Альтернативная реальность

Часть III АЛЬТЕРНАТИВНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

И вновь – дороги…

Бесконечные проселочные дороги, ведущие на северо-запад, в суровые литовские земли. Насколько я помню из лекций Козлобородого, где-то там, в Могилеве, сейчас должен пребывать Александр Данилович Меньшиков – сподвижник и любимец московского царя Петра.

Выходец из низов, сумевший благодаря отчасти случаю, отчасти своему незаурядному уму пробиться к самым вершинам власти. Разделявший вначале детские забавы царевича, учившийся и объездивший с ним пол-Европы, а после смерти Лефорта – ставший поверенным в его амурных делах. Бесстрашный воин, хитрый политик, непревзойденный царедворец. Неизвестно, каких высот еще смог бы достичь сын пирожника, если бы под Батурином не подстерегла его нелепая смерть.

Как примет меня Александр Данилович? Удастся ли избежать весьма нежелательного сеанса телепатии? Ведь когда я говорил Искре и Кочубею, что фаворит царя недолюбливает Мазепу, то, мягко говоря – лукавил. На самом деле я толком ничего не знал. Ведь на людях Меньшиков называл Мазепу другом. Но это совершенно ничего не значило. Хотя…

Все определится на месте. А пока… пока вокруг звенел трелями птиц, журчал ручьями, сиял молодым весенним солнцем, слепил голубизной неба ясноглазый юный апрель.

Луга зеленели недавно пробившейся на свет Божий молоденькой травкой. Кое-где робко синели первые цветочки. Появилась уже и мошкара, пока еще не терзавшая ни животных, ни людей. Собравшись в небольшие тучки, мирно висела в теплом воздухе, греясь на солнышке.

За мной скакали, переговариваясь, заметно возмужавшие за зиму Данила и Грыцько. Хорошие харчи да спокойная жизнь явно пошли им в пользу. Наши ежедневные упражнения в фехтовании и стрельбе также сыграли немаловажную роль. Появилась уверенность, желание испытать себя в деле. Если раньше я боялся, чтобы они не сбежали при первом же выстреле, то теперь – как бы сдуру не полезли на рожон.

Ночевали мы в селах, встречавшихся по пути, заодно уточняли, куда ехать дальше. Но все равно, пару раз заблудились и сделали большой крюк.

Оказавшись вечером в тех же Рожках, откуда выехали еще рано утром, я не на шутку разозлился. Взяв за шиворот и сделав "зверское" лицо, припугнул местного старосту Ивана Жупия:

— Если, собака, что-то подобное случится еще раз… горько пожалеешь! Еще и детям своим передашь! Буду считать, что специально задержал посла генерального судьи Васыля Кочубея.

— Да разве мы виноваты, пане, что ты стал не на тот шлях?

— Поговори мне! Виноваты, еще и как! Нужно было верно дорогу показать. А то и провожатого дать.

— Так разве ж мы знали, пане? — дрожащими губами твердил он. — Не гневайся будь ласка. Будет завтра провожатый, сына своего направлю…

Может, излишне сытный ужин, а может, тревожные думы той ночью долго не давали мне уснуть. Давил бока деревянный настил, тревожили посторонние шорохи, раздражало дружное сопение братьев. Глаза упрямо не желали слипаться.

Чего доброго до самого утра так и не усну…

Под самым куполом цирка сквознячок гоняет разноцветные шары: синие, красные, желтые, зеленые. Гремит мажор марша, выхватываемые из темноты лучами прожекторов, на арене сменяют друг друга артисты: акробаты, жонглеры, клоуны. Рычат тигры, прыгая через горящие кольца, недовольно ревут медведи, шагая на задних лапах, фыркают кони, мчась по "заколдованному" дрессировщиком кругу. Восторженные глаза зрителей, взрывы оваций, крики, смех.

Важно объявляет номер за номером конферансье в черном фраке и белоснежной рубашке. Звучный голос, высокая, стройная фигура. Гром аплодисментов. Слева от меня сидит раскрасневшаяся Аленка, справа – мамочка. Наконец-то, хоть на время, в ее глазах нет грусти, поселившейся там после гибели отца.

В моих руках шоколадное мороженое "Каштан" с орехами. Я уже измазался по уши. Пытаюсь вытереть рот липкими пальцами. Оставляю рыжие пятна на рубаке и совсем новеньких штанишках.

Но сейчас этого никто не видит. По натянутому под куполом тросу, жонглируя тремя горящими факелами, осторожно, шаг за шагом, ступает акробат.

В зале воцарилась абсолютная тишина. Слышно как, вращаясь, факелы рассекают воздух. Шаг… шаг… за ним еще шаг…

Уже половина пути позади. Заветная цель так близка.

Но я почему-то знаю… — не дойдет! Сейчас качнется… и… не выдержит страховка…

Зал испуганно ахнул. Аленка в ужасе закрыла глаза руками, спряталась на маминой груди.

Я же неотрывно смотрю на тело, чернеющее на арене. Красное пятно быстро расползается на золотистых опилках…

Разноцветное конфетти уже не кружится веселым хороводом, на полутоне оборвалась музыка.

Еще мгновенье и выбегут статисты. Акробата унесут, а конферансье нарочито бодрым голосом объявит следующий номер…

Проснувшись, я еще ощущал во рту вкус мороженого, которого даже и не пробовал, а перед глазами стояло кровавое пятно на золотистых опилках. Нет, не тело! Его уже не было…

Именно пятно, похожее на кляксу в школьной тетради или на жителя морских глубин спрута.

Еще один вещий сон? Зарождающаяся реальность предупреждает или грозит?

Похоже, я тоже иду по натянутому над пропастью канату. Один неверный шаг… и не останется даже красного пятна!

Но пока ведь справляюсь! Даст Бог, и дальше прорвемся. Хорошо ребятам, вон как сладко спят. Нужно брать с них пример.

Поворочался еще немного, и вот, наконец, пришла долгожданная дрема, сделала тяжелыми веки…

Мы так спешили, что обогнали весну. Она осталась где-то позади… на украинских просторах.

Чем ближе подъезжали к Могилеву – тем холоднее становилось. По ночам случались заморозки. Да и днем время от времени пролетал снег. Пробивавшееся сквозь облака солнце робко пыталось прогреть промерзшую за зиму землю. В низинах и оврагах до сих пор лежал грязно-бурый снег…

Дорога располагала к размышлениям.

Невольно вспомнились годы учебы в университете. Первые успехи, первые разочарования. Первое серьезное чувство. Восточная красавица Магдала. Она была из знатной турецкой семьи. Очень знатной! Пока были живы братья, ее судьба особо никого не интересовала. Юридический факультет Сен-Жерменского университета, европейская свобода, неограниченность в средствах. О чем еще может мечтать турецкая девушка?

Бурный роман мог окончиться даже браком. Такие случаи в наш просвещенный век не редки. Кто знает, как бы тогда сложилась моя дальнейшая судьба! Но все рухнуло в единый миг. Авария забрала жизни летевших в одном самолете братьев и отца. Нелепая, трагическая случайность… Нежданно Магдала стала единовластной правительницей Восточно-турецкого султаната. И уже на следующий день навсегда исчезла из моей жизни.

Зато сразу пожаловали представители спецслужб и доступно объяснили – кто я и кто она. И что со мной станет, если попытаюсь хоть раз потревожить Ее Величество госпожу Магдалу…

Я искал утешения… и нашел. В компании отчаянных гуляк и разгильдяев. Пробовал даже наркотики. Слава Богу – хватило ума и силы воли вовремя остановиться. А вот заработать большие и быстрые деньги так и не смог…

Вместо того получил, как вы знаете, марсианские рудники, а потом альтернативный дистрикс…

Сейчас все казалось нереальным. Да просто диким! Мало мне двух миров, так еще и третий – смущает, сулит, угрожает… Но просто так отмахнуться нельзя. Не зря же Алена тянула меня из ада пана Михая. Алена ведь – не Жаклин!

Значит нужно действовать еще осторожней. Не стану соваться в интриги, убеждать Александра Даниловича в правоте доносчиков, не задействую телепатию. По крайней мере, без жизненной необходимости. Скажу: мол, просто гонец, и постараюсь пока остаться в тени, где-то рядом. А уже потом…

— Пане! Пане! — кликнул меня Грыцько. — Пане! У меня конь захромал, хорошо бы остановиться!

Жаль, конечно, терять четыре часа светового дня, но делать нечего. Без лошади в пути не обойтись, а купить где-то здесь пригодную не так-то просто.

— Встанем вон в том селе! Вроде большое. Должен быть и кузнец и кузня. Здесь и заночуем. Поворачивай…

Пока Грыцько на заднем дворе "порався з киньмы", мы с Данилой изучили меню местной корчмы. Заказали жареного гуся, сало, гречневую кашу, квашеную капусту и квас. Подумав немного, я добавил еще кварту "горилкы" – согреться с холода. "Грошив" у нас вперед уже не требовали. Видать, добротная одежда, сбруя, оружие вызывали доверие.

Небольшой зал ничем не отличался от прочих, виденных мной здесь ранее. Полумрак, сырость, грязь. Простые деревянные столы и лавки. Я уже настолько к этому привык, что забыл о существовании истинного сервиса и комфорта.

Кроме нас в корчме сидело еще трое – все за одним столом.

Один из них, без сомнения, был главным. Высокий, средних лет пан, с длинным, как у ворона, носом, непропорционально маленькой, поросшей седой бороденкой челюстью, колючими, темными глазами. Одет в меховую накидку, камзол из добротного серого сукна, сапоги из дорогой мягкой кожи.

— Это – Феско Флюс – лифляндский купец, едет через литовские земли у Гетьманщыну, — шепнул мне корчмарь. — А другие – то слуги и охрана.

В правдивости этой версии я весьма сомневался.

Ни Феско, ни его спутники на мирных торговцев никак не тянули. Особенно – слуги. Головорезы с большой дороги, да и только. Заросшие, чумазые, с редкими гнилыми зубами, со следами былых боев на лицах, одетые в живописные обноски. Они скорее напоминали недавно сбежавших с корабля не слишком удачливых флибустьеров. Жадно рвали грязными руками мясо, ломали хлеб. Глотали, почти не прожевывая, запивали мутным кислым пойлом, почему-то называвшимся здесь пивом.

Сдавалось, что кроме жратвы их ничто не интересует. Но как оказалось чуть позже, я весьма ошибался.

Выпив "горилкы", закусив кислой капустой и положив в рот кусочек сала, от удовольствия зажмурился. Блаженствуя, прислушивался, как тепло волнами разливается по телу. В ожидании гуся и гречневой каши решил "пощупать" "флибустьеров", и… чуть не поперхнулся… Оказывается, они уже оценили размер моего кошеля и то, как трактирщик пробовал на зуб червонец, который я ему бросил для пущей прыти. Больше того, составили план кампании. Собирались перехватить нас завтра, с утра, сразу за селом. Ну а что купец?

Надо же, как везет! Флюс такой же торговец, как я – священник. Хоть не заезжай в трактиры!

Длинноносый проходимец – шпион Лещинского. Занимается составлением для шведов схемы дислокации русских войск. Ну что ж, тем лучше. На ловца и зверь бежит!

Случайно ли так везет? Или это подарки новой реальности? Ладно, подумаем после…

Грыцько подошел очень вовремя. Хозяин уже подавал дымящегося гуся и кашу. Остаток водки я разлил поровну, в три глиняные кружки.

Братья удивленно переглянулись.

— Пейте! — скомандовал я. — Пейте да хорошо ешьте! Нам сегодня еще найдется работенка.

— Пане! Только коней в стойло завел. Мой до сих пор хромает… — жалобным голосом попробовал возразить Грыцько.

— Говорю ешь! Потом расскажу!

Когда стол опустел, а лица ребят раскраснелись, повернувшись спиной к "флибустьерам", я прошептал:

— Слушайте внимательно! На "да" или "нет" молча, кивайте головой. Пистоли при вас, заряжены?

Два утвердительных кивка.

— За тем столом – грабители. Собираются на нас напасть. Нужно их опередить. Сейчас я прикинусь пьяным и пойду к ним, вроде хочу узнать дорогу. Вы же – сразу за мной. Когда почешу нос, ты, Грыцю, стреляй в рябого, а ты, Данило, — в мордатого. Длинноносого смотрите не зацепите – нужен живым. Все поняли?

Два утвердительных кивка. Верят безоговорочно. Даже не спросили – откуда знаю… А говорили – "мазуриками не будем!"

Неловко вставая, я опрокинул лаву. Сделал пару шагов к двери, но затем, будто передумав, пошатываясь, побрел к столу "флибустьеров". Они, допивая пиво, хмуро поглядывали на меня. Феско презрительно ухмылялся.

— Куда едете козаки? — пролепетал непослушным языком. — Часом вместе… может… ик…

Сзади уже подходили мои хлопцы, делая вид, что хотят меня увести.

— Ик… — Правой рукой я потянулся к животу, а левой, с трудом попадая, почесал нос…

Два выстрела почти слились в один…

Мгновенно "протрезвев", я нырнул вперед, успел перехватить руку Флюса с пистолем. Пуля ударила в потолок. На голову посыпались щепки. Феско, дико зарычав, выхватил нож. Выкручивая ему руку, резко дернул на себя. Раздался хруст, а следом жалобный вой.

Для пущей уверенности еще разок ткнул кулаком в челюсть. Длинноносый, откинув голову, стукнулся затылком о стену и с грохотом рухнул на пол.

К душку кислой капусты и перетопленного жира, которыми пропиталась корчма, теперь добавились запахи горелого пороха, крови и смерти…

Дым понемногу рассеивался. Осмотрел поле боя.

Один из искателей легкой наживы был уже мертв. Рябой, в которого стрелял Грыць, подавал признаки жизни.

— Данила, быстро неси крепкую веревку. Повяжем носатого. А ты, Грыцю, найди шинкаря – пока тот еще не поднял тревогу. Объясни дуралею, что мы на службе у самого генерального судьи Кочубея и побили шведских шпионов. А главного взяли в плен. Пусть ищет старосту да селян… Трупы закопать.

Оставшись один, подошел к рябому. Пуля, пробила грудь навылет. В его легких что-то булькало и хрипело. На губах собралась кровавая пена. Глаза мутные, невидящие. А в руке по-прежнему зажата глиняная кружка.

— Червонцев захотел?..

Укоризненно покачав головой, беззлобно проткнул ему сердце.

У стены застонал Флюс. Опираясь на здоровую руку, попытался сесть. Облизал языком разбитые, опухшие губы, сплюнул.

— Гад! — шипел он. — До тебя еще доберусь…на куски рвать стану…

Я поймал ненавидящий взгляд, предвосхитил движение. Пнул ногой в голову. Феско вновь ударился о стену и обмяк. Из его руки выпал нож.

— Вот так-то лучше! Спокойнее… — пробормотал я, производя ревизию одежд.

Оружия больше не было. Зато, кроме кошеля, обнаружил карту, начерченную на удивительно тонкой, скрученной в тугую трубочку, коже.

Подошел Данила, мы вдвоем связали Феско руки и ноги. Но прежде я вправил ему вывихнутое плечо. А то, не дай Бог, не дождется встречи с Александром Даниловичем.

Похороны "флибустьеров" оплатил трофейными деньгами. Остальные вручил братьям, которым предстояло по очереди сторожить "наш пропуск" к Меньшикову.

С утра, загрузив Флюса в его же повозку, отправились в путь. Могилев уже недалеко. Стремительно приближался и тот день, когда решится: быть или не быть альтернативной реальности.

— И куда же это, казачки, держите путь? — спросил один из трех подскакавших к нам драгун.

Молодой, розовощекий с веснушками на курносом носу, рыжеватыми, лихо закрученными кверху усами и смеющимися карими глазами. В новеньком мундире, высоком шлеме он, как влитой, сидел на своем гнедом жеребце. Ветер, играючи, перебирал старательно вычесанную огненно-рыжую гриву и хвост коня.

"Вот они, плоды Петровских реформ", — подумал я. — Как жаль, что тысячи таких удальцов бессмысленно сложат головы под Полтавой".

И без лекций Козлобородого, еще из школьного курса, который вел влюбленный в историю маленький и сухонький Кшислав Кшетицкий, я знал, что не такой уж блистательной была победа Карла. И он, и Петр получили тяжелые раны. Россия потеряла Украину, отказалась от претензий на Прибалтику и южные земли, но и Карлу пришлось вернуться в Швецию, силы которой были подорваны многолетней войной. Польша и Саксония вновь обрели независимость. Эра походов и завоеваний шведской короны завершилась. Зато были заложены основы Евразийской Конфедерации.

— Ты, длинный, что, совсем оглох? Тебя спрашиваю – куда едете? А то гляди у меня! Уши-то живо прочищу!

— Сами-то, кто такие будете?

— Да ты казачок, кажись, еще и слепой?!

— Хватит уже. Чуток остынь, — примирительным тоном ответил я. — Видеть-то вижу. Да вот только не знаю, можно ли тебе говорить?

— Что-что?!! Заговоришь, еще как! У подполковника Шеина и осел кукарекать станет!

— А кто у вас тут за отамана? Только ему и скажу.

— За атамана? — драгун от души расхохотался. — Темный вы, казаки, народ… Главный у нас – светлейший князь генерал-майор Александр Данилович Меньшиков. А я – старший разъезда…

— Слава Богу… — счастливо улыбнувшись, подражая деду Овсию, словно перед храмом Божьим, я широко перекрестился. — Как раз он мне и нужен. С лыстом я… от генерального судьи Кочубея…

— Ох уж мне эти казачки! Ни черта не разберешь! Лыст… лыст… письмо что ли? В повозке оно кряхтит? Письмо твое…

— Лыст-то у меня, а на возе – подарок Его Светлости. По дороге поймали… шведского прознатчыка… шпийона значит… Феской зовут…

Улыбка мигом слетела с розовощекого курносого лица. Дело оказалось не шуточное.

— Ну, гляди мне, коль шутишь. Его Светлость с шутниками на расправу скор. Да и рука тяжела. Сам рубил головы мятежным стрельцам…

— Да ты меня не стращай! Уже пуганы-перепуганы. Не таких видали. Лучше помоги быстрее от Фески здыхаться. Страх надоело с ним тягаться.

В том, что я застал Меньшикова в Могилеве, была большая доля везения. Александр Данилович на месте не сидел. Пребывал в постоянных разъездах: смотрел войска, укрепления, дороги. Пряником и кнутом, лестью и угрозами исполнял волю государя.

Могилев оказался больше Полтавы. И стены повыше, и укрепления лучше. Не зря здесь остановился фаворит Петра. Жил он в большом каменном доме, в "гостях" у городского головы. Во дворе беспрестанно суетились слуги. У дверей на посту стояли солдаты, громко покрикивали офицеры. Просители боязливо жались к забору, терпеливо дожидаясь, когда дойдет очередь и до них.

Велев никуда не отлучаться, красавец-драгун отогнал повозку с "подарком Его Светлости" на задний двор. Туда же вскоре препроводили и нас.

Оружие не забрали, и это показалось мне добрым знаком.

Спешившись, привязали коней к уже опустевшей повозке, сиротливо стоявшей невдалеке от напоминавшего большой сарай, деревянного дома. Похоже, о нас забыли. Я уже стал поглядывать по сторонам, думая что бы предпринять?

Стража и та откровенно дремала… Тем неожиданней стало ее пробуждение.

Дверь с шумом распахнулась, и на пороге появились красный, словно вареный рак, мой недавний провожатый в компании двух здоровенных, одетых в старые потертые драгунские мундиры солдат.

Он сердито ткнул в мою сторону пальцем и быстро пошел прочь. Я и без телепатии почувствовал его желание броситься наутек. Да видать гордость не позволяла.

— Соизвольте, господин хороший, пройтись с нами! — казенным, лишенным эмоций тоном предложил мне один из "драгун". — Пистоли и сабельку оставьте слугам.

— Ну, давай, казачок, поживей! — раздраженным голосом добавил другой.

За дверью "сарая" был темный, сырой коридор и небольшая зала, где дежурили пять солдат при оружии. Отсюда вели еще три двери. В одну из них шагнули мы.

Комнатенка, в которую попали, невзрачная. Через овальное оконце с зеленоватым стеклом робко, словно опасаясь потревожить полумрак, пробивается свет. Грубо отесанные доски на стенах и потолке, особенно в щелях, успели зарасти синевато-зеленоватым мхом. Земляной пол засыпан золотистыми опилками. Ну, прямо как на арене цирка в моем вещем сне. От этого сразу стало как-то не по себе.

Правда, на стенах вместо ярких прожекторов как бы нехотя мигают масляные светильники. Посреди этой берлоги стоит большой дубовый стол, на котором кроме подсвечника с тремя не горящими сейчас свечами в живописном беспорядке валяются бумаги и гусиные перья.

За ним на высоком стуле, немного сутулясь, сидит щуплый с нездоровым цветом лица офицер. Поверх потертого мундира накинута меховая безрукавка. Однако и в ней он безнадежно мерзнет.

Точно таким же холодом окатил душу его мерзкий змеиный взгляд. Да и голос показался мне похожим на шипение.

— Хорош…ш… вот ты какоф-ф, посланник Кочубея и гроза шведских шпионоф-ф… Проходи, садись… Табуреточку видиш-шь? Не робей… герой…

Двери за мной "драгуны" плотно затворили, да так возле них и замерли, словно восковые статуи в музее.

Подойдя к "удаву" сел на предложенный табурет.

— Зовут меня – Ш…Шеин… Подполковник Дмитрий Александрович Шеин… Мы доверенные по секретной части светлейшего князя Александра Даниловича Меньшикова. А как, позвольте узнать, мне следует величать вас?

Кроме шипения и гипнотизирующих глаз удава, как мне почудилось, мелькнул и раздвоенный язык. Стряхнув наваждение, я взял себя в руки. Что-то не припомню среди исторических личностей этого гада. Какой-то боярин Шеин вроде был. Но, конечно же, не этот подполковник. Да и мало ли на Руси однофамильцев? А посему, думаю, можно с ним особо не церемониться. Если, конечно, вынудит…

— Андрий Найда, ваша милость. Посыльной генерального судьи Васыля Кочубея. С лыстом от Его Светлости…

— Ну-ка, давай его сюда… "лыста твого" поглядим… Нет-нет, голубчик, вставать не нужно.

Шеин щелкнул пальцами, и одна из восковых фигур у входа мигом ожила. Удивительно тихо для такого грузного тела подошла ко мне, протянула руку.

В нее я вложил, достав из-за пояса, письмо Кочубея.

Дмитрий Александрович бесцеремонно взломал печать, быстро пробежал глазами.

— Так, так… Неймется… А ты, Андрий… Найда… знаешь, что в нем? Грамотный?

— Да как же это, ваша милость? Разве ж можно? Хотя и грамоту знаю…

От его чуть заметной ухмылки мне вновь стало не по себе.

— Но-но, казачок! Не переигрывай! Дурачком здесь нечего прикидываться! У меня этот счет нюх тонкий. Со мной этот номер не пройдет!

"Вот это да! — подумал я. — Насквозь видит… или что-то знает. Нет же! Интуиция! Вот и попробуй с таким без телепатии. Живым сожрет! Гадина! Нашим префектам до него как до сверхновой…"

— Простых казачков с такими вот письмами не шлют! — продолжал Шеин, как бы поясняя свою мысль. — Тут должно быть доверенное лицо. Спрашиваю второй и последний раз – что в письме, знаешь?

Теперь в его голосе звучала откровенная угроза.

— Ничего не знаю! Посыльный я! Хоть убейте!

— Ну, за этим дело не станет… — кровожадно ухмыльнувшись, начал, было, Шеин.

Ну а мне целиком провалившуюся версию пришлось подкреплять мощным телепатическим ударом. "Удав" даже за голову схватился. Ну что? Получил! Мало? Давай еще…

— Ладно… ладно… пусть так… — не понимая, почему мне верит, бормотал он. — Тогда скажи мне, "мил человек", другое: как ты выловил этого шпиона. Кстати, имя его знаешь?

— Феско Флюс…

— Так вот, твой Флюс твердит, что он вовсе не шпион, а мирный торговец, на которого ты со своими головорезами напал и ограбил. Притом прямо в трактире. Убил двух слуг. Это верно? Просто посыльный…

Похоже, "удав" уже успел очухаться, его взгляд вновь гипнотизировал, выворачивая наружу, а в мозгу лавиной росло недоверие… и злость.

— Да, побили, чтобы живым взять, да еще и эту карту…

Шеин опять щелкнул пальцами, и свернутая в тонкую трубку кожа "перекочевала" в его руки. На ее изучение пошло намного больше времени, чем на донос Кочубея.

— Ловок… зело ловок, казачок, а прикидываешься "дурныком"… Скажи, как узнал, что зовут его Феской? Что шпион, что несет карту? Неужто кричал на всю корчму?

— Да по губам я читать умею… — брякнул я первое, что пришло на ум, — еще в детстве дьяком научены.

Дмитрий Александрович расцвел счастливой улыбкой, которая, впрочем, ничего хорошего не предвещала.

— Ай да молодец! По губам, говоришь, в полумраке, с расстояния десяти шагов… Ай да умелец! Сейчас я тебе шепну – а ты прочитай!

Его губы едва шевельнулись. В них был приговор: "Запытаю, сволочь!"

И вновь телепатический удар. Почти на полную силу. Сначала по Шеину, потом по "драгунам".

Я откровенно проиграл подполковнику партию.

"Удав", держась за голову, ошарашено оглядывался по сторонам, часто-часто моргал помутневшими глазами.

На этот раз быстро очухаться ему не удалось. Разум возвращался неспешно, мелкими шажками.

— Вы, ваша милость, прошептали, что карта крайне важна и меня нужно наградить.

— Да… да, я помню… Только вот поспрашивать твоих слуг еще не помешает… может, припомнят чего…

Вот въедливый гад! Не успокоится, пока не прикончу! Да отстань же ты от меня и от ребят. Действуй, как тебе велено!

Теперь уже и у меня не на шутку разболелась голова. Не представляю, чем бы все это закончилось, если бы дверь не распахнулась, и на пороге не появился светлейший князь Александр Данилович Меньшиков.

Несомненно, это был он! Чуть выше среднего роста, с коротко стриженными русыми волосами, выдающейся немного вперед нижней челюстью, тонким длинноватым носом, стальными холодными глазами. В генеральском мундире, но без парика.

Вслед за Дмитрием Александровичем встал и я.

Шеин, словно вызывая джинна, щелкнул пальцем. Откликнулась одна из восковых фигур.

— Подождите с казачком за дверью.

Александр Данилович оценивающе окинул меня взглядом. В ответ я уважительно склонил голову. Мой трехкратный "близкий контакт" с Шеиным зря не прошел. Даже в зале, куда меня вывели "драгуны", я мог слышать их разговор…

— Ну и что он привез?

— Прочитайте, Ваша Светлость, сами…

— Как всегда – донос… Три казака – два гетмана! Ох уж мне эти хохлы! Каждый норовит присвоить себе булаву. За нее продадут не то, что Украину – мать родную. Хоть на восток, хоть на запад, хоть на север, хоть на юг. Что-то новое есть?

— Нет, Александр Данилович, все то же: самовольно переселяет людей с одной стороны Днепра на другую, ворует казну. Укрепил Батурин, собрал туда провиант, фураж и войска. Подкупает старшину, помогает восставшим на Дону казакам. Ведет тайные переговоры с Лещинским и Карлом. Ну, и как всегда, за дочь… Всего тридцать три пункта…

— Хорошо. Сам-то, что думаешь?

— Честно говоря, не знаю. Доля истины, наверное, существует. Вот только государь доверяет Мазепе. Гетман давно и верно ему служит. Зря ведь орден Андрея Первозванного не жалуют. Да и Август – Белого Орла. А тут – переговоры с Карлом и Лещинским. Не поверит. Думаю, даже больше… Третьего доноса не стерпит… Опасается государь. На Дону казаки взбунтовались, ждут удобного момента татары и турки. Того и гляди выступит на Москву и Карл… Ох и опасается. Особенно после Нарвы… Потому и велел стены Москвы укреплять.

— Думаешь, и туда шведы дойдут?

В ответ – молчание.

— Ну же, говори! Не первый год вместе…

— Не знаю, светлейший. Но Карл верит. Сидя в Саксонии, уже назначил Акселя Спарра московским губернатором…

— М-м-д-а-а. А как пойдут? По какому пути? Через север или юг?

— Думаю, северней… Здесь проще соединиться с корпусом Левенгаупта. Ведь у рижского губернатора почти вся артиллерия и войск тысяч десять… Не зря их шпионы здесь снуют.

— Ты о том, что привез этот казак… как его там?

— Андрий Найда. О нем. Вначале Феска запирался. Вот ребятушки нечаянно и перестарались… Ничего, отлежится маленько, утром заговорит. Теперь у нас его карта…

— Что за карта?

— С дислокацией наших войск. Думаю, Карла пойдет по северу…

— Так на чем мы порешим? Какой дашь совет?

— Донос переправим государю. Нам в эти дрязги соваться ни к чему.

— А казачка? Андрия Найду… С ним, что делать?

— Андрий…

Шеин мучительно колебался. Природные инстинкты отчаянно боролись с телепатическим наваждением.

"Ну же! Забыл, что ли?" – вновь "придавил" я.

— Скорее всего, он здесь ни при чем. Хоть и ловок непомерно… Пока наградим за Феску, да отправим к генерал-майору Волконскому… к его казакам да калмыкам. Там ему самое место. Да и глаз не будем спущать… А ежели чего… Ну, там видно будет…

— Добро! Пусть так. Завтра уезжаю в Витебск к канцлеру графу Головкину, ты уж присматривай здесь…

— С Богом, светлейший… не извольте беспокоиться.

Первым из комнаты вышел Меньшиков. Скользнул по мне невидящим взглядом и не спеша побрел по своим делам. За ним выглянул и Шеин.

— Карлович! Определи казака к генерал-майору графу Григорию Волконскому. Скажи, Александр Данилович велел. А потом живо ко мне!

Так я оказался с донскими казаками Волконского и больше трех месяцев делил с ними тяготы военной жизни.

Приравняли меня к младшему офицерскому составу. Вначале казаки приняли недоверчиво. Насмехались над непомерным для всадника ростом, над невиданной ими ранее саблей. Но стоило пропить и проиграть им в карты премиальные за Феску пятьдесят червонцев, разбить пару носов, да показать небывалую удаль в фехтовании, как отношения мигом наладились.

Как-то под вечер ко мне нежданно-негаданно нагрянул Шеин.

Дмитрий Александрович поманил пальцем, отвел чуть в сторонку.

— Давай-ка мы с тобой, Андрий, прогуляемся к реке. Так сказать, еще разок по-доброму побеседуем.

Вначале, вспомнив подробности нашего знакомства, я насторожился. Даже чуть-чуть его телепатически "пощупал". Но настрой "удава" на этот раз действительно был мирным.

— Скажу честно – присматривался я к тебе, Найда! Все время присматривался. Как себя ведешь, как потратил деньги, как ловко фехтуешь… Как стал своим среди казаков…

Мы медленно брели вдоль кромки леса к небольшой, но чистой речушке. Подошли к берегу, присели на поваленный ствол.

Шеин молчал. Видимо, обдумывал, что сказать, а, может, просто играл.

Отломив веточку, стал чертить на песке замысловатые фигуры.

Я тоже не торопил события. Помалкивал…

— Так вот… Феска твой той же ночью и сбежал… Знаешь?

— Слыхал… Пане подполковник… Шустрый гад!

— Давай, Андрий, сегодня без чинов! Ты казак не простой и чин твой, может, поболе моего будет. А если говорить честно – то и не казак ты вовсе… Для других пусть, но не для меня. Ну, чего так широко открыл глаза? Хоть сейчас не строй из себя "дурныка". Не знаю, кто ты! Не знаю… но чувствую, что не враг! Может, и не друг, а всего лишь так, попутчик. Верно?

Его проницательностью можно было только восхищаться. Притворяться действительно не имело смысла. Все равно не поверит, а значит – станет врагом.

— Скорее друг, Дмитрий Александрович.

— Ну, вот и славно! — мило улыбнулся он, спрятав на время змеиные черты. — Хоть в чем-то определились! Коль так – не враг и я тебе. Чтобы ты в это поверил, кое-что расскажу. Хочешь?

— Я весь внимание…

— Обдумав нашу прошлую встречу, я пришел к выводу, что ты владеешь некой необъяснимой силой. Трижды заставил меня сделать то, чего я не хотел. Нужно будет – заставишь вновь. Так?

Не дождавшись ответа, он продолжил:

— Да, так! Так! Но это я к слову, поясняю свои мотивы. А коль силу эту нельзя побороть, значит, нужно, либо уничтожить, либо приручить, либо подружиться. Скажу откровенно: вначале я остановился на первом…

Шеин не уставал меня изумлять. Оказывается все это время, сам того не подозревая, я ходил по канату над ареной, посыпанной опилками.

— …но так и не решился. Было в этом что-то неправильное, смертельно опасное. Зато я понял, что ты не враг и решил поговорить откровенно. Может, нам удастся если не подружиться, в чем я сильно сомневаюсь, то хотя бы заключить временный союз. Так сказать – на основе общих интересов. Но сначала, скажи мне, Андрий, как на духу, чего ты хочешь?

"Сказать? Почему бы и нет? Чем я рискую?"

— Чтобы царь Петр победил короля Карла.

У Шеина отвисла челюсть. И я увидел, что язык у него обычный, как и у всех людей.

— И всего-то?!! Господи, прости… Да ты хоть в своем уме?!

Я увидел, что он лихорадочно соображает. И вновь подивился его гениальности.

— А что, это возможно? Когда-то было по-другому? — побледнев, словно смерть, спросил он.

"Стоп! — спохватился я. — Стоп, ни шагу вперед! Мы на грани пространственно-временного коллапса. Но смолчать тоже нельзя. Союзник в лице Дмитрия Александровича бесценен!"

— Все – в руках Божьих!

— Значит, можем! Допытываться не стану. Лучше расскажу последние вести. Сам только сегодня узнал. Про Кочубея слыхал?

— Нет.

— Ну, так послушай. Всех, кто подписал последний донос государю, вызвали в Витебск, в канцелярию Головкина. Он же вел следствие. Под пытками Кочубей и Искра признались во лжи. Тридцатого апреля следствие завершилось. Их приговорили к смерти, попа Ивана Свитайла – на Соловки, сотника Кованько – в Архангельск. Потом пытали еще раз. После чего Кочубея и Искру перевезли в Смоленск, затем по Днепру в Киев. А уже оттуда в гетманский табор в Борщаговке, под Белую Церковь. Думаю, не пройдет и месяца, как их казнят.

— А что Карл, уже выступил из Саксонии?

— И это знаешь?

— Знаю.

— И про совет в Белинковичах тоже?

— Про совет нет…

— Видишь, Андрий, как я тебе доверяю… Заберу-ка я тебя, пожалуй, к себе в штаб. Верю, пригодишься и не предашь… Пошли обратно. По пути расскажу о совете. Ну, а ты мне все-таки ответь, только на этот раз честно. Ответишь?

— Постараюсь…

— Что было в письме Кочубея, знаешь?

— Знаю!

— И что же обо всем этом думаешь? Может Мазепа изменить?

— Да. Может.

— Есть какие-то факты? Или только так… домыслы.

Ну что ему сказать? В нашей реальности пушки Левенгаупта и переход Мазепы с казаками на сторону шведов решили исход войны. Для него это факты или домыслы?

— Есть и факты: у Кочубея видел подлинное письмо Лещинского к гетману, в котором шла речь о переговорах с Карлом. Видел и самого Мазепу, побывал в Батурине – готовится.

— Что за письмо? Почему не всплыло во время дознания?

— Не знаю. Я предупреждал… да, видать, Василий Леонтьевич не сберег.

— Мм-да… Сохрани он это письмецо… все могло пойти по-иному.

— Да кто его знает! Закон Гофмана-Мебиуса еще никто не опроверг.

— Чей закон?

— Не обращайте внимания, Дмитрий Александрович. Это я так… Лучше расскажите о совете в Белинковичах.

— Александр Данилович докладывал государю план предстоящей кампании…

— Небось, с вашей подачи, любезный подполковник?

— Ей-Богу, вы переоцениваете мою скромную особу… хотя… Так вот. Главные силы все время перед неприятелем, но в бой не вступают – отходят, опустошая местность. Слава Богу – погулять есть где. Кавалерия же остается в тылу шведов. Теребит их сзади, захватывает обозы, бьет малые отряды.

— А разрывать войска государь не боится? Ведь кавалерии придется идти по дважды опустошенной местности.

За излишнюю проницательность Шеин наградил меня подозрительным взглядом.

— А вы часом таки в Белинковичах не были? А то слово в слово повторили то, что говорил фельдмаршал Шереметьев.

— Ну что вы, Дмитрий Александрович? Сами видели, как с казаками водку пил да в карты играл.

— Да знаю, знаю, — отмахнулся Шеин. — Значит так, собирай свои вещички, слуг и чтобы к вечеру был у меня при штабе. Кстати, водочки попьешь, теперь, уже за здоровье полковника Дмитрия Александровича Шеина. Светлейший вчера привез указ государя. Видишь ли, в роду нашем кому-то достались терема да злато, а кому-то – одно славное имя. Так что все своими трудами… Или слабо, нечистая сила с крестом на шее?

Нет, совсем не зря спутники Марса назвали Фобос и Демос. Страх и ужас идут за богом войны по пятам. Те, кто видел лучевые язвы марсианских рудников, безволосые головы, беззубые рты и незрячие глаза, не забудут их никогда. Это и есть страх и ужас моей реальности. Кошмар просвещенной эпохи. Беспощаден кровавый бог и здесь "в зазеркалье". Щедрой рукой рассыпает вокруг себя смерть и муки, холод и голод, ввергает в разрушения и запустение целые провинции. Воюют короли и гетманы, а гибнут мужики, бабы да детишки. Простой люд расплачивается за высокие цели великих государей. Кто деньгами, кто здоровьем, а кто и собственной жизнью. Это в штабах – карты, стратегии, отвлекающие удары. А на полях баталий – боль, кровь и смерть…

Даже при штабе, под надежным крылом полковника Шеина я видел сотни раненых и больных, нищих голодных беженцев, похоронные команды за работой.

Начало кампании было для русских неудачным. В первых числах июля под Головчином шведы внезапно атаковали дивизию генерала Никиты Ивановича Репнина и, перебив немало солдат, захватили десять пушек. Как ни старались Меньшиков и Шереметьев приуменьшить последствия поражения, но Петр быстро во всем разобрался и велел провести показательный суд, назначив именно их председателями. Никита Иванович через час стал рядовым, а мог и вовсе лишиться жизни. Как это случилось с Кочубеем и Искрой, которым четырнадцатого июля в гетманском лагере под Белой Церковью отрубили головы.

Петр не знал пощады. Не угодивший ему в единый миг мог утратить все: годами нажитые привилегии, звания, имения и очутиться на пути в холодную Сибирь. А то и похуже…

Но суровая наука не проходила даром. Уже в следующей баталии победа осталась за русскими. Михаил Михайлович Голицын с шестью батальонами пехоты, переправившись ночью через реку Белая, перебил до трех тысяч шведов.

Но пока это были лишь разведки боем. Основные события оставались еще впереди. Главное не допустить соединения шведской армии с обозом и пушками Левенгаупта, вышедшего навстречу Карлу из Риги.

Я не раз говорил с Дмитрием Александровичем о значении пушек и обоза. Впрочем, его и убеждать-то в этом было ни к чему. Гораздо труднее, оказалось, настроить Меньшикова на решительную беседу с государем. Петр долго отмалчивался, размышлял. Но все же четырнадцатого сентября собрал совет по Левенгаупту, отозвав из армии фельдмаршала Бориса Петровича Шереметьева.

К вечеру я уже знал, что основные силы русских под командованием Шереметьева по-прежнему будут сопровождать армию повернувшего на Украину Карла. А десять тысяч двумя колоннами под началом Петра и Меньшикова пойдут навстречу Левенгаупту и дадут бой.

— Так что собирайся, Андрий, в поход! Ты, кажется, хотел, чтобы мы поколотили Карлу? — спросил Шеин. — Но давай пока начнем с его генерала. Не ты ли мне все уши прожужжал о его пушках и обозе. Но к твоему сведению, кроме них, у рижского губернатора еще восемь тыщ солдат.

— А может, и боле…

— Знаешь откуда?.. Или опять так… м…м… домыслы…

— Домыслы, Дмитрий Александрович.

— Ой, не темни, казачок! Не злоупотребляй моим доверием… не безгранично!

Войска у Левенгаупта оказалось шестнадцать тысяч. Ни Петр, ни Меньшиков встретиться с такой силой не ожидали. Уже первое столкновение, случившееся двадцать шестого сентября, показало, что баталия будет не из легких.

Через два дня у деревни Лесная армии сошлись вновь. Бой начался в полдень с оружейной и артиллерийской дуэли.

Стоял сплошной грохот, а дым от сгоревшего пороха тучей поднимался вверх, закрывая осеннее солнце. Испуганно ржали кони, раздавались вопли раненых. Но Петр и Меньшиков, рискуя жизнью, оставались в зоне обстрела.

— Без Боура нам шведов не сдюжить! — прошипел Шеин. — Почему до сих пор нет? Ума не приложу. Где же Родион Христианович?

— Надобно слать гонцов! Торопить.

— Грамотный ты, казак Андрий! Да и мы не лыком шиты. Думаешь, не слали? Да толку!

"Ну вот, похоже, и первая по-настоящему критическая точка – подумал я. — В моей реальности генерал-лейтенант Боур со своими драгунами застрял где-то на болотах и к битве не успел. Вот так! Пора, Андре! Твой час пробил".

— Дмитрий Александрович! Отправьте меня.

— Приведешь?

— Постараюсь. За Лесной – болота, топь. Может, увяз. Там и поищу…

— Опять домыслы… или?

Выразительно глянув в его змеиные глаза, тихо, но веско ответил:

— Или!

— Ну что ж! Сейчас подготовлю пакет, и с Богом! Порадей на благо Отчизны, нечистая сила!

— Да что вы все время – нечистая да нечистая! А может – посланник Божий, — огрызнулся я. — Ведь пути Господни – неисповедимы!

— Дай-то Бог! Да вот только плохо верится… почему-то… Прости, Господи!

Через полчаса приказ был готов. Я позвал Грыцька и Данилу, и мы поскакали в Лесную. Плутать в болотах без провожатого я, конечно, не собирался. Кто-то же в селе их должен хорошо знать?

За спиной остался постепенно затихающий шум битвы. Выехав из леса, отыскал петлявшую змейкой тропинку. По ней мы ехали еще минут тридцать, прежде чем я увидел, словно вросшие в землю, глиняные халупки. Из кустов раздавалось веселое чириканье воробьев. Похоже, о войне здесь знают понаслышке.

Однако в селе никого не было. Я даже растерялся. Но тут, возле одной из хат увидел деда, неподвижно сидевшего на лавке. Во рту у него дымила трубка.

Спешившись, я подступил к нему поближе. Седые волосы и борода, нос картошкой, впалые щеки, натруженные мозолистые руки и на удивление живые серые глаза. В холщовых штанах и рубахе, в постолах и шерстью наружу старой козьей куртке.

Я уважительно поклонился.

— Добрый день, отец!

Он немного помедлил, прежде чем ответить. Оглядел меня с головы до ног.

— Кому добрый, а кому и нет, мил человек.

— А люди-то где?

— Люди? Люди боятся – ушли в лес.

— Ну, а ты чего?

— А мне-то чего страшиться? Смерти? Так старуха давно заждалась. Добра не нажил, прятать нечего. А хата… того и гляди сама упадет…

— Извини, дед, что беспокою, дело у меня к тебе.

— Ясно. Зря болтать бы не стал.

— Догадливый ты. Звать-то как?

Дед недовольно поморщился. Будто я задел больное место. Пришлось чуть-чуть "помочь" телепатически. Уж больно дорого время.

— Архипом.

— Послушай, Архип, ты за русских или за шведов?

— Шел бы ты, мил человек, своей дорогой – не морочил бы мне голову.

— А все же?..

— Да нам все едино… Ни Петро ни Карло жить тут не станут. Пошумят маленько и уйдут… Нужно только чуть переждать.

— Так ты же православный! Крест на груди. Должен стоять за единоверцев. Придет Карло – разрушит церкви.

— А ты не больно стращай!.. Бог, он – в душе. Мой храм всегда со мной. А единоверцы тоже разные бывают. Фуражиры петровские – не больно-то ласковы…

Похоже, его не убедить. Ну что ж, Архип, хоть ты и прав, но выхода у меня нет: опять – телепатия.

— Послушай, дед. Где-то в ваших болотах увяз драгунский корпус. Без него шведа не побить. Помоги!

— Так бы и сказал! А то сразу норовишь в душу лезть. С какой стороны шли?

— По южной дороге.

— Там и плутать-то вроде негде. Разве в Черную топь?..

— Далеко?

— Да верст пять-шесть будет.

— Верхом сможешь?

— Давненько не пробовал.

— Ну, давай, миленький! Выручай! Грыцю, помоги деду. Сам подождешь меня здесь.

Архип явно скромничал. Он вполне уверенно скакал верхом. Хотя не так быстро, как хотелось. Но тут уже телепатией не поможешь. Въехали в лес. Очень быстро и так не особо приметная дорожка рассыпалась на несколько незаметных глазу тропинок. Петляя между деревьями, они стремились в чащу.

Скоро под копытами стала проступать черная вода.

Архип остановился.

— Дальше на лошадях не пройти. Ну-ка, пальни, мил человек. Коль на Черной топи солдатики твои, услышат – отзовутся.

Шум выстрела многократно отразился гулким эхом.

Почти сразу, издалека прозвучало несколько ответных.

— Кажись, там! Дальше нужно пешком. А хлопец твой пусть за лошадями присмотрит. Ну-ка, вырежь две длинные палки.

Я ступал в вслед за Архипом, ощупывая дно палкой. Пару раз, утратив опору, она проваливалась куда-то в бездну.

— Как же мы их оттуда выведем?

— Да погоди ты! Дай самим пройти… Там видно будет.

Я думал, что идти придется дольше. Но не прошло и получаса, как мы ступили на твердый грунт. Вскоре сухие деревья сменились зелеными, а за ними открылась огромная поляна, на которой собралась целая армия.

— Корпус Боура! — ахнул я. — С кем они тут воюют?…

Драгуны, увидев нас, закричали, замахали руками.

— Где генерал-лейтенант Боур? У меня приказ Меньшикова.

Вид у генерала был не особо бравым. Видать, знал, чем грозит его просчет. Петр не помилует!

— Как же вас угораздило? — спросил, отдавая пакет.

— Проводник – мерзавец! Говорил, что так ближе, а сам завел и сбежал. Вернуться назад не могу, теперь там – сплошная топь.

— Ну, дед, на тебя вся надежда! — обратился я к Архипу. — Христом-Богом прошу – выручай.

— Коль пришел, помогу – выведу. Пусть все ведут лошадей под уздцы.

Повел он, как мне казалось, через самое гиблое место. Даже у меня на душе кошки скребли. Местами ноги проваливались по колено. Кони недовольно ржали, рвали узду. Того и гляди, сойдут с невидимой тропы. И некоторые оступались, ныряли по грудь, тащили за собой хозяина. Тропа узка, опереться не на что… Спасали только людей. Конские предсмертные вопли холодили кровь, заставляя шевелиться волосы на голове.

Казалось, этому кошмару не будет конца. Но вот долгожданная твердь под ногами. Виднеется едва заметная тропинка.

— По ней выйдете на дорогу, а я приведу твоего хлопца и коней.

— Спасибо, дед, но я – с тобой.

— Не веришь, мил человек? Да ежели б я захотел, то все уже были бы давно на том свете. И ты, и твои драгуны… Не просто там пройти – замараешься. И без того уже… глянь на себя…

— Ничего – не сахарный, отмоюсь.

— Ну, гляди, твоя воля. Коль говоришь не сохатый… Кхы… Кхы…

Хоть дед был стар и слаб, но двигался по болоту быстрее и ловчее меня. Я же, как ни старался, а все же плюхнулся в грязь.

Мокрый, с головы до ног облепленный грязью, вышел к Даниле. Юноша, увидев меня, перекрестился.

— Никогда бы вас, пане, не признал! Ей-Богу! На черта схожи!

Архип же потихонечку посмеивался себе в бороду.

Немного привести себя в порядок я смог только в деревне. Теперь спешить особо некуда. Шеститысячный корпус Боура уже приближался к полю боя.

В знак благодарности я отсыпал деду горсть червонцев. Он даже не представлял, что изменил реальность. И пока, кажется, пространственно-временного коллапса не произошло…

Когда мы уезжали, старик все так же сидел на лавке, пуская изо рта клубы едкого дыма.

Подошедшие драгуны переломили ход баталии. Впервые в большом сражении со шведами Виктория улыбнулась русским.

Потеряв восемь тысяч убитыми, все пушки и обоз, Левенгаупт с оставшимися солдатами под покровом ночи бежал с поля битвы.

— Государь пожаловал тебе дворянство и земли под Киевом, — такими словами приветствовал меня Шеин следующим утром.

— Премного благодарен за заботу, Дмитрий Александрович. Честно говоря, не ожидал… дворянства…

— Но, ты! Не больно-то со своими насмешками и сарказмом! Может, оно тебе и ни к чему… Только воля государя – закон. Вот, возьми бумаги… Да не дразни зря гусей. Там – две деревни…

Поклонившись, я принял жалованные грамоты.

— Сегодня государь отбывает в Смоленск. А мы с Александром Даниловичем – в Украину. По пути сможешь посмотреть на свои владения… дворянин Андрий Найда… Кстати, как вас по батюшке-то величать? Ей-Богу, интересно…

Наверное, это была далеко не лучшая идея. Но теперь уже менять что-либо поздно – слишком далеко ушел от дома.

Тропинка, петляя между старыми, заброшенными могилами, поднималась все выше. Туда, где за старым еврейским кладбищем цвела сиреневая роща. Вскоре позади остались облезлые поваленные надгробья. Под ними кто-то безымянный нашел свой последний приют. Навсегда исчез из памяти человечества, как и многие миллионы… миллиарды прочих… Словно капля воды, канул в безбрежный океан времени. Печальный, но, к сожалению, неизбежный финал…

Но мне ли грустить? Юный май не жалеет красок, запахов и звуков. Полными пригоршнями рассыпает их вокруг себя. Пронзительно голубое небо, умытое вешним дождем румяное солнце, сочная, набирающая силу зелень, трели кудесников-соловьев и веселый гул проснувшихся трудяг-пчел – поют гимн молодости, весне и красоте.

Даже здесь, где, казалось бы, должны царить тишина и печаль, они безраздельно владеют миром.

Вот и долгожданная роща. Встречает дурманящим, кружащим голову ароматом, слепит буйством голубого, белого и синего цветов.

Я знаю, что чуть дальше растет куст персидской сирени. Мне нужно всего три веточки.

Три веточки для Альты. Согласитесь, странное имя. Такая же, немного не от мира сего и моя первая юношеская любовь. Хрупкая и ранимая, словно фиалка. С нежной кожей и большими голубыми глазами. Худенькая, стройная. Иногда она кажется мне похожей на сказочного эльфа. Особенно когда распускает слегка вьющиеся золотистые волосы, из-под которых виднеются маленькие розовые ушки. Когда сквозь тонкий ситец платья проступают острые лопатки, столь похожие на небольшие крылья.

Я так боюсь, что однажды она, взмахнув ими, улетит. Боюсь ее потерять.

Стараясь не размахивать рукой с зажатым в ней букетиком, не спеша, шагаю на свидание. Все равно приду раньше и буду ждать час, а то и полтора. Но разве это важно? Альта обязательно придет! Я знаю… верю! По-иному не может быть…

Малолюдные аллеи парка…

Как хороши они весной! И не беда, что ветерок уже нагоняет тучки… Ведь за спиной я слышу ее шаги. Ее и только ее! Я узнал бы их среди сотен, нет, тысяч других! Что это? Волшебство? Магия любви?

Засмотревшись в ее глаза, забываю подарить букет. Как последний дуралей, застываю с открытым ртом и обалдевшим видом.

— Привет! Какая чудесная сирень! Это мне, Андрей? — глаза ее смеются.

— Привет!

Протягивая цветы, не знаю, отчего заливаюсь краской. Да нет! Почему же – отлично знаю. Случайно коснулся ее пальцев: тоненьких, почти прозрачных.

— Какая же ты, Альта, красивая! Просто жуть!

От этого неумелого комплимента краснею еще пуще.

Теперь смеются не только ее глаза.

— Какой же ты все-таки глупый, Андрюшка! Пошли к озеру.

Альта беспрерывно о чем-то щебечет. Рассказывает о контрольной по математике, академке по фортепьяно, о подружках, о подравшихся из-за нее на перемене пацанах.

Я будто невзначай иногда касаюсь ее платья, счастливый, что она здесь, рядом, вдыхаю аромат духов, наслаждаюсь звучанием ее неповторимого голоса.

Только б не сказать какую-то глупость, не обидеть, не спугнуть мою прекрасную фею!

И вновь воспоминания о несуществующем прошлом… Сны, пришедшие из альтернативной реальности.

Холмики заброшенного кладбища, майская сирень, Альта… Ее подруги и академконцерт по фортепьяно…

На кой мне все это – корсару зазеркалья?

Я, словно гончая, чую, что цель моя близка. Первая веха уже позади. У Карла под Полтавой не будет пушек, брошенных Левенгауптом у Лесной. Но этого, очевидно, мало. Нужен второй шаг – и не менее значимый… Мазепа? Казаки? Батурин с его фуражом и амуницией? Похоже, что так.

За кем пойдет Украина: за Карлом или Петром? К чему сомнения? И так ясно – за тем, кто победит.

Не зря Карл ищет генерального сражения. Видит, как редеет его войско, падает моральный дух и вера в победу. Голодный и холодный, да еще на чужой земле, солдат хорошо воевать не может. Вот и хочет шведский король покончить с русскими одним мощным ударом. Упрямо не желает слушать своих генералов, советующих уйти на зиму в Польшу, Саксонию. А зря, пока баталии не будет. До битвы под Полтавой еще полгода, даже боле. Мне, похоже, столько здесь не пробыть!

Значит, на первый план выходят гетман и его столица Батурин. Сегодня в ставку Меньшикова приехал племянник Мазепы – Войнаровский. Привез весть о том, что дядюшка в Борзне тяжко захворал.

— Вот видишь, Андрий, — укоризненно сказал мне Дмитрий Александрович за ужином (в последнее время мы частенько ужинали вместе), — болен ваш гетман. Почти что на смертном одре… А ты стращал – снюхался со шведом, сбежит к Карлу…

— Вот бы Александру Даниловичу и проведать больного друга… Ведь не очень далеко до Борзны. Верно?

Шеин впился в меня глазами. Удав, да и только! Сейчас проглотит.

— Думаешь?… — он уже успел просчитать ходы.

— Говорю, хорошо бы проведать… старика…

— Может, ты и прав. Утро вечера – мудренее. Пойду-ка я пока прогуляюсь, а ты не спеши, доедай.

Не знаю, прислушались ли к моим словам, но только в ту же ночь Войнаровский сбежал.

— Поедешь в Борзну с нами, — нахмурив брови, прошипел Шеин. — Неужто, казачок, и тут ты прав!

Все-таки удивительный человек Дмитрий Александрович: то мягок, то суров, то на "вы", то на "ты". Зная мою силу, не побоялся приблизить, идет по краю, играя, словно факир с огнем. Впрочем, как и я. Уверен, что при необходимости, не задумываясь, нанесет удар в спину. Но, ни одной секундой раньше. Лишь дурень режет курицу, несущую золотые яйца. Ну а Шеин далеко не дурак!

На полпути в Борзну нам повстречался полковник Анненков, сообщивший, что Мазепа уехал в Батурин.

Повернули туда и мы. Но засветло не успели. Пришлось заночевать в одном из сел.

Лишь на следующий день к полудню мы увидели высокие каменные стены Батурина с узкими бойницами. Мы разглядывали этот город-крепость, испытывая похожие чувства, что и древние греки, впервые обозревавшие неприступную Трою. Город, ощетинившийся пушками, был грозен и страшен. Ворота и те оказались наглухо замурованны.

Я помнил из истории, что Меньшиков погиб под Батурином. Вот только когда и как? Увы! Потому просил Дмитрия Александровича близко к стенам его не подпускать. Да куда там! Разве Данилыча удержишь?

Вот он уже гарцует на виду у всех… Кричит, обращаясь к людям на стенах. Хочет выяснить здесь ли гетман. Пальнет сейчас пушечка, наведенная опытной рукой начальника артиллерии Фридриха Кенигсена… и поминай, как звали.

На зов Меньшикова откликнулся полковник Дмитрий Чечель. На вопрос, где Мазепа, не ответил. Сказал лишь, что в город не велено никого впускать.

Так мы, не солоно хлебавши (как учила столь редко теперь вспоминаемая мной малышка Жаклин), повернули восвояси.

Александр Данилович от злости весь раскраснелся и продемонстрировал недюжинные знания русской матерщины. Обещал, во что бы то ни стало вернуться.

— Ну, б…, казачки, подождите! Вернусь, вашу мать, умоетесь кровавыми слезами!

В тот же день пришла весть, что Мазепа со свитой и тремя тысячами казаков переправился через Десну и вошел в лагерь шведов.

Вечером Шеин и Меньшиков написали донесение государю.

Спустя два дня Дмитрий Александрович позвал меня к себе.

— Государь велел нам с Александром Даниловичем завтра быть в его ставке, в Погребках. Как думаешь, зачем?

Я же тем временем рассматривал лежащее на его столе послание Петра. Прочесть успел всего лишь одну фразу: "Письмо ваше о нечаянном некогда злом случае измены гетманской мы получили с великим удивлением".

Шеин, перехватив мой взгляд, рефлекторно прикрыл его рукой. Затем, натужно рассмеявшись, убрал ее.

— Да что это я, право? Скрывать-то от вас нечего. Скорее наоборот… Удивлен и расстроен государь. Зело разгневан. Вопросик мой, часом, не забыли?

— Думаю, велит брать Батурин…

— Вот и я о том же… Только как его воевать-то? Сходу, штурмом – зубы обломаем… Осаждать – времени нет, швед подойдет, в спину ударит.

— Хорошо, а я причем?

— Помнится, ты хотел поколотить Карлу. Помог у Левенгаупта отбить пушки. Теперь Батурин. Ежели возьмем – переломим хребет Мазепе. Лишим шведского короля союзника, провианта, фуража. Так что ты уж поусердствуй, разлюбезный мой, еще разочек. А дальше, глядишь, мы уж и сами. Хотя дружеской помощи всегда рады…

Шеин не ошибся. Петр приказал взять Батурин.

Тридцать первого октября Меньшиков с войском подошел к крепости. Посланного парламентера с предложением сдаться на стены втащили веревками.

Осажденные попросили трое суток на размышление, но светлейший дал всего лишь одни. Как только они истекли – заговорили пушки.

— Так что, Андрий, станем делать? — взгляд змеиных глаз Шеина, казалось, проникал в самую душу. — Придумал? Вижу – придумал! Не томи.

— В предместьях Батурина много старшинских "маеткив". Пусть там хорошенько пошарят да покажут мне всех пленных… По одному… Может, чего и выудим.

— Что ж! Мыслишка не дурна! Как же это я сам не додумался… Старею.

Один пленник сменял другого. Понурые, злые, отчаявшиеся. Молчаливые и болтливые. Храбрые и трусливые… Никто ничего толком не знал. Пусто… Пусто… Пусто… Голова уже раскалывается. Наконец, привели старшину Прилукского полка Ивана Носа.

То бледнеет, то краснеет. Бегающие глазенки, сумбур в душе. Что-то на уме, но боится и гетмана, и Меньшикова, и Петра. Не может решить, к какому берегу прибиться.

Придется мне поднатужиться еще разок. Есть! Знает о тайной калитке. Если взять, как следует в оборот, все выложит, как на духу. А под глазом "удава" вообще запоет.

Я попросил позвать Шеина.

— Дмитрий Александрович! Для вас работенка. Поднажмите чуть-чуть…

— Вот и славненько… А ты пока, Андрий, посмотри царские указы. Сегодня доставили.

Царь Петр как всегда действовал решительно и энергично. Я перебрал один за другим его манифесты: малороссийскому народу, сохранившим верность казакам, церковным иерархам.

Изменника Мазепу – проклясть; заблудшим, но своевременно вернувшимся к Петру – амнистия. Сделать все возможное, чтобы не допустить массового перехода казаков на сторону шведов. Всем не подчинившимся – смерть!

Я и не думал, что ее костлявая рука соберет столь богатый урожай спустя всего лишь два дня.

Штурм крепости начался одновременно с трех сторон. Одни пошли приступом на стены, другие пытались подвести к замурованным воротам пороховой заряд, ну а третьи проникли в город через тайный ход, открытый людьми Ивана Носа.

Защитники сопротивлялись яростно, изо всех сил – "не жалея живота своего". Понимали, что пощады не будет. Наравне с мужчинами на стены вышли женщины и подростки.

Но предательский удар в спину предрешил исход сражения. Да и силы были не равны. Когда рухнули взорванные ворота, в образовавшуюся брешь хлынула конница Меньшикова.

Не смог сдержаться и я. Захваченный общим порывом, лихо бросился в бой. Гремели пушки, хищно сверкали клинки, лилась горячая кровь. Крики боли, предсмертные хрипы, конское ржание, грохот канонады слились в единый рокот, в котором тонули людские голоса. Настал миг, когда каждый сражался сам за себя, за свою жизнь.

Отбив обагренную кровью пику лысого усатого казака, разрубил ему мечом шею, ключицу. Следующим пал от моего удара безусый мальчишка, неловко пытавшийся закрыться от закаленного арабского булата тонкой рукой.

Искаженные болью лица, открытые в зверином оскале рты, тянущиеся ко мне руки…

Убить! Убить! Убить!

Вновь и вновь клинок взмывает вверх, одну за другой обрывает человеческие жизни…

И вдруг… на меня словно обрушилась стена…

— Слышь, Рюха! — Колян прятал от меня глаза. — Зря ты так, за Альтой…

— Не понял…

— Говорю, зря ты так за Альтой… Не стоит она того…

— Не твое дело…

— Может, и не мое. Только знай, что она таскается с рябым Валеркой. Самбистом… Ну, тем, что подфарцовывает на третьем пьяном… Знаешь?

— Гнусавым, что ли?

— Во-во…

— Не может быть, Колян… Не верю… Не такая она…

— Да все они такие!

Увидев, как сжались мои кулаки, он чуть отодвинулся в сторонку.

— Да брось ты! Не псешь! Зря базарить не стану! На х… нужно? Сегодня у моей Светки вечеринка. Старики на ночь свалили. Вот она Альту и пригласила. А та говорит: "Приду с Валеркой". Я-то думал, будешь ты…

От обиды на душе стало горько и пусто. На глаза сами собой навернулись слезы. Не хватало еще при Коляне… Стыдобушка.

— Закурить есть?

— Держи. "Прима" без фильтра.

Прикурив, я глубоко затянулся. Сплюнул попавший в рот горьковатый табак. Немного закружилась голова.

— Да хрен с ней! Переживем!

Сказать-то сказал, но думал совсем другое…

Вечером ноги сами понесли в Светкин двор. Я злился, обзывал себя последними словами, но все равно шел.

От выкуренных за день сигарет уже тошнило, но я упрямо совал их одну за другой в рот.

— Рюха, ты что ли? А я только подумал…

Возле подъезда, чуть покачиваясь, стоял Колян. От него на версту разило водкой.

— Пойдем, глянешь. Самое время, дружбан!

— Да никуда я не пойду!

— Да не ссы ты… старик… Все уже нажрались до опупения, никто и не заметит. По пути стаканчик навернешь!

Словно ведомый чужой волей, я двинулся вслед за ним.

Окурки и мусор на лестнице, разрисованные грязные стены, запах кислых помидор и мочи…

Выцветшая зеленая дверь на третьем этаже чуть приоткрыта.

— Сейчас, погодь…

Я нерешительно мялся, пританцовывал в прихожей, готовый сбежать в любой момент.

— Тихонько, Рюха. На вот, выпей и давай за мной. Да не топчись же, медведь хренов! Разуйся.

Двумя глотками, даже не почувствовав вкуса, я проглотил полстакана водки. Оставив его на стареньком комоде, пошел за Коляном.

— Представляешь, они примостились в сральнике! Нашли, блин, местечко. Сейчас я погашу в прихожей свет. В двери есть щель, если чуть-чуть отодвинуть щепку ножом… Короче, увидишь…

В нетрезвой душе подобно цветным стекляшкам калейдоскопа сменяли друг друга ненависть, ярость, надежда и страх. Страх увидеть то, что не смогу забыть, пережить.

Опустившись на колени, ножом отодвинул щепку. Все еще надеясь, что ничего не увижу, заглянул в расширившуюся щель. Зря, видимость была неплохой. Но, почему-то вначале я обратил внимание на кафельную стену без четырех отпавших плиток, скомканную ногами красную полосатую простелку.

"Ну, же! Смотри!" – дал себе приказ. — Смотри и запоминай!"

Спина и рыжие волосы Гнусавого. Его руки мнут прижатую спиной к кафелю девушку. Это же не Альта! Нет! Не обманывай себя – она! Ее волосы, ее ушки эльфа. Ее дыхание… нет, сопение…

Гнусавый целовал ее лицо, шею. Руки лихорадочно расстегивали блузку. Альта чуть сдвинулась, и теперь я отчетливо видел ее вполоборота. На щеках яркий румянец, взгляд с поволокой. Вот и она взасос целует рыжего в шею.

А он! Он! Расстегнув блузку, приподнял вверх розовый кружевной бюстгальтер. Никогда не думал, что у нее такая взрослая грудь… Маленькие темные соски…

Гнусавый по очереди их теребит, мнет губами…

Голова с вьющимися золотистыми волосами откинута назад. Глаза закрыты. Чуть прикушенная нижняя губка.

Закричать! Остановить весь этот кошмар. Да только голос куда-то исчез. Отвернуться, закрыть глаза тоже не в силах. В ушах звон, но кадры немого кино сменяют друг друга. Пусть лента порвется! Господи! Ну что тебе стоит! За что мне такие муки!…

Оказывается, у нее черные трусики. Гнусавый вслед за джинсами стягивает их с нее, прямо на крашеный грязно-желтой краской бетонный пол.

Альта неловко пытается освободить одну ногу. Не получается. Но Валерик настойчив. Свое возьмет. Наступил на них ногой…

Неужели здесь?!! Прямо в сральнике!!!

Повернул к себе спиной. Прогнулась, упершись руками в унитаз.

Как эти девичьи острые лопатки похожи на крылья! Легкие крылья ангела.

Розовеют услужливо растопыренные ягодицы… Раздвигает их руками…

— Рюха, ну что приклеился? Дай и я гляну! Слышь! Не будь жлобом!

Чтобы не упасть, я оперся о стену. Медленно сползаю на пол. Кажется, умираю…

— Ни фига себе! Во дают…

Полумрак сменила темнота…

Почему так пахнет дымом? Неужели пожар? Да хрен с ним! Этим долбаным миром! Пусть все… все сгорит!

— Пане! Пане! Живой! Грыцю! Он живой. Слава Богу!

Заботливые руки вытирают влажной тряпицей мое чело.

Выходит, распроклятый мир не сгорел! Открываю глаза. Вижу испуганные лица Грыцька и Данилы.

Воздух полон смрада и гари. Черный едкий дым поднимается к самым небесам, закрывает солнце. Не там ли Всевышний? Принял ли жертвоприношение?

Предчувствие "непоправимого" возвращает силы. А может, это лишь дарованная Хрониконом способность к быстрой регенерации?

Поднявшись на ноги, делаю неверный шаг, за ним другой…

Понурив голову бреду по городу мертвых. Тысячи, тысячи трупов. Не пощадили никого. Женщины, дети… стар и мал… под нож, как скот… даже собаки…

Кровь по каменным мостовым ручейками стекает в Сейм, мутит его прозрачные воды.

Единоверцы! Братья! Да что же это такое! Как они могли? Ведь не басурмане и не татары! Боже, и ты допустил?!!

Разрушены и сожжены церкви и дома… Оборваны жизни невинных людей. Неужели это страшная плата? Обильно политы кровью и ненавистью семена… Что из них взрастет?

Альтернативная реальность? Какой же она будет?

А ведь это все я! Козлобородый может быть доволен! А Жаклин? Малышка Жаклин тоже должна мной гордиться. Во, каких дел наворочал. Нет! Не зря мне показали Альту в сортире! По заслугам! Но почему не случился пространственно-временной коллапс? Где границы, пределы дозволенного?

Все, хватит! Вышел весь казак Андрий Найда! Не будет больше смертей!

Прости меня, арабский клинок! Прости и прощай!

Сильно размахнувшись, бросил его с обрывистого берега в реку.

— Вот уж удивил! — раздался знакомый шипящий голос за спиной.

Обернувшись, увидел Шеина. "Удав" был все также спокоен и хладнокровен.

— Дмитрий Александрович, зачем? Зачем эта страшная резня?

— Неужели не понимаешь? — змеиные глаза смотрели испытующе, в упор. — Вижу, все разумеешь. Только признаться себе боишься. Но если хочешь услышать, скажу… Нужно? Тогда слушай. Хохлы, что твои волы! Учуют волю, начинают метаться… Реветь, сбрую рвать, хомут ломать. А прирежь двойку-тройку – сразу приутихнут. Потому поганое семя – под корень! Прочим – наука. Дабы не повадно другим было. А людишек… людишек бабы еще нарожают!

— Но Батурин не забудут!

— Еще как забудут! А не забудут сами – заставим! Пока меж собой ваши атаманы, словно крысы, грызутся, тянут себе булаву – будете ходить иль под Петром, иль под Карлой, иль под Августом… Так что сабельку свою ты зря выбросил, поторопился. Пригодилась бы еще. А я-то думал, и впрямь нечистая сила… Хлопцы, присмотрите за хозяином. Ему, видать, крепко по башке досталось. А завтра – в дорогу.

В свите Меньшикова я приехал в Глухов.

За прошедшие дни душевная боль немного притупилась. Но пришла другая беда – я не мог больше спать. Стоило лишь закрыть глаза, как начинали всплывать всевозможные образы, водить бесконечные хороводы: дед Овсий, кареглазая ведьма Улита, Анжей Вышнегорский, Маниша Блюц, Василий Леонтьевич Кочубей, его дочь Мотря, Мирослава Дольская и пан Михай, гетман Мазепа, сестрица Аленка и голубоглазая изменщица Альта. То что-то шептали, то кричали. Мальчонка, зарубленный мной в Батурине, взяв за руку, молча водил по городу мертвых. Теперь здесь жили одни только тени. Шеин, то и дело, превращаясь в удава, обвивался вокруг моего тела и сверлил глазами, демонстрируя белые клыки, шипел: "Заставим забыть!.. Они еще нарожают… Шабельку-то зря…"

Короче, я понемногу сходил с ума. Лишь днем ко мне порой возвращался здравый смысл.

В моменты просветления видел, как куклу, наряженную гетманом, протащив по земле, подняли на эшафот. Меньшиков (жив остался "пироги с зайчатиной") и канцлер Головкин разорвали патент на орден Андрея Первозванного, сдернули ленту. Как палач повесил чучело… Слышал, как из открытых церковных дверей по миру неслось жуткое: "Анафема… Анафема… Анафема! Буди навеки проклят!"

Кроме этой, бутафорской, шли и настоящие казни… одна за другой…

Заставив братьев Кумедных взять червонцы, велел, в случае моей внезапной кончины или исчезновения немедля уезжать из города.

Глядя на меня, Дмитрий Александрович лишь качал головой. Наконец, не выдержав, сказал:

— Знаешь что, Андрий, сведу-ка я тебя с очень мудрым человеком. Звать его Теофан Прокопович. Может, хоть он поможет: и поэт, и философ, и богослов. А то пропадешь! Ей-Богу, пропадешь!

Шеин лично сопроводил меня, словно малое дитя, в собор Святой Троицы.

Здесь я и увидел философа-богослова.

В черных одеяниях, с серебряным крестом на груди и умным, пытливым взглядом – он в тот миг показался мне посланником Божим на Земле. И я, помимо воли, склонил перед ним голову.

— Вижу, сын мой, в душе твоей – пожар, а в разуме – смятение. Поделись со мной, может, найду слова утешения.

Будь я в здравом рассудке, то вряд ли стал бы исповедоваться. А так…

— Отче! Пастырей моих обуяла неуемная гордыня, и решили они уподобиться Господу. Подобно ему создавать новые миры. И послали меня изменить предначертанный порядок вещей. В чем я, к своему несчастью, похоже, весьма преуспел…

— Ты – безумен, сын мой, никто не может изменить предначертанное Богом. Заблуждаются и пасторы твои. Пути Господни неисповедимы.

Повинуясь внезапному порыву, я достал "Печать Иисуса" и протянул Теофану.

— Возвращаю церкви, отче, христианскую святыню.

— О, Господи! "Печать Иисуса". Считалась навсегда утерянной. Откуда она у тебя, сын мой?

— Украл! Украл у вора, отче. Кроме того, я нарушил все заповеди: не обмани, не убий, не прелюбодействуй. Да и в вере своей слаб. Нет, скорее силен в безверии. На мне грех смертей в Батурине. Сводят они меня с ума, лишают сна.

— Каждый несет груз своих грехов и сам ответит за них перед Господом! Не в силах я тебе помочь, утешить. Могу лишь помолиться за твое спасение…

Закрыв глаза, он стал шептать молитву. Потом прикоснулся "Печатью Иисуса" к моему медному нательному крестику. Тот словно бы ожил, начал пульсировать, нагреваться.

— Ступай, сын мой, и помни: каждому из нас воздастся за деяния его…

Я направился к двери. С каждым шагом крест на груди жёг все сильнее. Звон колокольчиков в ушах перерос в грохот набата, стены комнаты, дрогнув, стали исчезать.

Меня подхватил горячий вихрь. Закружил, завертел и понес в необозримую даль.