Амадора. Та, что любит…

Плюшевый мишка

Жайме был отъявленным вруном. Я ему нравилась, но как только он начинал врать, ему было не остановиться. Мне казалось, что он из тех мужчин, которым не хватает уверенности в себе, и поэтому они живут в вымышленном, параллельном мире. Когда мы были вместе, я не сомневалась, что он держал еще двух или трех любовниц. А поскольку официальной любовницей была я, то именно мне суждено было стать жертвой измены…

Он находил любой предлог, чтобы уклониться от встречи со мной. Пытаясь обеспечить алиби, он три раза в год ходил на день рождения к племяннику — я уж не говорю о бесконечных собраниях и неожиданных командировках. Женщины, которые ему звонили, по его словам, были добродушными толстухами и высохшими, как мумии, тетками. Врунов я знаю как облупленных, так что не верила ни единому его слову. Для меня не было тайной, что он мне изменял и при этом ничего не мог с собой поделать. Но мне казалось, что его ложь мне даже нравилась, поэтому секс у нас был первоклассный. Сначала его отлучки были для меня хуже пытки, но потом я притерпелась к его вранью и к тому, что он постоянно меня дурачит. Я была как будто ослеплена, но сквозь это ослепление прорисовывалась истина, которую я и боялась, и желала: Жайме мне изменяет. Всякий раз, когда мы бывали близки, я возбуждалась, воображая Жайме с другой женщиной, и наслаждалась при мысли, что каждая из них испытывала то же, что и я… Кого я только не воображала — актрис, подруг, домработницу, кассиршу из банка. Хотела было предложить ему любовь втроем — но наяву я не выдержала бы, если б он при мне тешился с другой, проникая в ее плоть… Нет уж, лучше ограничиться фантазиями.

Я подвезла его до аэропорта и поехала домой. Перед сном попыталась позвонить ему и спросить, как он долетел, но мобильник у него оказался отключен. Наверное, что‑то случилось… Этим что‑то наверняка была другая женщина! Мне все стало ясно. Спать расхотелось. Я выключила свет и стала глядеть на подаренных им плюшевых мишек. Их было двенадцать. Я обняла белого медвежонка и расплакалась, как все брошенные женщины. Частенько я его подозревала, но, когда он приходил, начинал говорить ласково, как киногерой, и обязательно приносил романтический подарок. И тогда я в очередной раз готова была поверить, что мои подозрения — это плод моей разгоряченной фантазии или злонамеренных вымыслов завистливой подруги‑интриганки.

Однажды я его застукала с какой‑то девицей в галантерейном магазине. В этот момент я зашла в аптеку и увидела, как он вошел в магазин, а она закрыла за ним дверь. Я вышла из аптеки в неутешном горе. Подошла к затворенным дверям галантереи, услыхала учащенное биение собственного сердца и приглушенное хихиканье парочки, занимающейся черт знает чем в двух шагах от меня…

Я замолотила кулаками в железную дверь. Сразу собралась толпа любопытных в предвкушении захватывающего зрелища. Давешняя девка отворила дверь, и появился Жайме, яростно потрясая двумя свертками и громовым голосом увещевая собравшихся, чтобы каждый из них занимался своим делом. На одном из свертков был тот же фирменный знак, что и на дверях магазина: хитрюга хотел меня убедить, что просто зашел купить носки. Я‑то понимала, что это не так, но он схватил меня за руку и стал клясться и божиться, что любит меня, что с этой дурнушкой у него ничего не было. Мы пошли ко мне домой. В другом свертке оказался голубой мишка — свидетельство еще одной измены… Тут меня словно озарило. Двенадцать мишек означают двенадцать женщин. Каждый из них знаменовал измену! Вот оно что! Эту медведицу он купил, когда натянул Бетти! Он всё отрицал, но я‑то знаю… Мишка в клетчатом галстуке — это психологиня из семьдесят первой квартиры. Об остальных ничего не знаю, но наведу справки. И пусть все они одуреют со страху, когда в газетах и по телевидению каждый раз будут сообщать об очередной жертве маньячки. «…Все девушки обнаружены в обнимку с плюшевыми медведями. Одной из них удалось спастись. Она сообщает, что убийца — молодая женщина белой расы, умная и красивая!!!» Сначала убью их, одну за другой, потом — его. Как я тебя ненавижу! Потом скроюсь и присоединюсь к бездомным бродягам, у которых нет ничего — ни любви, ни радости, ни желания жить.

Мысли роились у меня в голове. Я лихорадочно размышляла, как напасть на след женщин, которые, может быть, спали с Жайме. С моим Жайме…

Стрелять в них не буду — шума много. Лучше ножом! Кухонным ножом.

Плюшевые мишки таращили глаза от страха, но их улыбочки выдавали соучастие в прелюбодеянии. В порыве ненависти я сбросила их всех с полки на пол.

Я включила радио. Передавали печальную музыку, от которой мое истерзанное сердце еще больше заныло. Я бросилась на кухню и взглянула на комплект ножей. Схватила самый большой. Пожалуй, подойдет…

Утерев слезы, я выпила сока маракуйи и вернулась в комнату, сжимая в руке нож. Нанесла удар каждому из двенадцати мишек, которые по‑прежнему ухмылялись, потом вымыла и без того чистые руки и вдруг сообразила, что у меня есть ключи от его квартиры.

Соваться в чужую жизнь мерзко. Но нет ничего унизительнее, чем знать, что тебя обманывают, что тебе изменяют, и при этом ощущать свое полнейшее бессилие. Мне нужно было конкретное, документальное подтверждение, чтобы убедиться, сколь глупо и жалко мое положение. Отлучка Жайме располагала к молниеносным действиям.

Я подождала, пока откроется дверь парадного, и вошла так, чтобы портье меня не заметил. Лифт остановился на первом этаже. Черт побери! Вышли супруги с четырнадцатого этажа. В эту секунду мне стало ясно, что им много чего известно. Ведь они жили как раз этажом ниже Жайме. «Брошенная!» — без труда читалось в их сочувственном взгляде. Значит, с четырнадцатого. Супруги выходят из лифта и здороваются со мной. Им‑то хорошо.

Жайме ни сном ни духом не ведал, что у меня есть ключ от его квартиры… Он однажды забыл его у меня в машине, а я ему ничего не сказала.

Ключ не поворачивался. Значит, с той стороны был другой ключ. Выходит, кто‑то дома. Не может быть!.. Сердце у меня заколотилось. Я подошла к черному ходу и сквозь щель увидала свет. Он, оказывается, дома! Никуда не улетал! А я‑то, дура, еще подбросила его до аэропорта!

Дверь черного хода оказалась незапертой. Я открыла и вошла на цыпочках. Туфли и сумку оставила в прихожей и выглянула в окно, в ночную тьму. Тут мне стало ясно, что я не люблю Жайме. Моя любовь к нему сродни или болезни, или пороку, или выдумкам, на которые он был горазд. Теперь я не сомневалась, что наши отношения были попросту фарсом, который, правда, основывался на прекрасном сексе — я, правда, не уверена, был ли бы этот секс так хорош, если бы при соитии я не воображала своих соперниц. Да и он меня не любил. Ему просто нравились мои дырочки да страстные содрогания, нравилось бывать со мной в гостях, разговаривать со мной — но разве это любовь? По‑настоящему я любила только двоих, и силком я их не удерживала. Наоборот — ушла от них, чтобы очарование не пропало и чувство не угасло.

То, чего я больше всего боялась и одновременно желала, было в нескольких метрах от моих глаз, застилаемых безумною ревностью. Внимательно прислушиваясь, я различила два мужских голоса. Вот уж чего я никак не ожидала! Жайме оказался геем — вернее, бисексуалом. От изумления я чуть не налетела на кухонный стол. Жайме действительно любезен со всеми и потому способен соблазнить кого угодно.

Я глубоко вздохнула и пошла по коридору, для чего‑то считая шаги. Двадцать четыре шага отделяли меня от двери, за которой Жайме лежал в постели с другим мужчиной. Дверь в комнату оказалась приоткрытой, и я видела сквозь щель, как они самозабвенно предавались утехам. Я затаила дыхание. Оба они были очень хороши собой, но у меня не было ни малейшей охоты присоединиться к ним — скорее наоборот… Впрочем, если бы там очутилась женщина, я ощутила бы то же самое, кроме крайнего изумления.

Они целовались и улыбались, нежно ласкали друг друга. Не осталось и следа ни от моей ненависти, ни от любви, которая и любовью‑то, по большому счету, не была. Всё. Конец. Я и слезинки не пролила.

Вернувшись в прихожую, я обула туфли, взяла сумку, вышла через черный ход и вызвала лифт. Перед тем как уйти, я зашла в гостиную, закурила сигарету и включила на полную мощность реквием Моцарта — самую подходящую для такого случая музыку.

Они, должно быть, перепугались, а потом догадались, что здесь побывала я — по дымящейся, испачканной помадой сигарете, оставленной в пепельнице.

На диване я заметила пакет, в котором был огромный плюшевый мишка. Явно для подарка.