Алан Мур. Магия слова

I. Безбородая юность

Пятая глава графического романа Алана Мура и Эдди Кэмпбелла «Из Ада» (From Hell, 1989–1998) начинается с «поразительного противопоставления», что Адольфа Гитлера зачали как раз тогда, когда в Лондоне начались убийства Джека-потрошителя. Обратившись к той же технике, мы видим другое резонансное хронологическое совпадение: простая арифметика показывает, что Алан Мур зачат в феврале или марте 1953 года, как раз тогда, когда Харви Курцман и Уолли Вуд нарисовали для журнала Mad пародийный комикс-стрип «Супердупермен» (Superduperman).

У людей не бывает таких же удобных «тайных происхождений», как у супергероев. Редко у кого жизнь преобразуется по воле всего одного случая, который заряжает энергией и ведет навстречу судьбе. И все же летний день, когда молодой Алан Мур впервые прочел британское переиздание «Супердупермена», оказал на него огромное влияние, а идея, появившаяся благодаря тому дню, в итоге предопределит начало карьеры сценариста, преобразует супергеройский жанр и создаст успешный шаблон для воскрешения долгоиграющих серий, который перейдет из комиксов в телевидение и кино. Если мы поймем, что заинтересовало Мура в этом восьмистраничном стрипе, что он понял в его содержании и как на него отреагировал, мы приблизимся к пониманию самого Мура.

Изначально «Супердупермен» появился в Mad № 4, опубликованном издательством DC Comics в апреле/мае 1953 года, и обрел большую популярность. Это один из первых случаев, когда журнал в течение долгого времени развивал пародию на конкретное явление поп-культуры – благодаря этому формату Mad впоследствии и прославился. Как очевидно из названия, «Супердупермен» – пародия на комикс «Супермен», и в наши дни она на каком-то уровне кажется примитивной. Некоторые мишени очевидны – например, шутки над любовью Кларка Кента переодеваться в костюм в телефонной будке, – а переделки имен вряд ли теперь покажутся большинству взрослых ужасно остроумными (вроде Кларк Бент (Псих) и Лоис Пейн (Боль) вместо Кларка Кента и Лоис Лейн, или Капитан Марблс (Чудик) вместо Капитана Марвела). Но юмор стрипа этим не исчерпывается. Раболепная преданность Кларка Бента перед Лоис и его навязчивое желание понюхать ее духи – далеко не такие невинные, но при этом напоминают о странноватых отношениях «настоящих» Лоис и Кларка. Битва между Супердуперменом и Капитаном Марблсом включает все, что было бы в подобном эпизоде в оригинальных комиксах, но из-за легкой смены «ракурса камеры» герои кажутся тщеславными, тупыми и жестокими.

А самое главное, некоторые шутки «Супердупермена» зависели от знаний о закулисной драме. Тогда любой приличный фанат комиксов понимал, что «настоящие» Супермен и Капитан Марвел никогда не встретятся, потому что принадлежат разным компаниям. «Супермена» публиковали DC, «Капитана Марвела» публиковали Fawcett. Зато супергерои встречались в суде, когда DC обвинили Fawcett в плагиате. Незадолго до выхода «Супердупермена» DC победило, и публикация «Капитана Марвела», когда-то одного из бестселлеров, прекратилась. Таким образом, конфронтация Супердупермена и Капитана Марблса была как комментарием о традициях супергеройских боев, так и об этом судебном деле.

Имеет также значение и кто писал и рисовал «Супердупермена»; пародия выстреливает, потому что ее авторы явно любят и понимают то, что высмеивают. Художник, Уолли Вуд, был одной из звезд комикс-индустрии и уже поработал с тремя крупнейшими игроками на рыке: Timely, студией Уилла Айснера и EC. Харви Курцман тоже был легендой мира комиксов – первым редактором Mad, который позже займется комикс-стрипом «Маленькая Энни Фэнни» (Little Annie Fanny) в «Плейбое» и станет отцом-основателем стиля юмора, знакомого нам теперь по таким телешоу, как Saturday Night Live, «Симпсоны» и The Daily Show. Как сказал актер Гарри Ширер: «Харви Курцман научил два, а то и три послевоенных поколения американских детей – в основном мальчиков, – над чем смеяться: политика, массовая культура, власть»[21].

В сущности, «Супердупермен» играет на том, что любой читатель супергеройского комикса видит два параллельных нарратива. Первый – красочное эскапистское приключение на страницах журнала. Истории в супергеройских комиксах – обширные переплетенные саги какой-то циклической природы. В течение десятилетий герои, пугающе похожие на своих предшественников, разыгрывают одни и те же бесконечные битвы. Одни и те же удары, одни и те же предательства, старые идеи склеиваются и получаются идеи новые. Список действующих лиц, история и традиции изощренных мыльных опер часто отпугивают и озадачивают посторонних, но увлекают фанатов. Всегда можно копнуть немного глубже, найти еще одну связь, заметить еще одно влияние, совпадение или ненамеренное последствие. О запутанной истории всего одного комиксного персонажа пишутся целые книги.

К двенадцати Алан Мур был уже накоротке со всеми трюками, которыми его месяц за месяцем завлекали читать дальше:

Как вверху, так и внизу[5]. Как и любители «Супердупермена», даже юные читатели быстро узнали о втором нарративе комиксов – не менее обширном и запутанном, чем тот, что на страницах: реальная история индустрии и ее работников. Персонажи вроде Супермена, Бэтмена, Капитана Америки и Капитана Марвела существуют с тридцатых и сороковых. За это время приходили и уходили творческие команды, привносили новые стили рисунка и новые приемы повествования. Овладение этим вторым нарративом – знанием того, что происходит за кулисами, – критическое достижение для звания фаната комиксов. Мало знать про Супермена или Человека-Паука – фанат обязан знать о Сигеле и Шустере, Ли и Дитко. Творцы вроде Джека Кирби и Уилла Айснера для фаната не менее «легендарны», чем любой супергерой.

Показателен рассказ Алана Мура о походе в магазин, когда он впервые нашел «Супердупермена». Пока он шарил по полкам, обнаружил, что «у них есть целая куча переизданий журнала Mad от издательства Ballantine – кажется, The Bedside Mad и Inside Mad, то есть переиздания комиксов, а не сам журнал. И в одном, который я купил, – наверняка Inside Mad, – оказался «Супердупермен» Курцмана и Вуда»[23]. Уже в двенадцать лет Мур был знатоком и разбирался в сортах комиксов и мгновенно принимал решения всего по нескольким намекам. Из-за ограниченного количества карманных денег он подходил к выбору покупок тщательно, так что издатель, сценарист и художник комикса были не менее важны, чем персонажи в главных ролях или заманчивость обложки и сюжета. И в этом Мур не уникален – он стал частью поднимающего голову феномена, который начинали обслуживать издатели: повзрослевшие и разборчивые фанаты комиксов.

С самого зарождения индустрии в тридцатых почти все мужчины и женщины, занимавшиеся комиксами по обе стороны Атлантического океана, трудились в безвестности. Комиксы были дешевыми и забывающимися, а любого их читателя старше малого ребенка принимали за безграмотного. Большинство авторов и художников с радостью отписывали все права на свою работу в обмен на довольной скудный, зато регулярный чек. Были и исключения: Уилл Айснер, создатель «Духа» (The Spirit), подписывал каждый стрип и занимался агрессивным маркетингом себя и своей студии. Но куда более типичен пример Патриции Хайсмит, которая до создания «Незнакомцев в поезде» и «Талантливого мистера Рипли» писала комиксы для ряда издателей (включая Fawcett), но старательно избегала упоминаний об этом – даже в частных дневниках, где в подробностях описывала личную жизнь и психиатрические проблемы. В начале карьеры Марио Пьюзо, автор «Крестного отца», и Микки Спиллейн тоже анонимно поработали в комиксах. А тот, кто работал в комиксах, этим не гордился.

Можно сказать, что все изменил Стэн Ли.

Стэнли Либер за жизнь успел потрудиться. Работать он начал в Timely Comics в 1939 году шестнадцатилетним мальчишкой на посылках – наполнял для художников чернильницы. Первую историю про Капитана Америку он написал два года спустя под псевдонимом «Стэн Ли», потому что надеялся сберечь настоящее имя для более респектабельных произведений. Двадцать лет спустя он был главным редактором той же самой компании, уже сменившей название на Atlas Comics в начале пятидесятых и только что еще раз – на Marvel Comics. Компания была маленькая и редко производила фурор, но пристально следила за трендами рынка. В предыдущие годы она издавала вестерны, романтику и комиксы про астронавтов.

В конце пятидесятых и начале шестидесятых компания DC, один из мейджоров в издании комиксов, добилась успеха, когда обновила линейку супергероев: они переосмыслили персонажей вроде Флэша, Зеленого Фонаря и Человека-Ястреба (Hawkman), созданных для предыдущего поколения детей, подарив им новые костюмы и более современные истории с привкусом научной фантастики. В 1961 году Ли последовал этому примеру и приступил к созданию новой супергеройской команды для Marvel. Ли и художник Джек Кирби сходились в том, что герои DC такие замечательные, что даже немного скучные. Алан Мур солидарен: «Комиксы DC всегда были слишком правильными. Очень интересные, но при этом казались большими и смелыми дядями и тетями, которые наверняка читают нотации о высоких стандартах, ну знаете, духовной и физической гигиены»[24]. Так что Ли и Кирби создали команду, едва ли не буквально напоминающую шумную семейку, – Фантастическую Четверку (Fantastic Four). Реакция Мура стала типичной для той волны энтузиазма, которую Marvel породили среди своих читателей. В начале 1962 года в восемь лет он попросил мать купить военный комикс от DC «Черный ястреб» (Blackhawk): «Я сказал ей, что там много людей в одинаковой синей форме. А она вернулась, к моему разочарованию, с третьим номером «Фантастической Четверки»… но, конечно, скоро я совершенно влюбился… С этого момента я и начал жить комиксами, жить американской культурой»[25].

«Фантастическая Четверка» оказалась чрезвычайно популярна, и к ней скоро присоединились Человек-Паук, Халк, Тор, Железный Человек, Сорвиголова, Люди Икс и многие другие – и всех придумал Стэн Ли[26]. Как говорит Мур, разница между супергероями Marvel и их конкурентами была проста: остальные «работали с одномерными персонажами с единственной характеристикой – они носят костюмы и творят добро, – тогда как Стэн Ли совершил настоящий прорыв с двумерными персонажами. Теперь они носили костюмы и творили добро, но страдали от больного сердца. Или больной ноги. Я действительно долгое время думал, что хромота – полноценная черта персонажа»[27]. Как он скажет позже, успехом Marvel были обязаны «популярной формуле Стэна Ли «всемогущих неудачников»[28].

Конечно, свою роль играли и сюжеты, и рисунок, но действительно выделяло комиксы компании то, что Ли пользовался обложками, подписями, рубриками с письмами читателей и редакторскими колонками, чтобы с неугасающими энергией и энтузиазмом заниматься самовосхвалением. При этом он так гиперболично переигрывал, так напоминал Роберта Престона в роли говорливого коммивояжера в бродвейском шоу «Музыкант» (The Music Man), что всем было понятно: это нельзя воспринимать всерьез. Например, обложка первого комикса Marvel, что прочитал Алан Мур, – «Фантастической Четверки» № 3, – провозглашала:

А на обложке «Фантастической Четверки» № 41 читателям обещали:

Более того, Marvel хватило смекалки сделать так, чтобы все истории происходили во «Вселенной Marvel». Человек-Паук пролетал мимо Бакстер-билдинг – дома Фантастической Четверки, – замечал разрушения и размышлял о них вслух – а подпись услужливо подсказывала читателям, какой номер «Фантастической Четверки» купить, чтобы узнать, что произошло. Персонаж военных времен Капитан Америка ожил и встал во главе Мстителей – команды, изначально состоявшей из Железного Человека, Тора и Халка, у которых уже были свои ежемесячные комиксы. Да, можно читать всего один тайтл от Marvel … но зачем, если лучше читать все?

Ли придумывал прозвища не только для персонажей – Невероятный Халк, Поразительные Люди Икс, Удивительный Человек-Паук, – но и сами комиксы Marvel рисовали Джек «Король» Кирби, «Стойкий» Стив Дитко, Джин «Дин» Колан, «Дикий» Джонни Ромита[6] и так далее. Вместе они были Загоном Marvel (Marvel Bullpen), и, как утверждал Стэн Ли, ни одна комната на земле не гудела от творческой энергии так, как эта. Обложка «Фантастической Четверки» № 10 не только заявляла, что это

но и обещала пару особых звездных гостей:

Неустанный спектакль Стэна Ли требовал и добивался бешеной преданности от читателей; как говорил Алан Мур, «мы были пучеглазыми фанатиками наравне с самыми чокнутыми культистами-тугами или членами Семьи Мэнсонов. Мы были Истинными Верующими»[29]. На самом же деле Marvel оставалась крошечной компанией, а «Фантастическая Четверка» – ее последней отчаянной ставкой. И все же, как выразился романист Майкл Шейбон – еще один фэн Marvel, – «Ли с самого начала вел себя так, будто каждый выпуск ждала огромная и приверженная аудитория читателей, которых привлек он и его главные помощники – Кирби и Стив Дитко. Довольно быстро эта хуцпа – как и во всех историях о волшебной хуцпе, что так обожали мальчишки-одиночки вроде меня, – была вознаграждена. Притворяясь, что у него огромная сеть фанатов, бывший фанат Стэнли Либер обнаружил, что у него действительно под началом огромная сеть фанатов»[30].

Для читателей в Британии сами комиксы казались артефактами, прилетевшими на ракете из полноцветной страны фантазий. Загон Marvel не выдумывал ничего особенного для своей версии Нью-Йорка – просто те же виды, что работники сами наблюдали из окна, всего лишь задник для грез о невероятном, удивительном и фантастическом. Но для Алана Мура – мальчика из английского городишки, где самые высокие здания воспаряли на высоту 35 метров, – манхэттенский горизонт, который покорял Человек-Паук, район в Нижнем Ист-Сайде, откуда вышел Нечто, или Адская Кухня под присмотром Сорвиголовы сами по себе казались «экзотичными, как Марс. Здания такого масштаба, пронизывающее ощущение современности. Это был футуристический мир научной фантастики»[31].

Даже сам поиск комиксов DC и Marvel в Британии требовал немалых тайных знаний, ведь у них не было формальной дистрибуции. Они прибывали на грузовых кораблях, где связанные стопки старых журналов использовались в качестве балласта. Стопки предполагалось выбрасывать, но предприимчивые грузчики продавали их книготорговцам. Впервые семилетний Алан Мур наткнулся на издания «Флэша», Detective Comics и другие тайтлы DC на лотке человека по имени Сид на древней рыночной площади Нортгемптона и с тех пор возвращался туда каждую неделю.

Он, конечно, понимал, что самые лучшие и самые последние американские комиксы во время традиционного семейного отпуска в Норфолке найти невозможно. Каждый год Эрнест и Сильвия Мур брали сыновей Алана и Майка на неделю в трейлерный парк «Норт-Динс» в Грейт-Ярмуте, на восточном побережье Англии. Это 130 миль от дома – дальше Муры обычно не забирались.

В середине шестидесятых еще был в моде типичный британский отпуск «с лопатой и ведерком» – практически каждая семья в июле или августе наслаждалась отдыхом на пляже. Как следствие, приморские города переполнялись аудиторией из миллионов скучающих детей. Их обслуживали британские комиксные компании, выпуская летние выпуски своих тайтлов – комиксы побольше, часто с переизданиями или играми вроде раскрасок, а также с рассказами о постоянных персонажах на каникулах. К морю перемещался и нераспроданный товар, заканчивая свою жизнь, выцветая на крутящихся стеллажах или в коробках в прибрежных витринах. Мур прочесывал все это в надежде отыскать среди мусора неожиданные сокровища. Как раз в такой семейный отпуск в 1966 году он и обнаружил вышеупомянутый сборник лучших рассказов из Mad, где познакомился с «Супердуперменом». Там же он наткнулся на старый ежегодный журнал в твердом переплете с британским супергероем Молодым Марвелменом, который прельщал Мура меньше, но понравился обложкой и тоже попал в список покупок.

Имя Марвелмен демонстрирует, как порою тесен мир комиксов[32]. Стрип «Капитан Марвел» в Британии перепечатывало издательство L. Miller and Co, а когда вследствие тяжбы, спародированной в «Супердупермене», Fawcett прекратило публикацию «Капитана Марвела» в США, Л. Миллеру пришлось искать новый материал. Выходом из ситуации стало создать почти идентичного персонажа. Капитан Марвел был мальчиком по имени Билли Бэтсон, и стоило ему сказать волшебное слово «Шазам!», как в него била волшебная молния, превращавшая во взрослого с суперсилой и способностью летать. Художник Мик Энгло придумал «нового» персонажа Марвелмена – мальчика Микки Морана, в которого, стоило ему сказать волшебное слово «Кимота!», била атомная молния («кимота» – «атомик», то есть «атомный», наоборот), превращавшая… во взрослого с суперсилой и способностью летать. Тогда как у Капитана Марвела был юный помощник по имени Капитан Марвел-младший, у Марвелмена был помощник Молодой Марвелмен. Их приключения публиковались девять лет, с 1954-го по 1963-й, и составляют 722 номера и 19 ежегодных выпусков в твердой обложке[33].

Даже в двенадцать Алан Мур знал, что «Марвелмен» – дешевое подражание, но, прочитав ежегодный выпуск, обнаружил, что это приятнее, чем он думал. А знание истории персонажа привело к праздной мысли: «Я знал, что «Марвелмена» не печатали уже два-три года и что Марвелмен исчез… Тогда, спустя три года после закрытия серии, мне пришел в голову вопрос: «Что сейчас поделывает Марвелмен?» В мыслях возник образ – Микки Моран пытается вспомнить волшебное слово, которое превратит его обратно в Марвелмена»[34]. Как и все хорошие истории происхождения, события того дня за многие годы пересказывались неоднократно и, пожалуй, приукрашивались для гладкости[35]. Самая полная версия приводится в интервью 2010 года:

В течение всей карьеры Мур называл «Супердупермена» важным источником влияния на его творчество, и связи с «Супердуперменом» часто довольно очевидны. Как видно из интервью, Мур в итоге написал свою историю о Марвелмене (1982–1989), а ее кульминация, по сути, битва из «Супердупермена», только с серьезной атмосферой: герой причиняет городу, который должен защищать, огромные разрушения и наконец побеждает равно могущественного оппонента обманом; вдобавок одной из последних заявок Мура для DC Comics были «Сумерки» (Twilight, 1986) – серия, в которой, если бы ее сделали, мы бы увидели эпичную битву между Суперменом и Капитаном Марвелом.

Но самое главное, чем обязан Мур «Супердупермену», не имеет никакого отношения к конкретным персонажам или сюжетным поворотам. Это видно по его мнению о том, как серия встраивается в историю комиксов и какую философию воплощает: «У Харви Курцмана супергеройские пародии такие смешные потому, что он брал супергероя, а потом как бы применял логику реального мира к какой-нибудь супергеройской ситуации с врожденной абсурдностью… Меня осенило, что если повернуть ручку настройки на тот же градус, но в противоположном направлении, применяя логику реального мира к супергерою, то можно сделать и что-то очень смешное, но и – с поворотом винта – что-то очень неожиданное, даже драматическое и мощное»[37]. Мур называл стремление повторить плотность информации на каждой панели «Супердупермена» и циничный подход к героизму тем зерном, из которого выросли «Хранители», но идея применения «логики реального мира», якобы принадлежащая Курцману, лежит в основе почти всех его ранних сюжетов.

После отпуска Муры вернулись в муниципальный дом с тремя спальнями в районе блокированной застройки (так называемых террасах вдоль улиц) – номер 17 по дороге Святого Андрея, в нортгемптонском квартале Боро, напротив большой железнодорожной станции (тогда – «Нортгемптонский замок», позже – «Нортгемптон»). Алан жил с родителями – Эрнестом, рабочим в пивоварне, и Сильвией, которая служила в типографии, – а также бабушкой по материнской линии Кларой Маллард и младшим братом Майком. Семья проживала в этом доме уже тридцать-сорок лет[38]. Перед самым рождением Алана там еще размещались дядя Лес, тетя Квини и их малыш Джим (он спал в ящике гардероба), а также другая тетя – Хильда, ее муж Тед и их дети, Джон и Айлин. Жизнь в таком переполненном доме тяжелая – впрочем, как отмечал Мур, он тогда «играл роль зародыша и потому был избавлен от худшего»[39].

Боро – теперь Весенние Боро – район в Нортгемптоне, который остается одним из самых бедных в Соединенном Королевстве. Главной отраслью города многие века оставалась обувная промышленность. Дома были столетнего возраста, с туалетами на улице и без горячей воды, хотя дом Муров считался роскошным по сравнению со многими в квартале, потому что управа установила там электрическое освещение. Эрнест Мур зарабатывал 780 фунтов в год, когда средняя заработная плата составляла 1330 фунтов, и однажды сказал Алану, что 15 фунтов в неделю – это мало и он надеялся однажды зарабатывать 18[40]. Они не прозябали в нищете – может, семья и мылась в жестяных ваннах с водой, разогретой в медном тазу, но в то время это было обыденностью, и они никогда не голодали. В детстве Алана в доме стоял телевизор, а каждую неделю ему давали карманные деньги.

Алан родился в больнице Святого Эдмунда 18 ноября 1953 года, слепой на левый глаз. Сперва у него были рыжие волосы – семейная черта (в 1953 году еще оставались люди, которые помнили его прапрадеда, Безумного Рыжего Вернона)[41]. Крестили его в местной англиканской церкви Святого Петра, а пока оба родителя были на работе, воспитывала его бабушка – «рабочий класс, викторианский матриарх. Глубоко религиозная женщина, которая редко поднимала голос, но ей и не приходилось, потому что слушались ее все беспрекословно»[42]. Мур сомневается, что она «хоть раз отъезжала от места рождения больше чем на пять-десять миль»[43]. (Несмотря на набожную бабушку, у Мура не было религиозного воспитания[44], и он заявлял, что основы морали выучил по «Супермену»[45].)

В 1967 году Джереми Сибрук выпустил «Непривилегированный класс» (The Unprivileged) – первую книгу в долгой карьере изучения мировой бедности. Это устная история рабочего класса Нортгемптона. Он написал портрет общества, что находилось всего в нескольких поколениях от аграрного крестьянства, – общества, застрявшего в старых ритуалах речи, семейного поведения, в почтении к высшим классам и откровенных суевериях: «Неподдельный страх, в который их вгоняли суеверия – по крайней мере пятьдесят повсеместных явлений считались верными предвестниками смерти, – стал угрюмой и безрадостной характеристикой их жизни… Иррациональные верования стали наследственной отравой, а она, если и не проявляется в виде чиреев и фурункулов на коже, тем не менее продолжает токсичное воздействие, зловеще и незримо»[46]. Мы слышим эти отголоски в рассказе Мура о бабушке и ее «кошмарном ассортименте зловещих и непостижимых суеверий… чистой силой воли она убедила весь дом верить в свою систему сглазов и антисглазов. К примеру, скрещенные на столе ножи провозглашали неминуемое разрушение дома и ближайшей местности падением шальной кометы. Дабы отвести эту беду, по катастрофически скрещенным приборам следовало с силой ударить третьим ножом»[47]. Сибрук заключает, что из-за подобных настроений люди становились замкнутыми и неподготовленными к быстро изменяющемуся миру, что их «обезоруживало чувство утраты при виде того, как пожизненные ценности приобретали поразительную и устрашающую относительность… жизнь улиц производила мертвящий эффект и не позволяла оторваться от строго зафиксированной схемы поведения и отношений»[48].

В «Непривилегированном классе» Сибрук рассказывал о собственном детстве. Он родился в нескольких улицах от дома Муров за четырнадцать лет до Алана. Он вспоминает:

В середине шестидесятых Сибрук преподавал в местной грамматической школе – где был учителем французского Алана Мура в первой форме[7], – за год до того, как написал «Непривилегированный класс». Самого Мура он не помнит, но когда он описывает преобладающий характер жителей района, то мы слышим по крайней мере парочку из тех слов, которыми за прошедшие годы называли самого Мура: «Сапожники обычно узкомыслящие, подозрительные, злые, самодостаточные, твердолобые, но в целом достойные люди и держат слово»[50].

В детстве Мур не мог знать, что многие из первых сценаристов и художников комиксов росли в еще более бедных местах, чем Нортгемптон пятидесятых, – в нью-йоркских трущобах времен Депрессии. Пройдут годы, прежде чем фанаты комиксов обратят взоры на историю «Золотого века» – 1940-е, – и, пожалуй, только в XXI веке исследования этого периода станут носить не эпизодический характер. Но получивший Пулитцера роман Майкла Шейбона «Приключения Кавалера и Клея» (The Amazing Adventures of Kavalier and Clay, 2000), книга Джерарда Джонса «Люди завтрашнего дня: гики, гангстеры и рождение комикса» (Men of Tomorrow: Geeks, Gangsters and the Birth of the Comic Book, 2005) и биография Уилла Айснера за авторством Майкла Шумахера – «Жизнь мечтателя в комиксах» (A Dreamer’s Life in Comics, 2010) – рисуют картину зарождения индустрии и супергеройского жанра и показывают общий алгоритм, когда молодых детей иммигрантов эксплуатировали компании, созданные и управляемые с применением весьма сомнительных бизнес-практик… нередко другими молодыми детьми иммигрантов[51].

Намного позже некоторые творцы Золотого века сами напишут откровенные автобиографические работы – например, «Контракт с богом» (A Contract With God, 1978) и «Жизнь в картинках» (Life, In Pictures, 2008) Уилла Айснера. Хотя это не всегда очевидно, но их супергеройские работы 1940-х часто обращались к личному опыту. Многие комиксы были фантазиями о силе для борьбы с задирами – от бандита на углу до самого Гитлера. Историк комиксов Марк Эваньер, друг и бывший ассистент художника Джека Кирби, называл Нечто из Фантастической Четверки «очевидной автокарикатурой Кирби»[52]. Нечто – ворчливый и неуживчивый драчун, который в детстве состоял в Банде с Янси-стрит. Джек Кирби состоял в Банде с Саффолк-стрит и часто дрался на улицах и крышах в бесконечных битвах за передел Нижнего Ист-Сайда с Бандой с Норфолк-стрит:

Как и все творцы, создатели комиксов основывались на том, что знали. Истории жизни сценаристов и художников комиксов часто гораздо мрачнее, необычнее и тяжелее, чем жизни их творений. И здесь нет противоречия. Кого больше тянет создавать эскапистские выдумки? Того, кто хочет сбежать из своей жизни.

И все же Мур не раз поправлял интервьюеров, желавших изобразить его детство особенно беспросветным, и однажды сказал, что «это ни в коем случае не история необыкновенной нищеты… у меня было очень счастливое детство»[54], и объяснил, что «никогда по-настоящему не задумывался о материальной роскоши. Так уж я рос. У моей семьи никогда ничего не было. Это не так мрачно, как кажется, потому что в контексте того, к чему я привык, казалось нормой»[55]. Но это и не значит, что он поет дифирамбы своему происхождению. Хотя он предан корням и видит ценность – куда больше Сибрука – в культуре нортгемптонских террас, время от времени, по признанию Мура, встречается «то, что меня очень огорчает в рабочем классе. Ну знаете, многие из них – правда кучка расистов, кучка идиотов. Они в ужасных социальных западнях, из которых не могут выбраться. Они продираются через жизнь»[56].

Мур научился читать к четырем-пяти годам, и родители – ценившие грамотность, в отличие от многих соседей, – поощряли его на каждом шагу[57]. Сами они почти не читали (его отец иногда брался за бульварное чтиво и книги по антропологии, а о матери Мур однажды сказал, что второй книгой, что он видел в ее руках, была «Болотная тварь»), зато Алан быстро стал всеядным. У него уже развился вкус на фантастические истории, и первой книжкой, которую он взял в библиотеке в пять лет, стал «Волшебный остров» Уильяма Сибрука (The Magic Island, 1929)[58]. Он впитывал мифологию и фольклор как губка.

«Меня холили и лелеяли, как и каждого ребенка, но что касается моей внутренней жизни, интеллектуальной жизни, меня предоставили самому себе. Что вполне меня устраивало. Я знал, где находится библиотека; я знал, где смогу найти любую информацию, какую захочу»[59]. Он был не по годам развитым ребенком с богатым воображением и учился в начальной школе на Спринг-лейн в двух-трех минутах от дома. В школу ходили мальчики и девочки с улиц вокруг дома Мура, так что он с первого дня знал всех однокашников до единого. В возрасте около десяти лет он начал рисовать собственные комиксы в блокноте из магазина «Вулворт» под названием «Омега комикс»[60]. Он брал пенни за истории под названиями «Враги преступности» (The Crimebusters), «Рэй Ган» (Ray Gun, или «Бластер»; о персонаже с бластером, работавшем под псевдонимом Рэймонд Ганн) и «Светильник Джек и дух» (Jack O’Lantern and the Sprite). Тогда он говорил, что собирает деньги для ЮНИСЕФ, но позже признался, что в основном пытался впечатлить девочку по имени Дженет Бентли (безуспешно). В первые школьные годы он был звездой класса.

Его детство не назвать идиллическим. Мур рассказывал, как дети издевались друг над другом, причем часто ничем не сдерживаясь. В одном случае «меня подвесили за запястья на шнурке на ветке дерева»; в другом «обрушили на меня землянку», бросив «ползать, как червяка, в удушающей черной грязи»[61]. Но в целом Мур был счастлив. Высокий для своего возраста, он «думал, что я бог в миниатюре. В «Спринг-лейн» меня назначили старшим по школе. Я был самым мозговитым парнем в школе, и весь мир лежал у моих ног»[62].

Идиллия оборвалась, когда Мур сдал экзамен «одиннадцать плюс».

Образовательный акт Батлера от 1944 года вводился для того, чтобы уравнять правила игры для всех школьников. После начального обучения в возрасте одиннадцати лет каждый ребенок держал экзамен, измерявший его способности в арифметике, грамотности и решении задач. Сдавшие – около четверти учеников – попадали в престижные грамматические школы для полноценного академического обучения; несдавшие обрекались на общеобразовательные школы и более рудиментарную подготовку к рабочей жизни. Львиная доля ресурсов выделялась грамматическим школам, так что ученикам общеобразовательных скоро достались стигмы неудачников. В теории «одиннадцать плюс» должен был стать чисто меритократической мерой – способом дать бесплатное образование по высшему разряду всем, кому оно пойдет во благо, вне зависимости от происхождения. По большей части система разрабатывалась, чтобы находить и вознаграждать умных детей рабочего класса. На практике у учеников среднего класса было множество преимуществ – например, родители могли себе позволить отправить детей в подготовительные школы, созданные специально для того, чтобы ученики сдали экзамен. В некоторых регионах страны не хватало мест для всех сдавших; особенно остро эта проблема стояла в случае девочек.

Таким образом, «одиннадцать плюс» был грубым инструментом и во многом формализовал неравенство, которое предназначался стереть, но для Алана Мура он сработал как надо. Мур сдал и попал в Нортгемптонскую школу для мальчиков, в округе известную как «грамматическая школа для мальчиков» (поблизости еще работала грамматическая школа для девочек). Школа находилась на другом конце города и принимала около 500 учеников со всей округи. Для Мура это стало культурным шоком: «Считайте меня наивным, но после поступления в грамматическую школу я впервые осознал, что средний класс существует. До этого я думал, что есть только моя семья, такие как мы, и королева. Я даже не подозревал, что между двумя этими позициями находится еще целая страта общества»[63]. Если верить Муру, в школе было всего «два-три» других мальчика из рабочего класса, и он почти никого не знал.

Сибрук предполагает, что для ребят вроде Мура у системы была недвусмысленная цель: «Грамматическая школа для детей рабочего класса являлась в первую очередь дверью в средний класс. Ее непризнанными предметами были «снобизм для начинающих» и «подъем по социальной лестнице». Она отбирала из массы тех, кто в будущем мог бы стать лидером рабочего класса – политиками или главами профсоюзов, – так что в этом смысле можно сказать, что она обедняла сообщества, хотя и предоставляла преимущества избранным. В некоторой степени эта школа подражала частным, но многие дети противостояли внушаемому этосу, хотя и не всегда осознанно»[64]. В «Непривилегированном классе» Сибрук отмечал: «За похвалой общества, что «в грамматической школе из них, значится, сделают настоящих маленьких джентльменов»[65], часто скрываются стыд и замешательство, когда «настоящие маленькие джентльмены» возвращаются домой вспыльчивые и критически настроенные к образу жизни родителей. Взрослые дивятся, в какие далекие и недоступные края отправляется детский разум, и, робко листая оставленную на кухонном столе книжку, гадают, кто такой этот «Ге-те» и не он ли виноват в отчуждении их сына».

Ничто не указывает, что родителям Мура были знакомы эти чувства, но они были знакомы самому Муру. Впервые ему стало стыдно приводить друзей домой. Мужскую атмосферу школы он нашел некомфортной и не разделял любви к спорту[66]. Акцент на подчинение и соблюдение правил попросту не сходился с его стилем обучения. «Школа оказалась странной помесью непонятных диккенсовских обычаев и обычного повседневного модернизма середины шестидесятых. Очень необычное окружение; эта школа мне никогда не нравилась. Нортгемптонская грамматическая школа была безличной, холодной, а также невероятно скучной и авторитарной»[67].

Прямой удар по эго Мура пришелся на конец первого семестра, когда выставлялись оценки. От звезды начальной школы он в первый же семестр скатился до девятнадцатой строчки в классе из тридцати человек. К концу следующего семестра он стал в классе двадцать седьмым[68]. Отчасти это было связано с тем, что его одноклассникам досталось лучшее начальное образование – они уже знали латынь и алгебру, с которыми Мур прежде не сталкивался. Отчасти это последствие того, что в «Спринг-лейн» Мур был большой рыбкой в маленьком пруду: «Мне казалось, я настоящий светоч разума. Я не осознавал, что вовсе нет, на самом деле я самый умный среди дураков!»[69]

Мур махнул рукой на школу. «Я решил – типичный для меня ход, – что если не могу победить, то и не буду играть. Я всегда был из тех угрюмых детей, которые терпеть не могут проигрывать в «Монополию», «Клюдо» или что угодно. Так что я решил, что хватит с меня борьбы за академическое превосходство»[70]. Это не значило, что Мур бросил учиться. Просто он стал самоучкой, развивал собственную внутреннюю жизнь, и он явно гордится тем, что во внеклассном чтении сошел с проторенной тропы. В основном он читал фантастику – особенно любил романы «Горменгаст» (Gormenghast) Мервина Пика, пережил фазу Денниса Уитли, фазу Рэя Брэдбери и фазу Говарда Филлипса Лавкрафта. Он впитывал все, что читал, – то есть довольно эклектичную и противоречивую литературу. Даже в грамматической школе он читал на качественно ином уровне по сравнению со сверстниками и часто обнаруживал – например, в случае с Mad или позже журналом Майкла Муркока New Worlds, – что читает то, до чего еще по-настоящему не дорос.

Из одноклассников практически никто не разделял интереса к комиксам, и в грамматической школе он никого не смог впечатлить своими стрипами «Омега», так что скоро их забросил. Но Мур не бросил комиксы в принципе. К концу шестидесятых существовала уже целая новая пачка тайтлов от Marvel для читателей постарше вроде «Серебряного Серфера», «Ника Фьюри: Агента ЩИТа» и «Доктора Стрэнджа», где персонажи были не такими простодушными, а истории склонялись к интроспекции. Повествование бывало более стилизованным и импрессионистским, встречались инновации вроде немых эпизодов и психоделических разворотов. Мур отмечал: «Возможно, самым примечательным достижением Стэна Ли было то, как он ухитрился удержать аудиторию, когда она давно переросла возрастные рамки, в то время ассоциирующиеся с читателями комиксов. Он добился этого, постоянно внедряя перемены, модификации и усовершенствования. Ни одному комиксу не позволялось бронзоветь»[71]. Эти тайтлы не бросали вызов по продажам «Арчи» (Archie) или Супермену и Бэтмену от DC и не стали доминирующим стилем мейнстримных комиксов, но они нашли ненасытную аудиторию среди подростков, которые начали воспринимать медиум с новыми умудренностью и познаниями. А еще фанаты комиксов начинали общаться друг с другом.

По расчетам Алана Мура, британский фэндом «вспыхнул» в 1966 году – парой лет позже, чем в Америке. Тогда как американские фанаты склонялись к ностальгии, для британских новым было буквально все, и они наслаждались последними американскими завозами наравне с материалом из сороковых и пятидесятых, еще не выходившим в Британии, «так что мы восхищались людьми вроде Джима Стеранко, Нила Адамса; людьми, которые продвигали медиум, создавали такое, чего еще никто не создавал. Мы как с цепи сорвались, когда в середине шестидесятых открыли Айснера благодаря репринтам «Духа» от Harvey. И EC Comics. Но это не ностальгия по Айснеру или EC – мы все это открывали впервые»[72].

Одним из самых выдающихся британских фанатов комиксов оказался Стив Мур. Он был на четыре года и пять месяцев старше Алана и к концу шестидесятых работал в Odhams – издательстве, занимавшемся репринтами Marvel для британского рынка и так раболепно повторявшем формулу Стэна Ли, что Стиву в редакторских колонках тоже дали прозвище – «Солнечный» Стив Мур (Sunny). Также вместе с редактором Филом Кларком он опубликовал два номера журнала Ka-Pow, который считается первым британским комикс-фэнзином, и организовывал самые первые комикс-конвенты Британии. Алан Мур покупал журнал Fantastic от Odhams – в основном ради единственного оригинального стрипа «Джонни Фьючер» (Johnny Future, автор Альф Уоллес, художник Луис Бермехо) о приключениях выжившего переходного звена от неандертальца к современному человеку, где главный герой падает в ядерный реактор и становится суперэволюционировавшим существом с поразительной силой и способностью астральной проекции. И Алан не просто подписался на Ka-Pow – он начал переписку со Стивом Муром и Филом Кларком.

С тех пор Алан Мур и Стив Мур стали неразлучны, и, как мы увидим, влияние Стива на жизнь Алана невозможно переоценить. Алан называл его «во многом самой влиятельной фигурой в моей жизни, тем, кто научил меня писать комиксы, подсадил на магию и во многом виноват в полном разрушении всего моего существования»[73]. Стив Мур кажется довольно непритязательным человеком, особенно бок о бок со своим тезкой, но Алан изо всех сил старался развеять это заблуждение и даже написал рассказ «Раскопки» (Unearthing) – искреннюю биографию, которая начинается с момента зачатия его друга и охватывает множество странных встреч его жизни. Стив Мур признается, что «поражается вниманию, которое привлекает… все это очень удивило моих друзей и родственников!»[74] Возможно, это объясняется среди прочего тем, что в «Раскопках» упоминаются и подробности его эротических отношений с богиней луны Селеной.

Алан Мур был «сподвижником» первого британского комикс-конвента – Комикона (Comicon), в отеле «Мидленд» Бирмингема в августе 1968 года. Сам он не приехал (ему было всего четырнадцать), но участвовал в финансировании – купил журнал конвента, – и его имя появилось в брошюре наряду со многими людьми, которые позже поработают в британской комикс-индустрии – либо как создатели, либо как редакторы, либо как владельцы магазинов и дистрибьюторы комиксов.

Однако он присутствовал на втором Комиконе, на следующий год в отеле «Вэйверли» в Лондоне: «Туда приехало человек шестьдесят-семьдесят, и, насколько мы знали, это были все, кто хотя бы отдаленно интересовался комиксами на Британских островах»[75]. На конвенте впервые после года переписки встретились Алан и Стив Муры. Также Алан познакомился с Фрэнком Беллами, рисовавшим стрипы вроде «Дэна Дейра» (Dan Dare) и «Фрейзера из Африки» (Fraser of Africa) для журнала Eagle (художник-ветеран даже смутился от того, сколько человек обсуждает его творчество). Главными гостями стали два британских художника, работавшие c Marvel в США: Стив Паркхаус – который помнит эту встречу: «Меня удивило поведение Алана. Он был очень, очень юный – но и очень, очень смешной. Не поспоришь, шоумен от рождения»[76], – и Барри Виндзор Смит, который в следующем году приступит к созданию известного рана в «Конане Варваре» (Conan the Barbarian; этот комикс с удовольствием читал молодой Барак Обама)[77]. Комикон стал ежегодным мероприятием. На этом и будущих конвентах, как и через чтение фэнзинов и писательство для них, Алан Мур познакомится (хотя и не всегда встретится лично) со множеством людей старше его, которые начинали долгие карьеры в комикс-индустрии и в итоге поработают с ним в восьмидесятых – вроде Джима Бейки, Деза Скинна, Кевина О’Нилла, Дэвида Ллойда, Брайана Болланда и Дэйва Гиббонса.

Увлечение Америкой и жадное чтение вещей вроде Mad означали, что Мур узнал о контркультуре за несколько лет до того, как она получила свое название. И она ему понравилась. Когда его спросили: «Вы бы сказали, что шестидесятые – важное для вас время в плане политического развития?» – Мур ответил: «Для меня это формирующее время, если бы я не рос в те годы, я бы точно не стал тем же человеком, каким стал»[78]. Культура шестидесятых, говорил он,

В 1969 году Алан, когда впервые познакомился со Стивом Муром, был «сравнительно свободен от наркотиков, сиял чистотой и излучал восторг», но в комикс-сфере чувствовался определенный психоделический окрас. «Большинство ранних английских комикс-фанатов были хиппи – по крайней мере, протохиппи или будущими хиппи. Они зависали в единственном магазине комиксов и научной фантастики в Британии под названием «Были они смуглые и золотоглазые» [Dark They Were and Golden-Eyed] в честь рассказа Рэя Брэдбери»[79]. Первая опубликованная работа Алана (вне школьных журналов) – реклама этого магазина, иллюстрация, которая появилась в сентябре 1970-го в журнале Cyclops[80]. За нее не заплатили.

Другие посетители Комикона впоследствии открывали магазины комиксов и фирмы по почтовой доставке. Многие публиковали журналы – обычно довольно эклектичные издания со статьями, рассказами, иллюстрациями и карикатурами на любую интересующую их тематику. Тиражи этих фэнзинов очень редко доходили до трехзначных чисел: почти все производились на мимеографах – маленьких аппаратах, которые пробивали с помощью электрической искры шрифт на восковом шаблоне (отсюда альтернативное название устройства – «электрошаблонщик»). На них большинство школ, церквей и офисов выпускали бюллетени или флаеры. После печати редактор собирал листы и сшивал степлером вручную.

Мур поучаствовал сразу в нескольких изданиях. Он «чертовски много времени собирал материал»[81] для статьи о палп-персонаже Тень для Seminar (1970). Отправлял пару текстов в Weird Window: в № 1 (лето 1969-го) были книжная рецензия, разные иллюстрации с чудовищами и стихи «К Хамфо» (To the Humfo); в № 2 (март 1971-го) – иллюстрация с лавкрафтовским глубоководным и прозаический рассказ «Святилище ящерицы» (Shrine of the Lizard; «Я как раз читал в то время великолепные книги Мервина Пика о Горменгасте, так что всех персонажей звали Элли Черные Легкие и Тозайя Огненные Кишки»)[82]. Письмо Мура в одиннадцать слов[83] появлялось в Orpheus № 1 (март 1971-го), также он посылал текст в фэнзин ужасов Shadow.

Но скоро ему захотелось выпускать собственный журнал. «Я и пара других ребят моего возраста – кто-то из моей грамматической школы, кто-то из школы для девочек, – мы спонтанно решили смастерить, по сути, журнал плохой поэзии. Он назывался «Эмбрион», хотя изначально должен был называться «Андрогин», но я обнаружил, что название не влезает на обложку, так что сократил. Мы его делали тяп-ляп»[84]. Обложки печатались на цветной бумаге, а продавался он за пять пенсов, подорожав до семи к пятому номеру. Мур занимался обложками, иллюстрациями и стихами. «Я писал то, что считал поэзией. Обычно ангстовые штуки с биением в грудь о трагедии ядерной войны, хотя на самом деле о трагедии того, что не мог найти себе девушку»[85]. Хотя «Эмбрион» не был комикс-фэнзином, в последнем номере появился четырехстраничный стрип, написанный и нарисованный Муром, – «Однажды были демоны» (Once There Were Daemons). Как бы теперь Мур ни относился к своим стихотворным навыкам, его творчество в «Эмбрионе» привлекло внимание местной поэтической группы, к которой он и примкнул.

Несмотря на то, что Мур отставал в учебе, проблем в школе у него не было. Он начал курить, а иногда катался на мотоцикле друга по территории местной психиатрической больницы[86]. Родители знали, что он не похож на других, но отнеслись к этому с легкостью.

В самую серьезную проблему он влез, когда опубликовал в «Эмбрионе» № 1 стихотворение своего друга Иэна Флеминга, где употреблялось слово «motherfuckers». Мура вызвал на ковер директор Г. Дж. К. Оливер, и тогда он обещал извиниться в следующем номере. Но вместо этого отдал редакторскую колонку Флемингу и позволил повторить преступление:

«Эмбрион» запретили, что только увеличило его славу и продажи. Несмотря ни на что, Мур удержал такое хорошее положение в школе, что, когда ему было семнадцать лет и про класс изобразительных искусств напечатали в местной газете, для фотографии выбрали его[89]. Мур уже начал отращивать волосы, но в тот момент еще был просто косматым, а не с шевелюрой до плеч[90]. Очевидно, и школа, и Мур приучились мириться с тем, что он творческая круглая затычка в квадратной дырке.

Растопчет Алана Мура и его семью второй грандиозный эгалитарный проект социальной инженерии, начавшийся в 1965 году, когда Нортгемптон – впервые появившийся еще в неолитическую эпоху – назначили Новым Городом.

Британия столкнулась с кризисом жилья. Миллионы британцев до сих пор жили в условиях Викторианской эпохи – их домам было по сто лет, многие пришли в плачевное состояние. Вторая мировая война принесла бомбардировки люфтваффе, повредившие или уничтожившие большую часть жилфонда, особенно в городах; после войны настал демографический бум. Британское правительство ввело в действие планы по созданию больших городов, спроектированных с учетом роста числа машин и современных промзон, чтобы облегчить демографическое давление в миллионниках. Руководство проектом было поручено мощным строительным корпорациям. Нортгемптон вошел в «третью волну» подобных городков вместе с Центральным Ланкаширом, Милтон-Кейнсом, Питерборо, Телфордом и Уоррингтоном. Нортгемптон находится в ста километрах от центра Лондона, то есть всего в часе пути – по крайней мере, в теории, – по железной дороге или по новенькому шоссе М1. Новоприбывшие были в основном из Лондона и чаще всего молодыми амбициозными семьями рабочего класса.

В некоторых случаях, как с Милтон-Кейнсом, Новые Города стали, по сути, новыми населенными пунктами (они строились на месте маленьких деревень). У Нортгемптона же на 1961 год было население в 100 тысяч человек. Оно вырастет до 130 тысяч в 1971-м с целевым показателем в 230 тысяч к 1981 году. Статус Нового Города привлек много правительственных вливаний, на некоторые из них планировалось застроить викторианские трущобы, считавшиеся непригодными для проживания, и 3 июля 1967 года управа Боро Нортгемптонского графства одобрила первую серию резолюций, назначавших районы Нортгемптона «зонами сноса»[91]. В 1968 году начала работу Нортгемптонская жилищная корпорация, открыла новые высотки в Восточном районе в 1970-м и скупила частную собственность по распоряжениям об обязательном отчуждении. Но большинство жителей снимали квартиры у муниципалитета, так что просто получили письма с уведомлением о переселении. Срыли целые улицы.

«Непривилегированный класс» кончается запоминающимся образом брошенных улиц с террасами; людей нет, но остались их пожитки, в том числе мебель, семейные фотографии и даже птица в клетке. Для бесчисленных жителей Британии настало время активной социальной мобильности и бесподобных возможностей, но, согласно Сибруку, эйфория не продлилась долго:

Для Муров это стало катастрофой. Когда Алану было семнадцать, его семья переехала в Абингтон, некогда процветающую часть Нортгемптона. Его восьмидесятичетырехлетняя бабушка Клара умерла меньше чем через полгода. Вторую бабушку Мура, Минни, управа переселила из дома на Грин-стрит, где она прожила всю жизнь, в дом престарелых, где та умерла меньше чем через три месяца. Мур ни секунды не сомневался в причине их смерти: «Когда тебя сгоняют из места, где твои корни, это может убить… место, где я вырос, почти уничтожили. Дело даже не в том, что взамен не построили ничего лучше; дело в том, что на этом просто подзаработали, пока под ногами не мешались людишки»[92].

Спустя две недели после смерти бабушки Клары Алана Мура исключили из Нортгемптонской школы для мальчиков[93]. Когда его об этом спросили в 1990 году, Мур ответил только, что на это были «разные причины»[94]; впоследствии один интервьюер сообщил, что преступлением было «ношение зеленой шерстяной шапки в школе»[95], но Мур не помнит, чтобы говорил об этом, и подозревает, что «это шутка или даже ослышка, не знаю». Впервые истину он открыл в «Плодной оболочке» (1995): его исключили за продажу кислоты. Но когда он говорил об этом с Би-би-си в 2008 году, это уже стало очередной байкой для Мура-сказочника: «В 17 лет я стал самым бестолковым дилером ЛСД в мире. Главная проблема в продаже ЛСД – если пробуешь собственный товар, то твое понимание реальности наверняка будет ужасно искаженным… и можно поверить, что у тебя есть суперсилы и ты совершенно неуязвим для любых форм наказаний или преследований, а это не так»[96]. Позже Observer сообщил, что его вызвали в кабинет директора на разговор с детективом из местного отдела по борьбе с наркотиками[97]. Муру не предъявляли обвинений или штрафа: «Технически исключение беспочвенное. Меня обыскали, но при мне абсолютно ничего не было, а все, что имелось у них, – устные показания нескольких одноклассников, которые назвали мое имя (тогда мы были молоды и боялись полиции), – а это никак не назвать прямым доказательством. Меня исключили из школы, но обвинений никто не предъявлял. У меня нет судимостей»[98].

Изначально Мур не торопился объяснять причину исключения из уважения к родителям. Только после их смерти он начал говорить в интервью о продаже наркотиков. А до того сперва сказал им, что его подставили, но, когда позже признался, они остались (неудивительно) очень расстроены и разочарованы[99]. Как говорил Мур в 1987 году, «быть моими родителями наверняка очень сложно»[100].

Учитывая контркультурные склонности Мура, было бы странно, если бы он не пробовал ЛСД. Сам Мур оправдывает свое употребление в то время тем, что пошел на это «исключительно по идеологическим причинам, хотите верьте, хотите нет»[101], – из-за сочинения Тимоти Лири «Политика экстаза» (The Politics of Ecstasy), где утверждалось, что ЛСД принимают провидцы, продолжатели традиции шаманов, которым поручается вывести прочих из тьмы. В то время Лири отстаивал точку зрения, что психоделический опыт открывает следующую стадию человеческой эволюции, и, следовательно, чем больше людей испытает ЛСД-трип, тем вероятнее, что общество станет мирным, гармоничным и милосердным.

Впервые Мур принял наркотики 12 сентября 1970 года, за пару месяцев до семнадцатого дня рождения, на опен-эйре в Гайд-парке. Стоял сырой субботний день, но играл чистый калифорнийский психодел. Разогревали Stoneground, за ними выходили Lambert and Nutteycombe, Майкл Чэпмен, General Wastemoreland и Wavy Gravy. Джон Себастьян отыграл «Johnny B Goode». Даже The Animals – изначально из Ньюкасла-на-Тайне – к этому времени переехали в Сан-Франциско, и фронтмен Эрик Бердон отметил свое возвращение в Британию тем, что разорвал свои штаны во время исполнения «Paint It Black». Хедлайнерами стала блюз-рок-группа Canned Heat. Мур купил парочку больших фиолетовых таблеток у «какого-то мутного дилера прямиком из карикатуры Гилберта Шелтона»[102] и впервые побывал в кислотном трипе под саундтрек из «Future Blues», «Let’s Work Together» и «Refried Hockey Boogie». В год между этим событием и исключением у Мура было больше пятидесяти кислотных трипов – «ЛСД стала поразительным опытом. Не то чтобы я всем рекомендую, но до меня тогда прочно дошло, что реальность – не фиксированная вещь»[103].

Употребление ЛСД подарило Муру доступ к новым мирам воображения, но и несет прямую ответственность за то, что его выгнали из школы зимой 1971 года. Он столкнулся с той проблемой, что, хотя сознание расширилось, «я обнаружил, что горизонты быстро сузились. Исключивший меня директор, кажется, принял дело близко к сердцу. Он написал во все колледжи и школы, в которые я мог поступить, и сообщил, чтобы меня ни в коем случае не принимали, потому что я окажу разлагающее влияние на мораль других учеников. Кажется, в какой-то момент в письме он даже назвал меня «социопатом» – по-моему, это довольно грубо»[104]. Тем не менее в другом месте сам Мур описывает молодого себя именно с этим словом: «Я решил страшно отомстить. Я решил, что должен быть способ разобраться со всеми, кто меня раздражает. Я был чудовищем!.. Очень антисоциальным. Социопатом»[105]. Он сделал вывод, что власти настроены против него – и придерживался этой идеи всю жизнь.

Мур и дальше жил с родителями на Норман-роуд в Абингтоне. Скоро он обнаружил, что из-за «антиматериального эквивалента знаний»[106] не поступит в Нортгемптонскую школу искусств, хотя и предпринял одну попытку найти работу, где пригодились бы художественные навыки:

Мур понял, что его ждет: отец, дед и прадед тоже были чернорабочими. Сперва он отправился на живодерню компании Co-op на Бедфорд-роуд. Ему платили 6 фунтов в неделю за то, что он свежевал овец, которых за ночь мариновали в баках в воде и собственном соку[108]. Это было место, «где мужчины с ярко-синими от щелочной краски руками обменивались шутками про ниггеров»[109]. Он продержался там два месяца[110], пока его не выгнали за курение конопли в комнате отдыха. Потом он работал уборщиком в «Гранд-отеле» на пятьдесят семь номеров на Голд-стрит (теперь Travelodge Northampton Central), а потом – на складе магазина W. H. Smith, где занимался упаковкой книг, журналов и, конечно, комиксов.

Когда его спрашивали о первых рабочих местах, Мур не раз одинаково отшучивался: «Я предпочитаю думать о них как о долгом падении вниз, где на дне ждала профессия сценариста комиксов»[111].