Фёдор Головин был настолько ошеломлён рассказом Яна, что минуты две молчал и только потом, придя в себя, спросил:
– А ты ничего не приукрасил?
– Нужно ли мне что-то приукрашивать, когда на подробности времени не остаётся?
– Ну а дальше? Что с тобой было потом, когда ты приехал в Москву?
– Слава Богу, ничего. Поступил в институт, учился… И уже, грешным делом, думал, что все мои приключения на этом кончились. Не тут-то было! Стоило мне сунуться на Лубянку, как всё началось сначала!
– Это когда твою Светлану арестовали?
– Я же говорил, не моя она… Но пошёл туда я ради неё и сам влип… Ты даже не представляешь, кто оказался её следователем!
– Кто-то из старых знакомых?
– Конечно, век бы его не знать!.. Чёрный Паша – бандит с большой дороги – решает теперь судьбы людей!
– Странно, как он туда попал?.. А разве раньше он эти судьбы не решал?
– Ты думаешь, нет никакой разницы?!
– Ладно не нервничай!.. И что же он от тебя хочет?
– Сокровища духоборов, – Ян досадливо поморщился. – У меня такое чувство, что, уходя с хутора, я будто оторвался от некоей пуповины, которая держала меня на одном месте и потому обеспечивала тихую мирную жизнь. Но стоило мне её оборвать, как эта самая жизнь набросилась на меня ровно бешеная собака и стала рвать со всех сторон – ни укрыться от неё, ни кому-нибудь пожаловаться…
– Ты мне объясни вот что, – Головин пригубил бокал. – Даже в замке, когда мы с тобой только познакомились, а ты всего сутки назад оставил столь любезный сердцу хутор, ты никого и ничего не боялся! Что сие означало? Смелость незнания? Отчаяние бедняка?.. А тут какой-то Чёрный Паша вызывает в тебе прямо-таки священный трепет! Зигмунда Бека не убоялся – а перед ним и не такие сопляки ломались!.. Почему бы тебе его не загипнотизировать, как меня когда-то?
– Не могу! – от волнения Ян даже осип. – Веришь ли, стоит мне лишь подумать о нём, как всё в груди обрывается! Я когда на Кубани сбежал от него, сутки ещё озирался: нет ли его поблизости?..
Юноша замолчал и недовольно посмотрел на Головина.
– А ты… будто радуешься?
– Честно тебе признаюсь – радуюсь! Нам с тобой предстоят нелегкие, но прямо-таки захватывающие исследования! Чем больше я себе это представляю, тем лучше понимаю: занимаясь все эти годы политикой, я лукавил сам с собой. Наука – вот мое истинное призвание, моя настоящая любовь!
– А почему ты решил, что и мне твоя наука будет интересна? До сих пор меня привлекала только практика… – из чувства противоречия заявил Ян.
– Элементарная логика! Разве ты не захочешь узнать, как тебе преодолеть страх перед Чёрным Пашой? Как твой дар в тебе развивается? Нельзя ли увеличить силу излучения магнетических волн?.. Меня заинтересовал ещё один факт, мимо которого ты лихо прогарцевал со всем безрассудством молодости…
– Молодости? Сам-то, можно подумать, старик!
– Не старик. Но и не юноша румяный. Прошло время разбрасывать камни, пора их собирать.
– Граф Головин, как всегда, философствует? Так какой у тебя за пазухой камень… я хотел сказать, факт?
– Давай порассуждаем: однажды тебе удалось увидеть духоборов, или как ты ещё их называл.
– Солнцепоклонников.
– Вот именно… А в другой раз ты попытался их увидеть, но у тебя ничего не вышло…
– Кое-что я всё-таки увидел. Правда, смутно, как через густой туман. Потом пробовал ещё несколько раз – ни разу ничего не получилось. Уже подумал было: может, мои способности слабеют? Или дар этот мне ненадолго достался?
– А я думаю, что они на своих границах ставят щит.
– Щит?!
– Называй, как угодно: щит, заслон, преграда… Таких именно мест наши предки боялись, старались стороной обходить, потому что в заговорённом месте человеку всякая чертовщина мерещится: видения, страхи-ужасы… Оттого эти сектанты и живут, никем не найденные, никакому закону неподвластные: людей воруют, беглецов смертью карают. Таких никакой строй не потерпит! Где это видано, чтобы месторождение алмазов государство кому попало разрабатывать позволило!.. Много, говоришь, у них богатств?
– Немерено!
– И что же ты, Чёрному Паше всё это так и выложил?
– Всё, да не всё! – хитро сощурился Ян.
– Ох уж эти мне крестьяне!.. Кто их обманет, три дня не проживёт! Давай, выкладывай, какие знания зажилил?
– У них кроме этого, как ты говоришь, щита, всё хозяйство от постороннего взгляда упрятано. Снаружи посмотришь – убогая хатёнка к скале прилепилась, а внутрь войдёшь, крышку с подвала снимешь – мать моя! Во все стороны под землей ходы разветвляются! Только два из них – выходы наружу, остальные – ещё глубже в землю. Я сразу даже не понял, отчего у этих людей, у пленников, такие бледные лица. Думал, из-за освещения. А потом понял: они же круглый год солнца не видят!
– Почему же один раз тебе удалось за этот щит прорваться? – задумчиво проговорил Фёдор. -Ты не мог бы вспомнить, когда, в какое время суток это было?
– Конечно, помню: среди ночи. Днем я попробовал себе их представить ничего не вышло, а ночью будто колокольчик в голове звякнул: иди, теперь свободно!
– И все-то чудеса у тебя ночью случаются: то Светлана позовёт, то колокольчик зазвенит…
Ян понурился.
– Ты посмеиваешься, а меня это нисколько не радует! Я бы хотел жить, как все нормальные люди, безо всяких там чудес!.. Давай-ка сейчас лучше к Крутько пойдём – у меня весь вечер Светлана из головы не выходит. Зови полового, как ты ему пальцами щёлкаешь?
– Гарсон! – опять позвал Головин, но на его зов поспешно подошёл совсем другой человек.
– Извиняйте, господа, небольшая неприятность: у официанта что-то с сердцем случилось… Я в момент посчитаю, не задержу вас! – его карандаш проворно забегал по бумаге.
Фёдор посмотрел на товарища.
– Ладно! – сдался тот и предложил: – Я могу посмотреть вашего больного, как, можно сказать, практикующий студент…
– Сделайте милость! – расплылся тот в улыбке. – Я – позвольте представиться – администратор этой ресторации. Мне всякие болезни на работе вовсе ни к чему! И чтобы наши посетители не думали, что их больные люди обслуживают… Но раз господа сами врачи, они понимают… – он торопливо семенил рядом. – А за лечение нашего человека я с вас за ужин денег не возьму! На здоровье, как говорится, за счет нашего заведения…
Обслуживавший их официант-агент лежал на полу и громко стонал:
– Сердце! Сердце!
Кто-то подложил ему под голову пальто и расстегнул рубаху, из-под которой виднелось мокрое полотенце.
– Экий ты, братец, нервный! – склонился над больным Ян и удивился про себя: он невольно копировал сейчас своего учителя Подорожанского. – Внушил себе Бог знает, что, вот и мерещатся всякие ужасы… Это пройдёт! Успокойся! Видишь, сердце уже не болит.
Он сунул в рот больному таблетку глюкозы – надо же было изобразить хоть какое-то лечение, и приказал окружавшим его работникам: – Положите его куда-нибудь, пусть полчасика полежит. А потом работать! Нечего даром хлеб есть! Правда, хозяин?
Администратор угодливо захихикал.
– Приятно чувствовать себя чародеем? – поинтересовался Головин, когда они наконец вышли из ресторана.
– Я привык, – беззаботно ответил Ян, – потому что лечить людей – моя работа… Независимо от того, хорошие они или плохие.
Когда они постучали в дверь квартиры Крутько, глухой и оттого неузнаваемый голос хозяина спросил:
– Кто там?
– Да ты что, Николай, от друзей закрываться стал? Это же Ян!
На двери лязгнули запоры.
– Ты чего вдруг надумал запираться? Всегда со Светкой двери распахнутыми держали! Сам же говорил: "А кого нам бояться в собственной стране?!"
– Я и сам так думал, да передумал, обстоятельства заставили… А кто это с тобой?
Он вгляделся в гостя.
– Подожди, не говори, я, кажется, и сам узнаю… Головин Фёдор…
– Просто Фёдор!
– Это мой старый знакомый, ещё с прикарпатских мест! Я ему так обрадовался, что решил и с вами его познакомить, а тут такая крепость!
– Заходите, товарищи! – Крутько посторонился, пропустил их и опять закрыл дверь на задвижку. – У нас тут, Янек, такое… Чего мне бояться, а вот Светаша… Боится, даже спать не может: вздрагивает, прислушивается и спрашивает: "Это они?" Кто – они? Я говорю: "Нет там никого", а она: "Закрой двери на засов!" Пришлось засов на базаре купить и поставить. Он так громко лязгает! Хотел было его маслом смазать, так, оказывается, её этот лязг успокаивает…
– Где она? – спросил Ян.
– Лежит в постели. Как только её отпустили, пришла – и сразу в ванную. Долго мылась: я даже забеспокоился, не случилось ли беды с нею? Чего греха таить, чёрная мысль в голову закралась, верите ли, двери стал ломать. А она вышла, с виду такая спокойная, в постель забралась и больше не встаёт. Я уж и бром ей давал, – Николай понизил голос, – и даже морфий – ничего не помогает! Как закаменела…
Он всхлипнул.
– Да что ты, Коля! – обнял его Ян; этот большой мужественный человек, который всегда восхищал его своей силой и выдержкой, вдруг в один момент сдал, видя изломанной и опустошённой свою юную жену…
– Извините меня! – он взял себя в руки и теперь говорил подчеркнуто спокойным тоном. – Верите ли, я – горячо преданный революции человек, все сделавший ради её победы – вдруг засомневался в правильности своего выбора: стоит ли моей жизни, сил и преданности государство, которое так безжалостно обращается со своими гражданами?
Они прошли за ширму, где на кровати лежала Светлана. В ногах у неё сидел печальный Ванька.
– Коля, – он поднял на Крутько грустные глаза, – вона ничого нэ каже, мовчыть и всэ…
Крутько долгим взглядом посмотрел на жену.
– Светлана, к тебе пришли.
Молодая женщина пошевелилась.
– А-а, братик, – медленно произнесла она, взмахнув ресницами. – Я тебя вспоминала…
– Чего это ты разлеглась? – Ян грубовато-нежно похлопал её по руке. – А кто меня учил не сдаваться? Идти до конца? "Рука бойца колоть устала"?
По её лицу пробежала тень улыбки.
– Молодец, помнишь ещё… Захворала твоя учителка, Янек!
– И что у тебя болит?
– Душа, братику, душа… Или что там есть у людей возле сердца?.. Ты не один?
– Это мой товарищ. И хороший врач. Правда, не знаю, может ли он лечить душу… Но диагноз-то ты, Фёдор, наверняка поставил?
– Тяжелое нервное потрясение, – четко ответил Головин, не принимая насмешливого тона юноши. – Может перейти в горячку.
– Понял. Хочешь сказать, мои шутки не к месту? Ты прав, воспитания мне не хватает… Светка, помнишь, как я тебя от ангины лечил? Ты уже и говорить не могла, только хрипела…
– Помню, – с трудом улыбнулась Светлана. – Руку на лоб положил, что-то пошептал, у горла пальцами пошевелил – а из горла что-то как хлынуло! Какая-то гадость! Я чуть не задохнулась… Нет уж, Янек, дай мне умереть спокойно, без твоих страшных опытов!
– Но ты же после этого выздоровела!
– А теперь я думаю, что лучше было это сделать ещё тогда…
– Светаша, а как же я? – не выдержал невмешательства Николай. – А Ванька? Ты подумала, что будет с нами?
Она с любовью посмотрела на своих мужчин, но вдруг её взгляд потерял теплоту и мягкость, заметался вокруг, будто задуваемое ветром пламя свечи.
– Светка! – кинулся к ней Ян, отстраняя всех. – Скажи мне, что ты хочешь?
– Заснуть… И видеть сны, быть может… Вот в чём вопрос, какие сны приснятся в смертном сне, когда мы сбросим этот бренный шум…
– О чем она? – оглянулся на товарищей Ян.
– Это "Гамлет" Вильяма Шекспира, – не отрывая взгляда от лежащей, пробормотал Фёдор. – Мы успели вовремя…
Ян провел рукой перед глазами девушки.
– Светка, а ведь сейчас лето. Жарко. Ты наработалась, устала. Приляг на сено. Отдохни.
Светлана закрыла глаза и блаженно улыбнулась.
– Коники цвирчать! – Кузнечики стрекочут, – тихо проговорил Головин.
Она заснула, казалось бы, крепко, но когда Ян стал расспрашивать её, отвечала, как если бы это был обычный разговор двух друзей.
– Что с тобой, Светка? Расскажи братику.
– Я боюсь… Боюсь этих людей.
– Следователя? Его фамилия Гапоненко?
– Нет, Дмитрий Ильич хороший… Но когда он отправил меня обратно в камеру… Я думала, обманул… Я не знала, что это ненадолго. Думала, опять придут другие. И тот, самый противный. Рыжий. Он бил меня по лицу.
Ян почувствовал, как на его плече железной хваткой сомкнулись пальцы Крутько.
Его фамилия – Сидоркин. По-моему, он даже малограмотный, но это-то и страшно! Раб, который получил хоть маленькую, но власть…
Ян посмотрел на застывшее лицо Николая и подумал, что приснопамятный Сидоркин, возможно, блаженствующий сейчас в кругу любящей семьи, не был бы так спокоен, погляди он на это лицо…
– А что делал следователь Гапоненко? – продолжал настойчиво расспрашивать её Ян, подозревая, что Светлана выгораживает его по ошибке, но она опять проговорила с улыбкой:
– Дмитрий Ильич – хороший!
По лицу её скользнула странная улыбка – как если бы Светка улыбнулась какой-то тайной мысли или приятному воспоминанию. Ян недоверчиво всмотрелся в постепенно исчезающие с её лица признаки душевного волнения: уж не били ли её там по голове? Не пошатнулся ли от нервного напряжения её рассудок? И тут же заставил себя не отвлекаться…
Наконец лицо Светланы разгладилось: исчезли из-под глаз темные круги, на бледных щеках появился легкий румянец. Она спокойно задышала.
– Говоришь, заснуть не могла? – спросил Ян через плечо, не оглядываясь, у Николая.
Тот только кивнул.
– Тогда пусть поспит, не возражаешь?
И на очередной кивок измученного мужа посетовал:
– Ручонку-то с моего плеча убрал бы, а, военврач? Может, я тебе ещё когда-никогда пригожусь?
– Извини! Крутько отдёрнул руку и пошевелил занемевшими пальцами, не отрывая глаз от лица любимой жены, спросил: – Что с нею будет?
– Выспится! – притворно грубо бросил Ян. – Ты, Крутько, я вижу, совсем зазнался: я к тебе в гости друга привёл, понарассказывал ему, какой ты хлебосольный, а на деле? Хоть бы спирту плеснул, что ли…
Тот наконец пришёл в себя и радостно заулыбался.
– Как же я вам рад, дорогие мои! Господи, неужели всё осталось позади? Погодите, я сейчас такой стол вам соображу – пальчики оближете!
– Да не суетись ты, я пошутил! – попытался остановить его Ян. – Мы с Федором только что из ресторации: и наелись, и напились… И зашли-то к вам на минуточку, я хотел узнать, как Светка себя чувствует.
– Ян… скажи… когда она проснётся?
– Видишь, Фёдор, какие нескромные вопросы задает мне муж названой сестры?.. Что ж это выходит – мне ещё и приходить, чтобы её будить?
– Значит, всё как обычно?
– А вот ловушки мне попрошу не расставлять! Что – как обычно? Я должен знать, когда и как твоя жена просыпается?
– Да ну тебя! Знаете, Фёдор, я никогда не могу понять: шутит Ян или говорит всерьёз? – голос Николая прямо-таки вибрировал от прорывавшейся наружу радости: Светлана выздоровеет, ничего страшного не произошло, а ведь он, чего и греха таить, свой пистолет почистил – иначе какая ему жизнь без Светланы?!
Он расправил плечи и опять стал самим собой: мужественным человеком и хлебосольным хозяином. Он хитро прищурился и подмигнул своим гостям:
– Мужики, я тут один напиток изготовил – забудете, что и пили в вашей ресторации! Если его употребить под хорошее сало, а именно такое прислали нам с Кубани… Иван, за мной, на кухню!
Малыш, заскучавший было в непривычной для него тоскливо-безнадежной обстановке, смеясь, побежал за Крутько.
– Я тут кое-что заметил. – Головин внимательно посмотрел на Яна, ожидая его интереса или вопроса, но хлопец сидел в глубокой задумчивости. – Ты меня слышишь? Почему для тебя оказалась неприятной похвала Светланы какому-то Дмитрию Ильичу?
– Так это же и есть Чёрный Паша!
– Твой знакомый бандит?
– Офицер ОГПУ, проше пана!.. Шутки шутками, но я не верю в его бескорыстие. Чего это вдруг он к ней хорошо отнёсся? Светлана вовсе не наивная дурочка – значит, притворялся он перед нею по-настоящему. Может, просто сдержал слово, которое мне дал – я ему пока нужен! Как бы этот волк не задумал какого-нибудь подвоха…
Николай между тем проворно накрыл стол: это получалось у него споро и красиво – иная женщина могла бы и позавидовать! Обычные кусочки сала были нарезаны так искусно, что просвечивали насквозь и создавали впечатление особого деликатеса. Обычная вареная картошка, но поданная в какой-то невиданной миске – впрочем, Ян знал секрет: её изготовили из бывшей надколотой супницы, острые края которой осторожно оббил и по собственному методу отшлифовал сам Николай – была украшена всего лишь перышками зеленого лука, но одним своим видом вызывала аппетит. Раскинувшийся на тарелке нарезанный соленый огурец с половинкой вареного яйца в центре напоминал диковинный цветок. Словом, в этом доме любили жизнь во всех её проявлениях и украшали всеми имеющимися в наличии средствами…
Ян впервые посмотрел на Крутько другими глазами и подумал, что совсем не знает мужа Светланы. Поддавшись с первой минуты знакомства неприятному чувству ревности и удивления – что могла найти Светка в этом самом обычном с виду мужчине? – он и не старался узнать его получше… Но каково же было удивление Яна, когда, пытаясь прекратить хлопоты Николая, он услышал в ответ:
– Не мешай мне, Янек, свою вину перед тобой заглаживать. Да-да, и не смотри на меня так! Чего уж скрывать: недолюбливал я тебя. И в твое бескорыстие по отношению к Светке я не очень верил, и в её восторженные рассказы о твоих небывалых способностях…
– Ты мне не верил?! – изумился Ян.
– Не обессудь, брат! – развел руками военврач. – Говорю то, что есть! Из песни, как говорится, слова не выбросишь. Да и почему я на слово должен был верить? Нет, такое нужно только видеть…
Они обернулись, услышав смех Фёдора.
– Видимо, суждено тебе, Янко, в непризнанных гениях ходить! Я, помнится, тоже готов был собственным глазам не верить. Хорошо, если в нашей стране дар этот не станет для тебя тяжким бременем.
Так они сидели. Переговаривались. Пили и закусывали. Бежали минуты, текли часы… И то ли оттого, что на их глазах произошло чудо исцеления, и они оказались к нему приобщёнными, то ли эта комнатка четы Крутько располагала к общению, то ли они просто устали от суеты и постоянных треволнений, но время шло, а им не хотелось расставаться.
Уснул на диване уставший за день Ванька – они лишь понизили голоса. Тщетно намекала на позднее время выскакивающая из окошечка часов суетливая кукушка… Спустил их с небес тесного мужского общения и единения певучий женский голос:
– Неужели нет за этим столом настоящего рыцаря, который нальет рюмочку бывшей арестантке?
Мужчины разом вскочили из-за стола.
– Сидите-сидите, – царственным жестом усадила их на место Светлана. – Я здесь, с краешку, возле любимого мужа присяду… Долго я спала?
– Четыре часа, – Ян скользнул взглядом по настенным часам.
– А кажется, сутки проспала, – она обвела мужчин смеющимися глазами, поочередно словно отражаясь в глазах у каждого. – И ещё у меня такое чувство, что я долго болела и проснулась выздоровевшей.
– Но ты действительно плохо себя чувствовала, – осторожно заметил её супруг.
– Я все помню, дорогой, – Светлана потерлась носом об его руку.
– Всё? А я-то думал, ты обо всём забудешь, – Николай разочарованно посмотрел на Яна.
– Зачем же ей забывать?
– Как зачем? Чтобы забыть! Не знать! Не вспоминать!
– Интересно, – вмешалась в разговор сама пострадавшая, – ты представляешь себе мою память этакой классной доской? Случилось что-нибудь плохое, взял мокрую тряпку – то бишь позвал Яна – да и стёр мелом написанное? Ни забот, ни хлопот? Не ожидала от тебя, Колечка!
Крутько растерялся.
– Налетела! Чисто курица на коршуна.
– Да пойми ты, – вмешался и Ян, – если она забудет, что было теперь, то в следующий раз всё будет переживать заново, не имея никакой защиты в виде опыта…
– Какой такой следующий раз?! – возмутился Николай.
– В такое время никто не застрахован от повторения, – пожал плечами Ян.
– А тебе бы так хотелось завернуть меня в вату, положить в коробку и спрятать? – ехидно спросила Светлана.
– Да, хотелось бы! – крикнул тот. – Спрятать, запереть, закрыть собой!
Ян с Головиным переглянулись.
– Кажется, Федя, начинается семейный… вечер. Как говорит наш студент Знахарь: пора закивать пятками!
– Простите, мы больше не будем! – захныкала, кого-то копируя, Светлана.
– Пора, любезные хозяева, гостям и честь знать! – решительно поднялся из-за стола Фёдор. – Я хоть временно холостяк, на работу по утрам хожу, как все женатые.
– Да и мне в институт с утра пораньше… – начал говорить Ян, но резкий стук в дверь прервал его на середине фразы.