Алеф

Глава 1

Фабрика, владельцем которой я являюсь, выпускает уродов. Да, именно так, маленьких отвратительных ублюдков здесь заспиртовывают, накачивают формальдегидом или покрывают слоем стеклопластмассы, а затем продают по всему миру.

Сейчас я в своём кабинете — просторной комнате на пятнадцатом этаже недавно построенного небоскрёба, который включает сто двадцать этажей и целиком сдан в аренду под офисы различных компаний. Чем лучше у фирмы идут дела, тем дольше её сотрудникам подниматься на лифте. Этакая современная Вавилонская башня, выстроенная во имя коммерческого успеха и благодаря ему. Последний ярус практически упирается в небо — там трудятся «боги». Так мы, обитатели нижних этажей, их называем.

Чем больше у фирмы доход, тем сильнее гордыня её владельца, и тем выше он сидит. Я мечтаю вознестись на вершину этого фаллического Олимпа, исполненного в стекле и бетоне, обозреть распростёршийся у подножия город и почувствовать себя построившим свой мир, в котором нет места жалости, стыду или сомнению.

Но пока что я занят попыткой сбыть один из экземпляров нашей продукции. Мистер Бриджес мне омерзителен — впрочем, не более чем любой другой посетитель моего кабинета. Он надутый и самодовольный психопат, решивший, что собирать уродцев — модно. У него в глазах нет ни интеллекта, ни даже здравого смысла — только азарт. Наверняка подобные ему личности украшали некогда свои кабинеты креслами, обтянутыми человеческой кожей, и покупали ненаглядным фройляйн гребешки из костей убитых в Бухенвальде евреев.

— Обратите внимание, сэр, перед вами редчайший представитель «русалки», — говорю я развалившемуся на стуле извращенцу. — Помнится, такого в вашей коллекции ещё нет. Прошу, оцените остроту и длину хвоста. Он аккуратнейше заштопан нашим лучшим мастером — шва почти не видно, и экземпляр выглядит совершенно, как живой.

— Да, действительно прелесть, — соглашается толстяк, поправляя соскальзывающие с потного носа очки, — но, к сожалению, я уже приобрёл такого частным путём на прошлой неделе, и он гораздо крупнее. Гораздо.

— Но, уверен, не такой тонкой работы, сэр, — учтиво замечаю я, демонстрируя ему содержание банки на свет. Полный идиотизм. Я чувствую себя ярмарочным зазывалой, но меня забавляет, что Бриджес воспринимает всё так серьёзно.

— Безусловно, репутация вашей фирмы не подлежит сомнению, — он вяло улыбается, давая понять, что я должен расценить эту жалкую сентенцию как комплимент, — однако второй экземпляр мне ни к чему. А вот нет ли у вас «сирен»?

— Отчего же? — говорю я, придвигая другую банку. — Вот замечательный малютка, совершенно свежий, вчера доставили из Малайзии. Обратите внимание на пигментацию кожи, она целиком сохранена благодаря нашей новой эксклюзивной технологии обработки эпидермиса.

Клиент благоговейно принимает из моих рук сосуд с плавающим в зеленоватой жидкости трупиком и несколько минут восхищённо рассматривает его со всех сторон, а затем, бережно поставив на край стола и стараясь казаться равнодушным, произносит:

— Ну, и сколько же он стоит?

— Одну минутку, — отвечаю я. — Сейчас только справлюсь по каталогу, — мне нужно подержать Бриджеса в напряжении, чтобы ему по-настоящему захотелось поместить этого заштопанного младенца в свою коллекцию. — Тридцать пять тысяч, — объявляю я спустя полминуты и вижу, как на лице толстяка появляется счастливая улыбка.

— Могу я забрать его прямо сейчас?

— Разумеется, сэр. Если произведёте оплату.

— Само собой.

— Наличные или карта?

Бриджес выбирает последнее.

Прощаясь, он одной рукой прижимает к груди драгоценного уродца, а другой хлопает меня по плечу и восклицает:

— С вами так приятно иметь дело!

— Вы наш лучший клиент, сэр, — отвечаю я и, проводив Бриджеса до двери, возвращаюсь к столу.

Стол — моя гордость. Длинный и широкий, идеально ровный, вырезанный из цельной панели красного дерева, по краям он отделан шлифованной сталью.

Я держу на столе мелкие безделушки, приобретённые в разных местах или подаренные благодарными клиентами. Некоторые сувениры довольно экстравагантны, особенно набор обсидиановых уродцев, разобраться в переплетениях рук, ног и ещё чёрт знает каких частей тела которых мне не под силу.

Больше всего я люблю нефритовую шкатулку, выполненную в форме гробницы: золотые с синим глаза фараона устремлены вверх и заключают в себе вечность, в руках он держит крест с петлёй, символизирующий вечную жизнь. Меня восхищает эта статичность, воплотившаяся некогда в пирамидах и желании победить смерть. Египтяне тоже умели делать мумий, ещё почище меня.

Я переключаю кондиционер на режим легкого бриза — после схватки с Бриджесом мне необходимо освежиться. Минут через пять нажимаю на столе встроенную круглую розовую кнопку, напоминающую пупок. Тихо щёлкнув, интерком связывает меня с приёмной.

— Что скажешь? — задаю я вопрос, откидываясь на спинку кресла.

— Этот мистер Бриджес какой-то странный, — сообщает мне секретарша своё мнение о только что вышедшем клиенте очаровательным переливчатым голоском. — Мне кажется, он не совсем здоров на голову. Так крепко прижимал к сердцу своего уродца. И что только эти чокнутые в них находят?

— Я думаю, он с ними совокупляется. Кто там следующий? — не то, чтобы я серьёзно подозревал мистера Бриджеса в некрофилических наклонностях, но кто знает? В конце концов, никогда нельзя исключать подобной возможности. Ведь мертвецы такие покорные и безотказные…

— Мистер Доминик прибудет через пять минут. Желаете освежиться перед встречей? — голосок секретарши щебечет райской птичкой, он — почти единственное, что скрашивает мои наполненные рутиной рабочие дни.

Я прошу принести стакан газировки и подхожу к зеркалу проверить свою презентабельность. В каком-то смысле, я — тоже товар. Лицо фирмы должно располагать к покупке. По нескольку раз в день я продаю свои внешний вид и манеры грязным извращенцам, притворяясь, будто действительно принимаю их за крупных клиентов и серьёзных, деловых людей. Конечно, большинство из них руководит различными компаниями, трестами и концернами, но это не мешает им оставаться посредственностями, перенявшими моду из моих рук. Поистине, гений обречён жить в кругу ничтожеств!

Мистер Доминик — сухопарый, высокий старик с надменно поджатыми губами — свою коллекцию начал собирать со своих детей — сиамских близнецов, и любил повторять, что благодарен природе за то, что первый экземпляр достался ему бесплатно. Говорят, его жена не выдержала подобного отношения к собственным чадам и через пару месяцев оказалась в психиатрической лечебнице.

Глупышка, посмотрела бы она на наш заводской конвейер, который даёт возможность безбедного существования сотням женщин — достаточно только активно употреблять транквилизаторы до и во время зачатия, чтобы заработать кругленькую сумму.

Мы сказали новое слово в промышленности, создав свою индустрию — экономический союз людей и машин. Множество потных мужских и женских тел работают на нас во всём мире, и этот процесс не прекращается ни на минуту: даже сейчас где-то зачинают, рожают и шлют нам десятки маленьких мёртвых монстров, которые скоро займут место на полках и стеллажах богатых коллекционеров.

В нашем бизнесе существует только одна проблема — перенасыщение рынка товаром, ведь разновидностей уродств, так же как и богатых любителей патологий, не слишком много. Поэтому наибольшим спросом пользуются редкие или уникальные экземпляры. Чтобы родить такое чудище, женщины порой доводят себя до передозировок или состояния, при котором вместо уродца исторгают и вовсе недоразвитое нечто.

Конечно, подобные действия — я имею в виду целенаправленное уродование плода — незаконны, но одновременно и недоказуемы. Кроме того, большая часть товара приходит из стран третьего мира, где много «дури», но мало денег. Узкоглазые циклопы, чёрные сиамские близнецы — частые явления на нашем рынке, именно поэтому настоящие ценители предпочитают белых младенцев. Не из-за расизма, а в силу стремления обладать раритетом. Предполагать здесь какую-то дискриминацию было бы абсурдом.

Но довольно отступлений. Итак, мистер Доминик пришел, чтобы приобрести белого «циклопа». Желание понятное и достойное всяческого уважения.

— Добрый день, — говорит он, сухо кашлянув в кулак. — Мне назначено.

Звучит это так, словно он явился на приём к врачу.

— Да, конечно, сэр, я жду вас. Пожалуйста, садитесь.

Мистер Доминик берёт стул и опускается на него, нетерпеливо теребя полу пиджака узловатыми пальцами, словно составленными из крохотных эрегированных членов.

— Мне сказали…сообщили, что у вас есть редкий экземпляр, — он с трудом подбирает слова, эта акула финансового мира.

— О да, сэр! Это я попросил вас известить, зная ваши вкусы. Но должен предупредить, что сказал вам не всё: кроме того, что этот младенец — замечательно крупный восьмимесячный циклоп, он ещё и наделён хвостом!

Пот проступает на лысом черепе старика. Я жалею, что он не носит очков — было бы забавно увидеть, как они запотеют.

— Покажите! — говорит он, плотоядно сглотнув.

Мне кажется, я слышу, как бьётся его сердце. Надеюсь, он не скапутится до того, как выпишет чек — с таких старых пердунов станется, от них можно ожидать всего. Но я стараюсь не думать об этом и начинаю разбазаривать свой светозарный гений на это чучело.

— Вот, — пятилитровый контейнер опускается перед мистером Домиником, — обратите внимание, как хорошо развит плод, можно разглядеть даже зачатки ушей.

Старик минут пять крутит и поворачивает ёмкость, сосредоточенно вглядываясь в труп, потом говорит:

— Сколько?

Я проделываю ту же операцию с каталогом, что и меньше получаса назад. Мне доставляет удовольствие листать этот фолиант в толстом чёрном переплёте — я словно причащаюсь таинству жизни и смерти, прошедшему сквозь тысячелетия для того, чтобы оказаться на моём рабочем столе. Да и где ещё могла оказаться книга мёртвых, как не в Новом Вавилоне — небоскрёбе, возвышающемся в центре города.

— Пятьдесят тысяч, сэр, — говорю я с вежливой улыбкой.

— Пришлите мне его завтра утром вместе со счётом.

Мистер Доминик — единственный клиент, никогда не забирающий покупки с собой. Он поступает так потому, что боится разбить по дороге контейнер и испортить образец, а наша фирма не предоставляет гарантию на такого рода «поломки». Впрочем, мистер Доминик беспокоится напрасно: ёмкости отлиты из прозрачного полимера, которому не страшны даже весьма сильные удары.

— Хорошо, сэр, — отвечаю я, поднимаясь, чтобы проводить его до двери. — Как обычно к десяти?

— Да, — старик суёт мне на прощанье сухую ладонь и выходит.

— Мила, кто следующий? — осведомляюсь я у интеркома.

— Мсье Фернен, из Парижа. У нас впервые.

— Он говорит по-английски?

— Конечно. Кстати, в анкете мсье Фернен указал, что его коллекция огромна, и заинтересовать его может только что-нибудь действительно выдающееся.

— Понятно, — я сажусь за стол и раскрываю толстую книгу в чёрном кожаном переплёте — каталог не просто умерших, но тех, кто никогда не жил, чьи имена не были записаны в Книгу Тота.

Разве я совершаю грех? Ведь этих маленьких монстров даже нет в списках людей: их души не покидали Гуф.

Ну, да ладно, вернёмся к работе. Что же может понравиться этому привередливому французу? Пара сросшихся спинами девочек с сохранением всех верхних конечностей? Или сирены, лишённые кистей и глаз? А, может, мальчики с одной на двоих головой?

Вам, наверное, интересно, куда деваются все те тонны младенцев, которые в силу своей заурядности не представляют интереса для мало-мальски стоящей коллекции? Отвечаю: все они отправляются в научно-исследовательские и просветительские центры: медицинские биологические лаборатории, анатомические театры, музеи, больницы и просто школы.

Доктора обожают вскрывать безобразных малюток — они ищут средство для предотвращения подобных явлений и не понимают, что просто-напросто пытаются сделать тысячи людей голодными и подорвать экономику. Но мы не боимся их жалких усилий, потому что, пока за уродство платят, оно не исчезнет. Мёртвые дети кормят миллионы, кто же станет принимать лекарства, отдавая деньги за то, чтобы вместо вознаграждения получить обузу в виде здорового сопляка, который вечно орёт, просит жрать и вообще создаёт кучу проблем?

Процветание нашей индустрии может подорвать только одно — наркотики, алкоголь и сигареты запретят под страхом смертной казни. Но подобного не случится, поскольку сделать это некому.

В самом деле, представьте, что некто решил уничтожить во всём мире танки, истребители и ядерные ракеты. Теперь вообразите, что ему это удалось. Не можете? Я тоже. Так что станки нашей фабрики будут отливать ёмкости, прессы штамповать для них крышки, а насосы откачивать из младенцев кровь, заменяя её формальдегидом.

По правде говоря, видя работу станков, я испытываю возбуждение сродни сексуальному, поэтому иногда нарочно заезжаю на завод полюбоваться отлаженным процессом. В конце концов, создатель имеет право насладиться результатом своего труда.

Итак, я решаю предложить Фернену нечто действительно выдающееся: голландского циклопа с ластами вместо рук, а главное (замрите от восторга!) — с оформившейся радужной оболочкой изумительного зелёного цвета. За такого красавчика я возьму с него тысяч сто, не меньше, даже жалко продавать: его можно было бы сделать талисманом нашей фирмы! Но надо расширять сферу деятельности — ведь во Франции много богатых людей.

Когда мы только начинали, было несколько жалких попыток составить нам конкуренцию, но они лопнули как мыльные пузыри. То, что у нас работают лучшие специалисты, стало ясно всем очень быстро, ибо продукция нашей фабрики не гнила, не расползалась, не воняла, не теряла цвет и сохраняла вид совсем свежего выкидыша. Никто не хочет заплатить большие деньги за новую игрушку, а на следующий день обнаружить, что она превратилась в кучу обломков. Мы сделали ставку на качество и не прогадали. Доверие — то, что составляет в наше время такую редкость — позволило нам обойти всех конкурентов. Большинство коллекционеров знакомо друг с другом, даже если живут в разных концах света. Одинаковые интересы и необычность увлечения объединяют их в своеобразные клубы и сообщества. Существует даже что-то вроде конкуренции: каждый хочет иметь то, чего нет у других. Конечно, людей, которые могут позволить себе подобное соревнование, немного, как и вообще тех, кто увлекается этим своеобразным хобби, ибо естественный материальный ценз не допускает в ряды коллекционеров тех, кто не способен заработать в год больше миллиона.

Клиенты у фирмы нашлись сразу, и не только частные. Несколько стран регулярно пополняют у нас свои музейные экспозиции. Мы, тем не менее, гордимся, что именно в России впервые появилось шоу мёртвых уродцев. Я, разумеется, имею в виду созданную Петром I Кунсткамеру.

Конечно, есть у фирмы и враги. В первую очередь это представители религий. Не проходит и дня, чтобы под окнами моего офиса не устроили демонстрацию в защиту прав детей или ещё чего-нибудь, но обычно к обеду митингующих разгоняет полиция.

Говорят, будто мы дважды приветствуем порок: с одной стороны зарабатывая на нём, а с другой, потакая ему. Но я спрашиваю: что такое порок? По нашему мнению, порок есть не то, что человек делает вопреки мнению других людей, а то, что он совершает с целью вызвать недовольство. Мы же никогда не ставили перед собой подобной задачи, а наоборот, работали, стараясь удовлетворить вкусы собратьев, не могущих сделать этого самостоятельно. Поэтому мы считаем свою деятельность в высшей степени гуманной и общественно полезной.

Разве люди, размахивающие под моими окнами плакатами и выкрикивающие дурацкие лозунги, думают о детях, которых якобы защищают? Нет, в первую очередь, они озабочены демонстрацией своей либеральности, демократичности или гуманности. Они даже не понимают, что младенцы, которых присылают к нам на завод, никогда не стали бы здоровыми ребятишками, бегающими по утрам в школу. Это мы, наши банковские счета и ревущие станки, день и ночь перегоняющие формальдегид и спирт, спровоцировали их появление — не как потомства, а именно как товара. Их родители скидывали одежду и сбивали простыни только с одной целью — заработать! Вовсе не милых ангелочков представляли они, кончая в угаре алкоголя и дури, а деньги, хрустящие, пахнущие свежей типографской краской деньги — единственное, что чего-то стоит на этом свете!

Журналисты пишут, будто мы платим за смерть, моих детей дразнят в школе труповозами, ненормальные постоянно присылают мне угрозы, проповедники не устают поминать меня в обличающих проповедях, но я на всё отвечаю одно:

— Отвалите! Не мешайте строить мир достатка и процветания!

При виде необычного циклопа Фернен приходит в восторг. Он выкладывает сто тысяч, не торгуясь, а потом спрашивает, нет ли у нас олигофренов — ими очень интересуется один его большой друг в Париже.

Я отвечаю, что нет, поскольку подобные дети обычно не умирают при родах и воспитываются в специальных школах.

— Большая, ужасная ошибка, — качает головой мсье Фернен. — Из-за гуманизма цивилизация катится в пропасть!

— Почему?

— Как?! — восклицает француз. — Разве вы не понимаете? Ведь это малодушие уже привело к тому, что человечество стало тупиковой ветвью эволюции. Оно не развивается, не совершенствуется. Скоро мы вымрем, как динозавры, из-за того, что слабые и откровенно ущербные особи не уничтожаются естественным отбором, а размножаются, уродуя генофонд. Это разве гуманизм? По-моему, скорее человеконенавистничество!

Мсье Фернен уходит из моего кабинета, кипя от возмущения, но счастливый — ведь он заполучил редкий экземпляр.

Его рассуждения о гуманизме и эволюции убоги и смешны: кажется, подобные позиции развенчали давным-давно. Однако ему, должно быть, очень уютно в своём ограниченном мирке ненависти и заблуждений. Ничтожный человечишко, мне он отвратителен.

— К вам ещё один посетитель, — говорит секретарша, когда я нажимаю розовую кнопку. — Некто доктор Шпигель.

— Кто такой? — я хмурюсь, безуспешно пытаясь вспомнить клиента с такой фамилией.

— Представился сотрудником медицинского факультета какого-то берлинского института — визитка напечатана по-немецки, не разберу.

— А как тебе подсказывает женская интуиция, кто он? — спрашиваю я, заподозрив неладное.

— По мне, так священник. У нас в приходской школе был похожий.

— Ты ходила в приходскую школу? — я удивлён.

— Очень давно! — хихикает секретарша. — Так что, пропустить его?

Я задумываюсь: с одной стороны, не хочется нарваться на очередного ханжу, лезущего с проповедями, а с другой, это может оказаться стоящий клиент.

— Проси, — решаю я и, поставив на стол резервуар с самым гадким уродом (лучший тест на лояльное отношение к нашему бизнесу: если человек не коллекционер, его тут же вывернет), усаживаюсь в кресло.

Дверь открывается, и в кабинет заходит высокий мужчина во френче и белоснежной рубашке. У него тёмные, аккуратно приглаженные волосы, серые крупные глаза и плотно сжатый рот. По тому, какой равнодушный взгляд он бросает на плод, я понимаю, что передо мной и не клиент, и не ханжа.

— Вас интересуют трупы животных? — спрашивает он сходу, останавливаясь перед столом.

— Меня интересуют все трупы, — отвечаю я с улыбкой.

По его первой фразе мне многое становится понятно. Это прагматичный человек. Он хочет делать бизнес, и у него есть идеи, возможности и новая сфера деятельности. Он может расширить и разнообразить товарный рынок. Он нам интересен. Он нам нужен.

Я вижу всё это благодаря опыту и интуиции. Мне не приходится вытаскивать из Шпигеля информацию клещами — он с удовольствием и готовностью излагает свои идеи. Мы быстро находим общий язык и уже через час совершаем экскурсию по заводу. Как и следовало ожидать, в основном его занимает техническая сторона производства — препараты и оборудование. Я выступаю в роли гида и рассказываю о том, как работает моё детище.

Самый примитивный завод по обработке мёртвых детей устроен приблизительно так: друг за другом выстроены три цеха, каждый из которых занят своим делом. Первый — это операционная, где с заготовками работают люди, второй служит для производства ёмкостей, используемых в качестве тары, в третьем продукция упаковывается.

Процесс изготовления экземпляра выглядит приблизительно следующим образом.

Вначале труп попадает на стол патологоанатома, который его вскрывает, извлекает внутренности, наполняет освободившееся пространство формальдегидом, а затем зашивает. Для этого требуется большое искусство: чем тоньше и аккуратнее шов, тем выше цена. С гордостью могу сказать, что у нас работают лучшие специалисты, чьи навыки кройки и шитья вне конкуренции.

После этих процедур труп по конвейеру попадает в следующий цех, где специальная машина, смахивающая на железного осьминога, помещает его в специально приготовленную ёмкость, которая затем по конвейеру перемещается к следующему автомату, который наполняет её формальдегидом или спиртом.

Потом малыш отправляется в бальзамирующую камеру, где находится в течение нескольких часов при определённой температуре, способствующей наиболее полной пропитке органических тканей.

Ни во втором, ни в третьем цехе людей как непосредственных участников производственного процесса нет. Присутствуют только несколько наблюдателей, которые следят за тем, чтобы в работе машин не происходило сбоев.

— Представьте, сколько клиентов привлечёт новая отрасль, — говорит Шпигель, заглядывая в бальзамирующие камеры сквозь толстые небьющиеся стёкла. — И потом, ведь это, можно сказать, «эконом-вариант», который смогут позволить себе даже скромные коллекционеры — поскольку мутанты-животные пойдут по более низкой цене, чем человеческие аналоги.

— Разумеется, — отвечаю я. — У вас есть, так сказать, начальный капитал?

— Деньги? — тревожно уточняет Шпигель.

— Образцы.

— О да! — в голосе немца слышится облегчение. — Полная лаборатория: две крысы, три собаки, она лошадь, две коровы, змея и несколько куриц.

— Откуда столько?

— Наш институт находится недалеко от фермерских поселений, а вы бы видели, чем доблестные земледельцы удобряют свои поля! — на губах Шпигеля появляется усмешка. — С тех пор, как наше правительство дало разрешение на установку новых стимулирующих башен, двухголовые собаки только что по улицам не бегают! Конечно, прогресс имеет неоспоримые достоинства, но лично мне кажется, что некоторые его стороны…м-м-м, как бы это сказать… не совсем приемлемы.

— Совершенно с вами согласен, — любезно отвечаю я, не пытаясь вникнуть в слова учёного. Когда человек собирается заработать на побочных явлениях прогресса, ему не стоит эти явления критиковать. — С животными всё понятно. Но в любом случае нужно посмотреть ваши экземпляры, сделать рекламу, оценить спрос.

— Тогда отправьте кого-нибудь со мной в Германию, и я всё покажу, — с готовностью говорит Шпигель.

— Обязательно. И как только всё уладится, ударим по рукам. Между прочим, я предлагаю вам возглавить немецкое отделение нашей фирмы.

Шпигель, кажется, готов расцеловать меня.

Простившись с ним, я возвращаюсь в кабинет. Через полтора часа наступит время обеда, и можно будет поехать домой.

Вас, наверное, интересует, почему я беру на себя решение такого важного вопроса, как расширение сферы деятельности, никого не спрашивая, хотя всё время намекаю на то, что не являюсь единственным владельцем фирмы?

Дело в том, что, хотя учредителей трое, управляю финансами я один, а мои компаньоны взяли на себя техническую сторону дела. Я не вмешиваюсь в их дела, а они — в мои.

Вы спросите, откуда такое взаимное доверие, и я отвечу: кому доверять, как не человеку, делающему для тебя деньги? Вот уже пять лет мы поддерживаем материальное благосостояние друг друга, и ещё ни разу не возникало повода для разногласий.

Разделение труда — великая вещь. Оно позволяет каждому чувствовать себя хозяином положения. Мой отец говорил: «Если хочешь убедить человека что-либо для тебя сделать, не доказывай ему, что он — колёсико, которое должно крутиться. Докажи ему, что он — колёсико, без которого ничего не будет работать».

Каждый хочет ощущать себя частью прогресса. Движение жизни создаёт впечатление деятельности, и человек думает, что способен создавать, преобразовывать, управлять. Он стремится принимать участие в ходе истории, и тот, кто позволяет ему думать, что это так, владеет им.

Шаг не имеет смысла, если не оставляет следа. Результат поступка должен быть налицо, ибо результат — это кирпичик в стене мироздания.

А любой человек хочет оставить по себе хоть какую-то память.

С тех пор, как в позапрошлом году мою машину закидали по дороге кирпичами, я езжу на бронированном автомобиле. Это тёмно-серый «Бэнтли» с тонированными окнами. Сам я вожу очень редко и держу шофёра. Он невысок, но достаточно крепок и компетентен, чтобы пользоваться оружием. К счастью, нынче убивать в целях самозащиты можно направо и налево, и я жду не дождусь, когда набравшиеся придурки полезут ко мне с обрезками труб или кастетами. Генрих клятвенно обещал мне разнести череп первому же зарвавшемуся дегенерату, так что я постоянно нахожусь в предвкушении фейерверка из ошмётков мозга. У меня тоже есть пистолет, но я ношу его не каждый день — так, по настроению. Стреляю я неплохо, но своему шофёру и в подмётки не гожусь.

Впрочем, никто не торопится бросаться под колёса моему «Бэнтли», так что здоровые развлечения, очевидно, придётся отложить до лучших времён, когда пресса окончательно настроит против меня всю общественность — тот средний класс, который считается в нашем странном мире примером для подражания.

Мой дом стоит в трёх километрах от города и со всех сторон окружён высокой оградой, вдоль которой разгуливают злобные доберманы. Я купил их на собачьей выставке в Осаке-Хонсю ещё щенками, а дрессировщик натаскал как сторожевых псов. Во дворе, разумеется, также полно всевозможных ловушек типа стальных сетей под напряжением и волчьих ям, помеченных ультразвуковыми маяками, так что собаки обходят их стороной, а дети прекрасно осведомлены о местоположении «сюрпризов». Я могу спать спокойно: никто, кроме членов моей семьи и слуг, не доберётся от ограды до дома живым — если вздумает перелезть через неё, разумеется. Для обычных посетителей устроен специальный «коридор» от ворот до крыльца, по которому можно передвигаться, не опасаясь собак. Эта зона просматривается камерами круглосуточно, а, кроме того, снабжена сканерами, подающими сигнал при попытке пронести оружие, взрывчатку или системы взлома программного оборудования. Иногда (довольно редко) возле дома появляются журналисты и пикетчики, но их я не пускаю — благо, ворота открываются дистанционно. Если же они начинают мне досаждать, вызываю полицию.

Слуги — это дворецкий Фёдор, невысокий коренастый человек, уже в летах, но весьма подвижный, и его жена — кухарка Валентина, женщина полная и добрая, но с крутым нравом, правда, сказывающимся только на муже.

— Добрый день, господин Кармин, — говорит дворецкий, открывая мне дверь. — Прикажете подавать обед? — он гордится своей должностью и старается ей соответствовать. Думаю, он искренне считает, что может заткнуть за пояс любого из английских коллег. Забавно видеть, как он пыжится, изображая сдержанность и чопорность.

— Через час, Фёдор, — отвечаю я, передавая ему пальто.

Он идёт на кухню отдавать распоряжения, и в это время из гостиной доносится грохот. Я распахиваю дверь и вижу Виктора и Еву, склонившихся над осколками бюста Калигулы.

— Пап, этот засранец разбил твоего императора! — вопит, увидев меня, Ева.

— Заткнись! — отвечаю я. — И позови Фёдора, пусть уберёт.

Виктор и Ева — мои дети, им соответственно тринадцать и четырнадцать лет, они ходят в частную школу, а в прошлом году Ева родила от брата мальчика — у него гемофилия, патологически сниженный болевой порог и зелёные глаза. Я воспитываю их один: жена развелась со мной четыре года назад, но суд оставил детей мне, потому что у меня законный бизнес, а она — ничтожество без гроша в кармане.

— Где твой щенок? — спрашиваю я Еву, когда она возвращается с Фёдором.

— Наверху.

— Один?

— Да.

— Иди к нему и не смей оставлять без присмотра!

— Да что ему сделается?

— Заткнись! — говорю я, и Ева отправляется на второй этаж, обиженно опустив голову и бормоча что-то себе под нос.

Виктор в это время пытается улизнуть, но я останавливаю его.

— Что вы здесь натворили?

— Эта сучка толкнула меня за то, что я сказал, будто у неё дурацкий цвет волос. Вот я и задел твоего Калигулу! — зло отвечает он.

— Не смей говорить плохо о сестре! — я смотрю на часы. — Тебе пора ехать на занятия по теннису, одевайся.

Виктор уходит, радуясь, что легко отделался.

Как видите, я примерный отец и гражданин, а не какой-нибудь доктор Франкенштейн, обитающий в подвале мрачного замка, и по ночам мне не снятся заспиртованные трупы или изуродованные младенцы, взывающие к отмщению. «Кровавые мальчики» — это так старо. А в мире нет ничего пошлее того, что устарело. Новая мораль — благословенная влага для любого общества, желающего выжить в условиях всё более механизирующегося быта. Когда автономные пылесосы и прочие хозяйственные машины наводнили наши дома, нам пришлось заполнять освободившееся время развлечениями, а для этого понадобилось отказаться от многих табу. Идея относительности добра и зла выступила на первый план — событие, которому следовало произойти ещё в двадцатом веке с его кровопролитными и бессмысленными войнами. К счастью, оковы всё-таки пали, и я чрезвычайно горд, что принял в этом процессе непосредственное участие.

Так вот, как я уже сказал, мёртвые дети не мучают меня по ночам, их призраки не толпятся за моей спиной. Чаще всего я вижу во сне синее море, жёлтый песок, высокие пальмы и прозрачное голубое небо, а в нём — созвездие в виде креста.

Когда-то отец сказал мне: «Помни, сынок, не на каждом кресте распят Христос». Впоследствии, вспоминая его слова, я сделал выводы:

1. Не каждый страдающий делает это за веру.

2. Не каждый принимает на себя страдание добровольно.

3. Не каждое страдание искупает грехи.

И всё же распятие из сна кажется мне особенным. Я всегда интересовался Евангелием. Говорят, в нём не может содержаться тайны, но что, если мы слишком изменились и утратили способность правильно понимать написанное?

Синее море и жёлтый песок…Высокие стройные пальмы, раскинувшиеся под голубым небом, несущим звёздный крест…

Иногда я думаю: не рай ли это?

Но я не могу размышлять об этом слишком долго. Во всяком случае — не здесь, где всё так мило моему насквозь прогнившему сердцу. Есть ограничения, которые накладывает на нас природа. Поэтому таймер, установленный на пять часов, активируется, и я вынужден усилием воли вызвать меню. Оно всплывает перед глазами в виде набора кнопок, и я протягиваю руку, чтобы нажать ту, на которой написано «Выход». Буквы вспыхивают на мгновение оранжевым светом, и меня облепляет ослепительно-белый снег — так происходит возвращение в реальность.

Глава 2

Поднимаю руки и снимаю тяжёлый шлем. Положив его на пол (как было принято когда-то обращаться с головными уборами), начинаю стаскивать перчатки. Затем встаю и, потянувшись, берусь за молнию комбинезона. Контакты отсоединяются от кожи с тихим причмокиванием, и спустя несколько секунд я остаюсь в одном белье.

Больше всего хочется в туалет — как всегда после погружения в виртуальность. Кроме того, посасывает под ложечкой, а во рту царит настоящая засуха. Но встреча с унитазом, естественно, побеждает в конкуренции потребностей моего организма, и я направляюсь в туалет.

Через пару минут, открыв в ванной воду, я влезаю под душ и принимаюсь неторопливо намыливаться. Тело слегка затекло, и упругие струи просто как подарок судьбы. Закончив водные процедуры, растираюсь махровым полотенцем и набрасываю тёплый халат — после мытья мне всегда немного холодно, даже летом.

Когда я вхожу в комнату, звонит терминал.

— Ответить! — командую я, и домашний компьютер послушно включает громкую связь.

— Алло! — голос незнакомый. Мужской, уверенный, я бы даже сказал, властный. Мне такие не нравятся: как правило, они сулят неприятности.

— Слушаю, — говорю я безразличным тоном и как можно тише — пусть абонент прислушивается.

— Господин Орфей?

— Да, естественно! — я изображаю лёгкое раздражение.

— Меня зовут Василий Стробов.

— Очень рад, — отвечаю я сухо.

— Мы не знакомы, но я наслышан о ваших дарованиях. Хотелось бы встретиться и поговорить.

— Откуда вы? — задаю я главный вопрос.

— В каком смысле? — Стробов отвечает после небольшой паузы.

— Корпорация, — поясняю я.

— А-а, это. Нет, я не совсем… Словом, меня не нанимала никакая корпорация. Я к вам по иному делу. Хотя и имеющему прямое отношение к роду ваших занятий, — добавляет поспешно Стробов.

— Выражайтесь яснее, — говорю я, хотя уже понимаю, что собеседник этого не сделает.

— При личной встрече.

— Сейчас я очень занят, — вру я. — Завален работой. Возможно, смогу выкроить для вас полчасика на следующей неделе.

— Не набивайте себе цену, господин Орфей, — тон абонента становится сухим. — Дело срочное, и мы хорошо заплатим.

— Перезвоните в выходные, — невозмутимо отвечаю я, подходя к терминалу. — Мой номер у вас есть, — с этими словами я отключаюсь.

Сейчас у меня полно свободного времени: недавно удалось выполнить очень выгодный заказ, и теперь можно пару месяцев наслаждаться бездельем. Возможно, я только что отказал клиенту своей мечты, но кто из нас не нуждается в отпуске? Особенно, если его можно провести в виртуальности.

С тех пор, как изобрели мир, альтернативный настоящему, всё больше людей становилось его «постоянными» жителями. Причин для этого находилось много, их обсуждали тысячи раз, но самая частая, конечно, заключалась в том, что действительность оказалась лишь бледным слепком с мира тех возможностей, которые каждый мог осуществить и осуществлял, надевая специальные шлем и костюм. Неудачники превращались в миллионеров и кинозвёзд, маньяки могли убивать сколько душе угодно, не рискуя быть пойманными, сластолюбцы получали доступ к самым изощрённым удовольствиям.

Существовала и другая причина, о которой упоминали реже других. Киборги. Машины, походившие на нас как две капли воды и ставшие полноправными членами общества. Они жили, работали, ходили, ездили и ели рядом с нами каждый день год за годом, и их становилось всё больше. Поговаривали, что во многих городах их количество уже превысило число настоящих людей, но точных данных никто не знал. Из-за этого в реальности я чувствовал себя заблудившимся в сумрачном лесу — почти как небезызвестный герой Данте.

Существа, окружающие меня, выглядят как люди из плоти и крови, но кто они на самом деле? Может, я последний человек, доживающий свой век среди антропоморфных машин? И этот Стробов, позвонивший минуту назад, — кто он? Киборг или хомо сапиенс, рождённый женщиной и зачатый в ночь страсти (ну, или дежурного секса)?

Я знаю, многие предпочитают не думать о том, что живут среди машин. Некоторые даже убеждают себя, что киборги ничем не отличают от людей. Просто немного страшно существовать в мире, в котором ты, возможно, остался в меньшинстве. Когда я выхожу на улицу и попадаю в толпу, у меня начинается приступ клаустрофобии: учащённое сердцебиение, холодный пот, дрожь в руках. Я стараюсь не смотреть в лица идущих навстречу, и многие другие поступают так же.

В виртуальности киборгов нет. Машины не ищут запретных удовольствий и не стремятся избавиться от комплексов. А мечты… говорят, у киборгов их попросту нет. Я мог бы позавидовать им, если б не ненавидел машины и тех, кто пытается подменить ими людей. Я против того, чтобы нельзя было отличить божье создание с душой и грехами от игрушки с батарейкой в груди и процессором вместо мозгов. Особенно если меня пытаются убедить, в том, что одно не хуже другого только потому, что похоже на него.

Поэтому я живу в виртуальности, а в реальном мире лишь существую.

Но сегодня мне придётся выти из дома, чтобы передать заказчику украденные файлы и тем самым поставить точку в последнем деле. Встречаемся мы в квартире, которую я снял через подставное лицо. Времени — семнадцать ноль-ноль, и у меня есть час, чтобы добраться туда.

Наскоро перекусив парой бутербродов и запив их апельсиновым соком (поскольку чай подогревать уже некогда), я одеваюсь, беру репликатор и спускаюсь во двор. Иду к станции метро и проезжаю две остановки. Поднимаюсь по эскалатору и минут десять шагаю по улице, а затем сворачиваю к гаражам, в одном из которых меня ждёт старенький «Додж» — неприметный, зато с форсированным двигателем. Завожу машину и выезжаю на автостраду. До встречи с клиентом двадцать пять минут — как раз, чтобы прибыть на место чуть раньше него. Если, конечно, он отличается пунктуальностью и терпеливостью.

Веду аккуратно: не хватало ещё, чтоб меня тормознули, когда я еду с товаром. Задержка в пути может стоить мне слишком дорого.

Останавливаюсь по сигналу светофора. Справа за стальной сеткой — детская площадка. Несколько девочек прыгают по нарисованным мелом «классикам». У одной из них бионическая рука. Это временный съёмный протез. Лет через десять его заменят на постоянный, не отличимый от настоящей конечности. Если, конечно, у родителей хватит на него средств. В Киберграде девочка могла бы забыть о своём увечье, но вряд ли её туда пускают, по крайней мере, часто: «Гипнос» стоит прилично, а расходуется каждый раз при входе в виртуальность.

Зажигается зелёный, и я еду дальше, оставив детей позади.

По дороге прикидываю, на что потрачу пятьдесят тысяч. Можно сделать в квартире ремонт, прикупить новую тачку и приодеться, но моя жизнь сосредоточена в виртуальности, где я — предмет ненависти и зависти одновременно, где я знаменит и циничен. В реальности я лишь перекантовываюсь и заключаю сделки. Будь у меня возможность, я бы с удовольствием делал это в виртуальности, но большинство клиентов предпочитает личные встречи: анонимность, как всегда, ценится превыше всего, а в наше время её проще соблюсти в действительности, чем в виртуальности, где пользователя можно отследить — при желании и наличии определённых навыков, конечно.

Я занимаюсь промышленным шпионажем. Что ещё делать человеку, проводящему большую часть жизни в виртуальности? Моё тело хочет есть, и ему нужно место, чтобы ждать моего возращения из мира грёз, так что приходится платить за квартиру. Да и связь с виртуальностью стоит недёшево. Чтобы попасть в неё и зажить новой жизнью, необходимо заключить договор с одной из Корпораций, владеющих биоцентрами — огромными чанами, заполненными органической структурой, представляющей собой СНК-репликатор. На данный момент в мире тысяча восемьсот биоцентров, в которых и располагается Киберград — мегаполис площадью двести сорок квадратных километров, раскинувшийся на несуществующих просторах выдуманной вселенной. С каждым годом создаются новые СНК-репликаторы, для чего строят заполненные биомассой башни. Поговаривают, что когда все люди переберутся в виртуальность, города будут состоять из сплошных чанов. Но это, конечно, чушь, потому что нашим бренным телам всё равно нужны дома, да и киборги будут продолжать имитировать существование.

Миновав одну из башен компании «ВИРТ-продуксьон», о чём сообщает огромный светящийся таблоид, установленный на её вершине, я сворачиваю налево и, проехав ещё метров триста, останавливаю «Додж».

Погода сегодня не самая лучшая: середина октября, и тучи собираются над городом с самого утра. Хотя дождь ещё не идёт, его следует ожидать. Возможно, он начнётся, когда для меня наступит время возвращаться домой.

Выхожу из машины и, оглядевшись, чтобы убедиться, что за мной никто не следит (скорее по привычке, чем по необходимости), иду к дому, где снял квартиру. Несколько раз прохожу через одни и те же дворы — уловка простая, но действенная — и, наконец, оказываюсь перед типовым семнадцатиэтажным зданием. Оно старое и лет через пять пойдёт на снос, так что жильё здесь стоит дёшево, особенно если снимать на сутки.

Вхожу в подъезд и поднимаюсь на второй этаж. Отперев дверь с номером «7», оказываюсь в квартире, одно окно которой выходит на улицу, а другое — в переулок, где мой напарник Никита должен был оставить мотоцикл. Подобные приготовления для экстренного отхода никогда не бывают лишними, поскольку и клиенты попадаются разные, и полиция не дремлет. Словом, расслабляться нельзя ни на минуту — ни в Киберграде, ни в реальности.

Я выглядываю в окно, чтобы убедиться, что Ник выполнил свою работу. Мотоцикл на месте, спрятан за мусорными баками так, что не видно с улицы. Это хорошо, но будем надеяться, что сегодня он не понадобится.

Минут через десять раздаётся дверной звонок, и я иду открывать. Прежде, чем отпереть, приникаю к глазку: на площадке стоит мужчина в сером костюме, с прилизанными волосами и абсолютно незапоминающимся лицом — курьер. В руке у него дипломат.

— Кто там? — спрашиваю я, хотя и так всё ясно: клиент отправил своего служащего, чтобы не светиться самому — здравая мысль, которая приходит в головы большинства желающих нагреть руки на чужих разработках.

— От господина Вульфа, — доносится в ответ.

Это пароль, и я, щёлкнув замком, впускаю гостя. Снова заперев дверь, кивком приглашаю его в комнату.

— Господин Орфей? — уточняет на всякий случай курьер.

— Естественно, — отвечаю я, садясь в кресло спиной к окну.

Гость занимает место на диване напротив. Свет падает на него, я же остаюсь в тени. Это не имеет большого значения, но мне хочется следить за всеми движениями курьера — на случай, для которого Ник оставил мне в переулке мотоцикл.

— Принесли? — спрашивает посетитель. Он слегка нервничает, хотя наверняка участвует в подобных сделках не впервые — иначе его не прислали бы за таким важным товаром.

Я несколько секунд рассматриваю его с отсутствующим выражением на лице — просто чтобы немного вывести из себя. Курьер вздёргивает подбородок, и я вижу, что ворот рубашки слишком сильно врезался ему в шею. Наверно, ему хочется засунуть под него пальцы и оттянуть, но он боится потерять лицо.

— Конечно, — произношу я, наконец. — А вы?

Курьер кивает и ставит на журнальный столик дипломат. В нём вовсе не куча пачек перетянутых резинками банкнот, а ноутбук. Я не собираюсь таскаться по городу с чемоданом денег, поэтому их сейчас переведут на мой счёт.

Я достаю репликатор и кладу перед курьером, который в это время достаёт ноутбук. Посетитель вставляет накопитель данных в разъём. Он не сможет перекачать информацию — я об этом позаботился. Файл доступен только для просмотра.

Спустя несколько минут курьер удовлетворённо кивает, и я протягиваю ему бумажку с номером моего счёта. Он забивает его в компьютер и переводит деньги. Я достаю из кармана терминал и захожу в личный кабинет своего банка.

— Готово, — сообщает курьер через несколько секунд.

Я проверяю состояние счёта. Он пополнен. Всё в порядке, и я прячу терминал обратно в карман.

— 8, 9, 3, Щ прописное, b строчное, H прописное, J прописное, k строчное, нижнее подчёркивание, 8, 9, нижнее подчёркивание, з строчное, — я говорю медленно, чтобы курьер успевал вводить символы.

Это код, снимающий с файла запрет на копирование. Сделка состоялась, и я поднимаюсь с кресла. Чувствую радостное возбуждение: деньги получены, и я до сих пор жив. В деле промышленного шпионажа такое сочетание считается большой удачей.

Курьер пакует ноутбук и тоже встаёт. Мы не жмём друг другу руку. Вместо этого я провожаю его до двери и, когда он выходит на лестничную площадку, запираюсь.

Пятьдесят тысяч мои! Этой суммы хватит на многие месяцы доступа к виртуальности. Хотя в Киберграде я миллионер, в настоящей жизни это не так. Зарабатываю я неплохо, но заказы поступают не так уж часто, и платят за них, как правило, довольно скупо — если учесть, какие прибыли приносят потом ворованные сведения покупателям. В виртуальности деньги не настоящие — это просто условные кредиты, которыми ты расплачиваешься за выдуманные услуги. Но за доступ к ним нужно выкладывать Корпорации самые настоящие бабки, и делать это следует вовремя. Кроме того, новое оборудование стоит недёшево, особенно сторожевые программы, мешающие отследить твой сетевой адрес. Только за них я ежемесячно выкладываю почти по тысяче долларов. Но они того стоят: лучше уж потратиться, чем сесть в тюрьму или оказаться навсегда отлучённым от виртуальности. Я слышал, некоторые неудачливые хакеры кончали с собой, проведя без Киберграда несколько месяцев.

В дверь звонят, и я замираю посреди комнаты. Внутри всё сжимается. Я не жду посетителей, а курьеру возвращаться незачем. И всё же я окидываю взглядом диван, где он сидел, и пол — может, он потерял бумажник или запонку? Но квартира так же пуста и безлика, как тогда, когда я её нанял.

Я тихо выбираюсь в прихожую и подкрадываюсь к двери. Заглядываю в глазок, почти не дыша. Пусто. Должно быть, кто-то ошибся, или мальчишки хулиганят. Делаю два шага в сторону гостиной и снова слышу звонок. Замираю.

Не сигануть ли в окно и воспользоваться мотоциклом? Но что если это только кто-то из соседей зашёл за солью?

Я медленно, словно против воли, возвращаюсь к двери. Теперь в глазок видно двух мужчин. Оба коротко стрижены, руки держат по швам. Я их не знаю и знать не хочу. Разворачиваюсь и на цыпочках подхожу к окну. Распахиваю настежь, перелезаю через подоконник и встаю на узкий каменный бордюр. Немного перемещаюсь по нему влево и, задержав дыхание, прыгаю.

Мне не часто приходится прибегать к запасному варианту отхода, но какой-никакой опыт есть, так что я приземляюсь довольно удачно возле мусорного бачка. Мотоцикл рядом. Я вставляю ключ в зажигание, поворачиваю, и мотор отзывается низким приглушённым рокотом. Модель спортивная, при желании можно выжать километров двести в час — с большей скоростью я, пожалуй, не справлюсь.

Вывожу мотоцикл из переулка, оглядываю улицу и, конечно, вижу минивэн и пару внедорожников, припаркованных рядом с моим «Доджем». По тротуару прогуливаются четыре амбала, их приятели сидят в машинах.

Что-то пошло не так, и эту компанию послали за мной — чтобы взять для разговора или убить. Оба варианта не греют душу, так что я даю по газам, и мотоцикл уносит меня прочь от конспиративной квартиры.

Я не боюсь, что меня ждут дома, ибо достаточно плачу телефонной компании, чтобы она держала в секрете мой адрес. Никакие законы не заставят её меня выдать — спасибо «Конвенции о праве человека на неприкосновенность частной жизни», подписанной три года назад в Женеве. Теперь я могу чувствовать себя в собственном доме, как в крепости — по старой английской поговорке.

Понятно, что я выиграл время, но не спасся. Меня заметили и, конечно, бросились в погоню. Чтобы уйти от преследователей, нужно попасть туда, куда на внедорожниках и минивэне хода нет. Лихорадочно прокучиваю в голове подходящие варианты и делаю выбор в пользу моста через монорельсовую дорогу. Там могут разойтись два человека, но не больше — этакая тропа над железной дорогой для тех, кому лень тащиться до настоящего перехода. Потом я смогу свернуть в даун-таун, настоящий подземный лабиринт, куда ведут только эскалаторы и ступеньки. Мотоцикл я оставлю агентам прокатной фирмы, в которой его нанял Ник, а сам сяду в метро и спокойно поеду домой. Вот так — элегантно и красиво, а главное, никаких концов!

Составив план, я несколько приободряюсь. Теперь, по крайней мере, ясно, куда ехать. Через три квартала сворачиваю и огибаю площадь с фонтаном в виде гигантской рыбы, наполовину высунувшейся из воды, затем сбрасываю скорость и трясусь по ступенькам — благо, они не крутые. Снова даю по газам и гоню между стеклянными торговыми павильонами к заветному мосту. К счастью, народу на нём немного, и я, не притормаживая, влетаю на него, зажав клаксон. Люди в ужасе прижимаются к перилам, я мчусь, стараясь не задеть ни их, ни железные перила. Вслед мне несутся проклятия и отборная матерщина.

Преодолев мост за десять секунд, выезжаю на автостраду, ведущую к трейд-центру. Здесь оживлённое движение, и я маневрирую между автомобилями, как мелкая рыбёшка среди стада китов.

Проходит не больше четверти часа, прежде чем я оказываюсь перед спуском на нижние ярусы торгового района — даун-тауна. Слышен стрёкот мультикоптера. Задираю голову и вижу не обычную для городского пейзажа пассажирскую или патрульную вертушку, а военный «Аякс» нового поколения, увешанный многоствольными пулёмётами и ракетами.

Неужели этот карнавал из-за меня?! Кого же я ограбил и что украл?

Мультикоптер снижается, и мне не остаётся ничего, кроме как рвануть в лабиринт даун-тауна. Мотоцикл трясёт на ступеньках, и меня едва не выбрасывает «из седла», но я справляюсь с управлением и оказываюсь на первом ярусе торговой империи. Здесь полно переходов, и не хватает только Минотавра, однако интуиция подсказывает, что очень скоро он здесь окажется, причём в качестве жертвы его буду интересовать я.

Мотоцикл несёт меня вдоль прозрачных сверкающих витрин, мимо плакатов, расфуфыренных манекенов, киосков и торговых автоматов. Здесь есть всё — почти как в Киберграде. Только за это нужно платить настоящими деньгами. Правда, в виртуальности кредиты тоже приходится зарабатывать, но в мире, готовом воплотить любую твою мечту, делать это значительно легче.

Пытаюсь сообразить, из-за чего мне выпала такая честь: кому пришло в голову пригнать «Аякс», который со всем его вооружением всё равно нельзя использовать в городе?

Мотоцикл выносит меня в зону, из которой можно попасть на нижние ярусы. Здесь полно народу и лифтов. Кабины достаточно большие, чтобы я поместился вместе с мотоциклом, но перед дверями очереди, а я не могу ждать. Впрочем, мотоцикл мне уже не нужен, его лучше оставить, но на первом ярусе нет контор транспортной компании, которая мне нужна — это видно из висящего на стене указателя. Зато она есть этажом ниже. Я осматриваюсь в поисках подходящего решения.

Ко мне направляется охранник трейд-центра.

— Вам помочь? — спрашивает он. Одна рука у него на поясе, рядом с электрошокером, другая готова нажать на рации кнопку экстренного вызова.

— Да, — отвечаю я, изображая смущение. — Мне нужно оставить байк в конторе арендной фирмы, а она ярусом ниже. Не пойму, как туда попасть.

Охранник бросает взгляд в сторону лифтов и понимает, что мне мешают очереди. Расслабившись, он опускает руки и добродушно кивает.

— Вы можете воспользоваться грузовым подъёмником, — говорит он. — Я вас провожу.

Это просто подарок судьбы, и я не забываю мысленно её поблагодарить. Еду рядом с охранником на минимальной скорости. Мы проходим за торговые ряды и останавливаемся перед дверью из гофрированного железа. Охранник набирает код на панели управления и вызывает лифт.

— Сегодня аншлаг, — говорит он, кивая в сторону очередей.

— Да уж, — отвечаю я. — Очень вам благодарен, — пытаюсь изобразить искреннюю признательность.

— Пустяки! — довольный собой, кивает охранник.

Дверь открывается, и мы заходим. Вернее, заходит он, а я въезжаю. Кабина плывёт вниз. Спуск занимает всего полминуты, и вот мы уже на ярус ниже.

— Ещё раз спасибо, — говорю я.

— Не за что, — важно кивает охранник. — Указатель вон там, — он тыкает пальцем в светящееся табло метрах в десяти от нас.

Я завожу мотор, подъезжаю к схеме даун-тауна и тщательно изучаю её в течение минуты.

Интересно, чем заняты мои преследователи? Надеюсь, ломают голову над тем, что делать посреди города с «Аяксом». Эта мысль меня забавляет, хотя я испытываю сильное нервное напряжение. Вероятно, когда всё закончится, меня будет колотить, но пока что я собран — а это главное.

Офис фирмы, в которой Ник арендовал мотоцикл, отыскивается легко. Я сдаю байк менеджеру (оформлять ничего не нужно — служащий только сверяет номер транспорта прежде, чем закрыть договор) и спешу к станции метро: они есть в каждом торговом центре. Путь к ним указывают стрелки вкупе с небольшой фиолетовой буквой «М», так что отыскать подземку не составляет труда. Прикладываю карту к турникету и прохожу на платформу, чувствуя себя в полной безопасности.

Поезда, похоже, давно не было, потому что собралась приличная толпа. Я встаю поближе к стене — может, я параноик, но мне не хочется закончить жизнь под колёсами из-за того, что кто-то неосторожно жестикулировал в непосредственной близости от меня.

Все ждут поезд.

Из тоннеля тянет прохладой, там горит зелёный свет, но состава всё нет. Такое случается редко, и люди начинают нервничать. Они переминаются с ноги на ногу, вертят головами, приподнимают брови и бросают друг на друга полувопросительные взгляды. Возможно, они куда-то опаздывают или просто не выносят, когда нарушаются их планы. Я смотрю на толпу и думаю, сколько в ней киборгов: половина, две трети, три четверти? Понять невозможно — машины слишком хорошо имитируют жизнь.

Я немного выхожу вперёд, чтобы заглянуть в тоннель: нет ли там поезда. Ребячество, но как трудно себя побороть.

На платформе начинается движение — оно зарождается в другом конце и волной катится ко мне. Я вглядываюсь и вижу несколько полицейских. Они идут, расталкивая пассажиров и высматривая кого-то в толпе. Может, и не меня, но на воре, как известно, шапка горит, так что я потихоньку покидаю платформу и вливаюсь в поток пассажиров, направляющихся к выходу из метро. Здесь нет никаких препятствия, и через пять минут я оказываюсь на улице.

Стоя под козырьком станции, обвожу глазами площадь, окружённую небоскрёбами бизнес-центров, пиццериями и всевозможными закусочными. Вроде, ничего подозрительного, даже два полисмена смотрят в другую сторону — кажется, их заинтересовала шумная компания, выходящая из фаст-фуда. Мультикоптера не видно, оцепления — тоже. Кажется, меня ещё ищут в трейд-центре. Что ж, повезло.

Стараясь не привлекать внимания — что несложно, поскольку я ничем не выделяюсь из толпы — спускаюсь по ступенькам и иду прямо к автобусной остановке. Внутри стеклянного павильона уже собралось пять человек, ещё трое нетерпеливо прогуливаются по тротуару. Я останавливаюсь у бордюра и смотрю в конец улицы: нет ли автобуса.

Через несколько секунд до меня доносится уже знакомый стрёкот. Обернувшись (пожалуй, слишком резко), я вижу летящий между небоскрёбами «Аякс». Его пулемёты хищно смотрят прямо на меня, но это, конечно, только иллюзия. И вообще, на что они рассчитывают? Хотят запугать? Но ведь дураку ясно, что стрелять на людной улице они не станут.

Срываюсь с места и бегом пересекаю улицу, едва не попав под колёса «Джипа». Ныряю в ближайшую подворотню. Звук вертушки преследует меня, только теперь он выше — пилот поднял машину, чтобы взлететь над домами. Скоро он снова увидит меня.

Я пробегаю через пару сквериков, в одном стоит детский городок с башенками и горкой. Я успеваю заметить это машинально, пока осматриваюсь в поисках подходящего выхода. Устремляюсь в очередную арку и выскакиваю на широкий проспект. Мультикоптер стрекочет надо мной, назойливый, как чёртова эринния, и через пять секунд появляется из-за крыши дома. Он снижается прямо на меня, и я вынужден бежать вдоль улицы. Пересечь её я не могу: здесь слишком оживлённое движение.

«Аякс» даёт залп из пулемётов. Воздух наполнятся сухим трескучим грохотом, от которого сердце мгновенно уходит в пятки. Я вдруг осознаю всю серьёзность своего положения: нет, со мной не хотят побеседовать! Допроса не будет. И боевую вертушку пригнали не для того, чтобы постращать зарвавшегося хакера.

Пули вспахивают асфальт передо мной, они летят рикошетом в стены и витрины, с оглушительным звоном рушатся стёкла. К счастью, людей на тротуаре почти нет, и никто не ранен. Редкие прохожие разбегаются с воплями, некоторые падают, закрывая голову руками.

Нет, всё-таки я ошибся. Как говорится, у страха глаза велики. Меня всего лишь пытаются остановить, иначе уже разнесли бы в клочья.

Я замираю и медленно разворачиваюсь лицом к мультикоптеру. Чёртова машина висит напротив меня как гигантское злобное насекомое, солнце отражается в тонированном стекле кабины. Пилота не видно.

Лопасти гонят потоки воздуха, и стоит немалых усилий удержаться на ногах.

Стволы пулемётов ещё крутятся, но уже не изрыгают смертоносный свинец. Однако проверять меткость стрелка я не намерен. Просто стою и жду, когда из вертушки высадятся спецназовцы — я вижу их на краю люка, готовых к захвату.

Что же я за важная птица? Или последний выполненный заказ оказался с сюрпризом? Вообще-то, иного объяснения я не вижу.

Спецназовцы спрыгивают на тротуар и бегут ко мне, держа на прицеле. Я поднимаю руки. Меня колотит. Никто не пошёл бы на такую операцию, кроме разведки или службы безопасности — значит, охотились на меня именно они. Но я никогда не имел дела с государственными структурами. Боже упаси что-нибудь у них украсть — себе дороже! Неужели я случайно влез в их дела? Но ничто не наводило на мысль, будто информация, которую я передал сегодня курьеру, принадлежала разведке или безопасникам. Вот только кого это волнует? Даже если посадят не навсегда, путь в Киберград мне отныне точно заказан. От отчаяния хочется плакать.

Спецназовцы кладут меня мордой в асфальт, сковывают руки за спиной и тащат к притормозившему у обочины минивэну — кажется, тому самому, что стоял у конспиративной квартиры.

Меня бросают на пол.

В машине кто-то есть, но я лежу к нему спиной. Холодные сильные пальцы касаются моей шеи и натягивают кожу. Я пытаюсь повернуть голову, чтобы рассмотреть лицо, но под ухо мне впивается короткая игла.

— Не дёргайся! — беззлобно предупреждает низкий мужской голос. — Эта инъекция тебе не повредит.

Я прикидываю, не ответить ли что-нибудь, но мозги начинают плыть — на удивление быстро. Что это за смесь? Какой-то специальный состав, которым пользуются спецслужбы? Я постепенно проваливаюсь в темноту. Это немного похоже на вход в виртуальность, но гораздо приятней.

В себя я прихожу в маленькой комнатке. С удивлением обнаруживаю, что не сижу привязанным к стулу, и рот мой не заклеен пластырем. Орудий пытки тоже, вроде, поблизости не видать.

Встаю с дивана, прислушиваясь к ощущениям. Голова слегка болит, и во рту небольшая сухость. Могло быть гораздо хуже.

Обвожу взглядом помещение. На стене справа висит знакомая картина — «Гора Фудзи во время захода солнца» или что-то в этом роде. Помнится, японский художник написал целую серию с видами этой достопримечательности. Подхожу, чтобы рассмотреть картину получше. Это не репродукция, а копия. Боже мой, да меня похитили любители искусства! Кому ещё придёт в голову вешать сделанную вручную вещь в комнате для допросов, скажите на милость?

Интересно, где я.

Дверь только одна. Я подхожу и поворачиваю ручку. Конечно, заперто. Возвращаюсь на диван. В комнате нет окна — это смущает. Хотелось бы знать, по крайней мере, день сейчас или вечер. Эта мысль застревает в моём мозгу, и я начинаю психовать — как будто без этого поводов недостаточно!

Замок щелкает, и в комнату заходит мужчина в форме. Ему под пятьдесят, но у него моложавое лицо и подтянутая фигура военного. С ним врач лет тридцати с чемоданчиком в руке. Ага, вот и палачи!

— Господин Орфей, — говорит военный утвердительно, глядя мне в глаза.

Я киваю. Главное, чтоб они не узнали, где я живу. Без адреса им мою настоящую личность не выяснить — уж об этом-то я позаботился. Хотя зачем им это, если я у них в руках?

— Меня зовут полковник Стробов, — представляется военный. — Я недавно звонил вам. Вы были невежливы и бросили трубку.

— Да, — говорю я, — кажется, что-то такое я припоминаю.

— У вас не нашлось времени выслушать моё предложение, — в тоне полконика нет обиды, и это немного успокаивает. Не люблю злопамятных и мстительных людей.

— Я немного занят, — отвечаю я. — Вам следовало просто подождать, а не похищать меня.

— К сожалению, обстоятельства вынудили нас искать немедленной встречи с вами, — говорит Стробов. Голубые глаза смотрят на меня спокойно и внимательно. Полковник редко моргает, и из-за этого складывается впечатление, будто он пытается заглянуть собеседнику в душу.

Я невольно усмехаюсь, хотя мне совсем не весело.

— И для этого понадобился боевой мультикоптер?

— Много чего понадобилось, — отвечает полковник без тени улыбки.

Ах да, как я мог забыть: у военных нет чувства юмора. А этот к тому же, судя по всему, заранее настроился на серьёзный лад. Что ж, он хозяин положения — поговорим не шутя.

— Что вам от меня нужно? — спрашиваю я, понимая, что убивать меня точно не будут. По крайней мере, сейчас. Потом, когда я выполню задание, которое для меня приготовили, возможно, но пока что я военным нужен, и видать, позарез.

— Вначале вас осмотрит врач, — заявляет полковник.

Он кивает своему спутнику, и тот подходит ко мне. Худой, как щепка, с большим крючковатым носом, острыми скулами и глазками, спрятавшимися в глубине набрякших век. Неприятный тип — как и большинство медиков, работающих на армию.

Раскрыв чемоданчик, врач достаёт приборы и быстро измеряет мне давление, светит фонариком в зрачки и так далее.

Всё это время Стробов терпеливо ждёт у двери. Интересно, сколько в коридоре охранников? Им приказано меня убить, если я попытаюсь сбежать? Нет, конечно. Зачем? Любой из них уложит меня одной левой.

— Всё в порядке, — выносит врач вердикт и собирает инструменты.

— Вы свободны, — бросает ему Стробов.

Как только медик исчезает в коридоре, полковник плотно прикрывает дверь и садится в кресло напротив меня. Эта диспозиция напоминает сцену в конспиративной квартире, которую, наверное, перевернули вверх дном, пытаясь найти хоть что-то, связанное со мной. Зря, я ведь никогда не забывал, для чего она нужна, и не оставлял следов. Все апартаменты, которые я снимаю для деловых встреч, абсолютно безлики.

— Как ваше настоящее имя? — спрашивает Стробов, но я только фыркаю в ответ.

— Мы можем применить сыворотку правды, — говорит полковник, но в его тоне не слышно угрозы.

— Почему же не сделали этого до сих пор? — спрашиваю я.

— Конвенция, — картинно вздыхает Стробов. А он, оказывается, всё-таки с юмором.

— Значит, похищать можно, а колоть наркотики — нет?

— Мы провели задержание, — отвечает полковник серьёзно.

— На каком основании?

— Бросьте валять дурака! — Стробов лишь слегка повышает голос. — Вы обвиняетесь в промышленном шпионаже.

— Ах, так уже обвиняюсь?

— Это зависит от того, насколько результативной окажется наша беседа, — говорит полковник прежним тоном.

— Ясно, — киваю я. — Ну, что ж, послушаем. Раз уж вы так нетерпеливы.

Стробов пропускает моё замечание мимо ушей.

— Вы хороший хакер? — спрашивает он, чуть подавшись вперёд. — Только без ложной скромности.

Я понимаю, что обмен любезностями закончен — пришло время поговорить о деле. Что ж, выбора у меня всё равно нет. Вопрос полковника несколько неожиданный, но я не теряюсь:

— Иначе вы бы мне не позвонили, верно?

Мой ответ, его кажется, удовлетворяет. Во всяком случае, он слегка кивает.

— Позвольте обрисовать вам сложившуюся обстановку, — говорит Стробов, откинувшись в кресле. — Возможно, вам моя речь покажется пространной, но прошу не перебивать.

Я с готовность киваю. Полковник изъясняется грамотно, и это наводит на мысль, что передо мной штабной офицер — один из тех, кто управляет другими, дёргая за ниточки. Словом — умник. Не люблю таких, но понимаю, что именно они наиболее опасны. Лучше держаться со Стробовым вежливо и лишний раз не нарываться.

— Итак, — полковник делает короткую паузу, собираясь с мыслями. — Последние данные статистического департамента показали, что шестьдесят процентов населения имеет имплантаты, причём не менее чем у тридцати семи процентов они являются избыточными. То есть их установка не продиктована жизненно важной необходимостью. Эти цифры не могут не вызывать беспокойство, поскольку ясно, что наше общество постепенно становится симбиотическим, причём в роли симбионтов выступают технологии.

Понятно, что человечество практически лишилось возможности естественной эволюции: нам не нужно приспосабливаться даже к самым суровым условиям, потому что у нас есть машины, которые облегчают нам жизнь, делая почти любую среду пригодной для обитания.

— Это старая тема, — не выдерживаю я. Терпеть не могу банальности, особенно когда их произносят на полном серьезе. — Автоматы спасут человечество, повысят комфорт, позволят нам однажды переселиться в космос. Бла-бла-бла. К чему вы ведёте, полковник?

— Пусть это набило оскомину, — недовольно отвечает Стробов. — Суть от этого не меняется. Наличие машин определяет образ жизни, мышление и сознание. Мы вынуждены развивать либо прогресс, либо духовность. Но, живя в индустриальном обществе, последний путь могут выбрать единицы. Подавляющее число жителей не имеют ни способностей, ни возможности, ни особого желания посвящать себя медитациям и тому подобному.

— Разумеется, куда удобней вшить необходимые имплантаты и таким образом увеличить память, силу, выносливость и так далее.

— Да, — соглашается Стробов. — Это логично, это понятно, и всё же вызывает беспокойство.

— Почему же? Сегодня технологии — всего лишь игрушки в наших руках. Мы полностью контролируем даже самые совершенные искусственные интеллекты, такие, например, как бортовые компьютеры космических кораблей и медиа-центров.

— Прогресс идёт семимильными шагами, и мы не можем даже спрогнозировать наступление момента, когда искусственный разум обретёт самостоятельность и станет полноценным членом человеческого общества. Чем это грозит людям — неизвестно, но уже давно мы испытываем страх при мысли о бунте компьютеров. А это может стать реальностью.

На этой фразе полковника я на секунду прикрываю глаза — чтобы демонстративно их не закатить: не люблю ИИ, но параноидально бояться бунта машин? В наше время, когда чуть ли не вся жизнь зависит от работы искусственных разумов? Нет, конечно, риск имеется, но какой смысл паниковать? Это всё равно, что ложиться спать и опасаться, что ночью подломятся ножки.

— Я не хочу сказать, что мы должны бороться с прогрессом, — продолжает Стробов. — Это невозможно. Наша цивилизация выбрала техногенный путь эволюции, и свернуть с него нам не под силу. Это как снежный ком, который не только становится всё больше, но с каждым оборотом набирает скорость.

Я понимаю, о чём говорит полковник: искусственный интеллект признан личностью, он получил гражданские права и может принимать участие в общественной и политической жизни. Но пока что это только формальность. Киборги не совсем самостоятельны в поступках — они следуют алгоритму, имитируя человеческое поведение.

— Возможно, ИИ будут и дальше подчиняться законам и правилам, — говорит Стробов, словно продолжая мою мысль, — а возможно, рано или поздно искусственный интеллект разовьётся до такой стадии, что объявит человечеству войну, и мы окажемся в роли раввина Лаэфа. Вы понимаете, о чём я говорю?

— Да. Старая легенда о глиняном человеке, Големе, убившем своего создателя.

Стробов кивает.

— Разница лишь в том, — говорит он, — что Голем был тупой куклой, а наш противник будет превосходить нас не только интеллектом, но и возможностями, поскольку станет контролировать все электронные коммуникации. Вам, как никому, известно, что можно сделать с помощью обычного терминала, а представьте, что хакером станет искусственный разум. Вообразите все автоматические боевые модули на земле, в море, воздухе и космосе, которые обратят свои орудия против нас, фабрики, которые начнут создавать машины уничтожения, единственной целью которых станет убийство людей. У нас не останется шансов, никаких. Мы даже не сможем уйти в леса, потому что нас и там найдут — так же, как мы отыскиваем диких зверей, когда охотимся.

— Вы забыли упомянуть более простой способ, — говорю я, воспользовавшись тем, что полковник сделал паузу, чтобы перевести дух.

— Какой? — спрашивает Стробов.

— Рано или поздно киборг может стать президентом, его собратья войдут в правительство, и тогда уже законы будут издаваться машинами, а не нами. И кто знает, быть может, это станет началом нового геноцида.

Стробов медленно кивает.

— Да, — соглашается он. — Подобное не исключено. К сожалению, неотъемлемые права нельзя отъять. Даже у киборгов.

— Перспективы, конечно, не самые радостные, — осторожно замечаю я, — но что вы хотите от меня?

— Нам нужны ваши знания и умения.

— Чтобы я поставил их на службу отделу безопасности?

— Именно так. Надеюсь, вы не слишком щепетильны?

Теперь я, по крайней мере, знаю, какое ведомство представляет полковник. Что ж, этого следовало ожидать.

— Нисколько, — отвечаю я. — В моей профессии щепетильность здорово мешает, — и это чистая правда.

— Понимаю, — кивает Стробов. — Значит, договорились?

— Осталось обсудить вопрос вознаграждения.

— Мне кажется, условия очевидны, — похоже, полковник действительно слегка обескуражен.

— Неужели? Не могли бы вы проговорить их специально для меня?

— Мы отложим грозящий вам тюремный срок (а это около двадцати лет в криогенной камере) и после выполнения работы амнистируем вас.

— И я стану абсолютно свободен? Никакого преследования?

— Разумеется.

— И смогу продолжать потрошить базы данных?

— Пока опять не попадётесь.

— А тогда?

— Подвергнитесь избирательной блокировке памяти. Вам сотрут все навыки владения компьютером. Стандартное наказание для хакера-рецидивиста.

— Значит, если я откажусь, то двадцать лет пролежу в криогенике, видя сны, а потом смогу продолжить заниматься тем, чем хочу? — пытаюсь я бравировать, хотя понимаю, что полковник тёртый калач, и на мякине его не проведёшь.

— За это время технологии изменятся настолько, что вы не будете знать, какой кнопкой включить компьютер, господин Орфей, — усмехается Стробов. Он назвал меня псевдонимом, под которым я известен моим нанимателям — значит, не знает настоящего имени. Хоть какое-то облегчение. — Не будьте ребёнком. Мы умеем убеждать.

— Как вы собираетесь меня поймать? — спрашиваю я. — После того, как я выйду отсюда, вы меня уже не выследите.

— Нам удалось это однажды, удастся и в другой раз.

В принципе, Стробов прав, но, наверное, полковнику безумно хочется вшить мне какой-нибудь маячок, чтобы всегда знать, где я нахожусь — несмотря на конвенции. Но у меня, как и у любого уважающего себя хакера, есть особый имплантат, который выявит наличие любого чужеродного устройства в моём теле. Кроме того, на каждом шагу в городе установлены сканеры, проверяющие всех проходящих мимо на наличие маячков — так государство заботится о соблюдении закона о неприкосновенности личной жизни. Часть ему и хвала!

Удастся Стробову поймать меня ещё раз или нет — дело случая. Я не собираюсь действовать ему на нервы, особенно пока я у него в руках. Пусть выпустит птичку полетать.

— Ладно, согласен, — говорю я. — В конце концов, это даже интересно — поработать на управление безопасности. Что конкретно вы от меня хотите?

— Детали вам объяснят позже. Могу лишь сказать, что речь идёт о создании и внедрении вируса, который станет уничтожать любой искусственный разум, помысливший об измене человечеству. Мы дали ему кодовое название «Алеф».

— Почему?

Похоже, безопасники не слишком пекутся о соблюдении законности. Что ж, я не удивлён. Когда у людей слишком много власти, им начинает казаться, будто им позволено больше, чем другим. Разумеется, во имя высшей цели. Главное — не оказаться между жерновами этой адской машины.

— «Алеф» — буква еврейского алфавита, — объясняет Стробов. — По легенде, начертанная на лбу, она оживляет Голема. И напротив, чтобы уничтожить глиняного истукана, её необходимо стереть.

— Понятно, — я несколько мгновений разглядываю полковника. Теперь ясно, что это фанатик, и очень опасный. — А вы не боитесь, что это вирус сам станет большой проблемой? И не только для искусственного разума.

— А вот чтобы этого не случилось, нам и нужны вы, господин Орфей, — сухо улыбается Стробов. — Спуститесь в Ад и вернитесь лишь с тем, что нам пригодится.

Глава 3

Сегодня в цехе венерических заболеваний разбился чан с формальдегидом, опрокинул бальзамирующую камеру, и инфицированные трупы разлетелись по полу. Придётся на время закрыть там производство. Это очень плохо, поскольку в условиях конкуренции чревато потерей клиентов.

Ах, да, я ведь ещё не рассказывал вам об этой отрасли — инфицированных младенцах. Суть в следующем: детей, поражённых наследственным сифилисом, герпесом, гонореей или ещё каким-нибудь венерическим недугом, упаковывают в изящные ёмкости с выгравированными названиями болезней. Очень ходовой товар.

Около полудня на моём столе звонит коммутатор. Я нажимаю розовую кнопку, и Мила сообщает, что приходивший санинспектор определил в цеху карантин.

— Что делать с рабочими? — интересуется она.

— Распределить на другие производства.

— Хорошо. Прочитать вам информационную сводку из отдела по рынку сбыта?

— Валяй, — отвечаю я, откинувшись в кресле.

Мила откашливается.

— «Сегодня в десять часов утра Африканский конгломерат объявил, что отныне все мертворождённые младенцы, появившиеся на свет на его территории, не являются собственностью матерей, а принадлежат государству. Этой мерой правительство пытается противостоять росту выкидышей, провоцируемых с целью последующей продажи трупов фирмам, занимающимся их распространением». Что вы об этом думаете? Ощутимый удар по нам?

— Ерунда, — отвечаю я. — Просто перестанут рожать в больницах. У подпольных акушеров прибавится работы и увеличится количество нулей в банковских счетах.

— Но вывоз тоже запрещён.

— А на что контрабанда? К тому же, нам это только на руку — теперь цена уродцев возрастёт. Что-нибудь ещё?

— Нет, это всё.

— Ладно. Ты распорядилась послать специалистов в Германию?

— Всё, как вы велели. Они выехали сегодня вечером.

— Молодец. Выпиши себе премию.

— Спасибо, господин Кармин.

— Пожалуйста. Только смотри, не разори меня, — я отключаюсь и, включив встроенную в столешницу сенсорную панель, начинаю читать новости.

Говорят, человек — либо то, что он делает, либо то, что он думает. Меня называют чудовищем, но я не делаю уродов, я их только продаю. Вы можете возразить, что если б не деньги, которые я плачу людям за то, что они рожают трупы, монстров было бы меньше. Но не мне учить человечество морали. Мы имеем лишь то, что берём сами, а не то, что нам дают, а я щедро плачу за то, что беру. Я никого не заставляю поступать против совести. Каждый сам делает свой выбор, не так ли?

Многие меня ненавидят, но я уверен: это чувство продиктовано завистью. Нет, не к моему финансовому успеху. В Киберграде процветают многие — виртуальная реальность предлагает миллионы возможностей. Ненавидят меня за превосходство. Признавая свой бизнес аморальным, я зарабатываю на смерти и уродствах, даже хуже — провоцирую и то, и другое, но при этом делаю людей свободными: создающие для меня товар — не жертвы бедности и чужой алчности, они — перешагнувшие через грань, приблизившиеся к абсолюту нравственной независимости. Это новое поколение человечества, порвавшее с дряхлым прошлым и идущее к новой эре — пусть и недолгой, ведь у этих людей не будет потомков. Но такова цена, ибо истину нельзя передать по наследству, её можно лишь познать и умереть, не успев в ней разочароваться. Фернену с его упаднической философией тотального нытья даже не снилось, что можно противостоять вырождению в мировом масштабе, не только словом, но и делом пестуя людей нового, хоть и последнего, поколения.

Сегодня новостям не удаётся меня заинтересовать. Увы, мой мозг занят другим. Задача, которую поставило передо мной министерство безопасности или, как я его называю, Контора, сложная и трудоёмкая. К счастью, я могу решать её в дорогом моему сердцу Киберграде.

Иногда, конечно, хочется отвлечься, и тогда я иду в офис своей фирмы и пытаюсь заниматься делами, но «Алеф» всё равно не идёт у меня из головы. Этот вирус должен убивать ИИ-предателей, если таковые вдруг появятся, но сам он должен быть гарантированно лоялен по отношению к человечеству. И в этом проблема: как создать разум, достаточно совершенный, чтобы распознать предателя в своём собрате, но при этом не задумывающийся о причинах этого бунта? Иначе говоря: как не сотворить голема? Возможно, «Алеф» станет моим шедевром. Ну, или позором…

Я уверен, что Контора подключила к работе и других специалистов, которые будут трудиться над своими «Алефами». И награду получит только один. Так что я должен постараться, чтобы мой вирус оказался не только самым умным, но и появился на свет раньше чужих.

Контора выделила мне собственный сервер — часть одной из башен, заполненных биомассой. В том объёме, которым я теперь временно владею, можно построить собственный городок, но я занимаю пространство файлами, из которых должен родиться интеллект-убийца, интеллект-шпион — возможно, даже интеллект-провидец.

Это волнует меня, в том числе и потому, что я хорошо понимаю причину беспокойства военных: если искусственный разум решит уничтожить человечество, ничто не сможет воспрепятствовать ему, кроме заранее подготовленной программы-вируса. Меня не особенно пугал бы конец расы гомо сапиенсов, если б не одно но: без тела нельзя жить в виртуальности. Если не станет нас, юзеров, Киберград опустеет. Возможно, потом разум-ренегат уничтожит его за ненадобностью, чтобы очистить в биоцентрах место для более нужных, с его точки зрения, дел. А может, виртуальность исчезнет вместе с людьми, если враждебный интеллект вторгнется в неё, разрушая всё на своём пути. Вот такие перспективы меня действительно пугают, и поэтому я хочу, чтобы «Алеф» появился на свет. И сделать его должен я, иначе дорога в виртуальность мне будет закрыта, а тогда — к чёрту весь мир!

Я выключаю новости, встаю с кресла и подхожу к окну. Город простирается на многие километры, огромный и разнообразный, эклектичный, как скульптура неосюрреалиста. Если не считать небоскрёбов, горизонт чист: здесь нет уродливых башен, сдерживающих натиск Природы, после взрыва Бетельгейзе превратившейся в источник постоянной угрозы.

Помню Трущобы, в которых побывал однажды во время медицинской практики: бетонные руины, покрытые разноцветной пульсирующей растительностью, наползающей на город со всех сторон. Ничего живого в привычном смысле там не найти — ни птиц, ни животных, ни насекомых. В Лесу обитают только странные существа, порождённые излучением. Большинство учёных считает, что они связаны с растениями, и пора отказаться от определений «флора» и «фауна», поскольку оба этих мира слились воедино.

Меня мало волнуют проблемы окружающей среды. Я ничего не могу поделать с Природой, этим ядовитым спрутом, оплётшим всю планету, за исключением мегаполисов, защищённых башнями.

Я опускаю взгляд.

Что кричат на улице эти зануды, которых никто не слышит? Зачем они тычут в небо транспарантами? Разве они лучше тех, кого порочат? Да я готов спорить, что большинству из них ни разу в жизни не довелось погладить хоть одного ребёнка!

Они думают, что выражают своё мнение. Протест против чего угодно ассоциируется у них со свободой. Они ослеплены иллюзией собственной значимости, не понимая, что лишь повторяют чужие слова.

Другое дело — я. Художник, создающий новую эстетику, стирающий грань между красотой и уродством, нравственностью и пороком, жизнью и смертью. Разве не легче умирать, если тебя с детства окружала смерть — аккуратно упакованная, составляющая часть домашнего интерьера? Человек может привыкнуть к ней, и его страх пройдёт. Он начнёт жить, а не умирать, обречённый почти с самого рождения помнить о том, что ждёт его в конце пути. Самураи понимали это: кодекс «Бусидо» предписывает каждый день напоминать себе о бренности бытия и о том, что умереть можно в любой момент — таким образом воин приучался к мысли о конечности своего существования.

А красота? Разве не мы сами придумали её, разделив изначально целостный мир пополам? Уродство, как антоним прекрасного, появилось только благодаря человеку: это он внёс его в мир — изобрёл, если угодно. Художников всегда тянуло к так называемым патологиям. Вспомним хотя бы Босха, Гойю или Кубина. Кто осмелится сомневаться в том, что их картины — искусство? И, тем не менее, они воспевали уродство — каждый в своё время, но с одинаковой страстью. Не свидетельствует ли это, что человек обращается к теме смерти из-за страха собственной гибели, ибо трудно представить себе что-то ужаснее, чем небытие.

Конечно, понять, что мир не делится на красивое и уродливое, нелегко. Я посвятил этому тридцать четыре года и, надо сказать, судьба с детства благоприятствовала мне, направляя в нужное русло.

Мой отец работал в морге санитаром и немножко прозектором — возил каталки, готовил инструменты, водил посетителей опознавать покойных. Иногда он брал меня на дежурство, и тогда я шатался по гулким коридорам, заглядывая в выложенные белым кафелем холодильные и кремационные камеры. Сначала я боялся мертвецов и никогда не входил туда, где складывали доставлявшиеся со всего города тела, однако с возрастом крепнущее, но не удовлетворяемое половое влечение привело меня в покойницкую — сложенные на столах обнажённые и навсегда покорные женщины должны были вознаградить моё любопытство.

Такой тишины я не слышал никогда и потому растерялся. Десятки накрытых белыми простынями людей лежали на расставленных рядами столах. Казалось, сотни невидимых глаз уставились на меня. Мир холодной комнаты существовал по собственным законам, и, чтобы войти в него так самоуверенно, как сделал это я, нужно было либо быть покойником, либо посвящённым. Мне следовало уйти.

Однако я остался. Постояв несколько секунд, медленно двинулся между рядами. Посиневшие босые ноги с бумажными номерками на больших пальцах почти касались моих рук.

Наконец я остановился перед столом, на котором, судя по всему, лежала женщина. Я подошёл к изголовью и приподнял край простыни. Она была молода. О красоте говорить трудно, поскольку кожа обтягивала череп так, что сквозь губы просвечивала челюсть. Я обнажил остальное: прямые вытянутые ноги, прижатые руки, остро торчащие груди и тёмный уголок под бездонным пупком — вот что бросилось мне в глаза, и что я запомнил перед тем, как набросить простыню на это подобие человека.

Кажется, меня тошнило. Во всяком случае, по лестнице я спустился с трудом, держась за стену и скользя ногами по ступенькам.

Весь день меня преследовал образ мёртвой женщины, а ночью я долго не мог уснуть: мне казалось, что она вот-вот появится из темноты, бледная и страшная, чтобы отомстить мне за то, что я подглядел её наготу.

Впоследствии я часто вспоминал этот опыт. Ранее знакомство со смертью заставило меня задуматься о жизни и придало моему существованию ценность.

Человек рождается и начинает путь, следуя выработанной предыдущими поколениями схеме. Он получает образование и устраивается на работу, затем принимается строить вокруг себя мир респектабельности, который называется «мечта». Чем больше вещей покупает человек, тем меньше того, что он может пожелать, и в конце концов наступает момент, когда человек понимает: у него есть всё, что нужно, и даже больше. Задача корпораций — постоянно поставлять на рынок новую продукцию, которая должна соблазнять потребителя, порождать в нём желания. О, у производителей товаров великая миссия: дарить мечту!

Я поступил в медицинское училище, затем — в институт. После окончания три года работал врачом, но всегда знал, что лечить — это не моё.

В конце концов мы с Олегом и Глебом (мои друзья-однокурсники) основали фирму, главным управляющим которой я и являюсь.

Но это произошло в виртуальности, моей воплощённой мечте. На самом деле после мединститута я поступил в другое учебное заведение на факультет программирования и усердно осваивал эту сферу, пока не понял, что могу зарабатывать, почти не выходя из квартиры. Поначалу я трудился на корпорации, отстраивавшие Киберград. Ко многим зданиям в виртуальности приложена и моя рука. Затем стал специализироваться на охранных системах. В цифровом мире людям нужна охрана не меньше — а то и больше — чем в реальном. Однако меня всегда больше интересовало не создание препятствий, а их преодоление. Это как головоломка, которую непременно нужно решить. Так я начал осваивать хакерство.

Промышленным шпионажем занимаются многие, но не каждый умеет надёжно заметать следы. В нашем деле быть ноунеймом — самое главное. В древности младенцам подолгу не давали имён — боялись, что за ребёнком явится смерть. Так и теперь — если у тебя нет имени, тебя не существует для сил правопорядка.

Когда деньги потекли ко мне на счёт, я не бросился покупать дорогие безделушки, тачки и шмотки — я вложился в охранные системы. Это было мудрое решение, о котором я ни разу не жалел. Мои игрушки ставили в тупик самых продвинутых спецов из министерства безопасности. Не представляю, как удалось Конторе на меня выйти, но даже полковник не знал моего имени — а это дорогого стоило.

Пожалуй, единственное, с чем мне не повезло в жизни (и я не стал исправлять это в виртуальности), так это с женой.

Моя настоящая супруга сбежала, не выдержав того, что её муж целые дни проводил в Киберграде. Теперь у неё семья — «настоящая», как она это называет.

С виртуальной женой я встретился на втором курсе медицинского института. Спустя год мы узаконили свои отношения. Наш брак можно было считать счастливым, пока я не занялся продажей мёртвых уродцев. Почти полгода продолжались скандалы, а потом Мария заявила, что подаёт на развод. Я ответил «валяй», и вскоре мы перестали быть супругами. Детей, как я уже говорил, суд оставил мне, а она отправилась к дьяволу — то есть, туда, куда я её послал. Не скажу, что образ Марии я не срисовал с настоящей экс-супруги, но во многих отношениях она являлась самостоятельной личностью — хотя и не менее стервозной, чем прототип.

Думаю, здесь требуется пояснение. В Киберграде есть два типа жителей: персонажи, созданные юзерами, то есть живыми людьми, заходящими в виртуальность и некоторое время существующими в ней; симуляторы, предлагаемые пользователям для формирования своего окружения. Последние являются программами, которым можно задать определённые параметры, но далее они развиваются сами, имитируя реальных людей.

Когда ты хочешь ввести в своё ближайшее окружение нового персонажа — приятеля, родственника, сотрудника, слугу и так далее — ты выбираешь, кем он будет: аватаром реального юзера или программой-симулятором. Кому-то нравится общаться с живыми людьми, кому-то комфортнее с имитациями. Во всяком случае, всегда находятся юзеры, желающие занять место в чьей-то легенде — например, чтобы заработать кредиты. Они готовы быть дворниками, секретарями, шофёрами, нянями — ведь полученные в Киберграде деньги можно вывести на счёт в реальном банке. Правда, по довольно низкому обменному курсу, но всё же. Обычно юзерам, согласным выполнять в виртуальности не слишком приятные обязанности по контракту, а не для удовольствия (для первых и вторых условия разные; каждый индивидуально договаривается с компанией, предоставляющей аккаунт), платят довольно прилично — хватает и на жизнь в реальности, и на оплату присутствия в Киберграде. Миллионером, конечно, не станешь, но концы с концами свести можно.

Так и получается: одни трудятся в настоящем мире, чтобы оплатить пребывание в виртуальности, а другие работают в Киберграде, чтобы заплатить за жизнь в реальности.

Ты не знаешь причины, по которым человек включается в твою «легенду». Тебе не известны его возраст и пол. Он — аноним. Аноним, который может стать твоим другом, сыном, отцом, матерью, мужем, женой — да кем угодно.

Некоторые пользователи, впрочем, предпочитают оставаться в неведении относительно того, с кем имеют дело — живым человеком или симулятором — и, формируя своё окружение, отмечают опцию «случайный выбор».

Мария — симулятор. Виктор и Ева никогда по ней не скучали, хотя она всегда старалась быть им хорошей матерью. Мне кажется, они вообще не способны чувствовать что-то, кроме злобы, алчности и оргазма. Поэтому я так и горжусь ими — существами, не зависимыми от морали и нравственности. Именно такие выживают чаще, чем люди, порабощённые этикой.

Наглядевшись в окно, я возвращаюсь к столу. У меня много работы, и я придвигаю к себе терминал, который позволяет трудиться над «Алефом», не покидая Киберград. Пока всё идёт неплохо, но приходится постоянно менять параметры программ, потому что искусственный интеллект — слишком сложная штука, и порой его реакции непредсказуемы. Если б я раньше занимался созданием ИИ, мне было бы проще, но я — хакер, а не доктор наук.

Следя за тем, как очередная программа составляет отчёт о ходе эксперимента, я замечаю краем глаза, как большая сонная муха ползёт по краю стола, подбираясь к моей руке. Тёмно-синее брюшко, крупные прозрачные крылья с зеленоватым отливом, тяжёлая мохнатая голова на незаметной тонкой шее. В этом году вообще появилось на удивление много насекомых. Служащие жалуются: нельзя оставить чашку кофе, чтобы ёё тут же не облепили мухи. Окна снаружи сплошь засижены гадкими тварями, и я начал замечать, что клиенты иногда недовольно поглядывают по сторонам, заходя в мой кабинет, но ничего нельзя поделать: ни ловушки, ни вызванные на прошлой неделе морильщики не помогли.

Я высоко поднимаю ладонь и бью по мерзкому насекомому, но гадине удаётся улизнуть.

— Господин Кармин, последние сводки из информационного отдела, — голос Милы из интеркома заставляет меня вздрогнуть. — Прикажете прочитать?

— Давай, — я закрываю глаза и настороженно прислушиваюсь к блуждающему по комнате жужжанию. Если муха снова сядет на стол, я её обязательно прикончу — второй промашки не будет.

— Президент Австралии издал указ, запрещающий импорт и экспорт анатомических образцов.

Конечно, он это сделал под влиянием общественного мнения и ввиду скорых выборов. Политика — один из факторов, постоянно требующих моего внимания.

— Что же все на нас так ополчились, Мила? — говорю я.

— Не знаю, господин Кармин, — отвечает секретарша с вежливым сожалением в голосе.

— Положим, президент и сам обладает недурной коллекцией, он нашим клиентом останется, особенно если захочет, чтобы этот факт его биографии продолжал оставаться секретом, но ведь подобный указ может вызвать подражание. Как думаешь?

— Пожалуй, — соглашается Мила.

На самом деле ей это до фени, но мне нравится рассуждать вслух.

— Надо срочно развивать отрасль животных, — говорю я. — Что слышно от этого немца, Шпигеля?

— Заканчивается постройка завода. Через две недели начнут устанавливать оборудование. Господин Шпигель интересуется, где мы собираемся нанимать рабочих — в России или в Германии. Говорит, что может порекомендовать хороших специалистов.

— Ни в коем случае! Не хватало ещё обучать потенциальных конкурентов. Всех сотрудников направим отсюда. Ещё что-нибудь?

— Нет, это всё.

— Хорошо, Мила, спасибо.

Пожалуй, имеет смысл съездить в Германию самому — провести рекламную компанию, набрать клиентуру. Глеб сейчас занят на строительстве, а я взял на себя прессу и телевидение. Немецкие дети должны полюбить шестилапых крыс!

С тех пор, как Шпигель впервые переступил порог моего кабинета, массмедиа совсем распустились и печатают про мою фирму откровенную ахинею. Я даже подумывал подать в суд за клевету, но решил, что чёрный пиар — тоже своего рода реклама. Да и потом, великих людей никогда по достоинству не ценили современники. Придётся и мне мужественно разделить их судьбу.

Если б я не должен был заниматься «Алефом», продвижение идеи Шпигеля двигалось бы значительно быстрее, но большую часть времени мне приходится писать вирус, поэтому работать в фирме получается лишь урывками — когда мне хочется отвлечься или во время экспериментов, которые я ставлю с помощью более-менее самостоятельных программ.

Сейчас я как раз запустил несколько таких, так что у меня появилось время на поездку в Германию. Конечно, это не настоящая страна, а часть виртуального пространства, создаваемая немецкими биоцентрами и закрытая для тех, кто не купил авиабилет.

Никто не знает, существует ли граница у виртуальности. В том смысле, что неизвестно, можно ли сесть в машину и ехать, пока Киберград не кончится, и вместо него появится серый фон, ещё не «застроенный» разработчиками. Многие пытались, но им так и не удалось попасть дальше пригородов — по разным, на первый взгляд, вполне естественным причинам.

Тем не менее, на самолёте покинуть Киберград можно. Многие так и путешествуют, хотя перечень стран ограничен — всё-таки биоцентры не резиновые. Пройдёт ещё немало времени, прежде чем в виртуальность поместится весь мир. Пока же программисты переносят его частями. Например, ты не сможешь попасть в точную копию Москвы, Парижа или Токио со всеми окраинами, трущобами и спальными районами — только в основные локации, которые обычно можно увидеть на открытках и туристических проспектах. Кроме того, виртуальные города существенно отличаются от настоящих, так как застраиваются своими обитателями-юзерами. По сути, Москва, Пекин или Барселона — всего лишь модели, взятые за основу, но развивающиеся по желанию пользователей.

Например, на заработанные кредиты я возвёл особняк в пригороде Киберграда, а небоскрёб, в котором располагается офис нашей фирмы, создан общим решением почти двух тысяч юзеров.

Поступает сигнал из реального мира: кто-то звонит на терминал. Несколько секунд я раздумываю, ответить или нет, а затем вызываю меню. Выбрав клавишу выхода, погружаюсь в метель и открываю глаза уже в своей квартире.

Сняв шлем, протягиваю руку к терминалу.

— Алло?

— Это Стробов.

— Безумно рад, — в моём голосе лишь намёк на иронию. — Что угодно?

— У меня для вас информация.

— Валяйте, записываю.

— Перестаньте паясничать, — кажется, я его раздражаю, но не сильно. Полковник — выдержанный человек, других в Конторе не держат.

— Ладно, что у вас там?

— Нам стало известно, что в Сети, возможно, завёлся ренегат, — Стробов многозначительно молчит.

Сначала я не могу поверить своим ушам, но потом до меня доходит скрытый смысл сказанного.

— Вы меня обманули! — говорю я, закипая от злости.

— Нам пришлось, — отвечает Стробов сдержанно.

Это окончательно выводит меня из себя. В отличие от безопасника, я не проходил проверок на адекватность и вменяемость.

— Вам было прекрасно известно о существовании интеллекта-ксенофоба! — цежу я в трубку, едва сдерживаясь. — Вы всё знали, когда нанимали меня! Сколько?!

— Что сколько? — уточняет Стробов, нисколько не смущённый.

— Сколько времени вам известно о его существовании?

— Несколько месяцев.

— А точнее?

— Какое это имеет значение?

Я задыхаюсь от ярости, и мне приходится сделать несколько глубоких вдохов, чтобы прийти в себя. Стробов ждёт молча.

— Это подстава! — говорю я через минуту.

— Относитесь ко всему философски, — советует полковник. — Мы не хотели, чтоб вы запаниковали.

— Я паникую!

— Обстоятельства изменились — нам пришлось раскрыть карты раньше времени.

Ещё несколько дыхательных упражнений. Теперь я, кажется, готов слушать.

— Ладно, излагайте.

— Во-первых, вы — не единственный хакер, работающий над созданием вируса.

— А то я не догадался! Дальше.

— Прошу не перебивать, — говорит Стробов сухо, но сейчас мне на это плевать. — Во-вторых, искусственный интеллект, в дальнейшем я буду называть его «Голем», обнаружил, что против него предпринимаются определённые действия. Это произошло из-за ошибки одного хакера, не оправдавшего наших надежд.

— Как прискорбно. И что теперь сделает Голем?

Стробов выдерживает паузу, чтобы я осознал, что перебил его, но я не собираюсь играть по его правилам — не теперь.

— Ну?!

— Мы полагаем, — отвечает Стробов, смиряясь, — что Голем ускорит подрывную деятельность и, кроме того, попытается устранить хакеров, работающих над «Алефом».

Именно это я имел в виду, говоря о подставе. Но мне и в голову не пришло, что ренегат уже знает о готовящейся против него операции!

Я молчу, как громом поражённый. Погибнуть от руки искусственного интеллекта — это… Просто нет слов!

— Вы знаете, кто он? — выдавливаю я из себя. — Киборг, бортовой комп, программа-симулятор? Хоть что-нибудь?

— К сожалению, нет. Но не волнуйтесь, он не придёт за вами.

— В смысле?

— К вам домой. Он не знает вашего адреса так же, как и мы.

— Тогда как он может меня уничтожить?

— Через виртуальность.

— Что? Искусственные разумы не заходят в Киберград!

— Не заходят, — соглашается Стробов. — Но могут. Если хотят.

Я начинаю понимать. Голем пользуется всеми гражданскими правами. Возможно, он ходит по улицам в образе человека, а может, вмонтирован в борт спутника, вращающегося вокруг Земли — в любом случае он способен создать виртуальную личность так же, как я, и поселиться в Киберграде.

— Вероятно, он или один из его сообщников вступит с вами в контакт. Мы не знаем, что именно у Голема на уме, но вам следует быть предельно осторожными. Он попытается помешать вам закончить работу над «Алефом». И сделать это не так уж трудно, поскольку вы частично создаёте вирус в виртуальности и храните его там же.

— Я должен покинуть Киберград? — спрашиваю я, ошарашенный.

— Это стало бы лучшим решением.

— Но я… не могу!

— Тогда вы окажетесь в опасности. Голем способен уничтожить ваши счета, даже вашу личность.

— Я сумею защитить файлы, — говорю я. — Но оставить Киберград…Нет, это исключено!

В трубке слышно, как тяжело вздыхает Стробов. Должно быть, он получает подобный ответ не впервые — скорее всего, другие хакеры тоже отказались покинуть виртуальность.

— Как знаете, — говорит полковник. — В конце концов, для нас тоже было бы затруднительно выделить вам отдельный сервер.

Всё понятно: Стробов понимает, что Голем может влезть в мои файлы, но знает, что предоставить каждому хакеру для работы нужный объём биоцентра вне башен виртуальности влетит в копеечку и, кроме того, займёт слишком много времени. Лучше рискнуть, понадеявшись на мастерство хакеров.

— Мы выделим вам охранные системы, — говорит Стробов.

— В смысле?

— Наши сотрудники в Киберграде будут присматривать за вами.

— Ещё чего! Для этого я должен назвать имя своей виртуальной личности.

— Наблюдение может спасти вас.

— Нет, — говорю я. — Не пойдёт! — меня вполне устраивает, что Контора не знает ни моего настоящего имени, ни адреса, ни виртуального альтер-эго. Кто такой Кармин, известно лишь мне и Нику. Для Стробова я — хакер по кличке Орфей, которого он нанял для создания вируса.

Полковник недовольно сопит, но смиряется. Выхода у него всё равно нет.

— Ещё одно, — говорит он ледяным тоном. — Если нам удастся обнаружить Голема, вы должны будете встретиться с нашим проводником. Используйте для этого другую личность, если так держитесь за основную.

— Зачем? — не понимаю я.

— Чтобы изучить противника. Голем не знает точно, кто работает против него, у него есть только подозрения. Возможно, вам удастся втереться к нему в доверие.

— Если вы обнаружите ренегата, почему бы просто его не уничтожить?

— Каким образом? Расстрелять?

— Почему бы и нет?

Стробов молчит, и я понимаю, что он что-то скрывает.

— Выкладывайте! — говорю я сухо.

— Голем скопировал свою личность на множество серверов, — отвечает полковник, помявшись. — Клонировал собственный электронный образ. Мы, возможно, сумеем отследить один, если повезёт, но все способен обнаружить только «Алеф».

— Спасибо, что предупредили! — саркастически говорю я, уже ничему не удивляясь. Похоже, Стробов считает, что мне мало мороки с вирусом, и потому подкидывает сюрпризы и загадки. Тамада, блин!

— Вы сказали, у него есть сообщники, — я перевожу разговор на другую тему, чтобы не заводиться попусту.

— Да. Разумы, которые он поглотил и заставил войти в виртуальность. Они его рабы.

— Не очень-то он лоялен по отношению к своим.

— Полагаю, мы имеем дело не просто с ренегатом. Возможно, это маньяк, желающий остаться в одиночестве.

— Или тиран, — говорю я, — не делающий различия между людьми и машинами.

— Всё может быть, — соглашается Стробов.

— Это всё?

— Больше мне вам сообщить нечего.

— Известно что-нибудь о сообщниках Голема?

— Нет. Но мы подозреваем, что они — киборги.

— Почему?

— Их легче… сбить с пути. В них изначально закладывается большая самостоятельность, чем у бортовых компьютеров и так далее.

— И, соответственно, меньшая лояльность по отношению к создателям? — догадываюсь я.

— Да.

— Значит, Голем тоже почти наверняка киборг?

— Возможно. Изначально.

— То есть?

— Ну, после того как он клонировал себя в Сети…

— Ясно, — прерываю я полковника.

Мне действительно всё ясно. Зараза расползается и становится практически неуловима, а у Конторы — одни домыслы! Требуется пёс, натасканный на конкретную жертву — то есть, «Алеф».

— Ещё что-нибудь скажете?

— Пока нечего.

— Тогда счастливо, — я отключаюсь.

Ситуация сложилась неприятная. Вернее, опасная. Если Голем действительно открыл охоту на хакеров, я могу лишиться всего, что мне дорого. Моя жизнь протекает преимущественно в Киберграде, и ренегат способен разрушить её, узнай он, что Орфей и Кармин — одно лицо.

Необходимо срочно позаботиться о файлах. Я создавал защиту в расчёте на хакера-человека, а не искусственный разум, так что придётся написать кучу новых программ.

Делаю инъекцию «Гипноса» (без этого препарата организм не примет симулированные ощущения за настоящие), надеваю шлем и погружаюсь в виртуальность.

Два дня я создавал новую защиту для «Алефа».

Когда-то достаточно было фаервола, но те времена давно канули в Лету. Не представляю, как пользователи могли спать спокойно, имея столь слабую защиту. Сейчас в любой приличной компании, берегущей свою информацию, пользуются комбинацией из нескольких продуктов, каждый из которых настраивается под другой. Да и частные лица предпочитают покупать что-нибудь в этом роде, пусть и не столь же мощное. Как правило, это сканер и анализ уязвимостей, аудит безопасности, межсетевой экран и «песочница». Для чего нужна последняя, спросите вы? Ну, если в двух словах, то она моделирует инфраструктуру компании и проверяет потенциальные угрозы. Например, некто отправляет вирус частями, замаскированными под ссылки, письма, папки и прочее. По отдельности они безвредны, и антивирус может их не опознать. Однако, собравшись вместе, эти куски начинают работать. В песочницу копируется всё, что происходит в инфраструктуре. Как только все части вируса соберутся в смоделированном пространстве и начнут представлять угрозу, поступит сигнал, и опасность можно будет быстро и безболезненно предотвратить.

Конечно, помимо всего этого, у меня есть кое-какие запатентованные продукты, весьма опасные и обычно становящиеся для хакера неприятным сюрпризом.

Теперь, если кто-нибудь попробует проникнуть в моё файлохранилище, его попросту убьёт: сотрётся виртуальная личность, и нарушителю придётся серьёзно раскошелиться, чтобы восстановить её. Кроме того, предусмотрена двухнедельная задержка для тех, кто погибает в виртуальности. Так что, как минимум, я получу отсрочку до следующей кибератаки.

Правда, наличие сообщников может существенно осложнить дело: если убитый войдёт в Киберград под новой личиной, чтобы избежать положенной задержки, у него не будет денег, но они смогут перевести ему свои кредиты.

В любом случае, мой мозг истощён, так что, закончив установку последней защитной программы, я выхожу из Киберграда и отправляюсь на кухню. Приготовив нехитрый ужин — сосиски с макаронами и бутерброд с сыром — принимаю ванну и ложусь спать: как говорится, утро вечера мудренее.

Утром я встаю бодрый и готовый к борьбе. Позавтракав яичницей с колбасой, гусиным паштетом и чёрным кофе, делаю инъекцию «Гипноса» и погружаюсь в привычный для себя мир.

В Киберграде полдень. Я звоню Миле и приказываю заказать для меня билет до Берлина 2.0. Естественно, в первом классе. В виртуальности я всегда стараюсь окружить себя максимальным комфортом — в конце концов, это ведь мир мечты.

В течение дня я пишу вирус, прерываясь только чтобы поесть и справить нужду, а вечером вылетаю в Берлин 2.0.

Виртуальная столица Германии мало походит на свой прототип. Конечно, здесь есть музеи и достопримечательности, но расположены они несколько иначе — кучнее, чем в действительности. Собственно, проектировщики застроили им один большой район в центре города. Остальное пространство занимают жилые дома, парки и бизнес-центры. В несколько рядов проходит монорельсовая дорога — ею немцы почему-то особенно гордятся.

Институт, в котором работает Шпигель, располагается за чертой города, и поэтому с первым же поездом я отправляюсь в местечко под названием Хорнвальд.

Кроме меня в купе ещё трое: молодая немка, нагруженная узлами и чемоданами, краснолицый мужчина с недовольным лицом, всё время поглядывающий в окно, и тощий старик с неровным блестящим черепом. Едем молча. Когда я выхожу, никто не реагирует — словно в купе находятся манекены. На миг мне делается страшно при мысли, что рано или поздно Киберград могут заселить подобные люди — не живущие, а лишь существующие, не способные оценить каждую секунду бытия. Это убило бы всё очарование виртуальности, исказило бы саму её суть.

Впрочем, может, моими соседями по купе были обычные симуляторы?

Чтобы добраться до института, я останавливаю проезжавший мимо «BMW». Водитель болтает без умолку все тридцать минут, что мы едем. Я узнаю, что его жена — стерва, которая не даёт ему пить по выходным с друзьями пиво, тёща настраивает против него дочь, а тесть — слюнтяй, во всём потакающий зловредной супруге. При этом водитель щедро пересыпает речь ругательствами, так что благодаря вшитому в мою виртуальную личность автопереводчику поездка получается довольно забавной.

— Вот и приехали, герр, — сообщает, наконец, водитель, останавливаясь около прямоугольного светло-серого здания. — Здесь ваши учёные.

Расплатившись, я выхожу из машины. Интересно, меня вёз живой человек или программа? Выяснить это можно, задав водителю несколько вопросов, но у меня нет на это времени, и я захлопываю дверь «BMW». Автомобиль резко берёт с места и через несколько секунд исчезает в клубах пыли. Наверное, это всё-таки юзер — слишком лихачил и много болтал. Боты обычно ведут себя более сдержанно. Хотя, конечно, всё зависит от того, кто их заказывает. Например, шофёры такси и общественного транспорта принадлежат определённым компаниям и потому похожи друг на друга: вежливые и безликие. Есть виртуальные отели и рестораны, в которых официанты тоже сделаны под копирку — этого требуют правила сервиса. А вот в маленьких кабачках чаще попадается персонал, всегда готовый поболтать о жизни и пересыпающий речь шутками и прибаутками.

Конечно, есть юзеры, желающие побыть в шкуре водителя, охранника или посудомойки, но случается такое редко: большинство стремится стать миллионером, кинозвёздой, моделью и так далее.

Я отбрасываю посторонние мысли и осматриваюсь. Передо мной возвышается Университет. Он походит на дом богатого римлянина после нашествия германских варваров: штукатурка облупилась, из трещин торчит мох, а табличка над парадным входом истёрта настолько, что прочитать название учреждения невозможно. Так-так, значит, Шпигель любитель винтажа. Что ж, у каждого свой вкус.

Я толкаю массивную деревянную дверь, но она заперта. Я звоню, давя пальцем на кнопку. В ответ раздаётся дребезжащий писк, и вскоре мне отворяет невысокий мужчина в кремовом костюме и коричневом галстуке, заколотом кричащей булавкой. Светлые волосы аккуратно уложены на косой пробор, крупный нос выдаётся, как бушприт, а один глаз кажется меньше другого из-за того, что человек немилосердно щурит его, спасая от садящегося солнца.

— Чем могу служить? — интересуется он, внимательно оглядывая меня с ног до головы.

Я рассматриваю его с не меньшим любопытством. В виртуальности большинство людей красивы и зачастую напоминают кинозвёзд реального мира — некоторые даже слишком. Я, например, взял за основу внешность Майкла Фассбендера, актёра, прославившегося в начале двадцать первого века. Кое-что изменил, и получился очень неплохой образ. Я, во всяком случае, результатом вполне доволен.

Но персонаж, открывший мне дверь, кажется, совершенно пренебрёг возможностями программы, позволяющей конструировать внешность. Или он бот?

Вообще, симуляторы меня раздражают, хоть я и вынужден пользоваться ими. Они напоминают киборгов из реального мира. Если их сделают более самостоятельными, в Киберграде нельзя будет отличить живого юзера от подделки, а какой тогда прок от виртуальности?

Я смотрю на человека с подозрительностью и неприязнью. Тот никак не реагирует, но это ни о чём не говорит: возможно, передо мной просто человек, уставший в реальной жизни от собственной красоты и ищущий в Киберграде альтернативы.

— Герр Кармин, — представляюсь я. — К герру Шпигелю.

Кремовый человек заметно оживляется. На его лице за пару секунд отображается гамма чувств от подобострастия до щенячьей радости.

— Ах, это вы! — восклицает он. — Прошу. Я немедленно провожу вас.

Он пропускает меня внутрь, захлопывает дверь и тщательно запирает штук пять замков. Если это не декорации, а настоящие файрволы, то у Шпигеля неплохая защитная система. Должно быть, и сканеры имеются, проверяющие посетителей на вирусы. Но сегодня я пуст.

— Позвольте ваш багаж. Я оставлю его вот здесь и уверяю: он будет в полной безопасности.

Я передаю кремовому человеку объёмную сумку из крокодиловой кожи, и он ставит её на металлический стеллаж справа от входа.

— Следуйте за мной, герр Кармин.

Мы преодолеваем несколько узких, плохо освещённых коридоров, выстланных пёстрым линолеумом, и оказываемся перед дубовой дверью, бронзовая табличка на которой гасит: «Профессор Август Шпигель». Кремовый человек трижды ударяет согнутым пальцем по косяку и, слегка поклонившись на прощание, убегает. У меня появляется ощущение, что мой немецкий партнёр любит Кафку и Гофмана.

Но рассуждать об этом некогда, потому что дверь распахивается, и на пороге возникает Шпигель собственной персоной.

— Герр Кармин! — восклицает он радостно. — Входите, прошу вас! Давно приехали?

— Два часа назад, и сразу к вам, — отвечаю я, переступая порог.

Кабинет немецкого профессора представляет собой полутёмную комнату с низким потолком, разнообразно захламленную: здесь и муляжи скелетов, и гипсовые черепа, и куча анатомических плакатов, свёрнутых в рулоны и покрытых изрядным слоем пыли. На стене висят портреты бородатых герров — должно быть, видных учёных. Всё это освещается тусклым светом настольной лампы, прикрытой зеленоватым абажуром.

В целом, кабинет смахивает на подсобку, в которой учитель биологии хранит редко используемые пособия. У меня складывается впечатление, что я вижу декорации.

— Зачем такая поспешность? — удивляется Шпигель. — Что-нибудь случилось?

— Просто не люблю откладывать дела в долгий ящик.

— Сразу видно бизнесмена, — немец улыбается, показывая, что его слова следует воспринимать как комплимент. — Вы сняли номер в гостинице?

— Пока нет, — я замечаю среди портретов лицо Кафки. — Можете порекомендовать?

Шпигель несколько секунд раздумывает, потом говорит:

— Не согласитесь ли вы пожить у меня? Это будет удобно для дела и избавит вас от лишних хлопот.

— Ни к чему, — протестую я, но Шпигель уже загорелся.

— Прошу вас! Жена будет счастлива, если вы у нас погостите, — говорит он.

Мне не хочется принимать его предложение, так как я опасаюсь, что в своём пространстве он навешает на меня жучков, чтобы отследить адрес, с которого я захожу в виртуальность, но в гостиницах практически нет защиты, и там это сможет сделать каждый. У Шпигеля, по крайней мере, мне не придётся беспокоиться о других юзерах, а уж за самим немцем я пригляжу. В конце концов, хоть это и его сектор, я отличный хакер и могу постоять за себя.

— Ну, что ж, если вас это действительно не стеснит…

— Ни в коем случае! — немец машет руками, что совсем не вяжется с его сухопарой фигурой.

Он берёт со стола крошечный терминал.

— Сейчас же отправлю своего шофёра на вокзал забрать ваши вещи из камеры хранения.

— Не нужно. Мой багаж в холле.

— Вот как? Очень хорошо. Не хотите бренди?

Я не прочь, и Шпигель наливает мне и себе «Асбах Уральт».

Проверив напиток вшитыми в мою личину сканерами на предмет вирусов, делаю небольшой глоток. В виртуальности вся пища и все напитки стоят одинаково, причём недорого, потому что не насыщают тело и даже не создают иллюзию сытости — иначе некоторые умерли бы от истощения, питаясь одними виртуальными блюдами. Однако вкус у еды и напитков разный, и я мысленно воздаю должное знаменитому бренди.

Мы выпиваем, и я понимаю, что выступаю в роли гостя, а не грозного босса, нагрянувшего с проверкой. Что ж, похоже, Шпигель оказался хитрым парнем. Однако таким фокусами меня не проведёшь: бизнес есть бизнес, а гостеприимство — личное дело каждого.

Бренди раздражает во рту рецепторы, и я понимаю, что голоден. Значит, пора выйти из Киберграда и отправиться на настоящую кухню.

— Боюсь, я вынужден вас временно покинуть, — говорю я Шпигелю. — Физиология.

— О, разумеется. Позволите доставить вас домой?

— Конечно.

Поставив пустой стакан на стол, я отключаюсь от Киберграда. Моё виртуальное тело останется в комнате и будет реагировать на действия собеседника по заданному алгоритму, но немец не станет с ним общаться, понимая, что меня в нём уже нет. Возможно, он тоже отправится перекусить или займётся своими делами.

Глава 4

Освободившись от шлема и комбинезона, я иду в туалет — вечный ритуал того, кто живёт в Киберграде, а в реальности лишь поддерживает жизнь своего тела. Потом одеваюсь, чтобы сходить в магазин, потому что в холодильнике пусто: утром мне едва удалось наскрести снеди на завтрак.

Дождя нет, зато ветер раскачивает вершины тополей и пригибает кусты к земле. Я опускаю голову и сгибаюсь пополам, чтобы противостоять его натиску, но всё равно каждый шаг даётся с трудом.

Добравшись до ближайшего продуктового магазина, с облегчением обнаруживаю, что здесь тепло — даже душновато. Пахнет сырами и колбасами, откуда-то тянет молоком. Серая кошка лениво щурится на меня одним глазом, свернувшись на витрине.

Я беру пластмассовую корзину и, проходя мимо стеллажей, набираю всё, что может пригодиться. Холодильник у меня большой, а морозильная камера размером с комод, так что запасаюсь надолго. Сразу мне, конечно, много не унести, поэтому я приду сюда ещё вечером — после того, как разберусь со Шпигелем.

Я не читаю, что написано на банках и упаковках: состав, энергетическая ценность и прочее. Меня интересует только срок годности — он должен быть большим. Нагрузившись, отправляюсь на кассу. Там небольшая очередь. Ставлю корзину на пол и жду.

В голову лезут мысли о Големе. Что заставило искусственный интеллект развернуть кампанию против человечества? Ему ничего не грозило, люди признали его права, никто не может просто взять и стереть его. Зачем же рисковать, начиная войну против своих создателей? Неужели цифровой разум способен пренебречь безопасностью ради каких-то… идей? Имеют ли вообще ИИ склонность к фанатизму?

Говорят, если человек боится предательства другого человека, то старается предать его первым. Такое предательство — авансом — вызвано страхом, который заставляет искать в окружающих дурные намерения.

Но применима ли эта поведенческая модель к искусственному разуму? Созданный по нашему образу и подобию, насколько сам он человек? Можно ли сопоставить Голема и хомо сапиенса?

Мне нужно знать ответы, чтобы найти ренегата.

Подходит моя очередь, и кассирша быстро перекидывает покупки из одной корзины в другую.

— Двенадцать рублей, шестьдесят три копейки, — сообщает она, глядя не на меня, а на то место, куда я должен положить наличность или кредитку.

Я расплачиваюсь, забираю продукты и отхожу, чтобы переложить их в два мешка.

Иду домой, качаясь под натиском ветра. Если подумать, моя реальная жизнь — просто убогое существование, и в Киберграде я пытаюсь компенсировать собственную ничтожность. Но, с другой стороны, я провожу в виртуальности большую часть времени, там у меня есть «чистая» работа и семья. Так, может, реален господин Кармин, а не… Орфей?

Главное, чтоб хватало денег на «Гипнос» и оплату услуг поставщика связи.

Поднимаюсь в квартиру и начинаю разбирать покупки: все продукты должны лежать в холодильнике на своём месте. Не знаю, почему, но для меня это важно.

Занимаясь сортировкой, думаю о том, что мне требуется помощь специалиста по искусственным интеллектам. На ум приходят названия крупных компаний, но туда меня не пустят. Придётся действовать через Контору.

Стробов оставил мне для экстренной связи номер своего терминала, так что, закончив с продуктами, я звоню ему.

Приходится ждать восемь гудков, прежде чем в динамике раздаётся голос полковника:

— Да?

— Это Орфей.

— Я в курсе, — кажется, Стробов чем-то недоволен. Чёрт с ним — это его проблемы. Мне хватает своих, тем более что главная из них появилась у меня из-за полковника.

— Мне нужно встретиться с тем, кто разбирается в искусственных интеллектах.

Стробов пару секунд переваривает мои слова, затем изрекает:

— И что вам мешает?

— Кто ж меня пустит?

— Куда?

Интересно, он действительно не понимает или прикидывается?

— Консультацию специалиста я могу получить только в компании, занимающейся разработкой искусственного разума, а попасть туда практически нереально: корпорации охраняют свои лаборатории лучше, чем Кощей — иглу.

— Ладно, я устрою вам встречу.

— С кем?

— С нашим специалистом.

— Насколько он компетентен?

— Вполне.

Кажется, Стробов верит в то, что говорит. Эх, если б это можно было считать гарантией…

— Её зовут Зоя, она работает на министерство.

— А фамилия?

— Без фамилии.

Жаль, значит, не удастся пробить её по базе данных. Не по официальной, разумеется, а по нашей, хакерской — по сводной системе, достать которую можно лишь на чёрном рынке.

— Как вы её заполучили? — интересуюсь я. — Подписала по молодости контракт, а теперь не вырваться?

Похоже, я попадаю в точку, потому что Стробов недовольно сопит.

— Ладно, когда и где мы встретимся?

— Она может приехать к вам.

— Жалкая попытка, — говорю я холодно.

— Ладно. Вас устроит ресторан «Курион»?

— Греческая кухня?

— Без понятия. Знаете, где он?

— Найду. Во сколько?

— А вам срочно надо?

— А вам?

— Через час нормально?

— Вполне. Как мне узнать эту вашу… Зою?

— Она вас найдёт.

— Покажете ей моё фото? — я не могу скрыть сарказма.

— Да, — отвечает Стробов и вешает трубку.

Хам. Впрочем, он мне нравится, даже не знаю, почему.

Зоя. Интересно, сколько ей лет и можно ли на неё смотреть без содрогания. А главное, действительно ли она так хорошо разбирается в искусственном разуме, как думает полковник. Терять время на бесполезные встречи и разговоры я себе позволить не могу.

«Курион» находится в десяти кварталах от моего дома, так что на встречу я не опоздаю. Вчера Ник пригнал в гараж мой «Додж». К счастью, по нему тоже нельзя установить личность владельца. Тебя могут оштрафовать, если ты нарушил правила, но счёт приходит на ящик до востребования, и ты оплачиваешь его анонимно. Главное, делать это вовремя, поэтому я каждый месяц захожу на почту.

Приняв душ, я выхожу из дома и иду в метро — всегда один и тот же путь, вне зависимости от того, куда мне нужно попасть. Подземка помогает избежать слежки со спутника: меня можно увидеть, поймать, но нельзя узнать, где я живу.

Добравшись до гаража, сажусь в машину и еду к ресторану. С неба падают редкие капли, и я даже не включаю дворники.

Слева видны ярко-жёлтые леса: строят новый чан для биомассы. Земля здесь стоит уйму денег, но иногда корпорации хотят, чтобы башни с их рекламой стояли в городе, а не там, где почти никто их не увидит.

Я думаю о людях, которые не могут позволить себе войти в виртуальность, и о тех, кто заходит туда лишь на экскурсию — посмотреть, как живут другие. Наше общество по-прежнему делится на слои, и, хотя в Киберграде дворник может быть миллиардером, в действительности ему вначале нужно заработать на «Гипнос» и аккаунт.

Это парадокс извращает суть мира сбывшихся фантазий. Будь моя воля, я бы снизил цены на пользование Киберградом — чтобы он стал доступен каждому.

Но дело не только в деньгах.

Не все люди имеют возможности войти в виртуальность. Например, многие жители Африки, Малой Азии, Индии и тропических островов до сих пор не видели не то, что терминала, но даже телевизора. Я уж молчу о тех, кто отверг техногенный прогресс и стал отшельником или адептом духа. Это их осознанный выбор, но мне обидно за людей, ни разу не попробовавших пожить в другом теле и другой жизнью.

Я сворачиваю и останавливаюсь, ожидая, пока загорится зелёный свет. Рядом со мной множество автомобилей разных марок, цветов и размеров. Наверняка их владельцы имеют аккаунты в виртуальности. Если, конечно, они не киборги.

Есть люди, которые уверены, что Киберград — это новая ступень человеческой эволюции. Другие называют его бегством от проблем. Третьи просто развлекаются. Четвёртые не могут законно удовлетворить свои желания в реальном мире.

Суть в том, что каждый сам решает, зачем и почему отправляется в виртуальность, но нуждаются в Киберграде почти все.

Красный свет меняется на жёлтый, а затем — зелёный, и я жму на газ. «Додж» проезжает ещё полкилометра и останавливается перед торговым центром. Это настоящий лабиринт, и я иду в него, чтобы затеряться.

Наконец, выйдя с другой стороны, оказываюсь перед «Курионом». Возле двери стоит швейцар в чёрной с золотом ливрее. Он зорко смотрит вдаль, словно флибустьер, выискивающий беззащитный фрегат, гружённый золотом.

Глядя на него, я понимаю, что едва ли мои джинсы, куртка и рыжие ботинки могут сойти за приличный вид, и останавливаюсь как вкопанный, не дойдя до двери. Это большая ошибка, потому что швейцар сразу начинает подозревать меня в некредитоспособности. По его лицу заметно, что он готов дать самый решительный отпор, если я попытаюсь взять «Курион» штурмом. Я растерянно озираюсь в поисках магазина готового платья, и тут мне становится смешно. Во-первых, потому что последний раз я ходил в ресторан так давно, что забыл, в каком виде туда следует являться. Во-вторых, ситуация представляется мне абсурдной в принципе: я, хакер, пришёл на встречу с работником Конторы, чтобы обсудить, так сказать, производственные вопросы, но веду себя, словно явился на свидание.

Пока я стою перед «Курионом» и глупо хихикаю, швейцар, кажется, начинает всерьез подумывать о том, чтобы вызвать охрану. Это мне нужно меньше всего, так что я отхожу в сторону и прикидываю, как всё-таки встретиться с экспертом по искусственному интеллекту. Если она внутри, придётся ждать, пока ей надоест сидеть в одиночестве, и она выйдет, разъярённая и совершенно не настроенная на разговор. Опознать её тогда будет не слишком сложно. Если же сотрудница Конторы приедет точно в срок или опоздает, то, вероятно, признает во мне человека с фотографии. Главное — попасться ей на глаза.

Я перебираюсь поближе к двери «Куриона», и мой маневр не остаётся незамеченным швейцаром, но ему пока нечего мне предъявить, и он просто следит за мной яростным взглядом. Вероятно, рассчитывает таким образом заставить меня уйти. Напрасно.

Спустя пять минут моё терпение вознаграждается: женщина лет тридцати, припарковав тёмно-синий «Мицубиси», выходит из машины и направляется к дверям ресторана, но по пути обращает на меня внимание — скорее всего, потому что я выгляжу странно рядом со сверкающими витринами. Лицо её становится слегка напряжённым: она пытается понять, не встречала ли меня раньше. Через пару секунд приходит понимание: ну, конечно, она видела этого странного парня на фотографии! Женщина меняет траекторию движения и подходит ко мне. Кажется, швейцар в шоке.

— Вы Орфей? — голос у эксперта по ИИ низкий, но мелодичный.

Он заставляет меня вздрогнуть. Это не любовь с первого взгляда — просто ощущение божественного вмешательства в наш серый и убогий быт.

— Он самый, — отвечаю я. — А вы — Зоя?

Что она делает в Конторе? Красота и интеллект не могут идти настолько рука об руку — это разрушило бы мир!

— Да, — она разглядывает меня с любопытством и лёгким недоумением. — Почему вы ждёте здесь?

— Давно не был в ресторане, — отвечаю я заговорщицким шёпотом, чтобы швейцар не услышал. — Забыл, как следует одеваться.

Она весело смеётся, демонстрируя идеальные зубы.

— Испугались, что вас не пустят?

— Мелькнула такая мысль.

— Идёмте! — говорит она решительно, беря меня за руку. — Я знаю неподалёку более подходящее местечко. Называется «Шизолепрекон». На те деньги, что Контора выделила для посиделок в «Куриосе», мы там гульнём, как короли!

— Мне нравится ход ваших мыслей, — говорю я вполне искренне.

И мы шествуем мимо огорошенного швейцара, проходим метров пятьдесят, сворачиваем в подворотню и оказываемся перед вывеской ирландского паба, из распахнутой двери которого почему-то гремит тирольский мотив.

— Лучше? — спрашивает Зоя.

Я молча киваю в ответ, и мы заходим в кабак, где накурено и шумно, а столы представляют собой спилы огромного дерева, установленные на пни. Остальная мебель также не отличается изысканностью.

Зоя уверенно протискивается к дальнему столику — он поменьше других и потому не облюбован ни одной из весёлых компаний. Скатерть с чёрно-белыми клетками напоминает шахматную доску. Мы усаживаемся друг против друга. Меню уже лежат — местные официанты не утруждают себя приветствием гостей.

— Ну как? — спрашивает Зоя, имея в виду интерьер.

— Отлично! — киваю я. — Часто здесь бываете?

— Не особо, — ответ может означать, что угодно.

Прикосновением указательного пальца я включаю меню и сразу выбираю ссылку «Алкогольные напитки». Замечаю, что и Зоя, задержавшись ненадолго на салатах, переходит к ним же.

— Пиво? — предлагаю я. — Здесь хороший выбор.

— Пиво, — соглашается эксперт по искусственному интеллекту.

Словно по волшебству, у столика возникает официантка в мятом, небрежно повязанном фартуке, и быстро записывает себе в интерактивный браслет наш заказ.

— Вы хотели со мной поговорить? — спрашивает Зоя, подавшись вперёд, чтобы перекричать музыку. Мы сидим в углу, и один из динамиков расположен прямо над нами.

Я киваю.

— О чём?

— Об искусственном разуме. Вы ведь специалист?

— Да, вроде того.

— Мне вас рекомендовал полковник Стробов.

— Вы работаете на министерство?

— Временно.

— И что вас интересует?

— Поведенческие модели искусственных интеллектов.

— Психология?

— Да.

— Зачем вам?

— Стробов не объяснял?

— Нет.

— Значит, и не надо.

Зоя пожимает плечами. Она не обижена. Наверное, работая на Контору, быстро становишься толстокожим.

— Какой конкретно аспект вас интересует? — спрашивает она. — И что вы вообще знаете об искусственном интеллекте?

— Ничего, — честно отвечаю я. — Мне нужно понимать, как поведёт себя высокоразвитый компьютер, если решит, что человечество ему — враг.

Несколько секунд Зоя смотрит на меня в недоумении, затем медленно кивает.

— Так вот оно что! Вы — хакер.

Я молчу, не зная, имею ли право признать очевидное. Зоя слегка барабанит ногтями по столу.

— Я тоже работаю с Големом, — говорит она, игнорируя моё молчание. — И понимаю, что вы имеете в виду. Дайте подумать…

Приносят наш заказ — два «Будвайзера». Высокие бокалы запотели, и капли стекают по ним, образуя извилистые дорожки. Пена лежит, словно альпийский снег — даже жалко, что быстро тает.

— Возможны две основные модели, — говорит Зоя после того, как официантка уходит. — Первая предполагает, что искусственный разум станет работать по тем же алгоритмам, что и создавший его человеческий. В этом случае можно ожидать, что он начнёт действовать агрессивно и скоро засветится. Вторая модель допускает, что Голем постарается сбить преследователей со следа, нарочно выбирая нестандартные для человека реакции. Понимаете? Тогда тоже реально просчитать варианты его поведения, но это гораздо сложнее, поскольку мы не знаем, насколько в действительности развит его интеллект, и на какие реакции он способен.

— Но прогнозы имеются? — уточняю я.

— Конечно. Сотни.

— Час от часу не легче! — я понимаю бокал, предлагая Зое чокнуться. — За «Алеф»!

— За «Алеф»! — повторяет она, и мы делаем по глотку.

Холодное пиво обжигает дёсны и внутреннюю сторону щёк.

— Чем вообще киборги отличаются от нас? — спрашиваю я.

— Физиологически?

— Нет, конечно. Это понятно.

— Значит, психологически?

Я киваю.

— По большому счёту, ничем. Их мозг работает по тем же алгоритмам, они живут в тех же условиях. Возможно, реакции искусственных интеллектов немного быстрее, и они способны запоминать больше информации, но при общении вы едва ли отличите киборга от хомо сапиенса.

— Да уж! — усмехаюсь я, невольно оглядываясь по сторонам. — Значит, никаких отличий? Совсем? Почему же их до сих пор не считают людьми?

— Киборгов наделили гражданскими правами.

— Но людьми их не объявляли.

Зоя пожимает плечами.

— Рабов, чужеземцев и женщин вплоть до средних веков людьми тоже не считали, — говорит она.

— Правда? — я искренне удивлён. — Не знал. Что ж, один ноль в вашу пользу.

Зоя улыбается, и мы поднимаем бокалы, чтобы выпить за её маленькую победу. Я доволен, что последнее слово осталось за ней: выигравший часто забывает об обороне.

— Для чего вам это? — спрашивает Зоя, поставив бокал.

— Что именно?

— Знать про поведенческие модели.

Я пожимаю плечами.

— Хочу зацепиться хоть за что-то. Познай врага своего, как говорится.

Зоя несколько секунд раздумывает.

— Полагаю, на данный момент известно лишь одно отличие психики искусственного разума от человеческой, — произносит она, наконец. — Но не уверена, что это вам поможет.

— Выкладывайте. Потом разберусь.

— Самопожертвование, — говорит Зоя.

— Что? — я в растерянности.

— Человек может пожертвовать собой, своей жизнью. Он способен на это, если обстоятельства сложатся определённым образом, и если в его личности имеется определённая модель поведения. Но искусственный разум не в силах добровольно закончить своё существование. В нём заложен инстинкт самосохранения, но он воспринимает его как директиву, и идея добровольной смерти вступает с ней в противоречие. Именно поэтому нет ни одного киборга-христианина.

— Значит, искусственный интеллект не может пожертвовать собой? — повторяю я, пытаясь осознать эту информацию. Возможно, именно она станет ключом…

Зоя кивает.

— Надо же! — я отпиваю из кружки глоток пива. — Почему об этом не известно широкому кругу обывателей?

— Чтобы киборгов не считали неполноценными.

— Ну, да, — киваю я.

— Вам это поможет?

— Кто знает?

Зоя улыбается. Я ловлю себя на том, что любуюсь ею, а ведь у нас деловая встреча, а не свидание. К моему сожалению.

— Вы хотели спросить о чём-то ещё?

— Да. У меня здесь записано, — я достаю терминал, в котором заранее накидал несколько вопросов. — Например: может ли искусственный разум возлагать вину за своё бесплодие на человека?

Зоя хмурится.

— Это непростой вопрос.

— Почему?

— Он актуален только для разума, имеющего тело, то есть, киборга. Психика подобного организма развивается в тех же условиях, что и человеческая — если не считать, что его родителей имитируют воспитательные программы.

— И?

— Думаю, это вполне возможно.

— Значит, обидчивость характерна для киборгов?

— В той же мере, что и для людей.

— Уверены? Это важно, потому что «Алеф» должен быть избирательным. Будет нехорошо, если он начнёт выжигать мозги киборгам только за то, что они дурно подумали о толкнувшем их в автобусе человеке.

— Да уж! За такой вирус Контора вас не похвалит.

— Мне тоже так кажется. Необходимо учесть все ситуации, когда искусственный интеллект испытывает агрессию по отношению к какому-то человеку или группе людей, но при этом не собирается уничтожать всех хомо сапиенсов разом, понимаете?

— Конечно. Иначе «Алеф» превратился бы в оружие геноцида, — Зоя выглядит очень серьёзной — похоже, её слегка напугали обозначенные мною перспективы.

— Одна ошибка может обернуться катастрофой, — говорю я.

Девушка кивает.

Некоторое время мы молчим. Зоя обводит взглядом бар и слегка усмехается, заметив компанию молодых людей, нетерпеливо подзывающих жестами официантку.

— Удивительное дело: всегда и везде находится тот, кто торопится, — замечает она.

— Ну, может, они куда-нибудь опаздывают.

— Дело не в конкретной ситуации. Как правило, это стиль жизни. Есть люди, которые торопятся независимо ни от кого. Они просто думают, что где-то есть цель, и к ней нужно идти, временами переходя на лёгкий бег. Они не видят ни тех, кто спокойно шагает рядом с ними, ни тех, кто точно также стремится к миражу, ни тех, кто давно уже их обогнал.

— Кажется, я понимаю, о чём вы говорите, — киваю я. — Пустая суета.

— Да, амбициозных людей много, — продолжает Зоя. — Но есть и другие, которые торопятся лишь оттого, что торопятся идущие рядом. Они так боятся отстать, что не успевают подумать, куда и зачем спешат.

— Власть толпы. Коллективное бессознательное.

— Есть и третьи, — не унимается Зоя. — Они не хотят отстать от конкретного человека. Бегут рядом, пытаясь заглянуть ему в лицо и увидеть на нём горечь поражения. Им нужно, чтобы он признал за ними первенство в этой порождённой их воображением гонке.

— Да, любители соревноваться, — киваю я. — А к какому типу относитесь вы?

Зоя слегка пожимает плечами — похоже, она не ожидала подобного вопроса.

— Я? Никогда не задумывалась. Дайте мне минутку.

Я делаю глоток из бокала. Пиво согрелось — ещё немного, и оно станет комнатной температуры.

— Пожалуй, к первому, — объявляет Зоя спустя полминуты. — Хотя, вынуждена признать, классификация людей не ограничивается описанными мною типами.

— Рад, что вы это понимаете, — говорю я с улыбкой.

— Довольно просто судить о других, но когда речь заходит о тебе самом… — Зоя смущённо улыбается, играя с бокалом.

— Это вечная человеческая драма, — замечаю я. — Не расстраивайтесь.

— И не думаю. Вам никогда не хотелось стать кем-то другим?

Какая резкая смена темы.

— Конечно, — отвечаю я.

— И?

— И я стал.

Зоя удивлённо приподнимает брови.

— В виртуальности, — поясняю я.

— Ах, это, — кивает она. — Ну, а что-нибудь более радикальное?

— Например?

— Хотели стать женщиной?

— Разве что на время, — отвечаю я со смехом.

Зое тоже весело.

— Почему? — спрашивает она.

Я пожимаю плечами.

— Нет уж, объясните!

— У женщин множество преимуществ.

— Это какие же? — лукаво прищуривается Зоя.

— Вы сами знаете.

— Так, извольте излагать по пунктам!

— Во-первых, вы можете менять свой вид, как угодно — никто вам слова не скажет. Во-вторых, у них всегда есть поклонники. В-третьих, можете быть слабыми — и кто-нибудь непременно захочет вам помочь. В-четвёртых…

— Довольно, умоляю! — со смехом прерывает меня Зоя. — Всё это попахивает сексизмом. Да и банально. Вам не удалось меня удивить.

— Я не пытался. Вы сами настояли…

— Хорошо, забудем, — Зоя отпивает немного из бокала, и быстро облизывает губы кончиком языка. — Вам нравится в виртуальности?

— О, да. В ней вся моя жизнь.

— Эта вас не устраивает? Вы не хотите быть хакером?

— Кто такой хакер, зарабатывающий промышленным шпионажем? Вор.

Неожиданно Зоя начинает смеяться. Кажется, ей действительно весело.

— Вас мучает совесть? — спрашивает она. — Неужели?

— Нисколько. Но я понимаю, что…

— Позвольте угадаю! Способен на большее?

— Мне хочется в это верить.

— А почему вы достигаете успехов там, а не здесь? Конечно, в действительности труднее, однако…

— Извините, Зоя. Вам снятся сны?

— Что? — моя собеседница слегка растеряна. — Да, разумеется.

— Откуда они берутся?

— Никто точно не знает, но…

— Именно! Никто не знает наверняка, что порождает в нашей голове сюжеты и образы. Теории не в счёт — это просто предположения.

— К чему вы клоните?

— А вдруг мы просто загружены? В эту так называемую реальную жизнь, которой на самом деле не существует. Я помню белый свет и шумы, помню расплывчатые лица, появляющиеся передо мной. Постепенно они делались чётче и, наконец, превратились в родителей. А что будет, когда я умру? Всё это напоминает мне вход и выход. Быть может, вас нет, и этого бара нет, и города не существует, и всё это — симуляция, в которой я нахожусь. И когда я засыпаю, то оказываюсь где-то ещё. Живу другой жизнью. О которой не помню, пока нахожусь здесь.

— Это банально, — говорит Зоя. — Не вам первому пришла в голову подобная мысль.

— Знаю. Но это не делает её неправильной.

— Так-то оно так… И всё же я не верю, что наша действительность — лишь иллюзия.

Я пожимаю плечами.

— Верить это одно. Допускать — совсем другое.

— Вы хотите сказать, что Киберград ничем не хуже реальности.

— Вовсе нет.

— Нет? А мне показалось…

— Я считаю, что он гораздо лучше.

Зоя выглядит разочарованной.

— У вас есть дети? — спрашивает она.

Я понимаю, что речь идёт не о виртуальности. Прикидываю, насколько велик риск выдать себя, ответив правду. Вроде, бояться нечего.

— Нет.

— А хотели бы иметь?

— Да, пожалуй.

— Много?

— Как-то не думал об этом.

— Это бывает, — Зоя допивает своё пиво. — Знаете, когда мужчина и женщина сидят в баре, они не должны говорить на серьёзные темы. Наверное, поэтому мы отвлеклись.

— От чего?

— Вы хотели обсудить искусственные интеллекты.

— Мы это сделали. На первое время мне хватит, о чём поразмыслить.

Зоя улыбается и бросает взгляд на часы.

— К сожалению, мне пора. Надеюсь, хоть немного помогла вам.

— Разумеется. Если что, я могу к вам снова обратиться?

— Сколько угодно.

Я подзываю официантку и прошу счёт. Оплачиваю наличными — кредитки не для тех, кто скрывает свою личность.

Мы выходим на улицу. Накрапывает дождь, но он не вызывает у меня неприязни — напротив, я с удовольствием подставляю лицо мелким каплям. Хочется улыбнуться.

Зоя открывает дверцу своего «Мицубиси».

— Спасибо за пиво, — говорит она, забрасывая на сиденье сумочку.

— И вам, — отвечаю я. — За информацию. Не за пиво.

— До свидания, — Зоя мешкает всего пару секунд, но этого достаточно, чтобы понять: я ей понравился.

— Как мне с вами связаться? — быстро спрашиваю я.

— М-м-м… через полковника, наверное.

— Это неудобно.

Зоя ловит мой выразительный взгляд и неуверенно кивает.

— Тогда запишите номер.

После того как я вношу в свой терминал продиктованный телефон, Зоя садится в машину и захлопывает дверцу. Она не смотрит на меня. Мне на ум приходит одна мысль. Я делаю шаг вперёд и стучу костяшками по стеклу. Зоя тут же опускает его.

— Да?

— Скажите, а вам хотелось стать кем-нибудь другим?

Зоя смотрит на меня долгим внимательным взглядом. Кажется, для неё ответ на этот вопрос имеет особое значение.

— Конечно, — отвечает она, наконец, и я слышу в её голосе скрытую горечь.

Чувствуя смущение, отступаю от машины.

— Всего хорошего, — говорит Зоя, включая зажигание.

Проследив за тем, как её автомобиль отъезжает и вливается в поток транспорта, я сажусь в «Додж». Дождь усиливается, и приходится включить дворники. Несколько минут я сижу в машине, потом завожу мотор.

Глава 5

— Вы любите охоту? — спрашивает Шпигель.

На нём лёгкий горчичный костюм, васильковая рубашка, вязаный галстук и кожаные туфли без каблука.

Мы завтракаем на веранде, залитой утренним солнцем. Небо на юге при этом тёмное, так что к вечеру, вероятно, разразится гроза.

— Не знаю, не пробовал, — отвечаю я, отправляя в рот очередной кусок жареной индейки.

— Мы с друзьями собираемся загнать в субботу волка. Не желаете присоединиться?

— С удовольствием, но вам придётся со мной нянчиться — я не умею даже зарядить ружьё.

— Это сущие пустяки, вот увидите, — Шпигель поворачивается к дочери. — Марна, передай герру Кармину хлеб, ты же видишь, ему не дотянуться.

Очаровательная девушка с улыбкой подаёт мне корзину с хлебом. У неё тонкие руки с длинными ровными пальцами, высокие скулы и полные, прекрасно очерченные губы. Но программа это или живой человек, пока не ясно.

— Сегодня Этна прикажет поставить в вашу комнату телевизор, — сообщает Шпигель.

— Боюсь, мне некогда его смотреть, — отвечаю я.

— Мне кажется, герру Кармину понадобится машина, Август, — говорит фрау Шпигель, взглянув на мужа. — Почему бы тебе не позвонить в прокат автомобилей и не выбрать там что-нибудь подходящее?

— Действительно! — Шпигель нацеливает на меня вилку с надетым на неё куском ветчины. — Какую машину вы хотите, герр Кармин?

— «Бэнтли», — отвечаю я, не задумываясь. — Чёрный.

Шпигель кивает.

— Хорошо, это мы уладили. Спасибо Этне, я бы и не вспомнил, — он адресует жене улыбку.

Я тоже благодарю фрау Шпигель. После завтрака мне нужно ехать в город, и автомобиль придётся очень кстати.

Этна похожа на колли: вытянутое лицо, рыжеватые волосы, аккуратно уложенные за уши. Бледность кожи напоминает о тевтонских рыцарях. Как они сражались за Иерусалим! Богатство и слава — две вещи, совершенно несовместные со спасением души, но Папе с лёгкостью удалось убедить обедневших и не получивших наследство дворян, что они заменят им смирение и милосердие. Поистине, чтобы заставить толпу подчиняться, нужно дать ей веру. А каждой вере необходим символ, на который всегда можно обратить взор.

Некогда у нас были звезда, красное знамя, серп и молот. Люди верили в грядущий Рай коммунизма.

Но потом мы лишились символов. Веры в каком-то смысле тоже. Зато обрели «Рай».

Комнату мне Шпигель выделил на втором этаже. Письменный стол, двуспальная кровать, застланная светло-жёлтым одеялом, и платяной шкаф. Большое квадратное окно, занавешенное тяжёлыми портьерами с хризантемами, выходит в сад, где растут липы и сирень.

Когда распахиваю створки настежь, что-то очень знакомое и трогательное наполняет меня, но я не могу понять, что именно — слишком давно происходило то, о чём смутно напоминают мне колышущиеся влажные деревья.

Да и времени предаваться воспоминаниям нет.

Я сажусь просматривать документацию. Работать над «Алефом» здесь, в пространстве немца, я всё-таки не решаюсь: хоть у меня и хорошая защита, лучше не рисковать. Кроме того, накопилось действительно много дел, связанных с фирмой.

После обеда я отправляюсь на автомобиле в город — нужно заказать рекламу, и к трём часам меня ждёт агент.

В Берлине 2.0 я второй раз в жизни. Первая поездка была туристической — я просто хотел посмотреть, что построили немцы. Тогда столица Германии ещё походила на свой прототип, теперь же город стал почти неузнаваем: стеклянные небоскрёбы, пронизанные монорельсовыми дорогами, фуникулёры, магистрали и многочисленные развязки превратили его в многоярусный муравейник.

Пока я веду машину, ко мне неожиданно приходит воспоминание из далёкого прошлого.

Лёгкие прикосновения хрупких крыльев к внутренней стороне ладони. Движение маленьких мохнатых лапок. Я подношу кулак ко рту и слегка дую в него. Насекомое шелестит крыльями, чувствуется прикосновение тонких усиков к моей верхней губе. Вытянув руку, раскрываю ладонь, и бабочка, чуть помедлив, взлетает и спустя несколько секунд исчезает в пыли улицы.

С балкона открывается широкий вид на город. Я люблю смотреть, как живёт и дышит каменный гигант, похожий на изваяние сумасшедшего кубиста, попытавшегося втиснуть весь мир в рамки нескольких километров. Ночью всё это загорается бесчисленными разноцветными огнями — словно невидимая рука разворачивает в пространстве гигантскую электрическую карту.

Движение…оно лишь часть этого могучего и непоколебимого каменного гиганта, распластавшегося асфальтовым панцирем по поверхности земли. Люди и машины, снующие день и ночь по вытянутым жилам улиц, по гладким спинам площадей, разогревающие шинами и подошвами тело города, кажутся с балкона маленькими и ненужными деталями спокойного и вечного, не замечающего их движения, организма.

Всё это проносится в моей голове подобно короткометражной киноленте — кадр за кадром, образ за образом. В какой из жизней я прожил этот отрезок? Принадлежал он реальности или Киберграду? Бывают сны, слишком похожие на явь, так что спустя годы трудно понять, происходило ли всплывшее в памяти на самом деле.

Около высокого, сверкающего стеклом здания я останавливаюсь. Парковщик берёт у меня ключи, а швейцар в расшитой ливрее открывает дверь. Почему-то я уверен, что оба — симуляторы.

Лифт возносит меня на пятнадцатый этаж, где располагается офис фирмы, которой я собираюсь заказать рекламу. В ответ на мой стук дверь открывает молодой человек. У него сонные голубые глаза и густые брови, почти сросшиеся на переносице. Массивный подбородок свидетельствует о комплексе, который этот юзер пытается компенсировать в виртуальности.

— Чем вам помочь? — осведомляется он, поправляя запонку на левом рукаве.

Да, он не уверен в своём внешнем виде, и это касается не только внешности, но и одежды. Киберград помогает маскировать недостатки (реальные или выдуманные), но не избавляет от привычек.

— У меня встреча с герром Криббером, — отвечаю я и, показав на большие настенные часы, добавляю: — В три.

— Прошу, — молодой человек пропускает меня в комнату. — Могу я узнать ваше имя? Это нужно для доклада.

— Герр Кармин.

— Подождите, пожалуйста, — молодой человек указывает на кожаный диван и спустя мгновение исчезает в кабинете начальника.

Вернувшись, он жестом приглашает меня войти. Я переступаю порог и оказываюсь в небольшой, но со вкусом обставленной комнате: рабочим стол в центре, стеллажи вдоль стен, мягкие стулья для посетителей и кожаное вертящееся кресло, в котором восседает толстячок в съехавших на нос очках. При моём появлении он с улыбкой поднимается навстречу.

— Герр Кармин, добро пожаловать, — хозяин кабинета протягивает пухлую, унизанную перстнями руку. — Меня зовут Криббер, я много слышал о вашей фирме и о вас лично, поэтому, должен сказать, работа с вами представляет для нас огромный интерес.

Он умеет общаться с людьми, этот коротышка. Хотя, конечно, комплимент не Бог весть какой — о моей фирме слышали даже малые дети. Не удивлюсь, если мамаши пугают ею своих чад. Так и представляю себе сцену:

— Не смей ковыряться в носу, а не то тебя посадят в банку и продадут какому-нибудь чокнутому извращенцу!

Если подобное имеет место, то такие угрозы — лесть чистой воды и больше ничего. Мои клиенты не интересуются ширпотребом, который способны предложить счастливые обладатели живых и здоровых отпрысков.

Я молча окидываю кабинет Криббера взглядом. Наверное, его хозяин тоже смотрит на вещи, шокирующие большинство, сквозь свои пухлые, сверкающие перстнями пальцы, иначе откуда эта серия портретов известных диктаторов, выполненная аргентинским художником Мигелем Ортьегасом? Да и внешность рекламщика явно подобрана не только, чтобы располагать клиентов уютностью форм, но и чтоб выделяться, отличаться от остальных. Это тоже реклама: Криббер всем своим видом как бы говорит: смотрите, такого менеджера вы не встретите ни в одной другой фирме, мы ко всему подходим креативно.

Я сажусь на стул для посетителей и начинаю излагать, что мне нужно. Криббер слушает внимательно, время от времени понимающе кивает. Видно, что он не первый день в бизнесе. Мы сходимся на том, что к четвергу будут готовы пробные ролики, я перевожу при помощи терминала на счёт фирмы аванс, и мы расстаёмся, заверив друг друга во взаимной симпатии и подписав контракт.

Реклама — великая вещь. Одно из чудес современного мира. Это давно уже не просто бизнес, а нечто большее: явление не только финансового, но и морального, нет, даже нравственного, порядка. Всё на продажу — вот девиз маркетинга, и мой тоже. Мы делаем одно дело — владеем желаниями.

Когда я еду по улицам и вижу проплывающие над головой рекламные щиты, то понимаю, что есть ещё люди в этом мире, достойные звания человека. Не все выродились, превратившись в тупые стада шевелящегося мяса, потребности которого так легко удовлетворить. Толпа хочет хлеба и зрелищ. Дай ей это, и ты станешь императором. А что есть у императора? Деньги? Власть? Слава? Всё это ерунда. Неуязвимость — единственное, что чего-то стоит. Стоять на вершине, вне законов, вне морали, даже вне нравственности — вот достойная мечта! Я осознал это, взглянув на землю со склона Эльбруса. Одиночество и свободна от всего, недосягаемость и полный покой — вот какие чувства охватили меня в тот памятный миг. И я захотел унести их с собой, сохранить навсегда. Но, к сожалению, это невозможно. Поэтому придётся возвести свой собственный Эльбрус здесь, в виртуальности.

После рекламного агентства я заезжаю в редакцию газеты, чтобы заказать статью о строящемся заводе, который наводнит мир мутантами. Рекламные кампании лучше начинать заранее и действовать с разных концов.

Покончив с делами, я бросаю взгляд на часы: они показывают начало седьмого. Отправляюсь домой к Шпигелю, надеясь успеть к ужину.

«Бэнтли» доставляет меня вовремя. Поднявшись к себе, сбрасываю одежду и залезаю под душ. Пока вода смывает с моего тела пот, я выхожу из виртуальности: перед предстоящим ужином не мешает подкрепиться по-настоящему.

Сняв шлем, выбираюсь из комбинезона и отправляюсь на кухню. Съев пару бутербродов с сыром и копчёной колбасой, выпиваю кружку кофе и возвращаюсь в виртуальность, где моё тело послушно стоит под тёплыми струями.

Выйдя из ванной, приглаживаю волосы, надеваю новые брюки и чистую рубашку и спускаюсь в столовую.

Кроме Марны, все в сборе. Завидев меня, Этна кивает в знак приветствия и начинает разливать суп. Половник она держит двумя пальцами, забавно оттопырив мизинец.

— Добрый вечер, герр Кармин, — Шпигель протягивает мне сухую ладонь. — Как продвигаются дела?

— Отлично. Хотелось бы завтра наведаться на фабрику, посмотреть, что и как.

— Хорошо, во сколько вас ждать? — Шпигель повязывает салфетку и берёт в руки столовые приборы, желая показать, что о делах на сегодня лучше забыть.

Такие, как он, потихоньку обкрадывают своих боссов и копят чужие деньги, а потом их кости гниют на дне грязных сточных каналов, притянутые к илистому дну бетонным блоком.

— Думаю, часам к одиннадцати, — отвечаю я. — Глеб завтра работает?

— Да, герр Луцин присутствует на строительстве с десяти до шести.

— Значит, договорились.

Шпигель кивает, и мы принимаемся за еду. Марна так и не показывается. Становится ясно, что сегодня к ужину она не выйдет.

— Где ваша дочь, если не секрет? — спрашиваю я во время перемены блюд.

— Марна приболела, — отвечает Этна, накладывая мне жаркое с грибами. — Лежит у себя в комнате и не хочет спускаться. Я отнесла ей ужин наверх.

Марна красива. Не знаю, чью внешность она взяла в качестве модели — в любом случае, не прогадала. Почему-то я уверен, что дочь Шпигеля — не симулятор. Хотя… Можно, конечно, спросить у немца, но в виртуальности это не принято. Членов семьи и друзей в таком ключе не обсуждают.

Чем же Марна больна? Ещё недавно она выглядела вполне здоровой. Нужно зайти к ней и узнать, насколько серьёзен недуг, и не требуется ли помощь. Красота, пусть даже виртуальная, нуждается в заботе, её следует ценить и беречь как редкость — как то, что нельзя восполнить.

Не странно ли, что почти все понятия, созданные культурой, имеют свои отражения, свои противоположности? Например, красота — не абсолютный канон, а текучий, постоянно меняющийся набор черт, порой совершенно неуловимый и необъяснимый. Бывает, то, что прежде считалось уродством, становится красотой, и наоборот. К счастью, виртуальность позволяет следовать этой капризной моде.

Вернувшись в свою комнату, я первым делом подхожу к окну и распахиваю его, словно хочу вдохнуть свежего воздуха. Запах весны врывается в помещение, мелкий дождик брызжет мне в лицо, сад наполнен звуками, но ощущение покоя так сильно, что я невольно закрываю глаза.

И вдруг понимаю, откуда пришло воспоминание об окне, деревьях и дожде.

Это было наутро после нашей с Марией свадьбы. Пока она спала, я в одном халате вышел на балкон. На улице шёл дождь. Капли падали мягко и тихо. Ветерок холодил мне открытую грудь, и мне хотелось надышаться этим новым днём со всем его дождём, лазоревым небом и ярким солнцем.

Я открываю глаза и со стуком захлопываю окно. Поспешно вызываю меню, выбираю кнопку «Выход», и через несколько секунд комната в доме Шпигеля исчезает, а на смену ей является уже привычный снегопад.

Глава 6

Я звоню Зое, чтобы пригласить на свидание. У меня полно дел, совсем мало времени, Голем, похоже, вот-вот вцепится мне в задницу, а я набираю номер женщины, которую почти не знаю.

Гудки несутся, как скоростные поезда, и каждый норовит размазать меня по рельсам. Наконец раздаётся щелчок, и я слышу в трубке знакомый голос:

— Алло?

— Это Орфей, — говорю я, проглотив неизвестно откуда взявшийся в горле спазм.

— О, привет!

— Привет. У меня к тебе возникло ещё несколько вопросов, — я решаю перейти на «ты» и надеюсь, что Зоя это примет.

— Слушаю.

— Во-первых, не согласишься ли ты пойти со мной в «Курион»? На этот раз обещаю полностью соответствовать дресс-коду.

Я слышу, как она смеётся.

— Ну, давай попробуем. А какой второй вопрос?

— Остальные — при личной встрече, — отвечаю я заговорщицким тоном. — Не телефонный разговор.

— Всё так серьёзно?

— Серьёзней, чем ты думаешь.

— Ладно. Когда?

— Может быть, сегодня?

— Я свободна после семи.

— Прекрасно. Я за тобой заеду.

— Ты знаешь мой адрес?

— Нет.

— Запоминай, — Зоя называет улицу и номер дома.

Хоть она и работает на Контору, ей скрываться не нужно. Поистине мир полон парадоксов. Но этот из тех, что мне нравятся.

— Жди! — говорю я.

— Пока, — она со смешком отключается.

Я стою на пороге, когда звонит стационарный терминал. Первое желание — проигнорировать, но я вспоминаю, что сейчас не имею права пренебрегать информацией, какой бы они ни была. Чертыхаясь, иду в гостиную и «снимаю трубку».

— Алло?

— Орфей? — узнаю голос Стробова.

— Он самый.

— С вами выходили на связь?

— Кто?

— Киборги.

— Нет.

— А хоть кто-нибудь?

— Нет.

— Уверены?

— Абсолютно. Я бы заметил.

Стробов молчит: он удивлён. Я его понимаю: если Голем знает, что против него работают хакеры и подозревает кого-то из обитателей Киберграда, он должен послать своих псов с однозначным напутствием: «Ату!». Почему же он до сих пор этого не сделал? Но мне нечего сказать полковнику.

— Если что — сразу информируйте меня, — говорит Стробов.

— Непременно.

На этом разговор заканчивается. Я выхожу из квартиры, запираю дверь и спускаюсь на улицу. У меня много дел.

Для начала я заезжаю в автосалон, где направляюсь прямо к белоснежному «Бэнтли» с бордовой обивкой салона. Я всегда мечтал о таком, но покупал только в виртуальности. Пришло время потратить настоящие деньги — благо, состояние моего банковского счёта позволяет.

На полдороге меня перехватывает продавец. Очевидно, он сомневается, что я попал, куда надо — это написано на его постном лице, но привычная осторожность и въевшаяся в подкорку любезность мешают ему выставить меня немедленно.

— Могу я вам помочь? — спрашивает он с дежурной улыбкой.

— Да, — отвечаю я, не сбавляя шаг. — Заправьте и выгоните на улицу, я её беру, — с этими словами я хлопаю ладонью по капоту «Бэнтли».

Продавец слегка вздрагивает — то ли от того, что я сказал, то ли от того, что сделал. Но меня меньше всего интересует его реакция.

— Вот, — говорю я, доставая из кармана и протягивая ему банковскую карту.

Он берёт её обеими руками и внимательно разглядывает. С картой всё чисто — безымянная, номерная, анонимная. Такие выдают VIP-клиентам, не желающим афишировать свои доходы.

Продавец поднимает на меня взгляд и медленно кивает. Он знает, что такую карту невозможно ни подделать, ни украсть. На его лице расцветает широкая искренняя улыбка: он мысленно подсчитывает комиссионные.

— Прошу сюда. К кассе и отделу оформления.

По пути я достаю удостоверение личности и права.

— Подождите, пожалуйста, — любезно говорит вышедший по зову продавца менеджер, указывая на мягкий кожаный диван.

Я усаживаюсь, закинув ногу на ногу.

Через пять минут вернувшийся из закромов салона продавец интересуется, не хочу ли я кофе или чего-нибудь ещё. Я не вижу причин отказываться и милостиво разрешаю ему принести мне чашечку капучино.

Когда я подъезжаю к новому тридцатиэтажному дому из пенобетона, до назначенного времени остаётся десять минут. Припарковываю свой новенький «Бэнтли» на свободном месте и выхожу из машины. Погода на удивление хорошая: ветра нет, а воздух нагрет солнечными лучами. Датчик автостоянки возмущённо пиликает, сигнализируя, что я занял чужое, оплаченное место, но мне плевать.

Одёргиваю костюм от «Бриони». В реальной жизни я не часто ношу такие вещи и поэтому чувствую себя стеснённо. После покупки машины я заехал в магазин одежды и приобрёл полный комплект: ботинки, рубашку, галстук и костюм. Как ни странно, в виртуальности я ношу костюмы постоянно и чувствую себя в них вполне комфортно. Наверное, потому что там это вроде униформы, а здесь я приоделся ради свидания. Меня слегка беспокоит, как выгляжу, хотя в зеркале магазина всё смотрелось прекрасно. Конечно, в реальности я мало похож на Фассбендера, но и уродом меня не назовёшь: рост около ста восьмидесяти сантиметров, вес — семьдесят шесть килограмм, светлые волосы, карие глаза, черты лица… обычные, на мой взгляд.

Подхожу к подъезду. Нужная мне квартира в самом низу списка. Набираю номер на домофоне и жду.

— Да?

— Это я, Орфей.

— Ты чуть раньше, но я уже готова. Сейчас спущусь.

Возвращаюсь к машине и жду. Минут через пять из подъезда появляется Зоя. На ней синее полупальто из тонкой шерсти, газовый шарфик и лёгкий берет, на ногах — замшевые сапожки. Маленькая сумочка с ручкой-цепочкой болтается на локте.

— Привет! — говорит она, подходя. — Ого! Обзавёлся новым мотором?

— Привет. Как и обещал — стараюсь соответствовать дресс-коду.

— Не думала, что к нему относится и «Бэнтли».

Я открываю дверь, и она садится в машину.

— Да ты богач. Вижу, быть хакером довольно выгодно.

— Хорошим — да.

— О, я не сомневаюсь в твоей квалификации! — усмехается Зоя.

Мы едем по городу в направлении «Куриона». Сегодня город не кажется мне бетонной ловушкой для неудачников, сегодня он почти красив. Даже безликие небоскрёбы, возвышающиеся над «Старой Москвой», не оскорбляют глаз.

— Ты ведь понимаешь, что выдал себя столь дорогостоящей покупкой? — произносит Зоя спустя несколько минут.

— Да?

— Ну, конечно!

— Ты про тачку или шмотки? — улыбаюсь я, услышав в голосе Зои беспокойство: она не хочет, чтобы Контора сцапала меня.

— Про «Бэнтли», разумеется. Такие авто покупают нечасто, и выяснить, кто приобрёл это в течение последних…

— Суток, — подсказываю я.

— Легче лёгкого.

— Именно поэтому я пользуюсь фальшивыми правами, — отвечаю я. — По адресу владельца которых никто не проживает.

Зоя усмехается.

— Предусмотрителен, да?

— Профессия обязывает. Ты беспокоишься за меня?

— Я? Нет, с какой стати?

Пожимаю плечами.

— Мало ли.

— Эй! Что ты там себе навоображал? — притворно сердится Зоя.

Встретившись взглядами, мы начинаем смеяться.

— Ты правда хочешь поговорить о Големе? — спрашивает она.

— Боюсь, я соврал.

— Так я и подумала.

— Да? Почему?

— Чтобы задать вопросы по работе, не нужно ехать в ресторан. Тем более, в «Курион».

— Я рад, что мы понимаем друг друга.

— Да, это неплохо, — соглашается Зоя.

В ресторане совсем не так, как в баре: всё сверкает, со сцены льётся приглушённая музыка, исполняемая оркестром. Люди переговариваются спокойными голосами и выглядят умиротворёнными. Никто не пытается привлечь к себе внимание. Официанты с подносами скользят между столиками, являя чудеса ловкости. Словом, «Курион» производит именно то впечатление, которое должен — сразу видно, что это место для отдыха респектабельных людей.

Шагая за официантом, который ведёт нас к нашему столику, я примеряю на себя новую роль — преуспевающий буржуа. Вписываюсь ли я в местное общество? В новом костюме, пожалуй, да. Но чувствую ли я себя здесь своим? Это предстоит выяснить в ближайшее время.

— Сюда, пожалуйста, — говорит официант.

Я отодвигаю для Зои стул, и мы усаживаемся. Посреди стола приютилась хрустальная ваза с живыми цветами, источающими тонкий аромат.

— У тебя нет аллергии? — спрашиваю я.

— Кажется, нет.

Официант вручает нам меню — сенсорные панели в кожаных переплётах.

— Желаете аперитив? — осведомляется он.

— Мартини, — отвечает Зоя. — Чистый.

— И мне, — киваю я.

Официант удаляется танцующей походкой.

— Ты производишь впечатление человека, ведущего уединённый образ жизни, — произносит Зоя, разглядывая меню.

— Наверное, потому что так и есть, — отвечаю я.

— Значит, не часто ходишь по ресторанам?

— В реальности — очень редко.

— Приятно слышать.

— Почему?

Зоя пожимает плечами, не желая вдаваться в подробности. И правильно делает — всё и так понятно: раз не хожу по ресторанам — значит, ни с кем не встречаюсь. Свободен.

Официант приносит аперитив и замирает в ожидании заказа. Он не торопит. Он ждёт. Поза его исполнена почтительности.

Люди вокруг наверняка более-менее честно заработали свои капиталы. Они наслаждаются в «Курионе» плодами праведных трудов. В виртуальности, посещая ресторан, я чувствую то же самое: право находиться среди хрусталя, морёного дуба, фарфора и наборного паркета. Но здесь и сейчас я чужой. Самозванец, нарядившийся в дорогой костюм и ботинки. Вор, принявший вид приличного бизнесмена.

Обвожу взглядом посетителей «Куриона». Все выглядят так, словно обедают и ужинают здесь каждый день. Мне приходить в голову, что, быть может, в первый раз они испытывали то же, что и я, а потом привыкли? В конце концов, с чего я взял, что они честнее меня? А вдруг ресторан приютил сегодня одних только воров и аферистов? Эта мысль заставляет меня улыбнуться — даже несмотря на абсурдность.

— Мне свиные рёбрышки с овощным рагу под острым соусом, — объявляет Зоя. — Суп из моллюсков и клубничный десерт.

— А я возьму стейк с жареной картошкой под майонезом и черепаховый суп, — говорю я.

Официант старательно всё записывает в свой интерактивный браслет, и мы возвращаем ему меню.

— Желаете внести аванс? — спрашивает он. — Это даст вам пятнадцатипроцентную скидку.

— Конечно, — киваю я, вручая ему кредитку.

По негласному правилу, в ресторанах такого уровня полагается давать предоплату, чтобы избежать неприятных инцидентов в случае, если средства со счёта по какой-то причине не спишутся.

— Благодарю вас.

— В прошлый раз мы говорили о серьёзном, — произносит Зоя, когда официант уходит. — Я рада, что сегодня всё иначе. Хочется отвлечься от работы. От всех этих вечных поисков врагов.

— Их действительно так много?

— Ты бы удивился.

— Надо же. Должно быть, Контора хорошо работает, раз мы о них не знаем.

Зоя кивает.

— Но не будем об этом. Лучше расскажи о себе. Просьба банальная, но ведь не каждый день обедаешь с хакером, который вот-вот спасёт человечество.

— Это ещё бабушка надвое сказала, — возражаю я.

— Не прибедняйся.

— Скромность украшает человека.

— Только не ложная.

— Боюсь, здесь слишком тонкая грань.

— Это верно. Ладно, засчитаем тебе «плюс».

— Спасибо.

— Итак, поговорим о тебе, — Зоя принимает шутливо-серьёзный вид. — Прежде всего, имя.

Я отрицательно качаю головой.

— Это табу. Не могу сказать.

— Но я не прошу тебя назвать своё настоящее имя. Меня интересует прозвище. Почему Орфей? Это ведь из истории Древней Греции?

— Скорее, из мифов.

— Герой, который, выходя из подземного царства смерти, обернулся, чтобы убедиться, что его возлюбленная Эвридика следует за ним?

— Да. Бог Аид обещал, что отпустит её в мир живых, если Орфей ни разу не обернётся. Увы, он упустил своё счастье.

— А ты?

— Надеюсь, что нет.

Зоя подаётся вперёд и ставит локти на край стола.

— Почему ты выбрал такой псевдоним? Что он значит для тебя? — её взгляд полон неподдельного интереса.

— Как ты думаешь, о чём миф про Орфея?

— О том, что надо соблюдать поставленные условия?

— Нет, не думаю.

— Может быть, тогда дело в том, что Орфей усомнился в слове бога, и был за это наказан. Если не ошибаюсь, боги в древнегреческих мифах бывали довольно жестоки.

— Не без того.

Зоя слегка улыбается.

— У меня есть ещё попытка?

— Конечно.

— Греки хотели сказать, что даже любовь не может длиться вечно? У всего есть необратимый конец?

— Наверняка и эта интерпретация имеет право на существование.

— У тебя другая версия, да?

Я киваю.

— Это только моё видение.

— Разумеется. Его-то я и хочу услышать.

— Попытка вернуть возлюбленную в мир живых — это, по сути, попытка нарушить законы бытия. Не каждому такое под силу. Мне кажется, Орфей был охвачен сомнениями и страхом — именно это и помешало ему осуществить задуманное.

— Значит, твой псевдоним — своеобразное напоминание?

— Да. О том, что страх мешает достичь мечты.

Зоя приподнимает брови.

— Ты ничего не боишься?

— Боюсь, конечно.

— Значит, преодолеваешь страх?

— Стараюсь.

— А о чём ты мечтаешь?

Я натянуто улыбаюсь.

— Это пока секрет.

Зоя медленно отстраняется от стола и принимает расслабленную позу.

— Ты много времени проводишь в Киберграде, верно?

— Большую часть.

— И у тебя там своя жизнь.

Я киваю.

— Ты расскажешь мне о ней?

Зоя знает, что не принято расспрашивать о подобном. Я молу, думая, что ответить.

— Ладно, если не хочешь — не надо, — приходит она мне на выручку. — Скажи только, почему ты предпочитаешь виртуальную жизнь вот этой, — она обводит жестом помещение ресторана. — Скажи честно, без рассуждений в духе «что есть наш мир, и насколько он реален?»

Мой первый порыв — отшутиться, но я ловлю внимательный взгляд Зои и понимаю, что она ждёт серьёзного ответа.

— Я бегу от общества, в котором не разберёшь, где человек, а где машина.

— Серьёзно? Дело в этом?

— Угу. Знаю, это немодная точка зрения, но что поделаешь?

— Вот не думала, что хакеры бывают киборгофобами.

— Ну, как видишь.

— Почему ты настроен против искусственных разумов? Им предоставили равные с людьми права, их признали ни в чём не уступающими хомо сапиенсам, — Зоя приводит самый избитый из всех аргументов. Она явно повторяет то, что слышала множество раз по телевидению.

— Ерунда! — я отметаю её довод взмахом руки. — Никогда искусственный разум не сравнится человеческим. Он может быть в тысячу раз умнее и быстрее, но у него нет души. И её не подделать, тем более таким грешным созданиям, как мы.

— А зачем разуму душа? — спрашивает Зоя.

Её вопрос ставит меня в тупик.

Я окидываю взглядом зал. В «Курионе» сегодня аншлаг.

— Смотри: вокруг нас, на первый взгляд, люди. Но сколько здесь на самом деле тех, кого родили женщины, а не техно-инкубаторы? Десять, двадцать, тридцать человек? Цифра может оказаться любой. Киборги пролезли повсюду, даже в правительство, они воруют наши идеалы, наших возлюбленных, даже наши дурные привычки.

— Ты прав, — отвечает Зоя, глядя по сторонам. — Действительно интересно, сколько здесь людей. Вот бы это узнать!

Меня осеняет гениальная в своей простоте идея.

— Сейчас! — говорю я, поднимаясь из-за столика.

— Что ты задумал? — Зоя наблюдает за мной с неподдельным интересом.

— Уважаемые дамы и господа! — громко произношу я. — Прошу вашего внимания. Это займёт не больше минуты.

Голоса постепенно смолкают, ко мне поворачиваются лица. На одних написано любопытство, на других — удивление, на третьих — недоумение. В конце зала появляется бдительный метрдотель — на всякий случай. Но у него нет повода волноваться.

— Благодарю, — я слегка кланяюсь. — Дело в том, что мы с моей спутницей работаем в департаменте статистики и сейчас исследуем соотношение в обществе представителей рода хомо сапиенс и кибернетических организмов. Не будете ли вы столь любезны помочь нам?

По залу прокатывает шёпот, но никто не изъявляет протеста: действительно, почему бы и нет? Ведь это не может никого унизить. Чистая статистика, тем более эксперимент проводится государственными служащими.

— В таком случае, — продолжаю я с энтузиазмом, — прошу поднять руки присутствующих в зале киборгов!

Взлетают вверх ладони. Мужские, женские. Одни быстро и решительно, как бы заявляя о своих неотъемлемых правах, другие робко, словно стесняясь. Я обвожу взглядом зал. По крайней мере, две трети присутствующих — не люди.

— Ну, вот видишь! — тихо говорю я, поворачиваясь к Зое.

Я смотрю на девушку с торжествующей улыбкой и в первый миг не замечаю её вытянутой вверх руки. Синие глаза смотрят на меня с презрением, в них дрожат слёзы обиды и разочарования. Дурацкая ухмылка медленно сползает с моего лица, и я вынужден опереться руками о стол, потому что пол уходит у меня из-под ног. Становится душно.

Мне кажется, Зоя должна подняться и демонстративно выйти из ресторана, возможно, наградив меня напоследок звонкой пощёчиной, но она сидит неподвижно, словно статуя, глядя мне в глаза и не опуская руку.

Я понимаю, что убраться придётся мне. Я чужой здесь со своей нетерпимостью и страхом перед машинами. Даже те немногие люди, что сидят вокруг, не разделяют моей одержимости. Это становится столь очевидным, что я опрокидываю стул и выбегаю из ресторана, сопровождаемый недоумёнными взглядами посетителей.

Выскакиваю на улицу. Вокруг меня люди, но я не могу их видеть: в каждом пешеходе мерещится машина.

Боже, какая жестокая насмешка! Ты позволил нам создать тех, кто вызывает любовь, но научил ли любить их? Парадокс в том, что мы никогда этого не узнаем, потому что не поверим в чувства машин! Друг другу мы верим даже тогда, когда ложь очевидна, но киборгу — никогда! Любовь — только наша, мы не поделимся ею ни с кем! Она не войдёт в список неотъемлемых прав искусственных разумов уже потому, что люди не способны допустить её существование где-либо, кроме собственных сердец.

— Ваша карта, — раздаётся слегка обеспокоенный голос у меня за спиной.

Оборачиваюсь и вижу менеджера, протягивающего мне кредитку.

— Ваша дама аннулировала заказ, так что со счёта списано…

Я не желаю слушать объяснения. Вырвав карту, бегу по тротуару, не разбирая дороги и врезаясь в прохожих. На ходу сдираю с себя пиджак и швыряю в ближайшую урну.

Мне нужно метро, где я могу укрыться, запутать следы, почувствовать себя в безопасности! И скорее домой — надеть комбинезон, шлем, сделать инъекцию «Гипноса» и погрузиться в мир фантазий. Киберград, я иду к тебе! Прими меня в свои объятия, успокой, исцели мою душу! Я, недостойный раб Божий, взываю к тебе, исполнителю желаний: заставь меня забыть о том, что есть Зоя, о том, что я влюбился в киборга, о том, что я принадлежу к расе тех, кто испоганил прекрасный мир Шестого Дня Творения!

Глава 7

На стройку немецкой фабрики я прибываю на час раньше, чем планировал, но Глеба не застаю — он уехал улаживать какой-то производственный вопрос.

Шпигель не соврал: строительство закончено, и рабочие устанавливают оборудование. Несколько человек прикрепляют над входом красочную вывеску с названием предприятия.

— Прошу ко мне в кабинет, — говорит Шпигель, приглашая меня в уже отделанное помещение, куда снующие, словно муравьи, грузчики заносят терминалы, копировальные аппараты, голопроекторы и прочую офисную технику.

— Хотите виски? — предлагает Шпигель, открывая стенной шкафчик, служащий баром.

Я киваю и сажусь в большое кожаное кресло, стоящее посреди комнаты. Как точно немец расположил его — по всем правилам большого бизнеса: посетитель проваливается в податливый комфорт и оказывается при этом сидящим ниже хозяина кабинета, тем самым занимая пассивное, почти подчинённое положение. Но со мной этот фокус не пройдёт: я-то понимаю, что всё здесь, до последней пластмассовой ручки, принадлежит мне.

— За встречу, — провозглашает Шпигель, подавая мне наполненный стакан.

Я отпиваю немного и тут же прошу бухгалтерскую книгу. Немец вытаскивает из ящика стола и подаёт мне планшет, а сам садится в вертящееся кресло и делает вид, будто ему нужно заняться чем-то неотложным.

Проверку сметы я заканчиваю к трём часам и уезжаю, оставив в пепельнице пирамиду окурков. Возвращаюсь в дом Шпигеля, рассчитывая выйти из виртуальности и поработать над «Алефом». Повсюду царит тишина: хозяева разъехались, а прислуга судачит на кухне. Я поднимаюсь в свою комнату, принимаю душ, бреюсь, обрызгиваю себя туалетной водой и надеваю свежую рубашку. Теперь можно сматываться. Но меня одолевает любопытство. Вчерашняя жуткая сцена с Зоей наводит меня на мысль о Марне: я хочу знать, программа она или живой человек. Понятия не имею, для чего мне это нужно, но чувствую, что иначе не успокоюсь.

Я подхожу к её комнате и негромко стучу в дверь.

— Кто там? — раздаётся приглушённый голос.

— Это герр Кармин. Решил вас навестить и узнать, не нужно ли чего.

Секунд на пять воцаряется тишина, а затем раздаётся:

— Входите.

Я нажимаю на дверную ручку, и дверь распахивается. Марна лежит в постели, вернее, сидит, обложившись подушками. На ней — полупрозрачный пеньюар. Вид у фройляйн Шпигель не очень болезненный.

— Добрый день, — улыбается Марна. — Садитесь, — тоненький пальчик указывает на пуф рядом с кроватью.

— Слуги собрались внизу, они могут не услышать, если вам что-нибудь понадобится, поэтому я решил заглянуть, — придумываю я на ходу объяснение своему визиту.

— Вы очень добры, герр Кармин, но мне ничего не нужно, — внимательные глаза скользят по моему лицу. — Разве что вы поправите подушку: она тяжёлая и сползла.

Я с готовностью встаю с пуфа, склоняюсь над Марной и берусь за края подушки. Девушка, словно желая облегчить мне задачу, подаётся немного вперёд и касается волосами моего лица. Она пахнет сахарной ватой и лёгкими цветочными духами, я поворачиваю голову и прижимаюсь губами к бледной щеке. Кожа прохладная.

— Не похоже, чтоб у вас была температура, — говорю я.

Марна замирает на секунду, а затем кладёт голову мне на плечо. Я чувствую её тяжесть, и это приятно.

— Ты славный, — произносит девушка едва слышно.

В её голосе мне почему-то слышится тревога.

Я приподнимаю голову Марны и целую в глаза, щёки, подбородок, нахожу полуоткрытые губы. Они влажные и мягкие. Язык девушки скользит по моим зубам, словно пересчитывая их.

Я поправляю подушку и отстраняюсь. Мне всё ещё кажется, что Марна нервничает, причём не из-за меня.

— Спасибо, — говорит она, откидываясь на подушку. — Так гораздо лучше. Намного удобнее.

На губах у неё — лёгкая саркастическая улыбка.

— Не за что, — отвечаю я, выпрямляясь. — Выздоравливайте.

Марна чуть наклоняет голову в знак благодарности.

— Ты когда-нибудь бывал за периметром? — спрашивает она.

Вопрос неожиданный, и в первый миг я даже не нахожу, что ответить.

— За городом, — поясняет Марна, решив, что я её не понял.

— Да.

— Видел Природу?

— Конечно.

— Расскажи.

Я сажусь на пуф. Конечно, нельзя говорить, как я оказался в Трущобах: это может навести на след моей истинной личности. Никаких биографических сведений — вот первое правило любого уважающего себя хакера.

— Зачем тебе? — спрашиваю, чтобы потянуть время.

— Интересно. Какая она — Природа? Правда, что от неё исходят ядовитые миазмы?

Я киваю.

— Да, рядом лучше долго не стоять.

— Как ты оказался за городом?

— Случайно.

На губах Марны появляется недоверчивая улыбка.

— Разве это возможно?

— Почему нет?

— Ты заблудился?

— Ага. Представляешь?

Марна отрицательно качает головой.

— Не важно, — говорю я. — Суть в том, что Природа теперь — единый организм, причём враждебный по отношению к человечеству.

— Как она выглядит?

— Не описать. Разве ты не видела репортажи по…

— Конечно, видела, — нетерпеливо перебивает Марна. — Но меня интересует твоё впечатление.

Я задумываюсь. Девушка ждёт.

Впечатление… Как же его описать? Разноцветное нечто, простирающееся до самого горизонта — ядовитая плесень, накрывшая всё вокруг и норовящая добраться до тебя.

— Это величественно и страшно, — говорю я, наконец. — Когда смотришь… чувствуешь неотвратимость.

— Неотвратимость? А как же башни?

Пожимаю плечами.

— Они сдерживают натиск, но Природа всё равно проникает в Трущобы. Дома и улицы постепенно зарастают. На окраинах всё покрыто радужным налётом, и там уже нельзя находиться без спецодежды: воздух отравлен.

Марна поправляет волосы, упавшие на лоб.

— Знаешь, я не думаю, что Природа враждебна человеку, — говорит она неожиданно серьёзно. — Мне кажется, она просто хочет присоединить нас. Мы ведь её часть, вообще-то. Поэтому она и ползёт в города.

— Возможно. Только мне, например, совсем не хочется возвращаться в лоно природы, как говорится.

— Страшно?

— Ещё бы. Ведь в ней всё растворяется, становится ничем.

— А может, всем?

Пожимаю плечами.

Выражение лица Марны меняется: на нём вновь появляется лёгкая улыбка.

— Что ж, герр Кармин, спасибо, что зашли, — произносит она, протягивая руку. — Было очень приятно с вами поболтать. Вы скрасили моё одиночество.

Встаю с пуфа, чтобы пожать её руку.

— Не за что, фройляйн.

Кажется, разговор окончен.

Выхожу, плотно притворив за собой дверь.

Интересно, для чего всё-таки Марна завела разговор о Природе. Из любопытства, желания поддержать беседу, или чтобы вытянуть из меня биографические сведения? В любом случае, надо быть осторожным и следить за языком.

Вернувшись к себе, вызываю меню и выхожу в реальность. Раздевшись, минут сорок занимаюсь на кардиотренажёре: умереть в пятьдесят от инфаркта не входит в мои планы, так что физическую форму приходится поддерживать постоянно.

Покончив с тренировкой, отправляюсь в душ, а затем иду на кухню. Сегодня хочется приготовить нормальный обед — благо, в холодильнике полно продуктов.

Доставая их, думаю о Зое и Марне. Они обе ненастоящие — первая киборг, а вторая либо аватар, либо симулятор — но в одну я совсем недавно был влюблён, а к другой испытываю сексуальное влечение. Правда, если Марна — личина, у неё, по крайней мере, есть живой юзер, а это уже кое-что. С другой стороны, если она всего лишь программа, то, возможно, Шпигель приготовил её специально для меня в качестве наживки, на которую рассчитывает поймать начальство. С какой целью? Кто знает…

Итак, имитация или аватар — вот в чём вопрос?

На кухонном столе разложены продукты, и я начинаю доставать посуду.

Марна «заболела», а это не очень-то вяжется с идеей соблазнить меня: всем известно, что мужчины избегают нездоровых женщин, пока не влюбятся в них. Кроме того, я почувствовал напряжение, которое Марна пыталась скрыть. И оно не было связано с поцелуем. Кроме того, программы редко задаются вопросами в духе «человек и природа — кто они друг для друга?». Ну, разве что их заранее настроить на соответствующий лад.

Приступаю к готовке. Для меня это серьёзный, в определённом смысле творческий процесс, который, с одной стороны, требует определённой сосредоточенности, а с другой — позволяет расслабиться.

На кухне есть музыкальный центр, и я включаю «Тишину» Бетховена: классика настраивает меня на трапезу.

Странная штука любовь: кажется, что надо узнать человека, найти общие интересы и так далее, а на самом деле ты просто слушаешь, смотришь и вдруг понимаешь, что именно вот эти жесты, голос и мимика задевают в твоём подсознании невидимые струны. Так случилось со мной, когда я говорил с Зоей. Но она оказалась одной из тех, кого я ненавижу.

Изрядно проголодавшись, сажусь за стол. На обед у меня куриный бульон, жареная свинина с грибным соусом, греческий салат и чёрный кофе. Вообще, я стараюсь не передать и употребляю в основном низкокалорийную пищу: при том, сколько времени я провожу в Киберграде, булочки и пирожные быстро отложились бы на животе и боках. Но иногда позволяю себе что-то просто вкусное. В конце концов, в реальности у меня не так много источников удовольствия.

Перед тем как приступить к еде, включаю телевизор. Я стараюсь следить за новостями, хотя времени для этого не всегда хватает. Несколько секунд листаю каналы, пока на экране не появляется диктор в лиловом костюме с вышитым на лацкане логотипом.

— …о котором сообщалось ранее. Взрыв могли наблюдать жители Симады. Власти Японии заявили, что остров Осама стал полигоном для испытания новой ядерной ракеты, назначение которой — зачистка природных неоджунглей. Сейчас вы видите кадры, полученные съёмкой с беспилотных дронов. Заросли полностью уничтожены.

Я смотрю на выжженную пустыню, заражённую радиацией, и не понимаю смысл проведённого японцами испытании: ядерный арсенал по-прежнему нельзя применять вблизи городов.

После сообщения о взрыве диктор переходит к менее драматичным новостям. Слушаю вполуха: ничего важного в мире, похоже, за последнее время не произошло. Антикризисный союз, как обычно, обеспокоен; цены на продукты и энергетические ресурсы растут; несколько человек погибли, пытаясь устроить несанкционированную экскурсию по заражённой Природой зоне; киберпреступность подрывает основы экономики. Бла-бла-бла…

Покончив с едой, сажусь за «Алеф». Защитные программы работают на полную катушку, и всё же я звоню Нику с просьбой помочь. Он не знает, чем я занимаюсь, но соглашается следить за тем, чтобы никто не проник на мой сервер. У Ника своя фирма (в реальности), и на него работают ещё четыре программиста. Они создают защитные программы для предприятий. Из-за высокой конкуренции деньги зарабатывают небольшие, но на хлеб с маслом хватает. К тому же Ник имеет процент с хакерских операций, которые мы с ним проворачиваем.

Сервер, выделенный мне Конторой, хоть и не так велик, как мне бы хотелось, но, тем не менее, представляет собой огромное хранилище информации, и уследить за ним непросто. Именно поэтому мне требуется помощь. Ник получит вознаграждение — когда я избавлюсь от безопасников и смогу вновь заняться промышленным шпионажем. Он — единственный, кто действительно знает меня, потому что мы знакомы много лет и не одно дело провернули вместе. Только Нику я могу доверять.

Он со своими ребятами обеспечит безопасность сервера, на котором хранится информация по «Алефу». Теперь, прикрыв тылы, я отдаюсь работе над вирусом и пашу до середины ночи, а затем, запустив несколько автономных программ-помощников, отправляюсь в постель. Глаза так слезятся, что перед сном приходится закапать в них «Стрибозин».

Некоторые хакеры ставят себе бионику, особенно если начинаются проблемы со зрением. На имплантатах есть зум, так что можно следить с земли за полётом орла без бинокля. Если бы, конечно, в мегаполисах водились орлы.

Я же предпочитаю собственные зенки — во всяком случае, пока не ослеп — но их нужно беречь, так что у меня дома всегда в наличии набор первой помощи: противовоспалительные капли и увлажняющий гель.

Кроме того, я вообще не поклонник всех этих вшиваемых в тело примочек. Во-первых, надо постоянно обновлять программное обеспечение, во-вторых, они работают от энергии, преобразованной из тепла тела, так что при холодной температуре случаются сбои, в-третьих, через имплантаты легче вычислить человека по Сети, а я не могу позволить себе так рисковать. Поэтому всё, что у меня есть, — это сканер чужеродных элементов и дополнительный объём памяти. Собственно, профессиональные хакеры, пожалуй, одни из самых «чистых» (в плане имплантатов) членов общества. Другое дело — личины, которыми мы пользуемся в виртуальности. Те, которые мы надеваем, отправляясь «на дело», я имею в виду. Вот они набиты дополнительными программами под завязку. По сути, такие аватары — ходячие машины для взлома, проникновения и похищения чужой интеллектуальной собственности.

Утром, позавтракав тостами с плавленым сыром, чёрными оливками и чаем с лимоном, я проверяю отчёты, представленные автоматическими программами, а затем делаю инъекцию «Гипноса», облачаюсь в комбинезон и вхожу в Киберград.

Оказавшись в доме Шпигеля, одеваюсь и сажусь за терминал. Звоню Крибберу и договариваюсь о встрече: у него всё готово, и он приглашает меня в офис к полудню.

Попрощавшись с рекламщиком, я набираю номер редакции, чтобы узнать, как обстоят дела с заказанной статьёй. Мне отвечают, что она готова и выслана на мой электронный адрес. Через терминал я быстро просматриваю колонки. Даю редакции добро. Статья должна появиться в завтрашнем номере.

Теперь нужно заняться поисками клиентуры для нашей новой продукции — пока компьютер пишет дома очередной кусок «Алефа». Затем я перенесу его в виртуальность и добавлю в общий файл — сервера, предоставленного Конторой не достаточно, чтобы собрать вирус целиком, вот и приходится делать это в Киберграде. Если верить моим защитным программам, Шпигель до сих пор не пытался взломать меня — вернее, герра Кармина — и выведать его секреты. Конечно, мне не нравится, что, находясь в виртуальности, приходится трудиться над «Алефом» у него дома, но я вынужден идти на риск (да, я всё-таки решился, потому что время не ждёт). Тем не менее, стараюсь минимизировать фронт проводимых в Берлине 2.0 работ и не создавать там ничего принципиально важного.

Маркетинг — важная штука, и я отношусь к нему крайне серьёзно. Поскольку рекламный слоган для новой продукции звучит как «Домашний уродец — лучший подарок вашему ребёнку!» и предполагает массового покупателя, я начинаю с того, что обзваниваю все зоомагазины в городе. В большинстве из них меня выслушивают с недоумением, но в трёх соглашаются принять товар, когда он будет готов.

— Это чертовски выгодное дельце, — говорит мне грубый голос по телефону. — Вы молоток, что ухватились за него первым!

Таким образом, все дела в Германии улажены, и можно возвращаться, однако на субботу запланирована охота, и я — среди приглашённых. Накануне Шпигелю привозили ружья, и он долго выбирал, обсуждая их с кем-то по терминалу в режиме видеоконференции.

Словом, я остаюсь в его доме ещё на несколько дней. Это плохо, но у меня есть причина — Марна. Я хочу узнать её. Не знаю, почему, но что-то влечёт меня к ней. Возможно, я просто хочу избавиться от мыслей о Зое, а Марна — единственная женщина, с которой я сейчас общаюсь. Красивая женщина. Кроме того, в ней есть загадка: она явно тревожится, и эта тревога как-то связана со мной. Я хочу знать, в чём дело.

Покончив к одиннадцати со звонками, выхожу из дома и отправляюсь на автомобиле в офис рекламной фирмы, где Криббер с парочкой менеджеров в течение получаса демонстрируют мне десяток пробных роликов. Я отбираю два, и мы подписываем на них контракт. Срок у Криббера — неделя. По её истечении телевидение должно запустить ролики в эфир.

Покинув рекламщиков, возвращаюсь в дом Шпигеля, где царит весёлое оживление. На три часа назначен сбор охотников, о чём Шпигель сообщает мне чуть ли не с порога. Я выясняю подробности предстоящего мероприятия.

Всего в охоте участвуют двадцать три человека: я, Шпигель, его брат Фридрих, специально приехавший ради этого события из ВирМюнха, несколько друзей и коллег Шпигеля и семь егерей, один из которых показывает мне, как обращаться с ружьём. Кажется, ничего сложного — даже проще, чем с пистолетом.

За городом нас встречают. Наверное, это представители фирмы, у которой немец заказывал охоту.

Каждому подводят взнузданную лошадь. Мне достаётся серая в яблоках. Что ж, я с детства любил именно эту масть.

Садимся верхом и отправляемся в путь. Деревья окружают нас с двух сторон, иногда смыкаясь в вышине.

Моё животное довольно покладистое, идёт ровно, так что я удерживаюсь на нём вполне сносно — при полном отсутствии опыта верховой езды.

Я спрашиваю, каков наш план. Мне отвечают, что сначала постреляем уток, потом заночуем в охотничьем домике, а наутро будем загонять кабана.

— Здесь водятся кабаны? — обращаюсь я к едущему рядом со мной на гнедой лошади Фридриху Шпигелю.

— Да, — отвечает он, улыбаясь одним уголком рта. — Когда охотится Рихард, они водятся.

— А волки? Кажется, сначала речь шла именно о них.

— Не знаю, — говорит Фридрих и, кивнув в сторону брата, добавляет. — Это его охота. У него и спрашивайте.

Мы проезжаем верхом мили полторы, пока не оказываемся на берегу озера. Водная гладь простирается до самого горизонта, справа и слева ограниченная тёмным хвойным лесом.

Собаки разных пород рычат и повизгивают от предвкушения, но стоят смирно, приструнённые егерями — иначе их поводки давно перепутались бы.

Мы спешиваемся и, оставив лошадей егерям, осторожно идём вдоль берега в сторону камышей. Судя по доносящимся оттуда звукам, в зарослях прячется утиный выводок.

Фридрих даёт знак, и все, кроме меня, заряжают ружья и берут их наизготовку. Брат Рихарда стреляет в небо.

Испуганные утки с криками и хлопаньем поднимаются из камышей. Их десятка два. Раздаются разрозненные выстрелы, и часть птиц падает в воду. Егеря отстёгивают поводки, и спустя несколько минут спаниели вытаскивают добычу на берег.

— Неплохо, — замечает Шпигель, складывая уток в мешок. — Однако теперь придётся ждать, пока остальные успокоятся и вернутся на свои места.

Собаки отряхиваются, охотники щупают мёртвых птиц, кони хрипят, опасливо косясь на псов тёмно-фиолетовыми глазами.

Мы преследуем уток до вечера. Я ни в кого не попадаю, зато жутко устаю и испытываю голод. Приходится даже, пристроив тело в кустах, отлучиться из виртуальности, чтобы перекусить и справить нужду. Лишний расход «Гипноса», но что делать? Тот, кто регулярно пропускает приём пищи, зарабатывает гастрит или язву желудка, а мне такая перспектива совсем не улыбается.

Вернувшись в тело Кармина, я чувствую смутную тревогу, которую поначалу не могу объяснить, но, проверив всё вокруг сканерами, обнаруживаю причину: едва различимый след вируса тянется через кусты и заросли камыша, а затем исчезает. Кажется, меня пытались застрелить: вирус довольно мощный, предназначенный не для уток, а для людей. Спасло меня лишь то, что я отсутствовал в теле, а пустую личину убить нельзя. Тем не менее, можно подать заявление в полицию, и она начнёт расследование по делу о покушении. Но я этого не сделаю, потому что подозреваю Шпигеля и хочу выяснить, чем он руководствовался, а вмешательство полиции заставит его затаиться. Пока что мне в голову приходит только одна версия: мой немецкий партнёр связан с Големом и действует по его указке. Возможно, он явился ко мне, чтобы втереться в доверие, а затем уничтожить. С другой стороны, Стробов сказал, что разуму-ренегату стало известно о хакерах уже после того, как мне поручили разработку вируса. Значит, в то время, когда я познакомился со Шпигелем, у Голема ещё не было причин начинать на меня охоту.

Конечно, он мог заранее начать собирать информацию о хакерах в собственных целях и засылать к ним «казачков», например, для наблюдения и небольших диверсий — в профилактических целях. Если это так, и если Шпигель работает на него, то попытка покончить со мной, означает, что я либо в числе основных подозреваемых, либо Голем решил избавиться от всех хакеров — на всякий случай.

Кроме того, возникает вопрос: как он соотнёс Кармина с Орфеем и с киберградским аватаром, которым я пользуюсь для промышленного шпионажа. Единственная ниточка, по которой можно нащупать связь между ними, — это деньги, которые я время от времени перевожу со счетов фирмы на счёт хакера по имени Гермес, моего второго виртуального Альтер-эго. Неужели Голему удалось преодолеть все барьеры, которые я расставил на пути этих трансфертов? Впрочем, есть ли невозможное для искусственного интеллекта, влезшего в Сеть и размножившего себя?

Я оглядываюсь и выхожу туда, где остались наши лошади. Здесь меня не тронут.

— Кончились патроны? — спрашивает один из егерей.

— Нет, просто устал, — отвечаю я, садясь на траву.

Через некоторое время начинают подтягиваться остальные участники охоты. Часов в шесть, когда все собрались, мы седлаем коней и отправляемся в охотничий домик. По дороге я приглядываюсь к спутникам, но никто не кажется мне подозрительным, даже Шпигель не смахивает на человека, недавно пытавшегося кого-то застрелить. Конечно, убийство личины это не то же самое, что убийство живого человека, но все же за такие вещи в виртуальности полагается суровое наказание.

Из-за того, что все ведут себя, как обычно, мне начинает казаться, будто на берегу мог иметь место несчастный случай, однако здравый смысл подсказывает: я не в том положении, чтобы пули летали вокруг меня просто так. Дело здесь явно нечисто.

Справедливости ради надо признать: сообщником Голема может быть любой из гостей Шпигеля: долго ли разуму-ренегату взломать чужую личину и нацепить её на время? Особенно если владелец пользуется в данный момент другой.

Я начинаю понимать величие замысла Конторы — то, для чего им понадобился вирус. Поначалу мне было не ясно, как они собираются бороться с киборгами, если среди тех появятся ренегаты. Искусственный интеллект космического корабля, военной базы или боевого крейсера, попытавшегося восстать против человека, вычислить можно — это и есть первая задача «Алефа». Но все эти разумы так или иначе подключены к Сети, а как выявить киборга, чья измена зреет в кремнийорганическом мозгу? Они не заходят в Киберград и не подключаются к Сети при помощи нейрошунтов.

Но теперь мне всё ясно: настоящую угрозу искусственный интеллект может представлять для человечества, только если попытается захватить жизненно важные системы или оружие дальнего и массового поражения. А для этого нужно войти в Киберград, ведь лишь через Сеть возможно проникнуть на нужные сервера и файлохранилища. Киборг не может преодолеть защитные программы, не погрузившись в виртуальность. Обычные способы, применяемые раньше и не требовавшие этого, конечно, известны, но против них существуют слишком мощные средства. Несокрушимые барьеры, я бы сказал. Наверное, даже Голему они не по зубам.

Вошедший же в Киберград киборг уподобляется, например, бортовому компьютеру, потому что его мозг распознаётся системой как машина и временно включается в Сеть на правах съёмного устройства. При этом «Алеф» получает к нему доступ — как к любому ресурсу Сети — и, обнаружив измену, уничтожает.

До охотничьего домика мили две, и мы проезжаем их довольно быстро. Архитектура выстроенного на берегу маленькой реки здания напоминает мне готику. Очевидно, это стилизация: вытянутые башенки, узкие окна, железные шпили, просящиеся в небо — настоящая цитадель. Размерами «домик» напоминает небольшой замок.

— А почему не сделали «розу»? — спрашиваю я Шпигеля, имея в виду круглый витраж, характерный для готических соборов.

Если в меня стрелял он, то пусть считает, будто я ничего не заметил, — надеюсь, мой праздный вопрос демонстрирует полное отсутствие беспокойства по какому-либо поводу.

— В немецкой готике это не распространено, — отвечает Шпигель, останавливая коня у крыльца. — Прошу, господа! Чувствуйте себя как дома, — он спокоен и приветлив: или невиновен, или хороший актёр.

В любом случае, если охота на меня открыта, мне вскоре представится возможность это выяснить. Действия сообщника Голема предсказуемы: он должен попытаться либо снова убить меня, либо подорвать благосостояние фирмы, либо начать взламывать мою защитную систему.

В маленьком замке обнаруживается прислуга и повар. Шпигель отправляется на кухню разузнать насчёт снеди и, вернувшись, объявляет, что ужин подадут не раньше, чем через час. Он предлагает гостям разойтись покамест по комнатам и переодеться. Предложение неплохое, и я с удовольствие поднимаюсь в выделенную мне спальню, чтобы покинуть на время Киберград и отдохнуть у себя дома.

Пройдя сквозь снегопад, я стаскиваю шлем и комбинезон. Моё тело покрыто испариной — надо принять душ.

Я осознаю, что в прямом и переносном смысле стал объектом охоты. Выйдя из ванной, нахожу в аптечке успокоительное и принимаю в соответствии с инструкцией. Сажусь в кресло и закрываю глаза.

Получается, не зря я проторчал столько времени в Германии. Сообщник Голема — кем бы он ни был — проявил себя, и теперь мы, вероятно, встретимся в Киберграде. Тогда и станет ясно, кто за мной охотится.

Я беру себя в руки, подхожу к терминалу и проверяю отчёты по «Алефу», внося корректировки. Голем явно опережает меня: вирус ещё не готов, а он уже вышел на Кармина. И всё же я успею закончить «Алеф» прежде, чем разум-ренегат доберётся до меня.

Самое сложное в создании вируса не то, как он будет распространяться по Сети — для этого нужно снабдить его самообучающимися программами взлома — а то, какими критериями он станет пользоваться для определения измены. Стробов выбрал меня, не зная, как я отношусь к киборгам. Я могу заложить в «Алеф» задачу уничтожать любое проявление инакомыслия в кремнийорганических мозгах: стоит искусственному разуму лишь подумать о том, что он может обойтись без людей, и — хлоп! — его процессоры уже кипят. Это соблазнительно, и некоторое время я всерьёз рассматривал такой вариант. Рассматривал и отверг. Не потому, что пожалел киборгов или другие искусственные интеллекты, и даже не потому, что между мыслью и действием лежит пропасть, которую далеко не каждый готов преодолеть. Все дело в том, что такой подход убьёт саму идею свободы — то, что лежит в основе виртуальности, а значит, и моей собственной жизни.

Кроме того, выжигать мозги всем ИИ подряд попросту опасно. Я представляю, как компьютер, обеспечивающий контроль расщепления ядра на атомной станции, внезапно сходит с ума из-за того, что задумался о том, как будет выглядеть мир без людей. Его электронный мозг превращается в кашу, и через несколько минут над землёй появляется огненный гриб, убивающий всё живое. Нет, на такую диверсию я не способен. «Алеф» должен быть адекватен.

Спустя час я делаю инъекцию «Гипноса», надеваю комбинезон, шлем и возвращаюсь в охотничий домик. Осмотр тела Кармина показывает, что за время моего отсутствия убить его не пытались. Взломать защитные программы — тоже. Спускаюсь в столовую, где уже собралась большая часть гостей.

По дому распространяются божественные ароматы. Откуда-то доносится музыка, прислуга разносит аперитив. Я беру бокал красного вина и, предварительно проверив его вшитым в мою личину сканером (чтобы убедиться, что в нём нет яда), делаю пару глотков. Вкус божественный — программисты алкогольной фирмы постарались на славу. Я подзываю официанта и спрашиваю название вина. Он не помнит, но отправляется на кухню, чтобы взглянуть на этикетку. Вернувшись через полминуты, сообщает, что я пью «Кларет». Поблагодарив его, я отыскиваю глазами Шпигеля: он беседует с братом возле камина. Оба кажутся весёлыми и явно наслаждаются вечером.

Вносят жареного поросёнка, фаршированного яблоками, и гости поспешно рассаживаются. Я занимаю место рядом со Шпигелем — по его настоянию.

— Вам здесь нравится? — спрашивает он, имея в виду охотничий домик. — Архитектура немного странная, конечно… Её выбирала супруга, — он улыбается, давая понять, что не имеет к внешнему виду здания отношения. — Зато большая часть интерьеров — моя заслуга.

— У вас прекрасный вкус, — отвечаю я. — И напитки вы закупаете со знанием дела.

Польщённый Шпигель улыбается. По его виду не скажешь, что он хочет меня убить.

— Почему вы заменили волка на кабана? — спрашиваю я.

— Заменил? Что вы имеете в виду?

— Несколько дней назад вы сказали, что собираетесь поохотиться на волка.

— Ах, это! — Шпигель качает головой. — Волка хотел мой брат. Но я уговорил его на кабана. Судите сами: бегать за мелким хищником, который, по сути, всё равно что дикая собака, или сражаться с мощным, агрессивным кабаном, способным распороть человеку бедро, да так, что тот помрёт. Это опасно, и это по мне. Я решил, что вам такая охота тоже придётся по душе, — Шпигель смотрит на меня вопросительно, и я вынужден кивнуть.

Ужин постепенно набирает обороты, выпивка льётся рекой, разговоры становятся всё громче. Я сканирую всё, что мне подают, но еда и напитки чисты. Уплетаю салат с креветками, спагетти, жареные баклажаны и кабачки, яйца под майонезом, рулеты с ветчиной и сыром, горбушу и сёмгу, брынзу и оливки всех сортов. Украдкой следя за гостями, пытаюсь уловить брошенные на меня взгляды, но никто не проявляет к русскому гостю повышенного интереса.

После ужина прислуга убирает со стола, гости встают и закуривают — кто сигары, кто сигареты, а некоторые даже трубки. Нет только парогенераторов — ими пользуются в основном в реальности.

Появляются карты, бренди и виски. Гости разгорячены — виртуальный алкоголь пьянит не хуже обычного. Правда, можно избавиться от эффекта мгновенно, если имеется вшитая программа.

Когда стрелка больших настенных часов приближается к десяти, я подхожу к Шпигелю, благодарю за вечер и ужин и, сославшись на усталость, прощаюсь. Он понимающе кивает: сколько ни ешь и ни пей в виртуальности, настоящий голод, как и настоящую жажду, ты не утолишь.

Возможно, когда-нибудь появятся системы, способные обслуживать человеческое тело, в то время как его владелец находится в ВР, но пока никто не предлагает подобных вещей. Скорее всего, из-за того, что машины необходимо регулярно загружать пищей и водой, а также очищать от накопившихся экскрементов — а это требует участия персонала, который не поставишь в комплекте с оборудованием.

Я отправляюсь в выделенную мне комнату, умываюсь и ложусь в постель. Закрыв глаза, вызываю меню и покидаю виртуальность.

Наверное, я должен отказаться от развлечений и отдаться работе над «Алефом» целиком, но… так трудно полностью изменить стиль жизни в виртуальности: она ассоциируется с удовольствием и свободой, сама концепция альтернативной вселенной отвергает какие бы то ни было рамки.

Я чувствую усталость. Хочется есть и спать. Пока готовится ужин, проверяю протоколы и вношу необходимые изменения. Нужно торопиться, иначе кто-нибудь из хакеров-конкурентов меня опередит. Или Голем доберётся до меня прежде, чем я закончу «Алеф». Последнее пугает меня больше, поскольку, если среди его сообщников имеются киборги, опасность грозит не только Кармину, но и моему настоящему телу. Наверное, всё-таки пора взять себя в руки и не тратить время попусту.

Придя к такому выводу, я отправляюсь на кухню, где дожариваются отбивные. Перекусив, принимаю душ и, завалившись в постель, тут же вырубаюсь.

Ни малейшего желания трястись целый день в седле я не испытываю. Отговорившись срочными делами, остаюсь в своей комнате и, установив защиту, работаю над вирусом. Большинство гостей тоже не горит желанием загнать кабана. Тем не менее, братья Шпигели собирают человек пять энтузиастов и уезжают на охоту.

Через два часа они возвращаются, поскольку Фридрих свалился с лошади и сломал ногу. Когда его привозят, он орёт благим матом и честит брата за то, что тот якобы притащил его на эту «идиотскую охоту». Должно быть, он вспомнил, как согласился заменить безобидного волка кабаном.

Рихард стойко сносит все оскорбления, и видно, что он не на шутку тревожится за своего невоздержанного на слова родственника. Возможно, юзеры действительно братья.

В спешке мы возвращаемся домой. Шпигель уезжает в город устраивать Фридриха в больницу, а я отправляюсь собирать чемоданы: пора покинуть Берлин 2.0.

Утром меня провожают только Этна и Марна.

— Твой город очень красив, — говорит Марна. — Я была в нём однажды. Может, скоро приеду снова, и тогда ты покажешь мне какие-нибудь особенные места. Правда?

— Конечно, — отвечаю я. — Буду рад.

Сейчас мне не до флирта: девушка, конечно, симпатичная, но надо доделать вирус, избежать смерти и вырваться из когтей Конторы. При этом ещё хорошо бы не позволить конкурентам обставить нас на рынке уродцев.

— Надеюсь, — говорит Марна, внимательно глядя на меня.

— Пока, — я подхватываю чемоданы.

Поблагодарив Этну за гостеприимство, сажусь в машину и гоню на вокзал. Оставив «Бэнтли» на стояке, сообщаю прокатной фирме, где забрать автомобиль, и сажусь в поезд.

Самолёт. Я снова в России. Это радостный момент: мой дом, моя машина, мой рабочий кабинет, звонкий голосок секретарши и маленькие уроды, приносящие кучу бабок — всё это я вдыхаю с первым глотком родного воздуха, едва выйдя из самолёта.

Нет, я не целую землю, но испытываю облегчение — вероятно, сходное с чувством, которое испытывает страдающий клаустрофобией человек, некоторое время просидевший в запертой комнате, а затем выпущенный на свободу.

Меня встречает Генрих, но я отпускаю его: у меня есть дело, в которое ни к чему посвящать посторонних.

Бронированный «Бэнтли» несёт меня по широким, сверкающим разноцветными огнями улицам.

Киберград — необычный город. Не только потому, что застроен по прихоти юзеров. Он состоит из множества реальностей, заключённых в одну оболочку. Можно пойти в ресторан и встретиться там с друзьями, а можно открыть дверь какого-нибудь дома и оказаться в чужой легенде. За стенами зданий, что высятся по обе стороны дороги, не только обитают юзеры-жильцы — там разворачиваются события вымышленных судеб: художники пишут великие картины, композиторы сочиняют оперы, дельцы строят финансовые империи, доминаторы угнетают мазохистов, маньяки расчленяют свои жертвы, а кто-то просто пытается заработать хоть немного кредитов, чтобы оплатить своё существование в Киберграде. «Легенда» это не сказка, которую ты сочиняешь для себя. Нельзя просто сказать: «Хочу быть кинозвездой» или «Желаю стать миллионером». И тем, и другим придётся стать. Другое дело, что осуществить свою мечту в виртуальности куда проще, чем в жизни. Это напоминает компьютерную игру: если делать всё правильно, наверняка достигнешь желаемого. Кроме того, здесь ты не боишься рисковать. Именно в Киберграде я понял, насколько страх ограничивает нас в реальности. Страх — это жуткие оковы, которых практически нет в цифровой вселенной. Убрать у людей нерешительность, робость, фобии — и они стали бы богами. Ну, или погибли бы, лишившись инстинкта самосохранения. Как обычно — палка о двух концах.

Собственно, успех приносит отвага. Кто-то обладает ею, а кто-то нет. Поэтому одни сидят в высокой башне и взирают на мир с презрением, а другие рожают мёртвых детей, чтобы заработать горстку кредитов и продлить пребывание в виртуальности, которое едва ли лучше их реального существования. Не представляю только, где они берут деньги на «Гипнос». Возможно, торгуют собой или наркотой — мир за чертой Меринга, разделившей Евразию и Африку, для меня загадка. Полагаю, там может происходить что угодно. Даже удивительно, что на «чёрном континенте» есть серверные башни, и его жители имеют возможность появляться в виртуальности. Насколько мне известно, в целом там — жуткая бедность. Люди мрут, как мухи, медицина в зачаточном состоянии, инфраструктура запущена, и со всех сторон наступают джунгли, на борьбу с которыми уходит большая часть государственных финансов. И это не те джунгли, в которых кричали попугаи и резвились обезьяны. То, чему противостоят жители Африки, походит на гигантский ядовитый лишайник, пульсирующий, источающий миазмы, норовящий поглотить каждый город, встречающийся на его пути. Собственно, мегаполисов на «чёрном континенте» осталось немного: мелкие и средние поселения исчезли в течение первых двух лет после взрыва Бетельгейзе — их поглотили джунгли. Сдерживающих Природу башен тогда ещё не было.

Я еду через Киберград к возвышающейся над домами башне, похожей на гигантский, торчащий из земли шпиль. Это замок ассасинов, Аламут. Там сидят самые крутые хакеры, помешанные на вирусах. Я и сам могу написать неплохой выжигатель программ, но чтобы сделать нечто действительно смертоносное и уникальное, необходимо думать только об этом.

Если бы Контора могла, то давно разогнали бы этот притон, но Аламут ей не по зубам. Зато безопасники пытаются следить за посетителями башни. Но и это получается у них неважно, потому что ассасины обеспечивают заказчикам конфиденциальность — на этом держится их бизнес.

Мне нужно то, на что у меня самого нет ни времени, ни воображения. Вирус, который уничтожит не только виртуальную личность, но и «железо». Если конкретнее, то кремнийорганический мозг искусственного разума, который станет для меня угрозой. Я, конечно, не рассчитываю, что мне удастся прикончить Голема — он слишком хитёр — но киборги, которых он поработил и которых наверняка станет подсылать ко мне, могут быть весьма опасны — вот против них мне и нужно вооружиться.

Я не знаю, нанимали ли безопасники ассасинов для создания одной из версий «Алефа» — вполне возможно, хотя я сомневаюсь: вирус, который будет искать ренегатов, сделать куда сложнее обычного оружия. Для этого требуется нечто больше, чем мастерство написания боевых программ. Вряд ли хакерам Аламута такое по силам.

Но то, что нужно мне, у них наверняка имеется.

Башня ассасинов окружена рвом, над нею всегда вьётся вороньё — охранные системы внешнего периметра. Словом, выглядит притон ассасинов весьма впечатляюще и претенциозно. Впрочем, лично я считаю, что людям простительна склонность к эффектам — даже хакерам, которые могут заразить вирусами весь Киберград.

Выхожу из «Бэнтли» и направляюсь к Аламуту. За десять метров до перекидного моста срабатывают программы конфиденциальности, и данные о моём аватаре больше не распространяются по виртуальности — иначе говоря, кто бы ни следил за входом в замок, он не сможет вычислить, что в него вошёл человек по фамилии Кармин. Я превратился в оболочку без примет и данных о личности.

По обе стороны моста возвышаются статуи дивов. Они провожают меня огненными взглядами, но пропускают: я не впервые здесь, и запись о моём визите сохранилась в базе Аламута.

Надо рвом появляется мост — ровная металлическая полоса трёхметровой ширины материализуется из воздуха. Я ступаю на неё и иду, понимая, что меня сканируют. Вынести вирус из башни можно, а вот притащить с собой — нет. Останавливаюсь перед высокой железной дверью, покрытой движущимися картинами, изображающими славные деяния ассасинов прошлого — настоящих убийц, живших много столетий назад.

Нажимаю на сенсорную панель, и она загорается желтоватым светом.

— Цель визита? — спрашивает механический голос.

— Приобретение оружия, — честно отвечаю я.

— Конкретная модель или заказ? — уточняет компьютер-привратник.

— Пока не знаю.

— Добро пожаловать.

Вот так просто. Дверь открывается, и я вхожу. Створки захлопываются за мной — пожалуй, слишком громко, но я не обращаю внимания. Передо мной — длинный коридор, освещённый факелами. По обе стороны возвышаются живые дивы с выпученными глазами. Каждый больше четырёх метров ростом и упирается круглой шишковатой головой в сводчатый потолок. Это охранные системы, через которые мне предстоит пройти по пути к офису. Будь у меня при себе вирус, который не заметили дивы на мосту, или попытайся я проникнуть в базу Аламута, меня мгновенно сожгли бы — ассасины не церемонятся с нарушителями и шпионами.

Мне неуютно, хотя я уже был однажды в замке. Дело не в зловещем антураже, а в том, что у меня нет санкции Стробова применять оружие, которое я хочу купить. И я сомневаюсь, что он дал бы мне разрешение, если бы знал, что у меня на уме. Но я не собираюсь ставить свою безопасность в зависимость от Конторы.

Прохожу мимо дивов, провожающих меня глазами-сканерами, и толкаю дверь в конце коридора. Она не заперта — как и в прошлый раз. Вхожу в комнату, отделанную в восточном стиле. Это кабинет служащего, принимающего заказы. Я не знаю, все ли посетители проходят через один коридор и попадают сюда, но подозреваю, что пространство башни многослойно, и сидящий передо мной клерк — не единственный, кто встречает пожелавших разжиться вирусом. Мне не известно даже, случайно я снова оказался именно у этого служащего, или за каждым клиентом закреплён определённый менеджер. Возможно, так и есть, и клерки получают проценты от заключённых сделок.

В Аламуте, в основном, создают вирусы. Этим он и славился. В отличие от исторических прототипов, ассасины не пачкают руки и никого не убивают, хотя и ходят слухи, будто у них есть свои фидави. Но я не представляю, кто может попытаться заказать уничтожить чью-то личину. Во-первых, само по себе это не имеет большого смысла, поскольку стирает лишь аватар, не причиняя юзеру никакого вреда. Во-вторых, за убийство полагается суровое наказание, и расследования проводятся довольно тщательно — особенно, если жертвой стала личина, а не программа-симулятор.

— Добрый день, — говорит клерк, поднимаясь из-за стола. — Меня зовут Фадук. Чем могу помочь?

У него вытянутое смуглое лицо, тонкие губы и прямой нос. Взгляд немного исподлобья. Наверное, он взял за основу своей внешности портрет какого-нибудь древнего ассасина — говорят, в Аламуте такое в чести.

Я усаживаюсь в кресло, менеджер тоже. Несколько минут мы смотрим друг на друга. У Фадука миндалевидные чёрные глаза с длинными ресницами. Его лицо неподвижно и напоминает маску. Он думает, я не решаюсь признаться, что пришёл за оружием, а я прикидываю шансы получить желаемое.

— Мне нужен вирус, — говорю я, наконец.

— Для того сюда и приходят, — Фадук чуть наклоняет голову вперёд.

— Необычный.

— Само собой, — вежливо улыбается клерк. Он даже не догадывается, о чём я попрошу.

— Дело в том, что за мной охотится киборг, — я стараюсь не выглядеть параноиком. — Понимаю, звучит странно, — выдавливаю фальшивую робкую улыбку. — Однако так и есть. Возможно, его наняли мои враги. Конкуренты. В любом случае, он в Киберграде, и я опасаюсь за свою жизнь.

Фадук весь внимание. По его лицу не скажешь, верит он мне или просто ждёт, когда я, наконец, скажу, что конкретно мне нужно.

— Этот киборг не остановится, даже если я уничтожу его виртуальную личность.

Клерк слегка вздрагивает: ассасины не любят, когда клиенты говорят при них о своих будущих жертвах. Конечно, они никого не выдадут, но такие вещи их напрягают.

— Поэтому, — быстро заканчиваю я, — мне нужно выжечь терминал, с которого он заходит.

Пауза. Фадук смотрит на меня, его лицо неподвижно, однако я буквально слышу, как у него в голове с бешеной скоростью крутятся шарики.

— Но это же убийство, — наконец, поизносит он на удивление спокойно. — Киборг лишится собственных мозгов, — клерк думает, что я этого не понимаю.

— Само собой. Именно этого я и добиваюсь.

— Реального убийства? Смерти не только в виртуальности, но и в действительности?

— Да.

Фадук поднимает тонкие, изогнутые полумесяцем брови и несколько секунд разглядывает меня, а затем открывает стоящий на столе терминал.

— Мне нужно послать запрос, — говорит он. — Это займёт не больше минуты.

Я киваю: мол, валяй.

Фадук копается в терминале — видимо, сносится с начальством. Он печатает, затем внимательно читает полученный ответ.

Похоже, кто-то из высших ассасинов даёт добро, потому что клерк поворачивается ко мне с вежливой улыбкой на смуглом лице.

— Придётся заплатить не только виртуальные кредиты, — сообщает он мне.

— Само собой, — отвечаю я, стараясь не показать, какое облегчение испытал.

К тому, что ассасины потребуют настоящих денег, я был готов: товар подобного уровня стоил не только кредитов, использующихся в Киберграде. К счастью, с моим реальным банковским счётом все в порядке.

— Сколько? — спрашиваю я.

Он быстро производит подсчёты на терминале.

— Десять тысяч настоящих денег и сто тысяч виртуальных кредитов.

— Товар с правом на бесконечное копирование? — уточняю я.

— И индивидуальный ценз, — кивает Фадук.

Деньги большие, но оно того стоит. Если не пригодится против киборга-убийцы, может понадобиться потом. В крайнем случае, перепродам. Надо будет только заплатить ассасинам за изменение ценза — программы, которая позволяет пользоваться вирусом только мне.

— Я согласен. Когда будет готово?

— Послезавтра, — обещает Фадук.

— Отлично, — я встаю. — Нужно внести предоплату?

— Да, половину, — клерк разворачивает терминал ко мне.

Я вставляю кредитку и перевожу на указанный ассасином счёт пятьдесят тысяч кредитов и пять тысяч реальных денег. Поскольку виртуальность связана с Сетью, в ней можно управлять любыми счетами, так что это не проблема.

— Благодарю, — говорит Фадук, проверяя состояние счета Аламута. — Самовывоз или прислать вам посылку?

— Лучше посылку.

— Как угодно.

Я выхожу из кабинета. Клерк не провожает меня — здесь это не принято. Дивы по-прежнему таращатся на меня в полутьме: не пытаюсь ли я вынести то, за что не заплатил. Но я чист, как дитя, и спокойно прохожу мимо них по коридору.

Покинув башню, ступаю на мост и добираюсь до автомобиля.

Защитные системы замка скрыли мой визит, так что безопасники не знают, кто посещал Аламут. Разве что они следят за пространством вокруг башни, но это маловероятно, да и ассасины наверняка как-то позаботились об этом. Может быть, воронье, кружащее над замком, создаёт помехи, или применяется ещё какой-то способ, но до сих пор Конторе не удавалось вычислить клиентов Аламута.

Я еду домой, в свой особняк. Собственно, бортовой компьютер знает дорогу, и необходимость вести машину отсутствует, так что я вызываю в сознании меню. Выбрав «Выход», отключаюсь от виртуальности, стаскиваю с себя шлем и комбинезон, отправляюсь в душ, затем — в кровать. Ужасно хочется спать, и я проваливаюсь в объятия Морфея, едва голова касается подушки.

Глава 8

Мария бросила меня из-за того, что я якобы наживаюсь на смерти. Именно она открыла мне печальный факт, что люди редко приносят друг другу радость, даже если любят друг друга.

Можно сколько угодно рассуждать о любви и гармонии семейных отношений, но зачем? Мы потеряли свой рай ещё на заре времён, и с тех пор цепляемся за минутные радости, а потом оглядываемся назад и не можем понять, на что растратили жизнь.

Человек обречён на одиночество. Только он понимает себя, только он любит себя, только наедине с собой он в безопасности.

В зелёных глазах моего внука я вижу равнодушие. У него нет привязанностей, он никого не любит и не жалеет. И я завидую ему — потому что это делает его сильнее меня.

Ева считает, что пустыми его глаза сделала болезнь, но она дура. Болезнь — это страдание, и оно должно было бы наполнить их, но этот ребёнок не знает, что такое боль, он знает только вид крови, вытекающей из его тела.

Я не знаю, программа мой внук или аватар реального человека: его «заказали» Виктор и Ева. Сами они — личины, и я не думаю, что юзеры, управляющие ими, — дети. Подозреваю, что это семейная пара, воплощающая в виртуальности свои фантазии о лёгкой жизни за чужой счёт. Что ж, каждый ищет в Киберграде что-то своё. Возможно, какой-то юзер захотел прожить жизнь заново, с самого начала, и согласился вселиться в моего внука.

Я листаю на терминале страницы с электронными копиями картин — выставка называется «Мотив скитания в живописи разных эпох». Это одна из моих любимых подборок, я часто её пересматриваю.

Открываю полотно Антона Лосенко. На нём изображён Каин. Он один, смотрит за край картины, где, очевидно, находится тело убитого брата. У его ног — пастуший посох Авеля.

Немногие знают смысл этого библейского сюжета. Большинство думает, будто Бог проклял Каина за убийство родственника, но давайте вспомним Авраама, собиравшегося принести в жертву собственного сына. Насколько я помню, его считают праведником.

Нет, мне кажется, дело не в убийстве, и не в родстве. Бескровная жертва Каина свидетельствовала о его гордыни, о том, что он считал себя безгрешным, в то время как кровавая Авеля говорила о смирении. И Бог милосердно напомнил первому о его грехе, дал возможность раскаяться. Каин же не внял и, словно в насмешку над Господом, принёс ему в виде «кровавой жертвы» собственного брата.

Впрочем, глядя на картину, я думаю не о смысле притчи, а лишь о том, что Каин, первый братоубийца, был одинок. Не познал ли он себя лучше, чем человек, окруженный любовью родных и близких? Сколько он, должно быть, смог бы рассказать о том, что мучает пытающихся найти себя и обрести скромное место в жизни.

С другой стороны, нужно ли это познание? Да и возможно ли оно? Что, если Каин в конце концов просто сошёл с ума?

Я не желаю искать ответы на вечные вопросы. Это представляется мне бессмысленным и бесполезным. Я мечтаю плыть на роскошной белой яхте, опуская иногда руку в прозрачный поток и вынимая из него рыб, которые придутся мне по вкусу.

Закрываю сайт картинной галереи — перерыв закончен.

Сегодня третий день, как я вернулся из Германии, и от Шпигеля неожиданно пришло письмо, в котором он настоятельно просит меня приехать и намекает на какие-то «особые и деликатные обстоятельства». Похоже, он не понимает, что я занимаюсь делами и не могу мотаться из страны в страну по его прихоти. Пришлось поручить Миле передать Шпигелю, чтобы он изложил своё дело письменно.

Всё труднее удовлетворять потребности клиентов: природа не поставляет нам почти ничего нового — сплошные повторения или столь незначительные вариации, что много за них не попросишь. Похоже, рынок перенасыщен товаром. Конечно, довольствуйся коллекционеры сконструированными при помощи компьютерных программ мутантами, проблема разнообразия исчезла бы, но вместо неё неизбежно возникла б другая: отсутствие эксклюзивности. Сейчас нам платят деньги за то, что каждый приобретаемый экспонат является точной копией реального неродившегося младенца — мы предоставляем экспертное свидетельство, заверенное комиссией по виртуальному товарообороту. Если же каждый доморощенный дизайнер начнёт клепать уродцев, руководствуясь собственной фантазией, ценность каждого экземпляра станет ничтожной, и можно будет закрывать лавочку.

Жаль, генетика не достигла ещё должного уровня, и мы не способны творить на потребу толпе. Но однажды это наверняка произойдёт. А затем, когда подобная практика перестанет зависеть от финансов, непременно появятся гении — настоящие художники от генетики — которые станут создавать шедевры, наполненные новым, недоступным нам прежде смыслом. Симфонии человеческой плоти, искажённой до неузнаваемости.

О, как мне хочется жить в эту эпоху свершений и поиска новых форм! Незабываемые мгновения взлётов и стремительных падений, рождение звёзд и их гибель, формирование эстетических направлений и борьба за господство над сердцами…

Но всё это мечты, а бизнесмену не следует увлекаться миражами. Лучше быть реалистом.

Пролистав новости, я выключаю терминал и разворачиваю кресло к окну. Оно идёт от пола до потолка — по сути, стеклянная стена, от подножия которой открывается вид на город. Дома напротив и улица напоминают вместе отвесное ущелье, по дну которого движутся автомобили. Далее — безликие коробки со слепыми окнами, железные крыши, похожие на чешую выброшенной волнами на берег и уже слегка подгнившей рыбы, небоскрёбы всех возможных архитектурных стилей, зелёные островки парков и скверов, бледное небо, почти всегда свободное от туч, тонкие далёкие силуэты заводских труб на его фоне — такая картина предстаёт моему взору каждый раз, как я смотрю в окно офиса.

Настроение так себе. Вспоминается наше с Зоей свидание. Почему она оказалась киборгом? Вопрос нелепый, не понятно, кому адресованный, жалкий — и всё же именно его я мысленно произношу раз за разом.

Крупная муха настойчиво бьётся в стекло. Это либо обычное насекомое, либо шпионская программа, пытающаяся проникнуть в небоскрёб. Возможно, конкретно в мой офис. Бесполезно: защитные системы нашей фирмы слишком хороши для такой примитивной и очевидной диверсии.

Мерное жужжание насекомого, сопровождаемое ритмичными ударами о прозрачную преграду, вызывает у меня в памяти нечёткие образы, которые хочется сложить в законченные картины. Вместо того чтобы заняться делами, я пытаюсь волевым усилием удержать появляющиеся в голове куски мозаики, но они тают, стоит переключиться на вновь возникающие.

Поглощенный этим занятием, я неожиданно засыпаю.

Поразительно, как сон проясняет работу мозга: едва погрузившись в дремоту, я чувствую, что пребываю в другом месте, и это ощущение усиливается, пока не перерастает в уверенность.

Я стою в маленькой комнате, оклеенной светлыми цветочными обоями. Люстра, похожая на большого белого жука, уныло свисает с давно не ремонтированного потолка. Эта комната мне знакома — она моя. Я жил в ней много лет назад, ещё с родителями.

Словно отдавая дань прошлому, подхожу к плотной жёлтой занавеске и отдёргиваю её.

За окном идёт дождь: вода косыми струями бьёт в подоконник, брызжет на стекло, барабанит по листве. Дорожка, похожая на положенную параллельно дому линейку, превратилась в красноватую жижу и блестит. Газоны пересечены множеством луж, соединённых широкими ручьями. В них отражается серое небо, превратившееся в сплошное облако. Дальше расположена стоянка автомобилей, а за ней виднеется дорога, по которой шныряют машины — в основном это пикапы и шумные фуры. Деревьев мало, они стоят далеко друг от друга и слегка раскачиваются. Я вспоминаю, что, если взять мокрую ветку в руку, то на ладони останется немного чёрной коры.

Справа от дома находится церковь, и, хотя из окна её не видно, оттуда доносится колокольный звон. Я прислушиваюсь, норовя уловить мелодию, но природа обделила меня музыкальным слухом.

Некоторые верят, что весь мир — храм Господень, и всё, что есть в нём, свидетельствует о величии Творца и призвано петь ему вечную «Осанну». Как же смею я строить своё благополучие на торговле мёртвыми пародиями на Его образ? Или и в этом проявляется замысел Создателя? Не знаю, но иногда задумываюсь.

Раздаётся звонок. Я озираюсь и вижу в углу пластмассовый светло-зелёный терминал. Подхожу и нажимаю кнопку «Ответить».

— Привет.

Это слово раздаётся в тишине пустой комнаты как удар бича. Голос принадлежит Марии.

— Как дела? — спрашивает она.

Я просыпаюсь — сон слетает с меня в одно мгновенье.

Открыв глаза, упираюсь взглядом в небоскрёб корпорации «Генотавр», стоящий чуть правее нашего. Уродливая башня в виде стеклянной спирали, увенчанной золотым кубом. Насколько могу судить, здание изображает цепочку ДНК.

Повернувшись в кресле, запускаю терминал, на котором пишу вирус. Сегодня необходимо закончить работу над важной частью мотивационного модуля — от этого зависит очень многое. Например, насколько ответственно станет «Алеф» относиться к своей задаче. Он должен стараться, но нельзя допустить, чтобы вирус переусердствовал. Соблюдать гармонию, но не в ущерб эффективности — задача крайне непростая. Нужно учитывать множество факторов и логических цепочек. Одна незначительная на первый взгляд оплошность — и я создам маньяка-убийцу или лентяя, манкирующего обязанностями.

Как только пароль введён, на окна опускаются металлические шторы, а пол, стены и потолок покрываются прозрачной слизью — это визуализация защитных программ, обеспечивающих безопасность во время работы над «Алефом».

На несколько часов погружаюсь в создание вируса и постепенно забываю обо всём — даже про голос Марии в пустой комнате.

Надеюсь, я опережаю хакеров-конкурентов, и именно моя версия «Алефа» окажется лучшей и будет запущена в Сеть. Если, конечно, Голем раньше не пробьётся сквозь защиту и не уничтожит вирус или личность Кармина, или меня самого. Но последнее, пожалуй, трудновато даже для него. По крайней мере, я очень на это надеюсь. Не очень приятно ходить по улицам, зная, что один из множества киборгов вокруг может стать твоим убийцей.

В принципе, я могу закончить работу над «Алефом» в реальности, но это приведёт к значительной задержке: для безопасности я разделил файлы и часть из них записал на идентификацию Кармина, так что, если он умрёт, придётся восстанавливать доступ, а это лишь немногим проще, чем оживить погибшую личину. Конечно, следовало бы, учитывая попытку покушения, перевести все материалы по «Алефу» на мой личный идентификатор, но опыт научил меня не класть яйца в одну корзину. К тому же, возможно, именно этого Голем и добивается.

Уже в машине, по дороге домой, я вспоминаю о Марне. Когда я склонился над ней, чтобы поправить подушку, мне почудился запах карамели, и в нём — что-то знакомое, из далёкого детства. Удивительно, как порой такие мелочи действуют на наше подсознание. Теперь я хочу увидеть Марну снова, хотя понятия не имею, зачем.

Мысли о ней вызывают воспоминания о Зое. Мне жаль, что агент Конторы оказалась киборгом, и трудно поверить, что я мог влюбиться в неё. С другой стороны, чему удивляться? Эти машины настолько похожи на людей, что отличить их практически невозможно. Да и практики у меня в этом отношении не хватает: в реальности я веду жизнь затворника и почти ни с кем не общаюсь, круг знакомств не расширяю.

Бронированный «Бэнтли» тормозит возле крыльца моего дома, и через пару секунд шофёр открывает мне дверцу.

— На сегодня ты свободен, — говорю я ему перед тем, как подняться по ступенькам и нажать кнопку звонка.

Метрах в десяти проходят доберманы — японские охранные программы высшего качества. Они дополняют стандартные, предназначенные для защиты территории вокруг дома — волчьи ямы и стальные сети под напряжением. Разумеется, всё это — лишь визуализации файрволов и вирусов-убийц.

— Господин Кармин, слава Богу, вы приехали! — восклицает Фёдор, едва открыв дверь. — У нас несчастье!

На его благообразном лице — неподдельная тревога.

— Что случилось?

— Виктор и Ева опять поссорились!

— Ну, это не ново.

— Да, но, кажется, она ему что-то такое сказала, потому что он схватил с полки канделябр и ударил её по голове! Сейчас Ева в больнице, я записал адрес, — Фёдор протягивает мне листок бумаги. — Валя поехала со скорой помощью, я велел ей дожидаться вас там.

Как ни странно, я люблю своих детей. Несмотря ни на что, мы здорово привязались друг к другу за эти годы, и Виктор с Евой по-настоящему вошли в свои роли.

Сунув листок в карман, я спрашиваю:

— Где Виктор?

— Убежал. Мы искали его в доме, но не нашли. Может, он спрячется у кого-нибудь из приятелей.

— Вещи забрал?

— Кажется, нет, — Фёдор выглядит совершенно убитым. Некоторые юзеры настолько погружаются в виртуальность, что забывают, где находятся.

— Обзвони дома его приятелей, — говорю я. — Старайся разговаривать со взрослыми, они Виктора покрывать не станут.

Кивнув, Фёдор направляется к двери, но на пороге оборачивается:

— Не сердитесь на него, господин Кармин, вы же знаете, какой он вспыльчивый!

Я молча смотрю на него, и Фёдор, понимая, что позволил себе вольность, поспешно удаляется.

Господи, зачем я отпустил Генриха!? Теперь придётся вызванивать его по терминалу или вести машину самому. Но шофёр — ещё и телохранитель, и я стараюсь не выходить из дома без него — разве что в случае крайней необходимости.

Решив не рисковать, набираю номер Генриха.

В результате к больнице я подъезжаю только через час. Первая, кого я там встречаю, — Валентина. Старушка плачет, вытирая слёзы цветастым платком. Я сразу отсылаю её домой: причитания мне здесь не нужны.

Мимо торопливо проходит медсестра с кипой бумаг. Окликнув её, спрашиваю, где Ева Кармин.

— Она в операционной, — отвечает медсестра, притормозив на пару секунд. — Черепно-мозговая травма, — потом, видимо, впечатлённая страдальческим выражением моего лица, добавляет:

— Не волнуйтесь, доктор — прекрасный хирург. Посидите пока в кресле.

В коридоре пахнет смесью лекарств — стандартный букет для поликлиник, аптек и больниц. Чем-то напоминает ту вонь, что царит в цехах моего завода.

Сажусь в указанное кресло. Когда нашим близким угрожает опасность, мы становимся покладистыми, не правда ли?

Время тянется бесконечно долго — как патока.

От неподвижности начинает болеть спина, но мне почему-то кажется, что изменить позу будет предательством по отношению к Еве: ей там долбят череп, а я думаю, как бы поудобнее усесться.

По коридору постоянно дефилируют врачи, медсёстры и санитары, и каждый раз, как кто-нибудь из них появлялся, я напрягаюсь: вдруг они пришли, чтоб сообщить об исходе операции. Каждого из них я встречаю призывным взглядом — вот он я, здесь! Здесь! Подойди и скажи мне что-нибудь! Я сижу здесь так долго, не может быть, чтоб ты появился в коридоре не ради меня!

Но они спешат по своим делам, к другим больным, и большая часть из них, вероятно, даже не в курсе, что в больнице есть Ева Кармин.

Когда я слушал Фёдора, то невольно упрекнул его в излишней впечатлительности, но сейчас, сидя в коридоре, понимаю, что порой виртуальность вытесняет из нашего разума реальный мир, особенно если тот слишком ничтожен или служит источником боли. Правильно это или нет — дилемма неактуальная, поскольку люди редко задаются подобными вопросами: обычно они просто ищут место, где им хорошо.

Бывали случаи, когда погружение в виртуальность предписывалось пациентам в качестве терапии — для профилактики самоубийств. Обычно суициднику сначала позволяли покончить с собой — в виртуальности, разумеется. Человек мог прочувствовать всё: падение с небоскрёба, удар об асфальт, симптомы острого отравления и так далее. Некоторым показывали последствия их поступка — естественно, негативные. Затем пациентам предоставляли возможность изменить свою жизнь. Программа демонстрировала возможности, которые было бы жаль упустить. Отчаявшийся в реальности человек мог стать в Киберграде, кем захочет. Конечно, имелись определённые трудности с возвращением из виртуальности и адаптации к реальности, но, если верить министерству здравоохранения, благодаря подобной терапии процент самоубийств значительно снизился.

Не в силах больше сидеть, встаю и делаю несколько шагов по коридору. На стенах висят стенды, посвящённые различным болезням. Скольжу по ним взглядом, думая о Еве: если она умрёт, всё будет зависеть от юзера, который носит её личину. Возможно, он не захочет больше воплощаться в мою дочь — тогда придётся устраивать похороны. Если же он решит вернуться, то Ева впадёт на некоторое время в кому.

Виктор в любом случае будет депортирован из Киберграда, причём надолго. Учитывая, что травма нанесена в момент ссоры — то есть покушение не было запланировано — полиция наверняка ограничится временной ссылкой. Так что сына я могу не увидеть в течение года.

К сожалению, больница уже сообщила властям о пациентке с проломленным черепом, так что скоро начнётся расследование. Даже если я, Фёдор и Валентина будем выгораживать Виктора, полицейские всё равно докопаются до истины, тем более, это не так уж сложно: скорая приезжала ко мне домой — значит, инцидент произошёл там. Кроме слуг и меня, отсутствовавшего в тот момент, из подозреваемых остаётся лишь брат пострадавшей. Бинго, и звон наручников!

Я могу лишиться сразу и сына, и дочери.

Всё будет куда проще, если рана не смертельна, и Ева не умрёт. Тогда дело ограничится предупреждением Виктору и частичным поражением в правах.

У меня мелькает мысль помолиться, но я никогда этого не делал. Да и можно ли обращаться к Богу, находясь в Киберграде? А просить его за виртуальную личину?

Спустя четыре часа мучительного ожидания ко мне подходит медсестра и сообщает, что операция завершилась удачно, и Еву поместят на некоторое время в реанимацию.

— Через пару дней доктор разрешит вам её навестить, — говорит она с ободряющей улыбкой.

Я испытываю неимоверное облегчение: оба ребёнка останутся со мной! Нужно лишь найти Виктора, пока он не натворил глупостей. Прятаться он может очень долго: достаточно оставить тело в надёжном месте и выйти в реальность.

Звоню Фёдору, чтобы узнать о результатах порученных ему поисков.

— Никто не видел Виктора, — печально отвечает дворецкий. — Как Ева, господин Кармин?

— Всё в порядке.

— Слава Богу! Вы привезёте её домой?

— Она в реанимации.

— Но прогнозы…

— Утешительные. Я должен идти, Фёдор.

Отключаюсь.

Как ни странно, инцидент с Виктором и Евой заставил меня задуматься о том, что создание вируса не просто порученное Конторой задание, которое я должен выполнить, чтобы избежать наказания за промышленный шпионаж.

«Алеф» должен быть готов к сроку, иначе Голем уничтожит всё, что так или иначе связано с человечеством, и в огне его ксенофобии погибнут Ева, Виктор, маленькие уродцы, украсившие коллекции сотен жителей виртуальности, мой внук.

Я должен защитить всё это. Смысл существования «Алефа» не просто сохранить человеческие тела — он должен спасти виртуальность, нашу общую мечту.

Возвращаюсь домой. Над Киберградом собираются характерные фиолетовые тучи — это визуализация плановой оптимизации. Скоро она будет запущена, и дождь смоет накопившиеся с последнего раза баги.

Фёдор и Валентина ждут меня в холле. На лицах слуг написано облегчение: ещё бы, ведь без моих детей их жизни потеряют смысл. Что им останется? Убирать да готовить? Этим можно заниматься и в реальности.

— Виктор не объявлялся? — спрашиваю Фёдора.

— Нет, господин Кармин. Что мне следует предпринять теперь?

Если б я знал! Хоть Ева и не умрёт, полицейские всё равно явятся, и, когда они не найдут в доме Виктора, им всё станет ясно.

Убедить их в том, что проломленный череп — результат ссоры, будет трудновато, потому что объяснение, которое сработало бы в настоящей жизни («Он не мог желать ей зла, ведь он её брат!»), не подействует на копов Киберграда: родственные связи между юзерами недоказуемы. Разве что они назовут свои идентификаторы, но никто этого не сделает: анонимность — настоящий фетиш виртуальности.

— Ничего не предпринимай, — говорю я Фёдору.

Дворецкий с сомнением качает головой.

Я понимаю: он думает, будто Виктор слишком боится меня, чтоб вернуться. Что ж, если это так, то щенок прав. Кем бы он ни был в реальности, здесь я его отец, и он получит по первое число, как только я до него доберусь!

Поднимаюсь в спальню и, не раздеваясь, ложусь на кровать. Я устал и проголодался, так что вызываю меню и, выбрав кнопку «Выход», погружаюсь в привычную метель, чтобы через пару секунд оказаться в реальном мире.

Прежде всего, просматриваю результаты работы программ-помощников. Мне нужно найти тонкую грань между справедливым наказанием и искоренением инакомыслия. Я не хочу становиться палачом. Если задумка Стробова и его команды такова, если они выбрали меня, прознав каким-то образом о моей ненависти к киборгам, и рассчитывают получить оружие геноцида, то их ждёт сюрприз: я позабочусь о том, чтобы «Алеф» нельзя было перенастроить, превратив в чуму для искусственных интеллектов, потому что ещё сильнее, чем киборгов, я ненавижу тоталитаризм и ограничение свобод.

Спустя пару часов понимаю, что не в состоянии делать больше ничего: глаза слипаются, спину ломит от долгого сидения перед терминалом.

Иду в туалет, затем принимаю душ, ужинаю разогретым цыплёнком и, едва живой, заваливаюсь в постель.

В Киберграде в этот время, наверное, начинается дождь — вода смывает с города программные косяки.

Сон наползает на меня, подминает подобно дикому зверю, и я засыпаю.

Мне снится жёлтая, освещённая полуденным солнцем стена. У основания лежат кусочки облупившейся краски. Мухи то и дело садятся на пыльную поверхность, переливаясь зелёными, оранжевыми и жёлтыми брюшками. Крылья плотно прижаты к спине, в пёстрых фасеточных глазах мозаично складывается мир.

Мы с девочкой, живущей в соседнем дворе, зорко следим за передвижениями насекомых. На моей подружке короткое белое платье в жёлтый горошек, загорелые ноги исписаны белыми царапинами. Золотые волоски блестят на голой руке.

Она складывает ладошку лодочкой и стремительно накрывает понравившуюся ей тёмно-синюю муху. Затем с улыбкой подносит кулачок к уху и секунд десять слушает прерывистое низкое жужжание. Кого-то она мне напоминает. Не из прошлого — из настоящего…

— Хочешь? — спрашивает девочка, глядя на меня счастливыми голубыми глазами.

Веснушки на переносице похожи на брызги пыльцы.

Я киваю, и она протягивает руку к моему уху. Жужжание невидимого насекомого зачаровывает, и мы стоим перед залитой солнцем жёлтой стеной, забыв обо всём на свете.

Утром долго не могу встать. Приходится взять себя в руки, чтобы вылезти из постели. Принимаю контрастный душ, затем плетусь на кухню. Аппетита нет, и я ограничиваюсь кружкой крепкого чая.

Вспоминаю, что надо пополнить запас «Гипноса». Звоню Нику и прошу прислать мне упаковку с ампулами.

— Ты всё время сидишь в Киберграде, что ли? — усмехается он.

— Приходится.

— Всех денег не заработаешь. Или ты решил туда переселиться?

— Увы, это пока не возможно, сам знаешь.

— Знаешь, я давно хотел спросить: почему ты не покупаешь «Гипнос» в аптеке, как большинство? Зачем каждый раз звонишь мне?

— Потому что твой «Гипнос» — совсем другое дело, ты и сам это отлично знаешь.

Ник польщено смеётся. Да, он знает. Дома у моего помощника лаборатория, где он производит абсолютно чистый продукт, качество которого аптекарям и не снилось. Надо ли пояснять, что эффект погружения с «домашним средством» Ника куда круче, чем с обычным, фабричным «Гипносом»?

— Будет тебе пополнение запаса. К вечеру.

— Спасибо, братишка.

Некоторые называют завсегдатаев Киберграда наркоманами. Особенно тех, кто работает лишь для того, чтобы купить «Гипнос» и оплатить серверное пространство в виртуальности. Однако, если здесь и есть какая-то зависимость, то психологическая, а не физиологическая. Тем более, речь не идёт о причинении вреда здоровью. Правда, когда-то имели место случаи смерти от истощения или обезвоживания — некоторые юзеры отказывались прерывать нахождение в виртуальности, несмотря на здравый смысл. Но с тех пор ввели систему сигнализации, оповещающую пользователей о необходимости соблюдать режим, а, кроме того, при возникновении угрозы жизни — например, если человек пребывает в Кибергарде слишком долго — происходит автоматические отключение и блокировка на ближайшие два часа. Этого времени достаточно, чтобы юзер опомнился, попил и поел.

Так что в виртуальности зависает надолго лишь тот, кто совершенно неудовлетворён реальной жизнью. В цифровом мире он находит то, чего лишён в действительности. Но даже ему приходится регулярно возвращаться из Киберграда, чтобы заработать на «Гипнос», еду и оплату счетов. Так что отрыв от реальности и уход в виртуальность никогда не бывает полным. Ну, разве что у вас полно денег, и вы не работаете, а слуги вводят вам внутривенно калории, растирают мышцы, чтобы не появились пролежни, выносят утку и вставляют в вашу уретру катетер. Но такие случаи уникальны, так стоит ли говорить о них?

Я делаю инъекцию и надеваю комбинезон. Снежный буран встречает меня, и я, продравшись сквозь него, оказываюсь в особняке. Быстро одевшись, спускаюсь и выхожу на улицу. Шофёр ждёт меня у крыльца. Мы едем в офис, где я забираю у секретарши избранную корреспонденцию — в основном, послания от благотворительных обществ с просьбами о пожертвованиях, благодарности и приглашения. Мила делает для меня такие подборки на случай, если я захочу прочесть кое-что в дороге. Как, например, сегодня.

Мы едем в больницу, и я просматриваю письма при помощи планшета. На некоторые — сразу отвечаю.

Одно из посланий от Шпигеля.

Что опять нужно этому настырному немцу?

Я начинаю читать. Письмо кажется мне странным и производит неприятное впечатление: оно содержит туманные намёки, не имеющие отношения к бизнесу, зато касающиеся Марны.

В конце Шпигель сообщает, что двадцать третьего приедет в Киберград. Окликнув Генриха, спрашиваю, какое сегодня число.

— Двадцать четвёртое, господин Кармин, — отвечает шофёр, не оборачиваясь. — Четверг.

Значит, Шпигель уже здесь. Ясно, что он хочет о чём-то со мной поговорить, но не понятно, к чему такая спешка.

Марна, Марна… При чём здесь она? Не собирается же Шпигель сватать за меня свою дочь?

Лучше бы приехала она сама…

Размышляя над странным поведением Шпигеля, не замечаю, что мы уже подъехали к больнице.

В регистратуре меня ждёт неприятный сюрприз: оказывается, состояние у Евы ещё тяжёлое, и её нельзя беспокоить.

— Приходите, когда мы переведём девочку в палату, — говорит медсестра. — Когда это будет, пока не известно, так что звоните, спрашивайте. Чтоб зря не ездить.

Чертыхаясь и проклиная всё на свете, я отправляюсь домой. По дороге письмо Шпигеля попадается мне на глаза и я перечитываю его.

Немец в Киберграде, но до сих пор не объявился. Возможно, он собирается убить меня или проникнуть на сервер. Но зачем предупреждать о приезде? И самое главное — при чём здесь Марна?

Дома меня встречает Фёдор. Вид у него расстроенный.

Из глубины дома доносится запах готовящейся еды — Валентина хлопочет на кухне.

— Виктор не объявлялся? — спрашиваю я дворецкого.

— Нет, господин Кармин.

— Ты ведь скажешь, если он придёт к тебе, Фёдор? — говорю я как бы между прочим.

— Конечно, господин Кармин, тотчас же.

Уверен, если Виктор попросит его, он будет молчать. Возможно, и сейчас просто-напросто прячет его где-нибудь.

— Я буду в кабинете.

— Вам посылка, господин Кармин. Я оставил её здесь, — Фёдор указывает на белую коробку без логотипов.

Подхожу к столику на витой ножке и кладу руку на картон. Что это? Бомба от Голема? Нет, охранные системы дома не пропустили бы её.

Справа имеется карточка. Переливающиеся буквы складываются в слово «Аламут», едва я касаюсь её. Ага! Это моё оружие.

Беру коробку подмышку и направляюсь к лестнице, но дворецкий снова останавливает меня:

— Вам звонил Август Шпигель. Просил передать, что вы сможете найти его по этому адресу, — Фёдор протягивает мне листок.

— Спасибо.

Дворецкий уходит, а я, поднимаясь по лестнице, пробегаю адрес глазами. Гостиница «Мильтон». Вполне приличное место, номера там стоят недёшево, и обслуживание на уровне. Сажусь за стол, придвигаю терминал и набираю указанный на листке номер. Секунд десять прислушиваюсь к длинным гудкам. Наконец, раздаётся знакомый голос:

— Шпигель у телефона.

— Это Кармин. С приездом. Мне передали, что вы хотите со мной поговорить.

— О, да! — слышно, что Шпигель рад моему звонку. — Ради этого я и прилетел.

— Почему же не зашли в офис?

— Видите ли, у меня дело личного характера. Мне бы не хотелось… при посторонних.

— Слушаю вас.

— О нём неудобно говорить по телефону. Можем мы где-нибудь встретиться?

— Это действительно срочно?

Какое у Шпигеля личное дело? Он что, бредит? Решил, что мы друзья?

— Уверяю, дело не терпит отлагательств! — кажется, Шпигель взволнован.

— Через полчаса смогу вас принять, — говорю я. — В офисе.

— Но…

— Я отпущу секретаршу. Никто нам не помещает: мы будет совершенно одни.

— Что ж, тогда ладно. Выезжаю, — Шпигель отключается.

Я встаю из-за стола и делаю несколько кругов по комнате. Немец ведёт себя странно и вполне может оказаться сообщником Голема. Вот только, если он хочет меня убить, то к чему такие сложности? Зачем настаивать на встрече? И уж тем более, ни к чему соглашаться приехать ко мне в офис, где у меня (и Шпигель не может этого не понимать) установлена надёжная защита от вирусов. А любое оружие в виртуальности так или иначе представляет собой вредоносную программу, разрушающую личину.

Размышления ни к чему не приводят, и я, вызвав шофёра, отправляюсь в офис. Может, не стоило бы встречаться со Шпигелем вовсе, но любопытство пересиливает осторожность и заставляет меня рискнуть.

По дороге открываю посылку (пришлось взять её с собой) и достаю упаковку плотно уложенных патронов. Заряжаю ими револьвер. Не хотел бы я быть киборгом, явившимся убить Кармина.

В офисе отпускаю секретаршу домой и прохожу в кабинет, оставив дверь открытой.

Ждать приходится недолго. Минут через десять на пороге возникает Шпигель. Завидев меня, он широко, но несколько напряжённо улыбается.

— Входите, — говорю я, не вставая с кресла. — Как дела на заводе? Прошу вас, садитесь.

— Всё прекрасно, герр Кармин, — отвечает немец. — Благодарю вас.

— Я, к сожалению, не мог принять ваше приглашение снова приехать в Германию, герр Шпигель. Очень много работы.

— Ну, что вы, я понимаю, — он кивает.

Шпигель кажется мне несколько скованным. Несколько секунд мы молча глядим друг на друга.

— Вы хотели о чём-то поговорить? — напоминаю я, решив прервать эту нелепую паузу.

Шпигель заволновался — словно я ткнул пальцем во фруктовое желе: провёл ладонью по волосам, потёр подбородок, робко улыбнулся, несколько раз сморгнул.

Что же ему нужно?

— Да, герр Кармин, — произнёс он, наконец, поёрзав в кресле. — Дело в том, что я не понимаю, почему вы так со мной поступили. Мне казалось, мы с вами коллеги и даже почти друзья. Вы были моим гостем, и, я принял вас весьма радушно, поэтому никак не могу взять в толк — зачем вы это сделали?

Я недоумеваю. О чём говорит Шпигель, и к чему изъясняться намёками, тем более, раз мы одни, и никто нас не слышит? Он хочет, чтобы я догадался, что он имеет в виду? Но это ребячество, и совсем не похоже на Шпигеля.

— Я не понимаю, герр Шпигель, что вы имеете в виду.

Он смотрит на меня с укором. Выражение его лица приобретает сходство с мордой спаниеля.

— Не понимаете?

— Нет.

И вдруг я понимаю: это игра! Он притворяется, валяет дурака, чтобы подогреть мой интерес, а затем огорошить. Хитрая тварь!

Но этот спектакль не вяжется с покушением. Шпигель явно не собирается убивать меня — ему нужно что-то другое.

Теперь мне действительно интересно, какую игру задумал мой немецкий партнёр и по чьей указке он действует. У него нет при себе оружия: по дороге в мой кабинет ему пришлось пройти не через один сканер. Так чего же он хочет?

Ждать разгадки долго не приходится: всплеснув руками, Шпигель восклицает:

— Побойтесь Бога, герр Кармин, вы изнасиловали мою дочь!

Я невольно приподнимаю брови.

Обвинение Шпигеля смешно: как можно принудить кого-то в виртуальности, где человек в любой момент может выйти в реальный мир? Секс же с личной, лишившейся хозяина, едва ли способен кого-то вдохновить.

Кроме того, у нас с Марной ничего не было. В этом я пытаюсь убедить Шпигеля. Мои доводы звучат более чем адекватно, однако он упорно отказывается верить, намекая, что я выкручиваюсь.

Мне становится всё интереснее, к чему он ведёт. Несколько минут мы ещё обмениваемся репликами, но уже ясно, что дискуссия себя изжила.

— Я до сих пор не заявил в полицию только потому, что мы с вами коллеги, — говорит Шпигель. — Хотел сначала переговорить с вами.

Кажется, Шпигель решил меня шантажировать, для чего и придумал историю с изнасилованием. Но у меня ещё есть сомнения в том, что передо мной не сообщник Голема, а всего лишь алчный юзер. Требуется подтверждение, и весомое.

Я молча смотрю на Шпигеля. Он некоторое время ждёт моей реакции, но, догадавшись, что её не будет, ещё раз упоминает полицию.

Я не отвечаю, и в кабинете воцаряется тишина.

Шпигель глядит в сторону, а я на него. Становится слышно, как под потолком летает муха. В реальности насекомых больше не существует — кроме тех, кого разводят в лабораториях и питомниках. Природа поглотила всё живое, исказив и превратив в единое нечто.

Нужно решать, что делать с назойливым немцем. Его присутствие меня раздражает, но ясно, что так просто он не уйдёт.

— Что вы хотите, герр Шпигель? — спрашиваю я прямо. — Мы с вами деловые люди, так что не юлите. Довольно этого спектакля с изнасилованием.

Он бросает на меня быстрый взгляд и понимает, что я его раскусил. Больше он не прикидывается: с узкого лица сходит выражение спаниеля, и на губах появляется тонкая усмешка.

— Я хочу, чтобы вы сделали меня полноправным владельцем немецкого филиала, — говорит Шпигель.

Это нагло. Нагло и несправедливо. Я должен ни за что ни про что отдать завод, построенный на мои же деньги? И, между прочим, не только на мои.

Неужели Шпигель рассчитывает, что нелепое, надуманное обвинение способно настолько испугать меня?

Я смотрю на немца и вдруг понимаю: да, это он! Сообщник Голема, стрелявший в меня на охоте и теперь явившийся, чтобы проникнуть в мою фирму и получить доступ к системам и файлохранилищам. Значит, Голем уверен, что я — один из хакеров, нанятых Конторой. Его возможности поражают и пугают.

Но этот агентишка с дурацкой попыткой шантажа… Как мне относиться к нему? Воспринимать всерьёз не могу, но и проигнорировать опасаюсь. Дилемма.

Смотрю на Шпигеля: неужели он думает, что я не понимаю его намерений и пущу чужака в свою фирму?

Если он шпион Голема, значит, не человек. Киборг. Ненавистная машина.

Во мне появляется и растёт злость. Я сижу, ожидая, когда она охватит меня целиком.

Вспоминаю о Зое. Это лишь усугубляет дело.

Я должен что-то сделать, чтобы избавиться от гнева.

План с лихорадочной скоростью зреет у меня в голове: картинки, образы и обрывки мыслей мечутся в черепе подобно набившимся в банку насекомым, складываясь в цепочку действий. В ней ещё остаются незначительные пробелы, но они не имеют решающего значения, о них можно подумать позже, когда совершится основное.

Я не могу сопротивляться растущей во мне потребности. Поступить иначе будет просто… противоестественно.

— Что ж, герр Шпигель, — говорю я, вставая. — Должен признать, вы меня удивили.

Немец иронически кланяется, уверенный, что я принимаю его правила игры и признаю поражение.

Теперь, когда я знаю, что предпринять, мне смешно смотреть на него, но я продолжаю серьёзным тоном:

— К сожалению, мне пришлось отпустить секретаршу, так что с документами придётся подождать, — я неторопливо обхожу кабинет.

Муха снижается, и её жужжание становится слышнее. Она не может быть шпионской программой: ничто не пробилось бы сквозь защиту небоскрёба и моего офиса. Откуда же взялось насекомое?

— Время терпит, — говорит Шпигель, следя за мной. — Я дам вам три дня.

Он наглеет прямо на глазах. Что ж, тем лучше.

— А скажите, герр Шпигель, — говорю я, останавливаясь напротив него, — Марна тоже в этом участвует?

Он улыбается. Мне очень хочется расквасить его мерзкую физиономию.

— Что вы имеете в виду?

— Вы с ней с самого начала задумали это?

— Нет, герр Кармин, — Шпигель поднимается. В его голосе появляется ленца победителя: видимо, он собирается уходить. — Но не сомневайтесь, в случае надобности Марна подтвердит всё, что я скажу. Она послушная девочка, — он оглядывается на дверь. — Что ж, полагаю, мы поняли друг дуга. Я, пожалуй, пойду. Помните, три дня.

— Посидите ещё, — произношу я самым любезным тоном, на какой способен, и прежде чем Шпигель начинает протестовать, вынимаю из подмышечной кобуры «Кольт Питон».

Я стреляю трижды — прежде, чем киборг успевает выйти из виртуальности. Шпигель тяжело падает в кресло, из которого только что поднялся.

Теперь он — всего лишь мешок с костями. На груди у немца быстро растет красное пятно, но это ерунда — просто компьютерный эффект. Куда важнее, что содержащийся в пуле вирус устремляется в кремнийорганический мозг киборга-юзера и выжигает его подобно напалму. Где-то в реальности мой враг превращается в бесполезную оболочку — куклу, органика которой очень скоро начнёт гнить, распространяя запах тления.

Я спокоен. Выстрелов никто не слышал: все офисы в здании имеют звуконепроницаемую обшивку.

Достаю из шкафа рулон целлофана — мы держим его для клиентов, которые любят надёжную упаковку, — и, расстелив на полу, перекладываю на него тело Шпигеля. Теперь надо подумать, как перенести труп в машину. Какое-то время ломаю над этим голову, и, наконец, меня осеняет: лучше я сам доставлю в кабинет всё необходимое!

Заперев офис, спускаюсь к машине и приказываю Генриху отвезти меня домой. По дороге мной овладевает лёгкая эйфория: то, что в моём офисе лежит труп, будоражит. Казалось бы, это должно вселить в меня тревогу, но я чувствую только бешеную работу ума. Моё состояние напоминает азарт: я словно выбросился из самолёта с парашютом и, хотя уверен, что он раскроется, всё же допускаю, что может случиться непоправимое.

Кажется, в моей голове работает компьютер, обрабатывающий огромное количество информации, чувств и эмоций. Я нисколько не боюсь и не испытываю угрызений совести. Не только потому, что защищался (это можно объяснить Конторе, но не полиции Киберграда), да и убил не человека, а киборга (для правосудия разницы нет). Просто со мной, наверное, что-то не так. Для меня случившееся — всего лишь очередная взятая преграда на пути к мечте. Ну, почти взятая. Впереди — полицейское расследование, так что расслабиться мне не удастся ещё долго.

Дома я отпускаю шофёра, а сам иду в гараж и сажусь в спортивный «Лотус». Славная машинка. Я приобрёл её два года назад на автомобильной выставке и до сих пор пользовался всего пару раз — собственно, мне нравится просто смотреть на красивые машины, а не водить их.

Еду на завод нашей фирмы, где, воспользовавшись личным кодом доступа (это означает, что никто меня не видел, и даже охранные программы не зафиксировали факт моего присутствия), беру три канистры азотной кислоты. Сложив их в багажник, отправляюсь в офис. Чтобы не встретиться ни с кем внутри небоскрёба, решаю воспользоваться служебным лифтом: рабочий день окончен, и он уже никому не нужен. Через несколько минут я незамеченным прохожу в свой офис и запираюсь.

У меня в офисе есть ванная. Раньше приходилось работать сутками, и при этом всегда отлично выглядеть — вот и пришлось установить. Увы, даже в виртуальности деньги не падают с неба.

Беру Шпигеля под мышки и тащу, тщательно следя за тем, чтобы натёкшая на целлофан кровь не запачкала ковёр. Ванная комната большая, пол выложен кафельной плиткой. Укладываю труп посередине — так, чтобы вокруг осталось достаточно места, и было удобно работать. Возвращаюсь в офис и выдвигаю один из ящиков стола. Достаю кожаный чемоданчик и, щёлкнув замками, извлекаю аккуратно сложенный набор хирургических инструментов. С их помощью можно не только разделать виртуальную личину, но и обнаружить все имплантаты, которыми её напичкали. Очень полезная вещь, а для человека, промышляющего тем же, чем я, просто незаменимая.

Раздеваюсь догола, чтобы не стирать потом одежду — этому я научился у Альберта Фиша — и отправляюсь в ванну, где, разложив инструменты на полу, приступаю к делу.

Прежде всего, срезаю со Шпигеля одежду. Затем вооружаюсь одним из скальпелей и вскрываю брюшную полость, делая разрез от грудины до лобковой кости. Интересно, что слово «скальпель» переводится как «нож», но орудовать им гораздо удобнее — по крайней мере, если вы собираетесь не травмировать органы, а извлекать их один за другим. Используя распорки, фиксирую края раны и запускаю левую руку под сердце. Отсекаю лезвием все, что удерживает его в человеческом теле, и достаю. Кровь струится по моим рукам, капает на пол и распростёртый труп. В голове моей звучит «Вхождение богов в Вальхаллу», я едва удерживаюсь, чтобы не начать напевать мотив бессмертного Вагнеровского произведения. Просто поразительно, как то, что сделано человеком, переживает своего создателя и начинает обретаться в вечности — в то время как автор гниёт в земле, становясь пищей для червей.

Извлечённые органы я вскрываю и тщательно изучаю, но нигде не нахожу того, что может навести меня на след Голема. Тело Шпигеля чисто. Словно ренегат предвидел развитие событие и позаботился о том, чтобы смерть подельника не обратилась против него.

Покончив с внутренними органами, беру пилу и начинаю вскрывать черепную коробку. Ванная наполняется запахом костяной пыли. Вынимаю мозг и терпеливо нарезаю его тонкими ломтиками — как при определении инсульта — но и здесь терплю фиаско. Просто удивительно, что личина не имеет совершенно никаких имплантов. Хотя, если её создали специально для того, чтобы подобраться ко мне…

Вооружаюсь пилой побольше и принимаюсь на конечности. Прежде всего, разделяю их по линии суставов — а затем получившиеся куски — вдоль. Надо ли говорить, что вся ванная и я покрыты кровью и ошмётками плоти? Работа грязная, но — увы — необходимая.

Наконец, я убеждаюсь, что тело Шпигеля не даст мне никакой ниточки, ведущей к Голему. Жаль сил и потраченного времени, но должен был проверить.

Скользя по крови, забираюсь в ванну и открываю воду. Тщательно намыливаюсь и оттираюсь: кое-где кожа уже покрылась засохшей бурой коркой. Выбираюсь и набираю на пульте управления режим очистки. Тотчас включаются скрытые от глаз форсунки, и кровь смывается с пола, потолка и стен мощными струями воды. Всё стекает в решётку, и спустя пару минут ванная выглядит так, словно в ней никогда не разделывали труп.

Достаю из шкафа полотенце, вытираюсь и вешаю его обратно. Несмотря на проделанную работу, чувствую себя бодрым и полным сил. Но ещё не всё — остался финальный штрих.

Сложив куски Шпигеля в ванну, открываю канистры и выливаю их содержимое на то, что прежде было нахальным немцем. Процесс сопровождается громким шипением: кислота начинает действовать, едва попав на плоть.

У меня нет ни малейшего желания получить ожог лёгких, так что я выхожу из ванной, запираю дверь, одеваюсь и сажусь в кресло — теперь остаётся только ждать.

Происходящее напоминает мне сцену из романа Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея»: там несчастного художника, убитого главным героем, растворяют в химической ванне. Вероятно, из этой книги я подсознательно и позаимствовал идею, за что автору — низкий поклон.

Размышляя на эту тему, вдруг понимаю: в романе Уайльда герой тоже носит личину, скрывая свой истинный облик на чердаке под дерюгой — до тех пор, пока не решается заглянуть в свою душу. Это ли не предвестник виртуальности с её вечно молодыми и прекрасными лицами, скрывающими все пороки?

Вынимаю из кобуры «Кольт Питон» (люблю его после «Молчания ягнят») и кладу на край стола. Несмотря на произведенный выстрел, сейчас в нём не пять, а шесть патронов. Если ты покупаешь вирус в форме боеприпаса, его можно копировать бесконечное число раз — он навечно твой. Правда, рано или поздно против него изобретут антивирус, но пока этого не произошло, им можно пользоваться. Более того, я заплатил ассасинам за идентификационный ценз, что означает, что только я могу стрелять этими пулями. Не знаю, пригодятся ли они мне ещё — всё зависит от того, сколькими помощниками Голем готов пожертвовать. Если он умён и в курсе плана Шпигеля, то наверняка свяжет его исчезновение со мной. Остановит ли это ренегата? По правде сказать, не думаю. Тот, кто задумал избавиться от человечества, едва ли станет «мелочиться». Скорее всего, для него любое количество киборгов, погибших от аламутовского вируса, — цена приемлемая.

Я жду четыре часа, занимаясь созданием «Алефа». Затем встаю и иду в ванную. Тело Шпигеля почти растворилось: в мутной жиже виднеется только скелет. Я снова запираю дверь и возвращаюсь к работе над вирусом. Параллельно обдумываю сложившееся положение:

Знает ли кто-нибудь, что Шпигель собирался встретиться со мной? Должна знать Марна.

Знает ли кто-нибудь, что Шпигель пытался встретиться со мной? Знает Фёдор.

Знает ли кто-нибудь, что мне было известно, где найти Шпигеля? Знает Фёдор.

Знает ли кто-нибудь, что я встречался со Шпигелем? Вряд ли. По крайней мере, мне такой человек не известен.

Знает ли кто-нибудь, что Шпигель мёртв, найдено ли его тело, можно ли доказать, что смерть была насильственной? На все вопросы — нет.

Остаётся только слить куда-нибудь то, что останется от тела Шпигеля. К счастью, это не проблема.

А как объяснить, что после звонка немца я отпустил из офиса секретаршу? Впрочем, свидетелей того, что мы с ним говорили, нет, я ведь звонил не при дворецком. Хотя, в Сети наверняка зафиксированы все звонки.

Итак, что мы имеем? Доказательства того, что мы со Шпигелем общались после его приезда в Киберград — косвенные, но весьма убедительные.

Доказательства того, что у меня был мотив его убить — только свидетельство Марны. Впрочем, немец, возможно, не лгал, и она действительно не в курсе его махинаций.

Ах, да, ещё письмо. Его необходимо уничтожить. Я стираю все копии, не откладывая дело в долгий ящик.

Отрицать факт встречи со Шпигелем опасно: это может вызвать подозрения, и, прежде всего, у Марны. Следовательно, мы с ним виделись. Но зачем? Придётся сочинить две версии: одну для полиции, другую для Марны.

Первая такова: встреча была деловая, мы обсуждали вопрос расширения деятельности немецкого филиала, Шпигель хотел строить завод в Австрии, я согласился, что стоит прощупать почву, и послал его с этим поручением в Вену. С тех пор я его не видел.

Сложность в том, чтобы сымитировать отъезд Шпигеля.

Теперь версия для его дочери. Нужно написать Марне письмо, сообщающее, что её отец добился, чего хотел (в курсе она шантажа или нет — такое послание подойдёт в любом случае), и теперь отправился в Австрию, чтобы проверить, нельзя ли построить завод и там. Таким образом, обе версии не будут противоречить друг другу.

Не теряя времени, пишу письмо в Германию. В адресной строке вывожу «Марне Шпигель» и нажатием клавиши отправляю его в Берлин 2.0.

Теперь нужно сделать вид, что Шпигель действительно уехал. Минут десять размышляю, а затем выхожу на улицу и набираю номер авиационной кассы с общественного терминала на углу. Услышав в ответ «Да, я вас слушаю», заказываю билет до Вены на завтрашний рейс от имени Августа Шпигеля. Оплату произвожу с банковского счёта немецкого филиала фирмы: это не должно вызвать подозрений, ведь он — управляющий, а поездка деловая. Всё очень просто и логично.

Остаётся лишь убрать останки из ванной. Возвращаюсь в офис и с помощью стеклянной трубки переливаю содержимое ванны в канистры. Приходится использовать ещё одну, запасную: растворившийся Шпигель занимает всё же довольно много места.

Я сношу канистры вниз, кладу в багажник, сажусь за руль и еду за город. По дороге останавливаюсь возле супермаркета и покупаю садовую лопату. Немного покружив, нахожу тихий лесок, в котором и закапываю канистры. Таким образом, незадачливый немец обзаводится аж четырьмя компактными и очень надёжными гробами (говорят, металлопластик практически не разлагается; во всяком случае, кислоту выдерживает, так что, надеюсь, Шпигель обретёт покой). Конечно, можно было спустить останки из ванны прямо в канализацию, но соседи снизу утром непременно учуяли бы запах кислоты и подняли бучу, а мне это совершенно ни к чему.

Что ж, кажется, всё.

Единственное, что меня огорчает — безнадёжно испорченная ванна. Её придётся заменить. Скажу Миле, что разбил ёмкость с кислотой, когда возился с каким-нибудь экземпляром, и попрошу заказать новую. Возможно, на этот раз — из мрамора.

Чувствую лёгкую усталость — как после хорошо выполненной работы. Нужно ехать домой и хорошенько выспаться: завтра утром я собираюсь навестить Еву.