Алекс и Адель. Рождество в Нью-Йорке

Глава 2

Пробкой выпрыгнув из ванной, хватаю полотенце и прижимаю к груди.

По коже стекает вода, превращая мурашки в озноб, но наполняющая каждую клетку паника сильнее.

Зачем он пришёл?! Мы могли бы сделать вид, будто ничего не было. Да, точно. Именно это я и сделаю!

Выйдя из ванной на носочках, держусь подальше от двери и кричу, кривясь от того, как идиотски это звучит:

— Я… кажется заболела! Лучше держись подальше!

Я чувствую его даже на расстоянии в два метра, поэтому отхожу от двери еще на полшага.

— Твой язык вчера был у меня во рту, так что будем болеть вместе.

Возмущенно вскрикиваю.

Мы целовались?

— Кхм, да. И не один раз, — летит мне из-за двери.

Я что, спросила вслух?!

Понятное дело мы целовались! А я ни черта не помню! Ничего! Такое возможно? Я сотнями ночей представляла, как он меня целует, а теперь ничего не помню?!

— И мы… — пытаюсь выдавить из себя этот ужасный вопрос, но от стыда просто сгораю. — У нас было… ну… что-нибудь?

— Я не буду обсуждать это, стоя в коридоре, полном китайцев.

Его голос звучит напряженно, несмотря на насмешку.

Мне страшно впустить его сюда, но ещё хуже, если он уйдёт и оставит меня наедине с праздничным городом и самой собой. В неведении и догадках относительно того, что заставило его завалиться спать без трусов, а меня в одних трусах!

В панике думаю о том, что хочу, чтобы все было, как раньше. Хочу, чтобы мы были друзьями и чтобы он был рядом, как раньше.

— Сейчас! — выкрикиваю, направляясь к своему чемодану.

Быстро надеваю трусы, футболку и джинсы, а потом пальцами расчесываю спутанные волосы.

Я уже два года как рассталась со своим натуральным цветом. Я рыжая, но не настолько рыжая, как моя старшая сестра. В отличии от нее, я хотя бы могу позволить себе поэкспериментировать, поэтому сейчас я шатенка. Блондинкой я тоже была, но это совсем не мое. А в этом цвете мне максимально комфортно.

Замерев у двери, не решаюсь повернуть ручку. Медлю, думая о том, что ему скажу.

— Я тебя слышу. Открывай.

Вдохнув поглубже, проворачиваю замок и приоткрываю дверь.

Широкие плечи загородили собой весь дверной проем.

Подняв глаза, встречаю сощуренный взгляд напротив. Его зеленые глаза впиваются в мое лицо, заставляя замереть в ступоре, а потом соскальзывают вниз, ощупывая мое тело. Медленно и вдумчиво они рассматривают прилипшую к моей мокрой груди ткань футболки!

Смотрю вниз и вижу затвердевшие соски.

Твою мать!

Быстро закрываю локтями грудь.

Его кадык дергается, потому что сглатываем мы одновременно.

В волосах Алекса безумный бардак, который также безумно ему идет, как и легкая щетина на точеном подбородке. Вместо пальто на нем вязаный свитер, джинсы и куртка, а на ногах не до конца зашнурованные ботинки, будто он выскочил из дома, одеваясь на ходу.

— Ты что-то рано проснулся… — начинаю громко нести все, что приходит в голову. — Экскурсия у нас в четыре. Я тут немного занята…

Развернувшись, отступаю в комнату.

Все что угодно, лишь бы не смотреть в его сощуренные глаза.

— Сбавь обороты, Эйнштейн, — заходит следом, прикрывая за собой дверь. — У меня тоже голова болит, — кладет руки в карманы джинсов и останавливается посреди моего номера, неторопливо осматриваясь.

Он был здесь вчера. Лежал на моей кровати и маялся дурью, пока я принимала душ и переодевалась после десятичасового перелёта. Подарил мне микроскопическую электрическую елку на батарейках. Это копия странной дизайнерской елки, которую в этом году предьявил американский Белый дом. Слава Богу, в этом году все достаточно консервативное, а не какое-нибудь черно-красное. Сейчас она стоит на прикроватной тумбочке, мигая, как ненормальная, будто выкурила косяк. Кровать идеально заправлена, потому что сегодня я на ней так и не поспала!

Отскочив к окну, обнимаю себя руками, с преувеличенным интересом глядя в потолок.

— Я что-то устала… — вру, взмахнув рукой. — Что-то уже не хочу на экскурсию…

— Болеешь значит? — спрашивает насмешливо, покачиваясь на пятках.

— Голова раскалывается, может у меня температура? — говорю доверительно.

Алекс шагает вперед, а я пячусь назад, пока мои бедра не упираются в подоконник. Смотрю на него, в панике расширив глаза.

Упершись рукой в подоконник, Немцев склоняется надо мной и, обняв горячей ладонью лицо, прижимается своими горячими губами к моему лбу...

Мои глаза закрываются. Вдыхаю запах его туалетной воды, будто дурман...

— Ты что делаешь? — шепчу, стараясь удержаться на ватных ногах.

— Измеряю твою температуру, — щекочет губами мой лоб. — У тебя она в норме. В чем дело, Адель?

— Давай все забудем! — выпаливаю, снова отскакивая от него в сторону.

Елка сменила режим и мигает еще быстрее. Примерно на тот, в котором стучит мое взволнованное сердце!

— Почему? — спрашивает деревянным голосом Алекс, не двигаясь с места.

— Потому что я не хочу… — “все портить”, проглатываю. — В общем… ты мне друг, понимаешь? И… и все…такое. Лучший друг…

— Правда? — чешет он подбородок. — А вчера ты говорила другое.

— Что? — тонко пищу я.

С ужасом думаю о том, что могла ему наговорить!

Что ему было девятнадцать, а мне пятнадцать, когда я увидела его голого в душе в загородном доме моих родителей? Когда он гостил у нас вместе со своим отцом? И это самое эротичное из всего, что когда-либо со мной случалось? Что неделю после этого я не могла смотреть ему в глаза, поэтому пряталась, как трусливая мышь, хотя знала, что он уедет, и я увижу его не раньше собственных летних каникул, которые собиралась провести на Кипре в доме его семьи вместе с Никитой, моим чокнутым младшим братом.

В то лето у него была девушка, а я была тощая, нескладная и бесконечная. Мой рост метр семьдесят пять и, кажется, я до сих пор расту!

Я представляла, чем они с его девушкой занимаются, когда выходят из дома. Когда остаются наедине. Лежа в постели я представляла на ее месте себя.

Это было влажно и пошло. Даже сейчас я краснею от этих мыслей. Я не хотела, чтобы он когда-нибудь об этом узнал.

Мне девятнадцать, и я толком не целовалась, а Алекс… кажется он в свои двадцать три знает про секс все, что было накоплено человечеством за последние две тысячи лет существования, а я такая зашуганная, что половину соответствующих терминов боюсь произнести вслух.

А потом он уехал в Нью-Йорк, потому что ему предложили стипендию. Из нас двоих Эйнштейн — это не я, а он. Он просто безумно умный. И то, чем он занимается в лаборатории своего университета — чуть ли не национальная тайна.

— Ты что, не помнишь ничего? — Алекс смотрит на меня с подозрением, снова прищурив свои зеленые глаза.

— Нет… — лепечу, хлопая ресницами. — Давай просто забудем, ладно?

Он молчит, глядя в мое пылающее лицо так пристально, будто высверливает на нем дыру. Упрямо смотрю на него в ответ. В его глазах сверкают черти, природу которых я не могу расшифровать, но это что-то, от чего у меня мурашки, а потом он слегка откидывает голову и усмехается, принимая ленивый и безмятежный вид.

— Ла-а-дно, — тянет Немцев. — Давай забудем. Ничего не было, зануда. Расслабься.

От облегчения кружится голова.

Отвернувшись, Алекс идет к идеально заправленной кровати. Сдернув с тумбочки сошедшую с ума елку, выключает и скидывает куртку на единственный в номере стул. Затем заваливается на матрас прямо в ботинках. Схватив с тумбочки пульт, включает телевизор.

— Закажем пиццу? — спрашивает нейтрально, листая каналы.

— Сейчас должны привезти китайскую еду, — произношу, присаживаясь на край.

Мне бы облегченно выдохнуть и перевести дух о того, что он так просто решил все забыть, однако внутри меня вдруг поднимается непонятно откуда высунувшийся протест.

Я что, настолько плоха в поцелуях?!