Альтернатива

Самозванец

Это не самый первый написанный мной текст, но первый, который я осмелился показать публике. По прошествии лет без слёз не взглянешь (это всего сборника касается), но пусть будет.

Рассказ написан на конкурс АИ-4, проводившийся на "Самиздате" в 2005 году. Занял там 6-е место из 33. Спустя 7 лет был переработан в роман "Круги на воде". А когда я на ФАИ начал публиковать роман "Пёс и волчица" (в третьей редакции ставший "Дезертиром"), то получил комментарий: "Это же автор знаменитого Самозванца!" Так я узнал, что "Самозванец", оказывается, широко известен в узких кругах. В начале графоманской карьеры это было очень приятно услышать. Возможно, благодаря этому всё ещё что-то пишу.

В этой битве и у Александра сломалось копье; он попросил другое у Ареты, царского стремянного, но и у того в жаркой схватке копье сломалось, и он лихо дрался оставшейся половинкой. Показав ее Александру, он попросил его обратиться к другому. Демарат коринфянин, один из «друзей», отдал ему свое копье. Александр взял его; увидев, что Мифридат, Дариев зять, выехал далеко вперед, ведя за собой всадников, образовавших как бы клин, он сам вынесся вперед и, ударив Мифридата копьем в лицо, сбросил его на землю. В это мгновение на Александра кинулся Ресак и ударил его по голове кинжалом. Он разрубил шлем, но шлем задержал удар. Александр сбросил и его на землю, копьем поразив его в грудь и пробив панцирь. Спифридат уже замахнулся сзади на Александра кинжалом, но Клит, сын Дропида, опередил его и отсек ему от самого плеча руку вместе с кинжалом. Тем временем всадники, все время переправлявшиеся, как кому приходилось, через реку, стали прибывать к Александру.

Флавий Арриан, «Поход Александра»

Весна второго года 114-й Олимпиады

Иллирия

Он видел сон. Битва, ревущая вокруг, тяжелый лошадиный храп, треск ломающихся копий, крики. Вспененная река, красная от пролитой крови. Бешеный калейдоскоп перед глазами, десятки, сотни искаженных яростью лиц.

Вороной широколобый жеребец, верный друг, нес его на острие атакующего клина к стягам с золотым человекоорлом, к стене конных воинов в богатых одеждах, достойных пасть от руки величайшего героя.

«Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына!»

Песня звенела в ушах, заглушая все прочие звуки. Опьяненный диким восторгом он не слышал голоса мудрости испытанных воинов и вождей.

«Опасно приступать к этому делу: нельзя ведь вести войско через реку вытянутым строем. Видно, как тут много глубоких мест, а сами берега, — ты видишь, как они высоки и обрывисты».

Он смеется.

«Я переправлюсь. Этого требует и слава македонцев, и мое пренебрежение к опасности!»

Ломается копье, ему подают другое и он снова бьет. Бьет прямиком в бородатые, ревущие, брызжущие слюной лица варваров, свергая их одного за другим. Он ломит их строй, неудержимо, не оглядываясь, рвется вперед. Не оглядываясь…

Клинок, взмывающий над головой…

«Нет! Клит!..»

Кроваво-красная молния вспыхивает перед глазами. Звенящая тишина…

— Клит!

Мальчик открыл глаза. Мягкий неяркий свет маслянного светильника резанул внезапной болью, словно был тысячью солнц. Сведенные судорогой холодные пальцы сжимают край тонкого шерстяного покрывала, будто поводья. Мышцы дрожат в ознобе. Сквозь плотную, застилающую глаза пелену, проступают огненные сполохи. Они кружатся в призрачном хороводе, стирая зыбкую грань меж явью и полусном.

«Сон»

Замерев без движения на десяток ударов затихающей пляски сердца, он сел в постели, отбросив рывком покрывало. Провел ладонью по пылающему лицу, стирая липкий пот. Скрипнула дверь.

— Лежи, не вставай.

Мягкий женский голос подействовал успокаивающе. Мальчик откинулся на свернутую овечью шкуру, служившую подушкой. Женщина присела рядом, на край постели.

— Ты снова кричал во сне. А потом смеялся. Таким страшным, чужим голосом. Я не могла спать, боялась, что боги заберут твой разум. Скажи, ты опять видел его?

— Да… И нет. Я сам был им. Все так, как рассказывали дед и Архелай. Странно. Все лица размыты, словно в тумане.

— Ты и не мог видеть лиц. — Меда положила ладонь на горячий лоб сына, отвернулась во тьму, чтобы он не мог видеть ее искаженной болью лицо.

«О, Александр! Шестнадцать лет я не вижу твоего лица. Прах твой скрыт от взоров людей в золотой урне. Погребен в Эгах, древней столице македонских царей, рядом с прахом Филиппа. Зачем твоя тень возвратилась? Зачем ты мучаешь своего сына, зачем ты мучаешь меня?»

Меда, княжна Меда. Как она смотрела на него… Герой Херонеи, он был молод, красив, словно Аполлон. Он был окружен преданными друзьями, столь же молодыми, прекрасными и могучими.

Князь тавлантиев Главк не препятствовал той мимолетной искре, что пробежала меж его дочерью и наследником Македонского царства. Даже не царь, лишь вождь горного козьего княжества, он не требовал свадьбы, ему было довольно и того, что род его продолжится кровью могучих македонских царей, поставивших на колени Элладу. А Александр? Какие думы терзали его в объятиях Меды? Изгнанник, проклятый своим отцом. Старший сын царя, он не знал, чем обернется для него следующий день. Переживет ли он его. Слишком страшит македонян дикая ненависть Олимпиады, его матери. Слишком много претендентов на престол. Он, Александр, законный, рожденный в браке, сын и наследник царя Филиппа. Законный ли?

Предаваясь любви с дочерью Главка, он почти не думал о ней. Воспоминание жгло его душу.

Зал, освещенный сотнями факелов, украшенный гирляндами цветов. Кругом полно людей, они веселятся, пьют вино, поют песни. Высокий, мощного сложения человек, встает с ложа, поднимает кубок для здравницы:

«Македоняне, просите богов благословить чрево вашей царицы и подарить стране законного наследника престола!»

Вспышка!

«А меня ты считаешь незаконным, негодяй?!»

Тяжелый золотой кубок летит в ненавистное лицо. Чернобородый, богато одетый одноглазый хромец, со сведенным от ярости лицом, выхватывает меч, бросается вперед, но запутавшись в полах одежды, падает на пол.

«Смотрите, друзья, мой отец хочет идти из Европы в Азию, а не может дойти от стола до стола!»

Александр недолго пробыл в Иллирии. Демарат-коринфянин, один из ближайших друзей, воздвиг хрупкий мост примирения между отцом и сыном. Александр возвратился в Пеллу. Надолго Меда запомнила его прощальный взгляд, полный холодного равнодушия. Мысли царевича были далеко…

Больше Меда не видела Александра. А для него вскоре все изменилось.

«Видишь, бык увенчан. Конец близок. Жертвоприноситель готов».

Слова пифии, предвещавшие, как думали все, скорую гибель Персидского царства под ножом Филиппа-жертвоприносителя, обернулись смертью македонского царя. И Александр, признанный войском, как законный наследник Филиппа, решительно и быстро устранив конкурентов, взошел на македонский престол.

С ребенком на руках, сыном, о существовании которого царь так никогда и не узнал, поднималась Меда на башню крепости тавлантиев. С замиранием сердца, она вглядывалась вдаль, пытаясь различить над кромкой леса, еле заметное облако пыли. Она ждала встречи, понимая, что увидит Александра не таким, каким знала, загнанным зверем, ищущим в Иллирии спасения и союза. Войско царя Македонии вторглось в Иллирию, чтобы наказать князей Клита и Главка за то, что те помышляли о землях северо-западной Македонии, пользуясь пригрезившимся им безвластием в Пелле. Клит был разбит в сражении. Главк, войско которого шло на помощь, так и не решился вступить в битву. Заключая мир, он вновь заглянул в глаза тому, кого наивно полагал своим зятем. Увиденное ужаснуло князя тавлантиев. Глаза завоевателя, полные слепящего гнева, не сулили ничего хорошего осмелившемуся сопротивляться. Позже, узнав о судьбе Фив, Главк, как ему казалось тогда, навсегда зарекся помышлять о македонском престоле для своих потомков. Царь Александр, будущий покоритель миров, отправился в Азию. Но все закончилось плохо. Не славу Ахилла добыл неистовый Александр, но разделил печальную участь Протесилая…

Меда поднялась с постели сына, зажгла еще пару светильников. Мальчик уже дышал ровно. Озноб прекратился. Нет, он не болен. Просто даймоны мучают его душу во сне. Пирру скоро пятнадцать, близится возраст эфеба. Он и будет эфебом — Главк воспитывает внука в эллинском стиле, для чего пригласил учителей-греков. И македонян. После катастроф у Граника, Амфиполя и Фермопил, потрясших умы македонян, многие из них оставили разоренную родину и отправились искать лучшей судьбы. Наемники. Многие цари и князья покупают их верность, умения и знания. Иллирийцы, одрисы, даже трибаллы и геты, начинают постепенно создавать свои армии по македонскому и греческому образцам. Знать этих племен говорит на койне и воспитывает своих сыновей в эллинском духе. Так же, как и много лет назад Филипп Македонский создавал свою державу, лежавшую теперь в руинах.

«Скоро ты уйдешь, мой мальчик. Уйдешь в большой мир, мир мужчин. Мир войн…»

Меда подошла к двери.

— Поднимайся, скоро придет Архелай, он рассердится, что ты еще в постели. Вчера вечером к деду приехал какой-то важный гость, наверное, какой-нибудь посол. Что-то подсказывает мне, что дед захочет, чтобы ты присутствовал при переговорах.

Княжна вышла из комнаты сына. Дед воспитывает из внука царя. Это заставляло сердце матери сжиматься в тревоге: она слишком хорошо знала горькую судьбу царских наследников в смутное время.

«Может быть сны, которые мучают его, это какое-то знамение? Я принесу жертвы. Немедленно. Боги, не допустите, чтобы он разделил судьбу своего отца!»

Кратер сам не понимал, зачем он принял приглашение князя тавлантиев. Он почти не знал Главка, лишь смутно помнил этого могучего чернобородого человека, что когда-то давно благосклонно принимал изгнанника Александра. Кратер не последовал тогда за царевичем, как Гефестион, Птолемей и Филота. Видел он Главка позже. Стратег, ветеран войн Филиппа, он участвовал в мирных переговорах с тавлантиями, после поражения князя Клита, возомнившего, что может противостоять закаленной в боях македонской армии. В тот день Кратер увидел растерянного человека, до глубины души пораженного тем, насколько он недооценил своего бывшего гостя. Может быть, Главк захотел отомстить за свое унижение? Кратер единственный из тех, кто еще помнит это. Иных уж нет, а те далече…

Какой вздор. Разве есть ему теперь дело до какого-то изгнанника-македонянина? Когда вокруг рушится мир. Кратер не боялся ловушки. За многие годы смуты, в душу его закралась апатия. Он словно ждал какого-то чуда. Разумом сознавая, что это невозможно, он все же ждал. Ждал с той самой минуты, когда понял, что его любимая родина обречена. Тогда он присягнул эпирскому царскому роду и Клеопатре, дочери Филиппа и жене эпирского царя. Лишь двое сохранили верность царице, полагая, что Клеопатра, последняя из Аргеадов — единственная, кто обладает правами на македонский престол. Этими двоими были Кратер и Полисперхонт.

Кратер часто задумывался над тем, почему Полисперхонт оказался в одной с ним лодке. Он, в отличие от Кратера, поднявшегося из низов, происходил из знатного рода. Привыкший относится к слабому Эпиру с высокомерной снисходительностью, он, казалось, должен был ненавидеть мать Клеопатры и Александра, Олимпиаду. Ведь только такое чувство испытывала она сама к македонской знати. Царица, потерявшая надежду на возвращение в Македонию и обосновавшаяся на своей родине, в Эпире, еще надеялась сохранить влияние на своего брата, Александра Молосского и на его жену, свою родную дочь. Зачем Полисперхонт встал под знамена Олимпиады? Может быть потому, что не нашел своего знамени в станах других претендентов? Почему он поддержал ее тогда и оставил после, когда Александр Молосский сложил свою голову в Италии, повторив судьбу племянника? Кто знает. В конечном счете, Олимпиаду поддержал только Эвмен. Но с ним-то как раз все было понятно — грек-кардиец был чужим для всех. Его не приняли бы македоняне, его считали предателем эллины. Кратер же мог выбирать. Хотя нет, не мог, обязан был выбрать, встать под чьи-то знамена. Он уже не мог тихо уйти в сторону. Оказавшись в центре давящей толпы, покинуть ее почти невозможно. Когда опустевший эпирский трон занял Эакид, двоюродный брат Олимпиады, никто из македонян-изгнанников не поддержал царицу, пытавшуюся развязать новую гражданскую войну, на этот раз в Эпире. Хотя в Эпире закон и позволял править женщинам, знать большей частью пошла за Эакидом. Олимпиада, не выдержав очередного, теперь уже окончательного поражения, приняла яд. Эакид гарантировал безопасность Клеопатре и ее сыну. Он сдержал свое слово, а позже женился на овдовевшей царице, тем самым окончательно закрепив свои права не престол.

Со странным чувством ступил Кратер на двор крепости Главка. С чувством, что вот-вот должно произойти нечто важное. Князь оказал ему радушный прием. Он доказал, что не понаслышке знаком с эллинскими законами гостеприимства. Кратер был тронут. На пиру в честь дорогого гостя Главк переводил разговор с одной темы на другую, легко уходя от осторожных вопросов стратега. И Кратер, вспомнив, что не в обычае варваров сразу переходить к делам, понял, что в этот вечер настоящего разговора не будет. Он заставил себя улыбаться и предался излишествам в еде, свойственным варварам, но не бывшим ему в новинку. Полуварварский двор македонских царей был таким же, как ни старался Филипп представить себя утонченным эллином. Стратег хмелел и вскоре забылся в пьяном беспамятстве. Впервые за многие месяцы, а может быть годы, он позволил себе это.

…Главк дважды хлопнул в ладоши и дверь отворилась. Кратер, не слишком любивший театральные эффекты, слегка поморщился, но глядел с любопытством. В зал вошел мальчик, четырнадцати-пятнадцати лет, почти уже юноша.

— Пирр, — произнес Главк, — мой старший внук…

«Рыжий, — повторил про себя имя мальчика Кратер, — действительно рыжий. Волосы чуть ярче, чем у… Боги, да возможно ли это!»

Стратег быстро взглянул на Главка. Вид у князя тавлантиев был, как у кота, обожравшегося мышами.

— …сын царя Александра, — договорил Главк.

Кратер вскочил и, быстрым шагом подойдя к замершему посреди зала Пирру, пристально взглянул в его глаза, словно пытаясь увидеть в них доказательства слов князя и своей догадки. Доказательств было предостаточно.

— Одно лицо, — прошептал он, — только волосы ярче.

— Немного пошел в мать, — подал голос довольный Главк.

— Кто твоя мать, мальчик? — срывающимся голосом проговорил стратег, от волнения уже забывший, как представил Пирра князь.

— Моя мать — Меда, — ответил Пирр.

Держался он спокойно и уверенно. Ровная осанка, гордо вскинутая голова. Царский сын…

— Ты стал туговат на ухо, македонянин? — раздраженно прорычал Главк, — я сказал, что мальчишка мой внук, соответственно его мать приходится мне дочерью, раз уж я не отец Александра! Пирр, ты можешь идти пока, я призову тебя позже. Ступай.

Пирр поклонился деду, Кратеру и вышел. Потрясенный стратег вернулся на ложе. Главк молчал. Пауза затягивалась.

— Чего ты хочешь от меня? — не выдержал македонянин.

— А ты не догадываешься? — ответил иллириец, — ты единственный, кто отстаивал права Аргеадов, пусть их мужская линия и прервалась. Как все полагали.

— Не единственный, — пробормотал Кратер, — Клеопатре присягнул Полисперхонт. И Эвмен поддерживал Олимпиаду. Почему ты пригласил именно меня?

— Это же так просто! Тебя я встречал прежде. Их — нет. Соответственно, тебе я верю больше.

— Спасибо, за доверие, — усмехнулся Кратер, — не слишком ли оно велико?

— Думаю, нет.

— Эвмена ты должен помнить, — рассеянно сказал стратег, — ты видел его… тогда…

— Не помню.

— Он возглавлял царскую канцелярию.

— Потому и не помню, мне не было дела до всяких писак.

«Наследник! Прямой наследник Александра. За ним пойдут все», — мысли стратега кружились в бешеной пляске, он прилагал массу усилий, чтобы привести их в порядок.

«Пойдут ли? — возразил сам себе македонянин, — многие сочтут, что внешность, еще не доказательство прав. О нем не знали ничего пятнадцать, нет больше, шестнадцать лет! Знал ли сам Александр?»

— Ведь он не рожден в браке, — проговорил вслух Кратер.

— Какая разница, — ответил Главк, — кровь царя налицо. Он царь! Разве Линкестиец, имеет больше прав на престол? А Кассандр? Он вообще не царского рода! Разве ты не видишь, Кратер, что сейчас наиболее благоприятный момент, чтобы возвести мальчишку на трон его отца?!

«Да, все так, Линкестиец древнего рода, линкестийцы всегда были соперниками Аргеадов, но оказались никудышными царями. А Кассандр вообще слывет сумасшедшим. Да, сейчас самый благоприятный момент. Пятнадцать лет назад македоняне не пошли бы за незаконнорожденным. Пирра ждала бы судьба Арридея. Но сейчас, когда страна поставлена на колени, когда Александр-Линкестиец, чуть ли не ноги целует спартанцам, когда Кассандр, залил кровью окрестности Амфиполя, все будет иначе».

— Я заключил договор с Севтом, — говорил Главк, — одрисы будут на нашей стороне, когда придет нужда показать силу. Не бескорыстно, разумеется. Севт хочет получить кое-какие земли, отобранные Филиппом и на которых сейчас сиднем сидит Кассандр. Ты слушаешь меня?

— Почему ты не сделал этого сам? — вернулся в реальность Кратер, — сейчас у тебя хватило бы сил завоевать для своего внука престол Македонии.

— Если бы я вторгся в Македонию и посадил Пирра на трон, то он не долго бы там удержался. Поскольку ничто не убедило бы македонян, будто власть не узурпировал самозванец. Но ты и Полисперхонт — совсем другое! Вы сможете представить дело в более привлекательном свете. Все знают, что вы ратовали за Аргеадов. За вами пойдут. И если войско Эпира войдет в Македонию с иллирийцами и одрисами, это будет не то же самое, как если бы иллирийцы и одрисы вошли в Македонию одни. Ты даже можешь сказать, что всегда знал о существовании Пирра, но скрывал это до поры, ибо сын Александра был слишком мал и сильные разорвали бы его! Ты почти не погрешишь против истины. Скажи мне, наконец, свое слово.

— Да, — помолчав, ответил Кратер, взвешивая каждое слово, — я клянусь тебе, что сделаю все, чтобы вернуть сыну Александра, царю Пирру, его царство. Не думаю, что ты предоставишь мне больше доказательств прав это мальчика на престол, чем я уже увидел. Мне хочется верить, что он действительно сын Александра, что его внешность не есть какой-то чудовищный, хитрый подлог, возомнившего о себе иллирийского князя… Потому что мне больше не во что верить… — добавил он еле слышно.

Из речей афинского философа Феагена к ученику

…Ты спрашиваешь меня, Ксантипп, как вышло, что македоняне не проиграли битву при Гранике, после того, как клинок Спифридата сразил их царя? Слушай же.

Ты справедливо заметил, Ксантипп, что смерть великого полководца в разгар сражения повергнет в уныние войско, даже одерживающее верх. Так случилось с фиванцами, потерявшими победу в битве при Мантинее, когда их вождь, Великий Эпамидонд был смертельно ранен. То же могло случиться и с македонянами. Клит, сын Дропида, телохранитель Александра, не сумевший уберечь своего господина, врубился в ряды персов, как разъяренный лев. Над телом царя разгорелся яростный бой, сравнимый лишь с воспетым Гомером боем за тело Патрокла. Словно герои Илиады, Аякс и Одиссей, Клит и Гефестион отбили тело царя у варваров и Гефестион вынес его с поля боя. Тем временем, гетайры впали в отчаяние, а варвары воодушевились. Но еще немногие знали о смерти царя, и положение можно было спасти. Тогда Птолемей, сын Лага, надел шлем Александра и с криком: «Царь жив!» бросился в бой. Увидев знакомый алый гребень и белые перья цапли, украшавшие шлем Александра, гетайры воспряли и погнали варваров. Пехота, ничего не слышавшая о смерти царя, продолжала напирать в центре, и тем победа была одержана, а варвары обращены в бегство. Птолемей же, спасший войско своим решительным поступком, получил от благодарных воинов прозвище «Сотер», Спаситель.

Но что же было потом, спросишь ты? Ужас и смятение охватили македонян и их союзников. О продолжении похода не могло быть и речи, и хотя меж гетайров раздавались отдельные голоса, что дело Филиппа и Александра должно быть продолжено, большинство понимало, что это совершенно невозможно и следует возвратиться домой. Более того, удерживать азиатский берег, как делал Парменион до подхода основных сил, теперь было бессмысленно.

Когда весть о несчастье распространилась среди всего войска, сразу стало понятно, что единства не сохранить. Союзные македонянам отряды эллинов, решили, что не связаны более никакими клятвами. Они немедленно покинули лагерь македонян и, разбив неподалеку свой, стали готовиться к возвращению. Среди македонян нарастала паника. Усиливалась она еще и тем, что Александр не оставил наследника, и не ясно было, кто же возглавит осиротевшее войско и страну. Ты уже знаешь, Ксантипп, что при своем воцарении, Александр железной рукой устранил всех возможных соперников, а неопасных устрашил. Он казнил новорожденного сына Клеопатры, последней жены Филиппа, убил ее дядю, Аттала, который хотел править за счет своей племянницы. Племянник Филиппа, Аминта, у которого Филипп отнял царство, принадлежащее тому по праву, молчал. Но не молчали линкестийцы, которые сами хотели стать царями за спиной Аминты. Аминту убили. Александр казнил и линкестийцев, сыновей Аэропа, Аррабея и Геромена. Их брат, Александр, тезка царя, первым именовал сына Филиппа царским титулом и вымолил себе прощение.

Был еще один сын у Филиппа, Арридей, находившийся при войске. Он был слабоумен и не годился на роль царя, но охваченная отчаянием пехота, педзетайры и гипасписты, начали выкликать его, называя царем Филиппом III. Мрачные гетайры пытались возражать, но перекричать тридцатитысячную толпу им не удалось. Послали за Арридеем, но, войдя в его палатку, нашли лишь бездыханное тело с кинжалом в груди. Ты видишь, Ксантипп, каково быть царским сыном? С рождения ты обречен царствованию или смерти и не можешь избрать своей волей иного пути. Свершителей данного злодейства так и не нашли. Все полагали тогда, что род Аргеадов пресекся окончательно и надобно искать иного кандидата. Взоры многих тотчас устремились на Александра-Линкестийца, прощенного и обласканного царем. Но тот, устрашенный ужасной судьбой Арридея, едва начались разговоры о нем, вскочил на коня и погнал его к побережью. Переправившись через Геллеспонт, он отправился к Антипатру, на дочери которого был женат, в надежде на то, что регент Македонии не тронет своего зятя.

Дабы избежать катастрофы, Филота, сын Пармениона, командир гетайров, созвал собрание войска, на котором выступил с речью. Он напомнил воинам о древнем, всегда соблюдавшемся обычае, согласно которому любой македонский царь не мог таковым называться без одобрения войска. «Аргеадов нет более, — говорил он, — зачем же искать царя среди знатных, но ничем не проявивших себя людей? Выберем же царя среди мудрых и прославленных полководцев! Пусть царем будет тот, кому вы доверяете безраздельно и кто никогда не подводил вас на поле брани». Тогда то там, то тут начали раздаваться крики: «Парменион! Парменион!», слившиеся в тысячеголосый хор. Пожилой полководец был поднят на щитах и провозглашен царем Македонии.

Не все согласились с таким решением. Многие, большей частью молодые друзья Александра, его сверстники, среди которых было немало чужестранцев, отринули выбор войска, и перешли к эллинам, снявшимся с лагеря и отправившимся по своим домам. Значительная часть войсковой казны исчезла. Говорили, что ее по наущению Птолемея захватил Гарпал, один из друзей покойного царя. Он сам, а так же Неарх, Леоннат и Селевк, выбрали вожаками своих более старших товарищей: Птолемея и одноглазого Антигона, прозванного Циклопом. На некоторое время они сошли со сцены, на которой только еще начиналась трагедия.

Иные в отчаянии покончили с собой. В их числе был ближайший друг царя, Гефестион. Он не видел больше смысла в существовании и бросился на меч. Его примеру последовал Клит, неустанно винивший себя в смерти Александра.

Выбрав нового царя, македоняне двинулись обратно к Геллеспонту. Менее десяти дней прошло, пока ужасная весть достигла Пеллы. Безутешная мать, Олимпиада, тем не менее вовсе не обезумела от горя, как все ожидали. Властная и жестокая царица быстро рассудила, что оставаться в Македонии ей очень опасно и бежала на свою родину, в Эпир. Там она послала гонца к своему брату, Александру Молосскому, воевавшему с италийцами на стороне греческих колоний. Она призывала его вернуться и помочь ей в борьбе за македонский престол. Однако эпирский царь не внял ее просьбам.

Антипатр, узнав о случившемся, решительно навел порядок в оставленных ему царем войсках и объявил, что не сложит с себя власть над Македонией, поскольку ее завещал ему Александр и только он может ее забрать. Пармениона Антипатр объявил изменником и выступил с войском ему навстречу.

Почти одновременно узнали о смерти царя и в Афинах. Ты спросишь меня, Ксантипп, как наши соотечественники восприняли эту весть? Ни афиняне, ни граждане других полисов не стразу поверили гонцу. Все помнили ужасную участь, постигшую Фивы. Но гонцы все прибывали, и очень скоро не осталось сомнений в правдивости их слов. Демосфен вновь облачился в нарядные одежды и призывал народ праздновать. Ты знаешь, Ксантипп, что я никогда не одобрял столь бурного проявления чувств по случаю смерти врага, но все же я афинянин и мне легко понять Демосфена. Быстрее всего отреагировали спартанцы. Их царь, Агис III немедленно созвал всеэллинское собрание в Коринфе и представители многих полисов тотчас выехали туда. Агис и вторивший ему Демосфен (к своему изумлению уступивший здесь первенство в поносительстве македонян) призывали эллинов объединиться, как в годы персидской опасности, чтобы раз и навсегда покончить с Македонией, низведя ее вновь до состояния варваров, откуда вырвал страну Филипп.

Агис заявил, что подобно Леониду, славному герою прошлого, он покажет пример всем грекам и с передовым отрядом немедленно выступит и займет Фермопилы, чтобы македоняне уже не смогли застать греков врасплох.

Так он и поступил. Тем временем, пока эллины спешно собирали ополчения, усиливаясь своими согражданами, возвращающимися из бесславного азиатского похода, армии Антипатра и Пармениона сошлись возле города Амфиполя.

Македоняне Пармениона пребывали в мрачном унынии, каждый день все больше их дезертировало, не желая сражаться с соотечественниками. Немногим тверже была решимость воинов Антипатра. Однако битве все же суждено было состояться.

Войска развернулись друг напротив друга. Филота на правом фланге возглавлял гетайров, число которых изрядно сократилось. В центре, во главе фаланги стоял сам Парменион, левый фланг возглавил его второй сын, Никанор.

Против Филоты стоял Александр-Линкестиец, фалангу Антипатра возглавил его сын Кассандр, сам же Антипатр встал с сильнейшей конницей против Никанора.

Битва началась атакой Филоты. Гетайры вломились в левый фланг неприятеля, но их боевой запал был уже не так силен, как прежде, и атака захлебнулась. Филота не смог согнуть Линкестийца и увяз. Антипатр же, легко сокрушил Никанора и погнал его. Сошедшиеся в центре поля педзетайры обеих армий долго и безрезультатно давили друг друга длинными сариссами, но все же антипатровы воины начали одолевать и те, кого они полагали изменниками, побежали. Войско Пармениона было рассеяно, сам он и его сыновья погибли.

Теперь никто не оспаривал власть Антипатра. Однако он мудро не спешил провозглашать себя царем, объявив, что останется лишь регентом царства, до тех пор, пока внешние враги не будут разгромлены. К таковым, естественно, относились эллины, которые собрали уже огромную армию и присоединились к Агису и его спартанцам в Фермопилах.

Антипатр, приняв в свою армию многих македонян из разбитого парменионова войска, двинулся через Фессалию к Теплым Воротам. Никто не препятствовал ему, и вскоре войско македонян достигло противника. Старый мудрый Антипатр был прекрасно знаком с историей греко-персидских войн, поэтому он не стал штурмовать Фермопилы в лоб. Его воины, расположившись лагерем у входа в Теплые Ворота, стали искать обходные тропы, что полтораста лет назад помогли Ксерксу разбить триста спартанцев Леонида и их немногочисленных союзников. Знал о тех тропах и Агис. Его воины, стоявшие в дозорах и имевшие задание не допустить обхода, неоднократно сталкивались с отрядами противника. Схватки были мимолетны. Десять дней войска простояли друг против друга, одни не решаясь на штурм, а другие, не желая сдавать замечательную позицию. Неизвестно, чем закончилось бы дело, если бы в один прекрасный день фессалийская тяжелая конница, на которую так много надежд возлагал еще Александр в своем бесславном походе, не атаковала Антипатра с тыла. Увидев, что македоняне подверглись нападению союзников, Агис и его воины вышли из ущелья и сами атаковали врага. Много ненависти было у греков к македонянам. Лучшие граждане всех полисов сражались плечом к плечу. Сам Демосфен, как и при Херонее, бившийся в первых рядах афинской фаланги, стяжал великую славу, как воин. И здесь ему не пришлось позорно бежать с поля боя. Он сам гнал своих побежденных врагов.

Сражение было проиграно македонянами. Антипатр погиб. Его сын с остатками армии бежал в Амфиполь, а Линкестиец, сложив оружие, сдался на милость победителя. Афиняне и спартанцы, возглавлявшие панэллинское войско, радушно обошлись с ним. Линкестийцу говорили, что всегда считали его лучшим царем для Македонии. Он был наиболее удобен и раньше. Теперь же, обязанный жизнью, он и вовсе становился верным рабом эллинов. Спартанцы возвели его на македонский трон. Еще оставшиеся войска Македонии были расформированы и распущены по домам. Все полисы, разобрали назад земли, захваченные Филиппом (кроме Амфиполя, где укрепился недобитый Кассандр). В честь победы над Македонией, в Коринфе были организованы всеэллинские Игры. Так начались сумерки Македонии, Ксантипп…

Каллисфен, «История Птолемея Сотера»

Библиотека Птолемаиды Египетской

…Никто не знает, что с ними было в те дни, когда панэлиннский союз, разорил и поставил на колени совсем еще недавно могучую Македонию. Ходили слухи, что они служили наемниками в войске Великого царя царей, но свидетелей тому нет. Спустя три года Птолемей и Антигон вновь объявились во главе ничтожного отряда из ста человек. Те сорок талантов золота, похищенные ими по слухам, после битвы при Гранике, сохраненные до сего дня в неприкосновенности и даже каким-то образом умноженные, были употреблены для уплаты наемникам. Еще со времен Пелопоннесской войны, Эллада была наводнена этими людьми, не имевшими постоянного крова над головой и зарабатывавшими на жизнь, продавая свои мечи и жизни сильным мира сего. Их постоянный лагерь был разбит на мысе Тенар.

Птолемей и Антигон, провозглашавшие, что верны наследию Александра и собираются освободить греческий города Малой Азии от персов, навербовали около десяти тысяч человек. Переправившись в Карию на нанятых пиратских кораблях, разбойничавших по всей Эгеиде, они осадили Галикарнас. Персидский гарнизон очень скоро сдался и был изгнан. Антигон и Птолемей, восстановив в городе греческую демократию и даровав ему автономию, двинулись на север, освобождая один за другим ионийские города от персов. Сатрапы Карии, Лидии, Ликии и Великой Фригии, застигнутые врасплох, оказались не готовы к отпору. Они полагали себя в безопасности, считая, что греки, подогреваемые персидским золотом, поглощены собственными усобицами.

К спешно собранному войску сатрапов прибыл Мемнон, эллин, наемник на персидской службе. Еще перед битвой при Гранике он предлагал персам уклониться от сражения, предвидя разгром. Ему не поверили. Теперь персы, устрашенные тем, что даже гибель царя не смогла тогда остановить неистовых македонян, доверились Мемнону. Однако ему пришлось нелегко, поскольку небольшое войско пришельцев разрослось за счет ионийских греков. К Птолемею и Антигону присоединилось немало эллинов, охваченных идеями афинского полководца Исократа, давно мечтавшего об отмщении персам за разорение греческих полисов в прошлом. Казалось, дело Филиппа и Александра возродилось. Освободив Эфес и Милет, Антигон и Птолемей двинулись вдоль южного берега Малой Азии к Киликийским воротам.

Война уже длилась год, а Мемнон все не дал сражения захватчикам, довольствуясь малыми стычками, и отбирая назад освобожденные ими небольшие города. Сатрапы, чьи богатства нещадно расхищались греками, начали роптать и слать к Великому царю гонцов с просьбами сместить Мемнона. Они говорили, что изменник Мемнон намеренно затягивает войну. Дарий потребовал от Мемнона решительных действий. Мемнон и сам уже понимал, что его план, предложенный еще до битвы при Гранике, устроить македонянам «скифскую войну», пошел прахом. Птолемей и Антигон, не имевшие крепкого тыла, тем не менее, получали поддержку в ионийских городах. Их войско доросло в первый же год войны до двадцати восьми тысяч человек, а вскоре перевалило за тридцать пять.

Сражение, которого уже так давно ждали сатрапы, произошло во Фригии, на равнине возле города Ипс. Войско греков и македонян насчитывало двадцать шесть тысяч тяжелой пехоты, снаряженной, как македонские педзетайры, и четыре с половиной тысячи конницы. Прочие воины имели легкое вооружение. В распоряжении Мемнона было сорок восемь тысяч персов и три тысячи греческих наемников. Сражение началось обычным для греков способом: их конница атаковала левый фланг персов и, разбив их, зашла в тыл стоящей в центре фаланге наемников. Мемнон проиграл сражение и вынужден был бежать. Узнав о поражении своих войск, Великий царь Дарий начал собирать новые силы, однако действовал крайне нерешительно.

Тем временем, Птолемей с нескрываемым раздражением наблюдал над тем, как авторитет Антигона постепенно растет, задвигая его, Птолемея, в тень. После битвы при Ипсе они окончательно рассорились и Лагид, забрав восемь тысяч поддержавших его воинов, отделился, решив найти себе собственное царство. Антигон после этого немедленно объявил себя стратегом-автократором Азии. Персы не тревожили его, правда недобитый Мемнон сумел отобрать назад Милет и закрепился там. Циклоп, устанавливая свою власть в завоеванных землях, до поры не обращал на него внимания.

Лагид высадился на Кипре и, приведя царей острова к покорности, отправился в Египет. Еще задолго до ссоры с Антигоном он послал нескольких гонцов к Мазаку, сатрапу Египта, подбивая его на мятеж против Великого царя. Греки давно уже положили глаз на Египет. За несколько лет до рождения Александра спартанский царь Агесилай во главе греческого войска помогал потомку фараонов, Нектанебу II в его борьбе против персов. Однако возрождение власти фараонов состоялось лишь на короткое время. Царь царей Артаксеркс II утопил мятеж в крови, заставив египтян вспомнить о кровавых временах Камбиза.

Птолемей мудро сыграл на чувствах египетских жрецов, переманив их на свою сторону, чего не потрудились сделать персы за века владычества над страной Нила. Жрецы помогли Птолемею устранить Мазака, который был уже не нужен. Вся его роль сводилась к тому, чтобы не препятствовать высадке войск Лагида.

Лагид оставил жрецам изрядную долю власти, не вмешиваясь в их дела. Они в ответ позаботились о том, чтобы оракул Аммона в Сиве признал его истинным фараоном. Птолемея поддержали греческие поселенцы, давно уже осваивающие эту землю. Лагид, изгнав персидские гарнизоны и изрядно пополнив ряды своего войска, принял царский титул и объявил, что является сыном Филиппа Македонского. Будто бы Александр приходился ему сводным братом, а македонский князь Лаг, доселе считавшийся его отцом, был всего лишь воспитателем. Так новый фараон закрепил свои притязания на царскую диадему. Примеру Птолемея немедленно последовал Антигон, объявивший себя царем. Внезапно умерший от болезни Мемнон, был единственным, кто пытался противостоять новому царю. Теперь же у Антигона не было соперников в Малой Азии. Разбив вторично войско сатрапов, он окончательно закрепился во Фригии. Греческие полисы и персидские города склонились перед ним. Персы, в течении еще двух лет, безуспешно пытавшиеся выбить Антигона, постепенно оставили свои надежды.

После победы спартанцев, афинян и прочих эллинов над Антипатром, Коринфский союз распался. Он не мог существовать при отсутствии внешнего врага, слишком много было противоречий, слишком памятна была Пелопоннесская война. Афиняне, начавшие возрождать былую талассократию, власть над морем, были заинтересованы в египетском хлебе, который был нужен перенаселенной Аттике, как воздух. Египетский правитель-эллин (на македонское происхождение Лагида тактично закрыли глаза) устраивал их больше, чем перс. Афины поддержали Птолемея, признали его царем и прислали флот и войско. Дарий, войско которого двинулось через сирийскую пустыню к дельте Нила на усмирение отпавшей сатрапии, временно махнул рукой на Антигона, справедливо полагая Египет более ценной сатрапией. Спартанцы, в очередной раз купленные на персидское золото, отправили свой флот к Фаросу, собираясь поддержать Великого царя, однако были разгромлены афинянами и навархом Менелаем, братом Птолемея. Вскоре, в битве у Пелусия Птолемей разбил Дария. Одержав победу, он поспешил выслать к нему послов с заверениями, что более не стремиться отхватывать куски от персидского царства. Великий царь заключил с ним мир. Совсем не воинственный, Дарий не был уверен в своих силах и, несмотря на бахвальство своих военачальников, повернул назад.

Минуло восемь лет со смерти Александра, когда войны ненадолго затихли и повсюду установился мир. В Элладе он был недолог, поскольку две великих державы, Спарта и Афины, непримиримые враги, не могли ужиться вместе. Но Азию и Египет новая война, прозванная Второй Пелопоннесской, не затронула.

Фараон Птолемей основал возле острова Фарос новый город, назвал его Птолемаидой и объявил своей столицей. Антигон сделал столицей город Келены во Фригии. Дарий оставил попытки вернуть свои утраченный владения, заключив мир с обоими царями. Власть в Персидском царстве находилась в руках человека, которого оно давно не имело. Наделенный множеством добродетелей, кроме полководческого таланта, лишенный пороков, свойственных своим предшественникам, Дарий излечил персидское царство от тех недугов, которыми оно страдало. Постепенно возмущения сатрапов смолкли, враги не нарушали более границ царства, и Дарий мог вздохнуть с облегчением.

Так прошло еще семь лет, до того дня, когда войска иллирийцев, одрисов и эпиротов подошли к стенам Пеллы, и на трон Македонии не взошел юноша, называющий себя сыном Александра. Многие тогда сочли его самозванцем…

Осень третьего года 116-й Олимпиады

Мегалополь

Горстка гоплитов в алых плащах. Все, что осталось от великой спартанской армии, битой столь немногими за века существования города воинов. Царь осадил разгоряченного сражением, пританцовывающего жеребца, в двадцати шагах от них.

— Кто из вас старший?

Стоящий в первом ряду седой воин сделал шаг вперед.

— Назови свое имя.

— Я Харидем, сын Полемида.

— Признаешь ли ты, Харидем, сын Полемида, меня, царя Македонии и гегемона эллинских полисов, своим господином?

— Мой господин мертв. А тебя, кто бы ты ни был, я не знаю.

Пирр обвел взглядом остальных спартанцев. Их лица были спокойны, словно умереть предстояло кому-то другому.

— Ты выбрал! — Царь толкнул пятками бока жеребца.

Спартанцы ощетинились копьями и запели пеан. Окружившие их педзетайры сомкнули ряды и двинулись вперед. Через несколько минут последний из алых плащей распластался на земле.

Пирр в сопровождении телохранителей, гнал коня по заваленному трупами полю. Македонские и эпирские воины, подбирающие своих павших товарищей и снимающие доспехи с убитых врагов, приветствовали своего царя радостными криками «Аэт!» и потрясали оружием. Где-то вдалеке клубилась непроницаемая пылевая завеса: союзная фессалийская конница преследовала последние остатки спартанцев, отходящих к юго-востоку.

Царь заметил спешенного Кратера, отдающего какие-то указания своим воинам, и направил своего коня к нему.

— Тело Агиса найдено? — прокричал он еще издали.

— Нет, мой царь, — Кратер, льняной панцирь которого, обшитый бронзовыми пластинками, был забрызган кровью, снял шлем и рукой вытер пот со лба. Из этой руки он все еще не выпустил меч.

Царь подъехал ближе.

— Спартанцы унесли его на щитах, — добавил Кратер.

— Унесли…

Пирр хищно оскалился. Его густые рыжие волосы выгорели на солнце, и Кратер в очередной раз поразился сходству юноши с Александром. Тот же бешеный взгляд, порывистые движения, не остывшего еще после битвы воина. Пирр никогда не видел своего отца, тем сильнее поражались окружающие привычке царя чуть склонять голову набок в минуту задумчивости. Двадцатидвухлетний царь унаследовал от отца множество талантов и вместе с тем он был более рассудителен, не по годам мудр. Александр болезненно относился к советам старших, Пирр воспринимал их, как должное. Лишь в те минуты, когда приходилось действовать решительно и быстро, Александр в нем просыпался во всем своем неистовом великолепии.

Перед мысленным взором Кратера невольно возник тот давний пир и состязание музыкантов:

«Кого из знаменитых флейтистов царь Пирр полагает лучшим? Пифона или Кассия?»

Кратер вспомнил лениво-спокойный ответ восемнадцатилетнего царя:

«Царь полагает лучшим полководца Полисперхонта, ибо царю пристойно знать и рассуждать только о военном искусстве».

Суровый стратег улыбнулся. Все же Пирру не хватало той утонченности, что была свойственна его отцу. Об этом часто злорадствовали афинские горлопаны.

Как презрительно отнеслись спесивые эллины к воцарению в Пелле того, кого они называли самозванцем. Демосфен произносил успокаивающие речи, что, дескать, это даже хорошо, варвары режут варваров. Действительно, что тут плохого? Фракийцы-одрисы во главе со своим князьком Севтом побили Кассандра и захватили Амфиполь? Замечательно! Одним македонянином меньше. А Севта мы потом поставим на место, разве мы не били фракийцев?! Эпир поддержал самозванца? Нам ли боятся Эпира!

Афины были слишком заняты борьбой со Спартой и новыми царствами, Египтом Птолемея и Великой Фригией Антигона. Оба царя заключили мир с Дарием, отказавшимся от борьбы за потерянные владения. Теперь Птолемей насаждал свою власть на Кипре и в Киренаике, а Антигон постепенно прибирал к рукам острова Эгеиды. Афины, теснимые Спартой на суше, тщетно пытались противостоять Антигону на море. Его флот оказался не по зубам надменным афинянам, мнившим себя повелителями моря. Вторая Пелопоннесская война была в самом разгаре и возня на севере мало волновала эллинов.

А потом Полисперхонт неожиданно овладел Фессалией. Это кое-кого заставило задуматься. Но слишком давно уже все считали Македонию сломленной, поэтому даже вторая победа самозванца, одержанная его стратегом Кратером, осталась без внимания. Когда же двадцатилетний мальчишка-самозванец во главе своей армии вторгся в Фокиду, стало очевидно, что времена Филиппа возвращаются. Демосфен, вмиг растерявший все свое красноречие, брызжа слюной, кричал на агоре, что самозванца необходимо остановить. Но было поздно. Афины были ослаблены, а победы Пирра заставляли признать, что с самозванцем придется считаться.

Кратер хорошо помнил ответ Антигона, когда кто-то из его приближенных спросил фригийского царя, кого из полководцев он считает лучшим. Царь ответил: «Пирра, если он доживет до старости». Эти слова, сказанные после того, как царь Македонии отобрал у афинян Потидею, столь похожие на высказывание самого Пирра о музыкантах, были первым признанием юного царя.

Царь сошел на землю, возле своего походного шатра, снял шлем и передал его в руки одного из своих гетайров. Солнце едва перевалило за полдень, а все поле битвы близ Мегалополя уже было в руках македонян. Спартанское войско, возглавляемое царем Агисом III, уничтожено почти полностью. Пирру помогли снять доспехи и подали воды для умывания. Неподалеку раздался какой-то шум, телохранители схватились за мечи. Какой-то всадник подлетел к царю, и подняв взмыленного коня на дыбы, соскочил на землю. Телохранители схватили его за руки, но царь властным жестом остановил их.

— Кто ты?

— Я гонец, мой царь. У меня письмо для тебя.

— Из Пеллы? Давай его сюда

— Нет, не из Пеллы, государь, — гонец снял с плеча кожаный цилиндр, извлек оттуда папирус и передал царю.

Пирр принял свиток, сломал восковые печати, не взглянув на то, что было изображено на них. Развернул папирус, пробежал глазами несколько строчек. Брови царя взлетели вверх.

— Читай, — Пирр передал письмо подошедшему Кратеру.

Кратер, тоже уже умытый и одетый в чистый хитон, начал читать вслух.

— Царь Птолемей, сын Филиппа, — губы Кратера искривила снисходительная усмешка, — владыка Верхнего и Нижнего…

— Это можно опустить, — нетерпеливо бросил Пирр.

— …царю Пирру, сыну Александра — радуйся!

Пирр и Кратер одновременно взглянули друг на друга, затем стратег вновь начал читать, теперь уже молча.

«Вот оно! — думал молодой царь, — Пирр, сын Александра! Они признали меня! Теперь признали все! А тень старого упрямца Агиса отправилась в Аид. А ведь хитрец Птолемей еще не знает о моей победе при Мегалополе. Тем значительнее признание.»

Кратер жевал губами, читая письмо. Наконец он поднял голову.

— Он называет тебя сыном своего возлюбленного брата Александра, своим племянником. Он хочет, чтобы ты считал его своим отцом. Он предлагает союз.

— Много возомнил о себе старый лис, — буркнул стоящий в царской свите Полисперхонт, — зовет себя сыном Филиппа. Даже если это правда, я бы на его месте не стал кичиться тем, что мою мать, как вещь после использования подарили тому, кого я всю жизнь считал отцом.

— Какое это имеет значение теперь, — ответил Кратер, — он в силе и он признал нас. И Антигон признал. И Демосфен признает, если только мы его раньше не прирежем.

Пирр улыбался. «Царь Пирр, сын Александра». Рожденный для жизни в забвении, он достиг высоты, казавшейся невозможной. Под его ногами лежала покорная Греция. Перед ним простирался весь мир.

Плутарх, «Сравнительные жизнеописания

Пирр I и Сигисбарн Парфянский»

Библиотека Птолемаиды Египетской

Римляне напали на тарентинцев. У тех не было сил вести войну, но бесчестная дерзость вожаков народа не давала им сложить оружие, и тогда они задумали призвать и сделать военачальником в войне против римлян Пирра, отличного полководца и в то время самого праздного из царей. Правда, старейшие и наиболее благоразумные граждане были против такого замысла, однако тех из них, кто выступал открыто, сторонники войны криками и прямым насилием прогнали из Собрания, прочие же, видя это, удалились сами.

И вот один рассудительный человек, по имени Метон, в день, когда должны были принять решение, надел увядающий венок, взял в руки факел, как делают обычно пьяные, и явился в Народное собрание, сопровождаемый флейтисткой. Как бывает везде, где власть народа не знает должных пределов, толпа, увидев это шествие, встретила его рукоплесканиями и смехом, и никто не остановил Метона, напротив, его просили вместе с флейтисткой выйти на середину и спеть. Он сделал вид, будто так и собирается поступить, но когда воцарилось молчание, сказал: «Тарентинцы! Как хорошо вы делаете, что дозволяете желающим бражничать и шутить, пока можно. Но если вы в здравом уме, то поспешите и сами воспользоваться этой вольностью: ведь когда в город явится Пирр, дела пойдут иначе и другая жизнь начнется для нас». Эти слова многим тарентинцам показались убедительными, и Собрание подняло крик, что Метон правильно говорит. Однако те, кто боялся, как бы после заключения мира их не выдали римлянам, обругали народ за то, что он так добродушно позволяет пьяному бесстыднику высмеивать его, а Метона сообща прогнали.

Итак, мнение сторонников войны возобладало, и в Македонию отправили послов, чтобы отвезти Пирру дары от имени не только тарентинцев, но всех вообще италиков, и сказать, что им нужен разумный и прославленный полководец и что в их распоряжении есть большие силы луканцев, мессапов, самнитов и тарентинцев: всадников около двадцати тысяч, а пехотинцев триста пятьдесят тысяч. Эти речи воспламенили не только Пирра, но и македонянам внушили нетерпеливое желание выступить в поход…

Весна четвертого года 119-й Олимпиады

Порт Авлон, недалеко от устья реки Аой

Онесикрит, наварх македонского флота, крепко сбитый человек средних лет, стоял на самом большом пирсе Авлона и смотрел на погрузку войск.

Город гудел, как потревоженный улей. Десятки кораблей в гавани швартовались к каменным пирсам. Рослые педзетайры и гипасписты в походной одежде, с закинутыми на спину щитами, поднимались по широким сходням на борт. Десятки тысяч воинов. В Авлоне, имевшем немного жителей и совсем маленький гарнизон, такой прилив войск вызвал настоящее вавилонское столпотворение. Сновали взад и вперед рабы, загружающие и разгружающие корабли, суетились моряки, маршировали таксисы пехотинцев. По акватории порта скользили лодки и небольшие суда, буксирующие тяжелые транспортные корабли.

Онесикрит запахнул широкий плащ, повернулся, собираясь вернуться назад, в город, но сделав несколько шагов, остановился. Навстречу ему двигалась большая процессия, во главе процессии шел человек в начищенном до зеркального блеска, сверкающем мускульном панцире, и золоченом шлеме с большим красным гребнем. Плечи его были покрыты, пурпурным плащом.

— Одна из сомнительных привилегий военачальника, Онесикрит, — рассмеялся предводитель процессии, вскинув руку в приветствии, — он вынужден, парится в жару в доспехах, даже если находится в наибезопаснейшем месте!

— Могу лишь сочувствовать тебе, мой царь, — усмехнулся наварх, — сейчас еще весна, приехал бы ты летом, тогда бы не называл сегодняшний, прохладный день, жарким.

— В Македонии сейчас гораздо прохладнее, к тому же там ничто не обязывает меня носить это совершенно бесполезное здесь железо. Клянусь Зевсом, панцирь нагрет, как сковородка.

— Я искал тебя, — царь Пирр подошел вплотную к наварху, они сцепили предплечья в рукопожатии, — ты с самого утра куда-то исчез. Прибыла ила Архелая, я говорил тебе о них вчера.

— Двести лошадей. У меня нет больше кораблей для перевозки конницы. Они недавно вышли из Амбракия. Я жду их здесь завтра. Наш авангард уже высадился в Таренте. И нам тоже лучше не ждать, в это время года море нередко штормит. Еще не успокоилось после зимы. Надо поторопиться, пока стоит хорошая погода. «Орион» готов к отплытию. Остальные войска сможем переправить в течении десяти дней. А ты, царь, уже завтра ступишь на землю Италии.

— Ты прав, Онесикрит, — царь повернулся к своей свите, — Александр?

Юноша, стоявший среди гетайров, очень похожий на царя, приблизился.

— Александр, проследи, чтобы казна была погружена в целости, мы отправляемся немедленно.

Через несколько минут, почти не заставив себя ждать, к оконечности пирса лихо подошла маленькая эйкосора, погасила скорость веслами, и гребцы проворно втащили их внутрь скалм. Пирр, сделав знак своим спутникам следовать за ним, первым перепрыгнул двухлоктевое пространство между пирсом и низким бортом эйкосоры.

Десятивесельник, приняв пассажиров, отвалил от пирса и легко, словно птица, заскользил к стоящей на якоре посреди бухты флагманской пентере.

Неизвестный историк из Лация,

предположительно некий Тит Ливий…

В год 455 от основания Города, консул Публий Семпроний Соф неудачно сразился с царем Пирром при Аускуле…