Алхимия единорога

XVII

Говорят, Беффруа для жителей Брюгге — то же самое, что Эйфелева башня для обитателей Парижа: символ свободы, могущества и процветания. Беффруа — это башня высотой в 83 метра; ступеней у нее столько же, сколько дней в году. В этом готическом памятнике перезваниваются почти полсотни колоколов.

— Смотри, — Виолета указала на дом со шпилем, — в этой Краненбургской башне заточили эрцгерцога Максимилиана Австрийского, когда жители города взбунтовались против чрезмерных несправедливых налогов.

— В этом доме жил Фламель, — добавила Джейн.

— Невозможно, — возразил я. — Здание построено в пятнадцатом веке, а Фламель жил в четырнадцатом.

— Он сам велел его построить.

— Что ж, давайте разберемся. Правда ли, что Фламель жив? Я хочу услышать подтверждение из ваших уст, хотя давно уже об этом знаю.

Девушки переглянулись; сложившиеся обстоятельства повелевали покончить с тайнами. Пришло время открыть мне все, и мне показалось, что Виолета и Джейн просто не знают, как к этому приступить. Я уже наслушался историй про бессмертие Фламеля, про то, как тот веками путешествовал по разным странам. Однако все это могло оказаться хитро сплетенной выдумкой, созданной для поддержания легенды о возможностях алхимии, чтобы кучка неофитов верила в существование философов, победивших смерть, поборников добра, борющихся за сохранение тайны от непосвященных. Впрочем, уберечь тайну все равно не удалось. Иначе чем объяснить могущество Александра Великого, Карла Первого Испанского, Наполеона, Гитлера и многих других? Они ведь поднялись к вершинам власти, подчинив себе выдающихся алхимиков, которые раскрыли им свои секреты. Некоторых из этих алхимиков впоследствии обезглавили и расчленили, захоронив останки в разных местах, чтобы бессмертных не спасло никакое снадобье. Однако другим удалось бежать, пожертвовав порцией философского камня.

Можно спросить: почему же похитившие тайну все-таки умерли? Ответ прост — эликсир в полной мере действует лишь на того, кто сам его создал. Если человек неспособен изготовить снадобье самостоятельно, пусть даже с помощью учителя, он никогда не получит ничего, кроме золота и, возможно, толики жизненных сил. Это чаевые судьбы, подачка природы, но не более.

— Пожалуйста, Виолета, пора выложить все начистоту.

— Да, раз у Джейн такой длинный язык.

— Возможно, она любит меня больше, чем ты?

— Не говори ерунды, — рассердилась Виолета.

— Мы обе тебя любим, — добавила Джейн.

Глаза обеих женщин изменили цвет, зрачки расширились. На лицах их отражалось напряжение, растерянность, неуверенность. Все карты были розданы, оставался единственный путь — рассказать все без утайки. Отговорки давно себя исчерпали.

— Мы откроем тебе правду, — решилась Джейн.

— Для начала я хочу услышать то, что для меня важно, очень важно.

— Мы тебя пугаем, Рамон? — спросила Виолета.

— Дело не в том. Я хочу узнать, сколько вам на самом деле лет.

— Мне тридцать, — объявила Виолета.

— А мне двадцать пять, — отозвалась Джейн.

— Как зовут твоего отца, Виолета?

— Николас Фламель.

— А твоего?

— Николас Фламель.

— Как можете вы быть дочерьми человека, которому более семисот лет? Да неужто вы…

Не успел я договорить, как Виолета меня перебила:

— Нет, мы не дочери призрака или какого-нибудь чудовища. Мы люди, как и ты, люди этого времени, хотя немного моложе тебя.

Джейн сухо кивнула в подтверждение слов сестры, произнесенных так жестко, что меня покоробило.

— Не могу поверить, что вас родила женщина, возраст которой исчисляется семью веками.

— А кто тебе сказал, что мы дочери Перенеллы?

Я не нашелся с ответом, сразу растерявшись. Но мое желание узнать всю правду не ослабело.

— О том, что мы поведаем тебе, рассказывать опасно. Чтобы заговорить, мы были вынуждены дожидаться позволения отца. Мы слишком мало тебя знали, толком нам ничего не было о тебе известно. Лишь потом мы наконец-то познакомились с тобой поближе. Представляешь, Рамон, что бы случилось, если бы власть имущие этого мира — мафиози, наркоторговцы, террористы, главы государств — узнали то, что знаешь ты?

— Да, представляю.

— Такое действительно произошло из-за одного болтливого субъекта, который близко сошелся с Фламелем. Из-за этого человека погибла Перенелла, и Николас долго не мог оправиться от утраты. В ее гибели виноваты немцы. Друг Фламеля по своей беспечности открыл нацистам место, где скрывалась Перенелла. Николас, наш отец, многому обучил этого человека, но секрет универсального снадобья приберег напоследок. Предателя звали Франсуа Дампьер. Когда он посчитал, что выведал все, он продал свои знания фашистам. Это случилось в марте 1943 года. Фламели жили тогда в Брюгге, спрятавшись прямо под носом оккупантов, и угодили в ловушку, как тысячи обычных людей. Перенелла выдавала себя за супругу Дампьера (тот был немцем с бельгийскими корнями и с юности жил в Брюгге). Чтобы не попасть в тюрьму, Дампьер записался в партию и вывесил на фасаде своего дома нацистский флаг, что теоретически обеспечивало полную безопасность обитателям жилища. Однако, будучи фантазером и болтуном, он, по-видимому, допустил неосторожное высказывание, и за домом начали внимательно наблюдать. Нацисты расспрашивали тут и там, подбирались все ближе и наконец узнали, что в доме проживают люди без документов. Зародилось подозрение, что там прячут евреев. Однажды, воспользовавшись отсутствием хозяина, немцы ворвались в дом и забрали Перенеллу. Ее спрашивали о муже и об остальных обитателях дома. Перенелла отвечала, что, кроме Франсуа, ее мужа, там никто больше не живет. Однако сыщики видели, как Фламель входил в дом, и желали знать, кто он такой и где сейчас находится. Перенелла так и не выдала своего настоящего супруга…

…Потом взяли Дампьера и стали пытать. На сей раз договориться или отделаться подкупом было невозможно. После ареста Дампьера дом опустел. Гестаповцы еще несколько раз неожиданно врывались туда и даже оставляли записки: обещали жизнь Перенелле и ее так называемому супругу, если будут выданы евреи. И вот, когда Дампьера снова начали пытать, он не выдержал и заговорил. Несчастный попытался вступить с гестаповцами в переговоры, обещая в обмен на жизнь раскрыть великую тайну. Поначалу ему не поверили, решив, что он просто плетет небылицы. Однако доводы Дампьера становились все более убедительными, и наконец он принес немцам флакон эликсира. После этого гестаповцы перевернули все в доме вверх дном. Они обнаружили и забрали золото, спрятанное в нише за шкафом, однако не нашли ни Фламеля, ни евреев, которые, как предполагалось, прячутся в одной из комнат. Фламель проникал в дом через потайной ход, но однажды его появление заметили и обложили дом со всех сторон…

…Однако Николас справился с патрулем из шести человек меньше чем за полминуты. Никогда раньше ему не приходилось так поступать, но, когда живешь больше шести столетий, у тебя есть возможность обучиться самозащите — таков чудесный дар времени. В своих путешествиях по Индии и Китаю Фламель достиг такого совершенства в боевых искусствах, что за неполную минуту мог без труда разделаться с двенадцатью или пятнадцатью вооруженными противниками. Николас способен уклониться от пистолетной или ружейной пули, как теннисист уклоняется от мяча, летящего со скоростью двухсот километров в час. Он настолько овладел японской катаной, что может одним касанием перерубить падающий шелковый платок. Когда немцы, обеспокоенные исчезновением шести патрульных, вошли в дом и обнаружили тела своих людей, они казнили Дампьера и начали пытать Перенеллу. Но Николас не мог не убить тех, кто пришел его арестовать, иначе погиб бы сам или, угодив в застенки, сделался бы рабом Гитлера, а потом все равно очутился бы в газовой камере.

— Но что было дальше?

— Николас попытался собрать группу наемных бойцов, но у него ничего не вышло, даже в обмен на все золото мира. В Бельгии просто не оказалось подходящих людей: одни попрятались по деревням, другие ушли во Францию и вступили в ряды Сопротивления. В общем, Перенелла умерла, не выдержав мук и не дождавшись помощи Фламеля — в тот самый миг, когда он уже принял решение сдаться властям…

…Фламель так обезумел от горя, что начал искать смерти. Вместо того чтобы скрыться, он на многие месяцы влился в ряды Сопротивления, где учил бельгийцев и французов сражаться. Фламель всегда носил при себе бутылочки с эликсиром, чтобы исцелять своих товарищей. Когда тех настигали вражьи пули, раненые принимали снадобье, и раны рубцевались в мгновение ока. Чудодейственное зелье Фламеля спасло жизни сотням партизан, и, когда пришло освобождение, он уже превратился в живую легенду. Французы и бельгийцы знали его под именем Мишель Мас. После окончания войны Фламель поселился в Пуатье, а потом несколько лет жил то в одном, то в другом городе долины Луары, все еще называясь доктором Масом. В пятидесятые годы его даже хотели выдвинуть кандидатом на Нобелевскую премию по медицине, однако, когда круг начал сжиматься, Фламель перебрался в Прагу, где выдавал себя за торговца хрустальными изделиями. Он вел себя осмотрительно, жил вдали от мира, чему немало способствовал политический режим Восточной Европы, а после шестьдесят восьмого года, когда над Чехословакией сгустились тучи, переселился в Лондон. Фламель обосновался в доме, где теперь живу я, и нанял мою мать в экономки — присматривать за домашним хозяйством. Ее зовут Виолета, как и меня. А лучше сказать, меня назвали Виолетой в ее честь. Хотя Фламель и моя мать полюбили друг друга с первого взгляда, долгое время оба скрывали свои чувства, стараясь оставаться друзьями. В начале семидесятых они поженились, и в семьдесят четвертом году родилась я, а пятью годами позже — Джейн.

— А где они живут сейчас?

— Когда мы подросли, наши родители начали колесить по свету, и мы теперь видимся лишь пару раз в году. Обычно мы сами наведываемся в Макарску или на остров Хвар, хотя на время войны в Югославии родителям пришлось перебраться в Италию, в город Фермо. Теперь они живут то в одном из своих домов, то в другом, в зависимости от времени года. Ну что, Рамон, теперь ты узнал достаточно?

— Простите, если мое любопытство претит вашей осторожности, но для меня жизненно важно знать все.

— Мы столько рассказывали Николасу о тебе, что он хочет с тобой познакомиться. Он желает, чтобы ты постиг тайны Великого делания, и собирается сам стать твоим наставником, но говорит — тебе нужно остерегаться фальшивых алхимиков, волков в овечьей шкуре.

— Он хочет, чтобы я тоже стал алхимиком?

— Разумеется, но сначала вам нужно познакомиться.

— А он знает о нашей необычной связи?

— Он знает, что мы друзья. Люди вроде него оставляют кое-что без объяснения.

— И все-таки — Николас смог бы одобрить наш необычный союз?

— Полагаю, да. Мама, конечно, в курсе. Возможно, она ему уже рассказала, но если Николас и знает, то очень искусно это скрывает.

— А почему для тебя это так важно, Рамон? — вставила словечко Джейн.

— Да просто так, любопытно.

Мне отчаянно хотелось обрести вечную жизнь. Но, даже добившись бессмертия, я бы вечно думал о том, как избежать безвременной кончины: в случайной аварии, в авиакатастрофе, от ножа убийцы-расчленителя. Теперь я прекрасно понимал, почему Джейн и Виолета так тщательно оберегают тайну своих родителей.

— Виолета, а почему вы решили, что именно мне Фламель передаст свои познания?

— Потому что ты всей душой стремишься к бессмертию и твой разум тоже к нему готов. А еще потому, что ты хороший человек. О твоей душевной щедрости свидетельствует твое отношение к нам обеим. И я полагаю, что ты верен нам и пронесешь эту верность через всю жизнь.

— Вы это знаете наверняка?

— Никогда нельзя знать что-либо наверняка, однако в данном случае это весьма вероятно. А еще Фламель выбрал тебя потому, что мы тебя любим, и потому, что ты свободный человек, не связанный никакими узами.

— Рикардо заплатил мне, чтобы нынешней весной мог рассчитывать на меня при совершении Великого делания.

— Да, ты говорил, но это не важно. Ты обретешь формулу, примешь участие в их опытах и притворишься, будто у вас ничего не вышло.

— А если они обнаружат подмену книги?

— Если дело примет дурной оборот и тебе будет грозить опасность, мы оповестим секретную разведку Израиля о книге в доме Рикардо. Тогда я не позавидую той троице.

— Это все больше смахивает на голливудский триллер.

— Ну, если они напросятся, все и вправду обернется триллером. Но давайте не думать о неприятностях, будем просто путешествовать и наслаждаться жизнью.

— Когда мы увидимся с Николасом?

— Мы не знаем, где он сейчас. Он не пользуется мобильными телефонами и прочими новомодными штучками. Фламель во многом живет воспоминаниями прошлого и даже одевается почти так же, как одевался в четырнадцатом веке. Иногда мама заставляет его надеть современный костюм, но всякий раз Николаса приходится долго упрашивать.

— Наверно, нелегко наблюдать за ходом истории, быть ее немым свидетелем и видеть, как умирают любимые люди.

— Нет, вовсе нет! Любимые люди не умирают. Николас обучил нас таинствам Великого делания, и мы, несмотря на молодость, уже овладели этим искусством.

— Ты хочешь сказать, что всегда будешь выглядеть на тридцать лет, а ты, Джейн, — на двадцать пять?

— Ну конечно. А ты — на сорок. Каким бы невероятным это ни казалось, каждый из нас волен сам распоряжаться своим обликом. Некоторые мудрецы, например, познавали жизнь на разных ее стадиях.

Хоть я и пытался безоговорочно верить услышанному, у меня до сих пор не было никаких доказательств, что мне говорят правду. Порой я превращался в законченного прагматика — ведь, по существу, мне предлагали лишь обещания да химеры. По словам сестер, я находился в двух шагах от благодати, от рая, от бессмертия, однако я до сих пор не познакомился с учителем, который помог бы мне преодолеть эту дистанцию. «Книги еврея Авраама» больше не было в моих руках — Джейн носила ее в сумке, — но даже если бы книга у меня была, я бы никогда не смог расшифровать записи; не мог я и самостоятельно пуститься на поиски Фламеля.

Таким образом, я превратился в телохранителя двух этих потрясающих женщин. Если бы одна из них попала в беду, для меня все было бы кончено — сестры сами ясно дали мне это понять. Итак, на мои плечи легла тяжкая ноша. Я был встревожен, и это бросалось в глаза.

На следующее утро я почувствовал себя скверно: меня мучили головная боль, насморк и кашель. Быть может, душевное состояние подточило мои физические силы, но, как бы то ни было, у меня все ныло и болело, трудно было дышать через нос, не хватало воздуха. Теперь, когда я уверовал, что никакой недуг меня уже не коснется, я чувствовал себя особенно разбитым.

Виолета приготовила питье, смешав эликсир с какими-то другими снадобьями, и через несколько минут мне стало легче. Хоть я и не поправился окончательно, я был готов к прогулке по прекрасным улочкам Брюгге.

Мне говорили, что для Европы этот город — нечто вроде северной Венеции, но я не обнаружил никакого сходства. И вообще, мне больше понравился Амстердам.

Мы посетили музей Грютхузе, потому что Фламель когда-то был связан с Гереном фон Грютхузе, которому помог улучшить вкус традиционного пива, добавив туда цветы и травки из собственного сада.

— Мой отец был в большой дружбе и с Луи де Грютхузе, однако этому пришел конец, когда Луи стал излишне откровенен в беседах с Карлом Смелым.

— Алчность — причина всех бед.

— Им не следовало ссориться, однако такова суровая жизнь.

Ощутив повисшее в воздухе напряжение, я поспешил сменить тему:

— Мне очень нравятся экспонаты этого музея, Виолета. Особенно музыкальные инструменты.

Дворец Грютхузе поразил мое воображение. Все семейство Грютхузе пришлось мне по сердцу, особенно когда я прочел семейный девиз: «Plus est en vous» — «Вы способны на большее». Вот она, философия потустороннего! На лестнице, там, где начинались алебастровые перила, я увидел замечательное изображение единорога, охранявшего фамильный герб, а еще — фигурку ангела, победившего демона. Стоило мне приметить единорога, как я понял: здесь сокрыт один из миров, что виделись мне в мечтах.

Потом мы бегло осмотрели музей Мемлинга и дом Гвидо Гезелле.

Каждый здешний канал и мост обладали законченной, неповторимой красотой, не было нужды подыскивать для них подобия и сравнения.

Брюгге и сам по себе хорош, но к тому же в нем таятся настоящие чудеса. Я бы многое отдал, чтобы поселиться в бывшем монастыре Бегинаж, где каждый угол, каждое дерево, каждый дом проникнуты спокойствием.

Эту ночь мы провели целомудренно, словно брат и две сестры.

Я всегда старался проснуться первым и тихонько проскользнуть в ванную — некоторые потребности личной гигиены я предпочитал удовлетворять в одиночку. Покончив с необходимыми делами, я спускался в кафе завтракать и только потом переодевался и окончательно приводил себя в порядок, стараясь не заставлять подруг слишком долго меня дожидаться. Они подсмеивались надо мной, шептались о моих странных привычках, но вслух ничего не говорили.

В то утро, когда я сопровождал двух сестер на завтрак (сам я только пил чай), Виолета объявила:

— Мы отправляемся в Прагу.

— Зачем?

— Нам нужно встретиться с Николасом, и, кажется, он сейчас там.

Приближался момент знакомства с великим мастером. Виолета и Джейн давно уже не встречались с родителями, им хотелось снова увидеть отца и мать. Мы договорились выступить вечером. Было решено, что Виолета купит билеты, Джейн — все остальное, а мне осталось только гулять по городу.

Я бесцельно слонялся по улицам, глазел на витрины и разглядывал местных жителей. Когда я добрался до Блинд Зел-стрит, улицы Слепого Осла, мне показалось, что я вижу знакомое лицо. Вот беседуют двое мужчин, и один из них… Да, вне всякого сомнения, Жеан де Мандевилль!

Я подошел поближе, и, заметив меня, Жеан торопливо распрощался со своим знакомым и радостно меня обнял.

— Рамон!

— Жеан! Какая неожиданность! Как тесен мир!

— А мы неплохо провели время на Пути. Это были волшебные деньки.

— Да, незабываемые.

Жеан де Мандевилль, казалось, помолодел, хотя и не утратил почтенной внешности и скрытой мудрости. Это был один из людей без возраста, будто отмеченный богами.

— Ужасно рад тебя видеть.

— Что ты здесь делаешь, Жеан?

— Разъезжаю по друзьям. Сегодня здесь, завтра в Чехии проездом через Италию — так и проходит жизнь пенсионера.

— Нынче вечером я тоже уезжаю в Прагу, к приятелям.

— Ну как? Нашел уже философский камень?

— Пока нет, но продолжаю трудиться над этим и надеюсь все же его добыть.

Мандевилль громко рассмеялся, словно желая показать, что отдает должное моей настойчивости, хоть я и трачу ее на безнадежное дело.

— Я в тебе не сомневаюсь.

— По весне сам увидишь. У меня получится, Жеан, получится!

Теперь я был настолько самоуверен, что мне удалось бы все, чего бы я ни пожелал добиться.

— Как все прошло в Лиссабоне?

— Хочешь сказать, в Синтре?

— Ну да, в Синтре.

— Замечательно.

— Тебе удалось войти в Бадагас?

— Думаю, да. Но не уверен, во сне или наяву.

— Не беспокойся. Когда наш рассудок отказывается воспринять реальность, он выдает ее за сновидение, и тогда в памяти человека явь предстает сном.

— Но как отличить одно от другого?

— Над этим тебе придется потрудиться самому — угадывать, улавливать, понимать.

— Это очень сложно. Все невероятное, нерациональное кажется наваждением.

— Если ты входил в подземный город, если побывал в другом измерении, как и многие до тебя, тебе ничего не приснилось. Та реальность существует.

— Как мне нравится беседовать с тобой, Жеан! Я хотел бы кое с кем тебя познакомить.

— Извини, Рамон, но у меня много дел. Мне еще нужно купить одежду для нового путешествия, а задержаться здесь подольше я не могу. Давай отложим все до следующего раза. Может быть, мы встретимся в Праге.

— Возможно. Тогда и поговорим. До встречи, Жеан!

— До скорых встреч, Рамон!

Когда я оставался один, моя наблюдательность обострялась. С попутчиком все время словно ходишь на цыпочках, зато одиночество придает существованию неповторимые черты.

Я забрел в парковую зону, где было полно голубей, воробьев и чаек. Влюбленные не сводили друг с друга глаз, молодые мамы нежно опекали носившихся по парку деток. Иногда появлялась группа туристов-японцев, хотя туристический сезон еще не начался.

Одинокая девушка читала книжку на скамейке — наверняка любовный роман. Одиночество, свобода и задумчивость были ей к лицу. Казалось, ее поиски самой себя увенчались полным успехом и теперь она наслаждается этим новым ощущением. Девушка чем-то напоминала Джейн, хотя и выглядела чуть постарше: те же ниспадающие локоны, тот же стиль одежды. Только Джейн вела себя более открыто, а эта девушка была погружена в себя — по крайней мере, так мне показалось по ее позе и движениям. Она, вероятно, заметила, что за ней наблюдают, почувствовала себя неловко, потому что поднялась со скамейки и вышла на многолюдную дорожку, смешавшись с толпой. Несомненно, она направлялась в центр города.

Мне было трудно дышать. Болела голова, эффект лечебного зелья уже прошел, нос почти не работал. Я решил укрыться в гостинице; к тому же пришла пора собирать чемоданы.

Однако для начала я зашел в книжную лавку, чтобы купить путеводитель по Праге. Для меня французские и испанские издания были куда предпочтительней чешских, поскольку по-чешски я не понимал ни слова.