Алекс

51

Судья Видар доволен. Еще бы. Это самоубийство — логическое следствие его умозаключений, его профессионализма, его упорства. Как и все тщеславные люди, он всегда относил то, что скорее было результатом стечения обстоятельств, на счет своего таланта. Поэтому, в отличие от Камиля, он ликовал. Но — спокойно. Однако чем больше он пытался сдерживать свои чувства, тем больше самодовольства исходило от всего его существа. Камиль читал это по его губам, плечам, по сосредоточенности, с которой он облачался в защитные средства — в хирургической шапочке и синих пластиковых бахилах Видар выглядел очень непривычно.

Он мог бы ограничиться тем, чтобы наблюдать за работой криминалистов из коридора, но нет, серийная убийца тридцати лет, да еще и мертвая — это как охотничье полотно: его надо рассматривать с близкого расстояния. Он был удовлетворен. В номер он вошел с видом римского императора. Склонившись над кроватью, он слегка пошевелил губами, словно говоря: «хорошо-хорошо», а когда вышел, на лице его читалось: «классический случай». Указав Камилю на экспертов-криминалистов, он многозначительно произнес:

— Мне скоро понадобятся все данные, вы понимаете…

Это означало, что он хочет сделать заявление для прессы. Как можно скорее. Камиль ничего не имел против. На здоровье.

— Ведь нужно же в конце концов пролить свет на это дело? — продолжал судья.

— Конечно, — подтвердил Камиль, — самый яркий свет.

Судья вроде бы собирался уходить, но Камиль чувствовал, что это еще не все, — он догадывался, что последнюю пулю тот выпустит уже с порога.

— Пора с этим заканчивать, — заявил судья. — Это станет благом для всех.

— Вы хотите сказать — для меня?

— Ну если откровенно — то да.

С этими словами он снял медицинскую шапочку и бахилы. Ни к чему, чтобы они вносили диссонанс в его облик и умаляли серьезность его слов.

— В этом деле, — заговорил он снова, — вам явно не хватило проницательности, майор Верховен. Вы не успевали за развитием событий, причем не раз. Вы наверняка отдаете себе отчет в том, что даже установлением личности жертвы мы обязаны не вам, а ей. В последний момент вас спасло удачное стечение обстоятельств, но вашей заслуги в этом нет. Если бы не этот… инцидент, — судья слегка махнул рукой в сторону комнаты, — я не думаю, что вы смогли бы сохранить это дело за собой. Я считаю, что вы оказались…

— Не на высоте? — подсказал Камиль. — Ну-ну, господин судья, договаривайте — ведь это вертится у вас на языке.

Судья, слегка раздраженный, сделал несколько шагов по коридору.

— Да, это в вашем стиле, — прокомментировал Камиль. — Вам не хватает мужества, чтобы сказать то, что вы думаете, и не хватает искренности, чтобы думать то, что вы говорите.

— Ну что ж, тогда я скажу вам то, о чем собирался умолчать.

— Заранее трепещу.

— Боюсь, что вам больше не будут поручать серьезных дел.

Он сделал паузу, чтобы изобразить размышление — «да, я не произношу ничего необдуманного, и на сей раз я не собираюсь смягчать своих слов», — и договорил:

— Ваше возвращение к работе, возможно, было преждевременным, майор Верховен. Возможно, вам стоило бы отдохнуть еще немного.

52

Все вещдоки сначала исследовали в лаборатории, затем передали в кабинет Камиля. Оказалось, что их довольно много, хотя поначалу никто не отдавал себе в этом отчета. Они заняли два больших стола, которые Арман сдвинул и заботливо накрыл скатертью, плюс еще секретер, стулья, кресла и шкаф для верхней одежды. Странно было видеть эти вещи, которые, казалось, принадлежали девочке-подростку, и сознавать, что речь идет о женщине тридцати лет. Создавалось ощущение, что она так и не выросла. Иначе зачем бы хранить розовую пластмассовую заколку со стразами, сильно потертую, или старые билеты в кино.

Все эти вещи забрали из отеля четыре дня назад.

Выйдя из номера, в котором женщина покончила жизнь самоубийством, Камиль спустился на первый этаж, где Арман допрашивал портье, молодого человека с зачесанными набок и намертво зафиксированными гелем волосами — казалось, что кто-то отвесил ему сбоку оплеуху. По причинам вполне очевидного практического характера Арман предпочел проводить допрос в ресторане, где как раз настало время завтрака.

— Вы позволите? — спросил он.

И, не дожидаясь ответа, налил себе чашку кофе и придвинул четыре круассана, бокал апельсинового сока, блюдце кукурузных хлопьев, яйцо вкрутую, два ломтика ветчины и копченый сыр. Поглощая еду, он задавал вопросы и внимательно слушал ответы, иногда кое-что уточнял, не прекращая жевать:

— Вы мне недавно сказали — двадцать два тридцать.

— Да, — отвечал портье, пораженный неумеренным аппетитом такого тощего легавого, — но плюс-минус пять минут, вы понимаете… никогда нельзя сказать точно…

Арман кивнул. В завершение разговора он спросил:

— У вас нет коробки или чего-нибудь в этом роде?

Не дожидаясь ответа, он расстелил на столе три бумажные салфетки, высыпал туда целую корзинку венских булочек и старательно упаковал их, даже завязав края салфеток изящным узлом, словно собирался сделать кому-то подарок. Затем, обращаясь к изумленному портье, пояснил:

— Это на обед. Столько дел, никогда не знаешь, будет ли время сходить поесть…

Было полвосьмого утра.

Камиль вошел в зал для проведения семинаров, где временно расположился Луи. Он допрашивал горничную, которая обнаружила тело Алекс, — женщину лет пятидесяти с бледным усталым лицом. Она сделала уборку после ужина и ушла домой, но уже в шесть утра ей пришлось снова явиться на работу для новой уборки — так иногда случалось из-за нехватки персонала. Сейчас она, сутулясь, грузно сидела на стуле.

Обычно она заходила в номера уже ближе к полудню и всегда стучалась — потому что иначе можно увидеть такие сцены… Она бы рассказала, какие именно сцены, но присутствие маленького полицейского, который вошел в середине допроса, отчего-то ее смущало. Он ничего не говорил, просто стоял, сунув руки в карманы пальто, которого так и не снял, — кажется, он был болен, его знобило. Сегодня утром получилось так, что она ошиблась номером, — у нее на листке значился номер 317, клиент в это время уже отсутствовал, и она могла убраться без помех.

— Но написано было так неразборчиво… и мне показалось, что это номер триста четырнадцать.

Она сильно нервничала — ей хотелось доказать, что эта история не имеет к ней никакого отношения. Она тут совсем ни при чем.

— Если бы номер был написан как следует, ничего бы не случилось.

Чтобы ее успокоить, Луи положил свою изящную руку с ухоженными ногтями ей на запястье и слегка прикрыл глаза — поистине порой у него были манеры кардинала. Впервые с того момента, как она по ошибке зашла в номер 314 вместо 317-го, собеседница осознала, что этот досадный промах, о котором она все это время не переставала твердить, ничего не значит по сравнению с тем печальным фактом, что молодая женщина покончила жизнь самоубийством.

— Я сразу поняла, что она мертва.

Она замолчала, подыскивая слова, — ей уже доводилось видеть трупы. Но все равно, каждый раз это неожиданно, каждый раз выбивает вас из колеи…

— Меня как громом поразило!

Она инстинктивно прижала руку ко рту при одном только воспоминании. Луи всем своим видом выражал сочувствие. Камиль ничего не говорил, смотрел, ждал.

— Красивая девушка… Она выглядела такой живой…

— Когда вы ее нашли, она выглядела живой?

Это первый вопрос, который задал Камиль.

— Ну, то есть… не то чтобы… не знаю, как лучше сказать…

Поскольку оба полицейских молчали, горничная вновь сбивчиво заговорила: она вошла, она хотела как лучше, хотела выяснить, нельзя ли что-то сделать… Очевидно, она никак не могла избавиться от мысли, что поступила неправильно и ее за это накажут. Она пыталась оправдаться.

— Я имела в виду, когда я видела ее накануне, у нее был живой вид. Вот что я хотела сказать! Она шла таким уверенным шагом… Ну, я даже не знаю, как поточнее выразиться…

Она еще сильнее занервничала. Луи как можно более спокойным тоном спросил:

— Накануне вы видели, как она выходила? А куда она шла?

— Не знаю, куда-то на улицу… Она несла мусорные пакеты.

Горничная еще не успела закончить фразу, как двое полицейских испарились, словно по волшебству. Затем она увидела в окно, как они бегут к воротам.

По пути Камиль подхватил Армана и еще трех человек, и все устремились наружу. По всей длине улицы, через каждые метров пятьдесят, стояли мусорные контейнеры, вокруг которых суетились служащие отелей — как раз в это время производился вывоз мусора. Полицейские завопили, но издалека никто не расслышал, чего они хотят. Камиль с Арманом бросились в одну сторону, жестикулируя на ходу, Луи — в другую, потрясая служебным удостоверением. Остальные свистели в свистки во всю мощь своих легких. Все вместе заставило мусорщиков буквально оцепенеть — они застыли, не успев завершить начатых движений. Запыхавшиеся полицейские уже подбегали к ним. За всю свою карьеру мусорщики еще не видели ничего подобного.

Горничную тем временем окружили репортеры — она стояла, словно начинающая кинозвезда, в свете софитов. Она указала место, откуда накануне увидела выходящую из отеля женщину:

— Я приехала на скутере. Вон оттуда. А увидела я ее, когда стояла вот здесь. Нет, пожалуй, чуть поближе… точно не помню…

На парковку отеля ввезли штук двадцать мусорных контейнеров. Это привело хозяина в ужас.

— Вы не можете… — начал он.

— Чего это я не могу? — перебил Камиль.

Хозяин отступил. Ну и паршивый денек! Мусорные контейнеры опрокинули прямо на асфальт. Как будто мало самоубийства, так теперь еще и это!

Три заветных пакета нашел Арман. Сказались чутье и опыт барахольщика.

53

В воскресенье утром Камиль открыл окно, чтобы Душечка смогла понаблюдать за прохожими на улице — она это обожала. Когда он закончил завтракать, не было еще и восьми. К тому же ночью он очень плохо спал. Он вошел в один из тех долгих периодов, которые случались на протяжении всей его жизни довольно часто, — когда все решения словно зависают в воздухе и любое действие или бездействие кажутся абсолютно равноценными. Самое ужасное в этом состоянии неопределенности — осознание того, что рано или поздно придется сделать тот или иной конкретный шаг. Притворяться перед самим собой, что обдумываешь и взвешиваешь все варианты, — всего лишь способ прикрыть спорное решение видимостью логического обоснования.

Сегодня картины матери продают с аукциона. Раньше он уже говорил, что не пойдет туда. Сейчас он твердо в этом уверен.

Он представил себе, что аукцион уже завершился, после чего полностью сосредоточился на мысли о деньгах. Точнее, о том, чтобы не оставлять их себе, а раздать. До сих пор он даже не задумывался о приблизительной сумме. Ему не хотелось заниматься подсчетами, и тем не менее мозг почти непроизвольно выстраивал ряды цифр — это было сильнее его. Конечно, он никогда не будет таким богатым, как Луи, — но все-таки… Получалось что-то около ста пятидесяти тысяч евро. Может быть, больше — около двухсот. Ему не слишком нравились такие мысли — но кому бы на его месте они не приходили в голову?.. Страховки, полученной после смерти Ирэн, хватило на то, чтобы полностью оплатить квартиру, приобретенную ими в рассрочку, после чего он вскоре ее продал и на вырученные деньги приобрел свою нынешнюю, дополнительно взяв небольшой кредит. Доход от продажи картин, скорее всего, погасит этот кредит полностью. Эта мысль была первой брешью в ряду возможных благотворительных вариантов. Он сказал себе: ну что ж, можно погасить кредит, а то, что останется, — раздать. Здесь уже начиналась казуистика. Вплоть до соображения о том, что может и вообще ничего не остаться. Если так рассуждать, то в итоге он отправит двести евро в какой-нибудь центр онкологических исследований и на том успокоится.

Ладно, наконец сказал он себе, переключись. Сосредоточься на главном.

Камиль вышел из дома около десяти, предоставив Душечке смотреть на улицу в одиночестве, и, поскольку погода стояла солнечная и прохладная, решил пройтись до работы пешком. Он ходил довольно быстро, насколько это возможно при таком маленьком росте. Ходьба его взбодрила, и уже к середине пути он принял нужное решение, после чего спустился в метро.

Несмотря на воскресный день, Луи обещал коллегам, что подъедет на работу к часу дня.

Камиль с момента появления в своем кабинете вел немой диалог с вещами жертвы, разложенными на столах и стульях. Ему казалось, что перед ним выставка сокровищ маленькой девочки, недавно опустошившей бабушкины сундуки.

Вечером того дня, когда обнаружили тело Алекс, ее брат прибыл на опознание в Институт судебной медицины. После того как процедура опознания завершилась, мадам Прево, ее мать, попросили высказаться о личных вещах покойной.

Мадам Прево оказалась маленькой и хрупкой, но энергичной женщиной с угловатым лицом, обрамленным седыми волосами. Ее одежда была далеко не новой. Все в ее облике громко заявляло: мы из небогатой среды. Она не пожелала ни снять пальто, ни поставить сумку, ей явно не терпелось покончить с формальностями и уйти.

— Ну, все-таки слишком много неожиданностей сразу, — заметил Арман, который принимал ее первым. — Вот представьте себе: ваша дочь кончает жизнь самоубийством после того, как убила минимум шесть человек, — есть отчего прийти в замешательство, не правда ли?

Перед этим Камиль долго разговаривал с ним в коридоре о том, как лучше подготовить свидетельницу к опознанию. Ей предстояло оказаться перед столькими вещами ее покойной дочери — детскими, подростковыми, женскими, — не имеющими никакой особой ценности, но тем более способными разбить вам сердце, когда ваш ребенок умер. Мадам Прево держалась хорошо, не плакала, казалось, она все понимает, — но, оказавшись перед столами, на которых была устроена своего рода выставка воспоминаний, слегка пошатнулась, и ей пододвинули стул. В такие моменты сторонним свидетелям всегда нелегко — они переминаются с ноги на ногу, обреченные на терпение и бездействие. Мадам Прево так и не выпустила из рук сумку, она сидела словно на официальном приеме, иногда указывая на знакомые предметы — нашлось немало и таких, которых она не знала или не помнила. Часто она приходила в замешательство, ее голос звучал неуверенно — как если бы она видела вместо обычного портрета дочери шарж или отражение в искривленном зеркале и сомневалась, что это действительно Алекс. Для нее все эти вещи были каким-то разрозненным набором хаотичных деталей, который ни о чем ей не говорил. В том, что жизнь ее дочери в итоге свелась к грудам бессмысленных безделушек и прочей ерунды, ей виделось нечто несправедливое, даже оскорбительное. В конце концов она стала явно нервничать — вертя головой во все стороны, она то и дело повторяла:

— Но зачем ей понадобилось это хранить? Всю эту дребедень?.. Вы уверены, что это действительно ее?..

Камиль только молча разводил руками. Поведение мадам Прево он посчитал защитной реакцией — иногда сильный шок провоцирует у людей грубость и даже некоторую жестокость.

— Нет, смотрите-ка, — уже другим тоном произнесла она, — это и в самом деле ее…

И указала на голову негритенка из черного дерева. Кажется, мадам Прево хотела рассказать какую-то историю, связанную с этой игрушкой, но передумала. Потом, указывая на вырванные из книг страницы, добавила:

— Она много читала. Все время.

Когда наконец подъехал Луи, было уже почти два часа дня. Он начал с вырванных страниц. «В час битвы завтра вспомни обо мне», «Анна Каренина»… Целые отрывки подчеркнуты, лихорадочно, с сильным нажимом. «Миддлмарч», «Доктор Живаго»… Луи все это читал. «Орельен», «Будденброки»… кое-что из Маргерит Дюрас, но совсем немного — пара страниц из «Боли». Луи не проводил параллелей между названиями книг и реальными событиями — и так понятно, что во всем этом немало почти детского романтизма. Впрочем, он не видел здесь ничего удивительного — у юных сентиментальных девиц и у серийных убийц одинаково хрупкие натуры и ранимые сердца.

Затем они с Камилем пошли обедать. Во время обеда Камилю позвонил друг его матери, который устраивал сегодняшний аукцион. Они немного поговорили, Камиль снова поблагодарил его и, не зная толком, как еще выразить свою признательность, прямым текстом предложил ему денег. Тот, разумеется, смутился и ответил что-то вроде: поговорим об этом позже, в конце концов, я это сделал в память о Мод… Договорились встретиться как-нибудь на днях, причем оба знали, что никакой встречи не будет. Камиль отсоединился. Общая сумма от продажи картин составила двести восемьдесят тысяч евро. Это превзошло самые смелые его ожидания. Один лишь небольшой автопортрет в минималистском стиле ушел за восемнадцать тысяч.

Луи это не удивило. Он имел представление о ценах на живопись, к тому же обладал собственным опытом.

Двести восемьдесят тысяч. Это не укладывалось у Камиля в голове. Он пытался прикинуть, сколько же это зарплат. Так или иначе, выходило, что много. Ему было неловко, ему казалось, что его карманы внезапно отяжелели. И плечи тоже. Он даже невольно сгорбился.

— Я идиот, что все продал? — спросил он у Луи.

— Ну, не обязательно… — дипломатично отозвался тот.

Но Камиль продолжал сомневаться.

54

Гладко выбритый, с прямоугольным волевым лицом, быстрыми глазами и подвижным ртом, мясистым, почти жадным. Держится очень прямо, можно было бы сказать, по-военному, если бы не густые волнистые каштановые волосы, зачесанные назад. Ремень с посеребренной пряжкой подчеркивает объем живота, который будто стремится быть пропорциональным социальному статусу, но по сути являет собой результат многочисленных деловых обедов, или семейной жизни, или стресса — а может, и всех трех факторов. Судя по виду, ему под сорок, а если точнее — тридцать семь. Ростом выше метра восьмидесяти и широк в плечах. Луи, примерно такого же роста, но гораздо более хрупкой комплекции, рядом с ним выглядит подростком.

Камиль уже видел его в Институте судебной медицины, когда тот прибыл на опознание тела. Изобразив на лице подобающие случаю сочувствие и страдание, он склонился над алюминиевым столом и, не произнеся ни слова, лишь кивнул — да, это она, — после чего служащий вернул на место отогнутый угол простыни.

В тот день, в ИСМ, они толком не поговорили. Трудно выражать сочувствие, когда покойница — серийная убийца, осиротившая с полдюжины семей. В таких случаях даже не знаешь, что сказать; но, к счастью, от полицейских этого и не требуется.

Идя по коридору к выходу, Камиль молчал. Луи заметил только:

— В прошлый раз у него было более игривое настроение…

Да, правда, вспомнил Камиль, именно Луи встречался с этим человеком в первый раз, когда речь шла о расследовании смерти Паскаля Трарье.

Понедельник, семь вечера. Уголовный отдел.

Луи (костюм от Бриони, рубашка от Ральфа Лорана, ботинки «Форциери») в своем кабинете, Арман рядом с ним, старые носки сползают на старые ботинки.

Камиль сидел на некотором расстоянии от них, в углу кабинета, болтая ногами и чиркая что-то в блокноте с таким видом, словно происходящее его не касается. В данный момент он пытался воспроизвести по памяти портрет Гуадалупе Виктории работы мексиканского художника, который недавно видел.

— Когда нам выдадут тело?

— Скоро, — ответил Луи. — Очень скоро.

— Прошло уже четыре дня…

— Да, я знаю. Это всегда долго.

Ничего не скажешь, в подобного рода беседах Луи достиг совершенства. Это выражение неподдельного сочувствия он усвоил очень рано — благодаря воспитанию и, разумеется, наследственности, исконной принадлежности к высшей касте. Сегодня Камиль изобразил бы его святым Марком, явившимся венецианскому дожу.

Луи полистал свой блокнот, затем папку с документами. Всем своим видом он выражал готовность как можно скорее уладить все эти досадные формальности.

— Итак, Тома Вассер, дата рождения — шестнадцатое декабря шестьдесят девятого года.

— Эти сведения уже есть в досье, я полагаю.

Тон был не агрессивный, но все же резковатый.

Раздраженный.

— Да-да, конечно! — закивал Луи с обезоруживающей искренностью. — Просто я должен убедиться, что все в порядке. Чтобы больше к этому не возвращаться. Насколько нам известно, ваша сестра убила шестерых человек: пятерых мужчин и одну женщину. Ее смерть помешала нам детально восстановить ход событий. Нужно будет что-то сказать их семьям, вы понимаете. И, разумеется, судье.

Да уж, подумал Камиль, особенно судье. Он просто умирал от желания выступить перед публикой — такие вещи способствуют карьерному росту. Все обожают выступать перед публикой… Конечно, когда серийная убийца кончает с собой — это не столь безусловный триумф, как в том случае, если ее арестовывают, но все равно — что касается общественной безопасности, спокойствия граждан, низкого уровня социальной напряженности и прочей лапши, которую обычно вешают на уши населению, — тема все равно благодатная. Убийца мертва. Примерно так объявляли в Средние века о смерти загнанного волка — все прекрасно понимали, что мир от этого не изменится, но все же такое известие служило некоторым облегчением и вселяло уверенность в том, что существует высшая справедливость, которая защищает добрых людей. Итак, высшее правосудие торжествовало, а судья Видар, как его земной представитель, в ореоле славы явился перед журналистами. По его словам, убийцу обложили со всех сторон, и ей ничего не оставалось, как от безысходности покончить с собой. Камиль и Луи застали его выступление по телевизору, зайдя в бистро. Луи смотрел на экран со стоическим спокойствием, Камиль насмехался про себя. После этого звездного часа Видар наконец-то успокоился. Он всласть наговорился перед микрофонами, и теперь довести расследование до конца полицейские могли без помех.

Итак, речь шла о том, чтобы информировать родственников жертв. Тома Вассер понял, кивнул, но все равно остался слегка раздраженным.

Луи на некоторое время погрузился в чтение досье, затем поднял голову и левой рукой поправил прядь волос.

— Значит, дата вашего рождения — шестнадцатое декабря шестьдесят девятого года?

— Да.

— И вы начальник отдела продаж в фирме, которая занимается поставками игрового оборудования?

— Да, мы поставляем оборудование для казино, кафе, ночных клубов, залов игровых автоматов… По всей Франции.

— Вы женаты, у вас трое детей.

— Ну вот, вы же и сами все знаете.

Луи старательно записывал. Затем снова поднял голову.

— И вы на… семь лет старше Алекс?

На сей раз Тома Вассер ограничился кивком.

— Алекс не знала своего отца, — продолжал Луи.

— Нет. Мой отец умер еще нестарым. Алекс родилась гораздо позже, но мать так и не смогла создать семью с тем человеком. Он ее бросил.

— То есть вы, по сути, заменили ей отца.

— Да, я ею занимался. Довольно много. Она в этом нуждалась.

Луи промолчал. Пауза длилась довольно долго. Затем Вассер сказал:

— Я хотел сказать — она уже тогда была… неуравновешенной.

— Да, — подтвердил Луи, — неуравновешенной. То же самое нам говорила ваша мать.

Он слегка нахмурился.

— Мы не нашли никаких клинических подтверждений этих сведений. Алекс никогда не лежала в психиатрической больнице, никогда не находилась под наблюдением…

— Я не говорил, что она сумасшедшая! Просто неуравновешенная!

— Но отсутствие отца…

— Прежде всего — собственный характер. Уже в детстве ей не удавалось ни с кем подружиться, она была замкнутая, одинокая, мало говорила. К тому же ей не хватало последовательности.

Луи сделал знак, что понимает. Поскольку собеседник никак на это не отреагировал, он предположил:

— Она нуждалась в опеке…

Трудно было понять: это вопрос, утверждение или просто замечание? Тома Вассер предпочел услышать это как вопрос.

— Совершенно верно, — ответил он.

— И одной только матери оказалось недостаточно.

— Мать не может заменить отца.

— Алекс говорила о своем отце? Я имею в виду — она расспрашивала о нем? Она хотела его увидеть?

— Нет. У нее было все, что нужно.

— Вы и ваша мать.

— Моя мать и я.

— Любовь и власть.

— Да, если угодно.

Дивизионный комиссар Ле-Гуэн взял на себя судью Видара. Он фактически превратился в живой щит между судьей и Камилем, он делал для этого все, проявляя выдержку, упорство и терпение. Судья, конечно, тот еще типчик, о нем можно сказать много нелестного, но Камиль в последнее время стал просто невыносим. Вот уже много дней, начиная с самоубийства девушки, он был на взводе и постоянно срывался. Он уже не тот, что прежде, с ним совершенно невозможно работать, он явно не на своем месте в сложном, масштабном расследовании. Таково было негласное мнение всех его коллег — история девушки, прикончившей за два года шесть человек, да еще таким варварским способом, конечно, привлекла всеобщее внимание, а Камиль явно не успевал за событиями — он всегда был на шаг позади, вплоть до самого конца.

Ле-Гуэн еще раз перечитал заключительные выводы из недавнего отчета Камиля. Последний раз они виделись час назад. Комиссар спросил:

— Ты уверен, что удар попадет в цель?

— Абсолютно.

Ле-Гуэн кивнул:

— Ну, раз ты так говоришь…

— Если тебя это больше устроит, я могу…

— Нет-нет, — поспешно перебил его Ле-Гуэн, — я сам этим займусь! Я встречусь с судьей и все ему объясню. Буду держать тебя в курсе.

Камиль поднял руки, словно сдаваясь.

— Но все-таки, Камиль, признайся: за что ты взъелся на судей? Постоянно какие-то конфликты! Можно подумать, это сильнее тебя.

— Ну, об этом тебе лучше спросить у судей.

На самом деле Ле-Гуэн хотел спросить о другом: может быть, это маленький рост заставляет Камиля постоянно конфликтовать с властью?

— Значит, с Паскалем Трарье вы познакомились в коллеже.

Тома Вассер резко выдохнул воздух, словно хотел погасить свечу где-то на потолке. Он все сильнее проявлял нетерпение. Этот выдох, очевидно, заменял утвердительный ответ с дополнительным подтекстом: ну да, да, переходите уже к следующему вопросу.

На сей раз Луи не стал делать вид, что перечитывает досье. У него и так было преимущество: он уже допрашивал этого человека месяц назад.

— Тогда вы мне говорили: «Если только Паскаль не вешал нам лапшу на уши насчет своей подружки, какой-то Натали… Ну надо же, в кои-то веки у него хоть кто-то появился!»

— И?..

— И сегодня мы знаем, что эта Натали на самом деле — ваша сестра Алекс.

— Вы-то сегодня знаете, а я в те времена об этом даже не подозревал…

Поскольку Луи молчал, Вассер счел нужным продолжить:

— Вы знаете, Паскаль был, что называется, не семи пядей во лбу… Девчонок у него никогда особо много не было… да и то, я думаю, он больше хвастался. Про эту Натали он нам все уши прожужжал, но так ее с нами и не познакомил. Мы над ним подшучивали из-за этого… Я, во всяком случае, не воспринимал его россказни всерьез.

— Тем не менее это вы познакомили Алекс с вашим другом Паскалем.

— Нет. Да и никакой он мне не друг на самом деле.

— Ах вот как?

— Послушайте, я буду откровенен. Паскаль был настоящий придурок, с ай-кью не выше, чем у плюшевого медвежонка. Это просто мой приятель по коллежу, друг детства, если вам так больше нравится, мы пересекались то здесь, то там, но это и все. Это не называется «друг».

С этими словами он фыркнул, даже излишне громко, явно желая подчеркнуть всю смехотворность такого предположения.

— Просто пересекались то здесь, то там… — повторил Луи.

— Время от времени я видел его где-нибудь в кафе, останавливался, чтобы поздороваться… ну, как со всеми остальными, — у меня таких знакомых полно по всей округе… Я родился в Клиши, он тоже, мы вместе пошли в школу…

— В Клиши.

— Ну да. Можно сказать, знакомцы по Клиши. Так вас устраивает?

— О да, вполне. Вполне устраивает.

Затем Луи снова заглянул в досье. На его лице появилось сосредоточенное, даже озабоченное выражение.

— Стало быть, Паскаль и Алекс тоже знакомцы по Клиши?

— Нет, никакие они не знакомцы по Клиши! Вы нарочно цепляетесь к этому Клиши? Меня это уже бесит! Если вы…

— Успокойтесь.

Это сказал Камиль. Не повышая голоса. Все это время он сидел на дальнем конце стола, погруженный в свои рисунки, словно прилежный ребенок, и в конце концов о нем все забыли.

— Вам задают вопросы, — продолжал он, — вы на них отвечаете, вот и все.

Тома резко обернулся к нему, но Камиль даже не поднял головы — он продолжал рисовать. Только добавил:

— Так здесь обычно делается.

Наконец он поднял глаза, чуть отодвинул рисунок, чтобы оценить его с некоторого расстояния, слегка наклонил голову и договорил, поверх рисунка глядя на Тома:

— Если вы еще раз позволите себе нечто подобное, я сочту это оскорблением представителя власти при исполнении им своих должностных обязанностей. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Камиль отложил рисунок в сторону, пододвинул к себе очередной чистый лист бумаги и, прежде чем склониться над ним, произнес:

— Не знаю, впрочем, достаточно ли ясно я выразился…

Повисла пауза, которую Луи не счел нужным прерывать.

Тома Вассер окаменел. Он машинально переводил взгляд с Луи на Камиля и обратно, слегка приоткрыв рот. Атмосфера напоминала предгрозовую в душный летний вечер, когда гроза обрушивается резко и внезапно, прежде чем кто-то успеет заметить ее приближение, — вот только что было ясно, и беззаботные отдыхающие отправились на прогулку, но стоило им отойти достаточно далеко от дома, небо вдруг мгновенно затянули темные тучи. Вассер выглядел так, словно вот-вот поднимет воротник пиджака, спасаясь от налетевшего холодного ветра.

— Итак?.. — наконец спросил Луи.

— Что — итак?

— Алекс и Паскаль Трарье — они тоже знакомцы по Клиши?

Луи нарочито отчетливо, едва ли не по слогам, произносил каждое слово. Он всегда так делал на допросах, даже в самых напряженных ситуациях. Вот и сейчас он особо подчеркнул «они тоже». Камиль, не отрываясь от рисунка, в немом восхищении покачал головой. Нет, все же этот тип неподражаем!

— Нет, Алекс не жила в Клиши, — ответил Вассер. — Мы переехали оттуда, когда ей было — ну, не знаю, года четыре-пять…

— Как же тогда она познакомилась с Паскалем Трарье?

— Я не знаю.

Молчание.

— Итак, ваша сестра Алекс познакомилась с вашим приятелем Паскалем Трарье уже позже, совершенно случайно.

— Вероятно, да.

— И отчего-то назвалась Натали. А затем убила его в Шампиньи-сюр-Марн, раздробив ему череп садовой лопатой. И — к вам все это не имеет никакого отношения.

— Я не понимаю, чего вы от меня хотите! Это Алекс его убила, а не я!

Он все больше нервничал, в голосе появились пронзительные, визгливые нотки. Видимо, осознав это, он осекся. Затем уже спокойным, даже холодным тоном, медленно произнес:

— Прежде всего — почему вы меня допрашиваете? У вас что-то есть против меня?

— Нет! — поспешно заверил Луи. — Но вы должны понять. После исчезновения Паскаля Трарье его отец бросился на поиски вашей сестры. Уже известно, что он выследил ее и похитил недалеко от ее дома, увез в уединенное место, запер в клетке, мучил ее и, вне всякого сомнения, намеревался ее убить. Ей чудом удалось спастись. Что произошло дальше, вы знаете. Так вот, нас интересует история ее знакомства с Паскалем. Удивительно уже то, что она назвалась фальшивым именем. Что ей было скрывать? Но особенно нам хотелось бы узнать, как отец Паскаля сумел ее найти.

— Я не знаю.

— А вот у нас есть гипотеза на этот счет.

Произнеси эту фразу Камиль, она прозвучала бы как угроза, как обвинение — даже если бы это крылось в подтексте, его нельзя было бы не ощутить. Но в устах Луи она прозвучала совершенно нейтрально — он просто сообщал информацию. Они решили выбрать именно такую стратегию. В этом преимущество работы с Луи — исполнительный и невозмутимый, как английский солдат, он делал все в точности так, как предписано. Ничто не способно ни отвлечь его, ни остановить.

— У вас есть гипотеза, — повторил Вассер. — Можно узнать какая?

— Месье Трарье нанес визит всем знакомым сына, которых сумел отыскать. Всем он показывал фото неважного качества, на котором был снят Паскаль вместе с Натали. Точнее, с Алекс. Но ни один из тех, кто видел это фото, не узнал вашу сестру. И мы считаем, что произошло следующее: это вы дали ему ее адрес.

Ноль реакции.

— При этом, — продолжал Луи, — если учесть состояние месье Трарье и его обычную жесткую манеру действовать, то ваш поступок можно расценить как разрешение на физическую расправу. Как минимум — членовредительство.

Снова пауза.

— Но зачем бы я стал это делать? — спросил Тома Вассер, судя по тону — искренне заинтригованный.

— Вот именно это нам и хотелось бы узнать, месье Вассер. Паскаль Трарье, как вы уже сказали, обладал ай-кью плюшевого медвежонка. Отец, надо полагать, не слишком сильно его превосходил. Не требовалось долго за ним наблюдать, чтобы догадаться о его намерениях. Как я уже заметил, по факту вы все равно что сами заказали избиение своей сестры. Однако могли предвидеть и то, что он даже способен ее убить. Вы этого и хотели, месье Вассер? Чтобы он убил вашу сестру? Чтобы он убил Алекс?

— У вас есть доказательства?

— Х-ха! — В коротком смешке Камиля звучало неподдельное восхищение. — Ха-ха-ха! Нет, правда, это потрясающе!

Вассер обернулся.

— Когда свидетель спрашивает, есть ли у нас доказательства, — пояснил Камиль, — то это значит, что он не оспаривает само заключение. Он лишь пытается оправдаться.

— Ну хорошо.

Тома Вассер, кажется, принял решение. Он выпрямился, положил руки перед собой на стол, ладонями вниз. Не глядя на полицейских, он спросил:

— Может быть, вы объясните мне наконец, что я здесь делаю?

Теперь его голос звучал уверенно, почти повелительно. Камиль поднялся. Рисунки, уловки и намеки были отложены в сторону. Он подошел к Тома Вассеру и остановился прямо перед ним:

— С какого возраста вы начали насиловать Алекс?

Тома поднял голову:

— Ах так вот в чем дело! — Он улыбнулся. — Что же вы раньше не сказали?

В детстве Алекс вела дневник, правда урывками. По нескольку строчек с долгими перерывами. Она даже не всегда писала в одной и той же тетради. Их было несколько, даже не сложенных вместе, а разбросанных среди прочих вещей, которые она выбросила в мусорный контейнер. Черновая тетрадь, заполненная всего на треть; блокнот в твердой обложке с галопирующей лошадью на фоне восходящего солнца…

Детский почерк.

Камиль прочел только это:

Тома поднялся:

— Хорошо. Теперь, господа, если вы позволите…

Он сделал несколько шагов.

— Я не думаю, что это закончится так просто, — сказал Камиль.

Тома обернулся:

— Ах вот как? И чем же это закончится, по-вашему?

— По-моему, вы сейчас сядете на место и продолжите отвечать на наши вопросы.

— По поводу чего?

— По поводу ваших сексуальных отношений с вашей сестрой.

Вассер перевел взгляд с Луи на Камиля и с поддельной обеспокоенностью спросил:

— А в чем дело? Она подала жалобу?

На сей раз он явно издевался.

— Да вы шутники, право же! Я не собираюсь с вами откровенничать на эту тему, я не доставлю вам такого удовольствия!

Он скрестил руки на груди и слегка склонил голову набок, словно артист в поисках вдохновения. Наконец он решил избрать доверительный, слегка игривый тон:

— По правде говоря, я очень любил Алекс. В самом деле, очень любил. Невероятно. Это была очаровательная девочка. Вы даже не представляете, до какой степени. Немного худенькая, с неправильными чертами лица, — но в то же время такая очаровательная. Такая нежная. Ей просто требовалась твердая рука, вы понимаете. И побольше любви. Маленькие девочки — они такие.

Он обернулся к Луи и, широко разведя руками, добавил:

— Как вы уже сказали, я в некотором смысле заменил ей отца!

После чего с довольным видом снова скрестил руки на груди:

— Итак, господа, Алекс подала жалобу на изнасилование? Вы можете представить мне копию?

55

Согласно подсчетам Камиля, которые он сделал, проведя некоторые хронологические сопоставления, — когда Тома начал «приходить в комнату» своей сводной сестры, Алекс не исполнилось одиннадцати лет. Ему стукнуло семнадцать. Чтобы добиться этого результата, пришлось построить немало гипотез и умозаключений. Сводный брат. Защитник. И насильник одновременно — настолько все вывернуто наизнанку в этой истории… И меня еще упрекают в жестокости, с горечью подумал Камиль.

Он вернулся к Алекс. Среди ее вещей сохранилось несколько фотографий того периода, но без дат. О датах можно лишь догадываться по каким-то деталям (машинам, одежде) и по внешности самой Алекс — от одной фотографии к другой она взрослела.

Камиль снова и снова думал об этой семейной истории. Мать, Кароль Прево, сиделка, вышла замуж за Франсуа Вассера, типографского рабочего, в 1969 году. Ей было двадцать. Тома родился в том же году. Муж умер в 1974-м. Сыну тогда было пять лет, и, скорее всего, у него почти не сохранилось воспоминаний об отце. Алекс родилась в 1976-м.

От неизвестного отца.

«Он не заслуживает упоминания», — резким тоном заявила мадам Вассер, даже не отдавая себе отчета в чудовищном пафосе сказанного. У нее, судя по всему, плохо с чувством юмора. Хотя, конечно, статус матери серийной убийцы не слишком располагает к шуткам. Камиль не стал показывать ей фотографии, найденные среди вещей Алекс. Вместо этого он попросил у нее другие, и она принесла целую пачку. Вдвоем с Луи они их тщательно разобрали, разложили, на каждой указали время, место и имена — согласно пояснениям мадам Вассер. Тома в ответ на аналогичную просьбу сказал, что у него никаких фотографий нет.

На детских фотографиях Алекс выглядела невероятно худой девочкой с угловатым лицом, на котором заметно выступали скулы, отчего глаза казались очень темными и запавшими. Губы почти всегда были поджаты. Чувствовалось, что позирует она безо всякого удовольствия. Вот пляж, на заднем фоне — разноцветные зонтики, детские мячи, ярко светит солнце. Ле-Лаванду, пояснила мадам Вассер. Вот оба ее ребенка, Алекс десять лет, Тома — семнадцать, ростом она даже не достает ему до плеча. На ней открытый купальник, без верхней части она вполне бы обошлась, но, возможно, надела ее из кокетства. Запястья можно полностью обхватить двумя пальцами, ноги такие тощие, что заметнее всего колени. Ступни слегка повернуты мысками внутрь. Болезненный, несчастный вид, некрасивое личико, непропорциональная фигурка… В сочетании с тем, что стало известно о ней сейчас, зрелище было поразительное.

Примерно в то время Тома и начал «приходить к ней в комнату». Незадолго до того или вскоре после — не имело значения. Потому что фотографии следующего периода не намного лучше. Вот Алекс тринадцать лет. Семейное фото: мать в середине, Алекс справа, Тома слева. Терраса дома в предместье. Какой-то семейный праздник. «Это мы у моего покойного брата», — сказала мадам Вассер и быстро перекрестилась. Порой один такой жест может приоткрыть многое. Семья Прево была религиозной — во всяком случае, там соблюдали обряды. Камиль полагал, что ничего хорошего маленькой Алекс это не сулило. Здесь она немного подросла, хотя по-прежнему оставалась ужасно худой и нескладной — чувствовалось, что ей неуютно в собственном теле. У любого, кто смотрел на это фото, возникало непроизвольное желание защитить ее. Она держалась немного позади остальных, как бы в их тени. На обороте, видимо, уже гораздо позже, когда стала взрослой, она написала: «Королева-мать». По правде говоря, в мадам Вассер нет ничего королевского — она скорее напоминает приодевшуюся в честь праздника прислугу. Слегка повернув голову к сыну, она улыбалась ему.

— Робер Прадери.

Допрос продолжил Арман, сменив своих коллег. Ответы Вассера он записывал новой ручкой в новом блокноте. Неслыханное дело.

— Не знаю такого. Это один из тех, кого убила Алекс, нет?

— Именно так, — подтвердил Арман. — Шофер-дальнобойщик. Его обнаружили в кабине его грузовика, на парковке возле автострады, на восточном направлении. Алекс воткнула одну отвертку ему в глаз, другую в горло. После чего влила ему в рот примерно пол-литра серной кислоты.

Тома немного подумал.

— Возможно, он ей чем-то насолил…

Арман даже не улыбнулся. В этом его преимущество — по его лицу трудно понять, как он относится к услышанному и даже слышит ли, что ему говорят. На самом деле он просто крайне сосредоточен.

— Да, — наконец произнес он, — у Алекс, судя по всему, был вспыльчивый характер.

— Ну, что поделаешь… девчонки…

Подразумевалось: ну вы же и сами знаете, какие они. Кажется, Вассер собирался добавить еще какую-то сальность и взглядом искал поддержки собеседника. Такое часто бывает у постаревших красавцев, у импотентов, у извращенцев — но в той или иной степени почти у всех мужчин.

— Итак, это имя — Робер Прадери — ничего вам не говорит? — спросил Арман.

— Нет. А должно?

Арман не ответил, перебирая бумаги в папке.

— А такое имя — Бернар Гаттеньо?

— Вы так и будете называть мне чьи-то имена, одно за другим?

— Их всего шесть. Так что это не займет много времени.

— Но какое отношение все это имеет ко мне?

— Ну допустим, Бернара Гаттеньо вы знали.

— Вот как? Меня бы это удивило.

— Да нет же, вспомните хорошенько. Гаттеньо, владелец авторемонтной мастерской в Этампе. Вы купили у него мотоцикл в… — Арман вновь зашелестел бумагами, — в восемьдесят восьмом году.

После некоторого размышления Вассер ответил:

— Ну, возможно… Это было так давно… В восемьдесят восьмом мне было девятнадцать — и вы думаете, я вот так с ходу вспомню?..

— Однако…

Арман методично перелистывал страницы досье.

— Ага, вот оно. Свидетельство одного друга месье Гаттеньо, который очень хорошо вас помнит. В те времена вы увлекались мотоциклами, вы встречались, гоняли вместе…

— Это когда же?..

— Восемьдесят восьмой, восемьдесят девятый год…

— А вы помните всех, с кем общались в восемьдесят восьмом году?

— Нет, но вопрос адресован вам, а не мне.

Тома Вассер изобразил на лице усталость.

— Ну хорошо. Пусть даже мы гоняли вместе на мотоциклах двадцать лет назад — что с того?

— Вот видите, у нас с вами выстраивается цепочка. Вы не знали месье Прадери, но знали месье Гаттеньо, а вот он как раз знал месье Прадери…

— Покажите мне двух людей, у которых не найдется общих знакомых.

Арман, не совсем поняв, о чем говорит собеседник, машинально обернулся к Луи.

— О да, — отозвался тот, — мы, конечно, знаем теорию шести рукопожатий, она весьма любопытна. Но, боюсь, в данном случае она слегка уводит нас в сторону…

Мадемуазель Тубиана было шестьдесят шесть лет. Однако она хорошо выглядела и уверенно держалась. Она настаивала на обращении «мадемуазель». С Камилем она встретилась пару дней назад. Она вышла из муниципального бассейна, и они побеседовали в кафе, расположенном прямо напротив, ее волосы, в которых заметно немало серебряных нитей, еще не высохли. Она из тех женщин, которым нравится стареть, потому что тем заметнее их моложавость. Со временем трудно становится вспомнить бывших учеников. Она рассмеялась. Когда встречаешься с их родителями и они говорят о своих детях, приходится делать вид, что тебя это интересует. На самом деле она не то чтобы вообще их не помнила — скорее ей просто было на них наплевать. Но Алекс она помнила лучше, чем многих других, и по фотографии сразу ее узнала, эту худышку. Очень привязчивая девочка, всегда терлась у моего кабинета, заходила каждую перемену, да, мы с ней хорошо ладили. Правда, говорила она мало. Хотя у нее были подружки, с ними она тоже общалась, они много смеялись, но что в ней больше всего поражало — она могла буквально в один момент, сразу, сделаться очень серьезной, «как папа римский», а уже в следующую минуту снова вести себя как ни в чем не бывало. Как будто она на короткое время проваливалась в какое-то другое измерение, выпадала из окружающей реальности, так странно. Когда сбивалась, начинала немного заикаться. Как будто слова застревали у нее в горле, добавила мадемуазель Тубиана.

— Я даже не сразу это заметила. Редкое явление. Обычно у меня на такое глаз наметанный, — добавила она.

— Вероятно, это началось в какой-то момент школьного года.

Мадмуазель была того же мнения, она кивнула. Камиль сказал, что она простудится, сидя с мокрыми волосами. Она ответила, что и без того простужается каждую осень, — «но все дело в очередной эпидемии гриппа, оставшуюся часть года я абсолютно здорова».

— А как вы думаете, что именно могло произойти в том году?

Она не знала, она слегка пожала плечами, для нее это загадка. Она понятия не имела и даже не могла предположить, почему эта девочка, раньше так привязанная к ней, теперь отдалилась.

— Вы говорили ее матери о том, что она заикается? Советовали обратиться к логопеду?

— Я думала, это со временем пройдет.

Камиль пристально посмотрел на эту стареющую женщину. У нее есть характер. Она явно не из тех, кто не нашел бы никакого ответа на вопрос о том, что могло случиться. Он чувствовал какую-то фальшь, но не понимал, в чем она заключалась. Да-да, у нее был старший брат, Тома. Он часто приходил забирать ее из школы. Она всегда говорила их матери, мадам Вассер: «Тома так заботится об Алекс, это видно!» Красивый мальчик, рослый. Да, она его хорошо помнит. Мадемуазель улыбнулась, Камиль не ответил на улыбку. Тома учился в техническом лицее.

— Алекс нравилось, что он приходит за ней?

— Нет, не слишком, но вы понимаете, маленьким девочкам всегда хочется быть самостоятельными, показать, что они уже взрослые. Им хочется идти домой одним или с подругами. А ее брат был действительно взрослым, так что…

— Брат Алекс регулярно насиловал ее в те времена, когда она училась в вашем классе.

Камиль произнес это без всяких предуведомлений, но нельзя сказать, что на его собеседницу его слова произвели эффект разорвавшейся бомбы.

Мадемуазель отвела глаза, посмотрела на барную стойку, на террасу, на улицу, как будто ждала кого-то, кто все никак не приходил.

— Алекс пыталась с вами поговорить?

Мадемуазель небрежно взмахнула рукой, словно отметая вопрос в сторону:

— Ну, что-то такое она, наверное, говорила… но вы знаете, если слушать все, о чем болтают дети… И потом, это их семейное дело, меня оно не касалось.

— Итак, Трарье, Гаттеньо, Прадери… — Арман выглядел удовлетворенным.

— Хорошо… — Он поворошил бумаги. — Ах да, еще Стефан Масиак. Его вы, конечно, тоже не знаете…

Тома промолчал. Кажется, он ждал, как обернется дело.

— Владелец кафе в Реймсе, — добавил Арман.

— Никогда не бывал в Реймсе.

— До того у него было кафе в Эпине-сюр-Орж. Согласно базам данных вашей фирмы, вы дважды заезжали к месье Масиаку, в восемьдесят седьмом и в девяностом годах, он арендовал два ваших игровых автомата.

— Возможно.

— Абсолютно точно, месье Вассер, абсолютно точно.

Тома Вассер сменил тактику. Он взглянул на часы, сделал вид, что прикидывает что-то в уме, потом откинулся на спинку стула и сложил руки на животе, как человек, готовый ждать долго и терпеливо, сколько потребуется.

— Если бы вы сказали, куда вы клоните, я, вероятно, сумел бы вам чем-то помочь.

1989 год. На фотографии был изображен дом в Нормандии, между Этрета и Сен-Валери, кирпичный на каменном фундаменте, с черепичной крышей. Перед ним расстилалась очаровательная зеленая лужайка с качелями, вокруг — фруктовые деревья. Дом и все остальное принадлежали семье Леруа. Отец семейства некогда сказал: «Леруа пишется в одно слово!»[12] — как будто у кого-то могли возникнуть сомнения. У него были выспренние пристрастия. Разбогатев на торговле хозяйственным инвентарем, он приобрел дом с участком у семьи, разделившейся из-за спорного наследства, и с тех пор полагал себя владельцем дворянского поместья. Он устраивал барбекю, рассылая подчиненным приглашения, больше похожие на приказы. Он имел виды на пост в мэрии, считая политику чем-то вроде визитной карточки.

Его дочь звали Ренеттой. О да, ужасно дурацкое имя. Но глава семейства уже доказал, что способен на все.

Ренетта отзывалась о своем отце без особой почтительности. Она сама сообщила Камилю все вышеприведенные сведения, хотя он ни о чем не спрашивал.

На детской фотографии она снялась вместе с Алекс — обе девочки смеялись, обнявшись. Снимок сделал отец Ренетты в солнечный выходной день. Было жарко. За ними виднелась вращающаяся поливальная установка, орошавшая сад потоками сверкающих радужными брызгами струй. Раскадровка самая идиотская. Фотография явно не то занятие, в котором мог бы преуспеть папаша Леруа. Вот торговля — другое дело…

Камиль встретился с подругой детства Алекс недалеко от авеню Монтень, в офисе «Рен Леруа продакшн». Сейчас она предпочитала называть себя Рен, а не Ренеттой,[13] не отдавая себе отчета, что таким образом еще больше сближает себя с отцом. Она была продюсером телесериалов. После смерти отца она продала дом в Нормандии и основала продюсерскую компанию. Она приняла Камиля в большом конференц-зале, предназначенном для деловых заседаний, где то и дело появлялись молодые сотрудники с озабоченными лицами, явно сознающие всю важность своей работы.

Оценив глубину мягких кресел, Камиль остался стоять. Он всего лишь протянул собеседнице фото. На обороте Алекс написала: «Моей обожаемой Ренетте, королеве моей души». Старательный детский почерк с нажимами и завитушками, фиолетовые школьные чернила… Камиль нашел дешевую перьевую ручку среди вещей Алекс, раскрутил ее — раньше там были те самые фиолетовые чернила, но они давно высохли. Впрочем, нельзя с уверенностью сказать, то ли это та самая ручка, то ли просто дань прошлой моде — подобных сувениров у Алекс сохранилось немало…

Они тогда учились в четвертом классе. Ренетта старше на два года, но в свое время опоздала с поступлением в школу. Когда Алекс было тринадцать, ей исполнилось пятнадцать. На фотографии она со своими тугими косами, уложенными вокруг головы, похожа на юную украинку. Разглядывая снимок сегодня, она вздохнула:

— До чего же дурацкий у меня вид!..

Они были лучшими подругами, Ренетта и Алекс. Такими близкими, насколько это возможно в тринадцать лет…

— Мы не расставались. Мы проводили вместе целые дни, а по вечерам часами болтали по телефону… Наши родители буквально за уши оттаскивали нас от аппарата.

Камиль задавал вопросы, Ренетта отвечала. Она явно не из тех, кого легко застать врасплох.

— Тома?..

Камиля окончательно вымотала эта история. Она упорно не желала заканчиваться… Как же он устал.

— Он начал насиловать свою сестру примерно в восемьдесят шестом.

Ренетта зажгла сигарету.

— Вы ведь с ней дружили, она вам об этом говорила?

— Да.

Абсолютно точный, жесткий ответ. Типа: я понимаю, к чему вы клоните, и не хочу затягивать этот разговор до вечера…

— «Да»? И… что? — спросил Камиль.

— И ничего. Чего бы вы хотели? Чтобы я подала жалобу в полицию от ее имени? В пятнадцать лет?

Камиль промолчал. Он бы много чего ей сказал, если бы не чувствовал себя таким измученным, но в первую очередь ему требовались сведения.

— Что именно она вам говорила?

— Что он делает ей больно. Каждый раз он делает ей больно.

— Вы с ней были… близки?

Ренетта улыбнулась:

— Вы хотите узнать, спали мы с ней или нет? В тринадцатилетнем возрасте?

— Это ей было тринадцать. Вам — пятнадцать.

— Верно. Ну что же — да. Я занималась ее сексуальным просвещением, так сказать.

— Долго продолжались ваши отношения?

— Не помню точно, но, во всяком случае, недолго. Дело в том, что Алекс не была… ну, как сейчас говорят, по-настоящему мотивирована. Понимаете?

— Нет.

— Она делала это… ну, просто чтобы развеяться.

— Развеяться?..

— Я хочу сказать, что это ее на самом деле не интересовало. Сексуальные отношения, я имею в виду.

— Но все же вам удалось ее уговорить.

Судя по всему, это замечание не слишком понравилось Ренетте Леруа.

— Алекс делала то, чего сама хотела. Она была свободна в своих поступках!

— В тринадцать-то лет? С таким-то братом?

— С удовольствием, — отозвался Луи. — К тому же я и в самом деле думаю, что вы в состоянии помочь нам, месье Вассер.

Однако он по-прежнему выглядел озабоченным.

— Но прежде всего уточним одну деталь. Вы не помните месье Масиака, владельца кафе в Эпине-сюр-Орж. Однако, согласно документам вашей фирмы, за четыре года вы нанесли ему не менее семи визитов.

— Визиты к клиентам входят в мои обязанности.

Рен Леруа раздавила окурок в пепельнице.

— Я не знаю, что именно случилось. Однажды Алекс надолго исчезла. А когда снова появилась, все было кончено. Она не сказала мне больше ни слова. Потом мои родители переехали, мы расстались, и больше я ее никогда не видела.

— Когда это произошло?

— Вряд ли я смогу вспомнить… все это было так давно… В конце года… кажется, восемьдесят девятого. Нет, не помню точно…

56

Камиль продолжал слушать, сидя в углу кабинета. Одновременно он рисовал — как всегда, по памяти. Алекс, тринадцатилетняя, на лужайке перед домом в Нормандии, и Ренетта — они обнимали друг друга за талию, держа в руках пластиковые бутылки с газировкой. Камиль пытался в точности передать улыбку с фотографии. И особенно взгляд. Этого ему больше всего не хватало. В номере отеля у нее были уже погасшие глаза. Весь образ рассыплется, если не удастся поймать взгляд.

— А теперь перейдем к Жаклин Занетти, — сказал Луи. — Ее вы знали лучше?

Молчание. Ловушка захлопнулась. Луи сменил образ кардинала на провинциального нотариуса — внимательного, скрупулезного, дотошного. Типичного крючкотвора.

— Скажите, месье Вассер, сколько времени вы уже работаете в этой фирме?

— Я начал в восемьдесят седьмом, и вы это прекрасно знаете. Предупреждаю — если вы встречались с моим работодателем…

— То что? — перебил Камиль, не двигаясь с места.

Вассер в ярости обернулся к нему.

— Что, если мы с ним встречались? — повторил Камиль. — Мне показалось, в вашей фразе проскользнула угроза. Ну-ну, продолжайте же, мне очень интересно.

Вассер не успел ответить.

— В каком возрасте вы поступили на работу? — спросил Луи.

— В восемнадцать лет.

— Скажите мне… — снова вмешался Камиль.

Вассеру все время приходилось поворачивать голову то к Луи, то к Арману или оборачиваться всем корпусом к сидевшему особняком Камилю. В конце концов он вскочил и резко развернул стул так, чтобы одновременно видеть всех троих.

— Да?

— Как у вас обстояли дела с Алекс в тот период? — спросил Камиль.

Тома улыбнулся:

— У меня с Алекс всегда были хорошие отношения, комиссар.

— Майор, — поправил Камиль.

— Майор, комиссар, капитан, — мне без разницы.

— Вы ездили на курсы переподготовки, — снова заговорил Луи, — организованные вашей фирмой в восемьдесят восьмом году, и…

— Ну ладно, ладно. О’кей, я знал Занетти. Я трахнул ее пару раз, только не надо раздувать из этого целую историю.

— Вы посещали курсы в Тулузе трижды в неделю…

Тома сделал досадливую гримасу, словно говоря: вы и правда думаете, что я все это помню?

— Да-да, — подбадривающим тоном добавил Луи, — я вас уверяю, мы все проверили: три раза в неделю, начиная с семнадцатого авг…

— Ну о’кей, три раза в неделю, о’кей!

— Успокойтесь. — Это снова произнес Камиль.

— Все эти ваши трюки стары как мир, — резко бросил Тома. — Примерный мальчик перебирает бумаги, клошар ведет допрос, а гном сидит в углу и рисует картинки — все при деле…

Кровь ударила Камилю в голову. Он вскочил с места и бросился к Вассеру. Луи поспешно встал из-за стола и остановил шефа, прижав ладонь к его груди и слегка прикрыв глаза, словно пытаясь передать ему собственное спокойствие. Обычно такая манера срабатывала, но на сей раз этого не произошло.

— А у тебя, жирный ублюдок, какие трюки? «Да, я трахал свою десятилетнюю сестру, и это было чертовски приятно!» И как ты думаешь, чем это кончится для тебя?

— Но… я никогда такого не говорил! — Вассер принял оскорбленный вид. — Вы мне приписываете свои домыслы! — Он уже полностью овладел собой, но казался раздосадованным. — Я никогда не произносил таких ужасных слов. Я говорил, что…

Даже сидя он был выше, чем Камиль. Это выглядело слегка комично. Он помолчал, подбирая слова.

— Я говорил, что очень любил свою младшую сестру. Невероятно любил. Надеюсь, в этом нет ничего предосудительного? Во всяком случае, это не карается законом?

Его возмущение выглядело даже искренним.

— Или братская любовь все же подлежит наказанию?

«Какой ужас, какая деградация!» — эти слова не прозвучали вслух, но подразумевались, если судить по интонации. А вот в улыбке читалось нечто совершенно другое.

Снова семейный праздник. На сей раз на обороте фотографии рукой мадам Вассер написана точная дата: «День рождения Тома, 16 декабря 1989 года». Ему исполнилось двадцать лет. Снимок сделан перед домом.

— «СЕАТ-малага», — с гордостью сказала мадам Вассер. — Купили подержанную. Так-то, конечно, мне было бы не по карману…

Тома небрежно облокотился на широко распахнутую дверцу — несомненно, для того, чтобы продемонстрировать сиденья в чехлах из мерсеризованного хлопка. Алекс стояла рядом с ним. Он покровительственным жестом обнимал ее за плечи. С учетом того, что́ они теперь знали, эта картина воспринималась совершенно иначе. Фотография небольшая, и лицо Алекс Камиль рассматривал в лупу. Всю ночь он не спал, снова пытаясь в точности воспроизвести по памяти ее черты, но это никак не удавалось. На этой фотографии она не улыбалась. Куталась в плотное зимнее пальто, но чувствовалось, что под ним она так же худа. Ей уже исполнилось тринадцать.

— Какие были отношения у Тома с сестрой? — спросил Камиль.

— О, прекрасные, — ответила мадам Прево. — Он всегда много ею занимался.

«Тома приходит в мою комнату. Почти каждый вечер. Мама об этом знает».

Тома раздраженно посмотрел на часы.

— У вас трое детей… — сказал Камиль.

Тома почувствовал, куда дует ветер, и сдержанно произнес:

— Да, трое.

— Из них две девочки, если не ошибаюсь.

Он склонился над раскрытым досье, которое перед этим просматривал Луи.

— Да, точно. Камилла — ну надо же, моя тезка! — и Элоди. Сколько им лет, этим крошкам?

Тома ничего не ответил. Луи решил заполнить паузу и слегка изменить направление разговора.

— Итак, мадам Занетти… — начал он, но не договорил — Камиль почти одновременно с ним произнес:

— Девять и одиннадцать лет.

И с победоносным видом ткнул указательным пальцем в страницу. Затем его улыбка в одно мгновение исчезла. Он наклонился к Тома:

— Своих дочерей вы тоже любите, месье Вассер? Невероятно сильно? Спешу вас заверить — отцовская любовь не преследуется законом!

Тома сжал челюсти с такой силой, что скрипнули зубы.

Несколько секунд Вассер пристально смотрел на Камиля, но затем его напряжение, казалось, разом схлынуло — он взглянул на потолок, улыбнулся и глубоко вздохнул.

— Какой вы тяжелый человек, майор. Учитывая ваш рост — даже удивительно… Допустим, я поддамся на ваши провокации и двину вам кулаком в физиономию — тем самым предоставив вам возможность…

Затем, прервав самого себя на полуслове, он обратился уже ко всем присутствующим:

— Вы не только злобны, господа, но еще и заурядны.

С этими словами он поднялся.

— Если вы сделаете хоть шаг за пределы этого кабинета… — угрожающе начал Камиль.

Теперь никто не смог бы с точностью сказать, как будут развиваться события. Разговор перешел на повышенные тона, все поднялись с мест, даже Луи, и застыли в напряженном ожидании.

Луи, первым найдя выход, заговорил как ни в чем не бывало:

— У мадам Занетти в тот период, когда вы поселились в ее отеле, был любовник, Феликс Маньер. Гораздо моложе ее. Двенадцать лет разницы. Вам тогда было… сколько? Девятнадцать, двадцать лет?

— Перестаньте вы ходить вокруг да около! Старая шлюха эта ваша Занетти! Все, что ее интересовало в жизни, — соблазнять юнцов. Она переспала с половиной своих постояльцев! Она и на меня накинулась, едва я переступил порог!

— Итак, — продолжал Луи, словно не слыша этих слов, — мадам Занетти встречалась с Феликсом Маньером. Видите, как выстраивается еще одна цепочка. Гаттеньо, которого вы знали, был знаком с Прадери, которого вы не знали. И точно так же: мадам Занетти, которую вы знали, была знакома с Феликсом Маньером, которого вы не знали.

Повернувшись к Камилю, он озабоченно спросил:

— Я не слишком запутанно излагаю?

— Нет-нет, все довольно четко, — ответил Камиль, тоже изображая на лице слегка преувеличенную озабоченность.

— Но все же я кое-что уточню.

Луи повернулся к Вассеру:

— Иными словами, вы знали, прямо или косвенно, всех тех людей, которых убила ваша сестра. Так понятнее, я надеюсь? — Он снова повернулся к шефу.

Камиль, подхватывая игру, ответил ему в тон:

— Не хочу тебя разочаровывать, Луи, но твоя формулировка все же недостаточно полна.

— Вы находите?

— Да, я нахожу.

Вассер механически поворачивал голову то к одному, то к другому. Гребаные засранцы!..

— Ты позволишь мне еще кое-что уточнить?

Луи сделал широкий жест рукой, словно раздающий милостыню монарх.

— Так вот, месье Вассер, у меня вопрос касательно вашей сестры, Алекс…

— Да?..

— Сколько раз вы ее продавали?

Молчание.

— То есть я хочу сказать, что о некоторых ваших клиентах нам известно: Гаттеньо, Прадери, Маньер… Но, возможно, это не все? Мы хотим знать наверняка, во избежание недоразумений. Поэтому нам нужна ваша помощь — ведь вы, будучи организатором, конечно же точно знаете, сколько людей приходили к вам, чтобы попользоваться малышкой Алекс.

Вассер, судя по виду, впал в ярость.

— Вы что, считаете мою сестру шлюхой? У вас и в самом деле нет никакого уважения к покойным?

Затем на его губах появилась легкая улыбка.

— Скажите, господа, а как вы собираетесь это доказать? Пригласите Алекс в свидетели?

Он сделал паузу, словно давая полицейским возможность оценить его чувство юмора.

— Или, может, позовете в свидетели клиентов? Боюсь, с этим будут сложности. Насколько я понимаю, они сейчас выглядят не лучшим образом.

В своих дневниковых записях, разбросанных по тетрадям и блокнотам, Алекс никогда не указывала дат. Сами записи были неясными — она словно боялась слов, даже наедине с собой, и не осмеливалась доверить их бумаге. А может быть, каких-то слов она просто не знала. Одна из записей выглядела так:

Камиль хорошо представлял себе, как этот кретин насилует маленькую девочку и хихикает. Должно быть, он воображал себе невесть что — может, даже думал, что делает ей приятно, с дурака станется. Но в целом этот эпизод гораздо больше говорил о Тома Вассере, чем о Паскале Трарье.

— Я так понимаю, разговор не закончен, — сказал Тома Вассер, нетерпеливо постукивая пальцами по колену, — но все-таки уже поздновато. Может, сделаем перерыв, господа?

— Еще буквально пара вопросов, если вас не затруднит.

Тома несколько секунд пристально смотрел на часы, делая вид, что колеблется, но потом все же сдался на милость Луи.

— Хорошо, но давайте побыстрее. Мои домашние уже наверняка беспокоятся.

Он скрестил руки на груди, давая понять: я вас слушаю.

— Я бы попросил вас выслушать некоторые из наших гипотез и внести свои уточнения, если сочтете нужным, — продолжал Луи.

— Прекрасно. Я и сам хочу того же. Нет ничего лучше ясности. Особенно когда дело касается гипотез.

Он выглядел искренне довольным.

— Когда вы начали спать со своей сестрой, Алекс было десять лет, вам — семнадцать.

Вассер с легким недоумением перевел взгляд с Камиля на Луи.

— Мы, кажется, договорились, господа, что вы лишь проверите некоторые свои предположения.

— Именно так, месье Вассер, — с готовностью кивнул Луи. — Речь идет о наших гипотезах, и я прошу вас сказать только о том, не содержат ли они внутренних противоречий… взаимоисключений… и прочего в этом роде.

Тон, которым Луи произнес этим слова, был абсолютно ровным — никакой многозначительности, никаких скрытых намеков.

— Хорошо, — нетерпеливо сказал Вассер. — Итак, что там с гипотезами?

— Первая: вы осуществляли развратные действия с вашей сестрой, когда ей было всего десять лет. Статья сто двадцать вторая Уголовного кодекса, предусматривающая наказание до двадцати лет тюремного заключения.

Тома Вассер профессорским жестом вскинул вверх большой палец:

— Если бы это было доказано, если бы она подала жалобу…

— Конечно, — без улыбки перебил Луи, — это всего лишь предположение.

Вассер был удовлетворен, как человек, который видит, что игра идет по правилам.

— Наша вторая гипотеза состоит в том, что помимо собственных развратных действий вы предоставляли такую возможность в отношении вашей сестры другим. Сутенерство — статья двести двадцать пятая Уголовного кодекса, до десяти лет тюремного заключения.

— Подождите-подождите, — перебил Вассер. — Вы сказали «предоставлял возможность». А вот тот господин — он указал пальцем на Камиля, — говорил, что я ее «продавал»…

— Ну хорошо, скажем так — «сдавал в аренду», — предложил Луи.

— «Продавал», ну это же надо!.. Хорошо, пусть будет «сдавал в аренду».

— Договорились. Сдавал в аренду сначала Паскалю Трарье, школьному приятелю, затем месье Гаттеньо, знакомому владельцу автосервиса, потом месье Масиаку, вашему клиенту — в обоих смыслах, поскольку вы к тому же предоставляли ему в пользование игровые автоматы. Месье Гаттеньо, судя по всему, горячо рекомендовал ваши услуги своему другу, месье Прадери. Что до мадам Занетти, состоявшей с вами в интимной связи во время вашего пребывания в ее гостинице, — она, в свою очередь, порекомендовала такое развлечение своему постоянному любовнику, Феликсу Маньеру, — без сомнения, она хотела сделать ему приятное. Может быть даже, таким путем прочнее привязать его к себе.

— Это даже не одна гипотеза, это целый букет!

— И вы по-прежнему не видите в них ничего общего с реальностью?

— Абсолютно ничего, насколько я могу судить. Но, конечно, определенная логика у вас есть. И даже воображение. Думаю, Алекс от души поблагодарила бы вас.

— За что?

— За труд, который вы взяли на себя, чтобы прояснить картину ее жизни… так рано оборвавшейся. — Он перевел взгляд с одного полицейского на другого и добавил: — Хотя ей уже, конечно, по большому счету все равно.

— Вашей матери тоже все равно? А вашей жене? А вашим детям?

— Ну, это уж слишком!

Теперь он поочередно посмотрел Камилю и Луи прямо в глаза.

— А вы знаете о том, господа, что подобные обвинения, не подкрепленные никакими доказательствами, — это чистой воды клевета? За которую, между прочим, тоже предусмотрено наказание.

В этом блокноте Феликс больше не упоминался, но в одной из тетрадей обнаружилась короткая запись:

Алекс тогда было двенадцать, Феликсу двадцать шесть.

На какое-то время в кабинете воцарилось напряженное молчание.

— В этом букете гипотез, как вы его назвали, осталось прояснить еще одну, последнюю деталь.

— Ну наконец-то. Давайте и в самом деле закругляться.

— Как Алекс удалось разыскать всех этих людей? Ведь события, о которых мы говорим, происходили около двадцати лет назад.

— У вас, я полагаю, есть гипотеза и на этот счет.

— В самом деле есть. Я понимаю, что вам это не очень нравится, но у нас есть некоторые соображения по поводу событий двадцатилетней давности. С тех пор Алекс сильно изменилась, к тому же мы знаем, что она много раз использовала разные имиджи, разные имена. У нее было достаточно времени, чтобы в деталях разработать план действий. Она очень тщательно организовала каждую свою встречу с каждым из этих людей. Для каждого она разыгрывала свою роль, создавала некий образ, с его точки зрения наиболее привлекательный. Толстая неряшливая деваха для Паскаля Трарье, сдержанная элегантная дама для Феликса Маньера… Но вопрос по-прежнему остается: как ей удалось найти всех этих людей?

Тома повернулся к Камилю, затем снова к Луи, опять к Камилю — как человек, у которого голова идет кругом:

— Но не хотите же вы сказать…

Он сделал паузу, изображая притворный ужас, затем договорил:

— …что у вас нет своего объяснения на этот счет?

Камиль отвернулся. В такие моменты он чувствовал, что у него поистине чересчур изматывающая работа.

— Разумеется, — спокойно произнес Луи, — у нас есть объяснение.

— О! Ну так поделитесь же со мной!

— Точно так же, как мы полагаем, что вы дали месье Трарье адрес вашей сестры и сообщили ее приметы, — мы полагаем, что вы помогли своей сестре отыскать всех шестерых.

— Но прежде чем Алекс прикончила этих людей… Даже если предположить, что я был знаком с ними со всеми, — он предостерегающе поднял указательный палец, словно подчеркивая всю условность такого предположения, — откуда бы я узнал, где они? Ведь прошло двадцать лет!

— Ну, во-первых, некоторые за эти двадцать лет никуда не переехали. А во-вторых, я думаю, что вы всего лишь сообщили Алекс их имена и старые адреса, а дальнейшими розысками она занималась самостоятельно.

Тома с ироничной улыбкой несколько раз соединил ладони, изображая аплодисменты. Затем резко спросил:

— Ну и зачем же мне это понадобилось?

57

Мадам Прево всем своим видом демонстрировала, что не боится противника. Она вышла из народа, никогда не купалась в золоте, одна воспитала двоих детей и никогда не слышала ни от кого ни слова благодарности и т. д. — все эти максимы отчетливо сквозили даже в само́й ее манере абсолютно прямо сидеть на стуле. Она явно настроилась на то, чтобы не дать заморочить себе голову всякими досужими россказнями.

Понедельник, шестнадцать часов.

Ее сын должен был явиться к семнадцати.

Камиль нарочно сделал так, чтобы они не успели переговорить между собой.

В первый раз он увидел мадам Прево в морге на опознании, куда ее попросили приехать. Сейчас ей было предписано явиться, ситуация изменилась, но мадам Прево не признавала разницы — свою жизнь она выстроила как цитадель и теперь полагала себя неуязвимой. То, что она собиралась защищать, находилось внутри. И делать это она намеревалась со всей решительностью. В морге она не стала подходить к телу дочери, дав Камилю понять, что это слишком тяжело для нее. Сегодня, глядя на нее, он сомневался, что она и в самом деле подвержена таким слабостям. Так или иначе, несмотря на ее чопорный вид, непреклонный взгляд, молчаливое сопротивление, все эти манеры несгибаемой женщины, было заметно, что ее впечатлило и место, где происходила беседа, и этот маленький полицейский, ноги которого болтались сантиметрах в двадцати над полом. Пристально глядя на нее, он спросил:

— Что именно вам известно об отношениях Тома и Алекс?

На лице мадам Прево появилось удивленное выражение — она словно спрашивала, какое еще «именно» может быть в отношениях брата и сестры. Она заморгала — немного быстрее, чем было бы естественно. Камиль выждал некоторое время, но игра велась на равных. Он знал, и она знала, что он знает. Это становилось невыносимо. И Камилю не хватило терпения.

— В каком возрасте ваш сын начал насиловать Алекс?

Она разразилась возмущенными восклицаниями. Ну еще бы.

— Мадам Прево, — с улыбкой произнес Камиль, — не принимайте меня за идиота. Больше скажу — я бы посоветовал вам активно помогать следствию, потому что иначе я упеку вашего сына за решетку до конца его дней.

Угроза относительно сына подействовала. С ней пусть делают все что угодно — но если речь зашла о сыне… Однако она не сдавала позиций.

— Тома очень любил свою сестру. Он никогда не тронул бы и волоска на ее голове.

— Возможно, но я говорю не о волосах.

Мадам Прево никак не отреагировала на этот сомнительный юмор. Она лишь покачала головой, то ли желая сказать, что ничего об этом не знает, то ли — что не хочет обсуждать эту тему.

— Если вы все знали и никак этому не препятствовали, вы становитесь соучастницей изнасилования с отягчающими обстоятельствами.

— Тома никогда не трогал свою сестру!

— Что вы об этом знаете?

— Я знаю своего сына.

Опять начиналось это хождение по замкнутому кругу. Нет жалобы, нет свидетелей, нет преступления, нет жертвы, нет палача.

Камиль вздохнул и слегка кивнул головой.

«Тома приходит ко мне в комнату. Почти каждый вечер. Мама об этом знает».

— А вашу дочь вы знали так же хорошо?

— Насколько мать может знать свою дочь.

— Звучит многообещающе.

— Что?

— Нет, ничего.

Камиль вынул из ящика стола тоненькую папку.

— Это отчет о вскрытии. Поскольку вы хорошо знаете свою дочь, вы, я полагаю, знаете, о чем в нем говорится.

Камиль надел очки, давая понять: я страшно устал, но я доведу это дело до конца.

— Но поскольку там много специфических терминов, мне придется кое-что объяснить.

Мадам Прево даже бровью не ведет. Она продолжает сидеть ровно и неподвижно, словно окаменев. Все ее мускулы напряжены, словно даже свое тело она превратила в защитный барьер.

— Ваша дочь была не в лучшем состоянии. Даже при жизни, я имею в виду.

Лицо мадам Прево абсолютно непроницаемым. Казалось, она даже не дышит.

— Судмедэксперт отмечает, — продолжал Камиль переворачивая страницы, — что половые органы вашей дочери подверглись воздействию кислоты. Скорее всего, серной. Возможно, сернокислой меди, или медного купороса. Ожоги очень глубокие. Клитор разрушен практически полностью. Похоже на результат иссечения… Большие и малые половые губы также серьезно повреждены. Разрушения проникли даже вглубь, на уровень влагалища. Такое ощущение, что большое количество кислоты залили прямо внутрь — ее хватило бы, чтобы прожечь все насквозь… Слизистые оболочки разрушены, плоть буквально сожжена. Одним словом, вместо половых органов осталось нечто вроде застывшей вулканической лавы.

Камиль поднял голову и пристально взглянул на собеседницу.

— Это точное выражение судмедэксперта — «застывшая вулканическая лава». По его словам, это случилось очень давно, когда Алекс была в совсем юном возрасте. Это вам о чем-нибудь говорит?

Мадам Прево не отводила взгляд. Она сильно побледнела. Она молча покачала головой, чисто автоматически.

— Ваша дочь вам никогда об этом не говорила?

— Никогда!

Это слово прозвучало резко, словно внезапный порыв ветра, заставивший затрепетать фамильное знамя.

— Понимаю. Видимо, она не хотела докучать вам своими мелкими неприятностями. Просто в один прекрасный день кто-то вылил с пол-литра серной кислоты в ее вагину, после чего она как ни в чем не бывало вернулась домой. Настоящий образец скрытности.

— Я не знаю.

Ничего не изменилось ни в позе, ни в лице, но голос звучал глухо.

— Судмедэксперт отмечает еще одну любопытную вещь, — продолжал Камиль. — Вся зона половых органов глубоко поражена: нервные окончания сокращены, естественные выводящие пути необратимо деформированы, ткани разрушены — все это навсегда лишило вашу дочь возможности вести нормальную половую жизнь. Я уж не говорю о других надеждах, которые могли у нее быть. Да, так вот, одна любопытная вещь…

Камиль помолчал, отложил отчет, снял очки и положил их перед собой. Затем, скрестив руки на груди, пристально посмотрел на мать Алекс.

— Что касается мочевыводящих путей, над ними произвели операцию по частичному восстановлению. В противном случае исход мог оказаться смертельным. Если бы разрушения не были остановлены, смерть наступила бы в течение нескольких часов. Эксперт утверждает, что техника восстановления довольно примитивная, чтобы не сказать варварская, — мочеиспускательный канал защищен с помощью введенной достаточно глубоко полой трубки.

Молчание.

— По его мнению, положительный результат был поистине чудом. И в то же время жесточайшим варварством. Он выразился не так, но это звучит в подтексте.

Мадам Прево попыталась проглотить слюну, но у нее так сильно пересохло в горле, что его свело судорогой. На мгновение Камилю показалось, что сейчас она начнет задыхаться, закашляется, — но нет, все обошлось.

— Видите ли, он медик. Я не медик, я полицейский. Если он констатирует, то я пытаюсь объяснить. И моя версия заключается в том, что скорую помощь Алекс оказали прямо на месте, чтобы не везти ее в больницу. Потому что там пришлось бы давать объяснения и называть имя виновника случившегося (я употребляю слово мужского рода, не сердитесь на меня за это) — поскольку очевидно, что повреждения такого рода можно нанести только намеренно, а отнюдь не по неосторожности. Алекс не хотела раздувать из этого историю, это было не в ее духе, и вы это знали — при ее-то скрытности…

Мадам Прево наконец удалось проглотить слюну.

— Скажите, мадам Прево… Как давно вы стали сиделкой?

Тома Вассер опустил голову, сосредотачиваясь. Заключения судмедэксперта, изложенные в отчете о вскрытии, он выслушал в полном молчании. Затем он взглянул на Луи, который прочитал ему отрывки из отчета и изложил свои комментарии, а затем как ни в чем не бывало спросил:

— Что вы на это скажете?

Вассер развел руками:

— Это очень печально.

— Вы об этом знали, не так ли?

— У Алекс, — ответил Вассер, улыбаясь, — не было никаких тайн от старшего брата.

— Значит, вы сообщите нам, что именно произошло, не так ли?

— К сожалению, нет. Алекс просто говорила мне об этом, но, вы понимаете, есть интимные сферы… Она была очень уклончива.

— Итак, вам нечего об этом сообщить?

— Увы…

— У вас нет никакой информации?

— Никакой…

— Никаких предположений?..

— Тоже нет.

— Никаких гипотез?

Тома Вассер вздохнул:

— Ну, скажем так: я бы предположил, что кто-то… слегка разозлился на Алекс. Или не слегка.

— «Кто-то»… то есть вы не знаете кто?

Вассер улыбнулся:

— Понятия не имею.

— Значит, «кто-то» на нее разозлился… А из-за чего?

— Не знаю. Мне и самому хотелось бы это понять.

Он походил на человека, который придирчиво пробует температуру воды, прежде чем зайти в нее, — и сейчас, кажется, он нашел ее приемлемой. Полицейские не казались агрессивными, у них, судя по всему, ничего не было против него. Никаких доказательств. Это читалось на его лице, в его манере поведения.

Так или иначе, провокация оставалась одним из любимых его методов.

— Вы знаете… с Алекс порой бывало трудно.

— То есть?

— Ну… у нее был сложный характер. Она из тех, кого иногда, что называется, заносит. Понимаете?

Поскольку никто не отозвался, Вассер продолжал, видимо полагая, что его не поняли.

— Я хочу сказать, такие девушки могут рано или поздно вывести из себя кого угодно. Вероятно, это связано с тем, что они росли без отца, — но, во всяком случае, в их характере есть, э-э… бунтарские черты. Я думаю, что, скорее всего, им просто не хватало в детстве твердой руки. Поэтому время от времени они говорят «нет», а в чем, собственно, дело — этого из них нипочем не вытянуть.

В его тоне невольно пробивалось больше эмоций, чем ему самому хотелось бы обнаружить. Он продолжал, слегка повысив голос:

— Вот и Алекс из таких. Она могла в один миг, притом что никто, и она сама, толком не понимал почему, — слететь с тормозов. Клянусь вам, иногда она умудрялась довести вас до белого каления!

— И в тот раз тоже так случилось? — спросил Луи тихо, почти неслышно.

— Я ничего об этом не знаю! — с нажимом ответил Вассер. — Я тут ни при чем.

Затем он улыбнулся полицейским.

— Я просто говорю, что Алекс из тех девушек, с которыми рано или поздно происходит что-то подобное. Страшно упрямая. С такими рано или поздно потеряешь терпение…

Арман, который за последний час не произнес ни слова, при этих словах окаменел.

Луи заметно побледнел. Отчасти он даже утратил свое привычное хладнокровие. Хотя не знающий его человек вряд ли бы это заметил.

— Но… ведь ее не просто отшлепали, месье Вассер! Речь идет… о жестоком обращении, точнее, о варварских пытках, примененных к ребенку младше пятнадцати лет, которого к тому же регулярно насиловали взрослые мужчины!

Он сказал это, отчетливо произнося каждое слово, каждый слог. Камиль сознавал, до какой степени он потрясен. Но Вассер, снова вполне овладевший собой, даже и не думал сгладить впечатление от своих слов. Он даже решил усилить нажим:

— Если, как вы считаете, она занималась проституцией, то, мне кажется, это издержки ее профессии…

На сей раз Луи даже растерялся. Он повернулся к Камилю, взглядом ища поддержки. Камиль улыбнулся. Он уже словно перешел в другое измерение. Он кивнул с таким видом, как будто прекрасно понимал Вассера и полностью разделял его мнение.

— А ваша мать была в курсе? — спросил он.

— В курсе чего?.. А, нет. Алекс не хотела ей докучать своими дурацкими девчоночьими проблемами. И потом, нашей матери и без того забот хватало… Нет, она так ни о чем и не узнала.

— Это печально, — отозвался Камиль, — она могла бы оказаться полезной… Как сиделка по профессии, я имею в виду. Например, принять неотложные меры.

Вассер кивнул с фальшиво-раздумчивым видом.

— Ну что вы хотите, — наконец сказал он, обреченно вздохнув. — Нельзя переписать историю.

— А когда вы узнали о том, что произошло с Алекс, вам не приходило в голову подать жалобу?

Вассер удивленно взглянул на Камиля:

— Но… на кого?

Однако в его тоне явственно слышалось: «Из-за чего?»

58

Было семь вечера. Свет снаружи слабел так незаметно, что присутствующие не сразу отдали себе отчет в том, что беседуют уже фактически в полусумраке, придающем всему допросу оттенок нереальности.

Тома Вассер устал. Он встал из-за стола, тяжело, словно игрок, всю ночь просидевший за картами. Затем, упершись обеими руками в поясницу, потянулся и испустил прерывистый вздох облегчения. Прошелся, разминая затекшие ноги. Полицейские остались сидеть. Арман низко наклонил голову над раскрытым досье, явно пытаясь сохранять сдержанность. Луи машинально водил ладонью по столу туда-сюда, словно стирая пыль. Камиль, в свою очередь, поднялся, дошел до двери, затем развернулся и спокойным, почти небрежным тоном произнес:

— Ваша сводная сестра, Алекс, шантажировала вас, месье Вассер. Давайте начнем с этого, если вы не против.

— Нет, извините, я против, — сказал Вассер, сопровождая свои слова зевком.

На его лице отразилось сожаление — он как бы говорил: мол, я и рад бы оказать вам услугу, но, к сожалению, это невозможно. Он расправил закатанные рукава рубашки.

— Мне и в самом деле пора возвращаться домой.

— Вам всего-то нужно позвонить домашним…

Вассер сделал отстраняющий жест:

— Нет, в самом деле…

— Есть два варианта, месье Вассер. Или вы снова сядете на место и ответите на наши последние вопросы — это займет еще час или два…

Вассер сел и положил перед собой руки ладонями вниз.

— Или что?

Он исподлобья, снизу вверх взглянул на Камиля — это походило на кадр крупным планом из фильма, в тот момент, когда герой готовится выхватить из кобуры пистолет. Но сейчас это не произвело на присутствующих ни малейшего эффекта.

— Или я официально оформляю ваше задержание, что позволит мне продержать вас в камере как минимум двадцать четыре часа. А то и все сорок восемь — судья всегда на стороне жертвы, он не увидит ничего неподобающего в том, чтобы подержать вас за решеткой немного подольше.

Глаза Вассера расширились.

— Задержание? Но… на каком основании?

— Да не важно. Изнасилование с отягчающими обстоятельствами, пытки, сутенерство, убийство, жестокое обращение — как вам больше понравится, лично мне наплевать. Если у вас есть какие-то предпочтения…

— Но у вас нет доказательств! Никаких!

Он кипел от гнева. До этого он был терпеливым, очень терпеливым, но теперь хватит — легавые явно злоупотребляют его терпением!

— Мне это надоело. Я ухожу.

С этого момента события резко ускорились.

Тома Вассер вскочил, словно подброшенный пружиной, и, прежде чем кто-то успел ему помешать, схватил пиджак и в следующую секунду оказался у двери. Он распахнул ее и уже шагнул за порог, когда два полицейских, стоявшие в коридоре, шагнули к нему. Вассер остановился и обернулся.

— Кажется, — бесстрастно сказал Камиль, — вас и в самом деле будет лучше задержать. Например, за убийство. Такой вариант вас устроит?

— У вас ничего нет против меня. Вы просто нарочно решили меня довести, так?

На мгновение он закрыл глаза. Потом, очевидно, взял себя в руки и медленно вернулся в кабинет. Было видно, что у него больше нет сил сопротивляться.

— Вы имеете право на один телефонный звонок кому-то из близких, — сказал Камиль. — А также на визит врача.

— Нет, я бы хотел повидаться с адвокатом.

59

Судья, информированный Ле-Гуэном о происходящем, дал разрешение на задержание, и Арман взял на себя труд уладить все необходимые формальности. Но в соревнованиях на лучшее время победил вариант «двадцать четыре часа».

Вассер не сопротивлялся. Единственное, чего ему хотелось, — объясниться с женой, сказать, что все это исключительно из-за шайки мерзавцев, после чего он покорно снял ремень и шнурки, позволил взять у себя отпечатки пальцев, пробу ДНК, что угодно, это все не имело для него никакого значения, лишь бы побыстрее, он не сказал больше ничего, пока ждал адвоката, он отвечал на вопросы чисто административного порядка, но что касается всего остального — он не говорил ничего, он ждал.

Он позвонил жене. Работа, сказал он. Ничего страшного, просто я не могу вернуться домой прямо сейчас. Не беспокойся. Меня тут задержали. Впрочем, в данном контексте последнее слово показалось ему не слишком удачным, он попытался придумать что-то еще, но не получилось — заранее он ничего не заготовил; чувствовалось, что он не привык оправдываться. За отсутствием аргументов он повысил голос, и в его интонации явственно прозвучало: не действуй мне на нервы и не задавай лишних вопросов! На том конце провода то и дело возникали долгие паузы, в них ощущалось непонимание. Я не могу, я же тебе сказал! Ну и что, в конце концов, сходишь туда одна! Он почти кричал, уже не сдерживаясь. Камиль спросил себя, не бьет ли Вассер свою жену. Я буду завтра. Не знаю когда. Ладно, все, мне нужно идти. Да, и я тоже. Да, я перезвоню.

Было пятнадцать минут девятого вечера. Адвокат прибыл в одиннадцать. Это был молодой человек с уверенными, решительными манерами. Раньше никто из присутствующих его не видел, но свое дело он знал. В течение получаса он беседовал с клиентом, инструктировал его, как себя вести, советовал проявлять осторожность и в конце концов пожелал удачи — поскольку за полчаса, к тому же без права доступа к досье, это практически все, что он мог сделать.

Камиль решил съездить домой, чтобы принять душ и переодеться. Такси доставило его к дому за несколько минут. Он вызвал лифт — сегодня он слишком устал, чтобы подниматься по лестнице.

Перед дверью он обнаружил небольшой сверток в плотной бумаге, перевязанный бечевкой. Он тут же догадался, что это, подхватил сверток и вошел в квартиру. Душечка на этот раз удостоилась лишь рассеянного поглаживания.

Со странным чувством он разглядывал автопортрет Мод Верховен.

Восемнадцать тысяч евро.

Все сходится — в воскресенье утром Луи отсутствовал на работе, появившись лишь к двум часам. Для него восемнадцать тысяч евро — не бог весть какие деньги. И все же Камиль ощущал неловкость. В такой ситуации сложно понять, как ты можешь отблагодарить другого, чего он втайне от тебя ждет, что именно ты для этого должен сделать. Любой подарок предполагает ответный дар в какой бы то ни было форме. Чего ждет Луи в обмен на свой? Раздеваясь и вставая под душ, Камиль, сам того не желая, продолжал размышлять о деньгах, полученных от аукциона. Его намерение пожертвовать их благотворительным организациям, по сути, отвратительно, это все равно что сказать матери: от тебя мне больше ничего не нужно.

Для таких слов он уже, пожалуй, староват, но, в сущности, мы никогда не перестаем выяснять отношения с родителями. Это длится всю жизнь — посмотрите, к примеру, на Алекс… Камиль с силой растерся полотенцем, словно для того, чтобы укрепить свою решимость.

Он сделает это с легкой душой — избавление от этих денег не станет актом отречения.

Всего лишь способом вернуть долг.

Но он действительно хочет это сделать — все раздать?

Да. Зато автопортрет он сохранит. Камиль поставил картину на диван и, одеваясь, разглядывал ее. Здорово, что она остается у него. Замечательная картина. У него нет разлада с матерью — и вот доказательство: с ее автопортретом он не расстанется. Впервые в жизни он, кому всю жизнь повторяли, что он пошел в отца, обнаружил сходство между собой и Мод. И ему это приятно. Он собирается начать жизнь заново. Он еще не знает, к чему это его приведет.

Лишь перед уходом он вспомнил о Душечке и открыл для нее банку консервов.

Вернувшись на работу, Камиль столкнулся с адвокатом, который как раз закончил беседу с подзащитным. Тома Вассера снова препроводили в кабинет. Пока все отсутствовали, Арман открыл окна, чтобы проветрить, поэтому сейчас в кабинете ощутимо холодно.

Прибыл Луи. Камиль с заговорщическим видом подмигнул ему. Луи ответил вопросительным взглядом. Камиль сделал жест, означающий: поговорим позже.

Тома Вассер держался неестественно прямо, словно одеревенев. Казалось, его щетина сильно выросла всего за последние полчаса, будто газон в рекламе минеральных удобрений. Но на его лице все же сохранился намек на прежнюю улыбку. Вы хотите меня поиметь, но у вас против меня ничего нет, так что ничего у вас не выйдет. Хотите войны на истощение — отлично, я к ней готов. Не считайте меня идиотом. Адвокат посоветовал ему выжидать, внимательно следя за тем, в какую сторону сворачивает разговор, и это в самом деле было хорошей тактикой. Взвешивать свои ответы, не спешить. Играть не на опережение, а на замедление. Хоть бы и пришлось провести в кабинете целые сутки. Без сомнения, вторых суток не будет, заверил адвокат: чтобы продлить задержание, судье понадобятся основания, а у полицейских не будет ничего. Все это Камиль читал в лице Вассера, в его манере открывать и закрывать рот, выпячивать грудь, глубоко вдыхать и выдыхать воздух, как при дыхательных упражнениях.

Первые несколько минут допроса, можно сказать, полностью показали в миниатюре, как он будет развиваться дальше. Сейчас Камиль вспомнил, что про себя принял Вассера в штыки буквально в тот самый момент, как его увидел. Манера, в которой он с самого начала решил вести допрос, по большей части была сформирована этим первым ощущением. Судья Видар это знал.

По сути, Камиль и судья не так уж сильно отличались друг от друга. Такие вещи всегда неприятно признавать, но ничего не поделаешь.

Ле-Гуэн подтвердил Камилю, что судья одобрил его тактику. Скоро все разъяснится. В этот момент Камиля раздирали самые противоречивые эмоции. Что до судьи, он наслаждался интересным спектаклем. Он уселся рядом с Камилем, вынуждая последнего держать себя в руках. Получать уроки поведения именно таким образом, конечно, весьма болезненно для самолюбия.

Арман объявил день и час, а также имена и звания присутствующих — торжественно, как корифей в античной трагедии.

Первым начал Камиль:

— Прежде всего, с этого момента мы прекращаем употреблять слово «гипотеза». Никаких больше гипотез — только факты.

Таким образом, с самого начала была заявлена резкая перемена стиля. Делая вид, что собирается с мыслями, Камиль помолчал, взглянул на часы.

— Итак, Алекс вас шантажировала, — продолжал он.

Он произнес эти слова слегка рассеянно, словно думал при этом о другом.

— Поясните вашу мысль, — отозвался Тома Вассер.

Он явно приготовился с ходу броситься врукопашную.

Камиль, застигнутый врасплох, повернулся к Арману. Тот начал торопливо перелистывать материалы дела — скрепленные и разрозненные листки буквально вспархивали под его пальцами. Это заняло какое-то время. Впору задать себе вопрос, всегда ли государство оказывает доверие именно тем людям, которые его заслуживают. Но наконец он нашел. Арман всегда все находил.

— Вот свидетельство о займе, согласно которому ваша фирма ссудила вам двадцать тысяч евро пятнадцатого февраля две тысячи пятого года. Вы не могли взять его в собственном банке, поскольку еще не погасили большую часть кредита за дом. Поэтому вы обратились к вашему патрону. Каждый месяц вы выплачивали часть долга, размер которой зависел от ваших комиссионных.

— Но при чем тут шантаж?!

— В номере Алекс, — снова заговорил Камиль, — мы нашли двенадцать тысяч евро. Пачки абсолютно новых, только что отпечатанных купюр, в банковских упаковках.

Вассер скорчил гримасу:

— И что с того?

Камиль сделал знак Арману, словно инспектор манежа, объявляющий очередной номер в цирке. Арман продолжал излагать ситуацию, время от времени сверяясь с документами:

— Ваш банк подтвердил нам, что принял чек на двадцать тысяч евро от вашего работодателя пятнадцатого февраля две тысячи пятого года, и выдал вам эту сумму наличными восемнадцатого февраля.

Камиль, прикрыв глаза, беззвучно поаплодировал. Затем, вновь открыв их, произнес:

— Итак, для каких же целей вам понадобились наличные, месье Вассер?

Легкое замешательство. Тактика выжидания оказалась бесполезной, поскольку противник все время менял приемы. По лицу Вассера видно, что он это осознает. Они обратились к его работодателю. С начала задержания прошло около пяти часов, осталось продержаться девятнадцать. Но Вассер недаром сделал карьеру в отделе продаж — он умел маневрировать и держать удар. Он все же нашелся с ответом:

— Карточный долг.

— Вы играли с вашей сестрой в карты и остались в проигрыше? — уточнил Камиль.

— Нет, не с ней… кое с кем другим.

— С кем же?

Вассер тяжело дышал.

— Пожалуй, сэкономим немного времени, — произнес Камиль. — Эти двадцать тысяч предназначались Алекс. У нее осталось от них двенадцать, которые мы и нашли в ее номере. На многих банковских упаковках обнаружены ваши отпечатки пальцев.

Значит, это они выяснили… Но до какого именно рубежа они продвинулись? Что они знают? Чего хотят?

Все эти вопросы Камиль читал в морщинах на лбу Вассера, в его глазах, в его руках. Это было совершенно непрофессионально, и никогда бы Камиль никому в этом не признался, — но он ненавидел Вассера. Он его ненавидел. Он хотел его убить. То же самое он подумал несколько недель назад относительно судьи Видара. Ты здесь не случайно, сказал он себе. Ты — убийца, облеченный властью.

— О’кей, — наконец кивнул Вассер, — я в самом деле собирался отдать эти деньги моей сестре. Это запрещено?

— Вы прекрасно знаете, что это не запрещено. Так зачем же вам понадобилось лгать?

— Вас это не касается.

Такую фразу, конечно, не стоило произносить.

— Вы действительно думаете, что в нынешней ситуации осталось хоть что-то, что нас не касается, месье Вассер?

Позвонил Ле-Гуэн. Камиль вышел из кабинета. Комиссар поинтересовался, как идут дела. Сложно было сказать. Камиль предпочел наиболее обнадеживающий вариант:

— Неплохо. Все более-менее по плану.

Ле-Гуэн промолчал. Возможно, почувствовал его неуверенность.

— У тебя еще что-то? — спросил Камиль.

— Времени в обрез. Надо побыстрее заканчивать.

— Хорошо, постараемся.

— Ваша сестра не собиралась…

— Сводная сестра!

— Хорошо, сводная сестра. Это что-то меняет?

— Да, это не одно и то же. Вам стоило бы проявлять больше точности в определениях.

Камиль посмотрел на Луи, затем на Армана, словно говоря: нет, ну вы видели, а? Он еще возмущается!

— Ну хорошо, скажем просто — Алекс. Так вот, на самом деле мы совсем не уверены, что Алекс намеревалась покончить с собой.

— Однако она это сделала.

— Да, разумеется. Но вы, человек, знающий ее лучше, чем кто-либо другой, — может, вы объясните нам, почему она в таком случае готовилась бежать за границу?

Вассер слегка поднял брови. Он как будто не слишком хорошо понял вопрос.

На сей раз Камиль довольствовался тем, что сделал знак Луи, который продолжал вместо него:

— Ваша сестра… то есть, простите, Алекс накануне своей смерти приобрела на свое имя авиабилет до Цюриха, с вылетом на следующий день, пятого октября, в восемь сорок. Также, воспользовавшись правом прохода в зону дьюти-фри, которое давал билет, она приобрела дорожную сумку, которую мы нашли в ее номере, полностью собранную для поездки.

— Это для меня новость… Но, стало быть, она изменила свое первоначальное намерение. Я же говорил вам, у нее была крайне неустойчивая психика…

— Она выбрала отель из самых близких к аэропорту, она даже заказала такси на следующее утро — стало быть, свою машину решила оставить на месте. Она не собиралась подыскать подходящую парковку, потому что боялась не успеть на самолет. Хотела улететь налегке. Также она выбросила целую кучу вещей, поскольку не хотела ничего оставлять после себя — в том числе и флаконы с кислотой. Наши эксперты уже изучили их — это то же самое вещество, которое она использовала во всех своих преступлениях: серная кислота примерно восьмидесятипроцентной концентрации. Она собиралась покинуть Францию, убежать, скрыться.

— И что вы хотите от меня услышать? Я же не могу ответить вам за нее. Впрочем, и никто другой не сможет.

Он демонстративно обернулся к Арману, затем к Луи, словно за подтверждением, но это выглядело не вполне искренне.

— Ну хорошо, если вы не можете ответить за Алекс, то, может быть, попытаетесь ответить хотя бы за себя? — предложил Камиль.

— Если бы я мог…

— Ну конечно, вы сможете. Что вы делали четвертого октября, в день смерти Алекс, — ну, скажем, с восьми вечера до полуночи?

Тома заколебался. Камиль продолжал наступать:

— Мы поможем вам вспомнить. Арман?..

Чтобы подчеркнуть драматический аспект происходящего, Арман даже встал, как ученик, вызванный преподавателем отвечать урок, после чего объявил:

— В двадцать тридцать четыре вам позвонили на мобильный. Вы были дома. Ваша жена сообщила нам: «Тома позвонили с работы по срочному делу». Кажется, подобных звонков с работы в такой час раньше никогда не было. «Он был очень раздражен», — уточнила ваша жена. По ее словам, вы уехали около десяти вечера, а вернулись только после полуночи. Точного времени она не смогла назвать, поскольку к тому моменту уже заснула. Но во всяком случае не раньше полуночи, это совершенно точно, — она посмотрела на часы перед тем, как лечь спать.

Тома Вассер, судя по выражению лица, лихорадочно обдумывал ситуацию. Его жену уже допросили. (Видимо, раньше он даже не подумал о такой возможности.) А кого еще?

— Однако, — продолжал Арман, — ваши слова о срочном вызове с работы оказались ложью.

— Почему же? — спросил Камиль.

— Потому что, — отвечал Арман, обращаясь уже к нему, — на самом деле в восемь тридцать четыре вам звонила Алекс. Мы отследили этот вызов, потому что она звонила из своего номера в отеле. Мы также связались с работодателем месье Вассера, и он сообщил, что никаких срочных дел в тот вечер вам не поручал. Он даже добавил: «Что может быть срочного в нашей работе? Мы же не „скорая помощь“!»

— В самом деле, — заметил Камиль.

Он повернулся к Вассеру, но не успел воспользоваться преимуществом — тот его опередил:

— Алекс оставила мне сообщение, сказала, что ей нужно со мной увидеться. Она назначила мне встречу. На полдвенадцатого вечера.

— Ну наконец-то вы вспомнили!

— В Олне-су-Буа.

— Олне, Олне… подождите-ка, но ведь это совсем рядом с Вильпентом, где находится отель, в котором ее нашли мертвой. Итак, в восемь тридцать ваша любимая сестренка вам позвонила, и вы — сделали что?

— Я туда поехал.

— Такого рода встречи для вас были обычным делом?

— Нет, я бы не сказал.

— Чего она хотела?

— Она просто попросила меня приехать, назвала место и время — больше ничего.

Тома продолжал обдумывать ответы, но, по мере того как допрос становился все более напряженным, чувствовалось, что он хочет поскорее освободиться — слова он произносил чересчур быстро и вынужден был то и дело обуздывать себя, чтобы придерживаться изначальной стратегии.

— А сами вы как полагаете — чего она хотела?

— Понятия не имею.

— Ну-ну-ну, прямо-таки никакого понятия?

— Во всяком случае, она мне ничего не сказала.

— Ну что ж, тогда вернемся к недавним событиям. В прошлом году она получила от вас двадцать тысяч евро. Мы полагаем, что она выманила у вас эти деньги путем шантажа, угрожая в противном случае устроить скандал в вашем благородном семействе, рассказав вашей жене, как вы насиловали ее в десятилетнем возрасте, как «одалживали» ее своим друзьям…

— У вас нет никаких доказательств!

Тома Вассер вскочил с места. Он почти кричал. Камиль улыбнулся. Вассер утратил хладнокровие, это был хороший знак.

— Сядьте, — с подчеркнутым спокойствием произнес Камиль. — Я же сказал «мы полагаем», это всего лишь гипотеза. Я знаю, что вам нравится это слово.

Выждав несколько секунд, он продолжал:

— Впрочем, коль скоро уж мы заговорили о доказательствах — у Алекс они нашлись бы, поскольку ее юность отнюдь не была безоблачной. Ей пришлось бы всего лишь повидаться с вашей женой. Девочки могут, не стесняясь, рассказывать друг другу всякое… и даже показывать. Если бы Алекс хоть на секунду продемонстрировала свои половые органы вашей жене — в семье Вассер наступил бы нешуточный разлад, не так ли? И вот — опять же, это только наше мнение, — вывод напрашивается такой: она планировала улететь из страны на следующее утро, но у нее не хватало денег, всего двенадцать тысяч наличными. Поэтому она позвонила вам, чтобы попросить еще.

— В сообщении, которое она мне оставила, ничего об этом не говорилось. И потом, откуда бы я взял деньги посреди ночи?

— Возможно, она хотела попросить вас найти для нее деньги, в которых она нуждалась, чтобы обустроиться за границей. И не слишком затягивать с этим. Побег — дело дорогостоящее… Но мы к этому еще вернемся, я уверен. Итак, в тот вечер вы вернулись домой уже за полночь. И что же вы делали?

— Я поехал в то место, которое она мне назвала.

— По какому адресу?

— Бульвар Жувенель, дом сто тридцать семь.

— И что там было, в доме сто тридцать семь по бульвару Жувенель?

— Ничего.

— Как это — ничего?

— А вот так, ничего.

Луи, не дожидаясь распоряжения Камиля, мгновенно оказался за компьютером и вбил адрес в строку поисковика на сайте, где можно найти все городские здания и маршруты. Через несколько секунд он сделал Камилю знак приблизиться.

— Надо же, — покачал головой Камиль, — действительно ничего… Дом сто тридцать пять — офисные помещения, сто тридцать девять — чистка одежды, сто тридцать семь — бывший бутик, ныне закрытый. Здание выставлено на продажу. Вы думаете, Алекс хотела купить бутик?

Луи, невольно улыбнувшись, перешел к перечню зданий на другой стороне улицы. Через пару минут по его лицу стало заметно, что ничего интересного не обнаружилось.

— Разумеется, нет, — раздраженно отозвался Вассер. — Но я так и не узнал, чего она хочет, потому что она не пришла.

— Вы не пытались ей позвонить?

— Я звонил, но она отключила телефон.

— Да, это правда, мы проверили. Она отключила телефон три дня назад и с тех пор не включала. Очевидно, в связи с отъездом. И сколько времени вы пробыли в том месте, возле бутика, выставленного на продажу?

— Я оставался там до полуночи.

— Вы терпеливый человек. Это хорошо. Когда любишь кого-то, готов многое терпеть, это всем известно. Вас там кто-нибудь видел?

— Не думаю.

— Досадно.

— Досадно для вас — это ведь вы хотите что-то доказать, а не я.

— Ни для вас, ни для меня — попросту досадно. Это порождает темные пятна, создает сомнения, вызывает подозрение о вымышленной истории. Но не важно. Допустим, я вам поверил, и этот инцидент исчерпан. Вы не дождались Алекс и вернулись домой.

Тома ничего не ответил. Если бы за его мозговой деятельностью следил сканер, сейчас наверняка было бы заметно, как усилилось мельтешение нейронов, стремящихся выстроиться в наиболее удачную конфигурацию.

— Итак? — настойчиво переспросил Камиль. — Не дождавшись Алекс, вы вернулись домой?

Мозг Вассера, мобилизовавший все свои ресурсы, все же не нашел ни одного удачного решения.

— Нет, я поехал в отель, — наконец ответил Вассер.

Он произнес это с решительностью человека, бросающегося в холодную воду.

— Ну надо же! — произнес Камиль, слегка ошеломленный. — Так вы знали, в каком отеле она поселилась?

— Нет. Но поскольку она звонила оттуда, я просто набрал этот номер — он сохранился в списке входящих звонков.

— Хорошая идея. И что же?

— Никто не отвечал. Потом меня автоматически переключили на автоответчик отеля.

— Какая жалость. И тогда вы вернулись домой.

На сей раз возникло ощущение, что оба мозговых полушария Вассера буквально завибрировали. Он закрыл глаза. Что-то подсказывало ему, что в динамике допроса нет ничего хорошего, но он не знал, как лучше всего поступить.

— Нет, — ответил он наконец, — я поехал в отель. Он был закрыт. И на ресепшене никого не оказалось.

— Луи?.. — полувопросительно сказал Камиль.

— Да, отель закрывается в половине одиннадцатого вечера. Позже клиентам нужно набрать код, чтобы войти. Его им сообщают после регистрации.

— И тогда, — сказал Камиль, обращаясь к Вассеру, — вы вернулись домой.

— Да.

Камиль обернулся к подчиненным:

— Вот так оборот! Арман, у тебя, кажется, какие-то сомнения?

На сей раз Арман не стал вставать с места:

— У меня свидетельства двух человек, месье Лебуланже и мадам Фарида.

— Так-так… Но ты уверен?

Порывшись в бумагах, Арман ответил:

— Да, извини, я немного ошибся. Фарида — это не фамилия, а имя. Мадам Фарида Сартауи.

— Извините моего коллегу, месье Вассер, — у него вечные проблемы с иностранными именами… И кто же эти люди?

— Постояльцы того самого отеля. Они вернулись к себе в пятнадцать минут первого ночи.

— Ну ладно, ладно, хорошо! — наконец взорвался Вассер. — Хорошо!

60

Ле-Гуэн ответил после первого же гудка.

— На сегодня все, — сообщил Камиль.

— Что у вас?

— А ты сейчас где?

Ле-Гуэн замялся. Это означало: у женщины. Это означало, что Ле-Гуэн влюбился — иначе он с женщинами не спал, это не в его стиле, а следовательно…

— Жан, я тебя уже предупредил: я больше не буду у тебя свидетелем. Ни в коем случае. Ни за что!

— Я знаю, Камиль, не волнуйся. Я устою.

— Я могу на тебя положиться?

— Абсолютно.

— Здесь я за тебя всерьез опасаюсь.

— Какие у тебя новости?

Камиль посмотрел на часы.

— Его сестре понадобились деньги, она ему позвонила, он поехал к ней в отель.

— Хорошо. Дальше он уперся?

— Ничего, расколется. Теперь это только вопрос терпения. Я надеюсь, что судья…

— На сей раз его реакция была безупречной.

— Хорошо. Ну тогда лучшее, что можно сделать в данный момент, — это немного поспать.

И была ночь.

Три часа утра. Это было сильнее его, и в этот раз он не стал сопротивляться. Пять ударов, и ни одним больше. Соседи прекрасно относились к Камилю, но все-таки доставать молоток и стучать им в три часа утра… Первый удар застал их врасплох, второй разбудил, третий озадачил, четвертый разозлил, пятый заставил в ответ постучать в стену кулаком… но шестого не последовало, все смолкло. Теперь Камиль мог повесить автопортрет Мод на гвоздь, вбитый в стену гостиной. Гвоздь держался хорошо, Камиль тоже.

Он собирался перехватить Луи на выходе, когда все разъезжались по домам, но это ему не удалось — тот успел уехать раньше. Видимо, как раз для того, чтобы уклониться от разговора. Завтра они снова увидятся. Что он скажет Луи? Камиль решил положиться на интуицию и сориентироваться уже по ситуации. Во всяком случае, он оставит себе картину, поблагодарит Луи за его щедрый жест и попытается как-то компенсировать такой подарок. Или лучше не надо?.. Эта история с восемнадцатью тысячами евро не выходила у него из головы.

С тех пор как он стал жить один, Камиль не задергивал шторы на ночь — он любил, когда по утрам спальню заливал солнечный свет. Он прилег, Душечка вскоре запрыгнула на кровать и улеглась рядом. Но заснуть так и не удалось. Остаток ночи он провел на диване в гостиной, прямо напротив автопортрета матери.

Допрос Вассера стал, конечно, нелегким испытанием, но это было еще не все.

Нечто, зародившееся в его душе той ночью, в бывшей мастерской матери в Монфоре, а после захлестнувшее его полностью, когда он увидел в номере отеля безжизненное тело Алекс Прево, — теперь ясно предстало перед ним.

Это дело позволило ему избавиться от чувства вины за смерть Ирэн и покончить с долгами в отношениях с матерью.

Образ Алекс, маленькой некрасивой девочки, не давал ему покоя, вызывая слезы на глазах.

Ее неуверенный детский почерк, ее жалкие безделушки, вся ее история разрывали ему сердце.

При этом в глубине души он сознавал, что он такой же, как все остальные персонажи в ее жизни.

Для него она тоже лишь орудие.

И он воспользовался ею.

В течение семнадцати последующих часов Вассера трижды препровождали из камеры в кабинет для допросов. Дважды с ним беседовал Арман, затем к нему присоединился Луи. Они уточняли детали. Арман попросил назвать точные даты визитов в Тулузу.

— Двадцать лет прошло, так какая теперь разница? — прорычал Вассер.

Арман адресовал ему почти извиняющийся взгляд, словно говоря: я человек подневольный, делаю что велено.

Вассер подписывал все, что от него требовалось, признавал все, чего от него хотели.

— У вас нет ничего против меня, ровным счетом ничего, — повторял он.

— В таком случае, — отозвался Луи, сменивший коллегу, — вам нечего опасаться, месье Вассер.

Время тянулось медленно, но все же часы проходили один за другим. Вассер видел в этом доброе предзнаменование. В последний раз его вызывали, чтобы выяснить даты его встреч со Стефаном Масиаком в ходе его служебных поездок.

— Делать вам нечего, — прокомментировал Вассер, подписывая протокол.

Он посмотрел на настенные часы. Им нечего ему предъявить.

У него уже отросла щетина. Он не брился, разве что умылся на скорую руку.

Его снова вызвали на допрос. Теперь настала очередь Камиля. Войдя в кабинет, Вассер первым делом взглянул на настенные часы. Восемь вечера. День выдался долгим.

У Вассера был победоносный вид — он явно готовился к триумфу.

— Ну что, капитан? — спросил он, широко улыбаясь. — Кажется, скоро мы расстанемся. Вы ведь не будете об этом сожалеть?

— Ну почему же скоро?

Вассера отнюдь не следовало считать примитивным существом — он, как всякий извращенец, отличался повышенной восприимчивостью. Улавливал все оттенки настроения собеседника, словно с помощью каких-то невидимых антенн. И сейчас он сразу же почувствовал, что ветер переменился. Это было заметно — он ничего не сказал, но слегка побледнел и нервно закинул ногу на ногу. Он ждал. Камиль долго смотрел на него, не говоря ни слова. Это напоминало игру в гляделки, где проигравшим считается тот, кто первым отведет взгляд. Зазвонил телефон. Арман встал, подошел к нему, снял трубку, сказал: алло, я вас слушаю, в следующую минуту поблагодарил собеседника и снова положил трубку на место. После чего Камиль, так и не оторвавший взгляд от Вассера за это время, просто сказал:

— Судья только что удовлетворил нашу просьбу о продлении задержания еще на двадцать четыре часа, месье Вассер.

— Я хочу его увидеть, этого судью!

— Увы, месье Вассер, трижды увы! Судья Видар сожалеет, но он не сможет встретиться с вами, он слишком загружен работой. Нам с вами придется посотрудничать еще какое-то время. Надеюсь, вы не слишком огорчены?

Вассер преувеличенно резко покачал головой. Разумеется, он был в бешенстве. Презрительно фыркнув, он спросил:

— Ну а потом что? Я не знаю, что вы сказали судье, чтобы он разрешил продлить заключение, не знаю, какую ложь вы изобрели, но все равно — не сегодня, так еще через сутки вам придется меня освободить. Вы…

Он помолчал, подыскивая слово, и наконец договорил:

— …жалки.

Его снова привели на допрос. Однако его почти ни о чем не спрашивали. Камиль решил, что для его изматывания это будет самая подходящая тактика. Минимум внимания. Эффект очевиден. Однако самое трудное — вынужденное безделье. В таких случаях каждый пытается сосредоточиться на чем только может. Вассер наверняка представлял свой триумфальный выход — вот он надевает пиджак, плотнее затягивает ослабленный узел галстука, торжествующе улыбается полицейским, произносит на прощание что-то саркастическое — уже сейчас он придумывал, что именно…

Арман совершил захватнический набег на двух новых стажеров с третьего и пятого этажа и вернулся с полными охапками сигарет, ручек и прочих мелочей. Это заняло немало времени. Таков его способ отвлечься.

В середине дня началась какая-то странная чехарда. Камиль время от времени пытался поговорить с Луи наедине по поводу картины, но каждый раз что-то мешало. Луи постоянно куда-то звонил, что-то выяснял. Камиль чувствовал, что между ними возникла неловкость, напряженность. Печатая отчеты и в перерывах поглядывая на часы, он думал о том, что эта история с подарком чертовски осложнит их отношения. Да, конечно, он поблагодарит Луи — а дальше что? Ну, может быть, сделает ответный ценный подарок. А потом? В поступке Луи ощущалось нечто покровительственно-снисходительное. Чем дальше, тем сильнее Камиль убеждался в том, что Луи хотел преподать ему некий урок, подарив картину.

Около трех часов дня они наконец-то остались в кабинете одни. Камиль больше не раздумывал. Он должен поблагодарить Луи. Без всяких предисловий он так и сказал:

— Спасибо, Луи.

Но все-таки нужно добавить что-то еще.

— Это…

И тут он осекся. По искреннему недоумению на лице Луи он в один миг понял свою ошибку. К этой истории с картиной тот не имел никакого отношения.

— Спасибо за что? — спросил он.

Камиль поспешно сымпровизировал:

— За все, Луи. За твою помощь… за все.

Луи слегка растерянно кивнул. Он к этому не привык — они никогда не говорили друг другу ничего подобного.

Камиль пытался найти убедительные слова, чтобы его оплошность осталась незаметной, — но понял, что сказал именно то, что думал. Он сам удивился этому неожиданному признанию, которого совсем от себя не ожидал.

— Это расследование… оно для меня стало в каком-то смысле возрождением. Хотя, конечно, я по-прежнему не самый приятный в общении тип…

Присутствие Луи, этого загадочного человека, которого он знал так хорошо и о котором по сути ничего не знал, неожиданно взволновало его — пожалуй, даже сильней, чем подаренная картина.

Вассера снова привели на допрос — выяснять очередные детали. Камиль поднялся в кабинет Ле-Гуэна, коротко постучал и вошел. На лице комиссара читалось, что он приготовился услышать плохую новость. Камиль тут же успокаивающим жестом вскинул вверх обе ладони, давая понять, что все в порядке. Они поговорили о ходе допросов.

Камиль уже сделал все, что нужно. Теперь оставалось только ждать. Потом Камиль упомянул о продаже материнских картин.

— Сколько? — ошеломленно переспросил Ле-Гуэн, услышав сумму.

Камиль повторил. Эта сумма казалась ему все более и более абстрактной. Ле-Гуэн скорчил восхищенную гримасу.

Об автопортрете матери Камиль не стал упоминать. Немного поразмыслив, он догадался, кто его прислал. Он вспомнил о друге матери, который организовывал аукцион. Должно быть, тот получил свой небольшой профит и решил отблагодарить Камиля, подарив ему одну из картин. Вот так, абсолютно заурядно, все разъяснилось. Но именно поэтому Камиль чувствовал облегчение.

Он сделал звонок, оставил сообщение и вернулся в свой кабинет.

Шли часы.

Он все решил заранее. Итак, в семь вечера.

Наконец этот момент наступил. Было ровно семь.

Вассер вошел в кабинет. Сел. Его взгляд сразу же невольно обратился на настенные часы.

Он выглядел очень уставшим. Он почти не спал за последние сорок восемь часов — сейчас это стало особенно заметно.

61

— Видите ли, — сказал Камиль, — у нас есть некоторые сомнения относительно смерти вашей сестры. Сводной сестры, простите.

Вассер никак не отреагировал. Он пытался понять, что это значит. Сказывалась усталость. Он обдумывал этот вопрос и те, которые, вероятнее всего, последуют за ним. Он был спокоен. К смерти Алекс он никоим образом не причастен. Это было буквально написано у него на лбу. Он глубоко вздохнул, расслабился, скрестил руки на груди. По-прежнему не произнес ни слова. Только в очередной раз взглянул на часы. Затем спросил, без всякой связи с прозвучавшей ранее фразой Камиля:

— Срок моего задержания заканчивается в восемь вечера, так?

— Я вижу, смерть Алекс вас совсем не волнует.

Вассер поднял глаза к потолку, словно в поисках вдохновения. Можно подумать, что он сидит за столом не на допросе, а в ресторане, где ему предстоит сделать выбор между двумя видами десерта. Кажется, он и вправду не знал ответа на этот вопрос. Слегка пожевав губами, он сказал:

— Отчего же, ее смерть меня огорчает. Сильно огорчает. Вы же знаете, семейные связи — очень прочные… Но что вы хотите… С людьми, подверженными депрессии, такое случается…

— Я говорю сейчас не о смерти как таковой, но о том, что послужило ее причиной.

Он понял и кивнул:

— Снотворное, да, это ужасно. Алекс говорила, что у нее проблемы со сном, что без этих таблеток она не может сомкнуть глаз.

Последнюю фразу он подчеркнул особенным образом — чувствовалось, что даже сейчас, даже в таком вымотанном состоянии, он едва сдерживается, чтобы не отпустить какую-нибудь сальную шуточку по поводу этого «не может сомкнуть глаз». Но потом он добавил уже другим, преувеличенно озабоченным тоном:

— Но все же, что касается медикаментов, она могла бы найти что-то получше, чем обычное снотворное. Она ведь медсестра, ей нетрудно достать любые надежные средства…

Помолчав немного, словно раздумывая, он добавил:

— Я не знаю, каким именно образом снотворные таблетки вызывают смерть… наверное, начинаются конвульсии, судороги?..

— Если организм вовремя не избавить от этих таблеток, — ответил Камиль, — человек впадает в глубокую кому и утрачивает защитные рефлексы — в частности, дыхательных путей. Он извергает рвоту, она заполняет легкие, человек задыхается и умирает.

Вассер не удержался от гримасы отвращения. Фу… Захлебнуться собственной блевотиной — нет, такую смерть никак нельзя считать достойной.

Камиль кивнул в знак того, что понимает такие чувства. Глядя на него, вполне можно предположить — если не обращать внимания на слабую дрожь пальцев, — что он вполне разделяет мнение Тома Вассера. Он поднял голову от лежавшего перед ним досье, перевел дыхание и произнес:

— С вашего позволения, мне хотелось бы вернуться к вашему визиту в отель. В ту ночь ваша сестра умерла. Итак, вы приехали туда вскоре после полуночи?

— У вас же есть свидетели. Вам следовало обратиться к ним.

— Что мы и сделали.

— И что же?

— Они назвали время двадцать минут первого.

— Ну, пусть будет двадцать минут первого, я не против.

Вассер откинулся на спинку кресла. Его регулярные взгляды на часы более чем красноречивы.

— Итак, — снова заговорил Камиль, — вы вошли следом за ними, и это показалось им вполне естественным. Обычное совпадение — просто еще один клиент возвращался в отель в это же время… Свидетели сказали, что вы остановились у лифта. Поскольку сами они жили на первом этаже, они ушли к себе и вас больше не видели. Итак, вы поднялись на лифте.

— Нет.

— Вот как? Однако…

— Нет, а что? Куда бы вы хотели, чтобы я пошел?

— Именно этот вопрос мы себе задавали, месье Вассер. Куда же вы пошли?

Вассер нахмурился:

— Послушайте, Алекс мне позвонила, попросила меня приехать, зачем — не сказала, а после не явилась сама! Я поехал к ней в отель, но на ресепшене уже никого не застал, и я не мог выяснить, в каком номере она живет. Чего бы вы хотели? Чтобы я начал стучать поочередно во все двести номеров? «О, извините, пожалуйста, я просто ищу свою сестру!»

— Сводную сестру.

Вассер стиснул зубы, затем глубоко вдохнул, после чего продолжал, словно не расслышал этих слов:

— Я прождал ее в машине черт знает сколько времени, до отеля, в котором она остановилась, было две сотни метров, — в такой ситуации любой поступил бы, как я! Разумеется, я поехал в отель, надеясь, что найду ее в списке постояльцев — или как там это называется. Но когда я приехал, на ресепшене уже никого не оказалось, все ушли. Я сделал все от меня зависящее, но больше ничего не мог. Поэтому я вернулся домой. Вот и все.

— То есть, по сути, вы действовали необдуманно.

— Ну, считайте, что так. Недостаточно обдуманно.

Камиль в притворном замешательстве покачал головой.

— Ну и что это меняет? — раздраженно спросил Вассер.

Он повернулся к Луи и Арману, словно призывая их в свидетели.

— А? Что это меняет?

Те не шелохнулись, лишь пристально смотрели на него.

Тогда его взгляд вновь обратился на часы. Время шло. Он успокоился. Даже улыбнулся.

— Ну хорошо, — сказал он, вновь обретя уверенность в себе. — Допустим, это ничего не меняет. Разве что…

— Да?

— Разве что, если бы я ее нашел, ничего этого не случилось бы.

— То есть?

Вассер с добродетельным видом соединил ладони.

— Думаю, я бы ее спас.

— Но — увы, это все же случилось. Она мертва.

Вассер развел руками — ничего не поделаешь, судьба… Затем снова улыбнулся.

Камиль собрался с силами.

— Месье Вассер, — медленно произнес он, — если уж говорить начистоту, наши эксперты сомневаются в самоубийстве Алекс.

— Сомневаются?..

— Да.

Камиль немного подождал, словно давая собеседнику полностью осознать смысл произнесенной фразы.

— Мы скорее полагаем, что вашу сестру убили и что убийство постарались замаскировать под самоубийство. Причем достаточно топорно, если уж хотите знать мое мнение.

— Что означает этот бред?

Всем своим существом Вассер выражал удивление.

— Ну, во-первых, — начал Камиль, — Алекс по натуре не из тех людей, которые склонны кончать жизнь самоубийством.

— Не склонны?.. — машинально повторил Вассер, нахмурившись.

Казалось, он не вполне понимает смысл этих слов.

— Авиабилет в Цюрих, дорожные сборы, заказ такси на утро — все это, может быть, и не столь важно, однако у нас есть и другие основания для подозрений. Например, ее затылок разбит о край раковины в ванной комнате. Несколькими ударами подряд. Вскрытие выявило повреждения черепа на затылке, свидетельствующие о жестокости ударов. Мы полагаем, что кто-то проник в ее номер. Кто-то несколько раз ударил ее головой о край раковины… с невероятной жестокостью.

— Но… кто же?

— Ну, если уж начистоту, месье Вассер, мы полагаем, что это были вы.

— Что? — Вассер вскочил с места. Он почти кричал.

— Я бы посоветовал вам сесть на место.

Не сразу, но Вассер все-таки сел. На самый краешек стула. Готовый в любой момент снова вскочить.

— Речь идет о вашей сестре, месье Вассер, и я понимаю, до какой степени все это мучительно для вас. Но если бы я не боялся задеть вашу чувствительность, показавшись чересчур официальным, я сказал бы, что люди, которые собрались покончить с собой, выбирают какой-то один метод. Они бросаются в окно или вскрывают себе вены. Порой они прибегают к членовредительству или глотают снотворные. Но не то и другое сразу.

— Какое отношение я имею ко всему этому?

Он уже не спрашивал про Алекс, его интересовали более насущные вопросы. В его голосе ощущалось недоверие, смешанное с негодованием.

— То есть?.. — удивленно переспросил Камиль.

— Каким боком это меня касается?

Камиль адресовал Арману и Луи беспомощный взгляд человека, который уже отчаялся быть понятым, затем снова повернулся к Вассеру:

— Но… это напрямую вас касается из-за отпечатков пальцев!

— Каких еще отпечатков? Что…

В этот момент зазвонил телефон, но Вассера это не остановило. В то время как Камиль снял трубку и произнес «алло», он повернулся к Арману и Луи:

— Какие там еще отпечатки?!

Луи в ответ состроил сочувственную гримасу, как человек, который сам не понимает, о чем речь, и тоже хотел бы это выяснить. Арман был всецело поглощен тем, чтобы, высыпав на листок бумаги табак из трех окурков, смастерить из них одну полноценную сигарету, и не обращал внимания на происходящее вокруг. Он даже не взглянул на Вассера.

Тогда последний снова повернулся к Камилю, который, рассеянно глядя в окно, по-прежнему сжимал в руке телефонную трубку, слушая, что ему говорит собеседник. Вассер буквально впивал молчание Камиля, а оно все тянулось, тянулось бесконечно. Наконец Камиль положил трубку и взглянул на Вассера с таким видом, словно хотел сказать: так на чем бишь мы с вами остановились?..

— Какие еще отпечатки? — снова спросил Вассер.

— Ах да… Ну, во-первых, отпечатки Алекс.

Вассер едва не подпрыгнул на месте.

— Ну и что там с отпечатками Алекс?

В самом деле, Камиля не всегда легко понять.

— В ее номере, — продолжал Вассер, — само собой, должны остаться ее отпечатки, это же естественно, разве нет?

Он рассмеялся — преувеличенно громко. Камиль несколько раз хлопнул в ладоши, выражая полное одобрение этому мнению.

— Именно! — воскликнул он, перестав аплодировать. — Должны остаться! Но они практически отсутствуют!

Вассер почувствовал, что здесь кроется какая-то проблема, но не мог ясно понять, в чем ее суть.

Камиль, придя ему на помощь, заговорил преувеличенно любезным тоном:

— Видите ли, мы нашли очень мало отпечатков пальцев Алекс в ее номере. Вот в чем дело. Мы полагаем, что кто-то захотел стереть собственные отпечатки и заодно стер и ее отпечатки тоже. Не все, но почти… Некоторые могли быть вполне красноречивы, если бы сохранились. Например, на дверной ручке. До этой ручки дотрагивался тот, кто вошел в номер Алекс…

Вассер слушал, уже не зная, куда оборачиваться.

— Ведь по логике вещей, месье Вассер, тот, кто хочет покончить с собой, не будет стирать собственные отпечатки пальцев — это же бессмысленно!

Слова и образы сплетались в единое хаотичное месиво. Вассер судорожно проглотил слюну.

— Вот почему, — заключил Камиль, — мы полагаем, что в номере Алекс на момент ее смерти находился кто-то еще.

Он помолчал, давая Вассеру время осмыслить эту информацию, но, судя по лицу последнего, это давалось ему с трудом.

Камиль продолжал с интонацией терпеливого учителя:

— Бутылка виски, обнаруженная в номере, также вызывает много вопросов. Алекс выпила больше половины. Алкоголь усиливает воздействие снотворного, так что смерть была гарантирована. Так вот, бутылка тщательно протерта, на ней обнаружены микроволокна хлопчатобумажной майки, которая валялась тут же, на кресле. Что любопытно — отпечатки пальцев Алекс, которые все же остались на бутылке, словно расплющены — как будто кто-то, держа ее руку в своей, с силой прижимал ее пальцы к стеклу. Без сомнения, уже после ее смерти. Чтобы заставить нас поверить, что она держала эту бутылку сама. Что вы на это скажете?

— Но… мне нечего на это сказать. Откуда я знаю, как там все происходило на самом деле?

— Да нет же, месье Вассер! — воскликнул Камиль. — Вы должны это знать, потому что вы там были!

— Ничего подобного! Я не был в ее номере! Я же вам уже говорил — я вернулся домой!

Камиль сделал небольшую паузу. После этого подался вперед, наклоняясь к Вассеру, — насколько это позволял ему рост.

— Если вас там не было, — заговорил он очень спокойным тоном, — как тогда объяснить, что мы нашли отпечатки ваших пальцев в ее номере, месье Вассер?

Вассер застыл на месте. Камиль снова откинулся на спинку стула.

— Именно потому, что мы нашли ваши отпечатки, мы и предполагаем, что это вы убили Алекс.

Вассер открыл рот, но первый же звук, который он собирался произнести, застрял где-то между животом и горлом, словно блуждающий тромб.

— Это невозможно!.. — наконец прохрипел он. — Я не был в ее номере! Где вы нашли мои отпечатки?

— На пластмассовой трубочке со снотворным, которое использовала ваша сестра. Вы забыли их стереть. От переизбытка чувств, я полагаю.

Голова Вассера судорожно подергивалась туда-сюда, словно у петуха. Внезапно он воскликнул:

— Я вспомнил! Я видел раньше эту трубочку! С розовыми таблетками… Я выхватил ее у Алекс!

Смысл его слов был довольно туманным. Камиль нахмурился. Вассер буквально захлебывался слюной, он пытался излагать свои соображения связно, но перевозбуждение и страх ему мешали. Он закрыл глаза, сжал кулаки и сделал глубокий вдох, пытаясь сконцентрироваться.

Камиль подбадривающе кивнул, словно хотел ему помочь.

— Когда я видел Алекс…

— Так-так…

— …в последний раз…

— Это когда?

— Не помню… недели три назад… может, месяц…

— Хорошо.

— Она достала эту трубочку с таблетками…

— Ах вот что. Где это было?

— В кафе, недалеко от моей работы. Оно называется «Модерн».

— Очень хорошо. Расскажите, пожалуйста, подробнее, месье Вассер.

Он шумно выдохнул воздух. Свет в конце туннеля снова появился. Так-то лучше. Сейчас он все объяснит, и им придется признать справедливость его доводов. Нельзя строить обвинение на таком шатком основании. Он попытался заговорить, но горло у него сжалось. Наконец он произнес, нарочито отчетливо выговаривая слова:

— Около месяца назад Алекс попросила меня о встрече.

— Ей нужны были деньги?

— Нет.

— А что?

Вассер не знал. В сущности, она так и не сказала, зачем он ей понадобился, — их свидание было коротким. Алекс заказала кофе, он — пиво. И почти сразу после этого она достала эту самую трубочку с таблетками. Вассер спросил ее, что это. Он и сам признавал, что тогда вышел из себя.

— Видеть, как она глотает всякую дрянь…

— Да, понимаю. Вас беспокоило здоровье вашей сестры.

Вассер сделал вид, что не заметил саркастической нотки в этих словах. Он решил на это не отвлекаться — ему слишком хотелось разъяснить это недоразумение и наконец-то выйти отсюда.

— Я выхватил у нее эту трубочку — вот тогда там и остались мои отпечатки!

Странно, но на лицах полицейских не читалось понимание. Они молчали и, кажется, ждали продолжения. Как будто он еще не все сказал.

— Что это было за снотворное, месье Вассер? — спросил наконец Камиль.

— Я не разглядел названия! Я открыл эту трубочку, увидел розовые таблетки, спросил у Алекс, что это, — и все!

На лицах полицейских проступило облегчение. Ну вот и еще одна непонятная деталь наконец-то прояснилась.

— Хорошо, — кивнул Камиль, — теперь я понимаю. Но дело в том, что таблетки, которых наглоталась Алекс, чтобы покончить с собой, были голубыми. Не розовыми.

— Ну и что?

— Это означает, что речь идет о другой трубочке.

Вассер вновь впал в ярость. Он замотал головой, тряся указательным пальцем в воздухе — «нет, нет, нет!». Наконец он смог заговорить:

— Вам не удастся этот трюк! Не удастся!

Камиль поднялся.

— Подведем итоги, с вашего позволения.

Он заговорил, одновременно загибая пальцы:

— У вас имелся серьезный мотив для убийства. Алекс вас шантажировала, она уже вытянула из вас двадцать тысяч и, без сомнения, хотела потребовать больше, чтобы иметь возможность спокойно уехать за границу. У вас очень хлипкое алиби. К тому же вы солгали вашей жене по поводу телефонного звонка. Вы собирались встретиться с Алекс в безлюдном месте, где никто бы вас не увидел. Вы не сразу признались, что, не дождавшись ее, поехали к ней в отель. Впрочем, у нас есть два свидетеля, которые это подтвердили.

Камиль помолчал, давая Вассеру возможность оценить масштаб проблемы.

— Но при всем при том у вас нет ни одного доказательства!

— У нас есть как минимум мотив, отсутствие алиби и ваше пребывание на месте преступления. Если добавить сюда тот факт, что Алекс с силой ударяли головой о раковину, а также стертые отпечатки ее пальцев и сохранившиеся — ваших, то все вместе — это не так уж мало…

— Нет, нет, нет, этого недостаточно!

Но он мог сколько угодно повторять «нет» и трясти указательным пальцем — за этой напускной уверенностью ощущалось смятение. Без сомнения, именно поэтому Камиль добавил:

— Мы также нашли образец вашей ДНК на месте преступления, месье Вассер.

Эта фраза произвела эффект разорвавшейся бомбы.

— Мы подобрали ваш волос с ковра рядом с кроватью Алекс. Вы позаботились о том, чтобы стереть отпечатки своих пальцев, но не подумали о более тщательной уборке.

Камиль поднялся и, глядя на Вассера сверху вниз, спросил:

— Ну а теперь, месье Вассер, когда анализ ДНК подтвердил, что это ваш волос, — как вы думаете, у нас достаточно улик?

До этого момента Тома Вассер демонстрировал весьма бурную реакцию. Последние слова майора Верховена, которые, по сути, содержали в себе открытое обвинение, вроде бы должны были заставить Вассера взвиться до потолка. Но ничего подобного. Полицейские внимательно смотрели на него, пытаясь предугадать, какую манеру поведения он выберет, — поскольку сейчас он погрузился в размышление до такой степени глубокое, что казалось — он полностью отключился от происходящего, его вообще здесь нет. Опершись локтями о колени, он ритмично сводил и разводил ладони, словно аплодируя. Его взгляд быстро скользил по полу, туда-сюда, одна нога нервно притоптывала. Присутствующие уже начали опасаться за его душевное здоровье, как вдруг он резко выпрямился, застыл и, глядя прямо в глаза Камилю, произнес:

— Она сделала это нарочно…

Можно было подумать, он говорит сам с собой. Но на самом деле он обращался к полицейским:

— Она нарочно устроила все так, чтобы меня подставить… Верно?

Он снова вернулся в окружающую реальность. Его голос дрожал от возбуждения. Вероятно, он ожидал, что полицейские удивятся, услышав такое предположение, но ничуть не бывало. Луи был поглощен тем, что собирал документы из папки в ровную стопку, Арман старательно чистил ногти половинкой разломанной канцелярской скрепки. Лишь Камиль еще принимал участие в разговоре, но, предпочитая не вмешиваться, скрестил перед собой руки на столе и молча слушал.

— Я дал ей пощечину… — произнес Вассер.

Его голос звучал абсолютно бесстрастно. Он смотрел на Камиля, но как будто говорил все это самому себе:

— В кафе. Когда я увидел таблетки, меня это взбесило. Она хотела меня успокоить, стала гладить по голове, и несколько волосков зацепились за кольцо у нее на пальце… Когда она убрала руку, то выдернула их. Это было больно, и я, чисто рефлекторно, ее ударил. Мои волосы…

Наконец он сумел стряхнуть оцепенение.

— С самого начала она все подстроила, так ведь?

Взглядом он просил о помощи. Но ни от кого ее не получил. Арман, Луи, Камиль — все трое просто смотрели на него.

— Вы и сами знаете, что все это подстроено, так? Это манипуляция чистой воды — и вы об этом знаете! Билет в Цюрих, новый чемодан, заказ такси на утро — все это для того, чтобы заставить вас поверить в ее намерение скрыться за границей! В то, что якобы она не собиралась кончать жизнь самоубийством! Она специально назначила мне свидание в таком месте, где никто не мог меня увидеть, она сама ударилась головой о раковину, она стерла отовсюду свои отпечатки и оставила на видном месте трубочку с моими… наконец, она бросила мои волосы на ковер…

— Боюсь, это трудно будет доказать. Для нас это выглядит так: вы находились на месте преступления, у вас имелась серьезная причина избавиться от Алекс, вы ударили ее головой о раковину, заставили выпить алкоголь и снотворное, — и ваши отпечатки пальцев, а также ваши волосы лишь подтверждают наши предположения.

Камиль встал.

— У меня две новости для вас, хорошая и плохая. Хорошая состоит в том, что сорок восемь часов с момента вашего задержания только что истекли. Плохая — в том, что вы арестованы по обвинению в убийстве.

Камиль улыбнулся. Вассер, грузно обмякший на стуле, все же нашел в себе силы поднять голову:

— Это не я! Вы ведь знаете, что это не я, так ведь? Вы это знаете! — На сей раз он обращался персонально к Камилю. — Вы прекрасно знаете, что это не я!

Камиль со сдержанной улыбкой ответил:

— Несколько раз вы демонстрировали, что не чужды черному юмору, месье Вассер. Позвольте теперь и мне немного пошутить в подобном стиле. На сей раз это Алекс вас поимела.

Арман, сидевший на другом конце кабинета, при этих словах поднялся, сунул сделанную из трех окурков сигарету за ухо и вышел в коридор. Вместо него вошли двое полицейских в форме. Камиль договорил — кажется даже, с искренним сожалением:

— Мне жаль, что пришлось так долго продержать вас в предварительном заключении, месье Вассер. Два дня — это очень долго, я понимаю. Но все эти тесты и сравнительные анализы ДНК… Лаборатория сейчас завалена работой. Два дня при таком раскладе — фактически минимальный срок…

62

Именно дурацкая сигарета Армана, кто знает почему, послужила детонатором. Это было совершенно необъяснимо. Может, из-за того невероятно жалкого впечатления, которое производит сигарета, сооруженная из трех окурков. Камиль даже замедлил шаг — настолько потрясло его это открытие. Он ни минуты не сомневался в его истинности, хотя ни объяснить, ни доказать его невозможно. Он просто был в этом уверен, вот и все.

Луи пошел дальше по коридору, за ним Арман — как всегда, он брел ссутулившись, неверной походкой, в стоптанных ботинках, вечно одних и тех же, заботливо начищенных, но старых и потертых.

Камиль бросился обратно в кабинет и заполнил чек на восемнадцать тысяч евро. Его рука слегка дрожала.

Потом он подхватил папку с документами и быстро вышел в коридор. Он был очень взволнован, но решил, что разберется в своих чувствах позже.

Войдя в кабинет Армана, он положил перед ним чек.

— Это очень мило с твоей стороны, Арман. Ты меня по-настоящему порадовал.

Арман открыл рот, от удивления выронив зубочистку, и воззрился на чек.

— Ни в коем случае, Камиль, — заявил он почти оскорбленным тоном. — Это подарок.

Камиль улыбнулся. Ну что ж, пусть так. Неловко переступив с ноги на ногу, он вынул из бумажника фотографию автопортрета Мод Верховен и протянул Арману. Тот взял ее.

— О, вот это здорово, Камиль! Вот это действительно здорово!

Он был искренне доволен.

Ле-Гуэн остановился на две ступеньки ниже Камиля. Было уже поздно, к тому же еще сильнее похолодало. Словно раньше срока наступила зима.

— Ну что ж, господа… — произнес судья Видар, протягивая руку комиссару.

Затем спустился на одну ступеньку и протянул руку Камилю:

— Майор…

Камиль пожал протянутую руку.

— Тома Вассер наверняка будет говорить, что все подстроено, господин судья. Будет «требовать справедливости»…

— Да, кажется, я понимаю, о чем вы, — отозвался Видар.

Какое-то время он молчал, словно пытаясь получше сформулировать мысль, и наконец произнес:

— Ах, истина, истина… Кто, в сущности, может сказать, что истинно, а что ложно, майор! Но ведь для нас главное — не истина, а правосудие, не так ли?

Камиль улыбнулся и кивнул.