Альманах «Истоки». Выпуск 9

Переулок Второй Стрелецкий,

Я когда-то родился в нём,

Небу ватному прямо в сердце

Дым пускал из трубы мой дом.

А весною заросшие грядки

В окнах первого этажа

Отражались. И длинные прядки

Распускала весна-госпожа.

Над дырявым дощатым сараем

Сизари ворковали с утра,

Как и я, спутав с призрачным Раем

Солнцем залитый мусор двора.

Был сосед мой фальшивомонетчик.

Позабытые матушкой щи

Добывал как заштатный разведчик,

Половицею скрипнув в ночи.

А другой, приложившись к острогу,

Из застенков домой возвратясь,

Выходил на пустую дорогу

С папироской как марьинский князь.

Бывший флотский соседом был тоже,

Сев на суше как трал на мели,

Доставал ржавый ножик из ножен,

И мальчишкам строгал корабли.

Но штормила матросика водка,

Он твердил мне: «Я встать не могу,

Эх, Володька, Володька, Володька,

Потерял я на флоте ногу́».

Дела нет до ноги флотоводца,

Я тогда был в соседку влюблён.

Мне на небе как в бездне колодца

Отражался серебряный клён.

Клён разросшийся гибкою веткой

Бил в открытое настежь окно,

Где с косичкою русой соседка

Моё имя склоняла давно.

И тогда до истерик, до дурки,

Изучив скорбный вид сквозь очки,

Верный друг приносил мне окурки,

По помойкам искал мне бычки.

И… легчало от первой затяжки,

«Трын-трава» – от второй говорил…

В бликах солнца, поправив подтяжки,

Надо мной воспарил Гавриил.

Он одёрнул замызганный батник,

С плеч стряхнул два прилипших пера,

Тем архангелом был голубятник,

Он кормил голубей по утрам.

Гавриил, белобрысый наш Гришка,

Хмырь болтливый, а значит меня

Встретит гнева отцовского вспышка,

Ритуальная пляска ремня.

И тогда, после третьей затяжки,

В Гавриила швырнул я бычок.

И слетела с макушки фуражка,

И стрельнул чёрным гневом зрачок.

И когда как Христос на Голгофу

Шёл домой, миновав частокол,

Проплыла мимо русая Софа,

Как звезда на небесный престол.

И мне что-то шепнула соседка,

И я что-то не к месту сказал.

Мы молчали. В саду над беседкой

В чистом небе сверкнула гроза.

Прославляли весну коростели,

Между туч крался мутный желток,

На короткие дни и недели

Две души завязав в узелок.

Но… однажды услышал: «Володька».

Это был флотоводец – моряк.

Он кричал мне: «Володенька, подь ка,

Расскажу тебе разный пустяк.

Может быть не настолько он малый,

Пустяком может не назовёшь».

Морячок замолчал. Ветер шквалом

Гнал по улице пыльную дрожь.

Фонари словно цапли в болоте

Погружались в разросшийся шквал.

Я стоял. Как в рулетке из сотен

Всё один вариант выпадал.

И сосед, мой герой одноногий,

Опираясь на шаткий протез,

Выжидал. И на узкой дороге

Жизнь меняла значенье и вес.

И услышал: «Дружище, намедни,

Обуял моряка пьяный транс,

Я побрёл-похромал на последний,

В синима на последний сеанс.

С педантичностью глупой немецкой

В кассу встал. Взял билет. Влез в беду.

Мы храним, Вовка, с Первым Стрелецким

Как араб с иудеем вражду.

За сараями стенка на стенку

Мы сойдёмся. Зовут пустыри.

Завтра вновь кулаки да коленки

Кровью скрасят оттенки зари».

Я вспылил: «Ты меня только, право,

Не записывай в дикую рать.

Не хочу за бойцовскую славу

До костей кулаки разбивать!»

Но ответ был: «На первом стрелецком,

Где берёзок унылый купаж,

Твою Софу мозгаль молодецки

Взял с фарватера на абордаж.

И девчонка такому пассажу

Улыбаясь, ладьёй поплыла.

Ты ищи дорогую пропажу

У реки, где горюет ветла.

Где весеннею белою вьюгой

Тополя осыпают причал,

Потерял ты, Володька, подругу,

Как ногу́ я свою потерял».

И ударили в мозг реки крови.

И ладонь превратилась в кулак,

И поднявшись отчаянью вровень,

Я не мог совладать с ним никак.

И сказал: «Да, давно наши предки

Били Первый Стрелецкий. Не нам

Доедать от победы объедки,

Соберём свою рать по дворам».

Мы пошли в тусклых красках заката,

Флотоводец скрипел и хромал…

Помнишь, Марьина Роща, когда-то,

Чтил я грязных дворов ритуал.

Ровесник сотворенья мира

По тротуару гонит воз,

В тулупе из заплат и дырок,

Не взглянешь на него без слёз.

Старьёвщик, мой старьёвщик милый,

В телеге катится своей.

И ржание гнедой кобылы

Мне лечит сердце как елей.

По мостовой стучат копыта

Скрипят колёса на оси,

Давно втянув меня в орбиту

Умом не познанной Руси.

Заржала низенькая кляча,

Свернул старьёвщик в пыльный двор

Господь, ты вору дай удачу,

А без удачи вор не вор.

И я из тёмного подвала

Умело, как багдадский вор,

Тащу палас, и покрывало,

И молью съеденный ковёр.

И вот уже близка удача,

Крадусь по темноте как рысь.

Но третий раз заржала кляча,

И чёрный грач сорвался ввысь.

Со всею неподъёмной ношей

Упал, вскочил и вновь упал.

Я мог ещё бы стать хорошим,

Но гаснут свечи, кончен бал.

Стоит заплаканная Софа.

Двор опустел. Исчез старик.

Как мне вместить в скупые строфы,

Всё, что я пережил в тот миг.

Качнулась поздняя рябина,

Закат над крышею погас.

И сердце стало мягче глины

От девичьих зелёных глаз.

Бросает мне она, что слишком

Сильны в пустой башке ветра,

Что я испорченный мальчишка,

Что мне забыть её пора.

И я молчу не возражая,

Любовь упрёк бросает мне,

Так от соседского ножа я

Стоял, припав к сырой стене.

О, Марьина святая Роща,

На несколько дворов страна,

Где мальчуганом с кошкой тощей

Сижу у тёмного окна.

А за окном летят куда-то

Ветра. Ослепли фонари.

По крыше дождь стучит стаккато,

И в грязных лужах пузыри.

И дождик шепчет мне украдкой

Не о соседке, а о том,

Что мёрзнет под мостом лошадка,

Старик зарезан под мостом.