Драма в кукольном доме

Глава 4 Человек из прошлого

– А вот и ваша спальня, госпожа баронесса, – сказала Наталья Дмитриевна, распахивая перед Амалией дверь в небольшую, но уютную комнату.

Осмотревшись, гостья первым делом отметила не широкую кровать и не старинные расписные ширмы в человеческий рост, а висевшую на стене картину. Она изображала ночное море, волнующееся после бури, одинокий маяк, источавший желтоватый свет, а на переднем плане – скалистый берег. Приблизившись, Амалия разглядела на берегу фигуру утопленницы, которая все еще прижимала к себе ребенка, очевидно мертвого. Сюжет поражал своей мрачностью, и баронесса Корф подумала, что вряд ли захотела бы иметь перед глазами такую картину, да еще видеть ее каждый вечер перед отходом ко сну. С ширмами, по крайней мере, дело обстояло проще: на них были нарисованы потемневшие от времени павлины, горделиво распустившие свои хвосты.

– Это спальня покойной княгини, супруги Петра Александровича, – поторопилась объяснить Наталья Дмитриевна. – Он настоял на том, чтобы ничего здесь не трогать, но если вам не нравится картина…

– Хороший художник, – буркнула Амалия, отворачиваясь от искусно написанного маяка и скрюченной женской фигурки на берегу. – А что в других комнатах?

– Спальня князя и его библиотека, вернее, та его часть, которую он держит здесь. Ничего интересного в ней нет.

«По крайней мере, здесь действительно топили на совесть», – подумала Амалия. В спальне было жарко и даже, пожалуй, жарче, чем предпочла бы гостья. Наталья Дмитриевна спросила, довольна ли госпожа баронесса, и получила утвердительный ответ.

– Так как вы прибыли без багажа, – добавила хозяйка, конфузливо улыбаясь, – я взяла на себя смелость выбрать для вас… – Она не закончила фразу и махнула рукой в сторону ширм, но Амалия уже поняла, что ей приготовили ночную рубашку.

Из вежливости молодая женщина рассыпалась в благодарностях, хоть и была заранее уверена, что рубашка, взятая из запасов хозяйки, ей никак не подойдет.

– Брат Никита привез мне как-то подарок из Парижа, – сообщила Наталья Дмитриевна, улыбаясь, – хотел сделать сюрприз, но не угадал с размером. Вот и лежал его дар у меня в комоде, а теперь как раз на вас и пойдет. Видите, как удачно все получилось! Горничную мы по-старинному вызываем колокольчиком; если хотите, я сразу же пришлю ее к вам.

Амалия сказала, что горничная ей пока не нужна, и Наталья Дмитриевна, еще раз справившись, довольна ли всем гостья, удалилась. Оставшись одна, баронесса Корф отправилась ревизовать предназначенную для нее ночную рубашку. То ли брат Натальи Дмитриевны отличался особо изощренным чувством юмора, то ли продавец сознательно ввел его в заблуждение, но у Амалии сложилось впечатление, что одежда, которую она видела, была предназначена для дамы совершенно иного типа, чем домовитая и заурядная госпожа Киреева. В рубашке с такими соблазнительными рюшами, кружавчиками и разрезами если и спят, то уж точно не в одиночестве. Будь Амалия ханжой, она бы не преминула обидеться; но она только развеселилась.

«Когда вернусь, непременно расскажу Саше… Нет, не расскажу: он может бог весть что себе вообразить. – По опыту семейной жизни Амалия уже знала, что муж и жена вовсе не обязательно смотрят на некоторые вещи одинаково. Пройдясь по комнате, она остановилась напротив картины. – Очень хороший живописец, и очень мрачный сюжет. – Тут она подумала о княгине, которая потеряла почти всех своих детей. – Интересно, что для нее значила эта картина: символ потери или, напротив, свет надежды, который разгоняет мрак? – Свет маяка и в самом деле был на полотне самым ярким пятном. – Может быть, и то и другое сразу. – Амалия вздохнула и прислушалась, машинально отметив, какая вокруг царит тишина. – И почему они не поставили в спальню часы? А если мне захочется узнать, который час? И вообще, кажется, они немного переборщили… Тут слишком душно, я сразу и не усну».

От нечего делать она отправилась осматривать остальные комнаты флигеля и почти сразу же оказалась в библиотеке, заставленной высокими однотипными шкафами. Свет лампы, которую захватила с собой Амалия, скользнул по кожаным корешкам.

«Может быть, тут найдется что-нибудь? Моя книга мне наскучила еще в поезде…»

За ужином Георгий Алексеевич не без желчности заметил, что его дядя «водился со всеми великими мертвецами нашей литературы», и вполне естественно было ожидать, что в библиотеке князь Барятинский держал их произведения. Однако, к удивлению Амалии, в шкафах обнаружились издания совершенно иного типа. Тут были адрес-календари и памятные книжки всех губерний Российской империи, расставленные по годам, солидные тома, озаглавленные «Список майорам по старшинству», «Список полковникам по старшинству», «Список военным и гражданским чинам первых двух классов», «Список гражданским чинам первых трех классов». На соседних полках теснились «Общая роспись начальствующих и прочих должностных лиц по всем управлениям Российской империи», «Список свиты его императорского величества», «Список генералитету по старшинству», «Список высшим чинам государственного, губернского и епархиального управления» и даже «Российский медицинский список, изданный по высочайшему его императорского величества повелению». Одним словом, то были справочники, которые издавались из года в год в Петербурге либо в губернских центрах и содержали перечни фамилий лиц, находящихся на службе в том или ином ведомстве.

«Любопытно, зачем Петру Александровичу понадобились все эти адрес-календари и списки военных и врачей? – думала Амалия. – Следил за карьерой кого-нибудь из знакомых? Или тут чисто библиофильский интерес, мания собирательства, а на самом деле он ни одной книги даже не открывал?»

Наугад потянув с полки «Памятную книжку области войска Донского на 1881 год», Амалия, однако, убедилась, что все страницы были разрезаны и что кто-то удосужился прочитать ее от корки до корки, потому что на полях остались многочисленные карандашные отметки. Такой чести удостоились, к примеру, упомянутые в книжке генерал-майор Митрофан Алексеевич Вельяминов-Зернов, есаул Нектополион Капитонович Агеев, войсковой старшина Иван Андреевич Луизов, коллежский советник Антон Анжелович Кампиони, полковник Емельян Филиппович Тюрьморезов, губернский секретарь Феодосий Дмитриевич Плоский, титулярный советник Николай Вакхович Фролов, прокурор Дмитрий Федорович Труханович-Ходанович, учитель математики Стратоник Иванович Корытин, дворянин Иван Адольфович Штурм-де-Штрем, младший почтовый сортировщик Иван Михайлович Венценосцев и лекарь Иван Федорович Мельников-Разведенков.

Амалия вполне допускала, что князь Барятинский был знаком с генералом Вельяминовым-Зерновым или с полковником Тюрьморезовым, но почтовый сортировщик Венценосцев и губернский секретарь Плоский ставили ее в тупик. Вернув том на место, она взяла с соседней полки «Памятную книжку Псковской губернии» за 1882 год. Как оказалось, в ней внимание Петра Александровича привлекли коллежский секретарь Казимир Ипполитович Квинто, титулярный советник Иван Иванович Лапочкин, управляющий банком Алексей Николаевич Плющевский-Плющик, учитель древних языков Алоизий Антонович Прохаска, помощник классных наставников Александр Онисимович Собакин-Фадеев, член городской думы Федор Михайлович Плюшкин, полковник Рудольф Корнильевич ОʼРурк, пристав Иван Сергеевич Скоропостижный и купец Михаил Дмитриевич Пошибайлов.

– Ах, так вот в чем дело! – протянула Амалия, начиная понимать.

Судя по всему, на склоне лет Петр Александрович нашел себе новое занятие: он стал коллекционировать забавные, странные или просто экзотические имена и фамилии. А поскольку Российская империя весьма обширна и проживают в ней представители множества народов, каких только сочетаний тут не найдешь, причем Кампиони и Нектополионы мирно уживаются с Вакховичами, ОʼРурками, Корытиными и Собакиными-Фадеевыми. Полистав еще несколько томов, Амалия убедилась, что ее догадка оказалась верна. Князь отмечал все имена, которые привлекли его внимание, причем, судя по всему, особую слабость он питал к двойным и тройным фамилиям; но даже Амалия не смогла бы пройти мимо такого экземпляра, как «товарищ прокурора, статский советник Николай Николаевич Будь-Добрый».

Убедившись, что, кроме справочников, больше ничего в библиотеке Петра Александровича не водится, баронесса Корф вернулась в спальню, переоделась, легла в постель и попыталась уснуть. Однако воображение ее, вероятно, все еще находилось под впечатлением недавнего открытия, потому что под утро ей приснился какой-то чрезвычайно запутанный сон, в конце которого книги выпрыгивали на нее из шкафов и из страниц высыпались сотни человечков, которые ужасно суетились и пытались всячески привлечь ее внимание. Особенно старался какой-то смешной господин с хохолком, и уже во сне Амалия сообразила, что это и есть товарищ прокурора Будь-Добрый.

– Как будто вы не знаете, что недоверчивость к правительству есть вывеска нашего политического быта! – произнес он скрипучим неприятным голосом.

Амалия открыла глаза и машинальным движением постаралась натянуть одеяло повыше, потому что в спальне стало холоднее, чем раньше. За дверями – шаги, скрип половиц, два голоса: бу-бу-бу. Слов не разобрать, голоса удаляются, шаги стихают. Амалия повернулась на другой бок, зацепила взглядом на стене нижнюю часть картины – берег с утопленницей – и проснулась окончательно.

«Который час? Ах да, тут же нет часов, а свои я забыла дома…»

Она выбралась из постели, отдернула занавеску и поглядела в окно, за которым падал мелкий редкий снег – но все же снег, который, по правде говоря, Амалия вовсе не жаждала увидеть в разгар весны.

– А-апчхи!

Амалия схватила колокольчик, чтобы вызвать горничную, но он выскользнул из ее руки и укатился под кровать, да там и затаился. Баронесса Корф наклонилась, пытаясь высмотреть беглеца – но тот как в воду канул. Отказавшись от мысли о горничной, Амалия стала сама одеваться и приводить себя в порядок. Серый промозглый день просачивался во все щели и норовил взять за горло и придушить безнадежностью.

«Вероятно, завтрак еще не подавали… – подумала баронесса. – Или они из деликатности не стали меня будить?»

По правде говоря, Амалия принадлежала к людям, которые не прочь поспать подольше, но почему-то ей не хотелось, чтобы Киреевы узнали об этой ее особенности. Тех, кто поднимается рано, с первыми птичками, принято считать молодцами и работягами; а спящие допоздна, напротив, испокон веков вызывают только косые взгляды и подозрения в лености – даже если ты великосветская дама. Чихнув еще раз, Амалия оглядела себя в зеркале, тут поправила складочку, там убрала светлую прядь – и выскользнула из спальни.

В гостиной баронесса Корф обнаружила не только хозяев дома, но и новое, неизвестное ей лицо. Им оказался высокий старик в пенсне, который сидел в кресле, обеими руками опираясь на трость с массивным набалдашником. Тонкие бесцветные губы его стянулись в нить, и при одном взгляде становилось ясно, что нить эту выткало огромное разочарование в жизни, полной потерь и поражений. В тяжеловатой нижней челюсти старика просматривалось что-то бульдожье, но у Амалии все же мелькнула мысль, что бульдог, о котором шла речь, должен был давно утратить свою хватку. Сквозь редкие, совершенно седые волосы проглядывала розоватая кожа, дряблая шея утопала в складках галстука, завязанного на какой-то сложный и, вероятно, старинный манер. Незнакомец был прекрасно одет, но почему-то Амалия видела перед собой не одежду, а душу, которая устала носить тело. Взгляд у старика был такой, словно он жил на белом свете уже лет двести и все вокруг опротивело ему настолько, что даже отвращение вошло в привычку и давно потеряло свою силу.

– Вы говорите – дипломатия, – произнес он своим скрипучим старческим голосом, как две капли воды похожим на тот, который Амалия недавно слышала сквозь сон. – А я вот что скажу вам, милостивый государь: дипломатия тогда хороша, когда перья ее очинены острыми штыками, а чернила разведены порохом.

– И вероятно, настояны на крови, – заметил Георгий Алексеевич. Он пытался замаскировать свою фразу шутливой интонацией, но Амалия сразу же поняла, что хозяин дома не слишком жалует своего собеседника.

– На крови врагов, поверженных в прах, – уточнил старик спокойно. Взгляд его остановился на портрете, на котором красовался молодой нахал в орденах, и подобие улыбки скользнуло по тонким губам.

– Петр Александрович, здесь наша гостья, – поспешно заметила Наталья Дмитриевна. – Баронесса Амалия Константиновна Корф – князь Петр Александрович Барятинский, дядя моего супруга.

– Нет, нет, не вставайте, князь! – вырвалось у Амалии, когда она увидела, что старик попытался подняться с кресла. Однако он встал, хоть и не без усилия, и поглядел на нее сверху вниз. (Амалия не ошиблась в определении его роста – князь и в самом деле оказался очень высок.)

– Значит, это вы захватили мой флигель? – спросил князь после того, как произнес несколько учтивых фраз, продиктованных приличиями, о том, как он счастлив познакомиться с госпожой баронессой.

Амалии не понравилось слово «захватила», и она решила, что просто так этого князю не спустит.

– О да, пришла, увидела и захватила, – съязвила она, смягчив, однако, свою версию выражения Цезаря по-женски очаровательной улыбкой. – Мне говорили, что вас ожидают на Сиверской только через неделю.

– Гм! – промолвил князь, глядя на собеседницу с подобием интереса. – Действительно, я собирался приехать немного позже, но… – Он пожал плечами. – Один общий знакомый загорелся мыслью помирить меня с Иваном Сергеевичем, который серьезно болен. Однако наша встреча… скажем так, не удалась.

– А известно уже, что с ним такое? – спросила Наталья Дмитриевна с любопытством.

С некоторым опозданием Амалия сообразила, что речь идет о Тургеневе, слухи о болезни которого уже некоторое время циркулировали в прессе.

– Он очень плох, – сказал Петр Александрович спокойно. – Раньше он верил, что умрет в тысяча восемьсот восемьдесят втором году, потому что его мать когда-то увидела во сне его могильный камень с этой датой. Что ж, по крайней мере, он пережил восемьдесят второй.

– Сюда несколько раз приезжал тот учитель, Митрохин, – вмешался Георгий Алексеевич, обнаруживая явное стремление переменить тему. – Днем раньше вы бы с ним не разминулись. Бедняга, по-моему, рассчитывает выбиться в люди за счет писем Пушкина. Недавно дочь Александра Сергеевича, графиня Меренберг, дала опубликовать его переписку со своей матерью. Публика очень благосклонно относится к таким документам…

Князь едва заметно поморщился и тяжело опустился обратно в кресло.

– Ах, да о чем мы говорим! Как будто вы не понимаете, что на самом деле публике нет дела ни до Александра Пушкина, ни до его писем, – промолвил он. – Взять хотя бы вас, госпожа баронесса, – что вы о нем думаете?

– Я думаю, что те же самые глаза, которые когда-то видели его, теперь смотрят на меня, – честно ответила Амалия. – Но, по правде говоря, мне не кажется, что это равноценная замена.

Георгий Алексеевич усмехнулся, а князь, очевидно, не сразу нашелся что ответить, тем более что в образовавшуюся паузу вновь вклинилась Наталья Дмитриевна.

– Скажу прислуге, чтобы подавали на стол – пора завтракать, – жизнерадостно сообщила она. – Что касается флигеля, Петр Александрович, мы можем поселить вас в доме, в одной из гостевых спален.

– Я могу освободить флигель и перебраться в гостевую спальню, – предложила Амалия.

Наталья Дмитриевна засыпала ее словами, из которых следовало, что это вовсе не обязательно и они не смеют ее тревожить – а впрочем, если она не против, пожалуй, и в самом деле будет лучше, если князь устроится во флигеле, как он привык, а ей устроят ночлег в доме. (Хотя в самом флигеле, как вы помните, находилось две спальни, с точки зрения приличий такое близкое соседство баронессы и князя, пусть и весьма почтенного возраста, было не вполне удобно.)

– Ну вот, все и устроилось наилучшим образом, – сказал Георгий Алексеевич, когда переговоры по этому поводу были закончены, и повернулся к жене: – Душенька, мне тут пришла повестка на заказное письмо, так что я съезжу на почту, хорошо?

Наталья Дмитриевна поставила супругу на вид, что почта от них в нескольких верстах и что она уже давно просила всю родню посылать только простые письма, потому что их приносят почтальоны, а за заказными приходится ехать самому, да еще с удостоверением личности. Георгий Алексеевич развел руками и объявил, что тут он ничего поделать не может, потому что письмо не от родственника, а от жены бывшего однокурсника, которого уличили в растрате казенных денег и сослали в Сибирь.

– Помощи, должно быть, просит, – проворчала Наталья Дмитриевна, ничуть не смягчившись, – а когда ее муж был в силе, не слишком-то она рвалась знаться с нами… Хорошо, поезжай, если надо, но только сначала позавтракай.

Когда Амалия вернулась во флигель, чтобы забрать свои вещи, и выглянула в окно, ей показалось, что она видит в дальнем углу сада черного кота, который стоял там под сыплющимся снегом и словно кого-то ждал. Однако, присмотревшись, баронесса Корф пришла к выводу, что ее ввела в заблуждение игра теней.