Аллан Кватермэн

Совет консула

Прошла неделя со времени похорон бедного Гарри. Однажды вечером я ковылял по комнате и раздумывал, как вдруг позвонили у наружной двери. Спустившись с лестницы, я сам открыл дверь. Вошли мои старые друзья – сэр Генри Куртис и капитан Джон Гуд. Они уселись перед камином, где, я хорошо помню это, горел яркий огонь.

– Вы очень добры, что зашли ко мне, – сказал я, – не очень приятно гулять по такой погоде!

Они ничего не сказали, но сэр Генри молча набил свою трубку и наклонился закурить ее у камина. В это время большое сосновое полено ярко вспыхнуло и озарило всю его фигуру. Он был удивительно красивый человек. Спокойное, властное лицо, тонкие правильные черты, большие серые глаза, золотистые волосы и борода – великолепный образец утонченного человеческого типа. Его фигура не уступала по красоте лицу. Я никогда не видел таких могучих плеч и такой широкой груди. В сущности, сэр Генри так пропорционально сложен, что несмотря на свой рост – 5 футов – он выглядит довольно высоким человеком. Я смотрел на него и не мог не подумать, какой курьезный контраст с его лицом и рослой фигурой представляет моя собственная тщедушная особа. Вообразите себе маленького, слабого человека, шестидесяти трех лет, с пожелтевшим лицом, тонкими руками, большими темными глазами и коротко остриженными, поседевшими волосами на голове, торчащими, как щетина, худого, утонувшего в своем платье, – и вы будете иметь полное понятие об Аллане Кватермэне, которого обыкновенно называют «охотник Кватермэн», а по месту рождения «Макумацан-англичанин».

Капитан Гуд мало походил на нас. Коротенький, мрачный, очень коренастый человек, с мерцающими черными глазами, с вечным стеклышком в одном глазу. Я назвал его коренастым, но это сказано слишком мягко, скорее он дюжий человек. В последующие годы я должен, к сожалению, сознаться, Гуд начал очень некрасиво толстеть. Сэр Генри уверяет, что все происходит от праздности и обжорства. Гуду это не нравится, хотя он не может отрицать данного факта.

Некоторое время мы сидели молча, потом я зажег лампу, стоявшую на столе, потому что печальный полумрак в комнате сильнее нагонял тоску, наполнявшую сердце человека, похоронившего неделю тому назад все надежды своей жизни. Я открыл шкап, находившийся в стене, и нашел там бутылку виски, несколько бокалов и воду. Я люблю делать все сам, для меня невыносимо вечно видеть кого-нибудь около себя, под боком.

Куртис и Гуд сидели молча, я полагаю потому, что им нечего было сказать мне, что они рады были утешить меня своим присутствием, своим молчаливым сочувствием моему горю, так как это был их второй визит после похорон.

И это верно, что иногда, в тяжелые минуты тоски, нас лучше успокаивает молчаливое присутствие людей, чем разговор, который только раздражает. Мои друзья сидели, курили, пили виски с водой, я стоял у камина, также курил и смотрел на них. Наконец, я заговорил.

– Старые друзья, – сказал я, – как давно мы вернулись из страны Кукуана?

– Три года, – сказал Гуд. – Почему ты спрашиваешь?

– Я спрашиваю потому, что я довольно попробовал цивилизации. Я поеду обратно к дикарям!

Сэр Генри откинул голову на спинку кресла и улыбнулся своей глубокой, загадочной улыбкой.

– Как странно! – сказал он. – А, Гуд?

Гуд таинственно взглянул на меня сквозь свое стеклышко.

– Да, странно, очень странно!

– Я ничего не понимаю, – произнес я, смотря то на одного, то на другого, – и не люблю загадок!

– Не понимаешь, старый дружище? – сказал сэр Генри. – Я объясню тебе. Мы с Гудом шли сюда и толковали. Он говорил…

– Если Гуд что-либо и говорил, – возразил я саркастически, – он ведь мастер болтать. Что же это такое?

– Как ты думаешь? – спросил сэр Генри.

Я покачал головой. Как я мог знать, что болтал Гуд? Он болтает о массе вещей.

– Это относительно маленького плана, который я составил, – именно, если ты захочешь, мы можем отправиться в Африку, в новую экспедицию!

Я подпрыгнул при этих словах.

– Что ты говоришь? – воскликнул я.

– Да, я это говорю, и Гуд тоже говорит! Неправда ли, Гуд?

– Верно! – ответил джентльмен.

– Выслушай, старый дружище! – продолжал сэр Генри, заметно оживляясь.

– Я устал, смертельно устал от безделья, разыгрывая роль сквайра. Больше года я не могу найти себе покоя, как старый слон, почуявший опасность. Я вечно грежу о стране Кукуана, о рудниках царя Соломона и сделался жертвой непреодолимого стремления бежать отсюда, уверяю тебя! Мне до смерти надоело убивать фазанов и куропаток, я нуждаюсь в путешествии. Ты поймешь это чувство, – раз попробовал виски с водой, молока не возьмешь и в рот! Год, проведенный нами в стране Кукуана, кажется мне, стоит всех остальных лет моей жизни, сложенных вместе. Добавлю, что я глуп, что страдаю от этого, но помочь ничем не могу. Я скучаю и, более того, только и думаю убраться отсюда!

Он помолчал и продолжал.

– В конце концов, почему мне не ехать? У меня нет ни жены, ни родных, ни ребят, ни цыплят. Если со мной что-либо случится, то баронетство перейдет к моему брату Георгу и его сыну, как известно. Мне нечего делать здесь!

– А, я так и думал, что, рано или поздно, ты придешь к этому. Ну, теперь ты, Гуд, какие у тебя резоны для путешествия? Есть они?

– Да, – ответил торжественно Гуд, – я ничего не делаю без причины, и если тут замешана дама, то не одна, а несколько!

Я взглянул на него. Гуд – удивительно суетный человек.

– Что же у тебя? – спросил я.

– Если вы желаете знать, – хотя мне нежелательно было бы говорить о деликатном и лично касающемся меня деле, – я скажу вам: я начал слишком толстеть!

– Замолчи, Гуд! – сказал сэр Генри. – Кватермэн, скажи нам, что ты можешь предложить?

Я зажег свою трубку, прежде чем ответить.

– Слыхали ли вы, господа, о горе Кениа? – спросил я.

– Нет, я не знаю такого места! – отвечал Гуд.

– Слыхали ли вы об острове Ламу?

– Нет. Погоди. Не он ли находится почти в 300 милях к северу от Занзибара?

– Да. Слушайте. Вот что я предлагаю вам. Отправимся в Ламу, и оттуда надо сделать 250 миль до Кениа. От Кениа до Лекакизара еще 200 миль, или вроде этого, и там, я уверен, никогда еще не ступала нога белого человека. Затем, если мы пойдем дальше, то вступим в совершенно неизведанную область. Что вы скажете на это, друзья мои?

– Трудный план? – сказал сэр Генри задумчиво.

– Ты прав, – ответил я, – но я решил это, потому что все мы трое отправимся выполнять этот трудный план. Нам нужна перемена жизни, и мы найдем совершенно иную природу, иных людей – полную перемену. Всю мою жизнь я мечтал посетить эти страны, и я надеюсь сделать это раньше, чем умру. Смерть моего мальчика порвала последнюю связь между мной и цивилизованным миром, и я вернулся к моей природной дикости. Теперь я скажу вам другую вещь. В продолжение нескольких лет до меня доходили слухи о великой белой расе, которая, как предполагали, обитает где-то в этом направлении, и я мечтаю увидать этих людей, если они действительно существуют. Если вы, друзья, желаете отправиться со мной, отлично! Если нет, я поеду один!

– Я с тобой, хотя и не верю в твою белую расу! – сказал сэр Генри Куртис, вставая и кладя руку та мое плечо.

– Я тоже! – заметил Гуд. – Я потащусь за тобой! Всеми силами я постараюсь добраться до Кениа и в другое место с трудно произносимым названием и увижу несуществующую белую расу! Вот все, что я скажу!

– Когда ты предполагаешь отправиться? – спросил сэр Генри.

– В этом месяце, – отвечал я. – На пароходе Британской Индии. Ты не уверен в существовании расы, потому что не слыхал о ней, Гуд! Вспомни о рудниках царя Соломона!

Четырнадцать недель прошло со времени этого разговора. После долгих рассуждений и справок, мы пришли к заключению, что нашим исходным пунктом для путешествий к горе Кениа должен быть не Момбаза, а устье реки Тана, на 100 миль ближе к Занзибару.

Мы решили это, благодаря сведениям, которые дал один немецкий путешественник, встретившийся нам на пароходе по пути в Аден. Я думаю, что это самый грязный немец, которого я когда-либо знал, но он был хороший товарищ и дал нам драгоценные сведения.

– Ламу? – сказал он. – Вы едете в Ламу? О, какое это прекрасное место! – он повернул к нам свое жирное лицо и подмигнул с выражением кроткого восхищения. – Полтора года я прожил там и никогда не менял рубашки, совсем никогда!

Прибыв на остров, мы сошли с парохода со всем своим имуществом, и не зная, куда идти, смело направились к дому консула, где были очень гостеприимно приняты.

Ламу – курьезное местечко, но больше всего остались у меня в памяти необычайная грязь и вонь. Это было нечто ужасное. Около консульства тянется взморье, или, вернее, грязный берег, называемый взморьем. Во время отлива берег совершенно гол и служит местом свалки всяких нечистот, отбросов города. Здесь женщины зарывают в прибрежную грязь кокосы, оставляя их тут, пока верхняя шелуха совершенно не сгниет, тогда их вырывают из грязи и из волокон плетут циновки и разные другие вещи. Это занятие переходит по наследству из поколения в поколение, поэтому трудно вообразить и описать все ужасное состояние берега. Я знал много дурных запахов в течение моей жизни, но никогда не ощущал такой ужасающей вони, как здесь, на берегу, когда мы сидели, при свете месяца, под гостеприимной кровлей нашего друга консула. Неудивительно, что народ здесь умирает от лихорадки. Местечко, само по себе, не лишено известной прелести, но это впечатление исчезает под гнетом зловония.

– Куда вы думаете направиться, джентльмены? – спросил гостеприимный консул, когда мы закурили наши трубки после обеда.

– Мы предполагаем отправиться в Кениа, а оттуда в Лекакизера, – отвечал сэр Генри. – Кватермэн слышал что-то о белой расе людей, живущих на неизведанных территориях!

Консул посмотрел на нас, заинтересованный, и ответил, что он также слышал об этом.

– Что вы слышали? – спросил я.

– О, немного. Все, что я знаю, знаю из письма, полученного мною год тому назад от Мекензи, шотландского миссионера, пост которого находится на самом возвышенном пункте реки Тана!

– У вас есть его письмо? – спросил я.

– Нет, я уничтожил его, но помню, что он писал, как один человек явился к нему и заявил, что он путешествовал два месяца, пока добрался до Лекакизера, где не бывал никогда еще белый человек. Там он нашел озеро по имени Лага, затем он пошел дальше, к северо-востоку, и странствовал целый месяц, через пустыни, целые заросли колючего терновника и огромные горы, и, наконец, достиг страны, где жили белые люди в каменных домах. Сначала его приняли очень гостеприимно, но потом жрецы сочли его за дьявола, и народ хотел убить его. Он убежал от них и путешествовал 8 месяцев, добрался, наконец, до миссионерского дома и умер, как я слышал. Вот все, что я знаю. И если вы спросите меня, я отвечу вам, что все это ложь. Но, быть может, вам нужно узнать об этом повернее, поезжайте к миссионеру Мекензи на Тану и расспросите его!

Сэр Генри и я переглянулись. Все это было загадочно.

– Я думаю, что нам придется отправиться туда! – сказал я.

– Отлично, – отвечал консул, – это самое лучшее, что вы можете сделать, но я должен предостеречь вас, что вы имеете ввиду тяжелое путешествие, потому что я слышал, что Мазаи бродят неподалеку, а с ними шутки плохи. Лучше всего, если вы найдете несколько людей в качестве ваших слуг и охотников, и нескольких носильщиков. Правда, с ними вам будет немало хлопот, но все же это окажется дешевле и выгоднее, чем нанимать целый караван. Кроме того, у вас будет меньше риска, что они убегут.

К счастью, в Ламу находилась в это время партия солдат (Ваквафи Аскари). Ваквафи – это скрещенное племя Мазаи и Ватавета. Они представляют собой мужественный народ обладающий многими хорошими качествами зулусов и большой способностью к цивилизации. Все они отличные охотники. Случилось так, что эти люди совершили длинное путешествие с одним англичанином, по имени Джутсон, который отправился из Момбаза – гавань на расстоянии 150 миль от Ламу, – и обошел вокруг Килиманджаро, одной из высочайших гор Африки. Бедняга, он умер от лихорадки на обратном пути, на расстоянии одного дня дороги до Момбаза. Он перенес массу опасностей и не дожил нескольких часов, которые отделяли его от спасения. Охотники похоронили его и прибыли в Ламу. Наш друг консул убедил нас нанять этих людей. На следующее утро мы отправились повидаться с ними, сопровождаемые переводчиком.

Мы нашли их в грязной лачуге, в предместье города. Трое из них сидели у лачуги и выглядели добродушными молодцами, более или менее цивилизованного вида. Мы осторожно объяснили им цель нашего посещения, сначала совсем безуспешно. Они прямо заявили, что не хотят и говорить об этом, что они слишком устали и измучились в долгом путешествии, что сильно горюют о смерти своего хозяина. Они думают отправиться домой и отдохнуть.

Все это звучало неутешительно, и чтобы отвлечь их внимание, я спросил, где находятся остальные. Мне сказали, что их шестеро, а я видел только троих. Один из них сказал мне, что остальные трое спят в лачуге, отдыхают от трудов.

– Сон отягчил их веки, – добавил он, – и сердце их облегчилось. Самое лучшее – это спать, потому что сон дает забвение! К несчастью, человек должен просыпаться!

Наконец, трое остальных мужчин, зевая, вышли из хижины. Первые два были, очевидно, той же самой расы, как те, что стояли передо мной. Но, увидя третьего, я готов был выпрыгнуть из своей собственной кожи. Это был человек высокого роста, грубый, но худощавый, с крепкими стальными мускулами. Один взгляд на него сказал мне, что он был не из Ваквафов, а чистейшей крови зулус. Он вышел, прикрывая рот тонкой, почти аристократической рукой, чтобы скрыть зевоту. Я сейчас же заметил, что он «Кашла» или человек с кольцом![1] Он отнял руку ото рта, и я увидел энергичное лицо зулуса, с насмешливым ртом, короткой бородой, уже поседевшей, и парой темных соколиных глаз. Я сразу узнал этого человека, хотя не видал его 12 лет.

– Как ты поживаешь, Умслопогас? – спросил я его.

Высокий человек, о происхождении и приключениях которого на его родине ходят целые легенды, известный под именем «Дятла» или «Губителя», взглянул на меня и в удивлении выронил из рук длинный боевой топор. Сейчас же он узнал меня и поклонился.

– Начальник! – сказал он. – Старинный начальник! Великий начальник! Отец! Макумацан! Старый охотник! Губитель слонов, пожиратель львов! Зоркий, осторожный, смелый, спокойный! Его выстрелы всегда метки, его глаза зорки! Он верен друзьям! Отец! Мудрость говорит голосом нашего народа: гора никогда не встретится с горой, но, на рассвете, человек встретится с другим человеком! Слушай! Пришел вестник из Наталя. Макумацан умер! – вскричал он.

– Макумацана больше нет на земле. Это было несколько лет тому назад. Теперь, в этом странном месте, я нахожу Макумацана, моего друга. Тут нечего сомневаться. Старый шакал поседел, но разве глаза его не зорки и зубы не остры? Ха! Ха! Макумацан, помнишь как ты всадил пулю между глаз буйвола? Помнишь…

Я позволил ему болтать, потому что видел впечатление его слов на лицах остальных охотников, которые, казалось, поняли его болтовню. Но потом я прервал его, потому что ненавижу эту манеру зулусов чрезмерно восхвалять человека.

– Молчи! – сказал я. – Я удивляюсь, что вижу тебя с этими людьми! Я оставил тебя начальником на твоей родине. Как ты попал сюда вместе с этими чужеземцами?

Умслопогас облокотился на ручку своего длинного топора, с прекрасно сделанной роговой рукояткой, и лицо его омрачилось.

– Отец мой! – отвечал он. – Мне надо сказать тебе, но я не могу говорить перед этой сволочью, – он взглянул на солдат Ваквафи, – мои слова годны только для твоих ушей. Отец мой, я скажу тебе, – лицо его еще более потемнело, – одна женщина смертельно оскорбила и обманула меня, покрыла мое имя позором, моя собственная жена, круглолицая девушка, обманула меня. Но я избежал смерти, убил тех, которые искали убить меня. Вот этим топором я ударил три раза: направо, налево и в лоб, – ты помнишь, как я бью, и убил трех человек. Потом я убежал, и хотя я не молод, но ноги мои легки, как ноги антилопы, и никто не поймает меня на бегу. Я бежал из своего собственного крааля, и за мной гнались убийцы и выли, словно собаки на охоте. Спрятавшись, я выследил ту, которая меня обманула, когда она шла за водой к источнику. Подобно тени смерти, я налетел на нее и ударил ее топором. Ее голова упала в воду. Тогда я бежал к северу. Три месяца блуждал я, не останавливаясь, не отдыхая, все подвигаясь вперед, пока не встретил белого охотника. Он умер, а я пришел сюда с его слугами. Ничего у меня нет. Я происхожу от высокого рода, от крови Чеки, великого царяначальника – и теперь я странник, человек, не имеющий крааля. Ничего у меня нет, кроме топора. Они отняли у меня мой скот, взяли моих жен, мои дети не увидят более моего лица! Вот этим топором, – он вертел вокруг головы свое ужасное оружие, – я пробью себе новую дорогу. Я все сказал!

– Умслопогас, – сказал я, – я давно знаю тебя. Ты самолюбив, родился от царственной крови и, пожалуй, превзошел самого себя теперь. Несколько лет тому назад, когда ты составил заговор против Цетивайо, я предостерег тебя, и ты послушался. Теперь, когда меня не было с тобой, ты натворил всяких бед. Но что сделано, то сделано. Забудем это! Я знаю тебя, Умслопогас, за великого воина царской крови, презиравшего смерть. Выслушай меня. Видишь ли ты этого высокого человека, моего друга? – я показал ему на сэра Генри. – Он такой же великий воин, как ты, так же силен, как ты, и, пожалуй, шире тебя в плечах. Его зовут Инкубу. А вот другой, видишь, с круглым животом, блестящими глазами и веселым лицом. Его зовут Бугван «Стеклянный глаз», он хороший человек и происходит из странного племени, которое проводит всю жизнь на воде и живет в плавучих краалях. Нас трое, и мы отправляемся путешествовать внутрь страны, пройдем белую гору (Кениа) и вступим в неизведанные области. Мы не знаем, что будет с нами, мы будем охотиться, искать приключений, новых мест, потому что нам надоело сидеть в городе и видеть одно и то же вокруг себя. Хочешь идти с нами? Ты будешь начальником наших слуг, но что с нами будет, я не знаю. Раньше мы путешествовали уже втроем, брали с собой одного человека – Умбона – и оставили его начальником великой страны, повелителем убранных перьями воинов, которые повиновались одному его слову. Что будет теперь – неизвестно. Может быть, смерть ждет нас. Хочешь идти с нами, или боишься, Умслопогас?

Старый воин засмеялся.

– Ты не совсем прав, Макумацан, – сказал он, – не самолюбие довело меня до падения, – а позор и стыд мне, – красивое женское лицо! Но забудем это. Я иду с вами. Жизнь или смерть впереди, что мне за дело, если можно убивать, если кровь потечет рекой. Я старею, старею, и все-таки я великий воин среди воинов! Посмотри! – он показал мне бесчисленные рубцы, шрамы, царапины на груди и руках. – Знаешь, Макумацан, сколько человек убил я в рукопашном бою? Сосчитай, Макумацан! – он указал мне на пометки, сделанные на роговой рукоятке топора. – Сто три! Я не считаю тех, кому я вскрыл живот.[2]

– Довольно, – сказал я, заметив, что его трясет, как в лихорадке, – замолчи! Ты поистине «Губитель»! Мы не любим слушать об убийствах. Слушай, нам нужны слуги. Эти люди, – я указал на Ваквафи, которые отошли в сторону во время нашего разговора, – не хотят идти с нами!

– Не хотят идти? – вскричал Умслопогас. – Какая это собака не хочет идти, когда мой отец приказывает? Ты, слушай! – одним сильным прыжком он очутился около солдата, с которым я говорил ранее, схватил его за руку и крепко сжал. – Собака! – повторил он, сильно сжимая руку испуганного человека. – Ты сказал, что не пойдешь с моим отцом? Скажи еще раз, и я задушу тебя… – его длинные пальцы впились в горло Ваквафи, – скажи, и те остальные… Разве ты забыл, как я служил твоему брату?

– Нет, мы пойдем с белым человеком! – пробормотал тот.

– Белый человек! – продолжал Умслопогас с притворно усиливающейся яростью. – О ком ты говоришь, дерзкая собака?

– Мы пойдем с великим начальником!

– То-то! – сказал Умслопогас спокойным голосом и внезапно отнял руку, так что солдат упал назад. – Я так и думал!

– Этот Умслопогас имеет сильное нравственное воздействие на своих спутников! – заметил потом Гуд.