданы, как и за все остальное.

Возможно, Томпсону действительно предстояло отвечать по всем пунктам длинного обвинительного приговора Бейкера, но администратора нигде не было, и осуждение могло быть только заочным. Что с ним случилось? Никто не мог ответить на этот вопрос. Очевидно, он сбежал, чтобы не выполнять свои обязательства и не платить за возвращение своих подопечных домой.

Впрочем, никого не беспокоило, что с ним. Раз ему так нравится Сантьягу, пусть остается здесь, вот и все!

Отплывать предстояло тайно, потому и переправляться на корабль можно было только ночью. В одиннадцать вечера, в час, назначенный капитаном, все собрались на Черном пляже, в том месте, где скала выступала в море и прибой был не таким сильным. Сразу начали погрузку на корабль.

Гамильтона и Блокхеда отправили на «Санта-Марию» первыми, хотя вначале едва не оставили на Сантьягу. Многие открыто противились тому, чтобы забирать с собой больных. Роже и обе американки изо всех сил пытались помешать принятию такого жестокого решения, но ничего добиться не могли, пока капитан Пип не бросил на чашу весов весь свой авторитет. Он заявил, что откажется вести корабль, если хоть один из тех, кто находился на «Симью», останется за бортом.

Таким образом, Гамильтон и Блокхед покинули острова Зеленого Мыса вместе со всеми, даже не осознавая этого факта. Накануне их состояние значительно ухудшилось. Они бредили, не приходя в сознание, и было сомнительно, что удастся довезти их до Англии.

На «Санта-Марии» находилось всего две шлюпки и, чтобы перевезти всех, потребовалось несколько рейсов. Бейкер стоял у трапа, он, выполняя свои обязанности администратора, указывал каждому предназначенное ему место.

Конечно, жалеть о «Симью» имелись все основания. В наспех оборудованных помещениях было не слишком удобно. Если дам разместили в крохотных, но все же каютах, то мужчинам приходилось довольствоваться общим дортуаром, устроенным в трюме.

Шлюпки несколько раз проделали путь от берега до корабля без приключений. Никто на острове не заметил передвижения большого количества народа. Когда шлюпки в последний раз благополучно отчалили и вернулись на «Санта-Марию», Бейкер, стоящий на своем посту, вдруг отпрянул от неожиданности: замешавшись среди пассажиров и стараясь остаться незамеченным, на палубу соскочил Томпсон.

Глава XI В СВОЮ ОЧЕРЕДЬ, ТОМПСОН НЕ ПОЛУЧАЕТ ТОГО, ЗА ЧТО ЗАПЛАТИЛ

— Господин Томпсон! — воскликнул Бейкер с хищной улыбкой.

Да, это был Томпсон собственной персоной, правда, несколько сконфуженный. В нем долго боролись страх и скупость, скупость в конце концов отступила, и побежденный Томпсон сдался. Он терпеливо дожидался отплытия и, пользуясь ночной темнотой, присоединился к последней партии пассажиров.

— Господин Томпсон! — повторил Бейкер, посматривая на своего врага как кошка на мышь.— Мы уже не надеялись иметь несчастье видеть вас! Неужели мы будем иметь неудовольствие плыть в Англию вместе с вами?

— Да, видно, так,— ответил Томпсон, который при необходимости мог проглотить и не такое.— Но я собираюсь заплатить за дорогу,— добавил он торопливо, надеясь таким образом смягчить своего неумолимого преследователя.

— Да неужели? — удивился Бейкер.— Это совершенно невероятно!

— Невероятно?

— Да, мы пока не замечали за вами ничего подобного. Ну да ладно! Никогда не поздно начать жить праведно. Хорошо, сколько же мы с вас возьмем, дорогой сударь?

— Сколько и со всех, я полагаю,— тоскливо вымолвил Томпсон.

— Да видите ли, вот в чем сложность,— заметил Бейкер добродушным тоном,— у нас нет тарифа. У нас здесь образовалось общество взаимопомощи, нечто вроде кооператива. В него вошли все, кого вы здесь видите, каждый заплатил взнос. А вы, вы — чужой. Для вас следует установить специальный, индивидуальный тариф. Это очень непросто!

— Но,— пробормотал Томпсон,— мне кажется, что шесть фунтов…

— Это очень мало! — ответил Бейкер мечтательно.

— Десять фунтов…

— Гм-м! — промычал Бейкер.

— Двадцать фунтов… Тридцать фунтов…

Бейкер как бы с сожалением покачал головой. Он, казалось, действительно огорчен тем, что все предложения Томпсона не могут быть приемлемы.

— Ну ладно! Сорок фунтов,— решился наконец Томпсон.— Столько же, сколько я запросил с вас, чтобы везти…

— На острова Зеленого Мыса! И даже без моего согласия,— закончил за него Бейкер. Глаза его светились дьявольской хитростью.— Итак, вы думаете, сорок фунтов?… Что ж, пусть будет сорок фунтов! Конечно, этого недостаточно! Я совершаю ошибку. Но, черт меня побери, я не могу вам отказать. Вы, надеюсь, заплатите сейчас же?

Томпсон, вздыхая, подчинился и вытянул из глубины своей сумки затребованные банкноты. Бейкер дважды пересчитал их с великолепной наглостью.

— Здесь как раз сколько нужно, спешу это подтвердить. Хотя, впрочем, что же тут необычного? — сказал он, поворачиваясь спиной к пассажиру. А тот заторопился в общую спальню, чтобы занять место.

Тем временем «Санта-Мария» развернула все паруса, подняла якорь. В час ночи, используя свежий восточный бриз, не встретив никаких препятствий или трудностей, вышли из бухты Ла-Прая. Корабль держал курс в открытое море.

Один за другим пассажиры заняли койки. Томпсон тоже растянулся на матрасе, который сам себе выбрал. Он уже засыпал, когда почувствовал, что кто-то тронул его за плечо. Вздрогнув, он открыл глаза и увидел склонившегося над ним Бейкера.

— В чем дело? — спросил Томпсон, пытаясь проснуться.

— Произошла ошибка или, вернее, недоразумение, дорогой сударь. Очень рад был побеспокоить вас и иначе никак не мог поступить, поскольку вижу, что вы улеглись на матрас, не имея на это права.

— Я заплатил за свое место, как мне кажется! — воскликнул Томпсон недовольным тоном.

— За дорогу! Дорогой сударь, за дорогу,— поправил его Бейкер.— Я употребляю ваше собственное выражение. Давайте, пожалуйста, не будем путать! Дорога не означает место. Я обязан лишь довезти вас, я вас везу. Я совершенно не обязан обеспечивать вас спальным местом. Матрасы в Ла-Прае стоят безумно дорого, и, если вы хотите иметь в своем распоряжении вот этот, я вынужден буду потребовать с вас небольшую доплату.

— Но это же грабеж! Я попал к разбойникам! — гневно воскликнул Томпсон, растерянно осматриваясь по сторонам.— И сколько же, по-вашему, следует мне вынуть из кармана, чтобы вы разрешили поспать?

— Не могу вам ответить,— торжественно изрек Бейкер,— на вопрос в таких же изысканных выражениях. Скажем… Да, пожалуй, за два фунта я смогу уступить вам это место. Дороговато, что и говорить, но в Сантьягу матрасы…

Томпсон пожал плечами.

— Этот, разумеется, не стоит двух фунтов. Ну да ладно. Я заплачу ваши два фунта, и за такую цену, надо полагать, вы мне дадите спокойно доехать.

— Доехать! Да вы что? Доехать!… Честное слово, господа, этот джентльмен не в своем уме! — воскликнул Бейкер, воздевая руки к небу и призывая в свидетели присутствующих при этой сцене пассажиров. Те привстали со своих коек и встречали каждую реплику взрывами смеха.— Два фунта за ночь, дорогой сударь. За ночь, и никак иначе!

— За ночь?! И, следовательно, шестьдесят фунтов, если путешествие продлится месяц? Ну так, сударь, говорю вам, я столько платить не буду. Такие шутки со мной не пройдут, — ответил взбешенный Томпсон, снова укладываясь на место.

— В таком случае, сударь,— совершенно невозмутимо заявил Бейкер,— я буду иметь удовольствие выставить вас вон.

Томпсон посмотрел на своего противника и увидел, что тот не шутит. Бейкер уже протягивал к нему свои длинные руки.

Что же касается пассажиров, то на их поддержку рассчитывать было нечего. В полном восторге, что наступило наконец отмщение, они корчились от смеха, наблюдая эту сцену.

Томпсон предпочел не ввязываться в поединок. Он поднялся и, ни слова не говоря, направился к трапу. Прежде чем ступить на первую перекладину, он все-таки посчитал нужным заявить о своем несогласии.

— Я уступаю силе,— сказал он с достоинством,— но я решительно протестую против притеснений, коим подвергаюсь. Меня должны были заранее предупредить, что сорок фунтов не гарантируют мне возможность спокойно спать ночью.

— Но это же само собой разумеется,— ответил Бейкер, прикидываясь удивленным.— Нет, конечно, ваши сорок фунтов не дают вам права спать на матрасах компании, а также — права пить из наших стаканов и садиться за стол компании. Оплата дороги не включает оплату матраса, кресла, напитков и бифштексов! Если вам всего хочется, придется платить, а это страшно дорого в настоящее время!

И Бейкер беспечно растянулся на только что отвоеванном матрасе, в то время как Томпсон, почти без сил, нащупывая в темноте ступени, поднимался на палубу.

Нетрудно догадаться, что он всю ночь не спал, пытаясь найти выход из положения. И ничего не придумал, несмотря на свою изобретательность. Он, как глупец, попался в ловушку.

В конце концов Томпсон стал успокаиваться при мысли, что вряд ли Бейкер приведет свои угрозы в исполнение. Естественно, это была шутка, конечно, неприятная, но не более чем шутка, и она скоро забудется.

Эти оптимистические размышления тем не менее не помогали Томпсону заснуть. Так до самого утра, прикидывая, много ли у него шансов спасти одновременно и свою жизнь, и свой кошелек, гулял он по палубе, где вахтенные у каждого борта по очереди сменяли друг друга.

Пока Томпсон нес ночное дежурство, остальные пассажиры на «Санта-Марии» спали крепким сном, как спят люди со спокойной совестью. Погода стояла хорошая. Хотя ветер, дующий в паруса с востока, был очень сух, продвигались вперед быстро. Когда занялся день, Сантьягу оказался более чем в двадцати милях.

Корабль шел неподалеку от острова Майо, но никого, желающего созерцать эту унылую землю, кроме Томпсона, на палубе не было.

Через четыре часа проходили, правда на большем удалении, мимо острова Боавишты. Туристы к этому времени проснулись, вышли на палубу. Взоры устремились в направлении города Рабиля, где можно было различить несколько кораблей, стоящих на якоре. Когда прозвучал колокол к завтраку, Боавишта начал постепенно исчезать за горизонтом.

Бейкер, возведенный в ранг администратора, дал волю своей приверженности к порядку и организации. Он считал, что на борту «Санта-Марии» все должно быть не хуже, чем на настоящих пассажирских кораблях дальнего плавания. Главным в его глазах было точное соблюдение времени завтраков, обедов и ужинов. Он сохранил расписание предшественника. И позаботился о том, чтобы колокол приглашал к столу в то же время к которому все привыкли.

Однако, как бы этого ни хотелось, организовать еду по всем правилам было невозможно. В кают-компании едва могла разместиться дюжина пассажиров. Договорились, что все устроятся, кто как сможет, и на полуюте[140] и на палубе, разделившись на группы. Впрочем, такая неустроенность имела и свои прелести. Трапезы под открытым небом походили на веселую воскресную прогулку. А в случае плохой погоды можно укрыться под палубой. Но вероятность дождей резко уменьшится, как только корабль отойдет подальше от Зеленого Мыса.

Во время завтрака, где Томпсон участия не принимал, капитан сделал неожиданное предложение.

Попросив уделить ему внимание, он сначала напомнил, что говорил уже в свое время об опасности путешествия на таком судне, как «Санта-Мария». Затем признался, что под влиянием чувства огромной ответственности в какой-то миг дрогнул и решил, что поведет судно не к португальскому и даже не к испанскому берегу, а прямо в Сен-Луи, в Сенегал. Однако сейчас он подумал, что следует пересмотреть маршрут: из-за дующего сейчас восточного ветра до этого пристанища добираться так же долго, как и до Канарских островов или даже как до какого-нибудь европейского порта. Вместо Сен-Луи лучше направиться в Порту-Гранди на остров Сан-Висенти. Капитану достаточно взять курс на двадцать градусов в сторону, и еще до наступления темноты все будут на суше, в безопасности и с гарантией быстро оказаться на борту пассажирского корабля.

Сообщение капитана Пипа произвело тем более сильное впечатление, что до сих пор за ним не замечали привычки много говорить. Решиться на такую длинную речь он мог, только считая опасность реальной.

На трибуну вышел Бейкер как избранный пассажирами администратор.

— Слова ваши серьезны, командир,— сказал он.— Но давайте все уточним. Скажите откровенно, считаете ли вы, что с нашей стороны было безрассудством отправляться в путь?

— Если бы я так думал,— ответил капитан,— я бы сразу об этом сказал. Нет, все правильно и тем не менее… когда столько людей на борту…

— Ну хорошо,— прервал его Бейкер,— а если бы с вами были только моряки, вы бы беспокоились так же?

— Нет, конечно,— заверил капитан.— Но это не одно и то же. Плавать по морям — наше ремесло, и у нас есть свои причины, чтобы…

— У нас тоже есть свои причины,— сказал Бейкер.— Хотя бы средства, которые мы вынуждены были вложить в этот корабль из-за скаредности человека, обязанного за нас заплатить. Есть и другая, более серьезная причина: карантин на острове, откуда мы уплыли. Возможно, о «Санта-Марии» уже известно на других островах архипелага. Я уверен, нам не разрешат высадиться на берег, тем более что у нас нет карантинного свидетельства и на борту двое больных. Если даже, несмотря ни на что, нам и удастся сойти на берег, то, вероятнее всего, чтобы оказаться в тюрьме, на этот раз самой настоящей. Вы можете возразить, что в Португалии и в Испании будет то же. Возможно, но необязательно. И потом, мы уже достигнем цели, и нам будет не так страшно. В этих условиях я голосую за то, чтобы ничего не менять, и, надеюсь, все здесь того же мнения.

Речь Бейкера действительно получила единогласное одобрение, и капитан Пип тоже выразил свое согласие просто жестом. Тем не менее это решение удовлетворяло его лишь наполовину. И если бы кто был рядом с капитаном вечером того же дня, то услышал бы, как он бормочет, обращаясь к верному Артимону:

— Хотите, мистер, знать мое мнение? Так вот! Опасная история, очень опасная!

Впрочем, этот вопрос больше не вставал. К двум часам пополудни ветер переменился и стал дуть с юга. «Санта-Мария» шла под попутным ветром. Идти назад было теперь невозможно. Единственный открытый для нее путь вел на Канарские острова и в Европу.

Таким ходом вечером прошли мимо острова Сол, куда никто не мог смотреть без волнения. Все подзорные трубы повернулись к этой земле, у берегов которой износившийся «Симью» нашел свой конец.

Незадолго до наступления ночи пропал из виду последний из островов Зеленого Мыса. Теперь горизонт разрежут только Канарские острова. Это вопрос нескольких дней, если сохранится тот же ветер, что и сейчас. В общем, первый день прошел благополучно. Жаловаться не на что, и есть надежда, что счастье беглецам не изменит.

Только один пассажир был недоволен, и называть его имя нет необходимости. За завтраком Томпсон добыл себе где-то тарелку и ловко подставил ее при раздаче пищи. Но Бейкер строго следил за порядком, и тарелка осталась пустой. Во второй половине дня Томпсон попытался сговориться с Ростбифом, надеясь, что тот не осмелится отказать своему бывшему хозяину. Но снова натолкнулся на вездесущего Бейкера, не спускавшего со своей жертвы глаз. Дело принимало серьезный оборот.

Ослабев от голода, Томпсон понял, что придется уступить неумолимому мучителю.

— Сударь,— сказал он,— я умираю от голода.

— Очень приятно,— равнодушно ответил Бейкер.

— Прекратите, пожалуйста, ваши шуточки,— взорвался Томпсон. От страданий у него испортился характер,— и потрудитесь сообщить, как долго вы собираетесь издеваться, выбрав меня мишенью?

— О какой шутке вы изволите говорить? — вопросил Бейкер, делая вид, что изо всех сил пытается понять собеседника.— По-моему, я никогда с вами не шутил.

— Так что же,— воскликнул Томпсон,— вы всерьез собираетесь уморить меня голодом?

— Черт возьми,— воскликнул Бейкер.— Но ведь вы не хотите платить!

— Хорошо,— рассердился Томпсон,— я заплачу. Мы с вами потом рассчитаемся по этому счету…

— И по другим тоже,— согласился Бейкер очень любезно.

— Потрудитесь же сказать, за какую цену вы обеспечите мне возможность спать и есть во время всего путешествия.

— Поскольку речь идет об особом тарифе,— с пафосом заявил Бейкер,— то все необыкновенно упрощается.

Он достал блокнот и перелистал его страницы.

— Итак! Хм! Вы уже заплатили сорок фунтов… Это так… Да… Хм! Прекрасно!… Ну так! Вам остается заплатить дополнительно сущий пустяк, всего пятьсот семьдесят два фунта один шиллинг и два пенса, чтобы получить возможность пользоваться всем, что есть на борту, без исключения.

— Пятьсот семьдесят два фунта! — ужаснулся Томпсон.— Вы не в своем уме! Чем терпеть такие издевательства, я расскажу все пассажирам. Черт побери, я найду среди них хоть одного честного человека!

— Я могу спросить их об этом сам,— предложил Бейкер все так же любезно.— Но сначала я бы посоветовал вам все-таки выяснить, откуда взялась такая сумма. Итак, фрахтование «Санта-Марии» стоило двести сорок фунтов. Двести девяносто фунтов и девятнадцать шиллингов мы заплатили за необходимое продовольствие на все время пути. И последнее: обустройство судна ввело нас в расход на восемьдесят один фунт два шиллинга и два пенса. Всего, таким образом, получается шестьсот двенадцать фунтов один шиллинг и два пенса, из них я вычитаю, как я уже сказал, те сорок фунтов, которые вы заплатили. Не думаю, что кто-нибудь из обобранных вами пассажиров посочувствует вашей жалобе на вполне справедливые требования. Хотя, если угодно…

Но Томпсону было не угодно, и он жестом дал это понять. Уже не пытаясь сопротивляться, он открыл свой драгоценный кошель и достал пачку банкнот. Отделив требуемую сумму, он заботливо вернул деньги на место.

— Там еще осталось,— заметил Бейкер, указывая на сумку.

В ответ Томпсон затравленно улыбнулся.

— Но это ненадолго! — добавил, кровожадный преследователь.— Предстоит еще рассчитаться по мелким счетам, по нашим с вами.

Прежде чем расстаться со своим врагом, Томпсон решил, по крайней мере, получить то, за что заплатил. На «Санта-Марии» он сразу же встретил верного Пипербума. Голландец, как было и прежде, вцепился в того, кого продолжал считать главным руководителем. Эта тень, в три раза больше его самого, следовала за Томпсоном повсюду. Надоедливое постоянство громадного пассажира начинало выводить его из себя.

— Таким образом,— продолжал Томпсон,— у меня теперь такие же права, как и у всех. Подразумевается, что я такой же пассажир, как и остальные?

— Совершенно верно.

— В таком случае буду вам очень обязан, если вы поможете мне отделаться от этого невыносимого Пипербума. Пока я был Главным Администратором, мне приходилось его терпеть. Но теперь…

— Конечно! Конечно! — прервал его Бейкер.— Но, к несчастью, я не больше администратор, чем вы. Впрочем, для вас нет ничего легче,— добавил несгибаемый шутник, подчеркивая каждое слово,— чем объяснить господину Ван Пипербуму, как он вам мешает.

Побледневшему от гнева Томпсону пришлось удалиться, проглотив эту пилюлю. А Бейкер вообще перестал обращать на него внимание.

Проснувшись утром шестого июля, пассажиры обнаружили, что «Санта-Мария» почти не движется вперед. Бриз ночью стих, и к восходу солнца на море воцарился мертвый штиль. Покачиваясь на волнах, «Санта-Мария» хлопала парусами о мачты, скрипела, раскачивалась, и это вызывало у всех тошноту.

Несмотря на радостное известие о том, что под действием чистого морского воздуха наступило заметное улучшение здоровья у Гамильтона и Блокхеда, день прошел невесело: из-за штиля путешествие может затянуться. Однако уж лучше слишком слабый ветер, чем слишком сильный, и все терпеливо сносили неприятность, не внушавшую особой тревоги.

Капитан Пип воспринимал происходящее по-другому. У него сильно косили глаза, и он яростно тер себе кончик носа — признаки большого беспокойства. Очевидно, по мнению славного капитана, происходило что-то необычное, он то и дело поглядывал на запад, откуда шла рябь, раскачивающая «Санта-Марию».

Пассажиры хорошо знали привычки своего уважаемого командира и не могли не понимать, что все это означает. Потому они тоже смотрели в сторону западного горизонта, однако никому не удавалось ничего рассмотреть. Там, как и везде вокруг, небо было голубым и чистым, без единого облачка.

Около двух часов пополудни на западе появилась легкая дымка, она медленно надвигалась, меняя постепенно окраску от белой к серой и от серой к черной.

Было около пяти часов, когда заходящее солнце опустилось в эту мглу и море окрасилось в зловещий медно-красный цвет. В шесть часов угольно-черная туча закрыла небосклон, и тогда послышались первые приказы капитана:

— Крепить кливер! Крепить бом-брамсель!…[141] Крепить топсель![142]Крепить крюйс-брамсель!…[143]

Через четверть часа свернули кливер и бом-брамсели, а через двадцать минут — паруса бизань-мачты[144]. Не успели закончить эту работу, как последовала команда убрать грот, фок и брамсели, капитан приказал оставить только бом-кливер, оба марселя на малых рифах и крюйсель[145].

Пока все было спокойно. Но это затишье казалось зловещим.

И действительно, ровно в восемь налетел ураган вместе с проливным дождем, и «Санта-Мария» так наклонилась на один борт, что чуть не перевернулась. Потом, выставив форштевень и разрезая носом поднявшиеся валы, запрыгала по волнам. Капитан посоветовал всем ложиться.

«Санта-Мария» дрейфовала до утра, и пассажиров жестоко встряхивало на каждой волне. За ночь буря ничуть не стихла. Напротив, к восходу солнца она набросилась на судно с удвоенной яростью.

Капитан Пип был доволен тем, как «Санта-Мария» шла на штормовых парусах. Она легко взбиралась на волну, при этом вода на палубу почти не попадала — ее только обдавало брызгами. Но моряк обнаружил, к своему неудовольствию, что пеньковые тросы, закупленные на Сантьягу, оказались плохого качества. Ванты[146] и бакштаг под ударами моря растянулись, и мачты у основания расшатались в своих пазах.

Сила урагана постоянно нарастала. Стало ясно, что предстоит выдержать схватку с одним из сильнейших циклонов.

Волны стали огромными. Они обрушивались на «Санта-Марию» и заливали ее водой.

Капитан продолжал идти на штормовых парусах. Но к семи часам вечера положение стало еще более серьезным. Под усилившимся ветром рангоут[147] начал раскачиваться так угрожающе, что капитан посчитал невозможным идти тем же ходом, он решил плыть по ветру.

В том положении, в каком находилась «Санта-Мария», сменить галс и встать по ветру или наоборот — это маневр, требующий большой сноровки. Между моментом, когда судно подставляет свой форштевень разъяренным волнам, и тем моментом, когда оно, набрав достаточную скорость, взлетает над водой, есть миг, когда волны бьют о борт. Если вал достаточно сильный, то судно начинает вертеться, как пробка. Поэтому нужно внимательно следить за волной и умело маневрировать.

Капитан сам встал за штурвал. Экипаж в полном составе находился вдоль левого борта, готовый броситься к марселям.

— Забирай по борту назад! — скомандовал капитан, точно выбрав момент и быстро поворачивая рулевое колесо.

Судно разом легло на правый борт и в то же мгновение встало по ветру. Но это еще не все. Развернуться к волне кормой недостаточно, нужно еще набрать большую скорость, чтобы смягчить силу удара волн.

— Забирай по борту вперед! — прозвучала команда капитана, как только корабль встал по ветру.— Отдать фок-марсель![148] Убрать фок-рей[149] и крюйсель!

Маневр вполне удался. Подставив ветру большие паруса фок-мачты, «Санта-Мария» набрала скорость и понеслась, разрезая волны. Еще одна предосторожность: «Санта-Мария» тянула за собой рыбачью сеть, обнаруженную в одном из отсеков трюма. Сеть предназначалась для того, чтобы волны, настигающие корабль, не заливали полуют.

С переходом от дрейфа к движению по ветру пассажирам стало полегче. Судно пошло мягче, и все подумали, что опасность уменьшилась.

Но капитан был другого мнения. Если продолжать двигаться на восток, то, по его расчетам, не пройдя и трехсот пятидесяти миль, можно оказаться у берегов Африки. А эти триста пятьдесят миль они проскочат очень быстро, учитывая скорость «Санта-Марии» при попутном ветре.

Капитан не спал всю ночь. Но утром восьмого июля горизонт оказался чист. Капитан подумал, что он, возможно, ошибся в своих предположениях, и стал надеяться, что ветер повернет немного к северу. Благодаря этому удастся добраться до Сен-Луиса в Сенегале и бросить якорь.

К сожалению, желанного северного ветра не дождались. По-прежнему дул вест-норд-вест, и «Санта-Мария» продолжала нестись в сторону Африки со скоростью курьерского поезда.

Из-за того, что кто-то из членов экипажа проболтался, пассажиры были в курсе происходящего и разделяли тревогу капитана. Они во все глаза смотрели на восток, пытаясь увидеть берег, к которому несет их корабль.

Но только к пяти часам утра заметили землю по левому борту. Побережье в этом месте изгибалось, образовав нечто вроде залива. «Санта-Мария» стрелой неслась вдоль берега, вместо того чтобы идти прямо на него, как следовало ожидать. Но постепенно расстояние между землей и «Санта-Марией» стало уменьшаться.

Капитан стоял на полуюте один и всей силой своего духа был на низком песчаном берегу, где вдали на горизонте виднелись дюны[150], а со стороны моря вставали стеной рифы.

Внезапно он выпрямился и, яростно сплюнув в море, сказал, обращаясь к Артимону:

— Через полчаса мы окажемся на рифах, дружище, но, клянусь всеми святыми, мы еще поборемся, сударь!

Артимон горячо поддержал его всем своим видом, и тогда капитан прокричал сквозь рев моря и урагана:

— Лево руля! Отдать крюйселя!

Через две минуты «Санта-Мария» уже дрейфовала, пытаясь отойти от берега в море. Она снова запрыгала по волнам, а морская вода, перехлестывая через полубак, перекатывалась по палубе взад-вперед.

Капитан поставил на последнюю карту. Козырная ли она, выиграет ли он игру? Сначала казалось, что выиграет.

Действительно, через несколько мгновений после того, как корабль ушел из-под ветра и сбавил скорость, море немного затихло. Капитан приказал развернуть стаксели, чтобы выйти в открытое море.

К несчастью, ветер, такой яростный всего несколько минут назад, перешел в другую крайность. С каждым мгновением он терял силу. Через несколько часов «Санта-Мария», сотрясаемая снизу продолжавшими бушевать волнами, одновременно качалась в неподвижном без малейшего дуновения воздухе.

Капитан, наблюдая за этими стремительными изменениями, сделал вывод, что судно находится в эпицентре бури и что шквал рано или поздно вернется. А пока в этом затишье бесполезно трепетали паруса. «Санта-Мария» больше не слушалась руля. Ее, как щепку, волны относили к берегу.

К семи часам вечера до берега оставалось меньше пяти кабельтовых. В трех метрах от бушприта волны яростно разбивались о прибрежные скалы.

У берегов Африки найдется немного мест, где можно так близко подойти к земле. Обычно подводные мели дают приблизиться не более чем на пятнадцать километров. И вообще, следовало благодарить судьбу за то, что при всей кажущейся неблагосклонности она все же привела посудину к одному из редких мест, где бесконечная череда песчаных отмелей размыта течениями и прибоем.

Тем не менее подойти еще ближе казалось невозможно. Дно быстро поднималось. Лот, то и дело опускаясь в воду, показывал уже не более двадцати саженей. Капитан решил бросать якорь в любом случае.

Если бросить три якоря вперехлест, два — с полубака и становой и вытравить[151] каждый на сто саженей, то, может быть, и удастся выстоять в ураган.

Конечно, было мало шансов, что цепи не лопнут или якоря сумеют зацепиться за дно. Но это давало хоть какую-то надежду, и энергичный человек не мог пренебречь этой последней возможностью спасения.

Капитан приказал проверить исправность якорей на полубаке и подготовить цепь к травлению. Он собирался дать команду спускать якоря, как вдруг все неожиданно переменилось.

Море вокруг «Санта-Марии» внезапно вскипело. Это были уже не волны, а какие-то чудовищные валы.

Все закричали от ужаса. Один капитан казался спокойным. Не теряя времени ой попытался использовать новые обстоятельства. Водоворот подталкивал «Санта-Марию» к берегу, и, к счастью, под легким западным бризом, ею можно было управлять. Так не попробовать ли подойти к берегу поближе и бросить якорь в более удобном месте?

Как раз против форштевня среди сплошной гряды прибрежных скал открывался узкий фарватер[152], а там, дальше, спокойная водная гладь. Если бы удалось попасть в этот фарватер, спасение стало бы вполне вероятным. В естественной бухте «Санта-Мария», вцепившись в дно якорями, устояла бы при урагане. Когда же шквал стихнет, судно тем же путем снова выйдет в море.

Капитан встал за штурвал и взял курс на берег.

Однако странное поведение моря не давало ему покоя, и капитан решил прежде всего очистить палубу и полуют от пассажиров. По его команде всем пришлось укрыться.

«Санта-Мария» приближалась к фарватеру… вошла в него.

Капитан готовился скомандовать: «Отдать якоря!»

Но не успел.

Огромный, гигантских размеров водяной вал понесся к берегу. В три секунды он достиг судна.

Если бы «Санта-Мария» подставила волне свой борт, то ее закрутило бы в водовороте и в тот же миг она оказалась бы разбитой, размочаленной в щепы. Но благодаря маневру капитана она была развернута к невиданному валу кормой, и это обстоятельство ее спасло. «Санта-Марию» подняло как пушинку, на палубу обрушились потоки воды, затем, поднятая на гребень волны, она понеслась к земле со скоростью пушечного ядра.

Матросы и пассажиры обезумели от страха. Одни цеплялись за снасти, других заливала вода, проникающая в кают-компанию. А капитан Пип по-прежнему сохранял присутствие духа. Он твердо стоял на мостике, видел все, что происходит на корабле, не выпуская из рук штурвала, и держал его очень крепко. Этот человек был так мал среди разбушевавшейся стихии, но так силен духом! Его крепкая воля пыталась спасти неуправляемый корабль от гибели. Сейчас глаза его совсем не косили. Он ясно видел, как волна ударилась о рифы, разбилась о них, вспенила гребень, как она понеслась на штурм берега, а в это время с неба устремился вниз настоящий водопад. Небесные и морские воды смешались в общем потоке.

«Санта-Мария» легко взлетела на вершину гребня. Вместе с ним опустилась вниз. Послышался ужасающий треск. Все, что было на корабле, сорвавшись со своих мест, разбилось в щепки. Огромная волна обрушилась на палубу и смыла все, что там было. Капитан не смог удержаться за штурвал, волна сбросила его с полуюта. Мачты со всем такелажем оказались внизу.

Это произошло за мгновение. «Санта-Мария» замерла без движения в полной темноте, под проливным дождем, а вокруг ревела буря.

Глава XII СНОВА В ПЛЕНУ

Было девятое июля. Уже целый месяц, согласно программе «Агентства Томпсон», его клиенты должны были ходить по улицам Лондона. Что же окружало их вместо оживленных улиц и добротных строений древней столицы Англии?

На север и на юг до бесконечности тянулась песчаная коса, ограниченная с одной стороны океаном, с другой — непрерывной цепью дюн, бесплодных и унылых. На этой полосе песка лежал корабль, превратившийся в груду обломков, заброшенных невиданной силой метров на двести от берега.

Потерпевшие кораблекрушение туристы плохо провели ночь. Ориентируясь в кромешной темноте на ощупь, они укрылись от дождя под остатками палубы. К счастью, ветер торопился очистить небо от туч, и путешественникам удалось ненадолго уснуть под свист утихающего урагана.

Только на рассвете разглядели масштабы бедствия. Они были огромны, непоправимы.

От воды до выброшенного на сушу корабля было более двухсот метров. Это расстояние судно, благодаря мощной волне, преодолело за считанные секунды. А в человеческих ли силах вернуть его обратно? Даже у людей, далеких от физики и навигации, сразу пропала надежда снять «Санта-Марию» с мели.

Впрочем, «Санта-Марии» больше не было. От нее остались лишь жалкие обломки.

Удар разломил ее пополам. Громадная рана рассекла борт. На палубе ничего не уцелело. Волной снесло все: скамьи, спасательную шлюпку, лодки и даже рангоут — обломки его висели, зацепившись на оборванных вантах.

Вот какое зрелище предстало перед глазами пассажиров!

Как всегда, лишь невозмутимое спокойствие капитана вернуло отчаявшимся людям немного мужества. В сопровождении Бишопа, полностью оправившегося от ожогов, Пип молча ходил вдоль берега. В несколько секунд вокруг него сомкнулось кольцо пассажиров.

Как только все собрались, капитан начал с переклички. В глазах Пипа промелькнуло удовлетворение, когда он убедился, что никто не пропал. Дом разрушен, но обитатели спасены, и такой удачей все были обязаны в значительной мере его опыту и предусмотрительности.

Если бы он не заставил туристов покинуть палубу, сколько жизней унесло бы страшное падение рангоута!

Капитан кратко описал положение:

«Санта-Марию» ураганной волной выбросило на африканский берег, снять ее с мели не представляется возможным. В результате все вынуждены продолжить свое путешествие по суше. Исход такого плана весьма неясен.

Африканское побережье пользуется дурной славой, и следует признать, что в полной мере ее заслуживает.

Между Марокко на севере и Сенегалом на юге простирается на тысячу двести километров побережье Сахары. Тому, кого злая судьба заставит высадиться на берег среди песчаных просторов, безводных и безжизненных, где лишь изредка встречается чахлая растительность, придется опасаться еще и людей. Их жестокость соответствует жестокости здешней природы. Вдоль этих негостеприимных берегов рыщут мавры, встреча с ними более опасна, чем встреча с диким зверем.

Итак, требовалось узнать, на каком расстоянии от цивилизованных мест выбросил «Санта-Марию» ураган. Ответ на этот вопрос мог дать представление о том, погибнут ли путешественники или спасутся.

Капитан умел определять местоположение по солнцу. Но солнце было закрыто пеленой облаков.

Однако ураган продолжал стихать, небо понемногу очищалось. К девяти часам Пипу удалось сделать необходимые расчеты по солнцу, затем еще раз — в полдень.

Он доложил пассажирам следующие результаты: «Санта-Мария» разбилась немного южнее мыса Мирик, на расстоянии более трехсот сорока километров от северного побережья Сенегала!

Если бы рядом ударила молния, то даже и она не привела бы людей в большее оцепенение. Сраженные этим известием, путешественники хранили гробовое молчание. Женщины смотрели на мужчин, отцов, братьев или мужей, ожидая от них спасения.

Серьезность положения была слишком очевидной, чтобы хоть у одного из присутствующих могли возникнуть на этот счет иллюзии. Пройти триста сорок километров! На это потребуется по меньшей мере семнадцать дней, при условии, что караван, включающий женщин и больных, будет проходить в день по этому песку двадцать километров. Можно ли надеяться, что, продвигаясь в течение семнадцати дней вдоль побережья, где бродит столько банд мародеров, они сумеют избежать такой ужасной встречи?

И вдруг, нарушая состояние общей подавленности, кто-то бодро произнес:

— Где не пройдет сто человек, пройдет один.

Эта фраза принадлежала Роберу, и он обращался непосредственно к капитану. Тот вздрогнул, подняв на говорившего вопросительный взгляд.

— Разве один из нас,— продолжал Робер,— не может пойти в разведку? Если мы находимся в трехстах сорока километрах от Сен-Луи, то ближе к нам Портендик, а между Сенегалом и этой факторией расположены плантации каучуковых деревьев, патрулируемые французской армией. До них не больше ста двадцати километров. При чрезвычайной необходимости один может пройти это расстояние за два дня. Следовательно, и запасов еды нужно всего на два дня. Тем временем остальным пассажирам ничто не мешает двинуться не спеша по берегу. Если повезет, то посланец вернется через четыре дня в сопровождении эскорта. И под охраной уже нечего будет бояться. Я предлагаю свою кандидатуру, чтобы сейчас же отправиться в путь.

— Клянусь всеми святыми,— вот речь настоящего джентльмена! — воскликнул капитан Пип, горячо пожимая Роберу руку.— Есть только одно возражение: отправляться в путь по долгу службы следует мне.

— Вы не совсем правы, капитан,— заметил Робер.

— Почему же? — нахмурил брови старый моряк.

— Во-первых,— спокойно ответил Робер.— я значительно моложе и, следовательно, выносливее.

Капитан согласно кивнул головой.

— К тому же ваше место — среди тех, для кого вы командир и опора. Генерал не ходит на передовую.

— Да, согласен,— сказал капитан,— генерал отправляет туда отборные войска. Значит, ехать вам.

— Через час буду в пути.— И Робер сразу начал готовиться в дорогу.

Возражение капитана никто не поддержал. И никто более не претендовал на роль героя, никто не думал оспаривать у Моргана честь встретить опасность на трудном пути.

Роже так же, как и все, находил решение друга вполне естественным. Он бы и сам отправился в дорогу с такой же легкостью, если бы эта мысль пришла в голову ему первому. В следующий раз так и будет, вот и все. Тем не менее офицер предложил Роберу идти вместе. Но тот отказался и, не вдаваясь в подробности, попросил позаботиться об Элис. По мнению Моргана, ей угрожает опасность, и молодой человек отправлялся в путь с неспокойной душой.

Роже пообещал выполнить поручение друга.

Офицер почувствовал себя по-настоящему взволнованным, когда Робер, вооруженный и с запасом продовольствия на три дня, стал прощаться. Мужчины, не говоря ни слова, крепко пожали друг другу руки.

Но Роберу предстояло и другое прощание, для него оно было испытанием. Миссис Линдсей находилась рядом, и у Робера защемило сердце. Он прекрасно понимал, насколько опасно это предприятие. Он мог никогда уже не увидеть ту, которая так много для него значила. Призвав на помощь все свое мужество, Морган нашел в себе силы улыбнуться и поклониться молодой американке.

Она удержалась от слов опасения или сожаления, чтобы не омрачить Роберу настроение перед дальней дорогой. Побледнев, Элис протянула ему руку. Она понимала, что он может погибнуть, спасая всех.

— Спасибо! — только и сказала она.— До скорого свидания!

В ее словах прозвучала не только надежда. В них слышался приказ.

— До скорого свидания! — ответил Робер, выпрямляясь и чувствуя уверенность, что выполнит этот приказ.

Бывшие пассажиры долго смотрели вслед бесстрашному ходоку. Он шел по берегу, все удаляясь, и вот помахал им в последний раз… Через несколько минут он исчез за дюнами.

— Я вернусь сюда через четыре дня,— пообещал Робер.

Через четыре дня будет тринадцатое июля. Дожидаться этого дня, укрывшись на корабле, выброшенном на берег, невозможно. Он лежит на боку, и его нельзя использовать для жилья. Капитан наскоро соорудил на берегу бивуак из остатков рангоута и парусов. Нехитрое сооружение окончили до наступления ночи, и пострадавшие уснули, охраняемые вооруженными матросами. Здесь, на суше, они сменяли друг друга на часах так же, как делали это на корабле.

Однако в эту ночь на берегу, полном опасностей, сон никак к ним не шел. Многие не сумели заснуть и пролежали до рассвета с открытыми глазами, прислушиваясь к ночным звукам.

Для миссис Линдсей эта ночь была очень тревожной. К мучившим ее мыслям прибавилось беспокойство: неизвестно куда пропал ее деверь. Сначала она не придала его исчезновению никакого значения, хотя это сразу показалось ей странным. Но со временем она начала недоумевать и все больше беспокоиться. Поиски оказались напрасны: ни среди пассажиров, ни среди слуг Джека не было.

Во мраке ночной тишины Элис продолжала думать об исчезнувшем Джеке. Это странное обстоятельство не давало ей покоя, и растущая в душе тревога помимо ее воли соединяла имена Джека и Робера.

Ночь прошла без приключений, на рассвете все были уже на ногах.

Элис встала первой и сразу же смогла убедиться, насколько верны ее подозрения. Она оглядела одного за другим всех пассажиров и окончательно удостоверилась, что Джек отсутствует.

Элис никому не сказала о своих терзаниях. К чему рассказывать? Если суждено быть несчастью, то оно уже случилось, думала она. Ее душа леденела при этой мысли.

Джек с самого начала путешествия держался в стороне, вел себя сдержанно, поэтому его отсутствия не заметили. Никто, кроме Элис, не обратил на это внимание: туристов волновали другие заботы.

Целый день занимались разгрузкой «Санта-Марии». Понемногу выгрузили на берег все ящики с галетами и консервами и соорудили из них нечто вроде оборонительного укрытия.

Капитан Пип принял решение ждать возвращения Робера на месте. Он объяснял это трудностью транспортировки воды. Не хватало дорожных фляг и бурдюков[153]. А тащить бочки с водой было не под силу. Оставаясь на месте, можно спокойно брать воду из бочек, воды вполне может хватить на месяц. Они ничем не рисковали, оставаясь здесь на несколько дней. Если Робер не вернется к тому времени, когда, по его собственным расчетам, пора будет вернуться, придется предпринять какие-нибудь действия. А до тех пор ящики со съестными припасами и бочки с водой и спиртом встанут стеной, упираясь противоположными концами в море и под такой защитой большому количеству людей нечего опасаться внезапного нападения.

К заходу солнца внутри ограждения, сплошной стеной окружавшего лагерь, была установлена последняя палатка.

Поскольку предыдущая ночь прошла спокойно, а укрепленный лагерь внушал чувство безопасности, капитан несколько изменил порядок ночного дежурства. Люди его экипажа падали с ног от усталости, поэтому вместо полной вахты на часах теперь стояли только два человека, сменяя друг друга каждые два часа. Двое часовых вряд ли могли заснуть на посту одновременно, к тому же этих двух было достаточно, чтобы поднять тревогу в случае необходимости.

Капитан Пип сам заступил на дежурство в девять часов вместе с верным Артимоном. Через час его сменил старший помощник, того, в свою очередь, часом позже, должен сменить боцман.

Прежде чем укрыться под защитой стены из ящиков, капитан в последний раз осмотрел все вокруг. Пустыня казалась мирной, к тому же и Артимон не проявлял никакого беспокойства.

Капитан посоветовал своему сменщику быть все время начеку и с тем ушел в палатку, где уже спали пассажиры. Усталость взяла свое, и он сразу уснул.

Он не знал, сколько проспал, но вдруг его сон встревожило какое-то видение. В этом видении ему представилось, что Артимон ведет себя весьма странно. А собака, сделав безуспешную попытку разбудить хозяина, высунула, рыча, морду наружу, затем вернулась и потянула капитана за полу костюма. Но тот не мог проснуться.

Тогда Артимон прыгнул своему другу на грудь и принялся часто лизать его лицо.

Когда и это не помогло, пес решился куснуть хозяина за ухо.

Тут капитан открыл наконец глаза и понял, что беспокойство собаки не сновидение, а реальность. Одним прыжком он вскочил на ноги и быстро выбежал из палатки, направляясь туда, куда тащил его Артимон.

Внезапно пес разразился свирепым лаем и, не успев ничего понять, капитан, сбитый с ног, увидел, падая, что лагерь захватили арабы. В своих бурнусах[154] они были похожи в ночной темноте на призраков.

Глава XIII ПУТЕШЕСТВЕННИКИ ПЕРЕЖИВАЮТ НЕВИДАННЫЕ СОБЫТИЯ

Робер Морган шел вдоль пенящейся кромки берега легким ровным шагом. Самые высокие дюны обходил, на низкие взбирался, держа направление на юг. Чтобы успокоить своих спутников, ему пришлось приукрасить истинное положение вещей. Но сам он не обманывался. Предстоит отмерить пешком, как минимум, сто шестьдесят километров, прежде чем он доберется до зоны французского влияния.

Сто шестьдесят километров — это три дня трудной дороги, при условии, что каждый день он будет идти по десять часов со скоростью шесть километров в час.

Робер решил, что свои десять часов он отшагает и в первый день. Отправившись около трех часов пополудни, будет идти без остановки до часу ночи, а на рассвете двинется дальше. Это позволит ему выиграть целые сутки.

Солнце садилось за горизонт. Было еще совсем светло, но с моря веяло свежестью. Это подбадривало путника, уже пятый час упорно шагавшего вперед. Меньше чем через час наступит ночь, идти станет еще легче. Песок плотный, упругий, ноги отталкиваются от него легко и мягко.

А вокруг пустыня, навевающая острое чувство одиночества. Безграничные просторы среди дюн казались совершенно безжизненными: ни птицы, ни зверя, никого. Лишь кое-где редкие рощицы карликовых пальм указывали на скрытую глубоко под землей жизнь.

Буря закончилась, кругом тишина и спокойствие. Ни один посторонний звук не прерывает тихий шум моря, волны мерно бьются о прибрежный песок.

Вдруг Робер остановился. Уж не сон ли это? В двух сантиметрах от его уха просвистела пуля и раздался сухой звук выстрела.

Робер резко повернулся и в десяти шагах от себя увидел Джека Линдсея. Тому удалось подкрасться так близко потому, что шаги на песке не слышны. Сейчас Джек снова целился, встав на одно колено. Робера охватило чувство гнева и вместе с тем глубокого сожаления.

Не теряя ни минуты, Морган бросился на своего врага, но резкий удар остановил его. Страшная боль пронзила плечо, и Робер упал как подкошенный лицом в песок.

Выполнив задуманное, Линдсей быстро удалился, даже не удосужившись проверить, жив или нет его соперник. Да и зачем? В этой пустыне, убитый или раненный, Робер обречен. В любом случае посланник потерпевших кораблекрушение не доберется до цели.

Но остановить посланца, отправленного за помощью его товарищами по несчастью,— это, считал Джек, еще полдела. Нужно, чтобы в его власти оказались все туристы, а таким образом и каждый из его спутников.

Джек Линдсей скрылся в дюнах, ему предстояло довести задуманное до конца.

Робер — раненный или мертвый — лежал на песке. С тех пор как он упал на землю, прошла целая ночь, затем день. Солнце совершило свой путь по небу и скрылось за горизонтом. Наступила следующая ночь, и она сейчас заканчивалась,— небо уже слегка заалело на востоке.

За все это время Робер ни разу не шевельнулся, не подал признаков жизни. Даже если он еще и жив, второй день под жгучими лучами солнца будет, конечно, его последним днем.

Но вдруг рядом с неподвижно лежащим человеком что-то шевельнулось. В темноте нельзя разобрать, какое именно животное вертится вокруг, роет лапами песок рядом с его головой. Теперь воздух легко попадет в легкие человека, если они еще не потеряли способность дышать.

Результаты проделанной работы не замедлили сказаться. Робер застонал, попытался привстать, но резкая боль в левой руке отбросила его назад. Он задыхался.

Но за эти мгновения успел узнать своего спасителя.

— Артимон! — выдохнул он, снова теряя сознание.

Услышав свое имя, Артимон отчаянно затявкал, заметался на месте, бросаясь во все стороны. Он стал лизать раненого в лицо теплым мокрым языком, освобождая от песка, налипшего на потный лоб и щеки.

Постепенно к Роберу стала возвращаться жизнь. Кровь быстрее побежала по жилам, застучала в висках, силы прибывали с каждой минутой. А с ними — и память, он вспомнил, при каких обстоятельствах упал.

С большой осторожностью раненый подполз поближе к морю, и свежесть морской воды окончательно привела его в чувство.

Солнце поднялось уже высоко. Преодолевая невыносимую боль, Роберу удалось снять с себя одежду и осмотреть рану. Она оказалась неопасной. Пуля застряла в ключице, но не перебила кость и потому легко вышла из раны. Страшная боль, от которой Робер потерял сознание, объяснялась тем, что пуля задела нерв. Обморок продолжался так долго из-за большой потери крови и еще потому, что Роберу, упавшему лицом в песок, нечем было дышать. Теперь в голове у него прояснилось. Смочив носовой платок в морской воде, он аккуратно промыл и перевязал себе рану. Плечом уже можно понемногу двигать, и, если бы не слабость, из-за чего подкашивались ноги, он тотчас бы отправился в путь.

Нужно эту слабость победить. Достав припасы, Робер подкрепился, впервые с тех пор, как покинул лагерь, Артимон тоже получил свою долю.

Но собака соглашалась есть как бы нехотя, ей не сиделось на месте, что-то ее постоянно беспокоило. В конце концов человек обратил внимание на необычное поведение животного, взял на руки, попытался приласкать… и вдруг заметил, что к ошейнику привязана бумажка.

«Лагерь захвачен арабами. Пип». Вот какую ужасную новость узнал Робер, когда дрожащими руками развернул записку.

«Захвачен арабами!» Значит, Элис тоже в плену! И Роже! И Долли!

В одно мгновение Робер сложил остатки своих запасов. Нельзя терять ни минуты. Он должен идти. И он пойдет. Пища вернула ему силы, а теперь воля эту силу удесятерит.

— Артимон! — позвал Робер, прежде чем двинуться в путь.

Но собаки рядом уже не было. Робер, посмотрев по сторонам, увидел, как Артимон, превратившись в еле заметную точку, несется вскачь вдоль берега, все более удаляясь. Верный пес, выполнив задание, возвращался с отчетом к тому, кто его послал. Он мчался не разбирая дороги, и все его существо было устремлено к одной цели: к хозяину!

— Спасибо тебе, пес! — прошептал Робер уже на ходу.

Он машинально бросил взгляд на часы и обнаружил, что они показывают тридцать пять минут второго. Он хорошо помнит, что заводил их как раз перед тем, как Джек Линдсей подло на него напал. Стальное сердечко билось ночь, затем целый день, и его ровное тиканье смолкло следующей ночью. От этих мыслей у Робера выступил холодный пот. Значит, он пролежал здесь почти тридцать часов! Пуля свалила его девятого июля, а проснулся он утром одиннадцатого. Что же будет с теми, кто на него надеется?

И Робер снова ускорил шаг. Он сверил по солнцу стрелки часов, было около пяти часов утра.

Он шагал все утро, и только в одиннадцать позволил себе отдохнуть, немного поспать в тени карликовых пальм. Сон возвратил ему силы, Робер встал энергичным и бодрым. И снова пошел вперед.

Уже двенадцать часов он в пути, а это значит — пройдено около семидесяти километров.

Наутро он продолжил путь, стараясь не думать об усталости, но этот день дался труднее. Появились жар и озноб, опять заболела рана.

После дневного сна встать удалось с трудом. Временами темнело в глазах, кружилась голова. Но он не останавливался, оставляя позади километр за километром. Каждый из них становился все мучительнее.

Наконец в сумерках показались массивные стволы. Начались заросли каучуконосов. Добравшись до первых деревьев, Робер упал без сил и погрузился в глубокий сон.

Он проснулся, когда солнце поднялось уже высоко. Наступило тринадцатое июля. Робера мучили угрызения совести, что он так долго проспал. Теперь придется наверстывать потерянное время.

Но как его наверстать при такой слабости, когда не держат ноги? Нет сил подняться с земли, во рту пересохло, болит голова, лихорадит. Плечо распухло, и рукой не пошевелить. Ничего, все равно нужно идти и, если потребуется, ползти вперед на коленях.

Робер заставил себя поесть, хотя и не хотелось. Здесь же, под деревом, где провел ночь, он решительно проглотил последний сухарь и запил его последними каплями воды. Ему нужны силы, и больше он не остановится, пока не доберется до цели.

Было два часа дня, Робер отправился в шесть утра и с тех пор ни разу не остановился. Правда, теперь он уже не шел, а еле тащился, делая не больше километра в час. Главное — не останавливаться. Он решил бороться до последнего дыхания.

Но больше нет сил. У несчастного закрывались глаза, перед его невидящим взором мелькал целый калейдоскоп[155] видений. Сердце билось слабее и реже, легким не хватало кислорода. Робер чувствовал, что падает, скользя вдоль ствола. Он прислонился к дереву в попытке устоять на ногах.

И в это мгновение — наверное, он бредил в лихорадке — ему почудилось, что впереди показался большой отряд,— блестели ружья, белые пробковые шлемы отражали солнечные лучи.

— Сюда! Ко мне! — закричал Робер.

Увы! У него пропал голос. Если отряд, который ему грезился, и существовал на самом деле, никто из этих людей не услышал крика, и они продолжали двигаться в своем направлении.

— Ко мне! — прошептал Робер и упал, потеряв сознание.

Он упал на землю как раз в то время, когда, по его плану, он должен был вернуться в лагерь. Пассажиры помнили эту дату и считали часы. С тех пор, как они оказались во власти арабов, лагерь так и стоял рядом с выброшенной на берег «Санта-Марией».

Капитан Пип не стал сопротивляться, когда понял, какое новое несчастье обрушилось на них, и вместе со всеми оказался внутри тройного кольца окруживших лагерь вооруженных африканцев. Он даже не стал гневаться на часовых, не справившихся со своей задачей. К чему их наказывать, когда несчастье уже произошло.

Вместо этого он стал думать, как действовать дальше. Хорошо бы известить о происшедшем Робера, но как передать ему сообщение? Пип сообразил, что в его распоряжении такое средство есть, и решил немедленно это средство использовать.

Написав записку в темноте, капитан Пип привязал ее к ошейнику Артимона и поцеловал пса прямо в нос. Дав собаке понюхать кое-что из вещей Робера, он приказал найти их хозяина, направив при этом Артимона на юг.

Артимон бросился бежать и мгновенно исчез в темноте. Капитан страдал, ему легче было пожертвовать собой, чем подвергать риску своего друга. Но Роберу необходимо сообщить о случившемся, это подскажет ему, как действовать дальше. И все колебания были отброшены.

Тем не менее капитан с трудом дождался утра. В мыслях он все время следовал рядом с Артимоном вдоль берега Атлантического океана.

Когда наступил день, все увидели размеры бедствия: лагерь был разгромлен, палатки сорваны, ящики, окружавшие лагерь, вскрыты, их содержимое валялось на земле, а все вещи пассажиров стали добычей победителей.

То, что они увидели за пределами лагеря, было еще страшней. На земле, освещенной косыми лучами восходящего солнца, темными пятнами выделялись два тела. Капитан признал своих часовых. У обоих в груди торчали кинжалы, воткнутые по самую рукоятку.

Когда совсем рассвело, африканцы зашевелились и один из них, очевидно, шейх[156], направился к пленникам. Капитан сразу двинулся ему навстречу.

— Ты кто? — спросил шейх на плохом английском языке.

— Капитан.

— Ты приказываешь этим людям?

— Морякам — да, но остальные — просто пассажиры.

— Пассажиры?…— повторил за ним араб.— Отведи в сторону тех, кто тебе подчиняется. Я буду говорить с остальными,— продолжил он, помолчав с минуту.

Но капитан не сдвинулся с места.

— Что ты с нами сделаешь? — осмелился спросить он у араба, сохраняя спокойствие.

Мавр сделал неопределенный жест.

— Скоро узнаешь,— сказал он.— Иди.

Капитан выполнил распоряжение. Команда, отделившись от пассажиров, собралась вокруг него.

А шейх стал медленно прохаживаться среди туристов, переходя от одного к другому, и с непонятной настойчивостью каждого расспрашивал. Кто он? Как зовут? Из какой страны? Богат ли он? Остался ли кто-нибудь дома? Это был настоящий допрос, которому он подвергал всех и на который каждый отвечал по-своему. Одни говорили правду, другие приписывали себе богатство, третьи выдавали себя за менее состоятельных, чем на самом деле.

Когда очередь дошла до американок, за них стал отвечать Роже. Он посчитал нужным представить их как можно более важными персонами, думая таким образом надежнее сохранить им жизнь. Но шейх сразу его прервал.

— Я не с тобой говорю,— сказал он, к удивлению мягко.— Эти женщины разве немые?

Роже умолк, в замешательстве.

— Ты их брат? Отец? Муж?

— Вот это моя жена,— взяв на себя смелость, заявил Роже и показал на Долли.

Мавр жестом дал понять, что удовлетворен ответом.

— Хорошо! — сказал он.— А та?

— Это ее сестра, — ответил Роже.— Обе они важные дамы у себя в стране.

— Важные дамы? — повторил мавр эти слова, значение их он, по-видимому, не понимал.

— Да, важные дамы, королевы.

— Королевы? — еще раз повторил шейх.

— В общем, их отец — большой начальник,— объяснил Роже, у него иссяк запас доступных образов.

Но последнее объяснение, кажется, достигло цели.

— А-а, генерал, генерал…— свободно истолковал его араб.— А как зовут дочь большого начальника?

— Линдсей,— ответил Роже.

— Линдсей,— повторил мавр, ему явно понравилось звучание этого имени.

— Очень хорошо! — добавил он и перешел к следующему пленнику, не забыв сделать любезный жест в сторону француза и обеих его протеже[157].

Следующим пленником был Томпсон. Как же изменился несчастный Главный Администратор! Где его былая важность? Насколько он блистал раньше, настолько теперь он старался быть как можно менее заметным.

— Что у тебя там? — резко спросил у него шейх.

— Там?…— пробормотал Томпсон в смятении.

— Да, вот эта сумка… Дай сюда,— приказал мавр, положив руку на драгоценный кошель, висевший у Томпсона через плечо.

Тот инстинктивно отпрянул назад, но в то же мгновение к нему бросились два африканца. Они моментально сняли с него дорогую ношу, и Томпсон уже больше не сопротивлялся.

Шейх заглянул внутрь сумки, и его лицо выразило удовольствие.

— Хорошо! Очень хорошо!

Следующим за Томпсоном оказался, как и следовало ожидать, Ван Пипербум из Роттердама — со всем своим ростом и дородством. Он сохранял спокойствие, мирно переводя в дым огромное количество табака, и с любопытством посматривал вокруг себя маленькими глазками.

Шейх долго любовался этим светловолосым гигантом.

— Твое имя? — спросил он наконец.

— Ik begryp niet wat. U van my wilt, Mynheer de Cheik, maar ik verondenstel dat u wenscht te weten welke myn naam is en uit welk land ik ben. Ik ben de Heer Van Piperboom, en woom te Rotterdam, een der voornaamste steden van Nederland[158].

Шейх прислушался.

— Твое имя? — снова спросил он.

— Ik been de Heer Van Riperboom nit Potterdam,— повторил Ван Пипербум, меланхолично добавив: — Overigens, waartoe dient het, u dit te zeggen? Het is blykbaar, dat ik toch maar Hebreenwsch voor u spreek, zools ik dit voor de anderen ook doe[159].

Шейх пожал плечами и продолжил свой обход, не ответив на вежливое приветствие непереводимого голландца. Его не утомляло бесконечное повторение одних и тех же вопросов. Он задавал их всем и внимательно выслушивал ответы, не пропустив ни одного.

Вот только Джеку Линдсею он почему-то задавать вопросов не стал, то ли случайно, то ли нарочно.

Элис с удивлением обнаружила своего деверя среди остальных и больше уже не спускала с него глаз. Она с тревогой отметила про себя, что Джека не допрашивали.

То, что Джек Линдсей явно где-то пропадал, а потом вернулся, а также особенное отношение к нему мавританского шейха — все это вызвало в душе Элис смятение.

Закончив обход, шейх направился к своим соплеменникам, но путь ему преградил капитан.

— Ну теперь-то ты мне скажешь, что будет с нами? — снова задал он свой вопрос.

Шейх нахмурился, задумался, потом небрежно кивнул головой.

— Да,— сказал он.— Кто сможет заплатить выкуп, получит свободу.

— А другие?

— Другие?…— снова задумался мавр.

Он сделал широкий жест.

— В Африке нужны рабы,— сказал он.— У молодых есть сила, у старых — мудрость.

Эти слова вызвали у пленников взрыв отчаяния. Но Элис не поддавалась паническому состоянию, так бесконечно велика была ее вера в молодого француза! У нее не было никаких сомнений в том, что он доберется до французских владений, приведет солдат и освободит товарищей по несчастью.

Уверенность, по природе своей, обладает большой силой внушения. Упрямая вера Элис помогала людям держаться и ждать.

Если бы она была на месте капитана, ее надежда на освобождение имела бы дополнительные основания. Около восьми утра капитан, скрывая радость, увидел Артимона. Исчезновение и появление собаки, похоже, никто не заметил.

К тому же Артимон проявил почти человеческую сообразительность. Вместо того чтобы бешеным галопом броситься к хозяину, он сначала побродил вокруг лагеря и лишь потом пробрался к капитану. Арабы не обратили внимания на собачонку, гуляющую вокруг лагеря по своим утренним надобностям.

Пип схватил своего друга на руки, прижал к себе и, под влиянием переполнивших его чувств, наградил умное животное таким же поцелуем, как и при прощании, к чему Артимон вовсе не был приучен. Записки на ошейнике не было, следовательно, адресат ее получил. А из этого можно сделать благоприятный вывод.

Но после некоторых размышлений радости у капитана поубавилось. Артимон отправился в дорогу в час ночи и вернулся к восьми утра, то есть находился в пути семь часов. За это время он пробежал туда и обратно расстояние, отделявшее пленников от Робера Моргана. А это, в свою очередь, значит, что тот за полтора дня ушел вперед на тридцать километров, не больше. За этим скрывалась какая-то тайна, и она могла заставить содрогнуться самое мужественное сердце. Поэтому капитан не стал ничего говорить своим спутникам.

А те, понемногу успокаиваясь, снова начали надеяться, ведь человек, пока он жив, не должен терять надежду. Двенадцатое и тринадцатое июля прошли относительно спокойно.

Эти два дня арабы занимались тем, что выносили с «Санта-Марии» все, что можно было унести. Они также отвинтили и сняли с корабля куски железа, инструменты, винты, болты. Все эти бесценные для них сокровища лежали на берегу и дожидались погрузки на верблюдов. Арабы привели их вместе с собой.

Четырнадцатого июля стало понятно, что арабы, судя по приготовлениям, намеревались отсюда уходить. Очевидно, завтра и туристам придется покинуть побережье, если их не освободят.

Этот день показался несчастным очень длинным. Робер должен был вернуться еще вчера. И это опоздание, даже с учетом всех трудностей похода, было непонятно. Все забеспокоились. Все, кроме капитана, но он не собирался никому ничего объяснять. Ожидание стало сменяться раздражением. Робера обвиняли в самом тяжком грехе. Да зачем ему возвращаться? Если он теперь в безопасности, глупо с его стороны снова подвергаться риску.

Элис подобные черные мысли были незнакомы. Предположение, что Робер способен на предательство, даже не приходило ей в голову. Погиб, да, это могло быть… Но что-то в ее душе тут же поднималось против такого предположения, и ее вера в будущее, в их счастье, становилась еще тверже и непоколебимей.

Тем временем день четырнадцатого июля закончился, и никаких оснований для оптимизма не появилось. Ночь прошла так же. Пятнадцатого июля, как всегда, встало солнце, но для несчастных путешественников ничего не изменилось.

На рассвете арабы погрузили добычу на верблюдов, и в семь часов утра шейх подал знак к отправлению. Несколько всадников скакали впереди, остальные выстроились в два ряда с обеих сторон каравана, так что пришлось подчиниться.

Пленники и пленницы, охраняемые арабами, шли друг за другом, связанные общей длинной веревкой. Она стягивала им запястья и охватывала шею каждого в этой цепочке. О побеге нечего было и думать, не говоря уж о том, что окружавшая их со всех сторон пустыня сама по себе была смертельно опасной и делала побег невозможным.

Капитан Пип, шагавший впереди, решительно остановился и спросил у шейха, сразу оказавшегося рядом:

— Куда вы нас ведете?

Вместо ответа шейх размахнулся и ударил пленника дубинкой по лицу.

— Иди, собака,— крикнул он.

По лицу капитана заструилась кровь, но он не двинулся с места. С тем же невозмутимым видом он повторил вопрос.

Дубинка снова поднялась в воздух, но шейх тут же опустил ее, увидев решительное лицо стоявшего перед ним человека и длинную вереницу пленников за ним. Их предстояло сопровождать, а, взбунтовавшись, они могли очень затруднить эту задачу.

— В Тимбукту! — сказал он, и капитан, получив ответ, двинулся в путь.

Глава XIV ЭЛИС НЕ ОСТАЕТСЯ В ДОЛГУ

Тимбукту! Город, где сосредоточились все тайны Африки. Город, целые века закрытый и недоступный европейцам. Только через несколько месяцев уступит он силе французского оружия.

Но арабам не дано было предвидеть будущее, и они вели пленников в Тимбукту, рынок рабов и центр заключения сделок всей сахарской Африки.

Однако было маловероятно, что жертвы доберутся до места назначения. Мародеры редко удалялись на большое расстояние от берега. Скорее всего арабы продадут своих пленников где-нибудь на полпути туарегам.

Впрочем, для несчастных европейцев это не имело значения. Предстояло пройти более тысячи пятисот километров, а кто их поведет, все равно. Важно, что переход займет два с половиной месяца. Сколько из них продолжат путь, а сколько умостят своими белыми костями длинную песчаную дорогу?

Первый день прошел благополучно. Еще не накопилась усталость, вода была еще свежая, и ее было много. Но все изменилось, когда от непрерывной ходьбы стали кровоточить ноги, когда для утоления жажды, нестерпимой под огненным солнцем, стали пить застоявшуюся воду, к тому же скупо распределяемую.

По-видимому, Гамильтон и Блокхед скоро освободятся от этих пыток, их спасет смерть. Они еще не совсем оправились от лихорадки и стали быстро выбиваться из сил. Утром им стоило больших трудов пройти положенное расстояние, и во время привала они просто рухнули на землю. После обеда ноги этих двоих совсем перестали слушаться, и через несколько километров англичане вынуждены были остановиться.

С этого момента началось настоящее мучение для всех. Гамильтон и Блокхед падали на каждом шагу, остальным приходилось нести их по очереди. К вечеру, на привале, несчастные были похожи на покойников. Никто не сомневался, что следующий день будет для них последним.

Остальные пока стойко выносили выпавшие им испытания.

Впереди шел капитан Пип, совершенно растерянный: дюны напоминали ему волны, не разбиваемые форштевнем корабля. Верил ли он в освобождение? Очень может быть. Люди такой закалки не поддаются отчаянию ни при каких обстоятельствах. Лицо его, совершенно непроницаемое, ничего не выражало. Но весь вид и поведение говорили о том, что надежду терять не следует.

Рана от удара дубинкой подсохла на солнце. Усы, грудь и плечи были в пятнах крови. Случись это с другим, от него бы с ужасом отшатнулись. Но все существо капитана излучало непобедимую волю. Первый среди равных, он шел твердым шагом, и за ним шли остальные.

Со времени последнего разговора с шейхом капитан не проронил и двадцати слов, да и те были обращены к верному Артимону, трусившему рядом со своим хозяином с высунутым языком. «Мастер!» — коротко обращался к нему капитан, не вдаваясь в подробности, и пес чувствовал нежность в его голосе.

Через полчаса капитан высказался определеннее.

Ужасающе скосив глаза и презрительно плюнув в сторону шейха, он произнес:

— Ну, мастер, и в переделку же мы попали, клянусь всеми святыми!

И Артимон в знак согласия потряс длинными ушами.

После этого капитан не открывал рта. Время от времени он смотрел на собаку, а собака на него. Вот и все. Но как много эти взгляды говорили им обоим!

Во время стоянки Артимон сидел, а хозяин ложился на песок и делил с псом свой скудный паек и скупо отмеренные глотки воды.

За капитаном следовал командный состав «Симью», сама команда, прислуга. Шли не соблюдая чинов. О чем все думали? Очевидно, мысленно подчинялись своему командиру, взвалившему на себя ответственность за всех. Пока верили капитану, не было места отчаянию. Он в любую минуту мог отдать приказ действовать, они же были постоянно наготове.

За последним матросом шел первый пассажир, затем тянулась длинная цепь остальных.

Женщины плакали или причитали вполголоса. Особенно больно было смотреть на жену и дочерей Гамильтона и Блокхеда, бессильных свидетелей агонии дорогих им людей.

Мужчины в общем держались тверже, поведение каждого соответствовало его характеру. Если Пипербум хотел есть, то Джонсон хотел пить. Преподобный Кули черпал силу в молитве, Бейкер продолжал расточать угрозы агентству. Что же до вконец растерявшегося Томпсона, то все его мысли были заняты только его сумкой.

У Роже еще оставались силы иронизировать. Он ободрял, веселил и смешил Долли, пытаясь поднять ее дух.

Оседлав своего конька, Роже потешался над тем, как неожиданно закончилось это удивительное путешествие. И действительно, что может быть смешнее, когда развлекательная прогулка по Мадейре превращается в исследование песчаных пространств Сахары? Так как Долли не оценила изысканности этого юмора, задетый за живое Роже закусил удила и, поклявшись, что девушка забудет о трудностях дороги, рассыпался фейерверком каламбуров[160], причудливых шуток по поводу шейха, арабов, Сахары, пока наконец не был вознагражден взрывом смеха. Роже считал, что положение отнюдь не отчаянное, что нападение арабов в такой близости от Сенегала является с их стороны настоящим безумием и что не сегодня-завтра их освободят… или же при случае они смогут освободиться сами.

Как же Долли было не поддаться его ободрениям? Если Роже так легко шутит, значит, дело совсем не безнадежное. Впрочем, стоило только ей взглянуть на свою сестру, как страхи рассеивались.

Элис не шутила, она не имела такой привычки, но вся светилась уверенностью и спокойствием. Она не сомневалась в благополучном исходе, хотя пленники давно уже покинули место катастрофы и Робер не возвращался. Роже прав, они будут свободны. Все происходящее — это только еще одно испытание.

Поведение Роже и Элис успокаивало Долли. Вечером, в палатке, которую шейх разбил для состоятельных пленниц, она заснула в уверенности, что проснется свободной.

Наступившая заря, однако, застала ее еще пленницей. Ожидаемые спасители ночью не явились, и в этот день бывшие туристы должны еще больше отдалиться от моря.

Но, к их великому удивлению, сигнала к подъему не последовало. Солнце уже встало над горизонтом, достигло зенита, а эскорт, по всей видимости, и не собирался отправляться в путь.

Что за причина удерживала арабов на месте? Думать можно было все что угодно, но только Элис догадывалась об истинных мотивах.

Проснувшись раньше всех, она увидела, что Джек Линдсей и шейх о чем-то совещаются. Шейх слушал Джека с присущим восточным людям спокойствием, а тот говорил, вкладывая в свою речь весь пыл, на какой только был способен при своем нелюдимом характере. Он, по-видимому, что-то доказывал, в чем-то убеждал. Со стороны можно было подумать, что разговаривают два хороших друга, и, как бы это ни казалось неправдоподобным, у Элис возникло чувство, что они сговорились задолго до этого.

Так действительно и случилось, интуиция не обманула Элис. Шейх и Джек уже давно были друг с другом знакомы.

Увидев, как упал Робер после выстрела, Джек, которому и в голову не могло прийти, что на помощь придет Артимон, счел врага мертвым и поспешил осуществить задуманный план.

План был чудовищно прост.

Поскольку Джек не мог посягать на Элис без риска для себя — невестку бдительно охраняли,— нужно было получить власть над всеми. Он начал с того, что уничтожил посланного за помощью Робера, сделав тем самым эту помощь невозможной. А затем устремился в пустыню в поисках союзников. В этих местах рыскали банды грабителей. Их привлекли, как воронов привлекают поля сражений, терпевшие крушение корабли. Джек не сомневался в том, что встретит бандитов, даже если в поисках ему придется проблуждать в пустыне несколько дней.

Долго ждать не пришлось. В конце следующего дня, столкнувшись с дюжиной арабов Улан-Делима, он стал пленником шейха. Все шло по намеченному плану.

Улан-Делим, немного знающий английский, допросил европейца, и тот ответил на его вопросы очень охотно. Он назвал свое имя и сообщил, что недалеко отсюда много европейцев, среди них и его очень богатая жена. За большую сумму она выкупит и себя и его, своего мужа.

Наведенные таким образом на след, арабы захватили лагерь. При допросе Роже в общих чертах подтвердил полученные от Джека сведения. Этим и объясняется явное удовлетворение шейха, когда он услышал имя одной из пленниц. Имя Линдсей невольно подтвердило информацию Джека. Шейх почувствовал доверие к словам и доводам мнимого мужа богатой американки.

Джек терпеливо шел к своей цели. Захват всего каравана арабами имел для него смысл, только если он сам получит свободу.

Негодяй попытался убедить шейха в нелогичности его поведения. Если всех приведут в Тимбукту, то никто из пленников не в состоянии будет заплатить выкуп. Как его жена, повторил он. Она может внести большую сумму, но как это сделать, не имея связи с Америкой и Европой? Не лучше ли одному из пленников, предпочтительно ему, Джеку Линдсею, добраться до французских владений, где он смог бы сесть на корабль? Он поспешит собрать выкупы за свою жену и за всех остальных пленников, а затем прибудет в какое-нибудь условленное место, Триполи, например, или Тимбукту, и вручит деньги в обмен на свободу заложников.

Джек видел, что шейх принимает его доводы и намерен определить сумму выкупа каждого своего пленника. Негодяй был близок к цели. Конечно, он и не подумает ни о каких выкупах. Пусть злополучные англичане выкручиваются как хотят. Он же отправится в Америку, сообщит о кончине Элис и станет ее наследником путем подделки документов.

Конечно, его беспокоила мысль о таком количестве обвинителей в случае, если кому-нибудь удастся получить свободу. Но выбора не было. Впрочем, так ли легко остаться живым в беспощадной пустыне, среди не менее беспощадных африканцев?

Однако Джеку предстояло последнее, самое трудное дело. Для его миссии нужно общее согласие. Шейх, конечно, сообщит сумму выкупа каждого и о том, кого он выбрал посланником. Джек должен, следовательно, разыграть комедию до конца, дать всем обещания, забрать письма. Конечно, он выбросит этот мусор при первом удобном случае. Здесь же он не должен встретить осложнений. Туристы не имеют оснований подозревать его больше, чем кого-либо другого.

Но необходимость объяснения с Элис очень беспокоила Джека. Ее согласие, конечно, будет для арабов самым важным. Даст ли его невестка? А почему бы и нет? — продолжал Джек свои размышления. И тут же вспомнил, как она отвергла его предложение, вспомнил то, что произошло в Куррал-даш-Фрайаш, и у него появилась неуверенность.

Сомнения не покидали Джека, и он все откладывал трудный разговор. Уже наступила ночь, когда, наконец решившись, он вошел в палатку, поставленную для сестер.

Элис была одна. Сидя на земле, она предавалась размышлениям, едва освещенная чадящей масляной лампой.

Увидев Джека, она поднялась, испугавшись в первый момент. Джек смешался. Он не знал, с чего начать, и некоторое время молчал. А Элис ничего не предпринимала, чтобы вывести его из затруднения.

— Добрый вечер, Элис,— вымолвил наконец Джек.— Извините, что беспокою в такой час. Должен сообщить вам одну вещь, не терпящую отлагательств.

Элис продолжала молчать, не проявляя ни заинтересованности, ни любопытства.

— Вы заметили,— сказал Джек с еще большей тревогой,— что караван сегодня стоит на месте, и вас это, без сомнения, удивляет. Меня тоже, но шейх недавно объяснил мне причину.

Здесь Джек сделал паузу, ожидая реакции Элис, но она никак не прореагировала на его слова.

— Как вы знаете,— продолжал он,— арабы захватили нас, чтобы получить выкуп с тех, кто в состоянии его дать. Поэтому шейх решил остаться здесь и послать избранного им эмиссара во французские колонии. Тот должен собрать требуемые суммы и в условленном месте обменять их на пленников.

Джек опять сделал паузу, пытаясь понять, что думает невестка. Но Элис продолжала молчать.

— Вы не спросили, кого шейх выбрал эмиссаром.

— Ожидаю, что вы мне скажете об этом,— спокойно ответила Элис голосом, который не сулил ничего хорошего.

— Конечно,— согласился Джек с натянутой улыбкой. Он старался быть как можно более убедительным.— Вы, конечно, понимаете, что после разговора господина де Сорга с арабским шейхом, особый интерес у шейха вызвали Долли и вы. Он также обратил внимание на одинаковость наших имен и стал расспрашивать меня на этот счет. Я позволил себе ту же ложь, что и господин де Сорг, и, чтобы взять вас под защиту, сказал, что я ваш муж.

Произнеся эти слова, Джек стал ждать одобрения или осуждения. Не было ни того, ни другого. Элис слушала все так же молча, провоцируя его высказаться до конца. И пришло наконец время вымолвить главное.

— Меня очень удивил,— начал нервничать Джек,— результат моих слов. Как только шейх услышал, что я ваш муж, он решил, и в этом не ошибся, что я преданнее, чем кто-либо другой, буду способствовать вашему освобождению, и выбрал меня в качестве посланника за выкупом.

Мосты были наконец сожжены. Произнеся эти решающие слова, Джек, тяжело дыша, замолчал. Элис не пошевелилась.

— Я надеюсь,— заключил он, стараясь говорить уверенно,— вы не будете возражать против выбора шейха и согласитесь доверить мне необходимые письма и бумаги, чтобы собрать деньги для выкупа.

— Я этого не сделаю,— холодно сказала Элис.

— Почему?

— По двум причинам.

— Соблаговолите изложить их,— быстро отреагировал Джек,— и как добрые родственники мы обсудим положение.

— Во-первых,— заявила Элис,— я против того, чтобы сейчас посылать эмиссара. Вы, кажется, забыли, что господин Морган отправился за помощью.

— Он отправился, но не вернется,— возразил Джек.

— Он вернется,— уверенно настаивала на своем Элис.

— Не думаю,— произнес Джек с плохо скрываемой иронией.

Сердце Элис сжалось в предчувствии недоброго. Но она взяла себя в руки.

— Вы что-то знаете?

Ее вопрос так напугал Джека, что он благоразумно решил отступить.

— Да нет же, ничего, конечно, не знаю,— пробормотал он.— Это только предположение. Но я убежден, что господин Морган не вернется. А мы не можем терять время, мы должны вернуть себе свободу сами.

Элис снова стала спокойна.

— Мне кажется,— сказала она, выделяя каждое слово,— вы все-таки знаете что-то о господине Моргане.

— Что вы хотите сказать? — перебил ее Джек дрогнувшим голосом.

— Может быть, вы правы,— невозмутимо продолжала Элис,— и господин Морган погиб, спасая нас всех. Я все же думаю, что этого не случилось. Пока время не убедит меня в обратном, я буду верить в его возвращение.

— Пусть так! — согласился Джек.— Но я не понимаю, почему эта вера препятствует предложению шейха. Разве плохо, если у вас будет две возможности спасения, а не одна?

— Я, кажется, вам сказала, что не принимаю вашего предложения по двум причинам. Пока я сообщила только первую.

— Какова же вторая?

— Вторая заключается в том, что я категорически против выбора шейха. Я не только не буду способствовать вашему отъезду, передав письма и документы, а воспрепятствую этому всеми силами. И прежде всего я раскрою глаза на лживое утверждение, что вы мой муж.

— Но, Элис,— воскликнул побледневший Джек, понимая, что его планы рушатся,— почему?

— Потому, что я решительно убеждена, что вы не вернетесь.

Потрясенный Джек отпрянул к стенке палатки. Элис так глубоко проникла в его планы, что их осуществление становилось невозможным. Однако он предпринял последнюю попытку.

— За что такое обвинение, Элис? — воскликнул он, стараясь изобразить страдание.— Почему вы меня подозреваете в такой низости? Что я вам сделал?

— Увы,— печально ответила Элис,— я не забыла того, что произошло в Куррал-даш-Фрайаш!

Куррал-даш-Фрайаш! Элис, следовательно, все знала и, стало быть, читала в преступной душе своего деверя как в открытой книге.

Джек понял, что проиграл. Он не стал оправдываться, все равно бесполезно. Его грязное нутро вылезло наружу, уже не таясь.

— Пусть будет так! — прошипел он.— Но я не понимаю, почему происшедшее в Куррал-даш-Фрайаш вы ставите мне в упрек. Ведь, если бы не я, вас не спас бы, как в романах, красивый молодой человек.

Оскорбленная Элис, ничего не ответив, жестом указала Джеку на порог, как вдруг в полутьме раздался голос:

— Не бойтесь, мадам, я здесь.

Элис и Джек одновременно вскрикнули. Джек испустил яростное рычание, Элис — крик радости. Неожиданный гость вышел на свет.

Это был Робер Морган! От бешенства Джек потерял рассудок.

— А-а,— закричал он,— вот он, прекрасный рыцарь! Как смеет чичероне Морган вторгаться в семейный разговор?

Робер спокойно сделал шаг навстречу Джеку Линдсею. Но между ними встала Элис. Властным жестом она потребовала тишины.

— Господин маркиз де Грамон имеет право знать все, что касается его жены,— заявила она, разгневанно глядя на деверя.

— Ах, вы уже маркиза! Как быстро! — съязвил Джек.— А венчаться вы, конечно, надеетесь в Тимбукту?

Внезапно Джек понял, что если Робер здесь, то ведь он не один. Лагерь, стало быть, захвачен французами. Морган их все-таки привел. И стало быть, то, что сообщила Элис, из химеры станет действительностью. При этой мысли его захлестнула новая волна ярости. Он потянулся к поясу и рванул тот самый револьвер, из которого уже стрелял в Робера.

— Мы еще посмотрим, маркиза вы или нет! — закричал Джек, направляя револьвер на Робера.

Но тут подоспела Элис.

Одним прыжком она бросилась на Джека, с силой вцепилась ему в руку и обезоружила его.

Выстрел все же раздался, но в цель не попал, пуля прошила потолок палатки.

— Вот мы и в расчете,— с облегчением сказала Элис, бросая дымящийся револьвер к ногам Робера.

Вслед за выстрелом Джека раздались другие выстрелы, от их грохота сотрясался воздух, послышались крики, ругательства на разных языках.

Джек Линдсей покачнулся. Арабская или французская шальная пуля залетела в шатер и поразила его насмерть. Он схватился за грудь и упал на землю.

Элис, не понимая, что происходит, довернулась к Роберу, но не успела ничего спросить.

Палатку сорвало словно смерчем, и Элис, увлекаемая Робером, оказалась среди женщин каравана. Здесь была и Долли.

Вскоре появились капитан, Роже де Сорг и другие путешественники. Кого не хватает? Это можно узнать только завтра.

Через полчаса, собрав людей, расставив охрану и приняв предосторожности против повторного нападения, появился французский офицер. Хорошо видный при ярком свете луны, он, улыбаясь, послал приветствие дамам и весело сказал, обращаясь к Роберу:

— Все арабы разбежались, дружище.

И вдруг неожиданно для всех он устремился вперед.

— Де Сорг! — воскликнул он.— Вы здесь?

— Как дела, дорогой Бодуэн? — ответил Роже.— А почему бы мне и не быть здесь?

— Да, на этот раз всем повезло,— отозвался офицер, закуривая сигарету.

Глава XV ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Победоносной атакой французских солдат и закончилась история путешествия, столь отменно организованного «Агентством Томпсон». Конечно, дорога до Сен-Луи была трудной, но в какой-то мере ее компенсировала добыча, захваченная у арабов. Победители смогли погрузить на мегари[161], оставшиеся у них, всю воду с «Санта-Марии». В условиях относительного комфорта Блокхед и Гамильтон быстро поправились, и к ним вернулось их обычное расположение духа: один, как и раньше, остался оптимистом, другой ворчуном.

Джек Линдсей оказался единственной среди европейцев жертвой короткой стычки с арабами. Все стали высказывать Элис соболезнования. Печальные обстоятельства семейного предательства остались неизвестными.

Больше никто из туристов не пострадал. Ранили двоих французских солдат, но не опасно. Через три дня они снова смогли встать в строй.

Это не значит, однако, что туристы во время стычки забыли о своем долге. Напротив, успев вооружиться, они под руководством капитана оказали большую помощь немногочисленному французскому отряду.

Робер, Роже де Сорг, Бейкер, Пипербум, преподобный Кули — все бросились в самую гущу сражения. Особенно выделялся кандидат в смертники Тигг. Возникал вопрос: зачем ему защищать свою столь ненавистную и опостылевшую жизнь?

— Черт возьми,— не удержался на следующий день Бейкер,— вы так хорошо деретесь, а говорят, что вам надоела жизнь и вы хотите умереть. Упустили такой случай расстаться с жизнью!

— А кто вам сказал, что я хочу расстаться с жизнью? — с великим удивлением вопросил Тигг.

— Не знаю,— ответил Бейкер.— Не имею никакого представления о ваших побудительных причинах, но думаю, что они основательны, если вы вступили в Клуб самоубийц.

— Я? В Клуб самоубийц?

Бейкер, удивленный в свою очередь, посмотрел на Тигга более внимательно. Он должен был признать, что полные губы, веселые глаза, спокойное и ясное лицо — все это никак не согласовывалось с мрачными мыслями о смерти.

— Но у вас ведь есть намерение покончить жизнь самоубийством?

— Не было никогда!

— Разве вы не член Клуба самоубийц?

— Вы с ума сошли! — воскликнул Тигг, глядя на своего собеседника с ужасом.

Тот поспешил успокоить его, рассказав, при каких обстоятельствах среди пассажиров распространилось такое известие. Тигга это очень развеселило.

— Не знаю,— сказал он,— где газета почерпнула эту информацию и кто скрывается под буквой «Т». Но совершенно точно — не я, моя цель — дожить до ста десяти лет и, если возможно, больше.

Эта история, рассказанная Бейкером, потешила весь караван. Только Мери и Бесс Блокхед отнеслись к ней по-другому.

— Мы так и знали…— ответила Мери рассказавшей ей эту историю матери.

— …что этот джентльмен окажется лжецом,— закончила Бесс, презрительно скривив губы.

И обе девицы с явным недоброжелательством посмотрели в сторону бывшего объекта своих забот. А он в это время оживленно разговаривал с Маргарет Гамильтон, без сомнения убеждая ее в том, что возненавидит свою жизнь только в том случае, если не сможет посвятить ее Маргарет. Но та, по-видимому, и не думала превращать его в ненавистника собственной жизни, судя по тому, с каким расположением и одобрением она его слушала.

За исключением девиц Блокхед, все, таким образом, оказались счастливы, как и бывает, когда удается избежать большой опасности. Робер наслаждался обществом Элис. Роже с утра до вечера веселил Долли, Бейкер трещал своими суставами, преподобный Кули посылал небу благодарственные молитвы, Ван Пипербум из Роттердама без конца ел. Среди счастливцев выделялись только два печальных лица.

На одном из них застыли боль и сожаление из-за отнятой толстой сумки, все время мысленно оплакиваемой. Другое лицо выражало удивление в связи с фактом своей постоянной трезвости: он был уверен, что во вселенной не все в порядке.

Судьба могла бы и в данном случае повернуться к Томпсону более благоприятной стороной. Ведь Джонсон охотно отдал бы все содержимое своего кошелька за спиртное. Но командир эскорта французских солдат не счел спиртные напитки тем грузом, который взять с собой необходимо.

Джонсон, следовательно, лишился любимого и единственного удовольствия на все двадцать дней перехода до Сен-Луи. Но зато как он вознаградил себя потом! Оказавшись в городе, он сразу же бросил своих спутников. А вечером все поняли, что он добросовестно наверстывал упущенные за эти дни возможности.

Трехсотпятидесятикилометровый переход под охраной французских штыков был трудным, но вполне безопасным. В дороге не произошло ни одного инцидента.

В Сен-Луи им оказывали всяческое содействие, как людям, прошедшим суровые испытания. Но у путешественников было только одно желание — вернуться домой. И скоро клиенты «Агентства Томпсон» и их посрамленный Главный Администратор покинули берега Африки на борту комфортабельного парохода.

Меньше чем через месяц после счастливого освобождения из арабского плена они благополучно высадились на набережной Темзы.

Томпсон, к великому своему удовольствию, освободился наконец от Пипербума. Невозмутимый голландец «отцепился» от администратора, как только почувствовал под ногами мостовую Лондона. Он исчез на первой же улице, унося с собой свою тайну.

Его примеру последовали и другие, возвратясь к обычным делам и привычкам.

Преподобный Кули вернулся к своей пастве[162].

Капитан Пип, в неизменном сопровождении Артимона, вместе с Бишопом, Флишипом и другими моряками недолго пробыли на суше. Они снова ушли в плавание. Господа Ростбиф и Сандвич опять начали обслуживать капризных пассажиров, то довольных, то недовольных.

Но перед тем, как расстаться с Пипом, бывшие туристы выразили ему признательность за его спокойствие и энергию. Смущенный капитан начал страшно косить и клясться всеми святыми, что даже Артимон сделал бы то же самое. Он почувствовал искреннее волнение, когда прощался с Робером Морганом. Капитан пожал ему руку с такой теплотой, которая лучше всяких слов показывала, насколько он уважает бывшего переводчика «Симью». Робер был глубоко тронут выражением живой симпатии этого человека. Он считал капитана непогрешимым судьей в делах чести.

Члены семейства Гамильтон, оказавшись в безопасности, обрели обычную чванливость. Не сказав ни слова людям, с которыми случай связал на время их аристократические судьбы, сэр Гамильтон, леди Евангелина и мисс Маргарет, сев в великолепный экипаж, поспешили домой. Они предложили место в экипаже и Тиггу, и тот не стал отказываться. С этим семейством все было ясно.

Блокхедов не сопровождал никто. После того, как почтенный бакалейщик пожал руки всем, кому только мог, Блокхеды отправились домой одни. Им не помогал нести багаж до экипажа ни один представитель сильного пола. Семья в одиночестве добралась до своего коттеджа и вернулась к обычной замкнутой жизни. Ее заполняли рассказы сэра Абсирфуса о невиданном путешествии, заботы Джорджины о воспитании сына Абеля и погоня Бесс и Мери за мифическими мужьями. Но такая дичь попадается редко. Бесс и Мери не везло в этой охоте.

Вызванный во Францию для объяснения по поводу несвоевременного возвращения из отпуска, Роже де Сорг пробыл в Англии недолго. Он отбыл из Лондона в тот же день и через несколько часов оказался в Париже.

Решив там свои проблемы, Роже стал хлопотать о новом отпуске и получил его, так как мотивы были убедительными. Можно ли отказать тому, кто собирается жениться? Да, Роже женился. Это было решено между ним и Долли как нечто само собой разумеющееся.

Церемония состоялась третьего сентября, и в тот же день сочетались браком Элис и Робер.

Для четырех счастливцев время остановилось. Оно потекло мирно и спокойно и сегодня было наполнено счастьем так же, как и вчера.

Маркиза де Грамон и графиня де Сорг приобрели рядом особняки на проспекте Буа-де-Булонь. Здесь они воспитывали своих детей, оставаясь добрыми соседями, друзьями и любящими сестрами.

Они часто возвращались к событиям, предшествовавшим их свадьбам, вспоминали подробности, черпали новые доводы в пользу того, что девушки должны сами выбирать себе мужей. В разговорах порой всплывали имена спутников по путешествию и злоключениям. Тех, с кем много пережито, трудно забыть. С некоторыми из них сохранялись дружеские отношения.

Спустя четыре года после путешествия на «Симью» двое таких друзей оказались в одно и то же время у двери особняка маркизы де Грамон.

— Клянусь всеми святыми, рад вас видеть, сэр Саундерс!— воскликнул один.

— Господин Бейкер рад встрече с капитаном Пипом,— отозвался другой, энергично пожимая руку капитану покойного «Симью».

В один из дней родственных встреч семей де Грамон и де Сорг за столом сидели капитан Пип и Бейкер.

Так как оба знали историю отношений их гостеприимного хозяина и его очаровательной жены, то их не удивляла роскошь, окружавшая бывшего переводчика «Агентства Томпсон и К°». Впрочем, они много повидали в жизни и их мало чем можно было удивить. А капитан Пип, глубокий знаток людей, считал, что хозяин дома достоин всех благ на свете.

Они собирались за этим гостеприимным столом не в первый раз. В их поведении не чувствовалось натянутости. Была откровенность и свобода, приличествующая настоящим друзьям.

За стулом капитана, как обычно, сидел Артимон. Это место принадлежало ему по праву, и он занял бы его, даже если бы наступил конец света. Капитан то и дело предлагал псу лакомые кусочки, и тот принимал их с достоинством. Артимон постарел, но его глаза смотрели на хозяина с прежним умом и живостью. Слушая разговоры, он с глубоким интересом шевелил длинными ушами. Артимон хорошо знал дом, куда был приглашен этим вечером. Здесь его баловала хозяйка как спасителя своего мужа, а слуги почитали за то, что в доме его любили.

Он ценил такое обращение и энергично выражал согласие всякий раз, как только его хозяин высказывал намерение съездить в Париж.

— Откуда, капитан, вы прибыли к нам теперь? — осведомился Робер во время ужина.

— Из Нью-Йорка,— ответил капитан, в это время он работал на линии Кунар, и ему смертельно надоело однообразие переездов между Англией и Америкой.— Как это утомительно, сэр,— пожаловался он.

— Наши дамы снова хотят путешествовать по морям,— продолжал Робер,— поэтому на верфях Гавра строится по нашему заказу яхта водоизмещением в тысячу тонн. Я попросил бы вас рекомендовать надежного человека в качестве капитана.

— Я знаю только одного,— ответил собеседник,— его зовут Пип, и он не такой уж плохой моряк. Однако есть небольшое неудобство. Этот Пип, видите ли, не женат, но он не один. Он неразлучен со своим псом. Бедный Артимон очень стар и долго не протянет. Вот уже пятнадцать лет он скитается по всему свету, а у собаки это преклонный возраст,— добавил Пип, посмотрев на Артимона с нежностью и грустью.

— Значит, капитан, вы согласны?…— воскликнул Робер.

— Да,— подтвердил капитан.— Мне надоели пассажирские пароходы. Очень утомительное занятие. И эти однообразные переходы из Ливерпуля в Нью-Йорк и из Нью-Йорка в Ливерпуль! Чертовски скучно, сэр!

— Ну, договорились! — одновременно воскликнули Робер и Роже.

— Да,— согласился капитан,— Артимон, конечно, будет с нами? А как вы назвали будущую яхту?

— В память о «Симью»[163] — сказала Долли,— мы хотели бы назвать ее этим же именем.

— Прекрасная идея,— иронически одобрил Бейкер,— я уже вижу вас по дороге в Тимбукту!

— Мы постараемся этого не допустить,— ответил капитан.— Но поскольку мы заговорили о «Симью», то догадайтесь, кого я встретил в Лондоне не позднее чем вчера?

— Томпсона! — хором воскликнули все присутствующие.

— Точно! Томпсона! И он был, как всегда, элегантен, оживлен и весь сиял как медная монета. Может быть, у него была вторая сумка, и шейху ее обнаружить не удалось? Или вы не привели в исполнение свои угрозы? — осведомился капитан, обращаясь к Бейкеру.

— Не говорите мне о нем! — мрачно отозвался тот.— Это не человек, а дьявол, он меня вгонит в гроб. Конечно, я привел свои угрозы в исполнение. Я и двадцать других пассажиров организовали процесс, и мы выиграли его по всем пунктам. Томпсон был вынужден объявить себя банкротом, закрыть контору: его имя вычеркнули из списка агентств путешествий. Но я не полностью удовлетворен. Томпсон попадается мне на каждом шагу. Он ничего не делает, и, однако, у него такой вид, будто он купается в золоте. Эта скотина меня раздражает. Я убежден, у него где-то припрятана кубышка, и чувствую себя в дураках.

Во время негодующей речи Бейкера сестры несколько раз переглянулись.

— Успокойтесь, дорогой Бейкер,— сказала Элис.— Томпсон разорен окончательно и никогда не станет вашим конкурентом.

— А на какие же средства он живет? — недоверчиво спросил Бейкер.

— Как знать,— ответила, улыбаясь, Долли.— Может быть, ему оказывает помощь кто-нибудь из благодарных пассажиров.

Бейкер расхохотался.

— Хотел бы я видеть этого пассажира,— не поверил он.

— Можете спросить у Элис,— лукаво посоветовала Долли.

— Или у Долли,— шутливо отпарировала Элис.

— Вы!…— воскликнул в изумлении Бейкер.— Но почему вы помогаете этому пройдохе? Сколько раз он издевался над вами и над остальными! Сколько раз не сдерживал своих обещаний! Ведь он едва не утопил вас, не раздавил при обвале на Сен-Мигеле, не уморил от лихорадки, не спалил на солнце, не подвел под пули арабов. Очень бы хотелось знать, за что вы ему благодарны?

— За счастье,— одновременно ответили обе сестры.

— Если бы путешествие было хорошо организовано, то разве стала бы я графиней? весело спросила Долли, и Роже утвердительно кивнул головой.

— А я маркизой? — добавила Элис, бросив нежный взгляд на Робера.

Бейкер не нашел, что ответить. Было видно, что он недоволен объяснениями сестер. Ведь из-за их сентиментального милосердия этот проходимец остался безнаказанным.

— Что поделаешь с этими женщинами,— проворчал он сквозь зубы.

Бейкер еще некоторое время продолжал бормотать что-то нечленораздельное. Видно, все не мог переварить то, что услышал.

— Все же,— сделал он заключение,— путешествие было удивительным. Что вы думаете об этом, а, командир?

Капитан, к которому обратились столь неожиданно, растерялся. Его глаза, как и раньше, под влиянием нахлынувших чувств разбежались в разные стороны. Он слегка, но совершенно бесспорно опять косил.

Одна привычка повлекла за собой другую, другая третью. Кося глазами, капитан потер кончик носа. Отдав дань этой привычке, поддался было и третьей. И вот он уже повернулся, чтобы плюнуть в море. Но море далеко, вместо него ковер с яркими цветами. Капитан обескуражен тем, что потерял чувство реальности. Он должен поделиться этим соображением с верным Артимоном. Наклонившись к собаке, он сказал ей назидательно под дружелюбными взглядами друзей:

— Клянусь всеми святыми, это была чертовски забавная история, не правда ли, сэр?

И пес в знак согласия помахал ушами.