Александр Македонский. Его жизнь и военная деятельность

Глава I

Фигура Александра. – Родители и воспитатели. – Духовные и физические особенности. – Разногласия с отцом. – Восшествие на престол. – Первые шаги. – Усмирение Греции и поход за Дунай. – Второе восстание Греции. – Встреча с Диогеном. – Миссия Александра. – Состояние Персии и Дарий Кодоман. – Выступление Александра в поход. – Его силы. – Посещение Трои. – Битва при Гранике. – Подчинение Малой Азии. – Взятие Милета. – Дальнейшие движения. – Падение Галикарнасса и рассечение гордиева узла. – Подчинение малоазиатских сатрапов. – Болезнь Александра и его великодушие. – Дарий при Иссе. – Сражение при Иссе. – Падение Дамаска и судьба военнопленных. – Александр в Финикии и первое письмо Дария. – Штурм Тира. – Второе письмо Дария. – Подчинение Палестины и взятие Гацы. – Поход в Египет. – Празднества и основание Александрии. – Поворот в карьере Александра

Романтическая фигура Александра Македонского представляет едва ли не высший тип завоевателя, какой когда-либо видела история. В противоположность Ганнибалу, Цезарю, Фридриху Великому и даже Наполеону, Александр был истый, если можно так выразиться, художник своего дела, у которого конечный момент, даже практический результат отступали на задний план перед внутренним импульсом творчества. Не ища ничего, не руководствуясь никакими соображениями материального или идеального характера, он во все продолжение своей карьеры не знал иного мотива к деятельности, креме безмерной жажды завоевания, и не видел удовлетворения нигде, кроме как в самом завоевательном процессе, в самом упражнении своих способностей. Оттого было бы некстати сравнивать его с гением разрушения, как это принято иногда делать: уничтожать так же мало входило в его расчеты, как и строить; он просто отдавался войне, как поэт отдается своему созданию, – всецело и беззаветно, не внося никаких сознательных тенденций и повинуясь исключительно инстинкту своей натуры. Увлекаться им в конце XIX века было бы, конечно, невозможно: дело ведь в последнем счете сводится не к чему иному, как к ужасной охоте на людей; но те глубокие следы, которые его личность и деятельность оставили в умах и жизни человечества, дают ему право на наше внимание, несмотря на все зло, причиненное миру.

Александр принадлежал к героическому роду, восходившему к Гераклу, с одной стороны, и к Эаку, судье Аида и деду Ахилла, – с другой. Его отец был Филипп, царь Македонский, который силою оружия столько же, сколько и дипломатией, сумел в короткое время сделаться господином всего эллинского мира. Его мать была Олимпиада, дочь эпирского царя, натура огненная и полудикая, с особенною страстностью предававшаяся таинственным учениям Дионисия и Деметры. Никто бешенее ее не носился в вакхическом исступлении по горам и долинам, никто безумнее ее не размахивал зажженным факелом и священными змеями и никто с таким неукротимым пылом не отдавался ночным оргиям, заставляя говорить о себе весь север Греции. Филипп встретился с нею на Самофракийских таинствах и, прельщенный ее красотою, женился на ней в 357 году до н. э. Спустя год, в бурную октябрьскую ночь, когда в Эфесе пылал знаменитый храм Дианы, зажженный кощунственной рукою Герострата, родился Александр, и Филипп, только что взявший Потидею, получил известие об этом одновременно с известием о великой победе, одержанной его полководцем Парменионом над иллирийцами, и о присуждении приза его лошади на олимпийских состязаниях. Появление на свет Александра сопровождалось, таким образом, рядом знаменательных событий. Недаром, говорят, Олимпиада впоследствии утверждала, что в ночь перед свадьбою ей снилось, будто молния ударила ей в чрево и зажгла огонь, быстро распространившийся во все стороны: младенцу предстояло покорить мир, и сам Зевс-громовержец давал этому знамение!

Филипп, в бытность свою в юности заложником в Фивах, испил из золотой чаши греческой культуры, и теперь, занятый мечтою объединить Грецию под своей властью и стать носителем ее назначений, решил дать своему сыну эллинское образование. Он удалил его в небольшой город Миезу и отдал на попечение Леонида из Эпира, родственника царицы, и Лизимаха из Акарнании, ученого, хотя и не особенно талантливого, ритора. Под их руководством Александр быстро изучил предметы тогдашнего образования и в 10 лет удивлял прибывших к Филиппу в качестве послов Демосфена и Эсхина знаниями по литературе и изящною декламацией монологов из греческих драм. Но еще шире развились его способности, когда, по достижении 13-летнего возраста, он поступил под руководство Аристотеля, величайшего мыслителя древности. Аристотель, как известно, был сын Никомаха, семейного врача и друга Филиппа, и последний, говорят, еще в 356 году до н. э. писал стагирийскому философу письмо, в котором извещал о рождении сына и изъявлял свою радость по поводу того, что это случилось в его, Аристотеля, жизнь. Это предание ныне дискредитируется, но совпадение, на которое оно указывает, было несомненно делом большого счастья. Мощный ум завоевателя мира пришел в соприкосновение с мощным умом “завоевателя мысли”, и результаты были таковы, что впоследствии Александр сам говаривал, что если отцу он обязан жизнью, то Аристотелю он обязан еще большим – осмысленною жизнью. Он проводит три года в занятиях высшими науками и приобретает такое уважение к знанию и просвещению, что, много лет спустя, среди жестокостей войны, его меч постоянно опускался перед созданием мысли и ее творцом. Он получает необычайную любовь к поэзии, и позднее, заброшенный в пустынный угол Азии, выписывает из Македонии кипу книг – драмы Эсхила, Софокла и др. Он особенно привязывается к “Илиаде”, воспевающей подвиги его предка Ахилла: носит экземпляр ее с собою повсюду во все экспедиции и кладет его на ночь вместе с оружием под подушку. Он изучает риторику, политику и вообще государственные науки и выносит из них тот своеобразный космополитизм, который старается провести в жизнь в последние свои годы. Словом, все те гуманитарные симпатии, которые он обнаружил в течение своей карьеры, он носит зародышами уже в отроческой своей душе, и нет сомнения, что они были вложены ему его гениальным учителем.

Параллельно развивались и другие стороны его натуры. Сильный и бесстрашный от природы, унаследовав от матери ее пылкий и энергичный характер, а от отца – его настойчивость и выдержку, он беспрерывными упражнениями довел свой организм до высшей степени выносливости и ловкости. Он с редким умением переносил голод, холод и усталость, метал копье и скакал верхом лучше всех своих сверстников и любил идти навстречу риску и опасностям. Однажды к Филиппу, страстному любителю лошадей, привели кровного фессалийского скакуна Буцефала. Царь пришел в восторг от его грации и силы, но когда стали пробовать его бег, то оказалось, что он решительно не поддается узде и никому не позволяет на себя сесть. Лучшие конюхи и жокеи ничего не могли поделать с ним, и раздосадованный царь приказал уже было увести его, когда наблюдавший всю сцену молодой Александр выступил вперед и попросил позволения попытать счастье. Придворные рассмеялись, но царевич продолжал настаивать, и Филипп уступил. Заметив, что Буцефал боится своей собственной тени, Александр повернул его лицом к солнцу и, успокоив ласками, легко вскочил ему на спину. Строптивый конь начал было свои прежние маневры, но Александр сидел, словно приросший, и потихоньку пустил его рысью. Мало-помалу рысь перешла в галоп, а потом в карьер, и Александр, обскакав несколько раз двор, подвел к Филиппу усмиренного коня. Все рассыпались в похвалах, и царь, обнимая сына, со слезами на глазах проговорил: “Ищи себе другого царства, сын мой: Македония для тебя мала”.

И, нужно признаться, мальчик вполне соглашался с ним. С раннего возраста он обнаруживал крайнее честолюбие и самоуверенность, отчасти унаследованные от матери, отчасти же благоприобретенные в атмосфере лести и поклонения. Спрошенный однажды, не примет ли он участия в состязаниях в беге на Олимпийских играх, он ответил, что да, но лишь в том случае, когда соперниками его будут цари. Всякий раз, когда гонцы привозили известие о новой победе Филиппа, он впадал в раздражительность и меланхолию, говоря, что отец покоряет и покоряет, пока ему, Александру, не останется ничего, что покорять. К счастью для репутации нашего героя, за этими выходками скрывался блестящий гений. Семнадцати лет он уже отличался при взятии города Перинта и тогда же был назначен регентом на время отсутствия Филиппа в Херсонесе. Он повел тогда свою первую армию против одного из соседних племен, основал свой первый город во Фракии и принял впервые иностранное посольство. Последнее прибыло от персидского царя, и Александр сыграл свою роль с таким достоинством и тактом, что окружающие были поражены. Сами послы не знали, что думать, когда, вместо обычных банальностей, он стал подробно расспрашивать их о маршрутах и путях сообщения Персии, о ее силах, политическом устройстве и пр. Они на все отвечали с охотою, не предчувствуя, что этот красивый юноша думает крепкую думу и через пять-шесть лет воспользуется сообщенными сведениями, чтобы разбить их монархию.

В 338 году до н. э. он участвовал в Херонейской битве, отдавшей Филиппу всю Грецию. Александр командовал одним из крыльев, и его бешеный натиск на священный отряд фивян решил исход дневного сражения. За это льстивые царедворцы провозгласили его виновником победы, и с этих пор замечается в отношениях между ним и отцом значительное охлаждение. В 337 году до н. э. дело дошло до разрыва. Филипп, только что провозглашенный на пан-эллинском съезде главнокомандующим греко-македонских сил для войны с Персией, вздумал развестись с Олимпиадой и жениться на молодой Клеопатре, дочери одного из его полководцев Аттала. Предлогом была выставлена супружеская неверность первой, и на свадебном пиру новый тесть царя осмелился провозгласить тост за молодых с пожеланием Филиппу иметь поскорее законного наследника. Присутствовавший при этом Александр вспыхнул и, схватив со стола тяжелый кубок, бросил им в лицо Атталу, крикнув: “Так ты меня считаешь бастардом?” Моментально все пришло в смятение, и полупьяный Филипп, вскочив на ноги, бросился с мечом на сына; к счастью, он споткнулся и грузно упал, и Александр, презрительно заметив, что человек, мечтающий переправиться в Азию, должен был бы уметь, по крайней мере, свободно перейти с одного места на другое, – вышел из комнаты и вслед за тем уехал с матерью в Эпир, а оттуда сам в Иллирию.

Ссора продолжалась недолго, но вскоре едва не возобновилась опять по вине Олимпиады. Филипп, желая заручиться ценным союзником для войны с Персией, решил женить своего побочного сына Аридия на дочери Пиксодара, сатрапа Лидии и Писидии; но Олимпиада, узрев в этом какую-то опасность для Александра, подговорила последнего самому послать сватов и забрать невесту себе. Царь, узнав об этом, страшно разгневался и, прервав переговоры, сурово наказал всех сообщников дела. Но сам Александр был пощажен: Филипп боялся мести по стороны Олимпиады и ее брата Неоптолема, царя Эпира, который мог в его отсутствие в Азии причинить Македонии немало хлопот. Он даже показал вид, что не придает инциденту никакого значения, и предложил Неоптолему жениться на его дочери; но проницательную и мстительную Олимпиаду не так легко было обмануть и умиротворить. Как раз в это время новая царица родила сына, и разъяренная эпиротянка решила заплатить вероломному македонянину за все нанесенные ей оскорбления. Она вошла в соглашение с молодым пажом Павзанием, и в одно сентябрьское утро 336 года до н. э. заговор был приведен в исполнение: когда на празднествах в Эгеях, древней столице Македонии, Филипп во главе пышной процессии входил в театр, рука убийцы всадила ему кинжал в бок, и царь упал мертвым. Немедленно все скрылись по домам, а Александр, извещенный о случившемся, обошел армию и был провозглашен царем.

Так неожиданно взошел на престол молодой 20-летний юноша, будущий властитель всего известного тогда мира. Как подобает сыну, чтущему память отца, он похоронил прах убитого с надлежащею торжественностью и казнил всех замешанных в заговоре, кроме одного, который первый дал ему знать о катастрофе. По обычаю тех времен, он позаботился устранить всех, кто мог ему быть опасен: Аттала, действовавшего тогда против персов, Аминта, сына Пердикки, отстраненного Филиппом от престола, новорожденного сына Клеопатры и, наконец, саму Клеопатру. Последние двое, впрочем, были убиты, говорят, Олимпиадою в отсутствие сына, и Александр долгое время выражал свое сожаление по поводу этих ненужных жертв.

Первое дело, на которое был призван молодой монарх, было усмирение Греции. Как только разнеслась весть о смерти Филиппа, главные государства ее пришли в движение, приветствуя поступок Павзания как акт великого гражданина, избавившего человечество от тирана. В своей восторженной речи по этому поводу знаменитый Демосфен поздравлял сограждан с зарею новой свободы, требовал немедленного изгнания македонских гарнизонов и презрительно отзывался о новом царе как о мальчишке, с которым и считаться было бы смешно. Но патриот жестоко ошибся: прежде чем что-либо могло толком сорганизоваться, на сцену явился Александр и с сильным, хотя и малочисленным, войском беспрепятственно прошел к самому Истму. “Под стенами Афин, – сказал он, – я покажу Демосфену, что я не мальчишка!” К счастью, до исполнения угрозы дело не дошло: Греция была застигнута врасплох, и послы от различных государств поспешили с изъявлениями покорности. В Коринфе собрались представители всех держав, кроме гордой Спарты, и за Александром были утверждены все почести, какими пользовался его отец, в том числе и гегемония для борьбы с персами.

Раннею весною 335 года до н. э. торжествующий царь воротился домой и деятельно занялся усмирением фракийцев, иллирийцев и других племен, угрожавших его северным границам. Он перешел реку Несос и в десять дней проник к Балканам, где его ждал неприятель. Узнав, что он занял единственную в той местности горную тропу, окружив себя тяжелыми телегами, в намерении скатить их на македонян при первом их появлении, Александр приказал своим солдатам разомкнуть ряды и упасть, по данному сигналу, ничком, дабы пропустить катящиеся телеги над собою, по расставленным щитам. Маневр удался, и плохо вооруженные орды были рассеяны. Александр прошел тогда Балканы и, переправившись через Дунай, разгромил тамошних гетов и их селения. Этого было достаточно: со всех сторон прибыли посольства с богатыми дарами в знак мира, и победитель мог вернуться обратно. Он прошел страну агрионов и пеонов и принялся за усмирение Иллирии, когда получил известие о вторичном восстании Греции. В стране разнесся ложный слух о смерти Александра во Фракии, и Фивы, которые терпели больше всех, благодаря присутствию македонского гарнизона в их цитадели Кадмее, решили поднять знамя мятежа. Остальные государства обещали им свою помощь, но решили повременить, пока слухи подтвердятся. Их политика была благоразумна: не успели Фивы разделаться с гарнизоном, как Александр уже был в Беотии, пройдя весь путь от Иллирии до Фермопил в 10 – 12 дней. Впечатление было потрясающее, но фивяне решили лучше погибнуть, чем сдаваться. После отчаянного сопротивления город был взят штурмом, мужское население вырезано, 6 тысяч человек казнено и 30 тысяч продано в рабство. Стены и жилища были превращены в развалины, территория могучей некогда республики распределена между соседними общинами, и только дом великого поэта Пиндара уцелел по приказу просвещенного завоевателя. Это был страшный урок, и вся Греция была повергнута в прах. Александр даровал, однако, мир на прежних основаниях и ограничился лишь ссылкою двух незначительных ораторов из патриотической партии. Опять, как в прошлый раз, он созвал общегреческий съезд в Коринфе, на котором изложил свой план экспедиции против персов, и был вторично утвержден гегемоном Эллады. Между прочим, здесь состоялась назидательная встреча его с Диогеном Синопским, про которую нам рассказывают все учебники истории. Прибыв во главе блестящей свиты к тому месту, где знаменитый циник, ни во что не ставивший блага мира сего, лежал в бочке и грелся на солнце, Александр спросил его, не может ли он что-нибудь для него сделать. “Отстранись-ка немного от солнца”, – ответил презрительно мудрец. Повелитель Греции отступил в смущении, встретив впервые такого же гордеца, как и он сам. “Клянусь богом, – воскликнул он в непритворном восторге, – не будь я Александром, я бы хотел быть Диогеном!..” В конце 335 года до н. э. Александр вернулся на родину и всю зиму провел в приготовлениях к походу, про который он так много слыхал от отца и о котором так много мечтал. С тех пор, как полтора века тому назад полчища Ксеркса перешли Геллеспонт, Эллада не переставала мечтать о реванше, в надежде овладеть ценным восточным берегом Средиземного моря и воссоединить с собою богатых малоазийских греков, подвластных Великому Монарху. С течением времени, как это нередко бывает, идеологический момент совершенно заслонил материальный, и антагонизм к Персии стал признаваться за необходимый элемент эллинизма, а разгром ее – за национальную миссию. Естественно, что, когда Филипп захотел легитимировать свое положение в общегреческой семье, он начертал на своем знамени девиз “реванш” и стал во главе антиперсидского движения, как давно уже предлагал ему Исократ. То же теперь сделал и Александр, и, заявив себя носителем и исполнителем исторической миссии Эллады, он придал своему предприятию религиозно-культурный характер крестового похода, чем, конечно, завоевал симпатии многих патриотов.

Персидская же монархия в это время представляла внешнюю мощь, небывалую со времени Ксеркса. На необъятном пространстве от ливийских песков до Паропамиза и от Сырдарьи до Индийского океана она вмещала многочисленные страны, населенные народностями разнообразнейших бытов, религий и культур. Тут были египтяне, греки, финикияне, армяне, персы, мидяне, вавилоняне, фракийцы, скифы, обитатели Бактрии, Гедрозии, Дрангианы, Арии, Согдианы и масса других. Это было тело огромное и пестрое, но вместе с тем лишенное того объединяющего начала, которое делает из человеческого общества компактный организм, а не механически составленный агломерат. Разбитая на множество отдельных, почти самостоятельных сатрапий, не соединенных ни историческими традициями, ни общим национальным чувством, Персия держалась в целости лишь благодаря инертности, столь свойственной дикому Востоку, ее частей и сравнительно легкому правительственному режиму, оставлявшему в большинстве случаев неприкосновенными местные нравы и обычаи. Механизм центральной власти никогда не был силен: громоздкий и медленно двигавшийся, он, несмотря на внешний абсолютизм царей, предоставлял значительную свободу наместникам и даже населению провинций; но связь между последними слабела еще и оттого, что на престоле нередко восседали неспособные люди, более преданные созерцанию своего могущества, нежели консолидации его. Дарий Кодоман, теперешний владыка Персии, и был именно таков: посаженный на престол евнухом Боагасом, отравившим двух его предшественников, он был игрушкою своих жен и собственного тщеславия и, проводя дни среди своих сокровищ, не хотел ни о чем слышать, ничего видеть. Только тогда, когда Филипповы полководцы Аттал и Парменион стали действовать в Малой Азии, решился он принять кое-какие меры и поручил двум родосцам, Ментору и Мемнону, организацию обороны. Смерть врага на время прервала приготовления, но весть о готовящемся нашествии Александра вновь вывела Дария из его апатии и заставила его нехотя возобновить операции.

Александр выступил в поход весною 334 года до н. э., имея с собою лишь 70 талантов (талант – около 2400 руб.) деньгами, 30 тысяч пехоты и четыре с половиной – конницы. С такими незначительными средствами мечтать покорить мир казалось смешным, но Александр не совсем ошибался, когда говорил друзьям, что ему, кроме надежд, ничего не надо; за ним стоял его гений и удивительная организация армии. Ядро ее составляла знаменитая фаланга, введенная и сформированная Филиппом по идее Эпаминоида. Она являлась результатом всего накопленного опыта греческого тактического искусства и представляла величайшую боевую силу древности вплоть до появления на сцене римских когорт. Ее единицей было каре из 256 человек, расположенных в 16 линий по 16 человек вглубь, в интервалах три фута друг от друга. Одетые в панцири и наколенники, с коротким мечом сбоку и небольшим круглым щитом на левом локте, фалангеры держали обеими руками длинную пику в 21 фут, утолщенную на одном конце так, чтобы центр тяжести ее лежал на расстоянии 15 футов от острия. Первые пять человек линии держали ее наперевес так, чтобы острия пик выходили за фронт на 15, 12, 9, 6 и 3 фута соответственно, в то время как остальные 11 человек клали ее на плечи стоящих впереди них. В результате получалась живая, хотя и не совсем подвижная стена, неприступная в обороне и страшная в натиске. Единственно, что могло ее опрокинуть, это нападение с фланга, но с этой стороны ее защищали всегда конница и легкая пехота, вооруженная дротиками и длинными мечами.

Двигаясь форсированными маршами, Александр в двадцать дней достиг Геллеспонта и при помощи флота в 160 трирем переправил войска на противоположный берег, в Абидос. Тем временем, движимый историческими воспоминаниями и желая провозгласить культурно-национальное значение похода, он сам съездил к развалинам Трои, посетил гробницы Ахилла и Приама и, дав ряд военных и музыкальных игр, вернулся назад к армии, которая готовилась уже к первому бою с персами. Последние, совершив крупную ошибку тем, что дали врагу беспрепятственно перейти Геллеспонт, стояли в числе 20 тысяч пехоты и столько же конницы близ города Зелеи, сгорая нетерпением померяться с Александром силою. По плану Мемнона, Персия должна была строго придерживаться оборонительной тактики в Азии и наступательной, при помощи первоклассного флота, в Европе: опасаясь за свои македонские и греческие владения и не имея возможности прокормить армию в опустошаемых местностях, Александр был бы вынужден вернуться и отложить свое предприятие на определенное время. Но такой план казался Дарию слишком оскорбительным, и малоазийские сатрапы получили приказ встретить врага в поле. Сражение произошло в мае 334 года на берегах речки Граники. Не внимая совету своих полководцев, Александр приказал наступать и сам во главе конницы первый бросился в реку. По илистому дну, под градом стрел, с быстрым течением поперек себя, он пробрался к противоположному берегу и завязал бой по всей линии. Схватка была жаркая. Александр в своем шлеме с белыми перьями мчался по полю битвы, воодушевляя солдат и сам сражаясь как лев. Повсюду, где он врезался, падали убитые, пока, наконец, ему не удалось пробиться к зятю Дария Митридату. Одним ударом копья он свалил его с лошади и затем бросился на его брата Резацеса, мчавшегося на него с поднятым мечом. Сильным взмахом Резацес разбивает ему шлем, но сейчас же падает мертвым от руки Александра, на которого теперь сзади бросается с секирою сатрап Спифридат. Последний заносит уже руку над головою Александра: еще момент – и наш герой лежал бы с рассеченным черепом; но его друг Клит успел подбежать и одним ударом меча отделил занесенную руку перса от туловища. Сражение было выиграно: весь цвет персидской армии лег на поле битвы, и лишь немногие успели спастись. Македоняне же потеряли не больше сотни, и им Александр велел воздвигнуть памятники, а их родственников освободить от государственных платежей на вечные времена. Он отослал в Афины 300 персидских доспехов в знак национального значения победы и приказал на них начертать надпись: “Отнято у варваров Александром, сыном Филиппа, в союзе с греками, исключая лакедемонян”. Он взял в плен 2 тысячи греческих наемников и как изменников общеэллинскому делу отправил в цепях в македонские рудники.

Значение битвы было огромно: вся Малая Азия лежала у его ног. В самое короткое время он без боя овладел Фригией, Лидией и Эфесом и встретил сопротивление лишь у Милета. Рассчитывая на помощь крейсировавшего неподалеку персидского флота, комендант Милета заперся и не захотел сдаться, но Александр провел свою флотилию в портовую бухту раньше персов и взял город приступом. Население было страшно наказано, но сам город уцелел и был объявлен свободным. Александр после этого беспрепятственно пошел на юг, овладел после страшных усилий Галикарнассом, забрал без боя Памфилу и Писидию и в марте 333 года до н. э. очутился во Фригии, где располагается отдыхать после утомительной кампании. Здесь, в городе Гордий, произошел известный инцидент с узлом. Первыми царями этого города были два крестьянина Гордий и Мидас, в память о которых сохранялась в цитадели города их телега. Дышло и остов ее были соединены лыком, но узел был такой хитрый, что, сколько ни бились над ним в течение веков, ни одному не удалось его развязать. Меж тем предание гласило, что тот, кто сумеет это сделать, будет властелином Азии. Александр, конечно, не замедлил испробовать свое искусство: при огромном стечении народа он принялся за узел, но все его старания были бесплодны. Раздосадованный и не желая предоставить другому оправдать предсказание, он вынул тогда меч и разрубил узел. Оказалось, что это и было искомое разрешение; по крайней мере, так уверяли местные пророки, судившие по пронесшейся тою же ночью грозе с громом и молнией.

Александр выступил из Гордия в мае месяце и, подкрепленный свежими контингентами из Греции, быстро овладел Пафлагонией и Каппадокией, прошел беспрепятственно Киликийское ущелье и забрал первоклассную сирийскую крепость Таре. Здесь его победоносное шествие внезапно прерывается: от переутомления или от простуды, схваченной при купанье в студеной воде, он заболевает горячкой и едва не умирает, оставленный всеми врачами, опасавшимися, как бы в случае неуспешного лечения не поплатиться головою. Его спас врач из Акарнании Филипп, дав ему энергическое потогонное. Рассказывают, что, доверившись Филиппу, он в тот момент, как врач вышел в другую комнату готовить питье, получает от Пармениона письмо, в котором верный полководец извещает, что Филипп подкуплен Дарием и готовится его отравить. Александр смолчал и, когда Филипп вернулся, принял от него микстуру, подав ему одновременно полученное письмо. Врач стал читать, дрожа всем телом; Александр же, пристально глядя ему в лицо, молчаливо и медленно опорожнил чашу. Его доверие оказалось не напрасным: после временного кризиса он стал выздоравливать и наконец встал с ложа при ликовании солдат и своего верного врача.

Тем временем Дарий собрал свое войско для генерального сражения. В Месопотамии у него набралось более 600 тысяч человек разных племен, языков, одежд и оружия. Тут были персы, дербики, армяне, курды, иркане, бактрийцы и поджидались еще подкрепления из других местностей. Зрелище было импозантное и живописное, и царедворцы наперерыв рассыпались в гимнах царю, восхваляя его мудрость и непобедимость. Один лишь Харидем, – по-видимому, один из тех двух афинских ораторов, которые должны были покинуть Грецию после второго ее восстания, – уныло качал головою, выражая сомнение относительно годности этой пестрой и беспорядочной толпы: на вопрос Дария он откровенно сказал, что вместо этих полудиких орд, которые разбегутся при первой же встрече с врагом, царю следовало не жалеть своих сокровищ и нанять побольше греков. Со всех сторон раздался крик негодования, и ужаленный в своем восточном самомнении Дарий собственноручно схватил его за пояс и передал палачам. Увы, события вскоре показали, что афинянин был прав и что суровая расправа с говорящим истину столь же мало меняет дело, как наказание розгами Геллеспонта.

Стоя на прекрасной равнинной местности, где его конница могла иметь полный простор развернуться, Дарий, не получая, по случаю болезни Александра, никаких сведений о нем, решил, что неприятель боится его и избегает с ним встречи. И вот, уведомленный, что он в Киликии, Дарий направляется к нему и во главе своих масс, со всей своей гвардией, пехотою и конницею, со своей матерью, женою и детьми, 360 наложницами, золотом и серебром, нагруженными на 600 мулов и 300 верблюдов, со всей, словом, пышностью восточного владыки переваливает через Аманский хребет и останавливается у города Иссы. Здесь, в ноябре 333 года до н. э., и происходит знаменитая битва, отдавшая Александру всю Переднюю Азию. Обе армии были отделены речкою Пинар, и персы, заключенные в узкий проход – едва в 10 стадий (стадия – около 80 саженей) – между горным хребтом с востока и Исским заливом с запада, были поставлены в крайне невыгодное положение, не имея возможности развернуть свои силы. Боевая линия их состояла из 90 тысяч человек; вся же остальная громада принуждена была стоять позади в хаотической массе, скученная, бездействующая и запертая, как в мышеловке. Но Дарий не отчаивался: в великолепном одеянии из златотканого пурпура, с наброшенною на плечи мантией, устланной драгоценными камнями, с поясом из золотых колец и в высокой тиаре с повязкою, он сидел позади центра боевой линии на колеснице из золота и слоновой кости, окруженный 10 тысячами “бессмертных”, и готовился смотреть, как побеждают его войска, как исчезает вражеский туман перед лучами персидского солнца. Но одного удара Александра в левое крыло было достаточно, чтобы опрокинуть все его надежды: оно дрогнуло и побежало, и Дарий, увидев себя открытым фланговому движению, потерял голову, велел повернуть свою колесницу и бросился стремглав с поля, растеряв свой лук, щит и мантию. Это было сигналом для всеобщего бегства: в панике, усугубленной недостатком места, огромные орды мчались, словно загнанные звери, убивая и затаптывая друг друга. Бойня была ужасная: 100 тысяч пехоты и 10 тысяч конницы легло на месте и столько же пленных досталось в руки победителей. Добыча была огромная – 3 тысячи талантов и весь лагерь, с матерью, женою, сестрой, двумя дочерьми и малолетним сыном царя, равно как и весь бесчисленный их штат рабов и рабынь. Сам Александр не ожидал ничего подобного: осматривая всю эту роскошь, видя все великолепие царской палатки с ее мебелью, коврами, картинами и целым арсеналом туалетных принадлежностей, он мог только воскликнуть в простодушном изумлении: “Так это значит быть царем?” Одновременно же сдался и Дамаск, куда Дарий еще до сражения отправил значительную часть обоза, и найденная здесь добыча была еще колоссальнее. Пленных попало столько, что не было ни одной знатной персидской семьи, которой бы не пришлось оплакивать кого-нибудь из своих членов. Между прочим, Александр находит здесь Ификрата, сына знаменитого афинского полководца, и фиванца Дионисодора: последнего он отпускает на свободу во имя того, что он некогда был победителем на Олимпийских играх, а первого он обласкал и пригласил к себе на службу. Столь же приветливо он обошелся с пленным семейством Дария: хорошо понимая его значение, как заложников, он окружил его царской пышностью и из всего, что ему принадлежало, взял себе лишь шкатулку, в которой персидский монарх хранил свои притирания. “Для Гомера”, – скромно добавил просвещенный победитель.

Александр мог теперь проникнуть в самое сердце персидской монархии, не рискуя встретить сопротивление; но, согласно плану, составленному после взятия Милета, он решил предварительно овладеть западом, чтоб обезопасить себя с тылу и достать флот. Немедленно поэтому после сражения при Иссе он отправляется в Финикию и овладевает рядом городов, в том числе и славным в истории и у Гомера Сидоном. Здесь, между прочим, он получает письмо от Дария, в котором несчастный царь, указав на то, что Александр первый начал – и то без всякого повода – враждебные действия, просит у него его дружбы и союза, а также возвращения своего семейства. На это Александр ответил перечислением всех проступков персидских царей от Ксеркса до Дария включительно и приглашением прийти к нему с покорностью, как к своему владыке. Получив такой надменный ответ, Дарий приостановил переговоры и стал готовиться к последней борьбе.

В январе 332 года до н. э. Александр подступил к важнейшему по богатству и культурному развитию городу Финикии – Тиру. Потребовав позволения войти в город с целью принести в тамошнем храме жертву Гераклу, он получил отказ и немедленно принялся за осаду. Так как Тир, сильно укрепленный, был расположен на острове в расстоянии одной версты от берега, то Александр пробовал было построить мол на всем этом протяжении; но видя, что без флота это не удастся, он бросился на север Финикии, достал 200 кораблей и в несколько месяцев выстроил мол. Он подкатил тогда стенобитные орудия, свалил одну из стен и, перебросив мост, проник в город. Тиряне защищались геройски и, за исключением царя и его приближенных, спасшихся в святилище Геракла, погибли почти все: 8 тысяч было убито, 2 тысячи повешено и 30 тысяч продано в рабство. Это была чудовищная гекатомба Гераклу, и Тир, знаменитый своим пурпуром и сказаниями о Дидоне, исчезает с летописей истории.

В это время, в начале июля, Александр получает второе письмо от Дария, в котором царь предлагает ему 10 тысяч талантов и всю территорию к западу от Евфрата в виде выкупа за свою семью. Он вновь просит у победителя его дружбы и предлагает ему свою дочь в жены. “Если бы я был Александром, – воскликнул Парменион, прочтя это письмо, – я бы, не задумавшись, принял предложение!” “И я тоже, – возразил Александр, – если бы был Парменионом”, и немедленно шлет ответ Дарию, в котором смеется над тем, что он предлагает ему часть того, что ему, Александру, принадлежит уже по праву меча. “Всеми твоими богатствами, – писал он ему грубо, – и всей территорией я уже владею и без твоих подарков и, если захочу, то возьму твою дочь, не спрашивая твоего согласия”. Он бессердечно отвергает его просьбу и советует ему лучше готовиться к решительной встрече. Дарий опять замолчал, и на этот раз окончательно. После Финикии подчинилась Палестина, после чего Александр направляется в Египет, чтоб отрезать персов от сношений с Грецией. По дороге, у самого входа в пустыню между Сирией и Египтом, он наталкивается на город Гацу, расположенный на высокой скале, и берет его штурмом после двухмесячной осады. Жители были вырезаны до единого, и комендант подвергнут позорной казни. Говорят, что Александр привязал его за кольца, продетые через ноги, к колеснице и поволок трижды вокруг городских стен, как Ахилл некогда поступил с телом Гектора. Историки, однако, отказываются верить этому преданию, так как авторитет его весьма сомнительного достоинства.

В октябре 332 года до н. э. Александр вступил в Египет и был встречен населением как избавитель. Прибыв в Мемфис, он устроил праздники греческим и египетских богам – в частности Апису, и выписал специально для этого лучших музыкантов и актеров из Греции. Он внимательно исследовал дельту Нила и, пораженный местоположением острова Фароса, прославленного еще Гомером, велел на нем и на противолежащем берегу построить город его имени. Он самолично распланировал улицы, площади и главные общественные здания и обвел чертою то место, где должны быть выстроены стены. То была знаменитая впоследствии Александрия, центр мировой торговли, науки и философии в продолжение 11 веков. Соединенный с Фаросом посредством мола с двумя цепными мостами у концов его, этот город через одно поколение стал расширяться и богатеть и остался наиболее достойным уважения памятником гению его основателя.

Закладка Александрии знаменует собою рубеж двух периодов деятельности великого полководца. Выступив на завоевание Азии под предлогом – искренним или нет, решить теперь трудно – распространения и проведения в жизнь национальных эллинских идеалов, он до сих пор довольно последовательно выполнял свою программу, освобождая малоазийских греков от персидского ига, вводя повсюду демократическое правление, празднуя память греческих героев и устраивая гимнастические и поэтические состязания. Но варварские его расправы при взятии Тира и Гацы, а особенно его ответ Дарию на второе письмо, отмечают довольно резкий поворот сознания Александра в сторону восточного деспотизма и самомнения. Он перестает отождествлять свой личный гений с коллективным гением Эллады и начинает смотреть на себя преимущественно как на владыку Азии, как на преемника Дария на престоле, завещанном силами высшими, нежели человеческие. По знойной пустыне он пробирается к оракулу Зевса Аммона, где жрецы приветствуют его сыном Зевса, и оставляет там последние остатки своих культурных традиций и идеалов.