Алая Пряха

Р. Мюррей Гилкрист «Алая Пряха» R. Murray Gilchrist «The Crimson Weaver» (1895)

Мой господин и я сбились с пути и оказались у подножия огромного хребта. Мы покинули долину Ив два дня назад и бесцельно бродили, ужиная в пустынных трактирах, чьи седовласые хозяйки прислуживали нам среди отголосков эха. Душными июльскими ночами мы спали — бок о бок — на постелях из свежего вереска.

У лишенного перил арочного моста над бурым, бегущим с гор ручейком, начинались земли Алой Пряхи. Едва впереди показался замковый камень, как из привратницкой, крытой дерном и лозами ивы, выбежала ведьма, сморщенная, как грецкий орех, и лысая, как яйцо, отчаянно простирая к нам руки.

— Не входите во владения Алой Пряхи! — вскричала она. — Мой любимый вошел. Я здесь, чтобы предупреждать мужчин. Берегитесь! Некогда я была прекрасна!

Она разорвала лохмотья блузы, открыв грязную грудь, где, под пергаментной кожей бешено билось сердце. Мой господин достал монеты из кошелька и швырнул их на землю.

— Она безумна, — сказал он. — Такое зло не может существовать. Дьявола нет.

Мы двинулись дальше, но привратница даже не взглянула на золото. Некоторое время мы слышали ее стоны, долетавшие из окон жалкой хижины.

Странным образом направление нашей беседы изменилось, когда мы сошли с моста. Он рассказывал мне о платониках, но стоило нашим ногам ступить на высохшую траву, я спросил его о любви. Тогда я впервые о ней подумал.

— Как зарождается страсть? — спросил я, положив руку ему на предплечье. Его румянец поблек. Он лукаво мне улыбнулся.

— Ты читаешь мои мысли, — заметил он. — Я тоже об этом размышлял… но не сумею ответить… В юности, чуть старше тебя, я полюбил прекраснейшую из дев. Кощунством было бы говорить о том, как это случилось. Скажу лишь, что она умерла сразу после свадьбы, и ее смерть навек запечатала врата моего сердца… но если бы кто-то в него заглянул, то увидел бы алтарь с неугасимыми свечами и венками неувядающих асфоделей.

К тому времени мы оказались на опушке тисового леса, иссеченного множеством тропинок. Воздух был влажным и душным, но легкий ветерок то и дело касался ветвей и гнул их так, что на землю золотой вуалью ниспадала пыльца.

Повсюду были полуразрушенные фонтаны, сатиры изрыгали ржавые ручейки, нимфы лили вино на дерзкое пламя умирающих фениксов, твари, которые не были ни сатирами, ни нимфами, ни грифонами, но являли собой кошмарную помесь, терзали друг друга, и вода струилась из ран на животах и бедрах.

Наконец, наша тропа оборвалась у овального пруда, окруженного колоннадой заросших мхом арок. Огромная щука подрагивала в грязной воде, в сорняках медленно полз рак.

В сердце пруда был остров, на котором серая Диана, сострадательная, как крокодил, гладила рога Актеона, пока собаки рвали его. Голова и плечи охотницы белели от помета диких голубей, летавших над ней кругами.

К северу аллея тянулась на милю, чтобы встретиться с лазурным небом. Уже много лет никто не ходил по опавшим листьям тиса, и землю покрывал зеленый лишайник.

Господин сжал мои пальцы.

— Это место дышит злом, — сказал он. — Я силен, но ты можешь не устоять. Вернемся.

— Это зачарованное царство, — лихорадочно ответил я. — В конце той аллеи — дворец спящей красавицы, которая ждет поцелуя. Нет. Мы прошли полмира и не можем повернуть назад. Вы сильны, господин. Зло нас не коснется.

Мы двинулись по аллее, и нашим глазам явился дивный дворец, лежавший в разбитом внизу саду — там не было ни одного дерева, только бледные звезды цветов, столь частые, что мы не заметили ни травинки, ни крупицы земли.

В небе зашелестели крылья и, посмотрев вверх, я увидел стайку диких голубей, летевших ко дворцу. Такие же кружили над головой Дианы. Последняя птица повернула голову, и на нас взглянуло лицо карлика.

— Это волшебные птицы, созданные капризом принцессы, — сказал я.

Когда стайка влетела в окно голубятни, венчавшей западную башню, белые крылья задели блестевший под аркой серебряный колокольчик, и долину наполнила музыка.

Мой господин вздрогнул и перекрестился.

— Во имя богородицы, — провозгласил он. — Давай вернемся. Я не ручаюсь за твою жизнь.

Но огромная дверь дворца уже распахнулась, и на террасу плавной походкой вышла женщина в алом платье, лохмотьями ниспадавшем на плечи и землю. Ее предупредили о нашем прибытии, ибо она сразу посмотрела в нашу сторону. Женщина чуть заметно улыбнулась, но улыбка тут же померкла, сменившись сладостной грустью.

Подобрав лохмотья, как шлейф, она направилась к нам, словно пава. Солнце заиграло на ткани, и в кровавых складках вспыхнуло множество глаз.

Мой господин все еще дрожал, но не сдвинулся с места, ибо женщина смотрела на него. Его брови сошлись, седые волосы встали дыбом, словно он узрел несказанный ужас.

Склонившись, покачивая головой, она приблизилась, источая аромат восточных трав, которыми окуривали трупы… Ее лицо было прекрасным, как у Дианы, но кожа казалась мертвенно-бледной, а губы кривились от боли.

Она не взглянула на меня, но опустилась у ног моего господина, как Магдалина перед священником.

— Принц и лорд, оплот целомудрия, услышь меня! — прошептала она. — Без любви я гибну. Посмотри на мои лохмотья!

Он попытался отвернуться, но не смог отвести от нее глаз. Она чуть привстала, уткнувшись лицом ему в колени, окутав их ореховыми прядями.

Юность возвращалась к моему господину. Морщины на коже разгладились, умиравшее солнце превратило его седину в золото. Он бы поднял ее, не схвати я его за руки. Во власти страшного предчувствия, я вскричал:

— Она ломает врата твоего сердца. Венки вянут, свечи гнутся и падают.

Он вновь постарел. Алая Пряха повернулась ко мне.

— Мальчишка! — весело сказала она. — Не думай, что эти глупости ему помогут. Я слишком сильна. Стоит мужчине войти сюда, и он — мой.

Но я потащил господина прочь.

— Это я силен, — шептал я. — Уйдем скорее. Вернемся к мосту. Это не трудно.

Женщина, видя, что память о былой любви еще сильна, тяжко вздохнула и вернулась во дворец. Створки дверей открылись перед ней, и я увидел вдалеке зал с ткацким станком из слоновой кости и золотую скамеечку.

Мы с господином вновь прошли по аллее, усыпанной листьями тиса. Но ночь наступала, и прежде, чем мы достигли пруда Дианы, нас окутала тьма. Мы расположились у подножия дерева, где не было муравейника, и уснули.

Я видел сны — дивные сцены из старинных романов. Повсюду я тщетно искал любимую. В Замке Черного Карлика, где юная королева покоилась в семи хрустальных гробах, в Покоях Мрака, где танцевала Ленора и где я целую вечность блуждал среди колонн живой плоти, в Белом Минарете, где двадцать одна принцесса балансировала на полированных бронзовых шарах, в беседке Мелисандры, где священные жабы ползали по зачарованному плащу.

Тревога измучила меня: я проснулся от боли в сердце. Рассвет только занимался — по небу струилось золотое сияние, поляны тонули во мгле.

Я обернулся к ложу моего господина. Оно пустовало. Прикоснулся к земле, холодной, как могила. Ужас одиночества обрушился на меня, и я сел, спрятав лицо в ладонях.

У моих ног валялась порванная лента с медальоном — сердечком из хризолита. Внутри была пепельная прядь — волосы девушки, которую мой господин когда-то любил.

Туман тянулся к солнцу, поднимаясь, словно длинная, смявшаяся вуаль. Когда последний клочок растаял в ярком свете, я повернулся к аллее и различил сторожевую башенку на вершине дворца Алой Пряхи.

В полдень я решился пойти на поиски. Над головой хлопали крыльями дикие голуби. Я шел вперед, изнемогая от боли, словно попал в сети огромного паука.

На террасе странные звери — собаки и свиньи с человеческими руками — пожирали что-то лежавшее у балюстрады. Завидев меня, они застыли, и, вздернув морды, залаяли. Дикие голуби зазвенели серебряным колокольчиком, и чудовища тут же спрятались в поникших цветах. На месте их трапезы осталась кровавая лужа в завитках пара.

Я подошел ко дворцу и дверь распахнулась — за ней лежал зал волшебной, небывалой красоты. Войдя в него, я вскричал:

— Мой господин, мой господин, где мой господин? — и по альковам пронеслись вздохи, подобные переливами арф и цимбал. — Мой господин, мой господин, где мой господин? Во имя любви христовой, где мой господин?

А эхо ответило лишь:

— Где мой господин?

У потолка висел топазовый глобус, на осях которого кружили сотни солнц, а из центра медленно опускался изогнутый рог — ниже и ниже. Он замер у моих губ, и, подув в него, я услышал, как сладкие голоса юности слились в едином хоре.

— Растворитесь, о двери, растворитесь и укажите путь к принцессе!

Последнее эхо стихло, и мне открылась алебастровая галерея, в конце которой за ткацким станком сидела Алая Пряха. Она сбросила лохмотья и облачилась в новое роскошное платье цвета свежей крови. Как бы ни восхищала прежде ее красота, теперь она возросла тысячекратно.

Женщина приблизилась ко мне, так же величественно, но теперь каждый шаг был легким, словно у нее выросли крылья.

На расстоянии вытянутой руки, она присела в реверансе, расправившем плечи, открывшем полукружья грудей. Зрелище не принесло мне удовольствия. Запинаясь от муки, я спросил:

— Мой господин, где мой господин?

Она радостно улыбнулась.

— Не тревожься о нем. Он ушел. Его душа болтает с дикими голубями на жердочках. Он забыл тебя. Прошлой ночью за ужином я поднесла ему Непенф[1].

— Где мой господин? Вчера он рассказывал мне о святилище в его сердце, о неувядающих цветах, о любви, погибшей, но не знающей смерти.

Ее брови весело изогнулись.

— Все это детский лепет, — сказала она. — Ищи его до конца дней и не найдешь, если я этого не захочу. Или заплати мне — я сама назову цену.

Я беспомощно оглядел роскошное убранство ее дворца. Я владел Ивами — вересковой пустошью и старым домом, крыша которого прохудилась, а ставни болтались от ветра.

— Я беден, — сказал я. — Но отдам тебе все, что у меня есть. Все, чтобы его спасти.

— Дурачок! — вскричала она. — Мне не нужны вещи. Стоит мне щелкнуть пальцами, и все сокровища мира окажутся у моих ног. Я хочу другого.

Ее глаза вспыхнули — так лунный луч скользит по влажной змеиной коже. Губы припухли, в линиях рта проступило что-то детское. От напряжения я едва мог дышать.

— Чего же? Я сделаю все, если в этом не будет греха.

— Подойди к моему станку, — сказала она. — И если исполнишь мое желание, увидишь своего господина. Это не грех — короли прошлого мечтали оказаться на твоем месте.

Она села за станок, и я медленно приблизился, глядя, как искусно сплетались алые нити.

Она ткала молча, и в тишине ее красота потрясла меня, настолько, что я забылся.

— Проси что угодно, даже жизнь.

Станок замер.

— Один поцелуй, и ты увидишь того, кто ушел ночью.

Она обняла меня за шею, прильнула губами к моему рту. На миг небо и земля исчезли, остался рай, которым владели лишь мы.

Затем она отступила и откинула сеть, явив голову моего господина, и истекавшее кровью сердце, алые струны которого расходились на множество нитей.

— Я ношу мужские жизни, — сказала она. — Это необходимо, иначе я, существовавшая с начала времен, погибну. Вчера я ждала смерти, но пришел он. Его душа не мертва, она и правда играет с моими голубями.

Я отшатнулся.

— Еще поцелуй, — сказала она. — Тогда, возможно, я отпущу тебя. Ты вернешься домой, но никогда не избавишься от моих чар. Еще поцелуй — в губы.

Я вжался в стену, как напуганный пес. Она рассердилась, в глазах вспыхнуло пламя.

— Поцелуй! — вскричала она. — В наказание!

Голова моего бедного господина взирала со станка, уродливая и мертвая. Я не мог пошевелиться.

Алая Пряха подняла юбку, открыв лапы стервятника. Я упал наземь. Когти впились в мою грудь. Отступая, она велела мне исчезнуть…

Теперь, полумертвый, я лежу в поместье Ив и час за часом наблюдаю, как клубок моего сердца разматывается, и алая нить тянется за западные холмы ко дворцу сирены.

Перевод — Катарина Воронцова