Амалия

10

Уже две недели, как Амалия совсем одна. Антти пробудет у тетушки еще столько же. Изба Ийккала даже к вечеру выглядит так, словно ее только что прибрали. Нет сапог и носков, брошенных у печки, ни ножей и стамесок на скамейке, ни стружек на полу. Половики не сбиты с места, инструмент убран в шкаф. Антти сам смастерил этот шкаф для инструментов и других своих вещей. Но на этом и кончилась его забота о порядке... В сетке, подвешенной к потолку, где сохнет репчатый лук, слышится его слабое потрескивание. Маятник стенных часов мерно качается, стрелки, подрагивая, отмеривают на циферблате с розами уходящее время. И бывает же такая тишина!

Амалия работает за ткацким станком у окна, выходящего на запад. Из окна она видит сбросившую листья березу, а за березой — ели. Синица клюет баранье сало из прикрепленной к окну кормушки. Давно уже Амалия не слышала птичьего пения. Она знает, что не услышит его теперь долго, до тех пор, пока птицы не почувствуют приближения весны. Но еще до того, как запоют птицы, Амалия хочет соткать холст на платье. Станок стучит, от ниток летит пушок, на пол сыплются кусочки льняной костры. Пушистая пыль попадает в рот и щекочет в носу. Амалия чувствует, что задыхается от пыли и от однообразия жизни.

А радио молчит уже много дней. Насколько она понимает, батареи вроде в порядке, но ящик почему-то нем — не говорит и не поет. Наверно, механизм окончательно испортился. Уже дважды радио отвозили в город ремонтировать — больше Амалия не пошлет. Да ведь оно долго продержалось: еще до того, как попало в Ийккала, сообщало оно мировые новости семейству Пааво. Лучше купить новый приемник, послать за ним сына в город: пусть он научится и по городу ходить. Антти посоветуется с Пааво, чтобы не ошибиться при покупке. Интерес Амалии к технике не идет дальше сельскохозяйственных машин.

Антти уже прошлым летом сам управлял косилкой, убрал все сено и даже за машиной следил. Старый Воронок тянул машину так лениво, что мальчик не раз терял всякое терпение. Амалия тогда жалела и Воронка, и Антти.

Перебрасывая челнок и нажимая на педали, Амалия думает о делах Ийккала. Много времени утечет, прежде чем Антти закончит сельскохозяйственное образование и станет настоящим хозяином, способным купить себе коня. Выдержит ли Воронок до тех пор? Конь так и не раздобрел, вернувшись с военной службы. Лучшие его годы позади, и тут уж ничего не поделаешь. Амалия понимает это, а вот Антти не может понять. Она решила не покупать коня до тех пор, пока Антти не научится понимать толк в лошадях и сможет купить коня себе по вкусу. Ведь так трудно угадать вкус другого человека, даже если это твой собственный сын.

Амалии надоела работа на ткацком станке, так же как летом Антти надоедал ленивый, неподатливый Воронок. Она срывает с себя передник, снимает протертые на пятках чулки и натягивает на ноги крепкие сапоги. Вдруг хлопает дверь избы и слышится мужской голос:

— Дома ли хозяйка?

Амалия входит в избу и узнает в вошедшем Манне. Волосы цыгана из черных уже стали серебристыми, а зубы, поражавшие прежде своей белизной, поредели. Манне, увидя Амалию, вдруг гикает, хлопает в ладоши и взмахивает руками.

— Вот хорошо, что застал хозяйку! Ты ведь сваришь кофе? Пусть моя лошадь там отдохнет.

— Садись, — кивком указывает Амалия на лавку. — Я схожу за дровами да заодно взгляну на твою лошадь.

Амалия видит во дворе черную бричку Манне и загнанную до пота лошадь в блестящей сбруе. Поводья еще светло-желтые, новые. Манне привязывает лошадь к столбу у ворот. Амалия берет с сиденья брички красный войлок и, развернув, накрывает им лошадь; потом, взяв из доильного сарая одноухую корзину, несет с сеновала сено. Она ставит корзину перед лошадью. Лошадь прижимает уши к затылку и гневно бьет копытом о землю, но наконец сует морду в сено и успокаивается.

Манне наблюдает из окна за Амалией, снующей по двору. Когда она возвращается с дровами, Манне ходит по избе, энергично размахивая руками.

— Не правда ли, добрая лошадь? — восклицает он, поворачиваясь на каблуках.

— Доброты-то своей она мне не показала, скорее — злость.

Амалия раздувает огонь в очаге и ставит кофейник.

— Тебе-то что! Ты сама вон бегаешь, как резвая молодая кобылка. Сколько тебе лет? Дай-ка я сосчитаю.

— Ты считай лета своей лошади, да считай знай правильно. На ярмарку-то едешь или нет?

— Нет, я еду не на ярмарку, а за братом. Нам вместе веселее. А ты, Амалия, так все одна и живешь?

— Почему же одна? У меня сын. Только сейчас его нет дома. А потом вон напротив много жильцов, — Амалия показывает рукой в сторону скотного двора.

Она ставит на стол две чашки, сахарницу, кувшинчик со сливками, тарелку с обсыпанными сахаром сухарями и переставляет кипящий кофейник с огня на край плиты.

— Ловко ты кофе варишь, видно, что хозяйка, и толковая хозяйка.

Чтобы осела гуща, Амалия обливает холодной водой черный от копоти кофейник, а затем наливает кофе в чашки.

Снова гудит голос Манне:

— Ты, наверно, по танцам ходишь да по гостям?

— Кто же будет за скотом ухаживать, если одинокая хозяйка в гости пойдет? И зачем уходить из собственной теплой избы?

Манне прихлебывает кофе и смотрит на Амалию блестящими глазами.

— Что ты хвалишь тепло своей избы, когда в тебе самой еще столько огня, что только плясать. Здесь, в Такамаа, при мне другой такой плясуньи не бывало.

— Я свое отплясала.

— Вот глупая, что болтает! А у самой щеки горят и ноги как на пружинках. Принесу-ка я скрипку, и ты потанцуешь мне на радость, потанцуешь на своем красном полу. Отодвинь половики к стене, убери в сторону эту скамейку. Я живо достану скрипку.

— Пей свой кофе. Я думаю, и лошадь твоя уже отдохнула, — говорит Амалия спокойным голосом, но щеки у нее горят и красны, как клюква.

Не отрывая глаз от Амалии, Манне пьет кофе, потом поправляет свой пестрый шарф и берет шапку со скамьи. У дверей он снова оборачивается, говорит:

— Уж как-нибудь я принесу скрипку... — и уходит.

Амалия смущена, но отчего? От слов ли Манне или от его блестящих темно-карих глаз со сверкающими белками — она и сама не знает. Манне, которого она помнит с юных лет и который остался все таким же веселым и говорливым, заставляет почувствовать Амалию, как скучна и однообразна ее теперешняя жизнь. Одно и то же хождение по утрам и вечерам, тканье холста в течение дня и чтение после вечерних работ. Давно уже не попадалась ей и новая увлекательная книга. Впрочем, она охотно перечитывала те книги, которые особенно полюбились ей, или слушала радио. А теперь и радио испорчено, и Антти нет дома. Амалия пытается бороться со скукой, с тоской и вспоминает все хорошее, что было в ее жизни. Но нынче и это не помогает.

Она рано ложится, но не может заснуть. Жгучие глаза Манне и его слова кружат ей голову, не дают уснуть. Все, все оказывается вокруг нее бесцветно, бесцветно, как кипорная ткань, намотанная на вал станка. Только пол избы яркий, красный и зовет к танцам. Пока Антти был маленьким и несмышленым, Амалия иногда танцевала на этом полу. Она танцевала с ребенком на руках, ожидая возвращения Таави. Мальчик смеялся, ему казалось, что он на качелях, и он тянулся ручонками к лицу матери. Теперь Антти больше не нуждается в ней. Он живет своей жизнью, мечтами о хороших лошадях, мотоциклах и автомобилях. Воронок ведь теперь уже совсем не тот конь, о котором можно мечтать. Понурив голову, стоит он в стойле и лениво жует свое месиво. На сено он только дует. Его вид уже не радует и Амалию. Ноги у Воронка не гнутся, отекают, а зимой он даже прихрамывает. Амалия знает рабочих коней Такамаа, многие из них — потомки племенных производителей Ээвала. Отец занимался разведением лошадей. Будет ли Антти понимать толк в них? Во всяком случае, он недоволен Воронком. Лошадь Манне не чета Воронку. Весело похрустывало сено у нее на зубах, и упругими были удары копыт.

Амалия знает, что в конюшне Хукканена есть два жеребенка, родословной которых можно гордиться. Хукканен с сыновьями в последнее время разводил лошадей и, говорят, даже разбогател на этом деле. Теперь цены на лошадей падают. Для обработки земли повсюду применяются тракторы, и в Такамаа тоже. Даже в Ийккала трактор помог управиться с пахотой.

Быстрее, чем всегда, заканчивает Амалия утренние работы и отправляется к Хукканену. Надо ведь и со Старухой повидаться, но главное — ей хочется взглянуть на жеребят. Узкая каменистая дорога к Хукканену сворачивает от шоссе на юг. Колесами выбиты глубокие колеи, в которых замерзла вода. На дороге столько же выбоин, сколько камней. Трудно было бы Старухе идти по этой дороге. С некоторых пор Старуха растолстела, а ноги ее становятся все слабей. Теперь она не единственная женщина в доме Хукканена: молодой Хукканен обзавелся хозяйкой. Молодая хозяйка теперь беременна, еле двигается, вот-вот родит...

Несколько недель назад она заходила к Амалии за картами и жаловалась на свои ноги. Сама Амалия по-прежнему худощава. Две беременности перенесла она, и на этом словно закончилась для нее жизнь женщины... Она всегда охотно выполняла мужскую работу и орудовала вилами на лугу с большим удовольствием, чем возилась с горшками у очага. С треском разлетается от удара ее топора полено, а мешок с зерном Амалия подымает не хуже мужчины. Как теперь плясали бы ее ноги... Правда, Амалия очень давно уже не пробовала танцевать. После рождения Антти она перестала ходить на танцы. Но когда, бывало, Таави приводил из деревни музыканта и гостей, Амалия танцевала в избе Ийккала. С тех пор прошли уже годы.

Вспоминая прошлое, идет Амалия по унылой дороге через болота к виднеющимся на той стороне холмам. Два года она кормила грудью Антти. Кормила для того, чтобы больше не забеременеть. Она хотела, прежде чем семья разрастется, хорошенько наладить Ийккала.

Во время беременности Амалия часто плакала, ее постоянно мучили недомогания. Разве в таком состоянии поработаешь так, как должна работать единственная женщина в доме, если она хочет, чтобы дела были в образцовом порядке! А Таави было всего двадцать семь лет, когда родился Антти.

«Оба они дети — и отец, и сын», — говорил Пааво. Недаром сам Пааво ходил неженатым почти до тридцати лет.

Дует северный ветер, и Амалия идет быстро. Засунув руки в карманы брезентовой куртки, она твердо ступает, наслаждаясь хрустом ледка под ногами. Хорошо, что, потрескивая, подходит зима! Амалии ужасно надоели осенние моросящие дожди.

Притаившийся у дороги заяц, вспугнутый Амалией, срывается с места и пускается наутек. Она провожает взглядом зайца, несущегося по открытому болоту мимо карликовых берез, по желтоватым и красным кочкам. Была бы с нею собака — началась бы теперь безжалостная гонка. И Амалия вспоминает, как в детстве на этом же болоте заливисто лаял ее пес Йеппе, преследуя зайца. Правда, Йеппе не был способен догнать зайца, но гоняться за ними он любил. Теперь у нее нет собаки, нет с тех самых пор, как она стала жить в Ийккала. В Ээвала всегда держали собаку, иногда даже двух, но все они почему-то пропадали в какую-нибудь темную зимнюю ночь. Может быть, они погибали, защищая хозяйское добро, а может быть, их кто-то застрелил. Ведь ценятся рукавицы и из собачьего меха. Амалия вспоминает, как в давние ээвальские времена она горько плакала и напрасно звала своих любимцев домой к завтраку, звала весь день. Сначала пропал Вахти, потом Килле и, наконец, Йеппе. В то время она считала, что собаки должны непременно поспать днем в избе, раз уж им приходится по ночам сторожить дом. Но потом вышло распоряжение держать собак летом на привязи. С тех пор Амалия и слышать не хотела о том, чтобы завести собаку. Сидеть на привязи, в неволе, когда всюду жизнь — в лесу, на озере! Это невозможно! Ведь нельзя даже выкопать крота из норы и принести его к ногам хозяина в знак верности ему и усердия. И словно в ответ на воспоминания Амалии раздался ленивый лай. Это верный страж Хукканена — старый Кааро. Его помутневшие глаза заметили приближение Амалии. Услышав свое имя, собака успокаивается и, свернувшись колечком, укладывается на свое место перед крыльцом.

Амалия открывает дверь со двора и сразу же слышит, как кричит радио. Старый хозяин Хукканен держит радио включенным весь день, чтобы не слышать бабьих голосов, как сам он говорит. За долгие годы Хукканен дал много поводов для сплетен и пересудов в деревне. Сначала в рассказах односельчан он фигурировал как герой всяких невероятных историй с женщинами. Потом — видно, после женитьбы на Старухе — ему опротивело все женское племя. Вероятно, в Старухе, когда она пошла за Хукканена, не слишком-то много было женской привлекательности. К тому времени она уже родила двенадцать детей и успела порядком наработаться, чтобы прокормить свой выводок. Но Хукканен, выбирая Старуху, знал, что берет в дом хорошую работницу. Веселей, конечно, было бы жить с молодой, привлекательной женой, но с годами помыслы Хукканена все больше обращались к деньгам и ко всему тому, что измеряется деньгами.

Когда Амалия вошла в избу, женщины еще заканчивали свои утренние работы. Старик спустил ноги с кровати и выключил радио.

— Что это заставило Амалию так рано пуститься в путь? Ведь из Ийккала сюда добрых полмили, а дорога точно замерзшая пашня. Ты ведь, наверно, не на лошади разъезжаешь по такому пути. Умеет, умеет быть бережливой дочь Ээвала: бережет лошадь и себя... Или, может, у тебя жених на примете?

Амалия усмехается. Старый хозяин всегда с удовольствием говорит о лошадях и о свадебных делах. Это известно всем соседям на много километров вокруг. Старик никогда не скрывает своих мыслей, если только считает слушателей достойными. Он продолжает:

— Сын купил радио на свои заработанные деньги, даже уплатил за пользование. Я пускаю его на полную мощность, чтобы не слышать причитаний этих баб.

Амалия смотрит на возню женщин. Жизнь Старухи, видно, не стала легче с приходом невестки в дом.

— Пришла взглянуть на вас, вы уже так давно не были в Ийккала, — говорит Амалия, здороваясь со Старухой за руку, и сама стыдится своей лжи. Чувствуя неловкость, она здоровается с молодой хозяйкой и пожимает высохшую руку старика. Для Старухи Амалия принесла подарки: камфарные капли и табак. Амалия, правда, не верит, что капли помогут Старухе от сердечных болей, но без них она никогда не приходит в дом к Хукканену. Ведь старая хозяйка не получает от мужа денег на покупку лекарств, а принимать их ей нравится. И теперь она с удовольствием берет у Амалии скляночку и говорит:

— Все помнит Амалия! Всегда ты была хорошей невесткой. Вот был бы жив Таави... Как у тебя дела? Ты хочешь все-таки избавиться от части скота или будешь держать зимой все стадо?

Молодая хозяйка ставит кофейник на огонь. Она приносит на стол кофейные чашки с цветочками, сахарницу и кувшинчик сливок. Из углового шкафа достает тарелку обсыпных сухарей, купленных в местной лавочке Такамаа, и сухое печенье. Приход гостей сюда, через холмы, по такой плохой дороге, — редкий случай, и потому ей хочется накрыть стол как можно красивее.

За кофе гостье рассказывают о всех заботах и печалях. Корова, которая должна была отелиться в феврале, запуталась на выгоне в старой колючей проволоке. Колючки вонзились так глубоко, что изодрали вымя в клочья, пришлось бедную прирезать. И случилась-то эта беда совсем не вовремя: перед рождеством должен родиться наследник, и в феврале как раз понадобится коровье молоко. Теперь неизвестно, что и будет. Другие коровы отелятся лишь поздней весной. Как на грех, Хукканен недавно продал только что отелившуюся корову. Новый учитель дал за нее хорошую цену, потому что у него малые дети. Правда, есть еще в хлеву дойные, и даже не одна, но все они первого отела и вот-вот перестанут давать молоко.

Женщины встревожены. С озабоченным видом они жуют сухари. Даже старик в честь гостьи терпеливо слушает их разговоры. Он, в свою очередь, жалуется на то, что теперь стало невыгодным и разводить лошадей. У него два жеребенка в конюшне — пользы от них никакой, только корм переводят. Пробовал сын искать покупателей, но их не так-то легко найти.

— Теперь спрос только на машины да на механиков, — голос старика становится злым. — Тракторы вырывают деньги из рук даже у самых лучших коннозаводчиков.

Амалия говорит, что хотела бы посмотреть жеребят, хотя она одинокая хозяйка и не может быть покупателем, тем более что не собирается разводить лошадей.

— А почему бы тебе и не разводить, если ты с малых лет вместе с отцом принимала жеребят, ночи не спала и выросла, можно сказать, под ногами у лошадей! Твои братья не стали лошадниками, зато ты вся в отца.

Старик идет к дверям и плюет в ящик с песком. Амалия поражена. Старуха столько лет пилила его за то, что он плевал прямо на пол, и, очевидно, только по просьбе невестки отказался Хукканен от своей давней привычки.

В конюшне Амалия долго рассматривает кобылу Хукканена. Кобыла хорошего сложения и кажется резвой. Потом гостья заходит в отделение, где стоят полугодовалый жеребчик и кобылка полутора лет. Кобылка поворачивает маленькую голову и тычется мягкой мордой в руку Амалии, чувствуя на ладони запах хлеба. Амалия достала кусочек хлеба из кармана своей куртки. У нее в карманах всегда есть хлеб для четвероногих любимцев.

Амалия заключает с Хукканеном торговую сделку. Жене и невестке Хукканена достанется корова Амалии, которая должна отелиться в феврале, а старому хозяину — несколько тысяч марок деньгами в придачу. А сын его завтра же приведет в Ийккала жеребенка, а оттуда возьмет комолую корову, которая еще понемногу доится.

Амалия торопится домой. Надо привести в порядок конюшню для приема лошадки. Для овец надо устроить загон в хлеву. Только баран останется в конюшне, рядом с ящиком для месива. Антти еще летом сделал для барана отдельный загончик. Парень старательно выбирал самые толстые доски и заказал кузнецу надежную щеколду и петли. «Ну, что теперь скажет Антти о лошадке? — думает Амалия. — Должно быть, очень удивится и обрадуется». Она улыбается. Ведь еще вчера она решила отложить покупку коня до тех пор, пока Антти не станет совсем взрослым.