Альфа Центавра [СИ]

Глава 21

Адеського Кичмана бежало два урькана, бежало два урькака по тайге-е-е. Адин урькан Маскофский, другой из Питера раднова, где с Сонькой жил блатной-й-ой-ой!

— Я…

— Подожди. А третий Зайц дарагой-й-ой-ой. Да, третьим они взяли с собой зайца, которого так и звали Заяц, просто потому, что за семьсот километров тайги забыли его настоящее имя. Они прошли много, но странно, думали, что им осталось еще почти полпути. Свои имена за время побега из царского острога они забыли давно, а недавно пропали и клички. Вместо них пришли, как догадался один из них, древние имена. Заяц тоже начал сомневаться, что это именно он всегда был зайцем.

— Если бы это был я, меня давно бы съели, — сказал он. Действительно, никто уже не помнил, почему они до сих пор не съели зайца.

— Скорее всего, мы расслабились и дали ему имя, — сказал Буди. — Помнишь, когда мы нашли великолепные наркогрибы.

— Это когда обожрались, и забыли даже о том, что много дней вообще ничего не ели, кроме коры деревьев?

— Есс.

— И поэтому не съели? — решил уточнить Эсти.

— Да, и более того, я думаю по этой причине и появились имена.

— А именно? Чтобы Их не ели? — вставил третий, Вари.

— Он имеет право голоса? — спросил учтиво Эсти.

— Да, и знаешь почему?

— Почему?

— Может он — это ты.

— Я? Но не ты?

— Теоретически возможно и это, но с минимальной долей вероятности.

— Но в принципе это возможно?

— Да.

— Отсюда следует, — продолжал Эсти, — что ты и есть наш сегодняшний заяц.

— Почему?

— А как выбрать, если мы уже стали все одинаковые?

— И как ты выбрал?

— Только, как самого умного, ибо дуракофф-то жалко. — И Эсти добавил, обращаясь к Вари: — Иди сюда, ляг. А ты, Зая, — обратился он к теоретику Буди, — разведи костер побольше, чтобы тя можно было прожарить как следует. Я, вишь ты, не люблю с кровью.

— Да ты чё, в натуре, Эсти, я же ж только что долбил тебе, как дятел на дереве, живых существ с именами:

— Не едят!

— Как тебя звать?

— Меня…

— Вот, пажалста, забыл! — засмеялся как пантера Эсти.

— Нет, не забыл, я Зая… Прошу прощения, оговорился, я…

— Да нет, забыл, забыл, — поддержал высказанное уже мнение Вари.

Он лег недалеко от Эсти, так что его голова находилась на уровне ног Эсти. Но не заметил, что и наоборот:

— Его ноги оказались у рыла Эсти. — Не совсем, но где-то рядом.

— Чем-то пахнет, — сказал Эсти.

— Это иво нохги, — сказал толи хмуро, толи весело Буди. Эсти наорал на Вари за неуместность его ног, в результате чего Вари и Буди объединились против Эсти, и заставили отнимать у ниш большую — с кокос — кедровую шишку:

— Зая, отними!

— Зая, лови! — крикнул Вари, и как будто бросил ему шишку, но сам за спиной перебросил ее Буди.

— Вы меня съедите, — наконец устало Эсти сел на траву.

— Костер по твоему велению-хотению горит, значит, кото-то точно сегодня будут жарить.

— И да, Зая, — сказал Вари, — не надейся, что дух твой при этом останется невредим. И Эсти к ужасу своему понял, что чувствует себя зайцем. Зайцем, поданным к столу этих олухов. Увидел не просто так, в уме, а в реальности:

— Они едят, а он глядит.

Тут Буди увидел со своей стороны, что из леса вышел мужик, и без оглядки — в том смысле, не только назад, но и вперед, на них, двинулся к костру. За спиной у него был цветной рюкзак.

— В тайге, откуда? — воскликнул Буди. Эсти пока благоразумно молчал, ибо слово ему никто не давал, и вообще почетно-обеденное звание Зайца с него пока никто не снимал. Мужик вынул из цветного вещмешка банку тушенки — как им показалось литра на полтора, хотя было совершенно ясно: не больше литра, но вид умели, умели делать — банку сгущенки, галеты, которые не замерзли на морозе, и не сгнили от сырости, образуемой холодной наружностью, и теплой от природы спиной.

— Он нас даже не видит, — сказал Эсти, и все промолчали, хотя слова ему никто не давал. Правда, она и в тайге правда. Правда, у каждого своя. Мужик совершенно не думал о том, что они могут даже потерять сознания от вкуса настоящей тушенки. То им казалось, что это говядина из больших упитанных быков Абердин-ангусов, то Брангус, то из США, то из Шотландии, а Эсти опять влез и сказал, что помнит этот вкус, как:

— Из Казахстана, но тоже Абердин-ангусы. Спрашивается, откуда им были известны эти породы хорошего мяса?

Изучали в лахгере на досуге? Маловероятно. Скорее всего, сама тушенка, ее отличный, особенно в голодном лесу вкус, рассказали беглецам с каторги об этом. Они тут же реабилитировали Эсти за этот рассказ о вкусах отличного мяса в обычного Человека Бегущего. Наконец этот парень прозрел. От еды действительно зависит зрение.

По Библии, правда, голодные видят больше, чем сытые, но наверное, имеется в виду:

— Не до такой степени.

— Он нас заметил, — сказал Буди. — Нет, точно вам говорю: он нас видит.

— То видит, то не видит, так не бывает, — сказал Вари.

— А я хговорю…

— Нет, видит, видит, — сказал Эсти. Вари хотел возмутиться поведением Эсти:

— Только из Зайцев, а уже присвоил себе право решающего голоса, но к счастию вспомнил, что и он лишь недавно оттуда, из Зайчатника.

— Вам, чё, особое приглашение надо сделать? — спросил мужик, и только потом обернулся к ребятам. Никто ничего не ответил, тем более даже не подумал оскорбить его каким-нибудь приколом, типа:

— Ты на парашюте с неба спустился? — Все просто на карачках, как не спустившиеся еще с веток обезьяны, побежали к костру, ибо зачем вставать, если так быстрее?

— Абсолютно не надо, — таков был молчаливый разговор между беглецами. Имеется в виду, к завтраку, обеду и ужину с полдником вместе взятым. И человеческое скоро в них проснулось. Ибо если оно есть, то сращивается, куда денется в случае чего? В том смысле, если кругом счастье и радость, то и мы, как сказал Высоцкий Маньке Облигации:

— Устроим тебя на ткацкую фабрику сновальщицей. — Нет, действительно, зато все по-честному, без воровства, проституции и получения еще неотработанных подарков от уголовников в виде серебряной или золотой змеи с одним и более изумрудными или рубиновыми глазами.

— Вот из ё нэйм? — наконец спросил Буди.

— Ты кого спрашиваешь? — спросил Эсти.

— Иво.

— Иво? Что-то не похоже, — сказал, подходя Вари.

— Действительно, это ниправильна, — замахал руками, как… но не как крыльями, а как копытами Пришелец.

— Как тогда тебя называть? — спросил Вари.

— У меня много имен, — риторически ответил странник. И добавил: — Для вас может и немного, но все равно несколько. Эсти открыл рот, но Буди его опередил:

— Лошадь, — радостно рявкнул он. И действительно, многие не решились возражать по той простой причине, что он был похож на лошадь: крупные черты удлиненного лица говорили о генеральском потенциале. Эсти не забыл, что его бесцеремонно перебили, но тут же попытался опять выдвинуться вперед:

— Он похож на меня. Все уставились на Эсти. Че-то действительно было, но никто в этом не признался даже самому себе.

— Я похож на Энди Вильямса, — сказал пришелец. Никто не знал, кто это, поэтому каторжники промолчали.

— Зовите меня Кини, — добавил он.

— Кини, — повторил Буди.

— Кидало, что ли? — решил уточнить Вари.

— Будем звать Ини, — сказал Эсти.

— Почему это? — спросил Буди, который опять вспомнил, что забыл, почему Эсти считает себя здесь главным. Не обращая внимания на контрреволюционные выпады Буди Эсти предложил тут же проголосовать.

— Я За, — сказал Вари, — но сначала скажи, друг, за что.

— Да вы чё, в натуре, охамели, голосовать за коня?

— Он больше похож на лошадь.

— Тем более. Но проголосовали, три к одну против Буди, ибо сам Кини тоже поднял руку. И ее засчитали. Так как. Так как Вари сказал, что иначе он сосчитать не может:

— Сбиваюсь, знаете ли, когда строка обрывается. А считал он по кругу: Эсти, Буди, Ини, и он сам.

— Не будет Иво не будет и меня, — сказал Вари. — Просто останусь в Австралии, как один из Незнаю.

— А потом мы тебя съедим, — сказал Буди, желая испортить настроение победившей публике. Но Кини сразу сказал, что:

— Самого тебя, Буди, сделаю конем, если будешь, как бык переть на отходящий уже космический корабль.

— Он действительно инопланетян, — сказал Эсти, если в лесу, где логичнее всего предположить существование простого Тунгусского Метеорита, говорит о Пришельцах.

— Я поверю, что он конь, если повезет нас всех троих на себе, — тем не менее набычился Буди. И она поехали. Эсти на Инициате — инициировал этот рискованный эксперимент — Вари на Буди, который и сам удивился, что не чувствует усталости, которая, как он предполагал будет от такой ноши, как жирноватый Вари. Тем более, он был рад, что его не заставили везти еще и мешок с тушенкой, ибо, ибо. А действительно:

— Может он весит тонну. — Кто знает, как они там меряют на этой Альфе Центавра. Кини так и заявил бесцеремонно, что он:

— Оттэль. — Но все, кроме Вари, поняли, что речь идет о Альфе, откуда уже года полтора ждали, что прилетят:

— Люди, похожие на нас. Это предсказал им один волхв, сидевший на той же киче.

— Как его звали? — задумался Эсти. Тем более, этот колдун продемонстрировал своё колдовство прямо на Зоне: вот также провез Эсти от стены до стены большой комнаты, где стояло под сотню шконок одна на другой.

— Провезу, — сказал он, — и мне за это ничего не будет. — Он имел в виду, что обычно таких людей, легко подчиняющихся другим людям, сразу тащили в баню и там трахали. Мол:

— Он был слабовольный. Так вот ему ничего не было. И решили:

— Маг. — Хотя это и было сомнительно, ибо большинство из жителей того Гулага были абсолютно не внушаемы. Примерно, как ослы. Просто Эсти не знал, что ночью трое блатных: Ленька Пантелеев, Лей Брони и Беня Крик и вывели этого самозваного мага на плац, и потащили в баню, что была рядом с клубом. Ленька даже сказал:

— В бане уже кого-то трахают, пойдем в клуб к козлам.

— Западло, — сказал Беня. Но они не дотащили его ни до клуба, ни до бани, несмотря на то, что она находились в одном здании. Хотя делали всё по волчьей науке:

— Один тащил за загривок, другой кусал — в данном случае, просто щипал — за жопу, а третий впереди тянул за волосы. Как настоящие волки отбитого у самки кабана вели они его на съедение. Был и четвертый по имени и фамилии Сонька Золотая Ручка, но мужского рода. Но некоторые знали, что на самом деле это Маруся-Володя. Настоящий гермафродит. Как говорится, этих Сонек было:

— Почти в каждом лагере. Они ничего никому не рассказали, потому что месяц помнили, как ходили перед ним гусиным шагом, но изображали не гусей или уток, а лягушек, и даже плескались большой луже, еще не просохшей после дневного ливня, и так натурально, что даже прапора с большим фонарем пришедшие на место действия, в ужасе удалились.

— Натуральное превращение волков в свиней, — сказал один прапоров по имени Федя, и другой, сержант Валера, был так испуган, что не мог говорить: его до самой вахты колотила дрожь, да и после он не мог сделать глоток чифира без продолжительного стука зубов о край эмалированной, отобранной у одного профессора, кружки. Наконец резюмировал:

— Думаю, он их всех трахнул. — И добавил: — Теперь будут знать.

— Как будто они не знали до этого, — благоразумно констатировал Федя.

На следующем привале, точнее уже после него, ребята опять приготовились кататься по старой системе. Но Кини сказал:

— Теперь я буду кататься. Некоторые, а именно Буди очень обрадовался. И назвал пришельца просто по-простому:

— Друг. Но Эсти заартачился:

— Несмотря на то, что ты инопланетянин, — сказал Эсти, — лошади у нас на людях ездить не будут.

— Не обращайте внимания, у него сдвиг по фазе, как будто ему приснилось, что он будет во главе одной из дивизий, или даже армии штурмовать Трою. Ну, в том смысле, что Царицын, — добавил Вари. Он думал, что он так и дальше поедет на Буди. И тут Кини сказал слова, которые Эсти слышал, когда к нему на свиданку в одну из тюрем на пересылке по пути в Гулаг приехал друг по имени Ле Броня:

— Их бин Распутин. — И рассказал с условием:

— Больше никому не говорить, как этот Распутин, когда они тащили его в баню, чтобы трахнуть за унизительное поведение, после вопля:

— И бин Распутин, — заставил их, как лягушек мыться в луже. Одно слово:

— Гипнотизер, — как минимум просто маг, способный занять место современного…

— Савонаролы? — перебил Эсти.

— Да какой Сава, бери ниже, в том смысле, еще раньше Средних Веков, это сам Монтесума.

— Говорит, они жили в одно время.

— Это только так кажется.

Эсти внимательно посмотрел на Кини, и решил, что это он и есть.

Действительно, не может же шататься по пространству от Урала до Магадана, и даже до самого Санкт-Петербурга две такие уникальные особи. Разоблачить его сразу или потом? Или вообще:

— Никогда.

— Я сделаю так, чтобы вам было легко, — сказал Кини. И добавил: — В два раза.

— Первое, — сказал Эсти.

— Второе, — сказал Буди.

— Огласите, пожалуйста, весь список, — констатировал Вара.

— Вы меня может простить? — спросил Кини. — Дело в том, что вы получите не два, а три удовольствия. Первое — это значит, что вы все трое повезете, из чего следует: никто не будет ехать. Второе — вам не придется нести большое количество продуктов питания, как-то всю тушенку, всю сгущенку, и так далее, и тому подобное вплоть до растворимого кофе.

— Вот вы, между прочим, договорились, — сказал Эсти.

— Почему?

— Потому что забыли Третье.

— Да? А вы уверены, что оно было? И все открыли рты от удивления. Ини доказал, что это:

— Они забудут про Третье. И сказал:

— А я нет, ибо третье — это то, что вы будет едины, как три мушкетера. Ибо на кого все валить, если все в одной упряжке?

Логично, что не на кого.

— Дайте нам хотя бы по банке тушенки, — сказал Эсти.

— Зачем?

— Чтобы было веселей.

— Хорошо сказано, но не верно, — сказал, как теперь уже ясно, Распутин. Но.

— Но ниправильна, — опять выразился он. — Ибо, ибо:

— Работа не волк — есть не просит. Все толи обрадовались, толи приуныли. С одной стороны, хорошо, что с ними парень, который все знает наперед, а с другой, если ему потакать — ноги вытирать будет. Как вот сейчас:

— И везти его заставил, как идола Монтесуму, и есть не дал.

— Так никакой радости у нас нет, — сказал Буди.

— Действительно, вы взяли у нас все, что было: и еду, и плацдарм передвижения, а чего взамен? — сказал Вари. Эсти промолчал, но ясно, был абсолютно согласен со всеми.

— Конечно, конечно, пожалуйста, пойте.

— Вот?

— Так естественно:

— С Адеськава Кичмана бижала два Урькана, бежало два Урькани на во-о-о-лю-ю.

— Ошибся, — Эсти даже повернулся немного голову назад. — Нас намного больше.

— Дак, естественно, — ответил Распутин, — надо поделить на два.

— Вот так просто, — обрадовался Буди. Но Вари, несмотря на примирительную позицию, все равно выразился:

— Так бы и я мог. На что Распи опять дал магический ответ:

— Хорошо, давай попробуй.

Глава 22

И как ни делил Вара, все были против. Никто не мог понять, куда девать Третьего, если двое останутся в упряжке.

— Попробуй теперь сам, чтобы мы знали: решение было. И Распи выбрал Эсти, который даже растерялся, потому что в последнее время ему не давали выдвинуться. Чуть что:

— Встань в строй! Все поняли, что Пришелец хочет сделать из Эсти подручного, но не подручного кузнеца, а колдуна. Ручного мага. А сам? А сам будет почивать на лаврах, пить тазиками Мадеру? Нет, и даже бабы — так только, чтобы себя показать на людях. Все это знают:

— Иногда хочется в кабак, а зачем — непонятно. А дело в том, что просто написано: один был Донор, а другой Реципиент. Один дает, а другой получает.

— В связи с этим, — сказал Распутин, и загребя снег рукой положил в рот и начал жевать, — Эсти пойдет вперед.

— Как квартирмейстер? — спросил Буди.

— Да. Ибо чувствую: жильем потянуло.

— Дымком, вы хотели сказать? — Вари.

— А разница? — вопросом ответил Распи.

— Нет, нет, я только так, чтобы получше понять, зачем он пойдет вперед, в том смысле, что почему нельзя всем вместе достичь этого злачного места, где нас ждут.

— Ты сам и ответил, — сказал Буди, уже войдя в курс логики колдуна: — Нас без него, — он кивнул на Эсти, — никто не ждет.

— А если и ждет, — сам обрадовался своему уму Буди, — то только, чтобы опять отправить туда, куда:

— Семьсот километров тайга! Где водятся дикие звери! Машины не ходят туда! Бегут спотыкаясь олени!

— Я знаю меня ты не ждешь! — поддержал Распутин, — и писем моих не читаешь! Встречать ты меня не придешь! Об этом мне сердце сказало!

— Встречать ты меня не придешь, об этом мне сердце сказало, — перехватил песню Эсти, и потащил вперед к городам и селам.

И был это город Царицын.

— Откройте, люди добрые! — крикнул Вара.

— А если не добрые всё равно открывайте, — добавил Эсти.

— Ща-ас-с! — крикнула со стены Кали. А рядом с ней в таком же древнем костюме стояла Ника Ович, которая появилась в конце соревнований, за право наступать или оборонять город Царицын, как киллер с автоматом Томсона на дне рождения Чарли Зубочистки, впрочем, скорее всего, это был день рождения ММ — Маленького Наполеона, как Отец Гамлета у Шекспира, желая предупредить Гамлета, что Царицын — это ловушка для дураков. В том смысле, что лучше:

— Никому не верь. К счастью, и Щепка была здесь, а ведь и ее не хотели пускать, несмотря на то, что это она и обеспечила им счастливую и безбедную жизнь в городе, если предположить, что плохого конца не будет, что этот город Царь не падет, как Троя, или пресловутый Иерихон. Печально было то, что несправедливость тоже взяла свою долю из счастья Щепки, победившей, можно сказать, богиню войны Афину Палладу, по древнерусскому имени Фекла, или не менее древнему имени жены князя Игоря — Ольга. А именно:

— Дэн, ее названный мужем жених попал в лагерь штурмующих город инопланетян. Это не я сказал. Ибо даже Щепка била себя в большую грудь — так она считала — и доказывала:

— Это я еврей! — В том смысле, что точно прилетела с этой Альфы и ее Центавры. И следовательно, логично считать наоборот:

— Инопланетяне в городе, а штурмуют его Зеленые, или если им так нравится, пусть говорят, что они Красные. Она даже, в конце концов согласилась, но тогда Фрай кивнул Нази, чтобы выдвинул решающий аргумент:

— В нашу пользу. — А именно:

— Придется расстаться и с подругой Кали, и с:

— Остальными ее любовниками. Щепка на радостях от своей легендарной победы Давида над Голиафом хотя и забыла, сколько у нее было на счету любовников:

— До этого, — решила не терять то, что было приобретено, скорее всего, с большим трудом, согласилась остаться в городе на правах простой похищенной Варварами Елены. В данном конкретном случае:

— Ан, — или по земному Анна. А со своим Парисом, больше похожим не на Париса, а на простого англичанина Черчилля с приличным животом, личной ванной, коробкой кубинский сигар Фидель, двумя ящиками — не меньше — французского Коньяка Nine и четырьмя — не больше — армянского Двин. Ибо, ибо армянский, как ни странно, стоил дороже, а Чер думал дешевле, и поэтому пил его когда надо и когда не надо.

— Мне нужен один, — сказала, поднявшись к самым в виде ласточкина гнезда, как в Коде Войнича, зубцам крепости Щепка, и добавила: — Второго убейте. Впрочем, впустите обоих, а то я знаю, точнее, просто боюсь, вы убьете как раз не того, кто мне мог бы понравиться.

— Или наоборот, — сказала Ника Ович.

— Да, вот именно, или наоборот, — согласилась похищенная из инопланетян Артистка Щепка. Между прочим, ни Ника Ович, ни Коллонтай не хотели пускать в крепость лишних мужиков, так как у этой крепости под названием Царицын еще не было своего Приама. Да, вот так:

— Многие хотели, но из-за слишком большой конкуренции, пока что это место никому не досталось. Гектором был Пархоменко, который чуть не сбросил со стены за это Котовского. Хотя тот согласен был быть:

— Даже на подмене. Не можешь же ты и днем и ночью их трахать, — Котовский кивнул на Кали и Щепку.

— Нет, а при чем здесь это? — возмутились дамы, и вообще выгнали Кота, как сказала Коллонтай:

— На пыльную и дождливую улицу к привычным к этому инопланетянам. Хотя и задумались:

— Нет, а действительно, одного Гектора нам будет мало.

— Будем делать вылазки и брать в плен заложников, — сказала Ника.

— Да, да, так делали все, кто жил раньше на острове Лесбос. К счастью здесь был Василий Иванович, он обнял свою Кали, и констатировал, что:

— Здесь никаких Лесбосов не будет, будем жить прилично, как все.

— То есть, как очень немногие, — добавила Щепка.

— Вы должны доказать, что способны быть защитниками крепости! — крикнул Василий Иванович, — ибо просто так здесь делать нечего.

— Ты вот так разбирайся с ними, — сказала Кали, а мы пойдем пока в кабак поедим.

— А я?

— Небось, небось, я позже с тобой расплачусь.

— Когда, ночью? Это долго.

— Зайдешь после ужина в подсобку, я там тебя и трахну, — улыбнулась Кали.

— Нет, нет, нет, никаких трахну, ибо, ибо…

— Запиши свою просьбу на бумаге, и подашь мне после обеда.

— Я не умею писать.

— Ну, вот когда научишься, тогда и приходи.

— Нет, я так-то умею.

— Почему сказал, что нэ умеешь?

— Я хотел написать красиво.

— Ладно, сделаю тебе скидку: скажешь просто своими словами, но дрожащим голосом, окей?

— Надо подумать.

— Думай. И они ушли.

— Ну чё стоим? Начали, начали.

— Чё начали, ми не поняли? — сказал Эсти.

— Ты расскажи подробно своими словами, мил человек, о чем нам говорить, — попросил Вара.

— Все просто, дети мои, — сказал Василий Иванович, и закурил трубку. — Пароль?

— Спросите, пожалуйста, поточнее, — крикнул Вара.

— Да, уточните, пожалуйста, что ви имеете в виду пароли или все-таки уже пароли-пе? — высказался Эсти.

— Хотите сыграть в карты? А… это… не лучше ли будет, если вы просто набьете друг другу морду?

— Зачем?

— Будет ясно, кто из вас умеет сражаться, кто так только: погулять вышел. Не бойтесь, я все равно пущу обоих.

— В чем тогда разница? — спросил Эсти.

— Кто победит, того будем кормить, как потенциального бойца, готовящегося на убой.

— А я? — спросил Вара, как будто уже был уверен, что проиграет. — Нет, я просто на всякий случай, ибо даже я могу выиграть, не правда ли, Эст? — и так хлопнул напарника по плечу, что из него пошла пыль и поднялась туча моли.

— Вот из ит? — повторил Василий часто слышимые им слова то от Кали, то от Щепки.

— Дело в том, что мы долго шли по заснеженной холодной тайте, а когда попали сюда, она вылупилась из яиц и появилась, — Эсти показал на вьющуюся на ним мошкару, но с крыльями, как у моли.

— Скорее всего, — резюмировал Василий, — от близости большой реки.

— Здесь есть река?

— Как будто вы не видели.

— Не видели.

— Значит, поздно пришли, уже утекла. Не могу я вас пропустить, друзья, — добавил Василий, — вы драться не можете, и ума мало, не знаете такой простой вещи, что реки:

— Текут долго, — а ведь это элементарно.

— Смилуйся, мил человек, — сказал со слезами на глазах Эст, — мы долго сидели в тюрьме…

— Даже в разных тюрьмах, — вставил и Вар.

— И забыли даже то, что никогда не знали.

— Хорошо, я сейчас спущусь к вам, сыграем в карты. Давай, давай, обрадовались ребята.

— Я сыграю, — сказал Эст, — а ты разведи костер и пожарь мяса на решетке или на вертеле.

— Лучше на вертелах, шашлыки. И знаешь почему?

— Почему?

— Проще.

— Окей, жарь.

— Давай мяса.

— Сейчас мы у него спросим, — Эст кивнул на приближающего Василия Ивановича. А он ответил:

— Надо было сразу сказать. Теперь пусть он, Вара, идет и попросит мяса у заправляющей пока что этим городом Елены Прекрасной.

— Как ее настоящее имя? — спросил Вара.

— Сам узнаешь. Гонец ушел, а Эст предложил:

— В покер?

— В девятку.

— Может, кинем камни? — Эсти подбросил на сгорбленной ладони два кубика — белый и зеленый.

— Зачем?

— Я хочу в покер, недавно научился, мне понравилось.

— Когда недавно, в церковно-приходской школе еще только? Впрочем, давай, попробую проиграть.

— Никогда не проигрывал, что ли?

— Никогда.

— Тогда и я сделаю тебе подарок: сыграем на проигрыш.

— Как это? Значит, играть будем без блефа?

— Да, нельзя бросать карты, если даже у вас меньше, чем у противника, но вы в себе уверены: он бросит.

— Противоречие получается.

— Нет, ибо он в себе не уверен.

— Отлично, давай.

Они играли уже два часа, когда пришел Вара с мясом и большой оплетенной бутылью красного сухого вина.

— Ты че такой? — спросил Эст, разглядывая свои карты, как будто никак не мог сосчитать: скока да скока будет скока.

— Трахнули, наверное, — предположил Василий Иванович.

— Правда, что ли? — молча удивился Эст.

— Не то, чтобы да, но и нет не могу сказать, — Вари развел костер и положил шпаги на бывшие уже тут кирпичи из обтесанных камней. Далее играют, Вари рассказывает, что было в ресторане.

— Ты кто? — спросила Щепка, когда Вара остановился у стены, недалеко от стола, где они что-то ели, как-то:

— Гоголь-Моголь и Цыплята Табака.

— Я пришел за мясом, между прочим.

— За мясом?

— Да.

— Хорошо. Дайте ему мяса. К нему подошла Ника Ович, одетая, как Синий Рыцарь царя Соломона.

Даже томагавк в ее левой руке был синего цвета.

— Чё? — спросила она, и крутнула томагавк пару раз перед лицом Вары. — Где отрубить?

— Себе отруби, я не таких, как ты еще видел.

— Не хочет, — Ника повернулась в сторону обеденного стола.

— Ладно, — сказала Щепка, — дай ему шанс.

— ОК. — Ника разделась и опять оделась, теперь она предстала в белом костюме новичка Дзю До.

— Такого-то Кузьму я и сам возьму, — улыбнулся Вара и тоже разделся.

— Скотина, — поморщилась Коллонтай, — ты бы сначала вымылся, а потом обращался за отсечением тебе части тела.

— Во-первых, я забыл спросить, где у вас баня, — ответил Вар.

— А во-вторых?

— Что, во-вторых?

— Ну, ты сказал, что в курсе, что такое во-вторых, — сказала Щепка.

— Ах, во-вторых! — обрадовался Вара, что не надо больше разгадывать кроссворды Сфинкса. — Это, знаете ли, я имел в виду не своё тело.

— А чьё?

— Ваше. Простите, — добавил он, — это была шутка в духе времени.

— Шутка? — рявкнула Кали, и тут же попросила Нику: — Привязать его голову к его пяткам. — И добавила: — Без веревок. — Чтобы так сами собой связались между собой. Впрочем, не надо, я сама приручу эту скотину. Хотя с другой стороны:

— У меня руки в чесноке и масле, на котором жарился этот Табак курицы, добей его сама. Ника встала на шпагат, как это любил делать Жан-Клод Ван Дамм в молодости, чтобы провести свой коронный удар:

— По яйцам, — но к своему изумлению не увидела их. Ибо. Ибо, ибо.

— Кстати, Жан-Клод Ван Дамм бил не по яйцам — запрещено — а по коленкам, но не в этом дело сейчас. Ибо этот Вара повернулся уже к избушке задом, а не передом, и так пукнул, что первая газовая атака немцев в Первой Мировой Войне показалась бы очевидцам невинной проповедью. Это был его первый Тактический прием в этой Гражданской войне между Белыми и Зелеными, или, чтобы всем было понятно:

— Между инопланетянами с Альфы Центавра и местными Аборигенами.

— Такому можно доверить командование армией, — сказали бы и люди, и инопланетяне. Но, увы, их здесь уже не было. Ибо его поведение было не только недостойным, но и ужасным. Ника… Нику просто сдуло, как будто это был первый порыв ветра, но не простой, а вдохновенный порыв Урагана. Щепка, как Первый Рыцарь этого города хотела выдержать, как она сказала:

— Во что бы то ни стало, — но и это Увы не вышло. Звучал и пах позавчерашней сиренью не просто залп — хотя бы это был даже залп Авторы, а:

— Песня, — более того, со словами:

— Протрубили трубачи тревогу, всем по форме к бою снаряжен, собирался в дальнюю доро-о-огу наш пропахший Зоной и последующими семьюстами километрами тайги небольшой отряд с Зайцем в придачу. Этому приему его научил Беня Крик по спискам Интерпола значащийся, как просто:

— Мишка Япончик. — Он бывало заходил в столовую, пока блатные через своих шнырей и начальники отрядов через самого зав столовой не украли всё мясо из котлов, и беззастенчиво проводил этот прием древних жрецов Майя, чтобы у уже поднимающихся на Зиккурат пленников не было большого желания и дальше цепляться за свою жизнь. Похоже на современный наркоз, только наоборот. Здесь больной идет на опасную операцию с:

— Улыбкой на устал, — как имеющий уже три — загнивающую, нарывающую и засевшую в глыбаке — раны. Здесь:

— От ужаса. — Хотя и там улыбку на уста кладут только после смерти. До — не удается. Очень больно. Здесь тоже было больно. Щепка заорала:

— У меня голова болит! Кали:

— У меня башка раскалывается. Ника ничего не сказала, и не только потому что потеряла сознание, но из-за того, что улетела в как раз открытый большой холодильник, который тут же сам и захлопнулся. Вара и сам немного закружился, взял нож-топор, упавший из ослабевшей руки Ники, и хотел отрубить мяса:

— От кого-нибудь. — Потом вспомнил, что сам когда-то был зайцем, и более того:

— Человека есть не стал бы ни за что. — Ибо:

— Он не людоед, — а:

— Пятница. — Робин, или просто по-простому Робинзон Крузо, послал его купить:

— Хорошего мяса. Но где его взять? Хотя запасы должны, должны быть. Ведь война еще только началась, даже:

— Еще не началась, — и следовательно:

— У нас — всё есть!

Далее, где Вара берет мясо? В морозильнике, где закрыта Ника? Она просит его открыть, и он открывает, в результате чего сам оказывается заперт в нем. Далее?

Глава 23

— Три и три, — сказал Василий.

— Где три и три, я не понял? — ответил Эст.

— Щас, кажется одна тыща упала. Че-то никак не найду.

— Не не найду, а посчитай хорошенько, у тебя больше нет денег.

— Да?

— Да.

— Я не знал. Ты че, в долг тогда, что ли?

— Прости, но я в долг не играю, — сказал Эсти. У каждого из ребят было по десять фишек — фигурально фишек, а реально шишек. Было принято такое решение, как сказал Эст, за неимением и фишек, и вообще любого бабла. Василий Иванович даже удивился:

— У вас нет даже Царской Чеканки? — Ибо:

— Как же вы живете?

— Хорошо, тогда я вскроюсь, — сказал Василий.

— Поздно, ты уже дал дальше.

— Я? Я передумал.

— Пэрэ? — переспросил Эст. — Нельзя, сколько-нибудь все равно теперь уже надо давать дальше.

— Зачем? Чтобы ты дал еще дальше — сколько у тебя там сосновых шишек? Четыре? А у меня останется только три.

— Да, придется сдаваться, — сказал Эст.

— Прошу прощенья, значит на кону было семь фишек, а спрашивается:

— Как это могло случиться? Нас только двое, и число обязательно должно быть четным.

— Почему?

— Потому что нас двое. Ты, как тебя там, у костра?! — крикнул Вася Варе, — с нами пока что не играл?

— Откуда, — глухо ответил Вара, занятый шашлыками, и поэтому боялся их пережарить без тренировки. — И да, — добавил он, — пока вы еще играете, можно я потренируюсь?

— Да тренируйся! — безвольно махнул рукой Эст, — только не мешай мне выигрывать.

— Я не понимаю, — продолжил свою мысль Василий, но вдруг понял, что забыл ее.

— И я не понимаю, — попытался толкнуть его еще дальше по скользкому пути незнания Эст.

— А! да! почему у тебя больше фишек, чем у нас.

— Да, я обычно не называю себя на Вы, чтобы не быть заподозренным в коррупции, но так как есть некоторые недоразумения, вынужден применить авторитет. Они начали считать фишки, и два раза действительно вышло, что их двадцать, но один — двадцать один.

— Фантастика, — выдохнул Василий.

— Скорее всего, — сказал Эст, — уже ничего нельзя поделать, значит их и было столько.

— Сколько? Двадцать одна?

— Да.

— Ну, допустим, тогда почему лишняя оказалась у тебя. Как говорится: поиграл лишней фишкой — дай теперь мне поиграть.

— Она и была у тебя.

— Значит, ты ее выиграл?

— Да.

— Когда?

— Ты знаешь все ходы? Они у тебя записаны?

— Я без записи понимаю, по логике: иначе быть не может, потому что не может быть никогда.

— Вы лучше э-э подеритесь, — сказал Вара, чавкая последними кусочками сочного мяса, и периодическая выковыривая его острым шампуром из здоровенных рандолевых зубов.

— Ну, чё, — сказал Василий, — избить тебя, как сидоровую козу?

— Именно, как сидоровую?

— Сидорову, — да, пусть будет так.

— Как легко же ты, мил человек, поддаешься на провокацию, — сказал Эст, и добавил:

— Нет, с тобой мы драться не будем, а лучше изобьем вон ту козу, — и Эст показал пальцем на Вари.

— Действительно, — удивился Василий Иванович, — как он мог съесть весь шашлык, не понимаю. Далее, Вар их побеждает, так как после мяса стал очень силен.

— Мы должны сначала доиграть, а потом изобьем его, — сказал Эсти.

— Хорошо, так даже лучше, — сказал Вася. — Ты сколько поставил?

— Вот, три и одну последнюю дальше.

— Отлично Григорий, нормально Константин, я крою и даю дальше.

— Не вижу, чем и чем?

— Вот им, — Вася, не оглядываясь, махнул рукой назад в сторону Вара.

— Он один, — возразил Эст.

— Он здоровый хватит и закрыть, и дальше дать.

— Прости, но если делить, то сначала напополам со мной.

— ОК, я делю свою половину на две части, ту, которая с рукой, ставлю, а оставшуюся с ногой даю дальше, пойдет?

— ОК, я тоже так делаю.

— Ты считаешь, мне больше нечем крыть?

— Естественно.

— А голова, я закрываю иво головой.

— Голову тоже надо делать пополам, — возразил Эст. — Более того, это вообще моя голова.

— Серьезно?

— Да, обычно я сам не думаю, а спрашиваю этого Зайца, как надо, а потом делаю наоборот.

— Так это ваш Заяц?

— Ты забыл, что мы пришли вместе? — Э улыбнулся.

— Ага, значит у меня должна быть фора.

— Хорошо, я согласен, пусть это будет моя лишняя шишка. Показывай сколько у тебя.

— Ты вскрылся — ты и показывай.

— Ладно, — опять согласился Э, — Девять.

— Что, Девять?

— Прошу прощенья, Десять, — и Эсти выложил четыре десятки и Джокера.

— Вот как раз из-за жульничества ты и проиграл, — сказал Василий, потому что мы играли без Джокера. Откуда он вообще взялся?

— Дело в том, что я всегда ножу с собой Джокера.

— Зачем, если вы играете только в Девятку?

— Да?

— Да.

— Не знаю, но вот как раз пригодился.

— У вас так играют: выкладывают не только все, что в голову приходит, но и что есть в карманах?

— А у вас?

— И у нас также, — Василий Иванович порылся в карманах на груди рубашки. Но ничего не нашел. Далее, что он все-таки находит?

— А! вот, кажется, что-то есть, и он вытащил, правда без золотой цепи, Бриллиант Сириус.

— Откуда? — удивился Эст. Василий тоже не знал, откуда он взялся. Тем более, без цепи, на которой его носила, кажется, Щепка. Ибо:

— Если она выиграла турнир за Царицын, то и этот Бриллиант соответственно.

— Значит, я с ней был, — сказал он.

— С кем?

— С королевой этого города.

— С царицей, — напомнил о себе Вар, — ибо я ее видел, настоящая.

— Что настоящая?

— Стерва.

— Кстати, — вспомнил Василий, — мы забыли тебя избить.

— Ми не против, — сказал Эст, — но сначала надо принять решение: кто выиграл?

— Разве это непонятно? У меня Бриллиант, который ничем не закрыть. Значит, выиграл я.

— Он может быть поддельным.

— По барабану.

— Значит, мы и сегодня будем спать на улице? — спросил Вара, чем опять напомнил о своем бесполезном существовании. И они пошли на него, можно сказать:

— Нехотя, — в том смысле, что в полной уверенности в своей непокобелиной силе. Но Вара наелся мяса до отвала, и отрицательная реакция этого процесса в виде обжорства еще не вошла в полную силу. И он применил прием, который — так все думали — применял только Котовский, и только в экстраординарных ситуациях:

— Взял ребят двумя руками — каждого своей — и направил навстречу, как два паровоза. Как по рассказу одного русского голливудского актера, он сделал со своим паровозом, из-за чего потом и стал больным на всю голову инвалидом, и несмотря на это смог соблазнить приличную немку, родившую от него впоследствии толи двоих, толи троих детей, с которыми — по крайней мере с одним из них — пела в церковном хоре. Впрочем, вряд ли, ибо ее голливудским мужем было ей ясно сказано:

— Ни с кем вообще не разговаривать, и если петь, то только дома.

— Впрочем, может я ошибаюсь: потому что по другой версии, она должна была быть немая. Как они могут петь? Хотя в тайге, возможно, это безразлично. На Краю, так сказать, Света:

— Толи еще будет. Они бы тоже стали инвалидами, но Василий автоматически успел подставить свой кулак между ними. Как буфер, который не был смят неимоверной силой Вары, обожравшегося мяса только по причине зажатого в этой руке Бриллианта Сириус, который своей энергией отбросил этих ребят метров на восемь. Бриллиант упал и Вариус над ним постоял, постоял, и решил согнуться и:

— Дома рассмотрю поближе, — сказал он, как будто оправдываясь. И действительно, человек получивший власть не по наследству, не от природы не то, что стесняется ее, а постоянно требует теории познания, объясняющей его право обладания ей пожизненно, и даже дальше. Исходя, видимо, именно из этой теории Вариус решил называть себя Вариусом, и главное понял:

— Значит, у меня есть дом. — Свой большой дом. И он повернулся лицом к Царицыну, и уже хотел уверенной поступью направиться туда, как эти псы опять набросились на него. Правда, не вероломно, а Василий крикнул сначала:

— Эй, ты! Куды-твою гребешь клешнями. — Как будто сам когда-то был моряком. А разозленный беспрецедентным поведением Вары Эсти с разбегу ударил ногой в грудь. Все думали:

— Улетит прямо до стены города. — Нет, упал, да, но полежал совсем немного.

— Вы на кого руку подняли, ироды?

— А кто ты, мил человек, мы не знаем? — спросил Вася, а Эсти только развел от удивления руки в стороны.

— Я царь этого города.

— Но как ты сказал, Вагриус? Не Приам, точно?

— В историческом смысле эти имена очень близки, — сказал Вагриус. После этих слов Эсти споткнулся и первый получил по рогам. Вара прямо из положения лежа сначала ударил своего бывшего, так сказать, шефа по коленке, а когда Эс нагнулся получил в лицо ногой. Хотя и успел сказать, прежде чем упал:

— Действительно, рога, кажется выросли всё-таки, как мне это обещали когда-то. Собственно, когда это предсказание было — неизвестно, да и было ли вообще, Эсти не смог бы ответить в этот момент, если его в этот момент и спросили об этом. Василий к своему стыду сначала побежал. И даже сказал:

— Я щас приду. Но потом все-таки остановился и пошел назад.

— Иди, иди.

— Иду, иду.

— Что-то медленно.

— Обдумываю план мести, — ответил Вас.

— За что?

— Я вас принял здесь, как людей, несправедливо пострадавших от бывших коррумпированных властей, а вы шпионы.

— Нет, как человек честный могу сказать правду, мы бежали из лагеря.

— Несмотря на то, что это вы сделали правильно, но я думаю, уже давно это было, вы одичали, и не знаете, что теперь у нас:

— Всё по-честному.

— В том смысле, что скоро будет?

— А так, что, чё-то не то?

— Да, когда все по-хорошему, чинно и благородно, людей приглашают сразу в гости, чай, кофей, блины, огурцы и помидоры, если дело происходит зимой, и куры глубокой заморозки, если летом. Вы вообще в курсе, что нельзя есть кур, если они не глубокой заморозки?

— Вы имеете в виду, летом?

— Летом, летом.

— Не знаю.

— А следовало бы. Ибо: кур много, людей мало, что получается?

— Ч-что?

— Куры портятся, пока стоят в очередях за людьми. В результате:

— Ни кур, ни людей.

— А люди-то куда делись, умерли от голода, что ли?

— Не умерли, просто я имею в виду людей, которые едят кур, их-то уж больше нет.

— Собственно, я думаю, и так скоро начнутся поставки с Альфы Центавра, там, наверное, будут куры, не портящиеся даже при сорокаградусной жаре. Верите?

— Нет.

— Почему?

— Потому что поставок не будет, ибо… ибо вы их победите.

— В каком смысле? — усомнился Василий Иванович.

— Вот так, как я победил вас: вы не думали — не гадали, а уже все кончилось — победа, более того:

— Наша победа.

— Рано, рано, вы ее объявили.

— Да?

— Да, видите, уже Эсти скоро очухается, практически уже идет сюда.

— Пока еще он дойдет-т!

— А пока он готовится к этому походу, я и сам попробую растерзать такого откормленного гуся, как вы, сэр. Вагриус рыгнул, но вкусная пища осталась на месте, где-то между желудком и горлом, там ей понравилось больше, чем здесь на свежем воздухе. Василий Иванович к своему несчастью забыл, какой у него коронный прием. А думать времени уже совсем не было. Вара сделал шаг, и Вася тут же схватил его за руку, и потянул вперед. Вара неожиданно упал, а Вася сразу сел на него, взял руку, и перекинувшись в сторону, потянул на болевой.

— Мне не больно, — ответил Вагриус.

Действительно, Василий показалось, что рука Вары гнется в обратном направлении. Так может быть?

— Да, но тогда получается, что она сломана, и более того, сломана уже давно. А так как этого не может быть, так как не может быть никогда, ибо тогда надо признать, что этот Хомо никогда не чувствовал боли. Эст остановился рядом, и не спешил на помощь ни тому, ни другому.

Он подумал, а точнее, подумал, что вспомнил:

— Колдун Распи послал их за Бриллиантом Сириус. — А он сейчас был у Вары. Значит, дело сделано, и надо уходить.

— Отпусти его, мы уходим, — Эсти постучал Василия по плечу.

— Да? Ну и отлично, идите, мне такие опасные людишки не нужны. Вагриус подумал, что действительно, лучше уйти. Если не считать того, что он хотел стать царем этого города на правом берегу Волги.

Да, но почему-то выбрал обратное. Он второй рукой схватил Василия за горло и начал душить. Потом высвободил из ослабевшего захвата свою гибкую почти как змея руку, и намотал ее на шею противнику. В результате, Василий Иванович оказался в роли пленника из фильма Мэла Гибсона Апокалипсис, где все пленники сцеплены одним бамбуком.

Только в данном случае двоим по краям казалось, что они свободны.

Над чем Василий счел нужным посмеяться:

— Я веду вас не в город, а:

— От города, — как Ванька Сус. Ребята задумались, и чем дальше шли, тем больше верили этим словам.

— Привал, — сказал Эсти. А Вар ответил:

— Зачем нам Распи?

— Тем более, он вообще не в доле, — сказал Эсти. — А третий, как его? Беда, кажется, пусть остается с ним в качестве шпиона.

— Он его съест, — сказал Василий, как будто понимал, о чем идет речь. Тем более, что не в свою пользу. Как будто уговаривал этих беспредельщиков тащить его в неизвестный лес.

— Пойдем назад, — сказал Вар, полежав немного на земле. — Скажешь, что мы твои друзья, которых ты просто давно не видел, — добавил он.

— Не-е, нет! — рявкнул Василий, — не хочу. Точнее, могу, но отдай мне мой Бриллиант. Тем более, я сам его взял только чтобы посмотреть.

— Посмотреть? — переспросил Вар. — Нет, ты украл его у меня.

— Когда? Назови место, время, и так далее.

— Дайте его мне, чтобы не досталось никому, и всё было по-честному, — сказал Эст.

— Я за, — опять чё-то не то ляпнул Василий. И успокоил себя тем, что таким образом сможет капитально запутать этих окуней. — А может и щук, — добавил он вслух.

— Я люблю уху, — сказал Вар, и проглотил слюну.

— Из щук? — спросил Эст.

— Да.

— Неужели ты до сих пор не наелся?

— Да, думаю, да, и знаешь почему?

— Уже три раза сходил в туалет?

— Дело не только в этом, мой милый, но мне кажется, я не один.

— Верю, — вздохнул Эст, — один столько не съест.

— Ты думаешь, кто это?

Глава 24

— Думаю, это Щепка, — сказал Василий, — это ее Брилик. И теперь она сосет из тебя кровь.

— Не верь, не верь, — сказал Эст, — впрочем, если боишься, я сам могу его съесть.

— Съесть? — удивился Василий и опять приподнялся на локте.

— Ну, у нас речь идет о еде, поэтому я так и сказал, — и Эсти добавил: — Мы с собой ничего не взяли? Ясно, нет, поэтому надо возвращаться, он-то нажрался, а я ни гу-гу. Они поднялись и опять пошли в обратную сторону. Но. Но согласись с предложением Василия, что они будут:

— Добровольно сдавшими в плен диверсантами. А я вас поймал, напоил, накормил, теперь веду в изолятор.

— Иначе никак нельзя? — спросил Вар.

— Можно, почему нельзя? — ответил Василий.

— Как?

— Через морг.

— Нет, это хуже, хуже, — зачастил Эст, — давайте уж лучше так, как вы придумали. И так они пошли, привязанными к трехметровому бамбуку, а Вася рядом.

— Ми думали, ты тоже себя привяжешь, — пошутил Эсти.

— Серьезно, серьезно, — поддержал друга Вар.

— Всё, хватит, я сказал: движущемся прямолинейно и равномерно, иначе ничего не будет.

— Что значит: ни-че-го? — спросил Эст.

— Ничего хорошего, — ответил парень.

Он привел Их в Крепость и поставил перед Никой Ович, которая пока что в одиночестве изучала меню и карту бара.

— Я не могу понять, — обратилась она к бармену, которым здесь был Фрай, но по своему обыкновению так замаскировался, что все считали его человеком неизвестного происхождения. Так доверяли, но в меру. Щепка даже спросила у Кали:

— Насколько мы можем ему доверять?

— Ну-у, думаю, на столько, на сколько можем быть уверены, что он не подольет нам в коньяк Нине или Двин змеиного яду в количествах больших, чем мы сможем выдержать.

— Что именно?

— Не могу понять, почему здесь никогда нет хлеба?

— Так просили.

— Кто?

— А я знаю?

— Я без хлеба не могу наестся.

— Вон идет ваш хлеб. — И вошли пленники.

— Такие опасные? — спросила Ника, — что на вас надели бамбук.

— Нас просто не поняли, — сказал Вар.

— А вы что скажете? — кивнула она Эсти.

— Мы просто шли, думали, что здесь есть…

— Что, что вы имели в виду, что здесь есть кружок кройки и шитья?

— Наоборот, — ответил Вари, — мы думали, что нас научат здесь всему, что необходима…

— Необходимо, — поправила мужика Ника Ович, — и добавила: — За каждую ошибку я буду вас бить.

— Значит, вы нас берете?! — крикнули они одновременно.

— Да, я как раз набираю группу добровольцев для отражения вражеских контратак.

— А именно? — поинтересовался Эст.

— Что вы не поняли? Как вас э-э? Ну, сейчас пока это не важно. И знаете почему?

— Вы можете нас не взять? — спросил Э.

— Нет, я своих решений не меняю, ибо если сказала, что да, взяла, значит это естественно и не позорно. Но! Вы можете погибнуть на ранней стадии испытаний и так не войти в моё ВД. Они побоялись спросить, как это расшифровывается, а только предложили их:

— Да, пожалуйста, испытайте нас, как следует.

— Пожалуй, это именно то, чего хочу даже больше того, что задумала себе на завтрак. Значит, так, по-вашему, я должна добавить к просто испытанию еще, как вы сказали вот это:

— Как следует. И значит, я не буду снимать с вас этот бамбук, как решила было это сделать. Но! Пожалуйста, не торопитесь сдаваться, ибо. Ибо я буду вас бить, и одновременно завтракать. А завтракать для меня — это значит, периодически отвлекаться от тренировочного процесса.

— Почему нас надо обязательно бить? — спросил Вара.

— Пусть ответит ваш напарник.

— Я не знаю.

— Что? Рипит ит, плииз.

— Нет, это я просто так подумал, а скажу, что что… нет, не знаю.

— Хорошо, попробуйте вы, — обратилась Ника к Варе, — отвечайте, я пока не могу начать испытание, так как у меня рот набит. Где этот траханый бармен? Пива-а! У некоторых язык прилип бы к нёбу от ужаса встречи с дамой, у которой на завтрак не овсянка с соленой треской и сыром, а пиво и торт.

— Я думаю, мы должны быть готовы, что нас возьмут в плен и будут пытать, — сказал Эст.

— Я, если можно, отвечу наоборот, чтобы хоть один из нас оказался прав, — сказал Вар.

— И.

— Вы думаете использовать нас, как Притраву для ваших беркерсиеров. Ника встала из-за стола и подошла поближе с кружкой в руке.

— Вы будете мозговым центром, потому что даже я не додумалась бы до такой экстраординарной идеи. — Она похлопала Вару по плечу и даже хотела поцеловать, но пока что только облизнула губы, и дала ему попить пива из своей кружки. Эсти постеснялся попросить:

— И мне, мол, пива, — и тут же получил удар ногой точно в солнечное сплетение. Он повалился на соседний элегантный, цвета почти что бамбука, которым они были связаны, стол, и потащил за собой Вару.

— Ай хелп ю, — сказала Ника, и легким ударом раздвинула ноги Вары шире плеч, еще секунда и он должен будет сесть на шпагат. Ника улыбнулась. Что она думала неизвестно, скорее всего, она думала, что парень разорвется пополам, но не до конца. В случае чего его можно будет списать на кухню чистить картошку, лук, морковь и свеклу. На весь гарнизон. Но произошло совершенно невероятное:

— Вариус обосрался. — Он всё хотел сходить в туалет, но то не было времени, то он об этом забыл от ужаса, что его привязали к бамбуку, как доамериканского индейца, то просто считал неприличным в хорошем кабаке хотя бы пукнуть. Тем более в присутствии дамы. Теперь все страхи были забыты:

— Он — если говорить буквально — обкакался. — Но! Но поносом.

Хотя еще несколько секунд Вара надеялся, что обойдется без поноса.

Нет. А разница? Во-ни-ща-а-а! Ужасная.

— Газовая атака натюрлих, — только и могла сказала Ника Ович, и выбежала куда глаза глядят. К ее чести будь сказано, она не дышала до тех пор, пока не освободила одного из них от бамбукового плена. Далее, что делают Распутин и Буди по кличке Беда.

— Мы должны идти, — сказал Беда.

— Это твое личное мнение? — поинтересовался Рас.

— А кто третий? Бурый мишка, что ли?

— Да, логично, — тяжело вздохнул Рас. Потому что здесь бурый медведей уже не бывает.

— Надеюсь.

— У них с собой был Камень Счастья.

— Теперь это ясно. Но зачем ты его отдал?

— Я?

— Ну не я же. Молчание. Буди счел некорректным возражать Колдуну. Распи дождался полной Луны, но не встал на колени, а просто вышел на большую поляну, и сделал несколько медленных круговых движений руками.

— Уходим утром? — спросил Буди.

— Сейчас.

— Ночью? Зачем?

— Хорошо, я пойду, а ты меня догонишь.

— Нет, уж лучше я пойду с тобой.

— Боишься заблудиться?

— Да.

— Надо еще больше бояться, чем ты думаешь. И знаешь почему?

— Почему?

— Места меняются. Ну, как лошадиные кибитки.

— Вы имеете в виду дилижанс?

— Да. Вы пришили, а иво уже нету.

— Вы думаете, что так и берег может уйти?

— Я говорил про берег?

— Нет.

— Почему тогда ты решил, что мы идем именно к берегу?

— Я?

— Ты.

— Честно? Мне показалось, видимо, что ты как-то передал мне эту инфомэйшен.

— Ты шпрехаешь?

— Что?

— Я грю, ты, чё, образованный?

— Не то чтобы да, но скорее нет.

— Ты не ученый?

— Скорее да, чем нет. Нет, нет, скорее наоборот.

— Поздно исправлять, ты уже раскрылся передо мной полностью, — Рас показал на Луну, — как эта Полная Луна. Берег остается на месте, — продолжал колдун, — меняется его Эманация. Берег тот же, но на нем уже нет того, что вы хотели найти.

— И чтобы это узнать, мы должны подойти поближе?

— Ты умный парень, я смотрю. Хочешь быть моим заместителем?

— У тебя уже есть заместитель.

— Ты имеешь в виду Эсти?

— А кто-то еще есть?

— Возможно. Ученик не всегда должен быть один. Хочешь быть моим учеником? — опять спросил он. — Если да, то скажи, какое-нибудь экстраординарное событие, бывшее с тобой, может быть, даже всего один раз. Беда задумался.

— Да, было, — сказал он. — Однажды я ехал в санях с моим дедом, и у меня так защемило шею, что я не мог повернуть голову. И я понял, что с конем, который нас вез случилось тоже самое. А мне только передалось от него.

— Или одинаково подействовало на вас обоих, — сказал Рас.

— Одинаково? Вы думаете, что я понял, что я — это он, а он — это я?

— Да.

— Я об этом не подумал. Мне казалось, что мы оба стали конями.

— Два коня! — даже воскликнул Рас, — это очень интересно, и похоже на правду. Но проверим: скажи быстро:

— Как его звали?

— Щас-с, ща, сейча-а-с…

— Быстрее!

— Софи.

— Софи. Софи?

— Больше ничего не помню. Честно, как во сне, вот только знал, а уже забыл вопреки тому, что априори известно, что забыть ничего нельзя. Так бывает?

— Только так и бывает, — резюмировал заколдованный спутник.

На самой заре они прилегли, хотя в виду уже чувствовался берег.

— Проснемся, а он тут как тут: нарисовался, — сказал Буди. Рас хотел сказать:

— Точно! — но передумал, а наоборот предупредил:

— Только бы не проспать. Буди, если что. Кстати, можно я буду звать тебя:

— Будильник.

— Мог бы, если бы я проснулся вовремя, — почему-то в сослагательном наклонении ответил Буди.

Буди заворочался, и хотел проснуться, когда увидел на берегу за туманом еще не появившегося солнца какое-то движение. Он протер глаза:

— Люди, в новой, из приличного материала форме, грузились на баржи, впереди которых бурлили воду катера. Скорее всего, это именно то, о чем мы так долго мечтали, — сказал Буди, надо будить Волхва.

— Маэстро, — он хотел достать Волхва рукой, но было далеко, и он потряс его ногой, осторожно прислонив ее к голове. Туфля в виде лаптей были, очевидно, сняты еще перед сном, хотя это и удивило Буди:

— А если бы ночью было холодно? — Очень легкомысленно снимать обувь на ночь. Тем более в тревожной обстановке, когда чуть что надо бежать куда глаза глядят.

Рас никак не мог проснуться, и Беда побежал один. Почему?

— Прости, друг, но отходит последнее такси. — Действительно, грузился последний баркас, и он вот-вот должен был отойти.

— Их бин… возьми-те мень-Я, — завыл Буди, протягивая руки, как будто к Раю, двери которого могли закрыться без него.

— Ты снайпер? — спросил командир этого десанта в форме — в том смысле, что только во френче — английского капитана.

— Нет.

— Тогда проваливай, у нас и так всё есть, кроме снайпера.

— У меня есть маузер.

— Что?

— Прошу прощенья, оговорился:

— У меня есть лошадь. Капитан взглянул поверх головы претендента на славу.

— Не вижу.

— Это я.

— Вы?!

— Я смогу доскакать до пулеметной вышки раньше.

— Раньше? Раньше кого?

— Ну, я имею в виду, когда убьют вашего, прошу прощенья, нашего снайпера, я буду тем, кто побежит галопом к вражескому пулемету, который установлен на вышке. И свалит ее.

— Ты че-нить понял? — спросил он тоже уже слушающего минут пять их болтовню сержанта.

— Кстати, скажите мне, как вас обоих зовут?

— Зачем? Ты, чё, в натуре, шпион, что ли? — спросил сержант.

— Он здесь главный? — спросил Буди у капитана. И тут же добавил:

— А если нет, то решим эту проблему на корабле, — он кивнул на рвущийся в море баркас.

— Ладно, — махнул рукой капитан, — залазь, но смотри! если нас всех убьют, и мы не возьмем этот плацдарм, я тя точно сделаю конем, воду будешь носить, видишь ту гору? Вот туда, и звать тебя будут просто ишак.

— Я — лошадь.

— Ишак — это тоже лошадь, — сказал сержант, но так и не успевшая стать конем.

— Зачем вы его взяли? — спросил капитан.

— Я? — спросил сержант, но увидев за бортом только воду, добавил:

— Он снимет пулеметчика.

— Хорошо, — сказал капитан, — ты будешь у него Другом.

— У нас есть Друзья? — удивился сержант.

— Да, в этой атаке у нас будет несколько Друзей.

— У вас есть письменный приказ?

— Сегодня мне дано право давать устные приказы.

— Даже мне?

— Йес. Корабль вылез на песчаный берег, где в высоте стоял Царицын, приветствующий гостей пулеметными очередями, и снайперским огнем. Капитан, который командовал этой эспаньолой, конечно не знал, что его шхуну переименуют когда-нибудь в эспаньолу ради этого нового пассажира, который найдет здесь клад. Как в Острове Сокровищ. Кстати, это описка, ибо его так назвали не в его честь, а честь его заводского друга. Но это несущественно, ибо их часто путают. И когда уже некоторые, и даже многие потеряли руки, ноги и даже головы, Буди побежал на высоту.

— И да, — сказал он, вернувшись назад: — Зовите меня Софист.

— Ты уверен? — спросил Лей Броня, который и был здесь капитаном под новой зеленой кличкой:

— Амер-Нази. — И добавил:

— Возвращаться плохая примета. Ты возьмешь с собой Друга. Иначе, боюсь, вернешься назад с полпути.

— Это Заградотряд? — решил задать вопрос Буди.

— Можешь считать и так, но я не советую тебе со старта противопоставлять себя иму, — Нази кивнул на Беню Крика, в простонародии Мишку Япончика. Этот крутой береговой уступ достался именно им.

— Как же ты останешься без меня? — запричитал уже во второй раз Беня, кто тебя будет охранять?

— Вот, — Амер-Нази кивнул на лежащую рядом с ним уже…

— Уже? — ужаснулся Мишка, — ты уже списал меня, как простого покойника.

— Есть шанс вернуться, — сказал Амер. — И знаешь почему? Ты пойдешь с ним, а он говорит, что непотопляемый.

— Охотно верю, но нас не топить будут, а жечь огнеметами, бить из пулемета, и протыкать снайперской винтовкой.

— Может, тогда мне пойти, дорогой, если он не хочет? А? Ну, не хочет и не хочет! — Это был лейтенант в полной английской форме, что значит: не только во френче с многими карманами, но и в серо-зеленом пузырчатом галифе и натуральных хромовых высоких сапогах. Это была легендарная помощница Амер-Нази на легендарном турнире с Инопланетянами с Альфы Центавра, где решалась судьба этого города Царицына. А именно, это была Агафья. Она думала, что ей сразу после турнира дадут, как всем, то есть, как очень немногим, подполковника, по крайней мере, майора, но вынуждена была согласиться на лейтенанта, правда, лейтенанта спецслужб, а именно:

— Заградотряда. — В обычном обиходе:

— Друзей солдат, и других офицеров Армии Дэна. — Да, вот так вышло, что именно Дэникин, как природный инопланетянин, пришелец с Альфы Центавра, вынужден был не защищать, а, наоборот, штурмовать этот город недалеко от моря, но прямо на берегу Волги, город, которым командовали две его же любимые принцессы Кали и Щепка.

Глава 35

Аги бежала сзади в пятидесяти метрах и боялась только одного:

— Этот ишак может перейти на сторону вражеской армии, а она не успеет, как говорится: даже слова сказать, из своего именного двадцатизарядного маузера. Или вообще спрячется, и потом ищи его, свищи, а толку? Ни за что не откликнется.

— Стой, паразит! — крикнула она, — стрелять буду, и дала из своего двадцатизарядного Маузера маленькую очередь.

— Береги патроны, дура! — принес ответ легкий ветерок.

— Ты можешь уйти на Другую Сторона.

— Мы можем пойти вместе.

— Я так и знала, что ты предатель.

— Нет, сознательно, иду туда.

— Ты инопланетянин?

— Да откуда.

— Тогда зачем ты идешь в это логово динозавров?

— Я шпион, даже диверсант, но ты не должна этого знать.

— Зачем тогда сказал?

— Ничего страшного, думаю, ты будешь ликвидирована в этом штурме.

— Штурмовики умирают сто к одному против заградотрядовцев.

— Хорошо, иди тогда вперед.

— Нет.

— Тогда отвали от меня, чтобы я тебя больше не видел. Я иду на последний штурм.

— Может подождешь меня?

— Зачем?

— Трахнемся.

— С кем?

— Со мной.

— Ты… точнее, я с покойниками не трахаюсь.

— Напрасно.

— Почему?

— Ты сама-то посмотри на себя.

— Зачем?

— Посмотри, посмотри, и увидишь, на кого ты похожа.

— На кого?

— Не скажу, боюсь, ты обидишься.

— Скажи, пожалуйста. И знаешь, зачем? Чтобы у меня рука не дрогнула, когда ты попадешь мне на мушку.

— Могу доказать, что никогда не попаду.

— Хорошо.

— Ты — Всадник без головы.

Тут их диалог был прерван пулеметной очередью. Аги увидела ее на бруствере, за которым укрылся от нее Буди. Она думала, что он перезаряжает там в яме свою снайперскую винтовку фирмы — скорее всего, тоже Маузер, ибо кто любит роллс-ройс — тот любит все от роллс-ройса, даже диван в садовой персиковой теплице от роллс-ройса, туалет, чтобы не обрушался из его же старых колес, что еще? Даже зеркало в ванной — от него. Все двери в доме — от него. Жаль только, что сам дом не удалось сделать, как роллс-ройс. Да и то только потому… Но Буди не шел в атаку, и снайпер на вышке тоже не стрелял.

— Скорее всего не стреляет, — подумала она про своего штурмовика, — потому что заклинило патрон при неудачном повороте личинки затвора.

— Надо было брать Мосина, а не Маузер! — крикнула она, собственно, для того, что проверить: жив ли боевик вообще, а то могли шлепнуть, а он и не пикнул. Но случилось то, чего она так долго ждала:

— Буди побежал, но это только сначала он побежал, а потом поскакал даже, но, что еще более удивительно, в обратную сторону.

— Что значит, — сказала она вслух: — на меня. Нет, серьезно, он пошел в атаку на меня. Ну и олух, это же надо так обидеться, что я стала ему дороже, чем штурм Пулеметной Точки, закрывающей путь в город отряду Амер-Нази, который хотел за это получить или место в правительстве, или, по крайней мере, чтобы этот город назвали его именем. Она опять протерла глаза и проверила обойму Маузера. Но поздно, он был уже рядом.

— Кам хирэ, плииз! — рявкнул герой. А она ответила:

— Ну, прямо, как в мультфильме.

— А именно?

— Ты — лошадь!

— Конь, май нэймс Софи-ст.

— Немец, что ли, то есть, англичанин, что ли?

— Грек.

— Сказки, греки умерли давно.

— Я древний грек.

— А-а, тады: ой!

— В каком смысле?

— Я сажусь на тебя.

— Естественно, прыгай. Куда, в церкву?

— Зачем?

— Жениться, ибо: их либэ дих.

— Да ты ополоумел от радости, скотина, ибо я — как благородная девушка, сидевшая в президиуме на знаменитых соревнованиях за право… впрочем, я что-то забыла, за какое право мы так долго боролись?

— Сейчас не в этом дело, нам главное взять город Царицын.

— Окей, тогда вперед, — и она запрыгнула на эту очень высокую лошадь — имеется в виду, что для большинства людей, что лошадь, что конь — это одно и тоже. Что особенного, если человек на коне? Ничего, обыкновенное дело.

Но вот если никто этого не ожидал, как в первый раз в древнем мире, то да:

— Ужас. Да, такой ужас, что снайпер на вышке даже выронил снайперскую винтовку. Так бывает? Даже Ника Ович, которая только поднялась на вышку, ахнула:

— Ты бы еще голову потеряла. Кто? Кто снайпер, и кто пулеметчик?

А на вышке была сама Щепка. Правда, она встала с утра пораньше не для того, чтобы ее узнали. Дама работала Под Прикрытием.

— Мне повторить?

— Он, — сказала Щепка, и показала пальчиком на Василия у пулемета.

— Я у пулемета, — не понял намека Чапаев.

— Я просто дала ему… э-э… подержаться за щечки.

— Прошу прощенья, за чьи щечки?

— Этого Максима.

— Кстати, почему здесь Максим, а не натюрлих станковый пулемет?

— Привычка, — ответил Василий Иванович.

— Какая еще привычка, что вы мне голову морочите? — Ника щелкнула пальцем по каске Василия.

— Я собираюсь перейти в конный корпус, где все тачанки априори оснащены Максимами. Па-па-этаму взял сюда иво.

— Что ты плетешь, сукин сын! Кого, чаво, иво! Молчать, скотина!

— Она вышла из себя, это шпионка среди нас, — сказала Щепка, и попросила Василия сбросить ее вниз.

— Сбросить с чего?

— С вышки, чё ты не понял? Сбрось, сбрось, или ты ее боишься? Ника Ович полезла в карман, но не нашла там ничего.

— Ты видел?

— Что?

— Она даже не знает, что Маузер у нее должен быть сбоку в кобуре из дуба.

— Из дуба? — переспросил Василий Иванович, — я заказывал из красного дерева.

— В данном случае это не имеет никакого значения, ибо она ищет свой дамский киллерский пистолет.

— Почему?

— По привычке, ты что, не понял? Они вместе хотели сбросить Нику вниз на прибрежные скалы, но она сломала все перила, а так и не свалилась.

— И кстати, зачем ты уронил снайперскую винтовку, нарочно?

— Это ты… впрочем, займемся делом, — сказал Василий, и уже хотел раздеть Щепку, думая, что это Кали, когда вспомнил, что у него на пулеметной мушке был всадник, посланный ликвидировать именно его ключевую пулеметную точку. Он откинул в сторону, сползающую на глаза челку, когда вспомнил, вспомнил увидев, или наоборот, что это не просто смертник, посланный только выявить важную пулеметную точку, и погибнуть, а именно, чтобы ее уничтожить.

— Ибо, ибо это был Всадник без головы, о котором для смеха рассказывали вчера вечером у костра.

Один парень — невоенной выправки, а больше похожий на беглого каторжника, если бы они еще существовали после победы мировой революции, после которой все каторжники были выпущены и так — тогда подошел из темноты к костру, и предсказал это появление Всадника без Головы.

— Один шашлык возьму? — сказал он и присел. Так как шашлыки были не сосчитаны, а только делились на:

— Из свиной вырезки, и из куриного филе, — то никто ничего и не сказал, так только Пархоменко пробурчал:

— Ты эта, бери куриный.

— Спасибо, я возьму куриный.

— Это наглость, сэр.

— Вы назвали меня сэром, так как думаете, что я Ино?

— Скорее всего, я сказал не подумавши, но теперь пониманию, что да, вы шпион, — решил высказаться от души Пархоменко. Если кто не помнит, инопланетян иногда называли Ино, и считалось:

— Они не едят свиней, а только кур и рыбу, да и то кур только тогда, когда нет рыбы. — И да, именно Инопланетяне были то, что называется:

— Сэры. — Или, как говорится:

— Лэди энд Джентльмен.

— Разве я похож?

— Один в один! — рявкнул Пархоменко, и нервно перемешал угли.

— Хочешь скажу, что сбудется в жизни с тобою? — спросил этот леший, которого вместо того, чтобы так и назвать Леший, назвали, как это бывает не иногда, а именно всегда, наоборот. Почему? Даже не потому, что так лучше запоминается, а именно потому, что так это и есть по большому счету, что значит по:

— Внутреннему содержанию. — А именно:

— Сэр и Инопланетянин. — Хотя и имел вид бывшего каторжника. Да он и сам честно признался, когда предсказал Пархоменко на завтра смерть от коня Своего:

— Их бин Распутин.

Сначала казалось, что это предсказание было сделано так только ради куриного шашлыка с лавашем и темным пивом английского производства, кажется. Пархоменко просто не было в этом бою. Да, но это только сначала.

Василий Иванович оглянулся, Щепки не было, она спустилась вниз за своей снайперской винтовкой, а заодно решила прихватить еще один пулемет.

— Лэви Страус, — как она его называла, подсознательно мечтая о таких же джинсах, а по вечерам даже о целом костюме индиго. Даже спрашивала у некоторых:

— Лэви Старус случайно не инопланетного производства? — До войны это было безопасно, а сейчас сразу бы задумались:

— За фирменный джинсовый костюм эта поэтесса-романистка предаст не только партию, но и правительство вместе взятые. Правда, она была пока что Комендантом Царицына, и никто не мог ей указывать, о чем, собственно, мечтать этой ночью.

Василий дал первую очередь и понял, что после даже удачного боя не сможет выпить пива, а его была всего одна упаковка — только шесть бутылок. Да и то, кажется не по ноль пять, а тридцать три. Кошмар! Он залил пулемет — вы поняли, что в ём не было воды? Да вот так, мечтают, хрен знает о чем. А воду поднять забыли, она так и стояла — молочный бачок на тридцать литров — у подножия башни. Надо подать Рацуху, чтобы воду для пулеметов выдавали пивом, тогда не забудут никогда. Всадник шел, не скрываясь от огня, а только иногда мотал огромной башкой. И, как заметил Василий, не просто имитировал, что отгоняет пули, как назойливых мух, а именно обращался к нему:

— Давай, давай, никакой воды тебя не хватит, чтобы достать меня. Надо было иметь два пулемета, а то и три, и даже четыре, чтобы остановить меня. Пока один охлаждается пивком, другой стреляет, и так далее. Василий бросил стрелять, подбежал к краю свой вышки, и чуть не свалился вниз, где копошилась Щепка. Перил-то не было, а он забыл об этом.

— Бочку привяжи быстро! — крикнул он ей.

— Что? — И не давая Василию продолжить, Щепка пояснила:

— Все равно не поднимешь, механизм подъема упал сюда вниз. Или тебе поднять упаковку Двойного Золотого?

— Ладно, забудь про воду, зацепи две упаковки Баварского, и Льюис.

— Что еще за Льюис, я такого не знаю.

— Хорошо, только быстро, подними моего…

— Что?! Я плохо слышу.

— Подними своего Лэви Страуса, — решил больше не спорить с ней парень.

— Только в обмен на то, что ты подаришь мне после боя, вечером, настоящий фирменный костюм Лэви Страус.

— Где я его возьму? Впрочем, ладно, только быстрее шевели булками. Его подняли, но чтобы расстрелять весь диск понадобилось много времени — после каждых восьми патронов он грелся, как чайник, поставленный на раскаленный до бела металл.

— Как говорится, — Василий Иванович разделил бутылку пива со стволом, который недовольно зашипел, что, мол:

— А мне досталось меньше, экономишь в неподходящий моментум. И тут Василий Иванович забыл про пиво, отдал все пулемету:

— С правого фланга шел широким галопом КВО — не меньше, хотя это был все лишь мало кому известный Пархоменко.

— Куда?! — крикнул Василий. И добавил неожиданно для самого себя:

— Он бессмертный, не возьмешь! Это Всадник без Головы, — добавил он тише, ибо еще не верил в полную реальность происходящего. После столкновения, как на турнире упал конь Пархоменко КВО, упал и Софист с Аги. Но! Чему ужаснулась даже Ника Ович, повидавшая на своем веку всяких, а она в это время так и висела на краю вышки, не в силах подняться наверх без посторонней помощи, а Василий только два раза сказал ей:

— Не могу, — и:

— Не хочу, — а больше вообще не обращал внимания на ее мольбы о помощи, или хотя бы:

— Дай пива. — Она расцепила руки, полетела вниз, как переспелая груша, но, к счастью, зацепилась за выступающую перекладину, о которую сначала ударилась ребром, про которое выразилась:

— Будем считать это ребро ребром, которое я отдала для изготовления той Евы, которая меня полюбит. Она так удивилось тому, что Всадник без головы разделился надвое, в отличие от второго, который так и остался один. Хотя надо было удивляться обратному. А все было просто:

— В первом случае, Аги вылетела из седла, как Брюс Виллис с катапультой из самолета после того, как террористы забросали его лимонками. В результате Софи-ст пошел на врага правым флангом, а сама вертихвостка — левым. А Пархоменко был один. Ибо, ибо… Ибо КВО расшифровывается, как:

— Конь Вещего Олега, — а он, как известно было смертен. И что еще более важно:

— Смертен и его бывший друг, которым на сей раз был Пархоменко. Ой, не зря, не зря Леший Ино напророчил ему сегодня:

— Но примешь ты жизнь от коня-я своего. — Это Распутин сказал ему уже на ночь, заметив, что парень очень расстроился от первого предсказания:

— И примешь ты смерть от коня-я-я Своего. Пархоменко хотел еще спросить:

— Так как правильно: Жизнь, — или:

— Смерть? — но решил не искушать судьбу, ибо:

— Второе слово дороже первого.

Василий Иванович не мог стрелять, а его пулеметы — Максимка и Лёва Страусенок — как он называл их ласково, чтобы меньше перегревались, глушили пиво хоть и не бочками сороковыми, как незабвенный Чацкий, но даже терпеливая Щепка сказала:

— Хватит, так никакого пива не напасешься. — Между прочим, она перевязала валявшуюся на другой стороне башни Нику, но потом перестала даже обращать на нее внимание. Ибо. Ибо эта наглая — не знаю даже, как ее еще назвать — предложила ей сразу, как только смогла говорить, три недостойные Приама, или по крайней мере Гектора этой крепости предложения. А именно:

— Перейти на сторону Альфовцев, ибо я, кто бы ты думала?

— Честно?

— Говори, как хочешь, я все равно пойму только правду. И знаешь почему? Я — Детектор Лжи.

— Нет.

— Что нет? Таков будет твой ответ? Хорошо, слушай второй вопрос:

— Я Одиссей и предлагаю тебе секс за небольшое вознаграждение, согласна?

— Не то чтобы да, но скорее всего, нет. И знаешь почему? Я тебе не верю: Одиссей должен быть на лошади. Более того даже:

— В Лошади.

— А ты знаешь, что такое быть в Лошади? Это значит, работать Под прикрытием. Я и работаю.

Глава 26

— Все равно вранье, ты не знаешь никого из инопланетян.

— Знаю.

— Кого, например? Дэна?

— Какого еще Дэна-Мэна, Батьку Махно.

— Он не инопланетянин.

— Откуда ты знаешь, кто инопланетянин, а кто просто так только Доктор Зорге?

— И знаешь почему, — Щепка наклонилась к уху Ники Ович, что даже чуть не откусила его вместо всегда бывшего при ней трехцветного пирожного.

— Ты Инопланетянка Ан?! — ужаснулась Ника. — Нет, я не верю.

— Я сама не верю.

— Да ладно, — посмотрела на нее восхищенно Ника, и добавила: — Впрочем, я тебе не верю. Поэтому слушай мое третье предложение: — Кто из нас кого победит сейчас, тот на того и будет работать. Щепка посмотрела на свое пирожное, на недопитую бутылку Баварского, и сказала:

— Мне очень жаль, Бобби, что твоя кобыла сломала ногу, мой Белый Конь не выдержит троих. — И она размазала пирожное на… на тощей груди Ники Ович. Но та поразила Щепку своим ответом, несмотря на разоблачение:

— Я не Га, Галя если по земному, а Ан — Анна, мой тет-а-тет, не Дэн, а Иначе.

— Что значит: Иначе?

— Вот и видно, мил человек, что ты стукачок, ибо не в курсе событий, которые происходили на Альфе нашей Центаре… прошу прощенья, сама уже не знаю, что говорю, привыкла уже, видимо, врать, как на Земле. И да, ответ Ники:

— У меня на самом деле не такие маленькие груди, а большие, как у Мэрилин Монро.

— Тогда, почему я их не увидела? И вот он ответ:

— Совсем сегодня запарилась, забыла надеть.

— А-а…

— Я тоже иногда думаю, что я с Альфы, ибо у меня, как у них:

— Всё искусственное, так сказать: членораздельное.

Это даже удивило Щепку, ибо да, но она не помнила, как это делается. Ника сразу взяла Щепку на удушающий, и не было даже не только сил, но и голоса позвать на помощь Василия. А он поставил себе задачу не выпускать:

— Этих коней из сектора.

Пархоменко помахал рукой из своего сектора, чтобы пулеметчик не принял его за вражеского лазутчика. Но тут вспомнил, что забыл, как точно надо махать, чтобы свои издалека не поняли то, чего не надо понимать. А именно:

— Крутить руки внутрь, или наружу? — Надо было придумать, что-нибудь такое, явно противоречащее друг другу.

— Такой пароль могла придумать только Кали, — сказал он. И не стал упоминать Щепку, имя которой тоже вертелось у него на языке, ибо. Ибо боялся, что она может с Вышки понять его нелицеприятные о ней высказывания. А она, а ее, как известно, там и не было. Сама в это время только-только вырвалась из цепких лап Ники Ович. И сказала, едва отдышавшись:

— Ты чё вцепилась в меня, как колорадский жучара в сочный картофельный лист?

— Прости, я забыла, что мы из одной бригады, — ответила Ника, надеясь, что от недостатка кровосмешения — прошу прощения — кровоснабжения, конечно. — Я пришла-то зачем?

— Зачем?

— Проверить, достаточно ли плотно ведется огонь в этом направлении.

— Зачем проверять, если здесь я.

— Ты? А кто ты? Нет, честно, я не помню, после удушающего.

— В том смысле, что ты надеешься: это я не помню, что было.

— Почему?

— Душили кого?

— Кого?

— Меня!

— Да ты что?! Меня.

— Ерунда, меня.

— Почему же тогда я чувствую легкое головокружение? И странно, Василий тоже его почувствовал. Но не от Щепки и Ники Ович снизу башни, а из-за Пархоменко: он крутил руки то внутрь, то нарочно снаружи.

— А если не нарочно, то зачем? — логично подумал Василий. И выругался, что на вышке нет бинокля. — Тут подзорную трубу надо было устанавливать. Иначе можно легко перебить тех, кто вышел родом из крепости, ибо вот так сразу не скажешь, кто:

— Вышел родом из народа, а кто и прилетел с Альфы Центавра.

— Придурок, полный придурок, — покачал головой Василий Иванович.

Но он уже понял, что это Пархоменко, поэтому.

— Поэтому ясно, что он хочет что-то сказать, но что? — как говорится. — Непонятно.

— А его уже окружают, — проговорил пулеметчик для самого себя. — Следовательно. А! следовательно, он вызывает огонь на себя, — обрадовался своему открытию Василий. И для подтверждения этой идеи расстрелял два диска из Лэви Страуса, не разбирая где Альфа, а где ее, как говорится:

— Центавра. Тем не менее, конь продолжал скакать на башню. И что больше всего удивило Василия:

— Пархоменко был с ними в одной связке. Почти в одной, — поправил себя Василий Иванович, ибо Парик был не на лошади, а был привязан сзади лошади, и бежал, как простой пленник. Как это произошло он даже не заметил. Кто-то из них умеет бросать лассо — тут без вариантов.

— Тут нужна снайперская винтовка! — крикнул он, не глядя в низ, где дамы никак не могли разобраться, кто из них За, а кто Против. — Я грю, не смогу попасть в них ни из Льюиса, ни из Максима, где твоя снайперская винтовка?

— Подожди, я ему отвечу, — сказала Ника Ович, попавшаяся на Удержание.

— Если надо я лучше сама отвечу?

— Чем это лучше?

— Мне сверху удобнее. И вышло, как говорила Ника: пока Щепка разбиралась с Василием, что он там никак не поймет на переднем крае, Ника вырвалась, и сама уже взяла Щепку на Болевой.

— Щас я спущусь, мы разберемся с этой Никой враз и навсегда.

— Не надо, — ответила Щепка, — пока ты карабкаешься туда, а потом опять обратно, они уже возьмут наши укрепления. Ты понял?

— Нет.

— Иди в контратаку!

— Я?

— Что, есть какие-нибудь проблемы?

— Да.

— Какие?

— Я один, чё здесь непонятного?

— И что? Ты один обещался защищать меня на всю оставшуюся жизнь.

— Мне нужно письменное подтверждение вашего расположения, мэм.

— Ты помнишь, как мы трахались в такси?

— Нет.

— Тогда зачем мне что-то обещать тебе, если ты все равно ничего не помнишь?

— Или сама лезь сюда, или буду ждать их на башне, а там уж, будут решать те, кто не только выше нас, но и самой Альфы со всеми ее причандалами.

— Да плюнь ты на его разглагольствования, — сказала Ника.

— То есть как, почему? — удивилась Щепка.

— Во-первых, очевидно, что это не настоящая атака, а так только:

— Разведка боем. — Их мало.

— Во-вторых?

— Во-вторых? Пожалуйста, во-вторых: этот пулеметчик на вышке, Васька, зафрахтован уже, и более того, твоей подругой Кали.

— Какой еще Кали-Мали, — даже забыла все на свете Щепка.

— Коллонтай — революционерка в области банно-прачечного комплекса и других шведских троек.

— Да?

— Да.

— Давай тогда останемся здесь, и будем как люди жарить нет, не мясо, а только вкусную-вкусную рыбку. И значит, мы идем сейчас… мы идем сейчас?

— Куда? На рыбалку!

— Ниправильна-а!

— А! понял, понял. В универмаг.

— У нас уже есть универмаги?

— Я связалась с Махно, нашим представителем в Нидерландах, он завтра, а сегодня — уже сегодня привезет, а теперь уже, наверное, привез хорошей белой и красной рыбы.

— Ты знаешь, где его искать сейчас?

— Ну, он встал с утра пораньше, и пошел, кажется, на рыбалку, — Ника Ович даже почесала голову после такого разворота надвигающихся событий.

— Зачем?! — ахнула Щепка, — если он только что должен был вернуться, и более того, вернулся уже.

— Он любит…

— Что? Мэсных бычков?

— А…

— Б, — я уверена, что по совместительству с рыбной ловлей Махно является корректировщиком огня. Хотя вот так, если подумать, как Махно мог быть корректировщиком огня с берега реки? Только если предположить, что корректировать надо было огонь не Инопланетян, а наоборот:

— Трои. — Но тогда почему об этом не знала Щепка. А все просто, хотя для этого надо знать заранее, что Махно втайне хотел сам быть главным. И поэтому был только за самого себя, но об этом никто не мог догадаться, так как тет-а-тет он и сам не верил в такую реальность, а не верил он — не верил никто. Верил только в уединении. Но тет-а-тет с самим собой — третьего лишнего не бывает, не правда ли? Да, обычно, да, но не в этот раз. Вот, например, что такое стрелять метко? Это попадать с такого расстояния, с какого попасть нельзя. Как это делал Кожаный Чулок из Фенимора Купера? Возможно, даже Джеймс Бонд. И уж точно Клинт Иствуд и так тоже точно:

— Видел Платон, — можно сказать: За Забор. И это действительно возможно, если у вас, как у Пушкина, был, в том смысле, что есть:

— Свой Тет-а-Тет — Медиум. Медиум имеет информацию в Облаке, человек удержать такую информацию долго не может, и забывает так, как будто ее никогда и не было, и может вспомнить только случайно. Этой информацией человек управлять:

— Не может. Поэтому когда начинают изучать точный выстрел Кожаного Чулка, думают:

— Этого не может быть. — Да, не может, но только в логическом, доступном человеку пространстве. А о другом-то они ничего не знают.

Поэтому. Поэтому Махно, оказавшийся по воле судеб, а конкретно по назначению Амер-Нази, который, как заместитель Фрая лез не только в дела своего военного министерства, но и вообще, совал свой, так сказать, длинный нос, куда… куда не только можно, но даже нельзя. Отличия от Второго Тет-а-Тет, что он Первый, в данном случае Второй, спускается на Землю, и становится виден невооруженным глазом. И собственно, дело в том, что его легко можно принять за Ино, как будто и он только что спустился на грешную Землю с Альфы Центавра. Понятно? И, следовательно, на берегу был не Махно, а Махно М, иво, так сказать, родной Медиум. Впрочем, Медиумы — это не родственники, ибо.

Ибо такой близкий контакт между родственниками не рекомендуется.

После Зевса имеется в виду, и других его близких друзей и родственников. А так-то тоже:

— Пожалуйста. И теперь понятно, как он мог корректировать огонь по Царицыну.

Сам Махно был на стороне Зеленых, как Фрай, Амер-Низи, Пархоменко, Василий Иванович Чапаев, Котовский где-то близко, в принципе, да, если не считать его личных целей в смысле непременного обогащения.

Вот так был бедным, а поплыл в Нью-Мексико, набрал их там полный трюм, продал здесь хорошо, и:

— Как Все завел тоже сахарную плантацию. — А там!.. Когда еще будем воевать с очередным Линкольном или Вашингтоном. Они ведь эти Рузвельты, как грибы после дождя не растут. Так возьмешь какую-нибудь Рабыню Изауру, а она, оказывается, чуть не вчера, из публичного дома. То-то радость:

— Ведь уже всё и так умеет. — А то других приходится учить до самого окончания Университета, а толку? Никакого, ибо до сих пор не знает, кто, когда был здесь царем, кто царицей, а уж кто с кем трахался вообще темный лес. Не говоря уже о том, куда, в какую Волгу впадает Енисей. Да и вообще Енисей не может впадать в Волгу, потому что он в Китае. Постоянные разборки на границе:

— Иму это надо? — Нет. А воевать еще и с Китаем? Никто не хочет. Если только кому жить негде, как Тэмуджину, дак он уж умер. Наверное.

И таким образом, Махно М спокойно продолжал подавать сигналы штурмующим город инопланетянам. Точнее, еще только готовящимся к штурму местной Трои, и только три тысячи человек Десанта шли на штурм под кодовым названием:

— Проверка боем. Махно М передал на вышку, где стоял пулемет и должен быть снайпер, что на берег высадился целый отряд Корниловцев. Передал с помощью зеркала. А Василий Иванович не понял, а наоборот только крикнул вниз Нике Ович и Щепке:

— Поднимите мне сюда, пажалста, оптическую винтовку, там на берегу кто-то большим зеркалом балуется. Украли, неверное, в помещичьей усадьбе, а теперь не знают, что с ним делать, не понимают, что внедряются таким образом в нашу скрытую оборону.

— Как бы еще не додумались, — крикнула снизу Ника, — использовать эти зеркала по их прямому назначению.

— Что это значит? — спросила сидящая напротив нее Щепка, — любоваться на себя со всех сторон.

— По системе Давида, — ответила Ника Ович.

— Что это значит?

— Не скажу. Но они все-таки подняли винтовку по спущенному Василием шнуру, и он с трех не только разбил это великолепное зеркало, но и прострелил сердце Махно. В том смысле, что иво Медиуму. А так как сам мечтатель не находился в это время с ним в прямом контакте — как замерзшие звуки Барона Мюнхгаузена — и думал После послушать эту интересную информацию, то, как говорится:

— Не заметил потери бойца.

Корниловцы, получив информацию, что:

— Будет лишены некоторое время информационной поддержки, начали окапываться. А Василий Иванович так разохотился, так разогрел оба пулемета, что заорал, как ошпаренный Щепке:

— Воды-ы! — И дальше, естественно, уже одним только матом.

— Ты бы лучше, чем орать на благородных девушек, забияка, слез сюда и получил по морде, — сказала Ника Ович, недовольная поведением Василия, а скорее всего раздосадованная информацией о потере корректировщика огня:

— Она его очень любила, несмотря на постоянную перемену мест, в том смысле, что:

— Менял он женщин, как перчатки. — И более того, не свои перчатки, а мечтал только, чтобы надеть черно-белые перчатки Олигарха Всей Альфы и ее Центавры. Дело в том, что не только некоторые, но и многие не могли понять, что Альфа Центавра — это одна и та же собака. Потому что, когда выяснялось где-то в середине беседы в баре за пивом и раками плюс Цыпленком Табака, что их:

— На самом деле Три! — то тут же по мордасам. — Ну, тому, кто долго это уже объяснял с самого начала этого незамысловатого отдыха местных жителей, разругавшихся на время со своими женами. Вот это как раз минус того, что было не принято пускать в пивной бар баб, и даже девушек. Так-то в принципе пожалуйста, но только на словах.

Всегда находился какой-нибудь нашедший случайно трешку алкаш, и на те сразу, увидев здесь миловидную блондинку в малиновом сарафане, надетом крест-накрест, как ленты для пулемета у матросов:

— Ты чё здесь ошиваешься, зараза? Она с круглыми и так-то глазами:

— Я-я-яя? Так я живу здесь, мил человек. — И как правило редко зовут на помощь мужиков — местных завсегдатаев, как и она, а:

— Хрясь иму по яйцам. — А это еще попасть надо, ибо она в это время находится наверху, на лестнице уже на второй этаж, а он внизу, уж уходить собрался, так как здесь наценка — не на улице — а она действует не только на нервы, но и быстро истощает доставшуюся, как маленькое счастье трешку. Поэтому она, держась одной рукой за перила, делает приседание, как мог бы подумать другой, более культурный парень, а этот просто находится в недоумении:

— Чё это она, готовится для миньета? — но не при всех же, народу в фойе мало, но не все в залах, здесь тоже шоркают у телефона, и входят и выходят иногда из туалетов, находящийся как раз под лестницей. И через себя по бразильской системе, бьет его по яйцам. Ногой в туфле, разумеется. Даже не по, а под яйца. И что больше всего удивительно:

— Он не понимает за что. Тогда выходят из нижнего зала как раз те, с кем она обычно здесь ошивается, и бьют его в поддых и по морде, по носу особенно, из-за чего у мужика течет обильная кровь. Он уползает в открытую для него специально швейцаром дверь, за которой очередь уважительно расступается, ибо:

— А всё-таки он смог напиться пива. — В отличие от нас, которые не знают, когда туды-твою все-таки попадут. Один даже говорит:

— Можно и мне набьют морду, тогда пустите? — Но всем только смешно.

Глава 27

В общем, стало ясно для тех, кто умеет мыслить логически, что Махно хотел стать Олигархом и Альфы, и Земли, которую он и называл:

— Ее Центаврой. — Понятно? Альфа — это Альфа, а Земля ее Центавра. Тут Тет-а-Тет в баре можно запутаться, и оставить почти нетронутым сочно-чесночного Цыпленка Табака, а уж при таком количестве самостоятельных личностей, лезущих в Наполеоны — вообще:

— Кто что хочет то и думает.

Но Махно не умер, умер его только что родившийся Видимый Медиум.

Информацию мог держать в своем буфере некоторое время Медиум Vulgaris — Простой, Невидимый Медиум. Форма Видимого Медиума была неустойчива. Как вы только что видели, трех выстрелов из снайперской винтовки хватило, чтобы он исчез с лица Земли. Труп не искали, как это обычно делается во время наступательной операции, поэтому никто и не узнал, что это был Медиум М. А сам Махно как раз подошел к этой небольшой — из двух человек — группе девушек.

— Нау ду ю ду, — сказал он мрачно.

— Ты чё такой? Не привез, что ли, ничего?

— Нет, почему же, извольте, и протянул дамам большого, кило на три-четыре сома.

— Ты что?! — ахнула Щепка, — я не ем сомов, они страшные, и едят придонных пауков.

— Мы на войне, — продолжал Махно, — надо есть все, иначе никогда не увидим победы.

— Ты вообще где его взял? — тоже была слегка шокирована Ника.

— Василий, ты будешь сома?! — крикнул на вышку Махно.

— Если поджарите буду.

— А сам ты че, не можешь?

— Да могу, но здесь доски, они могут загореться.

— Как хочешь, тогда я его выброшу.

— Я заплачу, пожарь сам.

— Как, в золе, обмазанного глиной?

— Не забудь про соль — большое количество, черный свежемолотый перец, укроп и петрушку.

— Лимон?

— И лимон.

— Сколько ты заплатишь за такой шикарный завтрак, обед и ужин вместе взятые?

— Можешь после обеда трахнуть Нику.

— Она и так моя.

— Нет, нет, хотя я и твоя, но такого беспрецедентного неуважения к себе не потерплю. Тем более, ты меня и так бросил. — И она ударила его по колену, предварительно зацепив другой ногой за пятку. Вот так, не вставая, отправила Махно на больничку, потому что при падении ударился балдой о камень.

— Теперь уж точно не дождемся норвежской семги, — схватилась за голову Щепка. И добавила: — Зря ты так, мы его в конце концов заставили приготовить этого сома по-Царицынски. А теперь чё делать?

Я не умею.

— Я тоже. Слышь ты, Васька, спустись сюда, приготовь сома, а? — спросила Щепка.

— Я вам не Васька — это во-первых, а во-вторых, я трахаю только тех, кто этого сам очень хочет, а вы этого сома не хотели. Теперь готовьте сами.

— Да пусть он лучше здесь сдохнет! — воскликнула Щепка, — не хочешь — не ешь.

— Более того, мы достанем Норвежской рыбы. Если Махно ее был в Норвегии, то уж рыбы-то он точно привез, а если привез — значит где-то она должна быть.

— Почему? — спросил Василий.

— По определению! — Они ответили хором.

Василий согласился поднять сома, начал его жарить, не подумав, прямо на досках, едва прикрыв их золой, потому что ее было мало, в результате. В результате вышка загорелась. И как раз в это время возобновил свою атаку Троянский Конь. Да, но тем не менее вы еще не видели настоящего ТК. Далее, в каком виде атакуют Беда, Пар и конь Беды Софист?

А теперь Пархоменко бежал впереди. И мало того, что его спустили с цепи, он еще держал перед собой, надетый через шею Леви Страус, и периодически стрелял из него. Василий Иванович очень удивился, и крикнул вниз бабам — в некотором смысле так можно считать:

— Он нас так и так предал!

— Что? Спусти нам немного сома, мы попробуем, авось его можно кушать.

— Его можно только жрать, — назло ответил Василий. — И более, того, он еще не готов, а этот Пархоменко, чей уж он хахаль — точно не знаю — нас в конце концов предал и теперь ведет по нас почти непрерывный огонь, так делается?

— Сюда не попадает, — вякнула Щепка, и как голодный волк опять попросила:

— Дай да дай!

— Никаких Дай, вы должны пойти ему навстречу.

— У нас нет кулича и этого, как его, рукавишника, чтобы поднести ему чинно и благородно.

— Вы что там пьёте? Ибо я говорю:

— В атаку, черти! В штыковую и рукопашную, вперед, дети мои!

— Ладно, — махнула рукой Ника, пойдем посмотрим, что там с бруствера.

— Так война для нас может закончиться, не успев как следует начаться, — ответила Щепка.

— Там есть перископ, он нас не увидит.

Тут вернулся как раз уже с загипсованной ногой Махно. Ему дали, чтобы не скучал фисгармонию, на которой он предложил сыграть им:

— Отходную.

— Ты вообще в своем уже, — сказала Щепка, и процитировала: — Отходную.

— Мы еще не собираемся туды-твою, что ты городишь под руку, сукин сын?

— Тихо, тихо, это не то, что вы думаете, и заиграл и запел, опираясь на один костыль:

— Тп-ру-у! — закричала Щепка, — тут возникают сразу два вопроса.

— Три, — поправила подругу Ника Ович.

— Какой третий?

— Он с нами пойдет, что ли с такой ногой, на костылях?

— Я это и так имела в виду.

— Тогда у меня еще есть, а именно:

— У нас есть броневик, чтобы пули не попадали по лицам?

— Да, — просто ответил Махно, и показал большим изогнутым назад пальцем назад. И действительно, там чавкал почти танк, которых они, правда, еще никогда не видели, с двуствольным пулеметом на башне. Но никто его не испугался, просто спросили:

— Сколько там мест?

— Два, — ответил Махно, — для командира и его заместителя.

— Да?

— Да. Впрочем, я могу постоять, а вы обе сядете вместе с сомом.

— Кстати, про сома, — это был мой опять третий вопрос: Васька отдаст нам его с собой на дорогу?

— Вот этого я, честно говоря, не ожидала, — сказала Щепка. — И думаю, бесполезно к нему обращаться просто так за этим лещем.

— Почему?

— Мы слишком долго его ругали.

— Василий! — крикнула Щепка, приветливо задрав голову вверх, — ты дашь нам его?

— Ни-за-что! И более того, я сказал бегом марш в контратаку, грызите их зубами, рвите руками, бейте ногами — тогда им действительно будет страшно. А вы:

— Мы на танке.

— Это не танк, — сказала свое слово Ника.

— Тем более.

— Что значит, тем более? Чуть что он сразу: тем более!

— И более того, за обращение ко мне в третьем лице, когда я присутствую здесь в первом и втором — даже хвост:

— Не дам.

— Да хрен с ним, с этим сомом, — сказал наконец Нектар, а по-гречески — как считал сам Нестор — а точнее по-французски:

— Нарцисс, — ибо… ибо у нас есть норвежская семга. Они ахнули, а некоторые хотели даже опять избить.

— За что? — спросил Нестор — Нектар — Нарцисс.

— За лицемерие, — ответила Щепка. — Это же надо держать нас в неведении так беспрецедентно долго.

— Впрочем, прости нас за всё, — добавила Ника Ович.

— Хорошо, но только при одном непременном условии.

— Мы согласны на всё, если семга уже готовая, слабосоленая и мажется на мягкий белый хлеб с маслом, как само масло, — улыбнулась Щепка.

— Нет, нет, это не обязательно, — заспорила с ней Ника, — семга ни в коем случае не должна мазаться на хлеб с маслом, как её икра, а это только должно казаться, что мажется, так сказать:

— Казаться, а не быть.

— А я за быть, а не казаться! — негромко рявкнула Щепка, не желавшая в такой ответственный момент вступать в очередную бессмысленную полемику, кончающуюся тем более, часто, даже всегда увечьями некоторых личностей, — она мрачно посмотрела на Нику, потом на Махно, как будто только что удивилась его метаморфозе, и добавила:

— В лучшую сторону.

— Что? — спросил он.

— После избиения этой змеей, ты стал лучше.

— Чем?

— Теперь у тебя есть семга, а не сом, и броневик вместо своих двоих.

— Нет, это лучше, лучше, — подтвердила Ника Ович.

— Значит, делаем так, — сказал Дюк, или Махно, если просто по-простому, а не по-французски, — не обращаем больше внимания на этого Ваську, а признаем меня главнокомандующим войсками Трои.

— Вы имеете в виду этот Царицын? — махнула рукой в сторону города Ника. И добавила: — Нет, нет, я понимаю, это вполне естественно, должен быть только один главнокомандующий. Я буду твоим интендантом.

— А при чем здесь это? — вопросом ответила Щепка, — Васька никогда и не был командиром сил обороны. Я просто взяла его на эту вышку пулеметчиком. Ну, правда, обещала, в случае чего дать дивизию, но это и всё.

— Да?

— Да.

Э-хх, сюда Бориса Парамонова, он разберется с этими неположенными по уставу лещами, сомами, норвежской семгой и ее икрой. Ибо:

— А по уставу ли это военного времени?

— Не думаю, что это устроит Щепку, любимую девушку другого гиганта русской демократии, а именно:

— Анатолия Стреляного. Вот им бы стреляться здесь на дуэли! Но еще не вечер, авось это еще будет. Дуэли, кажется, не запрещены.

С веселым смехом, под семгу с холодным пивом они выехали за бруствер. Кстати в этом броневике был только еще один человек, а именно водитель. И это был Вара. Его досрочно выпустили с Губы, куда он попал за недостойное защитника крепости поведение. А именно:

— Обосрался при всех.

— Но у кого хватило ума доверить ему броневик? — спросила Щепка.

— Никто не умеет его водить, — сказал Махно.

— А он умеет?

— Нет.

— Тогда зачем его назначили.

— Пусть смоет кровью свой позор.

— Кто давал этот приказ забыл, что смывать его придется нашей кровью, — сказала Ника. — Ну, если он перевернет броневик, или пойдет на штурм превосходящих сил противника.

— Ладно, — сказал Махно, — дайте ему пива, чтобы вышибить из головы дурь-то.

— Это не поможет, — неожиданно сказал откуда-то снизу Вара.

— Почему?

— Я нахожусь под влиянием потусторонних сил.

— А именно? — спросила Ника.

— Где-то здесь Их Бин Распутин, и он хочет, чтобы мы разбились.

— Чушь, впрочем, зачем? — спросила Щепка.

— Мы не знаем никакого Распутина, — высказал свое мнение и Махно. Тут они увидели через прицельную пулеметную щель цепи дэникинцев, молча идущие вслед за Троянским Конем. Название в данном случае от слова три. Их так и было:

— Агафья двигалась на них в пулеметной тачанке, запряженной не как правило тройкой, а парой лошадей, и это были КВО — конь вещего Олега, а в данном случае Пархоменко, и:

— Конь Буди — Софист. Сначала, правда, эти ребята хотели запрячь саму Аги в эту тачанку, но она их переиграла. Как? Попросила показать, как надо, и они согласились. Зачем? Просто в предвкушении радости покататься на ней. Один из них даже сказал, обращаясь к другому:

— Вот увидишь, это будет лучше, чем секс.

— Но-о! — по жопе ей, а довольна.

— Где ты такое видел? — спросил Буди.

— Да есть специалисты и в нашем кино, — ответил Пархоменко. И добавил:

— Но лучше ссылайся на Дольче Вита, если что.

— Что это такое, я не знаю, — сказал Беда.

— Счастливая жизнь. Нет, лучше:

— Сладкая Жизнь.

— Как грится, не Жизнь, а Малина, и широкая грудь Распутина.

— Ты спутал, батя.

— Я? Я никогда ничего не путаю.

— Ну, смотри, а то и другие претендуют на стояние рядом с Малиной.

— Как с бревном?

— Под бревном, ты имеешь в виду?

— Естественно.

— Что естественно, то не очень-то и позорно.

— Например?

— Например, Вара обосрался при всех, а теперь едет на нас в броневике. Доверили.

— Ты думаешь, он за рулем этой Тягомотины?

— Да.

— Как узнал? Ты, случайно, не засланный казачок.

— Нет, это ты засланный казачок.

— Почему?

— По определению, ты шел на нас в атаку на своем КВО. Не помнишь, что ли уже?

— Нет, еще не забыл, отлично помню, что я сейчас в плену у Зеленых.

— У Зеленых, которые называют себя Красными.

— Почему?

— Чтобы не видна была их большая кровь. И значится, не Махно у них корректировщик огня, а Распи.

— Откуда он вообще взялся? — спросил Пархоменко.

— Ты меня спрашиваешь?

— Ну, не ее же? — Пархоменко насмешливо кивнул назад, где в тачанке раскинулась лейтенант, в аглицком вицмундире, Аги.

— Вы чё там разговорились, лошади?! — рявкнула Аги. — По рогам давно не получали.

— А ты чё оделась, как на похороны? — спросил Пархоменко.

— Хочу умереть, как гвардеец, но штатский, — просто ответила Аги.

— А то могут подумать, что я шпионка какая-нибудь Ника Ович.

— А она шпионка? — спросил Пархоменко.

— Конечно, она работает на Махно.

— Так они все сейчас в броневике, который идет на нас, каки же они шпиёны?

— Откуда ты все знаешь? — спросила Аги.

— Разве я не сказал еще? Мне передает информацию мой личный Медиум, Распутин.

— Господи, — махнула рукой Аги, — хватит врать. Вперед, на броневик. И да:

— За двадцать пять метров от этого чудовища рассредоточиться и взять в клещи.

— А ты?

— Я забросаю его гранатами.

Глава 28

Если кто не знает, командующим пока еще был Корнилов, генерал от инфантерии. И он выехал вперед, обогнув повозку, как он многозначительно выразился:

— Маркитантка юная убита. — А она промолчала, шокированная этой короткой, но многозначительной речью. Но всё же крикнула, когда командующий был уже далеко:

— Продаю, даю и пью.

— Вот? Уот ду ю сей? — Лавр обернулся.

— Она говорит:

— Трахни, прежде чем навсегда уйдешь на Тот свет. Лавр потряс головой.

— Вот ду ю сей? — И Лавр повернул назад. Хотя и понял, что напрасно. Напрасно, даже если секс будет незабываемый, коньяк Наполеон или Камю, пусть даже Мартель, а еда Стейк по-Флорентийски. И точно Лавр был убит тремя выстрелами из броневика. Эта был небольшой экспериментальный гранатомет, имевший на сегодня всего эти три снаряда. И Вар сделал вилку, когда Лавр уже трахнул Аги, выпил две рюмки Наполеона, и закусил его не салом с чесноком, а натуральными французскими конфетами, которые подарил Аги один знакомый. Он уже приготовился сесть на своего коня, когда слева разорвался первый снаряд.

— Отведи и почисти своего коня! — крикнула ему Аги. — Так гласит первая заповедь кавалериста.

— Я сам ее и придумал, — ответил Корнилов. Но все-таки сел на коня. Раздался второй выстрел.

— Скачи назад! — крикнула маркитантка, — сейчас будет Вилка.

— А может Ложка, — счел нужным посмеяться первый командарм армии инопланетян, в которую вступило много местных Добровольцев. Да и действительно, вилка может быть не только впереди, но и сзади. И он выбрал штурм этого, по его мнению, Екатеринодара. Но снаряд из броневика был с недолетом, и разорвался впереди, прямо перед табуном лошадей, казалось главнокомандующему, нагнавших его в этой последней атаке.

— Может мы сначала его похороним? — спросил Беда, а потом пойдем на лобовую атаку с этим Динозавром-броневиком?

— После похороним, — сказала Аги, ибо сначала надо отомстить, за смерть моего первого любовника.

— Первого переспросил Пархоменко, и добавил: — А как же я?

— Ты? Если и было, то только в общем бане, под запарку, а так нет, никогда.

Махно в броневике сказал, чтобы открыли люк.

— Зачем? — не поняла Щепка.

— Я пойду вперед.

— Куда? Я не поняла: вперед?

— Да, я забросаю его гранатами.

— Кого, я так и не поняла?

— Он имеет в виду этого двурогого Минотавра, — процитировала Ника. Кого? Саму себя.

— Не надо, мы так его возьмем, — ответила Щепка.

— Как так?

— У нас два пулемета.

— Мы можем его только ранить, и тогда он только еще больше разозлится.

— Хорошо, иди, — сказала Щепка, но Ника возразила:

— Я против.

— Да? Почему?

— Их либэ дих.

— Это другое дело. Тогда иди сама.

— Думаю, проще вообще никуда не ходить, мы их и так раздавим, как броневик простую лошадь.

— К сожалению, это уже невозможно.

— Почему?

— Я приняла решение уже до этого, — резюмировала Щепка.

— Отлично, а теперь отмени его.

— Не могу, это плохо подействует на наш личный состав.

— Тогда я пойду с ним.

— Да?

— Да.

— Тогда иди, хотя подожди, если пойдешь без моего приказа, можешь больше не возвращаться.

— Это серьезное заявление, я могу перейти на Их сторону.

— Махно никогда не перейдет на сторону Инопланетян.

— Если я попрошу на время перейдет, — ответила Ника Ович.

И. И Аги со своей стороны увидела, что броневик повернул. Повернул к ним задом, а к башне Василия Ивановича передом. Нет они еще не связали Щепку новыми, называемыми:

— На Раз, — наручниками из инопланетного пластика, одним движением эта на вид непрочная ленточка сковывала руки навсегда. В том смысле, что самостоятельной возможности открыть ее не было.

Почему? Потому что их нельзя было уже снять вообще. Только срезать.

Но чем? Никто не знал. Сама Щепка считала, что она Инопланетянка по своему настоящему рождению, и эти наручника получила еще на Альфе Центавра для возможной защиты от злобных аборигенов. Но друзья поднимали ее на смех, и говорили, что:

— Если да, то украла у инопланетян, или просто получила в награду от какого-нибудь Ино за удачно проведенную ночь. Здесь нет ничего удивительного, потому что для адаптации Альфовцев на Земле необходимо было:

— Забывание того, что они прилетели Неотсюда. — А то некоторые говорили, прилетев из Питербурха в Царицын:

— Я не отсюда. — Как вы заметили в написании есть большая разница.

Махно спустился вниз, и приставил к голове Вары двадцатизарядный Маузер изъятый у Щепки.

— Нет, конечно, ответил Вара.

— Я еще ничего не спросил, — удивился Махно.

— Но я знаю, что ты спросишь:

— Не Ино ли я?

— Вот именно.

— Нет, мне, как я уже говорил, приходит информация с совсем другая сторона.

— Сказки, никаких магов среди местного населения не наблюдается, так только: деревенские гадатели непонятно о чём.

— А мы не мэсные, — радостно рявкнул Вара, понимая, что нашел хороший ответ на предъявляемые ему претензии, грозящие выкидыванием из броневика, и дальнейшим расстрелом.

— А именно, — Махно демонстративно положил Маузер на один из рычагов управления Тягомотиной — он тоже не мог придумать ничего нового для ее обозначения.

— Мы — из Гулага, — торжественно ответил Вара. Он думал, что этот деревенщина Махно ахнет, спросит с ужасом:

— А что сё тако? Нет:

— Махно тоже ответил радостно: дак и я оттель! Вара вполоборота покосился на оппонента:

— Чё-то никогда тебя там не видел.

— Вот именно, — Махно нервно постучал рукояткой пистолета по смотровой щеки, как будто хотел ее прочистить для полной ясности. — Впрочем, — добавил он, — Сибирь большая, могли и разминуться. Ты где, говоришь, сидел?

— Я?

— Не тяни время, отвечай мгновенно, а то шлепну, — Махно опять постучал, хотя и не сильно, но уже по голове водителя, и хорошо, что Вара не нарушил правила и надел бараний шлем с двойной прокладкой из телячьей кожи и соломы, выдаваемый водителям на случай столкновения во время лобовой атаки, или падения в овраг. Вара чё-то замешкался, но и к лучшему, ибо тут же услышал — нет, не голос снаружи, а голос уже проникший внутрь его самого, но ясно, что голос был не его, потому что был слишком умным и строгим, как прямое указание к действию. Как гипноз. Но только лучше. И Вара сказал:

— А ты?

— Что я?

— Где сидел?

— Ты вот так ставишь вопрос?

— Да.

— Хорошо, разберемся позже, — сказал Махно, и отвалил опять наверх поближе к своей Нике Ович. Щепка лежала в углу.

— Что думаешь? — тут же спросил Махно.

— Да.

— О чем?

— Думаю о возмездии. Что будет лучше после того, как вы месяц простоите раком, зажатые руками и головой между досок вынутых, чтобы не тратить время на вырезание отверстий, из солдатского туалета.

— А именно?

— Что, а именно? Ах, а именно. А именно:

— Послать вас в штрафбат, или разведчиками к Белым, с предварительным уведомлением, что вы террорист и террористка.

— Может, ее лучше отпустить? — спросил Махно.

— Нет, — ответила Ника, — тем более, что мы все равно не сможем снять с нее наручники из инопланетного материала.

Несмотря на сопротивление близких Махно и Аги вылезли из своих убежищ, и встретились на нейтральной полосе.

— Выложи гранаты на поверхность земли, — сказала Аги, — я завалю тебя любым приемом, который ты сам назовешь и на любую кочку, которую укажешь.

— Вон-н на ту кочку, — Махно указал на кусочек травы у вышки Василия.

— Я не вижу отсюда.

— Так говорила моя первая или вторая жена.

Они хорошо поняли друг друга:

— Для того, чтобы драться на:

— Том палаццо дарме, — как выразилась Аги, — надо уничтожить вышку перед ним. И они побежали в разные стороны, чтобы у Василия не было возможности сосредоточиться на ком-то одном из них. И действительно, парень растерялся. Для верности он поставил Максим в сторону одного, а Леви Страус — Льюис опробовал на Аги. И она что-то испугалась — пули подняли фонтаны земли прямо перед ее носом. Ей они показались извержениями группы вулканов.

— Вперед! — махнул рукой Махно, но она не заметила. Так он сначала подумал, поэтому приподнялся почти во весь рост, и опять махнул, и при этом зло рявкнул:

— Дави на газ! шлюха. — Не слышит, решил Махно. И побежал один, ибо его-то она наконец увидит! Несмотря на то, что Аги видела бегущего к башне Махно, она не могла подняться. После Леви, она как вросла в Землю. А Василий Иванович не стрелял. Почему? Не мог прервать начатый процесс.

Процесс чаепития. В данном случае это было кофе. Один немец-стажер подарил ему этот немецкий, автоматически открывающийся термос, и объяснил, что не только японцы и китайцы, но и немцы не любят прерывать церемонию кофе и чаепития.

— Почему? — автоматически спросил Василий Иванович.

— Вы можете проиграть психической атаке Белых.

— П-почему, — даже заикнулся немного Карл. Может быть это был и не Карл, а Фридрих — Василий помнил только два Интернационала, Карла — Первый и Фридриха — Второй, кто создал третий — периодически забывал, хотя Вилли Фрай в баре уже два раза говорил ему:

— Третьего не будет, — в том смысле, что больше не будет повторять, кто на самом деле создал Третий Интернационал, а именно это означает:

— Без денег больше не налью. — Но всё равно немец.

— У Анки не хватит патронов продержаться, пока мы глушим кофе с перерывами на обед. Понятно?

— Нет.

— А чё здесь непонятного? Обед надо исключить. А если иметь в виду дело в мировом масштабе, в общем, так сказать, объеме, то:

— Кончил дело — гуляй смело. Что и означало:

— Открыл термос — обязательно выпей кофе, а не закрывай его опять, чтобы кого-то подстрелить.

И Махно один смог добежать до вышки, и полез по ней к Кукушке, как он называл снайпера.

— Ты вообще, что, угорел, что ли? — спросил Василий, когда увидел, что Махно уже залез к нему на вышку.

— А что?

— Я пью кофе.

— И там нет, что ли, второй чашки?

— Может мне еще два сервиза с собой возить?

— Почему два?

— Потому что я пью то чай, то кофе.

— Так он у тебя там не заварен, что ли?

— Конечно, там только кипяток.

— Легче носить с собой кипятильник.

— Куда его подключать, ты не знаешь?

— В броневике есть специальный штекер.

— Переходник в том смысле, что ли?

— Да.

— Не знал, спасибо за информацию, а кофе, я вот сейчас допью свою, своя, своё.

— Свой.

— Да брось ты, это уже устарело давно. Так говорят только аристократы и дегенараты.

Он передал кружку, предварительно ополоснув ее небольшим количеством кипятка, Махно, и когда тот налил себе в насыпанные Василием две ложки ароматного кофе дышащей паром водички, сделал один небольшой глоток, спросил:

— Так ты зачем сюда залез?

— Бе-бежал, бе-бежал, а потом понял: деваться некуда — надо лезть.

— Ты же, падла, был за нас, за Зеленых.

— Да? Да, впрочем, да, но, представляешь:

— Пэрэ.

— Передумал, по-нашему. Впрочем, это, конечно, шутка, я пришел сюда на спор, что смогу взять эту башню, в придачу с тобой.

— Охренеть можно. А где Щепка.

— Щепка? Кто это?

— Ты допил кофе?

— Нет.

— Все равно вали отсюда.

— Зачем? Я уже взял тебя в плен, это моя башня.

— А хо-хо не хо-хо.

— Хочешь драться? Бесполезно.

— Нет, я не хочу драться, думаю, как Человек Приличный ты сам без понуканий спустишься вниз, так сказать, на своих двоих. Махно ударил себя по голове:

— У меня нога болела, а я совсем об этом забыл! — ахнул он. Так может быть?

— Да, если забыть капитально.

— Я забыл.

— Вот теперь забудь, что ты был здесь.

— Не могу. И знаешь почему? Я бессмертный.

Василий Иванович провел Подхват, которому учила его Щепка, а именно:

— Чек после него никуда не летит, а падаем прямо Вам под ноги, но уже сильно ушибленным.

— Ладно, ладно! — Махно поднял руку в знак примирения, нет, не примирения, конечно, а просто вынужденного согласия с позицией Василия. Он начал спускаться вниз, а Аги в этом время побежала.

— Только хуже будет, — подумал Махно, и закричал, чтобы она лежала там, где лежала, но понял, что у этой дамы один сдвиг по фазе сменился на другой. Далее, почему Аги побежала на вышку?

Она подумала:

— Махно заманивает ее в ловушку, потому что он, почти очевидно, за них.

— Наверное, вспомнил, что она была его женой, и решил вспомнить, как они кувыркались в стоге сена, это сначала, а потом на ступеньках одиноко стоящего дома, а уж под утро на сеновале. А да:

— До этого еще в бане, — правда ее не включали. Ибо, если кто не знает — это долгая история. Надо было предвидеть заранее. Так сказать, с утра уже знать:

— Кто сегодня будет следующим. — У них долго был тот же самый, и та же самая. Теперь же, увидев, что Несессер не взял башню, она только надеялась, что решил не обижать ее, и взять:

— Вместе! — Но на всякий случай решила подстеречь его в его же окопе — почти такой же яме, как у нее, только ближе к Башне Васьки. Махно и сам думал, что так нельзя, так нельзя! Ибо:

— Можно запутаться и самому, за кого я. — И тут Аги поймала его на прыжке в окоп. Ничего особенного она не сделала, просто перевернула этого коварного изменщика с ног на голову. Но даже после этого никто не будет прыгать в свою хату головой вниз. Даже не будет каждый раз засовывать свою голову в нее сначала, чтобы проверить:

— Авось кто-то уже здеся? — А уж тем более, нельзя ждать прыжка с переворотом: сальто:

— Голова, ноги, голова, — имеется в виду: вверху. Она начала его душить его же курткой, а Махно с удивлением думал только об одном:

— Он мог это предвидеть. — Нет, никто не поверит, а он думал прыгнуть в яму головой вниз, с последующим переворотом, естественно, опять на ноги. И она поняла, что Нес хочет что-то сказать перед смертью.

— Ладно, амиго, последнее слово не больше трех слов.

— А могу предвидеть, — вдохнул и выдохнул Несессер. Он мог бы добавить слово:

— Почти, — но было ясно сказано:

— Не разрешаю.

Глава 29

Она предвидеть не могла, а могла только, естественно, гадать.

Поэтому дала ему вместо удушающего в лоб, чтобы окочурился на некоторое время, и закрыла глаза. Пальцы пошли навстречу друг другу, и…

— И не встретились. Аги задумалась, потому что забыла, что это должно означать.

— Любит — не любит? — Нет, нет, нет! Все давно забыто, и не могу даже вспомнить ничего хорошего. Всегда только сено да солома, и никогда на пружинном матрасе. Это не жизнь, даже не Малина. Ибо… ибо, ибо с такой впалой грудью, только на каторге сидеть. Тогда значит загадаем:

— За нас он или против? — И опять ее пальцы не сошлись. Теперь лучше всего спросить прямо:

— Или ты опять идешь на башню, и грохнешь Ваську, или задушу окончательно и бесповоротно, что между прочим, не одно и тоже.

— Можно я на тебя сяду?

— Можно я не тебя сяду, — повторил слова Буди Пархоменко в несколько измененном виде.

— В этом нет смысла. Ты один не пойдешь против уже поднимающийся цепей Дэна, принявшего командование после смерти Лавра.

— Меня поддержит Василий с пулеметной вышки.

— Без снайпера он ничего не сможет сделать.

— А где она?

— А я знаю? — сказал Беда, и вдруг почувствовал в себе не очень-то свойственную ему уверенность. Почему? Во-первых, он ее всегда чувствовал перед атакой, а во-вторых, это обычно приводило к разгромным поражениям, ну вот, а в-третьих, ясно, что это был не Эсти, который остался в лесу вместе с Варой, а его приспешник:

— Их бин Распутин, который не считал нужным развенчивать мечты Беды о своей исключительности, как полководца особенно, если дать ему незначительную на первый взгляд подсказку.

Замечу, чтобы все не запутались, что Вара считал настоящим Распутины именно Эсти. Хотя неизвестно, мог ли он вообще Предвидеть Грядущее, или так только:

— Пёр, как баран на Новые Ворота, с тем только отличительным от обычного смыслом, что хотел оставить эти Новые Ворота себе.

— Хитро, — сказал Беда, — я не совсем понимаю, в чем тут дело.

— Да? — удивился Пархоменко, — я так совсем не понимаю, ибо считаю, ты должен сдаться, так как остался один. И вообще:

— Как ты затесался в ряды Белых?

— Так по рейтингу.

— Ты на кого ставил?

— Ставил на Царицын, кому охота в поле мерзнуть да жариться, но, как вы знаете, если присутствовали на том трагическом поединке, оказалось всё наоборот. Так бывает? Нет, конечно. Но вот есть. Тем не менее, как человек, имеющий такого честного коня, как Софист, не могу пойти на предательство. А так как…

— Что? — переспросил Пархоменко.

— А так как… — Пархоменко ударил противника по спине, но не сильно, а так только, чтобы было ясно:

— Ай хелп ю.

— А так как Иво Пророческий Голос, то уверен, что возьму этот броневик, и пойду уже в тепле, надеюсь даже с кондиционером:

— На Царицын! — так сильно рявкнул Буди, что Пархоменко ошарашенный отступил. Ему даже на некоторое — небольшое — время показалось, что и он стасован в ту колоду, которая должна наступать на Царицын, а не защищать его, как защищали Трою Троянцы, в том смысле, что проиграли только из-за богов, которые за своими играми не уследили за тем, что происходит на Земле.

Из башни броневика ничего не увидели, но Вара сам рассмотрел двух всадников без головы, как он и сообщил Нике Ович — теперь командиру этого танка.

— Чё ты городишь-то, олух царя небесного, — рявкнула Ника, — мы не на охоте у Вальтера Скотта.

— Я не понял, а что не так?

— Никаких Всадников Без Головы не бывает. Тем более, Вальтер Скотт его не дописал.

— Всё сделал Майн Рид?

— Ты читать, что ли, умеешь?

— Тока по-английски.

— Врешь?

— Да как сказать? Я понимаю даже инопланетян. А кто понимает Ино, тот…

— Помолчи, пожалуйста, и останови Тягомотину, я буду стрелять, а то, я смотрю, они хотят взять нас в клещи.

— Как вы говорите?

— Я грю:

— И спереди, и сзади одновременно.

— Я так еще не пробовал.

— Я тебя самого попробую после боя.

— Ты?

— Если ты будешь так разговаривать с водителем этой э-э Тягомотины, я поверну иё на город.

— Давай, тебе же будет хуже.

— Чем?

— Расстреляют ко всем чертям, как предателя.

— Почему это, если я добровольно, пошел добровольцем.

— Никаких добровольцев не бывает, ибо как сказал поэт — ты его, кстати читал?

— Да. Я помню Чудное Мгновенье — Передо Мной Явилась…

— Да что тебе может явиться, кроме лошади Пржевальского.

— Прожевальского? Это как Лавр, который погиб только что? Ученый.

— Остался еще один Иначе, но и его мы достанем, — сказала Ника.

— Нет серьезно, на нас идут два Кентавра.

Ника приложилась к окуляру, к одному, как в подводной лодке. На два, видимо, не хватило места, как сказал еще Эсти, осматривая броневик еще в крепости. Он просто сидел на деревянной веранде одного из многочисленны кабаков Царицына, и никто его не знал. Вот странно так бывает:

— Его друг Вара обосрался при всех, а его все равно почему-то взяли водителем Тягомотины, а его выбросили на улицу побираться, как совершенно никому не нужное вещество.

— Боятся, наверное, — сказал ему один новый друг за одним с ним столом, который и налил ему из своего графина красной барматухи типа:

— Сапе-рави.

— Что значит — Рави?

— Рави? Дак учитель, естественно.

— Я?

— Ты.

— Налей еще, и дай закусить чего-нибудь.

— Сациви будэшь?

— Естественно! Но где оно?

— Здесь, — парень вынул из-под стола большую глубокую тарелку.

— Глиняная?

— Что?

— Тарелка грю…

— А! Естественно. Иначе не вкусно будет.

Далее, кто это?

— Котовский?

— Да вы что, разве в этой пыли и куче дыма найдешь этого пьяницу и дебошира. А это был…

— Ты Юденич? — спросил Эсти, — как сказала одна дама:

— Уплетая Сациви. — Но!

— Но этого не может быть, потому что не может быть никогда. И знаете почему? Потому что Уплетать можно только один раз, а этот раз был еще во времена Рабыни Изауры, когда надсмотрщик заставлять есть говно маленьких негров, чтобы они не смеялись над ним. Точнее:

— Это был спор:

— Будет им что-нибудь за то, что они над ним смеются — это во-первых, и во-вторых, дети утверждали, и ему ничего не будет, если он заставит их есть говно, за эти насмешки. В результате никто ничего не угадал:

— Надсмотрщик все равно заставил их есть своё говно — это раз, а два:

— Ему тоже дали за это год с чем-то тюрьмы. — Не больше. Поэтому.

— Поэтому, чтобы не было как тогда, парень положил на тарелку, пустую тарелку, которая стояла перед Эсти, всего три кусочка:

— Бедро, точнее: от бедра, крыло, и от грудки.

— Почему так мало? — спросил Эсти.

— Если бы я дал больше, это было бы уже не Сациви, а Цыпленок Табака, сделанный из иво половины, как в ресторане Националь, — ответил парень.

— И да: я не Юденич.

— Дроздовский?

— Почему?

— Кто-то здесь должен быть шпионом Альфовцев. И более того.

— Мне нужен свой человек среди инопланетян. Каков будет ваш ответ? — добавил Эсти, и сожрал последнего Сацивёнка.

— Вы сам нэмэсный.

— Вас не понял — прошу повторить.

— Вы… как бы это по-мягше сказать — Беглый Каторжник.

— Неужели это так заметно?

— Ни Юденич, ни Дроздовский никогда не будут сражаться за Царицын.

— Думаю…

— Что?

— Думаю, точнее, даже уверен, что и вы нэмэсный. Ибо не знаете, что много наших там, и много ихних здеся. Так вышло по результатам Турнира, который был проведен перед этим.

Они ударили друг друга по поднятым на уровень головы лапам.

— Нет, я сразу узнал тебя, — сказал Эсти.

— Нет, я сразу узнал тебя, — сказал Распи. И действительно, вид человека — это еще не доказательство в эпоху инопланетного, если не завоевания, то присутствия их. И… И что это значит?

— А это значит, что Эсти ошибся! Это действительно был Дроздовский. — Как затмение нашло на Эсти:

— Не узнал. — Но он и не знал никогда Дроздовского, а знал только Распутина. Следовательно, мог выявить правду только методом:

— От Противного, — а она здесь не работала почему-то.

— Я прошу тебя, знаешь о чем?

— Нет.

— Хорошо, я тебе скажу:

— Ты должен разыграть здесь Дроздовского.

— Я не умею ездить на коне.

— Коновал не умеет ездить на коне? Это как-то странно.

— Ты видел, как они ездят? Как черти.

— Как Кентавры.

— Вот точно, именно так.

— А ты так не умеешь?

— Конечно, это надо иметь природную склонность к… к этому, как его?

— К Кентавризму.

— Да, а я не Кентавр, ох, не Кентавр.

— Вот ты хотя и колдун-коновал, но не понимаешь простой вещи.

— Какой?

— Чтобы стать Кентавром, не надо им быть, а надо…

— Дай угадаю. Родиться!

— Нет.

— Жениться!

— Нет. Кентавры не женятся и не выходят замуж.

— Просто так трахаются?

— Естественно.

— А что естественно, то не всегда позорно.

— А может ты лучше будешь Дроздовским? И знаешь почему? У меня не получится.

— Чего не получится-то? Ты не хочешь быть конем? Будешь лошадью.

Его.

— Это ты будешь моей лошадью!

— Ну, хорошо.

— Ну, хорошо.

— Налейте, писят. — Какой-то парень подошел со стороны, в том смысле, что, кажется, не выходил из ресторана, и значит просто хотел здесь добавить на поход, а именно в наглую подошел к веранде ресторана и потребовал налить. Ибо:

— Просить в ресторане — это значит именно: требовать.

— Я тебе сейчас налью, по рогам, — сказал Эсти.

— Нет, подожди, я ему налью, и пусть он нас рассудит, — сказал Распи. И добавил, обращаясь к этому окуню: — Ты что умеешь судить дзюдо или бокс?

— Лучше, пожалуй, Дзю До, — сказал парень. — Уточните только, пожалуйста, в каком стиле вас судить: тигра, орла или змеи?

— В дзюдо нет таких стилей, — сказал Эсти, и отхлебнул немного того Сапе-Рави, которое они глушили.

— Налейте еще, и я покажу вам эти стили.

— Мы ему уже наливали?

— Нет.

— Отлично, считай тогда, что уже налили.

— Как? — не понял парень.

— Как прошлый раз.

— Считай и ты, что попросил уже меня показать тебе прием в стиле тигра, — и он бросил Эсти прямо на дорогу.

— Как это у тебя вышло? — очень удивился Распи, который пока еще сидел за столом.

— А что здесь особенного?

— Он слишком далеко улетел, до дороги, практически.

— Стиль орла, — ответил парень, — ибо как сказал поэт:

— Орлу подобно ты летаешь.

Распи весь напрягся, понимая, что сейчас подошла уже его очередь, но парень бросил его не на дорогу, а наоборот: в большое зеркальное, как в поезде, окно ресторана. Распи не ожидал, думал и его бросят туда, куда, как говорится, Макар телят не гонял, в том смысле, что на чистую от говна разных скотов, которые могли бы проходить здесь, как ходят в других местах, дорогу, но, как уже известно, это было сделано в сторону противоположную.

Наконец, ребята вылезли из своих курятников, и парень, сидя за столом, и миролюбиво съев только три — как все — кусочка Сациви, правда, не удержавшись и допив все вино, ибо считал, что это не вино, а хрень какая-то, и надо лучше заказать другое, какое-нибудь:

— Киндзмараули, — или какую-нибудь:

— Хванчкару, — сказал что теперь покажет им Бросок Змеи.

— Нам встать вместе? — для смеха спросил Эсти, хотя успел только отряхнуть пыль с ушей, но и то не совсем, ибо, как сам констатировал:

— Она была еще на иво белых брюках. Распи только чертыхнулся и ничего не сказал, парень сам резюмировал:

— Не надо: стойте, как стоит. — Ибо:

— Не стоит затруднятся.

И он провел этот прием змеи. Как? Вот посмотрите как. Он накинул что-то на шею Распутину — всем показалось, что:

— Свой хвост.

— А разве бывает у лошадей такой большой хвост? — спросил маленький мальчик у мамы. Они только что вышли из ресторана, где конечно не пили вина. Но пили пиво — она. А он этот малыш только гороховый суп и большой десерт, завернутый в тонкий лаваш с сыром. Эсти он взял за голову и за шею, повернув к себе спиной.

— Удушающий, — прокомментировала мама. А малыш поправил:

— Таким приемом обычно ломают шею.

— Где ты это видел?

— В будущем. Шутка — вот сейчас увижу. — Мама только покачала головой. И парень — к ужасу, хотя и не вышедших из кабака, но прильнувших к большим окнам аборигенов — сломал ему шею.

— Кошмарус, — сказал мальчик.

— Ты прав, — подтвердила мама, — так не делается.

Распутин склонился на бездыханным телом Эсти. Но тут же отшатнулся:

— Теперь это был точно Дроздовский.

— Нет, точно, — сказала мама любопытного мальчика — это наш сосед Дроздовский — помещик молодых лет и повеса в одном лице.

— Как Онегин и Ленский, — сказал мальчик.

— Он был полковником Генерального Штаба, — сказал парень, который провел ему любимый прием Чака Норриса и Брюс Ли.

— А ты сам-то кто? — спросил Распи. Точнее, хотел спросить, но почему-то передумал. А когда понял почему заорал, как ненормальный:

— Это похищение, это похищение.

Далее, парень — это как раз был Дроздовский — объединяется с убитым Эстэ, и становится Кентавром, как Аги и Буди: они могут атаковать и вместе, как Кентавр — с лицом человека и телом лошади, так и раздельно. Или Кентавр — это, когда они разделяются? — Проверить.

Глава 30

Таким образом Дроздовский голыми руками взял в плен одного из будущих предводителей Зеленых. Прошел в город, прикинувшись простым начинающим алкоголиком, о чем ему даже выдали справку в местном революционном учреждении. И, как известно, учреждением этим был кабак. Не этот, где Дрозд, как бог черепаху, разделал двух магов.

Одного настоящего, а другого:

— Тоже так думающего про себя. — И не без оснований, ибо водитель броневика в настоящее время Вара, чувствовал это внимание к своей персоне, как он говорил по-архипелаггулагски:

— В натуре.

Они выехали за ворота крепости. Удивительно, но парень так и был в старой, бывшей когда-то белой робе, правда, на голову надел, проданную ему за гроши мамой мальчика, который за него болел в поединке с двумя, как определила его мама:

— Кентаврами, — офицерскую фуражку, к которой можно было прикладывать руку, как говорится:

— Без напряжения, ибо она и сама была сморщенная, и точно нельзя было сказать: нарочно, или сделалась так под влиянием естественных условий земной среды, как-то: ветер, дождь и другая пыль. Американцы новые фуражки для полковников и других выпускают в таком же виде крокодиловой кожи, чтобы было ясно:

— Здесь живут свободные люди. — Хочешь заниматься проституцией — занимайся, это ваше личное дело. Но все равно имеется в виду, помните:

— Виноват будет тот, кто вас в конце концов трахнет. — Ибо:

— Крайние все равно должны быть, даже там, где нет уже рабства. И следовательно, в таком случае реализовалась мечта Достоевского о том, что униженные и оскорбленные уже больше не отвечают ни за что, а наоборот отвечают те, кто их трахает.

— Пароль? — мягко спросил один из часовых на воротах. Дроздовский не счел нужным спрашивать своего коня, какой здесь сегодня пароль, ибо этот конь, после осознания своей значимости мог начать болтать всякую чушь беспрерывно, а как было сказано:

— У меня от них голова болит. Он так и сказал:

— У меня голова болит.

— Что?

— Почему?

— Вы хотите третий раз, а нас голова болит, — сказал Дроздовский.

— Если это пароль, то неправильный, — сказал часовой без улыбки.

— Скажи: вход рубль — выход два, — тявкнул Инициат, как почему естественно посчитал и Дрозд. Но только в смысле имени коня, но никак нет пароля.

— Вы с ним согласны? — спросил часовой, как будто конь, с которого только что слез Дро, тоже был участником разговора.

А он и был человеком, как заметили с удивлением другие часовые, но ничего не сказали, так как они были довольно далеко, на стене, и не хотели орать то, что может быть, и так всем было известно, а только они издалека сначала не поняли, и думали, что это едет всадник на своем Росинанте. Не в том смысле, что полный придурок, а наоборот, только таким кажется издалека, а на самом деле человек умный. Умный, но не меньше, чем его конь. Тем более, как сегодня за завтраком рассказала командующая гарнизоном:

— Они могли меняться местами, и поэтому не всегда всадник видел то, что видел его конь.

— Это понятно, — сказал тогда Котовский, записавшийся добровольцем в гарнизон Царицына. И его приняли без дальнейших испытаний, как было с Варой и его друзьями.

— Почему? — все-таки задала один вопрос Кали.

— Дак, баранов может видеть только человек, — резюмировал Котовский. — Ну и взяли, хотя Кали и сказала:

— Похож на Котовского, а этот хулиган нам не нужен.

— Надо задержать их, — сказал человек в черном мундире с блестящими пуговицами. — Я думаю…

— Прошу прощения, но пока что здесь думаю только я, — сказала Кали. — Впрочем, извольте, я слушаю.

— Дак, шпионы, — сказал, как его здесь звали Инженер.

— На инженера учится, — сказал, подходя Котовский, и добавил:

— Ох! хороший инженер из него получится.

— Вот когда получится, тогда и посмотрим, — сказала Кали и хотела отойти, но поняла, что лучше пусть валит этот Инженер:

— Займитесь своими непосредственными обязанностями.

— Он и занимается, — сказала упитанная девка, в трофейном мундире подпоручика, впрочем, английской армии, а были ли там подпоручики никому неизвестно, а значит, она считала себя, как минимум лейтенантом. И часто прибавляла:

— А то и больше. — А если разговор был длинным, то вставляла к слову:

— И намного.

— Ты кто? — спросила Кали, и измерив приличный рост собеседницы придирчивым взглядом, добавила: — Иди стреляй из своей пушки, так как эта барышня, командовала батареей, которая пока что состояла из одной пушки.

— Да, Ольга, идите к пушке, — сказал Инженер.

А в это время шпионов, как поддакнул Кали Котовский, пропустили.

Дро назвал правильный пароль. Хотя хотели было уже расстрелять, так как влез со своими советами Эсти, мол:

— Скажи Альфа выход — Омега вход. — И опять это было неверно.

— Вы уверены? — спросил начальник охраны, а им был Лева Задов, — и он посмотрел почему-то в зад лошади, приподняв предварительно её длинный хвост.

— Что там?

— Что?

— Там ничего нет?

— Где, под хвостом? — Лёва подошел к голове коня, посмотрел ему в глаза и отвел свои. Но тем не менее, добавил:

— Возможно, я еще залезу вам в жопу, как пойдет дело, мне не западло, я человек ответственный.

— Хорошо, хорошо, — заторопился Дроздовский, — я скажу пароль, я вижу вы человек честный, не передадите его потом дальше.

— Куда дальше? — не понял Лева.

— Туда.

— Куда, Туда? Вы намекаете, что я шпион Ихней армии? — он махнул рукой, как будто показывал прыжок лошади через барьер, что, как известно, кончилось броском его жены под поезд. Ибо:

— Если уж прыгнул — держись намеченной цели.

— Ибо сказано, — сказал Дро, — слушайте их, дабы найти противоречия в речах их.

— Ну, и нашли? — Лева вынул из буковой кобуры с изображенной на ней головой Соньки Золотой Ручки, как сказал он кому-то в шутейном разговоре:

— Не лишить хочу ее этой умной головы, а хочу просто доказать, что она очень красивая, ибо:

— Авось полюбит меня когда-нибудь, несмотря на то, что я не стремлюсь стать хоть когда-нибудь полным генералом.

— А она тебе сказала, что выйдет замуж только за генерала?

— Да, пусть, грит, он будет хотя бы в отставке.

— Ну и?

— Коплю бабло на пензию.

— Думаешь купить это достойное человека звание:

— Гене рал-л-л!

— Да, если не дадут так за боевые заслуги, придется купить. А че делать?

— Кстати? — спросил он тут же Дроздовского, — чуть не забыл: у вас деньги есть?

— Так вот это и есть пароль, мил человек, — смело ответил Дро, распознав в подсознательной болтовне Левы ответ на его же коварный вопрос.

— Да?

— Да.

— Ну говори, — он вынул из маузера маленькую — на десять патронов — обойму, и вставил новомодную: на двадцать. — Бронебойные, на всякий случай, — добавил он.

— Не в деньгах счастье, — наконец выдал свою догадку Дро, и угадал.

— Не верю, что угадал, — сказал уже в спину, отъезжающей парочке Лева, — ты его знал. Дро не стал испытывал судьбу, и махнул рукой, не поворачиваясь назад с коня, что, мол, да:

— Ты прав.

Далее, Дроздовский ударяет в тыл наступающей армии Зеленых.

Аги все-таки уговорила Махно поддержать атаку десанта на Царицын.

Они вдвоем быстро, так сказать, уговорили Буди и Пархоменко, как сказала Аги:

— Дискредитацию нашего наступления на инопланетян.

— Ты чего сказала-то, — не понял даже Махно, хотя и занимался с ней сексом в последнее время неоднократно, что, как считают многие, очень сближает образы их мыслей.

— А! точно, сейчас мы — это и есть инопланетяне. — И добавила:

— Ты вступал?

— А нельзя просто так вступить, обязательно жениться надо на какой-нибудь инопланетянке. Я думал ты Ино.

— Да? Серьезно? Как ты мог так думать, ведь у меня нет клешней.

— В том смысле, что ты не владеешь Маузером?

— Маузером я как раз умею пользоваться, а Кольтом сорок пятого калибра никак не научусь. И знаешь почему? Америка почему-то нам их не поставляет. А вот немцы так и прут, так и прут сюды-твою.

Ника Ович тоже повернула броневик на Царицын. Вара вроде не хотел:

— Не то, чтобы нет, — сказал он, — но лучше ты садись за рычаги этой Тягомотины, я че-то сомневаюсь. И Василий Иванович не поверил свои глазам:

— Броневик с одной стороны — переехал на правый фланг — тачанка, запряженная с Софистом и КВО с Махно и Агафьей — с левого шли на него. В центре были цепи Деникина. Василий Иванович обернулся на синеющий в белой дымке Царицын. Не то, чтобы:

— Что может сделать один пулеметчик без снайпера, а просто:

— Где он этот хренов снайпер? И вдруг в цепях Дэна, с тачанки Аги и ее нескончаемого любовника-мужа Махно, Ника, высунувшись из башни броневика — все заорали, как будто их режут:

— Перебезчик!

— Перебесчик!

— Перебежчик! И какая-то коза, толи козел, петляя показался на так и невспаханном поле. Да и запрещено было здесь пахать, сеять и разводить другие садово-огородные кооперативы, по причине близости реки Волги, где, как известно, водятся большие осетры, и другая стерлядь. Насчет осетров я сомневаюсь, но люди говорят:

— Есть и осетры. — Хотя не исключено, что за осетров они принимают со-овсем другую рыбу, так как осетров никогда не видели.

Так как не все осетры могут подняться так высоко, как они живут на этой Волге. Или вы во время нереста всегда попадали в вытрезвитель, а они ждать не будут — три, четыре, максимум дня и уйдут, где их поймает уж только рыбнадзор, ибо коррупция как была, так и осталась:

— Беспробудная.

Далее, кто перебежчик, это снайпер.

— Он в английской фуражке, — Василий приставил палец к виску, как будто хотел стреляться, но на самом деле для более интенсивных размышлений, хотел, так сказать:

— Подкрутить гайки, — значит, это… значит, это… — Василий посмотрел вниз, где валялась подзорная труба, сброшенная туда, уж и не сосчитать кем, и опять приложил к голове бинокль, хотя и немецкий, но с одним треснутым стеклом. Как это могло случиться никто не знал. И более того:

— Никого здесь больше и не было.

— Это Сонька Золотая Ручка, — наконец понял Василий Иванович. — Что ей там-то не жилось, с хгенералами? Постного захотелось. Хотя с другой стороны:

— Какая она генеральша? — Так только если расстрелять кого-нибудь. И действительно, Сонька подваливала и к Дэну, и к Иначе — частично:

— Да, — но в принципе бесполезно, трахнуть, и опять за своё, в том смысле, деньги, звание обер-лейтенанта — это пожалуйста, а чтобы официально заявить:

— Это Графиня де Монсоро, или де Лулуз Лотрек — нет:

— Нет, — говорят, у нас таких званий. И получается в итоге:

— Трахаться во всех положениях — это можно, даже более чем пожалуйста, а замуж — хотя проверенная вроде бы уже дама — изворачиваются, мол:

— У меня жена на фронте. — А на каком фронте, спрашивается?

— На Вра-жес-ко-ом. — И тишина. Как будто так и надо, а ведь это была только игра судьбы.

Но говорят, что нет, теперь назад не повернуть, не получится воевать против тех, к кому вас реквизировали. Как будто человеку достаточно лоб краской намазать, и уж Зеленый, или наоборот:

— Белый. Оказалось, что действительно, перекраситься очень трудно. Как сказал ей сам Главнокомандующий после гибели Лавра Корнилова Дэн:

— Необходимо пройти очищение.

— Ну, а что именно вы имеете в виду, сэр?

— Ну… ну ты думаешь я знаю? — ответил парень. И добавил: — Примерно тоже самое, как перебежать это поле — он показал длинной рукой на Поле Боя — где вас будут обстреливать с обеих сторона.

— Сторона? — переспросила дама.

— Стараюсь привыкнуть к местному фольклору.

— Надеетесь перебежать на Ту сторона? У вас там жена, дети?

— Тебе бы в контрразведке работать.

— Зря раньше не додумались назначить, — сказала Сонька.

— А теперь?

— А теперь я ухожа, прошу прощенья, ухожу, конечно, на ту сторону.

— Зря, здесь у тебя все было: мужики, бабы, кубинские сигары, Камю, по воскресенья даже Хеннесси, по понедельникам Мартель, пиво не меньше двадцати сортов, Стейк по-Флорентийски, трюфеля — грибы, хотя и редко, но конфеты всегда, торта, даже по-Киевски, можно было заказать торт с Маскарпоне и торт Тирамису, пробовала? Теперь уж не попробуешь, вали, вали, — совсем обиделся Дэн. Дак и действительно, трахал, старался, а она на тебе:

— Опять мало, недовольна, это сколько же можно?!

— Я должен работать, — сказал Дэн, — всего хорошего. — И добавил неожиданно для самого себя: — Передавай привет там.

— Кому?! — ахнула Сонька. — Твоей бывшей жене? Так она меня тут же и шлепнет, если узнает.

— Хорошо, хорошо, обойдемся без сантиментов.

И вот она бежала, а никто почему-то не стрелял. Наконец, затрещали пулеметы. Это Иначе отдал приказ валить всех, ибо как он выразился:

— От нас и так все члены общества женского пола убежали, или были проиграны в земную рулетку. Что будем делать? И один, так сказать, архитектор предложил предложение:

— Будем делать Копи-и-и! — Мама! Что же это будет? Но пока что это нововведение было заблокировано командующим Дэном.

Далее, как Сонька бежит через линию фронта.

С собой у нее был только Маузер, три двадцатизарядные обоймы нему, и две гранаты.

— Надо было взять снайперскую винтовку, — подумала она. — Хотя, нет, было бы только хуже, так хоть снайперы не стреляют, а то бы точно:

— Крышка.

— Вот крышку надо было взять! — ахнула Сонька. — За-бы-ла. — Но тут же успокоила себя:

— Я об этом никогда и не помнила. Но все же после нескольких пуль, просвистевших у виска, опять заныла:

— Все брали с собой крышку — я забыла, так может быть? — И продолжала, уже лежа на земле, за бугром:

— Одиссей брал, Ахиллес брал, иначе как бы он убил непобедимого и благородного Гектора? Теперь уж нигде не найти. Тут она прыгнула в большую яму, и нашла там:

— Нашла там, — промямлила Сонька, и так же тихо добавила: вот из ит? А это был подбитый — еще на учениях в доисторическое время — танк. Тягомотина еще почище той, в которой катались по полю Ника Ович, пулеметчик Вара и правитель Царицына Щепка в связанном, разумеется, состоянии, ибо никто так и не решился ее развязать, более того, рот ей тоже пришлось заклеить, ибо это тоже, как высказался Вара:

— Запрещено Парижско-Венской Конвенцией по психическим атакам.

Глава 31

— И я бы даже сказал от себя и всех здесь присутствующих:

— Надо бы причислить это оружие к другим известным средствам массового поражения, как-то:

— Пулеметно-пушечный огонь, пердеж — в том числе и немецкие газовые атаки — авиация, будь она проклята, энд сетера.

— Et cetera, — поправила Щепка.

— Она отклеила ярлык, на своем рту?! — рявкнула Ника снизу. Ибо это был не танк, а только обычный броневик на колесах, ибо шуму внутри было не так много, как это могло показаться кому-то снаружи.

Тем более, это был французский броневик — хотя некоторые считали, что английский — и в нем утеплитель играл роль не только возможного попадания в Сибирские холода, не только предохранял от синяков и шишек на лбу, но сигнализировал о шумопонижении. Так что орать здесь было:

— Бесполезно.

— Нет, — сказал Вара.

— Тогда почему она кричит, как мышь, попавшая в лапы сразу двум… нет, даже трем котам?

— Скорее всего, — ответил Вара, почесав башку под утепленным шлемом, — телепатия.

— Вас понял, — сказала Ника и добавила: — Надень ей на ее умную голову Шекспира и Данте вместе взятых…

— Прости, я не понял, что?

— Что, что?

— Что надеть, я спрашиваю?

— А, так свой траханный шлем и надень.

— Да?

— Да.

— А мне чего?

— Тебе не надоело его носить?

— Что в нем такого плохого?

— Он пахнет козлом.

— А-а! Тогда это логично, надо испытать ее еще и этим, — и он надел Щепке свой знаменитый шлем со звездой. Считалось, что это Сириус, а вообще-то даже неизвестно, откуда она взялась. Еще индейцы клеили ее на свои утлые лодки. Как будто без этого они не могли плавать. Щепка не выдержала и закричала. Но кто же ее услышит. Вара так и сказал:

— Да пусть орет сколько угодно. — И добавил: — Привыкай, привыкая, я тебя возьму после победы на свой приусадебный участок, будешь мне лук, чеснок, капусту и картошку сажать. А к ним знаешь, что хорошо подать? Нет? Так тебе скажу:

— Го-о-в-н-о-о!

— Му-у, — замычала она.

— Нет, не надо сказала Ника.

— Почему? — спросил Вара, — небось она тебя не пожалеет, если вырвется из этих цепких лап судьбы.

— Не то, чтобы да, но именно да, потому что я подсознательно слышу ее ругательства, и мне не то, чтобы страшно, но все равно слушать очень неприятно.

— Так может выбросить ее отсюда? Зачем мы ее катаем с собой?

— Да правильно, выброси.

— Конечно, давно бы надо, а если понадобится заложник, мы ее найдем на этом поле и предъявим.

— Поставь на нее маяк, чтобы потом в случае чего не копаться.

— У меня нет маяка.

— Возьми бриллиант и повесь на нее.

— Где?

— Вот тут болтается передо мной на цепи.

— Идея хорошая, но как иво ловить? — не понял помощник. — Ты умеешь?

— Я — нет. А ты?

— Тоже нет.

— Да найдем какого-нибудь Распи-колдуна, найдет, если очень уж надо будет.

— Действительно, а так-то она нам абсолютно не нужна, даже наоборот:

— Ниже нижнего, что значит:

— В минусе от нуля.

Сонька попыталась оторвать крышку от танка, которая была открыта, но держалась всё ещё капитально. Но с дури, как говорится, чего не попробуешь. Но нет, конечно, нет — бесполезно. Она так и сказала:

— Бесполезно. — И добавила: — Неужели нельзя было все сделать съемное? Риторический вопрос, одно слово:

— Немцы.

— Англичане.

— А какая разница? Тоже не лыком шиты — слово на букву х в ослабленной смысле — оторвешь. Впрочем, кто это сказал? И не услышав ответа, добавила:

— Уже сама с собой начинаю разговаривать.

Далее, кто это? Кто? Нет, отсюда не вижу. Придется спуститься пониже, а это знаете, тоже самое, что залезть в собачью конуру, чтобы удостовериться:

— А не живет ли тут с ней кто-нибудь еще? — Ибо:

— Там вони-и! — ни в сказке сказать — ни пером описать, даже помыслить, как бесконечность и то невозможно. А это был… Так… сейчас, сейчас, как сказал Шекспир тем, кто не понял, почему часы в его пьесе не того века, который заявлен. Как будто это соревнования по тяжелой атлетике, где и то заявленный может перезаявиться, если еще не поздно. Но здесь уж хотелось бы узнать точно:

— Что это за гусь? — Скорее всего, белый, ибо что здесь делать зеленому, если он танк в глаза не видел. Логично. И значит это был… Звучит, как прелюдия песня Эдуарда Йодковского:

— Нет, с Сибирью мы не расстанемся — верил в юности сгоряча.

Понятненько. Александр Васильевич по инопланетной кличке Иначе, что значит у них:

— Ученый, — просто испытывал своего нового коня — хотя это и была она — которую прислали из Канады вместе с отрядом канадской кавалерии с условием поделить — если что — золото, которое захватили чехи, и следовательно, подписались:

— Отбить его у них.

Лошадь он сам назвал Монти — от имени какого-то английского полководца, но Дэн, как его авторитетный заместитель посоветовал, как он сказал:

— Что-то более реалистичное.

— Как-то? — спросил Александр.

— Сейчас опять вошла в моду мода давать двойные имена.

— А именно?

— Клара-Цеткин, Роза-Люксембург, Амер-Низа, Вильям-Фрай, Маха-Бхарата, — ну этот уже занят по моим сведения Киннаром.

— Хорошо, — сказал Александр, — пусть будет Мики.

— Почему?! — не понял даже всё понимающий Деникин.

— М — Мэрилин Монро, а К — Кеннеди. Мне сообщили канадцы, что впереди должна быть первая буква имени матери, а в середине отца.

— Стало быть, — констатировал Дэн, — ты считаешь, дорогой друг, что канадцы произошли из США?

— А откуда еще они могли взяться? — вопросом ответил Александр. Может так оно и есть, но человеку со стороны могло показаться, что ребята ведут разговор на языке советского эмигранта Редько, сбежавшего из России за удачно сыгранную роль Вильма Фрая — решил и Там прославиться.

— А именно?

— Эсперанто. — Что можно перевести просто, в том смысле, что для иностранцев:

— Вейной дойёгой бьедете, товай-ищи!

Таким образом, конь — лошадь — споткнулся из-за того, что Александр задал ему неуместный по мнению канадца вопрос, пришедший — как говорил Пушкин в голову, что этого не может быть, так как не может быть:

— Никогда, — о том, как увязать его имя Мики с именем его же возлюбленной Анны Тимировой, которая может обидеться, что буквы из ее имени-отчества и фамилии в том числе, не использовались в создании этого шедевра транскрипции, как:

— Ми-и-и-ки.

— ЭМ-то есть, — резюмировал конь, но дальше вот и споткнулся на букве К. — Хотя вроде чего проще сказать, что она Канадская Принцесса.

— Могут не поверить.

— Да, там, скорее всего так и разговаривают до сих пор на древне-эскимосском, а мы в этом ни бельмеса ни гугу. — Хотя это все те же наши люди только проданные туда Екатериной Второй, как некоторые продают рассаду для помидоров и капусты. И более того, считается что:

— На время, — а они спорят:

— Нет, нет — слово на х в ослабленном значении — вам, навсегда. — Ругаюцца. А собственно, что там хорошего? Лошади вот только. Да и то:

— Еще проверить надо.

p. s. — Пока что командиром Белых был Дэн, а не Александр Ко.

— Могу я вам помочь? — спросил Александр.

— Хорошо бы сначала представиться, — ответила Сонька.

— Зачем?

— Вдруг вы Белый. Я оттуда сбежала.

— Да — я белый офицер.

— Вам не взять меня живьем, поручик.

— Вы думаете, я поручик?

— Подпоручик? Другие по полям не бегают, как молодые зайцы.

— Курить будете?

— Да, но если только это махорка.

— Я курю…

— Английские, — попыталась догадаться она.

— Нет, кубинские сигары. Будете?

— Нет.

— Может быть, хотя бы попробуете курнуть.

Она вдохнула дым сигары, и сказала:

— Мне понравилось, сколько стоят?

— Сто долларов.

— За коробку?

— За штуку.

— Такие деньжищи-и! Где вы их взяли?

— Что значит, где? У всех есть деньги.

— Да, я и забыла уже, вы Белые всегда с баблом, мой же свободный ум уже там, у Зеленых.

— Они называют себя красными.

— Это их личное дело, я люблю зеленый цвет.

— Это цвет знамени Батьки Махно.

— Пойду в его отряд.

— По моим сведениям он уже решил перейти на сторону инопланетян.

— Вот как? Впрочем, тем лучше. Подождите, я что-то запуталась.

— В чем и в чем?

— Разве вы не Ино?

— Ино, но по жребию судьбы вынужден воевать за Зеленых.

— Тогда получается, я бегу к Белым?

— А какая тебе разница, если это Пятая симфония в исполнении Листа?

— Да, но я не совсем люблю всегда играть одна.

— Хотите оркестр?

— Мне бы хватило барабанщика.

— Ну, ОК, давайте вместе двинем на них.

— Давайте. Давайте оторвем у этого танка крышку люка, и под ее прикрытием, как Ахилл приблизимся к ним, чтобы разобраться в рукопашной схватке.

— Думаю, надо выбрать более легкий способ.

— Вы любитель Адиссейский штучек?

— Почему А?

— Пусть будет по-вашему, пусть будет О. Хотя я не уверена, что у древних греков были вообще буквы.

— Что у них было?

— Иероглифы. Или клинопись.

— Сомневаюсь.

— Вы читали хоть когда-нибудь Розеттский Камень?

— Да, я знаю три языка.

— Русский письменный, русский устный, а еще какой? Матерный?

— Нет, русский письменный я не знаю, знаю только древне-русский.

— Ну, хорошо, щас посмотрим. Сможете оторвать эту крышку?

— Лучше поехать на самом танке.

— Да? Вы сможете поднять танк?

— Надо попробовать.

— Вы Геракл?

— Думаю, он был умным человеком. — И он спустился внутрь танка.

— Что там? — крикнула Сонька.

— Керосину мало, — ответил Ко. — Я попробую вылезти из этой ямы, но потом надо где-то достать керосин.

— Я знаю одно место, где стоит цистерна со спиртом. Надо только туда доехать. Если ее еще не выпили, значит дело будет. Заводи.

— Хорошо, но ты подержи пока моего коня.

— Коня? Какого коня? Здесь, кроме меня больше никого нет. Я скорее лошадь, чем конь. Она даже повернулась и посмотрела вокруг себя.

— Не могу поверить, — сказал Ко, — что мой личный конь — пусть даже это лошадь, присланная мне из Канады, как подарок на счастье — убежал.

— Ну-у, если его нет — значит смылся, — сказала Сонька. И действительно, зачем мы ему нужны, если поедем на танке?

— Да, — обиделся, наверное, — ответил Ко, высунувшись из башни. — И да:

— Можешь идти и ты.

— Куда?

— Куда подальше. Нет, ты не обижайся, как лошадь, просто отойди, а то могу выскочить слишком быстро, и тогда ты уже не успеешь, как говорится:

— Даже слова сказать.

Но танк завяз, значит, не зря его здесь бросили.

— Посмотри, что там мешает! — крикнул Ко, опять появившись из верхнего люка.

— Это человек! — ахнула Сонька, когда залезла в яму.

— Живой?

— Неизвестно.

— Пульс у него есть?

— Если измерять невооруженный взглядом — нет.

— Потрогай его.

— Я боюсь.

— Если он покойник — чего его бояться?

— А если нет?

— Тогда потяни его за ногу.

— Щас-с.

— Что, не идет?

— Да идет, но, кажется, он не совсем холодный.

— Может быть, нагрелся от дыма?

— Нет, он пошевелил пальцем. Ко вылез из танка, чтобы вместе вынуть его на поверхность. Далее, кто это?

— Мы могли бы приобщить его к нашему общему делу, — сказал Колчак. — Но для этого надо узнать, как его зовут.

— Можно я попробую угадать? — спросила мягко Сонька, что означало: у нее уже есть мысли на этот счет.

— Пожалуйста, что ты у меня спрашиваешь. Тем более, мы еще не выбрали командира. И она сказала:

— Это Ленька Пантелеев.

— Кто?

— Ну, ты, что, не помнишь на Чемпионате мира мутил воду один тощий верзила с челкой, как у Хи.

— Художник, что ли?

— Ну, типа, хочет, чтобы все так считали. Как говорится, сейчас все лезут в Пикассы.

— Ссы? ты уверена?

— Ты, точнее, Вы еще пока, ибо не пили на брудершафт, и не трахались, как следует.

— Ну, кое-как-то мы, что ли, уже трахались, я что-то не помню?

— Так а с танком? Мы были вместе, не правда ли? Тем более, этот зассанец прицепился третьим, а то и четвертым, если всерьез считать танк, способным к этому делу добровольно. Вы виделись хоть когда-нибудь с Энди Уорхолом? По крайней мере, слышали, что он какает в трехлитровую банку из-под сгущенки — я сама меньшие объемы не покупаю, потому что сгущенное молоко очень вкусное и я не могу остановится, пока не накормлю всех, вплоть до своей собаки и кошки. И знаете почему? Пока человек, или другое существо, даже таракан, не наелся как следует — не могу чувствовать себя сытой и я. У вас так бывает?

— Надо сначала договориться, что считать сытостью.

— Сытость — это когда уже хочется какать, но пока что до этого дела дело не дошло, и только пукается.

— Я не делаю так никогда.

— Я о вас пока еще ничего и не говорю, а имею в виду только художников неосюрреалистов.

— И значит, как я понял, этот Хи ссыт на холст и выдает это художество за чистую правду?

— Да, но в принципе не всегда, иногда он пользуется кистью.

— А краску разводит своей мочой.

— Краску он не использует, ибо зачем? Если можно, как тигр: по запаху определить, где она есть, а где пустое безоблачное пространство. Более того, делает, как Энди:

— Выставляет напоказ только мочу, вообще без холста.

— Вообще без холста, — только и смог повторить Ко.

Глава 32

Колчак начал выезжать на танке, а Сонька дирижировала:

— Вира!

— Нет, нет, майна, майна! Теперь вира. И действительно, танк качался, качался, и наконец выпрыгнул на поверхность земли. От радости он сделал такой разворот вокруг котлована, в котором покоился, что Сонька закричала:

— Не раздавила, пожалуйста, покойника.

— Где он? — спросил Ко.

— Где-то. Наверное, ты его замуровал в землю. Я тебе говорила:

— Не крутись!

Но Ленька убежал.

— Ты уверен?

— Да.

— Может поспорим, что ты замуровал его в землю?

— Охотно, на что?

— На что? — повторила Сонька, и добавила: — Вопрос.

— Ответ логичен и очевиден. За.

— Что — За?

— Ты выиграешь: я иду с тобой.

— Какой еще вариант существует, не понимаю?

— Я — ты бежишь за мной.

— Это невозможно, я уже решила перейти Туда, — она махнула рукой в сторону Трои, и повторила: — Туда к Парису. Колчак не выдержал и рассмеялся.

— Нет, я не понимаю, чего вы хотите? — Сонька потребовала ответить прямо:

— Да-да, нет-нет.

— Можно оставить за собой откат? Так в виду возможности замены?

— Не хотелось бы надеяться на синицу в руке, так как очень хочу журавля в небе.

— Тем не менее, я вынужден настаивать.

— ОК, ОК, понимаю, что вы не отвяжитесь.

И она согласилась — если кто не понял — иметь в качестве Париса Леньку Пантелеева, если они его найдут, а не обязательно Колчака. С этим условием Сонька Золотая Ручка согласилась выступить на прежней своей стороне, а именно на стороне:

— Белых, которые наступали, и уже высадили много десанта на этом пляже, впрочем, поросшем кое-где травой. Такой заброшенный пляж Эпохи Застоя Российской Империи. Но кое-что напоминало:

— Здесь жили луды. — В том смысле, что да, но не совсем такие, как мы — современные. Ну, а какие они, если не Другие, если видели Землю круглой, а мы Уже:

— Плоской. — Не совсем, но как раз подходит под инопланетный сапог без супинатора. Ибо зачем он им, если ножища и так, как из обсидиана. По крайней мере, такие слухи ходили тут и там.

И как назло Ленька, тут как тут, явился — не запылился. Впрочем, как раз наоборот, был весь в пыли, и еще в чем-то.

— Где это тебя так угораздило обстряпаться? — ахнула Сонька, которую — я еще не сказал, но так уже было — он звал почему-то:

— Лёлька. — Наверное, более созвучно своему, как он думал легендарному имени, под которым он собирался громить фраеров после победы над… над… возможно даже, как и было запланировано раньше:

— После победы Мировой Революции. — Но если прилетели инопланетяне, то, значит, их громить и будем. И только одного он не мог понять даже еще до того, как попал под поезд. Ошибочка вышла, прощеньица просим, он не Анна Каренина и под поезд не хотел, да и она, я думаю, не хотела, а:

— Толкнул кто-то. — Народ сволочь, как сказал, кажется, Достоевский. Кому это выгодно? Надо подумать. Попал под танк. Вот она формула успеха. Ибо Ленька даже после этого остался жив.

— С-спирт есть! — вякнул он из последних сил.

— Запиши это в свой Блок Нот, — сказала Сонька, — это твой первый подвиг.

— Контора пишет.

— Хорошо, я сама запишу, — она вынула бересту, — приготовила для растопки костра, но для идеи использую ее. Так и напишу первым параграфом:

— Пусть нас греет Идея.

— Не забудь только, что это был мой второй подвиг, если не считать того, что было на Чемпионате Мира.

— Второй? Какой был первый?

— Под танк попал и выжил, ты что не помнишь?

— Нет, помню, но я думала, что это был подвиг танка. Кстати у этого танка должен был быть танкист.

— Да, действительно, — сказал Колчак, — куда он делся? Очень бы нам пригодился. Это случайно не ты был?

— Кто? Я? Нет.

— Ну а я тем более.

В конце концов, Ко обманул Леньку, попросил сдать немного назад, чтобы зацепить тросом что-то такое, валявшееся на дне котлована, в котором до этого куковал этот танк. И Ленька сдал. А танк был даже не заведен.

— Не знаю, — просто, со смехом ответил Ленька, — руки помнят.

— Вот и видно, мил человек, что ты шел на штурм этого золотого города. Тебе не стыдно?

— Надо его допросить, — сказал Ко, отведя Соньку в сторону.

— В чём и в чём?

— Ты не догадываешься? Где его экипаж?!

— Ужас! действительно, вот окунь полосатый. Я потом его допрошу, когда не будет не готов держать удар.

— Ночью, что ли?

— Может и раньше зажму где-нибудь в подходящем месте. А сейчас он уже и так насторожился, что его разоблачили:

— Не знает, где его экипаж. — Это надо до такого додуматься.

— Я не понимаю, откуда вообще взялись танки, — сказал Ко, — у нас их нет, и них — тем более, только броневики.

— Может он вошел в контакт с кем-нибудь еще, с англичанами, например.

— Только их здесь не хватало.

— Да, очень загадочная личность, надо его поставить на Детектор Лжи.

— Есть один Колдун, если его найдем, будет один ноль в нашу пользу. Мы узнаем, откуда этот танк.

Далее столкновение с другими группировками.

Сначала все, даже Колчак хотели напиться, но попробовав, решили:

— Невозможно. — Невозможно пить без разбавления хотя бы пивом.

Некоторые могут сказать:

— Откуда на войне пиво? — И будут правы, в том смысле, что на Передовую оно редко доходило:

— Сразу на фондовый рынок, — как выразился по этому поводу Лева Задов, где и брал его всегда по сходной цене.

— В кабаке-то до-ро-го-о! — Хотя конечно он понимал, что:

— Надо, надо брать если не пошлину, то хотя бы что-то за въезд и выезд из крепости. Но пока что не было подходящих клиентов.

— А кто бы это мог быть, в принципе? — спросил прапорщик, который ему подчинялся. Это был Беня Крик. Он попал сюда случайно, и мечтал перейти не сторону Зеленых, только даже не понимал:

— Где они? — Он тоже, как и некоторые здесь, только недавно добрался до материка из мест как раз:

— Очень отдаленных. — Почему? Здесь он кто? Пра-пор-щик-к! А там?

А Там Лей Броня обещал ему сразу подполковника, а потом, как грится:

— И до Настаящаего Полковника недалеко. — Ба-аб — немеряно, да и:

— Пострелять можно. — Ибо, ибо Беня, как и Лева Задов потенциально видел себя только в Контрразведке. Сегодняшнюю службу можно использовать с пользой, мол:

— Я знаю Их нравы. — Опыт — это все. А учеба? Учебы мы прошли, как грится:

— Тама. — Маркс, Энгельс, Фильям Фрай всегда доступны в библиотеке. Ибо. Ибо там они и работали, как авторитеты перед Кумом.

Выпили они все-таки, значится, и поняли:

— Вокруг идет война. Они подумали:

— За спирт, конечно.

— Нет, — сказала Сонька, — они просто-напросто самозабвенно хотят друг друга убить. А за что?

— Пока непонятно.

— Надо протрезветь, — сказал Ленька Пантелеев.

— Зачем? — не понял Ко.

— Тогда все станет понятно.

— Действительно, — добавила Сонька свое слово к общему мнению:

— А может не стоит?

— Почему?

— Они перебьют друг друга а мы на победном танке…

— Что? — спросил Ко, — не помнишь.

— Да, вот только бы вспомнить, что надо взять: город или переправу на Ту Сторону?

— Город, — ответил Ко.

— Почему?

— Так не водоплавающий, — ответил Ленька. Он хотел тут же под цистерной облапать:

— Мою Лёльку, — но получил решительный отказ.

— Только в Царицыне, понял? Я все помню: откуда мы вышли — туда должны и вернуться.

Василий Иванович со своей вышки не видел цистерну, но по постепенному, интуитивному сосредоточению сил в этом направлении принял решение:

— Она там. — Ибо слухи были, но думали:

— Плод мечты-идеи только. Рука Василия потянулась к котелку литра на два с половиной, но он ее отвел другой рукой. И взял термос на четыре литра. Его принесла Щепка специально для себя, чтобы как снайпер выслеживать тех, у кого раньше нее кончится питиё. Примерно, как лев сторожит свою добычу на пути к водопою. Хотя некоторые говорят, что не до, а после, ибо тогда можно и на водопой самому не ходить, а сразу и наесться, и напиться. Сказки о том, что:

— Идущих на водопой — не трогаем! — очевидно придуманы для этих идущих на водопой, ибо, как говорил Емельян Пугачев Александру Пушкину:

— Небось, небось! — Когда? Перед дуэлью? Вряд ли, ибо потом было очень больно. Когда звал Ленского на дуэль? В том смысле, что думай сам:

— Покаяться, или тоже останешься без заячьего тулупчика. Вот что, собственно, значит, содрать шкуру с Марсия, как это изволил сделать Аполлон? Или как Емеля после того, как:

— Дымком потянуло, — принял в дар тулупище, который, тем не менее умудрился разорвать, что и должно было, по его мнению, символизировать, треснувшую шкуру Александра Сергеевича. В том смысле, что:

— На этот раз всё обойдется, но в дальнейшем, придется, Как Все пройти теми же:

— Узкими воротами. — Такими тесными, что:

— Даже шкуру оне заденут.

Но тут Василий заметил Тройку Вороных, как он назвал тачанку Аги.

Но это был обман зрения, идущий от неподготовленного сознания. А именно:

— В сторону цистерны со спиртом направились только Два Коня. — КВО — конь Вещего Олега, принадлежащий душой и телом теперь Пархоменко, и конь Буди — Софи-ст. Вот также думал и Пархоменко:

— Сразу не поймешь, толи дама, толи амэрикэн бой. — Но на всякий случай подчинился, ибо спирт тоже любил. Ибо:

— А кто его не любит, тем более, если еще ни разу не пробовал. — Очень, я думаю, вкусный.

— Как што? — спросил Пархоменко.

— Ты не пробовал ни разу? — в общем-то без удивления спросил Буди. Он понимал, что людей без недостатков не бывает. Да и лошадей тоже. Некоторые так прямо и лезут в тачанку, а не понимают, что и их грохнуть могут. А выпить могут и не дать. Только если перед смертью, на смертном одре.

— Что значит, Одр? — спросил Пар.

— Вот на себя посмотри, ты и есть Одр.

— Это в каком смысле, на козла ободранного, что ли, похож? И как говорится:

— За козла — ответишь. — Они начали драться. Подхват, Передняя Подсечка, Задняя Подножка, даже был проведен Бросок Через Спину.

Аги и Махно в своей воронке тоже раздрались:

— Один не хотел уступать другой, ибо считал себя атаманом, а ее, так только:

— Местной проституткой.

— Максимум маркитанткой, — сказал он. И даже совсем забыл, что она когда-то была его женой.

— Так обнаглеть, так обнаглеть, — прошептала Аги побелевшими губами. — А я тебя любила, осла упрямого. — Ну и получи по рогам, и ниже. Но потом они решили все-таки помириться. Как сказал Махно:

— Мне лучше тебя не найти. — Хотя и добавил про себя:

— Пока что, — но не стал говорить, что на этом поле лучше тебя нет. А только:

— Лучше тебя нет. — Вот она софистика. И Софист Буди был такой же, хотел обмануть Парика, и ехать на нем, а не скакать вместе на равных.

В броневике подумали, что враг пошел в атаку.

— Как? — не понял Вара, который опять сам управлял Тягомотиной, — они бегут.

— Дубина, — грубо оборвала его рассуждения Ника Ович, давно уже взявшая на себя командование броневиком, — они хотят обойти нас с флангов. Вара насупился, ничего не сказал, но решил при случае сделать всё наоборот.

— Тоже клейма негде ставить, а пытается сравнить свой ум с моим.

— Сука в ботах. И действительно, это было правдой, ибо Ника Ович не снимала своих желтых, как немецкий дипломат, полусапожек на высоком каблуке даже в танке. Шучу, это преувеличение:

— Сапоги она, наконец сняла, а ноги свои вытянула практически до плеч, сидящего внизу, за рулем с рычагами, водилы. А после того, как он возразил, даже сказала не водила с Нижнего Тагила, а:

— Мудила. — Что он сказал? Дак:

— Запах, как после немецкой газовой атаки от твоих ног, милая. Ужас, Ника до того в душе возмутилась, ибо только намедни мыла ноги, что не решилась даже задушить:

— Этого паразита, — этими длинными ногами. Но носки сняла.

— Поедем за спиртом, — сказал Вара, — иначе я не выживу.

— Ты имеешь в виду, что я должна помыть ноги спиртом? — возразила Ника.

— Нет, — ответил парень, — выпьешь — сами пройдут.

— Как?

— Как? Я напьюсь, и уже буду считать их швейцарским сыром. Тут она не выдержала, и потянувшись одной ногой, засунула ее ему в рот. Ну так только до половины. Пятка так и осталась снаружи. Но и этого было достаточно, чтобы Вара облевал все приборы управления и навигации, и вылез через передний люк. Прошу прощенья, у этого броневика не было переднего люка, как у танка, и он вылез через нижний, предварительно с большими мучениями открутив четыре ушастые вертушки.

— В общем, как водолаз, — как сказал сам Вара уже, правда, отбежав шагов на двадцать.

Далее, столкновение группировок. — Написано уже второй раз.

— Правее, правее, сукин сын, — мягко позвала Ника Вару, потому что Тягомотина шла прямо на котлован, где до этого куковал танк, уже ушедший, как говорится:

— Дранк нах Остен! — Ибо на Востоке, как многие думают на Западе, главное нефть, из которой и делают спирт, посредством нагревания его пресловутым:

— Природным газом. Если сравнить с другими высокоразвитыми странами, не вошедшими, однако, даже в список Амазона, как:

— Недоступные всеобщему пониманию, — то это значит:

— Из двух сортов бананов делается третий, и закатывается в банки, как бычки в томате. Одно вызывает уважение, удивление, и даже ужас:

— Как можно сто лет торговать только в убыток и хоть бы хны? Объясняют это просто, но не все верят в это экуменическое чудо:

— Высокая духовная пища посредством неубиенной веры в неизбежный прилет инопланетян постоянно компенсирует, а скоро будет и опережать экономические недостатки. И не всегда надо путать Экуменизм и Экономизм, ибо именно они и занимаются между собой:

— Борьбой противоположностей, — и в тоже время, дополняя друг друга периодически. Пушкин, правда, здесь бы возразил, ибо, как он провозглашал:

— Не надо всю хрень класть в одну корзину. — И знаете почему?

— Не уместится. — Потому что не могут две разные идеи занимать одно и тоже место в пространстве. Потому и не зря Моисей спустился с горы Синай с рогами — не из-за измены жены естественно — именно для того, чтобы наконец развести эти бананы по разные стороны барьера.

Глава 33

Аги и Махно выпрыгнули из ямы, и побежали. Куда? Просто побежали, потому что не поняли, кто залез к ним в берлогу. Танки, броневики были в диковинку. Почему? Они были:

— Иностранные. — А что там, За Границей? — И отвечали:

— Тоже самое, что и на Альфе. — Ну, не совсем, конечно, на Альфе лучше, но все равно:

— Деньги платят. — А здесь? А здесь только:

— Дают-т. Ника наконец поняла, что это не те люди. Она хотела сначала разобраться с предателем Варой, и лучше всего насильно посадить его за рычаги управления, и только потом двинуть куда-нибудь:

— Прямо на Царицын, или направо к цистерне со спиртом. Но в виду плохой видимости через бинокуляры перископа прогнана голубков Махно и Аги за самых наступающих цепей Дэна.

Тут она поняла, что предателя-водолаза Вары среди них нет, и хотела повернуть назад. Но поняла, что могут подумать:

— Испугалась. — И она дала очередь. Передние цепи от неожиданности шарахнулись назад. Они думали, что у Зеленых нет броневиков. И сама Ника поняла, что:

— Я ошиблась! — вышла она из броневика с поднятыми руками.

— Что она говорит? — спросил у напарника старшина второй статьи Дыбенко по кличке:

— Комиссар Балтфлота.

— Говорит, что готова не только всем дать, но и выйти за тебя замуж, — ответил рабочий завода Металлист Яша Сверло. И выстрелил, кстати. Да и Дыбенко одновременно с ним. Один хотел попасть в голову, другой в хвост, чтобы, как говорили:

— Отрубить сразу все концы. — Но оба к счастью промазали. Один взял выше — другой ниже.

— Нарочно, наверное, — подумал Амер-Нази. Он был недалеко и видел, что не попасть было трудно. Но с другой стороны, трахать тоже кого-то надо, иначе голова будет работать, но:

— Хуже, — как сказал недавно сам Дэн, вспоминая свою легендарную Кали. — И да, — добавил он тогда: — Приведите мне маркитантку. — Не то, чтобы сразу трахнуть, а просто:

— Пусть предложить на выбор, что у нее есть хорошего.

И капитан Амер-Нази, вспомнив это, крикнул негромко, так это:

— Я ее возьму.

— Что значит, возьму? — не понял Яков Сверло.

— Надо было сразу говорить, — поддержал напарника Паша Дыб.

— Хорошо, кинем жребий, — сказал Нази. — Поставь ей на голову яблоко, кто попадет — того и будет.

— Яблока нет, только коробок спичек, — сказал Дыбенко.

— Да и спичек нет, — сказал Яша Сверло, — только зажигалка. А она маленькая-я.

— Не важно, все равно потом расстрелять придется.

— Нет, нет, нет, — запричитала Ника.

— А пачему нэт? — спросил Нази.

— Да патаму, что я сознательно шла сюда сдаваться.

— Это надо как-то доказать.

— Харашо, будэм драться.

— Хором? — ахнули ребята.

— Никаких хоров, — констатировала Ника, — становитесь в очередь.

Естественно, они построились. Первым подошел Амер-Нази.

— Ну, чё, давай?

— Не здесь же? — было краткое резюме.

— Хорошо, пойдем за куст.

— Здесь нет кустов.

— Пойдем за танк.

— Он не взорвется?

— Не надейся.

— ОК. И через три минуты она опять вышла на просторы атаки зеленых.

— Где он? — строго спросил строгий Яша. Дабенка тоже удивился:

— Неужели так затрахала, что лежит-не встает.

— Так-то ничего удивительного, — обратился он к Яше, — но больно быстро. Или у меня часы неправильно идут?

— У тебя есть часы?

— Подарил, знаешь ли, сам Фрай.

— Фрай? Кто такой, почему не знаю?

— Это секретная информация.

— Почему?

— Он там, — матрос кивнул на синеющий на горе Царицын.

— В контрразведке?

— Нет.

— А где?

— Просто: в разведке.

— Значит, я его знаю.

— Знаешь — так молчи.

— Ты первый его сдал, ибо: а вдруг я шпион.

— Не, я тебя знаю. Если что Зеленые тебя расстреляют без суда и следствия.

— Так мы Зеленые!

— Ты, чё, из шлюпки выпал?

— Не, я просто тебя проверял.

— Ну, что вы там гадаете, кто следующий? Я сама выберу, — сказала Ника. — Ты, иди сюда.

— Я?

— Нет, не ты, он.

— Хорошо, пойду я.

— Хорошо, если хочешь ты будешь первым.

— Второй — это уже не первый, — возразил Дыбенко.

— Пойдем вместе, — сказал Яша Сверло, — я пока посмотрю.

— Ничего не будет страшного, если не посмотришь, а послушаешь отсюда, — сказала Ника.

И пошел Дыбенка. Паша так и не понял, почему расслабился, и не подумал:

— А где сейчас наш капитан Амер? И как только они зашли за танк Ника бросила его Через Спину. При этом нечаянно задела ногой Паши о гусеницу.

— Кошмар, — только и сказал Паша Дыбенко, — как я теперь воевать буду.

— Зачем тебе воевать, — сказала Ника, — будешь за мной хвост носить.

— Что-с?!

— Я грю, при мне будешь.

— Кем?

— Адъютантом.

— Ты еще не превосходительство, которое любило птиц, и тем более, не сама птица.

— Когда буду — в очереди не настоишься, занимай сейчас первое место, пока я свободна.

— У тебя кто-нибудь был?

— Да был один, но бросил.

— Бросил?

— Я сама, между прочим, не хочу быть третьей спицей в его колесе Дыбенка хромой, с сучковатой палкой вышел из-за танка, и помахал рукой следующему. Сверло посмотрел назад — больше никого нет, и побежал, как заяц, которому не дали первому, но всё ж таки позвали в конце концов на вечеринку.

Он уже повалил Нику на клочок травы, который здесь был, но кто-то не кстати вякнул под руку. Так это:

— Кря! — но только тихо, как будто хотел прикинуться человеком деликатным. Это был капитан Нази. У него все болело, как будто всю ночь занимался сексом, а скорее наоборот:

— Так ничего и дали, — как ни просил. Поцелуи и прочее, а до Этого Дела только:

— Когда женишься.

— Нет, а почему? — думал он, — а если я женат? И в этом время на него упали. Как не заметили? Он был в английском маскировочном костюме песочно-зеленого цвета, и напоминал окружающий пейзаж. В итоге он вспомнил всё, и начались разборки:

— Кто на ней женится? — Да, но это было бы в мирное время, а сейчас, как сказал один литературный работник из Америки на букву П — невозможно. Поэтому спорили просто:

— Кто возьмет ее в свой обоз.

Нази решил остаться, как он сказал:

— Со своей Бригадой.

— Он очень хотел повышения, — как сказал о нем Дыбенка, а Яша добавил:

— А мы поедем за спиртом. Они решили ехать вместе, так как Ника Ович пообещала:

— Там у меня в подвале еще одна есть. Как это понимать? Очень просто она думала, что не выбросила Щепку на произвол судьбы, а только хотела сделать это. Хотя Фрейд констатировал бы по-другому:

— Два больше, и поэтому лучше, чем один.

И да, это был не танк — если кто не помнит — а броневик, поэтому Паша Дыбенко ударен был не о колючую гусеницу, а о более гладкий щиток колеса. Иначе бы он, конечно, не хромал, как сейчас, а сломал ногу. На поле боя с такими вещами можно делать только одно:

— Закуривать последнюю кубинскую, и ждать смерти. — Конечно, можно надеяться, что возьмут в плен сердобольные санитарки, отнесут в город Царицын, а там кабаки, и врачи настоящие, конечно, не будут сразу резать. А уже если отрежут, то протез обязательно дадут. Ибо были слухи, что одному дали, и все об этом узнали, потому что протез был женский, и причем:

— В черном ажурном чулке уже. — Не надет, а был нарисован несмываемыми красками импортного производства. И вообще говорили, что эту ногу реквизировали в публичном доме, где работала одноногая проститутка, и так как ей при реквизиции нечего было дать, кроме своего тела, то отдала эту ногу. Точнее:

— Просто сами взяли и всё.

Из-за того, что Махно по слухам перешел на сторону Белых, пустили вслед за ним еще один слух:

— Нога эта приделана к одной из его ног. — В том смысле, что к тому, что от нее осталось. И предлагали называть Махно не иначе, как:

— Черная ажурная проститутка. — Слово ажурная не умещалось в сознании большинства граждан, и говорили просто:

— Черножопая проститутка. — Но и это для некоторых было слишком трудно запомнить, хотели просто:

— Проститутка, — но были возражения:

— Таких проституток до Питера раком не переставишь. — Поэтому было принято стихийно-здравое решение говорить:

— Черная Проститутка, — и если кому было не совсем ясно, добавлять:

— Батька Махно.

Он об этом даже не знал. Вот так не только бывает, а только так всегда и бывает:

— Все знают, а Вы — нет. — Хотя Доктор Фрейд сказал бы наоборот:

— Я знаю, — а кто еще то? В общем, та же история, что и с Теорией Относительности Эйно:

— Все понимают, только никто в этом признаться не хочет.

Аги и Махно зацепились за проезжавший мимо танк Леньки Пантелеева, в котором, правда, все места были заняты, как-то:

— Командир Ко, стрелок наводчик орудия Сонька, уступившая домогательствам Леньки, что будет в пределах танка называться, как:

— Лёлька.

— Да, но с условием, — сказала Сонька-Лёлька, — называйте меня:

— Лёлька из Царицына, — ибо я очень хочу взять этот город. Зачем она это сказала, подумал Колчак, ибо знал, что Сонька была Перебежчицей из Белых в Зеленые — или, что тоже самое Красные, которые и держали Царицын волею судьбы.

— На всякий случай, — подумал он спьяну, — надо держать ее на прицеле. — К своему удивлению, он нащупал где-то на своем теле Кольт 45 калибра. Удивительно было дважды:

— Что он был, — и второе: совершенно не тянет в землю, как говорили некоторые. Почему? Ответ:

— Старинные люди, мой батюшка. — Что значит, любую автоматизацию они принимали тогда, как:

— Большое облегчение. И действительно, лук со стрелами были легкими, а мушкет — как галлицизм казался намного легче, а это, между прочим, была:

— Пушка. — Которую носили на спине. И следовательно, человека легко обмануть, тем более, он сам очень:

— Обманываться рад.

Он посмотрел в перископ, и спросил:

— Мне кажется, или просто мерещится, что наперерез идет броневик.

— Я дам по нему небольшую очередь, хорошо? — сказала Сонька.

— Они могут сразу принять нас за чужих.

— Ничего страшного: своего пуля не берет, — весело, хотя и мрачно по смыслу, ответила Сонька Золотая Ручка. А может как раз наоборот.

— Мы может взять его живьем, — сказал снизу Ленька Пантелеев.

— Да? Как именно? — спросил Колчак.

— Пойдем на таран и перевернем его кверху лапками, как майского жука.

— Сначала дадим пулеметную очередь, и два выстрела из пушки, — сказал Ко, — и посмотрим:

— Если испугается, значит стреляем третий раз из пушки и делаем таким образом вилку.

— А если не попадем? — спросил Ленька.

— Вот тогда пойдешь на таран.

Ника Ович в броневике так и поняла:

— Эти козлы не знают, что броневик быстрее танка.

— И что? — спросил Дыб.

— Я понял, — сказал Яша Сверл, — надо беречь патроны, а потом мы расстреляем их в упор.

— Вер-рн-на-а! — крикнула Ника, обрадованная тем, что есть же на земле люди, которые ее понимают. Но Яша упрямо возразил:

— Как мы можем их расстрелять, если они за железом.

— И у тебя голова работает, — без тени смущения ответила Ника.

— А! тогда понял: мы должны их выманить наружу.

— По-моему, это и так было понятно, — резюмировал Дыбенка. И добавил: — Хотя лучше бы сначала узнать, какие они Белые или Зеленые?

— А смысл? — возразил Яша. — я, например, и сам не знаю точно, за кого я. Днем вроде да, понятно:

— За Белых, — а ночью почему-то снятся Зеленые. Он думал, что Дыбенка, как обычно, что-нибудь придумает, чтобы возразить ему, но тот на удивление согласился:

— Вот, вот и мне также. — И добавил: — Только наоборот:

— Днем я за Зеленых, а ночью за Белых.

— Это потому, что тебя часто в ночной наряд назначают, а я по ночам сплю.

— Нет, в том смысле, что да, — сказала командир броневика Ника Ович, — я вот тоже еду-то ведь из Крепости, а в душе — Белый Офицер.

— В том смысле, что шпионка, что ли? — спросил Дыб.

— Нет, на самом деле.

И здесь не было ничего удивительного, даже Щепка и Кали понимали создавшуюся ситуэйшен по-разному, как-то:

— Щепка — которая сейчас была неизвестно где, и даже: живал ли — считала себя Белой, а Кали тоже Белой, но в душе красной. И с красками были сомнения, поэтому флаг Царицынской Империи был не просто Зеленым, или даже не Красным, а:

— Состоял из двух пропеллеров, разделенных по диагонали Белыми полосами, сами же треугольники были: два Красных и два Зеленых. Можно подумать, что люди, понаехавшие из ближайших — и не только — деревень, не поймут смысла такого флага-знамени, но как раз наоборот, как сказал один сельчанин по имени, как его звали:

— Их бин Распутин:

— Вот теперь понятно. — А то:

— Мы Красные! — А с какой стати, если вчера еще вы были Белыми генералами? — Или:

— Мы Белые! — А почему, если еще вчера вы только что вернулись из Мест Отдаленных, или вообще по имени знаете только свою соху да козу. Быка и то своего никогда не было. Поэтому нельзя даже сказать, что люди иногда путали за кого они, ибо из вышесказанного ясно:

— Не только не могли толком запомнить — пока не посмотрят на флаг, который и был для этого напоминания придуман — Белые они или Зеленые, что тоже самое Красные, но более того:

— И в душе не понимали, чего больше хотят:

— Чтобы Земля была, как Альфа Центавра, или наоборот:

— Альфа Центавра, как Земля.

Глава 34

И да, флаг-знамя Былых тоже было приятно взору людям из всех городов и селений, а именно:

— Белое поле было крест-накрест пересечено Красной и Зеленой полосами. — Как сказал уже отслуживший своё Лавр Корнилов:

— Приятно взору. — Ибо, ибо.

— Вот именно, что Ибо, — сказал тогда Ко, что не отличишь Республику от Монархии, в том смысле, что от Империи, что даже Царицын с его предполагаемыми окрестностями назвали Империей, а мы — стало быть:

— Республика!

— Так оно и есть, — сказал один парень, уходя с одним чемоданом в расположение, или как он сказал:

— В распоряжение Империи. Это был Врангель.

Далее все наблюдают бой между броневиком и танком.

— Ну, что, так и будем ждать вилку? — спросил Яша. Он надеялся проявить себя в этом бою, и получить повышение.

— Как минимум командование этим броневиком, — сказал он сам себе, и то даже негромко, ибо читателей мыслей во время экстремальных ситуаций хватает.

— Что я могу сделать? — сказала Ника, — если они наверняка сделали упреждение на скорость нашей Тягомотины.

— Я предлагаю повернуть назад, — сказал матрос Балтфлота Дыбенко. Ника хотела обругать его, но ее опередил Яша:

— Я сам хотел сказать это же.

— Хорошо, — разозлилась Ника, — давай повернем и поцелуемся с танком смертельным поцелуем.

— Сейчас за рулем кто? — спросил Яша.

— Я, — не зная, что ответить этому упертому парню, сказала Ника.

— Можно, сяду я?

— Буду лавировать.

— Как?

— Вправо, влево, и опять вправо — танк промахнется, и мы забросаем его гранатами.

— Ты думаешь, у нас есть гранаты? — сказала Ника. — Впрочем, надо поискать.

— Я уже нашел, — сказала Павел Дыбенко, — две связки.

— Бросай одну под гусеницу, — сказал Яша, — чтобы остановить его как минимум. Дыб не стал посылать Яшу, а наоборот, понял, что надо отличиться в этом бою.

— Скоро я буду командовать этим танком, — сказал он, и Ника и Яша подумали, что Паша Дыбенко ошибся:

— У них броневик, а не танк. — Но ничего не успели сказать, Паша уже вылез из люка на скользкую после утренней росы броню.

— Пора стрелять, — сказал Ленька Пантелеев — водитель танка.

— Хорошо, — ответила, охваченная азартом охоты Сонька. Колчак сказал:

— Возьмем их в плен.

— Зачем? — не понял ни Ленька, ни Сонька.

— Танк нам пригодится в атаке на Царицын, — ответил Ко.

— В атаке на Царицын, — повторила Сонька, чтобы получше осознать:

— За кого она, — за Этих, или за Тех?

— А, это логично, — сказала она, вспомнив, как давно об этом мечтала. И когда они повернули вправо, броневик тоже повернул вправо.

Почему все повернули вправо? Это действительно непонятно, потому что пишем мы слева направо, а не наоборот. Но, как говорится:

— Не все, — ибо командовать маневрами в броневике Ника Ович поручила Яше Сверло, а он с детства привык делать все наоборот, как-то:

— Если все играют на пианино, или даже на рояле и скрипке, то он назло всем изучал Карла Маркса и Фридриха Энгельса. — Как сказал Шариков:

— Я один, а вас много, поэтому голосую против обоих, и Каутского в том числе. Тем более, как поняла Ника, настоящий командир никогда не командует сам, а только проводит ревизии, и то:

— Внеочередные. — И хотя это уровень генерала, но в сложившейся ситуации достаточно и полковника, которым она сама себя считала, и более того уже назначила.

— Да, командуйте, подполковник, — сказала она. Яша был шокирован таким повышением, и сделал, как привык:

— Всё наоборот, — но в данном случае, наоборот:

— От самого себя, — повернул, следовательно, вправо, но от самого себя влево, что означает вправо с позиции танкиста Леньки Пантелеева. И они врезались друг в друга.

— Ну и война! — даже воскликнул у ворот города Царицына Лева Задов, вышедший посмотреть в бинокль на этот поединок броневой техники, как выразился бы его подручный Беня Крик, если бы был еще здесь, а не перебежал на сторону капитана Амер-Нази. — Даже на таком большом поле разъехаться не могут. Врангель на стене, сказал, что надо ударить из пушки по остановившимся танку и броневику. Кали которой здесь не было, а она только что поднималась по лестнице на зиккурат, расслышала его приказ, и побежала быстрее, как будто заранее знала, что может сделать лучше. Она уже ступила на площадку, но одна пушка как раз выстрелила. К счастью с перелетом. Если бы с недолетом, то разорвало бы на части Аги и Махно, которые были на броне танка, и при маневре вправо слетели влево, как раз на сторону, где синел вдалеке город-крепость Царицын.

Броневик повернулся на бок, из него, как ополоумевшие после неуместного вмешательства в их жизнь тараканы вслед за руководителем этих маневров подполковником Яшей Сверло полезли остальные обитатели, последним Дыбенка. Точнее, он даже не полез, а остался внутри, и только на призыв Ники:

— Давай, давай, вылезай, помирать так всем вместе, — высунул голову, как рак-отшельник, и опять ее спрятал. Но все равно вылез, так как Сонька Золотая Ручка с маузером в одной руке и запасной двадцатизарядной обоймой в другой крикнула, нагнувшись к люку броневика:

— А я вот сейчас гранату тебе передам с выдернутым кольцом.

Ленька Пантелеев так и сидел за рычагами с отрытым передним люком танка, а Колчак в верхнем. Неожиданно на Соньку сзади напали, очухавшиеся после падения с танка Аги и Махно:

— Что вы делаете, ироды?! — крикнул им сверху Колчак, она наша.

— Ваша не наша, — ответила Аги, которая, как известно была лейтенантом Заградотряда Белых, правда, потерявшим своего атакующего боевика Буди, который согласился на это дело только для того, чтобы добраться до Зеленых. Попросту говоря был завербован, как пленный крестьянин или беглый каторжник, которым и был по определению. И действительно, Колчак как-то же сказал, что он волею случая воюет на стороне Зелыных-х. А некоторые это запомнили, хотя и думали, что он оговорился. Хотя, что значит:

— Оговорился? — он скакал на своем Мики в сторону Зеленых. Может, да, просто коня испытывал, а возможно и перескакать в Царицын хотел. И. И Соньку продолжали бить. И так били до тех пор, пока Яша Сверло, а потом и Дыбенка не подтвердили, что:

— Она сама перебежала на сторону Белых. — И более того, вместе с этим легендарным броневиком, предварительно выбросив из него всех Зеленых.

— Ну тады ой! — сказал Махно.

— Нет, не ой, — сказала Сонька, а:

— На те! — и дала Махно пощечину, а Агафье провела болевой из стойки, да так, что почти сломала ей руку.

Ленька Пантелеев вылез из переднего люка танка, но Сонька и ему дала только пощечину, на что он зло ответил ударом ей прямо в лоб.

Ребята, Яша и Паша посчитали себя оскорбленными, и вдвоем избили Леньку. Махно не вмешивался, а Колчак только крикнул сверху:

— Ну хватит, хватит.

— Почему хватит? — не оборачиваясь спросил Яша.

— Все свои, — ответил Ко.

— Фантастика! — наконец сказала свое слово Ника Ович, — это кто свои здесь? — И продолжала: — Я да, он да, — Ника показала на Колчака, а кто еще-то? Аги, если только, но ей сломали руку ни за что. Махно — колеблющийся, а значит, потенциальный предатель, мои ребята, Яшка и Пашка — считай готовые красные командармы и политработники.

— Да вы что? — удивились даже сами Яша и Паша, удостоившиеся такой благодарности.

— Да, — сказала даже Сонька, — я сама слышала это предсказание от колдуна Распутина.

— Это когда? — спросил Ко из башни танка.

— Она не могла этого знать, — сказала Ника Ович, потому что так и не добежала до своих Зеленых.

— А ты не могла знать, потому что убежала оттуда, — ответила Сонька. И добавила: — Давай будем считать, что ты — это я, а:

— Я — это ты, — присоединилась к этому пояснению Ника.

— Нет, нет, — сказал Колчак, — я пока что всех реквизирую в мою ударную группировку.

— Бригаду, что ли? — спросил Яша Сверл.

— Пока это будет просто группировка. И ставлю первую задачу.

— Взять по свой контроль цистерну со спиртом, — сказал Ленька Пантелеев.

— Нет, мой друг, мы идем на Царицын.

— Я не понимаю, одним танком? — удивилась Сонька.

— Я давно об этом мечтала, — сказала Ника Ович. — И да: у нас есть еще броневик.

— Его только поднять надо, — сказал Яша.

Далее, танк и броневик под командованием Колчака идут на город.

— Надо послать им помощь, — обратился Юденич к Деникину.

— Танковую, вы имеете в виду, или пехоту?

— Танковую, только пришли новые английские танки, здоровы-ы-е-е.

— Очень большие, стало быть. Хорошая мишень для артиллерии, — констатировал Дэн. И добавил: — Пусть это будет разведка боем.

Засеки их огневые точки на стене.

— Нужно послать разведку, — обратился Врангель на стене Царицына к уже поднявшей Кали, и когда ей уже принесли кофе и пирожные. Иначе она только ругалась, и даже не могла понять, почему:

— Должны ждать их здесь, а не первыми начать штурм их укреплений, которых тем более нет. Вра был шокирован ее талантом великого полководца, и промолчал.

Хотя мог бы возразить:

— Очень просто, мадам, у нас нет танков, и всего один броневик, который, я думаю, уже захвачен Белыми.

— Это сука Ника Ович предала нас вместе со своим бывшим любовником Махно. И да, — добавила она, где моя Щепка? Вы видели ее на поле боя?

— Нет, — ответил Котовский, так как Врангель отошел к своей Фекле, которая командовала артиллерией. Он хотел узнать:

— Можно ли достать отсюда до колонны, уходящей к цистерне со спиртом?

— Зачем? — вопросом ответила дама.

— Прошу прощения? — тоже вопросом задал вопрос парень.

— Нет смысла пугать их, сэр, они сами придут на расстояние выстрела из пушки.

— Вы хотите сказать, что знаете лучше меня, когда надо стрелять?

— Нет, сэр, — ответила Камергерша, — я знаю только:

— Как вы хотите стрелять.

— Хорошо. Но почему вы обращаетесь ко мне на:

— Сэр?

— Как вы хотите, чтобы я вас называла: мой слуга или мой барин? Врангель отошел так и не отдав ей никакого приказа. И колонна без помех ушла за цистерной.

— Зачем им так нужна эта цистерна? — спросила Кали Котовского, пока не подошел Вра.

— Хотят соблазнить наш гарнизон, чтобы без боя взять цитадель.

— Цитадель вы сказали, мы разве инопланетяне, чтобы говорить, как сказал Пушкин:

— На непонятном языке? Котовский задумался на пару секунд, и получил второй логичный вопрос:

— Вы не шпион Белых? Командир эскадрона молча удалился, а когда вернулся, Врангель, уже докладывающий Коллонтай новый план защиты крепости, чуть не упал за зубцы, ограждавшие крепость ласточкиными хвостами от нечистых сил. Ибо. Ибо Котовский появился с лицом, намазанным зеленкой в зеленый цвет, и более того:

— Руки его были зелеными, как лапы у лягушки. Кали тоже попятилась, но уже закаленная в боях на ринге и вне его, смогла просто сесть на гранитные плиты, покрытые в этом месте специально для нее новым — в том смысле, если считать в сторону:

— До нашей эры. — А конкретно: одиннадцатого с половиной века.

Самого одиннадцатого века ковры берегли для выезда на пленэр.

Имеется в виду, для наступательной операции, когда будут гнать Белых в широкие воды Волги.

— В-возьмите корпус, — смогла выговорить она внятно. — И никогда больше так не делайте.

— А как? — задал логичный вопрос Котовский.

— Лучше используйте йод, лак для ногтей любого оттенка от розового до черного, или — если ничего нет — используете сурик, которым красят сараи, а также, как предсказал Распутин:

— Скоро будут красить фермы и колонны на Лебединском горно-обогатительном комбинате, а в Москве на заводе им. Лихачева, и других шарикоподшипниках. Впрочем, ошибочка вышла:

— В Москве-то все будет фирменное, даже краски для расколеровки труб, куда какая ведет. Может это кислород, а может и:

— Угарный газ, — такой силы, что не только мухи дохнуть, но:

— Лошади, — и даже люди.

— Зачем вы мне рассказываете эти сказки о существовании множества цветов красок?! — бросила +она гневный упрек Котовскому, в общем-то за то, что он ее сильно напугал. И добавила:

— Запишите мой приказ, милочка, — Кали посмотрела направо, налево — никого.

— И меня нет секретаря? — спросила она. И даже чуть не заплакала.

— Пусть будет хотя бы денщик, как у подпоручика Пушкина, когда он ехал на стрелку с Емельяном Пугачевым.

— Савельич, что ли? — спросил с надеждой Вра, — надеясь успокоить, расстроенную появлением Котовского в зеленом виде Кали.

— Ну, если я ничего другого не достойна — пусть будет Савельич.

Но с условием! — ее прекрасно-сексуальное лицо приняло гневное выражение: — Чтобы тулуп был не заячий, а из норки. Протрубили, как говорится, трубачи тревогу. Но тулупы были большей часть из овчины.

— Нет, нет и нет, — шептала дама, — только не этих, даже не знаю, кто это был раньше: коза, баран или свинья. — Наконец появился парень в тулупе из телятины, или, как он сказал:

— Чистый пыжик. Она вздохнула и только спросила:

— У нас на кол уже не сажают? И тогда появился парень с легкой на вид накидкой через руку.

— Это мне? — спросила Кали, и поняла, что не чувствует даже веса этой шубы.

— Вы будете моим секретарем, но сначала ответьте на два вопроса отрицательно.

— А именно? — тут же влез Котовский, как будто это он и принес эту волшебную шубу.

— Я не тебя спрашиваю, иди сначала умойся, — и она засмеялась так, что другие вынуждены были заржать, как застоявшиеся лошади.

Котовский остался, ибо возразил:

— Не так-то это просто сделать, милая. — Милая про себя, чтобы она не расслышала, но высокопоставленная дама догадалась, поэтому попросила повторить.

— Что?

— Я говорю: рипит ит, плииз.

— Я не сказал ничего плохого, — ответил Котовский.

— Тогда чего ты боишься?

— Боюсь? Да, я боюсь! — воскликнул артист, ибо он рявкнул так, что все вспомнили не Гришку Отрепьева, вынужденного принять вызов судьбы после объяснения ей в любви на коленях и на польском языке, а:

— А любителя трюфелей — конфет, а не грибов — итальяно Сальери.

— В каком смысле? — не поняла Кали, — завидуешь ему? — она махнула рукой в сторону будущего дворецкого Савельича. И тут Врангель крикнул к всеобщему удовольствию:

— Поединок, поединок, поединок!

Глава 35

— Нет, никаких дуэлей в моем присутствии, по крайней мере, не сейчас, ибо я сделаю то, что обещала:

— Пусть отречется два раза. Многие уже забыли от чего, и от чего, но Кали сама решила вспомнить, поэтому повторила:

— Спроси его: а не стукачок ли ты, мил человек? — вякнул ей под руку Котовский, — за что был изгнан с веранды не только до окончания заседания, но, рявкнула Кали:

— До самой бани. — Иди, и не просто иди, а иди сначала за дубовыми вениками, чтобы навсегда отмыть свою чудовищную морду. Обидевшись Котовский покинул зал заседаний.

— Вот теперь точно, — сказала Кали, — из-за этого сукина сына я не помню уже эти две загадки Сфинкса. Тем не менее, спрошу:

— Ты не Талейран?

— Нет.

— Хорошо, и знаешь почему? Я не люблю не то что вранья, но ненавижу лицемерия.

— Я буду всегда говорить правду, и только правду.

— Пока что этого не требуется. Только отрицательные ответы.

— Остался еще один, — напомнил парень. А то можно было подумать:

— Ответы — это не один, а множество. Ну, окей, окей. Парень ожидал:

— А не спросит ли она, что Это — шуба — сделано из тюленя, но она сказала совсем другое:

— Ты не бармен из отеля Риц? Наступило молчание, что можно было услышать — если специально постараться, как булькает разбавленный спирт в горле Леньки Пантелеева, который первым — несмотря на усиленные передачи броневика — добрался до цистерны.

— Почему разбавленный?

— Чтобы растянуть удовольствие, — таков был хитрый план Колчака, — иначе, — как он сказал Нике Ович, — вразумить пьяных уже не удастся.

Далее, ответ Вилли Фрая.

— Их бин, — начал парень, но Кали его прервала:

— Вот только не надо выдавать себя за Распутина, я отлично представляю себе этого оборванца с кедровой шишкой вместо магического треугольника.

— Я…

— Если бы здесь был Котовский, он бы ответил вам, что такое я по отношению к единственному — известному нам — случаю прилету инопланетян именно в это место, — сказал парень.

— Вы нарочно это говорите, потому что он ушел, и что самое интересное:

— Вас он вообще не узнал.

— Он был в маске из зеленки.

— Так это он был, как ненормальный, а не вы, — возразила Кали.

— Вы знаете, как выигрывали бои по боксу у нас э-э…

— В лагере?

— Да.

— Так-к! я и думала. — Контрактник.

— Не я контрактник, а мы дрались с контрактниками.

— Как это? — удивился даже Вра.

— Ну вот вызываю я на бой кабана, чтобы не водил нас — или хотя бы меня одного — сегодня на лесоповал, а выиграть у него невозможно.

Деревья кулаком валил.

— Контрактник? — не удержалась и спросила командир батареи Фекла-Камергерша-Ольга, жена Врангеля, хотя никто из присутствующих, кроме них самих разумеется, об этом не знал. Камергерша подумывала, что и Врангель, кажется, ни бум-бум. А может просто стесняется.

— Нет, вы можете поправиться, и ответить:

— Не кулаком, конечно, а ребром ладони — это хотя бы будет логично, — сказала Кали, — потому что деревья мало похожи на кабанов, которых некоторые валят одним кулаком.

— Нет, нет, мне не требуется ваше благородное снисхождение, как я сказал, так оно и было.

— Вы специально нарывались, чтобы вас отправили на больничку? Но с травмами головы потом ничего уже не удастся написать, а не только тезисы к двадцать второму июня. На цифрах можно не зацикливаться, я просто назвала одну из экстремальных ситуаций, которые могут возникнуть на земле. Может это было даже не в июне, а в апреле. По поводу Пушкина, например, не только я, но и моя, незабвенная, наверное, уже Щепка никак не могли решить, в каком времени он нашел канал связи со своим древним предком по древневосточному имени:

— Хирам Абифф. Собственно, зачем он искал этот канал связи, как и ищем его мы с моей Щепкой — она в прошлом времени — хотя и без документов? А затем, чтобы выявить на самой ранней стадии — если это возможно — кто из вас, — она повернулась на сто восемьдесят, и еще один раз также:

— Джибела, Джибело или Джибелум.

— Джубела, — решился поправить даму бывший зек, вызвавший на бой контрактника.

— Вы имеете в виду, в тайге так говорят?

— Впрочем, говорите, как хотите, смысла это не меняет:

— Это были киллеры.

— Хорошо, но вы меня достали, и вам прямо сейчас придется доказать, что вы не бармен из английского Рица, и не метр из немецкого соси… соси… сосично-сарделечно-капустно-пивного кабака:

— Кант унд Гегель — субъективно-объективные идеалисты.

— Хотя я лично, — добавила Кали оперирую только поэтическими категориями, и если кабак английский — то это:

— Лорд Байрон, — а немецкий:

— Фон Гете.

— Может и нам кой-кому присвоить недостающие им звания, — сказала, не отходят далеко от пушки, Камергерша. Но так как давления на знаке вопроса не прозвучало, то и замяли пока что это дело до более подходящего момента.

И они вышли прямо на ковер одиннадцатого с половиной века. Были желающие заменить Кали, но она сказала:

— Я сама, — ибо моя Щепка никогда бы не одобрила таких простых вещей, как прятаться за другую спину. Я встречаю и врага, и любовника только лицом к лицу.

— Как это следует бойцу, — сказал парень с шиншилловой шубой, желая сбить благородную даму с пафосного настроя.

— Это ее не смутило, и после двух бросков Через Спину, да так, что бармен чуть не улетел за ласточкины хвосты. А это очень высоко падать. Могут потом вообще не найти. Он встал — а это был все-таки Вильям Фрай — раскрою тайну — и пошел на даму вихляющей походкой. Как пьяный из кабака, желая обмануть филера, ибо был представителем Центра, пробиравшимся на юг для морального разложения Добровольческой Армии. И Кали к своему удивлению поняла, что он был прав, потому что, как и Фрай, почувствовала себя и пьяной, и избитой.

Вы поняли, в чем заключался прием: Антиконтрактник? Нужно дать себя избить, чтобы потом передать эту информацию Контрактнику, избившему обнаглевшего зека. И Фрай владел этим страшным приемом Пьяного Мастера. Что значит:

— Не просто прикинуться дураком — что многие умеют делать — а сделать дураком своего противника. Вот Одиссей, скорее всего, тоже так делал, ибо зачем Афина Паллада и то и дело правила его тело, делая шире в плечах и выше ростом, кудрявее и бородатее? А потому, что:

— Не успевала она его слепить по образу и подобию своему, как он опять прикидывался чайником, или по-китайски:

— Пьяным мастером, и вокруг него все, как написано в Библии, менялись:

— Изменись сам и вокруг изменятся тысячи. — Правда в Библии имелось в виду наоборот: вправить мозги. Вправь себе, и вправят многие. Или:

— Наоборот. И вот это Наоборот так сильно шокировало Коллонтай, что дама думала только об одном:

— Как бы выбрать время, чтобы признаться в своей ошибке. А для этого надо стать трезвой. Пьяному кто поверит.

Так как у нее ничего не выходило, то придумала она быть не глупее паровоза. А именно, прикинулась еще более больной, чем это было на самом деле.

Далее, как?

— У тебя есть с собой Наполеон?

— У меня?

— Нет, тебя я не спрашиваю, потому что ты противник.

— У меня?

— Нет, у нее. И Камергерша с легкой улыбкой протянула ей фляжку. Сначала все улыбнулись, а потом поняли:

— Они встречались раньше на ринге.

— Я пья-я-яная-я-я! — ахнула Кали. Некоторые тут же подумали о сексе, но благородная леди жестом отмела эти подозрения. И Фрай понял, что становится дурее, чем предполагал. Нужен был объективный повод, чтобы переиграть ее. Китайцы обычно носят с собой фляжку, тут тоже была бутылка, и не надо было ее разбазаривать.

Вилли Фрай зашатался, Кали провела ему Переднюю Подножку, Заднюю Подножку, и сказала:

— Хватит, — при этом она подняла его на спину, как убитого недавно козла, или другого кого-нибудь маленького.

— Туда! — крикнул кто-то под руку, и Кали пошла к ласточкам.

— Она хочет сбросить его с борта крепости!

— Думаю, только пугает.

— Как его можно испугать, если он ничего не чувствует?

— Он еще шевелит лапами, как будто отказывается от своих прежних намерений, — сказал, опять появляясь Котовский, но уже с желтой, как у китайца рожей, и намерением сначала объяснить, потому что:

— Так вышло. — А именно:

— Это не сурик, а луковые перья, накопляемые постепенно для безопасного крашения пасхальных яиц.

— Я не знала, что они пристают в холодном виде, — сказала Камергерша.

— Нет, — сказал Котовский, — я варился вместе с яйцами. — И никто не понял, шутит он или нет, ибо:

— Разве сейчас пасха наступает?

— Тем более, все равно врет, — сказал Вра, так как человек не может выдержать такую же температуру, как яйца.

— Ты не ученый! — бросил ему в лицо Котовский, — ибо еще Пржевальский варил яйца при простом солнечном свете.

— И даже ночью в остывающем уже песке, — поддакнул ему Фрай, поэтому все поняли:

— Не надо бросать его со стены, — он еще соображает. А собственно, чего тут соображать? И Камергерша так и выразилась:

— Рефлекторные конвульсии.

— Тем более, его надо освободить, — сказал Котовский, и добавил:

— Как участника маниакалько-психического синдрома.

Кали устала слушать эти реплики ни к чему непригодного парламента, и посадила Фрая на один из ласточкиных хвостов. Бармен покачнулся и начал падать внутрь крепости. Кали его поправила, но тогда он начал падать, как выразился Котовский:

— В открытое море.

— Хорошо, — констатировала Кали, — я сохраню ему жизнь, и более того, возьму на воспитание, как Бродягу, которого спас преуспевающий бизнесмен, и поэтому крепко полюбил. Тем более, — сделала она предостерегающий жест, — у меня сейчас никого нет.

— Вас не понял, прошу повторить, — мягко рявкнул Котовский, — а я? Я для кого тут наряжаюсь в разные цвета, для Тети Моти?!

— Сбавь обороты, ковбой, ибо ты будешь всегда теперь стоять в моей передней за шторами, чтобы в случае чего завалить любого Дартаньяна, посмевшего использовать в своих интересах Александру — Королеву Царицына.

— А в спальне нельзя?

— Только по пятницам, — опять влезла Камергерша. И правильно сделала, потому что все уже привыкли к ее ведущей — после Кали — роли на этом Зиккурате. Даже Врангель понял, что вынужден подчиниться ей.

— Ленька Пантелеев напился, как рацедивст, — сказала Сонька Колчаку, — можно я поведу танк?

— Если умеешь — давай, ответил предводитель этого небольшой отряда, решившего начать против Царицына разведку боем. — И — добавил:

— Но только если ты скажешь правильно слово рецидивист.

— К сожалению, я не знаю, как это сделать.

— Повторяй за мной по буквам.

— Только, если ты закроешь глаза. Колчак закрыл глаза, а Сонька залезла в танк и двинула его на неприступные стены Царицына. Он думал, что танк просто прогревается, а уж он был далеко, когда Колчак открыл глаза, так и не дождавшись цитирования слова из лексикона Конан Дойла, потому что у Агаты Кристи такого не может быть по определению:

— Все умирали раньше, чем узнавали о его существовании. — Хотя после первого убийства были уже естественно, рецидивистами. Хотя и незаконно, ибо еще не были ни разу осуждены.

Колчак замахал руками, чтобы остановить броневик, который тоже рванулся вслед за танком. В броневик и на него набилось столько народу, что Колчак предложил части, или хотя двоим, пересесть на цистерну со спиртом, которую они тащили за собой, ибо танк ее не взял, что вызвало даже некоторое недоразумение:

— А зачем нам идти на Царицын, если у нас и так все есть. — Но были и возражения:

— Закусон кончился. — Это сказал Ленька Пантелеев, который первым пробовал спирт из цистерны, ибо, как известно, обошел броневик в этой гонке преследования. Он и в броневике отбил место водителя у Ники Ович. На это она ответила резюме:

— Мне что, сесть тебе на шею?

— Больше нет нигде места?

— Естественно. И знаешь почему? Нас слишком много.

— Кто занял место стрелка-радиста? — спросил Ленька. — Мои люди?

— Твои люди украли танк, — ответила Ника. — И знаешь почему?

— Почему?

— Она сдаст его Зеленым.

— Она не мой человек, а Колчака.

Колчак между тем один сидел наверху в кресле командира броневика, а на место стрелка-радиста поставил две тридцатилитровые канистры со спиртом. Так что Дыбенко и Яша сидели на цистерне, а сверху на броне Махно, и только маленькая Аги смогла разместиться на месте стрелка за двумя пулеметами, и между двух молочных бидонов со спиртом.

Танк приближался к крепости, и Вра приказал открыть огонь.

— Они специально идут малыми силами, чтобы спокойно засечь наши пушки, — ответила Камергерша.

— Я пока что не отдавал приказа:

— Не выполнять приказы.

— Помилуйте, контр-адмирал, лучше их подпустить поближе. Вра оглянулся: Кали не было, только появился Котовский с корзиной хлеба и длинной цепью сосисок через шею.

— Горчица есть? — спросила Камергерша.

— Нет, — ответил Котовский. Она хотела сказать, что надо назначить специального человека по доставке продовольствия на Зиккурат, ибо:

— Некоторые забывают даже горчицу, без которой сосиски есть невозможно.

— Это была шутка, мэм, — сказал Котовский и бросил большой тюбик горчицы с хреном.

— Я не люблю хрен.

— Не верю.

— Никто не верит, но это так.

— Можете отдавать хрен мне, оставляйте себе только горчицу, согласны?

— Да. Котовский подумал, что Камергерша согласна с ним целоваться после каждой сосиски, но получил по усам, когда потянулся к ней толстыми сочными губами уже после трех сосисок.

— За что?

— Я еще мало съела, — ответила дама, а Вра, который наконец понял, что комэск соблазняет его жену, хотел так и сказать:

— Не надо, сэр, — но вспомнил, что сама Камергерша, похоже, забыла, что они уже были когда-то обвенчаны. И тогда он просто намотал на шею Котовскому те сосиски, которые парень еще носил на ней. Вра думал, что веревка крепкая, но не очень, но она не лопнула, а еще сильнее впилась в шею Кота, когда Вар еще потянул, чтобы разорвать ее.

— Этот подлец задохнется! — закричала Камергерша, и прилипала губами его открытому, как нефтяная скважина, рту.

— Это не рот, а настоящая пасть, — сказал Вра, — как только ты смогла накрыть ее.

— Это вопрос?

— Нет, думаю, что ответ. Но все равно спасибо, что спасла его.

Нам очень нужны сейчас командиры эскадронов.

— Чтобы возглавить атаку на танки и броневики?

— Именно так.

— Они все погибнут.

— Не все. И знаешь почему? В одном танке и в одном броневике не так много патронов. Тем не менее Котовский смог возглавить контратаку.

Глава 36

— Жаль только, что я не могу орать, как положено:

— Вперед, сволочи полосатые!

— Почему они полосатые? — спросил Врангель перед атакой.

— Чтобы у пулеметчика мельтешило в глазах. Шутка. Чтобы они сомневались:

— Белые мы или Зеленые? Но реально это была маскировочная одежда. Но это как раз понял не Котовский, а Врангель. Он приказал полосатому эскадрону иди не в лобовую атаку, а сначала отойти в сторону, и ударить сбоку.

— Зачем? — спросил Котовский, — лобовой атаки они могут испугаться, как психической, а сбоку мы проиграем.

— Не думаю, что мы проиграем, — сказал Врангель. Самое интересное в этом разговоре то, что Котовский так и не начал говорить после сосисочного удушения, и удивительно то, что Врангель его понимал! Но не просто так, а через посредство Камергерши.

Это было чудо, ибо слышать немого не мог еще никто. Но так, как Камергерша понимала Котовского не более, чем с трех шагов, то и решила идти в атаку вместе с ним.

— И да, — обратилась она к Врангелю, — я поведу полосатых.

— Как ты тогда услышишь этого Кота?

— После разлуки.

— Разлуки? — печально удивился Вра.

— Нет, милый, разлуки именно с тобой. С ним я буду общаться на расстоянии интуитивно.

Вара долго бродил по полю после того как его выкинули из броневика. Точнее, он сам сбежал. И нашел, как он сказал:

— То, что так долго искал: мясо.

— Кто-то здесь спрятал козу, — сказал он, и добавил милостиво: все не возьму, оставлю тому, кто положил здесь этот подарок пустыни. С голодухи он сразу тяпнул козу за пятку: хотелось чего-то не только мясного, но и с косточкой, чтобы поглодать можно было. О том, что мясо надо сначала жарить, натянув его на толстый шампур, и вертеть-пердеть, пока часа четыре оно доходит до последнего позвонка. Кто оно? Пламя костра. Видимо, в Варе — не путать с Вра, ибо это со-вер-шен-но раз-ные люди — взыграли гены его предков:

— Древних — и не только — индейцев, которые готовят тушканчиков путем закапывания их в землю, и забывания об это таинственном месте на несколько месяцев, чтобы уже было вкусно — так вкус-н-н-о-о! И значится:

— Только гостям, особенно дорогим, прибывшим в эту прерию с белого континента. В данном случае, лучше всего отдать инопланетянам с Альфы Центавра.

— Ай! Ая-яй! Ая-яй, ая-яй, ты что делаешь, подлец-мародер?

— Ем, — от страха сказал правду Вара, в далеком прошлом, бывший, как он говорил:

— Водителем Тягомотины. — А вы подумали, кобылы? Нет. водителем кобылы был его друг Буди, пока что заблудившийся на этом магическом Поле Боя. Буди, между прочим, вместе с Пархоменко тоже двигался раньше в сторону цистерны со спиртом, но из-за разногласий в маршруте, отстали, ибо хотели быть быстрее танка и уцепились за броневиком, а эта Тягомотина, как известно, пришла к финишу только второй, а значит, не получила ни-че-го.

— У-уж мы, — сказал Пархоменко, — из-за тебя, теперь будем только сосать.

— Что?

— Надо подумать: что. — А пока что сели с задней — по отношению к городу Царицыну — стороны цистерны со спиртом, впереди которой сидели Дыбенка и Яша Сверло. Они и увидели Вару, кусающим какую-то добычу.

— Слезем? — спросил Пархоменко.

— Так выпить все равно ничего нет, — ответил Буди.

— Есть, — и Парик вынул фляжку, больше похожую на четверть — имеется в виду от двенадцати литров — самогона, только чистого-чистого, как осветленный денатурат.

— Откуда?

— Обменял.

— На что?

— На упряжь.

— Упряжь чью, и от чего?

— Твою, от твоего коня.

— Зачем?

— Это была шутка, потому что отдал я, правда, по ошибке, свою упряжь за эту слезу, — Пархоменко пощелкал по бутыли согнутым ногтем. Да, вот такие уже у него отросли ногти за время этого путешествия по полю от Царицына до Волги.

— Спасибо, друг, ибо моя упряжь мне самому нужна.

— А ты знаешь зачем? Теперь я поеду на тебе, ибо у меня уже нет не только уздечки, но и седла.

— А седло где?

— Я думал, оно входит в упряжь и отдал его в придачу.

— В придачу? В — отдельно?

— Да.

— Это по кому, по Ушакову, или по Ожегову?

— Надо покрутить пальцы.

— Не надо, лучше скажи, что ты получил за это: впридачу по Ушакову.

— Нет.

— Ладно, но не думай, что я забуду об этом сюрпрайзе.

Они спрыгнули с цистерны, и подкрались к Варе, когда между ним и Щепкой начались разборки.

— Я не знал, что ты человек, — оправдывался Вара. Затычка на ее рту уже немного отклеилась, и дама смогла сказать:

— У тебя есть что-нибудь для дезинфекции?

— Нет.

— Тогда лижи языком.

— Кого?

— Пятку, ты что, плохо соображаешь? Другой бы послал ее куда подальше, тем более веревки на ее лапах еще не перепрели, но беда в том, что парень знал ее лично. И это бы еще ничего, но он вспомнил:

— Дама была не только командиром его Тягомотины, но и вообще на пару с Кали командовала гарнизоном Царицына, и намерена была даже короноваться, как:

— Принцесса Сириуса.

Он начал уже лизать ее укушенную, но все равно очень грязную пятку, когда ребята так сзади его напугали, что он предпочел укусить эту пятку уже по-настоящему, чем от ужаса откусить себе язык. А ему только сказали просто:

— Мы за тобой пришли, мил человек. — И даже не очень громко, а так это ласково:

— Собирайся.

— Куды?

— Так, а куда еще, как не на тот свет, ибо мы оттудова.

— Черти, что ли?

— Естественно. Он испугался, но не Щепка уже продолжительное время закованная без рта и рук. Но теперь она окровавленной пяткой ударила по мордасам обеим — они ведь женского рода — чертям, как и выразилась фигурально:

— Получите, черти по рылам. — Одному, а потом, не опуская ногу — другому. Далее, эти четверо тоже принимают участие в атаке на Царицын.

Почему на город соглашается идти Щепка?

— Ладно, ладно, — выставил вперед руку Парик, — мы сразу не поняли, в чем здесь дело.

— А в чем здесь дело? — спросила Щепка, отплюнув, висящую у губ ленту.

— Он поймал козу, и не захотел делиться, — сказал Буди.

— А коза кто? — спросил Щепка, опять немного поплевавшись.

— Ми… мы нэ… не можем ответить, — наконец родил Буди, посовещавшись с Пархоменко.

— Я могу ответить? — Вара обратился к Щепке.

— Мо… мозесь, и да, отклей ленту до конца, и развяжи мне сначала руки, а то я думаю, они затекли, ибо узе их не чувствую. Пока развязывал Щепку он обратился одновременно и к ребятам-демократам:

— Сколько дадите, если я улажу ваш конфликт с лэди?

— У нас ничего нет, — быстро ответил Буди.

— Есть, есть, — немного подумав сказал Пар, — зачем обманываешь хорошего человека, он же чувствует запах спирта. Чувствуешь? — Пархоменко шлепнул Вару по плечу.

— Нет.

— Налей ему, — сказал Буди, — пусть будет нашим проводником в этом мире больших неожиданностей. И налили. Куда? Прямо в ладонь, немного. И вовремя, потому что Вара начал этим спиртом мыть ноги Щепке. Она немного поорала и счастливо успокоилась. Все были рады. Но не долго, ибо дама сказала:

— Вы за Зеленых али за Белых? Практически все задумались, в том смысле, что Вара посчитал себя не обязанным, так как заслужил прощение не только за омовение ног Щепки, и освобождение ее рук, но и в память о том, что:

— Когда-то они вместе служили. Правда тут же забеспокоился, потому что к ужасу своем понял:

— Не помнит на кого они хотели наехать в броневике, на этих, или на:

— Тех?

— Ты чё? — Щепка взяла Вару за кончик носа, и поводила им легонько туда-сюда. — Забыл за кого я?

— Да ты что?!

— Помнишь, тогда скажи, а то я сама забыла. Честно.

— Мы идем на Царицын, — ляпнул Буди, и сам понял, что лучше было сначала подождать, пока скажет Пархоменко, ибо он-то, да, шел на Царицын, но только для того, чтобы сдаться в его цепкие лапы. — Впрочем, я шел туда добровольно-принудительно, как человек, не способный самостоятельно переплыть такую широкую и глубокую реку, как Волга.

— Прекрасно, — сказала Щепка, — среди нас есть хоть один, который знает, чего хочет. Я, между прочим, тоже думаю пойти на…

— Мы з вами, — процитировал кого-то Пархоменко, правда не подумавши, так как боялся, что ему так и не дадут слова сказать, а в результате он окажется в обозе этой армии. В том смысле, то на нем и поедут, а он уж определил в эти роли друга Буди.

— Что значит з-з-з? — привязалась Щепка. — Ви иносранные шпиёны?

— Не обращайте внимания, леди, — как ее личный секретарь влез Вара, — он пошутил.

— Шутки кончены! — рявкнула Щепка, — мы идем на Вы. Ты будешь моей лошадью, — и дала саечку Пархоменко. А ведь только что не могла и пошевелить этими ручонками. Дай только человеку повластвовать, и руки тут же оживают сами. Зачем? Ибо теперь они должны командовать.

— Прощеньица просим, дорогая синьора, — сказал Парик, — но я продал свою упряжь. Мы все можем поехать на моем тяжеловозе Буди.

— Поехать, конечно, можно, взмолился конно-армеец, но мы — как я понял — воевать собрались, верна? Паэтаму.

— Па-э-э-та-му-му-у, — передразнила его Щепка, — а я тебя предупреждала: прекрати нести эту околесицу, или нет? Паэтаму-му будете моими пленниками.

— А хо-хо не хо-хо? — огрызнулся Пархоменко.

— Да, между прочим, мы сильнее, — сказал Буди.

— Вы лошадники не понимаете, что сами по себе мы не можем напугать и взять город Царицын.

— Почему?

— Просто потому, что он неприступен?

— Они над нами смеются, — обратился Вара к еще не пришедшей в себя Щепке.

— У нас Шекспир есть?

— Шекспир? — переспросил Пархоменко, — нет. Спирт есть, а закуски нэма, как Шекспиру.

— Не говори, чего не знаешь, — сказал Буди, — может оказаться, за закуска и Шекспир — это одно и тоже.

— Да, есть люди, которые и музыку считают вкусной, — сказал Вара.

— Один парень, или одна девушка — сейчас не помню точно — мне рассказывал, что вместо ужина для похудения они пели песню:

— Протрубили трубачи тревогу, всем по форме к бою снаряжен собирался в дальнюю доро-о-о-гу-у броневой ударный батальон-н.

— Хорошо, я тебя поняла, — сказала Щепка, — нам нужна тяжелая бронированная техника, а не эти лошади-пердешади.

— Некоторые могут обидеться, — сказал Буди.

— Ты успел пукнуть? — Пархоменко ласково погладил своего коня по голове.

Если кто не помнит, то люди тогда могли — а может эта способность проявилась у них с прилетом инопланетян, хотя вряд ли, потому что говорят:

— И раньше так было, — ходить со своим лицом, но тело у них было, как тело их любимой лошади. Не все, разумеется, только избранные, как они сами считали. Но другие смеялись, по крайне мере, относились недоверчиво к таким сказкам, ибо были уверены:

— Это не что иное, как:

— Атавизмус, — по просто-деревенски:

— Ата-визм. Буди считал:

— Пусть. — Пусть атавизмус, и даже просто атавизм, потому что, если я чего решил, то:

— Хочу быть лошадью и всё тут. И даже согласился назло всем быть запряженным тройкой таких отъявленных мушкетеров, какими были Щепка, Пархоменко и Вара — водитель стрелок броневика, и не только. Пахоменко тоже обладал такой антикиннерской способностью:

— Становится лошадью со своей собственной головой, а не наоборот, но как известно, пропил свою упряжь. — Пусть не пропил, а просто выменял на четверть самогона, даже вообще чистого спирта — скорей всего медицинского, по крайней мере, все себя этим успокаивали, пока его пили, ибо лучше сдохнуть от чистого медицинского, чем от какого-нибудь самопала:

— По крайней мере, при жизни не будете мучиться. — А после? А после:

— Авось там будет Всё Равно? — Да будет, будет, конечно. Ибо:

— Не может везде быть плохо.

— Поехали? — спросил он.

— Ес-с-сс!

— Но я должен знать, — сказал Буди, за кого мы. И знаете почему?

Иначе я завезу вас к черту на куличики, а там нас грохнут.

— Он прав, — сказал Пархоменко, — и я бы хотел знать.

— Что, куда? Куда в случае чего отступать?

— Мы отступать не будем, — поддержал — как он считал уже — боевую подругу Вара.

— Друзья мои, спасшие меня из плена веревок и клейких лент, можно сказать, из вечной тьмы кромешной! Не могу сказать о полной ясности моего разума, скорее всего, замутненного, или наоборот, просветленного прилетом инопланетян, ибо ясно чувствую раздвоение не только души и тела, но и отдельно души, и отдельно тела. Прости меня, Господи, чего я сказала? Но! как говорится:

— Против правды не пойдешь, — ибо лучше обмануть другого, чем саму себя. Прошу высказаться в прениях.

— Я, эта, хочу вас спросить пристрастно, — сказал Вара, и поправил надежный замок спортивного костюма, доставшегося ему — как он надеялся — от дележки субсидии, посланной в Царицын, инопланетянами с Альфы Центавры, еще когда их здесь самих не было и в помине, а так только для потенциального задабривания:

— Вы за кого, за Белых, или за Зеленых?

— Спасибо за вопрос, ибо в нем скрыт правильный ответ, которого я не знала раньше, мой старый друг. Итак, ты потрогал с любовью замок спортивного костюма Монтана, а их раздавали в Царицыне — вывод:

— Ты из Царицына. А так как ты помнишь меня, как командира ударного батальона, то были мы:

— Вместе! — Значит, мы за Царицын, а кто там, спрашивается?

— Кто? Кто? — так это мяукнули Парик и Буди, хотя были далеко не податливыми котятами, а леопардами в атаке, просто железная логика этой серебряной леди привела их в легкое замешательство.

— Вот и я говорю: кто?

— Не-из-ве-ст-но, — подал свой имеющий право голос Буди.

— Следовательно, мы должны провести атаку боем, — расплылся в улыбке Пархоменко.

— У нас нет другого выбора, друзья мои, — сказала Щепка, и добавила: — Только не атаку боем, а:

— Разведку боем. — Для этого мы должны взять в качестве языка какой-нибудь танк или броневик. Почему не простого заблудившего путника, спрашивается? Ответ:

— Он может и сам не знать, куда и откуда идет.

— Как и мы сейчас, — сказал Вара. И добавил: — Хотя я, кажется, шел в Царицын, когда нашел тебя в яме.

— Хватит об этом: нашел, пришел, зашел, может еще скажешь: трахнул, пока я спала?

— Надо подумать, — ответил упрямый, как осел Вара. Впрочем, другие были не лучше.

— Ну, что ты обиделся, милый? — пожурила его Щепка, — ибо, да, шел ты в Царицын, но неизвестно зачем шел:

— Может сдаться на милость победителей, а может взять его? — Как вы считаете, дорогие друзья, мог один усатый Вара взять Царицын?

Глава 37

— Не мог, — ответили все.

— Я не усатый, — ответил сам Вара. — Это вон тот гусь, — он показал на Буди, — усатый таракан. — На эту тираду Буди ответил:

— Вы еще не видели тараканов — призраков доисторического времени — сущие динозавры.

— Нет, нет, — подтвердила его слова Щепка, — без разведки боем ничего неизвестно, я вам точно говорю:

— Иду на Царицын, а моя партийность в душе Бе-лая-я!

— Дак-к, — чё-то вроде понял и хотел сказать Пархоменко, — не смог, ибо:

— Понял-то — понял, но на пальцах даже со словами это не показать. А всё просто так-то:

— Или вы идете вперед для того, чтобы взять Царицын, или:

— Войти в него, как его заблудившиеся дети.

Они увидели танк, но решили брать броневик.

— Вы поняли почему? — спросила Щепка. — Его можно незаметно отсечь от танка — это во-первых, а во-вторых, я можно сказать, родилась в броневике.

— Как я, — сказал Вара.

— Скажи еще, что мы братья.

— Брать и сестра, — поправил Пархоменко.

— Без разницы. Главное, что при нападении на танк, мы можем попасть под огонь броневика.

— Стратегия, — восхищенно сказал Парик. И добавил: — Только получается, что мы уже воюем на стороне Царицына.

— Почему?

— Потому что они идут на Царицын, а мы их берем в клещи.

— Это еще неизвестно, пока мы не допросили языка, — сказал Буди.

— Может они возвращаются после рейда в тыл врага.

— Тоже логично, — сказала Щепка. — Но, как говорила моя подруга Коллонтай при виде двоих сразу:

— Не будем заморачиваться.

Сонька увидела через перископ танка, что на нее идет эскадрон во главе с Котовским, которого она знала практически с детства.

— Вот скотобаза, что делать? — Она дала предупредительную очередь, с ее точки зрения означавшую:

— Я Звезда, я Звезда, ответьте на мой призыв положительно. Пли-из! Котовский ничего не понял, он посчитал, что танкист пристреливается, и продолжал скакать во весь опор в надежде, что у танка раньше кончатся патроны, чем убьют всех, а если всех не убьют, то его тем более, ибо он так и называл себя:

— Счастливчик Кот. — Но все равно боялся, что Камергерша не успеет со своими невидимыми полосатыми захватить этот танк с тыла, ибо:

— Бока танка — это тоже его тыл, в который его можно беспрепятственно трахнуть. Сначала задумывалось, что Камергерша пойдет с правого фланга, но — как обычно это бывает — решила, что справа — это от них, а Котовский считал — тоже естественно — от нас, от Трои. Поэтому. Поэтому все время смотрел вправо, и очень удивился, когда увидел отряд, но:

— Не тот! — ахнул он. И для того, чтобы успокоиться, решил:

— Продолжу пока эту атаку в лоб. Сонька поняла так:

— Не боится гад, потому что знает:

— Я здесь. — Ох, любовничек. А с другой стороны: зачем брезговать, вдруг в Царицыне меня больше никто не узнает, и тогда могут поставить к стенке. А спрашивается:

— За что? — За то, чтобы была за Белых? Так не по своей воле, а тока по жребию проклятому. Тем более, Белые, наоборот, кажется, в Царицыне. Вер-на! Тогда зачем я туда еду? Я же ж Красная энд Грин. В общем:

— Красно-зеленая — полосатая. — И добавила: стерва полосатая.

И тут, нечаянно развернув танк право увидела она отряд полосатых на огнедышащих конях. Вид:

— Ужасающий!

— И командир у них, — сказала Сонька, как будто рассказывала кому-то страшный сон, — с которым я где-то встречалась, и самое главное:

— Не при благоприятных для меня обстоятельствах.

— Камергерша, падла! — ахнула она, и даже выпустила один рычаг так что танк сделал весьма приличный зигзаг удачи. Ибо Врангель с пристани, точнее, в данном случае с Зиккурата Крепости Царицын, как раз сделал два предупредительных выстрела, третий — Вилка. Ибо не мог он допустить столкновения танка со своей любимой. Но сам понимал:

— Дал этот предупредительный залп преждевременно.

— Что? — спросила, подбежав Коллонтай.

— Я грю: калибр не тот, танк не возьмет, — ответил Врангель, — зря стрелял.

— То есть, как зря, а где этот специалист по спариванию, по, точнее, по спаррингу?

— Вот как раз ушла на пару с Котовским в контратаку на красных.

— Сколько раз вам говорить, полковник:

— Мы — это и есть зеленые, или красные — без разницы.

— Прошу прощенья — не могу привыкнуть.

— Зато я — сог-лас-на-я-я Я!

— С чем и с кем?

— И с тем, и другим. Пойдем, у меня есть отдельный кабинет.

— Я женат.

— Тем лучше. Как говорила моя подруга Щепкина-Куперник после перевода первых трех пьес Вилли Шекспи:

— А теперь все вместе.

— Я никогда не смогу этому научиться.

— Никто не просит тебя учиться. Я сама тебя научу. Согласны, генерал?

— Генерал или все-таки полковник?

— Прошу прощенья: генерал-полковник.

Котовский понял, что:

— Эта маркитантская повозка совсем не похожа на полосатую конницу Камергерши Ольги. Однако в ней есть что-то ужасное. Как-то:

— Одна лошадь везла сие изделие нечеловеческого труда, а другая — мама мия — сидела на козлах. А сзади развалилась какая-то знакомая рожа, а рядом с ней тоже, похоже, знакомый боец, и это не кто иной, как парень, известный под легендарным именем Вара, канувший, однако, в лету, по время последней разведывательно-диверсионной экспедиции во вражеские тылы.

— Значит, не вышло, — добавил он, понимая, что эта тачка, скорее всего, явилась сюда с того света, как предвестник нашего поражения. Таких видений просто так не бывает. А так как хороших видений вообще не бывает, то, следовательно, это:

— Плохое.

Сонька Золотая Ручка не выдержала этого бреющего полета навстречу друг другу лоб в лоб, и отвернула рули вправо, прямо на конницу Полосатых чертей Камергерши.

— Ну, чё? — спросила Камергерша своих подруг, — возьмем его в клещи, или так и пойдем лоб в лоб.

— Чтобы взять его в клещи, надо разделиться, — сказала какая-то леди, и добавила, протягивая губы, не губы, прошу прощенья, а руку, конечно:

— Жена Париса. — Камергерша ответила также деловито:

— Жена Одиссея.

— Серьезно?

— Кроме шуток.

— Даже так?

— Естественно. — Ну, и так далее, без компромиссов:

— Ты спереди, а я сзади. Сонька поняла, что ее берут в клещи не просто так, а со всех четырех сторон: два полосатых полуэскадрона и Котовский. Плюс несмазанная телега, которую она мельком видела слева. Сейчас она исчезла.

— Но и это к лучшему, — сказала Сонька и рванула в эту дыру.

Поэтому снаряд Врангеля разорвался позади. — Жаль, что чуть раньше времени, а то попал бы как раз в саму Камергершу.

Врангель взял бинокль, и навел его на Ольгу.

— Нет, к счастию, скачет.

— Куда ты прешь, сволочь?! — рявкнула Щепка.

— На танк, — ответил Буди. — Нет, мне страшно, но приказ есть приказ — выполнять иво когда-то надо. И знаете почему? Потому что всё равно придется. Щепка обернулась к окружающему ее в тачанке отряду:

— Нет, вы слышали?

— Да, — ответил пулеметчик Вара.

— А что не так-то? — спросил Пархоменко, который сказал, что:

— В случае чего — могу и снайпером, только винтовки, жаль, нет.

— Будешь добивать в рукопашную, — ответила Щепка, — тем более для этого не надо никаких винтовок и другого снаряжения, кроме вот этого, — и она подала Пархоменко пакет, расписанный буквами на иностранном языке.

— Где взяла? — только и спросил герой.

— Здесь лежал под сиденьем.

— Вот это подарочек! — ахнул Вара, оглянувшись от ненаглядного пулемета, хотя и говорил до этого:

— Жаль, что не Люся, — ибо не мог произнести членораздельно слово:

— Льюис — любимый пулемет бельгийцев, которые любят побегать.

— Это был инглиш Макс.

Наконец Буди понял свою ошибку, и также в откровенно атакующем стиле пошел назад, где в голубой дымке маячил броневик. А там народу-у! было очень много. Вел его танкист Ленька Пантелеев, а сама владелица — как она говорила — этого броневика Ника Ович только сидела, свесив ножки, но так, что Ленька пока не мог понять, что означает это Антрэ:

— Па-де-де или Па-де-труа? Но в любом случае, считал он:

— Дело уже сделано, — ибо:

— А разве мы еще не познакомились?

— Вот ду ю сей?

— Я грю, после взятия Бастилии ты будешь моей наложницей.

— Вот? Что ты сказал, сукин сан?! — И без дальнейших прений она протянула ноги, да так далеко, что полностью обвила ими шею Музыканта, как иногда называл себя Ленька Пантелеев, что он не мог уже через несколько секунд, показавшихся ему длинными минутами понять, чем все-таки отличается:

— Па-де-де, — от:

— Па-де-труа? — И ответ, как говорят в Австралии Не Знаю.

— Что не знаю? — Вот именно, что:

— Не Знаю. И танк, а точнее, броневик, так и понял:

— Никто мной грешным не управляет, — и попер куда глаза глядят. А они увидели именно тачанку Щепкиной-Куперник тоже прущую напролом прямо на него.

Буди сказал:

— Щас будет то, о чем я и он так долго мечтали.

— А именно? — спросила Щепка.

— Столкнутся паровоз и медведь.

— Кто паровоз и кто медведь? — безмятежно спросил Вара любуясь и поглаживая, пока еще свободный от работы пулемет Макси.

— Дак, я и он. И тут все поняли, что Буди в натуре прет на броневик, как медведь на паровоз. В том смысле, что:

— Скорее всего просто его не видит. — А с другой стороны:

— Может нарочно пошел на свет, обидно стало, что он один, а вас вон сколько:

— А никто не замечает, всем только бы пострелять.

— Трандычи есть нельзя — он отомстит! — закричал Вара, когда повернулся и увидел, что броневик уже совсем близко, как:

— Праздник, который всегда с нами, но просто не знаем, как его справлять, а только сначала напиваемся, а потом блюем — ничего другого не остается:

— Никто не дает. — А почему? Дак, естественно потому, что все знают:

— Ни у кого нет денег, — а без денег:

— Какой смысл? — Только что жениться заставят. Сплошь одни отталкивающие нас друг от друга обстоятельства.

Поэтому сила притяжения все возрастает и возрастает, пока не заканчивается тем, что:

— Хочется броситься хоть на броневик, — и обняться с ним:

— На всю оставшуюся жизнь.

— Да нет, — сказала Щепка, — этот ишак на самом деле хочется с ним поцеловаться:

— По-хорошему.

— Прошу прощенья, мэм, — сказал Пархоменко, — но я не вижу ни одного смысла, как это можно сделать. Он же ж железный, как Каменный Гость, а мы тока так:

— Очередное иво мясо. — Ибо что он сейчас думает?

— А именно? — попросил пояснить Вара.

— Производное от слова на букву х в его ослабленном значении — встречаете.

— Он так думает? — удивилась даже Щепка. И добавила: — Пожалуй:

— Вер-на-а!

— Тогда, — продолжала она, — чтобы всё закончилось для нас хорошо, надо подойти к нему поближе на бреющем, а именно:

— Он должен понять, что мы идем на Вы только для того, чтобы объясниться ему в любви.

— Так сказать, на призыв мой тайный и страстный, о друг мой прекрасный:

— И ты тоже выйди на балкон.

— Вы думаете, что в ём Белые? — спросил Вара.

— Вот как раз только поняла, наоборот, красно-зеленые.

— А это тогда кто? — сказал Пархоменко, вытянув вперед длиннющую, как у снайпера Паганини ладонь с пальцами, на которых давно, а скорее всего, вообще никогда не стригли ногти, и, говорят, даже более того:

— Он и не знал никогда, что их надо стричь. — Но и не удивительно, ибо ножниц не было. — Саблей — слишком велика. Ей если только:

— Можно бриться.

А впереди были конники Котовского, и невидимые для невооруженного взгляда Полосатые, которые тем более разделились пополам.

— Хорошо, что они заняты танком, — сказала Щепка, — а то бы не смогли ничего доказать. И, — добавила она, — мы отступать не будем.

А это значит, надо придумать хитрость, как его взять. Все поняли?

— Можно начинать думать? — спросил Вара, и опять оторвался от пулемета. — Скорее всего, я не смогу. И знаете, почему? Я думаю, как дать ему заработать.

— Кому, пулемету? — спросил Пархоменко. — Так за него думать не надо. И знаешь почему?

— Почему?

— Он сам о себе позаботится.

— Вы уверены? — удивился Вара такой простой мысли.

— Если бы это было невозможно, как стрелять тогда? — поддержала экипаж его командир Щепка.

— Может нам тогда вообще на знамени написать: наше дело маленькое, и спасибо хоть не требуют иметь рога, как у буйвола, ибо зачем, если все равно их, как и всех остальных закатывают в банки и пишут:

— Бычки в томате.

— Я не поняла, кто это сказал. Молчание было ей логическим ответом, ибо ясно:

— Никто не мог сказать так сильно и наивно, как Буди. — А — все знали — сейчас был их единственной надеждой, ибо только он мог маневрировать по этому кочкастому полю так, чтобы не попасться на глаза броневику, или хотя периодически от него скрываться, как Ахиллес от стрел Аполлона.

— Здесь главное в том, что у броневика есть перед нами преимущество, — сказал Пархоменко, — он развивает большую скорость, поэтому — не уйти.

— Да уж это нам известно, — сказала Щепка, — мы и так идем в атаку на него. — И добавила: — Только не понимаю, почему он не боится. И Вара, думавший только о пулемете, выдал истину:

— Там что-то случилось.

— Говорю тебе истинно, — сказала Щепка вдохновенно, как во время иное, когда сочиняла Шекспира, — будешь командовать ар-р-ми-я-ми-и.

И действительно, Буди первым же — хотя он мог быть и последним — обошел броневик справа. Сначала пошел право, потом влево, а потом опять вправо. Просто? Но если бы броневик не завис, как в руках Леньки Пантелеева из-за глупой ревности Ники Ович — а если считать не в лоб, а научно по Фрейду, — то именно из-за ревности к броневику. Ибо хотя Ленька и занял до нее это место — она была здесь раньше. Но напрямую не думала, так просто обиделась из-за противоречия именно не в мыслях, а в образе действия. В том смысле — если кто не понял — что поняла она:

— Ленька на самом-то деле — За Белых. Хотя со стороны могут возникнуть противоречия:

— Так они и шли на Царицын, где были Полосатые. — Тут и интуичить ничего не надо, всё видно и так, как на ладони. А на самом деле именно поэтому и приходится. Ибо на вопрос, кто:

— За, — и кто:

— Против, — чтобы разобраться, надо знать исходную позицию, — как высказала когда-то прямо в лицо князю Февронья.

Глава 38

Жена Париса, обходя танк по нижней окружности, заметила броневик за клубами дыма, которые уже не периодически, а систематически, а иногда даже:

— Беспрерывно, — испускал танк, решила, как она сказала:

— Взять его, — имелось в виду:

— И броневик И когда она уже забыла о данном ей задании атаковать танк, то увидела, как с другой стороны броневика, разворачивается тачанка, и ее полуэскадрон успел только ахнуть, и пулемет как раз заработал. Буди всегда угадывал, куда поворачивал полуэскадрон жены Париса, и Вара хотя и удивлялся способности Буди интуичить, попросил:

— Не торопиться.

— Почему?

— Потому что пулемет — это не лошадь, и перегревается.

— В чем дело? — быстро спросила Щепка.

— Нужна вода.

— Пулемету?

— Да.

— Надо залезть на цистерну, которую он тащит, — Щепка показала на броневик, — и посмотреть, что там.

— Там спирт, — сказал Пархоменко, и добавил: — Я уверен. Даже если его выпарить — останется очень мало воды. Вот даже этому Макси не хватит, — он кивнул на пулемет Максим, дышащий жаром, как будто он только что вышел из парной.

— Пива нет?

— Что? Что-с? — я не поняла спросила Щепка, и добавила: — Сейчас не время для шуток. Впрочем, если предположить, что ты прав, и это точно спирт, то надо брать языка. Вот тут никто ничего не понял, ибо никто из простого пролетариата не мог знать, что каждый Белый берет с собой даже в атаку упаковку пива — пусть и по ноль тридцать три только.

— Всё равно, — сказал Буди, — если умножить ноль тридцать три на шесть получится как минимум четыре литра, а если и меньше, то всё равно нам на первое время хватит.

— Хорошо, будем считать, что надо две упаковки, — сказала Щепка.

И добавила, осмотрев свой контингент: — Я сама пойду за языком.

— Но как? — спросил Пархоменко, — они все на лошадях.

— Я возьму Буди.

— Тогда сама идея теряет смысл, — сказал сам Буди, — потому что это будет уже не тачанка, а так только: ящик с пивом.

— Может меня возьмешь? — сказал Пархоменко.

— Пока меня нет ты должен управлять общей тактикой боя.

— Общая тактика — это стратегия, — ляпнул Буди.

— Нет, я точно говорю, что когда-нибудь он будет командовать фронтом.

— Что больше: фронт или армия? — спросил Вара.

— Обсудим это за ужином, — ответила дама. — И да: я придумала более логичный вариант взятия языка, а именно: — Не из конницы Царицына, а я вытащу его из самого броневика.

— Они тебе не откроют, — сказал Парик.

— Я сделаю им предложение, которое они полюбят больше самих себя. Щепку высадили на броневик, но сами не смогли удержаться рядом:

— Полосатые облепили их как пчелы на мёд.

— Мы уходим, но вернемся! — рявкнул Буди на прощанье. И хорошо, что полосатые его правильно поняли. Не стали стаскивать Щепку с броневика, а погнались за тачанкой.

— Может, эта?

— Что, эта? — не сразу понял Вара.

— Нассать пока в пулемет, чтобы продержаться до последнего.

— Вот и видно, мил человек, что сам-то ты никогда не был пулеметом, — спокойно ответил Вара. — Иначе бы знал:

— Пиво сначала пьют, потом ссат.

— Не наоборот? — спросил Пархоменко, чтобы было ясно, он сам знал об этом, но только забыл.

— Действительно, — сказал Буди, — пулемет, возможно, тоже имеет душу, хотя и маленькую. — И добавил:

— Но достаточную для того, чтобы продержаться без воды пару минут, пока заведу полосатый полуэскадрон на наступающие цепи Деникина.

Командующая этим полуэскадроном Жена Париса — можно и так сказать, с большой буквы, потому что никто пока не знал её настоящего имени — поняла, что попала в засаду, когда было уже поздно. Деникин приказал брать живьём:

— Хотя бы ее одну. — На что, правда, получил логичное замечание:

— А нам, генерал, что, лапу, точнее, не сосать, а лапами махать в знак приветствия, мол:

— Давай, давай генерал, давай еще, еще разик, еще р-р-а-а-з!

— Хорошо, хорошо, — сколько останется в живых — все наши.

— В каком смысле?

— Только после меня, — решил пошутить Дэн, и так раздосадованный тем, что наступление так медленно развивается. После продолжительного гула неодобрения, он вынужден был признаться, что:

— Есть приказ на три дня отдать Царицын на разграбление. — Но это мало кого вдохновило, ибо:

— Когда еще это будет-т! И было принято решение:

— Создать пока что публичным дом — передвижной публичный дом, на колесах и запряженный для начала тройкой, а в дальнейшем, если ситуация так и не прояснится с взятием Царицына, то и:

— Шестеркой лошадей, — и более того, если будет возможно, серых в яблоках.

— Жизни положим, тов… точнее, сэр, а лучше пусть будет просто, как в Америке:

— Жэнтельмен Дэн, — но возьмем всех живьем.

— Не думаю, что мы справимся, друзья мои, ибо тогда нам понадобится не шестерка, а табун лошадей, чтобы вывозить их на природу ловить осетров.

— Так лошади есть, — сказал один есаул.

— Из-за этого дела всех лошадей, что ли, сдать в Публичный Дом? — полувопросительно ответил командующий наступательной армией.

— Тогда лучше: никому — так никому.

И положили всех, к всеобщей радости, что:

— Пришлось, наконец, и нам повоевать. — Но, как говорится, всех — да не всех — Жена Париса осталась в живых, но с условием:

— Только до утра. — Потом расстрелять.

— Ну?

— Что, ну?

— Я говорю, что не понимаю, почему на нас не обратили ноль внимания? — спросил Буди, от усталости путая слова с их смыслом. И действительно, тачанка от ужаса перед тучей пчел-амазонок прорвала наступательный фронт Белых, и оказалась у самой реки Волги, где уже опять купались люди, так как поняли:

— Никакой войны так и не будет. — А она шла только впереди, а здесь на Волге, действительно, было:

— Хо-ро-шо! И люди настолько привыкли к этому Хорошо, что при виде тачанки, сорвавшейся, как будто с цени на Том Свете, бросились бежать, и большинство прямо в воду:

— На Тот Берег! — как заорала благим матом одна мощная миловидна дама, увидев вместо привычной тройки одного Буди в роли лошади этой тачанки, но, что самое ужасное: — С огнедышащим ртом, и очень длинными ушами не как у лошади, а как у осла. Может быть, даже слона. Резюме: шашлыка из осетрины остало-о-о-с-с-ь-ь! — Очень много.

— Съедим, — сказал пулеметчик Вара, — тем более здесь и пиво есть для заправки пулеметных лент. — И махнул рукой, понимая, что по-другому выражаться в этой ситуации не получится. Пархоменко ответил, что принимает на себя:

— Пока что, — роль командующего, и считает по этому поводу:

— Мы должны освободить эту Амазонку, — опередил его с выводом Буди.

— Откуда знаешь?

— Откуда? Я первый на нее претендент.

— Тогда я второй, — сказал Пархоменко.

— У вас своих баб полно, я сам все равно буду первым, — сказал Вара.

— Нет, нет, нет, — затараторили оба оппонента, — тебя Щепка назначила своим личным мужем, поэтому отвали.

— Не помню когда? — сказал Вара.

— Когда? Тогда.

— Когда сказала, что ты будешь комендантом Царицына после его победы.

— Прекратите, прекратите, вы просто нарочно это говорите, так как находитесь в сильной эйфории от обилия шашлыка и пива.

— Нет, нет, ибо ни пиво, ни шашлыки из осетрины никогда не заменят нам Амазонки, добытой в бою.

— Хрен с вами, — сказал Вара, — я устал спорить, но считаю, что сначала надо освободить ее с гауптвахты. А то расстреляют, а мы, оказывается, были ни при чем.

Утром Белые пошли в атаку на Царицын, а тачанка во главе с Женой Париса ударила им в тыл с берега Волги. Ибо. Ибо ребята после шашлыков и пива не стали спать до утра, чего им больше всего хотелось, а именно в самый неурочный час:

— Поперлись, — как сказал Пархоменко, — освобождать Амазонку — Жену Париса из ямы.

— Хорошо, что мы догадались искать ее в яме, — сказал Вара, когда солнце уже вот-вот должно было взойти, — а то всю ночь искали бы во тьме кромешной сарай с гауптвахтой, а какой сарай может быть в степи, кроме Караван-Сарая, находящего под землей?

— А это значит — ее вообще нет, — резюмировал Буди.

— Тогда только в яме. — Так вспоминали ребята события минувшей ночи, хотя и тащили, как на аркане эту самую Амазонку, ибо она яростно отбивалась, несмотря на неоднократные объяснение:

— Мы тебя не расстреливать тащим — будешь просто нас обслуживать:

— По-хорошему.

— Как в лучших домах Ландона, — обрадованно хлопнул ее по полному заду Буди. Обиделась, и как это обычно бывает:

— Нет и всё!

— Тогда мы сами тебя расстреляем! — рявкнул Пархоменко, — нам такие мамочки не нужны.

— Полы будешь мыть на конюшне, — мрачно сказал Буди.

— Хорошо, я научу тебя стрелять из пулемета, — вздохнул Вара, — и добавил:

— Начнем с этого, — и поцеловал ее в щечку. Получи, и она дала Варе такую оплеуху, что он тут же присоединился к большинству:

— Сдать ее назад Деникину. — Ибо:

— Расстреливать такую куклу у меня рука не поднимается.

Щепка постучала по башне броневика и попросила, открыть:

— По-хорошему! Колчак, ожидавший чего угодно хорошего, но только не этого, проснулся от летаргического сна. Просто заранее решил:

— Буду по очереди с судьбой разбираться в привходящих обстоятельствах. — Что означало работать:

— Два через два. — Два Судьба, два я. Просто-напросто не вмешиваться абсолютно. В этот ответственный момент парень должен был сам заступить на вахту. Он открыл люк, и никого не увидел. И тут она вместо того, чего он мог теоретически ожидать:

— Удар по голове поленом, — начала его вытаскивать из башни, ибо сам Колчак, как считалось, был его башней, и вытащить его оттуда — значит победить.

— Я не поняла, что ты там хрипишь? — сказала Щепка, — но голос твой мне кажется знакомым. Припомнить, однако не могу, кто ты такой.

— Она попыталась его вытащить, но не получилось. — Хорошо, тогда я сделаю вам предложение, которое вы полюбите, как самого себя.

Кивните, что кровообращение в вашей умной голове еще имеет место быть. Колчак помотал головой в разные стороны.

— Сэр не понял, — решила она сделать вывод. — Хорошо, еще только один шанс, выбирайте лучшее и кивните при этом головой. Колчаку очень хотелось кивнуть, но способ, которым его хотят заставить, именно заставить:

— Быть самим собой, — не нравился другой части его души, части под названием Я. Щепка поняла его интуитивно, и ослабила захват, и услышала:

— Попрошу попросить вежливо. И она отпустила парня. Он как подкошенный рухнул вниз, а она — и это бы некоторых удивило, особенно тех, кто плохо знаком с логикой:

— Сама прыгнула туда же. — Невероятно, но факт. Ибо еще было неизвестно, кто там, внутри броневика, возьмет верх:

— Правда или нет. — Но с другой стороны, только на месте можно как следует разобраться:

— А кто там на самом деле находится? — А то, что их там может быть много ее не пугало, ибо:

— Если и много, но не столько же, чтобы всем влезть в этот броневик. Колчак имел здесь отдельный кабинет, и Щепка даже не увидела сначала, что внутри, в подземелье, так сказать, идет борьба между водителем Ленькой Пантелеевым и предыдущим командиром этого броневика Никой Ович. Где был Махно во время проведения этой антитеррористической организации? Если кто не забыл, он был здесь на броне, как десантник. А всё просто:

— Его здесь не было, парень свалился еще когда только началась борьба между Ленькой и Никой. Броневик делал такие зигзаги, что надо было привязываться, чтобы не упасть. Были здесь недалеко еще два члена этой организации:

— Яша Сверло и Паша Дыбенка. — Они сидели спереди, всё видели, но ничего не могли сделать, ибо успели пристегнуться к своим креслам впереди цистерны со спиртом. И более того:

— Даже не попытались кричать — заклинило:

— Шуму много, а из-за чего он неизвестно. — Поэтому, как сказал Яша Паше:

— Зачем кричать, если не понятно, что кричать:

— Спасите, или наоборот:

— Не лезьте не в своё дело!

— Тем более в горле так пересохло, что я бы и не смог кричать, ибо пересохло не только в горле, но и головах.

— У тебя две головы?

— Да.

— Откуда взялась вторая?

— Мои плюс своя.

— Моя твоя не понимайт. И знаешь почему? Я здесь главный, а не ты.

— Я это имел в виду: ты как главный не возьмешь себе мою голову, тогда как я могу твою взять, ибо:

— Только умнее буду.

— Отлично сказано, парень, — Яша ударил Пашу по пыльному плечу, — ибо уверен:

— Сможешь командовать даже Балтфлотом.

— Да-а, согласен, отсюда, да прямо бы сейчас на море.

— Море далеко, а Волга рядом, — сказал Яша. — Вопрос только в том, как повернуть туда броневик.

— Лучше не надо. За срыв наступательной операции нас могут посчитать рацедивистами.

— Ре.

— Ре хуже, и знаешь почему? Потом уже не отопрешься, что говорил не то, что понимал, а так просто:

— Сказал и всё.

— Ты учился дэзинформации?

— Только этому и учился.

— Где, в кибуце?

— Да ты что! Там вообще нет никакой информации, так только:

— Как лучше делать свиней для диктатуры пролетариата и других империалистических организаций.

— Научились?

— Да, знаешь, берут, можно сказать, тащат нарасхват.

— Значит, научились делать дэзу лучше, чем ее большие любители. А Щепка во время этой дискуссии прошла в броневик.

Она налила ему и себе, а разбавить, как говорится:

— У них не было. Колчак даже в этой экстраординарной ситуации отказался пить:

— Прости, — с трудом выговорил он, — я больше не могу.

— А я тебе сказала, лучше выпей, иначе ты меня не поймешь. Он проглотил поднесенный ко рту спирт и понял, что:

— Теперь может восхвалять начальство в доступной для начальства форме.

— Я могу сказать честно, — сказал он ей, — ты похожа на мою жену-любовницу Щепкину-Куперник! Ты знаешь, как она Шекспи трахает?

Как будто это сама всё и написала. Представляешь?

— Ну, на кого она похожа, на Кафку?

— Пожалуй, что и на Кафку. Вот что никому больше непонятно, ей ясно ка божий день.

— Например?

— Вот мы едем с тобой в танке.

— В броневике.

— Допустим, разница небольшая, можно даже считать ее вообще нет, ибо если ее нет для нас, в чем она есть?

— Это уже вопрос?

— Нет, только его предисловие. Сидим мы в броневике, пьем без закуски неразбавленный спирт, и думаем:

— Где взять воду?

— Верно.

— Значит?

— Значит, мы должны взять Царицын, ты это хотел сказать?

— Нет, наоборот, надо идти на Волгу. Вопрос: зачем? А ответ прост:

— Там есть не только вода, но там: рыба.

— Я согласна.

— Тогда какие ваши рекламации?

— Надо повернуть назад.

— Зачем?

— Так Волга сзади.

— Не думаю, ибо Волга впереди.

Глава 39

— Ты настаиваешь?

— Просто прошу по-хорошему отдать такой приказ.

— Мы погибнем, ибо армия Дэна будет уже не сзади нас, а впереди.

— Он не поймет, что мы уже не За, а Против. Пройдем через него, как мыло сквозь ушные раковины: туда и обратно.

— Ты обещаешь, что мы пойдем обязательно и обратно?

— На сто процентов.

И Дэн понял, а точнее:

— Ничего не понял, — так как с пристани ударили пушки. — А что он понял?

— Что этого не может быть, ну какие на хрен на пристани пушки? — Оттуда ушли уже все наши части, а других там быть не может. Пушки били со стен Царицына, но есаул, который так и вертелся периодически вокруг Дэна, как будто был замаскированный мужским платьем бабой-женщиной, а мэй би:

— И девушкой, — правда легкого поведения:

— Всё время пел про себя, а на самом деле напевал специально ему на ухо:

— Пушки с пристани палят — кораблю:

— Пристать велят.

— Ты что, тварь, решил довести меня до сумасшествия?! — наконец рявкнул командующий. И спросил подходящего Амера Нази:

— Кто это такой, почему всё последнее время крутится вокруг меня, не баба-телка?

— Нет, вы что, я бы не позволил никому опережать меня-себя самого, — ответил капитан Амер Нази, бывший во время высадки десанта, только простым командиром его авангарда, а сейчас уже был начальном личной гвардии-охраны генерала Деникина.

— В каком смысле, — недвусмысленно спросил Дэн.

— Это перебезчик.

— В перебезчике?

— Лучше говорите, как это правильно, чтобы мне не казалось, что все хотят меня вконец запутать:

— Перебе-ж-чик.

— Это не обязательно командарм, ибо от нас еще никто не сбегал.

— Это Беня Крик, я просто повысил его до есаула, а он на радостях решил по своему собственному усмотрению еще и шпионить за вами.

— Зачем?

— Думал мне это надо.

— Ну-у, это еще ничего страшного. Главное, чтобы это не была баба.

— Вы их боитесь.

— Уже да, ибо как только они появляются, так почти сразу сбегают.

А это меня травмирует. И более того, я не могу забыть мою Кали.

Думал Жена Париса со своей целеустремленностью заменить мне ее, но даже не дождалась утра, и:

— Как сквозь землю провалилась.

— Да, вы правы, была под землей, а ушла, значит, еще ниже.

— Вы уверены?

— А больше некуда.

— Вот и я говорю: надо идти на пристань. Амер-Нази потер лоб, пытаясь понял логику командующего, и решил, что тот тоже понял:

— Надо немного отдохнуть. — Ибо:

— Если не удается ускорить наступление, значит надо его отложить на немного, пару-тройку шашлыков разного вида: из пресловутой осетрины, из языческой свинины, и какой-нибудь еще, но обязательно благородный и с рогами. Далее, столкновение, тачанки под командование Жены Париса с отрядом Дэна и Нази. Почему она согласилась остаться:

— Дала им всем понемногу: один ее поцеловал, другой обнял, и только третий трахнул. Ибо как было сказано:

— Если не сделать этого последнего, — мы будет думать, что:

— Иво вообще не бывает. — И она, поняв, до чего уже дошли эти ребята, беспрерывно путешествуя по степи:

— Дала. — Всем, но, как было сказано: самого разного.

И Дэн, не подозревая о предательстве, повернул свои цепи назад, на Волгу, чем привел в некоторое замешательство Врангеля на стене Царицына. И приказал позвать для:

— Небольшой, — как он сказал консультации кого-нибудь. Прибежала Коллонтай и сказала, что сама попробует разобраться.

— Или, — добавила она, — мы может позвать известных диссидентов, заседающий сейчас в ресторане Риц.

— Пусть приведут, — ответил генерал-уже-полковник. — Так заслужил, естественно.

— Они так просто не пойдут, — сказала Коллонтай.

— А как? Надо, чтобы привели за рога?

— Привести можно, в принципе и за рога, и даже поставить в стойло заместо капитального кабака, но толку тоже не будет.

— Вы предлагаете их пригласить, как гостей?

— Можно, тоже: могут и не пойти.

— Понятно, опять, значится, драка, как в тотализаторе?

— Не обязательно драться по инопланетному, Дзю До и так далее, и тому подобное, я имею в виду на Кольтах 45 калибра, а как в века запамятные на:

— На лошадях и с деревянными копьями.

— Как древние рыцари, — понял Вра, и добавил просто, как выпить пива с воблой:

— Я согласен на лошадей с тупыми, как кулак копьями.

— Я знала, что ты джентльмен, и не заставишь меня опять страдать от этих придурков с экстремистскими наклонностями.

Но пока что перед нами развернулся бой у реки. Ибо:

— Отряд Дэна, принявший ошибочное направление за реальное, пошел не к Царицыну, а назад к Волге, и столкнулся с отрядом Жены Париса, на этот раз возглавившей тачанку с пулеметом, и надеявшейся ударить в тыл Деникину. Таким образом Деникин оказался зажатым с двух сторон, ибо Щепка уговорила Колчака в броневике:

— Сражаться за нас. — Хотя это было и непросто, так как Колчак согласился на все, кроме того, что Волга сзади, а Царицын впереди. Она даже подумала:

— Дуркует, — знает, что Волга где-то там, а нарочно хочет доказать:

— Она там, где Царицын. — Сукин сын.

— Что-с? — простите, мэм.

— Поворачивай.

— Нет. Она за маузер, а его нет. Теперь уж и не вспомнить, где потеряла, ясно только, что точно:

— Отобрали эти козлы и козы, которые во времена не столь уж и отдаленные отобрали у нее этот броневик.

— Можно я поведу? — спросила она ласковым голоском.

— Како поведу? — раскрыл от удивления рот Колчак, — они там внизу подняли бунт.

— Бунт на броневике? — удивилась Щека, — это возможно.

— Вы спросили или сделали утвердительный жест? Она подумала:

— Он знает, что ее когда-то победили в ее же броневике, или только раздумывает наобум. И да: — Я могу разобраться с теми, кто захватил наше подпалубное помещение.

— Одна? Вряд ли? Вы идете на большой риск, потому что даже не знаете элементарного правила:

— Надо сначала провести рекогносцировку сил противника.

— Вы предполагаете, что их больше, чем нас?

— Если считать не только подпалубную залу, но места на галерке, и также в буфете, то да, разумеется, больше.

— Простите, вот из ит:

— В буфере, — или, нет, в буфете — это понятно, а что такое:

— Галёрка?

— Хорошо, скажите, что такое буфет в танке, нет просто для того, чтобы хоть немного иметь общего в этой азбуке майского жертвоприношения.

— Хорошо, чтобы не смущать вас, скажите тогда, что такое галерка?

— Нет, вы хотели знать про буфет сначала.

— А теперь хочу узнать сначала про Га-лё-рк-у-у! — Я понятно разъясняюсь?

— Куда уж дальше, — тяжело вздохнул Колчак, — но этим своим выговором, и тем более, логикой заблудившейся маркитантки, вы выдали себя с головой.

— Что значит: с головой? Вы знаете, кто меня послал?

— Думаю, вы инопланетянка с Альфы Центавра.

— Нет, милый друг, это вы выдали себя не только с головой, но теперь мне ясно, откуда растут ваши длинные ноги. Вы не знали, почему многие нарочно врут?

— Нет.

— Для того, Мопассан ты мой ненаглядный, чтобы по ответному сигналу понять:

— А сам-то, мушкетер, не из провинции ли нашей, по имени Альфа Центавра прибыл?

— После вашего откровенного резюме могу сказать только одно:

— А не обняться ли нам, как двум заблудившимся Созвездиям? И они обнялись уже не как недавно трахнувшиеся Колчак и Щепка, а как:

— Инопланетян Ко и его тамошняя подруга Ан — Анна, если немного подкрутить гайки в сторону Земного Интерфейса.

— Нет, честно, не только май либе дих Вилли Шекспи, но даже незабвенный Гохголь:

— Мне не поверил бы.

— Значит, я буду у тебя уже третьим здесь на Земле? — спросил — а зачем? — и сам не понял Ко.

— Да больше было, конечно, — как само собой разумеющееся ответила Ан, а вот Коллонтай — Га — Галя в Земном Интерфейсе — имеет секс-коллекцию не меньше, чем имел Набоков бабочек в своем Гербарии.

Перебежчики говорят даже:

— Добралась даже до самого Вилли Фрая, которого практически никто не знает, кто это такой.

— Вот как? — обрадованно ответил Колчак. — Ты выдала мне очень важную информацию. Ибо: Фрай — наш самый законспирированный человек в Трое.

— В какой еще Трое?!

— В узком кругу мы так называем этот неприступный город Царицын.

— Вот как? — только и ахнула Ще.

— Да, милая моя, ибо:

— Я уж другому отдана.

— Отдан, — ты имеешь в виду.

— Да, но не только. Впрочем, не буду пугать: конечно — это я, и пойду с тобой до берега Волги.

— Да?

— Да, но. Но если ты сможешь взять управление этой Тягомотиной в свои руки. И перед тем, как ты уйдешь в это Подкомфортное пространство, — он показал пальцем на завинченный пока что люк, ведущий в кабину управления — считаю своим последним долгом такого же, как Вы инопланетянина, предупредить:

— Буфет — это цистерна со спиртом, где сидят два притихшие на некоторое время беркерсиера, а Галерка — место, где сторожит вход в Тягомотину ужасный пес по кличке Батька Махно.

— Как звать тех двоих на передних кресла цистерны?

— Я не сказал, да, это слуги Персефоны Яшка Сверло и Пашка Дыбенка, приставленные к нам самим Аидом, чтобы.

— Чтобы?

— Чтобы? Ах, чтобы! Чтобы найти её!

— Она сбежала?

— Да.

— Впервые слышу. Ибо.

— Ибо?

— Ибо, если бы я знала, то уж давно сочинила бы на это экстраординарное происшествие пьесу не хуже самого Вильяма Шекспира.

А так нечего и сказать.

— Вот, я подарил тебе можно сказать жизнь:

— Возьми её.

Щепка собственноручно открутила шесть гаек Подкомфортного пространства, и спрыгнула в темноту. А они уже лежали в полном предвкушении от последующего полного объединения-воссоединения, и так это:

— Поглаживали друг друга кто по голове, а кто и:

— По заднице.

— Ты как?

— Никак.

— Почему?

— Мне кажется, кто-то спрыгнул в трубу.

— У нас есть труба?

— В камин, я имею в виду.

— У нас есть камин?

— Хватит глупить, — и она легонько, но чуть сильнее, чем раньше ударила его по. По заднице, из чего следует, что он-то гладил ее по голове. Хотя и не на все сто это может быть именно так. Но в принципе не имеет большого значения, ибо все, как всегда, всегда меняются местами. Не забыли? Точнее:

— Вспомнили. — Без знака вопроса, надеюсь.

— Правда, там кто есть.

— Ты боишься?

— Да. А ты, скажешь, нет?

— Тоже боюсь, но не настолько, чтобы признаться в этом вот так сразу.

— Ты уже признался.

— Ну, хорошо, я сейчас проверю, что за Персефона там скрывается, — сказал Ленька Пантелеев, и решил одеться.

— Вряд ли жители Аида различают людей по одежде, — сказала Ника Ович, и добавила:

— Между прочим, я и есть Персефона.

— Да? — только и мог спросить шокированный этим признанием Ленька, но все решил еще пошутить: — Это хорошо, а то я жду, жду, а она все тянется в чьей-то постельке, ко мне не торопится. А это ты!

Не знал. Так теперь может и не смотреть:

— Кто там? — Ибо:

— С тобой мне никто не страшен.

— Это хорошо. Но все равно: принеси мне ее.

— Зачем, на обед? А то меня съешь!

— Прошу прощенья, но я не ем покойников.

— А-а, к-кого тогда вы е-едит-те-е? Нет, я интересуюсь в том смысле, что мы-то здеся тока покойников едим, и даже более того:

— Практически кушаем их с большим удовольствием.

— Ем ли я их живьем? — задумалась Ника. — Пожалуй, что нет. И знаешь почему? Если только первые полгода. А когда спускаюсь назад к Иму в Подземное Иво Царство, то там тока живых, но когда Здесь, то не всегда помню, что было Там.

— Простит-те-е, достопочтенная леди, но так получается по-вашему, что мы сейчас на Том Свете. Что ли?

— А вы думаете где?

— Вот я так и думаю, по-вашему мы Узе в Иво Подземном Царстве.

Или вы думали меня запутать, чтобы я ничего не понял, и не боялся дальнейших последствий?

— Хорошо, я вам объясню, как мы едим живых здесь.

— Лучше потом, я пока схожу, посмотрю, что и как произошло в камине.

И в конце концов, после небольшой возни притащил Щепку.

— Оба-на, кого я вижу, Щепка Ка. Подведи поближе, я ее съем.

— Я те съем! — рявкнула Щепка. И добавила: — Я парламентер.

Предлагаю сдаться добровольно.

— Может и сдаваться не надо, — ответила Ника, — ты скажи, в чем дело, авось:

— Я и так согласная-я.

— Поворачиваем оглобли на Деникина.

— Зачем?

— Чтобы ударить ему в зад.

— А! Вот теперь я тебя узнала. Явилась — не запылилась. Послушай, Лень, а Лень, погляди-ка на нее, это и есть та Щепка, которая здесь командовала когда-то, а я вышвырнула ее во тьму кромешную.

— Надо было съесть, тогда бы уж точно не вернулась, — сказал, не зная, что бы еще придумать Ленька Пантелеев.

— Тогда мы были еще на Земле, а вот сейчас На Том Свете как раз самое время подать мне ее на первый ужин.

— Что ты плетешь, коза! — рявкнула Щепка, и не глядя бросила, обхватившего ее сзади Леньку под ноги набегающей Нике Ович. И как два одиночества ребята разлетелись в разные стороны.

Тем не менее, после продолжившейся еще два раза потасовке, все сели за стол, и чинно и благородно решили уже не кого-нибудь, а что-нибудь хорошее съесть и выпить, и договориться:

— По-хорошему.

— Я вас обоих — и обеих — заспиртую в бочке, которая тащится за нами.

— Я тебя съем.

— Ну, хватит, может быть, — сказал Ленька, — договорись же: морды — если и будем бить — то позже, а сейчас надо:

— Договариваться.

— Идем на Деникина, ибо этот броневик, я еще неизвестно когда — может быть даже в прошлом году — повела на этого недотепу-журналюгу.

— И добавила без предупреждения:

— За Царицын! — и так ударила по столу лапой, что бокал с Бургундским, который, как сказала для устрашения Ника, она пила, чтобы не шокировать Нашу Гостью натуральной кровью — перевернулся, и залил почти весь стол, накрытый бирюзово-кремовой скатертью, Как Я Люблю — в стиле Маскарпоне — но уже не теперь.

— Ты зачем это сделала, скотина такая, — несколько смягчила свой приговор Ника словом Такая.

— Вы должны понять, что командую здесь только я.

— Я понял, — сказал Ленька. Ника кивнула головой в знак принудительного согласия.

Глава 40

Махно, как герой-любовник, вылез из помойки. И тут же запрыгнул на проходящий мимо трамвай. Думал:

— Народ испугается его слабоумного вида и разбежится, а он спокойно ляжет и отоспится в тепле, может у водителя найдется какой-нибудь лишний обед, который не придется даже делить с ним. И не удивился, когда понял, что это опять тот же броневик, с которого он упал.

— Надо спрыгнуть и пересесть на цистерну, — сказал он. Кому? Вы думаете себе с похмелья? Нет, друзья мои, нет, он понял жизнь, что она принадлежит не одному ему, а всегда делится на двоих. С кем? Естественно, с Медиумом. А кто он? Всегда ли он там, ближе к Солнцу. И он понял после этого приключения:

— Ника Ович — это его Медиум. Она поймет все, что он скажет. В том смысле, что:

— Доработает любой его проект до реализации, — а так-то болтать каждый может, хотя, разумеется, не всем дают и поговорить. Он закрепился сзади, где раньше почивали Пархоменко и Буди, и попытался вспомнить, а, если иметь в виду:

— С помощью Медиума, — создать заново, существующую именно сейчас ситуэйшен. И это правильно, так как:

— То, что было, авось, уже и сплыло. — Правда, не всегда, говорят, иногда здесь так долго держится одна и та же история, что все ждут-не дождутся:

— А когда хотя бы прилетят инопланетяне, — ибо:

— Скушно-о Тем не менее, Махно сделал логичный вывод:

— Если такие мысли, — как не советовал говорить А.С. Пушкин, — тем не менее пришли в голову, несмотря ни на какие запреты, — значит:

— Она недалеко, — ибо:

— Что-то здесь не так, — это, напомню, относится уже не к Махно, а к Пушкину.

— Она в броневике, — хлопнул себя по лбу Махно, как Ньютон в райском саду, потому что, наконец, вспомнил:

— А как я сюда попал? — Теперь ясно:

— По траектории падения яблока.

Махно пополз по цистерне к броневику, и упал, можно сказать:

— С корабля на бал, — как сказал Дыбенка.

— Совсем уже не дают покоя, — поддержал напарника Яша Сверло. Напасть на Махно было затруднительно, так как ребята на момент его падения сверху были пристегнуты ремнями безопасности.

— Хотите по-честному разобраться?

— Без сомнения, — ответил Яша.

— Я давно хотел с тобой разобраться, — сказал Паша.

— Па-жа-лу-йс-та! — рявкнул пересохшим горлом Нестор Махно, и один из оппонентов сразу упал на землю, и хорошо, что не под колеса, а то бы оказалось, что и написано о нем было зря:

— Нэ успел проявить себя в деле. — С другим Махно сразился по-честному, хотя сам и оказался на сцепке между цистерной и броневиком. Он провел Переднюю Подсечку и противник нырнул вниз но почему-то под колеса броневика, а не цистерны.

Оказалось, что броневик начал разворачиваться в сторону реки, как и настаивала его бывший командир Щепка, но остановился как раз тогда, когда один из них, кто это был:

— Паша или Яша, — уже решил, что:

— Воевать так и не придется. Потом Махно понял, что все остались живы, так как не услышал хруста костей под тяжелыми колесами Тягомотины. Он отцепил цистерну, и залез на броневик, уже полным ходом шедший, но не:

— На Деникина, — а:

— За ним. На Деникина, на авангард его армии шла только Жена Париса на тачанке с Буди, пулеметчиком Варой, и считавшим себя снайпером Пархоменко. Она пела песню за песней, то:

— Ямщик! не гони лошадей, — то:

— И не нравится ей укротитель зверей, ненасытный красивый Мишутка-а!

— Кто такой Мишутка? — спросили ее ребята, но, разумеется, про себя, так как уже не то, что начинали бояться, но уже сомневались, что от нее вот так просто можно освободиться.

— Мы всех Амазонок здесь знаем наперечет, — шепнул Пархоменко Варе, — а эта не подходит ни под одно описание.

— А тебя есть описания? — спросил Вара. — Нет, может быть и есть, но это должно быть что-то такое не меньшее, чем Одиссея.

— Почему?

— Иначе мы ничего так и не поймем, потому что это будет неправда.

— Тем не менее, я настаиваю, — сказал Пархоменко, но тут понял:

— Что забыл ту идею, которую хотел отстаивать даже ценой своей жизни.

— Поздно открывать дискуссию, ребята, кажется, вся армия Деникина повернулась в нашу сторону. И опять запела:

— Белая Армия — Красный Барон-н, красная армия — белый трон-н.

— Мы не понимаем, о чем эта песня, — высказал свое мнение и Буди.

— Поймете после победы, — ответила Жена Париса.

— Нет, что больше всего меня удивляет, так это то, что даже мат в три хода поставить невозможно, только:

— Раз-два, а дальше тпру-у, приехали. — В том смысле, что аб-бсолют-тно-о ничего не понятно.

— У вас, лошадь разговаривает? — ахнула — хотя со стороны могло показаться: притворно — ЖП. — Но тут же добавила:

— Я пошутила.

— После таких шуток, я никуда не поеду, — мрачно ответил Буди.

— Да?

— Да.

— Тогда выходим из вагонов, разводим костер, и ждем гостей, которые только рады будут поджарить и съесть нас на этом костре.

— Слова местами переставили, — сказал Буди. — Надо было сначала долго-долго — часов пять — жарить, а потом также долго, как в Илиаде, есть.

— Ребята, — попросила защиты у Пархоменко и Вары ЖП, — что он ко мне пристал?

— Дак, естественно, влюбился, — сказал один.

— Трахнуться хочет, — ответил другой.

— Трахнуться? Никогда. Если бы еще насильно трахнуть, а так нет, никогда. Хотя может быть после победы? Ты как Буди, согласен трахнуться меня после победы?

— Вы меня обманете.

— Нет.

— Мне нужны гарантии.

— Что я ему могу дать? — не понимаю, — обратилась дама к Парику и Варику.

— Тут только один выход, — сказал Пар, — дать ему сейчас, авансом, как будто это происходит в будущем.

— Я не уверена победим ли мы.

— Вот и видно, что ваше обещание ничего не стоит.

— Ну, хорошо, где здесь кусты? Кустов нет, пойдем за тачанку.

Нет, в тачанке тоже люди, что делать?

— Пойдем в реку, — сказал Буди.

— Река далеко, тем более, если начнется бой — внизу нам не удержаться.

— Поплывем на тот берег.

— Как вы сказали? Это предательство, лучше умереть сражаясь, чем бежать.

— Плыть.

— Тем более, плыть, ибо: да разве туда поплывешь? — Жена Париса на глаз измерила расстояние до Того Берега. — Очень далеко. Это будет конец.

— Там качается еще на воде один десантный катер.

— Ты предлагаешь уйти под воду вместе с ним?

— Возможно, можно, как-то, вроде.

— Всё?

— Нет.

— Хорошо, я тебя поняла. Ты предлагаешь, скрыться на этом десантном катере на время, чтобы они подумали:

— Они в тачанке! — И погнались за ней. Тогда надо решить:

— Кто будет в тачанке, а кто на катере.

— Угадай с двух раз, — сказал Буди.

— Нет, нет, нет, с тобой, что ли? И вообще, мы с тобой в конце концов всё равно потонем, а их расстреляют, как террористов.

— Я предлагаю, сов-всем-м-м другой вариант, — сказал Буди. Он понял, что эта дама потенциально уже в его лапах, поэтому согласился одержать ради нее победу.

— Вам посвящается, — так и сказал он.

— Что? — прикинулась непонимающей Жена Париса.

— Победа.

— По-бе-да, — повторила она, и добавила: — На вкус она сладкая или горькая, ну, как что, например?

— Как поцелуй соленых губ, — подсказал Пархоменко, — я пробовал.

— Значит не горькая?

— Нет.

— Хорошо, хотя я люблю горькое, но только не горькую победу.

И бой начался. Авангард Деникина под командованием Амер-Нази нарвался на пулемет Вары.

— Откуда ведется огонь? — удивился Деникин, не видя перед собой стен Царицына.

— С катера, — влез Беня Крик.

— Не думаю, — ответил Амер-Нази, — скорее всего, с вот только что мелькнувшей сквозь туман тачанки.

— Где Царицын? — опять спросил Дэн. И сам же ответил: — Нас ввели в заблуждение, это не Царицын. — Это река, — он сказать не решился, можно было получить сильное сотрясение мозга. Дэн один или два раз уже его получал. Дело в том, что он имел контакт с вещами. Все их считали неодушевленными предметами, но он заметил, что это не так. И легче от этого не стало. Как-то его бывшая жена, кажется, это было еще до Кали, разрезала из-за ревности картину Пабло Пикассо Авиньонские Девицы, и он чуть не потерял сознание, и сердце так сильно болело, что он думал: всё, заболит и не перестанет. А это была только копия. В другой раз еще проще:

— Не могу почистить клавиатуру — или что у них есть еще там — газовой плиты, — сказал он ей, имея в виду, что ручки газа загрязнились в очень туго поворачиваются, — где-то что-то надо отворачивать. А она притащила из ванной все его инструменты, как-то:

— Пассатижи разного размера, отвертки и другие клещи, — как в кино, для пыток рабов, осмелившихся не выдать зачинщиков бунта на плантации сахарного тростника в Южной Америке, — и давай рвать эти гладкие податливые пластмассовые вертушки. Они — ни в какую. Как говорится:

— Нет и всё, не идут, а она продолжает и продолжает их рвать с остервенением только по одной причине:

— Ей сказали, что они должны сниматься сами, — в том смысле что безо всяких отворачиваний-приворачиваний. Он понял, что получил инфаркт и инсульт одновременно. Пусть и в более-менее микроформе. Сердце и голова болели больше недели. Даже намного больше. И знаешь почему?

— Я люблю мою новую газовую плиту. — К старой было страшно даже подходить:

— Только ее коснись, а вертушок на пружинке — прыг! — и валяется на полу, как будто Луи дэ Фюнес со своей вечной присказкой:

— Их бин больной! — Так-то бы понятно, плите лет сорок, не больной она быть уже не может, но когда это случится — неизвестно, поэтому каждый раз приходится думать:

— Опять сегодня, или надо ждать другого дня. — И вот это ожидание, эта неизвестность приводили Дэна в отчаяние, он даже боялся к ней подходить без предварительных раздумий. Но часто забывал это сделать, перся к ней так, как будто к себе домой — напрямую, и, как обычно:

— Получал по рогам, но. Но в микроформе. Так пошлет ее матом раза три-четыре, или иногда даже:

— Тридцать четыре, — а здесь НОВАЯ-Я! — Пытки над ней — это всё равно, что пытки над ним самим. И даже более того:

— Как будто вытаскивают негра из огня, чтобы быстро не горел, а потом опять его туда заталкивают. А предварительно ему отрезали пальцы, чтобы не полз вверх по веревке, на которой его сначала повесили, а только потом подожгли под ним костер.

— Сэр, если вы не можете вынести тяжести обмана, в том смысле, что поражения из-за своей ошибки, — вонзите в себя меч, как Цицерон, поняв, что его речи на некоторых не подействовали абсолютно, и они пришли его убить. — Сказал Мишка Япончик — он же:

— Беня Крик.

— Кто это? — вяло спросил Дэн, держась за сердце.

— А я знаю, — тоже взявшись за сердце, ответил Амер-Нази. И Дэн понял, что рядом нет близкого ему человека. Как говорится:

— Во попал. Как я только мог додуматься взять этого козла начальником личной охраны? По роже видно:

— Сам хочет быть генералом. — Из такого никогда не выйдет хороший помощник. Неужели этого нельзя было заметить раньше, обязательно надо было довести до поражения. Дэн тяжело вздохнул после этого тяжелого разговора со своим Медиумом. И хотя в первом приближении это была Кали, командующая гарнизоном Царицына, но по старой памяти всё еще принимала близко к сердцу его личные проблемы. И подсказала через Альфу Центавру, что:

— Не надо ввязываться в бой с этой хреновой тачанкой и тем более ложной приманкой: почти затонувшим десантным катером.

И несмотря на молчаливое улюлюканье подчиненных и громкое своей совести, приказал:

— Поворачивать лошадей обратно.

— Мы отступаем от Царицына? — счел все-таки нужным продекламировать Амер-Нази.

— Есс! Амер-Нази больше ничего не сказал, но Беня Крик сказал ему сам негромко:

— Ни стыда — ни совести у человека. Что наступать ему, что отступать.

— Мне тоже, — неожиданно для самого себя ответил Амер-Нази.

— А вот мне нет, — тоже неожиданно ответил Мишка Япончик, — воевать хачу.

— Хорошо, будь по-твоему, милый друг, — сказал Нази, — останешься на берегу с группой прикрытия. — И ушел. Таким образом, весь отряд прикрытия Мишки был расстрелян из пулеметов с тачанки — это из Максима, и Пархоменко с другой стороны встретил бегущих япончиков с двумя пулеметами Льюисами? Самого его вывели на берег океана, как выразился Буди, и предложили на выбор:

— Или плыви на тот берег, или расстреляем на Этом. И он выбрал:

— Поплыву, конечно, авось дойду.

— По морю, аки по ковыльной степи, — сказал Буди ему в спину. Но Мишка добрался до все еще плавающего подбитого десантного катера, и:

— Там остался.

— Скотина, — сказал Буди.

— Кто-то должен его добить, — сказала Жена Париса за праздничным победным ужином у костра.

— Я пойду, — сказал Буди. — Только дайте мне лук и стрелы, ибо Кентавры стрелять из пулеметов и снайперских винтовок не обучены.

Мог бы чисто из любви к искусству научиться стрелять из Кольта 45 калибра, но и это, к сожалению, пока не случилось.

— Ладно, — сказал Пархоменко, — я пойду, хотя, я думаю, все знают:

— Плавать я не умею абсолютно.

— Хорошо — значит выпало добить этого индюка мне, — сказал Вара.

— Вы тут пейте, гуляйте, празднуйте победу, а пойду. Поплыву на этот баркас вместе со своим Максимом, и утону заодно, хотя быть может и на обратном пути, ибо. Ибо хороший пулемет, английский, но тяжел скотобаза. Даже без патронов.

— Нет, может поставить тачанку вместе с пулеметом на плот, а ты только потащишь его по течению.

— Здесь нет течения, в том смысле, что отливов и приливов не бывает. И знаете почему? Это на самом деле не море, а Волга. Если кто не забыл. Решено было махнуть рукой, и таким образом оставить в тылу потенциального противника.

— Подождите, я задам ему один только вопрос, — сказал Буди, когда уже затушили костер, и подготовили всю экспедицию к походу на Царицын в тыл опять-таки Деникину. Как говорится:

— Куда ни кинь, а тем не менее:

— Все на Деникина. — Имеется в виду, со всех сторон.

— Хорошо, задай, — ответила Жена Париса. И Буди спросил:

— Не желаешь ли, мил человек, перейти в нашу победную армию? Мишка сразу понял:

— Оставят здесь тонуть, поэтому лучше сразу соглашаться, но тем не менее, спросил:

— Кем?

— Пятым колесом, — хотел ответить Буди, но вовремя передумал: орать через весь океан — можно быстро и надолго охрипнуть.

— Будешь ямщиком.

— Это значит впереди на белом коне?

— Почти.

— Что значит почти?

— Первый за конем.

— Первый за конем, — повторил парень и почему-то согласился.

Глава 41

Наконец Аги проснулась. И не спросясь ни у кого, как поэт или Дездемона — выбирайте сами, кому что больше нравится — а глядя только в Смотровое Окно маленького размера:

— Открыла пулеметный огонь по опять наступающим на Царицын цепям Деникина. Колчак и думать забыл про нее, поэтому подумал, что это Щепка развлекается.

— Хотя, — сказал он по громкой связи самому себе, — входа в пулеметную башню нет с места водителя. А также и наоборот, как написано в Библии:

— И вам к нам нельзя. — Только так — можем знать, что вы там делаете.

— Но Видеть всё-таки от этого отличается, ибо как раз не ясно, кто без приказа начал стрелять. Тем более, непонятно по кому. Так как.

— Так как Деникин ушел, просто покинул поле боя по неизвестным пока что даже разведке причинам. Кстати, о разведке. Ее надо послать. И Колчак открыл башню броневика. Несколько пуль пролетело над ним, предупредив об опасности ужасающим свистом. Он спрятался опять в башню, и только тут понял странность полета пуль:

— Сзади. — Но если в этой темноте они шли от Царицына на Деникина, повернувшего намедни к Волге, то:

— Кто сзади прется?

Это был танк. Сонька остановила атакующих конников Котовского, а также и полуэскадрон Камергерши. Хотя эту даму пришлось долго упрашивать. Она согласилась на:

— Переговоры с танком, — кто бы в нем ни был, а Котовским:

— Никогда.

— Ибо, это или не он, или он, но он изменился, и перешел на сторону Белых. Спешившийся эскадрон Котовского по просьбе Соньки молча курил в стороне. Уже даже были слышны голоса:

— Камергерша сама хочет командовать фронтом.

— Стреляла бы из пушки.

— Кто ее пустил во главе эскадрона.

— Уверен, хочет объединить наши и свои силы.

— Чтобы самой командовать. На последнюю претензию Котовский ответил:

— Только после нашей свадьбы.

— Она уже замужем.

— Если он Ино — тогда это не считается, — сказал Котовский.

Сонька заранее сказала Котовскому:

— Если сделаю два выстрела, значит, следуешь за мной.

— Почему?

— Почему? — повторила для ясности дама, и прищурившись добавила:

— Третий выстрел будет Вилкой. — Ты не заморачивайся — это будет значит, что я с ней не договорилась.

— Я не пойду в арьергарде, — мрачно ответил Котовский.

Далее?

Колчак смог послать разведку. Он включил персональный командирский фонарь, и обнаружил в тьме ползающих на карачках Яшу и Пашу, и позвал их. Но не получив вразумительного ответа, слез вниз.

— Идите назад и узнайте, кто ведут стрельбу в нашу сторону.

— И так ясно, — проявил инициативу Яша, — это кто-то из красно-зеленых.

— Мне нужно знать точно, — сказал Колчак.

— Нам нужно с собой взять что-то, — сказал Паша Дыбенко.

— Хорошо, вот тебе маузер, а тебе, — он внимательно присмотрелся к Яше Сверло, — пару банок тушенки.

— Зачем?

— Если не вернетесь — съедите.

— Я не понял, — сказал Яша.

— Что тут непонятного, — сказал Паша: — Есть только на обратном пути.

— Нам нужно взять языка, или так — на слово поверишь-те? Колчак не думал о языке, но сейчас решил перехватить инициативу, поэтому сказал:

— Да, и языка возьмите обязательно.

— Мужика или бабу? — спросил Дыбенко, и добавил: — По мне так лучше мужика. И знаете почему? От дам проку не будет. Начнет врать, а когда ей это надоесть — неизвестно. Можно успеть проиграть сражение.

— Хорошо, возьмите мужика, но если будет возможно, то и бабу тоже.

— Вот это мне нравится, — сказал Яша, — теперь мы будем мучиться, думать:

— Возможно или нет.

— Да, на самом деле, в разведке нет времени на анализ всех обстоятельств дела, — сказал Паша.

— Тем не менее, вы сделаете то, что я вам сказал.

— Ну, тогда мы пошли.

— Вперед.

— Дайте нам хотя бы еще пару гранат.

— Для этого мне пришлось бы вернуться назад в броневик.

— Это плохая примета?

— Очень.

— Тогда не возвращайтесь, а просто выкиньте их нам, когда будете дома.

— Попробую.

— Что значит — попробую?

— Могу автоматически выдернуть из них кольца.

— Постарайтесь этого не делать. Колчак выбросил две гранаты, и по какой-то иронии судьбы с одной снял предохранительное кольцо. Но Дыбенко, который поднял именно эту гранату, ничего подозрительного не заметил, и положил лимонку в карман. Колчак хотел крикнуть:

— Брось ее! — Но подумал: всё равно уже поздно, граната бы уже взорвалась, если имела эту возможность, и если бы у нее были такие серьезные намерения.

Далее, они берут в плен Камергершу, когда она отошла за кусты.

Но если бы их встретил тот, кто знает уже это предсказание, то не узнал бы. И знаете почему?

— Один впереди, один на волокуше, а третий ее тащит. Угадайте, кто здесь кто, если это по определению были Яша, Паша и Камергерша Ольга, о которой все забыли, что она жена Врангеля. Логично тащит Паша или Яша, или по очереди, на рогоже она — Камергерша Ольга, ибо:

— Баба, как сказал А.С., действительно:

— Здоровенная. — Особенно ниже талии, однозначно больше норма на хорошо видимые тридцать процентов. Ну, не на пятьдесят же, на самом деле. Однако тащила как раз Камергерша. Как уговорили? Яша давил чисто на ее Придворную совесть, мол:

— Не было у вас, Придворных, никогда совести: всё себе, а нам ничего.

— Нет, — ответила она.

— Хорошо, — сказал Яша, — тогда расплатитесь. Она думала натурой, и испугалась, а когда оказалось, что надо всего лишь тащить на себе Пашу Дыбенко — охотного согласилась. Ибо. Ибо она и сломала ему ногу, руку, и разбила голову, когда Паша зашел за куст, где она была, и спросил, не зная, что еще спросить при таких щекотливых обстоятельствах:

— Закурить есть?

— Дак, естественно, подожди, щас. — И когда встала сразу провела Мельницу, потом подняла, поставила хорошенько, отошла и провела Дэмет — неожиданный удар ногой по пяткам противника. Упала на него, и сразу локтем в солнечное сплетение, потом загнула одной ногу, и сломала поворотом в одну, а потом быстро в другую сторону. Рука была сломана еще при падении с Мельницы.

— И скажи спасибо, — процедил сквозь зубы Яша Сверло, что не настаиваю на разводе с вашим первым мужем.

— Понимаю, спасибо и на том, что вы предлагаете мне теперь жить с этим инвалидом умственных способностей.

— Не надейтесь на моё снисхождение благородная синьора, вам придется рассказать всё.

— Что именно, что всё? — испугалась она.

— Ничего нового, кроме того, что мы и так знаем.

— Спасибо, я думала, вы будете принуждать меня к невозможному.

— Сколько пушек на вашем Турецком Валу?

— Это не Турецкий Вал.

— Это не ответ.

— Сколько пушек? Не скажу.

— Тогда ответьте хотя бы на альтернативный, какой-нибудь незначительный вопрос, просто для того, чтобы проявить свои лояльные к нам чувства. Ну-ну, найдите в себе чувства белого офицера. Вы Камергерша, а воюете за чертей Полосатых.

— Не говорите так про мой эскадрон. Я сама его таким сделала. И да:

— Любите ли вы Пушкина, как люблю его я?

— Нет.

— Нет, — повторила она слова, а точнее, пока что только одно слово Яши Сверло. — Тем не менее, запомните хорошенько, если ходите победить:

— Я другому отдана и буду век ему верна. — А то знаете, некоторые упрямо долбят:

— Он мог уйти, более того, даже:

— Обязан был уйти.

— Кто?

— Я имею в виду Чацкого, и вот хотя бы любовницу Дубровского Машу Троекурову. Не будем сейчас распространяться на тему, что это она была Дубровской, а он Владимиром Троекуровым.

— Вы хотите сказать, что легче ему, — Яша кивнул на уже потерявшего сознание Пашу Дыбенко, — стать Врангелем, чем вам Коллонтай? Такой разворот мыслей мог понять только настоящий, прирожденный разведчик, можно сказать:

— Шпион международного масштаба.

— Так вы, собственно, чего хотите? — даже остановилась Камер.

— Да именно этого, — ответил Яша.

— Несмотря не то, что я отлично понимаю ваши намеки, поясните прямой речью:

— Или вы хотите послать меня в Царицын в качестве жены Врангеля, которым будет этот Опус, — она кивнула на мечущегося в жару Дыбенко, или, наоборот:

— Хотите его же, — она опять показала большим пальцем через плечо, — выдать здесь за Врангеля?

— У вас отличный ум, совмещающий в себе Мату Хари и Альберта Эйнштейна.

— Я не проходила Теорию Относительности.

— Тем более, значит она у вас в крови.

Таким образом, лестью, угрозами, и правдой Яша Сверло приговорил Камер работать на оба фронта, ибо понимал:

— Гнуть своё линиё она всё равно не перестанет. — Ибо:

— Кто не работает на два фронта — тот не работает и на один.

Колчак настолько обрадовался трофею, что даже не стал спрашивать, куда делся Дыбенка. Нет, ну и хрен с ним. Что вот этот доложенный Врангель и есть раненый Дыбенка Колчак поверить не мог. Почему?

— Уж очень невыгодно. А так Яша привел не только самого Врангеля, скорее всего, давно мечтавшего перейти на сторону Белых, но и:

— С супругой в придачу. Правда так и осталось неясным, зачем Сонька стреляла по своим, если решила перейти на их строну, и шла не только, как танк, но и на танке на Царицын. Но с другой стороны, по сравнению с Врангелем, хрен с ней с этой Сонькой, пусть постреляет. Тем более, как доложили утром:

— Танк и полтора эскадрона конницы идут на них.

— Не на, — поправил Колчак, уже понявший:

— Теперь командовать парадом буду я! — а:

— С — нами в одном направлении.

Таким образом, как известно, Деникин не стал больше заниматься Играми Разума в области тактики, а принял через своего Медиума Коллонтай, противоречащую здравому смыслу информацию:

— Идти на Царицын, как это было, можно сказать, всегда, но в этом раз прямо на восходящее солнце, а не на Волгу.

— Бьютэфул Разум! — воскликнул он, и помолившись, поднялся с колен.

— И никаких больше игр, генерал? — спросил Нази.

— Без сомнения.

Кто был за Деникина? Никого. Только он сам. С Волги на него шла тачанка Щепки. Спереди, от Царицына наступал броневик Колчака, где почти все — кроме него самого — были за Полосатых. Как-то:

— Ленька Пантелеев — За, Ника Ович — Против. Они были на месте водителя броневика. Аги — между канистр со спиртом — перешла из Полосатых к Белым. Правда, так и не дошла до Деникина, но Щепку выбросила во тьму кромешную. Яша Сверло и Паша Дыбенко — За Полосатых. Но теперь Паша был представлен как Врангель, перешедший на сторону Белых вместе со своей Камергершей. Все были вместе, но все в душе знали, чего они, как грится:

— Хочут. — Все, кроме Махно, который каждый раз мучительно думал:

— Кто же всё-таки лучше? — Вроде бы: Инопланетяне лучше, так как здесь все уже надоели ему хуже горькой редьки. Но было одно это самое:

— Но! — сами инопланетяне разбрелись в оба разные лагеря. — Где искать по-настоящему Белых — неизвестно. Красно-Зеленых Полосатых, впрочем, тоже.

Котовский и полуэскадрон Камергерши, которой уже здесь не было, шел то за танком Соньки Золотой Ручки, то впереди его. И хотя Сонька перебежала от Белых, в душе была полосатой. Все в общем, они были зелено-красными, но наступали в тыл броневику, который тоже был красным. И был с самого начала, тогда как танк был собственностью Белых, присланный им англичанами.

Если посчитать точно, кто был За, а кто:

— Против, — понять кое-что можно, но всё равно не всё, ибо, например, сам Колчак тоже, кажется, изначально, по жребию судьбы, был Белым, а только потом к ним перешел, но, как говорится:

— Перешел-то перешел, да только не дошел до Деникина, а вынужден был вместе с Сонькой сразу идти на Царицын на танке. Собственно, Колчак мог положиться в своем броневике только на Аги, командира заградотряда Белых, а сейчас пулеметчицу, на Нику Ович и на Махно, если ей удастся перетащить этого Махно на свою сторону. А это было затруднительно:

— Парень любил менять баб-дам, как свои Маузеры, которых у него во времена оседлой жизни было восемь, и как говорится:

— От десяти до двадцатизарядного. — Более того, с обоймами и без оных. И еще он мечтал о Кольте 45 калибра, но еще не нашел той Ино, которая ему его подарит на день рождения. Врангель был ранен, а Камергерше он верил. Просто так-кой-й нельзя не верить. Тем более, Врангель был не Врангель, а матрос БалтФлота Дыбенка. Но тоже гусь хорош, правда, со-о-овсем из другой гусятницы.

Вообще, если бы кто смог точно разобраться, то из половины бы сделал штрафбат, а из второй половины его заградотряд — тогда бы все смогли сражаться за одно:

— Общее дело.

Дэн перестал доверять Амер-Нази, и послал его командовать арьергардом.

— Будешь сдерживать эту суку Жену какого-то Париса.

— Вы уверены, что сами справитесь в такой сложной атакующе-оборонительной позиции, которая образовалась на нашем фронте?

— Если вы справитесь со своей, то мне обороняться не придется — будем только атаковать. И вышло, что Деникин одержал победу. Пока был разгромлен Броневик, набитый людским ресурсом, как кильки в томате. Почему не как шпроты в масле? Потому что крови-и было-о-о! Почти по колено. Они шли вперед, не боясь атаки кавалерии и танка сзади, ибо по словам Камергерши, переданные Колчаку через:

— Уже его помощника Яшу Сверло, — Врангель, прежде чем получить свои боевые ранения в голову, ногу и руку, предсказал:

— Танк за нас.

— Танк за нас, — радостно констатировал Колчак, а через два часа продолжил:

— Тогда почему он ведет по нам пулеметно-пушечный огонь?

Глава 42

Дело в том, что Яша Сверло послал мучающегося от безделья и неопределенности Махно к Соньке:

— Передай, что броневик захвачен Белыми.

— А кто да кто там Белый? — спросил Махно. Яша не стал спорить с демократическими замашками Махно, и пояснил:

— Ника Ович.

— Так она красная.

— Перебежчица.

— А да, помню. А еще-то кто?

— А Ленька гусь, ты знаешь за кого он?

— Нет.

— Я знаю, он уцепился за Нику, как за свой член.

— Вот так?

— А ты думал как. И более того, Махно тоже ненадежный товарищ, ибо уж очень хочет быть господином.

— Так я Махно.

— Ты? Точно. Вот я и говорю, что даже тебе верить, конечно, можно, но и то с трудом. Возьми шлюху Аги за пулеметом, тоже была зеленой, а сейчас находится одна среди канистр со спиртом и никому не дает.

— И что?

— Ясно, после победы хочет всех споить и сдать врагу.

— Так-то да, но кто враг я не понимаю.

— Это и не нужно, ибо я — хорошо это знаю. Колчак, сам командир Колчак, если и был когда-то за Царицын — сейчас видно:

— Чисто — Белый Офицер.

— Тогда зачем он идет на Деникина? — Махно потер вспотевший лоб одной рукой, потом двумя виски.

И Колчак тут как раз пропустил этот удар в голову, в том смысле, что мысль в нее прорвалась, мысль:

— Действительно, зачем? Они уже вместе с Камер стояли на броне. И она сказала:

— Возможно потому, что ты красный. — И добавила: — Как и я.

— Да, да, да. Но вообще-то я уже имел смелось взять на себя смелость перейти на Ту, точнее:

— На Эту Сторона.

— Тогда зачем шел против Дэна?

— Я думал, там отряд полосатых в сопровождении тачанки встречает Дэна по ошибке принявшего Волгу за Царицын.

— Хотел расчистить ему путь.

— Верно. Тебе бы моим штабом командовать.

И броневик перестал вести активный огонь, а потом и вовсе заткнулся. В результате не только их всех взяли в плен, но и перебили до восьмидесяти процентов из полутора эскадронов, вышедших из Царицына уже и неизвестно когда. Давно. Остальные или рассеялись, или тоже были взяты в плен. Сонька в танке, поняв свою ошибку, что помогла Белым разбить всех зеленых на этом поле, ушла в глубокую степь, в том смысле, что:

— Поближе к Царицыну. Она вышла из танка и поманила пальцем Махно, который не смог вернуться назад с докладом Яше Сверло из-за большой простреливаемости этой территории.

— Чё? — спросил он, и тут же получил знаменитый Дэмет. — Изменщик коварный, предатель! — рявкнула Сонька, и хотела даже плюнуть в бездыханное тело Махно, но передумала: — Может еще пригодится для ответной дэзинформации.

— Дура! — сказал Махно, когда очнулся и даже не от запаха спирта, который ему надоел хуже, чем простая вода, а от запаха американской тушенки пришедшей, как сказала Сонька:

— Вместе с Лэнд Лизом. — Хотя это была обыкновенная Краковская Колбаса и мягкий белый хлеб, получавший свой легендарный образ древним путем:

— Из Сибири в Москву и Питербурх, — путем заморозки, а по прибытии, наоборот:

— Разморозки в мокрых полотенцах.

И пояснил, после небольшой почти сытой отрыжки:

— Они были Красными. — Ты сказал: Белыми. — Белыми, ты говоришь, сказал, — повторил, как резюме Нестор, но как могли Белые воевать с Белыми?

— И более того, сволочь, с двух сторон.

— Так полосатыми или белыми?

— Белыми, белыми, точно.

— Хорошо, теперь — когда я скажу — пойдешь назад и скажешь Яшке Сверло, что танк принадлежит тоже белым, и значит:

— Ошибочка вышла, — закончил за даму Махно.

— Да, и пусть тебя расстреляют, как английского шпиона.

— Не поверят.

— Поверят, — сказала Сонька, и вынула новый костюм штабс-капитана.

— Мне?

— Тебе.

— Что я должен за это сделать?

— Я уже сказала.

— И всё?

— Ты имеешь в виду секс?

— Ты тоже.

— Хорошо, только не в танке. За ним.

И тут их увидели со стены крепости Царицын. Коллонтай не было:

— Ушла в кабак, — как в насмешку написала она, а прочел Василий.

Он ушел с пулеметной вышки, выдвинутой на километр от города, так как, во-первых, кончились патроны, во-вторых, не было снайпера для поддержки огневой поддержки, в-третьих, танк подошедший слишком близко к Царицыну, мог одной Вилкой уничтожить ее.

— Провести разведку боем, — сказал Вася. А батареей командовала Елена, которая нарочно, или случайно, высказывала претензию на лидирующую роль:

— Елены Прекрасной. — Так-то ничего страшного, ибо, как сказал в свою бытность на этой стене Котовский:

— Таких Елен э-э много. — В том смысле, что все равно не удастся запомнить:

— Какая из них лучше: пока с одной то да сё, с другой тоже самое, уже и не ясно:

— С кем было лучше, потому что путаются они, периодически занимая места друг друга. Но эта имела некие верительные грамоты, а именно паспорт, выданный ей сельским старостой, что она:

— Елена — дочь Агафьи и. — И Батьки Махно, который считался первым претендентом на эту территорию с ее Волгой вместе взятой. Сама Агафья имела репутацию еще хуже, чем сам Махно, ибо по жребию, или волею судьбы начала это сражение, как лейтенант заградотряда авангарда Деникин-ского десанта, потом с завидным постоянством всё равно выступала за Белых, а теперь попала на роль пулеметчицы броневика, которым командовал Колчак, и все вместе они были взяты в плен уже — за одну ночь — ставшим легендарным Дэна-Деникина. Так вот эта Елена — дочь Агафьи-пулеметчицы сказала, что сначала надо разобраться в том, что было:

— Этой ночью, кто, собственно, кого победил.

— И я тоже самое говорю, — решил не вступать в спор с ней Чапаев, — проведем разведку боем и узнаем, кто. — И добавил: — Я имею в виду, мы не будем выходить за пределы Царицына, а проверим Иво огнем твоих пушек, дорогая. Вот так, не успела Елена на него наехать, он уж предлагает ночлег. А как иначе объяснить такую фамильярность?

— А я говорю, таким образом мы можем добить своих, оставшихся в живых.

— Хорошо, скажи мне, кто там свой? — и Василий Иванович зажал один палец, на всякий случай мизинец.

— Моя мама.

— Раз, — Василий Иванович зажал еще один палец, но потом отпустил его, и это заметила Елена.

— Не надо было этого делать, — сказала она, — потому что, допустив одну ошибку, вы с испуга, что ошиблись, тут же, возможно, совершаете другую. Василий опять зажал безымянный палец, но она не стала развивать свою логику дальше, что вот, мол:

— Опять вы ошиблись, комдив. Чапаев понял это и разозлился:

— У меня такое чувство, что мы воюем не с белыми, а с Батькой Махно и разветвленной системой его жен.

— И детей.

— Что? Да и детей, — согласился Василий Иванович, но предложил продолжить пока что теоретический анализ диспозиции, сложившейся супротив Царицына.

Она перебрала несколько известных фамилий — забыла только одну. И это логично, ибо эта Одна:

— Только что проснулась, и поэтому, естественно, не знала, что:

— Что тут было! — три слова, которыми встретил ее Колчак с подносом, на котором приютились — поднос был маленький — два круасана, большой кусок вкусного, пахнущего портянкой сыра Пармезан — из самой Италии, как было на нем написано — и какао.

— Почему не кофе?

— Не было.

— Дожили. Но после того, как он рассказал ей всё — пролила и какао. Это была Щепка — вид расстроенный, как встреча утром с Шекспиром после бурно проведенной ночи:

— Ты-то хоть с утра пораньше не лез бы со своими трагедиями. Колчаку она сказала:

— Ты-то почему расстроился, Деникин белый, и ты белый. Что вам делить?

— У меня есть сомнения, что я тоже — Белый.

— Белый, белый, и знаешь почему?

— Почему?

— Если бы ты был Полосатым, как я мы бы не спали всю ночь, а трахались. Ибо ты знаешь, я все могу, но не могу трахаться с идеологическим противником. Пусть и по непроизвольному принуждению.

— Вот именно поэтому я боюсь выходить из броневика: примут за зеленого и тут же расстреляют, а я.

— Что: а я? Жить хочешь?

— Воевать хочу, милая.

— Кто еще остался здесь?

— Аги, ее не смогли вытащить из-за канистр со спиртом. Водитель Ленька Пантелеев вместе с Никой Ович были приняты в ряды армии Дэна, хотя еще должны пройти проверку. Ты знаешь лучше меня, что Ника была в твоем броневике, и предала тебя. Больше всего меня удивил Яша Сверло: он считается у них Белым Офицером.

— Он им был, — ответила Ще.

— А этому ты не удивишься? Камергерша и Врангель перешли на Эту Сторона.

— Сказки.

— Сказки, да, но только наполовину. За Врангеля пришлось выдать изуродованного ей Дыбенко. Иначе не была бы оценена моя инициатива сделать эту вылазку по захвату языка.

— Так-то всё ясно, — резюмировала наконец Щепка, — но вот одного не пойму никак:

— Зачем она сдалась? Колчак хлопнул себя по лбу:

— Мама Мия!

— Ты тоже подумал, что она решила действительно стать Матой Хари, шпионить За белыми, но На красных?

— Да, но вот только сейчас догадался.

— Разбудил бы меня пораньше — меньше бы мучился, ибо раскрыла я тебе тайны нашей души.

— А именно:

— Но я другому отдана — я буду век ему верна.

— Я это знал.

— Ты не знал другого, милый друг: она считает, что Век Этот — скоро кончится.

— Да? — всё еще не мог поверить Колчак в такое простое, но в тоже время очень сложное решение:

— Сначала по-честному остаться зеленой, потом — также по-честному, и уже не перейти — а просто стать Белой. Что для этого должно произойти? Неизвестно. Будем ждать.

Колчаку было предложено:

— Выйди на переговоры. — Дэн сам постучал по броне секретным стуком пришельца с Альфы Центавры, который землянами воспринимался, как итальянцами:

— Омерта — Знак Молчания. Что можно перевести на древне-деревенский, как:

— Понимание Задним Умом.

— Ты выходишь?

— Только вдвоем:

— Ты и я.

— Согласен. Более того, я могу залезть в твой танк.

— Это броневик.

— Это даже лучше.

— Скажи, чего ты хочешь?

— Обменяться с тобой.

— Что на что конкретно? Щепку я не отдам.

— А придется.

— Нет.

— Поэтому я и говорю:

— Пусти меня в броневик. Тем более, знаешь что? Броневик уже облили чистым спиртом, и один из конногвардейцев, а именно мой представитель по работе с общественностью уже стоит рядом с горящим факелом.

— Кто это?

— Амер-Нази.

— Хорошо, тогда верю. — И Колчак отрыл нижнюю дверь, которая, если кто не знает, находилась не сбоку, как у лошади, телеги, и любой другой нормальной тачки, а:

— Снизу. Дэн по запарке после отлично проведенного боя, начал рваться в дверь. Но она не открывалась.

— Почему не открывается дверь? — спросил Дэн.

— Так это, скажи сначала своим нукерам, чтобы отошли на пять шагов назад.

— На пять?

— Нет, я ошибся, на пятьдесят. И предварительно помоют броневик сначала спиртом, которым, которым его облили, потом чистой водой.

— Воды нет.

— Киндзмараули, Хванчкара, Сапе-рави?

— Найдем.

— Окей. Как сделаете, так открою.

— Предлагаю не открывать, — сказал. Кто? Не Амер-Нази, который уже ступил пару шагов, но вовремя вспомнил, что:

— За горизонт, — так как его отставили. А на его месте уже был Мишка Япончик в простонародии:

— Беня Крик.

— Что вы предлагаете? — спросил Дэн, впрочем, даже не повернувшись. Зря. Так можно и обшибиться, как некоторые, которые, впрочем, уже не только оба, но и все трое умерли.

— Просто-напросто поджечь, и этим прекратить дальнейшие расспросы.

— Так-то бы да, но не могу.

— Почему?

— Были знакомы по прошлой жизни.

— Мы здесь для того и находимся, чтобы рвать эти цепи прошлого бес-з-про-медления-я! — И Мишка схватил факел, который уже держал наготове его помощник. Помощник, да, но не совсем, точнее, не навсегда, более того:

— Только на сегодня, — на завтра, самое позднее, послезавтра, этот парень хотел быть даже не помощником Дэна, а как бы это назвать получше комиссара в Белой Армии, и назвал логично:

— Начальником гарнизона, — это в случае оппозиционной тактики, и начальником штаба — наступательной. Некоторым может показаться, что многие герои не всегда справляются с управлением падежами близлежащих слов, и их склонениями на свою сторону, но. Но это является не их личным багажом-достоянием, а достоянием республики, в том смысле, что сама мэстность, не давала возможности выйти за рамки принятых здесь с незапамятных времен:

— Слов в их предложении. Тем более, Одесса была совсем рядом. Правда, правда и то, что найти в Одессе одессита также трудно, как Шлем Одиссея и Меч Ахиллеса, которые будто бы, по крайней мере, три дня в неделю, но обязательно, каждый день, кроме понедельника:

— Продают на Её рынке. Мишка так и сказал этому помощнику, если я еще не раскрыл его имя, так это был Яша Сверло:

— Если всё пойдет не в ту сторону — будем уходить именно из Одессы. Яша не собирался проигрывать каким-то Ино эту часть своей территории, поэтому только поморщился, ходя и дал понять:

— В принципе согласен.

Дэн ударом, которому его научила Кали еще в прошлой жизни, свалил Яшу Сверло с факелом, которым он, впрочем, и не собирался поджигать броневик, а хотел только передать кому-нибудь из своего близкого окружения. Но так как Дыбенко был еще ни жив — ни мертв, то и передал его Камер, чтобы она искупила свою вину:

— Перед восставшим народом. Многие были в шоке от этой интерпретации, правда, действительно затянувшейся ситуации, но побоялись возражать, так как и их могли приобщить в этому делу:

— Бросить факел в того, кто, скорее всего, ни в чем не виноват. Яша Сверло упал, и мог только сказать:

— Однако, — а его поручитель Амер-Нази замахал руками:

— Я с ним только недавно познакомился, да и то:

— Чисто шапочно. — И тут же доказал почему?

— Никакой бы нормальный человек не пропустил вперед себя своего нового знакомого, ибо не для того люди соглашаются на новое знакомство, что сами стать последними в этой длинной очереди за право быть Первым Командармом этой Республики. А я, как был простым десантником — таким и остался. Не верите? Увидите, опять зашью золотые с пятки хромовых сапог, и в Америку, где уже все боятся быть президентами по причине обвинений в коррупции, излишней сексуальности, и противостояния мафии. Я — на всё согласен добровольно.

Глава 43

Ему поверили, а Беню вместе с Яшей арестовали. Теперь он мог надеяться только на то, что Дыбенко снова выживет, станет по пророчеству комиссаром БалтФлота, и спасет его честь и совесть, а заодно и его самого. Камергерша уже бросилась к броневику, как к своему близком родственнику с душераздирающим криком:

— Это мой! — но сам Дэн осудил ее суровой логикой:

— Твой, вон, под березой уже почти лежит. — Это был прозрачный намек на тяжелораненого Дыбенко, считавшегося за Врангеля, и ждавший только допроса после выздоровления. Дама извинилась и отошла. Видите, что получается, подумал только, а ничего не сказал, естественно, Яша Сверло:

— И полосатые — зелено-красные, и белые бродят свободно друг между друга, и никто их не расстреливает за сотрудничество. — А меня отстранили, я не виноват. В свою очередь Яша еще не понял, что:

— Расстреливать, да, можно, но не повсеместно. — На какой-то части Земли можно, а на другой — нет. Может быть, даже в Царицыне можно — здесь просто так это не делается.

Наконец, Дэн понял, что:

— Только на карачках можно войти не только в Царство Небесное, но и даже в броневик.

— Почему? — предварительно спросил он.

— Парадный вход заклинило, — ответил Колчак.

— И более того, — сказала негромко Щепка, чтобы не раскрывать раньше времени своего здесь присутствия, — в целях безопасности.

— Выпьешь? — спросил Колчак, когда Дэн пробрался в броневик, как, можно сказать:

— С бала, где всегда можно найти место для исполнения своего личного культа — ибо даже в древнем Версале было разрешено писать в любом углу — на корабль, даже если это Титаник, ибо:

— Все хорошие места уже заняты местными благородными, — несмотря на ваши личные качества победителя карточного турника в порту. Щепка не выдержала и появилась, когда Дэн попросил Колчака поменяться местами.

— Я так и знала, что будет сделано обязательно неординарное предложение.

— Почему?

— Иначе бы сам командующий не перся, как медведь на крышу, только для того, чтобы снять с ней железо.

— А смысл есть, — сказал Дэн, — можно обменять у охотника на свою жизнь, и на жизнь своих детей, если бы они были.

— Я так поняла: вы хотите предложить именно мне этот обмен?

— Да, если вы меня правильно поймете.

— А! поняла: вы идете в Царицын — я остаюсь здесь с новым командующим Добровольческой Армии Колчаком. Все подумали.

— Чё-то не то, — сказала Щепка.

— Да, — тоже покачал головой Колчак, — там своя мафия, они меня сожрут. Я, конечно, могу командовать, но только:

— В мировом масштабе.

— Там есть уже один такой, желающий командовать в мировом масштабе, но пока сомневается.

— Почему сомневается?

— Языки еще не все выучил, а только три: русский простой деревенский, русский сексуальный — ибо если еще не полный маньяк в Этом деле, то есть ли такие, кого он еще не трахнул — сомневаюсь.

— Почему так все к нему липнут?

— Обычно он задает всего один вопрос, а:

— Не три, как Сфинкс, — добавляет, но уж на него надо обязательно ответить, а то к стенке, расстреляет.

— Что это за вопрос, на который никто не может ответить?

— Кто, грит, изобрел Третий Интернационал, и сам же его возглавил?

— Неужели никто не знает? — удивился Колчак. Но не Щепка.

— Нет, все знают, что этот человек обычно сидит в кабаке Риц, но не знают точно:

— В каком городе сейчас: толи в Царицыне, толи в Цюрихе. А наугад рисковать боятся, выбирают тоже со сноской.

— А именно?

— Соглашаются встать к стенке, но со сноской, т. е. без расстрела.

— И третий: русский матерный, но, грит:

— Его как раз наоборот, стараюсь не выучить, а:

— Разучить, а это не просто, например, как назвать сексуально-озабоченного бобика, без применения этого третьего языка?

Получается то, что не все понимают.

— А именно?

— Слово на букву х, смешанное со словом собака. Но, говорит, ничего страшного, зато учусь больше думать.

— Да, такому можно доверить не только дивизию. Больше, и намного.

— Больше уж некуда, вот только Камергерша, кажется, и не подсторожила его в темном углу, чтобы он и ей задал тот же вопрос:

— А где были написаны Апрельские Тезисы?! — сказала Щепка, и добавила:

— На меня не смотрите, я этого Ваську, еще на турнире в Кремле знала, стоял там, что не проходи мимо, в каракулевой шапке, как сибирский кот Мумбу-Юмба.

— Тогда так надо сделать, — сказал Дэн, — я пойду в Царицын, а сюда взамен пришлю Врангеля. Думаю, пойдет, когда узнает, что здесь его Камергерша. И знаете почему:

— Потому что вот тот гусь, которого приволокли едва живого сюда — это не Врангель.

— Почему вы так думаете? Просто чувствуете, или сдал кто? — спросил Колчак.

— Да, Яша Сверло рассказал в обмен на то, чтобы разрешил ему прославиться в боях с атакующим нас с Волги арьергардом какой-то Жены Париса.

— Придумают же, — высказалась и Щепка.

— Непонятно только, что будем делать мы, — Колчак налил всем из новой бутылки Саперави, чтобы было больше похоже на простую воду. А так от ящика вина можно спьянеть и морально:

— Вон сколько Хванчкары и Киндзмараули выпили, и не сосчитать, а так:

— Это только Сапе-рави, — пей — балдей — ничего не будет.

Далее, каким образом Колчак и Щепка будут выполнять функцию:

— Верховных правителей объединенной Альфа-Земной Республики, где их местонахождение, на одном из островов Волги, или еще где? М.б., на корабле? Не в Сибирь же на самом деле им ехать.

Когда иду я в балаган, я заряжаю свой наган. Дэн не любил носить тяжести, поэтому взял не двадцати, а десятизарядный Маузер, и две гранаты. Впрочем, гранаты потом выложил:

— Проверить могут, и расстреляют, как террориста, — сказал он вошедшему Колчаку.

— Я тоже ухожу.

— Уже взяли билеты в купейный экспресс до Ангары?

— Вы не знали?

— Нет. Что?

— С Альфы прислали Модуль Зета с пространственно-временным континуумом, усиленным до десяти тысяч верст.

— Что обеспечит вам быть там, в Сибири, почти, как здесь:

— У самого синего моря.

— Щепка уже вычислила: не хватит всего 15–18 километров.

— Как от автотрассы в сторону до большой деревни.

— Да.

— Не могли добавить еще чуть-чуть? Это может быть решающим фактором для такого Иначе, как ты.

— Нельзя сделать того, чего нельзя сделать всегда.

— Или: никогда.

— Это одно и тоже. Вошла Щепка.

— Нам пора, — сказала она, — лошадь уже подали.

— Вы поедете отсюда пешком?! — ахнул Дэн, хотя сам недавно задавал вопрос о трансконтинентальном экспрессе. И действительно, для Ино-планетян десять километров — величина непреодолимая, и возможная только в принципе:

— Да, пройти можно, но! Но что для этого должно случится вот так сразу и не сказать без разбега. А здесь некоторые в школу ходили за десять километров — и ничего, только удивлялись, что так далеко, но ходили Каждый День. Инопланетяне даже задавали по этому поводу дополнительный вопрос:

— Сколько раз в год бывал Этот Каждый День? На что даже сам профессор не мог ответить, хотя сам и знал его, но не знал, что это доказать будущим Землянам, никогда не встречавшимися с такой необъективной реальностью. Больше трех — максимум, пяти километров Ино вообразить не могли.

А расстояния на Альфе Центавра больше, чем на Земле.

— Это объясняется просто, — сказал Иначе-Колчак.

— Парадоксом Эйнштейна? — спросил Дэн.

— Иначе. Пятым Постулатом о параллельных прямых, которые пересекутся именно здесь, на Земле.

— Приятно было поговорить с лояльными к устройству Этого Мира людьми, — сказал Дэн на распутье дорог. Мне туда, в Царицын, а вам налево до станции.

— Я не дойду, — сказала Щепка. И даже хотела присесть на траву, но она же и заметила:

— К нам кто-то скачет.

— Это лошадь, — сказал Дэн.

— Хорошо, что не кенгуру, — сказал Колчак, — а то бы можно предположить:

— Мы в Австралии.

— Более того — это лошадь — или конь, что в данном случае не имеет значения — запряженная тарантасом на воздушных колесах и пружинном ходу, — сказала Щепка.

— Кто-то ей управляет, — сказал Дэн.

— Никого не вижу.

— Значит мне показалось.

— Да нам хватит и одной лошади, как Дон Кихоту и его Санчо. Ибо я — твой Санчо.

— Лучше будет, если я — твоя Санча.

— Это действительно просто лошадь, — сказал Дэн, когда она была уже рядом. Не понимаю, как я мог увидеть за ней коляску, да еще на пружинном ходу, и могу поклясться с малиновым мягким сиденьем для парочки. И даже с поднимающимся верхом от дождя.

— Это уже был бы настоящий кабриолет, — сказал Колчак. — У тебя, Антон высоко развито журналистское воображение. Честно тебе говорю: писать будешь.

— Если только в Америке, — вздохнул Дэн, принимая это пожелание за несбыточные мечты.

Они не стали по очереди бежать рядом с конем, а поехали вместе, и конь это разрешил, но с условием:

— Назовите правильно моё настоящее имя. — Ну, они так поняли из диалога между собой, как-то:

— Он что-то сказал.

— Тебе показалось.

— Нет, я тебе точно говорю, я сам только недавно узнал, что некоторые кони могут разговаривать.

— Как? У них и языка такого нет, чтобы говорить, и зубы желтые, совсем не те, которые должны быть для отличной дикции.

— Он разговаривает по-другому, через нас.

— Тогда почему тебе он сказал одно, а мне другое?

— Именно для того, чтобы мы в обоюдных разногласиях между собой поняли:

— А что, собственно, ему надо?

— Если он передал тебе информацию в таком агрессивном виде, то это не Кенгуру.

— Ты знаешь, кто?

— Да.

— Скажи.

— Он может подслушать.

— Если он читает мысли, то уже и так финита ля комедиум.

— Нет, пока не скажем вслух, он может и поймет, но не будет уверен. Как говорится:

— Слышал звон, — да не знает, где он, — добавила Щепка местную поговорку. — И добавила:

— Тем не менее, так не может быть, чтобы ты знал, кто это, а я нет.

— Хорошо, я думаю, это будет простая партия в шахматы. Это тот, кого лучше оставить здесь, чем воспользовавшись его комфортом, брать с собой.

— Это шах?

— По крайней мере, это угроза.

— Я могу подумать?

— Да, но лучше сразу примите ту информацию, которая пришлась вам по душе.

— Да?

— Да.

— Тогда это очень опасный Киннер. Я знала до сегодняшнего дня только одного Киннера, а он должен быть в Царицыне.

— Это не он, — сказал Иначе-Ко-Колчак.

— Хорошо, давай на этом закончим. Если я скажу, что поняла, кто это, он может получить уверенность, достаточную, чтобы понять:

— Мы знаем, кто он, — Щепка потрепала коня за уши. Она сидела впереди, и могла легко до них дотянуться. Парень уже начал записывать в свой банк данных полученную информацию, как 4-плюс — фактически достоверную — сбился с мысли от этих ласк, и забыл даже то, что они знают о его Киннерских способностях.

На Царицынских воротах Дэна пропустили. Лева Задов узнал его, и крикнул патрульным:

— Пропустите, это свой. И таким образом, не заметил, как слово Свой и слово Знакомый слились для него в один образ:

— Немного, но бабла даст. И Дэн уже приготовил две взятки, серебряный рубль и золотую пятерку, а зря, ибо сегодня был такой день, что лучше ничего не выбирать:

— Не получится. — Только если, как в Илиаде: по полету птицы.

Туды-твою, или сюды-твою? — она летит. В случае запущенного состояния нерешительности, и это не поможет, потому что Реципиент побоится доверить жизнь Судьбе, или, что тоже самое:

— Судьбу птице.

И Дэн при встрече с Левой, который специально спустился, чтобы:

— Дать человеку пройти в город, — сказал:

— У меня ничего нет.

— То есть, как — нет?

— Да вот так, приготовил серебряный рубль и золотую десятку, но забыл.

— Не верю, — сказал Лева.

— Почему?

— Потому что — как сказано — совравши в большом скажете неправду и в малом. Ты понял, в каком смысле?

— Нет.

— Совравши себе — тебе будет совестно сказать правду мне.

— Что теперь делать?

— Дай мне и серебряный рубль, и золотую пятерку, ибо рубль я отдам тому охраннику, который пропустил тебя у ворот.

— Зачем ему рубль, если он уже меня пропустил?

— Чтобы был мне должен, и запомнил: сколько серебряных рублей в золотой пятерке — столько раз он должен отдавать мне серебряные рубли.

— Но у меня десятка.

— Нет, мил человек, нет, ибо сказано:

— Была бы у тебя десятка ничего отдавать и не пришлось бы, но ты это удвоение сделал только в уме, а в реальности всё как было — так и осталось.

— Ничего не понял! — рявкнул Дэн, и полез за баблом.

— Чего тут непонятного: не утаивай талант, если ты его удвоил, ибо тогда у тебя только прибудет, а если наоборот, то:

— Наоборот и убудет.

— Мы так не договаривались, — сказал Дэн самому себе, но вслух, и Лева принял это на свой счет.

— Какой счет? я не понял?

— Не бойся, я тебя пропущу — отдашь на обратном пути.

И Дэн прибыл в кабак Риц не только без денег, но еще и с потенциальным долгом. Швейцара не было, и он прошел к стойке, работал другой бармен, а Вилли Фрай сидел за столиком в первом ряду, у самого бара.

Далее, с кем уже сидел Фрай? Кажется, кого-то уже посылали.

— Я где-то ее видел, — сказал Дэн, присаживаясь за тот же стол, где что-то делал Вилли.

— Вот из ит? — спросил Фрай, не поднимая голову от бумаг.

— У вас нет отдельного кабинета? — спросил Дэн.

— Пока только под лестницей. Но там нет света.

— Почему?

— Периодически очень часто перегорает лампочка. И знаете почему?

— Нет электрика?

— Есть, но не тот. Вы электрик? Я могу вас устроить на эту блатную работу.

— Сколько платят?

— Вас интересуют деньги?

— Без сомнения. И знаете почему? Меня обобрали у ворот города.

— Он платит в казну.

— Да? Сколько? Рубль платит — пять золотых берет себе? Вилли снял очки в серебряной оправе, избавляющие его от дальнозоркости, и спросил:

— Вы хотите, чтобы я его расстрелял?