Глава 2

Двадцатая история.

Солнце вставало какое-то пасмурное, занавешенное тучами, как кисель пенками. Его свет скупо, словно кому-то там наверху жалко было солнечных лучей, чтоб выжечь сырость из воздуха, касался влажной земли и не грел её, а только освещал промытую холодным дождем траву и сырые серые стволы. Несколько сосен выступали из тумана и дрожащими каплями света на иголках обозначали конец земли в этом месте. Твердь тут заканчивалась, и начиналось болото…

Стоя на берегу, Ирокезов старший тоскливо смотрел вслед утиной стае. Птицы с гоготом неслись над трясиной, пропадая в плотном тумане, что скрывал противоположный берег. Близился конец лета. Пернатые собирались большими стаями и улетали на юг, к теплу. Им на смену спешили заморозки.

— Вроде холода скоро? — спросил Ирокезов младший у тоскующего по ушедшему лету отца.

— Да сынок, — уныло, голосом полным осенней тоски, ответил Ирокезов старший. — Сначала, конечно дожди…

— Дожди — вода, льющаяся из мест, где её быть не должно, — пояснил ручной попугай Гдыня.

— Нам, пожалуй, тоже кочевать время?

Попугай засмеялся голосом местного богатыря, к которому Ирокезовы ходили бороться, чтобы не потерять форму, а также пить пиво и вспорхнул на берёзу к знакомым воробьям.

— Кочевать — у подруг ночевать, — проорал Гдыня, под одобрительное чириканье. Разноцветный пришелец пришелся по вкусу местным воробьям и те охотно приняли его в стаю.

— Кыш, гаденыш, — голосом слабым, но с оттенком одобрения, прикрикнул на него Ирокезов старший, а младшенький швырнул головешку. Попугай не обиделся — привык… Он слетел с дерева.

— Курс Амстердам! — скомандовал он воробьям, и, обращаясь к людям, добавил: «Берлин подо мною, один в вышине…»

В ответ на наглую попугайскую выходку, Ирокезовы только погрозили кулаками своему любимцу.

Покувыркавшись в воздухе, птица села на плечо Ирокезову младшему:

— Дай пожрать, гадёнышу!

Попугай ласково потёрся хохолком о щёку сынка. Тот отломил ему кусок хлебного мякиша и сунул в клюв.

— Права птица, права! — удовлетворённо оказал сын отцу. — Пора в Амстердам кочевать.

Ирокезов младший вспомнил добрую Амстердамскую баню, и по его телу забегали приятные мурашки.

— Кочевать, дело не хитрое, — Ирокезов старший взглянул на небо, затянутое серыми тучами — Двигатель-то как?

— А что ему сделается? Работает, небось.

Двигатель они законсервировали, как только прилетели. Его, а также мешок пороху, Ирокезов лично затолкал в громадную муравьиную кучу.

— Ты погляди, может его муравьи засидели?

— Фу, папа, — оказал Ирокезов младший, — вечно ты с пошлостями.

Ирокезов старший добродушно захохотал. Он любил иногда вгонять сына в краску. По мнению папаши, это сохраняло тому хороший цвет лица.

Прогнав муравьев из муравейника, Ирокезовы откопали мешок пороха и двигатель.

На самом деле там был не один, а целых два двигателя, но Ирокезов старший считал (и не без оснований), что в сцепке они работали экономичнее, что открывало определенные перспективы. Поэтому он взял с собой не два бочонка пороха и семь бочонков вина, как рассчитывал, а один бочонок пороха и девять бочонков анжуйского.

— Как новый! — констатировал Ирокезов младший. Вместо ответа Ирокезов старший тряхнул конструкцию. Из двигателя посыпалась труха и муравьиные яйца. Муравьи подхватывали их, и, не давая разбиться, относили в сторону.

— Это сверху, как новый. А внутри может и воронье гнездо оказаться.

— Вороны, папаша, — веско сказал сын, — в муравейниках не живут.

— Жить не живут, а в гости ходят. Иногда, — возразил Ирокезов старший, любивший, чтоб последнее слово оставалось за ним.

— Дурак ты, папа — притворно огорчился Ирокезов младший. На это Ирокезов старший, оторвавшись от обследования двигателя, ответил:

— А ты, между прочим, плоть от плоти моей.

Тут Ирокезов младший огорчился уже не притворно, потому что по законам генетики выходило, что и он дурак тоже. Не желая обсуждать такую деликатную тему, он предложил.

— Оставим это папенька. Ты аппарат лучше осмотри.

Ирокезов старший вытряс из двигателя весь мусор, который пожелал оттуда выпасть и засыпал в воронку пригоршню пороху. Сын смотрел на него и на языке его висели слова предостережения.

— Отошёл бы ты сынок. Я на второй передаче ввысь взмою.

Гдыня прекратил склёвывать муравьев и опять взлетел на берёзу. Оттуда он закричал пожарной сиреной. Мотор, рявкнув, поднял Ирокезова в воздух. Медленно, с большим достоинством, папаша облетел поляну, полавировал среди берёз.

Попугай догнал его и начал кружить вокруг.

Ирокезов младший, понаблюдав немного, стал загонять муравьев обратно. Муравьи возвращались с большой неохотой. Пришлось ради ускорения процесса вылить в муравейник кувшин медовухи. Только после этого Ирокезов младший взглянул вверх, посмотреть, как там отец.

А Ирокезов старший тем временем покорял пятый океан. Он уже превратился в точку, легко уходя в затянутое облаками небо. Через несколько минут вернулся. Вынув из-за пазухи задремавшего в тепле Гдыню, оказал:

— Лететь можно, только вот ветер….

Разомлевший в тепле Гдыня добавил от себя:

— «Ветер, ветер на всем Божьем свете».

Ирокезова младшего эти подробности не интересовали. Его интересовал двигатель.

— Двигатель-то как?

Ирокезов старший показал сыну большой палец.

— А ты говоришь воронье гнездо. Видать, батюшка, не твой я сын.

— Со своей роднёй позже разберешься, — отмахнулся папаша. — Собрал бы лучше вещи.

Вещи собрали быстро, связав их в один огромный узел, и уложили в сетку, сплетённую из лыка. Кое-что из вещей везти назад не следовало бы (Ну скажите, кому в Амстердаме нужны пустые бочонки?) и Ирокезов младший разминаясь и играючи бросал их в метавшегося впереди Гдыню.

Негодующе качая головой Ирокезов старший пристегнул сетку к двигателю.

— Влезай сынок, время трогаться.

Ирокезов младший влез в сетку. За ним влетел попугай.

— Трогай папаша, только уже без виражей, да и за галками не гоняйся.

— Бога ради, — добавил Гдыня. Ирокезов старший, поправлявший ремни, посмотрел на попугая.

— Что-то попугай у нас стал излишне религиозен последнее время. К радхонитам, наверное, летал?

— Погоняй папаша, — нетерпеливо напутствовал сын. — С Гдыней я разберусь.

Ирокезов старший дёрнул за рычаг, и поднялся в воздух. Вслед за ним поднялась и привязанная сеть, в которой сидел сын, и лежали вещи.

Поляна внизу становилась все меньше. Волны тумана сжимали её и, наконец, совсем скрыли от глаз. Теперь под ними расстилался лес. Лес без конца и без края.

Набрав высоту, он взял курс на Амстердам.

Внизу проплывали леса, реки, редкие деревушки. Люди выходили из домов посмотреть на знамение.

— Глядите-ка, — говорили они. — Ирокезовы домой полетели. Видать осень скоро…

Четыре часа полёт продолжался вполне нормально. Ирокезов старший успешно боролся с обледенением и встречным ветром. Обходя дождевые тучи, они едва-едва спаслись от грозы, в которой чуть было не погиб Гдыня, неосторожно высунувший голову из сетки.

Полёт уже подходил к середине, как двигатель качал барахлить. Время на починку не было. Ирокезов старший стукнул себя по спине. Мотор, словно прокалившись, заработал сперва с удвоенной, а потом с утроенной и даже учетверенной силой. Перекрывая шум ветра, Ирокезов старший крикнул Ирокезову младшему.

— Видать, ты все же мой сын…

— А? — проорал не понявший хода папашиных мыслей Ирокезов младший.

— Движок в разнос пошёл.

Спустившаяся ночь укрыла арену воздушной драмы.

Через 28 часов Ирокезовы были чёрт знает где, неизвестно на каком расстоянии от Амстердама. Порох в мешке кончился, и им пришлось садиться в каком-то лесу. Сразу после приземления сон сморил путешественников. Проспав ещё 16 часов. Ирокезов старший проснулся в отличном расположении духа. Ирокезова младшего рядом не было.

— Эй, сынок! Не выяснил ли ты где мы и далеко ли до Амстердама? — зычно крикнул он в сырую темноту обступавшего со всех сторон леса.

— Нет ещё, — донеслось из кустов, сквозь шуршание бумаги.

— А чего ты там делаешь?

Ирокезов младший вышел из кустов, неся в руке стебель какого-то растения.

— Маис кушаю, папенька.

— Маис?

Молния сверкнула в мозгу Ирокезова старшего.

— Знаешь ли, сынок, где мы? Это же…

Так, задолго до Колумба и викингов, европейцами была открыта Америка.

Загрузка...