Критский М Александр Павлович Кутепов

М. Критский

Александр Павлович Кутепов

Биографический очерк

ПРЕДИСЛОВИЕ

В воскресенье 26 января 1930 г. в одиннадцатом часу утра генерал Кутепов вышел из дому и направился пешком в Галлиполийское Собрание, в церковь.

Семья Кутепова ждала его к завтраку. Александр Павлович не пришел. Предположили, что он задержался в Собрании. Днем он должен был с женой и сыном отправиться загород, но пробило три часа, а его все нет. Обеспокоенная Лидия Давыдовна посылает верного денщика Федора в Галлиполийское Собрание узнать о причинах задержки генерала, и... через час Федор возвращается и докладывает, что генерал в Галлиполийское Собрание утром не приходил.

Ужасное предчувствие, что с Александром Павловичем случилось какое-то несчастье, страшно взволновало Лидию Давыдовну. Несчастный случай? Преступление?

Вызванный Лидией Давыдовной генерал Стогов, начальник Военной Канцелярии, поспешил к ближайшему сотруднику Кутепова, полковнику Зайцову, в надежде узнать, где генерал Кутепов. Полковник Зайцов, пораженный необъяснимым, для него длительным отсутствием генерала, тотчас дал знать об этом в префектуру. Полиция немедленно начала свои поиски генерала во всех госпиталях, моргах, полицейских участках.

До поздней ночи поиски остаются тщетны. Об исчезновении генерала Кутепова полиция предупреждает пограничные железнодорожные станции и настойчиво просит сотрудников генерала хранить в тайне самый факт его исчезновения в течение ближайших дней для того, чтобы иметь возможно больше шансов напасть на след...

Стало ясно, что генерал Кутепов стал жертвой преступления. Совершилось злодеяние, невероятное по своей дерзости. Среди бела дня на улицах Парижа, в населенном квартале, пропал человек, хорошо известный полиции, которая с целью его охраны даже имела некоторое наблюдение за ним. Исчез человек, которого по его характерной фигуре и лицу знали хорошо жители этого квартала. Был похищен человек смелый, сильный, неспособный сдаться без борьбы...

Весь следующий день, вопреки мнению тех немногих из нас, которые были посвящены в тайну, полиция продолжала требовать полного молчания об исчезновении генерала Кутепова. Но к вечеру уже поползли по Парижу зловещие слухи, шопотом передававшиеся от одного к другому.

Прошел понедельник, и во вторник утром ужасная весть облетела молнией всю русскую эмиграцию. Ум не хотел верить, что такое преступление могло совершиться; сердце не допускало возможности, что генерала Кутепова уже нет среди нас, и тут же мысль переходила к страшной загадке - а где же он? Что сделали с ним преступники, решившие обезглавить Русский Обще-Воинский Союз, а вместе с ним и русскую эмиграцию?

Два дня загадка исчезновения генерала Кутепова оставалась неразрешенной, и только на третий день слова случайного свидетеля, видевшего из окна дома на той же улице Руссела, где проживал Александр Павлович, что какие-то люди предлагали сесть в автомобиль человеку, по внешности похожему на генерала Кутепова, как-то неохотно поддавшемуся их уговорам, - дали, наконец, путеводную нить к разгадке.

Мгновенно прервалась тихая жизнь многих тысяч русских людей, как бы проснувшихся от сна и вдруг понявших, что не может быть для русской эмиграции мирного жития в ожидании событий в СССР, что начатая 13 лет тому назад борьба продолжается, что наши враги и угнетатели нашей Родины не дремлют, и жертвою их стал тот, в руках которого сосредоточены были все силы борьбы, тот, которому так верили его соратники по упорной борьбе со злейшими врагами России и русского народа.

Русская эмиграция закипала негодованием, жаждою мести, желанием принести какие угодно жертвы, лишь бы вырвать генерала Кутепова из рук преступников... Образовался Комитет для сбора средств на розыск генерала Кутепова.

Частное расследование в течение многих месяцев работало с полным напряжением сил в помощь официальному французскому следствию, и за все это время широкой рекой текли в Комитет пожертвования со всех концов земли: и бедные и богатые несли свою лепту, ибо все поняли, кого они лишились (Сборы в Комитет по розыску генерала Кутепова достигли четырехсот тридцати тысяч франков, из коих триста тридцать тысяч были израсходованы на работу по розыску и расследованию, а остальные сто тысяч были, согласно воле жертвователей, переданы Л. Д. Кутеповой на воспитание Павлика, сына генерала. Павлик лишился своего отца всего пяти лет от роду.); каждый лелеял надежду, что Кутепов жив, что его найдут, что он вернется к нам; не угасала и вера, что для французского правительства - вопрос чести найти и покарать преступников, покусившихся на того, кому Франция оказала гостеприимство. Увы, проходили дни, недели, месяцы... Наше расследование дало много ценных указаний французским властям, но... соображения "дипломатической неприкосновенности" ставили препятствия перед следствием. Следствие продолжается и поныне.

До сих пор не дано нам знать, что сталось с генералом Кутеповым, но мы знаем, кого в нем потеряли, и хотим, чтобы это знали все - и русские, рассеянные по всему свету, и иностранцы, давшие приют русской эмиграции.

Жестоко карает судьба русский народ, соблазненный большевиками. Велики его страдания и муки. Судьба безжалостно вырывает и из наших рядов всех тех, кому эмиграция верила, и кому мог поверить русский народ. Не прошло и года со дня безвременной, в расцвете лет и сил, кончины Врангеля, как скончался Великий Князь Николай Николаевич, а через год большевики похитили Кутепова...

На жизнеописании Кутепова наши дети и внуки будут учиться, как надо служить Отечеству. Кем бы ни был Кутепов младшим ли офицером в мирное время и на войне, командиром ли полка в период революции и анархии, командиром ли корпуса или командующим армией в гражданской войне - он всегда и везде являл собою образец; офицера, начальника и верного слуги России. И какие бы повышенные требования ни предъявляла жизнь к Кутепову, хотя бы в области ему совершенно чуждой - не военной, - он всегда оказывался на высоте положения. Чтобы быть достойным служения Родине, он постоянно учился и совершенствовался.

По своей природе воин, Кутепов был выдающимся боевым начальником и исключительным воспитателем войск, что особенно ярко сказалось в Галлиполи, но когда жизнь потребовала, он стал политиком. Он сумел завоевать доверие широких общественных кругов эмиграции. Он сближал русское Зарубежье с теми русскими людьми, которые страдают там, "за чертополохом". Он призывал к борьбе и боролся за освобождение Росcии... Воистину, русская эмиграция потеряла в нем своего вождя, а русский народ своего будущего освободителя.

Из этой книги и мы и наши потомки узнают, кем был Кутепов, и кого в нем потеряла Россия.

Генерал Миллер.

l марта 1934 г.

Париж.

ОТДЕЛ I

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I.

Александр Павлович Кутепов родился 16-го сентября 1882 года в городе Череповце Новгородской губернии.

Отец Александра Павловича был лесничим, впоследствии, при Столыпинской реформе, председателем Землеустроительной Комиссии. Никто из ближайших родственников семьи Кутеповых на военной службе не состоял, однако А. П. еще мальчиком почувствовал влечение к военной службе. Его детское воображение поразил Скобелев, и "Белый Генерал" стал для мальчика любимым героем.

- Я сам так хотел был военным, - рассказывал А. П., - что первое и настоящее огорчение я испытал, когда мои родители отдали меня в гимназию, а не в кадетский корпус.

Поступил А. П. в классическую гимназию гор. Архангельска.

Гимназист Кутепов считался первым силачом в своем классе - отважным и смелым.

Однажды, после всенощной, воспитатель, выпускавший гимназистов из церкви, для поддержания порядка, по классам, отпустил малышей-первоклассников в последнюю очередь.

Небольшими стайками в своих серых шинельках, сшитых на рост до-пят, малыши заторопились домой. Шли по середине улицы, по глубоким снежным траншеям, справа и слева - сугробы. Вдруг в одной из траншей сталкиваются с двумя подгулявшими обывателями. Первый же гимназистик, попытавшийся проскочить между ними, попадает им в лапы и начинает громко пищать. Остальные в полном замешательстве отскакивают назад.

- Ребята, вперед, ура! - закричал Санька Кутепов, и он первым бросается на выручку товарища. Через мгновение враг повержен и хрипло молит о пощаде у дубасящих его малышей. (См. Ж.: "Кутепов - гимназист", - "Часовой" No 49.).

Гимназист Кутепов выделялся среди сверстников и своей подтянутостью. Всегда аккуратно одет и с туго затянутым ремнем, хотя носить болтающийся поясной ремень считалось особым гимназическим шиком. Был настойчивый и с характером.

Чтобы развить в себе волю, додумался до такого своеобразного приема приказывал будить себя по ночам, тщательно одевался и, борясь со сном, начинал шагать по комнатам или же выходил из дому и шел в те места, которые ему казались особенно страшными и жуткими.

Вскоре отца А. П. перевели в гор. Холмогоры, и мальчика Кутепова отдали в общежитие при гимназии.

Как-то из за тесноты в общежитии пришлось переселить часть малышей в мезонин. Старшим у них быль назначен Кутепов, уже гимназист 3-го класса.

Сразу в этом мезонин был заведен порядок образцовый. Точно было указано время, когда можно шалить и подымать возню, но и в точно положенный час в мезонин должна была наступать тишина. Когда отдавалось приказание - спать, все сразу стихало. К ослушникам Кутепов применял меры воздействия далеко не те, которые возложены на воспитателей, но плакать никто не смел, так как по горькому опыту многие знали, что порядок и тишина будут быстро водворены самым решительным способом.

- Строгие порядки у нас были, - с доброй улыбкой вспоминал один из жильцов мезонина, несколько лет тому назад приезжавший в Париж.

В общежитии при гимназии Кутепов пробыл до 4-го класса включительно, а потом переехал в дом одного своего гимназического приятеля. Этот приятель был сын богатой семьи и мальчик избалованный. Кутепова пригласили жить и в качестве приятеля и в качестве воспитателя. Влияние крепыша-воспитателя быстро сказалось - он частенько "учил" своего друга доброму поведению и хорошим нравам.

В гимназии Кутепов переходил из класса в класс и учился отлично, но страсть к военной службе у него не пропадала, наоборот, росла и крепла.

На каникулах и в свободное время он продолжал, как и в детстве, бегать на солдатские учения и подолгу оставаться в казармах. Здесь он не только ко всему приглядывался, но и проходил все солдатские науки - ружейные приемы, уставы.

С А. П. был и такой случай, вероятно единственный в летописях всех гимназий.

Будучи в 3-м классе, он раз отпросился у отца на маневры. Отец, зная офицеров местной воинской части и поговорив с ними, отпустил своего мальчика, и 13-летшй гимназист, как исправный служака, проделал с этой частью переход в 72 версты и даже принял участие в боях по взятии города, указанного планом маневра.

- Мои родители, - вспоминал А. П., - сначала сильно беспокоились, чтобы я не огрубел среди солдата, но при мне, ребенке, солдаты были всегда сдержаны и деликатны, и я ничему худому от них не научился.

С этих пор и полюбил А. П. русского солдата. И за все время своей военной службы он никогда не позволил себе оскорбить солдата ни словом, ни действием. И в казармах и в походах первая забота офицера Кутепова была о солдате.

14-ти лет Кутепова постигло тяжелое горе. Заболела его мать. Отец вызвал сына телеграммой, но своей матери бедный мальчик в живых не застал, она скончалась за несколько минут до его приезда. Умирала в полном сознании и, чувствуя конец, благословила вместо своего дорогого первенца - Сани - его портрет.

Этот портрет всю жизнь был святыней Александра Павловича... Через много лет другой его святыней, которую он всегда хранил у себя на груди под рубашкой, стал Георгиевский крест со знамени Л. Гв. Преображенского полка.

Есть легенда, что во время Русско-Турецкой кампании Император Александр II снял этот орден со своей шеи и привязал его ко знамени.

Кутепов прекрасно выдержал экзамены в 7-ой класс. Окончание шести классов гимназии давало для отбывания воинской повинности права 1-го разряда.

После экзаменов А. П. пришел к отцу и заявил о своем категорическом решении стать военным. Отец согласился. Немедленно А. П. вышел из гимназии и через месяц был уже вольноопределяющимся стоявшей в Архангельске воинской части, а в августе того же года был отправлен в С. Петербургское юнкерское училище, впоследствии переименованное во Владимирское военное училище, где он и был зачислен юнкером рядового звания.

Это время как раз совпало с реформой юнкерских училищ. Они получили новую расширенную учебную программу и тем самым право выпускать не подпрапорщиков, как было раньше, а подпоручиков с одинаковыми правами военных училищ. А. П., поступая в юнкерское училище по окончании 6-ти, а не 8-ми классов гимназии, рассчитал, что он выгадывает год, своим же предварительным поступлением в вольноопределяющиеся получал возможность отправки в училище на казенный счет.

Семья Кутеповых была большая и небогатая.

II.

Началась военная служба А. П. Кутепова, его заветное желание исполнилось.

"Мой любимый и мой первый ученик во Владимирском военном училище, где я читал тактику, - вспоминал на 25-летнем юбилее своей ученой деятельности профессор генерал Н. Н. Годовин, - был фельдфебель Кутепов".

В фельдфебели Кутепов был произведен, редким порядком: Великий Князь Константин Константинович делал строевой смотр, и после смотра младший портупей-юнкер Кутепов, минуя чин старшего портупей-юнкера, стал сразу фельдфебелем.

- Произведен был, - любил вспоминать А. П., - по-Екатеринински, через чин.

В 1904 году Кутепов окончил юнкерское училище по 1-му разряду. Как фельдфебель, он имел право выбрать изо всего присланного списка офицерских вакансий полк наиболее блестящий или наиболее удобный по своей стоянке, но шла Русско-Японская война, и Кутепов остановил свой выбор на 85-м пех. Выборгском Его Императорского и Королевского Величества Императора Германского Короля Прусского Вильгельма II полку, отправленном в Действующую apмию.

Подпоручик Кутепов, догоняя полк, заехал проститься с семьей.

Дома отслужили молебен, отец благословил сына, расцеловался с ним, но на прощанье ничего не сказал.

- Видимо крепится отец и не хочет меня расстраивать, - подумал А. П. и только через несколько дней, когда догнал полк и стал надевать мундир, чтобы представиться по начальству, в кармане нашел письмо от отца с кратким заветом - "Будь всегда честным, никогда у начальства не напрашивайся, а долг свой перед Отечеством исполни до конца"...

В полку подпоручик Кутепов был назначен в команду разведчиков.

Подпоручика Кутепова на фронте хорошо помнит полковник Шеин.

В его воспоминаниях подпоручик Кутепов рисуется не таким коренастым, каким он стал впоследствии, а более худощавым, юношески подтянутым, с небольшими усиками.

"Только глаза были те же, но в них было меньше грусти, и часто вспыхивали искорки задора.

"Скромного, всегда по форме одетого, подпоручика Кутепова трудно было уговорить выпить одну-две рюмки водки, а о том, чтобы он играл в карты - никто и не слыхал.

"На позициях приходилось наблюдать, с какою уверенностью он ходил по окопам, по ходам сообщений и просто по тропинкам между ними. Он знал каждый бугорок, каждую промоину и канавку и чувствовал себя здесь, как у себя дома.

"Как правило, в ночь, предшествующую разведке целой командой, А. П. производил таковую сам с одним или двумя из своих охотников, тщательно подготовляя будущий успех, и, рискуя собою лично, он старался довести до минимума риск в действиях своих подчиненных. Все его ночные разведки, а они происходили чуть ли не 2-3 раза в неделю, носили отпечаток тщательной подготовки, и потери команды были всегда очень незначительны". (См. Полковник Шеин: "Подпоручик Кутепов", - "Часовой", - No 48.).

Во время одной такой предварительной разведки подпоручик Кутепов с несколькими охотниками незаметно подкрался к японскому часовому, выставленному заставой в 70-80 человек. Зазевавшийся часовой не успел вскрикнуть, как был сбит прикладом одним из унтер-офицеров. Кутепов вскочил, крикнул - ура! - и бросился вперед со своими разведчиками. Японская застава, не ожидавшая нападения, разбежалась. Пулеметы, бывшие при заставе, и почти все ручное оружие были трофеями подпоручика Кутепова.

За это дело каким-то образом высшую офицерскую награду получил не подпоручик Кутепов, а его непосредственный начальник, который даже не участвовал в этой разведке.

А. П. об этом никому не говорил ни слова, но по окончании войны, когда он был уже в Преображенском полку, один из офицеров Выборгского полка в разговоре с солдатами выяснил истинную картину лихой Кутеповской разведки. Немедленно было возбуждено дополнительное ходатайство о награждении подпоручика Кутепова орденом Св. Георгия, но это представление запоздало на 2-3 дня, так как за день до поступления этого представления в высшую инстанцию последовал Высочайший указ о прекращении дополнительных награждений за Японскую войну.

Однажды об одной из своих разведок подпоручик Кутепов делал доклад в присутствии германского Принца, и был им награжден боевым орденом Германской Короны с мечами и на ленте Железного Креста.

Принц приезжал в Действующую армию, чтобы поблагодарить полк за принесенное поздравление своему шефу с серебряной свадьбой.

На фронте подпоручик Кутепов особенно сдружился тоже с одним подпоручиком - Максимом Леви или голубоглазым Максом, как все его называли. А. П. знал Макса еще юнкером. Они вместе учились, по одной дороге ездили на каникулы, но боевая обстановка их сблизила еще теснее.

Среди Манджурских сопок, в дни затишья, два молодых друга веселились, как могли. В праздники оповещали г.г. офицеров, что у них назначен бал. Спешно к нему готовились - сами варили пельмени, жарили пирожки с мясом или вареньем, приглашали полковую музыку, и после ужина около фанзы по утоптанной площадке, расцвеченной китайскими фонариками, кружились пары юных офицеров.

А в темные вечера рассказывали друг другу о своих семьях и мечтали. Макс, временно заменявший командира роты, говорил, что он с такой доблестной ротой обязательно возьмет неприятельскую батарею и получит Георгия.

С друзьями в фанзе жили еще два подпоручика. Накануне Мукденского боя, кто-то спросил:

- Интересно, господа, кто из нас выйдет невредимым из завтрашнего боя?

И все небрежно ответили, что вряд ли выйдут из этого боя не поцарапанными. И не ошиблись, все были "поцарапаны", только один Макс не угадал. Пулей в висок он был убит наповал.

Узнал А. П. о смерти своего друга, спросил адрес матери Макса и послал ей горькую весть о гибели ее сына. В своем письме он писал, как они жили вместе с Максом, какие устраивали вечеринки, где Макс был душою общества, каким общим полковым любимцем был ее сын, и как все наслаждались его пением... Писал про мгновенную и безо всяких страданий его доблестную смерть, и что Мукденский бой оказался для Макса первым и последним. Написал и то, что узнав о смерти Макса, он не хотел этому верить - "я тогда пережил знакомое мне чувство. Оно было у меня, когда я неожиданно, еще гимназистом, узнал о смерти матери".

После войны А. П. приехал к матери Макса, познакомился с ней, сказал, что всех родных Макса давно знает со слов своего друга и считает их себе близкими. Рассказывал о жизни Макса на войне со всеми подробностями, понимая, что каждая мелочь дорога для сердца матери. Передал ей горсть манджурской земли с могилы сына и не забыл даже сестренки Макса, привез ей в подарок китайские украшения и отдал, конфузясь: "Макс так любил Зиночку, сам он не смог привезти, так я привез".

И с тех пор он постоянно заезжал в Новгород к семье Макса, а однажды сказал г-же Леви: "у вас нет сына, а у меня нет матери".

"Так мало слов и так много было в них вложено", - пишет г-жа Леви.

И куда бы судьба ни забрасывала Александра Павловича, всегда он помнит о матери своего убитого друга и шлет ей письма. Их целая пачка. Первое письмо помечено - "Сторожевая сопка" - февраль 1905 года, а последнее - "Париж" - 23 января 1930 года.

И все то, что рассказали теперь эти пожелтевшие от времени листки, исписанные рукою А. П., об этом он молчал. Лишь однажды в Париже, когда ему самому взяться за перо был полный недосуг, он обмолвился:

- Пожалуйста, ответьте на это письмо. Посердечнее... Старушке одной... Я ее давно знаю, и она почему-то меня очень любит, даже Шуриком называет.

Во время Японской войны подпоручик Кутепов был однажды командирован в Монголию за покупкой лошадей.

С небольшим отрядом он ехал по бескрайным степям. Бывали стычки с хунхузами. В одной из таких стычек убили лошадь под А. П. В другой стычке хунхуз наскочил на Кутепова, А. П. выхватил шашку и сразу выбил из рук хунхуза винтовку. Хунхуз бросился с ножом.

- Я мгновенно вспомнил шашечные приемы в училище, - рассказывал А. П., -и ударил хунхуза по всем правилам... Но действовать холодным оружием, пожалуй, самое неприятное дело.

Рассказывал А. П. и об одном забавном случае во время этого пути, о том, как один солдат из отряда "поддал" его.

- Путь был далекий. Я очень берег лошадей. Казенное имущество, да и остаться без коня - гибель. Было установлено точно, когда и как кормить и поить лошадей. А один солдат взял да и обкормил разгоряченную лошадь. Раздулся у нее живот и пала. Накалился я страшно. Позвал солдата и только сквозь зубы сказал - отдам тебя под суд. Ну, а солдаты уже знали, что слово мое твердо. Солдатишка этот всю дорогу старался попасться мне на глаза и чем либо услужить, прямо осточертел, но я ему ни звука и не гляжу на него. Подъезжаем к одной фанзе, хочу войти в нее, а уж этот солдат вертится у меня под ногами, дверь что ли хочет отворить. Я споткнулся и в сердцах оттолкнул его. И толкнул то его легонько, а он возьми да и треснись о землю. Я и говорю - прости, брат. Тут он вскакивает, руку к козырьку, грудь вперед, да как гаркнет - покорнейше благодарю, Ваше Благородие, что простили.

- Ну что же после этого станешь делать? - Простил. Поддел меня.

Командировку свою подпоручик Кутепов выполнил блестяще. Закупил лошадей, привел их в полном порядке и еще сдал в казначейство большую сумму денег против составленной интендантами сметы.

III.

Кончилась Русско-Японская война.

Подпоручик Кутепов возвращался с Дальнего Востока отдельно от полка. Своим полком он был назначен в особую команду, посланную в Россию для обучения новобранцев. Такие же команды были выделены и другими полками. ехали по Сибири, охваченной революционными волнениями.

Прибывшие отряды в Петербурге представлялись Государю, и подпоручик Кутепов за боевые отличия на фронте лично из рук Государя получил орден Св. Владимира с мечами и бантом.

В скором времени уже произведенный в поручики Кутепов был прикомандирован, а затем и переведен в старейший Петровский полк - Лейб-Гвардии Преображенский - и за свои боевые отличия был переведен в том же чине и с тем же старшинством.

Поручик Кутепов был назначен в учебную команду. Ответственная и трудная работа - в короткий срок надо было создавать младших полковых начальников.

Непрерывно в течение 8-ми лет, в промежутке которых А. П. на законном основании прокомандовал и ротой, он отливал из молодых солдат своих Преображенцев.

"Наша полковая учебная команда, - свидетельствуют сослуживцы А. П., - была образцом и примером для частей всего Петербургского Военного Округа".

Когда эта команда под начальством Кутепова со штыками в одну линию печатала шаг по торцовым мостовым Петербурга, в груди у толпившихся зрителей, при виде таких молодцов на подбор, подымалась радостная гордость.

Однажды учебная команда Преображенцев была послана, на завод, где происходили серьезные беспорядки.

Кутепов отдал приказ - как можно отчетливее выполнять его команды.

Отбивая шаг, отряд подошел к заводу.

- Команда, стой!

Два громких всплеска, и внезапно наступившую тишину стал хлестать отрывистый властный голос.

- Налево!

- На первый второй рассчитайсь!

Cyxиe пистолетные выстрелы прокатились по рядам - первый-второй, первый-второй...

- Ряды вздвой !

И за каждой новой командой, ритмичные выдохи мощного тела, точно паровоза под парами.

Последняя команда - равняйсь, смирно! - и напряженная сила замерла перед заводом.

Это короткое учение было выразительно. Беспорядки кончились. Отряд ушел без единого ареста, без единого выстрела.

Непрерывный ток между командиром и подчиненными, между волей и точным беспрекословным ее выполнением, возникает лишь при наличии известных условий при дисциплине и духовной связи.

Дисциплина А. П. придавал огромное значение.

- При внешней дисциплинированности создается и внутренняя выдержка, а ее то больше всего не хватает у русского человека при всей его талантливости, часто говорил А. П.

Но чтобы иметь не только формальное, но и нравственное право предъявлять требования к своим подчиненным, А. П. прежде всего был требователен к самому себе. Неустанно работал над собою, обуздывал свою страстную натуру и всегда держал себя в руках. Продолжал, как в детстве, вставать по ночам и переламывать свой сон, но шел теперь в казармы. Там можно было увидеть его в самый неожиданный час.

Молодых солдат к своей суровой дисциплин приучал постепенно.

Сначала добросовестно и помногу раз объяснял каждому все, что от него требуется по службе. Совершенно спокойно и просто указывал на все совершенные погрешности, затем начинал предупреждать, что после определенного времени он уже будет налагать взыскания за малейшую оплошность, за малейшую неточность. И когда наступал этот срок, А. П. был беспощаден. Не так приложил руку к козырьку - столько-то часов под ружье, не так надет пояс, не так повернулся, не так ответил - столько-то часов или нарядов вне очереди. За каждую провинность - соответствующее дисциплинарное взыскание и никогда никакого снисхождения.

Между вольноопределяющимися и солдатами не делал никакой разницы. И к тем и к другим предъявлял одинаковым требования. Если солдату полагалось являться на квартиру начальства через черный ход, то и вольноопределяющегося, пришедшего по делам службы и позвонившего в парадную дверь, А. П. попросту отправлял на черный ход.

- Был у меня раз вольноопределяющийся, правовед, настоящий маменькин сынок, - рассказывал А. П., - а через несколько месяцев приходит его же матушка, благодарит и говорит - узнать моего сына нельзя.

В своей команде А. П. установил обычай - с каждого новобранца снимать фотографическую карточку.

- Вот как-нибудь и покажешь ее своему молодцу, - говорил А. П., посмотри, мол, каков ты был.

- Посмотрит на свой портрет мой гвардеец, увидит, что и ступни то у него внутрь, и животом стоит вперед, ухмыльнется и скажет - ну и деревня же, Ваше Высокоблагородие.

Упорно добиваясь в своей команде образцовой выправки, знаний и полной дисциплины, А. П. вместе с тем никогда не унижал в солдате его человеческого достоинства. Того же требовал и от своих подчиненных.

- Но был у меня старый заслуженный унтер-офицер и любил он ткнуть кулаком солдата, - рассказывал А. П. - Вызвал я его к себе и говорю, чтобы он рукам воли больше не давал. Солдат, говорю, и по Уставу звание почетное, и надо с уважением относиться к этому званию. Унтер-офицер мне - так точно, Ваше Высокоблагородие, слушаюсь.[лдн-книги1]

- Так что же стал делать этот унтер?

- Идет солдат в отпуск. Является к своему унтеру. Тот его оглядывает с головы до ног, все ли, как полагается, пригнано, все ли в порядке, и вдруг видит, что сапоги плохо начищены.

- Что же, говорить, сапог не вычистил? Лейб-Гвардии Преображенец, а с грязными сапогами по городу! Спинку свою натрудить побоялся... Ну что же, я, старый унтер-офицер, почищу тебе молодому солдату. Клади ногу на скамью... Клади приказываю тебе.

- Берет унтер-офицер сапожную щетку и начинает, что из сил, начищать сапог, а локтем то все время в бок или куда попало.

- Застал я раз такую картину и говорю - ты бы полегче чистил сапоги, а он мне в ответ - никак нет, Ваше Высокоблагородие, потому как солдата есть звание почетное и оно даже на первых генералах, то и равняйся на них, а у их превосходительств сапоги завсегда блестят.

Между солдатами и А. П. очень быстро устанавливалось и духовное сближение. В нем они видели не только строгого командира.

По воскресным и праздничным дням А. П. водил своих солдат в театры, музеи, картинные галереи, показывал все достопримечательности столицы, рассказывал и объяснял все, что смотрели. Тщательно подготавливался к этим прогулкам.

По установившейся традиции Преображенского полка офицеры ходили на солдатские вечеринки. Обязательно бывал на них и А. П. - Там он танцевал и весело ухаживал за солдатскими дамами.

Таким образом создавалась тесная полковая семья. Духовная связь с этой семьей не порывалась у солдата и после его ухода в запас. Каждый знал, что в случае нужды напишет своему командиру, и тот его вызволит.

Сплоченной братской семьей в Преображенском полку жили и офицеры - вне зависимости от чина и возраста почти все были друг с другом "на ты".

А. П. слыл в полку, как самый строгий и "отчетливый" офицер. "Мы, молодые подпоручики, - вспоминают до сих пор сослуживцы А. П., - невольно подтягивались и с волнением являлись с визитом к штабс-капитану Кутепову по случаю своего производства в офицеры полка".

Своих офицеров, совершивших какую-нибудь оплошность, А. П. всегда встречал словами - эх, Федора Ивановна!

- Но однажды, - рассказывал А. П., - здорово меня разыграли за эту мою привычку.

- Как-то утром, у себя на квартире в Петербурге, слышу звонок. Являются офицеры и преподносят мне именинный пирог.

- Я удивился. - В чем дело?

- А мне говорят - сегодня день празднества Св. Феодоры, так вот поздравляем.

- Но я, - добавил А. П., - не растерялся и попросил всех Федор Ивановн откушать именинного пирога.

- Не растерялись и г.г. офицеры. все, как один, сели за стол, и от пирога ничего не осталось.

Последние годы в Петербурге не легко приходилось А. П. - В 1912 г. умер его отец и на руках А. П. остались две сестры и два брата. Их надо было воспитывать и дать им возможность получить высшее образование.

Подросшая сестра поступила на Высшие Женские Курсы, средний брат, окончив гимназию, поступил в С. Петербургское военное училище, а младший пошел в университет.

Трогательная забота о своих доходила у А. П. до того, что он с младшим братом вместе подготавливался к экзаменами по университетским лекциям...

Любил только А. П. в гостях у сестер, в компании студентов и курсисток, поддразнивать их своим "черносотенством".

Братья прекрасно закончили свое образование, а сестра была даже оставлена при курсах.

Себе А. П. во всем отказывал, но никто не мог бы подумать при виде его в первых рядах театра или в блестящем обществе, что этот гвардейский офицер дома живет спартанцем.

IV.

Началась Великая война.

По мобилизационному плану учебная команда Преображенского полка была расформирована. Ее начальник - штабс-капитан Кутепов - должен был остаться при запасном батальоне, но он настоял на своем отправлении на фронт, и 1-го августа 1914 г. А. П. вместе с Преображенским полком выступил в поход командиром 4-й роты.

20-го августа Преображенский полк входит в непосредственное соприкосновение с неприятелем. Имея в головном отряде 3-ью и 4-ую роты, полк развертывается у селения Владиславово (к юго-западу от гор. Люблина) и вступает в бой. Своей стремительной атакой Преображенцы не только останавливают победоносное до этого дня наступление австрийцев, но и вынуждают их к поспешному отступлению.

В этом бою А. П. был ранен ружейною пулей в левую ногу с раздроблением кости. Он упал. Как раз в этот момент неприятель перешел в контратаку. А. П. попытался подняться и не смог. Неприятельская цепь приближалась. - А. П. выхватил револьвер, он не допускал мысли о своем плене. Это увидели лежащие неподалеку его тоже израненные солдаты. Они быстро подползли к своему командиру и, сами истекая кровью, вынесли его на руках.

В ноябре того же года А. П. вернулся в полк, а в марте 1915 года он был вторично ранен, на этот раз осколком гранаты в правую ногу.

Через несколько недель А. П. снова на фронте. В это время Гвардейский корпус был переброшен но железной дороге в район Холма, где шли упорные бои при нашем отступлении с Карпат.

Под селением Красностав Лейб-Гвардии Преображенский полк сталкивается с германской гвардией, с которой и ведет последующие бои.

27-го июля у дер. Петрилово Ломжинской губ. разражается сильный бой. Противник сосредоточенным огнем тяжелых батарей обрушивается на 3-ью роту Преображенцев. От всей роты остается один взвод. Командир роты - капитан Комаров - тяжело ранен. Германцы пошли в атаку и начали охватывав левый фланг Преображенцев. Тогда капитан Кутепов, стоявший со своей 4-ой ротой в батальонном резерве, по собственной инициативе бросается в контратаку, отбрасывает немцев и восстанавливает положение на этом участке.

К концу боя А. П. падает со рваной раной в левом паху.

К нему подбегают санитары, кладут его на носилки, но он приказывает не выносить себя из боя. В соседних окопах сидит еще не выбитый враг. Приходилось штыками защищать свою позицию, и, лежа на носилках, А. П. продолжает вести командование и поддерживать боевой дух своих солдат.

За этот бой капитан Кутепов был награжден орденом Св. Георгия.

Бой под дер. Петрилово А. П. Как-то вспоминал в связи с начавшимся разговором о страхе на войне.

- Я, как и все, в бою испытывал страх, - передавал он

- Но два случая мне особенно памятны - один, когда я не ощущал ни малейшего страха и другой, когда, наоборот, страх овладел мною совершенно.

- В деле у д. Петрилово под Влодакой в 1915 г. я, - рассказывал А. П., командуя ротой Преображенцев и заметив, что немцы по одиночке и небольшими пачками пробираются к месту смычки левого фланга с правым флангом XIV корпуса и уже оказались слева и несколько в тылу нашего батальона, по собственной иницативе бросился туда с ротой... Немцы были опрокинуты. Несмотря на серьезность положения и большие потери - в этот день они дошли до 70 процентов состава - я страха не испытывал.

- А вот, во время Японской войны, был со мною такой случай, - продолжал А. П.

- Я имел под своей командой разведчиков Выборгского полка и в бою под Фучуном находился на левом фланге сибирских стрелков. Атаковав партию японцев, вероятно тоже разведчиков, и отбросив их до перевала на 800-900 шагов, я, чтобы занять прежнее положение, должен был с людьми взбираться на холм с довольно крутыми скалами. Приближаясь к нему и проходя таким образом полосою, по которой отступил отогнанный противник, я обратил внимание на медаль на груди убитого японца. Устроив людей на холме и сделав перевязку раненому в голову своему солдату, спустился к убитому и рассмотрел медаль, оказавшуюся полученной за Китайский поход.

- Возвращаюсь на холм. Подошвы на моих сапогах от травы сделались скользкими, и я несколько раз скатывался вниз.

- Японцы заметили меня, открыли огонь, и пули стали ложиться около меня со всех сторон... Вспомнилась мне рана, которую я только что перевязал, и страх обуял меня до потери сознания, до обморочного состояния... И я уже не помню, как добрался до места. Пришел в себя, когда мне дали воды.

Ген.-от-инф. П. Д. Ольховский, передавший этот рассказ А. П., считает его весьма ценным для военной психологии

"Сильнейший страх овладел Кутеповым, известным своею волей и твердостью, в то время, когда он уходил от опасности, а не приближался к ней, не шел ей навстречу". (См. Ген. от инф. П. Д. Ольховский: "Страх", - "Часовой" No 96.).

Поправившись от своей тяжелой раны, А. П. немедленно едет на фронт.

В Преображенском полку А. П. после 4-ой роты последовательно командует ротой Его Величества, а затем 2-м батальоном.

Летом 1916 г. Преображенский полк на реке Стоходе, столь памятном и сибирякам, когда во время Брусиловского наступления Стоход был центром, от которого по радиусу развивалось наше победоносное продвижение. Чтобы остановить этот натиск и выйти в тыл русским, немцы сосредоточили на Стоходе ударную группу баварцев с легкой и тяжелой артиллерией. Сибирякам был отдан приказ - удержать свой фронт во чтобы то ни стало.

Позиции сибиряков растянулись среди болот, прерываемых небольшими перелесками и одиноко стоящими дубами. Впереди - заросший осокой неподвижный со многими рукавами Стоход. Неприятельские окопы за Стоходом на высоком берегу, а на изломах реки выходят за нее и прячутся в крупных дубовых перелесках.

Застывшие на небосклоне висят серые колбасы, а над головою, точно коршуны над добычей, кружатся аэропланы с черным крестом на крыльях и, выпуская струйки дыма, корректируют стрельбу германских батарей.

Вслед за вихрем снарядов атаки германских цепей, иногда до семи цепей подряд.

После одиннадцатидневных боев с непрерывно отбиваемыми атаками от 6-й Сибирской стрелковой дивизии, пополненной, когда она стояла в резерве, до 20-ти тысяч штыков, осталось всего около двух тысяч.

Сибиряков сменила гвардия.

В бою 7-го сентября капитан Кутепов атакует немцев и на их плечах захватывает лес на Стоходе - "Свинюхи".

Противник тотчас сосредотачивает артиллерийский огонь по лесу. В течение двух суток капитан Кутепов защищает лес.

Бой в лесу страшнее, чем в открытом поле. Гром и грохот снарядов грознее. Деревья трещат, ломаются, выворачиваются с корнями.

Капитан Кутепов в лесу находился в центре расположения своего батальона, куда противник бил всего сильнее.

Время от времени А. П. видит, как из окопов выскакивают по одиночке солдаты и мчатся к нему.

- Teбе что? - спрашивает А. П.

- Так что поглядеть, живы ли вы, Ваше Высокоблагородие.

- Жив, - отвечал А. П.. и успокоенные солдаты бежали обратно.

Во многих других боях в роту А. П. прибегали солдаты из соседних полков и спрашивали - здесь ли черный капитан?

- Коли здесь черный капитан, - говорили они, - наши спокойны, герман их не обойдет.

Вот это спокойствие и уверенность, которые А. П. во время боя вселял своим солдатам, поразительны.

Бои на фронте... Они казались делом не человеческих рук.

Торопливое стрекотание пулеметов. Сухой треск ружейных залпов.

Резкий свист стаи за стаей легких гранат.

На небе - смертоносная пляска белых и розовых облачков от рвущейся шрапнели, внезапные раскаты черных свившихся клубков из гранат двойного взрыва (Так называемая "граната двойного действия", которая сначала разрывается в воздухе, как шрапнельный снаряд, а потом, при ударе о землю, взрывается на осколки.).

Неотвратимый, нарастающий с каждым мгновением грохот тяжелых снарядов, рывками катящихся поверху прямо навстречу.

Земля, содрогаясь, извергает столбы дыма с огненными языками. В серой мгле воют осколки на все голоса. Человеческий дух никнет, мускулы тела расслабляются. Да людей и не видно. Безлюдно...

И в таких боях суметь противопоставить грозной разбушевавшейся стихии силу своего духа и есть ратный подвиг начальника.

При напряженной опасности солдатам в своем начальнике не надо видеть "безумства храбрых", храбростью на войне не удивишь. Им надо чувствовать за собою твердую руку, которая оберегает их от напрасных потерь, и спокойный глаз, который неустанно следит за боем. - И когда такой начальник вдруг скомандует - в атаку! - и горны подхватят тревожный сигнал, - это значит, что наступил решительный момент, когда только порыв вперед сметет врага и даст победу, а с нею жизнь.

В такие моменты и бросал к победам своих Преображенцев их Черный Капитан.

Издали глубоко в тыл неслись волнующие крики - кавалерию... кавалерию вперед...

За бой 7-8 сентября 1916 г. капитан Кутепов получил Георгиевское оружие и производство в полковники.

V.

Надвинулся роковой для России 1917 год.

Войска на фронте продолжали жить в своей привычной боевой обстановке: перестрелки, поиски разведчиков, небольшие бои для выравнения фронта, иногда переброски на новые места, но "настоящей войны" не было.

Днем деловая жизнь, а лишь смеркнется, полная беззаботность. Не исчезала только постоянная настороженность, но она стала такой же привычной, как у каждого зверя на воде, - малейший шорох, и ухо настороже. В тылу это новое шестое чувство пропадало.

Прочло закрепились на своих позициях. Каждый день подвозили вооружение.

Тяжелое отступление со своими замолкнувшими пушками осталось в прошлом.

Вспоминались бесконечные вереницы телег, нагруженных деревенским скарбом. На своих сундуках бабы с ребятами. За ними, привязанные за рога к задкам повозок, мотая головой и упираясь, переступали коровы. Шарахались между ног испуганные овцы. По обочинам дороги шли мужики с кнутовищами в руках.

Со скрипом, тревожным мычанием, блеянием н детским плачем медленно двигались деревни на колесах, и полная безысходность была в согнутых спинах у сидящих перед павшей лошадью, выброшенной вместе с телегой из общего потока.

Наскоро сколоченные белые кресты на свежих холмиках указывали путь исхода деревень от вражеского нашествия.

А позади этих верениц отрывались от неприятеля наши войска.

По ночам, при зареве пожаров, под раскаты взрываемых мостов и складов, полки и батареи с опущенными пушками проходили по вымершим деревням. Только у одиночных с мерцающими окошками хат стояли в белых свитках седые старики, опираясь на палки, и тревожно взывали - люди добрые, советуйте, что делать нам старикам...

Понуро и молча шли мимо войска.

Было мучительно стыдно, что не отстояли родной земли...

Но все это было в прошлом. Теперь артиллерия была завалена снарядами. Каждый день пристрелки. А если у неприятеля где-нибудь в окопах начиналось малейшее движение, сразу по этому месту гремели н прыгали наши снаряды.

В восхищении вскакивала наша пехота, и несся одобрительный гул - здорово кроют, ну и молодцы наши ребята, так их за ногу...

Обозленный противник открывал огонь из своих батарей. Зрители быстро скатывались в окопы.

{29}Огонь подхватывали соседние батареи, и разгоралась артиллерийская дуэль.

Дуэль по окопам пехоты.

Начинали пищать и гудеть полевые телефоны.

Из полка кричали - будет вам, прекратите огонь! У нас уже есть потери.

В штабах волновались - в чем дело, что у вас на участке?

Однажды получили озорной ответ: Ваше Превосходительство, в 1914 году Германия объявила войну России, так вот мы и воюем.

Из тыла ползли тревожные слухи.

В долгие ночи в сторожевых охранениях, на наблюдательных пунктах, когда лишь изредка, спросонья, ударит в тишину одинокий ружейный хлопок, и нежно просвистит шальная пулька, вели тихие разговоры.

Под бездонным мерцающим небом и в нескольких шагах от роковой черты из проволочной паутины, раскинутой на кольях, откуда несется сладковатый запах тления, говорили уже не о божественном и не о домашних делах. Спрашивали - а откуда родом наша Царица, неужто из немецкой земли? и верно ли, что над Царем взял большую силу наш брат мужик?

В головах уже ворочались тяжелые думы...

Вдруг по фронту, как искра по зажигательному шнуру, пронеслась весть: Царь отрекся от престола, Великий Князь Михаил Александрович тоже. Образовалось Временное Правительство - ему надо целовать крест.

- А присягу то мы даем тоже временно или как? - спрашивали солдаты.

В штабы приезжали штатские. Начальство сгоняло их слушать. Старые солдаты крутили головой:

- От господ офицеров им полный почет, а эти вольные кричать - теперь свобода, защищайте, товарищи, революцию !

Пришедшие на пополнение объясняли, что в защиту революции от офицеров и велено выбирать в комитеты солдатских депутатов.

Выбирали сосредоточенно и преимущественно тех, которые могли разъяснить, что и как теперь к чему подлежит, и которые говорили, что скоро будет мир безо всякой контрибуции, т. е. после мира не надо будет платить никаких налогов.

Смущало немного, что мир и без аннексий:

- Держава это что ли какая, которая никак не хочет замириться? Ну и пусть ее воюет на здоровье, а нам довольно.

Очень быстро через комитеты тыл стал всасывать фронт в свое безумие и истерику. И комитеты, как непроницаемый заслон, прервали ток между офицерами и солдатами, между волею и исполнением.

На вечерней молитве - Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое - всегда заминались на слове - победы. Было приказано не петь после этого слова - Благоверному Государю...

Вековой стержень Российской Империи выпал.

VI.

6-го июля 1917 года в Галиции недалеко от старинного католического монастыря в городке Подкамень, что против Почаевской лавры, неприятель глубокою ночью обрушился сотнями орудий на сибирских стрелков и на стоящий с ними в стык Млыновский пехотный полк.

Сразу все загремело, заскрежетало, взвыло.

По линии окопов взлетали и задрожали на небе голубые искрящиеся звезды.

По ходам сообщений пронесся тяжелый топот.

У орудий прокричали - батарея в бою!

Из жерл стали вылетать огненные жала, сзади них заплясали черные тени.

Взмыленные шестерки с храпом подкатывали к этим теням зарядные ящики.

Все чаще мелькали огненные жала, все бешенее становилась пляска теней...

Приближался рассвет, пробежал предутренний ветерок.

Ночной бой стихал.

Вдруг потянуло цветущим южным садом. Запахло миндалем. Сладко закружилась голова. Лечь бы и заснуть...

Сбросили дурман тревожные крики - газы, газы!!

Дремавшая неподалеку около дерева заседланная лошадь подняла голову, раздула ноздри и стала перебирать ногами, потом рванулась на дыбы, оборвала поводья и, прижав уши, вскачь бросилась в сторону.

Резкий голос у орудий крикнул: надевай маски! Батарея к бою! И, растягивая слова, нараспев, - цель номер... газовыми снарядами... - захлопнул командой беглый огонь!

Стукнули замки, и, друг друга опережая, уже запрыгали серые пушки...

На горизонте в разных местах заклубился дым от костров, и по всему фронту снова поднялся непрерывный гул.

Подскакал разведчик, посланный для связи в штаб полка.

- Наша пехота отходит, соседний полк бросил позиции.

С наблюдательных пунктов торопились телефонисты, быстро наматывая провода.

Над мглою подымалось яркое солнце.

Среди кустарников с покоробленными коричневыми листьями, точно хватил их внезапный мороз, весело зеленели верхушки одиночных деревцов.

По зимне-мертвому полю неслись с расстегнутыми воротами защитного цвета рубахи. Натыкались на раскинутые или скрюченные и уже почерневшие трупы с облезлыми головами..

Валялись покрытые зеленоватым налетом штыки и винтовки.

- Стрелки, стойте! Мы его возьмем на картечь, а вы с боков жарьте из пулеметов...

К чортовой матери! Вы хотели воевать, вы и воюйте... Схлынуло растерянное стадо. Справа и слева засвистели пульки.

- Передки, на батарею!

Было видно, как из недалекого леска вынеслись шестерки коней и помчались к плотине у небольшого озера сбоку от батареи.

В это время над головою пронеслись небесные колесницы и рухнули на самую плотину.

Все заволокло.

Совсем близко застрекотал пулемет, из кустов вынырнули черные каски.

- Ломай замки! Спасайся...

За плотиной, в густом лесу между деревьями и по тенистой дороге с яркими солнечными пятнами, мелькали спины. У некоторых сзади еще болтались винтовки. Внезапно, точно очнувшись, кто-нибудь останавливался, вздевал к небу руки с винтовкой и с руганью бросал ее наотмашь о землю.

Сзади, с лошадьми на поводу, медленно шли два офицера - полковник и поручик. За ними два конных ординарца.

Поручик не выдержал:

- Стрелок, как тебе не стыдно бросать винтовку? Подбери ее! Стрелок обернулся, схватил винтовку и бросился с нею на офицера.

Щелкнул револьверный выстрел, и стрелок упал.

- Сволочи! В своих стрелять!

- Назад ! Всех перебью !

Спины замелькали дальше.

- А ведь вы спасли меня, г. полковник.

- Бросьте ! Скачите в тыл, где хотите раздобудьте, хоть взвод, и защищайте переправу через Серет.

За лесом, по дороге к мосту через реку, мчались сквозь толпу двуколки, зарядные ящики.

Противник уже бил по тылам.

Когда снаряд бухал вблизи, все шарахалось в сторону. Что-то опрокидывалось, трещало. Вопили истошным голосом. Рубили постромки и вскакивали на обезумевших лошадей...

Проскакала полусотня казаков с криком - германская кавалерия!

В стороне мирно щипали траву брошенные подраненные лошади.

Вскоре к перелеску, уже за Серетом, на полной рыси завернули два легких орудия. Быстро снялись с передков. В лес, к мосту через Сереть, побежали наблюдатель и телефонист, разматывая проволоку. При орудиях осталось шесть человек с офицером.

Начади пристрелку.

Неожиданно из лесу показались отдельный толпы.

- Вы, куда?

- Да воды испить.

- Назад, в окопы!

- Да пить хочется, и всех наших офицеров перебило.

- Назад! Мало вам воды в реке?

- Ступай сам туда, коли охота.

- Взвод, на картечь! Прямой наводкой по своим отступающим. Быстро повернувшись, на толпу уставились жерла.

- Огонь!

Над головами толпы пронеслась картечь. Толпа охнула и врассыпную бросилась к лесу. Сзади, среди успевших проскочить мимо орудий, раздался удивленный голос:

- Ну и поручик, смотри, какой боевой !

Глубоко в тылу митинговали полки, стоявшие в резерве: идти ли им на позицию, или нет?

Большой успех имели ораторы:

- Нам чужой земли не надо, пусть она остается под австрияком. И своей земли достаточно, особенно у помещиков.

И уже потрясающее впечатление производило описание, что ждет на фронте:

- Вы думаете, что там ребятенки щелкают орехами? - Из пушек стреляют. Прикажут идти в атаку, побежишь, а он, как долбанет в тебя, да еще, слава Богу, коли в ногу. А коли в руку? Оторвет ее у тебя, и лежишь ты в сторон от нее, а она, сердешная, пальцы то и сжимает, сжимает, пока их не скрючить совсем...

И оратор наглядно показывал, как оторванная рука будет сжимать свои пальцы.

Митинга выносил резолюцию:

- Свою землю защищать будем, а на чужой земле воевать - не пойдем.

Из тыла приходили одни офицеры с пулеметами.

{34}

VII.

После своего ночного боя 6-ая Сибирская дивизия загнула свой обнаженный левый фланг, и от него в пустую промоину вдоль Серета хлынул противник.

Германцы поставили себе целью - захватить местечко Езерно, где грудами лежали артиллерийские и интендантские запасы для всего юго-западного фронта. Кроме того, захватывая Езерно, противник выходил в тыл 8-й армии со всей ее тяжелой артиллерией, сосредоточенной на Тарнопольском плацдарме.

Юго-западный фронт стал рваться, как гнилая ткань. Положение создавалось безнадежное.

Но в гор. Тарнополе, в резерве фронта, стояла Петровская бригада, и к вечеру 6-го июля полковыми штабами бригады было получено приказание штаба фронта:

"Полкам Гвардии Преображенскому и Семеновскому. - Сегодня утром противник прорвал фронт к северо-западу от Тарнополя в районе Зборова и двигается в направлении Езерно. Попытки ликвидировать прорыв войсковыми частями фронта не привели ни к чему. Верховный Главнокомандующий приказал для ликвидации прорыва направить из резерва фронта Петровскую бригаду; Верховный Главнокомандующий надеется, что Петровская бригада вновь покроет себя славой и увенчает свои седые знамена новыми победными лаврами"...

Покоробило Императорскую Гвардию при чтении приказа, что он отдан от имени Брусилова - Верховного, приявшего революцию, и что ей напоминают о седых знаменах и славе полков. Но незадолго до темноты колонны Петровской бригады уже вытягивались из Тарнополя. Шли целую ночь под ливнем и на заре усталые промокшие входили в указанные им районы, где должны были в близлежащих деревнях встать по квартирам, высушиться, выспаться и ждать дальнейших распоряжений.

В деревне Мшаны верхом на коне, подкручивая ус, пропускал мимо себя своих Преображенцев командующий полком полковник Кутепов.

Отсталых, заболтавшихся, идущих не в ногу подбадривал - эх, Федора Ивановна!

Эти столь знакомый слова действовали магически. Быстро равняясь, давая ногу по грязи и весело смотря на своего командира, шли роты за ротами.

Спасибо, братцы, за переход !

Рады стараться ! - гремело в ответ.

Полковник Кутепов принял Преображенский полк в революционное время, когда дисциплина поколебалась и в этом полку, но А. П. сумел подчинить себе расшатавшийся полк.

Преображенцы стояли на позиции. А. П. начал обход полка по окопам, и его зоркий глаз повсюду замечал беспорядок. В негодовании А. П. вышел на бруствер и, идя по нему, продолжал обход. Ротные командиры встречали командующего полком, рапортовали ему и провожали его, каждый на своем участке, тоже по брустверу. Шли во весь рост на виду у противника немцы открыли огонь. А. П. продолжал идти, не обращая внимания на обстрел, и, глядя сверху вниз в окопы, ежеминутно делал резкие замечания солдатам.

В нескольких шагах от А. П. разорвался снаряд. Взрывом А. П. был отброшен на несколько шагов.

- Командир убит, - пронеслось по окопам, но А. П. встал и продолжал свой жуткий обход, только его замечания стали еще резче и повелительнее.

Преображенцы были потрясены таким смотром своего командира.

Квартирьеры в дер. Мшаны развели роты по хатам, и скоро Преображенский полк заснул крепчайшим сном.

В этой же деревне был расположен штаб 3-ьей пех. дивизии. В штабе полковнику Кутепову объяснили обстановку и показали по карте линию своего фронта. Окопы в нескольких верстах впереди деревни занимали части 3-ьей и 176-ой пех. дивизий. Ничего тревожного не было. Полковник Кутепов тем не менее отдал приказание выслать разъезды от своей команды конно-разведчиков в расположение этих частей, проверить их фронты и подступы к ним, а также выяснить дух этих частей. Наконец, совершенно усталый А. П. прилег отдохнуть.

Не прошло и несколько часов, как в деревне поднялась тревога. К командующему полком по улиц бежал офицер, крича на ходу - братцы, в ружье ! Немцы в деревне !

А. П. был уже на ногах. Переводя дух, офицер докладывает, что немцы ворвались с северной окраины деревни.

Прискакали конно-разведчики. Докладывают, что по дороге у самых Мшан они наткнулись на немцев, которых приняли, было, за отходящие части 176-й дивизии.

Стало ясно, что 176-ая дивизия под покровом темноты бросила фронт.

Ни минуты не медля, командующий полком отдает быстрые и точные приказания , какими батальонами выбить противника из деревни, по какой линии и фронтом куда его атаковать, где оборонять позиции и обеспечивать фланги полка, наконец, сколькими пулеметами прикрыть. переправу через гать позади деревни.

Выбить противника из деревни и атаковать его было приказано 2-му и 3-ьему батальонам.

Не успел А. П. закончить последнее приказание, как с юго-западной стороны дер. Мшаны показалась пехота 3-ьей дивизии.

- Куда идете?

- Отходим. Другие части дивизии еще ночью ушли.

- Кто впереди вас перед противником?

- Нет никого.

Только пулеметные команды полков входящей дивизии, да две батареи остались в подмогу Преображенцам.

К командующему полком один за другим подбегают с докладами посланные для связи из разных батальонов:

- Батальон по тревоге поднять...

- Все построения сделаны...

- К атаке готовы...

- Прекрасно, - слышится басок командующего.

В эти напряженные минуты, когда цепи противника уверенно вливались в деревню, из 3-ьего батальона донеслись сигналы атаки.

Штаб-горнист 2-го батальона тотчас подбегает к своему батальонному командиру.

- Ваше Высокоблагородие, в третьем батальоне играют атаку, слышно в ротах ее принимают, прикажете и нам принять?

- Принимай!

На середину улицы выбежали горно-флейтисты.

Засверкали медным отливом поднятые горны и затрубили - слушай-те все...

В утреннем воздухе где-то на буграх отдало эхом слушайте все...

На мгновение все замерло.

С последней вдали умирающей нотой снова сверкнула медь, и могучие звуки 12-ти горнов уже властно звали гвардейцев в атаку.

Раздались отрывистые команды. Затопали тысячи ног. Через заборы, плетни, из боковых проходов устремились Преображенские штыки навстречу германцам. В воздухе задрожало ура... Победный крик подхватили роты, стоявшие в резерве, и без команды бросились туда же.

Германские цепи дрогнули, не выдержали и порвались.

8-й гренадерский Императора Александра I Баварский полк был отброшен на 2 - 2 1/2 версты от деревни.

Атака шла за атакой.

На выстрелы к родным Преображенцам поспешал 2-ой батальон Семеновцев.

Командующий Преображенским полком, во исполнение отданного распоряжения командиром Петровской бригады, к полудню отдает приказ остановить атаки, подобрать своих раненых и всему полку отходить через гать за д. Мшаны. 1-му батальону принять на себя отходящие цепи.

Баварцы начинают наседать на отходящих Преображенцев. Яростного противника сдерживают ручными гранатами, штыками, прикладами. Опрокинуть Преображенцев и на их плечах ворваться в деревню ему никак не удается.

Командующий полком все время руководит боем, всех подбадривает и заражает своим бесстрашием.

Цепи Преображенцев уже подошли к деревне. Впереди несут тела погибших офицеров, но около церкви артиллерийским огнем перебивает часть солдат, несших этих убитых. Бой идет на улице. По приказанию все-таки успевают внести тела в церковь и положить на грудь у каждого записку. В ней полк, чин, фамилия убитого и слова - пал за Родину.

Чтобы выиграть время для отхода через гать цепям, ведшими бой, теперь всю тяжесть боя принимает на себя 1-ый батальон... Наконец, последние Преображенцы, подбирая раненых, отходят на гать под обстрелом германских батарей.

На гати их встречает командующий полком.

- Спасибо, братцы!

Подняв голову, лихо отвечают по старому:

- Рады стараться, Ваше Высокоблагородие!

Ответ по революционному - господин полковник - был забыт.

Бросившихся в гати баварцев остановили пулеметами - Преображенский полк уже окопался и занял позиции перед болотом.

Потери Преображенцев за этот бой, их последний штыковой бой, были значительны. Выбыло из строя - 1300 солдата и 15 офицеров. 5 погибших офицеров осталось в церкви.

Непосредственно около командующего полком были убиты пулеметный офицер и 7 солдат. Сам А. П. остался невредим.

В полевом лазарете, душном от запаха йода, крови и хлороформа, перевязанный солдат с еще неостывшим возбуждением на лице рассказывал земляку:

- И хлопнул меня герман в плечо по моей же вине. Сломался у меня штык, а на меня еще двое наседают. Я, как долбану одного прикладом по башке, а она и треснула, как кавун, и стала видна вся мозга. Я и обомлел. Тут другой и рванул меня. Не обомлей я, и этот бы от меня не увернулся.

Боем у дер. Мшаны Преображенцами были вырваны из рук германцев 48 часов. Езерно успели минировать и взорвать. 8-ая Армия была оттянута на новые позиции тяжелая артиллерия отведена в тыл.

От 7-го июля 1917 года Ставка сообщала:

"...на юго-западном фронте при малейшем артиллерийском обстреле наши войска, забыв долг и присягу перед Родиной, - покидают свои позиции. На всем фронте, только в районе Тарнополя, полки Преображенский и Семеновский исполняют свой долг". (См. подробное описание этого боя со схемой полк. Зубова: "Последний штыковой бой Преображенцев на юго-западном фронте", "Часовой" 13-14.).

За этот бой полковник Кутепов был представлен к ордену Георгия 3-ьей степени. Георгиевская Дума "удостоила" Кутепова высокой награды, но до Верховной власти это представление не успело дойти. Через три месяца после боя под Мшанами власть захватили большевики.

{39}

VIII.

"Honorem meum neminеm dabo"

(Чести моей никому не отдам) - надпись на мече князя Всеволода Псковского.

После прорыва германцами нашего юго-западного фронта армия еще жила.

Войска бросали окопы, отходили без боя, но все-таки это были войска с определенным укладом жизни и с чуть тлевшим духом. Кавалерия, большей частью спешенная, и артиллерия еще дрались и задерживали противника.

Некоторые честолюбцы из нижних чинов артиллеристов даже пытались наверстать упущенное время при прошлом затишье. Вместо пехоты сами ходили в разведку. Пошел в такую разведку и один вестовой, канонир, который по роду своей службы никак не мог отличиться на войне.

Наконец, после одной разведки он получил Георгиевскую медаль с надписью "за храбрость" и тем самым производство в бомбардиры.

Его офицер поздравил и спрашивает, доволен ли он теперь?

- Всякому лестно быть бомбардиром, а ежели пришел бы без медали в деревню, девки бы засмеяли, что коров пас на войне.

В конце июля Верховным Главнокомандующим был назначен генерал Корнилов. Армия сразу почувствовала другую руку. Войска встрепенулись. Но это была уже последняя вспышка перед агонией.

27-го августа глава правительства объявил по всему фронту о предании суду Верховного Главнокомандующего с обвинением его в мятеже и измене.

Офицеры были ошеломлены, а солдатская масса сразу ухватилась за это обвинение. В нем она нашла оправдание своему позорному отступлению на фронте.

- Это нарочно генералы и офицерье посылали нас воевать. Они хотели, как можно больше погубить народа, чтобы вернуть старый режим, - кричали на митингах.

Требовали расстрела Корнилова и торжественно обещали защищать Керенского.

Последующее распоряжение - установить над всеми телеграфами и телефонами контроль войсковых комитетов и выполнять все приказания начальников, лишь скрепленный подписью одного из членов комитета, окончательно утвердили солдатскую массу в своем подозрении против всех офицеров, как "врагов народа и революции".

Убили нескольких офицеров, многих арестовали.

- Все они за Корнилова, - кивали солдаты на своих офицеров. В войсках наступил полный паралич воли.

В Ставке и больших штабах еще шла лихорадочная деятельность, делались судорожные попытки спасти фронт. Но штабы уже были, как оркестры без дирижерской палочки и без инструментов - с одними пустыми футлярами. От всех армий осталась одна оболочка - солдатская шинель.

Солдаты еще были на позициях - по инерции, но фронта уже не было, было одно сплошное пограничное торжище. Шла меновая торговля. За коньяк, за бутылку рома, за карманные часы или складные ножи отдавали немцам буханки хлеба, консервы, мыло, винтовки, пулеметы. Брали и деньги, но только непременно царские, керенки презирали. Встречались в нейтральной зоне за проволочными заграждениями, наши зазывали немцев и к себе в землянки.

Немцы приходили. Некоторые в своих бескозырках даже становились с котелками в руках в солдатскую очередь при полевых кухнях и терпеливо ждали раздачи обеда.

Над ними добродушно подсмеивались.

- Ну и пусть их подкормятся на наших российских хлебах, а то смотри, как отощали.

- Вестимо отощаешь. Потому война, и ему не сладко. Артиллеристы делали попытки разогнать братавшихся, но пехота предупредила, что в другой раз всех переколет на батарее, открывшей огонь.

- Господи, да что же это? - говорили артиллеристы, - и нет войны и есть война, не то с немцами не то со своими. Хоть бы поскорее увольняли домой.

Большевицкий переворот уничтожили на фронте последний призрак войны.

Позор и бесчестье нависли над всеми Российскими знаменами. На некоторых знаменах еще при Керенском нашили красным заплаты на месте вырезанных царских вензелей.

Л. Гв. Преображенский полк еще держался, как одинокая шлюпка с экипажем с тонущего корабля, но революционные волны начали захлестывать и его. В полковом комитете все громче и настойчивее раздавались голоса, что командующий полком - "стратег старого режима", и что его надо назначить писарем хозяйственной части полка.

Тогда 2-го декабря 1917 года командующий полком полковник Кутепов отдает свой последний приказ - Лейб-Гвардии Преображенский полк временно расформировывается.

Святыня полка - его знамя - было свернуто и спрятано. Клятва и тайна над этим священным местом.

Бесчестье не коснулось любимого детища Петра.

Свернулись и другие знамена, штандарты. С опасностью для жизни везли офицеры священные полотнища в потайные места или в Добровольческую армию. Через большевицкие цепи пробирались измученные оборванные люди. У добровольцев они вспаривали подкладки своей одежды и вынимали знамена, под которыми давали присягу на верность Отечеству.

На этих ветхих полотнищах с Императорскими вензелями, Георгиевскими и Андреевскими лентами, волнующие надписи, вышитые вязью, о славе российских полков:

"За взятие французского знамя (Сохранена орфография.) на горах Альпийских".

"За двукратный переход через Балканы".

"За сражение на Аладинских высотах".

"За Шипку".

"За переправу через Дунай".

"За взятие Баязета".

"За Севастополь".

"За Хивинский поход".

"За отличие, оказанное в Персидскую войну".

"За отличие при поражении и изгнании неприятеля из пределов России в 1812 году".

"За подвиги при Шенграбен 4 ноября 1805 года в сражении 5-ти тысячного корпуса с неприятелем, состоявшим из 30 тысяч".

Теперь 160 Российских парчовых знамен с истлевшими краями благоговейно склонились в кадильном дыму пред Престолом Господним в русской церковке в Белграде у сербов.

Штандарты повисли над прахом последнего Главнокомандующего Русской армией генерала Врангеля.

IX.

Назначенный большевиками главою армии прапорщик Крыленко, на глазах у которого был растерзан начальник штаба Верховного - генерал Духонин, отдал приказ - снять погоны и провести в войсках выборное начало. Это сразу доконало еще державшийся в войсках их бытовой уклад. Войска быстро превратились в шайки с атаманами.

Вскоре после этого была получена телефонограмма о начавшихся мирных переговорах с немцами и о перемирии.

Надвигающийся позор ожег и без того выжженную душу офицера. Казалось, что уже дошли до полного предела унижения и боли. Офицеры были без погон, без оружия и отчуждены от тех, с которыми столько времени делили опасность. Многие были назначены комитетами на должности писарей, кашеваров или отосланы в обозы к двуколкам. В целом ряде частей офицеры стрелялись.

Опять прикололи нескольких офицеров, что называлось теперь - отправить в штаб Духонина.

Перед каждым офицером встал мучительный вопрос - за что ?

Три года Великой войны. Три года жизни среди опустошения и крови с тягою на душе за своих подчиненных. Не так легко посылать людей на смерть и видеть смерть. Но об этом сурово молчали. По неписанному закону говорить и думать о смерти было нельзя, хотя она и вошла в жизненный обиход.

"Ты смертен, человек. Поэтому живи, как будто каждый день последний для тебя,

А вместе с тем, как будто впереди еще полвека до краев богатой жизни,

Законы Божеские чти и духом радуйся - нить блага выше на твоем пути"...

Этот завет древней Эллады невольно выполнялся на войне. И жили на фронте - в походах беззаботно, как кочевники, а в резерве или на позициях, в дни затишья, простою жизнью со всеми ее радостями, мелочами и страстями. Но в отличие от тыла эту обыденную жизнь ежеминутно мог подхватить внезапный шквал. И сразу становилось все ничтожным в сравнении с тем главным, что вырастало перед каждым.

Никто не смел говорить и о мире, о нем можно было только мечтать и не вслух, а про себя. И каждый но своему рисовал себе свою долю на будущем пиру, но в тайниках души у всех одинаково мир казался вожделенным концом и прежде всего тем ослепительным днем, когда невесты, жены, дети, весь народ будут встречать победителей со слезами восторга, радости и с цветами. Во имя этой сладостной минуты было легче терпеть все годы лишений, когда подчас сухая доска, на которой можно протянуться, казалась недосягаемой роскошью.

А если внезапно появлялась мысль, а вдруг Россия не победит, делалось холодно, жутко, и страшная мысль немедленно изгонялась. верою - этого быть не может. И вот теперь навис позор. Чувствовали и солдаты великую неправду совершающегося, и мятежный дух искал виноватых.

С опустошенной душой разъезжались с фронта офицеры. Начался отлив и всей солдатской массы.

Солдаты разбили денежные ящики. Поделили деньги, полковые запасы, лошадей. Запасливые и побойчее поехали домой верхом, часто конь-о-конь. Другие небольшими шайками, пешком и на двуколках, хлынули в пограничные местечки, города.

Начались погромы. Толпы на улицах то вливались в лавки и квартиры, то выливались обратно. Из разбитых окон доносились. приглушенные крики, рыдания. На улицы летели товары, всякая утварь, подушки, перины. По городу носился пух. Иногда с треском и звоном падало на камни пианино.

Около разбитых лавок шныряли, согнувшись, бабы - были видны только юбки с шерстяными чулками.

Повсюду качались расстегнутые шинели с болтающимися назади хлястиками и с оттопыренными карманами. В руках узлы с добычей.

Посреди мостовой, без фуражки со взлохмаченной головой покачивался парень-солдат, весь обвешанный будильниками. Будильники звенели и стучали.

Ему повстречался казак:

- Эй ты, ежова голова с бубенцами, на кой тебе ляд эти погремушки? Ты бы еще соску в рот взял!

Парень остановился, тупо посмотрел на казака, а потом снял ожерелье из будильников и с треском бросил его о мостовую.

- Да ну их ко всем чертям! - и закачался дальше.

В деревнях такие шайки были еще страшнее. Требовали самогона, убоины и девок.

Бабы судорожно хватались за свою скотину и не отдавали. Одну хозяйку, вцепившуюся в свою телку и навзрыд причитавшую, никак не могли оторвать. Тогда взяли тесаки и рубанули ее по рукам. На глазах у окровавленной бабы зарезали телку.

Большинство солдат бросилось на железные дороги. Около станций и полустанков кипела серая масса. Среди нее, хотя и без погон и кокард, выделялись офицеры.

На одной из станций толпа загудела около одного высокого подтянутого человека с седою бородкой и в офицерском полушубке.

- Смотри, да ведь это генерал, что завсегда был против комитетов.

- Да чего с ним разговаривать, не пущай его в вагон!

- Да двинь его хорошенько !

- Чего там, просто приколоть его!

Внезапно всех покрыл спокойный голос:

- Стой, земляки ! Не трожь генерала. Я его знаю, он наш сибиряк. У него знаменитая боевая деятельность.

Все обернулись на голос. А тот еще громче:

- Говорю тебе, обозное дышло, не лезь на генерала! Сам небось пороха не нюхал, так хочешь, покажу тебе, чем пахнет?

Генерал отодвинул рукой стоявших рядом и неторопливо скрылся за станцией.

В теплушках ехали уже мирно. Ехали неделями. Поддерживали огонь в печурках, закусывали и разговаривали. К офицерам относились дружелюбно и с сожалением. Помогали устроиться, бегали за кипяточком, всячески старались услужить. Нельзя было только говорить о войне. Сразу ощеривались и грозились выбросить из вагона.

- Не замай нашей совести, сами знаем, - сказал один, сжимая кулаки.

В дороге быстро темнело. Около печурки и во всех углах велись всякие разговоры.

Кто-то, по ухваткам бывший фабричный, со злорадством рассказывал, как арестовали Царскую Семью. Один из слушавших, в тон рассказчику, с полным пренебрежением спросил:

- И где же теперь этот самый царь?

- Сидит под замком.

- А его наследник?

- С ним тоже.

И уже с почтением в голос:

- А Миколай Миколаевич где?

С той же почтительной ноткой первый протянул:

- Миколай Миколаевич? - Не знаю... Ну этот и покажет нам...

Все закивали головами и подтвердили:

- Да, этот покажет нам... Да и делов мы наделали... Из угла доносился тихий разговор. Говорил солдат, по всему видно, хозяйственный крепкий мужик.

- Да ни за что я не поду в ваши столицы, хоть озолоти меня. Теснота у вас, вонь, паскудство. А у нас на Каме - приволье и дух то какой - не наглотаешься. Хозяйство у меня. Баба, ребятенки. Всего есть. Пчельник есть. А мед то какой чистый янтарь.

Потом нагнулся к своему собеседнику и зашептал:

- А мы то, говорю, мы то теперь, как будем жить? - Ведь мы теперь, что пчелы без матки. Свянет народ. Работать никто не будет...

И зашептал еще тише.

В одном из таких вагонов ехал с несколькими своими офицерами последний командир Л. Гв. Преображенского полка полковник Кутепов. ехал в Киев, а потом на Дон. Оттуда уже доходили кое-какие слухи.

{46}

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

"Горн Божий раскалил Россию докрасна,

раскалит и добела."

Мережковский.

I.

К концу 1917 года Российская армия обнажила весь фронт и развеялась по всем городам и деревням своей необъятной страны. Победил армию не внешний враг, а собственный тыл.

Каждая война обрушивается на нацию двумя тяжестями - тяжестью физической и тяжестью моральной.

Физическая тяжесть войны, физические страдания ложатся главным образом на армию.

- Лишения, болезни, ранения и сама смерть сторожат воина на каждом шагу, даже воздух таит отраву.

Но армия не только видит разрушение и гибель со стороны врага, она несет их сама. Огнем и мечом она прокладывает свой путь.

Земля - мать-кормилица - разворачивается снарядами. Посевы - хлеб насущный - топчутся. Домашние очаги сметаются орудийным огнем, в пожарищах гибнут ценности человеческого гения. За каждым шагом армии - кровавый след.

Однако, чувствует ли воин, офицер или солдат, свою вину или угрызение совести за разрушение и смерть, которые он сеет перед собою? Чувствует ли он муки совести даже тогда, когда в штыковой атаке разбивает прикладом вражеские черепа?

- Нет и нет. Другого ответа быть не может.

Война для воина - не убийство. Война для воина - не преступление, а открытая честная борьба, защита своей родины, исполнение долга, высшего долга перед лицом своего народа. Война для воина - это венчание кровию и честию на поле бранном, это жертва за друга своя.

На кого же тогда падает ответственность за ужасы войны? Кто же несет эту вторую тяжесть, тяжесть нравственную?

- Несет ее народ, пославший своих сыновей на бой, и еще в большей степени эта ответственность падает на представителей нации, на ее избранников и на главу государства. На лицо, которому воздаются на земле высшие почести, возлагается и высшая ответственность.

В России эту тяжесть несли Государи. Последний из них отрекся от престола во имя решительной победы над врагом, а революционное правительство своей ярой "защитой революции" и ее "углублением" быстро утеряло всякую волю к победе. Оно скинуло с себя нравственную ответственность за войну и бросило ее на плечи армии. Попытка Корнилова взять эту ответственность лично на себя кончилась обезглавливанием армии.

На армию легли две тяжести - физическая и нравственная. Бремя непосильное и невыносимое. И Российская армия рухнула, рухнула без поражения. Она не могла не рухнуть. - Всякая армия, как бы она ни была дисциплинирована, как бы она ни была богата вооружением и какие бы славные победы она ни имела в прошлом, все равно обречена на гибель, раз Верховная власть теряет волю к победе и сгибается под тяжестью войны.

В позоре своего Отечества виновна не Российская армия...

Не уберегли своей армии, и вся российская государственность погибла. С фронта офицеры проезжали через всякие республики, высыпавшие на развалинах Империи, а в родном краю на месте своих очагов находили груды камней. По всей России пылали усадьбы.

Один офицер добрался до своего имения. В парк от господского дома стояли одни обгорелые стены. Он пошел на деревню. Встречавшиеся мужики отворачивались и быстро скрывались. Офицер постучался в избу своей кормилицы.

С плачем и радостью встретила старуха своего питомца.

- Кормилица, а где же все мои?

- Сыночек мой, родной мой, их всех порешили злодеи... Приехали эти самые большаки, собрали сход и говорят - теперь все ваше, берите и владейте на вечные времена. Ну, наши и пошли на усадьбу. А батюшка твой, сам знаешь, горячий был.

Он супротив, твоя молодка с ним... Их и забили, Царствие им Небесное, вечный покой... А потом добра то, добра то сколько тащили, кто на телегах, а кто так. Все разобрали и подпалили...

Офицер опустился на скамью и закрыл лицо руками. Старуха подошла к нему и стала гладить его по голове.

- Сирота ты, мой болезный, вот горе то, вот горе... Спаси и сохрани, Царица Небесная, Матушка... Гляжу теперь на тебя и думаю, уж лучше, если и тебя порешат... Ведь мы тебя так обидели, так обидели, что ты в жисть не простишь нам...

- Кормилица, что ты говоришь! Помолчи, ради Бога...

Старуха тихо заплакала.

Офицер встал.

- Прощай, кормилица.

- Да куда же ты, родной? - Дай, я тебя покормлю...

Офицер махнул рукой и вышел, пошатываясь. Были и в городах разоренные гнезда. Повсюду неистовствовала чернь... С каждым днем тьма над Россией сгущалась сильнее. В этой тьме бродили с опустошенной душой бывшие офицеры...

II.

Генерал Алексеев решил начать, как он сам говорил, - "свое последнее дело на земле". - Уже 2-го ноября 1917 г. он приехал в Новочеркасск и немедленно приступил к организации вооруженной силы против большевиков.

В отдельном вагоне на запасных путях сидел одетый в штатское сухой старичок в очках, с жесткими седыми усами. Этот старичок - генерал Алексеев говорил надтреснутым скрипучим голосом только что приехавшему из Киева:

- В этом столе у меня двадцать тысяч рублей... Да... Это все... Численность? - Вы сами знаете. Которым записался вольноопределяющийся, что с вами приехал?

- Да что то тридцатым, кажется.

- Это хорошо. Вчера меньше было. Так вот... Видите, с чего начинаем. Трудно... денежные люди мало отзывчивы. Не понимают... Еще не поняли! Да и патриотизм... На словах у многих. Казачество? Каледин? - Он, конечно, с нами... Но его положение трудное... Болото и здесь... Вязко... Одну ногу вытащим. другая увязнет... Казачество тоже болеет - той же болезнью... И все-таки другого места нет... Тут надо!.. Отсюда... здесь начнем собирать армию... Да... (См. В. Шульгин: "Памяти M. В. Алексеева". - "Вестник Галлиполийцев" No 11-1924г.).

"Бывший Верховный Главнокомандующий, правивший миллионными армиями и распоряжавшийся миллиардным военным бюджетом, теперь, - по свидетельству генерала Деникина, - бегал, хлопотал и волновался, чтобы достать десяток кроватей, несколько пудов сахару и хоть какую-нибудь ничтожную сумму денег. Надо было приютить, обогреть и накормить приезжавших к нему офицеров". (См. Генерал А. И. Деникин: "Очерки Pyccкой Смуты", том второй, стран. 156.).

Вскоре в Новочеркасске стали стекаться один за другим "Быховские узники" - генерал Корнилов, Деникин, Лукомский, Романовский, Марков - душа и мозг Армии. Понемногу собирались и строевые офицеры.

Приехал полковник Тимановский - ранее офицер Деникинской "железной дивизии", а затем командир Георгиевского батальона, охранявшего вместе с Текинцами "Быховских узников".

Полковник Тимановский из за своих ранений всегда ходил, опираясь на палку. Когда в Добровольческой армии он был в последний раз ранен в ногу и упал, он только меланхолично заметил - 18-ая дырка...

Много говорить Тимановский не любил, но иногда разражался великолепной фразой. Так, во время революции, перед фронтом полка и в присутствии комитета он швырнул на землю преподнесенный ему красный бант и сказал:

- Кровь, пролитая мною за Отечество, краснее вашего банта...

Другой раз, когда один англичанин, указывая на английский крест, висевший на груди Тимановского рядом с офицерским и солдатским Георгием, заметил: Этот крест несмотря на то, что вы русский, откроет вам все двери в Англии - и тотчас получил в ответ: - Благодарю вас, но пока у меня есть силы, я буду стучаться в дверь моей родины.

Вокруг Алексеева и Корнилова собирались немногие, но сильные духом.

24-го декабря 1917 года вступил в ряды Добровольческой армии и полковник Кутепов. А. П. тотчас был назначен начальником гарнизона гор. Таганрога и его района.

В Таганроге А. П. быстро сформировал небольшой офицерский отряд всего в 150-200 человек при 2-х полевых орудиях и, после ухода казачьих частей из Донецкого бассейна, принял на себя оборону Таганрогского направления и гор. Ростова.

В течение целого месяца, в морозы и стужу, Кутеповский отряд, стоя бессменно на позициях, отбивался от большевиков. Горсть побеждала тысячи. У Матвеева Кургана полковник Кутепов дважды разбил крупный большевицкий отряд Сиверса. Но на смену разбитым частям приходили новые. Советская власть решила овладеть Ростовом и Новочеркасском.

Генерал Деникин, вернувшийся однажды после своего объезда Таганрогского района, делился своими впечатлениями:

- Там бьются под начальством полковника Кутепова такие молодцы, что если бы у нас было 30 тысяч таких людей, мы бы с ними сейчас же отвоевали у большевиков всю Россию.

Пока продолжались изо дня в день эти первые бои полковника Кутепова с большевиками, в Новочеркасске шло поспешное формирование Добровольческой армии.

С большими трудностями пробился в Новочеркасск эшелон Корниловского полка, прибыль кадр Георгиевского полка, пробирались отдельные офицеры.

Бывший лазарет на Барочной улице был обращен в офицерское общежитие и стал "колыбелью Добровольческой армии".

Была открыта запись в армию. Вся молодежь загоралась, но Корнилов отдал приказ принимать юношей лишь старше 17-ти лет и непременно с письменного согласия родителей.

На этой почве разыгрывались грустные сцены. - В студенчески батальон как-то утром явилась одна дама и сразу в повышенном тоне обратилась к адъютанту:

- На каком основании вы забираете наших детей?

Адъютант объяснил ей условия приема молодежи в Добровольческую армию.

- Но моему сыну нет 17-ти лет, и я никакого разрешения не давала, а он у вас.

Адъютант спросил фамилию у дамы и отыскал бумагу за ее подписью.

- Что вы мне показываете? Эта подпись и вся бумага поддельная.

Позвали мальчика. Когда он увидел свою мать, весь вспыхнул и хотел "драпануть". Адъютант его задержал.

- Зачем ты подделал подпись? Нам таких не надо, собирай свои вещи и уходи.

Мальчик весь в слезах закричал:

- Не хочу идти домой... Хочу защищать Россию! - Потом внезапно бросился на улицу и исчез.

В какой партизанский отряд попал потом мальчик - неизвестно, но домой он не вернулся.

Много таких мальчиков приходило в Добровольческую армию на всем ее пути. Круглых сирот подбирали и сами войска или штабы,

Таких юных солдат за их малый рост и за то, что они в боевом отношении будто бы не страшны, старые добровольцы шутливо называли "баклажками".

Про одну такую "баклажку" рассказывал А. П.:

- Когда мы заняли Курск, многие приходили и записывались в части. Был большой подъем. В Корниловский полк пришел мальчик, гимназист лет 15-ти, и настоял, чтобы его приняли. Вскоре он был убит...

- Мы уже отступали, когда ко мы пришел незнакомый старик, весь заплаканный, и молча подал мне книгу.

- Что это? - спросил я.

- Пришли вы к нам в Курск, и ушел с вами мой мальчик. А уходя из дому, он попросил мать - мама, если меня убьют, отдай эту книгу генералу Кутепову... И вот я вам принес, исполняя его волю. Это первая книга, которую ему подарила мать...

- Я принял подарок... Открыл книгу - это были рассказы о походах и подвигах Суворова... (См. H. A. Цуриков: "Генерал Александр Павлович Кутепов", Прага, 1930 г., стран. 43.).

Завещанною книгу маленького героя А. П. очень берег. И. быть может, эта книга для А. П. была дорога еще и потому, что она так ярко напомнила ему собственное детство.

Приезжали в Добровольческую армию и девушки - прапорщики Керенского производства. Однажды из Москвы явилось пять таких юных и хорошеньких прапорщиков. Службу они знали безукоризненно, перед старшими "тянулись", но "прапорщиц в штанах" встретили грубым смехом и отказали в приеме.

Собрались в своей комнате пять несчастных девиц-офицеров и разрыдались. Им казалось, что у них растоптано в душе все святое. Они думали, раз мужчины отказались воевать, то остались еще девушки и женщины, которым Россия дороже жизни. Их жертву отвергли, и они решили, что дальше жить незачем. Пошли в ближайшую аптеку и купили какой-то отравы. Развели ее в воде и выпили залпом... Одна из них умерла, других отходили. Над ними сжалился начальник одного партизанского отряда и принял их к себе на службу. Он провоевали всю гражданскую войну и вынесли всё ее тяготы. Некоторые из них были убиты...

Офицеров в Добровольческую армию записывалось ничтожное количество. Из трехсоттысячного офицерского корпуса большинство было морально подавлено и махнуло на все рукой - не мы заварили кашу, не нам ее расхлебывать. Были и такие, что старались отогнать от себя кошмары ежедневной жизни кутежами и пьянством.

В Ростове и Новочеркасске пооткрывались всякие кафэ и "чашки чая". В них проводили вечера целые ватаги офицеров и их дам.

Как-то поздно вечером из одной такой "чашки чая" возвращалась веселая компания и проходила мимо Государственного банка, на охране которого по занесенному снегом тротуару ходил с винтовкой офицер-доброволец в потертой шинели. К нему, гремя саблей, подошел подгулявший офицер и, растягивая слова, сказал:

- Поручик, сколько вы получаете жалованья, и какие в вашей Добровольческой армии свободные должности?

- Я служу не из за жалованья, а таких должностей, как моя, сколько угодно.

- Значит, служите за идею... Похвально...

В это время дамы стали заглядывать в освещенные окна подвалов банка.

Часовой офицер сказал, - сударыни, пожалуйста, не останавливайтесь и проходите по дорожке.

- Идемте, mesdames,-сказал их офицер. - Счастливо оставаться, поручик. Ходите по своей дорожке, а мы уже пойдем по своей пьяной широкой дороге...

Из многотысячного офицерского кадра, находившегося в Ростове и окрестных городах, в Добровольческую армию и партизанские отряды поступали лишь десятки, а взрослое гражданское население, несмотря на все воззвания к нему, вовсе уклонялось от борьбы. В студенческий батальон сверх молодежи записалось всего двое - учитель танцев и присяжный поверенный, но и эти незаметно "смылись", когда добровольцы выступили в поход.

Подписанный большевиками 19-го февраля 1918 г. Брест-Литовский "похабный мир" пробудил многие души. У офицеров вспыхнула воля к сопротивляемости, и гражданская война, вскоре разлилась по всей России.

С матерьяльным снабжением Добровольческой армии дело было еще хуже.

Право на свое легальное существование Добровольческая армия подучила от Донского правительства лишь после того, как добровольцы подавили восстание большевиков, захвативших внезапно в ночь на 26-ое ноября власть в Ростове и Таганроге. Но и после этого Донское правительство не оказывало никакой помощи "Алексеевской организации", несмотря на то, что донские войсковые склады ломились от запасов. Приходилось покупать теплые вещи, обувь, белье, медикаменты или на рынке или у казачьих комитетов. Вооружение же доставали всеми правдами и неправдами. Нисколько пушек украли, а частью отбили у возвращавшихся частей с Кавказского фронта. У них же отбирали винтовки и пулеметы.

Вооружались и таким образом:

Собиралось человек десять добровольцев и в нескольких верстах от Новочеркасска в открытом поле останавливали петардами воинский эшелон. Трое с револьверами в руках обходили вагоны и требовали, чтобы все вооружение было сложено в переднем вагоне. Если встречали малейшее сопротивление, тотчас подавали команду якобы целой роте, рассыпанной за насыпью. Оттуда несся шум и раздавалось несколько выстрелов из пулемета. Солдаты смирялись и выполняли приказание. Они начинали сносить пулеметы, винтовки и ручные гранаты, но, проходя по насыпи, быстро обнаруживали все количество залегшей "роты". Наступал решительный момента, когда надо было овладеть разнузданной массой.

Офицеры выскакивали на насыпь и наводили на толпу пулемет и винтовки. Старший офицер тотчас командовал:

- Становись! Равняйсь!

Толпа в несколько сот человек начинала неохотно строиться.

- Смирно!

Из рядов уже раздавалось урчание и выкрики:

- Опять старый режим...

Офицер подходил вплотную к наиболее негодующему и пускал ему пулю в лоб.

В шеренге образовывалась пустота.

- Сомкнись!

Очень редко приходилось выпускать вторую пулю.

Солдаты выстраивались в колонну и шли, как на параде, версты 2-3 в сторону от поезда.

Пока солдаты маршировали, добровольцы отцепляли вагон с оружием от всего состава и уезжали с добычей.

И ругались же потом солдаты... Им казалось всего обиднее, что пришлось маршировать по "старорежимному".

Денег в казну Верховного Руководителя Добровольческой армии генерала Алексеева поступало очень немного, в силу чего добровольцы получали нищенское содержание. Жили впроголодь, тем не менее в первое время все случаи их насилия над населением пресекались самым решительным образом.

Однажды сильно подвыпивший офицер-доброволец забрался к одному "спекулянту", своему соседу по номеру в гостинице, скомандовал ему - руки вверх, вытащил у него бумажник, а потом заставил ограбленного скакать на четвереньках по всей комнате, сам же развалился в кресле и хохотал.

Суд чести предложил офицеру на выбор - или застрелиться и быть похороненным с воинскими почестями, или же быть расстрелянным, как обыкновенный преступник.

Осужденному дали револьвер и оставили его в комнате вместе с дежурным офицером...

Осужденного похоронили с воинскими почестями.

К концу января 1918 года положена Добровольческой армии на Дону стало безвыходным. Казачьи части окончательно развалились, происходили избиения офицеров, и были даже факты продажи казаками своих офицеров большевикам за денежное вознаграждение. Атаман Каледин застрелился. В Таганроге и в предместье Ростова рабочие подняли восстание, большевики окружали добровольцев вплотную.

Генерал Корнилов отдал приказ Добровольческой армии отходить за Дон в станицу Ольгинскую.

III.

"Мы уходим в степь... Нужно зажечь

светоч, чтобы была хоть одна светлая точка

среди охватившей Россию тьмы."

Генерал Алексеев.

В ночь на 9-ое февраля 1918 г. Добровольческая армия выступила в свой 1-ый Кубанский поход.

- С Богом, в путь! - сказал Корнилов, и около 700 человек потянулось из города. Шли по неосвещенным вымершим улицам. На топот ног выглядывали из окон испуганные лица и быстро захлопывали ставни. Крутила вьюга... На другой день у станицы Аксайской добровольцы перешли по льду замерзши Дон.

К станции Ольгинской подтянулись все остальные добровольческие и партизанские отряды. Корнилов сразу реорганизовал свою армию, общая численность которой не превышала 4-х тысяч бойцов.

Полковник Кутепов был назначен командиром 3-ьей роты 1-го Офицерского полка под командой генерала Маркова.

Свою военную карьеру А. П. начинал сызнова.

Выло решено идти на Кубань.

Длинной темной лентой по снежной степи вытянулась "кочующая армия". В авангарде - генерал Марков со своим Офицерским полком, в арьергарде - генерал Богаевский с донскими партизанами, в центре - обоз и главные силы. То здесь, то там мелькал небольшой конный отряд текинцев в громадных черных и белых папахах. Во главе отряда всадник в романском полушубке на арабской светло-буланой лошадке. За этим всадником колебалось трехцветное знамя. Вслед конному отряду из строя неслось:

Так за Корнилова, за Родину, за Веру

Мы грянем громкое ура, ура, ура!

Сердца горели верою - Корнилов выведет Россию из лихолетья...

А обычно пели в походе свою любимую песнь - затягивал высокий тенор:

Слыхали ль, деды, война началась?

Бросай свое дело, в поход собирайся...

И рота подхватывала:

Смело мы в бой пойдем

За Русь Святую

И, как один, прольем

Кровь молодую...

А тенор снова звенел:

Вот и окопы, вот и снаряды,

Но не боятся их наши отряды...

- Какую грустную песнь поют ваши кадеты, так и щемит за сердце, - сказала одна казачка.

Донцы встречали добровольцев недружелюбно. Войдут в дом офицеры, снимут фуражки:

- Здравствуй, станичник.

- Здравствуйте, - отвечает исподлобья.

- Нельзя ли лошадям овса? - Заплатим.

- Да у нас свою скотину кормить нечем, красные все позабирали.

- Ну тогда нельзя ли чайку, хозяюшка?

- Воды много, а чаю и сахару нет.

У хозяйки прояснялось лицо, когда ей предлагали свой чай и сахар, а у хозяина от хорошего стаканчика водки. После этого очень быстро находилось для лошадей овес, а для гостей борщ, свининка, мясо.

За обедом хозяева становились разговорчивее.

- Да что же с вами идти, вас мало... Да и куда вы идете? Помогаешь вам, а потом придут большевики, наши иногородние всех выдадут... нет, уж лучше подождем....

Чтобы производить на станичников большее впечатление своей силой, добровольцы нарочно растягивали походную колонну.

Когда вышли из Донской области и вступили в Ставропольскую губернию, бурлящую большевизмом, добровольцы сразу наткнулись на крупные красные отряды с артиллерией. Первый серьезный бой произошел под селением Лежанкой. Большевики открыли ружейный, пулеметный и орудийный огонь.

Прямой путь на Лежанку преграждала болотистая полузамерзшая речка. Корниловский полк пошел в обход, а Офицерский полк залег перед речкой. Очень скоро А. П. не выдержал пассивного томления и бросился со своей ротой через реку, в это время подоспели Корниловцы. Большевики побежали в смятении...

Какой-то парень лет 20-ти убежал из окопов одним из последних, на бегу продолжая отстреливаться, потом кинул винтовку и скрылся в хате. Его выволокли с палатей и повели на расстрел. Отец и мать бросились за сыном, умоляя простить его. На них не обращали внимания. Вдруг старики увидели идущего навстречу офицера в золотых погонах. Сразу решили, что это начальник, и упали ему в ноги.

- Ваше благородие, господин начальник, простите нашего сына... Из за товарищей погибает... Он шалый, а душа в нем добрая... Простите Христа ради...

Полковник Кутепов пристально посмотрел на стариков и сказал:

- Отпустите этого болвана... Старики - люди честные...

Парня отпустили с большой неохотой.

В селении продолжали раздаваться отдельные выстрелы...

Когда обоз втянулся в Лежанку, все отворачивались с содроганием - по вымершему селению бродили свиньи с окровавленными рылами и с визгом дрались над трупами.

Оставшиеся в избах старики и старухи говорили добровольцам:

- Это главный большевик велел стрелять в вас... Кадеты, мол, на старое повернуть хотят... А молодки с ребятами убегли от вас. Бачут, что вы убиваете детей, а парней на кол садите...

Обетованная земля - Кубань - встретила добровольцев радушно. Поражала сытость и довольство станиц.

Кубанцы в помощь Корнилову выставляли небольшие отряды, но уже через несколько переходов добровольцы столкнулись с большевицкими войсками под руководством военного самородка - фельдшера Сорокина. Живущие на Кубани иногородние всячески помогали большевикам, к ним иногда присоединялась казацкая молодежь, побывавшая на фронте Великой войны.

После одного боя, где против добровольцев сражались и молодые кубанцы, добровольцы заняли богатую станицу. Была масленая неделя. Быстро забыт пережитый страх, и нарядная станица в яркий солнечный день высыпала на улицу. Повсюду смех, шутки. Белозубые бойкие казачки в разноцветных платках угощают поджаренным в кипящем масле, тонким, хрустящим тестом, сыпят пригоршнями тыквенные семячки.

Вдруг все устремились к станичному правлению, около которого сидел атаман и стояли старые казаки в серых, коричневых и малиновых черкесках.

- Ведут их, ведут, - послышалось отовсюду. Окруженные казаками шли, понуря головы, обезоруженные молодые казаки-фронтовики.

Суд над каждым был краток:

- Против отцов пошел? - Спускай штаны и ложись на скамью. Под свист нагайки раздавалось нравоучение:

- Вот тебе, мерзавец, коммуна... Вот тебе большевики, вот тебе и советская власть!

Со скамьи неслось:

- Ой, простите меня, простите, казаки-отцы...

Под общий хохот наказанный вставал со скамьи и, подбирая на ходу штаны, быстро скрывался.

- Ой, дивчины, срам-то, срам-то какой, - неслось им вслед, а из Корниловского оркестра в это время доносились плавные звуки "Дунайских волн".

IV.

Чем ближе продвигались добровольцы к столице Кубани - Екатеринодару - тем ожесточеннее и кровопролитнее становились бои. Кольцо большевиков то сжималось, то разжималось.

15-го марта добровольцы подошли к станице Ново-Димитриевской, верстах в 20-ти от Екатеринодара.

Генерал Деникин так вспоминает этот день:

"Всю ночь накануне лил дождь, не прекратившейся и утром. Армия шла по сплошным пространствам воды и жидкой грязи, по дорогам и без дорог, заплывших и пропадавших в густом тумане, стлавшемся над землею. Холодная вода просачивала насквозь все платье, текла острыми, пронизывающими струйками за воротник. Люди шли медленно, вздрагивая от холода н тяжело волоча ноги в разбухших, налитых водою, сапогах. К полудню пошли густые хлопья липкого снега, и подул ветер. Застилает глаза, нос, уши, захватывает дыхание, и лицо колет, словно острыми иглами"... (См. Генерал А. И. Деникин: "Очерки Русской Смуты", том второй, стран. 275.).

Перед станицей протекала разлившаяся речка. Под обстрелом большевиков стали искать брод. К вечеру ударил мороз. Ночью в поле все бы закоченели.

Офицерский полк поднял над головами винтовки и стал переходить речку. В воде было теплее, чем на воздухе.

Начался штыковой бой, остаться без крова в эту ночь было бы гибелью и для большевиков. Бой велся почти у каждой хаты. В конце концов красные были отброшены на край станицы, протянувшейся на несколько верст.

К концу боя несколько офицеров вскочили погреться в какой-то полуразбитый сарай. Шинели у всех покрылись ледяной корой, стали калеными и раздувались, как колокола. Сесть никто не мог, стояли, точно закованные в латах.

Кто-то отыскал в углу несколько кадушек и радостно объявил:

- Господа, да здесь моченые помидоры, яблоки и огурцы...

Сразу все почувствовали страшный голод.

Когда в сарае только хрустело на зубах, раздался мерный топот. Выглянули посмотреть.

Шли невиданные чудища в обледенелых звенящих одеждах с блестевшими от инея штыками. На лицах серебрились усы и брови. Сбоку шло такое же замерзшее водяное чудище, только вместо бороды у него стучали сосульки. Оно резко командовало:

- Ать, два! Ать, два! Чудища шли, как на учении.

- Рота, стой!

Зазвенело и простучало в разбивку.

- Отставить!

И снова та же команда:

- Рота, стой!

После того как раздался одновременный всплеск, спокойный голос сказал:

- Разойдись!

Это была офицерская рота полковника Кутепова.

Постоянная и при всяких положениях полная дисциплинированность роты А. П. производила на всех добровольцев сильнейшее впечатление. А сам А. П. даже после тяжких боев или переходов, и, несмотря на то, что был без денщика, утром на другой день являлся всегда подбритым, вычищенным, с блеском на сапогах и в той же форме с золотыми погонами, как во время Великой войны. У А. П. вот только фуражка, при атаке, всегда съезжала на затылок... Своей внешностью А. П. выделялся еще потому, что многие приехали в армию в штатском и оделись в широкие черные шаровары и мужицкие полушубки с нарисованными чернильным карандашом погонами, которые и указывали, что это офицеры, а не мелкие торговцы или прасолы.

И, глядя на А. П., был общий голос:

- Ну и молодчина Кутепов...

V.

В Ново-Димитриевской произошло слияние добровольцев с Кубанским отрядом генерала Покровского, и вследствие этого вторичная реорганизация Добровольческой армии.

Полковник Кутепов был назначен помощником командира 1-го Офицерского полка уже под начальством генерала Боровского.

Была решена атака Екатеринодара. Большевики оказывали отчаянное сопротивление. Бои тянулись подряд несколько дней. Добровольцы несли огромные потери, снаряды иссякали.

29-го марта Офицерский полк втянулся в бой около самого Екатеринодара. Полк рассыпался в цепь и залег под сильнейшим пулеметным огнем.

- Здорово сегодня стреляют... Трудно придется нам, - сказал Кутепов адъютанту полка и скомандовал:

- Цепь, вперед!

Цепь поднялась и пошла. За каждой ее перебежкой оставались неподвижные или еще судорожно подергивающиеся тела.

- Не кланяться, не кланяться! - ежеминутно раздавался громкий голос Кутепова, идущего рядом с цепью.

- Вперед, вперед!

Наконец, большевиков стали преследовать пулеметами. Офицерский полк подошел к казармам на окраине Екатеринодара. Большевики опять открыли стрельбу. Рядом с Кутеповым упал адъютант полка.

- Что с вами? Подымитесь, - сказал А. П.

- Да я ранен, господин Полковник.

А. П. поднял офицера и отнес его за стену казарм.

- Ну, становитесь на ноги... Адъютант встал на правую ногу.

- Становитесь на левую.

- Да у меня кость перебита...

- Эх, Федора Ивановна, - не выдержал А. П. - Снова приподнял раненого, посадил его на камень и стал стаскивать сапог. Сапог не слезал. А. П. разрезал его ножом, потом подозвал сестру милосердия и двух солдат. Посадил адъютанта на винтовку в проводил его до хаты.

Когда Добровольческая армия была уже в Харькове, этот адъютант выздоровев от раны явился к генералу Кутепову.

- Вы куда?

- В свой полк, Ваше Превосходительство.

- Ну, вам еще рано воевать, смотрите, какой вы зеленый. Останетесь у меня в штабе.

В этот день А. П. говорил штабному офицеру, в чье распоряжение поступал бывший адъютант полка:

- Я вам в помощники назначил одного капитана, первопоходника. Он бывший студент, наверное с красным флагом ходил, но прекрасный офицер и хорошо воевал.

В числе убитых под Екатеринодаром был командир Корниловского полка полковник Неженцев.

Со своего кургана, почти на линии окопов, Неженцев видел, как цепь Корниловцев залегла в овраге. - "Связанный незримыми нитями с теми, что лежали внизу, он чувствовал, что наступил предел человеческому дерзанию, и что пришла пора пустить в дело "последний резерв". Сошел с холма, перебежал овраг и поднял цепи.

- Корниловцы, вперед!

Голос застрял в горле. Ударила в голову пуля. Неженцев упал. Потом поднялся, сделал несколько шагов и повалился опять убитый наповал второй пулей...

Когда Корнилову доложили о смерти Неженцева, он закрыл лицо руками и долго молчал"... (См. Генерал А. И. Деникин: "Очерки Русской Смуты", том второй, стран. 290.).

Преемником Неженцева - командиром своего Корниловского полка - Корнилов назначил полковника Кутепова, а на другой день 31-го марта 1918 г., накануне решительного штурма Екатеринодара. Был убит сам Корнилов.

Добровольцы пали духом. Последнее многодневное боевое напряжение казалось напрасным. Стройных войсковых частей не было. Снарядов осталось нисколько десятков. Малодушные думали, как бы спастись в одиночку...

Генерал Алексеев отдал приказ - в командование Армией вступить генералу Деникину - и сказал:

- Ну, Антон Иванович, принимайте тяжелое наследство. Помогай вам Бог.

Передавали, что Деникин ответил:

- Если от армии останется хотя бы взвод, мой долг быть с ним.

Искусно маневрируя, Деникин повел добровольцев. Ему надо было вырвать из большевицкого кольца потрясенную и почти безоружную армию.

Однажды ночью, при переход добровольцев железнодорожного полотна, в будке около переезда расположился весь штаб Главного командования. Неожиданно подошел красный бронированный поезд.

"Марков с ногайкой в руке бросился к паровозу.

- Поезд, стой. Раздавишь с. с. Разве не видишь, что свои?! Поезд остановился.

И пока ошалевший машинист пришел в себя, Марков выхватил у кого-то ручную гранату и бросил ее в машину. Мгновенно изо всех вагонов открыли сильнейший огонь из ружей и пулеметов... Только с открытых орудийных площадок не успели дать ни одного выстрела". (См. Генерал А. И. Деникин: "Очерки Русской Смуты", том второй, стран. 308.).

Между тем добровольцы успели продвинуть к самому поезду орудие и своими последними снарядами разбили паровоз и блиндированные вагоны. Со всех сторон бросились на поезд Марковцы, и скоро все кончилось.

Добровольцы захватили более 400 артиллерийских снарядов и около 100 тысяч ружейных патронов.

Армия воспрянула духом и вырвалась из кольца большевиков.

Бои с большевиками становились реже. Не каждый день плясали на неб звонкие облачка, и не так часто взрывали землю гранаты. Ослабевала постоянная напряженность от ожидания, что завтра снова бой, и не так уж сосало под ложечкой.

До армии начали доходить слухи о восстаниях на Дону. Разъезд, посланный на разведку, подтвердил, что Дон всколыхнулся. Приехали с Дона и гонцы с просьбой забыть старое и придти на помощь.

Белый светоч во тьме разгорался... Быстрыми маршами Деникин повел армию на Дон.

В то же время к Ростову на соединение с добровольцами приближался тысячный отряд полковника Дроздовского. Своих добровольцев он привел с Румынского фронта.

Добровольцы с глубоким волнением встретили новых соратников.

"Старый вождь, генерал Алексеев, обнажил седую голову и отдал низкий поклон - "рыцарям духа, пришедшим издалека и влившим в нас новые силы"... (См. Генерал А. П. Деникин: "Очерки Русской Смуты", том третий, стран. 141.).

В конце апреля Деникин уже мог отправить своих раненых добровольцев в освобожденный Новочеркасск.

Ростовское купечество пожертвовало по подписному листу на две тысячи раненых 470 рублей.

Добровольцы, поступая в армию, давали обязательство пробыть в ней четыре месяца. В мае 1918 г. для большинства добровольцев этот срок истекал. Было большое искушение уехать за Дон в очищенную от большевиков Украину и там отдохнуть от ужасов гражданской войны, но уже на Ростовском вокзале висела огромными буквами торжествующая надпись на немецком языке - "Кавказ". Торжество немецкой каски ценою предательства большевиков. Предана родина, армия, союзники. И только за Доном, в далеких степях, у Деникина с его первопоходниками гонимый символ России - трехцветный национальный флаг...

Добровольческая армия не только сохранилась, в нее стекались новые бойцы и казацкие отряды. Численность армии возросла до 9-ти тысяч.

9-го июня 1918 г. Добровольческая армия выступила в свой 2-ой Кубанский поход. Против нее большевики сосредоточили полукругом около 100 тысяч штыков с огромными боевыми припасами из складов бывшего Кавказского фронта.

Опять бои и снова тяжелые потери. В одном из первых боев 12-го июня был убит генерал Марков.

Когда на его похоронах раздалась команда - слушай, на краул! - в первый раз полк так небрежно отдавал честь своему генералу: ружья валились из рук, штыки колыхались. Офицеры и казаки плакали (Генерал А. П. Деникин: "Очерки Русской Смуты", том третий, стран. 160.).

А для Деникина смерть генерала Маркова была такой же потерей, как для Корнилова смерть полковника Неженцева...

На место Маркова вр. командующим 1-ой дивизией Деникин назначил полковника Кутепова.

Свою армию генерал Деникин стал бросать, как литой снаряд из пушки, и поочередно разбивал большевицкие отряды.

А. П. с 1-ой дивизией был в боях под Великокняжеской, Тихорецкой и Кущевкой, описал весь полукруг - с востока на запад.

Под Тихорецкой большевики оказывали сильнейшее сопротивление, в конце концов они выкинули в своих окопах белые платки на штыках. А. П. со своим штабом подъехал к окопам, но большевики вероломно открыли огонь. Перебили несколько человек и ранили адъютанта А. П.

Через полтора месяца после выхода в свой 2-ой Кубанский поход добровольцы сломили упорство Красной армии и взяли Екатеринодар.

VI.

"Любите врагов своих... Боже

Но если любовь нежива?

Но если на вражеском ложе

Невесты моей голова?

Но если тишайшие были,

Расплавив в хмельное питье,

Они Твою землю растлили,

Грехом опоили ее?

Господь, успокой меня смертью,

Убей. Или благослови

Над этой запекшейся твердью

Ударить в набаты крови.

И гнев Твой, клокочуще-знойный,

На трупные души пролей!

Такие враги - недостойны

Ни нашей любви, ни Твоей."

Иван С а в и н.

Кончились походы по донским и кубанским степям. Добровольцы только за 1-ый поход в два с половиной месяца прошли тысячу верст. Из 80 дней - 44 дня вели бои. Во 2-м походе не меньше.

Непрерывные бои без отдыха, без смены. Oружие доставали с боя. Перевязочных средств не было. Раненые тряслись на повозках и в томлении ждали развязки каждого боя...

Легла на добровольцев и великая моральная тяжесть. За ними не стояла Верховная власть, которая взяла бы на себя всю ответственность за войну и войну не против внешнего врага, а войну междоусобную, где нравственная ответственность за проливаемую кровь несоизмеримо тяжелее. Эту тяжкую ответственность первопоходники взвалили на себя первые и в полном духовном одиночестве.

По истине, тернистый путь, прокладываемый мечом.

В гражданской войне - враг со всех сторон. Кто друг, кто недруг неизвестно. От родных отрезаны, и тыла нет. Нет и милости к побежденным. Воздух насыщен злобой и ненавистью...

Беспощадность и террор к офицерам были холодным расчетом Советской власти, а солдатская и матросская вольница видели в каждом офицере осколок старого режима, живое напоминание прошлой войны и молчаливый укор своей совести. Это надо было растоптать, уничтожить...

В Евпатории в трюме гидрокрейсера "Румыния" перевезли триста обреченных офицеров.

"Смертника вызывали к люку. Вызванный выходил наверх и должен был идти через всю палубу на лобное место мимо матросов, которые наперерыв стаскивали с несчастного одежду, сопровождая раздевание остротами, ругательствами и побоями. На лобном месте матросы опрокидывали приведенного на пол, связывали ноги, скручивали руки и медленно отрезывали уши, нос, губы, половой орган, отрубали руки... И только тогда истекавшего кровью, испускавшего от нечеловеческих страданий далеко разносившиеся, душу надрывающие крики русского офицера отдавали красные палачи волнам Черного моря"... (Генерал А. П. Деникин: "Очерки Русской Смуты", том третий, стран. 41.).

Некоторые офицеры спасались чудом.

Одна партия офицеров была перебита из пулемета и сброшена в яму, выкопанную самими обреченными. Расстрелянных кое-как забросали землей. Один офицер очнулся и имел силы выползти из ямы. Он дополз до первого домика. Там жили сострадательные люди. Они впустили офицера, обмыли и перевязали его раны, а потом Христом Богом попросили несчастного уйти, чтобы им самим не попасть под расстрел.

Другая партия офицеров была поставлена на расстрел по всему молу. В это время подошел пароход Добровольного флота и бросил свой трап. Палачи потребовали от капитана немедленно отплыть от мола. Когда подымали трап, за него ухватился стоящий рядом обреченный офицер, взлетел на воздух и упал в трюм.

Загрузка...