Алые пилотки

1

Успенская школа гудела, как растревоженный улей. Едва прозвенит звонок с урока, в классах, в коридорах начинается такой галдёж, хоть уши затыкай. Посторонний человек ни за что не понял бы, о чём кричат ребята. Слышались отдельные слова: «трактор», «деньги», «бригада», «хлеб», и можно было подумать, что тут не школьники учатся, а идёт колхозное собрание.

Особенно шумно было в пятом классе. Народ там подобрался горластый и сильно активный. Они-то, откровенно говоря, и начали первыми весь этот шум и гам.

Таня Ведерникова сказала:

— Ребята, давайте сделаем так, чтобы у нас не было неуспевающих. Телегину это понравится, и он отдаст трактор нам. Жене Стрельцову надо исправить двойки.

Стрельцов в это время объяснял Толе Башкину конструкцию самоходной тележки, которую он задумал построить. На предложение Ведерниковой он ответил коротко и выразительно: шмякнул на парту мокрую тряпку.

Тряпка угодила на раскрытую тетрадку и испортила красиво выполненное домашнее задание по ботанике.

— Хулиган! — Таня чуть не плакала.

— Не суйся не в своё дело! Больно нужны Телегину твои пятёрки. Ему видовую прополку пшеницы провести надо, потому что пшеница посеяна элита, за неё большие деньги платят. Вот что ему от нас надо.

— Точно! — поддержал приятеля Толя Башкин. — От пятёрок Ведёркиной хлеба больше не вырастет. Хлеб растёт от удобрения. Предлагаю возить на каникулах навоз. Вожжи в руки — и айда!

— Опоздали, мальчики, — снисходительно сказала Таня. — Навоз давно на конях не возят. И сортировки наилучшие есть, они рожь от пшеницы сами отделяют.

— Поглядите на всезнайку! — вскричал Стрельцов. — Хоть бы кумекала в машинах, а то ни бе ни ме, а суётся. «Наилучшие сортировки»!.. Где ты их видела, наилучшие?

— Ей папа сказал. Он доклады делает и про всё на свете знает. — Толя Башкин поднялся на цыпочки, надул щёки и выкинул по-ораторски руку вперёд. — Товарищи депутаты! На сегодняшний момент мы имеем такие достижения, что рожь от пшеницы сама убегает…

Класс хохотал до упаду.

С этой как будто несерьёзной перепалки вся каша и заварилась.

На другой день комсомольцы из восьмого класса вывесили в коридоре плакат:

Перед плакатом толпилась вся школа. Башкин сказал Стрельцову:

— В люди выбиваешься. В газете напечатают — на весь район прославишься.

— И прославлюсь, — важничая, ответил Женя. — Пожалеешь, что подшипник не дал.

— В обмен на трубку. Ты телегу придумал, а я самопал сделаю. Ахнешь!

— Где я тебе возьму? У меня трубочный завод, что ли?

— Мне какое дело. Хочешь подшипник — гони трубку.

Два последних урока Женя усиленно ломал голову: что бы такое придумать, чтобы снова попасть на плакат и окончательно посрамить Башкина, Ведерникову и всех отличников. Редко, очень редко выпадает на долю Жени Стрельцова похвала. Гораздо чаще его склоняют за неуспеваемость и за всякие предосудительные поступки. Слывёт он в школе трудным учеником. И вот такая возможность — прославиться на всю школу, а может быть, и на весь колхоз.

Уроки истории и географии пролетели мимо ушей. Женя ничего не слышал. Он снова переживал тот день, когда в школу пришёл Телегин.

Была суббота. Это я хорошо помню, потому что на уроке алгебры схватил двойку и мне велели явиться в понедельник с отцом. Я огрызнулся, и меня попросили за дверь.

Хожу по коридору, насвистываю: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди, солдат вернётся, ты только жди…», как вдруг отворяется парадная дверь и входит Телегин, бригадир тракторной бригады.

— Ты чего рассвистелся? — спрашивает у меня.

Я немного оробел. О Телегине трактористы говорят, что он очень строгий. А в бригаде работает мой дядя, Юрий Сергеевич Стрельцов. Дядя Юра и Телегин дружат, и скажи я сейчас чего-нибудь не так, дойдёт до дяди, который бывает построже отца. Тогда я нашёлся и отвечаю:

— Мне тут одно дело поручили. Хожу мозгую…

Он говорит:

— Ладно, мозгуй. Где мне директора найти?

— Она на уроке. Вы, товарищ Телегин, в учительской подождите. — Я заторопился проводить бригадира в учительскую.

Он усмехнулся и головой качает.

— Что-то ты сегодня вежливый. Набедокурил?

Вот говорят, человек сквозь землю видит. Точно. Товарищ Телегин видит. Я не придумал, что сказать, только плечами пожал и — на улицу. А на улице — мороз, долго не побегаешь, да и скучно одному. Тут скоро звонок прозвенел, ребята высыпали в коридор, а минут через пять всем нам велели построиться на линейку.

— Чего-то объявят, — сказал Ба́шка.

— В кино поведут, — заявила Ведёркина. Она дочка председателя сельсовета, раньше всех узнаёт новости и оттого задаётся.

— Ничего подобного, — сказал я. — Товарищ Телегин выступать будет.

Танька фыркнула. Я качнулся, будто меня толкнули, и наступил ей на ногу. Но развернуться вовсю мне не дали. Из учительской вышли Анна Васильевна, директорша наша, и товарищ Телегин.

— Ребята, — сказала Анна Васильевна, — к нам пришёл дорогой гость, Николай Алексеевич Телегин. Сейчас он скажет кое-что для вас приятное.

Мы заулыбались. Ещё бы! Телегина почитают в колхозе не меньше председателя, потому что под его началом вся техника. И если он к нам пришёл самолично, значит, дело серьёзное. Такой человек на пустяки время тратить не будет.

Телегин начал свою речь:

— Я только что из райкома партии. Нашу идею там одобрили. А идея заключается вот в чём. Начинаем мы, ребята, большое соревнование. Не знаю, как вам попроще объяснить. Ну, словом, так: взялись мы, то есть тракторная бригада, сэкономить на эксплуатации техники за три года двадцать тысяч рублей. Часть этих денег отдаём школе. Точнее сказать, не деньги принесём и положим — вот вам, а купим новый трактор, книжек для библиотеки и всякое спортивное оборудование. Чтобы вы, значит, росли культурными и познавали технику. Уроки по трактору будут давать наши механизаторы. Вот такая, значит, новость…

Тут поднялся такой крик — не пойми что. Мы орали «ура», девчонки тоже что-то пищали. Утихомирить нас уже не было никакой возможности, Анна Васильевна махнула рукой и велела расходиться.

Сразу после уроков мы с Толькой Башкой помчались в мастерскую. Она, как нам идти в свои Кузьминки, по левую руку на горке стоит. Мы и раньше забегали, но редко и ненадолго. Телегин увидит — живо прогонит. Ему, во-первых, по правилам безопасности не положено ребят к машинам допускать. А во-вторых, он знает, что у нашего брата обязательно что-нибудь к рукам прилипнет. Я и сам грешен. Три подшипника, что дома в сарае лежат и ждут, когда я начну делать самоходную телегу, не с луны свалились. За эту самую слабость нас и гонят от тракторов.

Но в тот день мы смело, не таясь, заявились на машинный двор. На дворе было тихо, и в мастерской тихо. Ни одного человека не видно. Но голоса откуда-то доносились. Прислушались — из красного уголка. Собрание там шло. Я узнал голос Петра Ивановича Горбачёва, колхозного экономиста.

Раньше такой должности не было, а теперь есть. Экономист, он считает. Всякое разное считает. Сколько, например, хлеба собрали и сколько на этот хлеб потратили горючего, запасных частей, зарплаты и ещё чего-то. Вот он всё, что потрачено, сложит, потом вычтет из стоимости хлеба — получится либо прибыль, либо убыток. Если прибыль — хорошо, колхозникам премии дают и колхоз что-нибудь строит или новые машины покупает. А если убыток, то совсем плохо. Надо идти в банк и просить денег в долг, по-научному кредит называется.

Извиняюсь, маленько наперёд забежал. Про экономиста я после узнал, а тогда — слышу голос Петра Ивановича и думаю: надолго засели, не иначе Пётр Иванович трактористов учит. Голова моя сразу настроилась на поиск. Поискать, где что плохо лежит. Башкин тоже принюхивается, тянет меня за рукав и в угол показывает. Ай, стыдно говорить, что мы сотворили!

Я сунул в карман шариковый подшипник. Его-то мне как раз и не хватало! Башка латунную трубку наглядел, от радости аж заикаться начал: «Женька, са… самопал будет!»

Набили мы карманы изрядно, даже не подняться. Но тут мне показалось, что не карманы тянут к земле, а чья-то рука на плечо давит. Оглянулся — и обомлел: дядя Юра за спиной стоит. Ужас, как стыдно сделалось! Но виду не показал, бодро так говорю:

— Наше вам, дядя Юра! Собрание уже кончилось?

— Кончилось, — говорит. — Выкладывайте!

Пришлось карманы выворачивать. Мы выворачиваем, а дядя Юра считает:

— Три с полтиной… Рубль… Два пятьдесят…

Десять рубликов насчитал! Я сразу сообразил, что это детали столько стоят. Сейчас нам хорошая проборция будет!

Но дядя Юра ругать не стал, а повёл в другой конец мастерской. Там стоял разобранный «Беларусь».

— Покажите мне в этой машине лишнюю деталь, — сказал он. — Такую деталь, без которой трактор мог бы работать.

Мы стояли и лупали глазами. Столько этих деталей было на столе, что считать их целый день будешь, а названия выучить — так и года мало. Откуда ж нам знать, которая лишняя, а которая не лишняя?

— Так вот, запомни, племяш, — говорит дядя Юра, — и ты, Башкин, тоже запомни: лишних деталей в машинах не бывает. Есть запасные детали. Их всегда не хватает. Другую днём с огнём не найдёшь. Пока ищешь, трактор стоит, дело не двигается. Ну-ка, посоветуйте, что в таком случае делать? Не знаете? А делается в таком случае вот что. Идёт тракторист в тот угол, где вы шкодили, и в десятый, а может, в сотый раз начинает перебирать старьё. Глядишь, что-нибудь подходящее и найдёт, пригонку сделает — пошёл трактор. А теперь, когда бригада начала соревнование за экономию, и старья в угол не выкинут, будут смотреть, нельзя ли в реставрацию пустить. Вы на червонец в карман насовали, а из таких-то червонцев те самые двадцать тысяч и соберутся. Дошло до буйных головушек?

Мы сказали, что «дошло», и скучные потопали в свои Кузьминки…

Наконец прозвенел звонок, захлопали крышки парт, и в одну минуту класс опустел. Женя сидел, словно приклеенный. В его голове мало-помалу зрело предложение. И когда созрело, он вскочил, как подстёгнутый, и вылетел из класса. Кинулся в один угол, в другой — никого! Ребят будто метлой вымело. Вот досада! Такое предложение пришло на ум, а рассказать некому. Хоть плачь!..

Сама судьба вынесла из пионерской комнаты Таню Ведерникову. Вынесла и поставила на пути столбом. Она, наверно, от изумления остолбенела: такой страдальческий вид был у Жени.

— Ты чего?

С ним и в самом деле что-то случилось. Сказал, как самый примерный мальчик.

— Послушай, пожалуйста. Я надумал такое важное предложение!

У Тани округлились глаза. Не забияка Стрельцов был перед ней, а воплощение вежливости. Руку к сердцу приложил и, кажется, даже ножкой шаркнул. Вот же может быть воспитанным человеком!

— Говори, Жень. Какое ты предложение надумал?

— Я надумал охранять поля от скотины. Чтобы потрав не было. И чтобы бригада Телегина собрала много хлеба. Может, видела: все края полей потравлены. А это знаешь сколько хлеба? Тонны! На них не один трактор можно купить.

Но Таня почему-то не разделила Жениного восторга. Лицо её поскучнело.

— Не…е зна…аю. Что ж нам, пастухами становиться?

Сказала, как ведро холодной воды на голову вылила.

Стрельцов опять стал прежним.

— Не знаешь — и катись!

Ещё и тумака мимоходом отвесил.

«Зря слова тратил, — говорил он сам себе по дороге домой. — Что она понимает, эта Ведёркина? Испугалась, что коров придётся пасти… А может, я в самом деле ерунду придумал? Взрослые ничего не могут поделать, а мы что сделаем? Кабы пастбища хорошие были да пастухи настоящие… Напрасно, выходит, голову ломал. Ну пускай, голове это не вредно. Придумаю ещё чего-нибудь».

Скоро, однако, начались каникулы, и Женя ничего больше не придумал: некогда было.

На каникулах меня впрягли в работу. Моя мать работает телятницей. Однажды, это было перед Новым годом, она пришла с собрания сердитая и давай ворчать:

— Манька Сазониха — ударница. Тонька рябая — ударница, а я что, хуже их? Вот возьму две группы телят — и докажу.

Отец стал урезонивать:

— Надорвёшься. Кабы механизация была…

А мать тогда и говорит:

— А вы, мужики, на что?

Она имела в виду отца и меня. Только я не понял, что мы должны делать: механизацию строить или помогать телят выпаивать. Скоро это разъяснилось. Мать разбудила меня затемно и велела собираться на телятник.

— Подстилку поможешь сменить, — сказала она. — Только оденься потеплее, мороз большой.

Я сел на низенькую скамейку у печки, на которой мы с отцом обуваемся, и стал накручивать портянки. Валенки у меня с запасом, можно на две портянки обуться да ещё и с носком. Я решил, что если всё накрутить, то и ног не поднимешь, обулся на одну портянку. Мать заметила:

— Не ленись, торопыга. Говорю, мороз большой и снегу навалило. Выпусти штанины на валенцы.

Нянчит как маленького, будто ни разу по сугробам не лазил. Когда на санках катаешься, целые голенища начерпаешь, и нипочём.

Мы пошли на телятник, мать впереди, я за ней. Мороз и правда трескучий. А сугробища — по пояс! В темноте я сбился с тропинки и ухнулся в ямину. Выбрался, отряхнулся, ползу дальше. Иду и думаю: вот бы моего брата сюда! У меня брат есть, двоюродный. Он в городе живёт, в пятый класс ходит, как и я. А вот, хотите верьте, хотите нет, его чуть не с ложки кормят, постели за собой убрать не умеет. Куда такой годится? В солдаты возьмут — наплачется. Чего мне вдруг про брата подумалось, сам не знаю. Наверно, всё-таки не доспал, на улице ещё ночь была.

В телятник вошли — там тепло и светло. Стены и загородки побелены, полы дощатые, проход широкий, хоть конём поезжай. По обе стороны в загородках — телята двухнедельники.

Знаете, какие глупыши эти телята! Тычутся мокрыми носами в руки, так и норовят что-нибудь пососать. Зазеваешься — враз полу или рукав обмусолят. И глядят на тебя так ласково и доверчиво, что и хотел бы стукнуть которого, да рука не поднимется.

Пока я телятами забавлялся, мать коня запрягла и въехала на санях. Стали мы грязную подстилку из загородок вырывать и вывозить. Потом ржаной соломы воз навили и развезли по двору.

Закончив одно дело, взялись за другое — пойло разносить. Скоро я понял, что поить телят очень волынисто. Берёшь ведро и несёшь в загородку. Телёнок сунется всей башкой в ведро, чмокает, бодается, а ты ведро придерживаешь, чтобы не опрокинул. У меня скоро спина заныла, на корточки присяду — ноги немеют. Худая работа — телят поить.

— А ты думал, рай небесный, — смеётся мать. — Погоди, ужо вторую группу наберу — заставлю вас с батькой в загородках покланяться. Погнёте спины — начнёте головой думать.

Я ничего не сказал. Что скажешь, если правда? А сам начал мозговать. И опять вспомнил брата. Когда ездил к нему в Москву, то видел, как по перрону мороженщицы на тележках большущие ящики с мороженым возят. Тележки совсем низенькие, на шариковых подшипниках. Такую-то чего не сделать! Платформу только пошире надо, чтобы сразу десять вёдер помещалось. Поставил — и развози по двору.

Вечером взял тетрадку, сел к столу и стал рисовать телегу. Дошёл до колёс и вспомнил, что четвёртый подшипник так и не выманил у Башкина. Надо идти и христом-богом просить, чтобы выручил. А вредный Башка без трубки не отдаст. Значит, первый вопрос, где взять трубку? Хоть какую-нибудь завалящую…

Поднял я глаза на потолок, а на потолке люстра висит. Когда люстру купили, она оказалась для нашей низкой избы длинновата. Отец ножовкой отпилил половину трубки. Хороший обрезок получился, целых три самопала можно сделать. Разыскал трубку, сунул в карман и скорее к Башкину.

— Выйдем, — говорю ему на ухо. — Будет тебе самопал.

Вышли на веранду, я трубку из кармана вытаскиваю — у Тольки глаза завертелись со скоростью сто оборотов в минуту.

— Ух ты! На целое ружьё! Сколько?

— Чего сколько?

— Сколько просишь?

— Что я, торговаться пришёл? — спокойно говорю ему. — Давай подшипник, мне телегу на телятник надо делать.

Не верит. Пришлось растолковать, что за работа — телят поить. Он тогда расщедрился и выложил два подшипника. Получилось очень хорошо, потому что у меня третий подшипник был маленький. Теперь все четыре как на подбор. Я лёг спать счастливый.

А утром прикинулся больным, и на телятник за меня пошёл отец. Я наскоро перехватил, что под руку на столе попало, и помчался в тракторную мастерскую.

В мастерской первым делом разыскал дядю Колю, токаря. Он наш, кузьминский, через два дома живёт. Для него выточить две оси плёвое дело. Объяснил, что и как, а он говорит:

— Без бригадира не могу, работой завален.

Вот тебе на́! И тут ещё, как гром с ясного неба, голос Телегина:

— Петров, почему до сих пор палец шатуна не выточен?

Дядя Коля берёт со стола блестящую круглую железину и подаёт Телегину. Тот сразу смягчился.

— Это другое дело. Отнеси, Петухову отдай.

Ну сейчас Телегин турнёт меня из мастерской. Я уже намерился улизнуть за дверь, как вдруг он спрашивает:

— Послушай, Стрельцов, это ты предложил насчёт скотины и тропинок?

— Каких… т-тропинок? — Я даже заикнулся от неожиданности.

— Мне в сельсовете говорили: ребята, мол, собираются охранять хлеба от потрав. И чтобы, значит, тропинок и дорог по полям не прокладывали. Называли твою фамилию. Это правда?

— Насчёт потрав я говорил, а…

— Молодец, парень! — Товарищ Телегин хлопнул меня по плечу. — Это нам вот так надо! — Он провёл ладонью себе по горлу. — А то, понимаешь, порядку на полях никак не добьёмся… Ты чего ни свет ни заря тут торчишь? Техникой интересуешься?

Ну, тогда я осмелел и говорю:

— Оси выточить пришёл, телегу делаю. Мамка в передовики выходит.

Телегин засмеялся и приказывает дяде Коле:

— Петров, выточи ему оси на телегу. Вне очереди.

Вот так: вне очереди! Сам не знаешь, где твоё счастье лежит. За полчаса оси были готовы, я летел домой, ног под собой не чуя. Но, несмотря на то что голова моя сплошь была занята телегой, в ней нет-нет да и мелькала мысль: кто же это про тропинки придумал, а на меня свалил? Когда эта мысль в третий раз пришла, я сообразил: если разговор был в сельсовете, значит, от Ведерникова пошло, от Танькиного отца, а ему, конечно, Танька рассказала. Но зачем же она про тропинки и дороги приплела?

Ответа я не нашёл. Да и некогда было искать: два дня делал телегу. Когда сделал и матери показал, она так и ахнула:

— Боже мой, какое облегчение! — и чмокнула меня в макушку.

За такую награду я готов был сто телег сделать. Но ответил, конечно, как подобает:

— Ладно, чего там… Выбивайся в передовички.

— В передовички как ли, а уж Маньку Сазониху, ведомо, за пояс заткну.

Моя мамка была настроена по-боевому. А я сомневался.

— Сазониха вон какая здоровущая, куда тебе.

— В нашем деле главное — сноровка, сынок.

Все каникулы я бегал на телятник, а как пошли в школу, в первый же день учинил Таньке допрос.

— Ты зачем сказала, что я про тропинки придумал? Дурачком хотела выставить?

Она начала сверлить каблучком сапожка пол. Я сказал:

— Не сверли, а отвечай, не то без каблуков домой пойдёшь.

Танька взглянула на меня исподлобья и говорит:

— Не, Жень, я не хотела тебя дурачком выставлять. Просто ты тогда не досказал. Про скотину сказал, а потом заругался и не досказал.

Может, так и было? Может, в самом деле, я не стал говорить о тропинках? Не знаю. Но всё-таки, думается мне, Танька хитрила. Сама придумала, а на меня свалила. Но исправить уже ничего нельзя было, вся школа твердила: «Стрельцов придумал… Стрельцов придумал…» Я рассудил: не всё ли равно, кто придумал, лишь бы польза была.

Бригадир Телегин сказал ребятам, что трактористы начали соревнование за экономию денег на эксплуатации техники. А что это значит, объяснять не стал. Посчитал, что ребята сами знают. Конечно, некоторые знают, а некоторые и не знают.

Экономия на эксплуатации — это вот что такое. Если машина работает, то она, понятное дело, снашивается и в своё время требует ремонта. Ну, а каждая починка стоит денег. Так вот, если машину берегут, хорошо за ней ухаживают, следовательно, и ремонтируют реже. Скажем, капитальный ремонт, который обходится в 800–900 рублей, положено делать один раз в три года. А умелые трактористы работают на машине по пять, шесть и более лет без ремонта. Вот вам и экономия средств на эксплуатации.

Но такая бережливость, хоть и похвальна, — не главная цель соревнования. Главная цель в том, чтобы, оберегая машины, больше вырастить хлеба, что на языке колхозного экономиста Петра Ивановича Горбачёва означает: при меньших затратах получить больше продукции. Иначе это ещё называется хозяйственным расчётом.

Так вот бригада Телегина обязалась не только экономить деньги, но и вырастить по 30 центнеров хлеба на гектаре. Много, умело и грамотно надо потрудиться, чтобы собрать такой урожай. Тут каждый колосок идёт в счёт. А если в посевы скотина зайдёт или начнут по ним ездить и ходить, то потери не колосками исчисляются, а центнерами и тоннами. Потому-то Николай Алексеевич Телегин сразу одобрил предложение ребят.

А Пётр Иванович Горбачёв, как только услышал, что ребята загорелись желанием охранять посевы, сложил свои бумаги в папку и пошёл в школу. Первым делом заявился в пятый класс и сказал:

— Поскольку вы инициаторы, с вас и начнём. Проведём урок экономики. Давайте решим любопытную задачку.

Он взял мел и стал писать на доске условие.

— Дано: от Кузьминок до Успенского напрямую два километра. Кузьминские жители, чтобы покороче бегать в магазин, проложили через поле тропу шириной 30 сантиметров. — Пётр Иванович отыскал глазами Стрельцова и Башкина и спросил: — Правильно я говорю? — Женя с Толей кивнули. — Так вот, требуется узнать: сколько затоптали кузьминские скороходы хлеба, если на один гектар высевается два центнера зерновых, или семь миллионов зёрен, и если один колос весит полграмма?

Вот это была задачка! Попотели ребята. Пять минут прошло, Пётр Иванович спрашивает:

— Кто решил?

Молчание. Ещё пять минут пробежало — ни одна рука не поднялась.

— Э, — сказал Пётр Иванович, — так будете решать, мне неделю надо в школу ходить. Давайте-ка вместе. Стрельцов, иди к доске. Высчитай площадь тропинки.

Женя быстро перемножил длину на ширину, то есть 2000 метров на 0,3 метра.

— Шестьсот!

— Чего?

— Квадратных метров.

— Так. Теперь считай, сколько вырастет хлеба на одном квадратном метре?

Получилась маленькая заминка. Женя хорошо знал, что в гектаре сто соток, а сколько квадратных метров забыл.

— Понятно, — сказал Пётр Иванович. — Привыкли к соткам. В гектаре десять тысяч квадратных метров.

Вот бы так преподавали: одна подсказка и задачка сама пошла. Женя стучал мелком по доске. Семь миллионов зёрен разделил на десять тысяч. Получилось, что на каждый квадратный метр высеяно семьсот зёрен. Из каждого зерна выросло по колосу, а колос весит полграмма. Значит, полграмма, помноженные на семьсот, дадут 350 граммов. Итог ещё раз помножим на шестьсот, то есть на всю площадь тропинки, — и вот результат: 210 килограммов.

Женя Стрельцов глядел на выведенную им цифру и глазам не верил. И весь класс не верил. Чтобы какая-то тоненькая тропиночка, по которой они каждую весну бегают в школу, «съела» столько хлеба? Быть не может!

— Что-то не так, — сомневался Толя Башкин. — Вы не напутали, Пётр Иванович?

— Не напутал, ребята. Всё правильно. В прошлом году мы специально считали. Замерили все дороги и тропинки, проложенные по посевам. Знаете, сколько колхоз не добрал хлеба? Двести тонн! Будь они в амбаре, можно бы дополнительно надоить двести тысяч литров молока. Это обед на полмиллиона человек…

Когда Пётр Иванович ушёл, Женя Стрельцов стал считать заново. Всё было точно. Тогда он взобрался на стул и на самом верху доски крупно написал:

И знаете, Жениной шутке никто не смеялся. Более того, когда на следующем уроке учительница хотела стереть надпись, весь класс закричал:

— Не трогайте! Это наш девиз.

К вечеру девиз перекочевал с доски в коридор. На огромный плакат. Только без угрозы. Насчёт того, чтобы «отрывать ноги», Женя, конечно, переборщил.

Урок экономики ещё и то имел следствие, что вся пионерская дружина записалась в добровольную охрану колхозных полей. Дело приняло серьёзный оборот, и однажды в школу приехали сразу три представителя: инспектор районо, секретарь райкома комсомола и корреспондент газеты.

На этого корреспондента я сильно обиделся.

Дружина построилась на линейку, и представители начали говорить речи. В речах ничего нового не было, всё то же: хлеб вырастить нелегко и его надо беречь. Это мы уже знали. А не знали мы вот чего: как назвать нашу затею? Представители тоже не знали.

Инспекторша сказала:

— Пожалуй, подойдёт — «Пионерский патруль».

— Нет, что-нибудь конкретней надо, — возразил ей секретарь райкома. — Например, «Хлебный патруль».

Корреспонденту не понравилось.

— Не то. «Патруль «Хлеб-83». Это звучит!

А инспекторша — ни в какую.

— Эта мода оскомину набила: «Спорт-83», «Урожай-83», «Мебель-83»…

Они спорят, а мы молчим. Нас не спрашивают. Наконец договорились: «Патруль «Хлебное поле». Мы дружно проголосовали. Тогда начали выбирать штаб и отдельно — начальника штаба. Корреспондент взял слово.

— Ребятишки, вожака надо выбрать настоящего. Не мямлю какого-нибудь, хотя у него и пятёрок целая сумка, а отчаянного парнюгу, самого что ни есть хулиганистого…

Он, наверно, оговорился, уж больно горячий. Наверно, хотел сказать «самого боевого», а сказал «хулиганистого». Но — вылетело, не поймаешь. Ребята закричали:

— Стрельцова! Стрельцова!..

И — выбрали. Мне даже пикнуть не дали. А что хорошего? Не за какие-то заслуги возвысили, а потому, что «хулиганистей» во всей школе не нашлось. А по совести сказать, никакой я не хулиган. У меня характер такой: не люблю несправедливостей. И ещё — зазнаек, выскочек… Дашь такому тычка — и сразу крик: «Стрельцов дерётся! Хулиган!»

В общем, я обиделся на корреспондента и не хотел приступать к исполнению обязанностей. Целую неделю дулся, а потом вижу, дело хромает, никто ни за что не берётся, все ждут команды, ну и… согласился.

Так я стал начальником.